Аннотация: выкладываю только первую часть. Все произведение написано, но требует обработки.
Изабеллла.
Она потрясла стаканчик и кости с сухим стуком выпали на дощатый стол. Пятерка и шестерка.
Торговец поднял на нее немигающие желтые глаза. Сгреб кости рукой, потряс стаканчик.
Двойка и двойка.
Она протянула руку к деньгам.
--
ты мошенничала, сука!
--
А ты меня поймал? - спросила.
Ночь подходила к концу и небо потихоньку серело. Кто-то распахнул засиженные мухами окна, но тяжелый воздух кабака не спешил дать место утренней стыни и свежей влаги городских улиц. Тихо закрались первые утренние звуки.
--
брось ты, она же богэро. - сказал кто-то над ее плечом.
И видя, что чужеземец не понимает, пояснил:
--
мысли твои читает. Кости кладет как нравиться. Ведьма по-вашему.
Мысли она читать не умела, а что касается костей, так не пойман, не вор.
--
я буду играть. - сказал торговец.
Кто-то с грохотом подвинул стул по заплеванному объедками полу. Плотное кольцо мужчин окружало стол, за которым всю ночь до рассвета шла игра. черноволосая девушка в черном платье без рукавов вновь взяла в руки стаканчик.
Торговец извлек на свет замшевый мешочек, перетянутый шнурком и вытряс на стол неограненный алмаз размером с голубиное яйцо. чья-то рука задела едва тлеющий факел, пламя качнулось и дождь розовых искр вспыхнул не его гранях.
Возбуждение ночи сменялось усталостью и отупением. Горка золота возле ее руки увеличивалась постепенно, дабы не породить сомненья в ее честности. Поначалу она проигрывала, но как только проснулся первый петух, удача перешла на ее сторону.
Он потряс кости, швырнул на стол. Тройка и пятерка.
Девушка в свою очередь сделала ход и зрители замерли, перестали дышать, глядя, как катятся по столу кости. Шесть и шесть.
Торговец сгреб на пол кости и зарычал:
--
ты мошенничала, я видел! Требую отыграться! Да я с тебя шкуру спущу...
Карнеол, кабатчик, вырос за ее спиной. Очень толстый, волосатый, свирепый, он зарабатывал в такие вечера втрое больше обычного.
--
игра была честная, все эти люди подтвердят. Ты хотел острых ощущений, ты получил их, так не обессудь. ЭтоКамелот, здесь жизнью отвечают за неосторожные слова, чужак!
Стол зашатался, Ли-Джийский торговец допил из бутылки вино и пошел к выходу.
--
иди, не бойся, за ним присмотрят. - сказал Карнеол.
Девушка кивнула. От кабатчика так разило потом, что ее затошнило.
Туман осел влажными серыми полосками на стеклах.
--
эй, красавица, давай выпьем! За твою удачу, за шальные деньги!
Менестрель в алом плаще протягивал ей кубок с вином. Его черные лукавые глаза смеялись, лютня билась об стул и стонала.
Девушка улыбнулась, принимая бокал. Смутно кольнула тревога, но она приписала ее усталости. Сладкое вино пахло солнцем и зноем, густое, почти черное.
--
как твое имя?
--
Маарус, госпожа.
--
За твое здоровье, менестрель.
--
И за твое! Я нимало слышал о твоих волшебных пальцах, а сегодня понял, что слухи и половины правды не открыли.
Мальчишка, щенок.
--
птицы пели мне о твоей красоте, ночные тени шептали об отваге. Я сложу о тебе песню и стану распевать ее, приветствуя солнце!
--
Это твое право, благородный менестрель. А сейчас дай мне дорогу, я устала.
Он посторонился, побежал следом.
--
позволь, госпожа, я провожу тебя. Настал рассвет, но улицы еще слишком опасны, чтобы красавицы могли ходить по ним в одиночку.
Тело наливалось болью и равнодушием, апатия сковывала волю. Ноги почти не поднимались, голова неожиданно стала тяжелой и тупой.
