1

Рыжкова Наталья Станиславовна

МАМЕНЬКИН СЫНОК.

- Это что такое? - Сурово глядя на горничную сквозь пенсне, проговорил Павел Андреевич. - Я вас, Маруся, спрашиваю! Что же вы молчите?

При этом строгий хозяин указывал перстом на крохотного щенка, сидевшего на полу кухни и моргавшего глазенками, вертя гладкой лопоухой головкой. За спиной Павла Андреевича красноречиво гремела посудой кухарка, очевидно, выражая таким образом согласие с каждым его словом.

- Ой, да чего вы до меня причипились, барин! - Нисколько не убоявшись гнева хозяина, возмутилась молоденькая горничная. - Це ж Леокадия Ильинична цуцика принесла. Вот с нее и спрашивайте.

Павел Андреевич неловко дернулся, представив себе разговор с женой. Оно конечно, перед горничной легче было демонстрировать барские замашки, чем перед дорогой Лекочкой, знавшей его как облупленного с самого детства. Он растерянно посмотрел на щенка, нервно сорвал пенсне и принялся протирать его абсолютно чистым носовым платком.

- Ну, уберите его с кухни хотя бы, - уже спокойнее попросил он горничную, - антисанитария ведь. У него блохи, разумеется, и еще Бог весть что. А если дети сюда придут?

- Да куды ж его? - Пожала плечами Маруся. - Мне Леокадия Ильинична никаких таких указаний не давала. - И она выкатила на хозяина свои и без того выпученные очи, похожие на спелый крыжовник.

С жилой стороны дома послышались порывистые, не очень легкие шаги, и в кухню влетела довольно полная дама лет тридцати с растрепавшейся высокой прической. Рукава ее жакета, модного лет шесть назад, были закатаны, обнажая невероятно красивые белые руки.

- А-а-а, Павлуша! Вот тебе наше новое приобретение, - ласково улыбнулась она мужу.

- Да-а, я ознакомился с ним, правда, не очень близко. Лека, мы ведь договаривались, что животным не место в доме.

- Так то же в городе. А теперь мы живем в деревне, - бодро произнесла барыня, - и здесь я уж могу развернуться...

Павел Андреевич схватился длинными пальцами крупных, но аристократических по форме рук за виски и, шумно вздохнув, покинул кухню. Жена нежно посмотрела ему вслед и обернулась к горничной.

- Вы, барыня, хозяина не предупредили, а он на меня набросился, - с упреком сказала Маруся, причем на чистейшем русском языке, тогда как с Павлом Андреевичем беседовала на странной смеси украинского и русского просторечного.

Павел Андреевич недавно был назначен на должность земского врача в Полтавской губернии и поселился с семьей в большом селе в одном-единственном казенном доме на всю округу. Его соседи тоже служили в земстве, таким образом, жильцы дома и представляли весь состав местной интеллигенции: фельдшерица - старая дева, учитель земской начальной школы со своим многочисленным семейством, а также землемер - молодой человек, недавно окончивший реальное училище.

Павел Андреевич происходил из хорошей, довольно старинной украинской семьи, еще восемьдесят лет назад свившей гнездо в Харькове. Но женился на бесприданнице, дочери русского горного инженера, с семьей которого много лет дружила его тетка. Родственники Павла Савеленко брак этот посчитали неудачным - будущее медицинское светило могло сделать и лучшую партию, так что, окончив университет, Павлуша должен был сам зарабатывать себе на жизнь, что он гордо и сделал, тем более, что двое детей вынуждали его к этому отважному шагу.

Отринув помощь семьи за то, что они плохо отнесись к его молодой жене, Павел Андреевич около восьми лет мыкался по городам Малороссии на должностях помощника врачей, перебивался временными заработками, пока ему не предложили место земского врача, за которое он ухватился с радостью, ибо оно гарантировало не только приличный ежемесячный оклад, но и бесплатное жилье. Леокадия Ильинична, все эти годы поддерживая мужа во всем и храбро перенося бытовые трудности, обрадовалась, пожалуй, еще больше Павлуши. Было в их жизни одно облачко - супруги Савеленко по-разному относились к братьям нашим меньшим.

Медик по образованию, фанат гигиены и в повседневной жизни немного зануда, Павел Андреевич считал, что животные - разносчики всяческой заразы. Не то чтобы он их не любил, но предпочитал отвлеченно рассуждать на тему доброго отношения к котам, собакам и прочим четвероногим, хвостатым и пернатым, но лично прилагать к этому благому делу усилия не хотел - брезговал.

Леокадия же, наоборот, практически выросла среди животных - в ее большой и дружной семье они не переводились, бродили не только по двору, но и по всем комнатам гостеприимного дома. Ей не терпелось обзавестись огромной стаей друзей, и жизнь в деревне виделась ей в этом смысле достаточно перспективной. Правда мужу она до поры до времени ничего не говорила - зачем человека зря нервировать, когда у него и без того забот хватает.

Но вот они переехали, обзавелись всем необходимым, расставили фотографии родни на положенных местах, и Павел Андреевич бросился за работу, как изголодавшийся волк на добычу. Леокадия Ильинична освободилась от хозяйственных проблем и стала наводить справки у соседей, где можно найти хорошую собачку для охраны двора. Дело в том, что у каждого жильца была не только своя часть дома, но и отделенная часть двора. Никакой серьезной необходимости в сторожевой собаке не было - в большом селе преступления случались редко, а уж воровства отродясь не водилось. К тому же неподалеку в собственном доме жил урядник, мужик до того серьезный, что связываться с ним никто из селян, а также жителей окрестностей не хотел. Но Леокадия приготовилась особенно отстаивать необходимость сторожа, понимая, что для Павлуши это будет серьезный аргумент.

Щенка ей продал мельник, убедив, что, хотя это и сучка, но ее родители знатные охранники, так что наследственность у собачки самая что ни есть пристойная. И вот щенка доставили в дом, где теперь предстояло жить семейству Савеленко, и он настоятельно требовал к себе внимания.

- Ну что, Маруся, будем его мыть! - Радостно сообщила Леокадия Ильинична горничной, которая приехала с ними из Полтавы, где Савеленко жили последние три года, и где родился их сын.

Маруся никакой радости по поводу предлагаемой ей хозяйкой работы не выразила, но спорить не стала и, старательно сберегая платье, все-таки оказала хозяйке помощь. Щенок терпеливо сносил процедуру, хотя она ему явно не нравилась.

- Как же мы назовем ее? - Спросила Леокадия.

- Ой, тоже мне задача! - Пожала плечами Маруся. - Бобик там или Тузик.

