Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Крестоносцы, Цру и Мосад

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Тут дивно переплетаются средневековье и современные реалии то что становится очень даже крутыми с хитрыми интригами.
   ПРОЛОГ
  
   Рим, 1139 год н.э.
  
   Он раздвинул шторы, чтобы следить за ночным небом, но окно выходило на запад, а ему нужно было смотреть на восток.
  
   Латеранский дворец Апостолико, как называли его римляне, был огромен - несомненно, самое большое и величественное здание, которое он когда-либо видел. Его родным языком был ирландский, который в этих краях был бесполезен. Он обнаружил, что разговорная латынь дается ему с трудом, поэтому во время своего визита он и его хозяева, прихрамывая, обходились английским. По-английски это был Латеранский дворец, резиденция папы римского.
  
   Он откинул свое тонкое одеяло и поискал в темноте свои сандалии. Он улегся в своей простой монашеской рясе, которую носил, несмотря на свое право на более роскошное одеяние. Он был Máel M áed óc Ua Morgair - по-английски Малахия, епископ Дауна, и он был здесь в качестве гостя папы Иннокентия II.
  
   Это было долгое, трудное путешествие из Ирландии, которое привело его через дикие земли Шотландии, Англии и Франции. Путешествие заняло все лето, и теперь, в конце сентября, в воздухе уже чувствовался холодок. Во Франции он некоторое время гостил у уважаемого ученого-священнослужителя Бернара из Клерво, человека, чей интеллект явно соответствовал его собственному. Но он одурачил Бернарда своим притворным благочестием и серьезностью. Он одурачил их всех.
  
   Камера Малахии в общежитии для гостей находилась на большом расстоянии от королевских покоев папы римского с высокими потолками. Он пробыл в Риме две недели и видел старика всего дважды: первый раз на формальной аудиенции в его личных покоях, второй - в составе свиты, сопровождавшей любимый проект понтифика, реконструкцию его любимой церкви, древней Санта-Мария-ин-Трастевере. Кто знал, сколько времени пройдет, прежде чем его снова призовут к выполнению его главного дела - ходатайству Иннокентия о предоставлении паллии для престолов (мест церковной власти) Арма и Кашел? Но это было неважно. Жизненно важным было то, что ему удалось оказаться в Риме двадцать четвертого сентября 1139 года, когда приближалась полночь.
  
   Мэлаки осторожно крался по длинным голым коридорам, заставляя глаза привыкнуть к темноте. Он воображал себя скользким созданием ночи, бесшумно скользящим по спящему дворцу.
  
   Они понятия не имеют, кто я такой .
  
   Они понятия не имеют, кто я такой.
  
   И подумать только, что они проглотили меня целиком и позволили мне жить в их собственном животе!
  
   Там была лестница, ведущая на крышу. Мэлаки видел это раньше, но никогда не брал в руки. Он мог только надеяться, что сможет беспрепятственно проделать весь путь наверх, на ночной воздух.
  
   Когда он не смог подняться выше, он повернул железную задвижку и навалился плечом на тяжелый люк, пока тот не сдвинулся с места, а затем поддался наружу. Уклон крыши был достаточно крутым, и ему приходилось проявлять большую осторожность, чтобы удержаться на ногах. На всякий случай он снял сандалии. Подошвы его ног были холодными и гладкими на ощупь. Он не осмеливался украдкой взглянуть на небо на востоке, пока не прижался спиной к ближайшей дымовой трубе и не уперся пятками в шифер.
  
   Только тогда Мэлаки обратил свой взор к небесам.
  
   Над великим дремлющим городом Римом безоблачный черный небосвод был совершенен во всех отношениях. И, как он и предполагал, лунное затмение уже началось.
  
   Он потратил годы на изучение графиков.
  
   Как и великие астрологи до него, как Бальбилус из Древнего Рима, Малахия был повелителем небес, но он сомневался, что у кого-либо из его предшественников когда-либо была подобная возможность. Каким катастрофическим, каким катастрофическим это было бы, если бы небо было затянуто тучами.
  
   Он должен был увидеть луну своими собственными глазами!
  
   В тот самый момент, когда ему нужно было сосчитать звезды!
  
   Полные затмения Луны были достаточно редки, но было ли когда-нибудь такое, как сегодня вечером?
  
   Сегодня вечером луна была в Рыбах, их священном созвездии.
  
   И оно только что завершило свой девятнадцатилетний цикл, снова опустившись ниже солнечной эклиптики к своему Южному узлу, точке максимального бедствия - Хвосту дьявола, как назвали это астрологи.
  
   Такого совпадения небесных событий, возможно, никогда раньше не происходило и, возможно, никогда не повторится! Это была ночь, полная славных предзнаменований. Это была ночь, когда такой человек, как Мэлаки, мог сделать могущественное пророчество.
  
   Теперь все, что он мог делать, это ждать.
  
   Потребовался бы почти час, чтобы золотая луна погрузилась во тьму, ее шар был откушен невидимым гигантом.
  
   Когда настал момент, Мэлаки должен был быть готов, его разум должен был быть свободен от отвлечений. У него немного разболелся мочевой пузырь, поэтому он натянул свою рясу и расслабился, с удовольствием наблюдая, как его моча стекает с крыши в папский сад. Жаль, что старый ублюдок не стоял там, глядя вверх с открытым ртом.
  
   Затмение завершилось на четверть, затем на половину, затем на три четверти. Он почти не чувствовал ночной прохлады. Когда последний лунный свет исчез, внезапно образовалась полутень, светящаяся густым янтарным светом. И тогда Мэлаки увидел то, чего он так долго ждал. Сквозь полутень ярко сияли звезды. Не мало, не слишком много.
  
   У него было бы достаточно времени, чтобы сосчитать и проверить это один раз, прежде чем исчезла полутень.
  
   Десять.
  
   Пятьдесят.
  
   Восемьдесят.
  
   Сто.
  
   Сто двенадцать!
  
   Он мысленно напрягся и повторил упражнение.
  
   Да, сто двенадцать.
  
   Затмение начало разворачиваться вспять, и полутень разрушилась.
  
   Мэлаки осторожно пробрался обратно к люку, спустился по лестнице и направился в свою комнату, стараясь не терять ни минуты.
  
   Там он зажег толстую свечу и окунул перо в горшочек с чернилами. Он начал писать так быстро, как только мог. Он писал всю ночь, пока не наступал рассвет. Он видел это ясно, так же ясно, как звезды, ярко запечатлевшиеся перед его мысленным взором.
  
   Здесь, в Латеранском дворце, здесь, в Риме, здесь, в лоне христианского мира, в доме его великого врага и врага своего рода, у Мэлаки было ясное и определенное видение того, что произойдет.
  
   Было бы еще 112 Пап: 112 Пап до конца Церкви. И конец мира, каким они его знали.
  
  
  
  
  
   ОДИН
  
   Рим, 2000
  
   "ЧЕГО хочет К.?" - спросил мужчина. Он сидел, нервно барабаня толстыми пальцами по деревянным подлокотникам кресла.
  
   Хотя линия оборвалась, другой мужчина все еще держал телефон в руке. Он поставил его обратно на подставку и подождал, пока городской автобус проедет под их открытым окном и его раздражающий грохот стихнет. "Он хочет, чтобы мы убили ее".
  
   "Итак, мы убьем ее. Мы знаем, где она живет. Мы знаем, где она работает."
  
   "Он хочет, чтобы мы сделали это сегодня вечером".
  
   Сидящий мужчина прикурил сигарету золотой зажигалкой. Это было написано АЛЬДО, От К. "Я предпочитаю больше планирования".
  
   "Конечно. Я тоже."
  
   "Я не слышал, чтобы ты возражал".
  
   "Это был не один из его людей. Это был К.!"
  
   Сидящий мужчина удивленно наклонился вперед и выдохнул струйку дыма, которая поплыла прочь и слилась с доносящимися парами дизельного топлива. "Он позвонил тебе сам?"
  
   "Разве ты не мог понять по тому, как я говорил?"
  
   Сидящий мужчина так глубоко затянулся сигаретой, что дым проник в самые глубокие уголки его легких. Когда он выдохнул, он сказал: "Тогда сегодня ночью она умрет".
  
   Элизабетта Челестино была шокирована собственными слезами. Когда она в последний раз плакала?
  
   Ответ пришел к ней в уксусном порыве памяти.
  
   Смерть ее матери. В больнице, на поминках, на похоронах и в течение нескольких дней после этого, пока она не помолилась о том, чтобы слезы прекратились, и они прекратились. Несмотря на то, что в то время она была молодой девушкой, она ненавидела мокрые глаза и раскрасневшиеся щеки, ужасное вздымание грудной клетки, отсутствие контроля над своим телом, и она поклялась впредь не допускать такого рода извержения.
  
   Но теперь Элизабетта почувствовала, как соленые слезы защипали ей глаза. Она была зла на себя. Не было никакого соответствия между этими давно разделенными событиями - кончиной ее матери и этим электронным письмом, которое она получила от профессора Де Стефано.
  
   Тем не менее, она была полна решимости противостоять ему, переубедить его, изменить ситуацию. В пантеоне Римской университетской студии Де Стефано был богом, а она, скромная аспирантка, была просительницей. Но с детства она обладала твердой решимостью, часто добиваясь своего, обстреливая своего противника огнем разума, а затем выпуская несколько пронзительных ракет интеллекта, чтобы одержать победу. За эти годы многие поддались - друзья, учителя, даже ее гениальный отец один или два раза.
  
   Пока Элизабетта ждала у кабинета Де Стефано в департаменте археологии и древности в бессердечном здании гуманитарных наук в фашистском стиле, она взяла себя в руки. Было уже темно и не по сезону холодно. Бойлеры не давали заметного тепла, и она держала пальто на коленях, прикрыв им голые ноги. Уставленный книгами коридор отдела был пуст, тома надежно хранились в запертых шкафах со стеклянными фасадами. Верхние лампы дневного света отбрасывают белую полосу на выложенный серой плиткой пол. Там была только одна открытая дверь. Это привело в тесный кабинет, который она делила с тремя другими аспирантами, но она не хотела ждать там. Она хотела, чтобы Де Стефано увидел ее, как только он завернет за угол, поэтому она села на одну из жестких скамеек, где студенты ждали своих профессоров.
  
   Он заставил ее ждать. Он почти никогда не приходил вовремя. Было ли это его способом продемонстрировать свое положение на тотемном столбе или просто легкомысленным управлением временем, она не была уверена. Тем не менее, он всегда был подобающим образом извиняющимся, и когда он, наконец, ворвался, он выпалил mea culpas и поспешно отпер дверь своего кабинета.
  
   "Сиди, сиди", - сказал он. "Я задержался. Мое собрание закончилось, и движение было ужасным."
  
   "Я понимаю", - спокойно сказала Элизабетта. "Было хорошо с твоей стороны вернуться сегодня вечером, чтобы повидаться со мной".
  
   "Да, конечно. Я знаю, ты расстроен. Это сложно, но я думаю, что есть важные уроки, которые в долгосрочной перспективе только помогут вашей карьере."
  
   Де Стефано повесил пальто и опустился в свое рабочее кресло.
  
   Она отрепетировала речь в уме, и теперь сцена принадлежала ей. "Но, профессор, вот с чем у меня большие проблемы. Вы поддерживали мою работу с того момента, как я показал вам первые фотографии святого Калликста. Ты пришел со мной, чтобы увидеть повреждения от оседания, упавшую стену, кирпичную кладку первого века, символы на штукатурке. Вы согласились со мной, что они были уникальными для катакомб. Вы согласились, что астрологическая символика была беспрецедентной. Вы поддержали мое исследование. Вы поддержали публикацию. Вы поддержали дальнейшие раскопки. Что случилось?"
  
   Де Стефано потер свой колючий ежик. "Послушай, Элизабетта, ты всегда знала протокол. Катакомбы находятся под контролем Папской комиссии по священной археологии. Я член Комиссии. Все проекты публикаций должны быть одобрены ими. К сожалению, ваша статья была отклонена, и ваш запрос на финансирование раскопок также был отклонен. Но вот хорошая новость. Ты теперь широко известен. Никто не критиковал твою ученость. Это может сработать только в вашу пользу. Все, что вам нужно, это терпение."
  
   Она откинулась на спинку стула и почувствовала, как ее щеки краснеют от гнева. "Почему это было отвергнуто? Ты не сказал мне почему."
  
   "Я разговаривал с архиепископом Луонго только сегодня днем и задал ему тот же вопрос. Он сказал мне, что, по его мнению, статья была слишком спекулятивной и предварительной, что любое публичное раскрытие результатов должно подождать дальнейшего изучения и контекстуального анализа."
  
   "Разве это не аргумент в пользу расширения галереи дальше на запад? Я убежден, как и вы, что обвал обнажил древний императорский колумбарий. Символика единственна и указывает на ранее неизвестную секту. Я могу добиться огромного прогресса со скромным грантом."
  
   "Для Комиссии об этом не может быть и речи. Они не будут поддерживать траншею за известными пределами катакомб. Они обеспокоены более серьезными проблемами архитектурной стабильности. Раскопки могут спровоцировать дальнейшие обвалы и вызвать эффект домино, который может привести обратно в сердце Святого Калликста. Решение дошло вплоть до кардинала Джакконе."
  
   "Я могу сделать это безопасно! Я консультировался с инженерами. И, кроме того, это дохристианское! Это даже не должно быть призывом Ватикана."
  
   "Ты последний человек, который был бы наивен в этом", - кудахтал Де Стефано. "Вы знаете, что весь комплекс находится под юрисдикцией Комиссии".
  
   "Но, профессор, вы в Комиссии. Где был твой голос?"
  
   "Ах, но мне пришлось взять самоотвод, потому что я был автором статьи. У меня не было голоса."
  
   Элизабетта печально покачала головой. "Значит, это все? Нет шансов на апелляцию?"
  
   В ответ Де Стефано с сожалением развел руками.
  
   "Это должно было стать моей диссертацией. Что теперь? Я прекратил всю свою остальную работу и погрузился в римскую астрологию. Я посвятил этому больше года. Ответы на мои вопросы находятся по другую сторону одной оштукатуренной стены."
  
   Де Стефано глубоко вздохнул и, казалось, собирался с духом для чего-то большего. Когда это вышло, это потрясло ее. "Есть еще одна вещь, которую я должен сказать тебе, Элизабетта. Я знаю, вы сочтете это несколько дестабилизирующим, и я приношу свои извинения, но я собираюсь покинуть Sapienza, немедленно. Мне предложили редкую должность в Комиссии, первого вице-президента, не принадлежащего к духовенству, в ее истории. Для меня это работа мечты, и, честно говоря, меня это уже достало, несмотря на все издевательства, которые мне приходится терпеть в университете. Я поговорю с профессором Ринальди. Я думаю, из него получится хороший советник. Я знаю, что у него полная тарелка, но я уговорю его взять тебя на работу. С тобой все будет в порядке."
  
   Элизабетта посмотрела на его искаженное виной лицо и решила, что больше нечего сказать, кроме прошептанного: "Иисус Христос".
  
   Час спустя она все еще сидела за своим столом, сложив руки на коленях. Она смотрела в черное окно на пустую парковку позади факультета литературы и философии, спиной к двери.
  
   Они подкрались в своих туфлях на креповой подошве и вошли в офис незамеченными.
  
   Они затаили дыхание, чтобы она не услышала, как воздух выходит у них из носов.
  
   Один из них протянул руку.
  
   Внезапно чья-то рука легла ей на плечо.
  
   Элизабетта издала короткий крик.
  
   "Эй, красавица! Мы тебя напугали?"
  
   Она развернула свое кресло, не зная, испытывать облегчение или злиться при виде двух полицейских в форме. "Марко! Ты свинья!"
  
   Он, конечно, не был свиньей - он был высоким и красивым, ее Марко.
  
   "Не злись на меня. Это была идея Зазо."
  
   Зазо прыгал вверх-вниз, как маленький ребенок, головокружительный от своего успеха, его кожаная кобура хлопала по бедру. С тех пор, как она была малышкой, ему нравилось пугать свою сестру и заставлять ее выть. Вечный интриган, вечный шутник, вечный болтун, его детское прозвище Зазо - "Молчи, заткнись" - закрепилось быстро.
  
   "Спасибо тебе, Зазо", - саркастически сказала она. "Мне это было нужно сегодня вечером".
  
   "Все прошло не очень хорошо?" Спросил Марко.
  
   "Катастрофа", - пробормотала Элизабетта. "Полная катастрофа".
  
   "Ты можешь рассказать мне об этом за ужином", - сказал Марко.
  
   "Ты не на работе?"
  
   "Он придет", - сказал Зазо. "Я работаю сверхурочно. У меня нет девушки, которая могла бы меня накормить."
  
   "Мне было бы жаль ее, если бы ты это сделал", - сказала Элизабетта.
  
   Выйдя на улицу, они приготовились к пронизывающему ветру. Марко застегнул свое гражданское пальто, скрыв накрахмаленную синюю рубашку и белый пистолетный ремень. Когда он был не на дежурстве, он не хотел выглядеть как полицейский, особенно в университетском городке. Зазо было все равно. Их сестра Микаэла любила говорить, что ему так нравилось быть в Полиции, что он, вероятно, надевал форму в постель.
  
   Снаружи все двигалось и хлопало на ветру, за исключением огромной бронзовой статуи Минервы, девственной богини мудрости, которая возвышалась над своим озаренным луной зеркальным бассейном.
  
   Патрульная машина Зазо была подогнана к ступенькам. "Я могу подвезти тебя". Он сел за руль.
  
   "Мы пойдем пешком", - сказала Элизабетта. "Я хочу подышать свежим воздухом".
  
   "Поступай как знаешь", - сказал ее брат. "Увидимся у папы в воскресенье?"
  
   "После церкви", - сказала она.
  
   "Передай от меня привет Богу", - беспечно сказал Зазо. "Я буду в постели. Ciao ."
  
   Элизабетта дважды завязала свой шарф и рука об руку с Марко направилась к своей квартире на Виа Лукка. Обычно в девять часов в университетском районе было бы оживленно, но резко падающий столбик термометра, казалось, застал людей врасплох, и пешеходное движение было редким.
  
   Квартира Элизабетты находилась всего в десяти минутах езды, в скромном подъезде, который делили с ординатором-ортопедом, который часто был на дежурстве. Марко жил со своими родителями. Как и Зазо, который занимал комнату своего детства, как ребенок-переросток. Ни один из них не зарабатывал достаточно, чтобы арендовать собственное жилье, хотя всегда ходили разговоры о том, чтобы разделить квартиру после их следующего раунда продвижения по службе. С тех пор, как Элизабетта и Марко начали встречаться, если они хотели потусоваться, это должно было быть у нее дома.
  
   "Мне жаль, что у тебя был плохой день", - сказал он.
  
   "Ты не представляешь, насколько плохо".
  
   "Что бы это ни было, с тобой все будет в порядке".
  
   Она фыркнула на это.
  
   "Ты не мог изменить решение?"
  
   "Нет".
  
   "Хочешь, я пристрелю старого козла?"
  
   Элизабетта рассмеялась. "Может быть, если ты просто слегка ранишь его".
  
   Сигнала светофора у них не было, но они все равно перебежали широкую улицу Реджина Елена. "Где Кристина сегодня вечером?" Спросил Марко, когда они добрались до другой стороны.
  
   "В больнице. У нее круглосуточная смена."
  
   "Хорошо. Ты хочешь, чтобы я остался на ночь?"
  
   Она сжала его руку. "Конечно, я хочу".
  
   "Нам нужно что-нибудь купить?"
  
   "Этого достаточно, чтобы кое-что сварганить", - сказала она. "Давай просто пойдем домой".
  
   Впереди был студенческий район рядом с Виа Иппократ. Теплой ночью здесь было бы полно молодых людей, которые курили в кафе и прогуливались по маленьким магазинчикам, но сегодня вечером здесь было почти безлюдно.
  
   Там был короткий участок дороги, который иногда заставлял Элизабетту задуматься, когда она шла одна поздно ночью, плохо освещенная зона, окруженная разрисованной граффити бетонной стеной с одной стороны и угловой парковкой с другой. Но с Марко она была бесстрашной. С ней не могло случиться ничего плохого, пока он был рядом.
  
   Впереди была телефонная будка. Внутри стоял высокий мужчина. Кончик его сигареты ярко светился с каждой затяжкой.
  
   Элизабетта услышала быстрые шаги сзади, затем странный, глубокий стон Марко. Она почувствовала, как его рука выскользнула из ее.
  
   Высокий мужчина в телефонной будке быстро приближался.
  
   Внезапно тяжелая рука обхватила верхнюю часть груди Элизабетты сзади, и когда она попыталась повернуться, она скользнула вокруг ее шеи и зафиксировала ее на месте. Мужчина из телефонной будки был почти рядом с ней. У него в руке был нож.
  
   Раздался выстрел, такой громкий, что прервал сказочность атаки.
  
   Рука разжалась, и Элизабетта, повернувшись, увидела Марко на тротуаре, пытающегося поднять свой табельный пистолет для следующего выстрела. Мужчина, который схватил ее, повернулся к Марко. Она могла видеть кровь, сочащуюся из плеча мужчины на спину его пальто из верблюжьей шерсти.
  
   Не говоря ни слова, мужчина из телефонной будки промчался мимо, не обращая внимания на Элизабетту из-за непосредственной угрозы. Он и раненый человек упали на Марко, их руки колотились, как поршни.
  
   Она закричала "Нет!" и потянулась к одной из размахивающих рук, пытаясь остановить убийство, но мужчина из телефонной будки отбросил ее, используя руку с ножом. Она почувствовала, как лезвие полоснуло ее по ладони.
  
   Они возобновили свою бойню, и на этот раз Элизабетта вслепую схватилась за ноги высокого мужчины, пытаясь оттащить его от тела Марко. Что-то дрогнуло, но это был не он - это были его брюки, которые начали сползать с талии.
  
   Он поднялся и сильно ударил Элизабетту предплечьем по лицу.
  
   Она упала на тротуар, чувствуя, что кровь - кровь Марко - растекается по ней. Она увидела человека, которого застрелил Марко, сидящего на корточках, тяжело дышащего под своим запачканным пальто.
  
   Вдалеке послышались крики. Кто-то крикнул с балкона высотки в полуквартале от нас.
  
   Мужчина из телефонной будки подошел и демонстративно опустился на колени рядом с Элизабеттой. Его каменное лицо было пустым. Он поднял руку с ножом над головой.
  
   Раздался еще один крик, ближе, кто-то кричал: "Эй!"
  
   Мужчина повернулся на зов.
  
   За несколько секунд до того, как он повернулся к Элизабетте и ударил ее кулаком в грудь, как раз перед тем, как она потеряла сознание, она заметила странную, тревожащую деталь.
  
   Она не могла быть уверена - она никогда не будет уверена, - но ей показалось, что она увидела что-то, выступающее из спины мужчины чуть выше его расстегнутых брюк.
  
   Это было что-то, чему там не место, что-то толстое, мясистое и отталкивающее, поднимающееся из множества маленьких черных татуировок.
  
  
  
  
  
   ДВА
  
   Ватикан, сегодняшний день
  
   БОЛЬ БЫЛА ЕГО постоянным спутником, его личным мучителем, и поскольку она так тесно переплелась с его разумом и телом, извращенным образом она также стала его другом.
  
   Когда это сильно сжало его, заставив позвоночник напрячься в агонии, ему пришлось остановить себя от непроизвольного произнесения ругательств своей юности, уличного языка Неаполя. У него была кнопка, которую он мог нажать, чтобы выпустить в его вены порцию морфия, но, помимо случайных приступов слабости, обычно посреди ночи, когда сон казался таким дорогим, он избегал ее использования. Воспользовался бы Христос морфием, чтобы облегчить свои страдания на кресте?
  
   Но когда худший из нынешних спазмов отступил, его уход оставил приятную пустоту. Он был благодарен за учение, переданное болью: что нормальность была дорогой вещью и простотой, которую нужно лелеять. Он хотел бы, чтобы он был более осведомлен об этом понятии в течение своей долгой жизни.
  
   Раздался тихий стук в его дверь, и он ответил так громко, как только мог.
  
   Силезская монахиня прошаркала в комнату с высоким потолком, ее серая ряса почти касалась пола. "Святость", - сказала она. "Как ты себя чувствуешь?"
  
   "Почти то же самое, что и час назад", - сказал папа, пытаясь улыбнуться.
  
   Сестра Эмилия, женщина ненамного моложе пожилого понтифика, подошла и начала перебирать предметы на его прикроватном столике. "Ты не выпил свой апельсиновый сок", - упрекнула она. "Ты предпочитаешь яблочный?"
  
   "Я бы предпочел быть молодым и здоровым".
  
   Она покачала головой и продолжила заниматься своим делом. "Позволь мне немного поднять тебя".
  
   Его кровать была заменена на моторизованную модель больницы. Сестра Эмилия использовала рычаги управления, чтобы приподнять его голову, и когда он благополучно выпрямился, она поднесла соломинку для питья к его сухим губам и строго смотрела, пока он не смягчился и не сделал пару глотков.
  
   "Хорошо", - сказала она. "Зарилли ждет встречи с тобой".
  
   "Что, если я не хочу его видеть?" Папа знал, что старой монахине не хватает даже элементарного чувства юмора, поэтому он позволил ей помолчать всего несколько секунд, а затем сказал ей, что его посетитель желанный гость.
  
   Доктор Зарилли, личный врач понтифика, ждал в приемной перед папскими апартаментами на третьем этаже вместе с другим врачом из больницы Джемелли. Сестра Эмилия провела их в спальню и раздвинула длинные кремовые шторы над площадью Святого Пьетро, чтобы впустить убывающий солнечный свет погожего весеннего дня.
  
   Папа слабо поднял руку и сделал мужчинам небольшой официальный взмах. На нем была простая белая пижама. После последней терапии он облысел, поэтому для тепла он носил шерстяную шапочку, которую связала тетя одного из его личных секретарей.
  
   "Ваше Святейшество", - сказал Зарилли. "Вы помните доктора Пачоллу".
  
   "Как я мог забыть?" - криво усмехнулся папа. "Его осмотр моей персоны был очень тщательным. Подойдите ближе, джентльмены. Может ли сестра Эмилия принести вам немного кофе?"
  
   "Нет, нет, пожалуйста", - сказала Зарилли. "У доктора Пачоллы есть результаты вашего последнего сканирования в клинике".
  
   Двое мужчин в черных костюмах и с мрачными лицами больше походили на работников похоронного бюро, чем на врачей, и Папа Римский легкомысленно отнесся к их внешности. "Ты пришел, чтобы дать мне совет или похоронить меня?"
  
   Пачолла, высокий культурный римлянин, привыкший ухаживать за богатыми и влиятельными мужчинами, казалось, не был обеспокоен ни обстановкой вызова на дом, ни этим конкретным пациентом. "Просто сообщить Вашему Святейшеству - конечно, не для того, чтобы похоронить вас".
  
   "Что ж, хорошо", - сказал папа. "У Святого Престола есть дела поважнее, чем созыв Конклава. Тогда дай мне отчет. Это белый дым или черный?"
  
   Пачолла на мгновение уставился в пол, затем встретился с твердым взглядом папы. "Рак не отреагировал на химиотерапию. Я боюсь, что это распространяется."
  
   Кардинал-епископ Аспромонте просунул свою большую лысеющую голову в столовую, чтобы убедиться, что любимое игристое вино кардинала Диаса было на столе. Это была незначительная деталь для государственного секретаря и камерленго Святой Римской церкви, но это было полностью в его характере. Его личный секретарь монсеньор Ахилл, жилистый мужчина, который давным-давно последовал за Аспромонте из Генуи в Ватикан, обратил его внимание на зеленую бутылку на буфете.
  
   Аспромонте пробормотал свое одобрение и на мгновение исчез, только чтобы снова войти, когда услышал телефонный звонок. "Это, наверное, Диас и Джакконе".
  
   Ахилл снял трубку телефона в столовой, кивнул, затем чопорно скомандовал: "Отправьте их наверх".
  
   "На пять минут раньше", - сказал Аспромонте. "Мы хорошо обучали наших гостей на протяжении многих лет, не так ли?"
  
   "Да, ваше преосвященство, я верю, что мы пришли".
  
   Монсеньор Ахилл сопроводил кардиналов Диаса и Джакконе в заставленный книгами кабинет, где Аспромонте ждал, сложив руки с голубыми венами на обширном животе. Его личные комнаты были великолепны, благодаря недавнему ремонту, любезно предоставленному богатой испанской семьей. Он тепло поприветствовал двух мужчин, его челюсти задрожали, когда он пожал им руки, затем отправил Ахилла за аперитивами.
  
   Трое старых друзей были одеты в черные сутаны с красной отделкой и широкими красными поясами, но это была степень их сходства. Кардинал Диас, почтенный декан Коллегии кардиналов, который ранее занимал пост государственного секретаря при Аспромонте, в семьдесят пять лет был самым старым, но самым импозантным. Он возвышался над своими коллегами. В молодости, в Малаге, до того, как стать священником, он был неплохим боксером, тяжеловесом, и он сохранил этот атлетизм до старости. У него были большие руки, квадратное лицо и пышные седые волосы, но его самой замечательной чертой была его поза, которая придавала ему сильный прямой вид, даже когда он сидел.
  
   Кардинал Джакконе был самым низкорослым, с глубокими морщинами на мопсическом лице, которое могло таинственным образом переходить от хмурого выражения к ухмылке при малейшем движении мускулатуры. То немногое, что у него осталось, было ограничено бахромой над его мускулистой шеей. Несмотря на то, что в остальном он ничем не примечателен, если бы все кардиналы собрались в солнечный день, его всегда можно было бы выделить из толпы из-за его фирменных огромных солнцезащитных очков Prada, которые делали его похожим на кинорежиссера. Теперь он расслабился, его беспокойство по поводу опоздания рассеялось. На обратном пути с Виа Наполеоне, где он, будучи президентом, проводил ежемесячную встречу с сотрудниками Папской комиссии по священной археологии, произошла пробка.
  
   "Наверху горит свет", - сказал Диас, указывая на потолок.
  
   Апартаменты папы римского находились двумя этажами выше их голов в Ватиканском дворце.
  
   "Я полагаю, это хороший знак", - сказал Аспромонте. "Может быть, сегодня он добился некоторого улучшения".
  
   "Когда ты видел его в последний раз?" Джакконе спросил.
  
   "Два дня назад. Завтра я приду снова."
  
   "Как он выглядел?" Спросил Диас.
  
   "Слабый. Бледный. Вы можете видеть боль на его лице, но он никогда не жаловался." Аспромонте посмотрел на Диаса. "Пойдем со мной завтра. У меня нет никаких официальных дел. Я уверен, что он захочет тебя увидеть."
  
   Диас решительно кивнул, взял бокал с просекко, который Ахилл поставил рядом со своим стулом, и наблюдал, как крошечные пузырьки поднимаются к небесам.
  
   Боль утихала добрый час или больше, и папа смог проглотить тарелку жидкого супа. У него было побуждение подняться и воспользоваться этим редким всплеском энергии. Он нажал на звонок, и сестра Эмилия появилась так быстро, что он в шутку спросил ее, не прижимала ли она ухо к его двери.
  
   "Позовите отцов Дьепа и Бустаманте. Скажи им, что я хочу спуститься вниз, в свой кабинет и часовню. И попроси Джакомо прийти и помочь мне одеться."
  
   "Но, ваше Святейшество, " возразила монахиня, - не следует ли нам спросить доктора Зарилли, разумно ли это?"
  
   "Оставь Зарилли в покое", - прорычал папа. "Позволь мужчине поужинать со своей семьей".
  
   Джакомо Бароне был мирянином, который двадцать лет состоял на службе у папы римского. Он не был женат, жил в маленькой комнате во дворце и, казалось, не имел никаких интересов, кроме футбола и понтифика. Он говорил, когда к нему обращались, и когда папа был погружен в свои мысли и не склонен к праздной болтовне, они могли провести полчаса в тишине, совершая омовения и переодеваясь.
  
   Джакомо вошел с густой щетиной на лице. От него пахло луком, который он готовил.
  
   "Я хочу умыться и одеться", - сказал ему папа.
  
   Джакомо послушно склонил голову и спросил: "Что вы хотите надеть, ваше Святейшество?"
  
   "Просто домашнее платье. Тогда отведи меня вниз."
  
   У Джакомо были мощные руки и плечи, и он передвигал папу по его покоям, как манекен, протирая его губкой и припудривая, накладывая многослойные одежды, заканчивая белой сутаной с белой бахромой, нагрудным крестом, мягкими красными туфлями и белым цуккетто вместо вязаной шапочки. Процесс одевания, казалось, утомил понтифика, но он настоял на выполнении своих желаний. Джакомо усадил его в инвалидное кресло.
  
   Они поднялись на лифте на второй этаж, где два швейцарских гвардейца в полных синих, оранжевых и красно-полосатых регалиях стояли на своих традиционных постах у Зала жандармерии. Они казались шокированными присутствием папы Римского. Когда Джакомо катил инвалидное кресло мимо, понтифик помахал рукой и благословил их. Они прошли через пустые официальные помещения государства в личный кабинет папы с большим письменным столом, его любимое место для работы и просмотра документов.
  
   На самом деле письменный стол представлял собой большой стол красного дерева длиной в несколько метров, расположенный перед книжным шкафом, в котором хранилась эклектичная смесь официальных документов, священных текстов, биографий, исторических трудов и даже нескольких детективных романов.
  
   Два его личных секретаря, один из которых был вьетнамским священником, другой - сардинцем, ждали по стойке смирно с улыбками на молодых лицах.
  
   "Я никогда не видел, чтобы вы двое были так счастливы, что вас вызвали на работу ночью", - беспечно сказал Папа.
  
   "Прошло много времени с тех пор, как мы могли служить Вашему Святейшеству", - сказал отец Дьеп на своем певучем итальянском.
  
   "Наши сердца полны радости", - добавил отец Бустаманте с трогательной искренностью.
  
   Папа Римский сидел в своем инвалидном кресле и обозревал груды бумаг, завалявших его некогда опрятный стол. Он покачал головой. "Посмотри на это", - сказал он. "Это как заброшенный сад. Сорняки захватили цветочные клумбы."
  
   "Важные дела продолжаются", - сказал Дип. "Кардиналы Аспромонте и Диас совместно подписывают ежедневные документы. Многое из того, что у нас здесь есть, - копии для вашего ознакомления."
  
   "Позвольте мне использовать те небольшие способности, которые у меня есть сегодня вечером, чтобы заняться одним или двумя жизненно важными церковными вопросами. Вы выбираете то, что подходит. Тогда я хочу помолиться в своей часовне, прежде чем сестра Эмилия и доктор Зарилли снова приковают меня к постели."
  
   Вино было от брата Аспромонте, у которого был виноградник, и он регулярно отправлял ящики в Ватикан. Аспромонте был известен своими щедрыми привычками наливать и раздавать бутылки в качестве подарков.
  
   "Санджовезе превосходен", - сказал Диас, поднимая бокал к свету люстры. "Комплименты твоему брату".
  
   "Что ж, 2006 год был чудесным для него и действительно для всех, кто выращивает в Тоскане. Я пришлю тебе футляр, если хочешь."
  
   "Это было бы великолепно - спасибо", - сказал Диас. "Давайте помолимся, чтобы условия были благоприятными для него в этом году".
  
   "Сначала должны прекратиться дожди", - проворчал Джакконе. "Сегодняшний день был в основном ясным, но, дорогой Боже, последние три недели были библейскими. Мы должны строить ковчег!"
  
   "Это влияет на вашу работу?" Спросил Аспромонте.
  
   "Я только что вернулся с заседания Папской комиссии и могу сказать вам, что археологи и инженеры обеспокоены целостностью катакомб на Виа Антика Аппиа, особенно катакомб Святого Себастьяна и святого Калликста. Поля над ними настолько пропитаны влагой, что некоторые деревья были вырваны с корнем порывами ветра. Есть страх провалов или падений."
  
   Диас покачал головой и отложил вилку. "Если бы только это было все, о чем нам нужно было беспокоиться".
  
   "Святой отец", - тихо сказал Аспромонте.
  
   Диас сказал трезво: "Многие ожидают, что мы делаем правильные вещи, готовимся".
  
   "Вы имеете в виду планирование Конклава", - прямо сказал Джакконе.
  
   Диас кивнул. "Логистика не тривиальна. Вы не можете просто щелкнуть пальцами и собрать всех кардинальных выборщиков."
  
   "Тебе не кажется, что здесь мы должны действовать осторожно?" Спросил Аспромонте, прожевывая последний кусок говядины. "Папа римский жив, и, с Божьей помощью, он таким и останется. И мы должны быть внимательны, чтобы не казаться, что у нас есть какие-либо личные устремления."
  
   Диас допил свой бокал и позволил Аспромонте наполнить его снова. Он оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что они одни. "Мы друзья. Мы работали плечом к плечу большую часть трех десятилетий. Мы выслушали признания друг друга. Если мы не можем говорить откровенно, то кто может? Мы все знаем, велики шансы, что следующий Папа сидит за этим столом. И, на мой взгляд, я слишком стар. И недостаточно итальянский!"
  
   Аспромонте и Джакконе опустили глаза в свои тарелки. "Кто-то должен был это сказать", - настаивал Диас.
  
   "Некоторые говорят, что пришло время для африканца или южноамериканца. Есть несколько хороших людей, с которыми стоит считаться, " сказал Джакконе.
  
   Аспромонте пожал плечами. "Мне сказали, у нас есть отличное персиковое мороженое на десерт".
  
   Папа был один в своей частной часовне. Отец Дип вкатил его и усадил перед своим обычным креслом для медитации, отделанным бронзой. Потолок светился панелями из цветного стекла с подсветкой, выполненными в современном стиле, насыщенных основных цветов. Пол был из белого итальянского мрамора с черными прожилками, тоже в стиле модерн, но смягченный прекрасным старым коричневым ковром в центре. Алтарь был простым и элегантным: покрытый белым кружевом столик, на котором стояли свечи и Библия. За столом в вогнутости инсталляции из красного мрамора от пола до потолка парил золотой распятый Христос.
  
   У понтифика заболело бедро, и боль усилилась. Он начал молиться и не хотел сейчас возвращаться к своей постели больного. Его инфузионная помпа с морфием была прикреплена к столбу инвалидной коляски, но ему особенно не хотелось лечить себя в присутствии этого прекрасного изображения страдающего Христа.
  
   Он боролся с болью и продолжал безмолвно молиться, чтобы услышал только Бог.
  
   Внезапно, другая боль.
  
   Оно схватило его за горло и верхнюю часть груди.
  
   Папа посмотрел вниз с иррациональной мыслью, что кто-то подкрался и сильно давит ему на грудь.
  
   Давление заставило его исказить лицо и закрыть глаза.
  
   Но он хотел держать их открытыми и боролся за это.
  
   Это было так, как будто пылающая стрела пронзила его грудь, прожигая слои плоти.
  
   Он не мог позвать, не мог сделать хороший вдох.
  
   Он изо всех сил старался твердо удерживать свой взгляд на лице золотого Христа.
  
   Дорогой Боже. Помоги мне в час нужды .
  
   Монсеньор Альбано вошел в столовую кардинала Аспромонте без стука.
  
   Аспромонте мог сказать по его опустошенному лицу, что что-то было не так.
  
   "Папа римский! Он был поражен в своей часовне!"
  
   *
  
   Трое кардиналов взбежали по лестнице и поспешили через официальные залы, пока не вошли в часовню. Отцы Дип и Бустаманте перенесли обмякшее тело папы римского из инвалидной коляски на ковер, а Зарилли склонился над своим единственным пациентом.
  
   "Это его сердце", - пробормотал Зарилли. "Пульса нет. Я боюсь-"
  
   Кардинал Диас прервал его. "Нет. Он не мертв! Есть время для совершения Чрезвычайного помазания!"
  
   Зарилли начал протестовать, но Джакконе оборвал его и отдал резкие приказы отцам Бустаманте и Дипу, которые поспешно покинули часовню.
  
   Аспромонте прошептал Диасу: "При данных обстоятельствах ты можешь опустить молитвы, даже Misereatur, и приступить к причастию".
  
   "Да", - сказал Диас. "Да".
  
   Джакконе и Аспромонте помогли кардиналу Диасу опуститься рядом с телом папы, где он преклонил колени и произнес безмолвную молитву.
  
   Секретари папы вбежали обратно с подносом облатек для причастия и красной кожаной сумкой. Диас взял одну из вафель и сказал ясным голосом: "Это Агнец Божий, который берет на себя грехи мира. Счастливы те, кто призван на Его ужин."
  
   Папа не смог ответить, но Аспромонте прошептал то, что он сказал бы: "Господь, я недостоин принять тебя, но только скажи слово, и я буду исцелен".
  
   "Тело Христово", - нараспев произнес Диас.
  
   "Аминь", - прошептал Аспромонте.
  
   Диас отломил маленький кусочек вафли и положил его в пену у рта папы римского. "Пусть Господь Иисус защитит вас и приведет к вечной жизни".
  
   Зарилли был уже на ногах, вид у него был печальный: "Ты закончил?" - спросил он Диаса. "Все кончено. Папа скончался."
  
   "Вы ошибаетесь, доктор", - ледяным тоном сказал старый кардинал. "Он не мертв, пока кардинал Камерленго не скажет, что он мертв. Кардинал Аспромонте, пожалуйста, продолжайте."
  
   Все отступили назад, в то время как Аспромонте взял кожаную сумку у отца Дьепа и извлек маленький серебряный молоточек с выгравированным на нем гербом папы римского.
  
   Он упал на колени и нежно постучал молотком по лбу папы: "Вставай, Доменико Саварино", - сказал он, используя имя, которое мать понтифика шептала ему в детстве, поскольку было сказано, что ни один мужчина не останется спать при звуке своего имени при крещении.
  
   Папа оставался неподвижным.
  
   Еще одно нажатие. "Вставай, Доменико Саварино", - снова сказал Аспромонте.
  
   В комнате было тихо.
  
   Он постучал молотком по лбу папы римского в третий и последний раз. "Вставай, Доменико Саварино".
  
   Аспромонте поднялся на ноги, перекрестился и громко произнес ужасные слова: "Папа мертв".
  
   "Папа римский мертв".
  
   На этот раз слова были произнесены мужчиной, говорящим в мобильный телефон.
  
   Последовала пауза и глубокий выдох. Мужчина почти мог слышать облегчение, исходящее из груди другого. Дамьян Крек ответил: "Во время Рыб. Как и предсказывалось."
  
   "Ты хочешь, чтобы я продолжил?"
  
   "Конечно", - резко сказал Крек. "Сделай это сегодня вечером. Сегодня вечером - идеальное время."
  
   Когда мужчина спокойно шел по площади Святого Пьетро, он знал, что К. был прав. Сегодня было идеальное время. Когда весть о смерти Папы распространилась по Ватикану, миряне и духовенство поспешили помолиться в Базилике, а затем бросились к своим рабочим столам, чтобы наброситься на работу.
  
   Мужчина нес черную нейлоновую сумку, из тех, что используются для перемещения тактического снаряжения. Если бы это было тяжело, никто бы не узнал. Как у современного Атласа, его огромные плечи выглядели так, будто могли сдвинуть любой вес. На нем был темно-синий деловой костюм с маленькой эмалевой булавкой в лацкане, его обычный наряд в большинстве дней. Он не был красив, но его худощавая угловатость и темно-коричневые волосы достаточно быстро кружили головы; он всегда хорошо ладил с дамами.
  
   Вместо того, чтобы направиться вверх по лестнице Базилики, он свернул к закрытой двери, ведущей в Сикстинскую капеллу. Он ускорил шаг и услышал, как ночной воздух со свистом вырывается сквозь его стиснутые зубы. Он почувствовал, как пистолет SIG плотно прижимается к его сердцу, а складной нож Boker - к бедру. У двери, залитый светом прожекторов, напряженно стоял швейцарский гвардеец в церемониальной форме. Гвардеец посмотрел мужчине в глаза, затем перевел взгляд на его сумку через плечо.
  
   "Корпоративный", - быстро сказал мужчина.
  
   Гвардеец четко отсалютовал и отступил в сторону. "Herr Oberstleutnant. Печальный день."
  
   "Действительно, это так".
  
   Подполковник Маттиас Хакель прошел через унылый пустынный холл, его ботинки на кожаной подошве постукивали по плиткам. Впереди был запертый дверной проем, ведущий прямо в Сикстинскую капеллу. У него, конечно, были ключи, но все на этом уровне было под наблюдением камер безопасности. В то время как заместитель командира швейцарской гвардии мог безнаказанно пройти практически в любую точку Ватикана, было лучше проходить через подвальные коридоры, где камер наблюдения было немного.
  
   Он поднялся по каменной лестнице на первый цокольный этаж и пошел по коридору, пока не оказался прямо под Сикстинской капеллой, в кроличьем лабиринте маленьких и средних комнат, набитых неинтересными и малоценными предметами. В Ватикане были тщательно охраняемые помещения для документов, книг и художественных ценностей, но содержимое этих помещений было гораздо более прозаичным: мебель, чистящие средства, наружные защитные барьеры.
  
   В комнате, в которую он сейчас вошел, не было камер, и ее посещали так редко, что он был уверен, что сможет работать без каких-либо неожиданных перерывов. Он включил свет, и камера вспыхнула болезненной желто-зеленой флуоресценцией. Там стояли ряды простых, недорогих деревянных столов, каждый полтора метра в длину, меньше метра в ширину, достаточно высокий, чтобы им мог пользоваться сидящий мужчина. Они были закуплены оптом в 1950-х годах на миланской фабрике, но все еще казались относительно новыми из-за их легкого использования. Их доставали из хранилища и переносили наверх, в Сикстинскую капеллу, всего пять раз за почти шесть десятилетий, каждый раз по случаю избрания нового папы.
  
   Они не выглядели как нечто особенное. Но когда они будут покрыты красным бархатом до пола и увенчаны коричневым бархатом с золотой парчой, они приобретут определенное великолепие, особенно когда будут выложены ровными рядами под потолком Микеланджело.
  
   Ближайший столик послужил бы более непосредственной цели. Мужчина поставил на него свою сумку и улыбнулся.
  
  
  
  
  
   ТРИ
  
   ТОММАЗО ДЕ СТЕФАНО ЗАТЯНУЛСЯ сигаретой, по-видимому, недовольный своим назначением. Над ним струилась вода из фонтана с переплетенными скульптурами дельфинов, который стоял в центре Пьяцца Мастаи с 1863 года. Его жена пыталась заставить его бросить курить, и даже он, хрипя, признал необходимость. И все же вся эта римская площадь была памятником табаку, и, возможно, исторически уместно было отдать дань уважения сигаретой.
  
   Кроме того, он нервничал и даже немного робел. Его неловкость была похожа на трепет, который он испытывал несколькими годами ранее, когда двоюродный брат вышел из шестилетнего тюремного заключения за воровство. В то время он беспомощно спросил свою жену: "Что ты скажешь мужчине, чья жизнь была прервана подобным образом?" Как у тебя дела? Давно тебя не видел? Ты хорошо выглядишь?"
  
   Позади него была довольно грандиозная папская табачная фабрика девятнадцатого века, построенная предпринимательской семьей папы Пия IX, ныне государственное предприятие, занимающееся монополиями. Напротив него было более обычное четырехэтажное строение из красного песчаника, построенное тем же папой в 1877 году для размещения и обучения девочек, работающих на его табачной фабрике. Вероятно, это не было актом чистой папской благотворительности, скорее всего, это был рассчитанный маневр, чтобы уберечь дешевую рабочую силу от улиц и венерических заболеваний.
  
   Де Стефано затоптал сигарету и пересек площадь.
  
   Хотя табачной фабрики давно не было, красное здание сохранилось как школа. Стайка хорошо воспитанных девочек-подростков в сине-белых спортивных костюмах слонялась под вывеской: SCUOLA TERESA SPINELLI, MATERNA-ELEMENTARE-MEDIA.
  
   Де Стефано резко вздохнул и толкнул железные ворота, открывая их. На мраморном переднем дворе молодая монахиня беседовала с измученной матерью маленькой девочки, которая бегала кругами, выплескивая накопившуюся энергию. Монахиня была чернокожей - африканкой, судя по ее акценту, - одетая в светло-голубую робу послушницы. Он решил не прерывать ее, поэтому прошел через внутренний двор в прохладный темный зал для приемов. Миниатюрная пожилая монахиня в очках и черном одеянии увидела его и подошла.
  
   "Добрый день", - сказал он. "Меня зовут профессор Де Стефано".
  
   "Да, вас ждут", - сказала монахиня в деловой манере, которая контрастировала с дружелюбным прищуром ее глаз. "Я сестра Марилена, директор школы. Я думаю, ее урок закончен. Позволь мне забрать ее для тебя."
  
   Де Стефано ждал, поправляя галстук, наблюдая за молодыми девушками, спешащими мимо, чтобы выйти на улицу.
  
   Когда она появилась, выражение мимолетной дезориентации промелькнуло на его лице. Что это было? Одиннадцать лет? Двенадцать?
  
   Она все еще была статной и мрачно красивой, но, увидев ее сейчас в черном колпаке, с волосами, почти скрытыми монашеской вуалью, казалось, он сошел с ума.
  
   Ее кожа была молочного цвета, всего на несколько тонов темнее белого жилета с высоким воротом, который она носила под своим одеянием с квадратным вырезом, традиционной одеждой ее ордена, сестер-августинианок, служительниц Иисуса и Марии. Хотя она не пользовалась косметикой, цвет ее лица был идеальным, губы естественно влажными и розовыми. Во время учебы в университете она одевалась лучше, чем другие студенты, и пользовалась прекрасными духами. Но даже с учетом простого одеяния монахини она не могла не выглядеть стильно и безупречно. Ее брови были тщательно выщипаны, зубы блестели, ногти не покрыты лаком, но ухожены. И, несмотря на ее пышную манеру, было ясно, что у нее все еще стройная фигура.
  
   "Элизабетта", - сказал он.
  
   Она улыбнулась. "Профессор".
  
   "Рад тебя видеть".
  
   "И ты. Ты хорошо выглядишь." Она протянула обе руки. Де Стефано схватил их, затем быстро отпустил.
  
   "Это мило с твоей стороны сказать. Но я думаю, что я стал стариком."
  
   Элизабетта энергично покачала головой в ответ на это, затем спросила: "Может, нам немного позагорать?"
  
   Двор был завален игрушками для детей младшего возраста. Между двумя деревьями в горшках стояла пара облицованных камнем скамеек. Элизабетта взяла один, а Де Стефано взялся за другой, автоматически сунув руку в карман.
  
   "Мне жаль", - сказала она. "Здесь нельзя курить - из-за детей".
  
   "Конечно", - застенчиво сказал Де Стефано, убирая пустую руку. "Мне нужно уволиться".
  
   Последовала довольно долгая пауза, прерванная, когда Элизабетта сказала: "Ты знаешь, я почти не спала прошлой ночью. Я нервничал из-за встречи с тобой."
  
   "Я тоже", - признался он, едва намекая на то, насколько напряженным он все еще себя чувствовал.
  
   "Большинство моих старых друзей давно разъехались. Некоторым из них было неудобно. Я думаю, другие думали, что я замкнулась", - сказала она.
  
   "Значит, ты в состоянии видеться со своей семьей?"
  
   "О да! По крайней мере, раз в неделю. Мой отец живет неподалеку."
  
   "Ну, ты выглядишь счастливым".
  
   "Я счастлив".
  
   "Тогда эта жизнь тебе подходит".
  
   "Я не могу представить, что делаю что-то еще".
  
   "Я рад за тебя".
  
   Элизабетта изучала его лицо. "Ты выглядишь так, будто хочешь спросить меня, почему".
  
   Де Стефано широко улыбнулся. "Вы очень проницательны. Хорошо, почему? Почему ты стала монахиней?"
  
   "Я чуть не умер, ты знаешь. Нож прошел на сантиметр мимо моего сердца. Мне сказали, что какие-то люди отпугнули нападавших, прежде чем они смогли прикончить меня. Я провел два месяца в больнице. У меня было много времени подумать. Это не было прозрением. Это пришло ко мне медленно, но закрепилось и выросло, и в любом случае, я всегда был религиозен - я получил это от своей матери - я всегда был верующим. То, что я увидел вокруг, тоже оказало влияние. Все несчастные, нереализованные люди: врачи, медсестры, пациенты, которых я встречал, их семьи. Монахини, скользившие по больнице, были единственными, кто казался умиротворенным. Я не хотел возвращаться к университетской жизни. Я поняла, насколько отчаянно я была несчастна, насколько опустошена, особенно без моего Марко в моей жизни. Как только я почувствовал призвание, все казалось таким ясным."
  
   "В Папской комиссии многие мои коллеги, конечно, принадлежат к духовенству. Я слышал, как некоторые из них рассказывали о своих решениях выбрать религиозную жизнь. Я просто никогда лично не знал кого-то до и после."
  
   "Я тот же самый человек".
  
   "То же самое, я уверен". Де Стефано пожал плечами. "Но для меня немного по-другому. Почему именно этот порядок?"
  
   "Это должно было быть активное сообщество", - сказала Элизабетта. "У меня не было личности, чтобы быть созерцательным. Я люблю детей, мне нравится учить. Этот орден посвящен образованию. И я знал их. Я ходил здесь в школу, ты знаешь."
  
   "Неужели?"
  
   "На восемь лет. Начальная и средняя школа. Сестра Марилена была одной из моих учителей! Мне было всего десять, когда умерла моя мать. Сестра Марилена была замечательной тогда, она замечательна и сейчас."
  
   "Я рад, что ты нашел себя".
  
   Элизабетта кивнула, затем пристально посмотрела на Де Стефано: "Пожалуйста, скажите мне, почему вы хотели меня видеть".
  
   Де Стефано хрустнул костяшками пальцев, как человек, который собирается сыграть на пианино. "Три дня назад, во вторник, произошло небольшое землетрясение с центром примерно в пятидесяти километрах к югу от Рима".
  
   "Я не знала об этом", - сказала она.
  
   Де Стефано сделал паузу на несколько секунд, прежде чем продолжить. Когда он заговорил снова, в его тоне была легкая, но ощутимая неуверенность. "Здесь это почти не ощущалось, но подповерхностной энергии достигло города в достаточном количестве, чтобы вызвать небольшой обвал в катакомбах Святого Калликста в районе, уже ослабленном предыдущим оседанием и недавними проливными дождями".
  
   Элизабетта выгнула брови.
  
   "Это затронуло зону к западу от стены, которую вы изучали, когда были студентом", - сказал Де Стефано.
  
   "Никто никогда не получал разрешения на раскопки там?" - спросила она.
  
   "Нет, решение было принято, и когда ты уходил, ну, не было никого, кто настаивал на пересмотре. Я, конечно, этого не делал. Архиепископ Луонго был непреклонен в то время, и он стал моим боссом, когда я перешел на работу в Комиссию, так что я не поднимал волн."
  
   "Но теперь там были естественные раскопки", - сказала Элизабетта.
  
   "Беспорядочно, но вполне естественно, да, вы правы".
  
   "И?"
  
   "Вот почему я здесь", - нервно сказал Де Стефано. "Нам - мне - нужна ваша помощь".
  
   "Моя помощь?" - недоверчиво спросила она. "Как вы видите, я больше не археолог, профессор!"
  
   "Да, да, Элизабетта, но вот в чем ситуация. Мы нашли нечто весьма примечательное - и довольно чувствительное. Пока лишь очень немногие люди знают об этом, но есть опасения, что это может выйти наружу и вызвать некоторые нежелательные сбои."
  
   "Извините, я не понимаю".
  
   "Время для смерти папы выбрано неудачно. Начало Конклава запланировано на семь дней - все кардиналы-выборщики прибывают в Ватикан, и глаза всего мира будут прикованы к нам. В случае, если может произойти утечка информации о святом Калликсте, что ж, нам нужно, чтобы наша история была правдивой. Нам нужно было бы предложить какое-нибудь правдоподобное объяснение, чтобы свести к минимуму уровень сбоев, которые, несомненно, произойдут."
  
   "И что же ты нашел?"
  
   "Я не хочу рассказывать тебе, Элизабетта, я хочу показать тебе. Я хочу, чтобы вы пришли туда в воскресенье днем. К тому времени у нас будет достаточно деревянных конструкций, чтобы сделать это безопасным. Тогда я хочу, чтобы вы некоторое время поработали со мной в Комиссии. Я приготовил для тебя кабинет."
  
   "Почему я? В вашем распоряжении целый отдел. Вы можете вызвать любого эксперта в мире одним щелчком пальцев."
  
   "Время имеет решающее значение. Сегодня мы приводим на стройплощадку новых рабочих для выполнения тяжелой работы. У нас будут задействованы инженеры, больше людей в моем штате. У нас есть зоны под брезентом, чтобы свести к минимуму любой риск от посторонних глаз, но, несмотря на все наши усилия, люди будут болтать. Мы просто не можем себе этого позволить, пожалуйста, поверьте мне. Я хотел бы рассказать тебе больше, но ... Пресса может быть проинформирована в любое время. Власть имущие в Ватикане очень обеспокоены. Они требуют, чтобы я подготовил резервную инструкцию на случай утечки, но я не знаю, что написать. Над новым Папой нависла бы печальная туча, если бы это выплыло наружу, особенно если нас поймают на том, что мы путаемся в правильных словах. Вы целый год занимались исследованием символики за пределами обрушившейся камеры. Вы исчерпывающе изучили римскую астрологию первого века нашей эры. Ты был одним из моих самых ярких учеников. Я уверен, что вы сможете взяться за дело с ходу. Никто не находится в лучшем положении, чтобы быстро сформулировать свое мнение."
  
   Элизабетта встала, раздосадованная, ее лицо раскраснелось. "Это было двенадцать лет назад, профессор! Теперь у меня другая жизнь. Об этом не может быть и речи."
  
   Де Стефано поднялся, пытаясь оставаться на одном уровне с Элизабеттой, но она все еще была почти на голову выше его. "Архиепископ Луонго доволен, что вы принадлежите к духовенству. Он верит, что вы проявите должную чувствительность к этим вопросам, и он больше не будет терять сон из-за конфиденциальности. Скажите, у вас сохранились ваши исследовательские заметки и бумаги?"
  
   "Они где-то в квартире моего отца", - сказала она рассеянно. "Но я не могу просто бросить свою школу. Я не могу бросить своих учеников."
  
   "Приготовления уже принимаются", - сказал Де Стефано, его тон внезапно стал более решительным, более настойчивым. "Этим вечером монсеньор Маттера из Ватикана, джентльмен, отвечающий за все религиозные ордена Церкви, позвонит Генеральной матери вашего ордена на Мальте. Ваш директор, сестра Марилена, будет проинформирована сегодня вечером. Колеса пришли в движение, Элизабетта. Вы должны помочь нам. Боюсь, у тебя нет выбора."
  
  
  
  
  
   ЧЕТЫРЕ
  
   УТРЕННЯЯ МОЛИТВА В часовне. Обзоры плана урока. Обучение. Отмечать домашнее задание. Вечерняя молитва. Общий ужин в резиденции. Чтение и медитация. Ночная молитва. Кровать.
  
   Таков был ритм Элизабетты, нежный пульс ее будних дней.
  
   Субботы были посвящены часовне и частной молитве, покупкам, общению с сестрами и послушницами, возможно, футбольному матчу по телевизору или фильму.
  
   Но воскресенье было ее любимым. Она отслужила мессу в базилике Санта-Мария-ин-Трастевере. Именно здесь, будучи девочкой, она приняла свое первое причастие, здесь она молилась за свою больную мать, здесь она провожала ее на мучительно печальной заупокойной мессе, сюда она пришла за исповедью, за утешением, за радостью.
  
   Было любопытно, размышляла Элизабетта, как сложилась ее жизнь. Будучи подростком, она была одержима идеями приключений и путешествий, а археология казалась билетом в экзотику. Но гравитационное притяжение древней базилики Санта-Мария оказалось сильнее, чем в Луксоре или Теотиуакане. Она решила, что ее отец, рассеянный вдовец, будет нуждаться в ней. Зазо и Микаэла, каждая со своим очаровательным эгоцентризмом, были явно не теми, кто заботился о нем должным образом, особенно когда он стал старше. Итак, в университете она сосредоточилась ближе к дому и занялась классической археологией.
  
   Затем Зазо представил ее своему приятелю по академии, Марко. Добрый, милый Марко, который ничего так не хотел, как стать полицейским, жениться на женщине своей мечты и болеть как сумасшедший за A.S. Roma. Он никогда бы не покинул Рим, это было точно, поэтому Элизабетта еще больше сузила свои устремления до римской археологии и раннего христианского периода, когда катакомбы начали прорастать в мягкий вулканический туф города. Она осталась бы в Риме навсегда. С Марко, с ее семьей.
  
   А потом, той ужасной ночью, когда Марко был оторван от нее. Та ночь возвестила о долгом периоде физического исцеления и интенсивных размышлений, после которых она разобрала человека, которым она была, и собрала того, кем хотела быть.
  
   Теперь вся вселенная Элизабетты лежала в пределах простого квадратного километра на западном берегу Тибра. Там была ее школа, ее церковь, квартира ее отца на Виа Луиджи Мази. Это были те же несколько кварталов, которыми было ограничено ее детство. Уединение было утешительным, как утроба матери.
  
   Месса закончилась. Элизабетта приняла причастие у старого отца Санторо, священника, который также заботился о церковных нуждах ее ордена и чей старческий голос сохранял тембр тонко отлитого колокола. Она задержалась под сводом апсиды после того, как большинство прихожан разошлись, впитывая тишину. Над ее головой на фоне моря золотых плиток были изображены библейские сцены. Купол был создан Каваллини в двенадцатом веке, и истории, которые он изобразил на мозаике, были настолько замысловатыми, что она, спустя все эти годы, все еще обнаруживала образы, которых раньше не замечала. Как только она находила мозаику "Стройный пересмешник", которую дьявольски трудно было найти, она всегда старалась вытянуть шею и моргнуть в безмолвном приветствии.
  
   В слабом свете весеннего утра Элизабетта целеустремленно шла к квартире своего отца. Люди, мимо которых она проходила, разделились на два лагеря. Одна группа, в основном пожилые люди, активно искали ее взгляда, надеясь на улыбку и благословляющий кивок в ответ. Другая группа, казалось, притворялась, что ее не существует, ее одеяния были плащом-невидимкой. Она предпочитала последнее. Эти прогулки были драгоценны для нее, личные напоминания о светской жизни, которую она оставила позади. Ей нравилось разглядывать витрины магазинов, читать афиши фильмов, наблюдать за непринужденной близостью молодых пар на улице, вспоминая, как это было - ходить по этим улицам в качестве "гражданского лица". Но ничто из того, что она увидела, не заставило ее передумать или поколебать ее основополагающую уверенность; верно было обратное. Каждый переход через ее старые владения был подтверждением. Она гордилась тем, что носила свою веру на своих черных рукавах, открыто прославляя сильную любовь ко Христу, которую она носила в своем сердце.
  
   Подойдя к двери отцовского дома, она взяла себя в руки. Он никогда не упускал случая открыть его ударом наотмашь, уже не столько из-за досады, сколько, несомненно, по привычке.
  
   Они поцеловались. Он был так быстр с поцелуем, что промахнулся мимо щеки Элизабетты и коснулся губами края ее вуали. "Как прошла месса?" - спросил он.
  
   "Это было прекрасно".
  
   "Ослепленный светом?"
  
   Она последовала за ним на кухню.
  
   Элизабетта вздохнула. "Да, именно так, папа".
  
   Как обычно, в нос ей ударил тяжелый аромат трубочного табака "Кавендиш", который запотевал в воздухе. Когда она была девочкой, она едва ли замечала это, за исключением тех случаев, когда кто-то в школе нюхал ее джемпер и высмеивал. Просто так пахнул ее мир. Теперь, когда она стала взрослой, она содрогнулась при мысли о том, что происходило в легких ее отца после всех этих десятилетий.
  
   Как и подобает профессору, у Карло Челестино была просторная квартира на верхнем этаже глиняно-белого многоквартирного дома на узкой наклонной улице. Там было три спальни - одну она делила с Микаэлой с раннего детства, пока Элизабетта впервые не уехала в университет. Зазо, благословенный сын, всегда сам выбирал себе комнату. Теперь их спальни покрылись пылью, запертые во временных перекосах. Дверь в спальню ее отца была закрыта. Она всегда была закрыта, и она понятия не имела, в каком она состоянии, хотя остальная часть квартиры была в худшем состоянии, только неопрятной. Пыль и копоть были прерогативой экономки но женщина была слишком напугана, чтобы прикоснуться к шатающимся стопкам бумаг и книг, которыми были покрыты большинство деревянных поверхностей в комнатах для приемов.
  
   Карло Челестино вряд ли соответствует стереотипному образу математика. У него были квадратные плечи, приземистые ноги и румяный цвет лица фермера, что делало его странным человеком среди тощих, бледных коллег, которые населяли кафедру теоретической математики в Ла Сапиенца. Но он всегда был другим, генетическим маргиналом, который неожиданно произошел из рода простых молочников, парнем, чьи первые детские воспоминания были не о коровах и пастбищах, а о цифрах, которые проносились в его голове, выстраиваясь сами по себе.
  
   Он сохранил старинный фермерский дом своих родителей в Абруццо и по-прежнему проводил выходные и отпуск на холмах с видом на Адриатическое море, выполняя столько физической работы на холмистой местности, сколько позволяло его шестидесятивосьмилетнее тело, позволяя своему разуму поиграть с теоремой, над которой он бился всю свою жизнь: гипотеза Гольдбаха, математическое кондитерское изделие, которое, по словам его жены, он любил больше, чем ее. Представь, сказала она с тем раздраженным видом, который унаследуют Элизабетта и Микаэла, тратить все свое время, пытаясь доказать утверждение, что каждое четное целое число, большее двух, может быть выражено как сумма двух простых чисел! Тогда она не могла этого постичь, и что бы она подумала, если бы прожила еще двадцать пять лет? Он был здесь, все еще пытаясь доказать проклятую теорему ради права на хвастовство, которое ускользало от математиков мира в течение 250 лет.
  
   Элизабетте показалось, что ее отец выглядел усталым, его густые белые волосы были более растрепаны, чем обычно. "Как ты себя чувствуешь, папа?"
  
   "Я? Прекрасно. Почему?"
  
   "Без причины. Просто спрашиваю. Когда приедут Микаэла и Зазо?"
  
   "Они не прибудут, пока ты не закончишь готовить, ты это знаешь".
  
   Она засмеялась и надела фартук. "Давайте взглянем на это заведение".
  
   Он достал баранину из холодильника и, пока она разворачивала оберточную бумагу, внезапно выпалил: "Они не хотят давать мне новых аспирантов".
  
   "Я знала, что там что-то было", - сказала она, не отрывая взгляда от розового мяса.
  
   "Они делают это, когда думают, что кто-то стал слишком старым или слишком немощным".
  
   "Я уверена, что это ни то, ни другое", - сказала Элизабетта. "Но, может быть, тебе стоит радоваться, что ты не берешь новых учеников. Пройдет четыре или пять лет, прежде чем они получат свои степени. Иногда дольше."
  
   "Следующим этапом будет предложение мне почетной должности, затем перенос моего офиса в подвал. Я знаю, как эти вещи работают, поверь мне." Карло свирепо нахмурился, его кустистые брови почти сошлись над переносицей. Его большие кулаки сжались.
  
   Элизабетта вымыла руки и начала посыпать мясо морской солью.
  
   "Что скажут эти ослы, когда я разобью Гольдбаха?" - усмехнулся он.
  
   "Иди и работай, папа. Я займусь приготовлением."
  
   К тому времени, когда пришли Зазо и Микаэла, кухонное окно было запотевшим. Зазо понюхал воздух, как собака, и похлопал Элизабетту по спине. "Продолжайте в том же духе", - сказал он, заглядывая в булькающую кастрюлю. "Ты почти на финишной прямой".
  
   Зазо и Элизабетта унаследовали изящество своей матери, которая была женщиной с осанкой и фигурой модели с подиума. Зазо поддерживал форму, играя в футбол после работы и поднимая тяжести в спортзале казармы, и с его твердой челюстью и чувствительными глазами он оставался завидным холостяком, постоянно находящимся на грани обязательств.
  
   "Я тоже рада тебя видеть", - радостно сказала Элизабетта. "Артуро здесь?"
  
   "Если только он не прячется, я так не думаю". Зазо попробовала красный соус своей ложкой для помешивания. Она прогнала его и позвала Микаэлу.
  
   Элизабетта услышала ее прежде, чем увидела. Голос Микаэлы привлекал внимание людей, как настойчивый лай собаки на цепи. Она жаловалась своему отцу на Артуро. "Ему не нужно было меняться! Он знал, что его пригласили! Что за придурок!"
  
   Микаэла протопала на кухню. Она была больше похожа на своего отца - ниже ростом, чем ее братья и сестры, компактная, с более тяжелыми чертами лица, характерными для его рода. Когда дети были маленькими, люди говорили о привлекательных лицах Элизабетты и Зазо и пылком отношении Микаэлы. Ничего не изменилось. "Артуро не придет", - объявила она своей сестре.
  
   "Я слышал. Жаль."
  
   "Какой-то придурок в отделении неотложной помощи захотел выходной, и невероятно, но Артуро согласился заступить на его смену. У него слабоумие."
  
   Элизабетта улыбнулась. Практически единственный раз, когда она слышала ругательства за эти дни, был от ее сестры. "Может быть, у него мягкое сердце".
  
   "Я ненавижу его".
  
   "Нет, ты этого не сделаешь". Две девушки, наконец, поцеловались. "Мне нравятся твои волосы", - сказала Элизабетта. Они были более волнистыми, чем обычно, похожие на прическу, которую носила сама Элизабетта до того, как ее постригли.
  
   "Спасибо. Здесь жарко. Ты, должно быть, увядаешь." По сравнению с Элизабеттой, одетой в черное и задрапированной, Микаэла выглядела почти обнаженной в своем танцевальном топе с глубоким вырезом.
  
   "Я в порядке. Приди и помоги."
  
   За обеденным столом сидело шестеро, и, когда их было меньше, стул Флавии Челестино оставался пустым, как будто приглашая ее дух вернуться в лоно церкви.
  
   "Как прошла твоя неделя?" - Спросила Элизабетта у своего брата, передавая сервировочную миску.
  
   "Ты можешь себе представить", - сказал Зазо. "Скоро прибудут десятки кардиналов и их сотрудников. Босс моего босса взволнован, мой босс взволнован, и, ради моих людей, я должен быть взволнован."
  
   "А ты нет?" спросил его отец.
  
   "Когда ты в последний раз видел меня расстроенным?"
  
   Они все знали ответ, но никто не говорил об этом. Это было двенадцать лет назад. Они хорошо помнили, в каком диком состоянии он был, когда ворвался в больницу и обнаружил Элизабетту полумертвой в одной палате для пострадавших, а труп Марко остывал в другой. Они помнили, как его гнев тлел во время последствий, когда сначала ему не разрешили участвовать в расследовании, а позже, когда ему было отказано в доступе к материалам дела после того, как официальное расследование зашло в тупик. Он был слишком близок к делу, связанная сторона, как ему сказали. Его отсутствие беспристрастности поставило бы под угрозу судебное преследование.
  
   Какого судебного преследования он требовал? Вы никого не поймали? У вас нет ни единой зацепки? Расследование - это шутка.
  
   После года разочарований Зазо и его начальство одновременно достигли точки кипения. Он хотел уйти, они хотели, чтобы он ушел. Его природная жизнерадостность была омрачена сарказмом и вспышками враждебности по отношению к высшим эшелонам его командной структуры, и его вызывали на ковер за случайный приступ жестокости во время ареста. Они заставили его обратиться к психологу, который нашел его в основном здоровым, но нуждающимся в смене работы на место, где не было ежедневных напоминаний о безобразиях, совершенных против его лучшего друга и его сестры.
  
   Командир Зазо предложил Корпус жандармов Ватикана, гражданскую полицию, которая патрулировала Ватикан, работу на более низком уровне, где самыми вопиющими нарушителями, с которыми ему пришлось бы иметь дело, были карманники и нарушители правил дорожного движения. За ниточки дернули, и дело было сделано. Он поменял форму.
  
   Зазо преуспел в Ватикане. Он восстановил свое хладнокровие и поднялся по служебной лестнице до уровня майора. Он был в состоянии позволить себе собственную квартиру. У него были машина и мотоцикл. Под руку с ним всегда была хорошенькая девушка. Он не мог жаловаться, его жизнь была хорошей, за исключением тех моментов, когда призрачный истекающий кровью труп Марко всплыл перед ним в воспоминаниях.
  
   Карло прокомментировал нежность ягненка, затем проворчал: "Может быть, когда будет новый папа, ты сможешь получить повышение в его службе безопасности. Новому человеку всегда нравится что-то менять."
  
   Половина людей в штатском, обеспечивавших непосредственную охрану папы Римского, были из жандармерии, другая половина - из швейцарской гвардии. "Я не могу работать со швейцарской гвардией. Большинство из них - придурки."
  
   " Швейцарский, " недовольно проворчал Карло. "Возможно, ты прав".
  
   После того, как Элизабетта убрала тарелки, Микаэла разложила тирамису, которое она принесла из пекарни. Она была угрюмой и нехарактерно молчаливой во время еды, и Элизабетте потребовался лишь легкий толчок, чтобы заставить ее откупорить.
  
   Микаэла заканчивала последний год обучения по гастроэнтерологии в больнице Святого Андреа. Она хотела остаться на месте; Артуро был там в штате, ей нравился ее отдел. Она искала единственную открытую вакансию младшего преподавателя. "Они отдают это Фанчетти", - простонала она.
  
   "Почему?" - рявкнул ее отец. "Ты лучше его. Я бы не позволил этому шутнику приставить оптический прицел к моему заду."
  
   "Он мужчина, я женщина, конец истории", - сказала Микаэла.
  
   "Они не могут быть такими сексистами", - сказала Элизабетта. "В этот день и эпоху?"
  
   "Давай! Вы работаете на самую сексистскую организацию в мире!" Микаэла закричала.
  
   Элизабетта улыбнулась. "Больница светская. Церковь, безусловно, нет."
  
   В квартире зазвонил звонок.
  
   "Кто это, черт возьми, такой?" Карло зарычал. "В воскресенье?" Он неуклюже направился в зал.
  
   "Может быть, это Артуро", - сказал Зазо, вызвав фырканье Микаэлы.
  
   Элизабетта спокойно отложила вилку и встала.
  
   Они услышали, как Карло кричал в скрипучий интерком, и когда он вернулся в столовую, у него было озадаченное выражение лица.
  
   "Там внизу парень, который говорит, что он водитель архиепископа Луонго. Он говорит, что он здесь, чтобы забрать Элизабетту."
  
   "Он рано", - сказала Элизабетта, поправляя свой кожаный ремень. "Я собирался тебе сказать".
  
   "Скажи нам что?" - спросил Зазо.
  
   "Мой старый профессор, Томмазо Де Стефано, посетил меня. Он все еще в Папской комиссии по священной археологии. Ему нужна моя помощь с проектом. Я сказал "нет", но он настаивал. Я должен бежать. Мне жаль оставлять посуду."
  
   "Куда ты идешь?" Микаэла спросила, ошарашенная. На самом деле, они все уставились. Жизнь Элизабетты была настолько предсказуемой, что это отклонение от рутины, казалось, застало их врасплох.
  
   "Катакомбы", - сказала она. "Святой Калликст. Но, пожалуйста, никому не говори."
  
   Казалось, что прошла целая жизнь с тех пор, как Элизабетта в последний раз заходила на эти земли. Вход в церковь Святого Калликста находился со стороны Аппиевой дороги, которая поздним воскресным днем была почти пустынна. Она забыла, как быстро местность становилась сельской, когда проезжаешь через древние южные стены города.
  
   Вдоль аллеи, ведущей к катакомбам, в стороне от главной дороги стояли высокие кипарисы, их верхушки светились оранжевым в угасающем солнечном свете. Дальше был большой участок лесистой и сельскохозяйственной земли, принадлежащий Церкви и содержащий старый монастырь траппистов, общежитие для катакомбных гидов и Quo Vadis? церковь. На западе лежат катакомбы Домитиллы. На востоке, в катакомбах Сан-Себастьяно. Весь регион был священным.
  
   Водитель, который хранил молчание во время их поездки, выскочил и открыл дверцу машины, прежде чем Элизабетта успела сама взяться за ручку. Профессор Де Стефано ждал у общественного входа, низкого строения, напоминающего простую средиземноморскую виллу.
  
   Внутри Де Стефано провел ее мимо полицейского, который стоял на страже у железных ворот для посетителей. Оттуда они направились вниз по каменной лестнице в недра земли.
  
   "Это прогулка", - сказал он. "На полпути к Домитилле. На самом деле нет короткого пути."
  
   Элизабетта приподняла свою мантию ровно настолько, чтобы не споткнуться. Подземный воздух был мертвым и знакомым. "Я помню путь", - ответила она. Она почувствовала, как тревожная смесь опасения и возбуждения проходит через нее, когда она вспомнила свои предыдущие разы здесь и подумала о предстоящих новых откровениях.
  
   Они быстро двигались через обычные туристические районы. Галереи, вырубленные кирками и лопатами в мягком вулканическом туфе со второго по пятый века нашей эры, были мрачными остатками широкого размаха истории. Римляне всегда хоронили или кремировали своих мертвых в некрополях за пределами городских стен, поскольку это было строго запрещено делать в пределах города. Богатые строили семейные гробницы. Бедняков запихивали в братские могилы.
  
   И все же ранние христиане упрямо отказывались смешивать своих умерших с языческими костями, и большинство из них были слишком бедны, чтобы позволить себе надлежащие могилы. Решение было найдено в сельских поместьях сочувствующих. Копайте свои некрополи, им сказали. Копайте так широко, как вам заблагорассудится, приходите и навещайте своих мертвых свободно, но оставьте наши поля нетронутыми. Таким образом, катакомбы возникли во всех точках компаса за пределами городских стен, но особенно на юге, у Аппиевой дороги.
  
   На протяжении веков была проложена обширная сеть подземных галерей для хранения останков пап и мучеников, простолюдинов и возвышенных. У пап были украшенные фресками своды, куда паломники приходили поклониться им. У бедняков были небольшие помещения, не намного больше каменных полок, вырубленных в скале, чтобы удерживать их завернутые тела. Возможно, их имена были начертаны на камне, возможно, нет. Близкие люди оставили после себя священные символы своей новой религии: рыбу, якорь, голубя и крест чи-ро. Со временем галереи расширились в многоуровневые лабиринты, километры туннелей, чтобы вместить сотни тысяч мертвых верующих.
  
   Хотя ранняя история христианства была неспокойной, удача в конечном итоге благоволила новой религии, когда в четвертом веке нашей эры сам император Константин обратился в нее, запретил преследование христиан и вернул конфискованную церковную собственность. Постепенно останки пап и важных мучеников были извлечены из катакомб и захоронены в освященной земле на территории церквей. Разграбление Рима готами в 410 году н.э. положило конец использованию катакомб для свежих захоронений, хотя на протяжении веков паломники продолжали посещать их, а папы делали все возможное , чтобы сохранить и даже украсить важные хранилища.
  
   Однако их сохранность продлилась недолго, и к девятому веку реликвии все чаще стали переносить в церкви внутри городских стен. Катакомбы были обречены на своего рода вымирание. Их входы заросли растительностью, и они были потеряны во времени, полностью забыты до шестнадцатого века, когда Антонио Бозио, Христофор Колумб подземного Рима, заново открыл один, затем другой, затем тридцать из них и систематически начал их изучение.
  
   Но грабители гробниц последовали за ним, и в течение следующих двух столетий большинство мраморных и драгоценных артефактов исчезло, пока в 1852 году Церковь не передала все христианские катакомбы под защиту недавно созданной Папской комиссии по священной археологии.
  
   Элизабетта всегда чувствовала умиротворение в этих грубо вырубленных узких проходах цвета глубокого заката. Как, должно быть, стены и низкие потолки оживали от ощущения движения, когда паломники проходили мимо, сжимая в руках мерцающие масляные лампы! Какое возбуждение они, должно быть, испытывали, пробираясь сквозь темноту, разглядывая трупы в их местах, красочные надписи и картины в кубикулах - комнатах, отведенных для семей, - пока, переполненные предвкушением, не достигли места назначения, склепов пап и великих мучеников, таких как святой Калликст!
  
   Теперь локулы были пусты. Там больше не было никаких костей, светильников или подношений, только голые прямоугольные углубления, вырубленные в скале. Элизабетта слегка коснулась запомнившегося фрагмента штукатурки на одной из стен. У него были хрупкие очертания голубя, держащего оливковую ветвь. Это заставило ее вздохнуть.
  
   Де Стефано шел быстро и уверенно для человека своего возраста. Время от времени он оборачивался, чтобы убедиться, что Элизабетта не отстает. В течение первых десяти минут их путешествия туннели были открыты для публики. Они прошли через склепы Цецилии и пап, обогнули могилы святого Гая и Евсевия, пока не подошли к незапертым железным воротам, ключ от которых торчал в замке. Либерийский район был в стороне от туристических маршрутов. Завершенный в четвертом веке, это был последний сектор, который был раскопан, извилистая трехуровневая сеть проходов.
  
   Обвал произошел на самых отдаленных участках территории Либерии. Когда Де Стефано остановился на плохо освещенном перекрестке двух галерей и на мгновение растерялся, Элизабетта мягко посоветовала ему повернуть налево.
  
   "У тебя превосходная память", - сказал он одобрительно.
  
   Слабый звук металла о щебень становился все громче по мере того, как они приближались к месту назначения. Оштукатуренная стена, которая вызвала интерес Элизабетты много лет назад, исчезла, превратившись в пыль в результате обрушения. Теперь там было зияющее отверстие неправильной формы, похожее на вход в пещеру.
  
   "Вот мы и пришли", - сказал Де Стефано. "Тяжелая работа была сделана. Там возведен хороший брус. Если бы я не думал, что это безопасно, я бы не привел тебя."
  
   "Бог защитит", - сказала Элизабетта, вглядываясь в плохо освещенное пространство.
  
   Внутри камеры было трое мужчин, которые разгребали лопатами смесь туфа, грязи и кирпичей. Была установлена какая-то система ручного подъема, чтобы поднимать их ведра из обвала. Мужчины прекратили работу и уставились на Элизабетту через вход.
  
   "Это мои самые надежные помощники", - сказал Де Стефано. "Джентльмены, это сестра Элизабетта". Мужчины были молоды. Несмотря на прохладную подземную температуру, они насквозь промокли от пота. "Джан Паоло Трапани несет прямую ответственность за все катакомбы на Виа Антика, и он выступает в качестве руководителя операции".
  
   У приятного на вид молодого человека, который вышел вперед, были длинноватые волосы, покрасневшие от туфовой пыли. Казалось, он не знал, должен ли он протянуть грязную руку, поэтому он ограничился: "Привет, сестра. Я слышал, ты здесь когда-то учился. Жаль, что потребовалось землетрясение, чтобы произвести раскопки. Сейчас такой беспорядок."
  
   Элизабетта последовала за Де Стефано через отверстие. Камера была неправильной формы, в основном прямоугольной. Но границы были нечетко очерчены из-за груд щебня. Деревянные опоры, толстые, как железнодорожные шпалы, были заложены для поддержки стен и земли над головой. Пространство было по крайней мере пятнадцать на десять метров, подумала она, но из-за обвала было трудно быть точным. Луч света падал с высоты добрых десяти метров. Появилась голова, и другой парень крикнул вниз. "Почему ты останавливаешься?" Он управлял блоком и шкивами ковшовой установки.
  
   "Иди, сделай перерыв!" Трапани закричал, и голова исчезла.
  
   Первым впечатлением Элизабетты было то, что в их работе предпочтение отдавалось скорости, а не науке. Не было никаких выемочных сеток, никаких признаков измерений и документации, никаких штативов для камер или чертежных столов. Казалось, что земля была расчищена скорее одним неистовым усилием, чем намеренно, метр за метром. Большую часть пола покрывал синий брезент. Только одна из стен была достаточно вертикальной. Он был накрыт подвесным брезентом.
  
   "Извините, что здесь так неопрятно", - сказала Трапани, глядя на свои туфли и подол, которые были покрыты пылью от туфа. "Мы двигались быстрее, чем хотелось бы".
  
   "Так я вижу", - сказала Элизабетта.
  
   Она была удивлена тем, как легко ей удалось переключиться в режим наблюдения археолога. В течение двенадцати лет она фокусировалась на внутреннем пространстве, царстве эмоций и убеждений, вере и молитве. Но в этот момент ее разум одержал верх над сердцем. Она осторожно прошла через комнату, избегая вездесущих брезентов, рассматривая детали и сортируя их.
  
   "Кирпичи", - сказала Элизабетта, наклоняясь, чтобы поднять один. "Типичный римлянин первого века - длинный и узкий. И это. " Она бросила кирпич и выбрала серый рассыпчатый кусок размером с маленькую кошку. "Opus caementicium , цемент для римского фундамента". Затем она подняла один из множества кусков почерневшего, обуглившегося дерева и подумала: Там был пожар . "Эта камера предшествует самой ранней части катакомб по меньшей мере на столетие. Все именно так, как я и предлагал. Расширение катакомб в четвертом веке прекратилось прямо перед тем, как оно на них посягнуло."
  
   "Да, я согласен", - сказал Де Стефано. "Диггеры катакомб в районе Либерии были всего в нескольких взмахах кирки от самого большого сюрприза в их жизни".
  
   "Это колумбарий, не так ли?" Сказала Элизабетта.
  
   "Как вы и предполагали в студенческие годы, " согласился Де Стефано, " это действительно похоже на подземную погребальную камеру для дохристиан. Наземный памятник, вероятно, был разрушен и, вероятно, исчез до того, как были построены катакомбы."
  
   Он достал из кармана прозрачный пластиковый пакет для образцов. "Если датировка первым веком когда-либо вызывала сомнения, это все разрешило. На данный момент мы нашли несколько."
  
   Элизабетта взяла сумку. В нем была большая серебряная монета. На аверсе изображен бюст мужчины с плоским носом и вьющимися волосами, на котором был лавровый венок. Надпись гласила "НЕРОН КЛАВДИВС ЦЕЗАРЬ". Она перевернула пакет. На реверсе была искусно выполненная арка, обрамленная буквами S и C - Senatus Consulto, знак сенаторского монетного двора. "Потерянная арка Нерона", - сказала она. 54 год нашей эры."
  
   "Совершенно верно", - сказал Трапани, явно впечатленный проницательностью монахини.
  
   "Но это не типичный колумбарий, не так ли?" - спросила она, взглянув на брезент.
  
   " Вряд ли." Де Стефано махнул рукой на висящий на стене брезент. "Пожалуйста, сними это, Джан Паоло".
  
   Мужчины сняли брезент со штырей и собрали его. Под ним были ряды маленьких куполообразных ниш, вырезанных в цементе, во многих из которых находились каменные погребальные урны. Ряд ниш был прерван одной гладкой панелью из кремовой штукатурки. Джан Паоло направил на это луч прожектора.
  
   Штукатурка была покрыта колесом с нарисованными символами.
  
   Элизабетта подошла к нему и улыбнулась. "Так же, как моя стена".
  
   Рога Овна, Барана.
  
   Двойные столпы Близнецов, Близнецы.
  
   Пронзающая стрела Стрельца.
  
   Дополнительные свитки Рака, Краба.
  
   Полумесяц Луны.
  
   Мужской символ, Марс. Женский символ, Венера.
  
   Все знаки зодиака. Планеты. Круг образов.
  
   Де Стефано придвинулся ближе, почти терся о плечи Элизабетты. "Штукатурка, которую вы изучали, должно быть, была взята с внутренней стены комнаты меньшего размера. Потребовалось это обрушение, чтобы обнажить главную камеру."
  
   Один символ особенно привлек ее внимание. Она встала под ним и приподнялась на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть.
  
  
   Это выглядело как фигурка из палки, туловище представляло собой вертикальную линию, руки были С-образной формы вверх, как будто подняты, ноги С-образной формы вниз. Вертикальная линия проходила над руками, создавая голову или шею, но она также проходила ниже ног.
  
   "Это, безусловно, символ Рыб, но традиционно его изображают на боку. Вертикально это больше похоже на человека, не так ли? У моей оригинальной стены был такой же вариант. И если это должен быть мужчина, как ты думаешь, что это такое?" Спросила Элизабетта, указывая на участок между ног. "Фаллос?"
  
   Археологи, казалось, смутились, услышав, как монахиня произносит это слово, и Де Стефано быстро возразил: "Нет, я так не думаю".
  
   "Что тогда?" - спросила она.
  
   Старый профессор сделал паузу на мгновение и сказал Трапани: "Хорошо, откиньте брезент на земле".
  
   Мужчины работали быстро, почти театрально, чтобы выполнить свою версию драматического раскрытия, обнажая вдоль и поперек усыпанный мусором пол.
  
   Элизабетта поднесла руку ко рту, чтобы подавить ругательство. "Боже мой!" - прошептала она. "Сколько их?"
  
   Де Стефано вздохнул. "Как вы можете видеть, наши раскопки были поспешными, и там, несомненно, беспорядок из-за обвала, но там примерно восемьдесят пять взрослых и двенадцать детей".
  
   Тела были в основном скелетообразными, но из-за герметичной атмосферы некоторые были частично мумифицированы, сохранив коричневые участки прилипшей кожи, клочки волос и фрагменты одежды. Элизабетта разглядела несколько лиц с разинутыми ртами - застывшими, казалось, почти на полуслове.
  
   Останки были обнажены лишь частично; потребовались бы сотни человеко-часов, чтобы тщательно и бережно извлечь их из-под обломков. Их было так много, что ей было трудно сосредоточиться на одном за раз.
  
   Затем из путаницы рук, ног, ребер, черепов и шипов появилась одна необычная особенность, врезавшаяся в сознание Элизабетты подобно огромной волне, разбивающейся о скалу. Ее глаза перебегали с одного на другого, пока она не почувствовала, что зрение затуманилось, а колени подкашиваются.
  
   Святой отец, дай мне силы.
  
   Это было неоспоримо.
  
   Каждое тело, каждый мужчина, женщина и ребенок, распростертые перед ней, обладали костяным хвостом.
  
  
  
  
  
   ПЯТЬ
  
   ЯНКО МУЛЕЙ ОБЫЧНО хрустел костяшками пальцев, когда терял терпение. Этот жест не остался незамеченным Креком.
  
   "В чем дело?" Потребовал Крек.
  
   Мулею было за сорок, на десять лет моложе его хозяина, уродливый, как задняя часть автобуса, как любил говорить Крек, даже в лицо Мулею. Он был почти вдвое крупнее Крека, гигант, которому пришлось бы ходить в спортивных костюмах, если бы не его превосходный портной в Любляне. "Возможно, нам следует спрятать это на ночь".
  
   В большой комнате замка Крек никогда не было тепло даже в разгар лета, и в эту весеннюю ночь Крек счел нужным разжечь огонь. Ему нравилось, чтобы пламя в камине высоко подпрыгивало, и в течение всего вечера он щедро подбрасывал свежие поленья, чтобы поддерживать жаркий огонь в массивном камине.
  
   Средневековое поместье принадлежало его семье четыреста лет, хотя номинально оно не принадлежало Креку в течение неприятных десятилетий коммунистического правления. Его оригинальная квадратная крепость, расположенная на нескольких сотнях гектаров словенских лесов, в нескольких километрах от озера Блед, датируется тринадцатым веком. В глубоком рву водились карпы, а неровная каменная кладка замка, судя по внешнему виду, наводила на мысль об определенной убогости.
  
   Это впечатление было стерто при входе. Отец Крека был человеком-затворником, который редко покидал территорию. На протяжении всей своей жизни он уделял больше внимания реконструкции замка от подвала до парапета, чем своему сыну. Иво Крек сосредоточился на внутренностях дома, каменной кладке, водопроводе, печи, проводке. Его сын разделял преданность своего отца замку, но обратил свой острый взгляд на мебель и атрибуты современности. Залы для приемов с их романскими арками были богато украшены старинными предметами старины, но Krek смешал их с современной обивкой, чтобы сделать комнаты пригодными для проживания. Телевизоры с плоским экраном соседствовали со средневековой резьбой из орехового дерева. Шкаф шестнадцатого века с расписными сценами охоты содержал датскую аудиосистему стоимостью 400 000 евро. Современная кухня шеф-повара могла бы сойти со страниц журнала по декорированию.
  
   Он решил принять Мулея и других в большой комнате. Его великолепный масштаб делал людей карликами, даже такого роста, как Мулей, а Креку нравилось, когда его люди чувствовали себя маленькими в его присутствии.
  
   Крек взглянул на напольные часы. Было десять часов. "Я на ногах с четырех, а ты единственный, кто устал?" - спросил он Мулея, повысив голос. "Разве ты не знаешь, что здесь поставлено на карту? Неужели ты не понимаешь, как мало у нас времени?"
  
   Мулей переместил свой значительный вес на кожаный диван без подлокотников. Он сидел неудобно близко к огню и сильно потел, но он никогда не двигался с места, потому что это было место, куда поместил его Крек. Стол между ними был завален корпоративными фолиантами, финансовыми отчетами и подборкой газет.
  
   "Конечно, верю, К.", - сказал Мулей, вытирая влажный лоб промокшим носовым платком. "Мне жаль. Мы будем продолжать столько, сколько ты захочешь."
  
   Крек с силой бросил полено на кучу, отчего огонь вспыхнул с бешеной силой. Уголек упал ему на брюки. Он выругался, и когда он выключил его, он продолжил ругаться на Мулей. Извинения этого человека возымели мало эффекта. Конклав меньше чем через неделю, будет новый папа, и теперь у нас эта проблема в Сент-Калликсте! Нам предстоит проделать огромный объем работы! Ты будешь спать, когда я скажу тебе спать, ты будешь есть, когда я скажу тебе есть! Ты понимаешь?"
  
   Для внешнего мира Мулей был цербером Крека, грозным зверем, охраняющим врата ада, управляющим директором его конгломерата. Но когда его босс разозлился на него, адский пес превратился в маленькую испуганную дворняжку.
  
   Крек посмотрел вверх, как будто мог видеть сквозь потолок созвездия ночного неба. "Какого черта Бруно Оттингер должен был умереть? Я скучаю по старому козлу. Я доверял ему."
  
   "Ты тоже можешь доверять мне", - кротко сказал Мулей.
  
   "Да, я полагаю, я могу доверять тебе", - сказал Крек, успокаиваясь. "Но ты довольно глуп. Оттингер был гением, почти равным мне."
  
   Мулей быстро взял номер ежедневной газеты "Дело" и бросил его обратно в стопку, словно желая сменить тему. "Так что ты хочешь, чтобы я с этим сделал?"
  
   На странице редакционных статей и мнений была размещена фотография Крека хорошего размера, лестное, хотя и несколько задумчивое обращение, резко проступающее из темноты под заголовком: ДАМЬЯН КРЕК - ПОЧЕМУ ОН НЕ БУДЕТ БАЛЛОТИРОВАТЬСЯ В ПРЕЗИДЕНТЫ? Политический комментатор, которого они хорошо знали, овод правых, снова взбалтывал воду.
  
   "Мы должны игнорировать это", - вздохнул Крек. "Почему этот парень не оставит меня в покое?"
  
   Мулей ответил на его вопрос другим. "Сколько миллиардеров в Словении?"
  
   "Недостаток быть большой рыбой в маленьком озере", - сказал Крек. "У нас получается лучше всего, когда мы работаем в тени. Политики!" Он выплюнул это слово.
  
   "Мы получили свою долю", - сказал Мулей.
  
   Голос Крека был полон презрения. "Мотыльки на пламя".
  
   Зазвонил телефон по внутренней линии из сторожки у ворот. Крек ответил на это. "Я забыл", - сказал он. "Отправь ее наверх".
  
   "Ты хочешь, чтобы я остался?" Спросил Мулей.
  
   "Я буду не более чем через час", - сказал Крек. "Да, останься! Не смей уходить. Когда я вернусь, я хочу увидеть предложения о сделках, которые мы собираемся организовать в период с сегодняшнего дня по следующую неделю."
  
   "Я знаю, что делать, К.", - устало сказал Мулей.
  
   "И я хочу, чтобы вы убедились, что это утверждение проверено одним из наших носителей арабского языка. Это должно казаться подлинным."
  
   "Это делается".
  
   "И подготовьте пресс-релиз, в котором выразите возмущение компании от своего имени и, конечно же, наших сотрудников-католиков. Понял?"
  
   "Понял".
  
   "И, самое главное, мне нужен план, как разобраться с катакомбами. Я не могу поверить, что это произошло в самый неподходящий момент. Я хочу, чтобы наши люди в Италии знали, что это мой наивысший приоритет. Мне нужна лучшая информация, лучший план и лучшее исполнение." Он постепенно подбирался все ближе к Муледжу и теперь стоял над ним. Он ткнул пальцем себе в плечо. "Понял?"
  
   Здоровяк послушно кивнул. "Да, К."
  
   Прозвенел дверной звонок, и Крек ответил лично.
  
   Один из его людей из службы безопасности сопровождал молодую женщину. Крек с улыбкой приветствовал ее в холле. "Как тебя зовут?"
  
   "Меня зовут Алейда, мистер Крек". У нее был голландский акцент.
  
   "Мои друзья зовут меня Кей", - сказал он. "Мне сказали, что ты прелестна. Я не разочарован."
  
   "Для меня честь познакомиться с вами. Несомненно, это одно из величайших событий в моей жизни." Алейда была брюнеткой с лицом кинозвезды. Ее щеки раскраснелись от волнения момента.
  
   "Пойдем со мной", - сказал Крек. "Мое время ограничено".
  
   "Конечно, мистер Крек - К - у такого человека, как вы, много обязанностей, я уверен".
  
   Он повел ее вверх по украшенной резьбой лестнице мимо череды былых крексов, застывших на портретах. "Ты понятия не имеешь".
  
   Обе стороны коридора были украшены оленьими рогами - опасная преграда для тех, кто наткнулся на нее в пьяном угаре. Жилые районы замка также не были осквернены никакими следами женственности. Жена Крека умерла от быстро прогрессирующего неврологического заболевания несколько лет назад, и те ее излишества, которые он терпел, были устранены, когда ее не стало. Его поместье было диким, населенным дикими кабанами и косулями. Это был охотничий замок. Дом мужчины.
  
   Спальня Крека была большой, но строгой. Дощатый пол с несколькими маленькими ковриками. Огромный дубовый столб с резьбой по спирали в центре комнаты, поддерживающий огромные балки. Средневековый сундук у стены. Гобелен. Большая кровать с пологом, покрытым полосатым дамастом.
  
   Крек сел в ногах кровати и снял галстук.
  
   "Мне сказали, что ты изменился", - сказал он.
  
   Алейда опустила глаза и прошептала что-то в знак извинения.
  
   "Обычно я не принимаю измененных женщин, но мне посоветовали сделать исключение".
  
   "Мои родители отправили меня в школу-интернат, где девочки принимали душ вместе", - тихо сказала она. "Я не хотел терять это, но они послали меня на операцию".
  
   "Это обычная история. Я бы хотел, чтобы этого не происходило, но я принимаю, что это происходит. Покажи мне."
  
   Алейда послушно начала снимать с себя одежду. Сначала ее пальто, затем туфли на высоком каблуке, блузка, обтягивающая юбка. Поблизости не было никакой мебели. Она позволила предметам упасть на пол.
  
   Крек сказал ей остановиться, чтобы позволить ему полюбоваться тем, как она выглядела в нижнем белье. Он не хотел, чтобы она оборачивалась, по крайней мере, в данный момент. "Продолжай", - наконец сказал он.
  
   Алейда отстегнула свои черные чулки с подвязками и сняла их, затем ловко сбросила лифчик и медленно стянула черные стринги. Она была гладко выбрита.
  
   "Очень мило", - сказал Крек, откидываясь назад, опираясь на одну руку. "Теперь повернись".
  
   Она пришла. Вот он: бледный тонкий шрам по средней линии над ее крестцовым отделом позвоночника длиной около шести сантиметров.
  
   "Подойди ближе".
  
   Он осмотрел шрам и провел по нему пальцем. "Кто это сделал?"
  
   "Доктор Звинз", - сказала она. "В Утрехте".
  
   "Я знаю его. Он делает хорошую работу. Итак, Алейда, ты довольно красива. Я не вижу здесь никаких проблем."
  
   Он повернул ее за бедра лицом к себе. Она с благодарностью посмотрела на него сверху вниз.
  
   Крек встал, расстегнул ремень и позволил брюкам упасть на пол. Она закончила работу и стянула с него шорты.
  
   Он обвил ее руки вокруг своей талии. Алейда сделала остальное, медленно и чувственно переместив их к его пояснице, где она ухватилась за толстый ствол у основания его позвоночника. Она провела пальцами по его длине. Он был таким же мясистым, как его член, и таким же твердым.
  
   - Потяни за это, " простонал Крек. "Потяни это сильно".
  
  
  
  
  
   ШЕСТЬ
  
   МАЛЕНЬКИЙ ОФИС ЭЛИЗАБЕТТЫ находился на третьем этаже Папского института священной археологии на Виа Наполеоне, оживленной римской улице на пологом холме. Снаружи все двигалось на большой скорости - автомобили, мотоциклы и пешеходы - и какофония двигателей и людей заставляла город казаться оживленным. Внутри темп был вялым. Персонал ползком пробирался по коридорам. Они считали, что катакомбы и памятники были там на протяжении веков, так к чему была спешка?
  
   Элизабетта не разделяла этого чувства оцепенения. На Пьяцца Мастаи ее занятия проходили без нее! Сестра Марилена взяла их на себя, так что детям хорошо служили - это было не самой большой проблемой. Это назначение было расколом, разрывом в ткани ее души, несмотря на все то зловещее очарование, которое оно таило в себе для нее сейчас. У моделей ее времени была цель, все для служения Богу. Впервые за дюжину лет ее выбросило из мягко покачивающейся спасательной шлюпки в незнакомое море.
  
   Книги и бумаги на ее столе были из другого времени, другой Элизабетты. Она узнала свой собственный почерк, вспомнила сделанные ею на полях заметки, но они показались ей чужими. Она возмущалась ими, возмущалась профессором Де Стефано и возмущалась персоналом института. По ее мнению, они были участниками заговора, чтобы оторвать ее от того, что она любила. Даже священнослужители в институте казались обитателями параллельной вселенной с миссиями, отличными от ее собственной. Монахини были больше похожи на секретарей, следящих за часами, от священников пахло сигаретами, и они говорили о телешоу в столовой. Она должна была закончить свою работу, какой бы она ни была, и вернуться к драгоценной нормальности.
  
   Элизабетта листала свой старый экземпляр Астрономики Манилия, когда почувствовала внезапную потребность отключиться от всего и молча помолиться.
  
   Она закрыла глаза и сжала крест, висевший у нее на шее, достаточно сильно, чтобы поранить руку, которая и так часто болела от старой раны на ладони. "Дорогой Господь, я потерял все мысли о себе и о своей прежней жизни, когда я вверил себя твоему божественному духу. Я отдал свое сердце силе твоей любви. То сердце, которое было почти пронзено ножом убийцы, это сердце теперь принадлежит тебе. Я предлагаю свои действия, свои испытания, свои страдания, чтобы все мое существо могло быть использовано для любви, почитания и прославления тебя. Это моя бесповоротная воля - полностью принадлежать тебе, жить и умереть как один из твоих преданных слуг. Пожалуйста, пусть ничто не потревожит мой глубокий покой. Исцели мое сердце от нечистоты. Аминь."
  
   Прежде чем Элизабетта смогла вновь открыть глаза, тревожные образы начали вторгаться в ее мысли, как незваные гости. Картины частично мумифицированных тел с костлявыми хвостами пронеслись в ее сознании.
  
   Затем ее пронзила вспышка, болезненное воспоминание, которое она почти вытеснила из сознания: полуобнаженный зад мужчины, который ударил ее ножом, эта штука, торчащая из его позвоночника, окруженная маленькими черными татуировками, выглядывающими на весь мир как рой разъяренных насекомых.
  
   Эта штука. Это был хвост, не так ли?
  
   Внезапно почувствовав головокружение, она выдохнула, не осознавая, что задерживала дыхание.
  
   Это было так, как будто она всегда знала.
  
   Элизабетта чувствовала себя маленькой и уязвимой, воробышком во время урагана. Бог был внутри нее; Он был повсюду вокруг нее. Но впервые за очень долгое время она жаждала теплого убежища физических объятий.
  
   "Ты идешь?"
  
   Элизабетта услышала нетерпеливый баритон Марко через дверь ванной. "Да!" - крикнула она в ответ.
  
   "Ты сказал "да" десять минут назад. Мы собираемся опоздать."
  
   "На этот раз я говорю серьезно".
  
   Она нанесла последние штрихи на макияж глаз и отошла как можно дальше назад, пытаясь придать своему отражению в зеркале над раковиной более объемный вид. Ей понравилось ее новое платье. Оно было красным и летним, и в нем она выглядела особенно стройной. Ей нужно было только выбрать ожерелье, что-нибудь красивое и длинное, чтобы подчеркнуть ее декольте.
  
   Она открыла дверь и увидела, как нетерпение исчезло с лица Марко. "Этого стоило подождать", - сказал он. "Посмотри на себя!"
  
   Она спросила, понравилось ли ему платье, и он ответил, проведя своими большими руками по шелковой ткани и ее чулкам.
  
   Элизабетта засмеялась и отстранилась. "Я думал, ты сказал, что мы собираемся опоздать".
  
   "Это всего лишь свадьба моего двоюродного брата. Он мне даже не нравится."
  
   "Что ж, я не позволю тебе испортить мое платье и макияж. Не говоря уже о твоем новом костюме, который, кстати, выглядит действительно хорошо."
  
   Марко оглядел себя в зеркале в прихожей. "Ты так думаешь?"
  
   "Да, я так думаю. Ты сведешь девушек с ума."
  
   "Они не могут заполучить меня", - сказал он беспечно. "За меня говорят".
  
   "За это я поцелую тебя, но позже. Я скоро вернусь. Мне нужно купить ожерелье."
  
   В этот момент он перестал выглядеть как неуклюжий мужчина и принял облик маленького, взволнованного мальчика. Он полез во внутренний карман пиджака и достал тонкую бархатную коробочку. "Может быть, это сработает".
  
   "Марко, что ты наделал?"
  
   Она открыла это и ей сразу понравилось. Это был кулон в форме сердца на золотой цепочке, наполовину украшенный бриллиантами pav, наполовину рубинами.
  
   "Тебе это нравится?"
  
   "О, мой Бог! Мне это нравится!"
  
   Она побежала обратно в ванную, чтобы надеть его, и вышла сияющая.
  
   "Это выглядит красиво", - сказал он. "Как ты".
  
   "Половина - это я, половина - это ты", - сказала Элизабетта. "Кто я, бриллианты или рубины?"
  
   "Как тебе больше нравится".
  
   Она сделала пару шагов вперед и повернула свое лицо к нему. Он заключил ее в свои сильные руки и нежно сжал ее ребра. Она закрыла глаза, обняла его за талию и прижалась ухом к его сердцу, чувствуя себя такой счастливой и защищенной, какой она никогда не была.
  
   "Я тебе мешаю?"
  
   Пораженная, Элизабетта открыла глаза. Профессор Де Стефано был у ее двери. "Нет, пожалуйста, входите".
  
   Старик выглядел извиняющимся. "Я просто хотел убедиться, что у тебя есть все, что тебе нужно".
  
   "Да, это все здесь", - сказала она, взяв себя в руки. "Сегодня утром из квартиры моего отца прибыла моя коробка с бумагами. Компьютер, кажется, работает."
  
   "Тебе нужен кто-нибудь, чтобы помочь тебе с этим?"
  
   "У нас в школе есть компьютеры, профессор. Я довольно опытен."
  
   "Хорошо, хорошо. Я попрошу своего секретаря предоставить вам доступ к моим файлам фотографий с сайта."
  
   "Это было бы полезно", - сказала Элизабетта.
  
   Де Стефано медлил. "У тебя есть план?" - резко спросил он. "Я знаю, что это всего лишь ваш первый полный рабочий день, и я бы не стал давить на вас, но сегодня утром мне уже звонили из Ватикана. Они жаждут отчета."
  
   Она постучала по своему экземпляру Астрономики . "Я думаю о символах. Я хочу попытаться понять их значение, то значение, которое они, возможно, имели для этих... существ. И мне нужно лучше понять феномен - хвосты."
  
   Де Стефано энергично кивнул. "Да, это критично. Нам нужно быстро разгадать эту тайну. Кто были эти люди? Как они оказались в этом месте? Как они умерли? С помощью огня? Они были убиты? Если да, то кто был ответственен? Это было массовое самоубийство? Если да, то почему они это сделали? Что их хвосты и их символика говорят нам о том, кем они были? Были ли они римлянами? Были ли они язычниками? Существует ли хотя бы малейшая вероятность того, что они могли быть христианами? Будет невозможно вечно препятствовать тому, чтобы общественность узнала об этом. Эти вещи всегда протекают. Я только надеюсь, что у нас есть какие-то правдоподобные объяснения, которые мы можем предложить, если это выйдет до начала Конклава или во время его сессии. Я оставлю тебя с этим. Но дай мне знать, как только добьешься прогресса." В его голосе были умоляющие нотки.
  
   Она открыла маленький томик на закладке. Марк Манилий был римским астрологом, чья жизнь пришлась на правление Августа и Тиберия, фигурой, которая была бы затеряна в песках времени, если бы не его эпическая поэма "Астрономика", призванная научить своих современников искусству зодиака.
  
   Человеческий разум также не устанавливал границ своей деятельности, пока не взобрался на небеса, не постиг самые сокровенные тайны мира благодаря пониманию их причин и не увидел все, что где бы то ни было существует. Он понял, почему облака сотрясались и разбивались вдребезги от такого громкого грохота; почему зимние снежинки были мягче летнего града; почему вулканы пылали огнем, а твердая земля сотрясалась; почему лил дождь и какая причина привела в движение ветры. После того, как разум отнес эти несколько событий к их истинным причинам, он отважился выйти за пределы атмосферы, чтобы исследовать соседние просторы небес и постичь небо в целом; он определил формы и названия знаков и обнаружил, какие циклы они переживали в соответствии с установленным законом, и что все вещи движутся по воле и расположению небес, поскольку созвездия своим разнообразным набором назначают разные судьбы.
  
   Вот что вспомнила Элизабетта: древние римляне были помешаны на астрологии, страстно убежденные, что небеса управляют их судьбой. Некоторые императоры, такие самоуверенные, как Тиберий, поощряли эту практику. Другие, такие как Август, убежденные в том, что население активно пытается предсказать его кончину, прямо запретили астрологические консультации.
  
   Но, несмотря на повсеместное распространение зодиака в повседневной римской жизни, она знала, что астрологические символы редко встречаются на фресках домов или гробниц. Символика, разбросанная по всему этому колумбарию, была уникальной и, учитывая ее контекст, тревожащей.
  
   Элизабетта сравнила свои старые заметки на оригинальной, ныне разрушенной стене со своими новыми заметками. Схема символов была идентичной, двенадцать астрологических знаков были просто, но красиво изображены в большом круге в их традиционном продольном порядке от Овна до Рыб, за которыми следовали семь планетарных знаков в особом порядке: луна, Меркурий, Венера, солнце, Марс, Юпитер, Сатурн. И в каждом круге Рыбы всегда держались прямо, как стоящий человек.
  
   А что с мумифицированными и скелетообразными останками? Ей нужно было тщательно изучить фотографии Де Стефано, но, что более важно, ей нужно было вернуться в катакомбы с лопаткой и кистью и провести некоторое время с останками. Она начала писать напоминание, чтобы спросить профессора об организации другого визита, но ее отвлекла липкая записка с восклицательным знаком, которую она оставила торчащей со страницы Astronomica много лет назад. Она открыла книгу на отметке.
  
   Высшая сила часто смешивает тела диких зверей с конечностями человеческих существ: это не естественное рождение ... звезды создают эти беспрецедентные формы, небеса привносят свои особенности.
  
   Чудовищные рождения.
  
   Элизабетта вздрогнула, пытаясь вспомнить, почему она отметила этот отрывок.
  
   Ее компьютер оповестил о прибытии ее первого электронного письма. Она развернула свое кресло и нажала на "Входящие", ожидая увидеть фотографии от Де Стефано. Но это было сообщение от Микаэлы - в теме письма было просто "ЧАО".
  
   Вот куча статей для вас. Надеюсь, это то, что вы ищете. Меня сводит с ума то, что ты не говоришь мне, что происходит. Микрофон.
  
   Элизабетта отправила документы на общий принтер в копировальной комнате и поспешила забрать их, пока кто-нибудь не смог их увидеть.
  
   Она почувствовала облегчение, оказавшись одна, вдали от любопытных глаз, когда статьи упали в лоток для печати. Она скрепила каждое из них и стала ждать следующего. Тогда она поняла, что была не одна. Молодой священник вышел из-за рядов картотечных шкафов и смотрел на нее.
  
   Она повернулась и смотрела слишком долго.
  
   Он был очень высоким, определенно под два метра, с продолговатым лицом и прекрасными светлыми волосами, которые делали его похожим на кричащего человека с картины Мунка. На нем были черные пластиковые очки с такими толстыми линзами, что они увеличивали и искажали его глаза. Но больше всего Элизабетту поразили его длинный торс и абсурдно длинные руки. Рук было слишком много даже для такого вытянутого тела, как у него, и его тонкие, костлявые запястья торчали из слишком коротких рукавов его черной рубашки священника.
  
   Она была смущена своим непроизвольным разглядыванием и собиралась что-то сказать, когда он выскочил за дверь и исчез, не сказав ни слова.
  
   Сидя за своим столом, Элизабетта сунула статьи из журнала в свою сумку. Ночное чтение. Она провела остаток дня, изучая компьютерный файл фотографий раскопок Де Стефано.
  
   Джан Паоло Трапани сделал сотни снимков. Раскопки были элементарными, и скелеты были лишь частично отделены друг от друга и окружающей матрицы из щебня. Она внимательно изучала каждую фотографию. Ее первым впечатлением было то, что эти люди были состоятельными. На них были золотые и серебряные браслеты и подвески, украшенные драгоценными камнями. Тут и там были кучки серебряных монет, наводящие на мысль о давно разложившихся кошельках. Тела были прижаты друг к другу довольно равномерно, что указывало, как предположила Элизабетта, на скопление людей на небольшом пространстве. Но одна особенность выскочила после того, как она увидела достаточно снимков. Скелеты детей и даже младенцев, казалось, были беспорядочно разбросаны среди взрослых. Она не смогла найти ни одного примера младенца, укрытого на руках у одного из взрослых. Где было доказательство материнского инстинкта?
  
   Затем фотография одного скелета остановила ее на полпути.
  
   Это был самец, подумала она, судя по его общей длине и массивности черепа. Что касается мумификации, то она была одной из лучше сохранившихся, с большим количеством плотной коричневой кожи, прилипшей к лицевым костям. Она знала, что посмертные изменения сделали подобные суждения трудными, если не абсурдными, но на этом рудиментарном лице застыло выражение мучительной ярости.
  
   Скелет был покрыт золотом. Тяжелые золотые браслеты на костях запястий. Кулон из чеканного золота, лежащий среди ребер. Элизабетта поискала крупный план кулона, но его не было. Она увеличила область с помощью фотоинструмента, но это было бесполезно. Если бы там были знаки, она не смогла бы их разобрать. Она сделала мысленную пометку поискать это в следующий раз, когда пойдет к Святому Калликсту.
  
   Но именно последняя фотография этого скелета по-настоящему захватила ее воображение. В одной из его костлявых рук что-то было: порванная серебряная цепочка с серебряным медальоном. Дрожь ожидания пробежала по Элизабетте. Она увеличила изображение. Получившееся изображение было размытым, но она была почти уверена, что это такое: крест хи-ро, один из самых ранних христианских символов, созданный путем сочетания первых двух букв греческого слова, обозначающего Христа.
  
  
   Что этот символ ранней Церкви делал в явно нехристианском контексте римского колумбария, украшенного языческими астрологическими символами? Элизабетта закрыла папку с фотографиями и потерла сухие глаза.
  
   Еще одна тайна.
  
   Элизабетта прибыла на Пьяцца Мастаи слишком поздно для вечерней службы и была вынуждена молиться в одиночестве, пока другие сестры вместе ужинали. Поскольку часовня находилась в противоположном от кухни конце коридора, здесь было тихо и умиротворяюще. Когда она закончила, она перекрестилась и встала. Сестра Марилена сидела в последнем ряду.
  
   "Я тебя не слышала", - сказала ей Элизабетта.
  
   "Хорошо", - сказала старая монахиня. "Мама отставила для тебя тарелку. Ей не нравится, когда кто-то пропускает прием пищи."
  
   Мама была 92-летней матерью сестры Марилены. Марилена много лет назад просила и получила разрешение от Генеральной Матери их ордена разрешить ее матери жить с ними, а не отправляться в дом престарелых. У них было достаточно места. На третьем и четвертом этажах монастыря проживали всего восемь сестер - четыре итальянки, четыре мальтийки - и десять послушниц, все африканки. В эти дни было нелегко набирать молодых послушниц в лоно церкви, особенно из Италии и остальной Европы, поэтому женщины сновали по заведению и пользовались роскошью собственных комнат.
  
   "Совершаешь дополнительную молитву?" Спросила Элизабетта.
  
   Это была их личная шутка. Марилена всегда пробиралась в часовню для дополнительных молитв. Орден недофинансировался. Им нужно было больше книг и компьютеров. Из-за нехватки новичков, вступающих в орден, им приходилось полагаться на учителей-мирян по контракту, которые были дорогими. Большинство родителей с трудом могли позволить себе повышение платы. Итак, Марилена всегда молилась о большем количестве ресурсов.
  
   "Я верю, что на этот раз Бог услышал меня", - сказала Марилена, ее обычный ответ.
  
   Элизабетта улыбнулась и спросила: "Как Мишель справилась с контрольной по геометрии?"
  
   "Не очень хорошо. Тебя это удивляет?"
  
   "Нет. Ей понадобится дополнительная помощь."
  
   "Не волнуйся, " сказала Марилена, " у меня яркие воспоминания о Пифагоре и Евклиде. Как у вас дела?"
  
   "Мне это не нравится. У меня едва ли было время помолиться."
  
   "У тебя почти не остается времени во время занятий".
  
   "Это другое. Вот, я с тобой. Их офис мне чужд, как и люди."
  
   "Ты привыкнешь к этому".
  
   "Я надеюсь, что нет", - сказала Элизабетта. "Я хочу закончить задание и вернуться".
  
   Марилена кивнула. "Ты будешь делать то, о чем тебя просит Церковь, и я совершенно уверен, что Бог благословит тебя за твое служение. А теперь иди и поешь, пока у нас обоих не возникли проблемы с мамой."
  
   Позже, в своей комнате, Элизабетта сидела за письменным столом в ночной рубашке и тапочках, пытаясь закончить статьи, которые прислала ей Микаэла. Это было тяжело. Тема была технической и откровенно неприятной - сборник медицинской литературы о человеческих хвостах. Большинство докладов были на английском, и с ними она ознакомилась в первую очередь. Там было немного на французском, немецком, русском и японском, которые она оставила на потом.
  
   Она отложила свою четырнадцатую за день статью об атавистических человеческих хвостах - термине, с которым она ранее была незнакома. Атавизм: повторное появление утраченной характеристики, характерной для отдаленного эволюционного предка. Подобно другим атавизмам, в научной литературе человеческие хвосты рассматривались как один из примеров нашего общего наследия с млекопитающими, не являющимися людьми.
  
   Элизабетта не собиралась позволять втягивать себя в дебаты по эволюционной биологии. Она была обучена как ученый и предпочитала, чтобы церковная доктрина мирно сосуществовала с прописными истинами об эволюции, по крайней мере, в ее собственном сознании. Ни у кого в Церкви никогда не было случая спросить ее о ее убеждениях по этому поводу, и она постарается сохранить это таковым.
  
   Человеческие хвосты, как она узнала, были редкостью - очень редкими, всего около сотни хорошо документированных случаев за последнее столетие. Элизабетта заставила себя изучить фотографии, особенно младенцев. Они пробудили что-то внутри нее, что-то глубоко тревожащее и низменное: скручивающее желудок отвращение. И это было нечто большее: элемент страха. Древний дарвиновский страх жертвы в присутствии хищника. Она сделала глубокий вдох и продолжила.
  
   Человеческие хвосты варьировались от коротких комочков до более длинных змееподобных придатков. Они обладали всеми структурами хвостов млекопитающих с дополнительными костями - до полудюжины копчиковых позвонков, - покрытыми сухожилиями, мышцами и розовой кожей. Они могли двигаться с полным добровольным контролем поперечно-полосатых мышц.
  
   Большинство родителей предпочли хирургическое удаление, чтобы ребенок не вырос заклейменным, и по этой причине хвосты у взрослых были еще более необычными.
  
   Веки Элизабетты отяжелели. Она просмотрела все документы на английском языке и находила их повторяющимися. Немецкая газета была на вершине стопки. Это было из Deutsche Medizinische Wochenschrift , короткой статьи 2007 года. Ее знание немецкого было невелико, но она подумала, что название отсылает к тематическому исследованию хвоста взрослого человека. Текст был плотным и непроницаемым.
  
   Она решила, что займется этим утром.
  
   Пришло время прочистить голову и восстановить равновесие с помощью короткого периода молитвы, прежде чем ее одолеет сон.
  
   Когда Элизабетта поднялась со стула, у нее возникло внезапное желание перевернуть еще одну страницу. Она пыталась бороться с этим, но ее рука двигалась слишком быстро.
  
   При виде фотографии она потеряла контроль над своими ногами и упала обратно на сиденье с такой силой, что у нее перехватило дыхание от боли.
  
   Дорогой Бог.
  
   Обнаженный старый труп лежал ничком на столе для вскрытия, сфотографированный от талии до колен.
  
   Над морщинистыми мужскими ягодицами торчал хвост, сантиметров двадцать от основания до кончика, если судить по линейке, лежащей рядом с ним. Он был толстым у основания, цилиндрической формы по всей длине, без зазубрин, с резко заостренным кончиком, похожим на срезанный край сосиски.
  
   Но это было нечто большее.
  
   Элизабетта попыталась сглотнуть, но во рту у нее было слишком сухо. Она пристально посмотрела на фотографию и отрегулировала лампу для чтения, но этого было недостаточно.
  
   Тяжело дыша, она выбежала из своей комнаты, схватив халат и надевая его, пока летела по коридору. Сестра Сильвия, милая леди со слабым мочевым пузырем, которая направлялась в туалет, потеряла дар речи, когда Элизабетта промчалась мимо и скатилась по лестнице в классные комнаты.
  
   Она включила свет и нашла то, что ей было нужно, в научном кабинете. Затем она побежала обратно вверх по лестнице, сжимая в руке увеличительное стекло.
  
   Она снова села за свой стол. Основание позвоночника мертвеца - вот что привлекло ее внимание, как сильная пощечина.
  
   Они были видны под увеличительным стеклом, окружая хвост концентрическими полукругами: стайка маленьких черных татуировок. Элизабетту охватил парализующий страх, как будто этот обнаженный старый труп мог подняться со страницы и нанести ей удар ножом, нацеленным в сердце.
  
  
  
  
  
   СЕМЬ
  
   ИНСТИТУТ патологии при университетской больнице Ульма на юге Германии располагался в лесу на окраине обширного кампуса. Путешествие по воздуху на машине с водителем из аэропорта Мюнхена было организовано по настоянию профессора Де Стефано, несмотря на протесты Элизабетты о том, что поезд вполне подойдет.
  
   "Смотри", - сказал он. "Я подставляю свою шею, позволяя тебе втянуть в это свою сестру, так что побалуй меня. Я хочу убедиться, что ты будешь там и вернешься обратно в тот же день. Скорость..."
  
   К его неудовольствию, Элизабетта завершила его мантру: "... это необходимо".
  
   Они с Микаэлой сидели рядом во время перелета из Рима, разговаривая приглушенными голосами о хвостах и татуировках, звездных знаках и древнеримских обычаях погребения.
  
   Микаэла проглотила свой пакет с ореховой смесью и взяла пакет Элизабетты, когда их предложили, полностью наслаждаясь своей ролью инсайдера. Но Элизабетта, и без того нервничавшая из-за вовлечения в это дело своей семьи, начала беспокоиться о приверженности своей сестры секретности, когда та сказала: "Мы должны привлечь папу. Он гений."
  
   "Да, я знаю, что он настолько умен, насколько это возможно, и я предполагаю, что его аналитические способности были бы очень полезны", - ответила Элизабетта, - "но мы просто не можем сказать ему. Мы не можем говорить об этом ни с кем другим! Было достаточно сложно заставить их позволить мне привести тебя в палатку. Я сказал, что мне нужен врач, и Де Стефано согласился только потому, что ты моя сестра."
  
   Две женщины, вышедшие из "Мерседеса" у входа в институт, не могли выглядеть более по-разному - Микаэла в облегающем платье с принтом, остроконечной кожаной куртке и туфлях на высоких каблуках и Элизабетта в своем черном костюме и практичных туфлях.
  
   Пока Элизабетта медлила, Микаэла сказала мужчине в приемной, что у нее назначена встреча. После того, как он позвонил наверх, он снова посмотрел наверх и спросил монахиню, может ли он быть полезен.
  
   "Мы вместе", - ответила Элизабетта.
  
   Он оглядел их и покачал головой, по-видимому, неуверенный в этом очевидном столкновении двух миров.
  
   Ранее Микаэла довела Элизабетту до истерики помпезностью немецких академических титулов. Итак, когда герр профессор доктор мед. Питер-Майкл Гюнтер вышел из лифта, Микаэла лукаво подмигнула. Он осмотрел герра профессора до мельчайших подробностей. Высокий и властный, с самодовольной козлиной бородкой, его полный титул был вышит над карманом его лабораторного халата за счет значительного количества красных ниток.
  
   "Дамы", - сказал Гюнтер на четком английском, по-видимому, пытаясь подобрать подходящий способ обращения к ним, - "приятно с вами познакомиться. Пожалуйста, следуйте за мной."
  
   Микаэла всю дорогу наверх болтала с ним без умолку. Она была той, кто установил первый контакт, и в любом случае ему казалось, что с ней гораздо комфортнее.
  
   "Я удивлен, что вы заинтересовались моей маленькой статьей", - сказал Гюнтер, проводя их в свой строго современный офис, окна которого выходили на зеркальный бассейн Института.
  
   "Неужели больше никто не интересовался?" Спросила Элизабетта, впервые заговорив.
  
   Он налил кофе из кофейника. "Вы знаете, я думал, что это вызовет более широкое выражение интереса и комментариев, но этого не произошло. Всего несколько заметок от коллег, пара шуток. На самом деле, наибольший интерес проявила полиция."
  
   Элизабетта поставила свою чашку. "Почему полиция? Была ли его смерть подозрительной?"
  
   "Вовсе нет. Причиной смерти явно был коронарный тромбоз. Мужчине было за восемьдесят, его нашли без сознания на улице и доставили в травмпункт, где он был объявлен мертвым. Все очень рутинно, пока кто-то не снял с него брюки. Дело приняло еще один необычный оборот через два дня после его вскрытия, когда кто-то вломился в больничный морг и забрал его тело. В ту же ночь мой больничный кабинет был ограблен, и некоторые из моих файлов были украдены, включая заметки и фотографии нашего джентльмена. Была украдена даже моя цифровая камера вместе с соответствующей картой памяти. Полиция была совершенно бесполезна, на мой взгляд. Никогда не было никакого решения."
  
   Сердце Элизабетты упало при этой новости. Было ли их путешествие пустой тратой времени? Все, что она могла спросить, было: "Что сделали его близкие?"
  
   "Их не было. У этого человека не было живых родственников, которых мы могли бы найти. Он был университетским профессором на пенсии, который жил в съемной квартире недалеко от центра города. Кажется, что он был совсем один. Полиция пришла к выводу, что кто-то в больнице, возможно, говорил о его необычной анатомии, и какая-то группа чудаков украла его останки для ритуальных целей или в качестве отвратительной шутки. Кто знает?"
  
   "Как ты написал статью, если все было украдено?" Спросила Микаэла.
  
   "Ах, так!" Лукаво сказал Гюнтер. "Поскольку случай был уникальным, я распечатал дубликат фотографий и копию отчета о вскрытии и принес их в этот офис вечером в день его вскрытия. Я хотел изучить их на досуге. Мне повезло, что у меня было два офиса."
  
   "Так у вас есть фотографии?" Спросила Микаэла.
  
   "Да, несколько".
  
   "Больше, чем те, что вы опубликовали?" Спросила Элизабетта.
  
   "Да, конечно. Теперь, возможно, ваша очередь рассказать мне, почему монахиня и гастроэнтеролог так заинтересованы в моем случае."
  
   Сестры посмотрели друг на друга. Они отрепетировали свой ответ. "Это из-за татуировок", - сказала Элизабетта. "Я провожу исследование в рамках проекта, касающегося ранней римской символики. У меня есть основания полагать, что татуировки этого человека имеют отношение к ним, но опубликованные фотографии слишком нечеткие, чтобы я мог их разобрать."
  
   "Какого рода символы?" - Спросил Гюнтер, явно очарованный.
  
   "Астрологический", - ответила Элизабетта.
  
   "Тогда вы будете разочарованы", - сказал он, беря папку со своего аккуратного стола. Он выложил серию цветных фотографий, одну за другой, как крупье в казино, снимая их края. Все это была сморщенная спина этого человека. Первые несколько снимков были широкоугольными и включали в себя два, которые были опубликованы в газете. Хвост был длинным, простирался ниже ягодиц трупа. Его сморщенная кожа обнажила дополнительные позвонки под ней.
  
   На других снимках поле сузилось, а увеличение увеличилось по мере того, как фотограф продвигался к коническому наконечнику, натянутому на крошечную копчиковую кость. Хвост увеличился в диаметре в средней части; тонкие белые волоски покрывали кожу. Были ли они черными в молодости этого человека, подумала Элизабетта?
  
   Затем Гюнтер нанес критические удары, те, что были нанесены от основания позвоночника.
  
   Возможно, было невежливо хватать, но Элизабетта ничего не могла с собой поделать. Она схватила один из крупных планов и пожирала его взглядом.
  
   Татуировки были цифрами .
  
   Три концентрических полукруга с цифрами окружали основание хвоста.
  
   63 128 99 128 51 132 162 56 70
  
   32 56 52 103 132 128 56 99
  
   99 39 63 38 120 39 70
  
   Микаэла, не желая отставать, заполучила в свои руки похожую фотографию. "Что это значит?" - спросила она.
  
   "Мы понятия не имели", - сказал Гюнтер. "Мы все еще этого не делаем".
  
   Они оба посмотрели на Элизабетту.
  
   Она безнадежно покачала головой. "Я тоже понятия не имею". Она отложила фотографию. "Можно нам получить копию?"
  
   "Да, конечно".
  
   "Вы знаете что-нибудь еще об этом человеке?"
  
   "У нас есть его имя и его последний адрес, вот и все".
  
   "Можем ли мы узнать это?" - Мягко спросила Элизабетта.
  
   Гюнтер пожал плечами. "Обычно конфиденциальность пациента запрещает это, но когда дело дошло до полиции, это стало достоянием общественности". Он достал лист данных из папки. "Однажды, дамы, вы должны отплатить мне, рассказав о результатах ваших расследований. У меня такое чувство, что у тебя что-то припрятано в рукавах."
  
   Микаэла улыбнулась и сказала: "Рукава у моей сестры больше, чем у меня".
  
   Адрес на Фишергассе находился недалеко от Ульм-Метрополии, и если бы две женщины не спешили успеть на обратный рейс, Элизабетта попыталась бы нанести визит на самолете. Собор начал свое существование как относительно скромное католическое здание, но благодаря обращению региона в протестантизм и грандиозному шпилю девятнадцатого века, добавленному церковными старейшинами, теперь это самый высокий собор в мире.
  
   Их водитель припарковался возле ряда симпатичных фахверковых домов в Старом городе, достаточно близко к Дунаю, чтобы ветер доносил слабый речной запах. Номер 29 был просторным четырехэтажным домом с пекарней на первом этаже.
  
   Когда они приехали, Микаэла разговаривала по мобильному, увлеченная напряженным разговором со своим парнем Артуро, поэтому Элизабетта вышла одна.
  
   "Если у тебя ничего не получится, по крайней мере, принеси мне немного пирожных", - крикнула Микаэла ей вслед.
  
   Приятная улица взывала к Элизабетте. Как чудесно было бы найти скамейку и провести немного времени в одиночестве. За исключением нескольких коротких моментов в монастырской часовне на рассвете, она провела целый день без молитвы. Она чувствовала себя нездоровой и неудовлетворенной и мрачно размышляла, не подвергается ли испытанию ее вера. И если бы это было так, прошла бы она испытание и вышла бы чистой?
  
   Звон пружинного колокольчика возвестил о ее входе в пекарню. Полная женщина за кассой, казалось, удивилась, увидев монахиню в своем магазине, и проигнорировала другого покупателя, спеша обслужить Элизабетту.
  
   "Чем я могу помочь тебе сегодня, сестра?" - спросила она по-немецки.
  
   "Ах, вы говорите по-итальянски или по-английски?" Спросила Элизабетта по-английски.
  
   "Немного по-английски. Не хотите ли немного хлеба? Хочешь пирожных, сестра?"
  
   "Просто немного помощи. По этому адресу раньше жил мужчина. Интересно, знали ли вы его?"
  
   "Кто?"
  
   "Бруно Оттингер".
  
   Это было так, как если бы Элизабетта вызвала привидение. Продавщица прислонилась к прилавку и почти положила руку на свежий пирог. "Профессор! Боже мой! Как ни странно, мы с Гансом говорили о нем только прошлой ночью. Мы были его землевладельцами."
  
   "Я вижу, ты занят. Я просто заезжал по дороге в аэропорт и хотел перекинуться парой слов с кем-нибудь, кто его знал."
  
   "Позвольте мне избавиться от нее", - сказала продавщица, указывая подбородком на пожилую покупательницу, которая, как надеялась Элизабетта, не говорила по-английски. "Она всегда покупает одно и то же, так что это не займет и минуты".
  
   Когда покупатель ушел, жена пекаря, представившаяся фрау Ланг, повесила в витрине табличку "Вернусь через 10 минут" и заперла дверь. Она коснулась запястья Элизабетты и виновато сказала: "Ханс протестант, но я католичка. Я должен больше заниматься своей религией, но ты избавляешься от привычки, от наших сумасшедших часов и всех семейных обязательств."
  
   "Есть много способов жить хорошей жизнью", - сказала Элизабетта, пытаясь быть полезной. "Я хотел бы знать, могу ли я забрать свою сестру из машины".
  
   "Она тоже монахиня?" - Спросила фрау Ланг в замешательстве.
  
   "Нет, она врач".
  
   "Что ж, скажи ей, чтобы заходила внутрь. Любит ли она пирожные?"
  
   "На самом деле, они ей очень нравятся".
  
   Крек сидел за своим большим столом, прижимая к уху мобильный телефон. Окна с двойным остеклением приглушают уличный шум на площади Пре šэрен в Любляне до минимума, но он мог видеть, что Č улица Опова была забита машинами в обеденное время.
  
   "Да, я знаю, что общение - это постоянная проблема".
  
   Он выслушал ответ и сказал: "Я не доверяю Интернету. Мы будем использовать старые способы. За день до Конклава наши люди увидят это и поймут, что это были мы."
  
   Он резко повесил трубку и поднял глаза. Мулей был там, заполняя дверной проем своей массой и с выражением запора на лице.
  
   "Что это?" Крек спросил
  
   "Я только что принял звонок. Есть новая проблема, возможно, не такая уж серьезная, но за которой нам следует внимательно следить."
  
   "Выкладывай это, черт возьми!"
  
   "Ты помнишь ту девушку, ту, что много лет назад шныряла вокруг Святого Калликста?"
  
   Крек нахмурился еще суровее, его взгляд стал уродливым. "Elisabetta Celestino. Альдо Вани провалил работу. Она выжила. Она стала монахиней, из всего прочего. Она стала безвредной. Мы отпускаем ее. Да, Мулей, кажется, я ее помню."
  
   "Кто-то в Ватикане заставил ее поступить на службу. Она покинула свой монастырь и начала работать в коллапсе Святого Калликста. Я не могу это подтвердить, но, возможно, она сегодня уехала в Ульм."
  
   " Ульм? " взревел Крек. "Какого черта она делает в Ульме?"
  
   Мулей выглянул в тонированные окна, чтобы не встречаться со страшным взглядом своего босса. "Я не знаю, но я выясню".
  
   "Соедини Альдо с телефоном прямо сейчас." Голос Крека был напряженным, горло сдавило от яда. "На этот раз он сделает свою работу правильно. Я хочу, чтобы эту женщину, эту монахиню, остановили на месте, Муледж. Скажи Альдо, чтобы он привел ее сюда, чтобы я мог разобраться с ней лично. Если это окажется неудобным, тогда пусть он устранит ее. Ты понимаешь?"
  
   Дворец трибунала находился всего в нескольких шагах от Базилики, но это было всего лишь одно из безымянных зданий ватиканского комплекса, которое туристы едва замечали. Безвкусное административное здание, в нем, среди прочих департаментов, размещалось управление жандармерии.
  
   Генеральный инспектор корпуса жандармерии Лука Лорети был компетентным лидером, которого в целом любили и уважали его люди, хотя самые молодые рекруты иногда закатывали глаза на его извращенные высказывания. Офицеры, которые были рядом некоторое время, такие как Зазо, всегда возвращались к тому факту, что Лорети последовательно противостоял своему коллеге из Швейцарской гвардии, полковнику Хансу Зонненбергу, и защищал своих людей по самую рукоятку от этого придурка. Не то чтобы офицеры были полностью почтительны. Лорети, страстный едок, со временем неуклонно увеличивался в обхвате, и каждый год выходила книга, посвященная ближайшей дате его ежегодной замены формы .
  
   Большинство из 130 жандармов корпуса были теперь собраны в аудитории для брифинга Лорети. Офицеры сидели впереди, младшие чины сзади, все очень организованно и иерархично. Лорети обладал огромной кинетической энергией для человека его габаритов, и он быстро расхаживал взад-вперед по сцене, заставляя публику вертеть головами, как будто они были на теннисном матче.
  
   "Во-первых, позвольте мне похвалить вас за работу, которую вы проделали на похоронах Папы Римского. Наши кардиналы, наши епископы, официальные лица нашего Ватикана, более двухсот мировых лидеров и их служба безопасности - все они приехали в Ватикан, выразили свое почтение и уехали в добром здравии", - прогремел Лорети в свой ручной микрофон. "Но мы не можем почивать на лаврах, не так ли? У нас есть пять дней до начала Конклава. Многие кардиналы-выборщики уже зарегистрировались в Domus Sanctae Marthae. С сегодняшнего дня гостевой дом будет стерильной зоной. С сегодняшнего дня Сикстинская капелла станет стерильной зоной. С сегодняшнего дня базилика и музеи будут закрыты для публики. Наши задачи будут точно определены протоколами. Я работал с полковником Зонненбергом, чтобы гарантировать, что мы не споткнемся о швейцарских гвардейцев, они не споткнутся о нас, и в нашем одеяле безопасности не будет пробелов. Мы будем контролировать гостевой дом, они будут контролировать Сикстинскую капеллу. Мы используем наших собак и наших экспертов, чтобы прочесать гостевой дом на предмет взрывчатки и подслушивающих устройств. Охранники сделают то же самое со своими экспертами внутри Сикстинской капеллы. Я хочу, чтобы вы были вежливы с охраной, но если возникнут какие-либо проблемы, немедленно сообщите своему начальству, и они дадут знать мне. На все споры обязательно будут даны ответы на моем уровне."
  
   Зазо знал, что делать. Это будет его второй Конклав. На первом он был капралом с широко раскрытыми глазами, ослепленным помпой, величием и тяжелым ощущением события. Теперь он был невосприимчив к этому. Ему приходилось командовать отрядами людей, и его ответственность выходила далеко за рамки охраны дверного проема.
  
   Он толкнул Лоренцо Розу локтем в ребра. Лоренцо, тоже майор, поступил в корпус в том же году, что и Зазо, и теперь они двое были хорошими друзьями. Изначально Зазо сопротивлялся желанию подружиться с Лоренцо, потому что этот человек имел достаточно физического сходства с Марко - высокий и атлетичный, четкие линии лица, черные волосы, - что на каком-то уровне Зазо чувствовал, что подружиться с ним было бы предательством. Но Зазо был настолько общительным от природы и стремился к товариществу, что он преодолел психологический блок в тот день, когда оба мужчины вместе проходили тренировку с отравляющим газом, и в итоге их вырвало рядом друг с другом в канаву.
  
   "Все будет не так гладко, как он говорит", - прошептал Зазо. "К пятнице мы вступим в войну со стражей".
  
   Лоренцо наклонился, чтобы прошептать Зазо на ухо. "Швейцарец может поцеловать мою итальянскую задницу".
  
   Вот почему Зазо нравился этот парень.
  
   *
  
   Мартин Ланг, ульмский пекарь, был в ярости поднят женой с дивана и отправлен в спальню сменить рубашку. Несмотря на протесты Элизабетты, фрау Ланг быстро поднялась за ним, затем оставила двух женщин в гостиной, а сама поставила чайник и начала греметь фарфором и столовым серебром.
  
   Ханс Ланг вернулся, заправляя свежую рубашку и беспомощно расчесывая рукой пряди волос на лысеющей макушке. Он выглядел как человек, который был на ногах у духовок с середины ночи. "Мне так жаль", - сказал он, запинаясь по-английски. "Я не ожидал. Я всегда узнаю о таких вещах последним."
  
   Элизабетта и Микаэла извинились за вторжение и чопорно сидели рядом, ожидая, когда фрау Ланг снова появится. Элизабетта попыталась завести светскую беседу о том, какой хороший у него магазин, но английский пекаря не соответствовал поставленной задаче.
  
   Когда фрау Ланг внесла поднос с чаем и пирожными, Микаэла с жадностью набросилась на пирожные, в то время как Элизабетта скромно откусила. "Что вы можете рассказать нам о герре Оттингере?" - спросила она.
  
   Говорила фрау Ланг. Ее муж устало сидел на диване с таким видом, словно хотел вернуть себе уединение. "Он был настоящим пожилым джентльменом", - сказала она. "Он жил на нашем третьем этаже пятнадцать лет. Он держался особняком. Я бы не сказал, что мы хорошо его знали. Он часто покупал мясной пирог на ужин, может быть, что-нибудь сладкое в субботу. Он вовремя заплатил за квартиру. У него было не так много посетителей. Я не знаю, что еще я могу вам сказать."
  
   "Ты сказал, что он был профессором. Ты знаешь что-нибудь о его работе?" Спросила Элизабетта.
  
   "Он был уволен из университета. Я понятия не имею, каким профессором он был, но в его квартире было так много книг, когда он умер." Фрау Ланг говорила по-немецки со своим мужем. "Ханс говорит, что это были в основном книги по науке и технике, так что, возможно, это была его область".
  
   "И у вас не было родственников?"
  
   "Никто. Власти проверили, конечно. Нам пришлось пройти формальный процесс, прежде чем мы получили право продать его имущество, чтобы оплатить неоплаченную часть договора аренды. Мы не очень хорошо справились с этим процессом. У мужчины не было значительного имущества. Еще пирога?"
  
   Микаэла радостно кивнула и взяла еще кусочек, прежде чем спросить: "Вы когда-нибудь замечали в нем что-нибудь странное?" Физически?"
  
   Фрау Ланг покачала головой. "Нет. Что ты имеешь в виду? Он был просто заурядным пожилым джентльменом."
  
   "Значит, в квартире ничего не осталось?" Спросила Элизабетта, оставляя свою сестру в замешательстве.
  
   "Нет. Конечно, у нас были новые люди, милая пара, живущая там с 2008 года."
  
   Элизабетта слегка покачала головой. Она звонила в университет, чтобы узнать, сможет ли она разыскать кого-нибудь из бывших коллег. Здесь уже ничего нельзя было сделать.
  
   Пекарь что-то грубо сказал по-немецки.
  
   "Ханс напомнил мне", - сказала его жена. "Мы держали небольшую коробку с личными вещами, такими как его паспорт, предметы в его прикроватной тумбочке на случай, если когда-нибудь появится родственник".
  
   Сестры с надеждой посмотрели вверх. "Мы можем это увидеть?" Быстро спросила Элизабетта.
  
   Фрау Ланг снова заговорила со своим мужем по-немецки, и Элизабетта разобрала ругательства, когда он поднялся с дивана и направился к двери.
  
   "Он получит это. Это в подвале, " сказала фрау Ланг, хмуро глядя ему вслед и наливая еще чая.
  
   Через пять минут пекарь вернулся с картонной коробкой размером с портфель. Он был чистым и сухим, и, очевидно, хранился с некоторой осторожностью. Он передал его Элизабетте, что-то пробормотал своей жене и, казалось, извинился, слегка поклонившись.
  
   Фрау Ланг выглядела смущенной. "Ганс собирается сейчас вздремнуть. Он желает вам счастливого пути домой."
  
   Элизабетта и Микаэла начали подниматься, но пекарь остановил их взмахом руки и исчез в другой комнате.
  
   Коробочка была легкой; ее содержимое пошевелилось в руках Элизабетты, когда она переложила ее к себе на колени. Она раздвинула подвернутые углы и заглянула внутрь. Вырвалась затхлость, запах старика.
  
   Очки для чтения. Авторучки. Паспорт. Бронзовая медаль на ленте от, насколько она могла судить, немецкого инженерного общества. Чековые книжки и банковские выписки за 2006 и 2007 годы. Пузырьки с таблетками, которые Микаэла осмотрела и содержимое которых, по ее словам, предназначалось для лечения высокого кровяного давления. Коробка с зубными протезами. Выцветающий цветной снимок молодого человека, возможно, самого Оттингера, в туристическом снаряжении на крутом зеленом склоне. В самом низу был незапечатанный конверт из манильской бумаги с запиской от руки снаружи, мелко написанной черными чернилами.
  
   Элизабетта достала конверт, что побудило фрау Ланг заметить, что в нем была книга, единственная, которую они не продали из-за личной записки. Элизабетта, которая сносно владела письменным немецким языком, медленно прочитала записку про себя, переводя, как могла.
  
   К моему учителю, моему наставнику, моему другу. Я нашел это в руках дилера и соблазнил его расстаться с ним. Вы, как никто другой, оцените это. Это, конечно, текст на букву B. Как ты всегда учил - B держит ключ. 11 сентября - это, безусловно, знак, вы так не думаете? Я надеюсь, вы будете с нами, когда, наконец, наступит день М. К. Октябрь 2001.
  
   Под датой был маленький нарисованный от руки символ.
  
  
   От этого зрелища у Элизабетты закружилась голова.
  
   В этом было что-то странно знакомое, реальное и нереальное одновременно, как будто она видела это раньше в давно забытом сне.
  
   Она попыталась стряхнуть с себя это чувство, когда открывала конверт. Внутри была книга в тонком переплете. Обложка была простой, из потертой кожи, слегка деформированной. Страницы были немного испорчены. Это была старая книга в довольно хорошем состоянии.
  
   Когда она открыла обложку, в голове у нее прояснилось так же эффективно, как если бы она сильно понюхала нюхательную соль.
  
   Элизабетта не думала, что когда-либо видела гравюру раньше, но часть ее была так же узнаваема, как ее собственное отражение в зеркале.
  
  
   Это было издание 1620 года "Трагической истории жизни и смерти доктора Фауста" Марлоу, и на фронтисписе был изображен старый фокусник в академической мантии, стоящий внутри своего магического круга со своим посохом и книгой, вызывающий дьявола через пол. Дьявол был крылатым существом с рогами, заостренной бородой и длинным загнутым хвостом.
  
   Ничто из этого не заставило сердце Элизабетты учащенно биться или по коже побежали мурашки. Ничто из этого не заставляло ее чувствовать, что она задыхается под своей тесной вуалью и платьем.
  
   Источник ее тревоги лежал вокруг магического круга и внутри него.
  
   Знаки созвездия.
  
   Овен, Телец, Близнецы, Рак.
  
   Звездные знаки.
  
   Луна, Меркурий, Венера, солнце, Марс, Юпитер и Сатурн представлены в том же особом порядке, что и на фреске в Святом Калликсте.
  
   И справа от одеяния Фауста выглядывала Рыба, наклоненная вертикально, выглядывающая для всего мира как человек с хвостом.
  
  
  
  
  
   ВОСЕМЬ
  
   Рим, 37 год н.э.
  
   СУМЕРКИ ПРЕВРАЩАЛИСЬ в ночь, когда два усталых мальчика тащились по дороге к центру города. Безвольная четверть луны безвольно висела в черном небе, тускло освещая путь. В тишине они держались поближе к вонючему центральному желобу, чтобы избежать худших куч мусора, которые усеивали их путь.
  
   "Где мы будем спать?" - испуганно спросил младший, когда они проходили мрачный переулок.
  
   "Понятия не имею", - отрезал его старший брат. Почувствовав крайнее страдание семилетнего ребенка, он смягчился. "Отец моего друга, Луция, говорит, что он ночует на рынке скота всякий раз, когда остается в Риме. Мы найдем место там."
  
   Сжимая руку своего брата, младший ребенок задрожал. Его свободная туника едва защищала от холода.
  
   "Мы почти на месте? На рынке крупного рогатого скота? " с надеждой спросил он.
  
   Квинтус застонал, услышав вариант одного и того же вопроса по меньшей мере сотню раз за этот день.
  
   "Да, Секст, скоро у нас будет теплое местечко, где мы сможем отдохнуть, после того как перекусим".
  
   Они направлялись на кирпичную фабрику своего дяди на севере Рима, на холме Пинчиан, и были голодны и измучены после того, как на рассвете покинули свою деревню. По крайней мере, они прошли сквозь стены, в город. Два огромных преторианца с эмблемами скорпиона, прикрепленными к их нагрудникам в Porta Capena, доставили им массу неприятностей и пытались вытрясти из них взятку. Но у них не было монет, совсем ничего, и им пришлось доказать это, раздевшись догола и терпя насмешки грозных солдат.
  
   Квинт, который был старше на три года, задавался вопросом, был ли его отец похож на этих людей. Остались только самые смутные воспоминания. Он был малышом, когда центурион отправился на действительную службу в Германию. Их матери пришлось самой заботиться о себе с помощью двух старших девочек, чтобы ухаживать за их небольшим участком и присматривать за Квинтусом и его младшим братом.
  
   Всего две недели назад их мать получила уведомление о смерти своего мужа в битве с херусками. Узнав, что этот ублюдок растратил всю накопленную зарплату на вино и шлюх, все, что она могла сделать, это проливать бесполезные слезы.
  
   Столкнувшись с непосильными долгами, она быстро продала свою землю за гроши богатому патрицию. Ей и ее дочерям пришлось бы выживать, нанимаясь чернорабочими и ткачихами, но она с трудом могла позволить себе кормить два бесполезных рта. Вместо того, чтобы продавать их в рабство, она приняла несколько более гуманное решение отправить мальчиков к их дяде, чтобы они там зарабатывали себе на пропитание.
  
   Судя по запахам, они приближались к рынку крупного рогатого скота в промышленном секторе, где многоквартирные дома цеплялись за островки земли в море извилистых и вызывающих клаустрофобию переулков.
  
   На уровне улицы подпорные стены многоквартирных домов были построены из камня и достаточно прочны. Более высокие этажи наклонялись под ненадежными углами и выглядели намного более хрупкими, и действительно, они миновали квартал, который пострадал от обвала. Днем жилища превращались в магазины, где продавались предметы первой необходимости и дешевое грубое вино. Мальчики потащились по зловонной улице к призрачно-белому сиянию рыночной площади, вымощенной каменными плитами, держась центра, избегая зловещих теней.
  
   Открытые окна на уровне улицы смотрели на них, как черные глазницы в черепе трупа. Секстус испуганно взвизгнул, споткнувшись о груду гниющих отбросов перед мясной лавкой и приведя в движение отвратительный ковер из крыс. Собрав последние силы, Квинтусу удалось рывком поднять его на ноги, прежде чем маленький мальчик упал в грязь.
  
   Пустой загон для скота манил к себе. Из него вышла истощенная собака, заинтересованная в том, чтобы схватить гниющее мясо, прежде чем крысы вернут себе свою добычу. Дворняга преуспела и скрылась в переулке, волоча за собой клубок кишок.
  
   Внутри загона для животных Квинтус огляделся и заявил: "Мы будем спать здесь". Они занялись тем, что сгребали руками разбросанные мотки неубранной соломы и сухой травы, устраивая что-то вроде постели у дощатых стен в дальнем углу сарая без крыши.
  
   "Нам не придется далеко идти завтра, не так ли, Квинт?" - с надеждой спросил младший мальчик.
  
   Квинтус совсем не был уверен, но сказал с притворной уверенностью: "Если мы начнем пораньше, то будем у дяди еще до полудня".
  
   Он развязал завязанные уголки дорожного одеяла, которое нес через плечо, и достал последние из их скудных припасов. Передав Сексту половину хлеба и яблоко, два мальчика рухнули на соломенную постель и поели.
  
   Бальбилус услышал глухой стук над головой, железный прут ударился о камень, сигнал о том, что его разыскивают.
  
   Подземная камера была хорошо освещена закопченными лампами. Это было большое помещение - там могли с комфортом собраться пятьдесят человек, в крайнем случае сотня. Живые люди. Там было бы место для тысяч мертвых, если бы большинство из них были кремированы и уложены в урны в стенах из туфа. Это было недавно закончено. Колумбарий ожидал своего первого обитателя.
  
   Тиберий Клавдий Бальбил отложил кисть. Он не любил прерываний, но он привык к ним. Многие искали его.
  
   Ему было за тридцать, могучего вида мужчина с оливковой кожей наполовину египтянина, наполовину грека по происхождению, большим носом и ухоженной бородой, которая была подстрижена под острый кончик и делала его лицо похожим на какое-то оружие или резец. Он распустил свою тунику для удобства, но прежде чем подняться по лестнице, он затянул пояс и надел плащ.
  
   Бальбилус вошел в мавзолей, открыв потайной люк. Вдоль стен были выстроены гробницы и святилища богатых. Свежий труп, не более нескольких недель от роду, завернутый в льняную ткань и засунутый в локулум, наполнял помещение запахом смерти. Мавзолей принадлежал его семье на протяжении нескольких поколений. Это был хороший, стабильный источник дохода, но из-за его недавних секретных раскопок у него теперь была другая цель.
  
   Когда придет его время, он будет покоиться там вечно, не на поверхности с этими так называемыми гражданами, а под землей, среди себе подобных. Его последователи тоже будут отдыхать там. Ради пространства большинство было бы кремировано. Но он, и его сыновья, и сыновья его сына могли бы предстать - вся их плоть, все их кости - во всей их славе.
  
   Его ждала одинокая фигура, его лицо было скрыто плащом с капюшоном. Он слегка поклонился Бальбилусу и сказал: "Остальные снаружи".
  
   Бальбилус вместе с этим человеком, Вибием, вышли из задней двери в холодную декабрьскую ночь. Они находились в роще, всего в нескольких шагах от Аппиевой дороги. Мавзолей представлял собой прямоугольное здание с бочкообразной крышей, сделанное из лучших кирпичей. Роскошная вилла Бальбилуса находилась по другую сторону рощи.
  
   Четверть луны вновь появилась из-за пелены пурпурных облаков. Пять фигур в плащах вышли из темноты фруктовых деревьев. Бальбилус выстроил их, как военную часть, перед стеной мавзолея.
  
   "Я изучил карты, и звезды благоприятствуют действиям", - сказал Балбилус, обращаясь к мужчинам. "Сегодня вечером мы разожжем огонь. Хотя поначалу он будет небольшим, он породит еще один, и еще, и еще, пока однажды не вспыхнет великий пожар, который поглотит город. И когда это произойдет, мы получим богатство и власть, превосходящие наши мечты. Это в звездах, и я знаю, что это правда. Сегодня вечером мы настроим римлян против этого нового христианского культа. Я вижу по звездам, что однажды они станут могущественными. Их послание соблазнительно, как хлеб и зрелища для души. Боюсь, массы примкнут к этому, как овцы. Если мы позволим им стать слишком могущественными, они станут грозным врагом. У Вибиуса есть мои инструкции. Сегодня ночью ты прольешь кровь, потому что... - он сделал вдох для пущего эффекта, затем выплюнул остальное, - ... это то, что мы делаем.
  
   И мужчины ответили в унисон: "И это то, кто мы есть" .
  
   Бальбилус оставил их и вернулся под землю, где его ждали кисти.
  
   Шестеро мужчин вышли в тишине. Воспользовавшись укрытием, которое обеспечивали гробницы и листва, окаймляющие Аппиеву дорогу, они направились на север, в сторону Рима.
  
   Через некоторое время они вышли на тусклый круг мерцающего света, отбрасываемого смоляными факелами по обе стороны широких боковых ворот. Они порхали от тени к тени, подбираясь все ближе.
  
   Двое преторианцев уныло вглядывались в слабый луч света и притопывали ногами, чтобы согреться.
  
   Вибиус сделал свой ход. Он свернул на главную дорогу, коверкая слова застольной песни. Часовые насторожились и смотрели, как он появился из темноты, мягко покачиваясь. Он остановился, чтобы сделать глоток из набитого вином мешка.
  
   Возобновив свое неуверенное приближение, он остановился, спотыкаясь, на расстоянии вытянутой руки от более коренастого из двух стражей.
  
   "Эй, парни, дайте мне пройти, ладно?" - невнятно пробормотал он.
  
   Солдат, казалось, расслабился, но он все еще держал руку на рукояти своего короткого меча.
  
   "Это комендантский час, ты, пьяный дурак - любой проход запрещен".
  
   Вибий, пошатываясь, прошел немного вперед, протягивая мешок с вином. "Пейте, милорды, столько, сколько хотите. Я заплачу вам за вход. Все, чего я хочу, это попасть домой."
  
   Левой рукой он помахал мешком перед лицом охранника, и когда солдат поднял руку, чтобы отбить его, Вибий внезапно выбросил правую руку вверх, сжимая длинный кинжал, который он прятал под своей одеждой. Лезвие вонзилось в нижнюю часть подбородка охранника и с ужасным хрустом вышло острием через макушку его головы.
  
   У второго преторианца не было времени вытащить свое оружие. Другой человек в плаще прокрался сквозь тени, обхватил охранника за грудь и потянулся к его челюсти свободной рукой. Резким движением человек в плаще сильно дернулся, и раздался громкий треск, когда позвонки преторианца подломились.
  
   Оба трупа дернулись на холодной земле, затем обмякли. Остальные люди в плащах приблизились к ним и присоединились к дикой хореографии.
  
   Когда они закончили свою острую работу, части тел плавали в лужах крови, как куски мяса в рагу. Вибиус сунул руку под плащ и вытащил серебряный медальон на порванной цепочке. Это была монограмма чи-ро, символ Христа. Он бросил это в кровь и махнул людям вперед через ворота Капена в город Рим.
  
   Трущобы у подножия Эсквилинского холма никогда не были тихими. Даже поздно ночью всегда было достаточно криков, пьяных дебошей и шума от плачущих младенцев, чтобы нарушить покой. На фоне этого шума цоканье ослиных копыт и стук колес телеги по булыжникам остались незамеченными.
  
   Возница натянул поводья у захудалого жилого дома на узкой боковой улочке, где с фасада осыпалась большая часть штукатурки. Если бы их не подкупили, чтобы заставить молчать, городские инженеры много лет назад осудили бы это сооружение.
  
   Возница спрыгнул между тележкой и зданием и прошептал: "Мы на месте".
  
   Солома, наваленная в телеге, зашевелилась, и появилась рука, затем бородатая голова. Высокий мужчина спустился вниз и отряхнул солому со своего плаща. Он выглядел изможденным, намного старше своих тридцати восьми лет, его длинные волосы были щедро тронуты сединой.
  
   "Вверх по этой лестнице. Трижды постучи в дверь", - сказал водитель и с этими словами тронулся с места.
  
   На лестнице царила кромешная тьма, и мужчине приходилось нащупывать дорогу носками сандалий. На верхней площадке он протянул руку, пока не нащупал грубое дерево двери. Он легонько стукнул по нему кулаком.
  
   Он услышал голоса изнутри и звук отодвигаемой щеколды. Когда дверь открылась, он был удивлен тем, сколько людей набилось в маленькую, освещенную свечами комнату.
  
   Человек, открывший дверь, уставился на него и крикнул через плечо: "Все в порядке. Это он. " Затем он взял прохладную руку посетителя и поцеловал ее. "Питер. Мы вне себя от радости, что вы пришли."
  
   Внутри апостол Петр был осыпан доброжелательностью, поскольку мужчины и женщины стремились поцеловать его, дать ему воды, устроить его поудобнее на подушке.
  
   Его визиты в Рим были нечастыми. Это был дом врага, слишком опасный для случайных путешествий. Он никогда не знал, в каком настроении могут быть римляне и назначена ли за его голову награда. Прошло всего четыре года с момента убийства Иисуса, но христиане, как их начали называть - имя, которое Петр предпочитал "иудейскому культу", - росли в числе и становились досадой для Рима.
  
   Петр взял тарелку супа у своего хозяина, кожевника по имени Корнелиус, и поблагодарил его.
  
   "Как прошло ваше путешествие из Антиохии?" - спросил кожевник.
  
   "Долго, но я наслаждался многими проявлениями доброты на этом пути".
  
   Молодой мальчик, не более двенадцати, приблизился. "Ты, должно быть, скучаешь по своей семье", - сказал кожевник, глядя на своего сына.
  
   "Я верю".
  
   "Это правда, что ты был там, когда Иисус воскрес из мертвых?" - спросил мальчик.
  
   Питер кивнул. "Женщины, они были теми, кто нашел Его могилу пустой. Я был призван, и я могу засвидетельствовать, парень, что Он действительно воскрес. Он умер за нас, а затем Бог призвал Его на свою сторону."
  
   "Как долго ты останешься среди нас?" Спросил Корнелиус, прогоняя мальчика прочь.
  
   "Две недели. Возможно, меньше. Как раз достаточно времени, чтобы встретиться со Старейшинами и оценить нового императора, Калигулу."
  
   Корнелиус поджал губы. Если бы он был на улицах, он, несомненно, плюнул бы. "Он обязательно будет лучше, чем Тиберий".
  
   "Я надеюсь, что ты прав. Но в Антиохии путешественники рассказали мне, что преследования продолжаются, что наших братьев и сестер все еще пытают и убивают."
  
   Корнелиус фаталистически улыбнулся. "Несколько лет назад нас окружили за то, что мы евреи. Теперь нас окружают за то, что мы христиане. Если мы не поцелуем императора в зад и не помолимся Юпитеру, на нас будут продолжать облавы."
  
   "К какому предлогу прибегают власти?" - Спросил Питер, прожевывая кусок хлеба.
  
   "Произошло несколько убийств. Граждане были найдены разрезанными на куски с нашими символами и монограммами, обнаруженными поблизости."
  
   Питер вздохнул и поставил свою миску. Все взгляды в комнате были устремлены на него. "Мы все знаем, что подобные зверства не могут иметь ничего общего с последователями Нашего Господа. Наша религия любви и мира - ради нее была принесена только одна жертва, жертва Самого Христа, и Его жестокая смерть искупила наши грехи на всю вечность. Нет, эта бойня, должно быть, дело рук какой-то злой силы, действующей в этом мире конфликтов и мучений. Давайте сейчас произнесем несколько слов в молитве. Завтра мы сможем начать обсуждать, что должно быть сделано."
  
   В стойле для скота два брата лежали близко друг к другу под одеялом на соломе.
  
   Младший мальчик начал плакать, сначала тихо, затем громче.
  
   Квинтус открыл глаза. "Заткнись! Что с тобой не так? Я спал!"
  
   "Я боюсь", - всхлипнул Секст.
  
   "Тихо! Кто-нибудь может услышать тебя." Рыдания мальчика не ослабевали, и Квинтус выбрал другой подход. "Из-за чего?"
  
   "Я боюсь, что ведьмы доберутся до нас".
  
   "Не будь глупым. Все знают, что ведьмы живут только в сельской местности. Они не придут в город. Солдаты выследили бы их и убили."
  
   "А как насчет лемуров?"
  
   Квинтус занял оборонительную позицию, как будто хотел, чтобы его брат не напоминал ему об их существовании.
  
   Лемуры, те, у кого есть хвосты, бездетные и голодные призраки, которые прятались вокруг домов и пировали за счет людей.
  
   "Ты маленький идиот", - сказал Квинтус. "Лемуры не околачиваются возле загонов для скота. Успокойся и спи. Завтра нам предстоит долгое путешествие."
  
   "Ты обещал, что у нас будет короткое путешествие", - простонал ребенок.
  
   "Короче, долго, не думай об этом, просто иди спать!"
  
   Секстус был в эпицентре кошмара. Он отчаянно пытался бежать через болото, спасаясь от демона. Он отчаянно боролся с хваткой рейфа и барахтался в грязи. Когда липкая теплая грязь брызнула ему в лицо, он почувствовал, как демон хватает его за ноги, утягивая под воду. Болотная вода покрыла его лицо. Он хватал ртом воздух, но медная жидкость потекла по его горлу.
  
   К счастью, он проснулся.
  
   Тогда начался настоящий кошмар.
  
   Он повернул голову. Мужчина оседлал грудь своего брата, вонзая в него кинжал. Алая струя хлынула из огромной раны на его шее. Горячая кровь брызгала на лицо Квинта и стекала в его собственный рот.
  
   "Quintus!"
  
   Было достаточно лунного света, чтобы разглядеть, что плащ и туника нападавшего сбились в кучу и задрались до талии. Что-то выходило из его спины, танцуя и щелкая в воздухе.
  
   Огромная тяжесть сдавила его и заглушила дальнейшие крики. У него на груди тоже был мужчина. Человек с мертвыми глазами. Когда он увидел нож, направленный к его шее, он зажмурился, молясь, чтобы он все еще спал.
  
   Расчленение и резня были совершены быстро. "Положите их головы под солому, но не прячьте их слишком хорошо", - приказал Вибий. "Заверните все остальное в мешковину. Составьте восемь посылок и убедитесь, что в каждой находится рука или нога."
  
   Убийцы двинулись по переулку к одному из магазинов, примыкающих к рынку крупного рогатого скота, неся ужасные продукты своей работы. Они остановились у открытого подоконника, который днем превратился в стойку высотой по пояс. Это была мясная лавка, единственная в переулке, отмеченная христианским голубем.
  
   Вибиус наступил на сложенные чашечкой руки соотечественника и был поднят вверх и переброшен через стойку. Он беззвучно спрыгнул на грубо вырубленный пол и пополз к задней части комнаты, остановившись как вкопанный, когда услышал громкие, гортанные хрипы.
  
   Он медленно продвигался вперед, пока не смог заглянуть за занавеску в задней части магазина. Мясник громко храпел, пустой кувшин из-под вина опрокинулся рядом с его кроватью. Вибий ослабил хватку на своем мече.
  
   Убедившись, что пьяный мужчина крепко спит, он вернулся по своим следам к окну.
  
   Он открыл дверцу мясного сейфа, встроенного в каменную стену под прилавком, сунул руку внутрь и начал передавать охлажденные упаковки через окно в ожидающие руки.
  
   Он заменил их кусками теплого, более свежего мяса. Когда было закончено, он выпрыгнул в окно и снова обнаружил тени.
  
   Был рассвет, когда Бальбилус закончил свою фреску, но под землей его не коснулось зимнее солнце. Маслянистые пары от ламп обжигали его легкие, но это была небольшая цена за приятную ночь работы. Вибиус сообщил в ответ новости о том, что крови действительно было пролито немало. Христиан обвинили бы в убийстве лучших римлян, пары преторианцев. И что еще более отвратительно, теперь их также обвинили бы в убийстве римских детей и продаже их плоти. Кроме того, фреска пришлась ему по душе.
  
   Может ли новый день быть более благоприятным?
  
   Снова глухой стук железа о камень.
  
   На верхней площадке лестницы Вибий открыл люк и что-то прошептал ему вниз.
  
   "Agrippina? Сюда?" Недоверчиво спросил Бальбилус. "Как это возможно?"
  
   Вибиус пожал плечами. "Она в фургоне. Она хочет, чтобы ее отнесли в могилу."
  
   "Это невероятно! Что за женщина! Убедись, что ее фургон спрятан с дороги."
  
   Юлия Агриппина. Правнучка Августа. Кровосмесительная сестра Калигулы. Жена императора Клавдия. Самая могущественная женщина в Риме.
  
   И один из нас.
  
   Сопровождающие отнесли Агриппину на носилках, осторожно спустили по лестнице и осторожно опустили на пол. Бальбилус знала свой народ. Им можно было доверять.
  
   Агриппина была закутана в одеяла, ее голова покоилась на шелковой подушке. Она была бледной и изможденной и морщилась от боли, но даже в ее хрупком состоянии ее красота сияла насквозь.
  
   "Бальбилус", - сказала она. "Я должен был прийти".
  
   "Госпожа", - ответил он, падая на колени, чтобы взять ее за руку. "Ты должен был вызвать меня. Я бы пришел к тебе."
  
   "Нет, я хотел, чтобы это произошло здесь". Она отвернула голову к стене. "Ваша фреска - она готова!"
  
   "Я надеюсь, это тебе понравится".
  
   "Все знаки зодиака. Прекрасно нарисовано, и я вижу, твоей собственной рукой, " сказала она, глядя на его испачканные краской пальцы. "Но скажи мне: эта последовательность планет - что это значит?"
  
   "Это небольшая личная дань уважения, госпожа. Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн. Таково было расположение планет в тот день, когда я родился тридцать три года назад. Теперь я подвергаю сомнению свое решение. Я должен был выбрать ваше мировоззрение. Я могу заказать укладку новой штукатурки."
  
   "Чепуха, мой добрый провидец. Это твоя могила."
  
   "Наша могила, госпожа".
  
   "Я настаиваю, чтобы вы оставили фреску такой, какая она есть".
  
   Из-под ее одеяла донесся слабый крик.
  
   "Domina!" Сказал Бальбилус. "Это случилось!"
  
   "Да. Всего два часа назад, " слабо сказала Агриппина. "После всех этих лет и всех этих гребаных мужчин, наконец-то: мой первенец".
  
   Одна из служанок Агриппины откинула одеяло, обнажив крошечного розового младенца. Агриппина откинула детское одеяльце в сторону и гордо сказала: "Видишь. Это мальчик. Его зовут Луций Домитус Агенобарбус."
  
   "Это чудесно", - воскликнул Бальбилус. "Поистине чудесно. "Могу я посмотреть?"
  
   Она перевернула ребенка. Там был идеальный розовый хвост, энергично извивающийся.
  
   "Твои родословные сильны", - с восхищением сказал Бальбилус. "Я полагаю, император не знает?"
  
   "Этот неуклюжий, жалкий старик даже не знает, что у меня он есть! Наши профсоюзы - абсурдные дела." Сказала Агриппина. "Это между тобой и мной. Ты удостаиваешь меня титула Госпожи, но ты, Бальбилус, мой великий астролог, ты мой Доминус."
  
   Бальбилус склонил голову.
  
   "Я хочу знать об этом мальчике", - сказала она. "Скажи мне, что с ним случится".
  
   Бальбилус внимательно читал карты. Он знал каждый день недели наизусть, почти каждый час. Он поднялся на ноги и произнес пророчество с большой торжественностью.
  
   "Восходящий знак мальчика, Стрелец, находится в гармонии со Львом, где находится его луна. Поскольку луна представляет вас, госпожа, у вас с мальчиком будут гармоничные отношения."
  
   " Ах, хорошо, " промурлыкала Агриппина.
  
   "Планета, которая управляет этим мальчиком и которая является его асцендентом, очень благоприятна. Это Сатурн, лукавый."
  
   Она улыбнулась.
  
   "И его луна расположена в Восьмом доме, Доме Смерти. Это указывает на высокое положение, большой доход, почести. Юпитер находится в Одиннадцатом доме, Доме Друзей. От этого придет величайшая удача и великая слава, огромная власть." Он понизил голос: "Есть только одно предостережение".
  
   "Скажи мне", - сказала Агриппина.
  
   "Он в расчете с Марсом. Это послужит уменьшению его удачи. Как, я не могу сказать."
  
   Она вздохнула. "Это хорошее чтение. Утверждать обратное было бы неправдой. Ничто не идеально в нашем мире. Но скажи мне, Бальбилус, будет ли мой сын императором?"
  
   Бальбилус закрыл глаза. Он почувствовал покалывание в собственном хвосте. "Он будет императором", - сказал он. "Он возьмет имя Нерон. И он будет совершенным злом. Но ты должна знать вот что: ты сама, его собственная мать, можешь быть среди многих, кого он убьет."
  
   Агриппина едва заметно вздрогнула, когда сказала: "Да будет так".
  
  
  
  
  
   ДЕВЯТЬ
  
   ЭЛИЗАБЕТТА ДЕРЖАЛА тонкий томик в руках, ощущала его гладкий переплет, вдыхала запах затхлости от пожелтевших и сминающихся пергаментных страниц. В ней было всего шестьдесят две страницы, но у нее возникло ощущение, что в ней было нечто большее, чем ценность антикварной книги.
  
   Она всего лишь попросила одолжить его, но фрау Ланг настояла, чтобы он был у нее.
  
   "Что, если это чего-то стоит?" Элизабетта спросила.
  
   Фрау Ланг понизила голос, склонив голову набок в сторону стены, отделяющей их от ее мужа. "Я сомневаюсь, что вы смогли бы купить на это буханку, но если есть деньги, которые можно заработать, пусть они достанутся Церкви. Моей вечной душе не помешала бы помощь."
  
   Конверт с аккуратно написанным загадочным посланием лежал на столе Элизабетты в Папской комиссии по священной археологии.
  
   Как ты всегда учил - B держит ключ .
  
   Что было Б? Ключ к чему?
  
   11 сентября - это, несомненно, знак ...
  
   Знак? Что задумал Оттингер и кто был автором, К.?
  
   И любопытный символ, смутно астрологический, смутно антропоморфный. Что это означало? И почему это было так знакомо?
  
   Элизабетта нарисовала это на своей доске черным маркером и часто на это поглядывала.
  
   Она услышала женские голоса, доносящиеся из коридора, и понадеялась, что кто-нибудь из монахинь Института не придет пригласить ее выпить с ними кофе. Она хотела закрыть свою дверь, но подумала, что это было бы невежливо. Поэтому она держала свой стул повернутым в сторону, чтобы не привлекать зрительный контакт. Голоса стихли. Она открыла браузер своего настольного компьютера и выполнила поиск: Марлоу - Фаустус - Б .
  
   Объемные результаты заполнили ее экран. Она начала пролистывать кучу статей и не заметила, что пролетел час или что профессор Де Стефано пытался привлечь ее внимание, постукивая в ее дверь яростным стаккато.
  
   Накануне она позаимствовала мобильный телефон Микаэлы, чтобы проинструктировать его из аэропорта, но этим утром он хотел большего.
  
   " И что? - спросил он немного раздраженно. "Что все это значит?"
  
   "Думаю, я знаю, что такое B", - сказала она.
  
   Де Стефано закрыл дверь кабинета и сел на другой стул.
  
   У нее уже были страницы заметок. "Существуют две версии Доктора Фауста, текст А и текст Б. Пьеса была поставлена в Лондоне в 1590-х годах, но первая опубликованная версия, так называемый текст, появилась только в 1604 году, через одиннадцать лет после смерти Марлоу. В 1616 году была опубликована вторая версия пьесы, текст Б." Она просмотрела свои заметки. "В тексте "А" пропущено тридцать шесть строк, но добавлено 676 новых строк".
  
   "Почему две версии?" Спросил Де Стефано.
  
   "Кажется, никто не знает. Некоторые ученые говорят, что Марлоу написал текст А, а другие переработали его в текст Б после его смерти. Некоторые говорят, что он написал и A, и B. Некоторые говорят, что оба являются разными продуктами воспоминаний актеров о выступлениях спустя годы после свершившегося факта."
  
   "И что это значит для нас? В нашей ситуации?"
  
   Элизабетта в отчаянии подняла руки. "Я не знаю. У нас есть подборка фактов, которые могут быть связаны друг с другом, хотя как - неясно. У нас есть колумбарий первого века, содержащий почти сотню скелетов - мужчин, женщин и детей, все с хвостами. Есть свидетельства пожара, возможно, совпадающего со смертью этих людей. Стены украшены круговым орнаментом из астрологических символов, изображенных в определенном порядке. Символ вертикальных Рыб, безусловно, можно рассматривать как имеющий двойное значение. У нас есть посмертные фотографии старика, Бруно Оттингер, с вытатуированным на спине хвостом и цифрами. Что означают эти цифры, неизвестно. У этого человека есть пьеса Кристофера Марлоу. Это было дано ему другим человеком, неким К. В записке написано, что "Б - ключ", и что 11 сентября было знамением. Книга 1620 года - это так называемый текст Б. На фронтисписе книги изображен Фауст, вызывающий дьявола, стоя внутри круга астрологических символов, которые расположены в том же порядке, что и круг на фреске колумбария. Таковы факты."
  
   За исключением того, подумала Элизабетта, что было еще одно, что она оставила при себе: мимолетный образ отвратительного позвоночника нападавшего в ту ужасную ночь, когда был убит Марко.
  
   Де Стефано нервно потер руки, как будто очищая их. "Значит, мы не в состоянии объединить их в единую гипотезу?"
  
   Она пожала плечами. "Насколько я знаю тот период, астрология была чрезвычайно важна для римлян. Аристократы и простые граждане одинаково придавали большое значение предсказательной ценности звездных карт. Возможно, для этого конкретного культа или секты звезды и планеты имели первостепенное значение. Физические отклонения ее членов явно отличали их от большинства своих современников. Мы знаем, что они держались вместе в смерти. Не будет большой натяжкой представить, что при жизни они были связаны каким-то культурным или ритуалистическим образом. Возможно, они сильно руководствовались астрологическими интерпретациями. Или, может быть, они были сектой настоящих астрологов. Это все чистая гипотеза."
  
   "И вы думаете, что этот культ или секта может сохраниться по сей день?" - Недоверчиво спросил Де Стефано. "Это то, что говорит нам этот Оттингер?"
  
   "Я бы не стала заходить так далеко", - сказала Элизабетта. "Это вывело бы нас за пределы надлежащих спекуляций. Для начала нам нужно понять послание на конверте и расшифровать значение татуировок."
  
   Де Стефано с каждым днем становился все более изможденным и желтоватым, и она начала беспокоиться о его здоровье. Казалось, он с трудом справлялся с таким простым действием, как поднятие себя с подлокотников кресла. "Что ж, хорошая новость в том, что средства массовой информации еще не пронюхали о колумбарии. Плохая новость в том, что Конклав начинается через четыре дня, и по мере его приближения мое начальство наверняка будет все больше и больше беспокоиться о риске утечки. Поэтому, пожалуйста, продолжайте работать и, пожалуйста, держите меня в курсе."
  
   Элизабетта повернулась к экрану своего компьютера, затем взяла себя в руки. Она решила, что должна посвятить несколько минут молитве. Когда она собиралась закрыть глаза, она взглянула на заголовок результата поиска в верхней части следующей поисковой страницы и, к своему стыду, обнаружила, что нажимает на ссылку и откладывает свои молитвы.
  
   Заголовок гласил: Общество Марлоу призывает публиковать документы в ознаменование 450-й годовщины со дня рождения Кристофера Марло.
  
   Там была миниатюрная фотография кроткого вида мужчины с волосами песочного цвета, председателя Общества Марлоу. Его звали Эван Харрис, и он был профессором английской литературы в Кембриджском университете в Англии. Публикация на веб-странице Общества была международной просьбой опубликовать научные статьи в виде книги в 2014 году в знаменательную годовщину рождения Марлоу.
  
   Просматривая биографию Харриса, Элизабетта узнала, что он был исследователем Марлоу, который, помимо других своих интересов, писал о различиях между текстами А и В Фауста .
  
   Потребовалось немного усилий, чтобы нажать на кнопку контакта и ввести краткое электронное письмо.
  
   Профессор Харрис:
  
   В рамках моей работы исследователя, базирующегося в Риме, я недавно получил в подарок экземпляр Доктора Фауста 1620 года выпуска . Я прилагаю скан титульного листа для вашего ознакомления. У меня есть несколько вопросов по теме текстов "А против В", и я хотел бы узнать, сможете ли вы мне помочь. Поскольку дело несколько неотложное, я прилагаю свой номер телефона в Риме.
  
   Она поколебалась, прежде чем подписать свое имя Элизабеттой Селестино. Она не могла вспомнить, когда в последний раз использовала свою фамилию на чем-либо, кроме правительственного бланка. В наши дни сестры Элизабетты, в общем, казалось, было достаточно, но, по ее мнению, для преподавателя Кембриджа этого было бы недостаточно.
  
   Элизабетта отнесла книгу Марлоу в копировальную комнату, осторожно прижала книгу к стеклу принтера и отсканировала титульный лист на свой электронный адрес.
  
   Возвращаясь в свой офис, она снова увидела высокого молодого священника. Он стоял у ее двери, и по положению его головы она была уверена, что он смотрел прямо на символ на ее доске.
  
   Когда она прошла половину коридора, он бросил на нее косой взгляд и поспешил прочь, как испуганный олень.
  
   Выбитая из колеи Элизабетта вернулась к своему столу, прикрепила файл Марлоу к электронному письму Харриса и отправила его. Она почувствовала потребность в чашке крепкого кофе.
  
   В столовой были две монахини, которые пили кофе. Она знала их по именам, но не продвинулась намного дальше этого. Она прочистила горло. "Простите, сестры, не могли бы вы сказать мне имя очень высокого молодого священника на кафедре?"
  
   Одна монахиня ответила: "Это отец Паскаль. Паскаль Трамбле. Мы не знаем его. Он прибыл в тот же день, что и вы. Мы не знаем, что он здесь делает."
  
   Другая монахиня добавила: "Но опять же, мы тоже не знаем, что вы здесь делаете".
  
   "Я здесь по специальному проекту", - ответила Элизабетта, придерживаясь инструкций профессора Де Стефано о секретности.
  
   Первая монахиня фыркнула: "Это то, что он тоже сказал".
  
   Телефон звонил, когда она вернулась в свой офис.
  
   Это был английский голос. "Здравствуйте, я пытался дозвониться до Элизабетты Челестино".
  
   "Это Элизабетта", - ответила она с подозрением. Это был первый раз, когда зазвонил телефон в ее офисе.
  
   "О, привет, это Эван Харрис, отвечаю на электронное письмо, которое вы только что отправили".
  
   Она долгое время не работала в академических кругах, но ей не верилось, что за это время люди стали так отзывчивы на просьбы о помощи. "Профессор Харрис! Я очень удивлен, что ты вернулся ко мне так скоро!"
  
   "Ну, обычно я немного запаздываю со своим почтовым ящиком, но этот экземпляр Фауста, который вы получили - вы хоть представляете, что у вас есть?"
  
   "Я думаю, что да, примерно, но я надеюсь, что вы сможете еще больше просветить меня".
  
   "Я, конечно, надеюсь, что она у вас в надежном месте, потому что известно только о трех экземплярах издания 1620 года, все они в крупных библиотеках. Могу я спросить, где вы это взяли?"
  
   Она ответила: "Ульм".
  
   "Ульм, говоришь ты! Любопытное место для появления такой книги, как эта, но, возможно, мы сможем перейти к ее происхождению позже. Вы говорите, у вас есть вопросы по текстам A и B."
  
   "Я верю".
  
   "И, если я могу спросить, вы работаете в университете?"
  
   Элизабетта колебалась, потому что ответ неизбежно привел бы к новым вопросам. Но она была запрограммирована быть настолько правдивой, насколько ей было позволено быть. "На самом деле, я работаю на Ватикан".
  
   "Неужели? Почему Ватикан интересуется Кристофером Марлоу?"
  
   "Ну, давайте просто скажем, что история Фауста связана с какой-то работой, которую я делаю над отношениями Церкви шестнадцатого века".
  
   "Я понимаю", - сказал Харрис, растягивая слова. "Что ж, как вы можете судить по моему молниеносному ответу, этот ваш текст на букву "Б" меня очень интересует. Возможно, я мог бы приехать в Рим, скажем, послезавтра, чтобы увидеть это лично, и пока я у вас в качестве плененной аудитории, я могу рассказать вам больше, чем вам, вероятно, хотелось бы знать, о различиях между Фаустом А и Б."
  
   Элизабетта подумала, что это было бы удивительно полезно, и дала ему адрес института на Виа Наполеоне. Но когда она повесила трубку, она подумала, не следовало ли ей добавить: "Кстати, профессор, я должна сказать вам, что я монахиня".
  
   Пьяцца Мастаи была пустынна, а в монастыре царила тишина. Элизабетта была счастлива находиться в тишине своей спартанской комнаты. Часом ранее она задернула шторы и сняла несколько слоев церковного одеяния, прежде чем с радостью надеть ночную рубашку, которая по сравнению с ним была невесомой.
  
   К ней подкралось чувство, что ее одежды становятся тяжелее и более душными. Когда она впервые надела это одеяние после принятия своих обетов, в нем было что-то волшебно легкое, как будто метры черного хлопка были всего лишь тонкой марлей. Но последние несколько дней в светском мире автобусов, аэропортов, городских улиц и молодых женщин в их легких весенних платьях нанесли ощутимый урон. Осознав себя, Элизабетта начала горячо молиться о прощении.
  
   После этого она была готова лечь спать. Хотя ее молитвы помогли успокоить ее дух, она не почувствовала приближения к объяснению скелетов святого Калликста. Завтра она погрузится в "Фауста" и текст "Б" и станет настолько осведомленной, насколько сможет, до прихода профессора Харриса. Но сначала ей пришлось пережить бурную ночь. Старые кошмары о ее нападении всплыли на поверхность и смешались с новыми ужасами. Теперь она боялась беспорядочного ночного мира лабиринтов, наполненных жуткими человеческими останками и мерзкими демонами с чудовищно обнаженными хвостами.
  
   Помолившись напоследок о своем безопасном прохождении сквозь ночь, Элизабетта скользнула под прохладные простыни и выключила свет.
  
   Когда у Элизабетты погас свет, Альдо Вани бросил окурок в фонтан и закурил еще одну сигарету. Он незаметно слонялся по Пьяцца Мастаи в течение часа или больше, наблюдая за окнами на уровне общежития. У него на ладони был спрятан компактный монокуляр, и когда он убедился, что прохожих нет, он несколько раз осмотрел освещенные окна. За те две секунды, которые потребовались Элизабетте, чтобы задернуть шторы, он заметил ее. Третий этаж, четвертое окно с западной стороны здания. Ему нужно было, чтобы ее окно и другие на верхних этажах почернели, прежде чем он сможет пошевелиться.
  
   Не потребовалось ничего, кроме стеклореза с алмазным наконечником и маленькой присоски, чтобы незаметно извлечь стекло из окна классной комнаты на первом этаже в задней части школы. Вани поставил бы свою жизнь на то, что в помещении не было сигнализации, и он удовлетворенно хмыкнул, когда открыл окно и бесшумно проскользнул внутрь. С помощью фонарика-ручки он пересек ряды маленьких столов. В зале было темно, если не считать красного свечения указателей выхода в обоих концах. Его резиновые подошвы бесшумно ступали по лестнице в западной части монастыря.
  
   Глаза сестры Сильвии открылись при знакомом осознании того, что у нее подергивается мочевой пузырь. По долгому опыту она знала, что у нее меньше двух минут до того, как она попадет в аварию. Она предприняла первое из нескольких ночных посещений общего туалета.
  
   Это было путешествие, которое началось с того, что она заставила свои больные артритом колени выдержать вес своих тяжелых бедер. Затем ей пришлось сунуть распухшие ноги в тапочки и снять халат с крючка. Меньше чем за минуту до конца она повернула ручку своей двери.
  
   Дверь с лестничной клетки на третий этаж скрипнула на своих сухих петлях, так что Вани пришлось толкать ее очень медленно. На его вкус, коридор был слишком светлым. На каждом конце были ночные огни, и один в середине. Он выкрутил лампочку у ближайшего и остановился, чтобы сосчитать двери. Четвертая дверь со стороны площади здания соответствовала, он был уверен, четвертому окну. Было бы лучше, если бы она была открыта, но вряд ли это имело значение. Было мало замков, которые могли бы задержать его более чем на несколько секунд, особенно в старом здании. И в худшем случае, прижавшись плечом к раме, несмотря на шум, он в мгновение ока перерезал бы ей сонную артерию своим лезвием и спустился бы по лестнице, прежде чем кто-нибудь поднял тревогу.
  
   На этот раз он не потерпит неудачу. Он обещал К. Он задержался ровно настолько, чтобы посмотреть, как кровь перестает хлестать из ее шеи, когда ее артериальное давление упало до нуля.
  
   Сестра Сильвия вымыла руки и медленно побрела обратно в зал. Ее комната была через две от комнаты Элизабетты. Она начала моргать. Зал казался темнее, чем раньше.
  
   Она перестала моргать.
  
   У двери Элизабетты стоял мужчина.
  
   Для немощной пожилой женщины, которая пела свои гимны мягким, тонким голосом, она издала монументально пронзительный крик.
  
   Вани убрал руку с дверной ручки и хладнокровно оценил свои возможности. Потребовалось бы десять секунд, чтобы броситься к кричащей монахине и заставить ее замолчать. Потребовалось бы десять секунд, чтобы захлопнуть дверь и закончить работу, ради которой он пришел. Ему потребовалось бы три секунды, чтобы прервать свою миссию и исчезнуть вниз по лестнице.
  
   Он принял решение и повернул ручку на двери Элизабетты. Она была заперта.
  
   Начали распахиваться другие двери.
  
   Монахини и послушницы высыпали в коридор, окликая друг друга, в то время как сестра Сильвия продолжала наращивать децибелы.
  
   Элизабетта, вздрогнув, проснулась и нащупала свой светильник.
  
   Открылось больше дверей. Возможности Вани сократились. Он знал, что хуже неудачи было только одно, и это быть схваченным.
  
   Когда Элизабетта отперла свою дверь и распахнула ее, она увидела мужчину, одетого в черное, который спускался по лестнице.
  
  
  
  
  
   ДЕСЯТЬ
  
   Кембридж, Англия, 1584
  
   ЭТО БЫЛО ВЕРБНОЕ воскресенье.
  
   Это было четыре долгих года.
  
   Каждая минута, каждый час, каждый день вели к этому моменту. Его последний публичный диспут.
  
   Во многих отношениях жизнь ученого была такой же трудной, как у чернорабочего или торговца. Шесть дней в неделю, вставать в пять утра для посещения церкви. Затем завтрак и лекции по логике и философии. Полдник в одиннадцать утра, всего лишь немного мяса, хлеба и бульона, затем занятия по греческому и риторике. В течение всего стонущего дня - изучение дебатов и диалектического диспута, интеллектуальный теннисный матч для тренировки молодых умов. Ужин был немногим лучше ужина, затем учеба до девяти часов, когда день был закончен для всех, кроме него. Пока его соседи по комнате спали, он сидел в самом дальнем углу комнаты и писал свои драгоценные стихи еще час или два. Воскресенья были едва ли легче.
  
   Он в одиночестве расхаживал по пыльным половицам за пределами лекционного зала в своей простой черной мантии. Через закрытые двери он мог слышать, как публика перетасовывается, чтобы занять свои места на галерее. Некоторые были бы сторонниками, но большинство были насмешливыми людьми, которые получили бы больше удовольствия, видя его неудачу.
  
   Успех будет означать предоставление ему степени бакалавра и автоматическое зачисление в программу магистратуры. Оттуда Лондон был бы его устрицей. Неудача означала бы позорное возвращение в Кентербери и жизнь в безвестности.
  
   Он сжал кулаки, поддерживая свой боевой дух.
  
   Я создан для величия. Я предназначен для того, чтобы растоптать их маленькие умы своими сапогами и раздавить их черепа, как яичную скорлупу .
  
   Норгейт, магистр Бенет Колледжа, высокий и худощавый, открыл двери и объявил: "Кристофер Марлоу, мы готовы принять тебя".
  
   Четырьмя годами ранее Марлоу проделал свой путь из Кентербери в Кембридж, преодолев семьдесят миль и три дня вынужденных поездок на фургонах с репой, слушая болтовню деревенских жителей. Оставленный торговцем на окраине города, он прошел последнюю милю пешком, неся свой рюкзак. Прохожие вряд ли заметили бы его, въезжающего в город через Трампингтонские ворота, еще одного парня, поступающего в университет на новый декабрьский семестр.
  
   Шестнадцатилетний парень должен был спросить у него дорогу. В переулке рядом с таверной он увидел писающего мужчину.
  
   "Как пройти в Бенет Колледж?" Марлоу громко потребовал от парня. Никаких "пожалуйста, сэр", никаких "не могли бы вы". Это был не его путь.
  
   Мужчина повернул голову, демонстрируя хмурый взгляд, который предполагал склонность швырнуть молодого человека в грязь в качестве награды за его дерзость - как только он уберет свой член. Но он изменил свое мнение, осмотрев студента с ног до головы. Возможно, дело было в жестких темных глазах Марлоу или лишенных чувства юмора плотно сжатых губах, странной серьезности его юношеской бородки или властной манере держаться при его хрупком телосложении, но мужчина покорно уступил и предоставил информацию, которую искал мальчик.
  
   "Перейдите Пенни-фартинг-лейн, пройдите мимо церкви Святого Ботольфа, поверните направо на Бенет-стрит, в четырехугольник".
  
   Марлоу кивнул и вскоре прибыл в место, которое станет его домом на следующие шесть с половиной лет.
  
   Он получил свою должность стипендиата Паркера благодаря хвалебному выступлению в Королевской школе в Кентербери. В тот первый день в Кембридже он был последним из соседей по комнате, кто добрался до отведенной им комнаты в северо-западном углу четырехугольника. Его коллеги-паркероведы Роберт Текстон, Томас Льюгар и Кристофер Пашли, такие же бедняки, как и он сам, приводили в порядок свои скудные пожитки и торговались из-за нескольких выделенных им предметов мебели: двух кроватей, двух стульев, стола и трех табуреток, нескольких ночных горшков и тазиков. Они перестали спорить и оценили худощавого, задумчивого опоздавшего.
  
   Марлоу не утруждал себя любезностями. Его взгляд метался по сторонам, как у дикого животного, оценивающего участок территории. "Я Марлоу. Где моя кровать?"
  
   Льюгар, пухлый мальчик с пятнистым лицом, указал на матрас и сказал. "Ты будешь спать со мной. Я надеюсь, вы не снимете бриджи ночью, мистер Марлоу."
  
   Марлоу бросил свой рюкзак на матрас и впервые за несколько дней выдавил из себя мимолетную сардоническую улыбку. "В этом, дружище, ты можешь быть уверен".
  
   Марлоу стоял лицом к допрашивающим, выпятив подбородок и спокойно опустив руки по бокам. За четыре года он стал выше примерно на фут, и все следы мальчишества исчезли. Его борода и усы стали гуще и по-лихому обрамляли удлиненное треугольное лицо. Его шелковистые каштановые волосы едва доставали до накрахмаленного жабо. В то время как у большинства его современников начинали появляться носы луковицей и выступающие челюсти, которые будут отмечать их более поздние годы, черты Марлоу оставались тонкими, даже мальчишескими, и он носил свою привлекательную внешность с надменностью.
  
   Ректора колледжа окружали трое студентов постарше, получавших степень магистра, у всех у них были лица садистов, стремящихся насадить свою жертву на вертел. Как только тезис для диспута был изложен, Марлоу устраивал словесный поединок с ними в течение четырех изнурительных часов, и к ужину его судьба становилась известна.
  
   Кто-то в аудитории настойчиво прочистил горло. Марлоу обернулся. Это был его друг, Томас Льюгар, которому предстояло пройти то же самое испытание на следующий день. Льюгар ободряюще подмигнул. Марлоу улыбнулся и повернулся к своей панели.
  
   "Итак, мистер Марлоу", - начал Учитель. "Вот тема последней дипломной работы вашего бакалавриата. Мы хотим, чтобы вы обдумали следующее и без промедления начали свой диспут: Согласно закону Божьему, добро и зло прямо противоположны друг другу. Вы можете начинать."
  
   Марлоу с трудом мог подавить свой восторг. Уголки его рта приподнялись, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы встревожить его инквизиторов.
  
   Кот в мешке. Степень моя .
  
   В обеденном зале 120 преподавателей и студентов Benet College обычно сидели в компании себе подобных. Грязные окна в свинцовых переплетах пропускали часть раннего вечернего света, но поскольку была весна, у сайзаров пока не было необходимости зажигать свечи.
  
   В дальнем конце зала Мастер и товарищи сидели за Высоким столом на приподнятой платформе. Четыре клерка Библии, получившие самые престижные стипендии с самыми высокими выплатами, сидели непосредственно под Учителем. Следующими были шесть ученых, изучавших Николаса Бэкона. Марлоу сидел за соседним столом с остальными учеными, включая его компанию Паркер. Пенсионеры, все богатые парни, заполнили столики в остальной части зала. В отличие от ученых, они сами оплачивали свои общие и другие расходы. Их интерес к академической жизни, как правило, был незначительным; их уделом в жизни было пить, играть в теннис и накопить ровно столько образования, чтобы вернуться в свои загородные кресла в качестве мировых судей. Замыкали список студентов Сизары, бедные парни, которые были достаточно умны, чтобы посещать университет, но недостаточно достойны, чтобы получать стипендии. Им приходилось прислуживать своим сокурсникам за плату за обучение, кровать и питание.
  
   Марлоу был воодушевлен и заказал дополнительные бутылки вина для своего стола. Он с трудом мог себе это позволить, но его помощник, мальчик-первокурсник, послушно внес запись в счета Марлоу для будущих расчетов.
  
   "Я полагаю, вы все можете выпить еще несколько глотков, но львиная доля для мастера Марлоу", - крикнул Марлоу своему столу.
  
   "Звучит грандиозно, не так ли? Мастер Марлоу! " воскликнул его друг Льюгар. "К этому времени завтрашнего дня я молюсь, чтобы я тоже прошел диспут и получил степень бакалавра. Я содрогаюсь при мысли, что станет со старым Томом, если у меня не будет диплома, который я мог бы привезти обратно в Норфолк." У Льюгара все еще были прыщи на безволосом лице, и он оставался крепким парнем, в то время как большинство других были худыми как жердь. Хотя Марлоу был известен своей несдержанностью и склонностью колотить своих коллег своим хитрым, уничтожающим сарказмом, Льюгар оставался на его дружеской стороне из-за постоянного самоуничижения.
  
   С другого конца стола ученый постарше, на два года старше Марлоу, серьезный парень, получающий степень магистра, пропищал: "Довольно хорошее шоу сегодня, Марлоу. Почти так же впечатляюще, как мой собственный финальный диспут."
  
   Марлоу поднял свой кубок за мужчину. Хотя он видел его почти каждый день в течение четырех лет, он мог честно сказать, что едва знал Роберта Сесила, и, фактически, Сесил был одним из немногих людей в Кембридже, которые его запугивали. Да, конечно, его отцом был барон Берли, министр иностранных дел королевы и по праву самый могущественный человек в стране без короля, но за этим стояло нечто большее. Сесил был силен, как пахарь, умен, как любой из исследователей Бэкона, и так же уверен в своих способностях, как сам Марлоу.
  
   Но Марлоу был лучше Сесила в одной области деятельности, и он был безумно благодарен, когда Сесил позвал его продемонстрировать.
  
   "Продолжайте, мастер Марлоу, окажите нам честь одним из ваших стихотворений по этому поводу, по случаю вашего возвышения".
  
   Марлоу поднялся и оперся рукой о стол, чтобы не упасть. "Мастер Сесил, у меня есть только отрывок из небольшой незавершенной работы, моей первой театральной пьесы".
  
   "Значит, ты баловался?" - Спросил Сесил.
  
   "Как его товарищ по постели, " воскликнул Льюгар под взрывы смеха, - я могу засвидетельствовать, что он балуется всю ночь напролет!"
  
   "Тогда тихо", - потребовал Сесил от стола. "Давайте послушаем, что написал наш человек, и, если это нам не понравится, я позволю птичке улететь в суд, чтобы сообщить нашей доброй леди, что ее школы в плачевном состоянии".
  
   Марлоу мелодраматично поднял руки, ожидая своего момента, и когда все взгляды были прикованы к нему, он начал.
  
   "Чего нет, милый остряк, я должен отрицать твою молодость ,
  
   Чье лицо отражает такое наслаждение в моих глазах ,
  
   Как я, выдохнутый твоими огненными лучами ,
  
   Часто отгонял коней ночи ,
  
   Когда они хотели убрать тебя с моих глаз.
  
   Сядь ко мне на колени и взывай о твоем довольстве;
  
   Управляй гордой судьбой и оборви нить времени.
  
   Почему, разве не все боги в твоем распоряжении
  
   А небо и земля - границы твоего восторга?"
  
   Он ухмыльнулся, допил остатки вина и сел обратно, махнув Сайзару.
  
   Посетители ужинали, ожидая, пока Сесил все взвесит. "Сносно, мастер Марлоу", - сказал он. "Довольно сносно. Моей птичке придется остаться в своей клетке и отказаться от путешествия в Лондон. Кто у вас выступает с этой речью и как вы назовете свою пьесу?"
  
   "Так говорит Юпитер!" Сказал Марлоу. "И я называю пьесу "Дидона, царица Карфагена" .
  
   "Что ж, Марлоу, если через три года ты примешь священный сан, мир наверняка потеряет выдающегося драматурга".
  
   Последними из-за стола вышли Марлоу, Сесил и Льюгар. Темнело, и Льюгар застонал, что ему нужно пораньше лечь в постель.
  
   "Я слышал, ребята не очень хорошо оценивают твои шансы, Льюгар", - резко сказал Сесил.
  
   "Вы слышали это?" - Испуганно спросил Льюгар.
  
   "Я действительно пришел".
  
   "Я не должен потерпеть неудачу. Моя жизнь будет окончена."
  
   "Если ты бросишься в Камеру, Томас, я напишу о тебе стихотворение", - сказал Марлоу.
  
   "Со мной все будет в порядке, пока мне не дадут диссертацию по математике. Ты знаешь, насколько я плох в математике, не так ли, Кристофер?"
  
   "Мне не стоит беспокоиться, Томас. Завтра ты будешь так же пьян, как и я. Во время празднования."
  
   Когда Льюгар заковылял прочь, Сесил встал и похлопал Марлоу по спине. "Старина Норгейт сообщит тебе об этом за завтраком, но ты будешь одним из тех, кто задает вопросы Льюгару во время его диспута. Я стану другим."
  
   Марлоу вопросительно посмотрел на него. "Неужели? Как очень интересно."
  
   Его помощник пришел, чтобы убрать со стола остатки, но Марлоу послал его за вином и приказал зажечь свечи. Парень подчинился. Марлоу уставился на мерцающее пламя свечи и позволил своей отяжелевшей от выпивки голове упасть на грудь. Его внимание привлек подсвечник, простая оловянная трубка. Он видел это каждый день в течение четырех лет, но сегодня это оживило его память. Это было очень похоже на подсвечник, который он видел примерно тринадцать лет назад.
  
   Его отец всегда был зол, всегда бормотал ругательства во время работы. Семилетний Кристофер сидел у огня, нетерпеливо царапая на перечеркнутой, обгоревшей странице из бухгалтерской книги своего отца, которую его мать спасла из огня.
  
   Солнце светит ,
  
   Птицы поют ,
  
   И вот синяя птица
  
   Взлетает.
  
   Довольный собой, он поднял глаза и увидел женщину у их двери, жалующуюся на работу, которую выполнил Джон Марлоу. Это была жена пекаря, Мэри Плессингтон. Швы уже распустились во время недавнего ремонта обуви.
  
   Его отец молча взял туфли, и когда женщина ушла, он грубо проклял ее.
  
   "Грязная ведьма. Она, скорее всего, ослабила швы, засунув ногу в задницу своего мужа. В любом случае, она чертова самоотводящаяся. Я даже не должен был брать ее работу."
  
   Его мать, Кэтрин, подняла глаза от своего шитья. "Папистская мразь. Мне хочется плюнуть на собственный пол."
  
   Обувной магазин и их гостиная были одним и тем же. Его отец весь день просидел за своим верстаком, сдирая кожу и прокалывая ее и жалуясь. Марлоу были созданы для большего, сказал бы он. Хорошо, что он возвысил себя до статуса свободного человека и смог вступить в Гильдию сапожников со всеми вытекающими привилегиями. Но он все еще был на низшей ступени среднего класса и не мог сдержать своего презрения к аристократии и всем остальным, кто преуспевал лучше, чем он сам.
  
   "Кэтрин", - позвал он. "Посмотри, как юный Кристофер преуспевает в учебе. Это способ победить ублюдков. При надлежащем образовании он станет одним из них, или это то, что они будут думать. Тогда он возвысится над ними и займет законное место Марлоу на вершине кучи."
  
   Кристофер был единственным сыном и старшим ребенком после того, как его старшая сестра умерла от лихорадки. Он посещал мелкую школу Святого Георгия Мученика, которой руководил приходской священник, отец Свитинг. Он быстро научился читать по Азбуке и Катехизису, и с первых дней, когда печатная страница приобрела для него смысл, стихи и рифмы сами лезли ему в голову, требуя, чтобы он их записал. Они были веселым контрапунктом к другим мыслям, которые бурлили в его мозгу, темным мыслям, которые пугали его, когда он был моложе.
  
   "Мы разные?" - он вспомнил, как спрашивал свою мать, когда ему было пять.
  
   "Мы есть".
  
   "Неужели Бог создал нас такими?"
  
   "Это не имеет никакого отношения к Богу".
  
   "Иногда мне становится страшно".
  
   "Твои страхи уйдут", - заверила его мать. "Когда ты станешь немного старше, ты будешь счастлив, что ты другой, поверь мне".
  
   Она была права. Страх исчез достаточно скоро и был заменен чем-то совершенно чудесным, чувством превосходства и силы. К семи годам ему искренне нравилось, кем он был и кем он становился.
  
   Сын пекаря, Мартин Плессингтон, был в его классе в школе Петти. Томас Плессингтон был одним из наиболее успешных торговцев в Кентербери, богатым протестантом с пятью подмастерьями и двумя печами. Мартин был крепкокостным мальчиком на пути к тому, чтобы стать великаном, как его отец. В школе он был тугодумом, но на улицах он был хулиганом, используя свои мускулы для превосходства.
  
   Однажды Кристофер ушел из школы одним из последних, как всегда, неохотно расставаясь с одной из книг отца Свитинга. По пути домой он выбрал свой обычный короткий путь - за таверну "Голова королевы" и платные конюшни.
  
   К своему удивлению, он увидел толстые ноги Мартина Плессингтона, высовывающиеся из окна в доме начальника конюшни. Мартин опустился на землю, сжимая что-то. Его глаза встретились с глазами Кристофера.
  
   "Отвали", - прошипел Мартин.
  
   "Что у тебя есть?" - Смело спросил Кристофер.
  
   "Не твое собачье дело".
  
   Кристофер подошел ближе и увидел это. Это был оловянный подсвечник, украшенный витиеватым католическим крестом.
  
   "Ты украл это?"
  
   "Ты хочешь, чтобы я тебя отлупил?" - последовал сердитый ответ.
  
   Кристофер не отступил. "Я предполагаю, что вы собираетесь продать это. Если только ваша семья не тайные паписты, которые намереваются использовать это в незаконной мессе."
  
   "Кого ты называешь папистом!" Сказал Мартин, краснея лицом. "Марлоу не годятся для того, чтобы подтирать задницу Плессингтону".
  
   "Вот что я тебе скажу", - спокойно сказал Кристофер. "Если ты позволишь мне увидеть это, я клянусь, что ни единой живой душе не расскажу, что ты сделал".
  
   "Почему ты хочешь это увидеть?" - подозрительно спросил мальчик.
  
   "Это красиво, вот почему".
  
   Мартин подумал об этом и передал подсвечник. У него было тяжелое круглое основание, весом с кирпич или два. Кристофер внимательно осмотрел его, затем посмотрел вверх и вниз по аллее. "Ты заметил это?" - спросил он.
  
   "Что?" Ответил Мартин, подходя ближе.
  
   "Это".
  
   Кристофер размахнулся подсвечником со всей силой, на которую было способно его маленькое тело, и ударил его основанием по виску Мартина. С приятным хрустом, звуком сапога, пробивающего лед, мальчик упал на колени и повалился вперед, из раны хлынула кровь. Он пошевелился на несколько секунд и обмяк.
  
   Кристофер засунул окровавленный подсвечник за пазуху и начал тащить безжизненное тело к конюшне. Это была более тяжелая работа, чем он себе представлял, но он не сдавался, пока не загнал Мартина глубоко внутрь. Привязанные лошади переминались с ноги на ногу, ржали и дергали за веревки.
  
   Он опустил Мартина рядом с кучей сена и остановился, чтобы перевести дыхание. Затем он порылся у себя под рубашкой в поисках подсвечника. Он схватил его за основание, окрасив пальцы в красный цвет.
  
   Одной рукой он открыл рот Мартина, а другой засунул палку как можно глубже ему в горло и наблюдал, как кровь вытекает и заполняет зияющую дыру.
  
   На следующий день стул Мартина в школе Петти был свободен, и отец Свитинг пророчески заметил, что мальчику лучше умереть, чем пропустить день занятий. Кристофер легкой походкой вернулся домой, снова проходя мимо конюшен. Двери конюшни были закрыты, и, казалось, поблизости никого не было. Когда он вернулся домой, его мать и отец сидели за столом, разговаривая вполголоса, его сестры расхаживали босиком.
  
   "Ты слышал?" - сказал ему его отец. "Ты слышал о Мартине Плессингтоне?"
  
   Кристофер покачал головой.
  
   "Мертв", - резко сказал его отец. "Его голову засунули внутрь, а католический подсвечник засунули в пищевод. Люди говорят, что это сделали паписты, убили парня-протестанта. Они говорят, что в Кентербери от них точно будут проблемы. Правильная гражданская война. Ходят разговоры о паре мальчиков-самоотводчиков, которых уже прикончили протестантские банды. Что вы скажете по этому поводу?"
  
   Кристоферу нечего было сказать.
  
   Его мать пропищала: "Сегодня ты надел свою хорошую рубашку. Я нашел твою вторую, свернувшуюся между матрасом и стеной." Она опустила руку между ног и достала его. "На нем кровь".
  
   "Ты имеешь к этому какое-нибудь отношение?" - требовательно спросил его отец. "Скажи правду".
  
   Кристофер улыбнулся, показав щель между отсутствующими молочными зубами. Он действительно выпятил грудь и сказал: "Я сделал это. Я убил его. Я надеюсь, что будет война."
  
   Его отец медленно поднялся и вытянулся во весь рост, возвышаясь над семилетним ребенком. Его губы задрожали. "Хороший парень", - наконец сказал он. "Я действительно горжусь тобой. Сегодня из-за тебя есть мертвые католики, и, я думаю, их будет еще больше. Ты - заслуга. Честь родословным Марлоу."
  
  
  
  
  
   ОДИННАДЦАТЬ
  
   ПЕРВЫМ ПОБУЖДЕНИЕМ ЭЛИЗАБЕТТЫ было позвонить отцу, но чего бы это дало, кроме как поднять его с постели и бесконечно расстраивать? Микаэла, она знала, была на дежурстве в больнице. Вместо этого она позвонила Зазо. Он прибыл через полчаса после полиции и сидел с Элизабеттой на кухне, пока она ждала собеседования с офицером.
  
   Она прижала халат к груди. "Прости, что побеспокоил тебя. Ты так занят."
  
   "Не говори глупостей", - сказал Зазо. Он был без формы, в джинсах и свитере. "Ты звонила папе?"
  
   "Нет".
  
   "Хорошо. Так этот парень был у твоей двери?"
  
   "Это то, что сказала сестра Сильвия".
  
   "Ты успел на него взглянуть?"
  
   "Только его спина".
  
   "Вероятно, это был наркоман, который искал немного наличных", - сказал Зазо. "И слишком безмозглый, чтобы понять, что он врывался в монастырь. Я был недоволен тем, что здесь нет системы сигнализации."
  
   "На такие вещи никогда не бывает денег, и в любом случае..."
  
   "Да, Бог защищает", - закончил он насмешливо. "Я знаю человека, который здесь главный, инспектор Леоне. Позволь мне поговорить с ним."
  
   Верхняя губа Элизабетты задрожала. "Зазо, у меня плохое предчувствие по этому поводу".
  
   "Я знаю, ты расстроен. Я скоро вернусь."
  
   Леоне был грубым, непопулярным парнем, близящимся к отставке. Во времена Зазо между ними не было прежней любви, и Зазо мог с уверенностью сказать, что он ни разу не подумал об этом человеке с тех пор, как ушел из полиции.
  
   "Я помню тебя", - сказал Леоне, когда Зазо подошел к нему в общежитии. "Что ты здесь делаешь?"
  
   "Одна из монахинь - моя сестра".
  
   "Ты в Ватикане, верно?" Леоне сказал это с насмешкой, нажимая на кнопку.
  
   "Я есть".
  
   "Это хорошее место для тебя".
  
   За годы работы в швейцарской гвардии Зазо научился искусству сдержанности. Он нарисовал это и пропустил замечание мимо ушей. "Итак, что у тебя есть?"
  
   "Парень прорезал дыру в окне первого этажа сзади и проник внутрь. Мать-настоятельница проверяет классные комнаты и офисы на первых двух этажах, но пока ничего не пропало. Он стоял перед одной из комнат резиденции, когда одна из монахинь, возвращавшаяся из туалета, увидела его и начала кричать изо всех сил. Он убежал и, вероятно, выбрался через заднюю дверь."
  
   "Это была комната моей сестры".
  
   Леоне пожал плечами. "Это должно было быть чье-то. Кто знает, чего он хотел? Может быть, он был вором, может быть, насильником, может быть, наркоманом. Кем бы он ни был, хорошо, что он так и не добрался до нее. Мы проведем наши интервью, соберем отпечатки пальцев, проверим записи камер видеонаблюдения из окружающих зданий. Ты помнишь правила игры, верно, Челестино?"
  
   "Я все еще офицер полиции", - выплюнул Зазо в ответ.
  
   "Конечно, ты придешь".
  
   Элизабетта потягивала свой кофе, когда Зазо вернулся. Монахини были заняты приготовлением горячих напитков для офицеров. Когда на сцене было так много мужчин, некоторые женщины из скромности вернулись в свои комнаты и изменили своим привычкам. "Ты не очень хорошо выглядишь", - сказал он ей с прямотой брата.
  
   "Спасибо тебе".
  
   "Что ты имел в виду, когда сказал, что у тебя плохое предчувствие?"
  
   "Было что-то в этом человеке".
  
   "Я думал, ты видел только его спину".
  
   "Я знаю. Вот почему это всего лишь чувство." Теперь она прошептала. "Я знаю, это звучит безумно, но я думаю, что это был тот же человек, который напал на меня той ночью".
  
   Зазо приняла чашку кофе от одной из сестер. "Ты прав", - сказал он. "Это действительно звучит безумно. Я думаю, у тебя какая-то посттравматическая психологическая реакция. Вот и все."
  
   "Дело не только в этом, Зазо. Есть еще кое-что, что я должен тебе сказать."
  
   "Когда захочешь поговорить", - сказал он.
  
   Элизабетта выглядела испуганной. "Сейчас".
  
   Она отвела его обратно в свою комнату. Зазо растянулась на своей неубранной кровати, а она села на свой стул для чтения и начала с предисловия. Она знала, что у нее не было полномочий говорить ему эти вещи, но она чувствовала себя обязанной сделать это. Она потребовала от него клятвы хранить тайну как от своего брата, полицейского и служащего Ватикана.
  
   Зазо согласился и с пристальным вниманием слушал, как его сестра рассказывала ему все о своей работе в студенческие годы, о вспышках воспоминаний о позвоночнике нападавшего, скелетах святого Калликста, старике в Ульме, его татуировках, пьесе Марлоу.
  
   Раздался стук в ее приоткрытую дверь. Одна из монахинь сказала ей, что полиция была готова к ее приходу.
  
   "Ты ведь не собираешься им ничего рассказывать об этом, не так ли?" - спросил Зазо.
  
   "Конечно, нет".
  
   Он встал с кровати и серьезно сказал: "Я не думаю, что для тебя безопасно оставаться здесь дольше".
  
   Когда Крека разбудили, голова у него все еще кружилась от хорошего бренди, которое он выпил ранее. Один в своей большой кровати, он раздраженно ответил на телефонный звонок: "Да?"
  
   Это был Мулей. "Прости, что разбудил тебя. У меня есть новости из Италии."
  
   "Лучше бы все было хорошо".
  
   "Это не так. Вани пришлось прерваться."
  
   Крек не мог скрыть свою ярость. "С меня хватит с него. Я не могу терпеть эту некомпетентность. Он, по крайней мере, ушел чисто?"
  
   "К счастью, да".
  
   "Скажи ему это, Мулей. Скажи ему, что у него есть еще один шанс. Если он не добьется успеха, он будет уволен. Скажи ему, что я сделаю это лично."
  
   Моросил дождь. С места Элизабетты в автобусе Рим выглядел выцветшим и безрадостным. Ее попутчики были слишком заняты своими газетами и наушниками, чтобы заметить измученное выражение на бледном лице монахини.
  
   На своей остановке она раскрыла зонтик и прошла короткое расстояние до института. Ассистент профессора Де Стефано ждал ее в вестибюле.
  
   "Профессор хочет, чтобы ты немедленно был в Сент-Калликсте", - сказал он. "Там" тебя ждет машина".
  
   Катакомбы Святого Калликста были закрыты для публики после обвала, и здание для посетителей выглядело заброшенным из-за дождя.
  
   Джан Паоло Трапани расхаживал перед входом, с его длинных волос капала вода. Он открыл дверцу машины для Элизабетты. "Профессор Де Стефано находится на месте раскопок. Пожалуйста, приходи скорее."
  
   "В чем дело?" - спросила она.
  
   "Это пусть он тебе скажет".
  
   Элизабетте пришлось почти бежать, чтобы не отстать от длинноногого молодого человека. В то утро катакомбы казались особенно мрачными. Несмотря на прохладу места, она вспотела и запыхалась, когда они достигли границы Либерийской территории и места обвала.
  
   Де Стефано стоял на пороге, неподвижный, если не считать его рук, одержимо потирающих друг друга. Элизабетту встревожил его жалкий страдальческий вид.
  
   "Ты единственный человек, которого я знаю, у которого нет мобильного телефона", - сердито сказал он.
  
   "Мне жаль, профессор", - ответила она. "Что случилось?"
  
   "Смотрите! Посмотрите сами, что произошло!"
  
   Он отступил в сторону и позволил ей войти.
  
   Зрелище было почти таким же шокирующим, как то, которое она увидела в первый раз, но ее эмоциональная реакция сегодня была более грубой. На нее напали чувства опустошения и насилия.
  
   Камера была вычищена начисто.
  
   Там, где раньше скелеты громоздились один на другой, теперь в грязи осталось всего несколько костей: ребро здесь, плечевая кость там, кости пальцев ног разбросаны, как попкорн на полу кинотеатра.
  
   Фреска тоже исчезла, но ее не убрали. Она была раздроблена, несомненно, ударами молотка, поскольку штукатурка лежала комками и фрагментами, полностью уничтоженная.
  
   Де Стефано онемел от ярости, поэтому Элизабетта обратилась за помощью к Трапани.
  
   "Кто бы это ни сделал, он использовал нашу шахту", - сказал он, указывая наверх. "Нет никаких признаков входа или выхода через катакомбы. Ночные охранники в центре для посетителей ничего не слышали и не видели. Мы уволились вчера в пять часов. Они, должно быть, пришли, когда стемнело, а затем работали всю ночь. Кто знает, какими были их методы, но я бы сказал, что они выкапывали по одному или по два скелета за раз и поднимали их в ящиках или коробках в грузовик. По полю тянутся свежие следы шин. И, в довершение всего, они уничтожили нашу фреску. Это ужасно."
  
   Де Стефано наконец обрел голос. "Это более чем ужасно. Это катастрофа шокирующих масштабов."
  
   "Кто мог это сделать?" Спросила Элизабетта.
  
   "Это то, о чем я хочу спросить тебя", - сказал Де Стефано, свирепо глядя на нее.
  
   Она не была уверена, что правильно расслышала его. "Я? Что я вообще могу знать об этом?"
  
   "Когда Джан Паоло позвонил мне рано утром, чтобы сообщить о том, что он здесь обнаружил, я попросил своего помощника проверить телефонные журналы тех немногих людей в Институте, которые знали о здешней работе. Два дня назад был сделан звонок с вашей офисной линии."
  
   Элизабетта быстро порылась в памяти, прежде чем он успел закончить. Она действительно использовала свой телефон, чтобы сделать исходящий звонок? Она так не думала.
  
   "Звонок был в La Repubblica . Зачем ты звонила в газету, Элизабетта?"
  
   "Не я делал этот звонок, профессор. Ты знаешь, что я бы такого не сделал."
  
   "Делается звонок в газету, и через два дня нас обчищают. Таковы факты!"
  
   "Если этот звонок был сделан, я настаиваю, именем Бога, что это был не я, кто его разместил. Пожалуйста, поверь мне."
  
   Де Стефано проигнорировал ее мольбу. "Я должен присутствовать на экстренном собрании в Ватикане. Я должен сказать тебе, Элизабетта, что было ошибкой вовлекать тебя в это. Вы уволены. Возвращайся в свою школу и в свой монастырь. Я говорил с архиепископом Луонго. Ты больше не можешь на меня работать."
  
  
  
  
  
   ДВЕНАДЦАТЬ
  
   ЭЛИЗАБЕТТА ЧУВСТВОВАЛА себя ТАК, словно она была на лодке, которая сорвалась с причального каната и дрейфовала из защищенных вод гавани в бескрайнее море без карт. Была середина дня, и хотя физически она находилась в хорошо знакомом ей месте, она обнаружила, что находится в совершенно странном ментальном и духовном состоянии.
  
   Спальня оставалась неизменной с того дня, когда Микаэла уехала в университет. На кровати Элизабетты было такое же розовое покрывало с оборками и атласные наволочки, выцветшие за годы пребывания на солнце. Ее школьные учебники все еще были там, не по годам развитая смесь французских философов, теологов и серьезных романов. Книжный шкаф Микаэлы, напротив, был заполнен такой легкой снедью - романами, популярными журналами, советами для подростков, - что казалось, все это может улетучиться. Над кроватью Микаэлы висел плакат Bon Jovi. Над магазином Элизабетты висел плакат с изображением прекрасного оленя с гигантскими рогами, наскальная живопись из Ласко.
  
   Элизабетта лежала на своей кровати, полностью одетая в свою рясу, но без обуви. Она не могла вернуться в школу или монастырь, потому что Зазо запретил это и вовлек отца Элизабетты, Микаэлу и даже сестру Марилену в свой крестовый поход. Элизабетту окончательно убедил аргумент, что она может подвергнуть опасности студентов и монахинь, если останется там.
  
   Она не могла вернуться в Папскую комиссию по священной археологии, потому что впервые в своей жизни ее отстранили от работы. Ее кожа затанцевала от гнева при одной мысли, что Де Стефано думал, что она может нести какую-то ответственность за мародерство.
  
   И она даже не могла спокойно помолиться, не отвлекаясь и не погружаясь в беспокойные мысли.
  
   Почувствовав отвращение, Элизабетта поднялась с кровати и надела туфли. Она демонстративно решила, что если не сможет возобновить преподавание, то продолжит свою другую работу, независимо от того, останется она в штате Де Стефано или нет. Она воинственно выставила подбородок вперед. Она продолжала бы из интеллектуального любопытства. Но было что-то более срочное, не так ли? Формировалось глубокое убеждение, что ей нужно понять, что произошло в колумбарии святого Калликста.
  
   Для ее собственного выживания.
  
   "Боже, защити меня", - сказала она вслух, затем пошла на кухню, чтобы приготовить себе кофе, прежде чем расположиться в столовой, чтобы просмотреть несколько справочных изданий.
  
   Послышался скрежет ключа в двери.
  
   Она подняла глаза от своих книг и услышала, как отец зовет ее по имени.
  
   "Я здесь, папа, в столовой".
  
   Ее книги и бумаги были разбросаны по столу в столовой. Она воспользовалась настольным компьютером своего отца в гостиной, чтобы отправить электронное письмо со своей личной учетной записи профессору Харрису в Кембридж - не для того, чтобы отменить их встречу, а для того, чтобы изменить место.
  
   B держит ключ .
  
   Она была на полпути к современной копии обоих текстов Фауста, которые она приобрела в книжном магазине недалеко от института, делая заметки в блокноте о тексте "А". Затем она бралась за текст В, используя книгу в мягкой обложке и оригинал Оттингера, ища не только текстовые различия, но и любые маргиналии, которые она, возможно, пропустила ранее.
  
   Ее отец закончил работу на день. Ни один из них не привык к присутствию другого за пределами воскресного обеда.
  
   "Как дела?" - спросил он, раскуривая трубку.
  
   "Сердитый".
  
   "Хорошо. Гнев нравится мне больше, чем прощение."
  
   "Они не являются взаимоисключающими", - сказала Элизабетта.
  
   Он хмыкнул. Трубка погасла. Он потянулся за своим трубочным инструментом, втянул длинный шип и методично проветрил чашу. "У меня есть немного консервированного супа. Хочешь немного?"
  
   "Может быть, позже. Сегодня вечером я приготовлю нормальную еду. Как бы это было?"
  
   Карло не ответил. Вместо этого его взгляд был прикован к тому, что он любил больше всего на свете - числам.
  
   Элизабетта скопировала цифры с татуировки Ульма на карточку-справочник.
  
   63 128 99 128 51 132 162 56 70
  
   32 56 52 103 132 128 56 99
  
   99 39 63 38 120 39 70
  
   "Что это?" - спросил он, взяв карточку.
  
   "Это как-то связано с проектом, над которым я работал. Это как головоломка."
  
   "Я думал, они сказали тебе остановиться".
  
   "Они пришли".
  
   "Но ты этого не сделал".
  
   "Нет".
  
   "Хорошая девочка!" Одобрительно сказал Карло. "Сетка из двадцати четырех чисел, девять на восемь на семь", - продолжал он. "Числовая схема не приходит на ум. Можете ли вы дать мне некоторый контекст?"
  
   "Мне не позволено, папа".
  
   "Ты рассказал Микаэле разные вещи. Она сказала мне, что ты это сделал."
  
   "Ей не следовало ничего говорить", - сказала Элизабетта.
  
   "Она только сказала мне, что ей было разрешено иметь некоторую информацию. Что это было, она не сказала."
  
   "Хорошо. Потому что, как и я, она подписала документ о конфиденциальности с Ватиканом."
  
   "И прошлой ночью ты кое-что рассказал Зазо. Он тоже подписал документ?"
  
   Элизабетта подняла виноватый взгляд. "Я не должен был говорить ему, но я был напуган. Полагаю, я сделал то, в чем меня обвинили. Разглашение секретов Ватикана."
  
   "Чушь. Зазо - твой брат и полицейский Ватикана. Это почти как разговаривать с врачом, адвокатом или даже священником. Не беспокойся об этом."
  
   "Зазо вряд ли можно назвать священником."
  
   "Что ж, разговор с твоим отцом ближе. Между отцом и дочерью существует священная связь, ты так не думаешь?"
  
   "В некотором смысле, да", - согласилась она.
  
   "Я знаю, что я не была заменой твоей матери, но я сделала все, что могла. Нелегко было работать в университете и растить вас троих."
  
   "Я знаю, папа. Мы все это знаем."
  
   "Скажи мне кое-что. Когда вы были молоды, были ли вещи, о которых вы не сказали бы мне, которые вы рассказали бы своей матери?"
  
   "Я уверен, что были".
  
   "Например, что?"
  
   "Женские штучки, женские штучки, но никогда ничего слишком важного. Ты всегда был рядом со мной, и ты всегда был сильным. Мы почувствовали вашу силу."
  
   "Ну, после той взбучки, которую мне устроили в университете, я не чувствую себя таким сильным, но я ценю твои слова". Карло нахмурился. "Ты знаешь, что я не хотел, чтобы ты становилась монахиней, не так ли?"
  
   "Конечно. Ты не постеснялся сказать мне."
  
   "Казалось, что ты отступаешь. Отступление из вашей жизни. У вас была тяжелая травма, но я хотел, чтобы вы были похожи на американских ковбоев, которые снова садятся в седла и отправляются сражаться в другой день. Но вместо этого ты побежал в церковь и спрятался. Ты злишься на меня за то, что я это говорю?"
  
   "Я не сержусь, папа, но ты ошибаешься. На мой взгляд, это не было отступлением. Это был смелый шаг к лучшей жизни."
  
   "Посмотри, как с тобой обращаются".
  
   "Со мной обращаются хорошо. Со мной обращаются так же, как с другими сестрами."
  
   "А как насчет сегодняшнего дня?"
  
   "Вы не думаете, что такого рода вещи могут происходить в академических кругах? Посмотри, как они обращаются с тобой - как с парой поношенных ботинок."
  
   Карло выглядел обиженным, и Элизабетта пожалела о своем замечании в тот момент, когда оно слетело с ее губ.
  
   "Прости, папа, мне не следовало этого говорить".
  
   "Я уверен, что ты прав. Несправедливость повсюду. Но если ты хочешь знать, я больше всего сожалею о том, что не вижу тебя с детьми. Ты была бы фантастической матерью."
  
   Она вздохнула. "Если я расскажу тебе об этих числах, если я расскажу тебе все, обещаешь ли ты никому об этом не говорить".
  
   "А как насчет Микаэлы и Зазо?"
  
   Элизабетта рассмеялась. "Ты ведешь переговоры со мной. Хорошо, Микаэла и Зазо, но только если я тоже буду там."
  
   "Хорошо", - сказал Карло. "Давай попробуем разгадать твою головоломку".
  
   Элизабетте пришлось признать, что она получила немалое удовольствие от интимности того вечера, когда отец и дочь впервые за много лет оказались наедине друг с другом. Она приготовила его любимое блюдо, равиоли, фаршированные козьим сыром, и пока она готовила, он курил, читал Марлоу и исполнил несколько разлинованных страниц заметками и математическими идеями. За ужином они радостно обсуждали договор, который Фауст заключил с дьяволом. Они выпили вина - Элизабетта полбокала, Карло - остаток бутылки.
  
   Она подумала, что он выпил больше положенного, но он настоял на том, чтобы принести бутылку граппы и выпить два стакана, пока она убирала со стола. В течение многих лет она видела его только на воскресных обедах и действительно понятия не имела, стал ли он сильно пить. Когда его речь стала невнятной, Элизабетта перенесла его в гостиную, а когда он задремал в своем кресле, она осторожно разбудила его, проводила в спальню и принялась мыть посуду с новым набором забот на уме.
  
   Оперативный центр жандармерии представлял собой хорошо оборудованное современное помещение с видеомониторами, обеспечивающими в режиме реального времени просмотр стратегических объектов вокруг Ватикана. Зазо забился в угол с двумя другими людьми его ранга, Лоренцо и парнем на несколько лет старше их по имени Капоццоли.
  
   Зазо указал на монитор, который показывал вход в Domus Sanctae Marthae. "Какова текущая перепись? Ты знаешь, Кэппи?"
  
   Капоццоли проверил свой маленький блокнот. "По состоянию на шесть вечера зарегистрировались двадцать шесть кардиналов".
  
   Люди Лоренцо отвечали за доставку в аэропорт. "У меня сегодня вечером придут еще семеро".
  
   Зазо кивнул. "Завтра Т-минус два для начала Конклава. Это будет потрясающе."
  
   "У нас пятьдесят восемь красных шляп, прибывающих завтра", - сказал Лоренцо.
  
   "Христос..." - сказал Капоццоли.
  
   "Христос прав", - согласился Зазо. "У меня была пара мелких стычек с охраной. У кого-нибудь из вас были какие-нибудь проблемы?"
  
   "Они весь день были у меня в заднице, - сказал Лоренцо, - но ничего такого, с чем я не мог бы справиться".
  
   "Мы проверили Домус на наличие жучков и бомб сегодня днем и будем продолжать делать это ежедневно до нашей последней проверки в ночь перед Конклавом", - сказал Зазо. "У охранников в Сикстинской капелле такое же расписание, Кэппи?"
  
   "Это то, что я понимаю", - ответил он. "Они были уклончивы по этому поводу".
  
   Зазо с отвращением втянул воздух. "Мы уже пригласили их понаблюдать за нашей последней зачисткой Домуса. Будь я проклят, если не приму участия в их последней зачистке Часовни."
  
   "Не задерживай дыхание", - сказал Лоренцо.
  
   Микаэла ковырялась в своем подносе с едой. Кафетерий был неплох для больницы, но ее парень притуплял ее обычно буйный аппетит.
  
   "Почему ты не хочешь пойти со мной?" - спросила она Артуро.
  
   Все в Артуро было огромным: его руки, его нос, его обхват и даже, как любила дразнить его Микаэла, его "создатель ребенка". Ей многое в нем нравилось, в том числе то, как он мог взять ее на руки, как куклу, но было больше, чем несколько вещей, которые она изменила бы, будь у нее хоть половина шанса.
  
   "У меня был тяжелый день. Три экстренных случая, долгая клиника. Я разбит."
  
   "Все, что я хочу, чтобы ты сделал, это заехал со мной навестить Элизабетту в доме моего отца. Я беспокоюсь о ней. Мы не останемся здесь больше, чем на несколько минут."
  
   "Я знаю, как это происходит", - простонал он. "Несколько минут превращаются в час".
  
   Микаэла сердито поджала губы, и ее свирепый взгляд заставил Артуро вздрогнуть. "Тебе не нравится моя сестра, не так ли?"
  
   "Она мне очень нравится".
  
   "Нет, ты этого не сделаешь. Почему? Что она тебе когда-либо сделала."
  
   Артуро подвигал горошком по своей тарелке. "Когда я был в школе, монахини выбили из меня все дерьмо. Я предполагаю, что это перенос."
  
   "О, да ладно!" Сказала Микаэла. "Такой большой сильный мужчина, как ты, боится того, что моя бедная младшая сестра представляет для твоей хрупкой психики!"
  
   "Ты не проявляешь чуткости", - пожаловался Артуро. "Где твои манеры у постели больного?"
  
   Микаэла встала и схватила свою сумку через плечо. "Ты идешь со мной или будешь спать в одиночестве следующие тридцать лет. Вот тебе и манеры у постели больного!"
  
   Элизабетта была погружена в "Фауста", когда зазвонил телефон ее отца. Она бы отпустила это, но не хотела, чтобы он проснулся. К ее удивлению, это было для нее.
  
   "Элизабетта, это профессор Де Стефано". Его голос звучал тонко, сдавленно.
  
   "Профессор!"
  
   "Я позвонил в монастырь. Они неохотно давали ваш контактный номер, но я сказал вашей сестре Марилене, что это срочно."
  
   "Что случилось? Ты говоришь не по-своему, - сказала она.
  
   Наступила пауза. "Стресс дня. Не говоря уже о том, как плохо я себя чувствую из-за того, что увольняю тебя."
  
   "Было тяжело находиться на принимающей стороне".
  
   "Ты простишь меня?" Элизабетту поразил его странный умоляющий тон.
  
   "Конечно, я приду", - сказала она. "У меня это хорошо получается".
  
   "Мне нужно, чтобы ты немедленно приехала ко мне домой", - внезапно сказал он. "Ты возвращаешься к работе. У меня есть важная новая информация для обсуждения. Думаю, я знаю, что означает это послание - B - ключ."
  
   "Сегодня вечером?" - спросила она, глядя в темные окна.
  
   "Да, сегодня ночью", - поспешно сказал Де Стефано. Последовала еще одна пауза. - И захвати свой экземпляр книги "Фаустус". Он дал ей свой адрес и резко повесил трубку.
  
   Микаэла несколько раз позвонила в звонок квартиры, затем воспользовалась своим запасным ключом, чтобы войти. В квартире горел свет, но никто не отвечал на ее звонки. Спальня Элизабетты была пуста, дверь в комнату ее отца закрыта.
  
   Она просунула голову в комнату своего отца и услышала храп, доносящийся из темноты.
  
   Артуро похлопал ее по плечу, и она тихо закрыла за собой дверь.
  
   "На столе в столовой записка от Элизабетты", - сказал он.
  
   Это было на клочке бумаги для заметок, аккуратным почерком Элизабетты:
  
   Я знаю, Зазо сказал мне не выходить из квартиры, но мне срочно позвонили, чтобы увидеть профессора. Де Стефано в своей квартире на Виа Премуда, 14. Со мной все будет в порядке. Вернется до 11. Elisabetta .
  
   "Я звоню Зазо", - сказала Микаэла, роясь в сумке в поисках мобильного телефона.
  
   Зазо захлопнул телефон и посмотрел на часы. "Невероятно", - пробормотал он.
  
   "Что случилось?" Спросил Лоренцо. Они шли вместе по одной из парковок для персонала Ватикана.
  
   "Помимо моего отца, моя сестра Элизабетта - самый умный Челестино, но иногда она такая тупая. Мне нужно сбегать на Виа Премуда. Мне потребуется пять минут, чтобы добраться туда. Я вернусь через пятнадцать, и мы сможем закончить на сегодня."
  
   Водителя такси задержали какие-то дорожно-ремонтные работы, которые удвоили продолжительность поездки. Несмотря на то, что он перевозил монахиню в качестве пассажира, он настаивал на том, чтобы большую часть пути ругаться и делать непристойные жесты из окна.
  
   Он оставил Элизабетту перед шикарным многоквартирным домом, облицованным розовым известняком, со свежевыкрашенными зелеными ставнями на окнах. Де Стефано был указан на первом этаже. Ей быстро позвонили, и она поднялась на один пролет в его квартиру. Она воспользовалась маленьким медным молотком и стала ждать.
  
   Дверь открылась слишком быстро из вежливости.
  
   Там стоял мужчина, но это был не Де Стефано.
  
   Она сразу узнала его пустое лицо. Это был мужчина из телефонной будки, нападавший на нее давным-давно, и, как она мгновенно поняла, мужчина, который ворвался в монастырь. У него был пистолет.
  
   Прежде чем Элизабетта смогла сделать больше, чем испуганно ахнуть, он схватил ее за одежду и втащил внутрь.
  
   Зазо нажал на звонок квартиры Де Стефано, и когда он не получил ответа, он нажал на кнопки всех квартир одновременно, пока кто-то не дозвонился до него.
  
   Когда он добрался до верха лестницы, в коридоре мелькнуло короткое видение черной ткани, исчезающей за дверью. Затем дверь сильно хлопнула.
  
   Зазо вытащил свой "ЗИГ" из кобуры, передернул затвор, дослал патрон в патронник и попытался унять дрожащие руки.
  
   Элизабетта стояла на коленях, сбитая на землю сильным рывком мужской руки. Экземпляр книги "Фаустус" выпал из ее сумки на плитки.
  
   Она увидела гостиную насквозь. Де Стефано был на полу, из глаза сочилась кровь.
  
   Она подняла глаза. Мужчина протягивал руку. Он целился из пистолета ей в макушку.
  
   Это происходило слишком быстро - не хватило времени даже на то, чтобы подумать об имени Господа.
  
   Раздался громкий треск.
  
   Ботинок Зазо пробил пластину замка, расколов дерево и распахнув дверь.
  
   Взрывы были настолько оглушительными, что Элизабетта неделю не могла нормально слышать. Зазо сделал восемь выстрелов за пять секунд. Годы тренировок на тренажерах сработали автоматически: цельтесь в центр массы. Продолжайте стрелять, пока не разрядится. Извлеките израсходованный магазин и вставьте запасной.
  
   Жемчужно-белый жилет Элизабетты был испачкан артериальной кровью мужчины. В ушах у нее звенело так громко, что ее собственные крики казались далекими.
  
   Единственное, на чем она смогла сосредоточиться, была чрезвычайно маленькая деталь.
  
   Блестящая капля крови прилипла к обложке книги "Фаустус", затем медленно впиталась в пористую кожу.
  
  
  
  
  
   ТРИНАДЦАТЬ
  
   Суррей, Англия, 1584
  
   На этот раз это был Томас Льюгар, который расхаживал и пытался успокоить свои нервы за пределами экзаменационного зала. Внутри Кристофер Марлоу забился в угол зала с мастером Норгейтом и двумя другими участниками диспута Льюгара, задающими вопросы, Робертом Сесилом и магистрантом из другого колледжа.
  
   У Норгейта был пергамент, которым он помахал перед носом допрашивающих. "Если быть предельно откровенным, мистер Льюгар - несколько маргинальный кандидат. Ему нужно преуспеть в этом диспуте, чтобы преуспеть в получении степени бакалавра. Я хорошо знаю его отца. Он известный человек в Норвиче. Мне не было бы больно видеть, как Льюгар преуспевает сегодня, вот почему я хотел, чтобы мастер Марлоу присоединился к этому комитету. Как его друг, я ожидаю, что вы сделаете все возможное, чтобы помочь в ходе допроса."
  
   "Да, сэр", - сказал Марлоу.
  
   "Теперь, " сказал Норгейт, сверяясь со своим пергаментом, - у меня есть три вопроса, которые мы могли бы задать ему. Первое: В глазах Бога грехи тогда действительно простительны, когда люди боятся, что они смертны."
  
   Комитет кивнул.
  
   "Второе: любовь Божья не находит, но создает то, что ей угодно".
  
   Снова кивает.
  
   "И третье имеет не столько теологическую природу, сколько математическую и философскую. Это: Математический порядок материальных вещей гениально поддерживается Пифагором, но еще более гениальным является взаимодействие идей, поддерживаемое Платоном. Что скажешь ты?"
  
   Что-то сработало внутри него. Марлоу чувствовал, как кровь струится по его телу; он почти ощущал ее металлический привкус во рту. "Я хотел бы отметить, сэр, что Томас всегда говорил мне, как сильно он наслаждается математическим искусством и вкладом греков в наше состояние знаний".
  
   Сесил удивленно поднял глаза, но ничего не сказал.
  
   "Очень хорошо", - сказал Норгейт. "Это будет Пифагор".
  
   К трем часам дня представление закончилось. Мало кто мог вспомнить более катастрофический финальный диспут. Норгейт объявил слушания закрытыми, когда стало очевидно, что Льюгар мог сделать не больше, чем повторять одни и те же неточные и несущественные моменты снова и снова. У молодого человека были мокрые глаза и вздымающаяся грудь, и к концу только самые крепкие мужчины в зале могли получать удовольствие от зрелища.
  
   Когда Норгейт объявил со своего места, что кандидат не получил степень бакалавра, Льюгар практически выбежал из зала.
  
   "Весьма прискорбно", - сказал Норгейт комитету и ушел сам.
  
   Сесил отвел Марлоу в сторону с видом, столь же удивленным, сколь и озадаченным. "Я думал, Льюгар был твоим другом".
  
   "Он придет", - сказал Марлоу. "Возможно, мой самый близкий человек в колледже".
  
   "И все же вы заставили его выступить с речью на тему, которую он меньше всего был готов защищать".
  
   "Полагаю, что так и было".
  
   Сесил наклонился ко мне. "Я впечатлен кроем ваших парусов, мастер Марлоу. Марлоу нам известны, ты знаешь."
  
   Марлоу подумал, мы? "Это так?" - сказал он.
  
   "Я хотел бы знать, не могли бы вы сопровождать меня завтра в Лондон. Есть кое-кто, с кем я бы очень хотел тебя познакомить." Затем он приблизил свои губы в дюйме от уха Марлоу и прошептал: "Я знаю, кто ты".
  
   Он был самым устрашающим человеком, которого Марлоу когда-либо видел. У него были глубоко посаженные неумолимые глаза, которые, казалось, были способны проникать в разум и читать душу. Его лицо было точеным и орлиным. То, как он мог сохранять мышцы лица совершенно неподвижными, делало его таким, словно он был высечен из глыбы темного холодного мрамора. Его камзол и плащ были из тончайшей ткани, подобающие министру королевы.
  
   Марлоу был в Большой комнате этого человека в Барн-Элмс в Суррее, только что прибыв на речном пароходе из Лондона с Робертом Сесилом. Особняк, построенный из известняка, оставшегося от католических церквей, снесенных отцом Елизаветы, королем Генрихом, был самым великолепным домом, который Марлоу когда-либо видел. От реки, в последнем свете вечера, это, казалось, продолжалось вечно. Внутренняя отделка, деревянные панели, гобелены и геральдические гобелены на стенах заставили его затаить дыхание от желания обладать такой жизнью.
  
   "Сэр Фрэнсис, " сказал Сесил, " я представляю вам мастера Кристофера Марло".
  
   Фрэнсис Уолсингем. Главный секретарь королевы. Ее шпион и мучитель. Мужчина, которого она называла Мавром из-за его темного цвета лица и мрачного поведения. Самый опасный человек в Англии.
  
   "Добро пожаловать в мой дом, джентльмены. Иногда приятно сбежать из Уайтхолла в омолаживающую сельскую местность. Ты видел барона Берли, Роберт?"
  
   "Я не приходил. Я разыщу отца, когда мы вернемся в Лондон."
  
   "Превосходно. Убедитесь, что он даст вам аудиенцию у королевы. Вы должны помнить о своей карьере. А теперь у меня есть для вас немного хорошего вина, хорошего испанского aligaunte . Это сделано папистами, которые презирают нашу королеву Елизавету, но нельзя отрицать его качества."
  
   Марлоу потягивал охлажденное вино, восхищаясь его букетом и задаваясь вопросом, почему он сидит в этом прекрасном мягком кресле, расшитом красно-белой розой эпохи Тюдоров. Но после небольшой болтовни о колледже Бенет, мастере Норгейте и выпускных экзаменах Уолсингем перешел к сути.
  
   "Юный Роберт оказывает мне услуги, мастер Марлоу. Он помогает искоренять папистские элементы в рядах Benet и других колледжей. Он также ищет талантливых людей, которые также могут служить Короне, и он несколько раз упоминал вас в своих отчетах за эти годы."
  
   Марлоу был ошеломлен. Он едва ли знал, что Сесил вообще знал о нем. "Я польщен, мой господин", - сказал он.
  
   "Мы живем в смутные времена, мастер Марлоу. С 1547 года наша государственная религия менялась трижды: от английского католицизма Генриха к радикальному протестантизму Эдуарда, к радикальному католицизму Марии и теперь к протестантизму Елизаветы. Семена замешательства среди населения дали много странных деревьев. Какое ваше дерево?"
  
   "Наша семья всегда следовала примеру королевы".
  
   "Неужели? Так ли это на самом деле?"
  
   Волнение Марлоу сменилось опасениями. Неужели он попал в ловушку? "Мы были верными подданными".
  
   Уолсингем с силой поставил свой стакан на стол. Его замысловатый ерш заставлял его сидеть прямо, как шомпол. "Я точно знаю, - сказал он, - что вы не являетесь истинными протестантами, хотя и находите удобным время от времени вступать с ними в союз. Я, конечно, знаю, что вы не паписты; вы их совершенно презираете. Мне кажется, ты нечто другое."
  
   Марлоу уставился на него, не смея заговорить.
  
   "Мне сказали, ты преуспел в изучении астрономии. Ты хорошо разбираешься в звездах, не так ли?"
  
   "У меня есть сносные знания".
  
   "Сесил также способный астролог. Как и я. Никто из нас, конечно, не поднимается до уровня астролога королевы, Джона Ди, но мы кое-что знаем. Звезды нельзя игнорировать."
  
   "Действительно, нет", - согласился Сесил.
  
   "Итак, я довожу до вашего сведения, Марлоу, что вы более привержены урокам небес, чем урокам Священного Писания".
  
   У Марлоу было желание сбежать.
  
   "Выслушайте меня, Марлоу", - сказал Уолсингем. "Возможно, есть люди, которые процветают на религиозных конфликтах. Возможно, есть люди, которые провоцируют конфликт. Возможно, есть люди, которые могут быть довольно равнодушны, когда в Париже убивают протестантов, но мурлыкают, как потрепанные кошки, когда в Йорке и Лондоне убивают католиков. Возможно, есть люди, которые являются древними и решительными врагами Римской церкви, которые живут в постоянной надежде на ее уничтожение. Возможно, вы один из этих людей." Уолсингем встал, побуждая Сесила вскочить, а Марлоу подниматься медленнее. С него капал пот. Затем Уолсингем удивил его, ободряюще положив руку ему на плечо. "Возможно, - продолжил он, - мы с Сесилом тоже такого мнения".
  
   "У меня нет слов, милорд", - пробормотал Марлоу.
  
   "Я хочу, чтобы ты работал на меня, Марлоу, даже продолжая учиться в Кембридже, готовясь к получению следующей степени. Я хочу, чтобы все, что вы делаете, помогало нашему делу и нашему улучшению. Королева не одна из нас, но она горячо верит, что Сесил и я принадлежим ей. И в той степени, в какой ее ненависть к папистам столь же остра, как и наша, тогда мы хорошо и по-настоящему настроены. Я хочу, чтобы ты стал одним из моих шпионов, чтобы сеять зло за границей на службе Королеве, но, что более важно, на нашей службе. Мы будем ожидать от вас великих свершений."
  
   Марлоу почувствовал головокружение. "Я не знаю, что сказать".
  
   "Ничего не говори", - резко сказал Уолсингем. "Следуй за мной. Дела говорят громче слов."
  
   Марлоу последовал за Сесилом и Уолсингемом по длинному коридору к старой тяжелой двери, которую Уолсингем распахнул. Там была каменная лестница, ведущая в подвал.
  
   Факелы освещали влажные стены. Они шли молча и подошли к другой двери, на которую Уолсингем тяжело опирался правым плечом. Она заскрипела на петлях, медленно открываясь, чтобы показать большую комнату, размером примерно с Большую комнату наверху. Дюжина человек, семь мужчин и пять женщин в возрасте от двадцати до сорока, пили вино и развалились на плюшевой мебели в мягком свете свечей. Они все прекратили то, что делали, и встали.
  
   "Леди и джентльмены, " сказал Уолсингем, " я представляю вам мастера Кристофера Марло, молодого человека, о котором я вам рассказывал. Я желаю, чтобы вы устроили его поудобнее и продемонстрировали наше полное гостеприимство."
  
   Словно по сигналу, все они начали поражать Марлоу способом, который он не считал возможным.
  
   Женщины и мужчины начали снимать слой за слоем свою одежду. Ковры были усеяны дублетами, стручками гороха и бриджами, корсажами, юбками и фартингейлами. Вскоре повсюду была обнажена розовая плоть, и Марлоу задрожал и зашевелился, когда увидел полную наготу двенадцати миловидных тел, обращенных к нему, мужчин в полном возбуждении.
  
   Когда он повернулся к хозяину, чтобы выразить свое недоверие, он был еще более удивлен, увидев, что Уолсингем и Сесил разделись догола.
  
   "Покажи ему", - приказал Уолсингем. "Иди вперед и покажи ему".
  
   В унисон все они отвернулись от Марлоу и показали свои спины.
  
   У каждого из них, включая Уолсингема, были толстые розовые хвосты.
  
   " Святые небеса, " выдохнул Марлоу.
  
   Уолсингем злобно посмотрел на него. "Не будь ханжой, Марлоу. Я призываю вас показать свое естественное состояние."
  
   Марлоу колебался несколько мгновений, затем сделал, как ему было приказано, сначала снял ботинки, затем стянул с себя одежду, пока на нем не остались только бриджи. Он позволил им упасть на пол.
  
   Остальные разразились аплодисментами. Они выражали признательность за, возможно, самый длинный хвост в комнате. Собственный Марлоу.
  
   "Выбирай, кого хочешь", - сказал Уолсингем. "Теперь ты среди себе подобных. Ты можешь делать то, что тебе нравится. Ты лемур."
  
   Я лемур.
  
   Марлоу медленно приблизился к красивому светловолосому молодому человеку, который подбодрил его сияющей улыбкой.
  
   Теперь моя жизнь может начаться.
  
  
  
  
  
   ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
  
   ПЛИТКА в ПОДВАЛЕ больницы Святого Андреа была болезненно-желтого цвета, из-за чего трудно было сказать, чистая она или грязная. Для стороннего наблюдателя присутствие монахини, стоящей среди полицейских возле морга, могло бы предложить сценарий семейного горя и пастырского присутствия.
  
   Но Элизабетта ухаживала за своим собственным садом, закаляя себя, чтобы встретиться лицом к лицу со смертью.
  
   Микаэла вышла из морга в своем длинном белом халате врача. Она оттащила Элизабетту в сторону. "Ты уверен, что хочешь это сделать?" - спросила она.
  
   "Да, безусловно", - ответила Элизабетта с притворной уверенностью. Затем: "Я должен".
  
   Микаэла обняла ее.
  
   Инспектор Леоне был там, как обычно, вспыльчивый, выглядевший так, будто он спал в своей форме. "Мы тоже входим".
  
   Микаэла приняла позу бойцового петуха, готового выпустить когти. "Главный патологоанатом сказал только ее. Ты можешь говорить с ним - не говори со мной."
  
   Элизабетте показалось странным, что ей самой было комфортно с "старой" смертью, но неуверенно с "свежей" смертью, что скелеты и мумифицированные останки были помещены в холодную, академическую часть ее мозга, а новые трупы были отправлены в более страшное место.
  
   Может быть, это было что-то первобытное, питающееся страхом перед больной плотью. Или, возможно, поняла она, это было так же просто, как воспоминание детства: попытка примирить мертвое тело своей матери в гробу с той яркой жизненной силой, которой она была.
  
   Мужчина лежал лицом вверх на плите, маленькое полотенце прикрывало его интимные места - без сомнения, подумала Элизабетта, из уважения к скромности монахини. Его торс был изрешечен злобными черными дырами, входными отверстиями от 9-миллиметровых пуль. Его глаза были открыты, но, как ни странно, не выглядели более мертвыми, чем при жизни. Его лицо, застывшее в смерти, было идентично тому неподвижному, которое она видела прошлой ночью и снова годами ранее.
  
   "Это он", - прошептала она своей сестре. "Я уверен, что это тот человек, который ударил меня ножом".
  
   Доктор Фиоре, главный патологоанатом, спросил, готова ли Элизабетта. Она кивнула, и двое крепкоруких помощников гробовщика перевернули тело лицом вниз. Выходные отверстия в его верхней и нижней части спины были ужасающими.
  
   Полотенце было сдернуто, чтобы обнажить его мускулистые ягодицы.
  
   "Ты видишь", - прошептала Микаэла. "То же самое".
  
   Доктор Фиоре, явно потрясенный зрелищем, услышал замечание. "То же, что ч- что?"
  
   "Точно так же, как я сказала ей, что это будет", - уклончиво ответила Микаэла.
  
   Это было так, как если бы фотография старика из Ульма материализовалась во плоти.
  
   Короткий хвост, свисающий до складки его ягодиц, как у мертвой змеи.
  
   Цифры, вытатуированные тремя кольцами у основания его позвоночника.
  
   Элизабетта оцепенело восприняла это. "Я увидела достаточно", - сказала она через некоторое время.
  
   Она предпочла бы несколько минут побыть одной - возможно, короткую передышку в больничной часовне, - но этому не суждено было сбыться. В подвальном зале было больше людей, и разгорелся жаркий конфликт. Зазо прибыл с Лоренцо и сразу же вступил в спор с инспектором Леоне. Зазо начал с того, что настоял на том, что незваный гость из монастыря и человек на плите, скорее всего, одно и то же лицо. Леоне саркастически ответил, что его расследование явно требует более высокого уровня доказательств, чем удовлетворило бы жандармерию Ватикана.
  
   Они вдвоем поссорились, и Микаэла ушла отвечать на срочный вызов в больницу. Элизабетта осталась наедине со своими мыслями, пока не почувствовала чье-то присутствие позади себя.
  
   "Ты в порядке?"
  
   Это был Лоренцо, его руки были скрещены на груди, двумя пальцами он сжимал свою майорскую фуражку.
  
   "Да, со мной все в порядке", - сказала она.
  
   "Это была ужасная ночь для тебя, я уверен", - сказал он, застенчиво глядя на свои ноги.
  
   В этом было что-то знакомое. Она видела Лоренцо, но чувствовала Марко. Физическое сходство было не таким уж большим. Марко был выше, темнее, красивее, по крайней мере, в ее воображении. Но здесь был еще один друг Зазо, в униформе, заставлявший ее чувствовать себя в безопасности одним своим присутствием. И было еще одно сходство, поняла она. Глаза. У обоих мужчин были сочувствующие глаза.
  
   Он взглянул на Зазо и покачал головой. "Он сыт по горло здешней полицией. Прошлой ночью они обращались с ним как с преступником. Шесть часов допроса, и это, по-видимому, только начало. Это сложно, когда ты в кого-то стреляешь."
  
   "Ты когда-нибудь...?"
  
   Лоренцо быстро ответил. "Никогда. Я никогда не стрелял из пистолета в гневе. Зазо тоже - до сих пор - но ты это знаешь."
  
   "Это ужасная вещь", - печально сказала Элизабетта. "Я бы хотел, чтобы в этом не было необходимости. Я бы хотел, чтобы профессора Де Стефано не убивали. Я бы хотел, чтобы зла не существовало."
  
   "Ваша семейная церковь", - сказал Лоренцо. "Это Санта-Мария-ин-Трастевере, не так ли?"
  
   "Ты знаешь это?"
  
   "Мимоходом. Зазо упоминал об этом. Может быть, когда Конклав закончится и пыль осядет, может быть, я смогу прийти и помолиться там с вами."
  
   "Я бы хотела этого". Элизабетта взяла себя в руки. "Нам всем нужно молиться о прощении Христа".
  
   Когда пришла очередь полиции в морг, Зазо подошел к Элизабетте и Лоренцо. "У этих идиотов ничего нет. У них есть имя, Альдо Вани, и это примерно все. У него нет никаких трудовых книжек, никаких записей о том, что он когда-либо платил налоги. Они обыскали его квартиру и говорят, что ничего не нашли. В его мобильном телефоне не было адресной книги, а журнал недавних звонков был пуст. По их словам, он призрак."
  
   "Молодым полицейским я работал в Неаполе", - сказал Лоренцо. "Этот парень похож на наемного убийцу Каморры с жизнью, полностью закрытой от сети. Но что это за хвост? Кто-нибудь слышал о чем-то подобном?"
  
   Зазо покровительственно посмотрел на Элизабетту. "Мы не знаем, имеет ли это отношение к делу. Может быть, да, может быть, нет."
  
   У Лоренцо зазвонил телефон. Когда он отошел в сторону, чтобы ответить, Зазо спросила ее: "Как ты держишься?"
  
   "Я устал, но все еще благодарен за то, что жив".
  
   "Я говорил тебе не покидать папин дом".
  
   " - позвал профессор. Он был так настойчив, бедняга. Должно быть, ему угрожал этот зверь. По крайней мере, я оставила записку, слава Богу."
  
   Зазо указал на двери морга. "Господи, Элизабетта. Если бы ты этого не сделал, там были бы ты. Я хочу, чтобы ты вернулась к папе и оставалась там. Не выходи ни за что. Я собираюсь попытаться заставить Леоне предоставить тебе какую-то полицейскую защиту, но я не думаю, что он это сделает. Он больше сосредоточен на Де Стефано и думает, что ты просто во что-то вляпался. Он не складывает кусочки воедино."
  
   "Я не была с ним полностью откровенна", - сказала Элизабетта.
  
   "Не надо. Не в ваших интересах рассказывать ему все. В любом случае, это взорвало бы маленький предохранитель в его мозгу. Он даже не подумает, что ублюдок там был тем же парнем, который пытался добраться до тебя раньше. Господи, если бы Конклав не был послезавтра, я бы взял отпуск и сам защищал тебя все время."
  
   Она коснулась его щеки. "Ты замечательный брат".
  
