Девочка родилась крупной, просто удивительно, какой крупной. Повитуха даже руками всплеснула -- впервые видела такого гигантского младенца, а ведь она уже больше двадцати лет принимала роды по всей округе.
Мальчишки довольно часто рождались большими и толстыми и страшно мучали своих несчастных матерей. "Как, впрочем, и потом, при жизни", - мрачно думала повитуха, и это было причиной, почему своих детей она не имела, а только все принимала и принимала чужих новорожденных. Детей же в этой довольно глухой местности рождалось немало, особенно, в августе и сентябре, да оно и понятно: зимой темнело рано, свечи следовало экономить, работать на поле не приходилось, следовательно, и уставали все не так, как летом...
Повитуха тряхнула головой, отгоняя неуместные мысли, которые она считала фриволльными, и вернулась к младенцу, который, впрочем, без всякой связи с тем, что она задумалась, уже был вымыт ее проворными, не умеющими задумываться руками, и сейчас они, обтерев тельце мягкой фланелевой тряпочкой, пеленали девочку, но плохо пеленали -- пеленки оказались малы, ножки новорожденной все время торчали из них наружу.
Прикрыв девочку лоскутным одеялом, повитуха вышла в горницу, где маялся счастливый папаша, сохранявший на лице выражение муки и растерянности. Увидев повитуху, он остановился и уставился на нее -- болван-болваном - хмуро подумала она, а сама сухо сказала:
--
Пеленки малы, ребенок в них не помещается.
--
Я не знаю...- промямлил этот "болван", - все жена делала.
--
Понятно, что жена, - повитуха заговорила еще суше. Эти мужчины, если дать им волю, раскисают в кисель, толку от них, в результате, никакого, а ей нужно работать, - дай простыни, а то бедная крошка...- тут повитуха слегка запнулась: к младенцу, ждавшему ее в спальне, это слово не подходило ни в коей мере, - бедная девочка замерзнет, пока ты тут будешь изображать из себя жену Лота.
Мужчина очнулся -- суровый тон всегда заставлял их очнуться -- и сказал:
--
Но ведь простыни в спальне, в комоде. Сама возьми, что посчитаешь нужным. - а потом растерянно добавил, - Как это -- пеленки малы? Матильда их еще для старшего подрубала, все трое в них выросли, всегда были впору.
--
Ну, а этому ребенку малы, - отрезала повитуха и ушла назад в спальню.
*****
Так она родилась, наделав фурору в деревне, так потом и росла -- ей все было мало, все одежки старших братьев и сестер, которые мать бережно сохраняла в большом сундуке -- жизнь заставляла быть экономной, иначе разве было бы в каждой семье по семь-восемь детей?!
Родители назвали ее Сильвией, но имя это как-то не прижилось. Вся деревня стала с иронией называть девочку Дюймовочкой, эту манеру постепенно переняла и семья.
Когда Дюймовочке было три месяца, пришлось надевать на нее платья ее старшей сестры, какие та носила в пять-шесть лет, а во что ее одевать в дальнейшем, мать даже думать боялась и правильно делала, потому что этот удивительный ребенок, эта девочка-великан уже в полгода решительно перешагнула через ограду загончика, построенного отцом в углу кухни, чтобы жене было сподручнее заниматься хозяйством -- ведь привязать...гм...малышку к спине и так работать она не могла.
Перешагнув через ограду, девочка столь же решительно подошла к двери и вышла на крыльцо дома, где мать как раз выбивала перину, висевшую на перилах.
--
Мам, давай помогу, - сказала девочка, и несчастная Матильда грохнулась в обморок, хорошо еще -- перину при этом стащила с перил, упала на нее и благодаря этому не расшиблась, когда катилась по лестнице вниз, прямо под ноги работницы, несшей в дом полное ведро молока. Хотя неизвестно еще, что хорошо -- перина-то вся вымокла, теперь нужно было мыть заполнявший ее пух, сушить, сущая морока, лучше бы я расшиблась, - так думала Матильда, придя в себя.
Она лежала в своей постели, во всем чистом и сухом, и постель под ней тоже была чистая и сухая -- вот ведь чудеса!
