ГЛАШАТАИ МАГНИТ-ГОРЫ NEXT. Антология. - Магнитогорск: Магнитогорский Дом печати, 2009. - 72 с.
В антологию "ГЛАШАТАИ МАГНИТ-ГОРЫ NEXT"
вошли избранные произведения магнитогорских поэтов.
Составители:
Сергей Рыков,
Наталья Орлова
ГЛАШАТАИ МАГНИТ-ГОРЫ NEXT. Антология: А. Ерофеев, Ю. Ильясов, Ю. Костарев (наследники), В. Навдуш, А. Павлов, Б. Попов (наследники), С. Рыков, В. Чурилин (наследники), Н. Якшин; 2009.
С. В. Рыков, идея, концепция, 2009
А. В. Афанасьев, оформление, 2009
ISBN 978-5-7114-0339-5
ПОКОЛЕНИЕ NEXT
Имена поэтов-первостроителей, членов Союза писателей СССР Б. Ручьёва и М. Люгарина известны далеко за пределами Магнитогорска. Но речь не о них. Они ушли... ушли, оставаясь героями своего времени. Сменилось поколение. На небосклоне зажигались и гасли новые звёзды. Но оставляли след...
В этот поэтический сборник включены избранные стихотворения представителей Союза писателей России и Союза российских писателей, исключения - "бессоюзные" Б. Попов и В. Чурилин, чьи судьбы трагичны.
Проект осуществлён при поддержке филиала № 6 им. М. Люгарина Объединения городских библиотек. С электронной версией сборника читатель может познакомиться на сайте "ЛитМагнит".
Сергей РЫКОВ,
член Союза писателей России
Александр ЕРОФЕЕВ
(р. 1960)
* * *
С. П....
Избери себе жизнь, чтобы жить,
не жалея о давнем и дальнем.
Чтобы просто дышать и любить
то, что видится глазом овальным.
Избери себе жизнь, чтобы жить,
своей болью других не тревожа.
Чтобы снова - дышать и любить,
и на что-то надеяться - тоже...
Избери себе жизнь, чтобы жить...
Только так постарайся избрать -
чтоб хотелось дышать и любить,
белой цаплей по водам ступать.
Избери себе жизнь, чтобы жить
среди этого мрака и хлада...
Чтобы только - дышать и любить...
И не надо другого.
Не надо.
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
I
...вот откуда эта неприкаянность -
время ветром северным оскалилось,
закружило белым, запорошило...
Так и ночь пройдёт,
моя хорошая.
Нам всегда - недоставало времени.
Именем твоим слова беременны,
боль моя и радость заполошная.
Что же ты не спишь,
моя хорошая?
Я достану флейту тростниковую,
заиграю песню пустяковую -
о принцессе, спящей на горошине.
Ты закрой глаза,
моя хорошая.
Пусть уйдут все радости и горести,
ни обид не будет и ни гордости,
ничего, что тянет следом прошлое...
Только - я и ты,
моя хорошая.
II
Дай мне место в воздухе твоём,
в списки твои долгие зачисли -
в треугольном доме, муравьём -
дай себя трудом своим осмыслить...
Лестницею, что уводит вспять,
ветром, возвращаемым обратно,
дай мне время - тело осознать,
душу пересилив троекратно...
И когда падёт с небес вода -
даже если жизни на исходе -
я приму любовь твою тогда
проявленьем промысла Господня...
* * *
...я слово слышать не перестаю,
пожалуй, только милостью твоею.
И ясно понимаю, что старею.
Но слово слышать - не перестаю.
Как будто в том и есть моя вина,
что ничего нет в мире, кроме слова,
которым охватить всего земного
я не могу... И в том - моя вина...
(как этот дом где каждый угол - твой
где даже пыль вокруг не замечаешь
поскольку ты один и отвечаешь
за этот дом где каждый угол - твой
как женщина с которою ты был
так долго что из вас двоих едва ли
припомнит кто когда вы вместе спали
с той женщиной с которою ты был)
...я слово слышу и пока - живу,
хотя бы только милостью твоею.
И не пугаюсь мысли, что старею.
Покуда слово слышу, я - живу...
* * *
...и всегда ходить во всём белом,
и держаться стороны левой -
всё равно что рисовать мелом
имя Божье на стене белой.
* * *
как немому - недоступно имя
хоть и нету в том его вины -
так и мы могли бы стать иными
если был бы замысел иным
только он так явственно очерчен
что не веришь собственным глазам -
наградил нас Бог болезнью к смерти
и любовью к жизни - наказал...
СРЕДНИЙ ВОЗРАСТ
это время - бежать из дома
и любить непутёвых женщин
и чертить водяные знаки -
на остывших в ночи камнях
это то что приходит первым
а потом - обернётся словом
сожалением - о потерянном
и не найденном впопыхах
Юрий ИЛЬЯСОВ
(р. 1950)
* * *
...И разве сразу разберёшь,
Пройдя по грани, - где там ложь
И правда где там?
Вопрос не в силах превозмочь,
Стихами разгоняет ночь.
Он ближе к детям,
Чем умник, знающий ответ.
