Рыбин Александр Степанович : другие произведения.

Вован, часть вторая полностью

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А вот и вторая часть, пока так.

  
   Деревенская тенета
  
   (часть вторая)
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
   На Ворошиловском мосту ветер дул особенно пронзительно, он то и выдул всю решительность деда покончить все единым махом раз и навсегда. Вован перегнулся через перила и смотрел, смотрел на зеленовато канареечные воды Дона, чуть подернутые седой рябью.
   Глупость это, - решил старик,- самоубийством тут не поможешь, душа то будет страдать. Тут есть какой-то выход. Есть. Купив у торговки на Станиславского пару румяных пирожков, дед шел себе и шел, чуть бочком, куда ноги выведут. Он был на какое-то время свободен от мыслей, от обстоятельств, от всего того, что мешает сосредоточиться на главном. Главное, где быть и как. Пирожки уж больно ладно улеглись в дедовом желудке, настроение заметно улучшилось. А тут на Московской попалась кучка шушукающихся, тихо передвигающихся людей, которые изучали информацию на плакатиках друг у дружки, записывали что-то старательно себе в блокнотики, тихонько интересовались о чем-то, ухмылялись, хмыкали, качали головами и шли дальше. В этой массе особенно легко и непринужденно скользили молодые симпатичные девчонки и ребятки, тоже с ручками, органайзерами, сотовыми телефонами. Они шустро выискивали в толпе потенциальных клиентов, улыбались заученно, сверкая америкосовскими белоснежными остренькими зубками, проникновенно шептали что-то, в общем, старались произвести на собеседника должное впечатление. Это был квартирный рынок Ростова.
   Чем глубже Вован внедрялся в эту катавасию, тем отчетливее в голове у него рождался план. В глушь, в деревню, рвануть! Стоит присмотреть маленькую завалюшечку где ни будь у речушки, денег немножко - то у него теперь есть.
   О, Боже, еще жить и жить. Вован весь румяный, чистенький и благообразный стал для начала изучать уклеенные объявлениями щиты, а потом уж пошел по рядам. К нему, было, пристроился бойкий мальчик, начинающий прохвост, но Вован быстро от него оторвался, все- таки пять лет бомжевания чему- то его научили.
   Читать бумажки, приколотые, на груди было интересно, но бесполезно для Вована. С его ли жалкими долларами, когда все начиналось с десятков тысяч тех же зеленых или евро. Но Вован носом чуял, что не зря он, не зря не летел каменюкой в зеленоватые воды Дона. Ну и что, что его ищут, `мало ли у нас кого ищут, вот найдут это другой вопрос.
   Ни такая я уж важная птица, чтобы за мной охотилось, столько серьезных людей. Что им делать нечего,- успокаивал себя Вован. А мы тихонечко ни кого, не трогая, еще поживем. Они и забудут про меня.
   Как-то уж больно на отшибе, чуть сторонясь этой круговерти, смущенно стояла бабуля с маленьким помятым лоскутком бумажки. Одета она была по французской моде, одна тысяча восемьсот двенадцатого года. Это когда Наполеон драпал, не выдержав русские морозы. Надеванно и наподдеванно у неё было предостаточно, чтобы выдержать небольшой ледниковый период. Вязаная цветастая кофта выглядывала из повидавшей много чего линялой сиреневой китайской фуфайки. Поверх фуфаечки был наброшен добротный, серого цвета толстый пуховый платок, перевязанный крест - накрест на груди. Вид дополняли войлочные боты, как бы сейчас сказали: - "полный винтаж", из которых кокетливо выглядывали, добротно вязанные шерстяные красные носки, по своей длине больше тяготеющие к гетрам, носки обвисли и живописными волнами спускались вниз, образуя цветную гармошку на каблучках.
   Листок с объявлением она держала на вытянутой руке, будто она не продавала что-то, а просила, подаяние. Вован бочком- бочком подкатил к старухе. Пробежал глазами по написанному. И вздохнул облегченно, вот оно мое. "Продаю хату в хуторе Кондули, на берегу речки. 120 километров от Ростова. Земли 10 соток.
   - Почем дом? - Вован поежился от предчувствия удачи.
   - Дак и не знаю даже, хата саманная, печка углем топиться. Крыша, правда, течет, что тут говорить, но сделать, то можно. Зимой тепло... - бабка зашмыгала носом, - Вы-то все с удобствами просите. А нужник у меня во дворе. В общем, не знаю и почем уже говорить.
   Старик понял, перед ним та ещё продавщица. Ни чего, ни утаит, ни чего не приукрасит, всю подноготную расскажет, как оно есть.
   - А кто же знает, - старик от нетерпения заерепенился.
   - Внуки - то прогорели,- бубнила старуха своё - некому девчонку нянчить, сами стоят на Темернике, рынке значит, чем-то торгуют. Зачем она мне хата, коли мне приглядывать просют. Опять деньги им нужны. Кто же им поможет.
   - Я им помогу. - Вован уже порядком осерчал, - Бабуля, ты мне это все расскажешь после. Скажи, сколько просишь за хату?
   Бабка покрепче стянула узел платка на подбородке.
   - Дык, милый человек, третью неделю бедствую..., - она обреченно вздохнула, - Стою на ветру и дожде. Сегодня вот снежок первый пожаловал.- тут она испытывающее, чуть смущенно, будто извиняясь, заглянула в его глаза. - Три тысячи этих, каких, не наших в общем, или сто тысяч рубликов. Много это, али как?
   Вован озадаченно потер нос, подмигнул бабке левым глазом.
   - Жаль, - протянул он. - Очень жаль.
   - Чего жаль? - встревожилась старуха.
   - Что нет у меня этих подлых тыщ, в твоем количестве.
   - А сколько есть?
   - Сколько, сколько. Меньше на тысчонку..., - Вован повернулся, было идти.
   - А ты и вправду хотел, - бабка цепко схватила Вована за рукав кожаной куртки, - Или так, чтобы поболтать?
   - Хотел, очень хотел, жить то мне негде.
   - Как так?
   - А вот так. Может и ты не продавец? Или, как продашь, а потом будешь, как и я мыкаться по подворотням, да подъездам.
   - Дедок, у меня то все хорошо, внуки, правнучка. Меня не обидят. Неужели у тебя не важно ... Одет смотрю, как справно. Шутишь что ли?
   - Это как посмотреть,- Вован повернулся вроде, как уходить, развернувшись в пол оборота - Шучу, конечно, - он нагнул свою лысую голову с пушистым седым венчиком волос: - толи от ветра, толи еще от чего, глаза его увлажнились. - На старости хочу поближе к земле перебраться. Один ведь я.
   Бабка сощурилась хитро.
   - А денег и вправду поболей, нет?
   - Как на духу.
   - Ты вот что, милок, отойдем ка в сторонку, я с внучкой совет буду держать.
   За углом дома, где не так обсасывал прохожих донской ветер, Вован с учащенным сердцебиением наблюдал как бабка, воровато доставала сотовый телефон из глубоких карманных недр вязанной кофтенки, неуклюже, пальцем тыкала пыхча в кнопки, что-то шептала в трубку. Шмыгала носиком, комкала носовой платочек, оглядывалась.
   - Как девчонка, только состарившаяся,- подметил старик с какой-то нахлынувшей теплотой.
   Видно деньги были очень нужны продавцам, а фактор времени сыграл свою положительную роль. По всему выходило, что внучке припекло. Почти месяц отпускать бабулю на ростовские сквозняки, не очень - то приятно и накладно даже. Надо брать то, что дают.
   Старушенция вспорхнула было радостно голубкой, но глазки у неё через мгновение как-то погрустнели и даже чуть подернулись слезками.
   - Согласные мы все. С ребеночком сидеть надо, а там, в деревне все брошено, не топлено. Всю жизнь там почитай прожила, с Петровичем со своим. Царство ему небесное! - она мелко покрестилась - Тоска, одним словом. Все прахом. Прахом. Я и коровку кормилицу продала и утей с курушками. А теперь вот! И до хаты добралась! - Она остановилась, закрыла ладошками морщинистое лицо и расплакалась навзрыд.
   Вован сочувственно вздыхал рядом. Выплакавшись, она глянула на старика. Засмущалась.
   -Это я так. Прощаюсь. Ну, что поехали смотреть мои хоромы. Али как?
   Она шмыгнула носом и вопросительно уставилась на нерешительно переступавшего с ноги на ногу старика.
   - Или передумал не глядючи - то?
   - Не передумал я, - нараспев начал Вован, обдумывая создавшееся положение.
   Тут до него начало постепенно доходить, что стоит ему оформить сделку на себя, как тут же за ним примчатся бравые ребятки, которые хотели его закопать. И совсем уж не ясно, кто из них первый, значит пошустрее, окажется возле его дома. Нет, уж тут, что-то надо сделать не так. А как он пока не знал. От того и топтался в нерешительности.
   Бабка совсем уж забеспокоилась.
   - Чего милок, мне можно уходить?
   - Погодь бабка, - Вован зачем-то стал шарить по карманам. - Мне для себя одну задачу решить надо.
   - Дык поехали, посмотришь, может тебе и не глянется. Как раз в автобусе задачку свою и решишь.
   И то, верно, Вован погнал прочь свои сомнения, надо же глянуть, что к чему. За просмотр денег не берут. Может, что и придумаю по ходу пьесы...
   Весело, в окружении хрюкающих в мешке поросят, поющего себе, что-то под нос пъянчужки, а так же припозднившихся с базара подуставших от шумного города селян, наша парочка отбыла в чихающем автобусе на хутор. Автобус был хоть и старенький, но бодренько бежал вон из города. Приехали, когда начало смеркаться.
   Хорошая эта штука, наша сельская жизнь. Уже на деревенской остановке, утонув по щиколотку в местной грязюке, Вован хищно раздувая ноздрями, стал улавливать ароматы, волнами, накатывающиеся от одного забора к другому забору, от хаты к хате. Ветер донес запах наваристой лапши с утиными потрохами, борща, жареной картошки, первоча и давленной семечки подсолнуха.
   Эх, чего нибудь проглотить бы - кадык старика нервно, автомобильным поршнем, задвигался по заросшей молодой серебристой щетинкой шее.
   Петухи рвали глотки, гоготали гуси, небольшое хуторское стадо курьерским поездом промчалось к своим дворам, заплевывая жирными ошметками грязи покосившиеся заборы. Хавроньи чавкали у корыт выдавливая из себя теплый аромат, струившийся синеватым шлейфом из свинарников. Стемнело. Бледные, сиротские лампочки подожглись на покосившихся столбах. Где-то играла музыка, и вопил неистово женский голос.
   Подмораживало. Лужи хрустели от молодого ледка.
   Еще в автобусе Вован с бабкой уговорились переночевать в хуторе. Так, как обратный автобус, в хутор не заглядывал, шел ближе к полуночи, и плестись до него надо было по необходимости аж на центральную трассу, то старухино предложение было, кстати. Вован тайно обрадовался, прикорнуть ему было совершенно негде. Бабка, же как-то уж больно жеманно предупреждала, что будет спать у подружки. Будто Вовану было не все равно.
   Поблукав по скользким переулкам, хутор оказался не таким, уж маленьким, они вышли к реке. Погремев цепью с замком на калитке, наконец, они попали в бабкину обитель.
   Так себе и представлял деревенский быт Вован.
   Чистенький саманный домик о двух малюсеньких комнатках, с низкими потолками, встретил их домоткаными цветными ковриками, большущим буфетом, черным от времени, рыжим комодом покрытым чем-то кружевным. В углу глядя строго и мудро, встречал их сын создателя рода человеческого с потухшей лампадкой и улыбающийся сын Земли Юрий Гагарин примостившийся тут же у иконостаса. Пахло мышами, прогорклым подсолнечным маслом и чем-то , что обычно витает в церкви.
   - Сыро у нас! Давно не топлено. Я то, тут последние шесть месяцев наездом. Вы проходите, проходите, телевизор Вам включу. Я тут быстро, что нибудь сколобаню.Так, как Вас величать. Меня Евдокия Мироновна,- тараторила без умолку хозяюшка, гремя кастрюлями у печурки.- А то , как то неудобно, не познакомившись.- Тут старушка жеманно хихикнула.- Дом то у меня теплый, я сейчас дровишки в печурке подожгла, он и нагреется. Над этажеркой гляньте пятно, это крыша прохудилась. А чинить некому, Мишка сосед, смотрел, смотрел, а откуда затекает, и не нашел. Четыре листа шифера заменить бы. Да мне некогда. Да где их взять - то. Так как Вас величать?
   - Понятно как. Володей с детства кличут.
   И тут Вован решил для себя одну задачу, не особенно вслушиваясь в трескотню старухи. Как же он сразу не сообразил. Уйдет навсегда Будков Владимир Сергеевич, а возникнет из небытия Геннадий Семенович Александров, покинувший этот мир в пьяной драке на кладбище в светлое Христово Воскресенье. Чего того били, толи за яички крашенные, толи за жменю конфет, а может за то, что характер у него был скотский, бубнит, бубнит как выпьет о мировом сионизме, одно и тоже. Теперь ни кто уже и не узнает, с чего тогда началось. Так доставал своих случайных собутыльников, просто лез на рожон, что те не выдержали. И мутузили его бедолагу, мутузили, кололи его, кололи, пинали так, что оторвали видать все, что неоторвано было раньше. Потому, как частенько Гоша Жид, как звали его, бывал бит нещадно, то тело его тщедушное недолго сопротивлялось, душа вылетела вон, оставив несчастного на кладбищенском окровавленном снегу, что не успел истаять в тени гробничек на холодном мартовском ветру. Вован, который просил милостыню неподалеку, хотел было вступится за него, но был отброшен пинком за могильную оградку. Он то и был последним на перроне жизни, кто помахал вслед отправившемуся на небеса. Те подонки хотели и Вовану отвесить, фунта два лиха, да видать устали. А может и не устали, а испугались чего. Ушли. Старику не досталось. Тогда запасливый Вован, пугливо обыскал Гошу. За подкладкой кургузого пиджачка нашел паспорт, военный билет, автобиографию, писанную не известно для кого почившим и судя по состоянию истрепавшейся бумаги давненько. Страничек была пять и исписаны они были мелким, довольно красивым почерком. Сей труд, эти полу истертые листочки Вован потом с интересом перечитывал не раз. Геннадий Семенович, судя по его автобиографии, был когда-то хорошим человеком, и все у него было как у людей. Были, конечно, падения, но были и взлеты. Семья, дети, дом- всё было! И был он даже небольшим начальником! И нате вам, без всего на склоне лет. В автобиографии о кораблекрушении не было не сказано ни слова. В этом была какая-то тайна. Гоша Жид всегда уходил от ответа, как он оказался на задворках жизни. Обычно когда его об этом спрашивали, глаза его мутнели, он площадно ругался, понося всех и вся, и кидался с сжатыми кулачками на любопытствующего.
