Новая куртка одуряюще пахла кожей и скрипела при движении. Надя специально переминалась с ноги на ногу, наслаждаясь. Родной люгер удобно устроился под мышкой слева, надежно укрытый кожанкой. Даже жаль расставаться, но надо. На это задание с оружием ехать - полное безумие. Хотя без оружия она себя чувствовала голой.
Усмехнулась: "Мыслю как мужик".
За столом напротив сидел чекист - молоденький, усы только начинали пробиваться. На голове ежик, и сам похож на взъерошенного воробья - маленький, щуплый, но очень серьезный. Долго рылся в бумагах, сверяя чернильные закорючки. Надя его не торопила. Наслаждалась лучами июньского солнышка, пробивающимися через открытое окно, вдыхала запах кожи и чуть не мурлыкала от удовольствия.
- Зинина Надежда Петровна? - произнес, наконец, чекист, обмакнув перо в непроливайку и аккуратно записывая имя.
Она кивнула, продолжая жмуриться на солнце.
- Как желаете идти? Вдовой?
От удивления Надя напряглась. Надо же! Теперь по такому вопросу ее мнение спрашивают! А раньше в приказном порядке: пройдемте на минус пятый. Впрочем, раньше ей и задания ставил не Феликс Эдмундович.
Задумалась. С одной стороны - ехать далеко, есть риск не успеть за полторы недели обернуться. С другой - Карло - это не хрен собачий. Да, он уже пять лет не живет в России, да, он никто, но... если Феликс Эдмундович сказал: опасен, - значит опасен. Председателю ОГПУ виднее. Сбрасывать со счетов матерого волка Надя не станет.
- Вдовой, - произнесла она, с удовольствием наблюдая округлившиеся глаза чекиста-воробья. Его мысли читались, как раскрытая книга: какое же у нее задание, если рискует спускаться на минус пятый?
Тем не менее, постарался не выдать удивление, и чуть хрипловатым голосом произнес:
- Пройдите в бункер. Это...
- Спасибо, я в курсе, - перебила Надежда, поворачиваясь к узенькой дверце в дальнем углу комнаты.
Воробей выскочил из-за стола, засуетился, перебирая тяжелую связку ключей. Запнулся, чуть не уронил, но нашел нужный. Надя из-под прикрытых ресниц наблюдала эту сцену, откровенно веселясь в душе. Наконец, толстая металлическая дверь плавно отворилась, дохнуло холодом, и чекистка, махнув на прощание, зацокала каблучками по каменным ступеням.
Сколько раз уже тут ходила? Пятнадцать? Двадцать? Не так много, как некоторые, но достаточно, чтобы перестать бояться процедуры.
Первый кордон - металлические прутья, за ними два охранника, как положено по инструкции. Мрачные, суровые, как и само подземелье, как и тайна, которую охраняют.
Просунула удостоверение через толстые прутья. Его долго рассматривали при свете тусклой лампочки, вернули. В этом молчаливом царстве раздавались лишь щелчки замков и звуки поднимаемых решеток. Одна, вторая, третья... Проверка, партбилет члена РСДРП с 1915 года, решетка, проверка, удостоверение сотрудника ОГПУ с 1923 года, решетка, проверка, вкладыш допуска на минус пятый с 1919 года, решетка, проверка...
Вот оно: круглый зал с множеством дверей. Ее встречали. Незнакомый охранник провел в медицинский кабинет, хотя она сама знала дорогу. Медицинский - это, конечно, жаргон. Никаких склянок, запаха нашатыря, игл и прочего тут не было. Были белые халаты и кушетка. И непонятный агрегат.
- Товарищ Зинина, прошу вот сюда, - сказал "врач". Если из всей службы безопасности не больше нескольких сотен имели допуск на минус пятый, то допуск к агрегату - вообще единицы. Изобретателя чудо-прибора не знал никто из Надиного окружения. Впрочем, советским ли он был? По слухам, в Интеллидженс сервис и Дефензиве стоит такой же.
Лечь. Заснуть. Проснуться через полчаса другим человеком: с холодной головой и чистыми руками.
Надя поднялась, прошлась по комнатушке, не обращая внимания на двух костлявых мужчин, на скрип куртки и хруст бетонной крошки.
Приложила руку к ребрам слева. Тишина. Кивнула и, не дождавшись ответа, вышла в зал. Равнодушно пропустив одинаковые двери, дернула чугунную ручку-кольцо камеры хранения.
- Ячейка восемьдесят шесть, - сказала молодому плечистому парню, снимая пистолет. На это задание с оружием нельзя.
Конечно, удобно идти, зная, что сердце дожидается тебя в спецконтейнере на минус пятом. Можно не бояться пули в грудь, можно быть чуть-чуть смелее. Но... выстрелить могут и в голову, и в живот, и в горло. Так что глупо прилагать столько усилий лишь для защиты жизни. Агрегат дает нечто большее...