Да только нужно ли, поэт,
Судьбу - в игрушку?
Ведь голову - чертям назло -
Ты не упрячешь под крыло,
Как под подушку.
* * *
Пойдём туда, где чисто и светло.
Там женщина - такая недотрога,
Высокие ступени у порога
Там первозданным снегом занесло.
А женщина нас любит, как сестра.
И стол накрыт. Дымятся чашки с чаем.
И мы с тобою в ней души не чаем
За щедрость безграничного добра.
Куда мы шли? Иль стежка? Иль стезя?
Пойдём - там ничего не обещают,
А просто понимают и прощают,
Хотя простить давно уже нельзя.
И снег летит в оконное стекло.
...Была такая долгая дорога,
Такая боль, что нужно, ради Бога,
Прийти туда, где чисто и светло.
БЕССОННИЦА
...Какая-то наличествует связь! -
Бессонница его передалась
Сквозь толщу стен, минуя два квартала.
Она проснулась. Тишь и темнота,
Лишь маятник часов "Ох, ма-я-та!"
Отчётливо чеканит. Страшно стало.
Прижалась к мужу, но, увы, к спине -
Он отвернулся от неё к стене.
Да где ж его былая прыть и смелость?
Как захрапел он!.. Этакий медведь!..
...Хотелось - жить. Хотелось - умереть.
И - черти знают, что ещё хотелось...
* * *
...Когда от подъезда без цели пошёл в маяте
По лёгкой, играющей искрами, первой пороше,
Невольно подумал: "И как по такой чистоте
На равных идут и плохой человек, и хороший?"
А в нищей квартире своей нищетой сожжена,
Укутавши плечи пуховым крылом полушалка,
По следу опять посылает проклятья жена,
И снова тебе эту бедную женщину жалко.
И голос прозренья смятённый, но искренне твой
В груди отзывается: "Нет ни жены и ни сына:
Все люди планеты - великие искры Того,
Что просто забыто и было когда-то едино,
А жало вражды разделяет людей, как межа".
...И сердце зажала и боли, и нежности лапа,
И рядом сынишка в одной рубашонке бежал,
Цеплялся за руку и плакал: "Ну, папа, ну, папа..."
Так трудно поэту покинуть небесную высь
И мир на себе удержать ненадёжный и шаткий:
"Ты чей это мальчик? А ну-ка домой воротись.
Так холодно, мальчик, а ты без пальто и без шапки".
МОЦАРТ И САЛЬЕРИ
Молва... Тоска... Мольба... А небо - глухо.
Когда я принял то, что суждено,
Вдруг распахнула ночь своё окно
Неведомого зрения и слуха:
Ко мне, приговорённый к высшей мере
Безмерных человеческих атак,
Приходит оклеветанный Сальери
И говорит, что было всё не так.
Ко мне приходит реквием сквозь тьму
Торжественно, прощально и крылато:
Великий Моцарт молит за собрата,
Взывая только к Богу одному.
УСТРЕМЛЕНИЕ СЕРДЦА
...И в тоске он проснулся. И вспомнил, что вольному - воля,
И закат, и за полем - реки пламенеющий плёс.
И за волей пошёл. И пришёл он в ковыльное поле,
И с собой ничего, кроме скорби своей, не принёс.
Всем на свете простив, горемычной судьбой не научен,
Он ещё повторял дорогие ему имена,
Но уже притянулись грозой напряжённые тучи
К человеку, в котором за ближних звучала вина.
Он понять не успел и ни слова молитвы не молвил...
В озаренье Любви, закалённой на муках креста,
Устремляется сердце навстречу свечению молний,
И пульсирует в такт, и ликует, и ждёт Высота.
К НЕЙ
Поверив Слову, а не многословью,
Судьбу встречаю зряче, а не слепо:
Я полюбил единственной любовью,
И молнию явили недра неба.
Кому вручишь рождённый мною пламень? -
Счастливым будет ворон на погосте,
Поскольку от любой простёртой длани
Останутся обугленные кости.
Есть я и ты. И мы стоим в начале
Неведомого людям продолженья
Той Высоты - прекрасной и печальной,
Где многоточье вместо предложенья...
Юрий КОСТАРЕВ
(1941-2002)
ПО ПРАВИЛАМ ЛЮБВИ
Ничто нас так не радует,
как падение праведника и позор его.
Ф. Достоевский
У нас в народе сдохнуть не дадут:
И хлебца отщипнут, коль есть в наличье,
А уж винища - от души нальют...
И в том народа русского величье.
Нет, вовсе сгинуть с нашими людьми,
Пожалуй, что довольно-таки сложно.
Но жизнь прожить по правилам любви
С моим народом - точно невозможно.
Пока среди ничтожных самых ты -
Приветят лаской - щедрою, успешной.
Но чуть достиг хоть малой высоты,
Осадят вмиг - и в землю мордой грешной!
И жди, пока вразнос пойдёт жена,
А лучше - сдохнет дойная корова...
Тогда ты станешь мил народу снова
И вновь тебе - любовь его сполна!
ТРАВИНКОЙ МАЛОЙ
Чем заняты поэты? - варят суп,
Детей качают меж худых коленей
Да изредка плоды своих сомнений
На суд небрежный ближнему несут.