   Зазо рассмеялся. "Да, это я. Послушай, может быть, было бы лучше, если бы ты поехала погостить на ферму к папе."
  
   Элизабетта покачала головой. "Здесь я чувствую себя в большей безопасности. И я смогу пойти в свою церковь. Но Зазо...?
  
   "Что?"
  
   "Я пренебрегаю своими обязательствами и своим посвящением. Я просто хочу вернуться к преподаванию и вернуть свою жизнь."
  
   "Скоро. Я уверен, что ты скоро получишь это обратно. Мы доберемся до сути этого."
  
   Лоренцо и Микаэла закончили свои звонки примерно в одно и то же время и присоединились к ним.
  
   "У инспектора Лорети инсульт", - говорит Лоренцо. "Он хочет, чтобы мы немедленно вернулись в Ватикан. Это место кишит красными шляпами и средствами массовой информации."
  
   "Ты заберешь ее домой?" Зазо спросил Микаэлу.
  
   "Инспектор Леоне сказал, что хочет еще раз поговорить со мной", - сказала Элизабетта.
  
   "Тогда сразу после этого, хорошо?"
  
   "Я заберу ее", - согласилась Микаэла.
  
   Со стороны лифтов послышался стук шагов. Трое монсеньоров быстро шли к ним, за ними следовал архиепископ.
  
   "Это архиепископ Луонго", - сказала им Элизабетта, подняв глаза. "Глава Папской комиссии по священной археологии".
  
   "Ладно, мы уходим отсюда", - сказал Зазо, положив руку на плечо Лоренцо. "Я позвоню тебе к папе".
  
   Элизабетта подозревала, что Лоренцо хотел обнять ее на прощание или, по крайней мере, пожать ей руку, но вместо этого он просто улыбнулся и ушел.
  
   "Вот ты где", - крикнул архиепископ. "Как ты, моя дорогая?"
  
   "Я невредим, ваше превосходительство".
  
   Луонго был высоким, намного больше шести футов. Элизабетта однажды видела его в институте без шляпы; его голова была абсолютно гладкой и лысой, а также у него отсутствовали брови и пятичасовые тени. Тотальная алопеция, сказала Микаэла Элизабетте, когда та поинтересовалась состоянием. Полностью безволосое тело. Он был амбициозным человеком - все в Институте так говорили - и обрывки сплетен, которые она услышала в столовой, вращались вокруг того, помешает ли его болезнь его очевидному желанию быть возведенным в кардиналы.
  
   Он возвышался над Элизабеттой. "Такая трагедия с профессором Де Стефано. Он был изумительным человеком. Я лично завербовал его для этой работы, вы знаете."
  
   Она кивнула.
  
   "Кто мог сделать такое? Что говорит полиция?"
  
   "Они все еще ведут расследование".
  
   Архиепископ посмотрел на Микаэлу поверх очков.
  
   "Это доктор Селестино, моя сестра", - сказала Элизабетта.
  
   "Ах, как чудесно быть вовлеченным в искусство исцеления".
  
   Микаэле удалось натянуто улыбнуться и, к облегчению Элизабетты, сдержаться от любой ехидной реплики.
  
   "Я хотел бы знать, могу ли я поговорить с тобой лично", - сказал Луонго Элизабетте.
  
   "Если это о катакомбах и человеке, который сделал это прошлой ночью, тогда ты можешь говорить при моей сестре. Она подписала соглашение о неразглашении комиссионных. Она знает все о святом Калликсте, Ульме и теперь об этом."
  
   "Да, да, я вспоминаю - мы привлекли вас в качестве консультанта, доктор, не так ли? Спасибо вам за помощь Комиссии и Церкви. В таком случае, я буду говорить свободно. Элизабетта, мое сообщение короткое и, надеюсь, оно будет ясным. Мы должны сбалансировать наши обязанности перед светским миром и перед Церковью. Я уверен, что вы выполните свой долг и окажете помощь полиции, чтобы помочь им выяснить, почему этот человек ... " Луонго прошептал следующие несколько слов, - ... у которого, как я понимаю, есть хвост, - почему этот человек совершил эти ужасные действия. Но в то же время, я уверен, что вы будете чувствительны к ситуации, в которой мы находимся. Конклав приближается к нам. Весь мир сосредоточен на мрачном величии того, что мы, как Церковь, будем делать, чтобы выбрать нашего следующего Папу. Мы не можем осквернять заседание, допуская какие-либо зловещие разговоры о святом Калликсте и людях с хвостами. По этой причине мы полностью сотрудничаем со светскими властями в наложении новостного эмбарго на печальные события прошлой ночи. И, я должен подчеркнуть, несмотря на странное совпадение анатомических отклонений человека, который напал на вас , и профессора Де Стефано, между этими двумя ситуациями нет четкой связи."
  
   Микаэла покраснела, и Элизабетта забеспокоилась, что она собирается высказать архиепископу часть своего мнения. Она попыталась опередить ее, сказав: "Я понимаю, ваше превосходительство".
  
   Этого было недостаточно. Микаэла, казалось, изо всех сил старалась поддерживать свой голос на уровне, соответствующем состоянию больницы. "Совпадение? Нет четкой связи? Ты, должно быть, шутишь! Вы находите эти скелеты в катакомбах, затем все они исчезают, затем кто-то вламывается в монастырь моей сестры, затем профессор убит, а Элизабетта, только по милости Божьей, не говоря уже о моем брате, спасена. И ты хочешь, чтобы она молчала?"
  
   Элизабетта плохо знала Луонго. Она видела его всего несколько раз. Но теперь на его лице произошла ужасающая перемена, ответная вспышка ярости, которая лишила дара речи даже Микаэлу. "Позвольте мне полностью объясниться", - он кипел горячим шепотом, как пар, вырывающийся из кипящего чайника. "Вы оба подчиняетесь самым строгим правилам конфиденциальности. Наши соглашения о неразглашении составлены лучшей юридической фирмой в Риме, и я могу заверить вас, леди, что если эти соглашения будут нарушены, вы найдете наших юристов более страшными, чем любые мужчины с хвостами."
  
   Со временем коридор перед моргом поредел, поскольку полиция и духовенство покинули место происшествия. Главный патологоанатом тоже ушел, и единственный помощник из морга возился с бумагами рядом с накрытым трупом Альдо Вани.
  
   Раздался стук в дверь морга, и ассистент неохотно ответил на него.
  
   Он увидел долговязого священника, возвышающегося над ним.
  
   "Да, что это?" - хрипло спросил помощник.
  
   "Меня зовут отец Трамбле. Я здесь, чтобы осмотреть тело." Он протянул письмо. "Мне было дано высочайшее разрешение".
  
   Domus Sanctae Marthae обнимал линии пологого склона Ватикана, прилегающего к Базилике. Это было простое пятиэтажное здание, скромное в своих амбициях, символ сдержанности и аскетизма. Это было не более чем общежитие, предоставляющее основное жилье для приезжих священнослужителей. Обычно его заполняемость была низкой, но он заметно отличался от любого другого отеля в мире: он был предназначен для проведения конклавов, и в тех редких случаях, когда он был переполнен, это означало, что в Апостольском престоле была печальная вакансия.
  
   На первом этаже общежития была частная часовня с крутым решетчатым потолком и небольшим органом, подаренным рыцарями Колумба. Около двух третей кардиналов прибыли в Рим, и они собрались в часовне на частную мессу под руководством кардинала Диаса, одну из бесчисленных обязанностей в период траура по декану Коллегии кардиналов.
  
   Старый боксер возвышался над кафедрой, делая вид, что она предназначена для ребенка. Акустика была идеальной, и его голос доносился до задних рядов без какой-либо необходимости в микрофоне.
  
   "Дорогие братья, Базилика Святого Петра, свидетель многих значимых и важных моментов в служении нашего дорогого усопшего Отца, взирает сегодня на собравшихся в молитве людей, которые особым образом несли ответственность и имели привилегию быть рядом с ним в качестве его непосредственных сотрудников, разделяя пастырскую заботу о Вселенской Церкви.
  
   "В эти дни скорби и печали Слово Божье просвещает нашу веру и укрепляет нашу надежду, уверяя нас, что Он вошел в Небесный Иерусалим, где, как мы слышим в Книге Откровение, "Бог отрет всякую слезу, смерти больше не будет, и больше не будет ни плача, ни вопля, ни боли".
  
   Когда месса закончилась, Диас вышел из Domus в компании кардиналов Аспромонте и Джакконе. "Возвращайтесь в мой офис", - сказал Диас двум другим. "У меня были частные беседы с некоторыми из наших коллег, оказывающих влияние. Я хотел бы поделиться ими с вами."
  
   "Предвыборная агитация?" Спросил Аспромонте, заставив Джакконе хихикнуть.
  
   "Не смейся, Луиджи", - сказал Диас. "Ты тот, о ком все говорят".
  
   Аспромонте выглядел подавленным. Его большая лысая голова качнулась вперед, как будто ее вес стал слишком велик для его шеи. Со своей стороны, Джакконе закрыл глаза и покачал головой, приводя в движение челюсти. "Мы должны положить этому конец. Мне не нужна эта работа."
  
   Трое кардиналов прошли через несколько кордонов ватиканской жандармерии, которым было поручено оцепить гостевой дом. Зазо и Лоренцо, направлявшиеся инспектировать своих людей, поклонились триумвирату и продолжили совещаться с парой капралов у входа в Домус.
  
   "Во сколько вернутся ищейки?" Зазо спросил мужчин.
  
   "В шесть часов", - ответил один из них.
  
   "Дай мне отчет, когда это будет сделано".
  
   Капралы выглядели так, как будто хотели спросить о стрельбе прошлой ночью. Всем было отчаянно любопытно, и по Корпусу поползли слухи. Но поднимать эту тему было бы равносильно неподчинению, а Зазо не собирался добровольно делиться какой-либо информацией.
  
   Когда Зазо и Лоренцо повернулись, чтобы уйти, они оказались лицом к лицу с одним из своих высокопоставленных коллег среди швейцарских гвардейцев, майором Герхардтом Глаузером, маленьким занудой, у которого был невыносимый вид превосходства. Всякий раз, когда они говорили о нем, Зазо вставал на цыпочки, подтверждая свою уверенность в том, что Глаузер, должно быть, схитрил, установив требования к минимальному росту охранника.
  
   "Что это я слышал об инциденте прошлой ночью?" - Гнусаво спросил Глаузер.
  
   "Была небольшая проблема. Зазо позаботился об этом", - сказал Лоренцо.
  
   "Я слышал, что это было больше, чем небольшая проблема. Я слышал, что ты убил человека."
  
   Зазо сделал знак "застегни губы". "Активное расследование, Глаузер", - сказал он. "Нужно знать".
  
   "Если бы в этом была замешана охрана, мое начальство наверняка отправило бы офицера в отпуск на время расследования".
  
   "Ну, это не связано с охраной, не так ли?" Сказал Зазо, обходя его.
  
   Они с Лоренцо быстро добрались до Оперативного центра во Дворце трибунала и расположились в их общем кабинете, чтобы просмотреть расписание перед дневным брифингом с генеральным инспектором Лорети. Через некоторое время Лоренцо неторопливо подошел к столу Зазо. "Я беру кофе. Хочешь одну?"
  
   Зазо кивнул, и Лоренцо украдкой взглянул на экран своего компьютера.
  
   "Что вы делаете на сайте Интерпола?" Спросил Лоренцо.
  
   "Не будь любопытным".
  
   "Давай", - настаивал Лоренцо.
  
   "Я получил карточку с отпечатками пальцев этого ублюдка из морга. Леоне такой гений, что он, вероятно, не прогнал отпечатки через Интерпол. Кроме того, вы знаете странные отметины вокруг его хвоста? Я должен сказать вам по секрету, что Элизабетта знает об идентичной татуировке мужчины, который умер несколько лет назад в Германии. Я хочу, чтобы Интерпол проверил старые телефонные записи, чтобы узнать, обменивались ли когда-нибудь этот парень в Германии и наш парень, Вани, звонками."
  
   "Христос", - сказал Лоренцо. "Если инспектор Лорети узнает, что вы проводите собственное расследование дела Полиции в разгар Конклава - что ж, вы знаете, что произойдет".
  
   "Так что не говори ему", - сказал Зазо. "Три кусочка сахара".
  
   Крек задернул шторы в своем кабинете, чтобы дневное солнце не било в глаза. Он снова сел и просмотрел свой календарь. Было запланировано еще три встречи. Затем ужин в отеле в центре города со шведом, стремящимся расплатиться со своей строительной компанией. Крек хотел ослабить свой галстук. Он хотел выпить. Он хотел женщину. Всем троим пришлось бы подождать. Он позвонил своему секретарю. "Приведи мне Муледжу".
  
   Крупный мужчина неуклюже вошел, теребя свой воротник. "Ты решил, чем хочешь заниматься?"
  
   "Альдо с треском подвел нас. Монахиня все еще жива, и у полиции есть его тело. Это настолько плохо, насколько это возможно."
  
   "Мы должны использовать Hackel. Он уже в Риме."
  
   "У Хакеля есть более важная работа. Я не хочу, чтобы он терял концентрацию. Нет, пошлите несколько человек отсюда. Отправь их сейчас. Закончи это дело."
  
  
  
  
  
   ПЯТНАДЦАТЬ
  
   Рим, 64 год н.э.
  
   БЫЛ май, прекраснейший месяц, когда луговые травы были нежными, а весенние цветы - в полном расцвете. Когда дневной свет пошел на убыль и подул ветерок, толпа гуляк увеличилась и запрудила берег озера. Это была бы долгая, экзотическая ночь, о которой говорили бы поколения, ночь зрелищ и опасностей.
  
   Это было делом рук Тигеллина. Гай Офоний Тигеллин был богат, напыщен и могуществен сверх всякой меры. Официально он был префектом императорской телохранительницы, но на практике он был главным распорядителем и сводником императора, и сегодня вечером он организовал вечеринку века. Они были окружены лесом на Марсовом поле, великолепной вилле, построенной десятилетиями ранее Агриппой, зятем Августа. Центральным элементом собственности было большое искусственное озеро Stagnum Aggripae, питаемое сложным акведуком Aqua Virgo и сливаемое длинным каналом в Тибр.
  
   По всем берегам 200-метрового озера гости развлекались с диким самозабвением. Там были таверны, бордели и столовые, которые были построены только на один день. Экзотические птицы и дикие звери, привезенные из отдаленных уголков империи, были повсюду, некоторые свободно разгуливали, другие, как тигры и гепарды, были привязаны цепями с достаточным ослаблением, чтобы позволить им заманивать пьяниц в ловушку зубами и когтями. Всякий раз, когда это происходило, оглушительный рев веселья привлекал еще сотни зрителей, чтобы посмотреть, как несчастного мужчину или женщину разрывают на части.
  
   Наступающая тьма и льющееся вино привели в движение чистую распущенность. В одном борделе были только знатные женщины. В другом профессиональные проститутки скакали открыто и обнаженно и выплеснулись на траву. Были доступны распутные женщины всех сортов - благородные и рабыни, матроны и девственницы - и все были обязаны удовлетворить любую просьбу. Рабы занимались сексом со своими любовницами на глазах у своих мужей, гладиаторы брали дочерей под пристальным взглядом их отцов. Все было позволено, ничего не было запрещено. С наступлением ночи окружающие рощи и здания засияли огнями и огласились криками и стонами. Были толчки, потасовки и поножовщина. И ночь была еще молода.
  
   В главном павильоне несколько десятков самых важных гостей расположились на скамейках и кушетках. Там были сенаторы, придворные, дипломаты, богатейшие купцы. Тигеллин сидел впереди, озеро плескалось всего в метре от его сандалий. На ночь он сменил свою тяжелую форму командующего императорской гвардией на тогу, но у него возникло искушение пойти еще дальше, как сделали некоторые из высокородных гостей, и надеть только тунику с поясом. Тигеллин был высоким и суровым, с густыми бровями, которые делали его похожим на скандалиста. Слева от него, как всегда, неразговорчивый, сидел смуглый астролог Бальбилус. Ему шел седьмой десяток лет, но он все еще выглядел сильным и подтянутым, властным и неприступным. Слева от него сидел другой седовласый приспешник императора, вольноотпущенник Ацинет. Мать императора, Агриппина, выбрала его в качестве одного из наставников своего сына Нерона во время его несовершеннолетия, а позже он осуществил злополучный план императора утопить ее, потопив ее королевскую лодку. В конце концов, Нерону пришлось отправить гораздо больше откровенных убийц, чтобы закончить работу. Столкнувшись с мужчинами с мечами в своих покоях, Агриппина закричала, чтобы они "Поразили мое чрево" - за то, что они произвели на свет сына, который был отвратителен даже по ее собственным меркам.
  
   За спиной Нерона, скучающая и пьяная, украшенная драгоценностями жена императора Поппея низко ссутулилась, протягивая кубок одной из своих служанок, чтобы та наполнила его. Несмотря на то, что у нее были усталые, налитые кровью глаза и пятнистая сыпь, которую ее греческий врач не смог вылечить, у нее все еще была привлекательная внешность, которая сначала привлекла к ней внимание.
  
   Тигеллин наклонился и спросил Бальбила: "Почему ты такой мрачный?"
  
   "Ты знаешь почему. Во второй раз мы добились того, чего всегда хотели: один из нас стал императором. И это то, что он дает нам. Послушайте, как ворчат сенаторы! Я боюсь восстания, возможно, насилия против него. И к нам. Они убили Калигулу. Это может случиться снова. У нас может не быть третьего шанса."
  
   Тигеллин фыркнул. "Две недели назад, когда Неро был в Беневенте, была комета, не так ли?"
  
   "Да. Явный признак опасности."
  
   "И вы посоветовали ему устранить угрозу, очистив определенные элементы аристократии".
  
   "И ты, добрый префект, сделал правильный выбор в своей бойне".
  
   "И именно поэтому тебе не стоит беспокоиться". Остальное Тигеллин прошептал. "Он исполнит все наши желания. Он знает свою судьбу. Да, возможно, он немного сошел с ума - такого рода власть производит такой эффект, - но он не настолько безумен, чтобы сбиться с пути. Пусть он веселится и балует себя по-своему." Он подмигнул. "Это то, что он делает. Вот кто он есть."
  
   Апостола Петра приковывали больные колени и постоянная боль, которая посылала молнии боли по задней части одной ноги. Предстоящее путешествие обещало быть трудным, каким было бы даже для молодого человека, но он встал рано, умылся в корыте за маленьким каменным домом на Голгофе и наблюдал, как восходящее солнце освещает холмы.
  
   Дом принадлежал брату Филиппа, одному из двенадцати учеников Иисуса, и после смерти этого человека он перешел к его жене Рахили. Она была второй, кто проснулся этим утром, и когда она увидела, что Питера больше нет в его постели, она разыскала его.
  
   "Тебе обязательно ехать в Рим?" - спросила она.
  
   Он сидел на каменистой оранжевой земле. "Я должен".
  
   "Ты драгоценен для нас", - сказала она. "Мы не хотим потерять тебя. Мэтью ушел, и Стефан, и Джеймс, и Матиас, и Андрей, и Марк, все они приняли мученическую смерть, как и он."
  
   Восходящее солнце попало Питеру в глаза и заставило его прищуриться. "Когда я был молодым человеком, Иисус сказал кое-что, что осталось со мной на протяжении всей моей долгой жизни. Он сказал: "Когда ты состаришься, ты протянешь свои руки, и другой оденет тебя и отведет туда, куда ты не хочешь идти". Я не хочу оставлять тебя и моих возлюбленных братьев и сестер, Рэйчел, но я боюсь, что это моя судьба."
  
   Она не пыталась спорить с ним. "Ну, тогда давай, по крайней мере, давай вколотим в тебя немного горячей еды, прежде чем ты заберешься на этого мула".
  
   Свежий ветерок гулял по центральному двору и садам виллы Нерона на Марсовом поле. Скрывшись из виду, огромная группа, вздымаясь и кряхтя, продвигалась к рассвету. Нерон сидел на обитой мраморной скамье, рассеянно бросая миногам в пруду лакомые кусочки из хрустальной миски, в то время как Бальбил и Тигеллин расхаживали взад и вперед и спорили.
  
   "Могу я войти?" Акинет крикнул из-за пары колонн перистиля.
  
   "Поторопись", - потребовал Неро.
  
   Акинет вытащил две пригоршни ткани, каждый с плеча тоги молодой девушки. "Они угодны Вашему превосходительству?"
  
   Неро оглядел раскрасневшихся, рыдающих девушек с головы до ног. "Кто они?"
  
   "Дочери-близнецы сенатора Веллуса".
  
   Неро улыбнулся. "Хорошо. Я ненавижу этого ублюдка."
  
   "Я знал, что ты будешь доволен", - сказал Ацинет.
  
   "Сколько им лет?"
  
   "Думаю, двенадцать или тринадцать".
  
   "Отведи их в мои комнаты и жди там". Он подозвал Ацинета и прошептал: "Когда я закончу с ними, не забудь хорошо использовать их нежную плоть. Мои рыбки, дорогой Ацинетус, проголодались." Он повернулся обратно к другим мужчинам. "Ты что-то говорил?"
  
   "Я говорил Бальбилу то, что он уже знает - что настроение в городе приятно отвратительное", - сказал Тигеллин. "Римская толпа возненавидела христиан даже больше, чем евреев".
  
   "Конечно, они приходят", - согласился Бальбилус. "Христиане - высокомерная, отвратительная компания, которая даже не притворяется, что отдает вам дань уважения. По крайней мере, евреи проходят через пантомиму."
  
   Тигеллин добавил: "И число христиан растет с каждым месяцем. Они плодятся, как мыши."
  
   "Я их крайне презираю", - сказал Неро, зевая. "Их набожность вызывает отвращение. То, как они притворяются, что их слабость - это сила- "Подставь другую щеку, - говорят они, - чтобы они могли ударить тебя снова". На что я говорю, когда они подставляют щеку, не теряйте времени, нанося им новые удары: проткните их мечом и покончите с этим."
  
   "Разумный совет", - сказал Тигеллин.
  
   "Послушай меня", - сказал Неро. "Христианский культ становится сильнее с каждым днем. Они бросают вызов моей власти. Их лидеры, подобно этому паршивому псу, который называет себя апостолом Петром, проскальзывают в мой город и покидают его, даже не ударив плетью. Если мы позволим им избежать нашего гнева, мы будем жить, чтобы пожалеть об этом, запомните мои слова. У Понтия Пилата была правильная идея, когда он распял того отвратительного маленького человека Иисуса из Назарета. Пилат знал, что этот культ доставит нам неприятности и помешает нашим интересам."
  
   "Пилат отрубил голову сектанту, и на ее месте выросли еще двенадцать голов - грязных апостолов Иисуса", - сказал Тигеллин.
  
   "Мы должны быть умнее Пилата и искоренить их всех!" - заявил Бальбил. "Наш император говорит мне, что он придумал способ использовать силу римской мафии, чтобы покончить с ними раз и навсегда и при этом стать еще богаче. Моя работа, как имперского астролога, будет заключаться в том, чтобы назвать ему наилучшую дату. И ты, Тигеллин, твоей задачей будет осуществить это."
  
   Неро встал и направился к выходу со двора. "В чем нуждается наш город, " сказал он, оглядываясь через плечо, " так это в очень большом, очень жарком огне".
  
  
  
  
  
   ШЕСТНАДЦАТЬ
  
   Возвращаясь домой из полицейского участка, Элизабетта попросила такси высадить ее у базилики Санта-Мария-ин-Трастевере. Ее встреча с инспектором Леоне была трудной, и она была измотана мысленным вызовом рассказать ему достаточно правдиво, не нарушая своей церковной конфиденциальности.
  
   В базилике было тихо и умиротворенно, лишь несколько туристов бродили по ней, делая снимки и разыскивая ценные церковные реликвии - голову Святой Аполлонии и часть Святой Губки. Элизабетта поклонилась у алтаря, перекрестилась и заняла свое обычное положение прямо под картиной на деревянном потолке, Успение Пресвятой Богородицы работы Доменикино. Единственными другими на скамьях были несколько пожилых местных женщин, которые, казалось, всегда были там.
  
   Элизабетта полностью погрузилась в молитву. Сухая прохлада и слабый свет, которые так хорошо сохраняли церковные древности на протяжении веков, оказали аналогичное воздействие, сохранив ее рассудок. Когда она произнесла последнее из своих "аминь", она огляделась вокруг и была удивлена, увидев, что на скамьях было намного больше людей. Она чувствовала себя спокойнее и посвежевшей. Она посмотрела на свои часы. Прошел час. Вернувшись в школу, девочки нашли бы свои парты для геометрии.
  
   Она встала и попыталась удержать себя в состоянии молитвенности, но было невозможно контролировать мысли, проносящиеся в ее голове.
  
   Отвратительная спина Вани.
  
   Скелеты.
  
   Окровавленная голова Де Стефано.
  
   Тело Марко, лежащее в его парадной форме.
  
   И когда Элизабетта почувствовала подступающие слезы, в памяти всплыл успокаивающий образ открытого, дружелюбного лица Лоренцо. Вместо того, чтобы плакать, она улыбнулась, но когда она поняла, что творилось в ее голове, она сильно покачала головой, как будто это могло стереть его образ.
  
   Лучше поискать ее мозаику с пересмешником высоко в апсиде, подумала она, и именно это она и сделала.
  
   Элизабетта вернулась пешком в квартиру своего отца, остановившись только у зеленщика и мясника. У Карло был выходной, и она собиралась приготовить ему вкусный ужин.
  
   Как только она вошла, она услышала, как он зовет ее из гостиной и быстро идет в сторону холла. "Где ты был?" сказал он раздраженно. "Мы ждали тебя".
  
   Он выглядел смущенным.
  
   "Мы"? - спросила она. "Кто это "мы"? В чем дело?"
  
   "Господи, Элизабетта, ты не сказала мне, что у тебя будут посетители. Они приехали аж из самой Англии!"
  
   Она смущенно закрыла глаза. "Боже мой! Я совсем забыл! После всего, что произошло..."
  
   Карло быстро, ободряюще обнял ее. "Все в порядке: ты здесь, ты в безопасности. У тебя была тяжелая ночь. Я угостил их бокалом вина, рассказал им все истории, которые я знаю о Кембридже. Все в порядке. Отдай мне сумки. Иди к своим гостям."
  
   Эван Харрис выглядел точно так же, как на своей фотографии. Он был худощавым, невыразительным на вид, худощавым, но не спортивным. Его песочного цвета волосы, зачесанные набок над округлым лбом, делали его моложе, чем он, вероятно, был, но Элизабетта подумала, что ему, должно быть, под пятьдесят. Он пришел не один. С ним была женщина, дорого одетая, правильной осанки, с идеальной прической и пахнущая хорошими духами. Из-за ее изрытого ботоксом лица без морщин и улыбки фигурки Элизабетте было трудно определить ее возраст.
  
   Харрис и женщина оба встали, гармонично моргая в замешательстве.
  
   "Мне так жаль, что я опоздала", - сказала Элизабетта. "I"m Elisabetta Celestino. Я думаю, мой отец не сказал вам, что я монахиня. Если уж на то пошло, боюсь, я тоже забыл упомянуть об этом."
  
   "Я так рад с вами познакомиться", - любезно сказал Харрис. "И я должен извиниться за тот факт, что забыл сказать вам, что приведу коллегу. Позвольте мне представить Стефани Мейер, очень уважаемого члена руководящего органа Кембриджского университета, Риджент-хаус. Она также является щедрым донором университета."
  
   "Я рад познакомиться с вами", - сказал Мейер, тщательно выговаривая слова, характерные для британского высшего класса. "Твой отец абсолютно очарователен. Я сказал ему, что предложил бы председателю нашего математического факультета пригласить его выступить с докладом о его гипотезе Голдберга."
  
   "Золотой бах", - сказала Элизабетта, мягко поправляя ее. "Надеюсь, он не стал навязывать тебе лекцию". Внезапно она вспомнила, что он работал над ее головоломкой с татуировками. В последний раз, когда она проверяла, его записи были разбросаны по всей гостиной. На буфете лежала беспорядочная стопка разлинованных желтых бумаг, прикрытых какими-то журналами. К счастью, он в какой-то степени навел порядок.
  
   "Вовсе нет", - сказал Мейер. "Я надеюсь, что он взломает это. И я надеюсь, что его департамент будет относиться к нему с уважением, которого он явно заслуживает."
  
   "Есть ли что-нибудь, чего он тебе не сказал?" Сказала Элизабетта, качая головой.
  
   "Только, по-видимому, то, что вы были монахиней", - сказал Харрис, улыбаясь.
  
   "Так что, пожалуйста, сядь", - сказала Элизабетта. "Что я могу тебе принести?"
  
   "Только книга", - сказал Харрис. "Мы очень хотим это увидеть".
  
   Это было в ее старой спальне, на ее маленьком студенческом столе. Она вынула его из конверта, принесла обратно и вложила в протянутые руки Харриса. Она наблюдала за предвкушением на его лице, как у ребенка, получающего свой первый рождественский подарок. Его руки дрожали.
  
   "Нужно пользоваться перчатками", - рассеянно пробормотал он. Он положил его на свои брюки в тонкую полоску и медленно открыл пятнистую кожаную обложку quarto, чтобы показать лицевую панель. "Ах, посмотри на это", - сказал он почти самому себе. "Посмотри на это".
  
   "Это подлинно?" Мейер спросил его.
  
   "Нет ни малейшего сомнения", - сказал Харрис. "Текст Б, 1620." Он осторожно перевернул несколько страниц. "Обложка немного потертая, но книга в удивительно хорошем состоянии. Никаких повреждений от воды. Никакой плесени. Никаких слез, которые я могу видеть. Это замечательный экземпляр замечательной книги."
  
   Он передал его Мейер, которая порылась в сумочке в поисках очков для чтения и внимательно просмотрела его сама.
  
   "И вы сказали, что получили это в Германии", - сказал Харрис. "In Ulm."
  
   Элизабетта кивнула.
  
   "Можете ли вы разгласить какие-либо подробности?" он спросил. "Происхождение всегда представляет интерес в подобных обстоятельствах".
  
   "Это дал мне пекарь", - сказала Элизабетта.
  
   "Пекарь, говоришь ты!" - Воскликнул Харрис. "Что пекарь делал с таким необыкновенным сокровищем, как это?"
  
   "Она была домовладелицей арендатора, который скончался, не оставив ближайших родственников. Это принадлежало ему. Он был профессором университета в Ульме."
  
   Мейер выглядела так, как будто она пыталась выгнуть бровь, но Ботокс побеждал ее. "И ты знаешь, где он это получил?"
  
   "Единственная информация, которой я располагаю, это то, что он получил это в подарок", - сказала Элизабетта.
  
   Как раз в этот момент вернулся ее отец, извиняясь за вторжение. Он искал статью, которую скопировал из математического журнала, но, разбирая стопку материалов на буфете, не смог удержаться и включился в процесс.
  
   "Что вы думаете о ее книге?" - спросил он Харриса.
  
   "Я думаю, это подлинно, профессор Селестино. Это очень точная копия."
  
   "Это чего-нибудь стоит?"
  
   "Папа!" Элизабетта воскликнула, покраснев.
  
   "Я считаю, что это довольно ценно", - сказал Харрис. "Это редкость. Действительно, очень редко. Вот почему мы здесь."
  
   "Мне интересно узнать об этом больше", - сказала Элизабетта.
  
   "Могу я спросить, в чем заключается ваш интерес?" Спросил Мейер. Она все еще держала книгу на коленях и, казалось, не собиралась отдавать ее обратно.
  
   Элизабетта поерзала на стуле и разгладила свою привычку - демонстрация нервозности, которую она выработала, когда была вынуждена говорить полуправду. "Как я сказал профессору Харрису, работа, которую я делаю, касается взглядов Церкви шестнадцатого века. Религиозные темы широко пронизывают "Фауста"."
  
   "Действительно, они приходят", - сказал Харрис. "И вы указали, что ваша работа относится, в частности, к различиям между текстами A и B."
  
   Элизабетта кивнула.
  
   "Что ж, позвольте мне дать вам некоторую информацию, которая может оказаться полезной, и я могу направить вас к множеству научных работ по этому вопросу для дальнейшего изучения. Я потратил свою карьеру на Марлоу. Вы могли бы сказать, что я немного одержим им."
  
   "Больше, чем немного", - добавила Мейер, растягивая губы в мимолетной плоской улыбке.
  
   "Я сосредоточился на английской литературе, будучи студентом колледжа Корпус-Кристи, который во времена Марлоу назывался Benet College, того же колледжа, в котором учился он. И я провел два года, живя с ним в одних комнатах. Я продолжил, чтобы получить степень доктора филологических наук. ин Марлоу учится и с тех пор преподает в Кембридже. Я полагаю, у каждого исследователя Марлоу есть своя любимая пьеса, и, так получилось, что моя - Фауст . Это экстраординарно по своему размаху и сложности, а также по силе и красоте своего языка. Ты можешь забрать своего Шекспира. Я возьму Марлоу."
  
   Без приглашения отец Элизабетты скользнул в одно из кресел и, казалось, слушал с интересом. Она бросила на него озадаченный взгляд, который был ее молчаливым способом спросить, что он делает, и он ответил, упрямо надув губы, его способом сказать, что это его дом и он может делать в нем все, что ему заблагорассудится.
  
   Харрис продолжил: "Марлоу получил степень магистра в 1587 году при несколько загадочных обстоятельствах, касающихся отсутствия в колледже и его предполагаемой тайной деятельности на Континенте по поручению руководителя шпионской деятельности королевы Елизаветы Фрэнсиса Уолсингема. Скорее всего, он уехал из Кембриджа в Лондон, чтобы заняться карьерой драматурга. Хотя мы не знаем точного порядка, в котором он писал свои пьесы, хорошо задокументировано, что первой, поставленной в Лондоне, была "Дидона, царица Карфагена", интересное, но несколько второстепенное произведение.
  
   "Лучшая информация, которой мы располагаем о Фаусте, заключается в том, что Марло написал его в 1592 году. Первое документально подтвержденное представление было в 1594 году, постановка труппы "Люди адмирала" с Фаустом в исполнении Эдварда Аллейна, величайшего актера своего времени. Марлоу был убит в мае 1593 года. Он когда-нибудь видел, как исполняли Фауста? Я бы на это надеялся. Возможно, были более ранние представления."
  
   "А это представление в 1594 году, это был текст А?" Спросила Элизабетта.
  
   "Что ж, это отличный вопрос, но короткий ответ заключается в том, что мы не знаем. Видите ли, первая известная публикация A-text quarto была в 1604 году, намного позже его смерти. В 1609 году была вторая публикация, а в 1611 году - третья. В целом, известно о существовании только пяти оригинальных копий текста: одна в библиотеке Боделиана в Оксфорде, две в библиотеке Хантингтона в Калифорнии, одна в Государственной библиотеке Гамбурга и одна в доме Петворт Национального фонда в Западном Суссексе. Все они, по сути, одинаковы, поэтому может возникнуть соблазн сказать, что они представляют собой самые ранние сценические версии, но это было бы предположением.
  
   "Первый текст на букву В был опубликован только в 1616 году. Это кварто похоже на ваше в том смысле, что в нем впервые использована ныне знаменитая гравюра на дереве на титульном листе, на котором Фауст поднимает Дьявола, в то время как он, Фаустус, остается внутри своего магического круга. Эта копия находится в Британском музее. Следующее издание, которое выйдет на поверхность, - это издание 1619 года, по сути, такое же, как и издание 1616 года. Единственный известный экземпляр находится в руках американского коллекционера в Балтиморе. Тогда мы переходим к вашему, изданию 1620 года. Здесь, что любопытно, на титульном листе допущена опечатка - в тогдашние типографии были печально известны опечатками - слово "История" напечатано как "Hiftoy". В Британской библиотеке есть единственный экземпляр. Мы знаем, что за последние сорок лет в торговом зале появилось три экземпляра. Все они были потеряны для продолжения. До сих пор, я бы сказал. Твой, несомненно, один из них."
  
   Отец Элизабетты почесывал свою щетину. Он никогда не брился в свои выходные. "Таким образом, текст B на треть длиннее текста A. Что еще отличается?"
  
   Харрис выглядел удивленным. "Я впечатлен, что ты это знаешь!" - сказал он. "Я думал, твоя область - математика".
  
   "У моего отца эклектичные интересы", - быстро сказала Элизабетта, взглядом умоляя его сохранять спокойствие.
  
   "Ну, если быть точным", - сказал Харрис. "В тексте B пропущено тридцать шесть строк текста A, но добавлено 676 новых строк".
  
   "Кто внес изменения?" Спросила Элизабетта. "Марлоу?"
  
   "Этого мы не знаем. Возможно, он написал вторую версию. Возможно, неизвестный сотрудник или наемный работник внес изменения в соответствии с елизаветинской аудиторией после смерти Марлоу. Как драматург своей эпохи, Марлоу не имел бы никакого отношения к публикации своих пьес и имел бы лишь очень ограниченный контроль над содержанием представлений. Сцены могли быть добавлены или удалены другим автором, актерами - кем угодно, на самом деле. Если в будущем рукописные манускрипты не появятся, мы, возможно, никогда не узнаем."
  
   "В чем, по-вашему, действительно существенные различия между текстом "А" и "Б"?" - спросила Элизабетта, вызывая в воображении записку на конверте: "В "хранится ключ" .
  
   Харрис глубоко вздохнул. "Черт возьми, с чего начать? На эту тему были написаны диссертации. Я сам внес некоторый вклад в эту область. Я буду рад выслать вам подробную библиографию, чтобы вы могли копать так глубоко, как вам нравится. Однако в широком смысле позвольте мне сказать, что сходства намного перевешивают различия. В обоих случаях наш Доктор Фауст вызывает демона Мефистофеля из подземного мира и заключает договор о том, чтобы провести двадцать четыре года на Земле с Мефистофелем в качестве его личного слуги. Взамен он отдает свою душу Люциферу в качестве платы и обрекает себя на вечные муки в аду. В конце этих двадцати четырех довольно прекрасных и греховных лет, хотя и наполненных страхом и раскаянием, Фауст ничего не может сделать, чтобы изменить свою судьбу. Он разорван на части, и его душа унесена в Ад.
  
   "Что касается различий, текстовые различия встречаются во всех пяти актах, но преобладание дополнений относится к третьему акту. В тексте "Б" Акт III намного длиннее и становится довольно концентрированным антикатолическим, антипапистским трактатом, что само по себе неудивительно в том протестантском очаге, в который превратилась Англия при Елизавете. Фауст и Мефистофель отправляются в Рим и наблюдают, как папа, его кардиналы, епископы и монахи ведут себя как скандально жадные шуты. Должно быть, в свое время это был настоящий аттракцион для публики."
  
   "Каково ваше мнение о причине этого добавления?" Спросила Элизабетта.
  
   "Об этом мы можем только догадываться. В тексте "А" визит Фауста в Рим был там, но был довольно сокращен. Возможно, всякий раз, когда это исполнялось и на сцене появлялся Папа Римский, публика глумилась, топала ногами и вела себя так, что Марлоу или кто-то другой приукрасил третий акт как часть Второго варианта, чтобы полностью передать чувства."
  
   Элизабетта сделала несколько пометок в блокноте. "Могу я спросить об астрологии в пьесе?"
  
   Харрис с энтузиазмом кивнул. "Конечно. Еще одна тема, дорогая моему сердцу. Что ж, астрология была чрезвычайно важна во времена Марлоу. У королевы был собственный придворный астролог, Джон Ди. В "Фаусте" Марлоу, несомненно, находился под влиянием классического церковного повествования о колдовстве, Маллеус Малефикарум , в котором утверждается - и мне почти неловко говорить, что я могу процитировать по памяти - "демоны охотнее появляются, когда их призывают маги под влиянием звезд, чтобы обмануть людей, таким образом заставляя их предполагать, что звезды обладают божественной силой или настоящей божественностью". И мы видим прямой результат этих идей в Акте 1, сцене 3 Фауста, когда Фаустус начинает колдовать внутри своего магического круга:
  
   "Теперь, когда мрачная тень Земли ,
  
   Страстное желание увидеть моросящий взгляд Ориона ,
  
   Прыгает из антарктического мира в небо
  
   И затуманивает небо своим смолянистым
  
   дыши, Фауст, начинай свои заклинания"."
  
   Харрис сделал паузу и улыбнулся самоуничижительно. "Я мог бы продолжать и продолжать".
  
   Элизабетта подняла глаза от своих заметок. "Мне любопытны астрологические символы, изображенные в магическом круге. Имеют ли они особое значение?"
  
   Харрис нахмурил брови, услышав этот вопрос. "Стефани, могу я взглянуть на книгу?"
  
   Он все еще был у нее на коленях. Мейер осторожно передал это ему. Он открыл ее на титульном листе. "Ну, это стандартный зодиак, я полагаю. Созвездия, планеты. Честно говоря, я никогда не думал об этом серьезно." Он поднял глаза, моргая. "Может быть, я должен".
  
   Возможно, почувствовав возможность, Мейер нарушила свое долгое молчание. "Я уверена, вы задавались вопросом, почему я приехала в Рим с профессором Харрисом", - сказала она.
  
   "Я не знаю о моей дочери, но мне было интересно, почему ты здесь", - недипломатично сказал Карло. Элизабетта съежилась и с нетерпением ждала ответа.
  
   "Позвольте мне быть с вами откровенным", - сказал Мейер. "Я здесь от имени Университета. Мы хотим эту книгу. Мы очень этого хотим. Это представляет собой огромный пробел в нашей библиотечной коллекции. Кристофер Марлоу был выпускником Кембриджа, одним из наших самых прославленных и ярких выпускников. И все же у нас нет ни одной копии одного из ранних квартетов этой, его самой известной пьесы. В Оксфорде он есть, а у нас его нет! Это должно быть исправлено. Как друг университета и сторонник гуманитарных наук, я пообещал свои личные ресурсы для содействия приобретению этой книги. Это продается, моя дорогая?"
  
   "Сколько?" Прощебетал Карло.
  
   "Папа! Пожалуйста!" Элизабетта умоляла, глядя на него сверху вниз. Она повернулась лицом к Мейеру. "Я не знаю, что тебе сказать. Для меня большая честь, что вы двое проделали весь этот путь, чтобы увидеть меня. Честно говоря, это не то, о чем я думал."
  
   "Но книга явно ваша", - настаивал Мейер. "Я имею в виду, это ваше, и решение продать это остается за вами, не так ли?"
  
   "У меня нет личного имущества", - сказала Элизабетта. "Мне дали эту книгу в качестве подарка Церкви. Я полагаю, что если бы кто-нибудь купил это, средства пошли бы по моему заказу."
  
   Мейер вежливо улыбнулся. "Ну, тогда. Теперь, когда мы увидели это и профессор Харрис изначально доволен его подлинностью и состоянием, возможно, когда мы вернемся домой, мы сможем отправить вам предложение в письменном виде. Не могли бы вы тогда принять официальное предложение?"
  
   Элизабетта покраснела. "Вы были так добры, что пришли и поговорили со мной. Конечно. Пришли мне письмо. Я поговорю со своей матерью-настоятельницей. Она будет знать, как реагировать."
  
   Когда посетители ушли, Элизабетта устало опустилась на диван, отдаваясь своей усталости. Она сняла свою плотную вуаль, провела рукой по коротким волосам и помассировала пульсирующую кожу головы. Ее отец вернулся со свежей чашкой кофе и выражением отеческой заботы на лице.
  
   "Тебе нужно поспать. Никто не переживает ночь, подобную вашей, без потребности в отдыхе. Пей свой кофе. Тогда иди в свою комнату."
  
   Элизабетта взяла чашу. "Ты говоришь так, как говорил, когда я был ребенком. "Иди в свою комнату, Элизабетта, и не выходи, пока не будешь готова извиниться".
  
   "Кто-то должен был дать тебе некоторую дисциплину", - сказал Карло. "Твоя мать была очень мягким человеком".
  
   В этот момент она почти могла видеть свою мать сквозь ее затуманенные глаза, молодую и красивую, проходящую из холла на кухню. "Я все еще так сильно скучаю по ней", - сказала она.
  
   Ее отец вызывающе фыркнул - его способ сказать, что он не собирался позволять себе поддаваться эмоциям. "Конечно, ты придешь. Мы все приходим. Если бы она не умерла, возможно, ты бы не сделал того, что ты сделал."
  
   Элизабетта напряглась. "Что я сделал?"
  
   "Стала монахиней". Она могла бы сказать, что однажды было сказано, что он сожалеет об этом, но было ясно, что он имел в виду именно это.
  
   "Может быть, ты и прав", - спокойно сказала она. "Может быть, если бы Марко не был убит, может быть, если бы мама была жива, может быть, может быть, может быть. Но в жизни всякое случается, у Бога есть способы испытывать нас. Моим ответом на его испытания было найти Его. Я ни на минуту не жалею об этом."
  
   Карло покачал головой. "Ты была красивой энергичной девушкой. Ты все еще есть. А ты спрятался за своим монастырем и своей рясой. Я никогда не был рад этому. Ты должна была быть женой, матерью и ученым. Это сделало бы твою мать счастливой."
  
   Элизабетта боролась с желанием разозлиться. Он был в стрессе из-за событий последних нескольких дней, и она простила его. "Почему ты потратил все эти годы, преследуя Гольдбаха?" - спросила она.
  
   Он издал смешок. Она знала, что он был достаточно умен, чтобы понять, к чему она клонит. "Потому что это моя страсть".
  
   "И это твой поиск", - добавила она. "Что ж, моя страсть, мой поиск - быть с Богом, чувствовать Его глубоко в своей душе. Чтобы почтить Его своей работой с детьми. Это моя страсть. Это то, что делает меня счастливым."
  
   Зазвонил дверной звонок. Это было похоже на звонок, который сигнализирует об окончании боксерского раунда. Они оба, казалось, почувствовали облегчение.
  
   "Они вернулись?" - спросил ее отец, осматривая комнату, чтобы увидеть, не оставили ли их посетители что-нибудь после себя.
  
   Он ответил на звонок внутренней связи и вернулся в гостиную, чтобы сказать Элизабетте, что ее мать-настоятельница, сестра Марилена, была здесь, чтобы увидеть ее.
  
   Элизабетта встала и поспешно надела вуаль обратно. Она приветствовала Марилену у двери.
  
   "Моя дорогая", - сказала Марилена с беспокойством, схватив ее за руки. "Я так беспокоился о тебе. До нас дошли слухи о твоем испытании прошлой ночью."
  
   "Со мной все в порядке", - сказала Элизабетта. "Бог был со мной".
  
   "Да, да, я весь день благодарил".
  
   Элизабетта отвела Марилену в гостиную. Чайник снова засвистел на кухне, куда Элизабетта отправила своего отца.
  
   "Такое милое место", - сказала Марилена, оглядывая комнату.
  
   "Это место, где я выросла", - сказала Элизабетта.
  
   "Такой теплый, такой культурный. Все в школе беспокоились о тебе."
  
   "Я надеюсь, это не сильно отвлекает", - сказала Элизабетта.
  
   "Мы достаточно сильны в нашей миссии и нашей вере, чтобы не упускать из виду то, чего мы должны достичь с детьми и с Богом". Затем Марилена рассмеялась. "Конечно, это отвлекающий маневр. Ты знаешь, как мы разговариваем! Даже моя мать не может говорить ни о чем другом."
  
   "Скажи маме, что я скучаю по ней", - сказала Элизабетта, с удивлением осознав, что она только что сказала нечто подобное.
  
   Внезапно Марилена стала серьезной. На ее лице было то же выражение, что и тогда, когда она готовилась дать родителям плохой отзыв о своих детях. "Генерал-мать Мария позвонила мне сегодня с Мальты", - мрачно сказала она.
  
   Элизабетта задержала дыхание.
  
   "Я не знаю, где было принято решение, я не знаю, почему оно было принято, и со мной, конечно, не советовались. Тебя переводят, Элизабетта. Орден хочет, чтобы вы покинули Рим и отправились в нашу школу в Лумбубаши в Республике Конго. Они хотят, чтобы ты был там через неделю."
  
  
  
  
  
   СЕМНАДЦАТЬ
  
   Лондон, 1586
  
   МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК бросал нервные взгляды вокруг обнесенного стеной сада, в котором доминировало тутовое дерево, выросшее слишком большим для этого небольшого участка зелени.
  
   "Кому, ты сказал, принадлежит этот дом?" Спросил Энтони Бабингтон.
  
   "Женщина-вдова", - ответил Марлоу. "Ее зовут Элеонора Булл. Она известна Поули. Она одна из нас."
  
   Они были в Дептфорде, на южном берегу Темзы. Было раннее лето, и предыдущие недели были чрезмерно жаркими и влажными. В воздухе неприятно повисли пары органической реки, заставив деликатного Бабингтона понюхать надушенный носовой платок в поисках облегчения. Ему было двадцать четыре, он был светловолос и красив, даже с морщинистым лицом от прищуривания на послеполуденном солнце. Марлоу переполнил кружку Бабингтона пивом, и пена потекла на дубовый стол.
  
   "Я должен сказать, Кит, что я не знаю, как ты находишь время для всего, что делаешь - учебы в магистратуре в Кембридже, написания своих частушек и, как бы это сказать, других занятий".
  
   Марлоу недовольно нахмурился. "Я не отрицаю, что в сутках едва хватает часов. Но что касается вашего первого пункта, у меня есть договоренность с моим учителем в Benet о том, что я буду отсутствовать в колледже в течение определенных периодов, пока я выполняю свои академические обязательства. По третьему пункту, моя совесть требует, чтобы я занимался этими "другими видами деятельности", и по второму пункту, я не пишу частушки. Я пишу пьесы".
  
   Бабингтон продемонстрировал свое искреннее унижение. "Я оскорбил тебя. Я не хотел этого делать. Я поражен, сэр, вашим усердием и достижениями."
  
   "Ты придешь на мою премьеру", - великодушно сказал Марлоу. "Ну же, давайте обратим наше внимание на более важные вещи. Давайте поговорим о восстановлении истинной католической веры в Англии. Давайте поговорим о дорогой королеве Марии. Давайте поговорим об этой сухой ведьме Элизабет и о том, что с ней делать. У нас есть солнечный свет, у нас есть пиво, у нас есть своя приятная компания."
  
   Они познакомились через Роберта Поули, одного из людей Уолсингема, не заурядного подхалима, а отборного куска мяса. Безжалостный и хитрый, он поступил в Кембридж в 1568 году как сайзар, но не получил степень, потому что, будучи предполагаемым католиком, не смог принести необходимую клятву верности религии королевы. И все же, по-видимому, он был не настолько принципиален, чтобы отклонить просьбы вербовщиков Уолсингема, и он быстро стал одним из самых полезных агентов Госсекретаря, информатором, который легко втянул себя в папистские заговоры в Англии и на континенте и за соответствующую компенсацию даже позволял раз за разом сажать себя в тюрьму. Тюрьмы ее величества, настаивал он, были лучшими местами для встреч с католическими заговорщиками.
  
   Во время Великого поста того года Поули организовал встречу молодых джентльменов-католиков за ужином в гостинице "Плуг", недалеко от Темпл-Бара на западной окраине Лондонского сити. Энтони Бабингтон, знакомый Поули, был приглашен вместе с двумя незнакомцами, за которых Поули поручился, Бернардом Модом и Кристофером Марлоу. Наивный и несчастный, Бабингтон был единственным за столом в тот вечер, кто не состоял на службе у Уолсингема.
  
   За элем, вином и перешептываниями Бабингтону рассказали о некоторых планах. Мария, королева Шотландии, была заключена в тюрьму по воле Елизаветы на восемнадцать лет за подстрекательство к восстанию против протестантского правления Елизаветы и за то, что предложила себя в качестве законной королевы Англии и восстановительницы первенства папы Римского. После провала заговора Трокмортона против короны Мария оказалась в самом строгом заточении, какое только было в Чартли-холле в Стаффордшире, изолированная от внешнего мира пуританскими надзирателями, которые докладывали Уолсингему о каждом ее движении.
  
   Вот были новости от Поули. Католические агенты во Франции, Голландии и Испании передавали свои заверения в том, что Католическая лига и великие христианские князья Европы выделят силы численностью в 60 000 человек для вторжения на север Англии, освобождения Марии и утверждения ее правления. Благодаря гениальным изобретениям Кита Марлоу, блестящего молодого самоотводчика, недавно присоединившегося к их делу, был разработан метод общения с Мэри. Марлоу придумал способ переправлять письма в Чартли-Холл, спрятанные и запечатанные водонепроницаемым способом в пивных бочонках, и он также изобрел хитроумный шифр, чтобы зашифровать их на тот маловероятный случай, если они будут обнаружены.
  
   Письма от заговорщиков уже были отправлены таким образом, и Мэри дала письменные ответы, выражающие общую поддержку. Тем не менее, она была осторожна. Ни один из заговорщиков не был ей лично известен. Им нужен был кто-то, кого она знала и кому доверяла.
  
   Входит Бабингтон. В 1579 году он был пажом графа Шрусбери, который тогда был сторожем Марии. Она любила мальчика, и пять лет спустя ему было поручено доставить несколько пакетов писем непосредственно в руки шотландской королевы. Хотя он вышел из опасной игры, чтобы вести жизнь джентльмена в Лондоне, его взгляды были хорошо известны среди ее сторонников.
  
   Итак, вопрос, заданный Бабингтону в ту ночь, был таким: вы присоединитесь к нам? Ты поможешь доброй леди?
  
   Его ответ восхитил шпионов. Как могла бы эта измена увенчаться успехом, прошептал он, если бы Элизабет осталась жива? Она была популярна среди своих введенных в заблуждение подданных. Разве она не смогла бы сплотить свои армии и эффективно противостоять захватчикам? Разве сюжет не удался бы лучше, если бы она была доведена, как он выразился, до трагического конца?
  
   Другие заверили его, что один из них, некий Джон Сэвидж, собирался позаботиться именно об этом, и в легкомысленном ответе Бабингтон решил свою судьбу, чокнувшись кружкой об стол. Марлоу, который был новичком в игре и неизвестен таким, как Уолсингем, был бы его посредником. Двое молодых людей улыбнулись друг другу, как прекрасные сообщники-заговорщики, и последовал еще один звон сосудов для питья.
  
   Из дома доносились звуки. Бабингтон начал подниматься в тревоге, но это была всего лишь миссис Булл, возвращавшаяся из магазина. Она высунула голову из окна и спросила, должна ли она принести поднос с едой.
  
   Они ужинали и пили, пока тень от тутового дерева не стала длинной и темной. Марлоу должен был сообщить новости, которые, как он сказал Бабингтону, были переданы непосредственно Поули от французского посла в Англии Гийома де л'Обеспина. Планы вторжения обретали форму. Французская, испанская и итальянская армии были посвящены святой задаче. Были явные признаки того, что английские католики также взялись бы за оружие при первом виде иностранных войск, несущих папские знамена. Требовалось окончательное согласие королевы Марии, которое должен был получить Бабингтон.
  
   Марлоу достал орудия своего ремесла из переносного письменного ящика, стоявшего у его ног. Он обточил перо своим лучшим ножом, открыл крышку чернильницы и бесконечно забавлял Бабингтона, промокая пиво со стола своей задницей, прежде чем поставить футляр на сухое место и разложить несколько листов пергамента на кожаной подушечке. "Не могли бы вы продиктовать?" Спросил Марлоу. "Я самый превосходный писец".
  
   "Ты, Кит, автор. Мы хорошо обсудили, что должно быть передано. Возможно, ты умеешь сочинять."
  
   Марлоу согласился, сказав, что воздержится от цветистой прозы в пользу простого языка. Царапая пергамент, он прочитал вслух:
  
   Во-первых, обеспечение вторжения. В захватчике достаточно силы. Порты, в которые нужно прибыть в назначенное время, с сильным отрядом в каждом месте, чтобы присоединиться к ним и гарантировать их высадку. Освобождение Вашего Величества. Устранение конкурента-узурпатора. Для осуществления всего, что может быть угодно Вашему превосходительству, положитесь на мою службу.
  
   Теперь, поскольку промедление крайне опасно, возможно, Вашему Превосходительнейшему Величеству будет угодно вашей мудростью направить нас и Вашей Княжеской Властью дать возможность тем, кто может продвинуть дело; предвидя, что ни один из дворян не может быть предоставлен Вашему Величеству на свободе в этом отчаянном служении, и видя, что очень необходимо, чтобы некоторые из них стали главами, чтобы повести за собой толпу, всегда по природе склонную в этой стране следовать за дворянством, учитывая, что это не только побуждает простолюдинов и джентри следовать без противоречий или раздоров, но также придает большое мужество Вашему величеству лидеры.
  
   Я с десятью джентльменами и сотней наших последователей возьмусь за освобождение Вашей Королевской Особы из рук ваших врагов .
  
   Для устранения узурпаторши, из повиновения которой мы освобождены ее отлучением от церкви, будут шесть благородных джентльменов, все мои личные друзья, которые за то рвение, которое они проявляют к католическому делу и службе Вашему Величеству, предпримут эту трагическую казнь .
  
   "Ты вполне удовлетворен этой смесью?" Спросил Марлоу, когда он закончил.
  
   Горло Бабингтона, казалось, пересохло от беспокойства. "Кажется, это должным образом передает нашу осведомленность об этом деле и наши просьбы о благословении королевы".
  
   "Тогда я немедленно переведу это в шифр. Пока я беру на себя эту задачу, вы могли бы попросить вдову Булл принести нам еще пива. Я буду пить только от жажды. Процесс замены букв на цифры и слов на символы всегда утомителен, и моя голова должна оставаться такой же ясной, как зеркальный пруд Нарцисса."
  
   Бабингтон зашаркал прочь с дурным предчувствием человека, направляющегося на виселицу. Когда он вернулся с полным кувшином, Марлоу сказал: "Я постараюсь поторопиться, насколько смогу. Поули нужно будет отправить это письмо пивовару в Чизвик сегодня вечером, потому что я верю, что завтра следующий бочонок достанется Мэри. Тогда нам остается только дождаться ответа дорогой леди."
  
   Бабингтон быстро выпил две кружки подряд. У него не было такого желания сохранять ясную голову.
  
   Дворец Уайтхолл был городом сам по себе. Он превзошел Ватикан и Версаль по своим размерам и помпезности, и было непросто ориентироваться в 1500 залах. Чтобы найти пункт назначения, требовались предварительные знания или благосклонность дружелюбного джентльмена или леди, которые возьмут вас за руку и проведут по лабиринту офисов и частных резиденций.
  
   К этому времени Марлоу уже хорошо ориентировался во дворце и с нетерпением появился в личных покоях Уолсингема, его пульс участился, лицо сияло торжеством. Личный секретарь Уолсингема сердечно приветствовал его и объявил о его прибытии.
  
   Уолсингем совещался с Робертом Поули, как всегда суровым, с загорелым лицом и сальными черными волосами, стянутыми в узел. В таком состоянии его можно было бы принять за разбойника или солдата, а не за джентльмена, окончившего Кембридж.
  
   Первые слова, которые Марлоу сказал им, были "У меня это есть!"
  
   Уолсингем посмотрел вниз на свой узкий нос. "Дай мне посмотреть".
  
   Марлоу открыл свой письменный стол и гордо разложил пергаменты по столу. Уолсингем схватил их, как ястреб, нападающий на полевку. Пока он корпел над ними, Марлоу стоял, отщипывая со своего камзола белые волоски у одной из кошек миссис Булл.
  
   "Это хорошо, очень хорошо", - сказал Уолсингем. "Я немедленно отправлю шифровку пивовару. Мэри владеет новым кодом?"
  
   "У нее это есть", - сказал Поули. "Это было в ее последнем бочонке. Она будет спокойно верить, что никто другой не смог бы расшифровать это."
  
   "Пусть она ответит скорее и ответит решительно", - воскликнул Уолсингем. "Как только мы перехватим ее письмо, мы оторвем ее гребаную католическую голову, клянусь звездами!"
  
   "Я хотел бы быть там, когда это произойдет", - сказал Марлоу, представляя кровавую развязку.
  
   "Я позабочусь о том, чтобы ты был. И вы будете там, чтобы увидеть Бабингтона с вывернутыми внутренностями, взывающего к своему Богу. И другие заговорщики тоже. Тогда начнется серьезная игра. Окружение папы Римского захочет отомстить за падение Марии. Ты знаешь, что это будет означать?"
  
   "Война, я думаю", - сказал Марлоу.
  
   "Не одна война, много. Европа в огне, а со временем и весь мир. И мы сами, как единственные явные победители. Получая удовольствие от растущих куч католических трупов. Захват земли и торговли со всех сторон. Пополняя нашу казну."
  
   Марлоу кивнул, все еще стоя.
  
   "Сядь", - сказал Уолсингем. "Выпей немного вина. Ты хорошо поработал. У тебя всегда все получается. Какое бы задание мы ему ни давали, будь то в Реймсе или Лондоне, Париже или Кембридже, он справлялся с ним быстро, не так ли, Поули?"
  
   Поули чопорно поднял свой бокал. "Да, он настоящее чудо".
  
   "Благодарю вас, милорд", - сказал Марлоу. "Я ищу только вашего удовольствия и продвижения нашего дела. Но чтобы продолжать это делать, мне понадобится письмо от Тайного совета магистру университета, извиняющее мое отсутствие. Они стремятся лишить меня моих Хозяев, поскольку верят, что я еду во Францию, чтобы общаться с папистами и поощрять их."
  
   "Это потому, что вы убедительный актер", - сказал Уолсингем. "Поули, отдай ему письмо, которое мы подготовили".
  
   Марлоу прочел это в знак благодарности. Это было идеально. Короткий и авторитетный, не оставляющий сомнений в том, что Марлоу служил за границей на службе Ее Величества. "Это будет прекрасно".
  
   Уолсингем забрал документ и начал нагревать немного воска, чтобы прикрепить печать Тайного совета. Пока он возился с воском и свечой, он сказал: "Позволь мне спросить тебя кое о чем, Марлоу. Мне очень любопытно узнать, почему вы стремитесь заниматься легкомысленным делом написания пьес. Я слышал, что люди адмирала скоро исполнят одно из ваших произведений. Как это наиболее эффективно продвигает наше дело? Я могу направить такой блестящий ум, как ваш, на сотню задач, которые сделают честь лемурам. Как это может быть более приоритетным?"
  
   Марлоу налил себе кубок вина секретаря и попробовал его. Это было превосходно, намного лучше, чем его собственное обычное пойло. "Вы когда-нибудь были в театре, милорд?"
  
   Уолсингем презрительно кивнул. "Я делаю это только потому, что королева увлечена подобными вещами и часто требует присутствия своего Тайного совета. А как насчет тебя, Поули? Вы любитель театра?"
  
   Поули фыркнул. "Я бы предпочел проводить вечера со шлюхой".
  
   "Да, я слышал о разрушительном следе, который ты оставляешь, когда занимаешься проституцией".
  
   "Я не смогу оставить их в живых, как только они увидят мою задницу".
  
   "Вряд ли", - усмехнулся Уолсингем.
  
   Марлоу наклонился вперед, игнорируя Поули. "Итак, мой господин, вы видели, какое воздействие пьесы оказывают на аудиторию. Как они перемешивают эмоции, как поварешкой тушеное мясо. Как они пробуждают всевозможные страсти - веселье, ярость, пыл, страх - и заставляют присутствующих думать как одно целое. Я буду использовать свои пьесы, мой господь, чтобы разжечь раздор, разжечь огонь в сердцах людей, настроить протестантов против нашего великого врага, католиков. Своими пьесами я могу творить зло в большом масштабе. И я хорош в этом. Нет, больше, чем хорошо."
  
   Уолсингем медленно обошел свой стол и сел рядом с Марлоу. Он взял немного вина и начал смеяться. "Я не могу не согласиться с вашими идеями, Марлоу, или с уверенным состоянием вашего ума. Это не наш обычный путь, но был один из нас, очень великий, давным-давно, который воображал себя художником. Ты знаешь, о ком я говорю?"
  
   "Это был Нерон?"
  
   "Да, действительно. Говорят, он был одним из величайших исполнителей своего времени. Но вы знаете, что с ним случилось? Он сошел с ума. Все его завоевания обратились в прах. Ты ведь не сойдешь с ума, правда, Марлоу?"
  
   "Я бы надеялся остаться в здравом уме".
  
   "Это хорошо. Если бы вы этого не сделали, мне, возможно, пришлось бы высказать мистеру Поули мрачные слова."
  
   Лето прошло, а затем наступила осень. Наступил новый год, а с ним иней на полях и лед на прудах. И в феврале, когда зимние ветры завывали в Нортгемптоншире, Марлоу прибыл на дилижансе в замок Фотерингей.
  
   Пронизывающий воздух не мог охладить его горячее возбуждение. Это были пьянящие месяцы. С того дня, как он набросал письмо Бабингтона в зеленом саду миссис Булл, и до этого момента, когда перед ним распахнулись массивные двери Фотерингея, он чувствовал, что живет своей судьбой. Его родословная и интеллект всегда давали ему ощущение могущества, но само обладание реальной властью было поистине опьяняющим.
  
   После того, как Уолсингем перехватил ответ Мэри Бабингтону, он быстро раскрутил заговорщиков. Марлоу был там, в Сент-Джайлсе, на полях, в день конца сентября, когда растерянный взгляд Бабингтона нашел его в толпе за мгновение до того, как несчастного молодого человека подняли за шею на эшафот, а затем привязали к столу, почти живого. Его палач использовал не слишком острый нож, чтобы вспороть плоский живот Бабингтона. Зверь в окровавленном халате мясника медленно поджаривал внутренности Бабингтона и его отрезанный пенис, когда его крики наконец стихли, а глаза милосердно потускнели. Некоторым из толпы в тот день стало дурно от этого испытания. Но не Марлоу.
  
   Последовал суд над Марией, и хотя он был проведен со всеми надлежащими формальностями, которых требовали важные государственные дела, исход никогда не вызывал сомнений. Настал час ее казни в Большом зале Фотерингея, в том же зале, где проходил ее суд.
  
   Марлоу, по очевидным причинам увлеченный изучением театра, восхищался именно этой сценой. Покрытая черной драпировкой платформа высотой пять футов и шириной двенадцать была установлена рядом с поленьями, которые пылали в огромном камине. Мария стояла между двумя солдатами, ее дамы плакали позади нее. Палач в капюшоне стоял, сложив руки поверх белого фартука, его топор был прислонен к перилам эшафота.
  
   Пока Мария молилась на латыни и плакала, Марлоу протиснулся сквозь толпу, чтобы оказаться рядом со сценой. Когда ей пришло время раздеваться, она сумела сказать: "Никогда раньше у меня не было таких женихов, которые готовили бы меня, и никогда я не снимала свою одежду для такой компании".
  
   Зрители ахнули, увидев ее нижние юбки: кроваво-красный атлас, цвета ее Церкви, цвета мученичества.
  
   Марлоу затаил дыхание, когда палач занес свой топор высоко над его головой и опустил его со всей силы.
  
   Тем не менее, удар был неуклюжим. Лезвие промахнулось мимо цели, попало в узел повязки на глазах Мэри и, отскочив, глубоко врезалось в затылок. Шотландская королева издала тихий скрипящий звук, но все еще оставалась на плахе. Второй удар пришелся в цель получше, и кровь хлынула, как и положено, но даже этому удару не удалось полностью отделить голову от тела. Палача заставили присесть, после чего он использовал свой топор как нож, чтобы перерубить последние куски хряща.
  
   Он схватил ее голову за шапочку, приколотую булавками, поднялся и высоко поднял ее. Но когда он прокричал свою заученную фразу - "Боже, храни королеву!" - ее голова выпала из его хватки, и он остался с кепкой и каштановым париком в руках.
  
   Это было известно только ей самой и ее дамам, но Мэри стала почти полностью лысой. Ее окровавленная голова скатилась с эшафота и приземлилась у ног Марлоу.
  
   Он наблюдал, как ее рот открывался и закрывался, как будто она пыталась поцеловать его ботинок, и с каждым смертельным движением он чувствовал, как его хвост подергивается от жизни.
  
   Я Лемур, и я помог убить королеву-католичку .
  
  
  
  
  
   ВОСЕМНАДЦАТЬ
  
   СИКСТИНСКАЯ КАПЕЛЛА МИКЕЛАНДЖЕЛО была создана не для того, чтобы орды туристов вытягивали шеи и стробировали зал своими цифровыми вспышками.
  
   Он был создан для этого.
  
   Запечатанный и пустой, он был величественно тих и полон ожидания, равномерно и естественно освещенный высокими окнами, которые располагались вдоль часовни прямо под расписным потолком.
  
   Ряды столов с коричневыми бархатными столешницами были аккуратно расставлены по обе стороны часовни, лицом друг к другу, на каждом столе лежала простая белая карточка с именем кардинала.
  
   Раздался звук древнего ключа в древнем замке, и тяжелая дверь со стоном открылась. Затем послышалось сопение и царапанье когтей по мозаичному полу.
  
   Эльзасская собака натянула поводок, ее уши торчком и нетерпеливы, хвост целеустремленно виляет. Его куратор из охранной компании Gruppo BRM позволил ему выполнять свою работу. Он направился прямо к ближайшему столику, понюхал бархатную драпировку до пола и просунул под нее свою большую черно-коричневую голову.
  
   Собака всплыла, ее хвост в том же состоянии готовности. Борьба за следующий столик была напряженной.
  
   Хакель сделал знак своему человеку, Глаузеру, который, казалось, был вне себя от радости, что ему дали задание переодеться в штатское для Конклава, в черный костюм такого покроя, что в нем было достаточно места, чтобы скрыть модифицированный пистолет-пулемет Heckler & Koch. "Вызовите команду электронщиков, чтобы они начали подметать за собакой".
  
   Глаузер кивнул и пошел за жучками-чистильщиками.
  
   Когда они закончили с часовней, охрана массово проследовала в небольшие смежные помещения, включая Комнату слез, где новому папе предстояло ненадолго обдумать свою судьбу в одиночестве, Комнату облачений и спустилась в подвальные помещения, где они завершили зачистку.
  
   Во дворе за часовней Хакель наблюдал, как люди из Gruppo BRM упаковывают свое снаряжение и загружают собаку в фургон. Глаузер подошел к нему и сказал: "С этого момента я удвою охрану и буду поддерживать высочайший уровень стерильности".
  
   Хакель указал на него пальцем и прорычал: "Ты убедишься в этом".
  
   Квартира была в распоряжении Элизабетты. Она вернулась туда после мессы в Санта-Мария-ин-Трастевере, и день странно растянулся перед ней. Она совсем не привыкла к неструктурированному времяпрепровождению, но она же не собиралась включать телевизор, не так ли?
  
   Сначала она провела час за компьютером своего отца, исследуя Лумбубаши и Республику Конго. Такая бедная страна, подумала она. Так много потребностей. Но, несмотря на бедность, дети на веб-сайте Ордена казались такими жизнерадостными и со свежими лицами. Это, по крайней мере, подняло ее настроение.
  
   Она вздохнула и поднялась. Свет, струящийся через окна, подчеркивал пыль на мебели. В отличие от уборщицы ее отца, она могла безнаказанно передвигать его книги и бумаги, вытирать пыль и полировать поверхности, за которыми не ухаживали годами.
  
   Элизабетта пошла в свою спальню, сняла туфли, а затем и мантию. Ящики ее старого комода разбухли от влажности, и потребовалось несколько решительных рывков, чтобы открыть их. Она годами не смотрела на свою одежду, и вид ее старых джинсов и свитеров вызвал поток воспоминаний. Она потянулась за выцветшими джинсами Levis, которые купила во время школьной поездки в Нью-Йорк, и кончики ее пальцев коснулись чего-то под ними.
  
   Это была бархатная коробочка.
  
   Она откинулась на спинку кровати, ее грудь содрогалась, пытаясь подавить слезы. Коробка лежала у нее на голых коленях. Она открыла крышку. Солнечный свет упал на подвеску Марко и дико отразился от ее граненой поверхности. Оно было таким же красивым и сверкающим, как в тот день, когда она впервые его надела.
  
   Это была жаркая ночь. Окно Элизабетты было широко открыто, но воздух почти не проникал.
  
   Марко положил указательный палец на кулон в форме сердца, слегка прижимая его к верхней части ее груди. Ее кожа блестела, и она тяжело дышала. Они купались в свете свечей.
  
   "Тебе все еще это нравится?" - спросил он.
  
   "Конечно, я верю. Разве ты не замечаешь, что я никогда его не снимаю?"
  
   "Я заметил. Даже когда вы занимаетесь любовью."
  
   "С другими мальчиками я снимаю это", - сказала она, ткнув его в ребра.
  
   Он надулся. "Ах, очень мило".
  
   Элизабетта поцеловала его в щеку, затем игриво провела языком по щетине Марко. Он был солоноватым на вкус. "Не волнуйся. Ты единственный."
  
   Он сел рядом с ней на кровати, подтянул колени к груди и внезапно сказал. "Мы собираемся пожениться, не так ли?"
  
   Она тоже села и вопросительно посмотрела на него. "Это ведь не предложение, не так ли?"
  
   Марко пожал плечами. "Это просто вопрос. Я имею в виду, я думаю, что знаю ответ, я просто хочу убедиться, что ты тоже это знаешь."
  
   В ту ночь он был как ребенок мужского пола. Такой большой и могущественный, но в то же время такой уязвимый и неуверенный. "За кого еще я бы вышла замуж?" Элизабетта положила ладонь на его обнаженную спину и медленно провела ею вниз по позвоночнику, пока не добралась до впадинки на пояснице. Оно было гладким и сильным и, по причине, которую она не понимала, было ее любимым местом на его теле.
  
   Элизабетта положила бархатную коробочку обратно в ящик стола так осторожно, как будто она обращалась с реликвией святого. Она натянула старые джинсы Levis, которые все еще были впору, а затем заплесневелую толстовку.
  
   Убирая квартиру, она старалась не думать о Марко. У нее всегда хорошо получалось выбрасывать мысли о нем, но сегодня единственным местом, где был хоть какой-то шанс добиться этого, была Африка.
  
   Новость от сестры Марилены глубоко потрясла ее. Она провела ночь в отрицании, подавляя чувство негодования, даже злости. Кто играл с ее жизнью, дергая за ниточки, как будто она была марионеткой? Почему ее оторвали от ее монастыря и ее учеников, фактически от самой основы ее жизни?
  
   Но когда она молилась на мессе тем утром, ее отношение начало меняться, и настроение улучшилось. Как высокомерно и самонадеянно с ее стороны подвергать сомнению свою судьбу! Она не только была в руках Божьих, но и до нее дошло, что Конго было Его даром. Элизабетта поняла, что это был шанс сбросить тяжелый груз, который она была вынуждена нести. Она могла бы оставить позади скелеты и мужчин с хвостами и их темные маленькие татуировки и вернуться к своему истинному призванию, служению Богу и образованию Его детей. Монастырская школа в Лумбубаши была далеко, чистая и хорошая, и она будет восстановлена там. Конечно, она будет скучать по своей семье и общине сестер, но ее жертва была ничем по сравнению с жертвой, принесенной Христом. Любовь Христа поддержала бы ее в чужой стране и счастливые лица маленьких детей, взывающих к ней со страниц веб-сайта Лумбубаши.
  
   Гостиная, кухня, столовая, холл и гостевой туалет сияли и пахли свежими чистящими средствами. Следующей она приберется в спальнях, начиная со своей и заканчивая отцовской. Элизабетта втолкнула пылесос в свою спальню, включила его в розетку и начала водить им по ковру, когда ее внимание привлекли книга "Фаустус" и конверт Бруно Оттингера. Она выключила машинку и села за свой стол, перечитывая надпись от этого таинственного К Оттингеру.
  
   Она вздохнула от своей слабости. Она не могла отпустить.
  
   Я не уеду в течение шести дней, подумала она. Какое это имело бы значение, если бы я потратил часть своего времени перед посадкой в самолет, занимаясь чем-то большим, чем просто уборкой?
  
   Вооружившись чашкой кофе и номером телефона с веб-страницы Университета Ульма, Элизабетта сидела на кухне своего отца, прижимая телефон подбородком. Она разговорилась с властной секретаршей и вскоре была на линии с деканом факультета инженерных наук Даниэлем Фридрихом.
  
   Декан Фридрих спокойно выслушал просьбу Элизабетты предоставить информацию о Бруно Оттингере, но как только она заговорила, она поняла, что он не сможет быть полезным. Он был относительно новичком в университете, и хотя у него было смутное представление о том, что Оттингер работал на кафедре много лет назад, он не был лично знаком с этим человеком. Он также говорил так, как будто у него были более важные дела, на которые нужно обратить внимание.
  
   "Есть ли среди преподавателей кто-нибудь постарше, кто, возможно, помнит его?" - спросила она.
  
   "Может быть, Герман Штрауб", - раздраженно сказал декан. "Он был здесь всегда".
  
   "Могу я поговорить с ним?"
  
   "Вот что я тебе скажу", - отрезал Фридрих. "Перезвоните и оставьте свой номер у моего секретаря. Она посмотрит, захочет ли Штрауб связаться с тобой. Это лучшее, что я могу сделать."
  
   Элизабетта уже нашла номер офиса Штрауб с веб-сайта и позвонила по нему, как только линия оборвалась. Мужчина постарше, судя по голосу, ответил формально по-немецки, но перешел на исправный английский, когда она спросила, говорит ли он по-английски или по-итальянски.
  
   Штрауб мгновенно стал очаровательным и, как она поняла по его приторному тону, чем-то напоминал стареющего дамского угодника. Она не рискнула отпугнуть его, упомянув, что она монахиня.
  
   "Да", - ответил он с удивлением. "Я знал Оттингера довольно хорошо. Мы были коллегами много лет. Он умер несколько лет назад, вы знаете."
  
   "Да, я знаю. Возможно, тогда ты сможешь мне помочь. Я получил во владение одну из его ценных вещей - старую книгу - через общего знакомого. Это вызвало у меня любопытство. Я хотел попытаться выяснить что-нибудь о нем."
  
   "Что ж, я должен сказать, что Оттингер был не самым легким человеком в мире. Я довольно хорошо ладил с ним, но я был в меньшинстве. Он был довольно жестким, довольно выносливым. Большинству студентов он не нравился, и его отношения с другими преподавателями были натянутыми. Некоторые из моих коллег годами отказывались разговаривать с ним. Но он был очень блестящим человеком и превосходным инженером-механиком, и я ценил его работу. И он оценил мою работу, так что, я думаю, это послужило основой для приемлемых отношений в департаменте."
  
   "Что вы знали о его жизни за пределами университета?"
  
   "На самом деле, очень мало. Он был скрытным человеком, и я уважал это. Насколько мне известно, он жил один и у него не было семьи. Он вел себя как старый холостяк. Его воротнички были изношены, на свитерах были дыры - что-то в этомроде."
  
   "Вы ничего не знали о его неакадемических интересах?"
  
   "Я знаю только, что его политика была немного экстремальной. У нас не было серьезных политических разговоров или чего-то подобного, но он часто делал небольшие комментарии, которые показывали, в каком направлении он склоняется."
  
   "И это было?"
  
   "Направо. Я бы сказал, в крайнем правом. Наш университет довольно либеральный, и он всегда бормотал о социалистическом том-то и коммунистическом том-то. Я думаю, что у него также были некоторые предубеждения против иммигрантов. Студенты, которые у нас были из Турции и подобных мест, ну, они знали репутацию Оттингера и держались подальше от его курсов."
  
   "Принадлежал ли он к какой-либо политической партии?" Спросила Элизабетта.
  
   "Этого я бы не знал".
  
   "Он когда-нибудь упоминал об интересе к литературе?"
  
   "Я не помню".
  
   "Он когда-нибудь говорил о Кристофере Марло или о пьесе "Фаустус"?"
  
   "Ко мне? Я уверен, что он этого не делал."
  
   "Он когда-нибудь упоминал кого-нибудь, кого называл "К"?"
  
   "Опять же, насколько я помню, нет. Это очень странные вопросы, юная леди."
  
   Элизабетта рассмеялась. "Да, я полагаю, это так. Но самое странное я оставляю напоследок. Известно ли вам о каких-либо анатомических отклонениях, которые у него могли быть?"
  
   "Я не знаю, что ты можешь иметь в виду".
  
   Она перевела дыхание. Зачем скрывать это? "У Бруно Оттингера был хвост. Это было что-то, что ты знал?"
  
   Последовала довольно долгая пауза. "Хвост, говоришь ты! Как чудесно! Из всех персонажей, которых я знал в своей жизни, Оттингер, этот старый дьявол, безусловно, был бы единственным человеком, у которого был бы хвост!"
  
   Как только Элизабетта отдернула тяжелые шторы и позволила свету проникнуть внутрь, она обнаружила, что спальня ее отца не была той катастрофой, которую она ожидала. Правда, его кровать была не заправлена, повсюду валялись книги и одежда, но пыли было немного, и ванная комната в номере была приемлемой. Уборщик, как оказалось, имел периодический доступ в свое святилище.
  
   Она сняла постель, собрала полотенца и грязную одежду и начала собирать стопку белья.
  
   Она оставила вторую кровать нетронутой. Покрывало на кровати было идеально задрапировано, декоративные подушки лежали ровными рядами по убыванию размера. Казалось, что это было защищено каким-то силовым полем - единственной поверхностью, не загроможденной вещами ее отца.
  
   Кровать ее матери.
  
   Вернувшись в спальню, руки в боки, Элизабетта оглядела беспорядок. Она полагала, что придется чертовски дорого заплатить за организацию его книг и бумаг, но она была полна решимости попытаться это сделать. Кроме того, она могла бы сделать это с большей тщательностью, чем кто-либо другой: монографии Гольдбаха в одном месте, записные книжки Гольдбаха и клочки бумаги в другом. Конспекты лекций здесь. Детективные романы там.
  
   Один книжный шкаф был аккуратным, как иголка, тот, что рядом с кроватью ее матери. Книги Флавии Челестино, большинство из них по средневековой истории, остались в том же точном порядке, что и в день ее смерти. Элизабетта потянулась за одной, Елизавета и Пий V - Отлучение королевы от церкви , и села на кровать. Суперобложка была яркой и чистой, это была нетронутая копия книги 26-летней давности. Она открыла его на внутренней стороне задней крышки и посмотрела на фотографию автора.
  
   Это было как смотреть в зеркало.
  
   Элизабетта забыла, насколько она похожа на свою мать; фотография была сделана, когда Флавии было примерно столько же, сколько ей. Тот же высокий лоб, те же скулы, те же губы. Несмотря на то, что она была маленькой девочкой, когда вышла книга, она помнила званый вечер, который устроили ее родители, и то, какой гордой и сияющей была ее мать по поводу его публикации. Ее академическая карьера на историческом факультете в Ла Сапиенца началась. Кто мог знать, что она умрет в течение года?
  
   Элизабетта никогда не читала эту книгу. Она избегала этого точно так же, как человек избегает зацикливаться на воспоминаниях о болезненной любовной связи. Но в тот момент она решила отвезти копию в Африку. Она начинала читать в самолете. Это был бы давно забытый разговор. Она рассеянно пролистала страницы и углубилась в один или два абзаца. В стиле был заметен легкий оборот речи. Флавия, казалось, была хорошим писателем, и это радовало ее.
  
   Конверт упал ей на колени - закладка, предположила она. Она перевернула его и была удивлена, увидев печать Ватикана. Конверт был без адреса, неиспользованный, никогда не запечатанный. Внутри была карточка. С любопытным предвкушением она вытащила его и мгновенно замерла.
  
   Так оно и было!
  
   Она уже видела это раньше. Она вспомнила.
  
   Дверь спальни казалась большой и пугающей.
  
   "Иди в дом", - сказал ее отец. "Все в порядке. Она хочет тебя видеть."
  
   Ноги Элизабетты, казалось, застряли.
  
   "Продолжай!"
  
   Дверная ручка была на уровне глаз ребенка. Она повернула его, и на нее обрушились незнакомые запахи комнаты больного. Она подкралась к кровати своей матери.
  
   Тонкий голос позвал ее. "Elisabetta, come."
  
   Ее мать опиралась на большие подушки, укрытая постельным бельем. Ее лицо было впалым, кожа тусклой. Время от времени она, казалось, боролась с морщинами, чтобы не напугать свою дочь гримасами на лице.
  
   "Ты больна, мама?"
  
   "Да, милая. Мама больна."
  
   "Почему?"
  
   "Я не знаю почему. Врачи тоже не знают. Я изо всех сил стараюсь стать лучше."
  
   "Должен ли я молиться за тебя?"
  
   "Да, почему бы и нет? Молиться - это всегда хорошо. Когда сомневаешься, молись. Ты съедаешь всю свою еду?"
  
   Элизабетта кивнула.
  
   "Твои брат и сестра тоже?"
  
   "Да".
  
   "А папа?"
  
   "Он просто выбирает".
  
   "О, дорогой. Так не пойдет. Элизабетта, ты всего лишь молода, но ты самая старшая. Я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что. Я хочу, чтобы ты всегда заботился о Микаэле и маленьком Зазо. И если ты сможешь, постарайся также немного позаботиться о папе. Он отвлекается на свою работу, и иногда ему нужно о чем-то напоминать."
  
   "Да, мама".
  
   "И не забывай также заботиться о себе. У тебя будет своя собственная жизнь, которую ты должен вести. Я хочу, чтобы ты всегда старалась быть счастливой маленькой девочкой, которую я так сильно люблю."
  
   У ее матери был спазм, достаточно сильный, чтобы этого нельзя было отрицать. Она непроизвольно схватилась за живот, и когда она это сделала, небольшая стопка бумаг соскользнула с ее живота. Карточка соскользнула с кровати на пол. Элизабетта подняла его и посмотрела на него.
  
  
   "Что это?" Спросила Элизабетта.
  
   Ее мать выхватила это у нее из рук и засунула обратно среди своих бумаг. "Это ничего. Это просто картинка. Подойди ближе. Я хочу поцеловать тебя."
  
   Элизабетта почувствовала сухие губы на своем лбу.
  
   "Ты хорошая девочка, милая. У тебя самое лучшее сердце, которое я знаю. Но помните: не все в мире хорошие. Вы никогда не должны терять бдительность перед злом."
  
   Элизабетта держала открытку в руке и рыдала. В тот момент смерть ее матери казалась такой же грубой и свежей, как в тот день, когда это произошло. Она отчаянно хотела вернуться и поговорить с ней еще раз, попросить объяснений, попросить о помощи.
  
   От входной двери донесся резкий стук, звук одного настойчивого удара костяшками пальцев по тяжелому дереву. Она засунула карточку обратно в книгу, вытерла лицо ладонями и начала задаваться вопросом, как кто-то прошел мимо входа, не будучи пропущенным. Это был сосед?
  
   Она приложила свой заплаканный глаз к глазку и, вздрогнув, отстранилась.
  
   Бледное, вытянутое лицо отца Паскаля Трамбле заполнило объектив "рыбий глаз", и первым растерянным порывом Элизабетты было убежать и спрятаться под кроватью своей матери.
  
  
  
  
  
   ДЕВЯТНАДЦАТЬ
  
   Рим, 64 год н.э.
  
   БЫЛА СЕРЕДИНА июля, и многие знатные семьи Рима перебрались от палящей жары в более прохладный климат своих вилл на западном побережье или поместий высоко в сосновых холмах. Миллион менее удачливых остались позади. Мерцающий воздух над мегаполисом пропах дымом от десятков тысяч костров для приготовления пищи, и тонкий слой черного пепла осел на крышах и булыжниках, как зловещий летний снег.
  
   Все было пересохшим: глотки людей, песчаная почва, потрескавшиеся бревна и стропила древних многоквартирных домов. Вода, всегда важная для Рима, никогда не была более жизненно важной, чем во время засухи без дождей тем жарким летом.
  
   Тысяча вольноотпущенников и рабов постоянно работали в городских водопроводных бригадах, поддерживая в порядке акведуки, резервуары и километры труб. В сотню общественных зданий, пятьсот общественных бассейнов и бань и десятки декоративных фонтанов круглосуточно поступала вода, но в течение нескольких недель самым громким звуком, который производила система, было ворчание.
  
   Вода не текла так, как должна была; она сочилась. Цены в бассейнах были опасно низкими, бани поднимали цены, пивовары брали больше за пиво. Бдительные, ночные совы города, знали об опасности. Организованные в семь когорт по тысяче человек в каждой, они спали днем, а ночью патрулировали невероятно узкие темные переулки огромной столицы, выискивая зарождающиеся пожары в домах. Их единственным эффективным оружием были бронзовые и кожаные ведра, которые они передавали из рук в руки в человеческих цепях из ближайшего бассейна или, если было достаточно близко, из Тибра. Но в этот сезон уровень воды был слишком низким, чтобы принести много пользы, и виджилес знали почему. Это было больше, чем засуха.
  
   Нарушители были неумолимы, а комиссар по водным ресурсам, близкий родственник префекта Тигеллина, разбогател.
  
   Двумя неделями ранее, перед отъездом в Антиум, Нерон сказал Тигеллину: "Пусть твой шурин вычистит все до нитки", и практически за одну ночь коррумпированные боссы водоснабжения подключили свои банды прокалывателей к системе с помощью незаконных труб. Потоки воды, не облагаемой налогом, хлынули на каперов Лемуров, и вигилам оставалось лишь грызть ногти, наблюдая, как Рим превращается в пламя. Прошло двадцать восемь лет с момента последнего крупного пожара.
  
   Июль был фестивальным месяцем, и сезон гонок на колесницах был в самом разгаре. Ничто так не отвлекало массы от страданий от жары и влажности, как спортивный день в Большом цирке. До 200 000 римлян собрались на трибунах, чтобы болеть за одну из своих команд, синих, красных, зеленых или белых, каждая из которых контролируется корпорацией. Квадриады - колесницы, запряженные четырьмя лошадьми, - мчались по длинной узкой U-образной трассе, и если водители и животные выдерживали крутые повороты, призы были великолепны. Под трибунами было несколько оживленных этажей с винными барами, магазинами горячей пищи, пекарнями и множеством притонов проституции.
  
   День был благоприятен и в других отношениях. Бальбил сказал Нерону, что так и будет, после того, как изучил его астрологические карты. Сириус, Собачья звезда, взошел в небесах той ночью, предвещая самые жаркие дни лета. Но, кроме того, его путь пролегал через Дом Смерти. Это запечатало это. Время судьбы пришло.
  
   В ту ночь было полнолуние, но из-за облачности оно почти не освещало тысячи людей, стоявших в очереди у ворот Большого цирка, чтобы на рассвете попасть на территорию.
  
   Глубоко в недрах трибун цирка Вибий, ночное создание Бальбилуса, и еще один мужчина прокрались по темному проходу в ярко освещенный магазин. Там пекарь в кожаном фартуке засовывал буханки в раскаленную печь.
  
   "Мы не открыты", - рявкнул пекарь.
  
   Вибиус спокойно подошел к нему и провел мечом по его животу вверх к сердцу. Пекарь тяжело упал, и когда его жена выбежала из второй комнаты, где застывало тесто, другой мужчина убил ее также одним сильным ударом.
  
   Мужчина закричал. Краем глаза Вибий увидел, как сын пекаря выбегает из лечебницы с яростью в сердце и железным прутом в руке. С глухим стуком раздробленной кости коллега Вибиуса рухнул. Вибиус развернулся и набросился на рослого парня, сильно и чисто перерезал ему шею и наблюдал, как он падает на колени своей матери.
  
   Выругавшись, Вибиус обошел тела и воспользовался поддоном для выпечки, чтобы зачерпнуть тлеющие угли из глубины облицованной кирпичом печи. Легким движением запястий он отбросил раскаленную кучу в угол. Мгновенно половицы начали дымиться и шипеть, и в считанные мгновения линия пламени поползла по стене к стропилам.
  
   Вибиус вернулся в темный коридор и поспешил вниз по лестнице, его работа была выполнена не на должном уровне. Вскоре он смешался с толпой, ожидая, когда шоу по-настоящему начнется.
  
   Этажом выше булочной была лавка с маслом для ламп, заставленная тяжелыми амфорами. Глиняные сосуды лопнули от жара и так эффектно раздули огонь, что северо-восточный угол Большого цирка взорвался огненным шаром. С коллективным вздохом толпа указала на пламя и начала паническое бегство. Пламя взметнулось ввысь, и почти сразу же зазвонили пожарные колокола близлежащей станции виджилис в районе, известном как Регио IX.
  
   Была мобилизована когорта бдительных, но их ведерные бригады быстро исчерпали скудный местный запас воды, и все, что они могли сделать, это выкрикивать приказы об эвакуации в ночь. Цирк был окружен покосившимися многоквартирными домами, некоторые из которых имели незаконно построенные верхние этажи, построенные настолько некачественно, что они практически опирались друг на друга на узких мощеных улочках. Пламя быстро охватило кварталы многоквартирных домов, оставляя после себя рухнувшие здания и обугленные тела. Подхваченный сильным сезонным ветром, огонь перекинулся на юг, в регион XII, а затем в Регион XIII, прежде чем перепрыгнул через Сербские стены , которые когда-то отмечали южную границу Рима, прежде чем разрастание городов расширило границы города.
  
   Улицы заполнились испуганными, бессильными людьми, когда ад пронесся по нескольким кварталам и заплясал по крышам. Одна узкая извилистая улица за другой была охвачена пламенем, часто с массами мужчин, женщин и детей, оказавшихся в ловушке из-за упавшей каменной кладки или огненных стен. И хотя были бы рассказы о людях, помогающих другим спастись и тушащих очаги пламени, также были бы сообщения о темных фигурах, движущихся по городу, бросающих горящие головни в доселе нетронутые здания.
  
   С рассветом над многими южными районами Рима повисла пелена густого дыма, и огонь продвигался вверх по Авентинскому холму к богатым домам и храмам. Затем ветры угрожающе изменились и начали переносить огонь с севера на южные склоны Палатинских и Целианских холмов. Город был обречен.
  
   С самого высокого балкона своей виллы на Виа Аппиа Бальбилус посмотрел на север, на вздымающиеся клубы дыма. Вибиус присоединился к нему, весь в саже от своих усилий, и ему предложили кубок вина, чтобы утолить жажду.
  
   "Это слишком близко для комфорта", - прорычал Бальбилус.
  
   "Ветер поворачивает на юг", - сказал Вибий.
  
   "Я могу предсказать движение небес, но не ветер", - сказал смуглый астролог. "Я бы предпочел не терять свой дом".
  
   "Я думаю, мой уже ушел", - сказал Вибиус без следа эмоций.
  
   "Твоя семья может прийти сюда. Все семьи лемуров, которые в опасности, могут прийти. Распространите слово."
  
   Отряд преторианской кавалерии прибыл в Анций на закате солнца. В городе был новый порт, который построил Нерон, но преторианцы больше доверяли своим лошадям, чем лодкам. Нерон превратил Антиум в защищенный анклав, населенный преторианскими ветеранами и отставными центурионами. Он перестроил приморский дворец Августа по своему вкусу и включил в себя комплекс с высокими колоннами, который простирался на две тысячи метров вдоль набережной. Для своего развлечения он построил многочисленные сады, храмы, бассейны и, самое главное, театр, где он мог практиковать свое искусство.
  
   Когда прибыла кавалерия, чтобы сообщить ему о пожаре в Риме, Тигеллин бесстрастно выслушал сообщение, но отказался позволить гонцу, который вез личное послание от префекта Рима, увидеться с императором. Неро был за кулисами, готовясь выйти на сцену для вечернего конкурса. Одетый в тунику греческого стиля без пояса, он смешался со своими конкурентами, местными парнями, которые с уверенностью знали, что Неро будет любимцем судей. Когда подошла его очередь, он вышел на сцену театра полумесяца и посмотрел на аудиторию, состоящую из подхалимов - отставных солдат, сенаторов из его окружения, местных магистратов Антиума и когорты его специальных войск, немецкой телохранительницы. Хотя Анций находился на приличном расстоянии от Рима, в воздухе чувствовался слабый запах пепла, и новости о пожаре начали распространяться. Зрители шептались и ерзали, и если бы не королевское представление, они бы обратились к посланникам за дополнительной информацией.
  
   Нерон поднял свою лиру и начал сладко напевать песню "Разграбление Илиона" о разрушении Трои греками во время Троянской войны. Он, конечно, выиграл бы соревнование, но, похоже, никому не доставляло удовольствия слушать о том, что великий город опустошен пожаром.
  
   В трущобах Эсквилинского холма заблудившиеся угольки осели на крышах и балконах и были затоптаны бдительными гражданами и рабами, прежде чем они успели распространиться. Апостол Петр был там во время одной из своих пастырских миссий в качестве епископа Рима. Он был усталым, но настойчивым путешественником, выдерживающим многомесячные поездки на мулов в Иерусалим и Рим из своего дома в Антиохии в Греции, где он также служил епископом. Рим был трудным заданием. Его ученики обращали в свою веру столько рабов и вольноотпущенников, сколько могли, но горожане были враждебны христианскому культу, как они это называли. Но у Петра было небольшое стадо, и, подобно агнцам, они время от времени нуждались в руководстве пастушьего посоха.
  
   Кожевенник Корнелиус стал священником новой церкви, и его дом был одним из их общих мест молитвы и собраний. Питер стоял у одного из окон многоквартирного дома в комнате, заполненной преданными. Мимо проплыл тлеющий уголек, и Питер мгновение наблюдал за ним, прежде чем вернуться к папирусу в своей руке. Недавно он написал послание своим верным последователям и хотел, чтобы они услышали это из его собственных уст. "Итак, дорогие братья и сестры, усердно трудитесь, чтобы доказать, что вы действительно среди тех, кого Бог призвал и избрал. Делайте эти вещи, и вы никогда не отпадете. Тогда Бог даст вам величественный вход в вечное Царство нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа. Поэтому я всегда буду напоминать вам об этих вещах - даже если вы уже знаете их и твердо стоите в истине, которой вас научили. И это правильно, что я должен продолжать напоминать вам, пока я жив. Ибо наш Господь Иисус Христос показал мне, что я должен скоро покинуть эту земную жизнь, поэтому я буду усердно работать, чтобы убедиться, что вы всегда помните об этих вещах после того, как Я уйду. Ибо мы не сочиняли умных историй, когда мы рассказали вам о могущественном пришествии Господа нашего Иисуса Христа. Мы видели Его величественное великолепие собственными глазами, когда Он получил честь и прославление от Бога Отца. Голос из величественной славы Божьей сказал Ему: "Это мой нежно любимый Сын, который приносит мне великую радость". Мы сами слышали этот голос с небес, когда были с Ним на святой горе. Благодаря этому опыту у нас появилась еще большая уверенность в послании, провозглашенном пророками. Вы должны обратить пристальное внимание на то, что они написали, ибо их слова подобны светильнику, сияющему в темном месте, - пока не наступит день , и Христос, Утренняя Звезда, не воссияет в ваших сердцах."
  
   Когда Питер закончил, Корнелиус отвел его в угол у кухонной плиты. "Прекрасные слова", - сказал он.
  
   "Они от всего сердца", - ответил Питер.
  
   "Ты говорил о том, чтобы оставить свою земную жизнь".
  
   Питер казался решительным. Еще один уголек пролетел мимо окна. "Это произойдет скоро. Рим пожирает адское пламя, и я боюсь, что Нерон будет искать виноватых."
  
   "Они будут смотреть на нас, но некоторые говорят, что это лемуры".
  
   "Суеверия, конечно", - сказал Питер.
  
   Корнелиус прошептал: "Я знаю человека, который клянется, что видел обугленное тело в развалинах Большого цирка. У него был хвост."
  
   Питер выгнул бровь. "Если это правда, то зло действительно может быть среди нас".
  
   "Ты должен покинуть Рим", - настаивал Корнелиус. "Давайте вернем вас в Антиохию".
  
   "Нет, - сказал Питер, " я останусь. Это должно было случиться. Христос пострадал за меня, и теперь моя очередь страдать за Него. Знаешь, Корнелиус, чего они не понимают, так это того, что наше убийство только делает нас более могущественными. Давай, друг, попробуем помочь нашим братьям. И если вокруг есть зло, давайте противостоять ему."
  
   *
  
   Тигеллин держал гонца в страхе до утра. Он знал, что Нерон был в разоблачительном настроении и не оценил бы вмешательство в дела империи. Кроме того, Неро знал о пожаре до того, как это произошло, не так ли? Тем не менее, послание римского префекта должно было быть доставлено, и когда императора осторожно разбудил его личный секретарь Эпафродит, внимательный греческий лемурес, ему сообщили, что из Рима прибыл отряд преторианцев с важными новостями.
  
   После часового омовения и надушения Нерон принял солдат в своей большой приемной, где присутствовали Тигеллин, Эпафродит и его преданный убийца Ацинет. Письмо, которое ему вручили, было откровенным. Большой цирк был разрушен. Южные районы города были охвачены пламенем. Огонь был неконтролируемым.
  
   "И что мне делать?" Риторически спросил Неро. "Я должен нести ведро?" Конечно, этим вопросом должен заниматься префект Сабин. Это его работа! Моя работа - петь сегодня вечером на конкурсе. Говорят, что есть фракиец с превосходным голосом, который будет моим соперником. Я не могу разочаровать свою аудиторию."
  
   "Должен ли я передать письменный ответ префекту Сабину?" - спросил командующий преторианцами.
  
   "Тигеллин может написать что-нибудь, если захочет", - сказал Нерон. "Кстати, есть ли какая-нибудь опасность для Эсквилинского холма?"
  
   Солдат ответил, что он в это не верит, и Нерон отпустил когорту императорским взмахом.
  
   Неро потребовал немного разбавленного вина. "Кажется, ты хорошо с этим справился, Тигеллин".
  
   "На строительство Рима ушло много дней, но его можно разрушить за считанные секунды", - с улыбкой сказал Тигеллин.
  
   "Помни, " раздраженно сказал Неро, - я так же заинтересован в разрушении, как и ты, но я только что закончил Domus Transitoria и мечтаю пожить там, пока Domus Aurea не будет построен на мелиорированной земле".
  
   Domus Transitoria был длинным дворцом с колоннадами, который тянулся от Палатина до садов Мецената, занимая большую часть Эсквилинского холма в Регионе III. Но его конечной целью было строительство Золотого дома, дворца настолько грандиозного и дерзкого, что он затмил бы все здания в Риме. Он лично одобрил планы и чертежи. Он будет располагаться на 200 акрах выжженной земли у подножия Палатинского холма. Вестибюль был бы достаточно высоким, чтобы вместить 40-метровую статую самого себя, настоящего римского колосса. Этот трехэтажный вестибюль , который Неро назвал Millaria, должен был протянуться на два километра вдоль долины Форума через опустошенные пожарами районы Карина и Субурбу. В центре Рима был бы огромный бассейн, настоящее море, которое он использовал бы для пышных представлений.
  
   "Я уверен, что земля, которая вам нужна для Золотого дома, уже израсходована", - сказал Тигеллин. "Если ветры будут благоприятными, Domus Transitoria должен быть в безопасности. Я тоже беспокоюсь о своих магазинах в базилике Эмилия."
  
   Неро не был склонен проявлять сочувствие. Он сделал Тигеллина вторым по влиятельности человеком в Риме и невероятно богатым.
  
   "Если вы потеряете свою драгоценную базилику, вы построите большую с меньшими магазинами и будете взимать более высокую арендную плату. Ты знаешь, как это работает. Мы будем использовать мраморные карьеры Лемуров, цементный и деревообрабатывающий заводы для наших новых сооружений. Мы отдадим первоклассные земли нашим союзникам. Мы получим наш личный сбор с каждой транзакции. Мы сделаем состояние на фоне всех страданий и смертей. Насколько это прекрасно? Кстати, мы распространяем информацию о том, что за этим стоит христианский культ?"
  
   "Это делается".
  
   Неро встал и потянулся. "Это хороший день, Тигеллин. Оставь меня сейчас. Я собираюсь дать горлу отдохнуть перед вечерним соревнованием."
  
   Огонь бушевал дальше. Языки пламени взобрались на Палатинский, Целийский и Авентинский холмы, а свирепые ветры погнали их на север, к Эсквилинскому холму и сердцу Рима.
  
   Позже в тот же день прибыл гонец преторианцев с новостями, которые привлекли внимание императора. Домус Транзитория был под угрозой. С этими словами Нерон сердито отослал обратно приказы о том, что должно быть сделано все для защиты его собственности, и приказал готовиться к своему отъезду в Рим морем на следующее утро.
  
   Нерон прибыл на одной из флотилии маленьких лодок, которые плыли вверх по Тибру под грязным коричневым небом. Когда его лодка приблизилась к городу, он восхитился огромными клубами дыма и яростными огненными шарами, которые величественно поднимались в воздух. Обычные причалы в Регионе XIII были разрушены, поэтому флотилии пришлось искать место для высадки ниже по течению, рядом с Марсовым полем.
  
   В сопровождении Тигеллина Нерона отвезли на носилках на встречу с Сабином, префектом Рима, который дал ему трезвое заключение: город был во власти пожара. Это было вне контроля человека. Они прошли через Эсквилинские ворота, затем вошли в тлеющие сады Мецената, которые несколько дней назад были самым красивым местом в Риме. Нерон взобрался на вершину холма и взобрался на приземистую башню Мецената, откуда открывался великолепный вид на его горящий город. По ту сторону долины горел Палатинский холм и все старые императорские дворцы Августа, Германика, Тиберия и Калигулы. Римский форум исчез, Дом весталок, Храм Весты, Регия, древний дом римских королей - все было уничтожено. С тяжелым вздохом Неро наблюдал, как языки пламени лижут Domus Transitoria. Противопожарная преграда, сооруженная преторианскими когортами и имперскими рабами, потерпела неудачу.
  
   "Мне жаль, что твой дворец горит", - мрачно сказал Тигеллин.
  
   Неро пожал плечами. "Все это будет во благо. А пока давайте останемся здесь и понаблюдаем за огнем. В этом есть определенная красота, не так ли?"
  
   На пятый день пожара Нерон совершил поездку по городу, действуя как подобает императору: руководил тушением пожаров, распорядился о временном убежище для беженцев на Марсовом поле и распорядился доставить запасы зерна из Остии. И все же, несмотря на его публичные заявления, ходили широко распространенные слухи о том, что он и его приспешники стояли за пожаром, и росло недовольство тем, что ему потребовалось так много времени, чтобы вернуться в Рим.
  
   Когда Неро узнали об этих слухах, его творческим ответом было "Бороться с огнем огнем". Вскоре каждому преторианцу и командиру "вигилес" было приказано сообщить гражданам Рима, что у них есть доказательства вины христианских поджигателей - их возмездия за римское распятие Христа. Вскоре линчеватели патрулировали город, вытаскивая известных христиан из любых несгоревших домов и магазинов и убивая их на месте.
  
   К следующему утру ветры утихли, и пожары перестали распространяться. Но одна новость повергла Неро в приступ ярости. В то время как он полностью потерял свой Domus Transitoria и должен был подготовить временный дворец, он узнал, что гордость и радость Тигеллина, базилика Эмилия, пережила ад без единого следа ожога на ее мраморном фасаде. Говорили даже, что Тигеллин хвастался своей удачей.
  
   Подчиненному Нерона повезло больше, чем его императору! Итак, он отправил сообщение в поместье Бальбилуса, что свершилось суровое правосудие. В тот вечер вспыхнул пожар в модном магазине шелка и льна на нижнем этаже здания Тигеллина.
  
   Вскоре он охватил весь комплекс - и так началась вторая фаза великого пожара. Это распространилось бы на Капитолийскую гору и опустошило бы священные храмы, которые избежали более раннего разрушения. Храм Юпитера-Стайера был бы потерян, Храмы Луны и Геркулеса, Театр Тельца. На склоне Капитолийского холма огонь прорвал Сербские стены и снес большие общественные здания на южной окраине Марсова поля, где ютились толпы беженцев. Если бы не обширные каменные колоннады и внезапный порыв ветра, огонь охватил бы лагерь беженцев насквозь и убил бы еще тысячи людей. Когда это, наконец, закончилось два дня спустя, только четыре из четырнадцати районов Рима избежали бы разрушения.
  
   Когда распространился слух о том, что базилика Эмилия горит, был вызван священник Корнилий, потому что у нескольких членов его общины были запасы в здании, и христиане были обязаны помогать своим братьям. Апостол Петр был рядом с Корнилиусом, когда прибыл посланник, и они вдвоем бросились к месту происшествия с группой христиан.
  
   Вибию не понравился приказ поджечь базилику Эмилия средь бела дня, но Бальбил не пожелал ослушаться прямого приказа императора. Когда Вибиус вынырнул из заднего окна как раз перед тем, как столб огня вырвался на задний переулок, владелец магазина увидел его и бросился в погоню, но потерял в извилистых боковых улочках.
  
   Когда Корнелиус, Питер и их компания прибыли, комплекс был полностью охвачен пламенем, и им мало что оставалось делать, кроме как присоединиться к растущей толпе и утешать обезумевших владельцев магазинов.
  
   Петр положил руку на плечо рыдающего виноторговца и прошептал, что Христос позаботится об этом человеке и его семье. Торговец внезапно напрягся и указал. "Это тот человек, которого я видел, который устроил пожар".
  
   Вибиус вернулся, чтобы наблюдать за своей искусной работой с выгодной позиции на глубине шести футов в толпе. При виде указывающего на него торговца он поспешил в конец толпы.
  
   В юности в Бетесде Питер был рыбаком; он и его брат Эндрю попадали во множество тяжелых передряг, защищая свои рыболовные угодья. Иисус проповедовал ненасилие, но Петр никогда не уклонялся от несправедливости. "Давайте бросимся в погоню!" - крикнул он, и группа христиан двинулась как один.
  
   Молодые люди держались поближе к убегающему Вибию, но те, что постарше, вытянулись, изо всех сил стараясь держать в поле зрения своего ближайшего товарища. Питер и Корнелиус прикрывали тыл, рысью продвигаясь на юг, насколько это было возможно, по переполненным, заполненным дымом улицам.
  
   Когда Петр и Корнилий достигли Аппиевых ворот, Петру пришлось остановиться и отдохнуть. "Мы потеряли их из виду", - печально сказал Питер. "Я сожалею, что был обременительным".
  
   "Надеюсь, в твоем возрасте я буду хотя бы вполовину таким же проворным", - сказал Корнелиус.
  
   Вскоре один из их группы бежал обратно к ним. "Мы поймали его в ловушку", - сказал мужчина, задыхаясь. "Он неподалеку, на вилле".
  
   Вилла Бальбилуса стала настоящим убежищем.
  
   Почти сотня лемуров была собрана в приемных Балбилуса, их собственные дома были под угрозой или сожжены. Большинство из них были богаты, женщины и дети избалованы, а отсутствие привычных удобств привело к ожесточенной конкуренции за предметы первой необходимости. У Бальбила были хорошие личные запасы зерна и вина, но ему нужно было попросить Нерона прислать специальную провизию в ближайшее время.
  
   Он был в своей спальне на верхнем этаже виллы, горько бормоча что-то в ответ на поднявшийся внизу шум, когда его слуга Антониус настойчиво постучал в его дверь.
  
   "Что это?" Балбилус раздраженно спросил мужчину. "На что сейчас жалуются мои посетители? Разве они не благодарны, что у них есть крыша над головой?"
  
   "Там толпа", - сказал Антониус, затаив дыхание. "Они вошли в ворота".
  
   "Какая толпа?"
  
   Слуга указал на окно.
  
   Бальбилус надел сандалии и вышел на балкон. В его саду была толпа с факелами в руках, и когда они увидели высокого патриция с оливковой кожей, который смотрел на них сверху вниз, они начали кричать.
  
   "Чего вы, люди, хотите?" Бальбилус позвал вниз.
  
   Один крикнул в ответ: "Нам нужен человек, который устроил пожар в базилике Эмилия! Мы знаем, что он здесь!"
  
   "Уверяю вас, здесь нет никого, кто устраивал бы пожары", - проревел в ответ Бальбилус.
  
   Другой мужчина закричал: "Отдайте его нам, или мы сожжем вас дотла".
  
   "Я астролог императора! Немедленно уходите отсюда, или вам придется отвечать перед преторианцами!"
  
   Бальбилус отвернулся.
  
   "Убирайтесь, подонки", - крикнул им Антониус, прежде чем закрыть окно.
  
   "Кто они?" Бальбилус спросил его.
  
   "Я не знаю, учитель".
  
   "Выясни".
  
   Бальбилус поспешил вниз по лестнице и обнаружил Вибия, пьющего вино в переполненном дворе.
  
   "За тобой следили", - зарычал на него Бальбилус.
  
   "Так я слышал", - холодно ответил он. "Я говорил тебе, что нам следовало подождать до наступления ночи".
  
   "Может быть и так. Что теперь нам делать?"
  
   Вибий допил свой напиток, бросил кубок в отражающийся бассейн и обнажил свой меч.
  
   "Что хорошего это даст против толпы?" Спросил Бальбилус.
  
   "Пока они гоняются за мной, отведите всех в колумбарий. Это твоя единственная надежда. Они могут сжечь виллу, но они уйдут, как только их желудки начнут урчать. Передай весточку Неро. Отправляйся в Антиум. Ты что-нибудь придумаешь. Я убью столько из них, сколько смогу."
  
   Из сада послышались новые крики, и в одно из окон приемной влетел факел. Молодой лемур быстро подобрал его с пола и окунул в бассейн.
  
   В сад прибыли Петр и Корнилий. "Прекратите свое насилие!" Питер закричал на факельщика. "Знаете ли вы, есть ли внутри невинные?"
  
   Вибиус взмахнул мечом и выбежал через боковую дверь. Рыча и яростно ругаясь на собравшуюся толпу, он побежал к Виа Аппиа. Молодые христиане набросились на него, как собаки на зайца.
  
   Сильный молодой христианин догнал Вибиуса и набросился на него сзади. Двое мужчин несколько секунд яростно боролись на земле. При первом контакте Вибиус выронил свой меч, но ему удалось обхватить руками шею молодого парня и сильно прижать большие пальцы к его трахее. Задыхаясь, мужчина оттолкнул Вибиуса ногой в грудь. Когда они расстались, цепь на шее мужчины порвалась в руке Вибиуса.
  
   Вибиус отбросил его и схватил ближайший меч. Поднявшись на одно колено, он ловким движением вспорол христианину живот, выпустив кольца кишок. Снова поднявшись на ноги, Вибий побежал по направлению к Аппиевой дороге, мужчины преследовали его по горячим следам.
  
   "Быстрее!" Бальбилус кричал на лемуров. "В колумбарий! Следуйте за мной!"
  
   Они вышли из виллы через фруктовую рощу и вошли в прямоугольный мавзолей с бочкообразной крышей. Антониус держал люк открытым, пока его хозяин и все его гости не спустились по узкой лестнице. Затем он придвинул небольшой алтарь к люку, чтобы скрыть его, и побежал к роще, перескочив через человека с вывалившимися кишками. Что-то, что он увидел на земле, заставило его остановиться: серебряный медальон, прикрепленный к порванной серебряной цепочке. Он поднял его, выругался и побежал обратно в колумбарий.
  
   Удовлетворенный тем, что путь по-прежнему свободен, Антоний отодвинул алтарь в сторону и постучал по люку.
  
   "Учитель, это Антониус! Я знаю, кто они такие! Открывай скорее!"
  
   Бальбилус так и сделал и посмотрел в мрачную шахту. Антониус бросил медальон ему в руки, закрыл люк и снова спрятал его за алтарем. В роще он остановился под деревом, сел и, ни секунды не колеблясь, демонстративно перерезал себе горло.
  
   При свете коптящей масляной лампы Бальбилус осмотрел подвеску.
  
   Монограмма чи-ро.
  
   Это были христиане!
  
   Будь они прокляты до небес! Пусть Нерон убьет каждого христианина, мужчину, женщину и ребенка. Пусть они будут прокляты навечно!
  
   Сотня лемуров набилась в колумбарий, сражаясь за каждый сантиметр площади.
  
   Бальбилус стоял под своей фреской с астрологическими знаками и требовал тишины. Маленький ребенок плакал. Он угрожал убить ее, если кто-нибудь не заткнет ей рот.
  
   "Услышь меня", - прошипел он. "Нам нужно только пережить ночь. Утром мы найдем убежище в другом месте. Мы сильнее, чем они. Мы лучше, чем они."
  
   Наверху один из христиан видел, как Антоний убегал из мавзолея. Он нашел его все еще подергивающимся и теплым, из его шеи текла кровь. Вскоре христианин побежал искать Корнилия и Петра. "Приди!" - настаивал мужчина. "Ты должен это увидеть!"
  
   Когда они стояли над трупом Антония, мужчина стянул с раба штаны.
  
   "Дорогой Господь!" Корнелиус плакал.
  
   Питер оперся вытянутой рукой о ствол дерева, чтобы не упасть.
  
   У Антониуса был хвост .
  
   Когда молодые христиане вернулись на виллу, их кулаки и сандалии были испачканы кровью Вибия, они нашли Петра у дерева. У одного из них в одной руке был нож, а в другой - что-то еще. Он показал это Апостолу. Это был окровавленный розовый отрезок хвоста.
  
   "Это невозможно отрицать", - сказал потрясенный Питер. "Они не призраки. Они реальны. Что мы должны делать, когда обнаруживаем истинное зло - такое зло, которое может быть делом рук самого дьявола - среди нас?" - спросил он.
  
   "Мы должны очистить это", - сказал Корнелиус.
  
   "Другого ответа нет", - прошептал Питер. Затем он повысил свой голос. "Во имя Всемогущего Христа, ты можешь зажечь факел и отправить этих дьяволов обратно в ад".
  
   Бальбилус посмотрел на темный потолок и услышал приглушенные крики христианских мародеров и звук их топающих ног.
  
   Лемуры присели перед ним на корточки, плотно упакованные, как соленая рыба в бочке: мужчины - стойкие, женщины -сердитые, дети - беспокойные. Места в стенах над их головами были заполнены урнами с пеплом и останками скелетов их недавних предков. Острый запах гнили заполнил их ноздри.
  
   Внезапно приглушенные крики над их головами прекратились, и все стихло.
  
   Бальбилус напрягся и прислушался.
  
   Он слышал голос Питера, но не мог разобрать слов.
  
   Бальбилус услышал слабый свистящий звук и почувствовал, как у него заложило уши, когда ревущий огонь охватил потолок и высосал часть воздуха из камеры.
  
   Он почувствовал, как его кожу покалывает, поскольку температура в хранилище поднималась с каждой минутой.
  
   Спустя долгое время он услышал оглушительный грохот, когда сводчатая крыша рухнула на пол мавзолея.
  
   Прошло еще немного времени, и он увидел, как масляные лампы одна за другой гаснут в разряженном воздухе. Когда умер последний, они были в полной темноте.
  
   И в этой темноте он услышал вздохи и хрипы сотни мужчин, женщин и детей.
  
   Он был самым сильным и ушел последним. Опустившись на колени в темноте и сердито сжимая кулон чи-ро так сильно, что у него пошла рука в кровь, его последней эмоцией была дрожащая ярость, настолько сильная и горячая, что, казалось, испепелила его мозг.
  
   Пройдут недели, прежде чем почва Рима остынет под ногами, но Нерон быстро принялся подбадривать своих осажденных граждан.
  
   Его солдаты окружили каждого христианина, который выжил в огне и был достаточно глуп, чтобы не бежать. Оставалось мало общественных мест, чтобы должным образом отпраздновать их умерщвление, поэтому Нерон пригласил римских беженцев в сады своего единственного нетронутого поместья на другом берегу Тибра.
  
   Там, на своем личном ипподроме, когда голодные граждане лакомились свежим хлебом, Нерон совершил торжественный въезд, одетый как возничий, верхом на золотой квадрии. Под рев труб апостола Петра вытащили на рельсы. Он был арестован вместе со священником Корнилиусом и несколькими последователями в христианском доме недалеко от Пинчианского холма. Когда прибыли солдаты, Питер улыбнулся им, как будто приветствовал старых друзей.
  
   Патера вытащили на высокую деревянную платформу в центре ипподрома на всеобщее обозрение, и Тигеллин громко объявил его главарем заговора с целью уничтожения Рима. Закончив свою речь, он сел рядом с Нероном на королевских трибунах, и они вместе смотрели, как преторианцы приступили к своей работе с молотами и пиками.
  
   "У нас есть достоверные сведения, что этот человек Питер и его банда были теми, кто заманил Бальбила и других в ловушку", - сказал он Нерону.
  
   "Моя ненависть к ним уже была велика", - сказал Неро сквозь стиснутые зубы. "Теперь это в тысячу раз больше. Они убили моего великого астролога и забрали у нас лучшие лемуров. Члены их Церкви навсегда останутся нашими главными врагами. Убейте их. Сокруши их. Будь они прокляты навечно."
  
   "Что нам делать с Бальбилусом?" Спросил Тигеллин.
  
   "Он покоится в своем собственном колумбарии. Пусть он лежит там в мире с остальными."
  
   Петр был распят на деревянном кресте, не так уж отличающемся от того, на котором Понтий Пилат распял Иисуса. Железные шипы были воткнуты в его ладони и лодыжки, но в то время как Иисус был подвешен обычным способом, Нерон подверг Петра дальнейшему унижению, будучи прибитым вверх ногами.
  
   Добрый старик умирал медленно и мучительно в послеполуденную жару, провозглашая до конца - слишком тихо, чтобы кто-нибудь мог услышать, - свою любовь к Богу, свою любовь к своему спасителю и другу Иисусу Христу и свою абсолютную веру в то, что добро победило, по крайней мере, часть зла в мире.
  
   К неизмеримому удовольствию толпы, когда жизнь Петра уходила, двести христианских мужчин и женщин были притащены на стадион, раздели догола, выпороты и привязаны к кольям. Были приведены голодные собаки, обезумевшие от запаха крови, чтобы прикончить их.
  
   И в ту ночь, и в последующие ночи сады Нерона были сценой ужасного представления: христиане, которых Нерон окунул в животный жир и превратил в человеческие факелы, чтобы осветить оболочку города, который когда-то был великим Римом.
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ
  
   ЭЛИЗАБЕТТА СТОЯЛА В коридоре, пытаясь решить, что делать. Если бы она оставалась спокойной, возможно, молодой священник ушел бы по собственному желанию.
  
   " Сестра Элизабетта, " позвал Трамбле через дверь, его итальянский был пронизан сильными французскими интонациями. "Пожалуйста, я знаю, что ты там. Я должен поговорить с тобой."
  
   Она ответила поспешно, пытаясь быстро соображать. "Мой брат служит в ватиканской жандармерии. Он сказал мне ни с кем не разговаривать. Он будет здесь в любую секунду."
  
   "Я знаю, кто твой брат. Пожалуйста, тебе не нужно меня бояться. Мы на одной стороне."
  
   "И что это за сторона?" - крикнула она.
  
   "На стороне добра".
  
   Вопреки всем своим инстинктам Элизабетта впустила его. Хотя она приготовилась к какому-то физическому нападению, он тихо последовал за ней в гостиную и сел на стул. Трамбле сидел менее внушительно, скрестив свои длинные ноги, как у богомола, и сложив тонкие руки на коленях. У него была тонкая кожаная папка, которую он втиснул между собой и подлокотником кресла.
  
   "Я рад, что ты не пострадал", - сказал он.
  
   "Ты слышал о прошлой ночи?" - спросила она, все еще стоя.
  
   Он кивнул.
  
   Она не могла игнорировать правила гостеприимства. "Не хотите ли чаю или кофе?"
  
   "Нет, спасибо. Я бы просто хотел поговорить."
  
   "Тогда, пожалуйста, начни с того, кто ты есть".
  
   "Отец Паскаль Трамбле".
  
   "Я знаю твое имя".
  
   "Я работаю на Ватикан".
  
   "Я так понимаю", - сказала она холодно.
  
   "Я сожалею о своей скрытности. Видите ли, факты не так-то легко слетают с моего языка. Меня учили быть сдержанным. Нет, более чем сдержанный - скрытный."
  
   "Обученный кем?"
  
   "Мое начальство. На самом деле, мой начальник. У меня есть только один."
  
   "И кто это?"
  
   "Я отвечаю кардиналу Диасу, декану Коллегии кардиналов. Я шепчу ему на ухо, он шепчет на ухо папе римскому."
  
   "О чем?" - спросил я.
  
   "Зло", - просто сказал он. "Я буду пить чай, если ты все еще предлагаешь".
  
   Элизабетта ушла от него, пытаясь успокоиться в ожидании, пока закипит чайник. Хотя она ненадолго потеряла счет времени, шум шипящей струи вернул ее к действительности. Когда она вернулась с двумя чашками, она увидела, что Трамбле не сдвинулся ни на дюйм и не разжал конечностей. Она подала ему чай и слишком долго смотрела на его преувеличенно костлявые пальцы.
  
   "У меня есть условие", - внезапно сказал он.
  
   "Я прошу прощения", - сказала она.
  
   "Все в порядке. Это называется синдромом Марфана. Это расстройство соединительной ткани. Вот почему я выгляжу так, как выгляжу."
  
   "Это не мое дело", - сказала Элизабетта, садясь.
  
   "Тебе лучше понять меня".
  
   "Почему?"
  
   "Это просто есть".
  
   Когда она скрестила ноги, она поняла, что на ней джинсы. "Извините, я не одет должным образом. Я убирался. Ты говорил о том, чтобы быть шепчущим. Это на вашей визитной карточке?"
  
   "У меня нет карточки", - сказал Трамбле, сделав глоток. "У меня нет титула. Я просто специальный помощник кардинала. Мои предшественники были Особыми помощниками, ни больше, ни меньше."
  
   "Ваши предшественники?"
  
   "Это была непрерывная цепь на протяжении веков".
  
   "Нашептывать кардиналам и папам о зле".
  
   "Да".
  
   Трамбле добровольно поделился краткой личной историей: как в его семинарии в Париже отметили, что у него больше шансов преуспеть в качестве администратора, чем приходского священника. Хотя он предположил, что они посчитали, что его внешность может отталкивать прихожан, ему сказали, что именно его способности и ученая степень в области бухгалтерского учета привлекли внимание епархии. После принятия присяги он был назначен в церковную канцелярию архиепископа Парижского и быстро продвигался по административной лестнице, пока не начал поддерживать регулярные контакты с Ватиканом по епархиальным вопросам. Во время одного визита в Рим, семью годами ранее, его вызвали на аудиенцию к итальянскому епископу, которого он не знал, в незнакомое крыло Апостольского дворца. В кабинете епископа присутствовал еще один человек, пожилой итальянский монсеньор с выраженной дрожью в руках.
  
   Вас выбирают, чтобы вы приехали в Рим, сказали отцу Трамбле. Вы должны принять на себя обязанности монсеньора, который уходит в отставку.
  
   И что это за обязанности?
  
   Бдительность, ему сказали.
  
   Против чего? Против кого?
  
   Лемуры.
  
   "Что такое лемуры?" Спросила Элизабетта.
  
   "Вы видели одного в морге", - сказал Трамбле.
  
   Элизабетта вздрогнула. Казалось, он заметил, но не пытался ее успокоить.
  
   "И ты видел их скелеты в Святом Калликсте".
  
   "Я не понимаю".
  
   "Я думаю, что ты придешь", - сказал он. "Профессор Де Стефано сказал мне, какой вы умный. Он сказал, что вы задавались вопросом, могла ли какая-то секта сохраниться до настоящего времени."
  
   "Ты работал на него?"
  
   "Нет, я сказал тебе, на кого я работал. Меня назначили в Папскую комиссию по священной археологии после того, как были найдены скелеты. Мне было поручено следить за тем, что вы обнаруживаете. То, что сказал вам профессор Де Стефано, было достаточно правдой - в Ватикане было и есть много беспокойства по поводу святого Калликста, особенно из-за Конклава и запутанной и разрушительной огласки, если история просочится наружу. Несколько чиновников, которые знают о лемурах, были особенно обеспокоены. Но Де Стефано знал не намного больше, чем ты. Может быть, достаточно, чтобы заставить его нервничать. Ему не нужно было знать больше."
  
   "А теперь я приду?"
  
   "Мне нужна твоя помощь".
  
   "Я не вижу, что я могу сделать. Меня уволили."
  
   "Да, я слышал".
  
   "И меня отправляют в Африку".
  
   Трамбле, казалось, был удивлен этим. "Когда?"
  
   "Через неделю с этого момента".
  
   "Я могу попытаться обратить это вспять".
  
   "Нет, не надо! Я хочу уйти."
  
   "Тогда у нас не так много времени. Лемуры, " снова сказал он, ставя свою чашку.
  
   Лемуры. Призраки древних римлян, тени мертвых. Злобные, беспокойные, никому не нужные души. Говорили, что захватчики дома приходят ночью, чтобы творить ужасные вещи.
  
   Трамбле сказал, что каждый май проводился общественный праздник, во время которого римляне проводили обряды по изгнанию этих ужасных существ из своих домов. В полночь в каждом римском доме глава семьи, paterfamilias, бросал черные бобы через плечо и произносил девять раз: "Это я бросаю. Этим я искупаю себя и своих." Предполагалось, что лемуры отвлеклись, когда собирали бобы. Внезапно поклоняющийся поворачивался, бросал в их сторону чистую родниковую воду, затем звенел бронзовыми тарелками, требуя, чтобы демоны ушли. И в течение года они , если повезет, будут вынуждены это делать.
  
   Происхождение названия Lemures было неясным. Но современная ассоциация была достаточно ясна. Лемуры, африканские приматы с ночными привычками, преследующими взглядами, призрачными призывами и длинными, толстыми хвостами. Римские призраки послужили источником вдохновения для названия, данного животным систематиком восемнадцатого века Карлом Линнеем.
  
   Трамбле скрестил ноги и наклонился вперед. "В Святом Калликсте у нас есть группа мужчин, женщин и детей первого века, которые обладали хвостами и погибли вместе, возможно, насильственной смертью в огне. Ранние римляне боялись их, думали, что они призраки. Но, Элизабетта, они были реальны. Они были в Древнем Риме. Они были там на протяжении всей истории. Они все еще здесь. Ваш человек из Ульма был одним из них. Альдо Вани был одним из них. Они украли скелеты у святого Калликста, с какой целью я не знаю. Они убили профессора Де Стефано. Они пытались убить тебя. Они среди нас."
  
   "Откуда ты все это знаешь?"
  
   "Это моя работа. Ватикан - или, скорее, очень небольшое количество людей в Ватикане - знали о лемурах на протяжении веков. Церковь тихо делала все, что могла, чтобы противодействовать им, побеждать их зло на каждом возможном шагу. Были успехи, но также и много неудач. Они трудные противники. Я следопыт - к сожалению, больше детектив, чем священник. Я ищу их знаки, я иду по их следам, которые иногда так же туманны, как слухи. Я путешествую, я читаю, я слежу за Интернетом, отчетами разведки и даже, как и вы, за медицинскими журналами."
  
   Элизабетта выглядела потрясенной.
  
   "Признаюсь, я просмотрел твой почтовый ящик".
  
   "Ты подходил к моему столу?"
  
   "Мне жаль. В наши дни вам следует выходить из учетной записи электронной почты, когда вы покидаете офис."
  
   "Вы также звонили в газету с моего настольного телефона?"
  
   "Нет! Кто-то пришел, но это был не я."
  
   "Я представлял, что это было".
  
   "Почему?"
  
   "Ты заставил меня нервничать".
  
   Трамбле рассмеялся. "Я оказываю такое воздействие на людей".
  
   "Кто они? Чего они хотят?"
  
   "Это все равно что спрашивать, почему в мире есть зло? Я не самый лучший теолог, сестра. Мои навыки больше относятся к организации и администрированию. Я удовлетворен простым признанием того, что зло существует во многих формах, и роль сострадательного Бога заключается в том, чтобы дать нам силы бороться с ним и учиться у него. Лемуры довольно аморальны. Они упиваются достижением власти, богатства, доминирования. Похоже, это их боги. И мы, Церковь, их великий враг. Почему это так, я не знаю, но это, несомненно, факт. Это восходит к столетиям, возможно, тысячелетиям, к самому зарождению Церкви. Мне нравится думать, что мы представляем добро в мире, а они представляют зло. Что мы представляем свет, а они представляют тьму. Естественно противостоящие силы."
  
   "У одного из трупов в церкви Святого Калликста в руке был кулон с хи-ро", - сказала Элизабетта.
  
   Трамбле выгнул бровь, отчего его лицо казалось еще более вытянутым. "Неужели? В то время Церковь была молодой. Очень молодой. Значит, битва довольно давняя. Им нравится убивать нас, наносить ущерб нашим интересам, настраивать других против нас. На протяжении веков, при каждом антикатолическом повороте истории, теперь кажется, что мы можем подозревать невидимые руки Лемуров."
  
   "А что с их хвостами?"
  
   "Ах, хвосты. Они - фенотип."
  
   "Прошу прощения?"
  
   "Научный термин. Давняя точка зрения Ватикана заключается в том, что хвосты являются физическим воплощением зла. Из решительно современной области генетики мы знаем, что генотип, как говорят, контролирует фенотип."
  
   "Ты хочешь сказать, что у них дурные гены?"
  
   "Я говорю о том, что они крайние психопаты, почти инопланетная группа людей, у которых полностью отсутствует способность чувствовать вину или раскаяние. У них поверхностные эмоции. Они ведут себя антисоциально, часто с применением насилия. Они понимают разницу между правильным и неправильным - они просто не ведут себя так, как они делают. В нейробиологии развивается область, связывающая специфические генетические аномалии нейротрансмиттеров мозга, таких как серотонин и дофамин, с антисоциальными или психопатическими состояниями. Но наиболее заметным фенотипом генетической конституции лемуров, несомненно, являются их хвосты. Аномальный хвост всегда ассоциировался со злом. Вам не нужно смотреть дальше, чем изображения дьявола с ранних времен."
  
   "Если то, что ты мне говоришь, правда, как они могли скрываться так долго?"
  
   "Потому что они чрезвычайно осторожны и, вероятно, потому что их не так много. Они общаются с себе подобными. Они соединяются и женятся на себе подобных. Если им придется идти в армию или в какую-то ситуацию, где их увидят другие, тогда мы считаем, что их отправляют к одному из их собственных хирургов, чтобы им ампутировали хвосты. Они заболевают, они идут к одному из своих собственных врачей. Они умирают, они отправляются в одно из своих собственных похоронных бюро. Падать замертво на улице, прежде чем им подобные смогут добраться до тела, как это случилось с Бруно Оттингером, - это очень редкое явление. А получить пулю, как в Альдо Вани, от своего брата - это еще реже."
  
   "А как насчет татуировок?"
  
   "Это никогда не было понято. Я лично прочесал Ватикан, чтобы узнать, были ли у кого-нибудь из моих предшественников какие-либо заслуживающие доверия теории, но там ничего нет. Я надеялся, что вы, возможно, что-нибудь придумали."
  
   "Нет, у меня нет ответа".
  
   "Но у тебя есть подсказки. Это послание, которое вы нашли на конверте в Германии - это живой документ. Мы никогда не видели такого интимного общения между ними."
  
   "Ты знаешь об этом".
  
   "Профессор Де Стефано показал мне копию записки. И я не мог не заметить Монаду, которую ты нарисовал на своей доске."
  
   "Монада?"
  
   "Вы не идентифицировали это?"
  
   Элизабетта почувствовала, как ее грудь затрепетала. "Нет, что это?"
  
   Трамбле достал свою кожаную папку, открыл ее и достал страницу. "Посмотри на это".
  
  
   От этого по груди Элизабетты пробежал холодок. "Символ", - тихо сказала она.
  
   Трамбле кивнул. "Это с фронтисписа книги, изданной в Лондоне в 1564 году Джоном Ди. Он был алхимиком, астрономом, математиком, философом и придворным астрологом королевы Елизаветы I. Мы верим, что он также был лемуром. Книга "Monas Hieroglyphica", иероглифическая монада, была исчерпывающим текстом, призванным объяснить этот глиф, этот символ его собственного изготовления, который, как он утверждал, представлял мистическое единство всего творения, единственную сущность, из которой происходят все материальные вещи на Земле. Глиф составлен из четырех различных символов: астрологических знаков луны, солнца, креста и зодиакального символа Овна, овна, одного из огненных знаков. Текст чрезвычайно запутанный и технический, но суть, по словам Ди, заключалась в том, что солнце и луна Монады желают, чтобы элементы были разделены с помощью огня."
  
   По-видимому, в ответ на растерянный взгляд Элизабетты Трамбле быстро добавил: "Не беспокойтесь о понимании этого. Я не уверен, что какой-либо современный ученый действительно разбирается в тексте. Очевидно, существовала тайная устная традиция, которая должным образом объясняла Монаду, но она была утеряна со временем. Для нас важно то, что Монада была принята лемурами как один из их символов, быстрый и простой способ для них идентифицировать себя, сокращение, если хотите, для признания."
  
   "Почему ты так уверен? И что заставляет вас думать, что Ди был одним из них?"
  
   "По всему Ватикану разбросан 450-летний след из хлебных крошек. Мои предшественники проделали большую часть работы. Я добавил несколько документов тут и там к этой смеси, но мы знаем, что к концу шестнадцатого века секретная переписка между известными лемурами начала использовать Монаду в качестве подписи. Это явно имело для них какое-то глубокое значение, и мы предполагаем, что Джон Ди был одним из них. Но прямых доказательств так и не было найдено."
  
   Элизабетта снова посмотрела на фронтиспис. "Монада. Похоже, что у него есть хвост, не так ли?"
  
   "Да, это так".
  
   "Мне нужно тебе кое-что показать".
  
   Она оставила Трамбле с насмешливым выражением на его вытянутом лице и пошла в комнату своего отца. Она вернулась с книгой своей матери и вручила Трамбле ватиканский конверт. Когда он вытащил карточку, то поджал губы, как будто сильно надкусил лимон.
  
   "Это принадлежало моей матери", - сказала Элизабетта. "Она умерла, когда мне было восемь. Я думал, что видел этот символ раньше, и я видел. У ее смертного одра."
  
   "Конверт из Ватикана", - сказал Трамбле. "Какая у нее была связь?"
  
   "Насколько я знаю, ничего подобного. Она была историком в Ла Сапиенца."
  
   "Эта книга? Это ее? Flavia Celestino?"
  
   "Ее первый и единственный. Она умерла молодой."
  
   "Вы не знаете, выполняла ли она когда-нибудь какую-нибудь работу, какое-нибудь исследование в Ватикане?"
  
   "Я был ребенком. Возможно, я могу спросить своего отца."
  
   "Дай мне взглянуть на книгу".
  
   Трамбле повернулся к разделу подтверждения и просмотрел его. "Вот. Она благодарит Ватикан за предоставление ей доступа к определенным документам."
  
   Элизабетта вздохнула из-за своего незнания жизни своей матери.
  
   Трамбле внезапно встал и посмотрел на часы. Ремешок был слишком свободным, как будто ничто не могло должным образом облегать такое тонкое запястье. "Что ты делаешь завтра утром?"
  
   "У меня нет планов".
  
   "Хорошо. Ты идешь со мной в Секретные архивы Ватикана. Нам нужно выяснить, почему у твоей матери была Монада."
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ОДИН
  
   НЕСМОТРЯ на то, что до Конклава оставался целый день и было всего шесть утра, площадь Святого Петра была переполнена нетерпеливыми паломниками и толпой международных журналистов, готовящих свои первые снимки за день.
  
   Зазо отклонился от своего обычного маршрута от стоянки жандармерии к Дворцу трибунала, чтобы он мог пройти через площадь и проверить своих людей, которые были в ночную смену. За исключением пьяного туриста, который забрел сюда в два часа ночи и поднял шум, по сообщениям, все было мирно.
  
   В 6:30 состоялось совместное совещание офицеров жандармерии и швейцарской гвардии. Ради гармонии место проведения этих встреч чередовалось между Дворцом трибунала и гарнизоном гвардейцев. На трибуне были генеральный инспектор Лорети и его коллега, полковник Франц Зонненберг. Позади них, непринужденно, стояли их вице-коменданты, Серхио Руссо из жандармерии и Матиас Хакель из охраны.
  
   Зазо и Лоренцо сидели вместе. В ряду позади них майор Глаузер из охраны намеренно стукнул ботинком по спинке стула Зазо. "Пришло время для большой игры, Челестино. Ребята, вы будете готовы?" - спросил он своим обычным снисходительным тоном.
  
   Зазо сердито посмотрел в ответ и ничего не сказал. "Я готов надрать ему задницу", - прошептал он Лоренцо.
  
   "Ты рассмотрел его костюм?" Спросил Лоренцо.
  
   "Вероятно, это было за полцены из-за его небольшого размера", - сказал Зазо.
  
   Лорети постучал по микрофону. "Хорошо, джентльмены, давайте начнем. Я приветствую полковника Зонненберга и его людей у нас дома на заключительном групповом брифинге перед началом Конклава. Вы все знаете о нашем способе действия: мы ничего не оставляем на волю случая. Ничего. Все спланировано с точностью до минуты, и не будет никаких отклонений. Сегодня утром мы рассмотрим порядок событий на завтра, День первый. После первого дня окончательная продолжительность Конклава явно не в наших руках, но каждый день будет проходить по одному и тому же графику, пока не будет нового Папы. Затем начнется программа мероприятий после Конклава, и это тоже запланировано с точностью до минуты, без каких-либо возможных отклонений. Безопасность кардиналов, нового Папы, Святого Престола, сотрудников и посетителей Ватикана со всего мира зависит от нашего строгого соблюдения совместного плана безопасности. Все должно идти так же точно, как наручные часы полковника Зонненберга."
  
   Среди небольшого хохота в ответ на колкость Лорети Матиас Хакель взял микрофон. Он был на голову выше остальных и широкоплеч, как подиум. По его суровому взгляду и плотно сжатым губам было ясно, что у него не было намерения разогревать аудиторию шуткой.
  
   Он нажал на пульт дистанционного управления и вызвал первый слайд PowerPoint. "Вот программа на первый день", - начал он. "Сейчас мы рассмотрим это в деталях. Я ожидаю, что каждый офицер позаботится о том, чтобы каждый из его людей четко понимал свои задачи. Швейцарские гвардейцы сделают свою работу. Корпус жандармерии выполнит свою работу. Будет безупречное командование и контроль. Весь мир будет наблюдать, и мы должны быть совершенными."
  
   Зазо повернулся к своей печатной презентации и усердно работал, чтобы сосредоточиться. Он знал детали наизусть, и монотонный голос Хакеля только заставил его осознать, как рано он проснулся этим утром.
  
   8:45 утра . Прибывают автобусы, чтобы доставить кардиналов-выборщиков из Дома Святого Марта в базилику на Pro Eligendo Romano Pontifice, Мессу по случаю избрания римского Понтифика.
  
   9:15 утра . Начало мессы.
  
   10:15 утра . Завершение мессы.
  
   10:30 утра . Автобусы возвращаются в гостевой дом.
  
   12:00 . Частный обед для кардиналов в гостевом доме.
  
   15:00. Прибывают автобусы, чтобы доставить кардиналов-выборщиков из Гостевого дома в Зал Благословений в Базилике.
  
   15:30. Процессия из Зала благословений в Сикстинскую капеллу.
  
   16:00. Двери Сикстинской капеллы заперты. Конклав начинается.
  
   7:00 вечера . Первые бюллетени для голосования сгорели в дымоходе Сикстинской капеллы.
  
   7:15 вечера . Автобусы от Сикстинской капеллы до гостевого дома.
  
   Закончив бескровный брифинг Хакеля, Зазо и Лоренцо быстро выпили кофе и направились в свой офис. У них было всего несколько минут до того, как собрать свои взводы, но Зазо взглянул на свой почтовый ящик и с надеждой нажал на электронное письмо от Интерпола.
  
   Он был ошеломлен тем, что они отреагировали так быстро, но когда он начал читать сообщение, он понял.
  
   Отпечатки пальцев Альдо Вани осветили компьютеры Интерпола, как рождественская елка.
  
   Под именем Хьюго Морети - разыскивается в Швейцарии за нападение.
  
   Под именем Луис Креа - разыскивается в Испании за изнасилование.
  
   Под именем Ханс Бекманн - разыскивается в Германии по обвинению во взрывчатых веществах и убийстве.
  
   Вани был настоящим международным преступником.
  
   В факсе Интерпол запросил досье итальянской полиции на Вани и свидетельство о смерти, чтобы они могли закрыть незавершенные дела, и в приложении они предоставляли, с комплиментами, запрошенные немецкие телефонные записи Бруно Оттингера за 2005-6 годы. Единственным пунктом, который заставил Зазо задуматься, был вопрос в конце сообщения о том, почему Корпус жандармерии Ватикана был вовлечен в это дело.
  
   Прежде чем схватить свою кепку и убежать на встречу со своими людьми, Зазо отправил телефонные записи на принтер, сомневаясь, что у него будет время сделать что-то большее, чем просмотреть их и забрать с собой до окончания Конклава. Он засунул отпечатанные листы в свою кожаную куртку.
  
   Был постоянный поток кардиналов, приходящих и уходящих из Domus на различные встречи по всему Ватикану. Обычно им разрешали свободно разгуливать в сопровождении только помощников, но охрана была строгой, и каждому требовался по крайней мере один жандарм, чтобы следить за ним. Зазо был в Domus после обеда, приспосабливаясь к постоянно меняющемуся графику встреч, когда зазвонил его мобильный. Это был офис инспектора Лорети. Ему нужно было немедленно доложить.
  
   "Я по уши завяз", - сказал он помощнику Лорети. "Лучше бы это было важно".
  
   Лорети увидел его сразу; он не выглядел счастливым. Он попросил Зазо сесть. Он пришел, его шляпа лежала у него на коленях.
  
   "Мне позвонили из Интерпола", - решительно сказал Лорети.
  
   "Послушайте, инспектор..."
  
   Лорети сердито заткнул ему рот. "Я не просил тебя говорить. Очевидно, вы наводили справки от имени Ватикана о человеке, которого вы застрелили. Они хотели знать, какое это имеет отношение к нашему корпусу. Это хороший вопрос. Скажите мне, майор, какое это имеет отношение к корпусу жандармерии? Теперь ты можешь говорить."
  
   "Мою сестру чуть не убили", - воскликнул Зазо. "В то время она была сотрудницей Ватикана, назначенной в Папскую комиссию священной археологии. И, кроме того, Полиция понятия не имеет. Они проваливают дело."
  
   Лорети глубоко вздохнул, надул щеки и медленно выпустил воздух. Зазо выглядел так, будто он в значительной степени знал, что должно было сорваться с его губ. "В свое время я слышал несколько нелепых оправданий неподобающему поведению, но из уст одного из моих высших офицеров это войдет в книгу рекордов. Вот некоторые факты: во-первых, преступление произошло за пределами Ватикана и, следовательно, не находится в нашей юрисдикции. Во-вторых, Полиция не просила нашей помощи. Номер три, вы были директором на месте преступления. Ты выстрелил и убил нападавшего. Никто не расследует собственную причастность к преступлению. И номер четыре, на случай, если вы этого не знали, Конклав начинается завтра. Такого рода отвлечение от ваших обязанностей недопустимо."
  
   Зазо кивнул, как наказанный школьник. "Я сожалею, инспектор. Это касается моей сестры. Возможно, вы сделали бы то же самое, если бы на вашу сестру напали таким образом. Но я должен был, по крайней мере, поговорить с тобой и получить твое разрешение."
  
   "Я бы сказал "нет"!"
  
   "Я полагаю, на этом все и закончилось бы. Я принимаю вашу критику и, конечно, приму любые санкции, которые вы решите наложить."
  
   "Что ж, это хорошо. Тебе это не понравится, твоим товарищам это не понравится, и мне это не нравится, но у меня нет выбора. Вы предстанете перед судом, чтобы ответить за свои действия, а до тех пор вы освобождены от обязанностей, вступающих в силу немедленно."
  
   "Но, инспектор! Конклав! Мои люди!"
  
   "Я собираюсь передать Лоренцо временное командование вашими людьми. Ему придется работать вдвойне и поблагодарить вас за это. Я не могу рисковать тем, что такой серьезно отвлеченный офицер, как вы, несет ответственность за жизни кардиналов-выборщиков и следующего папы. Вы свободны, майор."
  
   Лоренцо нашел его безутешно сидящим за своим столом, уставившись в окно.
  
   "Господи, Зазо", - сказал он.
  
   "Мне жаль. Я облажался."
  
   "Я бы сделал то же самое, если бы это была моя сестра. Что ты собираешься делать теперь?"
  
   Зазо с несчастным видом пожал плечами. "Идти домой? Пойти в бар? Смотреть, как ты делаешь мою работу по телевизору? Черт возьми, Лоренцо, я не знаю."
  
   Лоренцо похлопал его по плечу и проводил до выхода.
  
   Возле парковки Зазо столкнулся с Глаузером, который выглядел особенно самодовольным. "Эй, Зазо, я слышал, что произошло", - крикнул он. "Когда я увижу тебя в следующий раз, если они когда-нибудь позволят тебе вернуться, тебе придется отдать честь, потому что мы не будем в одном звании".
  
   "Привет, Глаузер", - ответил Зазо. "Иди нахуй".
  
   Высокий священник с кожей призрака в сопровождении симпатичной молодой монахини вошел в башню через ворота Санта-Анна. Им тут же бросили вызов двое швейцарских гвардейцев.
  
   Отец Трамбле показал свое удостоверение личности, и когда охранники допрашивали Элизабетту, он сказал: "Сестра со мной". Охранники спросили снова, и на этот раз Трамбле сказал громче: "Я сказал, сестра со мной!"
  
   Охранники пропускают их.
  
   "Это Конклав", - прошептал ей Трамбле. "Все на взводе".
  
   Они прошли через пару огромных медных дверей, украшенных барельефом со сценами из Ветхого Завета.
  
   Они были в Башне Ветров.
  
   "Добро пожаловать в Секретные архивы", - сказал Трамбле, ведя Элизабетту вверх по узкой винтовой лестнице.
  
   Она следовала за ним по пятам, но была вынуждена резко остановиться, когда он остановился на полпути вверх по лестнице, тяжело дыша и слышно хрипя.
  
   "Мне жаль", - сказал он. "Это мое состояние. Я не очень в форме." Он продолжал говорить, очевидно, давая себе возможность перевести дыхание. Башня была построена Оттавиано Маскерино между 1578 и 1580 годами как обсерватория. Если бы у нас было больше времени, я бы устроил тебе экскурсию. Зал Меридиана, расположенный выше, покрыт фресками, изображающими четыре ветра. Высоко в одной из стен есть крошечное отверстие. В полдень солнце светит через отверстие и падает вдоль белой мраморной линии меридиана, установленной в полу. По обе стороны от линии расположены различные астрологические символы, которые когда-то использовались для расчета влияния ветра на звезды."
  
   "Я бы очень хотела увидеть это однажды", - сказала Элизабетта.
  
   Трамбле взял себя в руки и теперь дышал легче. "В семнадцатом веке по приказу папы Павла V Секретные архивы были отделены от Библиотеки Ватикана и оставались абсолютно закрытыми для посторонних до 1881 года, когда папа Лев XIII открыл их для исследователей. Видите ли, Архив является центральным хранилищем всех актов, обнародованных Святым Престолом: государственных документов, переписки, папских бухгалтерских книг и многих других документов, которые церковь накапливала на протяжении веков. Исследователи должны подать заявку на доступ с конкретными запросами документов. Они могут провести поиск в индексной комнате, и персонал принесет им документы. Официально никому не разрешается просто просматривать."
  
   Судя по тому, как он сказал, что Элизабетта добавила: "Но ты можешь, верно?"
  
   Он снова начал карабкаться. "Да. Мне позволено." Он остановился на лестничной площадке и открыл дверь. "Приди. Комната с указателями и библиотекарями находится рядом со старой учебной комнатой."
  
   В старой комнате для занятий были канареечно-желтые стены и высокий сводчатый потолок. Статуи святых в натуральную величину были установлены в нишах в стенах. Большие окна выходили на сады Ватикана. Там ряд за рядом стояли белые ламинированные столы с лампами для чтения "гусиная шея" и разъемами питания для компьютеров. Все столы были пусты.
  
   "Это закрыто", - сказал Трамбле. "Из-за Конклава".
  
   Справочная комната, также безлюдная, была заставлена карточными каталогами и компьютерными терминалами. Трамбле постучал в дверь с табличкой главного библиотекаря, и ему открыла женщина лет пятидесяти с густым макияжем.
  
   Она тепло приветствовала его. "Отец Трамбле! Как приятно тебя видеть."
  
   "Синьорина Маттера", - ответил он. "Извините, что беспокою вас без предупреждения. Я хотел бы представить вам коллегу, сестру Элизабетту."
  
   Женщина вежливо кивнула ей. "Как я могу помочь тебе, отец?"
  
   "Нам нужно найти любой материал, который у вас может быть, о женщине по имени Флавия Селестино. Она была академическим исследователем, которому был предоставлен доступ к Архиву в 1980-х годах."
  
   "Ну, я мог бы найти ее в журналах, но информация об исследователях обычно очень скудная".
  
   "Будет ли запись о документах, которые она запросила?" Спросил Трамбле.
  
   "Возможно, но обычно нет".
  
   "Что ж, все, что вы сможете найти, было бы полезно", - сказал священник.
  
   Трамбле и Элизабетта ждали в Старом кабинете за столом с видом на сад, в котором уже пробивалась первая весенняя зелень. У нового папы было бы прекрасное место для передышки.
  
   "Могу я задать вам вопрос?" Сказал Трамбле.
  
   "Конечно".
  
   "Почему ты стала монахиней?"
  
   Элизабетта улыбнулась, но возразила: "Почему ты стал священником?"
  
   "Я первый, да?" - он засмеялся. "Хорошо. Для меня это было легко. Я был служкой при алтаре. Мне было комфортно в Церкви. В колледже я был неуклюжим. Я никогда не вписывался так хорошо. Ну, может быть, мне было бы хорошо в офисе, заниматься бухгалтерией, но я никогда не собирался вести светскую жизнь. Я имею в виду, мое состояние, то, как я выгляжу. Женщины боялись меня, так что безбрачие, я полагаю, было не самой большой жертвой."
  
   Она поджала губы. "Мне интересно, отец, спрашивали ли вы других монахинь, почему они стали священниками?"
  
   "Нет, никогда".
  
   "Почему я?"
  
   Он поколебался, затем выпалил это. "Потому что ты такая красивая. Когда красивая женщина становится монахиней, я полагаю, что жертвы становятся больше, и приверженность Богу тоже пропорционально больше."
  
   Элизабетта почувствовала, как ее щеки вспыхнули. "Это сложный вопрос. Убегал ли я от чего-то? Я бежал к чему-то? Моя вера глубока, и я думаю, что это самое важное для меня."
  
   "Это хороший ответ".
  
   Цоканье каблуков по выложенному каменной плиткой полу возвестило о возвращении библиотекаря. У нее в руке была карточка-справочник. "Это очень необычно, но, похоже, у этого исследователя есть свое личное дело. Я не могу представить почему, но вот регистрационный номер. Ты хочешь, чтобы я принес это тебе?"
  
   Трамбле взял карточку и осмотрел ее. "Нет, я найду это сам". Он сказал Элизабетте: "Мы идем в подвал".
  
   Спускаться ему было легче, и Трамбле смог спуститься на несколько лестничных пролетов без остановки. Подземные архивы, раскопанные примерно тридцатью годами ранее, были обширны и простирались во всю длину Музея Ватикана. В отличие от Башни Ветров с ее захватывающими дух фресками и шкафами из темного дерева, в которых хранились старые, более ценные материалы, подвал выглядел как промышленная площадка. Там было около восьмидесяти километров картотечных ящиков - металлических, бежевых, утилитарных, - разложенных на бетонных полах под низким бетонным потолком. Священник сказал ей, что инсайдеры назвали это Галереей металлических полок.
  
   Трамбле посмотрел на номер карточки и сказал: "Хорошо, что монахини носят удобную обувь".
  
   Они несколько минут шли сквозь кажущуюся бесконечной сетку стеллажей. Элизабетта ощутила странную ассоциацию. Это было похоже на пребывание в каких-то катакомбах последних дней. В прошлом кости почитались. Теперь это была бумага.
  
   "Многие из этих файлов, " сказал Трамбле, - более "секретны", чем документы в Башне Ветров. Официально, существует столетнее правило, согласно которому большая часть переписки и документов Ватикана остается закрытой в течение ста лет, чтобы защитить их от обнародования при жизни тех, кого это касается. С практической точки зрения, все, что было позже 1939 года, строго запрещено."
  
   "Но не за тобой", - сказала Элизабетта.
  
   "У меня нет ограничений". Он проверил нумерацию на ящиках. "Я думаю, мы близко".
  
   Они, наконец, остановились в середине ряда. Трамбле использовал свой палец, чтобы выбрать номера на каждой бледно-желтой папке.
  
   "Этот", - сказал он. "Иногда полезно быть высоким". Он поднял руку высоко над головой и высвободил коробку. "Это долгий путь обратно в Читальный зал. Вы не возражаете, если мы просто посмотрим на это здесь?"
  
   Коробка была почти пуста; в ней было всего около дюжины разрозненных бумаг. Трамбле убрал их, поставил коробку у своих ног и держал бумаги так, чтобы они оба могли видеть.
  
   Первой страницей было напечатанное на машинке письмо на фирменном бланке Римского университета, датированное 12 июня 1982 года.
  
   Подпись матери Элизабетты была смелой и уверенной, написанной перьевой ручкой с курсивом. Это вызвало слезы на глазах Элизабетты, но она резко шмыгнула носом и подавила рыдания.
  
   "Это ее письмо с просьбой разрешить воспользоваться Архивами", - сказала Элизабетта, быстро прочитав его. "Это по теме ее книги "Отлучение папой Пием королевы Елизаветы от церкви".
  
   Трамбле положил письмо в конец стопки.
  
   Были и другие, похожие письма с просьбой о повторном допуске для дальнейших поисков. В одном из писем кратко излагались документы, которые она уже просмотрела: Regnans in Excelsis , Папская булла 1570 года, отлучающая Елизавету, королеву Англии за ересь; письмо Мэтью Паркера, архиепископа Кентерберийского папе Пию V (1571); письмо Эдмунда Гриндала, архиепископа Кентерберийского папе Григорию XIII (1580); Папская булла 1580 года, разъяснение папой Григорием XIII Царствование в совершенстве ; письмо папского нунция во Франции папе Клименту VIII, информирующее его о смерти Елизаветы (1603).
  
   Трамбле посмотрел, закончила ли Элизабетта, затем перевернул к следующей странице.
  
   Это было сопроводительное письмо Флавии, датированное концом 1984 года, в котором говорилось о подарке ее книги об отлучении Елизаветы библиотеке Ватикана.
  
   Затем еще одно письмо, на этот раз от 22 апреля 1985 года Главному архивариусу с просьбой вернуться, чтобы провести исследование для ее второй книги. Флавия писала: "В ходе работы над моей книгой о королеве Елизавете я случайно наткнулась на интересную переписку между английским математиком и астрономом Джоном Ди и Оттавиано Маскерино, астрономом, который построил Башню ветров. Я хотел бы порыться в архивах в поисках дальнейших писем между двумя астрономами, чтобы развить свою гипотезу о том, что, хотя религиозный раскол между Римом и Англией был абсолютным, тем не менее, между светилами того времени существовали энергичные и постоянные научные и культурные связи."
  
   "Ты знал об этом?" Спросил Трамбле.
  
   "Нет. Ничего."
  
   Следующая страница заставила Элизабетту резко вдохнуть.
  
   Это была записка к делу от главного архивариуса, датированная 17 мая 1985 года, лишающая Флавию Селестино архивных привилегий. В нем утверждалось, что она получила несанкционированный доступ к файловому ящику 197741-3821 и что ее записи были конфискованы.
  
   "Это кажется подозрительным", - сказал Трамбле. "Она могла получить только файлы, специально запрошенные. Как я уже сказал, просмотр запрещен."
  
   К записке был прикреплен линованный листок из блокнота, скрепленный степлером. Это было написано характерным курсивом Флавии.
  
   "Ее заметки!" Сказала Элизабетта.
  
   Обозначения были скудными:
  
   Письмо от Ди Маскерино, 1577:
  
   Братство
  
   Общее дело
  
   "Когда я наблюдаю полное затмение луны 27 сентября из Лондона, я ободряюсь, зная, что ты будешь любоваться тем же зрелищем из Рима, дорогой брат". Лемуры
  
  
   "Боже мой!" - Воскликнул Трамбле. "Она нашла прямые доказательства. Я никогда не видел этого письма, на которое она ссылается. Пойдем со мной. Картотека, на которую есть ссылки - те, что с этими номерами, находятся на дипломатическом этаже вместе со старыми документами."
  
   "Подожди", - сказала Элизабетта. "Мы не закончили".
  
   В деле Флавии было еще два листа.
  
   Первой была записка к досье от врача, доктора Джузеппе Фальконе, никому не адресованная, но помеченная "Доставлено из рук в руки, 6 июня 1985".
  
   По просьбе Ватикана я осмотрел пациентку, Флавию Челестино, которая находится под присмотром доктора Мотты в больнице Джемелли. Она в тяжелом состоянии с диареей, рвотой, анемией, нарушением функции печени и почек и периодами дезориентации. Мой дифференциальный диагноз включает гемолитико-уремический синдром, вирусную энцефаломиелопатию, амилоидоз и интоксикацию тяжелыми металлами или мышьяком. Последнее должно быть моим главным подозрением. Я говорил с доктором Моттой. Он сообщает мне, что анализы на мышьяк и токсикологию отрицательные, и, хотя я удивлен, я должен принять то, что он говорит. Я верю, что он рассмотрел все соответствующие возможности, но на данном этапе, похоже, для нее мало что можно сделать.
  
   "Она была отравлена", - прошептала Элизабетта. Теперь она даже не пыталась сдержать слезы, и Трамбле бессильно наблюдал за происходящим.
  
   Последней страницей была копия свидетельства о смерти, датированная 10 июня 1985 года, в которой указывалась причина смерти Флавии - почечная и печеночная недостаточность, и отмечалось, что коронер не запрашивал вскрытие.
  
   "Мне жаль", - сказал Трамбле, касаясь ее руки. "Но мы должны найти письмо Ди".
  
   Он поставил коробку с документами на место и широкими шагами быстро вернулся к Башне. Элизабетта последовала за ним, ее тело и разум настолько онемели, что она едва чувствовала, как ее ноги касаются пола.
  
   Поднимаясь по лестнице, Трамбле проклинал свое слабое телосложение, но заставил себя продолжать идти, пока они не достигли второго этажа Башни. На посадке Элизабетта забеспокоилась, что он может потерять сознание от нехватки воздуха.
  
   "Это сюда", - выдохнул он.
  
   Здесь, в Архиве Государственного секретариата, они проходили комнату за комнатой через шкафы из орехового дерева семнадцатого века. Трамбле написал номер файла на клочке бумаги и ссылался на него, когда обыскивал комнаты. Он, наконец, нашел это, высоко. Стоя перед высокой библиотечной лестницей, он сказал: "Я так надут, что не доверяю самому себе".
  
   Элизабетта взобралась по лестнице и открыла дверь, на которую он указывал. Он назвал ей номер файла. Она нашла коробку.
  
   Спустившись, она положила папку на один из низких шкафов в центре комнаты и позволила Трамбле открыть коробку.
  
   Он был полон пергаментов, перевязанных лентой, все из шестнадцатого века.
  
   Наметанным глазом он просмотрел латинский, французский, английский и немецкий шрифты, ища тот, который был ему нужен. Пройдя две трети пути через стопку, он остановился как вкопанный на современном листе бумаги с рукописной заметкой шариковыми чернилами.
  
   Письмо Джона Ди Оттавиано Маскерино от 1577 года, переданное в личную коллекцию. Подписано Р.А. 17 мая 1985 г.
  
   "Кто такой Р.А.?" - спросила Элизабетта.
  
   Трамбле печально покачал головой. "Я понятия не имею, но, клянусь Богом, я собираюсь выяснить. Поехали. Нам здесь больше нечего делать. У меня есть работа, которую нужно сделать. Я свяжусь с вами, как только у меня что-нибудь появится. Пожалуйста, никому ничего не говори об этом."
  
   В кабинете библиотекаря зазвонил телефон.
  
   "Это синьорина Маттера из Секретных архивов. Да, ваше превосходительство. Спасибо, что вернулись ко мне. Я хотел сообщить вам, что отец Трамбле запросил сегодня доступ к файлу, помеченному красным флажком. Это касалось женщины, которая проводила здесь исследования в 1980-х годах, некоей Флавии Селестино. Да, ваше превосходительство, согласно протоколу, ему был предоставлен доступ, и теперь, согласно протоколу, я должным образом проинформировал вас."
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ДВА
  
   ЭЛИЗАБЕТТА ОТКРЫЛА входную дверь квартиры своего отца и растерянно моргнула. Зазо был на кухне.
  
   "Где ты был?" - сказал он с раздражением. "Разве я не говорил тебе оставаться на месте?"
  
   "У меня была назначена встреча". Она не хотела лгать, но сказала: "В школе".
  
   Зазо начал читать ей нотацию: "Элизабетта..."
  
   "Что ты здесь делаешь?" - возразила она. "Почему ты не в форме?"
  
   Когда он рассказал ей, что произошло, у Элизабетты снова потекли слезы. "Это все моя вина".
  
   "В чем это твоя вина?"
  
   "Я не знаю", - сказала она, вытирая глаза. "Это просто есть".
  
   Зазо рассмеялся. "Раньше ты был таким умным. Что случилось? Перестань плакать и сделай мне кофе."
  
   Позже, когда она мыла их чашки и блюдца, Элизабетта спросила Зазо, не хочет ли он пойти с ней в церковь.
  
   "Больше никаких церквей для меня на некоторое время", - сказал он. "Но я провожу тебя туда".
  
   Это был один из тех продуваемых ветром дней, когда плотные кучевые облака периодически закрывали солнце, превращая свет из желтого в серый и снова в желтый. Зазо не мог решить, надевать ему солнцезащитные очки или нет. В конце концов он сдался и засунул их во внутренний карман своего пиджака, где они перепутались с записями телефонных разговоров.
  
   "Это меня погубило", - сказал он, размахивая бумагами перед своей сестрой.
  
   "Ты смотрел на них?"
  
   "Нет. Может быть, позже сегодня вечером или завтра. Всякий раз, когда я протрезвею."
  
   "Пожалуйста, не пей", - сказала Элизабетта.
  
   "Ты монахиня или пуританка?" - пошутил ее брат. "Конечно, я собираюсь выпить. Хороший длинный тост за окончание моей карьеры и за нового Папу, кем бы он ни был."
  
   Они остановились на углу, ожидая, когда на светофоре загорится зеленый. "Я уверен, что они просто дадут тебе пощечину. Зазо, я так зол на тебя. Ты не мог оставить это в покое, не так ли?"
  
   "Нет, я не мог".
  
   "Я тоже", - призналась Элизабетта, переходя улицу на зеленый сигнал светофора.
  
   Зазо догнал ее. "Что ты сделал?"
  
   "Я позвонил в университет в Ульме и нашел старого коллегу Бруно Оттингера. Оказывается, что Оттингер был злым старикашкой, правым вингером."
  
   "И это все?"
  
   "Больше ничего слишком примечательного. У него было не так много друзей. Инициал K ничего не значил для коллеги. Как и Кристофер Марлоу."
  
   "Папа все еще работает над числами?"
  
   Элизабетта кивнула.
  
   "Будем надеяться, что ему повезет больше, чем с Гольдбахом", - пренебрежительно сказал Зазо.
  
   "Не будь злым".
  
   Внезапно он сказал: "Я действительно буду скучать по тебе".
  
   Она одарила его натянутой улыбкой, сохраняя самообладание. "Я тоже буду скучать по тебе. И папа. И Микаэла. И моя школа."
  
   "Тогда не уходи".
  
   "Это не мой выбор".
  
   "Чей это был выбор? Это было не от Бога, ты знаешь."
  
   "Я не знаю, чье это было решение, но, конечно, это был выбор Бога".
  
   "Кто-то хочет убрать тебя с дороги. Это очевидно, Элизабетта. Сначала кто-то звонит из вашего офиса в газеты, звонит, за что вас увольняют. Затем вас переводят на следующий день после того, как кто-то пытается вас убить. Это не рука Божья. Это рука человека."
  
   В поле зрения появился купол церкви.
  
   "Может быть, однажды мы узнаем правду об этом деле, а может быть, и нет. Для меня важно то, что я возобновлю свою жизнь. Если это в Африке, так тому и быть."
  
   "Знаешь, " лукаво сказал Зазо, - люди, которых ты только что упомянул, будут не единственными, кто будет скучать по тебе".
  
   "Кто еще?"
  
   "Лоренцо".
  
   Она остановилась и уставилась на него.
  
   "Он, конечно, ничего не сказал, " сказал Зазо, " но я могу сказать".
  
   "Но я монахиня!"
  
   "Может быть и так, но иногда женщины уходят из духовенства. Я не могу сказать, что он думает об этом, но я вижу, что в его глазах что-то есть. Он мой лучший друг." Зазо понизил голос. "Рядом с Марко".
  
   "О, Зазо".
  
   "Позволь мне сказать тебе кое-что еще", - сказал ее брат, дотрагиваясь до ее черного рукава. Пожилая женщина с хозяйственной сумкой остановилась, чтобы полюбоваться сценой интимной беседы монахини и молодого человека на улице. Элизабетта вежливо улыбнулась ей, и они с Зазо снова пошли. "Я знаю, почему ты стала монахиней".
  
   "А ты? Почему?"
  
   "Потому что Марко был идеален для тебя. Никогда не было никого, кто был бы так хорош."
  
   Она указала на небо: "И из-за этого я вышла замуж за Христа вместо этого? Это то, что ты собираешься сказать? Тебе не кажется, что это ужасно упрощенно?"
  
   "Я не сложный парень", - сказал он.
  
   "Ты мой брат, Зазо, но ты также идиот".
  
   Они были на площади Святой Марии в Трастевере. Он пожал плечами и указал в сторону церкви. "Я буду ждать тебя в кафеé."
  
   "Тебе не обязательно".
  
   "Если я не смогу защитить нового папу, я защищу тебя вместо этого".
  
   Фургон Mercedes Vito медленно въехал на площадь с улицы, по которой они шли. Это была пешеходная зона. Прежде чем Зазо смог показать водителю, что он допустил ошибку, фургон дал задний ход и исчез. Вскоре мужчина с рыжеватой бородой вышел из фургона на боковой улице, вернулся и сел на край фонтана на площади, чтобы выкурить сигарету. Он был на полпути между церковью и кафе &# 233; и, казалось, прилагал все усилия, чтобы не упускать из виду Элизабетту и Зазо.
  
   "Что ты здесь делаешь?" - Спросил отец Зазо, бросая свой портфель в гостиной.
  
   "Это семейное правило", - пробормотал Зазо. Он повторил всю историю, пока Карло наливал себе один аперитив, а затем другой.
  
   "Сначала Элизабетта попадает в беду, теперь ты. Что дальше? Что-то с Микаэлой? Плохие новости всегда случаются по трое."
  
   "Это суеверие или нумерология, папа?" Спросила Элизабетта.
  
   "Ни то, ни другое: это факт. Что мы будем делать на ужин?"
  
   "Я собираюсь что-нибудь приготовить".
  
   "Сделай это проще", - сказал Карло. "Я должен выйти сегодня вечером".
  
   "Свидание?" - спросил Зазо.
  
   "Забавно. Ha, ha. Вечеринка в честь отставки Бернадини. Он моложе меня. Надпись на стене." Карло открыл свой портфель и выругался.
  
   "Что случилось?" Спросила Элизабетта.
  
   "Я собирался потратить час, работая над твоей головоломкой, но я оставил эту чертову книгу у себя в кабинете. Дай мне старую."
  
   "Нет!" - запротестовала она. "Вы слышали, что это ценно. Ты прольешь на него свой напиток. У меня в комнате есть книга в мягкой обложке. Вы даже можете написать в этой копии, если хотите."
  
   Элизабетта приготовила миску пасты с пекорино и нарезала салат, пока Зазо выпил пару банок пива своего отца.
  
   "Микаэла придет после ужина", - сказала она ему.
  
   "Я уйду, когда она доберется сюда".
  
   "Тебе не нужно ждать, если есть место, где ты предпочел бы быть", - сказала она.
  
   "Все в порядке, я голоден".
  
   "Ну, тогда позови папу. Скажи ему, что все готово."
  
   Зазо постучал в дверь спальни своего отца. Когда ответа не последовало, он постучал громче и позвал.
  
   Последовал раздраженный вопрос: "Что?"
  
   "Ужин готов".
  
   Из-за двери донеслось: "Подожди минутку. Я занят."
  
   Зазо вернулся на кухню, воткнул вилку в пасту и попробовал на вкус. "Он сказал подождать минутку. Он занят."
  
   Они подождали десять минут, и Элизабетта попробовала снова. Карло отослал ее, пообещав, что будет готов через минуту.
  
   Десять минут спустя они услышали, как распахнулась его дверь. Он медленно вошел в кухню, хмурый, с Фаустусом в мягкой обложке и блокнотом в одной руке.
  
   "Ты в порядке, папа?" Спросила Элизабетта.
  
   Внезапно хмурый взгляд Карло превратился в широкую улыбку, как у ребенка, разыгрывающего розыгрыш. "Я взломал это! Я разгадал твою головоломку!"
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ТРИ
  
   Лондон, 1589
  
   МАРЛОУ ПРАКТИЧЕСКИ ПОГРУЗИЛСЯ в лондонскую суету, прогуливаясь по многолюдным, оживленным улицам Шордича. Он улыбался каждому негодяю, шлюхе, чернокожему, мошеннику и грязному мальчишке, мимо которого проходил. Я был рожден, чтобы жить в таком месте, подумал он.
  
   Сегодня был день больших ожиданий, и даже зловоние из открытых канализационных стоков не могло уменьшить его удовольствия: совсем скоро он увидит первое представление своей новой пьесы, Трагической истории жизни и смерти Доктора Фауста .
  
   Марлоу надел свой лучший костюм, тот самый, который он носил четыре года назад, когда с карманами, набитыми гонорарами Уолсингема, позировал для заказанного портрета. Совершив неслыханный акт высокомерия, который полностью завладел воображением его товарищей, он подарил портрет магистру Бенету по случаю его ухода из колледжа в 1587 году. Несколько сбитый с толку подарком, мастер Норгейт не имел иного выбора, кроме как повесить его в своей галерее, отделанной деревянными панелями, рядом с группой гораздо более известных ученых и выпускников.
  
   На картине он принял дерзкую позу, скрестив руки на груди, с непокорными надутыми губами, распущенными волосами и тонкими усами. Его камзол был облегающим, черным с красной бархатной подкладкой, отделанным золотыми пуговицами спереди и на рукавах. Его льняная рубашка была с открытым воротом и широким, затянутым паутиной воротником, гораздо более вызывающим, чем обычные накрахмаленные воротнички с оборками, которые украшали достойных людей на стене Норгейта. Одежда, которая повидала свою долю использования в Англии и на континенте, сейчас немного поношена, но она по-прежнему выглядела великолепно и сидела идеально. Тем не менее, если бы пьеса имела успех, он уже составил план посетить портного Уолсингема для нового ансамбля.
  
   Лондон, этот плотный мегаполис с населением в 100 000 душ, теперь был устрицей Марлоу. За короткое время он неоднократно вскрывал его неподатливую раковину, вытаскивая одно сокровище за другим; он почти не сомневался, что Фауст отдаст ему свою самую блестящую жемчужину.
  
   Марлоу попал в Лондон, как ведьма в котел. По ночам он часто посещал буйную "Голову Нага" в Чипсайде, темные бордели Нортон Фолгейт, где он мог попытаться скрыть правду о своей анатомии под подтянутыми бриджами, и лихорадочные салоны Уайтхолла, где - среди Сесила, Уолсингема и ему подобных - ему не нужно было прятаться. И днем, когда в его голове прояснилось после бесчинств предыдущей ночи, он сидел в своих комнатах и тыкал пером в пергамент, пока у него не заболела рука.
  
   Он нашел свой театральный дом среди Людей адмирала, труппы актеров под патронажем Чарльза Говарда, лорда-адмирала Елизаветы. Адмирал заманил к себе в труппу ведущего актера Англии Эдварда Аллейна, и когда Аллейн, импозантный мужчина с баритоном, звучащим как прекрасный медный рожок, впервые прочел "Тамерлана Великого", это стало началом интенсивного артистического партнерства. Аллейн едва мог поверить, что такой шедевр, как Тамерлан, был написан 22-летним парнем. Зрители тоже не смогли, и пьеса о простом пастухе, который вырос до убийственно богохульствующего правителя Персии, стала притчей во языцех в Лондоне и коммерческой сенсацией.
  
   Театр был первым в Лондоне специально построенным театром, и Марлоу до сих пор испытывал дрожь возбуждения каждый раз, когда входил. Это был огромный деревянный многоугольник, частично построенный собственноручно Бербеджем, который по профессии был мастером-плотником. Три галереи окружали мощеный двор, выходящий на приподнятую сцену. За пенни несколько сотен человек могли бы стоять на камнях, плотно прижатых друг к другу. За еще один пенни еще несколько сотен человек могли бы подняться по галереям, и еще за один пенни они могли бы арендовать табурет. Полдюжины господских комнат были переделаны в галереи, частные покои для богатых.
  
   За пределами театра Марлоу пришлось пробиваться неузнанным сквозь неуправляемую вонючую толпу посетителей, проституток, сводников и карманников. Он подошел к турникету, отряхивая дублет тыльной стороной ладони на случай, если к нему прилипло что-нибудь неприятное.
  
   "Кит! Сюда!" Томас Кид махал ему с другой стороны.
  
   "Том!"
  
   Привратники пропустили его, и Том преодолел дистанцию несколькими размашистыми шагами. Он был намного выше, настолько светлый, насколько Марлоу был темноволос. "Я думал, ты опоздаешь на свое собственное открытие".
  
   Марлоу просиял. "Вряд ли я им больше нужен. Слова, в конце концов, уже давно написаны."
  
   Кид похлопал его по плечу. "Таков наш жребий в жизни, мой друг. Но без нашего небольшого вклада актерам нечего было бы делать, кроме как пердеть и заикаться."
  
   Марлоу встретил Кида вскоре после окончания Кембриджа. Кид был неотъемлемой частью "Русалки", одной из молодых львиц театра. Его Испанская трагедия была одной из самых успешных постановок за последнее время. Он был на шесть лет старше Марлоу, как и он, довольно скромного происхождения, и был еще более обездолен тем, что никогда не посещал университет. Он одержал победу исключительно на основе своего творческого таланта и обаятельной личности. Марлоу мгновенно проникся к нему симпатией, и наоборот, но молодой человек дольше всех сопротивлялся его мольбам стать его любовницей.
  
   Наконец, после одной особенно насыщенной элем ночи, они оказались в одной постели. Марлоу оторвался от пылких поцелуев Кида и хрипло сказал: "У меня есть определенная особенность".
  
   "Неужели? Как интригующе. Это очень большое, очень маленькое или очень кривое?" - Спросил Кид, приподнимаясь на локте.
  
   "Клянешься ли ты никогда никому не рассказывать?"
  
   "Я так клянусь", - мелодраматично ответил Кид.
  
   Марлоу слез с кровати, встал, повернулся спиной и приспустил бриджи.
  
   Кид закричал от восторга. "Я всегда знал, что ты дьявол! Как чудесно! Могу я прикоснуться к нему?"
  
   "Ты можешь", - сказал Марлоу. "Это может потребовать грубого обращения".
  
   Кид зачарованно погладил хвост. "Есть ли эта особенность в родословных вашей семьи?"
  
   "Нет", - солгал Марлоу. "Я единственный. Возможно, единственный в мире."
  
   "Тогда это будет нашим особым секретом", - сказал Кид. "Возвращайся в мою постель так быстро, как только сможешь".
  
   Двое мужчин протолкались сквозь давку к сцене. За кулисами Эдвард Аллейн, ведущий актер Англии, в полной академической мантии и шляпе доктора Фауста, разогревал свои голосовые связки гармоническим упражнением.
  
   "Кит!" - воскликнул он. "И Том! Как выглядит дом?"
  
   "Перепродано, судя по толпам", - сказал Кид. "Ты выглядишь как положено".
  
   "Я выгляжу достаточно хорошо, но запомню ли я это?" За последнюю неделю я поставил три новые пьесы."
  
   "Не забывайте, добрый сэр, мои реплики", - пожурил Марлоу. "Помните, другие пьесы были просто мясными пирогами. Это верхний срез бифштекса."
  
   "Я сделаю все, что в моих силах, в этом вы можете быть уверены".
  
   Джеймс Бербедж бочком подошел и сопроводил Марлоу и Кида вверх по узкой лестнице в одну из комнат Господа, где они оглядели толпу.
  
   "Посмотри на них всех!" Бербедж воскликнул. "Я слышал, у ворот толпа, все требуют билеты. Мне придется послать вооруженных всадников для поддержания порядка! Сарафанное радио - могущественный союзник, не так ли?"
  
   "Что ж, в пьесе есть все это!" - сказал Кид. "Идеи Кита - вызвать Мефистофеля с помощью магии, продать душу дьяволу в обмен на секреты вселенной - это пьянящие темы".
  
   На столе стояла фляга с вином. Бербедж налил три стакана. "За пьянящие темы и пенистый успех, джентльмены".
  
   Режиссер призвал к тишине и объявил игроков зрителям. При упоминании Эдварда Аллейна раздались восторженные возгласы. Припев вышел на сцену, и спектакль начался.
  
   Когда хор подготовил сцену и вышел, вошел Аллейн в роли доктора Фауста, и при одном только виде великого человека зал взорвался радостными криками. Ему удалось остаться в образе Фауста в мантии, при этом он самодовольно сделал паузу, чтобы зрители могли потренироваться. Вскоре он стоял в тщательно нарисованном магическом круге астрологических знаков, выполненном в точности по спецификациям Марлоу. Его голос прогремел:
  
   Теперь, когда мрачная тень Земли ,
  
   Страстное желание увидеть моросящий взгляд Ориона ,
  
   Прыгает из антарктического мира в небо ,
  
   И затуманивает небо своим смолянистым дыханием ,
  
   Фауст, начинай свои заклинания ,
  
   И попробуй, послушаются ли дьяволы твоего приказа ,
  
   Видя, что ты молился и приносил жертвы им.
  
   Внутри этого круга находится имя Иеговы ,
  
   Вперед и назад анаграмматизированный ,
  
   Сокращенные имена святых ,
  
   Фигуры каждого придатка небес ,
  
   И символы знаков и заблудших звезд ,
  
   С помощью которого духи принуждаются подняться:
  
   Тогда не бойся, Фауст, но будь решительным ,
  
   И попробуй самое совершенное, на что способна магия.
  
   Зрители дружно ахнули, когда Мефистофилис появился во вспышке фосфора, в зеленом костюме, с рогами и крыльями.
  
   Кид прошептал на ухо Марлоу. "Изумительно!"
  
   И Марлоу улыбнулся ему в ответ, вполне удовлетворенный.
  
   Сценическое мастерство усилилось, когда Фауст, заключив договор с Люцифером о том, чтобы обменять свою душу на двадцать четыре года пребывания на Земле с Мефистофил в качестве его личного посланника, отправился в свое путешествие по исследованию мира.
  
   Возвышенная речь Аллейна в сочетании с фейерверками и пламенем привела аудиторию в восторг. Когда Люциферу пришло время требовать свою награду, ужасное существо, похожее на дракона, поднялось из дыма, изрыгая огонь. Над головой по сцене на проволоках раскачивались лохматые дьяволы с бенгальскими огнями во рту. Барабанщики создавали гром, а рабочие сцены - молнию.
  
   И ближе к концу, перед тем как быть унесенным в ад, Фаусту исполнилось его последнее желание - увидеть собственными глазами прекрасную Елену Троянскую. Аллейн, его возвышенный голос, довел зал до слез.
  
   Это было то лицо, которое запустило тысячу кораблей ,
  
   И сожжет обнаженные башни Илиона!
  
   Милая Хелен, сделай меня бессмертным поцелуем.
  
   К тому времени, как стихли аплодисменты и публика в основном разошлась, наступил вечер, а с ним и прохладный туман. В переулке за театром Кид и Марлоу разделили мгновение.
  
   "Почему ты должен идти?" Кид надулся. "Пойдем со мной к Русалке. Ты торжествуешь, Кит. Празднуйте среди друзей."
  
   "У меня есть люди, которых я должен увидеть", - сказал Марлоу. "Я буду там позже. Подожди меня, ладно?"
  
   "Я приду, если ты подойдешь ближе". Кид поцеловал его, скользнул рукой сзади по его бриджам и чувственно погладил его хвост.
  
   В тени одинокий человек некоторое время наблюдал за ними, затем тихо прокрался в туман.
  
   *
  
   Во дворце Уайтхолл, в своих личных покоях, Фрэнсис Уолсингем налил Марлоу и Роберту Сесилу по бокалам хорошего французского бренди. Роберт Поули тоже был там, сидел у огня, держа в руках кружку, мрачный и неразговорчивый.
  
   Раздался стук в дверь, и личный секретарь Уолсингема объявил: "Он здесь".
  
   Марлоу не ожидал другой вечеринки. Он с любопытством наблюдал, как вошел невысокий мужчина, не выше мальчика-подростка. На нем была черная мантия академика, которая волочилась по полу. Его лицо было сморщенным с возрастом, и он обладал самой замечательной бородой, которую Марлоу когда-либо видел, белой, как снежный гусь, достаточно густой, чтобы скрыть птичье гнездо, и длинной, как его голова. Мужчина сжимал полированную инкрустированную шкатулку размером с Библию.
  
   Уолсингем подошел к нему, подобострастно поцеловал его костлявую руку и спросил: "Это все?"
  
   Мужчина вручил ему коробку и сказал: "Это".
  
   Уолсингем аккуратно положил его на свой стол, указал на Марлоу и сказал: "Это человек, с которым я хотел вас познакомить. Кристофер Марлоу, я представляю вам доктора Джона Ди."
  
   Бородатый мужчина, казалось, скользил к нему. "Молодой драматург и поэт. Я очень рад познакомиться с вами, сэр."
  
   Марлоу почувствовал, как волнение от этого события захлестывает его. Великий астролог Лемуров! Астролог королевы! "Нет, сэр", - сказал он, низко кланяясь. "Это я унижен и мне оказана неизмеримая милость встретиться с тобой".
  
   Уолсингем наполнил бокал для Ди, в то время как Поули молча остался у огня, без приглашения войдя в круг.
  
   "Я слышала, сегодня днем состоялась премьера твоей новой пьесы", - сказала Ди.
  
   "Действительно, это произошло", - сказал Марлоу.
  
   "И как это было воспринято?" Спросил Уолсингем.
  
   "Публике, казалось, это понравилось", - скромно сказал Марлоу.
  
   "Возможно, нам следует переодеться и увидеть это своими глазами", - сказал Сесил своему хозяину.
  
   "Я не посещаю спектакли, если только королева не настаивает", - сказал Уолсингем. "Возможно, мастер Марлоу, вы были бы так добры сообщить доктору Ди, как эта новая постановка служит нашим более масштабным целям".
  
   Марлоу кивнул. "Конечно: нет ничего важнее нашей миссии, и моя маленькая пьеса просто предназначена для того, чтобы посеять сладкие семена смятения и ненависти".
  
   "Как же так?" Спросила Ди.
  
   "Ну, во-первых, это о добре и зле, и я рад сообщить, что зло в образе Люцифера уверенно побеждает добро. Проклятие воистину превосходит спасение, что, без сомнения, вызовет чувство смятения среди масс."
  
   "Хорошо", - сказала Ди. "Очень хорошо".
  
   "И я стремился затуманить их разум в отношении центральной заповеди протестантской доктрины - абсолютного предопределения. Мне не нужно напоминать вам, что, согласно Кальвину, только Бог избирает, какие люди будут спасены, а какие прокляты. Человек не контролирует свою окончательную веру. Паписты, конечно, считают это полной ересью, и если кто-нибудь из их числа увидит пьесу, они будут сильно обеспокоены. Протестанты в зале увидят отвратительную судьбу моего героя Фауста, который отвергает Бога, но позже совершенно неспособен покаяться, как достойную дань кальвинизму. Но некоторые, я подозреваю, втайне придут в отчаяние от его резкого послания и погрязнут в своих определенных муках из-за того факта, что покаяние бессмысленно и их судьбы предрешены. Если это так, они подумают, тогда почему бы не продолжать грешить?"
  
   "Действительно, почему бы и нет?" Подал голос Сесил.
  
   "Хотя мы изо всех сил презираем католиков, я достаточно счастлив, чтобы тыкать палками и в протестантов. Фауст говорит это в речи, - сказал Марлоу, - "Награда за грех - смерть. Это тяжело. Если мы говорим, что у нас нет греха, мы обманываем самих себя, и в нас нет истины. Почему, тогда, вероятно, мы должны грешить и, следовательно, умереть. Да, мы должны умереть вечной смертью. Какая доктрина называет вас так? Che sera, sera. Что будет, то и будет."
  
   Уолсингем одобрительно сказал: "Я вижу, как это будет мучить их хрупкие умы".
  
   "И, как дань уважения нашим традициям, " сказал Марлоу, - Фауст вызывает Дьявола изнутри магического круга, содержащего звездные знаки великого Бальбилуса".
  
   Ди стукнул кулаком по подлокотнику своего кресла. "Это! Это меня очень радует! Бальбилус - мой герой. Каким бы потерянным он ни был для памяти обычных людей, он навсегда заперт в наших сердцах." Ди позволил Уолсингему наполнить свой стакан и спросил: "Вы сказали Марлоу, о чем мы его просим?"
  
   "Я ждал, что ты расскажешь ему об этом", - ответил Сесил.
  
   "Я приду", - сказала Ди. "Марлоу, ты когда-нибудь слышал об ирландском святом Малахии?"
  
   "Я не приходил", - ответил Марлоу.
  
   "Тем более жаль", - сказала Ди. "Он был епископом Армы в двенадцатом веке - много путешествовал по континенту, был доверенным лицом Бернара Клервосского и папы Иннокентия II. И он был тайным Лемуром, великим, астрологом, который умело нес факел своего искусства. Во время посещения папы Иннокентия в Риме он, как говорят, стал свидетелем особенно благоприятного лунного затмения, и из его наблюдения вышло важное пророчество, касающееся папства. Он предвидел конечное число будущих пап, числом 112 - ни больше, ни меньше. И он далее предвидел отличительную черту каждого из пап. Итак, что касается последнего папы, Сикста V, Малахия предвидел и действительно написал о нем: "ось посреди знамения". У Сикста был герб, на котором была ось в середине льва. Для нынешнего папы Урбана VII Малахия написал: "от росы небесной". Урбанус был архиепископом Россано в Калабрии, где с деревьев собирают сок, называемый "небесной росой". Ты видишь?"
  
   Марлоу зачарованно кивнул. "А когда наберется номер 112?" - спросил он.
  
   "Пророчество апокалиптическое", - спокойно сказала Ди. "Церкви больше не будет, и я осмеливаюсь сказать, что наступит новый порядок. Из хаоса восторжествуют лемуры."
  
   Марлоу сузил глаза. "Что произойдет?"
  
   "Увы, нас не будет там, чтобы увидеть своими глазами. Ты читал мою монасскую иероглифику?"
  
   "Я трудился над этим. В колледже. Это самый сложный текст", - признался Марлоу.
  
   "Что ж, наш друг Уолсингем, мастер кодирования, вполне оценит, если я скажу вам, что у этой работы есть одно значение, каким бы сложным оно ни казалось обычному читателю, но есть и другое, совершенно скрытое послание для наших братьев. Вы помните мою иллюстрацию Монады?"
  
   "Я верю, сэр".
  
   "Мое собственное пророчество состоит в том, что конец света наступит в то время, когда и луна, и солнце будут в Доме Овна. Овен - огненный знак. Мир, несомненно, будет поглощен огнем. Монада несет в себе это значение. Если бы это могло стать нашим символом!"
  
   "Это возможно", - сказал Сесил, поднимая свой бокал. "Так и будет".
  
   "Я не могу сказать, совпадет ли мое видение апокалипсиса с пророчеством Малахии. Никто не может. Но такую возможность нельзя отрицать."
  
   "Почему это я никогда не видел пророчества Малахии?" Спросил Марлоу.
  
   "Это причина, по которой я здесь", - сказала Ди. "Вам предстоит сыграть жизненно важную роль в приведении в действие следующего этапа нашего плана. Я не могу слишком сильно подчеркнуть важность нашего сотрудничества в достижении конечной судьбы лемуров. Текст Малахии передавался от астролога к астрологу и остался среди нас как священный документ. Мы считаем, что пришло время сделать это более широко известным."
  
   "Действительно", - пробормотал Сесил.
  
   "Это трудные времена", - сказала Ди. "В Англии нам хорошо служит протестантское рвение королевы. Здесь мы преуспели, и мы надежно обосновались. Но на Континенте дела обстоят не так благоприятно. Папа римский разгорячен смертью королевы Марии. Он и его ближайшие кардиналы убеждены, что к этому делу приложил руку Лемуров."
  
   Уолсингем рассмеялся. "Они презренны, но они не глупы".
  
   "Совершенно верно", - сказала Ди. "Они захватили несколько наших агентов в Италии, Испании и Франции и подвергли их самым жестоким пыткам. Мне сказали, что они сохранили свои хвосты в качестве трофеев, чтобы позлорадствовать. Мы впали в уныние, и это не выдержит. Нашим братьям нужно вдохновение и поддержка, чтобы поддерживать свой боевой дух. Согласно пророчеству, осталось только тридцать восемь пап. Хотя это может занять некоторое значительное время - на самом деле, столетия - было бы хорошо, если бы Малахия стал объединяющим флагом для всех Лемуров, который они могли бы носить в своих сердцах. Я всегда говорил, что тот, кто предвидит будущее, будет контролировать будущее. Лемуры могут и должны значительно процветать в грядущий период, и я горячо верю, что когда последняя песчинка просочится в песочные часы истории и последний папа придет и уйдет, мир и все его богатства будут в наших руках."
  
   "И это еще не все", - сказал Сесил. "Расскажи ему о нашем заговоре относительно следующего папы".
  
   Ди с энтузиазмом кивнула. "Мы хотели бы реализовать то, чего мы никогда раньше не достигали: стать папой-лемуром. Представьте себе нашу власть, если бы мы командовали папством и, благодаря нашему собственному влиянию при английском дворе, одновременно контролировали протестантскую королеву? С помощью Мэлаки мы хотели бы помочь нашему человеку, кардиналу Джироламо Симончелли, получить приз. Малахия называет следующего папу "ex antiquitate urbis" - по древности города. Симончелли превосходно подходит на эту роль, поскольку в настоящее время он кардинал Орвието, что в переводе с итальянского означает "старый город"."
  
   "Скажи мне, что я могу сделать", - сказал Марлоу, подпитываясь огненным возбуждением в глазах старика.
  
   "Уолсингем, отдай ему шкатулку".
  
   Марлоу взял коробку в руки и открыл ее. Внутри был свернутый пергамент, перевязанный лентами.
  
   "Это копия пророчества, написанная собственной рукой Мэлаки", - сказал Ди. "Держи это поближе к себе. Отвези это в Рим. У нас там есть надежный друг, астроном по имени Маскерино. Уолсингем предоставит вам вескую причину находиться в Италии, но когда вы будете там, вы, с помощью Маскерино, передадите рукопись в библиотеку папы римского, и вскоре после этого Маскерино, под диктовку мира, найдет ее и сделает достоянием гласности. Как только это будет прочитано и оценено по достоинству, кардиналы увидят неоспоримую точность Малахии на протяжении веков, и это послужит доказательством того, почему они должны избрать Симончелли следующим папой."
  
   "Можно мне?" - сказал Марлоу, поднимая пергамент.
  
   "Конечно", - кивнула Ди.
  
   Марлоу развязал ленты и осторожно развернул пергамент. Он читал молча, и некоторое время единственный звук в комнате доносился от Поули, которая водила кочергой по поленьям. Когда Марлоу закончил, он позволил рукописи свернуться в рулон и заново прикрепил ленты. Улыбка исказила его лицо.
  
   "Почему такая злая ухмылка, Кит?" - Спросил Сесил.
  
   "Мне в голову пришла идея, на самом деле, пустяковая", - сказал Марлоу, закрывая коробку. "Я уже усердно работаю над правками к моей пьесе "Фауст", которые достаточно обширны, чтобы считать ее новой версией. Мне пришло в голову, что я мог бы сделать больше, чтобы высмеять папскую церковь, и я нахожусь в процессе добавления мяса к моему третьему акту, действие которого разворачивается в папском дворце в Риме. Я хотел бы получить ваше разрешение, добрые джентльмены, зашифровать послание будущим поколениям лемуров, послание гордости и устремления относительно пророчества Малахии, полученного, возможно, из-за различий между моими двумя версиями."
  
   Уолсингем посмотрел на Ди, затем кивнул. "Как вы знаете, я всегда питал слабость к кодам".
  
   "Я думаю, это отличная идея", - сказал Сесил. "Во что бы то ни стало, Кит. Я с нетерпением жду вашего шедевра шифрования."
  
   Ди встал и поправил свою мантию. "Пойдемте, мастер Марлоу, проводите меня на улицу, и давайте вместе посмотрим на ночное небо".
  
   Оставшись позади, остальные трое мужчин продолжали пить.
  
   "Я думаю, он понравился доктору Ди", - сказал Сесил.
  
   "Он достаточно симпатичный", - сказал Уолсингем. "Я не понимаю его тяги к театру, но его особые таланты, безусловно, полезны".
  
   "У Нерона тоже была тяга к выступлениям", - заметил Сесил.
  
   Это заставило Уолсингема хихикнуть. "Вряд ли он Неро! Поули, что ты думаешь обо всем этом? Ты весь вечер был молчалив, как слизняк."
  
   Поули отвернулся от огня. "Я был в театре сегодня вечером".
  
   "Почему, скажи на милость? Ты стал преданным?"
  
   "Вряд ли. У меня были подозрения насчет Марлоу. Я наблюдаю за ним время от времени."
  
   "И что, - спросил Уолсингем, - вы наблюдали?"
  
   "Я был свидетелем любовных объятий Марлоу и Томаса Кида. Кид положил руку на заднюю часть тела Марлоу."
  
   "Кид не один из нас!" Уолсингем резко сказал.
  
   "Действительно, нет", - сказал Сесил.
  
   Уолсингем в отчаянии вцепился в подлокотники своего кресла. Марлоу великолепен, но он невоздержан и не разделяет нашу осторожность. Сопровождайте его в Рим. Убедитесь, что он выполняет возложенную на него задачу. Когда он вернется, мы позволим ему писать свои пьесы и выполнять наши приказы. Но, Поули, я хочу, чтобы ты присматривал за ним, очень внимательно присматривал, и, как всегда, держал меня в курсе событий."
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
  
   ОТЕЦ ЭЛИЗАБЕТТЫ ЗАСТАВИЛ Зазо и Элизабетту убрать со стола после ужина, чтобы они могли собраться вокруг книги "Фаустус".
  
   "Смотри!" Сказал Карло. "Есть разница между вашей копией и той, с которой я работал".
  
   Элизабетта взглянула на свой. "Это оба сообщения категории B. В чем разница?"
  
   "Твой пронумерован. Видишь цифры на правых полях? Через каждые пять строк, понимаете? В начале каждого действия номера строк сбрасываются обратно на единицу. Это обычная система обозначений для пьес, чтобы актеры могли легко находить свои реплики, а учителя могли отправлять своих учеников к отрывку. Только на моем экземпляре не было номеров."
  
   Элизабетта пришла в возбуждение. "Да! Я понимаю."
  
   "Я ничего не добился, рассматривая это как числовую прогрессию или код подстановки. И тогда меня осенило: что, если эти татуировки относятся к номерам строк! Строки, которые отличаются между текстом A и текстом B. "B - это ключ". Вот что говорилось в письме."
  
   "Но между двумя версиями так много различий", - сказала Элизабетта. "С чего начать?"
  
   "Вот именно. Я понял, что это может быть очень трудной задачей, которая лучше подходит для вычислительных мощностей, чем метод проб и ошибок, и я начал думать, как я мог бы написать программу для ее выполнения. Но потом я вспомнил кое-что, что сказал ваш профессор Харрис. Помнишь? Самые большие различия были в третьем акте, который был намного длиннее в тексте B и был превращен в антикатолическую тираду. По наитию - и не закатывай глаза, Зазо, у математиков иногда бывают предчувствия, как и у полицейских - я сразу перешел к третьему акту и начал играть с номерами строк. Если бы каждое из двадцати четырех чисел в массиве татуировок соответствовало номеру строки, тогда у нас могло бы быть единственное решение, для сортировки которого не требовался бы компьютер."
  
   "Хорошо", - сказала Элизабетта. "Какое было первое число?"
  
   Карло надел очки для чтения, затем снял их. "63."
  
   Она нашла линию. "Можно восхищаться в самых отдаленных землях . Что теперь?"
  
   "Ну, опять же, самым простым решением было взять первую букву первого слова. Поверьте мне, я был готов копать глубже, но я думаю, что это настолько просто."
  
   "Итак, это М", - сказала она. "Какой следующий номер?"
  
   "128."
  
   "И проклянет людей, которые подчиняются ему . А."
  
   Зазо почти кричал. "Пожалуйста! Я умираю с голоду! Не могли бы вы, пожалуйста, просто перейти к сути."
  
   Карло снова надел очки. "Послание таково: МАЛАХИЯ - КОРОЛЬ ХАЙЛЬ ЛЕМУРОВ" .
  
   У Элизабетты перехватило дыхание, когда она услышала слово лемуры . Она заставила себя переключиться на Мэлаки и едва сумела выдавить: "Я думаю, Мэлаки был ирландским святым. В нем тоже есть что-то еще. Я не могу вспомнить..."
  
   "Я тоже", - сказал Карло. "И что, черт возьми, такое лемуры? В любом случае, я всего лишь математик, и моя работа закончена." Он радостно принюхался, наконец-то почувствовав кухонные ароматы, и сказал: "Вкусно пахнет. Давайте есть."
  
   Элизабетта поблагодарила Бога за Интернет.
  
   Без этого ей пришлось бы ждать до утра, затем найти библиотеку и провести день или больше среди стеллажей.
  
   После ужина, оставшись одна в квартире и ожидая прихода Микаэлы, она лихорадочно прокладывала себе путь к пониманию зашифрованного сообщения.
  
   Из множества веб-страниц, посвященных Малахии, она увидела, что святой стал предметом освещения в новостях, особенно после недавней смерти папы Римского.
  
   Элизабетта покачала головой из-за своего прежнего непонимания актуальности Мэлаки. Я не замкнута, подумала она, но, похоже, я не в себе .
  
   Факты были достаточно просты: святой Малахия, чье ирландское имя было M áel M áed óc Ua Morgair, жил с 1094 по 1148 год. Он был архиепископом Армы. Он был канонизирован папой Климентом III в 1199 году и стал первым ирландским святым. И он был предполагаемым автором Пророчества о папах , предвосхищающего видения личностей последних 112 пап.
  
   Многое из того, что было известно о его жизни, взято из Жития святого Малахии , биографии, написанной его французским современником, святым Бернаром из Клерво, великим теологом двенадцатого века, которого Малахия посетил во время своих путешествий из Ирландии в Рим. Действительно, во время своего последнего такого визита в Клерво Малахи заболел и буквально умер на руках у Сенбернара.
  
   Пророчество Малахии было неизвестно или, по крайней мере, неопубликовано при его жизни. Это был бенедиктинский историк Арнольд де Вайон, который впервые опубликовал это в 1595 году в своей книге Lignum Vitae , назвав святого Малахия ее автором. Согласно рассказу де Вайона, в 1139 году Малахия был вызван в Рим папой Иннокентием II для аудиенции. Находясь там, он пережил видение будущих пап, которое он записал в виде последовательности загадочных фраз. Его рукопись оставалась неизвестной, пока не была таинственным образом обнаружена в Римском архиве в 1590 году.
  
   Пророчества Мэлаки были короткими и заумными. Начиная с Целестина II, который был избран в 1130 году, он предвидел непрерывную цепочку из 112 пап, длящуюся до конца папства - или, как верили некоторые, до конца света.
  
   Каждому папе был присвоен мистический титул, емкий и вызывающий воспоминания: Из замка на Тибре. Дракон придавлен. Из львиной розы. Ангел из рощи. Религия уничтожена. Из солнечного затмения . На протяжении веков тем, кто пытался интерпретировать и объяснить эти символические пророчества, всегда удавалось найти что-то о каждом папе, заключенное в титулах Малахии, возможно, связанное с их страной происхождения, их именем, их гербом, местом их рождения, их талантами.
  
   Элизабетта пробежала список с восхищением. Пророчеством, касающимся Урбана VIII, было "Lilium et Rosa", "Лилия и роза". Он был уроженцем Флоренции, и на гербе Флоренции была изображена лилия; на его гербе были три пчелы, а пчелы, конечно же, собирают мед с лилий и роз.
  
   Марцелл II был Frumentum Flacidum, ничтожным зерном. Возможно, он вел себя легкомысленно, потому что был папой римским лишь очень короткое время, и на его гербе были изображены олень и колосья пшеницы.
  
   Иннокентий XII был Рафтрумом в Порту, граблями в двери. Его настоящее имя, Растрелло, по-итальянски означало "озеро".
  
   Бенедикт XV был религиозно депопулятивным, религии опустошали. Во время его правления Первая мировая война унесла жизни двадцати миллионов человек в Европе, пандемия гриппа 1918 года унесла жизни ста миллионов, а Октябрьская революция в России отбросила христианство в пользу атеизма.
  
   В 1958 году, после смерти Пия XII, кардинал Спеллман из Бостона немного поиздевался над предсказанием Мэлаки о том, что следующим папой будет пастор и Наута, пастух и моряк. Во время Конклава, который должен был избрать Иоанна XXIII, Спеллман арендовал лодку, наполнил ее овцами и плавал вверх и вниз по Тибру. Так случилось, что Анджело Ронкалли, кардинал, назначенный новым папой Римским, был патриархом Венеции, приморского города, известного своими водными путями.
  
   Папа Иоанн Павел II был De Labore Solis, что буквально означает "труд солнца", хотя labour solis также было распространенным латинским выражением для обозначения солнечного затмения. Кароль Йозеф Войтыла родился 18 мая 1920 года, в день частичного солнечного затмения над Индийским океаном, и был похоронен 8 апреля 2005 года, в день, когда наблюдалось солнечное затмение над юго-западной частью Тихого океана и Южной Америкой.
  
   И пророческая цепочка Малахии вела вплоть до 267-го и предпоследнего папы римского, который теперь был недавно погребен в трех вложенных гробах в склепе под базиликой Святого Пьетро.
  
   268-й папа, которого выберут на Конклаве, который начнется завтра, будет последним. Мэлаки назвал его Петрус Романус и дал ему самый длинный титул:
  
   In persecutione extrema S.R.E. sedebit Petrus Romanus, qui pascet oves in multis tribulationibus: quibus transactis civitas septicollis diruetur, et Iudex tremendus iudicabit populum suum. Конец .
  
   Во время последнего преследования Святой Римской Церкви престол займет Петр Римлянин, который будет пасти своих овец во многих невзгодах; и когда все это закончится, город с семью холмами будет разрушен, и грозный Судья будет судить свой народ. Конец.
  
   Элизабетте расплывчатый характер этих пророчеств напомнил ей четверостишия Нострадамуса, идеи, придуманные шарлатаном, чтобы люди могли найти один или два отрывка из жизни папы римского, чтобы связать этого человека с его титулом. Фактически, различные ученые утверждали, что пророчество Малахии было не более чем тщательно продуманной мистификацией шестнадцатого века, предназначенной - безуспешно - помочь кардиналу Джироламо Симончелли достичь папства.
  
   И все же здесь, в "Фаустусе" Марлоу, было зашифровано сообщение: МЭЛАКИ - КОРОЛЬ ЛЕМУРОВ - сообщение, достаточно важное для того, чтобы эти лемуры вытатуировали его на своих крестцах.
  
   Началось обучение Элизабетты антропологии. Документально подтвержденное использование татуировок дошло вплоть до периода неолита, и, вероятно, даже дальше этого. Татуировки были свидетельством обрядов посвящения, знаков статуса и звания, культурной принадлежности, символов религиозной и духовной преданности. Символизм и важность татуировок варьировались от культуры к культуре, но она была уверена в одном: эти сакральные татуировки были важны для лемуров.
  
   Так что само собой разумеется, что Малахия был важен и для них, возможно, формируя основу какой-то системы убеждений. И Марлоу, должно быть, либо знал о них, либо сам был одним из них!
  
   ПРИВЕТСТВУЮ ЛЕМУРОВ.Элизабетта потрогала свое распятие.
  
   Она хотела связаться с отцом Трамбле, но поняла, что у нее нет для него контактного номера.
  
   У входной двери послышался какой-то звук, кто-то возился с замком.
  
   Она осторожно приблизилась. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Микаэла. "Извините, я опоздал. Мне нужно было навестить пациента."
  
   Они поцеловались, и Элизабетта поставила чайник.
  
   "Где папа?" - спросил я.
  
   "Ужин на пенсии для кого-то из его отдела".
  
   Микаэла нахмурилась. "Я уверен, что он был в восторге от этого. Артуро придет позже - ты не возражаешь?"
  
   "Конечно, нет".
  
   Микаэла сняла свою куртку. Она выглядела стильно, профессионально в синей юбке и шелковом топе и, казалось, была вынуждена прокомментировать пропасть в одежде между ней и ее сестрой. "Ради всего святого, Элизабетта, почему ты ходишь по дому в своей рясе?" Разве ты не на дежурстве?"
  
   Элизабетта подняла левую руку, демонстрируя свое золотое обручальное кольцо. "Все еще женат, помнишь?"
  
   "Итак, как Христос относился к тебе в Своей роли мужа?" Сухо спросила Микаэла.
  
   Элизабетта вспомнила свой недавний сон наяву о Марко. "Я думаю, лучше, чем я обращалась с Ним в своей роли жены". Она резко сменила тему. "Ты слышал о Зазо?"
  
   Микаэла знала; он позвал ее. Она разразилась тирадой, осыпая бранью Ватикан, тупых боссов и мудаков в целом. Элизабетта остановила свою обличительную речь. "Если ты успокоишься, я тебе кое-что скажу".
  
   "Что?"
  
   "Папа разгадал код татуировки".
  
   "Скажи мне!"
  
   Их прервал звук звонка. Микаэла сказала, что это, вероятно, Артуро, и попыталась ответить, но вернулась, качая головой. "Это был не он. Это отец Трамбле. Он сказал, что вы ожидаете его. Это нормально?"
  
   "Да, но..."
  
   "Но что?"
  
   "Пожалуйста, не комментируй то, как он выглядит, хорошо?"
  
   Элизабетта встретила отца Трамбле у двери и проводила его на кухню, где, увидев Микаэлу, он немедленно извинился за вторжение. Элизабетта заверила его, что это не проблема, и поспешила добавить, что в любом случае хочет с ним поговорить. Она представила его. Микаэла оглядела его с ног до головы и быстро спросила, игнорируя просьбу Элизабетты: "У тебя есть Марфан, не так ли?"
  
   "Не будь таким грубым!" Элизабетта ругалась.
  
   "Я не груб, я врач".
  
   "Все в порядке", - сказал Трамбле, его уши пылали от видимого смущения. "Да, я верю - ты хороший диагност".
  
   "Я знала это", - удовлетворенно сказала Микаэла.
  
   За кухонным столом Элизабетте пришлось объяснить Микаэле причастность отца Трамбле к этому делу и сообщить священнику, что ее сестра знала об этом.
  
   "Похоже, у всех нас есть какие-то знания, хотя и неполные", - сказал Трамбле. "Но у меня есть кое-какая важная новая информация".
  
   "Я тоже", - сказала Элизабетта.
  
   "Должен ли я подбросить монетку, чтобы увидеть, кто пойдет первым?" Спросила Микаэла.
  
   "Нет, пожалуйста, сестра Элизабетта", - вежливо сказал Трамбле. "Скажи мне, что ты нашел".
  
   "Мой отец умный человек, математик. Он взломал код. Мы знаем, что означают татуировки. Я собирался рассказать своей сестре. Ответ пришел из различий между текстами A и B Фауста Марлоу . Татуировки гласят: "Мэлаки - король. Приветствую Лемуров"."
  
   Лицо Трамбле вытянулось. "Боже мой..."
  
   "Что такое лемуры?" Спросила Микаэла.
  
   Пока Трамбле нервно потягивал чай, Элизабетта напомнила ему, что на Микаэлу распространяется соглашение Ватикана о конфиденциальности, и спросила, может ли она, Элизабетта, говорить свободно. Он неловко кивнул, и Элизабетта передала то, что он рассказал ей о лемурах и о том, что они узнали в Секретных архивах.
  
   Когда она закончила, Микаэла спросила: "Ты ожидаешь, что я поверю в это? И ты говоришь мне, что наша мать была связана с этими людьми. Что они могли ее отравить?"
  
   "Боюсь, все, что говорит сестра Элизабетта, - абсолютная правда", - пробормотал Трамбле. "Они трудные противники. Было бы лучше, если бы их не существовало, но они существуют."
  
   " А Мэлаки? - спросил я. Спросила Микаэла, качая головой. "Кто он?"
  
   Трамбле сказал: "Я могу ответить на это".
  
   К удивлению Элизабетты, священник свободно владел своим знанием пророчества и представил краткое изложение. Закончив, он просунул свой длинный указательный палец сквозь ручку чашки и поднял ее, чтобы допить остатки чая, затем добавил: "Я могу сказать тебе, Элизабетта, мы понятия не имели, что лемуры были замешаны в деле Мэлаки. Никто в Ватикане не воспринял это всерьез. Это была ошибка, и теперь мы подошли к моменту последнего избрания Малахии папой. И, возможно, последняя надежда нашего мира."
  
   Микаэла продемонстрировала характерную для нее смесь скептицизма и раздражения. "Неужели я единственный, кто чувствует себя так, словно они в зеркальном зале карнавала? Это слишком! Ничто из этого не имеет для меня никакого смысла."
  
   "Вы видели Альдо Вани во плоти", - сказала Элизабетта. "Вы видели фотографии Бруно Оттингера. Эти люди были лемурами. Пророчество Малахии было достаточно важным для них, чтобы вытатуировать его на своих позвоночниках! Я боюсь, Микаэла. Ваша аналогия с карнавалом - это не зеркальный зал, это аттракцион ужасов. Я думаю, что эти люди намерены нанести Церкви большой вред."
  
   Трамбле потянулся за кожаным портфелем, который он положил у своих ног. Он расстегнул молнию и достал пачку страниц, скопированных для ксерокса. "Твоя сестра права, Микаэла. Сестра Элизабетта, когда ты ушла этим утром, я вернулся в свой кабинет и начал работать, чтобы выяснить, кто был этот "Р.А.", подписавший письмо Ди из Секретных архивов в 1985 году. Это потребовало большой работы, просмотра старых личных дел Ватикана. Думаю, у меня есть подходящий кандидат: некий Риккардо Аньелли. Он был личным секретарем епископа, человека, который теперь кардинал."
  
   "Кто? Какой кардинал?" Спросила Элизабетта.
  
   "Через минуту. Но это нечто гораздо более важное. К тому времени, как я получил ответ, я увидел, что мой почтовый ящик был полон сообщений. Я подписываюсь на сервис, который сканирует газеты и журналы в поисках определенных ключевых слов и символов, таких как Монада."
  
   "Что такое Монада?" Спросила Микаэла.
  
   Элизабетта наклонилась вперед и шикнула на нее. "Подождите!"
  
   Трамбле откладывал страницы, одну за другой. "Вот объявление в сегодняшней "Нью-Йорк Таймс"". Элизабетта увидела маленькое изображение Монады без сопроводительного текста. "Вот объявление в Правде . Here"s Le Monde . "Интернэшнл Геральд трибюн". Corriere della Sera. Der Spiegel. Джорнал ду Бразил. The Times из Лондона. "Сидней Морнинг Геральд" . Их больше. Они все одинаковые. Только Монада. Я позвонил знакомому репортеру из Le Monde . Я спросил его, может ли он узнать, кто разместил объявление. Он вернулся ко мне. Они получили письмо без обратного адреса с наличными за рекламу и инструкциями запустить изображение сегодня."
  
   "Это послание", - прошептала Элизабетта едва слышно.
  
   "Да". Трамбле кивнул.
  
   "Послание? Сообщение о чем? О чем вы двое говорите?" Микаэла воскликнула.
  
   Элизабетта внезапно поднялась и почувствовала слабость. Она оперлась рукой о свой стул, чтобы успокоиться. "Я знаю, что должно произойти!"
  
   "Я тоже", - сказал Трамбле, его тонкие пальцы дрожали.
  
   "Вся эта срочность в том, чтобы спрятать скелеты Калликста", - сказала Элизабетта. "Все попытки заставить меня замолчать. Это из-за Конклава. Эти лемуры. Они общаются между собой, чтобы быть готовыми. Они собираются исполнить пророчество Малахии. Они собираются нанести удар завтра во время Конклава!"
  
   "Ты что, сошел с ума?" Сказала Микаэла.
  
   Элизабетта проигнорировала ее. "Я собираюсь позвонить Зазо".
  
   "Зазо временно отстранен. Что он может сделать?" Микаэла огрызнулась.
  
   "Он что-нибудь придумает".
  
   Из зала донесся легкий стук.
  
   "Хорошо", - сказала Микаэла. "Здесь есть кто-то в здравом уме. Это Артуро."
  
   Микаэла встала и открыла дверь.
  
   Дверной проем заполнял мужчина с рыжеватой бородой, держащий пистолет. Еще двое были близко позади, все они аккуратные, обычные, неулыбчивые.
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
  
   МИКАЭЛА ВЗВИЗГНУЛА, НО мужчины ворвались внутрь, закрыли дверь и силой опустили ее на землю. Элизабетта в панике вскочила и выбежала в холл, чтобы увидеть бородатого мужчину, стоящего над ее сестрой, наставившего пистолет и пытающегося успокоить ее, приложив палец к губам. Двое других гладко выбритых мужчин целились из пистолетов прямо в нее. Элизабетта замерла. Мужчина с бородой заговорил на языке, которого она не узнала, затем сразу же перешел на английский, когда она не ответила.
  
   "Скажи ей, чтобы она замолчала, или я убью ее".
  
   Его тон был холодно-деловым, глаза тусклыми.
  
   Он один из них, подумала Элизабетта.
  
   "Пожалуйста, Микаэла, постарайся сохранять спокойствие", - сказала она. "С нами все будет в порядке. Пожалуйста, позволь моей сестре подняться."
  
   "Ты будешь вести себя тихо?" - спросил ее мужчина.
  
   Микаэла кивнула, и Элизабетта помогла ей подняться на ноги.
  
   Из кухни донесся тихий звук.
  
   Один из мужчин побежал туда и через несколько секунд выводил отца Трамбле под дулом пистолета. Священник тяжело дышал.
  
   "Чего ты хочешь?" Спросила Элизабетта.
  
   "Возвращайтесь, все вы", - сказал бородатый мужчина, указывая пистолетом в сторону гостиной. "Здесь есть кто-нибудь еще?"
  
   "Нет".
  
   Бородатый мужчина, казалось, инструктировал одного из других обыскать квартиру, в то время как он силой усадил сестер и Трамбле на диван в гостиной. Мужчина, который остался рядом с ним, нес большую пустую спортивную сумку.
  
   Губы Микаэлы дрожали. По ее щекам потекли злые слезы, от которых потекла тушь.
  
   " Это они? " прошептала она Элизабетте.
  
   "Я уверен в этом".
  
   Глаза Элизабетты были сухи. Она теребила свое распятие и наблюдала за каждым их движением, отчаянно пытаясь придумать способ вытащить Микаэлу из этого и боясь, что ее отец или Артуро наткнутся на них.
  
   Другой человек вернулся со своих поисков и подал ясный знак.
  
   Бородатый мужчина достал мобильный телефон, набрал номер и начал быстро говорить на гортанном диалекте. Когда он закончил, он пролаял несколько приказов.
  
   Мужчина со спортивной сумкой поставил ее на ковер, расстегнул молнию и достал изнутри еще две свернутые сумки.
  
   "Все вы идете с нами", - сказал бородатый мужчина.
  
   "Где?" Потребовала Элизабетта.
  
   "Если ты не будешь сопротивляться, тебе не причинят вреда. Это важный факт."
  
   Другой мужчина расстегнул сумку поменьше и достал металлическую бутылку и несколько комочков марли.
  
   Микаэла шмыгнула носом и напряглась. "Иисус, это эфир! Я ни за что, блядь, не позволю им эфирировать меня."
  
   "Боже мой", - прохрипел Трамбле. "Пожалуйста, просто возьми меня. Отпустите женщин."
  
   Бородатый мужчина обратился к Элизабетте небрежным тоном. "Они хотят тебя, но они говорят: "Хорошо, возьми их тоже". Если они будут сопротивляться, им будет все равно, оставим ли мы их здесь с пулями в них."
  
   "Послушай меня, Микаэла", - серьезно сказала Элизабетта. "Позволь им сделать это. Не сопротивляйся. Бог защитит тебя". Затем она добавила: "Я буду защищать тебя".
  
   Это было самое трудное, что она когда-либо делала, смотреть в дикие глаза своей сестры, когда какой-то грубиян прижимал вонючую тряпку к ее рту и носу, смотреть, как Микаэла корчится и брыкается. Но что-то удерживало разум Элизабетты ясным и работающим, и пока мужчины были сосредоточены на своей ужасной работе, она схватила что-то с крайнего столика и спрятала в карман своей рясы.
  
   Микаэла обмякла, и марлю сняли с ее лица.
  
   Отец Трамбле начал молиться на скороговорке по-французски. Его голос звучал очень молодо, и он выглядел очень испуганным, когда к его лицу был прижат кусочек марли.
  
   Когда его тело обмякло, Элизабетта почувствовала запах свежего эфира и тоже начала молиться. Когда ткань приблизилась к ее носу, от едкой вони ее затошнило.
  
   Она пыталась не сопротивляться, но ее тело не позволяло себе сдаваться без борьбы. Но борьба была короткой, и вскоре все закончилось.
  
   Зазо пытался выполнить свое обещание хорошенько напиться. Но он отставал от графика, всего на пару кружек пива от плана. Он должен был быть на дежурстве. Это была ночь перед Конклавом, и он знал, что его люди надрывались, и что Лоренцо носился как сумасшедший, чтобы удержать колеса в своей перегруженной повозке.
  
   Напиваться как-то не казалось правильным.
  
   По телевизору показывали какую-то дурацкую викторину, которую он не смотрел. Это был просто шум.
  
   Зазвонил его мобильный.
  
   "Где ты?" Это был его отец. Его голос звучал напряженно.
  
   "Я дома. В чем дело?"
  
   "Тебе звонили Элизабетта или Микаэла?"
  
   "Нет, почему?"
  
   "Артуро зашел ко мне перед тем, как я вернулся домой. Дверь квартиры была не заперта. Их там не было."
  
   Зазо уже стоял, надевая свою куртку. "Я буду прямо там".
  
   Не хватало воздуха. Рот Элизабетты был открыт, но она находилась в каком-то темном ограниченном пространстве, которое не позволяло ей изменить свое положение. Ее колени были неудобно подтянуты к груди. Затем она поняла, что ее запястья были связаны перед ней. Она подняла руки, чтобы исследовать, что ее сдерживало, и почувствовала шероховатость нейлоновой сетки. Протянув руку, она почувствовала, что ее вуаль на месте. Это не помогало ей дышать.
  
   По ее спине пробежали вибрации и послышался шорох шин по залитому дождем шоссе.
  
   Она прошептала: "Микаэла!" и когда ответа не последовало, она повысила голос и попробовала снова.
  
   Сквозь шум дороги она услышала мягкое и сонное "Элизабетта!"
  
   "Микаэла, ты в порядке?"
  
   Голос Микаэлы стал немного сильнее. "Что с нами случилось? Где мы находимся?"
  
   Страх Элизабетты был смягчен присутствием ее сестры. "Я думаю, что я в сумке для переноски".
  
   "Я тоже. Я не могу пошевелиться."
  
   "Я думаю, мы в машине или грузовике". Затем она кое-что вспомнила. " Отец Трамбле? " позвала она. "Отец, ты здесь?"
  
   Ответа не последовало.
  
   "Я не знаю, забрали ли они его", - сказала Микаэла. "Куда мы идем?"
  
   "Я понятия не имею".
  
   "Кто они?"
  
   Элизабетта знала ответ, но не решалась произнести его, опасаясь окончательно расстроить свою сестру - и себя. Но она не смогла сдержаться. "Лемуры".
  
   *
  
   Зазо чуть не сорвался, когда инспектор Леоне сказал: "Послушай, успокойся, Челестино. Ты был пьян. Я чувствую это в твоем дыхании."
  
   "Я выпил пару кружек пива. Какое это имеет отношение к исчезновению моих сестер?"
  
   Леоне не отпускал. "Конклав начинается завтра, и вы будете пить пиво? Разве вам, ребята, не нужно работать?"
  
   Зазо сделал глубокий, самоконтролирующий вдох. "Я в отпуске".
  
   Леоне ухмыльнулся. "Действительно. Почему я не шокирован?"
  
   Если Зазо нанесет удар, он знал, что окажется в наручниках и внимание Полиции будет приковано к нему, а не к его сестрам. Его отец, казалось, почувствовал опасность и положил руку на плечо Зазо.
  
   Зазо сказал медленно и осторожно: "Давайте поговорим о моих сестрах, а не обо мне - хорошо, инспектор?"
  
   "Конечно. Давайте поговорим о них. Ты вытаскиваешь меня и моих людей сюда, и что мы находим?" Леоне обвел рукой гостиную. "Ничего! Нет никаких признаков взлома, никаких признаков кражи со взломом, никаких следов борьбы или насилия. Я вижу пару дам, которые вышли на ночь и забыли запереть за собой дверь. И еще рано, только 10:15. Ночь еще только началась!"
  
   "Ради Бога, ты говоришь о монахине!" - закричал Зазо. "Она не выходит в город!"
  
   "Я слышал, она тоже в отпуске".
  
   Карло заменил своего брызжущего слюной сына. "Инспектор, пожалуйста. С момента нападения на нее она была очень осторожна. За исключением мессы, она почти никуда не выходила. Она и Микаэла никогда бы не уехали отсюда, не предупредив нас или не оставив сообщения. И почему Микаэла не отвечает на звонки?"
  
   Леоне поднял брови, подавая сигнал двум офицерам, которые были с ним. "Послушайте, мы ничего не можем сделать прямо сейчас. Утром, если они не заберутся обратно в свои постели, позвоните мне, и мы будем считать их пропавшими без вести."
  
   Вскоре отец и сын остались одни.
  
   Зазо устало потер глаза тыльной стороной ладони. "Я снова позвоню Артуро, чтобы убедиться, что они не поехали в больницу Микаэлы или в ее квартиру".
  
   Карло рассеянно оглядел комнату, затем выбил дробинку из трубки в пепельницу. Наполняя новую миску, он спросил: "Тогда что?"
  
   "Тогда ты обзвонишь все отделения неотложной помощи в Риме, пока я буду стучаться в каждую дверь в многоквартирном доме, чтобы узнать, слышал ли кто-нибудь из соседей что-нибудь или видел".
  
   "И что тогда?"
  
   Зазо говорил так, будто ожидал, что они окажутся пустыми. "Тогда мы ждем. И молись."
  
   К счастью, Элизабетта ненадолго уснула. Она внезапно проснулась от осознания отсутствия движения. Воздух внутри мешка был настолько истощен, что она думала, что снова потеряет сознание. Послышались голоса на этом иностранном языке и звук открывающейся двери. Затем она снова пришла в движение, но на этот раз скользила, дергалась и подпрыгивала вверх-вниз.
  
   "Микаэла?"
  
   Ответа не последовало.
  
   "Микаэла!"
  
   Элизабетта скакала вокруг минуту, может быть, две, страдая от одышки и волнения, тщетно выкрикивая имя своей сестры. Затем прыжки прекратились, и она снова оказалась на твердой поверхности. Раздался долгий, медленный звук расстегивания, один из самых желанных звуков, которые она когда-либо слышала. Она глотнула прохладного воздуха и рефлекторно закрыла глаза от резкого света.
  
   Когда ее зрачки привыкли к яркости, первое, что она увидела, была эта жалкая рыжая борода. Раздался щелчок открывающегося ножа. Она снова закрыла глаза, когда увидела лезвие, и начала молиться, ожидая мучительного ощущения, которое она испытывала однажды раньше - сталь, проникающая в ее тело.
  
   Раздался режущий звук, быстрый и чистый, и ее руки освободились.
  
   Рыжебородый мужчина перерезал клейкую ленту, которой она была связана.
  
   Элизабетта открыла глаза и неловко поднялась на ноги. Она нетвердо стояла в развалившемся черном саквояже посреди большого подвала без окон. Комната была заставлена сосновыми ящиками, каждый размером с ванну. Но ее больше интересовали две расстегнутые спортивные сумки, которые лежали рядом с ней.
  
   "Выпустите их!" - потребовала она.
  
   Другой из похитителей расстегнул молнию на первой сумке. Микаэла была неподвижна, свернувшись в позе эмбриона. Прежде чем кто-либо смог ее остановить, Элизабетта подбежала к Микаэле, опустилась на колени и коснулась ее щеки. Слава Богу, было тепло.
  
   Она посмотрела на бородатого мужчину. "Освободи ее. Пожалуйста."
  
   Элизабетта гладила сестру по волосам, в то время как мужчина подчинился и разрезал ленту. Затем она потерла запястья и кисти Микаэлы, чтобы заставить кровь течь. Микаэла дышала медленно, слишком медленно, но внезапно она открыла рот и начала хватать ртом воздух. Ее глаза открылись и прищурились. Она произнесла слабое "Элизабетта".
  
   "Я здесь, моя дорогая".
  
   "Мы живы?"
  
   "Благодаря Богу, мы пришли". Она повернулась лицом к их похитителям. "Выпустите священника!"
  
   Они расстегнули сумку отца Трамбле.
  
   Его длинное тело было согнуто пополам; он был неподвижен, его очки с толстыми стеклами свисали с одного уха. Элизабетта подошла к нему и потрогала его лицо. Это было холодно, как камень. "Микаэла, ты можешь прийти? Ему нужна помощь!"
  
   Пока мужчины бесстрастно наблюдали, Микаэла подползла к его спортивной сумке и пощупала пульс на сонной артерии Трамбле. Она приложила ухо к его груди.
  
   Удрученная, она сказала: "Мне жаль, Элизабетта. Он ушел. Эфир. У пациентов Марфана больные сердца. Он не смог этого вынести."
  
   Элизабетта встала и указала на бородатого мужчину. "Ублюдки! Ты убил его! " закричала она с гневом, о котором и не подозревала, что способна на такое.
  
   Мужчина пожал плечами и просто сказал своим коллегам убрать тело. "Там есть кровати", - сказал он, указывая на три односпальные кровати у одной каменной стены. Они были не застелены, но простыни, одеяла и подушки были разложены. "А за той зеленой дверью находится уборная. Мы принесем еду. Выхода нет, поэтому нет причин пытаться убежать. Вы также должны быть тихими, потому что вас никто не услышит. Хорошо. Прощай."
  
   "Что ты собираешься с нами делать? Чего ты хочешь?" Потребовала Микаэла.
  
   Бородатый мужчина попятился от них, направляясь к прочной деревянной двери. "Я?" - ответил он. "Я ничего не хочу. Моя работа выполнена, и теперь я иду домой спать."
  
   Мужчины ушли, унося с собой тело отца Трамбле.
  
   Раздался скрежещущий звук задвигаемого на место засова. Элизабетта помогла Микаэле добраться до одной из кроватей и усадила ее. На столе стояли бутылки с водой. Элизабетта открыла одну, понюхала и сделала глоток. "Вот", - сказала она, протягивая его сестре. "Я думаю, что все в порядке".
  
   Микаэла выпила половину за один присест. Только тогда Элизабетта дала волю чувствам и начала плакать. Микаэла тоже плакала, и они вдвоем обнимали друг друга.
  
   "Бедняга", - Элизабетта поперхнулась. "Этот бедный, бедный человек. Он не заслуживал такой смерти. Никаких последних обрядов. Ничего. Мне нужно помолиться за него."
  
   "Ты сделаешь это", - сказала Микаэла, протирая заплаканные глаза. "Мне нужно в туалет". Пошатываясь, она направилась к зеленой двери.
  
   Элизабетта поспешно помолилась за душу молодого священника, затем решила, что Бог хотел бы, чтобы она сосредоточилась на спасении Микаэлы и себя. Она встала и начала исследовать.
  
   Запертая на засов дверь не поддавалась. Казалось, что другого выхода не было. Стены были из прохладного бледного известняка, а потолок был высоким и сводчатым. Это был старый подвал, подумала она, возможно, средневековый. Судя по ящикам, они предназначались для хранения, а не для гостей. Металлические каркасы кроватей выглядели неуместно, их привезли специально для этого случая.
  
   Микаэла вернулась, качая головой.
  
   "Как было организовано?" Спросила Элизабетта.
  
   "В туалете спустили воду".
  
   "Есть окна?"
  
   "Нет". Микаэла сама дернула дверь. "Я думаю, у нас большие неприятности".
  
   "Который сейчас час?" - спросил я.
  
   Микаэла посмотрела на свои часы. "Только что перевалило за семь. Утром, я полагаю, но мы могли бы пропустить целый день."
  
   "Я сомневаюсь в этом", - сказала Элизабетта. "Как ты думаешь, на каком языке они говорили?"
  
   "Это звучало по-славянски".
  
   "Если бы мы были в дороге всю ночь, мы могли бы быть в Германии, Австрии, Швейцарии или Словении".
  
   "Твой мозг работает лучше моего", - сказала Микаэла. "У тебя, наверное, осталось меньше эфира".
  
   "Вероятно".
  
   Элизабетта сама воспользовалась ванной. Она была размером со шкаф, только унитаз и раковина, без окон. Стены были из того же желтого известняка.
  
   Когда она вышла, она начала заправлять свою постель.
  
   "Ты хорошо приспосабливаешься к своему плену", - сказала Микаэла.
  
   "Нам нужно немного отдохнуть. Господь знает, что нас ждет впереди."
  
   Микаэла неохотно начала стелить простыни на свой тонкий матрас и заправлять их. "Почему они не убили нас?" - внезапно спросила она.
  
   "Я не знаю". Элизабетта снова оглядывала комнату. "Возможно, им что-то нужно от меня".
  
   Микаэла закончила разворачивать свое одеяло и разглаживать его по месту. Она ударила кулаком по комковатой подушке. "Кровати ужасны". Она снова села, скинула туфли и потерла ступни.
  
   "С Божьей помощью, мы не пробудем здесь долго". Элизабетта подошла к груде ящиков, сложенных у одной из стен. Коробки не были помечены. Она постучала по одному из них; глухой звук подсказал ей, что он полон.
  
   Поскольку ящики были расположены глубиной в несколько ящиков и не были заподлицо друг с другом, они образовывали неровную лестницу наверх.
  
   Элизабетта поправила свою рясу и начала подниматься.
  
   "Что ты делаешь?" Спросила Микаэла. "Ты собираешься упасть!"
  
   "Со мной все будет в порядке. Я хочу посмотреть, смогу ли я открыть один."
  
   "Почему?"
  
   "Любопытство".
  
   "Я думал, ты сказал, что мы должны отдохнуть".
  
   "Через минуту".
  
   Элизабетта взобралась наверх и встала на один из ящиков примерно в двенадцати футах от земли.
  
   "Ой!"
  
   Ящик сдвинулся на пару сантиметров.
  
   "Спускайся!" Сказала Микаэла.
  
   "Нет, все в порядке - я думаю. Я буду осторожен."
  
   Элизабетта не могла даже попытаться открыть коробку, на которой стояла, поэтому она подошла к той, что ближе к стене. Она опустилась на колени и осмотрела крышку. Он выглядел тяжелым и плотно сидел, но не был прибит гвоздями или привинчен. Она потянула за край, и он немного подался.
  
   Что она собиралась найти? Оружие? Наркотики?
  
   Она поджала губы. Она так не думала.
  
   Собрав все свои силы, ей удалось приподнять крышку на пару сантиметров, ровно настолько, чтобы просунуть в нее кончики пальцев. Она сильно дернула, и крышка открылась достаточно, чтобы позволить ей хорошенько заглянуть внутрь.
  
   Микаэла снова была на ногах, руки на бедрах. "Так что же это, что ты видишь?"
  
   Свет был тусклым, но Элизабетта смогла разобрать содержимое.
  
   В некотором смысле, она не была удивлена тем, что увидела.
  
   Ящик был наполнен грязью из красного туфа и человеческими костями.
  
   Там было два полных скелета, может быть, три. У той, что сверху, был сочлененный хвост длиной с ее ладонь. И лицо - она узнала его воющее выражение. Она легко заметила золотой кулон в грудной клетке, потому что свет отразился от него. На нем были густо вырезаны звездные знаки, точно такое же зодиакальное кольцо с фрески и из магического круга Фауста.
  
   Кто ты? Подумала Элизабетта, глядя на разъяренное лицо.
  
   Она перенесла весь вес крышки на одну руку, а другой потянулась внутрь, не обращая внимания на золотой диск и вместо этого потянувшись за маленьким серебряным предметом среди косточек пальцев. Она вытащила это. Симпатичный маленький медальон чи-ро.
  
   "Что это?" Крикнула Микаэла. "Что ты нашел?"
  
   "Это они", - крикнула Элизабетта вниз. "Скелеты святого Калликста".
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
  
   Рим, 68 год н.э.
  
   В возрасте тридцати лет, пухлый и лысеющий, Нерон больше ничем не походил на свое вездесущее изображение на статуях и монетах. Годы, прошедшие после Великого Пожара, взяли свое.
  
   В дневные часы, когда он был трезв, он был одержим и трудился над каждой деталью в строительстве своего Золотого Дома. Золотой дом был не столько дворцом, сколько заявлением. Обширная территория сожженного Рима теперь принадлежала ему, и он мог по своему желанию придать этой земле форму своего золотого образа. Когда это было сделано, ошеломленный посетитель увидел бы панораму открытой сельской местности, заполненной лесами, пастбищами, экзотическими животными и величественными зданиями, окружающими озеро, расположенными в долине, окруженной холмами.
  
   Главный жилой комплекс притягивал взгляд, потому что его 360-метровый фасад, выходящий на южную сторону, был построен таким образом, что его позолоченная поверхность ловила и отражала солнечные лучи в течение всего дня. Его вестибюль был достаточно высок, чтобы вместить колоссальное изображение Нерона, самую большую статую в Риме. Там были столовые с резными потолками из слоновой кости и с панелями, которые могли открываться рабами, чтобы осыпать гостей лепестками цветов. Там были трубки для окропления гостей духами. Главный банкетный зал был круглым и располагался на вращающейся платформе , которую рабы медленно вращали в течение дня и ночи, имитируя движение земли по небесам. Его ванны с подогревом были наполнены морской водой и серой.
  
   Его строительство значительно обогатило множество корпораций Лемуров, но истощило казну империи. Но Неро чувствовал, что имеет на это полное право. Когда это было освящено и посвящено, он сказал бы, что, наконец, он может жить как человеческое существо.
  
   Когда он переходил из комнаты в роскошную комнату, от одного разврата к другому, империя стонала под его расточительным правлением. Римский государственный деятель Гай Кальпурний Пизон пытался сместить его через год после пожара, прежде чем Нерон пронюхал об этом деле и перебил множество заговорщиков и всю их кровную родню. В следующем году в Иудее произошло еврейское восстание, в результате которого Нерону пришлось умолять своего уважаемого генерала Веспасиана выйти из отставки.
  
   Перерасход средств на "Золотой дом" и другие строительные проекты Рима, а также огромные расходы на поддержание порядка в его обширной империи привели к тому, что Нерон выкачал из провинций еще больше налогов.
  
   "Достань мне больше денег!" - он всегда орал Тигеллину, который выполнял все, что мог, извлекая свою личную выгоду из каждой сделки. Он привык к растущим требованиям Нерона. Больше денег, больше еды, больше вина, больше зрелищ, больше оргий, больше крови - особенно христианской крови.
  
   Ничто из этого ни в малейшей степени не беспокоило Тигеллина, но он и ведущие семьи лемуров все больше беспокоились о потере контроля, которым они пользовались со времен Калигулы. Как бы они хотели, чтобы Бальбилус все еще был среди живых, чтобы прочитать звездные карты и сказать им, что должно произойти.
  
   Появилась новая и серьезная угроза в виде Гая Юлия Виндекса, перегруженного налогами губернатора Лугдунской Галлии, и в Галлии начался открытый мятеж. Правда, легионы Нерона разгромили Виндекса в кровавой битве при Везонтонио, но вместо того, чтобы продолжать сражаться за Нерона, победоносные преторианцы быстро предложили своего собственного командира Вергиния в качестве нового императора. Он отказался участвовать в государственной измене, но по всей империи росла поддержка того, чтобы Гальба захватил власть у толстого, сумасшедшего лириста из Золотого Дома.
  
   И все же, какие бы невзгоды ни обрушились на него в эти смутные времена, Нерон всегда мог найти спасение в кувшине вина и утешение в объятиях Споруса.
  
   Летом 65 года Нерон, который был невосприимчив к понятиям сожаления, совершил единственный поступок, который он бы взял обратно, если бы мог. В пьяной ярости, вызванной чем-то, чего он даже не мог вспомнить на следующий день, он затоптал свою жену Поппею Сабину и ее нерожденного ребенка до смерти. Когда он проснулся на следующее утро с желчью и похмельем и увидел ее изломанное тело на мраморном полу и ее кровь на своих руках и ногах, он заплакал как ребенок.
  
   Он убил свою собственную мать, он изнасиловал девственную весталку, он совершил бесчисленное количество невыразимых поступков, но ни один из них никогда не запал ему в душу так, как убийство Поппеи. После того, как она ушла, ему пришло в голову, что он ужасно по ней скучал. Его грызла пустота, и он попытался заполнить ее так быстро, как только мог. Каждый раз, когда он слышал о женщине, похожей на Поппею, он приводил ее к себе, и если сходство было достаточно привлекательным, он оставлял ее своей наложницей. Но никто не оправдал его ожиданий так, как мальчик, вольноотпущенник по имени Спорус, который был удивительно похож. Неро немедленно взялся за него и наградил парня кастрацией, чтобы скрепить сделку.
  
   Когда его раны зажили, Нерон надел ему парик, нарядился и загримировался, как Поппея, и обвенчал его на официальной церемонии, где Тигеллин зажал ему нос и отдал "невесту". Он брал его к себе в постель каждую ночь и говорил, что перережет ему горло, если он когда-нибудь прошепчет о своем хвосте. И пока языки сплетничали по всему городу, Нерон постоянно приставал к своим греческим хирургам по поводу какого-нибудь способа превратить евнуха в приличную женщину, чтобы он мог целовать его лицо, пока они прелюбодействовали.
  
   В июне сады Золотого дома были в самом расцвете благоухания, но единственными, кто, казалось, замечал это, были рабы, ухаживавшие за цветочными клумбами и фруктовыми деревьями. Нерон и его двор были заняты новостями о предателе Гальбе, который набирал обороты по мере того, как летняя жара начала спадать.
  
   Неделями ранее Нерон недолго радовался поражению при Виндексе, не в последнюю очередь потому, что слышал, как галльский губернатор назвал его плохим игроком на лире, но Гальба облачился в мантию мятежника и направил свои легионы в Италию. Придворных ничуть не успокоило, когда Нерон объявил о своем безумном плане разгрома восстания: он отправится навстречу наступающим легионам, вооруженный повозками, нагруженными театральным реквизитом и водными органами, в сопровождении наложниц, которым сделают мужские стрижки и оденут как воинов-амазонок. Когда он встретил Гальбу, он сначала ничего не делал , только плакал. И таким образом, приведя мятежников к покаянию, он устроил бы для них грандиозное представление с песнями победы, которые он сочинял.
  
   Однажды, после наступления темноты, в Золотой дом прибыл гонец с сообщением для Тигеллина. Он прочитал это и покачал головой. Для него пришло время уходить. Он ожидал новостей, и его рабы уже очистили его виллу и загрузили повозки. Генерал Турпилианиус, последний из лоялистов, командовавший передовыми силами против Гальбы, дезертировал. У Тигеллина не было желания умирать за Нерона, и, несмотря на богатство, которое досталось ему за эти годы, у него все еще оставался горький привкус во рту из-за поджога Нероном его драгоценной базилики Эмилия. Нет, он сбежал бы в свое поместье в Синуэссе и держался бы там в тени среди других семей лемуров. Они нашли бы путь вперед. Они всегда приходили.
  
   "Что это?" - Пьяно спросил Нерон Тигеллина, когда тот вошел в обеденный зал.
  
   "Сообщение с места событий".
  
   Неро обнял Споруса и при этом опрокинул драгоценный стеклянный кубок. "Ну, тогда скажи мне, что там написано! Я занят, разве ты не видишь?"
  
   "Терпилианиус переметнулся к Гальбе".
  
   Неро, пошатываясь, стоял на ногах. Его секретарь, Эпафродит, подбежал к нему, чтобы поддержать его.
  
   "Что нам делать?" Потребовал Неро.
  
   Тигеллин на мгновение задумался и, прежде чем уйти, произнес строчку из Энеиды, резкое, саркастичное напутствие. "Неужели это так ужасно - умереть?"
  
   Нерон зашипел, когда его придворные разбежались, а обеденный зал опустел. Ему удалось взять себя в руки настолько, чтобы отдать несколько приказов тем, кто остался. Он хотел, чтобы флот, подготовленный в Остии, доставил его в Александрию. Тем временем он покинул бы свой Золотой Дом в ту же ночь. Оно было слишком большим, чтобы защищать каждый вход, и он чувствовал себя там уязвимым. Обнесенные стеной сады Сервилиев по ту сторону Тибра были более безопасными. Нерон бросал золото в любого из своих преторианцев и германских соратников, которые хотели бежать с ним, но большинство из них дезертировало на месте.
  
   "Где Спорус?" - спросил я. он разглагольствовал перед Эпафродитом. "Приведите его ко мне!"
  
   Эпафродит нашел его на кухне, разговаривающим с мужчиной у задней двери в саду с травами. Мужчина исчез в ночи.
  
   "Кто это был?" Спросил Эпафродит.
  
   "Просто друг", - надулся Спорус.
  
   "Тебе нужно позаботиться только об одном человеке, негодяй, - сказал Эпафродит, - и он приказывает тебе".
  
   Когда Нерон и его небольшая свита переправлялись через Тибр, большинство членов Сената прошли маршем к преторианским казармам, объявили Нерона врагом государства и присягнули на верность Гальбе. Германским когортам Нерона было приказано отступить.
  
   Было уже за полночь, когда Нерон и Спорус наконец улеглись на ночь в покоях Нерона в Сервилианских садах.
  
   Неро внезапно резко выпрямился.
  
   "Ты не можешь уснуть?" - Устало спросил Спорус.
  
   "Что-то не так", - объявил Нерон, вскакивая и зовя Эпафродита. Этот человек подтвердил опасения Неро. Императорский телохранитель растаял.
  
   Неро в истерике бросился с виллы на берег реки, и когда стало казаться, что он может броситься в темные воды, один из его немногих оставшихся друзей, вольноотпущенник Фаон, предложил им бежать на его собственную виллу в нескольких километрах к северу. Было найдено несколько лошадей, и Эпафродит одел Нерона в старый плащ и шляпу фермера, поскольку их маршрут пролегал прямо мимо преторианских казарм. Его последнее окружение было действительно небольшим: Фаон, Эпафродит и Спорус.
  
   Это было мучительное последнее путешествие для императора. Он прикрывал лицо носовым платком, чтобы скрыть свою личность, пока они ехали по хорошо проторенной дороге. Когда они проезжали мимо фермера и его мула, лошадь Неро пошатнулась, заставив его использовать обе руки, чтобы удержать животное. Когда он опустил свой носовой платок, фермер, который когда-то был солдатом, узнал его и воскликнул: "Славься, Цезарь! Как они могли объявить тебя врагом государства?"
  
   Неро ничего не сказал и поехал дальше.
  
   Они добрались до виллы Фаона, где Неро рухнул на диван. "Что они делают с врагом государства?" - спросил он.
  
   "Наказание древнее", - несчастно сказал Фаон, роясь в поисках фляжки с вином.
  
   "И что это такое?" Неро плакал.
  
   "Это унизительная судьба, Цезарь", - сообщил ему Эпафродит. "Палачи раздевают свою жертву догола, пригибают ее голову деревянной вилкой, а затем забивают до смерти розгами".
  
   Неро начал хныкать.
  
   Приближались лошади.
  
   Неро запаниковал, схватил кинжал и приставил его к своему горлу, но затем позволил ему выпасть из его безвольной руки и со звоном упасть на пол.
  
   "Неужели никто не поможет мне?" - умолял он.
  
   Эпафродит подобрал кинжал и снова приставил его к горлу Нерона, кончик лишь слегка вонзился в мягкую розовую плоть.
  
   "Убедитесь, что мое тело сожжено", - захныкал Неро. "Я хочу, чтобы никто не видел, кто я такой".
  
   "Да, Цезарь", - ответил Эпафродит.
  
   Неро посмотрел на фреску на потолке Фаона. На нем была изображена сидящая женщина, играющая на лире. "Какой великий художник умирает вместе со мной", - прошептал он.
  
   "Я не могу этого сделать", - сказал Эпафродит, его рука дрожала.
  
   Спорус маячил у него за спиной. Мальчик, которого годами удерживали, кастрировали, а затем насиловали, взялся за рукоять кинжала.
  
   "Я могу", - сказал он, протыкая лезвие через одну сторону шеи Неро и очищая другую.
  
   И когда Эпафродит оцепенело опустился на колени рядом с телом своего господина, Спорус повернулся и вышел из комнаты один, теребя в кармане медальон, который дал ему человек в саду с травами.
  
   Это был символ чи-ро, прекрасный, выполненный золотом.
  
   "Теперь я христианин", - сказал Спорус вслух. "И я избавил Рим от этого монстра".
  
   Лондон, 1593
  
   Май был не по сезону теплым, и в таверне "Русалка" было душно. В таверне пахло несвежим и свежим элем, старой и свежей мочой и тошнотворными миазмами пота.
  
   Марлоу смертельно устал и был сильно раздражен тем, что не напивался так быстро, как ему хотелось бы. Сидя за длинным переполненным столом, он разозлился на хозяина за разбавленный эль, но дородный официант проигнорировал его и позволил ему кипятиться.
  
   "Я займусь своим бизнесом в другом месте", - проревел он, ни к кому конкретно не обращаясь. "В Голландии эль лучше".
  
   Он хорошо знал голландское пиво.
  
   Большую часть прошлого года он провел в вонючем портовом городе Флашинг, занимаясь двойными и тройными сделками, в которых он стал таким искусным. Уолсингем был мертв, прошло почти три года, и у Марлоу был новый хозяин, Роберт Сесил, который продолжал играть на своем отце, лорде Берли, из-за связей с королевой. Сесил успешно добился расположения Уолсингема на посту государственного секретаря и главного шпиона. Роберт Поули, верная жаба Сесила, который охотно сновал по сырым тюрьмам, чтобы сохранить свое прикрытие сторонника католицизма, был назначен ответственным за всех агентов Ее Величества в Нидерландах.
  
   Марлоу часто считал свои тайные обязанности мелочными, но они хорошо оплачивались - лучше, чем театр, - и давали ему время писать пьесы, чтобы продвигать программу, которой он восхищался: хаос, неразбериху и бедствия. Берли был немощен и недолго пробыл в этом мире. Пожилой Джон Ди сошел с ума, и королева отправила его на пастбище в качестве директора Колледжа Христа в Манчестере. Роберт Сесил был подготовлен к тому, чтобы стать самым могущественным лемуром в Англии, и Марлоу был его человеком. Он оседлал бы свои фалды к новым вершинам славы, богатства и власти. Он чувствовал, что полностью заслужил; он заплатил свои взносы.
  
   Он жил в вонючей комнате в портовом городе Флашинг, пил голландское пиво в гостиницах и тавернах, собирал разведданные, выдавая себя за сторонника католицизма, днем подделывал монеты с группой заговорщиков и почти каждую ночь находил время писать по несколько часов.
  
   И после его триумфа с "Фаустом" каждая из его новых пьес была хорошо принята. Следующим был Мальтийский еврей, затем историческая драма Эдуард II, затем Геро и Леандр и, наконец, Резня в Париже, которую люди Пембрука устроили месяцами ранее.
  
   Никогда не довольный и всегда стремящийся, Марлоу обнаружил, что многое его раздражает. Он жил как нищий по сравнению с кем-то вроде Сесила. Они были одного происхождения, с одинаковым образованием, схожим интеллектом, но отец Сесила был из Берли, а отец Марлоу был сапожником. И на литературном поприще у него теперь был грозный соперник. Молодой актер и писатель из Стратфорда-на-Эйвоне ворвался на лондонскую сцену с пьесой под названием "Генрих VI", которая дебютировала годом ранее с поразительным финансовым успехом. Уильям Шекспир также жил в Шордиче. Они часто видели друг друга в театре "Роза" и местных тавернах, где они осторожно кружили друг вокруг друга, как два самца, готовые броситься друг на друга и стукнуться рогами.
  
   Единственной настоящей радостью в жизни Марлоу был Томас Кид, его большая любовь, которого он убедил разделить комнату в Нортон Фолгейте.
  
   Он крикнул, чтобы ему принесли еще фляжку эля, настаивая на том, чтобы его налили из новой бочки, и пошел опорожнить мочевой пузырь в канаву за таверной.
  
   Там, в тени, по своему обыкновению, был Роберт Поули.
  
   "Поули!" Марлоу кричал на свой черный силуэт. "Это ты? Ты когда-нибудь выходил на свет? Вы подобны теням Ада, скрываетесь, скрываетесь, всегда скрываетесь."
  
   "Я покажу себя достаточно хорошо, если ты купишь мне выпить", - сказал Поули.
  
   "Хорошо. Тогда приходи и будь моей темной компанией."
  
   Поули пришел прямо из личных покоев Роберта Сесила.
  
   Это были комнаты Уолсингема, но Сесил приказал украсить их лучшими картинами и гобеленами, более изысканным серебром и посудой. Он также улучшил свою собственную осанку, приняв медленную, царственную походку, заказывая лучшую одежду и одержимо ухаживая за своей острой бородкой и густыми зачесанными назад волосами.
  
   "Что ты хочешь сообщить, Поули?" Сесил спросил.
  
   "Я сделал, как вы велели, и внимательно наблюдал за Марлоу".
  
   "А как поживает наш талантливый друг?"
  
   "Его неосмотрительность возрастает".
  
   "Как же так?"
  
   "Сейчас он делит постель с Томасом Кидом. Открыто."
  
   "Это он, сейчас?"
  
   "Ходили слухи о Томасе Киде, которые были переданы мне нашими людьми в Риме".
  
   "Какие слухи?"
  
   "Говорят, что он находится на службе у Церкви. Папа поручил своим людям найти лемуров и искоренить нас."
  
   "И ты говоришь, что Кид - их шпион?"
  
   "Я есть".
  
   Сесил вздохнул. "Марлоу мог бы легко найти удовольствие среди себе подобных".
  
   "Он стремится уничтожить себя", - сказал Поули.
  
   "Тогда мы должны помочь ему", - сказал Сесил. "Но это должно быть сделано осторожно. Королеве нравятся его пьесы. Тем не менее, я слышал, что этот новый человек, Шекспир, хотя и не один из нас, является лучшим автором пьес. Королева достаточно скоро будет отвлечена другим бардом."
  
   Марлоу налил крепкий ликер из фляжки в кружку Поули. Они сидели за маленьким отдельным столиком. "Что занимает тебя в эти дни, Поули?"
  
   "Разрабатываются планы", - загадочно сказал другой мужчина. "Мерзкие ветры дуют из Фландрии. Сесил намерен отправить нас туда в скором времени."
  
   "Он хорошо заплатит?" Марлоу проворчал.
  
   "Он говорит, что заплатит чрезвычайно хорошо. Дело серьезное, и если оно будет доведено до совершенства, Сесил верит, что это укрепит его положение в глазах королевы. Более того, это предприятие могло бы сделать всех нас богатыми."
  
   "Расскажите мне больше", - сказал Марлоу, внезапно заинтересовавшись.
  
   "Примерно через две недели план созреет для обсуждения. Когда Сесил передаст слово, мы встретимся в доме вдовы Булл в Дептфорде."
  
   "Дай мне знать", - сказал Марлоу. "Я вел там неплохой бизнес, и у этого есть еще одно преимущество. Миссис Булл - превосходнейшая кухарка."
  
   Марлоу понял, что назревают неприятности, когда неделю спустя ядовитое письмо было вывешено на стене лондонской церкви, которую часто посещали голландские протестанты. Это была обличительная речь в чистых стихах, направленная на разжигание насилия толпы против этих иммигрантов и их многочисленных мерзких поступков. Послание напоминало отрывки из "Мальтийского еврея" Марлоу и резни в Париже и было провокационно подписано "Тамерлан".
  
   Марлоу не писал письма, но общее предположение при Дворе заключалось в том, что он написал.
  
   К ужасу Марлоу, Томас Кид был арестован королевскими комиссарами по приказу Сесила и под страшными пытками в тюрьме Брайдуэлл подтвердил, что видел, как Марлоу составлял письмо.
  
   Королева была проинформирована, и Тайный совет, в присутствии Берли и Сесила, санкционировал ордер на арест Марлоу.
  
   Его отвезли в Брайдуэлл, но обращались с ним достаточно мягко, без допроса. Через два дня приехал Поули, чтобы внести за него залог.
  
   "Почему это происходит, Поули?" - Сердито потребовал Марлоу, когда они оказались на улицах. "Вы с Сесилом знаете, что я не имею никакого отношения к этому голландскому письму".
  
   "Кто-то причиняет тебе вред", - сказал Поули, качая головой. "Давай найдем таверну".
  
   "К черту таверны! Что случилось с Кидом?"
  
   "Его держат. Вероятно, вы были близки к нему в последние дни. Он говорит, что ты был виновником."
  
   "Под пытками?"
  
   "Я ожидаю этого", - сказал Поули. "По крайней мере, тебя не тронули. Сесил позаботился об этом."
  
   "Чтобы защитить меня или знание о существовании моих нижних частей?" Прошептал Марлоу.
  
   "И то, и другое, я уверен".
  
   Марлоу внезапно остановился как вкопанный. "Я знаю, кто это сделал, Поули! Клянусь звездами, я знаю!"
  
   Поули сделал небольшой шаг назад, как будто ожидая удара.
  
   "Я уверен, что это был Уилл Шекспир, этот завистливый червяк, это жалкое подобие драматурга".
  
   Поули улыбнулся, потому что он сам написал письмо и был довольно горд своими усилиями. "Я уверен, что ты прав насчет этого. Прежде чем ты отправишься во Фландрию, ты должен убить негодяя."
  
   Вдова Булл приготовила прекрасное угощение в одной из своих комнат наверху: пир из языка чистоплюя, ягненка, каплуна и оленя.
  
   Марлоу был нехарактерно аноректичным. Его аппетит испортился после дела с голландским письмом, и, кроме того, ему приходилось ежедневно терпеть унижение, сообщая о своем местонахождении Тайному совету, пока они продолжали свое расследование.
  
   Поули ел с аппетитом, как и двое других мужчин, Николас Скерес и Ингрэм Фризер, два хулигана-лемура и мошенника, которых Марлоу знал достаточно хорошо. И все же только потому, что они были его вида, не означало, что они должны были ему нравиться. У него не было проблем с убийцами, но было мало времени для некультурных.
  
   Марлоу поерзал и отпил вина. - А что насчет Фландрии? - спросил я. он спросил.
  
   Поули говорил с набитым мясом ртом. "Король Испании Филипп готовит силы вторжения".
  
   "Он уже потерял одну армаду из-за Элизабет", - сказал Марлоу. " Ему не терпится устроить еще один поединок с Леди?
  
   "По-видимому, так", - сказал Поули.
  