- Это же... девочка, - засмеялась Леокадия.

- А-а-а, ну тогда Жучка, к примеру.

- Не-е-е-т, как-то это... - Задумалась ее хозяйка.

В этот момент в кухню осторожно вошли дети Савеленко - девочка лет семи и трехлетний карапуз. Увидев, что отца здесь нет, дети оживились и подбежали к матери и Марусе. Они стали рассматривать щенка, которого Маруся старательно вытирала льняной тряпкой.

- Он похож на собачку из журнала, - робко проговорила девочка. Она напоминала куклу в своем пышном платьице, а волос ее, густые и длинные, были перехвачены красивой атласной лентой.

- Какую собачку, дорогая? - Несколько рассеянно спросила Леокадия.

- В моем, детском, - девочка тихо протянула руку и дотронулась до носика щенка. Тот недовольно дернул головкой. Девочка быстро убрала руку за спину, - он называется "Мурзилка", а там на обложке - такая же собачка.

- Замечательно! - Обрадовалась Леокадия. - Так мы ее и назовем - Мурзилкой. Действительно, она такая славная, похожа на игрушку.

Маруся отпустила щенка на пол, тот отряхнулся и хмуро оглянулся. Попытался обнюхать девочку - та испуганно отпрыгнула. Тогда новоявленная Мурзилка ткнулась к мальчику. Тот запищал и полез к щенку целоваться. Собака, даром что ей было только три месяца, выдержала напор парнишки и даже повиляла хвостиком.

- Что ты, Леночка? Щенок совершенно безобиден. Посмотри, Костик совсем не боится.

Но Леночка так и не пересилила себя - ей было страшно, и она не стала тискать собачонку.

За обедом глава семейства прочитал чадам лекцию о том, как надо обращаться с животными - не гладить, ни в коем случае не брать на руки, не кормить с руки, а главное - не пускать в дом. Собака должна жить на улице - там ей место. Жене, впрочем, он разрешил заказать столяру будку и устроить питомца там со всевозможными удобствами. Дети внимали отцу, запоминая все его нравоучения, так как привыкли к послушанию, особенно Леночка. Костик рос сорванцом, да и мал еще слишком был, чтобы понимать все, что строгим голосом внушал им Павел Андреевич.

Так и поселилась Мурзилка в части, занятой семьи Савеленко. Павел Андреевич обходил ее стороной и время от времени, придя с работы, нудно беседовал во дворе с собакой, объясняя ей, что делать нельзя. Та внимательно слушала, шевеля иногда светлыми бровками над темными глазенками, и удивляться этому не приходилось - по словам сурового хозяина, ей ничего нельзя было делать. Странно, что земский врач вообще признавал существование разносчика заразы в непосредственно близости. Но это можно было объяснить тем, что Мурзилка оказалась весьма сообразительной собакой, четко выполнявшей указания всех тех, кого она почитала своими хозяевами. За таковых Мурзилка принимала, без сомнения, Павла Андреевича, с некоторыми оговорками - Леокадию Ильиничну. Кухарку, Марусю, Леночку и наемную служанку для черной работы она не принимала всерьез. При этом странную слабость собака питала к Костику.

Вообще же, характер у Мурзилки к году ее жизни сформировался весьма своеобразный - она превратилась из милого щенка, в даму строгую, необщительную, уважающую закон в лице хозяина, которого одного, похоже, только и боялась, но при этом, глубоко уважающую себя саму. Мурзилка была полна достоинства, даже когда заливалась лаем, старательно выполняя свои обязанности сторожа. Каким-то загадочным образом Павлу Андреевичу удалось внушить ей, что ее взяли только из соображений безопасности, а может, действительно в ней говорила наследственность, как обещал Леокадии мельник. Так как Мурзилка не была добродушным существом, вскоре потянулся поток жалобщиков, демонстрирующих на разных частях тела следы добросовестной службы собаки. Поденщица для черной работы особенно страдала - Мурзилка невзлюбила ее со всей страстью и с удовольствием цапала, как только бедная женщина появлялась на ступеньках, выливая ведра или еще по какой хозяйственной надобности. Павел Андреевич врачевал больные места, естественно, бесплатно, а Леокадия Ильинична потихоньку совала в широкую ладонь работницы пятаки и гривенники, а по праздникам - и полтинники, что было, конечно, невероятной расточительностью.

Однако, по разным причинам, хозяева были довольны собачкой, и никому из них в голову не приходило избавиться от склочной и недоброй сучки, о которой в округе уже сложилось самое неблагоприятное мнение. Зато сельские мальчишки не лазили в сад Савеленок за яблоками и грушами, а всевозможные коммивояжеры из Полтавы не беспокоили хозяев соблазнительными предложениями купить контрабандные духи из Франции и вполне легальные детали к керосиновым лампам или швейным машинкам прямиком из Германии.

Леночка обходила Мурзилку стороной, хотя та прекрасно понимала, что девочка - потомство сурового хозяина и кусать ее нельзя. Но один только взгляд собаки казался девочке угрожающим, и она иногда даже плакала, когда Мурзилка лежала на крыльце, и Леночка боялась пройти в комнаты мимо нее.

И только Костик мог делать с собакой все, что угодно: трепать ее густую черную шерсть, обнимать за шею, играть с ней в мячик. И только с ним собака становилась обычным домашним питомцем - повизгивала, подпрыгивала и даже улыбалась, скаля крепкие и весьма солидные зубы.

А вообще-то она прижилась у Савеленок, все как-то привыкли к ее постоянному присутствию во дворе, в том числе, и к ее непростому характеру.

Пошло несколько лет, и Леокадия Ильинична обеспокоилась по поводу личной жизни Мурзилки - серьезная девушка никого из кобелей к себе и близко не подпускала: то ли не находила себе достойного кавалера, то ли вообще не имела склонности к амурам и прочим глупостям.

- Опять Мурзилка покусала пса Апанасенко, - вздохнула за обедом Леокадия Ильинична, - Олесь уж намекал, что будет судиться с нами за своего Волка.

- Нашла, кого слушать! - Усмехнулся Павел Андреевич. - Нечего собаку выпускать бегать по селу. Вот он к нам и пролезает через дырку в заборе, хотя его никто тут не ждет. Правильно Мурзилка его покусала!

- Ой, до чего ж эти Апанасенки шустрые! - Встряла в разговор Маруся, которая как раз подавала к столу второе блюдо. - Ну, чистые куркули! Вся округа от них стонет, а они всех пугают, чуть что, так "в суд подадим"!

