Аннотация: СССР-2061 Рассказ написан для конкурса СССР-2061. Воспоминания старого рокера ранним майским утром 2061 года.
Ржевский В.П.
Рок-н-ролл мёртв
Солнце медленно, но верно уходило за старое здание архива, что высилось своими десятью этажами через дорогу. Этот архив уже стоял здесь, когда строили наш дом, а тому уже больше шестидесяти лет. В каком году я сюда заехал? В девяносто шестом? Да, точно... Осенью будет ровно шестьдесят пять, кстати. А архив строили ещё при первом Союзе, значит, ему больше семидесяти. Не помню уже, был ли он уже тогда такого угрюмо-серого цвета, наверное, все-таки был, отделкой его всё это время не баловали. Впрочем, зачем архиву отделка? Не театр, небось, и даже не детский сад. Радовать глаз не обязан. Тем более что небо на его фоне смотрится просто замечательно. Конечно, это ещё вопрос, что чему фон, небо архиву, или архив небу, но гораздо приятнее думать, что небо - главное, а всё остальное для него - только фон. Хорошее нынче утром небо. Такие чистые цвета случаются у нас не часто. Вот, в мае, например, как сейчас. Иногда еще летом с утра пораньше. Чем-то оно напоминает небо в Альпах на этой горе, как её... Я помню, было небо, я не помню - где... Там ещё стоял ресторан вращающийся... Ага, Шилтхорн. Хотя нет, то было как-то гуще и темнее, а это нежное и прозрачное, как акварельная краска. Была бы у меня старческая дальнозоркость, я бы через это небо увидел звёзды даже сейчас. Но и так хорошо. Без дальнозоркости. А звёзды погляжу вечером, ближе к ночи. Что я, звёзд, что ли, не видел? Еще как видел, и не раз. Можно сказать, совсем близко. С Луны, например. Они там вообще практически рядом. Давно это, правда, случилось, лет уже двадцать пять тому, когда был я заметно помоложе. Ну, ничего. На память пока не жалуюсь. Помню всё, как вчера. Да, лететь на Луну в первый раз - почти что как в первый раз прыгать с парашютом. Понятно, что всё давным-давно отлажено и тысячи раз проверено, а всё равно где-то там глубоко внутри мандраж не проходит до тех пор, пока опять не встанешь на твердую землю и не поймешь, что жив, цел... И до чего же это ХОРОШО - прочно стоять своими ногами на своей земле.
Хорошо сегодня. Тихо. Понятно, что все ещё спят, в такую-то рань. Оттого и тихо. Только где-то там, за домом, в овраге еле слышно поёт японский мутант-соловей. Сверху шелестят остро пахнущие майской свежей зеленой листвой тополя, такие же старые, как наш дом. Я помню их ещё прутиками, небрежно воткнутыми в затоптанную после стройки землю. Странные такие были прутки, несуразные и неубедительные. Помнится, я ещё подумал, что их точно сломают, и ни один не выживет. А вот гляди-ка, какие вымахали. Я всегда ставлю своё кресло под тополя, если погода позволяет. Нравятся они мне. И напоминают те столетние деревья, которые росли во времена моего детства возле моего первого дома. Вот ведь что удивительно, в том доме я и прожил всего ничего - первые семнадцать лет жизни - а всё равно именно он до сих пор снится мне по ночам. В нынешнем я живу уже скоро как шестьдесят пять лет, и неплохо, в общем-то, живу, но какое-то чувство временности и непостоянности все эти годы не проходит. Прямо-таки как пересадочная станция...
Из распахнутой настежь двери подъезда выскочил сосед Игорь, зачем-то задрал голову, глядя куда-то вверх и замер, как истукан. Что это с ним? Что он там выглядывает? Тучи, что ли? Так не обещали сегодня дождя, даже облачность не обещали.
- Здравствуйте, Игорь Всеволодович, - сказал я, и добавил на всякий случай: - Дождя не будет.
Сосед опустил голову и поморгал ошеломленно, уставившись на меня, как на привидение. Не узнал, что ли? С чего бы это вдруг? Уж лет пять он живет на одной со мной лестничной клетке. В соседних квартирах. Сначала жил один, а года три назад женился. И жена у него ничего, но уж очень своенравная, как породистая лошадь. И красивая такая же. Изящная, нервная, порывистая... Чувствуется, что у них в семье она старшая.