Холодный ветер сдувал с нее душную усталость ночи .
Город просыпался, стучали расписные ставни, тарахтели ползущие на рынок повозки, перекликались торговцы, гордо шагали пышнотелые молочницы с кувшинами молока. Спешили опоздавшие студенты, скользили на сырых булыжниках, сгоняя толстых голубей.
Шумный , грохочущий, жадный до жизни просыпался Камелот.
Менестрель шагал рядом с ней, их толкали, но она слишком устала, чтобы замечать это, а он был слишком увлечен ею, чтобы обращать внимание на других.
Он восхищался и размытым небом, и шумным утром, и кошками на окнах сердобольных горожанок, и красотой своей спутницы, и что-то пел, и читал балладу...
Подурнело неожиданно быстро. Сжало тисками голову, скрутило спазмом живот. Пришлось упереться рукой в шершавую стену дома. Завизжала и стукнула над головой ставня. Кто-то закричал:
--
убирайтесь вон, чертовы бродяги, не смейте шуметь под моими окнами!
Менестрель оборвал песню, громко зашептал:
--
продолжим путь, госпожа. До гостиницы осталось совсем немного... Не-то добрые горожане спустят на нас собак. Ты слышишь меня?
Она удивилась, что какой-то эпизод выпал из ее памяти. Никак не могла припомнить, как очутилась в этом проулке. Стены домов мерно раскачивались, навевая горячую тошноту. Она присела на каменную ступень крыльца и прошептала:
--
иди один, мальчик, мне что-то нехорошо... хочу отдохнуть...
вмиг заглохли все звуки, будто уши залило воском.
Ее плащ растянулся в пыли, черные волосы застлали лицо. Менестрель глупо смотрел, как колеблется ее грудь в такт дыханию. Вдруг она покачнулась и мягко скатилась со ступеней в дорожную пыль.
Удушливая жара, воздух казался густым, как кисель. Пахло мятой и зверобоем. Их аромат переплетался с запахом опиума, который плавал сизым туманом под потолком. Изабелла дел Рицци равнодушно следила за его языками и никак не могла припомнить, когда и с кем так накурилась, что ни одной мысли не осталось в голове.
По крыше барабанил дождь, серая пелена повисла за стеклом, по которому сочились струйки дождя. С потолка свисали длинные хвосты засушенных трав.
Изабелла приподнялась на постели, вонючее одеяло из овечьей шерсти душило ее. Волосы слиплись от пота, хотелось выскочить из дома в чем есть и бежать под ломкими струями дождя.
Рядом стояла глиняная чашка. Она притянула ее к себе и начала жадно пить теплое молоко с медом и горечью трав.
Захламленная комнатка была на редкость маленькой и жарко натопленной. Из камина тянуло березовыми дровами, в кресле сидел человек. Он протянул к огню ноги и от его сапог с узором из тисненой кожи шел пар. Облепленный грязью плащ лежал на полу, широкополая шляпа менестреля висела на спинке кресла.
--
Я написал новую песню и подарю ее тебе. В ней поется о странах, в которых я побывал, о красавицах, которых встречал, но ни одна не сравниться по красоте с тобой.
Изабелла смотрела на мальчишку сквозь полу прикрытые ресницы и грезила.
--
ты болеешь давно. Знахарка ушла и оставила мне отвар, чтобы я поил им тебя...
--
впервые не помню, что случилось со мной. И потом, откуда в Камелоте знахарка - травница? Дай мне воды, мальчик!
Он протянул ей чашку и она вдруг припомнила это движенье мальчишечьей руки, протягивающей ей кубок с ли-джийским ядом в кабацкой полутьме.
Факел шипел и неровно мигал, узорчатые тени прыгали по кирпичной стене, черные решетки багровели и красились в цвет вишни. Факелы коптили и дым их нещадно драл горло.
Иногда шла кровь и он выплевывал ее, но не мог обтереть лицо. Руки его были кандалами прикованы к стене. Рубашка промокла от пота, темными подводами засохла на ней кровь.
