|
|
||
Из армейских историй | ||
АРФА
С сопок дул ветер влажный, с запахом хвои, с горькими волнами дыма, с посвистом, со вздохом и причитаниями. Будто в сопках какой-то большой, раненый зверь лежал. Так местные буряты говорили. Еще говорили: - такой ветер обычно приносит снег. Да как-то не верилось, вроде бы рано еще в сентябре - то, и Ульма еще водой до краев не наполнилась и кусты черемухи и боярышника у воды только-только подернулись желтой пеной по верхушкам. Нет-нет! И бабьего лета - то еще толком не было. Вчера только солнышко пригрело вроде и после недельных дождей высушило все сразу. И вот тебе на, - этот влажный, холодный, сулящий непогоду ветер. Не хотелось еще думать о зиме, о холодах.
Ан нет, ветер дул чертяка, с заросших кедровым стлаником и ольховником сопок, влажный, тревожный. Кто его знает, что ждать. Всяко бывало.
Подполковник тяжело вступал по плацу, сзади семенил усталый капитан, он придерживал фалды расстегнутого бушлата, парусившего по ветру. Чуть поодаль вразвалочку, в кильватере, вышагивали два сержанта и солдатик. Сержантики были бравые, осанистые, сразу видно дембеля. А вот солдатик, замыкавший эту кавалькаду, хоть и имел тоже справку о увольнении в запас, был кургузым, кривоногим и простым до изнеможения. В общем, в его внешнем виде ни как не угадывался дембель. И смотрел то он с какой-то отеческой заботой на вышагивающих впереди лощенных, принаряженных сержантов с чемоданами. Ну, нафуфырились ребятки, говорил он всем своим видом, как детки малые. И ладно. А нам ни к чему это. У него - то висел за спиной вещмешок, и по всему было видно, что он никуда особо не торопился, хотя документы на увольнение из вооруженных сил у него лежали в правом нагрудном кармане, как впрочем, и у сержантов. Принимал он происходящее, как некую заключительную экскурсию, и осматривал всё с неподдельным интересом, будто и не служил здесь, будто ему и не хотелось побыстрее очутится дома.
- Эка хрень - кривился один из сержантов, - чего ходим-то, пока ночка солнце не съест. Плутай потом по тайге ночью.
-Да не шипи ты змеюкой, ходи себе и ходи. Завтра отлежим себе все! Терпи паря! - успокаивал его напарник.
-Веруньчик, то ждет! Ох, ждет! -сержантик, нервно позевывал, предвкушая будущую встречу.
Капитан оглядывался, пыхтел, показывал кулак, мол, сказано вам, идти, идите.
Капитан и сам-то не знал толком, чего они ходят, битый час по территории части туда-сюда. То в пустую столовую нанесли визит, где шуршали от сквозняков плакаты на стенах, с улыбающимися румяными солдатами, призывающие мыть руки перед едой, любить родину и командира.
То в прачечную заглянут, то по коридорам санчасти пройдутся.
Казармы оставляли весьма гнетущее впечатление, двухъярусные кровати были веером сдвинуты, вроде их накрыла морская волна. Тумбочки с открытыми дверцами сгрудились по углам, время от времени пугающе хлопавшие пистолетными выстрелами от поселившихся и гулявших и здесь сквозняков.
А полковник всё ходил и ходил. То, вдруг встанет, как вкопанный, уткнется в угол, и чего высматривает. Кто ж его знает, что он там увидел. Потом трубно высморкавшись в платок, пойдет дальше по умершему уже военному городку.
Капитан то конечно догадывался, что так тянет с отъездом полковник. Он-то знал, что командир начинал тут когда-то лейтенантиком, и по воле случая попавшего в эту же часть, лет восемь тому назад, уже на закате своей карьеры. Что нелегко ему так-то уехать, не попрощавшись со своей молодостью, со своей жизнью, что прошла здесь. И уходил он отсюда, как флотоводец с тонущего корабля, покидая его последним.