- Здравствуйте, Всеволод Поликарпович, - ответил Игорь, подходя поближе. - Не холодно Вам? - спросил он, осторожно пожимая мне руку. - Свежо, вроде бы.
- Да нет, хорошо. Опять же, восход какой замечательный, - сказал я, машинально кинув взгляд в сторону дороги.
Он оглянулся и промямлил:
- Хм. Солнце-то уже ушло, нет?
- Ничего, мы это дело поправим, - ответил я.
Я пробежался пальцами правой руки по клавиатурке, вмонтированной в подлокотник, кресло зажужжало и плавно двинулось из тени в сторону солнца. Я не совсем паралитик. И ходить могу вполне самостоятельно. Если недалеко и недолго. Долго врачи не рекомендуют. Говорят, возраст уже не тот. Ну да, возраст. Не тридцать лет. И даже не шестьдесят. Чего же с ним делать, с этим возрастом? На помойку не выбросишь. Да. А в кресле все же удобно. Оно и ездит довольно шустро, и сидеть в нём можно везде, где остановишься, да и те же врачи настоятельно просили от него далеко не отходить. Там много всего понаворочено, в том числе и диагност, который в случае чего и им вызов отправит, и мне что-нибудь выпить предложит. Не в этом смысле. В смысле, таблеток каких. Их в комплекте порядочно всяких. Диагност, конечно, и в стандартном браслете есть, но там простенький, типа пульс-температура-кожа. А здесь помощней, кресло всё же. Много чего можно упихать.
Сосед пошел рядом.
- Что-то рано Вы сегодня на работу, - заметил я, разворачивая кресло поудобнее, - не спится?
- Не спится. Да и на работе дел полно. А Вы что так рано гуляете?
- Да в моём возрасте спится еще меньше, чем в Вашем. А каждый восход сам по себе - счастье. Практически подарок. Кто же не любит подарки?
- Понятно-понятно.
- Конечно, понятно... - усмехнулся я. Мысленно. - Не спится, значит... Угу.
Что ему может быть понятно? Мальчику в двадцать пять лет? Всю жизнь прожившему во втором Союзе? Что он успел понять за своё безоблачное детство и мгновенно пролетевшую юность? Что он успел увидеть в школе, институте и за два-три года работы? Как он может понять то чувство безмерного облегчения, с которым просыпаешься каждое утро. ПРОСЫПАЕШЬСЯ. Значит, жив. Значит, будет ещё один день. Ещё один восход. Солнце. Небо. Люди. ЖИЗНЬ. Для него всё это воспринимается как сама собой разумеющаяся данность, которая бесконечна, вечна и никак иначе. Дети. Какие же они нынче дети в свои двадцать пять... У меня-то в его возрасте уже дочь в школу пошла... Впрочем, у него с дочерью тоже вроде бы все в порядке.
- А как там Ваша дочь? - спросил я, посмотрев на него из кресла снизу вверх.
- Дочь?! Сссс... спасибо, хорошо, ещё не родилась... - споткнулся он как подстреленный. Понятно, что не родилась. У жены только пошел последний месяц, и в роддоме она совсем недавно. Но уже, видимо, дело к тому идет, иначе не положили бы.
- Ну, ничего, недолго осталось, - сказал я. - Да не волнуйтесь Вы, все будет хорошо. Я сам в своё время нервничал, и ничего, всё прошло нормально. А сейчас с этим делом гораздо проще. Нам тогда и не снилось.
- Да я, вроде бы как, в курсе, - пробормотал Игорь, - специальности близкие.
- Да-да, я помню, - отозвался я, - тогда тем более беспокоиться не о чем.
Знаю я его специальность. Биолог он. Из нового института. Что-то там про космобиологию. Слышал в новостях. Они уже лет тридцать работают с лунными парниками и автономными орбитальными оранжереями, а нынче планируют весь Марс покрыть эдакой красной плесенью, чтоб она потихоньку марсианскую атмосферу насыщала полезным для здоровья и жизни кислородом.
- Ну, хорошо, - заторопился сосед, глянув на меня как-то уж очень искоса - не буду Вас больше задерживать, побегу я на работу, пора мне. До свидания.
- До свидания, - кивнул я ему, - не скучайте.