Семья Апанасенко слыла самой богатой не только на селе, но и, пожалуй, по всему земству. Поэтому не пользовались они популярностью среди своих, тоже весьма не бедных, односельчан, и вечно находились в контрах с кем-то из местных жителей.

- Ничего, Павел Андреевич, не подаст он на вас в суд, бо вы их жинку лечите як малоимущую, бескоштовно, а могли бы и на дом вызывать, частным порядком - напомнила Маруся, хотя хозяева ее и так не очень боялись всесильного сельского "куркуля".

Между тем, Савеленко были совсем не прочь, чтобы Мурзилка завела потомство. К ним уж обращались селяне, оценившие достоинства собаки как сторожа, да и Павел Андреевич однажды выступил с идеей, вызвавшей удивление у всех домочадцев.

Как-то вечером он читал детям "Детство Темы" Гарина-Михайловского. Эту привычку к совместному чтению Савеленко завел после переезда в деревню - при жизни их в городе всегда находились какие-то дела: то в гости позовут, то в театр или в концерт билеты бесплатные кто-нибудь из пациентов добудет, а то и просто выйдут пройтись по бульвару. В деревне же ходить особенно некуда, театров и концертов, окромя заезжего цирка, никаких (а Павел Андреевич цирк как зрелище крайне не одобрял), а все знакомые - здесь же, живут с другой стороны дома. Вот и укоренилась как-то само собой эта традиция - читать вслух вечерами журналы и книги, на которые подписывались сообща, вскладчину. Летом собирались в беседках, принося туда с собой керосиновые лампы, зимой рассаживались в чьей-нибудь гостиной, чаще всего у самих Савеленко. Женщины вязали или шили, мужчины читали по очереди. Все сельские интеллигенты убедили себя, что так они ближе к народу, поскольку все как один поддерживали идеи народовольцев шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века. Конечно, что-то подобное они пробовали устроить и в селе, особенно в этом усердствовал учитель Зарецкий. Тайный националист, он пытался читать "народу" произведения лучших украинских писателей, делая усиленный акцент на творчестве Тараса Шевченко. "Народ", конечно, слушал (в селе всех интеллигентов почитали и скопом, и каждого в отдельности), но потом старались всячески уклониться от посещения школы по вечерам, где происходило действо или всеми правдами и неправдами заманивали туда голосистых девок кузнеца Тарасюка, чтобы как можно скорее перейти от сладостных, но несколько минорных строк народного поэта к народным же песням и пляскам. Учитель понял - ему деликатно намекают, что поэзия не очень в чести у веселых, задиристых и позитивно смотрящих в будущее полтавских крестьян. Зарецкий оделся в украинскую вышитую рубашку, ходил на все сельские увеселения и праздники, но душу отводить предпочитал в своем социальном кругу, пусть даже среди них и затесались "клятые москали".

Павел Андреевич, человек чрезвычайно начитанный, получивший образование в классической гимназии, ввел за правило еще и обсуждать прочитанное, старательно привлекая к этому и своих детей, и многочисленных чад Зарецкого. И произведения выбирал, учитывая, прежде всего, интересы подрастающего поколения.

"Детство Темы" вызвало у молодежи живейший интерес, особенно, когда читали знаменитую главу о спасении Жучки из колодца. Леночка не плакала только потому, что страшно боялась отца и считала, что такой большой девочке (ей уже исполнилось десять лет) нельзя распускать нюни, а Костик и малолетние Зарецкие ревели в голос и успокоить их смогли только ласки матушек да сладкий пирог, принесенный добрейшей фельдшерицей, Антониной Степановной.

- Да ничего с Жучкой не случится, - добродушно убеждала Леокадия Ильинична детей, - Тема ее вытащит, и она проживет в его семье еще много лет.

- Вот оно - благое влияние нашей великой литературы! - Торжественно простер длань в сторону вытирающих слезы деток Павел Андреевич. - Они уже сопереживают героям, а значит, вырастут порядочными людьми.

- Да-а-а, - как-то неуверенно согласилась Антонина Степановна, - лишь бы им не досталось на войну идти, - вздохнула она.

Все примолкли и взгрустнули. Второй год уже шла война, которую потомки позже назовут Первой мировой, и недавно на фронт отправился племянник фельдшерицы, сын ее любимой младшей сестры.

Дети успокоились, и шестилетний Костик, хлюпая носом, спросил отца:

- А сколько живут собачки?

Павел Андреевич растерялся - как-то он никогда не интересовался продолжительностью жизни четвероногих.

- Около десяти лет, сынок, - тихо сказала ему Леокадия.

- А сколько лет сейчас Мурзилке? - Продолжил допрос мальчишка.

- Ей три года, - улыбнулась мать.

- Значит, ей осталось жить примерно семь лет, - строго выступила Леночка, которая очень старалась хорошо учиться, чтобы родители ею гордились.

- А потом что же? - Нахмурился Костик. - У нас уже не будет собачки? Я так не хочу!

Его родители переглянулись. Павел Андреевич хмыкнул, прокашлялся, и осторожно проговорил

- Вообще-то Мурзилка - собака приличная, и сторож хороший... Думаю, что щенки у нее выйдут ладные. Ну, можно будет себе оставить одного, пусть живет...

Жена с удивлением посмотрела на мужа, который за все двенадцать лет их совместной жизни уделил столько внимания животным и даже высказался о них столь благосклонно.

- Я, разумеется, со всей душой, только ведь Мурзилке нашей никто не люб, - напомнила она Павлу Андреевичу.

Тот согласно кивнул, признавая существующую проблему.

Но Мурзилка по-прежнему отвергала искания всех собак мужского пола в округе, причем отвергала так, что ни у ухажеров, ни у их хозяев не возникало никакой надежды на то, что строптивая дамочка когда-нибудь смягчится. Постепенно Мурзилку оставили в покое, а Савеленки и все те, кто рассчитывал на потомство служивой собаки, махнули рукой и уверились, что Мурзилка поставила крест на своей личной жизни.

И все-таки все ошиблись - она просто ждала своего принца, единственного и прекрасного, и такой принц явился в свое время пред очи прекрасной дамы. Случилось это примерно через год после того, как Павел Андреевич проявил невиданную душевную щедрость и выразил желание оставить гипотетического щенка Мурзилки в доме.

Принц ее имел потрепанную шубу, местами можно было заметить проплешины. Он прихрамывал на левую заднюю ногу, одно ухо у него повисло, тогда как второе напряженно торчало на здоровенной башке, ловя всевозможные звуки. Этот пес принадлежал старьевщику, колесившему со своей тележкой по небольшим городкам и богатым селам Малороссии. В селе, где жили Савеленко, он появлялся примерно раз в полгода. Собака у него была довольно давно, но старьевщик как-то не заворачивал в дом земской интеллигенции, полагая, очевидно, что барчукам нечего предложить бедному рабочему человеку.