Вчера они не пытали его, только подручный палача, волосатый малый, избил и заковал в кандалы. Вчера он был Маарусом, беззаботным менестрелем, жизнь только открывалась перед ним. Вчера он носил белоснежные рубашки с кружевами суудансих кружевниц, а сегодня крысы бегали по его ногам.
Накануне вечером, когда он выходил из лавки аптекаря, припрятав в маленькую сумку на поясе настойку с запахом багульника, двое нагнали его в нешироком переулке. Пахло солнцем и теплых лужах, по мостовой бродили голуби.
Добрые братья, монахи - войны. Из-под белых ряс торчали мечи.
--
ты ведь Маарус, менестрель, верно? - спросил один. - это ты в прошлом году на турнире поэтов победил великого Тоннели Брудино, придворного поэта сира Гонзаго?
--
Я же отказался от королевского приза, так что Тоннели не за что держать на меня обиду. - сказал Маарус, торопясь уйти.
Солнце заползло за тучу, день сразу потух. Монахи переглянулись.
Теперь они смотрели на менестреля в упор, словно испытывая его на твердость. А он отвечало им наивным взглядом радующегося жизни юного поэта.
--
лжец, в твоем сердце нет покоя. Разум твой отягощен заботами и тревогами, но не рифмы гложут тебя, а женщина с зелеными глазами! - сказал монах.
Он \был богэро, одним из тех, кто с рожденья мог читать мысли на расстоянии или понимать чувства человека. Видеть болезни сквозь телесную оболочку или передвигать предметы не касаясь их руками.
--
следуй за нами, менестрель. - приказал второй.
--
Менестрели свободны и никому не подчиняются. - отрезал Маарус. - идите своей дорогой.
--
Мы уйдем, если ты скажешь, где скрывается женщина с зелеными глазами. Если не желаешь осквернять уста свои ее именем, тебе достаточно только вспомнить, где она живет, отчетливо вспомнить... - ласково сказал монах и менестрель едва не послушался его.
Длинные тени упали на булыжники. Еще двое приближались к нем, рясы ползли за ними по лужам.
Маарус рванул в сторону, но две пары рук крепко вцепились в него.
--
подлые шакалы, пустите меня!
Он дрался, но ему привычней было держать в руках лютню, а не меч. Монахи оказались ловкими, как войны, и их было четверо. Все же он ранил одного и кровь его остудила гнев менестреля. Он отступил, опустил меч. Лезвие блестело, только самый кончик казался густым и черным. Монах держался за живот, крови не было видно. Потом она закапала снизу, прямо на булыжники.
Мелькнула короткая тень, Маарус в последней попытки спастись уклонился от нее, но кто-то поставил ему подножку и он упал, запутавшись в густой сети.
Громко лязгнул засов, Маарус дернулся на цепях. Вошел палач, за ним двое помощников. Все трое были в кожаных штанах и только на палаче была одета длинная красная рубаха с фестонами по подолу.
Помощник растопил камин, насыпал уголь в жаровню, отчего сразу стало жарко и пот щекотными струйками побежал по спине. Палач разложил свой инструмент с любовью профессионала, знающего и ценящего свое дело.
Городского палача звали Гай Зогар. Обычная его работа состояла в пытках базарных воров да порке прелюбодеев на площади, иногда приходилось помогать мясникам убивать больную скотину и закапывать падаль.
Жил он в конце улицы, у базарной площади, в большом доме с зарешеченными окнами, с чугунной вывеской при входе : Гай Зогар, городской палач. Горожане ненавидели его как сатану, собаки никогда не гавкали, если он проходил мимо, словно страх и боль его жертв въелись в его кожу. Даже мальчишки никогда не били камнями окна в его доме, а торговки поговаривали, что у них прокисали сливки, когда палач заходил в молочный ряд. Но Гай Зогар сам редко заходил на рынок, за продуктами бегал угрюмый мальчишка, что жил в его доме. Поговаривали, что это его сын, да только сходства между ними никакого не было.