   Вован жизнеописание оставил себе, а вот книжицу красную, да военный билет завернул в целофанчик и тайник под подоконником на Чехова , взял на себя обязанность беречь, не зная для чего правда, и Гошины документы. Старик и забыл то про него, про паспорт, а тут вот и вспомнил. Александров, конечно, не был уж больно похож в жизни на Вована, но фотография в паспорте, где он был в галстуке, в глазах были смешинки, а лысина, как-то уж довольно оптимистично блестела, ему Вовану, очень даже личила. Паспорт никак не отожествлял опухшую, вечно недовольную харю Гоши Жида с вклеенной туда фотографией радостной физиономии Александрова. Можно, можно было сказать - да гражданин Александров покружила Вас, ох чувствуется, побила Вас жизнь. Изменились Вы и не в лучшую сторону. Ну да ладно. С кем не бывает. А вот когда бывало, пересекались Вован с Гошей Жидом, все замечали их удивительное сходство, та же лысина, тот же носик уточкой. Еще и спрашивали, мол, не братья. Только Гоша Жид был злее и забубеннее, с каким-то вечным волчьим оскалом, а Вован был помягче и не утратил какой-то внутренней силы и изворотливости. Может это его и спасало.
   - Как спрашиваете звать меня? Откликаюсь я на Геннадия Семеновича .- Старик чуть опасливо заглянул в кухоньку, где возилась хозяюшка.
   - Геной, а говорили Володей -удивленно протянула старуха.
   - Володей. Да так старшего брата моего, погибшего на войне, мама в детстве звала. Он то сгинул, а она меня стала кликать, то Вовка, то Генка. А потом и вовсе звала меня Вовка-Генка, говорила, что я у неё за двоих теперь, а так-то я форменный Геннадий Семенович.
   То, что старик рассказывал бабке, он ни сколько не выдумывал, ему как-то это рассказывал сам Александров, когда их забрали в КПЗ, где они собственно и познакомились близко. Вован обратил внимание, что Гоша Жид, когда волнуется, сильно заикается и милиционерам, называл то одно имя, то другое. Что их почему-то очень забавляло. Потом в обезьяннике он поинтересовался у него, что, ты мол, путаешься в показаниях. И тот в минуту откровения рассказал эту историю. Так, что, вспомнив, её Вован быстро сориентировался и выдал эту историю как за свою, тем более ему предстояло теперь жить в шкуре Геннадия Семеновича Александрова.
   Пока старик рассматривал хоромы, хозяюшка шустро накрывала на стол, гремела кастрюлями и сковородками на малюсенькой кухоньке.
   - Я вот пышек уже напекла, картошечки отварила. Тут синенькие - у меня баночка заготовленная есть, опять же огурчики. А это, как употребляете? Самогончик высший класс.- Евдокия Мироновна выставила на стол основательно затертый мерзавчик.
   - Ну, уж прямо и не знаю,- судорожно сглатывал слюну Вован,- не удобно как-то.
   - А чего уж тут неудобно. Это так для сугреву и знакомства.
   Ужин был при свечах. Романтика тут была не причем, просто в хуторе вырубили свет.
   Постелив все чистое в спаленке; такой малюсенькой, что в ней помещалась только железная кровать, с хромированными шишечками по спинкам - бабка засобиралась.
   - Ночую у подружки, не виделись мы с ней уж давно. Второй месяц уж почитай пошел. Вы тут располагайтесь. Утро вечера мудренее. Только я рано приду, - хитро прищуриваясь предупредила она новоявленного постояльца на прощание.
  
   Вован вышел во двор покурить. Небо было чистое, безоблачное, густо посоленное мохнатыми звездами. Подмораживало. Тишина была такая, что казалось, что ты находишься на краю вселенной. Даже собаки не брехали. Вован с какой-то жадностью делал затяжку за затяжкой.
   -Не обманула черная птица,- вспомнил протоирея Вован, будет, будет мне хорошо на этой земле.
   Пять лет сонного плена, от мусорки к мусорке, от базара до подворотни, где день не сменял ночь, а ночь день, потому что сутки были просто сумерками. И только раз в месяц, в тот день, когда брал в окошке сберкассы пенсию, он шел в баню, себя брезгливо раздевал, в душе стирался, если удавалось и обслуживающий персонал не видел, потом сушился, брился, мылся, парился. Он чувствовал себя человеком. Потом заходил в дешевую столовку в Батайске у вокзала, просто в Ростове покушать было очень дорого и наедался до отвала. Это был настоящий праздник, души и тела. Иногда напивался, сам в одиночку, шел к своему бывшему дому, в свой подъезд и сидел у своей квартиры, раненой птицей на корточках. Его не узнавали, а кого узнают, когда ты нищий. Не гнали, а обходили опасливо стороной. И так пять лет.
   Помнится через год, как потеряв кров, он загремел в больницу, там первый раз отлежался, медсестры сочувственно подобрали ему добротную еще одежду. Вован вышел через две недели, будто побывал на курорте.
   Вот и все что можно было предъявить жизни как праздник.
   Продрогший Вован достал еще сигарету, прислонился к сараюшке, укрываясь от ветра, дувшего от реки. Вспомнилась осенняя Багаевка, такой же слякотный вечер. И все что предшествовало, поездке туда, всплыло горечью в его памяти. Когда он, потеряв квартиру, свое уютное гнездышко, бегая по милициям, друзьям, министерствам культуры пытался выплыть, выстоять, победить. Везде отмахивались, - Вы же сами квартиру продали, Вы же сами деньги положили в банк, а что же Вы хотите. Банк коммерческий, у него есть право лопнуть. А Вован хотел жить. Жить, пожалуйста, живите, мы - то не возражаем - смотрели банкиры ему прямо в глаза. Мы не виноваты - это страна у нас такая.
   Его последний друг, мальчик с прекрасной фигурой атлета, повадками дипломата, с шелковистыми волосами и сиреневыми глазами, сразу же потерял к Вовану интерес. Уехал в Питер и забыл, что это он его надоумил продавать квартиру, чтобы поехать в Москву или Питер, поближе к столичной богеме. И отключил свой телефон.
   Последняя надежда растаяла там, в Багаевке, когда, поздней осенью, простуженный, глухо кашляющий, он постучался к единственному родному по крови человеку, своей племяннице. Ирочка по профессии была фармацевтом, работала в сельской аптеке. В детстве, когда дядя Вова приезжал к ним в гости, хвасталась подружкам, что ее крестный артист театра кукол. Румяная, улыбающаяся и какая та постоянно счастливая. Она всегда, во всякий приезд, бросалась к дяде на шею. В ДК после спектакля она врывалась за кулисы, чмокала его в щеку и дарила букетик цветов. Приехав после десятилетки в Ростов поступать в медучилище в одном платишке, она улетела, как на крыльях в родную Багаевку, модно одетой, с подкрученными локонами волос, в общем королевой красоты. Вован всю учебу одевал племянницу, как куклу, помогал деньгами.
   Теперь она всматривалась в темноту проема, куталась в шаль, ломала брови, ни проронив ни слова на его "Здравствуйте", прошлепала босыми ногами за занавеску, шептала мужу так громко, что Вован покрывался капельками пота от услышанного.
   - Приехал видишь, деньги прогулял, квартиру просрал. Вспомнил о родстве. Ну, так, что я ему теперь. Видать просится пожить. Иди ему скажи, что у нас маленький ребенок. Что СПИД гуляет, нам не надо в доме гомосексуалистов.
   Вован выскочил тогда от них, как ошпаренный. Последняя ниточка для него оборвалась.
   Лежа на бабкиной перине, он ни как не мог уснуть. Шорохи, какие то не ясные всхлипы, вздохи блуждали по дому. Ленное дуновение домашнего тепла от печки закачало панцирную сетку кровати, тихая волна пухового одеяла накрыла деда с головой, и он унесся в мир снов.
   Ему снился дворик на Чехова, когда он был еще мальчишкой босоногим. Мама пришла во сне, посидела у изголовья, погладила по кудрям. Потом набежали из театра, требовали сознаться, зачем Наташку замочил. Вован не соглашался. Мотал головой.
   - Не я это, и все! - твердо стоял он на своем. Тогда пришел Геннадий Семенович Александров, по прозвищу Гоша Жид, и, похвалив Вована за находчивость, милостиво разрешил взять его фамилию и носить ее, только без глупостей, почему-то добавил он и подмигнул Вовану. Хитро так подмигнул.
   - Какие в моем возрасте глупости, - обиделся старик и проснулся.
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
  
   Бабка уже копошилась на кухне, жарила яичницу на сале и луке.
   После завтрака, вышли в огород, который тянулся до самой речушки. За речкой, иссушенное сальскими ветрами разнотравье, толи дикая степь, толи покинутая, когда-то распаханная целина. Без конца и без края. На огороде тоже всё бобылем заросло. Запустенье. Тут на краю ойкумены и сговорились.
   Вот оно счастье-то. Десять соток земли. Хатенка. О-хо-хо! Солнышко пробивало серую муть. Повздыхали оба. Рядом ленилась река, облизывая не крутые бережка.
   - Я вот, что забыла у Вас давеча спросить Геннадий Семенович. Женатый Вы или вдовый?
   - Не женат я. Так уж вышло. Не успел.
   - Ага,- почему-то удовлетворенно покачала головой Евдокия Семеновна,- Значит один.
   - Совсем.
   - Ну, это ладно, можно и поправить,- кивнула, сморщив носик и смешно зажмурившись, старуха
   Муторное оказывается, это дело оформлять куплю-продажу. Поездка в район, потом в Ростов, который от чего - то показался ему почти чужим, потом опять в район. Нотариальная контора, какие-то подписи, бумажки, квитанции, сверки документов окончательно выжали соки из Вована. А тут еще, затертый паспорт Александрова жег карман. Но все прошло как по маслу. Ни кто не усомнился, то, что паспорт не его. Сколько было разных передряг, где неприятность воспринимал как данность, пинок в живот, как необходимость бытия, а ежемесячную пенсию, как награду за унижения и собачий быт. Но, наконец, это все было позади. Одна только мысль грела душу.
   - Отныне я нелегал, ушел на такое дно, что кто меня помнил и те забудут. Кто теперь вспомнит, что был такой идиотик, всю жизнь пробегавший с куклой в руке за ширмой, не скопивший ни рубля, потерявший однокомнатную квартиру, брошенный всеми за то, что удовольствия были особого рода, мальчики приходили и уходили, иногда даже прихватывая его добро. Но он их всех прощал. По утрам, только становилось чуть горько от всего этого. Когда внутри все сегодня болело, то, что вчера пело. Всё оказывалось низостью, когда еще вчера это называлось - любовь. Все в квартире было разброшено, порвано и загажено. Тогда он быстренько вылизывал все, он любил чистоту и порядок, отглаживал перед зеркалом свое похмельное лицо, наводил блеск на все свои перышки и бежал в театр. Он всю жизнь веровал, что нужен театру, и что без сцены, кулис, софитов нет ни какой для него жизни. И самое главное, как и любой даже самый захудалый артист, он считал, что он у театра первенец. Первый и единственный!
   И вот теперь всё в прошлом! Все окончательно и бесповоротно. Умер Владимир Сергеевич Будков, лишь один, только один человек знает, что он не на небесах, а жив. Это кассир сбербанка, где пенсия ему по прежнему капает.
   Ах, как томительны были эти часы, как долго тянулся этот день, когда, наконец, в обтертой сутолочной нотариальной конторке ему подписали купчую. Бабка разрыдалась, будто хоронила мертвяка. Внучке тут же в темном коридорчике перекочевали бандитские доллары, а Вован почувствовал себя на верху блаженства. Кто бы мог подумать, что он бомжара позорный становится домовладельцем. Конечно же ни кто. Внучка пересчитав деньги, тут же умчалась в Ростов, пообещав прислать машину за бабкой и ее нехитрым скарбом. И притом строго настрого наказав, больше трех узлов не вязать, а то Юрок, муж внучки, будет злиться. Добирались обратно на попутке.
   Новоявленный домовладелец сидел на покосившимися, с подгнившими кое-где половицами, крылечке, хмурился на садившееся за околицу неяркое солнце, смоктал сигаретку "Наша Марка"; да прислушивался к охам и ахам бабки. Та вязала узлы с пожитками. Конечно, ему было жаль её. А, посмотрев на внучку, многоопытный Вован с горечью подумал, что сживут они со свету старуху. Уж больно хищно пересчитала эти треклятые зеленые внучка, уж больно безапелляционно отчитывала бабку, грозилась пожечь, ежели какую гадость приволочет из деревни.
   - Эка невидаль у нас в Ростове все твои тряпки. Мы тебя оденем на свой манер.
   - Щас,- думал Вован, - видать в гроб вы её и нарядите.
   - Вы вот, что Евдокия Мироновна, если того, не очень у Вас получится в Ростове, Вы приезжайте сюда в свой дом. Места то всем хватит.
   - Спасибо милый. У самой сердце разрывается. С одной стороны понимаю, правнучка бесхозная, ну кто же поможет, а с другой стороны боязно - то как. Очень страшно.
   - А Вы теперь не бойтесь. Знайте, что одно комната Ваша.
   - Божий ты человек, Геннадий Семенович. Дай Бог тебе здоровья, отблагодарит он тебя, за такие слова. Низкий тебе поклон,- Евдокия Мироновна опять залилась слезами, - Пойду-ка я к подруженьке своей Лидочке, попрощаюсь.
   Ушла.
   Смеркалось. Установилась такая тишь и благодать, что Вован как упер свою хребтину в дверной косяк, так и сидел, зажмурившись, замерев, будто боясь кого вспугнуть.
   Петушиное пение, осторожное коровье мычание, словно стесняются, отметил тот про себя, все приводило сердце старика в неописуемый восторг.
   - Эх, мне бы еще кого понянчить,- вздохнул он, - Да где ж взять внуков. Вот кота и собаку заведу, это уж точно, - мечтал он, - Жизнь только, только началась. И подсолнухов по насажаю весной. Куплю мольберт и начну рисовать желтые подсолнухи, как Ван Гог.
   Прибежала Евдокия Мироновна, разрумянившаяся с веселыми глазками. Чуткий нос Вована уловил от неё запашок самогонки.
   - Вы вот, что Геннадий Семенович, - не очень связно начала она, - Подруга моя учительница, между прочим, на пенсии. Именины у неё, знаете, есть день рождения, а есть именины, по церковному. А мы празднуем. Обязательно! Вот не составите компанию, нам а?
   - Так неудобно же, мне.
   - А Лидочка говорит, давайте познакомимся, что ж он будет по хутору ходить. Никого, не зная. Ни у кого про здоровье не спросить. Ни с кем, словом не перебросится. А так ...,- бабка выжидательно уставилась на старика, - Хучь здороваться будет с кем.
   - И то верно.
   Когда вышли на улицу, в небе зажглась первая звезда. Оба подняли глаза и посмотрели на неё. И обоим показалось, что они не старик со старухой, а парень с девушкой. Так им показалось в сумерках, такое у них у обоих , было состояние души. Евдокия Мироновна оттого, что нашла потенциального жениха для своей подруженьки, а Вован, оттого, что обрел свой угол. И так им было хорошо. Просто замечательно. По дороге заскочили в магазинчик, где старик купил бутылку шампанского и коробку конфет.
   Продавщица улыбалась как то загадочно. От чего бабка покраснела.
   -Полина! Чего ж ты! Уезжаю я. Вот новый хозяин моего домишки, - и опять расплакалась.
   Неужели, это я? Удивлялся старик. Покупаю благородные напитки и сладости? Иду в гости, не откуда - то, а из своего дома, да еще по приглашению. Фантастика!