А полковник все тянул чего-то, пытаясь, что-то найти, за, что-то еще зацепиться, хотя и понимал, всё с собой не увезешь. Ни стены, ни плац. Ни эти сопки. Ни Аргун. И всё это надо бросать. Как ни прискорбно. Себе дороже, тащить всё это. И он раз двадцать всё проверил и перепроверил. Не упустил ли, что. И сверху уже всё посмотрели, всё описали, поставили подписи. Доложили, что распоряжение, номер такой-то, от сего года выполнено. И так далее. И так далее. Всё, между прочим, по международным соглашениям. Скрепили печатями. Отправили фельдъегерской почтой. Их уже здесь и быть не должно! Не должно! А он всё ходил, всё ходил, а вдруг, что-то важное, он не заметил, не забрал, не отправил, а значит, не уберег!
А ветер с угрюмых сопок, нет да нет, стал швыряться редкими, пока, первоцветными снежинками. Колючими, жалящими лицо.
- Эка заноза, шныряет и шныряет! - Шептал себе в усы усталый капитан.- Ходи, не ходи, а все одно уезжать надо.- Он с опаской смотрел в сторону сопок. Почти не сомневаясь, что оттуда вот-вот грянет беда!
А полковник всё вышагивал с тем особенным, повелительным, не терпящим возражений лицом, ать-два. Ать-два.
Только у прачечной остановился подольше, вспомнив почему-то весенние, на ветру развевающиеся, на бельевых веревках постирушки, кальсоны да рубашки, простыни, наволочки, с жирными штампами принадлежности воинской части.
И он еще молодой лейтенант спешил сюда на свидание, к ней, своей ненаглядной, к дочке начштаба. Это они тогда еще прятались и не афишировали свои отношения. Почему у прачечной, да потому, что та была на задворках части и до протоки, где они гуляли вечерами, под шумящими камышами, было рукой подать.
-Ладно - махнул рукой полковник, отгоняя нахлынувшие воспоминания. - Двигаем к машине, а то и вправду, как бы на ужин не опоздать.
Хотя он знал, что на ужин они давно опоздали.
Он неожиданно повернулся к семенившему сзади капитану Фуфаеву.
-Так, сколько там, на твоих уже натикало?
- Четырнадцать пятнадцать, с лихом, товарищ полковник.
- Вот-вот, а мы тут чего-то все ходим.- Ты вот что, - полковник опять нахмурился. - Давай через Дом культуры пройдем а? Может там чего-то забыли. Как думаешь? Машину на задний двор подавай. От туда и рванем.
-Товарищ полковник - не нравятся мне эти белые мухи - загнусавил капитан, лицо его приняло выражение невообразимой скорби и враждебности.
-И мне не нравятся - отрезал полковник - поэтому давай быстренько.
Он тоже глянул в сторону синеющих сопок, над которыми ползали белыми баранами облака.
Все тут же разом тяжело вздохнули ...
-Можно курить, товарищ полковник - послал расстроено просьбу вдогонку удалявшейся спине, расфуфыренный сержант.
- А, черт, кури, коли охота, твое здоровье мне не жалко! - бросил тот на ходу в ответ раздраженно.
Полковник неделю как бросил курить, а сейчас жалел об этом.
Эх, затянуться бы!
С балкона Дома культуры, (черт его знает чего он туда зашел, видно ноги сами, как-то по привычке привели), полковник оглядел пустынный плац, где он обычно принимал праздничные построения, парады, под бравурный марш, `' Прощание славянки'' и повернулся было уже совсем уходить, но что-то тянуло его опять к этим балконным перилам.
-Капитан - дай бинокль - голос у полковника толи от ветра толи еще от чего сел и стал еще более хриплым.
- Товарищ полковник - молящее лицо капитана, взывало к жалости. - Бинокль. Нет у меня.
Капитан в растерянности чуть замешкался. Не зная, как ему быть.