Из кухни тянуло вкусным запахом, видно работница постаралась, чтобы хозяева не остались голодными, раз уж хозяйка приболела. Матильда подумала, что нужно будет ей подарить что-нибудь в благодарность, надела чистое платье ( передник и чепец тоже были чистые и даже накрахмаленные, чего сама она никогда с ними не делала) и вышла из спальни и снова чуть не грохнулась в обморок: ей показалось, что она находится в чужом доме -- так непривычно выглядела горница.
Матильда была женщиной очень чистоплотной и хозяйкой неутомимой и умелой. Она постоянно скребла и мыла свой дом, ухаживала за вещами, берегла их, приводила в порядок, все мужчины в деревне ставили ее дом в пример своим подрастающим и взрослым дочерям, вызывая досаду и ревность жен. Но по сравнению с тем, как дом выглядел сейчас, раньше он был просто хлевом на подворье ленивого хозяина.
Дом был вымыт заново -- весь, как поняла Матильда, - отчего стены его, словно бы, светились, тем более, что кто-то оклеил их приятными светлыми обоями с очень миленьким рисунком -- все мельницы и красивые домики в рамках из незабудок и ромашек. Очень красивые обои, и подстать им были новые тканые полосатые дорожки на маслянисто светившемся янтарном полу, блестевшем, как лед на реке зимой.
У камина -- никогда не удавалось Матильде так вычистить его кирпичи и решетку -- стояло кресло, в котором, обычно муж отдыхал после тяжелого трудового дня. Кресло это было заново обито овечьей шкурой, и это оказалось красиво. И подушки новые лежали в этом кресле, и яркий вязаный плед на его спинке тоже был новым, а скамеечка для ног...
--
Да что же это делается?! - вскричала несчастная женщина, - где я нахожусь, в конце концов?!
--
Дома, мамочка, - послышался позади нее голос, Матильда обернулась и увидела хорошенькую девушку, смутно похожую на кого-то. Матильда не могла понять, на кого именно.
--
Ты кто такая? - спросила она девушку, напуская на себя суровый вид.
--
Так Дюймовочка же, - простодушно удивилась девочка.
--
Дюймовочка? - недоверчиво протянула Матильда, - а почему такая взрослая?
--
Да ничуть, - ответила девушка, - мне всего-то семь месяцев, это я просто выгляжу так.
--
Семь месяцев?! - вскричала Матильда, - я что же, целый месяц без памяти лежала?!
--
Прости меня мамочка, - с искренним раскаянием сказала Дюймовочка, - я не хотела тебя пугать, если бы я могла предвидеть...
--
Да что ты могла предвидеть, ты же младенец...- Матильда осеклась, посмотрела на дочь затравленным взглядом и пошла на кухню.
Вид кухни потряс ее еще сильнее, если только это было возможно.
Кухня была наполнена ярким светом, хотя она выходила на северную сторону, и солнце никогда не заглядывало в ее окна, забранные частой решетчатой рамой с небольшими зеленоватыми стеклами, толстыми и в пузырях -- что ж, это была всего лишь крестьянская кухня, на дорогое прозрачное стекло у хозяина денег не было никогда.
Час был довольно ранний, кукушка только что прокуковала девять раз ( Матильда вспомнила, что часы уже два года стояли -- часовщик требовал за их ремонт целую курицу, а ей было жалко, все равно ведь жизнь деревни подчинялась сменам света и темноты; солнце, луна и звезды, а также голодный желудок помогали людям ориентироваться во времени, помощь курицы в этом была им совершенно не нужна), на улице, правда, было уже совершенно светло, но не настолько, чтобы кухню заливал этот яркий горячий свет, источник которого был непонятен Матильде.
Она ошарашенно озиралась и отмечала про себя отполированные плиты пола, вышитую скатерть на столе и такие же вышитые занавески на окнах ( тем более кухня не могла светиться, раз окна были занавешены!), заново побеленую плиту, такой же чистый, как и в гостиной, камин, горшки с яркими цветами на подоконниках, мягкие подушечки из лоскутков на стульях...
Только сейчас она поняла, почему кухня так светится: это медные кастрюли и сковородки, надраенные до зеркального блеска отражали огонь, пылавший в камине и плите. Яркие зайчики плясали по всей кухне, вспыхивали на чистейших белых фаянсовых тарелках, стаканах, отмытых до невыносимой прозрачности: если бы не блики на стекле, их бы и вовсе не было видно.