Чем жив поэт? - святою простотой
У сердца набаюканного слова -
И отданного немощным и вдовам,
Согбенным непосильной маятой.
Чем удержать поэта на плаву? -
Надеждою, что он нужнее многих
Для сирых, неприютных и убогих,
С дороги сбитых в жухлую траву.
И он травинкой малой, но живой,
Зелёной, улыбающейся робко,
Не даст им утонуть в обиде топкой,
В тоске души - последней, ножевой.
И может, встанет всё же человек,
И, отряхнув саднящие колени,
Вдруг улыбнётся, слыша птичье пенье,
И снова он решится на разбег.
* * *
Недоумеваешь, почему
Всё тебя я к прошлому ревную,
Почему несу в ночную тьму
Память неуёмную дневную?
Всё давно уже утверждено
В нашем кодексе любви и быта:
Что-то в общий список внесено,
Что-то перечёркнуто, забыто.
Ты, наверно, в общем-то, права,
Если верить логике железной...
Но весной ведь мается трава,
Ежели зима была бесснежной.
Может, чудится в тревоге ложь?
Боль свою лелею, может, много?
Но ведь у солдата ломит в дождь
На войне оторванную ногу.
Но ведь мать баюкает во сне
Ставшего давно мужчиной сына...
Как неразорвавшаяся мина,
Прошлое твоё живёт во мне.
Нет уже самой беды.
Но тень,
Отзвук той беды я сердцем чую...
Я тебя, когда итожу день,
И к себе, вчерашнему, ревную.
УКРАЛИ
Тебя украли.
Кто-то подошёл,
Взял за руку, наговорил чего-то,
И успокоила, утешила его ты,
Развеяла сердечные заботы...
И срок разлуки нашей подошёл.
А ты стояла около меня,
В мои глаза смотрела, мне смеялась.
А в это время в мире всё сменялось.
И чьё-то судно с якоря снималось.
И никому никто не изменял.
Тебя украли. Прямо на глазах.
Средь бела дня. И с твоего согласья.
В твоих глазах такое было счастье! -
Ты позабыла даже попрощаться...
Вот было счастье у тебя в глазах,
Когда тебя украли!
СВЕТЛО И ПРЯМО
Ах, как мне было хорошо,
Когда в пять лет, себя не зная,
И радости не сознавая,
Рука в руке я с мамой шёл.
Не надо было понимать
Теперь известную мне данность,
Что грустное названье "давность"
Несёт в себе и слово "мать".
Но пятилетний человек -
Он верует светло и прямо,
Что властна отменить лишь мама
И мрак, и дождь, и грусть, и снег.
Придут любимые потом,
Друзья и жёны, и потомки.
Но чуть зима, но чуть потёмки
Дохнут на сердце ранним льдом,
Как снова надо тьмой и льдами
Улыбка мамина встаёт -
И отступает мрак и лёд
В пределы, что подвластны маме.
ПОСЛЕДНЯЯ ПУРГА
Зима держалась до упора -
И даже чуть перебрала:
Ни днём, ни ночью не спала,
Храня сугробы у забора
И у кленового ствола.
И партизанила ночами
С остатком белых вьюг своих
Под стягом вихрей ледяных -
И всё ж не сладила с ручьями
И с пацанами возле них.
Вот и вчера - на грани срыва,
Уже на выходе - она
Тоскою смутною пьяна,
В горячке белой глухо взвыла -
И гнев свой испила до дна.
А утром, вскинувшись спросонок,
Вспылила, но уже незло -
И солнце в небе расцвело...
В объятьях маминых ребёнок
Всплакнул - и вновь уснул светло.
С ГОЛГОФЫ
Неужто, чтоб услышали,
С Голгофы надо говорить?
А если ветер по-над крышами
Начнёт метаться и зорить?
А если робкий взгляд ребёнка
Не смеет выразить любовь?
А слышите, как в смехе звонком
Простукивает градом боль?
Да просто некому - ну некому! -
На плечи руку положить...
Бьёт капля в каплю, и поэтому
Бывает невозможно жить.
Ни до кого не достучаться
Сквозь толщу чистого листа,
И тени новые ложатся
На тень распятого Христа.
Ни ветра, ни дождя над крышами.
Недвижна паутинки нить...
Неужто, чтоб тебя услышали,
С Голгофы надо говорить?
Виктор НАВДУШ
(р. 1952)
* * *
Я рос доверчивым щенком,
Бывал приласканным и битым,
Но не любил таить обиды,
Хоть груз обид мне так знаком.
Я рос в родительском дому,
И сытым был я, и обутым,
Но тяготел к чужим уютам
И сам не ведал, почему.
Порой куражились скоты,
Меня растаптывая люто,
Но я опять тянулся к людям
При первом жесте доброты.
И я нисколько не сужу
Себя за прежние порывы,
Ведь никакой альтернативы
Я до сих пор не нахожу.
* * *
Я шёл домой и за собой
Манил бездомную дворнягу,
И пёс доверчиво за мной
Бежал, прилаживаясь к шагу.
Рука моя была пуста,
И, видно, пса не мучил голод.