Пса своего он почему-то называл Паныч, хотя весь внешний вид его просто вопиял о пролетарском происхождении. Паныч был суровым, серьезным существом, не признающим никаких шалостей ни со стороны людей, ни со стороны подобных себе. Старьевщика такое отношение к жизни питомца вполне устраивало, так как работа у него была трудная, можно сказать, рискованная, не всегда вызывавшая адекватные чувства у молодежи - жестокосердые мальчишки швыряли в старьевщиков камнями и выкрикивали оскорбления. А так - они обходили старьевщика Зильбермана стороной, потому что мрачное выражение морды Паныча не обещало им ничего хорошего.

Мурзилка впервые узрела собаку старьевщика, когда Зильбермана заманила в дом Леокадия, решившая избавиться от накопившихся за несколько лет старых вещей. Вообще-то она была бережливой хозяйкой, вещи в их семье многократно перешивались и заканчивали свой земной круг столовыми салфетками или тряпками для мытья полов. Но тут как-то вещей стало много, и Леокадия надумала маленько заработать, для чего и пригласила старенького Зильбермана к себе.

- Таки у вас есть, что предложить мне, мадам? - Строго спросил старьевщик, не любивший тратить время зря. Кто его знает, что у барыни в голове, а ему нужно на хлеб с маслом зарабатывать.

- Есть, есть, уж давно вас дожидаюсь, - заулыбалась Леокадия, - прошу также чая отведать с домашним печеньем.

- Ну-у-у... - Зильберман поднял глаза к небу, как бы прикидывая, стоит или нет принимать приглашение странной барыньки. - Ладно, но только учтите, мадам, я бедный человек и не смогу вам дать много за ваши брюссельские кружева и бархат.

- Помилуйте, какие кружева, у меня их никогда и не было, так, некоторые детские вещи, да старые платья.

- Пока мы будем делать наш маленький гешефт, где я могу пристроить свою собачку? - Старьевщик посмотрел на Леокадию влажными глазами.

- Ах, какой он у вас милый, пусть посидит во дворе, - умильно глядя на Паныча, с безразличным видом лежавшего возле тележки, пропела барыня.

Зильберман с сомнением посмотрел на пса, потом перевел взгляд на Леокадию:

- Ну, если барыня не возражает...

- Что вы, как можно? Правда, у нас своя собака такая... строгая, но думаю, все будет в порядке.

Старьевщик и Паныч осторожно вошли во двор. Мурзилка приподнялась со своего места возле будки (ее почти никогда не сажали на цепь, считая это насилием над животным), оскалила зубы и недобро прищурилась. И тут случилось чудо: вместо того, чтобы злобно броситься на Паныча, собачка медленно подошла к нему и старательно обнюхала чужака. А потом повиляла хвостом, Панч в ответ сделал о же самое.

- Ах, нашей Мурзилке понравился ваш песик! - Восхитилась Леокадия и застыла на крыльце, любуясь собаками.

- Я тоже рад, мадам, но если в каждом доме я буду торчать на крыльце по нескольку часов, то мне нечего будет положить на свой кусок черствого хлеба, - вернул Зильберман барыню к суровым реалиям жизни.

- Простите, прошу вас, - спохватилась Леокадия.

Так как в торге активно принимали участие и кухарка, и горничная, а детям было ужасно интересно, чем закончится разговор маменьки со странным дядечкой, никто не видел, как развивались дальнейшие отношения Мурзилки и Паныча.

Только через час Зильберман покинул гостеприимный дом, выпив четыре чашки хорошего чая и вытирая пот со лба. Он нес с собой приличное количество вещей и громко уверял, что сделка для него чрезвычайно невыгодна, что он потерял кучу денег, а хозяйка нажилась на несчастном старике, используя его невероятно доброе сердце. Леокадии было стыдно, что она так обобрала старьевщика, и, как честная женщина, она уже собиралась вернуть ему часть денег, если бы практичная Маруся, которая и так была страшно недовольна результатами торга, не остановила ее почти силой.

Паныч и Мурзилка мирно сидели во дворе рядышком, как старые друзья. Собака земского врача даже позволила гостю напиться из своей миски воды, что было невиданной щедростью. Впрочем, расстались они без особых сантиментов, хотя и не без значительной доли приязни.

В деревне жизнь текла медленная, спокойная и тихая - последнее значительное событие произошло четыре месяца назад, когда к одной из дочерей кузница Тарасюка сватался хлопчик из соседнего села. Хлопчик был беден, но необыкновенно хорош собой. Кроме того, обладал прекрасным голосом. Он составил бы прекрасную пару дочке строгого кузнеца, если бы ни его незавидное материальное положение. Тарасюк гнал незадачливого жениха через все село и орал, что не для того дивчин своих холил и лелеял, чтобы за первого встречного голодранца отдавать. А на робкие возражения парня, что они с дивчиной спелись и в прямом, и в переносном смысле, кузнец еще добавил тому пару подзатыльников мощной ручищей. Самое интересное было потом, когда дочка узнала, как любящий папаша встретил ее милого. Павла Андреевича вызвали для оказания медицинской помощи почти всем членам доселе дружного семейства, и Леокадия принимала живейшее участие в сценах из деревенской жизни. Дочка Тарасюка, между прочим, добилась своего и темной ночью, закинув в мешок все свое приданое, сбежала с возлюбленным, и говорили, что молодые люди неплохо устроились где-то в Киеве. До сих пор для женщин из земского дома это было самое бурное и интересное событие. Теперь же у Леокадии появилась еще одна тема для обсуждения - странное поведение Мурзилки по отношению к собаке старьевщика.

Павлу Андреевичу хватило и одного вечера, чтобы поудивляться, а потом он выбросил из головы поведение собаки, потому что человеком был занятым, и его призывали различной важности дела, напрямую связанные со здоровьем, а значит, и с благополучием жителей земства.

Однако вскоре ему пришлось уделить больше внимания Мурзилке, и вообще, с его точки зрения, в доме начался истинный переполох, а причина-то - и сказать неприлично - тьфу!

- Павлуша, ты должен осмотреть Мурзилку, - непререкаемым тоном заявила как-то вечером Леокадия. Это было примерно через месяц после посещения их мирного дома старьевщика Зильбермана и его Паныча.

- Что ты, Лекочка, ты здорова? - Испугался Павел Андреевич. Леокадия Ильинична крайне редко прибегала к повелительному наклонению.