-В машине в бардачке, кажись, живо! Туда, одна нога здесь, другая... - он как то ссутулился и внезапно смолк, обругав себя, за то, что злится на капитана.
Между тем, небо щедро стало сеять манкой, а ветер собирал это крошево, эти сухие комочки снега на бетонных плитах плаца в серпантины и принялся устраивать настоящую кутерьму.
Чего ему еще надо, недоумевали, стоявшие сзади, пряча лица от пронзительного, студеного ветра, переминаясь с ноги на ногу дембеля. Они с опаской смотрели на спину комчасти, зная его крутой нрав.
А полковник, вырвав бинокль, у запыхавшегося от бега капитана, впился в окуляры и смотрел-смотрел. То на протоку, то на главное русло реки, то на тот, китайский берег.
-Сволочи! - Выругался он вдруг. - Как это можно, кому это надо? В шестьдесят восьмом году крови пролито...немеренно! - Опять запнувшись на полуслове, он внезапно повернулся всем корпусом к капитану Фуфаеву.
-Чего стоим, поехали отсюда ....
Задержав мимоходом свой взгляд на дембелях он с горечью попросил.
-А, Вы вот, что пацаны ... не уезжайте из своих сел .... Не бросайте свою землю. Или промотаем, профукаем всё вконец здесь! Внукам ничего не останется!
Когда спускались вниз, пошли не по центральной парадной лестнице Дома культуры, а по той, что вела во внутренний дворик, где их уже ждал ЗИЛ 131, с сонным, ко всему видать привыкшим ко всему водилой. Но чуть заплутали в полутьме и вошли в зрительный зал, уже без плюшевых кресел, пустой, гулкий и пахнувший сыростью.
У осиротевшей, без кулис сцены, опять задержались, полковник заглянул в темное пространство сцены, что-то пытаясь разглядеть.
-Что это там поблескивает? - поинтересовался он у следовавших за ним капитана и дембелей. Будто они должны были непременно это знать.
Все тут же вперились любознательно в темноту, пытаясь определить, что же так заинтересовало полковника. Капитан хотел, что-то сказать, но тут, же осекся.
Петруша вырвался вперед.
- Можно я гляну, товарищ полковник? - и, не дожидаясь разрешения, легко вскочив на авансцену, перешагивая через баррикады пюпитров и сломанных стульев, тут же растворился в темноте. Через некоторое время, на что-то наткнувшись, он загремел чем-то медным.
Наступила тишина.
-Чего молчишь - капитан шумно задышал, будто ему не хватало воздуха.
-Товарищ полковник! - донеслось глухо из темноты, тут такая штуковина, забыл, как называется. Кра-си-вая! - он опять замолк.
- Ну и чего? Не вспомнил, как её зовут? Штуковину. Так это она блестит то? - капитан нетерпеливо прикрикнул,- Да где ты там на самом деле?
И тут из темноты полились дивные переливистые звуки. Будто кто перебирал струны на небесах.
-Это, товарищ полковник, это товарищ капитан - эта...как ее ...арфа ... оставили ее ...от чего-то, не забрали.
- Арфа! Ну, да ладно пошли ...полковник почему-то вздохнул. - Арфа это хорошо, да там половины струн нет и дека треснута. Я в курсе. Отжила она своё. ...Живенько поехали. Пускай теперь китайцы на арфах играют.
Все тихонько хихикнули и, продираясь через бурелом стульев, крышек от столов и прочей дребедени потянулись к выходу.
У машины Петруха тронул совсем не по уставу полковника за рукав...
-А можно я это ...арфу домой возьму.
- Это зачем еще? - у полковника поползли брови вверх.
-Сестричка у меня, восьми лет. Ей хочется стать артисткой или музыкантшей, а у нас в деревне ни роялей, ни пианин нет. А я ей в подарок привезу. Пускай учиться.
-Не выдумывай солдат. Как тебя?
- Рядовой Петр Росомаха.