Он шёл за мною просто так
На жесты, мимику и голос.
И я своим его считал,
Но возле самого подъезда
Пёс заупрямился и встал,
И, как ни звал его, - ни с места.
Какой заманчивой едой
Ни выстилал дорогу к двери,
Но пёс, наученный бедой,
Остался там, за той чертой,
Где безопасно людям верить.
* * *
Я раньше, в детстве, мало спал
И, чуть продрав глаза, в оконце
Глядел, высматривая солнце.
Я раньше, в детстве, мало спал.
Я раньше, в детстве, много знал.
И это знанье так мотало,
Что даже дня мне не хватало.
Я раньше, в детстве, много знал.
А жизнь идёт, и ничего
Я в ней уже не понимаю.
Я много сплю и мало знаю
Или не знаю ничего.
* * *
Забавно. В начале дороги
В наивности детской своей
Я думал - поэты, как боги,
Похожие лишь на людей.
Какие могли небылицы
Так душу запутать мою?
Я думал - поэты, как птицы,
Они лишь молчат да поют.
Конечно, смешон я во многом,
Но в чём-то и прав без границ.
Я знаю поэтов от Бога,
Они так похожи на птиц.
* * *
Я слуха с детства был лишён,
Ну ни просвета, ни окошка.
А у друзей была гармошка,
И я к ней был приворожён.
Припомню: грустно и смешно...
Как хулиган дворовый кошку,
Терзал я бедную гармошку,
А с ней хозяев заодно.
Не выходило, хоть кричи,
Хоть разорвись, не получалось.
А музыка, она звучала
Во мне и до сих пор звучит.
* * *
Этот снег так задумчив и тих,
Как во сне, надо мною кружится,
Я не жду больше писем твоих
На одну с половиной страницы.
Твоего не отыщешь следа,
И хоть сколько броди в этот холод,
Всё равно мне тебя никогда
Не подарит заснеженный город.
Не вернёт твоих глаз голубых,
И не встретиться нам, не проститься...
Только снег так задумчив и тих,
Как во сне, надо мною кружится.
Всё кружится, печален и тих,
Всё садится на сердце, садится,
Как мотив давних писем твоих
На одну с половиной страницы.
* * *
Всё дело, видно, было в храме.
Ведь, просыпаясь по утрам,
Я видел храм в оконной раме,
И засыпая, видел храм.
И в той подорванной квартире,
Где шёл ремонт, как будто бой,
Я жил в каком-то странном мире,
Где были радость и покой.
Теперь в другом раю оконном
Живу себе давным-давно,
Но как виденье, как икона,
Тот храм встаёт передо мной.
Александр ПАВЛОВ
(р. 1950)
* * *
Говорят: беда одна не ходит...
Нынче вновь явилась не одна.
По уши влюбился, при народе
лоб разбил, виной тому - она.
Простудился.
Встала вся работа.
Слёг в постель, и навалилась лень.
Кот-мерзавец исцарапал фото
и пропал, и нету третий день.
Волком взвыть и зареветь медведем...
Но в заветных ямочках у рта,
словно предсказанье о победе,
ты пришла и принесла кота.
Лоб зажил, отхлынула простуда,
ты пришла уже не холодна...
И поверил я в иное чудо:
радость тоже ходит не одна.
* * *
И вот я дома. А в глазах - сверчки
от всех событий. Снова как во сне.
Сынишка спит и кажет кулачки,
конечно, мне, кому же, как не мне.
Вот так уедешь, всё дела, дела...
В заботах и трудах настолько тесно,
что возвратишься - свадьба в три стола,
а сын побрился и привёл невесту.
Я сяду на углу, налейте мне
стакан гранёный свадебного зелья.
Я был куда как в дальней стороне,
возможно, ради этого веселья.
Свою любовь я не транжирил, нет!
Я нёс её, как раненую птицу,
сквозь тьму соблазнов и сомнений свет,
боясь заледенеть и оступиться.
Я снова дома, и в моём углу
опять светло и неприкосновенно.
И солнышко гуляет по столу,
в бумагах увязая по колено.
* * *
Осень, улица, комья глины...
Нынче баня, да только не та...
Мать купает в воде полынной
отгулявшего лето кота.
- Ах, заблудшая ты скотинка!
Что дрожишь, как осиновый лист?
То ли пнули тебя ботинком,
то ли сам на колу повис...
За окошком темнеет рано,
во дворах застывает мрак,
и гуляет в оконных рамах
лай скучающих где-то собак.
Осень, улица, комья глины...
Нынче баня, да только не та -
мать купает в воде полынной
отгулявшего лето кота.
* * *
Как в этом доме холодно и пусто,
здесь нет вина и песен не поют,
и тишина жиреющая густо
заволокла оставленный уют.
Листая дней написанную повесть,
минуя пыльный, треснутый стакан,
как будто нераздавленная совесть,
бредёт неторопливо таракан.
Побиты стёкла, почернели рамы,
и голос наверху сторожевой,
как грохот похоронной пилорамы,
над тёмною моею головой.
* * *
Предрекала, помню, бабка Роза,
угрожая через наш плетень:
драть меня как сидорову козу
будут в жизни все, кому не лень.