Чекист с короткой стрижкой, в черной кожаной куртке - не поймешь, мужчина или женщина - поднялся наверх. Толстая дверь плавно отворилась, и показалась улыбка воробья. Кивнул, но Надежда Петровна обратила на него столько же внимания, сколько на тумбочку, где хранились пухлые папки-досье.
Были дела поважнее, чем крутить шашни с юнцом. Сердце тикало в контейнере спецхрана, отсчитывая секунды. Через десять дней товарищ Зинина спустится снова на минус пятый и пройдет обратную процедуру. Или умрет, если не успеет вернуться.
До отправления поезда почти сутки, но этого очень мало. Надо еще раз поднять досье на Николая Семеновича, его соратников и возможных союзников, снова просмотреть Гришины парижские материалы, адреса, письма. Пусть она все это знала наизусть. Сейчас будет изучать по новой, оценивать другими глазами.
...С 1898 года вошел в состав РСДРП, после II съезда партии - меньшевик ... депутат III и IV Дум... масон... образован... голосовал против военных кредитов... содействовал успеху переговоров... член редколлегии "Рабочей Газеты"... поддерживал курс Временного правительства... предлагал войти в правительство эсерам... осторожный... обращался за помощью к кронштадтцам... на посту председателя Петроградского Совета РСД его сменил Троцкий... уехал в отпуск в Грузию и более в Россию не возвращался... революцию категорически не принял... в 1918 председатель Закавказского сейма ... ходатайствовал о признании "де-юре" независимости Грузии... соглашался на протекторат Великобритании или Франции... опасен... в данное время живет в Лёвиль-сюр-Орж, близ Парижа...
Многое Надя знала и так. Непосредственно с Николаем Семеновичем виделась несколько раз, но не общалась. У нее было много друзей-меньшевиков. Поправила себя: соратников. Вообще, про Карло сама могла бы Гришке порассказать. Среди меньшевиков она такая же своя, как и среди большевиков.
Платье обвивалось вокруг ног, с непривычки мешая идти; тугой лиф давил на легкие. После родных черной кожанки и брюк Надя чувствовала себя не в своей тарелке. Вокруг шныряли мешочники, вертелись лоснящиеся молодые люди, высматривающие фраеров, дородная женщина с выводком детишек кудахтала над своим барахлом. Надя растворилась в гомоне, превращаясь в серую мышь. Проще простого слиться с толпой - просто делай то, что другие. Она шла в людском потоке, и даже малолетки-карманники не останавливали на ней взгляд.
Возле обтрепанного, пыхтящего поезда, уходящего в Европу, народу было меньше. Пассажиры стояли чинно и спокойно, не суетясь над чемоданами, уложенными на тележки носильщиков. Да и пассажиры совсем другие.
Надежда Петровна приметила мужчину лет пятидесяти в костюме-тройке, с лысиной, золотыми часами на цепочке и животом как у беременной бабы. Он щупал ее масляным взглядом, в котором сквозило пренебрежение. Надя постаралась представить себя чужими глазами: молодая женщина до тридцати, с современной нынче прической "под мальчика", белая до синевы кожа, острые черты лица, длинное коричневое платье без рюшей - похожа на учительницу, но что делает в этом поезде? Наверняка принял за гувернантку.
Дождавшись, пока все загрузятся в железные недра, паровоз дал протяжный гудок и запыхтел. Поначалу ехал медленно - рельсы не укреплены насыпью. За окном ничего интересного не было, и Зинина стала изучать пассажиров купе. Пожилая пара: старичок-профессор Гомельский с женой. Он представился сразу, как вошел. Седые виски, очки-велосипеды на носу, темно-синий пиджак - типичный профессор. Будто Гомельский срисовывал свой образ с картинки. Рядом - его жена, чуть полноватая, в длинном платье, как у Зининой, только мышиного цвета, разбавленного белым кружевом. Поправляя такие же очки-велосипеды, постоянно сваливающиеся, женщина достала пирожки и бутыль морса.
- Остыли уже, надо ж! - всплеснула руками. - Но вы угощайтесь, с капустой, с картошкой, - суетилась она.
- Спасибо, - ответила Надя, протягивая руку к пирогу. Необыкновенно мягкое тесто пахло так, что удержаться оказалось невозможно. Она откусила большой кусок и проглотила, почти не жуя. Через несколько секунд от пирожка не осталось и крошки.
"Страна голодает, а профессора пироги пекут", - подумала она и взяла со столика второй.
- Очень вкусно! - расплылась в улыбке Зинина.
- Кушайте на здоровье, - обрадовалась профессорша. - А вы что не едите? - повернулась она к четвертому пассажиру.
Хмурый мужчина в кожанке, пропахший махоркой, пробурчал что-то непроизносимое и плотнее вжался в поднятый воротник, будто замерз.
"Больно косит под ВэЧеКа. Значит, не наш. Какая-то шушера, комитетчик", - решила Надя, дожевывая второй пирог.
