--
Я все рассказала Жене, - как бы между прочим произнесла Светка нарочито безразличным тоном и посмотрела на Фонарика.
--
Что -- все? - не поняла Фонарик.
--
Ну, про Анжелу и Армена.
--
Зачем?! - изумилась Фонарик. - Кто тебя просил?!
--
Никто. Просто я смотреть не могу, как она его обманывает.
--
А тебе какое дело? Это не твоя семья, чего ты суешься? - возмущенно спросила Фонарик.
Анжела и Женя были ее семьей. Он был ее старшим братом, намного старшим, потому что Фонарика угораздило оказаться последышем, родиться, когда мама уже ни о чем таком и не помышляла, за собой не слишком следила, а потому припозднилась и мер вовремя не приняла. В результате ее неверия в себя население Земли увеличилось -- на Фонарика и ее брата-близнеца.
Ее называли так, потому что она имела привычку ночью читать с фонариком под одеялом. Бабушка ругала ее и стращала слепотой, но Фонарик только молчала и угрюмо думала, что не приходилось бы ей читать под одеялом, если бы у нее была своя кровать с тумбочкой и лампой на этой тумбочке. Она бы читала минут двадцать перед сном, потом засыпала бы спокойно, и всем было бы хорошо.
Но раз она спит на обеденном столе, то что же прикажете ей делать?!
Фонарик спала на обеденном столе, другого места в двухкомнатной секции брата просто не было. В маленькой комнате спали его дети и бабушка, его и Фонарика, в проходной комнате побольше на диван-кровати -- он сам с женой Анжелой, а места для раскладушки уже не оставалось.
Поэтому раскладывали квадратный обеденный стол, Фонарик разворачивала на нем свою постель, которую утром бабушка уносила в маленькую комнату. Поэтому Фонарик читала под одеялом.
Так неудобно и скученно они жили потому, что отец Жени и Фонарика умер два года назад, мама перестала справляться с жизнью, и было решено, что Фонарик пока поживет с семьей старшего брата, а близнец Колька останется с мамой, она его почему-то любила больше, чем Фонарика.
Фонарик не то чтобы привыкла к маминой нелюбви, а просто не станешь ведь целыми днями думать об одном и том же, особенно, - о неприятном и печальном. Это отсутствие любви стало повседневностью, только и всего, с ним приходилось жить, и она жила, тем более, что все равно ведь неоткуда было любовь взять: если к тебе равнодушны даже самые близкие твои люди, то чего ожидать от чужих! Хотя, неосознанно, Фонарик все же ждала, слишком быстро прикипала душой к знакомым, подругам, одноклассникам, начинала зависеть от их отношения, пугалась этой зависимости, этот страх заставлял ее держаться грубо и заносчиво, шансы на любовь падали еще больше, получался заколдованный круг, из которого она не умела вырваться, вот и приходилось читать под одеялом, чтобы хоть как-то компенсировать ощущение заброшенности, не оставлявшее ее днем.
Таким же способом компенсации была и Светка. Она жила в соседнем доме -- окно в окно с Фонариком, и они часто семафорили друг другу, а в хорошую погоду просто перекрикивались. Чаще Фонарик бегала к Светке: та днем всегда была одна, ее приемные родители приходили не раньше шести, Фонарик говорила им "здрасьте" и уходила из тишины светкиной квартиры в шум, гам и визг квартиры брата.
Она никак не могла понять, зачем светкиным родителям понадобилось сообщать Светке, что она не родная их дочь, если они взяли ее из дома малютки совсем крошечным ребеночком. Какое-то извращенное сознание чудилось Фонарику в этих людях, и она боялась и не любила их.
Видимо, Светке тоже не хватало любви, вот они с Фонариком и нашли друг друга. Светка была чуть старше, Фонарик всегда дружила со старшими девочками, сверстницы были или дуры, или фифы. Собственно, Фонарик не отказалась бы побыть фифой, но денег не было, ей вечно что-то перешивали из старых вещей, которые сами взрослые уже не носили.
А вот Светку ее приемные родители одевали очень хорошо. Они хорошо зарабатывали, квартиру обставили всяким полированным и мягким, в серванте светился хрусталь, пол и стены прятались под коврами, и было очень чисто, не то что в доме брата. Фонарик просто не успевала мыть полы -- это была ее обязанность -- чуть не каждый день приходилось елозить тряпкой по половицам с облупившейся краской: строители схалтурили, плохо покрасили доски.
Но что значит хорошая одежда, если тебя все равно не любят или любят не настолько сильно, чтобы удержаться и не сообщить, что ты неродная, не своя, тебя взяли и держат из милости, а ты -- тварь неблагодарная...
Светке не хватало любви, несмотря на потрясающее новое платье -- из розового лавсана, с узкой юбкой и погончиками, как у барбудос. Это сочетание нежного цвета и полувоенного фасона просто сводило с ума Фонарика, но она даже не помышляла попросить Светку одолжить платье на школьный вечер, куда восьмиклассников впервые допустили веселиться вместе со старшими классами.