Чему он так удивляется? Непонятно. Умение видеть и слышать у меня, с моим-то опытом и массой свободного времени, позволяют делать вполне обоснованные выводы. Да и не нужно тут быть профессионалом. Весь двор видел последние полгода его жену с животиком, и кто уж не совсем слепой, мог догадаться, что это не внезапное локальное ожирение, а самая что ни на есть естественная и нормальная для её возраста беременность. А уж кто не совсем глухой, не раз слышал, как она на весь двор кому-то рассказывала по Сети, что всё у нее нормально, обещали девочку, как она и хотела, и что на последние четыре недели её кладут в роддом. И сидя на этом же самом месте, под этими же самыми деревьями, я совсем недавно наблюдал, как весь из себя белый, как бледная немочь, Игорь усаживал свою благоверную в семейную двойку, придерживая её так, как будто она как минимум из хрусталя. А она в это время смотрела на него как на малолетнего недоросля и что-то выговаривала усталым голосом. Наверно, давала ценные указания по поводу ведения домашнего хозяйства в её отсутствие. А он, как заведённый, все кивал, и ещё больше суетился. Эх, парень... А если ещё и дочка в маму пойдет... Зададут они тебе жару. Впрочем, мне почему-то кажется, что он вовсе даже не против. И совсем не потому, что тихий и забитый. Отнюдь, как говаривал Ленин Луначарскому. Вон, почесал на работу, как конь педальный. А уж одет-то... Не пойми во что. Штанишки какие-то серенькие, то ли тренировочные, то ли просто узкие донельзя, маечка с коротенькими рукавами, сандалии на босу ногу, браслет навороченный на левой руке... Биолог, туда-сюда. Почти ботаник. За что его только на работе, такого разгильдяя, держат? Не дурак, конечно, далеко не дурак... Но мог бы посолидней себя вести, научный работник все-таки. Не последнего уровня, между прочим. Видел я в Сети новости с его участием. Лаборатория Игоря Селезнёва разрабатывает какие-то устойчивые к марсианской атмосфере и перепадам температуры виды каких-то там анаэробов, или как их... А выглядит мальчишка мальчишкой. Я-то в его годы...
А, собственно, что я в его годы? Если уж вспоминать... Это в двадцать-то пять лет? Хм. Волосы до плеч, круглые металлические очки, майка почти такая же, только ещё и со всякими дурацкими надписями, вытертые джинсы с заплатами, подшитые снизу половинками латунных молний, в правом боковом кармашке для мелочи постоянно валяется медиатор, на ногах какие-то кроссовки... Н-да. И за что меня только в институте держали? Разве лишь за то, что умел в сорок восемь килобайт промышленного контроллера упихать чуть ли не операционную систему, писанную на ассемблере. И ведь работала. Ну, как могла, конечно, на тех-то процессорах... Но приложения крутились, датчики считывались, регуляторы регулировали. Сорок восемь килобайт! Утерянное искусство древних, как сказал один мой знакомый в своё время. Сейчас и терминов-то таких никто не помнит. Петабайтами да эксабайтами орудуют и ещё морщатся, что маловато будет... Понятно, задачи уже не те, да и возможности тоже. Туннельные транзисторы опять же. Нам тогда такая плотность элементов на чипе и не снилась даже. Вот и приходилось извращаться с самомодифицирующимся кодом, рекурсией, оверлеями и постоянным свопом, если было куда... Оттого-то и смотрели мои начальники сквозь пальцы на мои волосы и постоянные закидоны, только секретарь парткома настоятельно просил на демонстрации не ходить, дабы не смущать публику... Ну, было это ещё до девяносто первого. Потом-то уже всем стало всё равно.