Мерный перестук колес убаюкивал, и Надя очнулась лишь от топота кирзовых сапог. Бородатый пограничник, такой же мрачный, как охранник с минус пятого, вошел в вагон.
- Документы, - процедил он.
Профессор протянул две тонких красных книжицы. Бородатый слюнявил указательный палец, перелистывая странички, внимательно вчитываясь.
- Цель поездки?
- Я - медик, участник международной конференции. Со мной жена.
Семейная пара напряженно всматривалась в лицо бородача, но то было неподвижно, будто из гранита. Гомельский теребил свои пальцы, а его жена наоборот, замерла, даже забыв поправить вновь сползшие очки. Наконец, бородач отдал документы и повернулся к Зининой.
Надя протянула сложенную вчетверо бумагу - разрешение на выезд за подписью Луначарского. Быстро скользнув взглядом, пограничник вернул ее и так же молча посмотрел на "комитетчика". Тот долго рылся в недрах кожанки, втягивая голову в плечи; нащупал и с огромным трудом извлек документ.
Бородач читал долго, затем, не меняя выражения лица, произнес, как хлыстом ударил:
- Пройдемте.
Вещей у пассажира не было, поэтому он просто поднялся и вышел, ни с кем не прощаясь. Больше Надя его не видела.
Суета угомонилась, поезд покатил дальше, ускоряя свой бег - качество железнодорожных путей с каждым километром улучшалось. В купе пугливо молчали, и Надя снова провалилась в сон.
Поезд подъезжал к Варшаве, и Зинина, прекрасно выспавшись, была бодра как никогда. В уши полезла польская речь. Впрочем, и русской тут хватало.
Почти родной варшавский вокзал встретил нищими, мошенниками и ворьем. Побродив несколько часов по городу и пообедав в привокзальном ресторанчике, Надя села на поезд до Парижа. И снова: молчаливые пограничники, стук колес, жесткая полка, молчаливые пограничники...
Сердце в спецконтейнере отстукивало третьи сутки: тик-так, тик-так... Зинина была спокойна - все просчитано до мелочей.
Париж встретил запахом духов, цветов и летней жарой. По бульвару Клиши прогуливались дамы в открытых легких платьях под руку с кавалерами, носилась голоногая малышня. Надя задыхалась в темно-коричневом платье с длинными рукавами, но переодеться было не во что.
Постучала в дверь дома под номером девять. Долго никто не выходил, так что солнце успело прожарить до костей, наконец, засовы скрипнули, и дверь приоткрылась.
- Bonjour, j'ai des nouvelle de la part de la tante Anne, - сказала Надя.
- Elle est encore vivante, la vieille canaille? - спросил силуэт, не спешащий развеять сумрак коридора солнечным светом.
- Войти можно? - кивнула Надя.
Мужчина распахнул дверь, впуская. После чего вернул засовы на законное место.
- Мне нужен люгер, - Надя по хозяйски распоряжалась мужчиной в черных брюках. От одного взгляда на его оголенный торс, кучерявые волосы и босые ступни сошла бы с ума любая женщина. Но только не вдова.
Кучерявый накинул рубашку. Скатал половик и подцепил кочергой доску в полу, потянул, открыл люк.
- Патроны?
- Только то, что в пистолете.
- Как скажете.
Француз скрылся в проеме, вскоре вынырнул с оружием в руках.
- Ждите меня тут в течение четырех дней. Верну люгер - избавитесь от него как можно быстрее. Следующего узнаете по фразе: "я слышал, вы пишете портреты". Ответите: "я занимался этим очень давно". Да, и подыщите квартиру подальше от центра.
- Хорошо, - ответил француз. - Можно спросить?
- Да? - оторвалась от проверки пистолета Надя.
- Вы всегда такая, или сейчас вдова?
Зинина спрятала оружие в саквояж, подняла голову.
- Вам это знать совсем не обязательно. Еще будут вопросы?
- Какие уж тут вопросы.
Она ушла, не прощаясь, торопливо зацокала каблучками по мостовой, стараясь прятаться от палящего солнца в тени деревьев. Предстояла долгая дорога в тридцать километров к югу от Парижа.
- S'il vous plaНt, une petite piХce pour manger, - дернул ее за подол платья нищий. Сквозь драные штаны виднелись грязные коленки, от тела нещадно разило.
- Va bosser! - резко ответила Надя, ускоряя шаг и прижимая к себе саквояж.
В каждом встречном ей мерещились враги революции, старающиеся развалить, уничтожить великое дело. Но она не позволит.
"Вот, значит, твоя нора", - подумала Надя, разглядывая увитый виноградом двухэтажный домишко, выкрашенный бело-голубой краской. В палисаднике пестрели желтые и красные цветы, кусты розы раскрылись чашечками, источая аромат, не сравнимый ни с какой "Шанелью". Над головой пролетел шмель, сердито жужжа и не обращая внимания на иностранку.