   На душе было удивительно хорошо. И вот через десять минут они уже стучались в ставни густо окрашенного синей краской, деревянного домика. Хотя стучатся, было и не обязательно, хозяйский пес, верный своей службе, прозвонил давно еще на подступах, как гости свернули в нужный переулок и рвался из кожи вон, чтобы предупредить, не пустить и если надо загрызть. Впрочем, грозного окрика хватило, чтобы он примолк, и завилял хвостом. Вован с Евдокией оказались в хате. Встретила их толстая, претолстая, но необыкновенно живая и подвижная хозяюшка.
   Эк ты жопа с ушками. Так то и не бывает, - удивлялся много чего повидавший Вован.
   И вправду Лидия Ефимовна, как она сразу и представилась, была форм неординарных, а проще говоря, не бывалых. Коротенькие, толстенькие ножки, одетые в вязанные красные носки ( такие же носки были у Евдокии Мироновны) держали тело, состоящее из толстущей попы, выпирающих из цветной кофты двух дынь грудей, к которым так, без шеи и была прилажена голова, с хитрющими и веселыми глазками, носиком сливкой и яркими улыбающимися, как-то по - монолизовски плутовскими губками. Ручки с пальчиками-сардельками сновали вдоль тела, теребили фартучек, летали у лиц гостей, совершали какие то магические па и будто жили своей независимой от хозяйки жизнью.
   Вован подслеповато оглядел убранство залы. Думка примостилась между окон, фортепьяно с незакрытой крышкой, матово поблескивало пожелтевшими, будто прокуренными зубами клавиш, книжные полки, подпирали остальные стены, заклеенные дешевенькими, порядком выцветшими обоями. Жилище принадлежало явно сельским интеллигентам, везде, где это было только возможно, лежали книги. Это были и солидные тома, в дорогих обложках, с золотым тиснением и издания по проще. Книг было так, много, что старик сначала не увидел самого главного. Посреди комнаты под старым абажуром, который еле теплился сороковатной лампочкой, стоял заставленный деревенской снедью, стол - мечта Гаргантюа и Пантагрюэля. Давненько Вован не видывал такие столы. Было тут от чего остолбенеть. Вован с нескрываемым любопытством наблюдал, как хозяйка продолжала таскать на стол тарелки, судочки и блюда. Мимоходом жужжа, что-то себе под нос.
   Все, что находилось в комнате, тихонько позванивало, попискивало и подрагивало под её тяжелой поступью.
   Вырвав из рук Вована бутылочку шампанского и коробку конфет, Лидия Ефимовна с проворством удивительным для ее комплекции, стала стягивать со старика кожаную куртку и при этом тараторить, так быстро, что Вовану осталось только вставлять в её пулеметные очереди, свои одинокие выстрелы, такие как , - Да или нет,- смотря по обстоятельства.
   Это она тараторит потому, что волнуется, - шептала в ухо старика Евдокия Мироновна и опять, почему-то заговорщицки улыбалась.
   А тем временем, хозяйка, усадила за стол гостей и перечисляя гастрономические чудеса своего стола, ловко откупорила сама бутылку и разлила по высоким хрустальным фужерам искрящееся шампанское.
   - Вот, пока не произнесли тост за знакомство, прошу вас, гости дорогие, отведать заливного язычка, блинчики с мясом, селедочку под шубой, или вот рыбки по-корейски, называется "Хе". Или сома жареного бросьте на тарелочку, Яков Михайлович поймал, мой сосед, или уточи кусочек или свининки жареной с хрустящей корочкой, на прошлой неделе её бедняжку закололи. Жалко, свинка была как родная. Накладывайте, накладывайте - продолжала тараторить она.
   -А, вот капустка квашенная и багаевский огурчик - хрустит так, что слюнки у всех, наши огурчики вся Россия знает, первейшая закусь, а вот оливье с крабовыми палочками, грибочки под сметанкой и с чесночком, на той неделе грибочки покупала в нашем магазине. Или вот паштетик, сама делала, на хлебушек намажьте. Погодите, я вам сама и намажу.
   Вован не мог смотреть на все это без восторга, так ему хотелось откусить, отломить, отчекрыжить и проглотить всю эту гастрономию.
   А Лидия Ефимовна вдохновенно продолжала.
   - Вот яички под майонезом и сыром, морковка корейская, рыбка фаршированная, не скажу чем, но очень вкусно. Попробуйте!
   -Ну-с , значит со знакомством. - старик сглотнул слюну и чуть пригубил шампанского.
   - Лидочка, - взмолилась Евдокия Мироновна,- все съедим, не мучай ты человека. Давай-ка выпьем лучше за тебя моя родная, наша именинница! За твои шестнадцать лет Ефимовна, - и бабки, как-то по-девчоночьи захихикали.
   - Шампанское это хорошо, Геннадий Семенович, а вот такое у Вас в Ростове, вы и не пивали наверняка. Между первой и второй перерывчик небольшой, так говаривал Калигула - Лидия Ефимовна достала из под стола огромнейшую бутылку с мерцающей на свету жидкостью, - Самогонка - вот, что лечит душу донского казака. Вы у нас случаем не казак?
   Старик мотнул головой.
   -Сочувствующий.
   -Вот это любо, что не примазывается! - подружки переглянулись. - А то у нас любят, чуть, что нашивать себе голубые лампасы.
   - Геннадий Семенович, мы с моей лучшей подругой уже выпили за встречу и, за разлуку. А сейчас пьем с Вами за мой день, знаете, сколько мне стукнуло недавно? А. что тут скрывать! Молодая я еще... семьдесят два мне!, - Лидия Ефимовна разлила в те же фужеры самогона, - Ну с, - а за Вами, гостюшка мой дорогой, тост в честь меня. Скажите?
   Вован оттер салфеткой рот. Привстал. Бабки вопросительно уставились на него. По всему видать, что для них это был очень торжественный момент.
   - Я поднимаю этот фужер,- начал Вован не спеша, подыскивая слова,- я поднимаю этот полный фужер народного напитка, чистого, как слеза ребенка, за самое дорогое, что есть у каждого из нас. И хотя это дорогое у каждого своё, даже в этом разном угадываемся мы все, потому что к превеликому счастью мы очутились на этой планете вместе. Я хочу выпить за жизнь, во всех её проявлениях и то, что вчера казалось сумеречным, сегодня оказалось солнечным зайчиком. Что такое шестьдесят четыре - это только цифры, а что я вижу? А наблюдаю я здесь! - тут он немножечко споткнулся, повел рукой плавно - Что в этом доме даже мухи могут захлебнуться слюной.
   Бабки захихикали, замахали руками, мол, хватит, достаточно. Но старик заерепенился, замотал головой.
   - Нет! Нет! Хочу сказать несколько слов о хозяйке...
   Вован почувствовал, что его понесло. Когда-то он был записной тамада. Поглядывая на разомлевших старух, ему хотелось просто крикнуть,- Девчонки, как мне повезло, когда я уже думал, что конец!- а вместо этого, он стал перечислять все добродетели скрытые и явные нынешней именинницы. И делал это он от души, от всего сердца.
   Обе согласно кивали головой, так мол, так. И чувствуя, что попал в такт, он продолжал с большим усердием.
   - Вся обстановка в доме предполагает, что хозяйка необыкновенно умна, музыкальна и грациозна.
   Тут старухи расчувствовались и прослезились.
   - Ну, это Вы хватили Геннадий Семенович.
   - Ничего я не хватил. Хорошего человека должно быть много. Я с удовольствием пью за любезную Лидию Ефимовну.
   -Ну-ка! До дна! - именинница властно поднесла к губам свой бокал и испытывающем строгим взором посмотрела в сторону старика.
   - Ну, орлица! - восхищенно произнесла подружка -и опережая всех, первая опрокинула фужер.
   Все сделали тоже самое. Огненная жидкость пошла по сусекам, перехватила дыхание и приятной горячей волной достигла желудка.
   - Геннадий Семенович, Вы знаете, кто моя подруга по профессии? Она историк. Всю жизнь здесь в школе преподавала. Скольких детишек в свет вывела. Пока школа не умерла.
   -Как, так школа умерла? - старик задержал вилку у рта с колыхающимся покрытым легкой испариной куском холодца.
   -Так детки, кончились. Ни кто, же сейчас не рожает. Уже третий год, как школу и закрыли. А какая у меня подруженька была вчилка.
   Вот вы спросите: "В каком году умер Тутанхамон?", она Вам скажет. Скажешь Лидочка?
   - Не скажу.
   - Почему?
   - Это военная тайна.
   - Ну, Ефимовна. Скажи. А еще она танцы народов мира ставила, в нашем Доме Культуры. С детишками! Ага! Ну как Махмут Эсембаев. Даже в Ростов ездили на конкурсы разные. Грамоты получали. Какое было время, батюшки!
   Именинница скромно потупила глазки.
   - Чего, теперь-то вспоминать! Ох, не о том мы, не о том. Ну-ка гостюшка, наливай!
   Закуски было так много, а деду было так, хорошо, как не было уже много-много лет.
   Пили за проданные хоромы, за подруженьку, за уходящую осень, за Октябрьскую революцию, дружбу и любовь.
   Вечер удался. Всё уже струилось и дрожало, потолок, то приближался, то удалялся, пол иногда уходил из под ног и всем уже казалось, что они на палубе огромного корабля, который, несмотря на шторм, идет, накреняясь то в одну сторону, то в другую в одну ему неведомую гавань.
   - А не устроить ли нам танцы! - Встрепенулась именинница, когда тосты на время иссякли.- Или вот, что! Я вам сейчас сама станцую.
   Она вынесла из спаленки проигрыватель, поставила заветную, видимо приготовленную заранее пластинку.
   Вовану показалось, что он присутствует на съемках Индийского фильма, так завораживающе разлилась мелодия по комнате. Так волнующе был приглушен свет. Туловище его ни как не хотело принять подобающую позу и сидеть ровно, старикашка облокотился на краешек стола уже не чувствуя, что локоть находится в тарелке. Причем в соседской. Впрочем, этого ни кто не заметил.
   Лидия Ефимовна, ничуть не стесняясь своих габаритов
   стала какими-то неуловимыми плавными переходами от одного движения к другому, танцевать индийский танец, да так что от этих волнообразных движений её тела опять стали тихонько позвякивать в буфете стопки, а легкое покачивание слоноподобного корпуса, с притопом, хозяйской ножки заставило тревожно двигаться из стороны в сторону стоявшие на телевизоре ушки антенны.
   - Вот тебе и манипури,- щурился Вован от восторга, эдакая донская пастушка, - Небось, ждет, чтобы я запел заунывную песнь любовной неги. Фигушки - лучше поем еще чего. Голодные годы бомжевания, давали о себе знать. Старик не прекращал поглощать яства на столе. Впрочем, делал это по возможности деликатно, когда танцующая поворачивалась к нему спиной. Правда, уже не вилкой, а рукой, запихивая скоренько в рот и не очень-то пережевывая.
   - А теперь будем вместе танцевать старинный немецкий танец - Алеманда.- именница чуть запыхавшись, переставила пластинку.
   - Але, чего?- старик чуть не поперхнулся.
   - Я говорю, Алеманда.
   -Согласен.- кивнул тот в ответ и замертво упал с табуретки с недоеденной котлетой в руке.
  
  
  
   .
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
   Открыв глаза, старик никак не мог сообразить, где он. Ему казалось, что находится на облачке, а не на воздушной, набитой гусиным пухом перине, на которой он бездыханно возлежал. Тела он не чувствовал, лишь голова разламывалась на части. Хотелось пить. Попробовав приподняться, он почувствовал, что земной шар крутится вокруг своей оси в пространстве космоса и вместе с ним голова продолжала это кружение. Упав опять в объятия перины, он уставился на лампочку, висевшую над кроватью, лампочка тоже чуть покружилась и наконец, остановилась. Судя по струящему мягкому свету из окна, было уже далеко за полдень. Стояла такая тишина, что ему на мгновение показалось, что он оглох.
   -Боже ты мой, надо же было так накушаться, что телеса не слушаются тебя.- прошептал, еле шевеля губами Вован.
   Срам то какой! Корил он себя.
   Тут у изголовья появилась, румяная, гладко причесанная Лидия Ефимовна. Она перекрестилась на образа.
   -Слава тебе Господи! Проснулись, Батюшка! А мы тут переволновались. Евдокия Мироновна укатила в Ростов вся в слезах. - тараторила она, без умолку. - Это я во всем виновата. Вы-то житель городской, вот и того, не убереглись! А мы то старые дуры.... Ну, как вы Геннадий Семенович. Может рассольчику. Или арбузика соленого. Я живо.
   И она с проворностью гиппопотама кинулась на кухоньку.
   Старик осторожно скинул ноги с кровати. И увидел тазик с булькотней. Его тут же перевернуло наизнанку.
   -Это ничего! - пропела вернувшаяся хозяйка, задвигая тазик ногой под кровать-Это у нас такая деревенская пища. Она не сразу к душе, вам городским. Ничего по обвыкнетесь!
   Лидия Ефимовна протянула стаканчик с мутной жидкостью.
   -Рассольчик. Хлебаните. Теперь бы еще чарочку.
   Старика от слова чарочка замутило и завертело опять. И очнулся он опять уже ближе к вечеру. Выполз на этот раз сам.
   -Вот и хорошо, - пропела обрадовано Лидия Ефимовна.- Сейчас чаек поставлю. С вареньицем малиновым. С медком. Попотчую Вас. И как наперво народитесь. А еще бы в баньку Вас, к племяннице моей Анюте. Своей-то бани у меня нет, так, что мы завсегда у неё лечимся. Вот и Вас сводить, попарить можжевеловым или дубовым веничком. Чтобы с потом всё вышло. В воскресенье и сходим.
   -Мне бы домой, к себе - простонал насупившись старик, привалившись к дверному косяку.
   -Домой уж завтра. - решительно, даже строго заявила хозяйка.- Такого я Вас и не отпущу. Вы, это и не думайте. Оклемаетесь. И ладненько. Тогда и ступайте с Богом.
   Чаевничали долго. До седьмого пота. Старикашка был, конечно, слаб, но уже подтрунивал над собой.
   -Это я с радости. Давненько я так душевно не сидел.
   Вспомнили Евдокию Мироновну, как она там, в Ростове, у внучки.
   -Тяжело ей будет. -Вован покрутил головой, - видать по всему, внучке более деньги нужны, она то церемонится не будет.
   -Эх, уж нынешняя молодежь.- Лидия Семеновна согласно закивала головой - Нет тебе ни уважения, ни почитания, ни чего! Так еще и показывают, по телевизору как там у них всё это бывает. Тьфу, срамота одна! Я из-за этого и телевизор то не смотрю. Кто у них теперь Господь? Деньги. Кто у них теперь кумир? Кто украл больше. Ладно. Мы-то уйдем. Туда.- она ткнула пальчиком вверх. - Все уйдем. Но уйдем с обидой!
   А вот. Сказали бы старикам: "Молитесь вы своим богам ". Мы бы и молились... Это как в танцах, у них свои танцы, пусть танцуют. А у нас свои. Мы то все больше вальсок, да фокстрот предпочитаем. А они... как в Африке, всё больше бедрами. Ну, это ничего. Я согласная. Так бы параллельно и жили, они своё, мы своё! Вот уважили бы они стариков и Господь им стократно бы все приумножил. И им почет и уважение, владейте всем, ведь вы молодые, а мы вроде как на закат.