   "Что ж, я очень хочу пойти", - сказал Марлоу. " Ты можешь попросить Сесила дать слово и отпустить меня с этих проклятых берегов?
  
   "Он готовит почву", - сказал Поули.
  
   "А что насчет вас двоих?" - Сказал Марлоу, указывая столовым ножом в сторону Скереса и Фризера. "Вы тоже во Фландрии?"
  
   Мужчины посмотрели на Поули, который кивнул им.
  
   Фризер поднялся. "Ты наставляешь на меня нож?" - хрипло спросил он.
  
   Марлоу закатил на него глаза. "Что из этого?"
  
   "Никто не направляет на меня нож".
  
   "Очевидно, вы ошибаетесь", - саркастически сказал Марлоу. "Я только что сделал. Возможно, я принял тебя за пухлое бычье яичко, созревшее для вертела."
  
   Внезапно у Фризера в руке появился кинжал.
  
   Марлоу никогда в жизни не уклонялся от драки, и теперь все его сдерживаемые разочарования достигли удовлетворительной точки. Он был способным драчуном, и этому жилистому негодяю пришлось бы туго. Кухонный нож Марлоу был не очень длинным или очень острым, но сойдет.
  
   Он начал вставать.
  
   Но внезапно чьи-то руки обхватили его грудь и плечи, пригвоздив его к стулу.
  
   Николас Скерес подкрался к нему сзади и удерживал его неподвижным.
  
   Фризер быстро обходил стол.
  
   Марлоу услышал, как Поули сказал: "Сделай это!"
  
   Он увидел, как кинжал устремился к его глазу.
  
   Он не стал бы кричать, и он не стал бы умолять.
  
   Подобно Фаусту, которого вот-вот потащат в ад, Марлоу считал, что заключил сделку.
  
   Трое мужчин стояли над Марлоу, ожидая, пока его подергивающееся тело успокоится. Поток крови из его глаза уменьшился до тонкой струйки.
  
   "Вот и все", - сказал Скерес. "Это сделано".
  
   "Тогда давайте разделим деньги", - потребовал Фризер.
  
   Поули хмыкнул и снял с пояса кошелек. Он был тяжелым от золота.
  
   "Равное разделение?" - Спросил Скерес.
  
   "Да", - сказал Поули.
  
   Позже, в своих покоях, Сесил спросил Поули: "Как он умер?"
  
   "Он умер достойно. Настоящая смерть лемуров. Жестокий. Быстро. Тихо."
  
   "Ну, тогда все кончено. Королева достаточно скоро будет довольна, что он мертв. Я уже рад, что он мертв. Убедитесь, что никто не осматривает тело, кроме раны на голове. Похороните его в безымянной могиле. Убедись, что Кид тоже умрет. Пусть наследием Марлоу станут его пьесы и его кодексы, а не его хвост. Приветствую Лемуров, говорю я. Приветствую Марлоу."
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ СЕМЬ
  
   ЭЛИЗАБЕТТА ПРОСНУЛАСЬ от звука открывающейся со скрипом двери. Она позвала свою сестру, и они обе откинули одеяла.
  
   Первым человеком, вошедшим в дверь, был мужчина-гора в черном костюме. Другой был поменьше, постарше, красивый и щеголеватый в обтягивающем синем кашемировом свитере, темных брюках и мокасинах с кисточками.
  
   "Извините, что разбудил вас", - сказал пожилой мужчина по-английски с сильным акцентом. "Я знаю, у тебя была неприятная ночь, но я не хотел, чтобы ты проспал весь важный день".
  
   Элизабетта встала, разгладила свою рясу и надела туфли.
  
   "Кто ты?" - требовательно спросила она.
  
   Мужчина проигнорировал ее вопрос.
  
   Микаэла стояла, поправляя блузку. "Моя сестра спросила тебя, кто ты такой, засранец. Ты пожалеешь, что связался с нами."
  
   Мулей вытащил большой пистолет из-под куртки и выругался в ее адрес.
  
   "Толстые мужчины с маленькими членами любят угрожать женщинам", - прорычала Микаэла.
  
   "Микаэла, пожалуйста", - умоляла Элизабетта. "Не усугубляй ситуацию".
  
   Мужчина постарше рассмеялся. "Убери пистолет, Мулей. В этом нет необходимости. Меня зовут Крек. Дамьян Крек."
  
   Крек. Может ли это быть K?
  
   "Где мы находимся?" Спросила Элизабетта.
  
   "Словения", - ответил Крек. "Ты в моем доме. Пойдем со мной наверх."
  
   "А как же Микаэла?"
  
   "С ней все будет в порядке. Нам с тобой нужно обсудить некоторые вещи. И нам тоже нужно немного посмотреть телевизор."
  
   "Телевидение?" Спросила Элизабетта.
  
   "Весь мир наблюдает за Ватиканом, и мы тоже должны следить", - сказал Крек. "Конклав вот-вот начнется".
  
   Зазо не хотел спать, но его тело отключилось в возбужденном изнеможении, когда солнце взошло над Тибром. Когда он проснулся, было десять часов, и в квартире было тихо. Разозлившись на себя, он спрыгнул с дивана и бросился в комнату своих сестер в тщетной надежде, что они на цыпочках вошли, пока он дремал.
  
   Как он и опасался, комната была пуста.
  
   Он заглянул к своему отцу. Карло спал на своей кровати, полностью одетый. Зазо, оставь его в покое.
  
   Он снова позвонил Артуро. Голос мужчины звучал так же грубо, как и он сам. "Что-нибудь?" он спросил.
  
   Не было ничего.
  
   Зазо провел долгую ночь, будя соседей, обзванивая отделения неотложной помощи, сестру Марилену, добираясь до квартиры Микаэлы, прогуливаясь по улицам района. Как раз перед тем, как он решил дождаться рассвета, он оставил сердитое сообщение на голосовой почте инспектора Леоне, в котором говорилось, что его, Зазо, сестры не вернулись домой, и спрашивалось, насколько пропавшим должен быть кто-то, чтобы полиция начала расследование по факту пропажи человека.
  
   Зазо раздвинул шторы в гостиной, и внутрь хлынул солнечный свет. Он ходил взад и вперед. Он поклялся. Он не знал, что с собой делать. Он потянулся за своей курткой. Он бы подышал свежим воздухом, выпил кофе.
  
   В кафе é он взял свой кофе в баре и подошел к столику у окна. Когда он сел, он почувствовал что-то твердое во внутреннем кармане пиджака. Он сунул руку внутрь и вытащил сложенные бумаги.
  
   Там было двадцать страниц телефонных номеров, исходящих звонков Бруно Оттингера из его дома за пару лет. Зазо отхлебнул свой эспрессо, пролистал страницы и остановился, бормоча себе под нос о напрасной трате времени. Он выглянул в окно, надеясь увидеть проплывающее мимо черное одеяние монахини.
  
   Он снова просмотрел страницы. Подавляющее большинство показали номера в пределах Германии, в основном местные в Ульме. Он поднял трубку и набрал номер, по которому чаще всего звонили. Ответила телефонистка из Университета Ульма; он повесил трубку, не сказав ни слова.
  
   По страницам был разбросан номер с кодом страны, который он не узнал - 386. Он попробовал это. Ответил мужской голос: "Да? 929295".
  
   Зазо сначала попробовал итальянский. "Привет. Кому я звоню, пожалуйста?"
  
   "Kaj?"
  
   Он перешел на английский и спросил снова.
  
   Голос ответил по-английски. "Это частная линия. До кого ты пытаешься достучаться?"
  
   "Я друг Бруно Оттингера", - сказал Зазо.
  
   Наступила тишина и раздался приглушенный звук, как будто кто-то прикрыл трубку рукой. Голос вернулся. "Я не могу вам помочь". Линия отключилась.
  
   Зазо устало потер глаза и сделал мысленную пометку посмотреть код 386. Он начал складывать страницы.
  
   Что-то привлекло его внимание, и он остановился. Он разгладил страницы и уставился. Единственное число выпрыгивало у него из головы.
  
   Это был итальянский - ватиканский обмен.
  
   Он набрал номер так быстро, как только мог. Женщина ответила по-итальянски, но с немецким акцентом: "Срочно".
  
   Зазо заговорил с ней по-итальянски. "Это майор Челестино из Ватиканской жандармерии. С кем я говорю?"
  
   "Это Фрида Шукер".
  
   "А, жена капрала Шукера?"
  
   "Это верно. Клаус, конечно, сегодня на дежурстве. Чем я могу вам помочь, майор?"
  
   "Извините, что беспокою вас", - сказал Зазо. "Всего лишь простой вопрос. Этот номер - одна из резиденций Швейцарской гвардии, верно?"
  
   "Да, это наша квартира".
  
   "И как долго ты был назначен на это?"
  
   "Мы переехали сюда в 2006 году".
  
   "Ты знаешь, кто жил там до тебя?"
  
   "Я понятия не имею. Извините. Попросить Клауса позвонить тебе?"
  
   "Не волнуйся, все в порядке. Спасибо, что уделили мне время."
  
   Зазо не мог усидеть на месте. Его разум был слишком расстроен, чтобы он мог оставаться внутри. Он вскочил на ноги и вышел за дверь кафе. Он пролистал список контактов на своем телефоне и набрал быстрый номер Омара Савио в ИТ-отделе Ватикана.
  
   Омар, приятель по пицце и пиву, казался удивленным, что он звонит. "Это, должно быть, важно", - сказал он.
  
   "Почему ты так говоришь?"
  
   "Потому что Конклав вот-вот начнется. Ты, должно быть, по уши в этом увяз."
  
   Омар, казалось, не слышал о его отстранении. "Да, это важно. Мне нужно, чтобы ты кое-что выяснил для меня."
  
   "Стреляй".
  
   "Кто жил в квартире Клауса Шукера в резиденции охранника до него? Шукер переехал туда в 2006 году."
  
   "Дай мне секунду". Зазо услышал, как пальцы Омара забегали по клавиатуре.
  
   "Ладно, квартира 18, почти получилось ... Это был Маттиас Хакель. У него это было с 2000 по 2006 год. Он сейчас в квартире оберстлейтенанта. Должно быть, он съехал, когда получил повышение."
  
   "Хакель, да?" - сказал Зазо, пытаясь подумать. Он остановился, чтобы подождать, пока сменится уличный светофор.
  
   "Почему здесь так шумно?" Спросил Омар. "Разве ты не в Ватикане?"
  
   "Да, я рядом. Послушай, Омар, то, о чем я должен попросить тебя сделать, зависит от времени и чрезвычайно деликатно. Мне нужно, чтобы ты отправил мне по электронной почте телефонные журналы Хакеля с указанием его жилых и сотовых номеров, начиная с 2006 года."
  
   В голосе его друга звучало недоверие. "Ты шутишь, верно?"
  
   "Нет, я смертельно серьезен".
  
   "Для этого мне понадобится письменное разрешение от босса Хакеля. Если бы у меня его не было, стражники проткнули бы меня своими пиками."
  
   "Омар, я бы не спрашивал тебя, если бы это не было вопросом жизни и смерти. Пожалуйста, поверь мне. Я не могу позволить охранникам узнать, что я расследую дело одного из них. Я никогда не раскрою тебя как источник. Отправьте это на мой личный адрес электронной почты. Ты в ЭТОМ участвуешь. Ты знаешь, как сделать эти вещи невидимыми."
  
   "Бесплатная пицца на всю жизнь?" Спросил Омар.
  
   "Да, на всю жизнь".
  
   Официанты суетились вокруг обеденного зала Domus Sanctae Marthae, подавая десертное блюдо и разливая кофе. Кардиналы-выборщики позаботились о том, чтобы не испачкать свои рясы. В наши дни хороший телеобъектив может уловить брызги подливки с расстояния ста метров.
  
   Девять кардиналов-епископов сидели на возвышении, возвышающемся над столами, за которыми другие кардиналы ужинали с конклавистами, небольшим числом сопровождающих, которые имели право сопровождать их в Сикстинскую капеллу. Кардинал Диас восседал в центральном кресле, соответствующем его должности декана Коллегии кардиналов. Его старые друзья, Аспромонте и Джакконе, окружали его по бокам.
  
   Диас покатал кусок пирога по своей тарелке и пробормотал Джакконе: "Чем скорее у нас будет новый Святой отец, тем скорее мы вернемся к нормальной еде".
  
   Джакконе не был таким разборчивым. Он взял большой кусок с вилки, но согласился. "Дело не столько в еде. Для меня это кровать. Я хочу спать в своей собственной постели."
  
   Аспромонте наклонил свою большую лысую голову, чтобы послушать. "Стенки слишком тонкие". Он указал вилкой в сторону американского кардинала. "Всю ночь я слышал храп Келли".
  
   Диас фыркнул. "Что ж, через час мы будем в часовне. Мы выполним свой долг, и тогда жизнь продолжится."
  
   Внезапно Джакконе вздрогнул и отложил столовое серебро.
  
   "В чем дело?" Диас спросил его.
  
   Джакконе сморщил мясистое лицо и надавил на свой круглый живот. "Ничего. Может быть, немного газа." Он снова поморщился.
  
   Аспромонте выглядел обеспокоенным. "Может быть, тебе стоит обратиться к врачу. Он прямо вон там."
  
   "Нет, честно, я в порядке".
  
   Диас похлопал его по плечу. "Иди и ложись. Есть время немного отдохнуть, прежде чем нас призовут."
  
   "Я не хочу засыпать", - запротестовал Джакконе.
  
   "Не беспокойся об этом", - сказал Аспромонте. "Мы не позволим тебе проспать Конклав!"
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ
  
   БОЛЬШАЯ КОМНАТА замка Крек заставила Элизабетту почувствовать себя пылинкой. Огромный камин пылал, мебель была слишком большой, галерея и потолок с деревянными балками были невероятно высокими.
  
   Крек заставил ее сесть на диван. С трех сторон комнаты были двери, все закрытые. Толстяка нигде не было видно. Они были одни.
  
   Элизабетта пристально наблюдала за ним, дрожа и замерев, как кролик, пытающийся спрятаться от крадущегося волка.
  
   Крек был безупречно ухожен, со свежими, как в парикмахерской, посеребренными волосами и идеально выровненной осанкой. Он налил себе кофе и, подумав, предложил ей чашку. Она отказалась, всего лишь покачав головой.
  
   "На самом деле я никогда не встречал монахиню", - внезапно сказал он. "Ты можешь в это поверить? Особенно с моим давним интересом к Церкви. И не обычная монахиня. Женщина-профессионал, археолог. Эксперт по катакомбам, которые всегда очаровывали меня. Я также очарован выбором, который вы сделали. Видишь ли, я всегда учусь. У вас, монахинь, тоже есть возможность продолжать учиться? Или они подавляют это, когда ты уходишь в монастырь?"
  
   Элизабетта молча смотрела на него в ответ, отказываясь отвечать.
  
   Казалось бы, невозмутимый ее пренебрежением, Крек посмотрел на свои часы и сказал: "Посмотри на время!" Он взял пульт дистанционного управления, включил большой телевизор с плоским экраном, который висел над сервантом, и надел очки в проволочной оправе. Стена ожила от яркого вида с вертолета на площадь Святого Петра, где десятки тысяч паломников были настолько переполнены, что едва могли двигаться.
  
   Крек казался ликующим.
  
   "Вы можете поверить, сколько там людей? Это будет большой, очень важный день для них. Некоторые из них скажут своим детям и детям своих детей: "Я был там! В тот день я был в соборе Святого Петра"."
  
   Элизабетта наконец заговорила. "Я знаю, кто ты".
  
   "Ты знаешь, кто я", - выплюнул он в ответ. "Что я такое?"
  
   "Лемуры".
  
   "Итак, я знал, что ты умный. Это просто подтверждение."
  
   "Ты убил профессора Де Стефано. Ты убил отца Трамбле. Ты чудовище."
  
   "Ярлыки. Всегда ярлыки. Чудовище! Слишком бойко, тебе не кажется? Я определяю себя как успешного бизнесмена, которому посчастливилось быть членом очень старого, очень элитного клуба."
  
   "Ты не должен этого делать".
  
   Крек посмотрел на Элизабетту поверх своих очков в проволочной оправе и улыбнулся. Но в выражении его лица не было и намека на юмор. Это была улыбка хищника, приближающегося к своей добыче. "Как ты думаешь, что я собираюсь делать?"
  
   Она внутренне задрожала, но больше ничего не сказала, заставив его свирепо уставиться на нее.
  
   "Пожалуйста, пойми это: я буду делать все, что мне заблагорассудится".
  
   Три роскошных экипажа, каждый из которых вмещает сорок два пассажира, простаивали у Дома Святого Марта, ожидая, когда кардиналы-выборщики и конклависты выстроятся в очередь для минутной поездки во внутренний двор позади базилики. Правда, всем выборщикам было меньше восьмидесяти лет, их старшим братьям запретили участвовать в этом задании, и все они обладали достаточной подвижностью, чтобы пройти короткое расстояние. Но соображения безопасности продиктовали эту часть ритуала.
  
   Кардиналы Диас и Аспромонте сели в первый вагон и заняли соседние места. "Ты слышал о Джакконе?" Спросил Диас.
  
   "Нет, что?"
  
   "Он все еще в своей комнате. Он не может прийти."
  
   "Что случилось?"
  
   "Он позвонил доктору. Кажется, что у него есть шансы. Я подозреваю, что слишком много еды."
  
   "Он присоединится к нам позже?"
  
   "Правила позволяют ему это сделать, но он также может голосовать от Domus. Я поручил монсеньору принести ему бюллетень, если это необходимо."
  
   "Катастрофа", - прошептал Аспромонте. "Он популярный выбор. Но кто знает, как легко будет получить голоса заочно . Людям нравится видеть лицо нового человека."
  
   "Что ж, даст Бог, он быстро поправится".
  
   По телевизору показывали с высоты птичьего полета кареты, отъезжающие от гостевого дома, и их краткое путешествие к задней части базилики. Один за другим кардиналы выходили из карет и исчезали за дверью, охраняемой швейцарскими гвардейцами в полных старинных регалиях.
  
   "Это красочное зрелище", - сказал Крек. "Полный традиций. Это я очень уважаю."
  
   Со своих диванов и ему, и Элизабетте был хорошо виден телевизор, и с каждой секундой беспокойство Элизабетты возрастало. Из отчаяния сделать что-нибудь, что угодно, она решила привлечь его.
  
   "И какую часть этого ты не уважаешь?" - спросила она дрожащим голосом.
  
   Он, казалось, был рад, что она ожила. "Ну, вера в Бога, конечно, является фундаментальной слабостью. Костыль, древний, как сам человек. Я верю, что чем больше вы полагаетесь на бога в управлении своей жизнью, тем меньше вы управляете ею сами. Но помимо этого, католическая церковь всегда была самой самодовольной, самой отвратительной, самой лицемерной из всех религий. Миллиард людей, рабски следующих за каким-то стариком, разодетым в рясы и шляпу! Мы боролись с этим с самых ранних дней."
  
   "Вы говорите, что верите, что люди должны полагаться на себя, а не на Бога. Во что еще ты веришь?" Спросила Элизабетта.
  
   "Я? Я очень верю в себя. Я тоже верю в небеса. Звезды и планеты явно влияют на человеческие события. Это факт, но, признаюсь, я понятия не имею, как это работает. Так что, я полагаю, это мое отстранение от рациональности в пользу системы убеждений."
  
   "Ты веришь в астрологию", - сказала она, ошеломленная.
  
   "Наш вид уважал астрологию на протяжении многих веков", - фыркнул Крек.
  
   "Я нашел астрологические символы в святом Калликсте".
  
   "Да, я знаю. Если бы существовал способ быстро убрать стену неповрежденной, я был бы очень рад иметь фреску в своем доме. Мои люди сказали, что пытались, но это провалилось. Они вряд ли были защитниками природы, и у них была более важная задача."
  
   "Скелеты".
  
   "Да. Опять же, грубая работа - но скорость была необходима."
  
   "Что ты будешь с ними делать?"
  
   "Я намерен оказать им уважение, которого они заслуживают. Кости в беспорядке. Мне нужно, чтобы они были должным образом собраны, каждый мужчина, женщина и ребенок. Где-то в этой неразберихе находится наш величайший астролог - Бальбилус, и я хотел бы, чтобы его останки были идентифицированы и им было отведено почетное место в моем семейном склепе. Он был личным астрологом императора Нерона, представьте себе это! Неро был одним из нас, ты знаешь. Традиция говорит нам, что погребальная камера принадлежала Бальбилу и что он и его последователи погибли во время Великого пожара в Риме. Это невозможно проверить, но, как говорили, апостол Петр был причастен к их гибели."
  
   "Там были признаки пожара".
  
   "Ты видишь. Наука! Вот почему ты мне нужен."
  
   "Чтобы сделать что?"
  
   "Ты разберешься с костями для меня. Ты археолог и женщина, которая уважает прошлое и святость мертвых. Я думаю, вы проделаете великолепную работу."
  
   Элизабетта покачала головой. "Ты думаешь, я бы сделал это добровольно?"
  
   Крек пожал плечами. "Я действительно не думал об этом. Я просто решил, что ты собираешься это сделать. " Прежде чем она смогла выразить возмущение, он добавил: " Что ты думаешь о звездных знаках в Святом Калликсте?
  
   "Я не до конца разобрался с ними".
  
   "Вы обратили внимание на особый порядок расположения планет, не так ли?"
  
   Она кивнула.
  
   "Таков был расклад на момент рождения Бальбила в 4 году нашей эры. Проверьте графики, если вы мне не верите. Я думаю, это была личная дань уважения его величию. Это стало символом для нас - его силы, нашей силы."
  
   "Марлоу использовал это в Фаусте" .
  
   "Да! Браво! Вы обратили внимание на иллюстрацию. Я говорил тебе, что ты подходишь для этой работы. На протяжении веков у нас было много могущественных астрологов. Бруно Оттингер был моим личным астрологом. Я верю, что вы знаете определенные вещи о Бруно."
  
   "У меня есть книга, которую ты ему дал".
  
   "Я хочу это вернуть", - ледяным тоном сказал Крек. "Может быть, ты отдашь это мне в подарок". Он проверил телевизор и прибавил громкость. "Итак, вот они, все они в часовне Паулины. Мы должны наблюдать."
  
   Хакель неподвижно стоял внутри капеллы Паулины Ватиканского дворца. Он был перед дверью Павла, которая вела в Королевскую залу, украшенную фресками, которая соединяла дворец с Сикстинской капеллой. Кардиналы-выборщики выстроились в ряды лицом к кардиналу Диасу, который собирался обратиться к ним. Было два видеооператора, которым разрешили транслировать краткую церемонию, последнюю, которую публика увидит кардиналов перед началом Конклава.
  
   Хакель услышал болтовню в своем наушнике. Незначительные вещи: турист был удален с площади за пьянство в общественном месте. Повсюду были карманники. Он контролировал свое дыхание, медленное и ровное. Это скоро закончилось бы. Возможно, его роль выплывет наружу в расследовании, возможно, нет. Никогда нельзя недооценивать некомпетентность. Несмотря ни на что, он знал, что он сделал. И, что более важно, К. тоже придет. Если бы казалось, что власти за ним следят, он бы исчез в сети Лемуров. Был бы выбор. Ему нравилась Южная Америка. Там были красивые женщины.
  
   Распорядитель Папских литургических торжеств кардинал Франкони поднес микрофон ко рту Диаса. Он произнес короткую речь на латыни, напомнив избирателям об их ответственности перед Церковью за ту торжественную задачу, которую они собирались выполнить, и обратился к ним с краткой молитвой, чтобы дать им силу и мудрость выбрать нового Святого Отца.
  
   Это был сам Хакель, который открыл дверь Pauline, чтобы позволить процессии начаться.
  
  
  
  
  
   ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
  
   ЗАЗО НАБЛЮДАЛ, как кардиналы, выстроившись в шеренги по два человека, медленно проходят через Королевский зал в сопровождении почетного караула швейцарской гвардии. Он тяжело сглотнул. Это было что-то потустороннее - видеть эту пьесу по телевизору. Он должен был быть там. Он мельком увидел Лоренцо на заднем плане и удивился, как тот держится.
  
   Отец Зазо слонялся по квартире в возбужденном состоянии, не в состоянии пойти в университет, не в состоянии взять свою записную книжку Гольдбаха. Он по очереди смотрел в окна и на телефон, как будто мог заставить своих дочерей материализоваться. Зазо пытался заставить его поесть, но он не захотел.
  
   Они оба подскочили, когда зазвонил мобильный Зазо. Он ответил немедленно и быстро покачал головой, давая понять, что это не Микаэла или Элизабетта.
  
   Он выслушал и сказал: "Омар, ты лучший. Я клянусь тебе, что у тебя не будет из-за этого неприятностей." Затем он выключил и сел за компьютер своего отца.
  
   "Кто это был?" - спросил его отец.
  
   "Один из моих друзей в ЭТОМ в Ватикане. Он отправляет мне по электронной почте файл с записями телефонных разговоров."
  
   "Чьи записи?"
  
   "Этим утром я узнал, что в 2005 году Бруно Оттингер позвонил в частную резиденцию в Ватикане. Маттиас Хакель, человек, который в настоящее время является заместителем командира швейцарской гвардии, раньше жил там. Я попросил телефонные журналы Хакеля."
  
   "Какое это имеет отношение к Микаэле и Элизабетте?" Спросил Карло.
  
   "Я не знаю. Может быть, ничего. Но это любопытно, не так ли? Почему такой человек, как Оттингер, общается со швейцарской гвардией? В любом случае, я лучше буду следовать своему носу, чем сидеть как комок. Я не верю, что Полиция делает что-либо продуктивное."
  
   Его отец согласился и нависал над его плечом, пока Зазо открывал электронную почту Омара и отправлял вложение на принтер.
  
   Принтер все еще штамповал пятьдесят страниц. Зазо схватил пачку и застонал: "Этот парень сделал много звонков".
  
   "Что мы ищем?" Спросил Карло.
  
   "Я не уверен. Шаблоны. Часто набираемые номера." Он вытащил журналы Оттингера и развернул их. "Возможно, какие-либо звонки третьим лицам, общие для двух наборов журналов".
  
   При виде плотных рядов телефонных номеров Карло оживился. Он вырвал страницы из рук своего сына. "Иди, приготовь мне тосты и оставь цифры мне".
  
   *
  
   Мрачная процессия кардиналов в алом и белом, казалось, очаровала Крека.
  
   Они распевали гимн Veni Creator Spiritus "Вени Дух Создателя" .
  
   Veni, creator Spiritus
  
   mentes tuorum visita ,
  
   imple superna gratia ,
  
   quae tu creasti pectora .
  
   Приди, Святой Дух, благословенный Создатель,
  
   И в наших сердцах обрети покой Твой;
  
   Приди с Твоей благодатью и небесной помощью,
  
   Чтобы наполнить сердца, которые Ты создал.
  
   "Пожалуйста, скажи мне, почему ты это делаешь!" Элизабетта в отчаянии спросила Крэк.
  
   Он поднял глаза к небу в кривом жесте сотрудничества, затем приглушил громкость телевизора, чтобы ему не пришлось конкурировать с ним.
  
   "Девятьсот лет назад один из нас, великий астролог и провидец, сделал пророчество".
  
   "Мэлаки", - сказала она.
  
   "Да! Мэлаки. Больше сообразительности от моей монахини. Для нас это пророчество было как маяк, и как один из гордых лидеров моего народа, я нес личную ответственность за использование своих ресурсов, чтобы убедиться, что оно сбудется."
  
   "Чтобы разрушить Церковь", - печально сказала она.
  
   "Да, конечно. Это всегда было нашим самым сильным желанием."
  
   "Мэлаки сказал, что наступит конец света. Ты тоже этого хочешь?"
  
   "Смотри", - сказал Крек. "Я наслаждаюсь своей жизнью. Мне очень комфортно, как вы можете видеть. Но это то, чего ожидали в течение очень долгого времени. Я говорю, уничтожьте Церковь. Это многое, чему я могу помочь достичь. Наступит ли конец света тоже из-за моих действий, что ж, нам просто нужно посмотреть."
  
   Элизабетта покачала головой. "Это отвратительно".
  
   Крек встал и щедро разжег свой костер, как будто хотел создать фон из прыгающих языков пламени. Если таково было его намерение, то оно достигло своего драматического эффекта. Когда он стоял перед камином, Элизабетте показалось, что он выходит из ада.
  
   "Презренный?" Его голос повысился: "Чем ваша католическая догма так отличается? Вы говорите о Последнем Судном дне. В тот день, когда миру, каким мы его знаем, придет конец, нет? В вашей версии Христос возвращается, в моей - нет. В этом принципиальное отличие."
  
   "На Страшном суде у добрых и злых будут разные судьбы. Это то, чему учит Церковь, " сказала Элизабетта, пытаясь сочетать его гнев с мягкостью.
  
   "Поверьте мне", - сказал Крек, снова усаживаясь, "у меня нет интереса обсуждать вашу теологию. Я приветствую воспринимаемые различия. Религиозные разногласия всегда были источником щедрости для нас."
  
   Она почувствовала тошноту. "Вы говорите, что хотите уничтожить Церковь. К какому концу? Чего ты хочешь?"
  
   "Наше кредо?" - презрительно воскликнул он. "Наш смысл"êтре? Нас интересует мрачная красота власти, богатства, доминирования. Борьба с Церковью всегда обогащала нас. Каждый конфликт приносит возможности. Войны делают нас богатыми - и, кроме того, они довольно приятны."
  
   "Ты получаешь удовольствие от человеческих страданий?"
  
   Крек сжал челюсть. "Лично да, особенно страдания ханжеских религиозных фанатиков, но, возможно, я немного перегибаю палку в этом отношении. Большинство моих братьев более деловые в своем отношении."
  
   "Вы психопаты".
  
   Он рассмеялся. "Снова ярлыки. Вы знаете, я образованный человек. Я читал и изучал всю свою жизнь. Я понимаю значение этого термина. Смотрите, мы такие, какие мы есть, точно так же, как вы такие, какие вы есть. Мне нравится думать, что мы более развитые, более специализированные, более эффективные. Эмоциональность нам не мешает, и я верю, что в этом наша сила. Если вы хотите использовать термин "психопат", тогда продолжайте. Как мне назвать тебя?"
  
   Она была сбита с толку тем, как он поменялся ролями. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. "Я женщина веры. Я верю в Бога. Я всегда верил в Него, с самых ранних детских воспоминаний. Я верю в доброту и силу искупления. Когда люди страдают, страдаю и я. Я слуга Божий. Полагаю, это мой лейбл. Это определяет меня и делает меня счастливым."
  
   Крек взглянул на телевизор, чтобы убедиться, что он ничего не пропустил, затем ответил: "Да, но стать монахиней - это большой шаг, не так ли? Больше никаких вечеринок. Полагаю, больше никакого секса. Больше никакой свободы делать то, что, черт возьми, ты хочешь делать, когда ты хочешь это делать. Почему ты это сделал?"
  
   Он знает почему, подумала она. Она не собиралась доставлять ему садистское удовольствие, объясняя это за него. Она не собиралась говорить: "ты сделал это, ублюдок!" Твои головорезы вонзили нож мне в грудь. Они оборвали жизнь человека, которого я любила. Ты заставил меня страдать так сильно, как только может страдать человек. Мое единственное спасение заключалось в полной преданности Христу.
  
   Вместо этого она сказала: "Я могу поблагодарить тебя за это. Полагаю, я в неоплатном долгу перед тобой."
  
   Крек нашел это забавным и захлопал в ладоши, как тюлень. Затем он указал на телевизор. "Смотрите!" - сказал он, как взволнованный ребенок. "Они закрывают дверь!"
  
   Хакель и его подчиненный Герхардт Глаузер были среди швейцарских гвардейцев в штатском, сопровождавших процессию, в основном мужчин, которые обеспечивали надежную охрану покойного папы Римского. Когда последний из конклавистов прошел через большой портал Королевского зала в Сикстинскую капеллу, кардинал Франкони, распорядитель папских литургических торжеств, был тем, кто закрыл тяжелую дверь. Хакель знал, что перед тем, как запереть дверь изнутри, нужно было провести ритуал, но, насколько он был обеспокоен, игра была почти закончена.
  
   Группа охранников в церемониальных костюмах заняла свое место перед закрытой дверью. Хакель и Глаузер поприветствовали их, затем Глаузер сказал: "Могу я с вами поговорить?"
  
   Двое мужчин отошли от назойливых объективов видеооператоров и встали рядом с фреской Агрести, изображающей Петра Арагонского, предлагающего свое королевство папе Иннокентию III. Сводчатый потолок Sala Regia усиливал звуки, поэтому Глаузер наклонился, чтобы прошептать Хакелю на ухо. "Один из них, Джакконе, болен. Он все еще в Доме."
  
   Хакель выглядел встревоженным. "Почему мне не сказали об этом?" - сердито прошептал он в ответ.
  
   "Я говорю вам сейчас", - ответил Глаузер. "У нас все под контролем. Я приставил к нему двух человек. Жандармы тоже там. Когда они пришлют гонца за его бюллетенем, мы тоже будем следить за ним."
  
   "Знает ли полковник Зонненберг?"
  
   "Я не уверен. Во всяком случае, не от меня. Я следую цепочке командования."
  
   Хакель выстрелил в ответ: "Ты останешься здесь".
  
   "Куда ты идешь?" - Спросил Глаузер.
  
   "В Домус, чтобы лично проверить безопасность Джакконе".
  
   "Я приношу извинения за задержку в информировании вас, подполковник. Я не думал, что это такое большое дело."
  
   Хакель потопал прочь в раздражении. Один заблудший ягненок. Он бы нанес визит кардиналу Джакконе и позаботился о нем должным образом.
  
   Карло Челестино склонился над обеденным столом, его очки для чтения низко сидели на носу. Он обводил телефонные номера карандашом и ворчал. "Я бы хотел, чтобы ты не пометил записи Оттингера. Это мешает системе, которую я использую."
  
   "Я ничего не могу с этим поделать", - устало сказал Зазо. "Нашел что-нибудь?"
  
   Карло пролистал журнал Хакеля и пробормотал: "Это то, что компьютер мог бы сделать за наносекунду. Возможно, неудивительно, что большинство звонков швейцарской гвардии из-за пределов страны приходится на Швейцарию. Возможно, семья, но это вам предстоит выяснить. Оттингер, возможно, звонил по номеру Хакеля, но Хакель, похоже, не звонил Оттингеру. Подождите секунду, вот забавный случай. Хакель сделал несколько звонков на номер 386. Разве я не видел этот обмен репликами в записях Оттингера?" Он проверил файлы Оттингера. "Я знал это! 929295. Хакель и Оттингер оба звонили по этому номеру."
  
   "Дай мне посмотреть", - сказал Зазо, потянувшись за страницами Оттингера. "Господи, я назвал это сегодня утром!"
  
   "Кто это был?"
  
   "Они сказали, что это частная линия, и повесили трубку".
  
   "Где это?"
  
   Зазо уже сидел за компьютером, просматривая код. "Это в Словении, в регионе Блед. Это недалеко от итальянской границы. Я собираюсь позвонить в словенскую национальную полицию в Любляне и попросить их провести обратную проверку. Мы должны выяснить, кто там живет."
  
  
  
  
  
   ТРИДЦАТЬ
  
   За ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ и вдали от любопытных глаз средств массовой информации кардиналы-выборщики заняли отведенные им места и мрачно встали за своими столами, сложив руки. Перед ними были разложены три предмета: Евангелия, простая пластиковая ручка и бюллетень для голосования.
  
   Кардинал Диас вышел на трибуну, обвел взглядом своих коллег и поднял глаза к великолепному потолку Микеланджело. Он сосредоточился на своей любимой панели, Первый день творения, где Бог отделяет свет от тьмы, набрал в грудь воздуха и зачитал клятву на латыни. Все присутствующие будут соблюдать процедуры, установленные апостольскими уставами. В случае избрания они будут защищать свободу Святого Престола. Они будут соблюдать секретность и игнорировать любые светские интересы при голосовании.
  
   Когда он закончил, каждый кардинал, один за другим, прикасался к Евангелиям и просто заявлял: "Я действительно так обещаю, клянусь".
  
   Диас занял свое место за своим столом, а кардинал Франкони медленно направился к двери Королевского зала. Он толкнул ее и крикнул громким голосом: "Extra omnes!"
  
   Таким образом, всем, кроме выборщиков и конклавистов, было приказано удалиться. Несколько младших помощников послушно ушли. Затем Франкони закрыл за ними дверь и задвинул тяжелый засов на место.
  
   Хакель постучал в дверь комнаты 202 Domus Sanctae Marthae. Длинный коридор был пуст.
  
   Через дверь Джакконе спросил, кто там.
  
   "Подполковник Швейцарской гвардии Хакель".
  
   Через несколько мгновений дверь открылась. Джакконе был одет в халат и тапочки. Он выглядел бледным, его лицо было еще более осунувшимся, чем обычно.
  
   "Подполковник, чем я могу вам помочь? Все в порядке?"
  
   "Ваше превосходительство, мне нужно поговорить с вами наедине по вопросу чрезвычайной срочности. Могу я войти?"
  
   Джакконе кивнул, позволил Хакелю войти и закрыл дверь.
  
   "Итак, теперь нам больше нечего смотреть", - сказал Крек, садясь напротив Элизабетты. Телевизионное освещение снова переключилось на площадь Святого Петра. "Конклав начался. Мы должны ждать. Но, я думаю, не слишком надолго."
  
   На столе стоял хрустальный графин для виски. Крек открутил крышку из матового стекла и налил себе хорошую порцию.
  
   Элизабетта смотрела, как он наслаждается набитым ртом. Она не знала, что, кроме любопытства, заставило ее спросить: "Они у тебя есть?" Татуировки?"
  
   "Хочешь посмотреть?"
  
   "Нет!"
  
   "Жаль. Это было традицией среди нас, мужчин, с конца восемнадцатого века. Вы знаете, за что они выступают?"
  
   "Мэлаки - король. Да здравствуют Лемуры, " машинально произнесла она.
  
   "Боже мой! Как ты это выяснил?"
  
   "А против Б. Твоя записка Оттингеру вместе с книгой".
  
   "Я искренне впечатлен!" Крек опрокинул еще один глоток янтарной жидкости. "Было бы действительно здорово, если бы ты работал на меня". Он взглянул на свои часы, а затем на телевизор. Он пил быстрее, становясь более разговорчивым. "Марлоу был важной персоной, общался с другими великими английскими лемурами своего времени - Фрэнсисом Уолсингемом, Робертом Сесилом, Джоном Ди. Его зашифрованное сообщение стало для нас объединяющим лозунгом: Мэлаки - король! Приветствую лемуров! Это был гордый поступок. Цифры приобрели глубокий смысл. Носить их так, чтобы их не было видно только нам ... Что ж, это было что-то особенное."
  
   Крек налил себе еще виски.
  
   "И сегодня ты пытаешься превратить Малахию в реальность".
  
   "После Второй мировой войны, всего шесть пап назад, мы начали по-настоящему сосредотачиваться на пророчестве, и во время папства Иоанна Павла II произошли теракты 11 сентября. Итак, я и некоторые из моих коллег подумали, давайте мобилизуемся вокруг этого события и позаботимся о том, чтобы Малахия состоялся. И радикальные мусульмане сделали это так просто для нас, с 9/11 и остальным. Вот так просто - Крестовые походы возвращаются! И все, что нам нужно сделать, это немного раздуть пламя. Итак, мы были полностью готовы приступить к действию, когда умер этот папа - и он был достаточно любезен, чтобы предостеречь нас о своем приятном медленном раке."
  
   Пока он говорил, Элизабетта чувствовала себя липкой. К ее животу подступила тошнота, а к горлу подкатил приступ желчи. Крек больше не смотрел на нее. Его внимание было приковано к телевизору.
  
   "Итак, двести шестьдесят восьмой папа будет последним. Исламистская группа возьмет на себя ответственность за то, что происходит сегодня. Это должно идеально подготовить почву для величайшей религиозной войны в истории. Будет огонь - нет, это будет больше, чем огонь. Это будет пожар. Мы посмотрим это вместе, а затем устроим небольшой праздник."
  
   Зазо поблагодарил полицейского в Любляне и положил трубку.
  
   "Они дали это тебе?" - спросил его отец.
  
   "Нет проблем. Я сказал им, что это чрезвычайная ситуация в Ватикане. Это незарегистрированный номер, зарегистрированный на некоего Дамьяна Крека."
  
   Карло пожал плечами, услышав это имя.
  
   Зазо провел поиск. "Он словенский миллиардер. Он владеет компанией, которая занимается строительством, производством тяжелого оборудования, добычей полезных ископаемых и тому подобными вещами." Зазо встал и глубоко засунул руки в карманы. "Так что же делает словенский бизнесмен с немецким профессором с хвостом и офицером швейцарской гвардии?"
  
   "Кей!" - воскликнул Карло. "Крек мог быть тем К., который отправил книгу Оттингеру. Этого парня Хакеля я не знаю."
  
   Зазо снова поднял трубку. "Ты говоришь по-немецки, верно?"
  
   Его отец кивнул.
  
   "Я набираю номер Крека. Когда раздастся звонок, скажи, что ты Матиас Хакель, вызывающий Крека."
  
   "А если он возьмет трубку?"
  
   "Тогда я возьмусь за дело, на английском или итальянском. Я скажу ему, что жандармерия проводит обычное расследование. Я буду импровизировать."
  
   "Какое это имеет отношение к Микаэле и Элизабетте?"
  
   Зазо покачал головой. "Может быть, ничего, может быть, все". Он перевел телефон в режим громкой связи и набрал номер Крека.
  
   Когда ответил мужчина, Карло представился полковником Хакелем и попросил позвать Крека.
  
   На линии повисла пауза, и мужчина ответил по-немецки. "Я сожалею, герр Хаккель. Вы звоните с несанкционированной линии. Я попрошу мистера Крека немедленно перезвонить вам на ваш авторизованный номер мобильного."
  
   Линия оборвалась.
  
   "Черт!" - сказал Зазо, сжимая заднюю часть шеи.
  
   "Что теперь?" - спросил его отец.
  
   "Здесь что-то очень не так. Крек в центре всего этого. Я собираюсь снова позвонить в словенскую полицию и посмотреть, смогу ли я заставить их послать несколько человек в его дом."
  
   "Что ищешь?"
  
   "Микаэла и Элизабетта".
  
   *
  
   Когда Хакель покинул Domus, он избежал толпы, пройдя мимо Базилики, Сикстинской капеллы и дворцов Григория XIII и Сикста V, чтобы добраться до своей квартиры. Маршрут вынудил его обогнуть казармы Швейцарской гвардии. Прямо мимо них прогремел голос: "Хакель!" Он узнал голос звонившего, в отчаянии закрыл глаза и повернулся.
  
   Это был его начальник, полковник Зонненберг, выбегавший из казармы с отрядом людей в штатском.
  
   "Хакель, что ты здесь делаешь? Ты должен быть в часовне", - сказал Зонненберг.
  
   Хакель повернулся и поменял направление. "Поступило сообщение о подозрительной активности возле церкви Святого Пеллегрино. Я ненадолго оставил Глаузера, чтобы проверить это."
  
   "Нет, нет, вы, должно быть, ошибаетесь", - настаивал Зонненберг. "Я ничего подобного не слышал. Проблема у восточного входа в собор Святого Петра, у металлодетекторов. Кто-то пытался пройти с оружием. Он у жандармов, но может быть и второй человек. Пойдем со мной."
  
   - Пробормотал Хакель, тщетно подыскивая предлог для неповиновения. Он вздохнул и последовал за мной.
  
   Он не прошел и нескольких шагов, как почувствовал, что в кармане брюк завибрировал телефон, и вытащил его. Это был номер Крека. Он должен был ответить на звонок и отступил на несколько шагов.
  
   "Да?"
  
   Один из людей Крека был на линии. Сквозь шум толпы с площади Святого Петра он услышал: "Герр Крек отвечает на ваш звонок, герр Хаккель".
  
   Хакель сбавил скорость еще больше, чтобы убедиться, что он вне пределов слышимости Зонненберга. "Я его не звал!" Заявил Хакель.
  
   "Прошу прощения? Только что - я сам принял звонок."
  
   "Ну, очевидно, это был не я. С какого номера это было?"
  
   "Я отправлю это вам текстовым сообщением, герр Хакель, и проинформирую мистера Крека об этом нарушении".
  
   "Сделай это прямо сейчас. И скажи ему, что я немного отстаю от графика, но что все хорошо."
  
   Крек разговаривал по телефону, не делая попыток скрыть разговор от Элизабетты. "Выясни, кто звонил, представившись Хакелем, и немедленно дай мне знать". Он с силой положил трубку и подбросил еще одно полено в огонь. От жары его лоб блестел. "Кажется, у нас есть еще немного времени", - сказал он Элизабетте. В его голосе была хрипотца. "Выпей со мной".
  
   "Я не пью", - сказала Элизабетта.
  
   "У меня есть несколько очень хороших красных", - сказал Крек. "Ты мог бы притвориться, что это было вино для причастия".
  
   "Нет".
  
   "Что ж, я выпью еще".
  
   Элизабетта никогда так не осознавала собственное сердцебиение.
  
   Она не могла больше сидеть там с этим монстром, ожидая, когда разразится какая-нибудь катастрофа.
  
   Она должна была что-то сделать.
  
   Пока он наливал еще виски, она бросилась к одной из дверей. Крек отреагировал достаточно быстро. Он схватил в охапку ее халат и прижал ее к ковру. Когда она попыталась подняться, он сильно ударил ее сжатым кулаком в челюсть.
  
   Голова Элизабетты откинулась назад. Боль длилась всего секунду, прежде чем ее сознание ускользнуло.
  
   Зазо швырнул трубку на рычаг.
  
   "Нет?" - спросил его отец.
  
   "Они бы этого не сделали", - сказал Зазо. "Они направили меня к заместителю главы государственной полиции Словении. Он сказал, что Крек был важным человеком, и он не стал бы посылать людей в свой дом по прихоти. Я ничего не мог сказать."
  
   "Что же тогда мы можем сделать?"
  
   "Я ухожу сам".
  
   "В Словению? Это займет у тебя весь день."
  
   "Тогда мне лучше поторопиться. Я возвращаюсь в свою квартиру, чтобы забрать свою машину. Оставайся у телефона и позвони мне, если что-нибудь услышишь."
  
   Микаэла услышала, как дверь подвала со скрипом открылась. Мулей входил. Он был без пиджака, галстук ослаблен. "Я думал, тебе будет одиноко", - сказал он пьяным голосом.
  
   Она встала со своей койки. Она уже хорошенько осмотрелась в поисках чего-нибудь, что могло бы послужить оружием, но там ничего не было. Ни настольных ламп, ни ножек кровати или стола, которые можно было бы оторвать, ни разболтанных кусков дерева, ни даже вешалки для полотенец в ванной, которую можно было бы вырвать из стены.
  
   Она была беззащитна.
  
   Мулей указал на нее толстым пальцем. "Оставайся там", - приказал он, закрывая за собой дверь.
  
   "Чего ты хочешь?" Спросила Микаэла.
  
   "Как ты думаешь, чего я хочу?"
  
   Он подошел ближе.
  
   "Это невозможно", - сказала она вызывающе.
  
   Мулей, казалось, не был обеспокоен ее отношением. "Тогда я застрелю тебя. Креку все равно. Ты для него бесполезен. Если вы хотите остаться в живых, вы будете сотрудничать. Если нет, то для меня это не проблема. " Он похлопал себя по поясу. " Что я сделал со своим пистолетом? " невнятно пробормотал он.
  
   С этими словами она бросилась к ящикам и начала взбираться на них, как это делала Элизабетта.
  
   Мулей наблюдал с удивлением. "Что ты там делаешь наверху?"
  
   "Разве это не очевидно, ты, жирная свинья?" - крикнула она вниз.
  
   "Это обидно", - сказал он. "Спускайся. Будь более любезным."
  
   "Пошел ты".
  
   "Если ты не спустишься, мне просто придется достать пистолет и пристрелить тебя".
  
   Микаэла продолжала взбираться. Шаткий ящик сдвинулся под ее весом. Она вскарабкалась с него на самый высокий, на ящик, который открыла Элизабетта. Она села на него и сердито посмотрела на Мулея сверху вниз.
  
   "Хорошо", - сказал он, нетвердо держась на ногах. "Я вернусь, а потом пристрелю тебя".
  
   "Нет!" - закричала она. "Не уходи!"
  
   "Почему?"
  
   "Убеди меня спуститься. Будь добрее ко мне."
  
   Он выглядел смущенным. "Приятнее?"
  
   "Конечно. Как подобает джентльмену, а не гребаному насильнику!"
  
   Микаэла уперлась пятками в шаткий ящик и оттолкнулась изо всех сил. Она скрипела, скользила и достигла переломного момента.
  
   Мулей наблюдал за происходящим пьяным, слегка сосредоточенным взглядом, полуулыбаясь, уперев руки в бедра, что наводило на мысль либо о том, что он не понимал, что происходит, либо о том, что он думал, что сможет отпрыгнуть в сторону в самый последний момент.
  
   Гравитация захватила ящик. Возможно, его нисхождение произошло быстрее, чем он ожидал.
  
   Его рот открылся, чтобы что-то сказать, как раз перед тем, как ящик ударил его, раздробив лицо и придавив его большое тело кучей щепок, красной грязи и скелетов лемуров.
  
   Микаэла спустилась вниз и попыталась найти под обломками руку или ногу, которые принадлежали Муледжу. Она покопалась и нашла запястье.
  
   "Хорошо", - сказала она вслух, когда не смогла нащупать пульс.
  
   Элизабетта быстро пришла в сознание, но потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
  
   Она лежала на боку в центре большой комнаты. Огонь яростно потрескивал и трещал. Большой телевизор все еще показывал толпу в соборе Святого Петра. У нее ужасно болела челюсть.
  
   Где был Крек?
  
   На нее навалился какой-то вес.
  
   Затем она почувствовала, что ее переворачивают на спину.
  
   Рука скользнула под ее одежду, и она почувствовала запах виски в дыхании нападавшего.
  
   "Мне всегда было любопытно", - сказал Крек, тяжело дыша, его щека коснулась ее. "Я всегда хотел знать, что монахини носят под этими одеяниями".
  
   Элизабетта не хотела доставлять ему удовольствие слезами или мольбами. Вместо этого она извивалась и билась, как брыкающаяся лошадь, и пыталась сбросить его.
  
   "Хорошо, хорошо!" - закричал он. "Мне это нравится. Сражайся сильнее!"
  
   Он поднял ее одежду вокруг талии, и когда она сбилась в кучу, она почувствовала что-то острое у своего живота.
  
   Она вспомнила.
  
   Элизабетта продолжала отбиваться от Крека левой рукой, в то время как правую она сунула в карман своей туники. Она нащупала предмет, и когда он оказался у нее в руке, она осторожно открыла его.
  
   Трубочный инструмент ее отца. Это простое, успокаивающее маленькое приспособление.
  
   Крек остановился всего на пару секунд, чтобы выгнуть спину и расстегнуть ремень, и этого времени Элизабетте было достаточно.
  
   Она вытащила из кармана трубчатый инструмент и ударила им Крека в грудь со всей силой, которая была у нее в руке.
  
   Он ничего не сказал. Она не знала, что вообще чего-то достигла, пока не отпустила руку и не увидела инструмент, торчащий из его свитера, наконечник аэратора полностью утоплен. Крови не было.
  
   Крек посмотрел вниз, скатился с Элизабетты и поднялся на ноги. Он выглядел удивленным. "Что это? Что ты сделал?"
  
   Он вытащил трубчатый инструмент и рассмеялся. "Нет, спасибо! Я курю сигары!"
  
   К ужасу Элизабетты, он казался совершенно здоровым. Когда она лежала на ковре, он небрежно приспустил брюки, достаточно, чтобы обнажить нижнюю часть спины. "Ты когда-нибудь видел что-нибудь из этого?"
  
   Он сделал полуоборот, чтобы показать ей свой позвоночник. Его хвост был толстым, подергивающимся, как у разъяренной змеи. Его татуировки были черными и четкими, угрожающими, но для Элизабетты больше не были загадочными.
  
   Она начала отползать.
  
   Но когда Крек повернулся к ней, что-то происходило в его груди.
  
   Кровь вытекала из небольшой раны в его сердце в перикардиальный мешок, и когда мешок был полон, это сжало его сердце, как апельсин в соковыжималке.
  
   Он резко вдохнул и начал хрипеть.
  
   Крек схватился за грудь и задрал свитер, как будто это могло помочь ему набрать больше воздуха.
  
   Он начал раскачиваться, затем медленно накренился вперед, как срубленное дерево.
  
   Он попытался заговорить, но ничего не вышло.
  
   И как раз перед тем, как он рухнул, чистая ярость овладела его лицом.
  
   Элизабетта никогда прежде не видела взгляда, полного такой ненависти.
  
  
  
  
  
   ТРИДЦАТЬ ОДИН
  
   ЭТО БЫЛА ложная тревога.
  
   Человек, задержанный жандармами Ватикана на металлоискателе, был римским полицейским в свободное от службы время с незаряженным табельным оружием в рюкзаке. Он пришел на площадь Святого Петра, чтобы присоединиться к бдению Конклава, и забыл, что взял с собой пистолет. Он был огорчен и извинялся. Его личность проверена. Мужчина с ним был его двоюродным братом.
  
   Хакель ждал снаружи следственного фургона, где содержались мужчины. Он переминался с ноги на ногу и, наконец, сказал полковнику Зонненбергу: "Я должен вернуться на свой пост в часовне".
  
   "Да, продолжайте, подполковник", - сказал Зонненберг. "Я скоро свяжусь с тобой. Я не думаю, что нам повезет настолько, чтобы сегодня вечером был белый дым, но никогда не знаешь наверняка."
  
   Хакель отсалютовал и удалился. Когда он был вне поля зрения Зонненберга, он изменил направление и направился к своей квартире.
  
   *
  
   Микаэла мельком подумала, не покопаться ли в обломках, чтобы посмотреть, был ли у толстого трупа мобильный телефон, но задача показалась слишком сложной. Она приложила ухо к двери и прислушалась. Падающий ящик издал ужасно громкий звук. Если бы кто-то был поблизости, они бы наверняка заметили это.
  
   Ничего не услышав за дверью, она приоткрыла ее на щелочку, затем достаточно широко, чтобы просунуть голову. В подвальном зале было почти темно; в десяти метрах от него горела голая лампочка. Поблизости никого не было. Она начала идти к свету.
  
   Элизабетта стояла над распростертым безжизненным телом Крека. Хвост, который всего несколько мгновений назад казался таким ужасающе угрожающим, теперь показался ей ничем иным, как аномальным куском мяса.
  
   Она почувствовала, как бешено колотится ее сердце, и попыталась собраться с мыслями. Она должна была забить тревогу. Телефон Крека манил к себе. Она потянулась за ним, затем замерла. Что, если линия прослушивалась? Предупредит ли звонок людей Крека о том, что она на свободе, и подвергнет ли жизнь Микаэлы опасности? Сначала она должна была спасти свою сестру.
  
   В большой комнате было четыре двери, и все они, как она обнаружила, были заперты изнутри. Креку, похоже, нравилось уединение.
  
   Две двери вдоль одной стены вели в разные стороны вестибюля. Это был путь, которым она вошла. Элизабетта представила маршрут из подвала: вверх по лестнице, в холл, ведущий к небольшому кабинету, через отделанную панелями библиотеку в прихожую, а затем в большую комнату. Она собиралась выйти в холл, когда услышала приближающиеся тяжелые шаги. Она отступила, закрыла дверь и осмотрела двух других.
  
   Третья дверь вела прямо к лестнице, которая вела наверх. Четвертая вела в тусклый, ничем не украшенный коридор - возможно, коридор для прислуги. Казалось, что путь свободен, и она свернула в проход.
  
   Микаэла скинула туфли, чтобы ступать тише, и пнула их о стену. Подвальный холл тянулся на значительное расстояние без каких-либо признаков лестницы, и она подумала, не следовало ли ей пойти в другом направлении. По пути она попробовала несколько дверных защелок. Некоторые были заперты, другие вели в темные складские помещения.
  
   Наконец показался слабо освещенный пролет каменной лестницы. Микаэла осторожно взбиралась по ним, молясь, чтобы никого не встретить по пути.
  
   Элизабетта прокралась в столовую с банкетным столом, достаточно длинным, чтобы за ним могли удобно разместиться тридцать человек. Сквозь освинцованные окна она могла видеть молодого человека с винтовкой на ремне, патрулирующего территорию. Она пригнулась и по-лягушачьи прошлась под линией окна. В противоположном конце столовой она остановилась, чтобы приложить ухо к двойным дверям. Через лес она услышала грохот кастрюль.
  
   *
  
   Лестница Микаэлы привела ее в кроличий садок, состоящий из кладовых, заполненных консервами и сушеными продуктами. Она поймала себя на том, что жадно разглядывает этикетки и некоторое время безуспешно искала консервный нож, чтобы достать банку персиков.
  
   Она услышала вздох позади себя и, обернувшись, увидела огромную женщину в поварском фартуке, выглядящую такой же потрясенной, как, должно быть, выглядела она сама. Женщина коротко вскрикнула и бросилась бежать, но Микаэла погналась за ней с жестянкой из-под персиков, уложив ее одним сильным ударом по затылку. Женщина врезалась в полку, унося с собой на пол месячный запас провизии.
  
   Элизабетта услышала резкий крик и громкие звуки, доносящиеся из кухни. Она присела за большой восточной вазой на случай, если кто-нибудь влетит в столовую, но через несколько минут все стихло. Она осторожно вошла на кухню. Ничего не видя, она прошла в кладовую, где обнаружила здоровенную женщину-повара, лежащую без сознания, ее грудь вздымалась от ворчания и храпа. С одной стороны была лестница в подвал. Элизабетта быстро произнесла молитву и бросилась к ним, гадая, что случилось с этой женщиной.
  
   Микаэла вышла из кухни и оказалась в прихожей, огромном мраморном зале с огромной декоративной мебелью. Она прокралась через холл, попробовав сначала одну дверь, которая была заперта, затем другую. Вторая дверь была не заперта. Она приоткрывала ее сантиметр за сантиметром, стараясь не скрипеть.
  
   Через проем она попала в большую комнату с огромным камином, прежде чем заметила полуобнаженное тело на полу.
  
   Микаэла проскользнула внутрь и тихо заперла за собой дверь. Тело лежало неподвижно, в кашемировом свитере, скомканном на груди, и слаксах, спущенных до лодыжек. Она медленно приблизилась к нему и выругалась от того, что увидела.
  
   Длинный, безжизненный хвост.
  
   Элизабетта поспешила по коридору подвала, по привычке подметая бетонный пол. Внезапно что-то заставило ее резко остановиться. Туфли Микаэлы! Она съежилась от страха, но продолжила путь к комнате с ящиками, где запрыгнула внутрь, зовя свою сестру.
  
   Комната была в беспорядке с досками от лопнувшего ящика, туфовой землей и древними костями, разбросанными повсюду.
  
   Вид из-под руки, на которой все еще была плоть, чуть не заставил ее закричать, но она вздохнула с облегчением, когда увидела массивное мужское кольцо на одном пальце.
  
   Микаэла, подумала она, где ты и что ты наделала?
  
   Микаэла вооружилась каминной кочергой и дважды убедилась, что все двери заперты.
  
   Она уставилась на телефон, жалея, что не знает словенский номер службы экстренной помощи. Как раз в этот момент зазвонил телефон, и она попятилась от него, как от свернувшейся клубком гадюки.
  
   Одна из дверных ручек скрипнула.
  
   Она глубоко вдохнула, отперла дверь, схватила кочергу, как топор, и подняла ее высоко над головой.
  
   Ручка повернулась, и дверь открылась.
  
   В этот момент Микаэла начала свой замах вниз, но в последнюю секунду смогла остановить его, когда мельком увидела черный рукав монахини.
  
   Зазо начал бегать трусцой. В это время дня движение было ужасным, и он подумал, что пешком ему будет лучше, чем на автобусе. Он начал составлять план. Он брал свою машину, направлялся на север и гнал изо всех сил в Словению. Если повезет, он доберется до Бледа до полуночи. Он потребовал бы поговорить с Креком. Они, вероятно, позвонили бы властям и его арестовали, но что еще он мог сделать? Он был полицейским, и это была его единственная зацепка.
  
   Зачирикал его мобильный телефон.
  
   Он вытащил его из кармана на бегу, но остановился как вкопанный при виде номера.
  
   929295.
  
   Номер Крека!
  
   "Да?" - осторожно ответил он, задыхаясь от бега.
  
   Шепчущий голос, который он слышал, был обезумевшим и безумным. "Зазо! Это я!"
  
   Его разум отключился от тела при звуке голоса Элизабетты. Казалось, ему потребовалась вечность, чтобы ответить.
  
   "Боже мой! Ты в Словении! Ты с Креком!"
  
   "Как ты узнал?"
  
   "Забудь об этом. Ты в порядке?"
  
   "Да! Нет! Он мертв. Я убил его, Зазо!"
  
   "Иисус! С Микаэлой все в порядке?"
  
   "Да, мы вместе. Прости, что мне приходится говорить шепотом, но мы прячемся. Люди Крека повсюду, но они не знают, что он мертв."
  
   "Хорошо, слушай. Если ты в безопасности там, где ты есть, оставайся на месте. Я позвоню в государственную полицию Словении."
  
   "Нет, Зазо. Я позову их. Ты должен отправиться в Ватикан."
  
   "Почему?"
  
   "В Сикстинской капелле заложена бомба, я уверен в этом. Ты должен отправиться туда! Вы должны остановить Конклав!"
  
   Зазо был на Виа Гарибальди. Машины и мотоциклы со свистом проносились мимо. Он на мгновение уставился на свой телефон, чтобы собраться с мыслями, а затем набрал быстрый номер Лоренцо. Он получил голосовое сообщение.
  
   Он пытался связаться с инспектором Лорети.
  
   Там тоже есть голосовая почта.
  
   Он был в трех или четырех километрах от Ватикана - слишком далеко, чтобы убежать.
  
   Повинуясь импульсу, Зазо вышел на улицу, широко раскинул руки и заблокировал приближающуюся красную Honda 1000. Гонщик почти потерял управление и остановился за полметра до столкновения с ним. Молодой человек сорвал с себя шлем и начал ругаться.
  
   Зазо вытащил свой значок из заднего кармана. "Полиция! Это чрезвычайная ситуация! Я забираю твой велосипед!"
  
   "Черт бы тебя побрал!" - закричал мужчина.
  
   Зазо инстинктивно потянулся за своим пистолетом, но он остался в его квартире. Вместо этого он указал пальцем и пригрозил водителю "Хонды": "Ты хочешь сесть в тюрьму за препятствование полицейской операции?" Когда парень не ответил, Зазо сильно толкнул его обеими руками. Мотоцикл опрокинулся, и молодой человек упал на землю. Зазо выровнял "Хонду", сел на нее и включил передачу. Все, что мог сделать гонщик, это накричать на него и бесполезно швырнуть шлем ему за спину.
  
   Хакель запер дверь своей квартиры и открыл одно из окон, выходящих на запад, чтобы впустить немного свежего воздуха. Его здание было слишком низким, чтобы он мог разглядеть Сикстинскую капеллу, но шпиль собора Святого Петра был виден на фоне туманного послеполуденного неба.
  
   Он включил свой телевизор. Толпа на площади была спокойной, выжидающей.
  
   Он пошел в спальню и выдвинул верхний ящик своего комода. За сложенными стопками черных носков лежала черно-зеленая коробка размером с три колоды игральных карт.
  
   Хакель сел на свою кровать и проверил переключатель включения-выключения детонатора Combifire. Он знал, что батарейки были свежими, но на всякий случай, если он ошибался, у него были запасные.
  
   Маленькая лампочка загорелась зеленым.
  
   Он положил детонатор и вздохнул.
  
   Он был обеспокоен звонком, который был сделан в резиденцию Крека кем-то, кто выдавал себя за него. Номер, отправленный ему смс-сообщением, был с римского обменного пункта. Кто-то напал на его след. Кто? Как? Мысль о том, чтобы увильнуть от расследования, теперь казалась абсурдной. Ему пришлось бы немедленно исчезнуть.
  
   Хакель подошел к своему шкафу и достал пустой чемодан.
  
   Зазо гнал "Хонду" как сумасшедший, лавируя в потоке машин, проезжая через такие узкие промежутки между машинами, что задевал их двери рулем. Сочетание пробок в час пик и чрезвычайной загруженности вокруг Ватикана привело к полному затору.
  
   На Виа Доменико Сильвери движение полностью остановилось. Он посмотрел на купол базилики, повернул руль и перемахнул мотоцикл через бордюр на тротуар.
  
   Пешеходы кричали на него, и он кричал в ответ, давая понять, что не собирается останавливаться. Петляя, он добрался до Виа делла Станционе Ватикана, где тротуары тоже стали непроходимыми.
  
   Зазо бросил "Хонду" и сбежал.
  
   Он пробился сквозь толпу и, тяжело дыша, добрался до входа в Петриано с южной стороны собора Святого Петра, где трое его людей охраняли контрольно-пропускной пункт.
  
   Он стремительно приближался к ним. По выражению их глаз он мог сказать, что они знали, что он отстранен.
  
   Капрал сказал: "Майор Селестино, я думал -"
  
   Зазо прервал его. "Все в порядке. Меня восстановили в должности. Инспектор Лорети вызвал меня обратно."
  
   Они отдали честь и позволили ему пройти.
  
   Было бессмысленно пытаться прорваться через Площадь. Он никогда не видел его таким переполненным. Вместо этого он побежал через закрытые зоны у Дома Святого Марта и задней части Базилики к заднему входу во дворец со стороны площади Печи.
  
   Над головой была бездымная труба Конклава.
  
   Он беспрепятственно пробрался в Sala Regia. Даже швейцарские гвардейцы с любопытством отдавали ему честь.
  
   Зал был ярким и богато украшенным, заполненным архиепископами, епископами, монсеньорами и светскими чиновниками, ожидающими завершения первого дня.
  
   Лоренцо был в конце зала Дворца с майором Капоццоли. Он заметил Зазо, удивленно вскрикнул и перехватил его.
  
   "Какого черта ты здесь делаешь?" он спросил. Зазо посмотрел на него дикими глазами. "Мне нужен твой пистолет".
  
   "Ты с ума сошел? Что с тобой такое?"
  
   "Там бомба!" Архиепископ услышал его и начал нашептывать одному из своих коллег.
  
   Лоренцо посмотрел на него с тревогой. "Замолчи! Откуда ты знаешь?"
  
   "Элизабетта узнала! Я думаю, это сделал Хакель."
  
   "Почему Лорети или кто-либо другой не уведомил меня?"
  
   "Пока никто не знает. Ради Бога, Лоренцо! Отдай мне свой пистолет. Кэппи, очисти зал. Лоренцо, найди Хакеля и останови его, пока не стало слишком поздно!"
  
   Хакель застегнул свой чемодан и поставил его у входной двери.
  
   В его рабочем столе был ящик, в котором лежала папка-гармошка с личными бумагами и фальшивыми паспортами. Он достал его и засунул во внешний клапан своего кейса.
  
   Он будет путешествовать. Он хотел быть настолько анонимным, насколько это возможно для человека его габаритов. Его черный костюм не подошел бы. Он снял его и аккуратно сложил, взглянул на телевизор, затем поискал в своем шкафу что-нибудь более удобное. Он доезжал на своей машине до стоянки такси, добирался до пункта проката автомобилей, затем звонил Креку. План побега быстро встал бы на свои места. Он не был так уж обеспокоен.
  
   Глаузер увидел Зазо и напрягся.
  
   "Celestino! Вы отстранены. Кто тебя сюда впустил?"
  
   Одетые швейцарские гвардейцы у дверей Сикстинской капеллы крепко сжали свои церемониальные пики и посмотрели на Глаузера в ожидании указаний.
  
   Зазо пытался контролировать свой тон, чтобы не показаться невменяемым. "Глаузер, послушай меня внимательно. Мы должны эвакуировать часовню. Там бомба."
  
   "Ты не в своем уме!" Невысокий мужчина начал поднимать руку, чтобы заговорить в микрофон на манжете, но Зазо остановил его, вытащив из-за пояса "ЗИГ" Лоренцо, достал патрон и направил его в голову Глаузера. В Sala Regia началась суматоха, люди роптали и отступали.
  
   "Глаузер, держи руки сложенными перед собой", - приказал Зазо. "Я застрелю вас, если понадобится". Он обратился к швейцарским гвардейцам. "Мужчины, среди вас есть предатель. Ваш долг - защищать папу римского. Один из кардиналов внутри Сикстинской капеллы скоро станет этим человеком. Помоги мне очистить территорию."
  
   Глаузер разозлился на него. "Единственный предатель - это ты, Челестино. У меня всегда были подозрения на твой счет. Ты будешь гнить в тюрьме за это."
  
   Глаузер полез под пиджак за оружием, и Зазо отреагировал. Он выпустил пулю в правое колено Глаузера, и когда мужчина с криком упал, Зазо залез под куртку и вырвал Heckler & Koch MP5A3 Глаузера. Он снял оружие с предохранителя и направил его на ошеломленных охранников. Он рявкнул на одного из них: "Ты, наложи на него жгут, или он умрет. А вы, другие мужчины, - ради Бога, очистите Sala Regia!"
  
   В другом конце зала Капоццоли стоял у двери "Полин", крича, чтобы все убирались. Духовенство и миряне поспешно устремились к нему.
  
   Зазо держал автомат направленным на охранников и пнул каблуком дверь Сикстинской капеллы. "Это срочно!" - закричал он. "Это майор Селестино из жандармерии! Впусти меня!"
  
   Казалось, прошла вечность, но в конце концов он услышал, как отодвигается засов.
  
   Кардинал Франкони стоял в дверях с выражением в равной степени опасения и замешательства на лице. Вид человека в штатском с автоматом в руках поверг его в состояние паники.
  
   Зазо промчался мимо него в часовню. Сотня пожилых мужчин в красных шляпах уставились на него в ошеломленном молчании и отложили ручки, которыми они отмечали свои избирательные бюллетени.
  
   Зазо бывал в часовне сотни раз, возможно, тысячи, и он почти не замечал ее величия. Но он никогда не видел его таким, пропитанным авторитетом всех кардиналов-выборщиков, выполняющих свой древний долг. Волшебный потолок был мягко освещен дневным светом, льющимся через высокие окна. Зазо остановился в центре Часовни. Прямо над его головой рука Бога дотянулась до протянутой руки Адама, даруя жизнь.
  
   Кардинал Диас поднялся из-за своего стола и выпрямил спину. Он узнал Зазо. "Майор, почему вы пришли в это святое место с оружием и прервали наши священные обряды?"
  
   Голос Зазо эхом разнесся по залу и показался ему чем-то потусторонним. "Простите, ваше превосходительство. Но все должны немедленно уйти."
  
   "Мы в разгаре голосования. Мы не можем уйти."
  
   "Нет времени объяснять, но я полагаю, что в часовне заложена бомба".
  
   Диас обвел взглядом лица своих коллег-кардиналов.
  
   Кардинал Аспромонте поднялся. "Почему ты в это веришь? Кто тебе сказал?"
  
   "Монахиня. Монахиня по имени Элизабетта."
  
   Некоторые из кардиналов нервно захихикали.
  
   "Ты совершил это великое святотатство из-за слов монахини?" Диас взревел. "Оставьте нас! Уходи немедленно!"
  
   Зазо посмотрел на Диаса и приставил кончик пистолета к своему собственному подбородку. Он сжал большим пальцем спусковой крючок. "Мне жаль. Я не уйду. Эта монахиня, она моя сестра, и я верю в то, что она говорит всем своим сердцем. Если я не смогу спасти тебя, я умру, пытаясь."
  
   Хакель сел в свое любимое кресло. Выгодная позиция позволяла ему одновременно видеть телевизор и, через его окно, Купол собора Святого Петра. Таким образом, он увидит вспышку дважды. Он услышал бы взрыв дважды. Однажды он почувствовал бы, как перкуссия прокатилась по его телу.
  
   В ночь смерти папы Римского, в подвале Сикстинской капеллы, он положил свою хозяйственную сумку на один из простых деревянных столов, расстегнул ее и достал длинный рулон прорезиненной пленки, которая напоминала какой-то строительный материал. Начало 2000 года. Пластиковая взрывчатка на основе гексогена, толщиной два миллиметра и с липкой подложкой. Боевая и смертоносная, особенно в сводчатом пространстве.
  
   Ширина подстилки была идеальной, но ее нужно было обрезать до нужной длины, а затем приклеить к нижней стороне стола. Хакель достал компонент из пластикового пакета и плотно прижал к листу радиочастотный микрочип размером с ноготь большого пальца, надежно закрепив его. Он снова поставил стол на ножки и осмотрел работу.
  
   Каждый из чипов был настроен на разряд с одинаковой частотой. Одно включение дистанционного детонатора сделало бы свое дело. В течение следующего часа он повторил процесс 108 раз, по одному для каждого кардинала-выборщика на Папском конклаве.
  
   У них был человек внутри компании-подрядчика по обеспечению безопасности. Овчарка, которую он использовал для взрывных зачисток, не обнаружила бы Примашита, если бы тот был зажат сзади.
  
   Хакель выдвинул антенну на детонаторе Combifire на полную мощность.
  
   Это то, что мы делаем, подумал он. Это то, кто мы есть.
  
   Он щелкнул выключателем и нажал красную кнопку детонации.
  
   Высокие окна Сикстинской капеллы погасли первыми.
  
   Они взорвались оранжевой вспышкой, старое стекло разлетелось на миллионы осколков.
  
   Затем ударная волна подняла потолок.
  
   Ярко раскрашенные фрески, на написание которых Микеланджело потребовалось четыре года, мгновенно испарились, превратившись в тонкий разноцветный туман.
  
   Свод часовни обрушился огромными кусками, погребая все под тоннами уродливого серого щебня. Огромное облако дыма поднялось над площадью Святого Петра, закрыв то, что осталось от солнца, и превратив день в ночь.
  
  
  
  
  
   ТРИДЦАТЬ ДВА
  
   ВЗРЫВ ПОДХВАТИЛ Зазо, как поезд, мчащийся через Сала Региа, и вытолкнул его через дверь Паулины прямо во дворец. Поскольку он был последним, кто вышел, он получил самый сильный удар, но некоторые из кардиналов, находившихся ближе всего к взрыву, были опрокинуты, как кегли для боулинга.
  
   Будучи в сотрясении мозга и без сознания, он пропустил немедленное прибытие машин скорой помощи. Лорети и Зонненберг немедленно привели в действие план бедствия под названием Code Citadel, который задействовал все ресурсы итальянского государства. Центральное оперативное подразделение Сикурецца, группа спецназа Государственной полиции и карабинеры наводнили Ватикан и при содействии ватиканской жандармерии эвакуировали травмированную толпу на площади Святого Петра.
  
   Хотя были травмы от летящего стекла и кусков каменной кладки, большинство жертв произошло в результате последовавшего за этим панического бегства, хотя, чудесным образом, к концу дня не было ни одного смертельного случая. Зазо был среди тех, кто пострадал более серьезно. Сломанное ребро разорвало его печень, и в течение часа он был в операционной, где ему делали операцию на брюшной полости. В соседнем номере Глаузеру восстанавливали колено.
  
   Швейцарские гвардейцы сомкнули ряды вокруг кардиналов, а те, кому не потребовалась медицинская сортировка и госпитализация, были погружены в кареты и доставлены обратно в Дом Святого Марта, который был оцеплен кольцом вооруженных людей. Вертолет Полиции штата завис над головой.
  
   Лоренцо, перепачканный сажей и потрясенный, нашел Лорети и Зонненберга возле Дома.
  
   Лорети спросил его: "Ты был там. Что, черт возьми, произошло?"
  
   Лоренцо говорил слишком громко, жертва потери слуха, вызванной взрывом. "За пять минут до взрыва майор Селестино вошел в Sala Regia".
  
   "Он сделал это?" Зонненберг взревел. "Это сделал один из твоих людей, Лорети?"
  
   "Нет, полковник Зонненберг", - сказал Лоренцо. "Майор Селестино спас их. Он узнал о бомбе и выгнал кардиналов из часовни. Они бы все умерли."
  
   Майор Капоццоли подбежал и присоединился к ним.
  
   "Откуда он получил эту информацию?" Спросила Лорети. "Почему он никому больше не сообщил?"
  
   "Его сестра сказала ему".
  
   "Кто, во имя всего Святого, его сестра?" Потребовал Зонненберг.
  
   "Она монахиня".
  
   Оба мужчины уставились на него.
  
   "Послушай, я не знаю подробностей, " сказал Лоренцо, " но она была права. Зазо сказал мне, что в этом замешан Маттиас Хакель."
  
   "Hackel!" Зонненберг плакал. "Ты сумасшедший".
  
   "Где Хакель?" - спросил я. Спросила Лорети.
  
   Зонненберг попытался вызвать Хакеля по рации, но ответа не получил.
  
   "В последний раз, когда я видел его, он был здесь, в Domus", - сказал Капоццоли. "Это было примерно за сорок минут до взрыва".
  
   "Почему он был здесь?" Спросила Лорети.
  
   "Он сказал, что хочет проведать кардинала Джакконе".
  
   "Христос!" Сказал Лорети. "Давайте поднимемся туда. Кэппи, пойдем со мной. Лоренцо, возьми несколько человек и поищи Хакеля. Проверяйте везде. Проверьте его жилище."
  
   Лорети, Капоццоли и Зонненберг стояли возле комнаты 202.
  
   Лорети постучала.
  
   Ответа не было.
  
   "Кардинал Джакконе?" - завопил он. "Открой это", - сказал он Капоццоли.
  
   У Капоццоли был ключ доступа. Маленькая комната была пуста, кровать заправлена. Одежда Джакконе была аккуратно разложена на покрывале кровати.
  
   Дверь ванной была закрыта, и они услышали, как работает душ.
  
   "Алло?" Зонненберг крикнул.
  
   Не было ничего, кроме шума воды.
  
   Зонненберг попробовал еще раз, громче. "Алло?"
  
   Вода прекратилась, и мгновение спустя дверная ручка повернулась. "Hackel? Это ты?"
  
   Джакконе открыл дверь ванной, толстый, голый и насквозь мокрый.
  
   При виде троих мужчин в своей комнате он попытался снова закрыть дверь, но Капоццоли уперся ногой в косяк, а затем распахнул дверь.
  
   "Вы ожидали полковника Хакеля?" Спросила Лорети. "Почему? Выйди и поговори с нами. Ты знаешь, что произошло?"
  
   Джакконе ничего не сказал.
  
   Он бросился вперед, как маленький розовый бычок, подставив Сонненбергу подножку, который бесцеремонно упал на спину.
  
   Джакконе потянулся за чем-то на столе, под своей красной шляпой. Когда он повернулся, они увидели это.
  
   У него был свисающий розовый хвост.
  
   Они едва заметили маленький серебряный пистолет в его руке.
  
   Но он прижал пистолет к виску, крикнул: "Я Петрус Романус!" и нажал на спусковой крючок.
  
   Лоренцо взломал замок квартиры Хакеля и ворвался внутрь.
  
   Мужчины пронеслись сквозь. Он был пуст.
  
   "Обыщите это место", - приказал Лоренцо. "Надень свои перчатки. Относитесь к этому как к месту преступления."
  
   Квартира была маленькой и тщательно прибранной, что позволило легко разобраться в вещах и бумагах Хакеля.
  
   Среди его домашних счетов был очень необычный счет, который выделялся: счет, выставленный базирующейся в Женеве горнодобывающей корпорации, которая оказалась подставным предприятием с поддельной лицензией на импорт. Это было от американской компании EBA & D за рулон гибкого гексогенового взрывчатого вещества Primasheet 2000.
  
   У них был свой человек.
  
   Теперь им нужен был мотив.
  
   Кардиналы Диас, Аспромонте и Франкони собрались вместе в углу часовни на первом этаже Domus. Их рясы были испачканы, а лица все еще были грязными, но они не пострадали.
  
   "Ты видел его тело?" Спросил Франкони.
  
   Аспромонте кивнул. "Я сделал. Говорю вам, у Джакконе был хвост."
  
   Франкони в волнении потер руки. "Лемуры?" - нервно спросил он. "Один из нас - лемуров?"
  
   Аспромонте сказал: "Прежде чем застрелиться, он заявил офицерам: "Я Петрус Романус"."
  
   Диас пробормотал: "Боже мой! Мэлаки! Сбывается ли это пророчество?"
  
   "У нас гораздо больше вопросов, чем ответов", - сказал Аспромонте. "Но сейчас нет сомнений в том, что Церковь переживает время беспрецедентных потрясений и борьбы, в исходе которых мы не можем быть уверены".
  
   "Прессе ничего не должно быть сказано о "состоянии" Джакконе или обстоятельствах его смерти", - настаивал Диас. "У него случился сердечный приступ, когда он услышал взрыв. Сердечный приступ. Мы должны сплотить ряды."
  
   "Трагедия!" Франкони рыдал. "Наше величайшее сокровище, часовня Микеланджело, исчезла!"
  
   "Нет, ты ошибаешься!" Аспромонте отругал. "Где-то в мире, возможно, здесь, в Италии, есть другой Микеланджело. Здания могут быть восстановлены. Можно заказать новые картины. Но наше величайшее сокровище, Церковь, слава Богу, и ее руководство были спасены благодаря действиям простого полицейского и простой монахини."
  
   Диас кивнул. "У нас есть работа, которую нужно сделать. Мне сказали, что у Базилики поврежден только северный внешний фасад. Сала Регия довольно сильно повреждена, но дворец цел. Мы должны найти место для завтрашнего собрания выборщиков. Конклав должен продолжаться. Нам нужен новый Святой Отец, сейчас больше, чем когда-либо."
  
   Элизабетта и Микаэла обнимали друг друга и плакали, наблюдая за ужасными кадрами по телевизору.
  
   Репортер RTV брал интервью у словенской семьи, совершавшей паломничество на площадь Святого Петра, когда взорвалась бомба.
  
   Камера затряслась, и тысячи людей как один упали на землю, крича при виде огненного шара, который поднялся в воздух.
  
   "О, Боже! Зазо!" Элизабетта закричала.
  
   Прежде чем Микаэла перешагнула через тело Крека, она пнула его в грудь, просто чтобы убедиться. Она схватила телефон с кофейного столика и позвонила Зазо на мобильный. Это отправилось прямо на голосовую почту.
  
   "Я уверена, что с ним все в порядке", - пробормотала она. "С ним должно быть все в порядке".
  
   Элизабетта упала на колени и начала молиться.
  
   Она молилась за Зазо.
  
   Она молилась за кардиналов.
  
   Она молилась за Церковь.
  
   Она молилась за Микаэлу.
  
   Она молилась за себя.
  
   Вдалеке они услышали вой сирен. Настойчивые вопли становились все громче и громче, пока не прекратились.
  
   Послышались крики на словенском, короткая, но ужасающая перестрелка из прихожей и, наконец, после неприятно долгого времени, настойчивый стук в тяжелую дубовую дверь.
  
   "Полиция! Мы входим!"
  
  
  
  
  
   ТРИДЦАТЬ ТРИ
  
   НАСТРОЕНИЕ ВНУТРИ базилики было таким же мрачным, как и во время любой заупокойной мессы, когда-либо проводившейся под ее освященным куполом. Несколько десятков ватиканских инсайдеров, сгрудившихся на заполненных пылью скамьях, молча молились, такие же контуженные, как жертвы физического взрыва накануне.
  
   Черный костюм Матиаса Хакеля, белая рубашка и начищенные черные туфли были найдены на берегу Тибра недалеко от моста Святого Ангела. Возможно, он утопился, возможно, нет, но внутреннее расследование было в зачаточном состоянии, и, конечно, пока не было никаких выводов о возможных сообщниках. Из-за этого полковник Зонненберг неохотно передал основную охрану Государственной полиции, а швейцарские гвардейцы были переведены в казармы. Жандармерия была развернута, чтобы оцепить Ватикан от всех, кроме критически важных сотрудников и небольшого пула международных репортеров.
  
   Элизабетта, Микаэла и их отец сидели на задней скамье, молча ожидая.
  
   В полдень монсеньор Ахилл, личный секретарь кардинала Аспромонте, подошел к ним, наклонился и что-то прошептал на ухо Элизабетте.
  
   Она рассказала Микаэле и ее отцу. "Подожди здесь. Они хотят поговорить со мной сейчас."
  
   Элизабетта последовала за Ахиллом по проходу под памятником Пию VIII к проходу ризницы и сокровищницы Святого Петра. Они прошли по мраморным полам в похожую на музей комнату, где друг напротив друга стояли три плюшевых кресла. Она посмотрела на Crux Vaticans, Ватиканский крест, покрытый кожей, серебром и драгоценными камнями. Это было величайшее сокровище Ватикана, говорят, что в нем находились фрагменты Истинного Креста.
  
   Ахилл попросил ее подождать. Вскоре появились кардиналы Аспромонте и Диас. Когда Элизабетта поднялась, чтобы поприветствовать их, Аспромонте улыбнулся и велел ей снова сесть. Они присоединились к ней, их стулья были так близко, что их колени почти соприкасались.
  
   Диас был жестким и внушительным, но полное лицо Аспромонте было добрым и отеческим; она сразу потеплела к нему.
  
   "Элизабетта Челестино", - сказал он, сжимая ее тонкую, холодную руку в своих теплых, щедрых руках. "Сестра Элизабетта. Церковь перед вами в неоплатном долгу благодарности."
  
   "Я всего лишь служил Богу, ваше превосходительство. Он был моим проводником через это испытание."
  
   "Что ж, ты хорошо послужил Ему. Представьте, на что был бы похож мир сегодня, если бы вы не преуспели. Скажи мне, как поживает твой брат?"
  
   "Мы видели его этим утром. Они надеются выписать его из отделения интенсивной терапии позже сегодня. У него все хорошо."
  
   "Хорошо, хорошо. Он был таким смелым, таким отважным", - сказал Аспромонте. "Он спас много жизней".
  
   "Да, он потрясающий", - сказала Элизабетта. "Но печально, что умерли такие хорошие люди, как профессор Де Стефано, отец Трамбле и кардинал Джакконе. Печально, что великой Сикстинской капеллы больше нет."
  
   "Часовня будет восстановлена", - сказал Аспромонте, отпуская ее руку. "Де Стефано и Трамбле глубоко оплакиваются. Кардинал Джакконе - другое дело."
  
   "Он был одним из них", - коротко сказал Диас. "Глава Папской комиссии по священной археологии был одним из них!"
  
   "Боже мой", - сказала Элизабетта. "Вот как они узнали. Даже много лет назад, когда я был студентом. Он был лемуром?"
  
   Кардиналы были ошарашены ее ответом. "Ты знаешь о них?" Прошептал Диас.
  
   Элизабетта кивнула. "Я обнаружил некоторые факты. Я поделился ими с отцом Трамбле, и в ответ он рассказал мне некоторые вещи под строжайшим секретом."
  
   "Тогда вы понимаете, с чем мы столкнулись. Господь знает, какой вред Джакконе причинил бы Церкви, если бы он был единственным оставшимся кардиналом-выборщиком ", - сердито сказал Диас.
  
   "Он был бы папой", - сказал Аспромонте.
  
   "Катастрофа", - сказал Диас, стиснув зубы и потрясая кулаком, как будто старому боксеру в нем не терпелось покинуть свой угол и пройти еще один раунд.
  
   Аспромонте раскрыл ладони. "Сестра, ты должна сказать нам, что ты думаешь, потому что ты видела их вблизи. Вы говорили с одним из их лидеров."
  
   "И Бог простит меня, и прости мою сестру, - сказала Элизабетта, " мы забрали жизни".
  
   "Позже вы дадите свое признание, и вы будете прощены", - нетерпеливо сказал Диас. "Каково ваше впечатление о них?"
  
   Элизабетта перевела дыхание. "Они хотят разрушить Церковь. Они ненавидят это и все, что за этим стоит. Они хотят растоптать все хорошее, и если все будет уничтожено в процессе, они почувствуют удовлетворение, увидев мир в огне. Они - чистое зло."
  
   Аспромонте слушал ее, скорбный, покачивая головой, словно отбивая такт невидимому метроному. "Мы все время говорим о дьяволе, - сказал он, - но даже для меня, человека, который довольно буквально относится к своим убеждениям и моей интерпретации Библии, Дьявол всегда был чем-то вроде метафоры. Зло существует, в этом не может быть сомнений, но чтобы было такое физическое воплощение, как это! Это пугающая идея."
  
   Элизабетта чувствовала, что должна только слушать, а не говорить больше, но она не могла сдерживаться. "Это делает слово Христа намного более важным, не так ли?"
  
   "Да!" Аспромонте согласился. "Ты совершенно права, сестра. У нас всегда была работа, которую нужно было сделать. Сегодня нам нужно поработать. Завтра нам нужно поработать. Это никогда не будет сделано до того дня, когда вернется Христос. Мы должны быть постоянно бдительными."
  
   Элизабетта почувствовала, как ее захлестывает всепоглощающая печаль. "Могу я задать вам вопрос?"
  
   "Конечно, сестра", - сказал Аспромонте.
  
   "Моя мать умерла, когда я была девочкой. Она была историком. Она нашла документ в секретных архивах Ватикана, письмо шестнадцатого века от Джона Ди, человека, который мог быть лемуром. Ее исследовательские привилегии были аннулированы, и через несколько дней она заболела и умерла. Я думаю, ее отравили."
  
   "Как ее звали?" Спросил Аспромонте.
  
   "Flavia Celestino. Она скончалась в 1985 году."
  
   Кардиналы перешептывались между собой. "Мы ничего о ней не знаем", - сказал Диас.
  
   "Перед тем, как нас похитили, отец Трамбле сказал мне, что он знает имя человека, который изъял письмо Джона Ди из архива. Это был Риккардо Аньелли. Он был личным секретарем того, кто сейчас является кардиналом."
  
   "Я знаю Аньелли!" Диаз воскликнул. "Он умер несколько лет назад. Я скажу вам, на кого он работал! Он работал на Джакконе!"
  
   "Значит, она была убита", - сказала Элизабетта, ее глаза защипало.
  
   "Мне так жаль, моя дорогая", - сказал Аспромонте. "Эти изверги снова и снова травмировали твою жизнь". Он потянулся к ее рукам, и она свободно отдала их. "Почему, мы должны спросить, Господь так испытал вас?"
  
   Диас нетерпеливо перебил. "Я уверен, это важный вопрос, но сначала нам нужно проделать кое-какую практическую работу. У нас есть опасения по поводу того, что эти вопросы станут достоянием общественности. Представьте, какой была бы реакция среди верующих, если бы они узнали о лемурах. И мы даже не уверены, с чем мы столкнулись. Где они скрываются? И кто знает, сколько их вообще существует? У тебя есть какое-нибудь представление об этих вещах?"
  
   Элизабетта покачала головой, и Аспромонте отпустил ее руки.
  
   Диаз наклонился ближе. "Возможно, эти словенцы и Джакконе были лидерами. Возможно, их не так уж много. Если Хакель не утопился, он должен быть пойман. Несмотря ни на что, он будет идентифицирован как исполнитель взрыва. Он был невменяем, ожесточен, раздосадован после того, как осознал, что он никогда не станет главой Стражи. Мы с этим разобрались."
  
   Элизабетта слушала недоверчиво. "Простите, ваше превосходительство, может быть, не мне об этом говорить, но считаете ли вы, что скрывать правду - это правильно?"
  
   Аспромонте вмешался прежде, чем Диас смог ответить. "Выслушав предварительный отчет о вашем испытании и проанализировав известные нам факты, кардиналы-епископы встретились поздно ночью, обсуждая этот вопрос. Я не должен говорить об этих обсуждениях, но, возможно, некоторые члены, включая меня, были более склонны, чем другие, к точке зрения, которой, я полагаю, придерживаетесь вы. Но мы обсуждали проблемы с большой торжественностью и с молитвенным руководством, и мы говорим как одно целое. Мы думаем, что лучше избавить мир от такого большого беспокойства. Мы думаем, что можно причинить больше вреда, чем пользы. Затем он добавил: "После полудня мы снова начнем Конклав в этой самой комнате, под этим великим символом, Crux Vaticans. У нас будет новый папа. Возможно, у нового Святого Отца будет другое мнение. Посмотрим."
  
   "Тем временем, " сказал Диас, " нам нужно ваше молчание. Мы знаем, что майор Селестино выполнит свой долг. Нам нужно, чтобы твои сестра и отец поступили так же. Можете ли вы гарантировать их благоразумие?"
  
   Микаэлу никогда не обвиняли в скрытности, подумала Элизабетта, но кивнула. "Я поговорю с ними. Я уверен, что они согласятся. Но как насчет Крека? А другой мужчина, которого Микаэле пришлось убить? Крек был очень богатым человеком. Там была полиция. Несомненно, это выйдет наружу!"
  
   "Я думаю, что нет", - сказал Диас. "У словенского посла в Ватикане была напряженная ночь. Правительство Словении не желает, чтобы факты о Дамьяне Креке когда-либо стали известны. Он был довольно правым, и уж точно не другом политических лидеров страны. Они уже начали распространять слух, что Крек и Мулей погибли в результате убийства-самоубийства. Кажется, у них был гомосексуальный роман. Их тела будут кремированы."
  
   Элизабетта придержала язык. "А скелеты святого Калликста? Что с ними станет?"
  
   "Они уже на пути обратно в Италию. Они отправятся в хранилище. Новый папа выберет следующего президента Папской комиссии по священной археологии. Решения будут приняты своевременно."
  
   У Элизабетты был только еще один вопрос. "А что со мной?" - спросила она.
  
   Диас потер лицо. "Я должен сказать тебе, сестра, что ты могла бы оказать нам большую услугу здесь, в Ватикане. Я, например, хотел бы видеть, как вы поднимаете посох, выпавший из руки отца Трамбле, и продолжаете его важную работу. Никто не находится в лучшем положении для борьбы с этими лемурами, чем вы."
  
   Нижняя губа Элизабетты неудержимо задрожала. "Пожалуйста, ваше превосходительство. Я сделаю все, что потребует от меня Церковь, но я умоляю вас, пожалуйста, позвольте мне вернуться в мою школу."
  
   Аспромонте улыбнулся. "Конечно, ты можешь, моя дорогая, конечно, ты можешь. Идите во Христе."
  
   После того, как Элизабетта оставила их, два кардинала посмотрели друг на друга с мрачным выражением лица. "Жаль", - сказал Диас. "Она молода, с подвижным умом. Кажется, что продолжать эту борьбу осталось таким старикам, как вы и я."
  
   Было пять часов пополудни.
  
   Они встречались всего три часа, но кардиналы-выборщики выглядели усталыми и потрясенными.
  
   Они сидели в ризнице собора Святого Петра в помещении, которое никогда не предназначалось для этой цели. Столы и алтарь, не использовавшиеся со времени последнего Папского синода, были перенесены из соседнего зала аудиенций Павла VI.
  
   Была поспешно напечатана новая партия бюллетеней, каждый из которых начинался словами: Eligo in Summum Pontificem - Я избираю Верховным Понтификом.
  
   Когда они отложили ручки, кардинал Франкони призвал выборщиков одного за другим, в порядке их старшинства, к алтарю, где каждый человек вручил бюллетень одному из кардиналов-контролеров и поклялся на латыни: "Я призываю в свидетели Христа Господа, который будет моим судьей, что мой голос отдан тому, кого перед Богом я считаю достойным избрания".
  
   Когда все бюллетени были поданы, один из проверяющих встряхнул контейнер, а другой достал бюллетень и прочитал имя вслух.
  
   По ходу голосования нарастал хор перешептываний, но когда старший инспектор зачитал результаты, шепот сменился тишиной.
  
   Кардинал Диас встал и вытянулся во весь рост.
  
   Он подошел к ряду столов справа от него, встал перед одним из мужчин и посмотрел вниз.
  
   "Acceptasne electionem de te canonice factam in Summum Pontificem? " спросил Диас. Принимаете ли вы свое каноническое избрание Верховным понтификом?
  
   Кардинал Аспромонте смотрел вниз на свои сцепленные руки.
  
   Он поднял глаза вверх, встретился взглядом со своим старым другом и очень долго колебался, прежде чем кивнуть. "Accepto, in nomine Domini ."
  
   "Quo nomine vis vocari? " спросил Диас. Каким именем тебя будут называть?
  
   Аспромонте повысил голос, чтобы все услышали. "Селестина VI".
  
   Старая печь и дымоход Сикстинской капеллы исчезли, поэтому на их месте был установлен камин в папской резиденции. Это было жуткое зрелище. Площадь Святого Петра все еще была оцеплена и пуста, за исключением небольшого количества работников Ватикана. Но толпы за воротами вытягивали шеи, и при виде столбов белого дыма на фоне бледного вечернего неба поднялся рев, который эхом разнесся по всему Риму.
  
   Элизабетта сбросила туфли и лежала полностью одетая на своей старой кровати, в своей старой комнате, в своей старой школе.
  
   Было невообразимо приятно снова оказаться с монахинями монастыря. После общего ужина сестра Марилена произнесла небольшую речь о двух радостных событиях, на которых она призвала их остановиться - избрании нового папы и возвращении их Элизабетты, - а не об ужасных событиях предыдущего дня.
  
   Она боялась закрыть глаза, чтобы не увидеть разъяренную морду Крека и виляющий хвост, поэтому молилась с широко открытыми глазами. И когда она набралась смелости испытать темноту за закрытыми веками, она с облегчением увидела не Крека, а молодое, милое лицо Марко, точно такое, каким она его помнила.
  
   Раздался легкий стук в ее дверь.
  
   Это была сестра Марилена. "Прости, что прерываю тебя, Элизабетта, но кое-кто хочет увидеть тебя здесь, в часовне".
  
   Монсеньор Ахилл, секретарь Аспромонте, терпеливо ждал. В руках он держал белоснежный конверт. "Святой отец хотел, чтобы я передал это лично", - сказал он.
  
   Дрожащими руками Элизабетта открыла конверт и вытащила написанное от руки письмо.
  
   Сестра Элизабетта ,
  
   Было две причины, по которым я выбрала имя Селестина VI .
  
   Во-первых, подобно Целестину V, который был известным неохотным папой, я тоже неохотно принимал папство .
  
   Второй, дорогая Элизабетта, была ты, Селестина VI
  
   Элизабетта полезла в карман своей рясы и вытащила серебряный кулон чи-ро.
  
   "Пожалуйста, передайте это Святому Отцу", - сказала она. "Скажи ему, что это из колумбария святого Калликста. Скажи ему, что это был единственный маленький лучик добра в месте великой тьмы и зла."
  
  
  
  
  
   ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
  
   ПРОШЛО ДВЕ НЕДЕЛИ, и ритмы Ватикана начали возвращаться к подобию нормальной жизни - за исключением резкого шума кранов, строительных машин и рабочих, занятых упорядоченным сносом и очисткой тлеющих останков Сикстинской капеллы.
  
   Удалось спасти несколько художественных ценностей, но небольшая армия экспертов по реставрации произведений искусства из крупнейших итальянских музеев суетилась из-за повреждений, нанесенных Сала Региа взрывом, и планировала восстановительную кампанию.
  
   Папа Целестин VI ухватился за символическую важность восстановления Сикстинской капеллы. Он учредил специальную Папскую комиссию для надзора за проектом и проведения международного конкурса, чтобы выбрать художника, который напишет новую потолочную фреску, которая по-новому передала бы величие Микеланджело и сохранялась бы в последующие столетия.
  
   Солнечным субботним днем в актовом зале Школы Терезы Спинелли на Пьяцца Мастаи проходила небольшая церемония.
  
   В аудитории были монахини, учителя, ученики и родители.
  
   На сцене сестра Марилена и сестра Элизабетта сидели рядом с Эваном Харрисом и Стефани Майер и Общей матерью сестер-августинианок, служительниц Иисуса и Марии, которые прилетели с Мальты.
  
   Сестра Марилена поднялась на трибуну и объявила: "Сегодняшний день счастливый для нашей дорогой школы и нашего дорогого ордена. Для нас нет ничего важнее, чем наша миссия по воспитанию наших детей для хорошей, продуктивной и верной жизни. Наша хроническая нехватка средств заставляла нас делать трудный выбор в прошлом, но благодаря сестре Элизабетте и нашим новым друзьям, которые сегодня здесь с нами, мы видим впереди светлые дни. Пожалуйста, позвольте нам поприветствовать профессора Эвана Харриса и мисс Стефани Майер."
  
   Они оба поднялись и встали на подиум. Харрис взял микрофон. "Я прошу прощения за мое незнание итальянского, но, поскольку это такая превосходная школа, меня заверили, что с английским все будет в порядке. Нет ничего более приятного, чем беспроигрышная ситуация. За свою долгую и легендарную историю Кембриджский университет дал образование многим выдающимся мужчинам и женщинам, но, возможно, никто не был более прославленным, чем драматург Кристофер Марло."
  
   Элизабетта вздрогнула при этом имени.
  
   "Самой известной пьесой Марло, - продолжил он, - был "Доктор Фаустус", и меня, как исследователя Марло, всегда огорчало, что в Кембридже не было оригинального раннего текста пьесы. Теперь это исправлено." Он поднял книгу, чтобы все увидели. "Этот великолепный том займет почетное место в нашей университетской библиотеке и будет источником вдохновения для будущих поколений ученых и студентов. А теперь позвольте мне представить Стефани Майер, уважаемого члена Университетского регентского дома и щедрого донора, который сделал эту покупку возможной."
  
   Мейер улыбнулась и заговорила в микрофон со своим приятным акцентом. "С большим удовлетворением я вручаю этот чек на миллион евро сестрам-августинкам, слугам Иисуса и Марии".
  
   Элизабетта проснулась на следующее утро с легким сердцем и довольством, ее воскресный распорядок дня возродился. Зазо выписался из больницы, и ему сообщили, что он восстановлен в жандармерии и может вернуться к своим обязанностям, когда позволит его состояние. Вся семья вместе посещала мессу и обедала у ее отца.
  
   Она приняла душ, надела халат, только что извлеченный из пакета из химчистки, и отправилась в базилику Санта-Мария-ин-Трастевере под сверкающим солнцем.
  
   Элизабетта чувствовала себя заново рожденной.
  
   Поворот, который сделала ее жизнь, эта печальная интерлюдия вызвала повторное обследование, которое в некотором смысле напоминало то, которое она предприняла дюжиной лет назад, когда выздоравливала. Тогда она решила оставить свою старую жизнь позади и стать человеком всеподдерживающей веры. Теперь она решила вновь посвятить себя этому пути.
  
   Ее отец, например, настойчиво лоббировал другое решение. Лови момент, утверждал он. Ты все еще молод и полон сил. Ты все еще можешь быть женой и матерью. Ходи в церковь сколько хочешь, молись до посинения, но, пожалуйста, оставь духовенство и вернись в светский мир.
  
   "Ты откажешься от Гольдбаха?" Спросила Элизабетта.
  
   "Нет, конечно, нет", - ответил Карло. "Это моя страсть. Это то, что заставляет меня тикать." И затем он погрозил ей пальцем. "Это не одно и то же", - сказал он.
  
   "Не так ли?" - сказала она. "Я не думаю, что это так уж отличается".
  
   Зазо делал маленькие, осторожные шаги, но его цвет был хорош. За пределами церкви Элизабетта поцеловала его и сказала, что он похудел, но не беспокойся, она исправит это с едой. С ним был Лоренцо, в форме. Она могла бы сказать, что он хотел провести день с семьей, но он был обязан явиться на дежурство после мессы. Микаэла была с Артуро. Ее отец прибыл последним. От него пахло трубочным табаком, и Элизабетта заметила свежие чернильные пятна на его пальцах. Он наверняка работал над Гольдбахом.
  
   Они вошли в церковь группой и заняли центральную скамью в нефе.
  
   Когда прихожане потянулись друг за другом, Микаэла наклонилась и прошептала на ухо Элизабетте: "Разве Лоренцо не выглядит великолепно?"
  
   "Почему ты спрашиваешь меня об этом?" Прошептала Элизабетта в ответ.
  
   "Он признался Зазо, что ты ему нравишься. Я думаю, он смущен этим, потому что ты монахиня."
  
   "Он должен быть смущен", - прошептала Элизабетта в ответ со смехом.
  
   "Ну?" Злобно спросила Микаэла.
  
   "Вы с папой должны оставить меня в покое", - пожурила Элизабетта, когда появился отец Санторо и занял свое место у алтаря.
  
   Она не могла вспомнить, чтобы когда-либо месса доставляла ей больше удовольствия, особенно в тот момент, когда отец Санторо протянул руки, поднял их и произнес "Gloria" своим прекрасным чистым голосом.
  
   Глория в превосходном исполнении
  
   et in terra pax homínibus bonae voluntatis .
  
   Laudamus te ,
  
   benedicimus te ,
  
   adoramus te ,
  
   glorificamus te ,
  
   gratias agimus tibi propter magnam gloriam tuam .
  
   Слава Богу в высочайшем,
  
   и на Земле мир людям доброй воли.
  
   Мы восхваляем тебя,
  
   мы благословляем вас,
  
   мы обожаем тебя,
  
   мы прославляем тебя,
  
   мы благодарим тебя за твою великую славу.
  
   Когда отец Санторо закончил, Элизабетта присоединилась к нему с сердечным Аминь .
  
   Зазо двигался медленно, отказываясь опереться на кого-либо, поэтому их группа покинула церковь одними из последних. Из-под арки Элизабетта прищурилась на яркое солнце.
  
   Площадь и ее фонтан выглядели особенно нетронутыми и прекрасными. Возле кафе играли дети é и влюбленные держались за руки. Отец Санторо подошел, чтобы высказать семье свои воскресные пожелания, и положил руку на плечо Зазо.
  
   Внезапно Элизабетта увидела, как исказилось лицо Зазо, и с его губ сорвалось единственное слово.
  
   "Пистолет!"
  
   Она обернулась и увидела мужчину, проталкивающегося сквозь толпу прихожан с пистолетом, направленным прямо на нее.
  
   У Маттиаса Хакеля было деревянное выражение лица человека, который просто пришел завершить какое-то незаконченное дело.
  
   Раздался выстрел.
  
   Элизабетта ждала, чтобы почувствовать, как пуля пронзит ее сердце.
  
   Она была готова. Далеко не желающий, но готовый.
  
   Голова Хакеля взорвалась красным. Он качнулся вперед, его большое тело с глухим стуком рухнуло на булыжники мостовой.
  
   Микаэла инстинктивно упала и потянула Элизабетту за собой на землю.
  
   Лоренцо стоял над телом Хакеля с пистолетом наготове, готовый произвести второй выстрел. В этом не было необходимости.
  
   Он увидел Элизабетту и побежал к ней.
  
   "С тобой все в порядке?"
  
   Она посмотрела на него снизу вверх. Его голова заслоняла солнце, но его свет разливался вокруг нее, создавая самый настоящий ореол.
  
   Она видела его лицо достаточно ясно, но она также видела лицо Марко и лицо Иисуса Христа.
  
   Все они спасли ее.
  
   "Да, со мной все в порядке".
  
   Водитель лимузина свернул на кольцевую подъездную дорожку к уединенному особняку Стефани Майер в георгианском стиле.
  
   Эван Харрис был рядом с ней на заднем сиденье.
  
   "Хорошо быть дома", - сказала она.
  
   "Действительно".
  
   "Не зайдешь ли ты выпить?" - предложила она. "Я могу подбросить тебя обратно до твоего дома через некоторое время".
  
   Харрис согласился.
  
   "Не забудь книгу", - сказал Мейер. Портфель Харриса стоял у его ног.
  
   "Не бойся этого".
  
   Оказавшись внутри, они оставили свои сумки в холле и прошли в ее гостиную.
  
   "Это ужасный удар, что все ни к чему не привело", - вздохнул Мейер.
  
   "Разве вы не знаете полного имени папы Целестина VI?" Внезапно спросил Харрис.
  
   "Я думаю, это Джорджио Аспромонте", - сказал Мейер.
  
   "Джорджио Пьетро Аспромонте", - быстро добавил Харрис.
  
   "Petrus Romanus!" Мейер прошипел.
  
   "Видишь?" Сказал Харрис. "Не будь таким мрачным. Ты не собираешься предложить мне выпить?"
  
   Она налила им обоим по большим бокалам джина.
  
   "Почему бы не взять книгу?" - спросила она.
  
   Он вынул его из пузырчатой упаковки и поставил на каминную полку, открыв на фронтисписе. Старый Фауст, казалось, смотрел на них сверху вниз со своего места в магическом круге.
  
   "Завтра мы начнем звонить", - сказал Харрис. "K ушел. Но есть и другие."
  
   "Почему не ты?"
  
   "Действительно. Почему не я?"
  
   Они чокнулись бокалами.
  
   "Это то, что мы делаем", - сказал Харрис.
  
   "И это то, кто мы есть", - ответил Мейер.
  
  
   Эта электронная книга защищена авторским правом и не должна копироваться, воспроизводиться, передаваться, распространяться, сдаваться в аренду, лицензироваться или публично исполняться или использоваться каким-либо образом, за исключением случаев, специально разрешенных в письменной форме издателями, как разрешено условиями, на которых она была приобретена, или как строго разрешено применимым законом об авторском праве. Любое несанкционированное распространение или использование этого текста может быть прямым нарушением прав автора и издателя, и виновные могут понести соответствующую ответственность по закону.
  
  
   Авторское право No Гленн Купер 2011
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Гленн Купер
  
  
   Десятая камера
  
  
   No 2010
  
  
   ПРОЛОГ
  
  
   Регион ПéРигорд, Франция, 1899 год
  
  
   Двое мужчин тяжело дышали, карабкаясь по скользкой местности, пытаясь осмыслить то, что они только что видели.
  
   Внезапный ливень поздним летом застал их врасплох. Пока они исследовали пещеру, налетел стремительный шквал, затопивший известняковые утесы, затемнивший вертикальные скалы и окутавший долину реки Вéз èре пеленой низких облаков.
  
   Всего час назад, с их высокого насеста на утесах, школьный учитель дуар Лефевр É показывал ориентиры своему младшему кузену Паскалю. Церковные шпили вдали четко выделялись на фоне царственного неба. Солнечные лучи скользили по поверхности реки. По плоской равнине простирались плодородные ячменные поля.
  
   Но когда они, моргая, вышли из пещеры, потратив последнюю деревянную спичку, это было почти так, как если бы художник решил начать все сначала и замазал свой яркий пейзаж серой краской.
  
   Исходящий поход был небрежным и неспешным, но их обратный путь приобрел элемент драматизма, поскольку потоки воды каскадом обрушивались на нижние скалы, превращая их тропу в грязную и коварную. Оба мужчины были хорошими туристами, и у обоих была приличная обувь, но ни один из них не был настолько опытен, чтобы забраться высоко на скользкий выступ под проливным дождем. Тем не менее, они никогда не думали о возвращении в пещеру в поисках убежища.
  
   "Мы должны сообщить властям!" É Дуар настаивал, вытирая лоб и придерживая ветку, чтобы Паскаль мог безопасно пройти. "Если мы поторопимся, то сможем быть в отеле до наступления темноты".
  
   Снова и снова им приходилось хвататься за ветви деревьев, чтобы не упасть, и в одном случае, от которого замирало сердце, Дуар схватил Паскаля за воротник, когда ему показалось, что его кузен потерял равновесие и вот-вот упадет.
  
   Когда они добрались до своей машины, они промокли насквозь. Это был автомобиль Паскаля, фактически его отца, поскольку только кто-то вроде богатого банкира мог позволить себе такой новый и роскошный автомобиль, как Peugeot 16-го типа. Хотя у машины была крыша, дождь основательно промочил открытую кабину. Под сиденьем было одеяло, которое было относительно сухим, но при крейсерской скорости двенадцать миль в час оба мужчины вскоре начали дрожать, и решение остановиться в первом же кафе, в которое они зашли, чтобы выпить согревающего напитка, было легко принято.
  
   В крошечной деревушке Руак было единственное кафе é, которое в это время дня принимало дюжину выпивох за маленькими деревянными столиками. Это были неотесанные, неотесанного вида крестьяне, и все они, все до единого, замолчали, когда вошли незнакомцы. Некоторые охотились на птиц, их ружья были прислонены к задней стене. Один старик указал через окно на автомобиль, что-то прошептал бармену и испуганно захихикал.
  
   Éдуар и Паскаль сидели за пустым столом, выглядя как утонувшие крысы. "Два больших бренди!" ÉДуар заказал бармену. "Чем быстрее, тем лучше, месье, или мы умрем от пневмонии!"
  
   Бармен потянулся за бутылкой и вытащил пробку. Это был мужчина средних лет с иссиня-черными волосами, длинными бакенбардами и мозолистыми руками. "Это твоя?" - спросил я. - спросил он ÉДуара, указывая в окно.
  
   "Моя", - ответил Паскаль. "Когда-нибудь видел такую раньше?"
  
   Бармен покачал головой и выглядел так, словно был готов сплюнуть на пол. Вместо этого он задал другой вопрос. "Откуда ты пришел?"
  
   Посетители кафе é прислушивались к разговору. Это было их вечернее развлечение.
  
   "Мы в отпуске", - ответил Дуар. É "Мы остаемся в Сарлате".
  
   "Кто приезжает в Ruac на каникулы?" - ухмыльнулся бармен, ставя бренди.
  
   "Скоро придет много людей", - сказал Паскаль, оскорбленный тоном мужчины.
  
   "Что ты хочешь этим сказать?"
  
   "Когда разнесется весть о нашем открытии, люди приедут даже из самого Парижа", - хвастался Паскаль. "Даже Лондон".
  
   "Открытие? Какое открытие?"
  
   Éдуар пытался успокоить своего кузена, но волевой молодой человек не собирался успокаиваться. "Мы были на натуралистической прогулке вдоль скал. Мы искали птиц. Мы нашли пещеру."
  
   " Где? - спросил я.
  
   Описывая их маршрут, ÉДуар допил свой напиток и жестом попросил еще.
  
   Бармен наморщил лоб. "Здесь вокруг много пещер. Что такого особенного в этой?"
  
   Когда Паскаль начал говорить, ÉДуар почувствовал, что все уставились на губы его кузена, наблюдая за каждым словом, слетающим с его языка. Как учитель, É дуар всегда восхищался силой описания Паскаля, и теперь, слушая, как он набирает обороты, он снова удивлялся чуду, на которое они наткнулись.
  
   Он на мгновение закрыл глаза, чтобы вызвать в памяти образы, освещенные мерцающими огоньками спичек, и пропустил быстрый кивок бармена мужчинам, сидящим позади них.
  
   Металлический лязг заставил его поднять глаза. Губы бармена скривились.
  
   Он улыбался?
  
   Когда из светлой головы Паскаля начала брызгать кровь, Éдуар успел только сказать: "О!", прежде чем пуля пробила и его мозг.
  
   В кафеé пахло порохом.
  
   Последовало долгое молчание, пока человек с охотничьим ружьем наконец не сказал: "Что нам с ними делать?"
  
   Бармен начал раздавать заказы. "Отведи их на ферму Дюваля. Нарежьте их и скормите свиньям. Когда стемнеет, возьми лошадь и утащи эту их машину подальше."
  
   "Значит, здесь есть пещера", - тихо сказал один старик.
  
   "Вы когда-нибудь сомневались в этом?" - прошипел бармен. "Я всегда знал, что однажды это будет найдено".
  
   Теперь он мог плевать, не пачкая собственный пол. Éдуар лежал у его ног.
  
   Комок мокроты приземлился на окровавленную щеку мужчины.
  
  
   ОДИН
  
  
   Все началось с искры от прогрызенного мышью электрического провода глубоко в толстой оштукатуренной стене.
  
   Искра зажгла каштановую балку и заставила ее тлеть. Когда старые сухие дрова полностью сгорели, северная стена церковной кухни начала извергать дым.
  
   Если бы это произошло днем, повар или одна из монахинь, или даже сам аббат Мено, остановившись выпить стакан горячей воды с лимоном, подняли бы тревогу или, по крайней мере, схватили огнетушитель под раковиной, но это случилось ночью.
  
   Библиотека аббатства имела общую стену с кухней. За единственным исключением, в библиотеке не было особо большой или ценной коллекции, но она была частью осязаемой истории этого места, такой же, как могилы в склепе или надгробия на кладбище.
  
   Наряду с пятью столетиями стандартных церковных текстов и Библий были хроники более светских и приземленных аспектов жизни аббатства: рождений, смертей, записей переписи, медицинских книг и трав, торговых счетов, даже рецептов эля и некоторых видов сыров. Одним из ценных текстов было издание Правила Святого Бенедикта XIII века, так называемая Дижонская версия, один из первых переводов с латыни на старофранцузский. Для сельского цистерцианского аббатства в самом сердце Пéригорда ранняя французская копия тома их святого покровителя действительно была особенной, и книга занимала почетное место в центре книжного шкафа, стоявшего у горящей стены.
  
   Библиотека представляла собой просторное помещение с высокими окнами в свинцовых переплетах и далеко не ровным каменным полом из квадратов и прямоугольников, выложенным цементным раствором. Центральный стол для чтения требовал прокладок, чтобы предотвратить его раскачивание, и монахам и монахиням, которые подъезжали к столу, приходилось избегать смещения своего веса, чтобы не беспокоить своих соседей стуком ножек стульев.
  
   Книжным шкафам, которые стояли вдоль стен и касались потолка, было несколько столетий, они были из орехового дерева шоколадного цвета и отполированы временем. Клубы дыма поднимались над крышками ящиков на пораженной стене. Если бы не увеличенная простата брата Марселя, исход той ночи мог быть другим. В общежитии братьев, через двор от библиотеки, пожилой монах проснулся во время одного из своих обычных ночных посещений ватерклозета и почувствовал запах дыма. Он, страдая от артрита, ходил взад и вперед по коридорам, крича "Пожар! и не прошло и нескольких минут, как SPV, добровольческая пожарная команда, с грохотом поднималась по гравийной дорожке к Траппистскому аббатству Руак на своем почтенном "Рено пампер".
  
   Бригада обслуживала группу коммун Пéстрогий Нуар вдоль реки В éзèре. Глава бригады, Боннет, был из Ruac и он достаточно хорошо знал аббатство. Он был владельцем кафе é днем, старше остальных в своей команде, с властным видом и широким животом владельца малого бизнеса и высокопоставленного офицера SPV. У входа в библиотечное крыло он пронесся мимо аббата Мено, который был похож на испуганного пингвина в наспех надетом белом одеянии и черном наплечнике, размахивая короткими руками и тревожно бормоча гортанными спазмами: "Скорее! Поторопись! Библиотека!"
  
   Шеф осмотрел задымленное помещение и приказал своей команде установить шланги и затащить их внутрь.
  
   "Вы не собираетесь использовать свои шланги!" - взмолился аббат. "Книги!"
  
   "И как ты предлагаешь бороться с этим пожаром, отец?" - ответил вождь. "С молитвой?" Затем Боннет крикнул своему лейтенанту, механику из гаража, от которого несло вином: "Огонь в той стене. Опустите этот книжный шкаф!"
  
   "Пожалуйста!" - взмолился аббат. "Будь осторожен с моими книгами". Затем, во вспышке ужаса, аббат осознал, что драгоценный текст Святого Бенедикта находится на прямом пути надвигающегося пламени. Он промчался мимо Боннета и остальных и схватил его с полки, баюкая на руках, как младенца.
  
   Капитан пожарной охраны мелодраматично взревел ему вслед: "Я не могу выполнять свою работу, когда он вмешивается. Кто-нибудь, выведите его. Я здесь главный!"
  
   Группа монахов, собравшихся вокруг, взяла своего настоятеля за руки и молча, но настойчиво потащила его прочь, в пропитанный дымом ночной воздух. Боннет лично орудовал топором, вонзил заостренный конец в книжную полку на уровне глаз, прямо там, где несколькими мгновениями ранее находилась дижонская версия Правила, и дернул назад так сильно, как только мог. Топор перерубил корешок другой книги на пути к дереву, и клочки бумаги разлетелись в стороны. Огромный книжный шкаф наклонился вперед на несколько дюймов и высыпал небольшое количество рукописей. Он повторил маневр несколько раз, и его люди подражали ему в других местах вдоль стены.
  
   Боннет всегда испытывал трудности с чтением и питал что-то вроде ненависти к книгам, поэтому для него в этом предприятии было нечто большее, чем небольшое садистское удовольствие. Когда четверо мужчин одновременно взялись за оружие, они в унисон вывернули свои топоры, и большой книжный шкаф накренился, и в потоке падающих книг, который напоминал каменный обвал на одной из местных горных дорог, наступил переломный момент.
  
   Мужчины бросились в безопасное место, когда ящик рухнул на каменный пол. Боннет повел своих людей к задней стенке упавшего ящика, который покоился на стопках томов. Их тяжелые ботинки врезались в обшивку из орехового дерева, а в случае Боннета и сквозь нее, когда они пробивались к горящей стене.
  
   "О'кей, " крикнул Боннет, хрипя от напряжения, " Открой эту стену и быстро плесни на нее немного воды!"
  
   Когда наступил рассвет, пожарные все еще поливали из шлангов несколько оставшихся очагов возгорания. Настоятеля, наконец, впустили обратно внутрь. Он вошел, шаркая, как старик; ему было всего за шестьдесят, но ночь состарила его, и он казался сутулым и хрупким.
  
   Слезы навернулись, когда он увидел разрушения. Разбитые ящики, массы размокших отпечатков, повсюду сажа. Обгоревшая стена была в значительной степени разрушена, и он мог видеть кухню насквозь. Почему, подумал он, они не могли бороться с огнем через кухню? Почему было необходимо уничтожить его книги? Но аббатство было спасено, и никто не погиб, и за это он должен был быть благодарен. Они бы продвигались вперед. Они всегда так делали.
  
   Боннет подошел к нему через завалы и протянул оливковую ветвь. "Мне жаль, что я был резок с вами, дом Мено. Я просто делал свою работу."
  
   "Я знаю, я знаю", - оцепенело сказал аббат. "Просто это... ну что ж, так много повреждений."
  
   "Боюсь, пожары - это не изысканное занятие. Мы скоро уедем. Я знаю компанию, которая может помочь с уборкой. Брат одного из моих людей в Монтиньяке."
  
   "Мы воспользуемся нашим собственным трудом", - ответил аббат. Его взгляд блуждал по заваленному книгами полу. Он наклонился, чтобы поднять насквозь промокшую Библию, ее доски и кожа шестнадцатого века уже обладали едва уловимым сладковатым запахом разожженных грибов. Он использовал складки рукава своей привычки, чтобы промокнуть его, но осознал тщетность этого действия и просто положил его на столик для чтения, который был придвинут к неповрежденному книжному шкафу.
  
   Он покачал головой и собирался уйти на утреннюю молитву, когда кое-что еще привлекло его внимание.
  
   В одном углу, на некотором расстоянии от стопок разобранных книг, был необычный переплет, который он не смог распознать. Настоятель был ученым с ученой степенью в области религиоведения Парижского университета. За три десятилетия эти книги стали его близкими людьми, его товарищами. Это было сродни тому, чтобы иметь несколько тысяч детей и знать все их имена и дни рождения.
  
   Но эта книга. Он никогда не видел этого раньше; он был уверен в этом.
  
   Один из пожарных, приветливый, долговязый парень, внимательно наблюдал, как настоятель приблизился к книге и наклонился, чтобы осмотреть переплет.
  
   "Забавно выглядит одна из них, не так ли, отец?"
  
   "Да, это так".
  
   "Знаете, я нашел это", - гордо сказал пожарный.
  
   "Нашел это? Где?"
  
   Пожарный указал на часть стены, которой больше не было. " Вот здесь. Это было внутри стены. Мой топор просто промахнулся мимо нее. Я работал быстро, поэтому отбросил его в угол. Надеюсь, я не слишком сильно ее повредил."
  
   "Внутри стены, ты говоришь".
  
   Настоятель поднял его и сразу понял, что его вес непропорциональен размеру. Несмотря на сложность, это была небольшая книга, ненамного больше современной книги в мягкой обложке и тоньше большинства. Ее высота была результатом переувлажнения. Она была пропитана, как губка. Вода просочилась на его руку и сквозь пальцы.
  
   Обложка представляла собой необычный кусок кожи, отчетливо красноватого оттенка, с прекрасно выполненным изображением в центре стоящего святого в ниспадающих одеждах, его голова окружена нимбом. Переплет был украшен изящным рельефным корешком из расщепленного шнура, потускневшими серебряными уголками и концевыми ободками, а также пятью серебряными выступами, каждый размером с горошину, по одному на каждом углу и по одному в середине тела святого. Задняя крышка, хотя и не доработанная, имела пять одинаковых выступов. Книга была надежно закрыта парой серебряных застежек, плотно облегавших влажные листы пергамента.
  
   Аббат просмотрел первые впечатления: тринадцатый или четырнадцатый век, потенциально иллюстрированный, высочайшего качества.
  
   И скрытый. Почему?
  
   "Что это?" - спросил я. Боннет был рядом с ним, выставив свой заросший щетиной подбородок вперед, как нос корабля. "Дай мне посмотреть".
  
   Настоятель был поражен вторжением в его мысли и автоматически передал книгу. Боннет вонзил толстый ноготь указательного пальца в одну из защелок, и она легко открылась. Вторая застежка была более прочной, но лишь немного. Он потянул за переднюю крышку, и как раз в тот момент, когда ему показалось, что он находится в точке открытия, плата прочно приклеилась. Из-за переувлажнения обложки и страницы стали такими же липкими, как если бы они были склеены вместе. В отчаянии он приложил больше силы, но крышка осталась на месте.
  
   "Нет! Остановитесь! " закричал аббат. "Ты ее порвешь. Верни это мне."
  
   Шеф фыркнул и передал книгу. "Ты думаешь, это Библия?" - спросил он.
  
   "Нет, я думаю, что нет".
  
   - Что тогда? - спросил я.
  
   "Я не знаю, но сегодня утром есть более неотложные дела. Это для другого дня."
  
   Однако он не был бесцеремонен в отношении книги. Он сунул его под мышку, отнес обратно в свой кабинет и постелил на стол белую салфетку для рук. Он положил книгу на ткань и нежно прикоснулся к изображению святого, прежде чем поспешить в церковь, чтобы отслужить Первую службу.
  
   Три дня спустя взятый напрокат автомобиль въехал в ворота аббатства и припарковался в зоне для посетителей как раз в тот момент, когда GPS-навигатор на приборной панели сообщил водителю, что он прибыл в пункт назначения. "Спасибо, я знаю", - водитель фыркнул, услышав женский голос.
  
   Хьюго Пино вышел и моргнул из-за своих дизайнерских солнцезащитных очков на полуденное солнце, которое нависло над церковной башней, как точка на i. Он взял свой портфель с заднего сиденья и морщился при каждом шаге по гравию, раздраженный тем, что его новые кожаные подошвы преждевременно потерлись.
  
   Он боялся этих обязательных поездок в сельскую местность. Обычно он мог бы заложить эту работу Айзеку, своему менеджеру по развитию бизнеса, но негодяй уже был в августовском отпуске. Направление в H. Pineau Restorations поступило непосредственно от архиепископа Бордо, важного клиента, поэтому не было и речи о том, чтобы обратиться к нему и предоставить первоклассный сервис.
  
   Аббатство было большим и довольно впечатляющим. Расположенный в зеленом анклаве лесов и пастбищ, вдали от дороги D, он отличался четкими архитектурными линиями. Хотя церковная башня датировалась десятым веком или раньше, аббатство в том виде, в каком оно существует сегодня, было построено в основном в двенадцатом веке по строгому цистерцианскому заказу и вплоть до семнадцатого века периодически поэтапно расширялось. Конечно, в области электропроводки и водопровода существовали приспособления двадцатого века, но комплекс на удивление мало изменился за сотни лет. Аббатство Руак было прекрасным примером романской архитектуры, выполненной из белого и желтого известняка, добытого в близлежащих породах, преобладающих над равниной Вéз èре.
  
   Собор имел хорошие пропорции, построенный в типичном крестообразном плане. Она была соединена, через ряд проходов и внутренних дворов, со всеми другими зданиями аббатства - общежитиями, домом капитула, домом настоятеля, ухоженным монастырем, древним кальдарием, старой пивоварней, голубятней и кузницей. И библиотека.
  
   Один из монахов проводил Хьюго прямо в библиотеку, но он мог бы найти ее с завязанными глазами; за свою карьеру он вдыхал достаточно пожаров однодневной давности. Его скромная попытка завязать светскую беседу о прекрасном летнем дне и трагедии пожара была вежливо отклонена молодым монахом, который доставил его к дому Мено и поклонился на прощание. Настоятель ждал среди груды промокших, прокопченных книг.
  
   Хьюго понимающе крякнул при виде разрухи и предъявил свою визитку. Хьюго был маленьким, плотным мужчиной лет сорока с небольшим, без лишнего жира. У него был широкий нос, но в остальном черты лица были точеными и довольно красивыми. Он выглядел элегантно, идеально причесанный и воспитанный в коричневом спортивном пиджаке, застегнутом на все пуговицы, коричневых слаксах и белой рубашке с открытым воротом из тончайшего египетского хлопка, который переливался на его коже. От него исходил мускусный аромат хорошего одеколона. Настоятель, с другой стороны, был одет в традиционную просторную рясу и сандалии и источал запахи ланча с сосисками и потной кожи. Казалось, что искривление времени свело двух мужчин вместе.
  
   "Спасибо, что приехали из самого Парижа", - сказал дом Мено.
  
   " Вовсе нет. Это то, что я делаю. И когда архиепископ зовет, я убегаю."
  
   "Он хороший друг нашего ордена", - ответил аббат. "Мы благодарны за его и вашу помощь. Сгорело очень мало, " добавил он, обводя комнату жестом. "Это все повреждения от воды и дыма".
  
   "Что ж, мы мало что можем сделать с пламенем, кроме воды и дыма: их можно устранить, если у кого-то есть соответствующие знания и инструменты".
  
   " И деньги."
  
   Хьюго нервно рассмеялся. "Ну, да, деньги тоже важный фактор. Если позволите сказать, дом Мено, я рад, что могу так нормально разговаривать с вами. Я раньше не работал с траппистами. Я подумал, что, возможно, здесь был, ну, обет молчания, которому следовали. Я представил, как мне приходится передавать записки туда и обратно."
  
   "Неправильное представление, месье Пино. Мы стараемся поддерживать определенную дисциплину, выступать, когда это необходимо, избегать легкомысленных и ненужных дискуссий. Мы обнаруживаем, что пустая болтовня имеет тенденцию отвлекать нас от нашего духовного сосредоточения и монашеских занятий."
  
   "Эта концепция меня вполне устраивает, дом Мено. Мне не терпится приступить к работе. Позвольте мне объяснить, как мы ведем бизнес в H. Pineau Restorations. Затем мы можем проанализировать задачу и составить план действий. Да?"
  
   Они сели за стол для чтения, пока Хьюго читал учебник по спасению библиотечных материалов, поврежденных водой. Чем старше книга, объяснил он, тем выше ее водопоглощающая способность. Древний материал аббатства может поглощать до двухсот процентов своего веса в воде. Если было принято решение обратиться, скажем, к пяти тысячам объемов, загрязненных водой, то необходимо удалить около восьми тонн воды!
  
   Лучшим методом восстановления пропитанных книг была их заморозка с последующей вакуумной сублимационной сушкой в тщательно контролируемых условиях. Результат для пергамента и бумаги может быть превосходным, но, в зависимости от конкретных материалов и степени набухания, переплеты, возможно, придется переделывать. Фунгицидные обработки были необходимы для борьбы с распространением плесени, но его фирма усовершенствовала успешные подходы к уничтожению микробов, введя газообразный оксид этилена в циклы сушки в своих сублимационных емкостях промышленного размера.
  
   Хьюго ответил на хорошо аргументированные вопросы аббата, затем затронул деликатную тему стоимости. Он предварял дискуссию своей стандартной речью о том, что неизменно более рентабельно заменять тома, которые все еще находятся в печати, и применять методы реставрации только к старым, незаменимым изданиям. Затем он дал приблизительную оценку типичной цены за тысячу книг и изучил лицо настоятеля в ожидании реакции. Обычно на этом этапе своей рекламной кампании куратор или библиотекарь начинал ругаться, но настоятель был бесстрастен и, конечно же, не изрыгал ругательств.
  
   "Конечно, нам придется расставить приоритеты. Мы не можем сделать все, но мы должны спасти священную историю аббатства. Мы найдем способ заплатить. У нас есть кровельный фонд, который мы можем использовать. У нас есть несколько небольших картин, которые мы можем продать. Есть одна книга, ранний французский перевод Святого Бенедикта, с которым нам не хотелось бы расставаться, но..." Он жалобно вздохнул. "И вы тоже можете помочь, месье, предложив нам цену, которая отражает наш церковный статус".
  
   Хьюго ухмыльнулся. "Конечно, дом Мено, конечно. Давайте осмотримся вокруг, хорошо?"
  
   Они провели вторую половину дня, роясь в стопках мокрых книг, составляя приблизительную инвентаризацию и устанавливая систему ранжирования, основанную на оценке аббатом исторической ценности. Наконец, молодой монах принес им поднос с чаем и печеньем, и настоятель воспользовался возможностью, чтобы показать одну маленькую книгу, завернутую в салфетку для рук. Она была установлена отдельно от других в дальнем конце стола для чтения.
  
   "Я хотел бы узнать ваше мнение об этой, месье Пино".
  
   Хьюго жадно отхлебнул чаю, прежде чем надеть еще одну пару латексных перчаток. Он развернул полотенце и осмотрел элегантные переплеты из красной кожи. "Ну, это что-то особенное! Что это?"
  
   "По правде говоря, я не знаю. Я даже не знал, что она у нас есть. Один из пожарных нашел это внутри той стены. Крышка была заклинившей. Я не заставлял этого."
  
   "Хорошее решение. Это кардинальное правило, если только вы действительно не знаете, что делаете. Это очень насыщенно, не так ли? Посмотрите на зеленое пятно по краям страниц здесь и здесь. А вот и красное пятно. Я не удивлюсь, если там будут цветные иллюстрации. Пигменты на растительной основе могут растекаться."
  
   Он слегка надавил на переднюю обложку и заметил: "Эти страницы не развалятся без хорошей сублимационной сушки, но я мог бы приподнять обложку, чтобы увидеть форзац. Ты в игре?"
  
   "Если ты сможешь сделать это безопасно".
  
   Хьюго достал из своего портфеля кожаный клатч и расстегнул его. В ней был набор точных инструментов с заострениями, клиньями и крючками, мало чем отличающихся от небольшого набора для вскрытия или стоматологического набора. Он выбрал крошечную лопаточку с ультратонким лезвием и начал работать ею под передней крышкой, продвигая ее миллиметр за миллиметром твердой рукой взломщика сейфов или взрывателя бомб.
  
   Он потратил добрых пять минут, освобождая крышку по всему периметру, вставляя шпатель примерно на сантиметр по всей окружности, а затем, слегка потянув, крышка отделилась от передней панели и откинулась на шарнирах.
  
   Аббат склонился над плечом Хьюго и громко ахнул, когда они вместе прочитали смелую надпись на форзаце, выполненную плавным и уверенным латинским шрифтом:
  
   Ruac, 1307
  
   Мне, Бартомье, монаху аббатства Руак, двести двадцать лет, и это моя история.
  
  
   ДВА
  
  
   На полпути между Бордо и Парижем, из своего купе первого класса TGV, Люк Симар вел ожесточенную битву между двумя интересами, которые постоянно поглощали его: работой и женщинами.
  
   Он сидел с правой стороны вагона в ряду одиночек, работая над изменениями к одной из своих статей, проходящих рецензирование в Nature. Плоская зеленая местность проносилась мимо его тонированных окон, но пейзаж остался в основном незамеченным, поскольку он изо всех сил пытался найти правильную английскую фразу, чтобы сформулировать свои исправленные выводы. Всего четыре года назад, когда он жил в Штатах, этот языковой блок был бы немыслим; он обнаружил поразительное, насколько ржавыми становились эти навыки, когда ими не пользовались, даже для такого истинного носителя двух языков, как он.
  
   Он заметил двух милых дам, сидевших бок о бок слева от вагона, на пару рядов впереди, которые то и дело оборачивались, улыбались и болтали между собой достаточно громко, чтобы он мог слышать,
  
   "Я думаю, он кинозвезда".
  
   - Которая из них? - спросил я.
  
   "Я не уверен. Может быть, певец."
  
   "Пойди спроси его".
  
   "Ты".
  
   Было бы потрясающе просто собрать его документы и пригласить их в кафе é car. Затем, неизбежно, обмен номерами перед тем, как они сошли на вокзале Монпарнас. Возможно, кто-то из них, а может, и оба, смогут выпить после ужина с Хьюго Пино.
  
   Но ему абсолютно необходимо было закончить статью, а затем полностью подготовить лекцию, прежде чем он вернется в Бордо. У него не было времени на эту импровизированную встречу, и он сказал Хьюго об этом, но его старый школьный приятель умолял - буквально умолял его - уделить время. Он должен был кое-что показать ему, и это должно было быть сделано лично. Он пообещал, что Люк не будет разочарован, и в любом случае, они устроят потрясающий ужин в память о старых добрых временах. И, о да, путешествие первым классом и хороший номер в отеле Royal Monceau, любезно предоставленный фирмой Хьюго.
  
   Люк вернулся к своей статье, исследованию динамики численности европейских охотников-собирателей во время ледникового максимума верхнего палеолита. Было невероятно думать, что еще тридцать тысяч лет назад во всей Европе было всего около пяти тысяч человек, если расчеты его команды были верны. Пять тысяч душ, число, опасно близкое к нулю! Если бы эти немногие сердечные люди не нашли достаточного убежища от леденящего холода в защищенных убежищах на побережье Пириграда, Кантабрии и Иберийских островов, то ни одна из этих хихикающих юных леди - или кто-либо другой - не была бы там сегодня.
  
   Но женщины были неумолимы в своих перешептываниях и взглядах. Очевидно, им было скучно, или, может быть, он был просто слишком неотразим, с его густыми черными волосами, ниспадающими на воротник, тяжелой двухдневной щетиной на подбородке, карандашом, свисающим с губ, как сигарета, ковбойскими сапогами, лихо торчащими из его узких джинсов в проход. В некотором смысле он выглядел гораздо моложе, но его потребность в очках для чтения уравновешивала образ, приближая его к сорокачетырехлетнему профессору, которым он был.
  
   Еще одна украдкой улыбка от более симпатичной из двух девушек, той, что в проходе, сломила его шаткое сопротивление. Он вздохнул, отложил свои бумаги и в три больших шага оказался над ними. Все, что ему нужно было сказать, это дружелюбное "Привет".
  
   Девушка в проходе буркнула: "Привет. Мы с моим другом хотели узнать, кто вы такой."
  
   Он улыбнулся. "Я Люк, вот кто я такой".
  
   "Ты снимаешься в фильмах?"
  
   "Нет".
  
   - Театр? - спросил я.
  
   " Этого тоже нет."
  
   - Что тогда? - спросил я.
  
   "Я археолог".
  
   "Как Индиана Джонс?"
  
   " Совершенно верно. Совсем как он."
  
   Девушка в проходе украдкой посмотрела на свою подругу, затем спросила: "Не хотите ли выпить с нами кофе?"
  
   Люк пожал плечами и ненадолго задумался о своей незаконченной работе. "Да, конечно", - ответил он. "Почему бы и нет?"
  
  
   ТРИ
  
  
   Генерал Андре é Гатинуа совершал оживленную прогулку по кладбищу Пиèре Лашез, что было его обычной рутиной во время ланча в ярмарочные дни. Сохранять стройность в свои пятьдесят оказалось невыносимо, и он обнаружил, что ему все чаще приходится пропускать обед и вместо этого проходить несколько километров пешком.
  
   Кладбище, самое большое в Париже, было самым посещаемым и, возможно, самым известным в мире, местом упокоения таких людей, как Пруст, Шопен, Бальзак, Оскар Уайльд и Моли èре. К большому раздражению Гатинуа, здесь также жил Джим Моррисон, и он лично пожаловался администратору кладбища, когда заметил, что другой фанат "сумасбродных дверей" нарисовал аэрозолем на куске каменной кладки табличку "КОМУ" в комплекте со стрелкой.
  
   Кладбище находилось всего в километре или около того от его офиса на бульваре Мортье в 20-м округе, но, чтобы максимально использовать время, проведенное в зелени, он попросил своего водителя отвезти его к главным воротам кладбища и подождать там, пока он не закончит со своим конституционным. Номерные знаки на его официальном черном Peugeot 607 гарантировали, что полиция не побеспокоит бездельничающего водителя.
  
   Кладбище было огромным, около пятидесяти гектаров, и Гатинуа мог бесконечно менять свой маршрут. Солнечным днем позднего лета масса листьев над головой только начинала распускаться и приятно шелестела на ветру. Он шел среди толпы посетителей, хотя его прекрасный синий костюм, прическа в стиле милитари и напряженная осанка отличали его от джинсов и толстовок неряшливого большинства.
  
   Погруженный в свои мысли, он обнаружил, что находится несколько глубже, чем обычно, на территории, поэтому ускорил шаг, чтобы быть уверенным, что вернется вовремя к своему еженедельному собранию персонала. Особенно большая богато украшенная гробница на холме заставила его замедлиться и на мгновение остановиться. Это была византийская камера с открытыми стенами, в которой бок о бок стояли саркофаги, украшенные средневековыми мужчиной и женщиной, покоящимися в мраморе. Гробница Hélo ïse и Ab éсала. Несчастные влюбленные двенадцатого века, которые так определили понятие истинной любви, что ради национального почитания их кости были отправлены в Париж в девятнадцатом веке из их первоначального места упокоения в Ферре-Квинси.
  
   Гатинуа высморкался в свой носовой платок. Вечная любовь, он усмехнулся. Пропаганда. Мифология. Он подумал о своем собственном браке без любви и сделал мысленную пометку купить небольшой подарок для своей любовницы. Он тоже устал от нее, но в его положении он был обязан подвергать каждую интрижку полной проверке безопасности. Хотя его коллеги вели себя сдержанно, он чувствовал себя несколько скованно: он не мог рубить и меняться слишком часто и при этом сохранять достоинство.
  
   Его водитель проехал через кордон охраны и высадил Гатинуа во внутреннем дворе, где тот вошел в здание через огромную дубовую дверь, такую же почтенную и солидную, как само Министерство обороны.
  
   La piscine.
  
   Именно так был назван комплекс DGSE. Плавательный бассейн. Хотя название относилось к близлежащему бассейну Турелей Французской федерации плавания, идея плавать кругами, работая изо всех сил, но оставаясь на том же месте, часто казалась ему подходящей.
  
   Гатинуа был своего рода аномалией в организации. Никто в Генеральном управлении внешней безопасности не занимал более высокого ранга, но его подразделение было самым маленьким, а в агентстве, где непрозрачность была образом жизни, подразделение 70 было самым непрозрачным.
  
   В то время как его коллеги по департаменту в Директоратах стратегии и разведки располагали огромными бюджетами и рабочей силой, стояли лицом к лицу со своими коллегами в ЦРУ и других разведывательных агентствах по всему миру и имели звездный статус в их рядах, его подразделение бледнело в сравнении с ними. У нее был сравнительно небольшой бюджет, всего тридцать сотрудников, и Гатинуа работал в относительной безвестности. Не то чтобы ему когда-либо не хватало ресурсов - просто объем финансирования, который ему требовался, был ничтожен по сравнению с Отделом действий, например, с их глобальной сетью шпионов и оперативников. Нет, Гатинуа добился того, чего он требовал, в малой толике того, что требовалось другим группам. По правде говоря, большая часть работы его подразделения была выполнена подрядчиками из правительственных и академических лабораторий, которые понятия не имели, над чем они на самом деле работают.
  
   Гатинуа пришлось довольствоваться информацией, достоверно переданной ему его начальником, директором DGSE, о том, что министр обороны, да и сам президент Франции, часто больше интересовались новостями о подразделении 70, чем любыми другими вопросами государственной разведки.
  
   Блок 70 располагал анфиладой комнат в здании девятнадцатого века внутри комплекса. Гатинуа предпочитал ее другим современным зданиям в стиле печенья и всегда сопротивлялся переселению. Он предпочитал высокие потолки, замысловатую лепнину и деревянную обшивку помещений, даже несмотря на то, что туалеты были более громоздкими, чем их современные аналоги.
  
   Его конференц-зал отличался грандиозными размерами и сверкающей хрустальной люстрой. После краткого визита в свою личную ванную комнату, чтобы привести себя в порядок, он вошел, кивнул своим сотрудникам и занял свое место во главе стола, где его ждали документы для брифинга.
  
   Одним из его ритуалов самомнения было заставлять своих людей молча ждать, пока он просматривал их еженедельный отчет о состоянии дел. Каждый начальник отдела выступал с устным резюме по очереди, но Гатинуа любил знать, что последует. Его главный помощник, полковник Жан-Клод Мароль, невысокий, надменный мужчина с аккуратно подстриженными усиками, сидел справа от него, перекатывая ручку взад-вперед между большим и указательным пальцами в своей типичной пугливой манере, ожидая, когда Гатинуа найдет, что критиковать.
  
   Ему не пришлось долго ждать.
  
   "Почему мне не сказали об этом?" - Спросил Гатинуа, снимая очки для чтения, как будто намеревался швырнуть их.
  
   - По какому поводу, генерал? - спросил я. Мароллес ответил с ноткой усталости, которая привела Гатинуа в ярость.
  
   "О пожаре! Что вы имеете в виду, говоря "по поводу чего"?"
  
   "Это был всего лишь небольшой пожар в аббатстве. В деревне вообще ничего не произошло. Похоже, это не имеет никакого значения."
  
   Гатинуа не был удовлетворен. Он позволил своим немигающим глазам остановиться на каждом из мужчин вокруг стола по очереди, пока не нашел Шабона, ответственного за управление доктором Пелеем. "Но, Шабон, ты пишешь здесь, что Пелай сказал тебе, что Боннет сам присутствовал на пожаре и упомянул, что внутри стены была найдена старая книга. Это ваш отчет?"
  
   Шабон ответил, что да.
  
   "И что это была за книга?" - спросил он ледяным тоном.
  
   "Мы не знаем", - кротко ответил Шабон. "Я не думал, что это имеет отношение к нашей работе".
  
   Гатинуа приветствовал возможность для театральности. Он черпал вдохновение в люстре, которая напомнила ему взрыв фейерверка. Часто их работа была похожа на наблюдение за высыханием краски. Им было легко успокоиться. Ему было легко успокаиваться. Прошло целых шесть месяцев с момента последнего заслуживающего внимания прорыва, и его разочарование из-за вялых темпов выполнения задания и давно запоздалого продвижения на более крупную министерскую должность было готово выплеснуться наружу.
  
   Он начал тихо, кипя, и позволил своему голосу подняться в плавном крещендо, пока он не заревел достаточно громко, чтобы его услышали в коридоре. "Наша работа - Ruac. Все, что касается Ruac. Ничто в Ruac не является неважным, пока я не скажу, что это неважное. Если ребенок заболеет ветрянкой, я хочу знать об этом! Если в кафе отключат электричество &# 233; Я хочу знать об этом! Если чертова собака гадит на улице, я хочу знать об этом! В стене аббатства Руак найдена старая книга, и первая реакция моих сотрудников - это то, что это не важно? Не будь идиотом! Мы не можем позволить себе быть самодовольными!"
  
   Его люди смотрели вниз, впитывая удары, как хорошие солдаты.
  
   Гатинуа встал, пытаясь решить, должен ли он уйти и оставить их сидеть здесь, размышляя об их судьбах. Он наклонился и ударил кулаком по полированному дереву. "Ради бога, люди, это Ruac! Вытащи свои пальцы и приступай к работе!"
  
  
   ЧЕТЫРЕ
  
  
   Офисы H. Pineau Restorations располагались на улице Божон, рядом с авеню Гош, всего в нескольких кварталах от Триумфальной арки. Это был район с высокой арендной платой, который Хьюго выбрал из-за его престижности. Чтобы контролировать расходы, он арендовал лишь небольшой набор комнат для своего штаба. Он жил в 7 округе с элегантным видом на Сену, и в погожий денек он мог прогуляться до the company, затягиваясь сигариллой. Он приглашал клиентов приходить, чтобы он мог продемонстрировать свой со вкусом подобранный ассортимент антиквариата и картин, не говоря уже о его потрясающей рыжеволосой секретарше.
  
   Будучи чистокровным космополитом, он не мог вынести разлуки с сердцебиением Парижа дольше, чем на самое короткое время, и ему всегда становилось немного грустно, когда приходилось посещать внутренности своего предприятия, размещенного в приземистом металлическом здании в унылом промышленном районе недалеко от аэропорта Орли. Туда компания доставляла всевозможные картины, произведения изобразительного искусства, книги и рукописи со всей Западной Европы и за ее пределами, и именно там он держал штат из тридцати человек, занятых делом, терпеливо и прибыльно устраняющих последствия наводнений, пожаров и других человеческих и стихийных бедствий.
  
   Хьюго выскочил из своего кабинета, когда услышал баритон Люка, резонирующий в приемной.
  
   "Как раз вовремя!" Хьюго закричал, сжимая своего друга в медвежьих объятиях. Люк был на голову выше, мускулистый и загорелый от энергичной работы на свежем воздухе. По сравнению с ним Хьюго казался бледным и мальчишеским, подтянутым и изнеженным. "Ну вот, ты наконец-то познакомился с Марго. Я говорил тебе, что она была прекрасна!" И затем, обращаясь к своему секретарю, он сказал: "И ты, наконец, встретила Люка. Я говорила тебе, что он был прекрасен!"
  
   "Что ж, ему удалось поставить нас обоих в неловкое положение", - сказал Люк, улыбаясь. "Марго, ты сильная женщина, раз терпишь этого парня".
  
   Марго дерзко кивнула в знак согласия. "Мой парень играет в регби, так что у меня есть некоторая страховка от его плохого поведения".
  
   "А это Айзек Мэншн, мой глава отдела развития бизнеса и моя правая рука", - сказал Хьюго, представляя мужчину в костюме и галстуке, который появился рядом с ним, парня с короткими вьющимися волосами и аккуратно подстриженной бородой.
  
   Айзек тепло поприветствовал Люка и лукаво сказал: "Ты еще не знаешь, почему ты здесь, не так ли?"
  
   "Тихо!" - Игриво сказал Хьюго. "Не порть мне веселье. Уходи и заработай нам немного денег!"
  
   В своем кабинете Хьюго усадил Люка и устроил шоу, открыв новую бутылку бурбона и щедро налив в пару хрустальных бокалов для баккара. Они чокнулись и выпили по тосту.
  
   "Место выглядит неплохо, ты хорошо выглядишь", - заметил Люк.
  
   " Сколько времени прошло с тех пор, как ты был здесь, пять лет? - Спросил Хьюго.
  
   "Что-то вроде этого".
  
   "Это жалко. Я чаще видел тебя, когда ты жил за границей."
  
   "Ну, ты знаешь, как это бывает", - задумчиво произнес Люк. "Никогда не хватает времени".
  
   "Когда мы виделись в прошлый раз, у тебя была девушка, американка".
  
   "Все взорвалось".
  
   Хьюго пожал плечами. "Типично", - и затем, не сбиваясь с ритма: "Боже, как я рад тебя видеть!"
  
   Они немного поговорили о друзьях из своих университетских дней и сложной социальной жизни Хьюго, когда Марго осторожно постучала в дверь и сообщила Хьюго, что полиция снова на линии.
  
   "Должен ли я уйти?" - Спросил Люк.
  
   "Нет, останься, останься. Это не займет много времени."
  
   Люк прослушал одну часть разговора, и когда Хьюго повесил трубку, он вздохнул. "Это всегда что-то. Прошлой ночью на моем заводе произошел взлом. Моего сторожа избили глупо. Он в больнице с проломленным черепом. Они обыскали это место."
  
   " Что-нибудь украдено? - спросил я.
  
   " Ничего. Эти идиоты, вероятно, даже не знали, что мы реставрируем книги. Что меньше всего интересует невежественного мошенника? Книги! И это то, что они нашли, много таких. Поэтическое правосудие, но они устроили беспорядок."
  
   Люк выразил сочувствие по поводу стресса, в котором, казалось, находился его друг, но, наконец, поднял обе ладони к потолку и сказал: "И что? В чем дело? Что такого особенного, что я должен все бросить и тащить свою задницу в Париж?"
  
   "Мне нужно покопаться в твоих мозгах".
  
   - По поводу чего? - спросил я.
  
   "Это".
  
   Хьюго подошел к своему буфету и взял небольшой сверток, завернутый в муслин. Они сели вместе на диван. Хьюго расчистил место на кофейном столике, где демонстративно медленно разворачивал книгу. Кожа выглядела более красной и блестящей, чем в тот день, когда Хьюго впервые увидел ее в аббатстве. Святой с нимбом на обложке был более объемным. Серебряные выступы, уголки и окантовки, а также двойные застежки имели оттенок старинного блеска. И, конечно, теперь книга была намного легче, сухая как кость. "Я получил это несколько недель назад. Она сильно пострадала от воды, но мои люди с этим разобрались."
  
   "Хорошо..."
  
   "Это из Дордони, P érigord Noir, твоего любимого места".
  
   Люк поднял брови в легком интересе.
  
   "Когда-нибудь слышал о маленькой деревушке под названием Руак?"
  
   "На V éz ère, верно? Возможно, я заглядывал в нее раз или два. Что там?"
  
   Хьюго продолжил рассказывать Люку об аббатстве и его пожаре, используя нотку драматизма и зрелищности, намеренно доводя рассказчика до кульминации. Закончив хвастливый рассказ о превосходстве его компании в реставрации рукописей, он сказал: "Я бы хотел, чтобы вы пролистали это и составили мне первое впечатление, хорошо?"
  
   "Конечно. Давайте посмотрим."
  
   Люк взял тонкую легкую книгу в свои мозолистые руки, открыл обложку, обратил внимание на дату четырнадцатого века на форзаце и начал переворачивать страницы.
  
   Он тихо присвистнул. "Вы издеваетесь надо мной!" - воскликнул он.
  
   "Я думал, тебе будет интересно", - сказал Хьюго. "Продолжайте".
  
   Люк задерживался на каждой странице ровно настолько, чтобы произвести первое впечатление. Хотя он не мог прочитать текст, он мог сказать, что у писца была компетентная, натренированная рука. Рукопись была выполнена стилистически убористым почерком, по две колонки на страницу, с использованием чернил цвета ржавчины, которые сохранили приятный медный отблеск. По краям страниц были зазубрины, которые использовались для того, чтобы линии оставались прямыми и правдивыми.
  
   Но его заинтересовал не текст. Что его покорило, так это яркие и смелые иллюстрации, украшающие границы нескольких страниц.
  
   Особенно культовые из них, изображения, которые были кровью его жизни.
  
   Черные быки. Косуля. Бизон.
  
   Дико анималистичная и прекрасно выполненная в черных, землисто-красных, коричневых и загорелых тонах.
  
   "Это несомненная полихромная наскальная живопись", - пробормотал он. "Верхний палеолит, очень похожий по исполнению и стилю на Ласко, но они не из Ласко или какого-либо другого места, которое я видел".
  
   "И я полагаю, вы видели их все", - сказал Хьюго.
  
   "Конечно! Это то, что я делаю! Но вы знаете, что гораздо более невероятно, так это дата, указанная здесь: 1307 год! Абсолютно первое достоверное упоминание в истории пещерного искусства относится к 1879 году в Альтамире, Испания. Это на пять столетий раньше! Я не говорю, что человек не видел эти пещеры раньше девятнадцатого века, но никому и в голову не приходило писать об этом или воспроизводить какие-либо изображения. Вы уверены, что это действительно из 1307 года?"
  
   "Ну, я не подвергал это судебно-медицинской экспертизе, но пергамент, переплеты, чернила, пигменты - все кричит о четырнадцатом веке".
  
   " Ты уверен? - спросил я.
  
   Хьюго рассмеялся и повторил, как попугай: "Это то, что я делаю!"
  
   Люк снова уткнулся в книгу. Он отыскал одну конкретную страницу и повернул рукопись, чтобы Хьюго мог ее увидеть.
  
   Хьюго фыркнул: "Я знал, что это тебя заинтересует. Это тот самый образ, который вызывает воспоминания! Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное раньше?"
  
   На полях был примитивный набросок, стоящая человеческая фигура, не более чем прославленная фигурка из палочек, выполненная толстыми черными мазками кисти. Вместо головы у фигуры был птичий клюв, а посередине - длинный чернильный разрез, огромный эрегированный фаллос.
  
   " Да! У меня есть! Не идентичная, но очень похожая. В Ласко есть картина, на которой изображен человек-птица, точно такой же. Какая-то мистическая фигура. В комплекте с краном. Невероятно."
  
   Он перелистнул на другую страницу и указал на поля, щедро выполненные богатыми красками - сочно-зелеными, землисто-коричневыми и ярко-красными. "И посмотрите на все эти рисунки! Эти растения." И еще одна страница. "Это какие-то виноградные лозы". И еще одна. "Это травы. Это как естественная история!" И, наконец, он перевернул одну из последних страниц. "А это, ради бога, Хьюго, это карта!"
  
   По краям страницы была извилистая синяя линия, змеящаяся через полосу зеленого, коричневого и серого, какая-то очевидная топография. Пейзаж был усеян маленькими нарисованными символами: желто-коричневая башня, извилистая синяя линия - несомненно, река, - скопление домов с серыми крышами, дерево с причудливо изогнутыми ветвями, парный ряд волнистых синих линий на сером фоне и рядом с ним крошечный черный Крест, без надписи, плавающий без контекста.
  
   Хьюго согласился. "Мне тоже показалось, что это карта".
  
   Люк допил свой бурбон, но отмахнулся от Хьюго, когда тот попытался наполнить стакан. "Итак, теперь тебе лучше рассказать мне, о чем здесь говорится. Ты знаток латыни. Я так и не продвинулся дальше veni, vidi, vici."
  
   Хьюго улыбнулся и наполнил свой бокал, затем сказал с театральным талантом: "Ну, надпись на форзаце гласит: "Мне, Бартомье, монаху аббатства Руак, двести двадцать лет, и это моя история"."
  
   Люк озадаченно наморщил нос. "Продолжай..."
  
   "И первая строка на первой странице гласит: "В вечную память величайшего человека, которого я когда-либо знал, святого Бернарда из Клерво".
  
   Люк провел пальцем по нимбу святого на обложке. "Этот парень?"
  
   " Предположительно."
  
   "Какое-нибудь отношение к собакам?"
  
   "Так получилось, что да, они названы в его честь, но, как я позже узнал, он немного более знаменит, чем это".
  
   "Итак, расскажи мне остальное".
  
   "Я не могу".
  
   Люк терял терпение. "Почему бы и нет?"
  
   Хьюго был доволен собой. "Я не могу это прочесть".
  
   Люк закончил игру. "Слушай, выкладывай и не будь придурком. Почему ты не можешь это прочитать?"
  
   "Потому что все остальное в ней зашифровано!"
  
  
   ПЯТЬ
  
  
   Для Люка посещение P érigord было похоже на возвращение домой. Она была зеленой и плодородной и, казалось, всегда принимала его, как материнские объятия. С самых ранних дней своего детства в семейном загородном коттедже в Сен-Оле, где он проводил лето, бродя по деревенскому пляжу вдоль Дронна, Люк был счастлив, когда находился в этой сельской местности.
  
   Холмистая местность, крутые речные ущелья, известняковые утесы, залитые солнцем террасы, простирающиеся за винодельческими склонами, густые участки лесов, сливовые деревья и каменный дуб в изобилии растут на песчаной почве, древние деревни и городки из песчаника, разбросанные по извилистым проселочным дорогам, - все это будоражило его душу и постоянно влекло его назад. Но никто не был так важен, как призраки далекого прошлого П éригорда, далекие души, которые приходили к нему, словно во сне наяву, призрачные фигуры, шныряющие по лесам, всегда вне пределов досягаемости.
  
   Его детские видения о первобытном человеке, бродившем по земле, подпитываемые полевыми поездками в темные пещеры региона и романом Жана Ауеля "Клан пещерного медведя", который не по годам развитый одиннадцатилетний мальчик практически вдохнул, поставили его на академический путь, который привел его в Парижский университет, Гарвард, а теперь и на факультет в Бордо.
  
   Люк забрал Хьюго с главного железнодорожного вокзала Бордо, вокзала Сен-Жан, и оттуда они направились на запад в его потрепанном "Лендровере". Для Люка маршрут был автоматическим; он мог почти закрыть глаза. У "Лендровера", который один остряк-английский аспирант однажды окрестил "Железным ровером", на часах было несколько сотен тысяч километров. Днем, когда велись раскопки, он доставлял студентов и оборудование к месту раскопок на своих неумолимых амортизаторах, а ночью, накачанных пивом, гормонально заряженных молодых диггеров в местные кафе и обратно.
  
   Они прибыли в аббатство перед обедом и сидели с домом Мено в кабинете его дома аббата, пыльной, заполненной книгами комнате, больше напоминающей апартаменты профессора, чем священнослужителя. Хьюго представил их друг другу и быстро извинился за их повседневную одежду. Он был модником, но был огорчен тем, что пришел на встречу одетым для похода.
  
   Хьюго вел переписку с настоятелем о состоянии реставрационных работ, и был установлен график возвращения всех томов. Но теперь дому Мено особенно хотелось самому увидеть рукопись Бартомье, и когда Хьюго достал ее из сумки, он схватил ее, как жадный ребенок, которому предложили плитку шоколада.
  
   Настоятель провел целых пять минут в тишине, перелистывая страницы, изучая текст через свои бифокальные очки, прежде чем удивленно покачать головой. "Это действительно весьма примечательно. Святой Бернард, из всех людей! И почему этот Бартомье счел необходимым спрятаться за шифром? И эти фантастические иллюстрации! Я восхищен и озадачен, и в то же время, признаюсь, несколько встревожен тем, что все это значит."
  
   "Мы не расходимся во мнениях", - сказал Хьюго с уравновешивающим отсутствием эмоций, всегда как профессионал перед своими клиентами. "Вот почему мы здесь. Мы стремимся найти объяснения, и профессор Симард любезно вызвался помочь."
  
   Аббат повернулся к Люку, его руки покровительственно покоились на рукописи. "Я ценю это, профессор. Один из Братьев искал меня в Интернете. У вас выдающееся происхождение для такого молодого человека. Степень бакалавра в Париже в моей альма-матер, докторская степень в Гарварде, назначение на преподавательский пост там и совсем недавно престижная профессорская должность в Бордо. Поздравляю с вашими достижениями."
  
   Люк склонил голову в знак признательности.
  
   "Почему Гарвард, если вы не возражаете против моего любопытства?"
  
   "Моя мать была американкой, мой отец французом. Когда я был маленьким, я посещал школу-интернат, пока мои родители жили на Ближнем Востоке, хотя на лето мы возвращались во Францию. Когда они развелись, было естественно разделить ребенка, где я - ребенок, понимаете. Я пошел в американскую среднюю школу, чтобы быть со своей матерью, затем в Париж для учебы в университете, чтобы быть рядом с моим отцом, затем в Гарвард, чтобы снова быть рядом с моей матерью. Сложно, но это сработало."
  
   "Но большая часть ваших исследований была проведена в этом регионе?"
  
   "Да, по крайней мере, девяносто процентов, я должен думать. Я приложил руку ко многим важным палеолитическим памятникам Франции за последние пару десятилетий, включая пещеру Шове в Ардèше. В течение последних нескольких сезонов я расширял несколько старых траншей, первоначально вырытых профессором Мовиусом из Гарварда в Ле-Эйзи. Я был занят."
  
   "Не слишком занят для этого?" - спросил настоятель, указывая на книгу.
  
   "Конечно, нет! Как я могу повернуться спиной к великой интриге?"
  
   Дом Мено кивнул и уставился на обложку. "Святой Бернард из Клерво - очень важная фигура в нашем ордене, ты знаешь об этом?"
  
   Хьюго признал, что он был хорошо осведомлен.
  
   Настоятель, который был одет в свою простую монашескую рясу, внезапно озабоченно поджал губы. "Как бы я ни был взволнован тем, что документ каким-либо образом связан с ним, мы должны осознавать некоторые деликатности. Мы не знаем, что хочет сказать этот Бартомье. Святой Бернард был одним из наших великих людей." Он продолжил, указывая пальцем на каждый пункт: "Он был основателем цистерцианского ордена. Он был участником Совета в Труа, который утвердил орден рыцарей-тамплиеров. Он проповедовал о Втором крестовом походе. Он основал почти двести монастырей по всей Европе. Его теологическое влияние было огромным. Он прислушивался к мнению пап и, как известно, был тем, кто донес на Пьера Абрамса папе Иннокентию Второму." Когда выражение лица Люка не отразило узнавания, аббат добавил: "Вы знаете, знаменитый роман между Аб éсалом и Х éло ïсе, великая трагическая история любви средневековья?"
  
   "Ах, да!" Сказал Люк. "Каждого школьника заставляют читать их любовные письма".
  
   "Что ж, позже в жизни Аббата Ларда, спустя, так сказать, много времени после его физической трагедии, Бернард снова довольно осложнил его жизнь, но это было из-за теологического вопроса, а не сердечного! Ну, чтобы быть уверенным, это просто интересное примечание. Но, тем не менее, за свои великие труды Бернард был не только канонизирован, но и папа сделал его Доктором Церкви в 1174 году, всего через двадцать лет после его смерти! Итак, что я хочу сказать, джентльмены, так это то, что, хотя этот Бартомье посвящает трактат Святому почти через двести лет после его смерти, мы должны помнить о репутации Бернара. Если я должен позволить вам расследовать это дело, я настаиваю, чтобы вы проявляли надлежащую осмотрительность и сообщали мне о каждом обнаружении, чтобы я мог сообщить своему начальству и получить инструкции. В этом, как и во всем в жизни, я всего лишь слуга."
  
   Исходя из приблизительной карты в книге, Люк решил, что лучшим местом для начала их поисков была южная окраина Руака, которая была расположена на восточном берегу реки Вéз èре. Руак был древней деревней, в которой, в отличие от многих своих соседей, полностью отсутствовали туристические достопримечательности, и поэтому в течение всего года здесь было тихо. Там не было музеев или галерей, только одно кафе é и никаких указателей, направляющих посетителей к доисторическим пещерам или скальным убежищам. Там была одна главная мощеная улица, вдоль которой стояли каменные дома лимонного цвета - большое количество все еще с их оригинальные крыши lauzes, сделанные из невероятно тяжелых плит пятнисто-серого камня, когда-то распространенных в регионе, теперь быстро исчезают, заменяясь более практичными крышами с терракотовой черепицей. Это был аккуратный анклав со скромными садами и цветочными ящиками, наполненными маком, и пока Люк медленно проезжал по его сердцу, подыскивая место для парковки, он сделал несколько идиллических замечаний о его нетронутой аутентичности. Хьюго был невозмутим и вздрогнул при виде пожилой женщины с толстыми корточками, которая хмуро смотрела на машину, протискивающуюся мимо нее по узкой полосе. В конце ряда домов, пока Люк размышлял, в каком направлении двигаться, коза, привязанная возле сарая для инструментов на небольшом пастбище с низкой оградой, эффектно справила нужду, и Хьюго больше не мог сдерживать свои чувства.
  
   "Боже, я ненавижу эту страну!" - воскликнул он. "Как, черт возьми, тебе удалось убедить меня пойти с тобой?"
  
   Люк улыбнулся и повернулся к реке.
  
   Там не было удобного места для парковки, поэтому Люк остановил "Лендровер" на поросшей травой обочине на окраине деревни. Сквозь лес река была невидима, но слабо слышна. Он оставил на ветровом стекле картонную табличку, указывающую, что они прибыли по официальному делу Университета Бордо, что может помешать продаже билетов, а может и не помешать, в зависимости от официальности местных жандармов. Он помог Хьюго надеть рюкзак, и они вдвоем углубились в лес.
  
   Было жарко, и воздух гудел от насекомых. Тропы не было, но подлесок из кустарников, папоротников и сорняков был не слишком густым. У них не возникло особых проблем с пробиранием через заросли конских каштанов, дубов и буков, которые образовывали зонтикообразный навес, загораживающий от полуденного солнца и охлаждающий воздух. Это была не совсем девственная территория. Груда раздавленных банок из-под светлого пива под фальшивой акацией свидетельствовала о недавних ночных занятиях. Люк был раздражен нарушением. В остальном идеальное изображение свисающих гроздей кремовых цветов на зеленом фоне было испорчено мусором, и он проворчал, что на обратном пути им следует остановиться и прибраться. Хьюго закатил глаза от сентиментальности бойскаута и поплелся дальше.
  
   Когда они приблизились к реке, звук текущей воды заполнил их уши, пока они не прорвались сквозь густые заросли и внезапно не оказались на выступе, в добрых двадцати метрах над рекой. Через ее широкие, сверкающие просторы открывался великолепный вид на плодородную долину на противоположном берегу. Обширная равнина, лоскутное одеяло из асимметричных полей пшеницы и бобов и пасущегося скота, казалось, поблекла и исчезла за туманным горизонтом.
  
   - И куда теперь? - спросил я. - Спросил Хьюго, неловко поправляя свой рюкзак.
  
   Люк вытащил копию карты и указал. "Хорошо, я исхожу из предположения, что это скопление зданий представляет Ruac, потому что эта башня здесь идеально сочетается с романской башней аббатства. Очевидно, что она нарисована не в масштабе, но взаимное расположение имеет смысл, понимаете?"
  
   Хьюго кивнул. "Так ты думаешь, мы где-то здесь?" Он ткнул пальцем в точку на карте рядом с извилистой синей линией.
  
   "Надеюсь. Если нет, то нас ждет очень долгий день. Итак, я предлагаю нам начать ходить вдоль утесов в ту сторону, пока мы не найдем что-то похожее на это." Он постукивал пальцем по первому набору волнисто-синих линий. "Я не думаю, что мы можем полагаться на это странное дерево, которое он нарисовал. Я был бы удивлен, если бы она все еще была там спустя шестьсот лет!" Затем он рассмеялся и добавил: "И, пожалуйста, будь осторожен и не упади. Это было бы трагично."
  
   "Не так много для меня, - мрачно сказал Хьюго, - но две женщины, которые обналичивают мои алиментные чеки, наденут траур".
  
   Из-за географии долины с крутыми склонами обрыв, на котором они находились, был ниже, чем скалы ниже по течению. Пока они поднимались, поверхность, по которой они шли, превратилась в густо поросшие лесом нижние скалы - над ними известняковый склон возвышался еще на двадцать метров над их головами. Это не был опасный поход. Выступ нижних скал был достаточно широким и устойчивым, а вид вниз на реку был прекрасен как с открытки. Тем не менее, Люк знал, что его друг был новичком в занятиях на свежем воздухе, поэтому он не торопился и выбрал для Хьюго самые безопасные из возможных опор, чтобы соответствовать шаг за шагом.
  
   Он знал этот участок скал, но не очень хорошо. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как он исследовал эту секцию, но даже тогда это был случайный опрос, чтобы заполнить время без особой мотивации. Вся речная долина была пронизана доисторическими пещерами и убежищами, и было общепринятой уверенностью, что важные места, возможно, даже впечатляющие, еще предстоит открыть. Некоторые из них были найдены профессиональными археологами или геологами, другие - спелеологами, ищущими новых острых ощущений, третьи - туристами или даже, как случалось раньше, домашней собакой.
  
   Перед сегодняшней экспедицией с Хьюго Люк вернулся и проверил свои старые журналы о скалах Руак. Обозначения были скудными. Он провел день или два, исследуя окрестности летом, после присуждения ему докторской степени. В его небрежных заметках говорилось о канюках и черных коршунах, парящих в термальных лучах, и об удовольствиях от хорошего упакованного ланча, но не было ни единого упоминания об археологической находке. Оглядываясь назад, то, что он помнил больше всего из того лета, была легкость, которая пришла от завершения одной части его жизни и начала другой. Его студенческие годы закончились; его профессорская деятельность еще не началась. Он все еще мог вызвать в воображении блаженство этой свободы.
  
   Исследуя поездку, Люк обнаружил, что коллега из Лиона несколько лет назад провел вертолетную съемку слоистых скальных пород овсяного цвета в долине Вéз èре. Потенциально это могло принести больше пользы, чем заметки, которые он делал годами ранее, и Люк отправил ему по электронной почте файл с фотографиями и картами. Он внимательно изучал их, рядом с картой Бартомье, вглядываясь через фотографическую лупу в поисках каких-либо полезных подсказок - водопадов, расселин, входов в пещеры, - но, как и археолог из Лиона, он не увидел ничего особенно интересного.
  
   Через час после начала похода двое мужчин остановились, чтобы выпить воды в бутылках. Хьюго снял рюкзак с плеч и присел на корточки, прислонившись спиной к скале, чтобы не испачкать сидение своих брюк цвета хаки. Он закурил сигару, и на его лице отразилось первое удовольствие за день. Люк остался стоять, щурясь от послеполуденного солнца. Он вытащил грубую карту из заднего кармана джинсов, еще раз взглянул, затем сложил ее обратно.
  
   Хьюго надулся. "Я не понимал, насколько это бесполезно, пока не поднялся сюда. Мы едва можем видеть скалы под нами! Из камней над нами почти невозможно что-либо сделать! Я полагаю, если бы прямо с этого выступа был большой вход в пещеру, возможно, мы бы его нашли. Ты никогда не говорил мне, насколько нелепым это будет."
  
   Люк отмахнулся от комментариев своего друга. "Карта - это ключ. Если это по-настоящему, тогда, возможно, мы что-нибудь найдем. Если это плод воображения этого парня, то мы получаем солнце и упражнения на неделю, вот и все. Плюс немного мужской привязанности."
  
   "Я не хочу связывать себя с тобой", - раздраженно сказал Хьюго. "Мне жарко, я устал, мои новые ботинки болят, и я хочу домой".
  
   "Мы только начали. Расслабьтесь и наслаждайтесь. А я говорил тебе, что у тебя великолепные сапоги?"
  
   "Спасибо, что заметили. Итак, о чем вам говорит карта, профессор?"
  
   " Пока ничего. Как я уже сказал, " терпеливо объяснил Люк, " после того, как он вывел нас на общую территорию, сориентировав на расположение аббатства, деревни и реки, единственными ориентирами остаются это необычное дерево и пара водопадов. Поскольку дерева наверняка уже давно нет, если мы найдем водопады, то, возможно, мы на правильном пути. Если нет, то мы, вероятно, выйдем пустыми. Что ты скажешь, если мы продолжим двигаться?"
  
   По мере того, как день клонился к вечеру, их путь становился все труднее. Периодически выступ, по которому они путешествовали, сужался и исчезал, и Люку приходилось искать новый надежный выступ выше или ниже на поверхности утеса. Подъемы и спуски были не настолько сложными, чтобы требовать чего-то отдаленно похожего на техническое скалолазание, но он, тем не менее, беспокоился о способности Хьюго держаться на ногах. Пару раз он поручал своему другу поднять его рюкзак на короткой веревке, прежде чем Хьюго начнет поиски опор для ног и рук, поддерживающих вертикальную поверхность. Хьюго ворчал и обычно доставлял неприятности самому себе, но Люк слегка отклонял его стоны и заставлял их продвигаться вперед в их медленном, устойчивом темпе.
  
   Внизу группа каякеров на своих лодках ярких основных цветов, похожих на детские игрушки, плыла вниз по течению. Стая черных коршунов очень высоко в бледно-голубом небе пронеслась в противоположном направлении. Солнце садилось, и богатая пойма приобретала оттенок хорошего пива. Люк посмотрел на свои часы. Если бы они вскоре повернули назад, то смогли бы вернуться к машине при дневном свете, но он решил поднажать еще немного. Они приближались к мысу. Как только они выйдут за нее, он надеялся, что они смогут взглянуть на длинный участок скальной поверхности. Это было бы их точкой отсчета.
  
   К сожалению, когда они добрались до мыса, уступ превратился в ничто, и единственным способом продвинуться вперед было вскарабкаться на скалистый выступ, покрытый низкорослым кустарником. Это было нелегкое решение. Хьюго был раздражительным и уставшим, и Люк знал, что дополнительный подъем задержит их возвращение. Но искатель приключений в нем всегда должен был знать, что находится по другую сторону, поэтому он припарковал Хьюго на выступе, оставил свой рюкзак позади и сказал, что вернется примерно через четверть часа. Хьюго, больше не заботящийся о том, чтобы оставаться чистым, угрюмо сел, скрестив ноги, на тропу и откусил яблоко.
  
   Подъем был не слишком сложным, но Люк был рад, что бросил своего друга, чтобы он мог двигаться в своем собственном темпе. Вершина мыса представляла собой плоское известняковое пространство примерно на три четверти высоты скалы. Вид на долину был великолепным, почти требующим фотографирования, но солнце стояло низко, а время было дорого, поэтому он оставил свой фотоаппарат висеть на шее и переместился немного ниже по течению, чтобы лучше разглядеть местность за ним.
  
   Затем он заметил нечто, что заставило его издать непроизвольный горловой звук удивления.
  
   Прямо под ним, на широком уступе, рос одинокий большой можжевельник, росший среди кустарника. Его огромный сухой и грубый искривленный ствол цвета древесного угля разветвлялся веером и уступал место нагромождению изогнутых ветвей, которые торчали во всех мыслимых направлениях. Зелени было мало, несколько хвойных кустиков тут и там, как у старой собаки с чесоткой.
  
   Люк спустился по склону так быстро, как только мог, и побежал к ней. Когда он был достаточно близко, чтобы дотронуться до нее, он снова вытащил карту, посмотрел на ее невероятное нагромождение ветвей и кивнул головой. Совпадение было сверхъестественным - даже спустя шестьсот лет! Если бы какому-нибудь дереву суждено было веками жить в такой бесплодной местности, то это был бы неукротимый можжевельник, единственный выживший экземпляр, отдельные экземпляры которого живут два тысячелетия или больше.
  
   В этот момент Люк решил, что они не повернут назад.
  
   Он знал, что Хьюго будет горько жаловаться, но это не имело значения. Они собирались разбить лагерь сегодня вечером. Если дальше не было подходящего места, они всегда могли вернуться и переночевать под защитой этого древнего дерева.
  
   Хьюго действительно жаловался.
  
   Это, безусловно, было дерево, согласился он, но он думал, что это был символ чрезвычайной веры в то, что это было дерево. Он был настроен скептически на грани несносности. Наконец Люк категорично сказал ему, что он продолжает, и если Хьюго хочет, он может вернуться, взять "Лендровер" и найти отель.
  
   У Хьюго не было аппетита ни к тому, ни к другому варианту действий. Он в равной степени ворчал по поводу того, что ему пришлось плохо спать и что он сам нашел дорогу обратно к машине. В конце концов он сдался и покорно последовал за Люком по новому выступу в поисках, как он выразился, "мифических водопадов и единорогов".
  
   У них заканчивался дневной свет. Температура падала, и небо приобрело сумеречный, похожий на розу, цвет. Хьюго, смирившийся с необходимостью провести неуютную ночь под звездами, потребовал передышки для своих ноющих плеч. Они остановились на безопасной полке и глотнули воды. Затем Хьюго расстегнул ширинку и помочился через край. "Вот твой водопад", - сказал он без тени юмора.
  
   Люк тоже снял свой рюкзак. Он откинулся назад и прислонил голову к скале, собираясь ответить комментарием школьника, но вместо этого сказал: "Эй!" Он почувствовал влагу на голове. Он развернулся и положил обе руки на камни. Они были влажными. Отступив как можно дальше, не перегибаясь через край, он посмотрел вверх и указал на широкую темную полосу. "Смотрите! Она проходит весь путь вверх. Это наш водопад!"
  
   Хьюго тоже поднял глаза, не впечатленный. "Если это водопад, то я Папа Римский".
  
   "Это было засушливое лето. Держу пари, что после дождливой весны она превращается в настоящий водопад. Давай, пока мы не погасили свет. Если найдется вторая, я угощу ужином."
  
   Они шли в меркнущем свете большую часть следующего часа. Теперь, вместо того, чтобы смотреть, Люк постоянно прикасался к поверхности скалы, чтобы почувствовать влагу.
  
   Их настигали сумерки. Люк собирался объявить перерыв, когда они оба услышали это одновременно: журчание, похожее на текущую воду из крана. В нескольких шагах впереди камни были насквозь мокрыми, и вода просачивалась на уступ, собираясь в лужицы и стекая вниз к реке. Это была скорее струя воды, чем водопад, но, насколько Люк был обеспокоен, они были на правильном пути. Даже Хьюго воспрянул духом и согласился продолжать, пока солнце полностью не сядет.
  
   Люк вытащил карту еще раз и указал на два водопада и Крест, которым была отмечена пещера. "Если эту часть карты увеличить, то пещера находится поблизости, но невозможно определить, находится ли она под нами или над нами. Я думаю, у нас есть около пятнадцати световых минут, прежде чем это станет бессмысленным."
  
   Они потратили целую четверть часа, используя маленькие мощные светодиодные фонари Люка, чтобы восполнить недостаток естественного освещения. Над ними были хорошие линии обзора. Чтобы исследовать поверхность скалы под ней, Люк периодически опускался на живот и светил через край, обшаривая поверхность лучом своего фонарика. Кроме обычной стратиграфии и трещин, не было ничего, отдаленно напоминающего пещерный проем над ними или под ними.
  
   Теперь было просто слишком темно, чтобы продолжать. Они находились на достаточно широком уступе, чтобы разбить лагерь на ночь, так что им не пришлось возвращаться - что было даже к лучшему, поскольку они оба были голодны и устали.
  
   Хьюго скрючился и тяжело опустил свой зад на рюкзак. " Итак, где у нас ужин? - спросил я.
  
   "Приближается. Вы не будете разочарованы."
  
   Люк быстро приготовил превосходное блюдо на своей портативной газовой плите: стейки из филе с перцем и картофелем, обжаренные на сковороде, хрустящий хлеб, немного местного сыра со сливками и бутылку приличного кагора, который, по его мнению, стоил веса, который он нес весь день.
  
   Они ели и пили до самого вечера. Безлунное небо проскользнуло сквозь темнеющие оттенки серого, пока не стало практически непроглядно черным. Взгромоздившись на выступ, они, казалось, были одни на краю Вселенной. Это, а также крепкое вино перевели их разговор в меланхолическое русло, и Хьюго, укутавшись в спальный мешок, чтобы согреться, вскоре угрюмо сетовал на свою жизнь.
  
   "Скольких мужчин ты знаешь, - спросил он, - которые были женаты на двух женщинах, но трижды разводились?" Когда мы с Мартиной снова поженились, я должен сказать, это был момент временного безумия. И знаешь что? Я был вознагражден за эти три месяца безумия еще одним нападением на мой кошелек. Ее адвокат лучше моего, но моим адвокатом является мой двоюродный брат Ален, так что я застрял."
  
   "Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?" - Спросил Люк.
  
   "Есть банкир по имени Адель, которая холодна, как замороженный горошек, художница по имени Лорентин, у которой, я думаю, биполярное расстройство, и ..."
  
   " И кто? - спросил я.
  
   Хьюго вздохнул. "Я также снова встречаюсь с Мартиной".
  
   "Невероятно!" Люк почти прокричал. "Ты дипломированный идиот".
  
   "Я знаю, я знаю..." Голос Хьюго унесся в ночь, и он допил вино, затем налил еще немного в свой алюминиевый стакан. "А как насчет тебя? Вы больше гордитесь своим послужным списком?"
  
   Люк раскатал свой поролоновый матрас и постелил на него свой спальный мешок. "Нет, сэр, я не горжусь. Одна девушка, одна ночь, может быть, две, такова была моя история. Я не настроен на отношения."
  
   "Ты и как там ее зовут, та американская девушка, определенно были парой несколько лет назад".
  
   "Сара".
  
   - Что случилось? - спросил я.
  
   Люк скользнул в свой спальный мешок. "Она была другой. Это печальная история."
  
   - Ты бросил ее? - спросил я.
  
   "Наоборот. Она бросила меня, но я это заслужил. Я был глуп."
  
   "Итак, ты глуп, я идиот, и мы оба спим на выступе в шаге от пропасти, что в значительной степени подтверждает наш интеллект". Он застегнул молнию на своей сумке и заявил: "Сейчас я собираюсь поспать и покончить со своими страданиями. Если меня не будет здесь утром, значит, я пошел отлить и забыл, где был."
  
   Через поразительно короткое время Хьюго захрапел, а Люк остался один, пытаясь разглядеть звезду или планету сквозь облачный покров и вызванный вином туман.
  
   Со временем его глаза затрепетали, закрываясь, или ему так показалось, потому что он осознал быстрые черные фигуры, движущиеся над ним, возможно, зарождающийся сон. Но было что-то знакомое в диких непредсказуемых зигзагах, скорости реактивного самолета, и затем ему пришла в голову одна отрезвляющая мысль: летучие мыши.
  
   Он поспешно расстегнул свой спальный мешок, схватил фонарик и направил луч над головой. Десятки летучих мышей носились вокруг утесов.
  
   Он направил луч света на камни и стал ждать.
  
   Затем летучая мышь влетела прямо в скалу и исчезла. Затем еще одна. И еще одна.
  
   Там, наверху, была пещера.
  
   Люк разбудил Хьюго и поддерживал мужчину, пока тот пытался сориентироваться и встать. Выбираясь из спального мешка, Хьюго бормотал: "Что? что?" в полной дезориентации.
  
   "Думаю, я нашел это. Я поднимаюсь наверх. Я не могу дождаться утра. Мне нужно, чтобы ты не спускал с меня глаз, вот и все. Если я попаду в беду, позови на помощь, но я не попаду в беду."
  
   "Ты сумасшедший", - наконец сказал Хьюго.
  
   "По крайней мере частично", - согласился Люк. "Посвети туда факелом. Выглядит не так уж плохо."
  
   "Господи, Люк. Подожди до завтра."
  
   "Ни за что".
  
   Он указал Хьюго, куда направить его фонарик, и нашел хорошую опору для рук, чтобы начать подъем. Отдельные пласты скалы образовывали своего рода лестницу, и он никогда по-настоящему не чувствовал себя в непосредственной опасности, но все же он шел медленно, осознавая, что ночное восхождение и вино - не идеальное сочетание.
  
   Через несколько минут он был на том месте, где, как ему показалось, исчезали летучие мыши, хотя он не был уверен. В поле зрения не было ничего, напоминающего вход в пещеру или укрытие. У него была достаточно хорошая покупка на утесе, чтобы он смог достать свой собственный фонарик из кармана куртки для более тщательного осмотра. Как раз в этот момент с утеса вылетела летучая мышь и просвистела мимо его уха. Пораженный, он остановился на мгновение, чтобы перевести дыхание и убедиться, что его опора для ног не соскользнула.
  
   В скале была трещина. Шириной не более нескольких сантиметров. После того, как он перенес факел в левый кулак, он смог просунуть правую руку в трещину, пока его пальцы не исчезли до костяшек. Он потянул вниз и почувствовал колебание. При ближайшем рассмотрении колебание исходило от плоского камня, втиснутого в стену. В одно мгновение его осенило. Он смотрел на сухую стену из плоских камней, установленную в скале, настолько искусно обработанную, что имитировала естественные слои.
  
   Он с некоторым усилием вытащил камень, и когда он освободился, он осторожно положил его на бок на узкую полку, крикнув Хьюго, чтобы тот отошел в сторону, если он упадет, потому что он был достаточно опасен, размером с книгу на журнальном столике. Следующие несколько камней вылетели легче, но у него закончились места для их балансировки, поэтому вместо этого он начал заталкивать их обратно в расширяющееся отверстие. Вскоре он смотрел на дыру, достаточно большую, чтобы протащить через нее свое тело.
  
   "Я иду внутрь", - крикнул он вниз.
  
   "Ты уверен, что это хорошая идея?" Хьюго умолял.
  
   "Ничто не остановит меня", - вызывающе ответил Люк, прежде чем протянуть руку и просунуть голову и плечи в щель.
  
   С выступа внизу Хьюго наблюдал, как исчезли плечи Люка, затем его торс и, наконец, ноги. Он позвал наверх: "С тобой все в порядке?"
  
   Люк услышал его, но не ответил.
  
   Он был внутри входа в пещеру, полз на четвереньках, пока не понял, что хранилище достаточно просторное, чтобы стоять вертикально. Он посветил фонариком вперед, затем поводил им из стороны в сторону.
  
   Он почувствовал, как у него ослабли колени, и он почти потерял равновесие.
  
   Кровь шумела у него в ушах.
  
   Послышалось шипящее трепыхание колонии летучих мышей.
  
   Затем он услышал свой собственный хриплый голос: "О, Боже мой!"
  
  
   ШЕСТЬ
  
  
   Люк почувствовал движение.
  
   Он чувствовал себя окруженным, посреди стаи, в паническом бегстве.
  
   Это одновременно удушало и дезориентировало, усугублялось тем, как он гиперкинетически двигал своим фонариком, отражая углы света от коричневых стен и сталактитов в попытке охватить все это, переходя от изображения к изображению, создавая стробоскопическую мешанину в черных пределах пещеры.
  
   Слева от него был табун мчащихся лошадей, огромных животных, смело изображенных углем, которые накладывались друг на друга, их рты были открыты от напряжения, гривы густые, зрачки пронзали черные диски, плавающие в бледных овалах непигментированного камня.
  
   Справа от него были громоподобные бизоны с поднятыми хвостами и раздвоенными копытами, излучающие энергию и угрозу, и в отличие от лошадей, которые были окрашены в черный цвет с крапинками, их массивные тела были полностью оттенены яркими полосами черного и красновато-коричневого.
  
   Над его головой был один гигантский черный бык в полном движении, стремглав несущийся в пещеру, отрывая две ноги от земли на полном скаку. Его голова была опущена, агрессивно выставив рога, ноздри раздуты, а мошонка раздута.
  
   Впереди, слева и справа от него, были массивные олени с рогами, вдвое меньшими, чем их тела, их головы были подняты, глаза закатились, а рты открыты в позе рычания.
  
   И там было больше, гораздо больше фантастических существ, которых он пытался разглядеть в тусклом свете своего фонарика - давка львов, медведей, косуль, цвета, так много цвета, и был ли это хобот мамонта?
  
   Хотя вокруг было ощущение скорости, его ноги прочно приросли к земле. Должно быть, он простоял на одном и том же месте неизмеримо долгое время, прежде чем осознал доносящиеся снизу умоляющие крики.
  
   Он также осознал, что его лихорадочно трясет и что его глаза увлажнились. Это было больше, чем момент открытия. Таким был Картер в Долине Царей, Шлиман в Трое.
  
   Только в устье пещеры были выставлены десятки самых прекрасных доисторических картин, которые он когда-либо видел, - животные почти в натуральную величину, выполненные в уверенном, мастерском, натуралистическом стиле. В большой пещере Ласко обитало в общей сложности около девятисот зверей. В пределах своего ограниченного обзора он уже видел почти четверть такого же количества. И это была верхушка айсберга. Что лежало за пределами его факела?
  
   Люк полностью осознал важность момента - потенциально это было даже важнее, чем Ласко или Шове. Люк никогда не проявлял никакого интереса к планированию своего будущего. Он всегда позволял всему происходить само собой в своей профессиональной и личной жизни. Он позволил течению судьбы увлечь себя. Но в одно мгновение, одновременно волнующее и пугающее, он понял, что проведет остаток своей жизни здесь, в этой пещере на окраине Руака.
  
   Он шагнул назад, на свежий воздух, высунул голову и вынужден был зажмурить веки, когда луч Хьюго попал прямо в него.
  
   "Слава Богу, ты в порядке!" Хьюго закричал. "Почему ты мне не ответил?"
  
   Все, что Люк мог сказать, было: "Тебе нужно подняться".
  
   "Почему? Что ты нашел?"
  
   "Это пещера Бартомье!"
  
   " Вы уверены? - спросил я.
  
   "Да, так и должно быть. Поднимайтесь тем же маршрутом, что и я. Осторожно. И подумай вот о чем: твоя жизнь, мой друг, уже никогда не будет прежней."
  
  
   СЕМЬ
  
  
   Время стало любопытным товаром.
  
   Сразу же он пополз к полной остановке и помчался вперед с варп-скоростью. Та ночь была одновременно самой длинной и самой короткой в его жизни, и в будущем, когда Люк рассказывал об этом, люди хмурили брови в непонимании, что побуждало его говорить: "Поверь мне, именно так я себя и чувствовал".
  
   Он дал Хьюго Стерну инструкции стоять смирно и держать руки в карманах, пока сам дважды спускался на уступ, чтобы забрать их рюкзаки. Когда он закончил, он направил свой факел над головой, чтобы создать отраженный конус света, и произнес небольшую торжественную речь. "Теперь это археологический объект, национальное достояние. Мы несем ответственность перед наукой, Францией и всем миром за то, чтобы сделать это правильно. Мы ни к чему не прикасаемся. Ты ступаешь только туда, куда ступаю я. Ты не зажигаешь ни одной из своих мерзких сигар. Если вы не знаете, что делать, спросите."
  
   "Господи, Люк, я же не идиот".
  
   Люк игриво шлепнул его. "Я думал, мы уже установили, что ты был. Пошли."
  
   Не потребовалось много времени, чтобы неопровержимо доказать, что это была пещера манускрипта. Они быстро нашли три характерных рисунка - лошадь, оленя и пятнистого быка, - которые во всех отношениях были идентичны иллюстрациям Бартомье.
  
   Люк осторожно двинулся в глубь пещеры, направляя свой луч на покрытый гуано пол, прежде чем сделать каждый последующий шаг, убедившись, что он не раздавил что-нибудь ценное своим ботинком. Над их головами летучие мыши непрерывно визжали с оглушительной, пронзительной настойчивостью. Атмосфера была ядовитой, не невыносимой, но, несомненно, неприятной. Хьюго взял свой носовой платок и прижал его ко рту и носу, чтобы защититься от едкого аммиачного запаха мочи летучей мыши.
  
   "Это убьет меня?" - Пожаловался Хьюго, дрожа от прохладной сырости.
  
   Люк не был заинтересован ни в каком отвлечении и только сказал: "Носовой платок - хорошая идея".
  
   Через каждые пару шагов Люк снимал крышку со своего объектива Leica и делал серию снимков, проверяя изображения на жидкокристаллическом экране, чтобы убедиться, что ему все это не почудилось.
  
   "Посмотри на качество этих лошадей, Хьюго! Понимание анатомии. Запечатление движения. Это в высшей степени сложный процесс. Видишь скрещенные ноги на этой? Это полное осознание перспективы. Это превосходит мастерство в Ласко. Это абсолютно невероятно. И эти львы! Посмотри на терпение и мудрость на их лицах."
  
   Аммиак, должно быть, служил нюхательной солью. Хьюго был теперь совершенно трезв и спросил серьезно, как студент: "Как ты думаешь, сколько им лет?"
  
   "Трудно понять. Ласко был написан около восемнадцати тысяч лет назад. Это кажется более продвинутым. Здесь также используется полная палитра пигментов: древесный уголь, графит, глины, красный и желтый оксид железа, марганец, так что, если бы мне пришлось гадать, я бы сказал, что это более свежее."
  
   Конец первой камеры, казалось, был обозначен причудливым изображением мамонта с хоботом, таким гигантским, что он достигал его ног. За ней они попали в более узкую, идущую вверх часть пещеры, не настолько тесную, чтобы им приходилось ползти, но довольно тесную. В этом канале было единственное украшение - на уровне глаз пара человеческих рук, выполненных по трафарету из пальцев. В данном случае красную охру выдували ртом на вытянутые руки, оставляя на камне бледные, почти телесного цвета негативы.
  
   "Руки художника?" - благоговейно спросил Люк. Он собирался объяснить технику, когда его отвлекло что-то впереди, освещенное блуждающим факелом Хьюго. "Смотрите, там! Боже мой, вы только посмотрите на это!"
  
   Пещера открылась в другую выпуклую камеру, больше той, которую они покинули.
  
   Они стояли посреди чего-то совершенно удивительного.
  
   Там были десятки, буквально дюжины, атакующих черных и коричневых бизонов, каждый длиной не более метра, их ноги двигались, гривы и бороды развевались, глаза яркими кругами плавали на черных коренастых головах. Стадо было огромным, и поскольку оно занимало стены с обеих сторон, оно вело себя как стереоскопический трюк, создавая у Люка и Хьюго впечатление, что они бегут вместе со стадом. Не было ничего невозможного в том, чтобы услышать раскаты грома, почувствовать, как дрожит земля между ними, и почувствовать горячие струйки дыхания, вырывающиеся из их бородатых ртов.
  
   "Это совершенно уникально, совершенно..." Люк начал что-то бормотать, а затем увидел человеческую фигуру слева от себя, единственного гоминида в бычьем море.
  
   Хьюго тоже это увидел и крикнул сквозь свой носовой платок: "Это наш человек!"
  
   Примитивная фигура, которая была точно воспроизведена в рукописи Бартомье, стояла с птичьей головой, тонкими руками, переходящими в четырехпалые кисти, длинным, просто переданным продолговатым телом, ногами-палками с преувеличенно вытянутыми ступнями в форме каноэ и большим, торчащим ножом пениса, направленным, как оружие, на одного из атакующих бизонов. Над головами зверей был нацелен рой зазубренных копий. Один, похоже, нашел свою цель. Она вонзалась в брюхо бизона, оставляя концентрические круги потрошения.
  
   Люк быстро сделал дюжину снимков, затем снова направил камеру на свой живот. "Один, одинокий человек против стада. Первый герой в мире, не так ли?"
  
   "Кажется, он в восторге от собственной работы", - пошутил Хьюго.
  
   "Это признак мужественности, а не возбуждения", - серьезно сказал Люк, продолжая двигаться вперед.
  
   "Да, профессор, " возразил Хьюго, " как скажете".
  
   Пещера казалась в целом линейной, серия камер, вгрызающихся в скалу, как пухлые сегменты насекомого. В каждой комнате были новые чудеса, доисторический бестиарий сочно нарисованной дичи. Люк упивался всем этим, как кот у корытца со сливками, и, в конце концов, Хьюго должен был заявить, что снаружи, несомненно, уже рассвело. И, кроме того, по его словам, на него подействовал нашатырный спирт. У него болела голова и он боролся с тошнотой.
  
   Люку не хотелось уходить, пока он не завершит хотя бы беглый осмотр всего комплекса, какой бы сложной ни была задача. Всегда казалось, что есть еще один уголок, еще одна комната и галерея, каждая из которых украшена существами, такими же свежими, как в тот день, когда они были нарисованы. Однако, чем глубже они забирались, тем больше им приходилось соревноваться с летучими мышами, отчаянно не ценившими свет.
  
   Люк убедил Хьюго потерпеть с ним еще немного, исследовать еще одну камеру, еще одну галерею, пока они не пришли к тому, что казалось тупиком, совершенно неокрашенным тупичком, густо покрытым пометом летучих мышей, от которого они почти задыхались от вони. Люк собирался объявить, что их ночь подошла к концу и, возможно, сдаться изнеможению и собственной аммиачной тошноте, когда его луч осветил небольшое отверстие справа от него, дыру в стене, которая была достаточно большой, чтобы пролезть, если бы у кого-то хватило смелости.
  
   Люк снял свой рюкзак и оставил его позади. Хьюго знал, что бессмысленно пытаться остановить его. Он отказался следовать, хотя у него не было желания оставаться одному, потому что потолок двигался от сидящих на насесте летучих мышей, стимулируемых вторжением и время от времени поднимающихся в воздух. Он почти чувствовал, как кончики кожистых крыльев касаются его лица, и он изо всех сил пытался контролировать свое дыхание. Он не мог направить свой фонарь на бурлящую массу над головой, и ему также не хотелось оставаться в темноте, поэтому он направил свой фонарик в направлении отверстия. Лучшее, что он мог сделать, это умолять Люка поторопиться, пока он плотно закрывал лицо тканью. Он вздрогнул, когда подошвы Люка исчезли в темноте.
  
   Люк осторожно прополз несколько метров жесткой узости. У него было сверхъестественное ощущение, будто он ползет по родовому каналу.
  
   Внезапно он оказался в состоянии стоять внутри небольшого хранилища, размером со скромную гостиную. Он описал лучом фонарика широкие дуги и заморгал в благоговейном ужасе от того, что увидел. Пока он облизывал губы, чтобы позвонить Хьюго, он понял, что находится просто в чем-то вроде приемной. Прямо впереди была камера побольше, купол в форме иглу, который буквально заставил его хватать ртом воздух.
  
   "Хьюго, ты должен прийти!"
  
   Через минуту Хьюго поднялся на четвереньки, чтобы присоединиться к нему, ворча и рыча, но когда он встал, то издал восторженное "Господи!"
  
   Весь вестибюль был украшен руками, нанесенными по трафарету красной охрой, 360 градусов отпечатков рук, левых и правых, все одинакового размера, что придавало помещению вид планетария с руками в виде звезд.
  
   Люк поманил его: "Иди сюда!"
  
   Стены последней камеры были богато расписаны - это вряд ли было сюрпризом, - но там не было животных. Ни одной.
  
   Люк сказал: "Я хотел спросить, а как насчет тех других картинок в книге Бартомье - как насчет растений?" Смотрите!"
  
   Они были в саду, в раю. Здесь были панели из зеленых лоз со звездчатыми листьями, кустарниковидных растений с красными ягодами, а на одной стене - настоящее море высоких трав цвета охры и коричневого, каждый стебель нарисован индивидуально, все они согнуты в одном направлении, как будто дул ветер. И посреди этой саванны стоял человек в натуральную величину, изображенный черным контуром, гораздо более крупная версия человека-птицы из "Охоты на бизона", с раскинутыми руками, чрезвычайно приапичным телом, лицом к направлению невидимого ветра с открытым клювом. Зовет, возможно, зовет.
  
   "Это наш герой", - тихо сказал Люк, возясь с крышкой объектива.
  
   Не было никаких сомнений, что пришло время уходить. Исследовать было больше нечего, а Люк и Хьюго были истощены физически и умственно, оба страдали от чрезмерного воздействия загрязненного воздуха. Было не так уж много способов, которыми Люк мог повторить, что то, что они испытывали, было беспрецедентным. Животные были великолепно натуралистичны и во многих отношениях уникальны по своему качеству и изобилию, но не было ничего, даже отдаленно сравнимого с этим изображением флоры в искусстве палеолита.
  
   После очередного выражения удивления от Люка, Хьюго начал терять терпение. "Да, да, ты так и сказал, но нам действительно нужно выбираться отсюда сейчас. Я чувствую, как моя жизнь ускользает."
  
   Люк смотрел глаза в глаза человеку-птице и хотел поговорить с ним вслух, но ради Хьюго он прокрутил разговор в голове: "Я скоро вернусь". Мы с тобой собираемся очень хорошо узнать друг друга.
  
   Он не был уверен, что заставило его посмотреть вниз, но в самом тусклом свете его фонарика было что-то, что он не мог игнорировать рядом со своей левой ногой.
  
   Небольшой обломок черного кремня на стене пещеры.
  
   Он склонился над ней и выругался. Он оставил свой совок в рюкзаке, который был в предыдущей камере.
  
   В нагрудном кармане у него была ручка Bic, он снял с нее колпачок и начал ковырять землю и гуано пластиковым зубчиком.
  
   "Я думал, ты сказал, ничего не трогать", - пожаловался Хьюго.
  
   "Не волнуйся. Я археолог, " ответил Люк. "Это важно".
  
   За короткое время он откусил достаточно земли, чтобы обнажить длинное тонкое лезвие из отколотого кремня, почти вдвое длиннее его указательного пальца. Он был прислонен к стене своим концом, как будто его специально балансировали там. Люк наклонил голову почти достаточно близко, чтобы поцеловать ее, и сдул оставшуюся грязь с ее обнаженной поверхности, затем взволнованно перевел камеру в режим макросъемки и унесся прочь.
  
   "Что в этом такого?" - Спросил Хьюго.
  
   "Это ориньякский!"
  
   " Ах, да? - спросил я. Хьюго ответил, не впечатленный. "Пожалуйста, мы можем сейчас уйти?"
  
   "Нет, послушай. Вот этот центральный выступ, этот шелушащийся рисунок и форма песочных часов, этот инструмент определенно ориньякский. Это было сделано самым первым Homo sapiens в Европе. Если, и я подчеркиваю, если, она современна этим картинам, то этой пещере около тридцати тысяч лет! Это более чем на десять тысяч лет старше Ласко, и это более продвинуто, чем Ласко по всем художественным и техническим критериям! Я просто не могу этого понять. Я не знаю, что сказать."
  
   Хьюго потянул его за рукав куртки. "Ты что-нибудь придумаешь за завтраком. А теперь, ради Бога, пошли!"
  
   Утреннее солнце превратило реку Ван éзèре в сверкающую ленту. Воздух был свеж, и на них дождем лилось птичье пение. Дышать чистым прохладным воздухом казалось очищающим.
  
   Прежде чем они покинули пещеру, Люк тщательно восстановил сухую стену, приложив все усилия, чтобы скрыть вход так же эффективно, как это сделали первоначальные строители стены, кем бы они ни были. Он смертельно устал, но у него кружилась голова, и тихий голос в его голове предупредил его, что при таких обстоятельствах им нужно быть особенно осторожными на уступе.
  
   Тем не менее, они неуклонно продвигались по своему маршруту, и прошло не слишком много времени, прежде чем в поле зрения появилось старое можжевеловое дерево. Хьюго нужно было поправить рюкзак, а широкая полка под его грубым, облупленным багажником была безопасным местом для остановки.
  
   Люк мечтательно потягивал то, что осталось в его бутылке с водой, глядя на другой берег реки. Действительно ли произошла та ночь? Был ли он готов к положению, в котором оказался? Был ли он готов к тому, что его жизнь безвозвратно изменится, чтобы стать публичной личностью, лицом этого безумного открытия?
  
   Его размышления были прерваны почти незначительным звуком, похожим на грубое царапанье, донесшимся с той стороны, откуда они пришли. Она была вне поля зрения, за кустами и выступающей скалой. Он почти отмахнулся от этого, но его чувства были достаточно обострены, чтобы он не мог пропустить это мимо ушей. Он извинился и отступил на несколько метров. Когда он собирался обойти выступающие камни, ему показалось, что он услышал еще один слабый скрежет, но когда он получил четкое представление о выступе, который они только что пересекли, там ничего не было.
  
   Он постоял немного, пытаясь решить, стоит ли возвращаться дальше. В этом царапанье было что-то такое, что выбило его из колеи; он почувствовал прилив беспокойства - или это был страх? - просачивайся сквозь его тело. Но затем позвонил Хьюго, громко заявив, что готов двигаться, и это чувство прошло. Он быстро присоединился к нему под можжевельником и ничего не сказал об этом.
  
   Было позднее утро, когда они устало добрались до "Лендровера", и, верный своему слову, несмотря на ночные видения, Люк настоял, чтобы они остановились и забрали мусор.
  
   Он первым увидел повреждения и громко выругался: "Черт, Хьюго, ты только посмотри на это!"
  
   Окно со стороны водителя было разбито, и округлые осколки безопасного стекла заполнили сиденье. А картонная вывеска Университета Бордо была разорвана пополам и засунута под щетки стеклоочистителя в качестве явной насмешки.
  
   "Дружелюбные местные жители", - усмехнулся Хьюго. "Должны ли мы вернуть пивные банки на их законное место?"
  
   "Я не позволю этому испортить мне настроение", - настаивал Люк сквозь стиснутые зубы. Он начал подметать стекло оторванными кусочками картона. "Ничто не сможет испортить мне настроение".
  
   Прежде чем завести машину, он порылся в бардачке и начал ругаться.
  
   "Я думал, ничто не сможет испортить тебе настроение", - сказал Хьюго.
  
   "Моя регистрация аннулирована. Какого черта кому-то понадобилось красть мой бортовой журнал?" Он захлопнул крышку и уехал, бормоча.
  
   В центре Ruac они остановились у небольшого кафе é, безымянного, только вывеска: C AFÉ, T ABAC. Когда Хьюго попытался запереть машину, Люк указал на разбитое окно и высмеял его, но прежде чем они зашли внутрь, он предупредил: "Будь осторожен в своих словах. У нас есть большой секрет, который нужно защищать."
  
   Кафе é было тускло освещено, шесть столов с пластиковыми скатертями, только один из них был занят. Хозяин стоял за стойкой. У него была жесткая кожа, копна седых волос и усы с проседью и перцем. Его живот был круглым и выступающим. Двое обедающих, молодой мужчина и пожилая женщина, прекратили разговор и уставились так, словно прибыла пара космонавтов.
  
   - Прислуживаешь? - спросил я. - Спросил Хьюго.
  
   Владелец указал на один из столов и грубо положил два бумажных меню, прежде чем удалиться на кухню, шаркая тяжелыми ногами по половицам.
  
   Люк крикнул вслед парню о местонахождении ближайшей жандармерии. Владелец медленно повернулся и ответил вопросом: "Почему?"
  
   "Кто-то разбил окно моей машины".
  
   "Пока ты был за рулем?
  
   "Нет, я был припаркован".
  
   " Где вы припарковались? - спросил я.
  
   Перед лицом этого допроса Люк недоверчиво взглянул на Хьюго, прежде чем отшить парня. "Это не имеет значения".
  
   "Вероятно, где-то нелегально", - пробормотал старик себе под нос достаточно громко, чтобы они услышали. Затем, с большей громкостью: "Сарлат. В Сарлате есть станция."
  
   Хьюго втянул носом воздух. Он знал этот запах где угодно. Аромат его хлеба с маслом. "Был ли поблизости пожар?" он спросил старика.
  
   " Пожар? Ты чувствуешь какой-то запах?"
  
   "Да".
  
   "Наверное, это моя одежда. Я местный глава SPV. Вот чем ты пахнешь."
  
   Хьюго пожал плечами и начал разглядывать симпатичную женщину с волосами цвета воронова крыла за угловым столиком. Ей было не более сорока. У нее были естественные завитки и упругость волос, пухлые губы и красивые голые ноги оливкового цвета, выглядывающие из-под облегающего платья. Ее спутник был моложе по меньшей мере на десять лет, с широкими плечами и румяным лицом фермера, и поскольку маловероятно, что это был ее парень или муж, Люк предположил, что Хьюго, следовательно, не будет препятствовать тому, чтобы быть Хьюго.
  
   Верный форме, Хьюго сказал: "Хороший день", - в ее сторону с усмешкой и кивком.
  
   Она ответила легким движением лица, которое, если это была улыбка, длилось не дольше секунды. Чтобы поставить точку в предложении, ее нахмуренный собеседник намеренно похлопал ее по предплечью и вновь вовлек в разговор.
  
   "Дружелюбное место", - сказал Хьюго Люку. "У них будут омлеты. Я тоже. Я всегда говорю, пусть местные укажут путь."
  
   Люк извинился и, вернувшись через несколько минут, обнаружил, что Хьюго заказал пиво. "Было ли там чисто?" - Спросил Хьюго.
  
   "Не совсем". Он положил свой мобильный телефон на стол. " Выпьем за нас, - Люк поднял тост с пивом, которое заказал Хьюго.
  
   Они приглушали голоса, пока с жадностью набрасывались на омлет из трех яиц с сыром и картофель фри.
  
   "Ты знаешь, мне придется все бросить", - задумчиво сказал Люк. "Все мои проекты должны заканчиваться. Ни одна из них никогда не будет закончена."
  
   "Ну, это очевидно", - ответил Хьюго. "Но тебя это устраивает, нет?"
  
   "Конечно! Я просто внезапно чувствую себя разбитым. Ты никогда не готовишься к чему-то подобному."
  
   "Я рад за тебя", - экспансивно сказал Хьюго с оттенком игривого сарказма. "Ты будешь занят и знаменит, я вернусь к своей грязной деловой жизни и буду появляться только время от времени, чтобы погреться в лучах твоей славы. Пожалуйста, не забывай своего старого друга в будущем. Может быть, ты назовешь это, Пино-Симар, или, если нужно, Симар-Пино, и бросишь мне кость разок в "голубой луне", когда будешь участвовать в ток-шоу."
  
   "Не надо так быстро исчезать за занавесом", - засмеялся Люк. "У тебя есть работа".
  
   " Ах, да? - спросил я.
  
   "Рукопись. Ты специалист по рукописям, помнишь?"
  
   "Конечно, сейчас это не так важно".
  
   "Вовсе нет", - настаивал Люк, шепча. "Рукопись является частью этого. Когда придет время рассказать историю миру, мы должны будем понять ее роль. Существует некий важный исторический контекст, который нельзя игнорировать. Книга должна быть расшифрована, " прошептал он.
  
   " Полагаю, я могу навести кое-какие справки, " вздохнул Хьюго.
  
   "Кому?" - спросил я.
  
   "Вы когда-нибудь слышали о манускрипте Войнича?"
  
   Люк покачал головой.
  
   "Ну, чтобы сделать очень длинную историю очень короткой, это причудливая рукопись, возможно, пятнадцатого века, которая была приобретена польским торговцем редкими книгами по имени Войнич в 1910 году или около того. Это действительно потрясающая вещь, самая безумная коллекция причудливых иллюстраций трав, астрономических знаков, биологических процессов, лекарственных отваров и даже рецептов, и все это написано красивым причудливым шрифтом и языком, который не поддавался расшифровке столетиями. Некоторые думают, что это было написано Роджером Бэконом или Джоном Ди, математическими гениями своего времени, которые увлекались алхимией, другие думают, что это гигантская мистификация пятнадцатого или шестнадцатого века. В любом случае, я поднимаю этот вопрос, потому что по сей день криптографы-любители и профессионалы пытались взломать код. Я встречался с некоторыми из этих людей на семинарах и конференциях. Они настоящие персонажи со своим собственным языком. Ты бы послушал, как они разглагольствуют о шифрах Бофорта, законе Ципфа и прочей ерунде, но я могу связаться с кем-нибудь из менее чокнутых и узнать, посмотрит ли он на нашу книгу."
  
   "Хорошо", - кивнул Люк. "Сделай это. Но будьте очень осторожны."
  
   Пара за другим столиком встала, чтобы уйти, даже не попытавшись расплатиться. Молодой человек толкнул дверь первым. Следуя за ним, женщина оглянулась через плечо, посмотрела прямо на Хьюго и повторила свою мимолетную почти улыбку, прежде чем дверь закрылась, и она ушла.
  
   "Ты это видел?" Хьюго спросил Люка. "Может быть, сельская местность не так уж и плоха в конце концов".
  
   Вошли трое мужчин, двое из которых, судя по виду, были рабочими с фермы, их руки были грязными, обувь покрыта коркой грязи. Третий, мужчина постарше, был опрятен и хорошо одет в костюм без галстука. Владелец кафе кивнул им из-за стойки и громко обратился к пожилому мужчине по имени. "Добрый день, Пелай. Как у тебя дела?"
  
   "Такой же, каким я был за завтраком", - хрипло сказал он, но, отвечая, он неосознанно таращился на Люка и Хьюго.
  
   Троица заняла столик в дальнем углу, разговаривая между собой.
  
   Люк чувствовал себя явно неуютно. Поскольку владелец кафе, казалось, общался с мужчинами, стоящими за ними, глазами, Люк чувствовал себя так, как будто он был в детской игре, а хрюша посередине. Каждый раз, когда Люк поворачивал голову, чтобы посмотреть назад, мужчины отводили взгляды и возобновляли свою беседу. Хьюго, казалось, не обратил внимания на маленькую драму, или, возможно, Люк думал, что он был чрезмерно чувствителен.
  
   Владелец позвал поверх их голов. "Эй, Пелэй, хочешь бекона попозже?"
  
   "Только если это от Дюваля", - ответил мужчина. "Я ем бекон только от Дюваля".
  
   "Не волнуйся, это будет от Дюваля".
  
   Люк заметил, что владелец сменил знак "Открыто" в окне на "Закрыто".
  
   Он услышал скольжение стула, удар дерева о дерево.
  
   У него было яркое ощущение жестких взглядов на своей спине.
  
   Владелец начал греметь стаканами, с шумом расставляя их на полке.
  
   Люку не понравилось, как он себя чувствует, и он уже собирался повернуться, чтобы противостоять воображаемым взглядам, когда услышал визг тормозов.
  
   Бело-голубой фургон жандармерии резко остановился позади его "Лендровера", и Люк с радостью вскочил на ноги. "Я позвонил им по поводу моей машины", - сказал он Хьюго. "Выходи, когда закончишь". Он воспользовался возможностью, чтобы сердито взглянуть на мужчин в углу, но они отказались встретиться с ним взглядом.
  
   Владелец обошел стойку и грубо швырнул счет. "Я все равно сейчас закрываюсь".
  
   Люк презрительно взглянул на нее, бросил на стол несколько евро и сказал Хьюго: "Не меняй так быстро свое мнение о сельской местности".
  
  
   ВОСЕМЬ
  
  
   Люк долго и пристально смотрел на телефон, прежде чем снять трубку и набрать номер, который он нашел на ее веб-странице.
  
   Было нелегко позвонить, на самом деле это было совершенно не в его характере, но, в конце концов, это было экстраординарное обстоятельство.
  
   Ему нужны были лучшие люди, и в ее области не было никого лучше. Он просто отказался идти на компромисс.
  
   Он был в своем кабинете в кампусе Бордо, наблюдая, как быстро надвигающийся атлантический шторм пропитывает четырехугольник. Знакомый, настойчивый британский гудок прозвучал у него в ухе, а затем, просто так, он услышал мягкую округлость ее голоса.
  
   " Алло, Сара? - спросил я.
  
   "Люк?"
  
   "Да, это я".
  
   На линии было молчание, что побудило его спросить, там ли она все еще.
  
   "Я здесь. Я просто пытаюсь решить, вешать ли тебе трубку."
  
   Прошло два года с тех пор, как они впервые встретились.
  
   То лето она провела в Париже, работая над своей книгой "Палинологическая перспектива перехода от магдалины к мезолиту", которой не суждено было попасть в списки бестселлеров, но которая еще больше укрепит ее растущий авторитет.
  
   Он был в Ле-Эйзи, проводил изыскательские работы и открыл первый транш того, что станет многолетней кампанией.
  
   Они были "предметом", как она это называла, в течение двух лет. Он слышал, как она читала лекцию на своем плохом французском на конференции по плейстоцену в Парижском университете, а после он незаметно подошел к ней на приеме с напитками. Позже она рассказывала друзьям, что видела, как он приближался, плавно маневрируя среди собравшихся, как убийца, и надеялась, что этот смуглый красивый парень направляется в ее сторону. Он обезоружил ее бурными комплиментами по поводу ее работы на безупречном американском английском. В тот вечер они ужинали. Ужин и на следующий вечер тоже.
  
   Она рассказала своим друзьям, даже своей матери в Калифорнии, что упала; она выпила Kool-Aid и вернулась за добавкой. То, что они профессионально говорили на одном языке, было приятно, хотя вряд ли являлось причиной ее привлекательности. Она знала его репутацию, но помимо этого, в нем было что-то дикое и неукротимое, что она восприняла как вызов. Он был почти на десять лет старше ее, и ей хотелось верить, что он посеял достаточно дикого овса, чтобы суметь приспособиться к чему-то, напоминающему моногамию. Она вливала энергию в отношения, как машинист котельной на старом пароходе, работающем на угле, - лопатой, постоянно лопатой. Он столько раз заявлял в своей насмешливой манере, что это был самый долгий роман в его жизни, что ей надоело это слышать. Она преодолела географический разрыв между своим положением в Париже и его положением в Бордо, живя в поезде. Она ожидала приглашения присоединиться к нему на раскопках тем летом, но оно так и не пришло, и она услышала через мельницу слухов об особой дружбе с симпатичным венгерским геологом из его команды.
  
   Итак, из-за растущего беспокойства по поводу нехватки сообщений и звонков она наняла машину и однажды в пятницу днем без предупреждения прибыла на его раскопки. Судя по напряженному выражению удовольствия на его лице при виде ее и косым взглядам венгра, который, к сожалению для Сары, был настоящим сногсшибательным, слухи были правдой. Ее визит продолжался только до утра следующего дня. Где-то около трех часов ночи она сердито прервала его, провела остаток ночи на самом дальнем краю его кровати и позволила ему поспать, когда она ускользнула на рассвете. Через несколько месяцев она согласилась на должность преподавателя в Институте археологии в Лондоне и там она полностью исчезла из его жизни.
  
   "Пожалуйста, не вешайте трубку. Это важно."
  
   Ее голос звучал обеспокоенно. - С тобой все в порядке? - спросил я.
  
   "Нет, нет, я в порядке, но мне нужно с тобой кое о чем поговорить. Вы сидите перед компьютером?"
  
   "Да".
  
   "Могу я прислать вам кое-какие материалы для ознакомления, пока я держу линию?"
  
   Она поколебалась, затем дала ему свой адрес электронной почты.
  
   Он слышал, как она дышит в трубку, когда прикреплял несколько файлов и отправлял их по дороге. "Понял?" - спросил он.
  
   "Да".
  
   "Сначала откройте фотографию 93".
  
   Он ждал, уставившись на свою копию фотографии, все еще загипнотизированный ею, и попытался представить ее в момент загрузки. Два года - не такой уж большой срок. Она не могла сильно измениться. Он был рад, что у него наконец появился повод позвонить.
  
   Ее голос звучал испуганно, как будто кто-то уронил стопку фарфора у нее за спиной. "Боже! Откуда это?"
  
   "Строгий порядок. Что вы думаете?"
  
   Это была картина плотного стада маленьких бизонов с человеком-птицей посреди них.
  
   "Это великолепно. Она новая?"
  
   Он наслаждался волнением в ее голосе. "Очень новая".
  
   "Ты нашел это?"
  
   "Да, я счастлив сказать".
  
   "Кто-нибудь уже знает об этом?"
  
   "Ты среди первых".
  
   "Почему я?"
  
   "Откройте следующие номера 211 и 215".
  
   Они были сняты в последней из десяти камер, Зале растений, как Люк стал называть его.
  
   "Это настоящие?" - спросила она. "Это было отфотошоплено?"
  
   "Без манипуляций, без изменений, в естественном виде", - ответил он.
  
   Она на мгновение замолчала, затем сказала приглушенным голосом: "Я никогда не видела ничего подобного".
  
   "Не думал, что у тебя есть. О, и еще кое-что. Я нашел ориньякский клинок, напрямую связанный с картинами."
  
   "О, боже..." - прошептала она.
  
   "Итак, мне нужен эксперт по растениям. Хочешь прийти и поиграть?"
  
  
   ДЕВЯТЬ
  
  
   Гатинуа неподвижно сидел за своим антикварным столом в стиле шинуазри, держа лодыжки, колени и бедра под углом в девяносто градусов. Он никогда не сутулился, даже дома или в своем клубе. Это был способ, которым он был воспитан, один из социальных артефактов торговой семьи, смутно цепляющейся за свое аристократическое наследие. В офисе вид его прямой осанки способствовал его тщательно культивируемому образу властности.
  
   У него в руках было досье, озаглавленное: "Предложение о проведении крупных раскопок в пещере Руак, Дордонь, от проф. Люк Симар, Университет Бордо". Он прочитал это, усердно, изучая фотографии и впитывая смысл, не отфильтрованный помехами, исходящими от его сотрудников.
  
   После девяти долгих лет управления блоком 70 это был его первый настоящий кризис, и он вызвал смешанные эмоции. С одной стороны, конечно, это была катастрофа. Шестидесятипятилетняя миссия Подразделения оказалась под угрозой. Если произойдет серьезное нарушение безопасности, придется чертовски дорого заплатить. Его голова, несомненно, покатилась бы, но не только его. Мог ли министр обороны выжить? Президент?
  
   Но страх перед плохими результатами был смягчен ароматным дуновением открывающихся возможностей. Наконец, он был бы в центре внимания министра. Его инстинкты говорили ему, что нужно перемешать горшок. Раззадоривайте его начальство, поддерживайте горячность. Тогда, если бы ему в конечном счете удалось сохранить контроль над блоком 70, его бы наверняка узнали.
  
   Наконец, выгодная должность старшего сотрудника в министерстве была в пределах его досягаемости.
  
   Он провел пальцем по прозрачной акриловой обложке досье. Был ли это его путь в рай или ад?
  
   Марольес явился по вызову, вытянувшись по стойке смирно, его усы подергивались, ожидая, когда его узнают.
  
   Гатинуа жестом пригласил его сесть.
  
   "Я прочитал это. От корки до корки, " ровным голосом произнес генерал.
  
   "Да, сэр. Это, безусловно, проблема."
  
   "Проблема? Это катастрофа!"
  
   Маленький человечек торжественно кивнул. "Да, сэр".
  
   "Скажите мне, за всю историю этого подразделения кто-нибудь когда-нибудь был внутри этой пещеры?"
  
   "Нет, нет. Я проверил архивы, и Чабон запросил Пелея. Она была запечатана с 1899 года. Конечно, мы всегда позволяли спящим собакам лгать. И, насколько нам известно, никто извне не открывал ее заново."
  
   "До сих пор", - холодно добавил Гатинуа.
  
   "Да, до сих пор".
  
   " Что мы знаем о Люке Симарде? - спросил я.
  
   " Ну, он профессор археологии в Бордо...
  
   "Мароллес, я читал его биографию. Что мы знаем о нем? Его личность. Его мотивы."
  
   "Мы разрабатываем профиль. Я передам ее вам в течение недели."
  
   "И что мы можем сделать, чтобы остановить это, прежде чем это начнется?" Спросил Гатинуа со спокойствием, которое, казалось, удивило полковника.
  
   Мароллес глубоко вздохнул и дал неблагоприятную оценку. "Боюсь, что проект уже набрал положительную динамику в Министерстве культуры. К сожалению, я должен сообщить, что это, несомненно, будет одобрено и профинансировано."
  
   "Кто твой источник?"
  
   "Ах, одно яркое пятнышко на темном небе", - с надеждой сказал Мароллес. "Двоюродный брат моей жены работает в соответствующем отделе. Это елейный парень по имени Абенхайм. Он всегда подлизывается ко мне на семейных собраниях, лукаво намекая на то, что, по его мнению, я работаю на подпольных службах. Я пытался избегать его."
  
   "Возможно, до сих пор?"
  
   "Совершенно верно".
  
   Гатинуа наклонился вперед и заговорщически понизил голос, как будто в комнате был кто-то еще. "Используй этого человека. Внушите ему, что кто-то в DGSE заинтересован в Симарде и его работе. Подразумевают что-то негативное, но не говорят ничего конкретного. Скажите ему, чтобы он держал вас в курсе всего, чтобы он как можно больше проникся проектом. Скажите ему, что, если у него все получится, определенные люди в государственном аппарате будут благодарны. Продолжайте в том же духе."
  
   "Я понимаю, сэр".
  
   Гатинуа откинулся назад, выпрямляя спину в обычное положение. "В конце концов, вы знаете, Боннет, вероятно, разберется с этим. Он безжалостный ублюдок. Возможно, все, что нам нужно будет сделать, это сидеть сложа руки и наблюдать за бойней."
  
  
   ДЕСЯТЬ
  
  
   Люк обошел обычные каналы и направился прямо к вершине. Ставки были слишком высоки. Если перья были взъерошены в его собственном университете и с региональными бюрократами в департаменте Дордонь, то так тому и быть.
  
   Пещеру нужно было защитить.
  
   Он использовал весь вес своего академического положения и свою дружбу с влиятельным сенатором из Лиона, чтобы добиться немедленной личной встречи в Пале-Рояле с министром культуры и ее главными заместителями по древностям, включая директора Национального центра доистории, уважаемого археолога по имени Морис Барбье, который, к счастью, поддерживал сердечные отношения с Люком. Участие заместителя директора Barbier Марка Абенхайма было менее удачным. Люк годами конфликтовал с Абенхеймом, и у двух мужчин была взаимная неприязнь друг к другу.
  
   Опираясь на богато иллюстрированное досье, изобилующее его фотографиями, Люк запросил ордер на чрезвычайную охрану, ускоренный процесс выдачи разрешений и выделение министерству достаточных средств для обеспечения безопасности пещеры и начала ее раскопок.
  
   Прислушавшись к совету своего друга-сенатора, он приукрасил загадочную рукопись Ruac, чтобы ассамблея высокого уровня могла сосредоточиться на одном вопросе за раз. И, следуя дальнейшему совету, он широко использовал термин "Впечатляющий новый национальный памятник".
  
   Важность наличия еще одного Ласко и Шове с точки зрения международного престижа и местного экономического развития не ускользнула от внимания группы. Морис Барбье был доведен до состояния возбуждения, которое, казалось, граничило с болезнью. Покраснев и почти дрожа, он заявил, что необходимо немедленно издать чрезвычайный приказ о присвоении пещере статуса исторического памятника. Будет создана комиссия для определения правильных процедур и методологий и выбора руководства кампанией по раскопкам.
  
   На этом Абенхайм, который молча хмурился во время презентации Люка, встрепенулся и начал приводить доводы в пользу прямого участия Министерства, подразумевая, что он должен возглавить такую комиссию и лично взять на себя ответственность за раскопки этой новой пещеры. Люк кипел от елейного исполнения. Абенхайм принадлежал к поколению Люка, на пару лет старше, и, безусловно, имел такую же квалификацию в академической археологии, но, в отличие от Люка, он не был оперативником. Люк рассматривал его как самодержавного бюрократа, больше похожего на бледного, тощего бухгалтера, чем на археолога. Люк любил лопаты и кирки и солнце на спине. Абенхайм, как он предполагал, питал непреходящую привязанность к телефонам, электронным таблицам и освещенным флуоресцентными лампами правительственным офисам. Абенхайм, со своей стороны, несомненно, видел в Люке лихача, стремящегося к славе.
  
   Барбье ловко отложил любое обсуждение лидерства и призвал группу рассматривать пока только более важные текущие вопросы.
  
   Министр взяла на себя ответственность и четко дала свое согласие на охранный приказ и предоставление чрезвычайных средств. Она поручила Барбье направить свои рекомендации по комиссии и попросила держать ее в курсе всех событий. На этом собрание закончилось.
  
   Люк вышел из комнаты, весело насвистывая, по мраморным коридорам власти. Выйдя на солнечный свет, он сорвал галстук, сунул его в карман и отправился на встречу с Хьюго возле Лувра на праздничный ужин.
  
   Для такой византийской бюрократии, как Министерство культуры, завершение было выполнено с головокружительной скоростью. Люк вздохнул с облегчением, когда две недели спустя Барбье сообщил ему, что недавно сформированная пещерная комиссия Ruac назначила Люка руководителем раскопок всего одним голосом против. "Вам не нужно угадывать, кто это был", - пошутил Барбье, но призвал Люка стараться, чтобы Абенхайм был хорошо информирован и счастлив, хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь Барбье.
  
   Затем Барбье добавил тоном, в котором слышалась зависть: "Ты станешь рыцарем искусств и литературы, ты знаешь. Это только вопрос времени."
  
   Люк сардонически ответил: "Если для этого мне придется надеть костюм с галстуком, я не так уж и горю желанием".
  
   В течение недели в долине Вéзèре была проведена операция в военном стиле. Подразделение французского инженерного корпуса при поддержке местной жандармерии сопровождало Люка к скалам Руак, где массивные титановые ворота банковского класса были вмонтированы в скалу над входом в пещеру. С вершины утеса были спущены силовые кабели, установлены камеры с замкнутым контуром, в лесу над участком были установлены сборная будка охраны и порталы, а через край были свешены прочные алюминиевые лестницы с перилами, обеспечивающие более легкий доступ, чем поход по уступам.
  
   Когда конвой с шумом проезжал через Ruac, Люк мог видеть лица, подозрительно выглядывающие из-за кружевных занавесок. Выйдя из кафе é, седовласый владелец прекратил подметать, оперся на метлу и хмуро уставился на медленно движущийся "Лендровер" Люка с раздраженной вспышкой узнавания. Люк подавил мальчишеский порыв отстрелить старику палец, но он сделал это, о чем позже пожалеет, неприкрыто подмигнув.
  
   После того, как пещера была закрыта на ставни и висячий замок, Люк впервые спокойно выспался с ночи обнаружения. Его тошнило от беспокойства по поводу угрозы утечки информации, вандализма и мародерства. Теперь это было позади него.
  
   Работа может начаться.
  
   Тем не менее, прошла глубокая осень, прежде чем можно было начать полномасштабную кампанию. Нельзя было просто щелкнуть пальцами. Нужно было собрать команду, уточнить графики, рассортировать оборудование, установить счета, организовать жилье.
  
   Эта последняя задача, какой бы обыденной она ни была, оказалась трудной. Люк был полон решимости найти местное жилье, предпочтительно в Ruac. Ничто не расстраивало его больше, чем потеря драгоценного времени на дорогу до раскопок. Ему посоветовали связаться с мэром Ruac, неким месье Бонне, чтобы узнать, есть ли дома, которые можно было бы арендовать. В противном случае было бы достаточно разрешения на установку фургонов и палаток на фермерском поле с некоторым доступом к воде. Он был не против поработать над этим. Фактически, кемпинг укрепил дух товарищества в такого рода предприятиях. Отсутствие земных удобств обычно порождало полезный вид связи.
  
   Было, мягко говоря, неприятно узнать в последний возможный момент, что мэр и седовласый владелец кафе é были одним и тем же лицом.
  
   Боннет демонстративно усадил Люка за тот же покрытый пластиком стол, что и раньше, и молча выслушал его просьбы, крепко сложив мясистые руки, как будто он не давал своим кишкам вылезти наружу.
  
   Люк использовал все риторические стрелы из своего колчана: мэр помог бы своему кафе é, своему городу, своей стране. Его землекопы были бы хорошими и уважительными соседями. Он бы организовал личную экскурсию по этой чудесной новой пещере; если бы там была мадам мэр, она, безусловно, тоже могла бы прийти. Конечно, мэру должно быть любопытно, из-за чего был весь сыр-бор? Конечно. Пока Люк упрямо продвигался вперед со своим односторонним разговором, небритая челюсть мэра оставалась неподвижной.
  
   Люк пожалел, что не мог забрать свое подмигивание обратно.
  
   Закончив, Боннет покачал головой и выпалил: "Нам нравится наш мир и тишина в Ruac. Никого здесь не интересует ваша драгоценная пещера. Нас не интересуют ваши исследования. Нам не нужны туристы. Вам негде остановиться, месье." С этими словами он встал и ушел на кухню.
  
   "Все прошло хорошо", - пробормотал Люк себе под нос, направляясь к двери.
  
   Пара скучно выглядящих подростков удерживали свои позиции на тротуаре, вынуждая Люка сойти на дорогу. Они посмеивались над его вынужденным обходом.
  
   Он был в настроении устроить разборку, и у него мелькнуло видение, как он выбивает из них дневной свет. Но он придержал язык и свой характер и сердито забрался в свой "Лендровер". По крайней мере, его окно больше не было разбито, с горечью подумал он, когда деревня исчезла в зеркале заднего вида.
  
   К счастью, аббат Мено пришел на помощь. На территории аббатства было ровное, хорошо дренированное поле, расположенное за старыми конюшнями, достаточно удаленное от дороги, чтобы монахи и археологи едва замечали друг друга. Он не хотел никакой компенсации, хотя и добавил смиренную просьбу посещать пещеру, когда это не было ужасно неудобно.
  
   В ветреное октябрьское воскресенье пещерная команда Ruac начала прибывать одна за другой в лагерь аббатства. Люк провел там неделю с двумя своими аспирантами, Пьером, парижанином родом из Сьерра-Леоне, и Джереми, британцем с сильным манчестерским акцентом. Они составляли невероятную пару: Пьер, черный как оникс, высокий и атлетически сложенный, и Джереми, бесцветный и тщедушный, но у них было присущее школьникам чувство юмора, и они были благодарны за то, что оказались причастны к чему-то историческому. Они неустанно работали, обустраивая лагерь и готовя хороший прием для команды.
  
   Караваны были рассредоточены по гигантскому кругу, подобно обозу на Старом Западе, защищающему себя от нападения. У каждого старшего члена команды будет свой собственный фургон, младшие члены будут делиться на двоих, а аспиранты - на троих. Старшекурсникам пришлось бы довольствоваться палатками на периферии. В фургонах были достаточно удобные койки, а в люксовых - небольшие зоны отдыха со встроенными столами. Электричества не было, но в каждом блоке было по паре каминных ламп. Все это было очень хорошо продумано и должным образом иерархизировано.
  
   Но в духе эгалитаризма Люк настоял на том, чтобы иметь подразделение того же размера, что и его заместители. Он тщательно обдумывал, куда поместить Сару. Слишком близко послало бы одно сообщение, слишком далеко - другое. Он решил выделить ей фургон через два от своего.
  
   В центре круга они соорудили кухонный навес и кладовую, а рядом с ним поставили большую брезентовую палатку со столами для пикника для групповых трапез в ненастную погоду. Окончательное сооружение представляло собой переносное здание-кабину, в котором находились офис по раскопкам и лаборатория, в комплекте с генератором для запуска компьютеров и спутниковой тарелкой для выхода в Интернет. Рядом с ней они вырыли большую яму для костра для обязательного вечернего разведения костров и окружили ее сиденьями из ящиков с вином.
  
   Одна секция полуразрушенного сарая была отведена под мужские переносные уборные. Другая секция предназначалась для женщин. Были установлены два душа с холодной водой - лучшее, что они могли сделать в данных обстоятельствах.
  
   Вот и все - к лучшему или к худшему, это должна была быть их деревня, но Люк был совершенно уверен, что как только команда увидит пещеру, никто не будет ворчать по поводу условий жизни.
  
   На рассвете того дня Люк признался себе, что нервничал из-за приезда Сары. Как правило, он больше думал о работе, чем об эмоциях. Итак, что заставляло его нервничать? У него были легионы бывших подружек. Когда он воссоединялся со старым пламенем случайно или намеренно, обычно все было очень беззаботно. Но в то утро, сидя за своим столом и попивая кофе, он почувствовал гложущую пустоту. Годы, проведенные в "вещах", казались далекими и размытыми, как переэкспонированная фотография. Он помнил некоторые вещи достаточно ясно, в основном о том, как она выглядела, даже о том, как она пахла, но забыл другие, в основном о том, что он чувствовал.
  
   Всегда будучи рабыней пунктуальности, она прибыла одной из первых, и когда Пьер постучал в дверь Люка, чтобы сообщить ему, что Сара Мэллори здесь, он почувствовал дрожь в животе, нервы школьника.
  
   Она выглядела маленькой, легкой и прелестной.
  
   Она тоже была встревожена и холодна. Он мог сказать это по тому, как ее губы с персиковым блеском были сжаты в вымученной улыбке. Он поздоровался с ней и чмокнул в обе щеки в официальной манере, как будто они никогда не были близки. Ее кожа была тонкой, почти прозрачной, демонстрируя розовый румянец капилляров под поверхностью. Прежде чем он отступил, он почувствовал запах ее волос. Никаких химических отдушек; аромат принадлежал только ей, и он вспомнил, как ему нравилось вытаскивать заколку и позволять ее светло-каштановым волосам рассыпаться по ее груди, где он прижимался носом к их шелковистости от загара к ее грудям.
  
   "Ты хорошо выглядишь", - сказал он.
  
   "Ты тоже".
  
   У нее был свой собственный стиль. Она превратила мужскую черную кожаную мотоциклетную куртку в женственную с бирюзовым шелковым шарфом, который подходил к ее глазам. Ее замшевая юбка и сапоги до икр плотно облегают темно-бордовые колготки.
  
   "Как прошел ваш полет?"
  
   "Без происшествий". Она посмотрела на землю. "Могу я куда-нибудь положить свои сумки?"
  
   Он прошелся по кругу, ожидая, когда она выйдет из своего фургона. Полуденное солнце было ярким, но в это время года ему не удалось сильно согреть землю. Она не переоделась; он был рад этому. Она хорошо выглядела, очень похожа на ту Сару, которую он знал.
  
   - Все в порядке? - спросил я. он спросил.
  
   "Лучше, чем у большинства".
  
   "У нас есть хорошее финансирование для перемен".
  
   "Так я понимаю".
  
   Он улыбнулся и указал в сторону аббатства. "Прежде чем прибудут остальные, я хочу показать вам оригинал рукописи".
  
   Дом Мено был счастлив еще раз извлечь книгу из ее прежнего места в инкрустированной шкатулке розового дерева на своем столе. Но старый монах казался неуютно суетливым из-за красоты Сары, и он быстро извинился за секстовые молитвы.
  
   Оставшись позади, они сели в кресла напротив друг друга. Люк наблюдал, как она переворачивает страницы, наслаждаясь каждой поднятой бровью и мимикой. Она держала книгу на коленях. Теснота ее юбки скромно сводила ноги вместе.
  
   Она наконец подняла глаза и сказала: "Все в этом необыкновенно".
  
   " Как и было объявлено?
  
   Она кивнула. "И вы все еще не перевели это?"
  
   "Мы работаем над этим. Что вы думаете о растениях?"
  
   "Они несколько стилизованы. Не совсем камера люцида. У меня есть несколько идей, но я бы предпочел пока не связывать себя обязательствами. Сначала мне нужно увидеть наскальные рисунки. Это нормально?"
  
   "Конечно! Я не хотел ставить тебя в затруднительное положение. Мы только в начале долгого процесса."
  
   Она закрыла книгу и вернула ее, избегая его взгляда, и внезапно сказала: "Спасибо, что включили меня в команду. Это было любезно с вашей стороны."
  
   "Вся комиссия поддержала. У вас сложилась неплохая репутация."
  
   "Тем не менее, ты мог бы нанять кого-нибудь другого".
  
   "Я не хотел кого-то другого. Я хотел тебя."
  
   Он сожалел о неудачном выборе слов, но не мог взять их обратно. Ее ответом был ледяной, немой взгляд.
  
   Через окно аббата Люк увидел приближающееся такси. Почувствовав облегчение, он сказал: "А, еще одно прибытие".
  
   К ночи вся группа руководителей зарегистрировалась. Последним пришел израильтянин Цви Алон, который приехал на своей арендованной машине, и после того, как ему показали его фургон, пожаловался, что ему не нужно столько места.
  
   Также по этому случаю, по настоянию министра культуры, там был редактор по культуре из Le Monde. В обмен на эксклюзивный доступ ко дню открытия раскопок издатель согласился наложить эмбарго на их репортаж до получения разрешения от министерства.
  
   Люк почувствовал, что вечер требует некоторой церемонности, поэтому после ужина с густым рагу из баранины он собрал всех вокруг танцующего костра, открыл несколько бутылок приличного шампанского и произнес короткую приветственную речь на английском.
  
   Высоко подняв свой бокал, он заявил, что для него большая честь быть их лидером. Он поблагодарил французское правительство и CNRS, Французский национальный центр научных исследований, за оперативные действия, и он был рад получить полную поддержку в отношении испытательного года обучения с вероятностью продолжения трехгодичной программы после представления предварительного отчета.
  
   Он представил присутствующих. Команда Ruac, как он их назвал, состояла из лучших и ярчайших специалистов в своих дисциплинах, международной группы геологов, гуру пещерного искусства, экспертов по камням, кости и пыльце, защитников природы и спелеологов, известных друг другу благодаря многолетнему сотрудничеству и дискуссиям. Там был даже эксперт по летучим мышам, миниатюрный мужчина по имени Деснойерс, который застенчиво поклонился при представлении, а затем исчез на периферии, как маленькое крылатое млекопитающее, устроившееся на ночлег.
  
   Наконец, Люк поблагодарил своих студентов, многие из которых прошли его собственную программу в Бордо, и поручил Пьеру и Майклу раздать шерстяные изделия команды Ruac с официальным логотипом раскопок - стилизованным бизоном.
  
   Как раз в этот момент возле конюшен послышался шум, и невысокий толстый мужчина, которого вел помощник с фонарем, крикнул: "Привет! Здравствуйте! Извините, я опоздал. Это месье Тайлифер, президент Совета из ПéРиге! Где профессор Симард? Не слишком ли поздно обратиться к группе?"
  
   Люк приветствовал задыхающегося политика из местной пиар-структуры, дал ему немного шампанского и ящик, на который можно было опереться, затем вежливо выслушал, как он произнес перед собравшимися чересчур длинную, чересчур цветистую, чересчур очевидную речь.
  
   После этого Люк и месье Тайлифер поболтали у камина и выпили еще по бокалу. Политик отклонил приглашение посетить пещеру, сказав, что у него слишком клаустрофобия, чтобы заниматься какими-либо спелеологическими исследованиями, но он был бы отличным "наземным" защитником их работы в этом районе. Он упомянул, что уже думает о будущей туристической достопримечательности, пещере-факсимиле "Ruac II" для широкой публики, подобной пещере Ласко II, и хотел знать, что Люк думает по этому поводу. Люк терпеливо заметил, что они еще не начали изучать "Ruac I", но со временем многое стало возможным.
  
   Когда Тайлифер спросил, как они оказались в лагере на территории аббатства, Люк рассказал ему о забавно грубом обращении с ним со стороны мэра Ruac, и, услышав это, политик понимающе хмыкнул.
  
   "Он позор, этот Боннет, придурок, если можно так выразиться, но, пожалуйста, не цитируйте меня", - раздраженно выплюнул он. "Я не очень хорошо его знаю, но я его знаю. Знаешь, почему говорят, что он и его деревня такие недружелюбные?"
  
   Люк этого не сделал.
  
   "Легенда гласит, что город неприлично разбогател на пиратстве! Ты никогда не слышал этого? Нет? Ну, это, наверное, сказка, но это факт, летом 1944 года во время войны произошел знаменитый угон самолета в Пéригорде. У нацистов был очень богатый груз в военном поезде, огромные депозиты, украденные из Банка Франции, произведения искусства, антиквариат и тому подобное, все направлялось в Бордо для передачи немецким военно-морским властям. Сопротивление нанесло удар по главной железнодорожной линии, недалеко от Ruac, и скрылось с состоянием, возможно, двумястами миллионами евро в сегодняшних деньгах, и несколькими очень известными картинами, включая, по слухам, портрет молодого человека Рафаэля, все они направлялись лично к Герингу. Часть награбленного попала к де Голлю в Алжире и нашла хорошее применение, я уверен, но большая часть этих денег и произведений искусства растворилась в воздухе. Рафаэля больше никто не видел. Всегда ходили слухи, что добрые люди из Ruac разработали свои очаровательные методы, потому что они все еще покрывают кражу, но вы знаете, как распространяются эти истории. И все же, никогда не спрашивай никого в этой деревне о Сопротивлении и ограблении поезда, или тебя самого могут застрелить!"
  
   Помощник Тайлифера напомнил ему об их следующей встрече, и мужчина поспешно допил свой напиток, протянул Люку его пустой стакан и, извинившись, вышел.
  
   Люк попытался найти Сару в толпе, но был остановлен экспертом по искусству эпохи палеолита Цви Алоном и Карин Вельцер, геологом плейстоцена, которые хотели поговорить о логистике на следующий день. Люк не мог решить, кто был настойчивее, лысый израильтянин с круглой головой или драчливая немка в комбинезоне. Пока он успокаивал их обоих и давал заверения, что их потребности будут полностью удовлетворены, он заметил, что Сара и молодой испанский археолог Карлос Феррер болтают.
  
   Он собирался присоединиться к ним, когда редактор Le Monde, флегматичный старший журналист по имени Джерард Жиро, подошел к Люку, чтобы узнать его личные мысли по поводу этого важного события. Люк вежливо предоставил ему место, и мужчина начал яростно строчить в своем блокноте.
  
   Краем глаза Люк увидел, как Сара и Феррер сменили свет лагерного костра на темноту.
  
   В его бокале все еще оставалось шампанское, и он обнаружил, что делает большой глоток.
  
  
   ОДИННАДЦАТЬ
  
  
   Они больше походили на астронавтов, чем на археологов.
  
   Экосистема пещеры, запечатанной на протяжении веков, была тонко настроенной. Разнообразие условий - температура, влажность, рН и газовый баланс камеры, любезно предоставленные летучими мышами, - все это способствовало созданию среды, которая в данном конкретном случае случайно обеспечила превосходную сохранность настенных рисунков.
  
   Худшее, что мог сделать Люк, это нарушить это равновесие и запустить цепную реакцию разрушения, подобную той, что произошла в других местах. Годы беспрепятственного доступа ученых и туристов в Ласко привели сначала к появлению зеленой плесени, а в последнее время и к появлению белых пятен кальцита - результата избытка CO2, который теперь угрожал картинам. В настоящее время Ласко был запечатан, чтобы дать научному сообществу возможность найти решения.
  
   В Ruac лучше с самого начала заняться профилактикой.
  
   В то время как Деснойерс, человек-летучая мышь, был, пожалуй, самым популярным членом команды, Люк считал защитницу природы Элизабет Кутард самой важной. За раннюю проблему с плесенью или другую экологическую катастрофу пришлось бы дорого заплатить.
  
   Сразу после рассвета в понедельник Люк, Кутард, Деснойерс и пещерный эксперт Джайлс Моран стояли гуськом на выступе скалы под входом в пещеру. Они были готовы подняться по железной лестнице, которую инженеры утопили в известняковом забое. Сразу за ними аспиранты Люка Пьер и Джереми были нагружены упаковками запатентованных Мораном ковриков для пещерного пола - прорезиненных полужестких листов, предназначенных для защиты любых хрупких сокровищ, которые могут оказаться под ногами.
  
   У Морана было крепкое тело, идеально подходящее для передвижения по самым узким проходам пещеры. Он будет отвечать не только за защиту пещеры и безопасность исследователей, но и за детальное отображение архитектуры камеры с помощью лазера.
  
   Кутар была статной, почти придворной женщиной, которая завивала свои длинные белые волосы в практичный пучок. Она упаковала несколько частей своего самого хрупкого электронного оборудования, а Люк притащил остальное.
  
   У Деснойерса на лбу был прикреплен инфракрасный фонарь, очки ночного видения, и когда он шел, он гремел различными ловушками, свисающими с его пояса.
  
   Они были одеты в белые комбинезоны Tyvek с капюшонами, резиновые перчатки, шапочки шахтеров и одноразовые респираторы для защиты от токсичных газов и защиты пещеры от их микробов. После того, как входная группа позировала для архивной фотографии, на которой они растянулись на лестнице, как альпинисты на Эвересте, Люк отпер тяжелые ворота и распахнул их.
  
   Экспедиция официально началась.
  
   Ранний утренний свет мягко освещал первые несколько метров хранилища. Люк получил огромное удовольствие, наблюдая за реакцией Кутар на фрески, и когда он включил серию ламп на треногах, ярко осветив всю первую камеру, она остановилась как вкопанная, как библейский соляной столп, и ничего не сказала, абсолютно ничего. Она просто вдыхала и выдыхала через свою маску, завороженная красотой скачущих лошадей, мощью стада бизонов, величием огромного быка.
  
   Моран вел себя скорее как хирург, быстро оглядываясь по сторонам, чтобы сориентироваться, затем приступил к работе со своим пациентом, аккуратно укладывая первые подстилки. Деснойерс бросился на одну из них. Он навел свой ночной прицел на потолок. "Пипистраллус пипистраллус", - сказал он, как ни в чем не бывало махнув рукой нескольким мечущимся фигурам над головой, но затем он разволновался и пропищал: " Rhinolophus ferrumequinum!" - и начал сходить с коврика, чтобы последовать за более крупной трепещущей фигурой в темноту. Моран резко отчитал его и настоял, чтобы он подождал, пока ему положат больше матов.
  
   "Я так понимаю, он нашел что-то восхитительное", - заметил Люк Кутарду.
  
   Она ответила красивым, тяжелым вздохом, переполненная эмоциями, по-видимому, удивленная тем эффектом, который это на нее произвело. Люк похлопал ее по плечу и сказал: "Я знаю, я знаю". Прикосновение вернуло ее сюда и сейчас. Она взяла себя в руки и приступила к работе, устанавливая множество мониторов окружающей среды и микроклимата: температуры, влажности, щелочности, кислорода, углекислого газа и важнейших питательных сред для бактерий и грибков. Базовые показания должны были быть сняты до того, как другие смогут приступить к своей работе.
  
   Опираясь на уроки прошлого, уже был разработан протокол. Работа на местах будет ограничена двумя пятнадцатидневными кампаниями в год. Одновременно в пещеру допускалось только двенадцать человек, и они работали посменно по чередующемуся графику. У тех, кто не был внутри пещеры, будут аналитические задания в базовом лагере.
  
   Большая часть этой первой смены была посвящена укладке защитных матов по всей длине пещеры и установке аналитического оборудования Кутарда в различных точках.
  
   Моран использовал LaserRace 300, чтобы измерить линейную длину всех десяти камер пещеры в 170 метров, что немного короче, чем у Ласко или Шове.
  
   Пакеты с матами были спущены с вершины утеса непрерывной вереницей студенческой рабочей силы, похожей на мешки с песком на дамбе. Люку пришлось подождать, пока будет уложена каждая секция матов, прежде чем он смог вернуться в более глубокие камеры. В каком-то смысле он уже скучал по блаженной свободе своего первого дня открытий, когда он мог свободно бродить и позволять каждой волне адреналина увлекать его за собой. Сегодня он был больше ученым, чем исследователем. Все должно было быть сделано в соответствии с протоколом.
  
   У него голова шла кругом от миллиона технических и логистических проблем - это был монументальный проект, более масштабный, чем все, за что он ранее отвечал. Но, увидев картины снова, тщательно продуманный бестиарий и человека-птицу, все такие свежие и богато раскрашенные, так великолепно выполненные, мысли о деталях проекта исчезли, как снежинки, оседающие на теплый поднятый лоб. Один в камере Охоты на бизонов, он был поражен звуком собственного голоса, приглушенного респиратором. Он говорил себе: "Я дома. Это мой дом."
  
   Перед перерывом на обед Люк связался с Деснойерсом, чтобы оценить ситуацию с летучими мышами. "Они не любят людей", - сказал маленький человек, как будто он был согласен с ними. "Это смешанное население, но в основном пипсы. Большая колония, не огромная. Я совершенно уверен, что они уйдут по собственному желанию и поселятся в другом месте."
  
   "Чем скорее, тем лучше", - сказал Люк, и когда человек-летучая мышь ответил с каменным лицом, Люк добавил: "Итак, что вы думаете о картинах?"
  
   Человек-летучая мышь ответил: "Я действительно не заметил".
  
   Вскоре после полудня вторая смена собралась на выступе в тревожном ожидании. Затем Люк повел остальных директоров и журналиста Le Monde на экскурсию, ведя себя как художник на открытии собственной галереи. Каждый вздох, каждое бормотание, каждое воркование посылали приятную рябь по его спине. "Да, это необычно. Да, я знал, что ты будешь впечатлен", - повторял он снова и снова.
  
   Цви Алон догнал Люка между Залом охоты на бизонов и проходом, который они называли Галереей медведей, где три больших бурых медведя с выразительными открытыми пастями и квадратными мордами накладывались друг на друга. "Послушай, Люк, " взволнованно сказал он, - я не могу поверить твоему утверждению, что это ориньякский. Не может быть, чтобы было так рано! Полихроматическое затенение слишком продвинуто."
  
   "Я не утверждаю, Цви. Это всего лишь наблюдение с помощью одного кремневого инструмента. Посмотрите на очертания этих медведей. Это древесный уголь, нет? Достаточно скоро у нас будут радиоуглеродные данные, и нам не придется строить догадки о возрасте. Мы узнаем."
  
   "Я уже знаю", - грубо настаивал Алон. "Это того же возраста, что и Ласко, или позже. Это слишком продвинуто. Но мне все равно это нравится. Это очень хорошая пещера."
  
   Люк оставил Сару одну до конца тура. Они были почти в конце пещеры, в ничем не украшенной камере 9. Он отослал остальных обратно, чтобы они приступили к своей работе, но оставил Сару рядом с собой. Все остальные выглядели громоздкими и бесформенными в своих защитных костюмах. Ее очень маленькая тайвекская одежда каким-то образом сидела идеально. Она выглядела неуместно элегантно, не от кутюр, конечно, но необъяснимо стильно.
  
   " Как у тебя дела? - спросил я. он спросил.
  
   "Ну что ж". Ее глаза сияли от искусства. "Действительно хорошо".
  
   "У меня есть для вас частная экскурсия. Готовы встать на четвереньки, чтобы увидеть десятую палату?"
  
   "Ради этого я бы прополз милю. Но, чтобы я был готов, скажите, здесь много летучих мышей?"
  
   "Нет. Кажется, им там не нравится. Я должен спросить нашего друга Деснойерса, почему."
  
   Она украдкой взглянула на колышущуюся колонию над головой. "Хорошо, давайте начнем ползти".
  
   Мягкие маты Moran облегчали коленям проход. Он вел, она следовала, и его тихо забавляло, что ей приходится так пристально следить за его задом. Они появились в десятой камере и встали прямо. Люк мог сказать, что Сара была ослеплена буйным проявлением человечности на куполообразных стенах. Повсюду нарисованные по трафарету руки, яркие, как звезды в безлунную ночь. "Я видел твои фотографии, Люк, но, вау."
  
   "Это разминка. Давай."
  
   Последняя камера была оборудована единственной лампой на треноге, испускающей жгучие галогенные блики. Он увидел, как она прогнулась, и инстинктивно обхватил ее за талию для поддержки. Она отстранилась, раздраженно прошептав: "Я в порядке", затем подтянула колени. Она медленно начала поворачиваться, делая небольшие движения ногой, в конечном итоге делая полный круг. Она напомнила Люку музыкальную шкатулку-балерину, которая была у его матери, когда он был маленьким, и которая делала пируэты на зеркальном основании под звуки восточной мелодии. Наконец, она заговорила снова. "Она такая зеленая".
  
   "Помимо того, что это первое изображение флоры в верхнем палеолите, это единственное известное использование зеленого пигмента из этой эпохи. Должно быть, это малахит, но мы должны посмотреть. Коричневые и красные ягоды, несомненно, представляют собой оксиды железа."
  
   "Травы", - изумилась она. "Они полностью совместимы с сухими степями, которые мы ожидаем увидеть в ориньякском периоде в теплое время года. И посмотрите на этого фантастического человека с клювом, стоящего в траве, как гигантское пугало."
  
   "Он мой новый лучший друг", - сухо сказал Люк. - А как насчет других растений? - спросил я.
  
   "Ну, вот что самое интересное. Иллюстрации в рукописи более реалистичны, чем наскальные рисунки, но, похоже, есть две разновидности, - сказала она, двигаясь первой справа от себя. "Эта панель представляет собой куст с красными ягодами. Рисунок листьев довольно импрессионистичен и неточен, видите здесь? А здесь? Но кусты в рукописи явно имеют пятилопастные листья, расположенные по спирали на стебле. Я бы сказал, что рябина рубрум, если надавить. Куст красной смородины. Это исконно для Западной Европы." Она двинулась влево. "И эти виноградные лозы. Опять же, рукопись имеет более четкое изображение. Длинные стебли и удлиненные листья в форме стрелы - это мое лучшее предположение, Convolvulus arvensis, но это только предположение. Европейский вьюнок. Это ужасный вредитель в том, что касается сорняков, но летом у него красивые маленькие розовые и белые цветы. Но, как вы можете видеть, здесь нет цветов."
  
   "Итак, трава, сорняки и красная смородина, это вердикт?"
  
   "Вряд ли это вердикт", - сказала она. "Первое впечатление. Когда я смогу приступить к работе с пыльцой?"
  
   "Первым делом с утра. Итак, ты рад, что пришел?"
  
   "На профессиональном уровне, да".
  
   "Только профессионально?"
  
   "Господи, Люк. Да. Только профессионально."
  
   Он неловко отвернулся и указал на Свод Рук. "Ты первый. Я принесу свет."
  
   Празднование тяжело повисло в воздухе, как запах пороха после фейерверка. Воздух был прохладным, но, поскольку не было угрозы дождя, люди ели на складных стульях и ящиках из-под вина на открытом воздухе. Люк провел последние несколько минут с журналистом Жиро, прежде чем тот отбыл в Париж. Перед уходом они тепло обменялись визитными карточками, и Люк попросил еще одно заверение, что на произведение будет наложен запрет до дальнейшего уведомления.
  
   "Не волнуйся", - сказал Жиро. Сделка есть сделка. Вы были великолепны, профессор. Ты можешь доверять мне."
  