Кухня светилась, как елка в Новый год, на душе становилось радостно, все горькие мысли улетали в дымоход, а на смену им являлась лишь одна -- скорее бы оказаться за столом.
Даже лохань для мытья посуды была сияла полированным деревом, а метла выглядела так, словно ее только что изготовили, и она еще ни разу не встречалась с мусором и пылью.
На плите стояли кастрюли и сковородки, в них весело булькало и шкворчало, в духовке, явно, пеклись пироги, а на столе высилась здоровенная корзина с только что испеченными хлебами, булками и лепешками. Запахи по кухне витали такие, что Матильда чуть опять не лишилась сознания -- теперь уже от голода.
Дюймовочка тем временем усаживала ее на самый удобный стул, подкладывала за спину мягкую подушку, ставила на стол тарелки и приборы, придвигала соль и перец -- и все это споро и умело, как будто много лет делала это изо дня в день, как сама Матильда, но гораздо быстрее и лучше матери, это нельзя было не признать.
И минуты не прошло, а Матильда уже ела самый восхитительный омлет, какой только ей доводилось есть в жизни, таких булочек она никогда не умела печь, масло было прекрасно отжато и таяло на горячем мякише хлеба, а кофе со сливками был просто лакомством.
Матильда съела втрое больше, чем привыкла, но вся еда была такой вкусной, что не было сил оторваться от тарелки.
Насытившись, Матильда откинулась на спинку стула и в упор посмотрела на дочь. Та допивала кофе, но, почувствовав взгляд матери, поставила чашку и спросила с тревогой:
--
Что? Тебе что-нибудь не понравилось, невкусно было, да?
--
Все очень вкусно, - отрезала Матильда, - даже чересчур вкусно, гораздо вкуснее, чем у меня. Кто это все приготовил? Кто убрал дом, кухню, передалал здесь все? Пока я болела, Витольд ( так звали ее мужа, отца Дюймовочки) нашел себе другую жену? Я ему больше не нужна? Да и то сказать, - принялась она горько размышлять вслух, - родила чудовище, которое растет не по дням, не по часам, а по минутам даже, впала в беспамятство на целый месяц -- какой мужик вытерпит такое! Одному разве ж с хозяйством справиться? Готовить нужно, стирать, полы, опять же, то и дело пачкаются...Кто она?
--
Ты о ком, мамочка? - Дюймовочка смотрела на мать младенчески невинным взглядом и хлопала длинными изогнутыми ресницами. Глаза у нее, нужно сказать, были чрезвычайно красивы и чисты, Матильда засмотрелась на дочь. Все же это была ее девочка, ее доченька, и, если забыть, что ей всего лишь семь месяцев, можно было увидеть, какая она хоршенькая и ладная. Матильда встряхнула головой, отгоняя наваждение, и вскричала:
--
Как -- о ком?! О той, кого твой отец взамен меня в дом привел!
--
Но он никого не приводил. Только повитуха приходила и поила тебя каким-то отваром. Я подсмотрела, из чего она его варит, и стала сама его тебе делать, она и перестала ходить.
--
Ты давала мне какой-то отвар?!
--
Да, мамочка. Повитухе ведь нужно было платить каждый раз, а она жадная такая, чуть не все яйца у нас перетаскала и уже почти договорилась с отцом об окороке, но тут я сама отвар сварила, и отец сказал ей, что мы обойдемся... Дюймовочке опять не удалось закончить фразу: мамочка вдруг зарыдала и упала головой на стол, прямо в тарелку лицом, не успей Дюймовочка эту тарелку отодвинуть. Она сидела и растерянно смотрела на рыдающую мать, не зная, что делать, но тут, на счастье, в кухню вошел отец. Увидев за столом рыдающую жену, он кинулся к ней, обнял и спросил Дюймовочку:
--
Почему мать плачет?
--
Не знаю, - услыхал он в ответ, - я рассказала мамочке, как мы не дали повитухе окорок, а она вдруг как заплачет...Может быть, ей повитуху жалко стало? Давай, я отнесу окорок, мама тогда плакать перестанет.
--
Не нужно никуда ходить, - ответил отец, - я, кажется, знаю, что с ней. Матильда, не плачь, я знаю, как это выглядит, но ты привыкнешь, честное слово...я же привык...