Надя толкнула дверь - та оказалась не заперта. "А Карло-то расслабился", - усмехнулась. Рука уже давно сжимала люгер, прячась за спиной. Мозг работал как часы, отключив восприятие деталей. Шмели и розы, жара и пот перестали существовать. Остался Николай Семенович Чхеидзе и приказ, который надо выполнить.
На первом этаже ни в столовой, ни в гостиной никого не было. Она начала подниматься по изгибающейся деревянной лестнице, стараясь не шуметь. Сверху раздался стук двери и энергичных шагов. Секунда - перед Надей возник смуглый мужчина в светлых брюках и белой рубашке, с закатанными до локтей рукавами.
- Надюха?! Что ты тут делаешь? - воскликнул он.
- Миша, уйди, - на мужчину смотрел десяти сантиметровый ствол.
- Не делай этого! Я не допущу!
Миша перегородил дорогу, медленно приближаясь. Ледяные девять граммов с хлопком вошли в грудь, испортив белую рубашку кровяным пятном слева. Меньшевик рухнул, как подкошенный, а Надя взбежала по ступенькам, врываясь в комнату. Карло успел только потянуться к ящику стола, как увидел железное дуло. Он ее сразу же узнал - лучший сотрудник Феликса Эдмундовича, спец по особым поручениям. Помнится, даже присутствовал на торжественном вручении грамоты: за верность. За несколько сотых секунды, растянувшихся на час, Николай Семенович смирился со смертью. Дело было не в том, что не мог справиться с подосланным убийцей, дело было в ее глазах. Это были не ее глаза - это были глаза Феликса. Не Надя Зинина сейчас стояла с пистолетом - весь ОГПУ стоял. Советская Россия хотела избавиться от бывшего лидера меньшевиков, как от испорченной пищи в желудке. Он инороден - он должен быть уничтожен. Ничего личного.
Зинина аккуратно убрала люгер в саквояж, подошла к письменному столу. Карло, видимо, начал писать письмо. На бумаге аккуратным почерком выведено: "Следите за движением и руководите".
"Отличная предсмертная записка", - подумала она, на ходу меняя планы. Пистолет был вложен в правую руку Чхеидзе. Маленькая черная дырка во лбу не портила обрамленное седой бородой уставшее грузинское лицо, - семь лет работы вдовой выработали у Зининой привычку стрелять в голову.
Уходила быстро, не оставляя следов своего присутствия. Лишь в Париже пришлось задержаться на день - поезда в Варшаву ходили с перебоями.
К концу девятого дня ввалилась в здание ОГПУ уставшая, голодная, в несвежем длинном платье и с саквояжем в руках. В комнате на этот раз сидел Владимир - старый большевик, прошедший всю мировую войну, и потерявший там ногу. Но не проницательность. Ничего не спрашивая, полез за ключами от бункера. Пока открывал дверь, Надя жадно пила воду прямо из графина. Подхватив полы платья, вошла в подземелье. Первый этаж, второй, третий, четвертый, пятый. Проверка, решетка, проверка, решетка...
Тот же охранник провел ко "врачам".
- Ложитесь на кушетку, - сказал интеллигент в белом халате и забегал длинными пальцами по кнопкам агрегата. Надя провалилась в сон.
Ноет. Как же ноет горячее слева! Ну, почему: либо холодная голова, либо горячее сердце, либо чистые руки? Ноет и обжигает. И голова звенит так, будто сунула ее в самый большой колокол Ипатьевского монастыря.
Пошатываясь, добрела до зала, дернула ручку-кольцо.
- Ячейка восемьдесят шесть.
Пальцы нащупали холод металла, но кисти дрожали. "Красное пятно на рубашке". Надя надела кобуру прямо на платье - тут скрываться не от кого - но спокойствия это не принесло. "Стук падающего тела".
Шаркая ногами, кое-как поднялась на нулевку. Владимир уже встречал со стаканом. Зинина скривилась, но спорить не стала - выпила мутную жидкость, морщась от запаха.
- На доклад завтра к девяти. Сейчас вызову машину, вас отвезут.
Надя кивнула, усевшись на диван. Вяло слушала телефонный разговор:
- Семен, отвезешь товарища Зинину домой. Адрес знаешь? Запоминай.
Откат пришел слишком быстро. Впрочем, это не удивительно. Красное пятно на белой рубашке не давало дышать, стояло перед глазами, не отпускало.
Восьмидесятиградусный самогон не брал, сердце бухало, качая кровь, пульсируя в глазных яблоках и висках. Эти ритмичные удары сводили с ума. Красное на белом, красное на белом, бух - бух, бух - бух...
С вдовцами, приходящими в себя разговаривать бесполезно. Ударная волна осознания совершенных поступков на эмоциональном уровне захлестывала целиком. А так как никто из имеющих право допуска не пользовался им ради развлечения, то и откаты бывали мощные. Володя это знал: не один вдовец прошел через его руки. Он видел и корчащихся новичков, вернувшихся с первого дела, и матерых революционеров. Когда они понимали, что уничтожили родителей или ближайших друзей; вырвали языки таким людям, о которых даже подумать страшно - не то, что приблизиться; принимали законы, которые ставили на грань выживания всю страну. У каждого своя реакция, но из оружия, прежде чем его вернуть, всегда вынимали патроны. И давали сутки до доклада.