   Алон разыскал Люка и придвинул стул. Он отказался от основного блюда повара - бараньих отбивных с розмарином и жареного картофеля - и предпочел вместо них хлеб с маслом и немного фруктов. Люк посмотрел на свою тарелку. "Прости, Цви, мы не учитываем твои диетические потребности?"
  
   "Я не соблюдаю кошерность, - ответил он, - мне не нравится французская кухня".
  
   Люк улыбнулся своей прямоте. "И что? Пещера?"
  
   "Что ж, я думаю, вы нашли одно из самых замечательных мест в доисторические времена. Это потребует изучения в течение всей жизни. Я только хотел бы, чтобы моя жизнь была длиннее. Ты знаешь, Люк, я не эмоциональный человек, но эта пещера трогает меня. Я в восторге от нее, независимо от ее возраста. Ласко называют Сикстинской капеллой эпохи палеолита. Ruac лучше. Художники здесь были мастерами. Цвета более яркие, что говорит о превосходной технологии нанесения пигмента. Животные даже более натуралистичны, чем Ласко, Альтамира, Фон де Гом или Шове. Использование перспективы находится на высоком уровне. Это были да Винчи и Михаиланджело своего времени."
  
   "Я чувствую то же самое. Послушай, Цви, у нас есть шанс изучить это правильно и, возможно, совершить прорыв в вопросе, о котором ты так красноречиво написал: почему они рисовали?"
  
   "Ты знаешь, у меня были твердые мнения".
  
   "Вот почему я выбрал тебя".
  
   Без тени смущения Алон сказал: "Ты сделал правильный выбор. Как вы знаете, я был строг с Льюисом-Уильямсом и Клоттсом за их шаманские теории."
  
   "Они оба сочувствовали мне", - ответил Люк. "Но они уважают тебя".
  
   "Я всегда чувствовал, что они придают слишком большое значение наблюдениям за современным шаманизмом в Африке и Новом Свете. Вся эта история со стеной пещеры, являющейся мембраной между реальным миром и миром духов, и шаманом, являющимся каким-то Тимоти Лири из палеолита с галлюциногенами и кожей, полной пигментов, - это трудно проглотить. Да, эти люди из Руака и Ласко были Homo sapiens, как и мы, но их общества находились в состоянии постоянной трансформации, а не статичны, как современные культуры каменного века. Вот почему я не могу принять экстраполяции из современной этнографии. Возможно, между нашим мозгом и их мозгом не было неврологических различий, но, клянусь Богом, были культурные различия, которые мы просто не можем понять. Ты знаешь, где я нахожусь, Люк. Я старой закалки, прямой потомок Ламинга-Императора и Леруа-Гурана. Я говорю, пусть анализ археологии говорит сам за себя. Посмотрите на типы животных, пары, кластеры, ассоциации. Тогда вы сможете разгадать распространенные мифологические истории, значение кланов, попытаться найти во всем этом какой-то смысл. Подумайте об этом, в течение по меньшей мере двадцати пяти тысяч лет, огромного промежутка времени, они использовали основной набор мотивов животных: лошадь, бизона, оленя, быков с небольшим количеством представителей семейства кошачьих и медведей. Не олени, которых они ели, не птицы или рыбы - хорошо, один здесь, два там - и не деревья и растения, по крайней мере, до сих пор. Они рисовали не то, что им нравилось. Были причины, по которым эти мотивы существуют. Но..."
  
   Он замолчал, снял очки и потер слезящиеся глаза.
  
   - Но? - спросил я. - Спросил Люк.
  
   "Но Ruac беспокоит меня".
  
   "Каким образом?"
  
   "Я стал больше статистом, чем археологом, Люк. Я по уши в компьютерных моделях и алгоритмах. Я могу рассказать вам о взаимосвязи между положением в пещере и лошадьми, стоящими лицом влево, больше, чем любой человек на планете. Но сегодня! Сегодня я чувствовал себя скорее археологом, что хорошо, но также я чувствовал себя человеком, который ничего не знает, что тревожит."
  
   Люк согласился с ним и добавил: "Здесь много новаторского материала. Не только вам придется пересмотреть убеждения. Все таковы. Камера одних только растений. А если это ориньякский, на который, как я понимаю, ты не купишься, тогда что?"
  
   "Да, растения, конечно, это что-то совершенно новое. Но это нечто большее, чем это. Весь гештальт этого места проникает в меня. Особенно люди-птицы. Одна с бизоном, другая с растительностью. Я смотрел на них, и это проклятое ругательство, шаман, продолжало всплывать у меня в голове." Он хлопнул Люка по колену. "Если ты скажешь Льюису-Уильямсу, что я это сказал, я убью тебя!"
  
   "Мои уста запечатаны".
  
   Пьер подбежал и возвышался над ними. - Есть минутка, Люк? - спросил я.
  
   Колени Алона хрустнули, когда он встал. Он приподнялся на цыпочки и, положив руку на плечо Люка, чтобы сохранить равновесие, прошептал ему на ухо несколько жарких слов. "Ты позволишь мне вернуться в пещеру сегодня вечером, одному, всего на несколько минут?" Мне нужно испытать это самостоятельно, всего с одним маленьким огоньком, как это сделали они."
  
   "Я думаю, нам нужно придерживаться протокола, Цви".
  
   Алон печально кивнул и продолжил свой путь.
  
   Люк повернулся к Пьеру. - Что случилось? - спросил я.
  
   "Пара человек из деревни Руак здесь, чтобы поговорить с вами".
  
   - У них есть вилы? - спросил я.
  
   "Они принесли торт".
  
   Он видел их раньше. Пара из кафе é в Ruac.
  
   "Я Одиль Бонне, " сказала женщина, " а это мой брат Жак".
  
   Одиль ясно заметила выражение узнавания на лице Люка.
  
   "Да, мэр - наш отец. Я думаю, он был груб с тобой раньше, так что... Ну, вот тебе торт."
  
   Люк поблагодарил ее и пригласил их в свой фургон на бренди.
  
   У нее была ослепительная улыбка и знойная внешность кинозвезды золотой эры, прошедшей свой пик, она была не в его вкусе, немного легкомысленна и в ней было слишком много крестьянского, но определенно женщина Хьюго. Несмотря на то, что было прохладно, ей нравилось показывать ноги. Ее туповатый братец с непроницаемым лицом, казалось, был не так рад находиться там. Он оставался тихим, немного загадочным, вероятно, его втянули в это дело, подумал Люк.
  
   Она потягивала бренди, в то время как ее брат пил свой большими глотками, как пиво. "Мой отец не современный человек", - объяснила она. "Ему нравятся тихие старые порядки. Он не любит туристов и посторонних, особенно немцев и американцев. Он придерживается мнения, что раскрашенные пещеры, особенно Ласко, изменили характер региона, с оживленным движением, магазинами открыток и футболок. Ты знаешь, о чем я говорю."
  
   "Конечно", - сказал Люк. "Я полностью понимаю его позицию".
  
   "Он отражает взгляды большинства в деревне, и именно поэтому он был мэром столько, сколько я себя помню. Но я - мой брат и я - более непредубежденны, даже взволнованы вашим открытием. Новая пещера! Прямо у нас под носом! Мы, наверное, проходили мимо нее десятки раз."
  
   "Я могу организовать экскурсию", - с энтузиазмом ответил Люк. "Я не могу выразить вам, как сильно я хочу поддержки деревни. Да, это национальное достояние, но, во-первых, это местное сокровище. Я думаю, что участие местных жителей с самого начала поможет сформировать будущее Ruac Cave как государственного учреждения."
  
   "Мы бы с удовольствием посмотрели это, не так ли, Жак?" Он автоматически кивнул. "Мы также хотели бы стать добровольцами. Мы можем делать все, что вы пожелаете: Жак может копать или передвигать предметы - он силен, как сельскохозяйственное животное. Я умею пилить, я хорошо рисую. Готовьте. Что угодно."
  
   Раздалось пару резких ударов в дверь фургона Люка, и она распахнулась. Хьюго был там, поднимая большую бутылку шампанского с красным бантом на горлышке. "Привет!" Затем, увидев, что Люк был с кем-то, он добавил: "О, извините! Должен ли я вернуться?"
  
   "Нет, войдите! Добро пожаловать! Помните ту милую пару из кафе é в Ruac? Вот они."
  
   Хьюго забрался внутрь и сразу переключил свое внимание на женщину, а когда выяснилось, что мужчина с ней был ее братом, он пошутил, что шампанское предназначалось для нее. Они немного поболтали, затем Одиль скрестила ноги и объявила, что им пора уходить.
  
   "Ответ - да", - сказал ей Люк. "Я был бы рад вашей помощи в кемпинге. Работа в пещере будет очень ограниченной, но здесь есть чем заняться. Приходите в любое время. Пьер, парень, который провел тебя сюда, устроит тебя."
  
   На этот раз ее прощальная улыбка Хьюго была недвусмысленной. Люк почувствовал гудение, подобное тому, которое иногда возникает вокруг высоковольтной линии.
  
   "Если бы я знал, что она будет здесь, я бы пришел вчера", - сказал Хьюго. Он оглядел тесный фургон. "Здесь остановился знаменитый Люк Симард, один из первооткрывателей пещеры Руак? Не совсем Версаль. Где я буду спать?"
  
   Люк указал на свободную койку в дальнем конце, которая была завалена бельем Люка. "Вот. Выпейте немного бренди и не смейте жаловаться."
  
   Цви Алон застал Джереми врасплох на кухне, куда студент ушел, чтобы заварить чашку чая.
  
   Лысый мужчина выпалил: "Люк дал мне разрешение посетить пещеру в одиночку на короткое время. Дай мне ключ."
  
   Джереми был основательно запуган Алоном и его жесткой репутацией. Его костлявые колени практически стучали. "Конечно, профессор. Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой, чтобы открыть ее? Спускаться в темноте непросто."
  
   Алон протянул руку. "Со мной все будет в порядке. Когда я был в твоем возрасте, я командовал танком на Синае."
  
   Люк начал рассказывать Хьюго о событиях первого дня, но, пока он говорил, он почувствовал, что его друг чем-то обеспокоен. Внезапно Люк замолчал и требовательно спросил: "Что это?"
  
   "Почему ты не спрашиваешь меня о рукописи?"
  
   "Есть ли прогресс?"
  
   "Я полагаю, вы никогда не слышали о шифре Цезаря?"
  
   Люк нетерпеливо покачал головой.
  
   "Ну, это трогательно простой код, который Юлий Цезарь использовал для секретных сообщений. Это практически требует, чтобы ваш противник был неграмотным, поскольку его так легко взломать, просто сдвинув, скажем, на три буквы вправо или влево. Большинство его врагов не смогли бы даже прочесть простую латынь, так что у него это прекрасно получалось. Со временем разработчики кодов соревновались за более изощренные методы."
  
   Лицо Люка покраснело от раздражения.
  
   "Хорошо, хорошо, ну, по словам моего парня из Брюсселя, одного из гениев Войнича, наша рукопись была закодирована с помощью чего-то, называемого шифром Вигена & #232;ре, который сам по себе довольно примечателен, поскольку считалось, что его изобрели только в шестнадцатом веке. Похоже, что наш Бартомье или его коллега на несколько сотен лет опередил свое время. Я не буду утомлять вас подробностями, но это гораздо более сложный вариант шифра Цезаря с дополнительным требованием требовать секретных ключевых слов для расшифровки."
  
   "Если ты не перейдешь к делу, я убью тебя голыми руками", - крикнул Люк.
  
   "Этим утром, перед моим отъездом из Парижа, мой бельгийский компьютерщик сказал мне, что он близок к тому, чтобы взломать несколько страниц. Он думает, что, вероятно, есть по крайней мере три раздела, в каждом из которых есть свое ключевое слово. Он перебирал цифры, или что там такое, чем занимаются компьютерщики, и он сказал мне, что напишет мне по электронной почте, когда у него будет что-то определенное. Есть ли где-нибудь, где я могу проверить свою почту?"
  
   Люк практически схватил его за куртку. "Кабинет. Пошли."
  
   Когда они проходили мимо лагерного костра, Люк указал на женщину и сказал Хьюго: "Кстати, это Сара".
  
   Он тут же пожалел, что промолчал, потому что Хьюго подбежал к ней и представился одним из старейших друзей Люка, не говоря уже о том, что он был одним из первооткрывателей пещеры.
  
   "Я слышала о вас", - она сверкнула глазами. "Я не могу поверить, что мы никогда не встречались, когда, ты знаешь, Люк и я ..."
  
   "И я тоже слышал о тебе!" - Воскликнул Хьюго. "Такая милая, такая умная. Люк, подойди сюда!"
  
   Люк приблизился, качая головой в ожидании того, что должно было произойти. "Не создавай проблем, Хьюго".
  
   "Проблемы? Я? Просто дело в том, что, ну, Сара, я буду откровенен. Сегодня вечером я встретил даму и хотел бы пригласить ее на свидание, но двойное свидание могло бы стать для нее меньшим испытанием. Как насчет того, чтобы вы с Люком присоединились к нам как-нибудь на этой неделе? Я здесь всего на пару дней."
  
   " Господи, Хьюго, " простонал Люк.
  
   "Я бы с удовольствием", - сказала Сара, застав Люка врасплох, но Хьюго понимающе улыбнулся.
  
   "Тогда решено. Все, что мне нужно сделать, это спросить эту леди, и все готово. Люк расскажет вам, что я думаю о сельской местности. Это должно сделать его более вкусным."
  
   Люк включил свет в кабинете. Пол крепкого маленького здания вибрировал вместе с грохочущим генератором. Он зашел в Интернет и позволил Хьюго зайти на свой собственный портал электронной почты.
  
   Щеголеватый мужчина выпятил грудь и с гордостью объявил, что у него двадцать новых сообщений, несколько от подруг, затем заметил важное. "А, это наш взломщик кодов!"
  
   Он открыл электронное письмо. "Фантастика! Он говорит, что закончил шесть страниц. Секретным ключевым словом для раздела был NIVARD, что бы это ни значило. Он отправил расшифрованные отрывки в качестве приложения и говорит, что скоро начнет работать над следующим разделом."
  
   - Что там написано? - спросил я. - Потребовал Люк.
  
   "Подожди, дай я открою ее. Я не думаю, что он даже читал это. Его интересует только код, а не текст! Кроме того, он говорит, что это на латыни, что для нашего бельгийского друга просто еще один шифр, скучный."
  
   Хьюго просмотрел документ, чтобы почувствовать язык.
  
   Люк стоял у него за плечом, и он медленно начал читать на ходу. Вскоре он отбросил бесстрастный тон переводчика. Язык был слишком изменчив, и Хьюго начал горячо передавать слова старого монаха.
  
   Я уверен, что меня ждет ужасная и мучительная смерть. В отличие от мученика, который умирает за свои убеждения и благочестие, я умру за знания, которыми обладаю. Была кровь, и ее будет еще больше. Потерять друга - нелегкое дело. Потерять брата - это ужасно. Потерять брата, который также был другом почти двести лет, невыносимо. Я похоронил твои кости, дорогой Нивард. Кто похоронит мою? Я не святой, о Господь, но жалкая душа, которая слишком сильно любила свое знание. Вытеснило ли это мою любовь к тебе? Я не молюсь, но судить тебе, мой Бог. За свои грехи я заплачу кровью. Я не могу исповедоваться моему настоятелю, потому что он мертв. Пока за мной не придут, я буду писать свое признание. Я скрою ее значение в шифре, разработанном братом Жаном, ученым и нежной душой, по которому я ужасно скучаю. Знание, содержащееся в моей исповеди, предназначено не для каждого человека, и когда меня не станет, оно исчезнет. Если она когда-нибудь будет найдена снова, то это потому, что Христос счел нужным сделать ее явной по причинам, известным только Ему. Я писец и переплетчик книг. Если Господь даст мне время закончить ее, я переплету книгу и посвящу ее Святому Бернарду. Если книга будет сожжена, так тому и быть. Если ее разорвут на части, так тому и быть. Если это будет найдено другим человеком в предполагаемом тайнике и слова будут распутаны, тогда я говорю этому человеку, пусть Бог смилуется над твоей душой, ибо цена, которую ты заплатишь, будет велика.
  
   Хьюго остановился, чтобы моргнуть и облизать губы.
  
   "Есть ли еще что-нибудь?" - Спросил Люк.
  
   "Да", - прошептал он. "Это еще не все".
  
   "Тогда, ради Бога, продолжай".
  
   Алон водил свою арендованную машину так, как делал все в жизни: драчливо. Он резко ускорился, резко затормозил и преодолел небольшое расстояние от лагеря на повышенных оборотах. У вершины утеса была оборудована гравийная парковка, и когда он добрался туда, он резко затормозил, его шины разбрызгивали гальку. Облака затуманили края полумесяца, и ночное небо покрылось черными прожилками, похожими на вены на тыльной стороне чьей-то руки. Временное убежище для охраны, которое было возведено до установки ворот, давно исчезло. Изображения с камер видеонаблюдения и телеметрические данные из входа в пещеру и камер теперь поступают непосредственно в офис лагеря.
  
   Он запер машину и застегнул куртку-бомбер до горла. Конвекции холодного воздуха прокатились над долиной. Он нащупал в кармане ключ от ворот пещеры. Это было большое и тяжелое, приятное орудие, почти средневековое. Он предпочел бы полную аутентичность, мерцающую масляную лампу, но пришлось бы обойтись маленьким фонариком в его руке. Он направил ее на тропинку и направился к лестнице на скалу.
  
   Ему не терпелось провести полчаса в одиночестве, бродя по коридорам при минимальном освещении. Утром он по-своему извинился бы перед Люком, сославшись на временное помешательство, но он должен был это сделать. Люк официально не одобрил бы это, но инцидент пройдет, он был уверен. Пещера взывала к нему. Ему нужно было поговорить с ней наедине. Он бы написал о той ночи. Это изменило бы его мышление, возможно, даже поколебало бы некоторые давние, упрямые убеждения.
  
   "Будь прокляты шаманы", - прошептал он вслух, мысль слетела с его губ. Мог ли я ошибаться?
  
   Он замедлил шаг, приближаясь к лестнице. Это был долгий путь вниз, и в его возрасте он уже не был горным козлом.
  
   Шум шагов! Выполняется.
  
   Он вздрогнул и развернулся, но так и не сделал полного оборота.
  
   Он не видел бревна, которое ударило его по голове, никогда не чувствовал, как его тащат к краю, и в последний момент, когда он проходил через мембрану, он никогда не слышал настойчивого трепыхания пары взлетающих коршунов с черными плечами, напуганных звуком его тела, пробивающегося сквозь дубы.
  
  
   ДВЕНАДЦАТЬ
  
  
   Аббатство Клерво, Франция, 1118
  
   Ясным зимним утром в огромных лесах, окружающих новый монастырь, было тихо. Поля были спокойны, плоский горизонт - умиротворен.
  
   В холодной комнате, где не было ничего, кроме соломенного матраса, горшка для мочи и таза, покрытого льдом, молодой настоятель сбросил свое грубое одеяло, потому что чувствовал, как горит его тело, несмотря на холод. Его кожа была скользкой, как будто его только что окунули в воду. Надрывный кашель, не дававший ему спать всю ночь, пока утих, но он знал, что в любую минуту он может вернуться, чтобы терзать его тело и колотить по голове. Он попытался дышать через нос, чтобы предотвратить новый спазм.
  
   Когда Бернард, будучи привилегированным юношей, заболевал, за ним ухаживала благородная женщина - тетя или кузина. Но он запретил женщинам посещать собрание и, как следствие, был вынужден полагаться на не слишком нежное милосердие мужчин. Его лихорадочные причитания были обращены к его любимой матери, умершей так давно. У него все еще было угасающее воспоминание из раннего детства, когда он лежал в постели с пересохшим горлом, успокаиваемый песней, медовым напитком и ее милым личиком. Теперь он был мужчиной, ему было двадцать восемь лет, и он был главой аббатства Клерво. Для него не было ни матери, ни нежной руки. Он должен был стоически переносить свою болезнь и уповать на милосердие Христа в отношении освобождения.
  
   Если бы его мать дожила до старости, она, несомненно, преисполнилась бы гордости за то, как осуществился ее благочестивый план. При рождении она принесла каждого из своих детей - шестерых сыновей и одну дочь - в жертву Богу и полностью посвятила себя их христианскому воспитанию.
  
   К тому времени, когда Бернард закончил свое образование, его матери уже не было. Его наставники определили в нем особый талант, молодого человека, который, в дополнение к благородному происхождению и природному интеллекту, обладал мягким характером, острым умом и тем безмерным обаянием, которое нечасто одаривает мужчину. Несмотря на краткий флирт со светскими соблазнами литературы и поэзии, никогда не было серьезных сомнений в том, что Бернард станет служителем Бога.
  
   Конечно, путь наименьшего сопротивления привел бы его в близлежащее бенедиктинское аббатство в Фонтене, но он яростно отверг этот вариант. Он уже философски присоединился к новым мужам Церкви - Роберту из Молесма, Альберику из К îто, цистерцианцам, которые считали, что коррумпированные аббатства и их духовенство отказались от строгого соблюдения Правил святого Бенедикта Нурсийского. Эти цистерцианцы были полны решимости избавиться от излишеств плоти и духа, которыми были заражены бенедиктинцы. Они отвергали рубашки из тонкого льна, бриджи, меха, простыни и покрывала. Их аббатства и клуатры никогда не были бы украшены горгульями и химерами. Они ели свой хлеб с черствостью, без сала или меда. Они не будут взимать платы за погребение, не будут брать десятину, они будут строить свои общины вдали от городов, поселков или деревень и запретят всем женщинам избегать любых мирских развлечений. И они прерывали свои молитвы и медитации только тяжелым физическим трудом, необходимым для пропитания.
  
   Твердо помня об этом спартанском идеале, молодой Бернард однажды молился в маленькой придорожной церкви, прося Бога о его руководстве, и когда он встал, у него был ответ. Пораженный ясностью своего решения, он убедил своих братьев Бартомье и Андре é, своего дядю Годри и вскоре еще тридцать одного бургундского дворянина отправиться с ним в К îто, оставив Королевство Франция ради Священной Римской империи и оставив старые жизни ради новой. Два других брата Джи éрард и Гай были в отъезде в качестве солдат, хотя со временем они тоже присоединились бы к нему. Остался только самый младший, Нивард.
  
   "Прощай, Нивард", - обратился Бернард к своему любимому брату в тот день, когда отряд уехал. "Ты получишь все земли и поместья для себя".
  
   Мальчик со слезами на глазах воскликнул: "Тогда ты забираешь Небеса и оставляешь мне только землю! Разделение слишком неравное!"
  
   Эти слова сильно тронули Бернарда, и в животе у него оставалась пустота до того дня, когда они с Нивардом наконец воссоединились.
  
   В 1112 году аббатство Кîто все еще было полностью деревянным, а не каменным. Она была основана пятнадцатью годами ранее, но настоятель, Стивен Хардинг, суровый англичанин, некоторое время не принимал новых послушников. Он был вне себя от радости от такого наплыва людей и приветствовал Бернарда и его окружение с распростертыми объятиями.
  
   Той первой холодной ночью в общежитии для мирян Бернард блаженно лежал без сна, переполненная комната резонировала с храпом измученных мужчин. В предстоящие дни и недели, чем тяжелее будут страдания, тем больше его удовольствие, и в будущем он сказал бы всем послушникам у своих ворот: "Если вы хотите жить в этом доме, оставьте свое тело здесь; только духи могут входить сюда".
  
   Его способности были настолько исключительными, а труд таким энергичным, что в течение двух лет Стивен решил, что Бернард более чем готов основать новое сестринское аббатство. Он назначил его аббатом и отослал его со своими братьями Андре é и Г éрардом и двенадцатью другими мужчинами в дом в епархии Лангр в Шампани.
  
   На плоской поляне они построили простое жилище и вступили в жизнь, полную крайних трудностей, даже по их собственным суровым стандартам. Земля была бедной, они пекли хлеб из самого грубого ячменя, и в первый год им приходилось обходиться дикими травами и вареными листьями бука. Но они выстояли и построили свой монастырь. Они назвали ее Клерво.
  
   Из-за харизмы Бернарда ученики стекались в Клерво, и к тому времени, когда он заболел, там проживало более сотни монахов. Он скучал по единению со своими товарищами в длинном открытом общежитии, но это было так же хорошо, что он согласился переехать в маленькую комнату настоятеля, примыкающую к церкви. Его месячные приступы кашля лишили бы монахов того скудного сна, который у них был.
  
   Джерард всегда был самым крепким из шести братьев. Кроме порезанного бедра, настоящего солдатского трофея, у него никогда в жизни не было ни одного дня болезни. Он хлопотал над своим хрупким братом и пытался заставить его воздерживаться от супов и настоев, но Бернард ускользал, дряблый мешок с костями. Слишком апатичный, чтобы руководить людьми на молитве, он передал полномочия своему настоятелю, но по-прежнему настаивал на том, чтобы ему помогали в церкви посещать службы и соблюдать часы.
  
   Однажды Джерард взял на себя смелость отправиться верхом, чтобы сообщить могущественному священнослужителю Уильяму Шампо, епископу Шон-ан-Шампани, о состоянии здоровья Бернара. Уильям открыто ценил Бернарда и остро осознавал его потенциал как будущего церковного лидера. После сообщения о его болезни он получил разрешение цистерцианского ордена в Кîто управлять Бернаром в течение года в качестве его настоятеля. Согласно действующему указу, он приказал освободить молодого настоятеля от всех церковных обязанностей и от суровых обрядов ордена, пока его тело не исцелится. Бернара увезли в повозке, запряженной лошадьми, на юг, в теплые края, в более богатое и комфортабельное аббатство, куда несколькими годами ранее был отправлен его средний брат Бартомье. И таким образом, Бернар из Клерво поселился в аббатстве Руак.
  
   Ruac была бенедиктинской общиной, медленно избавлявшейся от излишеств, против которых выступал Бернард. Он еще не был пригоден для того, чтобы быть частью цистерцианского ордена. Хотя новых монахинь больше не принимали, у настоятеля, доброжелательного пожилого человека, не хватило духу выгнать старых. Он также не разрушил винный погреб или пивоварню и не опустошил изобильные кладовые и зернохранилища. Бартомье и некоторые другие новые люди были направлены в Ruac в качестве авангарда реформ, но они начали наслаждаться удобствами, которые нашли там, пережив тяжелые годы в Клерво. По правде говоря, Ruac изменил их больше, чем Ruac изменил их.
  
   По прибытии Бернард был слишком болен, чтобы замечать церковные недостатки своего нового окружения, не говоря уже о том, чтобы протестовать против них. Ему выделили однокомнатный каменный дом на окраине аббатства с очагом, удобной кроватью, столом для чтения со стулом из конского волоса и обилием толстых свечей. Его брат Бартомье разжигал огонь и хлопотал у его постели, как обеспокоенный любовник, а пожилая монахиня, сестра Клотильда, угощала его свежей едой и полезными напитками.
  
   Сначала казалось, что Бернард может не выжить. Он то приходил в сознание, то терял его, периодически узнавал своего брата, каждый раз слабо благословляя его заново, и называл монахиню "матерью", что, казалось, бесконечно радовало ее.
  
   На двадцатый день лихорадка у Бернарда спала, и он начал осознавать, что его окружает.
  
   Он принял сидячее положение, пока его брат поправлял его покрывало. "Кто привел меня сюда?" он спросил.
  
   " Джерард и несколько монахов из Клерво."
  
   Бернард потер песок с глаз и искусно замаскировал осуждение под комплимент. "Посмотри на себя! Ты хорошо выглядишь, Бартомье!" Его старший брат был мясистым и крепким, его цвет лица был розовым, как у свиньи, а волосы нуждались в обновленной стрижке.
  
   "Я немного толстоват", - сказал Бартомье, защищаясь, похлопывая себя по животу через свой хороший льняной халат.
  
   "Как это?" - спросил я.
  
   "Здешний настоятель не так строг, как вы!"
  
   "Ах, я слышал, как это говорили обо мне", - сказал Бернард. Из-за его опущенных глаз было невозможно сказать, сожалеет ли он о строгости, которую он навязал своему сообществу, или о пренебрежительности Бартомье. "Как твоя жизнь здесь, брат? Служите ли вы Христу в полной мере?"
  
   "Я полагаю, что да, но боюсь, вы будете относиться к моему удовлетворению с подозрением. Мне действительно здесь нравится, Бернард. Я чувствую, что нашел свое место."
  
   "Чем ты занимаешься помимо молитвы и медитации? Есть ли у тебя призвание?" Он вспомнил отвращение своего брата к физическому труду.
  
   Бартомье признал, что он был более склонен к занятиям в помещении. Его настоятель освободил его от посадки и сбора урожая. В Ruac был небольшой скрипторий, выдававший копии Правила Святого Бенедикта за кругленькую сумму, и он был учеником почтенного монаха с опытной рукой. Он также был искусен в уходе за больными, в чем Бернард убедился на собственном опыте. Он помогал брату Жану, лазарету, и проводил добрый час в день, бегая по лазарету, проверяя, достаточно ли разведено огня, зажигая свечи для заутрени, очищая чаши, которые использовались для кровопускания, омывая ноги больных и отряхивая их одежду от блох.
  
   Он поднял Бернарда на ноги, позволил скелету человека опереться на его спину, когда он держал горшок для мочи для него. Он с энтузиазмом прокомментировал улучшение потока и цвета мочи своего брата. "Пойдем, - сказал Бартомье, когда закончил, " пройди со мной несколько шагов".
  
   За несколько недель несколько шагов превратились во много, и Бернард смог совершать короткие прогулки на весеннем воздухе и начать посещать мессу. Старый аббат Тьенн и его приор Луи оба придерживались древних бенедиктинских обычаев и, как они признавались друг другу, довольно боялись уважаемого молодого человека. Он был зажигательным реформатором, и их провинциальные умы не могли сравниться с его интеллектом и силой убеждения. Они надеялись, что он сочтет нужным быть скромным гостем и позволит им оставить свои бочонки с вином и таких, как дорогая старая сестра Клотильда.
  
   Однажды, прогуливаясь по лугу возле лазарета, Бартомье указал на низкое здание и заметил: "Знаешь, Бернар, здесь есть священнослужитель, которого доверенные лица отправили в Ruac для выздоровления от ужасной травмы. Это единственный человек, которого я когда-либо встречал, равный тебе в рассуждениях, знаниях и образованности. Возможно, когда он станет сильнее, ты захочешь встретиться с ним, а он - с тобой. Его зовут Пьер Абрамс, и, хотя вы будете решительно не одобрять некоторые аспекты его бурной жизни, вы, несомненно, найдете его более стимулирующим, чем вашего скучного брата."
  
   Посеяв семя, Бернард задумался об этом сале Abé. По мере того, как весна сменялась летом и его силы возрастали, каждый раз, когда он обходил периметр аббатства, он заглядывал в арочные окна лазарета, надеясь мельком увидеть таинственного человека. Наконец, однажды утром, после первой молитвы, Бартомье сказал ему, что Аббат Лард просил о визите. Но прежде чем это произошло, он почувствовал, что его брат обязан выслушать историю Эбби Лэрда, чтобы ни одному из них не пришлось испытывать смущение.
  
   В юности Аббата Ларда отправили в Париж учиться в большой кафедральной школе Нотр-Дам под руководством того же Уильяма де Шампо, ныне настоятеля Бернара. Вскоре молодой ученый смог победить своего учителя в риторике и дебатах и в возрасте всего двадцати двух лет основал собственную школу за пределами Парижа, где студенты со всей страны толкали друг друга локтями, чтобы быть на его стороне. Через десять лет он сам займет кафедру в Соборе Парижской Богоматери, а к 1115 году станет его каноником. Бернард прервал на этом месте и заметил, что да, конечно, он слышал об этом блестящем ученом и хотел бы знать, что с ним стало!
  
   Ответ: женщина по имени Хéло ïсе.
  
   Аб éлард встретил ее, когда ей было пятнадцать, юную и миниатюрную, уже сведущую в классической литературе. Она жила в Париже в позолоченном доме своего дяди, богатого каноника Фулберта. Эбби Лард была настолько поражена, что договорилась с ее дядей о предоставлении ему жилья под предлогом предоставления частных уроков сообразительной девочке.
  
   Кто кого соблазнил, станет предметом дискуссий, но никто не мог отрицать, что за этим последовал страстный роман. Эбби Лард легкомысленно игнорировала свои преподавательские обязанности и неосмотрительно позволила исполнять песни, которые он написал о ней, публично. К сожалению, их роман завершился беременностью. Эбéлард отослал ее к своим родственникам в Бретань. Там она родила ребенка, которого назвала Астролябией в честь астрономического инструмента, имя, которое красноречиво говорило о поразительной современности H élo ïse.
  
   Ребенка оставили на попечение ее сестры, и двое влюбленных вернулись в Париж, где Аб éлард начала напряженные переговоры о заключении пакта со своим дядей. Он согласился бы жениться на ней, но отказался предавать этот брак огласке, чтобы не скомпрометировать свое положение в Нотр-Дам. Они с Фулбертом чуть не подрались из-за разногласий по этому вопросу. В смятении Аб éлард убедила Эйч éло ïсе удалиться в женский монастырь в Аржантее, где она ходила в школу девочкой.
  
   Она пошла против своей воли, поскольку была земным человеком, не имеющим склонности к религиозной жизни. Она отправляла отвратительные письма, в которых спрашивала, почему она должна была смириться с жизнью, к которой у нее не было призвания, особенно с жизнью, которая требовала их разлуки.
  
   Это был 1118 год, за несколько месяцев до того, как Бернард прибыл в аббатство Руак. Ее дядя был возмущен тем, что Эбби Лард, по-видимому, справился с неудобствами своей племянницы, отослав ее, вместо того чтобы публично выступить за честный союз. Фулберт не мог оставить это дело без внимания. Он приказал трем своим подхалимам приставать к Аббату Ларду в его меблированных комнатах. Двое держали его на кровати, а один использовал нож, чтобы грубо кастрировать его, как сельскохозяйственное животное. Они бросили его отрезанные яички в умывальник и оставили его стонать в луже свертывающейся крови.
  
   Абéлард надеялся умереть, но он не умер. Теперь он был уродом, мерзостью. В агонии он размышлял о своей судьбе: разве Сам Бог не отверг евнухов, исключив их из Своего служения как нечистых существ? Поднялась температура и онемевшая астения от потери крови. Он томился в опасном состоянии, пока Уильям из Шампо, этот вечный защитник прекрасных умов, не вмешался и не отправил его в Ruac, где его лечил известный немощный брат Жан. И в этой мирной сельской местности, после долгого физического и духовного выздоровления, он был готов встретиться с другим известным инвалидом Ruac, Бернаром из Клерво.
  
   Бернард надолго запомнит их первую встречу. В то летнее утро он ждал возле лазарета, и оттуда вышел опасно худой, сутулый мужчина с выпуклым лбом, отмеченным морщинами беспокойства, и застенчивой, почти мальчишеской улыбкой. Его походка была медленной и шаркающей, и Бернард вздрогнул от сочувствия. Абéларду было сорок, сорокалетнему старику, и, несмотря на собственную немощь, Бернард чувствовал себя крепким по сравнению с этим беднягой.
  
   Аббат Лард протянул руку: "Аббат Бернард, я так хотел встретиться с вами. Я хорошо знаю вашу уважаемую репутацию."
  
   "И я тоже хотел встретиться с тобой".
  
   "У нас много общего".
  
   Бернард выгнул бровь.
  
   "Мы оба любим Бога, " сказал Эбби Лард, " и мы оба выздоровели благодаря зеленым супам сестры Клотильды и коричневым настоям брата Жана. Пойдем, пройдемся, но помолимся не слишком быстро."
  
   С того дня двое мужчин были постоянными компаньонами. Бернард едва мог поверить в свою удачу. Аббат Лард был более чем равен ему в вопросах теологии и логики. Посредством дебатов и бесед он мог упражнять свой разум так же, как и свое тело. Выходя в эфир, они обсуждали Платона и Аристотеля, реализм и номинализм, мораль человека, вопросы конкретные и абстрактные. Они вступали в словесную перепалку, меняясь ролями учителя и ученика, иногда часами проигрывая в спорах. Бартомье иногда отрывался от своих обязанностей и показывал на окна лазарета в сторону двух мужчин, прогуливающихся по лугу, жестикулируя. "Посмотри, брат Жан. Ваши пациенты процветают."
  
   Бернард охотно говорил о будущем - о своем желании вновь заняться церковными делами, о своем рвении распространять цистерцианские принципы. Аб éлард, со своей стороны, отказался смотреть вперед. Он настаивал на том, чтобы пребывать в настоящем, как будто у него не было ни прошлого, ни будущего. Бернард оставил его в покое. Не было никакой пользы настаивать на откровенности от этой жалкой души.
  
   Однажды утром, на некотором расстоянии от аббатства, на любимом высоком склоне над рекой, они остановились, чтобы полюбоваться видом. Оба мужчины сели на камни и замолчали. Первое весеннее тепло и первые лепестки сезона объединились, чтобы создать пьянящий аромат. Аббат Лард внезапно сказал: "Ты знаешь о моем прошлом, не так ли, Бернард?"
  
   "Я знаю об этом".
  
   "Тогда ты знаешь о H élo ïse".
  
   "Я знаю о ней".
  
   "Я хотел бы, чтобы ты узнал ее лучше, потому что, если ты узнаешь ее, ты узнаешь меня лучше".
  
   Бернард бросил на него непонимающий взгляд.
  
   Абéлард полез в карман своего одеяния и вытащил сложенный пергамент. "Письмо от нее. Вы оказали бы мне честь, прочитав это и поделившись своими мыслями. Она не стала бы возражать."
  
   Бернард начал изучать его, с трудом веря, что это произведение восемнадцатилетней женщины. Это было любовное письмо, ни в коем случае не низкое, но возвышенное и чистое. Он был тронут мелодичностью ее слов и страстью в ее сердце. Через несколько минут ему пришлось остановиться, чтобы смахнуть слезу с глаза.
  
   "Скажи мне, что это за проход?" - спросил Эбéлард.
  
   Бернард прочел это вслух. "Эти монастыри ничем не обязаны общественным благотворительным организациям; наши стены не были возведены за счет ростовщичества мытарей, и их фундамент не был заложен за счет подлого вымогательства. Бог, которому мы служим, не видит ничего, кроме невинных богатств и безобидных приверженцев, которых вы поместили сюда. Чем бы ни был этот молодой виноградник, он обязан только вам, и ваша задача - приложить все свои усилия к его культивированию и улучшению; это должно быть одним из главных дел вашей жизни. Хотя наше святое отречение, наши обеты и наш образ жизни, кажется, защищают нас от всех искушений."
  
   Абéлард печально кивнул. "Да, пожалуйста, закончи это".
  
   Закончив, Бернард сложил его и вернул письмо. "Она замечательная женщина".
  
   "Благодарю вас. Хотя мы женаты, она больше не может быть моей женой. Я мертв внутри, радость навсегда ушла. Тем не менее, я намерен посвятить остаток своей жизни ей и Богу. Я буду жить как простой монах. Она будет жить как простая монахиня. Мы будем как брат и сестра во Христе. Хотя я буду жить с вечными страданиями своей судьбы, благодаря нашей любви к Богу мы сможем любить друг друга."
  
   Бернард коснулся колена мужчины. "Пойдем, брат. Сегодня прекрасный день. Давайте пройдемся дальше."
  
   Они брели вниз по течению, река была далеко внизу. Летом прошли сильные дожди, и сток из берегов сделал реку грязно-коричневой и бурной, но на их широком уступе почва была сухой и твердой. При каждом шаге их сандалии ударялись о каблуки. Они приблизились к самой дальней точке вдоль скал, по которым они когда-либо путешествовали, но погода была прекрасной, и у них обоих хватало сил продолжать. Не было необходимости в разговорах; соревноваться со звуками ветра, шелестящего в листве, было бы постыдно. Высоко на утесах они чувствовали себя привилегированными, находясь в царстве ястреба, царстве Бога.
  
   Со временем, сказал Бернард. "Смотрите! Давайте отдохнем здесь."
  
   На широком уступе, с которого открывался чудесный вид на долину, рос старый можжевельник, казалось, растущий прямо из скал. Его переплетенные ветви создавали зону прохладной тени. Они сидели, прислонившись спинами к шершавому стволу, и продолжали наслаждаться в тишине.
  
   "Может быть, нам вернуться?" - спросил Эбéлард после паузы.
  
   Бернард встал и осмотрел дальнейший путь, прикрывая глаза от солнца, осматривая вершины утесов. "У меня есть предположение, что, возможно, удастся вернуться в аббатство, продолжив путь, найдя пологий подъем на вершину и пройдя через луга к северу от церкви. Вы чувствуете себя достаточно хорошо?"
  
   Абéлард улыбнулся. "Не так хорошо подготовлен, как ты, брат, но подходит для "энтерпрайза". "
  
   Дальнейший путь был несколько сложнее, и их потные ноги начали скользить на подошвах сандалий. Как раз в тот момент, когда Бернард сомневался в разумности продолжения, они услышали чудесный плеск. За следующим поворотом был небольшой водопад, солнечный свет заставлял его сверкать, как лента из драгоценных камней. Вода хлестала по выступу и каскадом стекала со скал.
  
   Они жадно набрали в рот полные пригоршни чистой холодной воды и решили, что это, возможно, знак того, что дальнейший путь благоприятен.
  
   Продвижение было медленным, а выступ немного ненадежным, но они были полны решимости найти кратчайший путь, и оба молча радовались, что их тела готовы к этой задаче. Месяцами ранее они были настолько слабы, что едва могли подняться со своих кроватей. Они были благодарны и поплелись дальше.
  
   Второй водопад украсил их путь, позволив им снова напиться досыта. Бернард насухо вытер руки о рясу и вытянул шею. "Вон там", - указал он. "Если мы пройдем немного дальше, я полагаю, что это то место, где мы можем безопасно подняться на вершину".
  
   В выбранном месте Бернард упер руки в бедра и спросил Аббаса Ларда, готов ли он к восхождению.
  
   "Я готов, хотя путь наверх и кажется долгим".
  
   "Не волнуйся. Бог сохранит нас привязанными к небесному своду, " весело сказал Бернард.
  
   "Если одному из нас суждено улететь, молись, чтобы это был я, а не ты", - ответил Эб éлард.
  
   Бернард шел впереди, ища маршрут, который лучше всего напоминал лестницу. Сильно потея, его грудь вздымалась от напряжения, он подтянулся на следующий уровень и остановился как вкопанный. "Abéсало!" - воскликнул он. "Будь осторожен на том шатком камне, но приходи! Здесь происходит нечто изумительное!"
  
   В скале зияла дыра шириной с кровать мужчины и высотой с ребенка.
  
   Бернард протянул руку, чтобы помочь пожилому мужчине подняться. "Пещера!" - воскликнул Эбéлард, хватая ртом воздух.
  
   "Давайте взглянем на это", - взволнованно сказал Бернард. "По крайней мере, это нас охладит".
  
   Без огня им приходилось полагаться на солнечный свет, чтобы разглядеть что-либо внутри хранилища. Желтое свечение простиралось всего на несколько футов, прежде чем перейти в черноту. Забравшись внутрь, они обнаружили, что могут легко стоять. Бернард сделал несколько неуверенных шагов вперед и увидел что-то на границе света. "Боже мой, Аб éлард! Видишь там? Там есть фрески!"
  
   Бегущие лошади.
  
   Атакующий бизон.
  
   Голова огромного черного быка над головой.
  
   Существа исчезли в темноте.
  
   "Здесь побывал художник", - пробормотал ЭбéЛард.
  
   "Гений", - согласился Бернард. - Но кто? - спросил я.
  
   "Ты думаешь, это из древности?" - Спросил Эбéлард.
  
   "Возможно, но я не могу сказать".
  
   "Римляне были здесь, в Галлии".
  
   "Да, но они не похожи ни на одну римскую статую или мозаику, которые я когда-либо видел", - сказал Бернард. Он посмотрел на долину. "Каким бы ни был ее возраст, это место величественно. Художник не мог бы найти лучшей таблички для рисования. Мы должны вернуться с просветлением, чтобы увидеть, что лежит глубже." Он хлопнул ладонями по плечам Эбби Лэрда. "Подойди, мой друг. Какой это был чудесный день. Давайте вернемся в аббатство к мессе."
  
   Бернар призвал Бартомье вернуться в пещеру вместе с ним и Эбби Лардом, а Бартомье, в свою очередь, нанял брата Жана, который был хорошо знаком с миром природы и очарован им. Четверо мужчин отправились из аббатства утром после краткой службы. Они намеревались вернуться к секст-службе в полдень. Им придется поторопиться, но если они пропустят Секст, они понесут епитимью. Конец света не наступил бы. Если бы Бернард был настоятелем в Ruac, отношение к нему не было бы таким небрежным, но в тот ясный день он чувствовал себя скорее исследователем, чем священнослужителем.
  
   Мужчины прибыли в пещеру к середине утра, с легкомыслием мальчишек-жаворонков. Бартомье был воодушевлен возросшей энергией и хорошим настроением своего брата. Жан, коренастый, добродушный целитель, самый старший из группы на несколько лет, горел желанием увидеть эти фрески своими глазами. Бернард и Эбби Лард, со своей стороны, с радостью поддерживали свою растущую связь.
  
   Они принесли с собой хорошие факелы, куски лиственницы с концами, обернутыми набитыми жиром тряпками. На выступе под пещерой Жан опустился на колени, но не для того, чтобы помолиться, а чтобы открыть свой мешочек с материалами для добывания огня: кремнем, железным цилиндриком, который представлял собой сломанную рукоятку старого аббатского ключа, и немного порошкообразной льняной обугленной ткани, приготовленной и высушенной его особым способом.
  
   Он работал быстро, поджигая железо на кремне, и растопка занялась за считанные мгновения. После того, как его факел был зажжен, остальные тоже подожгли свои. Вскоре четверо мужчин стояли у входа в пещеру, поднимая горящие факелы, безмолвно взирая на некоторые из лучших произведений искусства, которые они когда-либо видели.
  
   Оказавшись внутри, они полностью потеряли счет времени; к тому времени, как они вернутся, Секст будет уже давно закончен, и им повезет посетить следующее служение в Нонесе. При свете шипящих факелов они восхищались зверинцем. Некоторые животные, такие как бизоны и мамонты, казались причудливыми, хотя лошади и медведи были достаточно реалистичны. Странный приапический человек-птица напугал их и заставил прищелкнуть языками. И когда они пришли, чтобы проползти через паучью нору в задней части пещеры, они были ослеплены отпечатками рук, нанесенными по красному трафарету, которые окружали их в маленькой камере.
  
   С первых минут они обсуждали, кем мог быть художник или художники. Римляне? Галлы? Кельты? Другие далекие варвары? Не имея ответа, они обратились к вопросу о том, почему. Зачем украшать камеру руками? Какой цели это послужило бы?
  
   Жан забрел в последнюю камеру и воскликнул: "Теперь, братья, вот вещи, которые я могу лучше понять! Растения!"
  
   Жан внимательно осмотрел картины. Он был заядлым травником, одним из самых искусных практиков в Пéригор, и его способности как лазарета не имели себе равных. О его припарках, растираниях, порошках и настоях ходили легенды, его репутация доходила даже до Парижа. В регионе существовала долгая история травничества, и знания о растениях и лекарствах бережно передавались от отца к сыну, от матери к дочери, а в случае с Руаком - от монаха к монаху. У Джин был особый дар к украшательству и экспериментам. Даже если припарка от хрипов действует достаточно хорошо, не может ли она подействовать лучше с добавлением черешка клюквы? Если разболтанность кишечника можно остановить обычными отварами, можно ли сделать настои более крепкими с добавлением сока мака и мандрагоры?
  
   Со своими спутниками, нависшими над его плечом, Жан направил свой фонарик на рисунки кустов с красными ягодами и пятигранными листьями. "На мой взгляд, это куст крыжовника. Сок этих ягод полезен при различных заболеваниях. И эти виноградные лозы, вот здесь. Похоже, они принадлежат к семейству виноградных лоз одержимости, которые, как говорят, лечат лихорадку."
  
   Бартомье рассматривал большого человека-птицу на противоположной стене. "Вы видели это существо, братья?" Он ткнул пальцем в эрегированный член фигуры. "Он такой же удачливый, как и тот, другой. Тем не менее, даже я знаю тип растительности, окружающей его. Это луговая трава."
  
   "Я согласна", - фыркнула Джин. "Простая трава. Она имеет ограниченную ценность как лекарство, хотя я буду время от времени использовать ее, чтобы сделать припарку."
  
   Бернард медленно обошел камеру, самостоятельно осматривая стены. "Я почти устал это повторять, но я никогда не видел такого необычного места во всем христианском мире. Мне кажется..."
  
   Под ногами раздался хруст, и Бернард потерял равновесие. Он упал, уронив факел и ободрав колени.
  
   Абéлард поспешил к нам и протянул руку. "С тобой все в порядке, друг мой?"
  
   Бернард потянулся за факелом, но отдернул руку, как будто змея собиралась нанести ответный удар, и перекрестился. "Посмотри туда! Боже мой!"
  
   Абéлард опустил свой фонарик, чтобы лучше разглядеть, что так поразило Бернарда. У стены была навалена груда человеческих костей цвета слоновой кости. Он быстро начертил знак креста у себя на груди.
  
   Жан присоединился к ним и начал осмотр. "Эти кости не свежие", - заметил он. "Я не могу сказать, как долго этот бедняга пролежал здесь, но я полагаю, что это немалый срок. И посмотри на его череп!" Позади отверстия для левого уха задняя часть свода была раздавлена и глубоко вдавлена. "Он встретил жестокий конец, да упокоит господь его душу. Интересно, он наш художник?"
  
   "Как мы можем когда-либо знать?" Сказал Бернард. "Кем бы он ни был, мы обязаны считать его христианином и похоронить его по-христиански. Мы не можем оставить его здесь."
  
   "Я согласен, но нам придется вернуться в другой день с мешком, чтобы унести его останки", - сказал Аб éлард. "Я бы не хотел опозорить его, оставив часть его костей здесь, а другие разбросав там".
  
   "Похороним ли мы его вместе с его чашей?" Бартомье воскликнул как ребенок.
  
   "Какая чаша?" - Спросила Джин.
  
   Бартомье высветил свой факел так, что он почти коснулся известняковой чаши размером со сложенные чашечкой ладони человека, которая лежала на полу между двумя грудами костей ступней. "Вот!" - сказал он. "Похороним ли мы его вместе с его старой миской для ужина?"
  
   Спустя долгое время после того, как кости были преданы земле на кладбище и в церкви отслужили мессу по усопшим, Жан вновь обратился к каменной чаше телесного цвета, которую держал на письменном столе у кровати. Она была тяжелой, гладкой и прохладной на ощупь, и, держа ее в руках, он не мог не задуматься о человеке в пещере. У него самого была тяжелая ступка с пестиком, которую он использовал для измельчения растительных компонентов в лечебные средства. Однажды, повинуясь импульсу, он взял свою ступку со скамейки в лазарете и поставил ее рядом с миской этого человека. Они не были такими уж разными.
  
   Его помощник, молодой монах по имени Мишель, подозрительно наблюдал за ним со своего насеста в углу.
  
   "У тебя что, нет работы, которой можно было бы заняться?" Раздраженно спросила Джин. Юноша с острым лицом был неспособен заниматься своими делами.
  
   "Нет, отец".
  
   "Что ж, я расскажу тебе, как дождаться вечерни. Замените всю солому в матрасах лазарета. Постельные клопы вернулись."
  
   Молодой монах зашаркал прочь с кислым выражением лица, что-то шепча себе под нос.
  
   Камера Джин была отгороженным пространством в длинном лазарете. Обычно к тому времени, когда он снимал сандалии и клал голову на солому, он уже спал, не обращая внимания на храп и стоны своих пациентов. Однако с того дня, как он посетил пещеру, он спал урывками, размышляя об изображениях на стенах и скелете в камере. Однажды, во сне, скелет перевоплотился, поднялся и стал человеком-птицей. Он проснулся в неприятном поту.
  
   Этой ночью он лежал без сна, уставившись на маленькую свечу, которую он оставил гореть на своем столе между двумя каменными чашами.
  
   Принуждение овладело им.
  
   Это было бы нелегко утихомирить.
  
   Это не ослабевало до тех пор, пока он не потащил Бартомье, Бернара и Аббата Ларда с собой на росистые луга и сочные леса, которые окружали аббатство.
  
   Она не ослабевала до тех пор, пока они не собирали корзины, переполненные луговыми травами, крыжовником и виноградными лозами владения.
  
   Аромат не ослабевал до тех пор, пока Жан не размял ягоды в пюре, не измельчил растения в ступке, а затем не сварил волокнистую мякоть в настой.
  
   Это не ослабевало до той ночи, когда четверо мужчин сидели вместе в камере Жана и один за другим прихлебывали терпкий красноватый чай.
  
  
   ТРИНАДЦАТЬ
  
  
   - И это все? - спросил я. - Воскликнул Люк.
  
   Хьюго перестал переводить. Он закрыл вложение электронной почты и поднял ладони вверх в жесте бесполезного извинения. "Это все, что он пока расшифровал".
  
   Люк нетерпеливо топнул ногой, сотрясая переносное здание. "Итак, они приготовили чай из этих растений. Что потом?"
  
   "Надеюсь, у нашего бельгийского друга скоро будет для нас больше. Я отправлю обнадеживающее сообщение. Я бы не хотел, чтобы он отвлекся на что-то вроде съезда "Звездного пути" и потерял интерес."
  
   "Там был скелет, Хьюго, и артефакты! Но теперь поверхность не обнаруживается ни в десятой камере, ни где-либо еще. Какая потеря!"
  
   Хьюго пожал плечами. "Ну, они, вероятно, сделали то, что, по их словам, собирались сделать. Они устроили дохристианскому пещерному человеку христианское погребение!"
  
   "Это как найти египетскую гробницу, обчистенную грабителями могил. Скелет того периода, обнаруженный на месте, представлял бы огромную ценность."
  
   "Они оставили картины для тебя, не забывай об этом".
  
   Люк направился к двери. "Отправьте электронное письмо своему другу и попросите его поторопиться с остальной частью рукописи. Я собираюсь поговорить с Сарой о растениях."
  
   "На твоем месте я бы делал больше, чем говорил".
  
   "О, ради бога, Хьюго. Повзрослей."
  
   В фургоне Сары было темно, но Люк все еще стучал в дверь. Послышалось приглушенное "Кто там?"
  
   "Это Люк. У меня есть несколько важных новостей."
  
   Через несколько мгновений испанец Феррер открыл дверь, без рубашки, и бодро сказал: "Она сейчас подойдет к тебе, Люк. Хочешь выпить?"
  
   Сара зажгла каминную лампу и появилась в дверях, покраснев от смущения, как застигнутый врасплох подросток. На ее блузке не было одной пуговицы, и когда она заметила это, все, что она могла сделать, это закатить глаза на себя.
  
   Феррер чмокнул ее в щеку и ушел, без тени горечи заметив, что бизнес на первом месте.
  
   Люк спросил, будет ли ей удобнее, если они поговорят на улице, но она пригласила его войти и зажгла лампу в гостиной. Его шипящий звук нарушил тишину. "Кажется, приятный парень", - наконец сказал он.
  
   "Карлос? Очень мило."
  
   - Ты знал его до Руака? - спросил я.
  
   Она нахмурилась. "Люк, почему у меня такое чувство, будто меня допрашивает мой отец? Это немного неловко, вы не находите?"
  
   "Не для меня. Мне жаль, что это неудобно для тебя. Это не входило в мои намерения."
  
   "Я уверен". Она отпила воды из бутылки. "О чем ты хотел поговорить?"
  
   "Наши растения. Я думаю, что они были использованы с определенной целью."
  
   Она наклонилась вперед, невольно обнажая блестящую ложбинку между грудями. "Продолжай", - сказала она, и пока он повторял историю, почерпнутую из рукописи Бартомье, она одержимо накручивала пряди волос снова и снова, достаточно сильно, чтобы побелели пальцы. Это была нервная привычка, о которой он забыл до этого момента. Во время их последней ночи вместе она делала это часто.
  
   Он не был уверен, было ли причиной ее стресса его присутствие или история Бартомье. В любом случае, когда он закончил, и они оба нетерпеливо прокомментировали предстоящую работу, он сказал ей успокоиться и хорошенько выспаться ночью.
  
   По ее насмешливому выражению лица он заподозрил, что в его тоне было больше предостережения, чем совета.
  
   На второй день раскопок она быстро распуталась и скрутилась, как запутанная рыболовная леска.
  
   Цви Алон не явился на завтрак. Его машина была найдена припаркованной над утесами. Вход в пещеру был заперт и не потревожен. Джереми с тревогой вышел вперед, чтобы рассказать Люку о просьбе Алона о ключе прошлой ночью, на что Люк сердито отрицал, что он дал этому человеку разрешение.
  
   В панике команда начала обыскивать нижние проемы и вообще ничего не нашла. Затем Люк принял командное решение и приказал утренней смене начать работу внутри пещеры, пока он связывается с властями.
  
   Учитывая специфику раскопок Ruac, лейтенант по имени Биллетер из местной жандармерии лично откликнулся на вызов. Когда он убедился, что дело сложное, он вызвал своего старшего офицера из Группы жандармерии Дордони в По éРиге, полковника Тукаса, и мобилизовал полицейский катер из Лез-Эйзи, чтобы поднять на мотор V éz ère.
  
   К середине утра с Люком связались по рации в пещере и сообщили, что прибыл Тукас. Полковник был довольно неотесанным мужчиной, слегка полноватым, лысым, с крупными чертами лица и свисающими, смятыми мочками ушей. Его усы были подстрижены слишком коротко для широкого промежутка между носом и верхней губой, оставляя обнаженной линию кожи, и, как у многих мужчин с редкой шевелюрой, он компенсировал это козлиной бородкой. Но у него был неуместно ровный, элегантный голос и довольно культурный парижский акцент. Люк был бы более уверен в нем, если бы они говорили по телефону.
  
   Они встретились у машины, взятой Алоном напрокат. Эти двое только начали разговаривать, когда подбежал молодой лейтенант и взволнованно сообщил им, что недалеко от берега реки было найдено тело.
  
   Люк не смог бы вернуться в пещеру в тот день.
  
   Его первой обязанностью было сесть в лодку, чтобы опознать труп. Задание вызвало у него тошноту и потрясение. Алон был окровавлен и сломлен. Срезанная ветка дерева ужасно пронзила его нижнюю часть живота. Запинающееся падение разбило ему лицо и скрутило руки и ноги под причудливыми углами, как ветви старого можжевельника высоко на уступе. Несмотря на то, что здесь было прохладно и сухо, насекомые уже заявили о своих правах.
  
   Необходимо было сделать несколько заявлений. Люку пришлось уступить свой офис Тукасу и его людям, чтобы проводить их собеседования. Ближе к вечеру именно Джереми допрашивали последним, и он вышел из переносной кабины таким же обескровленным, как и останки Алона. Пьер ждал его. Он от всего сердца обнял Джереми за плечи своей длинной рукой и увел его выпить.
  
   Настроение в лагере было мрачным. После ужина Люк почувствовал себя обязанным обратиться к группе. Тукас сообщил ему, что в ожидании вскрытия представляется вероятным, что Алон поскользнулся, пытаясь спуститься в темноте; не было причин подозревать обратное. От лестницы до места упокоения тела была прямая линия. Травма, которую он перенес, соответствовала сильному падению. Люк передал оценку мрачной группе.
  
   Поразмыслив о вкладе профессора Алона в их область, он объявил минуту молчания и в заключение призвал всех согласиться с тем, что доступ в пещеру сверх установленных протоколом часов строго запрещен и что он один будет управлять ключами. Одна осталась бы на его брелке, дубликат был бы заперт в его столе.
  
   Люк почти не ел. Хьюго отвел его обратно в свой фургон, накормил жидким бурбоном и включил новоорлеанский джаз на своем MP3-плеере с батарейным питанием, пока Люк в конце концов не заснул в одежде. На этом Хьюго выключил музыку и слушал уханье совы, пока он тоже не погрузился в сон.
  
   Несмотря на трагедию, работа в Ruac продолжалась. Алона пришлось бы заменить, но эта дыра в команде не будет заполнена до следующего сезона.
  
   Они продвинулись вперед с планом первой кампании. В центре внимания первоначальных раскопок должны были находиться две камеры: пол пещеры у входной камеры, или Камера 1, как ее официальное обозначение, и Комната растений, камера 10.
  
   В камере 10 было тесно, и Люк ограничил доступ только нескольким людям одновременно. В эту основную группу входили Сара, Пьер, Крейг Моррисон, эксперт по камням из Глазго, и Карлос Феррер, их авторитет в области микрофауны, миниатюрных костей мелких млекопитающих, рептилий и амфибий. Люк чувствовал, что делает наплевательское заявление, объединяя Сару с испанцем, но его внутренности трепетали каждый раз, когда он видел, как они работают рядом друг с другом, их тела почти соприкасались. К счастью, Деснойерс был прав. Популяция летучих мышей начала сокращаться почти сразу. В задних камерах было несколько упорных препятствий, но команда испытала огромное облегчение от того, что потолок перестал двигаться.
  
   Сара сосредоточилась на квадратном участке земли размером один на один метр, граничащем с юго-западной стеной камеры 10, где Люк обнаружил кремневый клинок. Верхние слои были покрыты современным гуано, что усложняло ее работу, поскольку помет летучих мышей был богат пыльцой, которую она искала. Ее целью в первом сезоне было найти слой, свободный от гуано, и провести предварительную оценку типов и частоты встречаемости пыльцы и спор. При обычных раскопках ее обязанностью как палеоботаника была бы оценка флоры и климата в период исследования. Картины в десятой камере были постоянным напоминанием о том, что Ruac был далеко не обычным.
  
   Примерно в десяти сантиметрах от поверхности земля из черной превратилась в коричневую, и гуано иссякло. Переходная зона находилась на уровне, где находилась нижняя часть вертикального лезвия Люка перед его удалением.
  
   Группа камеры 10 стояла и смотрела, как Пьер бодро соскребает остатки черной земли с квадратного метра. После серии фотографий они решили пойти глубже.
  
   Прежде чем продолжить, они переоделись в свежие костюмы, ботинки и маски и заменили все свои мастерки, щетки и шпатели, чтобы избежать загрязнения старых уровней пыльцой более молодых. Сара поднялась на площадку, чтобы отдать должное, и начала рыть участок для сбора образцов. Едва она начала, как сказала: "О, вау!" - и прекратила работу.
  
   Феррер склонился над ее спиной и начал вопить в своей гиперзвуковой манере: "Смотрите, смотрите, смотрите!"
  
   - Это кремень? - спросил я. Спросил Пьер.
  
   Моррисон попросил вмешаться и поменяться местами с Сарой. Седовласый шотландец ростом шесть с половиной футов присел на корточки и выхватил кисточку для образцов. Предмет был гладким и желтоватым, но это был не камень. "Боюсь, это не моя лавка", - сказал он. "Похоже на кость. Вся твоя, Карлос."
  
   Феррер смахнул еще немного грязи и поковырял вокруг предмета стоматологическим инструментом. "Нет, нет, это не кость. Сегодня вечером еще шампанского. Это слоновая кость!"
  
   После того, как они тщательно обнажили весь объект, оставив его на месте для фотографирования, Пьер побежал за Люком, который работал в самой дальней точке камеры 1.
  
   "Чему ты так радуешься?" Люк спросил его.
  
   Несмотря на то, что он был в маске, Люк мог сказать по морщинкам вокруг его глаз, что на лице Пьера была широкая, детская улыбка. "Я влюблен, босс".
  
   - С кем? - спросил я.
  
   "Дело не в ком, а в чем". Пьеру было весело с ним.
  
   "Все в порядке, с чем?"
  
   "Самое милое маленькое создание из слоновой кости, которое вы когда-либо видели".
  
   Когда он добрался до камеры 10, Люк взорвался. "Отличная работа! Это прекрасная вещь. Это завершает картину. Теперь мы можем сказать, что у Ruac есть все, даже портативное искусство. Жаль, что Цви этого не видел. Он выглядит ориньякским, совсем как наш клинок."
  
   Это был вырезанный из слоновой кости бизон длиной около двух сантиметров, отполированный и гладкий, как речная галька. Животное можно было поставить вертикально на его плоскодонные лапы. Его толстая шея высоко и гордо держала голову. Оба маленьких резных рожка были целы. Было видно правое отверстие для глаза, а на его боковой поверхности были нанесены параллельные линии, попытка изобразить мех.
  
   Сара сказала: "Когда мы нанесем ее на карту и сфотографируем, я возьму свой первый образец пыльцы прямо под ней".
  
   "Как скоро ты что-нибудь узнаешь?" - Спросил Люк.
  
   "Я начну, когда вернусь в лабораторию сегодня днем. Сегодня вечером, надеюсь, для чего-нибудь предварительного."
  
   "Тогда это свидание. Увидимся в лаборатории вечером." Ему показалось, что он услышал, как Феррер фыркнул на него из-под маски, но он не был уверен.
  
   Фырканье мутировало в своего рода крик и ругательство по-испански. Сара перезвонила Люку. Ищущие кости глаза Феррера заметили то, что все они упустили. В нескольких сантиметрах от статуэтки из слоновой кости было коричневое пятнышко, а Феррер стоял на четвереньках с зубочисткой. "Господи", - простонал он. "Я думаю, мы стояли на ней на коленях".
  
   - Что это? - спросил я. - Потребовал Люк.
  
   "Подожди, подожди, дай мне поработать".
  
   Это была маленькая вещица, не крошечная в царстве микрофауны, с которой Феррер привык иметь дело, но довольно маленькая, примерно полсантиметра в длину, менее четверти сантиметра в ширину. Из-за ее размера ему не потребовалось много времени, чтобы обнажить кость.
  
   " И что? - спросил я. - Спросил Люк, нависая над площадью, как будущий отец.
  
   "Тебе придется купить шампанское получше, друг мой. Это кончик пальца, дистальная фаланга."
  
   " Какого вида? - спросил я. Спросил Люк, затаив дыхание.
  
   "Это человек! Кончик пальца младенца! Мы нашли золото!"
  
   Сара собрала образцы пыльцы, а остальные члены команды рылись в земле в поисках других человеческих костей. К моменту окончания игры они были пусты, но уже сорвали джекпот. Человеческие кости верхнего палеолита были такой же редкостью, как куриные зубы. О находке говорили в лагере, и Феррер передавал маленькую косточку в пластиковой коробке для образцов, как реликвию святого. Никто из них не был достаточно экспертом по детским костям гоминидов, чтобы определить точный возраст, не говоря уже о роде и виде. Необходимо было бы проконсультироваться с внешними учеными.
  
   В девять вечера того же дня Люк зашел в Переносную кабину и обнаружил Сару, работающую за лабораторным столом. Одиль была с ней, занималась счетами за общим столом Джереми и Пьера.
  
   Одиль быстро нашла для себя нишу, где вела документацию на продукты и хозяйственные принадлежности, практически ту же работу, которую она выполняла днем для своего отца. Ее брат проводил в лагере меньше времени, всего час по вечерам, помогая шеф-повару нарезать овощи и тому подобное.
  
   Сара и Одиль болтали по-французски и хихикали, как девчонки, когда Люк шумно вошел, прогибая пол своими ковбойскими сапогами.
  
   Одиль замолчала и спокойно продолжила свою работу. Сара сообщила ему, что почти готова исследовать образцы под бинокулярным микроскопом. Она проработала весь ужин, просеивая материал и химически подготавливая образцы с помощью плавиковой кислоты для расщепления силикатных минералов.
  
   Он наблюдал, как ее тонкие пальцы тонко готовят первое предметное стекло, набирают пипеткой каплю глицерина и закрепляют обложку.
  
   Она отрегулировала освещение и начала сканирование при низкой мощности и с облегчением заявила, что это выглядит как "хороший материал". При большей мощности она двигала затвор взад-вперед и глубоко выдохнула. Он не понял, что она затаила дыхание. "Ты не можешь это выдумать".
  
   - Что это? - спросил я.
  
   Ее голос был хриплым от волнения. "Здесь обычный фон из папоротников и хвойных деревьев, но я вижу три обильные и очень уникальные популяции пыльцы. Взгляните сами."
  
   Он навел микроскоп вверх и вниз, чтобы сориентироваться. Он не был экспертом, но мог сказать, что преобладали три вида микроскопических полых сфер. Одна выглядела как волосатые мячи для регби, другая - как спущенные автомобильные шины, а третья - как четырехклеточные эмбрионы.
  
   "Что это?" - спросил он.
  
   Она посмотрела на Одиль, которая работала, ничего не замечая. Одиль не говорила по-английски, но Сара взглядом просигналила о благоразумии. "Давай поговорим снаружи, хорошо?"
  
   Они извинились и направились к костру, который приятно потрескивал и потрескивал. "Хорошо, " настаивал он, " что?"
  
   Пыльца с трех растений, изображенных в камере 10 и рукописи: Ribes rubrum, куст красной смородины, который Бартомье называл крыжовником, Convolvulus arvensis, вьюнок, или сорняк одержимости, как называл его Бартомье, и Hordeum spontaneum, трава дикого ячменя. Концентрация ошеломляющая!"
  
   Люк вмешался в то, что, как он думал, могло быть ее следующими словами. "Это говорит нам о том, что в пещеру было внесено значительное количество этих трех растений! Они использовались с определенной целью. Мы никогда не видели такого рода активности в верхнем палеолите!"
  
   Она сияла. Оранжевые отблески огня освещали половину ее лица. Он внезапно вспомнил, как сильно раньше восхищался резкостью ее подбородка, тем, как он оттенял ее длинную изящную шею. Это была необычная эрогенная зона, но это что-то вызвало, и он поцеловал ее в губы, прежде чем она смогла отреагировать. Он держал ее за плечи, и сначала ему показалось, что он почувствовал ответный поцелуй, но вместо этого на его груди были руки, отталкивающие его.
  
   Она больше не улыбалась. Она осмотрела лагерь в поисках любопытных глаз. "Люк, у нас с тобой был свой момент. Ты решил покончить с этим, я покончил с тобой, и все. Я не собираюсь делать это снова."
  
   Он медленно вздохнул, пробуя на вкус ее помаду. "Я приношу извинения. Я этого не планировал. Это волнение, вы знаете, и, возможно, нечто большее, но вы правы, нам не стоит туда идти. Вы с Карлосом, кажется, все равно нашли общий язык."
  
   Это заставило ее рассмеяться. "Ты знаешь, как это бывает, Люк. Археология, эквивалентная роману на борту корабля. Как только вы высадитесь, все закончится."
  
   "Я признаю, что знаю об этом синдроме".
  
   Она бросила на него хитрый взгляд и сказала, что хочет проверить больше образцов и записать свои выводы. Глядя, как она уходит, он проклинал себя. Он не был уверен, был ли он зол из-за того, что поцеловал ее, или из-за того, что не сделал больше, чтобы объясниться, попытаться загладить прошлые проступки. В любом случае, он не был так уж доволен собой, но он чувствовал себя чертовски хорошо по отношению к Ruac.
  
   И вот это было снова, его старая проблема работы и женщин. Нет третьей ножки для балансировки табурета. Может быть, ему нужно хобби, подумал он, но покачал головой, представив смехотворный образ Люка Симара, размахивающего клюшкой для гольфа.
  
   Он пошел бы найти Хьюго и выпить у камина.
  
   Несмотря на украденный поцелуй Люка, Сара сдержала свое слово и приняла участие в двойном свидании Хьюго. По этому случаю Хьюго сделал все возможное и отправился на впечатляющую вершину холма Домм, древнего укрепленного города, крепостные стены которого все еще нетронуты. Перед ужином в L'Esplanade, лучшем ресторане в округе, они вчетвером прогулялись по крепостному валу и насладились потрясающим видом на долину реки Дордонь в сумерках.
  
   Одиль рассматривала все это, как туристка, и попросила незнакомца сфотографировать их на свой мобильный телефон. Ветер играл с ее коротким прозрачным платьем, летним платьем, несмотря на то, что был холодный осенний вечер. Она выглядела темноволосой и знойной, как новоявленная звезда matinée. Хьюго обратил пристальное внимание на порывы ветра и был вознагражден взглядами на ее бедра и выше. Но когда он это сделал, то заметил большие черно-синие пятна, свежие синяки, которые выглядели болезненными и раздражающими.
  
   Люк был вежливым джентльменом, занимая Сару нейтральными размышлениями об остатках оригинальной архитектуры города тринадцатого века. Позже, когда Хьюго пристал к Люку, чтобы упомянуть синяки Одиль, Люк пожал плечами и сообщил своему другу, что это явно не их дело.
  
   Сам ужин был роскошным, и Хьюго потратился на несколько дорогих бутылок. Все много пили, кроме Люка, который с радостью принял роль назначенного водителя и связанную с этим дисциплину. В конце концов, пока раскопки не закончатся через неделю, он был боссом Сары, а у боссов есть определенная ответственность за поведение.
  
   У Хьюго не было такой обязанности. Он и Одиль сидели рядом друг с другом, любуясь закатом со своего столика, выходящего окнами в долину. Они глазели друг на друга, отпускали наводящие на размышления шутки и прикасались друг к другу, когда смеялись. Сара присоединилась к веселью, как могла, но Люк чувствовал невидимый барьер, отрицательное энергетическое поле, созданное им самим.
  
   Хьюго рассказывал плохую шутку, которую он слышал от него раньше, и вместо этого в голове Люка возникла безумная мысль: если бы он мог вернуться во времени всего один раз, куда бы он пошел? К той ночи с Сарой в Ле-Эйзи два года назад или к Ruac тридцать тысяч лет назад? Решение было принято в связи с прибытием участников.
  
   Одиль, казалось, была не из тех женщин, которые любят говорить о себе, но она прекрасно реагировала на такого человека, как Хьюго, который ставил себя в центр каждого анекдота и истории. Она смеялась над его шутками и задавала наводящие вопросы, чтобы подтолкнуть его вперед. Хьюго был полностью доволен собой и хотел записать запись вечера, поэтому он сделал снимки своим мобильным телефоном и передал его через стол Саре, чтобы она сделала снимки, на которых он грабит свою спутницу.
  
   Только когда Хьюго замолчал достаточно надолго, чтобы прожевать свою говядину, Сара смогла вмешаться с вопросом к Одиль. "Итак, мне любопытно. Каково это - жить в маленькой деревне?"
  
   Одиль сжала губы в жесте "это то, что есть" и сказала: "Что ж, это все, что я знаю. Я был в Париже раньше, так что я знаю, что там, но у меня даже нет паспорта. Я живу в коттедже в трех дверях от дома, в котором я родился - наверху в кафе моего отца é. Я расту в Ruac, как одно из ваших растений. Если ты вырвешь меня с корнем, я, вероятно, умру."
  
   Хьюго закончил глотать как раз вовремя, чтобы сказать: "Может быть, тебе нужно немного удобрения".
  
   Одиль засмеялась и снова дотронулась до него. "В Ruac достаточно навоза. Может быть, просто немного воды и солнечного света."
  
   Сара подумала: "Должно быть, тяжело знакомиться с новыми людьми в крошечной деревне".
  
   Одиль пошевелила пальцами левой руки. "Видишь, кольца нет. Ты прав. Вот почему я хотел работать на вас. Не жениться! Познакомиться с новыми людьми."
  
   "Каково ваше впечатление на данный момент", - спросил Люк.
  
   "Вы все такие умные! Это стимулирующая среда."
  
   "Для меня тоже", - сказал Хьюго, снова наполняя ее бокал вином с улыбкой, граничащей с вожделением.
  
   На обратном пути Сара была тихой, но двое подвыпивших парней на заднем сиденье болтали без умолку. В зеркале заднего вида Люк заметил поцелуй здесь, прикосновение там. Когда они приблизились к аббатству, он услышал, как Хьюго шепчет, умоляя прийти.
  
   " Нет, " прошептала в ответ Одиль.
  
   - А как насчет завтрашнего дня? - спросил я.
  
   "Нет!"
  
   "А что, ты с кем-то живешь?"
  
   "Нет".
  
   "О, да ладно".
  
   "Я старомоден. Встречайся со мной еще немного."
  
   Хьюго сидел на своей койке, наблюдая, как Люк раздевается до трусов, а затем чистит зубы.
  
   Хьюго остался одетым. "Ты разве не собираешься спать?" - Спросил Люк.
  
   " Я должен увидеть ее, " простонал Хьюго.
  
   "О, ради всего святого!"
  
   "Ты видел эти ноги?"
  
   "Это похоже на передел университета. Раньше ты все время так говорил."
  
   "Ты тоже".
  
   "Я это перерос".
  
   - А ты? - спросил я.
  
   Хьюго встал и пошарил вокруг в поисках ключей от машины.
  
   "Послушай, ты много выпил", - предостерег Люк.
  
   "Я в порядке. Я буду двигаться медленно и оставлю свое окно открытым. Свежий воздух - мой друг. Ты мой друг?" Его речь была слишком невнятной для утешения.
  
   "Да, Хьюго, я твой друг. Я должен отвезти тебя."
  
   "Нет, поверь мне, я в порядке. Тебе нужно провести раскопки."
  
   Они ходили взад и вперед несколько раз, пока Люк, наконец, не согласился и не сказал: "Будь осторожен".
  
   "Я сделаю. Не жди меня наверху."
  
   К тому времени, как Хьюго добрался до деревни, он был достаточно трезв, чтобы усомниться в собственном здравомыслии. Все, что он знал, это то, что она жила "через три двери" от кафе &# 233;. Но в каком направлении и на какой стороне улицы?
  
   Если это должно было быть упражнением в случайности, включающим стук в двери, вероятность выглядеть дураком была довольно высока. Извините, что разбудил вас, мадам, вы знаете, где живет дочь мэра? Я здесь, чтобы трахнуть ее.
  
   Главная улица была пуста, ни души в поле зрения, что неудивительно, поскольку была почти полночь. Он медленно поехал в сторону кафе é, считая двери. Тремя дверями ниже, с той же стороны, в коттедже было темно. У двери стоял большой мотоцикл. Поцарапай эту, подумал он. Вероятно.
  
   Он отсчитал три двери на другой стороне кафеé. В том коттедже горел свет на обоих этажах. Он остановился, чтобы получше рассмотреть. Что там она говорила о том, что у нее есть фруктовый сад? Она сделала это замечание на пике его опьянения, перед десертом. А что за фруктовый сад - яблоневый, вишневый, грушевый? В это время года, когда нет фруктов, откуда ему знать? С его набором городских навыков, он едва мог отличить куст от дерева. Он припарковался на обочине дороги и прокрался вдоль стены коттеджа, чтобы взглянуть на сад за домом. Луна была его другом. Она была полна и давала достаточно света, чтобы разглядеть по меньшей мере дюжину деревьев, расположенных рядами.
  
   Это, безусловно, выглядело как фруктовый сад, и это вселяло в него надежду.
  
   Дверь была синей, маленький коттедж из лимонного песчаника. Он легонько постучал и подождал.
  
   Затем он постучал сильнее.
  
   Шторы на окнах первого этажа были задернуты. Одна пара занавесок в гостиной была раздвинута ровно настолько, чтобы заглянуть внутрь, но не было никаких признаков ее или кого-либо еще.
  
   Он сделал несколько шагов назад, чтобы посмотреть на окно спальни наверху. Шторы были подсвечены сзади. Он подобрал несколько мелких камешков с цветочной клумбы и бросил их в окно, как подросток, пытающийся не разбудить родителей.
  
   И снова ничего.
  
   Разумнее всего было вернуться в свою машину и уехать; он даже не был уверен, что это тот самый дом. Но волна парижской безрассудности отбросила его к двери. Он подергал ручку.
  
   Она полностью повернулась, и дверь открылась.
  
   "Алло?" - с надеждой позвал он. "Одиль? Это Хьюго!"
  
   Он вошел и огляделся. Гостиная была опрятной и симпатичной, как и следовало ожидать от одинокой женщины.
  
   " Алло? " позвал он снова.
  
   Он заглянул на кухню. Она была маленькой и безукоризненно чистой, никакой посуды в раковине. Он собирался зайти, чтобы рассмотреть получше, когда заметил почту на столике в прихожей, а сверху счет за электричество. Одиль Бонне. Он почувствовал себя лучше.
  
   " Привет, Одиль? - спросил я.
  
   Он стоял у основания лестницы и колебался. Только насильники поднимались в спальню женщины без предупреждения и без приглашения.
  
   "Это я, Хьюго! Ты здесь?"
  
   Оттуда доносились приглушенные такты музыки. Он был уверен в этом. Он пошел на звук на кухню.
  
   Затем он сразу увидел это, над кухонным столом, большое, как живая.
  
   " Господи Иисусе! " выдохнул он, непроизвольно раскинув руки. "Иисус Христос!"
  
   Он огляделся, чтобы убедиться, что все еще один, и вытащил свой мобильный телефон, чтобы поспешно сделать снимок.
  
   Музыка зазвучала громче. Он подумал, что должен развернуться и уйти, посмотреть на снимок утром и все обдумать при трезвом свете дня, но вопреки здравому смыслу последовал за мелодией.
  
   Рядом с кладовой была дверь. Когда он открыл ее, там была лестница, ведущая в подвал. Музыка была еще громче, гитары, аккордеон, грохот барабана - музыка мюзетт, не его любимая. Лестницу освещала голая грязная лампочка.
  
   Он прошел половину пути, когда свет погас, и он оказался в темноте.
  
   - Одиль? - спросил я.
  
  
   ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
  
  
   Люк пошел завтракать, ухмыляясь. Койка Хьюго была нетронута. Негодяй явно преуспел и, несомненно, скоро будет засыпать его рассказами о завоеваниях.
  
   После того, как Люк отправил первую смену в пещеру, он отправился с Сарой на старомодную экскурсию, в комплекте с сумками для образцов и записными книжками. Во влажном тумане раннего утра они вышли из-за стен аббатства и прошли пешком по насыщенному влагой пастбищу в направлении реки.
  
   Джереми и Пьер были у переносной кабины и видели, как они взлетали. "Как ты думаешь, куда они направляются?" - Спросил Джереми.
  
   "Понятия не имею", - ответил Пьер, подмигнув. "Хотя босс выглядит счастливым".
  
   Они шли в тишине, вдыхая плодородие сельской местности. Прошлой ночью в течение часа или больше лил сильный дождь, и вскоре их резиновые сапоги заблестели от мокрой травы. Солнцу, наконец, удалось выглянуть, и когда это произошло, земля начала ярко сверкать, заставляя их обоих потянуться за солнцезащитными очками.
  
   Они сделали свою первую находку всего в километре от лагеря. Сара заметила, что граница между лугом, который они пересекали, и лесом была в крапинку, смесь зеленого и желтого. Она заметила высокие желтые побеги, возвышающиеся над зеленой травой, и побежала к ним. Люк шел в ногу с легкими, длинноногими прыжками. Они вдвоем оставляли за собой следы из примятой травы.
  
   "Дикий ячмень", - сказала она. "Спонтанный организм, его тонны".
  
   Люку показалось, что это обычный выращенный ячмень, но она отломила колючую головку и показала ему два ряда зерен, а не шестирядные зерна злака.
  
   У нее были секаторы, а у него - карманный нож, и они вдвоем методично срезали большой пакет золотистых головок. "Вероятно, это был предшественник одомашненных видов", - радостно объясняла она, пока они работали. "Переход к выращиванию зерна произошел во времена неолита, но нет никаких оснований предполагать, что люди мезолита и даже верхнего палеолита не добывали дикий ячмень для еды и даже пива".
  
   "Или для других целей", - добавил Люк.
  
   "Или для других целей", - согласилась она. "Я думаю, этого достаточно". Она потянулась спиной. "Один убит, осталось двое".
  
   Он нес мешок с ячменем и последовал за ней, когда она углубилась в лес. Слабый солнечный свет не сильно согревал лес, и чем дальше они забирались, тем холоднее становилось.
  
   Она не пыталась избегать зарослей ежевики; она искала их, что замедляло продвижение. Люк шел дальше, довольный тем, что позволил своему разуму блуждать. Она бы знала, на что обратить внимание; он знал, на что хотел обратить внимание - на ее бедра, идеально облегающие брюки цвета хаки. И ее плечи были маленькими и женственными даже в этой толстой кожаной куртке. Он боролся с растущим желанием схватить ее сзади, раскрутить и притянуть к себе. Они бы поцеловались. На этот раз она не стала бы сопротивляться. Он просил отпущения грехов. Она всегда была единственной, говорил он. Он не знал этого тогда но он знал это сейчас. Он бы потянул ее вниз. Его грехи были бы смыты. Прохладная влажность лесной подстилки смоет их прочь.
  
   "Мы ищем ползучую, запутанную лиану, взбирающуюся на деревья малого и среднего размера", - сказала она, разрушая чары. "Листья похожи на удлиненные наконечники стрел. Сейчас конец сезона, так что не ждите розово-белых цветов, но могут быть и позднецветущие."
  
   Послышался хлюпающий звук, и их ботинки начали хлюпать по грязи. Люк подумал, не впадает ли ручей в один из водопадов Бартомье. Вдоль русла ручья была смешанная популяция, состоящая в основном из каменного дуба и бука, а также густого подлеска из сорняков и колючей акации. Его джинсы зацепились за какие-то шипы, и когда он наклонился, чтобы освободиться, он услышал, как из ее рта полилась латынь, благозвучная, как будто она начала петь гимн: "Convolvulus arvensis! Вот так!"
  
   Вьюнок без цветов атаковал молодые побеги и молодые деревья, как она и предсказывала. Его лозы плотно обвились вокруг коры в удушающей хватке, закручиваясь спиралью высоко над их головами.
  
   Сорняков было в избытке. Проблема была не в количестве, а в сборе. Виноградные лозы были обвиты так плотно, что их было невозможно оторвать от стволов. Они были вынуждены выполнять упражнение, которое было кропотливым и вызывало боль в пальцах - резать и разворачивать, резать и разворачивать - пока у них не появился второй пакет, наполненный стеблями и листьями.
  
   " Двое убиты, один остается, " объявила она.
  
   Она снова была ведущей, он следовал. Впереди были скалы и река. Она повернула обратно к лугам. Она изучила топографические карты и знала, что поблизости есть заброшенные железнодорожные пути, давно заброшенный отрог. Их последняя цель предпочитала землю, которая когда-то была приручена, а теперь оставалась невозделанной. Они искали кусты. Она говорила о них, но он не впитывал урок ботаники. У него все болело внутри, и он злился на себя за то, кем он стал.
  
   Его отец был руководителем нефтехимической компании, стереотипным представителем мужчин своего поколения, со своими частными клубами, выпивкой, самовлюбленным высокомерием и настойчивым желанием содержать молодых любовниц, несмотря на то, что у него была совершенно очаровательная жена. Если бы не его смертельный инфаркт, он все еще был бы там, пил и заводил романы, жалкий семидесятилетний Лотарио.
  
   Гены или окружающая среда - вечный вопрос. Чем объяснялось подражание Люка своему старику? Он видел, какой эффект поведение его отца произвело на его мать. К счастью, она смогла восстановить свое достоинство после развода, вернуться в Штаты и возобновить прерванную на четверть века жизнь хрупкой супруги сотрудника нефтяной компании, изнывающей от жары в пустыне в обнесенных стенами загородных клубах Дохи и Абу-Даби, тоскующей по своему единственному ребенку, которого отправили в швейцарские школы.
  
   Его мать снова вышла замуж, на этот раз за богатого дерматолога из Бостона, человека с мягкими манерами и мягким телом. Люк терпел его, но не испытывал привязанности.
  
   Внезапно его разум затопил ослепительно очевидный вопрос. Почему он прогнал Сару? Разве это не были самые полные отношения в его жизни? Самая удовлетворяющая?
  
   И почему он никогда не спрашивал себя "почему"?
  
   Старые железнодорожные пути шли параллельно реке и теперь заросли. Сара указала в направлении плоской линейной полосы на краю поля и направилась прямиком к ней. Люк тихо тащился вперед, его мысли просачивались, как горячая кофейная гуща.
  
   Рельсы были видны только тогда, когда они стояли прямо над ними. Сара с упорством ищейки почувствовала, что север - лучшее направление, чем юг. Они пошли по рельсам, приспосабливая свои шаги к приземлению на шпалы. Со стороны реки вдоль путей была дикая живая изгородь из боярышника, и Сара сказала Люку, что это такое же подходящее место, как и любое другое, чтобы найти то, что они искали.
  
   Облака рассеялись, и солнце осталось на небе. Полчаса спустя они все еще шли по рельсам, и Люк начал беспокоиться о раскопках. На его мобильном телефоне были нулевые полоски, и ему не нравилось оставаться вне пределов досягаемости. Они собирались упаковать ее в обратном направлении, когда она начала прыгать, как маленькая девочка, и снова извергала латынь: "Рябина рубиновая, рябина рубиновая!"
  
   У группы кустарников, растущих из живой изгороди, были бледно-зеленые пятилопастные листья, и, как она объяснила, сохранение ягод в столь поздний сезон было результатом довольно долгого лета и температур, которые до недавнего времени были мягкими.
  
   Ягоды блестели на солнце, как жемчужины рубинового цвета. Она попробовала одну и закрыла глаза от удовольствия. "Терпкий, но прелестный", - воскликнула она. Люк игриво открыл рот, и она неохотно подчинилась, положив ягоду ему между губ.
  
   "Нужен сахар", - сказал он, и они вдвоем принялись собирать ягоды, пока пластиковый пакет размером с литр не наполнился, а их кончики пальцев не покрылись красными пятнами.
  
   Они выгнали повара из кухонного домика и присвоили разделочные доски, посуду и его самый большой котел для тушения. Следуя отрывочному описанию в рукописи, они нарезали виноградные лозы и травы как зелень для салата, размяли их в пюре с помощью самодельной ступки и пестика - деревянной салатницы и мясорубки - и поставили вариться с добавлением воды и измельченной красной смородины. По кухне разнесся неповторимый аромат фруктов и растений, от которых шел пар, и они оба стояли над кастрюлей, уперев руки в бедра, наблюдая, как булькает смесь.
  
   "Как ты думаешь, надолго?" - Спросил Люк.
  
   "Я не думаю, что нам следует пережаривать это. Это должно быть больше похоже на приготовление чая. В целом это правильный этно-ботанический подход, " сказала Сара. Затем она рассмеялась и добавила: "На самом деле, я понятия не имею. Это так безумно, тебе не кажется?"
  
   "Слишком сумасшедшая, чтобы говорить об этом публично, это точно", - сказал он. "Это строго между нами. Как мы собираемся отправить это в Кембридж?"
  
   В ее фургоне был термос, ее личный, красивая модель из нержавеющей стали и стекла, используемая для приготовления настоящего чая. Помешав кастрюлю еще раз, она немного убавила газ и пошла за ней.
  
   Прежде чем она вернулась, вошел аббат Мено, шлепая сандалиями, слишком раскрасневшийся для прохладного дня.
  
   "Вот ты где, Люк. Я искал тебя. Я даже звонил тебе на мобильный."
  
   Люк выудил это из своего кармана. Было несколько пропущенных вызовов. "Извините, там, где я был, не было никакого приема. Чем я могу вам помочь?"
  
   Настоятель на мгновение отвлекся на специфические сладкие запахи в хижине. "Что это?" - спросил он, указывая на плиту.
  
   Люк ненавидел быть уклончивым с человеком, который проявил столько великодушия, но он все равно уклонился от ответа. "Профессор Мэллори как раз что-то готовит. Я слежу за горшком."
  
   Настоятель подавил желание попробовать то, что готовилось на медленном огне, как он обычно делал на собственной кухне. Причина, по которой он искал Люка, вернулась к нему. В аббатство поступил шквал звонков от молодого главы местной жандармерии, лейтенанта Биллетера. Он несколько раз оставлял свой номер и становился все настойчивее.
  
   Люк поблагодарил его и вслух поинтересовался, было ли какое-то развитие в расследовании несчастного случая с Цви. Когда Сара почти столкнулась с настоятелем в дверях, они разделились, как магниты с одинаковыми полюсами. Старый монах взглянул на ее термос и, убегая, пробормотал, что ее блюдо пахнет восхитительно и что он хотел бы попробовать его однажды. Она придержала язык, и Люк закрепил момент подмигиванием.
  
   Люк перезвонил лейтенанту, в то время как Сара начала процеживать горячую смесь в чистую миску.
  
   Он ожидал услышать имя Цви, упомянутое в первом предложении, но вместо этого офицер напугал его, задав ему неожиданный вопрос. " Вы знаете человека по имени Хьюго Пино? - спросил я.
  
   На дороге, ведущей из аббатства в деревню Руак, был один крутой поворот вниз по склону. Участок не считался особенно опасным, но добавьте к этому темную ночь, ливень, чрезмерную скорость и, возможно, немного вина, и можно представить себе результат.
  
   Место удара находилось в добрых десяти метрах от дороги, скрытое от проезжающих машин. Это было так, как если бы лес расступился, чтобы принять машину, а затем закрылся после аварии. Сразу после девяти утра зоркий мотоциклист заметил несколько сломанных веток и нашел это.
  
   Автомобиль и дерево были сплавлены в узел из дерева и металла, сломанную, вдавленную, скрученную массу. Силы удара было достаточно, чтобы ствол дерева глубоко врезался в пассажирский салон, сместив двигатель с его опор. Передние шины находились совершенно в другом месте. Стекло лобового стекла исчезло, как будто испарилось. Несмотря на сильный запах бензина, пожара не было, хотя для водителя это не имело бы значения.
  
   Насос SPV поливал дорогу из шланга, чтобы смыть сток нефти, который стекал вниз по склону. Двое жандармов держали дорогу открытой для чередующегося потока машин, направляющихся на север и юг.
  
   Лейтенант Биллетер и Люк некоторое время мрачно беседовали в машине лейтенанта. Люк последовал за офицером к месту происшествия шаркающими шагами человека, идущего на виселицу. Прежде чем он добрался туда, Пьер подъехал на своей машине, и Сара выпрыгнула. После телефонного звонка она закончила на кухне, лихорадочно завершая работу. Пока она не приехала, все, что она слышала, это то, что Хьюго попал в аварию.
  
   Она увидела его глаза, и они рассказали всю историю. "Люк, мне так жаль".
  
   Вид его слез завел ее, и они оба рыдали, когда ступили с тротуара на мокрую обочину.
  
   Будучи археологом, Люк обычно имел дело с человеческими останками. В скелетах было что-то чистое, почти антисептическое; без неприятного запаха тканей и крови можно было быть ультранаучным и бесстрастным. Потребовалось усилие искателя, чтобы найти эмоции в останках скелета.
  
   Тем не менее, за сжатый промежуток времени Люк столкнулся со свежей смертью не один, а дважды, и он был плохо подготовлен к тому, чтобы справиться с этим, особенно в этот раз.
  
   Хьюго был сильно искалечен. Насколько сильно, Люк не знал наверняка, потому что через секунду он повернул голову. Этого времени было достаточно, чтобы он заглянул в окно со стороны водителя и узнал стильную оливковую куртку Хьюго и его жесткие волосы, аккуратно подстриженные и уложенные вокруг окровавленного левого уха.
  
   С другой стороны обломков Люк внезапно увидел мужчину, смотрящего в окно со стороны пассажира. Это было лицо постарше с темными проницательными глазами, аккуратно одетый мужчина, с которым он столкнулся несколько недель назад в кафе Ruac é.
  
   Люк и мужчина одновременно поднялись и уставились друг на друга поверх помятой крыши автомобиля.
  
   "А, это доктор Пелей", - сказал Биллетер. "Вы знаете его, профессор? Он врач в Ruac. Он был достаточно любезен, чтобы выйти и объявить жертву."
  
   "Смерть была мгновенной", - коротко сказала Пелэй Люку. "Чистый перелом шеи, C1/C2. Невозможно выжить."
  
   Лицо и голос Пелэй вывели Люка из себя. Они были тверды, как скалы, без капли сострадания. Люк хотел, чтобы Хьюго осматривал кто-то с хорошими манерами у постели больного, даже после смерти.
  
   Когда он полностью выпрямился и попытался уйти, гравитация настигла его. Офицер и Сара одновременно оказали поддержку и прислонили его к фургону жандармерии для равновесия.
  
   "Мы дозвонились до его секретаря. Она сказала нам, что он остановился у вас, " сказал Биллетер, подыскивая что-нибудь нейтральное, чтобы сказать.
  
   "Он должен был отправиться домой завтра", - сказал Люк, вытирая нос рукавом.
  
   " Когда вы видели его в последний раз? - спросил я.
  
   "Около половины двенадцатого прошлой ночью, на территории лагеря".
  
   " Значит, он покинул аббатство?
  
   Люк кивнул.
  
   "Почему?"
  
   "Навестить женщину в Ruac".
  
   - Кто? - спросил я.
  
   "Одиль Бонне. Вчера вечером мы ужинали вчетвером, " сказал он, указывая на Сару. "Он настаивал на встрече с ней".
  
   "Она знала, что он придет?"
  
   "У него не было ее номера. Я не думаю, что у него даже был ее адрес. Но Хьюго, знаете ли, был мотивирован."
  
   "Он не добрался до деревни. Если он покинул ваш лагерь в половине двенадцатого, несчастный случай, должно быть, произошел не позднее одиннадцати сорока, " ровным голосом сказал офицер. "Судя по всему, он двигался довольно быстро. Он не затормозил. Здесь нет никаких следов скольжения. Он влетел в деревья, пока его не остановил большой. Итак, скажите мне, профессор Симард, он пил прошлой ночью?"
  
   Люк выглядел жалким. Он не заботился о том, чтобы снять с себя вину, которую чувствовал. Но прежде чем он ответил, Сара подскочила, защищая его. "Все мы, кроме Люка, выпили немного вина за ужином. Люк возвращался из Домма. К тому времени, когда мы вернулись, я думаю, все мы были трезвы."
  
   "Послушайте, " сказал Биллетер, " коронер уже взял образцы из тела. Скоро мы узнаем, сколько у него было."
  
   "Я не должен был отпускать его одного", - задыхаясь, сказал Люк. "Я должен был отвезти его".
  
   Офицер получил свой ответ и оставил их наедине.
  
   Казалось, Сара не знала, что делать или что сказать. Она осторожно положила ладонь на плечо Люка, и он позволил ей оставить ее там.
  
   Подъехала еще одна машина, на этот раз со стороны деревни. Оттуда выскочила пара, Одиль и ее брат. Она посмотрела на Люка и Сару и начала бежать к месту аварии, но один из людей Биллетера остановил ее и сказал пару слов.
  
   Она начала кричать.
  
   Сара сказала Люку, что она должна пойти к ней, но прежде чем она успела, один из пожарных вышел из-за насоса и схватил Одиль за руку. Это был ее отец, мэр, одетый в форму SPV.
  
   Боннет оттащил свою дочь, и Сара сделала то же самое с Люком, потянув его в направлении его машины. "Давай", - сказала она. "Тебе не обязательно быть здесь".
  
   Послеполуденный свет слабо струился через окна фургона Люка. Растянувшись на своей койке, он находился скорее во тьме, чем на свету. Сара сидела рядом с ним на придвинутом стуле, разделяя последнюю бутылку бурбона Хьюго.
  
   Язык Люка был толстым и ленивым от выпивки. Он убрал руки из-за шеи и хрустнул костяшками пальцев. "У тебя много друзей?" он спросил.
  
   "Какого рода друзья?"
  
   "Друзья одного пола. В вашем случае, подружки."
  
   Она рассмеялась над его чрезмерным объяснением. "Да, довольно много".
  
   "У меня нет друзей одного пола", - печально сказал он. "Я думаю, что Хьюго был для меня подходящим в этом отношении. Как ты думаешь, почему это так? Я имею в виду, ты меня знаешь."
  
   "Я когда-то знал тебя". Она немного выпила, достаточно, чтобы вести себя дружелюбно.
  
   "Нет, нет, ты все еще знаешь меня", - упрямо настаивал он.
  
   "Я думаю, ты тратишь слишком много времени на подруг и свою работу, чтобы заводить друзей-мужчин. Вот что я думаю."
  
   Он повернулся на бок, чтобы посмотреть ей в лицо с откровенным выражением. "Я думаю, ты прав! Женщины и работа, работа и женщины. Это вредно для здоровья. Табуретке нужны три ножки, не так ли?" Он начал барахтаться. "Я думаю, Хьюго должен был стать моей третьей ногой. Мы восстанавливали связь, по-настоящему ладили, и теперь его нет. Ублюдок въехал в дерево." Он потянулся к ней двумя руками.
  
   "Нет, Люк", - сказала она, собравшись с силами и вставая. "Твои инстинкты пошли наперекосяк. Прямо сейчас тебе нужна эмоциональная поддержка, а не физическая любовь."
  
   " Нет, я...
  
   Она была уже на полпути к двери. "Я собираюсь попросить повара принести вам что-нибудь поесть, а затем я собираюсь упаковать термос, чтобы успеть к отправке экспресс-посылки после обеда. Я хочу, чтобы это было доставлено в Кембридж к завтрашнему полудню. Они ожидают этого в PlantaGenetics."
  
   "Ты возвращаешься?" - спросил я. Теперь он был жалок, как ребенок.
  
   "Когда ты спишь!" - сказала она успокаивающе. "Закрой глаза и погрузись в сон. И да, я вернусь, чтобы проверить тебя. Просто чтобы проверить тебя."
  
   Когда она ушла, он встал на трясущихся ногах, чтобы плеснуть себе в лицо водой из раковины.
  
   Он встал над пустой койкой Хьюго и начал трястись от бессильной ярости, которую подавлял весь день. Он закрыл глаза и увидел оранжевый. Требовалось насилие, какой-то вид насилия. Это то, что подсказывал ему его мозг, поэтому он ударил кулаком по перегородке между спальной зоной и зоной отдыха достаточно сильно, чтобы в древесностружечной плите образовалась серьезная воронка. Он поморщился от боли, которую сам себе причинил, и увидел кровь на стене. На его четвертом суставе был хороший глубокий порез. Он завернул это в бандану и откинулся на спинку кровати, истекая кровью на ткань и выпивая еще бурбона.
  
   Сара защищала его той ночью с яростным, почти материнским инстинктом. Она обнаружила его рану, увидела углубление в форме кулака в стене, кудахтнула над ним и перевязала рану. Его нельзя было беспокоить. Она настояла на том, чтобы люди могли самостоятельно решать свои вопросы с раскопками в течение одного дня, и она повесила записку на дверь его фургона, чтобы убедиться, что его оставят в покое.
  
   Она заглянула позже днем и пожалела, что не догадалась захватить с собой бутылку бурбона. Она была пуста, его поднос с едой не был съеден, и он храпел. Она стянула с него ботинки и накинула покрывало на его одетое тело.
  
   Позже, когда стемнело, она вернулась снова. Он почти не двигался. Она решила поработать вечером за его столом, чтобы не спускать с него глаз. Она бодрствовала допоздна, читая свои записи и печатая на своем ноутбуке, пока на территории лагеря становилось тихо.
  
   Луч света протянулся сквозь темноту переносной кабины. Стол Люка находился в углу, дальше всего от двери. Свет перемещался вверх и вниз по ящикам стола и остановился на самом нижнем.
  
   Боковые ящики нельзя было открыть, пока не был отперт центральный ящик. На столе стояла кофейная кружка, заваленная карандашами и ручками. Они были удалены, и кружка была перевернута вверх дном. Выпал маленький ключ.
  
   Ключ отпер центральный ящик, и когда он был открыт, боковой ящик тоже скользнул в сторону. Внутри в алфавитном порядке висели папки, охватывающие множество административных вопросов.
  
   Рука потянулась прямо к Ds, и еще одна рука открыла папку с надписью D IVERS для разных предметов. Среди бумаг был конверт без опознавательных знаков, закрытый, не запечатанный.
  
   Внутри конверта был дубликат ключа от титановых врат, которые запечатали и защитили пещеру Руак.
  
  
   ПЯТНАДЦАТЬ
  
  
   Аббатство Руак, 1118
  
   Бернард ходил взад-вперед по своему каменному дому, пытаясь обогнать черную тучу, нависшую над его головой. Он не мог вспомнить, когда он был более обеспокоен. События предыдущего вечера потрясли его так глубоко, что он почувствовал, что может сойти с ума.
  
   Единственным лекарством были молитва и пост, он был уверен в этом. Он уже трижды усердно помолился в церкви на молитвах Lauds, Prime и Terce, а в перерывах между молитвенными сессиями он прямиком возвращался к себе домой и падал на колени для приступов более личной молитвы. Он избегал других. Он хотел побыть один.
  
   Он думал проигнорировать стук в дверь, но его чувство вежливости не выдержало этого. Это был его брат, Бартомье, склонивший голову. " Мы можем поговорить? - спросил я.
  
   "Да, входите. Садитесь."
  
   "Сегодня утром у тебя не было еды".
  
   "Я постлюсь".
  
   "Мы заметили ваше отсутствие за завтраком и ваше поведение в часовне. На твоем лице гнев."
  
   "Я очень раздосадован. Не так ли?
  
   Бартомье поднял голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. "Я размышляю. Я поражен. Я в недоумении, но нет, я не раздосадован."
  
   Бернард повысил голос. Он не мог вспомнить, когда в последний раз кричал. "Я полагаю, вам следует быть раздосадованным! Прошлой ночью ты был очень неспокойным. Разве ты не помнишь?"
  
   "Я действительно помню", - усмехнулся он. Костяшки его пальцев были ободраны. "Я надеюсь, что это не тебя я ударил, брат! Совсем на меня не похоже, но это прошло."
  
   "Ради бога, ты пытался ударить Джин, но вместо этого попал в кастрюлю!"
  
   "Что ж, " задумчиво произнес Бартомье, - по моему скромному мнению, добро намного перевесило зло".
  
   Раздался еще один стук в дверь.
  
   "Боже милостивый, неужели меня нельзя оставить в покое?" - Воскликнул Бернард.
  
   Джин и Эбби Лард оба стояли у двери, и в маленьком каменном домике стало тесно.
  
   "Я беспокоился о тебе", - сказал Эбéлард.
  
   "Мы все должны беспокоиться о наших душах", - едко ответил Бернард. "Дьявол наслал на нас зло прошлой ночью. У вас есть какие-либо сомнения по этому поводу?"
  
   "Я не думал ни о чем другом, и я уверен, что все мы будем погружены в размышления. Но дьявол?"
  
   " Кто еще? - спросил я.
  
   "Возможно, Бог".
  
   Бернард так дико размахивал руками, что, казалось, он пытался выбросить их из своего тела. "Прошлой ночью Бога не было с нами! Бог не хочет, чтобы его дети страдали от подобных вещей."
  
   "Ну, я не страдала", - настаивала Джин. "Совсем наоборот. Я нашел переживание... поучительно."
  
   "Признаюсь, я тоже не страдал, брат", - сказал Бартомье.
  
   "И я тоже", - согласился Эбéлард. "Возможно, было несколько моментов, которые можно было бы истолковать как тревожные, но в целом я бы сказал, что это было потрясающе".
  
   "Интересно, у нас с вами было такое же переживание?" Бернард плакал. "Расскажи мне, что с тобой случилось, и я скажу тебе то же самое".
  
   Бернард всегда полагался на молитву, чтобы укрепить свои действия. Он сделал это, когда впервые решил оставить свою комфортную жизнь и посвятить себя цистерцианцам в Клерво, и он снова положился на это.
  
   После полудня, полного изнурительных споров, Бернард с жаром погрузился в вечерние молитвы, и в гулком пении под сводами каменной церкви он нашел свой ответ в Псалме 139.
  
   Очисти меня, будь моим, убей меня мало;
  
   виро вíкво éсозрело для меня;
  
   Qui cogitavéкоротышка беззаконий áтес в корде,
  
   tota die constituébant praelia.
  
   Acuérunt linguas suas sicut serpéntis;
  
   venénum áspidum sub l áэто eóром.
  
   Избавь меня, Господи, от злого человека;
  
   и сохрани меня от злого человека;
  
   Которые вообразили зло в своих сердцах,
  
   и разжигали раздор весь день напролет.
  
   Они отточили свои языки, как змеи;
  
   яд гадюки у них под губами.
  
   Кастóди меня, D óмой, де ману грехóрис;
  
   и над этим íнибус вíэтом éсозрел я.
  
   Qui cogitavéкоротышка вытесняет áгрессус меос.
  
   сбежавший éкоротышка суп éрби лáквин михи.
  
   Веселье продолжаетсяéкоротышка вáкоролевстве.
  
   сопоставьте scándalum posu éкоротышке михи.
  
   Сохрани меня, о Господь, от рук нечестивых;
  
   сохрани меня от злых людей.
  
   Кому предназначено свергнуть мои деяния:
  
   гордые расставили для меня ловушку.
  
   И они раскинули сеть за границей с веревками;
  
   да, и заложили для меня камень преткновения посредством
  
   обочина.
  
   Каждый раз, когда слова нечестивый, порочный и безбожный срывались с его губ, он бросал взгляд на Аббата Ларда, Джин и да, даже на своего собственного брата, все они сгрудились, как заговорщики, на соседней скамье, потому что он не мог согласовать их взгляды со своими.
  
   И с той же уверенностью, которая говорила ему, что Христос был его спасителем, он знал, что он был прав, а они ошибались.
  
   Он также знал, что должен покинуть Ruac, потому что они сообщили о своих намерениях. Они были полны решимости снова отведать настоя, который они превозносили, а он считал дьявольским напитком.
  
   На следующее утро он был свободен. Для его безопасности и дружеского общения Бартомье убедил его, чтобы два молодых монаха сопровождали его в долгом путешествии обратно в Клерво. Одним из них был Мишель, помощник Жана по лазарету, который заметил остатки чая и приставал к своему хозяину с вопросами. Лучше отослать его на некоторое время, чтобы излечить его любопытство.
  
   Бернар и Бартомье обнялись, хотя хватка Бартомье была крепче.
  
   "Вы не передумаете?" - Спросил Бартомье.
  
   "Ты передумаешь снова принимать это отвратительное зелье?" Бернард возразил.
  
   "Я не буду", - решительно заявил Бартомье. "Я верю, что это дар. От Бога."
  
   "Я не буду повторять свои аргументы, брат. Достаточно сказать, что я откланяюсь, и пусть Бог смилуется над вашей душой."
  
   Он ударил пятками по бокам гнедой кобылы и медленно удалился.
  
   Эбби Лард ждал у ворот аббатства. Он окликнул всадника. "Я буду скучать по тебе, Бернард".
  
   Бернард опустил глаза и снизошел до ответа. "Признаюсь, я тоже буду скучать по тебе, по крайней мере, по тому Ab éсалу, которого я знал, а не по Ab éсалу, которое я видел две ночи назад".
  
   "Не суди меня строго, брат. Есть только один путь к праведности, но на этом пути сходятся многие пути."
  
   Бернард печально покачал головой и уехал.
  
   Той ночью трое мужчин встретились в ныне пустом доме Бернарда, зажгли несколько свечей и поговорили о своем ушедшем друге. Возможно ли, спросил Бартомье, что Бернар был прав, а они ошибались?
  
   Бартомье был человеком с простым словарным запасом. Жан был более искусным целителем и травником, чем церковным ученым. На Абэéлэрда выпало сформулировать дебаты. Они выслушали его элегантную диссертацию о противостоянии добра и зла, Бога и сатаны, правильного и неправильного и пришли к выводу, что это Бернард был скрытным и невидящим, а не они.
  
   Убедившись в своей правоте, Жан достал глиняный кувшин, вытащил пробку и налил каждому участнику по щедрой кружке красноватого чая.
  
   Абéлард был один в своей комнате.
  
   На его столе горела единственная свеча, отбрасывая ровно столько света, чтобы можно было писать на пергаменте. Целую неделю письмо его возлюбленной лежало начатое, но незаконченное. Он перечитал вступление:
  
   Мой дорогой Эйч éло ïсе,
  
   Я провел эти много дней и ночей в одиночестве в своем монастыре, не смыкая глаз. Моя любовь горит все яростнее среди счастливого безразличия тех, кто меня окружает, и мое сердце одинаково пронзено вашими горестями и моими собственными. О, какую потерю я понес, когда подумал о твоем постоянстве! Какими удовольствиями я упустил возможность насладиться! Я не должен признаваться вам в этой слабости; я осознаю, что совершаю ошибку. Если бы я мог проявить больше твердости ума, я мог бы вызвать ваше негодование против меня, и ваш гнев мог бы произвести на вас тот эффект, которого не смогла бы ваша добродетель. Если в мире я обнародовал свою слабость в любовных песнях и стихах, не должны ли темные камеры этого дома, по крайней мере, скрывать ту же слабость под маской благочестия? Увы! Я все тот же!
  
   Он обмакнул перо и начал новый абзац.
  
   Прошло несколько дней с тех пор, как я написал эти слова. Многое изменилось за короткое время, хотя и не моя любовь к тебе, которая разгорается все ярче. Бог решил даровать мне дар, в который я едва могу поверить, однако его истина очевидна. О, хотя я и боюсь писать эти слова, чтобы их сила не исчезла из-за того, что я переношу их на страницу, я верю, дорогая Эйч éло ïсе, что я нашел способ для нас двоих снова быть вместе как муж и жена.
  
  
   ШЕСТНАДЦАТЬ
  
  
   Последний день работы в пещере Руак пришел и ушел.
  
   В ту последнюю ночь был устроен своего рода праздничный ужин, хотя настроение было подавлено двумя катастрофами, постигшими раскопки, парой несчастных случаев, из-за которых языки трепались о проклятиях, злой судьбе и тому подобном.
  
   После похорон Хьюго в Париже Люк вернулся в Ruac и погрузился в работу, как вихревой дервиш, загоняя себя в состояние анестезии, спя ровно столько, чтобы продолжать работать. Он стал плоским и отстраненным, говорил только тогда, когда к нему обращались, сохранял профессиональную эффективность в работе со своей командой, но это было пределом. Смерть Хьюго смыла его обычное остроумное очарование, как волны смывают буквы, выгравированные палкой на песчаном пляже.
  
   Ситуация усугубилась необъявленным появлением в Ruac Марка Абенхайма, который прилетел с парашютом из Парижа, одержимый идеей использовать трагедию. Прибыл жалкий солдафон и потребовал, чтобы все покинули переносную кабину, чтобы он мог поговорить с Люком наедине. Затем, как актуарий, он бросил вызов Люку, оценив вероятность того, что на одной раскопке будет два смертельных случая за один сезон.
  
   "К чему ты клонишь?" Люк плюнул в ответ.
  
   В голосе Абенхайма были раздражающие гнусавые нотки. "Отсутствие дисциплины. Отсутствие управления. Не хватает здравого смысла приглашать своего друга остаться на официальных раскопках Министерства. Это то, к чему я веду."
  
   То, что Люк смог отправить Абенхейма восвояси без сломанного носа, было не чем иным, как чудесным актом самоограничения.
  
   Когда назойливый придурок уехал, Люк начал открыто злиться. Он сдерживал свой гнев во время визита Абенхейма, но теперь, когда тот ушел, он вернулся в свой фургон и хлопнул дверью. Первое, что привлекло его внимание, была вмятина в стене, которую он оставил в ночь после смерти Хьюго.
  
   У него было сильное желание ударить его снова, добить, пробив кулаком окровавленную стену, но когда он согнул пальцы, он вспомнил, что это была ужасная идея. Порезанный сустав его пальца заразился, стал мясистым и распухшим, а по тыльной стороне ладони поползли красные полосы. У него не было ни времени, ни желания искать врача. У одного из студентов был пузырек с эритромицином, оставшийся после инфекции грудной клетки, и Люк начал принимать его несколькими днями ранее. Он разжал ноющий кулак и вместо этого пнул стул.
  
   Что касается Сары, если Люк и вынашивал какие-либо планы возобновить что-то с ней, он подавил их, забыл о них, или, возможно, у него их никогда не было вообще. Он не мог вспомнить.
  
   Она дала ему пространство и не заставляла его смириться с его потерей. Чем больше он уходил в себя, тем больше она приходила в себя, суетясь по краям его жизни, беспокоясь с Джереми и Пьером о его здоровье и благополучии. Она немного знала о клинической депрессии.
  
   Однажды он дал ей дело.
  
   Осенняя ночь была холодной, что привлекало людей к огню почти так же, как собирались их доисторические предки. Люк чувствовал, что должен обратиться к группе в последний раз, хотя у него не было желания произносить большую часть речи.
  
   Он поблагодарил их за неустанную работу и пробежался по списку их достижений. Они точно нанесли на карту весь комплекс от первой камеры до десятой камеры. Они сфотографировали каждый дюйм комплекса. У них была первая радиоуглеродная датировка, основанная на угольных очертаниях одного из бизонов, и это подтвердило подозрение, что пещера датировалась 30 000 лет назад. Они начали понимать геологические силы, которые сформировали пещеру. Они полностью раскопали этажи камеры 1 и камеры 10. В камере 1 они обнаружили следы кострища и обилие костей северного оленя, а также признаки длительного использования входа в пещеру. В камере 10 они нашли еще ориньякские лезвия и чешуйки, этого прекрасного медведя из слоновой кости и, что феноменально, кончик пальца человеческого младенца. Хотя это была единственная человеческая кость, которую им удалось раскопать, все равно это была чудесная находка, которую будут интенсивно анализировать в ближайшие недели. У Сары Мэллори также было множество образцов пыльцы для анализа в течение зимы. Он ничего не сказал об их экспериментах по сбору растений и кухне. Никому больше не нужно было знать об этой незначительной работе на данный момент.
  
   В заключение он напомнил всем, что это было только начало, а не конец. Финансирование на три дополнительных сезона уже поступило, и они снова встретятся весной, чтобы сравнить заметки, сделанные ими в межсезонье. Он считал, что они все еще будут приходить в пещеру Руак, когда будут старыми и седыми, на что Крейг Моррисон со своим шотландским акцентом заметил, что некоторые из них уже старые и седые, большое вам спасибо!
  
   Затем Люк поднял свой бокал в память о Цви Алоне и Хью Пино и попросил их всех быть осторожными по пути домой.
  
   Команда пила и болтала до поздней ночи, но Люк удалился в свой фургон. Сара искала предлог, чтобы пойти к нему. Проверяя свою электронную почту, она нашла это.
  
   " Привет, " мягко сказала она, когда он открыл дверь. "Не возражаешь против компании?"
  
   "Конечно, заходите".
  
   Горела только одна маленькая лампочка. Он не читал, он не пил. Казалось, что он просто сидел и смотрел.
  
   "Я действительно беспокоилась о тебе", - сказала она. "Мы все такие".
  
   "Я в порядке".
  
   "Нет, я так не думаю. Когда ты вернешься в Бордо, может быть, тебе стоит с кем-нибудь повидаться?"
  
   "Что, как психиатр? Ты шутишь."
  
   "Я не такой. Ты через многое прошел."
  
   Он увеличил громкость. "Я сказал, что у меня все в порядке!" Но он увидел, что ее губы дрогнули, поэтому продолжил мягче: "Послушай, когда я вернусь в университет и займусь своей обычной рутиной, я буду в полном порядке, как говорят британцы. Действительно, я так и сделаю. И спасибо за заботу."
  
   Она позволила им обоим сорваться с крючка, сообщив свои новости. "Сегодня вечером я получил электронное письмо от Фреда Прентиса, моего контактного лица в PlantaGenetics. Они закончили свой анализ."
  
   - Да? - спросил я.
  
   "Звучит так, будто он очень взволнован, но он не хотел ничего говорить по электронной почте - он сказал, что есть проблемы с интеллектуальной собственностью и патентными правами, которые необходимо уладить. Он хочет, чтобы мы лично приехали в Кембридж."
  
   - Когда? - спросил я.
  
   " Он предложил понедельник. Ты пойдешь со мной?"
  
   "Мне нужно закрыть раскопки".
  
   "Пьер, Джереми и другие вполне способны. Я думаю, тебе следует прийти. Это пойдет тебе на пользу."
  
   Люк выдавил смешок. "Если выбирать между психиатром и поездкой в Великобританию, думаю, я согласен".
  
   Вместо того, чтобы лечь спать, Люк нарушил свое собственное правило и отправился в пещеру для последнего визита.
  
   Прерогатива режиссера, сказал он себе.
  
   Спускаясь по лестнице в темноте, его шахтерская каска освещала стену утеса, у него возникла неприятная картина того момента, когда Цви поскользнулся на ступеньке и упал навстречу своей смерти, но он стряхнул ее и продолжил спуск.
  
   Оказавшись на выступе, он в темноте надел свой тайвековый костюм, отпер тяжелые ворота и нажал на выключатель. Галогенные лампы делали пещеру яркой и суровой, настолько отличной от того, как она выглядела бы в доисторические времена.
  
   Он медленно прошел в тыл, к своему любимому месту, десятой камере. Летучие мыши почти улетели, и в пещере стало по-настоящему тихо.
  
   В самой дальней точке он стоял лицом к лицу с птичьим человеком в натуральную величину на поле дикого ячменя. У него была свеча. Он поджег ее одноразовой зажигалкой, затем выключил электрический свет. Цви Алон хотел сделать это, испытать пещеру таким естественным образом. Это был правильный инстинкт.
  
   В неверном свете свечи ячмень, казалось, колыхался. Клюв человека-птицы, казалось, шевельнулся.
  
   Что он говорил?
  
   Люк напряг слух.
  
   Чего бы я только не отдал, подумал он, чтобы иметь возможность стоять рядом с человеком, который нарисовал эти изображения, наблюдать за ним, понимать его, говорить с ним.
  
   Он задул свечу, чтобы провести несколько мгновений в самой полной темноте, которую он когда-либо знал.
  
  
   СЕМНАДЦАТЬ
  
  
   Пещера Руак, 30 000 лет назад
  
   Первое копье отскочило от жесткой шкуры, разозлив животное, но не причинив ему вреда.
  
   Охотники кружили.
  
   Зверь был самцом хороших размеров. Тот факт, что они смогли так легко изолировать его от стада, по их мнению, говорил о его готовности быть принесенным в жертву. Огромное животное, несомненно, услышало их пение прошлой ночью и согласилось подчиниться их цели.
  
   Но это было слишком благородно, чтобы сдаться без боя.
  
   Единственный брат Тала, Наго, приблизился, чтобы убить.
  
   Бизон был прижат спиной к берегу быстро текущей реки, его копыта тонули в грязи. Его ноздри раздувались и из них шел пар. Он должен был бы заряжаться. У него не было выбора.
  
   Вот так умирали люди, подумал Ког.
  
   Ему было семнадцать, взрослый мужчина, уже самый высокий в своем клане, что вызвало подозрения у его брата, потому что на протяжении поколений глава клана Бизонов всегда был самым высоким. Их отец все еще был старостой, но его сломанная нога так и не зажила. Воняло, как тухлое мясо. Ночью он застонал во сне. Скоро должен был появиться новый глава. Каждый член клана знал, что с одним из братьев должно было что-то случиться. Маленький Наго не смог бы быть их лидером, если бы более высокий Тал был жив. Младший Тал не смог бы быть главой, если бы старший Наго был жив.
  
   Это был не их путь.
  
   Наго убедился, что острие его копья находится вплотную к костяному копьеметателю.
  
   Человек мог метнуть копье без метателя и убить северного оленя, но чтобы сразить бизона, требовалась дополнительная сила. Они брали только двух бизонов в год, один раз, как сейчас, в жаркое время года и один раз в холодное. Это было их правом, их священным призванием, но убивать более одного за раз было запрещено.
  
   Одно животное дало им достаточно шкур, чтобы починить зимнюю одежду и сшить новую для детей. Одно животное дало им достаточно костей, чтобы изготовить инструменты для копания, скалывания и метания копий. Один дал им достаточно мяса, чтобы прокормить весь клан на долгое время, прежде чем он стал ранговым.
  
   Они испытывали почтение к бизону, а бизон, они были уверены, испытывал к ним почтение.
  
   Наго издал убийственный клич и выбросил руку вперед.
  
   Его копье пролетело прямо и низко и поразило бизона в грудь, прямо между его передними ногами, но кремневый наконечник, должно быть, задел кость, потому что не прошел далеко.
  
   Завизжав от агонии и страха, животное прыгнуло вперед, опустило голову и вонзило один из своих толстых рогов в плечо Наго.
  
   Крики Тала, призывавшего других людей собраться, были заглушены воплями Наго. Это было его дело - спасти своего брата.
  
   Бросившись вперед, он изо всех сил метнул свой метатель, и копье попало бизону в бок. Это запало глубоко и верно, но он не стал рисковать. Он подбежал к зверю, схватился за древко копья и вонзал его все глубже и глубже, пока передние ноги животного не подогнулись и оно не рухнуло на бок, истекая кровью изо рта.
  
   Наго лежал на земле, задыхаясь, его плечо было в крови и разорванных мышцах.
  
   Тал склонился над ним и начал причитать. Остальные мужчины приблизились, указывая на рану и перешептываясь друг с другом.
  
   Ког и раньше видел раны от рогов. Они не закрылись и не зажили сами по себе. Если бы Наго был одет в кожаную рубашку, возможно, рана не была бы такой глубокой, но из-за теплого дня он был обнажен по пояс, а рубашка завязана вокруг талии.
  
   Наго был лидером охоты, но теперь Тал должен был стать лидером. Чтобы замедлить кровотечение, он взял рубашку Наго и как можно плотнее обернул ею рану и сказал двум двоюродным братьям отнести его обратно в лагерь.
  
   Затем он встал над бизоном и поблагодарил его за то, что он обеспечивал их клан. Ему никогда раньше не выпадала честь исполнять заклинание "Убей бизона", но он знал слова и произносил их с чувством. Остальные мужчины одобрительно кивнули, затем набросились на горячую тушу, чтобы начать ритуальное разделывание.
  
   Тал сорвался с места и побежал так быстро, как только мог, к высокой траве саванны. Его отец научил его охотиться и читать заклинания. Теперь пришло время использовать знания, переданные ему матерью.
  
   Его мать была мертва уже два года. Она покинула мир вместе со своей новорожденной дочерью после мучительно трудных родов. Она была не из клана Бизонов. Она называла своих сородичей Народом Медвежьей горы. Будучи молодой женщиной, она попала во время внезапного наводнения и была разлучена со своим племенем. Может быть, они сбежали или, может быть, они погибли. Она никогда не знала. Отец Тал, тогда молодой человек, охотившийся со старейшинами, наткнулся на нее в лесу, замерзшую и голодную, и взял ее к себе. Она ему понравилась, и хотя это вызвало ревность и конфликт внутри клана, он выбрал ее своей парой.
  
   Ее народ был целителями, и она была искусна в изготовлении припарок и знала, какие листья, корни и кору жевать при различных заболеваниях. Когда Тал был молод, он помнил горький лист, который избавлял его десны от боли, и вкусную кору, которая охлаждала его тело, когда было жарко.
  
   Как только мальчик научился ходить, он ковылял за своей матерью, собирая образцы в лесу и на лугу и помогая ей нести их обратно в лагерь в мешочках, сшитых из оленьей шкуры.
  
   Его память всегда была потрясающей. Ему достаточно было всего один раз услышать птичий крик или песнопение клана, чтобы запомнить это навсегда. Он мог понюхать лепесток цветка, увидеть след животного или пучок листьев всего один раз или один раз услышать объяснение феномена - и это никогда не покидало его.
  
   И не только его разум был активен. С самого раннего возраста он также преуспевал в обращении со своими руками. Он научился выковывать длинные тонкие лезвия из кремневой сердцевины. Даже до того, как он достиг совершеннолетия, он был лучшим изготовителем инструментов в клане. Он мог резать по дереву и кости так же искусно, как и мужчины постарше, и он был искусен в изготовлении копий, которые летели прямо и придавали форму идеально сбалансированным копьеметалкам. Наго годами кипел от злости на свои навыки, но Тал никогда не переставал уважать своего брата, потому что всегда верил, что однажды Наго станет главой клана.
  
   Мать Таля также научила его рисовать. У жителей Медвежьей горы была давняя традиция украшать скальные убежища и пещеры очертаниями огромных животных, выполненными углем и охрой. Она нацарапывала натуралистические очертания медведей, лошадей и бизонов в грязи или твердой глине, а мальчик брал палочку у нее из рук и копировал их.
  
   Когда он был постарше, он собирал разноцветные камни и глину и измельчал их в пигменты, которыми размазывал по своему телу на потеху взрослым.
  
   Он никогда не бездействовал. Он был постоянно в движении, спешил что-то сделать.
  
   Теперь его легкие болели от невероятного напряжения. У него было не так много времени. Кровь вытекала из тела Наго с каждым его шагом.
  
   Его мать научила его множеству припарок. Там были таблетки от колик, от флюса, от язв, от фурункулов, от головной и зубной боли. Там были другие для ран, некоторые для старых ран, которые сочились и воняли, как у его отца, и некоторые для свежих кровоточащих ран, как у Наго.
  
   Ключевым ингредиентом для остановки кровотечения была ярко-зеленая виноградная лоза, которая обвивалась вокруг коры молодых деревьев. Во многом так же, как это душило деревья, объяснила его мать, это остановило бы поток крови. Он знал, где ее найти, на поляне у реки.
  
   Ему также нужен был особый сорт ягод, которые, как известно, сохраняют рану чистой. На кустах, недалеко от поляны, их росло порядочное количество.
  
   И, наконец, чтобы скрепить припарку и придать ей достаточный объем, чтобы закрыть рану и стянуть ее края, ему понадобилось большое количество желтых трав. Они были повсюду, всегда в изобилии.
  
   Поскольку погода была теплой, Клан Бизонов расположился лагерем под открытым небом. Два дня пути навстречу вечернему солнцу были укрытием в скале, которое они предпочитали в холодные месяцы, но единственной защитой, в которой они нуждались в это время года, были навесы из шкур северного оленя и молодых деревьев, которые развевались на полуденном ветерке.
  
   Наго был разложен в тени одного из таких укрытий. Он стиснул зубы от боли. Из-под повязки на его рубашке сочилась кровь.
  
   Тал подбежал к нему. Он снял свою рубашку и использовал ее, чтобы принести растения и ягоды, необходимые для приготовления припарки.
  
   Все двадцать два члена клана, мужчины, женщины и дети, собрались вокруг, но разошлись, когда к ним, прихрамывая, подошел отец Тала. Он умолял одного сына спасти другого.
  
   Тал приступил к работе. Ему принесли старую миску для смешивания известняка, принадлежавшую его матери, и он яростно начал разрезать виноградную лозу на удобные куски кремневым лезвием. Одна из его тетушек раздавила ягоды между большими блестящими листьями ладонями и направила сок в чашу. Тал добавил виноградные дольки и размял их в ягодное пюре с помощью гладкой речной косточки. Затем он нарезал пучки желтой травы на короткие куски и смешал большую горсть с красной кашицей в миске.
  
   Готовая припарка была густой и липкой.
  
   Тал сказал своему брату быть таким же сильным, как бизон, которого они убили. Он зачерпнул припарки в открытую рану и проталкивал все больше и больше в зияющую дыру, пока для большего не осталось места.
  
   Наго был храбр, но необходимость хранить молчание одолела его, и его глаза затрепетали и закрылись.
  
   Тал бодрствовал в ту ночь, и в следующую, и в следующую.
  
   Каждый день он оставлял брата наедине с собой только для того, чтобы собрать побольше ингредиентов, чтобы припарка оставалась свежей.
  
   Он совершал эти краткие путешествия в одиночку не потому, что другие не хотели присоединиться к нему, а потому, что ему нравилось быть одному. Одна из его двоюродных сестер, девушка по имени Убоас, особенно стремилась следовать за ним. Как и ее младший брат Гос, который следовал за ней, куда бы она ни пошла.
  
   Убоас был быстрым и симпатичным, и Тал знал, что они созданы друг для друга, но он все еще хотел побыть один. Когда она отказалась возвращаться в лагерь, он просто опередил ее, как она опередила своего брата. Когда он освободился от нее, он оглянулся. На расстоянии он увидел, как она воссоединилась с ребенком и взяла его за руку.
  
   Тал был на поляне, срезал лианы с дерева, когда увидел их.
  
   На самом деле, он услышал их первым, тихое бормотание. Какие-то слова. Он напряг слух, но не смог понять.
  
   На краю поляны два дерева раздвинулись достаточно, чтобы увидеть одно, затем два.
  
   Он слышал о них, о Людях-Тенях, Людях Ночи, Других - у его клана было несколько названий для них, - но он никогда не видел их раньше. И эта первая встреча была короткой, длившейся всего несколько ударов сердца.
  
   Один был стар, как его собственный отец, другой моложе, как он сам. Но они оба были ниже и толще, чем его соплеменники, а их бороды были рыжее и длиннее. У младшего был тяжелый нарост, не такой тонкий, как у него. Старший выглядел так, будто он никогда не подстригал бороду кремнем, как это было принято в клане Бизона. У них были копья, но они были тяжелыми и толстыми, годными для прямых ударов, но бесполезными для метания. Их одежда была грубой и отороченной мехом, судя по виду, из медвежьей шкуры, неудобной в такую жару.
  
   А затем, обменявшись кратчайшим из взаимных взглядов, не более чем молчаливым признанием присутствия Тала, они ушли.
  
   Последняя ночь Наго была бурной.
  
   Не было сомнений, что припарка Тэла принесла некоторую пользу - рана оставалась чистой и пахнущей свежестью, а кровоток замедлился до вязкого состояния. Но он потерял так много крови после забодания, что никакое лекарство или заклинание не могли изменить исход.
  
   В последние часы его тело распухло, и выделение мочи прекратилось. Капли воды, попавшие ему в рот с ложечки из только что выпавшего смятого листа. Когда наступил рассвет, его дыхание замедлилось, затем остановилось.
  
   В тот момент, когда женщины начали выть, небо разверзлось и пошел теплый дождь, знак того, что их предки приветствовали сына главы в своих владениях. Их лагеря ярко горели в ночном небе, но они были слишком далеко, чтобы клан Бизонов мог услышать их песни.
  
   Отец Тала положил руки ему на плечи и заговорил с ним перед всеми людьми. Следующим главой должен был стать Тал. Старик устало заявил, что его время скоро придет. Как только траурный ритуал Наго будет завершен, Талу нужно будет отправиться на самую высокую точку земли, чтобы быть достаточно близко к своим предкам, чтобы слышать их песнопения.
  
   Дождь продолжал идти, и вскоре известняковая чаша его матери, наполовину заполненная неиспользованной припаркой, была переполнена дождевой водой.
  
   Тал не боялся подниматься.
  
   Он шел уверенно, и даже несмотря на то, что скалы были мокрыми от дождя, он смог добиться значительного прогресса. Много лет назад он научился старому альпинистскому трюку у старейшины и обмотал свои свободные сапоги из шкуры кожаными ремешками, чтобы они плотно сидели на ногах.
  
   До того, как он должен был достичь вершины, оставалось несколько часов дневного света, так что его темп не ускорился. На поясе у него висели две сумки, в одной из которых были полоски сушеного мяса северного оленя, а в другой - растопка и инструменты для разведения огня. Когда темнело, он разводил походный костер, читал заклинания и слушал ответную песню, доносящуюся из далеких небесных костров. Может быть, если бы он был достаточно чист сердцем, он бы даже услышал песню своей матери у костра.
  
   Он не обременял себя мешком с водой. Он знал, что там был водопад, стекающий со скал, и он доберется до него вовремя, чтобы утолить свою жажду.
  
   На полпути к вершине утеса он остановился на безопасном выступе и повернулся к могучей реке. С такой большой высоты она не выглядела такой мощной. Земля простиралась, насколько он мог видеть, бесконечным морем трав. Вдалеке по саванне двигались две коричневые фигуры, пара косматых мамонтов. Тал рассмеялся при виде этого. Он знал, что это были самые большие звери на земле, но с высоты утеса казалось, что он может схватить их пальцами и засунуть в рот.
  
   У водопада он напился и смыл пот.
  
   Он поискал хороший путь наверх и проследил путь глазами.
  
   Он добрался до другого безопасного выступа, а когда подтянулся, остановился и уставился.
  
   Знак!
  
   Сомнений быть не могло!
  
   Перед его глазами была черная расселина на поверхности скалы.
  
   Пещера! Он никогда не видел этого раньше.
  
   Он медленно приблизился к ней. Там были существа, которых следовало бояться. Медведи. Люди-тени.
  
   Он осторожно ступил в прохладную темноту и осмотрел вход в пещеру до того места, где прекращался солнечный свет.
  
   Пол был девственно чистым. Стены были гладкими. Он вошел первым. Он ликовал.
  
   Это пещера Тала!
  
   Я должен был быть главным!
  
   Когда придет мое время, я приведу сюда свой клан!
  
   На следующий день, когда солнце стояло высоко, Тал вернулся в свой лагерь.
  
   Он крикнул своему народу, что слышал пение их предков и что он нашел новую пещеру в скалах. Он не мог понять, почему они казались озабоченными чем-то другим, все они указывали на землю у лагерного костра. Женщины плакали.
  
   Убоас подбежал к Талу и потянул его за рукав.
  
   Ее брат, Госс, лежал на земле, изрыгая безумные, бессмысленные вещи, время от времени размахивая конечностями, пытаясь ударить любого, кто подойдет ближе.
  
   Тал потребовал рассказать, что произошло, и Убоас рассказал ему.
  
   Известняковая чаша его матери стояла у огня, и жаркое солнце и тепло огня заставили содержимое шипеть и пузыриться. Тем утром мимо проходил Госс и со своим обычным любопытством окунул палец в красную жидкость и попробовал ее на вкус. Ему это понравилось настолько, что он пробовал все больше и больше, пока его подбородок не покраснел.
  
   Затем он стал одержимым, выкрикивая слова, которые не сочетались друг с другом. Он бился и отбивался, но теперь становился тише.
  
   Тал сел рядом с ним, положил голову мальчика себе на колени и коснулся его щеки. Прикосновение успокоило его, и его маленькие глазки открылись.
  
   Тал спросил, как он себя чувствует, и сказал ему не бояться. Он останется с ним, пока тот не поправится.
  
   Маленький мальчик смочил губы языком и попросил воды. Со временем он сел и указал на чашу.
  
   Тал хотел знать, чего он хочет, и ответ мальчика потряс тех, кто был свидетелем его заклинания.
  
   Он хотел еще красной жидкости.
  
  
   ВОСЕМНАДЦАТЬ
  
  
   Субботний вечер
  
   Любовница генерала Гатинуа была почти на грани оргазма или, по крайней мере, она по-своему объявляла, что для него все в порядке, чтобы подумать о том, чтобы закончить все и отвалить.
  
   Он получил сообщение и удвоил свои усилия. Его пот выступил бисеринками и скатился по тонким белым волоскам на груди, где смешался с ее собственной влагой.
  
   Она говорила: "Ах, ах, ах, ах", - и внезапно его мобильный телефон включился с мелодией звонка, удивительно похожей на ее.
  
   Он потянулся к телефону, что разозлило ее, поэтому она оттолкнула его и побрела в туалет, розовая, голая и ругающаяся себе под нос.
  
   "Генерал, я вам не мешаю?" - Спросил Марольес.
  
   "Нет, что это?" - Спросил Гатинуа. Ему действительно было все равно, что он не достиг кульминации. В любом случае, все было слишком предсказуемо и скучно.
  
   "Мы смогли взломать сервер в PlantaGenetics и получить отчет, который доктор Прентис намеревается представить профессору Симарду и профессору Мэллори в понедельник".
  
   - Да? - спросил я.
  
   "Это довольно тревожно. Это, конечно, предварительно, но он сделал несколько глубоких наблюдений. Он явно на правильном пути, чтобы узнать больше, если он того пожелает."
  
   "Отправь это на мой электронный адрес. В настоящее время меня нет дома, но я скоро буду."
  
   "Да, сэр".
  
   "Но, Мароль, времени мало. Не ждите моего отзыва. Сообщите нашим людям, что они могут продолжать."
  
   Голос Маролля звучал неуютно. "Вы уверены, генерал?"
  
   "Да, я уверен!" Гатинуа был раздражен этим вопросом. "И я также уверен, что не собираюсь быть вызванным в Елисейский дворец, чтобы объяснять президенту, почему величайший секрет Франции был раскрыт при мне!"
  
  
   ДЕВЯТНАДЦАТЬ
  
  
   Воскресенье
  
   Кемпинг в аббатстве Руак был печальным местом в ту воскресную ночь.
  
   Большая часть команды собрала вещи и уехала утром; Люк и Сара уехали в полдень, чтобы успеть на рейс в Лондон. Команда скелетов осталась, чтобы закрыть пещеру на сезон.
  
   В течение пятнадцати дней лагерь был ульем научной деятельности, эпицентром мировой археологии палеолита. Она потрескивала от возбуждения, это было самое подходящее место. Теперь она казалась пустой и немного грустной.
  
   Джереми и Пьер отвечали за свертывание и уборку, командуя группой из четырех студентов-старшекурсников, которым не терпелось вернуться в бары и клубы Бордо. Единственным старшим научным сотрудником, который остался до победного конца, была Элизабет Кутард, которая разрабатывала протокол мониторинга окружающей среды для оценки условий внутри пещеры в течение межсезонья.
  
   Шеф-повар тоже ушел, поэтому качество блюд было низким. После ужина "каждый сам за себя" Джереми и Пьер неторопливо направились в офис, чтобы упаковать коробки, прихватив с собой пару бутылок пива.
  
   Далеко за полночь Пьер что-то заметил краем глаза. Он напрягся и резко повернул голову к экрану компьютера.
  
   "Ты это видел?" - спросил он.
  
   Джереми выглядел скучающим. " Что видишь? - спросил я.
  
   "Я думаю, в пещере кто-то есть!"
  
   "Не может быть", - Джереми зевнул. "Она заперта".
  
   Пьер вскочил и нажал кнопку воспроизведения программы наблюдения, переводя часы на тридцать секунд назад. "Подойди сюда, посмотри".
  
   Они наблюдали за потоком записи вперед.
  
   Там был человек с рюкзаком при полном освещении.
  
   "Господи!" - Воскликнул Пьер. "Он в камере 9, направляется к камере 10! Наберите 17! Вызовите полицию! Поторопись! Я спускаюсь!"
  
   "Это плохая идея", - настойчиво сказал Джереми. "Не надо!"
  
   Пьер схватил со стола молоток и побежал к двери. "Просто позови!"
  
   Машина Пьера уже была припаркована к его фургону, так что ему не потребовалось времени, чтобы запрыгнуть в нее и помчаться к пещере. Джереми слушал, как высокий вой его двигателя затихает вдали.
  
   Он нервно взглянул на монитор компьютера. Либо злоумышленник ушел, либо он находился где-то между ракурсами камеры.
  
   Он поднял телефонную трубку, нажал на 1, после чего все погрузилось во тьму.
  
   Пьер быстро спустился по лестнице со скалы, используя весь свой атлетизм, чтобы преодолевать перекладины, молоток был заткнут за пояс.
  
   Ворота были широко открыты, внутри горел свет. Он никогда не ходил в пещеру без защитного снаряжения, но сейчас было не время для осторожности. Он подбежал к устью и вытащил молоток из-за пояса.
  
   Пьер был довольно хорошим футболистом в школе, и он мог бегать по пещере с хорошей скоростью, сохраняя равновесие на неровном покрытии. Он прожигал камеры, наскальные рисунки расплывались в его периферийном зрении. У него была иллюзия, что он бежит сквозь стада животных, петляя туда-сюда, избегая копыт и когтей.
  
   Его сердце билось где-то в горле, когда он добрался до камеры 9. Не было никаких следов злоумышленника.
  
   Он должен был быть в десятой камере.
  
   Пьеру никогда не было легко ползти по узкому проходу. Его ноги были слишком длинными, чтобы сгибаться для легкого ползания. Он старался вести себя как можно тише и молился, чтобы не столкнуться с человеком посреди туннеля - кошмаром, вызывающим клаустрофобию.
  
   Он встал в Хранилище Рук и пополз вперед. В Комнате с растениями слышались звуки какой-то деятельности.
  
   Злоумышленник стоял на четвереньках, лицом в другую сторону, сосредоточившись на проводах и кирпичиках материала, которые он извлекал из рюкзака. Он не видел, как подошел Пьер.
  
   "Кто ты такой?" Пьер закричал.
  
   Пораженный незваный гость оглянулся через плечо на Пьера, высокого и мускулистого, с молотком в руках, что выглядело неуместно угрожающе, поскольку у Пьера было испуганное выражение лица загнанного в угол кролика.
  
   Мужчина медленно встал. У него были толстые, мощные руки и неопрятная пятнистая борода. Шок от встречи с Пьером быстро исчез, сменившись холодным как лед выражением лица.
  
   Пьер получше рассмотрел принадлежности на полу пещеры: путаницу проводов, детонаторов, батареек и запекшихся желто-коричневых кирпичей. Он уже видел подобное оборудование раньше, на шахтах в Сьерра-Леоне. "Это взрывчатка!" - крикнул он. "Кто ты, черт возьми, такой?"
  
   Мужчина ничего не сказал.
  
   Он опустил свою седеющую голову, как будто вежливо кланялся, но вместо этого бросился вперед и ударил Пьера головой в грудь, отбросив его назад к птичьему человеку, который стоял там с открытым клювом и своим нелепым членом.
  
   Пьер начал размахивать своим молотком, защищаясь, пытаясь отразить кулаки и пальцы мужчины, которые шарили по его наиболее чувствительным участкам - паху, глазам, шее. Мужчина пытался причинить как можно больше боли и вызвать как можно большую неподвижность.
  
   Удары молотка не замедлили мужчину, потому что чувство человечности Пьера не позволило ему ударить его по голове. Вместо этого он бил себя по плечам и спине, но этого было недостаточно: мужчина продолжал приближаться.
  
   Затем мужчина нанес сильный удар в горло Пьеру, который причинил ему сильную боль и поверг в панику. Он кашлял и задыхался, и впервые в своей жизни подумал, что может умереть. В отчаянии он взмахнул молотком еще раз, так сильно, как только мог, и на этот раз целился мужчине в макушку.
  
   В кемпинге было трое мужчин с дробовиками и винтовками. Они переходили от каравана к каравану в неистовстве, как свора диких собак, врываясь в каждую каюту, и когда они находили те, которые были заняты, они вытаскивали перепуганных студентов.
  
   Элизабет Кутард услышала шум и вышла самостоятельно. Она видела, как студента-мужчину загоняли под дулом пистолета.
  
   Она побежала к аббатству, ее белый конский хвост покачивался на плечах, неловко нащупывая в карманах телефон.
  
   Она дошла до амбара.
  
   У Пьера было всего мгновение, чтобы смириться с ужасным видом этого человека, лежащего у его ног. Он издавал гортанные звуки, и из раны, нанесенной молотком в свод черепа, сочилась кровь. Кровь сочилась концентрически, создавая впечатление, что он надел красную тюбетейку.
  
   Затем Пьер почувствовал сильнейшую боль, какую только можно вообразить, удар молнии в почку, от которого у него перехватило дыхание и он не смог закричать.
  
   Четверо студентов ютились с Элизабет Кутард в переносной кабинке. Джереми неподвижно лежал на полу. Одинокую женщину среди студентов, Мари, девушку из Бретани, неудержимо трясло, и Кутард подошел, чтобы поддержать ее, бросив вызов одному из мужчин, который угрожал им поднятым оружием.
  
   " Чего ты хочешь? - спросил я. Кутар потребовал несколько бесстрашно. "Джереми нужна медицинская помощь. Разве ты этого не видишь?"
  
   Один человек, по-видимому, был главным. Он проигнорировал ее и крикнул трем студентам мужского пола сесть на пол. Они покорно подчинились, и он навел на них свой двуствольный дробовик и принял напряженную позицию "наготове". Затем он кивнул в сторону женщин, что было заранее оговоренным знаком.
  
   Двое его соотечественников в ответ грубо выволокли женщин за дверь, крича на них, как обезумевшие тюремные охранники: "Отойдите! Двигайтесь! Давай!"
  
   У холодного костра Кутара и Мари вырвали из объятий друг друга и под дулом пистолета развели по разным фургонам.
  
   Старик с ножом наблюдал, как Пьер истекал кровью на холодном твердом полу десятой камеры.
  
   Боннет знал искусство убивать. Длинное лезвие проходит через почку, пронзая почечную артерию. Жертва быстро слегла бы и быстро умерла от внутреннего кровотечения. Перерезать сонную артерию было слишком неаккуратно на его вкус.
  
   Он задыхался от того, что пробирался через пещеру, полз по туннелю и убил человека. У него болели колени, бедра. Он сделал паузу, чтобы вытереть нож о рубашку Пьера и позволить своему сердцу немного успокоиться. Затем он обратил свое внимание на своего пораженного товарища, перевернул его и попытался встряхнуть, чтобы привести в сознание. "Проснись!" - потребовал он. "Ты единственный, кто знает, как устанавливать проклятые заряды!"
  
   Он посмотрел на путаницу проводов и взрывчатки и покачал головой. Он понятия не имел, как подстроить заряды сам, и другие тоже не имели. Не было времени вызывать кого-то еще. Все, что он мог сделать, это связать воедино череду ругательств и начать кричать в свою портативную рацию.
  
   Единственным ответом были помехи; он вспомнил, что находится глубоко внутри утесов, и снова выругался.
  
   Затем он заметил человека-птицу на стене позади себя и вместо того, чтобы восхититься изображением, его реакция была более прозаичной.
  
   "Иди к черту", - сказал он, отворачиваясь.
  
   Затем он презрительно плюнул на тело Пьера.
  
  
   ДВАДЦАТЬ
  
  
   Воскресный вечер
  
   Они остановились в небольшом отеле в самом центре университета. Путешествие из Ruac в Кембридж включало пересадку на самолеты, поезда и такси, и когда они прибыли и зарегистрировались в своих отдельных комнатах, они были измотаны.
  
   Тем не менее, Сара согласилась на предложение Люка прогуляться по прохладному ночному воздуху. Они оба любили город, и у Люка была привычка заходить выпить пинту пива в прибрежный паб "Якорь" каждый раз, когда он был в городе. Несколькими годами ранее британский археолог Джон Уаймер затащил его туда на несколько пинт эля Abbot после конференции. Подробности той ночи были отрывочными, но Люк закончил вечер по пояс в реке Кэм, а Уаймер скрючился в истерике на берегу. Каждый ответный визит в "Якорь" для аббата был данью уважения эксцентричному англичанину.
  
   Было поздно, и в пабе царила атмосфера воскресного вечера. Они сидели за столиком у окна, не в состоянии видеть реку в чернильной темноте, но счастливые от осознания того, что она была там. Они трижды чокнулись пинтовыми кружками, провозгласив тост за Руака, Цви и, наконец, за Хьюго.
  
   "Итак, что теперь?" Устало спросила Сара.
  
   Это был забавный вопрос без ответа, и Люк не был уверен, что она имела в виду или как на него ответить. Что теперь для тебя? Что теперь для Ruac? Что теперь для нас? "Я не знаю", - неопределенно ответил он. "Что ты думаешь?"
  
   "Я думаю, это были сумасшедшие несколько недель", - сказала она. Она пила крепкое пиво быстрее, чем он. "Не знаю, как тебе, но мне нужна долгая горячая ванна и несколько выходных, чтобы почитать дрянной роман - что угодно, только не думать о пыльце и наскальной живописи".
  
   " Ты имеешь в виду, послезавтра."
  
   Она согласилась. " Послезавтра. Интересно, что нашел Фред и почему он был таким таинственным по этому поводу."
  
   Люк пожал плечами. "Меня бы ничто не удивило. Мы узнаем достаточно скоро."
  
   Она перешла к вопросу, который действительно задавала. "Итак, что ты собираешься делать после завтрашнего дня?"
  
   - Полагаю, то же, что и всегда. Назад в Бордо, назад в мой офис, в мою лабораторию, к моим бумагам. Мы сгенерировали невероятное количество данных. Во всем этом нужно разобраться, скоординировать." Он выглянул в окно, изо всех сил пытаясь разглядеть реку. "Министерство будет ожидать отчета. Мы должны спланировать официальное открытие пещеры, вы знаете. У меня полный ящик голосовой почты с французскими, британскими и американскими телекомпаниями, которые хотят получить эксклюзивные права на первые документальные фильмы. Затем есть рукопись. Это переведено не полностью. Я должен связаться с секретарем Хьюго и выяснить, как поддерживать связь с его бельгийским дешифровщиком. Есть миллион вещей, о которых стоит подумать."
  
   Она тоже смотрела в окно. Было удобнее смотреть на отражения друг друга. "Мы должны стараться оставаться на связи. Профессионально. Ты знаешь, что я имею в виду."
  
   Что-то в том, что она сказала, или в том, как она это сказала, опечалило его. Дверь открывалась или закрывалась? Конечно, он хотел ее. Она была прекрасна. Но он уже овладевал ею раньше и отталкивал с безжалостной эффективностью. Почему сейчас все должно быть по-другому?
  
   Он воспользовался моментом, допив свое пиво и предположив, что им следует немного отдохнуть перед утренней встречей.
  
   Улицы в центре Кембриджа были почти пусты. Они молча шли по Милл-лейн к выходящим на улицу фасадам Пембрук-колледжа, и когда они свернули на Трампингтон-стрит, Люк заметил припаркованную машину на расстоянии футбольного поля, включившую фары.
  
   Он не думал об этом, пока машина не ускорилась в их направлении и не выехала на встречную полосу.
  
   Ночная прохлада и быстрый выброс адреналина вымыли пиво из его мозга. Хотя следующие события произошли не более чем через пять или шесть секунд, у него было удивительно четкое, почти замедленное восприятие тех моментов - и эта странная ясность почти наверняка спасла им жизни.
  
   Машина направлялась прямо на них по убийственной диагонали.
  
   Когда он отскочил от бордюра на расстояние трех длин автомобиля от их ног, два колеса на тротуаре, два колеса сняты, Люк уже схватил Сару за кожаный рукав и отбрасывал ее с дороги со всей вращательной силой, на которую были способны его плечо и торс. Она вылетела на дорогу, как детский волчок, освобожденный от намотанной бечевки.
  
   Он позволил своему телу следовать той же траектории инерции, и в момент удара крыло автомобиля задело его бедро. Разница в дюйм или два, в долю секунды или любым другим способом, выбранным для характеристики близости всего этого, была разницей между синяком и раздробленным тазом.
  
   Он упал на дорогу, развернулся и приземлился достаточно близко к Саре, чтобы они оба инстинктивно потянулись друг к другу и попытались коснуться кончиками пальцев.
  
   Машина заскрежетала и заискрилась о известняковые блоки жилого корпуса колледжа Пембрук, срезала водосточную трубу и вылетела обратно на улицу, где с визгом резины умчалась прочь.
  
   Лежа посреди улицы, пальцы Люка и Сары переплелись.
  
   Они оба спросили одновременно: "С вами все в порядке?" и оба ответили, опять же одновременно: "Да".
  
   Они не доберутся до своих кроватей еще четыре часа.
  
   Нужно было дать показания в полиции, бригаде скорой помощи оказать первую помощь, которая перевязала их незначительные порезы и царапины от дорожных ожогов Люка, а также сделать предупредительный рентген бедра Люка, который должен был быть сделан в травматологическом отделении больницы Наффилд. Молодой врач-азиат из травматологического отделения, казалось, больше беспокоился о красных костяшках Люка, чем о его недавних травмах.
  
   "Это заражено", - сказала она. "Это переросло в целлюлит, тканевую инфекцию. Как долго она у вас?"
  
   "Неделя, полторы недели".
  
   Она более внимательно осмотрела его руку и увидела шрам на безымянном пальце. "Ты порезался?" - спросил я.
  
   Он кивнул. "Я принял немного эритромицина. Это мало что дало."
  
   "Я возьму анализ крови, но меня беспокоит MRSA. Устойчивый стафилококк. Я собираюсь дать тебе разные таблетки, рифампицин и сульфаниламид триметоприма. Вот моя визитка, позвоните мне через три дня, чтобы узнать результаты посева."
  
   Полиция отнеслась к инциденту серьезно, но внутреннее ощущение Люка и Сары, что они стали преднамеренной мишенью, было проигнорировано офицерами, которые отправились на поиски синего седана и пьяного водителя. Нужно было распространить бюллетени на полицейских частотах и просмотреть записи камер видеонаблюдения из центра города. Люк и Сара будут уведомлены, если преступник будет найден, и так далее, и тому подобное.
  
   Немые от усталости и потрясенные тем, что едва не промахнулись, они обнаружили, что смотрят друг на друга в пустынном вестибюле. Он подумал о том, чтобы обнять ее, но не хотел добавлять еще больше травм к ее ночи.
  
   Она опередила его в ударе.
  
   Ему нравилось ощущение ее рук на своей талии, но это длилось недолго. Через несколько мгновений они, прихрамывая, расходились по своим отдельным комнатам.
  
   Гатинуа почти надеялся, что его телефон зазвонит снова, чтобы дать ему повод отделаться от своего шурина. Мужчина, богатый прожигатель жизни с безвкусной квартирой, был кем-то вроде международного валютного трейдера. Парень сотни раз посвящал его в подробности своей работы, но Гатинуа отключал свой разум всякий раз, когда его скуластое лицо начинало бормотать о слабых евро и сильных долларах и тому подобном. Идея зарабатывать деньги, перемещая банки с валютой в электронном виде отсюда туда, показалась ему паразитической. Что сделал этот человек? Ради высшего блага? Для своей страны?
  
   Его жена и невестка, казалось, были достаточно увлечены всем, что он говорил, внимательно потягивая коньяк, последний бокал после воскресного ужина, посвященного повышению этого человека до начальника одного из подразделений его банка.
  
   Гатинуа не сомневался в том, что он сделал для своей страны. Сегодня он часами разговаривал по телефону, даже совершил беспрецедентный воскресный визит в "Piscine" для личного инструктажа своих сотрудников.
  
   Он был абсолютно прав насчет безжалостности Боннета и щедро напомнил Мароллесу о его предсказании. За последние две недели он впитывал каждую новость из Ruac с мрачным восхищением. Теперь место для лагеря. Старик любил свою кровь.
  
   Что ж, больше власти ему.
  
   Как будто он пожелал, чтобы это ожило, его телефон начал звонить. Он с благодарностью вскочил и извинился, чтобы ответить на звонок в библиотеке.
  
   Его жена сказала своей сестре: "Он весь день разговаривал по телефону со своим офисом!"
  
   Банкир, казалось, сожалел, что его аудитория сократилась. "Ну что ж. Я полагаю, мы никогда не узнаем, чем Андр é на самом деле зарабатывает на жизнь, но он обеспечивает безопасность всех нас в наших постелях, я совершенно уверен в этом. Еще коньяку?"
  
   Гатинуа опустился в одно из библиотечных кресел банкира. Книжные шкафы были забиты старыми томами в кожаных переплетах, к которым прикасалась метелка из перьев уборщицы и больше ничего.
  
   Голос Маролля звучал устало. "Боннет снова взялся за это".
  
   "Он когда-нибудь отдыхает?" - Недоверчиво спросил Гатинуа. - И что теперь? - спросил я.
  
   "Только что была попытка задавить Симарда и Мэллори на городской улице в Кембридже. Один из наших людей видел это собственными глазами. Они были лишь слегка ранены. Водитель вышел сухим из воды."
  
   Гатинуа фыркнул. "Значит, его щупальца тянутся аж до Англии! Потрясающе, на самом деле. У него есть яйца, надо отдать ему должное."
  
   "Что нам следует делать?" - Спросил Марольес.
  
   - По поводу чего? - спросил я.
  
   "Наши планы".
  
   "Абсолютно ничего!" - Воскликнул Гатинуа. "Это не имеет никакого отношения к нашим планам. Не меняйте ни единой эксплуатационной детали. Ни одной детали!"
  
  
   ДВАДЦАТЬ ОДИН
  
  
   Утро понедельника
  
   Встреча в PlantaGenetics с Фредом Прентисом, другом Сары-биологом, была назначена на 9 утра. Биотехнологическая компания, основанная профессором ботаники Кембриджского университета, занималась поиском новых биологически активных молекул из растительных экстрактов. Их лаборатории круглосуточно гудели от жужжания сотен роботизированных манипуляторов, двигающихся вверх и вниз, дозируя образцы, извлеченные из растений, собранных по всему миру и отправленных в Кембридж для анализа.
  
   Сара и Фред вращались в одних и тех же ботанических кругах, и хотя у них никогда не было возможности сотрудничать, они следили за работами друг друга и видели друг друга на конференциях. По правде говоря, она знала, что она ему нравится. Однажды он застенчиво пригласил ее на ужин на конгрессе в Новом Орлеане. Она приняла приглашение, потому что он был милым человеком и казался одиноким, а от поцелуя на ночь ее спасла его аллергическая реакция на специи в его гамбо.
  
   В то утро, сидя в такси, они оба выглядели как зомби из второсортного фильма. Предплечье и кисть Люка были обмотаны марлевой повязкой, а бедро болело. У Сары было несколько пластырей тут и там. Они пропустили завтрак и встретились друг с другом в вестибюле, оба опаздывали. Они поспешили поймать такси. Когда они, наконец, смогли разглядеть друг друга на заднем сиденье, им пришлось рассмеяться.
  
   "Сколько времени потребуется, чтобы добраться туда?" Люк спросил водителя.
  
   "Всего десять минут, вверх по Милтон-роуд до Научного парка. Ты опаздываешь?"
  
   "Немного", - сказала Сара. Было уже девять.
  
   "Тебе стоит позвонить?" - Спросил Люк.
  
   Сара приняла предложение.
  
   "Привет, Фред, это Сара", - сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал бодро. "Извините, но у нас осталось несколько минут..."
  
   Вдалеке была вспышка, яркая, как магний. Затем сотрясающий звук удара.
  
   Над верхушками деревьев поднялся купол белого дыма.
  
   "Господи!" - взвизгнул таксист. "Это не может быть слишком далеко от того места, куда мы направляемся!"
  
   Сара прижимала телефон к уху. "Фред? Фред?"
  
   Они так и не добрались до Научного парка. Аварийные службы перекрыли дорогу, и все движение было перенаправлено.
  
   Все, что они могли сделать, это вернуться в свой отель, включить новости по телевизору в вестибюле и посмотреть прямые трансляции на Sky и ITV, сопровождаемые шумом вертолетов над головой и воем сирен.
  
   Взрыв разрушил крыло в Научном парке. К 11 часам утра репортер из Sky зачитал список компаний, расположенных в здании. Одним из них была плантагенетика.
  
   Ходили разговоры об утечке газа или химическом взрыве. Упоминалась возможность того, что это был террористический акт. Крыло представляло собой тлеющий беспорядок. Было множество жертв. Ожоговые отделения в Кембриджшире и за его пределами заполнялись. Требовались доноры крови.
  
   Затем, в полдень, у Сары зазвонил телефон.
  
   Она посмотрела на определитель абонента и сказала: "Боже мой, Люк, это Фред!"
  
   Они вернулись в травматологическое отделение в Наффилде. Прошлой ночью в зоне ожидания было полно пациентов с незначительными проблемами.
  
   Сегодня это была зона военных действий. Это была небольшая больница, всего на пятьдесят коек, и она разрушалась во время кризиса.
  
   С боем пробившись внутрь, Люк и Сара в конце концов привлекли внимание медсестры, чтобы сказать ей, что они были друзьями одной из жертв взрыва. "Подожди минутку, милая", - сказали им, а затем их оставили висеть в течение получаса, пока люди хаотично пульсировали вокруг них. После нескольких попыток молодой человек, толкающий пустую инвалидную коляску, сжалился над ними и провел их через двери отделения для пострадавших, чтобы поискать в забитых носилками коридорах их мистера Прентиса.
  
   Это была настоящая сцена, больница на грани срыва. Люк последовал за ней, пока Сара пристально смотрела на каждую жертву, ища лицо Фреда. За радиологическим отделением она нашла его, его рука и плечо были в искусной гипсовой повязке. Обе ступни также были забинтованы до икр. Ему было чуть за сорок, у него были волосы, остриженные как у вдовы, и цвет лица, бесцветный, как штукатурка. У него было прищуривание человека, который потерял очки.
  
   "Вот ты где!" - сказал он Саре.
  
   "О, Фред! Посмотри на себя! Я так волновался."
  
   Он был милым и заботливым, как обычно. Он настоял на том, чтобы обменяться вежливыми представлениями с Люком, как будто они встречались за его столом для совещаний. "Слава богу, вы оба опоздали", - сказал он. "Иначе ты был бы втянут во всю эту неразбериху".
  
   Он был в туалете. Он был смущен, потому что его штаны были спущены до лодыжек, когда она позвонила.
  
   Следующее, что он помнил, это как пожарная команда вытаскивала его оттуда с невыносимой болью в ногах и плече. Укол морфия на автостоянке бесконечно взбодрил его, заверил он их, и, если не считать душевной пытки неизвестностью о судьбе нескольких коллег и друзей, у него все было достаточно хорошо.
  
   Сара взяла его за здоровую руку и спросила, может ли она что-нибудь для него сделать.
  
   Он покачал головой. "Ты проделал весь этот путь из Франции, чтобы увидеть меня. Я не могу позволить тебе уйти, не выслушав, что мы нашли."
  
   "Не будь сумасшедшим, чувак!" - Воскликнул Люк. "Ты прошел через ад. Мы поговорим через несколько дней. Пожалуйста!"
  
   "У меня была презентация PowerPoint для тебя", - задумчиво сказал Фред. "Все пошло ка-бум. Мой компьютер, моя лаборатория, все. Ну что ж. Но позвольте мне, по крайней мере, рассказать вам о наших результатах. Возможно, однажды мы сможем их воспроизвести. Наш адвокат был недоволен мной, потому что я проанализировал ваш образец, не оформив надлежащих документов и соглашений. Видите ли, мы получили некоторые важные данные, и было неясно, кому будет принадлежать интеллектуальная собственность. Она не позволила бы мне вставить что-либо из в письмо или электронную почту. На прошлой неделе все казалось таким критическим." Его голос затих. "Мне сказали, что она умерла сегодня утром - тот адвокат. Ее звали Джейн."
  
   "Мне жаль, Фред", - сказала Сара, сжимая его руку.
  
   Он попросил воды из своей гибкой соломинки. "Ну, у этой вашей жидкости была действительно интересная биология. Она осветила наши экраны, как рождественская елка. С чего начать? Ладно, тогда, у вас была какая-нибудь идея, что она плавала в алкалоидах спорыньи?"
  
   "Ты шутишь!" Сказала Сара. Затем, когда она увидела озадаченное выражение лица Люка, она объяснила: "Это психоактивные соединения. Природный ЛСД. Как спорынья попала туда? Я дал тебе список растений, Фред." И тут ответ осенил ее, и она выпалила: "Claviceps purpurea!"
  
   "Именно так!" Сказал Фред.
  
   Ее тормозила необходимость все объяснить Люку. "Это грибок. Он загрязняет дикорастущие и культивируемые травы, такие как наш дикий ячмень. Грибок вырабатывает соединения спорыньи. В средние века десятки тысяч европейцев заболели эрготизмом от естественно зараженной ржи, что вызывало галлюцинации, безумие, иногда смерть. Ацтеки жевали семена ипомеи, которые содержат натуральную спорынью. Это был их способ общения со своими богами. Господи, я изучал эрготизм в аспирантуре! Заражение зерна для животноводства спорыньей по-прежнему является серьезной проблемой."
  
   "Я на сто процентов уверен, что это было из клавицепса", - сказал Фред с взволнованным видом, по-видимому, забыв о своих обстоятельствах. "Преобладающими сортами спорыньи были агроклавин и элимоклавин".
  
   Она понимающе покачала головой. " Ты нашел что-нибудь еще? - спросил я.
  
   "Держу пари, я так и сделал. Спорынья была только началом. Подожди, пока не услышишь остальное!"
  
   Зазвонил мобильный телефон Люка. Когда он открыл ее, кто-то с больничным значком сказал ему, что он не может пользоваться ею внутри.
  
   Люк извинился и захромал по коридору в сторону отделения неотложной помощи. - Алло? - спросил я.
  
   " Это профессор Симард? - спросил я.
  
   "Да, кто это?" - спросил я.
  
   "Это отец Мено, из Ruac. Мне нужно с тобой поговорить."
  
   "Да, один момент. Дай мне выйти наружу."
  
   На выходе Люк увидел двух крупных мужчин, направляющихся к нему плечом к плечу, и ему показалось, что он услышал, как один из них сказал "Oui", что показалось ему неуместным в коридорах больницы Наффилда. Один был одет в толстовку, другой - в телогрейку. Оба выглядели изможденными. Когда он посмотрел на них, у него создалось впечатление, что они намеренно отвели глаза, но это произошло быстро, и он вышел за дверь.
  
   Привокзальная площадь перед отделением неотложной помощи была переполнена машинами скорой помощи, полицейскими машинами и грузовиками спутниковой связи. Люк попытался найти относительно тихое место.
  
   " Чем я могу вам помочь, дом Мено? - спросил я.
  
   Это не было хорошей связью. Слоги падали. "Боюсь, они все ушли. Я не знаю другого способа сказать тебе."
  
   Люк был сбит с толку. "Простите, что вы имеете в виду, "исчезла"?"
  
   "Все ваши люди в лагере. Все они мертвы. Это ужасная трагедия. Пожалуйста, профессор, приходите как можно скорее!"
  
  
   ДВАДЦАТЬ ДВА
  
  
   Понедельник
  
   Люк оставил Сару безмолвной и дрожащей рядом с Фредом Прентисом, сказав всего лишь несколько торопливых слов, чтобы сообщить ей, что во Франции произошел несчастный случай.
  
   Возможно, это было жестоко по отношению к ней, уйти так внезапно, но его разум не был сосредоточен ни на чем, кроме возвращения через Канал. Он поймал такси и убедил водителя довезти его до Хитроу за наличные, которые были у него в бумажнике. Он оставил свою сумку в отеле; это было последнее, о чем он заботился. Он пользовался своим мобильным, пока не сел аккумулятор, затем сел в такси, обхватив голову руками. Остальная часть путешествия была долгим, размытым пятном, путешествием в ад.
  
   Ад был огорожен желтой аварийной лентой.
  
   Территория аббатства была местом крупного расследования жандармерии. На парковке офицер узнал Люка и провел его через судебно-медицинский кордон. Вдалеке Люк увидел монахов, направляющихся в церковь. В каком офисе того времени это было? Он потерял счет времени. Затем он заметил, что солнце садится. Вечерня. Ничто не могло прервать цикл молитвы.
  
   Люк был подобен зародышу, подвешенному в темноте, осознающему собственное сердцебиение, свое дыхание, но примитивно не осознающему, что происходит за пределами матки.
  
   Полковник Тукас расхаживал с важным видом, очень ответственный. У холодной золы лагерного костра он немедленно начал засыпать Люка вопросами и ставить его перед мрачными фактами. То, как он был полон энергии, почти безрассуден посреди всего этого бедствия, разозлило Люка и вернуло его к реальности здесь и сейчас.
  
   Но Люку было трудно смотреть в оживленное лицо Тукаса, когда полицейский начал описывать расположение тел, характер ран. Вместо этого он обнаружил, что яростно пялится на предметы, украшавшие небесно-голубую рубашку полковника - его эполеты, нашивки за службу, темно-синий галстук с символической заколкой.
  
   Люк начал полностью впитывать ужас. Трое мужчин-аспирантов и Джереми были застрелены в офисе в стиле казни. Мари, студентка-старшекурсница, изнасилована и застрелена в одном фургоне. Элизабет Кутард, изнасилованная и застреленная в другой.
  
   Наконец, Люк смог взглянуть на мясистые губы Тукаса. - А что насчет Пьера? - спросил я. спросил он чуть громче, чем шепотом.
  
   "Кто такой Пьер?" - спросил офицер.
  
   После того, как Люк объяснил, кто такой Пьер и что он определенно был там в ночь на воскресенье, Тукас начал лаять на своих людей, требуя объяснений по поводу неполного подсчета трупов, призывая их провести еще один обыск на территории лагеря. Люк предложил марку и модель машины Пьера, и для ее обнаружения был отправлен офицер.
  
   Тукас практически силой заставил Люка войти в переносную кабину, чтобы отчитаться о пропаже. К счастью, тела были прикрыты, но саваны не могли скрыть всю кровь.
  
   "Боже мой", - пробормотал Люк. "Боже мой. Кто мог это сделать?"
  
   "Действительно, кто", - сказал Тукас. "Мы найдем их, вы можете быть уверены в этом".
  
   Офис был полностью разграблен. Компьютеры исчезли, как и научное оборудование, микроскопы и мониторы состояния окружающей среды. Все картотечные шкафы и ящики письменного стола были выгружены в огромную кучу, и, судя по всему, злоумышленники подожгли эту кучу. Примерно четверть бумаг была прожжена насквозь или подпалена.
  
   "Зачем им сжигать файлы?" Ошеломленно спросил Люк.
  
   Тукас указал на обугленные останки. "Возможно, они использовали документы, чтобы поджечь здание и уничтожить улики. Огонь, должно быть, погас сам по себе. Эти папки с покрытием нелегко воспламеняются. Нет никаких признаков катализаторов. Вы зажигаете спичку, разжигаете огонь, убегаете, и он гаснет. Вот что, я думаю, произошло."
  
   Офицер просунул голову внутрь. "Той машины поблизости нет, полковник".
  
   "Так где же этот Пьер? Как его фамилия, профессор?"
  
   "Берева".
  
   "Что это за название такое?"
  
   "Он из Сьерра-Леоне".
  
   "А, " с подозрением произнес Тукас, " африканец".
  
   "Нет, француз", - ответил Люк.
  
   Тукас слегка улыбнулся. "Что ж, нам нужно найти Пьера Берева. У вас есть номер его мобильного? Ты можешь ему позвонить?"
  
   Телефон Люка разрядился. Он использовал камеру полковника безрезультатно. Внезапно он посмотрел на свой собственный стол. Ящики были выдвинуты. "Мы держали запасной ключ от входа в пещеру в том ящике".
  
   "Посмотри, сможешь ли ты найти это", - сказал Тукас. "Но, пожалуйста, наденьте эти перчатки". Он указал на коробку с латексными перчатками, оставленную там командой криминалистов. "Отпечатки пальцев".
  
   Люк начал рыться в файлах.
  
   "Сколько у тебя было ключей?" - Спросил Тукас.
  
   " Два. У Пьера был мой ключ."
  
   "Ах, Пьер, опять".
  
   После тщательного поиска Люк заявил, что запасной ключ пропал, и сказал: "Я думаю, мы должны проверить пещеру".
  
   "Очень хорошо, давайте сделаем это".
  
   Лейтенант Биллетер вел машину. По дороге Тукас ответил на звонок, в основном слушая. Когда он закончил, он повернулся к Люку на заднем сиденье. "Коронер сказал мне, что в образцах, взятых у жертв изнасилования, было что-то интересное".
  
   Люк не хотел слышать, но Тукас не был настроен на его чувства.
  
   "У насильника была аномальная сперма. Короткие хвосты, очевидно, плохие пловцы. Доктор использовал термин "неподвижный". Может быть, это будет полезно, посмотрим."
  
   Люк мог видеть Мари и Элизабет в своем воображении. Впервые за этот день по его лицу потекли слезы.
  
   В конце переулка они увидели красную машину Пьера на гравийной стоянке. Люк побежал к ней, но Биллетер предупредил его. "Ни к чему не прикасайтесь!"
  
   Они заглянули внутрь, но там было пусто.
  
   Люк повел их вниз по лестнице. На выступе скалы вид широко открытых ворот привел его в ярость. "Там кто-то был! Господи!"
  
   Биллетер использовал свою портативную рацию, чтобы вызвать по рации еще людей.
  
   "Отведите нас туда, профессор", - сказал Тукас, расстегивая свою жесткую кожаную кобуру.
  
   У входа в пещеру все еще была картонная коробка с бахилами. Люк нажал на универсальный выключатель питания, и вся пещера осветилась, спереди назад.
  
   "У нас должна быть защитная одежда", - пробормотал Люк.
  
   " Чтобы защитить нас?" - Спросил Тукас.
  
   "Нет, пещера".
  
   "Учитывая обстоятельства, давайте не будем беспокоиться об этом", - скомандовал полковник.
  
   Тукас и Биллетер казались раздраженно отвлеченными наскальным искусством, как будто оно было помещено туда, чтобы запутать место преступления. Люк осторожно продвигался вперед, проверяя каждое сокровище, опасаясь, что найдет граффити или какой-нибудь разрушительный акт. Любой, кто способен унизить человеческую жизнь, несомненно, был бы способен на это.
  
   - Что это такое? - спросил я. Спросил Тукас, указывая на римскую цифру III, прикрепленную к стене.
  
   "В пещере десять камер. Это третья, Камера Благородного оленя."
  
   "Какая из них самая важная?"
  
   "Все они важны. Но если бы мне пришлось отвечать, я бы сказал, десятая палата."
  
   "Почему?"
  
   "Ты увидишь".
  
   Они наконец добрались до камеры 9. Люк немного успокоился, увидев все произведения искусства нетронутыми, такими же совершенными, как всегда.
  
   Они вошли в туннель на четвереньках.
  
   Когда они вышли из туннеля в десятую камеру и Хранилище Рук, Люк сразу увидел длинную руку Пьера в Камере растений.
  
   Он закричал: "Пьер!" - и подбежал к нему.
  
   Он лежал лицом вниз.
  
   Его черная кожа была такой же холодной, как пол пещеры. Биллетер попытался нащупать пульс и заявил, что трупное окоченение уже наступило.
  
   "Обыщите его", - приказал Тукас, и Биллетер надел перчатки и приступил к выполнению задания, в то время как Люк рухнул на корточки, наблюдая за кошмарной сценой.
  
   Убит еще один студент.
  
   У ног человека-птицы.
  
   В этом мистическом месте.
  
   В его голове прозвучали слова аббата Мено: "Боюсь, они все ушли".
  
   Биллетер говорил что-то, чего он не расслышал. Люк поднял глаза и попросил его повторить это. "Я сказал, что у него был один ключ в кармане. Это оригинал или копия?"
  
   "Это оригинал. Это мой брелок."
  
   Биллетер возобновил свой осмотр. "У него колотая рана в правом боку. Посмотрим, что скажет коронер, но это вероятная причина смерти."
  
   "Что это значит, эти растения и этот мужчина, или кто он там, с этой его эрекцией?" - Спросил Тукас.
  
   "Я не знаю, узнаем ли мы когда-нибудь, что они означают", - устало ответил Люк. "Я уверен, что у людей будут теории".
  
   "Какова ваша теория?"
  
   "Прямо сейчас я не могу сказать. Мой лучший ученик мертв. Мои люди мертвы. Женщины..."
  
   Тукас не притворялся эмпатом. "Это не пустая болтовня, профессор. Я провожу расследование! Вы хотите справедливости? Я уверен, что ты понимаешь! Насколько хорошо вы знали этого человека?" Он указал на Пьера движением подбородка.
  
   "Я знал его очень хорошо. Он был со мной четыре года. Он был хорошим археологом. Он мог бы стать великим."
  
   "Где он был до того, как стал вашим студентом?"
  
   "Париж. Парижский университет. Он был парижанином."
  
   "Из Африки".
  
   Люк нажал на обвинительный тон, которым мужчина выплюнул это. - Ну и что? - спросил я.
  
   "Приходили ли к нему сюда когда-нибудь друзья или родственники?"
  
   "Нет".
  
   "Были ли у него какие-либо вредные привычки, наркотики?"
  
   "Нет. Насколько я знаю, нет."
  
   "Денежные проблемы?"
  
   "Помимо того, с чем сталкиваются все студенты? Я бы не знал. К чему ты клонишь?"
  
   Тукас потер свои мясистые щеки тыльной стороной ладони, демонстрируя усталость или, возможно, раздражение. "Было совершено преступление. Великое преступление. У всех преступлений есть мотивы и возможности. Как вы думаете, профессор, почему Пьер Берева оказался в этой пещере?"
  
   "Я не знаю. Его не должно было быть."
  
   "Ну что ж. У нас есть мотив. Произошла кража. Ваше оборудование пропало, кошельки жертв были изъяты. Имело место сексуальное насилие. Возможно, спонтанная. Там были женщины. Преступниками были мужчины. Это случается. И у твоего Пьера был ключ от пещеры. Может быть..." Он остановился достаточно надолго, чтобы отреагировать на растущий гнев Люка. Он поднялся со своего корточка и возвышался над полковником, багровея от ярости. "Просто, может быть, профессор, пожалуйста, послушайте меня, у этого студента были какие-то темные делишки с плохими людьми. Возможно, он был их шансом. Мы должны сохранять непредвзятость."
  
   "Там был еще один ключ!" Люк кричал, слова эхом отдавались в камере. "Она исчезла. Может быть, Пьер пытался остановить их от - я не знаю от чего."
  
   "Ну, может быть. Конечно, есть и другие объяснения. Банда наркоторговцев. Путешественники. Цыгане. Твое присутствие здесь, внизу, не было секретом. Ученые богаты. У них причудливое снаряжение. Я знаю, как мыслят мошенники. Это была легкая мишень, независимо от того, был ли вовлечен Пьер Берева или нет."
  
   Люк наполовину слушал, наполовину наблюдал, как лейтенант поднимает Пьера за напряженное плечо, чтобы посмотреть, есть ли что-нибудь под его телом. Он что-то увидел. Взгляд археолога. "Что это?" - спросил я.
  
   " Где? - спросил я. - Спросил Биллетер.
  
   "Рядом с его левой рукой".
  
   Когда Тукас приблизился, чтобы плечо и верхняя часть тела Пьера не касались земли, Биллетер посветил фонариком снизу и вытащил кусок коричневого спекшегося материала размером с дюжину карандашей, связанных вместе.
  
   Тукас надел единственную перчатку, чтобы принять ее, и понюхал. - Что это, профессор? - спросил я.
  
   Люк понятия не имел и сказал, что это никак не связано с его раскопками.
  
   "У меня есть несколько идей, но я бы предпочел пока ничего не говорить. Мы проведем ее анализ. Все будет проанализировано, вы можете быть уверены в этом", - сказал Тукас.
  
   "Тебе нужно кое-что знать", - внезапно сказал Люк.
  
   "Продолжай".
  
   "Прошлой ночью я был в Англии, в Кембридже. Кто-то пытался переехать меня машиной. Он сбежал."
  
   - И что думает полиция? - спросил я.
  
   "Они подумали, что это, вероятно, был пьяный водитель".
  
   Тукас пожал плечами.
  
   "Этим утром я направлялся на встречу с научным сотрудником. В офисном парке произошел взрыв, прежде чем я туда добрался. Было много жертв."
  
   "Я кое-что услышал по радио. Я был занят сегодня, " фыркнул Тукас. "Кроме того факта, что у вас была неудачная игра за столами, профессор, зачем вы мне это рассказываете?"
  
   "Потому что, может быть, здесь есть какая-то связь. Все эти вещи просто не происходят."
  
   "Почему бы и нет? Что-то происходит постоянно. Сторонники теории заговора зарабатывают на жизнь тем, что нанизывают случайные события, как бусины разного размера, в одно уродливое ожерелье. Это не то, что мы делаем по моему приказу."
  
   "Не могли бы вы, по крайней мере, поговорить с полицией в Англии?" - Спросил Люк. Он выудил из бумажника визитную карточку, которую дал ему один из офицеров Кембриджа. Тукас взял ее и сунул в нагрудный карман, как будто у него не было намерения когда-либо смотреть на нее снова.
  
   Из пещеры доносились далекие крики.
  
   "Несмотря ни на что", - сказал Люк несчастным голосом, "мы собираемся защитить целостность пещеры. Мы не можем допустить, чтобы люди просто разгуливали без всяких гарантий."
  
   "Да, да", - пренебрежительно сказал Тукас. "Я уверен, вы можете помочь нам найти баланс между нашими потребностями и вашими. Возможно, протокол."
  
   Из туннеля в Хранилище Рук высунулась голова, но это был не сотрудник жандармерии.
  
   Это был Марк Абенхайм.
  
   На его официозном лице появилось кисло-сладкое выражение. Перед лицом всего этого ужаса кое-что доставляло ему удовольствие.
  
   "Вот ты где!" Люк съежился от его гнусавого самодовольства. "Мне сказали, что вы были здесь, внизу". Он огляделся, нервно моргая, и фыркнул: "О боже!" при виде тела Пьера. Люк вспомнил, что когда он посетил ее во время раскопок, у него были проблемы с установлением зрительного контакта. Теперь он ловил лазерными лучами. "Я не ожидал, что вернусь так быстро. Приятно снова увидеть пещеру, но не при таких обстоятельствах. Какая трагедия! Министр лично выражает свои соболезнования."
  
   "Спасибо тебе, Марк. Тебе не обязательно было проделывать весь этот путь из Парижа. Это дело властей."
  
   Абенхайм старался не смотреть на тело Пьера. Люк знал, что они встречались. Он поручил Пьеру взять Абенхейма на его обязательную экскурсию по пещере. "Боюсь, я действительно должен был прийти. Можем ли мы поговорить наедине?"
  
   Они удалились в соседнее хранилище. Яркие, почти весело раскрашенные руки вокруг них были диссонирующими, граничащими с абсурдом, учитывая обстоятельства.
  
   "Кажется, я вижу вас только в неудачных случаях", - сказал Абенхайм.
  
   "Похоже на то".
  
   "Такого рода вещи беспрецедентны во французской археологии. Одни раскопки, так много смертей. Это очень серьезный вопрос."
  
   "Уверяю тебя, Марк, я это знаю".
  
   "Профессор Барбье обеспокоен. Министр обеспокоен. Существует опасность того, что образ этого впечатляющего национального памятника будет запятнан этими человеческими трагедиями."
  
   Люка почти позабавило, что Абенхайм повторил его слова с первого заседания министерства - "впечатляющий национальный памятник". "Я уверен, что в будущем это будет сноской к каждому отчету и популярной статье о Ruac", - ответил Люк. "Я уверен, этого нельзя избежать, но я также уверен, что сейчас не самое подходящее время думать об этих вопросах".
  
   "Министерство зависит от меня в том, чтобы я думал об этих вопросах!"
  
   "Что ты хочешь, чтобы мы сделали, Марк? Что ты хочешь, чтобы я сделал?"
  
   "Я хочу, чтобы вы подали в отставку с поста директора раскопок".
  
   Люку показалось, что нарисованные по трафарету стрелки пришли в движение, медленно вращаясь по часовой стрелке.
  
   Он услышал, как сам отвечает этому хнычущему сукину сыну. Несчастный случай с Цви Алоном. Автокатастрофа Хьюго Пино. Это нападение на лагерь. Это случайные действия. Ужасные беспорядочные действия." Он остановился на мгновение, чтобы прислушаться к собственным аргументам. Несколько минут назад он пытался убедить полковника Тукаса непредвзято относиться к связям. В раздражении он спросил: "Как моя отставка поможет что-либо объяснить или кому-либо положить конец?"
  
   "Случайные действия? Возможно. Но есть одна связь, Люк, и мы не можем ее игнорировать."
  
   " Какая связь? - спросил я.
  
   "Все это произошло под вашим присмотром. Вы должны взять на себя ответственность. Ты должен уйти. Комиссия назначила меня новым директором, вступающим в силу немедленно."
  
  
   ДВАДЦАТЬ ТРИ
  
  
   Пещера Руак, 30 000 лет назад
  
   Тал начал называть красную жидкость Парящей водой.
  
   Никто не мог сказать, что человеку предназначено летать. Но, выпив Парящей воды, никто не мог сказать, где заканчивается человек и начинается птица.
  
   Как часто он смотрел на птиц в полете и задавался вопросом, что они могли видеть и что они чувствовали?
  
   Теперь он знал.
  
   Страх быстро уступил место возбуждению и ощущению подавляющей силы.
  
   Сила парить на ветру, видеть большие расстояния, чувствовать глубже, сила понимать.
  
   Он всегда возвращался из своих путешествий туда, откуда они начались - к огню. Он был уверен, что побывал в замечательных приключениях, охватывающих время и большие расстояния, но его люди настаивали, что его тело было приковано к одному месту, беспокойное, чтобы быть уверенным, бьющееся, извергающее странные высказывания, но очень сильно прикованное к одному месту. И все узнали, как справиться с последствиями, неспокойным периодом, который они назвали "Гнев Тала".
  
   Во всем клане во время его первого парящего путешествия царили беспокойство. Судьба Тала была решена смертью его брата. Его отец слабел день ото дня, и само существование Клана Бизонов зависело от его способности подняться до своего положения и повести их в будущее.
  
   Его настойчивое желание попробовать красную жидкость стало предметом яростных дебатов. Тал утверждал, что мальчика Госа их предки заставили выпить жидкость, чтобы показать клану новый путь вперед. Грандиозный план разыгрывался у них на глазах. Отец первого Тала был болен и ослаблен в результате несчастного случая. Затем Наго был убит священным бизоном. Затем Госс выпил мощную жидкость, которую Тал приготовил, чтобы исцелить Наго.
  
   Это не были несвязанные события.
  
   Тал утверждал, что ему предназначено учиться на учениях Парящей жидкости. Когда его отец скончался, он должен был стать смелым новым лидером клана.
  
   Старейшины советовали иначе. Если бы Тал был потерян, что стало бы с кланом? Риск был слишком велик. Мир был опасным местом. Люди-Тени скрывались в лесу.
  
   В конце концов, отец Тала принял решение, возможно, свое последнее великое. Он был слаб телом, но силен умом.
  
   Тал мог бы отправиться на поиски.
  
   В первый раз, когда Тал проглотил Парящую воду, Убоас сказала ему, что будет сидеть рядом с ним и бодрствовать столько, сколько потребуется для его возвращения. Глубокой ночью она гладила его волосы, пыталась отвечать на его гортанные звуки и касалась его сухих губ пальцами, смоченными в воде.
  
   Когда он, наконец, вернулся к ней, в голубоватом рассвете, ее глаза были первыми человеческими глазами, которые он увидел.
  
   Он протянул руку, чтобы коснуться ее лица, и она спросила его, где он был и что видел.
  
   И это то, что он сказал ей.
  
   Он почувствовал, как трансформируется его тело. Сначала его руки превратились в когти, затем его лицо вытянулось, превратившись в твердый клюв. Несколькими легкими взмахами рук он оказался в воздухе, лениво делая пассы над огнем, глядя сверху вниз на своих соплеменников, кружа в защитных целях, привыкая наклоняться и поворачиваться. Свистящий ветер и легкое, не требующее усилий путешествие воодушевили его и заставили его сердце петь. Был ли он первым в своем клане, кто испытал подобное, первым человеком?
  
   Вдалеке он увидел черных лошадей, пасущихся в саванне, и он полетел к ним, привлеченный их грацией и силой. Он пронесся над их широкими волнистыми спинами, заставляя их скакать галопом и потеть. Он летел среди них, глаза в глаза, соответствуя их скорости. Конечно, он видел лошадей раньше. Он подкрался к ним и пронзил их в бок, проливая их кровь. Он ел их плоть, носил их шкуры. Но он никогда не видел их раньше. Не такая, как эта.
  
   Их огромные карие глаза были чистыми, как лужицы на темных камнях после ливня. В этих глазах не было страха, просто жизненная сила, такая сильная, какой он никогда не испытывал. Он увидел свое отражение в этих коричневых шарах, плечи и руки человека, голову ястреба. И затем он увидел за своим отражением сердце зверя. Он почувствовал ее свободу и дикую непринужденность. Он чувствовал ее жизненную силу, ее решимость выжить.
  
   Он почувствовал возбуждение в своих чреслах и посмотрел вниз. Он был большим и возбужденным, подготовленным к спариванию. Он чувствовал себя более живым, чем когда-либо прежде.
  
   Он выгнул шею и взмыл выше, оставив лошадей позади. Что-то привлекло его острый ястребиный взгляд. На горизонте. Темная масса. Движется.
  
   Он наклонился и понес ветер через текущую реку, к обширной равнине.
  
   Бизон.
  
   Огромное стадо, самое большое, которое он мог вспомнить, двигалось как одно целое, сотрясая землю мощью своего панического бега. Впустят ли они его в свою среду?
  
   Он опустил голову и нырнул, пока не стал скользить по земле, следуя позади, догоняя. Задние конечности и хвосты, насколько мог видеть глаз. Его уши наполнились звуком топота копыт.
  
   Затем они расстались.
  
   Они впускали его внутрь.
  
   Бизон справа, бизон слева, он взмахнул руками и сравнял их скорость, пока не поравнялся с ведущими животными, двумя огромными самцами с головами размером с валун и рогами длиной с предплечья человека.
  
   В то время как лошадиные глаза были полны свободы и духа, черные глаза бизона были полны мудрости. Он говорил с ними, не словами, но языком более могущественным. Он был ими, они были им. Они рассказали ему о его предках и их древних обычаях. Он говорил им о своей любви и почтении. Он сказал им, что он Тал, из клана Бизонов.
  
   Они оказали ему честь, позволив побегать с ними. В свою очередь, они потребовали, чтобы он уважал их.
  
   И после того, как Тал рассказал ей все, он погрузился в сон, но когда он проснулся некоторое время спустя, его настроение было мрачным, как ночь. Он крикнул ей, чтобы она убиралась. Он сбросил свои шкуры. Он кричал в слепом гневе, проклиная ночь, требуя, чтобы взошло солнце. Когда его крики разбудили клан и один из его двоюродных братьев подошел, чтобы успокоить его, он напал на молодого человека и попытался задушить его, прежде чем другие мужчины оттащили его и прижали к земле.
  
   Убоас была напугана его дикими глазами, но она вернулась к нему и потерла его плечи, даже когда он вырывался из рук и коленей мужчин, которые удерживали его изо всех сил.
  
   И когда его гнев, наконец, прошел, и он вернулся к своему обычному состоянию, мужчины осторожно отпустили его. Разговаривая между собой, они вернулись к своим оболочкам. Убоас оставалась с ним, прижимаясь к его теперь уже спокойному телу, до утра.
  
   После его первого парения разум Тала никогда не был более активным. Он подошел к своему обязательству перед кланом Бизонов с яростью целенаправленной деятельности. Его решимость была источником благоговения и вдохновения. Это было почти так, как если бы он на глазах клана вживался в роль главы. Его ярость после взлета напугала их, но они также знали, что глава должен быть свирепым. Мир был полон опасностей, и им нужен был воин.
  
   Тал стал источником активности, даже большей, чем обычно. Однажды он руководил охотой, свалив хорошего оленя одним ударом своего копья. На следующий день он был предоставлен сам себе, собирая растения. Затем он вытачивал свежие острые режущие лезвия и учил Убоаса, как нарезать зелень, раздавить ягоды и поместить каменную чашу его матери в тлеющие угли костра, пока красная жидкость, пузырясь, не превратится в кипящую воду.
  
   Он почувствовал притяжение к волшебному месту, которое он нашел, когда взбирался на скалы, чтобы пообщаться со своими предками, - пещере Тала. Убоас пошел с ним, чтобы присматривать за ним и оберегать его. У входа в пещеру он развел костер, и они вдвоем сидели в тишине, пока ночь не опустилась на долину. Он предупредил ее, чтобы она оставила его, когда разразится гнев.
  
   Затем он воспарил.
  
   И она наблюдала за ним и дрожала позже ночью, когда он пришел в ярость и бросился вглубь черной пещеры, крича, чтобы его предки раскрылись.
  
   На следующее утро она накормила его кусками желудка северного оленя, поджаренного на огне, наполненного растертыми травами, которые были последней трапезой животного. Он рассказал ей о парении и существах, которых он посетил, будучи наполовину человеком, наполовину птицей. Наевшись досыта, он встал и принялся расхаживать по входу в пещеру, пока его ноги снова не стали сильными.
  
   Бледные каменные стены пещеры, та самая внешняя зона, которая ловила утреннее солнце, ослепили его глаза. Несколько шагов глубже, и все погрузилось во тьму. Он думал о своем путешествии. Он снова был с бизоном. И лошади. И олень. И медведи. Перед его глазами, на стенах пещеры, он увидел изображения, которые видели его ястребиные глаза, этих животных во всей их красе и силе. Они требовали уважения. Бизон потребовал своей чести.
  
   Он бросился к огню и схватил щепку для растопки, ее конец обуглился до черноты. На глазах у Убоаса он вернулся к солнечной стене и начал рисовать длинную изогнутую линию на уровне глаз, параллельно земле. Угольная линия была тонкой и плохо приклеивалась, и результат не понравился его глазу, не лучше, чем контуры, которые он нарисовал на коленях у матери. Он пожаловался вслух. В порыве вдохновения он вылил остатки Горячей воды из своей каменной чаши и вдавил во впадину кусочек оленьего жира. Он взял другую щепку для растопки с сильно обгоревшим концом и обмакнул ее в жир, пока она не стала черной и жирной. Затем он повторил изогнутую линию, и на этот раз она была толстой и черной и гладко прилегала к поверхности скалы.
  
   Он спокойно работал до утра, обмакивая набухшие жиром щепки для растопки и рисуя в равной степени рукой и сердцем. Когда он закончил, он что-то проворчал и призвал Убоаса встать рядом с ним.
  
   Она ахнула от того, что увидела. Идеальная лошадь, такая же реальная и прекрасная, как любое живое существо. Он бежал, его копыта были в полном галопе, рот открыт, он втягивал воздух, уши направлены вперед. Тал отрастил ей густую гриву, которая выглядела такой настоящей, что ей захотелось погладить ее, чтобы почувствовать шелковистость. У него был завораживающий глаз овальной формы с черным диском в центре, проницательный, всезнающий глаз. Это была самая красивая неодушевленная форма, которую она когда-либо видела.
  
   Она начала всхлипывать.
  
   Тал хотел знать, что не так, и она рассказала ему. Она была тронута его великолепием, но также и напугана.
  
   Чего?
  
   Об этой новой силе, которой обладал Тал. Он был другим мужчиной, не тем, которого она знала. Парящая вода превратила его в человека, общающегося с миром духов и предков, в шамана. Прежний Тал ушел, возможно, навсегда. Теперь она боялась его. Затем ее настоящая забота вырвалась наружу гейзером слез. Хотел бы он все еще видеть ее своей парой? Будет ли он все еще любить ее?
  
   Он дал ей свой ответ. ДА.
  
   Когда отец Тала, наконец, умер, он превратился в истощенный мешок с костями. Его отнесли в священное место, на участок реки, где высокая трава и тростник плавно спускались к воде, место, к которому он приходил на протяжении всей своей жизни, чтобы слушать голос текущей воды. Его тело было тихо оставлено на склоне. Издалека Тал оглянулся в последний раз. Казалось, что старик отдыхает. Если бы он вернулся через день, там были бы только кости. За три дня - ничего.
  
   Повышение Таля до главы просто произошло. Не было ни церемонии, ни произнесенных слов. Это было не в их обычае. Если бы у людей клана были какие-либо сомнения в способности Тала руководить ими, возможно, пошли бы перешептывания, но старейшины, которые помнили дедушку Тала, и одна иссохшая старая душа, которая помнила своего прадеда, согласились, что Тал будет могущественным главой. Да, он был очень молод, но он был целителем и воспарившим, который был способен общаться с миром природы и царством предков. И они очень боялись гнева Тала, того времени, когда он был неприступным и неистово злобным. И ходили тайные разговоры о волшебной пещере в скалах, которую никто, кроме Тала и его нового друга Убоаса, никогда не видел.
  
   Однажды Тал объявил, что поведет клан вверх по скалам, чтобы они сами увидели, что его поглотило. Несмотря на хорошую погоду, поход был медленным, потому что старейшим людям приходилось ходить с палками, а Убоас была тяжело нагружена ребенком в животе. Они прибыли, когда солнце было в зените, заливая реку своими лучами. Тал развел костер на выступе и зажег факел, обмазанный медвежьим жиром для обильного и медленного горения.
  
   Он вошел в пещеру, и клан зашаркал за ним по пятам.
  
   Свет факела облегчал переход от светлого к темному. В шипящем сиянии его люди были ошеломлены. Одна молодая женщина взвизгнула от страха, потому что ей показалось, что слева от нее ее растопчут лошади, а справа - бизоны. У маленького мальчика закружилась голова при виде огромного черного быка, парящего над головой, и он запрыгал вверх-вниз, чтобы убедиться, что его мать видит то, что видит он.
  
   Тал неустанно работал, подготавливая это место. С благословения своего отца он взял Убоаса в качестве своей пары, и они оба погрузились в радостный ритм. Когда он не охотился, не ловил рыбу и не разрешал споры между членами клана, он готовил порцию Горячей воды и забирался с ней в пещеру. Он выпивал терпкую красную жидкость, проводил ночь, потерявшись в мире своих грез, а когда возвращался к ней, полный энергии и мужества, с ноющими поясницами, он ложился со своей парой на бизонью шкуру своего отца, расстеленную на полу пещеры, и двигал бедрами, пока они оба не истощались. После сна он какое-то время бушевал, как дикое животное, пока его тело не обмякало и не истощалось от демонических усилий.
  
   А потом он приходил в себя, очищался и начинал рисовать.
  
   Опираясь на свое детское увлечение смешиванием пигментов из измельченных цветных камней и глины, он приготовил удивительно насыщенные краски, которые методом проб и ошибок он приспособил для нанесения на прохладные, влажные стены.
  
   Недостаточно было нарисовать контуры животных, как это делали люди в прошлом. Он видел их в ярких красках, и именно так он хотел их запечатлеть. Он выбирал места для съемок при свете своих ламп, которые сами по себе были изобретением, возникшим в его голове. Он использовал свои навыки камнереза, чтобы изготовить из известняка неглубокую лампу в форме ковша, а в чашу положил куски медвежьего жира, смешанного с можжевеловыми веточками, которые при зажигании давали желтое, медленно горящее пламя, которое Убоас поддерживал для него, пока он работал.
  
   Он также рассмотрел топографию стены. Если бугорок наводил на мысль о крупе лошади, то там он нарисовал круп. Если углубление указывало на глаз существа, то именно туда он поместил глаз. И ему всегда хотелось посмотреть, как свет лампы играет на поверхности камня. Ему нравилось ощущение движения, которого он мог достичь с помощью света и теней.
  
   Он рисовал контуры животных жиром и древесным углем или куском марганцовки, но его желание передать истинные цвета животных привело его к разработке способов нанесения охры и глины на стены таким образом, чтобы они точно покрывали поверхности. Когда размазывание пигментов руками не дало желаемого эффекта, он придумал радикальное решение, основанное на его вере в то, что с помощью своих видений его миссия состояла в том, чтобы вдохнуть жизнь в эти стены пещеры.
  
   Дыхание.
  
   Убоас попытался остановить его, когда он впервые попробовал этот маневр, посчитав его сумасшедшим. В каменной чаше он смешал охру и глину, добавил воды и слюны, чтобы получилась кашица, затем зачерпнул ее в рот. Он разжевал кашицу и размазал ее от щеки к щеке, и когда она приобрела нужную консистенцию, он поджал губы, отошел на небольшое расстояние от стены и выплюнул краску в виде тумана мелких капель, используя свою руку как трафарет, чтобы придать брызгам форму, соответствующую его очертаниям. Когда он захотел придать текстуру шкуре и телу животного, у него возникло вдохновение выдувать краску через отверстие, пробитое в коже, чтобы распылитель концентрировался в виде точек. Это была медленная, кропотливая работа, но он был счастлив, даже когда Убоас дразнил его в один день из-за его красного языка, в другой день из-за его черных губ.
  
   Люди клана перешептывались, пока Тал вел их от картины к картине, от стены к стене. Животные Таля обладали всей жизнестойкостью и окрасом животных, которых они так хорошо знали. Лошади были черными с пятнами, бизон, окутанный черным, красным и коричневым, гигантский бык, черный как ночь.
  
   Он держал лампу в левой руке, правой коснулся своего гордого сердца и объявил, что это только начало долгого пути для клана Бизонов. Пещера была огромной, слишком длинной, чтобы они могли даже вообразить, темнее и холоднее любого места в мире. Он сказал им, что это был дар ему от предков и мира духов, и как старосте, это был его дар им сделать это своим священным местом. Он продолжал бы рисовать всех важных животных до тех пор, пока дышал. И он будет учить молодых людей. Отныне их взросление будет происходить в пещере. Мальчики пили Парящую воду, чтобы научиться свободно бродить среди обитателей земли и учиться у них. Он научил бы их, как рисовать то, что они видели. Это было бы самое священное место в мире, и оно принадлежало бы только клану Бизонов.
  
   Старейшины одобрительно кивнули, и все люди согласились. Не заблуждайтесь, они любили отца Тала, но его сын был лидером, как никто другой за всю их долгую историю клана.
  
   Тал и Убоас ушли последними. Как раз в тот момент, когда он собирался затушить лампу горстью земли, Убоас запустила руку в мешочек, висевший на ее поясе из конского волоса, и что-то вытащила пальцами. Она отдала это ему. Маленькая статуэтка бизона, которую она вырезала из слонового бивня бизона, убившего его брата. Он взял его в руку и поднес лампу поближе, чтобы осмотреть. Он положил свою большую руку ей на макушку и нежно держал ее там, пока она не засмеялась и не сказала ему, что старики упадут с уступа без их помощи.
  
   Клан рассредоточился на выступе, ожидая появления Тала. Он моргнул от резкого солнечного света и подождал мгновение, чтобы восстановить зрение. Мальчик, Госс, внезапно начал указывать в сторону долины, расположенной далеко за рекой. Глаза Тала сфокусировались на движущихся формах, маленьких, как муравьи, но безошибочно двуногих. Племя двигалось по саванне, преследуя стадо северных оленей, по-видимому, не подозревая об их присутствии.
  
   Крошечные фигурки вдалеке, должно быть, что-то увидели или почувствовали, потому что один из них начал указывать своим копьем на скалы. Из того, что мог видеть Тал, все племя, добрый десяток из них, начали наставлять свои копья и прыгать, как блохи. Хотя они были слишком далеко, чтобы услышать, они, должно быть, начали кричать, потому что олени бросились врассыпную, и они тоже побежали обратно к зеленому лесу.
  
   Один из молодых людей клана Бизонов, горячий охотник, уступающий только Талу в метании копья, начал призывать к войне. Северный олень принадлежал клану. Им нужно было прогнать незваных гостей раз и навсегда.
  
   Тал кивнул и сказал им, что они были слишком далеко, чтобы предпринимать какие-либо действия, но в глубине души он был доволен, игнорируя их. Сегодня был радостный день духовного посвящения. Будут и другие дни, чтобы беспокоиться о Людях-Тенях.
  
   Прошло много лет.
  
   Каждый день, когда он не охотился, не лечил и не помогал своему клану, Тал был в своей пещере, парил и рисовал. И дважды в год, перед каждой охотой на бизонов, он созывал мальчиков, достигших совершеннолетия. Там, в желтом сиянии его можжевеловых ламп, клан собирался в Зале Охоты на бизона, мистической двухстенной фреске Тала, где получеловек-полуптица стоял с открытым клювом среди стада атакующих бизонов, а выбранное животное было сражено копьем, выпустив кишки. Избранные мальчики произносили молитву предкам. Они выкрикивали свои мольбы своими высокими сладкими голосами, и клан, взяв на себя роль их предков, отвечал низкими, далекими голосами.
  
   Затем Тал давал мальчикам большой глоток Горячей воды, и клан наблюдал за их пением, пока они не могли встать, и Тал, словно в трансе, вел их в более глубокие помещения пещеры, мимо фантастических, ярко раскрашенных львов, медведей, благородных оленей и шерстистых мамонтов. Мальчики смотрели изумленными глазами, и по огню в их глазах Тал знал, что они парят рядом с существами, достаточно близко, чтобы почувствовать жар их тел, слиться душами. Пещера исчезала, стены исчезали, мальчики проходили сквозь них, как человек, идущий сквозь стену воды к месту на другой стороне водопада. И позже, когда их видения переросли в гнев, мальчики выли друг на друга и какое-то время дрались, но Старшие всегда оберегали их.
  
   Убоас родила только двоих детей, обоих сыновей, затем, несмотря на желания Тала произвести на свет многочисленный выводок, она стала бесплодной. Никакие увещевания его предков не сделали бы ее лоно плодородным. Тем не менее, оба его сына пережили младенчество и выросли здоровыми и сильными. В жизни Тала не было моментов большей гордости, чем когда он посвятил своих сыновей в мужественность и впервые привел их в пещеру. Его старший сын Мем, без сомнения, был его любимцем, и он вливал в мальчика свои учения так, как женщина поит новорожденного своим молоком. Мальчик должен был стать шаманом, следующим главой клана.
  
   Мем быстро учился и оказался почти таким же прекрасным художником, как и его отец. Они работали вместе бок о бок, рисуя слюной прекрасных существ. День за днем, месяц за месяцем отец и сын сооружали платформы из ветвей деревьев и лиан и вставали на них, чтобы дотянуться до высоких стен и потолков в одной камере за другой.
  
   Однажды, в начале своего обучения, мальчик совершил ошибку. Он брызгал красной охрой на вытянутую руку, используя угол между большим пальцем и запястьем, чтобы изобразить плавный изгиб задней ноги оленя. На мгновение его отвлекла неустойчивость и смещение деревянной платформы, и вместо того, чтобы нанести краску на стену, большая ее часть попала прямо на тыльную сторону его ладони, покрыв ее оранжево-красным. Когда он отнял руку от стены, там был идеальный трафарет его ладони и раздвинутых пальцев. Мальчик вздрогнул, ожидая осуждения со стороны своего отца, но вместо этого Ког был в восторге. Он подумал, что отпечаток руки - замечательная вещь, и сразу же попробовал эту технику сам.
  
   Один отпечаток ладони превратился в два, и со временем пещера будет заполнена ими, радостными знаками человечности и отцовской гордости за своего сына.
  
   И много лет спустя, после того, как Тал обнаружил кристаллы малахита, которые он научился измельчать в зеленый пигмент, Мем и другой его сын присоединились к своему отцу в последней камере. Они проползли по узкому естественному туннелю в особую часть пещеры, которую Тал долгое время отводил под свое святилище, самое священное из мест, где они рисовали изображения растений, которые позволяли ему парить и соединяться с миром духов.
  
   И среди растений Тал сам нарисовал человека-птицу в натуральную величину, его парящий дух, его второе "я".
  
  
   ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
  
  
   Вторник
  
   Люк позвал Сару один, два, три раза, затем повторял попытку каждый час или около того. Он забил ее мобильный сообщениями. Он узнал ее домашний номер в Лондоне из справочной службы и попробовал это. Он позвонил в ее офис. Когда оставлять сообщения надоедало, он вешал трубку при звуковом сигнале.
  
   Он вернулся в свою квартиру в Бордо, аккуратную холостяцкую берлогу в высотном здании, в нескольких минутах езды от кампуса. Он боролся с бурным морем бурлящих эмоций, едва удерживая голову над водой.
  
   Гнев. Разочарование. Скорбь. Страстное желание.
  
   Люк был не из тех, кто зацикливается на чувствах, но он не мог их избежать. Они били его по голове, били в живот, заставляли колотить мебель, кричать в подушку, подавлять желание заплакать.
  
   Он уклонялся от звонков. Если он не узнавал номер, он позволял им звонить дальше. Репортеры, в том числе Джерард Жиро из Le Monde, звонили ему непрерывно, но министерство запретило ему въезд; контакты с прессой находились в руках Марка Абенхайма.
  
   С кем он мог поговорить - кроме Сары?
  
   Он бы позвонил Хьюго, но тот был мертв.
  
   Он бы встретился с Джереми и Пьером, чтобы выпить пива, но они были мертвы.
  
   Там не было женщин, к которым можно было бы обратиться. Все его отношения были мертвы.
  
   Его незаконнорожденный отец был мертв.
  
   Его мать находилась в другом мире географически и неврологически, в первой стадии болезни Альцгеймера, и какой смысл ее расстраивать? И ему может не повезти, если он дозвонится до дерматолога.
  
   Осталась Сара. Почему она не брала трубку и не отвечала на сообщения электронной почты? Он оставил ее в аду в больнице Наффилд, в слепой панике, не обращая внимания на ее потребности. "Произошла чрезвычайная ситуация", - и он ушел. Он ссылался на кризис в своих посланиях. Это было во всех газетах. Другие члены команды, несомненно, обратились бы к ней. Она должна была знать.
  
   Где она была?
  
   Он был не из тех, кто пьет в одиночку, но в течение дня он осушил бутылку гаитянского рома, оставшегося со старой вечеринки. В пьяном тумане он пришел к такому выводу: Сара покончила с ним. Это было больше, чем просто отмахнуться, это было окончательно. Мост был сожжен до свай. Плохие вещи случались с ней, когда он был рядом. Однажды он причинил ей боль. Он, вероятно, просто снова причинил бы ей боль, бросив ее в Кембридже. Он был ядовитым. Машины наезжали на него на тротуаре. Люди умирали вокруг него. В следующий раз, когда он получит от нее весточку, это будет электронное письмо с приложенным отчетом о ее находках пыльцы в Ruac, подписанное "С наилучшими пожеланиями, Сара". Или, может быть, даже не это. Возможно, Абенхайм уже связался с ней и сказал, чтобы с этого момента она общалась исключительно с ним. Возможно, он вообще запретил ей разговаривать с Люком.
  
   Абенхайм может катиться к черту. Ruac был его пещерой.
  
   Он наполнил ванну и, пока отмокал, старался не закрывать глаза, потому что каждый раз, когда он это делал, он видел накрытые тела на полу переносной кабины, или Хьюго, раздавленного в своей машине, или Цви, разбитого на берегу реки. Он сжал руки в кулаки и понял, что его правой руке становится лучше, она становится менее красной и менее болезненной. Ему было все равно, но он продолжал принимать таблетки азиатского доктора. Телефон прозвенел несколько раз. Он позволил ему зазвонить.
  
   Завернувшись в полотенце, он прослушал свои новые голосовые сообщения. Одно было снова от Джерарда Жиро, срочно запрашивающего комментарий. Следующее было от отца Пьера, звонившего из Парижа.
  
  
   ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
  
  
   Среда
  
   У Люка был только один костюм, и, к счастью, он был темным, подходящим для похорон.
  
   Их было две в быстрой последовательности: у Джереми в Манчестере и у Пьера в Париже.
  
   Между аспирантом и научным руководителем возникла интересная связь. Отчасти родительская, отчасти сыновняя, отчасти товарищеская. Так получалось не всегда. Некоторые профессора вели себя сдержанно. Некоторые ученики были незрелыми. Но Джереми и Пьер были хорошими учениками и близкими друзьями, и он думал, что никогда полностью не оправится от их убийств.
  
   В то утро, с раскалывающейся головой, сухостью во рту и болью в груди, он сел на один из немногих прямых рейсов из Бордо в Манчестер.
  
   Похороны Джереми были довольно бескровным мероприятием Англиканской церкви. Семья и прихожане были стойкими. Было непонятно, что священник, пронзительный ирландец, когда-либо встречался с Джереми, судя по его обобщениям и банальностям о человеке, которого забрали из паствы в таком юном возрасте.
  
   За пределами церкви, в песчаном районе центрального Манчестера, шел холодный дождь, и никто не хотел торчать там слишком долго. Люк дождался своей очереди и представился семье Джереми, пожилой паре, которая явно зачала своего мальчика на грани женской фертильности. Они казались сбитыми с толку всем этим, почти после контузии, и Люк не предъявлял к ним никаких требований. Они услышали о нем от Джереми и признали это, а его отец поблагодарил его за то, что он проделал весь этот путь из Франции. Затем его мать спросила: "Вы были там, профессор Симард?"
  
   "Нет, мэм. Я был в Англии."
  
   "Что, ради всего святого, произошло?" - спросила она. По стеклянному выражению ее лица было непонятно, она действительно хотела знать.
  
   "Полиция думает, что это было ограбление. Это все, что мне сказали. Они не думают, что он страдал."
  
   "Он был хорошим мальчиком. Я рад этому. Он обрел покой."
  
   "Да, я уверен, что это он".
  
   "Он увлекался этой археологией", - сказал его отец, выходя из оцепенения достаточно надолго, чтобы начать плакать.
  
   Вместо того, чтобы лететь прямо обратно в Париж, он сел на пригородный самолет до Хитроу и запрыгнул в такси. Сара все еще была в коммуникадо, но он не мог оставить это так. Он был в Англии. Он приложил бы усилия и попытался загладить вину.
  
   Она жила в Сент-Панкрасе, в двух шагах от Британской библиотеки и в нескольких минутах ходьбы от своей работы в Институте археологии.
  
   На Оссалстон-стрит он вышел из такси под проливной дождь грязным лыжным вечером. У него не было зонта, а его пиджак от костюма промок насквозь за то время, которое потребовалось, чтобы выяснить, какой вход в многоквартирный дом принадлежал ей. Судя по справочнику, квартира 21 находилась на третьем этаже. Вход в нее находился в чем-то вроде колодца, защищенного от дождя, что было удачно, потому что на его настойчивое жужжание никто не отвечал.
  
   Он уже собирался объявить об окончании, когда к двери подошла женщина. Это была не Сара. У женщины, примерно того же возраста, что и у Сары, были растрепанные волосы, и она не пользовалась косметикой. Длинный мешковатый свитер скрывал ее фигуру.
  
   "Простите, вы звонили в дверь Сары Мэллори?"
  
   Люк кивнул.
  
   "Я ее соседка, Виктория. Стены ужасно тонкие. На самом деле, я беспокоился о ней. Ты знаешь, где она?"
  
   "Нет, именно поэтому я здесь".
  
   "Вы француз, не так ли?" - спросила она.
  
   "Да, это я".
  
   Она посмотрела на него, как малиновка, собирающаяся вытащить червяка из норы. "Ты Люк?" - спросил я.
  
   Она отвела его в квартиру 22, дала полотенце и заварила чай. Она была писателем-фрилансером, который работал из дома. Как она рассказала, Сара и она стали подругами с того дня, как Сара переехала. Когда Сара была в городе, они раз или два в неделю ужинали друг у друга дома или в местной закусочной с карри. Они время от времени переписывались по электронной почте во время раскопок. Она была явно осведомлена о жизни Сары, и она посмотрела на Люка понимающим взглядом, который, казалось, провозглашал: Так вот какой знаменитый Люк! Вот из-за чего весь сыр-бор!
  
   Она налила чай и сказала: "Она написала мне в субботу вечером из Франции. Она сказала, что возвращается в Лондон в понедельник вечером. Сейчас среда. Я видел, что произошло в Ruac в новостях. Я был в бешенстве, но никто не смог мне ничего сказать. Пожалуйста, скажи мне, что она не была втянута в это."
  
   "Нет, нет, ее там не было, когда это случилось, слава Богу. Она была со мной в Кембридже в понедельник утром, " объяснил Люк. "Мы навещали мужчину в больнице, когда меня вызвали, чтобы разобраться с трагедией. Я вернулся во Францию и оставил ее в Кембридже. С тех пор я ничего о ней не слышал."
  
   "О боже", - сказала она с испуганным видом.
  
   "Вы уверены, что она не могла вернуться в Лондон без вашего ведома?"
  
   Она призналась, что не может быть уверена, и сказала, что у нее есть ключ от квартиры Сары. Возможно, они могли бы проверить вместе.
  
   Квартира Сары была идентична по размеру и форме квартире ее соседки, но по атмосфере это был совершенно другой мир. В отличие от унылого интерьера Виктории с неуклюжей мебелью в серых и белых тонах, комната Сары излучала цвет и энергию, и он сразу узнал в ней своего рода реконструкцию ее старой парижской квартиры, которую он так хорошо знал. Они занимались любовью на том красном диване. Они спали под тем покрывалом павлиньего цвета.
  
   Виктория прошлась вокруг, проверяя квартиру, и объявила: "Она не возвращалась. Я уверен в этом."
  
   У Люка в бумажнике была еще одна карточка от офицеров, проводящих расследование в Кембридже.
  
   "Я собираюсь позвонить в полицию".
  
  
   ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
  
  
   Утро четверга
  
   Париж выглядел нетронутым в ровном холодном свете осеннего утра. По мере того, как такси Люка выезжало из его отеля в центре города на восток, в сторону П éрифа é рика, кварталы становились все более мрачными, пока они не оказались в пригороде, в Монтрее, где, если напрячь зрение, можно было разглядеть Эйфелеву башню, многообещающе мерцающую на западном горизонте.
  
   Свернув с бульвара Руже де Лиль, они проехали через район, где черных лиц было столько же, сколько белых, и перед старой католической церковью в центре многолюдного квартала черные люди поднимались по ступенькам.
  
   Люк никогда не встречался с отцом Пьера, но Филипп Берева, очевидно, положил на него глаз, потому что мужчина бросился вниз по ступенькам, как только Люк отправил такси.
  
   Они обнялись. Каким бы высоким ни был Люк, Филипп был на голову выше и обладал таким же атлетическим телосложением, как и его сын. Его лицо было покрыто морщинами от возраста. На нем был костюм-тройка с золотой цепочкой для часов - элегантный возврат в другое время и место. Люк знал, что он был врачом в Сьерра-Леоне, и что он так и не смог получить сертификат во Франции и был переведен на более скромную работу в качестве больничного техника. Люк, тем не менее, назвал его доктором.
  
   Церковь была уже переполнена. Люка подвели к передней скамье, где для него было зарезервировано почетное место, рядом с матерью Пьера, грузной женщиной в темном платье и маленькой черной шляпке, которая открыто плакала.
  
   По мере того, как продвигалась заупокойная месса, контраст с похоронами Джереми был очевиден. Присутствующие на похоронах не испытывали ни малейших эмоциональных ограничений, свойственных родным Джереми. Раздались открытые рыдания и стенания, и в тот момент, когда гроб Пьера был встречен священником, который окропил его святой водой и начал читать De Profundis, по церкви прокатилось цунами скорби.
  
   После этого не было вопросов о том, что произошло, как будто Божья воля была универсальным объяснением, совершенно успокаивающим бальзамом. Его родители, братья и сестры хотели, чтобы Люк знал, что Пьер умер, занимаясь тем, что любил больше всего на свете, и что для него было честью быть учеником знаменитого профессора Симара.
  
   Все, что Люк мог сделать, это держаться за них, сказать несколько отборных слов о том, каким он был особенным, и сказать им, что мемориальная доска с именем Пьера будет вбита в скалы у входа в пещеру Руак.
  
   Люк снова был в такси, направляясь обратно в город, ослабевший от траура. Он проверил свою голосовую почту; там ничего не было, поэтому он позвонил детективу-инспектору в Кембридже, с которым говорил накануне вечером о Саре. Детектив пообещал проверить отчеты о несчастных случаях и другие полицейские отчеты и приемные комиссии местных больниц на предмет любого упоминания о Саре Мэллори.
  
   Он позвонил инспектору Чамберсу по мобильному. Мужчина казался торопливым и отвлеченным, занятым чем-то другим. Он сказал, что не было никаких записей из полиции, скорой помощи или больницы, связанных с профессором Мэллори, но он обязательно даст Люку знать, если это изменится. Люк даже не мог быть уверен, сделал ли он что-нибудь. Может быть, он врал сквозь зубы. И когда Люк спросил, произошли ли какие-либо изменения во взрыве в Научном парке, офицер сдержанно направил его на веб-сайт полиции Кембриджа для получения информации. Вот и все.
  
   Люк видел людей Хьюго на его поминальной службе, поэтому, когда он вернулся в офис реставрации Х. Пино на улице Божон, не было необходимости повторять слова скорби и утраты. Чувства были у всех на лицах - не было необходимости выражать их на устах.
  
   Даже искрометная Марго была неспособна на большее, чем слабая улыбка. Он последовал за ней мимо кабинета Хьюго, запечатанного, как мавзолей, в офис особняка Айзека дальше по коридору. Айзек уже в пути, сказала она ему и предложила кофе.
  
   Когда она вернулась с подносом, он спросил, как идут дела.
  
   " Не очень хорошо. Айзек может тебе рассказать. " У нее что-то было в руке, и она раскрыла ладонь, чтобы показать это, как будто это был драгоценный камень или реликвия. Мобильный Хьюго. Маленькая, тонкая и современная, совсем как он. "Полиция отправила его обратно. Может быть, мне не следовало этого делать, но я просмотрел это. Там было несколько прекрасных фотографий тебя и Люка с несколькими женщинами."
  
   "А, " еле слышно произнес Люк, " наш ужин в Домме. Его последняя ночь."
  
   "Вы все выглядели такими счастливыми. Хотели бы вы их?"
  
   Он думал об этом, о печали всего этого, но сказал, что сделает.
  
   "Я отправлю их тебе по электронной почте, если ты не против", - и она ушла, снова плача.
  
   Айзек опоздал на несколько минут. Он вошел широкими шагами, с обеспокоенным выражением на лице. С минимумом светской беседы он начал взволнованно извиняться за свое плохое настроение.
  
   "Ты был его другом, Люк, поэтому я могу сказать тебе, что все это летит к чертям. Мне, конечно, пришлось заняться бухгалтерией, и, могу вам сказать, дела шли не так хорошо, как утверждал Хьюго. У него были большие кредиты под залог активов, чтобы поддерживать свой образ жизни, вы знаете. Это едва приносило прибыль, а теперь, без него, бизнес идет вниз. Мы в минусе. Это ненадежно."
  
   "Мне жаль. Могу ли я что-нибудь сделать?"
  
   "Кроме как присоединиться ко мне в реставрационном бизнесе? Нет, просто вентиляция. Нам придется продать ее, чтобы урегулировать его наследство. Я разговариваю с банкирами. Это моя проблема. У тебя есть своя собственная. Извините, что приравниваю мою к вашей."
  
   "Не извиняйся", - сказал Люк. "Нам обоим было бы лучше, если бы Хьюго все еще был здесь. Послушай, это хорошо, что ты нашел немного времени. Что у тебя есть для меня?"
  
   "Как я и сказал в своем голосовом сообщении. Еще часть твоей рукописи. Бельгийский контакт Хьюго расшифровал еще один фрагмент."
  
   "Он сказал, каким было ключевое слово?"
  
   На столе Айзека царил хаос, повсюду были папки и бумаги. Он искал и проклинал добрую минуту, прежде чем положить руки на папку. "Привет, ЭЛОИЗА".
  
   "Не шок," сказал Люк. "Это на латыни, нет?"
  
   "Это не проблема. Я читаю на латыни, греческом, даже немного на иврите и арамейском. Хьюго выбрал меня из-за моего происхождения. Он не хотел парня, который знал только электронные таблицы."
  
   "У тебя есть время перевести это сейчас?"
  
   "Для друга Хьюго, конечно!" Он почесал бороду. "Кроме того, мне любопытно, и это веселее, чем разбираться с кредиторской задолженностью".
  
   У Люка зазвонил телефон, и он извинился, узнав номер.
  
   "Люк, это звонит отец Мено". В его голосе чувствовалась дрожь.
  
   "Здравствуйте, дом Мено. С тобой все в порядке?"
  
   "Глупо расстраиваться из-за ужасной трагедии убийств, но..." Его голос затих.
  
   "Но что, отец?"
  
   "Я только что узнал, что рукопись пропала! Это было в коробке на моем столе. Ты помнишь это?"
  
   "Конечно".
  
   "Сегодня утром я открыл коробку, чтобы взглянуть на нее, но ее там не было! Ты ничего об этом не знаешь, не так ли?"
  
   "Нет, ничего. Когда вы видели это в последний раз?"
  
   "Возможно, неделю назад. До трагедии."
  
   "Мог ли кто-то проникнуть в ваши комнаты и украсть его в воскресенье вечером?"
  
   " Да. Здесь ничего не заперто. Я и Братья молились, когда на ваших людей напали."
  
   "Мне жаль, отец. Я не знаю, что сказать. У нас, конечно, есть очень точная цветная копия рукописи, но это не замена. Вам следует позвонить полковнику Тукасу и сообщить ему. И послушайте - немного хороших новостей, я полагаю. Расшифрован еще один раздел. Я пришлю вам информацию, когда она у меня будет."
  
   Люк убрал свой телефон в карман и увидел, что Айзек пристально смотрит на него.
  
   "В довершение ко всему, Айзек, рукопись Ruac была украдена, возможно, в ночь убийств. Я не куплюсь на случайность всего того дерьма, которое произошло. Ни на минуту. Для нас как никогда важно знать, что говорится в рукописи. Это должен быть ключ, поэтому, пожалуйста, пойдем."
  
   Айзек распечатал длинное электронное письмо из Бельгии. Он надел очки для чтения и начал на ходу переводить латынь, извиняясь за свои запинки и задумчиво вставляя, что Хьюго был превосходным знатоком латыни.
  
   Для меня загадка, как единомышленники, объединенные в возвеличивании Христа, могли прийти к противоположным выводам об общем опыте. В то время как я, Джин и Эбби Лард были твердо убеждены, что приготовленный нами красный настой - это путь к духовному просветлению и физической силе, Бернард был категорически против. В то время как мы привыкли называть жидкость чаем Просветления, Бернард объявил ее дьявольским напитком. Упрек Бернарда был большим ударом для всех нас, но не больше, чем для Аббата Ларда, который полюбил и уважал моего брата так глубоко, как если бы они были из одной плоти и крови. Бернар попрощался с Руаком и вернулся в Клерво, когда мы трое заявили, что не откажемся от удовольствия от настоя. Мы бы не хотели, и действительно, чувствовали, что не можем.
  
  
   ДВАДЦАТЬ СЕМЬ
  
  
   Приорат Святого Марселя, 1142
  
   Для такого скромного монастыря, как в Сен-Марселе, это было необычное собрание. Монастырь, расположенный на значительном удалении от реки Сане и укрытый в густых зарослях, был плохо оборудован для того, чтобы справляться с наплывом паломников. Они прибыли со всех концов Франции, и никто не мог сказать наверняка, как такое разнообразное население смогло эффективно узнать о неминуемой смерти одного человека.
  
   Абéлард, великий учитель, философ и теолог, лежал при смерти.
  
   Там были ученики, приверженцы и почитатели со всех промежуточных станций его жизни - из Парижа, Ножан-сюр-Сен, Руака, аббатств Сен-Дени и Сен-Жильдас-де-Рюи, Параклита в Ферре-Квинси и, наконец, этого дружелюбного последнего убежища близ Клюни. Он провел свою жизнь, обучая и странствуя, размышляя и сочиняя, и если бы не страшная белая чума, чахотка, которая разъедала его легкие, он продолжал бы привлекать гораздо больше последователей. Такова была его харизма.
  
   Лазарет был немногим больше крытой соломой хижины, и на вытоптанной поляне между хижиной и часовней около сорока человек разбили лагерь, чтобы помолиться, поговорить и навестить его у постели по одному и по двое.
  
   Путь от Руака до Сен-Марселя был двадцатичетырехлетним исследованием жизни и любви. Аббат Лард покинул Ruac, его здоровье и мировоззрение восстановились, и он отправился в аббатство Сен-Дени, где он принял облик монаха-бенедиктинца и начал невероятно насыщенный период медитации и писательства. Он не только написал свой противоречивый трактат о Святой Троице, к большому неудовольствию ортодоксальной Церкви, но и продолжал писать письмо за письмом, все более страстным, своей возлюбленной Х éло ïсе, все еще находящейся в женском монастыре Аржантей.
  
   Он был никем, если не сказать дерзким. Его любознательный темперамент, острый ум и безграничная энергия побуждали его спорить, исследовать и расшатывать устоявшуюся мысль с ее основ. И всякий раз, когда его настроение падало или он замедлял шаг, он отправлялся со своей плетеной корзинкой в поля и луга собирать растения и ягоды, к большому удовольствию своих собратьев-монахов, которые не знали, что он с ними делал.
  
   У него была своего рода личная троица, которая занимала все его бодрствующие мысли: теология, философия и H élo ïse. Из первых двух мало у кого хватало ума, чтобы спорить с ним или разделять его интеллектуальные наклонности. Что касается последней, то все люди могли понять его стремления.
  
   Эйчéло ïсе, милая Эйч éло ïсе, оставалась любовью всей его жизни, огненным маяком на далеком холме, который манил его домой. Но она взяла покрывало, а он взял ткань, и Христос был их надлежащим объектом поклонения. Все, что они могли сделать, это обменяться письмами, которые опалили друг друга своей страстью.
  
   Ни он, ни Бернар из Клерво, никогда бы не подумали, что вновь обретенная вражда Бернара к Ab &# 233;салу сформирует мост, который объединит несчастных влюбленных.
  
   Когда Бернар покинул Ruac и вернулся в Cîteaux, исцеленный телом, но обеспокоенный духом, он горько сожалел о принятом его братом Бартомье решении не отказываться от дьявольского напитка. Поразмыслив, он никого так сильно не винил в повороте событий, как Абéларда, потому что среди участников этого дела никто не был более умен и убедителен, чем этот евнух. Его бедный брат был простой пешкой. Истинным злодеем был Аб éЛард.
  
   По этой причине он использовал свою постоянно расширяющуюся сферу церковного влияния, чтобы следить за этим монахом-отступником, и когда трактат Аббата Ларда о Троице попал к нему в руки, он ухватился за его ереси, какими он их видел, чтобы вызвать его на папский собор в Суассоне в 1121 году, чтобы ответить за себя.
  
   Разве он не провозглашал тритеистическую точку зрения, что Отец, Сын и Святой Дух неразделимы, каждый со своим собственным существованием, возмущался Бернард? Был ли Единый Бог для него просто абстракцией? Неужели дьявольское зелье заставило его сойти с ума?
  
   С немалым удовлетворением Бернард узнал, что папа римский заставил Аббата Ларда сжечь его собственную книгу и с позором удалиться в Сен-Дени. Но горькие семена были посеяны. Монахи аббатства сочли нужным избавиться от Аббата Ларда и его ереси, и он удалился в уединенное пустынное место неподалеку от Труа, в деревушку, известную как Ферре-Квинси. Там он и небольшая группа последователей основали новый монастырь, который они назвали Ораторией Параклета. Утешитель - Святой Дух. Удар в глаз его обвинителям.
  
   Место подходило Абéсалу. Это было отдаленное место, поблизости был хороший источник, плодородная почва и достаточный источник древесины для строительства церкви. И, к его удовлетворению, в окрестностях было изобилие сорняков одержимости, ячменных трав и крыжовника.
  
   Когда были построены основы оратории и появились часовня и жилые помещения, он сделал то, чего не смог бы сделать, не будь он настоятелем этого нового места: он призвал Х éло ïсе.
  
   Она приехала из Аржантея на повозке, запряженной лошадьми, в сопровождении небольшой свиты монахинь.
  
   Несмотря на простую одежду сестры, она была такой же пленительной, какой он ее помнил.
  
   Окруженные своими последователями, они не могли обняться. Прикосновение рук, вот и все. Этого было достаточно.
  
   Он заметил, что ее распятие было больше, чем у ее товарищей. "Теперь ты настоятельница", - заметил он.
  
   "А вы аббат, сэр", - возразила она.
  
   "Мы достигли высокого поста", - пошутил он.
  
   "Чтобы лучше служить Христу", - сказала она, опуская глаза.
  
   Он пришел к ней ночью в маленький дом, который он построил. Она запротестовала. Они спорили. У него были безумные глаза, он говорил слишком быстро, как во сне, убедительно, но плавно, без вступлений и пауз, характерных для обычной речи. Ранее вечером он выпил свой чай Просветления. Ей не нужно было это знать. У него не хватало времени. Его настроение достаточно скоро испортится, и он не хотел, чтобы она была свидетелем.
  
   Ее ум и язычок были остры, как рапира, как всегда. Ее кожа была белой, как лучший мрамор в салоне ее дяди Фулберта. Слишком мало этого выглядывало из-под ее целомудренной грубой одежды. Он толкнул ее на кровать и упал на нее, целуя ее шею, ее щеки. Она оттолкнула и упрекнула, но затем уступила и тоже поцеловала его. Он потянул за грубую ткань, которая прикрывала ее до лодыжек, и обнажил плоть ее бедра.
  
   "Мы не можем", - простонала она.
  
   " Мы муж и жена, - выдохнул он, тяжело дыша.
  
   "Больше нет".
  
   "Все еще".
  
   "Ты не можешь", - сказала она, а затем почувствовала его твердость у своей ноги. "Как это возможно?" - выдохнула она. - Твоя неудача? - спросил я.
  
   "Я говорил тебе, что у нас есть способ снова стать мужем и женой", - сказал он и задрал ее платье высоко над талией.
  
   Лицемерие.
  
   Это давило на них. Она была замужем за Христом. Он принял монашеские обеты, и эти обеты включали в себя целомудрие. Оба они обладали выдающимся интеллектом и полным знанием религиозных, этических и моральных последствий своих действий. И все же они не могли остановиться.
  
   После заутрени, несколько раз в неделю, Аббат Лард удалялся в свой дом настоятеля, выпивал глоток чая для просветления и посреди ночи приходил к ней. В некоторые ночи она сначала говорила "нет". В некоторые ночи она не произносила ни слова. Но каждый раз, когда он приходил, она соглашалась, и они ложились вместе, как муж и жена. И каждый раз, когда они заканчивали, он оставлял ее под градом самоуничижения и слез. И он тоже, когда был один, горячо молился об отпущении своих грехов.
  
   Их связи могли бы продолжаться без помех. Он был евнухом. Это было общеизвестно. Их отношения, по иронии судьбы, были вне подозрений или упреков.
  
   И все же она не могла устоять. В конце концов, Христос оказался сильнее их похоти. Чувство вины разрывало их на части и угрожало их рассудку. Их скрытная практика привела их к краху. Она сказала, что чувствовала себя воровкой в ночи, и он не мог не согласиться. Он всегда настаивал на том, чтобы оставить ее после того, как они занимались любовью, и предупреждал ее о темной стороне, которая держала его в своих тисках, свидетелем чего он не позволил бы ей стать. И тогда он убегал в лес, прежде чем ярость овладевала им. Там, пока облако не рассеялось, он бил ветками по деревьям и колотил кулаками по земле, пока боль не заставляла его остановиться.
  
   Их непрерывные циклы греха и покаяния превратили их в волов, запряженных на мельницу, которые вертятся, вертятся, никуда не идут. Разве у них не было, спрашивали они друг друга, когда изнемогали от занятий любовью, более высоких целей?
  
   Со временем, несмотря на свое непреодолимое желание и привязанность, он велел ей вернуться в Аржантей, и она порывисто согласилась.
  
   Они продолжали писать друг другу десятки писем, изливая свои души на пергамент. Ничто так не повлияло на Аб éларда, как это послание, которое он перечитывал каждый день до конца своей жизни:
  
   Ты желаешь, чтобы я отдался своему долгу и всецело принадлежал Богу, которому я посвящен. Как я могу это сделать, когда ты пугаешь меня опасениями, которые постоянно овладевают моим умом и днем, и ночью? Когда зло угрожает нам, и невозможно отразить его, почему мы предаемся бесполезному страху перед ним, который, однако, еще более мучителен, чем само зло? На что мне надеяться после потери тебя? Что может приковать меня к земле, когда смерть отнимет у меня все, что было дорого на ней? Я без труда отказался от всех прелестей жизни, сохранив только свою любовь и тайное удовольствие непрестанно думать о тебе и слышать, что ты жив. И все же, увы! ты живешь не для меня и не смеешь льстить себе даже надеждой, что я когда-нибудь увижу тебя снова. Это величайшее из моих несчастий. Небеса повелевают мне отказаться от моей роковой страсти к тебе, но о! мое сердце никогда не сможет согласиться с этим. Adieu.
  
   В ее отсутствие Аб éлард вернулся в мир писательства, преподавания и горячей молитвы. Он всегда был магнитом для студентов, которые обладали прекрасными умами, и они нашли его в Paraclete.
  
   Но Бернард, теперь укоренившийся в роли немезиды, тоже нашел его или, по крайней мере, нашел его новые труды. В течение нескольких лет он преподавал и писал, но взгляды Аббата Ларда на Троицу снова привели его на путь столкновения с ортодоксией, и к 1125 году, когда он склонился перед далекой, но могущественной рукой Бернарда, его положение в Параклите стало неустойчивым.
  
   Аб éлард вызвал Эйч éло ïсе еще раз, чтобы успокоить, заверив ее, что у него на уме важное дело, а не страсть. Это была полуправда, потому что его страсть никогда не угасала.
  
   Он сказал ей, что ему предложили должность настоятеля монастыря Сен-Жильдас-де-Рюи в Бретани, и он принял ее. Да, Бриттани была далеко, но он мог начать все сначала, дальше от сферы влияния своих противников. Ему нужно было многое написать и еще многому научиться, а его энергия и амбиции никогда не были так велики. И он мог бы навестить их ребенка, Астролябию, которая с рождения жила в Бретани с сестрой Эйч éло ïсе.
  
   И это он приберег напоследок. Он положил обе руки ей на плечи одновременно нежно и властно и даровал ей титул настоятельницы Оратории Параклета. Монастырь теперь принадлежал ей. Он вернется к Параклету только после смерти.
  
   Она плакала.
  
   Слезы скорби по их потерянной любви, по ее дочери, которая не знала свою мать.
  
   Но также и слезы радости из-за чудесной победы Эбби Лард над жестокой рукой ее дяди и его неукротимого духа и энергии.
  
   Ее монахини были вызваны из Аржантея, чтобы присоединиться к ней в этом новом месте. Братья Эбби лэрд освободятся, чтобы Параклит мог стать сообществом женщин.
  
   На мессе в церкви он официально посвятил ее в настоятельницы и передал ей экземпляр монашеского устава и baculum, ее пастырский посох, который она крепко сжала, пристально глядя ему в глаза.
  
   И позже, когда он уехал на запад, чтобы, как он предполагал, никогда больше ее не увидеть, она подавила слезы и спокойно направилась в часовню, где ее ждали монахини, чтобы она в самый первый раз возглавила вечерню.
  
   Время, проведенное Ab éлардом в Бретани, оказалось коротким. Он направил свою печаль и разочарования в автократический стиль и вскоре настолько оттолкнул свою новую паству, которая ожидала, что он будет распущенным хозяином. Он яростно писал, молился с гневом в глазах, жестоко урезал рационы монахов и работал на них, как вьючное животное. Его единственным освобождением было эпизодическое употребление чая Просветления, чтобы отвлечься от мучений и восполнить его рвение. Но он снова понял, что пришло время двигаться дальше, когда его собратья в Сен-Жильдас-де-Рюи выразили свое недовольство его автократией, попытавшись отравить его.
  
   Так началась последняя глава в его жизни, пятнадцать лет странствий, которые привели его в Нант, на гору Святой Женевьевы и обратно в Париж, где он собирал учеников, как белка собирает желуди. И куда бы он ни пошел, он следил за тем, чтобы у него был хороший запас его драгоценных растений и ягод - не проходило и недели без поблажек.
  
   По иронии судьбы, неспособный жить в супружеском счастье со своей единственной настоящей любовью, он чувствовал, что ему нечего терять, свободно выражая свои взгляды. В трактате за трактатом, книге за книгой он выступал против традиций церкви с помощью своего могучего интеллекта, и каждая публикация в конечном итоге попадала на стол Бернарда, который мало-помалу становился богословом, уступающим по влиянию только папе.
  
   Ни в коем случае, Абрам Сало почти пародировал ортодоксальное руководство и создавал впечатление, что отцы Церкви не могли ясно выражать свои мысли. Бернард стиснул зубы, но работа сама по себе не была действенной. Наконец, Abéлард перешел черту, насколько Бернард был обеспокоен. Он считал, что Изложение евнуха в Epistolam ad Romanos плюнуло под ноги Церкви, по-видимому, отрицая саму основу Искупления. Разве Христос не умер на кресте в качестве платы за грехи людей, умерев вместо них? Ну, не до абрикосов и#233;сала! Он утверждал, что Христос умер, чтобы завоевать сердца людей примером примиряющей любви.
  
   Любовь! Это было слишком.
  
   Бернард вложил всю меру своего веса в задачу раздавить Ab éсало раз и навсегда. Время для частных предупреждений закончилось, и Бернард передал дело епископам Франции. Абéлард был вызван на Совет Сенса в 1141 году, чтобы изложить свое дело. Он рассчитывал, что у него будет возможность открыто встретиться со своим обвинителем, обсудить своего старого друга и провести с ним спарринг, как они делали во время выздоровления в Ruac.
  
   Когда Абрам Лард прибыл в Сенс, он, к своему ужасу, узнал, что накануне вечером Бернард провел частную встречу с епископами и приговор уже был вынесен. Публичных дебатов не будет, ничего подобного, но Совет согласился предоставить Аббас ларду свободу с явной целью обратиться с прямым призывом к Риму.
  
   Он так и не зашел так далеко.
  
   Бернард позаботился о том, чтобы папа Иннокентий II подтвердил приговор Сенского собора до того, как Аб éлард покинул Францию, не то чтобы это имело значение, потому что несколькими месяцами ранее один из учеников Аб é ларда кашлял ему в лицо и заболел чахоткой в легких.
  
   Через несколько недель после Sens он заболел. Сначала была лихорадка и ночная потливость. Затем раздраженный кашель, который перешел в пароксизмы. Зеленый поток из его легких сменил розоватый оттенок на полосато-красный, а затем на алые потоки. Его аппетит иссяк, как иссякший колодец. Его вес уменьшился.
  
   У него даже пропало желание пить свой красный чай.
  
   Старый коллега и благодетель, достопочтенный Пьер, аббат Клюни, вмешался, когда Аббат Лард проезжал через его ворота, поскольку он упорно боролся за то, чтобы отправиться в Рим на аудиенцию к Святому Отцу.
  
   Пьер запретил ему путешествовать дальше и приковал его к постели. Он добился от Рима смягчения приговора и даже заставил Бернарда уйти в отставку, когда тот передал ему, что Эб &# 233;лард умирает. Не было ли дальнейшее земное преследование монаха бессмысленным и жестоким, спросил он, и Бернард глубоко вздохнул и согласился.
  
   После нового года и до весны Abélard становился слабее. Пьер считал, что дом-побратим Клюни, приорат Святого Марселя, был более тихим местом с более заботливыми руками, и именно туда отправили умирать Аб éЛарда.
  
   Процессия монахинь верхом на лошадях змеей въехала на поляну. Был ветреный апрельский вечер. Мужчины в лагере прекратили готовить и поднялись на ноги. Послышался ропот. Порыв ветра сорвал капюшон с женщины, которая держалась прямо в седле, и прихватил с собой покрывало. У нее были длинные седые волосы, заплетенные в одну косу.
  
   Один монах побежал за покрывалом и помог ей спешиться.
  
   "Добро пожаловать, настоятельница", - сказал он, как будто они встречались много раз.
  
   "Знаю ли я тебя, брат?" - спросила она.
  
   "Я друг вашего друга", - сказал он. "Я Бартомье, из аббатства Руак".
  
   "Ах, из тех, что были много лет назад". Она с любопытством посмотрела на него, но больше ничего не сказала.
  
   "Хочешь, я отведу тебя к нему?" - Спросил Бартомье.
  
   Она выдохнула. "Значит, я не слишком опоздал".
  
   Покрывало было натянуто до подбородка Эбби лэрда. Он спал. Несмотря на то, что от чахотки кожа на его лице расплавилась, Эйчéло ïсе прошептала, что он выглядит лучше, чем она ожидала, затем опустилась на колени у его постели и сложила руки в молитве.
  
   Абéлард открыл глаза. "Hélo ïse". С его слабых губ произнесенное больше походило на вздох, чем на имя.
  
   "Да, моя дорогая".
  
   "Ты пришел".
  
   " Да. Чтобы быть с тобой."
  
   "До самого конца?"
  
   "Наша любовь никогда не закончится", - прошептала она ему на ухо.
  
   Несмотря на шепот, Бартомье услышал ее и, извинившись, вышел, чтобы они могли побыть вдвоем.
  
   Бартомье ждал снаружи хижины весь вечер и всю ночь, как часовой. Эйчéло ïсе оставалась до первых утренних лучей, извинилась и ненадолго ушла, затем вернулась, такая же свежая и решительная, как всегда, продолжать свое бдение. Когда Бартомье спросил, не нужна ли ей помощь больного, она отмахнулась от него и сказала, что вполне способна удовлетворить все его потребности.
  
   Позже в тот же день произошел переполох, когда группа мужчин, королевских солдат, агрессивно въехала в монастырь. Бартомье встретил их, перекинулся парой слов с их капитаном и побледнел.
  
   "Когда?" - спросил он.
  
   "Он не сильно отстает от нас. Может быть, час. А ты кто?"
  
   "Его брат", - пробормотал Бартомье. "Я брат Бернара из Клерво".
  
   Солдат открыл перед ним дверь, и Бернард вышел из своей прекрасной крытой кареты, выглядя бледным и осунувшимся. Ему было пятьдесят два, но его можно было принять за мужчину постарше. Давление высокого поста и годы спартанских условий жизни сделали его кожу дряблой и желтоватой, а также привели к артриту и негнущимся конечностям. Он оценил ужасные условия лагеря, анклава паломников, и скопление священнослужителей и ученых, мужчин и женщин.
  
   Вызову ли я столько же восхищения в момент своей смерти, подумал он. Затем он властно позвал: "Кто отведет меня на встречу с Эбби Лардом?"
  
   Подошел Бартомье. Двое мужчин на мгновение встретились взглядами, но Бернард покачал головой и на мгновение отвел взгляд в сторону, прежде чем снова сфокусироваться на мужчине.
  
   "Привет, Бернард".
  
   На мгновение его разозлила неформальность. Он был настоятелем Кîте. Папские легаты искали его совета. Он сидел рядом с папами, и нынешний Святой Отец ценил его советы больше, чем кого-либо другого. Он был благотворителем-основателем ордена тамплиеров. Его имя произносили крестоносцы. Он исцелил великие расколы внутри Церкви. Кто был этот монах, чтобы называть его просто Бернардом?
  
   Он снова посмотрел в эти глаза. Кто этот человек?
  
   "Да, это я", - сказал Бартомье.
  
   " Бартомье? Это не можешь быть ты. Ты молод."
  
   "Там есть один, еще моложе". Он обратился к лагерному костру. "Нивард, подойди сюда".
  
   Выбежал Нивард. Бернард не видел его полжизни, но его младшему брату Ниварду сейчас было бы далеко за сорок, а не этому рослому парню, которого он видел перед собой.
  
   Трое мужчин обнялись, но объятия Бернарда были неуверенными и настороженными.
  
   "Не волнуйся. Все будет объяснено, брат, " сказал Бартомье. "Но поторопись, подойди и посмотри на Эбби Лэрда, пока он еще дышит".
  
   Когда Бернар и Бартомье вошли в палату для больных, Эйч éло ïсе повернулся, чтобы утихомирить незваных гостей, затем понял, что вошел великий человек Церкви.
  
   Она встала и ясно дала понять о своих намерениях поцеловать кольцо Бернарда, но он прогнал ее назад и велел держаться рядом с Аб éсалом.
  
   " Ваше превосходительство, я...
  
   "Ты - Хéло ïсе. Ты настоятельница Параклета. Я знаю о тебе. Я знаю о твоем интеллекте и благочестии. Как он?"
  
   "Он ускользает. Приди. Время еще есть."
  
   Она коснулась острого плеча Эбби Лэрда. "Проснись, моя дорогая. Кое-кто пришел, чтобы увидеть тебя. Твой старый..." Она посмотрела на Бернарда в поисках руководства.
  
   "Да, называйте меня его старым другом".
  
   "Твой старый друг, Бернар из Клерво, пришел, чтобы быть с тобой".
  
   Слабый хриплый кашель возвестил о его пробуждении. Бернард, казалось, был шокирован видом этого человека, не потому, что он выглядел как кожа да кости, а потому, что он выглядел таким молодым. "И сало тоже!" - прошипел он.
  
   Бартомье стоял в углу, крепко скрестив руки на груди. Он кивнул.
  
   Абéлард сумел улыбнуться. Чтобы говорить, не вызывая пароксизма, он научился шептать, используя горло больше, чем диафрагму. "Ты пришел, чтобы сбросить мне на голову тяжелый груз и прикончить меня?" - пошутил он.
  
   "Я пришел засвидетельствовать свое почтение".
  
   "Я не знал, что ты меня уважаешь".
  
   "Как личность, я испытываю к вам глубочайшее уважение".
  
   "А как насчет моих взглядов?"
  
   "Это другой вопрос. Но мы закончили с этими аргументами."
  
   Абéлард кивнул. "Ты встречался с Эйч éло ïсе?"
  
   "Только что".
  
   "Она хорошая настоятельница".
  
   "Я уверен, что это она".
  
   "Она хорошая женщина".
  
   Бернард ничего не сказал.
  
   "Я люблю ее. Я всегда любил ее."
  
   Настоятель неловко поерзал.
  
   Аб éлард попросил, чтобы их с Бернаром оставили наедине, и когда Х éло ïсе и Бартомье удалились, он поманил Бернара поближе. "Могу я сказать тебе кое-что, как один друг мог бы сказать другому?"
  
   Бернард кивнул.
  
   "Ты великий человек, Бернард. Вы выполняете все трудные религиозные обязанности. Ты постишься, ты наблюдаешь, ты страдаешь. Но ты не выносишь легких испытаний - ты не любишь."
  
   Старик тяжело опустился на стул у кровати, и слезы наполнили его глаза. "Любовь". Он произнес это слово так, как будто оно было чужим для его языка. "Возможно, старый друг, ты прав".
  
   Абéлард лукаво подмигнул ему. "Я прощаю тебя".
  
   "Спасибо", - ответил Бернард с оттенком веселья. "Не хотели бы вы исповедаться мне?"
  
   "Я не уверен, что у меня осталось время исповедаться во всех своих грехах. Мы не видели друг друга с той ночи в Ruac, когда мы вместе пили чай."
  
   "Да, чай".
  
   У Аб é Ларда случился приступ кашля, и он окрасил салфетку для рта в красный цвет. Когда его дыхание выровнялось, он сказал: "Позволь мне рассказать тебе о чае".
  
   Два дня спустя АбéЛард был мертв.
  
   Х éло ïсе отвез его тело обратно в Параклет и похоронил его в могиле на небольшом холме возле часовни.
  
   Она дожила до глубокой старости, и в 1163 году, согласно ее желанию, она сама была похоронена рядом с ним, уверенная в том, что они двое будут покоиться бок о бок вечно.
  
  
   ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ
  
  
   Четверг, полдень
  
   Поездка на такси в Пале-Рояль была короткой и не дала Люку много времени поразмыслить над тем, что он только что услышал.
  
   Возможно ли, что существовала связь между рукописью Ruac и хаосом и резней настоящего? Как причудливый рассказ монаха двенадцатого века о настоях и монастырских интригах мог просочиться сквозь века и повлиять на его жизнь?
  
   Когда Айзек закончил перевод с латыни, он пришел в восторг, сказав: "Знаешь, Люк, я ничего не знаю об этой смеси, об этом напитке, о котором продолжает писать Бартомье, но независимый рассказ от первого лица об этом романе и кодировка к роману между Ab éсалом и H é ло ïсе бесценны. Я должен надеть свою коммерческую шляпу. Если рукопись будет найдена, я хотел бы выступить посредником при продаже музею или государству."
  
   "Я надеюсь, что это так. Но в любом случае, это будет решать аббатство. Это их собственность."
  
   Айзек кивнул и пообещал Люку, что свяжется с ним, как только придет следующее электронное письмо от декодера. Но они снова увидятся за ужином. В тот вечер они ели и пили за Хьюго. Они оба хотели этого завершения.
  
   Он еще раз попытался дозвониться Саре по телефону, что стало навязчивой и бесполезной рутиной. Движение в полдень было довольно слабым. Площадь Согласия была широко открыта и великолепна, как всегда. Он рассеянно взглянул на костяшки своих пальцев. Они были менее красными; новые таблетки определенно действовали. Он почти чувствовал себя виноватым, принимая их. Люди были мертвы. Сара пропала, а он лечился от обычной инфекции рук. Он разозлился на себя, и по щелчку физиологического переключателя гнев превратился в меланхолию. Он поднес руки к лицу и буквально потряс головой, пытаясь вытрясти демонов. Но он не мог позволить себе барахтаться. Ему нужно было работать.
  
   Морис Барбье согласился встретиться с ним в срочном порядке. Здесь был человек, который дорос до своих аффектаций. Хотя прическа Эйнштейна и галстук выдавали в нем в среднем возрасте некоторого денди, это подходило ему как мужчине постарше. Его кабинет в министерстве тоже был упражнением в неосознанной декоративности, изобиловавшим архаичными артефактами и доклассическим искусством, взятыми взаймы из шкафов Лувра, экстравагантным зрелищем, которое с возрастом казалось менее нелепым.
  
   Барбье был степенным и серьезным. Он подвел Люка за плечо к его позолоченному бару с напитками.
  
   Люк расслабился, когда увидел, что они останутся одни.
  
   "Ты думал, я попрошу Марка Абенхейма присутствовать?" - Спросил Барбье.
  
   "Я думал, ты мог бы".
  
   "Я слишком уважаю вас, чтобы разыгрывать трюки политика. Он даже не знает, что ты здесь."
  
   "Мне нужна твоя помощь", - сказал Люк.
  
   "Все, что я могу сделать, я сделаю".
  
   "Верни мне мою пещеру".
  
   Барбье сделал небольшой глоток хереса и посмотрел на огромную этрусскую урну в углу, словно ища силы у ее воинов, закованных в копья. "Этого, к сожалению, я не могу сделать".
  
   Тогда и там Люк понял, что проиграл. Несмотря на опечаленность, Барбье казался решительным. Но он не мог просто сдаться, допить свой напиток и уйти. Он должен был сражаться. "Конечно, Морис, ты же не купишься на чушь, что события, произошедшие во время раскопок, представляли собой неисполнение долга или неудачу руководства!"
  
   "Я хочу, чтобы вы знали, что я в это не верю".
  
   "Тогда почему?"
  
   "Потому что здесь мы сталкиваемся с проблемой противопоставления восприятия реальности. Образ Ruac был запятнан еще до того, как мы смогли дать ему определение. Об этом не будет написано ни одной журнальной или газетной статьи, в которой не упоминались бы смерти. В Интернете появятся идиотские публикации о Проклятии Ruac. Неудачи затмевают важность археологии, и мне тяжело это выносить. Министр сама распорядилась провести оценку состояния здоровья и безопасности на раскопках, и, кстати, вас будет допрашивать больше юристов и чиновников, чем вы можете себе представить. Что я говорю, так это то, что восприятие стало реальностью. Вы находитесь в невыносимом положении."
  
   "Я уверен, что Абенхайм сформировал дискуссию в этих залах", - сказал Люк с отвращением.
  
   "Конечно, он это сделал. Я не буду лгать вам об этом, и я говорю вам, верите вы моему слову или нет, что я боролся за вас - пока маятник общественного мнения не качнулся слишком далеко. Так что да, я проголосовал, в конце концов, за ваше отстранение. Я беспокоюсь о будущем финансировании. Пещера важнее, чем один человек, даже ее первооткрыватель."
  
   "Давайте не будем путать одну трагедию с другой. Мое сердце уже было разбито. Потеря Ruac уничтожит ее."
  
   Еще шерри, затем стакан с грохотом опустился на стол. "Мне очень жаль".
  
   Люк встал и взял свой чемодан. "Я ничего не могу сделать, чтобы переубедить тебя?"
  
   "Для этого потребовалось бы чудо".
  
   Люк вернулся в свой гостиничный номер, и ему нужно было убить больше времени до ужина, чем ему хотелось бы. Он растянулся на кровати и достал заметки, которые делал во время перевода Айзека.
  
   Упоминания о красном чае.
  
   Крыжовник, трава ячменя и сорняк одержимости.
  
   Снова и снова.
  
   Словно страдающий амнезией, выходящий из тумана, он вспомнил последний разговор в понедельник утром, прежде чем его жизнь окончательно расклеилась. В коридорах больницы Наффилд, рядом с отделением радиологии. Фред Прентис. Они говорили о траве ячменя и каком-то виде гриба. Затем звонок от аббата Мено. Затем ад.
  
   Что еще узнал Прентис об их растениях?
  
   Общий номер больницы Наффилда был указан на его рецептурных бутылочках с антибиотиками. Он позвонил и попросил соединить его с палатой доктора Прентиса. Судя по степени его травм, Люк пришел к выводу, что его все еще нужно госпитализировать.
  
   "Вы говорите, подмастерье?" - спросил оператор больницы.
  
   "Да, доктор Фред Прентис".
  
   "Могу я спросить, вы член семьи?"
  
   Он солгал. "Да, его шурин".
  