Матильда подняла голову и спросила:
--
Кто она?
--
Ты о ком спрашиваешь? - удивился Витольд.
--
Та, которая здесь все поменяла. Которая стряпает и убирает, кто по дому работает?
--
Да вот она, - указал Витольд на дочь. Матильда взвизгнула.
--
Не лги мне, - закричала она, - я сошла с ума, я знаю это, поэтому ты думаешь, что сможешь меня обмануть!
--
Да не обманываю я тебя, - стал оправдываться Витольд, - и почему ты решила, что сошла с ума?
--
Потому что Дюймовочка выглядит, как взрослая девушка, на стол накрывает и говорит, что ей семь месяцев!
--
Но ей, действительно, семь месяцев, просто она растет быстро.
--
Быстро?! Это не быстро, это я не знаю, как назвать. Ты тоже сошел с ума? Как мы теперь жить будем -- два безумца в одной семье, а ведь у нас дети, что делать будем?!
Немало времени потратил Витольд, чтобы убедить жену, что она не сошла с ума, что он не сошел с ума, что Дюймовочка в образе взрослой девушки не галюцинация и не привидение, что Матильду не обуял бес и что он сам первое время дергался от такого быстрого взросления младшей дочери, но привык, и Матильда тоже привыкнет.
Дюймовочка оказалась удивительной хозяйкой. Первое дни беспамятства матери ее боялись оставлять одну и старшие братья и сестры по очереди пропускали занятия в школе, чтобы присматривать за малышкой, но очень скоро выяснилось, что это, скорее, она присматривала за ними.
Уже через неделю старшие дети беспрекословно слушались младшую сестру, благодаря чему стали выглядеть чистенькими и причесанными, лучше учиться в школе, помогать отцу по хозяйству, и вообще, оказались вполне воспитанными и благонравными детьми, хотя раньше не блистали ни особенным уважением к дисциплине, учебе и чистоте, чем страшно огорчали бедную Матильду.
Витольд был так замордован работой и удручен болезнью жены, что не сразу понял ненормальность происходящего в его доме. Еда была, рубахи, выстиранные и выглаженные, лежали в ящике комода, уборку в доме делали регулярно, а кто делал, он не очень вдавался.
Только спустя неделю, в воскресенье, вернувшись из церкви, он вдруг увидел, как преобразился дом, и был поражен видом Дюймовочки, которая, напевая что-то, вышивала сидя у окна.
Сначала он тоже испугался и решил, что сошел с ума, но старшие дети убедили его, что все происходит на самом деле, что, наверное, Дюймовочка -- волшебница, и как же это здорово -- иметь в семье собственную волшебницу!
Витольд понимал, что не к лицу взрослому здоровенному мужику верить в детские сказки о волшебницах, но, поскольку лучшего объяснения происходящему он найти не умел, то решил, что, будь оно неладно, но так и быть -- он поверит, что его дочь умеет колдовать.
А в доме, действительно, происходили волшебные превращения, которые так поразили очнувшуюся Матильду. Витольд и дети очень быстро к ним привыкли и уже даже не помнили, как именно они жили до появления младшенькой.
Пришлось Матильде принять эту действительность и начать привыкать к ней.
Довольно скоро все успокоились, жизнь вошла в свою колею и покатилась по ней ни шатко ни валко.
Дюймовочка железной рукой вела дом, старшие дети ходили в школу, Витольд работал в поле и хлеву, Матильда холила огород и птичник, никто больше не уставал чрезмерно, все работали в охотку, и довольно скоро Витольд сообщил жене, что они постепенно богатеют.
Семья боготворила младшую дочь, которая принесла им удачу, хоть и росла, как трава после дождя, и уже на голову переросла отца, а он был крупый мужик, всегда ему приходилось пригибаться в дверях -- и у себя дома, и в гостях тоже.
Дюймовочка уже выучила все, что учили остальные дети в школе и стала просить родителей, чтобы они покупали ей книги, которые она прочитывала очень быстро, все даже удивлялись, как это человек может так быстро читать.
Но при своем огромном росте, она оставалась маленькой девочкой, доверчивой и наивной.