Длинный коридор на улицу казался Наде дорогой в ад. В такие минуты она забывала, что убежденная атеистка и жалела, что не помнит ни одной молитвы, которым учила мама.
- Господи, если ты есть, убей меня, - шептала пересохшими губами, но бог не спешил выполнять просьбу. Зато он направил своего ангела.
- Грииииша, - выдохнула женщина.
Григорий Сыроежкин был ее ровесником, выше на две головы, через слово матерился и курил исключительно махорку. А еще у него было два достоинства, из-за которых Зинина прощала все недостатки: он понимал ее без слов и всегда появлялся, когда был Наде жизненно необходим.
Вот и сейчас, только посмотрев, Гриша все понял.
- Тебя кто везет?
- Семен, - пробормотала она, все еще видя кровавое пятно, но радуясь Гришиному присутствию.
- Поехали.
По дороге останавливались у магазина, Надя смутно помнила, что купили какой-то еды и пузатую бутыль.
- А поприличней ничего не было? - спросила, кивнув на мутную жидкость.
- Мы не аристократы, пьем все, что горит. Надюха, для тебя сейчас лучше этого ничего нет.
Наконец, приехали, распрощались с Семеном и поднялись на второй этаж красного кирпичного дома.
- Да что с тобой творится такое? - спросил, когда ввалились в квартиру.
- Там... был... мой... Миша, - выдавила из себя Зинина.
Чекист грязно выругался, обнял, прижал к груди. И Надю прорвало. Плакала навзрыд, а слезы все текли и текли. Не обращая внимания ни на что, рыдала в голос, пытаясь избавиться от ярко-красного пятна на белой, накрахмаленной рубашке перед глазами. Рубашке, которую Надя подарила ему на годовщину свадьбы.
Гриша крепко держал ее в своих объятиях, гладил по голове и успокаивал, как маленькую:
- Тише, шшшш, не плачь, шшшш...
Надя сама вцепилась в Сыроежкина, как в спасательный круг и не отпускала. А он все гладил по голове. Наконец, затихла, и только шмыгала носом.
- Пойду поесть приготовлю, - сказал Гриша.
- Я не голодна.
- Сказки не рассказывай. Жрала, небось, последний раз сутки назад.
Она промолчала. Не признаваться же.
- Я переоденусь пока.
Чекист кивнул, подхватывая сумки и уходя на кухню. Надя осталась в единственной комнате. Пока Гриша резал хлеб и колбасу, чистил и варил картошку, разделывал селедку - слышал шаги за стеной. Вот, Надя открыла дверцы тяжелого дубового шкафа. Несколько лет назад они с Мишкой с таким трудом втащили его на второй этаж! Вот, скрипнула кованая двуспальная кровать - наверное, присела, затем встала - тихо заскрипели паркетные доски. Мишка покрыл их цветными половиками, которые притащил из Турции. Яркие, в разноцветную полоску, Надюха радовалась им как ребенок.
Вздохнул, плеснул самогона на дно стакана и опрокинул в себя. "Пусть земля тебе будет пухом". В отличие от Зининых Сыроежкин, когда не был вдовцом, в бога верил.
Хозяйка вошла в светлых льняных брюках и хлопковой мужниной рубашке в клетку, которую давно приспособила для домашней одежды. Короткие мокрые волосы торчали в стороны - сунула в ванной голову под ледяную воду. Молот по вискам стал бить чуть тише - и на том спасибо.
Гриша налил в стакан на полпальца и протянул.
- А рюмки ты принципиально игнорируешь? - спросила хозяйка, извлекая из недр кухонного шкафа тарелки, вилки и пару пыльных рюмок.
- Что рюмка? Она слишком ограничивает пространство. А в стакан лей сколько хочешь.
Тем не менее, перелил, положил на тарелку пару бутербродов и пододвинул Наде.
Та выпила по-мужски, не спеша закусывать. Посмотрела в окно. Июнь. Парижской жары еще нет, даже прохладно, но солнце вовсю старается прогреть землю.
- Гриш, ты никогда не жалел, что существует минус пятый?
- Жалел. Очень даже. Как откат начинался, так хоть в петлю.
- Нет, нет, я не про это. Потом. Когда пройдет месяц-другой. Чтобы спокойно взвесить все за и против.
- Не знаю. Я редко бывал целый месяц не вдовцом.
Надины брови поползли к переносице.
- Ты так часто ходишь?
- Это разве часто? - пожал плечами чекист, раскуривая самокрутку. - Наркомы и коллегия вообще не вылезают из бункера. И не только они. Как десять дней заканчиваются, так сразу двойную процедуру: вернуть сердце обратно и снова ухнуть его в контейнер. Чтобы отката не было. Ты представляешь, какой он у них?!