- Я-то здорова, а вот Мурзилку ты должен осмотреть. Маруся утверждает, что она... - Леокадия замялась, потому что в гостиной играли дети.

- Щенков она ждет, чего уж тут! - Громко крикнула Маруся из столовой, где накрывала на стол.

- Маруся! - Дружно возмутились супруги Савеленко.

- Дети, идите к себе! - Приказал Павел Андреевич.

- Папа, я тоже хочу послушать про щеночков Мурзилки, - захныкал Костик. Леночка же безоговорочно покинула гостиную и удалилась в детскую.

- Константин! - Как взрослому, только немного повысив голос, потребовал отец. Мальчик смирился, по опыту зная, что с родителями лучше не спорить. Нет, их никогда не били, но без обеда и без сладкого Костик в последнее время и так оставался слишком часто.

- Итак, ты предлагаешь мне осмотреть собаку, потому что Маруся, большой знаток в зоологии, должен заметить, предположила, что упомянутая собака беременна! - С деланным спокойствием проговорил Павел Андреевич.

- Да! - Смело бросилась на амбразуру Леокадия. - Ты ведь знаешь, что ветеринар живет далеко, и потом, ну, не можем же мы за ним посылать в таком простом случае.

- Позволь тебе напомнить, что я учился в университете не для того, чтобы животных осматривать. А вдруг я подхвачу какую-нибудь инфекцию, и завтра передам ее больным? - Ужас перед любой инфекцией был навязчивой идеей Павла Андреевича.

- Я понимаю, - согласно кивала головой в такт словам мужа Леокадия, - но ты сам говорил всегда, что Мурзилка - собака хорошая, и щеки у нее будут славные.

- Я говорил - ладные, - поправил ее муж, - и потом, собаки - существа очень живучие. Чего ты боишься?

- У нее же никогда раньше щенков не было, а вдруг что-нибудь с ней случится, - жалобно простонала Леокадия, и синие ее глаза наполнились слезами.

- Ну, хорошо, хорошо! - Сдал свои позиции любящий муж.

Павел Андреевич, преодолевая брезгливость, все-таки осмотрел собачку и даже прослушал ее своим драгоценным фонендоскопом, который после этого безобразия собственными руками отмывал гигиеническим мылом, не доверяя прислуге. Жене он доложил, что с собакой все в порядке, и он поймал, как бьются сердечки щенят.

Леокадия успокоилась и стала ждать появления потомства Мурзилки, что и случилось в положенное время. Конечно, не потребовалось особенных усилий, чтобы просчитать, кто был виновником переполоха - никогда и ни к кому больше собачка не проявляла такой благосклонности, как к потрепанному судьбой и не очень обаятельному Панычу. Мурзилка до последнего несла героически службу и была очень недовольна, что пришлось ее покинуть ради такой мелочи, как появление деток.

Щеняток родилось пятеро, и Мурзилка их не очень баловала - приходила к ним только, когда было положено кормить малышей, да на ночь. Леокадия устроила юную поросль Мурзилки очень неплохо - в деревянной коробке из-под шампанского, где набросала всяких теплых тряпок и даже подшила вниз вату. Кажется, Мурзилка считала, что хозяева проявили невиданную щедрость, так как она привыкла к спартанским условиям, и воспитывала деток весьма сурово.

Через несколько месяцев стали раздавать щенков желающим, которых оказалось больше, чем собак, тем более, что Павел Андреевич подтвердил намерение одного оставить себе. Из-за этого возникли некоторые трения, обиды, которые долго еще витали между соседями, а в данном случае - конкурентами.

- Мы оставляем мальчика, - объявил семье Павел Андреевич, - пока Мурзилка в силе, она его обучит, и сын все от нее переймет. Так что, когда Мурзилка состарится, у нее подрастет достойная смена.

Щенка для себя выбирали очень ответственно.

- Смотри, Павлуша, какой хорошенький, - Показала Леокадия на одного из кобельков (Мурзилка родила четырех мальчиков и одну девочку).

- Дорогая, нам не нужна "симпатичная" собака, мы же сторожа выбираем, а не украшение для дома. Мне кажется, вот этот подойдет, - Павел Андреевич навел трость на черненького, довольно хмурого щенка, державшегося к матушке ближе всех.

Леокадия внимательно оглядела парнишку, изо всех сил стараясь не схватить его на руки и начать тискать. Щенок выглядел здоровеньким, только, по мнению хозяйки, не слишком резвым: ковылял за Мурзилкой и все время старался попадаться ей на глаза.

- Что ж, если ты считаешь, что этот подойдет, то я, разумеется, согласна, - в голосе Леокадии, тем не менее, чувствовалось некоторое сомнение.

Костик запрыгал и от радости даже дернул отца за полу пиджака:

- А как мы его назовем? Имя должно ему подходить!

- Это так, - согласился Павел Андреевич, - а то в прошлый раз со мной не посоветовались, вот и назвали собаку столь неподобающим образом - "Мурзилка".

- Ну, кто же знал, что она вырастит строгой и необщительной, - виновато вздохнула Леокадия, - Леночка сказала, что собачка похожа на картинку в журнале...

- Да-да, я знаю всю эту историю наизусть, - недовольно буркнул Савеленко, - вот что значит подходить к вопросу без должной основательности. Больше мы такой ошибки не совершим. Ну-ка, ученик первого класса, скажи нам, как звали злобного пса в греческой мифологии, охранявшего вход в подземной царство? - Повернулся Павел Андреевич к сыну.

Костик старательно наморщил лоб, но вспомнить ему все равно так и не удалось. Он пока ходил в начальную школу вместе со всеми деревенскими детьми, но родители полагали, что к третьему классу сумеют общими усилиями подготовить его в гимназию в Полтаве.

- Ах, как нехорошо, - прошептала Леокадия, тратившая немало времени для обучения детей разным премудростям, необходимым в жизни интеллигентного человека.

- А ты, Леночка, - недовольный сыном обратился земский врач к дочери, подпрыгивающей на одной ножке и поднявшей ручку вверх, как для ответа в классе.

- Цербер! - Радостно выкрикнула она.

- Молодец, - одобрил ее отец, - так мы и назовем щенка Мурзилки, чтобы сразу было понятно - это настоящий сторож. Цербер себя еще покажет! С такой-то наследственностью.

- Как-то все-таки... - Попыталась возразить Леокадия, но Павел Андреевич тоже умел настоять на своем, когда хотел (что бывало, надо сказать, достаточно редко).

Так и остался один щенок Мурзилки, и стал прозываться Цербером, а что он или его матушка по этому поводу думали, так и осталось неизвестным.