Первое время деревенские ребятишки пытались пользоваться ее доверчивостью, подбивали ее совершить какую-нибудь шалость, а потом смеялись и дразнили ее. Но взрослые относились к странной девочке с симпатией и запретили своим отпрыскам дразнить Дюймовочку, а после того, как она вытащила из горящей риги двух героев, которые учились там курить и подожгли солому, ее авторитет в деревне поднялся до небывалых высот.
Словом, все шло замечательно до одного, будь он неладен, базарного дня, когда Витольд купил Дюймовочке игрушечную подзорную трубу, поразившую воображение девочки.
Труба, и в самом деле, была замечательной и выглядела совсем как настоящая: она была из меди, деревянный футляр покрыт вишневым лаком, а ремешок для ношения трубы на плече -- украшен пряжками и кисточками из шелка.
Дюймовочка обожала свою трубу, только применяла ее странно: она не забиралась на вершину холма, у подножия которого располагалась деревня, чтобы озирать в трубу окрестности, она, забиралась в лесную чащу и рассматривала в трубу заросли кустарников, густые травы и листву деревьев.
Все удивлялись ее причудам, но чего, собственно было ожидать от существа, которое и само было чудом природы -- какого обычного поведения? И Дюймовочке деревня прощала то, чего не простила бы никому другому.
Однажды Дюймовочка вернулась из леса странно задумчивой и неразговорчивой, а когда готовила ужин, то у нее чуть не подгорела картошка, что было бы совершеннейшим скандалом.
Перед сном, зайдя в ее комнату, Матильда обнаружила, что девочка лежит на спине и смотрит в потолок. Матильде не понравились эта поза и взгляд дочери, и она спросила, присев на край кровати, что случилось.
--
Ах, мама, - ответила девочка, - он такой красивый, но я никогда не смогу быть с ним, и это так печально.
Матильда была огорошена. Дюймовочке было три с половиной года -- и такие речи!
Она не знала, как реагировать, что сказать, сидела молча, а потом спросила осторожно:
--
Но кто это -- он? О ком ты говоришь?
--
О короле эльфов, конечно. Я его встретила сегодня в лесу и сразу поняла, что люблю его без памяти.
Матильда сразу успокоилась и внутренне даже посмеялась. Все ж таки ее доченька еще такой ребенок! Король эльфов, надо же такое придумать! Она наклонилась к дочери, поцеловала ее и сказала:
--
А почему ты решила, что не сможешь быть с ним?
--
Но я такая огромная, а он так мал и изящен, и у него такие красивые радужные крылышки, как у стрекозы -- они ни за что не смогут поднять меня в воздух, даже если тысячу их привязать к моей спине!
Матильда успокоилась окончательно: крылышки, как у стрекозы, вот ведь выдумщица!
--
Но как же ты его увидела, если он такой маленький?
--
В мою трубу. Я рассматривала куст шиповника и вдруг увидела на цветке человечка -- это был он. Он сначала меня даже не увидел, ему казалось, что я -- дерево или стена, только когда я наклонилась, и он увидел мои глаза, он понял... - Дюймовочка чуть не плакала, Матильда гладила ее волосы, держала за руку и шептала на ухо, стараясь успокоить дочь:
--
Не печалься. Встретится тебе человек, который станет королем для тебя и с которым ты сможешь быть и проживешь с ним всю свою жизнь -- вот как я с твоим отцом.
--
Но, мама! - вскричала Дюймовочка. - я же люблю его, как же я смогу полюбить другого?!
--
Ты еще очень молода ( сказать -- мала -- Матильда все же не решилась), это первая твоя любовь, а первая любовь редко бывает последней, так что надейся и жди - он явится, твой король, вот помяни мое слово.
Матильда подождала, когда дочь заснет и пошла на кухню, где Витольд ждал ее, греясь перед камином.
Услыхав, почему Дюймовочка грустила, Витольд встревожился: такое быстрое взросление девочки ему не понравилось.
--
Это что ж значит, она и постареет быстрее, чем мы все? - спросил он у жены. Матильда не думала о такой возможности, слова мужа ее испугали, из глаз ее потекли слезы. Они долго еще сидели перед затухающим огнем в тщетных поисках способов лечения дочери -- они оба уже давно решили для себя, что Дюймовочка больна, что вовсе она не волшебница, тем более, что оба не верили, ни в волшебников, ни в волшебство.