Клубы едкого дыма обволокли голову хозяйки квартиры, но она не обратила внимания.
- Хочешь сказать, что Феликс Эдмундович...
- И Менжинский, и Луначарский, и Рыков, и Трилиссер и много кто еще.
- Налей еще, - Надя протянула рюмку. Гриша наполнил до краев. Теперь и закуска пригодилась. Хотя самогон все еще не вступил во владение телом.
- Гриш, но что это за страна, которой управляют... машины!
- А что? Хорошая страна. Получше многих будет. А ты что предлагаешь? Захлебнутся в жалости и соплях? Котят надо топить, иначе скоро в доме кошек станет больше, чем клопов.
- Человек не должен переступать черту, за которой он перестает быть человеком, - убежденно сказала Надя.
- Надь, человек и без минус пятого делал такие вещи, что в кошмарном сне не привидятся. Вспомни хотя бы татаро-монгольское иго и Чингисхана. И нормально жил, даже не чесался. Хотя нет, клопы были уже тогда, - с совершенно серьезным лицом пошутил чекист.
- Но человек должен отвечать за свои поступки! И перед обществом, и перед государством, и перед другими людьми, и перед собой, - возразила хозяйка.
Сыроежкин подцепил вилкой кусок селедки и отправил его в рот, зажевав черным хлебом.
- Мы просто исполняем роль хищников в государстве. Умных хищников, заметь, которые знают, куда и на что идут, знают какую жертву и ради чего им придется принести. Если не мы, то это сделает кто-то другой. Только с другими целями.
- Это все можно сделать и без минус пятого.
- Нельзя, Надюх, нельзя. Если вокруг все взяли в руки пистолеты, то глупо оставаться с луком и стрелами. Дефензива нас жмет, Сюртэ лютует, Сигуранца вообще такие отморозки, что им и без агрегата все до одного места. Если мы начнем перед ними расшаркиваться, то никогда не выберемся из этой ямы.
Они помолчали. Бутыль пустела, тарелка тоже.
- Я могла не убивать Мишу, - тихо сказала.
- Могла, - согласился Гриша.
- Если бы пошла не вдовой, то не стала бы настоящей вдовой.
- А ты уверена, что ликвидировала бы цель?
- Не знаю, - подумав, ответила Зинина.
- Тогда правильно, что пошла вдовой.
Внутри у Нади все взорвалось. Хотелось кричать: "Как же так?! Он же был и твоим другом! Что ты несешь?" Но она промолчала.
Время близилось к полуночи, но темнеть начало только-только: ночи короткие, скоро летнее солнцестояние.
- Его не должно было там быть, - перед глазами встало красное пятно на подаренной рубашке.
Слезы, казалось, взялись ниоткуда в сухих до красноты глазах.
- Я не хотела его убивать.
- Он бы не позволил убрать Карло.
- Я не хотела его убивать.
Рука нырнула к левой подмышке, но, вспомнив, что кобуры там нет, с силой ударила по столу, сжимаясь в кулак. Вилки звякнули о тарелки, подскочили пустые рюмки.
Зинина плыла, но не могла понять, то ли от алкоголя, то ли от отката. "Какая разница?" - рассудила она.
- Пойдем-ка, спать. Хватит на сегодня. Тебе еще на доклад.
Хозяйка с сожалением посмотрела на недопитый самогон и ломтики колбасы. Спать совершенно не хотелось, хотелось крушить и жечь. Но за годы дружбы, она уверилась, что лучше Сыроежкина никто не чувствует норму. Если Гриша сказал хватит, значит хватит. Ни стопкой раньше, ни стопкой позже.
- Гриш, спасибо тебе!
Стоя в дверях однокомнатной квартиры, Надя прижалась к крепкому плечу. Пахло
махоркой и чем-то родным: то ли порохом, то ли потертой кожанкой.
- Люгер я пока заберу, - сказал Гриша. - Он хоть и не заряжен, но не поверю, что у тебя дома нет патронов.
Она хотела возразить, но снова промолчала. Да. Пистолет сегодня лучше забрать.
Гриша обнял крепко-крепко, затем чуть отстранил и поцеловал в лоб. Наде как-то довелось присутствовать на семейном торжестве Сыроежкиных, и там чекист так же поцеловал младшую сестру.
- Спи. Если что - бутыль я оставляю. Но не рекомендую.
Хозяйка кивнула и закрыла дверь. Из-за нее еще доносились удаляющиеся шаги, а потом она осталась один на один с собой.
- Добрый вечер, Феликс Эдмундович
- Добрый, Наденька. Слышал, все прошло успешно?
- Так точно. Николай Семенович Чхеидзе покончил жизнь самоубийством, видимо, вдали от родины потеряв силу сопротивления и веру в революцию. На столе была обнаружена предсмертная записка. Нашему агенту в Париже передана информация о смене места дислокации.