Я в ответ ей только зубы скалил:
помолчи, мол, старая, уймись!
И опять ветра меня ласкали,
и летела синей сказкой жизнь.
Я не знал, что где-то за хребтами
спят мои тяжёлые грома,
что судьба заигрывает с нами,
что бывает лютая зима,
что друзья способны на худое,
женщины - на подлость и на ложь.
Сам порою натворишь такое -
поневоле душу кинет в дрожь.
Оправдались бабкины прогнозы
(До чего пророческий извет!) -
хлещет жизнь как сидорову козу,
что порой живого места нет.
Но, однако, слыхивал про счастье,
утверждая тощий свой уют...
Утешает присказка отчасти -
двух небитых за таких дают.
Говорят, что кожа задубела.
Дай-то Бог теперь покрепче встать,
чтобы моего больного тела
даже бабке Розе не достать.
* * *
Вечные гроздья сиятельной лжи
нам не сорвать. Да они и не вянут!
Шепчут: не рыпайся, брат, и дыши
воздухом, что безнадёжно обманут.
Вот и смотрю я: тяни - не тяни
жребий... Любого - и месят, и месят...
Менее дерзких повесят в тени,
более дерзких - на солнце повесят.
* * *
Нет в поэзии безвременья,
Просто каждый - в свой черёд.
Исключение - для гения,
Что над временем встаёт.
Каждый нужен, будто звёнышко
В нескончаемой цепи.
Каждый важен, словно зёрнышко
Поля хлебного в степи.
Невозвратны, как мгновения,
Все мы - волны у реки...
Нет в поэзии безвременья,
Рядом с ней - временщики.
Борис ПОПОВ
(1946-1996)
* * *
Я назвал себя поэтом...
Было дело, было дело!
Кровь шумела у мальчишки, дождик шлёпал по плечу.
А теперь плачу за это и смешно, и неумело,
За слова свои дурные всё плачу, плачу, плачу.
Я назвал себя поэтом.
Было дело, было дело!
Кровь шумела, дождик шлёпал, шёл я молод и спесив.
А теперь я стар и страшен, и душа тяжельше тела.
Остаётся петь и плакать: "Боже, Господи, спаси!"
Остаётся петь и думать, и шептать, и снова плакать,
Остаётся дым и память чёрной розы на груди.
Остаётся только локоть, остаётся только слякоть,
Остаётся только проза, только проза впереди!
Я назвал себя поэтом...
Было лето, было лето.
Лопотали на рассветах клёны, липы, тополя.
И однажды так случилось:
Я назвал себя поэтом.
И, наверное, за это не простит меня земля.
ПРОРОЧЕСТВО
Когда меня не будет, будет дождь,
И, стоя на конечной остановке,
Ты мысленно опять ко мне придёшь,
Испачкав свои новые кроссовки.
Когда меня не будет, будет то,
Что не было со мною. - В изобилье
Появятся красивые пальто,
Которые мы так и не купили.
И зонтики сейчас же приплывут
С Курильских островов. И новый гений
Изобразит вам следствие и суд
Над автором вот этих заявлений.
Когда меня не будет во плоти,
Я стану подавать тебе сигналы
Поломкой в электрической сети
И крапчатою мглой телеканала,
И светом августовским, и золой
Печального костра на огороде.
Когда меня не будет - Боже мой! -
Ничто не переменится в природе.
Лишь девочка с испуганным лицом
Обмолвится случайно: жил, мол, некий
Поэт в том доме с маленьким крыльцом.
................................................
Я мог бы стать ей мужем иль отцом,
Когда б не умер вовремя, навеки.
* * *
...Вязала мама тёплые носки
Для сына непутёвого, вязала
Носки для сына, чтобы от тоски
Не мёрз сынок, не грелся по вокзалам.
Слезящиеся серые глаза
Подслеповато щурились, а были
Когда-то голубы, как бирюза,
Лукавили, посмеивались, стыли.
И у мужчин пружинили виски
При виде этих глаз невыносимых!
Вязала мама тёплые носки
Для сына непутёвого, для сына.
Вязала мама, сдваивая нить,
Носки для сына. Свяжет и для внука,
Чтоб в памяти обоих сохранить
Святую материнскую науку.
Когда-нибудь, пусть сроки неблизки -
И я уйду, любовно вспоминая:
Вязала мама тёплые носки
Всю жизнь свою
от ноября до мая...
РЕВНОСТЬ
Я ревную тебя к холодам и к жаре,
К перегляду подруг, тяжело, беспричинно,
К перекрёстному граду, к протяжной заре
И к любому прохожему - если мужчина.
Я ревную тебя к тем, кто был до меня.
И пусть голову мне ветер счастья морочит -
Проклинаю тебя с наступлением дня
И зову тебя вновь с появлением ночи!
Только дикие очи твои зелены,
А слова веселы и насмешливы...
Верно -
Я ревную тебя, надевая штаны,
И к себе самому, потому что не первый!
Беспризорная слава гудит обо мне.
И угрюмо скосив горевые гляделки,
Я иду в стороне от других, по стерне,
По секундной, стремительной, бешеной стрелке.