   После долгого ожидания телефон зазвонил снова. Женщина представилась сестрой ортопедического отделения и спросила, справлялся ли он о докторе Прентисе.
  
   Покровительственный тон ее голоса встревожил его. Она снова спросила его, не родственник ли он.
  
   "Шурин".
  
   "Я понимаю. Это твой французский акцент. Мы не можем говорить с кем попало."
  
   "Конечно. Его сестра вышла замуж за француза. Это случается в лучших семьях."
  
   Она не усмехнулась над этим. "Должно быть, я встречал вас в понедельник вечером, когда его госпитализировали".
  
   "Нет. Я видел его только в отделе неотложной помощи."
  
   "Просто в понедельник вечером к нему приходил один французский джентльмен, вот и все".
  
   "Не я. Нас больше, чем один из нас. Итак, могу я поговорить с ним?"
  
   "Ваша жена не выходила на связь?"
  
   "Нет. Она в Азии. Она попросила меня позвонить."
  
   "Что ж, мне очень жаль сообщать вам, но доктор Прентис скончался рано утром во вторник".
  
   Его разум исказил большую часть того, что она хотела сказать. Подозрение на легочную эмболию. Нередко у пациентов с травмами ног и иммобилизацией. Казался приятным человеком.
  
   Ему удалось спросить, видела ли медсестра в палате американку по имени Сара Мэллори, но нет, она не могла вспомнить американку.
  
   Он повесил трубку и снова попробовал все номера Сары, набирая номера по памяти, он звонил так много раз. Он почувствовал, как паника подступает к горлу.
  
   Подмастерье.
  
   Еще одна смерть.
  
   Еще одна несвязанная смерть?
  
   Кто был этот "француз"?
  
   Где, черт возьми, была Сара?
  
   Он не проверял свою электронную почту с утра. Может быть, было бы одно от нее, объясняющее все невинно. Ей нужно было уйти. Она поехала навестить свою семью в Америке. Что угодно.
  
   Его почтовый ящик ломился от нераспечатанных сообщений, ни одно из них не было от Сары или ее подруги с Оссалстон-роуд. Затем он увидел письмо от ее босса, Майкла Моффита, директора Института археологии. Он взволнованно открыл ее.
  
   Моффит получил сообщение Люка. Он понятия не имел, где была Сара, но испытал огромное облегчение от того, что ее имя не всплыло в списке жертв Ruac, опубликованном в прессе. Он был так же обеспокоен, как и Люк, и собирался навести справки среди сотрудников института.
  
   Итак, ничего.
  
   Люк просмотрел остальные свои сообщения. Одно было от Марго. Субъект прочитал ФОТОГРАФИИ ХЬЮГО. Он не смог заставить себя нажать на нее.
  
   Или любая из них. За исключением того момента, когда он собирался выйти из системы, одна строка сообщения неотразимым образом привлекла его внимание. НЕМНОГО ХОРОШИХ НОВОСТЕЙ, ЧТОБЫ РАССЕЯТЬ МРАК. Это было от Карин Вельтцер.
  
   Речь шла о крошечной человеческой кости, которую они нашли в Камере растений. Дистальные фаланги пальцев младенца. Они отправили это палеонтологу в Ульм, одному из ее коллег. Она извинилась даже за то, что написала письмо, когда чувство потери было таким свежим и сильным среди выживших членов команды Ruac, но она не смогла сохранить эту новость при себе, хотя и признала, что была проинструктирована Марком Абенхаймом сообщать об официальных вопросах непосредственно ему. Профессор Шнайдер завершил свое обследование и сделал совершенно неожиданное открытие. Он был уверен, как она выразилась, абсолютно, на сто десять процентов уверен, что это не кроманьонский младенец.
  
   Это был неандерталец.
  
   Остальная часть электронного письма представляла собой поэтапное различие Шнайдера между морфологией фаланг у Homo neanderthalensis и Homo sapiens. Все отметки от их кости были в колонке neanderthalensis.
  
   Неандерталец?
  
   Люка на мгновение перенесло обратно в мир, который он любил - в палеолит. Это была ориньякская пещера. Пещера кроманьонцев. Это было искусством Homo sapiens. Что делал младенец-неандерталец в десятой камере?
  
   Эти два вида, безусловно, сосуществовали в лесах и саваннах верхнего палеолита P érigord, но в археологических записях не было ни единого примера смешения их артефактов или человеческих останков. Могло ли это быть подобрано в другом месте, принесено в пещеру хищником, таким как медведь? Весь путь до самой дальней камеры? Возможно, но маловероятно.
  
   Ruac был уникален во многих отношениях. Это был еще один пример ее необычности.
  
   Телефонный звонок прервал его размышления.
  
   Это был полковник Тукас с его ровным, культурным голосом.
  
   "Вы в Бордо?" - спросил он и, казалось, разочаровался, услышав обратное. "Я в Бордо по делам и надеялся заскочить, чтобы кое-что обсудить".
  
   "Я вернусь завтра в полдень", - сказал Люк. "У меня ужин в Париже. Не могли бы вы сказать мне, что это такое?"
  
   "Ну, да, хорошо, но я говорю тебе это по секрету. Это не для других, определенно не для прессы."
  
   "Конечно".
  
   "Вы знаете тот кусочек материала, который мы нашли под телом Пьера Берева? Мы провели ее анализ. Это материал под названием пикратол. Это боевое осколочно-фугасное. Но никто не видел ее годами. Это почти сноска к истории. Обе стороны довольно часто использовали ее во время Второй мировой войны."
  
   Люк почувствовал головокружение. - Взрывчатка? - спросил я.
  
   " Боюсь, это еще не все. Я связался с полицией в Англии, как вы просили. На самом деле, я связывался со Скотленд-Ярдом. Твой взрыв в Кембридже? Что бы вы сказали, если бы я сказал вам, что остатки взрывчатки также были найдены в взорванном здании?"
  
   "Боже мой".
  
   "Не пикратол, заметьте. Современный материал, какой-то вариант военного образца C-4. Очень любопытное развитие событий. Я думаю, нам нужно провести более обширную дискуссию, профессор Симард, о вас, о Пьере Берева, обо всех, кто имел какое-либо отношение к вашей пещере."
  
   "Я отменю свой ужин и вернусь в Бордо сегодня днем".
  
   "Нет, нет, это нехорошо для меня. Я должен вернуться в Периге на сегодняшнюю встречу. Не могли бы вы прийти ко мне в офис, скажем, завтра в полдень?"
  
   "Я буду там. Но, полковник, пожалуйста, одна из профессоров в моей команде, Сара Мэллори, американка, которая работает в Лондоне, пропала. Она была со мной в Кембридже в понедельник утром, направляясь к зданию, которое взорвалось. Мы навещали пострадавшего в больнице. Там я ее и оставил. С тех пор никто ее не видел и ничего о ней не слышал. Человек, которого мы навещали, был связан с Ruac. Он неожиданно скончался во вторник утром после того, как его посетил мужчина с французским акцентом. Все это связано, я не знаю как, но все это связано! Полиция Кембриджа знает об исчезновении Сары, но ничего не предприняла. Пожалуйста, привлеките Скотленд-Ярд к делу. Пожалуйста!"
  
   "Я сделаю звонок", - сказал он, затем сурово добавил: "В полдень, профессор. Мой кабинет."
  
   Люк закрыл телефон и уставился на него.
  
   Кто-то хотел взорвать мою пещеру.
  
  
   ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
  
  
   Пещера Руак, 30 000 лет назад
  
   Тал проснулся, покрытый с головы до ног потом, вкус горячей воды все еще был у него на языке. Он попытался вспомнить, что только что произошло, но не смог.
  
   Он пощупал у себя между ног и погладил свой возбужденный член. Убоас был в нескольких футах от нас, лежал на красивой сочной шкуре бизона, последнего зверя, убитого на их охоте, раз в два года. Она спала, завернувшись в одеяло из оленьей шкуры, и ей было нехорошо. Он мог бы разбудить ее и удовлетворить себя, но предпочел позволить ей поспать, пока утренний свет не проникнет в устье пещеры.
  
   Он гладил себя, пока не был удовлетворен, затем завернулся в шкуры, чтобы согреться от ночной прохлады. Он провел рукой по своей собственной шкуре бизона, которая начала становиться тонкой и пятнистой. Это было из-за убийства, которое он совершил в молодости. Не его первая - этот трофей достался его отцу, но его вторая. Это было его, чтобы сохранить. Он вспомнил бросок копья, который настиг животное. Он все еще мог видеть, как стрела летит быстро и прямо, как кремневый наконечник идеально проскальзывает между ребрами и глубоко погружается. Он живо помнил это, хотя это произошло очень давно.
  
   Когда он почувствовал, как мех животного ощетинился между его пальцами, внезапно, во вспышке ослепительного света, как будто он посмотрел на солнце, воспоминание о парении вернулось к нему. Его начала бить дрожь.
  
   Он пролетал над стадом бизонов, достаточно близко, чтобы протянуть руку и коснуться мощного, мускулистого плеча одного из зверей. Он чувствовал, как и всегда, восторг от полета без усилий, честь двигаться вместе со стадом, быть одним целым с ними. От удовольствия он вытянул руки в полную силу и растопырил пальцы по ветру.
  
   Затем он осознал нечто странное, инопланетное присутствие, приближающееся к нему. Он всегда парил в одиночестве, но он чувствовал, что кто-то или что-то еще вторгается в его царство. Он повернул голову и увидел это.
  
   Длинная, изящная фигура, пикирующая на него, как ястреб на добычу.
  
   У него была голова льва, но тело человека. Его руки были прижаты к телу, что позволяло ему рассекать воздух подобно копью. И она была нацелена на него.
  
   Он взмахнул руками, чтобы набрать скорость, но не смог двигаться быстрее. Стадо бизонов разделилось, половина пошла направо, половина - налево. Он хотел повернуться, чтобы последовать за ней, но не смог изменить направление. Он летел сам по себе, низко, высокая трава равнины щекотала его обнаженное тело. Человек-лев подбирался все ближе и ближе. Он мог видеть, как оно открывает пасть и рычит, и представлял, как его горячая слюна будет касаться его плоти за мгновение до того, как его клыки сомкнутся на его ноге.
  
   Скалы приближались, а за ними виднелась река.
  
   Он не знал почему, но он верил, что если только ему удастся пересечь реку, он будет в безопасности. Он должен был перебраться через реку.
  
   Человек-лев был на нем. Его рот был открыт, челюсти готовы сомкнуться.
  
   Он был на утесах.
  
   Там была река, серебрящаяся на солнце.
  
   Он почувствовал каплю горячей слюны на своей лодыжке.
  
   И он вернулся в пещеру.
  
   Он размышлял о значении этого опыта. Предки, без сомнения, делали ему предупреждение. Ему пришлось бы быть настороже, но он всегда был таким. Это было обязанностью главы клана Бизонов. Он должен был защитить свой народ. Но кто защитит его?
  
   Он протянул руку, пытаясь коснуться Убоас, но его пальцы смогли дотянуться только до ее бизоньей кожи. Честь смерти этого бизона была отдана сыну сына Тала, Мему. Этот исключительный молодой человек, носивший имя Тала в честь своего деда, был больше похож на Тала, чем когда-либо был Мем.
  
   Тала интересовался растениями и целительством, был искусным резчиком по кремню и обладал той же способностью, что и Тал, передавать мощь и величие скачущей лошади в плавных очертаниях древесного угля и графита. Тал всегда любил мальчика, как если бы он был его вторым сыном, потому что, увы, его настоящий второй сын, Кек, однажды отправился на охоту, один, и это был способ, которым он любил выходить на улицу, чтобы продолжать доказывать свою храбрость отцу. Он был постоянно зол и расстроен, склонен к вспышкам обиды на своего старшего брата и даже на своего отца, ему не хватало темперамента, чтобы быть вторым сыном. Он так и не вернулся. Они искали его и ничего не нашли. Опять же, давным-давно.
  
   В тишине пещеры и глубине ночи Тал хотел спать мертвым, черным сном, сном без сновидений. Чистый побег в небытие, дать себе передышку от своих страхов и предчувствий было бы подарком, но он не мог отключиться. Ему скоро придется уйти и избавить Убоаса от гнева.
  
   Он попытался думать о счастливых вещах, о гордости, которую он испытывал за своего сына Мем, о своей любви к внуку, об уверенности в том, что Клан Бизонов будет в надежных руках, основанной на рождении его потомства. Но затем старые мысли вторглись в его разум, темные мысли, которые начали омрачать его разум, предвестник гнева Тала.
  
   Это подкралось к нему незаметно, как человек подкрадывается к северному оленю, пьющему из пруда.
  
   Однажды, много лет назад, он понял, что Убоас стареет, а он нет. Поначалу от этой мысли было легко отмахнуться, но со временем в ее волосах появились седые прожилки, а кожа, когда-то гладкая, как птичье яйцо, покрылась морщинами. Ее груди, когда-то упругие, начали обвисать. Она начала прихрамывать и часто ухаживала за коленями, натирая их припаркой, которую приготовила для нее Тала.
  
   И его сын, Мем, тоже старел. По мере смены времен года Мем стал больше походить на своего брата, чем на сына, и теперь он выглядел еще старше. По его расчетам, со временем они с Талой будут выглядеть примерно одного возраста.
  
   На самом деле, все его люди старели у него на глазах. Старые умерли, молодые состарились, родились новые. Цикл жизни продолжался для всех, кроме него.
  
   Это было почти так, как если бы река времени остановилась для Тала, но текла дальше для всех остальных.
  
   Старшие мужчины клана говорили об этой тайне в небольших группах, а молодые мужчины болтали о нем, когда были на охоте. Женщины перешептывались, когда вместе шили шкуры, разделывали тушу или чистили рыбу.
  
   Тал был главным человеком, как никто другой. За его силу и способности, за его защиту клана его любили. Его боялись за его власть над временем.
  
   Убоас стал печальным и замкнутым. Она была супругой главы, но с годами ее статус снизился, поскольку сначала она стала бесплодной, а затем все больше дряхлела. Молодые, незамужние женщины жадно смотрели на мускулистое тело Тала, и она представляла, что он мог бы улизнуть и лечь с ними.
  
   Но никто не был обеспокоен больше, чем Мем. Ему было суждено стать старостой, и он отчаянно хотел, чтобы это произошло. Он всегда любил и почитал Тала, но со временем он стал скорее соперником. Теперь он казался старше своего собственного отца и представлял, что умрет первым и никогда не станет главой клана.
  
   Отец и сын почти не разговаривали. Слово здесь, ворчание там. Тал испытывал тяготение к своему внуку из-за недостатка сыновней привязанности, и именно Тала сопровождала Тала рисовать в священной пещере. Мем возмутилась этим. В юности он был выбран для рисования бок о бок со своим отцом, и именно он сделал первый из многих отпечатков руки, которые так восхищали Тала. Теперь эта честь была оказана Тале. Он мог бы гордиться, но вместо этого он ревновал.
  
   Когда придет время посвящения в мужчины, мальчиков из Клана Бизона все равно отведут в пещеру, дадут чашу с Парящей водой, и когда они смогут стоять, Тал поведет их еще глубже, чтобы отдать дань уважения существам, которые заслуживают их уважения.
  
   Бизоны, прежде всего, их духовные родственники в мире животных, их братья.
  
   Лошадь, которую из-за их стремительности и хитрости никогда нельзя было победить.
  
   Мамонт, который сотрясал землю, мог уничтожить любого врага одним движением своих бивней и ничего не боялся, включая человека.
  
   Медведь и львы, повелители ночи, которые скорее убьют человека, чем будут убиты.
  
   Тал никогда не рисовал северного оленя. Хотя их было много, они были глупы, и их было легко убить. Они не заслуживали его уважения. Они были пищей. Он также не проявлял своего уважения к низшим созданиям земли, мыши, полевке, летучей мыши, рыбе, бобру. Их следовало съесть, а не восхвалять.
  
   Тал регулярно принимал Парящую воду, пять или шесть раз за каждый лунный цикл. Парение дало ему мудрость. Это принесло ему утешение. Это приносило удовольствие. И со временем он пришел к неизбежному выводу. Он начал подозревать, что это поддерживало его бодрость и молодость, в то время как другие старели. Ему даже стало нравиться то, что он чувствовал во время Приступа Гнева. Когда он ревел от ярости, он полагал, что предки могли услышать его. Он был могущественным, и его боялись.
  
   Он не стал бы сокращать свою практику и не стал бы делать ее универсальной. Он был выше всех остальных. Он был Талом, главой клана Бизонов и хранителем священной пещеры. Пока росла трава, ползли виноградные лозы и наливались ягоды, он варил горячую красную воду в маминой чаше. И он воспарил бы.
  
   Клан разбил новый летний лагерь у крутого изгиба реки, где было много рыбы, а земля быстро осушалась после ливня. Это было место, где позади них поднимались скалы, защищая их тыл от всех, кроме самых проворных медведей. Их главными заботами были верховья и низовья, а ночью молодые люди несли вахту. Чтобы добраться до хороших охотничьих угодий, им пришлось идти два часа вниз по течению до места, где скалы заканчивались, но, учитывая все обстоятельства, это было хорошее место, и не очень далеко от пещеры Тала.
  
   Первый признак беды появился, когда ястреб изменил свою схему взмахов взад-вперед от вершин утесов к реке и начал описывать компактный круг вниз по течению.
  
   Тал заметил. Он обтачивал кремневый наконечник на длину оленьего рога, чтобы сделать новый нож. Он положил полоску сухожилия, чтобы понаблюдать за птицей. Затем, не слишком далеко, стая гнездящихся куропаток внезапно поднялась в воздух. Он отложил свою работу и встал.
  
   За то время, пока он был главой, клан немного вырос. Теперь их было около пятидесяти. Он призвал клан выйти из своих пристроек и выслушать его. Могут возникнуть проблемы. Мем должен взять разведывательный отряд из лучших людей и посмотреть, что он сможет найти.
  
   Мем был почти удивлен, что задание досталось ему, а не Тале, но он воспринял это как знак расположения и с энтузиазмом схватился за свое копье. Он выбрал шестерых молодых людей, а затем своего собственного сына, но Тал возразил и потребовал, чтобы Тала остался. Мем была возмущена этим. Это дало понять клану, что он - расходный материал, но драгоценная Тала - нет. Тем не менее, он подчинился и ушел со своими воинами.
  
   Тала спросил, почему ему не разрешили пойти. Тал отвернулся, отказываясь отвечать. Конечно, это было его видение. Что-то должно было произойти. Он мог чувствовать это. Он не стал бы подвергать опасности своего сына и внука. Клану понадобится глава, и, по мнению Тала, он должен происходить из его собственной линии.
  
   Все прекратили свои занятия, чтобы наблюдать и ждать возвращения разведывательной группы. Мужчины приготовили копья и топоры. Женщины держали детей поближе. Тал расхаживал по примятой траве лагеря, наблюдая за ястребом, слушая птичьи крики, принюхиваясь к ветру.
  
   Спустя долгое время раздался крик. Мужской крик. Палата не страха, ярости или страдания, но провозглашения. Мужчины возвращались. Были новости!
  
   Мем появился первым, быстро приближаясь своим длинноногим бегом. Он яростно дышал, но его копье было на боку, а не над плечом, как в нападении.
  
   Он выкрикнул что-то, что ошеломило людей и заставило Тала пошатнуться.
  
   Кек вернулся!
  
   Его брат. Младший сын Тала. Он вернулся!
  
   Остальные разведчики последовали за ним. Но их копья были подняты, и они нервно оглядывались через плечо.
  
   Кек вернулся, объяснила Мем, но он был не один.
  
   Он был с Людьми-Тенями.
  
   Тал спросил, был ли он их пленником, но, по словам Мем, он им не был. Тал спросил, почему он вернулся. И что он делал с остальными.
  
   Мем ответила: Кек сам рассказал бы Талу. Он предложил прийти одному. Люди-Тени не захотели входить в лагерь.
  
   Тал согласился, и Мем нырнула обратно в высокую траву, исчезая из виду.
  
   И отец потратил то немногое время, которое у него было, чтобы подготовиться к появлению блудного сына.
  
   Когда Мем вернулся, он был с мужчиной, которого Тал сразу узнал, но в то же время не узнал.
  
   Мужчина обладал голубыми глазами, круглым лбом и безошибочно выдававшимся вперед носом, который выдавал род Тала.
  
   Но его волосы были другими, массой черных, спутанных крысиных хвостов, а борода торчала длинной и кустистой во все стороны, отчего его лицо казалось больше, чем оно было на самом деле. И его одежда. Мужчины клана Бизона предпочитали леггинсы и рубашки из мягкой шкуры благородного оленя, прошитые сухожилиями. Кек был одет в грубую оленью шкуру - цельнокроеную одежду, стянутую на талии плетеным поясом. Его копье было тяжелым, толстым и короче того, с которым он ушел много лет назад.
  
   Он стал одним из них.
  
   Нужно было рассказать историю, и Кек продолжил рассказывать ее, не упомянув об экстраординарном характере своего возвращения. Сначала он запинался в своих словах, что свидетельствовало о том, что он очень давно не пользовался своим родным языком. Когда его язык развязался, он выпалил историю быстрыми ударами, щелк, щелк, щелк, как человек, сбивающий чешуйки с кремневой плиты.
  
   В тот день, давным-давно.
  
   Он охотился в одиночку.
  
   Он преследовал косулю, в то время как медведь преследовал его.
  
   Медведь напал и начал терзать его.
  
   Она отбила его копье.
  
   Его нож, сделанный из белого кремня, который сделал для него Тал, спас ему жизнь. Он разрезал глаз медведя, пролив его сок, и животное убежало.
  
   Он лежал раненый, истекая кровью от побоев. Он позвал на помощь, а затем уснул.
  
   Кек очнулся в лагере Людей-Теней - он узнал, что они называли себя Лесными людьми. Их название для клана Бизонов было "Высокие". Он был очень слаб. В течение многих месяцев молодая женщина оставалась с ним, кормила его, прикладывала грязь к его ранам.
  
   Он выучил их язык и пришел к пониманию, что их главный человек и остальные обсуждали, убивать его или нет. Его медсестрой была дочь старосты, и она защитила его от вреда.
  
   Когда Кек стал сильнее, староста сказал ему, что он может остаться и научить их некоторым приемам Высоких, или он может уйти. Они не стали бы его убивать. Женщина была приземистой и не такой красивой, как женщины из клана Бизонов, но он полюбил ее. И он устал быть вторым сыном Тала.
  
   Итак, он остался.
  
   У них не было детей. Она была бесплодна, но он остался с ней и лесным народом, какими бы странными они ни были. Они не верили, что их предки были на небе. Они умерли, и их больше не было. Они не уважали бизона. Они были пищей, как и любое животное, но их было труднее убить. Они не пели и не смеялись, как некоторые в клане Бизонов. Они не вырезали маленьких животных из кости и дерева. Они делали прекрасные топоры, но лезвия их ножей были плохими.
  
   Они обменялись некоторыми знаниями. Он научил их обращаться с копьем по обычаю клана Бизона, они научили его, как окружить северного оленя, загнать его в угол и столкнуть со скал, не метнув ни единого копья.
  
   Он был счастлив с ними, и они стали его кланом.
  
   Но теперь у его главного человека был кризис. Он старел. Он рожал только дочерей и боялся, что умрет без сына. Но когда наконец родился мальчик, он был рад, и клан радовался. Неделей ранее мальчик заболел и не мог выздороветь. Кек рассказал старосте о Тале и о том, как он мог исцелять людей с помощью растений. Он рассказал ему о священной пещере. Лесной народ начал свой поход к лагерю Высоких. Кек попросил бы Тала исцелить мальчика.
  
   Тал слушал, усердно пережевывая кусок сушеного мяса северного оленя. Это был не их способ впускать в свою среду племя Людей-Теней. Это было опасно. И предки, несомненно, возразили бы.
  
   Но Кек умолял и называл его мудрым отцом. Он сказал, что сожалеет о том, что ушел жить с другими. Он сказал, что их люди сложат свои копья, когда войдут в лагерь. Он умолял его исцелить ребенка главы.
  
   Неандертальцы вошли в лагерь, медленно и подозрительно, перешептываясь друг с другом на отрывистом неизвестном языке. Их бегающие глаза были скрыты густыми бровями. Они были ниже ростом, чем представители клана Бизонов, с невероятно мощными на вид руками, каждая из которых походила на дубину. Их волосы были растрепаны и неприручены, их бороды не были подстрижены кремнем. У женщин была пышная грудь и широкие плечи, и они глазели на своих более высоких, худощавых коллег с заплетенными в косички волосами.
  
   Тал собрал своих людей в боевой готовности с копьями наготове и кивнул, когда Люди-Тени, как и обещали, сложили свои копья в кучу.
  
   Их главный мужчина вышел вперед, прижимая к себе безмолвного младенца. Мужчина носил великолепное ожерелье из медвежьих зубов.
  
   Кек перевел. Я - Оса. Это мой сын. Сделай так, чтобы он выздоровел.
  
   Тал сделал несколько шагов вперед и попросил разрешения увидеть мальчика. Он откинул кожаное одеяло и увидел вялого младенца нескольких месяцев от роду, его глаза были закрыты, гладкая грудь сжималась при каждом вдохе. С разрешения отца он дотронулся до кожи - она была горячей и сухой, как старая кость. Он увидел, что ее внутренности протекают.
  
   Он позволил одеялу упасть обратно. Затем главный мужчина снял свое ожерелье и передал его Талу.
  
   Тал принял ее и надел себе на шею.
  
   Он пытался исцелить младенца.
  
   Через Кека Тал приказал неандертальцам собраться на берегу реки и ждать. Он попросил Мем организовать лучших копейщиков, чтобы те несли вахту, пока они с Талой сбегали на поиски нужных растений. Когда они вернулись, то наполнили мешочек двумя видами коры, горстью сочных круглых листьев и жилистыми корнями клубня. Когда Тала наполнила бурдюк речной водой, Тал сказал, что они готовы начать.
  
   Поскольку мальчик был очень болен, Тал решил отвести его в самую глубокую, самую священную комнату для исцеления. Ему понадобятся все силы, имеющиеся в его распоряжении. Оса взял младенца на свои толстые руки и последовал за Талом в пещеру в сопровождении трех членов своего клана, грубых парней, которые, казалось, искренне боялись рисковать в темноте при свете одной лампы. Мем, Тала и один из племянников Тала представляли клан Бизонов. Кек завершил вечеринку. Это была его судьба - оседлать оба мира и соединить их языки.
  
   Неандертальцы вскрикнули, когда увидели разрисованные стены. Они показывали и бормотали. Кек говорил на их гортанном языке и пытался успокоить их, показывая, что он может безопасно прикасаться к изображениям, не опасаясь быть растоптанным или искалеченным.
  
   Потребовалось немало уговоров, чтобы заставить посетителей проползти по туннелю в Зал растений. Опасаясь ловушки, один из негодяев настоял на том, чтобы пройти последним. Столпившись в украшенном вручную хранилище, они что-то бормотали, моргали, глядя на трафареты, и поднимали свои руки для осмотра в свете горящего жира и можжевельника.
  
   Там большая часть объединенной группы ждала, соблюдая напряженную вежливость, настолько физически разделившись, насколько позволяло хранилище. Тал, Мем, Кек, главный мужчина и один из его родственников вошли в десятую камеру с мальчиком.
  
   Тал немедленно начал петь одно из старых исцеляющих заклинаний своей матери и приступил к приготовлению лекарства. Используя одно из своих длинных кремневых лезвий, он нарезал сочные листья и жилистые корни на мелкие кусочки, а когда закончил, положил лезвие торцом к стене. Он сгреб растительность в каменную чашу своей матери. Затем он добавил несколько кусочков коры, измельченных между его грубыми ладонями. Наконец, немного свежей воды с кожи. Он перемешивал и разминал смесь руками, пока она не стала цвета зеленого мха, и добавил еще воды, чтобы она стала достаточно жидкой для питья.
  
   В свете мерцающих ламп он продолжал петь, усадил мальчика и попросил его отца широко разомкнуть его пересохшие губы, чтобы влить небольшое количество. Мальчик рефлекторно закашлялся и забулькал. Тал подождал и дал ему еще немного. Затем еще. До тех пор, пока ребенок не выпьет изрядную порцию.
  
   Мальчика положили на землю, завернули в его шкуру, и мужчины стояли над ним, два вида, живущие на одной земле, объединенные общими интересами спасения одного крошечного существа.
  
   Тал пел часами.
  
   Пришлось принести новые лампы.
  
   В течение всей ночи двум кланам, сгрудившимся на выступе по обе стороны от входа в пещеру в настороженном покое, передавались вести. Тала появлялась и сообщала Клану Бизонов, что ребенок стонет, или его рвет, или, наконец, он спокойно спит. Убоас давила сыну полоски сушеного мяса, прежде чем он бросался обратно, чтобы быть рядом с отцом.
  
   Когда за пределами пещеры забрезжил первый свет, младенец, казалось, пришел в себя. Он самостоятельно поднял голову, чтобы принять воду. Тал дал понять, что они покинут пещеру, потому что исцеление подействовало. Отец ребенка одобрительно хмыкнул.
  
   Затем произошла катастрофа.
  
   С влажным бульканьем в кишечнике камера внезапно наполнилась неприятным запахом, поскольку ребенок внезапно избавился от значительной части своего веса. Раздался пронзительный вздох, и маленькое тельце просто перестало дышать.
  
   Мужчины смотрели на безжизненное тело в ошеломленном молчании.
  
   Отец мальчика опустился на колени и потряс его, пытаясь разбудить. Он что-то выкрикнул, и Кек заорал на него в ответ. По его тону Тал мог сказать, что его сын пытался предотвратить катастрофу.
  
   Оса медленно поднялся на ноги. В слабом свете шипящих ламп его запавшие глаза были самыми яркими объектами в камере. Затем он издал леденящий душу крик, который, казалось, доносился из другого мира, смесь человеческого крика и звериного рева, настолько громкого и раскатистого, что все остальные люди застыли в парализованном бездействии.
  
   Для неуклюжего человека он двигался как лев. В мгновение ока каменная чаша Тала оказалась в его массивной руке. У Тала, как и у кого-либо другого, было мгновение, чтобы отреагировать. Он увидел темное пятно, когда рука неандертальца описала дугу и ударила чашей за ухом.
  
   Мир на какое-то время стал ярким, как будто солнце сошло с неба и проделало свой путь через все камеры пещеры в последнюю камеру.
  
   Он был на земле, на четвереньках.
  
   Он слышал крики вдалеке, звуки кремня, вонзающегося в плоть, громкие крики боли и войны.
  
   Он услышал звук падения людей, глухой удар смерти.
  
   Он поднял голову.
  
   Птичий человек возвышался над ним, его клюв был гордо открыт.
  
   Я воспарю, подумал он. Я буду парить вечно.
  
   Его голова была слишком тяжелой, чтобы держаться на ногах. Что это было на земле? Он изо всех сил пытался разглядеть это сквозь боль, туман в голове и слабый свет.
  
   Это был маленький зубр из слоновой кости, выпавший из его поясной сумки.
  
   Он потянулся к ней, когда формировал свои последние мысли.
  
   Клан Бизонов.
  
   Убоас.
  
   Тала была единственной, кто выбрался из пещеры живым. Это он убил Осу, разбив его голову о стену. Кек был сражен собственным братом, а Мем пала жертвой одного из неандертальцев. В тесном помещении мужчины наносили удары ножом, топтали и раздавливали, пока не осталось ничего, кроме кровавого месива из человеческих останков.
  
   Рука Талы была сломана, либо от удара, который он нанес, либо от того, который он получил, он не знал. Он выбежал на солнечный свет, крича в тревоге. Тал был мертв. Люди-Тени напали. Должна быть месть.
  
   Быстро и жестоко мужчины из клана Бизонов набросились на испуганных неандертальцев. Поскольку они были вынуждены оставить свои копья в лагере, не потребовалось много времени, чтобы каждый из них, каждый мужчина, женщина и ребенок были пронзены или сброшены с высокого выступа.
  
   Они называли себя Лесным народом. Их больше не было.
  
   Теперь Тала был главой. Было бы время для церемонии. В разгар кризиса клан просто встал в строй и начал подчиняться его командам. И Убоас стоически проигнорировала свое собственное горе и занялась изготовлением деревянной шины из сухожилий для руки своего сына.
  
   Всех мертвых и сломленных людей выволокли наружу. За исключением Тала. Тала приказал, чтобы мертвому младенцу, сыну Осы, отрезали руку, прежде чем его вынесут. Один из мужчин клана использовал хороший клинок Тала, чтобы отделить кости маленьких пальцев в кровавую кучку, а затем аккуратно прислонил клинок обратно к стене, где Тал его оставил. Кости пальцев должны были пойти на то, чтобы сделать из Талы трофейное ожерелье, но в спешке он уронил одну из крошечных фаланг в грязь, и она так и не оказалась на шее Талы.
  
   Неандертальцы, живые или мертвые, были сброшены с уступа на камни внизу, чтобы присоединиться к своим собратьям. Львы, медведи и ястребы устроили бы пир.
  
   Они бережно переносили тела своих умерших вниз по утесам, чтобы похоронить в мягкой земле у реки. Таков был их обычай. Клан ждал решения Талы по поводу Кека. Был ли он из их клана или из других?
  
   Он заявил, что был моим братом и одним из нас. После смерти с ним будут обращаться как с членом клана Бизонов.
  
   Решение молодого человека было хорошо воспринято, и присутствовало чувство уверенности в том, что он также знает, как почтить останки их выдающегося лидера. Он отступил обратно в пещеру. Он сидел рядом со своим мертвым отцом, пил Парящую воду, и когда он заканчивал, он знал, что делать.
  
   Близился закат, когда клан закончил наводить порядок в своем мире. Они еще раз поднялись на скалы и собрались у входа в пещеру.
  
   Появился Тала, заговорил с ними четко и решительно, для убедительности размахивая единственной здоровой рукой. Он взлетел вместе со стадом бизонов и вдалеке увидел человека-птицу, влетевшего в пещеру и исчезнувшего.
  
   У него был свой ответ.
  
   Тал останется в Комнате растений, в священном месте, которое он создал. У него была бы с собой его парящая чаша. У него был бы его бизон из слоновой кости. Его лучший кремневый клинок. Его птичий человек был бы его компанией. Никто никогда больше не войдет в эту камеру.
  
   В то время как другие предки жили вокруг своих походных костров в небе, великий Тал навсегда поселился в своей расписной пещере.
  
  
   ТРИДЦАТЬ
  
  
   Четверг, вторая половина дня
  
   У Люка оставалось еще несколько часов до ужина с Айзеком. Он лежал на гостиничной кровати, его компьютер, согревающий его живот, был готов задремать и удалиться в святилище забвения. Его почтовый ящик смотрел ему прямо в лицо. Он колебался в нерешительности, стоит ли захлопнуть ноутбук и оставить все как есть на данный момент.
  
   Вместо этого он нажал на сообщение от Марго.
  
   Когда-то он должен был это сделать, почему не сейчас? Смешай горькое со сладким, взгляни на последнюю счастливую интерлюдию в жизни. Строка сообщения просто гласила: ФОТОГРАФИИ ХЬЮГО. Он сделал глубокий, сдавленный эмоциями вдох и щелкнул по вложениям.
  
   Серия из дюжины файлов JPEG, загруженных в виде последовательной цепочки встроенных изображений.
  
   Он прокрутил страницу вниз и рассмотрел каждую.
  
   Кадры Люка, Сары и Одиль, прогуливающихся по Дому.
  
   Снимки за столом в ресторане: Сара и Люк вместе, Хьюго с дрянной ухмылкой, его рука обвита вокруг Одиль, ладонь небрежно покоится на ее груди.
  
   Затем групповой снимок четырех из них, сделанный официантом, и выбор домашних десертов, разложенных на столе. Вы почти могли слышать смех.
  
   Внизу свитка была еще одна фотография.
  
   Он уставился на нее. Она не подходила - ее присутствие не имело смысла.
  
   Он щелкнул, чтобы отобразить ее на весь экран.
  
   Что за черт?
  
   Это была картина маслом на желтой стене. Молодой человек, возможно, эпохи Возрождения, сидит и подозрительно смотрит на художника. Его лицо было длинным и женственным, волосы ниспадали на плечи. На нем была черная щегольская шляпа, белая рубашка с невероятно пышными рукавами и, что самое поразительное, на его плечи была накинута богатая шуба из пятнистого леопарда.
  
   Что это делало на мобильном Хьюго? Кто-нибудь пользовался камерой после того, как он был мертв? Кто бы взял мобильный телефон мертвеца в музей и использовал его, чтобы сфотографировать картину?
  
   Подождите! Отметка времени и даты!
  
   Дата и время фотосъемки отмечены на четком цифровом дисплее: 11:53 вечера.
  
   Что там сказал ему жандарм на месте аварии?
  
   "Он не добрался до деревни. Если он покинул ваш лагерь в половине двенадцатого, несчастный случай должен был произойти не позднее одиннадцати сорока."
  
   Теперь Люк сидел на краю кровати, снова и снова проводя рукой по волосам, как будто статическое электричество могло вызвать больше синапсов в его мозгу.
  
   11:53 вечера.! Через тринадцать минут после того, как он должен был быть мертв, Хьюго фотографирует картину маслом?
  
   Другой разговор вернулся к нему, вливаясь в его сознание с поразительной ясностью, фрагмент, который был доступен, который его разум, должно быть, отметил для будущего использования.
  
   На приветственной вечеринке в честь раскопок президент совета из ПéРиге, месье Тайлифер, изливался краеведческими знаниями.
  
   "Сопротивление нанесло удар по главной железнодорожной линии, недалеко от Руака, и скрылось с состоянием, может быть, двумястами миллионами евро в сегодняшних деньгах, и несколькими очень известными картинами, позвольте мне добавить, включая портрет молодого человека Рафаэля, все они направлялись лично к Герингу. Часть награбленного попала к де Голлю и нашла хорошее применение, я уверен, но большая часть этих денег и произведений искусства растворилась в воздухе. Рафаэля больше никто не видел."
  
   Люк теперь тяжело дышал, как будто он только что закончил анаэробный спринт и испытывал нехватку воздуха, возмещая свой кислородный долг.
  
   Он кликнул на изображения в Google и ввел ИЗОБРАЖЕНИЕ Молодого человека, описанное РАФАЭЛЕМ.
  
   И вот оно. Та же картина, на веб-сайте, посвященном восстановлению награбленного искусства.
  
   Подпись гласила: "Его ШЕДЕВР ПО-ПРЕЖНЕМУ ОТСУТСТВУЕТ.
  
   Люк был человеком, который знал толк в музеях, и более того, ему нравилось в них все. В обычных обстоятельствах он бы насладился открытием нового музея, особенно того, который расположен в очаровательном отеле девятнадцатого века, расположенном на приятном холме на берегу Марны.
  
   Он бы вдохнул затхлость выставочных залов и был бы очарован сложностями закрытых складских помещений. Музей Национального сопротивления в Шампиньи-сюр-Марн располагал коллекцией более поздней, чем его обычные места обитания, но все музеи имели приятную общность.
  
   Однако это был необычный момент в его жизни, и он бросился через вход, едва замечая окрестности.
  
   В билетной кассе он, затаив дыхание, объявил: "Профессор Симар для месье Руби", - и принялся расхаживать, пока служащий набирал номер.
  
   Они разговаривали менее часа назад. Люк дозвонился до куратора после череды неистовых звонков, которые переводили его из музея в музей, из архива в архив по всей Франции. Его просьба была довольно конкретной, что помогло, но он ничего не добился, пока сочувствующая пожилая женщина в Корр èзе из Музея Сопротивления Анри Кей не упомянула, что тридцать коробок с архивными материалами, относящимися к интересующей Люка теме, были отправлены в Шампиньи-сюр-Марн для каталогизации и сохранения.
  
   И, к счастью, Шампиньи-сюр-Марн находился всего в двенадцати километрах от центра Парижа.
  
   Макс Роуби был очаровательным человеком, во многих отношениях более старой версией Хьюго, и Люку пришлось стряхнуть с себя тревожный перенос. Куратор был более чем счастлив проявить профессиональную вежливость, от одного музейного работника к другому, и предоставить свой крошечный штат сотрудников в распоряжение Люка. Люку выделили столик в зоне частного архива, и невзрачная молодая женщина по имени Шантель начала раскладывать соответствующие картонные коробки.
  
   "Хорошо, " сказал он, " мы ищем любую документацию о налете Сопротивления на немецкий поезд в окрестностях Руака в Дордони летом 1944 года. В ней было много наличных денег и, возможно, произведений искусства. Есть ли указатель?"
  
   "Вот почему это было отправлено сюда, но, к сожалению, мы до этого еще не добрались. Мне не повредит пролистать ее сегодня. Позже это облегчит мою работу, " услужливо сказала она.
  
   Они нырнули внутрь. Пока они разбирали записки военного времени, дневники, газетные вырезки, черно-белые фотографии и личные дневники, Шантель рассказала ему все, что знала о музее-лендинге.
  
   Анри Кей был важным послевоенным политиком, который принимал активное участие в Сопротивлении в районе Коррèзе во время оккупации. Когда он умер, его семья завещала его дом государству с целью сохранения памяти и почитания усилий Сопротивления в регионе, и в 1982 году Миттеран и Ширак присутствовали на открытии музея. Семейный архив служил основой, но с годами музей пополнился вкладами и подарками из других местных архивов и семейных поместий.
  
   Это происходило медленно. Люк был впечатлен тем, как тщательно Сопротивление документировало свою деятельность. То ли из гордости, то ли из чувства военной дисциплины, некоторые местные оперативники пространно писали о планах и результатах для, как оказалось, будущих поколений.
  
   В первых двадцати ящиках не было упоминания о рейде Ruac. Шантель просматривала коробку 21, а Люк рылся в коробке 22, когда она объявила: "Это выглядит многообещающе!" - и передала папки Люку.
  
   Это была записная книжка с печатью lyc ée g én éral в P érigueux, датированная 1991 годом. Оказалось, что предприимчивый студент сделал проект о войне, взяв интервью у местного жителя, который был бойцом Сопротивления. Мужчина, некий Клод Бенестебе, которому на момент обмена было под шестьдесят, рассказал о налете на немецкий поезд в миле от станции в Ле-Эйзи. С самой первой страницы это звучало как инцидент с Люком. Он начал листать устную историю Бенестебе, пока Шантель снимала крышку со следующей коробки.
  
   В 1944 году мне едва исполнилось семнадцать, но я бы сказал, что это был настоящий мужчина, очень предприимчивый. По правде говоря, война привела к тому, что у меня никогда не будет нормального конца детства. Все легкомысленные поступки, которые совершают подростки сегодня, ну, я ничего из этого не делал. Никаких игр, никаких вечеринок. Да, была романтика и даже какие-то интрижки, но это было в контексте, вы знаете, борьбы за существование и свободу. Следующий день никогда не был определенным. Если бы ты не воспользовался этим во время миссии, боши могли бы вытащить тебя из толпы, взять в заложники и расстрелять за то или иное.
  
   На самом деле мы не ожидали, что переживем нападение на поезд Банка де Пари в июне 1944 года. Мы знали, что это был важный рейд. У нас была информация, возможно, за две недели до этого от банковского служащего в Лионе, что много французской наличности и нацистского награбленного собирались отправить по железной дороге из главного отделения в Лионе в Бордо для перевода в Берлин. Нам сообщили, что весь поезд, около шести товарных вагонов, был битком набит, поэтому мы должны были быть готовы сбежать со всем этим в случае успеха. Нам сказали, что в двух товарных вагонах не будет ничего, кроме предметов искусства и картин, награбленных в Польше, предназначенных лично для Геринга, который хотел забрать все лучшее для себя.
  
   Что ж, я могу сказать вам, что это была большая операция. Макизарды, как вы знаете, были разными, если использовать вежливое описание. Да, в какой-то степени де Голль и его окружение осуществляли центральную координацию в Алжире, но Сопротивление было в значительной степени локальным делом, где маки придумывали его по ходу дела. И, конечно, между одной группой маки и другой не было никакой любви. Некоторые из них были правыми националистами, некоторые коммунистами, некоторые анархистами, кем угодно. Моя группа, носившая кодовое название "Отряд 46", действовала из Нойвика. Мы просто ненавидели бошей. Такова была наша философия. Но для этой работы с поездом около полудюжины групп маки работали вместе, чтобы осуществить это. В конце концов, нам нужна была сотня человек, много грузовиков, взрывчатка, пулеметы. Точка атаки находилась между Ле-Эйзи и Руак, поэтому нам пришлось задействовать маки Руак, 70-й отряд, насколько я помню, хотя им никто не доверял. Они прикрыли себя знаменем Сопротивления, но все знали, что они были в этом за себя. Они были, возможно, самыми крупными ворами во Франции после нацистов. И они были злобными, когда пришли. Они не просто убили бошей. Они разорвали их на куски, когда у них был шанс.
  
   Обычно случались большие неприятности, и люди получали ранения или гибли, но ночь на 26 июля 1944 года прошла как во сне. Возможно, боши были наполовину слишком умны, решив, что слишком большая охрана привлечет внимание, но поезд был слабо защищен. Ровно в 7:38 мы атаковали со всех сторон, взорвали рельсы и пустили локомотив под откос. Немецкие войска были быстро уничтожены. У меня так и не было возможности выстрелить из моей собственной винтовки, все закончилось так быстро. Охранники Парижского банка, которые были французскими служащими, отдали свои пистолеты нашему командиру, который произвел несколько выстрелов, и вернули их, чтобы они могли сказать, что пытались отбиться от нас. К 8:30 поезд был разгружен. Все мы образовали живую цепь от трассы до дороги, передавая мешки с деньгами и ящики с произведениями искусства грузовикам.
  
   Только годы спустя я узнал, что в сегодняшних деньгах в том поезде были десятки миллионов французских франков. Сколько из этого дошло до Андре é Мальро и Шарля де Голля? Я не знаю, но говорят, что миллионы франков и довольно много произведений искусства так и не вышли за пределы Ruac. Кто знает, что является правдой. Все, что я знаю, это то, что это была довольно хорошая ночь для Сопротивления и довольно хорошая ночь для меня. Я хорошенько напился и отлично провел время.
  
   Люк просмотрел оставшуюся часть файла, но там не было ничего интересного, ничего о картине Рафаэля. Но обнаружение ощутимой связи с Ruac придало ему энтузиазма продолжать настаивать на последнем ящике.
  
   Ближе к вечеру Шантель вышла из исследовательской комнаты, чтобы принести две чашки кофе. Лампы дневного света под потолком теперь были ярче, чем свет, льющийся через окна. Осталось всего две коробки, и когда он закончит, он возьмет такси обратно в Париж и встретится с Айзеком. Коробка 29 была в основном заполнена фотоархивом, сотнями глянцевых снимков, напечатанных на плотной бумаге того времени. Он быстро просмотрел их, как будто сдавал карты в покер, и в тот момент, когда девушка вернулась с кофе, он увидел фотографию с подписью, написанной от руки черными чернилами по белой рамке: "Генерал ОТ армии В R UAC ПОЗДРАВЛЯЕТ МЕСТНОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ "МАКИСАРД", 1949 год.
  
   Де Голль возвышался над остальными. Он был одет в темный деловой костюм, щурился на солнце через плечо фотографа. Позади него было деревенское кафе é выглядевшее почти так же, как и сейчас. По бокам от него стояли шесть человек, пятеро мужчин и женщина, и он пожимал руку самому старому мужчине.
  
   Взгляд Люка сразу же привлек старик. А затем еще один молодой человек, а затем женщина.
  
   - Кофе? - спросил я. Спросила Шантель.
  
   Он не мог ответить.
  
   Потому что Шантель исчезла.
  
   И комната исчезла.
  
   Это был он и фотография. Больше ничего.
  
   Старик был поразительно похож на мэра Боннета. Молодой человек был похож на Жака Бонне. Женщина выглядела как Одиль Бонне.
  
   Он еще немного всмотрелся, переводя взгляд с одного лица на другое.
  
   Он в замешательстве покачал головой. Сходство было поразительным.
  
   Париж сиял в сумерках. Из такси Люка он едва заметил Эйфелеву башню, светящуюся вдалеке. Из-за пробок в час пик у него было как раз достаточно времени, чтобы вернуться в отель до того, как за ним приедет Айзек, но теперь он жалел, что договорился о встрече.
  
   Ему нужно было подумать, разобрать факты, собрать кусочки головоломки. Ему не нужна была праздная болтовня. Ему было бы лучше сидеть в своей комнате с ясной головой и чистым листом бумаги. На следующий день он должен был встретиться с полковником Тукасом. Он хотел изложить последовательную теорию, а не болтать без умолку, как чокнутый. Он хотел вернуться домой; если бы он уже не опоздал на последний поезд, он предпочел бы отправиться в путь сегодня вечером.
  
   Он должен отменить.
  
   Он позвал Исаака.
  
   "Кто ты, телепат?" Сказал Айзек. "Я просто работаю над переводом для вас".
  
   "Ты сделал это раньше. Что ты имеешь в виду?" - Спросил Люк.
  
   "Новая камера!" - Воскликнул Айзек. "Бельгийский парень был занят. Ему конец! Марго переслала его электронное письмо час назад. Я хотел, чтобы она была готова для вас к обеду."
  
   "Послушай, насчет ужина. Вы не возражаете, если мы отложим? У меня есть кое-какая срочная работа."
  
   "Нет проблем. Как насчет перевода?"
  
   "Я застрял в пробке. Не могли бы вы прочитать это мне по телефону? Вы не возражаете?"
  
   "Люк, все, что ты захочешь. Давайте сделаем это сейчас."
  
   "Благодарю вас. И, Айзек, прежде чем ты начнешь, каким было последнее ключевое слово?"
  
   "Это то, что меня взволновало. Это одно из тех слов, которые заставляют биться сердце медиевиста. Это были ТАМПЛИЕРЫ."
  
  
   ТРИДЦАТЬ ОДИН
  
  
   Ruac, 1307
  
   Бернар из Клерво был мертв очень давно, но дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь в аббатстве Руак не подумал о нем или не упомянул его имя, чтобы подчеркнуть важность молитвы.
  
   Он испустил свой последний вздох в 1153 году в возрасте шестидесяти трех лет и почти в рекордно короткие сроки был канонизирован, когда в 1174 году папа Александр III сделал его Сенбернаром. Эта честь одновременно взволновала и опечалила его брата Бартомье, которому все еще было тяжело жить в мире без весомого присутствия Бернара.
  
   По случаю причисления своего брата к лику святых Бартомье отправился в Клерво вместе с Нивардом, своим единственным оставшимся в живых братом, чтобы помолиться у могилы Бернара. Они сделали это с трепетом. Был бы кто-нибудь из современников Бернара в Клерво жив и помнил бы их? Будет ли раскрыт их секрет?
  
   Они думали, что нет, но в случае, если какой-нибудь старый монах мог бы подозрительно оглядеть их или попытаться вовлечь в разговор, они оставались бы в стороне и держали бы свои головы скрытыми под капюшонами анонимности.
  
   Это был обмен мнениями, который они бы не одобрили:
  
   "Добрые монахи, вы напоминаете этому старику братьев Святого Бернарда! Я встречался с ними однажды, очень много лет назад."
  
   "Мы, конечно, не эти люди, брат".
  
   "Нет, как ты мог быть? Они, должно быть, мертвы, а если нет, то им было бы уже восемь десятков лет!"
  
   "И, как вы можете видеть, мы молодые люди".
  
   "Да, чтобы снова стать молодым. Как это было бы чудесно! Но все же, вы, сэр, являетесь копией Бартомье, а вы, сэр, - копией Нивара. Мой старый разум, должно быть, играет со мной злые шутки."
  
   "Позволь нам увести тебя с солнца, брат, и принести тебе немного эля".
  
   "Спасибо тебе за это. Скажите мне, как, вы сказали, вас зовут?"
  
   Нет, они не допустили бы этого разговора.
  
   Их тайна тщательно хранилась. Никто за пределами тесных границ аббатства Руак не знал. С годами аббатство эволюционировало, все больше погружаясь внутрь себя, превращаясь в замкнутый остров. Отчасти это было связано с их доктринальным сдвигом в сторону цистерцианства, в знак уважения к учениям и сыновним связям со все более влиятельным Бернардом. Внешний мир таил в себе только искушение и грех. Бернард учил, что хорошей монашеской общине нужен только пот ее членов для удовлетворения земных потребностей и небесные молитвы Христу и Деве Марии , чтобы сохранить их духовно. Но во все возрастающей степени монахи в Ruac теряли синхронность со своими светскими братьями в деревне Ruac, и по этой причине им нужно было уединиться.
  
   Раз в неделю, иногда дважды, они заваривали чай для Просветления и удалялись в уединение своих камер или, если вечер был погожим, на папоротниковое одеяло под любимым дубом. Там они уносились в другое место, в другое время, на другой уровень, который, как они были уверены, приближал их к Богу.
  
   Какое-то время Бартомье беспокоила враждебность Бернара. Его далекие слова были все еще свежи. "Дьявол наслал на нас зло прошлой ночью. У вас есть какие-либо сомнения по этому поводу?"
  
   Он обвиняюще погрозил пальцем. Нечестивый! Нечестивый!
  
   Бернард был в высшей степени образованным человеком, бесконечно более образованным, чем он. Вместе с Аб éСалом он разделил честь как самый умный человек, которого Бартомье когда-либо знал. Папы обращались к нему для разрешения споров. Короли. Но в этом вопросе, как в конечном счете убедил себя Бартомье, он был прав - именно Бернар был близорук.
  
   Ничто в чае не лишило Бартомье его рвения ко Христу. Это также не поколебало его решимости молиться и трудиться для достижения духовной чистоты. Фактически, это увеличило его физическую и духовную жизнеспособность. Каждое утро он просыпался под звон церковных колоколов с любовью в сердце и пружинистой походкой. И они достаточно стоически переносили свои набеги на смуту, принимая плохое за хорошее и стараясь не причинять друг другу вреда.
  
   Он и Жан, лазаретчик и травник, проповедовали достоинства чая среди монахов аббатства, и вскоре он широко использовался всеми как тонизирующее средство для поддержания жизненных сил и духовная колесница. Монахи не говорили свободно о своем личном опыте, но в те дни, когда готовились большие партии, они с нетерпением выстраивались в очередь за своими пайками. Даже настоятель протянул свою личную чашу, прежде чем скрыться в уединении своего дома настоятеля.
  
   И по прошествии лет Бартомье и другие заметили, как к ним подкрадывается нечто, поначалу почти незаметное, но неизбежное со временем. Их бороды оставались черными или каштановыми, их мускулы оставались подтянутыми, их зрение оставалось острым. И в нежной материи их чресел, несмотря на обеты безбрачия, они сохранили экстравагантную потенцию своей юности.
  
   Время от времени монахам Руака приходилось вести торговлю с чужаками или, возможно, они встречали жителя деревни Руак во время прогулки. Именно во время этих встреч, в конце концов, пришло осознание. Время забирало чужаков, но не навещало монахов само по себе.
  
   За пределами монастыря люди становились старше.
  
   Их не было.
  
   Это был чай, сомнений не было.
  
   Это стало предметом ревностной охраны. Ничего хорошего не могло получиться из разоблачения их практики посторонним. Это были непростые времена, и обвинения в ереси летели легко. Да, ходили слухи. Всегда ходили слухи о тайных делах в стенах аббатства. Перешептываемые слухи от деревенских жителей, которые жили рядом с аббатством, обычно приводили к разврату, пьянству и тому подобному, время от времени даже к черным искусствам. И да, в Ruac ходили слухи о монахах, которые, казалось, никогда не умрут, но они остались всего лишь слухами.
  
   Поэтому они спрятались, и когда это стало невозможным, как, например, когда некоторые из них были вынуждены отправиться в монастырь Святого Марселя по случаю предсмертного бдения Пьера Абеляра, они прятали свои лица, насколько это было возможно. На смертном одре Бартомье был вынужден благодаря своей преданности и уважению к своему брату Бернару раскрыть свою тайну только ему.
  
   Бернард в очередной раз пришел в ярость и в частном порядке выступил против чая и присущего ему оскорбления законов природы. Но, ради своих единственных оставшихся в живых братьев, он поклялся унести тайну с собой в могилу, при условии, что Бартомье и Нивар согласятся никогда больше его не видеть.
  
   И, к сожалению, эта сделка была заключена. Это был последний раз, когда Бартомье видел Бернара при жизни.
  
   Нивар, младший из шести братьев из Фонтейна, приехал в Ruac, чтобы окольным путем присоединиться к Бартомье. Было два традиционных семейных пути, по которым он мог пойти: духовенство или меч. Сначала он не выбрал ни того, ни другого.
  
   Два брата, Джиéрард и Гай сражались за короля. Остальные, Бернар, Бартомье и Андреé надели эту рясу. Андре é умер молодым человеком, сраженный оспой во время первой суровой зимы в аббатстве Клерво. Джерард и Гай покинули "Королевский герб" и приехали в Клерво, когда он был основан. Они взяли ткань, но солдатство никогда не покидало их дух. Итак, само собой разумеется, что после Собора в Труа в 1128 году они станут рыцарями Церкви. И когда начался Второй крестовый поход, они надели свои белые мантии с красными крестами и присоединились к своим собратьям-тамплиерам в злополучном рейде на Дамаск. Там они попали под смертоносный рой лучников Нур ад-Дина и погибли в кровавой схватке.
  
   В молодости Нивард был набожен и надеялся последовать примеру своего знаменитого брата Бернара в Клерво, но это было до того, как он положил глаз на молодую женщину из Фонтена. Анна была простолюдинкой и дочерью мясника. Его отец был в ярости, но Нивард был так очарован стройной, жизнерадостной девушкой, что, когда его не было с ней, он не мог есть, спать или молиться всерьез. В конце концов, он оставил благородные традиции своей семьи и женился на ней. Лишенный щедрости своего отца, он стал скромным торговцем и поступил в ученики к своему тестю в лавку мясника, заваленную потрохами, недалеко от рыночной площади.
  
   Три года счастья были перечеркнуты, когда в Фонтейн пришла чума, и Нивард потерял жену и маленького ребенка. Он стал унылым бродягой, пьяницей и странствующим мясником и оказался в безбожном тумане в Руане, где в 1120 году в вонючей таверне, пропахшей мочой, он услышал о вакансии мясника на новом парусном корабле. Она называлась "Белый корабль", величайшее судно, когда-либо построенное во Франции. Она считалась настолько надежной и могущественной, что тихой ноябрьской ночью отправилась из Барфлера с самым ценным грузом. На борту находился Уильям Аделин, единственный законный сын короля Англии Генриха I, и с ним большая свита британских королевских особ.
  
   Были допущены навигационные ошибки - или это был саботаж? Об этом никогда не было известно. Недалеко от гавани судно врезалось в подводную скалу, которая пробила корпус. Она быстро затонула. Нивард был глубоко в трюмах, подкрепленный для своего первого путешествия вином, одетый в баранью шкуру мясника. Он услышал треск досок, крики команды, свист набегающей воды, и следующее, что он осознал, корабль исчез, а он остался совсем один в темном море, покачиваясь в своих плавучих бараньих шкурах. На следующее утро рыбацкая лодка вытащила его из канала, единственного выжившего. Сотня была потеряна. Наследник престола Англии исчез.
  
   Почему он был спасен?
  
   Этот вопрос озадачил Ниварда, не давал ему покоя, заставил отказаться от крепких напитков и вернул его к Богу. Смущение из-за своих юношеских проступков помешало ему отважиться подойти к воротам Бернара в Клерво. Как он мог объяснить свою жизнь и свой выбор кому-то столь жестко властному? Он не мог. Вместо этого он отправился в более снисходительный климат Ruac, где Бартомье принял его с распростертыми объятиями.
  
   "Ты мой брат по крови и во Христе!" - заявил он. "И, кроме того, нам может пригодиться монах, который знает, как хорошо разделать свинью!"
  
   Прошли годы. Нивард стал страстным потребителем чая, таким же обманщиком времени.
  
   Монахи в Ruac пришли к пониманию, что, хотя их настойка может делать многое, она определенно не является щитом непобедимости. Это не было защитой от бедствий того времени: белой чумы - просто посмотрите на беднягу Эбби Лэрда - черной чумы, оспы. И тела все еще могут ломаться и быть раздавлены. Жан, больной, однажды упал со своего мула и сломал шею. Там была одна история. Скандально, что в этом была замешана женщина.
  
   Но, несмотря на злые проделки дьявола, большинство братьев жили, и жили, и жили.
  
   В высшей степени иронично, что одно из самых известных действий Бернара, нашедшее отклик в истории, привело к гибели Бартомье и Нивара.
  
   В 1118 году Хьюг де Пайен, мелкопоместный дворянин из Шампани, прибыл в Иерусалим с небольшим отрядом людей и с оружием в руках представил свои услуги трону Бодуэна II. С благословения Бодуэна он провел десятилетие в скромном служении, защищая христианских паломников во время их посещений Храмовой горы. Затем, в 1128 году, де Пайен написал Бернарду, самому влиятельному человеку в Церкви, сияющей звезде монашества, с просьбой поддержать его зарождающиеся усилия и создать орден Святых рыцарей для борьбы за Иерусалим, за христианский мир.
  
   Бернард с готовностью ухватился за эту идею и написал для Рима трактат "О похвале нового ополчения", энергичную защиту понятия святых воинов. На церковном совете в Труа, на его родной территории Шампани, он добился одобрения, и папа Иннокентий II официально одобрил создание Бедных рыцарей Христа и Храма Соломона.
  
   Тамплиеры родились.
  
   Некоторые из первых рыцарей, присоединившихся к Хьюгу де Пейну, были кровными родственниками Бернара, в том числе Андре де Монбар, его дядя по материнской линии, и его братья Герард и Ги. Группа дворян из Шампани принесла присягу. И с момента своего основания тамплиеры почитали Бернарда и были непоколебимы в своей привязанности - вплоть до судьбоносного 1307 года.
  
   Благодаря могущественному покровительству Бернарда тамплиеры получали подарки от знати в помощь своей святой миссии: деньги, земли, сыновей благородного происхождения. Они могли свободно проходить через любую границу. Они не платили налогов. Они были освобождены от всякой власти, кроме власти папы.
  
   Хотя они не смогли одержать крупной победы при жизни Бернарда и фактически потерпели позорное поражение при Дамаске во время Второго крестового похода, в последующие годы они процветали как ополчение. Славно, что в 1177 году пятьсот рыцарей-тамплиеров помогли разгромить двадцатитысячную армию Саладина в битве при Монжизаре. Одним из этих рыцарей был Нивард Фонтейнский, монах из Руака, человек, на которого его товарищи могли положиться, когда он забивал козу или верблюда.
  
   Их репутация была обеспечена, и в течение следующего столетия их состояния росли. Благодаря хитрому сочетанию пожертвований и деловых сделок могущество тамплиеров резко возросло. Они приобрели огромные участки земли на Ближнем Востоке и в Европе, они импортировали и экспортировали товары по всему христианскому миру, они строили церкви и замки, они владели собственным флотом кораблей.
  
   И затем, неизбежное: потому что все, что поднимается, должно в какой-то момент упасть.
  
   Тамплиеры, все еще освобожденные от контроля стран и других правителей, фактически государство в государстве, были одновременно напуганы и презираемы посторонними. Когда животное ранено, другие хищники нападают. На протяжении многих лет тамплиеры были ранены. Они потерпели военные неудачи на Святой Земле. Иерусалим был потерян. Они отступили на Кипр, свой последний оплот на Ближнем Востоке. Затем Кипр был потерян. Их престиж ослаб, и лорды земли, могущественные враги, приблизились для убийства.
  
   Филипп де Бель, король Франции, затаил давно тлеющую вражду против Ордена с тех пор, как в молодости его заявление о вступлении в них было отклонено. Он также накопил огромные долги Ордену, которые не собирался возвращать. Король набросился.
  
   Церковь возмущалась вероучением тамплиеров, которое позволяло им молиться непосредственно Богу без необходимости в посредничестве Церкви. Папа набросился.
  
   Король Филипп и папа Климент обвинили тамплиеров, действовавших согласованно, во всех видах отвратительных преступлений. Их обвинили в отрицании Христа, ритуальном убийстве, даже поклонении идолу, бородатой голове по имени Бафомет. Были составлены судебные приказы, солдаты были подготовлены.
  
   Ловушка захлопнулась.
  
   В 1307 году, в октябре месяце, люди короля нанесли массированный скоординированный удар. Это была пятница, тринадцатое, дата, которая навсегда останется в памяти как предзнаменование.
  
   В Париже Великий магистр тамплиеров Жак де Моле и шестьдесят его рыцарей были массово заключены в тюрьму. По всей Франции и Европе тысячи тамплиеров и их помощников были схвачены и арестованы. Последовала оргия пыток и принудительных признаний. Где было спрятано их огромное сокровище? Где находился их флот кораблей, ранее стоявший в Ла-Рошели?
  
   В Ruac они пробили полдень, как раз когда монахи выходили из церкви после соблюдения ими секст-часов. Отряд солдат во главе с низкорослым драчливым капитаном с отвратительным запахом изо рта по имени Гийяр де Шарни ворвался через ворота и окружил всех братьев.
  
   "Это дом тамплиеров!" - проревел он. "По приказу короля и папы Климента все рыцари Ордена сдаются в наши руки, и все деньги и сокровища тамплиеров настоящим конфискуются".
  
   Настоятель, высокий мужчина с заостренной бородкой, заявил: "Добрый сэр, это не дом тамплиеров. Мы скромное цистерцианское аббатство, как вам хорошо известно."
  
   "Бернар из Клерво основал этот дом!" - проревел капитан. "Его грязной рукой появились на свет тамплиеры. Хорошо известно, что на протяжении многих лет она была пристанищем для рыцарей и им сочувствующих."
  
   Сзади собравшихся монахов послышался голос. "Грязная рука? Вы сказали, что у Бернарда, нашего почитаемого святого, была грязная рука?"
  
   Бартомье попытался схватить Нивара за мантию, чтобы помешать ему сделать шаг вперед, но было слишком поздно.
  
   "Кто это сказал?" - крикнул капитан.
  
   "Я сделал".
  
   Нивард вышел вперед, выпрямившись во весь рост. Бартомье поборол инстинктивное желание съежиться и последовал за братом в начало очереди.
  
   Капитан увидел перед собой двух старых монахов. Он указал пальцем на Ниварда. - Ты? - спросил я.
  
   "Я приказываю тебе взять назад свое мерзкое заявление о Сенбернаре", - сказал Нивард непоколебимым голосом.
  
   "Кто ты такой, чтобы приказывать мне, старик?"
  
   "Я Нивард Фонтейнский, рыцарь-тамплиер, защитник Иерусалима".
  
   "Рыцарь-тамплиер!" - воскликнул капитан. "Ты похож на моего глухого дедушку!" При этих словах люди короля разразились смехом.
  
   Нивард напрягся. Бартомье увидел, как гнев превратил его лицо в камень. Он был бессилен предотвратить то, что произошло дальше, точно так же, как он всегда был бессилен помешать твердолобому Ниварду делать то, что он решил делать на протяжении всей своей долгой, яркой жизни. Бартомье всегда был доволен пребыванием в крытых помещениях аббатства, но Нивард был неугомонным искателем приключений, он складывал в сундук запасы чая Просветления и исчезал на долгие промежутки времени.
  
   Нивард медленно придвинулся достаточно близко, чтобы почувствовать вонь гнилых зубов капитана. Солдат осторожно усмехнулся ему, неуверенный в своем следующем шаге.
  
   Неожиданно резкий шлепок тыльной стороной ладони Ниварда обжег его рот. Он почувствовал вкус крови на губе.
  
   Был обнажен меч.
  
   Аббат и Бартомье бросились вперед, чтобы оттащить Нивара назад, но было слишком поздно.
  
   Раздался тихий тошнотворный звук прокалываемой плоти.
  
   Капитан, казалось, был удивлен собственным поступком. Он не собирался убивать старого монаха, но окровавленный меч был у него в руке, а несчастный священник стоял на коленях, схватившись за живот, глядя в небеса и произнося свои последние слова: "Бернард. Мой брат."
  
   В ярости капитан приказал обыскать аббатство и произвести обыск. Были конфискованы серебряные кубки и подсвечники. В поисках сокровищ тамплиеров были вскрыты половицы. Монахов подвергали грубым эпитетам и пинали ногами, как собак.
  
   В лазарете брат Мишель трясся, как испуганный заяц, когда солдаты переворачивали кровати и рылись на полках. Он трудился бесконечные десятилетия в качестве помощника Жана, и когда древний монах встретил свою безвременную смерть под мулом, он, наконец, поднялся, чтобы стать лазаретом аббатства. Сто пятьдесят лет - это долгий срок, чтобы ждать повышения своего положения, он понял это во время своего возвышения.
  
   Мишель попытался втереться в доверие к солдатам, указав местонахождение хорошего, инкрустированного драгоценными камнями распятия и серебряной чаши, принадлежавших его бывшему хозяину, и когда они ушли, он сел на одну из кроватей, тяжело дыша.
  
   Когда солдаты были истощены своими усилиями, капитан объявил, что он доложит об этом королевскому совету. Настоятель Руак должен был пойти с ними, и никакие протесты монахов не изменили бы его решения. Будет проведено расследование, в этом они могли быть уверены. Если бы этот человек, Нивард, действительно был тамплиером в молодости, тогда пришлось бы заплатить более высокую цену, чем та, что была собрана на сегодняшний день.
  
   Бартомье не разрешалось прикасаться к своему мертвому брату, пока солдаты не ушли. Он сел рядом с ним, положил его голову себе на колени и погладил его седую бахрому волос. Сквозь слезы он прошептал: "Прощай, мой брат, мой друг. Мы были братьями двести двенадцать лет. Сколько братьев могут сказать это? Боюсь, я скоро присоединюсь к вам. Я молюсь, чтобы встретиться с тобой на Небесах."
  
   В последующие недели случайные посетители аббатства Руак рассказывали те же истории. По всей Франции тамплиеров пытали и сжигали на кострах. По всей стране была оргия насилия. Здания и земли тамплиеров были захвачены. Никто, подозреваемый в сохранении связей с орденом, не был пощажен.
  
   За двести двадцать лет своей жизни Бартомье никогда не молился так усердно. Для внешнего мира он выглядел как мужчина на шестом десятке лет, возможно, на седьмом. Он выглядел так, как будто в его венах было много жизни. Но он знал, что это будет его последний год. Папа учредил палату инквизиции в Бордо, и рассказы о человеческих факелах распространились по всей сельской местности. Пришло известие, что их настоятель был сломлен и сожжен.
  
   Что ему следует делать? Если бы аббатство Руак было захвачено, если бы монахи были замучены за свою верность Бернарду, что стало бы с их тайной? Должна ли она умереть вместе с ними? Должна ли она быть защищена на века? Не осталось никого, у кого было бы больше мудрости, чем у него. Жан был давно мертв. Нивард был мертв. Его настоятель был мертв. Ему пришлось положиться на своего собственного адвоката.
  
   За десятки десятилетий он приобрел множество навыков, ни один из которых не был лучше, чем писец и переплетчик, и он вышел из приступа молитвы с твердой решимостью применить эти навыки на практике. Не ему было решать, как распорядиться их великой тайной. Это должен был решить Бог. Он был бы смиренным Божьим писцом. Он записывал историю пещеры и Чая Просветления, чтобы другие могли ее найти. Или нет. Это будет зависеть от Бога.
  
   Чтобы она не попала в руки инквизиторов, он закроет текст дьявольски хитроумным кодом, который Жан инфирмарер создал много лет назад, чтобы скрыть свои рецепты травника от любопытных глаз. Если бы его рукопись была найдена людьми, которым Бог пожелал раскрыть ее значение, тогда Он просветил бы их и снял бы ее зашифрованную завесу с их глаз. Бартомье был бы мертв и похоронен, его работа была бы выполнена.
  
   Итак, он начал свою работу.
  
   При свете солнца и мерцании свечи он написал свою рукопись.
  
   Он писал о Бернарде.
  
   Он писал о Ниварде.
  
   Он писал об абрикосовом сале и Hélo ïse.
  
   Он писал о пещере, о Жане, о Чае Просвещения, о тамплиерах, о долгой, долгой жизни на службе Богу.
  
   И когда он закончил, его истинные слова были скрыты шифром Жана, он использовал свои навыки художника и иллюстратора, чтобы проиллюстрировать рукопись растениями, которые были важны для рассказа, и картинами, которые впервые привлекли внимание, так много лет назад, двух хрупких монахов, совершавших свои восстановительные упражнения вдоль скал Руака.
  
   И чтобы освежить свою угасающую память, Бартомье в последний раз посетил пещеру. Однажды рано утром он отправился туда один, с хорошим фонариком в руке и сердцем, полным эмоций. Он не был там более ста лет, но путь был ясен в его сознании, и зияющий вход пещеры, казалось, приветствовал его как старого друга.
  
   Он провел внутри час, а когда вышел, то отдохнул на выступе и в последний раз окинул взглядом зеленые, безграничные просторы речной долины. Затем он медленно начал свое путешествие обратно в аббатство.
  
   Вернувшись к своему письменному столу, Бартомье по памяти нарисовал изображения удивительных наскальных рисунков и дополнил иллюстрации простой картой, показывающей паломнику, как он может найти скрытую пещеру. Книга была готова для переплета, и он сделал это с любовью в сердце к своим братьям, и особенно к Бернарду. На полке в скриптории хранился специальный кусок красной кожи. Он так и не нашел для этого достаточно высокой цели; ее момент настал. В течение нескольких дней он старательно переплетал книгу и на ее обложке своими шилами вырезал фигуру Святого Бернарда, своего дорогого брата, дополненную небесным нимбом, парящим над его прекрасной головой.
  
   Книга выглядела прекрасно. Бартомье был доволен, но не до конца. В ней не хватало последнего штриха, который сделал бы ее действительно произведением, соответствующим своей теме. Под его матрасом была маленькая серебряная шкатулка, семейная реликвия, один из немногих красивых предметов, не разграбленных в тот недавний октябрьский день.
  
   Он растопил ее на горячем огне и позвал брата Мишеля, чтобы тот помог ему.
  
   В таком маленьком аббатстве, как Руак, по необходимости монахи часто обучались более чем одному навыку. За время своего долгого обучения у больного Жана он также приобрел навыки работы с металлом у кузнеца и стал достаточно искусен в изготовлении серебра. Бартомье подарил ему рукопись в красной коже и попросил украсить ее своей драгоценной серебрянкой, насколько это возможно, и оставил ее в любопытных руках Мишеля, не подозревая, что в прежние годы старый Жан научил своего помощника своему методу шифрования. Невозмутимый Бартомье написал ключевые слова "НИВАРД", "ЭЛОИЗА" и "ТАМПЛИЕРЫ" на пергаменте, вложенном между страницами на закладке.
  
   Несколько дней спустя Мишель вернул книгу с блестящими серебряными уголками и ободками, пятью выступами на каждой обложке и двумя застежками, удерживающими обложки закрытыми. Бартомье был очень доволен, он обнял Мишеля и тепло поцеловал его за его великолепную работу. Зная, что Мишель постоянно интересовался делами других монахов, он спросил его, почему тот не поинтересовался природой рукописи. Мишель пробормотал, что у него есть другие дела, которые должны занять его разум, и поспешил обратно в лазарет.
  
   Прошел слух, что близлежащий виноградник тамплиеров был опустошен, всех работников выгнали, а дворян арестовали. Возвращение людей короля было только вопросом времени, Бартомье был уверен в этом. Однажды ночью, когда в монастыре было тихо и все спали, он отколол плетеную стену внутри Здания Капитула и проделал отверстие, достаточно большое, чтобы спрятать свою драгоценную рукопись. Прежде чем вставить его, он посмотрел на последнюю страницу, и, хотя она была зашифрована, он вспомнил слова, которые написал.
  
   Вам, кто способен прочитать эту книгу и понять ее значение, я посылаю вам вести от бедного монаха, который прожил двести двадцать лет и прожил бы еще дольше, если бы короли и папы не составили заговор против добрых дел тамплиеров, Святого Ордена, благородно основанного моим любимым братом, святым Бернардом Клервосским. Используй эту книгу так, как использую ее я, чтобы прожить долгую насыщенную жизнь в служении Нашему Господу, Иисусу Христу. Почитайте Его так, как Я почитал Его. Люби Его так, как я любил Его. Желаю вам долгой и хорошей жизни. И произнесите молитву за вашего бедного слугу, Бартомье, который покинул эту землю стариком с молодым сердцем.
  
   Когда он закончил наносить свежую штукатурку на стену, он услышал лай собак и ржание лошадей в конюшнях.
  
   Приближались люди.
  
   Они пришли за ним. Они пришли за всеми ними.
  
   Он поспешил в часовню, чтобы произнести еще одну торопливую молитву, прежде чем его унесут навстречу определенной судьбе.
  
   Когда солдаты ворвались в ворота аббатства, один монах бежал так быстро, как только мог, по залитому лунным светом лугу с высокой травой за аббатством. Он сбросил рясу и распятие и был одет как простой кузнец в рубашку, гетры и рабочий халат. Он прятался у реки и при утреннем свете представлялся добрым людям деревни Руак как трудолюбивый и богобоязненный человек.
  
   И если они не захотят принять его, он откроет им тайну, которая, несомненно, заинтересует их. В этом Мишель де Бонне, бывший брат Мишель из аббатства Руак, мог быть совершенно уверен.
  
  
   ТРИДЦАТЬ ДВА
  
  
   Ночь четверга
  
   Айзек дочитал последние слова рукописи, и когда он закончил, на линии воцарилась тишина. "Ты все еще там, Люк?"
  
   Люк был в своем такси, в нескольких кварталах от отеля. Тротуары были полны людей с определенной целью, направлявшихся домой, направлявшихся на улицу.
  
   "Да, я здесь".
  
   Его разум выплевывал фрагменты.
  
   Зубр Руак.
  
   Длинная шея Сары.
  
   Машина, несущаяся им навстречу по темной Кембриджской улице.
  
   Пьер, лежащий лицом вниз на полу пещеры.
  
   Двести двадцать лет.
  
   Тамплиеры.
  
   Сенбернар с тиснением на обложке из красной кожи.
  
   Взрывное сотрясение и шлейф вдалеке.
  
   Пикратол.
  
   Хьюго, смеющийся.
  
   Хьюго мертв.
  
   Тело Цви, разбитое о камни.
  
   Насмешливое лицо Боннета.
  
   Десятая камера.
  
   Сара.
  
   Внезапно все сошлось воедино. Это был момент, когда математик решает теорему и размашисто пишет в своем блокноте: QED. Quod erat demonstrandum.
  
   Это было доказано.
  
   - У тебя есть машина? - спросил я. - Спросил Люк.
  
   "Да, конечно".
  
   "Могу я позаимствовать это?"
  
   Телефон Люка завибрировал в его руке. Поступил еще один звонок. Он на мгновение отнял трубку от уха, чтобы посмотреть на идентификатор вызывающего абонента.
  
   Сара Мэллори.
  
   Его сердце бешено колотилось. Он нажал "Ответить", не предупредив Айзека, что отключается.
  
   "Сара!"
  
   Наступила тишина. Затем мужской голос. Старческий голос.
  
   "Она у нас".
  
   Люк знал, кто это был. " Чего ты хочешь? - спросил я.
  
   " Чтобы поговорить. Ничего больше. Тогда она может идти. И ты тоже. Есть вещи, которые тебе нужно понять."
  
   "Позвольте мне поговорить с ней".
  
   Послышались приглушенные звуки. Он ждал.
  
   "Люк?" Это была Сара.
  
   - С тобой все в порядке? - спросил я.
  
   Она была напугана. "Пожалуйста, помоги мне".
  
   Мужчина снова был на линии. "Вот. Ты говорил с ней."
  
   "Если ты причинишь ей боль, я убью тебя. Я убью тебя."
  
   Водитель такси бросил взгляд на Люка в зеркало заднего вида, но, казалось, решил не лезть не в свое дело.
  
   У мужчины по телефону был насмешливый тон. "Я уверен, что ты это сделаешь. Ты придешь и поговоришь?"
  
   "Она была ранена?"
  
   " Нет, только доставила неудобства. Мы были джентльменами."
  
   "Я клянусь. Тебе лучше сказать мне правду."
  
   Мужчина проигнорировал его. "Я скажу тебе, куда идти".
  
   "Я знаю, где ты".
  
   "Хорошо. Для нас это не проблема. Но вот в чем дело. Ты должен прийти один. Будь здесь в полночь. Ни мгновением позже. Если вы приведете жандармов, полицию, кого угодно, она умрет неприятной смертью, вы умрете, ваша пещера будет разрушена. Там ничего не останется. Никому не говори об этом. Пожалуйста, поверьте мне, это не пустая угроза."
  
   Айзек оставил Люка одного в его кабинете на полчаса, пока помогал одному из своих детей с домашним заданием. Жена Айзека просунула голову, чтобы предложить кофе, но Люк писал так яростно, что у него едва хватило времени сказать "нет". Это не было отточенным письмом, скорее грубым разрастанием с неполными предложениями и сокращениями. Он хотел бы объединить свои мысли в хорошо аргументированную статью, но у него и так не хватало времени. Это должно было бы сработать.
  
   Он использовал принтер / копировальный аппарат Айзека для создания дубликата, а также сделал цветные копии рукописи Ruac, сделанные Айзеком. Он засунул свое письмо и рукопись в два чистых конверта, которые дал ему Айзек. На первой он написал: "К ОЛОНЕЛЮ Ту УКАСУ, главнокомандующему ОРДОНЬСКОЙ АРМИЕЙ, Пэру РИГЕ, а на другой - М. Герард Гиро, Л И М ОНДЕ".
  
   Он вложил запечатанные конверты в руку Айзека и сказал ему, что если он не получит от него известий в течение двадцати четырех часов, проследить, чтобы письма были доставлены.
  
   Айзек обеспокоенно потер лоб, но безмолвно согласился.
  
   У Айзека была хорошая машина, Mercedes coupé. Как только Люк выбрался из P &# 233;riph & # 233;rique Int & # 233; rieur на A20, он начал ускоряться и съедать километры. В машине был GPS с радаром. Она сообщила ему, что ему осталось проехать 470 километров, и сообщила время прибытия в 1:08 ночи. Ему придется наверстывать упущенное более чем за час.
  
   Каждый раз, когда радар-детектор чирикал, он отпускал акселератор и переводил его с аварийного состояния на законное. У него не было времени на разговор с жандармами. Полчаса придорожной чепухи могут означать разницу между жизнью и смертью. Эти люди в Ruac действовали с такой безжалостностью, какой он никогда не испытывал.
  
   Он никогда не служил в армии. Он даже никогда не был в бойскаутах. Он не знал, как боксировать или перекидывать человека через бедро. У него не было оружия, даже перочинного ножа. Что хорошего они могли бы сделать? Последний раз, когда он дрался, был на школьном дворе, и оба мальчика закончили с одинаково разбитыми носами, вспомнил он.
  
   Все, с чем ему приходилось бороться, - это его ум.
  
   Он снова был в тюрьме строгого режима. Знакомая местность. Он потратил большую часть необходимого ему времени, но не все. Ему пришлось бы толкать его по дорогам поменьше, но было поздно, и движение было редким.
  
   У него еще было время позвонить полковнику Тукасу. Возможно, это была более разумная игра - оставить это профессионалам. Это была сельская местность, но рейдовая группа, вероятно, смогла бы собраться за час. Он видел этих парней в действии в телевизионных программах. Суровые молодые люди. Что делал археолог средних лет, штурмуя крепостные стены?
  
   Он отбросил этот ход мыслей. Он втянул Сару в это. Он должен был вытащить ее оттуда. Он стиснул зубы, нажал на акселератор, и машина отреагировала на его эмоциональный тон.
  
   Он прибыл на окраину Ruac в 11:55. К лучшему или к худшему, он бы не опоздал. Он инстинктивно сбавил скорость у изгиба холма, где Хьюго встретил свой конец, затем направил "Мерседес" на пустынную главную улицу деревни.
  
   Это была облачная ночь с пронизывающим ветром. В деревне не было уличных фонарей, и в каждом доме было темно. Единственным источником освещения были голубоватые галогенные фары автомобиля.
  
   Дальше по улице поэтапно загорелся единственный дом. Сначала верхний этаж, затем нижний. Это был коттедж в трех дверях от кафеé.
  
   Люк замедлил ход и съехал на обочину.
  
   Он инстинктивно посмотрел в зеркало заднего вида. Он мог различить двух мужчин в темной одежде, занимающих позиции по обе стороны улицы. Через ветровое стекло он увидел то же самое, что происходило дальше по дороге.
  
   Он был загнан в угол.
  
   Он вышел из машины, стряхивая покалывания с ног.
  
   Передняя дверь освещенного коттеджа открылась. Он напрягся. Возможно, его встретили бы выстрелом из дробовика. Как и его копатели. Может быть, так все и закончилось.
  
   Она была одета для вечеринки в праздничную блузку с декольте и облегающую черную юбку, обтягивающую до середины икр, почти вампирскую. Она выглядела так, словно потратила много времени на макияж. Ее губы были очень красными, стремясь к сочности.
  
   "Привет, Люк", - сказала она. "Вы пришли вовремя". Она была мурлыкающей и дружелюбной, как будто его ждали к обеду.
  
   Он почувствовал сильную тошноту, такую, которая пробегает рябью по кишечнику, когда первая волна гриппа достигает дома.
  
   Он заставил себя заговорить, и слова выходили напряженными и сухими. "Привет, Одиль".
  
  
   ТРИДЦАТЬ ТРИ
  
  
   Пятница, полночь
  
   Подушки в ее гостиной десятилетиями впитывали запах камина и остатки сигарет. Над этой прокуренной затхлостью в воздухе тяжело висел сладкий аромат собственного парфюма Одиль.
  
   Они были одни. Она указала на кресло с подголовником у окна. Она была обита дамастом с розовыми розами и зелеными колючими стеблями, старомодная, как и все в комнате. Люк наполовину ожидал, что войдет бабушка, опираясь на трость.
  
   - Где Сара? - спросил я.
  
   "Пожалуйста, садитесь. Не хотите ли чего-нибудь выпить?"
  
   Он стоял на своем, скрестив руки на груди. "Я хочу видеть Сару".
  
   "Ты поймешь, поверь мне. Но сначала нам нужно поговорить."
  
   "Она в безопасности?"
  
   " Да. Не хотите ли присесть?"
  
   Он согласился, его поза была напряженной, на лице застыл гнев.
  
   "Теперь, что-нибудь выпить?" - спросила она.
  
   "Нет, ничего".
  
   Она вздохнула и села напротив него на такой же диван. Она поджала ноги вместе и закурила сигарету. "Ты ведь не хочешь одну, не так ли? Я никогда не видел, чтобы ты курил."
  
   Он проигнорировал ее.
  
   Она глубоко затянулась. "Это ужасная привычка, но, насколько я могу судить, она не причинила мне никакого вреда".
  
   "Чего ты хочешь?" - спросил он. "Меня интересует Сара, а не ты".
  
   Если ее и ужалили, она этого не показала. "Я хочу поговорить о Хьюго".
  
   Чего она хотела, подумал он. Отпущение грехов? "Это не было несчастным случаем, не так ли?"
  
   Она теребила свою сигарету. "Это был несчастный случай".
  
   "Но он умер не в своей машине".
  
   Ее черные брови изогнулись в резком удивлении. " Как ты узнал? - спросил я.
  
   "Потому что он сделал снимок на свой мобильный после того, как предположительно был мертв".
  
   " Какая фотография? - спросил я.
  
   "Картина".
  
   "Ах". Она выдохнула облако дыма, которое на мгновение скрыло ее лицо. "Когда вы занимаетесь такого рода вещами, возникает так много деталей. Слишком легко пропустить одну или две."
  
   "Так вот кем был Хьюго? Какая-нибудь деталь?"
  
   "Нет! Он мне нравился. Мне действительно понравился этот человек."
  
   "Что произошло потом?"
  
   "Он пришел сюда неожиданно. Он сам себя впустил. Он собирался увидеть то, чего не должен был видеть. Жак ударил его. Слишком жестко. Он ударил его слишком сильно - это был несчастный случай. Он мне нравился. Мы могли бы хорошо провести время вместе, немного посмеяться, может быть, больше. У меня были надежды."
  
   "Итак, вы посадили его обратно в машину и врезались в дерево".
  
   "Да, конечно. Не я, мужчины."
  
   "Ты убил моего друга".
  
   Она позволила словам соскользнуть. "Он не страдал, ты знаешь. Если ты собираешься уйти, это лучший способ. Чисто, без боли. Он мне действительно нравился, Люк. Мне жаль, что он мертв."
  
   Люк полез в карман джинсов. Она внимательно следила за его рукой, возможно, ожидая увидеть нож или пистолет. Это был листок бумаги, ксерокс. Он развернул его и разгладил на колене, затем приподнялся, чтобы передать ей.
  
   Она затушила сигарету и внимательно изучила его, ее взгляд переходил от человека к человеку, впитывая каждый образ, казалось, погруженный в воспоминания.
  
   "Она очень похожа на тебя", - многозначительно сказал Люк, возвращая ее обратно.
  
   Она улыбнулась. "Посмотрите, каким высоким был де Голль! Что за человек. Он поцеловал меня три раза. Я все еще чувствую его губы. Они были жесткими."
  
   Люк наклонился вперед. "Ладно, давай прекратим играть. Сколько тебе лет?"
  
   В ответ она закурила еще одну сигарету и стала наблюдать, как клубящийся дым поднимается к потолочным балкам. "Ты, знаешь, по годам я не так уж молод. Но возраст - это то, как ты себя чувствуешь. Я чувствую себя молодым. Разве не это имеет значение?"
  
   Он спросил снова. "Сколько тебе лет, Одиль?"
  
   "Люк, я скажу тебе. Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать. Вот почему ты здесь. Чтобы заставить вас понять. Мы совершили несколько плохих поступков, но по необходимости. Я не монстр. Для вас важно это увидеть. Мы совершили великие дела для Франции. Мы патриоты. Мы заслуживаем, чтобы нас оставили в покое."
  
   Она начала бессвязно курить одну за другой и говорить урывками. Через некоторое время она снова предложила ему выпить, и на этот раз он согласился, оцепенело следуя за ней на кухню, отчасти для того, чтобы убедиться, что они все еще одни. Она не возражала. Над кухонным столом был большой чистый прямоугольник, где что-то долгое время висело на стене. Она заметила, что он уставился на пустое место, но не предложила никаких объяснений. Она просто налила два бренди, взяла бутылку с собой и повела его обратно в гостиную. Вернувшись в кресло с подголовником, он сохранял бдительность и приступил к напитку только после того, как она выпила свою первой.
  
   Прежде чем она закончила говорить, он позволил снова наполнить свой стакан.
  
   Ее первое сильное воспоминание детства, самое раннее, которое действительно запомнилось, было то, как она ковыляла в кафе своего отца &# 233; из жилых помещений наверху.
  
   Лестница соединяла кухню их квартиры с кухней кафе é. Она навсегда запомнила волшебное ощущение наличия двух кухонь, потому что это заставляло ее чувствовать себя особенной. Ни у кого из других детей в Ruac не было двух кухонь.
  
   Она была наверху, в своей спальне, играя с семейством тряпичных кукол, когда услышала два резких хлопка, которые напугали, но и поманили ее. Она была еще совсем девочкой, маленькой черноволосой красавицей, и никто из мужчин не заметил ее среди них, пока она не провела достаточно времени, молча изучая сцену.
  
   Она видела много мертвых животных, разделанных животных, даже усыпленных старых лошадей с вышибленными мозгами. Итак, она подошла к кровавому зрелищу на полу кафе скорее с любопытством, чем с отвращением.
  
   В основном ее внимание привлек молодой блондин, чье лицо не пострадало из-за траектории полета пули. Его глаза были открыты и все еще блестели голубым, сохраняя последние признаки жизни. Это были дружелюбные глаза. У него было доброе лицо. Ей бы хотелось поиграть с ним. Другой мужчина выглядел старым и грубым, как мужчины в деревне, и, кроме того, его лицо было гротескным с отвратительным выходным отверстием через глазницу.
  
   Ее отец увидел ее первым. "Одиллия! Убирайся отсюда к черту!"
  
   Она осталась на месте, уставившись.
  
   Боннет бросился вперед, подхватил ее своими толстыми и мозолистыми руками и понес вверх по лестнице. Она вспомнила, как пахли его напомаженные черные волосы и изгиб его длинных черных бакенбард. Он швырнул ее на кровать, шлепнул по бедру тыльной стороной ладони достаточно сильно, чтобы было больно, и позвал свою жену, чтобы она позаботилась о ней.
  
   Это был 1899 год. Ей было четыре года.
  
   Она вспомнила, как ее повели посетить пещеру вскоре после того, как незнакомцы были застрелены. Ее отец и некоторые другие уже побывали там, и пока вдоль скал стояли стражники на случай, если мимо пройдет странник, жителям деревни дали шанс увидеть это один раз.
  
   Отец нес ее на руках по крутым участкам подъема, но он держал ее более нежно, чем раньше, разговаривая с ней по пути, говоря ей, что она увидит красивые картинки в темноте.
  
   Она вспомнила шипящий звук керосиновой лампы, и разноцветных животных, скачущих в темноте, и огромного человека-птицу, который, по словам взрослых, напугал бы ее, но это не так.
  
   И она вспомнила, как ее мать держалась за ее платье, чтобы не дать ей сойти с края, в то время как мужчины строили сухую стену из плоских камней, чтобы скрыть вход в пещеру и закрыть его навсегда.
  
   Она была непослушным ребенком. Некоторые девушки легко поддавались ритму деревенской жизни и беспрекословно плыли по течению. Не Одиль. Рано она открыла для себя книги и журналы, одна из немногих деревенских детей, которые обратили внимание на печатную страницу. Посмеивались над черноволосой канадкой, которая забрела в Ruac примерно за девять месяцев до рождения Одиль. Разве он не был кем-то вроде профессора? Что с ним вообще случилось? При этом мужчины издавали фыркающие звуки и переводили разговор на жирных свиней Дюваля и рашеры с канадским вкусом.
  
   Когда ей было восемнадцать, как раз перед тем, как должно было произойти ее посвящение, она сбежала в Париж, чтобы жить, чтобы быть свободной. У нее было сильное чувство, что однажды обретенная свобода будет столь же неуловимой, как бабочка, порхающая над утесами. Ее отец Бонне и его лучший друг Эдмонд Пелей, деревенский врач, отправились на ее поиски, но город был слишком велик, и у них не было твердых зацепок. Кроме того, назревали неприятности, и им пришлось забыть о своих опасениях по поводу болтливости Одиль и вернуться в Ruac, чтобы справиться с надвигающейся бурей.
  
   Никто точно не знал, где вспыхнет пожар, но вся Европа превратилась в сухой трут, с меняющимися союзами, захватами земель, кипящим гневом и недоверием. Так случилось, что 28 июня 1914 года Гаврило Принцип, студент боснийско-сербского происхождения, убил эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда в Сараево. Если бы из-за этого не началась война, было бы что-то другое. В этом была печальная неизбежность.
  
   Одиль сошлась с богемной компанией художников и писателей на Монмартре, и когда молодые люди из ее круга отправились на войну, она переехала в грязную мастерскую пожилого художника с больной ногой и еще большей привычкой к выпивке, который урывками водил такси. Это было время опасности и дурных предчувствий. Немцы перешли в наступление, и Париж был у них под прицелом. Тем не менее, для деревенской девушки из уединенной деревни в Пéригор городской хаос был волнующим, и она пила волнение, как вино.
  
   К концу августа 1914 года французская армия и британский экспедиционный корпус были отброшены к реке Марна на окраине Парижа. Две основные немецкие армии, которые только что очистили Бельгию, продвигались к столице.
  
   6 сентября немцы были на грани прорыва через осажденные ряды французской шестой армии. В гарнизоны Парижа разнесся слух, что на Марне требуется подкрепление. 7-я дивизия была наготове, но все военно-транспортные средства были введены в эксплуатацию, а железнодорожная система была парализована. Затем военный губернатор Парижа обреченно заявил: "Почему бы не воспользоваться такси?"
  
   Призыв распространился по стоянкам такси Парижа, и в течение нескольких часов на Эспланаде Инвалидов формировалась колонна. Одиль услышала зов. Ее парень был в разгаре пьянки, в то время пьяный в стельку. Она бросилась в бой; черт с ним! Приближались немцы, а она умела водить машину - этому многому она научилась у своего жалкого кавалера. Красное такси "Рено" с колесами с желтыми спицами, один из самых потрепанных экземпляров на улицах Парижа, было наготове, поэтому она прыгнула за руль и присоединилась к колонне.
  
   Возможно, она была единственной женщиной-водителем в тот день, а возможно, и нет; ей нравилось думать, что она была армией из одного человека. Колонна такси пустыми добралась до Даммартина, где в сумерках на запасном пути они встретили подкрепление пехотинцев, которые забирались по пятеро за раз в каждое такси и уезжали в темноте без автоматических огней.
  
   Парни, которые везли такси Одиль, улюлюкали и радовались своей удаче всю дорогу до входа. Она поцеловала каждого на прощание, позволила одному из них сжать свою грудь и начала поворачивать назад, чтобы совершить еще один круговой заход, когда обрушился град немецких артиллерийских снарядов.
  
   Раздались оглушительные раскаты и вспышки света. Брызги мокрой грязи попали в ее открытую кабину, покрыв ее одежду и волосы липким месивом. Она посмотрела вниз. У нее на коленях лежала окровавленная ладонь, и когда она подняла ее, это было все равно что держать теплую руку мальчика на свидании. Она бросила его на землю, помолилась, чтобы он не принадлежал одному из парней, которых она только что высадила, и отправилась обратно в Париж на повторный забег.
  
   Той ночью марнские такси доставили четырехтысячное подкрепление, которое переломило ход событий и спасло Париж и, насколько кто-либо знал, Францию.
  
   Одиль хотела, чтобы Люк знал.
  
   После той ночи Одиль несколько недель оставалась на фронте, помогая медсестрам, делая все, что могла, для раненых мальчиков. Она оставалась там до тех пор, пока какая-то лихорадка чуть не убила ее. Измученная и потрясенная бедствиями войны, она, прихрамывая, вернулась в Руак и позволила матери уложить ее в ее старую кровать, где под мягкими одеялами она зарыдала впервые за многие годы.
  
   Ее отец пришел поговорить с ней, когда был уверен, что она не сломается. Он был не из тех, кто испытывает женские эмоции. У него было к ней только два грубых вопроса: "Ты готова присоединиться к нам сейчас? Ты готов принять посвящение?"
  
   Она видела достаточно внешнего мира, чтобы хватило на всю жизнь. Ruac был далек от безумия окопов.
  
   "Я готова", - ответила она.
  
   Война пришла снова достаточно скоро.
  
   На этот раз немцы были более успешными захватчиками, и как оккупанты всей Франции, жители Руака не могли избежать их. Боннет теперь был мэром. Его отец, предыдущий мэр, скончался, когда началась Вторая мировая война.
  
   Новый мэр выписал свидетельство о смерти своего отца толстой перьевой ручкой старика, подделав дату рождения, как это делали предыдущие мэры на протяжении поколений. И его отец был должным образом похоронен на деревенском участке, на котором было на удивление мало камней, учитывая его древность.
  
   Более того, в соответствии с их обычаем, на камнях было написано только имя умершего. Там не было высеченных дат рождения или смерти, и поскольку сюжет был спрятан в стороне, в переулке через частную ферму, никто, казалось, не заметил странности.
  
   Деревня Руак сформировала свою собственную группу маки, которая находилась под эгидой Сопротивления, но не совсем так. Штаб Де Голля в Алжире попытался навести некоторый порядок в этих усилиях и присвоил банде Бонне кодовое название "Отряд 70" и время от времени передавал им закодированные сообщения. Глубокой ночью они собирались в своем подземном убежище, где председательствовал мэр, а доктор Пелей был его заместителем. Боннет всегда повторял: "Это наши приоритеты: Ruac первый, Ruac второй, Ruac третий". И один человек всегда вызывал смех, завершая: "И Франция на четвертом месте".
  
   Опыт Одиль в предыдущей войне сослужил ей хорошую службу в макизарде, и ее отец неохотно позволил ей участвовать в некоторых из их рейдов вместе с ее братом Жаком. Оба они были сильными и здоровыми, быстрыми и атлетичными. И если бы Боннет не дал своего разрешения, Одиль все равно сбежала бы и присоединилась к другой группе маки.
  
   Боннет и доктор Пелей составили хорошую пару. Боннет был человеком немногословным, но решительным. Пелай был более разговорчив, и люди в деревне знали, что когда они придут к нему на операцию, он отгрызет им ухо. Их маки вскоре приобрели репутацию эффективных и абсолютно безжалостных. Говорили, что они сражались с бошами с почти сверхчеловеческой свирепостью. Отряд 70 был известен тем, что превращал своих нацистских жертв в неузнаваемые куски окровавленной плоти, и танковая дивизия СС "Рейх", которой было поручено подавление Дордони, боялась именно этой группы маки больше всех остальных.
  
   Во время одной из их наиболее заметных эскапад Бонне вбил себе в голову, что его банда будет нести ответственность за возмездие за массовое убийство мирных французов из близлежащей деревни Сент-Джулиан. Танковое подразделение окружило город в поисках элементов маки, которые, как подозревалось, скрывались в окрестных лесах. Всех мужчин в деревне окружили и собрали на территории сельской школы. Была запрошена информация о коллаборационистах. Когда ни один приговор не был вынесен, все семнадцать человек, включая четырнадцатилетнего мальчика, державшего своего отца за руку, были казнены пулями в затылок.
  
   Две недели спустя группа из восьмидесяти двух немцев была захвачена макизаром в пятидесяти километрах к западу от Бержерака и в массовом порядке доставлена в военные казармы Даву в Бержераке, оплот Сопротивления.
  
   В воскресенье Боннет и Пелай проникли в казарму и под ложным предлогом вывели семнадцать немецких заключенных из их камер. Их погрузили в грузовики, которыми управляли люди из Ruac, которые рычали и словесно пытали своих заключенных, рассказывая о том, что с ними должно было произойти во время поездки из Бержерака в Сен-Жюлиан.
  
   К тому времени, когда немцы собрались на том же школьном дворе, где были убиты мирные жители, заключенные знали о своей участи и были вне себя от ужаса. Присутствие Одиль, хорошенькой женщины, никак не повлияло на их настроение, потому что она, как и мужчины, держала в руках топор с длинной ручкой. Боннет лично обратился к осужденным, проклиная их за преступления и сказал им, что они будут страдать перед смертью.
  
   И в оргии ударов топором, начиная с рук и ног, все семнадцать человек были без промедления зарублены до смерти.
  
   В конце концов до Бонне дошли слухи, что 70-й отряд привлек внимание руководства Армии Свободной Франции и самого генерала де Голля. Была желательна личная аудиенция. Боннет ненавидел путешествовать. Он отправил доктора Пелея в Алжир, и этот человек провел головокружительное время, когда его чествовали сопредседатели Французского комитета национального освобождения генералы де Голль и Анри Жиро, которые высоко оценили работу Отряда Ruac, самого свирепого из макизардов во Франции.
  
   Пелай вернулся с медалью, которая, по мнению Одиль, должна была достаться ее отцу, но вместо этого Пелай с гордостью носил ее на жилете каждый день своей жизни.
  
   В июле 1944 года Бонне и Пелэ исчезли на неделю, чтобы поддерживать связь с группой командиров макизара в Лионе, а когда они вернулись, они сообщили группе о крупной акции, запланированной на ночь на 26 июля. Если бы все прошло хорошо, было бы убито много боше и можно было бы заработать много денег.
  
   Сначала Боннет рассказал им, какой должна была быть их роль в нападении.
  
   Затем он сказал им, что они будут делать вместо этого.
  
   Одиль и банда Ruac спрятались в лесу у железнодорожного полотна. По сей день она помнит, как колотилось у нее в груди, когда приближался поезд. Был только ранний вечер, еще светло. Она и все остальные предпочли бы укрыться в темноте, но они не имели никакого контроля над расписанием нацистских поездов.
  
   Впереди шестьдесят килограммов пикратола были помещены под водопровод. У отряда Ruac среди них был один пулемет и две автоматические винтовки. У всех остальных, включая Одиль, были пистолеты. У нее был польский Vis, старый девятимиллиметровый пистолет, который регулярно заедал. У ее отца и брата были гранаты.
  
   Локомотив, следовавший из Лиона в Бордо, миновал их позицию, и Одиль начала считать товарные вагоны. Она добралась до пятой, когда взрыв разорвал локомотив на части. Поезд остановился с жутким видом, вагоны стукнулись друг о друга. Перед их позицией открылась раздвижная дверь, и трое ошеломленных немецких солдат, в синяках и замешательстве от удара, уставились ей в глаза. Она начала расстреливать в них весь магазин на восемь патронов, находясь не более чем в десяти шагах. Она видела, как ее пули попадают в цель, и испытывала дрожь возбуждения каждый раз, когда из выходного отверстия брызгала кровь.
  
   Она услышала, как ее отец сказал: "Хорошая работа".
  
   Команда Ruac захватила два последних товарных вагона, в то время как другие группы заняли передние вагоны. План состоял в том, чтобы выгрузить все содержимое в тяжелые грузовики, стоящие на стоянке, которые перевезут награбленное в штаб Сопротивления в Лионе.
  
   У Боннета были другие идеи. Товарные вагоны Ruac были заполнены банкнотами, золотыми слитками и одним тонким ящиком, на котором по трафарету была сделана провокационная надпись: "ДЛЯ ДОСТАВКИ РЕЙХСМАРШАЛУ ГЕРИНГУ".
  
   Он и Пелай забросали лес гранатами, чтобы создать впечатление, что в тылу идет ожесточенное сражение. В суматохе все забрызганные кровью коробки из этих двух автомобилей были доставлены в транспортные фургоны, которыми управляли члены Ruac maquis.
  
   Менее чем через полчаса все награбленное было в Ruac, руководство Сопротивления так ничего и не узнало.
  
   В их подземной камере Боннет взял лом для ящика и расколол фанеру. Внутри была картина. Красивый бледнолицый молодой человек, задрапированный в меха.
  
   "Толстозадый Геринг хотел этого", - объявил Боннет, широко разводя руки, показывая это жителям деревни. "Вероятно, это дорогого стоит. Вот, Одиль, это для тебя, красивый мальчик, на которого ты можешь посмотреть. Ты заслужил это сегодня вечером."
  
   Она мгновенно влюбилась в портрет. Ей было все равно, ценная она или нет. Молодой человек на картине теперь принадлежал ей. Она повесила его на стену над своим кухонным столом, чтобы завтракать, обедать и ужинать с ним.
  
   Он был симпатичным мальчиком.
  
   При свете голых лампочек они пересчитали наличные и сложили золотые слитки в стопку до наступления ночи. Опьяненные победой и выпивкой, они выслушали заключительный отчет Боннета, который он сопроводил следующим заявлением: "Здесь достаточно, чтобы обеспечить нас всех на всю жизнь". Он поднял свой бокал. "Мои друзья и семья, за долгую жизнь!"
  
   Был уже второй час ночи. Несмотря на бесконечный день, Люк не устал. Онемевший, но не уставший. Женщине, на которую он смотрел, было сто шестнадцать лет. Но она выглядела знойной и гибкой, как аппетитная сорокалетняя.
  
   "После войны мы жили мирно", - сказала она. "Мы никому не мешаем, никто не мешает нам. Мы хотим жить своей жизнью. Вот и все. Но потом ты пришел сюда, и все изменилось."
  
   "Так это моя вина?" - недоверчиво спросил он. "Ты хочешь сказать, что на моих руках кровь людей, которых ты убил?"
  
   Из кухни донеслись тяжелые шаги. Люк быстро обернулся на звук. Боннет заполнил дверной проем своим громоздким телом. Он давно не брился, и его щеки побелели от щетины.
  
   "У нас есть право защищать себя!" Он почти плевался. "У нас есть право быть свободными. У нас есть право, чтобы нас оставили в покое. Я не позволю, чтобы нас изучали, тыкали в нас пальцами и обращались с нами, как с животными в зоопарке. Все это случится, если ты продолжишь жить в этой чертовой пещере."
  
   Его сын стоял у него за спиной, рукава его футболки туго натянулись на выпуклых бицепсах. Оба мужчины прошли в гостиную. Их ботинки были в грязи.
  
   Люк встал и посмотрел на них сверху вниз. "Ладно, я послушал Одиль. У меня есть некоторое представление о том, кто ты такой. Прекрасно. Теперь позволь мне увидеть Сару и привести ее домой."
  
   "Сначала нам нужно поговорить с вами", - настаивал Боннет.
  
   - По поводу чего? - спросил я.
  
   "О том, кто еще знает? Кому еще ты рассказывал о нас?"
  
   Если они намеревались запугать его своими сердитыми взглядами и языком тела, им это удалось. Люк был крупным, но он не был бойцом. Эти люди были способны на крайнее насилие, это было ясно.
  
   "Больше никто не знает, но если со мной что-нибудь случится, все узнают. Я оставил письмо, которое нужно вскрыть, если я умру или исчезну."
  
   "Где это письмо?" - спросил я. - Потребовал Боннет.
  
   "Мне больше нечего сказать. Где Сара?"
  
   Теперь Жак насмехался. "Она недалеко. Я положил на нее глаз."
  
   Это большое туповатое лицо, сочащееся сексуальным подтекстом, выводило Люка из себя. Не имело значения, что ему предстояло испытать самое худшее. Это был нерациональный ход, но он бросился вперед и крепко ударил Жака по скуле сжатым правым кулаком.
  
   Казалось, что его руке было больнее, чем лицу мужчины, потому что Жак смог стряхнуть его и сильно ударить коленом в пах Люка, поставив его на четвереньки и погрузив в глубокий омут боли и тошноты.
  
   "Жак, нет!" Одиль закричала, когда ее брат занес ногу назад, чтобы снова пнуть его в промежность.
  
   "Не там!" Боннет отдал приказ, и его сын отступил. Мэр встал над Люком и ударил его кулаком по шее, как молотком. "Здесь!"
  
  
   ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
  
  
   Люк проснулся с тупой пульсацией в голове и острой болью в шее. Он сжал место, которое болело. Он чувствовал боль и ушибы, но его пальцы на руках и ногах двигались, так что ничего не было сломано, рассуждал он. Он лежал на боку на старой, покрытой плесенью раскладушке лицом к каменной стене. Холодный серый известняк, основа Пéригорда.
  
   Он перекатился на спину. Над ним висела на шнуре голая лампочка. Он снова перекатился, на этот раз на правый бок, и там было то самое лицо.
  
   Его кожа была такой белой и чистой, что казалась почти призрачной. Молодой человек смотрел на него в ответ так же пристально, как Мона Лиза смотрит на своих поклонников в Лувре. Это был Рафаэль. Портрет молодого человека покоился на ящике с немецким трафаретом, прислоненный к сырой каменной стене, как будто это был бесполезный холст, ожидающий отправки в мусорный контейнер или дворовой распродажи.
  
   Он свесил ноги и сел. В голове у него стучало, но он был в состоянии стоять. Комната была размером с гостиную Одиль, загроможденная ящиками, скатанными коврами и всевозможными безделушками: подсвечниками, вазами, лампами, даже серебряным чайным сервизом. Он взял подсвечник, и он оказался ужасно тяжелым.
  
   Господи, подумал он, чистое золото.
  
   Раздался лязг отпираемого засова, и дверь со скрипом отворилась.
  
   Боннет и его сын снова.
  
   Они увидели, что у него в руке был подсвечник. Боннет вытащил из кармана маленький пистолет. "Положи это", - потребовал он.
  
   Люк фыркнул на него и с силой швырнул его на пол, оставив на нем вмятину. "Уходит половина его стоимости".
  
   "У кого это письмо, которое, как ты говоришь, ты написал?" Снова спросил Боннет.
  
   Люк выпятил челюсть. "Я больше ничего не скажу, пока не увижу Сару".
  
   "Вы должны сказать мне", - сказал Боннет.
  
   "Тебе нужно трахнуть себя".
  
   Боннет прошептал на ухо своему сыну. Оба мужчины вышли и снова заперли дверь. Люк получше осмотрел комнату. Стены были каменные, пол бетонный. Дверь была прочной на вид. Потолок был оштукатурен. Может быть, там была возможность. Было бы нетрудно забраться на ящики и пошарить вокруг. Затем в углу за несколькими картонными коробками он заметил кучу оборудования и кабелей. Он выругался вслух. Его компьютеры!
  
   Дверь снова открылась.
  
   На этот раз там была Сара, а позади нее - Одиль. " Десять минут, это все, " сказала Одиль, слегка подтолкнув Сару. Дверь снова хлопнула, и они остались одни.
  
   Она выглядела маленькой и хрупкой, но в то же время просияла при виде него. "Люк! Боже мой, это ты!"
  
   "Ты не знал, что я приду?"
  
   Она покачала головой и опустила ее, чтобы скрыть слезы.
  
   Он подался вперед и притянул ее к своей груди, чтобы она могла поплакать, прижимаясь к ней. Он чувствовал ее рыдания, прижав ладони к ее вздрагивающей спине. "Все в порядке", - сказал он. "Все будет хорошо. Ты больше не одинок. Я здесь."
  
   Она отстранилась, чтобы вытереть глаза, и сумела снова улыбнуться. "Ты в порядке?" - спросила она. "Они причинили тебе боль?"
  
   "Нет, я в порядке. Где мы находимся?"
  
   "Я не уверен. Я не видел ничего, кроме внутренней части комнаты, подобной этой, и крошечного туалета. Я думаю, мы под землей."
  
   "Я был болен от беспокойства о тебе", - сказал Люк. "Ты исчез с лица земли. Я понятия не имел, что произошло. Я пошел в твою квартиру. Я звонил твоему боссу. Я пытался заставить полицию провести расследование."
  
   "Я так и не закончила Кембридж", - слабо ответила она.
  
   Она оставалась рядом с Фредом Прентисом в оживленном коридоре Наффилдской больницы. Люк сказал ей, что во Франции произошла чрезвычайная ситуация. Что-то плохое, не более того. Ему пришлось уйти, он сожалел. Он звонил, когда узнавал факты, а потом уходил.
  
   Фред видел, что она потрясена, и в своем раздробленном состоянии именно он утешал ее.
  
   "Я уверен, что все будет в порядке", - сказал он.
  
   "Фред, ради Бога, не беспокойся за меня!"
  
   "Ты выглядишь расстроенным. Жаль, что у тебя нет стула. Может быть, они смогут принести одну."
  
   "Я в порядке". Она перегнулась через перила и похлопала его по единственной неповрежденной конечности. "Почему бы тебе не рассказать мне, что ты нашел?"
  
   "Да", - сказал он. "Нам будет полезно отвлечься немного наукой. Вы когда-нибудь слышали о гене FOXO3A?"
  
   "Нет, извините".
  
   "Как насчет SIRT1?"
  
   " Боюсь, не в моем лексиконе."
  
   "Не беспокойся. Она немного специализированная. Я тоже не эксперт, но я читал с тех пор, как ваш образец осветил эти мишени на нашей тестовой панели, как площадь Пикадилли."
  
   "Вы говорите, что была дополнительная активность помимо алкалоидов спорыньи?"
  
   Спорынья была только началом. Ваш бульон обладает довольно многими интересными свойствами. Я бы описал это как рог изобилия фармакологии. Вообще-то, эта фраза была на одном из моих слайдов в PowerPoint. Подумал, что это подходит."
  
   Она хотела, чтобы он вернулся на правильный путь. "Гены..."
  
   "Да, гены. Вот что я знаю. Они называются генами выживания. SIRT1 - это ген репарации ДНК Sirtuin 1. Это часть семейства генов, которые контролируют скорость старения. Если вы активируете ее, увеличивая скорость с помощью химического активатора или, что любопытно, лишая животное калорий, вы можете добиться замечательных результатов долголетия. Они работают, восстанавливая повреждения, нанесенные ДНК в результате нормального износа клеточных процессов. Ты знаешь, как говорят, что красное вино продлевает жизнь?"
  
   "Я преданная", - усмехнулась она.
  
   "В красном вине, особенно Пино Нуар, есть химическое вещество: ресвератрол".
  
   Она кивнула. "Я слышал об этом".
  
   "Ну, это активатор гена SIRT1. Сложно проводить эксперимент на людях, но дайте мышам достаточно вещества, и вы сможете удвоить продолжительность их жизни. И это даже не такое уж сильное химическое вещество. Предположительно, есть лучшие, ожидающие, чтобы их обнаружили. И, кстати, вам, как любителю растений, будет интересно узнать, что корень японского спорыша является более богатым источником ресвератрола, чем вино."
  
   "Я предпочитаю свое вино", - усмехнулась она, но он завладел ее вниманием. "А другой ген, ЛИСИЙ какой-то?"
  
   "FOXO3A. Это еще один член семейства генов выживания, возможно, более важный, чем SIRT1. Некоторые описывают ее как святой грааль старения. Известно не так уж много активаторов FOXO3A, кроме полифенолов в экстрактах зеленого чая и N-ацетилицистеина, поэтому прямых экспериментальных исследований по манипулированию геном не проводилось. Но есть кое-какая интересная эпидемиология. Исследование японских мужчин, которые дожили до девяноста пяти и старше, по сравнению с парнями, которые закончили жизнь в нормальном возрасте, показало, что у старых парней были дополнительные копии гена FOXO3A."
  
   Она задумчиво прищурилась. "Итак, если бы вы могли искусственно усилить этот ген, вы могли бы достичь долголетия".
  
   "Да, возможно, так".
  
   "Может ли человек прожить целых двести двадцать лет?"
  
   "Ну, я не знаю. Может быть, если бы он взял твой бульон!"
  
   "Хорошо, Фред", - сказала она с растущим волнением. "Что заставляет тебя так говорить?"
  
   "Как я уже говорил вам, бульон высветил эти гены на наших экранах. Не то чтобы я гений в тестировании на SIRT1 и FOXO3A. Наши роботизированные экраны тестируют сотни потенциальных биологических объектов за один раз. Как только я получил этот результат, я сделал серийные разведения бульона и повторно протестировал активность, и это действительно захватывающая вещь, Сара: какие бы химические вещества ни обладали свойствами активации генов, они чрезвычайно сильны. Во много, много раз более мощный, чем ресвератрол. И забудьте об экстрактах зеленого чая. Не в той же лиге. Что бы ни было в бульоне, это действительно необыкновенно."
  
   "Ты не знаешь, что это такое?"
  
   "Боже, нет! Наши экраны только фиксируют активность. Вероятно, потребуется небольшая армия умных химиков-органиков, чтобы идентифицировать химическое вещество или химические вещества, ответственные за активацию SIRT1 и FOXO3A. Эти структурные разъяснения могут быть дьявольски сложными, но академический и коммерческий интерес будет огромным. Что бы я отдал..." Его голос затих.
  
   Она снова погладила его здоровое плечо. "О, Фред..."
  
   "Моя лаборатория исчезла. Все, исчезло."
  
   Она выудила из сумочки салфетку, и он изящно промокнул ею глаза.
  
   "Ты думаешь, это исходит от красной смородины?" Вьюнок?"
  
   "Невозможно сказать без огромной кропотливой работы. Возможно, есть одно соединение, активирующее оба гена. Возможно, два или более соединений. Возможно, молекула или молекулы получены не из какого-либо растения, а в результате химической реакции, включающей нагревание всех ингредиентов в супе, так сказать. Возможно, спорынья из ключичных мышц тоже играет свою роль. На самом деле, могут потребоваться годы, чтобы разобраться во всем этом."
  
   "Итак, позволь мне понять все это", - сказала Сара. "У нас есть жидкость, богатая галлюциногенными алкалоидами спорыньи, в которой также содержатся неизвестные вещества, которые могут привести к чрезвычайному долголетию".
  
   "Да, это верно. Но есть и другие морщины. Загорелись еще две мои защитные мишени."
  
   Она покачала головой и подняла глаза вверх, как будто не была готова воспринять еще какую-либо информацию. - Кем они были? - спросил я.
  
   "Ну, одним из них был рецептор 5-НТ2А. Это серотониновый рецептор в мозге, который контролирует импульсивность, агрессию, ярость и тому подобное. Что-то в вашем бульоне было очень мощным агонистом или стимулятором этого рецептора. Не так много положительного можно сказать о тамошнем медицинском применении. Ты можешь сделать кого-нибудь довольно неприятным с помощью такого рода фармакологии. Другая цель была гораздо более здоровой."
  
   "И это было?" - спросила она.
  
   "Фосфодиэстераза 5-го типа", - сказал он с блеском в глазах, как будто она поняла, к чему он клонит.
  
   "Извините, - сказала она, " и что это делает?"
  
   "ФДЭ-5 - это фермент, участвующий в активности гладкой мускулатуры. Что-то в вашем бульоне было исключительно мощным ингибитором ФДЭ-5, и вы знаете, для чего они хороши?"
  
   "Фред, это совершенно не по моей части".
  
   Он ухмыльнулся, как смущенный школьник. "Это было бы что-то вроде супер-Виагры!"
  
   "Ты шутишь!"
  
   " Вовсе нет. Этот твой бульон, предположительно, мог бы сделать тебя выше воздушного змея, превратить тебя в секс-машину с очень плохим характером и заставить тебя жить очень, очень долго."
  
   Люк наблюдал, как она передает емкое резюме Прентиса. Образ приапического птичьего человека в десятой камере вспыхнул перед его глазами, сменившись с печальной болью мыслью о добром ученом, который не доживет до следующего утра. У него не хватило духу сказать ей, что Фреда больше нет. Он нуждался в ней, чтобы оставаться сильной.
  
   "И затем вы ушли?" - спросил он.
  
   " Не сразу. Я оставался, пока для него не нашли кровать в палатах, затем вернулся в отель, чтобы забрать свою сумку. Раздался стук в мою дверь. Я открыл, и в комнату ворвались двое мужчин. Я даже не смогла закричать. Один из них задушил меня". Она начала плакать. "Я потерял сознание".
  
   Люк снова обнял ее, пока она рыдала и рассказывала остальную часть истории, вздымаясь в его груди.
  
   "Я проснулся в темноте с заклеенным скотчем ртом. Было трудно дышать. Должно быть, меня накачали наркотиками, потому что время было далеко, все пошло наперекосяк. Я думаю, что я был в багажнике машины. Я не уверен. Они могли бы отвезти меня на одном из автомобильных паромов. Я не знаю, сколько времени это заняло, но когда я добрался сюда, я был в ужасном состоянии и у меня было обезвоживание. Одиль была здесь. Она заботилась обо мне, если вы хотите это так назвать. Это тюрьма. Чего они хотят, Люк? Они не скажут мне, чего они хотят."
  
   "Я не уверен". Он держал ее за плечи на расстоянии вытянутой руки, чтобы смотреть ей прямо в лицо. "Если бы они хотели убить нас, они могли бы это уже сделать. Они чего-то хотят от нас. Посмотрим, но ты должен мне поверить, у нас все будет хорошо. Я не позволю им причинить тебе вред."
  
   Она поцеловала его за это. Не страстный поцелуй, а благодарный. Она взяла его за обе руки, затем осмотрела его левую руку. "Ваша инфекция проходит".
  
   Он рассмеялся. "Какая мелочь, на которую стоит обратить внимание".
  
   "Я беспокоилась о тебе", - кудахтала она.
  
   Он улыбнулся. "Благодарю вас. Таблетки работают отлично."
  
   Лязгнул засов, и дверь открылась. Боннет снова был там со своим пистолетом. "Ладно, пора", - сказал он.
  
   Люк завел Сару себе за спину и сделал решительный и угрожающий шаг вперед. "Время для чего?" - спросил он. "Чего ты хочешь от нас?"
  
   Глаза Боннета были тусклыми. Он выглядел как человек, который устал, но твердо решил не засыпать. "Ты увидишь".
  
  
   ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ
  
  
   Они находились в прохладном помещении без окон размером со спортивный зал начальной школы или городской кинотеатр. Она была слишком большой, чтобы быть простым подвалом одного из коттеджей. Если они все еще были в деревне, как подозревал Люк, то камера должна была находиться под улицей, в раскопе, доступном из нескольких коттеджей. Оказалось, что из разных точек по ее периметру отходило несколько коридоров, и он подумал, что, возможно, каждый из них мог привести к коттеджу.
  
   Стены были из вездесущих известняковых блоков, но полы были из деревянных досок, гладких от времени и покрытых лоскутными коврами, большинство из которых были большими, причудливыми восточными коврами различных оттенков зеленого, синего, красного и розового. Комната была освещена дешевыми промышленными люминесцентными светильниками, прикрепленными к оштукатуренному потолку. По стенам тянулись медные водопроводные трубы.
  
   Люк и Сара сидели рядом друг с другом на деревянных стульях у одной из длинных стен. Его правое запястье и ее левое запястье были прикованы наручниками к паре медных труб.
  
   На противоположной стене винтажный патефон крутил виниловую пластинку. Комната была наполнена жестяной, старинной музыкой бал-мюзетт-дансинг-холла, аккордеонной музыкой в ускоренном темпе.
  
   В центре комнаты стоял прочный складной стол. Боннет и доктор Пелей суетились над огромным алюминиевым котлом на большой электрической катушке, которая раскалилась докрасна. Котел был такой модели, какую армейский повар использовал бы для приготовления рагу на двести человек, и половник тоже был неподъемного размера. Из сосуда поднимался пар, наполняя помещение сладким, почти фруктовым ароматом.
  
   Люк и Сара уже чувствовали этот запах раньше, на кухне своего кемпинга.
  
   Боннет продолжал медленный монолог, громко говоря на весь зал, перекрикивая музыку. Сцена имела неуместный вид шеф-повара, проводящего кулинарное шоу перед аудиторией в наручниках.
  
   "Мне не нужно говорить вам, что эти растения не доступны круглый год", - сказал Боннет. "Мы должны собирать их, когда они в изобилии, и хранить на зимние месяцы. Здесь хорошо и прохладно, поэтому они хорошо хранятся, пока мы сохраняем их сухими. Ягоды и вьюнок, они абсолютно надежны. Никогда не было проблем. Коварна трава ячменя. Если в них нет этих черных или фиолетовых комочков, они никуда не годятся. Как вы называете эти комочки? Я всегда забываю."
  
   "Склероция", - автоматически ответила Сара сухим от страха голосом.
  
   "Я тебя не слышу. Говорите громче, " сказал Боннет.
  
   "Тела спорыньи", - сказал ему Пелэй.
  
   " Да! Вот и все, тела спорыньи, " ответил он. "Без них это мусор. Непригодна для использования. Итак, мы должны найти траву с фиолетовыми комочками на шипах. Тогда мы в деле. Вы должны варить его до упора, но не до кипения. Тушите его, как хорошее касуле. Ты занимаешься этим столько же лет, сколько Пелай и я, ты привыкаешь к этому, поэтому каждый раз получается идеально."
  
   Люк позвал: "Сколько тебе лет, Боннет?"
  
   Мэр перестал помешивать и потер свою щетину. "Мне всегда приходится думать", - ответил он. Пелай посмеивался над своим шоу. "Я не самый старый, ты знаешь. Этот парень Дюваль, свиновод, он самый старший. Мне двести сорок два, но моя жена говорит, что я ни на день не выгляжу старше ста восьмидесяти!" Пелай нашел это забавным и захихикал, как женщина. "Я научился заваривать чай у своего отца, Густава. Он учился у моего дедушки, Бернарда. И он учился у моего прадеда, Мишеля Бонне, который, как мне сказали, в молодости был монахом в аббатстве Руак, прежде чем оставить монастырскую жизнь в 1307 году, когда были уничтожены тамплиеры. Это неплохо, а? Всего четыре поколения шляпок за семьсот лет!"
  
   На столе лежал пластиковый пакет для переноски. Боннет достал книгу в красной коже, рукопись Ruac.
  
   Люк покачал головой при виде этого. "Возникли трудности с чтением, Боннет?"
  
   "На самом деле, да, за исключением небольшого отрывка на латыни, который парень написал в 1307 году, который совпадает с семейной датой, которую я только что упомянул. Может быть, мы убедим вас рассказать нам, что там написано. Но не обращайте внимания, если вы этого не сделаете. Думаю, я достаточно хорошо знаю, что в ней. Картинки говорят о тысяче слов. Этот Бартомье, которому было двести двадцать, - я полагаю, он и мой прадед были хорошо знакомы."
  
   "Как часто вы это пьете?" - Спросил Люк.
  
   " Наш чай? Раз в неделю. Всегда поздно, посреди ночи, когда нас не потревожит какой-нибудь идиот, бродящий по деревне. Возможно, мы могли бы делать это реже, но это традиция, и, честно говоря, нам это нравится. Я использовал ее более десяти тысяч раз, и она не стареет. Ты увидишь."
  
   "Мы ни за что не собираемся подыгрывать", - сказал Люк.
  
   - Нет? - спросил я. Боннет ответил, пожимая плечами. Он окунул палец в горшочек, и он стал красным. Он дочиста вылизал ее и объявил: "Ну вот, все готово. Настоящий руакский чай. Что ты думаешь, Пелай?"
  
   Доктор попробовал немного из ковша. "Я не могу припомнить лучшей партии", - засмеялся он. "Извините, мне приходится ждать".
  
   "Ну, ты и я, старый друг. Сегодня мы - хранители. Специальные смотрители для особых гостей." Он оглядел комнату. "Жак!" - завопил он. "Где ты, черт возьми, находишься?"
  
   Его сын появился из одного из коридоров.
  
   "Мы готовы", - сказал ему Боннет. "Пусть они знают".
  
   Люк и Сара держали друг друга за свободные руки. Ее рука казалась вялой и холодной. Он мало что мог сказать ей, кроме: "Все будет в порядке. Оставайся сильным." Вскоре послышался приглушенный звук звенящего колокола. Это продолжалось не более полуминуты, затем закончилось.
  
   Жители деревни начали прибывать группами по трое и четверо.
  
   На вид не моложе двадцати или около того. В основном мужчины и женщины в годах, сколько именно, Люк мог только догадываться. Вошла Одиль, виновато глядя на пару в наручниках вдоль стены. Там было, может быть, тридцать или сорок человек ее возраста. Люди, как правило, собирались в группы своих сверстников, слонялись вокруг, шептались, по-видимому, испытывая дискомфорт от незнакомцев среди них. В целом, там было по меньшей мере двести человек, но Люк потерял счет, когда комната наполнилась.
  
   Боннет стукнул половником по кастрюле, чтобы привлечь всеобщее внимание. "Добрые люди", - крикнул он. "Приходите, и вас обслужат. Не стесняйтесь из-за наших гостей. Ты знаешь, кто они такие. Не обращайте на них никакого внимания. Ну же, кто сегодня первый?"
  
   Они организованно выстроились в очередь, и каждый, в свою очередь, получил бумажный стаканчик, до краев наполненный горячим красным чаем. Некоторые потягивали его, смакуя, как чашку хорошего обычного чая. Другие, особенно молодые жители деревни, выпили ее залпом.
  
   Они показались Люку чем-то вроде эрзац-прихожан, стоящих в очереди, чтобы получить святое причастие. Но Боннет не был священником. Он ухмылялся и шутил, разливая варево, и, казалось, забавлялся всякий раз, когда случайно проливал немного на стол.
  
   Когда последний житель деревни, коренастая пожилая женщина с длинными седыми волосами, собранными в пучок, получила свою порцию и что-то прошептала ему, Боннет громко ответил: "Нет, нет. Для меня, позже. Я должен кое-что сделать сегодня вечером. Но пойдем со мной, позволь мне представить тебя."
  
   Боннет привел женщину к Люку и Саре. "Это моя жена, Камилла. Это археологи, о которых я вам рассказывал. Разве профессор не симпатичный парень?"
  
   Жена мэра оглядела его с ног до головы и хмыкнула, после чего Боннет шлепнул ее по заду и сказал, чтобы она развлекалась без него. Он пододвинул стул и сел сам, вне досягаемости Люка.
  
   "Ты знаешь, я устал", - вздохнул он. "Уже поздно. Я уже не так молод, как раньше. Позволь мне посидеть с тобой немного."
  
   Глаза Сары блуждали по комнате. Люди допивали чай, аккуратно выбрасывая чашки в мусорное ведро, все очень аккуратно и цивилизованно. Был шум разговоров, немного вежливого смеха, все очень банально.
  
   "Что происходит дальше?" - спросила она.
  
   "Подожди, ты увидишь. У одних это занимает пятнадцать минут, у других - двадцать. Смотреть. Это не останется незамеченным." Он позвал Пелая, который подошел от складного столика с еще двумя чашками чая в руках.
  
   Сара посмотрела на них и начала плакать.
  
   "Нет, тебе действительно понравится!" Боннет настаивал. "Не поднимай шума. Доверься Пелаю. Он хороший врач!"
  
   "Оставь ее в покое", - пригрозил Люк. Он поднялся со стула и натянул ремень безопасности, заставив Боннета рефлекторно откинуться назад, хотя тот находился на безопасном расстоянии.
  
   Боннет устало покачал головой и вытащил пистолет. "Пелэй, передай ей чашку". Он уставился на Сару и прочитал ей небольшую лекцию, как будто он был директором, а она - школьницей. "Если ты бросишь это вниз, я прострелю профессору ногу. Если ты выплюнешь это, я прострелю ему колено. Я не собираюсь убивать его, потому что мне нужна его помощь, но я пролью его кровь."
  
   "Сара, не слушай его!" - крикнул Люк.
  
   "Нет, Сара", - сказал Боннет. "Ты определенно должен меня выслушать".
  
   Она взяла чашку дрожащей рукой и начала подносить ее к трясущимся губам.
  
   "Сара!" Люк вскрикнул. "Не надо".
  
   Она посмотрела на него, покачала головой и выпила его несколькими глотками.
  
   "Превосходно!" Сказал Боннет. "Видишь, довольно вкусно. Теперь, профессор, ваша очередь."
  
   "Я не собираюсь этого делать", - твердо сказал Люк. "Сара, если я выпью это, я не смогу защитить тебя".
  
   "Послушай, это утомительно", - сказал Боннет, поворачивая пистолет к Саре. "Теперь мне придется пристрелить ее, если ты не будешь сотрудничать. Просто выпей чай и покончи с этим."
  
   Люк скривился от боли. Откуда он знал, что Боннет не нажмет на курок? Он, безусловно, был способен на насилие. Но если бы он уступил и выпил чай, он отказался бы от единственного оружия, которое у него было, от своего разума. Он проклинал себя за то, что пришел без жандармов. Это оказалось трагически плохим решением.
  
   Сара потянулась к его свободной руке, и он позволил ей взять ее. Она крепко сжала его пальцы и внезапно подняла взгляд, как будто чем-то пораженная. "Позвольте мне поговорить с ним", - сказала она Боннету. "Я уговорю его. Просто дай нам минутку побыть наедине."
  
   "Ладно, минутку. Почему бы и нет?" Он встал, сделал несколько шагов назад и встал рядом с Пелей, которая похотливо пялилась на Сару.
  
   Она наклонилась, пытаясь подойти как можно ближе к Люку, но что бы она ни сказала, это было подслушано.
  
   " Что ты делаешь? - спросил я. Люк спросил ее.
  
   "Давай, выпей это", - прошептала она.
  
   "Почему ты так говоришь?" - прошептал он в ответ.
  
   "Доверяете ли вы мне как личности?"
  
   "Да, конечно".
  
   "Доверяете ли вы мне как ученому?"
  
   "Да, Сара, я доверяю тебе как ученому".
  
   "Тогда выпей это".
  
   Пелай подкрался достаточно близко, чтобы передать Люку чашу, и быстро отступил.
  
   Сара ободряюще кивнула, и Люк, запрокинув голову, выпил ее залпом.
  
   "Ладно, Пелай, иди присмотри за стадом. Я останусь здесь с нашими друзьями."
  
   Он сел обратно, и Люк тоже рухнул на свой стул с выражением поражения на лице.
  
   "Вы знаете, это забавно", - сказал Боннет. "Нам пришлось заставить вас сделать то, что мы делаем сами, охотно и с благодарностью. Это странный мир, не так ли?"
  
   Люк ощетинился от презрения. "Что странно, Боннет, так это то, как ты можешь притворяться цивилизованным, когда ты не более чем смертоносный кусок мусора".
  
   Старик выгнул бровь. "Мусор? Я? Нет. То, что я делаю, я делаю, чтобы защитить свою семью и свою деревню. Я прожил очень долго, месье, и за это время я узнал кое-что важное. Ты сам о себе заботишься. Если это означает отталкивать других с дороги, то так оно и есть. Ruac - это особое место. Это как редкий, нежный цветок в теплице. Если термостат неисправен, если температура повышается на один градус или понижается на один градус, цветок погибает. Вы приходите сюда со своими учеными и студентами, со своими камерами и записными книжками, и на самом деле то, что вы делаете, - это поворачиваете термостат. Если мы позволим вам сделать это, наш образ жизни умрет. Мы умрем. Итак, для нас это вопрос выживания. Это убить или быть убитым."
  
   " Господи, " с отвращением пробормотала Сара.
  
   "Это были невинные люди", - прошипел Люк.
  
   "Мне жаль. С нашей стороны каждый из них был угрозой. Тот, из Израиля, он удивил нас, когда мы проверяли, какие замки у вас на вашей драгоценной пещере. У этого парня Хьюго хватило наглости вломиться в дом моей дочери и спуститься сюда на чайный вечер! Чего он ожидал? А те, что были в вашем лагере прошлой воскресной ночью? Нам пришлось забрать ваши компьютеры и уничтожить ваши файлы. Нам пришлось взорвать вашу пещеру, чтобы раз и навсегда помешать вашим людям прийти в Ruac, и мы бы это сделали, если бы этот черный ублюдок не убил моего демомена."
  
   - Пьер мертв? - спросил я. Жалобно спросила Сара.
  
   "Мне жаль", - сказал Люк. "И Джереми. И Мари. И Элизабет Кутард. И..."
  
   Она разразилась слезами и шептала: "Ужасно, ужасно", снова и снова.
  
   "И чем вы оправдывали изнасилование женщин?" Судя по выражению лица Сары, он пожалел, что сказал это. Он рассказал ей остальную часть истории: "Жандармы сказали, что у насильников были неподвижные сперматозоиды".
  
   Боннет, как обычно, пожал плечами. "Мальчики будут мальчиками".
  
   Люк просто сказал: "Ты кусок дерьма".
  
   Это только подлило масла в огонь Боннета. Он оживился, размахивая рукой. "Пелэй сказал, что было бы лучше, если бы мои люди раздавили вас двоих, как жуков в Кембридже! Я говорю, что то, что произойдет с тобой сегодня вечером, будет лучше."
  
   - А компания? - спросил я. - Спросил Люк. - Это ты тоже взорвал? - спросил я.
  
   " К нам это не имеет отношения, " Боннет пожал плечами. "Счастливое совпадение. Мы охотились за тобой. Что мы знаем о взрыве зданий? Пелай убедил меня, что у нас была возможность избавиться от тебя, прежде чем ты смог бы нанести нам еще больший ущерб. Если бы это произошло в другой стране, это не дошло бы до нас. Итак, я сказал, почему бы и нет? Когда они потерпели неудачу и вы двое расстались на следующее утро, мы решили забрать ее, чтобы заставить вас прийти к нам. Сколько неприятностей вы нам доставили!"
  
   Люк не был уверен, поверил ли он ему насчет их невмешательства в плантагенетику. Его водонепроницаемая теория дала течь.
  
   " А подмастерье? Ты не убивал его?"
  
   - Фред мертв? - спросил я. Сара плакала.
  
   "Мне жаль", - сказал Люк. "Он умер в больнице".
  
   "Об этом я тоже ничего не знаю", - рявкнул Боннет, - "но знаете что?" - продолжил он. "Никто из твоих людей не погиб бы, если бы мы застрелили тебя и твоего приятеля Хьюго, когда вы впервые переступили порог моего кафе é. Точно так же, как мы сделали, когда два придурка впервые обнаружили пещеру, еще в 1899 году."
  
   Сара скривила рот в улыбке чистого презрения. "У тебя есть еще один секрет, не так ли?"
  
   "Ах, да? Что это?"
  
   "Ты бесплоден, не так ли? Все вы, мужчины, бесплодные сукины дети." Она рассмеялась над его обиженным выражением лица. "Люк, это, должно быть, побочный эффект чая. Они все стреляют холостыми!"
  
   Люку тоже удалось улыбнуться. "Не думаю, что я видел детей в Ruac. Сколько там детей?"
  
   Боннет встал, изобразив на лице дискомфорт. "Не много, недостаточно. Это проблема, это всегда было проблемой. Мужчины готовят чай в течение года или двух, и наша маленькая рыбка перестает плавать. Но мы справляемся. Мы заставляем это работать."
  
   Люк на мгновение задумался. "Ты принадлежишь к матрилинейной линии, не так ли?" - спросил он.
  
   "Мы - это что?" Боннет бросил вызов, как будто кто-то оскорбил его мать.
  
   "Мужчины не могут размножаться", - сказал Люк. "Ваши родословные проходят через женщин. Итак, вы должны привлекать посторонних мужчин, чтобы сохранить материнскую родословную. Кто стал отцом твоих собственных проклятых детей, Боннет? Пользуетесь ли вы услугами племенного разведения, как коневоды?"
  
   "Заткнись!" Боннет закричал. Он снова вытащил пистолет и направил его на Люка.
  
   Люк насмехался над ним; ему нечего было терять: "Твой маленький пистолет тоже стреляет холостыми?"
  
   Теперь Бонне кричал, заглушая непрекращающиеся ритмы мюзетт. Жители деревни перестали разговаривать, повернулись и посмотрели на него. "Ты думаешь, что ты такой чертовски умный. Вы приехали из Парижа, вы приехали из Бордо, вы приехали в нашу деревню и пытаетесь разрушить наш образ жизни! Позволь мне рассказать тебе, что произойдет с тобой сегодня вечером!" Он направил пистолет на Сару. "Мой сын хорошенько трахнет эту сучку, а потом всадит ей пулю в голову!" И ей даже будет все равно, потому что через несколько минут она влюбится в чай. И ты, ты будешь жеребцом. Ты пойдешь с Одиль. Ты взлетишь, как бумажный змей, и подаришь мне внука, большое тебе спасибо. Тогда я лично всажу пулю тебе в голову! Затем я собираюсь подняться на вершину утеса и привести в действие заряды, которые мы установили сегодня вечером. Со всеми этими навороченными новыми воротами, замками и камерами, которые они установили, мы не можем проникнуть внутрь, но это не значит, что мы не можем взорвать скалу сверху и обрушить ее в пещеру! А потом я собираюсь сжечь эту проклятую рукопись! И тогда никто больше никогда не узнает наш секрет! Я не верю, что ты кому-либо писал письмо. Это глупый блеф. Никто другой никогда не узнает! А потом я собираюсь вернуться в свое кафе & # 233; и к моей пожарной команде, и к моей куче нацистского золота, и к моей тихой деревне, и к моему чаю, и к моим хорошим временам, и я буду продолжать жить так долго, что, возможно, забуду, что вы, ублюдки, вообще существовали!"
  
   Он был синим от тирады, пыхтел и хрипел.
  
   Но Люк смотрел не на него, он смотрел на жителей деревни. Не имело значения, были ли они молоды или стары. Они начали игнорировать напыщенную речь своего мэра. Они кружились под музыку, терлись друг о друга, создавали пары. Одежда была сброшена. Стоны и кряхтение. Звуки гона. Пожилые пары направлялись в коридоры, подальше от главного зала. Те, что помоложе, падали на ковры, самозабвенно врезаясь друг в друга на открытом воздухе.
  
   "Это то, чем мы занимаемся", - гордо сказал Боннет. "И мы делали это в течение сотен лет! И, профессор, посмотрите на своего друга!"
  
   Люк оглянулся и крикнул: "Сара!"
  
   Ее глаза закатились. Она обмякла в своем кресле, издавая короткие хриплые стоны.
  
   Боннет отстегнул ее наручники и помог ей подняться на нетвердые ноги. "Сейчас я веду ее к Жаку. К тому времени, как я вернусь, ты будешь готова к встрече с Одиль. Сделай меня внучкой, если сможешь. Тогда иди к черту."
  
  
   ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ
  
  
   Боннет вел Люка за руку. Ему не нужно было оружие или защита. Люк двигался как автомат, отстраненный, с ищущим взглядом, пассивный и уступчивый.
  
   "Ну вот, пожалуйста", - уговаривал Боннет, словно обращаясь к собаке. "Сюда, следуй за мной, хороший парень".
  
   Боннет направился по коридору, отходящему от главной камеры. Он открыл дверь.
  
   Это была идея фантазии одного человека.
  
   Комната без окон была обита тяжелой тканью яблочно-красного и золотого цвета matelass é, что придавало ей вид арабского гарема. Единственный свет исходил от двух стоячих ламп по углам, горевших маломощными лампочками. Прозрачная ткань персикового цвета вздымалась с потолка, покрывая штукатурку. Большая кровать занимала большую часть пола, ее пружинные блоки лежали на ковре, покрывало на кровати было оранжевым и атласным. Повсюду блестящие красные подушки.
  
   Посреди кровати лежала обнаженная Одиль и медленно извивалась, как змея, ищущая место, чтобы погреться на солнышке. Она была кремовой и чувственной, с хорошим, подтянутым телом, волосы на лобке были такими же черными, как и ее длинные локоны.
  
   "Вот, Одиль", - гордо сказал ее отец. "Я приготовил его для тебя. Оставайся с ним столько, сколько захочешь, будь с ним столько раз, сколько сможешь. Я вернусь, чтобы проверить."
  
   Она казалась слишком мечтательной, чтобы понять, но когда ее глаза нашли Люка, она начала трогать себя и стонать.
  
   Боннет подтолкнул Люка вперед. "Ладно, сделай хорошую работу. Повеселись немного, а потом счастливого пути. Наслаждайтесь чаем Ruac, профессор."
  
   С этими словами он сильно толкнул Люка под обе лопатки и отправил его плюхаться на кровать.
  
   Одиль потянулась к нему, хватая за его одежду, срывая пуговицы с его рубашки с необузданной силой, работая над его джинсами.
  
   Боннет понаблюдал несколько мгновений, от души рассмеялся и ушел. Он проверил свои наручные часы и вернулся в главную камеру, чтобы сменить пластинку на фонографе, посидеть и понаблюдать за чувственной наготой пар, которые предпочли элементарный комфорт коврикам на полу.
  
   Примерно через час он прикончит Люка и Сару и выложит их Дювалю, чтобы утром вознаградить его свиней. Где был этот старый чудак? Боннет осмотрел пол в поисках особенно морщинистой, тощей наготы. Его там не было. Вероятно, зашел в одну из частных палат. А где была жена Боннета? Он осмотрел большой розовый зад с длинными седыми волосами до шеи. "Только не говори мне, что она ушла с Дювалем!" - сказал он себе, смеясь. "Этот старик - негодяй! Затем он заметил жену деревенского пекаря, рыжеволосую женщину на сто лет моложе его самого, которая была немного похожа на Марлен Дитрих в расцвете сил.
  
   Она сидела верхом на одном из мужчин, фермере по профессии, который в Кембридже испортил машину, а затем похитил Сару. Он был суровым человеком, которому Боннет доверял тяжелую работу. Он убил больше немцев во время обеих мировых войн, чем любой человек из Ruac. Теперь его глаза были закрыты, а зубы стиснуты. Ее груди подпрыгивали вверх и вниз в такт барабанам мюзетт.
  
   "Эй, Хелен", - крикнул Боннет рыжеволосой девушке, перекрикивая музыку. - Об этом позже. Ты и я! Я найду тебя."
  
   Одиль то цеплялась за Люка, то гладила его, двигая руками по широкой спине вниз к талии, пытаясь стянуть с него узкие джинсы.
  
   Ее глаза были стеклянными, губы шевелились, как будто она что-то говорила, но ничего не выходило. Затем сформировалось слово, а за ним другое: "Дорогой, дорогой".
  
   Глаза Люка резко открылись.
  
   Он оглядел комнату, затем взял ее голову в свои большие ладони и сказал: "Я не твоя дорогая, и я не собираюсь трахать прабабушку".
  
   Он попытался стряхнуть ее, но она схватила его крепче, ее ногти впились в его спину.
  
   "Я никогда раньше этого не делал", - сердито сказал он.
  
   Он нахмурился и врезал кулаком ей в челюсть.
  
   К счастью, она сразу обмякла, так что ему не пришлось избивать ее до потери сознания.
  
   Он поднялся с кровати и поправил свою одежду, наблюдая, как обнаженная женщина тихо дышит. "Ты неплохо выглядишь для своих ста шестнадцати", - сказал он. "Я дам тебе это".
  
   Он порылся в карманах в поисках мобильного, но, как и ожидалось, его там не было.
  
   Он повернул дверную ручку, открывая ее. Боннет думал, что его дочь была достаточным кувшином меда, чтобы держать его в незапертой комнате, подумал Люк.
  
   Коридор был пуст, из большого зала доносилась музыка.
  
   Его голова была совершенно ясной. Это стало ясно, когда он выпил чай. Двадцать минут спустя стало ясно. Теперь все было ясно.
  
   Он бы разыграл спектакль. Он притворился, что находится в зоне. Он наблюдал за Сарой и жителями деревни и изо всех сил подражал. Боннета одурачили, вот и все, что имело значение.
  
   Почему на него это не подействовало?
  
   Никаких галлюцинаций, никакого потустороннего мира, ничего. Просто головная боль.
  
   Сара была убеждена, что у него будет иммунитет? Откуда она узнала?
  
   Сара.
  
   Он должен был найти ее. Мысль о том, что Жак лапает ее тело, вызвала у него приступ ярости.
  
   Он начал крутить дверные ручки.
  
   Один за другим одно и то же: пожилые люди с избыточным весом занимаются этим, не обращая внимания на его вторжение. Это было неаппетитно.
  
   После того, как он попробовал все отдельные комнаты в этом коридоре, он прокрался в главный зал. Боннет сидел в кресле на противоположной стороне комнаты, сонно отдыхая. Пелай нигде не было видно. Между ним и Боннетом происходило достаточно извиваний на полу, чтобы заставить его думать, что он может пригнуться и добраться до следующего коридора.
  
   Он спрыгнул вниз, по-лягушачьи прошелся вдоль стены.
  
   Он поравнялся со столиком с чайным сервизом. Рукопись Ruac была так близко.
  
   Он даже не думал. Он просто действовал, опустившись на живот, начиная ползти.
  
   Он плавал в море обнаженных тел, которые не обращали внимания на его присутствие. Он стиснул зубы и продолжал идти.
  
   Он оглянулся в поисках Боннета.
  
   Он не был в своем кресле.
  
   Господи, подумал Люк. Христос.
  
   Еще через секунду он был под столом.
  
   Он потянулся и почувствовал, как его рука сомкнулась вокруг нее.
  
   Сара, я иду.
  
   Он быстро отполз обратно к стене. Боннета нигде не было видно, поэтому он смело поднялся и побежал в следующий коридор, запихивая рукопись под рубашку.
  
   Он открыл первую дверь, к которой подошел.
  
   Пожилая пара, потная и тяжело дышащая.
  
   Затем вторая дверь.
  
   На кровати лежал мужчина с волосатой спиной и в расстегнутых брюках. Жак неуклюже пытался снять их свободной рукой. Единственной частью Сары, которую он мог видеть, скрытой под чудовищем, были рыжевато-коричневые шелковистые волосы, каскадом рассыпавшиеся по подушке.
  
   Там стояла лампа, тяжелое железное приспособление.
  
   Он почувствовал убийственную ярость, какой никогда раньше не испытывал.
  
   Это заставило его схватить лампу, выдернув вилку из розетки.
  
   Это заставило его взмахнуть им, как киркой, обрушив основание на грудной отдел позвоночника мужчины.
  
   И когда Жак выгнул спину от боли, отрывая голову от груди Сары и лая, как раненая собака, это заставило его сильно ударить основанием лампы по своему черепу, раздробив его, как грецкий орех, и наполовину столкнув свое тело с кровати.
  
   Сара стонала. Он прижимал ее обнаженную к себе и говорил ей, что с ней все будет в порядке. Ее глаза не могли сфокусироваться. Он продолжал говорить с ней, шепча ей на ухо, которое ощущалось холодным на его губах. И, наконец, он услышал тихое, с придыханием: "Люк".
  
   Не было времени пытаться одеть ее. Он столкнул труп Жака с кровати и завернул ее в забрызганное кровью покрывало. Он уже собирался поднять ее, когда ему в голову пришла мысль. Он порылся в карманах Жака. Твердый край мобильного телефона Жака приятно ощущался кончиками пальцев. Он взглянул на нее.
  
   Никаких решеток. Конечно. Они были под землей.
  
   Он положил телефон в карман, подхватил Сару на руки и понес ее, толкая дверь коленом.
  
   Коридор был пуст.
  
   Он начал убегать с ней, прочь от музыки.
  
   Он чувствовал себя сильным, а она - легкой.
  
   Чем дальше он отходил от главного зала, тем темнее становился коридор. Он напрягся, чтобы разглядеть, что было впереди.
  
   Лестница.
  
   Боннет снова посмотрел на часы, оторвал свои тяжелые бедра от стула и поплелся обратно в комнату Одиль, чтобы посмотреть, как у нее идут дела со своим любовником.
  
   Прошло четыре года с момента рождения нового ребенка в Ruac. Им нужно было ускорить темп, если они хотели поддерживать себя. На его вкус, Одиль была слишком разборчива. Такая привлекательная женщина, как она, должна выкачивать детей, как машина.
  
   Но она была беременна всего три раза за свою долгую жизнь. Однажды во время Первой мировой войны, когда она потеряла ребенка из-за выкидыша. Снова, сразу после Второй мировой войны, мальчик, зачатый бойцом Сопротивления из Руана, который умер от детской лихорадки. И снова в начале шестидесятых - парижскому парню, возвращающемуся через P érigord, связь на одну ночь.
  
   На этот раз родилась девочка. Она выросла молодой и хорошенькой и несла надежды Боннета и всей деревни на своих маленьких плечах. Но она погибла в результате несчастного случая внизу, в подвалах. Она карабкалась по старым немецким ящикам, пытаясь вскарабкаться на вершину горы ящиков, когда один из ящиков опрокинулся и лишил ее жизни.
  
   Одиль погрузилась в депрессию и, несмотря на мольбы своего отца, потеряла интерес к преследованию мужчин со стороны.
  
   Пока в город не приехали археологи.
  
   Единственное светлое пятно в кошмаре, насколько это касалось Боннета.
  
   Боннет открыла дверь, ожидая увидеть двух красивых людей, занимающихся любовью, но она была одна, храпела с распухшей челюстью.
  
   "Иисус Христос!" - воскликнул он.
  
   Не было никакой необходимости обыскивать комнату. Спрятаться было негде.
  
   Он выскочил и побежал так быстро, как только могли нести его больные артритом бедра" к комнате Жака.
  
   Там он обнаружил сцену гораздо хуже. Его сын, избитый, окровавленный и, несомненно, мертвый, Сара исчезла.
  
   "Боже мой, Боже мой, Боже мой!" - бормотал он.
  
   Что-то пошло ужасно неправильно.
  
   Где был Симард?
  
   "Пелэй!" - закричал он. " Пелай! - крикнул я.
  
   Люк понес Сару вверх по темной лестнице. Наверху была незапертая дверь.
  
   Они были на кухне, обычной кухне коттеджа.
  
   Он провел ее через холл и гостиную, темные и незанятые, планировка которых была похожа на дом Одиль. Он уложил Сару на кушетку и поправил простыню, чтобы укрыть ее должным образом.
  
   Он раздвинул занавеси.
  
   Это была главная улица Ruac.
  
   Машина Айзека была припаркована через дорогу перед домом Одиль.
  
   Все дома были соединены. Подземный зал, как он и подозревал, был раскопом под дорогой.
  
   Он быстро проверил телефон Жака. Был хороший сигнал. Он пробил список последних вызовов.
  
   Отец - мобиль.
  
   Хорошо, подумал он, но сейчас нет времени.
  
   Ключи от машины Айзека давно пропали.
  
   Он быстро все обыскал; он старался вести себя как можно тише, предполагая, что обитатель дома находится где-то под землей, но он не был в этом уверен.
  
   В холле он нашел два полезных предмета: связку ключей от машины и старый одноствольный дробовик. Он разломал пистолет. В стволе был патрон и еще несколько патронов в подсумке.
  
   Боннет ковылял по подземному комплексу, зовя Пелея. В тисках чая никто из других мужчин не смог бы функционировать в течение доброго часа или больше. Судьба его деревни зависела от него.
  
   Я мэр, подумал он.
  
   Да будет так.
  
   Затем он нашел Пелея в одном из коридоров, выскользнувшего из одной из комнат.
  
   "Где, черт возьми, ты был?" Боннет закричал.
  
   "Проверка. Наблюдает. Поддержание мира, " ответил Пелай. "Как я и должен был делать. В чем дело?"
  
   Боннет крикнул Пелаю, чтобы тот следовал за ним, затем, задыхаясь, рассказал ему, что произошло, когда двое стариков бросились бежать.
  
   Боннет нашел выключатель света в коридоре.
  
   Ничего.
  
   В следующем коридоре он снова включил свет.
  
   Он указал. - Вот так! - крикнул я.
  
   На полу, где волочилась окровавленная простыня Сары, виднелась красная полоса. Коридор вел к дому пекаря. Он выхватил пистолет, и оба мужчины направились к лестнице.
  
   Люк неловко усадил Сару на тесное заднее сиденье Peugeot 206 Бейкера, припаркованного перед коттеджем. Машина услужливо зачирикала и сдалась, когда Люк нажал кнопку разблокировки изнутри гостиной.
  
   Он завел двигатель, включил передачу и умчался.
  
   В зеркале заднего вида он увидел Боннета и Пелея, выходящих из парадной двери пекарни. Он услышал, как прогремел выстрел. Он перевел "Пежо" на вторую позицию и врезался в пол.
  
   Боннет побежал обратно в свое кафе é чтобы взять ключи от своей машины.
  
   Их нужно было остановить.
  
   Их пришлось убить.
  
   Он выкрикнул эти мандаты Пелаю.
  
   Люк говорил быстро и громко и выжимал из маленького "Пежо" все возможное на темной пустой проселочной дороге. Он бил челом оператора службы экстренной помощи низкого уровня, чтобы тот повысил его звонок. Ему нужно было поговорить с полковником Тукасом в Пéриге.
  
   Полковника пришлось разбудить!
  
   Он был профессором Симардом из Бордо, черт возьми!
  
   У него на виду были убийцы из аббатства Руак!
  
   Боннет держал ключи в руке и собирался закрыть дверь кафе, когда зазвонил его мобильный.
  
   Люк кричал на него. "Все кончено, Боннет. Дело сделано. Жандармы на пути к Ruac. Ты закончил."
  
   Ярость Боннета хлестала, как лава. "Ты думаешь, дело сделано? Ты думаешь, дело сделано? Все будет сделано, когда я скажу, что все сделано! Иди к черту и попрощайся со своей чертовой пещерой! Давай, попробуй остановить меня! Давай! Попробуй!"
  
   Машина Боннета стояла на обочине перед кафе é. Он забрался на водительское сиденье, и Пелай забрался рядом с ним так быстро, как только мог старик.
  
   " Моя винтовка в багажнике, " сказал Боннет.
  
   "Я все еще хороший стрелок", - проворчал Пелэй.
  
   Боннет остановил машину на обочине дороги в знакомом ему месте, ближе всего к скалам. Пелай поднял винтовку и небрежно проверил ее. Это был карабин М1 со снайперским прицелом, снятый с убитого американского солдата в 1944 году. Пелай был там. Он помнил тот день. Он и Боннет также забрали бумажник и ботинки молодого человека. Это был хороший пистолет, из которого они убили много бошей. Боннет содержал ее в чистоте и смазывал.
  
   Двое мужчин побежали в лес, ветки хлестали их по лицам.
  
   Через некоторое время они расстались.
  
   Боннет направился прямо к скалам. Пелай выбрал наклонный путь в темноте.
  
   Люк выехал на грунтовую дорогу, ведущую к парковке над пещерой. Он не хотел вести машину всю дорогу. Что бы ни случилось, Сара должна была быть в безопасности, поэтому он припарковался в четверти мили от дома и перегнулся через сиденье.
  
   Она постепенно выходила из нее.
  
   "Я оставляю тебя здесь, Сара. Ты будешь в безопасности. Я должен спасти пещеру. Ты понимаешь?"
  
   Она открыла глаза, кивнула и снова задремала.
  
   Он совсем не был уверен, что она поняла, но это не имело значения. Надеюсь, он будет рядом, чтобы объяснить ей это позже.
  
   Боннет слышал, как его ноги стучат и шуршат по лесной подстилке, и хриплые звуки мехов, которые издавала его вздымающаяся грудь. Впереди была поляна, покрытая гравием парковочная площадка, которую заложили археологи. Он был близок.
  
   Большой дуб рос на другой стороне посыпанной гравием площадки, ориентир, который он выбрал, и он был рад, что выбрал тот, который легко заметить в темноте.
  
   Гравий брызнул из-под его тяжелых сапог пожарной команды.
  
   Люк пожалел, что у него нет факела, чтобы освещать себе путь. Была кромешная тьма, но он держался переулка. Это была рутинная работа с дробовиком. Сара чувствовала себя легче в его объятиях.
  
   Впереди была серая полоса, горизонт над утесами.
  
   Что-то вырисовывалось силуэтом в сером, двигалось.
  
   Шляпка.
  
   Боннет был у основания дерева. В метре от ствола была груда камней, которую они с Жаком сложили, чтобы отметить место.
  
   Боннет упал на колени и начал убирать и разбрасывать камни. Кожаный футляр находился чуть ниже уровня земли в неглубокой яме.
  
   Он медленно вынул футляр, стараясь не задеть медные провода, идущие к его клеммам. Это был детонатор Waffen-SS M39, изъятый у подразделения боевых инженеров в 1943 году. Это был чистый и эффективный на вид тяжелый кирпич из литого сплава и бакелита. Боннет был уверен, что это сработает идеально.
  
   Это была тяжелая работа, но он был уверен, что его старые демо-бойцы выполнили ее должным образом, пробившись в скалы в полудюжине мест, засыпав пикратол, много его, глубоко в землю. Огромная полоса скал обрушилась бы в реку, унося пещеру с собой.
  
   Пещера, которая оживила его деревню и угрожала ей смертью, превратится в пыль. Если бы Пелай выполнил свою работу, Симард превратился бы в пыль. Он нашел бы Сару, и она превратилась бы в прах.
  
   Он повернул деревянную ручку и услышал, как она задребезжала. Когда он больше не мог ее поворачивать, он нажимал своим толстым пальцем на ручку с надписью Z ÜNDEN: зажигать.
  
   Сначала он услышал шаги, затем: "Стой!"
  
   Люк был в десяти метрах от меня, полз вперед по гравию. Он увидел Боннета, склонившегося над чем-то, что-то делающего.
  
   Люк поднял дробовик к плечу.
  
   Боннет поднял глаза и буркнул простое: "Иди к черту!"
  
   Люк мог слышать звук дребезжания.
  
   Дребезжание прекратилось, и Боннет убрал руку.
  
   В этот момент голова Люка полностью заполнила снайперский прицел Пелея, идеально контрастируя с серым горизонтом.
  
   Пелай стоял в низких зарослях, на одном колене. Его руки были твердыми для человека его возраста. Голова Люка была в четком фокусе.
  
   Люк закричал на Боннета: "Не моя пещера!"
  
   Пелай услышал крик и через оптический прицел увидел, как шевелятся губы Люка. Перекрестие было установлено на его виске.
  
   Спусковой крючок впивался в его указательный палец. Он начал сжимать ее.
  
   Люк пошатнулся, когда услышал выстрел сзади.
  
   Он ожидал почувствовать какую-то жгучую боль, но ничего не было.
  
   Он снова повернулся к Боннету. Старик был теперь всего в пяти метрах от меня.
  
   Боннет заглянул в дробовик Люка. Он крикнул: "Пелэй! Поторопись!" Его большой палец лежал на кнопке.
  
   Люк закричал. Но это было не слово. Это был первобытный рев, первобытный предсмертный крик, который исходил откуда-то изнутри него.
  
   Снаряд из его дробовика взорвался и осветил темноту.
  
   Раздался глухой удар. Дерево, камень, плоть. Это был выстрел в птицу.
  
   Люк медленно двинулся вперед, пытаясь разглядеть, что он сотворил.
  
   Боннет лежал на боку, по лицу текла кровь, его глаза все еще искали. Большой палец его правой руки был на кнопке зажигания. Его левая рука двигалась. Он сжимал медный провод, который был срезан с детонатора дробинками.
  
   Боннет собирался прикоснуться проводом к клемме.
  
   Это было в сантиметре от меня.
  
   У Люка не было времени перезарядить. У него не было времени размозжить Боннету голову или руку рукояткой пистолета.
  
   У него не было времени.
  
   Затем раздался еще один выстрел.
  
  
   ТРИДЦАТЬ СЕМЬ
  
  
   Люк был дезориентирован.
  
   Его рубашка казалась мокрой. Он инстинктивно коснулся ткани. Кровь и кусочки студенистого материала.
  
   Его окружили люди, наставив автоматическое оружие и грубо крича ему, чтобы он бросил оружие.
  
   Голова Боннета была наполовину отрезана. Провод детонатора оставался в сантиметре от клеммы.
  
   Люк позволил своим рукам обмякнуть. Дробовик упал к его ногам.
  
   Из круга мужчин один вышел вперед. Он был высок и строен, безоружен, одет в темную гражданскую одежду, черный джемпер в стиле коммандос с эполетами.
  
   "Профессор Симард", - сказал он с акцентом, характерным для высших слоев общества. "Я все гадал, когда мы встретимся".
  
   Люк окинул его беглым взглядом. Он, конечно, был не из деревни. "Кто ты такой?"
  
   "Генерал Андреé Гатинуа".
  
   Люк выглядел озадаченным. - Военные? - спросил я.
  
   "В некотором роде", - последовал загадочный ответ. Гатинуа подошел ближе и осмотрел труп мэра. "Боннет долго сидел за столами. Это должно было когда-нибудь закончиться. Даже для него."
  
   "Ты убил его", - сказал Люк.
  
   "Только после того, как ты потерпел неудачу". Гатинуа наблюдал, как тело Боннета осыпали перцем. "Выстрел в птицу - неэффективный способ убить человека".
  
   "Это было все, что у меня было. Он собирался взорвать мою пещеру."
  
   Поднялась суматоха, когда двое мужчин в черном втащили стонущее тело внутрь круга защиты, созданного их товарищами.
  
   Это был Пелай, истекающий кровью из раны в груди, задыхающийся. Один из помощников Пелея отдал свой карабин M1 мужчине пониже ростом, который появился рядом с генералом. Это был его помощник, Мароллес.
  
   "Он держал тебя на прицеле", - сказал Гатинуа, добавив как ни в чем не бывало: "Я спас тебе жизнь".
  
   "Ты собираешься рассказать мне, что происходит?" - Потребовал Люк.
  
   Гатинуа сделал паузу, чтобы подумать. "Да, я не вижу причин, почему бы и нет. А ты, Марольес?"
  
   "Это полностью зависит от вас, генерал".
  
   "Да, я полагаю, что это так. Где американец?"
  
   Мароллес заговорил в рацию, прикрепленную к его жилету, и последовал статический ответ. "Мы приводим ее", - сказал он Гатинуа.
  
   Пелай издал жалобный, булькающий крик.
  
   "Вы собираетесь вызвать к нему врача?" - Спросил Люк.
  
   "Единственный врач, к которому он пойдет, - это он сам", - пренебрежительно ответил Гатинуа. "Он был ценным, но он мне никогда не нравился. Это сделал ты, Марольес?"
  
   "Никогда".
  
   "Его последним полезным для нас действием было сообщить нам, что вы приедете в Ruac сегодня вечером".
  
   "Пежо" Бейкера выехал на гравий, за рулем был другой человек Гатинуа, который помог Саре выйти из машины, завернутой в окровавленную простыню. Она выглядела смущенной и шатающейся, но когда она заметила Люка в центре круга, у нее хватило сил выскользнуть из легкой хватки своей охраны и подбежать к нему.
  
   "Люк, что случилось?" - слабо спросила она. - С тобой все в порядке? - спросил я.
  
   Он обнял ее одной рукой. "Я в порядке. Эти люди, я не знаю, кто они. Они не из деревни."
  
   Она увидела Пелея, который свернулся в позу эмбриона на земле, издавая низкие, ужасные звуки. "Господи", - сказала она.
  
   "Нет, мы не из Ruac", - сказал Гатинуа. "Но Руак поглощал нас в течение многих лет. Мы преданы Ruac. Мы обязаны своим существованием Ruac."
  
   "Кто ты такой?" - Спросил Люк. "Чем ты занимаешься?"
  
   "Мы называемся Блоком 70", - сказал Гатинуа.
  
   Мароллес посмотрел вниз и покачал головой. Это был жест, который привлек внимание Люка и встревожил его. Этот человек, Гатинуа, очевидно, перешел какую-то черту. Какая-то опасная черта.
  
   "Вы знаете, во время войны руководство Сопротивления, каким бы распущенным оно ни было, дало маки Руак код для целей их связи. Они назвали их Отрядом 70. Они были особенно безжалостной и эффективной группой. Немцы боялись их. Другой макизар не доверял им. Когда в 1946 году было создано наше подразделение, наш основатель, генерал Анри Жиро, один из ближайшего окружения де Голля, выбрал название. Не очень креативно, но это прижилось."
  
   "Я знаю о роли Ruac в Сопротивлении", - сказал Люк. "Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю".
  
   "Да, я уверен, ты знаешь довольно много. Мы собираемся выяснить, насколько." Он указал на Пелея. "Как много вы знаете об этом человеке?"
  
   "Ничего", - сказал Люк.
  
   "Он старый хрыч, этот Пелай. Может быть, двести тридцать, двести сорок лет. Даже он не уверен точно. Он стал врачом в 1930-х годах. Они отправили его в Лион на обучение. Им нужен был такой, как они. Они, конечно, никогда бы не позволили постороннему лечить их. Но Пелай всегда был любителем выпить и поболтать. Во время войны он был вторым номером Боннета в отряде 70. Жиро пригласил его в Алжир на заседание. Однажды ночью он здорово напился и все выложил де Голлю и Жиро! Сотни лет секретности, а этот шут напивается и все испортил. Их долговечность, чай, причины, по которым они такие агрессивные. Все. Итак, после войны де Голль, конечно, вспоминает об этом и решает, что за Ruac нужно следить, чтобы его изучали лучшие умы."
  
   В голове у Сары, казалось, прояснялось. Она выпрямилась, ее взгляд был более сосредоточенным. "И это то, чем ты занимаешься?" - спросила она. В ее тоне чувствовалась нотка гнева.
  
   Гатинуа кивнул. "Да, в течение шестидесяти пяти лет мы изучали чай Ruac. Это действительно замечательно, профессор Мэллори, и свидетельство современной науки, что за очень короткое время вы смогли изучить многие свойства чая, на что у нас ушли десятилетия, потому что нам пришлось ждать, пока наука догонит наши потребности. Итак, например, я полагаю, доктор Прентис рассказал бы вам об активности, которую он обнаружил в этих так называемых генах долголетия, рецепторах серотонина, других эффектах."
  
   "И поэтому ты убил Фреда?" - сердито спросила она.
  
   "Ну, на самом деле у нас не было выбора". Он отнесся к этому небрежно, совершенно небрежно.
  
   "Господи!" - Воскликнул Люк. "Вы взорвали лабораторию в Англии! Было убито более сорока человек! Это был спонсируемый государством террористический акт!"
  
   Гатинуа вздохнул. "Я бы не стал так это характеризовать. В наши обязанности входит защита величайшей тайны Франции. Наши методы не подлежат проверке и разрешению. Выше ничего не известно. Ничего официального. Пока мы соблюдаем абсолютную осторожность, все хорошо."
  
   Люк почувствовал, как нарастает его страх. Этот человек рассказывал ему слишком много. Последствия были достаточно ясны, но все же его желание узнать больше толкало его вперед. "И ты приказал Боннету убить моих людей и попытаться убить нас с Сарой в Кембридже".
  
   Гатинуа рассмеялся над этим. "Ты слышал это, Марольс! Это хорошая камера! Нет, профессор. Боннет даже не знал о нашем существовании. Никто из них не сделал этого, за исключением Пелея здесь. Пелай был нашим человеком. Наш информатор. Жиро и де Голль обратили его после войны, после того, как они контролировали правительство. Они дали ему денег. Они дали ему секретные медали и весь статус, которого он никогда не получал под каблуком Боннета. Они хорошенько умасло его, а затем они угрожали ему. Они угрожали сообщить Боннету, что он проболтался. Он знал, что Боннет разделает его на куски и скормит свиньям. Это был его самый большой страх. С тех пор мы используем тот же подход к "Доброму доктору". Итак, Пелай предоставлял нам информацию в течение шестидесяти пяти лет. Каждый раз, когда кто-то из жителей деревни обращался к нему с проблемой, мы брали образцы их крови, мочи, мазков, чего угодно. Мы получали регулярные отчеты. Вот и все. То, что сделал Боннет - эти убийства - он совершил самостоятельно."
  
   "Ты позволил ему!" - закричала Сара. "Значит, ты тоже несешь ответственность!"
  
   Гатинуа пожал плечами. "Может быть. В юридическом смысле, кто знает? Но это никогда не дойдет до суда. То, что мы делаем, очень секретно и очень защищено. Вероятно, проще получить французские коды запуска ядерного оружия! Но, да, мы позволяем Бонне быть Бонне."
  
   Сара напряглась и прыгнула вперед. Ее хрупкое тело превратилось в оружие, и, издав леденящее кровь: "Ты гребаный ублюдок!", она сократила расстояние между собой и Гатинуа, ее простыня упала, и обнаженная она начала царапать его лицо, его глаза.
  
   Гатинуа была слишком застигнута врасплох, чтобы хорошо защищаться, поэтому Мароллес оттащил ее. Другие усмирили ее, в то время как Мароллес направил пистолет на Люка и предупредил его оставаться на месте.
  
   Люк был ошеломлен действиями Сары, тем, как она брыкалась и кричала на своих подчиненных с дикой самоотдачей. "Не причиняйте ей вреда!" - крикнул он.
  
   Гатинуа промокнул полоску крови на своей щеке носовым платком. "Понимаете, профессор. Это наглядный пример одной из проблем, связанных с наркотиками. Это отсроченный эффект, может быть, через час или два после того, как пройдет кайф. Мне сказали, что это действие на рецепторы 5-НТ2А." Он захохотал. "Знаешь, эта работа превратила меня в ученого, что ты об этом думаешь, Мароллес?"
  
   Его помощник что-то проворчал и велел мужчинам надеть наручники на ее запястья и лодыжки, укрыть ее сзади и посадить в машину, пока она не успокоится. Она яростно кричала и ругалась на них, но им удалось удалить ее из своей среды, все время направляя винтовки на Люка и угрожая ему не вмешиваться.
  
   "Хорошо", - сказал Гатинуа. "Намного тише".
  
   "Вы получили наркотик из бульона?" Люк, наконец, спросил.
  
   " Ни одной. На самом деле, три. Они у нас с 1970-х годов, но, как я уже сказал, потребовалось до сих пор, чтобы начать понимать биологические характеристики самого важного соединения, R-422. Эти гены долголетия, SIRT1 и FOXO3A, были обнаружены совсем недавно. Несомненно, в будущем ученые придумают и другие важные вещи. В конце концов, мы поймем, как работает 422. Остальные проще, более четко очерчены. Главный препарат спорыньи, R-27, заставляет вас взлетать, как воздушный змей. Это настоящий галлюциноген, который действительно отправляет вас в путешествие. Препарат R-220, это интересный препарат. Воздействует на потенцию и либидо. На самом деле, у нас был небольшой скандал по этому поводу в конце 1980-х. Над составом работал внешний подрядчик, химик из университета, который понятия не имел, откуда оно взялось - нам нравится так работать, - и он, по-видимому, передал некоторую информацию о химической структуре какому-то парню, которого он знал в фармацевтической компании Pfizer. По-видимому, именно так была изобретена Виагра, так что, я думаю, мы вернули ее обществу, не так ли? Но наш препарат R-220, хотя он даже сильнее Виагры, имеет неприятный побочный эффект. Это укорачивает и парализует хвосты сперматозоидов, делает мужчин бесплодными."
  
   Люк понимающе кивнул.
  
   - И об этом вы знали? - спросил я. - Спросил Гатинуа.
  
   "Да, я знал. Из-за изнасилований."
  
   "Ах. Но, с нашей точки зрения, R-422 - настоящая жемчужина. Вот из-за чего весь сыр-бор. Вот для чего предназначен блок 70. Представьте себе! Подлинный источник молодости! Живи двести лет! Триста! В добром здравии! А где сердечные приступы? Где раковые опухоли? Что это может сделать для человечества, а? Подумай об этом."
  
   "Но", - решительно сказал Люк.
  
   "Да, но", - согласился Гатинуа. "В этом-то и проблема. Вот почему здесь царит секретность. Насилие, агрессия, импульсивность. Это не тривиальные эффекты. Наркотик может превратить человека в дикое животное, убийцу, если обстоятельства будут подходящими. А как насчет других долгосрочных воздействий на личность, разум? С помощью Пелея жители Ruac были нашими подопытными кроликами в течение шестидесяти пяти лет. Нужно разобраться с горой данных. Эпидемиологи называют это лонгитюдным исследованием. Но самое главное, мы очень усердно работали, чтобы заставить ученых модифицировать препарат, изменить его структуру, чтобы сохранить эффект долголетия и устранить эффект серотонина. Пока безуспешно. Вы теряете ярость, вы теряете долговечность. Это сложнее, чем это, но в любом случае, это то, как это понимает непрофессионал. Итак, вы видите?"
  
   "Я вижу, что мы с Сарой доставляли тебе неудобства".
  
   "Неудобно. Да, хорошее слово, но несколько преуменьшенное, " сказал он, махнув рукой, сжимающей окровавленный носовой платок. "Ваше открытие пещеры стало катастрофой для нас, и, возможно, для человечества. Ты можешь это понять? Эти растения повсюду. Заварить чай может любой, у кого есть кастрюля. Можете ли вы представить, что произошло бы, если бы тысячи, сотни тысяч, миллионы людей начали употреблять чай Ruac? Ради вашего небольшого изучения предыстории, вы же не хотели бы принести хаос в мир, не так ли? Миллионы обкуренных, распущенных, жестоких персонажей, создающих хаос? Это сцена из фильма ужасов, нет? Поэтому мы держали это под контролем Ruac. Представьте, если бы джинн был выпущен из бутылки навсегда. Нет, это от нас зависит защитить мир от этого. " Его голос повысился. "Как только мы найдем безопасный способ использовать R-422, тогда Франция будет владеть им, Франция будет контролировать его, и Франция будет делать то, что правильно для человечества".
  
   Люк замолчал.
  
   Гатинуа наклонился над детонатором и протянул оборванный провод сквозь мертвые пальцы Боннета. " Они поили тебя чаем сегодня вечером? - спросил я. он спросил Люка.
  
   "Да".
  
   "У тебя нет никаких признаков этого. Почему?"
  
   "Я не знаю".
  
   "Может быть, нам следует изучить и тебя тоже", - усмехнулся Гатинуа. Он сказал одному из своих людей посветить фонариком на детонатор, пока он тщательно его осматривал.
  
   " Что ты делаешь? - спросил я. Люк окликнул его.
  
   Гатинуа встал и отряхнул грязь с одного из своих колен. "Это должно сработать хорошо. У Боннета было несколько человек из старых времен, хороших оружейников. Если они сказали, что могут взорвать утес, значит, они могли взорвать утес. Посмотрим." Он позвал одного из своих людей вперед по имени. "Капитан, отведите всех назад на несколько сотен метров и приведите в действие заряды".
  
   "Ты не можешь этого сделать!" Люк закричал. "Это самая важная пещера в истории Франции! Это преступление огромных масштабов!"
  
   "Я могу это сделать", - спокойно сказал Гатинуа. "И я сделаю это. Мы свалим это на Боннета. К тому времени, как взойдет солнце, у нас будет достоверная история обо всем, что произошло сегодня вечером. Боннет, торговец награбленным нацистским добром. Боннет, защитник военных преступлений Ruac. Боннет, готовый на убийство, чтобы археологи и туристы не попадались ему на глаза. Боннет, хранитель огромных количеств старого нестабильного пикратола военного времени. Это будет фантастично, но отчасти правдиво, а правда создает лучшие истории."
  
   Люк бросил ему вызов. "А как же я? Что насчет Сары? Ты думаешь, мы собираемся согласиться с этим?"
  
   "Нет, вероятно, нет, но это не будет иметь значения, мне жаль говорить вам. Но ты уже знал это, не так ли? Мы должны закончить работу, которую начал Боннет. Это всегда должно было так заканчиваться."
  
   Люк бросился вперед, полный решимости попытаться разбить мужчину кулаком. Он не позволил бы им сделать это с Сарой. Или к нему. Не без борьбы.
  
   Приклад винтовки ударил его по спине. Он почувствовал, как хрустнуло ребро, и рухнул в агонии, пытаясь отдышаться. Когда он снова смог говорить, он почувствовал край рукописи через рубашку, серебряные уголки впивались в его кожу. " А что насчет рукописи аббатства Руак? - спросил я. спросил он, морщась от боли.
  
   "Я хотел спросить об этом", - сказал Гатинуа. "Мы искали это на фабрике Пино, но так и не нашли. Что это было?"
  
   "Ничего важного", - Люк поморщился. "Только полная история чая и его рецепт, написанный монахом в 1307 году. Это делает чтение увлекательным."
  
   Уверенное выражение Гатинуа сошло с его лица. "Marolles! Почему мы не знаем об этом?"
  
   У Маролля заплетался язык. Он поник под испепеляющим взглядом Гатинуа. "Я в растерянности. Мы, конечно, отслеживали все сообщения между Пино и Симардом, между Мэллори и Симардом. Ничего. Мы ничего об этом не видели."
  
   Люк улыбнулся сквозь пронзающую боль. "Рукопись была зашифрована. Хьюго ее сломал. Если бы вы просматривали его входящие электронные письма, вы бы это увидели."
  
   Вдалеке послышался вой сирен.
  
   Они все слышали их.
  
   "Я вызвал жандармов", - сказал Люк. "Они приближаются. Полковник Тукас из ПéРиге приближается. Для тебя все кончено."
  
   "Извините, вы ошибаетесь", - сказал Гатинуа с некоторым напряжением в голосе. "Марольес поговорит с ними. Мы в той же команде, что и жандармы, но несколько выше в цепочке подачи. Они отступят."
  
   Пелай, который некоторое время молчал, снова начал громко стонать, как будто он проиграл, затем пришел в сознание.
  
   "Боже мой!" Сказал Гатинуа. "Я даже думать не могу из-за этого шума! Марольес, иди и прикончи его. Может быть, ты сможешь сделать это должным образом."
  
   Когда Люк приподнялся на колени, он увидел, как Мароллес подошел к Пелаю и, ни секунды не колеблясь, выпустил одну пулю ему в голову. Когда ударный звук выстрела затих, круг снова погрузился в тишину - за исключением отдаленного воя сирен.
  
   "Ты никто иной, как убийца", - прошипел Люк Гатинуа.
  
   "Думай, что тебе нравится. Я знаю, что я патриот."
  
   Люк выпрямился и, используя прочность спрятанной книги, наложил шину на грудь, прижав ее локтем к грудной клетке. "Я не собираюсь с тобой спорить, сукин ты сын. Я только собираюсь сказать тебе, что ты не собираешься убивать Сару и ты не собираешься убивать меня."
  
   "А почему бы и нет?" Спросил Гатинуа, защищаясь, как будто почувствовав уверенность Люка.
  
   "Потому что, если со мной что-то случится, пресса получит письмо. Возможно, в ней не будет ничего о вас, но все остальное там есть. Ruac. Чай. Убийства. И копия рукописи Ruac с ее переводом."
  
   Вой сирен приближался, пронзая воздух.
  
   " Марольес, " приказал Гатинуа. "Идите и разберитесь с жандармами. Перехватите их. Держите их подальше от деревни. Иди и не облажайся. Гатинуа медленно подошел к Люку, достаточно близко, чтобы оба могли ударить друг друга. Он смотрел на него целых пятнадцать секунд, не произнося ни слова. "Знаете, я прочитал ваш профиль, профессор. Ты честный человек, а я всегда могу сказать, когда честный человек лжет. Я верю, что ты говоришь мне правду."
  
   "Я полагаю, что да", - ответил Люк.
  
   Гатинуа покачал головой и посмотрел в небо. "Тогда я предлагаю нам найти решение. Та, которая работает для меня, работает для вас, но самое главное, работает для Франции. Вы готовы заключить сделку, профессор?"
  
   Люк пристально посмотрел в холодные глаза мужчины.
  
   У Гатинуа зазвонил телефон. Он вытащил его из кармана брюк. "Да", - сказал он. "Да, с моей санкции, продолжайте." Он убрал телефон в карман и снова обратился к Люку. "Подождите минутку, профессор".
  
   Сначала была вспышка.
  
   Было так светло, как будто день сменился ночью, преждевременный восход солнца, сверкающий и раскаленный добела.
  
   Затем раздался звук. И ощущение грохота.
  
   Ударная волна прошла по земле, сотрясла гравий и на секунду заставила всех покачнуться.
  
   Гатинуа просто сказал: "Это всегда было непредвиденным обстоятельством. Настало время покончить с этим. Наша работа продолжается, но Ruac исчез."
  
  
   ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ
  
  
   Под утренним моросящим дождем кратер, который когда-то был деревней Руак, напомнил Люку фотографии Локерби, которые он видел после катастрофы Pan Am.
  
   Главной улицы не было. Там не было ни коттеджей, ни кафе é, только огромная черная, усыпанная обломками пропасть, заполненная машинами, из которой валил дым цвета древесного угля. Пожарные распыляли свои шланги на горящие участки по всей длине траншеи, но из-за опасений нестабильности им не разрешили подойти достаточно близко, чтобы действовать эффективно. Пожары должны были бы погаснуть сами по себе.
  
   Значительная часть сил экстренных служб в пределах Дордони была на месте. Пункты въезда в деревню были забиты машинами жандармерии, полиции, скорой помощи, телевизионными фургонами и оборудованием пожарной команды. Обычно Боннет был бы там, расхаживая в своих тяжелых ботинках и облегающей форме, отдавая приказы своим людям, но им пришлось обходиться без него.
  
   Полковник Тукас отвечал за операцию, рыча на вертолеты новостей, которые с грохотом проносились над головой и мешали пользоваться его мобильным телефоном.
  
   С первыми лучами рассвета он сказал Люку, что, по его мнению, часть взрывчатки времен Второй мировой войны, пикратол, более чем вероятно, хранившийся в подвале Боннетом и его приятелями-негодяями, должно быть, случайно сработал и вызвал цепную реакцию с другими запасами взрывчатки, спрятанными в других подвалах.
  
   Он добавил приглушенным голосом, что у него есть достоверные сведения о том, что Боннет был торговцем старыми крадеными товарами, что определенные тайные правительственные учреждения держали его под наблюдением. Ходили разговоры о сотнях миллионов евро золота и нацистских трофеях, которые могут быть найдены под обломками.
  
   Люк непонимающе посмотрел на него, задаваясь вопросом, полностью ли он верит в историю, которую скормил ему Гатинуа.
  
   Тукас и представить себе не мог, что кто-то выживет; искалеченное и обугленное состояние трупов, которые можно было легко извлечь, казалось, подтверждало это. Но пройдут дни, прежде чем они смогут разумно изменить миссию со спасательной на восстановление.
  
   Тукас описал катастрофу со своей собственной точки зрения. "Это будет все мое существование на следующий год, может быть, два", - сказал он Люку. "Мы с тобой будем проводить много времени вместе. Конечно, по вашему собственному признанию, вы убили двух человек прошлой ночью, но мне не стоит беспокоиться. Ты выйдешь чистым. Эти люди пытались оградить внешний мир от Ruac, от их бизнеса. Они прибегли к убийству. Они намеревались уничтожить вашу пещеру. Вы защищали себя, защищали национальное достояние."
  
   Аббат Мено прибыл в середине утра, чтобы предоставить территорию аббатства для любых целей, которые власти сочтут нужным, но у Тукаса не было для него много времени.
  
   Священнослужитель заметил Люка возле мобильного командного центра и потратил несколько минут, выражая сочувствие. При всех человеческих потерях казалось тривиальным, что рукопись Бартомье, скорее всего, превратилась в пепел где-то глубоко внутри кратера, но парень все равно казался задумчивым.
  
   Люк отвел его в сторону и частично расстегнул его рубашку.
  
   "Вы получили это!" - воскликнул аббат.
  
   "И ты получишь ее обратно достаточно скоро", - заверил его Люк. "Как только я буду уверен, что это будет безопасно".
  
   Люк позаимствовал мобильный телефон у водителя скорой помощи. Он, вероятно, никогда больше не сможет позвонить по своему собственному телефону, не задаваясь вопросом, прослушивает ли его 70-я группа. Он извинился перед Айзеком за потерю своей машины. Затем он попросил его спрятать нераспечатанные конверты в безопасное место. Он придумает, что с ними делать позже.
  
   Люк одолжил другую машину у друга-археолога из музея в Ле-Эйзи. Он поехал в Бержерак, чтобы забрать Сару из больницы, где она провела остаток ночи.
  
   Она ждала его в отделении неотложной помощи, когда он прибыл, одетая в запасную одежду медсестры, которая сжалилась над ней. Она выглядела бледной и слабой, но когда они обнялись, он почувствовал силу ее юных рук на своей шее.
  
   Они отправились в пещеру.
  
   Армейские эксперты по боеприпасам работали весь день, очищая отверстия от взрывчатки на вершине утеса, и район был объявлен безопасным.
  
   Морис Барбье прибыл на вертолете Министерства культуры, чтобы лично встретиться с Люком на территории лагеря Old abbey и передать новые ключи и коды безопасности. Он пробормотал что-то о недоступности Марка Абенхайма, но в любом случае, он был уверен, что в ожидании расследования Люк будет восстановлен в должности директора пещеры Ruac.
  
   Он по-отечески выслушал историю, которую Люк и Сара решили рассказать, официальную версию, наспех состряпанную Гатинуа глубокой ночью. Когда Барбье услышал достаточно, чтобы проинформировать министра, он поцеловал Саре руку и улетел в серо-стальное небо.
  
   У входа в пещеру Люк открыл ворота и включил главный свет. "Никаких защитных костюмов", - сказал он ей. "Особый случай".
  
   Они медленно шли по залам, взявшись за руки, как дети на первом свидании.
  
   "Как ты узнал?" - наконец спросил он.
  
   "Что на вас это не подействует?"
  
   Он кивнул.
  
   "Ваши таблетки от вашей стафилококковой инфекции. Рифампицин. Это повышает уровень фермента в печени, называемого CYP3A4. Вы знаете, что делает этот фермент?"
  
   Он потерянно посмотрел на нее.
  
   "Он разжевывает алкалоиды спорыньи. Это выводит их из строя. Если бы ты был хорошим мальчиком и принимал свои таблетки, как ты говорил, я знал, что спорынья в чае на тебя не подействовала бы. Или, может быть, и другие химикаты тоже."
  
   "Я всегда хороший мальчик. Ну, обычно. Но давай поговорим о тебе. Ты умная девочка, не так ли?"
  
   "Я знаю свои растения".
  
   Затем он стал серьезным. "Итак, на что это было похоже?"
  
   Она задержала дыхание, пока думала, затем полностью выдохнула. "Послушай, я знаю, что со мной случилось, и чего со мной не случилось. Врачи сказали мне, что изнасилования не было. Спасибо. И, к счастью, я не помню ничего из этой части. То, что я помню, было великолепно. Я был легким, я парил, я чувствовал, что я на ветру. Это было невероятно приятно. Удивлен?"
  
   " Вовсе нет. Я так и предполагал. Не могли бы вы повторить?"
  
   Она засмеялась и сказала: "Через минуту в Нью-Йорке", затем крепче сжала его руку. "Нет, наверное, нет. Я предпочитаю старомодный натуральный кайф."
  
   Он улыбнулся.
  
   "Люк, мне так жаль стольких людей - Пьера, Джереми и остальных - и смерть Фреда Прентиса так глубоко печальна. Этот милый человек провел бы целый день, разбираясь в химии и во всем, что связано с генами выживания."
  
   "Ужасно, что именно Гатинуа должен продвигать науку вперед", - сказал Люк. "Я не верю, что он поступит правильно".
  
   Она тяжело вздохнула. "Правильно ли мы поступили?" - спросила она. " В обмен на наше молчание?"
  
   "Мы живы. Пещера все еще здесь. Мы можем спокойно изучать ее всю оставшуюся жизнь. Они бы убили нас, Сара, обвинив в этом Боннета."
  
   "Но мы не можем изучить все", - сказала она. "Мы должны прикидываться дураками насчет растений, скрывать информацию о рукописи, участвовать в сокрытии. Все эти убийства в Кембридже и Ruac останутся безнаказанными."
  
   Он повторил это снова, сжимая ее руку. "Послушай, я не чувствую себя чистым, но мы живы! И я ненавижу соглашаться с Гатинуа в чем-либо, но было бы ужасно, если бы рецепт чая стал известен. Мы должны были сделать выбор. Мы сделали то, что должны были сделать. Мы поступили правильно."
  
   Она вздохнула и кивнула.
  
   Он взял ее за руку и потянул. "Давай, ты знаешь, куда я хочу пойти".
  
   В десятой камере они встали перед гигантским человеком-птицей и обнялись. Впервые Люк представил, что клюв человека-птицы раскрыт в торжествующем смехе, очень человеческом выражении радости.
  
   "Такое ощущение, что это наше место", - сказал Люк. "Я хочу продолжать приходить сюда вечно, чтобы работать и учиться. Я думаю, что это самое удивительное место в мире."
  
   Она поцеловала его. "Я тоже так думаю".
  
   "На этот раз я буду добр к тебе", - пообещал он.
  
   Она с усилием посмотрела ему в глаза. "Однажды обжегшись, дважды застеснявшись. Вы уверены?"
  
   "Да, я уверен. Я буду добр к тебе очень долгое время. Пока я жив."
  
   Судя по ее кривой улыбке, он не был уверен, что она ему поверила.
  
  
   ЭПИЛОГ
  
  
   Rochelle, Pennsylvania
  
  
   Николас Дюран вытирался, пока его жена мыла.
  
   Он добросовестно помогал мыть посуду с тех пор, как они только поженились. Существа привычки, они всегда делали их вручную. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо пользовался посудомоечной машиной, которую купила и установила для них их дочь. Муж и жена были седовласыми, сгорбленными с возрастом, выполняли свои обязанности по дому медленно и обдуманно.
  
   - Устал? - спросил я. спросила его жена.
  
   "Нет. Я чувствую себя хорошо, " ответил он.
  
   Это было ночное время. У них был поздний ужин после дневного сна, их обычная рутина в те ночи, когда они ночевали в амбаре.
  
   Рошель была крошечным городком в центральной Пенсильвании, фермерским городком, расположенным на холмах. Она была основана в 1698 году гугенотами, французскими протестантами, которые терпеть не могли католическую церковь. Это было в стороне от проторенных путей, как и хотели основатели. Там никогда не было больше нескольких сотен жителей, ни тогда, ни сейчас.
  
   Пьер Дюран, отец-основатель города, покинул свою родную деревню во Франции ради гугенотского очага Ла-Рошель на берегу Бискайского залива еще в 1680-х годах. Он не хотел покидать свою деревню в P érigord, но произошел ужасный спор с участием ведущей семьи деревни из-за денег, и в воздухе витало насилие. Хотя он никогда не был религиозен, он остановился на женщине-гугенотке в Ла-Рошели, и она вскружила ему голову и изменила его убеждения. Они отплыли в Северную Америку в 1697 году.
  
   Пара закончила складывать тарелки и убирать столовые приборы в ящик. Они снова сели за кухонный стол и некоторое время смотрели, как тикают часы. На стойке лежала наполовину сложенная газета USA Today. Николас потянулся за ней и надел очки для чтения.
  
   "Я все еще не могу прийти в себя от этого", - сказал он своей жене.
  
   Первая страница газеты была в основном посвящена взрыву, уничтожившему место во Франции под названием Ruac. "Ты уверен, что твой отец был оттуда?" - спросила она.
  
   "Это то, что я понимаю", - сказал старик. "Он никогда не хотел говорить об этом. У него была кровная месть с человеком в Ruac по имени Боннет. Боннет, очевидно, одержал над ним верх, и на этом все закончилось."
  
   "Ты думаешь, они были людьми нашего типа?" - спросила она.
  
   Мужчина пожал своими узкими плечами. "Согласно газете, спросить больше некого".
  
   Через кухонное окно они увидели вдалеке фары головного света, приближающиеся по их дорожке длиной в милю. Один вагон, затем два, затем непрерывный поток.
  
   "Они приближаются", - сказал он, отодвигая свой стул.
  
   "Как вам чай сегодня вечером?" - спросила она.
  
   "Хорошая и сильная", - сказал он. "Это хорошая партия. Давай, поднимемся в сарай."
  
  
   ВЫРАЖЕНИЯ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ
  
  
   Прежде всего, спасибо Саймону Липскару, которого я считаю не просто агентом, а партнером в писательском ремесле. Эта книга лучше, не намного лучше, благодаря его участию. И еще спасибо Ангарад Коваль за ее прекрасное представительство в Великобритании. Как обычно, моя первая читательница, Гунилла Лакош, поддерживала меня своим ободрением. Очаровательная и разносторонне одаренная Полли Норт подарила мне мою самую первую книгу о несчастных любителях средневековья Ab élard и H é lo &# 239; se и вдохновила меня включить их в мой рассказ. Миранда Дененберг была достаточно любезна, чтобы дать мне прочитать ее превосходную диссертацию об интерпретации доисторического наскального искусства, которая стала замечательной отправной точкой к обширной литературе по этому вопросу. Лора Фогель, потрясающий психиатр и любитель литературы, помогла мне придать моим персонажам больше характера, и за это я чрезвычайно благодарен. Мои замечательные редакторы из Random House Кейт Элтон и Джорджина Хотри-Вур делают больше, чем публикуют мои книги, они помогают строить мою карьеру, и это не осталось незамеченным. Тост за мой пантеон наставников-археологов, некоторые из которых ушли, всех помнят, особенно за несравненного Джона Уаймера, моего покойного тестя. И, наконец, за Тессу, которая продолжает быть моей опорой.
  
  
   Об авторе
  
  
  
   Гленн Купер окончил Гарвард по специальности археология и получил медицинскую степень в медицинской школе Университета Тафтса. Он был председателем и генеральным директором биотехнологической компании в Массачусетсе, а также сценаристом и продюсером. Он также является автором бестселлера "Библиотека мертвых" и его продолжения "Книга душ".
  
  
  
   ***
  
  
  
  
  
  
  
  
   Гленн Купер
  
  
   Библиотека мертвых, она же тайна седьмого сына
  
  
   No 2009
  
  
   21 мая 2009. НЬЮ-Йорк
  
  
   Дэвид Свишер крутил трекбол своего BlackBerry, пока не нашел электронное письмо от финансового директора одного из своих клиентов. Парень хотел найти время, чтобы приехать из Хартфорда, чтобы поговорить о долговом финансировании. Рутинные дела, которые он приберег для поездки домой. Он набрал ответ большим пальцем, в то время как городской автомобиль рванул по Парк-авеню в пробке "Стоп-энд-гоу".
  
   Звонок возвестил о прибытии нового электронного письма. Это было от его жены: У меня для тебя сюрприз.
  
   Он написал в ответ: Отлично! Не могу дождаться.
  
   За окном его лимузина тротуары были запружены жителями Нью-Йорка, опьяненными первыми лучами весенней погоды. Приглушенный вечерний свет и теплый невесомый воздух ускорили их шаги и подняли настроение. Мужчины с куртками на больших пальцах и закатанными рукавами чувствовали дуновение ветра на своих обнаженных предплечьях, а женщины в коротких прозрачных юбках ощущали его на своих бедрах. Сок поднимался, это точно. Гормоны, запертые, как корабли, застрявшие во льдах Арктики, начали высвобождаться во время весенней оттепели. Сегодня вечером в городе должно было начаться действие. С верхнего этажа многоквартирной башни кто-то энергично играл "Священную весну" Стравинского на стереосистеме, и ноты доносились из открытых окон и сливались с какофонией города.
  
   Все это осталось незамеченным Дэвидом, который сосредоточился на своем маленьком светящемся ЖК-экране. И он тоже был незамечен, скрытый за тонированным стеклом - тридцатишестилетний инвестиционный банкир, явно состоятельный, с хорошей шевелюрой, в легком шерстяном костюме от Barneys и хмурым выражением лица, приклеенным с того дня, который ничего не сделал для его карьеры, его эго или его банковского счета.
  
   Такси остановилось у его дома на углу Парк и 81-й улицы, и, пройдя четырнадцать футов от бордюра до двери, он понял, что погода была приятной. В качестве празднования он вдохнул полную порцию атмосферы в свои легкие, затем сумел улыбнуться своему швейцару. "Как у тебя дела, Пит?"
  
   "Просто отлично, мистер Свишер. Как сегодня дела на рынках?"
  
   "Гребаная кровавая баня". Он пронесся мимо. "Держи свои деньги под матрасом". Их маленькая шутка.
  
   Его кооператив из девяти комнат на верхнем этаже обошелся ему чуть меньше четырех с тремя четвертями, когда он купил его вскоре после 11 сентября. Кража. Рынки нервничали, продавцы нервничали, даже несмотря на то, что это была жемчужина, здание в белых перчатках, довоенное, с двенадцатифутовыми потолками, кухней-столовой и работающим камином. На Парк! Ему нравилось делать покупки на самом дне рынка, любого рынка. Таким образом, он получил больше места, чем требовалось бездетной паре, но это был трофей, который вызывал восхищение у его семьи, что всегда заставляло его чувствовать себя чертовски хорошо. Кроме того, сейчас она стоила намного больше семи с половиной шиллингов, даже на срочной распродаже, так что в целом отличная сделка для Swish, часто напоминал он себе.
  
   Почтовый ящик был пуст. Он крикнул через плечо: "Эй, Пит, моя жена уже пришла?"
  
   "Около десяти минут назад".
  
   Это был сюрприз.
  
   Ее портфель стоял на столике в прихожей, на стопке почты. Он бесшумно закрыл дверь и попытался встать на цыпочки, может быть, подкрасться к ней сзади, обхватить ее груди руками и прижаться к ее ягодицам. Его представление о веселье. Итальянский мрамор разрушил его план, когда даже его мягкие мокасины постукивали и отдавались эхом, достаточным, чтобы выдать его.
  
   "Дэвид? Это ты?"
  
   "Да. Ты рано вернулся домой, " крикнул он. "Как так получилось?"
  
   С кухни: "Мои показания были отклонены".
  
   Собака услышала его голос и со всех ног выбежала из гостевой спальни в дальнем конце квартиры, ее маленькие лапки заскользили по мрамору, и пудель врезался в стену, как хоккеист.
  
   "Блумберг!" Дэвид закричал. "Как поживает моя малышка!" Он поставил свой чемоданчик и поднял белый пушистый шарик, который лизнул его в лицо своим розовым язычком-поршнем, яростно виляя подстриженным хвостом. "Не писай на папин галстук! Не делай этого. Хороший мальчик, хороший мальчик. Дорогая, Блуми выгнали?"
  
   "Пит сказал, что Рикардо выгуливал его в четыре".
  
   Он отпустил собаку и пошел за почтой, разбирая ее по стопкам в своей одержимой манере. Счета. Заявления. Мусор. Личное. Его каталоги. Ее каталоги. Журналы. Открытка?
  
   Простая белая открытка с его именем и адресом, напечатанными черным шрифтом. Он перевернул ее.
  
   Там была напечатанная дата: 22 мая 2009 года. И рядом с ней изображение, которое мгновенно взволновало его: безошибочно узнаваемые очертания гроба, высотой около дюйма, нарисованные от руки чернилами.
  
   "Хелен! Ты это видел?"
  
   Его жена вошла в холл, цокая высокими каблуками по камню, идеально одетая в бледно-бирюзовый костюм от Армани с двойной нитью культивированного жемчуга, расположившейся чуть выше намека на декольте, ее жемчужные серьги в тон, выглядывающие из-под уложенных в салон волос. Красивая женщина, любой бы согласился.
  
   "Что видишь?" - спросила она.
  
   "Это".
  
   Она просмотрела это. "Кто это отправил?"
  
   "Обратного адреса нет", - сказал он.
  
   "На нем почтовый штемпель Лас-Вегаса. Кого ты знаешь в Вегасе?"
  
   "Господи, я не знаю. Я занимался там бизнесом - я не могу вспомнить никого навскидку ".
  
   "Может быть, это рекламный ролик для чего-то вроде тизера", - предположила она, возвращая ему книгу. "Завтра по почте придет кое-что еще, что объяснит это".
  
   Он купил это. Она была умной и обычно во всем разбиралась. Но все же. "Это дурной вкус. Гребаный гроб. Я имею в виду, пожалуйста."
  
   "Не позволяй этому портить тебе настроение. Мы оба дома в цивилизованное время. Насколько это здорово? Хочешь сходить к Тутти?"
  
   Он положил открытку на кучу мусора и схватил ее за задницу. "До или после того, как мы пошалим?" - спросил он, надеясь, что ответом будет "После".
  
  
   Открытка не давала Дэвиду покоя весь вечер, хотя он больше не поднимал эту тему. Он думал об этом, пока они ждали десерт, он думал о том, когда они вернулись домой сразу после того, как он кончил в нее, он думал об этом, когда он повел Блуми отлить за пределы здания, прежде чем они легли спать. И это было последнее, о чем он подумал перед тем, как заснуть, пока Хелен читала рядом с ним, голубоватое свечение ее настольной книжной лампы слабо освещало черные углы главной спальни. Гробы его чертовски беспокоили . Когда ему было девять, его пятилетний брат умер от опухоли Вильмса, и маленький полированный гробик Барри из красного дерева, стоящий на пьедестале в мемориальной часовне, до сих пор преследовал его. Тот, кто отправил эту открытку, был говнюком, простым и непринужденным.
  
   Он выключил будильник примерно за пятнадцать минут до того, как тот должен был сработать в 5:00 утра. Пудель спрыгнул с кровати и начал выполнять свою дурацкую утреннюю рутину бега кругами.
  
   "Хорошо, хорошо", - прошептал он. "Я иду!" Хелен продолжала спать. Банкиры приходили в офис на несколько часов раньше адвокатов, так что утренняя прогулка с собакой была его.
  
   Несколько минут спустя Дэвид поздоровался с ночным швейцаром, когда Блумберг вывел его на поводке в предрассветную прохладу. Он застегнул молнию на своем спортивном костюме до самого горла, прежде чем отправиться на север по их обычному маршруту - до 82-й улицы, где пес неизменно делал большую часть своих дел, на восток до Лекса, зашел в "Старбакс ранних пташек", затем вернулся на 81-ю улицу и домой. Парк-авеню редко бывала пуста, и этим утром мимо проезжало изрядное количество такси и грузовиков доставки.
  
   Его разум был постоянно занят; он находил концепцию "леденящего" смехотворной. Он всегда работал под каким-то углом, но когда он приблизился к 82-й улице, он не был сосредоточен на какой-то конкретной теме, скорее на неотредактированной мешанине рабочих задач. Открытка, к счастью, была забыта. Поворачивая на зловеще темную, обсаженную деревьями улицу, его навыки выживания в городских дождевиках почти заставили его изменить маршрут - он ненадолго задумался о том, чтобы продолжить движение до 83-й, - но его мачо из торгового зала не позволил ему расслабиться.
  
   Вместо этого он перешел на северную сторону 82-й улицы, чтобы присматривать за темнокожим парнем, бредущим по тротуару примерно через треть квартала. Если бы парень тоже переходил улицу, он бы понял, что попал в беду, подобрал Блуми и сбежал. В школе он занимался легкой атлетикой. Он все еще был быстр после того, как забрал Би-болл. Его кроссовки Nike были зашнурованы красиво и туго. Так что, к черту все, в худшем случае с ним все было бы в порядке.
  
   Парень направился в его сторону с противоположной стороны квартала, долговязый парень в толстовке с капюшоном, задранной так, что Дэвид не мог видеть его глаз. Он надеялся, что мимо проедет машина или другой пешеход, но улица оставалась тихой, двое мужчин и собака, так тихо, что он мог слышать, как новые кроссовки ребенка скрипят по асфальту. Особняки были темными, их обитатели спали. Единственное здание швейцара было ближе к Лексингтону. Его сердцебиение участилось, когда они приблизились к уровню. Никакого зрительного контакта. Никакого зрительного контакта. Он продолжал. Парень продолжал идти, и пропасть между ними увеличивалась.
  
   Он позволил себе бросить взгляд через плечо и выдохнул, когда увидел, как парень сворачивает на Парк, исчезая за углом. Я гребаный слабак, подумал он. И к тому же предвзятая.
  
   Пройдя половину квартала, Блуми понюхал свое любимое место и начал приседать. Дэвид не мог понять, почему он не слышал парня, пока тот почти не подошел к нему. Может быть, он отвлекся, думая о своей первой встрече с главой capital markets, или наблюдая, как собака находит свое место, или вспоминая, как Хелен прошлой ночью сбросила лифчик, или, может быть, парень постиг искусство скрытного бега по городу. Но все это было академично.
  
   Дэвид получил удар в висок и тяжело рухнул на колени, на мгновение очарованный, больше, чем испуганный, неожиданным насилием. От пунша у него голова пошла кругом. Он наблюдал, как Блуми доедает свои какашки. Он услышал что-то о деньгах и почувствовал, как руки шарят по его карманам. Он увидел лезвие возле своего лица. Он почувствовал, как с него соскальзывают часы, затем кольцо. Затем он вспомнил об открытке, той чертовой открытке, и услышал собственный вопрос: "Ты отправил ее?" Ему показалось, что он услышал, как парень ответил: "Да, я отправил это, ублюдок".
  
  
   ГОДОМ РАНЕЕ. КЕМБРИДЖ, Массачусетс
  
  
   Уилл Пайпер прибыл пораньше, чтобы взять выпивку на борт до прибытия остальных. Переполненный ресторан недалеко от Гарвард-сквер назывался "ОМ", и Уилл пожал могучими плечами от модной эклектичной азиатской атмосферы. Заведение было не в его вкусе, но в лаундже был бар, и у бармена были кубики льда и скотч, так что это соответствовало его минимальным требованиям. Он искоса посмотрел на художественно грубо обработанную каменную стену за баром, яркие инсталляции видеоарта на плоских экранах и неоново-голубые огни и спросил себя: "Что я здесь делаю?"
  
   Еще месяц назад вероятность того, что он посетит свою двадцать пятую встречу выпускников колледжа, равнялась нулю, и все же вот он здесь, снова в Гарварде, с сотнями сорока семи-и сорока восьми-летних, гадающих, куда подевалась главная часть их жизни. Джим Зекендорф, каким бы хорошим адвокатом он ни был, неустанно уговаривал и преследовал его и других по электронной почте, пока все они не согласились. Не то чтобы он подписался на полную версию "Монти". Никто не собирался заставлять его маршировать с классом 1983 года в театр трехсотлетия. Но он согласился приехать из Нью-Йорка, поужинать со своими соседями по комнате, переночевать в доме Джима в Уэстоне и отправиться обратно утром. Будь он проклят, если собирался потратить больше двух дней отпуска на призраков из прошлого.
  
   Стакан Уилла опустел еще до того, как бармен закончил заполнять следующий заказ. Он пустил в ход лед, чтобы привлечь внимание парня, а вместо этого привлек женщину. Она стояла позади него, помахивая двадцаткой бармену, великолепно выглядящей брюнетке лет тридцати. Он почувствовал ее пряный аромат, прежде чем она склонилась над его широкой спиной и спросила: "Когда ты заберешь его, можешь принести мне мангольд?"
  
   Он полуобернулся, и ее кашемировая грудь оказалась на уровне глаз, как и двадцатидолларовая купюра, свисающая с тонких пальцев. Он обратился к ее груди: "Я достану это для тебя", затем повернул шею, чтобы увидеть милое личико с лиловыми тенями для век и красными глянцевыми губами, именно такими, какие ему нравились. Он уловил сильные вибрации доступности.
  
   Она достала деньги, напевно сказав: "Спасибо", и заняла тесное пространство, которое он образовал, сдвинув свой табурет на пару дюймов.
  
   Через несколько минут Уилл почувствовал, как кто-то похлопал его по плечу, и услышал: "Я же говорил тебе, что мы найдем его в баре!" На гладком, почти женственном лице Зекендорфа сияла широкая улыбка. У него все еще было достаточно волос, чтобы сделать кудрявую еврейку, и Уиллу вспомнился его первый день в Гарвард-Ярде в 1979 году, когда здоровенный белокурый болван из флоридского попрошайничества, шлепающий, как бонита, по палубе катера, встречающийся с тощим пареньком с густыми волосами и самоуверенной развязностью местного жителя, которого воспитали носить малиновое. Жена Зекендорфа была рядом с ним, или, по крайней мере, Уилл предположил, что удивительно почтенная женщина с толстыми бедрами была той самой похожей на веточку невестой, которую он в последний раз видел на их свадьбе в 1988 году.
  
   У Зекендорфов были на буксире Алекс Диннерштейн и его девушка. У Алекса было подтянутое миниатюрное тело и безупречный загар, из-за которого он казался самым молодым из соседей, и он щеголял своей физической формой и щегольством в дорогом костюме европейского покроя и модном носовом платке, белом и ярком, как его зубы. Его уложенные гелем волосы были такими же прямыми и черными, как у первокурсника, и Уилл определил его как красильщика - каждому свое. Доктор Диннерштейну приходилось сохранять молодость ради прелестницы на его руке, модели, по крайней мере, на двадцать лет младше их, длинноногой красавицы с совершенно особенной фигурой, которая почти заставила Уилла забыть его новую подругу, которая осталась неловко потягивать вино из своего бокала.
  
   Зекендорф заметил дискомфорт дамы. "Уилл, ты собираешься нас представить?"
  
   Уилл застенчиво улыбнулся и пробормотал: "Мы не зашли так далеко", вызвав понимающее фырканье у Алекса.
  
   Женщина сказала: "Я Джиллиан. Я надеюсь, вам всем понравится ваше воссоединение ". Она начала отходить, и Уилл безмолвно вложил ей в руку одну из своих карточек.
  
   Она взглянула на нее, и на ее лице отразилось удивление: СПЕЦИАЛЬНЫЙ АГЕНТ УИЛЛ ПАЙПЕР, ФЕДЕРАЛЬНОЕ БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ.
  
   Когда она ушла, Алекс устроил шоу, похлопав Уилла по плечу и хмыкнув: "Наверное, никогда не встречал парня из Гарварда, который был бы крутым, а, приятель? Это "Беретта" у тебя в кармане или ты рад меня видеть?"
  
   "Отвали, Алекс. Я тоже рад тебя видеть."
  
   Зекендорф повел их вверх по лестнице к ресторану, затем понял, что им не хватает одного. "Кто-нибудь видел Шеклтона?"
  
   "Ты уверен, что он все еще жив?" Спросил Алекс.
  
   "Косвенные улики", - ответил Зекендорф. "Электронные письма".
  
   "Он не появится. Он ненавидел нас ", - заявил Алекс.
  
   "Он ненавидел тебя", - сказал Уилл. "Ты тот, кто приклеил его скотчем к его гребаной кровати".
  
   "Ты тоже там был, если я помню", - хихикнул Алекс.
  
   Ресторан гудел от оживленной болтовни, это освещенное музейное пространство с непальскими скульптурами и встроенной в стену статуей Будды создавало настроение. Их столик с видом на Уинтроп-стрит ждал, но не пустовал. В одном конце был одинокий мужчина, нервно теребивший салфетку.
  
   "Эй, смотрите, кто здесь!" - крикнул Зекендорф.
  
   Марк Шеклтон поднял глаза, как будто он страшился этого момента. Его маленькие, близко расположенные глазки, частично скрытые козырьком кепки "Лейкерс", метались из стороны в сторону, сканируя их. Уилл узнал Марка мгновенно, хотя прошло больше двадцати восьми лет с тех пор, как он практически потерял с ним связь в ту минуту, когда закончился первый год обучения. То же лицо с нулевым содержанием жира, из-за которого его голова выглядела как череп без мяса с глубокими носками и высоким куполом, те же сжатые губы и острый нос. Марк не выглядел как подросток, даже когда ему был год; он просто вырос до своего естественного состояния среднего возраста.
  
   Четверо соседей по комнате были странноватой компанией: Уилл, добродушный спортсмен из Флориды; Джим, быстро говорящий ученик подготовительной школы из Бруклина; Алекс, помешанный на сексе первокурсник из Висконсина; и Марк, компьютерный ботаник-затворник из соседнего Лексингтона. Они были втиснуты во двор в Холуорти на северном полюсе зеленого Гарвардского двора, две крошечные спальни с койками и общая комната с наполовину приличной мебелью, благодаря богатым родителям Зекендорфа. Уилл был последним, кто прибыл в общежитие в сентябре того года, поскольку его поселили с футбольной командой на предсезонную тренировку. К тому времени Алекс и Джим разбились на пары, и когда он перетащил свою спортивную сумку через порог, они вдвоем фыркнули и указали на другую спальню, где он обнаружил Марка, неподвижно сидящего на нижней койке, заявляющего права на нее, боясь пошевелиться.
  
   "Привет, как у тебя дела?" Уилл спросил парня, расплываясь в широкой южной улыбке на своем точеном лице. "Сколько ты там весишь, Марк?"
  
   "Сто сорок", - подозрительно ответил Марк, пытаясь установить зрительный контакт с возвышающимся над ним мальчиком.
  
   "Ну, я регистрируюсь в два двадцать пять в одних трусах. Ты уверен, что хочешь, чтобы моя тяжелая задница была в паре футов над твоей головой на этой шаткой старой двухъярусной кровати?"
  
   Марк глубоко вздохнул, безмолвно уступил свои права, и иерархическая структура, таким образом, установилась окончательно.
  
   Они погрузились в случайный хаотичный разговор участников воссоединения, копаясь в воспоминаниях, смеясь над затруднениями, выкапывая неосторожности и слабости. Две женщины были их аудиторией, их оправданием для изложения и проработки. Зекендорф и Алекс, которые остались закадычными друзьями, выступали в роли ведущих, обмениваясь шутками, как пара стендаперов, добивающихся смеха в comedy club. Уилл был не так быстр с колкостями, но его тихие, медленно произносимые воспоминания об их неблагополучном годе привели их в восторг. Только Марк был спокоен, вежливо улыбался, когда они смеялись, пил свое пиво и ковырялся в азиатской кухне фьюжн. Муж поручил жене Зекендорфа сделать снимки, и она подчинилась, обойдя вокруг стола, расставляя их и демонстрируя.
  
   Группы соседей по комнате для первокурсников подобны нестабильному химическому соединению. Как только окружающая среда меняется, связи разрываются, и молекулы разлетаются в стороны. На втором курсе Уилл отправился в Адамс-Хаус в комнату с другими футболистами, Зекендорф и Алекс держались вместе и отправились в Леверетт-Хаус, а Марк получил сингл в Currier. Уилл иногда видел Зекендорфа на уроках государственного управления, но все они в основном исчезли в своих собственных мирах. После окончания учебы Зекендорф и Алекс остались в Бостоне, и они вдвоем время от времени общались с Уиллом, обычно прочитав о нем в газетах или увидев его по телевизору. Никто из них ни на секунду не задумался о Марке. Он исчез, и если бы не чувство юмора Зекендорфа и не включение Марком своего адреса gmail в книгу воссоединения, он остался бы для них частью прошлого.
  
   Алекс громко рассказывал о какой-то выходке первокурсников с участием близнецов из колледжа Лесли, о ночи, которая якобы поставила его на путь гинекологии на всю жизнь, когда его спутница перевела разговор на Уилла. Все более пьяная клоунада Алекса действовала ей на нервы, и она то и дело поглядывала на крупного мужчину с песочного цвета волосами, который невозмутимо пил скотч напротив нее, казалось бы, без опьянения. "Итак, как ты связался с ФБР?" - спросила его модель, прежде чем Алекс успел начать очередную историю о себе.
  
   "Ну, я был недостаточно хорош в футболе, чтобы стать профессионалом".
  
   "Нет, правда". Она казалась искренне заинтересованной.
  
   "Я не знаю", - тихо ответил Уилл. "У меня не было особого направления после того, как я закончил. Мои приятели здесь знали, чего они хотели: Алекс и медицинская школа, Зек и юридическая школа, у Марка была аспирантура в Массачусетском технологическом институте, верно? " Марк кивнул. "Я провел несколько лет, шатаясь по Флориде, занимаясь преподаванием и коучингом, а затем там открылась вакансия в офисе окружного шерифа".
  
   "Ваш отец служил в правоохранительных органах", - вспоминал Зекендорф.
  
   "Заместитель шерифа в Панама-Сити".
  
   "Он все еще жив?" Спросила жена Зекендорфа.
  
   "Нет, он скончался давным-давно". Он сделал глоток скотча. "Я думаю, это было у меня в крови, и я выбрал путь наименьшего сопротивления и все такое, поэтому я пошел по нему. Через некоторое время шефу стало не по себе из-за того, что у него заместителем был умник из Гарварда, и он заставил меня подать заявление в Квантико, чтобы вытащить меня оттуда к чертовой матери. Это было все, и в мгновение ока я смотрю в лицо пенсии ".
  
   "Когда тебе исполнится двадцать?" Спросил Зекендорф.
  
   "Чуть больше двух лет".
  
   "Тогда что?"
  
   "Кроме рыбалки, у меня нет ни малейшего понятия".
  
   Алекс деловито наливал еще одну бутылку вина. "Ты хоть представляешь, насколько знаменит этот мудак?" он спросил свою пару.
  
   Она укусила. "Нет, насколько ты знаменит?"
  
   "Я не такой".
  
   "Чушь собачья!" Алекс воскликнул. "Наш человек здесь похож на самого успешного профилировщика серийных убийц в истории ФБР!"
  
   "Нет, нет, это определенно неправда", - решительно возразил Уилл.
  
   "Скольких ты поймал за эти годы?" Спросил Зекендорф.
  
   "Я не знаю. Полагаю, несколько."
  
   "Несколько! Это все равно, что сказать, что я провел несколько гинекологических обследований ", - воскликнул Алекс. "Говорят, ты человек непогрешимый".
  
   "Я думаю, ты имеешь в виду Папу Римского".
  
   "Да ладно, я где-то читал, что вы можете подвергнуть кого-то психоанализу менее чем за полминуты".
  
   "Мне не нужно так много времени, чтобы понять тебя, приятель, но серьезно, ты не должен верить всему, что читаешь".
  
   Алекс подтолкнул локтем свою спутницу. "Поверь мне на слово - остерегайся этого парня. Он феномен ".
  
   Уиллу не терпелось сменить тему. В его карьере произошло несколько неудачных поворотов, и ему не очень хотелось зацикливаться на былой славе. "Я думаю, мы все неплохо справились, учитывая наше шаткое начало, Зек - известный корпоративный юрист, Алекс - профессор медицины...Да поможет нам Бог, но давайте поговорим о Марке здесь. Чем ты занимался все эти годы?"
  
   Прежде чем Марк смог облизать губы в ожидании ответа, Алекс набросился, возвращаясь к своей древней роли мучителя выродка. "Да, давайте послушаем это. Шеклтон, вероятно, какой-нибудь миллиардер из доткомов со своим собственным 737-м и баскетбольной командой. Вы продолжили изобретать сотовый телефон или что-то в этом роде? Я имею в виду, что ты всегда что-тозаписывал в свой блокнот, всегда при закрытой двери спальни. Что ты там делал, парень, помимо того, что просматривал старые номера "Плейбоя" и коробки с салфетками?"
  
   Уилл и Зекендорф не смогли подавить смешок, потому что тогда казалось, что ребенок всегда покупал целую кучу бумажных салфеток. Но Уилл сразу почувствовал укол вины, когда Марк проткнул его зазубренным и ту, скотина? своеобразный взгляд.
  
   "Я занимаюсь компьютерной безопасностью", - почти прошептал Марк в свою тарелку. "К сожалению, я не миллиардер". Он поднял глаза и с надеждой добавил: "Я также кое-что пишу на стороне".
  
   "Ты работаешь в компании?" Вежливо спросил Уилл, пытаясь искупить свою вину.
  
   "Я работал на нескольких из них, но теперь я такой же, как ты, я думаю. Я работаю на правительство."
  
   "Действительно. Где?"
  
   "Невада".
  
   "Ты живешь в Вегасе, верно?" Сказал Зекендорф.
  
   Марк кивнул, явно разочарованный, что никто не отреагировал на его комментарий о написании.
  
   "Какое отделение?" - Спросил Уилл, и когда его ответом был немой взгляд, он добавил: "Правительства?"
  
   Угловатое адамово яблоко Марка дернулось, когда он сглотнул. "Это лаборатория. Это вроде как засекречено."
  
   "У Шэка есть секрет!" Алекс радостно закричал. "Дай ему еще выпить! Развяжи ему рот!"
  
   Зекендорф выглядел очарованным. "Ну же, Марк, не мог бы ты рассказать нам что-нибудь об этом?"
  
   "Прости".
  
   Алекс наклонился. "Держу пари, что кто-нибудь из ФБР мог бы выяснить, что ты задумал".
  
   "Я так не думаю", - ответил Марк с долей самодовольства.
  
   Зекендорф не хотел отпускать это и подумал вслух: "Невада, Невада - единственная секретная правительственная лаборатория, о которой я когда-либо слышал в Неваде, находится в desert...at как называется...Зона 51?" Он ждал опровержения, но вместо этого получил хорошее вытянутое бесстрастное лицо. "Скажи мне, что ты не работаешь в Зоне 51!"
  
   Марк поколебался, затем лукаво сказал: "Я не могу тебе этого сказать".
  
   "Вау", - сказала впечатленная модель. "Разве не там изучают НЛО и тому подобное?"
  
   Марк загадочно улыбнулся, как Мона Лиза.
  
   "Если бы он рассказал тебе, ему пришлось бы убить тебя", - сказал Уилл.
  
   Марк энергично покачал головой, опустив глаза и потеряв чувство юмора. В горле у него была пронзительная сухость, которая встревожила Уилла. "Нет. Если бы я сказал тебе, другие люди убили бы тебя."
  
  
   22 мая 2009. СТЕЙТЕН-АЙЛЕНД, Нью-Йорк
  
  
   Консуэла Лопес была измотана и испытывала боль. Она была на корме парома на Стейтен-Айленд, сидела на своем обычном месте, направлявшемся домой, рядом с выходом, чтобы она могла быстро сойти на берег. Если она опоздала на автобус номер 51 в 10: 45 вечера, ей пришлось долго ждать следующего автобуса на автобусной станции в терминале Сент-Джордж. Дизельные двигатели мощностью девять тысяч лошадиных сил посылали вибрации по ее хрупкому телу, вызывая сонливость, но она слишком подозрительно относилась к своим попутчикам, чтобы закрыть глаза, чтобы не пропала ее сумочка.
  
   Она положила распухшую левую лодыжку на пластиковую скамейку, но пятку положила на газету. Ставить ее туфлю прямо на скамейку было бы грубо и неуважительно. Она вывихнула лодыжку, когда споткнулась о шнур от собственного пылесоса. Она работала уборщицей в офисе в нижнем Манхэттене, и это был конец долгого дня и длинной недели. Это было благословением, что авария произошла в пятницу, так что у нее были выходные, чтобы прийти в себя. Она не могла позволить себе пропустить ни одного рабочего дня и молилась, чтобы к понедельнику с ней все было в порядке. Если бы ей все еще было больно в субботу вечером, она бы пошла на раннюю мессу в воскресенье и попросила Деву Марию помочь ей быстро исцелиться. Она также хотела показать отцу Рочасу странную открытку, которую она получила, и развеять свои опасения по этому поводу.
  
   Консуэла была некрасивой женщиной, которая плохо говорила по-английски, но она была молода и имела приятную фигуру, и поэтому всегда остерегалась заигрываний. В нескольких рядах от нее, лицом к ней, юноша-латиноамериканец в серой толстовке продолжал улыбаться ей, и хотя поначалу ей было неловко, что-то в его белых зубах и оживленных глазах побудило ее вежливо улыбнуться ему в ответ. Это было все, что потребовалось. Он представился и провел последние десять минут путешествия, сидя рядом с ней, сочувствуя ее травме.
  
   Когда паром причалил, она захромала прочь, сопротивляясь его предложению поддержки. Он внимательно следовал за ней на несколько шагов позади, хотя она двигалась черепашьим шагом. Он предложил подвезти ее домой, но она отказалась - об этом не могло быть и речи. Но поскольку паром опоздал на несколько минут, а ее выход был таким медленным, она опоздала на свой автобус и передумала. Он казался хорошим парнем. Он был забавным и уважительным. Она согласилась, и когда он ушел, чтобы забрать свою машину из гаража, она перекрестилась для страховки.
  
   Когда они приблизились к повороту к ее дому на Фингерборд-роуд, его настроение ухудшилось, и она забеспокоилась. Беспокойство переросло в страх, когда он промчался мимо ее улицы и проигнорировал ее протесты. Он продолжал молча вести машину по Бэй-стрит, пока не свернул резко налево, направляясь к парку Артура фон Бризена.
  
   В конце темной дороги она плакала, а он кричал и размахивал складным ножом. Он вынудил ее выйти из машины и потянул за руку, угрожая причинить ей боль, если она крикнет. Его больше не волновала ее больная лодыжка. Он со скоростью бега потащил ее через кусты к воде. Она поморщилась от боли, но была слишком напугана, чтобы издать звук.
  
   Темная массивная надстройка моста Верразано-Нэрроуз была впереди них, словно какое-то зловещее присутствие. В поле зрения не было ни души. На лесной поляне он швырнул ее на землю и грубо вырвал у нее из рук сумочку. Она начала рыдать, и он сказал ей заткнуться. Он порылся в ее вещах и положил в карман те несколько долларов, которые у нее были. Затем он нашел простую белую открытку, адресованную ей, с нарисованным от руки изображением гроба и датой 22 мая 2009 года. Он посмотрел на нее и садистски улыбнулся.
  
   "Usted me piensa le envió esto?" он спросил. Ты думаешь, я отправил тебе это?
  
   "Нет"é, - всхлипнула она, качая головой.
  
   "Доброго времени суток, оставайся собой", - сказал он, смеясь и расстегивая ремень. Что ж, я посылаю тебе это.
  
  
   10 ИЮНЯ 2009. НЬЮ-Йорк
  
  
   Уилл предположил, что она все еще ушла, и его подозрения подтвердились в ту секунду, когда он открыл дверь и бросил свою сумку на колесиках и портфель.
  
   Квартира оставалась в том состоянии, в котором она была до Дженнифер. Ароматические свечи. Пропал. Коврики для посуды на обеденном столе. Пропал. Подушки с оборками. Пропал. Ее одежда, обувь, косметика, зубная щетка. Пропал. Он закончил свой стремительный тур по планировке одной спальни и открыл дверцу холодильника. Даже эти дурацкие бутылки с витаминной водой. Пропал.
  
   Он прошел двухдневный выездной курс по обучению чувствительности, предписанный на его последней аттестации. Если бы она неожиданно вернулась, он бы опробовал на ней какие-нибудь новые техники, но Дженнифер все еще была - ушла.
  
   Он ослабил галстук, сбросил туфли и открыл маленький шкафчик с напитками под телевизором. Ее конверт был засунут под его бутылку Johnnie Walker Black, там же, где он нашел его в тот день, когда она устроила на него облаву. На ней она написала "Пошел ты" своим характерным женским почерком. Он налил большую порцию, закинул ноги на кофейный столик и, как в старые добрые времена, перечитал письмо, в котором рассказывалось о себе то, что он уже знал. На полпути его отвлек грохот - картина в рамке, опрокинутая его большим пальцем ноги. Это прислал Зекендорф: соседи по комнате первокурсников на их встрече выпускников прошлым летом. Прошел еще один год.
  
   Час спустя, одурманенный выпивкой, он был переполнен одним из чувств Дженнифер: ты неисправим.
  
   Неисправимый, подумал он. Интересная концепция. Невозможно исправить. Невозможно исправить. Нет шансов на реабилитацию или значимое улучшение.
  
   Он включил игру Mets и заснул на диване.
  
  
   С изъяном или нет, он был за своим столом к 8: 00 утра следующего дня, копаясь в своем почтовом ящике Outlook. Он набрал несколько ответов, затем отправил электронное письмо своему руководителю Сью Санчес, поблагодарив ее за то, что у нее хватило управленческого мастерства и дальновидности рекомендовать его для семинара, который он только что посетил. По его подсчетам, его чувствительность увеличилась примерно на сорок семь процентов, и он ожидал, что она увидит немедленные и измеримые результаты. Он деликатно подписал это, Уилл, и нажал Отправить.
  
   Через тридцать секунд зазвонил его телефон. Линия Санчеса.
  
   "Добро пожаловать домой, Уилл", - сказала она, истекая патокой.
  
   "Здорово вернуться, Сьюзен", - сказал он, его южный акцент сгладился за все годы, проведенные вдали от "Попрошайки во Флориде".
  
   "Почему бы тебе не прийти и не навестить меня, хорошо?"
  
   "Когда тебе было бы лучше, Сьюзен?" - серьезно спросил он.
  
   "Сейчас!" Она повесила трубку.
  
   Она сидела за его старым столом в его старом офисе, из которого благодаря Мохаммеду Атте открывался прекрасный вид на Статую Свободы, но это раздражало его не так сильно, как недовольное выражение ее подтянутого оливкового лица. Санчес была одержимой спортсменкой, которая читала руководства по обслуживанию и книги по самопомощи в управлении во время тренировок. Она всегда привлекала его физически, но эта кислая физиономия и назойливый тон с латиноамериканским акцентом притупили его интерес.
  
   Она поспешно сказала: "Сядь. Нам нужно поговорить, Уилл."
  
   "Сьюзан, если ты планируешь меня отчитать, я готов справиться с этим профессионально. Правило номер шесть - или это было правило номер четыре?: "когда вы чувствуете, что вас провоцируют, не действуйте опрометчиво. Остановись и обдумай последствия своих действий, затем тщательно подбирай слова, уважая реакцию человека или людей, которые бросили тебе вызов. "Неплохо, да? Я получил сертификат." Он улыбнулся и сложил руки на своем зарождающемся брюшке.
  
   "Я сегодня совсем не в настроении слушать твою чушь", - устало сказала она. "У меня проблема, и мне нужно, чтобы ты помог мне ее решить". Руководство - говори за себя: тебя собираются надуть.
  
   "Для тебя? Что угодно. При условии, что это не связано с обнаженкой и не испортит мои последние четырнадцать месяцев."
  
   Она вздохнула, затем сделала паузу, давая Уиллу понять, что принимает правило номер четыре или шесть близко к сердцу. Он знал, что она считала его своим проблемным ребенком номер один. Все в офисе знали результат:
  
   Уилл Пайпер. Сорок восемь, на девять лет старше Санчеса. Бывший ее босс, до того, как его понизили с должности менеджера до специального агента. Раньше он был потрясающе красив, ростом шесть с лишним футов, с двутавровыми плечами, ярко-голубыми глазами и по-мальчишески взъерошенными волосами песочного цвета, прежде чем алкоголь и бездействие придали его телу консистенцию и бледность поднимающегося хлебного теста. В прошлом был отчаянным игроком, прежде чем стать бойким занозой в заднице-наблюдателем за часами.
  
   Она просто выплюнула это. "У Джона Мюллера был инсульт два дня назад. Врачи говорят, что он поправится, но он будет в отпуске по болезни. Его отсутствие, особенно сейчас, является проблемой для офиса. Бенджамин, Рональд и я обсуждали это."
  
   Уилл был поражен новостями. "Мюллер? Он моложе тебя! Чертов марафонец. Как, черт возьми, у него случился инсульт?"
  
   "У него была дыра в сердце, которую никто раньше не заметил", - сказала она. "Маленький сгусток крови из его ноги проплыл и поднялся к его мозгу. Это то, что мне сказали. Довольно страшно, как это могло случиться ".
  
   Уилл ненавидел Мюллера. Самодовольный, жилистый говнюк. Все по правилам. Совершенно невыносимый, СУКИН сын все еще отпускал язвительные комментарии ему в лицо о его надувании-изолированный, как предположил ублюдок, своим статусом прокаженного. "Надеюсь, он ходит и разговаривает как умственно отсталый до конца своей жизни", - было первой мыслью, которая пришла на ум. "Господи, это так плохо", - сказал он вместо этого.
  
   "Нам нужно, чтобы ты взялся за дело Судного дня".
  
   Потребовалась почти сверхъестественная сила, чтобы удержаться от того, чтобы сказать ей, чтобы она трахнулась.
  
   Это должно было быть его делом с самого начала. На самом деле, это было не что иное, как возмутительно, что ему не предложили эту книгу в тот день, когда она попала в офис. И вот его, одного из самых опытных экспертов по серийным убийствам в новейшей истории Бюро, пропустили из-за громкого дела прямо в его юрисдикции. Он предположил, что это было показателем того, насколько пострадала его карьера. В то время оскорбление было адски болезненным, но он достаточно быстро справился с этим и поверил, что избежал пули.
  
   Он был на финишной прямой. Выход на пенсию был подобен блестящему водянистому миражу в пустыне, просто вне досягаемости. Он покончил с амбициями и стремлением, он покончил с офисной политикой, он покончил с убийствами и смертью. Он был уставшим и одиноким и застрял в городе, который ему не нравился. Он хотел вернуться домой. С пенсией.
  
   Он переваривал плохие новости. "Судный день" быстро стал самым громким делом управления, требующим такой интенсивности, какой он не проявлял годами. Долгие дни и испорченные выходные не были проблемой. Благодаря Дженнифер у него было все время в мире. Проблема была в зеркале, потому что - как он сказал бы любому, кто спросил - ему просто больше не было дела. Вам нужны были неистовые амбиции, чтобы раскрыть дело о серийном убийстве, и это пламя давным-давно угасло. Удача тоже была важна, но, по его опыту, вы добивались успеха, надрывая горб и создавая условия для того, чтобы удача делала свое капризное дело.
  
   Помимо этого, партнершей Мюллера была молодой специальный агент, всего три года как окончившая Куантико, которая была настолько проникнута благочестивыми амбициями и прямотой агентства, что он сравнивал ее с религиозной фанатичкой. Он наблюдал, как она суетилась на двадцать третьем этаже, быстро шла по коридорам, совершенно лишенная чувства юмора и ханжеская, воспринимая себя настолько серьезно, что ему становилось дурно.
  
   Он наклонился вперед, почти побледнев. "Послушай, Сьюзен", - начал он, повысив голос, - "это плохая идея. Этот корабль отплыл. Тебе следовало попросить меня взяться за это дело несколько недель назад, но знаешь что? Это был правильный выбор. На данный момент это нехорошо для меня, это нехорошо для Нэнси, это нехорошо для офиса, Бюро, налогоплательщиков, жертв и проклятых будущих жертв! Ты это знаешь, и я это знаю!"
  
   Она встала, чтобы закрыть дверь, затем откинулась на спинку стула и скрестила ноги. Шорох ее трущихся друг о друга колготок на мгновение отвлек его от напыщенной речи. "Да, я буду говорить потише, " вызвался он, " но больше всего это ужасно для тебя. Ты в ловушке. У вас крупные кражи и насильственные преступления, филиал, занимающий второе место по посещаемости в Нью-Йорке! Этот мудак Судного дня попадется тебе на глаза, ты продвигаешься. Ты женщина, ты этническая, несколько лет ты помощник директора в Квантико, возможно, специальный агент по надзору в Округе Колумбия, Небо - это предел. Не облажайся, вовлекая меня, это мой дружеский совет ".
  
   Она одарила его взглядом, способным заморозить грязь. "Я, конечно, ценю это обратное наставничество, Уилл, но я не думаю, что хочу полагаться на советы по карьере от человека, который скатывается вниз по организационной лестнице. Поверьте, мне не нравится эта идея, но мы обсудили ее внутри компании. Бенджамин и Рональд отказываются переводить кого-либо из Отдела по борьбе с терроризмом, и больше никто из белых воротничков или организованной преступности не занимался подобными делами. Они не хотят, чтобы кто-то прыгал с парашютом из Вашингтона или другого офиса. Это выставляет их в плохом свете. Это Нью-Йорк, а не Кливленд. Предполагается, что у нас должна быть глубокая скамья. У вас правильный фон - не та личность, над которой вам придется поработать, но правильный фон. Это твое. Это будет твое последнее крупное дело, Уилл. Ты выходишь на ура. Подумай об этом таким образом и приободрись ".
  
   Он предпринял еще одну попытку. "Если мы поймаем этого парня завтра, чего мы не сделаем, я стану историей к тому времени, как это дело дойдет до суда".
  
   "Итак, ты вернешься, чтобы дать показания. К тому времени суточные, вероятно, будут выглядеть довольно прилично."
  
   "Очень смешно. Что насчет Нэнси? Я отравлю ее. Ты хочешь, чтобы она была жертвенным агнцем?"
  
   "Она пистолет. Она может постоять за себя, и она может справиться с тобой."
  
   Он перестал спорить, угрюмый. "А как насчет дерьма, над которым я работаю?"
  
   "Я распространю это повсюду. Без проблем."
  
   На этом все, все закончилось. Это не было демократией, и уйти или быть уволенным не было вариантов. Четырнадцать месяцев. Четырнадцать гребаных месяцев.
  
  
   За пару часов его жизнь изменилась. Появился офис-менеджер с оранжевыми переносными ящиками, упаковал его активные папки с делами и вывез их из своего кабинета. На их место прибыли файлы Мюллера "Судный день", коробки с документами, собранными за несколько недель до того, как липкий комок тромбоцитов превратил несколько миллилитров его мозга в кашицу. Уилл уставился на них так, словно они были вонючими кучами навоза, и выпил еще одну чашку перестоявшего кофе, прежде чем соизволил открыть одну, наугад взяв папку.
  
   Он услышал, как она прочистила горло у входа в кабинку, прежде чем увидел ее.
  
   "Привет", - сказала Нэнси. "Я думаю, мы собираемся работать вместе".
  
   Нэнси Липински была облачена в темно-серый костюм. Оно было на полразмера меньше и обтягивало ее талию настолько, что живот слегка, но непривлекательно выпирал над поясом. Она была небольшого роста, пять футов три дюйма в носках, но, по оценке Уилла, ей нужно было сбросить несколько фунтов повсюду, даже с ее округлого нежного лица. Там были скулы под ними? Она была не из тех крутых выпускников, которых обычно выпускают из Квонтико. Ему было интересно, как она прошла проверку в отделении физической подготовки академии. Они там все разобрали и не давали девчонкам поблажки. По общему признанию, она не была непривлекательной. Ее практичные каштановые волосы длиной до воротничка, макияж и блеск были подобраны достаточно хорошо, чтобы дополнить изящной формы нос, красивые губы и живые карие глаза, и на другой женщине ее одеколон сделал бы то же самое, что и на нем. Это был ее жалобный взгляд, который вывел его из себя. Могла ли она действительно привязаться к такому зеро, как Мюллер?
  
   "Что ты собираешься делать?" - спросил он риторически.
  
   "Сейчас подходящее время?"
  
   "Послушай, Нэнси, я едва открыл коробку. Почему бы тебе не уделить мне пару часов, может быть, ближе к вечеру, и мы могли бы начать разговаривать?"
  
   "Все в порядке, Уилл. Я просто хотел, чтобы вы знали, что, несмотря на то, что я расстроен из-за Джона, я собираюсь продолжать работать над этим делом изо всех сил. Мы никогда не работали вместе, но я изучал некоторые из ваших дел и знаю, какой вклад вы внесли в эту область. Я всегда ищу способы улучшения, поэтому ваше мнение будет чрезвычайно важно для меня ... "
  
   Уилл чувствовал, что должен пресечь такого рода убогие разговоры в зародыше. "Ты фанат Сайнфелда?" он спросил.
  
   "Телешоу?"
  
   Он кивнул.
  
   "Я имею в виду, что я в курсе этого", - ответила она подозрительно.
  
   "Люди, которые создали сериал, установили основные правила для персонажей, и эти основные правила отличают его от всех других ситкомов. Вы хотите знать эти правила? Потому что они будут относиться к тебе и ко мне ".
  
   "Конечно, Уилл!" - радостно сказала она, очевидно, готовая усвоить урок.
  
   "Правила были такими - никакого обучения и никаких объятий. Увидимся позже, Нэнси, " невозмутимо произнес он.
  
   Пока она стояла там, выглядя так, словно решала, отступить или ответить, они оба услышали быстрые приближающиеся легкие шаги, женщина пыталась бежать на каблуках. "Сью алерт", - мелодраматично выкрикнул Уилл. "Звучит так, будто у нее есть что-то, чего нет у нас".
  
   В их магазине информация наделяла носителя временной властью, и Сью Санчес, казалось, испытывала джазовый кайф от того, что узнавала что-то раньше всех.
  
   "Хорошо, что вы оба здесь", - сказала она, загоняя Нэнси внутрь куба. "Был еще один! Номер семь, в Бронксе." Она была легкомысленной, на грани подросткового возраста. "Поднимайся туда, пока Сорок пятый участок все не испортил".
  
   Уилл раздраженно вскинул руки в воздух. "Господи, Сьюзен, я пока ни черта не знаю о первых шести. Дай мне передохнуть!"
  
   Бах. Нэнси весело вмешалась: "Эй, просто притворись, что это номер один! Ничего особенного! В любом случае, я догоню тебя по дороге."
  
   "Как я уже сказала, Уилл", - сказала Сью, злобно ухмыляясь, "она пистолет".
  
  
   Уилл взял один из стандартных черных "Форд Эксплореров" департамента. Он выехал из подземного гаража на Либерти Плаза, 26 и двигался по одностороннему движению, пока не повернул на север, направляясь по ФДР Драйв по скоростной полосе. Машина была детализирована и двигалась плавно, движение было неплохим, и обычно он наслаждался приятной поездкой из офиса. Если бы он был один, он бы настроился на WFAN и удовлетворил своего спортивного Джонса, но он не был. Нэнси Липински сидела на пассажирском сиденье с блокнотом в руке и читала ему лекцию, когда они проезжали под трамвайной остановкой "Остров Рузвельта", гондола которой медленно скользила высоко над неспокойными черными водами Ист-Ривер.
  
   Она была возбуждена, как извращенка на порно-конференции. Это было ее первое дело о серийном убийстве, шампанское убийств, определяющий момент в ее препубертатной карьере. Она выполнила задание, потому что была любимицей Сью и раньше работала с Мюллером. Они отлично ладили, Нэнси была готова поддержать его хрупкое эго. Джон, ты такой умный! Джон, у тебя фотографическая память? Джон, хотел бы я уметь проводить интервью, как ты.
  
   Уилл изо всех сил старался быть внимательным. Было относительно безболезненно получать данные с ложечки в течение трех недель, но его разум блуждал, и голова все еще была затуманена после ночного свидания с Джонни Уокером. Тем не менее, он знал, что может войти в ритм в мгновение ока. За два десятилетия он возглавил восемь крупных дел о серийных убийствах и участвовал в бесчисленном множестве других.
  
   Первый был в Индианаполисе, во время его первого полевого задания, когда он был ненамного старше Нэнси. Преступник был извращенным психом, который любил тушить сигареты о веки своих жертв, пока выброшенный окурок не разбивал футляр. Когда его вторая жена, Эви, поступила в аспирантуру в Дьюке, он добился перевода в Роли, и, конечно же, другой псих с опасной бритвой начал убивать женщин в Эшвилле и его окрестностях. Девять мучительных месяцев и пять расчлененных жертв спустя, он поймал и этого подонка. Внезапно у него появилась репутация; он был фактическим специалистом. Они отправили его, снова беспорядочно разведенного, в штаб-квартиру, чтобы он занимался насильственными преступлениями в группе, возглавляемой Хэлом Шериданом, человеком, который обучил поколение агентов, как составлять профиль серийных убийц.
  
   Шеридан был холодной рыбой, эмоционально отстраненной и туго натянутой до такой степени, что стал объектом офисной шутки: если бы в Вирджинии вспыхнуло массовое убийство, Хэлу пришлось бы быть в списке подозреваемых. Он тщательно распределял дела по стране, сопоставляя разум преступника с разумом его агентов. Шеридан передал ему дела, связанные с крайней жестокостью и пытками, убийцами, которые направляли массовую ярость на женщин. Поди разберись.
  
   Декламации Нэнси начали проникать сквозь его туман. Факты, он должен был признать, были чертовски интересными. Он знал общие штрихи из СМИ. Кто не знал? Это была история. Как и следовало ожидать, прозвище преступника "Убийца судного дня" появилось в прессе. "Пост" удостоился почестей. Ее кровавый соперник, Daily News, сопротивлялся несколько дней, публикуя заголовки "ОТКРЫТКИ Из АДА", но вскоре капитулировал и начал трубить о Конце света по всей первой полосе.
  
   По словам Нэнси, на открытках не было обычных отпечатков пальцев; отправитель, вероятно, использовал перчатки без волокон, возможно, из латекса. На паре карточек было несколько отпечатков, не связанных между собой, и сотрудничающие отделения ФБР на местах занимались поиском почтовых работников в сети доставки из Лас-Вегаса в Нью-Йорк. Сами открытки были простыми белыми, размером три на пять, и продавались в тысячах торговых точек. Они были напечатаны на струйном принтере HP Photosmart, одном из десятков тысяч экземпляров, выпущенных тиражом, и дважды загружались для печати с каждой стороны. Шрифт был из стандартного выпадающего меню Microsoft Word. Нарисованные тушью контуры гроба, вероятно, были выполнены одной и той же рукой с использованием черной ручки Pentel, ультратонкой ручки, одной из миллионов, выпущенных тиражом. Все марки были одинаковыми, с рисунком американского флага за сорок один цент, одной из сотен миллионов, выпущенных тиражом, с отклеивающимися оборотами, без ДНК. Шесть открыток были отправлены по почте 18 мая и прошли проверку через центральный процессинговый центр USPS в Лас-Вегасе.
  
   "Итак, у парня было бы достаточно времени, чтобы долететь из Вегаса в Нью-Йорк, но ему было бы сложно вести машину или сесть на поезд", - вставил Уилл. Он застал ее врасплох, поскольку она не была уверена, что он слушал. "Вы получили списки пассажиров на все прямые рейсы и рейсы с пересадкой из Вегаса, прибывающие в Ла Гуардиа, Кеннеди и Ньюарк между восемнадцатым и двадцать первым?"
  
   Она оторвала взгляд от своего блокнота. "Я спросил Джона, стоит ли нам это делать! Он сказал мне, что это не стоило таких хлопот, потому что кто-то мог отправить их по почте для убийцы. "
  
   Уилл посигналил Camry, ехавшей слишком медленно, на его вкус, затем агрессивно сдал вправо, когда она не поддалась. Он не мог скрыть своего сарказма. "Сюрприз! Мюллер ошибался. У серийных убийц почти никогда не бывает сообщников. Иногда они убивают парами, как "Снайперы Вашингтона" или "Стрелки Феникса", но это чертовски редко. Получение материально-технической поддержки для организации преступлений? Это было бы впервые. Эти парни - волки-одиночки ".
  
   Она что-то писала.
  
   "Что ты делаешь?" он спросил.
  
   "Записываю то, что ты сказал".
  
   Господи, это не школа, подумал он. "Поскольку у твоей ручки нет колпачка, запиши и это тоже", - едко сказал он. "В случае, если убийца действительно совершил рывок по пересеченной местности, проверьте наличие штрафов за превышение скорости на основных маршрутах".
  
   Она кивнула, затем осторожно спросила: "Ты хочешь услышать больше?"
  
   "Я слушаю".
  
   Все сводилось к следующему: жертвам, четырем мужчинам и двум женщинам, было от восемнадцати до восьмидесяти двух лет. Три из них были на Манхэттене, по одному в Бруклине, Стейтен-Айленде и Квинсе. Сегодняшняя была бы первой в Бронксе. Все почерки были одинаковыми. Жертва получает открытку с датой через один или два дня в будущем, на каждой из которых на обороте нарисован гроб, и в конечном итоге ее убивают в точную дату. Два ножевых ранения, одно огнестрельное, одно сделано так, чтобы выглядело как передозировка героином, одно раздавлено машиной, которая вылетела на тротуар в результате наезда, и одно выброшено из окна.
  
   "И что Мюллер сказал по этому поводу?" - Спросил Уилл.
  
   "Он думал, что убийца пытался сбить нас с толку, не придерживаясь одной схемы".
  
   "И что ты об этом думаешь?"
  
   "Я думаю, это необычно. Это не то, что написано в учебниках."
  
   Он представил ее тексты по криминологии, отрывки, навязчиво выделенные желтыми маркерами, аккуратные поля, крошечные буквы. "Как насчет профилей жертв?" он спросил. "Есть ссылки?"
  
   Жертвы, похоже, не были связаны между собой. Специалисты по вычислительной технике в Вашингтоне проводили матричный анализ на основе нескольких баз данных в поисках общих знаменателей, суперкомпьютерной версии six degrees Кевина Бэкона, но пока никаких совпадений.
  
   "Сексуальные нападения?"
  
   Она пролистала страницы. "Только одна, тридцатидвухлетняя испаноязычная женщина, Консуэла Пилар Лопес, из Стейтен-Айленда. Ее изнасиловали и зарезали до смерти."
  
   "После того, как мы закончим в Бронксе, я хочу начать там".
  
   "Почему?"
  
   "Вы можете многое рассказать об убийце по тому, как он обращается с леди".
  
   Теперь они ехали по Брукнерской автостраде на восток через Бронкс.
  
   "Ты знаешь, куда мы направляемся?" он спросил.
  
   Она нашла это в своей записной книжке. "Салливан Плейс, восемь сорок семь".
  
   "Спасибо вам! Я понятия не имею, блядь, где это, " рявкнул он. "Я знаю, где находится стадион "Янки". Точка. Это все, что я знаю о гребаном Бронксе ".
  
   "Пожалуйста, не ругайся", - сказала она строго, как учитель средней школы, делающий выговор. "У меня есть карта". Она развернула его, мгновение изучала и огляделась. "Нам нужно выйти на бульваре Брукнера".
  
   Они проехали в молчании милю. Он ждал, когда она возобновит урок, но она с каменным лицом смотрела на дорогу.
  
   Он, наконец, поднял взгляд и увидел, что ее нижняя губа дрожит. "Что? Ты злишься на меня за то, что я сбросил Ф-бомбу, черт возьми?"
  
   Она задумчиво посмотрела на него. "Ты отличаешься от Джона Мюллера".
  
   "Господи", - пробормотал он. "Тебе потребовалось так много времени, чтобы понять это?"
  
   Двигаясь на юг по Ист-Тремонт, они миновали здание Сорок пятого участка на Баркли-авеню, уродливое приземистое здание со слишком небольшим количеством парковочных мест для такого количества патрульных машин, сгрудившихся вокруг него. Столбик термометра показывал восемьдесят градусов, и улица кишела пуэрториканцами, которые тащили пластиковые пакеты для покупок, толкали детские коляски или просто прогуливались с прижатыми к ушам мобильными телефонами, заходя в бакалейные лавки, винные погреба и дешевые магазины для мам и пап. Женщины демонстрировали много плоти. На его вкус, слишком много толстых цыпочек в топиках на бретельках и коротких шортах, покачивающихся в шлепанцах. Они действительно думают, что выглядят по-лисьи? он задумался. Они сделали его пассажирку похожей на супермодель.
  
   Нэнси зарылась в карту, пытаясь не облажаться. "Отсюда третий поворот налево", - сказала она.
  
   Салливан Плейс была неподходящей улицей для крупного убийства. Патрульные машины без опознавательных знаков и фургоны судмедэкспертов были припаркованы в два ряда перед местом преступления, перекрыв движение. Уилл подъехал к молодому полицейскому, который пытался проехать по одной полосе, и показал свой значок. "Боже", - простонал полицейский. "Я не знаю, куда тебя поместить. Ты можешь проехаться по кварталу? Может быть, там что-то есть за углом."
  
   Уилл повторил его. "За углом".
  
   "Да, в окрестностях квартала, ты знаешь, нужно иметь пару прав".
  
   Уилл выключил зажигание, вышел и бросил копу ключи. Машины начали сигналить как сумасшедшие, мгновенный затор.
  
   "Что ты делаешь!" - заорал полицейский. "Ты не можешь оставить это здесь!" Нэнси продолжала сидеть во внедорожнике, подавленная.
  
   Уилл позвал ее. "Давай, давай двигаться дальше. И запишите номер значка офицера Кунео в свою записную книжку на случай, если он сделает что-нибудь неуважительное по отношению к государственной собственности."
  
   Коп пробормотал: "Мудак".
  
   Уилл был помешан на выяснении отношений, и этот парень отлично бы подошел. "Послушай, " сказал он, кипя от ярости, - если тебе нравится твоя жалкая работенка, тогда не морочь мне голову! Если тебе насрать на это, тогда попробуй. Продолжай! Попробуй!"
  
   Два сердитых парня с вздутыми венами лицом к лицу. "Уилл! Мы можем идти?" - взмолилась Нэнси. "Мы теряем время".
  
   Коп покачал головой, сел в "Эксплорер", проехал на нем квартал и дважды припарковал его перед машиной детектива. Уилл, все еще тяжело дыша, подмигнул Нэнси: "Я знал, что он найдет нам место".
  
   Это было многоквартирное здание карманных размеров, три этажа, шесть квартир, грязно-белая кирпичная кладка, сколоченная в сороковых годах. Коридор был тусклым и унылым, полы выложены коричневой и черной керамической плиткой в шахматном порядке, грязно-бежевые стены, голые желтые лампочки. Все действие происходило в квартире 1А и вокруг нее, на первом этаже слева. В задней части зала, возле мусорной шахты, члены семьи собрались вместе в скорби нескольких поколений: тихо плачущая женщина средних лет, ее муж в рабочих ботинках, пытающийся ее утешить, полностью беременная молодая женщина, сидящая на голом полу, оправляющаяся от гипервентиляции, молодая девушка в воскресном платье, выглядящая сбитой с толку, пара стариков в свободных рубашках, качающих головами и поглаживающих свою щетину.
  
   Уилл протиснулся в полуоткрытую дверь квартиры, Нэнси последовала за ним. Он поморщился при виде того, как слишком много поваров портят бульон. На площади в восемьсот квадратных футов находилось по меньшей мере дюжина человек, что астрономически увеличивало вероятность загрязнения места преступления. Он быстро провел разведку, а Нэнси следовала за ним по пятам, и, что удивительно, никто не остановил их и даже не усомнился в их присутствии. Гостиная. Старинная мебель и безделушки. Телевизор двадцатилетней давности. Он достал из кармана ручку и использовал ее, чтобы раздвинуть занавески, чтобы заглянуть в каждое окно, процедуру, которую он повторял в каждой комнате. Кухня. Лаконично. В раковине нет посуды. Ванная, тоже прибранная, пахнущая присыпкой для ног. Спальня. Слишком переполненный болтающим персоналом, чтобы разглядеть что-либо, кроме пухлых мертвых ног, серых и пятнистых, рядом с неубранной кроватью, одна ступня наполовину в тапочке.
  
   Уилл проревел: "Кто здесь главный?"
  
   Внезапная тишина, пока не раздается: "Кто спрашивает?" Лысеющий детектив с большим животом и в облегающем костюме отделился от толпы и появился в дверях спальни.
  
   "ФБР", - сказал Уилл. "Я специальный агент Пайпер". Нэнси выглядела обиженной, что ее не представили.
  
   "Детектив Чэпмен, Сорок пятый участок". Он протянул большую теплую руку, весом с кирпич. От него пахло луком.
  
   "Детектив, что вы скажете, если мы очистим это место, чтобы мы могли спокойно осмотреть место преступления?"
  
   "Мои ребята почти закончили, тогда это все твое".
  