Дюймовочку часто приглашали в другие дома -- помочь перед праздником: она так быстро работала, что одна стоила десяти работников.
Вот и в этот раз за ней пришла служанка из деревенской гостиницы. Оказывается, какой-то писатель откуда-то из другой страны написал хозяину письмо с просьбой зарезервировать номер: он путешествовал и собирался заехать в их деревню.
Дюймовочка согласилась, быстро закончила все домашние дела и вышла из дома.
У ворот стоял парень, который уже давно заглядывался на нее ( собственно, на нее все парни деревни заглядывались, а уж их матери -- и подавно: иметь в невестках такую работницу! Это было очень заманчиво). Он жил в деревне за холмом и последнее время подозрительно часто мелькал перед глазами Дюймовочки.
Другие ее воздыхатели глазели на нее издали: кому захочется выглядеть пигмеем рядом с нравящейся девушкой?! А этот, Антон, и сам был здоров, Дюймовочка всего лишь на палец, может быть, была выше, потому и не стеснялся и часто оказывался очень близко к девушке.
Дюймовочка хорошо к нему относилась -- она ко всем хорошо относилась, - но виду не подавала, считая это нечестным по отношению к ее любимому -- королю эльфов.
Антон проводил ее до гостиницы, хотел еще и после работы встретить, но Дюймовочка велела ему идти домой, мало ли когда она закончит работу!
Конечно же, закончила она ее очень быстро и пошла на свое любимое место: ровный склон холма, весь поросший ромашками и полевой гвоздикой. С него были видны проезжий тракт и вся округа -- до горизонта -- со всеми ее рощами, полями, перелесками. И такое бескрайнее небо светилось высоко над головой, что хотелось стать птицей и улететь. "Или эльфом", - грустно думала Дюймовочка.
Она всегда приходила на это место, если ей хотелось побыть одной, а в этот день ей очень хотелось побыть одной.
Она набрала ромашек и гвоздик, постелила свой фартук, чтобы не сидеть на голой земле, пусть и поросшей травой, и стала плести венки. Она решила всей семье сплести венки, чтобы за ужином все сидели нарядные и красивые - "Как эльфы", - снова подумала она.
Время от времени она смотрела в свою трубу, и вдруг обнаружила, что в круг, ограниченный стеклом трубы, въехала коляска, запряженная четвериком вороных коней. Коляска остановилась, из нее вышел человек в городской одежде, огляделся по сторонам и уверенно направился по склону холма к Дюймовочке.
Девочка отложила трубу и спокойно смотрела на него.
Человек был очень высок, почти как она сама, и очень худ. На нем были надеты длинный сюртук коричневого цвета, клетчатые брюки облегали длинные ноги, зеленый галстук полоскался по ветру. На голове его была высокая черная шляпа, из-под которой свисали длинные седоватые волосы, а на носу незнакомца сидели маленькие круглые очки.
--
Здравствуйте, сударыня, - церемонно обратился человек к Дюймовочке, - вы позволите посидеть рядом с вами и полюбоваться окрестностями?
--
Конечно, - простодушно ответила девочка, - холм ведь не мой, он общий. Только на землю не садитесь, я подвинусь, - и Дюймовочка освободила край своего фартука.
--
Хотите, я вам венок сплету? - спросила она незнакомца.
--
Хочу! - воскликнул он с готовностью, а когда венок был готов, торжественно водрузил его на свой цилиндр.
Дюймовочка засмеялась, на душе ее стало легко, и вскоре они с незнакомцем уже вовсю беседовали, смеясь и перебивая друг друга.
Незнакомца звали Гансом, он сказал, что едет в деревню, где, как ему рассказывали, живет какая-то необыкновенная девушка, чуть ли не волшебница, он хотел бы с нею побеседовать и зарезервировал номер в гостинице.
--
Ах, так это ради вас я сегодня драила эту гостиницу! - воскликнула Дюймовочка. - Ну и грязь же там была, должна я вам сказать. Но я все вычистила и вымыла, теперь там можно жить.
Ганс с любопытством посмотрел на Дюймовочку и сказал задумчиво:
--
Сдается мне, что это ради вас я еду в вашу деревню. Это ведь вас считают волшебницей?