  
   Дня два старик не выползал из своей обители. И не то что бы шибко болел, после именин, просто наслаждался жизнью. Жарил картошку, которую милостиво, оставила ему Евдокия Мироновна, чаёвничал, бродил по двору, укрывший под навесом курил сигаретку, за сигареткой и всё мечтал о весне. На третий день опять потеплело, прохудившееся ноябрьское небо, до этого постреливавшее мерзлой снежной шрапнелью, теперь изливалось потоками воды, малюсенькая речушка, жившая прямо за огородом проснувшись, вспучилась, глухо урчала, тащила, что не попадя в низовья, к Дону, разоряя то, что находилось у её берегов.
   Евдокия Мироновна не солгала, крыша, и правда окончательно прохудилась, дала течь. Вода, мутными каплями плямкала в тазики, заботливо подставленными стариком. Капель вырисовывалась в какую-то немудрящую мелодию, которая преследовала Вована по всему дому.
   Подставив стремянку к стенке дома, под моросящим непрерывным дождем, с непокрытой головой, старик пытался подсунуть лист ржавого железа, который нашел в убогой, норовящей завалится сараюшке.
   Тут до его чуткого уха донесся шум натужно работающего мотора, так как в его переулочке его дом был один жилой, стало быть, ехали к нему. Сердечко ёкнуло, старик бросил лист железа, скоренько спустился вниз и замер за углом. Хлопнула дверца автомобиля, скрипнула калитка, кто - то, по раскисшей от дождя дорожке, чертыхаясь пробирался к крылечку. Вован опасливо выглянул из-за укрытия. У порога стоял высокий, чуть толстоватый мужчина, одетый вполне прилично. По городскому. В черное дорогое, но явно поношенное драповое полупальто, черную фетровую, чуть мятую шляпу, с блестящей атласной лентой. Он только, что намеревался постучать в дверь. Старик его опередил.
   -Вам кого? Евдокию Мироновну, так, она съехала. Я новый хозяин.
   Пришелец спустился с крылечка под струи дождя.
   Вован осмелев приблизился к незнакомцу. Лицо у того было чуть плосковатое, татарское, но доброе. Глаза были чуть прищурены, скорее всего, от близорукости.
   -Видите ли...-визитер достал сигарету и закурил. -дело в том, что...
   -Что это мы под дождем-то мокнем - заходите... - перебил его Вован, решив, что приехали или с администрации хутора или страховщики. Евдокия Семеновна предупреждала, что шляются они, по три раза на день.
   Он достал из буфета, купчую, паспорт и доверчиво протянул гостю.
   -Видите ли- незнакомец нерешительно озирался в полутьме, - мне нужен Александров Геннадий Семенович...
   -Так, вот же я.- Вован ткнул свой пальцем в паспорт.
   Открыв его незнакомец долго вглядывался, перелистывая странички.
   -Точно Вы?
   У Вована пополз холодок по спине - он нерешительно кивнул.
   -А то как же.
   И тут случилось неожиданное, гость отбросил документы схватил старика за шею своими пальцами и стал душить. Приговаривая с придыханием.
   -Так это ты Геннадий Семенович! Так это ты Александров? Как же я тебя сразу не узнал, не разглядел. А ты, что же меня-то, тоже не признаешь.
   Старик что-то блеял в ответ и уже начал хрипеть от удушья, когда хватка вокруг горла чуть ослабла, а потом и вовсе шею отпустили. Вован свалился под ноги гостя кулем. Тот наклонился над ним.
   -Папаня! Ну, что не узнал родного сына?
   -Какого сына? - старик испуганно пытался отползти от супостата.
   -Где паспорт взял мерзавец - взревел гость. Лицо его налилось, покраснело и из доброго интеллигента он превратился в злого басурмана.- Мерин ты уссурийский! Я, Александров Виталлий Геннадьевич, что память отшибло. Сына не узнаешь?
   Старик скукожился. Глаза его забегали, он понял, что в очередной раз влип. Он встал на колени перед гостем, широко перекрестился.
   -Умер, Ваш папаша Виталлий Геннадьевич. У меня на руках умер. Похоронен на кладбище в Ростове, а я, значит, живу за него. Простите меня старика.
   -Умер! - визитер сморщился, по его плоскому лицу из глаз полились слезы. Он сел на приступочек, закрыл голову руками и разрыдался как ребенок. Бормоча себе под нос:
   - Это я во всем виноват.
   Наконец успокоившись, он повернулся к старику. Тот, ойкая и постанывая, переместился на табурет. Смиренно ожидая своей участи.
   -Как это случилось? - взгляд сынка Гоши Жида опять приобрел кажущуюся доброту и спокойствие.
   -А я и не знал, что у него есть сын, - старик вздохнул, - он-то мне говорил, что не осталось у него родных. Как же так случилось, что при таком сыне, папаша Ваш в бомжах перебивался.
   -Да!Да! Это я виноват. Я догадывался. Я писал ему, да письма не доходили. Адресат выбыл. Но я не предполагал, что так всё плохо! Господи! Как же это случилось.
   -Вот! - старик аж вздрогнул, что-то вспомнив - Я сейчас!
   Он на ватных, подгибающихся ногах метнулся в комнатенку, там из под матраса достал, картонную коробочку, в которой хранилось, все, что касалось его жизни. Достав оттуда порядком замусоленные, сложенные вчетверо листки бумаги, протянул их последовавшему за ним гостю.
   -Вот! Это его - Гоши! -тут он споткнулся поймав недоуменный взгляд визитера.
   Дед потупил взгляд, благодаря себя ,за то, что у него не слетела с языка полная кличка Гоши - Жид. Кто его знает, как к этому отнесся бы его сын.
   -Это мы его так про меж себя звали. - пояснил он.
   -Да, да - откликнулся тот, нетерпеливо развернул ветхие листочки и стал читать, неизвестно для чего и для кого составленную его папашей биографию.
   Воцарилась гнетущая тишина, сынок читал, так долго, шевеля толстыми губами, возвращаясь несколько раз к началу, будто бы хотел выучить текст наизусть. На лбу у него выступила испарина и он шумно, тяжело дыша, вытирал пот.
   Наконец он поднял глаза на старика.
   -Спасибо, что сохранил отец. - в слове отец у него не было уже ни иронии ни какого другого подтекста. - Ты скажи, как это всё произошло.
   А будь, что будет, решил Вован, расскажу, всё как есть. Всё одно я тут как в мышеловке.
   Когда Вован закончил рассказ о жизни и погибели Гоши Жида, он вздохнул полной грудью, будто снял с плеч мешок с картошкой. И хотя описание изобиловало мрачными эпизодами, как они паслись на городской помойке, как собирали бутылки, жестяные банки из под пива, попадали в ночлежки, к ментам, как пили всякую гадость для сугрева, зимой, было в той жизни и несколько моментов которые и сейчас вызывали у старика тихую улыбку. Это когда они с Гошей Жидом попали к корейцам на работу. Под августовским палящим донским солнцем до позднего вечера они обливаясь потом убирали лук, но зато хозяин их кормил как на убой три раза в день и еще спали они на матрасах, в комфорте, в вагончике, как белые люди. Правда это почти всё, что можно было вспомнить, как, что-то светлое, ну может быть ещё день рождение Гоши Жида. Как-то ранней весной они на базаре уперли у зазевавшейся торговки полную кастрюлю с пирожками с мясом. Купив в аптеке несколько флаконов боярышника, они закатили пир на весь мир расположившись на заброшенных парамоновских складах. Тут и выяснилось, что у них сейчас не просто пьянка, а день рождение Гоши Жида. После той попойки с пирожками они ещё долго ходили в паре, пока товарища не укокошили на кладбище. Повествование Вована прерывал, только глубокой затяжкой очередной сигареты.
   Умолчал старик, только о патологической труднообъяснимой ненависти напарника к евреям, беспробудном пьянстве почившего и конечно об истиной причине, почему вдруг он Владимир Сергеевич Будков стал на излете своей жизни, Геннадием Семеновичем Александровым.
   -Документов, то своих у меня давно нет, не моргнув глазом, соврал он после затянувшейся паузы, а все при жизни, почему то нас считали братьями. Вот я и решил, что Буду-кА я на конец жизни Александровым.
   Гость тяжело мерил шагами маленькую комнатенку. Старик провожал его взглядом уже без всякой боязни.
   Наконец тот остановился.
   -Ладно дед, живи, чего уж там. Раз уж так случилось. Чаем хоть попотчуешь, я же с конфетами, с тортом сюда прикатил, думал...- он махнул с горечью рукой.
   Пока Вован ставил чайник, тот из машины и вправду притащил торт, конфеты, бутылку хенеси.
   -Я, то чуть пригублю за помин души, а ты старик выпей.
   Не чокаясь стоя выпили.
   Потом уже за чаем, разговорились. Сын Гоши Жида глухо покашливая разоткровенничался:
   -Я же в колонию загремел, с конфискацией, на десять лет. Помнишь, компанию ''Инвестблагосостояние'' -все наивные, как дети, я тоже. Думал сначала осчастливить всех, весь мир, потом понял, что при нынешней системе, всех счастливыми на этой планете сделать нельзя, решил, что хоть сам с семьей обрету богатство и счастье. Но не тут, то было. Ко мне пришли и сверху и снизу. Поинтересовались моей жизнью. Как я жив, остался не понятно. Компаньон, тот за границу слинял, в Испании прятался, но его и там нашли и грохнули. А меня вынудили всё отдать. Потом пришел Киндер - Сюрприз и понеслось. У офиса толпы народа. Все требуют, отдать сейчас, немедленно денежки. Выкручивался, как мог. Продал всё, дачу, машину, всё. Потом пошли предательства. Сначала ушла жена, потом перестали брать трубку друзья. Потом не выдержала мама, сердце остановилось. Всё же это вылилось в бесконечную травлю по телевидению и в газетах. И она, которая гордилась мною всю жизнь, всё это видела. Перед смертью мама позвонила мне и ... а мне было некогда её выслушать -тут Виталий Геннадьевич остановился, вытащил сигарету, не спеша закурил.
   - В общем я еще и тогда не представлял глубину своего падения. Жена, запретила дочкам видится со мной, а потом и вовсе исчезла из города. Начальники, которые разрезали ленточки на открытии моих офисов, которые жрали на фуршетах мою черную икру запивая шампанским Мадам Клико, тут же перестали принимать меня в своих кабинетах, а потом пришли дяди с наручниками. Один отец, на что-то надеялся куда-то бегал, бросал в адвокатскую топку последние деньги...Я ему запретил продавать квартиру, но он и её продал. Он ещё не знал, что система ниппель, действует безотказно. Когда отправили по этапу, я получил , только одно письмо от отца, какое-то странное письмо, обрывистое, недописанное, где он клялся, мне , что он всё сделает, чтобы облегчить мне отсидку..., что мне скостят срок.
   Но, что произошло, потом я не знаю, на все мои письма приходил один ответ - адресат выбыл и точка...
   Прессовали меня в колонии по полной, будто по указанию от куда-то , а потом как то годика через два отпустили вожжи. Вроде, как и не замечало меня начальство, правда, на все ходатайства поубавить срок, за примерное поведении, был отказ. Когда я там был, я всё думал, а как же другие, которые сейчас в депутатах, в генералах, в олигархах, они же как выстояли, ведь начинали мы вместе. Что они такого сделали, что их не распяли как меня, кому, надо было дать, чтобы потом не поплатится. И не находил ответа. И вот я, к сорока пяти годам, один как перст, с клеймом, без денег, без друзей, родных и любых перспектив. Да и жизнь тут особенно не поменялась, может только стрелять стали меньше.
   -Стрелять, - откликнулся старик, - не думаю, что меньше, просто в газетах стали реже об этом писать, и по телевизору показывать. Может по обвыклись уже, или там - старик ткнул палец вверх, - не рекомендуют.
   -А где отца похоронили ты конечно не знаешь.
   -Как же знаю, только номер могилки не помню - с готовностью откликнулся старик, похоронен как неизвестный. Я специально приходил...я же в милиции был , как свидетель, только им не сказал, его настоящую фамилию, да и не узнал бы её, если бы паспорт у него не забрал...- он нерешительно замолчал, когда увидел, как побелели скулы у гостя.
   -Поехали.
   -Куда? - у Вована похолодело под сердцем.
   -На кладбище.
   Пришлось ехать. Всю дорогу молчали. Дождь нудно стучал по крыше автомобиля, дворники еле справлялись со своей задачей. Оба непрерывно курили и думали каждый о своём.
   Кладбище было пустынным, только мокрые, нахохлившиеся вороны облюбовавшие это печальное место, недовольно каркали и перелетали от одной могилки к другой. Сын возложил букетик гвоздик, купленный на при кладбищенском рыночке , у торговавшей веночками и цветами, продрогшей бабки. Долго стоял с непокрытой головой у небольшого безымянного холмика, с желтой табличкой с номером и надписью -`'Неизвестный''.
   Обратно мчались как на пожар. Вован искоса наблюдал как кривятся губы у сынка Гоши Жида и поймал себя на мысли, что стал испытывать какую-то отеческую заботу и жалость к нему. Что он несется как угорелый, мог же выбросить меня вон.- размышлял старик - Ан нет, везет обратно. Хороший видать мужик. Только избитый по самое не хочу в этой жизни.
   Заехали в родной уже для Вована переулок. Дождь прекратился. Развиднелось. Лисьими хвостами пополз туман с реки. Где-то нервно гоготали гуси. Солнце под занавес дня решило показаться у края горизонта, разлило малиновый сироп заката и в нем же и утонуло.
   -Ладно, дед, поеду. Смеркается уже. Везучий ты. Нервы у меня ни к черту, мог и вправду придушить тебя. Прощай.
   -Прощайте Виталий Геннадьевич! Может с Божьей помощью и наладится у Вас всё.
   -Да нет. Не наладится. Веришь. Совестливость проснулась. Снятся мне по ночам старики, да бабки с клюшками, те которые мне приносили деньги, и я им их не отдал. Каждую ночь. И дочки мои снятся, Люда и Ира, маленькими, как они меня обнимают. Болел я долго в колонии, думал помру. Это всё от проклятий которые мне вкладчики мои посылали. Мне в догонку. За всё надо в этой жизни платить. К попу бы мне, чтобы с ума не сойти.
   -Есть у меня один знакомый, в черной рясе - встрепенулся Вован вспомнив отца Владимира, - познакомились мы с ним недавно в сумасшедшем доме. Сидит он там.
   -Вот, вот. - тихонько засмеялся гость. - Там мы, видать, и встретимся.
   Он сел в машину. Открыв окошко он хмуро посмотрел на деда.
   -А ты старик живи долго. С нашей фамилией, раз уж тебе так приспичило. Будь здоров.
   -И тебе не хворать, - перекрестил удаляющуюся машину Вован.