   "Давай сделаем это сейчас, хорошо? Половина ваших людей не носит перчаток. Ни на ком нет ботинок. Вы устраиваете здесь беспорядок, детектив."
  
   "Никто ничего не трогает", - сказал Чэпмен, защищаясь. Он заметил, что Нэнси делает пометки, и нервно спросил: "Кто она, твоя секретарша?"
  
   "Специальный агент Липински", - сказала она, мило помахивая перед ним блокнотом. "Могу я узнать ваше имя, детектив Чэпмен?"
  
   Уилл подавил улыбку.
  
   Чэпмен не был склонен вступать в территориальные отношения с федералами. Он разглагольствовал и бесновался, тратил впустую свое время и заканчивал проигрышным концом предложения. Жизнь была слишком короткой. "Все в порядке!" - объявил он. "У нас здесь ФБР, и они хотят, чтобы все вышли, так что собирайтесь и позвольте им делать свое дело".
  
   "Пусть они оставят открытку", - сказал Уилл.
  
   Чэпмен полез в нагрудный карман и вытащил белую карточку из пакета на молнии. "У меня это прямо здесь".
  
   Когда в комнате никого не было, они с детективом осмотрели тело. Там становилось жарко, и в воздухе витали первые запахи разложения. Для жертвы огнестрельного ранения крови было на удивление мало, несколько сгустков на ее спутанных седых волосах, полоса на левой щеке, где артериальный поток из уха образовал приток, который тек по ее шее и капал на мохово-зеленый ковер. Она лежала на спине, в футе от цветочной оборки на своей неубранной кровати, одетая в розовую хлопчатобумажную ночную рубашку, которую надевала, наверное, тысячу раз. Ее глаза, уже абсолютно сухие, были открыты и пристально смотрели. Уилл видел бесчисленное множество тел, многие из них были изуродованы до неузнаваемости из-за своей человечности. Эта леди выглядела довольно неплохо, милая пуэрториканская бабушка, которую, казалось бы, можно было оживить, хорошенько встряхнув за плечо. Он проверил Нэнси, чтобы оценить ее реакцию на присутствие смерти.
  
   Она делала заметки.
  
   Чэпмен начал: "Итак, как я себе это представляю ..."
  
   Уилл поднимает руку, останавливая его на полуслове. "Специальный агент Липински, почему бы вам не рассказать нам, что здесь произошло?"
  
   Ее лицо вспыхнуло, отчего щеки стали казаться еще полнее. Румянец добрался до ее горла и исчез под вырезом ее белой блузки. Она сглотнула и облизала губы кончиком языка. Она начала медленно, затем ускорила темп, собираясь с мыслями. "Ну, убийца, вероятно, был здесь раньше, не обязательно внутри квартиры, но вокруг здания. Защитная решетка на одном из кухонных окон была сорвана. Я бы хотел взглянуть на нее поближе, но готов поспорить, что оконная рама сгнила. Тем не менее, даже прячась в переулке, он не стал бы рисковать , выполнив всю работу за одну ночь, если бы не хотел быть уверенным, что попадет в дату, указанную на открытке. Он вернулся прошлой ночью, зашел в переулок и закончил снимать решетку. Затем он разрезал окно стеклорезом и отодвинул защелку снаружи. Он втоптал немного грязи из переулка на пол кухни и в холле, и прямо там, и там."
  
   Она указала на два пятна на ковре в спальне, включая одно пятно, на котором стоял Чэпмен. Он отступил, как будто это было радиоактивно.
  
   "Должно быть, она что-то услышала, потому что села и попыталась надеть тапочки. Прежде чем она смогла закончить, он был в комнате и сделал один выстрел с близкого расстояния, через ее левое ухо. Похоже, что это малокалиберный патрон, вероятно, калибра 22. Пуля все еще в ее черепе, выходного отверстия нет. Я не думаю, что здесь имело место сексуальное насилие, но нам нужно это проверить. Кроме того, нам нужно выяснить, не было ли что-нибудь украдено. Место не было разграблено, но я нигде не видел бумажника. Он, вероятно, ушел тем же путем, каким пришел." Она сделала паузу и наморщила лоб. "Вот и все. Это то, что, я думаю, произошло ".
  
   Уилл нахмурился, заставив ее вспотеть на несколько секунд, а затем сказал: "Да, я думаю, что это тоже произошло". Нэнси выглядела так, словно только что выиграла конкурс по правописанию, и гордо уставилась на свои туфли на креповой подошве. "Вы согласны с моим напарником, детектив?"
  
   Чэпмен пожал плечами. "Вполне может быть. Да, пистолет 22-го калибра, я уверен, что это оружие здесь."
  
   Парень ни хрена не понимает, подумал Уилл. "Вы не знаете, было ли что-нибудь украдено?"
  
   "Ее дочь говорит, что у нее пропала сумочка. Она та, кто нашел ее этим утром. Открытка была на кухонном столе с какой-то другой почтой."
  
   Уилл указал на бабушкины бедра. "Подвергалась ли она сексуальному насилию?"
  
   "Я не имею ни малейшего представления! Может быть, если бы ты не выгнал судмедэксперта, мы бы знали, " фыркнул Чэпмен.
  
   Уилл опустился на корточки и ручкой осторожно приподнял ее ночную рубашку. Он прищурился, заглядывая в палатку, и увидел нетронутое старушечье нижнее белье. "Не похоже на это", - сказал он. "Давайте посмотрим открытку".
  
   Уилл внимательно осмотрел его спереди и сзади и передал Нэнси. "Это тот же шрифт, что используется в других книгах?"
  
   Она сказала, что это было.
  
   "Это Курьер двенадцатой точки", - сказал он.
  
   Она спросила, откуда он это знает, и ее голос прозвучал впечатленно.
  
   "Я специалист по шрифтам", - съязвил он. Он прочитал название вслух. "Ида Габриэла Сантьяго".
  
   По словам Чепмен, ее дочь сказала ему, что никогда не использовала свое второе имя.
  
   Уилл встал и потянулся. "Ладно, у нас все хорошо", - сказал он. "Держите район оцепленным, пока не прибудет команда криминалистов ФБР. Мы будем на связи, если нам что-нибудь понадобится ".
  
   "У тебя есть какие-нибудь зацепки по этому психу?" Спросил Чэпмен.
  
   У Уилла зазвонил мобильный телефон в кармане куртки, нелогично воспроизводя Ode to Joy. Пока он искал это, он ответил: "Черт возьми, детектив, но это только мой первый день в расследовании", затем сказал в трубку: "Это Пайпер ..."
  
   Он выслушал и пару раз покачал головой, прежде чем сказал звонившему: "Когда идет дождь, он льет как из ведра. Скажите, Мюллер не добился чудесного выздоровления, не так ли?...Очень жаль. " Он закончил разговор и поднял глаза. "Готов к долгой ночи, партнер?"
  
   Нэнси кивнула, как кукла с качающейся головой. Похоже, ей понравилось название "партнер", очень понравилось.
  
   "Это был Санчес", - сказал он ей. "У нас есть еще одна открытка, но эта немного отличается. Это датировано сегодняшним днем, но парень все еще жив."
  
  
   12 ФЕВРАЛЯ 1947 года. ЛОНДОН
  
  
   Эрнест Бевин был связующим звеном, посредником. Единственный член кабинета, служивший в обоих правительствах. Для Клемента Этли, премьер-министра лейбористской партии, Бевин был логичным выбором. "Эрнест, " сказал Этли своему министру иностранных дел, когда они вдвоем сидели перед горячим камином на Даунинг-стрит, " поговори с Черчиллем. Скажи ему, что я лично прошу его о помощи." На лысой голове Этли выступили капельки пота, и Бевин с дискомфортом наблюдал, как ручеек стекает по его высокому лбу на ястребиный нос.
  
   Задание принято. Никаких вопросов, никаких оговорок. Бевин был солдатом, лидером лейбористов старой закалки, одним из основателей крупнейшего британского профсоюза TGWU. Всегда прагматичный, до войны он был одним из немногих политиков-лейбористов, сотрудничавших с консервативным правительством Уинстона Черчилля и выступавших против пацифистского крыла лейбористской партии.
  
   В 1940 году, когда Черчилль готовил нацию к войне и сформировал коалиционное правительство, состоящее из всех партий, он назначил Бевина министром труда и национальной службы, предоставив ему широкий портфель, включающий внутреннюю экономику военного времени. Бевин проницательно нашел баланс между военными и бытовыми потребностями и создал свою собственную армию из пятидесяти тысяч человек, уволенных из вооруженных сил для работы на угольных шахтах: Bevin Boys. Черчилль был о нем самого высокого мнения.
  
   Затем шокер. Всего через несколько недель после дня победы, наслаждаясь триумфальной победой, человек, которого русские называли британским бульдогом, проиграл всеобщие выборы 1945 года, потерпев сокрушительное поражение от Лейбористской партии Клемента Этли, отвергнутый электоратом, который не доверял ему в восстановлении нации. Человек, который сказал: "Мы защитим наш остров любой ценой, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы никогда не сдадимся", прихрамывая, ушел с большой сцены в "Капитуляции", подавленный и унылый. Черчилль угрюмо возглавил оппозицию после своего поражения, но большую часть удовольствия получал в своем любимом Чартвелл-хаусе, где он писал стихи, рисовал акварели и бросал хлеб черным лебедям.
  
   Теперь, полтора года спустя, Бевин, министр иностранных дел премьер-министра Этли, сидел глубоко под землей в ожидании своего бывшего босса. Было холодно, и Бевин застегнул пальто поверх своего утепленного зимнего костюма. Он был солидным мужчиной с редеющими седыми волосами, зачесанными назад и напомаженными, мясистым лицом с зарождающимися щеками. Он намеренно выбрал это тайное место встречи, чтобы послать психологическое сообщение. Тема была бы важной. Секрет. Приходите сейчас, без промедления.
  
   Сообщение не ускользнуло от внимания Черчилля, который ворвался, огляделся без сантиментов и заявил: "Почему вы просите меня вернуться в это богом забытое место?"
  
   Бевин встал и взмахом руки отпустил высокопоставленного военного, который сопровождал Черчилля. "Ты был в Кенте?"
  
   "Да, я был в Кенте!" Черчилль сделал паузу. "Я никогда не думал, что снова зайду сюда".
  
   "Я не буду просить твое пальто. Здесь прохладно."
  
   "Так было всегда", - ответил Черчилль.
  
   Двое мужчин бесстрастно пожали друг другу руки, затем сели, Бевин подвел Черчилля к месту, где перед ним лежал красный портфель с печатью премьер-министра.
  
   Они были в бункере на Джордж-стрит, где Черчилль и его военный кабинет отсиживались большую часть конфликта. Комнаты были построены в подвальном помещении здания Управления работ, прямо между парламентом и Даунинг-стрит. Огороженная мешками с песком, укрепленная бетоном и находящаяся глубоко под землей, Джордж-стрит, вероятно, пережила бы прямое попадание, которое так и не произошло.
  
   Они смотрели друг на друга через большой квадратный стол в Кабинете министров, куда днем или ночью Черчилль созывал своих ближайших советников. Это было серое, утилитарное помещение со спертым воздухом. Рядом находилась комната с картами, все еще оклеенная картами театров военных действий, и личная спальня Черчилля, в которой еще долго пахло сигарами после того, как погасла последняя. Дальше по коридору в старом переоборудованном чулане для метел находилась Трансатлантическая телефонная комната, где шифратор под кодовым названием "Sigsaly" шифровал разговоры между Черчиллем и Рузвельтом. Насколько знал Бевин, механизм все еще функционировал. Ничего не изменилось с того дня, как были тихо закрыты Военные комнаты: День Виктора Дж.
  
   "Не хочешь покопаться?" Спросил Бевин. "Я полагаю, у генерал-майора Стюарта есть набор ключей".
  
   "Я не знаю". Теперь Черчилль был нетерпелив. Бункер заставил его почувствовать себя неловко. Он коротко сказал: "Послушайте, почему бы вам не перейти к сути? Чего ты хочешь?"
  
   Бевин произнес свое отрепетированное вступление. "Возникла проблема, довольно неожиданная, довольно примечательная и довольно деликатная. Правительство должно обращаться с этим осторожно и деликатно. Поскольку это касается американцев, премьер-министр поинтересовался, не окажетесь ли вы в необычно выгодном положении, чтобы помочь ему лично в этом вопросе."
  
   "Я в оппозиции", - ледяным тоном сказал Черчилль. "Почему я должен хотеть помогать ему в какой-либо деятельности, кроме как освободить Даунинг-стрит и вернуться в мой офис?"
  
   "Потому что ты величайший патриот, которым когда-либо обладала нация. И потому, что человек, которого я вижу сидящим передо мной, больше заботится о благополучии британского населения, чем о политической целесообразности. Вот почему я верю, что вы, возможно, захотите помочь правительству ".
  
   Черчилль выглядел ошеломленным, понимая, что его разыгрывают. "Во что, черт возьми, ты ввязался? Апеллируешь к моей патриотической стороне? Давай, расскажи мне о своем бардаке."
  
   "Эта папка кратко описывает нашу ситуацию", - сказал Бевин, кивая на красную папку. "Я хотел бы знать, не могли бы вы прочитать это. Ты захватил с собой очки для чтения?"
  
   Черчилль порылся в своем нагрудном кармане. "У меня есть". Он обернул тонкие проволочные кольца вокруг своей огромной головы. "И ты будешь просто сидеть там и крутить своими большими пальцами?"
  
   Бевин кивнул и откинулся на спинку простого деревянного стула. Он наблюдал, как Черчилль фыркнул и открыл папку. Он наблюдал, как тот читает первый абзац. Он наблюдал, как тот снимает очки и спрашивает: "Это что, какая-то шутка? Ты действительно ожидаешь, что я в это поверю?"
  
   "Это не шутка. Невероятно, да. Вымышленный, нет. По мере чтения вы увидите предварительную работу, проделанную военной разведкой для подтверждения подлинности находок."
  
   "Это не то, чего я ожидал".
  
   Бевин кивнул.
  
   Прежде чем Черчилль продолжил чтение, он закурил сигару. Его старая пепельница все еще была под рукой.
  
   Время от времени он бормотал что-то неразборчивое себе под нос. Однажды он воскликнул: "Остров Уайт из всех мест!" В какой-то момент он поднялся, чтобы разжать ноги и снова зажечь сигару. Время от времени он хмурил брови и бросал на Бевина быстрый вопросительный взгляд, пока через десять минут не закончил просмотр файла. Он снял очки, спрятал их, затем глубоко затянулся своей Гаваной. "Я там?"
  
   "Несомненно, да, но я бы не хотел знать подробностей", - торжественно сказал Бевин.
  
   "А ты?" Спросил Черчилль.
  
   "Я не спрашивал".
  
   Внезапно Черчилль оживился, как бывал так много раз в этой комнате, его кровь закипела от убежденности. "Это должно быть скрыто от общественности! Мы только-только пробуждаемся от нашего великого кошмара. Это только погрузит нас во тьму и хаос ".
  
   "Это именно наше мнение".
  
   "Кто знает об этом? Насколько жестко это можно контролировать?"
  
   "Круг тесен. Помимо премьер-министра, я единственный министр. Менее полудюжины военных офицеров знают достаточно, чтобы связать воедино точки. Тогда, конечно, есть профессор Этвуд и его команда."
  
   Черчилль хмыкнул. "Это особая проблема. Ты был прав, что изолировал их."
  
   "И, наконец, " продолжил Бевин, " американцы. Учитывая наши особые отношения, мы чувствовали, что должны проинформировать президента Трумэна, но нам дали гарантии, что только очень небольшое число их людей было проинформировано ".
  
   "Это причина, по которой ты пришел ко мне? Из-за янки?"
  
   Бевин, наконец, почувствовал себя достаточно тепло, чтобы снять пальто. "Я буду полностью честен с тобой. Премьер-министр хочет, чтобы вы разобрались с Трумэном. Их отношения непрочны. Правительство хочет поручить это дело вам. Мы не хотим быть вовлеченными дальше сегодняшнего дня. Американцы предложили полностью завладеть материалами, и после продолжительных внутренних дебатов мы склоняемся к тому, чтобы предоставить их им. Мы этого не хотим. По-видимому, у них есть всевозможные идеи, но, честно говоря, мы не желаем знать. Предстоит проделать серьезную работу по восстановлению страны, и мы не можем брать на себя отвлечение внимания, ответственность, если произойдет утечка информации - или расходы. Кроме того, должны быть приняты решения относительно Этвуда и остальных. Мы просим вас взять на себя контроль над этим делом, не как лидера оппозиции, не как политического деятеля, а в личном качестве морального лидера ".
  
   Черчилль кивал головой. "Умный. Очень умный. Вероятно, твоя идея. Я бы сделал то же самое. Послушай, друг, ты можешь дать мне гарантии, что это не будет использовано против меня в будущем? Я планирую обойти вас на следующих всеобщих выборах, и было бы дурным тоном торпедировать меня ниже ватерлинии ".
  
   "У вас есть мои заверения", - ответил Бевин. "Дело выходит за рамки политики".
  
   Черчилль встал и один раз хлопнул в ладоши. "Тогда я сделаю это. Я позвоню Гарри утром, если ты сможешь это устроить. Тогда я разберусь с загадкой Этвуда."
  
   Бевин прочистил пересохшее горло. "Я бы скорее надеялся, что вы сможете быстро разобраться с профессором Этвудом. Он дальше по коридору."
  
   "Он здесь! Ты хочешь, чтобы я разобрался с ним сейчас?" Недоверчиво спросил Черчилль.
  
   Бевин кивнул и поднялся немного слишком быстро, как будто он убегал. "Я собираюсь оставить вас наедине с этим и лично доложить об этом П.М." Он сделал паузу для выразительности. "Генерал-майор Стюарт будет вашим помощником по материально-техническому обеспечению. Он будет присматривать за вами, пока вопрос не будет решен и все материалы не будут вывезены с британской земли. Тебя это устраивает?"
  
   "Да, конечно. Я обо всем позабочусь ".
  
   "Спасибо. Правительство благодарно ".
  
   "Да, да, все будут благодарны, кроме моей жены, которая убьет меня за то, что я пропустил ужин", - размышлял Черчилль. "Прикажите привести Этвуда".
  
   "Ты хочешь его увидеть? Я не думал, что это было совершенно необходимо."
  
   "Дело не в желании увидеть его. Я чувствую, что у меня нет выбора ".
  
  
   Джеффри Этвуд сидел перед самым известным человеком в мире с выражением крайнего недоумения на лице. Он был подтянутым и жилистым после многих лет полевой работы, но цвет его лица был землистым, и он выглядел больным. Хотя ему пятьдесят два, нынешние обстоятельства заставили его выглядеть на десять лет старше. Черчилль отметил мелкую дрожь в его руке, когда мужчина поднес к его губам кружку чая с молоком.
  
   "Меня удерживали против моей воли почти две недели", - выпалил Этвуд. "Моя жена ничего не знает об этом. Пятеро моих коллег также были задержаны, одна из них женщина. При всем моем уважении, премьер-министр, это довольно возмутительно. Член моей группы, Реджинальд Сондерс, умер. Мы были травмированы этими событиями ".
  
   "Да, - согласился Черчилль, - это довольно возмутительно. И травмирующая. Я был проинформирован о мистере Сондерсе. Однако, я уверен, вы согласитесь, профессор, что все это дело в высшей степени экстраординарно."
  
   "Ну, да, но..."
  
   "Каковы были ваши обязанности во время войны?"
  
   "Мой опыт был использован с пользой, премьер-министр. Я служил в полку, назначенном для сохранения и каталогизации найденных древностей и предметов искусства, награбленных нацистами из музеев Континента."
  
   "А", - ответил Черчилль. "Хорошо, хорошо. И после выписки ты возобновил свои академические обязанности."
  
   "Да. Я профессор археологии и древностей Баттеруорта в Кембридже."
  
   "И эти раскопки на острове Уайт были вашим первым полевым проектом после войны?"
  
   "Да, я был на этом месте до войны, но текущие раскопки проводились в новом секторе".
  
   "Я понимаю". Черчилль потянулся за своим портсигаром. "Хочешь одну?" он спросил. "Нет? Надеюсь, ты не возражаешь." Он чиркнул спичкой и энергично затянулся, пока комната не затуманилась. "Вы знаете, где мы сидим, не так ли, профессор?"
  
   Этвуд безучастно кивнул.
  
   "Мало кто за пределами внутреннего святилища посещал эту комнату. Я и сам не думал, что когда-нибудь увижу это снова, но меня призвали, так сказать, из полувыставки, чтобы разобраться с вашим маленьким кризисом."
  
   Этвуд запротестовал. "Я понимаю последствия моего открытия, премьер-министр, но я вряд ли думаю, что свобода меня и моей команды должна быть здесь под вопросом. Если это кризис, то он сфабрикован."
  
   "Да, я понимаю вашу точку зрения, но другие могут не согласиться", - сказал Черчилль с холодностью, которая обеспокоила профессора. "На карту поставлены более важные вещи. Есть последствия, с которыми нужно считаться. Мы не можем допустить, чтобы ты ушел и опубликовал свои находки в каком-то проклятом журнале, ты знаешь!"
  
   От дыма Этвуд захрипел и несколько раз кашлянул, чтобы избавиться от мокроты. "Я думал об этом день и ночь с тех пор, как нас взяли под стражу. Пожалуйста, имейте в виду, что я был тем, кто связался с властями. Знаешь, я не выходил и не звонил на Флит-стрит. Я готов заключить соглашение о неразглашении, и я уверен, что смогу убедить своих коллег сделать то же самое. Это должно развеять все опасения ".
  
   "Это, сэр, очень полезное предложение, которое я рассмотрю. Вы знаете, во время войны я принимал много трудных решений в этой комнате. Решения о жизни и смерти ..." Он отключился, вспомнив, в частности, ужасный выбор, позволивший люфтваффе бомбить Ковентри без приказа об эвакуации. Это навело бы нацистов на мысль, что британцы взломали их коды. Погибли сотни мирных жителей. "У вас есть дети, профессор?"
  
   "Две девочки и мальчик. Старшему пятнадцать."
  
   "Ну, без сомнения, они захотят увидеть своего отца как можно скорее".
  
   Этвуд расплакался и расчувствовался. "Вы были источником вдохновения для всех нас, премьер-министр, героем для всех нас, а сегодня личным героем для меня. Я благодарю вас от всего сердца за ваше вмешательство ". Мужчина рыдал. Черчилль стиснул зубы при виде того, как человек вот так распускает руки.
  
   "Не думай об этом. Все хорошо, что хорошо кончается."
  
   После этого Черчилль сидел в одиночестве, наполовину выкурив сигару. Он почти мог слышать эхо войны, настойчивые голоса, помехи в беспроводных передачах, отдаленный хруст взрывающихся бомб. Струйки и завитки синего сигарного дыма были похожи на призрачные видения, плавающие в подземных миазмах. Генерал-майор Стюарт, человек, которого Черчилль случайно знал во время войны, вошел и встал прямо, готовый к параду. "Вольно, генерал-майор. Тебе сказали, что теперь вся эта неразбериха у меня на руках?"
  
   "Я был так проинструктирован, премьер-министр".
  
   Черчилль погасил сигару в своей старой пепельнице. "Вы задерживаете Этвуда и его группу в Олдершоте, верно?"
  
   "Это верно. Профессор считает, что его освобождают."
  
   "Выпущен? Нет. Верните его к его народу. Я буду на связи. Это деликатный вопрос. Нельзя торопиться."
  
   Генерал пристально посмотрел на дородного мужчину, щелкнул каблуками и энергично отдал честь.
  
   Черчилль взял свое пальто и шляпу и, не оглядываясь, медленно вышел из Военного кабинета в последний раз.
  
  
   10 июля 1947 года. ВАШИНГТОН, округ Колумбия.
  
  
   Гарри Трумэн выглядел маленьким за своим огромным столом в овальном кабинете. Он был опрятен как иголка, его галстук в бело-голубую полоску был тщательно завязан, дымчато-серый летний костюм полностью застегнут на все пуговицы, черные кончики крыльев отполированы до блеска, каждая прядь редеющих волос идеально зачесана вниз.
  
   В середине его первого срока война осталась позади. Со времен Линкольна ни один новый президент не подвергался такому испытанию огнем. Причуды истории катапультировали его в невообразимое положение. Никто, включая его самого, не поставил бы и пятицентовика на то, что этот простой, довольно ничем не примечательный человек когда-либо добрался бы до Белого дома. Не тогда, когда он продавал шелковые рубашки в магазине Truman & Jacobson в центре Канзас-Сити двадцать пять лет назад; не тогда, когда он был судьей округа Джексон, пешкой демократической машины босса Пендергаста; не тогда, когда он был гражданином США. Сенатор от Миссури, все еще марионетка патронажа; даже когда Рузвельт выбрал его своим кандидатом в напарники - шокирующий компромисс, выкованный в душных подсобных помещениях Чикагской конвенции 1944 года.
  
   Но через восемьдесят два дня своего вице-президентства Трумэна срочно вызвали в Белый дом, чтобы сообщить, что Рузвельт мертв. В одночасье ему пришлось принять бразды правления от человека, с которым он почти не разговаривал в течение первых трех месяцев семестра. Он был персоной нон грата в ближайшем окружении Рузвельта. Его держали в стороне от военного планирования. Он никогда не слышал о Манхэттенском проекте. "Ребята, молитесь за меня сейчас", - сказал он толпе ожидающих репортеров, и он имел в виду именно это. В течение четырех месяцев бывший галантерейщик санкционировал атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.
  
   К 1947 году он освоился в нелегком деле управления новой сверхдержавой в хаотичном мире, но его методичный, решительный стиль сослужил ему хорошую службу, и он добился успеха. Проблемы возникали быстро и яростно - восстановление Европы в соответствии с Планом Маршалла, основание Организации Объединенных Наций, борьба с коммунизмом с помощью его Закона о национальной безопасности, ускорение внутренней социальной повестки дня с помощью его справедливой сделки. Я справлюсь с этой работой, заверил он себя. Черт возьми, я справлюсь с этим. Затем кое-что из "Выхода из левого поля" попало в его повестку дня. Она лежала перед ним на его незагроможденном столе рядом с его знаменитой табличкой "ДОЛЛАР ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ ЗДЕСЬ".
  
   Папка в манильской обложке была помечена красными буквами: PROJECT VECTIS-ДОСТУП: ULTRA.
  
   Трумэн вспомнил телефонный звонок, который он получил из Лондона пять месяцев назад, одно из тех ярких событий, которые навсегда и изысканно запечатлеются в памяти. Он вспомнил, во что был одет в тот день, яблоко, которое ел, о чем думал за мгновения до и после звонка Уинстона Черчилля.
  
   "Я рад слышать твой голос", - сказал он. "Какой сюрприз!"
  
   "Здравствуйте, господин Президент. Надеюсь, у тебя все хорошо."
  
   "Никогда не было лучше. Что я могу для вас сделать?"
  
   Несмотря на помехи на трансатлантической линии, Трумэн услышал напряжение в голосе Черчилля. "Господин Президент, вы можете многое. У нас чрезвычайная ситуация."
  
   "Я, конечно, помогу, если смогу. Это официальный звонок?"
  
   "Так и есть. Меня втянули. У нашего южного побережья есть небольшой остров, остров Уайт."
  
   "Я слышал об этом".
  
   "Команда археологов нашла там нечто, с чем, откровенно говоря, нам не справиться. Открытие жизненно важно, но мы обеспокоены тем, что у нас просто нет возможности справиться с этим в наших послевоенных условиях. Мы не можем рисковать, копаясь в ней. В лучшем случае это было бы национальным отвлечением, в худшем - национальной катастрофой ".
  
   Трумэн мог представить себе Черчилля, сидящего там, склонившегося к телефонной трубке, его крупную фигуру, неясную в дымке сигарного дыма. "Почему бы тебе не рассказать мне, что нашли твои товарищи?"
  
   Невозмутимый маленький президент слушал, его ручка была готова сделать несколько пометок. Через некоторое время он оставил ручку неиспользованной и начал нервно барабанить по столу свободными пальцами. Внезапно его галстук стал слишком тугим, а работа казалась слишком важной. Он считал, что атомная бомба была его испытанием огнем. Теперь это казалось разминкой перед чем-то большим.
  
   Кроме президента Соединенных Штатов, только шесть других людей в правительстве имели допуск Ultra, секретное обозначение, настолько охраняемое, что само его название было совершенно секретным. Сотни, возможно тысячи, знали о Манхэттенском проекте в период его расцвета, но только полдюжины были посвящены в проект Вектис. Единственным членом кабинета Трумэна, имевшим допуск Ultra, был Джеймс Форрестол. Трумэну Форрестол лично нравился достаточно хорошо, но он ему абсолютно доверял. Это был парень, похожий на него, который был бизнесменом, прежде чем перейти на государственную службу. Он был министром военно-морского флота при Рузвельте, и Трумэн сохранил его на этой должности.
  
   Форрестол был холодным, требовательным трудоголиком, разделявшим яростные антикоммунистические взгляды президента. Трумэн готовил его к более высокому призванию. Со временем Форрестол занял бы недавно созданную должность в правительстве, министра обороны, и Проект Вектис остался бы с ним, поглощенный всем.
  
   Трумэн взломал малиновую восковую печать папки, древний, но эффективный инструмент обеспечения конфиденциальности. Внутри была записка, написанная контр-адмиралом Роско Хилленкеттером, еще одним ультрас-инсайдером, которого Трумэн вскоре назначит первым директором в новом агентстве, которое будет называться ЦРУ. Трумэн прочитал записку, затем полез внутрь и достал свободную пачку газетных вырезок.
  
   Ежедневная запись Розуэлла: ВВС ВЕЛИКОБРИТАНИИ ЗАХВАТИЛИ ЛЕТАЮЩУЮ ТАРЕЛКУ НА РАНЧО В РАЙОНЕ РОЗУЭЛЛА; и на следующий день: БЫТ. РЕЙМИ ОПУСТОШАЕТ РОЗУЭЛЛЬСКОЕ БЛЮДЦЕ. Би Сакраменто: АРМИЯ РАСКРЫВАЕТ, ЧТО у НЕЕ ЕСТЬ ЛЕТАЮЩИЙ ДИСК, НАЙДЕННЫЙ НА РАНЧО В НЬЮ-МЕКСИКО. Было несколько десятков других национальных историй AP и UP в том же духе.
  
   Alia jacta est, подумал Трумэн, вспоминая латынь своего детства. Цезарь перешел Рубикон, объявив, что "жребий брошен", и изменил ход истории, бросив вызов Сенату и войдя в Рим со своими легионами. Трумэн снял колпачок с авторучки и написал короткое послание Хилленкеттеру на чистом листе канцелярских принадлежностей Белого дома. Он положил свое письмо и другие бумаги обратно в папку и достал свой причудливый латунный набор для сургуча из верхнего правого ящика стола. Он щелкнул зажигалкой Zippo, поджег фитиль маленькой банки с керосином и начал медленно растапливать кусочек воска, капля за каплей, на картоне, пока не образовалась кроваво-красная лужица. Жребий был брошен.
  
  
   24 июня 1947 года частный пилот, летевший вблизи Маунт-Рейнир в штате Вашингтон, сообщил об объектах в форме блюдца, беспорядочно летящих с большой скоростью. В течение нескольких дней сотни людей по всей стране своими глазами видели летающие тарелки, а газеты были наводнены ими. Насос был настроен на Розуэлл.
  
   Десять дней спустя, в День независимости, во время сильной грозы, ночное небо над Розуэллом, штат Нью-Мексико, осветил пылающий синий объект, который упал на землю к северу от города. Те, кто видел это, клялись, что это была не молния - ничего подобного.
  
   На следующее утро Мак Бразел, управляющий ранчо Дж.Б. Фостера, обширной овцеводческой фермы примерно в семидесяти пяти милях к северо-западу от Розуэлла, гнал стадо на водопой, когда обнаружил большое поле, усеянное кусками металла, фольги и резины. Местами завалы были настолько плотными, что овцы отказывались проходить пастбище, и их приходилось сгонять вокруг участка.
  
   Бразел, трезвый мужчина с обветренной кожей, быстро осмотрелся и убедил себя, что это не похоже на фольгированные метеозонды, которые он находил в прошлом. Это было нечто гораздо более существенное. При дальнейшем осмотре он заметил перекрещивающиеся следы шин, ведущие к полю обломков и от него. Гусеницы джипа, подумал он. Кто, черт возьми, был на моей земле? Он собрал несколько металлических осколков и закончил свое стадо. Позже тем же вечером он позвонил шерифу округа Чавес Джорджу Уилкоксу и сказал ему как ни в чем не бывало: "Джордж, ты в курсе всех этих разговоров о летающих дисках? Ну, я думаю, что одна из них разбрызгана по всей моей земле."
  
   Уилкокс был хорошо знаком с Бразелом и знал, что он не был чудаком. Если это то, что сказал Мак, что ж, клянусь Богом, он собирался отнестись к этому серьезно. Он позвонил на местный военный аэродром ВВС США Розуэлл, в 509-ю бомбардировочную группу, и получил сигнал командира базы. Полковник Уильям Бланшар, в свою очередь, мобилизовал двух своих лучших офицеров разведки, Джесси Марсела и Шеридана Кавитта, отправиться на ранчо на следующее утро. Затем он передал сообщение по линии своему начальнику в Восьмой воздушной армии в Форт-Уэрте, бригадному генералу Роджеру Рейми, который настоял на том, чтобы получить ответный удар с места боя. Генерал твердо верил в поговорку "дерьмо течет в гору", поэтому он позвонил в Вашингтон и передал предварительный отчет помощнику министра армии. Он был готов к ответному звонку.
  
   Через несколько минут его помощник сообщил ему, что Вашингтон на линии. "Секретарь Паттерсон?" он спросил.
  
   "Нет, сэр", - последовал ответ. "Это министр военно-морского флота, мистер Форрестол".
  
   Флот? Что, во имя Ада, происходит? он задумался, прежде чем ответить на звонок.
  
  
   Воскресным утром жара уже обжигала красную глину, когда Мак Бразел встретил двух офицеров разведки и взвод солдат у входа на ранчо. Конвой следовал за его грузовиком "Форд" по пыльным тропам к поросшему кустарником склону холма, где лежала большая часть обломков. Войска установили периметр и неловко переминались с ноги на ногу под палящим солнцем, пока майор Марсель, вдумчивый молодой человек, курил сигареты "Пэлл Мэлл" и рылся в обломках. Когда Брэйзел указал на следы шин и спросил, была ли армия там раньше, майор сделал особенно глубокую затяжку и ответил: "Я уверен, что не знал об этом, сэр".
  
   В течение нескольких часов военные прочесали территорию, погрузили кучу мусора на свои покрытые брезентом грузовики и уехали. Бразел наблюдал, как конвой исчезает за горизонтом, и достал из кармана кусок металла. Она была тонкой, как фольга в пачке сигарет, и такой же легкой. но в этом было что-то странное. Он был сильным человеком с руками, похожими на тиски, но как бы он ни старался, у него ничего не получалось.
  
   В течение следующих двух дней Бразел наблюдал за армейским персоналом, курсирующим туда-сюда к месту крушения. Ему сказали держаться на расстоянии. Во вторник утром он был уверен, что заметил звезду бригадного генерала, проносящегося мимо на джипе. Естественно, большая часть города знала, что на ранчо Фостеров что-то происходит, и к вечеру вторника армия больше не могла скрывать эту историю. Полковник Бланчард выпустил официальный пресс-релиз ВВС США, в котором признал, что местный владелец ранчо нашел летающий диск. Она была обнаружена разведывательным управлением базы и передана в вышестоящую штаб-квартиру. В тот вечер "Розуэлл Дейли Рекорд" выпустила специальный выпуск, и в прессе поднялся ажиотаж.
  
   Любопытно, что в течение часа после официального релиза Бланчарда генерал Рейми разговаривал по телефону с United Press, меняя историю. Это был не летающий диск или что-то подобное. Это был обычный метеозонд с радиолокационным отражателем, ничего особенного. Могла ли пресса сфотографировать обломки? Что ж, ответил он, Вашингтон наложил на все это режим секретности, но он посмотрит, что он может сделать, чтобы помочь им. Вскоре он пригласил фотографов в свой офис в Техасе, чтобы сделать снимки обычного метеозонда из фольги, разложенного на его ковре. "Вот оно, джентльмены. Вот из-за чего был весь сыр-бор ".
  
   В течение недели история потеряла бы свою национальную популярность. Тем не менее, в Розуэлле постоянно ходили слухи о странных событиях в первые часы и дни после катастрофы. Было сказано, что армия действительно была на месте крушения до прибытия Бразела; там был диск, в основном неповрежденный; и что рано утром были обнаружены пять маленьких нечеловеческих тел, и на базе было проведено вскрытие.
  
   Армейская медсестра, присутствовавшая на вскрытии, позже поговорила с другом-гробовщиком в Розуэлле, делая наброски на салфетке веретенообразных существ с удлиненными головами и огромными глазами. Армия на некоторое время взяла Мака Бразела под стражу, и после этого он стал значительно менее разговорчивым. В последующие дни практически все свидетели крушения и восстановления либо изменили свои показания, либо полностью замолчали, либо были переведены из Розуэлла, о некоторых из них больше никогда не было слышно.
  
  
   Трумэн ответил на звонок своего секретаря. "Господин Президент, министр военно-морского флота хочет вас видеть".
  
   "Хорошо, впусти его".
  
   Форрестол, щеголеватый мужчина, чьи большие уши были его самой заметной чертой, сидел перед Трумэном с прямой, как шомпол, спиной, выглядя во всех отношениях банкиром в тонкую полоску, которым он был.
  
   "Джим, я хотел бы получить обновленную информацию о Vectis", - начал Трумэн, избегая светской беседы. Это устраивало Форрестола, человека, который использовал как можно меньше слов, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.
  
   "Я бы сказал, что все идет по плану, господин президент".
  
   "Ситуация в Розуэлле - как там дела?"
  
   "На мой взгляд, мы постоянно помешиваем в кастрюле нужное количество жидкости".
  
   Трумэн энергично кивнул. "Это мое впечатление от вырезок из прессы. Скажи, как армейские парни относятся к получению приказов о походе от министра военно-морского флота?" Трумэн усмехнулся.
  
   "Они не очень довольны, господин президент".
  
   "Нет, держу пари, что это не так! Я выбрала правильного мужчину - тебя. Теперь это операция ВМС, так что людям просто придется к этому привыкнуть. Теперь расскажи мне об этом месте в Неваде. Как у нас там дела?"
  
   "Грум Лейк. Я посетил локал на прошлой неделе. Это не гостеприимно. Я думаю, так называемое озеро высыхало на протяжении веков. Это удаленное место - оно граничит с нашим испытательным полигоном в Юкка Флэтс. У нас не будет проблем с посетителями, но даже если кто-то намеренно искал ее, она хорошо защищена географически, с множеством окружающих холмов и гор. Инженерный корпус армии делает отличные успехи. Они идут точно по графику. Построена хорошая взлетно-посадочная полоса, есть ангары и элементарные казармы."
  
   Трумэн сцепил руки за шеей, расслабляясь от хороших новостей. "Все в порядке, продолжай".
  
   "Раскопки подземного объекта завершены. Заливается бетон, и вскоре начнутся вентиляционные и электрические работы. Я уверен, что объект может быть полностью введен в эксплуатацию в течение наших прогнозируемых сроков ".
  
   Трумэн выглядел удовлетворенным. Его человек выполнял работу. "Каково это - быть генеральным подрядчиком самого секретного строительного проекта в мире?" он спросил.
  
   Форрестол задумался над вопросом. "Однажды я построил дом в округе Вестчестер. Этот проект несколько менее обременителен."
  
   Лицо Трумэна сморщилось. "Потому что твоя жена не заглядывает тебе через плечо в этом деле, я прав?"
  
   Форрестол ответил без легкомыслия. "Вы абсолютно правы, сэр".
  
   Трумэн наклонился вперед и немного понизил голос. "Британский материал. Все еще под кайфом в Мэриленде?"
  
   "Было бы легче попасть в Форт Нокс".
  
   "Как ты собираешься перевезти товар через всю страну в Неваду?"
  
   "Адмирал Хилленкеттер и я все еще обсуждаем транспортные вопросы. Я за колонну грузовиков. Он предпочитает грузовые самолеты. У каждого подхода есть свои плюсы и минусы."
  
   "Ну, черт возьми, " пропищал Трумэн, - это зависит от вас, ребята. Я не собираюсь управлять тобой до смерти. И еще кое-что. Как мы собираемся назвать эту базу?"
  
   "Официальное военное картографическое обозначение - NTS 51, господин Президент. Инженерный корпус стал называть это Зоной 51."
  
  
   28 марта 1949 года Джеймс Форрестол подал в отставку с поста министра обороны. Трумэн не замечал проблемы примерно неделю назад, когда человек внезапно отклеился. Его поведение стало неустойчивым, он выглядел взъерошенным и неопрятным, он перестал есть и спать и был явно непригоден к службе. Распространился слух, что он перенес полномасштабный психический срыв из-за стресса, связанного с работой, и слух подтвердился, когда его проверили в военно-морском госпитале Бетесды. Форрестол никогда не покидал заточения. 22 мая было найдено его тело, самоубийца, окровавленная тряпичная кукла, распростертая на крыше третьего этажа под шестнадцатым этажом его палаты. Ему удалось открыть кухонное окно напротив своей комнаты.
  
   В карманах его пижамы были два листка бумаги. Одним из них было стихотворение из трагедии Софокла "Аякс", написанное дрожащей рукой Форрестола:
  
   В темной перспективе зияющей могилы-
  
   Горе матери на закате ее дней,
  
   Горе ее опустошенному сердцу и седым вискам,
  
   Когда она услышит
  
   История ее любимого, которую он прошептал ей на ухо!
  
   "Горе, горе!" - будет крик.-
  
   Никакого тихого шепота, похожего на дрожащий вопль
  
   Об одинокой птице, ворчливом соловье.
  
   На другом листке бумаги была написана всего одна строка: "Сегодня 22 мая 1949 года, день, когда я, Джеймс Винсент Форрестол, умру".
  
  
   11 ИЮНЯ 2009 года. НЬЮ-Йорк
  
  
   Хотя Уилл и жил в Нью-Йорке, он не был жителем Нью-Йорка. Он застрял там, как почтовая записка, которую можно было легко отклеить и вставить куда-нибудь еще. Он не получил это место, не подключился к нему. Он не чувствовал ее ритма, не обладал ее ДНК. Он не обращал внимания на все новое и модное - рестораны, галереи, выставки, шоу, клубы. Он был аутсайдером, который не хотел входить. Если в городе и была ткань, то она была потрепанной. Он ел, пил, спал, работал и время от времени совокуплялся в Нью-Йорке, но помимо этого он был бескорыстной стороной. На Второй авеню был любимый бар, на 23-й улице - хорошая греческая закусочная, на 24-й - надежный китайский ресторан навынос, на Третьей авеню - бакалея и уютный винный магазин. Это был его микрокосм, невзрачный асфальтовый квадрат со своим собственным саундтреком - постоянным воем машин скорой помощи, борющихся с пробками, чтобы доставить остатки города в Бельвью. Через четырнадцать месяцев он выяснит, где будет его дом, но он знал, что это будет не Нью-Йорк.
  
   Неудивительно, что он не знал, что Гамильтон-Хайтс - перспективный район.
  
   "Ни хрена", - ответил он без интереса. "В Гарлеме?"
  
   "Да! В Гарлеме, " объяснила Нэнси. "Многие профессионалы переехали в центр города. У них есть Starbucks."
  
   Они ехали в вялотекущей неразберихе в час пик, и она говорила невпопад.
  
   "Городской колледж Нью-Йорка находится там, наверху", - добавила она с энтузиазмом. "Здесь много студентов и профессионалов, несколько отличных ресторанов и тому подобное, и это намного дешевле, чем в большинстве мест на Манхэттене".
  
   "Ты когда-нибудь был там?"
  
   Она немного сдулась. "Ну, нет".
  
   "Итак, откуда у тебя такие знания?"
  
   "Я читал об этом, знаете, в нью-йоркском журнале "Таймс"".
  
   В отличие от Уилла, Нэнси любила город. Она выросла в пригороде Уайт-Плейнс. Ее бабушка и дедушка все еще жили в Квинсе, поляки с сильным акцентом и старомодными манерами. Уайт Плейнс был ее домом, но город был ее манежем, местом, где она узнала о музыке и искусстве, где впервые выпила, где потеряла девственность в общежитии Колледжа уголовного правосудия имени Джона Джея, где она сдала экзамен по адвокатуре после того, как закончила юридический факультет Фордхэма лучшей в своем классе, где она получила свою первую работу в бюро после Квантико. Ей не хватало времени или денег, чтобы познакомиться с Нью-Йорком в полной мере, но она сделала своим делом держать руку на пульсе города.
  
   Они пересекли мутную реку Гарлем и добрались до угла Западной 140-й улицы и Николас-авеню, где комплекс двенадцатиэтажных зданий был удобно обозначен полудюжиной патрульных машин из Тридцать второго участка на севере Манхэттена. Сент-Николас-авеню была широкой и чистой, с запада ее окаймляла тонкая полоска мятно-зеленого парка, буферная зона между районом и кампусом CCNY. Район выглядел на удивление процветающим. Самодовольный взгляд Нэнси говорил: "Я же тебе говорила".
  
   Квартира Люциуса Робертсона находилась в парксайде на верхнем этаже. Из его больших окон открывался вид на парк Святого Николая, компактный кампус колледжа, а за ним - на реку Гудзон и густо поросшие лесом Палисейды Нью-Джерси. Вдалеке кирпично-красная грузовая баржа длиной с футбольное поле двигалась на юг на буксире. Солнце отразилось от старинного латунного телескопа, стоящего на треноге, и Уилла потянуло к нему, охваченного мальчишеским порывом посмотреть в его окуляр.
  
   Он сопротивлялся и показал свой значок, вызвав "Кавалерия здесь!" у лейтенанта участка, здоровенного афроамериканца, которому не терпелось уйти. Копы в форме и детективы тоже вздохнули с облегчением. Их смены были растянуты, и они стремились лучше использовать свой драгоценный летний вечер. Холодное пиво и барбекю были выше в их планах, чем няня.
  
   Уилл спросил лейтенанта: "Где наш парень?"
  
   "В спальне, лежа. Мы проверили квартиру. Даже завел собаку. Все чисто."
  
   "Ты получил открытку?"
  
   Она была упакована и помечена. Люциус Джефферсон Робертсон, 384 Западная 140-я улица, Нью-Йорк, NY 10030. С другой стороны: маленький гроб и 11 июня 2009 года.
  
   Уилл передал ее Нэнси и проверил место. Мебель была современной, дорогой, пара симпатичных предметов восточного стиля, стены из яичной скорлупы, оштукатуренные высококачественными маслами двадцатого века. Все пространство стены увешано виниловыми пластинками и компакт-дисками в рамках. Рядом с кухней - рояль Steinway с нотами, сложенными стопкой на закрытой крышке. Настенный блок, напичканный стереосистемой высокого класса и сотнями компакт-дисков.
  
   "Что это за парень, музыкант?" - Спросил Уилл.
  
   Лейтенант кивнул. "Джаз. Я никогда о нем не слышал, но Монро говорит, что он знаменит ".
  
   Тощий белый полицейский сказал по сигналу: "Да, он знаменит".
  
   После краткого обсуждения было решено, что теперь эта ситуация принадлежит ФБР. Участок будет прикрывать переднюю и заднюю части здания всю ночь, но ФБР возьмет "под опеку" мистера Робертсона и будет наблюдать за ним столько, сколько им захочется. Все, что оставалось, это встретиться с их обвинением. Лейтенант позвал через дверь спальни: "Мистер Робертсон, не могли бы вы выйти, сэр? Мы вызвали ФБР, чтобы встретиться с тобой ".
  
   Из-за двери: "Хорошо, я иду".
  
   Робертсон выглядел как усталый путник, худой и сутулый, шаркающий из своей спальни в тапочках, свободных брюках, рубашке из шамбре и тонком желтом кардигане. Он выглядел на шестьдесят шесть лет старше. Морщины на его лице были такими глубокими, что в складке можно было потерять десятицентовик. Цвет его кожи был чисто черным без намека на коричневый, за исключением ладоней с длинными пальцами, которые были бледными, кофейного цвета с молоком. Его волосы и борода были коротко подстрижены, в них было больше соли, чем перца.
  
   Он заметил новые лица. "Как поживаете?" - обратился он к Уиллу и Нэнси. "Мне жаль, что я вызвал столько шума".
  
   Уилл и Нэнси официально представились.
  
   "Пожалуйста, не называйте меня мистером Робертсоном", - запротестовал мужчина. "Мои друзья зовут меня Клайв".
  
  
   Вскоре полиция убралась восвояси. Солнце опустилось низко над Гудзоном и начало темнеть и расширяться, как жирный кроваво-оранжевый цвет. Уилл задернул шторы в гостиной и опустил жалюзи в спальне Клайва. Снайперской стрельбы еще не было, но убийца Судного дня все перепутал. Они с Нэнси заново обследовали каждый дюйм квартиры, и пока она оставалась с Клайвом, Уилл подмел коридор и лестничную клетку.
  
   Официальное интервью было простым - рассказывать было особо нечего. Клайв вернулся в город в середине дня после тура по трем городам со своим квинтетом. Ни у кого не было ключа от его квартиры, и, насколько ему известно, в его отсутствие ничего не трогали. После безоблачного перелета из Чикаго он взял желтое такси прямо из аэропорта до своего дома, где обнаружил открытку, погребенную в недельном скоплении почты. Он сразу понял, что это такое, позвонил в 911, и все было кончено.
  
   Нэнси провела его по именам и адресам жертв Судного дня, но Клайв печально качал головой при каждом упоминании. Он не знал никого из них. "Почему этот парень хотел причинить мне вред?" он сокрушался своим тягучим голосом. "Я просто пианист".
  
   Нэнси закрыла свой блокнот, и Уилл пожал плечами. Они закончили. Было почти восемь часов. До конца Судного дня оставалось четыре часа.
  
   "Мой холодильник пуст, потому что я был в отъезде. В противном случае я бы предложил вам двоим чего-нибудь поесть."
  
   "Мы сделаем заказ", - сказал Уилл. "Что здесь хорошего?" Затем быстро: "Это касается правительства".
  
   Клайв предложил ребрышки из "Чарли" на бульваре Фредерика Дугласа, позвонил и кропотливо оформил сложный заказ с пятью разными сторонами. "Используй мое имя", - прошептал Уилл, записывая его для Клайва печатными буквами.
  
   Пока они ждали, они согласовали план. Клайв не покидал их поля зрения до полуночи. Он не брал трубку. Пока он спал, они несли вахту в гостиной, а утром пересматривали уровень угрозы и разрабатывали новую схему защиты.
  
   Затем они сидели в тишине, Клайв ерзал в своем любимом кресле, хмурился, почесывая бороду. Ему было неуютно с посетителями, особенно с агентами ФБР в смирительных рубашках, которые с таким же успехом могли телепортироваться в его гостиную с другой планеты.
  
   Нэнси вытянула шею и изучала его картины, пока ее брови внезапно не поднялись, и она не воскликнула: "Это де Кунинг?" Она указывала на большое полотно с абстрактными всплесками и пятнами основных цветов.
  
   "Очень хорошо, юная леди, это именно то, что есть. Ты знаешь свое искусство."
  
   "Это потрясающе", - выдохнула она. "Это, должно быть, стоит целое состояние".
  
   Уилл покосился на нее. На его взгляд, это выглядело как то, что ребенок принес домой, чтобы повесить на холодильник.
  
   "Это очень ценно", - сказал Клайв. "Уиллем дал мне это много лет назад. Я назвал музыкальное произведение в его честь, так что мы все были в расчете, но, думаю, я заключил сделку получше ".
  
   Это завело их обоих, они начали болтать о современном искусстве, предмете, в котором Нэнси казалась довольно сведущей. Уилл ослабил галстук, посмотрел на часы и прислушался к урчанию в животе. Это уже был долгий день. Если бы не дыра Мюллера в сердце, он был бы сейчас на своем диване, смотрел телевизор и потягивал скотч. Он ненавидел его все больше и больше.
  
   Во входную дверь постучали костяшками пальцев. Уилл вытащил свой "Глок". "Отведи его в спальню". Нэнси обняла Клайва за талию и поспешила увести его, пока Уилл подглядывал в глазок.
  
   Это был офицер полиции, держащий огромный бумажный пакет. "Я держу тебя за ребра", - крикнул патрульный. "Если они тебе не нужны, они будут у меня и парней".
  
   Ребрышки были вкусными - нет, великолепными. Они втроем сидели цивилизованным кружком за маленьким обеденным столом Клайва и жадно ели, зачерпывая картофельное пюре, макароны с сыром, сладкую кукурузу, рис, фасоль и листовую капусту, жуя и глотая в тишине, еда была слишком вкусной, чтобы ее можно было испортить светской беседой. Клайв закончил первым, затем Уилл, у обоих полные косоглазия.
  
   Нэнси продолжала есть еще пять минут, поднося вилки с едой. Оба мужчины наблюдали за происходящим со своего рода сдержанным восхищением, вежливо убивая время, разрывая пакеты с влажными салфетками и суетливо счищая соус барбекю с каждого пальца.
  
   В старших классах Нэнси была миниатюрной и спортивной. Она играла на второй базе в команде по софтболу и была вингером в университетской футбольной команде. В течение первого года вдали от дома она начала набирать вес, поддавшись синдрому первокурсницы. Она набрала лишние килограммы в колледже, и еще больше в юридической школе, и стала положительно коренастой. В середине второго курса в Фордхэме она решила, что хочет присоединиться к ФБР, но ее консультант по карьере сказал ей, что сначала ей нужно привести себя в форму. Итак, с безумной решимостью она села на молниеносную диету и довела себя до 120.
  
   Назначение в нью-йоркский офис было хорошей новостью / плохой новостью. Хорошие новости: Нью-Йорк. Плохие новости: Нью-Йорк. Ее средний балл 10 составлял базовую зарплату около 38 000 долларов, а надбавка за доступность в правоохранительных органах составляла еще 9 500 долларов. Где ты собирался жить в Нью-Йорке, зарабатывая меньше пятидесяти тысяч? Для нее ответом было возвращение домой в Уайт-Плейнс, где она получила свою старую комнату в комплекте с маминой стряпней и специальными пакетными обедами. Она работала долгие часы и никогда не была в спортзале изнутри. За три года ее вес снова неуклонно возрастал, дополняя ее маленькую фигуру.
  
   Уилл и Клайв наблюдали за ней, как за участницей конкурса по поеданию хот-догов. Оскорбленная, она покраснела и отложила свою посуду.
  
   Они убрали со стола и вымыли посуду, как маленькая семья. Было почти десять.
  
   Уилл пальцем раздвинул занавески на несколько дюймов. Было чернильно темно. Встав на цыпочки, он посмотрел прямо вниз и увидел две патрульные машины у обочины, где они и должны были быть. Он задернул шторы и проверил засов на входной двери. Насколько решительным был этот убийца? Каким был бы его ход при полицейском кордоне? Отступит ли он и смирится ли с поражением? В конце концов, он уже убил старую леди менее двадцати четырех часов назад. Серийные убийцы обычно не были энергичными типами, но этот парень убивал пачками. Пробьет ли он стену соседней квартиры? Спуститься по веревке с крыши и ворваться в окно? Взорвать все чертово здание, чтобы заполучить свою жертву? Уилл не чувствовал преступника, но он был исключением, и отсутствие предсказуемости очень беспокоило его.
  
   Клайв вернулся в свое любимое кресло, пытаясь убедить себя, что время - его друг. Он сблизился с Нэнси, которая, казалось, была очарована медленной четкой интонацией его голоса. Они вдвоем говорили о музыке. Уиллу показалось, что она тоже немного разбиралась в этом предмете.
  
   "Ты шутишь", - сказала она. "Ты играл с Майлзом?"
  
   "О да, я играл с ними всеми. Я играл с Херби, я играл с Диззи, Сонни и Орнеттом. Я был благословлен ".
  
   "Кто был твоим любимым?"
  
   "Ну, это, должно быть, Майлз, юная леди. Не обязательно как человеческое существо, если вы понимаете, о чем я говорю, но как музыкант, боже мой! Это была не труба в его руках, это был рог, который он получил прямо от Бога. О нет, это было не для смертных. Он не создавал музыку, он творил магию. Когда я играл с ним, я думал, что небеса вот-вот разверзнутся и оттуда хлынут ангелы. Ты хочешь, чтобы я набрал несколько миль прямо сейчас, чтобы показать тебе, что я имею в виду?"
  
   "Я бы предпочла послушать твою музыку", - ответила она.
  
   "Ты пытаешься очаровать меня, юная мисс ФБР! И ты добиваешься успеха ". Он сказал Уиллу: "Ты знаешь, что твой коллега здесь - очаровашка?"
  
   "Это наш первый день вместе".
  
   "У нее есть индивидуальность. С этим можно далеко зайти." Он поднялся со стула и направился к пианино, сел на табурет и сжал несколько кулаков, чтобы расслабить суставы. "Видишь ли, теперь я должен вести себя мягко из-за соседей". Он начал играть. Медленная, прохладная музыка, слегка нежная, с навязчивыми намеками на мелодии, которые исчезали в тумане, чтобы вернуться заново в дальнейшем. Он довольно долго играл с закрытыми глазами, время от времени напевая несколько тактов аккомпанемента. Нэнси была загипнотизирована, но Уилл держался настороже, поглядывая на часы, вслушиваясь в записи в поисках постукиваний, царапин или глухих ударов в ночи.
  
   Когда Клайв закончил, когда последняя нота превратилась в ничто, Нэнси сказала: "Боже мой, это было прекрасно. Большое вам спасибо."
  
   "Нет, спасибо, что выслушал и присмотрел за мной сегодня вечером". Он откинулся в своем мягком кресле. "Спасибо вам обоим. Ты заставляешь меня чувствовать себя в безопасности, и я ценю это. Скажите, шеф, " обратился он к Уиллу, " можно мне выпить стаканчик на ночь?
  
   "Чего ты хочешь? Я достану это для тебя ".
  
   "В кухонном шкафу справа от раковины у меня есть хорошая бутылка Джека. Не вздумай добавлять в это лед ".
  
   Уилл нашел бутылку, наполовину полную. Он отвинтил крышку и понюхал. Мог ли кто-то ее отравить? Так вот как это должно было произойти? Затем пришла вдохновенная мысль: мне нужно защитить этого человека, и я не отказался бы выпить. Он налил себе на два пальца и быстро выпил. На вкус как бурбон. Начался приятный небольшой ажиотаж. Я подожду полминуты, чтобы посмотреть, умру ли я, если нет, человек получит свой ночной колпак, подумал он, впечатленный собственной логикой.
  
   "Нашел это, шеф?" Клайв позвал из другой комнаты.
  
   "Да. Сейчас буду ".
  
   Поскольку он выжил, он достал стакан и протянул его Клайву, который втянул носом воздух и заметил: "Рад видеть, что ты угощаешься, дружище".
  
   Нэнси уставилась на него.
  
   "Контроль качества, как у римского дегустатора", - сказал Уилл, но Нэнси выглядела испуганной.
  
   Клайв начал потягивать и говорить. "Знаете что, мисс ФБР, я собираюсь отправить вам несколько дисков моей группы "The Clive Robertson Five". Мы всего лишь кучка старожилов, но у нас все еще есть свое дело, если вы понимаете, о чем я говорю. Мы по-прежнему готовим на газу, хотя мой парень, Гарри Смайли, на барабанах, он тоже расходует много газа ".
  
   Почти час спустя он все еще говорил о жизни в дороге, стилях игры на клавишных, музыкальном бизнесе. Его напиток был допит. Его голос затих, глаза закрылись, и он начал тихо похрапывать.
  
   "Что нам делать?" Тихо спросила Нэнси.
  
   "У нас есть час до полуночи. Пусть он останется прямо там и переждет это ". Он встал.
  
   "Куда ты идешь?"
  
   "В ванную. Тебя это устраивает?"
  
   Она угрюмо кивнула.
  
   Он зашипел на нее. "Что? Ты думал, я собирался еще выпить? Ради всего Святого, мне нужно было убедиться, что она не отравлена."
  
   "Самопожертвование", - заметила она. "Восхитительно".
  
   Он отлил и вернулся злой.
  
   Он напрягся, чтобы контролировать свою громкость. "Знаешь, напарник, тебе нужно перестать быть на высоте, если ты хочешь работать со мной". Он требовательно спросил: "Сколько тебе лет?"
  
   "Тридцать".
  
   "Ну, милая, когда я попал в эту игру, ты была в младшей школе, хорошо?"
  
   "Не называй меня милой!" - прошипела она.
  
   "Ты прав, это было неуместно. Даже через миллион гребаных лет ты никогда не была бы моей возлюбленной ".
  
   Она ответила полным взрывом прошептанной ярости. "Что ж, это хорошие новости, потому что в последний раз, когда ты встречалась с кем-то в офисе, тебя чуть не уволили. Так держать, Уилл. Напомни мне никогда не принимать от тебя советов по карьере ".
  
   Клайв фыркнул и слегка пошевелился. Они оба замолчали и уставились друг на друга.
  
   Уилл не был удивлен, что она знала о его неоднозначном прошлом; это точно не было государственной тайной. Но он был впечатлен, что она так быстро заговорила об этом. Обычно ему требовалось больше времени, чтобы довести женщину до точки кипения. У нее были яйца, он бы отдал ей должное.
  
   Он согласился на перевод в Нью-Йорк шестью годами ранее, когда Хэл Шеридан наконец выгнал его из гнезда, убедив HR group в Вашингтоне, что он может справиться с управленческим назначением. Нью-йоркское отделение посчитало его приемлемым кандидатом на должность руководителя отдела крупных краж и насильственных преступлений. Его отправили обратно в Квантико на курсы менеджмента, где ему вбили в голову все, что нужно современному руководителю ФБР. Конечно, он знал, что не должен был обманывать администраторов, даже из другого отдела, но Квантико никогда не помещал фотографию Риты Мэзер в свои учебные пособия.
  
   Рита была такой идеально сочной, такой ароматной, такой манящей и так предположительно эффектной в постели, что, по сути, у него не было выбора. Они скрывали свой роман в течение нескольких месяцев, пока ее босс из отдела по борьбе с белыми воротничками не повысил ставку, на которую она рассчитывала, и она попросила Уилла вмешаться. Когда он возразил, она взорвалась и выставила его. Последовал огромный беспорядок: дисциплинарные слушания, адвокаты на взводе, HR в овердрайве. Он был на волосок от увольнения, но вмешался Хэл Шеридан и добился тихого понижения в должности, чтобы позволить ему досидеть до двадцати. В пятницу Сью Санчес отчиталась перед ним; в понедельник он отчитался перед ней.
  
   Конечно, он подумывал об отставке, но, о, эта пенсия - такая близкая и дорогая. Он смирился со своей судьбой, прошел обязательную подготовку по сексуальным домогательствам, достойно выполнял свою работу и немного перестал пить.
  
   Прежде чем он смог возразить Нэнси, Клайв пошевелился, его глаза открылись. Он был потерян на несколько мгновений, затем вспомнил, где он был. Он причмокнул пересохшими губами и нервно проверил прекрасный старый браслет Cartier на запястье. "Ну, я еще не умер. Ничего, если я пойду пописать сам, без федеральной помощи, шеф?"
  
   "Не проблема".
  
   Клайв видел, что Нэнси расстроена. "С вами все в порядке, мисс из ФБР?" Ты выглядишь сумасшедшим. Ты ведь не злишься на меня, правда?"
  
   "Конечно, нет".
  
   "Тогда, должно быть, зол на шефа".
  
   Клайв выпрямился и с трудом распрямил свои изуродованные артритом колени.
  
   Он сделал два шага и резко остановился. На его лице была смесь недоумения и тревоги.
  
   "О, боже!"
  
   Уилл резко повернул голову, осматривая комнату. Что происходило?
  
   За долю секунды он исключил огнестрельное ранение.
  
   Ни разбитого стекла, ни глухого удара, ни алых брызг.
  
   Нэнси вскрикнула: "Уилл!", когда увидела, что Клайв потерял равновесие и нырнул носом в пол.
  
   Он упал так сильно, что его носовые кости раздробились при ударе и забрызгали ковер абстрактным узором из крови, напоминающим картину Джексона Поллока. Если бы это было запечатлено на холсте, Клайв был бы рад добавить это в свою коллекцию.
  
  
   СЕМЬЮ МЕСЯЦАМИ РАНЕЕ. БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, КАЛИФОРНИЯ
  
  
   Питер Бенедикт увидел свое отражение и поразился тому, как его изображение было измельчено и искажено оптикой стекла. Фасад здания представлял собой глубоко вогнутую поверхность, возвышающуюся на десять этажей над бульваром Уилшир, почти втягивающую вас с тротуара в двухэтажный диск вестибюля. Там был строгий, вымощенный шифером двор, прохладный и пустой, если не считать бронзовой работы Генри Мура, выпуклой и отдаленно напоминающей человеческую концепцию с одной стороны. Стекло здания было безупречно зеркальным, передавая настроение и цвет окрестностей, а в Беверли-Хиллз настроение обычно было ярким, а цвет - насыщенным небесно-голубым. Из-за того, что вогнутость была настолько сильной, стекло также улавливало изображения с других панелей, перемешивая их, как салат - облака, здания, Мур, пешеходы и автомобили перемешались вместе.
  
   Это было замечательно.
  
   Это был его момент.
  
   Он достиг вершины. У него была запланирована и подтверждена встреча с Берни Шварцем, одним из богов в Artist Talent Inc.
  
   Питер беспокоился о своем гардеробе. Он никогда не проводил подобных собраний и был слишком застенчив, чтобы поинтересоваться дресс-кодом. Носили ли агенты костюмы в наше время? Писали ли писатели? Должен ли он стараться выглядеть консервативно или броско? Застегнутый на все пуговицы или повседневный? Он выбрал золотую середину, чтобы не рисковать - серые брюки, белая оксфордская рубашка, синий блейзер, черные мокасины. Когда он приблизился к диску, он увидел себя, неискаженного, в единственной зеркальной панели и быстро отвел взгляд, стесняясь своей костлявой гибкости и залысин, которые он обычно прятал под бейсбольной кепкой. Он знал это - чем моложе писатель, тем лучше, и его ужаснуло, что из-за лысеющей головы он выглядел слишком старым. Должен ли был мир знать, что ему перевалило за пятьдесят?
  
   Вращающиеся двери вынесли его на холодный воздух. Стойка регистрации была изготовлена из полированной древесины твердых пород и соответствовала вогнутости здания. Пол тоже был вогнутым, сделанным из тонких досок изогнутого скользкого бамбука. Дизайн интерьера был посвящен свету, пространству и деньгам. Группа администраторов, похожих на звездочек, с невидимыми проводными наушниками, все спрашивали: "АТИ, как я могу направить твой звонок. АТИ, как я могу направить твой звонок?"
  
   Снова и снова это приобретало качество песнопения.
  
   Он вытянул шею в атриуме и высоко на галереях увидел армию быстро передвигающихся молодых модных мужчин и женщин, и да, агенты действительно были в костюмах. Нация Армани.
  
   Он подошел к столу и кашлянул, привлекая внимание. Самая красивая женщина, которую он когда-либо видел, спросила его: "Чем я могу вам помочь?"
  
   "У меня назначена встреча с мистером Шварцем. Меня зовут Питер Бенедикт."
  
   "Который из них?"
  
   Он растерянно моргнул и пробормотал. "Я-я-я не понимаю, что ты имеешь в виду. Я Питер Бенедикт."
  
   Ледяным тоном ", который мистер Шварц. У нас их трое."
  
   "О, я понимаю! Bernard Schwartz."
  
   "Пожалуйста, присаживайтесь. Я позвоню его помощнику."
  
  
   Если бы вы не знали, что Берни Шварц был одним из лучших агентов по подбору талантов в Голливуде, вы бы все равно не узнали, увидев его угловой офис на восьмом этаже. Может быть, коллекционер произведений искусства или антрополог. Офис был лишен типичных атрибутов - никаких постеров фильмов, фотографий в обнимку со звездами или политиками, никаких наград, кассет, DVD, плазменных экранов, рекламных журналов. Ничего, кроме африканского искусства, всевозможных резных деревянных статуэток, декоративных горшков, скрытых щитов, копий, геометрических рисунков, масок. Для невысокого, толстого, стареющего еврея из Пасадены у него была большая страсть к темному континенту. Он крикнул через дверь одному из своих четырех помощников: "Напомни мне, почему я встречаюсь с этим парнем?"
  
   Женский голос: "Виктор Кемп".
  
   Он махнул левой рукой в знак "Дай мне". "Да, да, я помню. Достань мне папку с репортажами и прерви меня максимум через десять минут. Может быть, пять."
  
   Когда Питер вошел в офис агента, он сразу почувствовал себя неловко в присутствии Берни, несмотря на то, что у маленького человека была широкая улыбка, и он махал ему из-за своего стола, как палубный офицер на авианосце. "Входите, входите". Питер подошел, изображая счастье, пораженный примитивными африканскими артефактами. "Что я могу тебе принести? Кофе? У нас есть эспрессо, латте, все, что пожелаете. I"m Bernie Schwartz. Рад познакомиться с тобой, Питер." Его легкая тонкая рука была раздавлена маленькой толстой рукой, и его несколько раз качнули.
  
   "Может быть, воды?"
  
   "Роз, принеси мистеру Бенедикту воды, ладно? Сиди, сиди там. Я подойду к дивану."
  
   Через несколько секунд китайская девушка, еще одна красавица, материализовалась с бутылкой Evian и стаканом. Здесь все происходило быстро.
  
   "Итак, ты прилетел, Питер?" Спросил Берни.
  
   "Нет, вообще-то, я вел машину".
  
   "Умный, очень умный. Говорю вам, по сей день я больше не буду летать, по крайней мере, коммерческими самолетами. Девять / одиннадцать для меня все еще как вчерашний день. Я мог бы быть на одном из этих самолетов. У моей жены есть сестра на Кейп-Коде. Roz! Можно мне чашечку чая? Итак, ты писатель, Питер. Как долго ты пишешь сценарии?"
  
   "Около пяти лет, мистер Шварц".
  
   "Пожалуйста! Берни!"
  
   "Около пяти лет, Берни".
  
   "Сколько у тебя за плечами?"
  
   "Ты имеешь в виду просто подсчет законченных?"
  
   "Да, да - законченные проекты", - нетерпеливо сказал Берни.
  
   "То, что я отправил тебе, мое первое".
  
   Берни крепко зажмурил глаза, как будто телепатически сигнализировал своей девушке: Пять минут! Не десять! "Итак, у тебя все хорошо?" он спросил.
  
   Питер задавался этим вопросом. Он отправил сценарий две недели назад. Разве Берни не читал это?
  
   Для Питера его сценарий был подобен священному тексту, пропитанному квазимагической аурой. Он вложил свою душу в ее создание и держал копию на видном месте на своем письменном столе, с тремя отверстиями, украшенными блестящими латунными вставками, его первый законченный опус. Каждое утро, выходя за дверь, он прикасался к обложке, как можно дотрагиваться пальцем до амулета или гладить живот Будды. Это был его билет в другую жизнь, и ему не терпелось его пробить. Более того, тема была важна для него, как он это понимал, восхваление жизни и судьбы. Будучи студентом, он был глубоко тронут "Мостом Сан-Луис-Рей", романом Торнтона Уайлдера о пяти незнакомцах, которые погибли вместе на рушащемся мосту. Естественно, когда он приступил к своей новой работе в Неваде, он начал размышлять о понятиях судьбы и предопределения. Он решил создать современный взгляд на классическую историю, где - в его версии - жизни незнакомцев пересеклись в момент террористической атаки. Берни принес свой чай: "Спасибо, дорогой. Следите за моей следующей встречей, хорошо?" Роз отвела взгляд от Питера и подмигнула своему боссу.
  
   "Ну, я думаю, это хорошо", - ответил Питер. "У тебя была возможность взглянуть на это?"
  
   Берни десятилетиями не читал сценарий. Другие люди читали для него сценарии и давали ему заметки-освещение событий.
  
   "Да, да, у меня есть мои заметки прямо здесь". Он открыл папку с репортажами Питера и просмотрел двухпейджер.
  
   Слабый сюжет.
  
   Ужасный диалог.
  
   Плохое развитие персонажа и т.д. и т.п.
  
   Рекомендация: пройти.
  
   Берни остался в роли, широко улыбнулся и спросил: "Итак, скажи мне, Питер, откуда ты знаешь Виктора Кемпа?"
  
  
   Месяцем ранее Питер Бенедикт вошел в "Констелляцию" с обнадеживающей пружинистостью в походке. Он предпочитал "Созвездие" любому казино на раздевание. Это была единственная книга с легким привкусом интеллектуального содержания, и, кроме того, он в детстве увлекался астрономией. На куполе планетария гранд казино было постоянно меняющееся лазерное изображение ночного неба над Лас-Вегасом, точно такое, каким оно могло бы показаться, если бы вы высунули голову наружу, когда кто-то выключил сотни миллионов лампочек и пятнадцать тысяч миль неоновых трубок , которые размывали небеса. Если вы внимательно смотрели, приходили достаточно часто и изучали предмет, со временем вы могли бы определить каждое из восьмидесяти восьми созвездий. Большая Медведица, Орион, Андромеда - проще простого. Питер тоже нашел неизвестных: Корвуса, Дельфинуса, Эридана, Секстена. На самом деле, ему не хватало только Комы Беринесес, Волос Беринесес, слабого скопления в северном небе, зажатого между Венатическими тросточками и Девой. Однажды он найдет и это.
  
   Он играл в блэкджек за столом с высокими ставками, минимальная ставка на раздачу 100 долларов, максимальная 5000 долларов, его лысина была прикрыта бейсбольной кепкой "Лейкерс". Он почти никогда не превышал минимума, но предпочитал эти таблицы, потому что зрелище было более интересным. Он был хорошим, дисциплинированным игроком, который обычно заканчивал вечер на несколько сотен, но время от времени он становился на тысячу богаче или беднее, в зависимости от полосатости карт. Настоящие острые ощущения он испытывал опосредованно, наблюдая, как игроки на большие деньги жонглируют тремя раздачами, делят, удваивают, рискуя пятнадцатью, двадцатью тысячами за раз. Ему понравилось бы выплескивать такой адреналин, но он знал, что этого не произойдет - не с его зарплатой.
  
   Продавец, венгр по имени Сэм, увидел, что у него была не очень хорошая ночь, и попытался подбодрить его. "Не волнуйся, Питер, удача изменит. Ты увидишь."
  
   Он так не думал. У обуви было минус пятнадцать баллов, что в высшей степени благоприятствовало заведению. Тем не менее, это знание не изменило его игру, хотя любой разумный карточный счетчик отступил бы на некоторое время, вернувшись, когда счет поднялся.
  
   Питер был странной уткой на прилавке. Он считал, потому что мог. Его мозг работал так быстро, и это давалось ему так легко, что, овладев техникой, он не мог не считать. Старшие карты - от десятки до туза - были минус один; младшие карты - от двух до шести - были плюс один. Хороший счетчик должен был хорошо выполнять только две вещи: вести текущий подсчет общего количества карт, когда раздавалась шестиколодная колодка, и точно оценивать количество нераскрытых карт в колоде. Когда количество очков было низким, вы ставили минимум или уходили. Когда ставки были высокими, ты делал ставки агрессивно. Если бы вы знали, что делаете, вы могли бы обойти закон средних чисел и постоянно выигрывать; то есть до тех пор, пока вас не заметил дилер, пит-босс или небесный глаз, выгнал и забанил.
  
   Питер иногда принимал решение, основанное на подсчете, но поскольку он никогда не менял свою ставку, он никогда не извлекал выгоду из своих внутренних знаний. Ему нравилось "Созвездие", нравилось проводить по три-четыре часа за столиками и он боялся, что его выгонят из его любимого места. Он был частью мебели.
  
   В тот вечер за его столом было только двое других игроков: анестезиолог с затуманенными глазами из Денвера, приехавший на медицинскую конференцию, и элегантно одетый седовласый исполнительный директор, который был единственным, кто поставил серьезные деньги в игру. Питер просадил 600 долларов, расхаживая взад-вперед и лениво попивая разбавленное пиво.
  
   За несколько раздач до того, как обувь была перетасована, молодой поджарый парень лет двадцати двух, в футболке и брюках-карго, уселся на один из двух пустых стульев и купил ее за штуку баксов. У него были волосы до плеч и свежий западный шарм. "Привет, как у всех дела сегодня вечером? Это хороший стол?"
  
   "Не для меня", - сказал исполнительный директор. "Вы можете изменить это".
  
   "Я был бы рад оказать любую посильную помощь", - сказал парень. Он поймал бейдж с именем дилера. "Сдай меня, Сэм".
  
   Сделав минимальную ставку, парень превратил тихий стол в оживленный. Он сказал им, что был студентом UNLV по специальности "Государственное управление", и, начав с доктора, спросил всех, откуда они родом и чем зарабатывают на жизнь. Проболтавшись о проблеме, возникшей у него с плечом, он повернулся к Питеру.
  
   "Я местный", - предложил Питер. "Я работаю с компьютерами".
  
   Подсказка: "Круто. Это круто, чувак ".
  
   Исполнительный директор сказал сидящим за столом: "Я занимаюсь страховым бизнесом".
  
   "Ты продаешь страховку, чувак?"
  
   "Ну, и да, и нет. Я управляю страховой компанией."
  
   "Потрясающе! Хай-роллер, детка!" - воскликнул парень.
  
   Сэм переставил колодку, и Питер инстинктивно начал считать снова. Через пять минут они уже были в новой обуви, и счет шел на убыль. Питер продвигался вперед, добиваясь немного большего успеха, выиграв на несколько раздач больше, чем проиграл. "Видишь, я же тебе говорил", - весело сказал ему Сэм после того, как выиграл три раздачи подряд. Доктор просадил две тысячи, но страховщику было за тридцать, и он становился вспыльчивым. Парень делал беспорядочные ставки, без какого-либо видимого чувства игры, но проиграл всего пару сотен. Он заказал ром с колой и вертел в руках палочку для коктейля, пока она случайно не выпала у него изо рта на пол. "Упс", - тихо сказал он.
  
   Блондинка лет под тридцать в обтягивающих джинсах и топике-трубочке цвета лимона и лайма подошла к столу и заняла пустой стул. Она положила свою дорогую сумку Vuitton под ноги на хранение и разложила 10 000 долларов четырьмя аккуратными стопками. "Привет", - застенчиво сказала она. Она не была великолепна, но у нее было динамичное тело и мягкий, сексуальный голос, и она остановила разговор намертво. "Надеюсь, я не врываюсь", - сказала она, складывая свои фишки.
  
   "Черт возьми, нет!" - сказал парень. "Нам нужна роза среди наших шипов".
  
   "Я Мелинда", - и они дружелюбно представили друг друга в минималистском стиле Вегаса. Она была из Вирджинии. Она указала на свое обручальное кольцо. Муженек был в бассейне.
  
   Питер наблюдал, как она разыгрывала несколько раздач. Она была быстрой и нахальной, ставила по 500 долларов за руку, делала граничные розыгрыши, которые довольно хорошо окупались. Парень потерял три руки подряд, откинулся на спинку стула и сказал: "Чувак, я проклят!"
  
   Заколдован.
  
   Питер понял, что счет был плюс тринадцать, и в колоде осталось около сорока карт.
  
   Заколдован.
  
   Блондинка подтолкнула стопку фишек стоимостью 3500 долларов вперед. Увидев это, страховой агент вмешался и поставил по максимуму. "Ты придаешь мне смелости", - сказал он ей. Питер придерживался своих 100 долларов, таких же, как док и малыш.
  
   Сэм быстро сдал и дал Питеру крепкие девятнадцать, страховщику четырнадцать, доктору семнадцать, парнишке двенадцать, а блондинке пару валетов по двадцать. Дилер показывал шестерку. "Она - замок", - подумал Питер. Высокий счет, дилер, вероятно, проигрывает, она неплохо выглядит в свои двадцать.
  
   "Я собираюсь разделить это, Сэм", - сказала она.
  
   Сэм моргнула и кивнула, когда она выложила еще 3500 долларов.
  
   Срань господня! Питер был ошарашен. Кто делит десятки?
  
   Если только?
  
   Питер и док стояли на своем, парень вытащил шестерку и остался на восемнадцати. Страховой агент вылетел с десяткой и с отвращением выплюнул: "Сукин сын!"
  
   Блондинка затаила дыхание и сжала кулаки, пока Сэм не сдал ей даму на одной руке и семерку на другой. Она хлопнула в ладоши и выдохнула одновременно.
  
   Дилер перевернул свою закрытую карту, открыв короля, и вытянул девятку.
  
   Бюст.
  
   Под ее визги Сэм расплатился за столом, сунув ей фишками семь штук.
  
   Питер поспешно извинился и в суматохе направился в мужской туалет. Его разум был напряжен. О чем я думаю? сказал он себе. Это не мое дело! Отпусти это!
  
   Но он не смог. Он был переполнен моральным возмущением - если он не воспользовался этим, почему они должны?
  
   Он развернулся, вернулся к группе столов для блэкджека и встретился взглядом с пит-боссом, который кивнул и улыбнулся ему. Питер бочком подошел и сказал: "Привет, как у тебя дела?"
  
   "Просто отлично, сэр. Чем я могу помочь вам этим вечером?"
  
   "Видишь вон того парня за столом и девушку?"
  
   "Да, сэр".
  
   "Они считают".
  
   Уголок рта пит-босса дернулся. Он многое повидал, но никогда не видел, чтобы один игрок сдавал другого. Что это был за угол? "Ты уверен насчет этого?"
  
   "Я уверен. Парень считает и подает ей сигналы."
  
   "Благодарю вас, сэр. Я с этим разберусь ".
  
   Пит-босс воспользовался двусторонней связью, чтобы позвонить менеджеру зала, который, в свою очередь, заставил охрану воспроизвести запись последних двух раздач за столом. Оглядываясь назад, повышенная ставка блондинки действительно выглядела подозрительно.
  
   Питер вернулся к столу как раз в тот момент, когда прибыла группа охранников в форме и положила руки парню на плечи.
  
   "Эй, какого хрена!" - крикнул парень.
  
   Игроки за другими столами остановились и уставились.
  
   "Вы двое знаете друг друга?" - спросил пит-босс.
  
   "Я никогда в жизни ее не видел! Это, черт возьми, правда!" - завопил парень.
  
   Блондинка ничего не сказала. Она просто взяла свою сумочку, собрала фишки и бросила 500 долларов чаевых Сэму.
  
   "Увидимся, ребята", - сказала она, когда ее уводили.
  
   Пит-босс подал знак рукой, и Сэма заменил другой дилер.
  
   Док и страховой агент посмотрели на Питера с остекленевшим изумлением. "Что, черт возьми, здесь только что произошло?" спросил страховой агент.
  
   "Они считали", - просто сказал Питер. "Я сдал их".
  
   "Нет, ты этого не делал!" - взвыл страховой агент.
  
   "Да, я это сделал. Это вывело меня из себя ".
  
   Док спросил: "Откуда ты знаешь?"
  
   "Я знал". Он чувствовал себя неуютно из-за того внимания, которое ему уделяли. Он хотел свалить.
  
   "Будь я проклят", - сказал страховой агент, качая головой. "Я собираюсь угостить тебя выпивкой, друг. Будь я проклят." Его голубые глаза сверкнули, когда он полез в бумажник и вытащил визитную карточку. "Вот, возьми мою визитку. Мой бизнес основан на компьютерах. Если тебе понадобится какая-нибудь работа, просто позвони мне, хорошо?"
  
   Питер взял карточку: НЕЛЬСОН Г. ЭЛДЕР, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ И исполнительный директор СТРАХОВОЙ КОМПАНИИ "ДЕЗЕРТ ЛАЙФ ИНШУРАНС КОМПАНИ".
  
   "Это очень мило с твоей стороны, но у меня есть работа", - пробормотал Питер, его голос был едва слышен за повторяющимися мелодиями и лязгом игровых автоматов.
  
   "Ну, если что-то изменится, у тебя есть мой номер".
  
   Пит-босс подошел к столу. "Послушайте все, я приношу извинения за то, что здесь произошло. Мистер Элдер, как у вас дела сегодня вечером, сэр? Сегодня все вы едите и пьете за счет заведения, и у меня есть билеты на любое шоу, которое вы захотите. Понятно? Еще раз, мне очень жаль."
  
   "Достаточно сожалею, чтобы компенсировать свои сегодняшние потери, Фрэнки?" Старейшина спросил.
  
   "Я бы хотел, мистер Элдер, но этого я не могу сделать".
  
   "Ну что ж, " сказал Старейшина сидящим за столом, - если вы не просите, вы не получите".
  
   Пит-босс похлопал Питера по плечу и прошептал: "Менеджер хочет с тобой встретиться". Питер побледнел. "Не волнуйся, все хорошо".
  
   Гил Флорес, управляющий этажом в Constellation, был холеным и вежливым, и в его присутствии Питер чувствовал себя неряшливым и застенчивым. Его подмышки были влажными, он хотел уйти. Офис менеджера был практичным, оснащенным множеством панелей с плоским экраном, транслирующих прямую трансляцию со столов и игровых автоматов.
  
   Флорес углублялся, пытаясь выяснить, как и почему. Как гражданский заметил то, чего не заметили его ребята, и почему он их сдал? "Что я здесь упускаю?" Флорес спросил робкого мужчину.
  
   Питер сделал глоток воды. "Я знал графа", - признался Питер.
  
   "Ты тоже считал?"
  
   "Да".
  
   "Ты счетчик? Ты признаешься мне, что ты контр?" Голос Флореса повышался.
  
   "Я считаю, но я не счетчик".
  
   Лоск Флореса стерся. "Что, черт возьми, это значит?"
  
   "Я веду подсчет - это своего рода привычка, но я ею не пользуюсь".
  
   "Ты думаешь, я в это поверю?"
  
   Питер пожал плечами. "Мне жаль, но это правда. Я захожу сюда два года и никогда не менял свои ставки. Я немного зарабатываю, немного теряю, ты знаешь."
  
   "Невероятно. Так ты знал, что считать, когда этот говнюк сделает что?"
  
   "Он сказал, что был заколдован. Их было тринадцать, вы знаете, кодовое слово для обозначения тринадцати. Она присоединилась к столу, когда счет был велик. Я думаю, он уронил палочку от коктейля, чтобы подать ей сигнал."
  
   "Итак, он считает и заманивает, цыпочка делает ставки и собирает".
  
   "У них, вероятно, есть кодовое слово для каждого счета, например, "стул" для четырех, "сладкая" для шестнадцати".
  
   Зазвонил телефон, Флорес снял трубку и послушал, прежде чем сказать: "Да, сэр".
  
   "Что ж, Питер Бенедикт, сегодня твой счастливый день", - объявил Флорес. "Виктор Кемп хочет видеть тебя в пентхаусе".
  
   Вид из пентхауса был ослепительным, вся Полоса змеилась к темному горизонту, как пылающий хвост. Вошел Виктор Кемп и протянул руку, и Питер почувствовал его массивные золотые кольца, когда их пальцы переплелись. У него были черные волнистые волосы, густой загар и сверкающие зубы - гладкая, непринужденная внешность хедлайнера лучшего клуба в городе. Его костюм был мерцающего синего цвета, который ловил свет и играл с ним, ткань, которая казалась неземной. Он усадил Питера в своей гостиной, похожей на пещеру, и предложил ему выпить. Пока горничная приносила пиво, Питер заметил, что на одном из настенных мониторов в дальнем конце комнаты был снимок кабинета Гила. Камеры повсюду.
  
   Питер взял пиво и подумал, не снять ли кепку, но не снял ее - будь он проклят, если сделал это, будь он проклят, если не сделал.
  
   "Честный человек - это самое благородное дело Божье", - внезапно сказал Кемп. "Это написал Александр Поуп. Ура!" Кемп чокнулся своим бокалом с вином о пивной бокал Питера. "Вы подняли мой дух, мистер Бенедикт, и за это я благодарю вас".
  
   "Не за что", - осторожно сказал Питер.
  
   "Ты кажешься очень умным парнем. Могу я спросить, чем вы зарабатываете на жизнь?"
  
   "Я работаю с компьютерами".
  
   "Почему я не удивлен это слышать! Вы заметили то, что упустила армия подготовленных профессионалов, так что, с одной стороны, я рад, что вы честный человек, но с другой, я недоволен своими людьми. Вы когда-нибудь думали о работе в службе безопасности казино, мистер Бенедикт?"
  
   Питер покачал головой, но сказал: "Это второе предложение о работе, которое я получил за сегодняшний вечер".
  
   "Кто еще?"
  
   "Парень за моим столом для блэкджека, генеральный директор страховой компании".
  
   "Седовласый, стройный парень лет пятидесяти?"
  
   "Да".
  
   "Это, должно быть, Нельсон Элдер, очень хороший парень. У тебя выдалась отличная ночка. Но, если ты доволен своей работой, я должен найти какой-нибудь другой способ отблагодарить тебя ".
  
   "О. Нет. В этом нет необходимости, сэр".
  
   "Не называй меня сэром! Ты зови меня Виктор, а я отвечу взаимностью, называя тебя Питер. Итак, Питер, это похоже на то, что ты только что нашел джинна в бутылке, но поскольку это не сказка, у тебя есть только одно желание, и оно должно быть, знаешь, реалистичным. Итак, что это будет, ты хочешь девушку, ты хочешь кредитную линию, какую-нибудь кинозвезду, с которой ты хотел бы познакомиться?"
  
   Мозг Питера был способен быстро обрабатывать огромное количество информации. За несколько секунд размышлений он проработал различные сценарии и результаты и выдвинул предложение, которое, по его мнению, оказало большое влияние.
  
   "Ты знаешь каких-нибудь голливудских агентов?" спросил он дрожащим голосом.
  
   Кемп рассмеялся. "Конечно, хочу, они все приходят сюда! Ты писатель?"
  
   "Я написал сценарий", - застенчиво сказал он.
  
   "Тогда я познакомлю тебя с Берни Шварцем, который является одним из самых больших парней в ATI. Это сработает для тебя, Питер? Это плавает на твоей лодке?"
  
   Переполненный радостью, он ликовал: "О да! Это было бы невероятно!"
  
   "Тогда ладно. Я не могу обещать тебе, что ему понравится твой сценарий, Питер, но я обещаю тебе, что он прочитает его и встретится с тобой. Сделка заключена."
  
   Они снова пожали друг другу руки. По пути к выходу Кемп по-отечески положил руку Питеру на плечо. "И не рассчитывай на меня сейчас, Питер, ты слышишь? Ты на стороне праведности ".
  
  
   "Разве это не интересно", - сказал Берни. "Виктор Кемп - это Лас-Вегас. Он настоящий принц среди мужчин ".
  
   "Так что насчет моего сценария?" - Спросил Питер, затем перестал дышать, ожидая ответа.
  
   Критическое время.
  
   "На самом деле, Питер, сценарий, каким бы хорошим он ни был, нуждается в небольшой доработке, прежде чем я смогу его отправить. Но вот что важнее. Это высокобюджетный фильм, вы попали сюда. Вы получили взрыв поезда и множество спецэффектов. Такого рода боевики становится все труднее и труднее снимать, если у них нет встроенной аудитории или франчайзингового потенциала. И у вас есть террористический аспект, который является настоящим убийцей. Девять / одиннадцать изменили все. Я могу сказать вам, что очень немногие из моих проектов, которые были отменены еще в " 01, были воскрешены. Никто больше не хочет создавать картину о терроризме. Я не могу это продать. Мне жаль, мир изменился."
  
   Выдохни. У него закружилась голова.
  
   Вошла Роз. "Мистер Шварц, твоя следующая встреча здесь."
  
   "Куда ушло время!" Берни вскочил на ноги, что заставило Питера тоже левитировать. "А теперь иди и напиши мне сценарий об азартных играх с высокими ставками и карточных счетчиках, добавь немного секса и смеха, и я обещаю, что прочитаю это. Я так счастлив, что мы смогли встретиться, Питер. Передайте мои наилучшие пожелания мистеру Кемпу. И послушай, я рад, что ты поехал. Лично я больше не буду летать, по крайней мере, в коммерческих целях."
  
   Когда Питер той ночью вернулся в свой маленький дом на ранчо в Спринг-Вэлли, из-под его приветственного коврика торчал конверт. Он разорвал ее и прочитал написанное от руки письмо при свете фонаря на крыльце.
  
   Дорогой Питер,
  
   Мне жаль, что ты сегодня поругалась с Берни Шварцем. Позволь мне загладить свою вину перед тобой. Приходите в номер 1834 в отеле сегодня вечером в десять.
  
   Виктор
  
   Питер был уставшим и подавленным, но это был вечер пятницы, и у него были выходные, чтобы прийти в себя.
  
   На стойке регистрации в отеле Constellation его ждал ключ от номера, и он сразу поднялся наверх. Это был большой люкс с двумя спальнями и великолепным видом. На кофейном столике в гостиной красовалась корзина с фруктами и бутылка Перье-Жуэ со льдом. И еще один конверт. Внутри были две карточки: одна - ваучер на покупку товаров на 1000 долларов в торговом центре Constellation, а другая - на линию в казино на 5000 долларов.
  
   Он сел на диван, ошеломленный, и посмотрел вниз на неоновый пейзаж.
  
   Раздался стук в дверь.
  
   "Войдите!" - позвал он.
  
   Женский голос: "У меня нет ключа!"
  
   "О, извините", - сказал Питер, устремляясь к двери, - "Я думал, это по хозяйству".
  
   Она была великолепна. И молодая, почти девичья. Брюнетка с открытым, свежим лицом, упругой кожей цвета слоновой кости, выглядывающей из облегающего черного коктейльного платья.
  
   "Вы, должно быть, Питер", - сказала она, закрывая за собой дверь. "Мистер Кемп послал меня поздороваться". Как и многие в Вегасе, она была откуда-то еще - у нее был акцент деревенской жительницы, изящный и музыкальный.
  
   Он покраснел так ярко, что его кожа выглядела так, словно была сделана из красного пластика. "О!"
  
   Она медленно подошла к нему, подталкивая его к дивану. "Меня зовут Лидия. Я в порядке?"
  
   "Хорошо?"
  
   "Если ты предпочитаешь парня, это круто. Не знал наверняка." В ней была очаровательная неряшливость.
  
   Его голос стал писклявым из-за сжатия гортани. "Мне не нравятся парни! Я имею в виду, мне нравятся девушки!"
  
   "Ну, хорошо! Потому что я девушка, " промурлыкала она с отработанным искусством. "Почему бы тебе не сесть и не открыть бутылку шампанского, Питер, пока мы решаем, в какие игры ты хотел бы поиграть".
  
   Он добрался до дивана, когда у него подогнулись колени, и тяжело опустился на зад. Его мозг плавал в море соков - страха, похоти, смущения - он никогда раньше не делал ничего подобного. Это казалось таким глупым, но...
  
   Затем: "Эй, я видел тебя раньше!" Теперь Лидия была искренне взволнована. "Да, я видел тебя кучу раз! Это просто поразило меня!"
  
   "Где? В казино?"
  
   "Не глупи! Ты, наверное, меня не узнаешь, потому что я не в этой дурацкой форме. Моя дневная работа - на стойке регистрации в аэропорту Маккарран, вы знаете - в терминале E.G. и G.G.".
  
   Румяна сошли с его лица.
  
   Этот день был слишком тяжелым для него. Слишком много.
  
   "Тебя зовут не Питер! Это какой-то Марк. Марк Шеклтон. Я хорошо разбираюсь в именах."
  
   "Ну, ты знаешь, какие бывают имена", - сказал он дрожащим голосом.
  
   "Я понял! Эй, ни капли моего пчелиного воска! То, что происходит в Вегасе, остается в Вегасе, дорогая. Если хочешь знать правду, меня зовут не Лидия."
  
   Он потерял дар речи, наблюдая, как она снимает свое черное платье, показывая все свои черные кружевные принадлежности под ним, говоря при этом со скоростью мили в минуту. "Это так круто! Я всегда хотел поговорить с кем-нибудь из вас, ребята! Я имею в виду, насколько безумным, должно быть, быть ездить в Зону 51 каждый день. Я имею в виду, что это настолько сверхсекретно, что, по сути, меня заводит!"
  
   Его рот слегка приоткрылся.
  
   "Я имею в виду, я знаю, что вам не разрешено говорить об этом, но, пожалуйста, просто кивните, если у нас действительно есть НЛО, которые мы там изучаем, потому что все так говорят!"
  
   Он пытался сохранять спокойствие.
  
   "Это был кивок?" - спросила она. "Ты кивал?"
  
   Он взял себя в руки достаточно, чтобы сказать: "Я ничего не могу сказать о том, что там происходит. Пожалуйста!"
  
   Она выглядела расстроенной, затем просветлела и снова принялась за работу. "Хорошо! Это круто. Вот что я тебе скажу, Питер, - сказала она, покачивая бедрами, медленно приближаясь к дивану, - сегодня вечером я буду твоим личным НЛО - неопознанным гребаным объектом. Как бы это было?"
  
  
   23 ИЮНЯ 2009. НЬЮ-Йорк
  
  
   У Уилла было ужасное похмелье, такое, что казалось, будто ласка проснулась в тепле и уюте внутри его черепа, а затем запаниковала из-за своего заточения и попыталась выцарапать и прокусить себе путь наружу через глаза.
  
   Вечер начался достаточно благожелательно. По дороге домой он зашел в местную забегаловку, пахнущую дрожжами пещеру под названием Dunigan's, и выпил пару хлопьев на пустой желудок. Далее, закусочная "Пантеон", где он хмыкнул на заросшего щетиной официанта, который хмыкнул в ответ и, не обменявшись ни одной законченной фразой, принес ему то же блюдо, которое он ел два-три дня в неделю - шашлыки из баранины и рис, запивая, конечно, парой кружек пива. Затем, прежде чем отправиться к себе на ночь, он, пошатываясь, отдал дань уважения своему дружелюбному магазину упаковки и купил полгаллона "Блэк Лейбл", практически единственного предмета роскоши, украшавшего его жизнь.
  
   Квартира была маленькой и спартанской, лишенной феминизирующих штрихов Дженнифер, и представляла собой поистине унылый неинтересный объект недвижимости - две скудные комнаты с белыми стенами, блестящими паркетными полами, скудным видом на здание через дорогу и обычной мебелью и коврами стоимостью в несколько тысяч долларов. По правде говоря, квартира была почти слишком мала для него. Гостиная была четырнадцать на семнадцать, спальня десять на двенадцать, кухня и ванная, каждая размером с хороший шкаф. Некоторые из преступников, которых он посадил пожизненно, не восприняли бы это место как серьезное обновление. Как он мирился с тем, что четыре месяца делил квартиру с Дженнифер? Чья это была блестящая идея?
  
   Он не собирался напиваться до бесчувствия, но тяжелая полная бутылка, казалось, таила в себе столько надежд. Он открутил крышку, взломав печать, затем поднял ее за встроенную ручку и налил половину стакана скотча в свой любимый стакан для виски. Под гудящий на заднем плане телевизор он пил на диване, постепенно погружаясь в глубокую темную яму, думая о своем дерьмовом дне, своем дерьмовом деле, своей дерьмовой жизни.
  
   Несмотря на его нежелание браться за дело Судного дня, первые несколько дней были, по сути, восстанавливающими. Клайв Робертсон был убит прямо у него под носом, и дерзость и запутанность преступления наэлектризовали его. Это напомнило ему о том, какие чувства вызывали у него крупные дела, и резкие всплески адреналина были ему на руку.
  
   Он погрузился в клубок фактов, и хотя знал, что озаряющие моменты - это материал для вымысла, испытывал сильное желание углубиться и обнаружить что-то упущенное, упущенное звено, которое свяжет воедино два убийства, затем третье, затем еще одно, пока дело не будет раскрыто.
  
   Отвлечение от важной работы действовало успокаивающе, как масло на ожог. Он начал с того, что разгорячился, разбирая файлы, давя на Нэнси, изматывая их обоих в марафоне дней, перетекающих в ночи, перетекающих в дни. Какое-то время он действительно принимал близко к сердцу слова Сью Санчес: Хорошо, это будет его последнее крупное дело. Давайте оседлаем этого лоха и уйдем на пенсию с большим шумом.
  
   Крещендо.
  
   Продолжение.
  
   В течение недели он был выжжен, опустошен и подавлен. Результаты вскрытия и токсикологии Робертсона не имели для него никакого смысла. Семь других дел не имели для него никакого смысла. Он не мог понять, кто был убийцей или какое удовлетворение он получал от убийств. Ни одна из его первоначальных идей не сработала. Все, что он мог понять, была картина случайности, и это было то, чего он никогда не видел в серийном убийце.
  
   Первый скотч должен был заглушить неприятности его дня в Квинсе, когда он брал интервью у семьи жертвы наезда и скрывался, милых солидных людей, которые все еще были безутешны. Вторая порция виски должна была притупить его разочарование. Третий был для того, чтобы заполнить часть его пустоты слезливыми воспоминаниями, четвертый был для одиночества. Пятый...?
  
  
   Несмотря на раскалывающуюся голову и глухую тошноту, он упрямо потащился на работу к восьми. В его книге говорится, что если вы приходили на работу вовремя, никогда не пили на работе и ни капли не притрагивались к "счастливому часу", у вас не было проблем с выпивкой. Тем не менее, он не мог игнорировать жгучую головную боль, и, поднимаясь на лифте, прижимал к груди очень большую чашку кофе, как спасательный круг. Он вздрогнул при воспоминании о том, как проснулся полностью одетым в 6:00 утра, опустев на треть от бутылки "могучего". У него в кабинете был Адвил. Ему нужно было попасть туда.
  
   Файлы "Судного дня" были сложены стопками на его столе, в его буфете, книжном шкафу и по всему полу, сталагмитами заметок, отчетов, исследований, компьютерных распечаток и фотографий с места преступления. Он вырезал себе проходные коридоры среди свай - от двери к рабочему стулу, от стула к книжному шкафу, от стула к окну, чтобы он мог регулировать жалюзи и уберечь глаза от послеполуденного солнца. Он преодолел полосу препятствий, тяжело приземлился на свой стул и разыскал обезболивающее, которое с трудом проглотил, запив глотком горячего кофе. Он потер глаза тыльной стороной ладони, а когда открыл их, там стояла Нэнси и смотрела на него как врач.
  
   "С тобой все в порядке?"
  
   "Я в порядке".
  
   "Ты неважно выглядишь. Ты выглядишь больным."
  
   "Я в порядке". Он наугад нащупал файл и открыл его. Она все еще была там. "Что?"
  
   "Какие планы на сегодня?" - спросила она.
  
   "План таков: я выпью свой кофе, а ты вернешься через час".
  
   Она послушно появилась ровно через час. Его боль и тошнота утихали, но мысли все еще были туманными. "Хорошо, - начал он, - какое у нас расписание?"
  
   Она открыла вездесущую записную книжку. "В десять часов телеконференция с доктором Софером из Университета Джона Хопкинса. В два часа пресс-конференция оперативной группы. В четыре часа, на окраине города, чтобы повидаться с Хелен Свишер. Ты выглядишь лучше."
  
   Он был резок. "Я был хорош час назад, и я хорош сейчас". Она не выглядела убежденной, и ему стало интересно, знала ли она, что у него похмелье. Затем его осенило - она выглядела лучше. Ее лицо было немного тоньше, тело немного изящнее, юбка не так сильно жала в талии. Они были постоянными компаньонами в течение десяти дней, и он только сейчас понял, что она ела, как попугай. "Могу я задать тебе вопрос?"
  
   "Конечно".
  
   "Ты на диете или что-то в этом роде?"
  
   Она мгновенно покраснела. "Вроде того. Я тоже снова начал бегать трусцой."
  
   "Что ж, выглядит неплохо. Продолжай в том же духе."
  
   Она смущенно опустила глаза. "Спасибо".
  
   Он быстро сменил тему. "Хорошо, давайте сделаем шаг назад и попытаемся увидеть общую картину", - туманно сказал он. "Нас убивают деталями. Давайте пройдемся по ним еще раз, сосредоточив внимание на связях." Он присоединился к ней за столом для совещаний и переложил файлы на другие папки, чтобы придать им незагроможденный вид. Он взял чистый блокнот и написал на нем "Ключевые наблюдения", дважды подчеркнув слова. Он заставил свой мозг работать и ослабил галстук, чтобы стимулировать приток крови.
  
   22 мая произошло три смерти, 25 мая - три, 11 июня - две, и с тех пор ни одной. "О чем это нам говорит?" он спросил. Она покачала головой, поэтому он ответил на свой собственный вопрос. "Это все будни".
  
   "Может быть, у парня есть работа на выходные", - предположила она.
  
   "Хорошо. Возможно." Он ввел свое первое ключевое наблюдение: Будни. "Найди файлы Swisher. Я думаю, они на книжном шкафу."
  
   Случай Љ 1: Дэвид Пол Свишер, тридцатишестилетний инвестиционный банкир HSBC. Парк-авеню, богатый, весь в плюще. Женат, ничего очевидного на стороне. Насколько им было известно, в его шкафу не было скелетов Enron. Вывел семейную дворнягу на предрассветную прогулку, которую обнаружил бегун трусцой сразу после 5:00 утра в реке крови - часы, кольца и бумажник пропали, левая сонная артерия была чисто перерезана. Тело было еще теплым, примерно в двадцати футах от ближайшей камеры видеонаблюдения, расположенной на крыше кооператива на южной стороне 82-й улицы - двадцать проклятых футов, и они бы записали убийство на пленку.
  
   Тем не менее, у них был проблеск интересующего человека, девятисекундная последовательность, закодированная по времени в 5:02:23-5:02:32, снимок сделан камерой видеонаблюдения на крыше десятиэтажного здания на западной стороне Парк-авеню между 81-й и 82-й улицами. В кадре был показан мужчина, идущий с 82-й улицы, поворачивающий на юг по Парк, разворачивающийся, затем бегущий обратно тем же путем, каким пришел, и снова исчезающий на 82-й улице. Изображение было низкого качества, но техники из ФБР раздули его и улучшили. По окраске рук подозреваемого они определили, что он был чернокожим или латиноамериканцем, а из справочных расчетов они вычислили, что ему было около пяти футов десяти дюймов и весил он от 160 до 175 фунтов. Капюшон серой толстовки скрывал его лицо. Время было многообещающим, поскольку звонок в службу 911 поступил в 5: 07, но в отсутствие свидетелей у них не было никаких зацепок относительно его личности.
  
   Если бы не открытка, это было бы уличным ограблением, простым и непринужденным, но Дэвид Свишер получил открытку. Дэвид Свишер был первой жертвой Судного дня.
  
   Уилл поднял фотографию человека в капюшоне и помахал ею перед Нэнси. "Так это наш парень?"
  
   "Он может быть убийцей Дэвида, но это не делает его Убийцей Судного дня", - сказала она.
  
   "Серийное убийство по доверенности? Это было бы впервые."
  
   Она попробовала другой ход. "Ладно, может быть, это было заказное убийство".
  
   "Возможно. У инвестиционного банкира обязательно должны быть враги ", - сказал Уилл. "В каждой сделке есть победитель и проигравший. Но Дэвид отличался от других жертв. Он был единственным, кто ходил на работу в белом воротничке. Кто заплатит за убийство кого-либо из остальных?" Уилл пролистал один из файлов Swisher. "У нас есть список клиентов Дэвида?"
  
   "Его банк не помог", - сказала Нэнси. "Каждый запрос на информацию должен проходить через их юридический отдел и быть лично подписан их главным юрисконсультом. Мы пока ничего не получили, но я настаиваю ".
  
   "У меня такое чувство, что он - ключ". Уилл закрыл файл Свишера и убрал его. "Первая жертва в цепочке имеет особое значение для убийцы, нечто символическое. Ты сказал, что сегодня мы встречаемся с его женой?"
  
   Она кивнула.
  
   "Давно пора".
  
   Случай Љ 2: Элизабет Мари Колер, тридцатисемилетний менеджер аптеки Дуэйна Рида в Квинсе. Застрелена в результате очевидного ограбления, обнаружена сотрудниками у заднего входа, когда они пришли на работу в 8:30 утра. Полиция сначала подумала, что она была убита нападавшим, который ждал ее прибытия, чтобы украсть наркотики. Что-то пошло не так, он выстрелил, она упала, он убежал. Пуля была 38-го калибра, один выстрел в висок с близкого расстояния. Ни видео с камер наблюдения, ни полезной криминалистики. Полиции потребовалось пару дней, чтобы найти открытку в ее квартире и связать ее с другими.
  
   Он оторвался от ее досье и спросил: "Хорошо, какая связь между банкиром с Уолл-стрит и менеджером аптеки?"
  
   "Я не знаю", - сказала Нэнси. "Они были почти одного возраста, но в их жизнях не было никаких очевидных точек пересечения. Он никогда не делал покупки в ее аптеке. Там ничего нет."
  
   "Что у нас с ее бывшим мужем, старыми парнями, коллегами по работе?"
  
   "Мы идентифицировали большинство из них и учли их", - ответила она. "Есть один парень из средней школы, которого мы не можем найти. Его семья переехала из штата много лет назад. Все другие ее бывшие - если у них нет алиби на время ее убийства, то у них есть алиби на другие убийства. Она в разводе уже пять лет. Ее бывший муж был за рулем автобуса для Управления транспорта в то утро, когда в нее стреляли. Она была обычным человеком. Ее жизнь не была сложной. У нее не было врагов."
  
   "Итак, если бы не открытка, это было бы открытое и закрытое дело о вооруженном ограблении, которое провалилось".
  
   "На первый взгляд, так это и выглядит", - согласилась она.
  
   "Ладно, предметы для действий", - сказал он. "Посмотри, были ли у нее какие-нибудь ежегодники средней школы или колледжа, и внеси все имена в базу данных. Кроме того, свяжитесь с домовладельцем и получите список всех ее нынешних и бывших соседей за последние пять лет. Добавьте их в смесь."
  
   "Готово. Хочешь еще кофе?" Он сделал, плохо.
  
   Случай Љ3: Консуэла Пилар Лопес, тридцатидвухлетняя нелегальная иммигрантка из Доминиканской Республики, проживающая на Стейтен-Айленде, работающая уборщицей в офисе на Манхэттене. Найдена сразу после 3:00 ночи группой подростков в лесистой местности недалеко от берега в парке Артура фон Бризена, менее чем в миле от ее дома на Фингерборд-роуд. Она была изнасилована и неоднократно наносила удары ножом в грудь, голову и шею. Той ночью она села на десятичасовой паром с Манхэттена, что подтверждено камерами видеонаблюдения. Обычно она ездила на автобусе на юг, в сторону Форт-Уодсуорта, но никто не мог определить, где она находится на автобусной станции паромного терминала Сент-Джордж или на автобусе номер 51, который ходил по Бэй-стрит до Фингерборда.
  
   Рабочая гипотеза заключалась в том, что кто-то перехватил ее на вокзале, предложил подвезти и отвез в темный уголок острова, где она встретила свой конец под нависающей надстройкой моста Верразано-Нарроуз. В ее теле или на нем не было спермы - убийца, очевидно, использовал презерватив. На ее рубашке были серые волокна, которые, по-видимому, были из ткани, похожей на толстовку. При вскрытии ее раны были калиброваны. Лезвие было длиной четыре дюйма, совместимое с тем, которым был убит Дэвид Свишер. Лопес жила в доме на две семьи с большой группой братьев и кузенов, некоторые из которых зарегистрированы, некоторые нет. Она была религиозной женщиной, которая молилась в церкви Святого Сильвестра, где ошеломленные прихожане заполнили церковь для поминальной мессы. По словам семьи и друзей, у нее не было парня, и вскрытие показало, что, хотя ей было за тридцать, она была девственницей. Все попытки связать ее с другими жертвами оказались бесплодными.
  
   Уилл потратил непропорционально много времени на это конкретное убийство, изучая паромный и автобусный терминалы, прогуливаясь по месту преступления, посещая ее дом и церковь. Сексуальные преступления были его сильной стороной. Это не было его карьерным стремлением - никто в здравом уме не написал в своем заявлении в Квантико: "Однажды я надеюсь специализироваться на сексуальных преступлениях". Но в его первых крупных делах были серьезные сексуальные аспекты, и именно так ты попал в тайник в бюро. Он не просто следовал своему нюху, он горел амбициями и довел себя до уровня эксперта . Он усердно изучал анналы сексуальных преступлений и стал ходячей энциклопедией американских серийных извращений.
  
   Он уже видел убийц такого типа раньше, и профиль преступника быстро пришел ему в голову. Преступник был сталкером, планировщиком, осмотрительным одиночкой, который следил за тем, чтобы не оставить после себя свою ДНК. Он должен быть знаком с окрестностями, что означало, что он либо в настоящее время живет, либо жил раньше на Стейтен-Айленде. Он знал прибрежный парк как свои пять пальцев и точно рассчитал, где он мог бы заниматься своими делами с наименьшими шансами быть случайно обнаруженным. Был отличный шанс, что он был латиноамериканцем, потому что он заставил свою жертву чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы сесть в его машину, и им сказали, что английский Марии ограничен. Был разумный шанс, что она знала своего убийцу, по крайней мере, по ограниченному знакомству.
  
   "Подожди минутку", - внезапно сказал Уилл. "Вот что. У убийцы Консуэлы почти наверняка была машина. Мы должны искать тот же темно-синий седан, который задавил Майлза Дрейка." Он записал: Синий седан. "Напомни, как звали священника Консуэлы?"
  
   Она помнила его грустное лицо, и ей не нужно было проверять свои записи. "Отец Рохас".
  
   "Нам нужно составить листовку с различными моделями темно-синих седанов и попросить отца Роша раздать их своим прихожанам, чтобы узнать, знает ли кто-нибудь кого-нибудь с синей машиной. Также сверьте список прихожан с DMV, чтобы получить распечатку зарегистрированных транспортных средств. Обратите особое внимание на испаноязычных мужчин."
  
   Она кивнула и сделала пометки.
  
   Он закинул руки за голову и зевнул. "Мне нужно в туалет. Тогда мы должны позвонить этому парню ".
  
  
   Судебные патологоанатомы в штаб-квартире указали им на Джеральда Софера, ведущего эксперта страны по действительно странному заболеванию. То, что они обратились за консультацией к Клайву Робертсону, было мерой их разочарования в связи со смертью.
  
  
   Уилл и Нэнси отчаянно делали искусственное дыхание телу Клайва, у которого не было пульса, в течение шести минут, пока не прибыли парамедики. На следующее утро они зависли над плечом судмедэксперта, когда коронер вскрывал тело Клайва и начал поиск причины смерти. Кроме раздробленных костей носа, внешних травм не было. Его тяжелый мозг, так недавно переполненный музыкой, был нарезан тонкими ломтиками, как буханка хлеба. Не было никаких признаков инсульта или кровоизлияния. Все его внутренние органы были в норме для его возраста. Его сердце было слегка увеличено, клапаны в норме, коронарные артерии страдали атеросклерозом легкой или умеренной степени, особенно левая передняя нисходящая артерия, которая была закупорена на семьдесят процентов. "У меня, наверное, больше проблем, чем у этого парня", - прохрипел ветеран судебно-медицинской экспертизы. Не было никаких признаков сердечного приступа, хотя Уиллу сообщили, что определяющим будет микроскопическое исследование. "Пока у меня нет для вас диагноза", - сказал патологоанатом, снимая перчатки.
  
   Уилл с нетерпением ждал анализов крови и тканей. Он надеялся, что обнаружится яд или токсин, но также интересовался его ВИЧ-статусом, поскольку он делал искусственное дыхание рот в рот на окровавленном лице Клайва. Через несколько дней у него были результаты. Хорошие новости: у Клайва был отрицательный результат на ВИЧ и гепатит. Плохое: все было негативным. У этого человека не было причин быть мертвым.
  
  
   "Да, у меня была возможность ознакомиться с отчетом о вскрытии мистера Робертсона", - сказал доктор Софер. "Это типично для синдрома".
  
   Уилл наклонился к громкой связи. "Как это?"
  
   "Ну, на самом деле, его сердце было не таким уж плохим. Не было ни критических коронарных окклюзий, ни тромбоза, ни гистопатологических признаков инфаркта миокарда. Это полностью согласуется с пациентами, которых я изучал, с кардиомиопатией, вызванной стрессом, также известной как синдром оглушения миокарда ".
  
   По словам Софера, внезапный эмоциональный стресс, страх, гнев, горе, шок могут вызвать внезапную разрушительную сердечную недостаточность. Жертвами были люди, которые в остальном были здоровы, которые испытали внезапный эмоциональный толчок, такой как смерть любимого человека или сильный испуг.
  
   "Доктор, это специальный агент Липински", - сказала Нэнси. "Я прочитал вашу статью в медицинском журнале Новой Англии. Ни один из пациентов с вашим синдромом не умер. Чем отличается мистер Робертсон?"
  
   "Это отличный вопрос", - ответил Софер. "Я верю, что сердце может быть оглушено до отказа из-за массивного выброса катехоламинов, гормонов стресса, таких как адреналин, которые выделяются надпочечниками в ответ на стресс или шок. Это базовый эволюционный инструмент выживания, подготавливающий организм к борьбе или бегству перед лицом угрожающей жизни опасности. Однако у некоторых людей выброс этих нейрогормонов настолько силен, что сердце больше не может эффективно перекачивать кровь. Сердечный выброс резко падает, и кровяное давление падает. К сожалению для Mr. Робертсон, отказ насоса в сочетании с умеренной закупоркой левой коронарной артерии, вероятно, привели к плохой перфузии его левого желудочка, что вызвало смертельную аритмию, возможно, фибрилляцию желудочков и внезапную смерть. Редко можно умереть от оглушения миокарда, но это может произойти. Насколько я понимаю, мистер Робертсон перед смертью находился в состоянии острого стресса."
  
   "У него была открытка от Убийцы Судного дня", - сказал Уилл.
  
   "Ну, тогда я бы сказал, используя термины непрофессионала, ваш мистер Робертсон был буквально напуган до смерти".
  
   "Он не выглядел испуганным", - заметил Уилл.
  
   "Внешность может быть обманчивой", - сказал Софер.
  
   Когда они закончили, Уилл повесил трубку и допил свою пятую чашку кофе. "Ясно, как божий день", - пробормотал он. "Убийца заключил пари, что собирается убить парня, напугав его до смерти? Дай мне передохнуть!" Он раздраженно вскинул руки в воздух. "Хорошо, давайте продолжим. Двадцать второго мая он убил трех человек и взял передышку на выходные. Двадцать пятого мая наш субъект снова занят."
  
   Случай Љ 4: Майлз Дрейк, двадцатичетырехлетний велосипедный курьер из Квинса, работает в финансовом районе в 7:00 утра, когда офисная работница на Бродвее, единственный очевидец, выглядывает из окна и замечает его на тротуаре Джон-стрит, надевающего рюкзак и садящегося на велосипед, как раз в тот момент, когда темно-синий седан перепрыгивает бордюр, врезается в него и продолжает движение. Она слишком высоко, чтобы разглядеть номерной знак или достоверно идентифицировать марку и модель. Дрейк умирает мгновенно от раздробленной печени и селезенки. Автомобиль, который, несомненно, получил некоторые повреждения передней части, остается неизвестным, несмотря на тщательный опрос кузовных мастерских в районе трех штатов. Майлз жил со своим старшим братом и, по общему мнению, был честным человеком. Чистый послужной список, отзывы о его трудовой этике и т.д. Никаких известных связей с какими-либо другими жертвами ни прямо, ни косвенно, хотя никто не мог с уверенностью сказать, что он никогда не был у Дуэйна Рида Колера на бульваре Квинс.
  
   "Ничего, что связывало бы его с наркотиками?" - Спросил Уилл.
  
   "Ничего, но я помню случай, когда я учился на юридическом факультете, когда курьеры на велосипедах поставляли кокаин биржевым маклерам на стороне".
  
   "Неплохая мысль - наша тема о наркотиках". Он написал: Проверить рюкзак на наличие остатков наркотиков.
  
   Случай Љ 5: Милош Иван Чович, восьмидесятидвухлетний мужчина из Парк Слоуп, Бруклин, посреди дня выбегает из своей квартиры на девятом этаже и устраивает безбожный беспорядок на Проспект-Парк-Уэст, недалеко от Гранд-Арми-Плаза. Окно его спальни широко открыто, квартира заперта, никаких признаков взлома или ограбления. Тем не менее, несколько черно-белых фотографий в рамках, на которых молодой Чович запечатлен с другими членами семьи, предположительно, найдены разбитыми на полу у окна. Предсмертной записки нет. Мужчина, хорватский иммигрант, проработавший пятьдесят лет сапожником, не имел живых родственников и был настолько затворником, что никто не мог подтвердить его психическое состояние. Квартира была покрыта только одним набором отпечатков пальцев: его.
  
   Уилл пролистал стопку старинных фотографий. "И ни у кого из этих людей нет документов, удостоверяющих личность?"
  
   "Никаких", - ответила Нэнси. "Были опрошены все его соседи, мы прощупали хорватско-американское сообщество, но никто его не знал. Я не знаю, куда идти. Есть идеи?"
  
   Он указал ладонями к небесам. "У меня ничего на этот счет нет".
  
   Случай Љ 6: Марко Антонио Наполитано, восемнадцатилетний, недавний выпускник средней школы. Жил со своими родителями и сестрой в Маленькой Италии. Его мать нашла открытку в его комнате, и изображение гроба повергло ее в истерику. Его семья безуспешно искала его весь день. Полиция обнаружила его тело позже вечером в котельной их многоквартирного дома с иглой в руке, рядом с ним были таблетки от героина и жгут. Вскрытие показало передозировку, но семья и его ближайшие друзья настаивали, что он не употреблял, что было подтверждено отсутствием следов от игл на его теле. У парня была пара мест лишения свободы, магазинные кражи, что-то в этом роде, но он не был главным злодеем. У шприца были две разные ДНК, его и неопознанного мужчины, что наводит на мысль, что кто-то еще кололся с ним, используя те же самые работы. На шприце и ложке также были два набора отпечатков пальцев, его и другого, которые они прогнали через IAFIS и обнаружили пустоту, исключив из базы данных около пятидесяти миллионов человек.
  
   "Хорошо", - сказал Уилл. "У этого есть возможные компоновщики".
  
   Нэнси тоже увидела их, оживилась и сказала: "Да, как насчет этого? Убийца - наркоман, который убивает Элизабет, пытаясь подсадить ее Дуэйна Рида на наркотики. У него зуб на Марко, и он перегружает шприц, и ему нужно свести счеты с Майлзом, который является его поставщиком ".
  
   "А как насчет Дэвида?"
  
   "Он больше похож на грабителя с целью получения наличных, что также подходит для наркомана".
  
   Уилл покачал головой с раздраженной улыбкой. "Чертовски мягкий", - сказал он, написав: "Возможно, наркоман?"?? "Ладно, финишная прямая. Наш человек берет двухнедельный перерыв, а затем снова начинает работу одиннадцатого июня. Почему пауза? Он устал? Занят чем-то еще в своей жизни? Уехал из города? Снова в Вегасе?"
  
   Риторические вопросы. Она изучала лицо Уилла, пока его мысли путались.
  
   "Мы проанализировали все нарушения при перемещении в восточном направлении, допущенные на основных маршрутах между Вегасом и Нью-Йорком в промежутках между датами почтовых штемпелей на карточках и датами убийств, и у нас нет ничего интересного, верно?"
  
   "Правильно", - ответила она.
  
   "И у нас есть списки пассажиров на все прямые рейсы и рейсы с пересадкой между Вегасом и метрополитен Нью-Йорк на соответствующие даты, верно?"
  
   "Правильно".
  
   "И что мы узнали из этого?"
  
   "Пока ничего. У нас есть несколько тысяч имен, которые мы каждые несколько дней сравниваем со всеми именами в базах данных наших жертв. Пока никаких совпадений."
  
   "И мы провели государственную и федеральную проверку криминального прошлого всех пассажиров?"
  
   "Уилл, ты спрашивал меня об этом дюжину раз!"
  
   Он не собирался извиняться. "Потому что это важно! И достань мне распечатку всех пассажиров с испаноязычными фамилиями." Он указал на стопку папок на полу возле окна. "Передай мне это. Вот тут-то я и вмешался."
  
   Дело Љ 7: Ида Габриэла Сантьяго, семидесятивосьмилетняя, убита злоумышленником в своей спальне пулей 22 калибра через ухо. Как и подозревал Уилл, она не была изнасилована, и, кроме жертвы и ее ближайших родственников, нигде не было неучтенных отпечатков пальцев. Ее сумочка действительно была украдена и осталась невостребованной. На отпечатке ноги под ее кухонным окном был обнаружен характерный вафельный рисунок двенадцатого размера, который соответствовал популярным баскетбольным кроссовкам Reebok DMX 10. Учитывая глубину отпечатка и влажность почвы, специалисты лаборатории подсчитали, что подозреваемый весил около 170 г., примерно столько же, сколько подозреваемый с Парк-авеню. Они искали связи, особенно с делом Лопес, но не было никаких заметных пересечений между жизнями двух испаноязычных женщин.
  
   Осталось дело Љ 8: Люциус Джефферсон Робертсон, человек, который был буквально напуган до смерти. Больше о нем особо нечего было сказать, не так ли? "Все, я поджарен", - объявил Уилл. "Почему бы тебе не подвести итог, партнер?"
  
   Нэнси серьезно пролистала свои свежие заметки и взглянула на его ключевые наблюдения. "Полагаю, я должен был бы сказать, что наш подозреваемый - латиноамериканец ростом пять футов десять дюймов, весом 170 фунтов, наркоман и сексуальный маньяк, который водит синюю машину, имеет нож, пистолеты 22 и 38 калибров, курсирует туда-обратно в Лас-Вегас на машине или самолетом и предпочитает убивать людей в будние дни, чтобы расслабиться в выходные ".
  
   "Чертовски интересный профиль", - сказал Уилл, наконец выдавив улыбку. "Хорошо, тогда принеси все это домой. Как он выбирает своих жертв и что это за гребаные открытки?"
  
   "Не ругайся!" - сказала она, игриво швырнув блокнотом в его сторону. "Возможно, жертвы связаны, а возможно, и нет. Каждое преступление отличается. Такое ощущение, что они почти намеренно случайны. Возможно, он тоже выбирает жертв случайным образом. Он присылает открытки, чтобы сообщить нам, что преступления связаны и что он тот, кто решает, должен ли кто-то умереть. Он читает об убийце Судного дня в газетах, смотрит трансляции по кабельному телевидению от стены до стены, для него это настоящий энергетический трип. Он очень умный и очень извращенный. Это наш человек ".
  
   Она ждала его одобрения, но вместо этого он воткнул булавку в ее воздушный шарик.
  
   "Ну, ты настоящая горячая шишка, специальный агент Липински, не так ли?" Он встал и поразился, как это прекрасно - иметь ясную голову и желудок, способный принимать пищу. "В вашем синтезе есть только одна ошибка", - сказал он. "Я не верю ни единому слову из этого. Единственный известный мне архипреступник, который способен на все это дьявольское великолепие, - это Лекс Лютор, и, насколько я знаю, в последний раз он был в комиксе. Сделайте перерыв на обед. Приезжай за мной на пресс-конференцию ".
  
   Он прогнал ее, подмигнув, и изучал ее, пока она отступала. Она определенно выглядит лучше, подумал он.
  
  
   Поскольку дело затянулось на лето, публикации в прессе о Судном дне были растянуты до еженедельных. Первоначально проводились ежедневные брифинги, но такой уровень новостной значимости не был устойчивым. Тем не менее, у истории были ноги, сильные ноги, и она оказалась более привлекательной в рейтингах, чем О.Джей, Джон Бенет и Анна Николь, вместе взятые. Каждую ночь по кабельному дело разбиралось до молекулярного уровня говорящими головами и легионом бывших сотрудников ФБР и правоохранительных органов, юристов и экспертов, которые, затаив дыхание, излагали свои любимые теории. В последнее время появилась общая тема: ФБР не добивалось прогресса, следовательно, ФБР было неумелым.
  
   Пресс-конференция проходила в нью-йоркском бальном зале Hilton. К тому времени, как Уилл и Нэнси заняли свои позиции возле служебного входа, зал был на три четверти заполнен прессой и фотографами, а шишки устраивались на возвышении. По сигналу телевизора включился свет и прямая трансляция погасла.
  
   Мэр, аккуратный и невозмутимый мужчина, поднялся на трибуну. "Мы занимаемся этим расследованием шесть недель", - начал он. "На позитивной ноте, за десять дней не было новых жертв. Хотя на данный момент арестов не было, профессионалы правоохранительных органов из Нью-Йорка, штата Нью-Йорк и федеральных агентств усердно и, я полагаю, продуктивно работали над множеством версий. Однако мы не можем отрицать, что в этом городе произошло восемь связанных убийств, и наши граждане не будут чувствовать себя в полной безопасности, пока преступник не будет пойман и привлечен к ответственности. Бенджамин Райт, помощник руководителя нью-йоркского отделения ФБР, ответит на ваши вопросы."
  
   Райт был высоким худощавым афроамериканцем за пятьдесят, с усиками карандашом, коротко подстриженными волосами и профессорскими очками в проволочной оправе. Он встал и разгладил складки на своем двубортном пиджаке. Он чувствовал себя непринужденно перед камерами и четко говорил в ряд микрофонов. "Как сказал мэр, ФБР работает совместно с представителями правоохранительных органов города и штата, чтобы раскрыть это дело. Это, безусловно, самое крупное уголовное расследование серийного убийства в истории Бюро. Пока у нас нет подозреваемого под стражей, мы продолжаем неустанно работать, и я хочу предельно ясно заявить - мы найдем убийцу. Мы не ограничены в ресурсах. Мы используем все, что у нас есть, для этого дела. Это не вопрос рабочей силы, это вопрос времени. Теперь я отвечу на ваши вопросы."
  
   Пресса роилась, как растревоженный улей пчел, ожидая, что ничего нового не последует. Репортеры телесети и кабельного телевидения были достаточно вежливы, предоставив своим низкооплачиваемым перепачканным чернилами собратьям из газет кидаться кирпичами.
  
   Вопрос: Была ли еще какая-нибудь информация о токсикологических тестах Люциуса Робертсона?
  
   Ответ: Нет. Анализ некоторых тканей займет еще несколько недель.
  
   Вопрос: Они проверяли его на рицин и сибирскую язву?
  
   А. Да. Оба были отрицательными.
  
   Вопрос: Если все было отрицательным, что убило Люциуса Робертсона?
  
   А. Они еще не знали.
  
   Вопрос: Не должно ли было это отсутствие ясности беспокоить общественность в целом?
  
   A. Когда мы узнаем причину смерти, мы сообщим об этом.
  
   Вопрос: Сотрудничала ли полиция Лас-Вегаса?
  
   А. Да.
  
   Вопрос: Были ли учтены все отпечатки пальцев на открытках?
  
   А. В основном. Они все еще выслеживали нескольких обработчиков писем в почтовом отделении.
  
   Вопрос: Были ли у них какие-нибудь зацепки по человеку в капюшоне на месте преступления у Свишера?
  
   А. Нет.
  
   Вопрос: Совпадали ли пули от двух застреленных жертв с какими-либо другими преступлениями в досье?
  
   Ответ: Нет.
  
   Вопрос: Как они узнали, что это не заговор Аль-Каиды?
  
   А. Не было никаких признаков терроризма.
  
   Вопрос: Экстрасенс из Сан-Франциско пожаловалась, что ФБР не заинтересовано в разговоре с ней, несмотря на ее настойчивость в том, что в этом замешан длинноволосый мужчина по имени Джексон.
  
   А. ФБР интересовали все заслуживающие доверия версии.
  
   Вопрос: Знали ли они, что общественность была разочарована отсутствием у них прогресса?
  
   А. Они разделяли разочарование общественности, но оставались уверенными в конечном успехе расследования.
  
   Вопрос: Думал ли он, что будет больше убийств?
  
   А. Он надеялся, что нет, но не было никакого способа узнать.
  
   Вопрос: Было ли у ФБР досье на убийцу Судного дня?
  
   А. Пока нет. Они работали над этим.
  
   Вопрос: Почему это заняло так много времени?
  
   А. Из-за сложностей дела.
  
   Уилл наклонился и прошептал на ухо Нэнси: "Колоссальная трата времени".
  
   Вопрос: Выделили ли они своих лучших людей для расследования этого дела?
  
   А. Да.
  
   Вопрос: Могут ли СМИ поговорить со специальным агентом, ответственным за расследование?
  
   А. Я могу ответить на все ваши вопросы.
  
   "Теперь это становится интересным", - добавил Уилл.
  
   Вопрос: Почему они не смогли встретиться с агентом?
  
   А. Они попытаются сделать его доступным на следующей пресс-конференции.
  
   Вопрос: Он сейчас в комнате?
  
   A.-
  
  
   Райт посмотрел на Сью Санчес, которая сидела в первом ряду, его глаза умоляли ее контролировать своего парня. Она огляделась и заметила Уилла, стоящего в стороне; единственное, что она могла сделать, это пригвоздить его к месту убийственным взглядом.
  
   Она думает, что я не соблюдаю канон, подумал Уилл. Что ж, пришло время пустить железо в ход. Я ответственный специальный агент. Я не хотел этого дела, но теперь оно мое. Если я им нужен, я здесь. "Прямо здесь!" Он поднял руку. За свою карьеру он десятки раз сталкивался с прессой, и такого рода вещи были в моде - он совсем не стеснялся камеры.
  
   Нэнси увидела выражение ужаса на лице Санчеса и рефлекторно чуть не схватила его за рукав. Почти. Он бросился к подиуму, злобно подпрыгивая при каждом шаге, когда телекамеры переместились на левую сцену.
  
   Бенджамин Райт ничего не мог сделать, кроме как: "Хорошо, Специальный агент Уилл Пайпер ответит на ограниченное количество вопросов. Продолжай, Уилл." Когда двое мужчин пересекали улицу, Райт прошептал: "Говори короче и смотри под ноги".
  
   Уилл пригладил волосы рукой и поднялся на трибуну. Алкоголь и его побочные продукты полностью вышли из его организма, и он чувствовал себя хорошо, даже взбешенным. Давайте все перемешаем, подумал он. Он был фотогеничен, крупный мужчина с песочного цвета волосами, широкими плечами, подбородком с ямочкой и великолепными голубыми глазами. Где-то режиссер телевидения в диспетчерской говорил: "Подойди поближе к этому парню!"
  
   Первый вопрос был - как пишется ваше имя?
  
   "Как Крысолов, Пи-И-Пи-И-Р."
  
   Репортеры подались вперед на своих стульях. У них был живой? Несколько старших прошептали друг другу: "Я помню этого парня. Он знаменит."
  
   Как долго вы работаете в ФБР?
  
   "Восемнадцать лет, два месяца и три дня".
  
   Почему ты так точно отслеживаешь?
  
   "Я ориентируюсь на детали".
  
   Каков ваш опыт в серийных убийствах?
  
   "Я провел всю свою карьеру, работая над этими делами. Я был ответственным агентом восьми из них, насильника из Эшвилла, Убийцы из Уайт-Ривер в Индианаполисе, еще шестерых. Мы поймали их всех, поймаем и этого ".
  
   Почему у вас еще нет профиля убийцы?
  
   "Поверь мне, мы пытались, но он не поддается описанию обычным способом. Не бывает двух одинаковых убийств. Здесь нет закономерности. Если бы не предупреждающие открытки, вы бы не знали, что эти дела связаны."
  
   Какова твоя теория?
  
   "Я думаю, мы имеем дело с очень извращенным и очень умным человеком. Я понятия не имею, что им движет. Он хочет внимания, это несомненно, и благодаря тебе он его получает ".
  
   Ты думаешь, нам не стоит освещать это?
  
   "У тебя нет выбора. Я просто констатирую факт."
  
   Как ты собираешься его поймать?
  
   "Он не идеален. Он оставил подсказки, в которые я не собираюсь вдаваться по очевидным причинам. Мы его достанем ".
  
   На что ты ставишь? Собирается ли он снова нанести удар?
  
   "Позвольте мне ответить на это так. Держу пари, что он смотрит это по телевизору прямо сейчас, поэтому я говорю это вам. " Уилл смотрел прямо в камеры. Эти голубые глаза. "Я поймаю тебя и усыплю. Это только вопрос времени ".
  
   Райт, который парил рядом, практически оттеснил Уилла бедром от микрофонов. "Ладно, я думаю, на сегодня все. Мы сообщим вам время и место нашего следующего брифинга."
  
   Пресса поднялась на ноги, и один голос, женщины-репортера из "Пост", возвысился над остальными и прокричал: "Пообещай нам, что вернешь "Крысолова"!"
  
  
   Дом 941 по Парк-авеню представлял собой цельный куб, тринадцатиэтажное кирпичное здание довоенной постройки, два нижних этажа которого были облицованы прекрасным белым гранитом, вестибюль со вкусом отделан мрамором и ситцем. Уилл бывал там раньше, повторяя последние шаги Дэвида Свишера от вестибюля до того самого места на 82-й улице, где из его тела вытекла кровь. Он шел по дорожке в той же предрассветной тьме и, опустившись на корточки, прямо на месте - все еще обесцвеченный, несмотря на хорошую уборку в отделе санитарии, - попытался представить последнее, что жертва могла увидеть, прежде чем его мозг отключился. Участок пятнистого тротуара? Черная железная решетка на окне? Ободок на припаркованной машине? Тонкий дуб, растущий из квадрата утрамбованной земли?
  
   Надеюсь, дерево.
  
   Как и ожидалось, Хелен Свишер настроила Уилла не в ту сторону. В последние недели она слишком усердствовала, чтобы ее заполучить, из-за телефонного ярлыка, проблем с расписанием, поездок за город. "Ради Бога, она была женой жертвы, - выпалил он Нэнси, - а не чертовой подозреваемой! Прояви немного гребаного сотрудничества, почему бы тебе этого не сделать?" Затем, когда Сью Санчес благословляла его выступление Эла Хейга "Я здесь главный" на пресс-конференции, женушка позвонила ему на мобильный, просто чтобы сообщить, что ему нужно быть пунктуальным, поскольку ее время было крайне ограничено. И главный герой - она встретила их в квартире 9В с отсутствующим видом снисходительности, как будто они были чистильщиками ковров, приехавшими, чтобы свернуть одного из персов.
  
   "Я не знаю, что я могу вам сказать такого, чего еще не сообщила полиции", - сказала Хелен Свишер, ведя их через арку из палладиума в гостиную, огромное пространство с видом на Парк-авеню. Уилл застыл при виде декора и обстановки - вся эта изысканность, зарплата за всю жизнь, вложенная в одну комнату, ошалевшие декораторы, фамильная мебель, люстры и ковры, каждое по цене хорошей машины.
  
   "Милое местечко", - сказал Уилл, приподняв брови.
  
   "Спасибо", - холодно ответила она. "Дэвид любил читать здесь воскресную газету. Я только что выставил ее на продажу."
  
   Они сели, и она сразу же начала теребить ремешок своих наручных часов, подавая сигнал, что они были на часах. Уилл быстро оценил ее, минипрофиль. Она была привлекательна по-лошадиному, ее внешность подчеркивалась идеальной прической и дизайнерским костюмом. Свишер была еврейкой, она не была, вероятно, Осой из old money, банкиром и адвокатом, которые познакомились не в социальных кругах, а по сделке. Эта девушка не была холодной рыбой, она была заморожена. Отсутствие видимого горя на ее лице не означало, что она не была привязана к своему мужу - вероятно, он ей очень нравился - это было просто отражением ее ледяной натуры. Если бы ему когда-нибудь пришлось подать в суд на кого-то, кого он действительно ненавидел, это была бы та женщина, которую он хотел.
  
   Она смотрела исключительно ему в глаза. С таким же успехом Нэнси могла быть невидимой. Подчиненные, такие как юристы из фирмы "Белая обувь Хелен", были инструментами, второстепенными персонажами. Только когда Нэнси открыла свой блокнот, Хелен заметила ее присутствие, нахмурившись с ямочками на щеках.
  
   Уилл подумал, что бессмысленно начинать с надуманного сочувствия. Он не продавал, а она не покупала. Прямо из коробки он спросил: "Вы знаете какого-нибудь латиноамериканца, который водит синюю машину?"
  
   "Боже мой!" - ответила она. "Неужели ваше расследование настолько сузилось?"
  
   Он проигнорировал вопрос. "А ты?"
  
   "Единственный испаноязычный джентльмен, которого я знаю, - это наш бывший выгульщик собак Рикардо. Я понятия не имею, есть ли у него машина."
  
   "Почему бывшая?"
  
   "Я отдал собаку Дэвида. Как ни странно, в то утро один из врачей скорой помощи из больницы Ленокс Хилл проникся к нему симпатией."
  
   "Могу я получить контактную информацию Рикардо?" Спросила Нэнси.
  
   "Конечно", - фыркнула она.
  
   Уилл спросил: "Если у вас был выгульщик для собак, почему ваш муж выгуливал его в то утро, когда его убили?"
  
   "Рикардо пришел только днем, когда мы были на работе. Дэвид обошел его иначе."
  
   "В одно и то же время каждое утро?"
  
   "Да. Около пяти утра."
  
   "Кто знал его распорядок дня?"
  
   "Ночной швейцар, я полагаю".
  
   "У вашего мужа были враги?" Из тех, кто может желать его смерти?"
  
   "Ни в коем случае! Я имею в виду, что у любого в банковском бизнесе есть противники, это нормально, но Дэвид был вовлечен в стандартные, в целом дружелюбные транзакции. Он был мягким человеком ", - сказала она, как будто мягкость не была достоинством.
  
   "Вы получили электронное письмо с обновленным списком жертв?"
  
   "Да, я просмотрел это".
  
   "И?"
  
   Ее лицо исказилось. "Ну, конечно, ни Дэвид, ни я не знали никого из этого списка!"
  
   Вот оно, объяснение ее нежелания сотрудничать. Помимо неудобства потери надежного супруга, она ненавидела ассоциацию с делом Судного дня. Это был громкий фильм, но с низкой арендной платой. Большинство жертв анонимно принадлежали к низшему классу. Убийство Дэвида плохо сказалось на ее имидже, плохо на ее карьере, ее злобные партнеры шептались о ней, пока писали в свои писсуары и мазались зеленкой. На каком-то уровне она, вероятно, была зла на Дэвида за то, что ему перерезали шею.
  
   "Лас-Вегас", - внезапно сказал он.
  
   "Лас-Вегас", - подозрительно возразила она.
  
   "Кого Дэвид знал по Лас-Вегасу?"
  
   "Он задал тот же вопрос, когда увидел почтовый штемпель, в ночь перед тем, как его убили. Он не смог никого вспомнить с ходу, и я тоже не могу."
  
   "Мы безуспешно пытались получить список его клиентов из его банка", - сказала Нэнси.
  
   Она обратилась к Уиллу. "С кем ты имел дело?"
  
   "Офис генерального совета", - сказал он.
  
   "Я очень хорошо знаю Стива Гартнера. Я позвоню ему, если хочешь."
  
   "Это было бы полезно".
  
   Телефон Уилла заиграл неподходящую мелодию, и он, не извиняясь, ответил на нее, послушал несколько секунд, затем встал, чтобы побыть наедине, и направился к группе кресел и диванов в дальнем углу, оставив двух женщин в неловком одиночестве.
  
   Нэнси смущенно листала свой блокнот, пытаясь выглядеть важно занятой, но было ясно, что она чувствовала себя бородавочником рядом с этой львицей. Хелен просто смотрела на циферблат своих часов, как будто это могло волшебным образом заставить этих людей исчезнуть.
  
   Уилл отключился и зашагал обратно. "Спасибо. Нам нужно идти."
  
   Это было все. Быстрые рукопожатия и выходим. Холодные взгляды и отсутствие потерянной любви.
  
   В лифте Уилл сказал: "Она милая".
  
   Нэнси согласилась. "Она сука".
  
   "Мы отправляемся на Сити-Айленд".
  
   "Почему?"
  
   "Жертва номер девять".
  
   Она чуть не потянула мышцу, поворачивая шею, чтобы посмотреть на него.
  
   Дверь в вестибюль открылась.
  
   "Игра изменилась, партнер. Не похоже, что там будет жертва номер десять. Полиция задерживает подозреваемого, Луиса Камачо, тридцатидвухлетнего латиноамериканца, рост пять футов восемь дюймов, вес 160 фунтов."
  
   "В самом деле!"
  
   "По-видимому, он стюардесса. Угадай, каким маршрутом он летит?"
  
   " Las Vegas?"
  
   " Las Vegas."
  
  
   6 ЮЛИЙ 777. VECTIS, BRITANNIA
  
  
   Слияние.
  
   Это слово вертелось у него в голове, и когда он был один, оно время от времени срывалось с его губ и заставляло его дрожать.
  
   Он был озабочен слиянием, как и его братья, но он был убежден, что на него это повлияло больше, чем на других, что было полностью воображаемым положением, поскольку никто открыто не обсуждал такие вопросы.
  
   Конечно, уже давно было известно, что этот седьмой день наступит, но ощущение предзнаменования резко усилилось, когда в месяце Майус появилась комета, и теперь, два месяца спустя, ее огненный хвост сохранился в ночном небе.
  
   Приор Джозефус проснулся до того, как прозвенел звонок на молитву. Он сбросил грубое покрывало, встал и справил нужду в ночной горшок, затем плеснул в лицо пригоршню прохладной воды из таза. Один стул, один стол и раскладушка с соломенным тюфяком на жестком земляном полу. Это была его камера без окон; его белая туника из некрашеной шерсти и кожаные сандалии были его единственным земным достоянием.
  
   И он был счастлив.
  
   На сорок четвертом году жизни он уже начал лысеть и немного располнел из-за пристрастия к крепкому элю, который наливали из бочек пивоварни abbey. Облысение на его макушке облегчало поддержание его тонзуры, и Игнатиус, хирург-цирюльник, каждый месяц быстро справлялся с ним, отправляя его восвояси, похлопывая по сырой макушке и братски подмигивая.
  
   Он поступил в монастырь в возрасте пятнадцати лет, и как облаченный был ограничен самыми отдаленными частями монастыря, пока его инициация не была завершена, и он не стал полноправным членом. Оказавшись внутри, он знал, что будет жить здесь вечно и умрет в ее стенах. Его чувства любви к Богу и братские узы с членами его общины - его famulus Christi - были настолько сильны, что он часто плакал от радости, сдерживаемый только чувством вины от осознания того, как ему повезло по сравнению со многими несчастными душами на острове.
  
   Он опустился на колени у своей кровати и, следуя традиции, которую заложил сам святой Бенедикт, начал свой духовный день с молитвы Господней, чтобы, как написал Бенедикт, "шипы скандала, которые имеют обыкновение возникать", были очищены от сообщества.
  
   Pater noster, qui es in caelis:
  
   sanctificetur Nomen Tuum;
  
   adveniat Regnum Tuum;
  
   fiat voluntas Tua...
  
   Он закончил, перекрестился, и в этот момент зазвонил колокол аббатства. Подвешенный к башне на толстой веревке колокол был изготовлен почти два десятилетия назад Матиасом, местным кузнецом и близким другом Джозефа Флавуса, давно умершим от оспы. Мелодичный звон колотушки между отбитыми железными пластинами всегда напоминал Джозефусу сердечный смех румянощекого кузнеца. Он хотел на мгновение почтить память своего друга, но вместо этого слово "Слияние" вторглось в его мысли.
  
   Перед Лаудсом нужно было сделать кое-какие дела по дому, и как настоятелю общины ему было поручено наблюдать за работой послушников и молодых служителей. За пределами общежития было приятно прохладно, чернильно темно, и когда он вдохнул влажный воздух через нос, у него был привкус моря. В стойлах коровы были полны молока, и он был рад, что молодые люди уже ухаживали за их выменем к тому времени, как он прибыл.
  
   "Мир тебе, брат", - тихо сказал он каждому мужчине, касаясь их плеча, когда проходил мимо. Затем он замер, осознав, что там было семь коров и семь мужчин.
  
   Семь.
  
   Таинственное число Бога.
  
   В одной только книге Бытия было семь пунктов: семь небес, семь престолов, семь печатей, семь церквей. Стены Иерихона рухнули на седьмой день осады. В Откровениях семь духов Божьих были посланы на землю. От Давида до рождения Христа, Господа, было ровно семь поколений.
  
   И теперь они были на пороге седьмого дня седьмого месяца Новой Эры 777 года, совпадающего с появлением кометы, которую Паулинус, астроном аббатства, осторожно назвал Cometes Luctus, Кометой Плача.
  
   А потом было дело Сантесы, жены Убертуса камнереза, приближавшейся к концу своего тревожного срока.
  
   Как все могли казаться такими безмятежными?
  
   Что, во имя Господа, принесет завтрашний день?
  
  
   Церковь в аббатстве Вектис была грандиозным проектом, источником безмерной гордости. Первоначальная церковь из дерева и соломы, построенная почти столетием ранее, была прочным сооружением, которое хорошо выдержало суровые прибрежные ветры и удары морских штормов. История церкви и аббатства была хорошо известна, поскольку некоторые из старших священников лично служили с некоторыми братьями-основателями. Действительно, в юности один из них, древний Алрик, теперь слишком немощный, чтобы даже выходить из своей кельи на мессу, встретил Биринуса, возвышенного епископа Дорчестерского.
  
   Биринус, франк, прибыл в Уэссекс в 634 году, будучи возведен в сан епископа папой Гонорием с поручением обратить язычников-западных саксов. Вскоре он оказался арбитром в гражданской войне на этой забытой богом земле и попытался заключить союз между неотесанным западносаксонским королем Синегилсом и Освальдом, королем Нортумбрии, человеком куда более приятным, христианином. Но Освальд не стал бы вступать в союз с неверующим, и Биринус, почувствовав великолепную возможность, убедил Синегилса обратиться в христианство, лично облив его грязные волосы водой для крещения во имя Христа.
  
   Последовал договор с Освальдом, затем длительный мир, и Кинегилс в благодарность передал Дорчестер Биринусу в качестве своего епископального престола и стал его благодетелем. Биринус, со своей стороны, начал кампанию по основанию аббатств в традициях Святого Бенедикта по всем южным землям, и когда в 686 году, в год великой чумы, был утвержден устав аббатства Вектис, последний из Британских островов принял христианство. Синегилс завещал Церкви шестьдесят шкур хорошей земли у проточной воды в этом островном анклаве, в легком плавании от берегов Уэссекса.
  
   Теперь Аэция, нынешний епископ Дорчестера, должен был поддерживать поступление серебра от королевских дворов на церковные нужды. Он убедил короля Мерсии Оффу в духовной пользе финансирования следующего этапа славы аббатства Вектис - его преобразования из деревянного в каменный - для прославления Господа. "В конце концов, " пробормотал епископ королю, " престиж измеряется не дубом, а камнем".
  
   В карьере недалеко от стен аббатства итальянские камнерезы трудились последние два года, обтесывая блоки из песчаника и перевозя их на волах в аббатство, где цементарии скрепляли их цементным раствором, медленно возводя стены церкви, используя существующую деревянную конструкцию в качестве каркаса. В течение всего дня воздух был наполнен непрекращающимся металлическим лязгом резца по камню, который заглушался только во время заседаний, когда служители заполняли Святилище для тихой молитвы и созерцания.
  
   Джозефус пронесся обратно через спальню по пути в Лаудс и осторожно приоткрыл дверь кельи Алрика, чтобы убедиться, что старый монах пережил ночь. Он обрадовался, услышав храп, поэтому прошептал молитву над свернувшимся калачиком телом, выскользнул и вошел в церковь по ночной лестнице.
  
   Святилище освещало менее дюжины свечей, но света было достаточно, чтобы предотвратить несчастья. Высоко вверху, в темноте, Джозефус мог различить силуэты фруктовых летучих мышей, снующих среди стропил. Братья стояли по обе стороны от алтаря в два противоположных ряда, терпеливо ожидая прибытия настоятеля. Джозефус бочком подобрался к Паулинусу, маленькому нервному монаху, и если бы они не услышали, как со скрипом открылась тяжелая главная дверь, они могли бы обменяться украдкой приветствием. Но приближался настоятель, и они не осмеливались заговорить.
  
   Аббат Освин был импозантным мужчиной с длинными конечностями и широкими плечами, который провел большую часть своей жизни на голову выше своих братьев, но в последние годы он, казалось, съежился из-за болезненного изгиба позвоночника, сгорбившего его. В результате его болезни его глаза были постоянно опущены на землю, и в последние годы он обнаружил, что почти невозможно смотреть на небеса. Со временем его характер омрачился, что, несомненно, бросило тень на братство сообщества.
  
   Служители могли слышать, как он шаркает в Святилище, его сандалии скребут по половицам. Как обычно, его голова была резко опущена, и свет свечей отражался от его блестящей головы и белоснежной челки.
  
   Настоятель медленно поднялся по алтарной лестнице, морщась от усилий, и занял свое место на алтаре под навесом из полированного орехового дерева. Он положил ладони плашмя на гладкое прохладное дерево табулы и высоким гнусавым голосом произнес нараспев: "Aperi, Domine, os meum ad benedicendum nomen sanctum tuum".
  
   Монахи молились и пели в своих двух рядах, призывая и отвечая, их голоса сливались и звучно наполняли Святилище. Сколько тысяч раз Джозефус озвучивал эти молитвы? И все же сегодня он почувствовал особую потребность воззвать ко Христу о его милосердии и прощении, и у него выступили слезы, когда он произнес последнюю строку 148-го Псалма.
  
   "Alleluja, laudate Dominum de caelis, alleluja, alleluja!"
  
  
   День был теплым и сухим, и в аббатстве кипела деятельность. Джозефус прошелся по свежескошенной лужайке четырехугольника клойстерс, чтобы совершить утренний обход, проверяя важнейшие функции сообщества. По последним подсчетам, в аббатстве Вектис было восемьдесят три души, не считая поденщиков, и каждая ожидала увидеть приора хотя бы раз в день. Он не подвергался случайным проверкам; у него была своя рутина, и это было известно всем.
  
   Он начал с каменщиков, чтобы посмотреть, как продвигается строительство, и зловеще отметил, что Убертус не явился на работу. Он разыскал старшего сына Убертуса, Джулиана, рослого подростка, чья смуглая кожа блестела от пота, и узнал, что у Сантесы начались роды. Убертус вернется, когда сможет.
  
   "Лучше сегодня, чем завтра, а? Это то, что люди говорят ", - сказал Джулианус приору, который торжественно кивнул в знак согласия и попросил сообщить о рождении, когда оно произошло.
  
   Джозефус отправился в келлариум, чтобы проверить запасы мяса и овощей, затем в зернохранилище, чтобы убедиться, что мыши не забрались в пшеницу. На пивоварне его заставили попробовать из каждой бочки, и поскольку он, казалось, не был уверен во вкусе, он попробовал еще раз. Затем он пошел на кухню, примыкающую к трапезной, чтобы посмотреть, в хорошем ли настроении сестры и их юные послушницы. Затем он совершил поездку по уборной, чтобы проверить, правильно ли поступает свежая вода в корыто для мытья рук, а затем по пристройкам, где он зажал нос, осматривая траншею.
  
   На огородах он проверил, насколько хорошо братья держат кроликов подальше от нежных побегов. Затем он обогнул козий луг, чтобы осмотреть свое любимое здание, Скрипторий, где Паулинус руководил шестью министрами, сгорбившимися за столами и делающими прекрасные копии Правила Святого Бенедикта и Святой Библии.
  
   Джозефус любил эту комнату больше всего из-за ее тишины и благородства призвания, которым там занимались, а также потому, что он считал Паулинуса набожным и хорошо обученным. Если возникал вопрос о небесах, временах года или каком-либо природном явлении, то Паулинус был готов дать тщательную, терпеливую и правильную интерпретацию. Аббат не одобрял праздные разговоры, но Паулинус был отличным источником целенаправленной беседы, которую Джозефус очень ценил.
  
   Приор прокрался в скрипторий, проявляя большую осторожность, чтобы не мешать переписчикам сосредоточиться. Единственными звуками были звуки, приятно царапающие перья по пергаменту. Он кивнул Паулинусу, который приветствовал его намеком на улыбку. Большая демонстрация духа товарищества была бы неуместна, поскольку внешние проявления привязанности были зарезервированы для Господа. Паулинус указал ему на улицу согнутым пальцем.
  
   "Хорошего дня тебе, брат", - сказал Джозефус, щурясь от яркого полуденного света.
  
   "И тебе тоже". Паулинус выглядел обеспокоенным. "Итак, завтра день расплаты", - прошептал он.
  
   "Да, да", - согласился Джозефус. "Наконец-то это произошло".
  
   "Прошлой ночью я долго наблюдал за кометой".
  
   "И?"
  
   "С приближением полуночи его луч стал ярким и красным. Цвет крови."
  
   "Что это значит?"
  
   "Я считаю, что это зловещий знак".
  
   "Я слышал, у женщины начались роды", - с надеждой произнес Джозефус.
  
   Паулинус крепко скрестил руки на груди и пренебрежительно поджал губы. "И вы полагаете, что, поскольку она рожала девять раз до этого, этот ребенок появится на свет быстро?" В шестой день месяца, а не седьмого?"
  
   "Что ж, можно на это надеяться", - сказал Джозефус.
  
   "Это был цвет крови", - настаивал Паулинус.
  
   Солнце поднималось высоко, и Джозефус поспешил завершить свой обход, прежде чем община снова соберется в Святилище для молитвы в Сексте. Он промчался мимо общежития сестер и вошел в здание Капитула, где ряды сосновых скамеек были пусты в ожидании назначенного часа, когда настоятель прочитает главу из Правила Святого Бенедикта собравшейся общине. Воробей забрался внутрь и срочно хлопал крыльями над головой, поэтому он оставил двери открытыми в надежде, что он найдет свою свободу. В задней части дома он постучал костяшками пальцев по входу в примыкающую личную комнату настоятеля.
  
   Освин сидел за учебным столом, склонив голову над Библией. Золотые лучи света проникали сквозь застекленные окна и падали на стол под идеальным углом, отчего священная книга казалась светящейся огненно-оранжевым цветом. Освин выпрямился достаточно, чтобы встретиться взглядом со своим приором. "Ах, Джозефус. Как дела в аббатстве сегодня?"
  
   "С ними все в порядке, отец".
  
   "И какой прогресс в нашей церкви, Джозефус? Как поживает вторая арка на восточной стене?"
  
   "Арка близится к завершению. Однако Убертус камнерез сегодня отсутствует."
  
   "Он нездоров?"
  
   "Нет, у его жены начались роды".
  
   "Ах, да. Я вспоминаю." Он ждал, что его приор скажет что-нибудь еще, но Джозефус продолжал молчать. "Тебя беспокоит это рождение?"
  
   "Возможно, это неблагоприятно".
  
   "Господь защитит нас, приор Джозефус. В этом вы можете быть уверены."
  
   "Да, отец. Тем не менее, я задавался вопросом, стоит ли мне отправиться в деревню."
  
   "К какому концу?" Резко спросил Освин.
  
   "На случай, если потребуется священник", - кротко сказал Джозефус.
  
   "Ты знаешь мои взгляды на то, чтобы покинуть клойстерс. Мы слуги Христа, Иосиф Флавий, а не слуги человека ".
  
   "Да, отец".
  
   "Жители деревни искали нас?"
  
   "Нет, отец".
  
   "Тогда я бы не рекомендовал тебе вмешиваться". Он поднял свое согнутое тело со стула. "Теперь давайте перейдем к Сексту и присоединимся к нашим братьям и сестрам, чтобы прославить Господа".
  
  
   Вечерняя служба на закате была самым любимым служением Джозефа Флавия с тех пор, как настоятель разрешил сестре Магдалене играть на гуслях в качестве аккомпанемента к их молитвам. Ее длинные пальцы перебирали десять струн лютни, а совершенство тона и точность интонации, он был уверен, свидетельствовали о великолепии Христа Всемогущего.
  
   После службы братья и сестры гуськом вышли из Святилища и направились к своим спальням, минуя каменные блоки, обломки и строительные леса, оставленные на день итальянцами. В своей камере Джозефус попытался очистить разум для периода размышлений, но был отвлечен тихими звуками на расстоянии. Кто-то приближался к стенам? Ожидались ли новости о рождении? В любой момент он наполовину ожидал, что прозвенит звонок для гостей.
  
   Не успел он опомниться, как наступило повечерие, и пришло время вновь собраться в церкви на последнюю службу этого дня. Из-за его озабоченности его медитация оказалась неудачной, и за этот проступок он молился о прощении. Когда прозвучали последние звуки последнего песнопения, он наблюдал, как настоятель осторожно спускается с высокого алтаря, и подумал, что Освин никогда не выглядел старше или более хрупким.
  
   Джозефус спал прерывисто, его беспокоили сны о кроваво-красных кометах и младенцах с горящими красными глазами. В его сне люди собирались на деревенской площади, созванные звонарем с одной сильной рукой и одной иссохшей. Звонарь был обезумевшим и рыдал, а затем, вздрогнув, Джозефус проснулся и понял, что этим человеком был Освин.
  
   Кто-то стучал в его дверь.
  
   "Да?"
  
   С другой стороны двери он услышал молодой голос. "Приор Джозефус, простите, что разбудил вас".
  
   "Войдите".
  
   Это был Теодор, послушник, которому этой ночью было поручено посетить сторожку врат.
  
   "Юлиан, сын Убертуса-камнереза, пришел. Он умоляет тебя пойти с ним в коттедж его отца. У его матери тяжелые роды, и она может не выжить."
  
   "Ребенок еще не родился?"
  
   "Нет, отец".
  
   "Который час, сын мой?" Джозефус спустил ноги на пол и потер глаза.
  
   "Одиннадцатый".
  
   "Тогда скоро наступит седьмой день".
  
   Дорога в деревню была изрыта колесами повозок, запряженных волами, и в безлунной темноте Джозефус чуть не подвернул лодыжки. Он старался не отставать от длинных уверенных шагов Юлиана, чтобы легче было следовать за неуклюжей черной фигурой парня и не сбиваться с пути. Легкий прохладный ветерок доносил звуки стрекочущих сверчков и перекликающихся чаек. Обычно Джозефус наслаждался бы этой ночной музыкой, но сегодня он едва ли обратил на это внимание.
  
   Когда они приблизились к первому коттеджу деревни каменотесов, Джозефус услышал, как в аббатстве зазвонил колокол, вызывая на ночную службу.
  
   Полночь.
  
   Освину расскажут о его вылазке, и Джозефус был совершенно уверен, что тот будет недоволен.
  
   Была середина ночи, и в деревне царила жуткая активность. Вдалеке Джозефус мог видеть масляные лампы, светящиеся из открытых дверей крошечных коттеджей с соломенными крышами, и факелы, движущиеся вверх и вниз по переулку, признаки того, что люди вышли из дома. Когда он подошел ближе, стало ясно, что центром активности был коттедж Убертуса. Жители деревни толпились возле нее, их факелы отбрасывали фантастические удлиненные тени. Трое мужчин столпились у двери, заглядывая внутрь, их спины образовали фалангу, блокирующую вход. Джозефус подслушал лихорадочную болтовню на итальянском и обрывки латинской молитвы, которую каменотесы подслушали в церкви и украли, как сороки.
  
   "Уступите дорогу, приор Вектиса здесь", - объявил Юлианус, и мужчины удалились, крестясь и кланяясь.
  
   Изнутри вырвался крик, женщина в агонии, леденящий душу ужасный крик, который почти пронзил плоть. Джозефус почувствовал слабость в ногах и произнес: "Боже милосердный!", прежде чем заставить себя переступить порог.
  
   Коттедж был переполнен семьей и жителями деревни, настолько переполнен, что Джозефусу пришлось двоим выйти, чтобы освободить место, чтобы войти. У очага сидел Убертус, человек твердый, как известняк, который он вырезал, ссутулившись, обхватив голову руками.
  
   Камнерез закричал тонким от усталости голосом: "Приор Джозефус, слава Богу, ты пришел. Пожалуйста, помолись за Сантесу! Молись за всех нас!"
  
   Сантеса лежал в лучшей постели в окружении женщин. Она лежала на боку, прижав колени к выпуклому животу, ее рубашка была задрана высоко, обнажая пятнистые бедра. Ее лицо было цвета сахарной свеклы, искаженное и почти лишенное человечности.
  
   В ней было что-то животное, подумал Джозефус. Возможно, Дьявол уже забрал ее себе.
  
   Полная женщина, в которой он узнал жену Марка, бригадира кладбищ, казалось, отвечала за роды. Она расположилась в изножье кровати, ее голова металась туда-сюда из-под рубашки Сантесы, что-то бормотала по-итальянски и выкрикивала приказы Сантесе. Волосы женщины были заплетены в косу и подстрижены, чтобы они не лезли в глаза, ее руки и халат были покрыты розовым студенистым материалом. Джозефус заметил, что живот Сантесы блестел от красноватой мази, а на кровати лежала окровавленная нога журавля. Колдовство. Он не мог смириться с этим.
  
   Акушерка повернулась, чтобы признать присутствие священника, и просто сказала: "Это тазовая область".
  
   Джозефус подошел к ней сзади, и акушерка внезапно приподняла сорочку, чтобы показать ему крошечную фиолетовую ножку, свисающую с тела Сантесы.
  
   "Это мальчик или девочка?"
  
   Женщина опустила рубашку. "Мальчик".
  
   Джозефус сглотнул, перекрестился и упал на колени.
  
   "In nomine patre, et filii, et spiritus sancti..."
  
   Но когда он молился, он изо всех сил желал мертворождения.
  
  
   Сырой ноябрьской ночью, девятью месяцами ранее, за пределами коттеджа каменотеса бушевал шторм. Убертус в последний раз разжег огонь и прошел от койки к койке, проверяя, как там его отпрыски, двое или трое на матрасе, за исключением Юлиана, который был достаточно взрослым для собственного тюфяка из соломы. Затем он забрался в кровать хозяина рядом со своей женой. Она была на грани сна, истощенная после очередного долгого дня тяжелого труда.
  
   Убертус натянул тяжелое шерстяное покрывало до подбородка. Он привез эту ткань с собой из Умбрии в сундуке из кедрового дерева, и она хорошо послужила ему в этих суровых краях. Он почувствовал теплое тело Сантесы рядом с собой и положил руку на ее мягко вздымающуюся грудь. Желание было, и его твердость должна была быть удовлетворена. Клянусь Богом, он заслужил немного удовольствия в этом сложном земном мире. Он скользнул рукой вниз и раздвинул ее ноги.
  
   Сантеса больше не была красивой. Тридцать четыре года и девять детей сделали свое дело. Она была одутловатой и изможденной, и она хронически хмурилась от боли в гниющих коренных зубах. Но она была ничем иным, как исполнительной, поэтому, когда ей стало известно о намерениях своего мужа, она вздохнула и только прошептала: "Сейчас самое время обратить внимание на последствия".
  
   Он точно знал, что она имела в виду.
  
   Мать Убертуса родила тринадцать детей; восемь мальчиков и пять девочек. Только девять из них дожили до совершеннолетия. Убертус был седьмым сыном, и когда он вырос, он носил эту мантию. Если бы у него когда-нибудь был седьмой сын, этот мальчик, по легенде, был бы колдуном, заклинателем темных сил: некоторые говорили, что он чернокнижник. Каждый в их деревне на склоне холма знал о преданиях седьмого сына седьмого сына, но никто, по правде говоря, никогда не встречал ни одного.
  
   В юности Убертус был дамским угодником и использовал опасный образ потенциала, заключенного в его чреслах. Возможно, он использовал свой статус, чтобы заманить Сантесу, самую красивую девушку в деревне. Действительно, он и Сантеса годами поддразнивали друг друга, но после рождения их шестого сына, Люциуса, поддразнивания прекратились, и их сексуальные союзы приобрели вид серьезности. Каждое из следующих трех рождений было источником значительного трепета. Сантеса пыталась предсказать пол детей, уколов палец шипом и позволив капле своей крови упасть в чашу с родниковой водой. Тонущая капля указывала на мальчика, но иногда капля тонула, а иногда всплывала. К счастью, каждый ребенок был девочкой.
  
   Убертус влез сам. Она перевела дыхание и прошептала: "Я молюсь, чтобы это была другая девушка".
  
  
   Глубокой ночью у ее постели ситуация становилась все более серьезной, несмотря на настоятельные молитвы Джозефа Флавуса. Сантеса была слишком слаба, чтобы кричать, и ее дыхание было поверхностным. Крошечная выступающая ножка становилась все темнее, приобретая цвет темно-синей глины, которую предпочитали гончары аббатства.
  
   Наконец, акушерка заявила, что нужно что-то предпринять, иначе все будет потеряно. Были жаркие дебаты, затем был достигнут консенсус: ребенок должен быть извлечен насильно. Акушерка протягивала обе руки, хватала за каждую ногу и тянула так сильно, как было необходимо. Этот маневр, по всей вероятности, уничтожил бы ребенка, но мать, возможно, была бы спасена. Бездействие обрекло бы обоих на верную смерть.
  
   Акушерка обратилась к Джозефусу за благословением.
  
   Он кивнул. Это должно быть сделано.
  
   Убертус стоял у кровати, глядя сверху вниз на эту катастрофу. Его чрезвычайно мускулистые руки безвольно свисали по бокам. "Я умоляю тебя, Господи!" - выкрикнул он, но никто не был уверен, молился ли он за свою жену или за сына.
  
   Акушерка начала вытяжение. По напряжению на ее лице было видно, что она прилагает огромные усилия. Сантеса пробормотала что-то неразборчивое, но она была вне боли.
  
   Акушерка ослабила хватку и убрала руки, чтобы вытереть их насухо о халат и отдышаться. Она снова подхватила ножки и начала снова.
  
   На этот раз было движение. Это всплывало медленно. Колени, бедра, пенис, ягодицы. Затем внезапно это стало бесплатным. Родовые пути открылись большой головке, и мальчик был полностью в руках акушерки.
  
   Это был крупный ребенок, хорошо сложенный, но глинисто-голубой и безжизненный. Пока каждый мужчина, женщина и ребенок в комнате с благоговением наблюдали за происходящим, плацента брызнула наружу и с глухим стуком упала на землю. При этих словах грудь ребенка дернулась, и он вдохнул. Затем еще один вдох. И через несколько мгновений голубой мальчик порозовел и визжал, как поросенок.
  
   В тот момент, когда жизнь вернулась к мальчику, смерть пришла к его матери. Она сделала свой последний вздох, и ее тело замерло.
  
   Убертус взревел от горя и выхватил младенца у акушерки.
  
   "Это не мой сын!" - закричал он. "Это дьявольское!"
  
   Он двигался быстро, волоча плаценту по грязному полу, используя плечи, чтобы пробиться сквозь толпу к двери. Джозефус был слишком ошеломлен, чтобы реагировать. Он что-то бормотал, но ни слова не слетело с его губ.
  
   Убертус стоял на дороге, держа своего сына в своих твердых, как камень, руках, и он выл, как животное. Затем, на глазах у жителей деревни, несущих факелы, он схватил ребенка за пуповину и поднял его высоко над головой, как будто держал в руках пращу.
  
   Он с силой швырнул маленькое тело на землю.
  
   "Один!" - крикнул он.
  
   Он взмахнул им над головой и снова разбил.
  
   "Два!"
  
   И снова и снова: "Три! Четверо! Пять! Шесть! Семь!"
  
   Затем он бросил окровавленную разорванную тушу на дорожку и оцепенело поплелся обратно в коттедж.
  
   "Это сделано. Я убил ее ".
  
   Он не мог понять, почему никто не обращает на него внимания.
  
   Вместо этого все взгляды были прикованы к акушерке, которая склонилась над безжизненной Сантесой, лихорадочно ощупывая ее между ног.
  
   Там была видна копна рыжих волос.
  
   Затем лоб.
  
   И нос.
  
   Джозефус изумленно наблюдал, едва веря своим глазам. Из безжизненной утробы появился еще один ребенок.
  
   "Mirabile dictu!" - пробормотал он.
  
   Акушерка поморщилась и высвободила подбородок, затем плечо и длинное худое тело. Это был другой мальчик, и без каких-либо понуканий он мгновенно начал дышать, сильно, ясно.
  
   "Чудо!" - сказал мужчина, и это повторили все.
  
   Убертус, спотыкаясь, вышел вперед и остекленевшим взглядом окинул это зрелище.
  
   "Это мой восьмой сын!" - воскликнул он. "О, Сантеса, ты произвела на свет близнецов!" Он осторожно прикоснулся к ее щеке, как можно прикоснуться к кипящему котлу.
  
   Младенец извивался в руках акушерки, но не плакал.
  
  
   Девятью месяцами ранее, когда Убертус закончил сеять свое семя, его струя попала в матку Сантесы. В том месяце она произвела на свет не одну, а две яйцеклетки.
  
   Вторая оплодотворенная яйцеклетка стала ребенком, который сейчас лежит разбитый на дороге для телег.
  
   Первая оплодотворенная яйцеклетка, седьмой сын, превратился в рыжеволосого мальчика, который теперь заворожил каждую душу в комнате.
  
  
   19 марта 2009 года. LAS VEGAS
  
  
   Будучи единственным ребенком в семье, выросшим в Лексингтоне, штат Массачусетс, Марк Шеклтон редко расстраивался. Его любящие родители из среднего класса удовлетворяли любую прихоть, и он вырос, имея лишь мимолетные отношения со словом "нет". Его внутренняя жизнь также не была нарушена чувством разочарования, поскольку его быстрый аналитический ум справлялся с проблемами с эффективностью, которая делала обучение почти без усилий.
  
   Деннис Шеклтон, аэрокосмический инженер Raytheon, гордился тем, что передал своему сыну математические гены. На вечеринке по случаю пятого дня рождения Марка, семейном мероприятии в их аккуратной двухуровневой квартире, Деннис достал чистый лист кальки и объявил: "Теорема Пифагора!" Тощий мальчик схватил толстый карандаш и почувствовал, что взгляды его бабушки и дедушки, тетей и дядей следят за ним, когда он подошел к обеденному столу, нарисовал большой треугольник и под ним написал: a2 + b2 = c2. "Хорошо!" воскликнул его отец, сдвигая свои тяжелые черные очки на переносицу. "Итак, что это?" - спросил он, тыча пальцем в длинную часть треугольника. Дедушки усмехнулись, когда мальчик на мгновение скривил лицо, а затем взорвался: "Гиппопотам!"
  
   Первые разочарования Марка пришли в подростковом возрасте, когда он осознал, что его тело развивалось не так сильно, как его разум. Он чувствовал превосходство - нет, он был выше - спортсменов и тупиц, населявших его среднюю школу, но девочки не могли видеть за тощими ногами и круглой грудью внутреннего Марка, парящего интеллекта, блестящего собеседника и начинающего писателя, который создавал сложные научно-фантастические истории об инопланетных расах, побеждающих своих противников с помощью превосходного интеллекта, а не грубой силы. Если бы только милые девочки с пухлой грудью поговорили с ним вместо того, чтобы хихикать, когда он неуклюже бродил по коридорам или нетерпеливо махал рукой в воздух с первого ряда класса.
  
   В первый раз, когда девушка сказала ему "нет", он поклялся, что это будет последним. На втором курсе, когда он, наконец, набрался смелости пригласить Нэнси Кислик в кино, она странно посмотрела на него и холодно сказала: "Нет", поэтому он закрыл эту часть себя на годы. Он окунулся в параллельную вселенную Математического клуба и Компьютерного клуба, где он был крутейшим из некрутых, первым среди равных. Числа никогда не говорили ему "нет". Или строки программного кода. Только после окончания аспирантуры в Массачусетском технологическом институте, когда он был молодым сотрудником в компании по обеспечению безопасности баз данных, был богат фондовыми опционами и конвертируемым капиталом и встречался с системным аналитиком plain Jane, он, к счастью, впервые добился успеха.
  
   Теперь Марк нервно расхаживал по своей кухне, кинетически превращаясь в свое альтер эго и псевдоним Питер Бенедикт, городской человек, выдающийся игрок, голливудский сценарист. Человек совершенно иного сорта, чем Марк Шеклтон, государственный служащий, компьютерный гик. Он сделал несколько глубоких вдохов и допил остатки своего чуть теплого кофе. Сегодня тот самый день, сегодня тот самый день, сегодня тот самый день. Он подбадривал себя, почти молился, пока его размышления не были прерваны ненавистным отражением в стекле ползунков колоды. Марк, Питер, это не имело значения. Он был худощавым, лысеющим и с костлявым носом. Он попытался стряхнуть это, но в него вкралось неприятное слово: жалкий.
  
  
   Он начал работу над своим сценарием "Счетчики" вскоре после встречи в ATI. Мысль о Берни Шварце и его африканских масках вызывала у него тошноту, но этот человек фактически заказал сценарий о карточных счетчиках, не так ли? Опыт ATI был мучительным. Он любил свой отвергнутый сценарий с той любовью, с какой расточают любовь первенцу, но теперь у него был новый план: он продаст второй сценарий, а затем использует его как рычаг, чтобы воскресить старый. Он поклялся, что никогда не позволит этому заглохнуть на корню.
  
   Итак, он с головой окунулся в проект. Каждый вечер, когда он возвращался домой с работы, и каждые выходные он набрасывал последовательности действий и диалоги, и за три месяца это было сделано - и он думал, что это было более чем хорошо, что это, возможно, было даже здорово.
  
   По его замыслу, фильм должен был стать в первую очередь средством общения с крупными звездами, которые, как он предполагал, приблизятся к нему на съемочной площадке - the Constellation?- и скажите ему, как сильно им понравились строки, которые он написал на их губах. В этой истории было все: интрига, драма, сексуальная привлекательность, и все это происходило в мире азартных игр и мошенничества с высокими ставками. ATI продал бы ее за миллионы, и он променял бы свою жизнь в подземной лаборатории посреди пустыни, со своими сбережениями в размере около 130 тысяч долларов, на сверкающий мир сценариста, живущего в великолепном доме высоко на Голливудских холмах, принимающего звонки от режиссеров, посещающего премьеры, огни клига, освещающие горизонт. Ему еще не было пятидесяти. У него все еще было будущее.
  
   Но сначала Берни Шварцу пришлось сказать "да". Даже простое действие - позвонить мужчине - было сложным. Марк ушел на работу слишком рано и вернулся слишком поздно, чтобы связаться с офисом Берни из дома. Посторонние звонки с работы были невозможны. Когда ты работал глубоко под землей в бункере, не существовало понятия выскакивать наружу, чтобы позвонить по мобильному телефону, даже если мобильные телефоны были разрешены, чего не было. Это означало, что ему буквально пришлось взять больничный, чтобы остаться в Лас-Вегасе и позвонить в Лос-Анджелес. Слишком много отлучек, и его начальство было обязано задавать вопросы и заставлять его проходить обследование в медицинском отделе.
  
   Он набрал номер телефона и подождал, пока не услышал скандирование: "АТИ, как я могу перенаправить твой звонок?"
  
   "Бернард Шварц, пожалуйста".
  
   "Одну минуту, пожалуйста".
  
   Последние пару недель отложенная музыка была произведением Баха для клавесина, успокаивающим в математическом смысле. Марк видел музыкальные паттерны в своей голове, и это помогло снять стресс от звонка этому отвратительному, но необходимому маленькому человеку.
  
   Музыка прекратилась. "Это Роз".
  
   "Привет, Роз, это Питер Бенедикт. Мистер Шварц там?"
  
   Многозначительная пауза, затем холодно: "Привет, Питер, нет, он отошел от своего стола".
  
   Разочарование. "Я звонил семь раз, Роз!"
  
   "Я в курсе этого, Питер. Я говорил с тобой семь раз."
  
   "Ты не знаешь, он уже прочитал мой сценарий?"
  
   "Я не уверен, добрался ли он до этого".
  
   "Ты сказал, что собираешься проверить, когда я звонил на прошлой неделе".
  
   "По состоянию на прошлую неделю он этого не делал".
  
   "Как ты думаешь, он прочтет это на этой неделе?" он умолял.
  
   На линии было молчание. Ему показалось, что он слышит быстрое щелканье шариковой ручки. Наконец, "Послушай, Питер, ты хороший парень. Я не должен этого говорить, но мы получили информацию о счетчиках от наших читателей, и это было не очень хорошо. Продолжать звонить сюда - пустая трата вашего времени. мистер Шварц - очень занятой человек, и он не собирается представлять этот проект ".
  
   Марк сглотнул и сжал телефон так сильно, что у него заболела рука.
  
   "Питер?"
  
   Его горло сжалось и горело. "Спасибо тебе, Роз. Прости, что побеспокоил тебя."
  
   Он повесил трубку и позволил коленям пристегнуть его к ближайшему стулу.
  
   Это началось как слеза из его левого глаза, затем из правого. Когда он вытирал влагу, давление под диафрагмой возросло, достигло груди и вырвалось из гортани в виде одного низкого рокочущего всхлипа. Затем еще и еще, пока его плечи не начали вздыматься, и он неудержимо не заплакал. Как ребенок, как младенец. Нет. Нет.
  
  
   Небо пустыни стало коронационно-фиолетовым, когда Марк оцепенело вошел в Созвездие, его правая рука сжимала пачку наличных в штанах. Он пробирался через переполненный вестибюль с туннельным зрением, которое размывало периферию и прокладывало четкий путь к казино Grand Astro. Переступая порог, он едва обратил внимание на гул голосов, лязг и бестолковые музыкальные тона игровых автоматов и видеопокера. Вместо этого он услышал, как кровь пульсирует в его ушах, как пульсирующий, сильный прибой. Что нехарактерно для него, он не обратил внимания на светящиеся точки на планетарном куполе с Тельцом, Персеем и Ауригой прямо над головой. Он повернул налево через долину игровых автоматов и прошел под Орионом и Близнецами по пути к Большой Медведице, где так и манил зал для игры в блэкджек с высокими ставками.
  
   На выбор было полдюжины столов стоимостью 5000 долларов, и он выбрал тот, за которым работал Марти, один из его любимых дилеров. Марти был трансплантологом из Нью-Джерси, его волнистые каштановые волосы были собраны сзади в аккуратный маленький хвостик. Глаза Марти загорелись, когда он увидел его приближение. "Привет, мистер Бенедикт! У меня есть для тебя хорошее кресло!" Марк сел и пробормотал "Привет" четырем другим игрокам, все мужчины, все смертельно серьезные. Он вытащил свою пачку и обменял ее на фишки на 8500 долларов. Кол был самым большим, который Марти когда-либо видел у него. "Хорошо!" - громко сказал он, поймав ухо пит-босса , находившегося поблизости. "Надеюсь, у вас сегодня все хорошо получится, мистер Би".
  
   Марк сложил свои фишки и тупо уставился на них, его мысли путались. Он поставил минимум 500 долларов и играл автоматически в течение нескольких минут, безубыточно, пока Марти не перетасовал и не начал новую сделку. Затем его голова прояснилась, как будто он понюхал нюхательной соли, и он начал слышать цифры, звенящие у него в голове, как звуковой маяк в тумане.
  
   Плюс три, минус два, плюс один, плюс четыре.
  
   Граф взывал к нему, и под гипнозом он позволил себе на этот раз связать счет со своими ставками. В течение следующего часа он убывал и убывал, отступая к минимальной ставке при низких подсчетах и увеличивая ставку при высоких. Его стек вырос до 13 000 долларов, затем до 31 000 долларов, и он продолжал играть, едва заметив, что Марти ушел, а его заменила какая-то кисломордая по имени Сандра с испачканными никотином кончиками пальцев. Полчаса спустя он едва ли заметил, что Сандра стала чаще переставлять вещи. Он едва заметил, что его стек вырос до более чем 60 000 долларов. Он едва заметил, что его пиво не было освежено. И он едва заметил, когда пит-босс бочком подобрался к нему сзади с двумя охранниками.
  
   "Мистер Бенедикт, " сказал пит-босс. "Я хотел бы знать, не могли бы вы пойти с нами?"
  
  
   Гил Флорес ходил взад-вперед быстрыми маленькими шажками, как один из сибирских тигров в старом спектакле Зигфрида и Роя. Кроткий униженный мужчина, сидящий перед ним, почти чувствовал горячее дыхание на своей лысой макушке.
  
   "О чем, черт возьми, ты думал", - потребовал Флорес. "Ты думал, мы этого не заметим, Питер?"
  
   Марк не ответил.
  
   "Ты не со мной разговариваешь? Это не гребаный суд. Не похоже, что ты невиновен, пока не доказана вина. Ты виновен, мой друг. Ты фактически трахнул меня в задницу, и мне не нравится мой секс таким образом ".
  
   Пустой, немой взгляд.
  
   "Я думаю, ты должен ответить мне. Я действительно думаю, что тебе, блядь, лучше ответить мне."
  
   Марк с трудом сглотнул, сухой, затрудненный глоток получился комичным. "Мне жаль. Я не знаю, почему я это сделал."
  
   Гил провел рукой по своим густым черным волосам, раздраженно взъерошив их. "Как может разумный человек сказать: "Я не знаю, почему я что-то сделал"? Для меня это не имеет никакого смысла. Конечно, ты знаешь, почему ты это сделал. Зачем ты это сделал?"
  
   Марк наконец посмотрел на него и заплакал.
  
   "Не плачь на меня", - предупредил Флорес. "Я не твоя гребаная мать". Сказав это, он бросил Марку на колени коробку с салфетками.
  
   Он вытер глаза. "Сегодня меня постигло разочарование. Я был зол. Я разозлился, и вот как я отреагировал. Это было глупо, и я приношу извинения. Ты можешь оставить деньги себе."
  
   Флорес почти успокоился до последней концепции, которая повергла его в волнение. "Я могу оставить деньги себе? Ты имеешь в виду деньги, которые ты украл у меня? Это ваше решение? Позволить мне сохранить то, что, блядь, уже принадлежит мне!"
  
   Марк поморщился от криков и ему понадобился другой платок.
  
   На столе зазвонил телефон.
  
   Флорес взял ее и некоторое время слушал. "Ты уверен насчет этого?" После паузы он продолжил: "Конечно. Абсолютно."
  
   Он положил трубку и встал перед Марком, заставив его вытянуть шею. "Хорошо, Питер, вот как мы собираемся с этим разобраться".
  
   "Пожалуйста, не сообщайте об этом в полицию", - умолял Марк. "Я потеряю свою работу".
  
   "Не могли бы вы, пожалуйста, закрыть свой рот и выслушать меня. Это не разговор. Я буду говорить, а ты будешь слушать. Это асимметрия, к которой привели тебя твои действия ".
  
   Шепот. "Хорошо".
  
   "Номер один: тебе навсегда запрещено посещать Созвездие. Если вы еще раз зайдете в это казино, вы будете арестованы, и мы будем добиваться вашего привлечения к уголовной ответственности за незаконное проникновение. Номер два: вы уходите с 8500 долларами, с которыми пришли. Ни пенни больше, ни пенни меньше. Номер три: ты нарушил доверие и дружбу, поэтому я хочу, чтобы ты убрался нахуй из моего офиса и из моего казино прямо сейчас."
  
   Марк моргнул, глядя на него.
  
   "Почему ты все еще здесь?"
  
   "Ты не собираешься звонить в полицию?"
  
   "Ты что, не слушал меня?"
  
   "И вы не собираетесь запретить мне играть в других казино?"
  
   Флорес изумленно покачал головой. "Ты что, подкидываешь мне идеи? Поверь мне, я мог бы придумать много вещей, которые я хотел бы с тобой сделать, включая отправку тебя к хирургу-ортопеду. Проваливай, Питер Бенедикт." Последние слова он выплюнул: "Ты персона нон грата".
  
  
   Из пентхауса Виктор Кемп наблюдал, как сутулый мужчина поднялся со стула и шаркающей походкой вышел за дверь, и на других видеозаписях он следовал за ним в сопровождении охраны, когда тот возвращался в казино, где в последний раз осмотрел купол планетария в последней попытке обнаружить коматозников, через вестибюль и вышел на парковку под настоящим ночным небом.
  
   Кемп налил себе еще вина и громким тенором обратился к огромной пустой гостиной: "Виктор, ты никогда не заработаешь, доверяя людям".
  
  
   Марк медленно вел свой Corvette по полосе в пробке "Стоп-энд-гоу". До полуночи оставалось три часа, и в городе становилось оживленно, поскольку люди выбирали вечерние развлечения. Он направлялся на юг, Созвездие в зеркале заднего вида, но у него не было определенного пункта назначения. Он пытался не думать о том, что только что произошло. Он был изгнан. Изгнан. Созвездие было его домом вдали от дома, и он никогда не мог вернуться. Что он сделал?
  
   Он не хотел оставаться один в своем доме, он хотел быть в баре казино, с головокружительным действием и зацикленными звуками игровых автоматов, чтобы отвлечься. Слава богу, Флорес не проболтался и не разослал его фото по всем казино штата. Он поймал паузу. Итак, вопрос, который он обдумывал, пока просматривал полосу, был: куда ему следует пойти? Он мог пить где угодно. Он мог играть в блэкджек где угодно. Что ему было нужно, так это место с подходящей атмосферой, соответствующей его особому темпераменту, - такое место, как "Созвездие", в котором была бы интеллектуальная составляющая, хотя и символическая.
  
   Он прошел "Цезаря", затем "Венецианца", но они были слишком фальшивыми и похожими на Дисней. Харрахс и Фламинго оставили его равнодушным. "Белладжио" был слишком ярким. Нью-Йорк, Нью-Йорк, еще один тематический парк. У него заканчивался стриптиз. MGM Grand был возможен. Он не любил это, но и не ненавидел. На углу Тропиканы он почти свернул налево, чтобы свернуть на парковку MGM. Но потом он увидел это и понял, что это будет его новое место.
  
   Конечно, он видел это раньше, тысячи раз, поскольку, в конце концов, это была достопримечательность Лас-Вегаса. Тридцатиэтажная пирамида Луксора из черного стекла поднималась на 350 футов в небо пустыни. Обелиск и Великий Сфинкс Гизы отмечали вход, но истинный указатель находился на вершине, прожектор, направленный прямо вверх, пронзающий темноту, самый яркий маяк на планете, излучающий безумную яркость в сорок одну гигаканделу, более чем достаточную, чтобы ослепить ничего не подозревающего пилота, заходящего на посадку в Маккарран. Он подъехал к стеклянному зданию и упивался математическим совершенством треугольных граней. Его разум заполнили геометрические уравнения пирамид и треугольников, а затем имя нежно сорвалось с его губ.
  
   "Пифагор".
  
  
   Прежде чем Марк устроился в скромном баре стейк-хауса уровня казино, он окинул дом беглым взглядом, как будто был потенциальным покупателем. Это был не "Созвездие", но на него было продано много билетов. Ему понравились смелые рисунки иероглифов на коврах из золота, красного и лазурита, воссоздание храмовых статуй Луксора в высоком вестибюле и макет гробницы Тутанхамона музейного качества. Да, это был китч, но, ради всего святого, это был Вегас, а не Лувр.
  
   Он выпил свой второй "Хайнекен" и обдумал свой следующий шаг. Он разместил комнаты высокого класса за перегородками из матового стекла в задней части зала казино. У него были деньги в кармане, и он знал, что даже если он откажется признавать подсчет в своей голове, он все равно сможет провести несколько увлекательных часов за игровыми столами. Завтра пятница, рабочий день, и его будильник зазвонит в половине шестого. Но сегодня вечером было что-то волнующее в том, чтобы находиться в новом казино; это было похоже на первое свидание, и он чувствовал себя застенчивым и возбужденным.
  
   Бар был почти заполнен, кучки посетителей ожидали столиков, пары и группы оживленно беседовали и хрипло смеялись. Он выбрал пустой средний стул в ряду из трех и, когда алкоголь подействовал, удивился, почему стулья по обе стороны от него остались незанятыми. Был ли он радиоактивным, зараженным? Знали ли эти люди, что он был писателем-неудачником? Слышали ли они, что он карточный шулер? Даже бармен отнесся к нему прохладно, едва потратив время на приличные чаевые. Его настроение снова омрачилось. Он быстро допил остатки пива и постучал по стойке за новой.
  
   Когда алкоголь впитался в его мозг, у него возникла параноидальная идея: что, если они также знали его настоящий секрет? Нет, они были невежественны, презрительно решил он. Вы, люди, понятия не имеете, сердито подумал он, ни хрена себе идея. Я знаю то, чего вы никогда не узнаете за всю вашу гребаную ничтожную жизнь.
  
   Справа от него грудастая женщина лет сорока, тяжело облокотившаяся на стойку бара, взвизгнула, как девчонка, когда толстый парень, стоявший рядом с ней, прикоснулся к ее затылку кубиком льда. Марк повернулся, чтобы посмотреть на маленькую драму, и когда он повернулся обратно, мужчина занимал стул слева от него.
  
   "Если бы кто-то сделал это со мной, я бы разбил ему губу", - сказал мужчина.
  
   Марк пораженно посмотрел на него. "Прости, ты со мной разговариваешь?" он спросил.
  
   "Я просто говорил, что если бы незнакомец сделал это со мной, все было бы кончено, понимаешь, что я имею в виду?"
  
   Толстяк и леди с холодной шеей лапали друг друга, весело проводя время.
  
   "Я не думаю, что они незнакомцы", - сказал Марк.
  
   "Может быть, и нет. Я просто говорю, что бы я сделал ".
  
   Мужчина был худым, но чрезвычайно мускулистым, чисто выбритым и черноволосым, с мягкими мясистыми губами и жирной кожей цвета лесного ореха. Он был пуэрториканцем с сильным островным акцентом, небрежно одетым в черные брюки и свободную тропическую рубашку, расстегнутую до груди. У него были длинные ухоженные пальцы, квадратные золотые кольца на каждой руке и блестящие золотые цепочки на шее. Самое большее, ему было тридцать пять. Он протянул руку, и Марку пришлось схватить ее из вежливости. Кольцо, казалось, весило столько же, сколько и придаток. "Луис Камачо", - сказал мужчина. "Как дела?"
  
   "Питер Бенедикт", - ответил Марк. "У меня все хорошо".
  
   Луис выразительно указал на пол. "Когда я в городе, это мое любимое место. Я люблю Луксор, чувак."
  
   Марк отхлебнул пива. Никогда не было подходящего времени для светской беседы, особенно сегодня вечером. Громко зажужжал блендер.
  
   Ничуть не смутившись, Луис продолжил: "Мне нравится, что в комнатах наклонные стены, вы знаете, из-за пирамиды. Я думаю, что это довольно круто, понимаешь?" Луис ждал ответа, и Марк знал, что он должен заполнить пустоту или, возможно, рискнуть разбить губу.
  
   "Я никогда здесь не останавливался", - сказал он.
  
   "Нет? В каком отеле ты остановился?"
  
   "Я живу в Вегасе".
  
   "Ни хрена себе! Местный! Мне это нравится! Я бываю здесь примерно два раза в неделю и почти никогда не встречаюсь с местными, кроме тех, кто здесь работает, понимаешь? "
  
   Бармен налил что-то густое из блендера в стакан Луиса. "Это замороженная маргарита", - гордо заявил Луис. "Хочешь одну?"
  
   "Нет, спасибо. У меня есть пиво."
  
   "Хайнекен", - заметил Луис. "Отличное пиво".
  
   "Да, отличное пиво", - натянуто ответил Марк. К сожалению, пиво было слишком свежим, чтобы вежливо извиниться.
  
   "Итак, какого рода работой ты занимаешься, Питер?"
  
   Марк покосился и увидел, что на губе Луиса появились забавные пенистые усы. Итак, кем бы он был сегодня вечером? Писатель? Игрок? Компьютерный аналитик? Как в игровом автомате, возможности разворачивались до тех пор, пока колеса не остановились. "Я писатель", - ответил он.
  
   "Ни хрена себе! Нравятся романы?"
  
   "Фильмы. Я пишу сценарии."
  
   "Вау! Я видел какой-нибудь из ваших фильмов?"
  
   Марк заерзал на своем табурете. "Они еще не были спродюсированы, но я рассматриваю студийный контракт позже в этом году".
  
   "Это здорово, чувак! Любите триллеры? Или смешные комедии?"
  
   "В основном триллеры. Материал с большим бюджетом."
  
   Луис сделал большой глоток своего напитка. "Итак, откуда ты черпаешь свои идеи?"
  
   Марк сделал широкий жест. "Все вокруг. Это Вегас. Если вы не можете почерпнуть идеи в Вегасе, вы не сможете почерпнуть их нигде ".
  
   "Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Может быть, я мог бы прочитать что-нибудь, что ты написал. Это было бы круто."
  
   Единственный способ, который пришел Марку в голову, чтобы сменить тему разговора, - это задать вопрос самому. "Так чем ты занимаешься, Луис?"
  
   "Я стюардесса, чувак. Для НАС Воздух. Это мой маршрут из Нью-Йорка в Вегас. Я хожу туда-сюда, туда-сюда." Он повел рукой в одну сторону, затем в другую, чтобы проиллюстрировать концепцию.
  
   "Тебе нравится?" - Автоматически спросил Марк.
  
   "Да, ты знаешь, все в порядке. Это как шестичасовой перелет, так что я несколько раз в неделю добираюсь до ночлега в Вегасе и остаюсь здесь, так что да, мне здесь очень нравится. Мне могли бы платить больше, но у меня хорошие льготы и прочее дерьмо, и они относятся к нам с уважением большую часть времени ".
  
   Выпивка Луиса была выпита. Он махнул бармену, чтобы тот заказал еще. "Ты уверен, что я не могу достать тебе один или другой "Хайнекен", Питер?"
  
   Марк отказался. "Мне скоро нужно уходить".
  
   "Ты играешь за столами?" - Спросил Луис.
  
   "Да, я иногда играю в блэкджек", - ответил Марк.
  
   "Мне не очень нравится эта игра. Мне нравятся игровые автоматы. Но я стюардесса, чувак, так что я должен быть осторожен. Что я делаю, так это ограничиваю себя пятьюдесятью баксами. Я пропускаю это, я, типа, закончил ". Он немного напрягся, затем спросил: "Ты ставишь по-крупному?"
  
   "Иногда".
  
   Подали еще одну "маргариту". Луис, казалось, теперь откровенно нервничал и облизал губы, чтобы они оставались влажными. Он достал бумажник и расплатился за выпивку картой Visa. Бумажник был тонким, но набитым, и его нью-йоркские водительские права выскользнули вместе с кредитной картой. Он рассеянно положил лицензию на стойку бара, положил на нее свой бумажник и сделал большой глоток своей свежей "маргариты".
  
   "Итак, Питер", - сказал он наконец. "Ты хочешь поставить на меня по-крупному сегодня вечером?"
  
   Марк не понял вопроса. Это дезориентировало его. "Я не знаю, что ты имеешь в виду".
  
   Луис провел рукой по полированному дереву, пока его мизинец совсем чуть-чуть не коснулся руки Марка. "Ты сказал, что никогда не видел, как выглядят здесь комнаты. Я мог бы показать тебе, как выглядит моя."
  
   Марк почувствовал слабость. Был реальный шанс, что он потеряет сознание, упадет прямо с барного стула, как пьяный в фарсе. Он почувствовал, как его сердце начало колотиться, а дыхание стало быстрым и неглубоким. Его грудь ощущалась так, словно в нее завернули мумию. Он выпрямил спину и убрал руку, бормоча: "Ты думаешь, я ..."
  
   "Эй, чувак, мне жаль. Я подумал, знаешь, что, может быть, тебе нравятся парни. В этом нет ничего особенного". Затем, почти шепотом: "В любом случае, мой парень, Джон, был бы рад, если бы я ударила".
  
   Ничего особенного? Марк яростно размышлял. Ничего, блядь, особенного! Эй, мудак, это серьезное дело, ты, гребаный педик! Я не хочу слышать о твоем гребаном парне! Оставь меня нахуй в покое! Этот залп прогремел в его голове, когда навалился каскад внутренних ощущений: головокружение, нарастающая тошнота, полномасштабная паника. Он не думал, что сможет встать и уйти, не ударившись о землю. Звуки ресторана и казино исчезли; он мог слышать только удары в своей груди.
  
   Луиса, казалось, встревожили широко раскрытые глаза Марка и безумный взгляд. "Эй, чувак, остынь, ты знаешь. Ты хороший парень. Я не хочу тебя напрягать. Я просто собираюсь зайти в туалет, а потом мы сможем просто поговорить. Забудь о комнате. Круто?"
  
   Марк не ответил. Он сидел неподвижно, пытаясь взять свое тело под контроль. Луис схватил свой бумажник и сказал: "Сейчас вернусь. Следи за моим напитком, хорошо?" Он слегка похлопал Марка по спине и попытался звучать успокаивающе. "Остынь, ладно?"
  
   Марк наблюдал, как Луис исчез за углом, его стройные бедра туго обтягивали брюки. Это зрелище слило все его эмоции в одну: ярость. У него поднялась температура. Его виски горели. Он попытался остудить себя, залпом допив остатки холодного пива.
  
   Через несколько мгновений он подумал, что, возможно, сможет стоять, и осторожно попробовал свои ноги. Пока все хорошо. Его колени не слушались. Он хотел уйти быстро, без следа, поэтому поспешно бросил на стойку двадцатку, затем еще десятку, чтобы убедиться. Вторая купюра упала на карточку. Это была лицензия Луиса. Марк огляделся, затем украдкой поднял ее.
  
   Luis Camacho
  
   10464, Нью-Йорк, Сити-Айленд, Миннифорд-авеню, 189
  
   Дата рождения 1-12-77
  
   Он бросил книгу обратно на стойку и почти выбежал. Не было необходимости записывать это. Это уже было заучено наизусть.
  
  
   После того, как он покинул Луксор, он поехал домой в свое подразделение, расположенное в тихом тупичке на шесть квартир. Дом во внутреннем дворике был отделан приятной белоснежной штукатуркой с оранжевой черепичной крышей. Она располагалась на небольшом участке с лужайками размером с ковер. На заднем дворе была терраса рядом с кухней и ограждение для принятия солнечных ванн. Интерьер был оформлен с холостяцкой беззаботностью. Когда он работал в частном секторе, зарабатывая большую зарплату в сфере высоких технологий в Менло-Парке, он купил дорогую современную мебель для современной квартиры, минималистичные предметы с острыми углами и вкраплениями основных цветов. Та же самая мебель на ранчо в испанском стиле выглядела отвратительно, как протухшая еда. Это был бездушный интерьер, почти полностью лишенный искусства, украшений и индивидуальных штрихов.
  
   Марк не мог найти удобного места. Он чувствовал себя разбитым, его эмоции были как бурлящая кислотная ванна. Он попытался посмотреть телевизор, но через несколько минут с отвращением выключил его. Он взял журнал, затем бросил его на кофейный столик, отчего тот соскользнул на маленькую фотографию в рамке, которая упала. Он взял ее и просмотрел: "Соседи по комнате для первокурсников", двадцать пятая встреча выпускников. Жена Цекендорфа оформила ее в рамку и отправила на память.
  
   Он не был уверен, зачем он это показал. Теперь эти люди ничего для него не значили. На самом деле, когда-то он их презирал. Особенно Диннерштейн, его личный мучитель, который своими постоянными насмешками и поношениями превратил обычные травмы социально отсталого первокурсника в изысканную пытку. Зекендорф был ненамного лучше. Уилл отличался от других, но в каком-то смысле он стал еще большим разочарованием.
  
   На фотографии Марк стоял с деревянной походкой, притворно улыбаясь, а большая рука Уилла лежала у него на плече. Уилл Пайпер, золотой мальчик. Марк провел весь первый год обучения, с завистью наблюдая, как легко все дается ему - женщины, друзья, хорошие времена. Уилл всегда проявлял джентльменскую грацию, даже по отношению к нему. Когда Диннерштейн и Зекендорф нападали на него, Уилл разряжал их шуткой или отбивал своей медвежьей лапой. В течение нескольких месяцев он фантазировал, что Уилл попросится к нему в комнату на втором курсе, чтобы он мог продолжать греться в лучах своей славы. Затем весной, прямо перед промежуточными экзаменами, кое-что произошло.
  
   Однажды ночью он был в постели, пытаясь заснуть. Трое его соседей по комнате были в общей комнате, пили пиво и слишком громко включали музыку. В отчаянии он крикнул через дверь: "Эй, вы, ублюдки, у меня завтра экзамен!"
  
   "Этот придурок назвал нас ублюдками?" Диннерштейн спросил остальных.
  
   "Я верю, что он это сделал", - подтвердил Зекендорф.
  
   "С этим нужно что-то делать", - возмутился Диннерштейн.
  
   Уилл выключил стерео. "Оставь его в покое".
  
   Час спустя они втроем были запредельно пьяны: разболтались, шатались по комнате, опьяненные - состояние, в котором плохие идеи кажутся хорошими.
  
   У Диннерштейна в руке был рулон клейкой ленты, и он пробирался в спальню Марка. Марк крепко спал, и у них с Зекендорфом не было проблем приклеить его скотчем к верхней койке, прокручивая пленку по кругу, пока он не стал похож на мумию. Уилл наблюдал за происходящим с порога в ступоре, с глупой ухмылкой на лице, но ничего не сделал, чтобы остановить их.
  
   Когда они были удовлетворены работой своих рук, они продолжали пить и смеяться в общей комнате, пока не рухнули на пол.
  
   На следующее утро, когда Уилл открыл дверь спальни, Марк был прикован к кровати, неподвижный в серой обертке. По его красному лицу текли слезы. Он повернул голову к Уиллу. В его глазах была ненависть и предательство. "Я пропустил экзамен". Затем: "Я описался".
  
   Уилл отрезал ленту швейцарским армейским ножом, и Марк услышал, как он сквозь похмелье невнятно пробормотал извинения, но больше они двое не разговаривали.
  
   Уилл добился славы, совершая замечательные поступки, в то время как он всю жизнь трудился в безвестности. Теперь он вспомнил, что Диннерштейн сказал об Уилле той ночью в Кембридже: "самый успешный профилировщик серийных убийц в истории". Мужчина. Непогрешимый. Что люди могли бы сказать о нем? Он крепко сжал веки.
  
   Тьма что-то запустила. Идеи начали формироваться, и, учитывая скорость его мышления, они формировались быстро. Как только идеи выкристаллизовались, другая часть его мозга попыталась расплавить их, чтобы они не причинили вреда.
  
   Он так энергично потряс головой, что стало больно, тупой, пульсирующей болью. Это был примитивный импульс, что-то, что мог бы сделать очень маленький ребенок, чтобы вытрясти зло из своей головы. Перестань думать об этом!
  
   "Прекрати это сейчас же!"
  
   Потрясенный, он встал, осознав, что только что громко закричал.
  
   Он вышел на террасу, чтобы успокоиться, осматривая ночное небо. Но было не по сезону прохладно, и рои тонких облаков скрывали созвездия. Он ретировался на кухню, где выпил еще пива, неловко сидя в столовой на стуле с высокой спинкой. Чем больше он пытался подавить свой разум, тем больше он оставлял себя открытым для бурлящих чувств гнева и отвращения, поднимающихся подобно солоноватой паводковой воде.
  
   День из ада, подумал он. Гребаный день из ада.
  
   Было уже за полночь. Он внезапно подумал о чем-то, что заставило бы его почувствовать себя лучше, и достал свой мобильный телефон из кармана. Был только один способ справиться с этой эпидемией того дня. Он вздохнул и достал номер из адресной книги телефона. Он прозвенел.
  
   "Алло?" Женский голос.
  
   "Это Лидия?"
  
   Мило: "Кто хочет знать?"
  
   "Это Питер Бенедикт, из "Созвездия", вы знаете, друг мистера Кемпа".
  
   "Зона 51!" - взвизгнула она. "Привет, Марк!"
  
   "Ты вспомнил мое настоящее имя". Это было хорошо.
  
   "Конечно, знаю. Ты мой приятель по НЛО. Я перестал работать в McCarran, если вы искали меня."
  
   "Да. Я заметил, что тебя там больше не было."
  
   "Я получил лучшую дневную работу в клинике рядом со Стрип. Я секретарь в приемной. Они делают обратные вазэктомии. Мне это нравится!"
  
   "Это круто".
  
   "Так что с тобой?"
  
   "Да, ну, я хотел спросить, свободен ли ты сегодня вечером?"
  
   "Дорогая, я никогда не бываю свободен, но если вопрос в том, доступен ли я, я бы хотел, чтобы это было так. Я просто направляюсь в Four Seasons на свидание, а потом мне нужно хорошенько выспаться. Мне нужно быть в клинике пораньше. Мне жаль."
  
   "Я тоже".
  
   "О, милая! Ты скоро мне перезвонишь, обещаешь? Удели мне чуть больше внимания, и мы определенно сможем встретиться ".
  
   "Конечно".
  
   "Поздоровайся с нашими маленькими зелеными друзьями, хорошо?"
  
   Он посидел еще немного и, полностью побежденный, позволил этому случиться, поддавшись зарождающемуся плану, который оживлял его разум. Сначала ему нужно было бы кое-что найти. Что он сделал с той визитной карточкой? Он знал, что хранил это, но где? Он отправился на поиски, срочно перерыл все обычные места, пока, наконец, не нашел это под стопкой чистых носков в своем комоде.
  
  
   НЕЛЬСОН Г. ЭЛДЕР, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ И исполнительный директор,
  
   КОМПАНИЯ ПО СТРАХОВАНИЮ ЖИЗНИ в ПУСТЫНЕ
  
  
   Его ноутбук был в гостиной. Он нетерпеливо погуглил Нельсона Дж. Старейшина и начал впитывать информацию, как губка. Его компания "Дезерт Лайф" была публично продана и терпела крах, ее акции приблизились к пятилетнему минимуму. Доски объявлений Yahoo были переполнены бранью инвесторов. Нельсона Элдера не любили его акционеры, и у многих были наглядные предложения о том, что он мог бы сделать со своим компенсационным пакетом в 8,6 миллионов долларов. Марк зашел на веб-сайт компании и перешел к документам по корпоративным ценным бумагам. Он прокрутил скрины с юридическими и финансовыми отчетами. Он был опытным мелким инвестором, знакомым с корпоративными документами. Вскоре у него появилось всестороннее представление о бизнес-модели Desert Life и финансовом состоянии.
  
   Он захлопнул ноутбук. В мгновение ока план появился, полностью сформированный, каждая деталь в яркой ясности. Он моргнул, признавая ее совершенство.
  
   Я собираюсь это сделать, с горечью подумал он. Я, блядь, собираюсь это сделать! Годы разочарований накапливались, как горячая, газообразная магма. К черту всю жизнь неадекватностей. К черту грузовики с ревностью и страстными желаниями. И к черту годы жизни под тяжестью Библиотеки. Дул Везувий! Он снова посмотрел на фотографию встречи выпускников и ледяным взглядом уставился на сурово красивое лицо Уилла. И ты тоже пошел нахуй.
  
   Каждое путешествие с чего-то начинается. Марк начал с яростного рытья в одном из своих кухонных ящиков, том самом, где он держал сумку со старыми компьютерными компонентами. Прежде чем он рухнул на свою кровать, он нашел именно то, что искал.
  
  
   В семь тридцать следующего утра он тихо похрапывал на высоте пятнадцати тысяч футов. Он редко спал во время своих коротких поездок на работу в Зону 51, но лег спать очень поздно. Земля под ним была желтой и изрытой глубокими трещинами. С воздуха гребень длинной низкой горной цепи напоминал позвоночник высушенной рептилии. "Боинг-737" находился в воздухе всего двенадцать минут, двигаясь курсом на северо-запад, и уже начал сближение. Самолет выглядел как леденец на фоне туманно-голубого неба, белый корпус с веселой красной полосой от носа до хвоста, цвета давно несуществующей авиакомпании Western Airlines, которую оборонный подрядчик EG & G кооптировал для своего парка шаттлов в Лас-Вегасе. Бортовые номера были зарегистрированы на ВМС США.
  
   Снижаясь в сторону военного поля, второй пилот передал по радио: "ДЖАНЕТ-4 запрашивает разрешение на посадку в Грум-Лейк, взлетно-посадочная полоса 14 слева".
  
   ДЖАНЕТ. Позывной радиостанции объединенной воздушной сети для служебного транспорта. Имя привидения. Пассажиры называли это иначе: просто еще один несуществующий терминал.
  
   Оказавшись на колесах, Марк, вздрогнув, проснулся. Самолет резко затормозил, и он инстинктивно оттолкнулся пятками, чтобы ослабить ремень безопасности. Он поднял штору на окне и, прищурившись, посмотрел на выжженную солнцем заросшую кустарником местность. Он чувствовал себя скованно и неуютно, его тошнило в животе, и он задавался вопросом, так ли странно он выглядит, как себя чувствует.
  
   "Думал, мне придется подтолкнуть тебя".
  
   Марк повернулся к парню на среднем сиденье. Он был из русских архивов, парень с толстой задницей по имени Джейкобс. "В этом нет необходимости", - сказал Марк так буднично, как только мог. "Я готов идти".
  
   "Никогда раньше не видел, чтобы ты спал в полете", - заметил мужчина.
  
   Джейкобс действительно был из архивов? Марк пожал плечами. Не будь параноиком, подумал он. Конечно, он такой. Ни у кого из зрителей не было толстых задниц. Они были шустрыми типами.
  
   Прежде чем им разрешили спуститься под землю, глубоко в прохладную землю, 635 сотрудникам здания 34 на Грум-Лейк, которое обычно называют зданием Трумэна, пришлось пройти один из двух своих самых страшных ритуалов того времени, S & S, он же strip "n" scan. Когда автобусы высадили их у ангарообразного сооружения, представители обоих полов направились к отдельным входам. Внутри каждой секции здания тянулись длинные ряды шкафчиков, напоминающих о средней школе в пригороде. Марк быстрым шагом направился к своему шкафчику, который находился на полпути по длинному коридору. Многие из его коллег были совершенно счастливы бездельничать и завершить сканирование в последний возможный момент, но сегодня он спешил уйти в подполье.
  
   Он повернул кодовый замок, разделся до трусов и повесил одежду на крючки. Свежий оливковый комбинезон с вышивкой "ШЕКЛТОН, М." на нагрудном кармане был аккуратно сложен на скамейке для раздевалок. Он надел ее; давно прошли те дни, когда сотрудники могли приходить в заведение в уличной одежде. Все вещи, которые сотрудник здания 34 брал с собой на работу, приходилось оставлять в шкафчиках. Вдоль и поперек были расставлены книги, журналы, ручки, сотовые телефоны и кошельки. Марк двигался быстро и оказался в начале очереди сканирования.
  
   По бокам от магнитометра стояли два наблюдателя, лишенные чувства юмора молодые люди с короткими стрижками, которые жестом военного жеста пропустили каждого сотрудника. Марк ждал, следующий этап сканирования. Он заметил, что Малкольм Фрейзер, начальник оперативной безопасности, главный наблюдатель, был поблизости, проверяя результаты утреннего сканирования. Это был устрашающий мужчина с гротескно мускулистым телом и прямоугольной головой злодея из мультфильмов. Марк за эти годы обменялся с Фрейзером всего несколькими словами, даже несмотря на то, что наблюдатели внесли свой вклад в некоторые из его протоколов. Он прятался за спиной директора своей группы и позволял ей руководить вмешательством во дела Фрейзера и его компании. Фрейзер был бывшим военным, бывшим спецназовцем, и его угрюмый, пропитанный тестостероном вид пугал его до глупости. По привычке Марк избегал зрительного контакта, и сегодня, в частности, он опустил голову, когда почувствовал на себе проницательный взгляд мужчины.
  
   Сканирование имело единственную цель: предотвратить проникновение любых фотографических или записывающих устройств на объект. Утром сотрудники прошли через сканеры одетыми. В конце дня они вернулись через buck naked, поскольку сканеры не смогли обнаружить бумагу. Под землей была стерильная земля. Ничего не поступало, ничего не выходило.
  
  
   Здание 34 было самым стерильным комплексом в Соединенных Штатах. В ней работали сотрудники, отобранные рекрутерами Министерства обороны, которые не имели ни малейшего представления о характере работы, на которую они набирались. Они знали только необходимый набор навыков. На втором или третьем раунде собеседований им разрешили рассказать, что работа касалась Зоны 51, и то только с разрешения их начальства. Затем вербовщиков неизбежно спрашивали: "Вы имеете в виду место, где они держат инопланетян и НЛО?"на что их авторизованный ответ был: "Это строго засекреченный правительственный объект, выполняющий важную работу по национальной обороне. Это все, что может быть раскрыто на данный момент. Однако успешный кандидат будет принадлежать к очень небольшой группе государственных служащих, которые будут обладать полной информацией об исследовательской деятельности в Зоне 51 ".
  
   Остальная часть презентации выглядела примерно так: вы станете членом элитной команды ученых и исследователь, одних из лучших умов страны. У вас будет доступ к самым передовым аппаратным и программным технологиям в мире. Вы будете посвящены в секретные данные самого высокого уровня в стране, информацию, о существовании которой знает лишь горстка высокопоставленных чиновников в правительстве. Чтобы частично компенсировать вам уход с высокооплачиваемой корпоративной работы или академических должностей, вы получите бесплатное жилье в Лас-Вегасе, снижение федерального подоходного налога и субсидированное обучение в колледже для ваших детей.
  
   Судя по набору игроков, этот был из чистого золота. Большинство новобранцев были достаточно заинтригованы, чтобы бросить шляпу на ринг и вступить в фазу отбора и профилирования, процесс продолжительностью от шести до двенадцати месяцев, который может открыть каждый аспект их жизни для пристального внимания специальных агентов ФБР и профайлеров из Министерства обороны. Это был карательный процесс. Из каждых пяти новобранцев, вошедших в воронку, только один прошел через другой конец с SCI, или допуском к чувствительному отсеку, в Специальном интеллекте.
  
   Новобранцев, имеющих право на получение научной степени, пригласили на заключительное собеседование в Пентагоне с заместителем главного юрисконсульта Управления военно-морского флота. С момента своего основания Джеймсом Форрестолом NTS 51 была операцией военно-морского флота, и в армии эти традиции умирали с трудом. Юрист военно-морского флота, который лично ничего не знал о деятельности в Зоне 51, представил контракт на обслуживание и ознакомил заявителя с деталями, включая суровые наказания, которые последуют за нарушением любых положений, особенно конфиденциальности.
  
   Как будто двадцати лет заключения в Ливенворте было недостаточно, попав внутрь, фабрика слухов намеренно перемалывала новых сотрудников рассказами о том, как распущенные уста становились мертвыми устами от рук теневых правительственных агентов. "Теперь, можно мне рассказать о характере моей работы?" - обычно спрашивали юриста ВМС. "Ни за что в жизни", - последовал ответ.
  
   Поскольку, как только контракт был понят и устно принят, потребовался дополнительный допуск к секретной информации, специальная программа доступа, или SAP-NTS 51, получить которую еще сложнее, чем SCI. Только после того, как были решены последние вопросы, разрешение получено и контракт должным образом выполнен, новичок вылетел на базу в Грум-Лейк и рассказал потрясающую правду об операции начальнику отдела кадров, контр-адмиралу военно-морского флота, который сидел за своим столом в пустыне, как вытащенная из воды утка, и жалел, что у него нет сотни баксов за каждый раз, когда он слышал: "Святое дерьмо, я никогда не ожидал ничего подобного!"
  
  
   Марк вздохнул с облегчением, когда прошел через сканер, не вызвав тревоги, наблюдатели и Малкольм Фрейзер ничего не узнали. Лифт номер один ждал на первом этаже. Когда она была заполнена первой дюжиной человек, двери закрылись, и она опустилась на шесть этажей сквозь несколько слоев закаленного бетона и стали, пока не замедлила ход и не остановилась у Главной исследовательской лаборатории. Хранилище находилось еще на шестьдесят футов ниже, в нем тщательно контролировались температура и влажность. В конце 1980-х годов в Хранилище была произведена модернизация стоимостью в несколько миллиардов долларов, в результате которой были добавлены гигантские амортизаторы, устойчивые к землетрясениям и ядерным взрывам, технология, приобретенная у японцев, которые были на переднем крае смягчения последствий землетрясений.
  
   У немногих сотрудников была причина посетить хранилище. Однако в Зоне 51 существовала традиция. В его или ее первый рабочий день исполнительный директор спускал новичка на специальном лифте с ограниченным доступом на уровень хранилища, чтобы посмотреть на него.
  
   Библиотека.
  
   Наблюдатели с оружием на поясе стояли по бокам стальных дверей, стараясь выглядеть как можно более угрожающе. Коды были введены, и толстые двери бесшумно распахнулись. Затем новичков приводили в огромную, мягко освещенную комнату, место тихое и мрачное, как собор, и они замирали в абсолютном благоговении перед открывшимся им зрелищем.
  
   Сегодня в лифте был только один член группы Марка по алгоритмам безопасности, математик средних лет с необычным именем Элвис Брандо, не имеющий отношения ни к тому, ни к другому. "Как у тебя дела сегодня, Марк?" - спросил он.
  
   "Довольно неплохо", - ответил Марк, чувствуя, как на него накатывает волна тошноты.
  
   Подземелье было залито резкой флуоресценцией. Легчайшие звуки эхом отражались от не покрытых коврами полов и стен цвета убежища. Кабинет Марка был одним из нескольких по периметру большой центральной комнаты, которая одновременно служила зоной для групповых совещаний и рабочим местом для техников более низкого уровня. Она была маленькой и захламленной, и по сравнению с его обителью на его последней работе в частном секторе в Калифорнии, с видом на кампус с ухоженными лужайками и зеркальными бассейнами, казалась кладовкой. Но под землей было мало места, и ему повезло, что ему не пришлось делиться. Письменный стол и буфет были дешевыми и обшитыми шпоном, но его кресло было дорогой эргономичной моделью, единственным комфортом для создания в лаборатории, на котором не экономили. В Зоне 51 было много неприятностей.
  
   Марк загрузил свой компьютер и вошел в сеть с паролем и двойным сканированием отпечатков пальцев и сетчатки. Экран приветствия украшала броская эмблема Военно-морского департамента. Он осмотрел общую комнату. Элвис уже склонился над своим рабочим столом в смежном с его офисом углу. Больше никто в департаменте еще не прошел отбор, и, что самое важное, директор его группы Ребекка Розенберг была в отпуске.
  
   Так получилось, что ему не пришлось беспокоиться о чрезмерном внимании. На поверхности и под землей он был одиночкой. Коллеги обычно оставляют его в покое. Он не распространял сплетни и не подшучивал. За обедом он мог самостоятельно найти свободное место в огромном буфете и взять журнал со стойки. Двенадцать лет назад, когда он впервые прибыл на базу, он предпринял несколько неуклюжих попыток пообщаться. В самом начале кто-то спросил его, не родственник ли он Шеклтону из Антарктиды, и он сказал "да", чтобы поддержать себя, пустившись в смехотворную семейную историю с участием двоюродного дедушки из Англии. Специалисту по базам данных не потребовалось много времени, чтобы просмотреть генеалогию и разоблачить его ложь.
  
   В течение двенадцати лет он приходил на работу, делал свою работу, и делал это хорошо. В аспирантуре и в ряде высокотехнологичных компаний Силиконовой долины он приобрел репутацию одного из выдающихся экспертов по безопасности баз данных в стране, авторитета в области защиты серверов от несанкционированного доступа. Именно по этой причине его активно привлекали к работе в Groom Lake. Поначалу он сопротивлялся, но в конце концов соблазнился соблазном заняться чем-то тайным и жизненно важным, в противовес серости и предсказуемости его жизни без корней.
  
   В Area 51 он написал новаторский код для защиты их систем от червей и других вторжений, алгоритмы, которые были бы широко приняты промышленностью и правительством в качестве новых золотых стандартов - если бы он смог их опубликовать. В его группе модными словечками были системы безопасности с открытым и закрытым ключами, уровни защищенных сокетов, токены Kerberos и системы обнаружения вторжений на хост. В его обязанности входило постоянное наблюдение за серверами на предмет попыток несанкционированного доступа как изнутри комплекса, так и извне-зондирования со стороны внешних хакеров.
  
   Кроме того, наблюдатели скормили его группе карантинные списки, по одному на каждого сотрудника - имена членов семьи, друзей, соседей, коллег супругов и т.д., Которые были личными именами. Один из алгоритмов Mark на липучках обнаружил бы сотрудника, который попытался получить доступ к информации из их карантинного списка, и было вопросом веры, что обнаружение приведет к неприятным последствиям. В ведомстве помнили аналитика конца 1970-х, который пытался найти свою невесту, и бедняга, предположительно, все еще находился в дыре в федеральной тюрьме.
  
   Марка охватил острый спазм в кишечнике. Он стиснул зубы, выбежал из своего кабинета и быстро прошел по коридору к ближайшему мужскому туалету. Вскоре, вернувшись за свой стол с чувством облегчения, он что-то крепко сжимал в левой руке. Когда он убедился, что посторонних глаз нет, он разжал пальцы и опустил в верхний ящик своего стола кусочек серого пластика в форме пули длиной около двух дюймов.
  
   Вернувшись в общую комнату, он двигался как человек-невидимка среди людей, громко болтающих о планах на выходные, которые теперь заполнили комнату. В кладовке он нашел набор для пайки и небрежно вернулся с ним в свой кабинет, где тихо закрыл за собой дверь.
  
   Без Розенберга вероятность того, что кто-то его перебьет, была близка к нулю, поэтому он продолжил. В нижнем ящике его стола были перевязанные резинкой пучки компьютерных кабелей. Он выбрал USB-провод и, используя маленькие плоскогубцы, аккуратно отломил один из металлических разъемов. Он был готов к серой пуле.
  
   Минуту спустя работа была выполнена. Он успешно припаял металлический разъем к пуле и, сделав это, изготовил полностью функциональную четырехгигабитную карту флэш-памяти, способную хранить три миллиона страниц данных, устройство, более смертоносное для безопасности Зоны 51, чем если бы он пронес контрабандой автоматическое оружие.
  
   Марк вернул флешку на свой стол и провел остаток утра за написанием кода. Ранее тем утром, во время короткой поездки в аэропорт Лас-Вегаса, он обдумал это в своей голове, и теперь его пальцы буквально дымились на клавиатуре. Это была программа маскировки, предназначенная для сокрытия того, что он собирался отключить свою собственную систему обнаружения вторжений на непроницаемый хост. К обеду он закончил.
  
   Когда общая комната и прилегающие кабинеты освободились на обед, он сделал свой ход и активировал новый набор кодов. Это сработало идеально, как он и предполагал, на сто процентов проверено аудитом, и когда он убедился, что его не удалось обнаружить, он вошел в основную базу данных Соединенных Штатов.
  
   Затем он ввел имя - Камачо, Луис, ДОБ. 1/12/1977 - и затаил дыхание. Экран засветился. Никакой радости.
  
   Конечно, у него были и другие идеи в рукаве. Следующим лучшим, как он полагал, был бы парень Луиса, Джон. Он правильно предположил, что найти его будет тривиально. Прикрываясь своей программой маскировки, он открыл портал NTS 51 в пользовательскую базу данных, которая объединяла платежные записи всех американских поставщиков телефонных услуг.
  
   Когда он вписал имя Джон в закладку с адресом Миннифорд-авеню, 189, Сити-Айленд, Нью-Йорк, выскочило полное имя - Джон Уильям Пеппердайн - и номер социального страхования. Несколькими нажатиями клавиш позже у него появилась дата рождения. Проще простого, подумал он. Вооружившись данными, он снова вошел в основную базу данных США и нажал на значок поиска.
  
   Он ахнул, едва веря в свою удачу. Результат был выдающимся. Нет, идеально!
  
   У него был свой якорь.
  
   Ладно, Марк, пошевеливайся, подумал он. Ты влез, теперь убирайся к черту! Люди из его отдела скоро должны были вернуться с обеда, и он хотел перестать ходить по канату. Он осторожно вставил свою недавно припаянную карту памяти в USB-порт своего компьютера.
  
   Загрузка перспективной базы данных США на флэш-накопитель заняла всего несколько секунд. Когда это было сделано, он умело замел следы, отключив свою программу маскировки и одновременно перезапустив систему обнаружения вторжений на хост. Он завершил операцию, отсоединив металлический разъем от "серой пули" и перепаяв его с USB-кабелем. Когда все компоненты были разложены по местам на его столе, он открыл дверь и как можно небрежнее направился к кладовке, чтобы вернуть паяльник.
  
   Когда он отвернулся от полки в шкафу, Элвис Брандо, коренастый властный мужчина, преградил ему путь, достаточно близко, чтобы Марк почувствовал запах чили в его дыхании.
  
   "Пропустил обед?" Элвис бросил вызов.
  
   "Я думаю, у меня желудочная ошибка", - сказал Марк.
  
   "Может быть, тебе стоит пойти в медицинский. Ты потеешь, как свинья ".
  
   Марк дотронулся до своего влажного лба и понял, что его комбинезон промок до подмышек. "Со мной все в порядке".
  
   Когда до конца оставалось полчаса, Марк нанес еще один визит в мужской туалет и обнаружил пустую кабинку. Он вытащил из кармана комбинезона два предмета - флешку в форме пули и скомканный презерватив. Он вставил пластиковую пулю в презерватив и снял комбинезон. Затем он сжал челюсти и засунул величайший секрет на планете себе в зад.
  
  
   Той ночью он сидел на своем диване и потерял счет времени, пока ноутбук жег ему промежность и щипал глаза. Он троллил пиратскую базу данных, перетасовывая ее, как колоду карт, проводя перекрестные проверки, сверки, составляя списки от руки и пересматривая их, пока не был удовлетворен.
  
   Он работал безнаказанно. Даже если бы он был онлайн, на его компьютере была защита от взлома, которую наблюдатели не смогли бы взломать. Его руки и пальцы были единственными частями тела, которые находились в движении, но когда он закончил, он почти задыхался от напряжения. Собственная дерзость наэлектризовала его - он хотел бы похвастаться перед кем-нибудь своим бесстыдным умом.
  
   Когда он был мальчиком, он бегал и рассказывал своим родителям всякий раз, когда получал хорошую оценку или решал математическую задачу. Его мать умерла от рака. Его отец вторично женился на неприятной женщине и все еще был горько разочарован в нем за то, что он оставил хорошую компанию ради государственной работы. Они почти не разговаривали. Кроме того, это было не то, о чем можно рассказать живой душе.
  
   Внезапно ему в голову пришла идея, которая заставила его захихикать от восторга.
  
   Почему бы и нет?
  
   Кто мог знать?
  
   Он закрыл базу данных, заблокировал ее паролем, затем открыл файл, содержащий его первый сценарий, его "Оду судьбе" в стиле Торнтона Уайлдере, которая была уничтожена маленькой голливудской жабой. Он прокрутил сценарий и начал вносить изменения, и каждый раз, когда он нажимал "Найти и заменить", он взволнованно визжал, как непослушный маленький мальчик, у которого есть зловещий секрет.
  
  
   23 ИЮНЯ 2009. СИТИ-АЙЛЕНД, Нью-Йорк
  
  
   Когда Уилл был маленьким, его отец брал его с собой на рыбалку, потому что это то, что должны были делать отцы. Его будили до рассвета, тыча в плечо, он натягивал одежду и забирался в пикап, чтобы отправиться из захолустного городка Куинси в Панама-Сити. Его отец брал напрокат 26-футовый катер на час у пристани для яхт рабочего класса и отправлялся на юг примерно на десять миль в залив. Путешествие из его темной спальни в сверкающие рыбацкие угодья проходило со скудным обменом словами. Он наблюдал, как он ведет лодку, его громоздкое тело, окрашенное восходящим солнцем в оранжевый цвет, и удивлялся, почему даже естественная красота теплой утренней прогулки на лодке по спокойным мерцающим водам не вызывает радости на лице этого человека. В конце концов, его отец тушил сигарету и говорил что-то вроде: "Хорошо, давайте возьмем эти лески на приманку", а затем погружался в угрюмое молчание на несколько часов, пока окунь или ваху не попадались на удочку и не приходилось отдавать приказы.
  
   Пересекая мост Сити-Айленд и глядя в сторону залива Восточный Честер, он поймал себя на том, что думает о своем старике в тот момент, когда в поле зрения появилась первая пристань для яхт - алюминиевый лес мачт, покачивающийся на усиливающемся послеполуденном бризе. Сити-Айленд был маленьким любопытным оазисом, частью Бронкса с муниципальной точки зрения, но в геокультурном плане немного ближе к Острову Фантазий, клочку земли, который побуждал посетителей свободно общаться с другими местами и в другие времена, потому что он был так непохож на город по другую сторону дамбы.
  
   Для индейцев Сиваноя остров на протяжении веков был плодородным местом для рыбной ловли и разведения устриц, для европейских поселенцев - центром кораблестроения и мореплавания, для нынешних жителей - анклавом среднего класса, состоящим из скромных домов на одну семью вперемешку с прекрасными особняками викторианских мореплавателей, а его береговая линия усеяна яхт-клубами для богатых жителей других островов. С лабиринтом маленьких улочек, некоторыми почти проселочными дорогами, мириадами океанских тупиков, непрекращающимися детскими криками чаек и соленым запахом берега, это напоминало места отдыха или детские приюты, а не столичный Нью-Йорк.
  
   Нэнси видела, что у него отвисла челюсть от этого места. "Когда-нибудь бывал здесь раньше?" - спросила она.
  
   "Нет, ты?"
  
   "Мы часто приезжали сюда на пикники, когда я был ребенком". Она сверилась с картой. "Вам нужно повернуть налево на Бич-стрит".
  
   Миннифорд-авеню вряд ли можно было назвать проспектом в классическом понимании этого слова, скорее она напоминала дорожку для телег, и это было еще одно неудачное место для расследования крупного преступления. Полицейские и аварийные машины, а также грузовики медиа-спутников запрудили дорогу, как тромбоз. Он присоединился к длинной веренице безнадежно застрявших машин и пожаловался Нэнси, что остаток пути им придется пройти пешком. Он загораживал подъездную дорожку и ожидал скандала со стороны коренастого парня в футболке для битья жен, который окидывал его оценивающим взглядом с порога, но парень просто крикнул: "Ты на работе?"
  
   Он кивнул.
  
   "Я из полиции Нью-Йорка, в отставке", - представился мужчина. "Не волнуйся. Я посмотрю "Исследователь". Я никуда не уйду ".
  
   Барабаны джунглей били громко и быстро. Все в правоохранительных органах и их дяди знали, что Сити-Айленд стал эпицентром в деле убийцы Судного дня. СМИ уже были предупреждены, что усилило истерию. Небольшой дом цвета лайма был окружен толпой журналистов и кордоном копов из 45-го участка. Тележурналисты выбирали ракурсы на переполненном тротуаре, чтобы их операторы могли четко запечатлеть их на фоне дома. Они держали в руках микрофоны, их рубашки и блузки развевались, как морские флаги на сильном западном ветру.
  
   Когда он увидел дом, у него в голове промелькнули знаковые фотографии, которые заполонили бы весь мир, если бы оказалось, что это место, где был схвачен убийца. Дом судного дня. Скромное двухэтажное жилище эпохи 1940-х годов с покосившейся черепицей, выщербленными ставнями и покосившимся крыльцом с парой велосипедов, пластиковыми стульями и грилем. Там не было двора, о котором стоило бы говорить - плевательница с хорошей мощностью легких могла высунуться из окон и поразить дома с обеих сторон и сзади. Мощеного пространства как раз хватало для двух машин - бежевая Honda Civic была втиснута между домом и сетчатым забором соседа, а старый красный BMW 3-й серии был припаркован между крыльцом и тротуаром, где в противном случае мог бы быть участок травы.
  
   Он устало посмотрел на часы. Это был уже долгий день, и он не собирался заканчиваться в ближайшее время. Он мог часами не получать выпивку, и его возмущало лишение. И все же, насколько великолепно было бы завершить дело здесь и сейчас и отправиться на пенсию, надежно усаживаясь на барный стул к 5:30 каждую ночь? При этой мысли он ускорил шаг, заставив Нэнси перейти на рысь. "Ты готов к рок-н-роллу?" он позвал.
  
   Прежде чем она смогла ответить, вавилонский репортер с четвертого канала узнал его по пресс-конференции и крикнул своему оператору: "Направо! Это Крысолов!" Видеокамера повернулась в его сторону. "Агент Пайпер! Можете ли вы подтвердить, что Убийца Судного дня был схвачен?" Мгновенно все видеооператоры последовали его примеру, и они с Нэнси были окружены лающей стаей.
  
   "Просто продолжай идти", - прошипел он, и Нэнси пристроилась сзади, позволив ему пробиваться сквозь толпу.
  
   Зона поражения была на их лицах в тот момент, когда они вошли внутрь. В гостиной царил кровавый беспорядок. Она была заклеена скотчем, прекрасно сохранилась, и Уиллу с Нэнси пришлось заглядывать в открытую дверь, как будто они рассматривали закрытую музейную экспозицию. Тело худощавого мужчины с открытыми глазами было наполовину на желтом диванчике, наполовину с него. Его голова лежала на подлокотнике, хорошо и по-настоящему вдавленная, его каштановые волосы и скальп были рассечены, полумесяц твердой мозговой оболочки блестел в последних золотых лучах солнца. Его лицо, или, скорее, то, что от него осталось, представляло собой распухшее мясистое месиво с обнаженными осколками костей и хрящей цвета слоновой кости. Обе его руки были раздроблены в отвратительно неестественных анатомических положениях.
  
   Он прочитал комнату как рукопись - красные брызги по всей краске, зубы, разбросанные по ковру, как попкорн с грязной вечеринки, - и он пришел к выводу, что мужчина умер на диване, но не там, где началось нападение. Жертва стояла возле двери, когда был нанесен первый удар, направленный вверх по дуге, который отскочил от его черепа и брызнул кровью на потолок. Его били снова и снова, пока он шатался и вертелся по комнате, безуспешно отбиваясь от града ударов тупым предметом. Он не ушел легко, этот. Уилл попытался интерпретировать выражение глаз. Он видел этот взгляд широко раскрытых глаз бесчисленное количество раз. Какой была последняя эмоция? Страх? Гнев? Отставка?
  
   Нэнси обратила внимание на другую деталь в диораме. "Ты видишь это?" - спросила она. "На столе. Я думаю, это из-за открытки."
  
   Командиром участка был молодой турок, капитан-полировщик по имени Брайан Мерфи. Его атлетическая грудь гордо выпятилась под безупречно выглаженной голубой рубашкой, когда он представился. Для него это был ошейник, меняющий карьеру, и покойный, некто Джон Уильям Пеппердайн, наверняка был бы раздражен тем, сколько ажиотажа вызвала в этом полицейском его кончина.
  
   По дороге сюда они с Нэнси беспокоились о том, что 45-й участок затопчет еще одно место преступления, но в этом не было необходимости, потому что Мерфи взял на себя личную ответственность за это. Толстого, неряшливого детектива Чепмена нигде не было видно. Он похвалил капитана за его осведомленность в криминалистике, и это возымело тот же эффект, что поглаживание дворняжки при ворковании "хороший пес." Теперь Мерфи был его другом на всю жизнь, и он легкомысленно рассказал им, как его офицеры, отреагировав на звонок соседа в службу 911 по поводу криков, обнаружили тело и открытку, и как один из его сержантов заметил окровавленного преступника, Луиса Камачо, зажатого за масляным баком в подвале. Парень хотел признаться на месте, и у Мерфи хватило здравого смысла записать на видео, как он отказывается от своих прав на Миранду и дает свои показания скучным монотонным тоном. Как презрительно выразился Мерфи, это было преступление "фрукт на фрукте".
  
   Уилл слушал спокойно, но Нэнси была нетерпелива. "Он признался в других, в других убийствах?"
  
   "Честно говоря, я туда не ходил", - сказал Мерфи. "Я оставил это для вас, ребята. Ты хочешь его увидеть?"
  
   "Как только сможем", - сказал он.
  
   "Следуй за мной".
  
   Уилл улыбнулся. "Он все еще здесь?" Мгновенное удовлетворение.
  
   "Я хотел облегчить тебе задачу. Ты же не хотел мотаться по Бронксу, не так ли?"
  
   "Капитан Мерфи, ты, блядь, звезда всех времен", - сказал он.
  
   "Не стесняйтесь поделиться своим мнением с комиссаром", - предложила Мерфи.
  
   Первое, что он заметил в Луисе Камачо, было то, что он идеально соответствовал их физической комплекции: темнокожий, среднего роста, худощавого телосложения, около 160 фунтов. По тому, как напряглись ее губы, он мог сказать, что Нэнси тоже его раскусила. Он сидел за кухонным столом, руки скованы за спиной наручниками, дрожащий, его джинсы и потертая футболка Just Do It были накрахмалены засохшей кровью. О, он сделал это, все правильно, подумал он. Посмотри на этого парня, на котором кровь другого мужчины, как на чем-то из племенного ритуала.
  
   Кухня была опрятной и милой, коллекция причудливых банок для печенья, формы для макарон в акриловых трубочках, коврики с воздушными шариками, подставка для выпечки, уставленная фарфором в цветочек. "Очень домашний, очень веселый", - подумал Уилл. Он нависал над Луисом, пока мужчина неохотно не встретился с ним взглядом.
  
   "Мистер Камачо, меня зовут специальный агент Пайпер, а это специальный агент Липински. Мы из ФБР, и нам нужно задать вам несколько вопросов."
  
   "Я уже рассказал копам, что я сделал", - сказал Луис чуть громче шепота.
  
   Уилл был грозен на допросе. Он использовал свои габариты крутого парня, чтобы угрожать, а затем уравновесил это успокаивающим тоном и мягким южным акцентом. Субъект никогда не был полностью уверен, с чем он столкнулся, и Уилл использовал это как оружие. "Мы ценим это. Это определенно облегчит вам задачу. Мы просто хотим расширить расследование ".
  
   "Ты имеешь в виду открытку, которую получил Джон? Это то, что ты подразумеваешь под расширением?"
  
   "Верно, нас заинтересовала открытка".
  
   Луис скорбно покачал головой, и у него потекли слезы. "Что со мной будет?"
  
   Уилл попросил одного из полицейских, стоявших по бокам от Луиса, вытереть ему лицо салфеткой.
  
   "В конечном счете, это будет решать суд присяжных, но если вы продолжите сотрудничать со следствием, я верю, что это окажет положительное влияние на ход событий. Я знаю, что вы уже разговаривали с этими офицерами, но я был бы признателен, если бы вы начали с рассказа о ваших отношениях с мистером Пеппердайном, а затем рассказали нам, что здесь произошло сегодня. "
  
   Он позволил ему говорить свободно, время от времени меняя направление, пока Нэнси делала свои обычные заметки. Они познакомились в 2005 году в баре. Не гей-бар, но они нашли друг друга достаточно эффективно и начали встречаться, темпераментная пуэрториканская стюардесса из Квинса и эмоционально заблокированный владелец епископального книжного магазина с Сити-Айленда. Джон Пеппердайн унаследовал этот комфортабельный зеленый дом от своих родителей, и он позволил череде бойфрендов переехать к нему на протяжении многих лет. На свой 40-й день рождения в зеркале заднего вида Джон сказал друзьям, что Луис был его последней большой любовью, и он был прав.
  
   Их отношения были бурными, тема неверности оставалась постоянной. Джон требовал моногамии, Луис был неспособен. Джон регулярно обвинял его в мошенничестве, но работа Луиса, с его постоянными поездками в Вегас, давала определенный карт-бланш. Луис прилетел домой накануне вечером, но вместо того, чтобы возвращаться на Сити-Айленд, он отправился на Манхэттен с бизнесменом, которого встретил в самолете, который купил ему дорогой обед и отвез домой на Саттон-Плейс. Луис забрался в кровать Джона в четыре утра и проснулся только в час дня. С похмелья он неуверенно спустился по лестнице, чтобы сварить кофе, ожидая, что дом будет в его полном распоряжении.
  
   Вместо этого Джон остался дома после работы и разбил лагерь в гостиной, эмоционально расстроенный, почти бессвязный и всхлипывающий от беспокойства, с растрепанными волосами и бледным лицом. Где был Луис? С кем он был? Почему он не ответил на свой срочный телефон и текстовые сообщения? Почему из всех дней он бросил его именно вчера? Луис отмахнулся от тирады, желая знать, в чем дело. Разве парень не может пойти куда-нибудь после работы и пропустить пару стаканчиков с друзьями? Это было за гранью жалости. Ты считаешь меня жалким, - кричал Джон. Посмотри на это, сукин сын! Он сбегал на кухню и вернулся с зажатой в пальцах открыткой. Это открытка о Конце света, придурок, на ней мое имя и сегодняшняя дата!
  
   Луис посмотрел на это и сказал ему, что это, вероятно, была дурацкая шутка. Возможно, клерк-идиот, которого Джон недавно уволил, мстил ему. И в любом случае, Джон вызвал полицию? Он этого не сделал. Он был слишком напуган. Они некоторое время спорили взад-вперед, пока на столике в прихожей не зазвонил мобильник Луиса с характерным "Ой, я сделал это снова" мелодичным звонком. Джон ухватился за это и закричал: "Кто, блядь, такой Фил?" Ответ, по правде говоря, это был парень из Саттон Плейс, но Луис неубедительно уклонился от правды.
  
   Эмоции Джона достигли предела, и, по словам Луиса, обычно мягкий парень не выдержал, схватив алюминиевую биту для софтбола, которую он оставил у входной двери десять лет назад после разрыва ахиллова сухожилия в игре взрослой лиги в Пелхэме. Джон орудовал им, как копьем, тыча концом в плечи Луиса, выкрикивая непристойности. Луис кричал ему в ответ, чтобы он положил ее, но удары продолжались, распаляя Луиса настолько, что он не мог контролировать, что произойдет дальше, когда каким-то образом бита оказалась у него в руках и комната начала окрашиваться кровью.
  
   Уилл слушал с нарастающим дискомфортом, потому что признание звучало достоверно. Тем не менее, он не выставил на всеобщее обозрение папскую непогрешимость. Его обманывали раньше, и, с Божьей помощью, его обманывали и сейчас. Он не стал дожидаться, пока Луис перестанет плакать, прежде чем агрессивно и внезапно спросить: "Это ты убил Дэвида Свишера?"
  
   Луис испуганно поднял глаза. Его инстинктом было протестующе замахать руками, отчего запястья натерлись о наручники. "Нет!"
  
   "Ты убил Элизабет Колер?"
  
   "Нет!"
  
   "Это ты убил Марко Наполитано?"
  
   "Остановись!" Луис поискал глазами Нэнси. "О чем говорит этот парень?"
  
   Вместо ответа Нэнси продолжила избиение: "Это ты убил Майлза Дрейка?"
  
   Луис перестал плакать. Он сухо фыркнул носом и уставился на нее.
  
   "Это ты убил Милоша Човича?" - спросила она.
  
   Затем Уилл: "Консуэла Лопес?"
  
   Затем Нэнси: "Ида Сантьяго?"
  
   И Уилл: "Люциус Робертсон?"
  
   Капитан Мерфи ухмыльнулся, впечатленный крысиной шуткой.
  
   Луис энергично покачал головой. "Нет! Нет! Нет! Нет! Вы, ребята, сумасшедшие. Я говорил вам, что убил Джона, вроде как в целях самообороны, но я никогда не убивал этих других людей. Ты думаешь, я гребаный Убийца Судного дня? Это то, что ты думаешь? Давай! Будь настоящим, чувак!"
  
   "Хорошо, Луис, я тебя понял. Успокойся. Хочешь немного воды?" - Спросил Уилл. "Итак, как долго ты летаешь по маршруту Нью-Йорк-Лас-Вегас?"
  
   "Почти четыре года".
  
   "У тебя есть дневник, что-то вроде бортового журнала под рукой?"
  
   "Да, у меня есть книга. Это наверху, на комоде."
  
   Нэнси поспешила к двери.
  
   "Ты когда-нибудь отправлял открытки из Вегаса?" Уилл потребовал.
  
   "Нет!"
  
   "Я слышал, как ты громко и ясно сказал, что ты не убивал этих людей, но скажи мне вот что, Луис, ты знал кого-нибудь из них?"
  
   "Конечно, нет, чувак!"
  
   "Это включает Консуэлу Лопес и Иду Сантьяго?"
  
   "Что? Поскольку они латиноамериканцы, я должен их знать? Ты что, идиот какой-то? Ты знаешь, сколько испанцев в Нью-Йорке?"
  
   Он не сбавил шага. "Ты когда-нибудь жил на Стейтен-Айленде?"
  
   "Нет".
  
   "Когда-нибудь работал там?"
  
   "Нет".
  
   "У тебя там есть друзья?"
  
   "Нет".
  
   "Когда-нибудь бывал там?"
  
   "Может быть, один раз, для поездки на пароме".
  
   "Когда это было?"
  
   "Когда я был ребенком".
  
   "На какой машине ты ездишь?"
  
   "Гражданский".
  
   "Тот белый, что у входа?"
  
   "Да".
  
   "Кто-нибудь из ваших друзей или родственников водит синюю машину?"
  
   "Нет, чувак, я так не думаю".
  
   "У тебя есть пара кроссовок Reebok DMX 10?"
  
   "Чувак, я похож на того, кто надел бы какие-нибудь крутые подростковые кроссовки?"
  
   "Кто-нибудь когда-нибудь просил тебя отправлять открытки из Лас-Вегаса?"
  
   "Нет!"
  
   "Ты признался, что убил Джона Пеппердайна".
  
   "В целях самообороны, чувак".
  
   "Ты когда-нибудь убивал кого-нибудь еще".
  
   "Нет!"
  
   "Вы знаете, кто убил других жертв?"
  
   "Нет!"
  
   Он резко прервал интервью, пошел искать Нэнси и нашел ее на лестничной площадке второго этажа. У него было плохое предчувствие, и ее скривленный рот подтвердил его опасения. На ней была пара латексных перчаток, она листала черный ежедневник на 2008 год. "Проблемы?" он спросил.
  
   "Если этот дневник подлинный, у нас большие проблемы. За исключением сегодняшнего дня, он был в Лас-Вегасе или в пути во время любого другого убийства. Я не могу в это поверить, Уилл. Я не знаю, что сказать."
  
   "Скажи, блядь. Это то, что ты должен сказать ". Он устало прислонился к стене. "Потому что это дело полный пиздец".
  
   "Возможно, дневник был подделан".
  
   "Мы проверим записи в его компании, но мы оба знаем, что этот парень не Думсдэй".
  
   "Ну, он убил девятую жертву, это точно".
  
   Он кивнул. "Хорошо, партнер, вот что мы собираемся сделать". Она отложила дневник Луиса и открыла свой блокнот, чтобы записать его инструкции.
  
   "Ты ведь не пьешь, не так ли?"
  
   "Не совсем".
  
   "Хорошо, считай, что ты назначен. Мы заканчиваем дежурство примерно через пять минут. Твое задание - отвести меня в бар, поговорить со мной, пока я напиваюсь, а затем отвезти меня домой. Ты сделаешь это для меня?"
  
   Она посмотрела на него неодобрительно. "Если это то, чего ты хочешь".
  
  
   Он быстро опрокинул свои напитки, толкая официантку между кабинкой и баром. Нэнси наблюдала, как он сбрасывает оковы трезвости, пока сама угрюмо потягивала диетический имбирный эль через гибкую соломинку. Их столик в ресторане Harbor выходил окнами на залив, спокойные воды которого темнели по мере того, как солнце начинало садиться. Он заметил ресторан еще до того, как они покинули остров, пробормотав: "В этом месте обязательно должен быть бар".
  
   Он был не настолько пьян, чтобы не заметить тот факт, что Нэнси было неудобно выпивать после работы со своим начальником, парнем, у которого была репутация офисного негодяя и распутника. Она буквально извивалась от дискомфорта.
  
   Она не разговаривала, поэтому он развлекся, сделав пьяный профиль. Она, вероятно, чувствовала себя помощницей, помогая ему смазываться так быстро, как только мог.
  
   И она, вероятно, влюбилась в него. Он мог видеть это в ее глазах, особенно первым делом утром, когда она вошла в его кабинет. Большинство женщин в конце концов сдавались. Это не было хвастовством, просто факт.
  
   Прямо сейчас она, вероятно, ненавидела его за то, кем он был, и хотела его одновременно. Он делал это с женщинами.
  
   В слабом свете керосиновой настольной лампы его тело сжималось и размягчалось, как необожженная глиняная форма, оставленная на улице в знойный день. Его лицо осунулось, плечи округлились, и он тяжело опустился на блестящую виниловую банкетку.
  
   "Ты должен был поговорить со мной", - невнятно произнес он. "Ты просто сидишь там, наблюдая за мной".
  
   "Ты хочешь поговорить об этом деле?" - спросила она.
  
   "Ни хрена себе, что угодно, только не это".
  
   "Что тогда?"
  
   "Как насчет бейсбола?" - предложил он. "Тебе нравятся "Метс" или "Янкиз"?"
  
   "На самом деле я не слежу за спортом".
  
   "Это так ..."
  
   "Прости". Через окна она наблюдала за бегущими огнями моторной лодки, проползающей мимо на предельной скорости, пока та не скрылась из виду. Его голова была опущена; он играл с кубиками льда в своем напитке, отправляя их в водоворот пальцем, а когда стакан опустел, он грубо погрозил мокрым пальцем молодой официантке.
  
   Он попытался придать резкость размытым чертам Нэнси, наморщив лоб. "Ты не хочешь быть здесь, не так ли?"
  
   "Не особенно".
  
   Он заставил ее вздрогнуть, когда ударил по столу тыльной стороной ладони, слишком сильно и слишком громко для приличия, повернув головы. "Мне нравится твоя честность". Он зачерпнул немного орехов и захрустел ими, затем стряхнул соль с жирных ладоней. "Большинство женщин не честны со мной, пока не становится слишком поздно". Он фыркнул, как будто только что сказал что-то смешное. "Ладно, напарник, скажи мне, чем бы ты занимался сегодня вечером, если бы не нянчился со мной".
  
   "Я не знаю, помогаю с ужином, читаю, слушаю музыку". Она извинилась. "Я не очень интересный человек, Уилл".
  
   "Что читаешь?"
  
   "Мне нравятся биографии. Романы."
  
   Он изобразил интерес. "Раньше я много читал. Сейчас я в основном смотрю телевизор и пью. Хочешь знать, кем это делает меня?"
  
   Она этого не сделала.
  
   "Мужчина!" - хихикнул он. "Чертов Хомо сапиенс мужского пола двадцать первого века!" Он закинул в рот еще орешков, свирепо скрестил руки на груди и скривил рот в зубастой говноедской ухмылке. По каменной реакции Нэнси он понял, что заходит слишком далеко, но ему было все равно.
  
   Он становился хорошим и пьяным, и слишком плохим, если ей это не нравилось. У официантки было маленькое золотое распятие, которое раскачивалось и стучало по верхней части ее глубокого декольте, когда она ставила еще одну порцию скотча. Он хитро посмотрел на нее. "Эй, не хочешь пойти со мной домой, посмотреть телевизор и выпить?"
  
   С Нэнси было достаточно. "Извините, мы примем счет", - сказала она, когда официантка поспешила прочь. "Уилл, мы уходим", - сурово объявила она. "Тебе нужно идти домой".
  
   "Разве это не то, что я только что предложил?" он протянул.
  
   Из-под его куртки доносилась "Ода радости". Он шарил на ощупь, пока не смог извлечь телефон из кармана. Он покосился на определитель абонента. "Черт. Я не думаю, что мне следует говорить с ней прямо сейчас." Он передал ее Нэнси. "Это Хелен Свишер", - прошептал он, как будто звонивший уже слушал.
  
   Нэнси нажала кнопку разговора. "Здравствуйте, это телефон Уилла Пайпера".
  
   Он выскользнул из кабинки и, пошатываясь, направился к мужскому туалету. К тому времени, как он вернулся, Нэнси оплатила счет и ждала его у стола. Она решила, что он не был слишком пьян, чтобы услышать новости. "Хелен Свишер только что получила список клиентов Дэвида из его банка. В конце концов, у него были связи в Лас-Вегасе ".
  
   "Да?"
  
   "В 2003 году он финансировал компанию из Невады под названием Desert Life Insurance. Его клиентом был генеральный директор, человек по имени Нельсон Элдер."
  
   У него был вид человека, пытающегося удержаться на палубе раскачиваемой штормом лодки. Он неуверенно покачнулся и громко произнес: "Тогда ладно. Я собираюсь отправиться туда, я собираюсь поговорить с Нельсоном Элдером и я собираюсь найти проклятого убийцу. Как тебе такой план?"
  
   "Дай мне ключи от машины", - потребовала она. Ее гнев пронзил его опьянение.
  
   "Не злись на меня", - взмолился он. "Я твой партнер!"
  
   На парковке их чувства были сбиты с толку теплыми порывами соленого ветра и острым ароматом отлива. Обычно этот раз-два удара могли бы сделать Нэнси мечтательной и беззаботной, но она выглядела так, словно находилась в темном месте, когда слушала Уилла, шаркающего позади нее, как монстр Фрэн-кенштейн, пьяно бормочущего.
  
   "Еду в Вегас, детка, еду в Вегас".
  
  
   17 СЕНТЯБРЯ 782 года. VECTIS, BRITANNIA
  
  
   Было время сбора урожая, возможно, любимое время года Джозефуса, когда дни были приятно теплыми, ночи прохладными и комфортными, а воздух был наполнен землистыми запахами недавно скошенной пшеницы, ячменя и свежих яблок. Он поблагодарил за щедрые доходы с полей, окружающих стены аббатства. Братья смогут пополнить истощающиеся запасы в амбаре и наполнить свои дубовые бочки свежим элем. Хотя он ненавидел обжорство, он завидовал ограничению пива, которое неизбежно наступало к середине лета.
  
   На переделку церкви из дерева в камень ушло три года. Квадратная, сужающаяся кверху башня возвышалась достаточно высоко, чтобы лодки и корабли, приближающиеся к острову, могли использоваться в качестве навигационного ориентира. Прямоугольный алтарь в восточной части имел низкие треугольные окна, которые прекрасно освещали святилище во время дневных занятий. Неф был достаточно длинным не только для нынешней общины, но и монастырь сможет вместить большее количество слуг Христа в будущем. Джозефус часто просил прощения и совершал покаяние за гордость, которая клокотала в его груди из-за роли, которую он сыграл в ее создании. Правда, его знания о мире были ограничены, но он представлял себе церковь в Вектисе как один из величайших соборов христианского мира.
  
   В последнее время масоны усердно работали, заканчивая новое здание капитула. Джозефус и Освин решили, что следующим будет скрипторий, и что структуру придется значительно расширить. Созданные ими Библии и сборники правил, а также иллюстрированные Послания Святого Петра, написанные золотыми чернилами, были высоко оценены, и Иосиф Флавий слышал, что копии переправлялись через воды в Эйре, Италию и Францию.
  
   Была середина утра, приближался третий час, и он направлялся из уборной в трапезную за куском черного хлеба, бараньей тушенкой, солью и кувшином эля. Его желудок урчал в нетерпеливом ожидании, поскольку Освин ввел ограничение только на один прием пищи в день, чтобы укрепить дух своей паствы, ослабив желания их плоти. После длительного периода медитации и личного поста, который едва ли мог позволить себе сам немощный настоятель, Освин поделился своим откровением со всей общиной, которая послушно собралась в Здании Капитула. "Мы должны ежедневно поститься, как и ежедневно питаться", - заявил он. "Мы должны ублажать тело более скупо".
  
   Так они все стали тоньше.
  
   Джозефус услышал, как его назвали по имени. Гутлак, огромный грубый мужчина, который был солдатом до прихода в монастырь, догнал его бегом, его сандалии шлепали по дорожке.
  
   "Приор", - сказал он. "Убертус камнерез у ворот. Он желает немедленно поговорить с тобой."
  
   "Я направляюсь в трапезную на ужин", - возразил Джозефус. "Ты не чувствуешь, что он может подождать?"
  
   "Он сказал, что это срочно", - сказал Гутлак, торопясь уйти.
  
   "И куда ты направляешься?" Джозефус позвал его вслед.
  
   "В трапезную, настоятель. На мой ужин."
  