Эшафот на Ратушной площади стоить вот уже три десятка лет, и лишь сегодня утром старую щербатую плаху заменили на новую. Анарус, мальчишка из дома палача, с корзиной в руках рассыпал опилки, свежие, пахнущие сосной. Доски были влажными после дождя и ноги скользили по ним.
Обыватели уже стекались поглазеть на казнь. Казнили редко, в основном секли кнутом да заковывали в колодки нечестных торговцев. Да вот вчера выпороли кнутом прелюбодейку, которую приволок муж прямо за космы.
Торговки с товаром собирались почесать языки и набраться свежих сплетен. Ремесленники с подмастерьями, честные женушки с детьми, крестьяне с ишаками, крестьянки в широченных юбках, да просто бездельники. Из окон высовывались состоятельные горожане, которые заплатили за это место несколько монет. Лоточники протискивались между плотными спинами горожан, оглашая площадь громкими криками, успевая и товар продавать, и деньги принимать, и воришек отгонять.
Молодая женщина в светло-сером платье покупала длинные витые сладости у бородатого торговца, одновременно спорила с торговкой, что предлагала ей жареную рыбу, завернутую в капустный лист.
--
нет, милочка, я не хочу твоей рыбы, я уже завтракала сегодня.
--
Да ты только глянь, какая рыбка, сладкая, золотая, сущий мед! Где ты еще найдешь такую рыбку? Бери, красавица, задешево отдам, уж больно ты мне приглянулась!
--
А чем я есть ее стану? У меня нет ни тарелки, ни вилки.
--
Ай, ты капризная какая! А пальчики твои чудесные на что? - ну берешь или нет, - разозлилась торговка, - сегодня утром рыба еще в реке плавала!
Женщина расплатилась и отдала рыбу служанке.
Отстав от госпожи, та присела на камень и принялась привередливо есть, бросая кости кошке.
Анарус прохаживался по эшафоту и жевал зеленое яблоко. Сгонял бранью мальчишек и плевал себе под ноги.
--
юноша, эй, юноша, обернитесь сюда!
По коротенькой лесенке, приставленной к эшафоту, поднималась смуглая женщина с выпуклыми глазами. Анарус в вразвалочку подошел к ней.
--
чего тебе?
--
Ты - подручный палача? А где сам мессир Гай Зогар? У меня есть к нему дело.
--
Какое еще дело, говори мне. Если ты хочешь язык повешенного для своих зелий, то сегодня не вешают, а отрубают голову, смотри, какой большой топор припасли.
--
Нет, красавчик, мне нужен не язык... - она подошла почти вплотную к нему, обдав запахом духов. - моя хозяйка на днях вышла замуж... женщина она красивая, только муж ее первую ночь провел в своих покоях. И вторую, и третью...
Анарус смотрел на ее полные губы и сердце сладко замирало в груди.
--
моя хозяйка сегодня будет делать приворотное зелье, чтобы напоить им своего мужа. А мне она поручила купить у тебя то, что вводит мужчину во грех... ты поможешь мне в этом?
Она сунула ему в руку монету и крепко сжала его ладонь своими горячими руками.
--
какой ты сладкий, красавчик... приходи сегодня ночью к особняку лорда Кондорье, к черному ходу. Только не забудь то, о чем я тебя просила.
Она уже скрылась в толпе, а он все смотрел ей в след и сладкая тоска жгла его.
- чо встал, разинув рот, ворону поймаешь! -крикнул стражник и остальные захохотали.
Затянутая в черное телега медленно продвигалась сквозь охотно расступающуюся толпу к центру площади. четверо лучников верхом и два десятка Добрых Братьев пешком сопровождали ее. Тихо бубнили молитву, спрятав лица под куколи.
Менестреля выволокли из телеги, подручные палача вели его под руки. Рубашку с него сняли и когда пред зрителями предстала изуродованная пытками спина осужденного, толпа тихо взвыла.