Когда в их доме поселилась Мурзилка, Костик был еще слишком мал, поэтому редко нарушал запрет отца общаться с собакой. А животных, между тем, он любил безумно - пошел в Леокадию, не иначе. Теперь же он подрос, и частенько его можно было застать во дворе играющим с Цербером, на что Мурзилка взирала не без благосклонности. Так что Церберу досталось больше любви и внимания. Да и Леокадия общалась с ним, пользуясь тем, что участок мужа расширили: шла война, и врачи требовались на фронте, поэтому земство сократило штатные единицы. Павла Андреевича, как отца двоих малолетних детей и человека сугубо штатского, не мобилизовали, но добавили ему больных, а зарплату оставили прежнюю. Доктор Савеленко не только стал задерживаться в земской больнице, куда стягивались немощные со всей округи, но и ездил по вызовам с фельдшерицей Антониной Степановной в несколько близлежащих деревень, дома бывал реже и несколько ослабил суровый надзор за домочадцами.

Примерно через восемь месяцев, когда Цербер подбирался к своему годовалому юбилею, Павел Андреевич наконец обратил внимание на то, что собака ведет себя, мягко говоря, странно. Песик ластился не только ко всем живущим в доме, но и к гостям, а также и вообще ко всем чужим людям, которых, казалось бы, должен был свирепо облаивать. И не то, чтобы Мурзилка с ним не занималась - умная собака прекрасно понимала, зачем оставили ей сыночка. Всеми доступными ей способами объясняла она недорослю, что надо делать и какую службу нести. А сынок только улыбался во всю пасть и по-прежнему приветливо вилял хвостом, лез целоваться и подставлял брюшко, кому ни попадя. Мурзилка страшно огорчалась, но поделать ничего не могла: сущим домашним любимцем вел себя Цербер, и, что хуже всего, похоже, что воспитание оказалось и не при чем - такова уж была его внутренняя сущность. Когда мамаша сердито кусала его за непослушание, Цербер скулил так, что слышно было на другом конце села, обижался и бежал к хозяевам - жаловаться на несправедливость. Успокоить его можно было ласками, вкусненьким и разговорами о том, какой он славный и хороший. Цербер был невероятно человеколюбив, и даже Павел Андреевич не мог не поддаться обаянию пса. Вскоре доктор признал, что опять ошибочка вышла - назвали животное не тем именем. Но ни разу не заговорил о том, чтобы избавиться от дармоеда - Цербера признали просто потомком Мурзилки, это был как бы паспорт его в жизни. В целом, недоросль неплохо устроился, а что матушка злится - так это можно пережить.

Когда в село в следующий раз занесло Зильбермана, он, завернул к Савеленкам, памятуя о великодушной барыньке, которая в прошлый раз показала себя таким хорошим клиентом - и чаем напоила, и не позволила пожилому и неимущему старьевщику с голоду помереть.

На стук в ворота Мурзилка залилась хриплым лаем, а Цербер, радостно повизгивая, заметался под калиткой. Маруся открыла ворота и громко сообщила:

- Здрасьте вам! Давненько не видались. Да еще и со своим пакостником!

- Я шо-то не понял, о чем это паненка? - Искренне удивился Зильберман.

- Как это о чем? А это вот что? - Маруся указала на Цербера, льстиво вьющегося вокруг ног старьевщика и опасливо поглядывающего на застывшего в воротах Паныча.

- Ой, ще один цуцик! - Зильберман не проявил себя в прошлый раз поклонником Мурзилки. - Это есть дитя вашей питомицы?

На шум из дома вышла Леокадия в фартуке и нарукавниках, как у конторского клерка - она руководила на кухне приготовлением обеда.

- Поздравляю вас, мадам, с прибавлением! - Поклонился ей старьевщик. - Мы таки будем делать гешефт?

- Будем, будем, уж вспоминала вас - кое-что накопилось.

- Нет, барыня, вы ему скажите! - Возмутилась Маруся. - И пусть уберет со двора своего бугая плешивого, а то как бы опять греха какого не случилось.

Паныч между тем медленно вошел во двор, подошел к Церберу, подобравшему зад и тихо, на пузе, отползающего назад. Брови Паныча были немного подняты, как будто он не верил своим глазам. Цербер всем своим видом походил на Мурзилку, но что-то свое, наверное, пес старьевщика почуял. Мурзилка с другой стороны подошла к сыночку, но никакого беспокойства не проявляла, просто смотрела на друга сердца. Так они и постояли втроем, а потом немного обиженный за претензии горничной к его псу Зильберман выдворил своего охранника на улицу. При этом он посмеивался и как будто одобрял, что его любимец оставил свой след на земле.

- Иди-иди, шельмец, хе-хе, а то сынок-то тебе сейчас еще счет предъявит...

За чаем Леокадия расспрашивала старьевщика о событиях в стране вообще, и на Украине в частности.

- Вот вы ходите по белу свету, все знаете, уж поделитесь с нами, а то к нам в последнее время газеты стали так нерегулярно поставлять.

Зильберману, казалось, польстило такое уважение к его предполагаемой информированности.

- Да вот, мадам, ходят слухи, что в Питере вроде как революция какая-то...

- Как? Еще одна? - Схватилась за сердце Леокадия. Она до сих пор переживала отречение царя от престола, так как с детства была монархисткой и втайне оставалась ею до сих пор. Павел Андреевич же, напротив, был весьма воодушевлен февральскими событиями и все повторял, что у России теперь есть шанс примкнуть к цивилизованному миру. - Теперь-то против кого?

- А кто его разберет... - Зильберман раскусил сахар и отхлебнул чай из блюдечка. - Но я вам, пани, как порядочной даме скажу - ничего хорошего ждать не приходится!

- Это почему же? - Скептически высказалась Маруся.

- А потому, что от революций никогда ничего полезного не бывает, и потом - у меня ревматизм разыгрался. Голда моя уж и не хотела меня отпускать, сиди, говорит, в Полтаве. Знаки ей там всякие мерещатся. А я так скажу, пани, если в столице вот эта самая революция - то и до нас докатится, и тогда нам наше здоровье всем очень понадобится.

После этой загадочной фразы он перешел к делу и торговался, как в последний раз в жизни.

Павел Андреевич с фельдшерицей вернулись через день - поздняя осень развезла дороги.

- Лекочка, в Питере, говорят, революция! - Радостно воскликнул доктор Савеленко, схватив жену за руки.

- Мы слышали, Павлуша, да что же ты радуешься, ведь что будет-то?

- В городе говорят, что свергли Временное правительство, а власть теперь принадлежит народу.

- Ой! - Испугалась Маруся. - Точно Зильберман говорил - жди теперь беды.