Да, ассемблер... Сначала один, потом второй, а где-то после третьего уже без разницы, какой именно, лежал бы только под руками справочник по командам текущего процессора. Как-то быстро я втянулся в это дело, даже музыку почти забросил. Хотя поигрывал еще эпизодически в разных командах со старыми знакомыми. Но что-то чем дальше, тем реже. То ли вырастать уже стал из этого, то ли ещё почему. Да и другие потом нашлись интересные занятия... Не важно. Семья опять же... В двадцать пять лет я уже повел дочь в школу... Это в детстве, лет до семнадцати, рок-н-ролл кажется вершиной мира и смыслом всей жизни. А потом рядом постепенно появляются девки, пиво... И ладно бы только девки, это ещё можно понять и даже приветствовать, но вот пиво и всё, что идет дальше, как-то не способствует поддержанию юношеского энтузиазма. Годам к тридцати я уже не слишком радовался, встречая старых знакомых, с которыми играл в своё время вместе или рядом. Потому что к этому времени рок-н-ролл для большинства из них стал либо прошлым, либо ремеслом, не вызывающим особого интереса. А интересы чуть ли не у всех сместились как раз к пиву и далее. Кто-то смог переключиться на что-то не менее увлекательное, ну, вот как я, например, а кто-то не смог. Так и играли по кабакам и танцам, пока не пришло время дискотек, а потом компьютеров. Кто-то вообще занимался чем попало, например, торговал тряпками на рынке... Тех, кто остался, и чего-то добился, было мало. И опять же хватало их лет на пять, максимум на десять, а дальше всё то же самое: рутина, постоянные разъезды на чёс, постоянные самоповторы, опять девки, опять пиво, опять ещё что-то, и сначала, всё в той же колее... И когда я, эпизодически возвращаясь из дальних и длительных командировок, встречался с ними, чтобы посидеть, поговорить о былом и послушать рассказы об их замечательной жизни, то постоянно ловил себя на мысли, что теперь мне такого уже не хочется, и более того, перспектива такой судьбы вызывает заметное отторжение. Они снисходительно и увлеченно вещали о том, куда ездили с концертами, как отходили после них в гостиницах и кабаках, кто где напился и где проснулся, я согласно кивал, а сам в это время думал: "О чём они? Зачем всё это? Постоянно мотаться по городам и весям, жить в гостиницах, выпиливать привычными пальцами одни и те же пассажи одного и того же сольного выхода восемь раз в месяц, а потом вечером надираться до отключки - это что? Счастье? Искусство? Рок-н-ролл?"
Потом, лет несколько спустя, довелось мне писать, а точнее, переписывать на забытом нынче языке Си мейеровскую "Цивилизацию" для смешных по нынешним временам наладонных компьютеров с чёрно-белым ещё экранчиком. И заметил я странную ассоциацию со своими давешними ощущениями: в этой игрушке существовала определённая прослойка общества, называемая развлекателями. Их следовало развивать в те моменты, когда в более-менее благополучном обществе назревали голод, война, или революция, когда народ становился слишком нервным, чтобы спокойно относиться к игрищам правительства. Будучи применёнными в нужных дозах, развлекатели превращали недовольных в довольных, а довольных - в счастливых и помогали тем самым стабилизировать обстановку. Потом же они были больше не нужны и подлежали ликвидации. Потому как никакого дохода не приносили, а содержать их стоило довольно дорого. Аналогия, конечно, как и сама игрушка, примитивна донельзя, но определённое сходство всё же имеется. Все они, те, кто крутились на виду у публики, считали себя элитой, кумирами миллионов и властителями дум, были ничем иным, как развлекателями. Которых по прошествию надобности сняли с ниток длинных и, засыпав нафталином... Где они нынче, зубры рок-н-ролла? Последние динозавры вымерли лет уже тому как тридцать. И немудрено. Как раз набежали всяческие страшные экономические коллапсы, потом валютные и торговые войны, переходящие в пограничные стычки, потом дробление старых государств и возникновение новых, распад Америки и закат Европы... Н-да. Не лучшие времена для живых концертов на стадионах. Тем более, что уже в то время синтез музыки и голоса шёл полным ходом, и надобность в живых музыкантах практически отпала. Как-то так. Только всё, что делается на синтезаторах последние тридцать лет, уже не то. Это иногда можно назвать музыкой, ещё более иногда - хорошей музыкой, но это уже не рок-н-ролл. Нет того веселья, как говорится...
Так что фаза активного рок-н-ролла довольно скоро сошла у меня на нет. Жизнь, оказывается, слишком длинна, чтобы заканчиваться детством и замыкаться на рок-н-ролл. Наверно, хорошо, что я вовремя соскочил. Да и как-то так получилось, что нашлись не менее интересные, хотя и не столь спокойные занятия... Впрочем, неважно. Хотя, чего скрывать, приятно иногда слышать где-нибудь на улице у какого-нибудь прохожего на браслете сигнал вызова, мелодию которого ты написал лет так пятьдесят тому назад. Потому как я все-таки иногда писал. Дома, в одиночку, на компьютере, благо технологии записи звука постоянно развивались. Нынче я вообще не трогаю свой старый, привезенный из какой-то очередной командировки страт-мексиканец с флойд-розой и бриджевым хамбаком. Да и сила в руках уже не та. Ещё лет двадцать назад мог сыграть пару партий за раз, а теперь уже - всё. Так что нынче пишу прямо в Сеть нотками, как научился ещё в музыкальной школе в детстве. Потом выбираю инструменты, подбираю аранжировку, синтезирую нужные голоса, потом сведение, мастеринг, и вот она - готовая фонограмма. Можно ещё синтезировать видеоряд, но мне оно неинтересно. Сейчас это всё делается настолько легко и непринуждённо, что даже тоска иногда пробирает. Как-то раз из интереса записал "Smoke On The Water" с синтезом оригинальных инструментов и голосов - получилось практически один-в-один. И голос Гиллана почти как настоящий. Я-то ещё помню, как звучали гитарные примочки в начале семидесятых, и как поскрипывал снятый микрофоном хэт в оригинале, а кто этого никогда не слышал - разницы не поймёт.