-Так это ты из Шипулино будешь.
-Так, точно, товарищ полковник. Я!
-Не выдумывай...солдат. Мы на Шипулино не выезжаем. Там от дороги, четыре километра через дикое поле, и овраги, пехом тебе идти. Как же ты её дотащишь по падям. Надорвешься. Нет, не выдумывай.
-Сестренка обрадуется. А я жилистый, дотащу!- солдат не зная, что еще предъявить в качестве аргумента, встал по стойке смирно.
-Вольно, солдат! Не пори ерунду! - оттолкнул его капитан. - Товарищ полковник! Отчаливаем!
Командир части раздраженно махнул рукой и втиснулся в кабину.
-Давай!
Машина взревела и помчалась по плацу, но тут, же резко затормозила.
-Эй! Капитан. - Полковник постучал пор кунгу, где уже расположились отслужившие своё дембеля и капитан. - Пускай забирает. Только живо. Арфу-то. Слышишь меня! Только живо! Чего это мы будем музыкальные инструменты китайцам отдавать. Им и так весело тут будет!
Петруха вдвоем с сержантиком втянули, не без труда, арфу в будку. Машина тронулась. Арфа лежала, среди этого армейского безобразия, хрупкой, беззащитной девушкой. На ухабах она как-то жалобно постанывала изящной декой и иногда издавала нежные еле уловимые звуки. Все, по очереди, в том числе и капитан глубокомысленно поводили всей пятерней по струнам, извлекая загадочные, неземные, чарующие протуберанцы.
-Ну, Петруха как же ты её потянешь то...
-А я сбегаю домой, запрягу коняшку, погружу на телегу и привезу...
Петруха улыбался всем, радуясь удаче. Он уже представлял Варьку визжавшую от восторга.
-А ежели сопрут пока ты за коняшкой будешь бегать.
- Не а, не сопрут! У меня там место есть одно заветное,...где схоронить можно. В копешке. - солдат погладил гибкий стан арфы - Там завсегда у большого оврага к зиме копешки наскирдуют, а потом по зимнику и перевозят. Так, что, в копешку её и зарою. Когда подъедем, темнеть уж верно будет. Утром и заберу её.
-А к примеру стырят все же. - Смеялись сержанты.
- А люди у нас, я скажу и не воровливые вовсе,...чужого не берут....
Петруха говорил это серьезно и с достоинством, не обращая внимания на явное подтрунивание над ним.
- Ну-ну! Молодец Петруха. - Все как-то раскрепостились.
- Товарищ капитан - сержантики переглядывались меж собой, перемигивались. - Мы - то уже того ...может ... за отставку нашу по пять капель.
-А что есть?- Капитан оживился, хищно задвигал ноздрями.
-А как же.
Из недр дембельского баула появилась бутылочка беленькой.
-Я ее заветную берег к этому моменту специально. - Сержант сглотнул слюну.
-И где вы ее добываете? На сто верст в округе магазинов нет. - Капитану налили первому.
-Ну ладно ребята с Богом! - он как-то сразу подобрел, стал своим.- На гражданке то жизнь будет помощнее, по жестче. Там думать надо. Это тут вам все приготовлено, как в детском саду, а там о ё-ё! Капитан вытащил дежурную шоколадку которая всегда лежала в кармане кителя. Разделил по братски. Наливали, в единственный, мятый, пластиковый стакан, пытаясь не утратить ни единой капли. Пустили по кругу. Петруха пить отказался
-Не приучен я. У нас и так почти все село пьет. Ежели и я начну, совсем плохо будет. - Все переглянулись
-Слушай, ты немного пригуби за дембель. Чуть-чуть.
-Не ....замотал тот упрямо головой - Даже и не просите. У нас запойные все. Даже начинать не буду.
-Ну ладно....не будешь, не надо.
Капитан закурил. Разлеглись на матрасах с комфортом, ехать-то по колотушке, которую и дорогою можно было назвать с большой натяжкой, еще часов семь, а то и поболее.