  
  
  
  
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
   Два дня легкий морозец иссушал землю. Тучи грязными тряпками позанавесили горизонт, а близко не подходили. Дул северо-восточный влажный ветер. Яблони и вишни все стояли замороженные, стеклянные, в сосульках, будто какой злой волшебник постарался. На полях, что были засеяны озимыми , тоже всё покрылось ледяной коростой. Хуторские качали головами, - пропал урожай, недород будет летом страшнейший. В субботу ветруган совсем озверел, шевелил фанерные туалеты в огородах, играл на проводах, сорвал единственную вывеску в хуторе, что красовалась на магазине продукты. Старые ветлы при церковного старого кладбища тревожно шумели и роняли вороньи гнезда. А к вечеру установилась тишь и ударил настоящий мороз.
   Утром в воскресенье старик проснулся, от того, что где-то далеко били в колокола. Печь накануне хорошо натопленная остыла, последняя осенняя муха, что еще вчера противно гундела между оконными рамами, приказала долго жить. Холод бесцеремонно прокрадывался под одеяло. Чуть полежав, старик скоренько собрался и пошел в церковь. По пустынным улочкам хозяйничал свирепый ветерок. Пощипывало нос и мочки ушей от морозца.
   Попав на службу, постояв в свете мерцающих свечей, благостного гула, покрестившись, невпопад, среди молящихся во время богослужения, он разглядывая батюшку, читавшего с амвона невнятным, надтреснутым баском, вдруг вспомнил про обещание, которое дал протоирею в сумасшедшем доме. Как же он запамятовал отнести в издательство его рукопись.
   Эк, чего это я, совсем память отшибло, с этими пьянками.- Ругал он себя. - Надо ехать на следующей неделе в город.
   Церквушечка была старенькая, маленькая, приземистая, о двух главах, но какая-то внутри обжитая по-домашнему. И были тут все свои, да еще с хутора Покровского, что был в километрах пяти, от Кондулей. Хутор Покровский был в три раза больше Кондулей, но там не было своей церкви и местные по всем мирским поводам приезжали сюда, и детей окрестить и молодоженов подвести к алтарю, на венчание , да и вновь представившихся отпевали тут же. На службе присутствовало человек тридцать, все в основном хуторские. Все друг друга знавшие, неприметно здоровавшиеся с каждым вновь прибывшим. На Вована смотрели с любопытством. Тоже поздоровались, но не так явно. Так шевелили губами и непонятно даже, толи здравствуй тебе, толи до свидания. Когда старик уходил, то в дверях притвора столкнулся с Лидией Ефимовной. Та была в платочке пуховом белом, вязанном сеточкой, в драповом пальто цвета опавшей листвы с основательно истраченной лисьей шкурой на воротнике. Румяная и радостная.
   -Я тут заскочу, свечки поставлю, за здравие и за упокой. Ты уж меня подожди, Геннадий Семенович, хочу пригласить на обед тебя. Я утку зарубила. Лапша у меня с утиными потрохами намечается. Вкусная.
   Ожидаючи у церковной ограды, продрогший на ноябрьском ветерке старик всё переживал, как же это он, совсем забыл, про слово своё данное протоирею, что непременно отнесет, тетрадочку в издательство. Нечего более откладывать, в понедельник и поеду, решил он.
   Осенние полусапожки дедовы ноги не грели и он, чтобы хоть как-то согреется, постукивал ими друг о дружку. Земля была задубелая, гулкая, схваченная десятиградусным морозцем. Но все, ни как не укрытая снегом. Заморозки, что опускались ночью, сменялись обычно днем оттепелью, приходившие с юга брюхатые, черные тучи, поливали донские степи, городки, станицы и хутора теплыми дождями, потом с Маныча дул опять сквозняк, с манной крупой, подмораживал лужи, но долгожданного снега, который укутал бы порядком разомлевшую от влаги почву, всё не было.
   Когда уже шли вдвоем с Лидией Ефимовной от церкви, повалил вдруг не с того ни с чего снег. Крупные хлопья падали с неба, торопливо, сглаживая, все неровности и убогости хуторских улочек. Стало празднично светло, ветер внезапно стих. Снежная пелена, надвигалась сплошной стеной с востока.
   Это мне знак с выше - радуясь долгожданному снегу, решил старик.
   В сенях долго топтались, пропуская друг друга.
   -Да ну Вас, - хихикнула старуха. Давай те по простому, без этикетов, хотя мне и приятно.
   Пока старик, снимал озябшую обувку, вешал теперь уже не греющую на ноябрьских сквозняках, задубевшую от мороза куртешку, хозяйка скрылась в смежной с залом комнатке.
   Вошедши в дом, первым делом Вован встал, повернулся к образам и чинно перекрестился не гнувшимися пальцами. Лидия Ефимовна выпорхнувшая, уже в домашнем байковом халате, отряхнула передник и как-то даже в нерешительности, поразмышляв глядючи на своего гостя отбивавшего поклоны, опять скрылась за занавеской. Но тут, же шумно выскочила, держа, что-то в руке.
   - Этот бог главный, он на небе, я согласна. А вот эти подмастерья на земле, тоже боги или божки.- она подняла перед глазами гостя узелок. - Помните наш разговор давеча, зачем нынешние правители разрушили веру в людей, разрушили веру во власть, что была с нами многие годы. Не правильно всё это. Не надо было это трогать, кому мы поклонялись это наше дело, стариковское.
   Она развернула холщовую тряпочку, выложила на стол портретик Сталина, медальки за доблестный труд, значок победителя коммунистического труда и вышитый бисером портрет вождя мирового пролетариата дедушки Ленина.
   - Вот кому я молюсь.
   - Ленину.
   - Ему, родному, ему. И Сталину конечно.
   - Вы, что тут газет не читаете, телевизор не смотрите?
   - И читаю и смотрю, что они все ироды и узурпаторы вдруг оказались. А эти сопляки милок забывают или делают вид, что не знают, кто же тогда был у кормила власти во всем мире. Франко, Муссолини, Гитлер, Черчилль, все они были одного поля ягоды, потому, как жизнь была тогда такая.
   - Какая?
   - Такая, - старуха хитро сощурила глазки, - Али не знаешь? Или ты их или они тебя. И не надо на наших героев навешивать всех собак, они, они сохранили страну, а не теперешние правители. Ленин и Сталин не дали на поругание наши леса и моря, деревни и города, а теперешние вот пустили-то врага в наш дом, он по-хозяйски и расположился у нас, котлет заморских в булочках понапривозил, тьфу срамота, не едали мы этого! Ты вот глянь- Лидия Ефимовна подошла к окну. - Хош гуся зарублю, хош у курочки ляжку оторву. Мы тут на Дону жили вольготно и не пустили ни немца, ни француза на нашу святую землю. Америкашку скалкой, англичашку кочергой!- Лидия Ефимовна стала возбужденно размахивать руками, разошедшись не на шутку.
   Ветер ворвался в не прикрытую плотно форточку. В комнате закружился хоровод снежинок. Лидия Ефимовна бросилась её закрывать, да так и застыла.
   - Ты гляди Геннадий Семенович! Всплеснула она руками, ну чисто Новый год!
   На дворе и вправду снегопад превратился в небольшую вьюгу, подняв форменную кутерьму. Все было белым-бело. Старик прижался горячим лбом к чуть запотевшему стеклу, за окном плясали снежинки. Кружась от порывов ветра, в праздничном вальсе они атаковали стекло и тут же погибали, тая, слезинками плавно стекая вниз.
   Наконец сели за стол. В приподнятом настроении. Утиная лапша была просто прелесть. А так же на столе присутствовала капустка квашенная, да сало , белое, что снег, с розовыми прожилками, нарезанное тоненькими ломтиками, да ядреная горчичка к ней, да чесночок лиловый крупный, жгучий да с гонором.
   -Ты Геннадий Семенович, только не перечь, надо тут помянуть нам, сестренку мою, погибшую, безутешно оплакиваемую мной уже пятнадцать лет. Опять же батюшку моего, погибшего в шахте. Да и тебе верно есть кого вспомнить добрым словом и помянуть.
   Она достала из нижнего отделения буфета знакомую уже Вовану полуторалитровую замурзанную бутылку с мерцающей на свету жидкостью.
   -А может не надо - слабо сопротивлялся старик. Вспоминая недавние посиделки.
   -Ты, конечно, можешь и не употребить, но сразу скажу, этим ты меня очень обидишь. Мы же только по чуть - чуть.
   Она разлила по пузатым рюмочкам огненную жидкость.
   Сидели долго, Лидия Ефимовна всё больше рассказывала, старик все больше слушал. Сопротивление было подавлено и он уже сам подливал самогоночки и придумывал тосты позаковырестей. Наконец решили попеть на два голоса. И очень удивились, что у них получается. Пели всё донские, грустные протяжные песни и старик и старуха обнаружили, что помнят их хорошо и знают их превеликое множество. Так было хорошо им обоим, что переместились из за стола на думку. Где помягче. Лидия Ефимовна правда своими телесами заняла всё её пространство, так, что Вовану достался лишь маленький краешек.
   - А помнишь песни, которые мы пели? - Эх ты милая картошка, тошка, тошка...
   Старикашка хотел было тут же подхватить пионерскую песню из репертуара их него детства, но осёкся, увидев, что Лидия Ефимовна внезапно соскочила с думки и встала в позу борца суммо.
   Ой-её-ли, - вдруг внезапно запричитала она при этом, напугав Вована до того, что у того случилась икота от выпитой самогонки и здоровой пищи. Глазки же его осоловело смотрели при этом, не на хозяйку, а на кота, который от такой неожиданности стал носится по комнатке, тревожно мяукая, как бы говоря, что это она без предупреждения начинает орать то так.
   -Ик-чего это Вы? - лениво поинтересовался уже основательно наеденный Вован.
   -Дак-итальяшек еще забыла, про немцев вспомнила, про французов опять же, с американцами, тоже сказала, а итальяшки -ироды тоже ведь здесь надругались над нами в Великую Отечественную, макаронники ядри их в качель...
   - Когда это было! Протянул позевывая Вован уже и подзабывший предыдущий разговор -Не беда, что запамятовали, а ведь еще есть-ик, епонцы,- немного подумав, философски изрек старикашка,- и чего это я коверкаю язык?- загрустил он ,- ведь знаю, что надо говорить японцы, а начинаю молоть черте, что. Ну да ладно,- махнул он на все рукой. Старик многозначительно заводил глазами и поднял лоснящийся крючковатый палец. И затих. Даже и приснул чуть-чуть. Лидия Ефимовна долго наблюдала его палец, ожидая, что хозяин оного, что-то изречет еще и не дождавшись, заохала опять.
   -Японцы-хрен с ними, их тут отродясь не было, итальяшки-вот кто к нам первыми прорвались, запричитала баба так, будто это случилось на прошлой неделе - И злобствовали я Вам скажу похлеще немца. Ах, как я могла забыть?- и она заносилась по горничной, застучала сковородками, кастрюльками, тарелками. Шумно вздыхала и как-то невзначай, испытывающее поглядывала на квелового редко икающего старика. Потом видимо решившись, закрыла дверь на щеколду, прикрыла занавески, оглядела хату по углам будто, кто-то еще здесь был, кроме полупьяного нахохлившегося старикашки. Никого не найдя, она решила, что кот тоже не должен присутствовать при их беседе. Кот не шибко сопротивляясь, десантировался через форточку в пургу.
   Вован пытался, каким-то образом повлиять на икоту, но она проклятая, как уж проклюнулась, так и продолжала истязать время от времени, бедный дедовский организм.
   - Ты опрокинь рюмочку или давай я тебя по спине постучу,- и не дожидаясь согласия легким, но чувственным кулаком, огрела Вована между лопаток.
   - Может лучше рюмочку,- Вован слабо отбивался.
   Могучие груди бабы Лиды ласково били его по щекам, а сзади кулак как молот опускался на тощую хребтину.
   - На кось, выпей теперь!
   Вован опрокинул стопарь. И переместился с дружеской ему думки опять к столу.
   - Ты, Геннадий Семенович не обращай на мою импульсивность внимания, я с детства такая, ты лучше, слушай и запоминай. Мечта у меня есть. Общество тайное создать, вернее оно уже есть. Только покамест я там одна состою. Общество по борьбе с поработителями крестьянства. Ведь нынешние поработители похлеще немца с итальянцем будут. Пойдешь к нам в ячейку?
   - Как это тайное, икота только затаилась и тут же выползла гадина опять - причиняя известное неудобство при разговоре.
   Лидия Ефимовна напирала.
   - Молодую гвардию читал? Фадеева.
   - А как же. Ик!
   - А мы старая гвардия! Молодежь то, за жвачки продалась, да за чипсы. Вот мы, того, старая гвардия и спасем Дон, а там глядишь и Россию, от иноземного нашествия.
   - Ик.
   - Ты икай и думай.
   - Многих в Ваше в обществе планируете принять ? Ик!
   - Обязательно Евдокию привлечем, девушка она проверенная, теперь вот ты будешь. А может, не будешь? Дай я тебе по спине еще стукну.
   - Буду буду, -только не бейте. Ик- это пройдет, ик.- он замахал в испуге руками.
   - Может бывшего парторга Ивана Ивановича, взять к нам, да нет,-она с сомнением покачала головой - просрал он то Советскую власть, да и стар стал - размышляла вслух баба Лида,- найдем еще стариков помоложе не сомневайся......
   -Что за цели в нашем обществе - ик?
   - Хороший вопрос ставишь. Нужный вопрос. Цели-то самые, что ни на есть правильные. Чтобы на столе у каждого было только свое. Молоко свое. Курица своя. Видала я в ваших супермаркетах, чем вас городских кормят. Отрава! Всё из-за бугра тянете, а мы тут загибайся. Я же что думаю - молодогвардейцы начинали с того, что листовки клеили. И мы начнем клеить прокламации на столбах, с призывами жить по справедливости, по правде. Это раз. А во- вторых матерь божья, спаси и сохрани, они к нам то уже добрались.
   - Кто они? -ик.
   - Иностранцы. Поработители. Им в городе у вас не сидится. Они по нашим селам стали шерстить. Немцы! Вот они. Тут! Ой, что-то мне сразу не хорошо. Ой, чо же мне делать -то? - заголосила она вдруг как на похоронах - Рыжие, я не знала, что они рыжие бывают. К моей племяннице приехал один тут сватать.
   Вована одолевала послеобеденная дремота, он позевывал и чуть сердился, что его новая подружка, такая неугомонная. Эк, ты жопа с ушками, то смеется, то причитает. Что за бабы.
   Лидия Ефимовна пустила слезу и трубно сморкалась в скомканый клетчатый платок.
   - От куда приехал?- ик. Вован чуть протрезвел.
   - Знамо от куда, немцы приезжают, из Германии,- бабка нетерпеливо забегала вокруг стола. - Сопля зеленая примчалась из Кельна сегодня утром - ты дывысь нашел, не заблукав.. Племянница у меня, титьки во какие, ну сама справная, а он понаехал, увезу тебя, женюсь и детей усыновлю.- глазки у неё тут же высохли.
   - У неё-то у Анны и детки есть?
   - Так и двое. Мальчик и девочка. Одному шесть, другой пять лет. Племянница мне как дочка, мать её похоронили, когда Аньке шел семнадцатый год. Машина сшибла, ночью, на проселочной дороге, сестреночку мою дорогую.- глаза у неё опять увлажнились.- А папки и не было у неё вовсе, он загинул когда она совсем маленькой была! Сирота! Я ей и за мамку и за всех была. Своих то деток мне бог не дал, так, что...я за Аньку, племянницу мою родненькую, горло перегрызу!