С протяжным свистом проводов по дороге вниз, в овраг, пронёсся практически пустой троллейбус. Вон что, уже и троллейбусы поехали, скоро народ на работу пойдёт. Дорога пока пустая, а часа через два двойки и четверки так и побегут косяками. Хорошо, что бензиновые двигатели в городе запретили, а то раньше возле дороги сидеть невозможно было от шума и выхлопа. Эти-то хоть шелестят почти неслышно и не пахнут, хотя массовое их мелькание всё равно раздражает. Прямо как саранча. И чего мотаются взад-вперёд? Ездили бы на троллейбусах. Их сейчас много, ходят строго по расписанию, каждые три минуты днём. С утра, конечно, и ночью - пореже. На остановках - табло с расписанием и циферками, сколько осталось до прихода того или иного маршрута. Езжай - не хочу. Зачем ещё личная машина? От неё же сколько головной боли... Заряжай на стоянках, ставь на солнечное место, чтоб подзаряжалась с крыши, плановые техосмотры, внезапные ремонты... Тоска. Никогда не понимал такого счастья. Хотя поездил в своё время, конечно. Тогда, впрочем, выбора особого не было, сам не поедешь - никто не повезёт. Но тоже тоска. Сплошные засады, то масло, то резина, то ещё какая напасть... Прошло больше ста пятидесяти лет, как появился первый автомобиль, а проблемы всё те же.
Ничего не меняется. Ни-че-го. Ни техника, ни люди, ни небо, ни Земля. Та ерунда, которую называют прогрессом, штука, конечно, неплохая, да только смысл в ней какой? Вылезли из пещер и стали жить в квартирах с искусственным интеллектом? Который сам следит за светом, теплом, водой и прочими удобствами? И что? Как это повлияло на среднего человека? Что, он стал умней на порядок? Отнюдь, всё так же глуп и безобразен. Особенно после шестидесяти. Ум, он ведь не заключается в умении правильно нажимать на кнопки кухонного компьютера. И не сводится к запоминанию трех-четырех сотен общих тем разговора в обществе. Что, Сократ, который ходил без штанов и не умел пользоваться вилкой, глупее нынешнего клерка, который знает, как самовыразиться в Сети и подобрать духи в тему к своей сто шестнадцатой рубашке? Ну-ну. Хорошо, что средний человек всё-таки СРЕДНИЙ. И что попадаются люди заметно выше среднего. Которые, может, не разбираются в фалеристике и оригами, не помнят поименно всех футболистов в чемпионате прошлого года и не читают любовных романов очередной блондинки, зато придумывают штаны, вилки, фигуры силлогизма, акциденции и предельные роды сущего, открывают электричество и осваивают Марс. Которые сочиняют рок-н-ролл, в конце концов. А не перепевают в тысячный раз написанные сто лет назад песни.