   Убертус находился внутри ворот возле входа в Хоспициум, гостевой дом для посетителей и путешественников, низкое деревянное здание с рядами простых кроватей. Он прирос к месту на земле, его ноги не двигались. Издалека Джозефусу показалось, что он один, но когда он приблизился, он увидел ребенка позади каменщика, две маленькие ножки которого виднелись между его ногами, похожими на ствол дерева.
  
   "Чем я могу тебе помочь, Убертус?" Спросил Джозефус.
  
   "Я привел ребенка".
  
   Джозефус не понял.
  
   Убертус протянул руку назад и привлек мальчика к себе. Он был босоногим, крошечным мальчиком, тонким, как веточка, с ярко-рыжими волосами. Его рубашка была грязной и в лохмотьях, обнажая лестницу ребер и голубиную грудь. Его брюки были слишком длинными, поношенными, и он еще не дорос до них. Его прекрасная кожа была пергаментно-белой, его пристальные глаза были зелеными, как драгоценные камни, а его нежное лицо было неподвижным, как одна из каменных глыб его отца. Он плотно сжал свои побелевшие розовые губы, и от усилия сделать это его подбородок напрягся и сморщился.
  
   Джозефус слышал об этом мальчике, но никогда не видел его в глаза. Он нашел его тревожным зрелищем. В нем было холодное безумие, ощущение, что его короткая грубая жизнь не была благословлена теплом Бога. Его имя, Октавус, восьмой, было даровано ему Убертусом в ночь его рождения. В отличие от его близнеца, мерзости, которого лучше уничтожить, его жизнь была бы блаженно обычной, не так ли? В конце концов, восьмой сын седьмого сына - это всего лишь другой сын, даже если он родился в седьмой день седьмого месяца 777-го года после рождения Господа. Убертус молился, чтобы он стал сильным и продуктивным, резчиком по камню, как его отец и братья.
  
   "Зачем ты привел его?" Спросил Джозефус.
  
   "Я хочу, чтобы ты забрал его".
  
   "Зачем мне забирать твоего сына?"
  
   "Я не могу больше удерживать его".
  
   "Но у тебя есть дочери, чтобы заботиться о нем. У тебя есть еда для твоего стола ".
  
   "Ему нужен Христос. Христос здесь ".
  
   "Но Христос повсюду".
  
   "Нигде нет сильнее, чем здесь, приор".
  
   Мальчик упал на колени и ткнул костлявым пальцем в грязь. Он начал передвигать его маленькими кругами, вырезая узор на земле, но его отец наклонился и дернул его за волосы, чтобы поднять. Мальчик вздрогнул, но не издал ни звука, несмотря на яростный рывок.
  
   "Мальчику нужен Христос", - настаивал его отец. "Я хочу посвятить его религиозной жизни".
  
   Джозефус слышал разговоры о том, что мальчик был странным, немым, казалось бы, поглощенным своим собственным миром, совершенно не интересуясь своими братьями и сестрами или другими деревенскими детьми. Его вскармливали, хотя кормили плохо, и даже сейчас, в пятилетнем возрасте, он ел скудно и без аппетита. В глубине души Джозефус не был удивлен тем, каким оказался мальчик. В конце концов, он был свидетелем удивительного появления этого ребенка на свет собственными глазами.
  
   Аббатство регулярно принимало детей, хотя это не было активно поощряемой практикой, поскольку это отнимало ресурсы и отвлекало сестер от других задач. Жители деревни особенно стремились оставлять у своих ворот детей с психическими и физическими отклонениями. Если бы сестра Магдалена добилась своего, им всем было бы отказано, но Джозефус питал слабость к самому несчастному из Божьих созданий.
  
   Тем не менее, это было тревожно.
  
   "Мальчик, ты можешь говорить?" - спросил он.
  
   Октавус проигнорировал его и только посмотрел на землю, на рисунок, который он сделал.
  
   "Он не может говорить", - сказал Убертус.
  
   Джозефус осторожно взял его за подбородок и приподнял его лицо. "Ты голоден?"
  
   Темные глаза мальчика блуждали.
  
   "Ты знаешь о Христе, своем спасителе?"
  
   Джозефус не смог обнаружить ни проблеска узнавания. Бледное лицо Октавуса было tabula rasa, пустой табличкой, на которой ничего не было написано.
  
   "Вы возьмете его, приор?" - взмолился мужчина.
  
   Джозефус отпустил подбородок мальчика, и юноша упал на землю и продолжил рисовать узоры на земле своим грязным пальцем.
  
   По точеному лицу Убертуса текли слезы. "Пожалуйста, я умоляю тебя".
  
  
   Сестра Магдалена была суровой женщиной, которую никто не мог вспомнить улыбающейся, даже когда она играла на своих гуслях и создавала божественную музыку. Ей шел пятый десяток лет, и половину из них она прожила в стенах аббатства. Под ее вуалью виднелась копна седых косичек, а под рясой - крепкое девственное тело, непроницаемое, как ореховая скорлупа. Она была не лишена амбиций, прекрасно понимая, что по ордену Святого Бенедикта женщина может подняться до должности настоятельницы, если того пожелает епископ. Об этом не могло быть и речи, поскольку она была самой старшей сестрой в Вектисе, но Этия, епископ Дорчестерский, едва признал ее, когда приезжал на Пасху и Рождество. Она была уверена, что ее личные размышления о том, как она могла бы лучше руководить аббатством, были не тщеславием, а просто ее желанием сделать монастырь более чистым и эффективным.
  
   Она часто подходила к Освину, чтобы сообщить ему о своих подозрениях в расточительстве, излишествах или даже блуде, и он терпеливо слушал, вздыхая себе под нос, а затем позже обсуждал этот вопрос с Джозефусом. Освин был неумолимо скован своим недугом позвоночника, и его боли были постоянными. Жалобы сестры Магдалены на разливающийся эль или воображаемые похотливые взгляды, направленные на ее девственных подопечных, только усилили дискомфорт настоятеля. Он рассчитывал, что Джозефус разберется с этими мирскими проблемами, чтобы он мог сосредоточиться на служении Богу и почтить Его, завершив восстановление аббатства при своей жизни.
  
   Известно, что Магдалена не любила детей. Грязные подробности их зачатия беспокоили ее, и она сочла их совершенно необходимыми. Она презирала Джозефа Флавия за то, что он позволил им убежище в Вектисе, особенно очень молодым и инвалидам. На ее попечении было девять детей в возрасте до десяти лет, и она обнаружила, что большинство из них недостаточно зарабатывают на свое содержание. Она заставляла сестер усердно работать: носить воду и дрова, мыть тарелки и столовые приборы, набивать матрасы свежей соломой для борьбы со вшами. Когда они подрастут, у них будет время для изучения религии, но пока их умы не были закалены тяжелым трудом, она считала, что они годятся только для простого тяжелого труда.
  
   Октавус, последняя ошибка Джозефа Флавуса, привел ее в ярость.
  
   Он был неспособен следовать самым элементарным командам. Он отказался опорожнить кастрюлю или подбросить полено в огонь на кухне. Он не ложился спать, если его не тащили к нему, и не вставал вместе с другими детьми, если его не стаскивали с тюфяка. Другие дети хихикали над ним и обзывали его. Сначала Магдалена считала его своевольным и била его палками, но со временем она устала от телесных наказаний, поскольку они не имели никакого эффекта, даже не вызывали удовлетворительных криков или хныканья. И когда она заканчивала, мальчик неизменно доставал ее палку из кучи дров и использовал ее, чтобы нацарапать свои узоры на земляном полу кухни.
  
   Теперь, когда осень вот-вот сменится зимой, она полностью игнорировала мальчика, предоставив его самому себе. К счастью, он ел как маленькая птичка и не пользовался большим спросом в их магазинах.
  
  
   Холодным декабрьским утром Джозефус покидал Скрипторий, направляясь на мессу. Первая зимняя буря в этом сезоне пронеслась над островом ночью и оставила после себя слой снега, который так ярко искрился на солнце, что у него защипало глаза. Он потер руки друг о друга, чтобы согреться, и быстро зашагал по тропинке, так как у него затекли пальцы на ногах.
  
   Октавус сидел на корточках у тропинки, босиком в своей тонкой одежде. Джозефус часто видел его на территории аббатства. Обычно он останавливался, чтобы коснуться плеча мальчика, произнести мимолетную молитву о том, чтобы какая бы болезнь ни была у него, она могла быть исцелена, затем быстро возвращался к своим делам. Но сегодня он боялся, что мальчик может замерзнуть, если его оставить без присмотра. Он огляделся в поисках одной из сестер, но никого не было видно.
  
   "Octavus!" Джозефус воскликнул. "Заходи внутрь! Вы не должны разгуливать по снегу без обуви!"
  
   В руке у мальчика была палочка, и он, как обычно, рисовал узоры, но на этот раз на его пустом нежном лице был намек на волнение. Снегопад создал обширную чистую поверхность, на которой он мог царапать.
  
   Джозефус встал над ним и собирался поднять Октавуса, когда тот резко остановился и ахнул.
  
   Конечно, этого не могло быть так!
  
   Джозефус прикрыл глаза от яркого света и подтвердил свой первоначальный страх.
  
   Он бросился обратно в Скрипторий и через несколько мгновений вернулся с Паулинусом, которого яростно тащил за рукав, несмотря на протесты худощавого министра.
  
   "В чем дело, Джозефус?" Паулинус плакал. "Почему ты не скажешь, в чем дело?"
  
   "Смотри!" Джозефус ответил. "Скажи мне, что ты видишь".
  
   Октавус продолжал ковырять палкой в снегу. Двое мужчин возвышались над ним и изучали его гравюры.
  
   "Этого не может быть!" Паулинус зашипел.
  
   "Но, несомненно, это так", - возразил Джозефус.
  
   На снегу были буквы, безошибочные буквы.
  
   С-И-Г-Б-Е-Р-Т О-Ф Т-И-С
  
   "Сигберт из Тиса?"
  
   "Он не закончил", - взволнованно сказал Джозефус. "Смотри: Сигберт из Тисбери".
  
   "Как этот мальчик может писать?" Спросил Паулинус. Монах был бледен как снег и слишком напуган, чтобы дрожать.
  
   "Я не знаю", - сказал Джозефус. "Никто в его деревне не умеет читать или писать. Сестры, конечно, не учили его. По правде говоря, его считают слабоумным."
  
   Мальчик продолжал работать своей палкой.
  
  
   18 12 782 Natus
  
  
   Паулинус перекрестился. "Боже мой! Он тоже пишет цифры! Восемнадцатый день двенадцатого месяца, 782 год. Это сегодня!"
  
   "Натус", - прошептал Джозеф. "Рождение".
  
   Паулинус протопал ногами по снежным надписям, уничтожая цифры и буквы. "Приведите его!"
  
   Они подождали, пока монахи уйдут из скриптория на мессу, прежде чем усадить мальчика на один из копировальных столов. Паулинус положил перед ним лист пергамента и вручил ему перо.
  
   Октавус немедленно начал водить пером по пергаменту и, казалось, совсем не беспокоился о том, что там нечего смотреть.
  
   "Нет!" Воскликнул Паулинус. "Подожди! Смотри на меня. " Он окунул перо в керамический горшочек с чернилами и вернул ему. Мальчик продолжал царапаться, но на этот раз его усилия были видны. Казалось, он обратил внимание на плотные черные буквы, которые он выводил, и из глубины его горла вырвался гортанный звук. Это был первый звук, который он когда-либо издавал.
  
  
   Седрик Йоркский 18 12 782 дня смерти
  
  
   "Опять же, дата. Сегодня, " пробормотал Паулинус. "Но на этот раз он пишет "Смерть". Смерть."
  
   "Это, несомненно, колдовство", - посетовал Джозефус, отступая назад, пока его зад не наткнулся на другой копировальный стол.
  
   Чернила высохли, и Паулинус взял мальчика за руку и заставил его обмакнуть перо самому. Без всякого выражения Октавус снова начал писать, но на этот раз это была тарабарщина.
  
  
  
   18 12 782 Natus
  
  
   Мужчины в замешательстве покачали головами. Паулинус сказал: "Это необычные письма, но здесь снова указана дата".
  
   Джозефус внезапно спохватился и понял, что они должны были опоздать на мессу, непростительный грех. "Спрячь пергаменты и чернила и оставь мальчика в углу. Давай, Паулинус, поспешим в Святилище. Мы будем молиться Богу, чтобы он помог нам понять то, что мы видели, и умолять его очистить нас от зла ".
  
   Той ночью Джозефус и Паулинус встретились в холодной пивоварне и зажгли толстую свечу для освещения. Джозефусу захотелось эля, чтобы успокоить нервы и желудок, а Паулинус был готов ублажить своего старого друга. Они придвинули пару табуретов вплотную друг к другу, их колени почти соприкасались.
  
   Иосиф Флавий считал себя простым человеком, который понимал только любовь к Богу и Правила святого Бенедикта Нурсийского, которым обязаны следовать все служители Бога. Однако он знал, что Паулинус был проницательным мыслителем и образованным ученым, который прочитал много текстов, касающихся небес и земли. Если кто и мог объяснить, что они видели ранее, то это был Паулинус.
  
   И все же Паулинус не пожелал дать объяснение. Вместо этого он предложил миссию, и двое мужчин замыслили, как лучше всего ее выполнить. Они согласились сохранить свои знания о мальчике в секрете, ибо что хорошего могло произойти в том, чтобы расстроить сообщество, прежде чем Паулинус смог разгадать правду?
  
   Когда Джозефус допил остатки своего эля, Паулинус потянулся за свечой. Как раз перед тем, как он все испортил, он сказал Джозефусу кое-что, что было у него на уме.
  
   "Вы знаете, - сказал он, - ничто не говорит о том, что в случае с близнецами седьмой сын, рожденный женщиной, по необходимости является седьмым сыном, которого зачал Бог".
  
  
   Убертус ехал через сельскую местность Уэссекса, выполняя задание, которое возложил на него приор Джозефус. Он чувствовал себя неподходящим слугой для выполнения этой задачи, но был обязан Джозефусу и не мог отказать ему.
  
   Тяжелое, потеющее животное между его ног согревало его тело от хрустящей прохлады дня середины декабря. Он не был хорошим наездником. Для замедления скорости в повозке, запряженной волами, использовались камнерезы. Он крепко сжал поводья, уперся коленями в брюхо животного и держался изо всех сил. Лошадь была здоровым животным, которое монастырь держал в конюшне на материке как раз для таких целей. Перевозчик перевез Убертуса с галечного пляжа Вектис на берег Уэссекса. Джозефус велел ему поторопиться и вернуться в течение двух дней, что означало, что лошадь должна быть переведена в легкий галоп.
  
   По мере того, как день клонился к закату, небо становилось грифельно-серым, оттенка, похожего на скалистую поверхность прибрежных утесов. Он быстро ехал по морозной сельской местности с невозделанными полями, низкими каменными стенами и крошечными деревушками, очень похожими на его собственную. Время от времени он проезжал мимо унылого вида крестьян, бредущих пешком или верхом на вялых мулах. Он остерегался воров, но на самом деле его единственными ценными вещами были сама лошадь и несколько мелких монет, которые Джозефус дал ему на дорогу.
  
   Он прибыл в Тисбери незадолго до захода солнца. Это был процветающий городок с несколькими большими деревянными домами и множеством аккуратных коттеджей, выстроившихся вдоль широкой улицы. На центральной лужайке в полумраке сгрудились овцы. Он проехал мимо маленькой деревянной церкви, одинокого строения на краю лужайки, которое стояло холодное и темное. Рядом с ней было небольшое кладбище со следами свежей могилы. Он быстро перекрестился. Воздух был наполнен дымком очагов, и Убертуса отвлекли от могильного холма восхитительные запахи обугленного мяса и горящего жира повсюду.
  
   Сегодня был базарный день, и на площади все еще стояли тележки и прилавки с продуктами, которые еще не убрали, потому что их владельцы остались в таверне пить и бросать кости. Убертус спешился у дверей таверны. Мальчик обратил на это внимание и предложил подержать его поводья. За одну из своих монет мальчик отвел лошадь за ведром овса и корытом воды.
  
   Убертус вошел в теплую переполненную таверну, и его чувства были атакованы шумом пьяных голосов и запахами несвежего эля, потных тел и мочи. Он встал перед пылающим торфяным камином, оживил сведенные судорогой руки и со своим сильным итальянским акцентом попросил кувшин вина. Поскольку это был торговый город, жители Тисбери привыкли к незнакомцам и встретили их с веселым любопытством. Группа мужчин позвала его за свой столик, и он завязал оживленную беседу о том, откуда он родом и зачем приехал в город.
  
   Убертусу потребовалось меньше часа, чтобы влить в горло три кувшина вина и получить знания, которые его послали обнаружить.
  
  
   Сестра Магдалена обычно прогуливалась по территории аббатства неспешным шагом, не слишком медленно, поскольку это было бы пустой тратой времени, но и не слишком быстро, поскольку это создало бы впечатление, что на этой земле есть что-то более важное, чем созерцание Бога.
  
   Сегодня она бежала, сжимая что-то в руке.
  
   За несколько дней более теплого воздуха снежный покров превратился в пятнистую оболочку, а дорожки были хорошо утоптаны и больше не скользкие.
  
   В Скриптории Джозефус и Паулинус сидели одни в тишине. Они отпустили переписчиков, чтобы те могли встретиться наедине с Убертусом, который вернулся со своей миссии замерзшим и измученным.
  
   Убертуса там больше не было, его отправили обратно в его деревню с мрачной благодарностью и благословением.
  
   Его отчет был простым и отрезвляющим.
  
   Восемнадцатого декабря, тремя днями ранее, в городе Тисбери у дубильщика Вуффы и его жены Энфлед родился ребенок.
  
   Ребенка звали Сигберт.
  
   Хотя ни один из них открыто не признался в этом, они не были шокированы новостью. Они наполовину ожидали услышать именно это, поскольку едва ли было возможно, чтобы фантастические обстоятельства рождения немого мальчика от мертвой матери, который мог без обучения писать имена и даты, могли стать еще более фантастическими.
  
   Когда Убертус ушел, Паулинус сказал Иосифу Флавию: "Мальчик был седьмым сыном, в этом не может быть сомнений. Он обладает огромной силой."
  
   "Это к добру или злу?" Дрожащим голосом спросил Джозефус.
  
   Паулинус посмотрел на своего друга, поджал губы, но ничего не ответил.
  
   Без предупреждения ворвалась сестра Магдалена.
  
   "Брат Отто сказал мне, что ты здесь", - сказала она, тяжело дыша и захлопывая за собой дверь.
  
   Джозефус и Паулинус обменялись заговорщическими взглядами. "Действительно, так и есть, сестра", - сказал Джозефус. "Тебя что-то беспокоит?"
  
   "Это!" - Она вытянула руку вперед. В ее кулаке был свернутый пергамент. "Одна из сестер нашла это в детской спальне под тюфяком на кровати Октавуса. Он украл ее из Скриптория, я не сомневаюсь. Вы можете это подтвердить?"
  
   Джозефус развернул пергамент и осмотрел его вместе с Паулинусом.
  
  
   Кал ба Лакна - 21 12 782 Натуса
  
   Flavius de Napoli - 21 12 782 Natus
  
   CNMEOH - 21 12 782 Natus
  
  
   - 21 12 782 дня
  
   Juan de Madrid - 21 12 782 Natus
  
  
   Джозефус оторвал взгляд от первой страницы. Это было написано мелкими каракулями Октавуса.
  
   "Это на иврите, я узнаю шрифт", - прошептал ему Паулинус, указывая на одну из записей. "Я не знаю происхождения той, что над ней".
  
   "Ну?" - требовательно спросила сестра. "Вы можете подтвердить, что мальчик украл это?"
  
   "Пожалуйста, садись, сестра". Джозефус вздохнул.
  
   "Я не желаю сидеть, приор, я хочу знать правду, а затем я хочу сурово наказать этого мальчика".
  
   "Я прошу вас сесть".
  
   Она неохотно села на одну из скамеек для копирования.
  
   "Пергамент, безусловно, был украден", - начал Джозефус.
  
   "Злой мальчишка! Но что это за текст? Это кажется странным списком."
  
   "Здесь содержатся имена", - сказал Джозефус.
  
   "Более чем на одном языке", - добавил Паулинус.
  
   "Какова ее цель и почему Освин включен в нее?" подозрительно спросила она.
  
   "Освин?" Спросил Джозефус.
  
   "Вторая страница, вторая страница!" - сказала она.
  
   Джозефус посмотрел на второй лист.
  
  
   Освин из Вектиса - 21 12 782 дня смерти
  
  
   Кровь отхлынула от лица Джозефуса. "Боже мой!"
  
   Паулинус поднялся и отвернулся, чтобы скрыть тревогу на лице.
  
   "Кто из братьев написал это?" Магдалена потребовала ответа.
  
   "Ни один из них, сестра", - сказал Джозефус.
  
   "Тогда кто это написал?"
  
   "Мальчик, Октавус".
  
   Джозефус сбился со счета, сколько раз сестра Магдалена крестилась, пока они с Паулинусом рассказывали ей все, что знали об Октавусе и его чудесных способностях. Наконец, когда они закончили и больше нечего было сказать, все трое обменялись нервными взглядами.
  
   "Несомненно, это работа дьявола", - сказала Магдалена, нарушая тишину.
  
   Паулинус сказал: "Есть альтернативное объяснение".
  
   "И это что?" - спросила она.
  
   "Работа Господа". Паулинус тщательно подбирал слова. "Конечно, не может быть никаких сомнений в том, что Господь выбирает, когда привести ребенка в этот мир, а когда вернуть душу в свое лоно. Бог знает все. Он знает, когда простой человек взывает к нему в молитве, он знает, когда воробей падает с неба. Этот мальчик, который не похож на всех остальных по способу своего рождения и внешности, откуда нам знать, что он не является сосудом Господа для записи приходов и уходов Божьих детей?"
  
   "Но он может быть седьмым сыном седьмого сына!" Магдалена зашипела.
  
   "Да, мы знаем о верованиях, касающихся такого существа. Но кто встречал такого человека раньше? А кто встречал того, кто родился в седьмой день седьмого месяца 777 года? Мы не можем предполагать, что его силы преследуют злую цель."
  
   "Я, например, не вижу злых последствий способностей мальчика", - с надеждой сказал Джозефус.
  
   Поведение Магдалены сменилось со страха на гнев. "Если то, что вы говорите, правда, мы знаем, что наш дорогой аббат умрет в этот самый день. Я молюсь Господу, чтобы это было не так. Как ты можешь говорить, что это не зло?" Она встала и схватила пергаментные страницы. "Я не буду хранить секреты от настоятеля. Он должен услышать об этом, и он - и только он - должен решить судьбу мальчика."
  
   Она была полна решимости, и ни Паулинус, ни Иосиф Флавий не были склонны отговаривать сестру Магдалену от ее действий.
  
  
   Они втроем подошли к Освину после "Нет", послеполуденной молитвы, и сопроводили его в его покои в здании Капитула. Там, в тусклом свете зимнего дня, когда угли его камина светились янтарем, они рассказали ему свою историю, пытаясь каждый изучить его изможденное лицо, которое из-за его уродства было наклонено к его столу.
  
   Он слушал. Он изучал пергаменты, делая паузу на мгновение, чтобы подумать о своем собственном имени. Он задавал вопросы и обдумывал ответы. Затем он дал понять, что совещание окончено, один раз ударив кулаком по столу.
  
   "Я не вижу в этом ничего хорошего", - сказал он. "В худшем случае, это рука дьявола. В лучшем случае, это серьезное отвлечение от религиозной жизни этого сообщества. Мы здесь, чтобы служить Богу всем нашим сердцем и всеми нашими силами. Этот мальчик отвлечет нас от нашей миссии. Ты должен изгнать его ".
  
   При этих словах Магдалена подавила выражение удовлетворения.
  
   Джозефус прочистил пересохшее горло. "Его отец не примет его обратно. Ему некуда идти."
  
   "Это не наша забота", - сказал настоятель. "Отправь его прочь".
  
   "Здесь холодно", - взмолился Джозефус. "Он не переживет эту ночь".
  
   "Господь позаботится о нем и решит его судьбу", - сказал настоятель. "А теперь, оставь меня поразмышлять о моем собственном".
  
  
   Джозефу Флавию было поручено совершить это дело, и после захода солнца он послушно повел мальчика за руку к главным воротам аббатства. Добрая молодая сестра надела ему на ноги толстые носки и завернула его в запасную рубашку и маленький плащ. Пронизывающий ветер с моря поднимал температуру до точки замерзания.
  
   Джозефус отпер ворота и распахнул их. На них обрушился сильный холодный порыв ветра. Приор мягко подтолкнул мальчика вперед. "Ты должен покинуть нас, Октавус. Но не бойся, Бог защитит тебя ".
  
   Мальчик не обернулся, чтобы посмотреть назад, но уставился в темную пустоту ночи своим неизменным пустым взглядом. Жестокое обращение с одним из Божьих созданий разбило сердце приора, настолько жестокое, что он, вероятно, обрек ребенка на ледяную смерть. И не обычный ребенок, а тот, у кого необыкновенный дар, который, если Паулинус был прав, пришел не из глубин Ада, а, возможно, из царства Небесного. Но Иосиф Флавий был послушным слугой, его первая преданность Богу, чье мнение по этому вопросу не было для него очевидным, и его следующая преданность своему настоятелю, чье мнение было ясно, как оконное стекло.
  
   Джозефус вздрогнул и закрыл за собой ворота.
  
  
   Прозвенел звонок к вечерне. Собрание собралось в Святилище. Сестра Магдалена прижимала свою лютню к груди и наслаждалась своей победой над Джозефусом, которого она презирала за его мягкость.
  
   В голове Паулинуса крутились богословские идеи об Октавусе - были ли его силы даром или проклятием.
  
   Глаза Джозефуса защипало от соленых слез при мысли о хрупком маленьком мальчике, одиноком в холоде и темноте. Он чувствовал сильную вину за собственное тепло и уют. И все же Освин, он был уверен, был прав в одном: мальчик действительно отвлекал его от обязанностей молитвы и служения.
  
   Они ждали шаркающих шагов настоятеля, которые так и не материализовались. Джозефус видел, как братья и сестры нервно переминались с ноги на ногу, все они остро осознавали пунктуальность Освина.
  
   Через несколько минут Джозефус встревожился и прошептал Паулинусу: "Мы должны проверить, как там аббат". Все взгляды следили за ними, когда они уходили. Шепотки заполнили Святилище, но Магдалена положила им конец, приложив палец к губам и громко шикнув.
  
   В комнате Освина было холодно и темно, неухоженный огонь почти погас. Они нашли его свернувшимся калачиком на своей кровати, полностью одетым в мантию, его кожа была такой же прохладной, как воздух в комнате. В правой руке он сжимал пергамент, на котором было написано его имя.
  
   "Боже милосердный!" Джозефус плакал.
  
   "Пророчество..." - пробормотал Паулинус, падая на колени.
  
   Двое мужчин одними губами произнесли краткие молитвы над телом Освина, затем поднялись.
  
   "Епископ должен быть проинформирован", - сказал Паулинус.
  
   Джозефус кивнул. "Я отправлю гонца в Дорчестер утром".
  
   "Пока епископ не скажет иначе, ты должен возглавить это аббатство, мой друг".
  
   Джозефус перекрестился, ткнув пальцем в грудь, когда делал знак. "Иди, скажи сестре Магдалене и попроси ее начать вечерню. Я скоро буду там, но сначала я должен кое-что сделать."
  
   Джозефус бежал сквозь темноту к воротам аббатства, его грудь вздымалась от напряжения. Он толкнул ее, и она заскрипела на петлях.
  
   Мальчика там не было.
  
   Он побежал по тропинке, отчаянно выкрикивая свое имя.
  
   У дороги была маленькая фигура.
  
   Октавус не ушел далеко. Он тихо сидел холодной ночью, дрожа на краю поля. Джозефус нежно поднял его на руки и понес обратно к воротам.
  
   "Ты можешь остаться, мальчик", - сказал он. "Бог хочет, чтобы ты остался".
  
  
   25 ИЮНЯ 2009. LAS VEGAS
  
  
   Уилл начал флиртовать на уровне моря и все еще был силен на высоте 34 000 футов. Стюардесса была в его вкусе, крупная стройная девушка с пухлыми губами и грязно-светлыми волосами. Клочок бумаги продолжал падать перед одним глазом, и она постоянно и рассеянно отводила его в сторону. Через некоторое время он начал представлять, как лежит рядом с ней обнаженный, отмахиваясь от этого сам. Небольшая волна вины необъяснимым образом накрыла его, когда Нэнси вторглась в его мысли, правильная и укоризненная. Что она делала, разрушая его фантазии? Он умышленно сопротивлялся и вернулся к стюардессе.
  
   Он следовал стандартным процедурам безопасности TSA для проверки на рейс US Airways со своим табельным оружием. Он был предварительно погружен в вагон и устроился на сиденье у прохода над крылом. Дарле, стюардессе, сразу понравился мускулистый парень в спортивной куртке и брюках цвета хаки, и она устроилась на сиденье у противоположного прохода.
  
   "Привет, ФБР", - прощебетала она, зная это из-за процедур безопасности, которым он подвергся.
  
   "И тебе привет".
  
   "Принести тебе чего-нибудь выпить, пока на нас не напали?"
  
   "Я чувствую запах кофе?"
  
   "Приближается", - сказала она. "У нас сегодня в 7С маршал авиации, но ты намного крупнее его".
  
   "Ты хочешь сказать ему, что я здесь?"
  
   "Он уже знает".
  
   Позже, во время подачи напитков, она, казалось, слегка касалась его плеча или руки всякий раз, когда проходила мимо. Возможно, это было его воображение, подумал он, проваливаясь в сон, убаюканный низким гулом двигателей. А может и нет.
  
   Он проснулся с испугом, приятно дезориентированный. Там были зеленые поля, простиравшиеся до горизонта, так что он знал, что они были где-то в центре страны. Громкие сердитые голоса доносились сзади, рядом с туалетами. Он отстегнул ремень безопасности, обернулся и определил проблему: трое молодых британцев, стоящих в ряду, собутыльники в режиме полного отсутствия пива, готовящиеся к отпуску в Вегасе. Краснолицые, они жестикулировали, как трехголовое чудовище, на гибкого мужчину-стюардессу, который перекрыл им поток пива. На глазах у встревоженных пассажиров ближайший к проходу британец - тугой комок мышц и сухожилий - поднялся, встал лицом к лицу с членом экипажа и выразительно крикнул: "Вы слышали моего помощника! Он хочет еще одну гребаную выпивку!"
  
   Дарла быстро прошла по проходу, чтобы помочь своей коллеге, намеренно ища глазами Уилла, когда она пролетала мимо. Маршал авиации в 7С занимал свое место, соблюдая стандартную процедуру управления, наблюдая за кабиной пилотов, ожидая диверсии. Он был молодым парнем, бледным от нервов, смирившимся с этим. Вероятно, его первый настоящий инцидент, подумал Уилл, наклоняясь в проход, изучая его.
  
   Затем тошнотворный стук, череп о череп, глазунский поцелуй. "Вот что ты получишь, гребаный ублюдок!" - закричал нападавший. "Хочешь еще одну?" Уилл пропустил действие, но видел последствия.
  
   Удар головой срезал скальп дежурного и сбил его, визжащего, на колени. Дарла невольно издала короткий вскрик при виде текущей крови.
  
   Маршал авиации и Уилл поднялись как один, сцепились друг с другом и начали действовать как команда, которая неоднократно тренировалась вместе. Маршал встал в проходе, выхватил оружие и крикнул: "Федеральные агенты! Сядь и положи руки на сиденье перед собой!"
  
   Уилл показал свое удостоверение и медленно двинулся в тыл, держа значок над головой.
  
   "О, тогда что это за хуйня?" - крикнул британец, увидев, что Уилл закрывается. "Мы просто пытаемся начать наши каникулы, приятель".
  
   Дарла помогла истекающему кровью служителю подняться на ноги и повела его вперед, проскользнув мимо Уилла, который ободряюще подмигнул ей. Когда он был в пяти рядах от нарушителей спокойствия, он остановился и заговорил медленно и спокойно. "Немедленно займите свое место и положите руки на макушку головы. Вы арестованы. Твои каникулы закончились." Затем отрывистый знак препинания "Приятель".
  
   Его друзья умоляли его отступить, но мужчина не отступал, теперь он плакал от ярости и страха, загнанный в угол, его яремные вены налились фиолетовым. "Я не буду!" - продолжал повторять он. "Я не буду!"
  
   Уилл сунул в карман свой значок и достал пистолет из кобуры, дважды проверив, поставлен ли он на предохранитель. При этом пассажиры пришли в ужас; тучная женщина с младенцем начала рыдать, что вызвало цепную реакцию по всему салону. Уилл попытался стереть сонливость со своего лица и выглядеть как можно более крутым. "Это твоя последняя возможность закончить все хорошо. Сядь и положи руки на голову."
  
   "Или что?" - насмехался мужчина, его нос был густым от слизи. "Ты собираешься застрелить меня и проделать дыру в этом чертовом самолете?"
  
   "Мы используем специальные боеприпасы", - сказал Уилл, солгав сквозь зубы. "Пуля просто прогремит у тебя в голове и превратит твой мозг в пудинг". Опытный стрелок, который провел свою юность, убивая лисьих белок в кустах попрошайничества, на таком расстоянии он мог всадить пулю куда угодно с точностью до нескольких миллиметров, но она бы прошла, все в порядке.
  
   Мужчина потерял дар речи.
  
   "У тебя есть пять секунд", - объявил Уилл, переводя пистолет с выстрела в грудь на выстрел в голову. "Честно говоря, мне все равно, нажму ли я на курок в этот момент. Ты уже дал мне неделю на бумажную волокиту."
  
   Один из его друзей закричал: "Ради всего святого, Шон, сядь!" и дернул своего товарища за отворот рубашки поло. Шон колебался несколько долгих секунд, затем позволил усадить себя на свое место, где он покорно поднял руки над головой.
  
   "Хорошее решение", - сказал ему Уилл.
  
   Дарла бросилась по проходу с горстью пластиковых наручников, и с помощью других пассажиров на троих друзей надели наручники. Уилл опустил свое оружие и сунул его обратно под пальто, затем крикнул маршалу: "Здесь чисто". Тяжело дыша, он неуклюже вернулся на свое место под аккомпанемент бурных аплодисментов всего салона. Он задавался вопросом, сможет ли он снова заснуть.
  
  
   Такси отъехало от тротуара. Несмотря на то, что был вечер, жара в пустыне все еще была ошеломляющей, и Уиллу нравился морозный интерьер.
  
   "Куда?" - спросил таксист.
  
   "Как ты думаешь, у кого комната лучше?" - Спросил Уилл.
  
   Дарла игриво толкнула его под ребра. "Номер в самолете или правительственный, это, вероятно, одно и то же". Она наклонилась и прошептала: "Но, милый, я не думаю, что мы заметим".
  
   Они огибали Маккарран по периметру, направляясь к Стрипу. Припарковавшись рядом с отдаленным ангаром, Уилл заметил скопление из трех белых 737-х, без опознавательных знаков, за исключением красных полос на кузове. "Что это за авиакомпания?" - спросил он Дарлу.
  
   "Это шаттл Зоны 51", - ответила она. "Это военные самолеты".
  
   "Ты шутишь".
  
   Таксисту нужно было участвовать. "Она не шутит. Это самый плохо хранимый секрет в Вегасе. У нас сотни правительственных ученых, которые ездят туда каждый день. У них есть инопланетные космические корабли, которые они пытаются наладить, вот что я слышал ".
  
   Уилл усмехнулся. "Я уверен, что бы это ни было, это пустая трата денег налогоплательщиков. Хотите верьте, хотите нет, но я думаю, что знаю парня, который там работает."
  
  
   Нельсон Элдер руководил культурой фитнеса. Он каждое утро энергично занимался спортом и ожидал, что члены его команды высшего руководства будут делать то же самое. "Никто не хочет видеть толстого страхового агента", - сказал бы он им, и меньше всего ему. У него было позолоченное предубеждение против непригодных, граничащее с отвращением, пережиток бедного детства в Бейкерсфилде, Калифорния, где бедность и ожирение смешались в его скудном парке передвижных домов. Он не нанимал людей с ожирением, и если он их страховал, он чертовски заботился о том, чтобы они платили солидные премии с поправкой на риск.
  
   Его бронзовую кожу все еще покалывало после трехмильной пробежки и жгучего душа с паром, и, сидя в своем угловом кабинете, из которого открывался прекрасный вид на шоколадно-коричневые горы и аквамариновую нотку озера Мид, он чувствовал себя физически так хорошо, как только может шестидесятиоднолетний мужчина. Сшитый на заказ костюм облегал его плотную фигуру, и его спортивное сердце билось медленно. Тем не менее, мысленно он был в смятении, и чашка травяного чая мало помогала ему успокоиться.
  
   Бертрам Майерс, финансовый директор Desert Life, стоял у своей двери, тяжело дыша и вспотев, как скаковая лошадь. Он был на двадцать лет моложе своего босса, его волосы были жесткими и черными, но он был менее атлетичным.
  
   "Хорошо пробежался?" Старейшина спросил.
  
   "Отлично, спасибо", - ответил Майерс. "Твоя уже была?"
  
   "Еще бы".
  
   "Как получилось, что ты пришел так рано?"
  
   "Ф.Б., блядь, я. Помнишь?"
  
   "Господи, я забыл. Я собираюсь запрыгнуть в душ. Хочешь, я посижу?"
  
   "Нет, я разберусь с этим", - сказал Старейшина.
  
   "Ты волнуешься? Ты выглядишь обеспокоенным."
  
   "Я не волнуюсь. Я думаю, это то, что есть."
  
   Майерс согласился. "Точно, это то, что есть".
  
  
   Уилл ненадолго добрался на такси до штаб-квартиры Desert Life в Хендерсоне, спальном городке к югу от Вегаса, недалеко от озера Мид. Для него Элдер выглядел как кто-то из центрального кастинга, прототип генерального директора Silver-fox, легко обращающийся со своим богатством и положением. Руководитель откинулся на спинку стула и попытался снизить ожидания Уилла. "Как я уже сказал по телефону, специальный агент Пайпер, я не уверен, что смогу вам помочь. Это может оказаться долгой поездкой для короткой встречи."
  
   "Не беспокойтесь об этом, сэр", - ответил Уилл. "Я все равно должен был сюда прийти".
  
   "Я видел в новостях, что вы произвели арест в Нью-Йорке".
  
   "Я не имею права комментировать текущее расследование, " сказал Уилл, - но я думаю, вы можете предположить, что если бы я думал, что дело закрыто, я, вероятно, не пришел бы сюда. Не могли бы вы рассказать мне о ваших отношениях с Дэвидом Свишером?"
  
   По словам Элдера, рассказывать было особо нечего. Они познакомились шестью годами ранее во время одного из частых визитов Элдера в Нью-Йорк для встречи с инвесторами. В то время HSBC был одним из множества банков, предлагавших Desert Life в качестве клиента, а Свишер, старший управляющий директор банка, был создателем дождя. Элдер отправился в штаб-квартиру HSBC, где Свишер возглавлял питч-команду.
  
   Свишер настойчиво продолжал переписку по телефону и электронной почте в течение следующего года, и его настойчивость окупилась. Когда в 2003 году "Дезерт Лайф" решила разместить облигации для финансирования приобретения, Элдер выбрал HSBC для руководства синдикатом андеррайтинга.
  
   Уилл спросил, ездил ли Свишер лично в Лас-Вегас в рамках этого процесса.
  
   Старейшина был уверен, что нет. Он твердо помнил, что визитами в компанию занимались более молодые банкиры. Кроме заключительного ужина в Нью-Йорке, двое мужчин больше не виделись.
  
   Общались ли они на протяжении многих лет?
  
   Старейшина вспомнил случайные телефонные звонки то тут, то там.
  
   И когда был последний?
  
   Хороший год назад. Ничего нового. Они были в списках корпоративных поздравительных открыток друг друга, но вряд ли это были активные отношения. По словам Элдера, когда он прочитал об убийстве Свишера, он, конечно, был шокирован.
  
   Линия вопросов Уилла была прервана мелодией звонка Бетховена. Он извинился и выключил телефон, но не раньше, чем узнал идентификационный номер вызывающего абонента.
  
   Какого черта звонила Лора?
  
   Он собрался с мыслями и составил список последующих вопросов. Говорил ли Свишер когда-нибудь о связи с Лас-Вегасом? Друзья? Деловые контакты? Упоминал ли он когда-нибудь азартные игры или личные долги? Делился ли он когда-нибудь каким-либо аспектом своей личной жизни? Знал ли Старейшина, были ли у него враги?
  
   Ответ на все эти вопросы был отрицательным. Старейшина хотел, чтобы Уилл понял, что его отношения со Свишером были поверхностными, преходящими и транзакционными. Он хотел бы быть более полезным, но явно не мог.
  
   Уилл почувствовал, как его разочарование поднимается, как желчь. Интервью ни к чему не привело, очередной тупик Судного дня. И все же в поведении Элдера было что-то настораживающее, что-то немного диссонирующее. Была ли нотка напряжения в его горле, нотка бойкости? Уилл не знал, откуда взялся его следующий вопрос - возможно, он возник из колодца интуиции. "Скажите мне, мистер Элдер, как продвигается ваш бизнес?"
  
   Старейшина колебался более чем незаметный момент, достаточно долгая пауза, чтобы Уилл пришел к выводу, что он задел за живое. "Что ж, дела идут очень хорошо. Почему ты спрашиваешь?"
  
   "Без причины, просто любопытно. Позвольте мне спросить вас: большинство страховых компаний находятся в таких местах, как Хартфорд, Нью-Йорк, крупные города. Почему Лас-Вегас, почему Хендерсон?"
  
   "Наши корни здесь", - ответил Старейшина. "Я построил эту компанию по кирпичику. Сразу после колледжа я начал работать агентом в небольшой брокерской конторе в Хендерсоне, примерно в миле от этого офиса. У нас было шесть сотрудников. Я купил это место у владельца, когда он вышел на пенсию, и переименовал его в Desert Life. Сейчас у нас более восьми тысяч сотрудников по всему побережью ".
  
   "Это очень впечатляет. Ты, должно быть, очень гордишься."
  
   "Спасибо, я такой".
  
   "И страховой бизнес, как ты говоришь, хорош".
  
   Снова это крошечное колебание. "Ну, всем нужна страховка. В мире существует большая конкуренция, и нормативная среда иногда может быть непростой, но у нас сильный бизнес ".
  
   Слушая, Уилл заметил на столе кожаный держатель для ручек, битком набитый черными и красными ручками Pentel.
  
   Он ничего не мог с собой поделать. "Могу я одолжить одну из ваших ручек?" спросил он, указывая. "Черный".
  
   "Конечно", - озадаченно ответил Старейшина.
  
   Это был сверхтонкий момент. Так, так.
  
   Он полез в свой портфель и вытащил лист бумаги в прозрачной пластиковой обложке, ксерокопию лицевой и оборотной сторон открытки Свишера. "Не могли бы вы взглянуть на это?"
  
   Старший взял листок и достал свои очки для чтения. "Пугающе", - сказал он.
  
   "Видишь почтовый штемпель?"
  
   "Восемнадцатое мая".
  
   "Вы были в Лас-Вегасе восемнадцатого?"
  
   Старейшина был явно раздражен вопросом. "Понятия не имею, но я был бы рад, если бы мой помощник проверил для вас".
  
   "Отлично. Сколько раз вы были в Нью-Йорке за последние шесть недель?"
  
   Старейшина нахмурился и раздраженно ответил: "Ноль".
  
   "Понятно", - сказал Уилл. Он указал на фотокопию. "Могу я получить это обратно, пожалуйста?"
  
   Старейшина вернул листок, и Уилл подумал: "Эй, приятель, как бы то ни было, у меня есть твои отпечатки пальцев.
  
  
   После ухода Уилла вошел Бертрам Майерс и сел в еще теплое кресло. "Как все прошло?" он спросил своего босса.
  
   "Как и было объявлено. Он был сосредоточен на убийстве Дэвида Свишера. Он хотел знать, где я был в тот день, когда его открытка была отправлена из Лас-Вегаса."
  
   "Ты шутишь!"
  
   "Нет, я не такой".
  
   "Я понятия не имел, что ты серийный убийца, Нельсон".
  
   Старейшина ослабил свой туго завязанный галстук Hermes. Он начинал расслабляться. "Осторожно, Берт, ты можешь быть следующим".
  
   "Так это было все? Он не задал ни одного тревожащего вопроса?"
  
   "Ни одного. Я не знаю, почему я волновался."
  
   "Ты сказал, что не был".
  
   "Я солгал".
  
  
   Уилл оставил Хендерсона, чтобы провести остаток дня на работе в полевом офисе ФБР в Северном Лас-Вегасе перед запланированным возвращением в Нью-Йорк на "красных глазах". Местные агенты изучали неопознанные отпечатки пальцев на открытках Судного дня. Путем перекрестных вкладок с отпечатками, взятыми у почтовых работников в главном офисе Лас-Вегаса, им удалось идентифицировать несколько скрытых. Он попросил их добавить отпечатки Элдера в смесь, затем устроился в конференц-зале, чтобы почитать газету и дождаться анализа. Когда у него заурчало в животе, он отправился прогуляться по бульвару Лейк Мид в поисках закусочной.
  
   Жара была невыносимой. Снять пиджак и закатать рукава рубашки не очень помогло, поэтому он нырнул в первое попавшееся заведение - тихий, с приятным кондиционером Quiznos, обслуживаемый командой беспорядочных работников. Пока он ждал за столом, пока его саб произнесет тост, он вызвал свою голосовую почту и прокрутил сообщения.
  
   Последняя вывела его из себя. Он громко выругался, вызвав неодобрительный взгляд менеджера. Сопливый голос сообщил ему, что его кабель вот-вот оборвется. Он просрочил на три месяца, и если он не заплатит сегодня, то вернется домой с тестовым образцом.
  
   Он попытался вспомнить, когда в последний раз оплачивал какие-либо из своих домашних счетов, и не смог. Он представил себе большую стопку нераспечатанной почты на кухонном столе - она была нужна ему, как головные вши.
  
   Ему придется позвонить Нэнси; в любом случае, он у нее в долгу.
  
   "Привет из Города грехов", - сказал он.
  
   Она была классной.
  
   "Что происходит с Камачо?" - спросил он.
  
   "Его дневник проверен. Он не мог совершить другие убийства."
  
   "Думаю, неудивительно".
  
   "Нет. Как прошло ваше интервью с Нельсоном Элдером?"
  
   "Он наш убийца?" Я серьезно сомневаюсь в этом. В нем есть что-то подозрительное? Да, определенно."
  
   "Подозрительно?"
  
   "У меня такое чувство, что он что-то скрывал".
  
   "Что-нибудь серьезное?"
  
   "У него на столе был Pentel ultrafines".
  
   "Получите ордер", - сухо сказала она.
  
   "Что ж, я проверю его". Затем, застенчиво, он попросил ее помочь с его небольшой проблемой с кабелем. У него был запасной ключ в кабинете. Не могла бы она зайти к нему домой, забрать просроченный счет и позвонить ему, чтобы он расплатился с помощью кредитной карты?
  
   Не проблема, сказала она ему.
  
   "Спасибо. И еще кое-что." Он чувствовал, что должен это сказать: "Я хочу извиниться за ту ночь. Я здорово нагрузился."
  
   Он услышал, как она перевела дыхание. "Все в порядке".
  
   Он знал, что это не так, но что еще он мог сказать? Когда он повесил трубку, он посмотрел на свои часы. Ему нужно было убить несколько часов до возвращения в Нью-Йорк с покрасневшими глазами. Он не был игроком, поэтому не было тяги к казино. Дарлы к этому времени уже давно не было. Он мог напиться, но он мог делать это где угодно. Затем ему пришло в голову кое-что, что заставило его слегка улыбнуться. Он открыл свой телефон, чтобы сделать еще один звонок.
  
  
   Нэнси напряглась, как только открыла дверь в квартиру Уилла.
  
   Там была музыка.
  
   Открытая дорожная сумка была в гостиной.
  
   Она позвала: "Алло?"
  
   В душе текла вода.
  
   Громче. "Алло?"
  
   Вода прекратилась, и она услышала голос из ванной. "Алло?"
  
   Мокрая молодая женщина нерешительно появилась, завернутая в банное полотенце. Ей было чуть за двадцать, светловолосая, гибкая, с располагающей естественностью. Вокруг ее идеальных, маленьких ступней образовались лужи. "Ужасно молод", - с горечью подумала Нэнси, и была ошеломлена своей первоначальной реакцией на незнакомца - уколом ревности.
  
   "О, привет", - сказала женщина. "I"m Laura."
  
   "Я Нэнси".
  
   Последовала неприятно долгая пауза, пока не прозвучало: "Уилла здесь нет".
  
   "Я знаю. Он попросил меня подобрать кое-что для него."
  
   "Продолжай, я сейчас выйду", - сказала Лора, отступая в ванную.
  
   Нэнси пыталась найти счет за кабельное телевидение и уйти до того, как женщина снова появится, но была слишком медленной, а Лора - слишком быстрой. Она была босиком в джинсах и футболке, ее волосы были убраны в тюрбан из полотенца. Кухонька была неудобно мала для них двоих.
  
   "Счет за кабельное телевидение", - слабо сказала Нэнси.
  
   "Он отстой в ADL", - сказала Лора, затем, видя непонимание Нэнси, добавила: "Повседневная деятельность".
  
   "Он был очень занят", - сказала Нэнси в его защиту.
  
   "И ты его знаешь - откуда?" - Спросила Лора, ловя рыбу.
  
   "Мы работаем вместе". Нэнси собралась с духом для следующего ответа - нет, я не его секретарь.
  
   Вместо этого, как ни странно, "Ты агент?"
  
   "Да". Она передразнила Лауру. "И ты его знаешь - откуда?"
  
   "Он мой отец".
  
   Час спустя они все еще разговаривали. Лора пила вино, Нэнси - воду из-под крана со льдом, две женщины, которых сводит с ума связь - Уилл Пайпер.
  
   Как только их роли были прояснены, они прониклись симпатией друг к другу. Нэнси, казалось, испытала облегчение от того, что эта женщина не была девушкой Уилла; Лора, казалось, испытала облегчение от того, что у ее отца была якобы нормальная партнерша женского пола. Тем утром Лора приехала поездом из Вашингтона на спешно организованную встречу в Манхэттене. Когда она не смогла дозвониться до своего отца, чтобы спросить, может ли она остаться на ночь, она решила, что у него, вероятно, нет денег, и открыла дверь своим ключом.
  
   Поначалу Лора стеснялась, но второй бокал вина вызвал приятную разговорчивость. Их разделяло всего шесть лет, и они быстро нашли общий язык помимо воли. В отличие от своего отца, Нэнси казалось, что Лора была поклонницей культуры, которая соперничала со своими собственными знаниями в области искусства и музыки. У них был общий любимый музей "Метрополитен"; любимая опера "Богема"; любимый художник Моне.
  
   Жутковато, согласились они, но весело.
  
   Лора два года назад окончила колледж, подрабатывала в офисе неполный рабочий день, чтобы прокормить себя. Она жила в Джорджтауне со своим парнем, аспирантом по журналистике Американского университета. В нежном возрасте она была на грани того, чтобы пересечь то, что она считала глубоким порогом. Небольшое, но престижное издательство всерьез рассматривало ее первый роман. Хотя она писала с пубертатного возраста, учитель английского языка в старшей школе чопорно упрекнул ее не называть себя писательницей, пока ее работа не будет напечатана. Она отчаянно хотела называть себя писательницей.
  
   Лора была неуверенной и застенчивой, но ее друзья и наставники подтолкнули ее к этому. Ей сказали, что ее книга может быть опубликована, поэтому она наивно отправила рукопись, без приглашения и безагентства, дюжине издателей, а затем приступила к написанию сценария, потому что она тоже рассматривала ее как фильм. Время шло, и она привыкла к тяжелым посылкам у своей двери, рукописи "бумеранг" плюс письмо с отказом - девять, десять, одиннадцать раз, - но двенадцатое так и не пришло. Наконец, вместо этого звонок из Elevation Press в Нью-Йорке, выражающий интерес и спрашивающий, не внесет ли она некоторые изменения и не отправит ли повторно, если не будет обязательств. Она с готовностью согласилась и переписала в соответствии с их заметками. За день до этого она получила электронное письмо от редактора, приглашавшего ее в их офис, что было нервирующим, но благоприятным знаком.
  
   Нэнси нашла в Лоре очарование, проблеск альтернативной жизни. Липински не были писателями или художниками, они были владельцами магазинов или бухгалтерами, или дантистами, или агентами ФБР. И ее интересовало, как ДНК Уилла могла произвести на свет это незапятнанное очаровательное создание. Ответ должен был быть материнским.
  
   На самом деле, мать Лоры - первая жена Уилла, Мелани - писала стихи и преподавала творческое письмо в местном колледже во Флориде. По словам Лоры, брак длился ровно столько, сколько хватило для ее зачатия, рождения и празднования второго дня рождения, прежде чем Уилл разбил его вдребезги. Когда я рос, слова "твой отец" произносились как эпитеты.
  
   Он был призраком. Она слышала о его жизни из вторых рук, записывая фрагменты от своей матери и тетушек. Она представила его из свадебного альбома, голубоглазого, крупного и улыбающегося, запертого во времени. Он уволился из управления шерифа. Он присоединился к ФБР. Он снова женился. Он снова развелся. Он был любителем выпить. Он был бабником. Он был ублюдком, единственным спасением которого была выплата алиментов. И он даже не позвонил и не отправил открытку по пути.
  
   Однажды Лора увидела его в новостях, где давали интервью о каком-то ужасном серийном убийце. Она увидела имя Уилла Пайпера на экране телевизора, узнала голубые глаза и квадратную челюсть, и пятнадцатилетняя девочка разрыдалась рекой. Она начала писать короткие рассказы о нем, или, по крайней мере, о том, каким она его представляла. И в колледже, освободившись от влияния своей матери, она немного поработала детективом и нашла его в Нью-Йорке. С тех пор у них были своего рода отношения, квазифилиальные и предварительные. Он был источником вдохновения для ее романа.
  
   Нэнси спросила ее название.
  
   "Разрушительный бал", - ответила Лора.
  
   Нэнси рассмеялась. "Полагаю, туфля подходит".
  
   "Он - разрушитель, но таковы же выпивка, гены и судьба. Я имею в виду, что отец и мать папы оба были алкоголиками. Возможно, он не смог избежать этого." Она налила себе еще один бокал вина и помахала им в тосте. К этому моменту ее речь была немного тяжеловесной. "Может быть, я тоже не могу".
  
  
   Нельсон Элдер подъезжал к подъездной дорожке своего дома, особняка с шестью спальнями на холмах в Саммерлине, когда зазвонил его мобильный телефон. Идентификатор вызывающего абонента зарегистрировал ЧАСТНОГО АБОНЕНТА. Он ответил и подогнал большой Мерседес к одному из гаражных отсеков.
  
   "Мистер Старейшина?"
  
   "Да, кто это?"
  
   Голос звонившего был сдавленным от напряжения, почти писклявым. "Мы встретились несколько месяцев назад в "Созвездии". Меня зовут Питер Бенедикт."
  
   "Извините, я не помню".
  
   "Я был тем, кто поймал фишки для блэкджека".
  
   "Да! Я помню! Компьютерщик." Странно, подумал Старейшина. "Я давал тебе номер своего мобильного телефона?"
  
   "Ты сделал", - солгал Марк. В мире не было телефонного номера, который он не смог бы перехватить. "Все в порядке?"
  
   "Конечно. Чем я могу вам помочь?"
  
   "Ну, вообще-то, сэр, я бы хотел вам помочь".
  
   "Как же так?"
  
   "Ваша компания в беде, мистер Элдер, но я могу спасти ее".
  
   Марк учащенно дышал и заметно дрожал. Его мобильный телефон лежал на кухонном столе, все еще теплый от его щеки. Каждый шаг его плана давил на него, но это был первый, требующий человеческого взаимодействия, и его ужас медленно рассеивался. Нельсон Элдер должен был встретиться с ним. Еще один шахматный ход, и игра была за ним.
  
   Затем звонок в дверь вывел его на следующий уровень автономной перегрузки. У него редко бывали посетители без предупреждения, и в страхе он почти убежал в свою спальню. Он успокоился, нерешительно подошел к двери и приоткрыл ее.
  
   "Уилл?" - недоверчиво спросил он. "Что ты здесь делаешь?"
  
   Уилл стоял там с широкой непринужденной улыбкой на лице. "Ты не ожидал меня, не так ли?"
  
   Уилл мог видеть, что Марк шатался, как башня из игральных карт, пытающаяся сохранить самообладание. "Нет. Я не был."
  
   "Эй, послушай, я был в городе по делам и подумал, что мог бы заглянуть к тебе. Сейчас неподходящее время?"
  
   "Нет. Все в порядке, " машинально сказал Марк. "Я просто никого не ожидал. Не хочешь зайти?"
  
   "Конечно. По крайней мере, на несколько минут. У меня есть немного времени, чтобы убить его, прежде чем я отправлюсь в аэропорт."
  
   Уилл последовал за ним в гостиную, уловив напряжение и дискомфорт в нетвердой походке и высоком голосе своего бывшего соседа по комнате. Он не мог не составить профиль парня. Это не было салонным трюком - у него всегда была сноровка, способность с молниеносной скоростью разгадывать чьи-то чувства, конфликты и мотивации. Будучи ребенком, он использовал свою природную проницательность, чтобы создать защищенное триангулированное пространство между двумя родителями-алкоголиками, говоря и делая правильные вещи в правильных пропорциях, чтобы удовлетворить их потребности и сохранить некоторую меру равновесия и стабильности в семье.
  
   Он всегда использовал свой талант в своих интересах. В своей личной жизни он использовал это в духе Дейла Карнеги, чтобы завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. Женщины в его жизни сказали бы, что он использовал это, чтобы чертовски манипулировать ими. И в его карьере это дало ему ощутимое преимущество над преступниками, населявшими его мир.
  
   Уилл задавался вопросом, что заставляло Марка чувствовать себя так неуютно - фобический, мизантропический вид расстройства личности или что-то более специфичное для его визита?
  
   Он сел на неподатливый диван и попытался успокоить его. "Знаешь, после того, как мы увидели друг друга на встрече выпускников, я немного пожалел, что не приложил усилий, чтобы разыскать тебя все эти годы".
  
   Марк сидел напротив него, немой, плотно скрестив ноги.
  
   "Итак, я почти никогда не бываю в Вегасе - это всего на одну ночь - и вчера по дороге в отель кто-то указал на шаттл Area 51, и я подумал о тебе".
  
   "Правда?" Хрипло спросил Марк. "Почему это?"
  
   "Ты вроде как подразумевал, что там работал, нет?"
  
   "Неужели я? Я не помню, чтобы говорил это."
  
   Уилл вспомнил странное поведение Марка, когда на ужине в честь встречи выпускников зашел разговор о Зоне 51. Это выглядело как запретная зона. На самом деле ему было все равно, так или иначе. У Марка явно был высокий уровень допуска к секретной информации, и он относился к этому серьезно. Молодец для него. "Ну, неважно. Для меня не имеет значения, где ты работаешь, это просто вызвало ассоциацию, и я решил заглянуть, вот и все ".
  
   Марк продолжал выглядеть скептически. "Как ты меня нашел? Меня нет в списке."
  
   "Разве я не знаю. Я должен признать это - я запросил базу данных ФБР в местном офисе, когда номер 411 не сработал. Тебя не было на экране радара, приятель. Должно быть, у вас интересная работа! Итак, я позвонил Зекендорфу, чтобы узнать, есть ли у него твой номер. Он этого не делал, но вы, должно быть, дали ему свой адрес, чтобы его жена могла отправить вам эту фотографию по почте. " Он махнул рукой в сторону фотографии встречи выпускников на столе. "Я тоже положил свою на кофейный столик. Я думаю, мы просто пара сентиментальных парней. Скажи, у тебя не найдется чего-нибудь выпить, не так ли?"
  
   Уилл увидел, что Марку стало легче дышать. Он растопил лед. У парня, вероятно, было социальное тревожное расстройство, и ему нужно было время, чтобы согреться.
  
   "Чего бы ты хотел?" Спросил Марк.
  
   "Скотч есть?"
  
   "Извините, только пиво".
  
   "Когда в Риме".
  
   Когда Марк пошел на кухню, Уилл встал и из любопытства осмотрелся. Гостиная была скудно обставлена безвкусными современными вещами, которые могли бы находиться в вестибюле общественного места. Все было аккуратно, без беспорядка, а также без феминизирующих штрихов. Он знал, что стиль оформления холодный. Блестящий хромированный книжный шкаф был заполнен учебными книгами по компьютерам и программному обеспечению, расположенными точно по высоте, чтобы ряды заканчивались как можно ровнее.
  
   На белом лакированном столе, рядом с закрытым ноутбуком, лежала небольшая стопка двух тонких рукописей в латунных переплетах. Он взглянул на титульный лист книги "Тот, что сверху": "Фишки": сценарий Питера Бенедикта, WGA # 4235567. Кто такой Питер Бенедикт? он задавался вопросом, псевдоним Марка или какого-то другого парня? Рядом со сценариями были две черные ручки. Он чуть не рассмеялся вслух. Пентел ультратонкий. Маленькие члены были повсюду. Он вернулся на диван, когда Марк вернулся с пивом.
  
   "В Кембридже, разве ты не упоминал, что писал что-то?" - Спросил Уилл.
  
   "Я верю".
  
   "Эти сценарии твои?" спросил он, указывая.
  
   Марк кивнул и сглотнул.
  
   "Моя дочь тоже в некотором роде писательница. О чем ты пишешь?"
  
   Марк начал неуверенно, но постепенно расслабился, рассказывая о своем последнем сценарии. К тому времени, как Уилл допил пиво, он слышал все о казино, подсчете карт, Голливуде и агентах по подбору талантов. Для сдержанного парня это была почти обычная тема. Во время второй кружки пива он почувствовал вкус жизни Марка после колледжа, до Вегаса, бесплодного пейзажа с немногочисленными личными связями и бесконечной работой за компьютером. Во время третьей кружки пива Уилл поделился подробностями о своем прошлом, неудачных браках, разрушенных отношениях и всем остальном, и Марк слушал с явным восхищением, с растущим изумлением от того, что жизнь золотого мальчика, которую он считал идеальной, была совсем не такой. В то же время подкрадывающиеся угрызения вины заставляли Уилла чувствовать себя неловко.
  
   Отлив, Уилл вернулся в гостиную и объявил, что ему пора идти, но перед этим он хотел снять кое-что со своей груди. "Я должен извиниться перед тобой".
  
   "Для чего?"
  
   "Когда я оглядываюсь назад на первый год, я понимаю, что был придурком. Я должен был больше помогать тебе, заставить Алекса оставить тебя в покое. Я был тупицей, и мне жаль ". Он не упомянул инцидент с заклеиванием скотчем; ему не нужно было.
  
   Марк невольно прослезился и выглядел глубоко смущенным. "Я..."
  
   "Тебе не нужно ничего говорить. Я не хочу причинять никакого дискомфорта."
  
   Марк фыркнул. "Нет, послушай, я ценю это. Я не думаю, что мы действительно знали друг друга ".
  
   "Достаточно верно". Уилл сунул руку в карманы в поисках ключей от машины. "Итак, спасибо за пиво и беседу. Я должен попасть в нее ".
  
   Марк вздохнул и, наконец, сказал: "Думаю, я знаю, почему ты в городе. Я видел тебя по телевизору."
  
   "Да, дело Судного дня. Связь с Вегасом. Конечно."
  
   "Я годами наблюдал за тобой по телевизору. И прочитайте все журнальные статьи."
  
   "Да, я сыт по горло медиа-материалами".
  
   "Это, должно быть, захватывающе".
  
   "Поверь мне, это не так".
  
   "Как дела? Я имею в виду расследование."
  
   "Я должен сказать вам, это заноза у меня в заднице. Я не хотел иметь к этому никакого отношения. Я просто пытался успокоиться на пути к отставке ".
  
   "У тебя есть какой-нибудь прогресс?"
  
   "Очевидно, ты парень, который умеет хранить секреты. Вот один из них: у нас нет ни малейшей гребаной зацепки."
  
   Марк выглядел усталым, когда сказал: "Я не думаю, что вы поймаете этого парня".
  
   Уилл странно покосился на него. "Почему ты так говоришь?"
  
   "Я не знаю. Судя по тому, что я читал об этом, он звучит так, будто он довольно умен ".
  
   "Нет, нет, нет. Я поймаю его. Я всегда так делаю."
  
  
   28 ИЮНЯ 2009. LAS VEGAS
  
  
   Звонок от Питера Бенедикта встревожил Элдера. Было глубоко тревожно получить предложение помочь Дезертировать из жизни от человека, которого он однажды встретил в казино. И он был почти уверен, что не давал номер своего мобильного. Добавьте к этому внезапный интерес ФБР к нему и его компании, и это были тревожные выходные. В трудные времена он предпочитал находиться в своей штаб-квартире со своими людьми, окружавшими его, как генерал среди своих войск. Он не думал о том, чтобы привлечь свою исполнительную команду во время кризиса к работе по субботам и воскресеньям, но ему нужно было справиться с этой ситуацией в одиночку. Даже Берту Майерсу, его доверенному лицу и советнику, пришлось бы отключиться, пока он не поймет, с чем имеет дело.
  
   Только он и Майерс знали о масштабах проблем Desert Life, потому что они вдвоем были единственными разработчиками схемы по вытаскиванию компании из финансовой ямы. Несомненно, правильным прилагательным для описания схемы было "мошенническая", но Элдер предпочитал думать о ней как о "агрессивной". План был на ранней стадии, но, к сожалению, он еще не сработал. На самом деле, это имело неприятные последствия, и дыра становилась глубже. В отчаянии они решили перевести часть наличных из своих резервов, чтобы искусственно увеличить прибыль за последний квартал и поддержать курс акций.
  
   Опасная территория, путь в ад или, по крайней мере, в тюрьму.
  
   Они знали это, но ни за грош, ни за фунт. И, даст Бог, подумал Элдер, все изменится в следующем квартале. Это должно было. Он построил эту компанию своими собственными руками. Это была работа его жизни и его единственная настоящая любовь. Это значило для него больше, чем его жена из засушливого загородного клуба или его беспутное потомство, и это нужно было спасти, так что, если у этого персонажа Питера Бенедикта была жизнеспособная идея, то он был обязан ее услышать.
  
   Основой бизнеса Desert Life было страхование жизни. Компания была крупнейшим страховщиком полисов страхования жизни к западу от Миссисипи. Элдер поскрежетал зубами в бизнесе страхования жизни. Устойчивая актуарная предсказуемость прогнозирования смертности всегда привлекала его. Если бы вы попытались предсказать время смерти человека и поставить на это деньги, вы бы слишком часто ошибались, чтобы получать стабильную прибыль. Чтобы избежать попыток определить индивидуальный риск, страховщики вместо этого полагались на "закон больших чисел" и нанимали армии актуариев и статистиков для проведения анализа прошлых показателей, чтобы помочь предсказать будущее. Хотя никто не мог подсчитать, какую премию вам придется взимать с одного человека, чтобы заработать деньги, вы могли бы с уверенностью предсказать экономику страхования, скажем, тридцатипятилетнего некурящего мужчины с отрицательными результатами проверки на наркотики и семейной историей сердечных заболеваний.
  
   Тем не менее, размер прибыли был небольшим. С каждого доллара, полученного Desert Life в качестве премии, тридцать центов уходило на расходы, большая часть шла на покрытие убытков, а то немногое, что оставалось, было прибылью. Прибыль в страховой игре получалась двумя путями: доход от андеррайтинга и доход от инвестиций.
  
   Страховые компании были крупными инвесторами, каждый день вкладывавшими в игру миллиарды долларов. Отдача от этих инвестиций была краеугольным камнем их бизнеса. Некоторые компании даже пошли на убыток, взяв доллар премии и ожидая выплатить больше доллара убытков и расходов, но надеясь компенсировать это доходом от инвестиций. Элдер презирал эту стратегию, но его аппетит к возврату инвестиций был велик.
  
   Проблемы жизни в пустыне были связаны с ростом. С годами, по мере того как он расширял бизнес и свою империю за счет приобретений, он диверсифицировался, отказавшись от зависимости от страхования жизни. Он занимался страхованием домовладельцев и автомобилей для частных лиц и имущества, страхованием от несчастных случаев и ответственности для бизнеса.
  
   В течение многих лет бизнес процветал, но затем червь повернулся.
  
   "Ураганы, проклятые ураганы", - ворчал он вслух, даже когда был один. Один за другим они ворвались во Флориду и побережье Мексиканского залива и выбили из него всю прибыль. Его избыточные резервы - средства, доступные для выплаты будущих претензий, - падали до уровня красного флага. Государственные и федеральные страховые регуляторы обратили на это внимание, как и Уолл-стрит. Его акции были на высоте, и это превращало его жизнь во что-то из дантовского ада.
  
   Берт Майерс, финансовый гений, спешит на помощь.
  
   Майерс не был страховщиком; у него был опыт работы в инвестиционно-банковской сфере. Старейшина привел его несколькими годами ранее, чтобы помочь с их стратегией приобретения. Что касается корпоративных финансов, он был очень острым ножом в очень большом ящике стола, одним из самых умных парней на улице.
  
   Столкнувшись с сокращением прибыли, Майерс разработал план. Он не мог контролировать мать-природу и все эти иски о возмещении ущерба компании, но он мог увеличить доходность их инвестиций, "перейдя черту", как он выразился. Правительственные регуляторы, не говоря уже об их собственном внутреннем уставе, ввели строгие ограничения на виды инвестиций, которые они могли осуществлять, в основном с низкой доходностью, безрисковые набеги на рынок облигаций и консервативные вложения в ипотеку, потребительские кредиты и недвижимость.
  
   Они не могли взять свои драгоценные запасы и поставить их на дорогу за столами рулетки. Но Майерс положил глаз на хедж-фонд, которым управляли какие-то математические гении из Коннектикута, которые получали огромные прибыли, правильно делая ставки на колебания международных валютных курсов. Фонд International Advisory Partners был вне графика с точки зрения риска, и инвестирование в него не было вариантом для такой компании, как Desert Life. Но как только Элдер подписал схему, Майерс создал фиктивное партнерство по недвижимости, якобы соответствующее профилю риска для жизни в Пустыне , и передал более миллиарда резервов в IAP, надеясь на чрезмерную прибыль, чтобы исправить свои отчеты о прибылях.
  
   Майер выбрал неподходящий момент. IAP использовало денежные вливания Desert Life, чтобы поспорить, что иена упадет по отношению к доллару - и разве министру финансов Японии не пришлось все испортить, сделав негативное заявление о японской денежно-кредитной политике?
  
   Их первый квартал: снижение инвестиций на четырнадцать процентов. Ребята из IAP настаивали на том, что это была аномалия, и их стратегия была разумной. Майерсу просто нужно было держаться, и все вышло бы прекрасно. Итак, в полной пустынной жаре их ладони вспотели, но они держались так крепко, как только могли.
  
  
   Элдер решил встретиться с Питером Бенедиктом воскресным утром, чтобы это было незаметно и подальше от его офиса. Дешевая вафельная на севере Лас-Вегаса казалась заведением, которое вряд ли часто посещали его сотрудники или друзья, и с запахом кленового сиропа в ноздрях он сидел и ждал в кабинке внутри, одетый в белые поплиновые брюки для гольфа и тонкий оранжевый кашемировый свитер. Он не был уверен, что помнит, как выглядел этот человек, и внимательно осмотрел каждого посетителя.
  
   Марк прибыл с опозданием на несколько минут, непритязательный, в джинсах и своей вездесущей кепке "Лейкерс", с конвертом из манильской бумаги. Он первым заметил Элдера, собрался с духом и направился к кабинке. Старейшина встал и протянул руку: "Привет, Питер, приятно видеть тебя снова".
  
   Марк был застенчив, ему было неловко. Культура Элдера требовала небольшой беседы, но для Марка это было болезненно. Блэкджек был их единственной известной общей темой, поэтому Старейшина несколько минут поболтал о картах, прежде чем настоять на том, чтобы они заказали завтрак. Марка отвлекло трепетание в груди, которое, как он опасался, могло перерасти во что-то патологическое. Он отхлебнул воды со льдом и попытался контролировать дыхание, но его сердце бешено колотилось. Должен ли он встать и уйти?
  
   Для этого было слишком поздно.
  
   Уставная светская беседа закончилась, и Элдер перешел к делу. После того, как с любезностями было покончено, его тон был твердым: "Итак, Питер, скажи мне, почему ты думаешь, что у моей компании проблемы?"
  
   У Марка не было официального финансового образования, но он самостоятельно научился читать финансовые отчеты в Силиконовой долине. Он начал с анализа документов SEC, поданных его собственной компанией по защите данных, затем перешел к другим высокотехнологичным компаниям в поисках хороших инвестиций. Когда он наткнулся на концепцию бухгалтерского учета, которую не понимал, он читал о ней, пока не накопил объем знаний, которому позавидовал бы CPA. Его ум обладал такой мощью, что логика и математика, лежащие в основе бухгалтерского учета, казались ему тривиальными.
  
   Теперь сдавленным голосом он начал механически перечислять все малозаметные аномалии в последнем 10-Q "Жизни в пустыне": ежеквартальном финансовом отчете, представленном правительству. Он обнаружил слабые следы мошенничества, которые никто на Уолл-стрит не заметил. Он даже правильно предположил, что компания, возможно, занимается тралением в запрещенных водах в поисках высокодоходной прибыли.
  
   Старейшина слушал с тошнотворным восхищением.
  
   Когда Марк закончил, Элдер разрезал вафлю, откусил маленький кусочек и спокойно прожевал. Когда он сглотнул, он сказал: "Я не комментирую, правы вы или нет. Предположим, ты просто расскажешь мне, как, по-твоему, ты можешь помочь Desert Life."
  
   Питер взял конверт из плотной бумаги, который держал на коленях, и протянул его через стол. Он ничего не сказал, но пожилому мужчине было ясно, что конверт нужно вскрыть. Внутри была куча газетных вырезок.
  
   Все они были об убийце Судного дня.
  
   "Что это, черт возьми, такое?" Старейшина спросил.
  
   "Это способ спасти вашу компанию", - почти прошептал Марк. Момент настал, и он почувствовал головокружение.
  
   Затем момент, казалось, ускользнул.
  
   Старейшина отреагировал интуитивно и начал вставать. "Ты что, какой-то ненормальный? К вашему сведению, я знаю одну из жертв!"
  
   "Который из них?" Марк прохрипел.
  
   "Дэвид Свишер". Он потянулся за своим бумажником.
  
   Марк собрал все свое мужество и сказал: "Тебе следует сесть. Он не был жертвой."
  
   "Что ты имеешь в виду?"
  
   "Пожалуйста, сядь и послушай меня".
  
   Старейшина подчинился. "Я должен сказать тебе, мне не нравится, к чему ведет этот разговор. У тебя есть минута, чтобы объясниться, или я ухожу отсюда, понял?"
  
   "Ну, я думаю, он был жертвой. Он просто не был жертвой Убийцы Судного дня ".
  
   "Откуда ты это знаешь?"
  
   "Потому что убийцы Судного дня не существует".
  
  
   6 ИЮЛЯ 795 года. VECTIS, BRITANNIA
  
  
   Аббат Джозефус увидел свое отражение в одном из высоких окон здания Капитула. Снаружи было темно, но свечи в помещении еще не потушили, поэтому окно имело качество отражающего стекла.
  
   У него был выпуклый живот и мясистые щеки, и он был единственным взрослым мужчиной в общине, который не носил тонзуру, да и не мог быть, поскольку был абсолютно лысым.
  
   Молодой монах, ибериец с темными волосами и бородой, густой, как медвежий мех, постучал и вошел со свечным щипцом. Он слегка поклонился и приступил к своей задаче.
  
   "Добрый вечер, отец". Его акцент был густым, как мед.
  
   "Добрый вечер, Джосé".
  
   Настоятель предпочитал Джоса é всем младшим братьям из-за его интеллекта, мастерства иллюстратора рукописей и хорошего настроения. Он редко бывал мрачен, а когда ему становилось весело, его смех напоминал пожилому мужчине смех, который он слышал много лет назад из уст его друга Матиаса, кузнеца, выковавшего колокол аббатства.
  
   "Как тебе ночной воздух?" - спросил настоятель.
  
   "Она благоухает, отец, и наполнена пением сверчков".
  
   Когда в Доме капитула стало темно, Джос é оставил гореть две свечи в комнате настоятеля, одну на столе в его кабинете, другую у кровати, и пожелал своему настоятелю спокойной ночи. Оставшись один, Джозефус опустился на колени у своей кровати и помолился той же молитвой, которую он произносил с того дня, как стал аббатом: "Дорогой Господь, пожалуйста, благослови этого смиренного слугу, который стремится почитать тебя каждый день, и дай мне силы быть пастырем этого аббатства и служить твоим целям. И благослови свой сосуд, Октавус, который бесконечно трудится, чтобы выполнить твою божественную миссию, ибо ты управляешь его рукой так же, как ты управляешь нашими сердцами и умами. Аминь."
  
   Затем Джозефус задул последнюю свечу и забрался в свою кровать.
  
  
   Когда епископ Дорчестерский спросил своего нового настоятеля, кого он хотел бы видеть настоятелем, Джозефус быстро предложил сестру Магдалену. Безусловно, никто лучше не подходил для этой задачи. Ее чувство организации и долга не было превзойдено в рядах министров. Но у Джозефа Флавия был другой мотив, который всегда вызывал у него беспокойство. Он нуждался в ее сотрудничестве, чтобы защитить миссию, которую, как он верил, должен был выполнить Октавус.
  
   Она была первой настоятельницей Вектиса и горячо молилась, чтобы ее простили за гордость, которую она испытывала каждый день. Джозефус позволил ей заниматься всеми деталями управления аббатством, точно так же, как он это сделал для Освина, и он терпеливо выслушивал ее ежедневные отчеты о злоупотреблениях и прегрешениях, которые она так энергично разыскивала. Вектис, по его признанию, был, безусловно, более эффективным и упорядоченным, чем при его правлении настоятелем. Да, возможно, было больше ворчания по пустякам, но он соизволил вмешаться только тогда, когда посчитал действия Магдалены чрезмерными или жестокими.
  
   Вместо этого он сосредоточил свое внимание на молитве, завершении строительства аббатства и, конечно же, на мальчике Октавусе.
  
   Последние две заботы пересеклись в Скриптории. После смерти Освина Джозефус пересмотрел планы нового скриптория и решил, что он должен быть еще грандиознее, поскольку он искренне верил, что священные книги и тексты, созданные в Vectis, были жизненно важной работой для улучшения человечества. Он предвидел будущее, в котором все больше монахов смогут создавать все больше рукописей, а аббатство и весь христианский мир будут возвышены их усилиями.
  
   Кроме того, он хотел, чтобы была построена отдельная комната, внутреннее святилище в здании, где Октавус мог беспрепятственно работать. Это должно было быть особое, защищенное место, где он мог бы расшифровать имена, которые варились внутри него и выливались на страницу, как эль из пробитой бочки.
  
   Подвал Скриптория был темным и прохладным, идеально подходящим для хранения больших листов пергамента и банок с чернилами, но также хорошо подходил для мальчика, у которого не было желания играть на солнышке или гулять по лугу. В одном конце подвала была устроена отгороженная стеной комната, и там, за запертой дверью, Октавус прожил свою жизнь в вечной темноте при свете свечей. Его единственной мотивацией было сесть на свой табурет, опереться на письменный стол и яростно макать перо снова, и снова, и снова, и царапать на пергаменте, пока он не падал от усталости, и его приходилось относить в кровать.
  
   Из-за своего рвения к своему призванию Октавус редко спал больше нескольких часов в сутки и всегда просыпался без предупреждения, казалось бы, обновленным. Когда Паулинус утром впервые входил в Скрипторий, мальчик уже усердно работал. Молодая сестра или послушница приносила ему еду, старательно избегая соприкосновения с его работой, затем опорожняла его ночной горшок и приносила свежие сальные свечи. Паулинус собирал драгоценные готовые страницы и переплетал их в тяжелые, толстые книги в кожаной обложке, когда их набиралось достаточное количество.
  
   По мере того, как Октавус превращался из маленького мальчика в юношу, его тело удлинялось, как будто пекарь замесил теплое тесто. Его конечности были тонкими, почти резиновыми, а цвет лица, похожий на хлебное тесто, был бледным, без следа цвета. Даже его губы были выбелены, с едва заметным розовым оттенком. Если бы Паулинус не видел алых капель из порезов на пергаменте на его пальцах, он бы предположил, что у парня не было крови.
  
   В отличие от большинства мальчиков, которые по мере взросления теряют свои изящные лица, челюсть Октавуса не стала квадратной, а нос не раздвинулся. Он сохранял мальчишескую физиономию, которая не поддавалась объяснению, но опять же, само его существование не поддавалось объяснению. Его прекрасные волосы оставались ярко-рыжими. Примерно каждый месяц Паулинус вызывал парикмахера, чтобы тот подровнял его локоны, пока он писал, или, что еще лучше, пока он спал, и пряди волос морковного цвета усеивали пол, пока одна из девушек, которые его обслуживали, не убирала их.
  
   Девочки, которым под клятвой хранить тайну было разрешено кормить его и убирать его отходы, были в восторге от его каменно-молчаливой красоты и абсолютной сосредоточенности, хотя одна дерзкая послушница, пятнадцатилетняя по имени Мэри, иногда предпринимала безуспешные попытки привлечь его внимание, роняя кубок или грохоча тарелкой.
  
   Однако ничто не могло отвлечь Октавуса от его работы. Имена хлынули с его пера на страницу сотнями, тысячами, десятками тысяч.
  
   Паулинус и Джозефус часто стояли над ним в своего рода задумчивости, наблюдая за неистовым царапаньем его пера. Хотя многие записи были написаны латинским алфавитом, многие им не были. Паулинус распознал арабский, арамейский и древнееврейский алфавиты, но были и другие, которые он не смог расшифровать. Темп мальчика был бешеным, бросая вызов отсутствию напряжения или срочности на его лице. Когда перо затуплялось, Паулинус заменял его другим, чтобы мальчик мог писать аккуратными и мелкими буквами. Он упаковал свои страницы так плотно, что готовая страница была скорее черной, чем белой. И когда страница была готова, он переворачивал ее и продолжал писать, опираясь на какое-то врожденное чувство бережливости или эффективности. Только когда обе стороны были заполнены, Октавус потянулся за чистым листом. Паулинус, страдающий артритом и с вечно скрученным животом, просматривал каждую заполненную страницу, нервно гадая, может ли он заметить имя, представляющее особый интерес: Паулинус из Вектиды, например.
  
   Иногда Паулинус и Иосиф Флавий говорили о том, как чудесно было бы спросить парня, что он думает о деле своей жизни, и чтобы он дал убедительное объяснение. Но с таким же успехом они могли бы пожелать корову, чтобы объяснить, что для нее значило ее существование. Октавус никогда не встречался с ними взглядом, никогда не отвечал на их слова, никогда не проявлял эмоций, никогда не говорил. На протяжении многих лет два пожилых монаха часто обсуждали цель индустрии Октавуса в библейском контексте. Бог, всеведущий и вечный, знает все о прошлом и настоящем, но также и о будущем, они оба согласились. Все события в мире, несомненно, предопределены Божьим видением, и Создатель, очевидно, избрал чудесным образом родившегося Октавуса своим живым пером, чтобы записать то, что должно было произойти.
  
   Паулинус обладал копией тринадцати книг, написанных Св. Августин, его признания. Монахи в Вектисе высоко ценили эти тома, поскольку Августин был для них духовным маяком, вторым после святого Бенедикта. Иосиф Флавий и Паулинус углубились в изучение томов и почти услышали, как достопочтенный святой обращается к ним сквозь время в этом отрывке: "Бог определяет вечное предназначение каждого человека". Их судьба зависит от Божьего выбора.
  
   Разве Октавус не был явным доказательством этого утверждения?
  
   Сначала Джозефус хранил книги в кожаных переплетах на полке у стены в комнате Октавуса. К тому времени, когда мальчику исполнилось восемь, он заполнил десять объемистых книг, и Джозефус соорудил вторую полку. По мере того, как он становился старше, его рука росла быстрее, и в последние годы он выпускал около десяти книг в год. Когда общее количество томов превысило семьдесят и угрожало вытеснить его комнату, Джозефус решил, что книгам должно быть отведено отдельное место.
  
   Аббат отвлек рабочих от других строительных проектов аббатства, чтобы начать раскопки в дальней части подвала скриптория, напротив комнаты Октавуса. Переписчики, которые трудились в главном зале наверху, ворчали по поводу приглушенного стука кирки и лопаты, но Октавуса не смутил шум, и он продолжил.
  
   Со временем у Джозефа Флавия была библиотека для растущей коллекции Октавуса, прохладное, сухое, облицованное камнем хранилище. Убертус лично руководил кладочными работами, зная, что его сын находится за закрытой дверью, но совершенно не желая смотреть на мальчика. Теперь он принадлежал Богу, а не ему.
  
   Джозефус поддерживал строгий кодекс секретности вокруг Октавуса. Только Паулинус и Магдалена знали о характере его работы, и за пределами этого внутреннего круга только несколько девушек, которые ухаживали за ним, имели прямой контакт. Конечно, в таком маленьком сообществе, как аббатство, ходили слухи о таинственных текстах и священных ритуалах, связанных с молодым человеком, которого большинство не видело с тех пор, как он был маленьким мальчиком. Однако Джозефа Флавия так любили и уважали, что никто не ставил под сомнение благочестие и правильность его действий. В этом мире было много вещей, которых жители Вектиса не понимали, и это была просто еще одна из них. Они доверяли Богу и Иосифу Флавию в том, что они будут в безопасности и укажут им правильный путь к святости.
  
  
   Седьмого июля Октавусу исполнилось восемнадцать.
  
   Он начал день с того, что справил нужду в углу и направился прямиком к своему письменному столу, чтобы впервые окунуть его в чернила. Он продолжил писать с того самого места на странице, где остановился. Несколько больших свечей, которые горели, даже когда он спал, стояли в тяжелых кованых подставках и заливали стол мерцающим желтым светом. Он моргнул, чтобы увлажнить свои песочные глаза, и принялся за работу.
  
   Новое имя. Смерть. Тогда другое название. Natus. И так далее, и тому подобное.
  
   Ранним утром Мэри, послушница, постучала и, не дожидаясь ответа, который, как она знала, никогда не придет, вошла в его комнату. Она была местной девушкой, родом из южной части Вектиса, обращенной к Нормандии. Ее отец был фермером, у которого было слишком много ртов, чтобы их прокормить, который надеялся, что его серьезная дочь будет лучше служить Богу, чем нищая молотилка пшеницы. Это было ее четвертое лето в аббатстве. Сестра Магдалена считала ее проницательной девушкой, быстро усваивающей молитвы, но, на ее взгляд, чересчур вспыльчивой. Она была веселой и склонна к игривому поведению со своими товарищами-послушницами, например, прятала сандалию или клала желудь в кровать. Магдалена не решалась принять ее в орден, если только ее приличия не улучшатся.
  
   Мэри принесла на подносе легкую закуску: черный хлеб и ломтик бекона. В отличие от других девушек, которые были напуганы и никогда не обращались к Октавусу, она болтала без умолку, как будто он был обычным молодым человеком. Теперь она стояла перед его столом, пытаясь заставить его посмотреть на нее. Ее каштановые волосы все еще были длинными и струящимися, они выбивались из-под вуали. Если бы она стала сестрой, ее волосы были бы коротко подстрижены, чего она желала, но тем не менее боялась. Она была высокой и ширококостной, долговязой, как годовалый ребенок, хорошенькой, с вечно румяными, как яблоки, щеками.
  
   "Ну, Октавус, там, наверху, прекрасное летнее утро, разве ты не хотел бы знать?"
  
   Она поставила поднос на его стол. Иногда он даже не притрагивался к еде, но она знала, что он любит бекон. Он отложил перо и начал жевать хлеб и мясо. "Знаешь, почему у тебя сегодня бекон?" - спросила она. Он ел с жадностью, уставившись в тарелку. "Это потому, что сегодня твой день рождения, вот почему!" - воскликнула она. "Тебе восемнадцать лет! Если ты хочешь сегодня хорошенько отдохнуть, отложить перо и прогуляться на солнышке, я дам им знать, и я уверен, что они позволят тебе ".
  
   Он покончил с едой и сразу же снова начал писать, его пальцы размазывали жир по пергаменту. За те два года, что она обслуживала его, мальчик все больше и больше ее интриговал. Она воображала, что однажды она одна сможет развязать ему язык и заставить его рассказать свои секреты. И она убедила себя, что в его восемнадцатом дне рождения было что-то значительное, как будто переход к зрелости разрушит чары и позволит этому удивительно красивому юноше войти в человеческое братство.
  
   "Ты даже не знал, что это был твой день рождения, не так ли?" - сказала она с разочарованием. Она насмехалась над ним. "Седьмое июля. Все знают, когда ты родился, потому что ты особенный, не так ли?"
  
   Она сунула руку под свой льняной халат и вытащила спрятанный там небольшой сверток. Он был размером с яблоко, завернутый в кусок ткани и перевязанный тонкой полоской кожи.
  
   "У меня есть для тебя подарок, Октавус", - сказала она нараспев.
  
   Она была за его стулом и, обойдя его, положила пакет поверх его страницы, заставляя его остановиться. Он уставился на упаковку с той же пустотой, которую приберегал для всего остального.
  
   "Разверни это", - настаивала она.
  
   Он продолжал смотреть.
  
   "Хорошо, тогда я сделаю это за тебя!"
  
   Она перегнулась через его спину, обхватила его худощавый торс своими крепкими руками и начала развязывать сверток. Это был круглый золотистый кекс, который испачкал ткань сладкой слизью.
  
   "Смотрите! Это медовый пирог! Я сделал это сам, специально для тебя!"
  
   Она прижималась к нему.
  
   Возможно, он почувствовал прикосновение ее упругих маленьких грудей к его тонкой рубашке. Возможно, он почувствовал, как теплая кожа ее предплечья коснулась его щеки. Возможно, он почувствовал запах женского мускуса, исходящий от ее полового созревания, или теплые порывы из ее рта, когда она говорила.
  
   Он уронил перо и опустил руку на колени. Он тяжело дышал и, казалось, был в каком-то расстройстве. Испуганная Мэри сделала несколько шагов назад.
  
   Она не могла видеть, что он делал, но он, казалось, хватался за себя, как ужаленный пчелой. Она услышала звуки, похожие на свист, издаваемый его зубами.
  
   Внезапно он встал и повернулся. Она ахнула и почувствовала слабость в коленях.
  
   Его брюки были расстегнуты, а в руке он держал огромный, возбужденный член, более розовый, чем любая плоть на его теле.
  
   Он наклонился к ней, наступив на свои леггинсы, когда он вцепился в ее груди своими длинными тонкими пальцами, похожими на щупальца с присосками.
  
   Они оба упали на земляной пол.
  
   Она была намного сильнее Октавуса, но шок сделал ее слабой, как котенок. Инстинктивно он задрал ее блузку и обнажил кремовые бедра. Он был у нее между ног, сильно прижимаясь к ней. Его голова была перекинута через ее плечо, лоб прижат к земле. Он издавал свои быстрые негромкие свистящие звуки. Она была опытной девушкой; она знала, что с ней происходит.
  
   "Христос Господь, смилуйся надо мной!" - кричала она снова и снова.
  
   К тому времени, когда Джос é, иберийский монах, услышал крики и бросился вниз по лестнице из-за своего письменного стола в главной галерее, Мэри сидела у стены и тихо плакала, ее халат был испачкан кровью, а Октавус вернулся за свой стол, его брюки были спущены до лодыжек, его перо летало над страницей.
  
  
   15 июля 2009 года. НЬЮ-Йорк
  
  
   День был липкий и душный, с высокой влажностью, когда жар, исходящий от тротуара, казался наказанием. Жители Нью-Йорка ступают по тротуарам с раскаленными плитами, резиновые подошвы размягчаются, конечности тяжелеют от усилий при ходьбе по тому, что казалось кашей. Рубашка поло Уилла прилипла к его груди, когда он тащил пару тяжелых пластиковых пакетов с продуктами, набитых припасами для вечеринки.
  
   Он открыл пиво, зажег конфорку и нарезал лук, пока разогревалась кастрюля. Шипение лука и сладкий дым, наполняющий кухню, пришлись ему по вкусу. Он давно не чувствовал запаха домашней кухни и не мог вспомнить, когда в последний раз пользовался плитой. Вероятно, в эпоху Дженнифер, но все об этих отношениях стало размытым.
  
   Говяжий фарш хорошо подрумянивался, когда раздался звонок в дверь. Нэнси съела яблочный пирог и тающую баночку замороженного йогурта и выглядела расслабленной в облегающих джинсах и короткой блузке без рукавов.
  
   Уилл почувствовал себя расслабленным, и она заметила. Его лицо было мягче, чем обычно, челюсть менее сжата, плечи менее округлены. Он ухмыльнулся ей.
  
   "Ты выглядишь счастливым", - сказала она с некоторым удивлением.
  
   Он взял у нее сумку и спонтанно наклонился, чтобы чмокнуть в щеку, этот жест застал их обоих врасплох.
  
   Он быстро сделал шаг назад, и она, покраснев, поправилась, понюхав пряный аромат тмина и перца чили и пошутив о неоткрытых кулинарных способностях. Пока он помешивал в кастрюле, она накрывала на стол, затем позвала: "Ты принес ей что-нибудь?"
  
   Он колебался, его разум обдумывал вопрос. "Нет", - сказал он наконец. "А должен ли я был?"
  
   "Да!"
  
   "Что?"
  
   "Откуда мне знать! Ты ее отец."
  
   Он замолчал, его настроение стало мрачным.
  
   "Позвольте мне сбегать и купить цветов", - предложила она.
  
   "Спасибо", - сказал он, кивая самому себе. "Она любит цветы". Это была догадка - у него было воспоминание о малышке с букетом свежесорванных маргариток в пухлой ручке. "Я уверен, что она любит цветы".
  
  
   Последние несколько недель были тяжелой работой. Суть более крупного дела против Луиса Камачо размылась, осталось только одно обвинение в убийстве. Как бы они ни настаивали, они не смогли привязать к нему ни одно другое дело о Судном дне; фактически, они и близко не могли подойти. Они тщательно нанесли его на карту, реконструируя каждый день его жизни за последние три месяца. Луис работал стабильно и надежно, летая туда-обратно в Лас-Вегас два-три раза в неделю. Он был в основном домашним, проводя большинство ночей в Нью-Йорке в доме своей возлюбленной. Но у него также были инстинкты кота, который отправлялся в клубы и гей-бары, когда его партнер уставал или был чем-то занят, ревностно поддерживая связи. Джон Пеппердайн был низкоэнергетичным моногамным человеком, в то время как Луис Камачо обладал сексуальной энергией, которая горела, как магний. Не было никаких сомнений в том, что его вспыльчивый характер привел к убийству, но Джон, как оказалось, был его единственной жертвой.
  
   И убийства прекратились: хорошие новости для всех, кто все еще дышит воздухом, плохие новости для расследования, которое могло лишь перефразировать одни и те же заезженные улики. И вот однажды у Уилла случился своего рода момент Эврики. Что, если Джон Пеппердайн был намеченной девятой жертвой Убийцы Судного дня, но Луис Камачо нанес удар первым в обычном преступлении на почве страсти?
  
   Возможно, связь Луиса с Лас-Вегасом была классическим отвлекающим маневром. Что, если настоящий убийца Судного дня был там, на Сити-Айленде, в тот день, по другую сторону полицейской ленты, наблюдал, ошеломленный тем, что преступление совершил кто-то другой? Затем, чтобы позлить власти, что, если бы он ушел в паузу, позволив им тушиться, посеяв семена замешательства и разочарования?
  
   Уилл получил повестки в суд от новостных агентств, которые были на Миннифорд-авеню в тот теплый кровавый вечер, и в течение нескольких дней они с Нэнси изучали часы видеозаписей и сотни цифровых изображений в поисках другого темнокожего мужчины среднего роста и телосложения, который мог скрываться на месте преступления. Они оказались пустыми, но Уилл подумал, что это все еще жизнеспособная гипотеза.
  
  
   Сегодняшнее празднование было долгожданной передышкой от всего этого. Уилл бросил коробку "Дяди Бена" в кипящую воду и открыл еще одно пиво. В дверь позвонили снова. Он надеялся, что это была Нэнси с цветами, и это было так, но и она, и Лора были там вместе, болтливые и счастливые, как подружки. Позади них стоял молодой человек, высокий, худощавый, как уиппет, с умными, бегающими глазами и копной вьющихся каштановых волос.
  
   Уилл выхватил букет у своей партнерши и застенчиво вручил его Лоре. "Поздравляю, малыш".
  
   "Тебе не следовало этого делать", - пошутила Лора.
  
   "Я этого не делал", - быстро сказал он.
  
   "Папа, это Грег".
  
   Двое мужчин проверили хватку друг друга рукопожатиями.
  
   "Рад познакомиться с вами, сэр".
  
   "Здесь то же самое. Не ожидал тебя, но я рад наконец встретиться с тобой, Грег."
  
   "Он пришел за моральной поддержкой", - сказала Лора. "Он такой".
  
   Проходя мимо, она чмокнула отца в щеку, поставила сумку на диван и расстегнула боковой карман. Она торжествующе помахала контрактом от Elevation Press в воздухе. "Подписано, запечатано, доставлено!"
  
   "Теперь я могу называть тебя писателем?" - Спросил Уилл.
  
   На глаза навернулась слеза, и она кивнула.
  
   Он быстро отвернулся и ретировался на кухню. "Позволь мне выпить шампанского, пока ты не расплакался".
  
   Лора прошептала Нэнси: "Ему так не нравится, когда ты становишься эмоциональной".
  
   "Я заметила", - сказала Нэнси.
  
   За дымящимися тарелками с чили Уилл в сотый раз произнес тост и, казалось, получал удовольствие от того, что все они потягивали шампанское. Он взял другую бутылку и продолжил наливать. Нэнси мягко запротестовала, но позволила ему продолжать, пока пена не перелилась через край и не намочила пальцы. "Я почти никогда не пью, но это вкусно", - сказала она.
  
   "На этой вечеринке все должны выпить", - твердо сказал Уилл. "Ты пьющий человек, Грег?"
  
   "В меру".
  
   "Я чрезмерно пью в умеренных количествах", - пошутил Уилл, поймав острый взгляд своей дочери. "Я думал, журналисты - большие выпивохи".
  
   "Мы бываем всех мастей".
  
   "Ты собираешься прийти в полосатой модели, которая следует за мной на пресс-конференциях?"
  
   "Я хочу заниматься печатной журналистикой. Репортаж о расследовании."
  
   Вмешалась Лора: "Грег считает, что журналистские расследования - самый эффективный способ решения социальных и политических проблем".
  
   "А ты?" - Спросил Уилл, придавая своим словам язвительность. Ханжество всегда вызывало у него раздражение.
  
   "Да", - ответил Грег столь же резко.
  
   "Хорошо, теперь я объявляю тебя..." Сказала Лора беспечно, чтобы избежать проблемы.
  
   Будет нажата. "Как обстоят дела с журналистскими расследованиями?"
  
   "Не очень. Я прохожу стажировку в Washington Post. Очевидно, я бы хотел получить там концерт. Если ты когда-нибудь захочешь дать мне совет, вот моя визитка." Он наполовину шутил.
  
   Уилл сунул его в карман рубашки. "Раньше я встречался с девушкой из "Вашингтон пост"". Он фыркнул. "Использование меня в качестве ссылки не увеличило бы твоих шансов".
  
   Лора хотела сменить тему. "Итак, ты хочешь услышать о моей встрече?"
  
   "Безусловно, расскажи мне подробности".
  
   Она сделала глоток сквозь пену шампанского. "Это было так здорово", - проворковала она. "Мой редактор, Дженнифер Райан, настоящая милашка, потратила почти полчаса, рассказывая мне, как ей понравились внесенные мной изменения и что потребовалось всего несколько доработок и так далее, и тому подобное, а затем она сказала мне, что мы поднимаемся на четвертый этаж, чтобы встретиться с Мэтью Брайсом Уильямсом, который является издателем. Это старый городской дом, такой красивый, а кабинет Мэтью темный и заполнен антиквариатом, как какой-нибудь английский клуб, знаете, и он парень постарше, примерно папиного возраста, но намного более утонченный ...
  
   "Эй!" Уилл взвыл.
  
   "Ну, так и есть!" - продолжила она. "Он похож на карикатуру на британца из высшего общества, но он был вежлив и очарователен, и - вы не поверите - он предложил мне шерри из хрустального графина, который подал в маленьких хрустальных бокалах. Это было так идеально. А потом он все говорил и говорил о том, как сильно ему нравится то, что я пишу, - он назвал мой стиль "худощавым и скупым, с мускулистостью свежего молодого голоса ". Она произносила его слова с притворным английским акцентом. "Ты можешь поверить, что он это сказал?"
  
   "Он говорил что-нибудь о том, сколько ты собираешься заработать?" - Спросил Уилл.
  
   "Нет! Я не собирался портить момент грубой дискуссией о деньгах."
  
   "Ну, ты же не собираешься уходить на пенсию с тем, что они заплатили вперед. Она, Грег, разве что в журналистских расследованиях много бабла?"
  
   Молодой человек не клюнул на наживку.
  
   "Это маленькое издательство, папа! Они выпускают всего около десяти книг в год."
  
   "Ты совершаешь книжный тур?" Спросила Нэнси.
  
   "Я пока не знаю, но не похоже, что это будет какая-то огромная книга. Это художественная литература, а не криминальный роман."
  
   Нэнси хотела знать, когда она сможет это прочитать.
  
   "The galleys должны выйти через несколько месяцев. Я пришлю тебе копию. Хочешь почитать, папа?"
  
   Он уставился на нее. "Я не знаю, не так ли?"
  
   "Я думаю, ты выживешь".
  
   "Не каждый день тебя называют занудой, особенно твоя дочь", - печально сказал он.
  
   "Это роман. Это не ты. Это вдохновлено тобой ".
  
   Уилл поднял свой бокал. "За вдохновляющих мужчин".
  
   Они снова чокнулись.
  
   "Ты читал это, Грег?" - Спросил Уилл.
  
   "Я сделал. Это превосходно ".
  
   "Значит, ты знаешь обо мне больше, чем я знаю о тебе". Уилл становился все развязнее и громче. "Возможно, ее следующая книга будет о тебе".
  
   Комментарий заставил Лору едко сказать: "Знаешь, тебе действительно стоит это прочитать. Я превратил это в сценарий - как тебе такой вариант для hopeful? Я оставлю копию. Так быстрее читается. Вы поймете идею."
  
  
   Лора и Грег уехали вскоре после ужина, чтобы успеть на поезд обратно в Вашингтон. Нэнси осталась, чтобы помочь навести порядок. Вечер был слишком приятным, чтобы прерывать его, и Уилл избавился от своей раздражительности и казался расслабленным и мягким, совершенно не похожим на ту свернутую пружину, с которой она сталкивалась каждый день на работе.
  
   Снаружи тускнел свет, и шум уличного движения затихал, за исключением случайного воя машины скорой помощи Bellevue. Они работали бок о бок на маленькой кухоньке, стирая и суша, оба покачивались от послевкусия шампанского. Уилл уже налегал на виски. Они оба были счастливы, что вышли из своей рутины, и домашняя простота приготовления блюд успокаивала.
  
   Это не было запланировано - Уилл подумает об этом позже, - но вместо того, чтобы потянуться за следующей тарелкой, он потянулся к ее заднице и начал нежно потирать ее маленькими круговыми движениями. Оглядываясь назад, он должен был это предвидеть.
  
   Теперь у нее были скулы и форма песочных часов, и, черт возьми, он бы сказал, если бы его спросили, что внешность имеет для него значение. Но более того, ее личность сформировалась под его опекой. Она была спокойнее, менее фанатичной и накачанной кофеином, и, к его удовольствию, часть его цинизма исчезла. Время от времени из ее уст исходил приятный привкус сарказма. Невыносимая девочка-скаут ушла, и на ее месте была женщина, которая больше не будоражила его нервные окончания. Совсем наоборот.
  
   Ее руки были в мыльной воде. Она оставила их там, на мгновение закрыла глаза и ничего не сказала и не сделала.
  
   Он повернул ее к себе, и ей пришлось придумать, что делать со своими руками. Наконец она положила их мокрыми ему на плечи и сказала: "Ты думаешь, это хорошая идея?"
  
   "Нет, а ты?"
  
   "Нет".
  
   Он поцеловал ее, и ему понравилось ощущение ее губ и то, как смягчилась ее челюсть. Он обхватил ее ягодицы обеими ладонями и почувствовал гладкую ткань. Его пьяная голова затуманилась от желания, и он прижался к ней.
  
   "Сегодня приходила экономка. У меня есть чистые простыни, " прошептал он.
  
   "Ты знаешь, как завести роман с девушкой". Она хотела, чтобы это произошло, он мог сказать.
  
   Он повел ее за скользкую руку в спальню, плюхнулся на покрывало и притянул ее сверху.
  
   Он целовал ее теплую от крови шею, ощупывал ее блузку, когда она сказала: "Мы пожалеем об этом. Это против всех ..."
  
   Он накрыл ее губы своим ртом, затем отстранился, чтобы сказать: "Послушай, если ты действительно не хочешь, мы можем перевести время на несколько минут назад и закончить мыть посуду".
  
   Она поцеловала его, это был первый поцелуй, который она подарила. Она сказала: "Я ненавижу мыть посуду".
  
  
   Когда они вышли из спальни, было темно, а в гостиной было устрашающе тихо, только гудение кондиционера и тихий свист отдаленного транспорта на Рузвельт Драйв. Он дал ей чистую белую рубашку, чтобы она надела ее, то, что он делал раньше с новыми женщинами. Похоже, им понравилось ощущение крахмала на обнаженной коже и все культовые образы ритуала. Она ничем не отличалась. Рубашка поглотила ее и скромно прикрыла. Она села на диван и подтянула колени к груди. Показавшаяся кожа была прохладной и пятнистой, как алебастр.
  
   "Хочешь выпить?" он спросил.
  
   "Думаю, на сегодня с меня вполне достаточно".
  
   "Тебе жаль?"
  
   "Должно быть, но я не такой". Ее лицо все еще было розовым. Он подумал, что она выглядит красивее, чем он когда-либо видел ее, но также старше, женственнее. "Я вроде как думала, что это может случиться", - сказала она.
  
   "Как долго?"
  
   "Начало".
  
   "Действительно! Почему?"
  
   "Сочетание твоей репутации и моей".
  
   "Я не знал, что у тебя тоже есть такая".
  
   "Это репутация другого рода". Она вздохнула. "Хорошая девочка, надежный выбор, никогда не раскачивай лодку. Думаю, я втайне хотел, чтобы лодка перевернулась, чтобы увидеть, каково это ".
  
   Он улыбнулся. "От разрушительного бала до кораблекрушения. Замечаешь общую тему?"
  
   "Ты плохой мальчик, Уилл Пайпер. Хорошим девочкам втайне нравятся плохие парни, разве ты не знал?"
  
   Его голова была ясной, почти абсолютно трезвой. "Ты знаешь, нам придется это скрыть".
  
   "Я знаю".
  
   "Я имею в виду твою карьеру и мою отставку".
  
   "Я знаю, Уилл! Мне пора."
  
   "Ты не обязан".
  
   "Спасибо, но я не думаю, что ты действительно хочешь остаться с ночевкой". Прежде чем он смог ответить, она коснулась обложки сценария Лоры на кофейном столике. "Ты собираешься это прочитать?" - спросила она.
  
   "Я не знаю. Может быть". Затем: "Вероятно".
  
   "Я думаю, она этого хочет".
  
  
   Оставшись один, он налил себе виски, сел на диван и включил настольную лампу. От яркости лампочки у него защипало глаза. Он уставился на сценарий своей дочери, на изображение лампочки, опаляющей обложку. Когда изображение исчезло, для всего мира оно выглядело как зловещее улыбающееся лицо, смотрящее на него в ответ. Это подтолкнуло его взяться за сценарий. Он принял вызов и пробормотал: "Гребаный крушитель".
  
   Он никогда раньше не читал сценарий. Ее блестящие латунные накладки напомнили ему о том, что в последний раз он видел такую месяцем ранее в доме Марка Шеклтона. Он перевернул титульную страницу и углубился в чтение - формат сбил его с толку всем этим внутренним / внешним джазом.
  
   После нескольких страниц ему пришлось начать все сначала, но потом он увлекся. По-видимому, персонажа, которого он вдохновил, звали Джек, мужчина, чье скудное описание, казалось, подходило ему как нельзя лучше: мускулистый мужчина за сорок, уроженец Юга с песочного цвета волосами, легкими манерами и твердым характером.
  
   Неудивительно, что Джек был заядлым алкоголиком и бабником. У него были новые отношения с Мари, скульптором, которая знала, что лучше не впускать такого мужчину, как он, в свою жизнь, но была бессильна сопротивляться ему. Джек, казалось, оставил за собой шлейф из женщин, и - к огорчению Уилла - одной из них была дочь, молодая женщина по имени Вики. Джека преследовали воспоминания об Амелии, эмоционально хрупкой женщине, которую он избил до метафизического состояния, прежде чем она освободилась с помощью водки и угарного газа. Амелия - слегка завуалированное почтение Мелани, первой жене Уилла и матери Лоры - была женщиной, которая считала воды жизни слишком сложными для навигации. На протяжении всего сценария она являлась ему, вишнево-красная от яда, упрекая его в жестокости по отношению к Мари.
  
   На полпути к написанию сценария Уилл оказался слишком трезвым, чтобы продолжать, поэтому налил еще на три пальца. Он подождал, пока напиток подействует на него обезболивающе, а затем продолжал до самого горького конца, до самоубийства Мари, свидетелем которого стала рыдающая Амелия, и искупительного решения Вики оставить свои собственные оскорбительные отношения и выбрать более доброго, хотя и менее страстного мужчину. А Джек? Он перешел к Саре, двоюродной сестре Мари, с которой познакомился на ее похоронах, когда все еще не утихло.
  
   Когда он отложил сценарий, он удивился, почему не плачет.
  
   Так вот каким его видела его дочь. Он был настолько гротескным?
  
   Он подумал о своих бывших женах, многочисленных подружках, череде однодневных свиданий в конга, а теперь и о Нэнси. Большинство из них довольно милые девушки. Он подумал о своей дочери, хорошей девочке, испорченной сернистым запахом тухлых яиц ее отца. Он подумал о-
  
   Внезапно его самоанализ резко остановился. Он схватил сценарий и открыл его на случайной странице.
  
   "Сукин сын!"
  
   Шрифт сценария.
  
   Это был "Курьер 12 баллов", такой же, как на открытках Судного дня.
  
   Он забыл свое первоначальное недоумение по поводу шрифта "открытка", старого образца со времен пишущих машинок, но более необычного выбора в эпоху компьютеров и принтеров. Times New Roman, Garamond, Arial, Helvetica - это были новые стандарты в мире выпадающих меню.
  
   Он залез в Интернет и получил ответ. "Курьер 12" был обязательным шрифтом для сценариев, абсолютно соответствующим требованиям. Если бы вы представили сценарий продюсеру в другом формате, над вами бы смеялись за городом. Еще один лакомый кусочек: она также широко использовалась компьютерными программистами для написания исходного кода.
  
   Мысленное видение врезалось в его мысли. Пара сценариев, автором которых был "Питер Бенедикт", и несколько черных ручек Pentel лежали на белом столе рядом с книжным шкафом, заполненным книгами по компьютерному программированию. Закадровый голос Марка Шеклтона завершил съемку: "Я не думаю, что вы поймаете этого парня".
  
   Он потратил некоторое время на размышления об ассоциациях, какими бы странными они ни были, прежде чем отвергнуть как абсурдное предположение, что между делом о Судном дне и его соседом по комнате в колледже может быть связь. Шеклтон, взрослый ботаник, бегает по Нью-Йорку, наносит удары ножом, стреляет, сеет хаос! Пожалуйста!
  
   Тем не менее, шрифт на открытке был неожиданной подсказкой - теперь он это отчетливо ощущал - и он знал, что игнорировать одну из своих догадок было бы безрассудством, особенно когда в противном случае они зашли бы в полный тупик.
  
   Он схватил свой мобильный телефон и взволнованно написал Нэнси: "Мы с тобой собираемся читать сценарии. Думи может быть сценаристом.
  
  
   28 июля 2009. LAS VEGAS
  
  
   Она нащупала гладкие, прохладные четырнадцатикаратные звенья браслета и провела кончиком пальца по неровной кайме бриллиантов вокруг узкого прямоугольного циферблата.
  
   "Мне нравится эта", - пробормотала она.
  
   "Отличный выбор, мадам", - сказал ювелир. "Этот Гарри Уинстон - популярный выбор. Она называется "Леди с авеню"."
  
   Название рассмешило ее. "Слышал, как это называется?" спросила она своего спутника.
  
   "Ага".
  
   "Разве это не прекрасно!"
  
   "Сколько?" он спросил.
  
   Ювелир посмотрел ему в глаза. Если бы этот человек был японцем, корейцем или арабом, он бы знал, что продажа в кармане. Как бы то ни было, американцам в хаки и бейсболках было непросто. "Я могу продать ее сэру сегодня за 24 000 долларов".
  
   Ее глаза расширились. Эта была самой дорогой. Тем не менее, ей это понравилось, и она дала ему понять, нервно коснувшись обнаженной кожи его предплечья.
  
   "Мы возьмем это", - сказал он без колебаний.
  
   "Очень хорошо, сэр. Как сэр хотел бы заплатить?"
  
   "Просто повесьте это в моей комнате. Мы остановились в номере Piazza Suite."
  
   Ювелиру пришлось бы заглянуть в заднюю комнату, чтобы подтвердить продажу, но он чувствовал себя солидно. Номер был одним из лучших в отеле, его площадь составляла тысячу четыреста квадратных футов, отделанных мрамором и роскошью, со спа-салоном и затонувшей гостиной.
  
   Часы были на ней, когда они выходили из магазина. Небо над площадью Сан-Марко было идеально голубым, с подходящим набором пушистых кучевых облаков. Мимо проплыла гондола, перевозившая застывшую, неулыбчивую швейцарскую пару. Гондольер начал петь, чтобы вызвать хоть какие-то эмоции у своих подопечных, и его сочный голос эхом отразился от купола. "Все было идеально", - подумал ее спутник. Несредиземноморская температура, отсутствие солоноватых запахов от настоящих каналов и никаких голубей. Он ненавидел "грязных птиц" с тех пор, как родители отвели его в "Аутентичный Сент". Площадь Марка как застенчивый и чувствительный мальчик и турист бросил горсть хлебных крошек к его ногам. Голубиный рой кошмарно ошеломил его, и даже будучи взрослым, он отшатнулся, увидев хлопающие крылья.
  
   Часы были на ней, когда они рука об руку прогуливались по вестибюлю отеля "Венецианец".
  
   В лифте на ней были часы, она подняла руку под углом, чтобы привлечь внимание трех леди, ехавших с ними.
  
   И на ней были часы и ничего больше в номере, когда она устроила ему лучший секс, который у него когда-либо был.
  
   Теперь он позволил ей называть его Марком, а вместо Лидии она разрешила ему использовать ее настоящее имя, Керри. Керри Хайтауэр.
  
   Она была из Нитро, Западная Вирджиния, речного городка, основанного на рубеже веков вокруг порохового завода. Это было суровое место, примечательное немногим, за исключением того, что Кларк Гейбл когда-то работал там мастером по ремонту телефонов. Она росла в бедности, смотрела старые фильмы с Кларком Гейблом и мечтала стать голливудской актрисой.
  
   В младших классах она обнаружила, что ее актерские способности не слишком велики, но она упорно пробовалась в каждую школьную пьесу и общественную постановку, получая небольшие роли второго плана только потому, что была такой серьезной и привлекательной. Но в старших классах она обнаружила более высокий талант. Она любила секс, была чрезвычайно хороша в нем и была полностью и очаровательно раскованна. В откровении она остановилась на новом объединенном призвании: она решила, что станет порнозвездой.
  
   Моя коллега-болельщица, на два года старше, переехала в Лас-Вегас и работала карточным дилером. Для Керри Вегас на девять десятых находился на пути в Калифорнию, где, как она понимала, процветал кинобизнес для взрослых. Через неделю после окончания Нитро Хай она купила билет в один конец до Невады и переехала к своему старому приятелю. Жизнь там была нелегкой, но ее жизнерадостный характер держал ее на плаву. Она переходила с одной низкооплачиваемой работы на другую, пока не приземлилась, если не на ноги, то на спину, в эскорт-агентстве.
  
   Когда она встретила Марка в "Созвездии", она работала в своем четвертом агентстве за три года, наконец-то накопив немного денег. Она работала только для более дорогих нарядов, где ценился ее образ соседки без пирсинга и татуировок. Большинство мужчин, с которыми она встречалась, были достаточно милыми парнями - она могла сосчитать по пальцам одной руки, сколько раз она чувствовала себя оскорбленной или ей угрожали. Она никогда не влюблялась ни в одного из своих клиентов - в конце концов, они были джонсами, - но Марк был другим.
  
   С самого начала она находила его занудным и милым, без претензий на мачо. Он тоже был чертовски умен, и его работа в Зоне 51 сводила ее с ума от любопытства, потому что, когда ей было десять, она была уверена, что однажды летней ночью видела летающую тарелку, пронесшуюся высоко над рекой Канава, яркую, как банка с молниеносными жуками, собранными на берегу реки.
  
   И в последние несколько недель он отказался от псевдонима и начал скупать все ее время и осыпать подарками. Она начинала чувствовать себя скорее подружкой, чем девушкой по вызову. С каждым днем он становился все более уверенным в себе, и хотя ему никогда не суждено было стать Кларком Гейблом, он начинал нравиться ей.
  
   Она не знала, что с 5 миллионами долларов, лежащими без гроша в кармане на оффшорном банковском счете, он чувствовал себя более уверенно в достижениях Марка Шеклтона. Питер Бенедикт исчез. Он больше не был нужен.
  
  
   Даже в ванных комнатах в люксе были телевизоры с плоским экраном. Марк вышел из душа и начал вытираться полотенцем. Был включен кабельный канал. Он не обращал внимания, пока не услышал слово "Конец света" и, подняв глаза, не увидел Уилла Пайпера на повторе еженедельной пресс-конференции ФБР, который, выпрямившись на подиуме, говорил в множество микрофонов. Вид Уилла по телевизору всегда заставлял его сердце учащенно биться. Он потянулся за зубной щеткой, не отрывая глаз от экрана, и начал чистить зубы.
  
   В последний раз, когда он видел Уилла на брифинге для СМИ, тот выглядел тусклым и подавленным. Почтовые открытки и убийства прекратились, и освещение событий от стены до стены больше не было устойчивым. Долгое нераскрытое дело истощило как общественность, так и правоохранительные органы. Но сегодня он казался более энергичным. Вернулась былая напряженность. Марк нажал на кнопку регулировки громкости.
  
   "Я могу сказать это", - говорил Уилл. "Мы расследуем некоторые новые зацепки, и я по-прежнему полностью уверен, что мы поймаем убийцу".
  
   Это разозлило Марка, и он сказал: "О, чушь собачья! Брось это, чувак", - прежде чем выключить телевизор.
  
   Керри дремала на кровати, обнаженная под тонкой простыней. Марк запахнул халат и достал ноутбук из портфеля в гостиной с затонувшим потолком. Он зашел в Интернет и увидел, что у него есть электронное письмо от Нельсона Элдера. Список Элдера был длиннее обычного - дела шли хорошо. Марку потребовалось больше получаса, чтобы завершить задание и ответить через его защищенный портал.
  
   Он вернулся в спальню. Керри зашевелилась. Она помахала в воздухе своим украшенным запястьем и сказала что-то о том, как здорово было бы иметь подходящее ожерелье. Она отбросила простыню и мило поманила его пальцем.
  
  
   В тот самый момент Уилл и Нэнси занимались противоположным сексом. Они сидели в офисе Уилла, перебирая ошеломляющую гору плохих сценариев, совершенно не уверенные в цели своего занятия.
  
   "Почему ты был так уверен на пресс-конференции?" она спросила его.
  
   "Я перестарался?" сонно спросил он.
  
   "О, да. Грандиозно. Я имею в виду, что мы здесь имеем?"
  
   Уиллу пришлось пожать плечами. "Погоня за диким гусем лучше, чем ничего не делать".
  
   "Тебе следовало рассказать об этом прессе. Что ты собираешься сказать на следующей неделе?"
  
   "До следующей недели осталась неделя".
  
   Погони за несбыточным едва не случилось. Первый звонок Уилла в Гильдию сценаристов Америки был катастрофой. Они просветили его насчет Патриотического акта и поклялись бороться, пока ад не замерзнет, чтобы помешать правительству наложить лапу на единственный сценарий в своих архивах. "Мы не ищем террористов, " протестовал он, " просто сумасшедшего серийного убийцу". Но WGA не собиралась сдаваться без боя, поэтому он заставил свое начальство подписать повестку в суд.
  
   Сценаристы, как узнал Уилл, были капризными, параноидально настроенными по поводу продюсеров, студий и особенно других сценаристов, которые их обманывали. WGA предоставила им капельку комфорта и защиты, зарегистрировав их сценарии и сохранив их в электронном или печатном виде на случай, если когда-либо потребуется подтверждение права собственности. Вам не обязательно было быть членом гильдии - любой хакер-любитель мог зарегистрировать свой скрипт. Все, что вы сделали, это отправили гонорар и копию сценария, и все было готово. В WGA были отделения на Западном и Восточном побережьях. Более пятидесяти тысяч сценариев в год регистрировались только в WGA West, что было небольшим прибыльным бизнесом для гильдии.
  
   У Министерства юстиции были сложные времена с разделом "Вероятная причина" повестки в суд. Уиллу сказали, что это "причудливо", но они попытаются сделать это, как в старом колледже. В конечном итоге ФБР добилось успеха в Апелляционном суде девятого округа, потому что правительство согласилось сократить свой запрос, чтобы это не было похоже на рыбалку. Они получили бы сценарии из Лас-Вегаса всего за три года и ореол почтовых индексов Невады, а имена и адреса сценаристов были бы скрыты. Если бы из этой вселенной материалов были получены какие-либо "зацепки", правительству пришлось бы вернуться с новыми вероятными причинами, чтобы установить личность автора.
  
   Сценарии начали поступать, в основном на дисках с данными, но также и в коробках с печатными материалами. Канцелярский персонал ФБР в Нью-Йорке переборщил с принтером, и в итоге офис Уилла стал похож на карикатуру на почтовое отделение голливудского агентства по подбору талантов, повсюду были разбросаны сценарии фильмов. Когда задание было выполнено, на двадцать третьем этаже Федерального здания находился 1621 сценарий, написанный выходцами из Невады.
  
   Без дорожной карты Уилл и Нэнси не могли просматривать слишком поспешно. Тем не менее, они быстро нашли ритм и смогли справиться со сценарием примерно за пятнадцать минут, внимательно прочитав первые несколько страниц, чтобы уловить суть, затем пролистав и просмотрев остальное. Они приготовились к медленному, трудоемкому процессу, надеясь завершить задачу в течение одного мучительного месяца. Их стратегия заключалась в поиске очевидного: сюжетов о серийных убийцах, ссылок на открытки, но они должны были сохранять бдительность в отношении неочевидных персонажей или ситуаций, которые просто вызывали отклик.
  
   Темп был неустойчивым. У них начались головные боли. Они стали раздражительными и огрызались друг на друга весь день, а затем удалились в квартиру Уилла, чтобы по вечерам заниматься капризной любовью. Им нужны были частые прогулки, чтобы прочистить головы. Что действительно сводило их с ума, так это то, что подавляющее большинство сценариев были полным дерьмом, непонятными, нелепыми или скучными до крайности. На третий или четвертый день эксперимента Уилл оживился, когда взял сценарий под названием Counters и взволнованно заявил: "Вы не поверите, но я знаю парня, который это написал".
  
   "Как?"
  
   "Он был моим соседом по комнате на первом курсе в колледже".
  
   "Это интересно", - сказала она без интереса.
  
   Он прочитал ее гораздо внимательнее, чем другие, что отняло у него час, и когда он отложил ее, то подумал: "Не бросай свою повседневную работу, приятель.
  
   В три часа дня Уилл внес в свою базу данных запись о фрагменте мусора, касающемся расы инопланетян, которые прилетели на Землю, чтобы обыграть казино, и схватил следующий в своей стопке.
  
   Он легонько пнул Нэнси по колену носком мокасина.
  
   "Привет", - сказал он.
  
   "Привет", - ответила она.
  
   "Склонен к самоубийству?"
  
   "Я уже мертва", - ответила она. Ее глаза были розовыми и безжизненными. "К чему ты клонишь?"
  
   Его следующий роман назывался "7:44 до Чикаго". Он прочитал несколько страниц и проворчал: "Господи. Кажется, я прочитал это несколько дней назад. Террористы в поезде. Что за хуйня?"
  
   "Проверьте дату отправки", - предложила она. "У меня было несколько с несколькими представлениями. Автор меняет ее и тратит еще двадцать баксов, чтобы зарегистрировать заново."
  
   Он ввел название в свою базу данных. "Когда ты прав, ты прав. Это более поздний вариант. Я оценил ее на ноль из десяти за актуальности. Я не могу прочитать это снова."
  
   "Поступай как знаешь".
  
   Он начал закрывать сценарий, затем остановил себя. Что-то привлекло его внимание, имя персонажа, и он начал лихорадочно листать вперед, затем сел прямо, листая все быстрее и быстрее.
  
   Нэнси заметила, что что-то происходит. "Что?" - спросила она.
  
   "Дай мне секунду, дай мне секунду".
  
   Она наблюдала, как он делает лихорадочные заметки, и всякий раз, когда она прерывала его, чтобы спросить, что у него есть, он отвечал: "Не могли бы вы, пожалуйста, просто подождать секунду?"
  
   "Уилл, это несправедливо!" - потребовала она.
  
   Он, наконец, отложил сценарий. "Я должен найти более ранний черновик. Мог ли я это пропустить? Быстро, помоги мне найти это, это называется 7:44 до Чикаго. Проверь стопку за понедельник, пока я проверю вторник."
  
   Она присела на корточки на полу возле окон и нашла это несколько минут спустя, глубоко в куче. "Я не знаю, почему ты не рассказываешь мне, что происходит", - пожаловалась она.
  
   Он выхватил книгу у нее из рук. Через несколько секунд его трясло от возбуждения. "Боже милостивый", - тихо сказал он. "Он изменил имена из более раннего проекта. Речь идет о группе незнакомцев, которых террористы взрывают в поезде, следовавшем из Чикаго в Лос-Анджелес. Посмотрите на их фамилии!"
  
   Она взяла сценарий и начала читать. Имена незнакомцев сошли со страницы: Дрейк, Наполитано, Свишер, Кович, Пеппердайн, Сантьяго, Колер, Лопес, Робертсон.
  
   Жертвы Судного дня. Все они.
  
   Она ничего не могла сказать.
  
   "Второй черновик был зарегистрирован 1 апреля 2009 года, за семь недель до первого убийства", - сказал Уилл, разминая руки. "День дурака первого апреля-ха, блядь, ха. Этот парень спланировал это и заранее разрекламировал в чертовом сценарии. Нам нужен срочный заказ, чтобы узнать его имя."
  
   Он хотел обхватить ее, оторвать от земли и закружить по кругу, обхватив за талию, но остановился на "дай пять".
  
   "Ты у нас в руках, засранец", - сказал он. "И твой сценарий тоже в значительной степени отстой".
  
   Следующие двадцать четыре часа Уилл запомнил бы так, как запоминают торнадо - эмоции, нарастающие в ожидании удара, размытого и оглушительного удара, полосы разрушений, а затем жуткое спокойствие и безнадежность от потери.
  
   Девятый округ удовлетворил правительственную повестку, и WGA раскрыла личные данные писателя.
  
   Он был за своим компьютером, когда на его почтовый ящик пришло электронное письмо от помощника прокурора США, который разносил повестку в суд. Оно было переслано из WGA со строкой темы: Ответ правительству США против WGA West re. Сценарий WGA #4277304.
  
   До конца своей жизни он будет помнить, что почувствовал, когда прочитал это электронное письмо.
  
   В качестве полного и законного ответа на вышеупомянутые разбирательства, зарегистрированным автором сценария WGA # 4277304 является Питер Бенедикт, почтовый ящик 385, Спринг-Вэлли, Невада.
  
   Нэнси вошла в его кабинет и увидела, что он застыл, как мраморный, у своего экрана.
  
   Она придвинулась ближе, пока он не почувствовал ее дыхание на своей шее. "Что случилось?"
  
   "Я знаю его".
  
   "Что вы имеете в виду, говоря, что знаете его?"
  
   "Это мой сосед по комнате в колледже". В памяти всплыл образ сценариев на аккуратном белом столе Шеклтона, его настойчивые слова "Я не думаю, что вы поймаете этого парня", его ощутимое беспокойство из-за его спонтанного визита и - еще одна деталь! "Гребаные ручки".
  
   "Простите?"
  
   Уилл сокрушенно качал головой. "У него на столе лежали черные сверхтонкие пентели. Все это было там."
  
   "Как это может быть твой сосед по комнате? В этом нет никакого смысла, Уилл!"
  
   "Господи", - простонал он. "Я думаю, что Судный день был нацелен на меня".
  
  
   Пальцы Уилла заплясали по клавиатуре, когда он лихорадочно перескакивал с одной федеральной базы данных и базы данных штата на другую. Во время охоты он постоянно думал: "Кто ты, Марк?" Кто ты на самом деле?
  
   Информация начала появляться на его экране - DOB Шеклтона, его социальные сети, несколько старых штрафов за парковку в Калифорнии - но там были сводящие с ума пробелы и пелена неизвестности. Его фотография была затемнена в его водительских правах в штате Невада, не было никаких кредитных отчетов, закладных, записей об образовании или трудоустройстве. Не было ни уголовного, ни гражданского разбирательства. Никаких записей о налоге на имущество. Его не было в базе данных IRS!
  
   "Он полностью вне гребаной сети", - сказал Уилл Нэнси. "Охраняемые виды. Я видел это один или два раза, но это чертовски редко."
  
   "Каков наш ход?" - спросила она.
  
   "Мы садимся в самолет сегодня днем". Она никогда не слышала, чтобы он звучал так взволнованно. "Мы собираемся сделать этот бюст сами. Иди, начинай оформлять документы со Сью, прямо сейчас. Нам понадобится федеральный ордер на арест от прокурора США в Неваде."
  
   Она провела пальцами по челке его волос на затылке. "Я займусь приготовлениями".
  
  
   Пару часов спустя их ждала машина, чтобы отвезти в аэропорт. Уилл закончил упаковывать свой портфель. Он посмотрел на часы и удивился, почему Нэнси опаздывает. Даже под его бдительным надзором она сохранила добродетель пунктуальности.
  
   Затем он услышал быстро приближающиеся щелкающие шаги Сью Санчес на высоких каблуках, и его желудок сжался по-Павловски.
  
   Он поднял глаза и увидел ее напряженное лицо в дверях, ее глаза были необычно дикими. Она хотела что-то сказать, но слова вылетали у него недостаточно быстро.
  
   "Сьюзен. Что? Мне нужно успеть на самолет."
  
   "Нет, ты не знаешь".
  
   "Простите?"
  
   "Бенджамину только что позвонили из Вашингтона. Ты отстранен от дела. Липински тоже."
  
   "Что!"
  
   "Навсегда. Навсегда отключен." Она была почти гипервентиляционной.
  
   "И почему, черт возьми, это так, Сьюзен?"
  
   "Понятия не имею". Он мог видеть, что она говорит правду. Она была на грани истерики, боролась за то, чтобы оставаться профессионалом.
  
   "А как насчет ареста?"
  
   "Я ничего не знаю, и Рональд сказал мне не задавать никаких вопросов. Это намного выше моего уровня оплаты. Происходит что-то грандиозное ".
  
   "Это чушь собачья. Мы поймали убийцу!"
  
   "Я не знаю, что сказать".
  
   "Где Нэнси?"
  
   "Я отправил ее домой. Они больше не хотят, чтобы вы двое были партнерами."
  
   "И почему это?"
  
   "Я не знаю, Уилл! Приказы!"
  
   "И что мне теперь прикажете делать?"
  
   Она была скорбно извиняющейся, официальное выражение чего-то, чего она не понимала.
  
   "Ничего. Они хотят, чтобы ты отступил и ничего не предпринимал. Что касается тебя, то все кончено."
  
  
   12 ОКТЯБРЯ 799 года. VECTIS, BRITANNIA
  
  
   Когда родился ребенок, Мэри отказалась назвать его. Она не чувствовала, что это ее. Октавус грубо поместил это в нее, и она могла только наблюдать, как ее тело тяжелеет по мере приближения срока, и терпеть боль его рождения так же, как она перенесла акт его зачатия.
  
   Она кормила его грудью, потому что ее груди были полны и от нее требовали этого, но не смотрела на его равнодушные губы во время кормления и не гладила его по волосам, как это делали большинство матерей, когда младенец сосал ее соску.
  
   После надругательства над ней ее перевели из общежития сестры в госпиталь. Там она была изолирована от любопытных глаз и сплетен послушниц и сестер и вынашивала ребенка в относительной анонимности гостевого дома, где посетители аббатства не знали о ее позоре. Ее хорошо кормили, ей разрешали гулять и работать в огороде, пока срок не подошел к концу и она не начала ходить вразвалку. Однако все, кто знал ее, были опечалены переменой в ее характере, потерей искорки и юмора, царившей серостью. Даже настоятельница Магдалена втайне сетовала на перемены в своем темпераменте и потерю юношеского румянца со своих некогда румяных щек. Девушку теперь никогда не смогут принять в орден. Как она могла? Она также не могла вернуться в свою деревню на дальней стороне острова - ее родственники не захотели иметь ничего общего с ней, униженной женщиной. Она была в подвешенном состоянии, как некрещеный ребенок, ни злой, ни благословенный.
  
   Когда родился ребенок, и все они увидели его ярко-рыжие волосы, молочно-белую кожу и апатичное выражение лица, аббат и Паулинус пришли к выводу, что Мария была сосудом, возможно, божественным, о котором нужно заботиться и защищать почти так же, как о ребенке нужно заботиться и защищать.
  
   Это не было непорочным зачатием, но мать звали Мэри, и ребенок был особенным.
  
   Через неделю после рождения ребенка Магдалена навестила Мэри и нашла ее лежащей в постели, бессмысленно уставившись в воздух. Ребенок был неподвижен, в своей колыбели на полу.
  
   "Ну, ты уже придумал ему имя?" - спросила настоятельница.
  
   "Нет, сестра".
  
   "Ты собираешься назвать ребенка?"
  
   "Я не знаю", - вяло ответила она.
  
   "У каждого ребенка должно быть имя", - строго заявила Магдалена. "Тогда я назову это. Он будет Праймусом, первым ребенком Октавуса."
  
   Примусу шел четвертый год. Потерянный в своем собственном мире, он бродил по Хоспициуму и его окрестностям, бледный, как сливки, никогда не уходил далеко, никогда не интересовался предметами или людьми. Как и Октавус, он был немым и невыразительным, с маленькими зелеными глазами. Время от времени приходил Паулинус, брал его за руку и уводил в Скрипторий, откуда они спускались по лестнице в покои его отца. Паулинус наблюдал за ними, как он мог бы изучать небесные тела, ища знаки, но они были безразличны друг к другу. Октавус продолжал бы яростно писать, мальчик мечтательно ходил бы по комнате, ни на что не натыкаясь, но и ничего не видя. Его не интересовали ни перья, ни чернила, ни пергамент, ни каракули, которые исходили от руки Октавуса.
  
   Паулинус отчитывался перед Джозефусом: "Мальчик не проявил никаких наклонностей", и два старика пожимали плечами друг на друга и уходили на молитву.
  
  
   Был свежий осенний день с прохладой в воздухе. Заходящее солнце было цвета лепестков календулы. Джозефус осторожно прогуливался по территории аббатства, погруженный в медитацию, молча молясь о Божьей любви и спасении.
  
   Спасение было у него на уме. В течение нескольких недель он замечал, что его моча сначала стала коричневой, а теперь вишнево-красной, и у него пропал аппетит. Его кожа становилась дряблой и загорелой, а белки глаз были мутными. Когда он поднялся после коленопреклоненной молитвы, ему показалось, что он плывет по волнам, и ему пришлось держаться для равновесия. Ему не нужно было консультироваться ни с хирургом-цирюльником, ни с Паулинусом. Он знал, что умирает.
  
   Освин так и не увидел завершения реконструкции аббатства, да и не увидит, как он рассчитывал, но церковь, Скрипторий и Здание Капитула были достроены, и работа над общежитиями продвигалась. Но что более важно, библиотека Октавуса была у него на уме. Он никогда не мог по-настоящему понять ее назначение и перестал пытаться разобраться в этом. Он просто знал эти вещи:
  
   Она существовала.
  
   Это было божественно.
  
   Однажды Христос раскроет ее предназначение.
  
   Она должна быть защищена.
  
   Этому нужно позволить расти.
  
   И все же, наблюдая, как кровь медленно отливает от него с каждым глотком воды, он боялся за миссию. Кто будет охранять и защищать его библиотеку, когда его не станет?
  
   Вдалеке он увидел Примуса, сидящего в грязи гостевого огорода, бесплодного, убранного участка рядом с Хоспициумом. Мальчик был один, что не было необычным, поскольку его мать была невнимательной. Он не видел его некоторое время и теперь был достаточно любопытен, чтобы шпионить за ним.
  
   Мальчику было почти столько же лет, сколько Октавусу, когда Джозефус впервые взял его к себе, и сходство было поразительным. Те же рыжеватые волосы, тот же бескровный цвет лица, то же хрупкое тело.
  
   Когда Джозефус был в тридцати шагах от него, он остановился как вкопанный и почувствовал, как его сердце учащенно забилось, а голова закружилась. Если бы он не стал пользоваться посохом, он мог бы споткнуться. У мальчика была палка, и он держал ее в руке. Затем, на глазах у Джозефуса, он начал использовать его, чтобы соскребать грязь большими вращательными движениями.
  
   Он писал, Джозефус был уверен в этом.
  
  
   Джозефус изо всех сил старался не произносить молитв. После того, как прихожане разошлись, он похлопал трех человек по плечу и отвел их в угол нефа. Там он ютился с Паулинусом, Магдаленой и Джосом é, которые были включены в его ближайшее окружение с тех пор, как молодой монах обнаружил изнасилование. Джозефус никогда не сожалел о своем решении открыться иберийцу, который был спокоен, мудр и сдержан до безобразия. И аббат, настоятельница и астроном, которые все уже состарились, оценили силу и напористость Джоса.
  
   "Мальчик начал писать", - прошептал Джозефус. Даже когда он говорил шепотом, его голос эхом отдавался в похожем на пещеру нефе. Они перекрестились. "Джосé, отведи мальчика в комнату Октавуса".
  
   Они усадили мальчика на пол рядом с его отцом. Октавус не обратил внимания ни на него, ни на кого-либо другого, кто вторгся в его святилище. Магдалена избегала Октавуса с момента зверства, и даже с течением времени она отшатывалась при виде его. Она больше не позволяла своим девочкам ухаживать за ним - теперь эти обязанности были переданы молодым послушникам мужского пола. Она держалась как можно дальше от его письменного стола, наполовину беспокоясь, что он может выскочить и изнасиловать ее тоже.
  
   Джос é положил большой лист пергамента перед Примусом и окружил его полукругом из свечей.
  
   "Дай ему обмакнутое перо", - прохрипел Паулинус.
  
   Джос é помахал пером перед мальчиком, как можно было бы соблазнить кошку наброситься на перо. Капля чернил упала и забрызгала страницу.
  
   Мальчик внезапно протянул руку, схватил перо своим крошечным правым кулачком и положил кончик на страницу.
  
   Он описал рукой круги. Перо громко царапнуло по пергаменту.
  
   Буквы были большими и корявыми, но достаточно четкими, чтобы их можно было расшифровать.
  
  
   В-а-а-с-к-о
  
  
   "Вааско", - сказал Паулинус, когда было написано последнее письмо.
  
  
   С-у-а-р-и-з
  
  
   "Вааско Суариз", - нараспев произнес Джос. "Португальский номбре".
  
   Затем цифры также появились по-детски из-под юношеской руки.
  
  
   8 6 800 Морс
  
  
   "Восьмой день Юния, 800", - сказал Паулинус.
  
   Джозефус сказал: "Пожалуйста, Джос é, проверь текущую страницу Октавуса. В каком году он записывается?"
  
   Джос é стоял за плечом Октавуса и изучал страницу. "Его последняя запись - седьмой день Юниуса, 800 год!"
  
   "Дорогой Иисус!" Джозефус воскликнул. "Эти двое связаны как одно целое!"
  
   Четыре министра пытались прочитать друг друга в пляшущем свете свечей.
  
   "Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Магдалена, - и я не могу с этим смириться".
  
   "Откуда вы можете знать, настоятельница, когда я сам этого не знаю", - ответил Джозефус.
  
   "Поищи в своей душе, Джозефус", - скептически сказала она. "Я уверен, ты знаешь, что у тебя на уме".
  
   Паулинус развел руками. "Вы оба говорите загадками. Может ли старик не ожидать, что он поймет, о чем ты говоришь?"
  
   Джозефус медленно поднялся, чтобы избежать головокружения. "Давай ненадолго оставим мальчика с Октавусом. От него не будет никакого вреда. Я хотел бы, чтобы трое моих друзей присоединились ко мне наверху, где мы могли бы провести молитвенную дискуссию ".
  
  
   Здесь было теплее и уютнее, чем в сыром подвале. Джозефус усадил их за копировальные столы, Джозефуса лицом к Магдалене, Паулинуса лицом к Джосу é.
  
   Он рассказал о ночи рождения Октавуса и каждой замечательной вехе в истории юноши. Конечно, все они знали эти подробности, но Джозефус никогда раньше не излагал устную историю, и они были уверены, что у него была цель сделать это сейчас. Затем он обратился к более краткой, но не менее примечательной истории Primus, включая события, которые только что произошли.
  
   "Может ли кто-нибудь из нас сомневаться, - спросил Джозефус, - в том, что у нас есть священное обязательство сохранять и поддерживать эту божественную работу? По причинам, о которых мы, возможно, никогда не узнаем, Бог доверил нам, Своим слугам в аббатстве Вектис, быть хранителями этих чудесных текстов. Он наделил этого юношу, Октавуса, родившегося при чудесных обстоятельствах, силой - нет, императивом - вести хронику прихода и отхода всех душ, входящих на эту Землю и покидающих ее. Таким образом, обнажается судьба человека. Тексты являются свидетельством силы и всеведения Создателя, и мы покорены любовью и заботой, которые Он проявляет к Своим детям ". На его щеке появилась слеза и начала скатываться. "Октавус - всего лишь одно особенное, хотя и, несомненно, смертное существо. Я задавался вопросом, и вы тоже, как можно увековечить грандиозность его задачи. Теперь у нас есть наш ответ."
  
   Он сделал паузу и отметил их торжественные кивки.
  
   "Я умираю".
  
   "Нет!" - запротестовал Джос &# 233;, демонстрируя беспокойство, которое сын мог бы испытывать к отцу.
  
   "Да, это правда. Я совершенно уверен, что никто из вас не слишком шокирован. Вам стоит только взглянуть на меня, чтобы понять, что я серьезно болен ".
  
   Паулинус протянул руку, чтобы коснуться его запястья, и Магдалена заломила руки.
  
   "И Паулинус, неужели ты не признаешь, что видел имя Иосифа Флавия из Вектиды, введенное в одну из книг?"
  
   Паулинус ответил пересохшими губами: "У меня есть".
  
   "И ты точно знаешь мою дату?"
  
   "Я верю".
  
   "Это скоро?"
  
   "Так и есть".
  
   "Надеюсь, это не завтра", - пошутил он.
  
   "Это не так".
  
   "Превосходно", - сказал он, слегка постукивая кончиками пальцев друг о друга. "Мой долг - готовиться к будущему, не только для аббатства, но и для Октавуса и Библиотеки. Итак, здесь, сегодня вечером, я заявляю, что пошлю за епископом и буду умолять его, после моей кончины, возвысить сестру Магдалену до аббатисы Вектиса, а брата Джоса é до приора. Брат Паулинус, дорогой друг, ты будешь продолжать служить им так же верно, как делал это для меня ".
  
   Магдалена глубоко склонила голову, чтобы скрыть тонкую улыбку, которую она едва смогла подавить. Паулинус и Джос é были немы от горя.
  
   "И у меня есть еще одно заявление", - продолжил Джозефус. "Сегодня вечером мы формируем новый орден внутри Вектис, тайный и священный орден для защиты и сохранения Библиотеки. Мы четверо являемся членами-основателями, которые отныне будут известны как Орден имен. Давайте помолимся ".
  
   Он вел их в глубокой молитве, и когда он закончил, они восстали как один.
  
   Иосиф Флавий коснулся Магдалены за ее костлявое плечо. "Когда вечерня закончится, мы сделаем то, что должно быть сделано. Ты сделаешь это добровольно?"
  
   Пожилая женщина поколебалась и молча помолилась Святой Матери. Джозефус ждал ее ответа. "Я сделаю", - сказала она.
  
  
   После вечерни Джозефус удалился в свою комнату, чтобы помедитировать. Он знал, что происходит, но не хотел быть свидетелем событий лично. Его решимость была сильной, но в глубине души он оставался доброй, нежной душой, у которой не хватало духу для такого рода бизнеса.
  
   Он знал, что, когда он склонил голову в молитве, Магдалена и Джосé вели Мэри из Хоспициума по темной тропинке в Скрипторий. Он знал, что она будет тихо плакать. Он знал, что рыдания превратятся в громкие рыдания, когда они потащат ее за руку вниз по лестнице в подвал. И он знал, что рыдания превратятся в крики, когда Паулинус откроет дверь в комнату Октавуса, и Джос é силой втолкнет ее через порог, а затем запрет дверь за ней.
  
  
   30 ЯНВАРЯ 1947 года. ОСТРОВ УАЙТ, Англия
  
  
   Реджи Сондерс, как он это называл, кувыркался в сене с Лорел Барнс, пышногрудой женой командира крыла Джулиана Барнса, посреди кровати командира крыла с балдахином. Ему было очень весело. Это был великолепный загородный дом с великолепной хозяйской спальней, милым маленьким камином, чтобы согреться, и благодарной миссис Барнс, которая привыкла заботиться о себе сама во время военного перерыва своего мужа.
  
   Реджи был цветущим, дородным парнем с мужественным пивным животиком. Детская улыбка и невероятно широкие плечи были тем ударом, который поражал самых разных женщин, включая нынешнюю. За его озорством и болтливой приветливостью скрывался моральный компас, который был сломан. Стрелка указывала только в одном направлении, в сторону Реджи Сондерса. Он всегда чувствовал, что мир обязан ему своим существованием, и его успешное прохождение Мировой войны с неповрежденными глазами, конечностями и гениталиями было для него знаком того, что благодарная нация должна продолжать удовлетворять его потребности, будь то финансовые или чувственные. Законы Короны и общественные нравы были приблизительными ориентирами в его мире, вещами, которые, возможно, следует учитывать, а затем игнорировать.
  
   Его военная служба в армии началась неприятно и неудобно в качестве штаб-сержанта Восьмой армии Монтгомери, пытавшегося выбить Роммеля из Тобрука. После слишком долгого пребывания в пустыне в 1944 году он добился перевода из Северной Африки в освобожденную Францию в полк, которому было поручено восстанавливать и каталогизировать награбленные нацистами произведения искусства.
  
   Его босс был милейшим джентльменом, которого он когда-либо встречал, преподавателем Кембриджа, чья идея командовать людьми заключалась в том, чтобы вежливо спрашивать их, могут ли они помочь ему с тем или иным. Невероятно, но армия правильно поступила с майором Джеффри Этвудом, найдя профессору археологии и древностей работу, которая действительно соответствовала его навыкам, а не опасно и неэффективно заставляла его где-то находиться с картой, полевым биноклем и большим оружием.
  
   Работа Сондерса в основном состояла в том, чтобы приказывать команде парней вытаскивать тяжелые деревянные ящики из подвалов и переносить их в другие подвалы. Он никогда не разделял чувства морального возмущения по поводу захватов немцами. Он нашел их воровство вполне понятным при данных обстоятельствах. Фактически, под его присмотром пара безделушек прошла через его руки в обмен на несколько фунтов, а почему бы и нет? После войны он переходил с работы на работу, немного подрабатывая то тут, то там, скрываясь, когда это было необходимо, от романтических увлечений. Когда Этвуд позвонил, чтобы узнать, не заинтересует ли его небольшое приключение на острове Уайт, он был в перерыве между занятиями и ответил: "Дуйте мне в ухо, босс, и я последую за вами куда угодно".
  
   Теперь Реджи вовсю колотился, приятно затерявшись в море розовой плоти, пахнущей тальком и лавандой. Хозяйка дома издавала негромкие воркующие звуки, которые отправили его в вольер в Кью Гарденс, куда его привели маленьким мальчиком, чтобы он немного приобщился к естественной культуре. Вскоре он мысленно вернулся к тому моменту. Приближался уксусный удар, и работа, которую стоит делать, - это работа, которую стоит делать хорошо, всегда говорил его дедушка. Затем он услышал что-то механическое, гортанный рокот.
  
   Годы ночного патрулирования в ливийских и марокканских пустынях натренировали его слух - навык выживания, который он использовал в очередной раз.
  
   "Не останавливайся, Реджи!" - простонала миссис Барнс.
  
   "Подожди секунду, лепесток. Ты слышал это?"
  
   "Я ничего не слышу".
  
   "Мотор". Это была не машина для прислуги, только не эта. Он мог сказать, что это был чистокровный. "Ты уверена, что муженек не должен родить?"
  
   "Я же говорил тебе. Он в Лондоне." Она схватила его за ягодицы и попыталась снова завести.
  
   "Кто-то идет, милая, и это не чертов почтальон".
  
   Он встал с кровати голый и раздвинул ближайшие занавески. Пара фар пронзила темноту.
  
   К парадному входу подкатила, хрустя гравием, вишневая Invicta, редкой красоты, настолько характерная, что он узнал ее, как только на нее упал свет фонарей у входа.
  
   "Кто, ты знаешь, водит красную "Инвикту"?" он спросил.
  
   С таким же успехом он мог бы спросить: "Вы слышали, что сатана был у входной двери?"
  
   Она вскочила с кровати, хватаясь за нижнее белье, издавая пронзительные звуки страха и тревоги.
  
   "Это, должно быть, машина командира крыла", - обреченно сказал Реджи, пожимая своими широкими плечами. "Я пойду сейчас, милая. Та-та."
  
   Он влез в брюки и, прижав остальную одежду к груди, слетел по задней лестнице на кухню. Он прошел через заднюю дверь для прислуги как раз в тот момент, когда командир крыла входил в зал приемов, весело окликая свою жену: "Привет, хо! Угадай, кто вернулся домой на день раньше!"
  
   Реджи закончил одеваться в саду и сразу начал дрожать. В то время как предыдущая неделя была не по сезону теплой, масса холодного воздуха с севера колотила термометр. Он встретился с женой возле паба, и она отвезла их к дому. Теперь он застрял по меньшей мере в шести милях от лагеря, и, как он думал, у него не было другого выхода, как повернуть вспять.
  
   Он на цыпочках обошел вокруг входа. "Инвикта" 1930 года излучала тепло. Его кабина была глубокой, как ванна, с рифлеными сиденьями из красной кожи. Ключи болтались в замке зажигания. Его аналитический процесс был несложным: мне холодно, машина теплая, я просто позаимствую ее, чтобы проехаться по дороге. Он запрыгнул внутрь и повернул ключ. 140-сильный двигатель Lagonda взревел слишком громко. Секунду спустя он запаниковал. Где, черт возьми, был рычаг переключения передач? Он провел руками по всему телу, нащупывая это. Входная дверь дома распахнулась.
  
   Затем он вспомнил: это была кровоточащая автоматическая коробка передач, первая в Британии! Он нажал на акселератор, и передача сработала плавно. Машина рванулась вперед, разбрызгивая гравий. В зеркале заднего вида он заметил сердитого мужчину средних лет, потрясающего сжатыми кулаками в воздух. Двигатель заглушал все, что он кричал.
  
   "И тебе того же, приятель", - крикнул Реджи. "Спасибо за ваш мотор и спасибо за вашу жену".
  
   Он забросил "Инвикту" в пабе в Фишборне и быстро прошел последнюю милю, насвистывая в темноте и потирая руки, чтобы согреться. В лагере горел камин, заправленный керосином, и это помогло ему найти свой путь. Плотный облачный покров рассеивал лунный свет, окрашивая ночное небо в цвет серой фланели. Пары от огня взметнулись вверх, густые и черные, как развратные гарпии, и Реджинальд следил за их нарастанием, пока не потерял их из виду на фоне нависающего шпиля собора аббатства Вектис.
  
   Дверь в один из полуразрушенных фургонов открылась, когда Реджи подошел к огню, чтобы согреться. Долговязый молодой человек крикнул: "Боже! Вы только посмотрите, кто вернулся! Реджа выгнали!"
  
   "Я ушел по собственному желанию, приятель", - коротко ответил Реджи. "Есть что-нибудь поесть?"
  
   "Банка фасоли, я должен думать".
  
   "Ну, тогда выкинь одну, я умираю с голоду после перепихона".
  
   Молодой человек расхохотался, но слово имело магическое значение, потому что каждая из четырех дверей фургона открылась, и их обитатели высыпали, чтобы услышать больше. Даже Джеффри Этвуд вышел из фургона босса, одетый в тяжелую шерстяную водолазку, задумчиво попыхивая трубкой. "Кто-то сказал "трахаться"?"
  
   "Вы же не ждете, что я поцелую и расскажу?"
  
   "Да, пожалуйста", - непристойно сказал долговязый молодой человек, Деннис Спенсер. Он был прыщавым первокурсником в Кембридже, достаточно молодым, чтобы уклониться от государственной службы.
  
   Там было еще четверо, трое мужчин и женщина, все они из отдела Этвуда. Мартин Бэнкрофт и Тимоти Браун, как и Спенсер, были старшекурсниками, хотя и зрелыми студентами, которые вернулись с войны, чтобы получить дипломы. Мартин никогда не покидал Англию. Он служил в Лондоне в качестве офицера разведки. Тимоти был радистом на военно-морском фрегате, действовавшем в основном в Балтийском море. У них обоих кружилась голова от возвращения в Кембридж и они были на седьмом небе от счастья от перспективы немного поработать на местах.
  
   Эрнест Мюррей был старше, ему было за тридцать, в настоящее время он заканчивает докторантуру. в предметах старины, которые он поспешно забросил, когда немцы вторглись в Польшу. Он был свидетелем тяжелых боевых действий в Индокитае, которые сделали его болезненно неуверенным в себе. Почему-то англосаксонская археология больше не казалась ему столь актуальной, и он не мог понять, чем хочет заниматься всю оставшуюся жизнь.
  
   Единственной женщиной в группе была Беатрис Слейд, преподаватель средневековой истории и академическое доверенное лицо Этвуда, которая в значительной степени руководила его кафедрой во время войны. Она была жесткой, остроумной леди-пожарником, открытой лесбиянкой, как известно. Она и Реджи были по сути несовместимыми человеческими существами. Когда она повернулась к нему спиной, он грубо высмеял ее сексуальность, а когда повернулся к нему, она сделала то же самое с ним.
  
   "Ах, мы все на ногах", - сказал Этвуд, моргая от жгучего огня. "Может, выпьем кофе, пока Редж рассказывает нам свою историю?"
  
   "Я сварю травку, профессор", - предложил Тимоти.
  
   "Так что случилось потом, Редж?" - Спросил Мартин. "Подумал, что сегодня вечером ты будешь нежиться в пуховой перине, а не здесь, в ржавом ведре".
  
   "Было небольшое беспокойство, приятель", - ответил он. "Ничего такого, с чем я не смог бы справиться". Он свернул сигарету и лизнул бумагу.
  
   "Ничего такого, с чем ты не смог бы справиться?" Насмешливо спросила Беатрис. "Загнанный в угол, потому что она хотела пойти снова?" При этом она покачивала бедрами, как королева бурлеска, и все они, даже Этвуд, начали выть на его счет.
  
   "Очень смешно, очень забавно", - сказал Реджи. "Ее муж вернулся домой пораньше, и мне пришлось немедленно убрать своего человека из помещения, чтобы избежать неприятной встречи".
  
   "Послушайте, мистер Сондерс, " сказал Деннис с насмешливым уважением к своему старшему, - ваша задница была одета или раздета во время этого изъятия?"
  
   Они вспыхнули снова. Этвуд сделал несколько затяжек из своей трубки и задумчиво произнес: "Это довольно неприятный мысленный образ".
  
  
   Утро было зимним, с несколькими хлопьями снега; земля выглядела так, словно ее слегка посыпали солью. Эрнест был отличным поставщиком провизии и умудрялся готовить полноценный завтрак на семерых на двух газовых конфорках. Они сидели вокруг костра на ящиках из-под молока, завернувшись в несколько слоев шерсти, подкрепляясь дымящимися кружками сладкого чая. Хрустя треугольником обжаренного хлеба, обмакнутого в желток, Этвуд посмотрел через холодное поле на ледяное море и заметил: "Кому принадлежала идея вести раскопки в январе?"
  
   Было бы лучше, если бы это было теплое летнее утро или свежее осеннее, но для всех них было совершенно фантастично находиться здесь в любое время года, в любых условиях. Казалось, только вчера они были в гуще войны, мечтая о том, каким блаженством было бы немного заняться археологией на мирном острове. Итак, в тот момент, когда Этвуд получил грант в размере 300 фунтов стерлингов от Британского музея на возобновление раскопок в Вектисе, он поспешно организовал раскопки, к черту зиму.
  
   Реджи был пит-боссом. Он посмотрел на часы, встал и своим лучшим сержантским голосом крикнул: "Ладно, парни, давайте двигаться дальше! Сегодня нам предстоит раскопать много грязи ".
  
   Тимоти преувеличенно указал на Беатрис и одними губами задал вопрос, парни?
  
   "Ты прав", - сказал Реджи, собирая свое снаряжение, - "Я прошу прощения. Она слишком чертовски стара для меня, чтобы называть ее парнем ".
  
   "Отвали, ты, жалкий придурок", - сказала она.
  
  
   Раскопки Этвуда проходили в углу территории аббатства, вдали от основного комплекса зданий. Лорд-настоятель, дом Уильям Скотт Лоулор, священнослужитель с мягким голосом и страстью к истории, был достаточно любезен, чтобы пустить кембриджскую вечеринку в лагерь на территории комплекса. В свою очередь, Этвуд пригласил его прогуляться, чтобы ознакомиться с отчетами о проделанной работе, а в предыдущую субботу Лоулор даже появился в синих джинсах и куртке с капюшоном, чтобы провести час, отскребая квадратный метр лопаткой.
  
   Диггеры маршировали по полю от палаточного лагеря, пока соборные колокола звонили к мессе в 9:00 утра и Терции. Чайки кружили и жаловались над головой, а вдалеке пенились стально-голубые волны Солента. На востоке шпиль собора выглядел великолепно на фоне яркого неба. По полям крошечные фигурки монахов в темных одеяниях выходили из своих общежитий в церковь. Этвуд наблюдал за ними, щурясь от солнечного света, поражаясь их безвременью. Если бы он стоял на том же месте тысячу лет назад, выглядела бы сцена сильно иначе?
  
   Место раскопок было аккуратно выложено колышками и бечевкой. Она занимала площадь сорок на тридцать метров, богатую коричневую землю с содранной травой и верхним слоем почвы. Издалека было видно, что вся площадка находилась в углублении, примерно на метр ниже окружающего поля. Именно эта лощина привлекла интерес Этвуда перед войной, когда он обследовал территорию аббатства. Несомненно, на этом месте была какая-то активность. Но почему так далеко от главного комплекса аббатства?
  
   В ходе двух кратких раскопок в 1938 и 1939 годах Этвуд вырыл пробные траншеи и обнаружил свидетельства каменного фундамента и фрагменты керамики двенадцатого, но в основном тринадцатого века. Пока бушевала война, его мысли часто возвращались к Вектис. Какого черта там было построено сооружение тринадцатого века, настолько изолированное от сердца аббатства? Было ли ее предназначение клерикальным или светским? В архивах библиотеки аббатства не было упоминания об этом здании. Он смирился с тем фактом, что Гитлера нужно было победить, прежде чем он смог разгадать тайну.
  
   На южной стороне участка, лицом к морю, Этвуд копал свою главную траншею - выемку длиной тридцать метров, шириной четыре и глубиной теперь три метра. Реджи, хороший специалист по тяжелой технике, начал рыть траншею с помощью механического экскаватора, и теперь вся команда была на глубокой выемке, работая лопатами и ковшами. Они шли вдоль того, что осталось от южной стены здания, до самого фундамента, чтобы посмотреть, смогут ли они найти уровень оккупации.
  
   Этвуд и Эрнест Мюррей находились в юго-западном углу вырубки, очищая стену лопатками, чтобы сфотографировать участок.
  
   "Вот этот уровень, - сказал Этвуд, указывая на неровную полосу черной почвы, пересекающую участок, " видишь, как она повторяет вершину стены? Там был пожар."
  
   "Случайно или преднамеренно?" - Спросил Эрнест.
  
   Этвуд посасывал свою трубку. "Всегда трудно сказать. Возможно, это было сделано намеренно, как часть ритуала."
  
   Эрнест нахмурил брови. "С какой целью? Это был не совсем языческий сайт. Это было одновременно с аббатством в пределах периметра аббатства!"
  
   "Отличная мысль, Эрнест. Ты уверен, что в конце концов не хочешь продолжить карьеру в археологии?"
  
   Молодой человек пожал плечами. "Я не знаю".
  
   "Что ж, пока вы размышляете о своей судьбе, давайте сделаем эти снимки и начнем раскопки еще на полметра или около того. Мы не можем далеко уйти от темы."
  
   Этвуд отправил троих студентов в юго-западный угол, чтобы углубить траншею. Беатрис сидела за переносным столиком возле разделочной доски, составляя каталог глиняных осколков, а Этвуд повел Эрнеста и Реджи в северо-западный угол участка, чтобы вырыть небольшую траншею в попытке найти другой конец фундаментной стены. С наступлением утра стало заметно теплее, и диггеры начали снимать слои одежды, пока не остались в рубашках.
  
   Во время ланча Этвуд подошел к глубокой траншее и заметил: "Что это? Там что, еще одна стена?"
  
   "Я думаю, да", - нетерпеливо сказал Деннис. "Мы собирались забрать тебя".
  
   Они обнажили верхнюю часть более тонкой каменной стены, идущей параллельно и примерно в двух метрах от основного фундамента.
  
   "Видишь? В этом есть пробел, профессор, " предложил Тимоти. "Могла ли там быть дверь?"
  
   "Ну, возможно. Возможно, и так, " сказал Этвуд, спускаясь по лестнице. "Интересно, не могли бы вы немного убрать это место", - сказал он, указывая на грязь. "Если внутренняя стена переходит во внешнюю перпендикулярно, я бы сказал, что у нас небольшая комната. Разве это не было бы здорово?"
  
   Трое молодых людей встали на колени, чтобы начать тереть. Деннис работал у внешней стены, Мартин - у внутренней, Тимоти - посередине. В течение нескольких минут все они со звоном соприкоснулись со стоуном.
  
   "Вы были правы, профессор!" Мартин сказал.
  
   "Ну, я занимаюсь этим несколько лет. Ты начинаешь разбираться в такого рода вещах ". Он был доволен собой и закурил трубку в знак празднования. "После обеда давайте покопаемся до уровня пола и посмотрим, сможем ли мы найти, для чего предназначалась эта маленькая комната?"
  
   Молодые люди поспешили с обедом, стремясь поскорее найти слово. Они проглотили бутерброды с сыром и лимонным соком и прыгнули обратно в яму.
  
   "Вы ни на кого не производите впечатления, вы, кровавые брюзги!" - Крикнул им вслед Реджи, развалившись на куче грязи и закуривая самокрутку.
  
   "Заткнись, Редж", - сказала Беатрис. "Оставь их в покое. И закатай нам по сигаретке заодно".
  
   Час спустя молодые люди позвали остальных. Трое старшекурсников стояли по периметру маленькой комнаты, выглядя впечатленными собой.
  
   "Мы нашли этаж, все!" Воскликнул Деннис.
  
   На обозрение была выставлена поверхность из гладких темных камней, искусно обработанных для соединения друг с другом в сплошную поверхность. Но внимание Этвуда привлекла другая особенность. "Что это?" - спросил он и спустился, чтобы рассмотреть поближе.
  
   В юго-западном углу маленькой комнаты находился камень побольше, который, казалось, был не на своем месте. Камни на полу были из голубого камня. Этот, побольше, представлял собой большой известняковый блок, примерно два на полтора метра и довольно толстый. Она выступала почти на фут выше уровня пола и имела неровные края.
  
   "Есть мысли?" - Спросил Этвуд у своих людей, обводя ее края лопаткой.
  
   "Не похоже, что это принадлежит, не так ли?" Сказала Беатрис.
  
   Эрнест сделал несколько снимков. "Кто-то приложил немало усилий, чтобы протащить это".
  
   "Мы должны попытаться изменить это", - сказал Этвуд. "Редж, у кого, по-твоему, самая сильная спина?"
  
   "Это, должно быть, Беатрис", - ответил Реджи.
  
   "Отвали, Редж", - сказала женщина. "Давайте посмотрим на часть этой знаменитой мускульной силы".
  
   Реджи взял лом и попытался просунуть лезвие под выступ известняка. Он использовал камень в качестве точки опоры, но блок все равно не сдвинулся с места. Обливаясь потом, он заявил: "Верно! Я получаю кровавого диггера."
  
   Реджи потребовался час, чтобы с помощью механического экскаватора соорудить собственный пандус, чтобы спуститься достаточно низко, чтобы безопасно добраться до квартала.
  
   Когда он занял позицию, достаточно близко, чтобы дотянуться до скалы с ведром, и достаточно далеко от края выемки, чтобы избежать обвала, он крикнул из кабины, что готов. Сквозь гул дизельного двигателя звонили колокола, призывая к отпеванию.
  
   Реджи прижал зубья ковша к краю известняка и ухватился за него при первом заходе. Он повернул ведро к рукоятке, и каменный блок приподнялся.
  
   "Держись!" Этвуд закричал. Реджи заморозил действие. "Тащи туда лом!"
  
   Мартин прыгнул внутрь и просунул железный прут в щель между известняком и камнями пола. Он наклонился к барной стойке, но не смог сдвинуть ее ни на дюйм. "Слишком тяжелый!" - крикнул он.
  
   Мартин постоянно нажимал, Реджи снова передвинул ведро, и камень скользнул на фут, затем на другой. Мартин управлял ею с помощью лома, и когда она сдвинулась достаточно, чтобы стать устойчивой, замахал руками, как сумасшедший. "Остановись! Стоп! Иди сюда! Иди сюда!"
  
   Реджи заглушил двигатель, и все они полезли в яму.
  
   Деннис увидел это первым. "Черт возьми!"
  
   Тимоти покачал головой. "Вы только посмотрите на это!"
  
   Пока остальные в возбуждении пялились на него, Реджи снова зажег доггинг, который он хранил в кармане рубашки, и глубоко затянулся табаком. "Трахни меня. Это должно быть там, проф?"
  
   Этвуд удивленно погладил свою редеющую шевелюру и просто сказал: "Нам понадобится немного света".
  
   Они смотрели в глубокую черную дыру, и косые лучи послеполуденного солнца освещали то, что казалось каменной лестницей, спускающейся под землю.
  
  
   Деннис побежал обратно в лагерь, чтобы забрать все фонарики на батарейках, которые смог найти. Он вернулся, покрасневший и пыхтящий, и раздал их по кругу.
  
   Реджи чувствовал себя защищенным своим старым боссом, поэтому настоял на том, чтобы идти первым. В свое время он зачистил несколько подземных бункеров Роммеля и знал, как действовать в стесненных условиях. Остальные последовали за великаном гуськом, а Беатрис, лишенная своей обычной бравады, робко прикрывала тыл.
  
   Когда все они успешно преодолели узкоспиральную лестницу, уходившую, по оценке Этвуда, на невероятные сорок-пятьдесят футов прямо в землю, они оказались втиснутыми в помещение размером не намного больше двух лондонских такси. Воздух был застоявшимся, и Мартин, который был склонен к клаустрофобии, сразу почувствовал отчаяние. "Здесь немного тесновато", - захныкал он.
  
   Все они двигали своими фонариками по кругу, и лучи пересекались, как прожекторы во время блица.
  
   Реджи был первым, кто понял, что здесь есть дверь. "Hallo! Что ты здесь делаешь?" Он изучил испещренную червями поверхность с помощью своего фонарика. Огромный железный ключ торчал из зияющей замочной скважины.
  
   Этвуд направил на это свой свет и сказал: "За пенни, за фунт. Ты в игре?"
  
   Юный Деннис подкрался поближе. "Абсолютно!"
  
   "Тогда ладно", - сказал Этвуд. "Ваша честь, Реджи".
  
   Со своего сжатого положения сзади Беатрис не могла видеть, что происходит. "Что? Что мы делаем?" Ее голос был напряженным.
  
   "Мы открываем чертовски большую дверь", - объяснил Тимоти.
  
   "Ну, поторопись, - настаивал Мартин, - или я возвращаюсь наверх. Я не могу дышать."
  
   Реджи повернул ключ, и они услышали лязг механизма. Он прижал ладонь к прохладной деревянной поверхности, но дверь не поддавалась. Она сопротивлялась его усилиям, пока он не навалился на нее всем весом своего плеча.
  
   Она медленно, со скрипом открылась.
  
   Они перемещались, как будто были в цепной банде, и все они начали прочесывать новое пространство своими лучами.
  
   Эта комната была больше первой, намного больше.
  
   Их разумы собрали скремблированные стробоскопические изображения во что-то связное, но увидеть это не было равносильно вере, по крайней мере, поначалу.
  
   Никто не осмеливался заговорить.
  
   Они находились в помещении с высоким куполом, размером с конференц-зал или небольшой театр. Воздух был прохладным, сухим и затхлым. Пол и стены были сделаны из больших каменных блоков. Этвуд обратил внимание на эти конструктивные особенности, но его потряс длинный деревянный стол и скамья. Он поводил фонариком слева направо и прикинул, что стол был более двадцати футов в длину. Он придвинулся ближе, пока его бедра не коснулись ее. Он осветил своим светом ее поверхность. Там был глиняный горшок размером с чайную чашку с черным налетом. Дальше по скамейке был второй горшок, третий, четвертый.
  
   Могло ли это быть?
  
   Этвуду пришло в голову направить свой луч за стол.
  
   Там был еще один стол. А за ней еще одна. И еще. И еще.
  
   У него закружилась голова. "Кажется, я знаю, что это такое".
  
   "Я весь внимание, профессор", - сказал Реджи низким голосом. "Что, черт возьми, это такое?"
  
   "Это скрипторий. Подземный скрипторий. Просто потрясающе."
  
   "Если бы я знал, что это значит", - раздраженно сказал Реджи, - "Я бы знал, что это такое, не так ли?"
  
   Беатрис с благоговением объяснила: "Это место, где монахи копировали рукописи. Если я не ошибаюсь, это первое подземное хранилище, когда-либо обнаруженное."
  
   "Вы не ошибаетесь", - сказал Этвуд.
  
   Деннис потянулся за чернильницей, но Этвуд остановил его. "Не трогай. Все должно быть сфотографировано на месте, в точности таким, каким мы его находим ".
  
   "Извини", - сказал Деннис. "Как ты думаешь, мы найдем здесь какие-нибудь рукописи?"
  
   "Разве это не было бы чудесно", - сказал Этвуд прерывающимся голосом. "Но я бы на это не рассчитывал".
  
   Они решили разделиться на две группы, чтобы исследовать границы палаты. Эрнест повел троих студентов направо, а Этвуд повел Реджи и Беатрис налево. "Будь осторожен, когда идешь", - предупредил Этвуд.
  
   Проходя мимо, он сосчитал каждый ряд столов, и когда насчитал пятнадцать, увидел, что Реджи освещает еще одну большую дверь в задней части зала. "Хочешь пройти через это?" Спросил Реджи.
  
   "Почему бы и нет?" Этвуд ответил. "Однако ничто не может превзойти это".
  
   "Наверное, это чертов ватерклозет", - нервно пошутила Беатрис.
  
   Они практически навалились на Реджи, когда он поднял увесистую задвижку и распахнул дверь.
  
   Внезапно они посветили своими фонариками внутрь.
  
   Этвуд ахнул.
  
   Он почувствовал слабость, и ему буквально пришлось сесть на каменный пол. Его глаза начали слезиться.
  
   Реджи и Беатрис держались друг за друга, ища поддержки, впервые две противоположности притянулись друг к другу.
  
   Из дальнего угла они услышали, как остальные настойчиво кричат: "Профессор, подойдите сюда. Мы нашли катакомбы!"
  
   "Там сотни скелетов, может быть, тысячи!"
  
   "Продолжается вечно!"
  
  
   Этвуд не смог ответить. Реджи сделал несколько шагов назад, чтобы убедиться, что с его боссом все в порядке. Он наклонился, помог пожилому мужчине подняться на ноги и прогремел своим самым громким военным баритоном: "К черту скелеты, вы все! Вам всем лучше подойти сюда, потому что вы не поверите, во что мы ввязались ".
  
   Первой мыслью Этвуда было, что он мертв, что он вдохнул какие-то токсичные пары и умер. Он не был религиозным человеком, но это должен был быть какой-то потусторонний опыт.
  
   Нет, это было по-настоящему. Если первое помещение было размером с кинотеатр, то второе было размером с авиационный ангар. Слева от него, всего в десяти футах от двери, стоял огромный деревянный ящик, заполненный огромными томами в кожаных переплетах. Справа от него была такая же стопка, а между ними был коридор, достаточно широкий, чтобы мог пройти человек. Этвуд пришел в себя и проследил одну стопку фонариком, чтобы понять ее размеры. Она была около пятидесяти футов в длину, около тридцати футов в высоту и состояла из двадцати полок. Он быстро подсчитал количество книг только на одной полке: около 150.
  
   Все его нервные окончания покалывало, когда он вышел в центральный коридор. По обе стороны стояли огромные книжные шкафы, идентичные первой паре, и они, казалось, уходили все дальше и дальше в темноту.
  
   "Здесь до хрена книг", - сказал Реджи.
  
   Этвуд почему-то надеялся, что первые слова, произнесенные по случаю одного из величайших открытий в истории археологии, могли бы быть более глубокими. Слышал ли Картер у входа в гробницу Тутанхамона: "Здесь полно всякой всячины, приятель?" Тем не менее, ему пришлось согласиться.
  
   "Я должен так сказать".
  
   Он нарушил свое собственное правило "не прикасаться" и мягко коснулся указательным пальцем корешка одной книги на полке на уровне глаз в конце третьей стопки. Кожа была прочной и в отличной сохранности. Он осторожно вытащил ее.
  
   Она была тяжелой, по меньшей мере, весом с пятифунтовый мешок муки, примерно восемнадцати дюймов в длину, двенадцати дюймов в ширину, пяти дюймов в толщину. Кожа была прохладной, блестящей, без каких-либо отметин на обложках, но на корешке он увидел большую четкую цифру, глубоко врезанную в кожу: 833. Пергаменты были грубо вырезаны, слегка неровные. Там должно было быть две тысячи страниц.
  
   Реджи и Беатрис были рядом с ним. Оба направили свои лучи на книгу, которую он держал на сгибе руки. Он осторожно открыл ее на случайной странице.
  
   Это был список. Имена, судя по трем столбцам на странице, около шестидесяти имен в каждом столбце. Перед каждым именем стояла дата, все они 231833. После каждого имени стояло слово Mors или Natus. "Это какой-то реестр", - прошептал Этвуд. Он перевернул страницу - опять то же самое. Бесконечный список. "У тебя есть какие-нибудь мысли по этому поводу, Би?" он спросил.
  
   "Похоже, это запись рождений и смертей, какие могла бы вести любая средневековая приходская церковь", - ответила она.
  
   "Их довольно много, не так ли?" Сказал Этвуд, направляя свой луч вдоль длинного центрального коридора.
  
   Остальные подтянулись и шептались у входа в библиотеку. Этвуд перезвонил им, чтобы они пока оставались на месте. Он не заметил, что Реджи направился по коридору, вглубь помещения.
  
   "Как вы думаете, сколько лет этому хранилищу?" Этвуд спросил Беатрис.
  
   "Ну, судя по каменной кладке, конструкции двери и замковому оборудованию, я бы сказал, одиннадцатый, может быть, двенадцатый век. Рискну предположить, что мы первые живые души, которые дышат этим воздухом примерно за восемьсот лет."
  
   С расстояния в сотню футов до них донесся голос Реджи. "Если босси-бутс такой чертовски умный, тогда откуда у меня здесь книга, в которой указаны даты шестого мая 1467 года?"
  
  
   Им нужен был генератор. Несмотря на их лихорадочное возбуждение, Этвуд решил, что проводить дальнейшие исследования в темноте слишком опасно. Они вернулись по своим следам и вышли на яркий послеполуденный свет, затем поспешно прикрыли проход к винтовой лестнице досками и брезентом, а затем слоем грязи в дюйм, чтобы случайный наблюдатель вроде аббата Лоулора ничего не заметил. Этвуд предостерег их. "Никто никому не должен говорить об этом ни слова. Кто угодно!"
  
   Они вернулись в свой лагерь, и Реджи взял пару парней, чтобы найти генератор где-нибудь на острове. Этвуд отсиживался в своем фургоне, чтобы яростно делать записи в своем блокноте, а остальные вполголоса переговаривались между собой за тушеной бараниной.
  
   После захода солнца фургон вернулся. Они нашли строителя в Ньюпорте, который нанял им портативный генератор. Они также закупили несколько сотен футов электрической линии и ящик с лампочками.
  
   Реджи открыл заднюю часть фургона для осмотра профессором. "Реджинальд избавляет", - гордо заявил он.
  
   "Кажется, он всегда так делает", - сказал Этвуд, похлопывая здоровяка по спине.
  
   "Это грандиозно, не так ли, босс?"
  
   Этвуд был подавлен; опыт написания своего дневника оставил его нервно подавленным. "Ты всегда мечтаешь найти что-то очень важное. Что-то, что меняет ландшафт, так сказать. Что ж, старина, боюсь, это может оказаться слишком большим."
  
   "Что ты имеешь в виду?"
  
   "Я не знаю, Редж. Должен вам сказать, у меня плохое предчувствие."
  
  
   Они провели все следующее утро, заводя генератор и обвешивая подземные сооружения лампами накаливания. Этвуд решил, что фотография - это первоочередная задача бизнеса, поэтому он поручил Тимоти и Мартину снимать помещение скриптория, Эрнесту и Деннису - катакомбы, а они с Беатрис сфотографировали библиотеку. Непрерывно трещали лампочки-вспышки, и затхлый воздух был пропитан запахом озона. Реджи выступал в роли бродячего электрика, прокладывал провода, чинил неисправные лампочки и ухаживал за генератором, который пыхтел на поверхности.
  
   К середине дня они обнаружили, что обширная библиотека была только первой из двух. В задней части первой камеры была вторая, предположительно построенная, как они считали, позже, когда пространство было исчерпано. Второе хранилище было таким же огромным, как и первое, площадью 150 квадратных футов, по крайней мере, тридцать футов в высоту. В каждой комнате было шестьдесят пар длинных книжных шкафов, каждая пара разделена узким центральным проходом. Большая часть стеллажей была забита толстыми томами, за исключением нескольких шкафов в задней части второй комнаты, которые были пусты.
  
   После того, как они бегло исследовали границы хранилищ, Этвуд произвел грубые вычисления в своем блокноте и показал цифры Беатрис. "Черт возьми!" - сказала она. "Это верно?"
  
   "Я не математик, но я верю, что они математик".
  
   Библиотека содержала почти 700 000 томов.
  
   "Это сделало бы эту библиотеку одной из десяти крупнейших библиотек Британии", - сказала Беатрис.
  
   "И, осмелюсь сказать, самая интересная. Итак, должны ли мы попытаться понять, почему средневековые монахи - если это были они - довольно навязчиво записывали имена и даты из будущего?" Он захлопнул свою записную книжку, и звук ее эхом отдавался в течение нескольких ударов.
  
   "Я не выспалась, думая об этом", - призналась Беатрис.
  
   "И я тоже. Следуй за мной".
  
   Он повел ее во вторую комнату. Они не слишком далеко протянули проволоку в эту комнату, и Беатрис держалась рядом с ним, они оба следили за болезненно-желтым светом, отбрасываемым его фонариком. Они углубились в темные стеллажи, где он остановился и постучал по корешку: 1806.
  
   Он пересел в другой ряд. "Ах, приближаемся, 1870". Он продолжал читать, поглядывая на даты на корешках, пока, наконец, не сказал: "Ну вот, 1895 год, очень хороший год".
  
   "Почему?" - спросила она.
  
   "Год, когда я родился. Давайте посмотрим. Подвиньте этот свет поближе, не могли бы вы? Нет, нужно зайти немного раньше, этот начинается в сентябре."
  
   Он положил книгу обратно и попробовал несколько соседних, пока не воскликнул: "Ага! Январь 1895 года. Знаешь, у меня был день рождения две недели назад. Итак, четырнадцатое января, много имен. Боже! У этой штуки есть все языки под солнцем! Есть китайский, арабский, английский, конечно, испанский...Это по-фински?- По-моему, это на суахили, если я не ошибаюсь." Его палец переместился на дюйм по колонкам, пока не остановился. "Клянусь Богом, Беатрис! Посмотри сюда! "Джеффри Филипп Этвуд 14 1 1895 Натус." Вот и я! Вот я где, черт возьми! Как, во имя Ада, они узнали, что Джеффри Филипп Этвуд должен был родиться 14 января 1895 года?"
  
   Ее голос был холоден. "Этому нет рационального объяснения, Джеффри".
  
   "Кроме того, что они были ужасно умными педерастами, ты бы не сказал? Рискну предположить, что это те, кто в катакомбах. Особое отношение к умным педерастам. Не собираются хоронить своих особых парней на обычном кладбище. Давай, поищем что-нибудь более свежее, хорошо?"
  
   Они некоторое время охотились во второй камере. Внезапно Этвуд остановился так резко, что Беатрис налетела на него сзади. Он тихо присвистнул. "Посмотри на это, Беатрис!"
  
   Он осветил лучом фонарика кучу ткани на земле в конце ряда, массу коричневого и черного материала, похожего на кучу белья. Они осторожно подошли ближе, пока не оказались перед ним, потрясенные видом полностью одетого скелета, лежащего на спине.
  
   На большом черепе соломенного цвета виднелись следы кожистой плоти и несколько прядей темных волос там, где раньше был скальп. Рядом с ним лежала плоская черная кепка. Затылочная кость была раздавлена глубоким вдавленным переломом черепа, а камни под ней были покрыты ржавчиной от древней крови. Одежда была мужской: черный дублет с высоким воротником на подкладке; коричневые бриджи до колен; черные чулки, свободно сидящие на длинных костях; кожаные ботинки. Тело лежало поверх длинного черного плаща, отороченного по вороту крысиным мехом.
  
   "Этот парень явно не средневековый", - пробормотал Этвуд.
  
   Беатрис уже стояла на коленях, присматриваясь. "Я бы сказал, елизаветинской эпохи".
  
   "Ты уверен?"
  
   На поясе скелета висел фиолетовый шелковый мешочек с вышитыми буквами J.C. Она ткнула в него указательным пальцем, затем осторожно развязала сухие завязки кошелька, высыпав серебряные монеты на ладонь. Это были шиллинги и три пенса. Этвуд придвинул свой луч ближе. На аверсе был изображен довольно мужественный профиль Елизаветы I. Беатрис перевернула монету, и над гербом было четко оттиснуто: 1581.
  
   "Да, я уверена", - прошептала она. "Как ты думаешь, Джеффри, что он здесь делает?"
  
   "Я скорее думаю, что сегодняшний день породит больше вопросов, чем ответов", - задумчиво ответил он. Его глаза блуждали по стопкам над телом. "Смотрите! Ближайшие книги датированы 1581 годом! Конечно, это не совпадение. Мы вернемся к нашему другу позже с фотоаппаратурой, но давайте сначала закончим наш квест."
  
   Они осторожно обошли скелет и продолжили перебирать стеллажи, пока Этвуд не нашел то, что искал.
  
   К счастью, тома 1947 года были на расстоянии вытянутой руки, поскольку у них не было лестницы.
  
   Он осветил ящики своим лучом и воскликнул: "Я нашел это! Здесь начинается 1947 год." Он взволнованно вытаскивал тома, пока торжествующе не объявил: "Сегодня! Тридцать первое января!"
  
   Они сели вместе на холодный пол, втиснутые между стеллажами, и положили тяжелую книгу себе на колени так, что одна половина покоилась на ее бедре, а другая на его. Они просматривали страницу за страницей с плотно набитыми именами. Natus, Mors, Mors, Natus.
  
   Этвуд потерял счет количеству перевернутых страниц: пятьдесят, шестьдесят, семьдесят.
  
   Затем он увидел это, за мгновение до того, как это сделала она: Реджинальд Уильям Сондерс Морс.
  
  
   Диггеры сделали Хитреца из Фишборна своим местным жителем. Они могли дойти до гостиницы пешком с места раскопок, пиво было дешевым, и хозяин позволил им платить по пенни с человека за пользование ванной в гостевом крыле. Вывеска паба, изображающая мужчину, склонившегося над ручьем и ловящего форель голыми руками, всегда вызывала улыбку, но не в этот вечер. Диггеры сидели в одиночестве за длинным столом в прокуренном общественном баре, угрюмо избегая местных жителей.
  
   Реджи посмотрел на свои часы и попытался отнестись к делу легкомысленно. "Этот раунд за мной, если я смогу одолжить пару фунтов. Верну тебе деньги завтра, Беатрис."
  
   Она полезла в сумочку и бросила ему несколько купюр. "Держи, ты, большая горилла. Ты будешь здесь, чтобы отплатить мне тем же ".
  
   Он схватил банкноты. "Что вы думаете, проф? Это шторы для старины Реджа?"
  
   "Я буду первым, кто признает это, я одурманен всем этим", - сказал Этвуд, быстро допивая оставшуюся четверть пинты своего пива. Он принимал третью порцию, что было больше, чем обычно, и у него кружилась голова. Все они пили залпом, и их слова становились невнятными.
  
   "Что ж, если это моя последняя ночь на земле, я ухожу с полным желудком лучшего горького", - сказал Реджи. "Опять то же самое для всех?"
  
   Он собрал пустые пинтовые кружки за ручки и отнес их к бару. Когда он был вне пределов слышимости, Деннис наклонился и прошептал группе: "Никто на самом деле не верит в эту чушь, не так ли?"
  
   Мартин покачал головой. "Если это чушь, то как получилось, что в одной из книг была указана дата рождения профессора?"
  
   "Да, как так вышло?" Вмешался Тимоти.
  
   "Должно быть научное объяснение", - сказала Беатрис.
  
   "А есть ли?" Спросил Этвуд. "Почему все должно укладываться в аккуратную научную упаковку?"
  
   "Джеффри!" - воскликнула она. "Исходит от тебя? Доктор Эмпиризм? Когда ты в последний раз ходил в церковь?"
  
   "Не могу вспомнить. Раскопал довольно много старых." У него был ошеломленный вид новоиспеченного пьяницы. "Куда делось мое пиво?" Он поднял глаза и увидел Реджи в баре. "О, вот и он. Хороший человек. Роммель выжил. Надеюсь, он переживет Вектис."
  
   Эрнест был задумчив. Он был не так навеселе, как остальные. "Нам нужно провести несколько тестов", - сказал он. "Нам нужно поискать больше людей, которых мы знаем, или, возможно, исторических личностей, чтобы подтвердить их даты".
  
   "Просто подход", - сказал Этвуд, ударяя рукой по пивному коврику. "Использование научного метода для доказательства того, что наука - это мусор".
  
   "А если все даты верны?" Спросил Деннис. "Тогда что?"
  
   "Тогда мы передадим это маленьким страшным парням, которые делают маленькие страшные вещи в маленьких страшных офисах в Уайтхолле", - ответил Этвуд.
  
   "Министерство обороны", - тихо сказал Эрнест.
  
   "Почему они?" Спросила Беатрис.
  
   "Кто еще?" Спросил Этвуд. "Пресса? Папа римский?" Реджи ждал, когда хозяин паба допьет последнюю пинту. "Мы умираем здесь от жажды!" Этвуд окликнул его.
  
   "Уже иду, босс", - сказал Реджи.
  
   Джулиан Барнс вошел в дверь, его пальто было распахнуто и развевалось. Никто не был удивлен больше, чем местные мужчины, которые знали, кто он такой, но никогда не видели его в пабе, не говоря уже об этом. У него была неприятная манера держаться, сопливая смесь правомочности и напыщенности. Его волосы были зачесаны назад, усы идеально подстрижены. Он был маленьким и похожим на хорька.
  
   Один из местных, член профсоюза, который презирал свою судьбу, саркастически сказал: "Командир крыла перепутал нас с офисами консервативной партии. По дороге налево, сквайр!"
  
   Барнс проигнорировал его. "Скажите мне, где я могу найти Реджинальда Сондерса!" - прогремел он округлым ораторским тоном.
  
   Археологи вытянули головы во внимании.
  
   Реджи все еще был у бара, собираясь разнести налитые пинты. Он был на расстоянии броска дротика от напыщенного маленького человека. "Кто хочет знать?" - спросил он, выпрямляясь во весь свой устрашающий рост.
  
   "Вы Реджинальд Сондерс?" - Официозно потребовал Барнс.
  
   "Кто ты, черт возьми, такой, приятель?"
  
   "Я повторяю свой вопрос, вы Сондерс?"
  
   "Да, я Сондерс. У тебя ко мне дело?"
  
   Маленький человечек тяжело сглотнул. "Я полагаю, вы знаете мою жену".
  
   "Я также знаю ваш двигатель, шеф. Подбрасывай, что я предпочитаю."
  
   С этими словами командир крыла вытащил из кармана серебряный пистолет и выстрелил Реджи в лоб, прежде чем кто-либо успел что-либо сказать или сделать.
  
  
   После аудиенции у Уинстона Черчилля Джеффри Этвуда отвезли обратно в Хэмпшир на крытом армейском грузовике. Рядом с ним на деревянной скамье сидел бесстрастный молодой капитан, который говорил только тогда, когда к нему обращались. Пунктом назначения была база военного времени, где у армии все еще были большие казармы и тренировочный полигон, и где Этвуд и его группа были задержаны.
  
   В начале путешествия Этвуд спросила его: "Почему меня не могут освободить здесь, в Лондоне?"
  
   "Мои инструкции - вернуть вас в Олдершот".
  
   "Почему это, если я могу спросить?"
  
   "Таковы мои инструкции".
  
   Этвуд прослужил в армии достаточно долго, чтобы отличить неподвижный объект, когда он его увидел, поэтому он сберег дыхание. Он предположил, что адвокаты составляют соглашения о неразглашении и что все будет хорошо.
  
   Пока фургон скрипел и дергался на изношенной подвеске, он пытался думать о приятных мыслях о своей жене и детях, которые будут вне себя от радости при его возвращении. Он подумал о хорошей еде, горячей ванне и возобновлении своих успокаивающих академических обязанностей. Вектис по необходимости исчез бы в глубоком колодце, его заметки и фотографии были конфискованы, его воспоминания стерты, практически говоря. Он представлял, что мог бы тайком поболтать с Беатрис за бокалом шерри в своих комнатах в музее, но их жесткое заточение достигло желаемого эффекта: он был напуган. Гораздо более напуганный, чем когда-либо во время войны.
  
   Когда он вернулся в запертые казармы, была ночь, и его товарищи окружили его, как фотографы кинозвезду. Бледные, подавленные, они похудели и были раздражительными, пресыщенными и больными от беспокойства. Беатрис разместили отдельно от мужчин, но ей разрешили оставаться с ними в течение дня в общей комнате, куда их надзиратели приносили им бесцветную армейскую жратву. Мартин, Тимоти и Деннис играли партию за партией в джин-рамми, Беатрис кипела от злости и ругалась на охранников, а Эрнест сидел в углу, поглаживая свои руки в возбужденном, депрессивном состоянии.
  
   Все они возлагали свои надежды на вылазку Этвуда в Лондон, и теперь, когда он вернулся, требовали знать каждую деталь. Они с восхищением слушали, как он пересказывал свой разговор с генерал-майором Стюартом, аплодировали и плакали, когда он сказал им, что их освобождение неизбежно. Это был всего лишь вопрос работы над соглашениями о государственной тайне для подписания. Даже Эрнест оживился и придвинул свой стул ближе, напряжение в его челюсти ослабло.
  
   "Знаешь, что я собираюсь сделать, когда вернусь в Кембридж?" Спросил Деннис.
  
   "Нас это не интересует, Деннис", - сказал Мартин, заставляя его замолчать.
  
   "Я собираюсь принять ванну, надеть чистую одежду, пойти в джаз-клуб и познакомиться с распущенными женщинами".
  
   "Он сказал, что нам это не интересно", - сказал Тимоти.
  
   Они провели следующее утро в нетерпеливом ожидании новостей об их освобождении. Во время обеда вошел армейский рядовой с подносом и поставил его на общий стол. Он был скучным парнем без чувства юмора, которого Беатрис любила мучить. "Вот, ты, тупоголовый придурок", - сказала она. "Принеси нам пару бутылок вина. Сегодня мы отправляемся домой."
  
   "Я должен проверить, мисс".
  
   "Сделай это, Сынок. И проверь, не вывалились ли твои мозги из ушей."
  
  
   Генерал-майор Стюарт снял трубку зазвонившего телефона в своем офисе в Олдершоте. Это был звонок из Лондона. Мышцы его жесткого лица, застывшего от презрения, не двигались. Обмен репликами был коротким, по существу. Не было необходимости в изложении или разъяснении. Он закончил "Да, сэр" и отодвинул свой стул от стола, чтобы выполнить приказ.
  
  
   Обед был неаппетитным, но они были голодны и полны желания. За черствыми булочками и клейкими спагетти Этвуд, человек с большими способностями к описанию, рассказал им все, что мог вспомнить о знаменитом подземном бункере Черчилля. В середине трапезы рядовой вернулся с двумя откупоренными бутылками вина.
  
   "Пока я живу и дышу!" Беатрис воскликнула. "Рядовой Дрочила пришел к нам на помощь!" Парень поставил бутылки на место и ушел, не сказав ни слова.
  
   Этвуд оказал честь, разлив вино по бокалам. "Я хотел бы предложить тост", - сказал он, становясь серьезным. "Увы, мы никогда не сможем снова рассказать о том, что мы нашли в Вектисе, но наш опыт выковал между нами вечную связь, которую невозможно разорвать. За нашего дорогого друга Реджи Сондерса и за нашу чертову свободу!"
  
   Они чокнулись бокалами и залпом выпили вино.
  
   Беатрис скорчила гримасу. "Не из офицерской столовой, я не думаю".
  
   У Денниса начались схватки первым, возможно, потому, что он был самым маленьким и легким. Затем Беатрис и Этвуд. Через несколько секунд все они упали со своих стульев и бились в конвульсиях и булькали на полу, кровавые языки были зажаты между зубами, глаза закатились, кулаки сжаты.
  
   Генерал-майор Стюарт вошел, когда все закончилось, и устало оглядел жалкий пейзаж. Он смертельно устал от смерти, но в армии Его Величества не было более послушного солдата.
  
   Он вздохнул. Предстояла тяжелая работа, и это был долгий день.
  
   Генерал повел небольшой отряд доверенных людей обратно на остров Уайт. Место раскопок Этвуда было оцеплено, а вырубка закрыта большой палаткой полевого штаба, скрывающей ее от посторонних глаз.
  
   Военный сообщил аббату Лоулору, что отряд Этвуда обнаружил в своей траншее несколько неразорвавшихся боеприпасов и был эвакуирован на материк в целях безопасности. За прошедшие двенадцать дней постоянный поток армейских грузовиков доставлялся на остров баржами Королевского флота, и одна за другой тяжелые машины подкатывали к палатке. Отряды, которые понятия не имели о важности того, с чем они имели дело, круглосуточно выполняли непосильную работу по вытаскиванию деревянных ящиков из земли.
  
   Генерал вошел в хранилища библиотеки, стук его ботинок отдавался резким эхом. Комнаты были пусты, ряд за рядом возвышались пустые книжные шкафы. Он перешагнул через елизаветинский скелет с полным равнодушием. Другой человек, возможно, попытался бы представить, что там произошло, попытался бы понять, как это было возможно, попытался бы бороться с философской необъятностью всего этого. Стюарт был не тем человеком, что, возможно, делало его идеальным для этой работы. Он только хотел вернуться в Лондон вовремя, чтобы попасть в свой клуб за шотландским виски и бифштексом с прожаркой.
  
   Когда его осмотр будет завершен, он нанесет визит настоятелю и выразит соболезнования по поводу ужасной ошибки, совершенной армией: они поверили, что обезвредили все боеприпасы, прежде чем позволить группе Этвуда вернуться. К сожалению, кажется, они упустили немецкую пятисотфунтовку.
  
   Возможно, месса в их честь была бы уместна, мрачно согласились бы они.
  
   Стюарт расчистил территорию и позволил своему демомену закончить подключение. Когда взорвались ударные бомбы, земля сейсмически затряслась, и тонны средневековых камней рухнули под собственным весом.
  
   Глубоко в катакомбах с блинами останки Джеффри Этвуда, Беатрис Слейд, Эрнеста Мюррея, Денниса Спенсера, Мартина Бэнкрофта и Тимоти Брауна будут вечно покоиться рядом с костями поколений рыжеволосых писцов, чьи древние книги были упакованы в колонну оливково-зеленых грузовиков, направляющихся к базе ВВС США в Лейкенхите, графство Саффолк, для немедленной транспортировки в Вашингтон.
  
  
   29 июля 2009. НЬЮ-Йорк
  
  
   Похмелье Уилла было настолько легким, что почти не квалифицировалось как таковое. Это было больше похоже на легкий случай гриппа, который можно было вылечить за час с помощью пары таблеток тайленола.
  
   Прошлой ночью он решил, что сорвется с глубины, довольно долго будет барахтаться на дне и не всплывет, пока чуть не утонет. Но после пары рюмок перед запланированной пьянкой он разозлился, достаточно разозлился, чтобы подавить жалость к себе и поддерживать постоянный приток скотча в том состоянии, когда его потребление соответствовало его метаболизму. Он выровнялся и большую часть ночи занимался преимущественно рациональными размышлениями вместо обычной изменчивой чепухи, которая маскировалась под логику, быстро забываемую. Во время этой функциональной интерлюдии он позвонил Нэнси и договорился встретиться пораньше.
  
   Он уже был в одном из Starbucks возле Центрального вокзала, пил "Венти", когда она приехала. Она выглядела хуже, чем он.
  
   "Хорошо добрался до места?" он пошутил.
  
   Он подумал, что она хочет заплакать, и наполовину подумывал обнять ее, но это было бы первым публичным проявлением привязанности.
  
   "У меня есть для тебя обезжиренный латте", - сказал он, подвигая чашку. "Все еще горячо". Этот самородок вывел ее из себя. Потекли слезы. "Это всего лишь чашка кофе", - сказал он.
  
   "Я знаю. Спасибо." Она сделала глоток, затем задала вопрос: "Что случилось?"
  
   Она наклонилась над маленьким столиком, чтобы услышать его ответ. Магазин был битком набит покупателями, шумел от болтовни и взрывов молочного парогенератора.
  
   Она выглядела юной и уязвимой, и он рефлекторно коснулся ее руки. Она неверно истолковала этот жест.
  
   "Ты думаешь, они узнали о нас?" - спросила она.
  
   "Нет! Это не имеет к этому никакого отношения ".
  
   "Откуда ты знаешь?"
  
   "Они тащат твою задницу в отдел кадров и рассказывают тебе. Поверь мне, я знаю."
  
   "Тогда, что?"
  
   "Дело не в нас, а в деле". Он отпил немного кофе, вглядываясь в каждое лицо, которое появлялось в дверях.
  
   "Они не хотят, чтобы мы арестовывали Шеклтона", - сказала она, читая его мысли.
  
   "Вот на что это похоже".
  
   "Зачем им блокировать поимку серийного убийцы?"
  
   "Отличный вопрос". Он устало помассировал лоб и глаза. "Это потому, что он особый груз".
  
   Она выглядела озадаченной.
  
   Он понизил голос. "Когда кого-то убирают из сети? Федеральный свидетель? Тайная деятельность? Тайные операции? Что бы это ни было, экран гаснет, и он перестает быть личностью. Он сказал, что работал на федералов. Зона 51, что бы это ни было, или какая-то подобная чушь. Это попахивает тем, что одна часть правительства - мы - столкнулась с другой частью правительства, и мы проиграли ".
  
   "Вы хотите сказать, что чиновники в каком-то федеральном агентстве решили выпустить убийцу на свободу?" Она была недоверчива.
  
   "Я ничего не говорю. Но да, это возможно. Зависит от того, насколько он важен. Или, может быть, если есть хоть какая-то справедливость, с ним разберутся тихо."
  
   "Но мы никогда не узнаем", - сказала она.
  
   "Мы бы никогда не узнали".
  
   Она допила свой латте и порылась в сумочке в поисках пудреницы, чтобы поправить макияж. "Так это все? Мы закончили?"
  
   Он наблюдал, как она убирает полосы. "Ты закончил. Я не закончил."
  
   Его квадратная челюсть была сжата в классической позе свирепости, но в ней также была безмятежность, вызывающая беспокойство, когда кто-то, сидящий на выступе, решил прыгнуть.
  
   "Ты возвращаешься в офис", - сказал он. "У них найдется для тебя новая работа. Я слышал, Мюллер возвращается. Может быть, они снова объединят вас. Ты продолжишь и сделаешь отличную карьеру, потому что ты чертовски хороший агент ".
  
   "Уилл..." - выпалила она.
  
   "Нет, выслушай меня, пожалуйста", - сказал он. "Это личное. Я не знаю, как или почему Шеклтон убил этих людей, но я знаю, что он сделал это, чтобы ткнуть меня носом в эту навозную кучу дела. Это должно быть частью - возможно, значительной частью - его мотивации. Со мной случится то, что и должно было случиться. Я больше не человек компании. Не был одним из них уже много лет. Вся идея следить за моими гребаными пятерками и кью, чтобы продержаться до пенсии, была чушью собачьей ". Сейчас он давал волю чувствам, но общественное пространство мешало ему по-настоящему вещать. "К черту двадцатку и к черту пенсию. Я найду где-нибудь работу. Мне не нужно много, чтобы сводить концы с концами ".
  
   Она отложила пудреницу. Похоже, ей снова придется переделывать макияж.
  
   "Боже, Нэнси, не плачь!" - прошептал он. "Это не о нас. Мы великолепны. Это лучшее, что у меня было между мужчиной и женщиной за долгое время, может быть, когда-либо, если хотите правды. Помимо того, что ты умна и сексуальна, ты самая самодостаточная женщина, с которой я когда-либо был ".
  
   "Это комплимент?"
  
   "От меня? Она огромна. Ты не нуждаешься, как сто процентов моих бывших. Тебе комфортно в твоей собственной жизни, а мне комфортно в моей. Я не собираюсь находить это снова ".
  
   "Тогда зачем ее взрывать?"
  
   "Очевидно, это не входило в мои намерения. Я должен найти Шеклтона."
  
   "Ты отстранен от дела!"
  
   "Я возвращаюсь к себе. Так или иначе, это заставит меня загрузиться. Я знаю, как они думают. Они не потерпят неподчинения. Слушай, когда я буду охранником торгового центра в Пенсаколе, может быть, ты сможешь добиться перевода туда. Я не знаю, что у них есть для художественных музеев, но мы придумаем, как познакомить вас с культурой ".
  
   Она промокнула глаза. "У тебя хотя бы есть план?"
  
   "Это не очень сложная игра. Я уже сказался больным. Сью будет рада, что ей не придется иметь дело со мной сегодня. У меня забронирован билет на рейс в Вегас сегодня утром. Я собираюсь найти его и заставить заговорить ".
  
   "И я должен вернуться к работе, как будто ничего не случилось".
  
   "Да и нет". Он вытащил два сотовых телефона из своего портфеля. "Они набросятся на меня, как только поймут, что я вне резервации. Возможно, они установят на тебя прослушку. Возьмите одну из этих заготовок. Мы будем использовать их, чтобы общаться друг с другом. Пока они не получат наши номера, их невозможно отследить. Мне понадобятся глаза и уши, но если ты хоть на секунду подумаешь, что компрометируешь себя, мы отключим связь. И позвони Лоре. Скажи ей что-нибудь, от чего ей станет легче. Понятно?"
  
   Она взяла один из телефонов. Она уже была влажной от недолгого пребывания в его клатче. "Хорошо".
  
  
   Марку снились строки программного кода. Они формировались быстрее, чем он мог печатать, так быстро, как он мог думать. Каждая строка была лаконичной, совершенной в минималистичном стиле, без посторонних символов. Плавающий планшет быстро заполнялся чем-то замечательным. Это был сказочный сон, и он был потрясен тем, что его прерывали мелодии звонка.
  
   Его потрясло, что его босс, Ребекка Розенберг, разговаривала с ним по мобильному. Он был в постели с красивой женщиной в великолепном номере отеля "Венецианец", и от голоса его похожего на тролля начальника из Джерси у него сводило живот.
  
   "Как дела?" - спросила она.
  
   "Я в порядке. Что случилось?" От него не ускользнуло, что она никогда раньше так не звонила.
  
   "Извините, что беспокою вас в ваш отпуск. Где ты?"
  
   Они могли бы узнать, если бы захотели, по сигналу его мобильного, так что он не лгал. "В Вегасе".
  
   "Ладно, я знаю, что это настоящее навязывание, но у нас проблема с кодом, которую никто не может исправить. Лямбда-ХИТЫ провалились, и зрители сходят с ума ".
  
   "Ты пробовал ее перезагрузить?" - спросил он затуманенным голосом.
  
   "Миллион раз. Похоже, что код был поврежден."
  
   "Как?"
  
   "Никто не может этого разгадать. Ты ее папочка. Ты окажешь мне большую услугу, придя завтра."
  
   "Я в отпуске!"
  
   "Я знаю, мне жаль, что приходится звонить тебе, но если ты сделаешь это для нас, я предоставлю тебе три дополнительных дня отпуска, и если ты закончишь работу за полдня, мы отправим тебя самолетом обратно в Маккарран в обеденное время. Так что ты скажешь? Сделка?"
  
   Он недоверчиво покачал головой. "Да. Я сделаю это ".
  
   Он бросил телефон на кровать. Керри все еще крепко спала. Что-то было подозрительно. Он так безупречно замел свои следы, что был уверен, что бизнес Desert Life невозможно обнаружить. Ему просто нужно было выждать месяц или два, прежде чем начать процесс добровольной отставки. Он рассказывал им, что встретил девушку, что они собираются пожениться и жить на Восточном побережье. Они скрежетали зубами и читали ему лекции о взаимных обязательствах, о том, сколько времени потребовалось, чтобы нанять и обучить его, о трудностях в поиске замены. Они взывали к его патриотизму. Он бы держался крепко. Это не было рабством. Им пришлось его отпустить. Когда он выходил за дверь, его хорошенько отскребали и ничего не находили. Они будут наблюдать за ним годами, может быть, вечно, как и за всеми прошлыми сотрудниками, но так тому и быть. Они могли смотреть на него сколько угодно.
  
  
   Когда Розенберг повесил трубку, зрители достали наушники и одобрительно закивали. Малкольм Фрейзер, их шеф, тоже был там, с жесткой шеей, безжизненным лицом и телом борца. Он сказал ей: "Это было хорошо".
  
   "Если ты думаешь, что он представляет угрозу для безопасности, почему бы тебе не забрать его сегодня?" - спросила она.
  
   "Мы не думаем, что он представляет угрозу для безопасности, мы знаем, что это так", - хрипло сказал Фрейзер. "Мы бы предпочли сделать это в контролируемой среде. Мы подтвердим, что он в Неваде. У нас есть люди в его доме. Мы будем следить за сигналом его мобильного. Если мы думаем, что завтра он не появится, мы переедем ".
  
   "Я уверен, вы знаете свою работу", - сказал Розенберг. Воздух в ее кабинете был пропитан ароматом крупных спортивных мужчин.
  
   "Да, доктор Розенберг, знаем".
  
  
   По дороге в аэропорт начал моросить дождь, и щетки стеклоочистителей такси стучали, как метроном, отбивающий такт адажио. Уилл откинулся на заднем сиденье, и когда он задремал, его подбородок опустился на плечо. Он проснулся на служебной дороге Ла Гуардиа с болью в шее и сказал водителю, что ему нужна авиакомпания US Airways.
  
   Его коричневый костюм был испещрен каплями дождя. Он узнал имя билетного агента, Вики, по ее бейджику и завязал с ней светскую беседу, одновременно предъявляя свое удостоверение личности и федеральную лицензию на ношение оружия. Он рассеянно наблюдал за ней, пока она печатала, коренастой, простой девушкой с длинными каштановыми волосами, собранными в конский хвост, маловероятной немезидой.
  
   Терминал был залит серым светом, клинически стерильный вестибюль с небольшим количеством пешеходов, поскольку была середина утра. Это позволило ему легко просканировать зал и выделить интересующих его людей. Его антенны были подняты, и он был напряжен. Никто, кроме Нэнси, не знал, что он решил прогуляться по дикой стороне, но он все равно чувствовал себя заметным, как будто у него был знак на шее. Пассажиры, ожидающие регистрации в конце коридора, выглядели вполне законно, а у банкомата в дальнем конце болтали двое полицейских в форме.
  
   Ему нужно было убить час. Он перекусывал и покупал книгу в мягкой обложке. Когда он будет в воздухе, он сможет расслабиться на несколько часов, если только Дарла не будет работать на этой ноге, и в этом случае ему придется бороться с затруднительным положением, связанным с изменой Нэнси, хотя он был почти уверен, что может поддаться лозунгу "что происходит в Вегасе, остается в Вегасе". Он некоторое время не думал о крупной блондинке, но теперь ему было трудно выбросить ее из головы. Для полной девушки у нее было самое крошечное, самое невесомое белье-
  
   Он понял, что Вики тянет время. Она перебирала несколько бумаг, уставившись на свой терминал испуганными глазами.
  
   "Все в порядке?" он спросил.
  
   "Да. Экран застыл. Это прояснится ".
  
   Копы у банкомата смотрели в его сторону, разговаривая в свои рации.
  
   Уилл схватил свои документы со стойки. "Вики, давай закончим с этим позже. Мне нужно в туалет."
  
   "Но..."
  
   Он побежал. Копы были в добрых шестидесяти ярдах от нас, а полы были скользкими. Он быстро вылетел прямо из двери на обочину и через три секунды был уже вне здания. Он не оглядывался назад. Его единственным шансом было двигаться и думать быстрее, чем преследующие его копы. Черный городской автомобиль высаживал пассажира. Водитель собирался тронуться с места, когда Уилл открыл заднюю дверь и нырнул в нее, бросив свою дорожную сумку на сиденье.
  
   "Эй! Я не могу взять трубку здесь!" Водителю было за шестьдесят, он говорил с русским акцентом.
  
   "Все в порядке!" Уилл сказал. "Я федеральный агент". Он показал свой значок. "Веди. Пожалуйста."
  
   Водитель что-то проворчал по-русски, но плавно прибавил скорость. Уилл притворился, что роется в своей сумке, уловка, чтобы опустить голову. Он услышал крики вдалеке. Они его создали? Они узнали номер тега? Его сердце бешено колотилось.
  
   "Меня могут уволить", - сказал водитель.
  
   "Мне жаль. Я расследую дело."
  
   "ФБР?" - спросил русский.
  
   "Да, сэр".
  
   "У меня сын в Афганистане, куда ты хочешь поехать?"
  
   Уилл быстро пробежался по сценариям. "Морской терминал".
  
   "Только на другой стороне аэропорта?"
  
   "Вы мне очень помогли. Да, только там." Он выключил свой мобильный телефон и бросил его в сумку, заменив на более объемистый с предоплатой.
  
   Водитель не взял бы никаких денег. Уилл вышел и огляделся: момент истины. Все выглядело нормально, ни синих огней, ни преследователей. Он сразу же подошел к короткой стоянке такси перед терминалом и запрыгнул в желтое такси. Когда машина тронулась, он воспользовался своим предоплаченным телефоном, чтобы позвонить Нэнси и ввести ее в курс дела. Они вдвоем срочно разработали небольшой план.
  
   Он полагал, что они будут мотивированы и обеспечены ресурсами, поэтому ему пришлось приложить немало усилий, несколько переводов, зигзаги. Первое же такси высадило его на бульваре Куинс, где он остановился у "Чейз Бэнк", снял со своего счета несколько тысяч наличными и поймал другое такси. Следующей остановкой была 125-я улица в Манхэттене, где он сел на поезд метро North commuter до Уайт-Плейнс.
  
  
   Был ранний полдень, и он был голоден. Дождь прекратился, и воздух стал более свежим и пригодным для дыхания, чем раньше. Небо прояснялось, и его сумка не была тяжелой, поэтому он отправился пешком на поиски еды. Он нашел небольшой итальянский ресторан на Мамаронек-авеню и устроился за столиком подальше от окна, чтобы томно перекусить тайм-киллером из трех блюд. Он перестал заказывать третье пиво и переключился на содовую для своего основного блюда - лазаньи. Закончив, он расплатился наличными, немного расстегнул ремень и вышел на солнечный свет.
  
   Публичная библиотека была неподалеку. Это было грандиозное муниципальное здание, концепция какого-то архитектора в неоклассическом стиле. Он сдал свою сумку на стойке регистрации, но поскольку там не было металлоискателя, он убрал оружие в наплечную кобуру и нашел тихое местечко за длинным столом в дальнем конце центрального читального зала с кондиционером.
  
   Он внезапно почувствовал себя заметным. Из двух десятков человек в комнате он был единственным, кто был одет в костюм, и единственным, у кого было чистое место за столом. В большой комнате царила библиотечная тишина, изредка слышался кашель и шарканье ножки стула по полу. Он снял галстук, засунул его в карман пиджака и отправился на поиски книги, чтобы убить время.
  
   Он не был большим любителем чтения и не был уверен, что помнит, когда в последний раз бродил по библиотечным полкам - вероятно, в колледже, вероятно, гонялся за девушкой, а не за книгой. Несмотря на драму дня, он был послеобеденным и сонным, а его ноги были тяжелыми. Он пробирался сквозь вызывающие клаустрофобию ряды высоких металлических книжных шкафов и вдыхал затхлый запах картона. Тысячи названий книг сливались друг с другом, и его мозг начал затуманиваться. У него было непреодолимое желание свернуться калачиком в темном углу и вздремнуть, и он был на грани полного оцепенения, когда к нему вернулась бдительность.
  
   За ним наблюдали.
  
   Сначала он почувствовал это, затем услышал шаги слева от себя в параллельном ряду. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть пятку, исчезающую в конце стеллажей. Он дотронулся до кобуры через куртку, затем поспешил в конец своего ряда и сделал два быстрых правых. Строка была пуста. Он прислушался, ему показалось, что он слышит что-то дальше, и тихо прокрался в том направлении, еще на два ряда к центру комнаты. Когда он завернул за угол, то увидел убегающего от него мужчину. "Эй!" - позвал он.
  
   Мужчина остановился и обернулся. Он был тучным, с непослушной черной бородой в крапинку и был одет так, как будто на дворе стояла зима, в походные ботинки, пробитый молью свитер и парку. Верхняя часть его щек была рябой и раздраженной, а нос был выпуклым и текстурированным, как апельсиновая корка. У него были очки в проволочной оправе с родословной из комиссионного магазина. Несмотря на то, что ему было за пятьдесят, он был раздражительным ребенком, которого поймали за чем-то неправильным.
  
   Уилл осторожно приблизился к нему. "Ты следил за мной?"
  
   "Нет".
  
   "Я думаю, ты был".
  
   "Я следил за тобой", - признался он.
  
   Будет расслаблен. Этот человек не представлял угрозы. Он определил его как шизофреника, ненасильственного, контролируемого. "Почему ты следил за мной?"
  
   "Чтобы помочь вам найти книгу". Модуляции не было. Каждое слово имело тот же тон и ударение, что и предыдущее, каждое произносилось с полной серьезностью.
  
   "Что ж, друг, мне не помешает твоя помощь. Я не большой знаток библиотек."
  
   Мужчина улыбнулся и показал полный рот плохих зубов. "Я люблю библиотеку".
  
   "Хорошо, ты можешь помочь мне найти книгу. Меня зовут Уилл."
  
   "Я Донни".
  
   "Привет, Донни. Ты веди, я последую."
  
   Донни радостно метался между стеллажами, как крыса, освоившая лабиринт. Он отвел Уилла в угол, затем спустился на два лестничных пролета на цокольный этаж, где тот целеустремленно углубился в новый уровень. Они прошли мимо ассистентки библиотеки, пожилой женщины, толкающей тележку с книгами, которая лукаво улыбнулась, довольная тем, что Донни нашел желанную подругу для игр.
  
   "У тебя, должно быть, есть для меня действительно хорошая книга, Донни", - обратился к нему Уилл.
  
   "У меня есть для тебя действительно хорошая книга".
  
   Поскольку у Уилла было много свободного времени, эта эскапада показалась ему увлекательной. У человека, которого он преследовал, были все признаки хронической шизофрении, возможно, с легкой заторможенностью, и, судя по его виду, он принимал серьезные лекарства. Глубоко в библиотечном подвале, он был в доме Донни, играя в игру Донни, но он не возражал.
  
   Наконец, Донни остановился на полпути по проходу и потянулся через голову за большой книгой в потертой обложке. Ему понадобились обе потные руки, чтобы высвободить ее, прежде чем предложить Уиллу.
  
   Святая Библия.
  
   "Библия?" Сказал Уилл с изрядной долей удивления. "Я должен сказать тебе, Донни, я не очень хорошо читаю Библию. Ты читал Библию?"
  
   Донни посмотрел вниз на свои ботинки и покачал головой. "Я это не читаю".
  
   "Но ты думаешь, я должен?"
  
   "Ты должен это прочитать".
  
   "Есть еще какие-нибудь книги, которые я должен прочитать?"
  
   "Да. Еще одна книга."
  
   Он снова умчался, Уилл последовал за ним, таща восьмифунтовую Библию подмышкой, прижатой к пистолету в кобуре. Его мать, кроткая баптистка, которая терпела своего сукиного отца тридцать семь лет, непрестанно читала Библию, и именно тогда он с приторностью вспомнил, как она сидит за кухонным столом, читает Библию, держась за нее изо всех сил, ее нижняя губа дрожит, в то время как его старик, пьяный в гостиной, проклинает ее во все горло. И она погрузилась в Библию для личного прощения, когда она тоже обратилась к бутылке для освобождения. Он не будет читать Библию в ближайшее время.
  
   "Следующая книга будет такой же глубокой, как эта?" - Спросил Уилл.
  
   "Да. Тебе будет полезно прочесть эту книгу ".
  
   Он не мог дождаться.
  
   Они спустились еще на один лестничный пролет на самый нижний уровень, в район, который не выглядел так, чтобы там было много пешеходов. Донни внезапно остановился на десятицентовике и упал на колени перед полкой, заполненной старыми книгами в кожаных переплетах. Он с триумфом вытащил один. "Это хорошая книга для тебя".
  
   Уилл очень хотел это увидеть. Что, с точки зрения этой бедной души, могло бы соответствовать Библии? Он приготовился к моменту откровения.
  
   Муниципальный кодекс штата Нью-Йорк - 1951.
  
   Он отложил Библию, чтобы изучить новую книгу. Как и рекламировалось, это были страница за страницей муниципальные кодексы с сильным акцентом на разрешенное использование земли. Вероятно, прошло как минимум полвека с тех пор, как кто-либо прикасался к этой книге. "Что ж, это, безусловно, глубоко, Донни".
  
   "Ага. Это хорошая книга."
  
   "Вы выбрали обе эти книги случайно, не так ли?"
  
   Он энергично закивал головой. "Они были случайными, Уилл".
  
  
   В половине шестого он крепко спал в читальном зале, удобно устроив голову на Библии и Муниципальном кодексе. Он почувствовал, как кто-то дернул его за рукав, поднял глаза и увидел Нэнси, стоящую над ним. "Привет".
  
   Она проверяла его материалы для чтения. "Не спрашивай", - взмолился он.
  
   Они сидели в ее машине и разговаривали на улице. Он подумал, что если бы его собирались убрать, это бы уже произошло. Похоже, никто не соединил точки.
  
   Она сказала ему, что в офисе начался настоящий ад. Она не была в курсе, но новости быстро распространялись в агентстве. Имя Уилла было добавлено в список запрещенных к полетам самолетов TSA, а его попытка зарегистрироваться в LaGuardia вызвала межведомственный переполох. Сью Санчес лихорадило - она провела весь день за закрытыми дверями с начальством, появляясь только для того, чтобы пролаять несколько приказов и вообще быть занозой в заднице. Они несколько раз допрашивали Нэнси о том, что ей известно о действиях и намерениях Уилла, но, казалось, удовлетворились тем, что она ничего не знала. Сью почти извинялся за то, что заставил Нэнси работать с ним над делом Судного дня, и неоднократно заверял ее, что ассоциация не запятнает ее.
  
   Уилл глубоко вздохнул. "Что ж, я наказан. Я не могу летать, я не могу арендовать машину, я не могу использовать кредитную карту. Если я попытаюсь сесть на поезд или автобус, меня заберут на Пенсильванском вокзале или у администрации порта ". Он уставился в окно со стороны пассажира, затем положил руку ей на бедро и игриво похлопал по нему. "Полагаю, мне придется украсть машину".
  
   "Ты абсолютно прав. Ты собираешься угнать машину." Она завела мотор и выехала со стоянки.
  
   Они спорили всю дорогу до ее дома. Он не хотел вовлекать ее родителей, но Нэнси настояла. "Я хочу, чтобы они познакомились с тобой".
  
   Он хотел знать, почему.
  
   "Они все слышали о тебе. Они видели тебя по телевизору. " Она сделала паузу, прежде чем закончить: " Они знают о нас.
  
   "Скажи мне, что ты не сказала своим родителям, что у тебя роман со своим партнером, который почти вдвое старше тебя".
  
   "Мы дружная семья. И ты не вдвое старше меня."
  
  
   Обитель Липински представляла собой компактный кирпичный дом 1930-х годов с крутой шиферной крышей, расположенный на узкой тупиковой улице напротив старой средней школы Нэнси. Его цветочные клумбы, до краев усыпанные каскадами оранжевых и красных роз, создавали впечатление, что здание охвачено огнем.
  
   Джо Липински был на заднем дворе, невысокий мужчина, без рубашки и в мешковатых шортах. Повсюду виднелись отростки шелковисто-белых волос - редкие на загорелой голове, пучки на груди. Его круглые, озорные щеки были самой мясистой частью его тела. Он стоял на коленях на траве, подрезая розовый куст, но вскочил с юношеской прытью на ноги и закричал: "Эй! Это Крысолов! Добро пожаловать в Casa Lipinski!"
  
   "У вас прекрасный сад, сэр", - предложил Уилл.
  
   "Не называй меня сэром, Джо Ме. Но спасибо. Тебе нравятся розы?"
  
   "Конечно, знаю".
  
   Джо потянулся за маленьким бутоном, срезал его и протянул. "Для твоей дырочки в пуговице. Засунь это ему в петлицу, Нэнси."
  
   Она покраснела, но подчинилась, прикрепив его на место.
  
   "Вот!" Джо воскликнул. "Теперь вы двое, дети, можете идти на выпускной. Давай. Давай уберемся с солнца. У твоей мамы почти готов ужин."
  
   "Я не хочу выводить тебя из игры", - запротестовал Уилл.
  
   Джо отмахнулся от него взглядом, о чем-ты-говоришь, и подмигнул своей дочери.
  
   В доме было тепло, потому что Джо не верил в кондиционеры. Это была старинная пьеса, не изменившаяся со дня переезда в 1974 году. Кухню и ванные комнаты обновили в шестидесятых, но на этом все. Маленькие комнаты с толстыми мягкими коврами и потертой бугристой мебелью, побег первого поколения в пригород.
  
   Мэри Липински была на кухне, которая благоухала от кипящих кастрюль. Она была симпатичной женщиной, которая не позволяла себе расслабиться, хотя, как отметил Уилл, у нее были широкие бедра. У него была неприятная привычка угадывать, как будут выглядеть его подруги через двадцать лет, как будто у него когда-либо были отношения, которые длились больше двадцати месяцев. Тем не менее, у нее было подтянутое, молодое лицо, прекрасные каштановые волосы до плеч, упругая грудь и красивые икры. Неплохо для ее конца пятидесятых - начала шестидесятых.
  
   Джо был CPA, а Мэри - бухгалтером. Они познакомились в "Дженерал Фудз", где он был бухгалтером, примерно на десять лет старше ее, а она - секретарем в налоговом департаменте. Сначала он приезжал из Куинса; она была местной девушкой из Уайт-Плейнс. Когда они поженились, они купили этот небольшой дом на Энтони-роуд, всего в миле от штаб-квартиры. Годы спустя, после того как компания была приобретена Kraft, подразделение White Plains было закрыто, и Джо принял решение о выкупе. Он решил открыть свой собственный налоговый бизнес, и Мэри устроилась на работу к дилеру Ford, занимающемуся их бухгалтерией. Нэнси была их единственной дочерью, и они были в восторге от того, что она вернулась в свою старую комнату.
  
   "Итак, это мы, современные Джозеф и Мэри", - сказал Джо, заканчивая краткую семейную историю и передавая Уиллу тарелку фасоли. По радио Bose тихо играла опера Верди. Уилл был убаюкан до состояния удовлетворенности едой, музыкой и простым разговором. "Такого полезного дерьма он никогда не готовил для своей дочери", - с тоской подумал он. Бокал вина или пива был бы кстати, но оказалось, что Липински не подавали. Джо сосредоточился на кульминации: "Мы такие же, как оригиналы, но вот эта, она не была непорочным зачатием!"
  
   "Папа!" Нэнси запротестовала.
  
   "Хочешь еще кусочек курицы, Уилл?" Спросила Мэри.
  
   "Да, мэм, я бы с удовольствием, спасибо".
  
   "Нэнси сказала мне, что ты провел день в нашей прекрасной публичной библиотеке", - сказал Джо.
  
   "Я сделал. Я наткнулся там на реального персонажа ".
  
   Мэри поморщилась. "Донни Голден", - сказала она.
  
   "Ты его знаешь?" - Спросил Уилл.
  
   "Все знают Донни", - ответила Нэнси.
  
   "Расскажи Уиллу, откуда ты его знаешь, Мэри", - подтолкнул Джо.
  
   "Веришь или нет, Уилл, мы с Донни вместе ходили в среднюю школу".
  
   "Она была его девушкой!" Джо радостно закричал.
  
   "Мы встречались однажды! Это такая грустная история. Он был самым красивым мальчиком, из хорошей еврейской семьи. Он поступил в колледж, нормальный и здоровый, и сильно заболел на первом курсе. Некоторые говорят, что это были наркотики, некоторые говорят, что это было как раз тогда, когда у него развилась его психическая проблема. Он провел годы в учреждениях. Он живет в каком-то контролируемом доме в центре города и проводит все свое время в библиотеке. Он безвреден, но на него больно смотреть. Я туда не пойду."
  
   "У него не такая уж плохая жизнь", - сказал Джо. "Никакого давления. Он не обращает внимания на все плохое, что есть в мире ".
  
   "Я тоже думаю, что это грустно", - сказала Нэнси, ковыряясь в еде. "Я видел его фотографии в ежегоднике. Он был действительно симпатичным ".
  
   Мэри вздохнула. "Кто знал, какая судьба уготована ему? Кто вообще знает?"
  
   Внезапно Джо стал серьезным. "Итак, Уилл, расскажи нам, что тебя ждет. Я слышал, там происходит какое-то забавное дело. Я, конечно, беспокоюсь за тебя, но как отец, я очень беспокоюсь за свою дочь ".
  
   "Уилл не может говорить о продолжающемся расследовании, папа".
  
   "Нет, послушай, я слышу тебя, Джо. У меня есть кое-какие дела, которые я должен сделать, но я не хочу, чтобы Нэнси была втянута в это. У нее впереди блестящая карьера ".
  
   "Я бы предпочла, чтобы она занималась чем-то менее опасным, чем ФБР", - сказала ее мать, напевая то, что звучало как постоянный рефрен.
  
   Нэнси скорчила рожицу, и Джо махнул рукой, отмахиваясь от беспокойства жены. "Я понимаю, что вы были близки к аресту, но вас обоих отстранили от расследования. Как нечто подобное происходит в Соединенных Штатах Америки? Когда мои родители были в Польше, такие вещи происходили постоянно. Но здесь?"
  
   "Я хочу это выяснить. Мы с Нэнси потратили много времени на это дело, и есть жертвы, у которых нет права голоса ".
  
   "Что ж, ты делаешь то, что должен делать. Ты кажешься милым парнем. И ты очень нравишься Нэнси. Это значит, что я буду за тебя молиться ".
  
   Опера закончилась, и телеканал делал сводку новостей. Никто из них не обратил бы никакого внимания, если бы не было упомянуто имя Уилла:
  
   "И из других новостей, Нью-Йоркское отделение Федерального бюро расследований выдало ордер на арест одного из своих. Специальный агент Уилл Пайпер разыскивается для допроса за нарушения и возможные уголовные правонарушения, связанные с расследованием дела серийного убийцы Судного дня. Пайпер, почти двадцатилетний ветеран правоохранительных органов, наиболее известна тем, что является публичным лицом все еще нераскрытого дела Судного дня. Его местонахождение неизвестно, и он считается вооруженным и потенциально опасным. Если у кого-то из общественности есть какая-либо информация, пожалуйста, свяжитесь с местными полицейскими властями или ФБР ".
  
   Уилл мрачно встал и снова надел куртку. Он потрогал бутон розы на лацкане. "Джо и Мэри, спасибо вам за ужин и спасибо за ваше гостеприимство. Мне нужно идти."
  
   В это время дня в городе было не так много движения. Сначала они остановились у круглосуточного магазина на Роуздейл-авеню, где Нэнси выскочила, чтобы купить провизию, пока Уилл ерзал в ее машине. На заднем сиденье лежали две сумки с продуктами, но нет, она решительно заявила, что не купит ему выпивку.
  
   Теперь они катались на "Хатче", и приближался мост Уайтстоун. Он напомнил ей позвонить его дочери, затем замолчал и смотрел, как солнце окрашивает пролив Лонг-Айленд в ярко-оранжевый цвет.
  
   Дом бабушки и дедушки Нэнси находился на тихой улице, застроенной домами размером с почтовую марку в Форест-Хиллз. Ее дедушка находился в доме престарелых с болезнью Альцгеймера. Ее бабушка навещала племянницу во Флориде, чтобы передохнуть. Старый дедушкин "Форд Таурус" стоял в запертом гараже на одну машину за домом; на случай, если они найдут лекарство, мрачно пошутила Нэнси. Они приехали в сумерках и припарковались у входа. Ключи от гаража были под кирпичом, ключи от машины в гараже под банкой с краской. Остальное зависело от него.
  
   Он наклонился и поцеловал ее, и они долго обнимали друг друга, как пара на автопробеге.
  
   "Может быть, нам стоит зайти внутрь", - выдохнул Уилл.
  
   Она игриво постучала его костяшками пальцев по лбу. "Я не собираюсь пробираться в дом моей бабушки, чтобы заняться сексом!"
  
   "Плохая идея?"
  
   "Очень плохо. Кроме того, тебе захочется спать."
  
   "Это было бы нехорошо".
  
   "Нет, это было бы не так. Звони мне на каждом шагу, хорошо?"
  
   "Хорошо".
  
   "Ты будешь в безопасности?"
  
   "Я буду в безопасности".
  
   "Обещаешь?"
  
   "Я обещаю".
  
   "Я кое-что не рассказала тебе о сегодняшней работе", - сказала она, целуя его в последний раз. "Джон Мюллер вернулся на несколько часов. Сью собирает нас вместе для работы над ограблениями бруклинского банка. Я поговорил с ним некоторое время, и знаешь что?"
  
   "Что?"
  
   "Я думаю, что он мудак".
  
   Он засмеялся, показал ей поднятый большой палец и открыл свою дверь. "Тогда моя работа здесь закончена".
  
  
   Марк волновался. Почему он согласился приехать после отпуска?
  
   Он не был достаточно быстр на ногах или достаточно силен, чтобы постоять за себя - он всегда был комнатной собачкой для родителей, учителей, боссов - всегда слишком стремился угодить, слишком боялся разочаровать. Он не хотел покидать отель и лопать восхитительный пузырь, в котором они с Керри жили.
  
   Она была в ванной, готовилась. У них был запланирован превосходный вечер: ужин у Рубошона в особняке MGM, немного блэкджека, затем выпивка в the Venetian в Tao Beach Club. Ему пришлось бы уйти пораньше и отправиться прямо в аэропорт, и он, вероятно, не чувствовал бы себя слишком блестяще на рассвете, но что он собирался делать сейчас? Если бы он не явился, он поднял бы всевозможные тревоги.
  
   Он был уже одет по-ночному и испытывал беспокойство, поэтому вошел в Сеть через высокоскоростной сервис отеля. Он покачал головой: еще одно электронное письмо от Элдера. Этот человек высасывал из него все соки, но сделка есть сделка. Возможно, он слишком низко оценил себя в 5 миллионов долларов. Может быть, ему просто придется выбить у него еще пять через несколько месяцев. Что парень собирался делать? Сказать "нет"?
  
  
   Пока Марк разбирался с новым списком Элдера, группа Малкольма Фрейзера находилась в состоянии повышенной готовности: дежурили на раскладушках и готовили холодную еду. Начнем с того, что они были в отвратительном состоянии из-за перспективы провести ночь вдали от жен и подруг. Фрейзер даже заставил Ребекку Розенберг остаться на ночь, впервые. Она была вне себя из-за всей этой ситуации, совершенно разбитая.
  
   Фрейзер раздраженно указал на свой монитор. "Смотри. Он снова на том зашифрованном портале. Почему, черт возьми, ты не можешь это сломать? Я имею в виду, сколько времени тебе понадобится, чтобы взломать это? Мы даже не знаем, кто на другом конце. "
  
   Розенберг метал в него кинжалы. Она следила за идентичным движением на своем экране. "Он один из лучших специалистов по компьютерной безопасности в стране!"
  
   "Ну, ты его босс, так взломай этот чертов код, ладно? Как это будет выглядеть, если нам придется передать это АНБ? Ты должен быть лучшим, помнишь?"
  
   Она взвизгнула от разочарования, заставив мужчин в комнате подпрыгнуть. "Марк Шеклтон - лучший! Я подписываю его временные карточки! Просто заткнись и дай мне поработать!"
  
  
   Марк почти закончил со своей электронной почтой, когда дверь ванной приоткрылась, и он услышал приглушенное: "Я скоро буду готова!" - ее мелодичный выговор.
  
   "Я бы хотел, чтобы мне не нужно было завтра возвращаться на работу", - сказал он, перекрикивая звук телевизора.
  
   "Я тоже".
  
   Он нажал кнопку отключения звука; ей нравилось разговаривать из ванной. "Может быть, мы сможем перебронировать билеты на следующие выходные".
  
   "Это было бы здорово". Кран потек на секунду, затем остановился. "Знаешь, что тоже было бы здорово?"
  
   Он вышел из системы и убрал компьютер обратно в чехол. "Что также было бы здорово?"
  
   "Чтобы поехать в Лос-Анджелес на следующие выходные, ты и я. Я имею в виду, мы оба хотим там жить. Теперь, когда ты получил все эти деньги, ты можешь бросить свою дурацкую работу в НЛО и стать сценаристом фильма на полную ставку, а я могу бросить свою дурацкую работу эскорта и свою дурацкую вазэктомию и стать актрисой, может быть, настоящей. Мы можем отправиться на поиски дома в следующие выходные. Что скажешь? Я думаю, это было бы весело ".
  
   Лицо Уилла Пайпера было размазано по всему плазменному экрану. Господи, подумал Марк, второй раз за два дня! Он выключил звук.
  
   "Ты меня слышал? Разве это не было бы весело?"
  
   "Подожди секунду, Керри, я сейчас подойду к тебе!" Он в ужасе смотрел выпуск новостей. Ему казалось, что удав обвился вокруг его груди и выдавливает из него дыхание. Вчера он видел, как этот парень хвастался новыми зацепками, а сегодня он был в бегах? И это было совпадением, что его вызвали из отпуска? Двести очков IQ начали двигаться в том же направлении. "Черт, черт, черт, черт, черт, черт..."
  
   "Что ты сказала, милая?"
  
   "Сейчас буду с тобой!" Его руки тряслись, как будто у него была малярия, когда он полез обратно в сумку за ноутбуком.
  
   Он никогда не хотел этого делать; многие люди из Зоны 51 поддались искушению - для этого и были наблюдатели, для этого были его алгоритмы, - но он не был похож на других. Он был парнем типа "это то, что есть". Теперь ему отчаянно нужно было знать. Он ввел свой пароль и вошел в пиратскую базу данных США, хранящуюся на его жестком диске. Ему пришлось работать быстро. Если бы он остановился, чтобы подумать о том, что он делает, он бы отказался.
  
   Он начал вводить имена.
  
  
   Керри вышла из ванной, разодетая в пух и прах в облегающем красном платье, на запястье у нее поблескивали новые часы. "Марк! В чем дело?" Его компьютер был выключен у него на коленях, но он ревел как младенец, громко всхлипывая и заливаясь слезами. Она опустилась на колени и обняла его. "Ты в порядке, милая?"
  
   Он покачал головой.
  
   "Что случилось?"
  
   Ему пришлось быстро соображать. "Я получил электронное письмо. Моя тетя умерла."
  
   "О, милая, мне так жаль!" Он встал, пошатываясь - нет, более чем пошатываясь, почти в обмороке. Она поднялась вместе с ним и крепко обняла его, что не позволило ему упасть обратно. "Это было неожиданно?"
  
   Он кивнул и попытался насухо вытереть лицо рукой. Она достала ему салфетку, бросилась к нему и вытерла его насухо, как мать, ухаживающая за беспомощным ребенком. "Слушай, у меня есть идея", - сказал он роботизированным тоном. "Давай поедем в Лос-Анджелес сегодня вечером. Прямо сейчас. Мы поедем. Моя машина перегревается. Мы возьмем твою. Мы купим дом завтра, хорошо? На Голливудских холмах. Там живет много писателей и актеров. Понятно? Ты можешь собрать вещи?"
  
   Она уставилась на него, обеспокоенная и озадаченная. "Ты уверен, что хочешь пойти прямо сейчас, Марк? У вас только что был шок. Может быть, нам стоит подождать до утра."
  
   Он топнул ногой и закричал в подростковом припадке. "Нет! Я не хочу ждать! Я хочу уйти сейчас!"
  
   Она отступила на шаг. "К чему такая спешка, милая?" Он пугал ее.
  
   Он снова чуть не заплакал, но смог себя остановить. Тяжело дыша через забитые ноздри, он собрал свой ноутбук и выключил мобильный телефон. "Потому что жизнь слишком коротка, Керри. Это, блядь, слишком коротко."
  
  
   30 июля 2009 года. ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
  
   Их комната выходила окнами на Родео Драйв. Марк стоял у окна в гостиничном халате и сквозь раздвинутые шторы скорбно наблюдал, как роскошные автомобили сворачивают с Уилшир на Родео. Солнце стояло недостаточно высоко, чтобы разогнать утреннюю дымку, но, похоже, день обещал быть идеальным. Люкс на четырнадцатом этаже отеля "Беверли Уилшир" стоил 2500 долларов за ночь, оплачивался наличными, чтобы зрителям было немного сложнее. Но кого он обманывал? Он заглянул в ее сумочку, чтобы проверить мобильный телефон Керри. Он выключил его, пока она была за рулем, и он все еще был выключен. Она бы уже была у них на радаре, но он тянул время. Драгоценное время.
  
   Они прибыли поздно, после долгой поездки по пустыне, во время которой никто из них почти не разговаривал. Не было времени планировать вещи, но он хотел, чтобы все было идеально. Его мысли вернулись к тому времени, когда ему было семь, когда он просыпался раньше родителей и впервые в жизни спешил приготовить им завтрак, насыпая хлопья, нарезая банан и тщательно расставляя миски, столовые приборы и стаканчики с апельсиновым соком на подносе, который он с гордостью подносил им в постель. В тот день он хотел, чтобы все было идеально, и когда ему это удалось, он неделями добивался их похвалы. Если бы он сохранил здравый смысл, он мог бы добиться успеха и сегодня.
  
   Когда они прибыли, у них было шампанское и стейки. На поздний завтрак подали еще шампанского с блинчиками и клубникой. Риэлтор встретит их в вестибюле через час, чтобы после обеда заняться поиском жилья. Он хотел, чтобы она была счастлива.
  
   "Керри?"
  
   Она пошевелилась под простынями, и он снова позвал ее по имени, немного громче.
  
   "Привет", - ответила она в подушку.
  
   "Скоро поздний завтрак с мимозами".
  
   "Разве мы только что не ели?"
  
   "Давным-давно. Хочешь встать сейчас?"
  
   "Хорошо. Ты сказал им, что не собираешься выходить на работу?"
  
   "Они знают".
  
   "Марк?"
  
   "Ага?"
  
   "Ты вел себя немного странно прошлой ночью".
  
   "Я знаю".
  
   "Будешь ли ты сегодня вести себя нормально?"
  
   "Я сделаю".
  
   "Мы действительно собираемся купить дом сегодня?"
  
   "Если ты увидишь то, что тебе понравится".
  
   Она приподнялась и показала свое лицо, которое было ярко освещено ее улыбкой. "Что ж, мой день начинается довольно неплохо. Иди сюда, и я тоже начну с твоего по-хорошему ".
  
  
   Уилл вел машину всю ночь и теперь ехал по равнинной местности через Огайо, ва-банк, быстро двигаясь до рассвета и надеясь, что проскочит невредимым, избегая ловушек на скорости и постов без опознавательных знаков. Он знал, что не сможет пройти весь путь без сна. Ему пришлось бы выбирать места, мотель "6 видов местечек" рядом с шоссе, где он платил наличными и проводил четыре часа здесь, шесть там - не более того. Он хотел быть в Вегасе к вечеру пятницы и испортить выходные этому ублюдку.
  
   Он не мог вспомнить, когда в последний раз пил всю ночь напролет, особенно без алкоголя, и это не доставляло ему удовольствия. У него была тяга к выпивке, сну и к чему-нибудь, что могло бы подавить его гнев и негодование. Его руки свело судорогой из-за того, что он слишком сильно сжимал руль, правая лодыжка болела, потому что в старом "Таурусе" не было круиз-контроля. Его глаза были красными и сухими. Его мочевой пузырь разболелся от последней большой чашки кофе. Единственной вещью, дающей ему хоть какое-то утешение, был красный бутон розы Липински, сочный и здоровый, вставленный в пластиковую бутылку с водой в подстаканнике.
  
  
   Посреди ночи Малкольм Фрейзер покинул свой операционный центр и отправился прогуляться, чтобы прочистить голову. Последняя новость была невероятной, подумал он. Чертовски не правдоподобно. Эта мерзость произошла при нем. Если бы он пережил это - если бы они пережили это - он бы давал показания на закрытых слушаниях в Пентагоне, пока ему не исполнилось сто.
  
   Они перешли в кризисный режим в тот момент, когда Шеклтон выключил свой мобильный телефон и маяк был потерян. Команда собралась вокруг "Венецианца", но он исчез, его "Корвет" все еще на парковке, счет не оплачен.
  
   То, что последовало за этим, было очень темным часом, пока они не смогли все изменить. Он был с женщиной, привлекательной брюнеткой, в которой консьерж узнал сопровождающую, которую он видел в отеле. Они получили доступ к записям мобильных телефонов Шеклтона и нашли десятки звонков Керри Хайтауэр, которые соответствуют описанию женщины.
  
   Телефон Хайтауэра обзванивал вышки вдоль I-15 в западном направлении, пока сигнал не пропал в пятнадцати милях к западу от Барстоу. Похоже, Лос-Анджелес был вероятным местом назначения. Они передали описание ее машины и ее идентификационный номер в отдел полиции и местному шерифу, но до последующего расследования не знали, что ее "Тойота" была в ремонте, и она была за рулем арендованного автомобиля.
  
   Ребекка Розенберг доедала свой третий после полудня шоколадный батончик, когда внезапно разгадала шифровку Шеклтона и чуть не подавилась карамелью. Она выскочила из своей лаборатории, неуклюже пробежала по коридору в Операционный центр и ворвалась в толпу зрителей, ее версия афро-костюма для белой девушки шестидесятых подпрыгивала на ее плечах.
  
   "Он передавал DOD's компании!" - выдохнула она.
  
   Фрейзер сидел за своим терминалом. Он повернулся к ней и выглядел так, будто его вот-вот вырвет. Это было настолько плохо, насколько это возможно. "Что за хуйню ты несешь. Ты уверен?"
  
   "Сто процентов".
  
   "Что это за компания?"
  
   Стало еще хуже. "Страхование жизни".
  
  
   Коридоры Основной исследовательской лаборатории были пусты, что усиливало эффект эхо-камеры. Чтобы снять напряжение, Малкольм Фрейзер кашлянул, чтобы усилить акустическую упругость. Кричать или петь йодлем было бы недостойно, даже если бы никто не слушал. В течение дня, будучи начальником оперативной службы безопасности NTS-51, он бродил по подземелью с дерзкой развязностью, которая пугала рядовых. Ему нравилось, когда его боялись, и он не сожалел о том, что его наблюдателей ненавидели все. Это означало, что они делали свою работу. Как можно было поддерживать порядок без страха? Искушение воспользоваться этим ресурсом было просто слишком велико для гиков. Он презирал их и всегда чувствовал прилив превосходства, когда видел их на стрип-н-скане, толстых и одутловатых или худых и слабых, но никогда не подтянутых и мускулистых, как его сверстники. Шеклтон, вспомнил он, был одним из тонких и слабых, ломающихся, как доска из бальзового дерева.
  
   Он подошел к специальному лифту и вызвал его с помощью ключа доступа. Спуск был настолько плавным, что был почти незаметен, и когда он вышел, он был единственной душой на уровне Хранилища. Его движение включило бы монитор, и один из его людей наблюдал бы, но ему было разрешено находиться там, он знал коды входа, и он был одним из немногих, кому было разрешено проходить через тяжелые стальные двери.
  
   Сила Хранилища была интуитивной. Фрейзер почувствовал, как его спина выпрямилась, как будто по позвоночнику протаранили железный прут. Его грудь раздулась, а чувства обострились, его восприятие глубины - даже в приглушенном холодно-голубом свете - было таким острым, что он почти видел в 3D. Некоторые мужчины чувствовали себя крошечными в огромности этого места, но Хранилище заставляло его чувствовать себя большим и могущественным. Сегодня вечером, в разгар самого серьезного нарушения безопасности в истории Зоны 51, ему нужно было быть там.
  
   Он шагнул в холодную осушенную атмосферу. Пять футов, десять, двадцать, сто. Он не планировал проходить ее всю; у него не было времени. Он зашел достаточно далеко, чтобы в полной мере ощутить величие ее куполообразного потолка и размеры стадиона. Он провел кончиками пальцев правой руки по одному из переплетов. Строго говоря, контакт был запрещен, но он не то чтобы доставал ее с полки - это было просто подтверждение.
  
   Кожа была гладкой и прохладной, цвета пятнистой оленьей шкуры. На корешке был выбит год: 1863. Там были ряды 1863-х годов. Гражданская война. И Бог знает, что еще происходило в остальном мире. Он не был историком.
  
   С одной стороны Хранилища узкая лестница вела на подиум, откуда открывалась полная панорама. Он пошел туда и взобрался на вершину. Там были тысячи книжных шкафов цвета оружейного металла, уходящих вдаль, почти 700 000 толстых книг в кожаных переплетах, более 240 миллиардов исписанных имен. Он был убежден, что единственный способ разобраться в этих цифрах - это встать там и увидеть все своими глазами. Вся информация долгое время хранилась на дисках, и если вы были одним из гиков, вы были впечатлены всеми терабитами данных или какой-то подобной ерундой, но ничто не могло заменить реального пребывания в Библиотеке. Он схватился за перила, прислонился к ним и дышал медленно, глубоко.
  
  
   У Нельсона Элдера было довольно хорошее утро. Он сидел за своим любимым столиком в кафетерии компании, поглощая омлет из яичных белков и утреннюю газету. Он зарядился энергией после хорошей пробежки, хорошего парового душа и вновь обрел уверенность в будущем. Из всех вещей в его жизни, которые влияли на его настроение, самым большим фактором были котировки акций Desert Life. За последний месяц акции выросли на 7,2 процента, поднявшись на целых 1,5 процента за день до этого благодаря обновлению аналитики. Было слишком рано для того, чтобы это безумие с Питером Бенедиктом повлияло на его прибыль, но он мог с математической уверенностью предсказать, что отказ в страховании заявителям на страхование жизни с надвигающейся датой смерти и корректировка страховых взносов с учетом риска для тех, у кого промежуточный горизонт смерти, превратили бы его компанию в банкомат.
  
   В довершение всего, поход Берта Майерса по дикой стороне с его хедж-фондом в Коннектикуте поворачивал за угол с доходностью, выражающейся двузначными числами в июле. Элдер перевел свой задиристый тон в новый, более агрессивный тон в общении с инвесторами и аналитиками-исследователями, и Улица обратила на это внимание. Отношение к жизни в пустыне менялось.
  
   Его не волновало, как у этого чудака Бенедикта был доступ к его магической базе данных, или откуда она взялась, или как это вообще было возможно. Философом-моралистом он не был. Его заботила только жизнь в пустыне, и теперь у него было преимущество, с которым не мог сравниться ни один из его конкурентов. Он заплатил Бенедикту 5 миллионов долларов из своего кармана, чтобы его аудиторы не обнаружили корпоративную транзакцию и не задавали вопросов. У него и так было достаточно забот о приключениях Берта с хедж-фондом.
  
   Но это были не зря потраченные деньги. Стоимость его личных акций выросла на 10 миллионов долларов, чертовски хороший возврат инвестиций за один месяц! Он будет держать свой собственный совет по делу Бенедикта. Никто не знал, даже Берт. Это было слишком странно и слишком опасно. У него было достаточно проблем с объяснением своему руководителю страхового отдела, почему ему нужно ежедневно получать общенациональный список всех новых заявителей на страхование жизни.
  
   Берт увидел, как он ест в одиночестве, и подошел, ухмыляясь и погрозив пальцем. "Я знаю твой секрет, Нельсон!"
  
   Это поразило старшего мужчину. "О чем ты говоришь?" - сурово спросил он.
  
   "Ты бросаешь нас сегодня днем и играешь в гольф".
  
   Старейшина выдохнул и улыбнулся. "Откуда ты знаешь?"
  
   "Я знаю здесь все", - похвастался финансовый директор.
  
   "Не все. У меня есть пара дел в рукавах."
  
   "Ты и там получил мой бонус?"
  
   "Если вы будете получать высокие урожаи, то через пару лет купите остров. Хочешь позавтракать со мной?"
  
   "Не могу. Бюджетное совещание. С кем ты играешь?"
  
   "Это благотворительная акция в the Wynn. Я даже не знаю, кто в моей четверке."
  
   "Что ж, наслаждайся. Ты это заслужил ".
  
   Старейшина подмигнул ему. "Ты прав. Я верю."
  
  
   Нэнси не могла сосредоточиться на деле об ограблении банка. Она перевернула страницу только для того, чтобы понять, что ничего из этого не запомнилось, и ей пришлось вернуться и прочитать это снова. Позже утром у нее была назначена встреча с Джоном Мюллером, и он ожидал какого-то брифинга. Каждые несколько минут она навязчиво открывала браузер и искала в Интернете новые статьи об Уилле, но одна и та же история AP распространялась по всему миру. Наконец, она не могла больше ждать.
  
   Сью Санчес увидела ее в холле и окликнула издалека. Сью была одной из последних, кого Нэнси хотела видеть, но она не могла притворяться, что не заметила ее.
  
   Напряжение на лице Сью было поразительным. Уголок ее левого глаза подергивался, а в голосе слышалась дрожь. "Нэнси", - сказала она, придвигаясь так близко, что ей стало неловко. "Он пытался связаться с тобой?"
  
   Нэнси убедилась, что ее сумочка закрыта и застегнута на молнию. "Ты спросил меня прошлой ночью. Ответ по-прежнему отрицательный."
  
   "Я должен спросить. Он был твоим партнером. Партнеры становятся ближе." Заявление заставило Нэнси занервничать, и Сью уловила это и пошла на попятный. "Я не имею в виду близко в этом смысле. Ну, знаешь, связь, дружба."
  
   "Он не звонил и не писал по электронной почте. Кроме того, ты бы знал, если бы он это сделал, " выпалила она.
  
   "Я не давал разрешения на прослушивание ни его, ни тебя!" Сью настаивала. "Если бы мы занимались прослушиванием, я бы знал об этом. Я его начальник!"
  
   "Сью, я знаю намного меньше, чем ты, о том, что происходит, но ты действительно была бы шокирована, если бы некоторые другие агентства отдавали приказы?"
  
   Сью выглядела обиженной и защищающейся. "Я не понимаю, о чем ты говоришь". Нэнси пожала плечами, и к Сью вернулось самообладание. "Куда ты идешь?"
  
   "В аптеку. Нужно что-нибудь?" Сказала Нэнси, направляясь к лифтам.
  
   "Нет. Я в порядке." Она звучала неубедительно.
  
  
   Нэнси прошла пять кварталов, прежде чем полезла в сумку за телефоном с предоплатой. Она еще раз проверила наличие ярлыков и набрала номер.
  
   Он снял трубку после второго звонка. "Такос Джо".
  
   "Звучит аппетитно", - сказала она.
  
   "Я рад, что ты позвонил". Его голос звучал смертельно усталым. "Мне становилось одиноко".
  
   "Где ты?"
  
   "В каком-нибудь плоском, как бильярдный стол, месте".
  
   "Ты можешь быть более конкретным?"
  
   "На табличке написано "Индиана".
  
   "Ты же не ходил всю ночь, не так ли?"
  
   "Думаю, что да".
  
   "Тебе нужно немного поспать!"
  
   "Ага".
  
   "Когда?"
  
   "Пока мы разговариваем, я ищу место. Ты говорил с Лорой?"
  
   "Я хотел сначала посмотреть, как ты".
  
   "Скажи ей, что со мной все в порядке. Скажи ей, чтобы она не волновалась."
  
   "Она будет волноваться. Я волнуюсь."
  
   "Что происходит в офисе?"
  
   "Сью выглядит дерьмово. У всех закрыты двери ".
  
   "Я всю ночь слышал о себе по радио. Они играют по-крупному."
  
   "Если они заманили тебя в ловушку, что они делают с Шеклтоном?"
  
   "Я думаю, шансы найти его задравшим ноги на крыльце не слишком высоки".
  
   "Что тогда?"
  
   "Я собираюсь использовать свои многолетние навыки и находчивость".
  
   "Что это значит?"
  
   "Это значит, что я собираюсь взяться за дело". Он помолчал, а затем сказал: "Знаешь, я тут подумал".
  
   "О чем?"
  
   "О тебе".
  
   "А как насчет меня?"
  
   Последовала еще одна долгая пауза, послышался свист проезжающего восемнадцатиколесника. "Мне кажется, я влюблен в тебя".
  
   Она закрыла глаза, а когда открыла их, она все еще была в нижнем Манхэттене. "Да ладно, Уилл, почему ты говоришь что-то подобное? Лишение сна?"
  
   "Нет. Я серьезно."
  
   "Пожалуйста, найди мотель и немного поспи".
  
   "Это все, что ты можешь сказать?"
  
   "Нет. Думаю, я тоже мог бы тебя полюбить."
  
  
   Грег Дэвис ждал, когда закипит чайник. Его отношениям с Лорой Пайпер было всего полтора года, и они столкнулись со своим первым серьезным кризисом как пара. Он хотел проявить себя с лучшей стороны и быть отличным парнем, поддерживающим друг друга, и в его семье вы справлялись с кризисом, заваривая чай.
  
   Их квартира была крошечной, с минимальным освещением и без вида из окна, но они предпочли бы иметь мансарду в Джорджтауне, чем более приятное место в бездушном пригороде. Она наконец заснула в 2:00 ночи, но как только проснулась, она снова включила телевизор, увидела ползущую по экрану информацию о том, что ее отец остался на свободе, и снова начала плакать.
  
   "Ты хочешь обычную или травяную?" - крикнул он.
  
   Он услышал рыдания. "Травяной".
  
   Он принес ей чашку и сел рядом с ней на кровать.
  
   "Я пыталась дозвониться до него снова", - слабо сказала она.
  
   "Дом и камера?"
  
   "Голосовое сообщение". Он все еще был в своих боксерах. "Ты опоздаешь", - сказала она.
  
   "Я звоню".
  
   "Почему?"
  
   "Чтобы остаться с тобой. Я не оставлю тебя одного."
  
   Она обняла его, и его плечо стало мокрым от ее слез. "Почему ты так добр ко мне?"
  
   "Что это за вопрос такой?"
  
   Его мобильный телефон начал вибрировать и двигаться на прикроватном столике. Он рванулся к ней, прежде чем она упала с края. Там было написано: НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗВОНИВШИЙ.
  
   Женщина спрашивала о нем.
  
   "Это Грег".
  
   "Это Нэнси Липински, Грег. Мы встретились в квартире Уилла."
  
   "Иисус! Нэнси! Привет!" Он прошептал Лауре: "Партнер твоего отца", и она резко выпрямилась. "Откуда у тебя мой номер?"
  
   "Я работаю на ФБР, Грег".
  
   "Да. Я вижу это ", - сказал он. "Ты звонишь по поводу Уилла?"
  
   "Да. Лора там?"
  
   "Она такая. Почему ты позвонил мне?"
  
   "Телефоны Лоры могли прослушиваться".
  
   "Господи, что сделал Уилл?"
  
   "Я разговариваю с парнем его дочери или журналистом?" Спросила Нэнси.
  
   Он поколебался, затем посмотрел в умоляющие глаза Лоры. "Ее парень".
  
   "У него большие неприятности, но он не сделал ничего плохого. Мы подошли к чему-то слишком близко, и он не отступает. Мне нужно, чтобы ты пообещал мне, что сохранишь это в тайне."
  
   "Хорошо, - заверил он ее, " это не для протокола".
  
   "Соедини с Лорой. Он хочет, чтобы она знала, что с ним все в порядке."
  
  
   Риэлтором была платиновая блондинка, принимавшая ботокс. Она говорила со скоростью мили в минуту и мгновенно сблизилась с Керри. Они вдвоем тявкали на переднем сиденье большого мерседеса, в то время как Марк сидел сзади под наркозом, закинув ноги на портфель.
  
   На каком-то уровне он осознавал, что вокруг идет болтовня, и что они проезжают мимо машин, людей и магазинов на бульваре Санта-Моника, что в седане прохладно, а за тонированными стеклами жарко и солнечно, и что в салоне пахнет двумя противоречивыми ароматами, и металлический привкус у него во рту, и пульсация за глазами, но каждое ощущение существовало в своем собственном измерении. Он был не более чем серией несвязанных датчиков. Его разум не обрабатывал и не интегрировал данные. Он был где-то в другом месте, потерялся.
  
   Визг Керри проник сквозь его завесу. "Марк! Джина задает тебе вопрос!"
  