Я ревную тебя - и в солёной мольбе
Просыпаюсь, прощаясь, прости меня небо!
Подари мне уж лучше тоску о себе,
Но избавь от земного, заёмного гнева...
ОТСУТСТВИЕ
Уж не взлетят, не всхлипнут соловьи
С твоей раскрытой, розовой ладони -
Поскольку лишь отсутствие любви
Присутствует сегодня в этом доме.
И только глупый ветер гулевой
На сдвоенные окна налипает.
И лампочки висят вниз головой,
Как лампочкам висеть и подобает.
Как холодно сейчас сырой земле!
И холодно, и голодно, и наго.
И ты, душа, подумай о зиме,
А о разлуке, ангел мой, не надо.
И ты, душа, печалью озарив
Неубранную бренную халупу -
Не говори, прошу, не говори,
Не говори - что всё смешно и глупо.
Прекрасна жизнь на вере и ветру.
Дождись любви, дождя и снегопада.
Всё отпадёт, забудется к утру.
...А о разлуке, ангел мой, не надо.
* * *
Я спокоен, когда ты спишь
И постанываешь, и дышишь,
Тихо всхлипывая, и молчишь
Под защитою стен и крыши.
В феврале - а у нас февраль -
Снегом плотно забита даль.
Чай поставлен на газ.
Ночная
Вздрогнет сфера, плеща огни.
Ничего я ещё не знаю.
Знаю только, что мы одни.
В этот год, год овцы и овна -
Мы с тобою два года ровно.
Жизнь пора начинать с листа,
Как тетрадь в косую линейку.
Тени прыгают вниз с моста
В индевеющих телогрейках.
И стоит фонарей отряд.
Паутинки на них горят.
Я клянусь головою сивой,
Поседевшей своей башкой,
Божьим промыслом, слабой силой,
Что владеет моей рукой:
В феврале - а у нас февраль -
Не придёт к тебе боль-печаль...
СТАРЫЕ СНЫ
Повторяются старые сны,
Зависают, висят над плечами -
Сны из детства и сны из весны,
Сны из радости и из печали.
Повторяются старые сны -
Восьмилетняя школа, уроки,
Сухость в горле
и скучные строки
(Лучше б пруд, лучше б зелень осоки
Да сверкание быстрой блесны!)
...Повторяются старые сны.
Но порою бывают жестоки
Сны из детства и сны из весны.
Снится сон мне, глухой и глубокий -
Мы с тобою у медной сосны.
Но зачем же мы так одиноки?..
Сергей РЫКОВ
(р. 1975)
* * *
И детство грело пламенем огня,
Бензином из оплавленной канистры.
А бабушки, бранившие меня,
На всю округу разносили искры.
И в сотый раз обласканный шлепком,
Скрываясь от людского взора,
Я наблюдал открыто и тайком
Свой огонёк, преобразивший город.
* * *
Ночью преставился старик -
Тихонько сгинул.
Пред тем он бороду обстриг,
Оставив лёгкую щетину.
Дремали внуки за стеной.
Старик прошёл, ощупав стенку, -
До фотографии родной
С земли оплавленной смоленской.
На ней знакомый батальон -
Вернее - пламенная рота.
Вот командир собой ядрён,
Но и его тревожит что-то.
А утром в бой.
И ждёт успех.
Отрадой встречные воронки -
Ползком, но разве это грех
Ползти на встречу к похоронке?
Грубеет воздух, и земля
Глухое извергает пламя.
- Смотрите - танки, танки, бля...
Но ротный поднимает знамя.
- В атаку. Пристегнуть штыки.
Готовься к схватке рукопашной.
- Вы посмотрите, мужики,
Как плавятся на танках башни.
- Вперёд, за линию огня!
Враг переходит к обороне.
- Добьём его к исходу дня.
И, улыбаясь, старик помер.
* * *
Никуда от неё не скроешься,
Да и стоит ли горевать,
Если в бане последним моешься,
Чтобы на людях не хромать.
Да и женщина в прошлом верная,
Что когда-то звалась жена,
В тебя бросила камень первая -
И пошла от него волна...
* * *
Ничего на свете не изменится
Ни сейчас, ни малость погодя.
Вот в печи растаяла поленница,
Аккурат до первого дождя.
Отступили снежные наросты.
И, согласно линиям судьбы,
Девушки - застирывают простынь,
Пудрят носики, почёсывают лбы.
* * *
Ты меня не привечай, ночь прохладная.
Зацвела во мне печаль конокрада...
На Руси так повелось - в горе тешиться.
А идти, так лучше врозь - легче брешется...
Чьи-то пьяные слова месят глину.
Обернёшься - враз забьют, как скотину.
* * *
Мой дед в рутине сорок третьего,
На минном поле - воздух и трава.
И небо поглотило след его,
Проговорив прощальные слова.
Он не предстанет в одеянье строгом,
Так свыше обозначились пути.
Могилы нет.
А, может быть, он с Богом?
Но мне к нему с цветами не дойти.
* * *
Ты мне подаришь облако
Суровое, лохматое.
Такое же бедовое...