Сто лет назад... О чем это я? Кто, кроме таких окаменелостей, как я, помнит то, что было сто лет назад? Иногда мне кажется, что старческое слабоумие и склероз - защитная реакция психики на невыносимую глубину накопленной к старости памяти. Мне в этом плане как-то не повезло, то ли организм оказался на редкость удачным, то ли врачи, которые лет пятнадцать назад поставили меня на спецучёт, что-то научились делать со старостью. Моя память - моя планида и моя головная боль, я могу уходить в неё на часы, а если бы браслет или кресло меня не отвлекали - и на сутки, наверно. Опять же, люди ещё не забывают. Внуки регулярно наведываются, правнуки ходят чуть не каждый день, дочь звонит, ей самой уже немало, видимся, в основном, через Сеть. Знакомые, старые и не очень, сослуживцы бывшие, соседи... Ну, и Артём, конечно. Приезжает каждую неделю, предварительно спрашивает, не против ли я. Я не против. Почему бы и нет? Мне всё равно, что вспоминать, а говорить ещё не тяжело. Час-другой. Ему интересно всё: и про запах лип на Унтер-ден-Линден в Берлине в мае сорок пятого, и про чёрные кварталы Парижа в двадцатых, и про памятник Ленину на Капри в десятых, и про выпечку в кофейне Цюриха в четвёртом году, и про китайский квартал Лондона, и про оставшиеся ещё с войны развалины в Дрездене в начале века, и про солнечное затмение на Соловках в девяностом, и про лежащие всё с той же войны мины, осколки и гильзы на кавказских перевалах в восемьдесят втором, про горячую четвертинку чёрного за пять копеек в семьдесят третьем, про сырок с изюмом и конфеты за десять копеек, оставшихся от сданного в школу за обеды на неделю рубля... Я как-то спросил у него, зачем он записывает всю эту болтовню выжившего из ума старика, ведь память всё-таки может меня подводить, в моём-то возрасте, да и высказывания мои далеко не беспристрастны. Он ответил, что людей, лично помнящих похороны Будённого, почти не осталось, что официальных документов про те времена хватает, а мемуары, написанные в своё время творческими личностями, страдают избыточным вниманием к собственной персоне, что выжить из ума врачи мне не дают, а личные пристрастия мои достаточно хорошо известны, чтобы делать на них вполне адекватную поправку. Ну и ладно. Пусть записывает, может, это и в самом деле кому-то нужно. Конечно, рассказываю я не совсем всё, а только то, что можно широкой публике, но и этого за прошедшие годы набралось порядочно.
Во двор, тихо шурша шинами, въехала городская двойка весёленькой канареечной окраски. Понятно, за рулём - девочка лет двадцати. Ничего так девочка, миленькая. Да и машина тоже ничего. Модель, похоже, свеженькая. Кто такая, почему не знаю? И к кому это она с утра пораньше? Остановилась возле последнего подъезда и вихрем пронеслась в распахнутую дверь. Странно, оставила машину в тени, без подзарядки. Ненадолго, наверно. Мой внук, когда приезжает, обязательно ставит машину на солнце. Педант. Говорит, что исключительно в меня. И дочь постоянно твердит, что я в свои пятьдесят был точно таким же. Может быть, я со стороны себя не видел. Хотя разгильдяйства и разгильдяев да, не любил. И сейчас не люблю. Да и внук не любит. Особенно после того, как получил лет двадцать назад Звезду из-за чужого разгильдяйства. Два танка в одном бою - не шутка. А что было ещё делать? Какой-то говорун утверждал, что танков в той тихой балканской деревне быть не должно, и что стрелков для неё вполне достаточно. Ага, как говорится, конечно... Так и хромает с тех пор слегка. Сустав заменили на титановый, за двадцать лет прижился как родной. Приезжал недавно, показывал новую юбилейную медаль. Выдали, как ветерану Балканского конфликта.
Мой внук - ветеран. Ужас. Даже не так, а вот так - УЖАС. Н-да... Мои дети выросли и состарились, мои внуки выросли и уже немолоды, мои правнуки выросли и, того гляди, начнут рожать детей... Столько не живут. И, в принципе, мне, наверно, не страшно помирать, но до чего же нынче жить ИНТЕРЕСНО. Просто жить и наблюдать за тем, как все оно происходит. Именно сейчас, когда на дворе стоит месяц май, когда у Игоря и Киры, того гляди, родится дочь, когда последние двадцать лет постоянно случается что-нибудь занимательное, то Луна, то Антарктида, то Марс, то ещё что-то в том же духе... Совсем не та унылая тягомотина, отягощенная тупым развлекательством в массах и устойчивым идиотизмом во власти, которую я пережил полвека тому назад. Совсем не те времена, совсем не те песни. Даже музыка уже совсем не та. Всё не так. Иногда я сам себе кажусь одиноким престарелым ящером, с недоумением взирающим на жизнерадостное мельтешение какой-то новой, неизвестной доныне теплокровной жизни. Последним из безнадёжно вымерших и окончательно забытых динозавров. Да, моё поколение музыкантов давным-давно кануло в Лету, и памяти о них почти не осталось. Да, рок-н-ролл - мёртв. Но, может быть, оно и к лучшему.