Полковник в кабине чуть-чуть привалился к двери и в полудреме прокручивал маршрут.
Петруха то выйдет первым, километров семьдесят нам трястись, до пункта назначения. Это значит ближе, должно быть к пяти часам, мы его десантируем. Тот с бархатными ресницами, с аксельбантами, сержант, по фамилии кажись Евсеев, еще через сто верст вылетит на свободу, в Гремячем, а третий, тот еще через двдцать верст. Это ежели все пойдет по плану, лишь бы погода не испортилась окончательно. Бывало так, что и тридцать верст ехали пятеро суток, а тут тайга, сопки, пяди и почти двести километров, до новой дисклокации части, у Покровки.
Что-то, а т за Петруху ныло сердце. Те - то ладно. Прямо по деревням проходил маршрут. Сдадим прямо в руки мамам. А у Петрухи серьезная история получается. Деревня Шипулино чуть в стороне оказывалось, по другой дороге стояла, будто сторонилась всех. Так оврагами застроченная, что видать то ее видно, как кособочатся избушки с угора, а вот чтобы подобраться к ней, надо с пятьдесят с лишком километров промахать круголя, да еще с гаком. Как он эту бандуру потянет-то?
Нам бы засветло туда успеть - мечтал полковник. Чтобы визуально все увидеть.
А Петруха как раз рассказывал про житье бытье, как все у него образуется замечательно. Как жениться он следущей весной, что ждет его невестушка, и всё уже обговорено. Что мотоцикл у него есть с коляской. Ружьишко висит хорошее, на зверя лесного. Что мамка и сестричка пельменей наготовили, грибочки насолили, утей понажарили. Ждут, значит. Петруха охотно рассказывал о хозяйстве.
-Да что там, все есть ... и хрюка с поросятами и гуси, с утками и куры яйца несут. Голуби были до армии. Красивые. Так хищная птица потаскала, да ласка погрызла.
Был Петруха простой не дембельский какой-то, а когда его спрашивали чего, мол, не готовишься к параду, китель не справляешь праздничный, тот отмахивался - Зачем энто надо .... Не понимаю, баловство одно. Как дети.
Всех разморило в тепле кубрика, развалились, поснимали бушлаты, гогочут, слушая Петрухины рассуждения. Бывает конечно ,,деревня,, - но этот уж совсем ...Интернет. А зачем он? Телевизор - сквернословие все это. Коко-кола - не наш напиток. Как пришибленный малехо!
Но служил рядовой Петр Росомаха исправно. Сильно не выпячивался, но и в последних, ни когда не был замечен.
Подшутить Петруха над собой позволял, а вот за себя мог постоять. Как-то задеть его пытались, шутя, в туалете, после отбоя, так он двоих клешнеобразно, вприсядку раскидал, а потом поднял кули с говном, прислонил к стенке и в глаза говорит:-
-Братишки не надо так-то шутить, какого рожна лезь-то? А то я из автомата вас порешу, где-нибудь в затонах ...Ага! Прямо в глаз, как белку, не промахнусь! - И улыбнулся, так отечески. Те ломанулись, на отбой и больше к Петрухе не приближались.
Кто его знает - Росомаха он и есть росомаха. Он такой, раз сказал, то сделает.
А полковник что-то все хмурился. Чем дальше машина удалялась от покинутого всеми гарнизона, тем весомее были волны ветра с ошметками снега, тем всё больше росла будто шашкой прорубленная морщина на выпуклом командирском лбе. Все колючее и колючее были эти снежные заряды. Ох, и не нравилась полковнику это накатывавшая неожиданная, нежданная зимушка - зима.