Добрые Братья забеспокоились, заволновались, зашелестели.
Менестреля оперли спиной о столб. Вялой рукой он убрал с лица волосы. Ночью в камеру пришел стражник и принес вина с опиумной настойкой. Ни боли, ни усталости, ни страха он теперь не ощущал. Все происходящее воспринималось им с глуповатой веселостью.
--
Маарус! - завопил кто-то из первых рядов, и крик его был охотно подхвачен луженными глотками.
--
свободу королю поэтов, серебряному голосу Южных земель!
--
Маарус - король сонетов! Вы хотите казнить певчего соловья!
--
Всем головы не перерубите!
--
А остальным языки повырывают! - отозвался другой голос.
--
Трусливые собаки, вам бы лишь брехать, петь-то вы не умеете!
Лучники бросились в толпу, но как тяжело оказалось им идти, продираясь сквозь стальные бока горожан, в то время как перед крикунами народ расступался легко и быстро.
чиновник читал приговор, но никто не слушал его, а вопли - Маарус! Маарус! - заглушали его голос.
--
за клятвопреступление, связь с ведьмой...
--
Маарус! Маарус не виновен! Ма-а-рус!
--
За покушенье на жизнь монаха ордена Добрых Братьев...
--
Свободу! Сво-бо-ду!
--
Сво-бо-ду! Сво-бо-ду! - рявкали глотки.
Толпа хлынула, казалось, еще минута и она снесет эшафот, но позади неожиданно громко затрубил рог, перекрывший вопли и вмиг прекративший всеобщую истерику, и несколько всадников в одежде герцогских глашатых помчались через площадь.
--
именем сира Гонзаго, расступитесь, собаки! - кричал один из них, невысокий юноша, размахивая над головой свитком с большой печатью. - дорогу, свиньи!
Он бросил коня, легко вбежал по ступеням на эшафот. Менестреля уже связали и поставили на колени.
--
У меня приказ герцога Гонзаго помиловать и немедля менестреля Мааруса, победителя Поэтического турнира! Развяжите ему руки!
--
Кто ты такой, о чем ты говоришь? - суетился стражник. - причем здесь герцог, приказ о казни подписан магистром ордена Добрых Братьев, а они не подчиняются герцогу!
--
Ану, дай сюда приказ! - протиснулся вперед монах.
Но глашатай, опустившись на одно колено, уже перерезал веревки на руках менестреля, делая вид, будто не слышит обращенных к нему слов.
--
дай мне приказ, сопляк, иначе...
--
смотрите, смотрите, честные граждане, эти псы не желают подчиняться приказам нашего светлейшего герцога! Похоже они слишком зазнались, не пора ли нам проучить их! - закричал звонкоголосый юноша.
И, взревев, толпа вновь нахлынула тяжелой волной.
--
не дадим свершиться беззаконию, не допустим казни невинного! - заливался юноша, а толпа стонала от желанья быстренько навести справедливость.
--
Беги, Маарус, пока о тебе не спохватились, - шепнул юноша, подталкивая менестреля.
Им давали дорогу и радостно вопили - слава Гонзаго! - когда один из монахов протиснулся вперед и сорвал с глашатаго шляпу.
Грива черных волос рассыпалась по плечам и была подхвачена ветром.
--
женщина! - ахнули в толпе.
--
Держите ее, это ведьма, это Изабелла дел Рицци, тысяча монет за ее голову! - надрывался монах.
Она пнула его ногой в толстый живот и поволокла менестреля в проулок. Потом они свернули на не мощеную улочку, потом еще куда-то, а за ними с крикам и гиканьем неслись мальчишки.
Менестрель повис на ней тяжелым камнем.
--
я больше не могу идти...
а там, на пустеющей площади, умирал палач. Боль пронзила ему грудь, словно кинжал вонзила, растеклась огнем. Он рвал на груди рубаху и разовая пена пузырилась на губа. Солнечный свет уже мерк, когда кто-то сорвал с него колпак, окатил ведром воды, но та, которую он не раз даровал другим, тянула его за собой в преисподнюю. Ему казалось, что он кричит, но не единый звук не вырывался из его груди. Сердце его не выдержало испытаний, сердце, которое все-таки было у палача и изредка болело по ночам...