Надежда Петровна вытянулась перед Дзержинским, произнося необходимые слова, а сама жадно изучала его лицо. Глубоко посаженые глаза не моргали, казались парализованными.
- Непредвиденные обстоятельства?
- В доме Николая Степановича я встретила своего мужа, меньшевика Михаила Зинина, которого пришлось ликвидировать, так как он пытался помешать.
- Сочувствую.
Феликс Эдмундович улыбался, хвалил, высказывал соболезнования, даже предложил внеочередной отпуск, но Надя знала, что это холодная расчетливая игра. Он - вдовец, а значит, ничего не мешает убить ее прямо сейчас, если это по каким-то причинам понадобится.
"Котят надо топить", - вспомнила Гришину фразу. Сейчас как раз чувствовала себя таким котенком перед немигающими глазами удава.
- Спасибо, Феликс Эдмундович, но я в порядке. Думаю, что в ближайшее время смогу приступить к выполнению следующего задания.
- Очень рад это слышать, - серьезно произнес он, и мурашки покрыли кожу женщины. Показалось, что сейчас была на грани. Что ответь по-другому - и не было бы больше верного чекиста Нади.
- Служу революции.
- Вижу. Но ты все же отдохни с месяцок. А потом приходи на минус пятый. Только сначала ко мне загляни.
Надежда кивнула и вышла из кабинета.
Будто неживая добралась до дома, и тут ее начало трясти. Наполнила стакан из вчерашней бутылки и выпила махом, но дрожь не прошла. Упав на кровать, постаралась успокоиться. Взгляд остановился на дипломе, висевшем на стене, где крупными буквами красовалась надпись "За верность".
Лето вошло в зенит, когда Надя снова встретилась с воробьем.
- Везет мне на вас, - улыбнулась женщина.
- Скорее, мне на вас, - ответил парень, расцветая ответной улыбкой.
Уже не спрашивал, как ее зовут. Торопливо вписал данные в журнал и полез за ключами от бункера.
"Жарко же, а она оделась, будто на Северный полюс собралась", - удивлялся молодой чекист, украдкой пытаясь разглядеть фигуру, скрытую широкими брюками и мешковатым пиджаком с длинными полами.
"Наверное, чтобы пистолет не привлекал внимания", - решил он.
- Прошу, - сказал парень, открывая дверь, но Зинина, к удивлению, не пошла туда, а шагнула к открытому окну.
Солнце слепило глаза, на ярко-синем небе ни облачка. Налитые соком тяжелые листья кленов раскрылись навстречу теплу. Все дышало спокойствием и сытостью, довольно урчало и нежилось в полудреме. Надя набрала полные легкие свежего воздуха и замерла на секунду, разглядывая одинокую птицу, точкой парившей в небе. С такого расстояния невозможно определить кто это, но и не надо. Она ощутила чувство полета, разделила его с птицей. Та нырнула вниз, к земле, и Надя, отшатнувшись, нырнула в дверной проем бункера.
- Счастливо оставаться, - сказала провожавшему и начала отсчитывать ступени.
Проверка, решетка, проверка, решетка, проверка, решетка... Когда очутилась в зале - поняла: пора.
Встречал незнакомый охранник, крепкий мужчина лет тридцати на вид. Мышцы угадываются даже под курткой.
Люгер взметнулся со скоростью кобры и так же быстро плюнул ядовитой слюной. Лоб украсила темная дырка, а тело грузно рухнуло на каменный пол. На звук выстрела из камеры хранения высунулась рука с наганом и, зачем-то, правый глаз. В него-то и попал второй плевок люгера. Теперь спешить, пока интеллигенты не сообразили закрыть медицинский кабинет, и не подошла подмога. Надо отдать должное - интеллигенты почти успели. Все же это не просто "врачи", а сотрудники ОГПУ. Надя сорвалась на бег и, не снижая скорости, вдарила левым плечом по толстенному железу, не давая закрыть тяжелую дверь на засов изнутри. Та поддалась, отшвырнув "врача". Плечо обожгло болью. Скорее всего перелом, но это уже не важно. Стреляет верный чекист с правой. Две пули - два трупа. "Котят надо топить, а то их станет больше, чем клопов". Вопрос лишь в том, кто котенок, а кто топит.
Надя вытащила из-под пиджака гранату, швырнула в агрегат. Сама выскочила в зал, прячась за спасительной дверью. Взрыв сотряс несущие стены, но они устояли. Металл изнутри погнулся - убедилась в этом, разглядывая ошметки того, что почтительно называли агрегатом. Тут же бросилась к другим дверям. Дернулась - заперто. Ничего удивительного.
"Ладно, вскрою. Вот эту, ближайшую", - подумала Надя, укладывая вторую гранату под дверь.
Пряталась снова за броней медицинского кабинета, только теперь внутри. Мощный взрыв опять проверил бункер на прочность, и тот снова выдержал проверку. Дверь покорежилась, но пролезть, с трудом, все же можно было. Не тратя время на изучение содержимого, Надя побежала в камеру хранения. В люгере оставалось четыре патрона. Перевернув незадачливого охранника, забрала у него наган. Еще восемь патрон.