- Стыдно, Маруся! Просто мракобесие какое-то. Простой народ - это самая разумная часть России, скоро сами увидите, как мы заживем...

И они увидели. Сначала Павлу Андреевичу перестали выплачивать зарплату, а потом развалились земства, которые сменили реввоенкомы. При этом доктору никто ничего не обещал. Закончились лекарства, покупка еды превратилась в проблему. А вскоре и вовсе началась чехарда с властью - то одни, то другие объявляют себя спасителями отечества. Причем, каждая власть призывала к себе доктора Савеленко и требовала оказать немедленную медицинскую помощь в лечении ран, полученных в борьбе за правое дело. Вознаграждали его далеко не все, зато представители всех общественных направлений не скупились на обещания процветания семьи доктора в самое ближайшее время.

Какое-то время Савеленки жили натуральным хозяйством, но когда съели всех куриц, уток и запасы молочных продуктов, стало не до шуток. Беда сплотила сельскую интеллигенцию еще больше - с соседями делились, чем могли, лучшие куски отдавали детям, не разбирая - своим или чужим. Учитель Зарецкий, и раньше страдавший мечтой о вольной и незалежной Украине, подался к крайним националистам, что вносило некоторую нотку раздора в общение друзей по несчастью.

А после того, как село посетила знаменитая эмансипированная Мария, возглавлявшая самую разудалую банду во всей Украине, Леокадия заявила мужу:

- Ну, все, хватит. Надо уезжать отсюда. Сколько можно?

- Куда же мы поедем, Лекочка, - устало вздохнул Павел Андреевич.

- К моим родителям - на Дон, может, там поспокойнее. К тому же в городе тебе легче будет работу найти.

Отец Леокадии после выхода на пенсию переехал с женой из Донецка, в котором проработал много лет, в Новочеркасск - столицу донского казачества, родом он был оттуда и хотел пожить на покое в городе своего детства.

Павел Андреевич и так думал, и сяк, да делать было нечего - очень уж витиеватая жизнь установилась в еще недавно мирном и богатом селе.

Стали собираться, и вскоре доктор сообщил домочадцам, что Мурзилку и Цербера придется оставить - не тащить же собак за тысячу верст. Это заявление вызвало слезы у детей и Леокадии. Какое-то время она надеялась убедить мужа, но тот объяснял свое решение тем, что нельзя навязывать ее родителям, кроме их семейства, еще и четвероногих нахлебников. Леокадия доказывала, что родители обожают животных, но Павел Андреевич гнул свою линию - в такой сложный исторический момент не до собак - самим бы выжить. Леокадия, рыдая, согласилась, и Савеленки стали искать, кому отдать животных.

Иногда, несмотря на опасности, Павел Андреевич выезжал в Полтаву - там необходимо было появляться по разным делам, в основном, бюрократическим, так как каждая власть устанавливала новую форму документов. Возвращаясь из очередной поездки, где он получал новый пропуск, доктор разговорился с хозяином повозки - общительным полтавским мастеровым. Обсудили политическую ситуацию, посетовали на неизвестность, причем мастеровой, в отличие от сдержанного Павла Андреевича, ругал всех представителей всех без исключения правительств, а после перешел к обсуждению бытовых проблем и посетовал, что времена нынче худые, а у него, как назло, сдохла собака. Где же сейчас найдешь хорошего сторожа?

Обрадованный Павел Андреевич поведал вознице о семейной головной боли - собираются на свой страх и риск в далекое путешествие, а собак девать некуда. Мастеровой обрадовался и предложил сторговаться так, чтобы все остались довольны.

Дома их встретила Леокадия и, услышав, что хозяин повозки желает приобрести собачку, залилась слезами и, всхлипывая, объявила, что собаки продаются только вдвоем или никак. Житель Полтавы готов был приобрести и двух сторожей, но честные и порядочные Савеленки объяснили ему суть дела - Цербер - всего лишь довесок к своей матушке, а разлучать их никак нельзя. И Леокадия, и доктор понимали, что без Мурзилки ее сын просто не выживет, да еще в такое суровое время.

Мастеровой почесал затылок, покрякал и согласился - характер Мурзилки он вполне оценил при первой же встречи - она рычала, лаяла и упорно не желала пускать чужака во двор. Если бы не присутствие хозяев - она бы его покусала.

Когда мастеровой начал предлагать цену, Леокадия ушла в комнаты, зажала уши руками и легла на диван в гостиной. Вскоре к ней прибежал, захлебываясь слезами, Костик, который тоже не хотел расставаться с собаками. Павел Андреевич пришел к ним только тогда, когда самолично помог полтавчанину запихать Мурзилку с Цербером в мешок, завязал его и проводил до выезда из села. Теперь он успокаивал жену, дочь, которая, хоть и горевала о животных значительно меньше остальных, тоже поддалась общему настроению, и сына, что собаки хорошо пристроены, о них можно не волноваться.

- Лекочка, зато мы теперь спокойно можем собираться - нас больше не будет волновать судьба Мурзилки и Цербера.

- Конечно, меня все равно будет волновать их судьба: я ведь не знаю, как с ними там будут обращаться...

Доктор Савеленко решил положиться на время, которое, как известно, великий целитель, и подумал, что устройство собственной жизни отвлечет семью от грустных мыслей.

Соседи с тоской смотрели на сборы Савеленко - все боялись, что, узнав об освободившейся площади, каждое правительство попытается к ним кого-то подселить, и уверенности, что это окажутся приятные люди, почему-то ни у кого не было.

Вечерами к Павлу Андреевичу и Леокадии Ильиничне заходил учитель Зарецкий и пытался их убедить, что гетман Петлюра идет правильным путем, и Украина, отделившись от России, расцветет, и они заживут свободно и прекрасно.

- Павел Андреевич, ну, вы же настоящий украинец, вы образованный человек - такие люди будут скоро необходимы нашей несчастной родине.

- Я понимаю вас, Александр Петрович, но тогда моя жена окажется оторванной от своей родни - все они живут по ту сторону границы. Ох, да что я говорю? Кто знает, где теперь эти границы (шел одна тысяча девятьсот девятнадцатый год)!

- Но не всегда же так будет! - Обиделся Зарецкий. - И потом Леокадия Ильинична тоже дама умная, понимает, что Украина томилась под гнетом долгие века и теперь, наконец-то, узрела зарю новой жизни...

- Не понимаю я, о чем это вы, Александр Петрович. Какой такой гнет вековой? - Рассеянно отвечала Леокадия, перебирая детские вещи, после чего Зарецкий махал рукой и уходил к себе.