Когда под завывания ветра, полковник приказал, наконец, остановить машину, вскочив на подножку, вытянувшись в свой почти двухметровый рост, он, по-волчьи хищно раздувая ноздри, понюхал воздух. Нутром чуя, что где-то и есть по направлению к северо-востоку родная Петрухина деревня. Ну что делать. Вот она деревня на карте, хоть и не видать, а жильем пахнет. Чует он. И по карте выходило, что село где-то рядом. Проехали еще с полтора километра, наконец, показались огни. Вот и Шипулино , вздохнул полковник. А пацана вот, как отпускать в такую погоду. Полковник хмурился, не зная, что предпринять. Ненароком собьется с пути. Эка канитель разыгрывается с погодой! Будем делать крюк или все же послать с ним капитана с сержантом. Тоже хорошего мало. Сколько времени потеряем. И так плохо и так не хорошо! Перед мамой Петрухи я отвечаю, головой!
Петруха тем временем вытащил под похахатывание пьяненьких дембелей позванившую, на ветру арфу. Прилаживал вещь мешок к спине, прощаться, значит вознамерился.
Ветер его ни сколько не пугал, хоть и с зарядом колючего снега. Этого он навидался.
-Петруха! - полковник при обнял мальчишку, как ты с этой бандурой-то.
-А я её вон в той копешке схороню, у оврага, видите? А завтра утречком и привезу, на лошадке. Варьке сюрприз будет. Она как проснется, а тут арфа! Ага!
-Да погоди ты с арфой. Сам то как, дойдешь?
-Обижаете, товарищ полковник, мы с дядькой моим, Федором, по семьдесят километров в день делали, когда на волка ходили, а тут, вот оно село-то. Виднеется. Четыре с половиной километра. За час с хвостиком, буду уже дома. Это даже и не переживайте.
Огни Шипулино и правду видны были хорошо.
И село то немаленькое, дворов семьдесят. Что по нынешним меркам, очень даже ничего! Лесопилка работает - не умерла. Полковник был здесь и не раз. Хорошее село. Мужички -шишкобоем промышляют в кедрачах, так же ягоды собирают, грибы. Охотой на зверя разного. Рыбалят. Опять же школа есть, клуб. Все чин по чину. Не шикуют, но и не бедствуют. В общем, перебиваются с хлеба на квас.
-А погода...-полковник с сомнением покачал головой.
-Эка невидаль. Нормальная погода! - Петруха усмехнулся. - Спасибо, товарищ полковник за всё! Пойду я, пока не стемнело окончательно.
-Ты вот, что. У вас в деревне телефон есть?
-Есть, в правлении.
-Ты завтра же. Это приказ, Росомаха, позвонишь в часть. Вот номер телефона. - Полковник, покопавшись в кармане, на бумажном клочке нацарапал плохо пишущей шариковой ручкой телефон части. - Я буду на этом телефоне в восемь ноль - ноль.
-Так точно, товарищ полковник. Обязательно позвоню.
Что за жизнь! - рассвирепел полковник, двадцать первый век, а сотовой связи нет, на горочках её лови, да по соснам лазь, туды её в качель! Но виду мальчишке не подал, улыбнулся, так по-отцовски, усталой улыбкой, похлопал по плечу.
Петруха взвалил арфу на плечо, крякнул от тяжести, но пошел легко, чуть в раскачку.
Все провожали его взглядом. И капитан, и расфуфыренные сержанты и полковник. Только водила, как сидел за баранкой своего вездехода, вперив взгляд на исчезающую на глазах дорогу, так и не вышел.
Полковник себя корил, что задержался в части. Выехали бы часа на два раньше, не было бы такой нервотрепки.
Машина, грозно урча, стала подниматься в горку, норовя залезть в ерниковые заросли березки. Полковник на гребне попросил притормозить. Приникнув к окулярам полевого бинокля, он пытался в лежавшей как на ладони пади, укутанной белым саваном нежданной метели, разглядеть фигурку бредущего солдата. Ему казалось, что он слышит чудесные переливы струн арфы, через стоны ветра. Ему казалось, что он вот-вот увидит волшебный блеск в опустившейся мгле. И вправду бинокль наткнулся на фигурку, бодро в раскачку, идущую по направлению дрожащих огней деревни.