И всё-таки крылатое.
К нему привяжем ленточку
И пусть оно не бесится.
Наверное, романтика -
На облаке повеситься.
Владимир ЧУРИЛИН
(1955-2003)
* * *
По веткам резко щёлкала капель,
И, выгибая радугою спину,
Бухарский кот обнюхивал апрель,
Из форточки явясь наполовину.
Голубизна раскалывала сад,
И очумев зелёными глазами,
Кот целый мир баюкал на усах,
И шевелил поэтому усами.
А мир мурлыкал, вздрагивал и звал,
Ласкался мир, как маленькая кошка...
И так шерстили мыши сеновал,
Что кот вздохнул...
и выпал из окошка.
* * *
Я бился с этой гайкой -
Хоть лопни, хоть убей...
Товарищ молвил:
- Дай-ка...
Он хмыкнул:
- Не робей.
И я услышал в гуле,
Окрашенном огнём:
- Раз люди завернули,
Мы, люди, отвернём.
Нас после жизнь крутила,
Пророчила беду.
Но вспомню бригадира -
И сердцем отойду.
Под ветры ли...
Под пули...
Всё думаю о нём.
"Раз люди завернули,
Мы, люди, отвернём..."
А годы снова мчатся,
Дороженька - не гладь,
Мне -
Плакать и прощаться,
И падать, и вставать.
Мне
Видеть небо звёздным,
И верю,
Что когда
Мне время скажет:
- Поздно...
Отвечу:
- Ерунда!
На счастье,
На беду ли,
К звезде или ко дну...
Найду, где завернули -
И напрочь отверну.
* * *
Покрашенные оградки,
Расправленные венки...
Здесь холмики -
Словно грядки,
Разбитые на рядки.
Здесь тётка моя родная
Сказала:
- Смотри, племяш.
Здесь - Гуровы,
Здесь - не знаю...
А этот вот угол - наш.
Здесь наши с тобою предки.
Уйми городскую спесь,
Ведь мы с тобой - только ветки,
А все наши корни - здесь.
Попросит ли враг свирепо,
Протянет ли друг ладонь,
Ты вправе делиться хлебом,
Но этой земли не тронь...
В масштабах родной планеты,
В пределах чужой земли,
Я буду блуждать по свету,
Порой исчезать вдали.
Но где бы я ни был после,
Я вечно пребуду тут -
На этом простом погосте,
Где нас наши предки ждут,
Где тётка в платке печальном
Стоит, словно вечный страж.
Здесь - немцы...
Там - англичане...
А этот вот угол - наш.
* * *
Тайга не желала незваных гостей:
Брала за грудки,
И трясла,
И трепала...
Мы в кожу втирали лосиное сало,
А жуткий мороз пробирал до костей.
И кедры трещали,
Ветвями махая,
И северный ветер костёр заносил,
И падали мы,
Выбиваясь из сил,
Ругая колдобины дикого края.
И снова вставали,
И ели консервы,
Как предки едали,
Не с вилок - с ножей.
И письма читали,
Где жёны
Мужей
Своих проклинали,
Ушедших на Север.
Я многое понял той лютой зимой,
Когда бородатый,
Матёрый мужчина,
Дублёные щёки по-детски морщиня,
Заплакал,
И ночью уехал домой.
А мы оставались,
Мы песен не пели -
Слова провалились
Куда-то в живот.
И лишь бригадирский
Застуженный рот
Ревел по утрам, поднимая с постелей.
Мы снег на лице растирали горстями,
Зажмурясь от ветра,
Шагали в метель.
Тайга не желала незваных гостей,
Но мы-то явились в неё не гостями.
ИСПОВЕДЬ
Судьба пытала на излом,
Да как пытала!
Покинул я родимый дом -
Ей было мало;
Не стало хлеба и вина -
Захохотала,
Ушла и сгинула жена -
Она плевала.
Семь пядей чувствовал во лбу -
Да толку мало.
Я клял коварную судьбу,
Она молчала...
Когда же смерти пятерня
Мне свет закрыла -
Лишь тут я понял, как меня
Судьба хранила.
* * *
Когда ты мне стала родимых родней,
В мой дом заявилась завьюженной ночью -
То зимние ночи не стали длинней,
Лишь дни становились бледней и короче.
Когда твои руки летели ко мне
Полярными совами в поисках пищи,
Не лунные блики ползли по стене,
А очи твои освещали жилище.
Когда твои локоны бились во тьме,
Как будто упругие струи метели,
Я помнил о вьюге, о снеге, зиме...
Но губы мои откровенно теплели.
Когда ты ушла - наступила весна,
И ранний рассвет распахнул занавеску,
И солнечный луч ненавистно и резко
Меня оторвал от прекрасного сна.
ПРОЛОГ
Ночь была.
Дома стояли хмуро.
И над горкой сваленных вещей
Одиноко горбилась фигура
Человека в шляпе и плаще.
Ночь была.
Ещё был дождик редкий.
Сиротливо грудились у ног:
Чемоданчик, маленькая сетка,
Связка книг, какой-то узелок...
Ночь была.
Ещё был грохот грома
И догадка, вставшая ребром:
Человека выгнали из дома -
И сиё не кончится добром.