Беглецы опирались спинами о стену дома и жадно дышали. Изабелла чему-то улыбалась. Она отстегнула от пояса флягу с вином и предложила менестрелю.
--
как ты нашла меня? - спросил он.
Глаза его опять блестели, шум погони затих.
--
в лачугу знахарки, где ты оставил меня, пришли менестрели и ваш предводитель... как его там?Красс Бразерторн. Он сказал, что ты попал к монахам, и что это по моей вине. Он сказал, что монахи ищут меня и если у меня есть совесть... - она вдруг звонка расхохоталась . - откуда у меня совесть, ведь я шулер!
--
И что дальше?
--
И я ... пошла... к герцогу Гонзаго... - осторожно сказала она, словно боясь, что Гонзаго слушает ее.
--
И он тебя просто так принял?
--
Нет, я представилась и предложила ему сыграть партию в кости.
Менестрель расхохотался.
--
сейчас ты перестанешь смеяться. - ухмыльнулась Изабелла. - Мы играли на тебя, на твою жизнь.
Менестрель опять рассмеялся.
--
судя по тому, что я здесь, ты выиграла. - сказал он.
--
Я выиграла, но он быстро распознал во мне богэро. И сначала мне пришлось противостоять его воли... но, думаю, что он поддался мне.
--
И он не назначил тебе еще одной игры? - спросил Маарус.
--
Назначил.
Она толкнула низкую дверь черного хода. Потянула менестреля по ступеням вниз, в мрак, пропахший мышами и плесенью. Касаясь пальцами стены, она шла уверенно, лишь единожды наткнувшись лбом на низкую балку.
Потом они вынырнули в шум и свет.
--
добрый день, Изабелла.
--
Здравствуйте, девочки! Привет, красавица.
--
Какой красавчик, веди его к нам!
--
Да что вы, он же менестрель! Красс Бразарторн оторвет ему голову, когда узнает, где он был. - ответила Изабелла.
Маарус, наконец, привык к свету и семенил за своей спасительницей, оглядываясь по сторонам.
Несколько девиц, одетых от "легкомысленно" до " неприлично" столпились вокруг него и хихикали, норовя погладить по щеке или ущипнуть игриво. Бархатные портьеры полу скрывали зеркала, пахло розовым маслом и вином. Маарус дернул Изабеллу за руку.
--
ты куда меня притащила, в бордель, что ли?
--
Какая тебе разница, кто тебя спасет? - спросила она. - деньги ж не пахнут.
--
Да ты что, как ты могла подумать... надсмехаться над моей любовью!
Она выпустила его руку.
--
вон там дверь. Убирайся.
Девицы осуждающе смотрели на него. Изабелла отвернулась.
Маарус почувствовал себя неловко.
--
ну прости меня... если я тебя обидел...
по лестнице спустилась рыжеволосая женщина, обдала запахом вина и духов.
--
детка моя, кого это ты привела к нам! - прогрохотала она.
Обняла Изабеллу, потрепала по щеке менестреля.
--
этот мальчик ранен, монахи пытали его. Он займет угловую спальню. Я сама стану ухаживать за ним. - ответила Изабелла.
Женщина приподняла подбородок менестреля.
--
смазливый какой... а, знаешь, выпивши, я совсем плохо видеть стала... да на что он тебе?
--
На счастье. - отрезала Изабелла.
Мадлон захохотала.
--
ладно, идите... ты-то идти можешь? - спросила, согнувшись над менестрелем.
Тот побелел и стоял, только опираясь на стол. Мадлон выпрямилась и крикнула так, что погасли свечи в канделябре:
--
эй, Лора, Фиена, помогите мальчику! Бесстыдницы, не трогайте его, он же болен!