   Лидия Ефимовна шумно вздохнула.
   Племянницу старик уже видел. Та прибегала к Лидии Ефимовне на прошлой неделе, подзанять денег, а Вован как купец какой, чинно чаевничал. Тут и познакомились.
   -Племянница у Вас Лидия Ефимовна справная казачка.
   - Правда, хороша! Вот, вот! А тут по телевизору говорят, иностранцы мужского полу не способны ужо детей зачинать перерождаются, значит, кровь старая европейская, застоявшаяся у них. Вот поэтому из-за границы к нам лезут, рыскают по свету Россейскому, наших баб приманивают, к себе, на чужбину увозят,- глаза у старухи увлажнились настолько, что мелкие бисеринки слез, задрожали на ресничках, голос опять задрожал.
   - А муженек Аньки где?
   - Мужик Аньки-то, славный был, кобеляка, многим бабам он тут в окрестностях помог, что-то вроде племенного быка был тут на хуторе, у кого значит, потребность была, никому не отказывал. Бегают по району не меньше взвода его ребятишки. Уехал, значит в город Шахты, уголь добывать и девок там портить. Сваха сказывала, женился там, на молодайке городской. Правда приезжал до этого, просился, значит обратно. Анка выгнала его, подлюку! Сама теперь хозяйство держит. Свинку, опять же курушек - яички детворе полезны. Справная баба, тридцать два года, кило сто будет, если взважить, а может и поболе, такая и защитит и ублажит.
   - А как же в Германии жених про неё узнал?
   - Так, Анька, же дуреха, сама, написала в Ростов письмо. Тут Лидии Ефимоне видать расхотелось больше плакать и она стала похахатывать - Так, мол и так, хочу мужика для жизни и любви. Чтобы пил в меру, технику любил, дитев моих мальчика и девочку не обижал.
   - Те в ответ из города. Фотку мол пришлите. У Григорича, кума моего, фотоаппарат моментальный есть, щелкнул и снизу вылазит снимок. За бутылку самогонки сфотографировалась. Дура, я же тебе говорю набитая - прости Господи, одного прогнала, а другого ищет. Услала этим прохвостам фотку. Те ей пишут в ответ: "Наша услуга платная, но женишка подошлем, не сомневайтесь, пальчики оближите". Та, гусаку по шее хрясь и на базар, деньги в Ростов этим баламутам подвезла. Те-то видать смикитили, что товар то нынче богатый. Городские все квелые! А тут, сиськи по три килограмму, в самой еще сто. Ну, ты же видел Геннадий Семенович!
   Старик икнул в ответ. Старуха покачала головой и продолжала.
   -И работает она как лошадь за двоих. Видать решили деньгу большую зашибить, на экспорт нашу Аньку отправить, - после этих слов баба Лида перестала смеяться и опять залилась слезами.
   Её могучее тело заколыхалось от рыданий ........а поплакать Лидия Ефимовна явно любила, опять трубно сморкаясь в огромный носовой платок, охая и вздыхая, она на время покинула старика, закрывшись в спаленке, что позволило Вовану опрокинуть рюмочку народного напитка, для обуздания икоты. И икота отступила.
   Ему стало так хорошо, так тепло, и хотелось тут же куда ни будь пойти и совершить подвиг во имя России.
   О чем речь, гнать всю нечисть с Дона. Мы ещё заявим о себе. Старая гвардия, всех сильней, - поглаживая себя по округлившемуся животику размышлял пьяненький Вован. Эк её кидает из слез, да в смех. Удивлялся он
   Отплакавшись ливнем слез, бабка вернулась к старику румяная и улыбающаяся, распахнула свои очень молодые глаза..... навалилась мощными грудями на стол, обратив свой взор на старикашку.
   - Вот и заявился значит супостат к ней, сидит с утра в хате, понимаешь, ждет.. - она тихонько рассмеялась, сжав кулачок, погрозила им решительно куда-то в пространство.
   - Ого-го.- удивился Вован неожиданно проявившейся агрессивности Лидии Ефимовны.
   - Вот тебе и ого-го. Думаю я, как его спровадить, что бы Аньки с ребятишками не лишиться. Угонит же чертяка её на поругание, в Германию.
   - А чего тут думать, пойти и сказать.
   - Так он по-нашему ни бельмеса не понимает. Сидит, как дурачок с утра у неё в хате, улыбается. Данке шеен!Да Данке Шеен! - Эх! Так бы и заехала по загривку.
   - Ничего, что надо, то поймет. А, так, наверное от затрещины обидится. А я бы ему фигу скрутил и сказал: "Анку вот тебе". Небось, фигу сразу поймет. В Германии фига тоже действует. -хорохорился старикашка.
   - Фига-то? Действует, конечно. Фига то международный знак- Накося! Выкуси. Это я точно знаю. Но Анька, то не разрешит. Фигу показать. Она-то вроде бы уже и согласна к капиталистам ехать.
   -Эк незадача, - старичок поскреб подбородок.
   Тут Лидия Ефимовна подскочила с табуретки и стала метаться из одной комнатки, в другую по обыкновению жужжа себе, что-то под нос. Гремела ведрами в сенях, хлопала крышкой старинного сундука, переставляла с места на место стулья. Все в доме пришло в движение, вроде как на хуторе случилось маленькое землетрясение. Наконец запыхавшись, она остановилась у нечего не понимающего Вована.
   - Вот, что. Племянница по субботам, да по воскресеньям баньку топит. В субботу то для себя, а в воскресенье к ней Николай Терентьевич приползает, последний хуторской, наш настоящий фронтовик, косточки греет в парной. Печка у неё в бане, чисто зверь, так раскочегарит, что мочи нет, то и гляди взорвется. Он мой троюродный братишка, глухой, одноножный, но веником как саблей машет. Дай Бог ему здоровья. Да и Вам Геннадий Семенович рекомендую попарится, без всяких.. Мы бывало с Евдокией Мироновной тоже часа по два хлещемся. Но мы с парком так не балуемся, задышка. - она вопросительно посмотрела на старика - Так, что согласны.
   -А как же. -только я принадлежности с собой..
   -Пустяки - перебила его старуха, -полотенце мы с собой возьмем, а в смысле одежки... может, чего Анька подберет из гардероба бывшего муженька. Он у неё тоже не шибко большой был, сухопарый, жилистый. Одним словом кобеляка. А я извините, конечно, по свойски спросить хочу, смотрю, как ты переехал к нам в Кондули Геннадий Семенович, так всё в одном и ходишь...
   -Так, случилось.
   -Ну, не хочешь и не говори, только Анька ужо обновит твой гардероб, всё целое, добротное, чего уж там...
   Увидев, что старик засмущался, Лидия Ефимовна поспешила перевести разговор.
   -А банька по первому снежку наипервейшее дело для здоровья.
   Чем не повод, к ней заглянуть, тем более, ей помогаю с детишками управится, пойдем-ка то пройдемся, проветримся до её хаты. Может, того и удумаем чего. На супостата опять же поглядим. Он у неё с утра сидит, по русски не понимает ни бельмеса, всё головой кивает. На всё видать согласный! Ещё бы, не согласный, когда такая краля!
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
  
   Темнело в конце ноября рано. Но хутор был освещен каким то внутренним сказочным светом от опустившегося искристого пушистого снега. Сказку разрушал лишь визгливый ветерок, заглядывавший бесцеремонно за пазухи и покусывая кончики ушей редких прохожих. Собаки не лаяли, видать знали своих в лицо, а может им и не хотелось нарушать праздничной идиллии. Вован жался к огромной груди Лидии Ефимовны, ему было тепло от её мощного тела будто шел он с русской печкой под ручку. Душа его пела уже вторую неделю.
   Во дворе белым сугробом возвышалась большая иностранная машина.
   -Видишь, на каких машинах с заграницы за Анькой приезжают. -толи с гордостью, толи с раздражением - толкнула старика легонько в бочок Лидия Ефимовна.
   У Аньки, было чисто прибрано, сама она чуть обсыпанная мукой, в домашнем халатике простоволосая лепила пельмени. Была хозяюшка высокой, дородной, кустодиевских форм барышней. Детишки её, умытые, причесанные одетые в нарядную обновку сидели тут же необычно тихие, уставившись на заморского гостя. Правда, увидев на пороге бабушку бросились тут же к ней на шею.
   Гость же и вправду был немудряшь собой, невысокого росточка, рыжеватый, с простоватым выражением лица. Если бы его переодеть в замурзанную телогрейку, то и не поверишь, что это настоящий немец. Дети, бросившись к бабушке, искоса поглядывали на важного гостя. Но молчали.
   -А, что это он тут в обуви сидит -перешла сразу в наступление Лидия Ефимовна, -не успев переступить порог.
   Гость сидел в пол оборота к вошедшим и с нескрываемым любопытством следил, как ловкие пальчики Анны, раскатывали тесто, в блинчик, ложечкой, изящно выкладывали фарш на тесто, и неуловимым движением фокусника из всего этого делали пузатенький пельмень.
   -Зер гут! -повернулся радостный немец к нежданным гостям, восторг у него был неподдельный от тех манипуляций, что проделывали ручки донской красавицы..
   -Гут! Гут! Немецкая рожа! Обувь надо снимать - расплывшаяся на лице дипломатическая улыбка Лидии Ефимовны диссонировала с тем, что она говорила.- Ишь , ты , харя, лыбится,ничего по нашему не понимае, а лыбится. Ты, что ему разрешаешь полы то пачкать. Скажи ему, что у нас уборщиц, нет!
   Лидия Ефимовна подхватила детей и понесла их в детскую.
   - Как я ему скажу, он то ничего не понимает! - Анна обезоруживающе извинительно улыбнулась гостю, как бы говоря, эко тетя у меня не сообразительная.
   - Вы фильмы иностранные смотрели, они там сроду обувь не снимают -послала она вопрос в удалявшуюся фундаментальную спину Лидии Ефимовны но не услышала ответ.
   А увидев застрявшего в дверях Вована, и ему щедро так, по хорошему улыбнулась.
   - Вот чудненько, что Вы пришли, я и баньку уже протопила, тетя меня про Вас предупредила. С дороги, ему бы тоже помыться, а как объяснить я и не знаю. Может с вами и пойдет. У нас то ванны нет, все хуторские кто в субботу, кто в воскресенье в баньке, с шаечкой плескается. У нас только у фермера в доме джакузи стоит, так он миллионер, ему можно. А может мой и не пойдет!- она трагически вздохнула - Переводчика бы нам сюда!
   - Как у тебя быстро ''мой''. - Лидия Ефимовна возвратившись, осторожно прикрыла дверь спаленки для детей. - Я им мультики включила, чтобы непотребство не видели. Ишь ты `' Мой''!
   -Тетя Лида, что вы такое говорите!
   - Так, что же ты Нину Сергеевну не привела, -не обращая внимание на возмущение племянницы продолжала старуха.- она же у нас в школе немецкий преподавала, раньше меня, с пятьдесят пятого года в школе работала...- Лидия Ефимовна продолжала сверлить гостя недобрым взглядом.
   -Да бегала я к ней -Анна опять трагически вздохнула, -остеохондроз её замучил, стреляет говорит, в поясницу, как из ружья... Встать не может. Не потащу же я его к ней.
   \Лидия Ефимовна наворачивала круги вокруг стола, рассматривая иностранного гостя.
   -А этот всё лыбится. Зачем он тебе нужен Анька!
   -Тетя Лида! -вспыхнула опять племянница. -Не по людски это. Человек приехал за столько верст, просто познакомится.
   -Во-во! Знаю я , про их знакомства. А потом увезет тебя в полон, к фрицам!
   -Хватит! -Анька заломила брови.
   Иностранный гость с Вованом наблюдали за сварой с неослабленным интересом.
   -Хватит, так, хватит. -неожиданно миролюбиво оборвала зарождение международного конфликта подобревшая прямо на глазах тетка.- Гутен таг! - обратилась он к немцу и присела в книсете.
   -Гутен таг!- немец обрадовался. И залопотал быстро , быстро.
   -Эк, как чешет. - старик приблизился поближе к столу.- А, что говорит, то неведомо -философски изрек он.
   Тут в окно постучали.
   -Анька! Твою мать! - банька готова? - донеслось со двора.
   -Ой! - Анька выскочила из комнаты, это дядя Коля, на помывку пришел.
   Через минуту вернувшись заключила.
   -Опять на веселе.
   Лидия Ефимовна бросившись было помогать лепить пельмени. Обратилась к Вовану.
   - Эка невидаль. Это его нормальное состояние. Это брат мой троюродный. Я тебе про него говорила. Восемьдесят шесть лет ему. Он у нас последний из хуторских, кто в Великую Отечественную воевал. Одноножник он! На костылях. Ногу, правда, уже после войны отобрали. Кажись в сорок седьмом. Живет тут через два двора. Анька за ним приглядывает, постирушки какие делает. Купаться к ней в баньку приползает. Вот кто кажись, поможет нам перевести, что твой гость лопочет. Он же с фашистами, небось, не только посредством автомата разговаривал.
   Услышав слово фашист, немецкий гость забеспокоился.
   -Нихт фашист, -залепетал он пуще прежнего. -обращаясь к старухе. - было видно, что он побаивается Лидии Ефимовны.
   -Как звать то нетопыря.
   -Тетя Лида! - опять Вы за свое. -щеки у Аньки стали свекольные.
   -Ну-ну! Это я по доброму еще. Пускай вот идет с мужиками попарится, может дядя Коля что вспомнит из разговорного немецкого.
   -Да, ну его.
   -Да и не удобно его, то в нашу баню. - Лидия Ефимовна оценивающе рассматривала немца, как бы решая, стоит ли его погружать на столько в нашу российскую действительность или нет.
   -Руска баня зер гут! - оживился иностранный жених.
   -Во-во! Начинает уже понимать. Господин! -как его звать-величать -то. -Лидия Ефимовна поставила кастрюлю с водой на газ.
   -Клаус! -Анна прибирала со стола, ставила, тарелки, гремела вилками и ножами, раскладывая всё по этикету.- Да не пойдет он верно. Так еще дядя Коля матерится как сапожник.
   -Тю. Анька! Чего из того. Пускай матерится. Чего ты испугалась, он же по нашему нихт ферштеен.!
   Вован подмигнул Лидии Ефимовне!
   -Как это не пойдет, пойдет. Я с ним пойду. Проверим , как он... Пусть попробует нашего парку.. Русская баня гут ! - обратился он к гостю. - Как его звать-то, прости Господи, сразу и запамятовал..
   - Да, Клаус, он Господи! Вы, что сговорились - Анна ослепительно улыбнулась и повела плечиками в сторону немца.- Вы там с ним пообходительнее, не шалите. Знаю я вас, начнете издеваться над человеком. И пару слишком не напускайте. Пусть пообвыкнется. И дяде Коле, скажите, чтобы рот держал на замке.
   -Ферштеен? -засмеялся Вован.
   Немецкий гость удивленно уставился на старика.
   - Клаус! -пойдем со мной, - тут старик стал вспоминать отдельные фразы из своего небогатого словарного запаса.
   Вертелось слово Антвортен, и то, он ни как не мог впомнить его значение.
   -Нах в баню, антвортен. -построил, он как ему казалось, более- менее удачную фразу.