Войдя внутрь, увидела сплошной ряд металлических шкафчиков с номерами. Метал хороший, но замки никудышные. Зинина пожалела, что не умеет работать отмычкой, но во всех областях специалистом не станешь. Придется так, грубой пороховой силой. Приставила дуло почти вплотную к замку и нажала на курок. От грохота, отраженного несколько раз о железные стены заложило в ушах. Зато дверца сорок шестого открылась. Пусто. Сорок седьмой - выстрел - пусто. Сорок восьмой - выстрел - наган. Проверила барабан - полный.
"Отлично!" - подумала Надя, убирая свой люгер с последним патроном в кобуру. При этом, забыв о травме, потревожила левую руку, и та не преминула о себе напомнить. Надя прикусила губу, сдерживая стон и прогоняя боль. Еще чуть-чуть, довести дело до конца, иначе взрыв агрегата так и останется глупостью.
Бегом вернулась к раскуроченой двери и протиснулась внутрь. По всей стене шли стеллажи с контейнерами. На каждом порядковый номер. Наверняка, если поискать, то можно найти записи соответствия вдовца и его номера контейнера, но искать было некогда. С минуты на минуту придут. К тому же, она не уверена, что записи находятся на минус пятом, а не, например, у воробья или еще где.
Достала ближайший контейнер - вытянутую железную коробку, напоминающую пенал, наверняка бронированную. Одной рукой вытаскивать было очень тяжело, поэтому выбирала те, что пониже. Поставила вертикально, замком вверх, выстрелила. Крышка отвалилась, обнажая содержимое. Как сердце вынимали из груди, без боли и физического вмешательства; как человек без него жил - оставалось для большинства загадкой. Но Зинина пришла сюда не для того, чтобы находить ответы. Она не уничтожит всех, кто знает принцип работы агрегата, но она может заставить отказаться от его использования. Если таинственные боги, принимающие решение посылать людей на минус пятый увидят, чем это грозит. Если цена, взимаемая за использование агрегата, станет слишком высокой.
- Прости меня, товарищ. Я не знаю, кто ты, я не знаю, где ты, но я убиваю тебя. Прости меня, я делаю это ради будущего. Светлого будущего.
- Господи, если ты есть, пусть мне не попадется Гришин контейнер.
Выстрел - и живая ткань превратилась в мертвую. Снова контейнер, снова за неимением ключа открыть выстрелом. Снова убить неизвестного человека. И снова, и снова. Шестнадцать выстрелов - восемь трупов. Она расстреляла все патроны и выбежала в зал, чтобы обыскать труп второго охранника, но не успела.
С другой стороны двери раздались шаги. Оставалось несколько секунд, и Надя использовала их максимально эффективно. Выдернув из кобуры любимый люгер, приставила дуло снизу челюсти и чуть нажала курок указательным пальцем.
Четверо охранников, вооруженные до зубов, с гранатами на поясах, не входили в зал, спрятавшись за дверью.
- Предлагаем вам сдаться! - глухо выкрикнул один.
Послушав несколько секунд тишину, махнул рукой напарнику и, стреляя, они вывалились в зал. На полу, с разнесенным затылком, валялось одно тело, рядом другое в пиджаке, широких штанах и без крышки черепа. Мозги смешались с темной кровью, тонкой струйкой стекавшей под ноги охранникам. Из открытой двери камеры хранения виднелись ноги в черных ботинках с развязанным шнурком. Дверь медицинского кабинета оплавлена, другая свернута чуть не в трубочку от взрыва.
- Уходим. Это уже не наша работа, - произнес высокий поджарый мужчина, пряча оружие.
Произнеся речь на пленуме ЦК, Феликс Эдмундович схватился за грудь. Что-то сдавило, навалилась тяжесть, ноги сделались чужими и непослушными. Все тело будто попало под грузовик, зрение отказало, слух тоже. Какую-то сотую долю секунды он удивлялся столь неожиданному бунту организма, а потом осел на пол. Больше Дзержинский не поднимался.
В Польше, Финляндии и Турции сотрудники ОГПУ, работавшие по спецзаданиям, провалили операции из-за внезапной серии инфарктов.
Первым указом Вячеслава Рудольфовича Менжинского, сменившего Дзержинского на посту председателя ОГПУ, запечатанным грифом "особо секретно" стал указ "Об усилении мер предосторожностей при допуске к специальным заданиям". В нем приказывалось сократить количество чекистов, имеющих право допуска к агрегату; создать несколько бункеров: для руководителей и полевых работников; усилить броню, используя только легированную сталь; отказаться от употребления обычных замков.
Зимой 1927 года Григорий Сыроежкин, как имеющий опыт борьбы с бандитизмом, был командирован в Якутию, где организовал борьбу с бандой кадрового колчаковского офицера Шмидта. Принимал личное участие в его ликвидации.