Ночь была.
Потом была дорога
И ночной безрадостный вокзал...
Ни людей, ни дьявола, ни Бога
Человек потом не признавал.
...А пока - так буднично и просто
В глубине уснувшего двора
Догорал окурок папиросы
Угольком бикфордова шнура.
Николай ЯКШИН
(р. 1950)
* * *
Негромко истина живёт.
Молчит, вина набравши в рот,
А то по улице тишком
От сих до сих идёт пешком.
К речистым в гости забредя,
Она не выкажет себя,
Не взгорячится, не вскричит,
А улыбнётся и - смолчит.
Её как будто бы и нет.
Но чей тогда светлеет след
То на асфальте, то в строке,
То в придорожном васильке?
Она, она - горчит в меду,
Она, она - сластит беду,
Она - в дыхании твоём.
Везде она. Ей всюду дом.
* * *
Уже траву поцеловал мороз,
И осень пишет серебром по охре -
И чудно так, и, кажется, всерьёз -
Надгробье лету - ахать или охать?
Вот и старик... Его почти что нет.
Был так весом - стал легче полутени.
Скорее бы потусторонний свет,
Чем вслушиваться, как хрустят колени.
Земля стара. Елозит на оси
Заржавленной, привычно и устало,
В сединах облаков. А расспроси -
Не помню я. Не знаю. Не видала.
Надежды нет. Ну, разве как на то,
Что женщины к весне готовят грядки,
А девочки приносят под пальто
Набухшие любовию тетрадки.
КАПУСТНЫЙ ДЕНЬ
Едва рассвет падёт на подоконник
И приоткроет глаз ленивый кот -
Скорей вставай, спеши: пришёл исконный
Капустный день, что кормит целый год.
Настала настоящая работа
В мельканье рук и в стуке секача.
Кочан - на плаху! Погоди... Да что там -
Руби! Он для того и был зачат.
И летопись полей, дремотный свиток,
Кроши построчно, жилкам поперёк.
В заклад зимы, несуетной и сытной,
Идёт закланье. С рук стекает сок.
У кочана, конечно, злая участь.
Но жизнь цветёт, беспечно хороша,
И над кадушкой кружится, не мучась,
Безвинная капустная душа.
* * *
Вышли снег и пьяница куда-то
И никак не могут добрести
То ли до конечной, то ль до даты,
То ли до развилки на пути.
Замечали добрые дехкане,
Многое познавши на веку,
Как пьянеет снег в его дыханьи
И бледнеет пьяница в снегу.
Из окошка матушка Тереза,
Поправляя белые виски,
Подавала новые протезы,
Но не видел пьяница ни зги.
Осенил его крестом воздушным,
Прошептав умильно: "Будь здоров!" -
Лекарь, и учитель, и послушник,
Сам босой, Порфирий Иванов.
Все народы, нации и веры
Пьяницу жалели горячо,
И хотел ему сам Питер Первый
Епанчу накинуть на плечо.
Юлиус, судить привыкший круто,
Звал к себе и бровью отмякал,
Предлагал и место вместо Брута -
И на что он этим намекал?
И Лаура старого Петрарку
Бросила и волоклась как бред:
"Без сонетов мил ты, без подарков!.."
Долго шла, да потеряла след.
Били его в бок автомобили,
Он вставал, да по сугробам - вкось.
Что ж тебя на улице забыли?
Что же испытать тебе пришлось?
Может, хватит вечно быть героем
В рамочке дорожных новостей?
Заходи - я форточку закрою
Да чайку налью погорячей.
Пьяница хихикнул: мол, зачем нам?
Шёл как шёл, со снегом обнявшись,
Бормоча тепло и задушевно:
"Ты, браток, не падай, ты держись".
УТРОМ
Две невесты - две намыленных щеки.
Шарик вертится, года мои легки,
А по шее прощекочет помазок -
Я от истины всего на волосок.
Всё, что было, не считается, когда
По фаянсу бьёт упругая вода.
И пускай в сторонке лезвие блестит -
Безопасное, оно меня простит.
Я и сам к себе сегодня не суров
На исходе очистительных трудов
И почти позабываю, что опять
Буду новою щетиной обрастать.
ОСЕНЬ
1
Редеет лес.
Светлеет небо.
День ото дня душа моя светлей,
Как будто бы с натруженных ветвей
Воспоминанья опадают в небыль,
И прошлое - и проще, и ясней.
2
Трезва осенняя природа.
Она исполнила своё
Предназначенье, и к невзгодам
Готовы певчие её.
И под ногой уже не листья,
А бурной жизни
Бурый прах,
И небо влажное повисло
На сиротливых тополях.
* * *
Позвольте, кроме естества,
Не знать иного божества.
Позвольте противоречивым,
Неправым быть, и некрасивым,
Не заготовленным вчера,
Как с лета веники для бани,
Как загодя готовы к балу
И серпантин, и мишура.
И я позволю ненарядной
Быть, не утешной, не усладной,
Не нравиться что было сил,
Но дайте срок, и без надлома
Вручу ключи от части дома,
Куда б не каждого впустил.