   Анька вынесла большое банное полотенце. Кусок нераспечатанного душистого мыла, шампунь.
   - Баня! Клаус!.
   Тот закивал головой.
   -А потом , прозит, -вспомнил еще одно слово по-немецки Вован -Шнапс и русские пельмени.
   Я! Я! Русски пельмени. Нихт, шнапс - он закачал головой.
   -Будешь! Куда ты денешься -резюмировала решительно Лидия Ефимовна.
   В предбаннике было чистенько, печь гудела паровозной топкой. Под потолком висели метелки с травами - чабрец, полевая ромашка и еще, что-то. В парилке слышались хлесткие удары мокрого веника и рычание Николая Тереньевича.
   Бросив пакет с одежкой, быстро скинув свои вериги, Вован посмотрел на нерешительно топтавшегося Клауса, тот с интересом рассматривал, предбанник, трогал, шаечки, заглянул в стоящую в углу кадушку. Тут же на кургузой скамеечке, стояла наполовину недопитая бутылка водки, граненый стакан и порезанный вдоль, на четыре части, соленый огурец. У немца приподнялись удивленно брови.
   Всё это ему было в диковинку. Он расстегнул ворот рубашки, но не спешил раздеваться. Потрогав пучки степной травы подвешенных на потемневших от времени балках перекрытия, он с удовольствие, с шумом втянул настоянный на разнотравьях, на березовых и дубовых вениках воздух.
   - Ага! Духмянно! - старик поощрительно улыбнулся и легонько похлопал его по плечу. -Раздевайся. Камрад! Ком цу мир.
   -Данке, шоон. -улыбнулся в ответ Клаус, но как-то кисло улыбнулся..
   Вован, быстренько приоткрыл дверь и юркнул в парилку. У старика перехватило дыхание, он даже ойкнул от неожиданности. Было так жарко натоплено, что хотелось залезть под лавку.
   А Николай Трофимович, как ни в чем не бывало, пел песни и бился веником. Бил он в основном свою култышку, которая у него постоянно болела и он её материл по чем зря. А так же поясницу, которая всё больше сгибала его к земле. А Николай Трофимович не любил сдаваться, бил себя до изнеможения, потом, обычно выползал в предбанник и в одних кальсонах просиживал еще часа полтора, плескаясь в шаечке. Тут ему Анька приносила чайку, тот кряхтя одевался во всё чистое, оставляя на лавке, свое грязное бельишко и так, каждое воскресенье. Домой к Анне он никогда не заходил, как его внучатая племянница не зазывала.
   - Жили не богато !Не ча и привыкать -сердился он на приглашения.
   Перечить ему ни кто не решался, мог и костылем двинуть. Жил он всю жизнь один, бобылем, молодая жена в войну ушла с каким-то батальонным комиссаром. `'Скурвилась с коммунякой'' -объяснял он безапелляционно, если его кто спрашивал, нисколько не боясь за последствия.
   -А чего мне им задницу лизать - пускай только подойдут, я их из пулемета застрочу по пузам. Во как наели.
   Больше он и не женился. Был он обычно чуть полупьяненький и злой как осенняя муха.. Задевал даже того, кто проходил мимо.
   Ни кто и не связывался с ним.. Когда власть поменялась, Николай Трофимович с удвоенной энергией стал раздавать эпитеты нынешним правителям, притом такие нелицеприятные, что даже слышавшие, много чего хуторские мужики, цокали языками и качали головами.
   -Ну, Трофимыч! -смеялись вслед удалявшемуся на костылях старику. - Завернет, так, завернет, ни в одни ворота не влезет. И запомнить, то такое не возможно.
   Любил он только собак, которых позаводил в своем подворье. Каждая безнадзорная дворняга, всегда находила у него еду и кров. А побаивался он только Лидию Ефимовну и то когда был трезвым. А это было крайне редко.
   Почувствовав, что кто-то вошел в парилку, старик приподнял свою, кудлатую, белую, как снег голову.
   -Это, кто тут? - закрывайте плотнее двери. И выматерился с видимым облегчением. Матерные слова у него лились как-то сами собой, звучали естественно и безобидно.
   Вована они не сколько не тронули, за период бомжевания, много чего он понаслушался.
   -Трофимыч, не возражаешь, мы тоже с тобой тут погреемся.
   -А ! Обрадовался неизвесто чему ветеран Великой Отечественной войны, -хахаль Лидкин. Давно пора поближе тебя рассмотреть, давай, давай, а то ей, семь десятков лет в девках ходить видать надоело. Как кличут тебя парнишка. Говори громче, я туговат на уши. Контузия.
   -Геннадий Семенович. -прокричал в подставленное ухо Вован.
   -Генкой значит! Не дорос ты еще сопля зеленая до Семеновича. Ага, ага! Сказывали, мне на неделе, что появился тут новичок к племяннице дорожку топчет. Ты у меня смотри, ежели чё, Лидку, чи Аньку забидишь, я тебя, как овцу с етого света состригу.
   Ну-ка побей по пояснице, ядри её в качель, гнет понимаш меня в могилу. Ну вот х... ей. А я посмотрю, что ты за парнишка, подходишь, ты ей, чи нет.
   Старик разлегся на верхней лавке велев подлить кипяточку на камелек. Вован чуть пообвыкся, стараясь пригнуться пониже, да втягивать ноздрями раскаленный воздух не полную грудь.
   Старики так увлеченно хлестались вениками, что не заметили появление третьего гостя в парилке. Глухое покашливание в уголку, наконец обратило внимание Вована.
   -Клаус! Ком, ком. -позвал старик гостя подняться по выше на лавку.
   Но тот не откликаясь, сидел в низу, закрыв по-детски лицо ладошками, весь в клубах пара.
   -А это кто еще? -Николай Трофимович скинул свою ногу и культю с полки, приняв вертикальное положение.
   - Да это гость к Анне приехал.
   -А! Гость. К Аньке, а я еще подумал откуда у племянницы машина во дворе. От куда пожаловал. Ей обмылок!
   -Немец естественно не понимая, что к нему обращаются, продолжал культурненько сидеть на уголочке нижней лавки у двери.
   ­-Чего это он - обратился к Вовану раздосадованный старик, - глухой, что ли.
   -Да нет.- Вован утирался от обильно выступившего пота. -Просто он по нашему не понимает. - прокричал в подставленное, густо засаженное пучками седых волос, ухо ветерана.
   -Не понимает значит, а по каковски он разговаривает?
   -По немецки.
   -Ух, ты! Фрицы к нам деревню пожаловали. - неподдельно удивился тот.
   Николай Тимофеевич, дальше не стал пытать Вована, а продолжал еще минут пять нагонять веником пар и хлестать веником по культе. Потом попросив подать старика оставленные у стенки костыли он ловко спустился вниз и исчез в предбаннике. Клаус хотел было юркнуть за инвалидом, но с удивлением заметил, что не может открыть дверь. Растерянно он опять присел на нижнюю часть лавки. Ничего не подозревающий старик с молчавшим по прежнему, Клаусом посидели еще чуть-чуть в клубах пара.
   Вдруг немец встрепенулся и тревожно заводил головой. Вован сначала даже и не понял, чего это он...
   Из предбанника глухо забубнил ветеран, даже и не разобрать, что он там выкрикивал. Потом до старика дошло, тот, что-то кричал, на немецком языке. На время замолчав, вдруг стал орать песни времен Великой Отечественной - Если завтра в поход, если завтра война... Звучало это как-то зловеще... Вован слез с полки и толкнул дверь в предбанник, та не поддавалась. Поднатужившись, он бодливо наклонил лысинку и уперся плечом, но дверь стояла насмерть. Пленники застучали кулаками, казалось, казалось вот-вот и дверь распахнется.
   -Ага, зашевелились. - донеслось до ушей Вована. - Предателей и фашистов к стенке! Ура!
   Растерянный Клаус опять присел и нервно заерзал.
   -Николай Тимофеевич, побойся Бога! Это к Аньке жених! Какой же он фашист!
   -Уж я фашистов за версту чую и тебя прихлебателя немецкого тут в баньке и сожгу! Взвейтесь кострами синие ночи.
   Испуганный Клаус опять соскочил с нижней полки и, что-то быстро залопотал.
   Из предбанника неслась, как казалось Вовану чистейшая немецкая речь. Это воспаленный мозг ветерана выдавал на гора окопные гадости, которыми так любили перебрасываться наши солдатушки на передовой во время кратковременного затишья. Немцы кричали на русском свои оскорбления, наши отвечали позаковырестей на немецком. Иногда доходило до того, что ржали, с обеих сторон. На фронте тоже могли посмеяться. А иногда отвечали, автоматными очередями. И Николай Тимофеевич был во время войны виртуоз по этому делу. По немецки он выучил пару-тройку фраз и предложений и удачно их посылал в сторону неприятельских окопов.
   Лицо Клауса, покрытое крупными каплями испарины, изменяло выражение каждую секунду. То , что он услышал из уст ветерана повергло его в шок, так складывать и раскладывать на составные все части мужского и женского тела, он даже и не представлял. Тем более в совокупности с животным миром. Он понял, что на необъятных Российских просторах, в заснеженных донских степях, он наверное сложит свою буйную голову, как сложил её под Сталинградом его родной дед.
   А окопные гадости лились , как из рога изобилия, чередуясь фронтовыми маршами. Дверь, как не ломились они, была неприступной, как Брестская крепость.
   Дышать было совершенно нечем. Вован с ужасом смотрел на печку, которая раскалилась до малинового цвета, а каменья, что были выложены у её стенок стали сухо потрескивать. Ветеран видать решил их зажарить живьем, подбрасывая в ненасытное жерло сухие полешки акации. Умирать не хотелось. Особенно так. При таких обстоятельствах. Поняв, что сердце сейчас разорвется, от толчков в тщедушной грудной клетке, Вован упал ничком, под лавку. Сначала он еще слышал глухие удары Клауса о неприступную дверь и радостные вопли Никалая Трофимович. Потом как-то всё стихло и старик отключился.
   Открыл он глаза, когда почувствовал струйки холодной воды по лицу. Он уже лежал в предбаннике, на домотканых ковриках. Нестерпимо пахло, чем-то паленным. Над ним склонилась доброе, заплаканное лицо Лидии Ефимовны. По предбаннику гулял свежий ветерок, врывавшийся в неприкрытую плотно дверь на улицу.
   Тут же рядом лежал, по-соседски расположившись, с розовой пеной у рта, поверженный жених из неметчины господин Клаус Бель. Весь в веснушках, маленький, скрюченный. Над ним колдовал кто-то, в белом халате пытаясь ввести ему, что-то в вену, второй спаситель тоже в белом сидел, задумавшись, над бездыханным телом Николая Тимофеевича.
   Складывая прибор для измерения давления, в потертую сумку и вынимая стетоскоп из ушей, он спокойно изрек.
   - Этот кажись, отстрелялся.
   На, что бездыханное тело Николая Тимофеевича зашевелилось.
   -А вот хрен тебе! -сказал куда-то в пространство непобедимый воин. И опять отключился.
   Тут открыл глаза немецкий мученик, он поводил зрачками туда-сюда и в них отражался ужас и непонимание происходящего.
   Какие то два мужичка в не очень чистых, далеко уже не белых халатах суетились вокруг него. Наверное, так он и представлял ад!
   Хорошо еще, что Лидия Ефимовна решила позвать гостей за стол, посчитав, что полтора часа, что они отсутствовали, вполне предостаточно для помывки. Уже подойдя к баньке приютившейся на обрывистом бережку речки, она заподозрила неладное. Николай Трофимович лежал в предбаннике раскинув руки, будто подстрелянный, что-то хрипло шептал, и вращал белыми яблоками глаз. Рядом валялась пустая бутылка водки и надкусанный огурец. Дверь в парилку была подперта костылем и лавкой. Завизжав от страха Лидия Ефимовна вынесла из раскаленной будто это не парная а преисподняя два еле дышавших тела. Ревущая белугой Анька вызвала скорую. На удивление медики долго не мешкали и через полчаса были на месте происшествия. Клауса колотило, так, что выступила пена изо рта. У него случился эпилептический припадок. Что делать ни кто не знал. Николай Трофимович с Вованом вообще при этом не подавали ни какие признаки жизни. Женщины от страха визжали и поочереди бегали на околицу высматривая скорую помощь.
   Приехавшие врач и санитар узнав, что передними лежит настоящий немец, из самой Германии, попавший в такую вот передрягу, в первую очередь стали спасать его. Предварительно выпроводив плачущих женщин на свежий воздух, они вкололи для начала ему в вену сибазон, чтобы убрать мышечное напряжение. Когда, через какое-то время взгляд Клауса стал более осмысленным, он попытался приподнять голову, но врач покачал головой и попросил его не шевелиться.
   -Сан Саныч -обратился добрый доктор к медбрату, неси носилки будем забирать в больничку. Этого и того - он показал на Николая Трофимовича. Там, скорее всего инсульт и алкогольная интоксикация. Этого эпилептика мы быстро приведем в норму.-он отечески лаского погладил немца по животику. Вот лысого - он обратил свой добрый айболитовский взор на Вована,
   - Может пока оставим здесь. А, дедушка? - Хитер бобер, под лавками говорят тебя нашли. Где проходил школу выживания?
   Вован переместился на колченогую тубареточку. Ноги противно дрожали, но чувствовал он себя гораздо лучше. Гораздо лучше своих товарищей по парилке.
   Не зная, что ответить он противно хихикнул, даже больше проблеял.
   -Ну, вот уже смеётся, это хорошо! Но завтра, ежели, что в Белую Калитву приезжайте, пусть глянут. Может ожог верхних дыхательных путей.
   Резко развернувшись от Вована, он уставился на одноногого ветерана и неудачного женишка из Кельна.
   - Этих надо вытаскивать с того света. По всему вижу намаемся мы сегодня с ними.
   Санитар Сан Саныч был тоже добр, он быстренько сбегал на своих подагрических не гнувшихся ногах в машину за носилками. Укладывая на задубелый брезент немца он всматривался в его безжизненное осунувшееся лицо с синими покусанными в кровь губами, и ему было так жалко его. Хотелось сказать какие-то слова утешения и сочуствия. Но, что он поймет. Немец же. Из благополучной Германии. Осторожно с водителем приподняв носилки, чуть поскальзывая на тронутой первобытным ледком тропинке они понесли через огород несчастного Клауса. Тот лежал и жалостливо смотрел на бездонное, чернее черного густо посоленное мохнатыми звездами донское небо, не очень то соображая, где он и кто он. Над ним качалось перевернутая в верх тормашками лошадиное лицо Сан Саныча. Пытаясь , что-то сказать, Клаус мычал, распухший язык не слушался его совсем.
   -Все будет хорошо. -заверил его мед брат, близко-близко наклоняясь к нему. От него разило за версту дешевым табаком. Ему хотелось хоть как-то утешить бедалагу. А так, как по немецки он вообще ничего не знал, а сказать на родном языке больного хотелось, он добавил, что пришло ему на ум из фильмов про войну. - Хай Гитлер! Дорогой! - И ободряюще подмигнул немцу.
   После этих слов жених несчастной Анны впал в полнейшую прострацию.
   Что касается Вована, тот как-то быстро оклемался, был слаб, конечно, но скорее от пережитого стресса.