Тяжело переваливаясь, Мадлон поплелась к дверям, придержала их жирной рукой, пока служанки вели стонущего менестреля.
В угловую спальню вела винтовая лестница, освещенная двумя факелами и дубовая дверь с чугунным засовом изнутри. Центр комнаты занимала кровать под балдахином из тяжелых южных тканей с золотыми кистями и пестрой вышивкой.
Воздух был густой, от камина, от благовоний, от духов, от вина.
Изабелла вдруг вспомнила, как ребенком смотрела в дверные щели этой спальни, а Мадлон гнала ее и запрещала выходить в зал когда там были мужчины.
Раздавая громоподобным голосом приказанья, Мадлон стягивала с менестреля одежду и поглядывала на Изабеллу, которая блаженно сидела у огня, улыбаясь своим мыслям.
--
я велела позвать сюда Красса Бразерторна, ведь это его менестрель, - сказала Мадлон.
--
Да-а-а...
--
Бедный мальчик так измучен, слабее котенка стал. Есть же где-то управа на этих иродов, взяли моду - людей честных калечить... ты голодна?
--
Да-а-а...
--
Изабелла! Очнись, в чем ты витаешь?
--
В мечтах... Я не прочь пообедать, только если ты составишь мне компанию... А то мысли какие-то лезут в голову... пускай девочки позаботятся о менестреле.
Лола накрыла стол в маленькой комнатке рядом, откуда Мадлон посредством несложных трюков могла наблюдать за тем, что творилось в каждой из ее семи спален.
Пока Изабелла ела мясо с завидным аппетитом, Мадлон вяло крошила хлеб, едва ли донося его до рта. Пила вино, покуда лицо ее не раскраснелось , а рыжие космы не принялись топорщиться в разные стороны. Потом она уснула, развалившись в кресле, а Изабелла вернулась в комнату к менестрелю и долго смотрела на огонь .
Отдернулась обивка на стене и вошел высокий , смуглый человек в забрызганной грязью одежде. Алый плащ волочился по плитам пола, оставляя мокрые разводы, за поясом торчал меч и лютня. Изабелла наблюдала, как он оглядывает комнату, натыкается на нее взглядом и говорит не приглушая голоса:
--
где славные менестрель Маарус? В доме блуда не место ни тебе, ни ему! Он привык к ветру и воли, а здесь то тюрьма, то бордель...
--
он там, на кровати.
Она встала и тоже подошла к больному. Красс склонился над ним.
--
о нем здесь хорошо заботятся, можешь оставить его на несколько дней. Навряд ли кто-то станет искать преступника в двух домках от дома палача.
--
Откуда ты все это знаешь? Сколь близко ты знакома с этой рыжей Мадлон? Мерзкая старуха...
--
Красс Бразерторн, прекратите строить из себя непорочного ягненка! Ваши попытки казаться лучше, чем вы есть на самом деле, лживы, а ложь не к лицу менестрелю! - резко сказала она.
Бешенство в его глазах не смутили Изабеллу, пальцы его легли на рукоять меча. Девушка смотрела ему в глаза, пока он не почувствовал смутную тревогу.
--
ты - богэро. - сказал .
--
иногда я начинаю вспоминать свое детство... - продолжала она. - недаром ведь ты пришел потайным ходом. Я видела тебя здесь раньше, когда эта спальня принадлежала Мадлон.
--
Да, - с натугой сказал он, - десять лет назад... но тебя я не помню.
--
А Мадлон меня дальше кухни и не пускала. - ответила Изабелла.
--
А где сейчас она?
--
Она пьяна и спит в своей каморке. Она совсем плоха, мне кажется, что она теряет разум. Иногда она не может отличить фантазии от реального мира, путает то , что было вчера и что десять лет назад. Скоро здесь понадобиться новая хозяйка.
--
дай мне вина. - сказал Красс. - и не забивай свою голову чепухой. Она курит ли-джийское зелье?
--
Да... скорее всего.