--
Не знаю, - честно сказала Дюймовочка. Она, правда, не знала.
--
Зато я, кажется, знаю, - так же задумчиво ответил Ганс и попросил Дюймовочку чассказать о себе.
Что-то такое было в этом уже немолодом незнакомце, что Дюймовочка, совершенно неожиданно для себя, выложила ему все: и что ей всего-навсего пять лет и что она любит короля эльфов, а за ней пытается ухаживать очень хороший парень, Антоном кличут, но ему-то уже девятнадцать, да и как же -- она ведь короля эльфов любит, а так все хорошо, у нее добрые родители, братья и сестры ее любят и слушаются ( тут Ганс фыркнул, как будто хотел засмеяться, но не засмеялся), она вполне счастлива, вот только король эльфов... Ей бы так хотелось быть маленькой, чтобы привязать стрекозиные крылышки и улететь с ним в Африку -- ей почему-то кажется, что он должен жить в теплой стране, а в их лесу оказался случайно, может быть, путешествовал...
Тут Ганс перебил ее и спросил, хочет ли она всю свою жизнь быть несчастной.
Дюймовочка страшно удивилась и сказала, что, конечно же, нет.
--
Тогда выходи за Антона, - сказал Ганс, - ведь я же вижу, он тебе нравится ( в этом месте Дюймовочка кивнула). Будет у тебя свой дом, своя семья, свои дети. Ты ведь любишь детей, вон, как братьев и сестер воспитываешь, но братья и сестры вырастут, заведут свои семьи, своих детей, и ты останешься одна, а если замуж за Антона выйдешь, у тебя будут свои собственные дети, потом -- внуки, ты никогда не будешь одна.
--
А король эльфов как же? Я же его люблю.
--
Вот тут я тебе смогу помочь. Я, конечно, не волшебник, я писатель, но и писатели кое-что могут. У нас есть такой великий волшебный инструмент -- слова, - и я использую этот инструмент для тебя. А теперь, я думаю, тебе пора домой.
*****
Однажды у ворот дома Дюймовочки раздался ужасный шум. Она выглянула, чтобы узнать, что происходит, и увидела почтальона и сопровождавшую его толпу односельчан: "Посылка, тебе посылка пришла!" - кричали они.
Посылки очень редко приходили на деревенскую почту, а эта, тем более, была из-за границы.
"Дания, Копенгаген", - прочла с удивлением Дюймовочка на грубой обертке, сломала сургучные печати и развернула бумагу.
В посылке была книга, а из книги выпало письмо:
"Дорогая Дюймовочка, - писал Ганс, - я выполнил свое обещание, пустил в ход свое волшебство. С его помощью я создал для тебя другое детство, за которым, как ты сама понимаешь, последует совсем другая жизнь. Будь счастлива с Антоном, но в минуты, когда ты устанешь и захочешь отвлечься, открой книгу и войди в новый мир, может быть, странный, может быть даже, пугающий, но -- другой. Тебе в нем будет нелегко -- поначалу. Но разве осуществление мечты не стоит трудностей, какими бы они ни были?
Будь счастлива, твой Ганс Христиан Андерсен".
Дюймовочка открыла книгу, на обложке которой было написано ее имя и прочла:
"Жила-была женщина; очень ей хотелось иметь ребенка, да где его взять? И вот она отправилась к одной старой колдунье и сказала ей: - Мне так хочется иметь ребеночка; не скажешь ли ты, где мне его дос- тать? - Отчего же! - сказала колдунья. - Вот тебе ячменное зерно; это не простое зерно, не из тех, что крестьяне сеют в поле или бросают курам; посади-ка его в цветочный горшок - увидишь, что будет! - Спасибо! - сказала женщина и дала колдунье двенадцать скиллингов; потом пошла домой, посадила ячменное зерно в цветочный горшок, и вдруг из него вырос большой чудесный цветок вроде тюльпана, но лепестки его были еще плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона. - Какой славный цветок! - сказала женщина и поцеловала красивые пест- рые лепестки.
Что-то щелкнуло, и цветок распустился. Это был точь-вточь тюльпан, но в самой чашечке на зеленом стульчике сидела крошечная девочка. Она была такая нежная, маленькая всего с дюйм ростом, ее и прозвали Дюймовочкой."