   -Как ты, Геннадий Семенович - обливалась слезами добрейшая Лидия Ефимовна, корившая себя за то что отправила того на голгофу. Может тоже в больницу отвезти.
   -Да нет. -мотал он головой - Чайку бы мне, сушит внутри.
   -Будет тебе и чай и всё, что запросишь. Прости ты меня дуру. Знала, что дядя Колька кретин, но, что такое он умудрится сделать... Господи! - И она опять залила обильным дождем из глаз скособенившегося старикашку.
   Когда скорая умчалась Лидия Ефимовна стала собираться. Как ни ерепенился старикашка, как не сопротивлялся, его предварительно укутав в одеяло погрузили на старенькие, извлеченные из сарая детские санки. И Лидия Ефимовна повезла жертву банного террориста к себе в хатку.
  
   Глава шестая.
  
   Проснулся Вован к вечеру следующего дня. Пощупал себя, повертел головой, понабирал воздуха в легкие и нашел, что чувствует он себя просто замечательно.
   Тут заглянула в спаленку Лидия Ефимовна, бровки у неё были сложены домиком.
   -Ну, как Вы Геннадий Семенович?
   Тот решительно скинул свои ноги с перины.
   -Чувствую, я себя, так, будто заново народился.
   -А я к вам подойду, понюхаю, как Вы дышите и отойду. Спите, как младенец. Точно, точно сон лечит.
   Сели чаевничать. Все вспоминали перипетии вчерашнего дня. Старуха доложила, что Анька уже и в больницу с утра смоталась к Клаусу, тот вроде тоже ничего, ожил. Только ожег еще у него, волдырище в пол спины обнаружился, лежит на животе в отдельной палате. Но уже улыбается. Переводчика прислали из Ростова.
   А дядя Коля без сознания в реанимации, инсульт у него. Врачи разводят руками, на всё воля Божья!
   Так, вот сидели, вспотевши, напившись чаю, с медом, да с вареньем. Но видно, что хозяйка, чего-то не договаривала, что -то невысказанное было в её взгляде. И всё нервно теребила, то платочек на груди, то ковыряла дырку в скатерти. И старик чувствовал эту недосказанность. Совсем уж было собирался пойти в свой остывший на донских сквозняках дом. Но, по правде говоря, ему и самому не хотелось уходить от гостеприимной хозяйки из её уютной и теплой обители.
   Наконец Лидия Ефимовна, решившись, наклонилась, сложив при этом мощные груди на стол прошептала.
   - Вот бы вот, что......... это, не знаю, как и начать. А впрочем, хи-хи, знаю, чего уж тут стеснятся. Вы один и я одна. Может того, сойдемся.
   -Вот оно как. Оно конечно! Но вот какая штука,- старик закашлялся, полез за сигаретами. Вопросительно глянул на старуху.
   Та махнула рукой.
   -Кури уж. Мужиками пахнуть будет.
   Закурив Вован поднял свои небесные глаза в потолок.
   - Может того, по рюмашечке? - он вопросительно глянул на нарисовавшуюся невесту.
   - Геннадий Семенович......, ты не тушуйся,- не хочешь, неволить не будем -а рюмочку пей.
   Налив огненной жидкости она, как-то по особенному наблюдала за стариком, как тот опрокидывал в беззубую щель самогон.
   - Я бы с удовольствием, сошелся, но если Вас это не смущает, я это, ну, в общем,... гомосексуалист.
   Бабка похлопала растерянно глазами. Старик затянулся сигареткой, выпустил дымок и как-то буднично добавил.
   - Ну, теперь конечно бывший.
   Произошла между ними пауза. Бабка смотрела куда-то вдаль, в пространство. Что-то шептала в нос. Дед уж и не рад был, что сказал, мог бы чего и придумать попроще и не выпендриваться..
   - Ты вот, что - раз ты мне всю душу и я тебе тоже всю. Вздохнула она - Наливай.
   Оприходовали вдвоем. Закусили чаем. Перед глазами запорхали белые мухи. Пол как-то не хорошо наклонялся. Груди у Лидии Ефимовны растекались угрожающе по скатерти.
   - Ты мне я понимаю так, по секрету а я тебе по большому секрету, - старуха испытующе разглядывала пытающего сделать умную физиономию деда, - Даешь слово гомо, гомо сексуа...Тьфу ты невыговорю я. Мудрено то.Го-мо..гомо
   - Даю, - перебил её старикашка и запил поднявшийся было из нутри страх чаем. - Вот будет потеха, если она окажется лесбиянкой.
   - Говори - вот те крест ни кому, ни за что, ни когда, - он принял позу Дауна подслушивающего.
   -А у меня болезнь такая - псориаз. Да, да - из-за этого и замуж не вышла! Заметь! Говорят , что у мужиков этот гомосексуа, тоже болезнь. Да ты и не бойся -у меня это не заразно! Сначала было стыдно, когда девкой то была. По телу струпья ползут. Потом я мужиков ненавидела. Им то всё красивых подавай, а нам куда некрасивым? Да шелудивым. А потом как-то обвыклась. Работа в школе, дом, племянница опять же. Сейчас вот уже внуки. А мужика пригреть хочется. Хоть в конце жизни. Ну, просто так. Чтобы не одной!
   - Фу, ты отлегло, - старик перекрестился, - а то, я уж черте, что подумал.
   - Так это не помешает нашей совместной жизни?
   - Я думаю, что нет. В таком возрасте особенно.
   - Я думаю, что в таком возрасте ещё ого, го.
   - Ну, это лишнее, - дед скривился у меня, это... уже проблемы.
   - Так выпьем за наше здоровье, чтобы не было проблем!.
   Дальше старик уже ничего не помнил. Только иногда к нему в лицо заглядывало черное зимнее донское небо с голубыми звездами. Да слышался воркующий голос бабки.
   - Спи мой барин, спи мой сокол.
   Во сне приходили к нему бывшие друзья, укоризненно смотрели на него, делали ему козу, называли отщепенцем, гадиной, жеманно закатывали глазки и смеялись, гадливо поддергивая плечиками.
   - Старый прохвост женился на коммунистке, да еще прокаженной. Жаба, жаба этот старикашка.
   Как ему было плохо, ох как плохо. Или хорошо! Он ни как не мог сообразить во сне.
   Первая неделя жениха и невесты выдалась хлопотная. Умер в больнице Николай Тереньевич. Забирать тело старого вояки из прибольничного морга приехали втроём. Лидия Ефимовна, Анька и Вован. Детей оставили у сердобольной соседки. Долго ждали, когда оформят необходимые бумаги. Тут же крутился капитан из местного военкомата с солдатиками. Время шло, а гроб с покойником все ни как не выносили из мертвецкой. Рядом с ними еще одни ждали своего покойника. Толпа была сплошь, мужики закопченые, видать шахтеры. Приехали на трех автобусах, с венками от шахт управления. Молодые, здоровые, чуть принявшие уже на грудь. Столпились, курили, сплевывая в круг и о чем-то негромко гутарили иногда взрываясь приглушенным смехом и то хорошо, что не пели, потому как нести своего друга на погост, а потом уж будут поминать лапшой, водкой и жареной свининой, могут и запеть.
   Мужика убила не болезнь, погиб он не в забое добывая уголь и не пырнули его в пьяной драке, а спровадила его на тот свет теща и не сидеть ей грешнице при всём при этом в тюрьме. Полез ночью за рассолом мужик в подпол, свет не включал, башка трещала после встречи добрых друзей, вот он и хотел подлечиться, а теща, старая курва на ощупь, по малой нужде ковыляла в нужник, шла, шла и прямиком вниз в преисподнюю и полетела. Бедолага уже на лесенке был, чтобы значит подняться и нырнуть к жене под бочек. Но не тут, то было. В результате их встречи, теща три ребра себе сломала и ногу, весила то она ого, килограмм сто двадцать, а у самого зятька что-то хрястнуло и оборвалось внутри. Ту кучу малу из зятя и тещи тянули пять часов, пришлось даже половицы рубить. Зятя на кладбище сегодня утром определили, а теща в этой же больнице на вытяжке лежит. Нога смотрит в потолок, убийца туда же. Лучше бы наоборот - тещу на кладбище. Рассуждали ребята. Говорят, что лежит она в больничной палате вся черная, задавленная сознанием того, что приключилась. Плачет и домой боится ехать, дочку опасается. Говорят, не очень-то она жаловала зятька, слышали, как проклинала его и грозилась убить. И вот подишь. Убила! А чего-то теперь поделать! Судьба. И смех и грех. Все кручинились, мужик был хороший, пил не много, деток любил, жену не бил и с тещей много не сквернословил, а, как не крути, она его и спровадила на небо.
   От военкомата наконец подали автобус и угомонился вскорости наш герой на погосте рядом со своими братьями , сестрами, дядьями и тетушками. Нашли ему местечко рядом с матушкой и батей, а чуть поодаль соседствовали бабушки и дедушки. И по всему выходило, что закончился род Давыденковых, ни кто более не приляжет здесь под такой фамилией. Последний он значит. Дали салют солдатики в бездонное небо и отбыли восвояси. Капитан пообещал поставить памятник к весне и тоже укатил.
   Поминали дома у Лидии Ефимовны. Повыползали последние старики и старухи кому под девяносто, кто помнил Николая Трофимовича, еще молодым , добрым и улыбчивым казачком.
   Собрались помянуть, помолчали, поглазели друг на друга, как- то приценивающе. Кто мол из нас следующий. Без боязни рассуждая о собственной смерти, выстраивая очередь, себя записывая, конечно же в хвост. Впрочем, не пугаясь, если и без очереди. Эти траурные встречи нужны им были, что бы приглядеться, как меня положат, в чем, это я купила или купил, это отложила или отложил. А Клавдию то отпевали лучше, а Мишку как-то нескладно. И печень болела, и дождик шёл. А вот Петьку хоронили при ясной погоде. Верховка дула, Петька был когда-то командир, очень бравый, правильный, голос, будто в трубу дудит, бровки так вросли в переносицу. До Николая Трофимовича они схоронили Петра Григорьевича, но то было прошлой весной. По вспоминали всех. И рано ушедших и сгинувших на войне. Пригубили за помин души. Пожалели антихриста Кольку, что без батюшки, без отпевания положили в землю. Но на то была воля усопшего. Чтобы без попов. А Лидия Ефимовна не ослушалась. Ни кто и не осуждал.
   Потом провожали через три дня Клауса. По всему выходило не сладилось у них с Анькой. Порушилось иностранное счастье её. Уезжая, поцеловал её, но холодно, как-то. И выезжая со двора, не оглянулся, не притормозил, а поднимая снежное крошево, умчался прочь.
   Мысль, что он не как не отвезет в редакцию рукопись протоирея, не давала старику покоя. Вован долго и не объяснял Лидии Ефимовне по какой причине ему надо смотаться в Ростов. Надо так надо. Езжай мой барин -улыбалась она ему. Только велела проведать подруженьку её, да завести ей гостинец. Гостинцем послужила курочка, пол сотни яиц, да сушеные плоды грушки- дички. Ростов встретил старика елочными базарами, нечищеными заснеженными улицами, да автомобильными пробками. Евдокия Мироновна встретила его радушно. Но была она, какая-то сдувшаяся, потухшая. По всему видно не климат ей было здесь проживать.
   Узнав, про события в деревне, она всё всплескивала руками и охала. Известия про Николая Тереньевича встретила молча, лишь перекрестилась. А про то что старик перебрался к Лидии Ефимовне встретила с радостной улыбкой.
   -Так, что ежели, что - напомнил старик - Евдкия Мироновна, милости просим. Хатка стоит. Я туда наведываюсь, протапливаю.
   Проезжая на маршрутке по улицам Ростова, он поймал себя на мысли, что его тянет в Кондули, к Лидии Ефимовне.
   В редакции на Красноармейской, на неожиданного визитера долго смотрели, не могли понять, что от них хочет этот старик.
   -Издать, то можно. -успокоил старика потертого вида мужичек, в стареньком заношенном костюме представившись главным редактором.
   Покрутив тетрадочку, похмыкав в прокуренные усы, он долго ходил вокруг стола искоса поглядывая на старика.
   -Да, вот незадача. Издать мы конечно можем всё, только за ваши деньги.
   -И много денег надо -спросил Вован.
   -Это смотря какой тираж.
   -Ну положим, штук сто.
   Редактор понял, что тут на старике много не барышуешь.
   Поковырявшись в носу, полистав не очень толстую тетрадку. Он посмотрел исподлобья на деда.
   -И где вы этих мыслей то поднабрались.
   Старик засуетился.
   -Это не я. Это один, очень хороший священник. Только он сам не может прийти. В сложной ситуации он.
   -Да мы все тут в сложной ситуации. - Мужичок уселся за стол и стал читать. Что-то его пробрало, он уткнулся в страницы, не обращая внимания на стоявшего старика. Прошло не меньше получаса. Вован облокатился на подоконник, грел побаливавшие свои коленки о теплые батареи. Редактор все читал и читал.
   Потом оторвавшись от рукописи он спохватился.
   -Да, что Вы это стоите. Садитесь.
   Ага. Злорадно обрадовался старик. Видать пробрало.
   Мужик стал куда-то звонить. Поглядывая уже по доброму на старика. Наконец дозвонившись, он попросил какого-то Федора Федоровича подняться к нему, без промедления.
   Через минуту в кабинет без стука влетел неопрятного вида лет шестидесяти, в потертых джинсиках, в толстом вязанном свитерке человек.
   -Ты вот, что Федор Федорович. Помнишь про квотирование, что мы с тобой говорили.
   Федор Федорович сразу насупился и недобро посмотрел на Вована.
   -Вы не смотрите, что он злой - засмеялся главный редактор, на самом деле он добрый.
   -Потому и бедный. -прошипел он в ответ.
   Вован тихонечко сидел и ждал, чем всё это закончится. Перепалка закончилась обниманием главного редактора с шипящим Федором Федоровичем.
   Договорились, что к марту они постараются выйти на тираж.
   -Но ежели, это будет так же умно, как и в начале. - предупредил обрадованного старика главный редактор.
   -Протоирей сказал, вы книжечку, так раздавайте, заблудшим. У кого взор потух. - старик шумно вздохнул, будто снял тяжелую ношу.- Вера без дел мертва есть!
   - И все будет не богато но достойно.- успокоил он. Денег особенных у нас нет! -
   Он протянул Вовану свою визитку велев ему прозвонить ближе к февралю. На том и расстались.
   Возвращаясь в хутор в приподнятом настроении Вован, еще раз поймал себя на мысли, как хорошо и покойно ему там.
   Быстро темнело. Выйдя на остановке, он увидел, в далеке знакомую тумбообразную фигуру своей любезной Лидии Ефимовны. А с ней, вертелись, Анькины детки. Увидев старика, они бросились к нему по заснеженному утрамбованному колесами машин, насту. Они бежали наперегонки и радостно кричали : - Дедушка! Дедушка приехал! Кинувшись с разбега к нему на шею, будто не видели его целую вечность, будто он им родной.
   Покопавшись лихорадочно в карманах, Вован не обнаружил там ни чего вкусненького.
   В сердцах обозвал себя старым козлом. Что не догадался купить хоть по шоколадке. Смахнул скупую слезу. Ни кто на свете не называл его так ласково - дедушкой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"