Все равно, это было бесполезно: светкины платья на тощенькой Фонарике висели мешком и делали похожей на чучело. Хорошо хоть, что размер ноги у них был одинаковый, и Светка всегда давала свои капроновые чулки, иначе пришлось бы Фонарику вместо танцев сидеть в углу зала, потому что юбки имели мерзкое обыкновение комкаться впереди, цепляясь за простые чулки.
Они были очень разные -- хорошо одетая нелюбимая Светка и оборванная нелюбимая Фонарик, -- однако сошлись и дружили, пока Светка не уехала из города, но это произойдет еще не сейчас, а через несколько лет, а сейчас они каждый день сидели у Светки и разговаривали за жизнь, переписывали в тетрадки тексты песен и пели эти песни, как умели, но с большим чувством.
И часто плакали в квартире у Светки под одну ужасно грустную песню, которая была у Светки на пластинках "Вокруг света" - у нее и пластинки были свои, у этой богатой Светки, но и они дела не меняли.
Когда Армен впервые появился на дне рождения Анжелы, Фонарик была им очарована. Ей нравились такие веселые заводные парни, а он же еще и красивый, зараза, и одет модно, стрижка баскетбольная, как в фильме "Такова спортивная жизнь".
Они с Анжелой когда-то учились в одном классе и даже крутили любовь, но появился Женя, и любовь превратилась в семью с ним, Армен исчез с горизонта.
Его появление стало неожиданностью для всех, правда, он утверждал, что просто понял: взрослые дружбы недолговечны, только в детстве люди способны подружиться навсегда, вот он и решил восстановить детскую дружбу.
Хотя какая она была детская! Фонарик видела на фотографиях Анжелы, как эти двое выглядели в десятом классе -- совершенно взрослые парень и девка, все при них, хоть сейчас в загс.
Фонарик знала, что роман возобновился, Анжела и не скрывала этого от нее, в каком-то опьянении демонстрировала шелушащуюся кожу на подбородке -- Армен плохо выбрился, говорила. Фонарик не совсем понимала, при чем здесь его бритье, но чувствовала, что речь идет о каких-то запретных вещах, о том, чего не делают с другим мужчиной, если дома сидит муж.
Сочувствия к брату она не испытывала: при ее жажде любви и сильных страстей она могла принять только сторону Анжелы -- ее опьянения, лихорадочного, почти до истерики, веселья и того, что она не хотела, а может быть, просто не могла скрыть истерику и лихорадку.
Правда, ей было немного противновато слушать откровения Анжелы. Конечно, та ничего такого ей не рассказывала, понимала, видимо, все же, что ребенку всего-то пятнадцать лет и что многие -- да все, если честно -- вещи просто недоступны ее пониманию.
Противно было это обнажение, неумение не трясти перед посторонними своим самым сокровенным, своим исподним, что только самому человеку можно видеть и знать.
А теперь получалось, что не только перед ее носом потрясли этим запретным и тайным, но перед носом Светки -- иначе как бы она могла о чем-то догадаться, чтобы доложить Жене?
Вот еще тоже черта! Зачем же идти и докладывать, даже если ты знаешь что-то из ряда вон секретное? На что надеется такой докладчик? Что ему перепадет от его услуги? Смешно. Что могло перепасть Светке от взрослого обремененного детьми и заботами мужика, который знал ее с ее сопливых лет? Тем более, что Светка была подружкой его младшей сестры, жившей в его доме на тех же правах, что и его дети, что и мнящую себя взрослой Светку тоже низводило до уровня их прав.
Фонарик давно подозревала, что Светка неровно дышит к Жене, но ведь не настолько же, чтобы надеяться, что он прогонит Анжелу и в благодарность позволит Светке занять освободившееся место! Это ведь дурой нужно быть, чтобы на такое надеяться!
Да и вообще, сексотов никто не любил, а Светка повела себя как безусловный сексот -- это лучшая подруга-то!
Кстати, к тому времени, как Светка открыла глаза Жене на поведение его жены, Фонари уже опять жила с мамой, бабушкой и Колькой: они получили, наконец, квартиру, но своя кровать у Фонарика так и не появилась, приходилось спать с бабушкой, а на раскладушках спали мама и Колька.
Но все же теперь дома было потише, чем у Жени с Анжелой: двоюродные остались там, с родителями, и не визжали больше под ухом, когда Фонарик делала уроки.
В эту полупустую квартиру Женя и привез свои вещи, когда после сообщения Светки ушел от Анжелы.
Фонарика заставили помогать ему складывать эти вещи, хотя она сопротивлялась, как могла, впервые закатив дома настоящий скандал, ошарашив тем самым своих непутевых родичей: обычно она молча делала, что говорили, считая бесполезным тратить время -- все равно ведь заставят, еще и по физиономии схлопочешь, не заржавеет у них.