-Вот упрямец, не бросает, арфу. - Прошептали губы полковника и расплылись в отеческой улыбке.
Муха, ростом невысок, крепенький, коренастый к нижней губе прилепился вечный окурок. Сколько годков и не скажешь. Толи сорок, а может и шестьдесят. Это, в какое время суток с ним столкнешься. Вечно что-то бормочет себе под нос. А что и не разберешь. И лучший друг его Василий Мефодиевич, вышли оба по договоренности спозоранку. Мужичок Муха упряменький, торит лыжню, фырчит, аж захлебывается, а Василий Мефодиевич, с нескладной фигурой, на козлиных ножках, еле поспевает за ним. У обоих ружьишки за спинами. И хоть Василий Мефодиевич, живет в Шипулино без малого тридцать лет, что-то в нем выдает городского жителя. Толи повадки, какие, толи осанка, толи говорок.
За ночь снега понабросало столько, что вчерашний утренний осенний пейзаж, сразу превратился в празднично зимний. Снег под ногами переливался алмазами, а солнце в желтой подливке облаков светило холодно и спокойно. И если еще вчера на солнышке было до пяти градусов тепла, то когда охотники выходили за околицу, было все пятнадцать мороза. Вот так вот зимушка пришла, ни кого не спросясь, и уж до самого апреля.
Дружат Муха, как его кличут все в Шипулино, с Василием Мефодиевичем почитай все три десятка лет, как Василий Мефодиевич приехал сюда учительствовать из большого города - Читы. В Шипулино, тогда было детей видимо-невидимо, в каждом дворе двое, трое, четверо...Это сейчас домов шестьдесят-семьдесят жилые, а тогда, тридцать лет назад под четыреста. Своя десятилетка, филиал техникума. Василий Мекфодиевич выпускник пединститута, преподаватель математики и геометрии, рафинированный интелегентишка, рассчитывал через три года умотать опять к себе в Читу. Но как-то женился, со скандалом, с безумной любовью, на бурятке. Стал попивать, помаленьку, сначала один, потом и жену пристрастил к этому делу. И пошло и поехало. Слава Господи дети у них повырастали и, уехав к бабушке с дедушкой в Читу, там и остались. А Василий Мефодьевич, оставшись без работы из-за пагубной привычки, иногда в минуты просветления натаскивал лодырей и местных двоечников по математике. Друг его Муха, по фамилии Мухин, был когда-то неплохим киномехаником, привозил из райцентра фильмы, считался первым парнем на деревне. Так в женихах и остался, перебирая одну пассию за другой. Пока ни девок не замужних не осталось, ни женщин, кто бы хотел взять Муху под свою опеку. Кино уже лет двадцать в Шипулино не крутили, Муха перебивался тем, что копал огороды, за выпивку и еду. Рыбалил, стрелял из ружья и вел бесконечный философский спор со своим другом Василием Мефодичем. Сошлись они не на почве выпивки, а на почве противоположных взглядов на окружающую действительность.
Муха намекал, что, все процессы на земле, давно проходят под контролем внеземной цивилизации.
\Василий Мефодьевич, человек в достаточной степени ученый, смеялся над этим и говорил, что человечество само себя обрекло на поругание в силу подлости человеческой натуры.
Это беззлобное противостояние мнений, скрепившееся, со временем, узами дружбы, продолжалось уже лет двадцать.
И вот, выйдя утречком, по первому снегу на охоту, Муха загадочно намекнул, что видел недавно, три дня тому назад, над сопками, летающую тарелку. И чтобы не было ни каких на счет этого злых инсинуаций, это слово он специально применил, для своего ученого друга, так, вот, чтобы не было злых инсинуаций, повторил он второй раз, он указал, что находился в абсолютно трезвом состоянии.