Изабелла разлила по бокалам вино, придвинула к огню еще одно кресло. В комнате царил сумрак, окна были завешены пыльными коврами.
Изабелла была пьяна, от знакомых запахов борделя, от его звуков, от стонов менестреля, от сладкого вина, от запаха крови, от опиума, которым поили мальчика, от смутной боязни сидящего рядом с ней человека.
--
Мадлон - твоя мать? - спросил Красс, бросая на нее взгляд из-под бровей.
--
Не думаю... она не любила меня. Она подобрала меня, когда мне было лет семь, когда умерла старуха, у которой я жила. Мы жили в доме напротив... старуху парализовало, она не вставала, я готовила пищу и таскала горшки... в двенадцать лет я ушла от Мадлон, потому что мужчины стали ко мне приставать. Два года жила у воров, там и научилась всем трюкам... и два года живу на улицах Камелота.
--
А как ты добилась от герцога помилования? - спросил Красс.
--
Мы играли. Уже к полуночи за столом остались только мы вдвоем. Мне никогда не везло так, как вчера ночью. Я видела все карты сквозь рубашки. Потом я предложила сыграть на жизнь менестреля. А от меня он потребовал ночь... ой, я совсем пьяна... голова кружиться... вообщем, я опять выиграла.
Красс допил вино, с шумом подвинул кресло. Изабелла очнулась.
--
мне пора. Я вернусь за мальчиком позже или пришлю кого-нибудь.
--
Красс, ты менестрель, должен знать, что такое любовь...
Он недоуменно посмотрел на нее, потом сказал:
--
спроси у мальчика... а я уже не помню.
Когда Красс выходил, Изабелла спала, и густые тени прыгали по одежде герцогского глашатаго. А ее черные волосы свисали с ручки кресла прямо на истоптанный сапогами пол.
Менестрель застонал и она проснулась. Камин погас и суеверный страх перед темнотой всколыхнулся в ней. Она торопливо сдернула с окна ковер, распахнула ставни и вдохнула предгрозовой сырой воздух. Пахло навозом и влажными камнями.
Вялый свет сумерек неохотно выхватил из мрака очертанья крупных предметов. В окнах зажигали огни, на стенах домов запалили факелы, с нижнего этажа дома Мадлон уже доносились пронзительные женские голоса, то визгливые, то веселые.
Менестрель беспокоился, метался по широкой кровати и глухо стонал сквозь сведенные зубы. Губы его почернели, на рубашке виднелись пятна желтого гноя. Дышал он тяжело, будто каждый вздох требовал нечеловеческого усилия.
Она положила ладонь на его лоб, горячий и сухой, а потом попыталась влить в рот немного вина. Маарус так вертел головой, что вино пролилось на бархатную подушку. Изабелла внезапно разозлилась.
Распахнув дверь, она крикнула в гулкий туннель винтовой лестницы:
--
Натаниэль, Лола, принесите горячей воды!
Лола пришла одна. Втащила в комнату медные тазы, ведро горячей воды, ворох тряпок для перевязок. Лениво сказала с порога, что Натаниэль еще греет воду, а на что она нужна, коли ванны здесь нет.
--
бредит? - спросила она.
--
Кто?
--
Менестрельчик наш... постарались монахи проклятые, до полусмерти замучили и бросили. Посторонись, дай посмотрю.
--
Врача надо позвать. Пошли кого-нибудь.
--
На что тебе врач я и сама не хуже вижу...
Лола взобралась коленями на кровать, подобрав юбки, стянула с менестреля одеяло. Решительно задрала на нем длинную рубашку, обнажив грязные воспаленные раны.
--
помрет к утру, что тут думать. У него уже гной в кровь пришел.
--
А ты откуда знаешь? - с неприязнью спросила Изабелла.
--
Да вот, гляди... на локтях раны откуда? Гной пришел в кости, да наружу вырвался. Да так скоро, что не дотянет наш мальчик до утра никак...
Лола приложила ухо к груди менестреля и замерла, притихла. Изабелла тоже перестала дышать.