Савеленки совсем уж готовы были ехать, но их задержали слухи о том, что на Дону идут бои между Добровольческой армией генерала Деникина и Красной армией. Слухи были самые разнообразные и очень противоречивые. Бедные жители земского дома давно запутались в различных призывах, лозунгах и обещаниях и уже не знали, кто за кого. Только Павел Андреевич упорно стоял за власть Советов, хотя она пока еще никак себя не продемонстрировала. Вечерами теперь не читали русскую классическую литературу - стало как-то не до Толстого и Тургенева, теперь, ужиная вскладчину, все обсуждали от какой власти что ждать. А тут еще в село время о времени наезжал батька Махно, которого почему-то боялись больше всех. Впрочем, ясно почему: и белые, и красные, и Пилсудский с Петлюрой - они ведь в городах, далеко, а Нестор Иванович - вот он вам, тут, отец родной.

Павел Андреевич лечил раненых махновцев и был приглашен к столу командира. Махно ему понравился, тем более, что в тот момент он стоял за красных, но действия его подчиненных у селян воодушевления не вывали - конфискацию в пользу воюющих он произвел одну из самых жестких.

В общем, событий действительно происходило много, но вопреки надеждам Павла Андреевича его семейство, особенно жена и сын, сильно тосковало за собаками. Леокадия Ильинична корила себя за то, что отдала Мурзилку и Цербера первому встречному, часто плакала, вспоминая строгий нрав сторожихи и ее ласкового увальня-сынка.

Так и прошел примерно месяц, и Савеленки совсем уж были готовы пуститься в путь, и даже Леокадия мечтала о встречи с близкими, ведь кроме родителей, на Дону жили две ее родные сестры с семьями и другие родственники.

Долго думали, как ехать. Все говорили, что поезда ходили крайне нерегулярно, особенно на восток, где все время передвигались большие армии. По зрелому размышлению, решили добираться на перекладных, больше по селам, минуя крупные города, где могут потребовать какие-нибудь документы, а бумаг у Савеленко было много - знать бы только, кому какие предъявлять. Говорили также, что в городах иной раз хватают всех подряд и расстреливают без суда и следствия по очень гипотетическим подозрениям. Поэтому и решено было пробираться тихо, деревнями да лесами, осторожно, как можно меньше показываясь на глаза. Павел Андреевич купил на последние средства крепкую лошадку, а повозка у них оставалась еще с дореволюционных времен.

Вечером попрощались с соседями, попрощались, видимо, навсегда. Женщины плакали и желали друг другу удачи, мужчины сурово молчали, а что тут скажешь? Утром собирались встать на заре, чтобы проделать по световому дню как можно больше. На рассвете стали вытаскивать вещи и запрягать лошадь. Павел Андреевич попросил жену открыть ворота, потому что во дворе было тесно. Леокадия отворила их и начала разводить части по сторонам. И тут семейству предстала удивительная картина - за воротами сидели Мурзилка с Цербером. Как только они увидели Леокадию, завизжали радостно и, виляя хвостами, бросились к ней. Их хозяйка издала страшный крик и рухнула на колени, обнимая и даже целуя своих милых бродяг.

На ее крики сбежались все, даже соседи, дивясь и бурно обсуждая происшествие. Лапы собак были сбиты в кровь, шерсть была грязная, Мурзилка и Цербер сильно похудели, но это было они, к тому же счастливые и довольные, явно ожидали от хозяев не только простого одобрения, но и бурных похвал за свой отважный поступок. Первым в себя пришел Павел Андреевич:

- Значит, они сбежали и больше трех недель искали дорогу домой. Как же так? Ведь их специально увезли в мешке, чтобы они не знали - куда!

- Павлуша, мы должны отложить отъезд! - Взмолилась Леокадия. - Должны и все тут! Пусть они немного придут в себя. Посмотри, какие они усталые и голодные!

Костик сидел на земле, крепко обнимая собак, и даже Мурзилка не протестовала: то ли действительно страшно устала, то ли и сама была рада видеть всех живыми и здоровыми.

Павел Андреевич замялся. Он не любил отменять свои решения, видя в этом разлагающее начало для семьи, как для общественной единицы, прежде всего для детей. Но тут был серьезный мотив, да он и сам не мог не восхититься животными.

- Похоже, что они сбежали в первый же день. Интересно, а что они ели по дороге?

Мурзилка могла бы ответить хозяину, что в полях много всякой мелкой дичи, благо на дворе лето, что ловкой собаке ничего не стоит найти пропитание не только себе, но и своему щенку, существу безалаберному и, конечно, не способному самому выжить в экстремальных условиях, но она благоразумно промолчала, только посверкивала темными глазками лукаво и достаточно самодовольно.

Отъезд отложили - собакам требовалась медицинская помощь и уход. Через неделю они пришли в себя, и тут снова встал вопрос - что с ними делать? Павел Андреевич уже хотел просить соседей взять на себя заботу о Мурзилке и ее сыне, но вовремя спохватился - Антонина Степановна одна, пожилая женщина, и она, разумеется, не отказала бы, но нехорошо было вешать на нее такую обузу. У Зарецкого куча детей, только собак ему еще не хватало - самим есть нечего, а землемер слишком молодой еще человек, да и без семьи, он тоже собирался съехать и искать счастья где-нибудь поближе к своим родственникам, в центральной России.

Пока Павел Андреевич размышлял, Леокадия тоже времени даром не теряла, и про себя тщательно обдумала стратегию и тактику общения с мужем. Через неделю после возвращения собак она за ужином сказала мужу:

- Павлуша, Мурзилка показала, насколько она преданна нашей семье. Может быть, пора и нам показать, что мы преданны ей?

- Что ты имеешь в виду? - Выпрямился на стуле доктор.

- Я сразу говорила, что их надо забрать с собой в Новочеркасск. Ну, чем они нам помешают? Только, конечно, еды понадобится больше, а так - что же?

Павел Андреевич окинул взором свою немногочисленную семью - на лицах детей было написано полное согласие со словами матери. Да и сам он не мог не уважать животных за то, что они совершили, в его сердце, всегда закрытом для четвероногих, затеплилось чувство к ним и робкое ощущение, что что-то он в жизни упустил, не обращая внимания на братьев наших меньших. Доктор тяжело вздохнул, и Леокадия поняла, что победила.

Как бы трудно не было, сколько бы еще им не пришлось пережить в дороге и на новом месте жительства, их будет согревать эта тихая ненавязчивая верность, спокойная уверенность Мурзилки и нежность Цербера, как будто они не только больше сдружились между собой: суровая Мурзилка и ласковый Цербер стали такими же полноправными членами семьи, как и все остальные.