Но тут она орала, что ни за что, что это ее вообще не касается, пусть свои делишки не вешают на нее и не вмешивают ее в свою грязь. Еще орала, что нормальный мужик и сам бы уже давно все понял, Анжела ничего не скрывала, насколько нужно быть бесчувственным и равнодушным бревном, чтобы не увидеть, это значит, Анжела ему безразлична, тогда какого черта кипеш подняли, если ему все равно -- и так далее, родственники слушали ее с разинутыми ртами, не понимая, откуда Фонарик знает все эти слова, а главное, как она ухитрилась в своем розовом возрасте и при отсутствующем, как правило, виде понять сложные перепитии взрослой жизни. Еще и свою позицию выработала! А Фонарик, тем временем, орала, что Светка -- мелкая гадина, лезет, куда не просят, пусть бы с папашей своим приемным боролась, который то и дело норовит ее в темном углу зажать, а то нашла себе развлечение -- в делах чужой семьи ковыряться...
Тут ей, действительно, влепили по физиономии и сказали, что или она немедленно отправится на квартиру к брату и примется паковать вещи, или ее просто измордуют.
Конечно, не измордовали бы, но Фонарик после своего крика как-то обессилела и отупела, поэтому накинула пальто и пошла, куда послали.
Светка тоже помогала паковаться. Она была нехорошо весела, возбуждена и плевать хотела на угрюмое молчание Фонарика.
Потом приехал грузовик, какие-то мужики помогли Жене погрузить на него мебель и другие вещи -- вот еще тоже показатель, мрачно подумалось Фонарику: дети остаются здесь, а он забирает всю мебель, у своих же детей, что ж это за мужик такой! - Фонарик со Светкой тоже забрались в кузов, поехали.
Пока ехали по улицам города, Фонарика занимало лишь одно: как бы знакомые не увидели ее на этой груде хлама и не стали потом расспрашивать, куда и зачем они его везли.
А Светка веселилась в превкушении дивидендов со своего нелепого наушничества, цеплялась к Фонарику с идиотскими шуточками, пока та не процедила, что не задержится сбросить ее с грузовика, если ее не оставят в покое. Светка притихла: то ли поняла что-то, то ли просто испугалась: уж очень Фонарик веско произнесла свою угрозу.
Ну, таскать вещи в дом она не стала -- просто ушла и просидела часа два у одноклассницы Оли - она была еще одной, кроме Светки, самой близкой подругой, они в одной секции легкой атлетики занимались, но эта Оля была гораздо способнее Фонарика, да и ростом выше чуть не вдвое, ноги длинные, бегала пятьсот метров, а Фонарик только на стометровке отличалась, что делать -- спринтер, и в жизни была только спринтером, как это выяснится позже.
Вернувшись домой уже в темноте, Фонарик была приятно удивлена, что ей слова не сказали, не спросили где шлялась, дали тарелку супа и оставили в покое, что бывало крайне редко.
Женя уже выпил, они вместе с мамой Фонарика выпили, бутылка еще стояла на столе среди тарелок с какой-то раздрызганной закуской, и оба были в ненавидимом ею состоянии: у мамы расплылась помада, и голубые глаза смотрели расфокусировано, а Женя громко, с жестами и аффектацией, разглагольствовал на тему, что ему достаточно лишь свистнуть и любая, что он-то проживет, а вот она пусть покрутится...
Фонарик знала, что неправы все. Каким образом, она не могла объяснить, просто знала -- и все.
Она ненавидела это все -- всю эту разухабистую, у всех на виду, жизнь, все эти пьяные откровения, выворачивание души наизнанку.
Все эти громкие скандалы, когда подробности твоей жизни становятся достоянием ехидно заитересованной общественности, все эти перемывания косточек, смакование чужих бед и неприятностей и неумение скрыть свои беды и неприятности, неумение не впускать в свою жизнь посторонних, обутых в навозные сапоги -- все это было таким низкопробным, таким плебейством, так нечисто и смердяще, что непрерывно хотелось мыться, хотя бы руки вымыть, хотя бы рот прополоскать, хоть и не ты произносила громко на весь двор слова, которые информировали всех и вся о твоей тайной жизни, обесценивавшейся в тот момент, когда твои слова вылетали наружу.
Через три месяца, вернувшись из школы, Фонарик обнаружила, что вещи Жени исчезли. К Анжеле он вернулся с гораздо меньшей помпой, раз сумел обойтись без обязательной помощи Фонарика. Она была полна ехидного презрения ко взрослым, которые только мнили о себе что-то, а на деле ломаного гроша не стоили -- ни один из них.
Со Светкой они продолжали дружить, хотя уже и не так тесно: жили теперь не то, чтобы далеко друг от друга, но все же не окно в окно. Да и Светка устроилась на работу -- секретаршей в спорткомитет горкома комсомола -- и свое роскошное розовое платье носила теперь каждый день, чтобы выглядеть на работе прилично.
Армен исчез, как не было его, больше Фонарик никогда о нем не слыхала.
А у Жени и Анжелы через год родился еще один ребенок, уря, уря, семью сохранили, любовь убили, хотя кому это нафиг было нужно, никто бы Фонарику объяснить не сумел, если бы она спросила.