-Абсолютно! -Муха поднял указательный палец. -Более того, я скажу, что мне кажется, что по некоторым причинам, внеземная цивилизация ищет именно со мной контакта.
Они остановились перед с пуском в небольшой овражец, закурили.
Василий Мефодивич, будучи в хорошем расположении духа мурлыкнул.
-Отчего же это, господин хороший, именно с Вами.
Муха ждал этого вопроса.
-Я, конечно, давал, подписку о неразглашении, - он на всякий случай посмотрел по сторонам, будто кто - то мог услышать их разговор. - Но тебе, как другу могу сказать, служил - то я на точке и они там, зная, что я хочу спасти человеческую цивилизацию и зная, что я, безусловно, пойду с ними на контакт, решат выйти со мной на связь.
-Ежели они контролируют нас, зачем им нужен ты. Господин хороший! - Василий Мефодьвич заулыбался, мол, как я Вас ущучил.
-Вот! - вскричал на это Муха, узкие его, заплывшие глазки, сверкнули. - Они завладели, периферическим нашим сознанием - Муха вычитал это слово в словаре и оно ему очень нравилось.
Василий Мефодьевич остановился.
-Чего? - он с подозрением оглянулся на Муху.- Пер-фе-рическим сознанием! - передразнил он своего дружка. Он саркастически улыбнулся, хотел, что-то сказать, но запнувшись, вдруг замолчал, как-то распрямился и весь навострился.
Муха теперь шедший по его лыжне, карабкаясь по склону овражка, тоже вдруг встал, как встает охотничья собака, при виде зверя, в стойку.
Оба они вдруг услышали небесный перезвон, кто-то легонько, еле касаясь пальчиками струн извлекал божественную мелодию. Она то замирала, то возникала из небытия опять.
Муха приложил палец к губам. Он снял лыжи и по собачьи стал карабкаться в верх по склону оврага. Когда он достиг его края, он опасливо выглянул и тут же спрятался. Он перевернулся на спину. Лицо его побледнело. Он мелко , мелко закрестился. И простонал, подползавшему, и изрядно напуганному Василию Мефодиевичу.
-Вот и началось. Это они Василий Мефодиевич. За мной. Прощайте значит. - он опять покрестился, по щекам у него лились слезы, но это были слезы радости. А Вы смеялись надо мной. -укоризненно, но без особой обиды подытожил он. - Я знал, что это случится. Знал!
Василий Мефодьевич ужакой, но опасливо, тоже подполз, про белому снежку к краю оврага. Он медленно приподнял голову, тут же нырнул опять за спасительный край, но через секунду опять поднл голову. Он долго всматривался, щурился, потом ни слова не говоря, рывком вскочил из своего убежища и побежал, по первородной снежной равнине к ближайшему усыпанному снегом стожку. У стожка играя под порывами ветра стояла Петрухина арфа. Струны её под солнцем искрились, тем незабываемым сказочным светом, которым мы могли любоваться только в своих детских снах. Два охотника долго, будто их кто заколдовал смотрели на это чудо. Впитывая всем своим существом волшебные звуки, что выдувал ветер на её струнах.
Наконец очнувшись, они увидели чуть оплывший бок копны и лаз. На свет божий, они вытащили Петруху. Мальчишка закоченел и вот, вот бы отправился в мир иной, но спасла его арфа.
- Это же Петя Росамаха - всплеснул руками Василий Мефодьевич. - Видать из армии удрал.
-Почему удрал. - мудро покачал головой Муха. - Нет. Петя не удрал, Петя домой вернулся. Отслужил парнишка!
Спеленав бедолагу меховыми куртками, уложив на мухинские лыжи, они потащили того в Шипулино к матери. Муха шел сзади и всё оглядывался, на арфу, которая продолжала светится сказочным светом под лучами взошедшего окончательно над сопками солнца, издавая время от времени, от порывов ветра нежные, музыкальные сентенции.
Ему было немного жаль, что встреча с инопланетянами откладывается опять на неопределенное время.
|