   "Простите, что?"
  
   Риэлтор сказал: "Я спрашивал о ваших временных рамках".
  
   "Скоро", - тихо сказал он. "Очень скоро".
  
   "Это здорово! Мы действительно можем использовать это как рычаг воздействия. И ты сказал, что хочешь сделку наличными?"
  
   "Это верно".
  
   "Я имею в виду, вы, ребята, так увлечены этим!" - выпалил Риэлтор. "Ко мне приезжают люди из других городов, и все, что они хотят увидеть, это Беверли-Хиллз, или Бель-Эйр, или Брентвуд - три "Б", но вы, ребята, такие умные и сосредоточенные. Я имею в виду, знаете ли вы, что Голливудские холмы в вашем ценовом диапазоне с вашим агрессивным отношением - это единственная роскошь по лучшей цене в Лос-Анджелесе? Мы собираемся отлично провести день! "
  
   Он не ответил, и две женщины продолжили свой разговор и снова оставили его в покое. Когда машина начала взбираться на горный хребет, он почувствовал, как его спина прижимается к сиденью. Он закрыл глаза и оказался на заднем сиденье отцовской машины, едущей в Уайт Маунтинс к их арендованному домику в Пинкхэм Нотч. Его отец и мать бубнили о чем-то своем, а он был предоставлен самому себе с числами, плавающими в его голове, пытаясь упорядочить их в доказательство теоремы. Когда теорема подтвердилась и в его голове вспыхнул QED, его захлестнула волна радости , которую он хотел бы вызвать сейчас.
  
   "Мерседес" петлял по узким извилистым дорогам и домам, скрытым за воротами и изгородями. Машина остановилась за одним из вездесущих грузовиков для озеленения, мимо которых они проезжали, и когда Марк открыл дверь, его обдало жаром печи и ревом листопадной машины. Керри подбежала к воротам, сжимая лист со списком, выглядя как прыгающий ребенок.
  
   Риэлтор сказал Марку: "Она такая милая! Вам, ребята, лучше собраться с силами. У меня назначено много встреч!"
  
  
   Фрейзер сидел за рулем на черном кофе и адреналине, и если бы он мог убедить кого-нибудь из медиков дать ему амфетамины, он бы и их бросил на борт. Заведение работало в обычном дневном режиме, под завязку набитое сотрудниками, выполняющими свою обычную гиковскую работу. Он, с другой стороны, делал что-то нерегулярное и беспрецедентное, совмещая внутреннее расследование и три операции на местах одновременно, каждые несколько минут информируя своих хозяев в Вашингтоне.
  
   Одна оперативная группа находилась в Нью-Йорке, занимаясь расследованием дела Уилла Пайпера; вторая была в Лос-Анджелесе, в режиме "если и когда", на случай, если Марк Шеклтон материализуется в Калифорнии; третья в Лас-Вегасе, работала над ситуацией с Нельсоном Элдером. Все его люди были бывшими военными. Некоторые из них служили в полевых операциях ЦРУ на Ближнем Востоке. Все они были эффективными сукиными детьми, хладнокровно действовавшими, несмотря на бессильную панику в Пентагоне.
  
   Он чувствовал себя лучше с Ребеккой Розенберг, хотя ее привычки в еде вызывали у него отвращение и говорили об отсутствии личной дисциплины. Он всю ночь наблюдал, как она объедается нугой и карамелью, и казалось, что она становится все более комковатой у него на глазах. Ее мусорное ведро было заполнено обертками, и она была чертовски уродлива, но он с неохотным восхищением заключил, что она не просто гик-супервайзер, но и сама по себе чертовски хорошая гик. Она камень за камнем пробивала оборону Шеклтона и выкладывала все это на всеобщее обозрение.
  
   "Посмотри на это", - сказала она, когда он проходил мимо. "Еще материал о Питере Бенедикте. Раньше у него была кредитная линия на это имя в казино Constellation, и там есть карта Visa Питера Бенедикта ".
  
   "Есть какие-нибудь интересные обвинения по этому делу?"
  
   "Он почти не пользовался этим, но было несколько сделок с Гильдией сценаристов Америки. Для регистрации сценария или что-то в этом роде."
  
   "Господи, гребаный писатель. Ты можешь достать их?"
  
   "Ты имеешь в виду взломать их сервер? Да, наверное. Есть кое-что еще."
  
   "Ударь меня".
  
   "Месяц назад он открыл учетную запись на Кайманских островах. Он стартовал с банковского перевода в размере 5 миллионов долларов от Нельсона Дж. Старейшина."
  
   "Трахни меня". Ему нужно было позвонить ДеКорсо, руководителю команды из Лас-Вегаса.
  
   "Он, вероятно, лучший программист, который когда-либо был в лаборатории", - восхищалась она. "Волк, наблюдающий за цыплятами".
  
   "Как он получил данные?"
  
   "Я пока не знаю".
  
   "Каждого сотрудника придется повторно проверять", - сказал он. "Судебно-медицинская экспертиза".
  
   "Я знаю".
  
   "Включая тебя".
  
   Она бросила на него кислый взгляд и протянула доллар. "Будь добр, купи мне еще один шоколадный батончик".
  
   "После того, как я позвоню чертовой секретарше".
  
  
   У Харриса Лестера, министра военно-морского флота, был офис в Пентагоне, расположенный в глубине кольца С, примерно так же далеко от свежего воздуха, как и любое из внутренних помещений комплекса. Его путь к высокому политическому положению был довольно типичным - служба на флоте во время Вьетнама, годы в законодательном органе штата Мэриленд, три срока в конгрессе, старший вице-президент Northrop Grumman Mission Systems Division и, наконец, полтора года назад, назначение новоизбранным президентом министром военно-морского флота.
  
   Он был аккуратным, не склонным к риску типом бюрократа, который презирал сюрпризы в своей личной и профессиональной жизни, поэтому он отреагировал со смесью шока и раздражения, когда его босс, министр обороны, лично проинформировал его о Зоне 51.
  
   "Это что, своего рода посвящение в братство, господин секретарь?"
  
   "Я что, похож на гребаного парня из братства?" - рявкнул министр обороны. "Это реальная сделка, и по традиции она принадлежит военно-морскому флоту, так что она принадлежит вам, и да поможет вам Бог, если произойдет утечка при вашем пребывании в должности".
  
   Рубашка Лестера была так накрахмалена, что затрещала, когда он сел за свой стол. Он разгладил свой галстук в черно-серебристую полоску, затем провел рукой по тому, что осталось от его волос, чтобы уложить пряди в правильном направлении, прежде чем потянуться за очками для чтения без оправы. Его ассистентка позвонила по внутренней связи прежде, чем он смог взломать свою первую папку. "Мне звонит Малкольм Фрейзер из Грум-Лейк, мистер секретарь. Ты хочешь забрать его?"
  
   Он почти чувствовал, как кислота заливает его желудок. Эти звонки убивали его, но их нельзя было делегировать. Это была его проблема, и это были его решения. Он взглянул на часы: на улице была середина ночи. Обычное время для ночных кошмаров.
  
  
   "Мерседес" прибыл на их последнюю встречу ближе к вечеру, свернув на полукруглую подъездную дорожку к особняку в средиземноморском стиле.
  
   "Я думаю, это будет то самое!" - воскликнул Риэлтор с безграничной энергией. "Я приберег лучшее напоследок".
  
   Керри была ошеломлена, но счастлива. Она поправила пудрой прическу и мечтательно произнесла: "Я любила их всех".
  
   Марк потащился за ними. Чопорного вида агент по продаже недвижимости ждал, наставительно постукивая по своим часам.
  
   Марку напомнили проверить его собственный.
  
  
   Нельсон Элдер обсуждал это с вице-президентом по маркетингу из Wynn organization, городским пожарным комиссаром и генеральным директором местной компании по производству медицинского оборудования. Он был неплохим игроком в гольф с четырнадцатиметровым гандикапом, но у него был выдающийся раунд, который приводил его в восторг. Он сделал ход в сорок один, лучшая девятка, которую он снял за последние годы.
  
   Недавно посыпанные Бермудские фарватеры были цвета влажных изумрудов в коричневой пустыне. Зелень бент-грасс была настоящей, и, к счастью, он не мог ошибиться. Несмотря на то, что на поле было много воды, он держал мяч прямым и сухим. Солнце отражалось от стеклянной поверхности отеля Wynn, который возвышался над загородным клубом, и когда он развалился в своей тележке, потягивая чай со льдом, слушая журчание искусственного ручья, он чувствовал себя более удовлетворенным и умиротворенным, чем когда-либо за очень долгое время.
  
  
   Средиземноморская вилла на Холлиридж Драйв сводила Керри с ума. Она бегала из комнаты в комнату - дизайнерскую кухню, гостиную со ступеньками, официальную столовую, библиотеку, медиа-зал, винный погреб, огромную главную спальню с тремя другими спальнями, - приговаривая: "О, Боже мой! О, Боже мой!", а Риэлтор, идущий за ней по пятам, воркует: "Разве я тебе не говорил! Все переделано. Посмотри на детали!"
  
   У Марка не хватило духу на это. Под подозрительным взглядом агента по продаже недвижимости он направился во внутренний дворик и сел рядом с искрящейся водой исчезающего бассейна. Внутренний дворик был окружен кустами мансаниты, и колибри порхали над нежными нежно-голубыми цветами. Внизу простирался обширный каньон, сетка улиц была неразличима в послеполуденном свете.
  
   Над его плечом, над линией крыши, высоко на далеком гребне, были видны верхушки букв вывески "Голливуд". Это то, чего он хотел, с сожалением подумал он, то, чем он мечтал заниматься, когда стал писателем, сидя у своего бассейна, на холмах, под вывеской. Он просто думал, что это продлится дольше пяти минут.
  
   Керри выбежала через французские двери и чуть не заплакала от открывшегося вида. "Марк, мне это так нравится. Мне это нравится, мне это нравится, мне это нравится!"
  
   "Ей это нравится", - добавил Риэлтор, подходя сзади.
  
   "Сколько?" Деревянно спросил Марк.
  
   "Они просят три-четыре, и я думаю, что это хорошая цена. На ремонт потрачено пять миллионов ..."
  
   "Мы возьмем это". Он был бесстрастен.
  
   "Марк!" - закричала Керри. Она обвила руками его шею и поцеловала дюжину раз.
  
   "Что ж, вы сделали двух женщин чрезвычайно счастливыми", - с жадностью сказал Риэлтор. "Керри сказала мне, что ты писатель. Я думаю, ты напишешь много отличных сценариев, сидя прямо у этого великолепного бассейна! Я собираюсь представить ваше предложение и позвонить вам сегодня вечером в ваш отель!"
  
   Керри делала снимки камерой своего мобильного телефона. Это не сразу дошло до Марка, но когда он понял, что происходит, он вскочил и выхватил книгу у нее из рук. "Ты делал какие-нибудь снимки раньше?"
  
   "Нет! Почему?"
  
   "Ты только что включил телефон?"
  
   "Да! Что в этом такого?"
  
   Он нажал кнопку выключения. "У тебя мало энергии. Мой мертв. Я пытаюсь сохранить на случай, если нам понадобится позвонить." Он вернул ей книгу.
  
   "Ладно, глупышка". Она укоризненно посмотрела на него, как бы говоря: "Не веди себя снова странно". "Пойдем и заглянем внутрь вместе со мной! Я так счастлив!"
  
  
   Фрейзер дремал за своим столом, когда один из его людей похлопал его по плечу. Он проснулся с громким фырканьем.
  
   "Мы получили сигнал с телефона Хайтауэра. Это включалось и выключалось, очень быстро."
  
   "Где они?"
  
   "Восточные Голливудские холмы".
  
   Фрейзер почесал небритую щеку. "Ладно, мы сделали перерыв. Может быть, мы получим вторую. Каков статус DeCorso?"
  
   "Он на позиции, ждет разрешения".
  
   Фрейзер снова закрыл глаза. "Разбуди меня, когда Пентагон перезвонит".
  
  
   Элдер выстраивал свой драйв на восемнадцатой лунке. Отбрасывание грина назад было водопадом высотой тридцать семь футов, великолепным способом закончить раунд. "Что вы думаете", - спросил он исполнительного директора Wynn. "Водитель?"
  
   "О да, позволь большому псу поиграть, Нельсон. Ты сокрушал ее весь день."
  
   "Знаешь, если я разделю это, это будет лучший раунд, который я когда-либо отстреливал".
  
   Услышав это, капитан пожарной охраны и генеральный директор подошли немного ближе, чтобы проверить траекторию полета мяча.
  
   "Ради Христа! Не сглазь себя!" - взвизгнул парень из Винна.
  
   Замах Элдера был медленным и безупречным, и на вершине дуги - за мгновение до того, как пуля пробила его череп, забрызгав четверку кровью и мозгами - ему пришло в голову, что жизнь была чрезвычайно хороша.
  
   ДеКорсо подтвердил факт убийства с помощью своего снайперского прицела, затем эффективно разобрал оружие, бросил его в сумку от костюма и вышел из гостиничного номера на одиннадцатом этаже с прекрасным видом на нетронутое поле для гольфа.
  
  
   Когда они вернулись в свой номер, Керри хотел заняться любовью, но не смог заставить себя сделать это. Он отпросился, обвинив во всем солнце, и ретировался, чтобы принять душ. Она продолжала болтать за дверью, слишком взволнованная, чтобы прекратить разговор, в то время как он позволил мощному ливню заглушить звук его плача.
  
   Риэлтор сказал Керри, что за Cut, ресторан в их отеле, можно умереть, комментарий, который заставил его поморщиться. Она умоляла пойти туда на ужин, и он собирался дать ей все, что она захочет, хотя его горячим желанием было спрятаться в их комнате.
  
   Она выглядела сногсшибательно в своем красном платье, и когда они вошли, головы повернулись посмотреть, не знаменитость ли она. Марк нес свой портфель, так что сценарий "пари-мэн" заключался в том, что актриса встречается со своим агентом или адвокатом. Этот тощий парень, несомненно, был слишком невзрачен, чтобы быть ее кавалером, если, конечно, он не был неприлично богат.
  
   Они сидели за столиком у окна под массивным потолочным окном, через которое к десерту в комнату должен был хлынуть лунный свет.
  
   Она не хотела говорить ни о чем, кроме дома. Это была мечта, ставшая явью - нет, более того, потому что, воскликнула она, ей и не снилось, что такое место вообще существует. Это было так высоко, что казалось, будто находишься на космическом корабле, вроде НЛО, которое она видела девочкой. Она была как ребенок со своими вопросами: когда он собирается бросить свою работу, когда они собираются переехать, какую мебель они купят, когда ей следует начать уроки актерского мастерства, когда он собирается снова начать писать? Он пожимал плечами или отвечал односложно и смотрел в окно, а она наперегонки переходила к следующей мысли.
  
   Внезапно она замолчала, что заставило его поднять глаза. "Почему ты такой грустный?" - спросила она.
  
   "Я не такой".
  
   "Да, это ты".
  
   "Нет, я не такой".
  
   Она не выглядела убежденной, но пропустила это мимо ушей и сказала: "Что ж, я счастлива. Это лучший день за всю мою жизнь. Если бы я не встретил тебя, я был бы... ну, меня бы здесь не было! Спасибо тебе, Марк Шеклтон ".
  
   Она послала ему котеночный поцелуй, который прорвался наружу и заставил его улыбнуться. "Так-то лучше!" - промурлыкала она.
  
   У нее в сумке зазвонил телефон.
  
   "Твой телефон!" - сказал он. "Почему это включено?" Он напугал ее своим паническим выражением.
  
   "Джине нужен был номер, если они примут наше предложение". Она шарила в поисках этого. "Это, наверное, она!"
  
   "Как долго это продолжается!" - простонал он.
  
   "Я не знаю. Несколько часов. Не волнуйся, батарейка в порядке." Она нажала "ОТВЕТИТЬ". "Алло?" Она выглядела разочарованной и сбитой с толку. "Это для тебя!" - сказала она, вручая ему книгу.
  
   Он задержал дыхание и поднес трубку к уху. Голос был мужским, властным, жестоким. "Послушай меня, Шеклтон. Это Малкольм Фрейзер. Я хочу, чтобы ты вышел из ресторана, вернулся в свою комнату и подождал, пока наблюдатели заберут тебя. Я уверен, что вы проверили базу данных. Сегодня не твой день. Это был день Нельсона Элдера, и он ушел. Сегодня день Керри Хайтауэр. Сегодня не твой день. Но это не значит, что мы не можем причинить вам сильную боль и заставить вас желать, чтобы это было так. Нам нужно выяснить, как ты это сделал. Это не должно быть сложно."
  
   "Она ничего не знает", - сказал Марк умоляющим шепотом, отворачиваясь.
  
   "Не имеет значения, что ты говоришь. Сегодня ее день. Итак, встань и уходи, прямо сейчас. Ты меня понимаешь?"
  
   Он не отвечал несколько ударов сердца.
  
   "Шеклтон?"
  
   Он закрыл телефон и отодвинул свой стул назад.
  
   "В чем дело?" она спросила.
  
   "Это ничего". Он тяжело дышал. Его лицо исказилось.
  
   "Это из-за твоей тети?"
  
   "Да. Мне нужно в ванную. Я сейчас вернусь ". Он боролся, чтобы держать себя в руках, не в силах смотреть на нее.
  
   "Мой бедный малыш", - сказала она успокаивающе. "Я беспокоюсь о тебе. Я хочу, чтобы ты был так же счастлив, как и я. Ты поскорее возвращайся к своему Керри-медвежонку, хорошо?"
  
   Он взял свой портфель и ушел, человек, идущий на виселицу, мелкими шаркающими шагами, со склоненной головой. Когда он достиг вестибюля, он услышал звук бьющегося стекла, за которым последовали две полные агонии секунды тишины, затем пронзительные женские крики и оглушительные мужские выкрики.
  
   Ресторан и вестибюль были заполнены телами, бегущими, карабкающимися, толкающимися. Марк продолжал идти, как зомби, прямо из Уилширского подъезда, где машина стояла на холостом ходу у обочины, ожидая парковщика. Служащий парковки захотел посмотреть, что происходит в вестибюле, и направился к вращающимся дверям.
  
   Не задумываясь, Марк автоматически сел на водительское сиденье работающей на холостом ходу машины и уехал в теплый вечерний Беверли-Хиллз, пытаясь что-то разглядеть сквозь слезы.
  
  
   31 июля 2009 года. ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
  
   Там останавливались Мэрилин Монро, а также Лиз Тейлор, Фред Астер, Джек Николсон, Николь Кидман, Брэд Питт, Джонни Депп и другие, о ком он забыл, потому что не обращал внимания на коридорного, который видел, что он хочет побыть один, и наблюдал, как он быстро уходит без обычной большой экскурсии.
  
   Посыльному гость показался растерянным. Его единственной сумкой был портфель. Но у них были все типы богатых наркоманов и эксцентриков, и за чаевые бормочущий парень снял сотню с пачки, так что все было хорошо.
  
   Марк проснулся, дезориентированный после глубокого сна, но, несмотря на пушечную пальбу в голове, быстро вернулся к реальности и в отчаянии снова закрыл глаза. Он слышал несколько звуков: низкое гудение кондиционера, щебетание птицы за окном, его волосы, пробивающиеся сквозь хлопчатобумажные простыни, и его ухо. Он почувствовал сквозняк от потолочного вентилятора. Во рту у него было так сухо, что, казалось, не осталось ни молекулы влаги, чтобы смазать его язык.
  
   Это был номер типа люкс, в котором гостям выдавались бутылки элитного алкоголя размером с кварту. На столе стояла полупустая бутылка водки, сильное эффективное лекарство от его проблем с памятью - он пил один стакан за другим, пока не перестал помнить. По-видимому, он разделся и выключил свет, какой-то базовый рефлекс не поврежден.
  
   Отфильтрованный свет, проникающий через дверь гостиной, придавал цвет пастельному декору. В центре внимания оказалась палитра персикового, лилового и шалфея. Керри понравилось бы это место, подумал он, зарываясь лицом в пуховую подушку.
  
   Он проехал на украденной машине всего несколько кварталов, когда решил, что слишком устал, чтобы бежать. Он съехал на обочину, припарковался на тихом жилом участке Норт-Кресент, вышел и бесцельно побрел без плана. Он был слишком ошеломлен, чтобы понять, что в Беверли-Хиллз он был более заметен как пешеход, чем как водитель угнанного BMW. Прошло некоторое время. Он обнаружил, что смотрит на желто-желтую вывеску с выскакивающими объемными белыми буквами.
  
   Отель в Беверли-Хиллз.
  
   Он поднял глаза на розовое здание, стоящее в глубине зеленого сада. Он обнаружил, что идет по подъездной дорожке, заходит в приемную, спрашивает, какие у них есть номера, и выбирает самый дорогой, великолепное бунгало с легендарной историей, за которое он заплатил пригоршней наличных.
  
   Он выбрался из постели, слишком обезвоженный, чтобы помочиться, выпил залпом целую бутылку воды, затем снова сел на кровать, чтобы подумать. Его компьютерный разум был липким и перегретым. Он не привык бороться с решением умственных проблем. Это был анализ дерева решений: каждое действие имело возможные результаты, каждый результат запускал новые потенциальные действия.
  
   Насколько это было сложно? Сконцентрируйся!
  
   Он перебрал весь спектр возможностей: от побега и прятания, проживая на оставшиеся деньги столько, сколько мог, до немедленной сдачи Фрейзеру. Сегодня был не его день и не завтрашний: он был BTH, поэтому он знал, что его не собираются убивать или доводить до крайности, как самоубийцу. Но это не означало, что Фрейзер не выполнит свою угрозу причинить ему вред, и в лучшем случае он проведет остаток своей жизни в темной одиночной норе.
  
   Он снова начал плакать. Это было ради Керри или за то, что она так подло облажалась? Почему он не мог довольствоваться тем, что было? Он зажал руками пульсирующие виски и покачался. Его жизнь была не так уж плоха, не так ли? Почему он думал, что ему нужны деньги и слава? И вот он был в храме денег и славы, в лучшем бунгало отеля "Беверли Хиллз", и, черт возьми, дело в том, что там была всего пара комнат с мебелью и кое-какой техникой. У него все это уже было. Марк Шеклтон: он не был плохим парнем. У него было чувство меры. Это был тот ублюдок, Питер Бенедикт, этот жадный до всего человек, который втянул его в неприятности. Это он должен быть наказан, а не я, подумал Марк, делая маленький шаг к безумию.
  
   Он почувствовал себя обязанным включить телевизор. В течение пяти минут три новостных сюжета были о нем.
  
   Исполнительный директор страховой компании был убит снайпером на поле для гольфа в Лас-Вегасе.
  
   Уилл Пайпер, агент ФБР, отвечающий за расследование "Судного дня", скрывался от правосудия.
  
   В местных новостях сообщается, что посетитель ресторана Вольфганга Пака был убит выстрелом в голову через окно неизвестным нападавшим, все еще находящимся на свободе.
  
   Он снова начал рыдать при виде тела Керри, едва заполнив сумку судмедэксперта.
  
   Он знал, что не может позволить Фрейзеру забрать его. Точеный мужчина с мертвыми глазами заставил его окаменеть. Он всегда боялся наблюдателей, и это было до того, как он узнал, что они хладнокровные убийцы.
  
   Он решил, что только один человек может ему помочь.
  
   Ему нужен был телефон-автомат.
  
   Это была задача, которая едва не подвела его, потому что в Беверли-Хиллз двадцать первого века не было телефонов-автоматов, и он шел пешком. В отеле, вероятно, была такая, но ему нужно было найти место, которое не приведет их прямо к его двери.
  
   Он шел большую часть часа, обливаясь потом, пока, наконец, не нашел один в закусочной на Норт-Беверли. Это было между завтраком и обедом, и в заведении было немноголюдно. Ему казалось, что за ним наблюдают несколько посетителей, но это было воображением. Он растворился в унылом холле рядом с туалетами и задней дверью. Он разменял двадцатку еще в отеле, поэтому, вооружившись полным карманом четвертаков, набрал первый из своих номеров и попал на голосовую почту. Он повесил трубку, не оставив сообщения.
  
   Затем второе - снова голосовое сообщение.
  
   Наконец, последний номер. Он затаил дыхание.
  
   Женщина ответила после второго гудка. "Алло?"
  
   Он поколебался, прежде чем заговорить. "Это Лора Пайпер?" Спросил Марк.
  
   "Да. Кто это?" Ее опасения были ощутимыми.
  
   "Меня зовут Марк Шеклтон. Я тот человек, которого ищет твой отец ".
  
   "О Боже, убийца!"
  
   "Нет! Пожалуйста, я не такой! Ты должен сказать ему, что я никого не убивал."
  
  
   Нэнси везла Джона Мюллера в Бруклин, чтобы взять интервью у одного из банковских менеджеров, участвовавших в недавней серии ограблений в этом районе. Имелись неопровержимые данные наблюдения и свидетельства очевидцев, указывающие на то, что одни и те же двое мужчин с ближневосточной внешностью были задействованы во всех пяти работах, и Оперативная группа по борьбе с терроризмом дышала в затылок Отделу по расследованию особо тяжких преступлений, чтобы выяснить, есть ли здесь террористический аспект.
  
   Нэнси была недовольна повторным предположением, но ее партнер был спокоен.
  
   "К этим делам нельзя относиться легкомысленно", - сказал он. "Усвои этот урок в начале своей карьеры. Мы ведем глобальную войну с терроризмом, и я думаю, что совершенно уместно относиться к этим преступникам как к террористам, пока не доказано обратное ".
  
   "Они просто грабители банков, которые случайно выглядят как мусульмане. Нет ничего, что указывало бы на то, что они политические ", - настаивала она.
  
   "Ты однажды ошибся, на твоих руках кровь тысяч американцев. Если бы я остался в деле о Судном дне, я бы рассматривал возможность терроризма и там ".
  
   "Не было никакой связи с террором, Джон".
  
   "Ты этого не знаешь. Дело не закрыто, если только я что-то не пропустил. Она еще не закрыта?"
  
   Она стиснула зубы. "Нет, Джон, она не закрыта".
  
   Он еще не поднимал эту тему, но это было его открытие. "Какого черта Уилл вообще делает?"
  
   "Я полагаю, он думает, что делает свою работу".
  
   "Всегда есть один правильный способ делать что-то и множество неправильных способов - Уилл постоянно находит один из неправильных способов", - напыщенно заявил он. "Я рад, что я здесь, чтобы вернуть твое обучение на круги своя".
  
   Когда он не смотрел, она закатила глаза. Она и так была взволнована, а он делал все только хуже. День начался с тревожной новости об убийстве Нельсона Элдера снайпером, несомненно, совпадение, но она была бессильна проверить это - она была отстранена от дела.
  
   Уилл мог услышать новости по радио в машине или по телевизору в мотеле, и в любом случае, она не хотела звонить и рисковать разбудить его во время одного из перерывов на отдых. Ей придется подождать, пока он не свяжется с ней.
  
   Как только она заехала на банковскую парковку во Флет-буше, зазвонил ее предоплаченный телефон. Она поспешно отстегнула ремень безопасности и выбралась из внедорожника, чтобы отъехать достаточно далеко, чтобы быть вне досягаемости Мюллера, когда она ответит.
  
   "Уилл!"
  
   "Это Лора". Ее голос звучал дико.
  
   "Лаура! В чем дело?"
  
   "Марк Шеклтон только что звонил мне. Он хочет встретиться с папой."
  
  
   Уилл карабкался, и это было приятно для него, потому что это было по-другому. Он был измотан сражениями с гипнотически плоской местностью, и уклон I-40 в горах Сандиа улучшал его настроение. Вернувшись в Плейнфилд, штат Индиана, он провел шесть часов в Days Inn, но это было восемнадцать часов назад. Без очередного отдыха он скоро задремал бы и рухнул.
  
   Когда он останавливался, он звонил Нэнси. Он услышал об убийстве Элдер по радио и хотел узнать, известно ли ей что-нибудь. Это сводило его с ума, но его многое волновало, включая вынужденное воздержание. Он нервничал, дурашливо подшучивал над собой:
  
   "Может быть, у тебя проблемы с алкоголем, Вилли".
  
   "Эй, пошел ты, единственная проблема, с которой я столкнулся, это то, что я не пил".
  
   "Я прекращаю свое дело".
  
   "Забирай свое дело и засунь его себе в задницу".
  
   И он был взволнован тем, что сказал Нэнси накануне, о любовных делах. Он имел это в виду? Это были усталость и одиночество? Она имела в виду то, что сказала? Теперь, когда он откупорил слово любви, ему придется с этим смириться.
  
   Может быть, скорее раньше, чем позже - зазвонил телефон.
  
   "Привет, я рад, что ты позвонил".
  
   "Где ты?" Спросила Нэнси.
  
   "Великий штат Нью-Мексико". С ее стороны раздавался шум дорожного движения. "Ты на улице?"
  
   "Бродвей. Пробки в пятницу. Я должен тебе кое-что сказать, Уилл."
  
   "О Нельсоне Элдере, верно? Я слышал это в новостях. Это сводит меня с ума ".
  
   "Он позвонил Лоре".
  
   Уилл был в замешательстве. "Кто звонил?"
  
   "Марк Шеклтон".
  
   На линии воцарилась тишина.
  
   "Уилл?"
  
   "Этот сукин сын звонил моей дочери?" он кипел.
  
   "Он сказал, что пробовал другие ваши номера. Лаура была единственным выходом. Он хочет встретиться."
  
   "Он может сдаться где угодно".
  
   "Он напуган. Ты единственный, кому, по его словам, он может доверять."
  
   "Я менее чем в шестистах милях от Вегаса. Он может доверять мне, что я облажаюсь с ним за то, что он позвонил Лоре."
  
   "Он не в Лас-Вегасе. Он в Лос-Анджелесе".
  
   "Господи, еще триста миль. Что еще он сказал?"
  
   "Он говорит, что никого не убивал".
  
   "Невероятно. Что-нибудь еще?"
  
   "Он говорит, что сожалеет".
  
   "Где мне его найти?"
  
   "Он хочет, чтобы ты пошел в кофейню в Беверли-Хиллз завтра утром в десять. У меня есть адрес."
  
   "Он собирается быть там?"
  
   "Это то, что он сказал".
  
   "Ладно, если я продолжу смотреть этот клип и где-нибудь вздремну восемь часов, у меня будет достаточно времени, чтобы выпить чашечку кофе со своим старым приятелем".
  
   "Я беспокоюсь о тебе".
  
   "Я остановлюсь передохнуть. У меня болит зад, но я в порядке. Машина твоей бабушки не была создана для комфорта или скорости."
  
   Он был счастлив, что смог рассмешить ее.
  
   "Послушай, Нэнси, насчет того, что я сказал вчера ..."
  
   "Давай подождем, пока это не закончится", - предложила она. "Мы должны поговорить об этом, когда будем вместе".
  
   "Хорошо", - с готовностью согласился он. "Держите свой телефон заряженным. Ты мой спасательный круг. Дай мне адрес."
  
  
   Фрейзер не возвращался домой с начала кризиса, и он также не позволял своим людям покидать Оперативный центр. Конца этому не было видно; давление из Вашингтона было сильным, и все были разочарованы. Они держали Шеклтона в своих руках, он критиковал своих людей, но необученному куску дерьма каким-то образом удалось ускользнуть от некоторых из лучших тактических оперативников в стране. На кону был зад Фрейзера, и ему это не нравилось.
  
   "Нам нужен спортзал здесь, внизу", - проворчал один из его людей.
  
   "Это не спа", - выплюнул Фрейзер.
  
   "Может быть, скоростная сумка. Мы могли бы повесить это в углу ", - подал голос другой со своего терминала.
  
   "Хочешь что-нибудь ударить, подойди сюда и выстрели в меня", - прорычал Фрейзер.
  
   "Я просто хочу найти этого засранца и отправиться домой", - сказал первый мужчина.
  
   Фрейзер поправил его. "У нас есть два придурка, наш парень и дерьмо из ФБР. Они оба нужны нам."
  
   Зазвонил телефон Пентагона, ответил человек с сумкой и начал делать заметки. Фрейзер мог сказать по языку его тела, что что-то происходит.
  
   "Малкольм, у нас кое-что есть. Прослушивающие устройства АСВ приняли звонок дочери агента Пайпер."
  
   "От кого?" - Спросил Фрейзер.
  
   "Шеклтон".
  
   "Трахни меня..."
  
   "Они загружают перехват. Мы должны получить ее через пару минут. Шеклтон хочет встретиться с Пайпер в кофейне в Беверли-Хиллз завтра утром."
  
   Фрейзер торжествующе хлопнул в ладоши и заорал: "Двух зайцев одним гребаным выстрелом! Благодарю тебя, Господь!" Он начал думать. "Были исходящие звонки? Как она передает информацию?"
  
   "С ее домашней линии или сотового нет звонков после этого".
  
   "Хорошо, она в Джорджтауне, верно? Прослушайте все общественные телефоны в радиусе двух миль от того места, где она живет, и проверьте их на наличие недавних звонков на другие телефоны-автоматы или предоплаченные ячейки. И выясни, есть ли у нее соседка по комнате или парень, и получи их номера и журналы звонков. Я хочу увидеть перекрестие прицела надо лбом Пайпер."
  
  
   В Лос-Анджелесе был вечер, и жара начинала спадать. Марк весь день оставался в своем бунгало с табличкой "Не беспокоить" на двери. Он поклялся покаяться за Керри постом, но после обеда у него закружилась голова, и он вломился в ассортимент соленых закусок и печенья в баре. В любом случае, рассуждал он, то, что с ней случилось, должно было случиться, так что он на самом деле не виноват, не так ли? От этой мысли ему стало немного лучше, и он открыл пиво. Он выпил еще две порции подряд, затем принялся за водку.
  
   В его бунгало был собственный внутренний дворик, спрятанный за стенами лососевого цвета, украшенными искусственными итальянскими арками. Он вышел с бутылкой, сел на шезлонг и откинулся назад. Воздух был наполнен экзотическими ароматами цветов тропического сада. Он позволил себе уснуть, а когда проснулся, небо было черным, и стало прохладно. Он поежился на ночном воздухе и никогда не чувствовал себя более одиноким.
  
  
   Ранним субботним утром в пустыне Мохаве было 112 градусов тепла, и Уилл подумал, что может самопроизвольно сгореть, когда свернул машину с дороги и вышел пописать. Он молился, чтобы старый Taurus снова заработал, и это произошло. Он бы добрался до Беверли-Хиллз, если бы у него было свободное время.
  
   В оперативном центре Зоны 51 Фрейзер наблюдал за электронной подписью Уилла в виде желтой точки на спутниковой карте. Последний звонок его мобильного телефона был с вышки Verizon в пяти милях к западу от Нидлс на I-40. Фрейзеру нравилось ограничивать рабочие параметры и исключать неожиданности - цифровой обзор с высоты птичьего полета был утешительным.
  
   Традиционная работа с обувной кожей привела их к телефону Уилла с предоплатой. Команда разведывательного управления Министерства обороны в Вашингтоне установила, что квартиру Лоры снимал человек по имени Грег Дэвис. В пятницу вечером на мобильный телефон Дэвиса поступали и размещались звонки с предоплаченного телефона T-Mobile, расположенного в Уайт-Плейнс, Нью-Йорк. С момента активации этот телефон T-Mobile совершал и принимал звонки только с одного другого номера, номера, соответствующего другому телефону с предоплатой T-Mobile, который перемещался на запад через Аризону в пятницу вечером.
  
   Это был тривиальный скачок к партнерше Уилла по ФБР, Нэнси Липински, которая жила в Уайт-Плейнс. Прослушиватели DIA установили наблюдение за обеими предоплаченными линиями, и Фрейзер получил все это, завернутое в ленту с бантом, как рождественский подарок. Его люди будут в кафе Сэла и Тони за вкусным субботним завтраком, а тем временем он будет наблюдать за желтой точкой Уилла, движущейся на запад со скоростью восемьдесят миль в час, и отсчитывать часы до конца страданий.
  
  
   Уилл прикатил в Беверли-Хиллз незадолго до семи утра и заехал в кофейню. На Северной Беверли Драйв не было движения - в этот час весь город напоминал маленький сонный городок. Он припарковался на параллельной улице, Кэнон, поставил будильник на своем телефоне на половину десятого и быстро уснул.
  
   Когда сработала сигнализация, на улице было оживленно, а в машине стало неприятно тепло. Его первым делом было найти общественный туалет, чтобы совершить несколько утренних омовений. В квартале отсюда была заправочная станция. Он схватил свою дорожную сумку, вышел из машины и услышал звук, его предоплаченный телефон с грохотом упал на тротуар. Он выругался на себя, поднял ее и засунул обратно в штаны.
  
   В этот момент экран Уилла в Оперативном центре Зоны 51 погас. Фрейзер был встревожен и разразился едкой тирадой, прежде чем успокоиться и подытожить: "Все будет хорошо. Он в нашей ложе. Через полчаса это станет историей ".
  
  
   Кофейня Сэла и Тони была популярной. За столиками и в кабинках толпились местные жители и туристы. Там пахло тестом для блинчиков, кофе и хэшем, и когда Уилл пришел на несколько минут раньше, его уши оглушили громкие разговоры.
  
   Хозяйка поприветствовала его скрипучим сигаретным голосом: "Как дела, милый? Ты холостяк?"
  
   "Я кое с кем встречаюсь". Он огляделся. "Я не думаю, что он еще здесь". Шеклтон должен был быть у задней двери возле телефона-автомата в десять.
  
   "Не должно быть слишком длинным. Мы усадим вас через пару минут."
  
   "Мне нужно воспользоваться твоим телефоном", - сказал он.
  
   "Я найду тебя".
  
   Из задней части ресторана Уилл изучал зал, перепрыгивая от стола к столу, составляя профили клиентов. Там был пожилой мужчина с тростью, и его жена-местные жители. Четверо элегантно одетых молодых людей-продавцы. Три бледные дряблые женщины с козырьками на Родео Драйв - туристки. Шесть кореянок-туристок. Отец с шестилетним сыном - посещение при разводе. Взвинченная молодая пара лет двадцати в поношенных джинсах - местные. Двое мужчин средних лет и женщина в рубашках Verizon - рабочие.
  
   И потом, в центре комнаты был стол на четверых, от которого у него вспотели ладони. Четверо мужчин лет тридцати, вырезанных из одного куска ткани. Аккуратные, недавно подстриженные, подтянутые - он мог сказать по их шеям, что они были лифтерами. Все они слишком старались выглядеть непринужденно в свободных рубашках и брюках цвета хаки, подтрунивая над "передай картофельные оладьи". У одного из них на столе лежала его поясная сумка.
  
   Никто из них не смотрел в его сторону, и он притворился, что не смотрит на них. Он переминался с ноги на ногу и ждал у телефона, держа их в поле своего периферийного зрения. Ребята из агентства; какого агентства, он не знал. Все говорило ему прервать, выйти через заднюю дверь и продолжать, но что потом? Он должен был найти Шеклтона, и это был единственный способ. Ему пришлось бы иметь дело с лифтерами. Он чувствовал тяжесть пистолета у своих ребер при каждом вдохе.
  
  
   Фрейзер почувствовал электрическую искру, пробежавшую по его телу, когда Уилл Пайпер появился на его мониторе. Один из мужчин манипулировал поясной сумкой, чтобы выследить его, и на мониторе было видно, как он стоит у стены рядом с телефоном-автоматом.
  
   "Ладно, ДеКорсо, это хорошо", - сказал Фрейзер в микрофон своей гарнитуры. "Я поймал его". Он сжал челюсти. Он хотел увидеть, как экран заполняется второй целью, он хотел отдать приказ "Вперед" и посмотреть, как его люди схватят их обоих и свяжут для специальной доставки.
  
  
   Уилл исследовал свои возможности. Он наилучшим образом изобразил непринужденную прогулку и зашел в мужской туалет, чтобы посмотреть. Там не было окон. Он плеснул немного холодной воды на лицо и насухо вытерся. Было еще несколько минут до десяти. Он вышел из мужского туалета и направился прямо к задней двери. Он хотел посмотреть, не предпринял ли кто-нибудь из мужчин никаких действий, но, что более важно, он хотел осмотреть свое окружение. Между Беверли и Кэнон проходил переулок, который обслуживал здания на обеих улицах. Он увидел задние входы книжного магазина, аптеки, салона красоты, обувного магазина и банка - все в двух шагах. Слева от него переулок вывел на парковку, обслуживающую одно из коммерческих зданий на Кэнон. Существовали пешеходные маршруты, которые привели бы его на север, юг, восток или запад. Он почувствовал себя немного менее загнанным в ловушку и вернулся внутрь.
  
   "Вот вы где!" - крикнула хозяйка из передней, напугав его. "Я занял твой столик".
  
   Столик на двоих стоял у окна, но вид на телефон был беспрепятственный. Было 10:00 утра, мужчины за средним столом пили еще кофе.
  
   У ДеКорсо, руководителя группы, была короткая стрижка, густые черные брови и толстые волосатые предплечья. Фрейзер жаловался в наушник ДеКорсо: "Время пришло. Где, блядь, Шеклтон?"
  
   На своем мониторе Фрейзер наблюдал, как Уилл наливает кофе из графина и размешивает сливки.
  
   Прошло пять минут.
  
   Уилл был голоден, поэтому он сделал заказ.
  
   Десять минут.
  
   Он с жадностью проглотил яичницу с беконом. Мужчины в середине замешкались.
  
   В десять пятнадцать он начал думать, что Шеклтон разыгрывает его. Три чашки кофе сделали свое дело - он встал, чтобы сходить в мужской туалет. Единственным другим человеком внутри был старик со своей тростью, двигавшийся как улитка. Когда Уилл закончил, он вышел и заметил доску объявлений рядом с телефоном-автоматом. Это было бумажное одеяло из визитных карточек, листовок о сдаче квартир в аренду, потерянных кошек. Он видел доску ранее, но она не была зарегистрирована.
  
   Это было прямо у него перед глазами!
  
   Карточка размером три на пять дюймов, размером с почтовую открытку.
  
   Нарисованный от руки гроб, гроб Судного дня, и надпись: Отель "Бев Хиллз", квартал 7.
  
   Уилл с трудом сглотнул и действовал чисто импульсивно.
  
   Он схватил карточку и выскочил через заднюю дверь в переулок.
  
   Фрейзер отреагировал раньше, чем все присутствующие на сцене. "Он уходит! Черт возьми, он уходит!"
  
   Мужчины вскочили и бросились в погоню, но остановились, когда старик, выходящий из туалета, преградил им путь. Было невозможно просмотреть видеоизображения, так как сумка для фотоаппарата дергалась вверх и вниз, но Фрейзер увидел старика в нескольких кадрах и закричал: "Не сбавляй скорость! Он уйдет!"
  
   ДеКорсо поднял мужчину медвежьей хваткой и отнес его обратно в мужской туалет, в то время как его коллеги бросились к двери. Когда они добрались до переулка, он был пуст. По приказу ДеКорсо двое пошли направо, двое - налево.
  
   Они лихорадочно искали, прочесывая переулок, обегая магазины и здания на Беверли и Кэнон, заглядывая под припаркованные машины. Фрейзер так сильно кричал в наушник ДеКорсо, что мужчина умолял его: "Малкольм, пожалуйста, успокойся. Я не могу работать со всеми этими воплями ".
  
  
   Уилл был в кабинке туалета в парикмахерской на Виа Венето, через одну дверь от кофейни. Он оставался на месте более десяти минут, наполовину стоя на унитазе с пистолетом в руке. Кто-то вошел вскоре после его прибытия, но ушел, не воспользовавшись удобствами. Он выдохнул и сохранил свою неудобную позу.
  
   Он не мог оставаться там весь день, а кому-то обязательно нужно было в туалет, поэтому он вышел из ванной и тихо проскользнул в салон, где полдюжины симпатичных парикмахерш обрабатывали клиентов и болтали. Это выглядело как магазин только для женщин, и он был совершенно не к месту.
  
   "Привет!" - удивленно сказал один из парикмахеров. У нее были очень короткие светлые волосы и мини, натянутые поверх клубничных колготок. "Я тебя не видел".
  
   "Ты занимаешься проникновениями?" - Спросил Уилл.
  
   "Обычно нет", - ответила девушка, но ей понравилась его внешность, и она подумала, может быть, он знаменит. "Я тебя знаю?" - спросила она.
  
   "Пока нет, но если ты меня подстрижешь, то подстрижешь", - поддразнил он. "Ты занимаешься мужчинами?"
  
   Она была сражена. "Я сама тебя прикончу", - выпалила она. "У меня все равно была отмена".
  
   "Я не хочу сидеть у окна, и я хочу, чтобы ты не торопился. Я не тороплюсь."
  
   "У тебя много требований, не так ли?" Она засмеялась. "Что ж, я буду хорошо заботиться о тебе, мистер Властный человек! Садись вон туда, а я принесу тебе чашечку кофе или чая."
  
   Час спустя у Уилла было четыре вещи: хорошая стрижка, маникюр, номер телефона девушки и его свобода. Он попросил такси, и когда увидел, что оно стоит на Кэнон, он дал ей большие чаевые, запрыгнул на заднее сиденье и низко пригнулся. Когда она отъехала, он почувствовал, что совершил чистый побег. Он разорвал листок с номером телефона и выпустил осколки в окно. Ему пришлось бы рассказать Нэнси об этом поступке, подтверждающем его приверженность.
  
  
   В бунгало 7 была дверь персикового цвета. Уилл позвонил в колокольчик. На ручке была табличка "Не беспокоить" и свежая субботняя газета. Он засунул свой "Глок" за пояс для быстрого доступа и позволил правой руке коснуться его грубой рукоятки.
  
   Глазок на секунду потемнел, затем ручка сдвинулась. Дверь открылась, и двое мужчин посмотрели друг на друга.
  
   "Привет, Уилл. Вы нашли мое сообщение."
  
   Уилл был потрясен тем, каким изможденным и старым выглядел Марк, почти неузнаваемым. Он отступил назад, чтобы впустить своего посетителя. Дверь закрылась сама по себе, оставив их в полутьме задернутой шторой комнаты.
  
   "Привет, Марк".
  
   Марк увидел рукоятку пистолета Уилла между его расстегнутым пиджаком. "Тебе не нужен пистолет".
  
   "Разве нет?"
  
   Марк опустился в кресло у камина, слишком ослабев, чтобы стоять. Уилл направился к дивану. Он тоже устал.
  
   "Кофейня была под наблюдением".
  
   Глаза Марка выпучились. "Они не следили за тобой, не так ли?"
  
   "Я думаю, у нас все хорошо. На данный момент."
  
   "Должно быть, они прослушали мой звонок вашей дочери. Я знал, что ты разозлишься, и мне жаль. Это был единственный способ."
  
   "Кто они?"
  
   "Люди, на которых я работаю".
  
   "Сначала скажи мне вот что: что, если бы я не увидел твою карточку?"
  
   Марк пожал плечами. "Когда ты занимаешься моим бизнесом, ты полагаешься на судьбу".
  
   "Что это за бизнес, Марк? Расскажи мне, каким бизнесом ты занимаешься."
  
   "Библиотечный бизнес".
  
  
   Фрейзер был безутешен. Операция полетела к чертям, и он не мог придумать, что делать, кроме как визжать, как банши. Когда у него пересохло в горле, чтобы продолжать, он хрипло приказал своим людям удерживать позиции и продолжать их явно бесполезные поиски, пока он не скажет им иначе. Если бы он был там, этого бы не случилось, размышлял он. Он думал, что у него есть профессионалы. ДеКорсо был хорошим оперативником, но явно потерпел неудачу как полевой лидер, и кто возьмет на себя вину за это? Он держал наушники приклеенными к черепу и медленно шел по пустым коридорам Зоны 51, бормоча: "Неудача - это, блядь, не вариант", затем поднялся на лифте наверх, чтобы почувствовать горячее солнце на своем теле.
  
  
   Марк временами был тихим и исповедальным, поочередно плаксивым, хвастливым и заносчивым, иногда его раздражали вопросы, которые он считал повторяющимися или наивными. Уилл сохранял ровный, профессиональный тон, хотя временами ему было трудно сохранять самообладание перед лицом того, что он слышал.
  
   Приведет ситуацию в движение простым вопросом: "Вы отправляли открытки о Судном дне?"
  
   "Да".
  
   "Но ты не убивал жертв".
  
   "Я никогда не покидал Неваду. Я не убийца. Я знаю, почему вы думаете, что убийца был. Это то, что я хотел, чтобы вы и все остальные подумали ".
  
   "Тогда как умерли эти люди?"
  
   "Убийства, несчастные случаи, самоубийства по естественным причинам - те же самые вещи, которые убивают любую случайную группу людей".
  
   "Вы хотите сказать, что не было ни одного убийцы?"
  
   "Это то, что я говорю. Это правда."
  
   "Вы никого не нанимали и не побуждали совершать эти убийства?"
  
   "Нет! Я уверен, что некоторые из них были убийствами, но в глубине души ты знаешь, что так было не со всеми. А ты нет?"
  
   "У некоторых из них есть проблемы", - признал Уилл. Он подумал о Милоше Ковиче и его прыжке в окно, Марко Наполитано и игле в его руке, Клайве Робертсоне и его стремительном падении. Глаза Уилла сузились. "Если ты говоришь мне правду, то как, черт возьми, ты заранее узнал, что эти люди умрут?"
  
   Хитрая улыбка Марка нервировала его. Он брал интервью у многих психопатов, и его ухмылка "Я знаю кое-что, чего-вы-не-знаете" была прямо из пьесы шизофреника. Но он знал, что Марк не был сумасшедшим. "Зона 51".
  
   "Что насчет этого? Какое отношение это имеет к делу?"
  
   "Я там работаю".
  
   Теперь Уилл был вспыльчивым. "Ладно, я в значительной степени понял это. Выкладывай! Ты сказал, что занимаешься библиотечным бизнесом."
  
   "В Зоне 51 есть библиотека".
  
   Его заставляли вытягивать это из него, вопрос за вопросом. "Расскажи мне об этой библиотеке".
  
   "Она была построена в конце 1940-х годов Гарри Трумэном. После Второй мировой войны британцы обнаружили подземный комплекс рядом с монастырем на острове Уайт, аббатством Вектис. В ней содержались сотни тысяч книг."
  
   "Какого рода книги?"
  
   "Книги, относящиеся ко временам средневековья. Они содержали имена, завещания, миллиарды - более двухсот миллиардов имен."
  
   "Чьи имена?"
  
   "Все, кто когда-либо жил".
  
   Уилл покачал головой. Он барахтался в воде, чувствуя, что вот-вот пойдет ко дну. "Извините, я вас не понимаю".
  
   "С начала времен на планете когда-либо жило чуть менее ста миллиардов человек. В этих книгах начали перечисляться все рождения и все смерти, начиная с восьмого века. Они ведут хронику более чем двенадцати сотен лет человеческой жизни и смерти на земле."
  
   "Как?" Уилл был зол. Был ли этот парень, в конце концов, психом?
  
   "Гнев - обычная реакция. Большинство людей злятся, когда им рассказывают о Библиотеке, потому что это бросает вызов всему, что, как нам кажется, мы знаем. На самом деле, Уилл, никто понятия не имеет о том, как это сделать или почему. Споры длятся шестьдесят два года, и никто не знает. Потребовались бы сотни монахов одновременно, если бы это были те, кем они были, непрерывно писавшие более пятисот лет, чтобы физически записать все эти имена, по одному на каждое рождение, по одному на каждую смерть. Они перечислены по датам, более ранние по юлианскому календарю, более поздние по григорианскому календарю. Каждое имя написано на его родном языке с простым обозначением на латыни - рождение или смерть. Это все, что есть. Без комментариев, без объяснений. Как они это сделали? Религиозные типы говорят, что они направляли Бога. Возможно, они были ясновидящими, которые видели будущее. Возможно, они были из космоса. Поверьте мне, никто не имеет ни малейшего представления! Все, что мы знаем, это то, что это была монументальная задача. Подумайте об этом: цифры росли на протяжении веков, но только сегодня, 1 августа 2009 года, родится 350 000 человек, а умрет 150 000. Каждое имя написано ручкой и чернилами. Тогда имена на завтра и послезавтра, и еще через день после этого. На протяжении двенадцати сотен лет! Они, должно быть, были похожи на машины ".
  
   "Ты знаешь, я не могу ни во что из этого поверить", - тихо сказал Уилл.
  
   "Если вы дадите мне день, я смогу это доказать. Я могу вывести список всех, кто умрет завтра в Лос-Анджелесе. Или Нью-Йорк, или Майами. Или где угодно."
  
   "У меня нет дня". Уилл встал и начал агрессивно расхаживать. "Не могу поверить, что я даже уделяю тебе нужное время суток". Он сердито выругался и потребовал: "Зайдите в Интернет и найдите "Ньюс Геральд" в Панама-Сити, Флорида. Посмотри на сегодняшние некрологи и посмотри, есть ли они у тебя в твоем чертовом списке."
  
   "Местная газета за дверью? Разве это не было бы проще?"
  
   "Может быть, ты уже просмотрел это!"
  
   "Ты думаешь, это тщательно продуманная подстава?"
  
   "Может быть, так оно и есть".
  
   Марк выглядел обеспокоенным. "Я не могу выйти в Интернет".
  
   "Ладно, это чушь собачья!" Уилл кричал. "Я знал, что это чушь собачья".
  
   "Если я подключу свой компьютер к Интернету, они найдут нас через несколько минут. Я не буду этого делать ".
  
   Уилл в отчаянии оглядел комнату и заметил клавиатуру в тумбочке для телевизора. "Что это?" - спросил он.
  
   Марк улыбнулся. "Доступ в Интернет в отеле. Я этого не заметил."
  
   "Значит, ты можешь это сделать?"
  
   "Я специалист по информатике. Думаю, я смогу это выяснить."
  
   "Я думал, ты сказал, что ты библиотекарь".
  
   Марк проигнорировал его. Через минуту у него на экране телевизора появился веб-сайт газеты.
  
   "Газета из родного города, верно?" Марк сказал.
  
   "Ты знаешь, что это так".
  
   Марк достал свой ноутбук и загрузил его.
  
   Во время входа в систему Уилл наткнулся на несоответствие. "Подожди минутку! Вы сказали, что в этих книгах были только названия и даты. Но потом ты сказал, что можешь отсортировать их по городам. Как?"
  
   "Это огромная часть того, что мы делаем в Зоне 51. Без географических коррелятов данные бесполезны. У нас есть доступ практически ко всем цифровым и аналоговым базам данных в мире, записям о рождении, телефонным записям, банковским записям, семейным записям, трудовым записям, коммунальным услугам, документам на землю, налогам, страховке, вы называете это. В мире 6,6 миллиарда человек. У нас есть некоторая форма идентификаторов адресов, хотя бы страны или провинции, на девяносто четырех процентах из них. Почти на сто процентов в Северной Америке и Европе ". Он поднял глаза. "У меня это зашифровано. Просто чтобы вы знали, для этого нужен пароль, который я не собираюсь вам давать. Мне нужна гарантия, что ты защитишь меня ".
  
   "От кого?"
  
   "Те же люди, которые охотятся за тобой. Мы называем их наблюдателями. Зона 51 безопасности. Ладно, я продолжаю. Возьми клавиатуру."
  
   "Иди в спальню", - приказал Уилл. "Я не хочу, чтобы ты видел даты".
  
   "Ты мне не доверяешь".
  
   "Ты прав, я не знаю".
  
   Уилл потратил несколько минут, называя имена недавно умерших в Панама-Сити. Он перепутал имена из архивов с именами людей, которые умерли накануне. К его удивлению, Марк каждый раз выкрикивал в ответ правильную дату смерти. Наконец, Уилл позвал его обратно и пожаловался: "Давай! Это похоже на представление в лаунж-баре Вегаса, а ты как один из тех менталистов. Как ты это делаешь?"
  
   "Я сказал тебе правду. Если ты думаешь, что я перегибаю палку, тебе придется подождать до завтра. Я назову вам десять человек в Лос-Анджелесе, которые сегодня умрут. Ты проверишь некрологи завтра."
  
   Затем Марк продиктовал десять имен, дат и адресов. Уилл записал их в гостиничный блокнот и угрюмо сунул листок в карман. Но он тут же вытащил ее и вызывающе сказал: "Я не собираюсь ждать до завтра!" Он вытащил свой телефон из штанов и увидел, что он разряжен - батарейка вылетела, когда он упал на тротуар. Он установил ее на место, и телефон снова ожил. Марк с удивлением наблюдал, как Уилл звонил в справочную, чтобы узнать номера телефонов.
  
   Уилл громко ругался каждый раз, когда получал голосовое сообщение или сообщение "Нет ответа". Кто-то ответил на седьмой номер в списке. "Здравствуйте, это Ларри Джексон, перезванивающий Оре Лисиль Данн", - сказал Уилл. Он слушал и ходил взад-вперед. "Да, она звонила мне на прошлой неделе. У нас есть общий знакомый." Он снова слушал, но теперь он тяжело опустился на диван. "Прости, когда это было? Этим утром? Это было неожиданно? Мне очень жаль слышать эту новость. Мои соболезнования."
  
   Марк широко раскрыл объятия. "Теперь ты мне веришь?"
  
  
   В наушниках Фрейзера снова зашумело. "Малкольм, телефон Пайпер снова в сети. Он где-то в квартале 9600 Сансет."
  
   Фрейзер побежал обратно к Оперативному центру на своих личных американских горках.
  
  
   Уилл встал и оглядел бар. Была пятая часть Джонни Уокера Блэка. Он открыл ее и налил порцию в стакан для виски. "Хочешь одну?"
  
   "Еще слишком рано".
  
   "Это так?" Он сделал глоток и позволил ему пройти через свой организм. "Сколько людей знают об этом?"
  
   "Я точно не знаю. Между Невадой и Вашингтоном, я бы предположил, тысяча."
  
   "Кто ею управляет? Кто главный?"
  
   "Это операция военно-морского флота. Я почти уверен, что президент и некоторые члены кабинета в курсе, некоторые люди из Пентагона и национальной безопасности, но самый высокопоставленный человек, в отношении которого я уверен, - это министр военно-морского флота, потому что я видел его копии в служебных записках ".
  
   "Почему флот?" - Спросил Уилл, ошеломленный.
  
   "Я не знаю. Так было устроено с самого начала."
  
   "Это скрывалось в течение шестидесяти лет? Правительство не настолько хорошо."
  
   "Они убивают тех, кто допустил утечку", - с горечью сказал Марк.
  
   "В чем смысл? Что они с этим делают?"
  
   "Исследование. Планирование. Распределение ресурсов. ЦРУ и военные использовали ее в качестве инструмента с начала пятидесятых. Они чувствуют, что не могут не использовать это, поскольку это там. Мы можем предсказывать события, даже если мы не можем изменить результаты, по крайней мере, смертельные исходы. Если вы можете предсказать крупные события, вы можете планировать их, составлять для них бюджет, определять политику, возможно, смягчать их удар. Зона 51 предсказала Корейскую войну, китайские чистки при Мао, войну во Вьетнаме, Пол Пота в Камбодже, войны в Персидском заливе, голод в Африке. Обычно мы можем обнаружить крупные авиакатастрофы, стихийные бедствия, такие как наводнения и цунами. Мы разгромили 11 сентября ".
  
   Уилл был ошеломлен. "Но мы ничего не могли с этим поделать?"
  
   "Как я уже сказал, эти результаты нельзя изменить. Мы не знали, как будут происходить атаки или кто будет нести ответственность, хотя, справедливо это или нет, у нас были идеи. Я думаю, именно поэтому мы так быстро перешли в режим атаки на Ирак. Все было продумано заранее."
  
   "Иисус".
  
   "У нас есть суперкомпьютеры, которые круглосуточно обрабатывают данные, выискивая закономерности по всему миру". Он наклонился и понизил голос. "Я могу с уверенностью сказать вам, что 9 февраля 2013 года в Китае погибнет 200 000 человек, но я не могу сказать вам, почему. Люди работают над этим прямо сейчас. В 2025 году - двадцать пятого марта, если быть точным - в Индии и Пакистане погибнет более миллиона человек. Это меняет парадигму, но это слишком далеко, чтобы кто-то мог сосредоточиться на этом ".
  
   "Почему Невада?"
  
   "Библиотека была доставлена туда после того, как ВВС доставили ее из Англии в Вашингтон. Под пустыней было построено ядерное хранилище. Потребовалось двадцать лет, чтобы расшифровать все материалы после 1947 года и перевести их в цифровой формат. До того, как они были компьютеризированы, книги были драгоценными. Теперь они в значительной степени церемониальны. Удивительно это видеть, но у настоящей библиотеки больше нет особого назначения. Что касается того, почему Невада, она была удаленной и охраняемой. Трумэн создал дымовую завесу в 1947 году, придумав историю об НЛО в Розуэлле и позволив общественности поверить, что Зона 51 была построена для исследований НЛО. Они не могли скрыть существование лаборатории из-за всех людей, которые там работают, но они скрыли ее назначение. Множество тупиц все еще верят в чушь об НЛО ".
  
   Уилл собирался сделать еще глоток скотча, но понял, что это подействовало на него сильнее, чем он хотел. Напиваться было не лучшим вариантом прямо сейчас. "Что ты там делаешь?" он спросил.
  
   "Безопасность базы данных. У нас самые защищенные серверы в мире. Мы защищены от взломов и утечек как изнутри, так и снаружи, или, по крайней мере, были такими ".
  
   "Ты взломал свои собственные системы".
  
   "Я единственный, кто мог бы это сделать", - хвастался он.
  
   "Как?"
  
   "Это была чистая простота. Память застряла у меня в заднице. Я победил наблюдателей, этих ублюдков. Они не могут допустить, чтобы общественность узнала о библиотеке. Можете ли вы представить, на что был бы похож мир? Каждый был бы парализован, если бы знал, в какой день он умрет - или его жена, или родители, или дети, или друзья. Наши аналитики считают, что общество, каким мы его знаем, будет изменено навсегда. Целые слои населения могут просто отвалить и сказать: "Какой в этом смысл?" Преступники могли бы совершить больше преступлений, если бы знали, что их не собираются убивать. Вы можете представить себе несколько довольно неприятных сценариев. Забавно то, что это просто рождения и смерти. В данных нет ничего о том, как люди проживают свои жизни, ничего о качестве. Все это экстраполяция ".
  
   Уилл повысил голос. "Тогда зачем ты это сделал? Почему открытки?"
  
   Марк знал, что последует вопрос. Уилл мог это видеть. Его нижняя губа задрожала, как у ребенка, которого собираются наказать. "Я хотел..." Он не выдержал, всхлипывая и задыхаясь.
  
   "Ты хотел чего?"
  
   "Я хотел сделать свою жизнь лучше. Я хотел быть кем-то другим ". Он снова расплакался.
  
   Этот человек был жалок, но Уилл сдержал свой гнев. "Продолжай, я слушаю".
  
   Марк достал салфетку и высморкался. "Я не хотел быть дроном, застрявшим в лаборатории на всю свою жизнь. Я вижу богатых людей в казино и спрашиваю себя, почему именно они? Я в миллион раз умнее. Почему не я? Но я никогда не ловлю передышку. Ни в одной из компаний, в которые я пошел работать после взрыва MIT. Никаких микрософтов, никаких гуглов. Я заработал несколько долларов на фондовых опционах, но вся эта история с доткомами прошла мимо меня. Потом я облажался, перейдя на работу в правительство. Как только сексуальность Зоны 51 исчезнет, это будет просто низкооплачиваемая компьютерная работа в подземном бункере. Я пытался продать свои сценарии - я говорил вам, что я писатель - и они были отклонены. Итак, я решил, что могу изменить свою жизнь, предоставив лишь немного данных ".
  
   "Так это из-за денег? Это все?"
  
   Марк кивнул, но добавил: "Не деньги ради денег - ради перемен, которые к ним прилагаются".
  
   "Как ты собирался заработать на Судном дне?"
  
   Хмурый взгляд Марка превратился в торжествующую улыбку. "Я уже сделал! Большие деньги!"
  
   "Просвети меня, Марк. Я не такой проницательный, как ты."
  
   Марк не уловил его шутки - он воспринял это как комплимент и пустился в объяснения, сначала медленные и терпеливые, а затем все более настойчивые. "Хорошо, вот как я это задумал - и я должен сказать, что все получилось именно так, как я планировал. Мне нужна была демонстрация того, на что я способен. Мне нужно было доверие. Мне нужно было уметь привлекать внимание людей. Способ сделать это - привлечь средства массовой информации, я прав? И что бы удовлетворяло всем этим критериям? Конец света! Кстати, название показалось мне блестящим. Я хотел, чтобы мир думал, что существует серийный убийца, который предупреждал своих жертв. Итак, я выбрал случайную группу из девяти человек в Нью-Йорке из базы данных. Ладно, я вижу выражение твоих глаз, и, возможно, это было преступление на каком-то уровне, но, очевидно, я никого не убивал. Но как только дело действительно получило огласку в средствах массовой информации, я смог мгновенно привлечь внимание человека, с которым мне нужно было связаться, - Нельсона Элдера ". Он споткнулся на выражении лица Уилла. "Что? Ты знаешь его?"
  
   Уилл в изумлении качал головой. "Да, я знаю его. Я слышал, он мертв."
  
   "Они убили его". прошептал он, "И Керри".
  
   "Простите, кто?"
  
   "Они убили мою девушку!" Марк заплакал, затем снова понизил голос. "Она ничего не знала. Им не нужно было этого делать. И дело в том, что я мог бы посмотреть их оба раньше. К тому времени, как я решил это сделать ..."
  
   В голове Уилла вспыхнула лампочка, запоздалая реакция. "Иисус! Нельсон Элдер - страхование жизни!"
  
   Марк кивнул. "Я встретил его в казино. Он был хорошим парнем. Потом я узнал, что его компания в беде, а что может быть лучше, чем помочь компании по страхованию жизни, чем сообщить им, когда люди умрут? Это была моя большая идея. Он увидел это сразу."
  
   "Сколько?"
  
   "Деньги?"
  
   "Да, деньги".
  
   "Пять миллионов долларов".
  
   "Ты отдал драгоценности короны за какие-то паршивые пять миллионов?"
  
   "Нет! Это было очень незаметно. Он назвал мне имена, я назвал ему даты. Это было все. Это была выгодная сделка для всех. Я сохранил базу данных. Она ни у кого, кроме меня."
  
   "Все это?"
  
   "Только Соединенные Штаты. "Жизнь в пустыне" ведет бизнес только в США, Вся база данных была слишком большой, чтобы ее можно было украсть ".
  
   Уилл купался в потоке информационной перегрузки и бушующих эмоций. "В этом есть еще кое-что, дополнительная маленькая загвоздка, не так ли?"
  
   Марк молчал, нервно теребя руки.
  
   "Ты хотел всучить это мне, не так ли? Ты выбрал Нью-Йорк для своей шарады, потому что это мой участок. Ты хотел, чтобы я ел дерьмо. Не так ли?"
  
   Марк опустил голову в детском раскаянии. "Я всегда был ревнив", - прошептал он. "Когда мы жили в одной комнате, я имею в виду, я никогда не знал никого похожего на тебя в старшей школе. Все, что ты сделал, сработало великолепно. Все, что я делал ..." Его голос затих, превратившись в ничто. "Когда я увидел тебя в прошлом году, это все открыло заново".
  
   "Мы были просто соседями по комнате на первом курсе, Марк. Девять месяцев вместе, когда мы были детьми. Мы были очень разными людьми ".
  
   Марк сделал жалкое признание, сдерживая эмоции. "Я надеялся, что ты захочешь жить со мной в одной комнате после первого курса. Ты помог им. Ты помог им привязать меня скотчем к кровати."
  
   По коже Уилла побежали мурашки. Этот человек был жалок. Ничто в его действиях или намерениях не имело и следа благородства. Все это было связано с ненавистью к себе, жалостью к себе и инфантильными побуждениями, обернутыми в избыток баллов IQ. Ладно, парень был травмирован, и ладно, он всегда чувствовал вину за свою роль, но это была невинная студенческая шалость, ради всего Святого! Человек, скрывавшийся в этом гостиничном номере, был отвратителен и опасен, и ему пришлось подавить сильное желание уложить его ударом в его острую, тонкую челюсть.
  
   Одним махом это жалкое существо перевернуло свою собственную жизнь с ног на голову. Он не хотел быть вовлеченным ни во что из этого. Все, чего он хотел, это уйти на пенсию и остаться в одиночестве. Но было очевидно, что как только вы узнали о Библиотеке, все уже никогда не могло быть по-прежнему. Ему нужно было подумать, но сначала ему нужно было выжить.
  
   "Скажи мне кое-что, Марк, ты искал меня?" - сказал он конфронтационно. "Меня сегодня уберут?" Ожидая ответа, он подумал: "Если да, то кому какое дело?" Ради чего мне вообще жить? Я испорчу жизнь Нэнси так же, как испортил жизнь всем остальным. Давай!
  
   "Нет. Я тоже. Мы оба BTH."
  
   "Что это значит?"
  
   "За горизонтом. Книги заканчиваются в 2027 году. Средняя продолжительность жизни в Зоне 51 составляла восемьдесят лет."
  
   "Почему они останавливаются?"
  
   "Мы не знаем. В монастыре были свидетельства пожара. Стихийное бедствие? Что-то политическое? Религиозный? Нет никакого способа узнать. Это просто факт ".
  
   "Итак, я живу после 2027 года", - задумчиво сказал Уилл.
  
   "Я тоже", - напомнил ему Марк. "Могу я задать тебе вопрос?"
  
   "Хорошо".
  
   "Ты догадался, что это был я? Тебя тоже поэтому ищут?"
  
   "Я сделал. Я надрал тебе задницу ".
  
   "Как?" Уилл мог видеть, как сильно он хотел знать. "Я уверен, что не оставил никаких следов".
  
   "Я нашел ваш сценарий в реестре WGA. Первый черновик, куча неинтересных имен персонажей. Второй черновик, куча очень интересных названий. Ты должен был кому-то рассказать, не так ли? Даже если это была личная шутка."
  
   Марк был поражен. "Что натолкнуло тебя на эту идею?"
  
   "Шрифт на открытках. В наши дни ее не так часто используют, если только вы не пишете сценарии ".
  
   Марк пробормотал: "Я понятия не имел".
  
   "О чем?"
  
   "Что ты был таким умным".
  
  
   Когда Фрейзер сидел перед своим терминалом, он усилием воли настроил себя на оптимизм. На экране снова высветился мобильный телефон Уилла, его люди были поблизости, и он напомнил себе, что никто из его оперативников сегодня не умрет, как и Шеклтон или Пайпер. Неизбежным выводом было то, что операция пройдет гладко и что обоих мужчин доставят на допрос. То, что случилось с ними потом, явно зависело не от него. Они были BTH, поэтому он предполагал, что они будут обезврежены так или иначе. Ему было все равно.
  
   Его оптимизм был поколеблен DeCorso. "Малкольм, вот история", - услышал он в наушниках. "Это отель, отель "Беверли Хиллз". В ней несколько сотен комнат на двенадцати акрах. Маяк, который у нас есть, с точностью примерно до трехсот ярдов. У нас нет людей, чтобы задержать его и обыскать отель."
  
   "Ради всего святого", - сказал Фрейзер. "Разве мы не можем как-то усилить сигнал?"
  
   Один из техников Оперативного центра ответил, не отрываясь от экрана: "Позвони ему на телефон. Если он ответит, мы сможем триангулировать его с точностью до пятидесяти футов."
  
   Рот Фрейзера скривился в чеширской улыбке. "Ты, блядь, звезда всех времен. Я собираюсь купить тебе ящик пива." Он потянулся к телефону и нажал кнопку внешней линии.
  
  
   Зазвонил предоплаченный телефон Уилла. Он подумал о Нэнси. Он хотел услышать ее голос и не обратил внимания на идентификатор вызывающего абонента: ВНЕ ЗОНЫ ДЕЙСТВИЯ СЕТИ. "Алло?" Никто не ответил. "Нэнси?" Ничего.
  
   Он повесил трубку.
  
   "Кто это был?" Спросил Марк.
  
   "Мне это не нравится", - ответил Уилл. Он посмотрел на свой телефон, поморщился и выключил его. "Я думаю, нам следует уйти. Собирай свои вещи."
  
   Марк выглядел испуганным. "Куда мы направляемся?"
  
   "Я пока не знаю. Где-то за пределами Лос-Анджелеса Они знают, что я здесь, поэтому они знают, что ты здесь. Мы возьмем такси до моей машины и поедем. Пара умных парней, мы должны быть в состоянии что-нибудь придумать ".
  
   Марк наклонился, чтобы убрать свой ноутбук. Уилл возвышался над ним. "Что?" Встревоженно сказал Марк.
  
   "Я забираю твой портфель".
  
   "Почему?"
  
   Уилл показал ему мускулы, а не мозги, посмотри. "Потому что я этого хочу. Я не буду спрашивать снова. И мне нужен твой пароль."
  
   "Нет! Ты меня бросишь ".
  
   "Я не буду этого делать".
  
   "Откуда я знаю?"
  
   Стройный мужчина выглядел таким испуганным и уязвимым, что Уилл впервые сжалился над ним. "Потому что я даю тебе свое слово. Слушай, если у нас обоих есть пароль, это увеличивает шанс, что я смогу использовать его как рычаг, чтобы вернуть тебя, если мы расстанемся. Это правильный ход ".
  
   "Пифагор".
  
   "Придешь снова?"
  
   "Греческий математик Пифагор".
  
   "Это имеет какое-то значение?"
  
   Прежде чем Марк успел ответить, Уилл услышал скребущий звук со стороны патио и выхватил пистолет.
  
  
   Входная дверь и дверь во внутренний дворик распахнулись одновременно.
  
   Комната внезапно наполнилась мужчинами.
  
   Для участника перестрелки в ближнем бою кажется, что они длятся вечно, но для внешнего наблюдателя вроде Фрейзера, у которого была аудиозапись, все закончилось менее чем за десять секунд.
  
   ДеКорсо увидел оружие Уилла и начал стрелять. Первый раунд прожужжал у Уилла над ухом.
  
   Уилл нырнул на мандариновый ковер и открыл ответный огонь под низким углом, целясь в грудь и живот, большие массы тела, нажимая на спусковой крючок так быстро, как только мог. До этого он только однажды применил свое оружие в действии, на очень плохой остановке на шоссе во Флориде, на втором году работы заместителем шерифа. В тот день погибли двое мужчин. В них было легче попасть, чем в лисьих белок.
  
   ДеКорсо пал первым, вызвав момент замешательства среди своих людей. Пистолеты наблюдателей были оснащены глушителями, поэтому пули не хлопали, а врезались в дерево, мебель и плоть. Напротив, пистолет Уилла гремел каждый раз, когда он нажимал на курок, и Фрейзер вздрагивал при каждом из восемнадцати выстрелов, пока в комнате не воцарилась тишина.
  
   К тому времени она наполнилась едким синим дымом и терпким запахом пороха. Уилл мог слышать металлический голос, истерически вопящий в наушник, который лежал на полу, отделенный от своего собеседника.
  
   Повсюду основной цвет крови контрастировал с пастельными тонами люкса. Четверо злоумышленников лежали на полу, двое стонали, двое молчали. Уилл поднялся на колени, затем неуверенно встал на резиновые ноги. Он не чувствовал никакой боли, но слышал, что адреналин может временно замаскировать даже серьезную рану. Он проверил себя на наличие крови, но он был чист. Затем он увидел ноги Марка за диваном и поспешил помочь ему подняться.
  
   Господи, подумал он, когда увидел его. Христос. В его голове была дыра размером с винную пробку, пузырящаяся кровью и мозговым веществом, и он булькал, и изо рта у него сочились выделения.
  
   Он был BTH?
  
   Уилл содрогнулся при мысли о том, что этот бедный сукин сын будет жить подобным образом по крайней мере еще восемнадцать лет, затем схватил портфель Марка и выскочил за дверь.
  
  
   1 августа 2009 года. ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
  
   Уилл пытался быть невидимым. Мимо него проносились люди, направляясь к бунгало. Двое подбежавших охранников отеля в синих блейзерах локтями оттолкнули его с дорожки. Он продолжал медленно, бесстрастно идти в противоположном направлении через сады отеля, мужчина с портфелем, трясущимся внутри его костюма.
  
   Когда двери главного здания закрылись за ним, он услышал приглушенные крики из района бунгало. Весь ад был готов вырваться на свободу. Приближались сирены; время отклика в шикарных молниях невелико, подумал он. Ему нужно было принять поспешное решение. Он мог попытаться добраться до своей машины или остаться на месте и спрятаться у всех на виду. Эта тактика сработала в салоне красоты, поэтому он решил попробовать ее снова, и, кроме того, он был слишком нетверд, чтобы сделать что-то еще.
  
   На стойке регистрации царила суматоха. Гости сообщали о выстрелах, вводились в действие протоколы безопасности. Он быстро прошагал мимо взволнованных сотрудников и направился к лифтам, где запрыгнул в ожидавшую машину и наугад нажал кнопку третьего этажа.
  
   Коридор был пуст, за исключением служебной тележки перед комнатой на полпути по коридору. Он заглянул в приоткрытую дверь комнаты 315 и увидел, как домработница пылесосит.
  
   "Привет!" - крикнул он так беспечно, как только мог.
  
   Горничная улыбнулась ему: "Здравствуйте, сэр. Я скоро заканчиваю." В шкафу были сумки, мужская одежда.
  
   "Я рано вернулся со встречи", - сказал Уилл. "Мне нужно сделать звонок".
  
   "Без проблем, сэр. Просто позвони в службу поддержки, когда захочешь, и я смогу вернуться ".
  
   Он был один.
  
   Выглянув в окно, выходящее в сад, он увидел полицию и парамедиков. Он тяжело опустился на приставной стул и закрыл глаза. Он не знал, сколько у него было времени - ему нужно было подумать.
  
   Уилл вернулся на рыбацкую лодку со своим отцом, Филиппом Уэстоном Пайпером, который молча наживлял леску. Он всегда думал, что это звучное имя для человека с грубыми руками и загорелой кожей, который зарабатывал на жизнь арестами пьяниц и продажей билетов на спидеры. Его дедушка был учителем социальных наук в средней школе Пенсаколы, возлагал большие надежды на своего новорожденного сына и думал, что шикарное имя даст ему преимущество в мире. Это не имело значения. Его отец вырос, чтобы стать любителем веселых кутежей и выпивки, который всю жизнь пропивал и был жалким хулиганом по отношению к мужу, который подвергал свою мать постоянному обстрелу оскорблений.
  
   Но он был наполовину порядочным отцом, до крайности молчаливым, хотя Уилл всегда чувствовал, что он прилагает усилия, чтобы поступать правильно для своего сына. Возможно, их отношения были бы лучше, если бы он заранее знал, что его отец умрет на последнем курсе колледжа. Может быть, тогда он сделал бы первый шаг и вовлек этого человека в разговор, чтобы выяснить, что он думает о его жизни, его семье, его сыне. Но тот разговор был похоронен Филиппом Уэстоном Пайпером, и теперь ему пришлось идти по жизни без этого.
  
   Уилл никогда особо не задумывался о религии или философии. Его бизнес был, по сути, бизнесом смерти, и его подход к расследованию убийств был основан на фактах. Некоторые люди жили, другие умерли - не в том месте, не в то время. В этом была ужасная случайность.
  
   Его мать была верующей женщиной, и когда он навещал ее, он послушно сопровождал ее в Первую баптистскую церковь в Панама-Сити. Там ее оплакивали, когда рак забрал ее. Он наслушался разговоров о Божьей воле и божественных планах. Он читал о кальвинизме и предопределении в школе. Все это было обманом, он всегда думал. Хаос и случайность правили миром. Генерального плана не было.
  
   Очевидно, он был неправ.
  
   Он открыл глаза и посмотрел через плечо. Вся полиция Беверли-Хиллз была в саду. Прибывали все новые врачи скорой помощи. Он потянулся к ноутбуку и открыл его. Это было в спящем режиме. Когда это возобновилось, окно входа в базу данных Шеклтона потребовало ввести пароль. Уилл трижды написал с ошибкой "Пифагор", прежде чем понял это правильно. Вот и все из-за его гарвардского образования.
  
   Появился экран поиска: введите имя, введите DOB, введите Министерство обороны, введите город, введите почтовый индекс, введите адрес улицы. Все это было очень удобно для пользователя. Он ввел свое имя и DOB, и компьютер выдал ему: BTH. Отлично, подумал он, подтверждено. Надеюсь, не BTH таким, каким был Марк Шеклтон BTH, но у него было в запасе по крайней мере восемнадцать лет, целая жизнь.
  
   Следующие записи будут не такими простыми. Он колебался, не выключить ли компьютер, но из сада послышались новые сирены, новые крики. Он резко вдохнул, затем набрал: "Лора Джин Пайпер, 7-8-1984", затем нажал клавишу Ввода.
  
   BTH
  
   Он выдохнул и беззвучно произнес одними губами: "Слава Богу".
  
   Затем он снова вдохнул и набрал: "Нэнси Липински, Уайт-Плейнс, Нью-Йорк", и нажал Ввод.
  
   BTH
  
   Еще один, чтобы укрепить его план: Джим Зекендорф, Уэстон, Массачусетс.
  
   BTH
  
   Это все, что я хочу знать, это все, что мне нужно знать, подумал он. Он дрожал.
  
   Пока он сидел там, логика казалась неизбежной. Он, его дочь и Нэнси собирались выжить, несмотря на оперативников, которым было поручено убивать, чтобы сохранить Зону 51 в секрете. Это означало, что он собирался предпринять действия, которые предотвратили их смерти.
  
   Это было безумие! Возьми свободу воли и выбрось ее в окно, подумал он. Его несло вниз по течению Реки Судьбы. Он не был хозяином своей судьбы, капитаном своей души.
  
   Теперь он плакал, впервые с того дня, как умер его отец.
  
  
   Пока травматологические бригады перевозили раненых из бунгало к ожидающим машинам скорой помощи, Уилл сидел за столом в номере 315, сочиняя письмо на канцелярских принадлежностях отеля. Он закончил и перечитал ее. Там был пробел, который ему нужно было заполнить, прежде чем опустить его в почтовый ящик.
  
   Прекрасный субботний день в Беверли-Хиллз был омрачен шумом и дизельной вонью десятков машин экстренной службы и фургонов новостей, извергающих пары вверх и вниз по бульвару Сансет. Он прошел мимо них, опустив голову, и поймал такси.
  
   "Здесь творится ад?" водитель спросил его.
  
   "Будь я проклят, если знаю", - ответил Уилл.
  
   "Куда?"
  
   "Отведи меня в любой компьютерный магазин, в публичную библиотеку Лос-Анджелеса и на почту. В таком порядке. Это за дополнительную плату." Он перегнулся через сиденье и бросил водителю на колени сто долларов.
  
   "Вы этого хотели, мистер, вы это получили", - с энтузиазмом сказал таксист.
  
  
   В магазине Radio Shack Уилл купил флешку с памятью. Вернувшись в такси, он быстро скопировал базу данных Марка на устройство и сунул его в нагрудный карман.
  
   Он заставил такси ждать у Центральной библиотеки, белого дворца в стиле ар-деко недалеко от Першинг-сквер в центре Лос-Анджелеса. После остановки у справочного бюро он направился глубоко в недра стеллажей. В сырой флуоресценции подуровня, в подвальном помещении, где редко проходили пешеходы, он подумал о сумасшедшем Донни и тихо поблагодарил его за то, что тот подал ему идею идеального укрытия.
  
   Целое дело было посвящено толстым, покрытым плесенью томам муниципальных кодексов округа Лос-Анджелес десятилетней давности. Когда он был уверен, что поблизости никого нет, он на цыпочках дотянулся до самой верхней полки и вытащил том 1947 года, увесистую книгу, которая тяжело легла на его вытянутую ладонь.
  
   Тысяча девятьсот сорок седьмой. Небольшая ирония в мрачный день. Книга пахла старой и неиспользованной, и если только что-то не пойдет совсем не так, он был уверен, что будет последним человеком, который возьмет ее в руки в течение очень долгого времени. Он открыл ее на середине. Переплет на корешке разошелся на дюйм, образуя карман, который он использовал, чтобы глубоко вставить карту памяти. Когда он закрыл том, переплет натянулся и заскрипел, кусочек железа поглотил его, хорошо спрятанный.
  
   Его следующая остановка была быстрой - ближайшее почтовое отделение, где он купил марку и опустил заполненное письмо в прорезь первого класса. Оно было адресовано Джиму Зекендорфу в его бостонской юридической фирме. Там был конверт внутри конверта. Сопроводительное письмо начиналось:
  
   Джим, прости, что втягиваю тебя во что-то сложное, но мне нужна твоя помощь. Если я лично не свяжусь с вами до первого вторника каждого месяца в обозримом будущем, я хочу, чтобы вы вскрыли запечатанный конверт и следовали инструкциям.
  
   Вернувшись в такси, он сказал водителю: "Хорошо, последняя остановка. Отведи меня в китайский театр Граумана ".
  
   "Вы не производите впечатления туриста", - сказал водитель.
  
   "Мне нравятся толпы".
  
  
   Голливудский тротуар был запружен туристами и лоточниками. Уилл стоял на цементном квадрате с надписью "СИДУ МНОГО СЧАСТЛИВЫХ ТРОП", "РОЙ РОДЖЕРС И ТРИГГЕР", с отпечатками рук, ног и подков. Он выудил телефон из кармана и включил его.
  
   Она быстро взяла трубку, как будто держала телефон в руках, ожидая, что он зазвонит.
  
   "Господи, Уилл, ты в порядке?"
  
   "У меня был чертовски тяжелый день, Нэнси. Как дела?"
  
   "Ужасно волнуюсь. Ты нашел его?"
  
   "Да, но я не могу говорить. За нами следят."
  
   "Ты в безопасности?"
  
   "Я прикрыт. Со мной все будет в порядке ".
  
   "Что я могу сделать?"
  
   "Подожди меня и скажи мне снова, что ты любишь меня".
  
   "Я люблю тебя".
  
   Он повесил трубку и набрал номер в справочном. С упорством он прокладывал себе путь вверх по линии, пока не оказался в шаге от того, чтобы заговорить со своей целью. Он прервал официозность сотрудника. "Да, это специальный агент Уилл Пайпер из ФБР. Скажите министру военно-морского флота, что я на линии. Скажи ему, что я был с Марком Шеклтоном ранее сегодня. Скажи ему, что я все знаю о Зоне 51. И скажи ему, что у него есть одна минута, чтобы поднять трубку."
  
  
   8 ЯНВАРЯ 1297 ГОДА. ОСТРОВ УАЙТ, Англия
  
  
   Болдуин, настоятель Вектиса, преклонил колени в тревожной молитве у подножия самой священной гробницы в аббатстве.
  
   Между колоннами, отделяющими неф от проходов, в каменный пол была вмонтирована мемориальная плита. Гладкие плоские камни были леденяще холодными, и, несмотря на облачение, у Болдуина онемели колени. Тем не менее, он остался лежать, сосредоточившись на своих жалобных молитвах, которые он возносил над телом святого Иосифа Флавия, покровителя аббатства Вектис.
  
   Гробница Иосифа Флавия была любимым местом молитвы и медитации внутри собора Вектис, великолепного здания с высоким шпилем, которое было возведено на месте старой церкви аббатства. На плите из голубого камня, которой была отмечена его могила, было просто высечено: "Святой Иосиф Флавий, 800 год нашей эры".
  
   За пятьсот лет, прошедших со смерти Джозефа Флавия, аббатство Вектис претерпело глубокие изменения. Границы аббатства были значительно расширены за счет присоединения окружающих полей и лугопастбищ. Высокая каменная стена и опускная решетка теперь окружали это место в качестве защиты от французских пиратов, которые охотились на острове и побережье Уэссекса. Собор, один из лучших в Британии, пронзал небо своей сужающейся изящной башней. Более тридцати солидных каменных зданий, включая общежития, Дом капитула, кухни, трапезную, кельи, кладовую, лазарет, хоспициум, Скрипторий, комнаты обогрева, пивоварня, дом аббата и конюшни были соединены друг с другом крытыми переходами и внутренними переходами. Крытые галереи, дворы и огороды были просторными и имели правильные пропорции. Там было большое кладбище. Ферма с зерновой мельницей и свинарником занимала дальний участок. В целом, аббатство поддерживало почти шестьсот жителей, что, по сути, делало его вторым по величине городом на острове. Это был процветающий маяк христианского мира, соперничавший по известности с Вестминстером, Кентербери и Солсбери.
  
   Сам остров также вырос в населении и процветал. После завоевания Британии Вильгельмом, герцогом Нормандским, в битве при Гастингсе в 1066 году остров перешел под контроль норманнов и полностью освободился от языческих скандинавских уз. От архаичного римского названия Вектис отказались, и норманны стали называть его островом Уайт. Уильям подарил остров своему другу Уильяму Фиц Осберну, который стал первым лордом острова Уайт. Под защитой Вильгельма Завоевателя и будущих британских монархов остров превратился в богатый, хорошо укрепленный бастион против французов. В приземистом, мощном замке Кэрисбрук в центре череда лордов острова Уайт осуществляла феодальное правление и заключила церковный союз с монахами аббатства Вектис, своими духовными соседями.
  
   Последним лордом острова Уайт на самом деле был не лорд, а леди, графиня Изабелла де Фортибус, которая получила титул лорда после смерти своего брата в 1262 году. Благодаря своим земельным владениям и морским налогам, которые она собирала, угрюмая, невзрачная Изабелла стала самой богатой женщиной в Британии. Поскольку она была одинока, богата и набожна, Эдгар, предыдущий настоятель Вектиса, а позже Болдуин, нынешний настоятель, елейно ухаживал за ней и одаривал ее своими самыми заботливыми молитвами и прекраснейшими иллюстрированными рукописями. В свою очередь, Изабелла щедро пожертвовала аббатству и стала его главным покровителем.
  
   В 1293 году Болдуин была лично вызвана к своему смертному одру в Карисбруке, где в своей продуваемой насквозь спальне она слабым голосом сообщила ему, что продала остров королю Эдуарду за шесть тысяч марок, передав таким образом контроль короне. Ему придется искать покровительства в другом месте, пренебрежительно сказала она ему. Когда она сделала свой последний вздох, он неохотно благословил ее.
  
   Четыре года, прошедшие после смерти Изабеллы, были непростыми для Болдуина. Десятилетия зависимости от женщины оставили аббатство неподготовленным к будущему. Население Вектиса выросло настолько, что оно больше не было самодостаточным, и постоянно требовались внешние средства. Болдуин был вынужден часто покидать остров, как нищий, ухаживая за графами и лордами, епископами и кардиналами. Он не был политическим созданием, как Эдгар, его предшественник, человек с легкой доступностью, любимый своими министрами, детьми, даже собаками! Болдуин был похож на рыбу, хладнокровен и скользок, эффективный администратор со страстью к бухгалтерским книгам, столь же сильной, как и его любовь к Богу, но, соответственно, с небольшой любовью к своим ближним. Его представлением о блаженстве было мирное времяпрепровождение наедине с книгами в своих комнатах. Однако в последнее время счастье и покой были абстрактными понятиями.
  
   Назревали неприятности.
  
   Глубоко под землей.
  
   Болдуин прочитал особую молитву Джозефусу и встал, чтобы найти своего настоятеля для срочной консультации.
  
  
   Люк, сын Арчибальда, сапожника из Лондона, был самым молодым монахом в Вектисе. Он был рослым двадцатилетним парнем с телосложением скорее солдата, чем слуги Божьего. Его отец был озадачен и разочарован тем, что его старший сын предпочел религию кирпичной печи, но он мог остановить своего волевого мальчика так же, как не мог остановить рост хлеба. Юный Люк, будучи мальчишкой, попал в доброе окружение своего приходского священника и с тех пор никогда не хотел от жизни большего, чем посвятить себя Христу.
  
   Ему особенно нравилось полное погружение в монашескую жизнь. Он давно слышал рассказы священников об уединенной красоте аббатства Вектис и в возрасте семнадцати лет отправился на юг, на остров Уайт, потратив последние гроши на билет на паром. Во время переправы он наблюдал за крутыми, вогнутыми утесами острова, вырисовывающимися во все стороны, и с благоговением уставился на шпиль собора на горизонте, каменный палец, указывающий на небеса, как он считал. Он молился изо всех сил, чтобы это было путешествие без возврата.
  
   После долгого похода по богатой сельской местности Люк подошел к опускной решетке и смиренно попросил разрешения войти. Приор Феликс, дородный бретонец, настолько же смуглый, насколько Люк был светловолос, распознал его серьезность и принял его. После четырех лет тяжелого труда в качестве сплюснутого, а затем брата-мирянина, Люк был рукоположен в служители Божьи, и с тех пор каждый день его сердце наполнялось ликованием. Его неизменно широкая улыбка веселила его братьев и сестер, и некоторые из них старались изо всех сил пройти мимо него, просто чтобы мельком увидеть его милое лицо.
  
   Через несколько дней после прибытия Люка на Вектис до него начали доходить слухи о склепах, передаваемые шепотом от новичков, прослуживших дольше. Говорили, что в аббатстве был подземный мир. Под землей были странные существа и совершались странные поступки. Ритуалы. Извращения. Тайное общество, порядок имен.
  
   Люк думал, что это чушь собачья, обряд посвящения для молодых людей с причудливым воображением. Он сосредоточился бы на своих обязанностях и своем образовании и не позволил бы втянуть себя в подобную ерунду.
  
   И все же нельзя было отрицать, что комплекс зданий был недоступен для него и его товарищей. В дальнем углу аббатства, за монастырским кладбищем, находилось простое деревянное здание без украшений, размером с небольшую часовню, которое соединялось с длинным низким зданием, которое некоторые называли внешней кухней. Из любопытства Люк периодически подходил достаточно близко, чтобы украдкой наблюдать за приходами и уходами. Он был свидетелем поставок зерна, овощей, мяса и молока. Он видел, как одна и та же группа братьев регулярно входила и выходила, и не раз молодых женщин сопровождали в здание размером с часовню.
  
   Он был молод и неопытен и доволен тем, что в этом мире были вещи, которых от него не ожидали или на которые он не имел права понимать. Он не позволял себе отвлекаться от своей близости с Богом, которая становилась сильнее с каждым днем, проведенным им в стенах монастыря.
  
  
   Идеально сбалансированное и гармоничное существование Люка подошло к концу в день конца октября. Утро началось не по сезону тепло и солнечно, но сменилось прохладой и дождем, когда на остров налетел шторм. Он совершал медитативную прогулку по территории аббатства, и когда поднялся ветер и начал накрапывать дождь, он прижался к стене по периметру, чтобы защититься. Его путь привел его в дальнюю часть общежития сестер, где он мог видеть молодых женщин, спешащих наружу, чтобы собрать белье.
  
   Особенно сильный порыв ветра сорвал детскую рубашку с пеньковой веревки и подбросил ее в воздух, где ветер немного поиграл с ней, прежде чем положить ткань на траву недалеко от Люка. Когда он подбежал к ней, он увидел, как девушка отделилась от своих коллег и побежала через поле, чтобы тоже забрать ее. Ее вуаль откинулась, когда она бежала, обнажив длинные распущенные волосы цвета пчелиного меда.
  
   Она не сестра, подумал Люк, потому что ее волосы были бы острижены. Она была гибкой с грацией молодого оленя и такой же пугливой, когда поняла, что собирается вступить с ним в контакт. Резко остановившись, она позволила Люку дотянуться до футболки, пока сама сдерживалась. Он схватил его и помахал им под дождем, его улыбка была такой же широкой, как всегда. "У меня есть это для тебя!" - крикнул он.
  
   Он никогда не видел такого прекрасного лица, как у нее: идеальный подбородок, высокие скулы, зелено-голубые глаза, влажные губы и кожа, сияющая, как жемчужина, которую он однажды видел на руке прекрасной леди в Лондоне.
  
   Элизабет было не более шестнадцати, воплощение юности и чистоты. Она была из Ньюпорта, в возрасте девяти лет ее отец продал ее в рабство, чтобы она служила в доме графини Изабеллы в Карисбруке. Изабелла, в свою очередь, завещала ее два года спустя Вектису в качестве дара аббатству. Сестра Сабелин лично выбрала Элизабет из группы девушек, участвовавших в предложении. Она взяла подбородок девушки между большим и указательным пальцами и заявила, что этот подойдет для монастыря.
  
   "Спасибо тебе", - сказала Элизабет Люку, когда он подошел к ней, ее голос прозвучал для него как маленький колокольчик, легкий и высокий.
  
   "Мне жаль, что она промокла". Он отдал рубашку ей. Хотя их руки не соприкасались, он почувствовал, как между ними прошла энергия. Он убедился, что никто не смотрит, прежде чем спросить: "Как тебя зовут?"
  
   "Элизабет".
  
   "Я брат Люк".
  
   "Я знаю. Я видел тебя."
  
   "У тебя есть?"
  
   Она посмотрела вниз. "Я должна возвращаться", - сказала она и убежала.
  
   Он наблюдал, как она ускользает от него, и с этого момента она начала соперничать в мыслях Луки с Иисусом Христом, его Господом и Спасителем.
  
   Он взял за правило проходить мимо спальни сестер во время своих конституционных выборов, и каким-то образом она всегда появлялась, хотя бы для того, чтобы бросить одежду на камень для стирки или опорожнить ведро. Когда он замечал ее, его улыбка становилась шире, и она кивала в ответ, и уголки ее рта приподнимались к ушам. Они никогда не разговаривали, но это не уменьшало удовольствия от этих встреч, и как только одна заканчивалась, он начинал думать о следующей.
  
   Конечно, такое поведение было неправильным, подумал он, и, конечно же, его размышления были нечистыми. Но он никогда не испытывал таких чувств к другому человеку и был совершенно бессилен выбросить ее из головы. Он раскаивался, и раскаивался неоднократно, но продолжал размышлять о безумном желании прикоснуться ладонями к ее шелковистой коже, о том, что было сильнее всего, когда он лежал один в своей постели, пытаясь унять боль в пояснице.
  
   Люк начал ненавидеть себя, и ненависть к самому себе стерла вечную улыбку с его лица. Его душа подверглась пыткам, и он стал еще одним монахом с мрачным лицом, медленно передвигающимся по монастырю.
  
   Он точно знал, чего заслуживает - быть наказанным, если не в этом мире, то в следующем.
  
  
   Когда аббат Болдуин заканчивал свои молитвы в святилище Иосифа Флавия, Люк прогуливался мимо спальни сестер, желая мельком увидеть Элизабет. Было холодное кристально чистое утро, и дискомфорт от обжигающего ветра на открытой коже разжигал его мазохизм. Двор за общежитием был пуст, и он мог только надеяться, что за его передвижениями следили из одного из маленьких окон, расположенных вдоль здания с крутой крышей.
  
   Он не был разочарован. Когда он подошел ближе, открылась дверь, и появилась она, закутанная в длинный коричневый плащ. Он затаил дыхание; когда он увидел ее, он выпустил струю воздуха, которая сконденсировалась и образовала эфемерное облако. Он подумал, что она выглядит так мило, что замедлил бы шаг, чтобы продлить момент, возможно, позволив себе подойти немного ближе, чем обычно, достаточно близко, чтобы увидеть трепет ее ресниц.
  
   Затем произошло нечто совершенно экстраординарное.
  
   Она направилась прямо к нему, остановив его как вкопанного. Она продолжала приближаться, пока не оказалась на расстоянии вытянутой руки. Он задавался вопросом, было ли это сном, но когда он увидел, что она плачет, и почувствовал теплый воздух ее рыданий, пульсирующий на его шее, он знал, что это реальность. Он был слишком потрясен, чтобы проверять, нет ли шпионов. "Элизабет! В чем дело?"
  
   "Сестра Сабелин сказала мне, что я буду следующей", - сказала она, задыхаясь и брызгая слюной.
  
   "Следующий? Следующий для чего?"
  
   "Для склепов. Меня отведут в крипты! Пожалуйста, помоги мне, Люк!"
  
   Он хотел протянуть руку, чтобы утешить ее, но знал, что это было бы непростительно. "Я не знаю, о чем ты говоришь. Что должно произойти в криптах?"
  
   "Ты не знаешь?" - спросила она.
  
   "Нет! Расскажи мне!"
  
   "Не здесь. Не сейчас! " всхлипнула она. "Мы можем встретиться сегодня вечером?" После того, как ты отслужишь вечерню?"
  
   "Где?"
  
   "Я не знаю!" - воскликнула она. "Не здесь! Быстрее! Сестра Сабелин найдет меня!"
  
   Он думал быстрыми, паническими мыслями. "Хорошо. Конюшни. После вечерни. Встретимся там, если сможешь ".
  
   "Я сделаю. Я должен бежать. Да благословит тебя Бог, Люк."
  
  
   Болдуин нервно расхаживал вокруг своего настоятеля Феликса, который сидел на стуле с подушкой из конского волоса. Обычно это была бы комфортная обстановка - личная приемная настоятеля, приятный огонь в камине, кубок с вином на мягком стуле - но Феликсу определенно было не по себе. Болдуин порхал, как муха в жаркой комнате, и его беспокойство было заразительным. Он был человеком совершенно обычной внешности и пропорций, без каких-либо физических проявлений его святого положения, таких как внешняя безмятежность или мудрое выражение лица. Если бы он не носил расшитую горностаем мантию и богато украшенное распятие аббата, его можно было бы принять за любого деревенского торговца.
  
   "Я молился об ответах, но у меня их нет", - надулся Болдуин. "Не можете ли вы пролить свет на это темное дело?"
  
   "Я не могу, отец", - сказал Феликс со своим заплетающимся бретонским акцентом.
  
   "Тогда мы должны провести заседание совета".
  
   Совет Ордена Имен не созывался много лет. Феликс изо всех сил пытался вспомнить, когда это было в последний раз - он считал, что это было почти двадцать лет назад, когда нужно было принимать решения относительно последнего великого расширения библиотеки. Тогда он был молодым человеком, ученым и переплетчиком, который обратился к Вектису из-за его знаменитого скриптория. Из-за его интеллекта, навыков и честности Болдуин, который в те дни был приором, принял его в Орден.
  
   Болдуин руководил отделением "Никто" внутри собора, и нежная песня его прихожан наполняла святилище. Он заученно следовал предписанному порядку служения и позволил своему разуму перенестись в крипты во время монотонных песнопений. "Никто" начинался с "Deus in Adjutorium", за которым следовали гимн "Никто", псалмы 125, 126 и 127, стихотворение, "Kyrie", "Pater", оратория и заключительная семнадцатая молитва Святого Бенедикта. Когда это было сделано, он первым вышел из Святилища и прислушался к отборным шагам членов Ордена, следующих за ним к соседнему зданию Капитула, многоугольному зданию с остроконечной крышей.
  
   За столом сидели Феликс; брат Бартоломью, седой старый монах, возглавлявший Скрипторий; брат Габриэль, острый на язык астроном; брат Эдвард, хирург, заведовавший лазаретом; брат Томас, толстый сонный хранитель Келлариума и кладовой; и сестра Сабелин, мать-настоятельница всех сестер, гордая женщина средних лет аристократической крови.
  
   "Кто может рассказать мне о текущем состоянии дел в Библиотеке?" Потребовал Болдуин, имея в виду монахов, которые там трудились.
  
   Все они недавно побывали там, движимые неловким любопытством, но никто не обладал более глубокими знаниями, чем Бартоломью, который провел большую часть своей жизни под землей и даже приобрел физические характеристики полевки. У него было заостренное лицо, отвращение к свету, и он делал небольшие быстрые движения своими костлявыми руками, чтобы подчеркнуть свою речь. "Что-то их беспокоит", - начал он. "Я наблюдал за ними много лет". Он вздохнул. "Действительно, много лет, и это самое близкое к эмоциям, что я когда-либо видел".
  
   Вмешался Габриэль. "Я согласен с нашим братом. Это не типичные проявления эмоций, которые может испытывать любой из нас - радость, гнев, усталость, голод, - а тревожное ощущение того, что что-то не в порядке ".
  
   "Что конкретно они делают, что отличается от их обычной практики?" - Задумчиво спросил Болдуин.
  
   Феликс наклонился вперед. "Я бы сказал, что их целеустремленность, кажется, как-то уменьшилась".
  
   "Да!" Бартоломью согласился.
  
   "На протяжении многих лет мы всегда восхищались их безошибочным усердием", - продолжил Феликс. "Их труд невообразим. Они работают до тех пор, пока не рухнут, а когда просыпаются после короткой передышки, то восстанавливаются и начинают все заново. Их перерывы на еду, питье и природу мимолетны. Но теперь..."
  
   "Теперь они становятся ленивыми, как я!" Брат Томас расхохотался.
  
   "Вряд ли можно назвать ленивым", - вставил хирург. У брата Эдварда была длинная жидкая борода, которую он одержимо поглаживал. "Я бы сказал, что они стали несколько апатичными. Темп их работы медленнее, более размеренный, их руки двигаются вяло, периоды сна у них длиннее. Они засиживаются за едой."
  
   "Это апатия", - согласился Бартоломью. "Они такие, какими были всегда, но вы правы, есть определенная апатия".
  
   "Есть что-нибудь еще?" - Спросил Болдуин.
  
   Сестра Сабелин теребила край своей вуали. "На прошлой неделе один из них не оправдал ожиданий".
  
   "Поразительно!" Томас воскликнул.
  
   "Это произошло снова?" - Спросил Габриэль.
  
   Она покачала головой. "Не было подходящего времени. Тем не менее, завтра я приведу симпатичную девушку по имени Элизабет. Я сообщу вам о результатах."
  
   "Сделай это", - сказал настоятель. "И держите меня в курсе этого - апатия".
  
  
   Бартоломью осторожно спускался по крутой винтовой лестнице, ведущей из небольшого здания размером с часовню в крипты. На лестничной клетке через равные промежутки были установлены факелы, которые были достаточно яркими для большинства, но его глаза подводили после целой жизни чтения рукописей при свечах. Он нащупывал край каждой ступеньки правой сандалией, прежде чем поставить левую ногу на следующую.
  
   Подъем по лестнице был таким крутым, и он столько раз оборачивался на себя, что к тому времени, как он достиг дна, у него закружилась голова. Каждый раз, когда он спускался по этой лестнице и входил в крипты, он восхищался инженерными и строительными навыками своих предшественников, которые так глубоко зарывались в землю в одиннадцатом веке.
  
   Он отпер огромную дверь тяжелым черным железным ключом, который носил на поясе. Поскольку он был маленьким и легким, ему приходилось налегать на нее изо всех сил. Дверь повернулась на петлях, и он вошел в Зал писателей.
  
   Хотя он входил в зал тысячи раз с тех пор, как был впервые посвящен в Орден Имен, будучи молодым ученым аббатства с любопытной натурой, он никогда не переставал изумляться при виде этого.
  
   Теперь Бартоломью смотрел на группу бледнокожих, рыжеволосых мужчин и юношей, каждый из которых держал перо, макал и писал, макал и писал, производя шум царапанья, как будто сотни крыс пытались вгрызться в бочки с зерном. Некоторые были стариками, некоторые молодыми парнями, но, несмотря на их возраст, все они выглядели сверхъестественно похожими друг на друга. Каждое лицо было таким же пустым, как и следующее, зеленые глаза буравили листы белого пергамента.
  
   Писатели повернулись лицом к передней части пещеры, сидя плечом к плечу за своими длинными столами. В камере был куполообразный потолок, который был оштукатурен и побелен. Купол был специально спроектирован архитектором одиннадцатого века братом Бертрамом, чтобы отражать свечи и увеличивать их яркость, и каждые несколько десятилетий штукатурку заново выбеливали, чтобы противостоять копоти.
  
   За каждым из пятнадцати столов, тянувшихся в задней части зала, сидело до десяти писателей. Большинство столов были полностью заняты, но кое-где оставались свободные места. Причина пробелов была очевидна, потому что по краю камеры стояли похожие на раскладушки кровати, некоторые из которых были заняты спящими.
  
   Бартоломью прошелся между рядами, останавливаясь, чтобы заглянуть через плечо здесь, через плечо там. Казалось, все в порядке. Главная дверь, ведущая с лестничной клетки, открылась. Молодые братья вносили горшки с едой.
  
   В задней части зала Бартоломью открыл еще одну тяжелую дверь. Он зажег факел от свечи, которую всегда держал у двери, и вошел в первую из двух соединенных между собой темных комнат, каждая из которых затмевала Зал писателей.
  
   Библиотека представляла собой великолепное сооружение, прохладные сухие своды были такими огромными, что в свете факелов казалось, что у них нет физических границ. Он прошел по узкому центральному коридору первого хранилища и вдохнул насыщенный земляной запах чехлов из воловьей кожи. Ему нравилось периодически проверять, не проникли ли в каменную крепость роющие грызуны или гнездящиеся насекомые, и он бы произвел свой обычный тщательный осмотр всей библиотеки, если бы не услышал шум позади себя.
  
   Один из молодых братьев, монах по имени Альфонсо, звал своих спутников.
  
   Бартоломью побежал обратно в зал и увидел его стоящим на коленях за четвертым столом спереди с двумя его товарищами-монахами. Горшок с тушеным мясом пролился на пол, и Бартоломью чуть не поскользнулся на нем.
  
   "Что случилось?" - обратился старик к Альфонсо.
  
   Ни один из авторов не пострадал от беспорядков. Они оставались занятыми, как будто ничего не произошло. Но на коленях Альфонсо была лужа крови и алая струйка, вытекающая из глаза одного из рыжеголовых, перо, вонзившееся в его левый глаз глубоко в мозговое вещество.
  
   "Иисус Христос, наш Спаситель!" Бартоломью воскликнул при виде этого. "Кто это сделал!"
  
   "Никто!" Альфонсо плакал. Молодой испанец дрожал, как замерзшая мокрая собака. "Я видел, как он сделал это с собой. Я подавал рагу. Он сделал это с собой!"
  
  
   В тот день Порядок имен снова собрался. Никто никогда не видел и не слышал о подобном событии, и не было устной истории. Конечно, писатели рождались и писатели умирали от старости. В этом смысле они были похожи на всех смертных, за исключением того факта, что они никогда не записывали свои собственные рождения или смерти. Но эта смерть была совершенно иной. Парень был молод и у него не было никаких признаков болезни. Брат Эдвард, хирург, подтвердил это. Бартоломью просмотрел последнюю запись на последней странице этого человека, и в ней не было ничего примечательного . По подсчетам Бартоломью, это было просто еще одно имя, написанное китайскими иероглифами.
  
   Было ясно, что это самоубийство, необъяснимая мерзость для любого мужчины. Они до поздней ночи обсуждали, какие действия им следует предпринять, но готовых ответов не было. Габриэль подумал, не следует ли поднять тело над землей и сжечь, но нашлось несогласие. С писателем никогда так не обращались, и они не хотели нарушать древние традиции. Наконец, Болдуин решил, что его следует поместить в крипты, которые прорыли землю рядом с Залом писателей. Поколения писателей покоились в этих катакомбах, и эту несчастную душу постигла бы та же участь.
  
   Когда Феликс вернулся в подземную камеру с сильными молодыми братьями, чтобы помочь в погребении, он заметил, что писатели были еще более вялыми и апатичными, причем большее их количество, чем обычно, спало на своих кроватях.
  
   Это было почти так, как если бы они были в трауре.
  
  
   Лошади переступили с ноги на ногу и заржали, когда Люк вошел в конюшню. Там было темно и холодно, и он был напуган собственной смелостью даже за то, что оказался там. "Алло?" он позвал полушепотом. "Есть здесь кто-нибудь?"
  
   Тихий голос ответил: "Я здесь, Люк. В конце."
  
   Он использовал луч лунного света, проникающий через открытую дверь конюшни, чтобы найти ее. Элизабет была в стойле большой гнедой кобылы, прижимаясь к ее животу, чтобы согреться.
  
   "Спасибо, что пришли", - сказала она. "Я боюсь". Она больше не плакала. Для этого было слишком холодно.
  
   "Ты замерзаешь", - сказал он.
  
   "Это я?" Она протянула ему руку, чтобы он прикоснулся. Он сделал это с трепетом, но когда нащупал ее алебастровое запястье, обхватил его рукой и не отпускал.
  
   "Да. Ты."
  
   "Ты поцелуешь меня, Люк?"
  
   "Я не могу!"
  
   "Пожалуйста".
  
   "Зачем ты меня мучаешь? Ты знаешь, что я не могу. Я принял свои обеты! Кроме того, я пришел услышать о вашем тяжелом положении. Ты говорил о склепах." Он отпустил и отстранился.
  
   "Пожалуйста, не сердись на меня. Завтра меня отведут в крипты."
  
   "С какой целью?"
  
   "Они хотят, чтобы я переспала с мужчиной, чего я никогда не делала", - плакала она. "Других девушек постигла такая участь. Я встречался с ними. Они рожали детей, которых забирали у них, когда они кормили грудью. Некоторых девушек используют в качестве биологических матерей снова и снова, пока они не теряют рассудок. Пожалуйста, не дай этому случиться со мной!"
  
   "Это не может быть правдой!" - Воскликнул Люк. "Это место Бога!"
  
   "Это правда. В Vectis есть секреты. Ты что, не слышал эти истории?"
  
   "Я много чего слышал, но ничего не видел своими глазами. Я верю тому, что вижу."
  
   "Но ты веришь в Бога", - сказала она. "И вы Его не видели".
  
   "Это другое!" - запротестовал он. "Мне не нужно его видеть. Я чувствую Его присутствие."
  
   Она была в отчаянии. Она взяла себя в руки и потянулась к его руке, которую он позволил ей взять в тот неосторожный момент. "Пожалуйста, Люк, приляг со мной, здесь, на соломе".
  
   Она поднесла его руку к своей груди и прижала ее там. Он почувствовал твердую плоть сквозь ее плащ, и его уши наполнились шумом крови. Ему захотелось обхватить ладонью сладкий шар, и на мгновение он почти сделал это. Затем он пришел в себя и отшатнулся, ударившись о стенку кабинки.
  
   Ее глаза были дикими. "Пожалуйста, Люк, не уходи! Если ты ляжешь со мной, они не отведут меня в крипты. Я не буду им полезен ".
  
   "И что бы случилось со мной!" - прошипел он. "Я был бы изгнан! Я не буду этого делать. Я человек Божий! Пожалуйста, я должен покинуть вас сейчас!"
  
   Выбегая из конюшен, он слышал тихие вопли Элизабет, которые диссонировали с ржанием потревоженных лошадей.
  
  
   Грозовые тучи лежали над островом так низко и тяжело, что переход от темноты к рассвету казался незначительным. Люк всю ночь пролежал без сна, беспокойный. В Lauds было почти невозможно сосредоточиться на его гимнах и псалмах, и в короткий промежуток времени перед тем, как ему нужно было вернуться в собор на главную должность, он бросился выполнять свои обязанности по дому.
  
   Наконец, он больше не мог этого выносить. Он тихо подошел к своему начальнику, брату Мартину, схватился за живот и попросил разрешения отказаться от Прайма и посетить лазарет.
  
   Получив разрешение, он накинул капюшон и выбрал обходной путь к запретным зданиям. Он выбрал большой клен на соседнем холме, достаточно близко, чтобы наблюдать, но и достаточно далеко, чтобы спрятаться. С этой выгодной позиции он стоял на страже в сыром сером тумане.
  
   Он услышал, как колокола прозвенели к началу.
  
   Никто не входил и не выходил из здания размером с часовню.
  
   Он услышал, как снова зазвонили колокола, возвещая окончание офиса.
  
   Все было тихо. Он задавался вопросом, как долго он сможет оставаться незамеченным и каковы будут последствия его уловки. Он принял бы свое наказание, но надеялся, что Бог отнесется к нему с толикой любви и понимания из-за его жалких слабостей.
  
   Кора была грубой на его щеке. Снедаемый усталостью, он ненадолго задремал, но резко проснулся, когда его кожа натерлась о неровную поверхность.
  
   Он увидел, как она спускается по тропинке, ведомая сестрой Сабелин, как будто ее тащили на веревке. Даже на расстоянии он мог сказать, что она плакала.
  
   По крайней мере, эта часть ее рассказа была правдой.
  
   Две женщины исчезли через парадную дверь часовни.
  
   Его пульс участился. Он сжал кулаки и мягко ударил ими по стволу дерева. Он молился о руководстве.
  
   Но он ничего не сделал.
  
  
   Элизабет почувствовала, что она во сне, в тот момент, когда вошла в часовню и начала свой спуск под землю. Годы спустя, оглядываясь назад, она понимала, что ее разум никогда не позволит ей сохранить детали того, что она собиралась увидеть, и, став пожилой леди, она будет сидеть в одиночестве у камина и пытаться решить, было ли что-то из этого реальным.
  
   Сама часовня представляла собой пустое пространство с полом из голубого камня. Там были низкие каменные стены, но строение было в основном деревянным с крутой черепичной крышей. Единственным украшением интерьера было позолоченное деревянное распятие, прикрепленное к стене над дубовой дверью в задней части.
  
   Сестра Сабелин втащила ее в дверь и повела вниз по крутой лестнице, уходящей в землю.
  
   На пороге Зала писателей Элизабет прищурилась в полумраке пещеры и попыталась разобраться в том, что увидела. Широко раскрыв глаза, она уставилась на Сабелин, но ледяной упрек женщины был: "Придержи язык, девочка".
  
   Никто из авторов, казалось, не обратил внимания, когда Сабелин потащила ее перед ними одну за другой, ряд за рядом, пока один мужчина не поднял свою рыжую голову от страницы и не посмотрел на девушку. Ему было, возможно, восемнадцать или девятнадцать. Элизабет заметила, что три тонких пальца на его правой руке были испачканы черными чернилами. Ей показалось, что она услышала низкое ворчание, вырвавшееся из его тщедушной груди.
  
   Сабелин оттолкнула перепуганную девушку. В конце ряда Сабелин потянула ее к арке, ведущей в черную пустоту. Элизабет подумала, что это наверняка врата в ад. Проходя через нее, она повернула голову и увидела, как кряхтящий молодой человек поднимается из-за стола.
  
   Пустота была входом в катакомбы. Если в первой комнате пахло страданием, то во второй пахло смертью. Элизабет поперхнулась от вони. В углублениях стен были сложены желтые скелеты с кусками прилипшей плоти, как дрова. Сабелин поднесла свечу, и повсюду, куда падал свет, Элизабет увидела гротескные черепа с разинутыми челюстями. Она молилась, чтобы впасть в бессознательное состояние, но, к сожалению, оставалась в здравом уме.
  
   Они были не одни. Кто-то был рядом с ней. Она резко обернулась, чтобы увидеть тупое пустое лицо и зеленые глаза молодого человека, загораживающего проход. Сабелин удалилась, ее рукав задел кости ног трупа, их сухие кости музыкально клацнули друг о друга. Затем, высоко держа свечу, мы с монахиней наблюдали с небольшого расстояния.
  
   Элизабет тяжело дышала, как животное. Она могла бы сбежать, глубже в катакомбы, но была слишком напугана. Рыжеволосый мужчина стоял в нескольких дюймах от меня, его руки безвольно свисали по бокам. Прошло несколько секунд. Сабелин в отчаянии крикнула ему: "Я привела эту девушку для тебя!"
  
   Ничего не произошло.
  
   Прошло еще немного времени, и монахиня потребовала: "Прикоснись к ней!"
  
   Элизабет приготовилась к прикосновению того, что казалось живым скелетом, и закрыла глаза. Она почувствовала руку на своем плече, но, как ни странно, это не оттолкнуло ее. Это обнадеживало. Она услышала, как сестра Сабелин закричала: "Что ты здесь делаешь! Что ты делаешь!"
  
   Она открыла глаза, и, как по волшебству, лицо, которое она увидела, было лицом Люка. Бледный, рыжеволосый юноша лежал на земле, поднимаясь с того места, куда Люк грубо толкнул его.
  
   "Брат Люк, оставь нас!" Сабелин закричала. "Вы осквернили священное место!"
  
   "Я не уйду без этой девушки", - вызывающе сказал Люк. "Как это может быть священным? Все, что я вижу, - это зло ".
  
   "Ты не понимаешь!" - взревела монахиня.
  
   Из зала они услышали внезапное столпотворение.
  
   Тяжелые удары.
  
   Вылетает.
  
   Проваливается. Избиение.
  
   Рыжеволосый юноша отвернулся и пошел на шум.
  
   "Что происходит?" Спросил Люк.
  
   Сабелин не ответила. Она взяла свою свечу и бросилась к залу, оставив их одних в кромешной темноте.
  
   "Ты ранен?" Люк нежно спросил Элизабет. Он все еще касался ее плеча, и она поняла, что он никогда не отпускал.
  
   "Ты пришел за мной", - прошептала она.
  
   Он помог ей найти путь из тьмы к свету, в зал.
  
   Это больше не был Зал писателей.
  
   Это был Зал мертвых.
  
   Единственной живой душой была Сабелин, чьи ботинки были пропитаны кровью. Она бесцельно бродила среди моря тел, разложенных на столах и раскладушках, сваленных в кучи на земле, массы безжизненности и непроизвольных подергиваний. У нее было больное, стеклянное выражение лица, и она могла только бормотать: "Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой", снова и снова, в ритме песнопения.
  
   Пол, столы и стулья в зале медленно покрывались кровью, струящейся из проколотых пером глаз почти 150 рыжеволосых мужчин и мальчиков.
  
   Люк вел Элизабет за руку через кровавую бойню. У него хватило присутствия духа взглянуть на пергаменты, которые лежали на письменных столах, на некоторых из них остались лужи крови. Какое любопытство или инстинкт самосохранения побудили его схватить один из листов, когда он убегал? Это было бы чем-то, над чем он размышлял бы долгие годы.
  
   Они взбежали по шаткой лестнице, прошли через часовню и вышли в туман и дождь. Они продолжали бежать, пока не оказались в миле от ворот аббатства. Только тогда они остановились, чтобы успокоить свои горящие легкие и послушать тревожный звон соборных колоколов.
  
  
   1 августа 2009 года. ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
  
   Военно-морской флот эксплуатировал единственный самолет G-V, C-37A, роскошный, высокопроизводительный бизнес-джет, которым пользовался министр военно-морского флота для своих личных поездок. Сдвоенные турбовентиляторы Rolls-Royce обеспечивают головокружительную тягу при взлете под крутым углом, и за его окнами в считанные секунды бесконечное сияние ночи Лос-Анджелеса исчезло за пеленой низких облаков.
  
   Харрис Лестер накачивался кофеином после напряженного, растянутого по часовым поясам дня, который начался до рассвета в его доме в Фэрфаксе, штат Вирджиния, и включал остановки в Пентагоне, военно-воздушной базе Эндрюс и Лос-Анджелесе. После короткой остановки в Лос-Анджелесе, он снова был готов к обратному рейсу в Вашингтон. Тон его лица был вялым и нездоровым, а дыхание несвежим. Единственными вещами в нем, которые были свежими, были его парадная рубашка и отглаженный галстук, и они выглядели так, словно их только что развернули из оберточной бумаги Brooks Brothers.
  
   В пассажирском салоне, обшитом панелями интерьере, оформленном в клубном стиле, было всего три человека, с парами плюшевых темно-синих кожаных сидений напротив друг друга над гладкими столами из тикового дерева. Лестер и Малкольм Фрейзер, чьи точеные черты лица были искажены неизменной гримасой, уставились на мужчину, сидящего напротив Лестера, который одной рукой вцепился в подлокотник, а другой - в хрустальный бокал со скотчем.
  
   Уилл был смертельно уставшим, но самым расслабленным человеком на борту. Он разыграл свои карты, и, похоже, у него была выигрышная комбинация.
  
   Несколькими часами ранее Фрейзер и команда наблюдателей, которые прилетели из Грум-Лейк, чтобы забрать его, подобрали его на улице в Голливуде. Они затолкали его в черный "Тахо" и умчались в частный авиационный терминал в аэропорту, где держали его на льду, без права доступа, в конференц-зале, пока не прибыл Лестер. У Уилла сложилось отчетливое впечатление, что Фрейзер предпочел бы убить его сразу или, по крайней мере, причинить мучительную дозу боли; он предположил, что если бы кто-то застрелил одну из его команд ФБР, он захотел бы сделать то же самое. Но он также мог сказать, что Фрейзер был солдатом, а хорошие солдаты подчинялись приказам.
  
   Итак, Фрейзер открыл ноутбук Шеклтона и после нескольких нажатий клавиш выпалил: "Какой у него пароль?"
  
   "Пифагор", - ответил Уилл.
  
   Фрейзер вздохнул. "Гребаный яйцеголовый. Пи-И?"
  
   "Пи-И", - печально сказал Уилл.
  
   Затем, через несколько секунд: "Это здесь, как и было объявлено, господин секретарь".
  
   "Как мы можем быть уверены, что вы сделали копию, агент Пайпер?" - Спросил Лестер.
  
   Уилл достал из бумажника квитанцию и бросил ее на стол. "Карта памяти Radio Shack, куплена сегодня, после инцидента".
  
   "Итак, мы знаем, что ты спрятал это где-то в городе", - презрительно сказал Фрейзер.
  
   "Это большой город. С другой стороны, я мог бы отправить это по почте. Или я мог бы отдать это кому-то, кто мог знать, а мог и не знать, что это было. В любом случае, я могу гарантировать вам, что если я не буду регулярно и часто вступать в личный контакт с одной или несколькими неназванными сторонами, карта памяти будет передана средствам массовой информации ". Он заставил свой рот растянуться в тонкой улыбке. "Итак, джентльмены, не издевайтесь надо мной или кем-либо,о ком я забочусь".
  
   Лестер помассировал виски. "Я знаю, что ты говоришь и почему ты это говоришь, но ты же на самом деле не хочешь, чтобы это когда-нибудь стало известно, не так ли?"
  
   Уилл поставил свой стакан и наблюдал, как его потное дно оставляет влажный звон по дереву. "Если бы я хотел этого, я бы сам отправил это в газеты. Не мне решать, должна ли публика знать. Кто я, черт возьми, такой? Хотел бы я никогда об этом не узнавать. У меня не было возможности хорошенько подумать об этом, но просто знание того, что это есть, меняет все ". Он внезапно усмехнулся, пьяный от пунша.
  
   "Что смешного?" - Спросил Лестер.
  
   "Для парня по имени Уилл концепция свободной воли отчасти важна". На мгновение он снова стал серьезным. "Послушай, я даже не знаю, существует ли сейчас свобода воли. Все продумано заранее, верно? Ничего не изменится, если всплывет твое имя. Я прав?"
  
   "Ты все правильно понял", - с горечью сказал Фрейзер. "Иначе вы были бы в свободном падении с высоты тридцати тысяч футов, пока мы говорим".
  
   Позволит яду этого человека соскользнуть с него. "Ты жил с этим. Разве это не влияет на то, как ты ведешь свою жизнь?"
  
   "Конечно, имеет", - огрызнулся Лестер. "Это бремя. У меня есть сын, агент Пайпер, мой младший сын. Ему двадцать два, и у него муковисцидоз. Мы все знаем, что у него не будет нормальной продолжительности жизни, мы принимаем это. Но ты думаешь, мне нравится знать, что дата его смерти высечена на камне? Ты думаешь, я хочу знать о том дне или позволить ему узнать? Конечно, нет!"
  
   У Фрейзера был другой подход, тот, который заставил Уилла продрогнуть до костей: "Для меня это облегчает задачу. Я знал, что Керри Хайтауэр и Нельсон Элдер должны были умереть, когда они это сделали. Все, что я сделал, это нажал на курок. Я хорошо сплю."
  
   Уилл покачал головой и сделал еще один глоток. "В этом и заключается проблема, тебе не кажется? На что, черт возьми, был бы похож мир, если бы он существовал, и все думали как ты?"
  
   Пронзительный вой двигателей был единственным звуком, пока Лестер не дал ответ политика. "Вот почему мы делаем все возможное, чтобы сохранить Библиотеку в секрете. У нас был замечательный послужной список на протяжении более шести десятилетий, благодаря работе таких преданных делу людей, как Фрейзер. Мы добываем данные только в целях геополитики и национальной безопасности. Мы волей-неволей не делаем запросы, относящиеся к конкретному человеку, если только нет первостепенных соображений безопасности. Мы ответственные распорядители этого чудесного ресурса. В прошлом были незначительные - я бы сказал тривиальные - нарушения и неосторожности, которые устранялись хирургическим путем. Это дело Шеклтона - первое катастрофическое нарушение в истории Зоны 51. Я надеюсь, ты это понимаешь."
  
   Уилл кивнул и наклонился вперед настолько, насколько позволял стол. Он вонзился в секретер. "Я полностью понимаю. Я также понимаю рычаги воздействия. Если ты когда-нибудь заполучишь в свои руки мою копию базы данных, ты засунешь меня в самую глубокую яму, какую только сможешь выкопать, и на всякий случай позаботишься о том, чтобы все, с кем я близок, тоже исчезли. Ты это знаешь, я это знаю. Я просто защищаю себя. Я не теолог и не философ. Меня не интересуют серьезные моральные проблемы, ясно? Я не просил вмешиваться в ваш мир, но это случилось, потому что тридцать лет назад мне случайным образом назначили соседку по комнате Марка Шеклтона! Все, чего я хочу, это чтобы меня оставили в покое, отошли от дел и прожили своей жалкой жизнью как минимум до 2027 года. Ваш главный противник - старый добрый деревенский парень, который просто хочет порыбачить." Он откинулся на спинку кресла и наблюдал за обвисшим лицом Лестера, застывшим на пассивном фризе. "Кто из вас, мальчики, хочет освежить мой напиток?"
  
  
   Вернувшись в Вашингтон, Фрейзер и группа влюбленных из DIA добровольно задержали его на двухдневный разбор полетов, в сравнении с которыми Фрейзер казался гуманитарием. Они заставили его выложить все, что он знал об этом деле, все, кроме местонахождения карты памяти.
  
   Когда с ним покончили, он согласился выполнить то же самое устрашающее соглашение о конфиденциальности, которое должны были подписать все сотрудники Зоны 51, и его отпустили, беспрепятственно, в ожидающие объятия его братьев в ФБР.
  
   Директор ФБР распорядился, чтобы от него не требовали дальнейших допросов в агентстве или представления отчета о последних днях расследования "Судного дня". Сью Санчес, сбитая с толку и невежественная, предложила ему оплачиваемый административный отпуск, пока ему не исполнится двадцать лет, а затем полную пенсию. Он принял сделку с улыбкой, и когда она выходила, он игриво похлопал ее по заду и подмигнул, когда она в гневе обернулась.
  
  
   Уилл откинулся на спинку стула и с тихим удовлетворением прислушивался к разговору за обеденным столом. В этом было что-то домашнее, что-то традиционное и архетипичное, что привело его внутренние ритмы в гармонию. В детстве у Пайпера было не так уж много семейных ужинов, и он не мог вспомнить их за то короткое время, пока обеспечивал своей дочери нуклеарную семью.
  
   Он медленно пережевывал свой стейк и слушал реплику. Его квартира представляла собой приятную развалину, заваленную коробками, чемоданами, женской одеждой, новыми предметами мебели и безделушками.
  
   Лора попыталась налить ему вина, но он накрыл бокал рукой, останавливая ее.
  
   "Ты хорошо себя чувствуешь, папа?" - пошутила она.
  
   "Я сам себя подгоняю", - самодовольно сказал он.
  
   "Он определенно сломлен", - сказала Нэнси.
  
   Он пожал плечами. "Новый я. То же, что и у прежнего меня, но уровень алкоголя в крови немного ниже."
  
   "Тебе от этого легче?" Спросил Грег.
  
   "Неофициально?"
  
   "Да, сэр, не для протокола".
  
   "Да, я знаю. Поди разберись. Что там с книгой, Лора?"
  
   "Все системы отключены. Я жду на галерах и готовлю себя к жизни, полной славы и богатства ".
  
   "Пока ты счастлив, я не против того, что уготовано тебе в будущем. Вы оба."
  
   Грег опустил глаза, сбитый с толку добротой. Репортер в нем все еще испытывал жгучее любопытство к делу Судного дня. Он задавал вопросы Лоре вслух, репетируя их на случай, если у него хватит наглости попытаться взять интервью у Уилла, но знал, что эта тема была табуирована. Он серьезно сомневался, что ему когда-нибудь расскажут, даже если он станет зятем Уилла Пайпера.
  
   Почему Уилла отстранили от расследования и объявили в розыск? Почему дело сошло с официального обсуждения без арестов и без решения? Почему Уилла реабилитировали и мягко отправили на выпас?
  
   Вместо этого он спросил: "Итак, что тебя ждет, Уилл? Ты собираешься немного порыбачить, задери ноги ненадолго?"
  
   "Ни за что!" Вмешалась Нэнси. "Теперь, когда я переехала, Уилл собирается посещать спектакли, музеи, галереи, хорошие рестораны, вы называете это ".
  
   "Я думал, ты ненавидишь Нью-Йорк, папа".
  
   "Я уже здесь. С таким же успехом можно попробовать. Мы, пенсионеры, должны сохранять активность ума, пока женщины расследуют ограбления банков ".
  
   Позже, когда они уходили, Уилл поцеловал свою дочь в щеку и увел ее за пределы слышимости Грега. "Знаешь, мне нравится твой парень. Я хотел тебе это сказать. Держись за него."
  
   Он точно знал, что Грег Дэвис был BTH.
  
  
   Уилл лежит на кровати, наблюдая, как Нэнси украшает его спальню фотографиями, шкатулкой для драгоценностей, плюшевым медведем.
  
   "Тебя это устраивает?" - спросила она.
  
   "Выглядит мило".
  
   "Я имею в виду, ты согласен с нами? Это была хорошая идея?"
  
   "Я думаю, что так и было". Он похлопал по матрасу. "Когда ты закончишь ремонт, тебе стоит прийти сюда и проверить свою новую кровать".
  
   "Я спала в ней раньше", - сказала она и хихикнула.
  
   "Да, но это другое. Теперь это общественная собственность ".
  
   "В таком случае, я займу половину окна", - сказала она.
  
   "Знаешь, я думаю, ты в моем вкусе".
  
   "Что это за тип?"
  
   "Умный, сексуальный, нахальный, почти все "с".
  
   Она подползла к нему и свернулась калачиком, и он обнял ее. Он рассказал ей о Библиотеке. Это было то, чем он должен был поделиться с одним человеком в своей жизни, и секрет склеил их вместе.
  
   "В Лос-Анджелесе я посмотрел кое-что еще на компьютере Шеклтона", - тихо сказал он.
  
   "Хочу ли я знать?"
  
   "12 мая 2010 года рождается ребенок по имени Филипп Уэстон Пайпер. Это произойдет через девять месяцев. Это наш сын ".
  
   Она несколько раз моргнула, затем поцеловала его в лицо.
  
   Он вернул поцелуй и сказал: "У меня довольно хорошее предчувствие относительно будущего".
  
  
   9 ЯНВАРЯ 1297 ГОДА. ОСТРОВ УАЙТ
  
  
   Подол белой мантии настоятеля был пропитан кровью. Каждый раз, когда он наклонялся, чтобы прикоснуться к холодному лбу или осенить крестным знамением распростертое тело, его одежда становилась все более кровавой.
  
   Приор Феликс был рядом с Болдуином, поддерживая его за руку, чтобы настоятель не упал на скользкие от крови камни. Они обошли место бойни, останавливаясь у каждого рыжеволосого писателя, чтобы проверить, нет ли признаков жизни, но таковых не было. Единственное бьющееся сердце в Зале писателей принадлежало старому Бартоломью, который производил свой собственный мрачный осмотр в противоположном конце зала. Болдуин отослал сестру Сабелин, потому что ее истерический плач нервировал и мешал ему собраться с мыслями.
  
   "Они мертвы", - сказал Болдуин. "Все мертвы. Почему, во имя всего Святого, это произошло?"
  
   Бартоломью методично переходил от ряда к ряду, осторожно перешагивая через тела и обходя их, пытаясь удержаться на ногах. Для очень пожилого человека он быстро переходил с одной станции на другую, хватая со стола страницы рукописи и складывая их стопкой в руке.
  
   Он направился к Болдуину, сжимая в руках стопку пергаментов.
  
   "Смотри", - сказал старик. "Смотри!"
  
   Он отложил страницы.
  
   Болдуин взял один и прочитал его.
  
   Затем следующий, и еще один. Он развернул страницы веером на столе, чтобы побыстрее просмотреть их побольше.
  
   На каждой странице стояла дата 9 февраля 2027 года с идентичной надписью.
  
   "Конец света", - сказал Болдуин. "Конец света".
  
   Феликс задрожал. "Так вот когда наступит конец".
  
   Бартоломью слегка улыбнулся этому откровению. "Их работа была выполнена".
  
   Болдуин собрал страницы и прижал их к груди. "Наша работа еще не закончена, братья. Они должны быть похоронены в склепе. Затем я отслужу мессу в их честь. Библиотека должна быть запечатана, а часовня - сожжена. Мир еще не готов."
  
   Феликс и Бартоломью быстро кивнули в знак согласия, когда настоятель повернулся, чтобы уйти.
  
   "2027 год - это далекое будущее", - устало сказал Болдуин. "По крайней мере, у человечества есть очень много времени, чтобы подготовиться к Концу дней".
  
  
   БЛАГОДАРНОСТИ
  
  
   Я не уверен, что эта книга увидела бы свет без заступничества Стива Касдина из Литературного агентства Сандры Дейкстры, который обратил внимание на мое письмо в своей стопке запросов и помог придать рукописи окончательный вид. Он очень популярен в семье Куперов. Также спасибо за душевную поддержку от моих первых читателей, Гуниллы Лакош, Меган Мерфи, Эллисон Тобиа и Джорджа Тобиа, моего друга и адвоката. Я также рад быть частью семьи HarperCollins под опытным крылом моего восхитительного редактора Лиссы Кеуш. Наконец, большое спасибо моей жене Тессе и моему сыну Шейну, которые поддерживали меня на каждом шагу, и особое упоминание моей сестре Гейл Купер и моей матери Роуз Купер за обсуждение чтения и письма на протяжении всей жизни.
  
  
   Об авторе
  
  
  
   ГЛЕНН КУПЕР изучал археологию в Гарварде, прежде чем стать врачом, специализирующимся на инфекционных заболеваниях. После карьеры исследователя он стал главным исполнительным директором в области биотехнологий. Он написал несколько сценариев и руководит независимой кинокомпанией, базирующейся в Бостоне. Он живет в Массачусетсе в одном из старейших домов Америки. "Тайна седьмого сына" - его первый роман.
  
   www.glenncooperbooks.com
  
  
  
   ***
  
  
  
  
  
  
  
   Гленн Купер
  
  
   Тайна седьмого сына
  
  
   21 мая 2009
  
   НЬЮ-Йорк
  
  
   Заядлый Свишер крутил трекбол своего BlackBerry, пока не нашел электронное письмо от финансового директора одного из своих клиентов. Парень хотел найти время, чтобы приехать из Хартфорда, чтобы поговорить о долговом финансировании. Рутинные дела, которые он приберегал для поездки домой. Он набрал большим пальцем ответ, в то время как Таунк Кар рванул по Парк-авеню в пробке "Стоп-энд-гоу".
  
   Звонок возвестил о прибытии нового электронного письма. Это было от его жены: У меня для тебя сюрприз.
  
   Он прислал ответное сообщение: Отлично! Не могу дождаться.
  
   За окном его лимузина тротуары были заполнены жителями Нью-Йорка, опьяненными первыми лучами весенней погоды. Приглушенный вечерний свет и теплый невесомый воздух ускорили их шаги и подняли настроение. Мужчины с куртками на больших пальцах и закатанными рукавами чувствовали дуновение ветра на своих обнаженных предплечьях, а женщины в коротких прозрачных юбках ощущали его на своих бедрах. Сок поднимался, это точно. Гормоны, запертые, как корабли, застрявшие во льдах Арктики, начали высвобождаться во время весенней оттепели. Сегодня вечером в городе должно было начаться действие. С верхнего этажа многоквартирной башни кто-то энергично играл "Священную весну" Стравинского на стереосистеме, и ноты доносились из открытых окон и сливались с какофонией города.
  
   Все это осталось незамеченным Дэвидом, который сосредоточился на своем маленьком светящемся ЖК-экране. И он тоже был незамечен, скрытый за тонированным стеклом - тридцатишестилетний инвестиционный банкир, явно состоятельный, с хорошей шевелюрой, в легком шерстяном костюме от Barneys и хмурым выражением лица, приклеенным с того дня, который ничего не сделал для его карьеры, его эго или его банковского счета.
  
   Такси остановилось у его дома на углу Парк и 81-й улицы, и, пройдя четырнадцать футов от бордюра до двери, он осознал, что погода была приятной. В качестве празднования он вдохнул полную порцию атмосферы в свои легкие, затем сумел улыбнуться своему швейцару. "Как у тебя дела, Пит?"
  
   "Просто замечательно, мистер Свишер. Как сегодня обстоят дела на рынках?"
  
   "Чертова кровавая баня". Он пронесся мимо. "Храни свои деньги под матрасом". Их маленькая шутка.
  
   Его кооператив из девяти комнат на верхнем этаже обошелся ему чуть меньше четырех с тремя четвертями, когда он купил его вскоре после 11 сентября. Кража. Рынки нервничали, продавцы нервничали, даже несмотря на то, что это была жемчужина, здание в белых перчатках, довоенное, с двенадцатифутовыми потолками, кухней-столовой и работающим камином. В парке! Ему нравилось делать покупки в самом низу рынка, любого рынка. Таким образом, он получил больше пространства, чем требовалось бездетной паре, но это был трофей, который вызывал восхищение у его семьи, что всегда заставляло его чувствовать себя чертовски хорошо. Кроме того, сейчас он стоил намного больше семи с половиной шиллингов, даже на срочной распродаже, так что в целом отличная сделка для Swish, часто напоминал он себе.
  
   Почтовый ящик был пуст. Он крикнул через плечо: "Эй, Пит, моя жена уже пришла?"
  
   "Около десяти минут назад".
  
   Это был сюрприз.
  
   Ее портфель стоял на столике в прихожей, на стопке почты. Он бесшумно закрыл дверь и попытался встать на цыпочки, может быть, подкрасться к ней сзади, обхватить ее груди руками и прижаться к ееягодицам. Его представление о веселье. Итальянский мрамор разрушил его план, когда даже его мягкие мокасины постукивали и отдавались эхом, достаточным, чтобы выдать его.
  
   "Дэвид? Это ты?"
  
   "Да. Ты рано вернулся домой", - крикнул он. "Как так получилось?"
  
   С кухни: "Мои показания были отложены".
  
   Собака услышала его голос и со всех ног выбежала из гостевой спальни в дальнем конце квартиры, ее маленькие лапки заскользили по мрамору, и пудель врезался в стену, как хоккеист.
  
   "Блумберг!" Дэвид закричал. "Как поживает мой малыш?" Он поставил свой чемоданчик и поднял белый пушистый шарик, который лизнул его в лицо своим розовым язычком-поршнем, яростно виляя подстриженным хвостом. "Не писай на папин галстук! Не делай этого. Хороший мальчик, умница. Дорогая, Блуми выгнали?"
  
   "Пит сказал, что Рикардо выгуливал его в четыре".
  
   Он отпустил собаку и пошел за почтой, раскладывая ее по стопкам в своей одержимой манере. Счета. Заявления. Мусор. Личное. Его каталоги. Ее каталоги. Журналы. Открытка?
  
   Простая белая открытка с его именем и адресом, напечатанными черным шрифтом. Он перевернул его.
  
   Там была напечатанная дата: 22 мая 2009 года. И рядом с этим изображение, которое мгновенно взволновало его: безошибочно узнаваемые очертания гроба, высотой около дюйма, нарисованные от руки чернилами.
  
   "Хелен! Ты видел это?"
  
   Его жена вошла в холл, цокая высокими каблуками по камню, идеально одетая в бледно-бирюзовый костюм от Армани с двойной нитью культивированного жемчуга, расположившейся чуть выше намека на декольте, ее жемчужные серьги в тон подчеркивали прическу в стиле "ку-ку". Красивая женщина, любой бы согласился.
  
   "Что видишь?" - спросила она.
  
   "Это".
  
   Она просмотрела его. "Кто послал это?"
  
   "Обратного адреса нет", - сказал он.
  
   "На нем почтовый штемпель Лас-Вегаса. Кого ты знаешь в Вегасе?"
  
   "Господи, я не знаю. Я занимался там бизнесом - я не могу назвать никого навскидку ".
  
   "Может быть, это рекламный ролик для чего-то, например, для тизера", - предположила она, возвращая ему фотографию. "Завтра по почте придет еще кое-что, что объяснит это".
  
   Он купил это. Она была умной и обычно во всем разбиралась. Но все же. "Это дурной тон. Гребаный гроб. Я имею в виду, пожалуйста."
  
   "Не позволяй этому портить тебе настроение. Мы оба дома в цивилизованное время. Насколько это здорово? Хочешь сходить к Тутти?"
  
   Он положил открытку на кучу мусора и схватил ее за задницу. "До или после того, как мы пошалим?" - спросил он, надеясь, что ответом будет "После".
  
   Открытка не давала Дэвиду покоя весь вечер, хотя он больше не поднимал эту тему. Он думал об этом, пока они ждали десерт, он думал о том, когда они вернулись домой сразу после того, как он кончил в нее, он думал об этом, когда он повел Блуми быстренько пописать снаружи здания, прежде чем они легли спать. И это было последнее, о чем он подумал перед тем, как заснуть, пока Хелен читала рядом с ним, голубоватое свечение ее настольной книжной лампы слабо освещало темные углы главной спальни. Гробы его чертовски беспокоили . Когда ему было девять, его пятилетний брат умер от опухоли Вильмса, и маленький полированный гробик Барри из красного дерева, стоящий на пьедестале в мемориальной часовне, до сих пор преследовал его. Кто бы ни отправил ту открытку, он был говнюком, простым и неповторимым.
  
   Он выключил будильник примерно за пятнадцать минут до того, как он должен был сработать в 5:00 утра. Пудель спрыгнул с кровати и начал выполнять свой безумный утренний ритуал бега кругами.
  
   "Хорошо, хорошо", - прошептал он. "Я иду!" Хелен продолжала спать. Банкиры приходили в офис на несколько часов раньше адвокатов, так что утренняя прогулка с собакой была его.
  
   Несколько минут спустя Дэвид поздоровался с ночным швейцаром, когда Блумберг вывел его на поводке в предрассветную прохладу. Он застегнул молнию на своем спортивном костюме до самого горла, прежде чем отправиться на север по их обычному маршруту - до 82-й улицы, где пес неизменно делал большую часть своих дел, на восток до Лекса, зашел в "Старбакс", где рано встает, затем обратно на 81-ю улицу и домой. Парк-авеню редко бывала пуста, и этим утром мимо проезжало изрядное количество такси и грузовиков с доставкой.
  
   Его разум был постоянно занят; он находил концепцию "охлаждения" смехотворной. Он всегда работал под каким-то углом, но когда он приблизился к 82-й улице, он не был сосредоточен на какой-то конкретной теме, скорее на неотредактированной мешанине рабочих задач. Открытка, к счастью, была забыта. Поворачивая на зловеще темную, обсаженную деревьями улицу, его навыки выживания в городских дождевиках почти заставили его изменить маршрут - он ненадолго задумался о том, чтобы продолжить движение до 83-го, - но его мачо из торгового зала не позволил ему расслабиться.
  
   Вместо этого он перешел на северную сторону 82-й улицы, чтобы присматривать за темнокожим парнем, бредущим по тротуару примерно через треть квартала. Если бы ребенок тоже переходил улицу, он бы понял, что попал в беду, схватил Блуми и сбежал. В школе он занимался легкой атлетикой. Он все еще был быстр после взятия Би-бола. Его кроссовки Nike были красиво и туго зашнурованы. Так что, к черту все, в худшем случае с ним все равно было бы в порядке.
  
   Парень направился в его сторону с противоположной стороны квартала, долговязый парень в толстовке с капюшоном, задранной так, что Дэвид не мог видеть его глаз. Он надеялся, что мимо проедет машина или другой пешеход, но на улице было тихо, двое мужчин и собака, так тихо, что он мог слышать, как новые кроссовки ребенка скрипят по асфальту. Особняки были темными, их обитатели спали. Единственное здание швейцара было ближе к Лексингтону. Его сердцебиение участилось, когда они поравнялись. Никакого зрительного контакта. Никакого зрительного контакта. Он продолжал идти. Парень продолжал идти вперед, и пропасть между ними увеличивалась.
  
   Он позволил себе бросить взгляд через плечо и выдохнул, когда увидел, что парень сворачивает на Парк и исчезает за углом. Я гребаный слабак, подумал он. И к тому же предвзятый.
  
   Пройдя половину квартала, Блуми понюхал свое любимое место и начал приседать. Дэвид не мог понять, почему он не слышал парня, пока тот почти не подошел к нему. Может быть, он отвлекся, думая о своей первой встрече с главой отдела рынков капитала, или наблюдая, как собака находит свое место, или вспоминая, как Хелен прошлой ночью сбросила лифчик, или, может быть, парень овладел искусством скрытного бега по городу. Но все это было академично.
  
   Дэвид получил удар в висок и тяжело рухнул на колени, на мгновение очарованный, больше, чем испуганный, неожиданным насилием. От пунша у него голова пошла кругом. Он смотрел, как Блуми доедает свои какашки. Он услышал что-то о деньгах и почувствовал, как чьи-то руки шарили по его карманам. Он увидел лезвие у своего лица. Он почувствовал, как с него соскальзывают часы, затем кольцо. Затем он вспомнил об открытке, этой чертовой открытке, и услышал собственный вопрос: "Это ты ее отправил?" Ему показалось, что он услышал, как парень ответил: "Да, я отправил это, ублюдок".
  
  
   Годом РАНЕЕ
  
  
  
   КЕМБРИДЖ, Массачусетс
  
   Уилль Пайпер прибыл пораньше, чтобы взять выпивку на борт до прибытия остальных. Переполненный ресторан на Гарвард-сквер назывался "ОМ", и Уилл пожал могучими плечами от модной эклектичной азиатской атмосферы. Заведение было не в его вкусе, но в лаундже был бар, и у бармена были кубики льда и скотч, так что это соответствовало его минимальным требованиям. Он искоса посмотрел на художественно грубо обработанную каменную стену за баром, яркие инсталляции видеоарта на плоских экранах и неоново-голубые огни и спросил себя: "Что я здесь делаю?"
  
   Еще месяц назад вероятность того, что он посетит свою двадцать пятую встречу выпускников колледжа, равнялась нулю, и все же вот он здесь, снова в Гарварде, с сотнями сорока семи-и сорока восьми-летних, гадающих, куда подевался лучший отрезок их жизни. Джим Зекендорф, каким бы хорошим адвокатом он ни был, неустанно уговаривал и преследовал его и других по электронной почте, пока все они не согласились. Не то чтобы он подписался на полноценного Монти. Никто не собирался заставлять его маршировать с классом 1983 года в Театр трехсотлетия. Но он согласился приехать из Нью-Йорка, поужинать со своими соседями по комнате, переночевать в доме Джима в Уэстоне и отправиться обратно утром. Будь он проклят, если собирался потратить больше двух дней отпуска на призраков из прошлого.
  
   Стакан Уилла опустел еще до того, как бармен закончил заполнять следующий заказ. Он пустил в ход лед, чтобы привлечь внимание парня, а вместо этого привлек женщину. Она стояла позади него, помахивая двадцаткой бармену, великолепно выглядящей брюнетке лет тридцати. Он почувствовал ее пряный аромат, прежде чем она наклонилась к его широкой спине и спросила: "Когда ты его достанешь, можешь принести мне мангольд?"
  
   Он полуобернулся, и ее кашемировая грудь оказалась на уровне глаз, как и двадцатидолларовая купюра, свисавшая с тонких пальцев. Он обратился к ее груди: "Я достану это для тебя", затем повернул шею, чтобы увидеть хорошенькое личико с лиловыми тенями для век и красными блестящими губами, именно такими, какие ему нравились. Он уловил сильные вибрации доступности.
  
   Она достала деньги с напевным "Спасибо" и заняла тесное пространство, которое он образовал, сдвинув свой табурет на пару дюймов.
  
   Через несколько минут Уилл почувствовал, как кто-то похлопал его по плечу, и услышал: "Я же говорил тебе, что мы найдем его в баре!" На гладком, почти женственном лице Зекендорфа сияла широкая улыбка. У него все еще было достаточно волос, чтобы сделать кудрявую прическу, и Уиллу вспомнился его первый день в Гарвард-Ярде в 1979 году, когда здоровенный белокурый болван из флоридского попрошайничества шлепал, как скумбрия, по палубе лодки, встречаясь с тощим пареньком с густыми волосами и самоуверенной развязностью местного жителя, которого воспитали носить малиновое. Жена Зекендорфа была рядом с ним, или, по крайней мере, Уилл предположил, что удивительно дородная женщина с толстыми ляжками была той самой похожей на веточку невестой, которую он в последний раз видел на их свадьбе в 1988 году.
  
   У Зекендорфов на буксире были Алекс Диннерштейн и его девушка. У Алекса было подтянутое миниатюрное тело и безупречный загар, из-за которого он казался самым молодым из соседей, и он щеголял своей физической формой и щегольством в дорогом костюме европейского покроя и модном носовом платке, белом и ярком, как его зубы. Его уложенные гелем волосы были такими же прямыми и черными, как у первокурсника, и Уилл определил его как красильщика - каждому свое. Доктор Диннерштейну приходилось сохранять молодость ради прелестницы на его руке, модели, по крайней мере, на двадцать лет младше их, длинноногой красавицы с совершенно особенной фигурой, которая почти заставила Уилла забыть его новую подругу, которая осталась неловко потягивать вино из своего бокала.
  
   Зекендорф заметил дискомфорт дамы. "Уилл, ты собираешься нас представить?"
  
   Уилл застенчиво улыбнулся и пробормотал: "Мы не зашли так далеко", вызвав понимающее фырканье Алекса.
  
   Женщина сказала: "Я Джиллиан. Я надеюсь, вам всем понравится ваше воссоединение ". Она начала отходить, и Уилл молча вложил ей в руку одну из своих карточек.
  
   Она взглянула на него, и на ее лице отразилось удивление: СПЕЦИАЛЬНЫЙ АГЕНТ УИЛЛ ПАЙПЕР, ФЕДЕРАЛЬНОЕ БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ.
  
   Когда она ушла, Алекс устроил шоу, похлопав Уилла по плечу и хмыкнув: "Наверное, никогда не встречал парня из Гарварда, который был бы крутым, а, приятель? Это "Беретта" у тебя в кармане или ты рад меня видеть?"
  
   "Отвали, Алекс. Я тоже рад тебя видеть ".
  
   Зекендорф повел их вверх по лестнице к ресторану, затем понял, что им не хватает одного. "Кто-нибудь видел Шеклтона?"
  
   "Ты уверен, что он все еще жив?" Спросил Алекс.
  
   "Косвенные улики", - ответил Зекендорф. "Электронные письма".
  
   "Он не появится. Он ненавидел нас", - заявил Алекс.
  
   "Он ненавидел тебя", - сказал Уилл. "Ты тот, кто приклеил его скотчем к его гребаной кровати".
  
   "Ты тоже был там, если я помню", - хихикнул Алекс.
  
   Ресторан гудел от оживленной болтовни, это музейное пространство с непальскими скульптурами и вделанной в стену статуей Будды создавало настроение. Их столик с видом на Уинтроп-стрит ждал, но не пустовал. В одном конце был одинокий мужчина, нервно теребивший свою салфетку.
  
   "Эй, смотрите, кто здесь!" - крикнул Зекендорф.
  
   Марк Шеклтон поднял глаза, как будто он с ужасом ожидал этого момента. Его маленькие, близко посаженные глазки, частично скрытые козырьком кепки "Лейкерс", метались из стороны в сторону, изучая их. Уилл узнал Марка мгновенно, хотя прошло больше двадцати восьми лет с тех пор, как он практически потерял с ним связь в ту минуту, когда закончился первый год обучения. То же лицо с нулевым содержанием жира, из-за которого его голова выглядела как череп без мяса с глубокими носками и высоким куполом, те же очерченные губы и острый нос. Марк не выглядел как подросток, даже когда ему был год; он просто вырос до своего естественного состояния среднего возраста.
  
   Четверо соседей по комнате были странноватой компанией: Уилл, добродушный спортсмен из Флориды; Джим, быстро говорящий ученик подготовительной школы из Бруклина; Алекс, помешанный на сексе первокурсник из Висконсина; и Марк, компьютерный ботаник-затворник из соседнего Лексингтона. Они были втиснуты во двор в Холуорти на северном полюсе зеленого Гарвардского двора, две крошечные спальни с койками и общая комната с наполовину приличной мебелью, благодаря богатым родителям Цекендорфа. Уилл был последним, кто прибыл в общежитие в сентябре того года, поскольку он был размещен с футбольной командой для предсезонной подготовки. К тому времени Алекс и Джим разбились на пары, и когда он перетащил свою спортивную сумку через порог, они вдвоем фыркнули и указали на другую спальню, где он обнаружил Марка, неподвижно сидящего на нижней койке, заявляющего права на нее, боясь пошевелиться.
  
   "Привет, как у тебя дела?" - Спросил Уилл у парня, расплываясь в широкой южной улыбке на своем точеном лице. "Сколько ты там весишь, Марк?"
  
   "Сто сорок", - подозрительно ответил Марк, пытаясь установить зрительный контакт с возвышающимся над ним мальчиком.
  
   "Ну, я регистрируюсь в два двадцать пять в одних трусах. Ты уверен, что хочешь, чтобы моя тяжелая задница была в паре футов над твоей головой на этой шаткой старой двухъярусной кровати?"
  
   Марк глубоко вздохнул, безмолвно отказался от своих притязаний, и иерархия, таким образом, установилась окончательно.
  
   Они погрузились в случайный хаотичный разговор участников воссоединения, копаясь в воспоминаниях, смеясь над затруднениями, выкапывая неосторожности и слабости. Две женщины были их аудиторией, их оправданием для изложения и доработки. Зекендорф и Алекс, которые остались закадычными друзьями, выступали в роли ведущих, обмениваясь шутками, как пара стендаперов, добивающихся смеха в comedy club. Уилл был не так быстр с колкостями, но его тихие, медленно произносимые воспоминания об их неблагополучном годе привели их в восторг. Только Марк был спокоен, вежливо улыбался, когда они смеялись, пил свое пиво и ковырялся в азиатской кухне фьюжн. Муж поручил жене Цекендорфа сделать снимки, и она выполнила это, обойдя вокруг стола, расставляя их и демонстрируя.
  
   Группы соседей по комнате для первокурсников подобны нестабильному химическому соединению. Как только окружающая среда меняется, связи разрываются, и молекулы разлетаются на части. На втором курсе Уилл отправился в Адамс Хаус в комнату с другими футболистами, Зекендорф и Алекс держались вместе и отправились в Леверетт Хаус, а Марк получил сингл в Currier. Уилл иногда видел Зекендорфа на уроках государственного управления, но все они в основном растворились в своих собственных мирах. После окончания учебы Зекендорф и Алекс остались в Бостоне, и они вдвоем время от времени общались с Уиллом, обычно прочитав о нем в газетах или увидев его по телевизору. Никто из них ни на секунду не задумался о Марке. Он исчез, и если бы не чувство случая, присущее Зекендорфу, и не включение Марком его адреса gmail в книгу воссоединения, он остался бы для них частью прошлого.
  
   Алекс громко рассказывал о какой-то выходке первокурсников с участием близнецов из колледжа Лесли, о ночи, которая якобы поставила его на путь гинекологии на всю жизнь, когда его спутница перевела разговор на Уилла. Все более пьяная клоунада Алекса действовала ей на нервы, и она то и дело поглядывала на крупного мужчину с песочного цвета волосами, который невозмутимо пил скотч напротив нее, казалось бы, без опьянения. "Итак, как ты связался с ФБР?" - спросила его модель, прежде чем Алекс успел рассказать еще одну историю о себе.
  
   "Ну, я был недостаточно хорош в футболе, чтобы стать профессионалом".
  
   "Нет, правда". Она казалась искренне заинтересованной.
  
   "Я не знаю", - тихо ответил Уилл. "У меня не было особого направления после того, как я закончил. Мои приятели здесь знали, чего они хотели: Алекс и медицинская школа, Зек и юридическая школа, у Марка была аспирантура в Массачусетском технологическом институте, верно? " Марк кивнул. "Я провел несколько лет, мотаясь по Флориде, занимаясь преподаванием и коучингом, а затем там открылась вакансия в офисе окружного шерифа".
  
   "Ваш отец служил в правоохранительных органах", - вспоминал Зекендорф.
  
   "Заместитель шерифа в Панама-Сити".
  
   "Он все еще жив?" Спросила жена Цекендорфа.
  
   "Нет, он скончался давным-давно". Он сделал глоток скотча. "Я думаю, это было у меня в крови, и я выбрал путь наименьшего сопротивления и все такое, поэтому я пошел по нему. Через некоторое время шефу стало не по себе из-за того, что у него заместителем был умник из Гарварда, и он заставил меня подать заявление в Квантико, чтобы вытащить меня оттуда к чертовой матери. Это было все, и в мгновение ока я смотрю в лицо пенсии ".
  
   "Когда тебе исполняется двадцать?" - Спросил Зекендорф.
  
   "Чуть больше двух лет".
  
   "Тогда что?"
  
   "Кроме рыбалки, я понятия не имею".
  
   Алекс деловито наливал еще одну бутылку вина. "Ты хоть представляешь, насколько знаменит этот засранец?" он пригласил свою пару.
  
   Она укусила. "Нет, насколько ты знаменит?"
  
   "Я не такой".
  
   "Чушь собачья!" Воскликнул Алекс. "Наш человек здесь похож на самого успешного профилировщика серийных убийц в истории ФБР!"
  
   "Нет, нет, это определенно неправда", - решительно возразил Уилл.
  
   "Скольких ты поймал за эти годы?" - Спросил Зекендорф.
  
   "Я не знаю. Полагаю, несколько."
  
   "Несколько! Это все равно что сказать, что я провел несколько гинекологических обследований ", - воскликнул Алекс. "Говорят, ты мужчина - непогрешимый".
  
   "Я думаю, ты имеешь в виду Папу Римского".
  
   "Да ладно, я где-то читал, что вы можете подвергнуть кого-то психоанализу менее чем за полминуты".
  
   "Мне не нужно так много времени, чтобы понять тебя, приятель, но серьезно, ты не должен верить всему, что читаешь".
  
   Алекс подтолкнул локтем свою спутницу. "Поверь мне на слово - остерегайся этого парня. Он феномен ".
  
   Уиллу не терпелось сменить тему. В его карьере произошло несколько неудачных поворотов, и ему не очень хотелось зацикливаться на былой славе. "Я думаю, мы все неплохо справились, учитывая наше шаткое начало, Зек - известный корпоративный юрист, Алекс - профессор медицины...Да поможет нам Бог, но давайте поговорим о Марке здесь. Чем ты занимался все эти годы?"
  
   Прежде чем Марк смог облизать губы в ожидании ответа, Алекс набросился, возвращаясь к своей древней роли мучителя выродка. "Да, давайте послушаем это. Шеклтон, вероятно, какой-то миллиардер из доткомов со своим собственным 737-м и баскетбольной командой. Вы продолжили изобретать сотовый телефон или что-то в этом роде? Я имею в виду, что ты всегда что-тозаписывал в свой блокнот, всегда при закрытой двери спальни. Что ты там делал, спортсмен, помимо того, что просматривал старые номера Playboy и коробки с салфетками?"
  
   Уилл и Зекендорф не смогли подавить смешок, потому что тогда казалось, что ребенок всегда покупал целую кучу бумажных салфеток. Но Уилл сразу почувствовал укол вины, когда Марк проткнул его зазубренным и ту, скотина? своеобразный взгляд.
  
   "Я занимаюсь компьютерной безопасностью", - почти прошептал Марк в свою тарелку. "К сожалению, я не миллиардер". Он поднял глаза и с надеждой добавил: "Я также немного пишу на стороне".
  
   "Ты работаешь в компании?" Вежливо спросил Уилл, пытаясь искупить свою вину.
  
   "Я работал на нескольких из них, но теперь я такой же, как ты, я думаю. Я работаю на правительство ".
  
   "Действительно. Где?"
  
   "Невада".
  
   "Ты живешь в Вегасе, верно?" Сказал Зекендорф.
  
   Марк кивнул, явно разочарованный тем, что никто не отреагировал на его комментарий о написании.
  
   "Какая ветвь?" - Спросил Уилл, и когда его ответом был немой взгляд, он добавил: "Правительства?"
  
   Угловатое адамово яблоко Марка дернулось, когда он сглотнул. "Это лаборатория. Это вроде как засекречено ".
  
   "У Шэка есть секрет!" Алекс радостно закричал. "Дай ему еще выпить! Развяжи ему рот!"
  
   Зекендорф выглядел очарованным. "Ну же, Марк, не мог бы ты рассказать нам что-нибудь об этом?"
  
   "Прости".
  
   Алекс наклонился ко мне. "Держу пари, что кто-нибудь из ФБР мог бы выяснить, что ты задумал".
  
   "Я так не думаю", - ответил Марк с долей самодовольства.
  
   Зекендорф не позволил этому уйти и подумал вслух: "Невада, Невада - единственная секретная правительственная лаборатория, о которой я когда-либо слышал в Неваде, находится в desert...at как называется...Зона 51?" Он ждал отрицания, но вместо этого получил хорошее вытянутое бесстрастное лицо. "Скажи мне, что ты не работаешь в Зоне 51!"
  
   Марк поколебался, затем лукаво сказал: "Я не могу тебе этого сказать".
  
   "Вау", - сказала впечатленная модель. "Разве не там изучают НЛО и тому подобные вещи?"
  
   Марк улыбнулся, как Мона Лиза, загадочно.
  
   "Если бы он рассказал тебе, ему пришлось бы убить тебя", - сказал Уилл.
  
   Марк энергично покачал головой, опустив глаза и потеряв чувство юмора. В горле у него была пронзительная сухость, которая встревожила Уилла. "Нет. Если бы я рассказал тебе, другие люди убили бы тебя ".
  
  
   22 мая 2009
  
  
  
   СТЕЙТЕН-АЙЛЕНД, Нью-Йорк
  
   Онсуэла Лопес была измотана и испытывала боль. Она была на корме парома на Стейтен-Айленд, сидела на своем обычном месте, направлявшемся домой, у выхода, чтобы можно было быстро сойти на берег. Если она опоздала на автобус номер 51 в 10:45 вечера, ей пришлось долго ждать следующего автобуса на автобусной станции в терминале Сент-Джордж. Дизельные двигатели мощностью девять тысяч лошадиных сил посылали вибрации по ее хрупкому телу, вызывая сонливость, но она слишком подозрительно относилась к своим попутчикам, чтобы закрыть глаза, чтобы не пропала ее сумочка.
  
   Она положила распухшую левую лодыжку на пластиковую скамейку, но пятку положила на газету. Ставить ее туфлю прямо на скамейку было бы грубо и неуважительно. Она вывихнула лодыжку, когда споткнулась о шнур от собственного пылесоса. Она работала уборщицей в офисе в нижнем Манхэттене, и это был конец долгого дня и длинной недели. Это было благословением, что авария произошла в пятницу, так что у нее были выходные, чтобы прийти в себя. Она не могла позволить себе пропустить ни одного рабочего дня и молилась, чтобы к понедельнику с ней все было в порядке. Если бы в субботу вечером ей все еще было больно, она бы пошла на раннюю мессу в воскресенье и попросила Деву Марию помочь ей быстро исцелиться. Она также хотела показать отцу Рочасу странную открытку, которую она получила, и развеять свои опасения по этому поводу.
  
   Консуэла была некрасивой женщиной, которая плохо говорила по-английски, но она была молода и обладала красивой фигурой, поэтому всегда остерегалась заигрываний. В нескольких рядах от нее, лицом к ней, юноша-латиноамериканец в серой толстовке продолжал улыбаться ей, и хотя поначалу ей было неловко, что-то в его белых зубах и оживленных глазах побудило ее вежливо улыбнуться ему в ответ. Это было все, что потребовалось. Он представился и провел последние десять минут поездки, сидя рядом с ней, сочувствуя ее травме.
  
   Когда паром причалил, она захромала прочь, сопротивляясь его предложению поддержки. Он внимательно следовал за ней на несколько шагов позади, хотя она двигалась черепашьим шагом. Он предложил подвезти ее домой, но она отказалась - об этом не могло быть и речи. Но поскольку паром опоздал на несколько минут, а ее выход был таким медленным, она опоздала на свой автобус и передумала. Он казался хорошим парнем. Он был забавным и уважительным. Она согласилась, и когда он ушел, чтобы забрать свою машину из гаража, она перекрестилась для страховки.
  
   Когда они приблизились к повороту к ее дому на Фингерборд-роуд, его настроение ухудшилось, и она забеспокоилась. Беспокойство переросло в страх, когда он промчался мимо ее улицы и проигнорировал ее протесты. Он продолжал молча вести машину по Бэй-стрит, пока не свернул резко налево, направляясь к парку Артура фон Бризена.
  
   В конце темной дороги она плакала, а он кричал и размахивал складным ножом. Он заставил ее выйти из машины и потянул за руку, угрожая причинить ей боль, если она закричит. Его больше не волновала ее больная лодыжка. Он со скоростью бега потащил ее через кусты к воде. Она поморщилась от боли, но была слишком напугана, чтобы издать звук.
  
   Темная массивная надстройка моста Верразано-Нэрроуз была впереди них, словно какое-то зловещее присутствие. В поле зрения не было ни души. На лесной поляне он швырнул ее на землю и грубо вырвал у нее из рук сумочку. Она начала рыдать, и он сказал ей заткнуться. Он порылся в ее вещах и положил в карман те несколько долларов, которые у нее были. Затем он нашел простую белую открытку, адресованную ей, с нарисованным от руки изображением гроба и датой 22 мая 2009 года. Он посмотрел на это и садистски улыбнулся.
  
   "Usted me piensa le envio esto?" он спросил. Ты думаешь, я отправил тебе это?
  
   "Не се", - всхлипнула она, качая головой.
  
   "Будь здоров, окружай себя по-настоящему", - сказал он, смеясь и расстегивая ремень. Что ж, я посылаю тебе это.
  
  
   10 ИЮНЯ 2009
  
  
  
   НЬЮ-Йорк
  
   Я предполагал, что ее все еще не будет, и его подозрения подтвердились в ту секунду, когда он открыл дверь и бросил свою сумку на колесиках и портфель.
  
   Квартира оставалась в том состоянии, в котором она была до Дженнифер. Ароматические свечи. Исчез. Коврики для посуды на обеденном столе. Исчез. Подушки с оборками. Исчез. Ее одежда, обувь, косметика, зубная щетка. Исчез. Он закончил свой стремительный тур по планировке одной спальни и открыл дверцу холодильника. Даже эти дурацкие бутылочки с витаминной водой. Исчез.
  
   Он прошел двухдневный выездной курс по развитию чувствительности, предписанный на его последней аттестации. Если бы она неожиданно вернулась, он бы опробовал на ней какие-нибудь новые техники, но Дженнифер все еще была - ушла.
  
   Он ослабил галстук, сбросил туфли и открыл маленький шкафчик с напитками под телевизором. Ее конверт был засунут под его бутылку Johnnie Walker Black, там же, где он нашел его в тот день, когда она устроила на него облаву. На нем она написала "Пошел ты" своим характерным женским почерком. Он налил большую порцию, закинул ноги на кофейный столик и, как в старые добрые времена, перечитал письмо, в котором рассказывалось о себе то, что он уже знал. На полпути его отвлек грохот - картина в рамке упала из-за его большого пальца ноги. Это прислал Зекендорф: соседи по комнате первокурсников на их встрече выпускников прошлым летом. Прошел еще один год.
  
   Час спустя, одурманенный выпивкой, он был переполнен одним из чувств Дженнифер: "ты неисправим".
  
   Неисправимый недостаток, подумал он. Интересная концепция. Невозможно исправить. Невозможно искупить. Нет шансов на реабилитацию или значимое улучшение.
  
   Он включил игру Mets и заснул на диване.
  
   С изъяном или нет, он был за своим столом к 8: 00 утра следующего дня, копаясь в своем почтовом ящике Outlook. Он набрал несколько ответов, затем отправил электронное письмо своему руководителю Сью Санчес, поблагодарив ее за то, что у нее хватило управленческого мастерства и дальновидности рекомендовать его для семинара, который он только что посетил. По его подсчетам, его чувствительность увеличилась примерно на сорок семь процентов, и он ожидал, что она увидит немедленные и измеримые результаты. Он деликатно подписал его "Уилл" и нажал "Отправить".
  
   Через тридцать секунд зазвонил его телефон. Линия Санчеса.
  
   "Добро пожаловать домой, Уилл", - сказала она, истекая патокой.
  
   "Рад вернуться, Сьюзен", - сказал он, его южный акцент сгладился за все годы, проведенные вдали от "попрошаек Флориды".
  
   "Почему бы тебе не прийти и не навестить меня, хорошо?"
  
   "Когда было бы лучше для тебя, Сьюзен?" - серьезно спросил он.
  
   "Сейчас!" Она повесила трубку.
  
   Она сидела за его старым столом в его старом офисе, из которого благодаря Мохаммеду Атте открывался прекрасный вид на Статую Свободы, но это раздражало его не так сильно, как недовольное выражение ее подтянутого оливкового лица. Санчес была одержимой спортсменкой, которая читала руководства по обслуживанию и книги по самопомощи в управлении во время тренировок. Она всегда привлекала его физически, но эта кислая физиономия и назойливый тон с латиноамериканским акцентом притупили его интерес.
  
   Она поспешно сказала: "Сядь. Нам нужно поговорить, Уилл."
  
   "Сьюзан, если ты планируешь выговориться мне, я готов справиться с этим профессионально. Правило номер шесть - или это было правило номер четыре?: "когда ты чувствуешь, что тебя провоцируют, не действуй опрометчиво. Остановись и обдумай последствия своих действий, затем тщательно подбирай слова, уважая реакцию человека или людей, которые бросили тебе вызов. " Неплохо, да? Я получил сертификат". Он улыбнулся и сложил руки на своем зарождающемся брюшке.
  
   "Я сегодня совсем не в настроении слушать твою чушь", - устало сказала она. "У меня проблема, и мне нужно, чтобы ты помог мне ее решить". Руководство - говори за себя: тебя собираются надуть.
  
   "Для тебя? Что угодно. При условии, что это не связано с обнажением или не испортит мои последние четырнадцать месяцев ".
  
   Она вздохнула, затем сделала паузу, давая Уиллу понять, что принимает правило номер четыре или шесть близко к сердцу. Он знал, что она считала его своим проблемным ребенком номер один. Все в офисе знали результат:
  
   Уилл Пайпер. Сорок восемь, на девять лет старше Санчеса. Бывший ее босс, до того, как его понизили с должности менеджера до специального агента. Раньше он был потрясающе красив, ростом шесть с лишним футов, с двутавровыми плечами, ярко-голубыми глазами и по-мальчишески взъерошенными волосами песочного цвета, прежде чем алкоголь и бездействие придали его телу консистенцию и бледность поднимающегося хлебного теста. В прошлом был отчаянным игроком, прежде чем стать бойким занозой в заднице, наблюдающим за часами.
  
   Она просто выплюнула это. "У Джона Мюллера был инсульт два дня назад. Врачи говорят, что он поправится, но он будет в отпуске по болезни. Его отсутствие, особенно сейчас, является проблемой для офиса. Бенджамин, Рональд и я обсуждали это ".
  
   Уилл был поражен новостями. "Мюллер? Он моложе тебя! Чертов марафонец. Как, черт возьми, у него случился инсульт?"
  
   "У него была дыра в сердце, которую никто раньше не замечал", - сказала она. "Маленький сгусток крови из его ноги проплыл и поднялся к его мозгу. Это то, что мне сказали. Довольно страшно, как это могло случиться ".
  
   Уилл ненавидел Мюллера. Самодовольный, жилистый говнюк. Все по правилам. Совершенно невыносимый, СУКИН сын все еще отпускал язвительные комментарии ему в лицо о его надувании -изолированный, как предположил ублюдок, своим статусом прокаженного. "Надеюсь, он всю оставшуюся жизнь будет ходить и разговаривать как умственно отсталый", - было первой мыслью, пришедшей на ум. "Господи, это очень плохо", - сказал он вместо этого.
  
   "Нам нужно, чтобы ты взялся за дело Судного дня".
  
   Потребовалась почти сверхъестественная сила, чтобы не сказать ей, чтобы она трахалась сама с собой.
  
   Это должно было быть его делом с самого начала. На самом деле, это было не что иное, как возмутительно, что ему не предложили эту книгу в тот день, когда она попала в офис. И вот его, одного из самых опытных экспертов по серийным убийствам в новейшей истории Бюро, пропустили из-за громкого дела прямо в его юрисдикции. Он предположил, что это было показателем того, насколько пострадала его карьера. В то время оскорбление было адски болезненным, но он достаточно быстро справился с этим и пришел к убеждению, что избежал пули.
  
   Он был на финишной прямой. Выход на пенсию был подобен блестящему водянистому миражу в пустыне, просто вне досягаемости. Он покончил с амбициями и стремлением, он покончил с офисной политикой, он покончил с убийствами и смертью. Он был уставшим и одиноким и застрял в городе, который ему не нравился. Он хотел вернуться домой. С пенсией.
  
   Он переваривал плохие новости. "Судный день" быстро стал самым громким делом управления, требующим такой интенсивности, какой он не проявлял годами. Долгие дни и испорченные выходные не были проблемой. Благодаря Дженнифер у него было все время в мире. Проблема была в зеркале, потому что - как он сказал бы любому, кто спросил - ему просто больше не было дела. Вам нужны были неистовые амбиции, чтобы раскрыть дело о серийном убийстве, и это пламя давным-давно угасло. Удача тоже была важна, но, по его опыту, ты преуспел, надорвав свой горб и создав условия для того, чтобы удача делала свое капризное дело.
  
   Помимо этого, партнершей Мюллера была молодой специальный агент, всего три года как окончившая Куантико, которая была настолько проникнута благочестивыми амбициями и прямотой управления, что он сравнивал ее с религиозной фанатичкой. Он наблюдал, как она суетилась на двадцать третьем этаже, быстро шла по коридорам, абсолютно лишенная чувства юмора и ханжеская, воспринимающая себя настолько серьезно, что ему стало плохо.
  
   Он наклонился вперед, почти побледнев. "Послушай, Сьюзен", - начал он, повысив голос, "это не очень хорошая идея. Этот корабль отплыл. Тебе следовало попросить меня взяться за это дело несколько недель назад, но знаешь что? Это был правильный выбор. На данный момент это нехорошо для меня, это нехорошо для Нэнси, это нехорошо для офиса, Бюро, налогоплательщиков, жертв и проклятых будущих жертв! Ты это знаешь, и я это знаю!"
  
   Она встала, чтобы закрыть дверь, затем откинулась на спинку стула и скрестила ноги. Шорох ее трущихся друг о друга колготок на мгновение отвлек его от напыщенной речи. "Да, я буду говорить потише, " вызвался он, " но больше всего это ужасно для тебя. Ты в ловушке. У вас крупные кражи и насильственные преступления, филиал, занимающий второе место по известности в Нью-Йорке! Этого мудака Судного дня поймают на твоем дежурстве, ты продвигаешься. Ты женщина, ты этническая, несколько лет ты была помощником директора в Квантико, может быть, специальным агентом по надзору в Округе Колумбия, Небо - это предел. Не облажайся, вовлекая меня, это мой дружеский совет ".
  
   Она одарила его таким взглядом, что грязь застыла. "Я, конечно, ценю это обратное наставничество, Уилл, но я не думаю, что хочу полагаться на советы по карьере от человека, который скатывается вниз по организационной лестнице. Поверьте, мне не нравится эта идея, но мы обсудили ее внутри компании. Бенджамин и Рональд отказываются переводить кого-либо из отдела по борьбе с терроризмом, и больше никто из белых воротничков или организованной преступности не занимался подобными делами. Они не хотят, чтобы кто-то прыгал с парашютом из Вашингтона или другого офиса. Это выставляет их в плохом свете. Это Нью-Йорк, а не Кливленд. У нас должна быть глубокая скамейка запасных. У тебя правильный фон - не та личность, над которой тебе придется поработать, но правильный фон. Это твое. Это будет твое последнее крупное дело, Уилл. Ты выходишь на ура. Подумай об этом таким образом и приободрись ".
  
   Он предпринял еще одну попытку. "Если мы поймаем этого парня завтра, чего мы не сделаем, я стану историей к тому времени, как это дело дойдет до суда".
  
   "Итак, ты вернешься, чтобы свидетельствовать. К тому времени суточные, вероятно, будут выглядеть довольно прилично ".
  
   "Очень смешно. Что насчет Нэнси? Я отравлю ее. Ты хочешь, чтобы она была жертвенным агнцем?"
  
   "Она - пистолет. Она может постоять за себя, и она может справиться с тобой ".
  
   Он перестал спорить, угрюмый. "А как насчет дерьма, над которым я работаю?"
  
   "Я распространю это повсюду. Нет проблем ".
  
   Это было все, все закончилось. Это не было демократией, и уйти или быть уволенным не было вариантов. Четырнадцать месяцев. Четырнадцать гребаных месяцев.
  
   За пару часов его жизнь изменилась. Появился офис-менеджер с оранжевыми ящиками для переезда, и его активные папки с делами были упакованы и вывезены из его кабинета. На их место прибыли файлы Мюллера "Судный день", коробки с документами, собранными за несколько недель до того, как липкий комок тромбоцитов превратил несколько миллилитров его мозга в кашицу. Уилл уставился на них, как на вонючие кучи навоза, и выпил еще чашку перестоявшего кофе, прежде чем соизволил открыть одну, наугад взяв папку.
  
   Он услышал, как она прочистила горло у входа в кабинку, прежде чем увидел ее.
  
   "Привет", - сказала Нэнси. "Я думаю, мы будем работать вместе".
  
   Нэнси Липински была облачена в угольно-серый костюм. Оно было на полразмера меньше и так ущемляло ее талию, что живот слегка, но непривлекательно выпирал над поясом. Она была небольшого роста, пять футов три дюйма в носках, но, по оценке Уилла, ей нужно было сбросить несколько фунтов повсюду, даже с ее округлого нежного лица. Были ли скулы под этим? Она была не из тех крутых выпускников, которых обычно выставляет Куантико. Ему было интересно, как она прошла проверку в отделении физической подготовки академии. Они там все провернули и не давали девчонкам поблажек. По общему признанию, она не была непривлекательной. Ее практичные каштановые волосы длиной до воротничка, макияж и блеск были подобраны достаточно хорошо, чтобы дополнить изящной формы нос, красивые губы и живые карие глаза, и на другой женщине ее одеколон сделал бы то же самое, что и на нем. Это был ее жалобный взгляд, который вывел его из себя. Могла ли она действительно привязаться к такому ничтожеству, как Мюллер?
  
   "Что ты собираешься делать?" - спросил он риторически.
  
   "Подходящее ли это время?"
  
   "Послушай, Нэнси, я едва открыл коробку. Почему бы тебе не уделить мне пару часов, может быть, ближе к вечеру, и мы могли бы начать разговор?"
  
   "Все в порядке, Уилл. Я просто хотел, чтобы вы знали, что, несмотря на то, что я расстроен из-за Джона, я собираюсь продолжать работать над этим делом изо всех сил. Мы никогда не работали вместе, но я изучил некоторые из ваших дел и знаю, какой вклад вы внесли в эту область. Я всегда ищу способы совершенствоваться, поэтому ваше мнение будет чрезвычайно важно для меня ... "
  
   Уилл чувствовал, что должен пресечь такого рода убогие разговоры в зародыше. "Ты фанат Сайнфелда?" он спросил.
  
   "Телевизионное шоу?"
  
   Он кивнул.
  
   "Я имею в виду, что я в курсе этого", - ответила она подозрительно.
  
   "Люди, которые создали шоу, установили основные правила для персонажей, и эти основные правила отличают его от всех других ситкомов. Ты хочешь знать эти правила? Потому что они собираются применить к тебе и ко мне ".
  
   "Конечно, Уилл!" - радостно сказала она, очевидно, готовая усвоить урок.
  
   "Правила были такими - никакого обучения и никаких объятий. Увидимся позже, Нэнси, " невозмутимо произнес он.
  
   Пока она стояла там, выглядя так, словно решала, отступить или ответить, они оба услышали приближающиеся быстрые легкие шаги, женщина пыталась бежать на каблуках. "Сью алерт", - мелодраматично выкрикнул Уилл. "Звучит так, будто у нее есть что-то, чего нет у нас".
  
   В их магазине информация наделяла носителя временной властью, и Сью Санчес, казалось, испытывала джазовый кайф от того, что узнавала что-то раньше всех.
  
   "Хорошо, что вы оба здесь", - сказала она, загоняя Нэнси внутрь куба. "Был еще один! Номер семь, в Бронксе." Она была легкомысленной, на грани подросткового возраста. "Поднимайся туда, пока Сорок пятый участок все не испортил".
  
   Уилл раздраженно вскинул руки в воздух. "Господи, Сьюзен, я пока ни черта не знаю о первых шести. Дай мне передохнуть!"
  
   Взрыв. Нэнси весело вмешалась: "Эй, просто притворись, что это номер один! Ничего особенного! В любом случае, я догоню тебя по дороге ".
  
   "Как я уже сказала, Уилл", - сказала Сью, злобно ухмыляясь, "она - пистолет".
  
   Уилл взял один из стандартных черных "Форд Эксплореров" департамента. Он выехал из подземного гаража на Либерти Плаза, 26 и двигался с односторонним движением, пока не повернул на север, направляясь по ФДР Драйв по скоростной полосе. Машина была детализирована и работала плавно, движение было неплохим, и обычно он наслаждался приятной поездкой из офиса. Если бы он был один, он бы настроился на WFAN и удовлетворил своего спортивного Джонса, но он не был. Нэнси Липински сидела на пассажирском сиденье с блокнотом в руке и читала ему лекцию, когда они проезжали под трамвайной остановкой на острове Рузвельт, гондола которой медленно скользила высоко над неспокойными черными водами Ист-Ривер.
  
   Она была возбуждена, как извращенка на порно-конференции. Это было ее первое дело о серийном убийстве, шампанское убийств, определяющий момент в ее карьере препубертатного возраста. Она выполнила задание, потому что была любимицей Сью и раньше работала с Мюллером. Они отлично ладили, Нэнси была готова поддержать его хрупкое эго. Джон, ты такой умный! Джон, у тебя фотографическая память? Джон, хотел бы я уметь проводить интервью, как ты.
  
   Уилл изо всех сил старался обратить внимание. Три недели кормления с ложечки данными прошли относительно безболезненно, но его разум блуждал, а голова все еще была затуманена после ночного свидания с Джонни Уокером. Тем не менее, он знал, что может войти в ритм в мгновение ока. За два десятилетия он возглавил восемь крупных дел о серийных убийствах и участвовал в бесчисленном количестве других.
  
   Первый был в Индианаполисе, во время его первого полевого задания, когда он был ненамного старше Нэнси. Преступник был извращенным психом, который любил тушить сигареты о веки своих жертв" пока выброшенный окурок не разбивал футляр. Когда его вторая жена, Эви, поступила в аспирантуру в Дьюке, он добился перевода в Роли, и, конечно же, другой псих с опасной бритвой начал убивать женщин в Эшвилле и его окрестностях. Девять мучительных месяцев и пять расчлененных жертв спустя, он поймал и этого подонка. Внезапно у него появилась репутация; он был специалистом де-факто. Они отправили его, снова беспорядочно разведенного, в штаб-квартиру, чтобы он расследовал преступления с применением насилия в группе, возглавляемой Хэлом Шериданом, человеком, который обучил поколение агентов, как составлять профиль серийных убийц.
  
   Шеридан был холодной рыбой, эмоционально отстраненным и накрепко взвинченным до такой степени, что стал объектом офисной шутки: если бы в Вирджинии вспыхнуло массовое убийство, Хэлу пришлось бы быть в списке подозреваемых. Он тщательно распределял дела по всей стране, сопоставляя разум преступника с разумом его агентов. Шеридан передал ему дела, связанные с крайней жестокостью и пытками, убийцами, которые направляли массовую ярость на женщин. Поди разберись.
  
   Декламации Нэнси начали проникать сквозь его туман. Факты, он должен был признать, были чертовски интересными. Он знал широкие штрихи из СМИ. Кто не знал? Это была история. Как и следовало ожидать, прозвище преступника "Убийца судного дня" появилось в прессе. The Post удостоилась почестей. Его кровавый соперник, Daily News, сопротивлялся несколько дней, публикуя заголовки "ОТКРЫТКИ Из АДА", но вскоре капитулировал и начал трубить о Конце света по всей первой полосе.
  
   По словам Нэнси, на открытках не было обычных отпечатков пальцев; отправитель, вероятно, использовал перчатки без волокон, возможно, из латекса. На паре карточек было несколько отпечатков пальцев, не связанных между собой, и сотрудничающие отделения ФБР на местах работали с почтовыми работниками в сети доставки из Лас-Вегаса в Нью-Йорк. Сами открытки были простыми белыми, размером три на пять, и продавались в тысячах торговых точек. Они были напечатаны на струйном принтере HP Photosmart, одном из десятков тысяч экземпляров, выпущенных тиражом, и дважды загружались для печати с каждой стороны. Шрифт был из стандартного выпадающего меню Microsoft Word. Нарисованные тушью контуры гроба, вероятно, были выполнены одной и той же рукой с использованием черной ручки Pentel ultrafine point, одной из миллионов, находящихся в обращении. Все марки были одинаковыми, с изображением американского флага за сорок один цент, одной из сотен миллионов, выпущенных тиражом, с отклеивающимися оборотами, без ДНК. Шесть открыток были отправлены по почте 18 мая и прошли проверку через центральный процессинговый центр USPS в Лас-Вегасе.
  
   "Итак, у парня было бы достаточно времени, чтобы долететь из Вегаса в Нью-Йорк, но ему было бы сложно сесть за руль или на поезд", - вставил Уилл. Он застал ее врасплох, поскольку она не была уверена, что он слушал. "Вы получили списки пассажиров на все прямые рейсы и рейсы с пересадкой из Вегаса, прибывающие в Ла Гуардиа, Кеннеди и Ньюарк между восемнадцатым и двадцать первым?"
  
   Она оторвала взгляд от своего блокнота. "Я спросил Джона, должны ли мы это сделать! Он сказал мне, что это не стоило таких хлопот, потому что кто-то мог отправить их по почте для убийцы ".
  
   Уилл посигналил Camry, ехавшей слишком медленно, на его вкус, затем агрессивно передал вправо, когда она не поддалась. Он не смог скрыть своего сарказма. "Сюрприз! Мюллер ошибался. У серийных убийц почти никогда не бывает сообщников. Иногда они убивают парами, как снайперы из Вашингтона или стрелки из Феникса, но это чертовски редко. Получение материально-технической поддержки для организации преступлений? Это было бы впервые. Эти парни - волки-одиночки ".
  
   Она что-то писала.
  
   "Что ты делаешь?" он спросил.
  
   "Записываю то, что ты сказал".
  
   Господи, это не школа, подумал он. "Поскольку у твоей ручки нет колпачка, запиши и это тоже", - едко сказал он. "В случае, если убийца действительно совершил рывок по пересеченной местности, проверьте наличие штрафов за превышение скорости на основных маршрутах".
  
   Она кивнула, затем осторожно спросила: "Ты хочешь услышать больше?"
  
   "Я слушаю".
  
   Все сводилось к следующему: возраст жертв, четырех мужчин и двух женщин, варьировался от восемнадцати до восьмидесяти двух. Три из них были на Манхэттене, по одному в Бруклине, Стейтен-Айленде и Квинсе. Сегодняшняя была бы первой в Бронксе. Все почерки были одинаковыми. Жертва получает открытку с датой через один или два дня в будущем, на каждой из которых на обороте нарисован гроб, и в конечном итоге ее убивают в точную дату. Два ножевых ранения, одно огнестрельное, одно обставлено как передозировка героином, одно раздавлено машиной, которая вылетела на тротуар в результате наезда и скрылась, а одно выброшено из окна.
  
   "И что сказал Мюллер по этому поводу?" - Спросил Уилл.
  
   "Он думал, что убийца пытался сбить нас с толку, не придерживаясь одной схемы".
  
   "И что ты об этом думаешь?"
  
   "Я думаю, это необычно. Это не то, что написано в учебниках ".
  
   Он представил себе ее тексты по криминологии, отрывки, навязчиво выделенные желтыми фломастерами, аккуратные поля, крошечные буквы. "Как насчет профилей жертв?" он спросил. "Есть какие-нибудь ссылки?"
  
   Жертвы, казалось, не были связаны между собой. Специалисты по вычислительной технике в Вашингтоне проводили матричный анализ на основе нескольких баз данных в поисках общих знаменателей, суперкомпьютерной версии six degrees Кевина Бэкона, но пока никаких совпадений.
  
   "Сексуальные посягательства?"
  
   Она пролистала страницы. "Только одна, тридцатидвухлетняя испаноязычная женщина, Консуэла Пилар Лопес, из Стейтен-Айленда. Она была изнасилована и зарезана до смерти ".
  
   "После того, как мы закончим в Бронксе, я хочу начать там".
  
   "Почему?"
  
   "Вы можете многое рассказать об убийце по тому, как он обращается с леди".
  
   Теперь они ехали по скоростной автомагистрали Брукнер, направляясь на восток через Бронкс.
  
   "Ты знаешь, куда мы направляемся?" он спросил.
  
   Она нашла это в своей записной книжке. "Салливан Плейс, восемь сорок семь".
  
   "Спасибо тебе! Я понятия не имею, где это, - рявкнул он. - У меня нет ни малейшего гребаного понятия, где это. "Я знаю, где находится стадион "Янки". Точка. Это все, что я знаю о гребаном Бронксе ".
  
   "Пожалуйста, не ругайся", - сказала она строго, как учитель средней школы, делающий выговор. "У меня есть карта". Она развернула его, мгновение изучала и огляделась. "Нам нужно выйти на бульваре Брукнера".
  
   Они проехали в молчании милю. Он ждал, когда она возобновит урок, но она с каменным лицом смотрела на дорогу.
  
   Он, наконец, поднял взгляд и увидел, что ее нижняя губа дрожит. "Что? Ты злишься на меня за то, что я сбросил Ф-бомбу, черт возьми?"
  
   Она с тоской посмотрела на него. "Ты отличаешься от Джона Мюллера".
  
   "Иисус", - пробормотал он. "Тебе потребовалось так много времени, чтобы понять это?"
  
   Двигаясь на юг по Ист-Тремонт, они миновали здание Сорок пятого участка на Баркли-авеню, уродливое приземистое здание со слишком небольшим количеством парковочных мест для такого количества патрульных машин, сгрудившихся вокруг него. Столбик термометра показывал восемьдесят градусов, и улица кишела пуэрториканцами, которые тащили пластиковые пакеты для покупок, толкали детские коляски или просто прогуливались с прижатыми к ушам мобильными телефонами, заходя в бакалейные лавки, винные погреба и дешевые магазины для мам и пап. Женщины демонстрировали много плоти. На его вкус, слишком много толстых цыпочек в топиках на бретельках и коротких шортах, покачивающихся в шлепанцах. Они действительно думают, что выглядят по-лисьи? он задумался. Они сделали его пассажирку похожей на супермодель.
  
   Нэнси уткнулась в карту, пытаясь не облажаться. "Отсюда третий поворот налево", - сказала она.
  
   Салливан Плейс была неподходящей улицей для крупного убийства. Патрульные машины без опознавательных знаков и фургоны судмедэкспертов были припаркованы в два ряда перед местом преступления, перекрыв движение. Уилл подъехал к молодому полицейскому, пытающемуся сохранить одну полосу движения, и показал свой значок. "Боже", - простонал полицейский. "Я не знаю, куда тебя поместить. Ты можешь проехаться по кварталу? Может быть, за углом что-то есть ".
  
   Уилл передразнил его. "За углом".
  
   "Да, в окрестностях квартала, ты знаешь, нужно соблюдать пару правил".
  
   Уилл выключил зажигание, вышел и бросил полицейскому ключи. Машины начали сигналить как сумасшедшие, мгновенно образовалась пробка.
  
   "Что ты делаешь!" - заорал полицейский. "Ты не можешь оставить это здесь!" Нэнси продолжала сидеть во внедорожнике, подавленная.
  
   Уилл позвал ее. "Давай, давай двигаться дальше. И запишите номер значка офицера Кунео в свою записную книжку на случай, если он сделает что-нибудь неуважительное по отношению к государственной собственности."
  
   Коп пробормотал: "Мудак".
  
   Уилл был помешан на выяснении отношений, и этот парень отлично бы с этим справился. "Послушай, " сказал он, кипя от ярости, - если тебе нравится твоя жалкая работенка, тогда не морочь мне голову! Если тебе насрать на это, тогда попробуй. Продолжай! Попробуй это!"
  
   Двое сердитых парней с вздутыми венами лицом к лицу. "Уилл! Мы можем идти?" - взмолилась Нэнси. "Мы теряем время".
  
   Коп покачал головой, сел в "Эксплорер", проехал на нем квартал и дважды припарковал его перед машиной детектива. Уилл, все еще тяжело дыша, подмигнул Нэнси: "Я знал, что он найдет нам место".
  
   Это был небольшой жилой дом, три этажа, шесть квартир, грязно-белая кирпичная кладка, сколоченная в сороковых годах. Коридор был тусклым и унылым, полы выложены коричневой и черной керамической плиткой в шахматном порядке, грязно-бежевые стены, голые желтые лампочки. Все действие происходило в квартире 1А и вокруг нее, на первом этаже слева. В задней части зала, возле мусорной шахты, члены семьи собрались вместе в горе нескольких поколений: тихо плачущая женщина средних лет, ее муж в рабочих ботинках, пытающийся утешить ее, полностью беременная молодая женщина, сидящая на голом полу, оправляющаяся от гипервентиляции, молодая девушка в воскресном платье, выглядящая сбитой с толку, пара стариков в свободных рубашках, качающих головами и поглаживающих свою щетину.
  
   Уилл протиснулся в полуоткрытую дверь квартиры, Нэнси последовала за ним. Он поморщился при виде того, как слишком много поваров портят бульон. На площади в восемьсот квадратных футов находилось по меньшей мере дюжина человек, что астрономически увеличивало вероятность загрязнения места преступления. Он провел быструю разведку, а Нэнси следовала за ним по пятам, и, что удивительно, никто не остановил их и даже не усомнился в их присутствии. Гостиная. Старинная мебель и безделушки. Телевизор двадцатилетней давности. Он достал из кармана ручку и раздвинул ею занавески, чтобы заглянуть в каждое окно, процедуру, которую он повторял в каждой комнате. Кухня. Все в меру. В раковине нет посуды. Ванная, тоже прибранная, пахнущая присыпкой для ног. Спальня. Слишком много болтающего персонала, чтобы разглядеть что-либо, кроме пухлых мертвых ног, серых и пятнистых, рядом с неубранной кроватью, одна ступня наполовину в тапочке.
  
   Уилл проревел: "Кто здесь главный?"
  
   Внезапная тишина, пока не раздается: "Кто спрашивает?" Лысеющий детектив с большим животом и в облегающем костюме отделился от толпы и появился в дверях спальни.
  
   "ФБР", - сказал Уилл. "Я специальный агент Пайпер". Нэнси выглядела обиженной, что ее не представили.
  
   "Детектив Чэпмен, Сорок пятый участок". Он протянул большую теплую руку, весом с кирпич. От него пахло луком.
  
   "Детектив, что вы скажете, если мы очистим это место, чтобы мы могли спокойно осмотреть место преступления?"
  
   "Мои ребята почти закончили, тогда это все твое".
  
   "Давай сделаем это сейчас, хорошо? Половина ваших людей не носит перчаток. Ни на ком нет пинеток. Вы устраиваете здесь беспорядок, детектив."
  
   "Никто ничего не трогает", - сказал Чэпмен, защищаясь. Он заметил, что Нэнси делает заметки, и нервно спросил: "Кто она, твоя секретарша?"
  
   "Специальный агент Липински", - сказала она, мило помахивая перед ним блокнотом. "Могу я узнать ваше имя, детектив Чэпмен?"
  
   Уилл подавил улыбку.
  
   Чэпмен не был склонен вступать в территориальные отношения с федералами. Он разглагольствовал и бесновался, тратил впустую свое время и заканчивал проигрышным концом предложения. Жизнь была слишком короткой. "Все в порядке!" - объявил он. "У нас здесь ФБР, и они хотят, чтобы все вышли, так что собирайтесь и позвольте им делать свое дело".
  
   "Пусть они оставят открытку", - сказал Уилл.
  
   Чэпмен полез в нагрудный карман и вытащил белую карточку из пакета на молнии. "Я понял это прямо здесь".
  
   Когда в комнате никого не было, они с детективом осмотрели тело. Там начинало поджариваться, и в воздухе витали первые запахи разложения. Для жертвы огнестрельного ранения крови было на удивление мало, несколько сгустков на ее спутанных седых волосах, полоса на левой щеке, где артериальный поток из уха образовал приток, который тек по ее шее и капал на мохово-зеленый ковер. Она лежала на спине, в футе от цветочной оборки на своей неубранной кровати, одетая в розовую хлопчатобумажную ночную рубашку, которую надевала, наверное, тысячу раз. Ее глаза, уже абсолютно сухие, были открыты и пристально смотрели. Уилл видел бесчисленное множество тел, многие из них были изуродованы до неузнаваемости из-за своей человечности. Эта леди выглядела довольно неплохо, милая пуэрториканская бабушка, которую, казалось бы, можно было привести в чувство, хорошенько встряхнув за плечо. Он проверил Нэнси, чтобы оценить ее реакцию на присутствие смерти.
  
   Она делала заметки.
  
   Чэпмен начал: "Итак, как я себе это представляю ..."
  
   Уилл поднимает руку, останавливая его на полуслове. "Специальный агент Липински, почему бы вам не рассказать нам, что здесь произошло?"
  
   Ее лицо вспыхнуло, отчего щеки казались еще полнее. Румянец добрался до ее горла и исчез под вырезом белой блузки. Она сглотнула и облизала губы кончиком языка. Она начала медленно, затем ускорила темп, собираясь с мыслями. "Ну, убийца, вероятно, был здесь раньше, не обязательно внутри квартиры, но вокруг здания. Защитная решетка на одном из кухонных окон была сорвана. Я бы посмотрел на это поближе, но готов поспорить, что оконная рама сгнила. И все же, даже прячась в переулке, он не стал бы рисковать , выполнив всю работу за одну ночь, если бы не хотел быть уверенным, что попадет в дату, указанную на открытке. Он вернулся прошлой ночью, зашел в переулок и закончил снимать решетку. Затем он вырезал окно стеклорезом и отодвинул защелку снаружи. Он втоптал немного грязи из переулка на пол кухни и в холле, и прямо там, и там."
  
   Она указала на два пятна на ковре в спальне, включая одно пятно, на котором стоял Чэпмен. Он отступил, как будто это было радиоактивно.
  
   "Должно быть, она что-то услышала, потому что села и попыталась надеть тапочки. Прежде чем она смогла закончить, он был в комнате и выстрелил с близкого расстояния в ее левое ухо. Похоже, что это пуля малого калибра, вероятно, калибра 22. Пуля все еще в ее черепе, выходного отверстия нет. Я не думаю, что здесь имело место сексуальное насилие, но нам нужно это проверить. Кроме того, нам нужно выяснить, не было ли что-нибудь украдено. Дом не был разграблен, но я нигде не видел бумажника. Он, вероятно, ушел тем же путем, каким пришел." Она сделала паузу и наморщила лоб. "Вот и все. Это то, что, я думаю, произошло ".
  
   Уилл нахмурился, заставив ее вспотеть на несколько секунд, а затем сказал: "Да, я думаю, что это тоже произошло". Нэнси выглядела так, словно только что выиграла конкурс по правописанию, и гордо уставилась на свои туфли на креповой подошве. "Вы согласны с моим напарником, детектив?"
  
   Чэпмен пожал плечами. "Очень может быть. Да, пистолет 22 калибра, я уверен, что это то самое оружие, которое здесь есть ".
  
   Этот парень ни хрена не понимает, подумал Уилл. "Вы не знаете, было ли что-нибудь украдено?"
  
   "Ее дочь говорит, что у нее пропала сумочка. Это она нашла ее этим утром. Открытка лежала на кухонном столе вместе с какой-то другой почтой."
  
   Уилл указал на бабушкины бедра. "Подвергалась ли она сексуальному насилию?"
  
   "Я не имею ни малейшего представления! Может быть, если бы ты не выгнал судмедэксперта, мы бы знали, " раздраженно произнес Чэпмен.
  
   Уилл опустился на корточки и ручкой осторожно приподнял ее ночную рубашку. Он, прищурившись, заглянул в палатку и увидел нетронутое старушечье нижнее белье. "Не похоже на это", - сказал он. "Давайте посмотрим открытку".
  
   Уилл внимательно осмотрел его спереди и сзади и передал Нэнси. "Это тот же шрифт, что используется в других книгах?"
  
   Она сказала, что это было.
  
   "Это курьер двенадцатого пункта", - сказал он.
  
   Она спросила, откуда он это знает, и ее голос прозвучал впечатленно.
  
   "Я знаток шрифтов", - язвительно заметил он. Он прочитал название вслух. "Ида Габриэла Сантьяго".
  
   По словам Чепмен, ее дочь сказала ему, что никогда не использовала свое второе имя.
  
   Уилл встал и потянулся. "Ладно, у нас все хорошо", - сказал он. "Держите район оцепленным, пока не прибудет команда криминалистов ФБР. Мы будем на связи, если нам что-нибудь понадобится ".
  
   "У тебя есть какие-нибудь зацепки по этому психу?" Спросил Чэпмен.
  
   У Уилла зазвонил мобильный телефон в кармане куртки, вопреки здравому смыслу воспроизводя Ode to Joy. Пока он искал его, он ответил: "Черт возьми, детектив, но это только мой первый день в расследовании", затем сказал в трубку: "Это Пайпер ..."
  
   Он выслушал и пару раз покачал головой, прежде чем сказал звонившему: "Когда идет дождь, он льет как из ведра. Скажите, Мюллер не добился чудесного выздоровления, не так ли?...Очень жаль." Он закончил разговор и поднял глаза. "Готов к долгой ночи, партнер?"
  
   Нэнси кивнула, как кукла с качающейся головой. Похоже, ей понравилось название "партнер", очень понравилось.
  
   "Это был Санчес", - сказал он ей. "У нас есть еще одна открытка, но эта немного отличается. Это датировано сегодняшним днем, но парень все еще жив ".
  
  
   12 ФЕВРАЛЯ 1947
  
  
  
   ЛОНДОН
  
   Эн Бевин был связующим звеном, посредником. Единственный член кабинета, служивший в обоих правительствах. Для Клемента Этли, премьер-министра лейбористской партии, Бевин был логичным выбором. "Эрнест, " сказал Этли своему министру иностранных дел, когда они вдвоем сидели перед жарко горящим камином на Даунинг-стрит, " поговори с Черчиллем. Скажи ему, что я лично прошу его о помощи ". На лысой голове Этли выступили капельки пота, и Бевин с дискомфортом наблюдал, как ручеек стекает по его высокому лбу на ястребиный нос.
  
   Задание принято. Никаких вопросов, никаких оговорок. Бевин был солдатом, лидером лейбористов старой закалки, одним из основателей крупнейшего британского профсоюза TGWU. Всегда прагматичный, до войны он был одним из немногих политиков-лейбористов, сотрудничавших с консервативным правительством Уинстона Черчилля и выступавших против пацифистского крыла лейбористской партии.
  
   В 1940 году, когда Черчилль готовил нацию к войне и сформировал коалиционное правительство, состоящее из всех партий, он назначил Бевина министром труда и национальной службы, предоставив ему широкий портфель, включающий внутреннюю экономику военного времени. Бевин проницательно нашел баланс между военными и бытовыми потребностями и создал свою собственную армию из пятидесяти тысяч человек, уволенных из вооруженных сил для работы на угольных шахтах: Bevin Boys. Черчилль был о нем самого высокого мнения.
  
   Затем шокирующее. Всего через несколько недель после дня победы, наслаждаясь триумфальной победой, человек, которого русские называли британским бульдогом, проиграл всеобщие выборы 1945 года, потерпев сокрушительное поражение от Лейбористской партии Клемента Этли, отвергнутый электоратом, который не доверял ему в восстановлении нации. Человек, который сказал: "Мы защитим наш остров любой ценой, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы никогда не сдадимся", прихрамывая, ушел с большой сцены в "Капитуляции", подавленный и унылый. Черчилль угрюмо возглавил оппозицию после своего поражения, но большую часть удовольствия получал в своем любимом Чартвелл-хаусе, где он писал стихи, рисовал акварели и бросал хлеб черным лебедям.
  
   Теперь, полтора года спустя, Бевин, министр иностранных дел премьер-министра Этли, сидел глубоко под землей в ожидании своего бывшего босса. Было холодно, и Бевин застегнул пальто поверх своего утепленного зимнего костюма. Он был крепким мужчиной с редеющими седыми волосами, зачесанными назад и напомаженными, мясистым лицом с зарождающимися щеками. Он намеренно выбрал это тайное место встречи, чтобы послать психологический сигнал. Тема была бы важной. Секрет. Приходите сейчас, без промедления.
  
   Сообщение не ускользнуло от внимания Черчилля, который ворвался, огляделся без сантиментов и заявил: "Почему вы просите меня вернуться в это богом забытое место?"
  
   Бевин встал и взмахом руки отпустил высокопоставленного военного, который сопровождал Черчилля. "Ты был в Кенте?"
  
   "Да, я был в Кенте!" Черчилль сделал паузу. "Я никогда не думал, что ступлю сюда снова".
  
   "Я не буду просить твое пальто. Здесь прохладно".
  
   "Так было всегда", - ответил Черчилль.
  
   Двое мужчин бесстрастно пожали друг другу руки, затем сели, Бевин подвел Черчилля к месту, где перед ним лежал красный портфель с печатью премьер-министра.
  
   Они были в бункере на Джордж-стрит, где Черчилль и его военный кабинет отсиживались большую часть конфликта. Комнаты были построены в подвальном помещении здания Управления работ, прямо между парламентом и Даунинг-стрит. Огороженная мешками с песком, укрепленная бетоном и находящаяся глубоко под землей, Джордж-стрит, вероятно, пережила бы прямое попадание, которое так и не произошло.
  
   Они смотрели друг на друга через большой квадратный стол в Кабинете министров, куда днем или ночью Черчилль созывал своих ближайших советников. Это была унылая, утилитарная комната со спертым воздухом. Рядом находилась комната с картами, все еще оклеенная картами театров военных действий, и личная спальня Черчилля, в которой еще долго пахло сигарами после того, как погасла последняя. Дальше по коридору в старом переоборудованном чулане для метел находилась Трансатлантическая телефонная комната, где шифратор под кодовым названием "Sigsaly" шифровал разговоры между Черчиллем и Рузвельтом. Насколько знал Бевин, механизм все еще функционировал. Ничего не изменилось с того дня, когда Военные комнаты были тихо закрыты: День Виктора Дж.
  
   "Не хочешь покопаться в этом?" Спросил Бевин. "Я полагаю, у генерал-майора Стюарта есть связка ключей".
  
   "Я не знаю". Теперь Черчилль был нетерпелив. Бункер вызывал у него беспокойство. Он коротко сказал: "Послушайте, почему бы вам не перейти к сути? Чего ты хочешь?"
  
   Бевин произнес свое отрепетированное вступление. "Возник вопрос, совершенно неожиданный, весьма примечательный и довольно деликатный. Правительство должно разобраться с этим осторожно и деликатно. Поскольку это касается американцев, премьер-министр поинтересовался, не окажетесь ли вы в необычно выгодном положении, чтобы помочь ему лично в этом вопросе."
  
   "Я в оппозиции", - ледяным тоном сказал Черчилль. "Почему я должен хотеть помогать ему в какой-либо деятельности, кроме как освободить Даунинг-стрит и вернуться в мой офис?"
  
   "Потому что ты величайший патриот, которым когда-либо обладала нация. И потому, что человек, которого я вижу сидящим передо мной, больше заботится о благополучии британского населения, чем о политической целесообразности. Вот почему я верю, что вы, возможно, захотите помочь правительству ".
  
   Черчилль выглядел озадаченным, понимая, что его разыгрывают. "Во что, черт возьми, ты ввязался? Апеллируешь к моей патриотической стороне? Давай, расскажи мне о своем беспорядке ".
  
   "Эта папка кратко описывает нашу ситуацию", - сказал Бевин, кивая на красную папку. "Я хотел бы знать, не могли бы вы прочитать это до конца. Ты захватил с собой очки для чтения?"
  
   Черчилль пошарил в своем нагрудном кармане. "У меня есть". Он обернул тонкие проволочные кольца вокруг своей огромной головы. "И ты будешь просто сидеть там и крутить своими большими пальцами?"
  
   Бевин кивнул и откинулся на спинку простого деревянного стула. Он наблюдал, как Черчилль фыркнул и открыл папку. Он наблюдал, как тот читает первый абзац. Он наблюдал, как тот снял очки и спросил: "Это что, какая-то шутка? Ты действительно ожидаешь, что я в это поверю?"
  
   "Это не шутка. Невероятно, да. Вымышленный, нет. По мере чтения вы увидите предварительную работу, проделанную военной разведкой для подтверждения достоверности полученных данных ".
  
   "Это не то, чего я ожидал".
  
   Бевин кивнул.
  
   Прежде чем Черчилль продолжил чтение, он закурил сигару. Его старая пепельница все еще была под рукой.
  
   Время от времени он бормотал что-то неразборчивое себе под нос. Однажды он воскликнул: "Остров Уайт из всех мест!" В какой-то момент он поднялся, чтобы разжать ноги и снова зажечь сигару. Время от времени он хмурил брови и бросал на Бевина быстрый вопросительный взгляд, пока через десять минут не закончил файл. Он снял очки, спрятал их, затем глубоко затянулся своей Гаваной. "Я там, внутри?"
  
   "Несомненно, да, но я бы не хотел знать подробностей", - торжественно сказал Бевин.
  
   "А ты?" - Спросил Черчилль.
  
   "Я не спрашивал".
  
   Внезапно Черчилль оживился, как он бывал так много раз в этой комнате, его кровь закипела от убежденности. "Это должно быть скрыто от общественности! Мы только-только пробуждаемся от нашего великого кошмара. Это только погрузит нас во тьму и хаос".
  
   "Это именно наше мнение".
  
   "Кто знает об этом? Насколько жестко это можно контролировать?"
  
   "Круг тесен. Помимо премьер-министра, я единственный министр. Менее полудюжины военных офицеров знают достаточно, чтобы связать воедино точки. Тогда, конечно, есть профессор Этвуд и его команда ".
  
   Черчилль хмыкнул. "Это особая проблема. Ты был прав, что изолировал их ".
  
   "И, наконец, - продолжил Бевин, " американцы. Учитывая наши особые отношения, мы чувствовали, что должны проинформировать президента Трумэна, но нам дали заверения, что только очень небольшое число их людей было проинформировано ".
  
   "Это причина, по которой ты пришел ко мне? Из-за янки?"
  
   Бевин, наконец, почувствовал себя достаточно тепло, чтобы снять пальто. "Я буду полностью честен с тобой. Премьер-министр хочет, чтобы вы разобрались с Трумэном. Их отношения непрочны. Правительство хочет поручить это дело вам. Мы не хотим быть вовлеченными дальше сегодняшнего дня. Американцы предложили полностью завладеть материалами, и после продолжительных внутренних дебатов мы склоняемся к тому, чтобы предоставить их им. Мы этого не хотим. Очевидно, у них есть всевозможные идеи, но, честно говоря, мы не желаем знать. Предстоит проделать серьезную работу по восстановлению страны, и мы не можем брать на себя отвлечение внимания, ответственность, если произойдет утечка информации - или расходы. Кроме того, необходимо принять решения относительно Этвуда и остальных. Мы просим вас взять на себя контроль над этим делом не как лидера оппозиции, не как политического деятеля, а в личном качестве морального лидера ".
  
   Черчилль кивал головой. "Умный. Очень умный. Вероятно, это твоя идея. Я бы сделал то же самое. Послушай, друг, можешь ли ты дать мне гарантии, что это не будет использовано против меня в будущем? Я планирую обойти вас на следующих всеобщих выборах, и было бы дурным тоном торпедировать меня ниже ватерлинии ".
  
   "У вас есть мои заверения", - ответил Бевин. "Дело выходит за рамки политики".
  
   Черчилль встал и один раз хлопнул в ладоши. "Тогда я сделаю это. Я позвоню Гарри утром, если ты сможешь это устроить. Тогда я разберусь с загадкой Этвуда ".
  
   Бевин прочистил пересохшее горло. "Я бы скорее надеялся, что вы сможете быстро разобраться с профессором Этвудом. Он дальше по коридору".
  
   "Он здесь! Ты хочешь, чтобы я разобрался с ним сейчас?" - Недоверчиво спросил Черчилль.
  
   Бевин кивнул и поднялся немного слишком быстро, как будто он убегал. "Я собираюсь оставить вас наедине с этим и лично доложить об этом П.М." Он сделал паузу для выразительности. "Генерал-майор Стюарт будет вашим помощником по материально-техническому обеспечению. Он будет присматривать за вами, пока вопрос не будет решен и все материалы не будут вывезены с британской земли. Это приемлемо для тебя?"
  
   "Да, конечно. Я обо всем позабочусь".
  
   "Спасибо тебе. Правительство благодарно ".
  
   "Да, да, все будут благодарны, кроме моей жены, которая убьет меня за то, что я пропустил ужин", - размышлял Черчилль. "Прикажите привести Этвуда".
  
   "Ты хочешь увидеть его? Я не думал, что это было совершенно необходимо ".
  
   "Дело не в желании увидеть его. Я чувствую, что у меня нет выбора ".
  
   Джеффри Этвуд сидел перед самым известным человеком в мире с выражением крайнего замешательства. Он был подтянутым и жилистым после многих лет полевой работы, но цвет его лица был желтоватым, и он выглядел больным. Хотя ему было пятьдесят два, нынешние обстоятельства заставляли его выглядеть на десять лет старше. Черчилль отметил мелкую дрожь в его руке, когда мужчина поднес к его губам кружку чая с молоком.
  
   "Меня удерживали против моей воли почти две недели", - выпалил Этвуд. "Моя жена ничего не знает об этом. Пятеро моих коллег также были задержаны, одна из них женщина. При всем моем уважении, премьер-министр, это довольно возмутительно. Член моей группы, Реджинальд Сондерс, умер. Мы были травмированы этими событиями ".
  
   "Да, " согласился Черчилль, " это довольно возмутительно. И травмирующая. Я был проинформирован о мистере Сондерсе. Однако, я уверен, вы согласитесь, профессор, что все это дело в высшей степени экстраординарно."
  
   "Ну, да, но..."
  
   "Каковы были ваши обязанности во время войны?"
  
   "Мой опыт был использован с пользой, премьер-министр. Я служил в полку, назначенном для сохранения и каталогизации найденных древностей и предметов искусства, награбленных нацистами из музеев Континента."
  
   "А", - ответил Черчилль. "Хорошо, хорошо. И после выписки вы возобновили свои академические обязанности ".
  
   "Да. Я профессор археологии и древностей Баттеруорта в Кембридже."
  
   "И эти раскопки на острове Уайт были вашим первым полевым проектом после войны?"
  
   "Да, я был на этом месте до войны, но текущие раскопки проводились в новом секторе".
  
   "Я понимаю". Черчилль потянулся за портсигаром. "Ты хочешь один?" он спросил. "Нет? Надеюсь, ты не возражаешь." Он чиркнул спичкой и энергично затянулся, пока комната не заволоклась дымкой. "Вы знаете, где мы сидим, не так ли, профессор?"
  
   Этвуд безучастно кивнул.
  
   "Мало кто за пределами внутреннего святилища посещал эту комнату. Я сам не думал, что когда-нибудь увижу это снова, но я был призван, так сказать, из полуотставки, чтобы разобраться с вашим маленьким кризисом ".
  
   Этвуд запротестовал. "Я понимаю последствия моего открытия, премьер-министр, но я вряд ли думаю, что свобода меня и моей команды должна быть здесь под вопросом. Если это кризис, то он сфабрикован ".
  
   "Да, я разделяю вашу точку зрения, но другие могут не согласиться", - сказал Черчилль с холодностью, которая обеспокоила профессора. "На карту поставлены более важные вещи. Есть последствия, с которыми нужно считаться. Мы не можем допустить, чтобы ты ушел и опубликовал свои находки в каком-то проклятом журнале, ты знаешь!"
  
   Дым заставил Этвуда захрипеть, и он несколько раз кашлянул, чтобы избавиться от мокроты. "Я думал об этом день и ночь с тех пор, как нас взяли под стражу. Пожалуйста, имейте в виду, что я был тем, кто связался с властями. Я не выходил и не звонил на Флит-стрит, ты знаешь. Я готов заключить соглашение о неразглашении и уверен, что смогу убедить своих коллег сделать то же самое. Это должно развеять все опасения ".
  
   "Это, сэр, очень полезное предложение, которое я рассмотрю. Вы знаете, во время войны я принимал много трудных решений в этой комнате. Решения о жизни и смерти ..." Он отключился, вспомнив, в частности, ужасный выбор, позволивший люфтваффе бомбить Ковентри без приказа об эвакуации. Это навело бы нацистов на мысль, что британцы взломали их коды. Погибли сотни мирных жителей. "У вас есть дети, профессор?"
  
   "Две девочки и мальчик. Старшему пятнадцать."
  
   "Что ж, без сомнения, они захотят увидеть своего отца как можно скорее".
  
   Этвуд расплакался и стал эмоциональным. "Вы были источником вдохновения для всех нас, премьер-министр, героем для всех нас, а сегодня личным героем для меня. Я благодарю вас от всего сердца за ваше вмешательство ". Мужчина рыдал. Черчилль стиснул зубы при виде того, как человек вот так распускает руки.
  
   "Не думай об этом. Все хорошо, что хорошо кончается".
  
   После этого Черчилль сидел в одиночестве с наполовину докуренной сигарой. Он почти мог слышать эхо войны, настойчивые голоса, помехи в беспроводных передачах, отдаленный хруст взрывающихся бомб. Струйки и завитки голубого сигарного дыма были похожи на призрачные видения, плавающие в подземных миазмах. Генерал-майор Стюарт, человек, которого Черчилль случайно знал во время войны, вошел и встал прямо, готовый к параду. "Вольно, генерал-майор. Тебе сказали, что теперь вся эта неразбериха у меня на руках?"
  
   "Я был так проинструктирован, премьер-министр".
  
   Черчилль погасил сигару в своей старой пепельнице. "Вы задерживаете Этвуда и его компанию в Олдершоте, верно?"
  
   "Это верно. Профессор считает, что его освобождают ".
  
   "Освобожден? Нет. Отведи его обратно к его народу. Я буду на связи. Это деликатный вопрос. Нельзя торопиться".
  
   Генерал пристально посмотрел на дородного мужчину, щелкнул каблуками и изящно отдал честь.
  
   Черчилль взял пальто и шляпу и, не оглядываясь, медленно вышел из Военного кабинета в последний раз.
  
  
   10 июля 1947
  
  
  
   ВАШИНГТОН, округ Колумбия
  
   Гарри Трумэн выглядел маленьким за своим огромным столом в овальном кабинете. Он был опрятен как иголка, его галстук в бело-голубую полоску был тщательно завязан, дымчато-серый летний костюм полностью застегнут на все пуговицы, черные кончики крыльев отполированы до блеска, каждая прядь редеющих волос идеально зачесана.
  
   В середине его первого президентского срока война осталась позади. Со времен Линкольна ни один новый президент не подвергался такому испытанию огнем. Причуды истории катапультировали его в невообразимое положение. Никто, включая его самого, не поставил бы и пятицентовика на то, что этот простой, довольно ничем не примечательный человек когда-либо добрался бы до Белого дома. Не тогда, когда он продавал шелковые рубашки в магазине "Трумэн и Джейкобсон" в центре Канзас-Сити двадцать пять лет назад; не тогда, когда он был судьей округа Джексон, пешкой демократической машины босса Пендергаста; не тогда, когда он был представителем США. Сенатор от Миссури, все еще марионетка патронажа; даже когда Рузвельт выбрал его своим кандидатом в напарники - шокирующий компромисс, выкованный в душных подсобных помещениях Чикагской конвенции 1944 года.
  
   Но через восемьдесят два дня после своего вице-президентства Трумэна срочно вызвали в Белый дом, чтобы сообщить, что Рузвельт мертв. В одночасье ему пришлось принять бразды правления от человека, с которым он почти не разговаривал в течение первых трех месяцев семестра. Он был персоной нон грата в ближайшем окружении Рузвельта. Его держали в стороне от военного планирования. Он никогда не слышал о Манхэттенском проекте. "Мальчики, молитесь за меня сейчас", - сказал он толпе ожидающих репортеров, и он имел в виду именно это. В течение четырех месяцев бывший галантерейщик санкционировал атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.
  
   К 1947 году он освоился с нелегким делом управления новой сверхдержавой в хаотичном мире, но его методичный, решительный стиль сослужил ему хорошую службу, и он добился успеха. Проблемы возникали быстро и яростно - восстановление Европы в соответствии с Планом Маршалла, основание Организации Объединенных Наций, борьба с коммунизмом с помощью его Закона о национальной безопасности, ускорение внутренней социальной повестки дня с помощью его Справедливой сделки. Я справлюсь с этой работой, заверил он себя. Черт возьми, я справлюсь с этим. Затем что-то из области "выход из левого поля" попало в его повестку дня. Она лежала перед ним на его незагроможденном столе рядом с его знаменитой табличкой "На этом ДЕНЬГИ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ".
  
   Папка в манильской обложке была помечена красными буквами: PROJECT VECTIS-ДОСТУП: ULTRA.
  
   Трумэн вспомнил телефонный звонок, который он получил из Лондона пять месяцев назад, одно из тех ярких событий, которые навсегда и изысканно запечатлеются в памяти. Он вспомнил, во что был одет в тот день, яблоко, которое он ел, о чем он думал за мгновения до и после звонка Уинстона Черчилля.
  
   "Я рад слышать твой голос", - сказал он. "Какой сюрприз!"
  
   "Здравствуйте, господин Президент. Надеюсь, у тебя все хорошо ".
  
   "Никогда не было лучше. Что я могу для тебя сделать?"
  
   Несмотря на помехи на трансатлантической линии, Трумэн услышал напряжение в голосе Черчилля. "Господин Президент, вы можете многое. У нас чрезвычайная ситуация".
  
   "Я, конечно, помогу, если смогу. Это официальный звонок?"
  
   "Это так. Меня втянули. У нашего южного побережья есть небольшой остров, остров Уайт."
  
   "Я слышал об этом".
  
   "Команда археологов нашла там нечто, с чем, откровенно говоря, нам не справиться. Открытие жизненно важно, но мы обеспокоены тем, что у нас просто нет возможности справиться с ним в наших послевоенных условиях. Мы не можем рисковать, путаясь в этом. В лучшем случае это было бы национальным отвлечением, в худшем - национальной катастрофой ".
  
   Трумэн мог представить себе Черчилля, сидящего там, склонившись к телефонной трубке, его крупную фигуру, неясную в дымке сигарного дыма. "Почему бы тебе не рассказать мне, что нашли твои товарищи?"
  
   Невозмутимый маленький президент слушал, его ручка была готова сделать несколько пометок. Через некоторое время он оставил ручку неиспользованной и начал нервно барабанить по столу свободными пальцами. Внезапно его галстук стал слишком тугим, а работа - слишком большой. Он считал, что атомная бомба была его испытанием огнем. Теперь это казалось разминкой перед чем-то большим.
  
   Кроме президента Соединенных Штатов, только шесть других людей в правительстве имели допуск Ultra, секретное обозначение, настолько охраняемое, что само его название было совершенно секретным. Сотни, возможно тысячи, знали о Манхэттенском проекте в период его расцвета, но только полдюжины были посвящены в проект Вектис. Единственным членом кабинета Трумэна, имевшим допуск Ultra, был Джеймс Форрестол. Трумэну Форрестол лично нравился достаточно хорошо, но он абсолютно ему доверял. Это был парень, похожий на него, который был бизнесменом, прежде чем перейти на государственную службу. Он был министром военно-морского флота при Рузвельте, и Трумэн сохранил его на этой должности.
  
   Форрестол был холодным, требовательным трудоголиком, разделявшим яростные антикоммунистические взгляды президента. Трумэн готовил его к более высокому призванию. Со временем Форрестол занял бы недавно созданную должность в правительстве, министра обороны, и Проект Вектис остался бы с ним, всепоглощающий.
  
   Трумэн взломал малиновую восковую печать папки, древний, но эффективный инструмент обеспечения конфиденциальности. Внутри была записка, написанная контр-адмиралом Роско Хилленкеттером, еще одним ультрас-инсайдером, которого Трумэн вскоре назначит первым директором в новом агентстве, которое будет называться ЦРУ. Трумэн прочитал записку, затем полез внутрь и достал пачку газетных вырезок.
  
   Дневник Розуэлла: ВВС ВЕЛИКОБРИТАНИИ ЗАХВАТИЛИ ЛЕТАЮЩУЮ ТАРЕЛКУ На РАНЧО В РАЙОНЕ РОЗУЭЛЛА; и на следующий день: БЫТ. РЕЙМИ ОПУСТОШАЕТ БЛЮДЦЕ из Розуэлла. Би Сакраменто: АРМИЯ РАСКРЫВАЕТ, ЧТО у НЕЕ ЕСТЬ ЛЕТАЮЩИЙ ДИСК, НАЙДЕННЫЙ НА РАНЧО В НЬЮ-МЕКСИКО. Было несколько десятков других национальных историй AP и UP в том же духе.
  
   Alia jacta est, подумал Трумэн, вспоминая латынь своего детства. Цезарь перешел Рубикон, заявив, что "жребий брошен", и изменил ход истории, бросив вызов сенату и войдя в Рим со своими легионами. Трумэн снял колпачок с авторучки и написал краткое послание Хилленкеттеру на чистом листе канцелярских принадлежностей Белого дома. Он положил свое письмо и другие бумаги обратно в папку и достал свой причудливый латунный набор для сургуча из верхнего правого ящика стола. Он щелкнул зажигалкой Zippo, поджег фитиль маленькой банки с керосином и начал медленно растапливать кусочек воска, капля за каплей, на картоне, пока не образовалась кроваво-красная лужица. Жребий был брошен.
  
   24 июня 1947 года частный пилот, летевший вблизи Маунт-Рейнир в штате Вашингтон, сообщил об объектах в форме блюдца, беспорядочно летящих с большой скоростью. В течение нескольких дней сотни людей по всей стране своими глазами видели летающие тарелки, а газеты были наводнены ими. Насос был заправлен для Розуэлла.
  
   Десять дней спустя, в День независимости, во время сильной грозы ночное небо над Розуэллом, штат Нью-Мексико, осветил пылающий голубой объект, который упал на землю к северу от города. Те, кто видел это, клялись, что это была не молния - ничего подобного.
  
   На следующее утро Мак Бразел, управляющий ранчо Дж.Б. Фостера, обширной овцеводческой фермы примерно в семидесяти пяти милях к северо-западу от Розуэлла, гнал стадо на водопой, когда обнаружил большое поле, усеянное кусками металла, фольги и резины. Местами завалы были настолько плотными, что овцы отказывались пересекать пастбище, и их приходилось сгонять вокруг участка.
  
   Бразел, трезвый мужчина с обветренной кожей, быстро осмотрелся и убедил себя, что это не похоже на фольгированные метеозонды, которые он находил в прошлом. Это было нечто гораздо более существенное. При дальнейшем осмотре он заметил перекрещивающиеся следы шин, ведущие к полю обломков и от него. Гусеницы джипа, подумал он. Кто, черт возьми, был на моей земле? Он собрал несколько металлических осколков и закончил свое стадо. Позже тем же вечером он позвонил шерифу округа Чавес Джорджу Уилкоксу и сказал ему как ни в чем не бывало: "Джордж, ты в курсе всех этих разговоров о летающих дисках? Ну, я думаю, что один из них разбрызгался по всей моей земле ".
  
   Уилкокс был хорошо знаком с Бразелом и знал, что он не был чудаком. Если это то, что сказал Мак, что ж, клянусь Богом, он собирался отнестись к этому серьезно. Он позвонил на местный военный аэродром ВВС США Розуэлл, в 509-ю бомбардировочную группу, и получил сигнал командира базы. Полковник Уильям Бланшар, в свою очередь, мобилизовал двух своих лучших офицеров разведки, Джесси Марсела и Шеридана Кавитта, отправиться на ранчо на следующее утро. Затем он передал сообщение по линии своему начальнику в Восьмой воздушной армии в Форт-Уэрте, бригадному генералу Роджеру Рейми, который настоял на том, чтобы получить ответный удар с поля боя. Генерал твердо верил в поговорку "дерьмо течет в гору", поэтому он позвонил в Вашингтон и передал предварительный отчет помощнику министра армии. Он был готов к ответному звонку.
  
   Через несколько минут его помощник сообщил ему, что на линии Вашингтон. "Секретарь Паттерсон?" он спросил.
  
   "Нет, сэр", - последовал ответ. "Это министр военно-морского флота, мистер Форрестол".
  
   Военно-морской флот? Что, во имя Ада, происходит? он задумался, прежде чем ответить на звонок.
  
   Воскресным утром жара уже обжигала красную глину, когда Мак Бразел встретил двух офицеров разведки и взвод солдат у входа на ранчо. Конвой следовал за его грузовиком Ford по пыльным тропам к поросшему кустарником склону холма, где лежала большая часть обломков. Солдаты установили периметр и неловко переминались с ноги на ногу под палящим солнцем, пока майор Марсель, вдумчивый молодой человек, курил сигарету "Пэлл Мэлл" и рылся в обломках. Когда Брэйзел указал на следы шин и спросил, была ли армия там раньше, майор сделал особенно глубокую затяжку и ответил: "Я уверен, что не знал об этом, сэр".
  
   В течение нескольких часов военные обследовали место происшествия, погрузили кучу мусора на свои покрытые брезентом грузовики и уехали. Бразел наблюдал, как конвой исчезает за горизонтом, и достал из кармана кусок металла. Он был тонким, как фольга в пачке сигарет, и таким же легким. но в этом было что-то странное. Он был сильным человеком с руками, подобными тискам, но, как он ни старался, у него ничего не получалось.
  
   В течение следующих двух дней Бразел наблюдал за армейским персоналом, курсирующим туда-сюда к месту крушения. Ему сказали держаться на расстоянии. Во вторник утром он был уверен, что заметил звезду бригадного генерала, проносящегося мимо на джипе. Естественно, большая часть города знала, что на ранчо Фостеров что-то происходит, и к вечеру вторника армия больше не могла скрывать эту историю. Полковник Бланчард выпустил официальный пресс-релиз ВВС США, в котором признал, что местный владелец ранчо нашел летающий диск. Он был обнаружен разведывательным управлением базы и передан в вышестоящую штаб-квартиру. В тот вечер "Розуэлл Дейли Рекорд" выпустила специальный выпуск, и пресса была в бешенстве.
  
   Любопытно, что в течение часа после официального освобождения Бланчарда генерал Рейми разговаривал по телефону с United Press, меняя версию. Это был не летающий диск или что-то подобное. Это был обычный метеозонд с радиолокационным отражателем, ничего особенного. Могла ли пресса сфотографировать обломки? Что ж, ответил он, Вашингтон наложил на все это режим секретности, но он посмотрит, что он может сделать, чтобы помочь им. Вскоре он пригласил фотографов в свой офис в Техасе, чтобы сделать снимки обычного метеозонда из фольги, разложенного на его ковре. "Вот оно, джентльмены. Вот из-за чего был весь сыр-бор ".
  
   В течение недели история потеряла бы свою популярность на национальном уровне. Тем не менее, в Розуэлле постоянно ходили слухи о странных событиях в первые часы и дни после катастрофы. Было сказано, что армия действительно была на месте крушения до прибытия Бразела; там был диск, в основном неповрежденный; и что рано утром были обнаружены пять маленьких нечеловеческих тел, и на базе было проведено вскрытие.
  
   Армейская медсестра, присутствовавшая на вскрытии, позже поговорила с другом-гробовщиком в Розуэлле, делая наброски на салфетке веретенообразных существ с удлиненными головами и огромными глазами. Армия на некоторое время взяла Мака Брэзела под стражу, и после этого он стал значительно менее разговорчивым. В последующие дни практически все свидетели катастрофы и восстановления либо изменили свои показания, либо полностью замолчали, либо были переведены из Розуэлла, о некоторых из них больше никогда не было слышно.
  
   Трумэн ответил на звонок своего секретаря. "Господин Президент, министр военно-морского флота хочет вас видеть".
  
   "Хорошо, впусти его".
  
   Форрестол, щеголеватый мужчина, чьи большие уши были его самой заметной чертой, сидел перед Трумэном с прямой, как шомпол, спиной, выглядя во всех отношениях банкиром в тонкую полоску, которым он был.
  
   "Джим, я хотел бы получить обновленную информацию о Vectis", - начал Трумэн, избегая светской беседы. Это устраивало Форрестола, человека, который использовал как можно меньше слов, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.
  
   "Я бы сказал, что все идет по плану, господин Президент".
  
   "Ситуация в Розуэлле - как там дела?"
  
   "На мой взгляд, мы постоянно помешиваем в кастрюле нужное количество жидкости".
  
   Трумэн энергично кивнул. "Это мое впечатление от вырезок из прессы. Скажи, как армейские парни относятся к получению приказов от министра военно-морского флота?" Трумэн усмехнулся.
  
   "Они не слишком довольны, господин президент".
  
   "Нет, держу пари, что это не так! Я выбрала правильного мужчину - тебя. Теперь это операция ВМС, так что людям просто придется к этому привыкнуть. Теперь расскажи мне об этом месте в Неваде. Как у нас там дела?"
  
   "Жених Лейк. Я посетил это место на прошлой неделе. Это не гостеприимно. Я думаю, так называемое озеро высыхало на протяжении веков. Это удаленное место - оно граничит с нашим испытательным полигоном в Юкка Флэтс. У нас не будет проблем с посетителями, но даже если кто-то намеренно искал это место, оно хорошо защищено географически, с множеством окружающих холмов и гор. Инженерный корпус армии делает отличные успехи. Они идут точно по графику. Построена хорошая взлетно-посадочная полоса, есть ангары и элементарные казармы."
  
   Трумэн сцепил руки за шеей, расслабляясь от хороших новостей. "Это прекрасно, продолжай".
  
   "Раскопки подземного объекта завершены. Заливается бетон, и вскоре начнутся вентиляционные и электрические работы. Я уверен, что объект может быть полностью введен в эксплуатацию в течение запланированного нами срока ".
  
   Трумэн выглядел удовлетворенным. Его человек выполнял работу. "Каково это - быть генеральным подрядчиком самого секретного строительного проекта в мире?" он спросил.
  
   Форрестол задумался над вопросом. "Однажды я построил дом в округе Вестчестер. Этот проект несколько менее обременителен ".
  
   Лицо Трумэна сморщилось. "Потому что твоя жена не заглядывает тебе через плечо в этом вопросе, я прав?"
  
   Форрестол ответил без легкомыслия. "Вы абсолютно правы, сэр".
  
   Трумэн наклонился вперед и немного понизил голос. "Британский материал. Все еще под кайфом в Мэриленде?"
  
   "Было бы легче попасть в Форт Нокс".
  
   "Как ты собираешься перевезти товар через всю страну в Неваду?"
  
   "Адмирал Хилленкеттер и я все еще обсуждаем транспортные вопросы. Я за колонну грузовиков. Он предпочитает грузовые самолеты. У каждого подхода есть свои плюсы и минусы."
  
   "Ну, черт возьми, - пропищал Трумэн, - это зависит от вас, ребята. Я не собираюсь управлять тобой до смерти. И еще кое-что. Как мы собираемся назвать эту базу?"
  
   "Официальное военное картографическое обозначение - NTS 51, господин президент. Инженерный корпус стал называть это Зоной 51."
  
   28 марта 1949 года Джеймс Форрестол подал в отставку с поста министра обороны. Трумэн не замечал проблемы примерно неделю назад, когда мужчина внезапно отклеился. Его поведение стало неустойчивым, он выглядел взъерошенным и неопрятным, он перестал есть и спать и был явно непригоден для службы. Распространился слух, что он перенес полномасштабный психический срыв из-за стресса, связанного с работой, и слух подтвердился, когда его проверили в военно-морском госпитале Бетесды. Форрестол никогда не покидал заточения. 22 мая было найдено его тело, самоубийца, окровавленная тряпичная кукла, распростертая на крыше третьего этажа под шестнадцатым этажом его палаты. Ему удалось открыть кухонное окно напротив своей комнаты.
  
   В карманах его пижамы были два листка бумаги. Одним из них было стихотворение из трагедии Софокла "Аякс", написанное дрожащей рукой Форрестола:
  
   В темной перспективе зияющей могилы-
  
   Горе матери на закате ее дней,
  
   Горе ее опустошенному сердцу и седым вискам,
  
   Когда она услышит
  
   История ее любимого, которую он прошептал ей на ухо!
  
   "Горе, горе!" - будет крик-
  
   Не тихий шепот, подобный дрожащему воплю
  
   Об одинокой птице, ворчливом соловье.
  
   На другом листке бумаги была написана всего одна строка: "Сегодня 22 мая 1949 года, день, когда я, Джеймс Винсент Форрестол, умру".
  
  
   11 ИЮНЯ 2009
  
  
  
   НЬЮ-Йорк
  
   Хотя Уилл и жил в Нью-Йорке, он не был жителем Нью-Йорка. Он застрял там, как почтовая записка, которую можно было легко отклеить и приклеить куда-нибудь еще. Он не получил это место, не подключился к нему. Он не чувствовал его ритма, не обладал его ДНК. Он не обращал внимания на все новое и модное - рестораны, галереи, выставки, шоу, клубы. Он был аутсайдером, который не хотел вмешиваться. Если в городе и была ткань, то он был изношенным концом. Он ел, пил, спал, работал и время от времени совокуплялся в Нью-Йорке, но в остальном он был незаинтересованной стороной. На Второй авеню был любимый бар, на 23-й улице - хорошая греческая закусочная, на 24-й - надежный китайский ресторан навынос, на Третьей авеню - бакалея и уютный винный магазин. Это был его микрокосм, ничем не примечательный асфальтовый квадрат со своим собственным саундтреком - постоянным воем машин скорой помощи, борющихся с пробками, чтобы доставить остатки города в Бельвью. Через четырнадцать месяцев он выяснит, где будет его дом, но он знал, что это будет не Нью-Йорк.
  
   Неудивительно, что он не знал, что Гамильтон-Хайтс был многообещающим районом.
  
   "Ни хрена", - ответил он без интереса. "В Гарлеме?"
  
   "Да! В Гарлеме", - объяснила Нэнси. "Многие профессионалы переехали в центр города. У них есть Starbucks ".
  
   Они ехали в вялотекущей неразберихе в час пик, и она говорила невпопад.
  
   "Городской колледж Нью-Йорка находится там, наверху", - добавила она с энтузиазмом. "Здесь много студентов и профессионалов, несколько отличных ресторанов и тому подобное, и это намного дешевле, чем в большинстве мест на Манхэттене".
  
   "Ты когда-нибудь был там?"
  
   Она немного сдулась. "Ну, нет".
  
   "Итак, откуда у тебя такие знания?"
  
   "Я читал об этом, знаете, в нью-йоркском журнале "Таймс"."
  
   В отличие от Уилла, Нэнси любила город. Она выросла в пригороде Уайт-Плейнс. Ее бабушка и дедушка все еще жили в Квинсе, поляки с сильным акцентом и старомодными манерами. Уайт-Плейнс был ее домом, но город был ее манежем, местом, где она узнала о музыке и искусстве, где впервые выпила, где потеряла девственность в общежитии Колледжа уголовного правосудия имени Джона Джея, где она сдала экзамен по адвокатуре после того, как закончила юридический факультет Фордхэма лучшей в своем классе, где она получила свою первую работу в бюро после Квантико. Ей не хватало времени или денег, чтобы познакомиться с Нью-Йорком в полной мере, но она сделала своим делом держать руку на пульсе города.
  
   Они пересекли мутную реку Гарлем и добрались до угла Западной 140-й улицы и Николас-авеню, где комплекс двенадцатиэтажных зданий был удобно обозначен полудюжиной патрульных машин из Тридцать второго участка на севере Манхэттена. Сент-Николас-авеню была широкой и чистой, с запада ее окаймляла тонкая полоска мятно-зеленого парка, буферная зона между районом и кампусом CCNY. Район выглядел на удивление процветающим. Самодовольный взгляд Нэнси говорил: "Я же тебе говорила".
  
   Квартира Люциуса Робертсона находилась в парксайде на верхнем этаже. Из его больших окон открывался вид на парк Святого Николая, компактный кампус колледжа, а за ним - на реку Гудзон и густо поросшие лесом Палисейды штата Нью-Джерси. Вдалеке кирпично-красная грузовая баржа длиной с футбольное поле двигалась на юг на буксире. Солнце отразилось от старинного латунного телескопа, стоящего на треноге, и Уилла потянуло к нему, охваченного мальчишеским порывом посмотреть в его окуляр.
  
   Он сопротивлялся и показал свой значок, вызвав "Кавалерия здесь!" у лейтенанта участка, здоровенного афроамериканца, которому не терпелось уйти. Полицейские в форме и детективы также почувствовали облегчение. Их смены были растянуты, и они стремились лучше использовать свой драгоценный летний вечер. Холодное пиво и барбекю были выше в их планах, чем няня.
  
   Уилл спросил лейтенанта: "Где наш парень?"
  
   "В спальне, лежа. Мы проверили квартиру. Даже завел собаку. Все чисто".
  
   "Ты получил открытку?"
  
   Оно было упаковано и помечено. Люциус Джефферсон Робертсон, 384 Западная 140-я улица, Нью-Йорк, NY 10030. С другой стороны: маленький гроб и 11 июня 2009 года.
  
   Уилл передал его Нэнси и проверил место. Мебель была современной, дорогой, пара симпатичных предметов восточного стиля, стены из яичной скорлупы, оштукатуренные высококачественными маслами двадцатого века. Все пространство стены было увешано виниловыми пластинками и компакт-дисками в рамках. Рядом с кухней - рояль Steinway с нотами, сложенными стопкой на закрытой крышке. Настенный блок, напичканный высококачественной стереосистемой и сотнями компакт-дисков.
  
   "Что это за парень, музыкант?" - Спросил Уилл.
  
   Лейтенант кивнул. "Джаз. Я никогда о нем не слышал, но Монро говорит, что он знаменит ".
  
   Тощий белый полицейский сказал по сигналу: "Да, он знаменит".
  
   После краткого обсуждения было решено, что теперь эта ситуация принадлежит ФБР. Участок будет прикрывать переднюю и заднюю части здания всю ночь, но ФБР возьмет "под опеку" мистера Робертсона и будет наблюдать за ним столько, сколько им заблагорассудится. Все, что оставалось, это встретиться с их подопечными. Лейтенант позвал через дверь спальни: "Мистер Робертсон, не могли бы вы выйти, сэр?" Мы вызвали ФБР, чтобы встретиться с тобой ".
  
   Из-за двери: "Хорошо, я иду".
  
   Робертсон выглядел как усталый путешественник, худой и сутулый, шаркающий из своей спальни в тапочках, свободных брюках, рубашке из шамбре и тонком желтом кардигане. На вид ему было шестьдесят шесть. Морщины на его лице были такими глубокими, что в складке можно было потерять десятицентовик. Цвет его кожи был чисто черным без намека на коричневый, за исключением ладоней с длинными пальцами, которые были бледными, цвета кофе с молоком. Его волосы и борода были коротко подстрижены, в них было больше соли, чем перца.
  
   Он заметил новые лица. "Как поживаете?" - обратился он к Уиллу и Нэнси. "Мне жаль, что я вызвал столько шума".
  
   Уилл и Нэнси официально представились.
  
   "Пожалуйста, не называйте меня мистером Робертсоном", - запротестовал мужчина. "Мои друзья зовут меня Клайв".
  
   Вскоре полиция убралась восвояси. Солнце опустилось низко над Гудзоном и начало темнеть и расширяться, как жирный кроваво-оранжевый цвет. Уилл задернул шторы в гостиной и опустил жалюзи в спальне Клайва. Тогда еще не стрелял снайпер, но убийца Судного дня все перепутал. Они с Нэнси заново обследовали каждый дюйм квартиры, и пока она оставалась с Клайвом, Уилл подмел коридор и лестничную клетку.
  
   Официальное интервью было простым - рассказывать было особо нечего. Клайв вернулся в город в середине дня после тура по трем городам со своим квинтетом. Ни у кого не было ключа от его квартиры, и, насколько ему известно, в его отсутствие ничего не трогали. После безоблачного перелета из Чикаго он взял желтое такси прямо из аэропорта до своего дома, где обнаружил открытку, зарытую в недельном скоплении почты. Он сразу понял, что это такое, позвонил в 911, и все было кончено.
  
   Нэнси рассказала ему имена и адреса жертв Судного дня, но Клайв печально качал головой при каждом упоминании. Он не знал никого из них. "Почему этот парень хотел причинить мне вред?" он сокрушался своим тягучим голосом. "Я всего лишь пианист".
  
   Нэнси закрыла свой блокнот, и Уилл пожал плечами. С ними было покончено. Было почти восемь часов. До конца Судного дня оставалось четыре часа.
  
   "Мой холодильник пуст" потому что я был в отъезде. В противном случае я бы предложил вам двоим чего-нибудь поесть."
  
   "Мы сделаем заказ на выход", - сказал Уилл. "Что здесь хорошего?" Затем быстро: "Это касается правительства".
  
   Клайв предложил ребрышки из "Чарли" на бульваре Фредерика Дугласа, позвонил и кропотливо оформил сложный заказ с пятью разными сторонами. "Используй мое имя", - прошептал Уилл, записывая его для Клайва печатными буквами.
  
   Пока они ждали, они согласовали план. Клайв не покидал их поля зрения до полуночи. Он не брал трубку. Пока он спал, они несли вахту в гостиной, а утром пересматривали уровень угрозы и разрабатывали новую схему защиты.
  
   Затем они сидели в тишине, Клайв ерзал в своем любимом кресле, хмурился, почесывая бороду. Ему было неуютно с посетителями, особенно с агентами ФБР в смирительных рубашках, которые с таким же успехом могли телепортироваться в его гостиную с другой планеты.
  
   Нэнси вытянула шею и изучала его картины, пока ее брови внезапно не поднялись, и она не воскликнула: "Это де Кунинг?" Она указывала на большое полотно с абстрактными всплесками и пятнами основных цветов.
  
   "Очень хорошо, юная леди, это именно то, что есть. Ты знаешь свое искусство".
  
   "Это потрясающе", - выдохнула она. "Это, должно быть, стоит целое состояние".
  
   Уилл покосился на нее. На его взгляд, это было похоже на то, что ребенок приносит домой, чтобы повесить на холодильник.
  
   "Это очень ценно", - сказал Клайв. "Уиллем дал мне это много лет назад. Я назвал музыкальное произведение в его честь, так что мы все были честны, но я думаю, что получил более выгодную сделку ".
  
   Это раззадорило их обоих, они болтали о современном искусстве, предмете, в котором Нэнси казалась довольно сведущей. Уилл ослабил галстук, посмотрел на часы и прислушался к урчанию в животе. Это уже был долгий день. Если бы не дыра Мюллера в сердце, он был бы сейчас на своем диване, смотрел телевизор и потягивал скотч. Он ненавидел его все больше и больше.
  
   Костяшки пальцев стучали во входную дверь. Уилл вытащил свой "Глок". "Отведи его в спальню". Нэнси обняла Клайва за талию и поспешила увести его, пока Уилл подглядывал в глазок.
  
   Это был офицер полиции, держащий огромный бумажный пакет. "Я держу тебя за ребра", - крикнул патрульный. "Если они тебе не нужны, они будут у меня и парней".
  
   Ребрышки были вкусными - нет, великолепными. Они втроем сидели цивилизованным кружком за маленьким обеденным столом Клайва и жадно ели, зачерпывая картофельное пюре, макароны с сыром, сладкую кукурузу, рис, фасоль и листовую капусту, жуя и глотая в тишине, еда была слишком вкусной, чтобы ее можно было испортить светской беседой. Клайв финишировал первым, затем Уилл, у обоих были полные косоглазия.
  
   Нэнси продолжала есть еще пять минут, не переставая набирать еду на вилки. Оба мужчины наблюдали за происходящим со своего рода сдержанным восхищением, вежливо убивая время, разрывая пакеты с влажными салфетками и суетливо счищая соус барбекю с каждого пальца.
  
   В старших классах Нэнси была миниатюрной и спортивной. Она играла на второй базе в команде по софтболу и была вингером в университетской футбольной команде. В течение первого года вдали от дома она начала набирать вес, поддавшись синдрому первокурсницы. Она набрала лишние килограммы в колледже, и еще больше в юридической школе, и стала положительно коренастой. В середине второго курса в Фордхэме она решила, что хочет поступить на службу в ФБР, но ее консультант по карьере сказал ей, что сначала ей нужно привести себя в форму. Итак, с безумной решимостью она села на молниеносную диету и сбросила себя до 120.
  
   Назначение в нью-йоркский офис было хорошей новостью / плохой новостью. Хорошие новости: Нью-Йорк. Плохие новости: Нью-Йорк. Ее класс GS-10 обеспечивал базовую зарплату в размере около 38 000 долларов, а надбавка за доступность в правоохранительных органах составляла еще 9 500 долларов. Где ты собирался жить в Нью-Йорке, зарабатывая меньше пятидесяти тысяч? Для нее ответом было возвращение домой в Уайт-Плейнс, где она получила свою старую комнату в комплекте с маминой стряпней и специальными пакетными обедами. Она подолгу работала и никогда не была в спортзале изнутри. За три года ее вес снова неуклонно увеличивался, дополняя ее маленькую фигуру.
  
   Уилл и Клайв наблюдали за ней так, словно она была участницей конкурса по поеданию хот-догов. Оскорбленная, она покраснела и отложила свою посуду.
  
   Они убрали со стола и вымыли посуду, как маленькая семья. Было почти десять.
  
   Уилл пальцем раздвинул занавески на несколько дюймов. Было чернильно темно. Встав на цыпочки, он посмотрел прямо вниз и увидел две патрульные машины у обочины, где они и должны были быть. Он задернул шторы и проверил засов на входной двери. Насколько решительным был этот убийца? Каким был бы его ход при полицейском кордоне? Отступит ли он и примет ли поражение? В конце концов, он уже убил старую леди менее двадцати четырех часов назад. Серийные убийцы обычно не были энергичными типами, но этот парень убивал пачками. Пробьет ли он стену соседней квартиры? Спуститься по веревке с крыши и ворваться в окно? Взорвать все чертово здание, чтобы заполучить свою жертву? Уилл не чувствовал преступника, но он был исключением, и отсутствие предсказуемости очень беспокоило его.
  
   Клайв вернулся в свое любимое кресло, пытаясь убедить себя, что время - его друг. Он сблизился с Нэнси, которая, казалось, была очарована медленной четкой интонацией его голоса. Они вдвоем говорили о музыке. Уиллу показалось, что она тоже немного разбиралась в этом предмете.
  
   "Ты шутишь", - сказала она. "Ты играл с Майлзом?"
  
   "О да, я играл с ними всеми. Я играл с Херби, я играл с Диззи, Сонни и Орнетт. Я был благословлен".
  
   "Кто был твоим любимым?"
  
   "Ну, это, должно быть, Майлз, юная леди. Не обязательно как человеческое существо, если вы понимаете, о чем я говорю, но как музыкант, боже мой! Это была не труба в его руках, это был рог, который он получил прямо от Бога. О нет, это было не для смертных. Он не создавал музыку, он творил магию. Когда я играл с ним, я думал, что небеса вот-вот разверзнутся и оттуда хлынут ангелы. Ты хочешь, чтобы я набрал несколько миль прямо сейчас, чтобы я мог показать тебе, что я имею в виду?"
  
   "Я бы предпочла послушать вашу музыку", - ответила она.
  
   "Ты пытаешься очаровать меня, юная мисс ФБР! И ты добиваешься успеха". Он сказал Уиллу: "Ты знаешь, что твой коллега здесь - очаровашка?"
  
   "Это наш первый день вместе".
  
   "У нее есть индивидуальность. С этим ты можешь далеко пойти ". Он поднялся со стула и направился к пианино, сел на табурет и сжал несколько кулаков, чтобы расслабить суставы. "Теперь я должен вести себя мягко, понимаете, из-за соседей". Он начал играть. Медленная, спокойная музыка, слегка нежная, с навязчивыми намеками на мелодии, которые исчезали в тумане, чтобы вернуться заново в дальнейшем. Он довольно долго играл с закрытыми глазами, время от времени напевая несколько тактов аккомпанемента. Нэнси была загипнотизирована, но Уилл держался настороже, поглядывая на часы, прислушиваясь сквозь записи к постукиваниям, царапанью или глухим ударам в ночи.
  
   Когда Клайв закончил, когда последняя нота превратилась в ничто, Нэнси сказала: "Боже мой, это было прекрасно. Большое вам спасибо ".
  
   "Нет, спасибо, что выслушал и присмотрел за мной сегодня вечером". Он откинулся в своем мягком кресле. "Спасибо вам обоим. Ты заставляешь меня чувствовать себя в безопасности, и я ценю это. Скажи, шеф, " обратился он к Уиллу, " можно мне пропустить стаканчик на ночь?"
  
   "Чего ты хочешь? Я достану это для тебя ".
  
   "В кухонном шкафчике справа от раковины у меня есть отличная бутылка Джека. Не вздумай добавлять в это лед ".
  
   Уилл нашел бутылку, наполовину полную. Он отвинтил крышку и понюхал. Мог ли кто-то отравить его? Так вот как это должно было произойти? Затем пришла вдохновенная мысль: мне нужно защитить этого человека, и я не отказался бы выпить. Он налил себе на два пальца и быстро выпил. На вкус как бурбон. Начался приятный небольшой ажиотаж. Я подожду полминуты, чтобы посмотреть, умру ли я, если нет, человек получит свой ночной колпак, подумал он, впечатленный собственной логикой.
  
   "Нашел это, вождь?" Клайв позвал из другой комнаты.
  
   "Да. Будь прямо там ".
  
   Поскольку он выжил, он достал стакан и протянул его Клайву, который втянул носом воздух и заметил: "Рад видеть, что ты угощаешься, дружище".
  
   Нэнси уставилась на него.
  
   "Контроль качества, как у римского дегустатора", - сказал Уилл, но Нэнси выглядела испуганной.
  
   Клайв начал потягивать вино и разговаривать. "Знаете что, мисс ФБР, я собираюсь отправить вам несколько дисков моей группы "The Clive Robertson Five". Мы всего лишь кучка старожилов, но у нас все еще есть свое дело, если вы понимаете, о чем я говорю. Мы по-прежнему готовим на газу, хотя мой парень, Гарри Смайли, на барабанах, он тоже расходует много газа ".
  
   Почти час спустя он все еще говорил о жизни в дороге, стилях игры на клавишных, музыкальном бизнесе. Его напиток был допит. Его голос затих, глаза закрылись, и он начал тихо похрапывать.
  
   "Что нам следует делать?" Тихо спросила Нэнси.
  
   "У нас есть час до полуночи. Пусть он останется прямо там и переждет это ". Он встал.
  
   "Куда ты идешь?"
  
   "В ванную. Тебя это устраивает?"
  
   Она угрюмо кивнула.
  
   Он зашипел на нее. "Что? Ты думал, я собирался еще выпить? Ради всего Святого, мне нужно было убедиться, что оно не отравлено ".
  
   "Самопожертвование", - заметила она. "Восхитительно".
  
   Он отлил и вернулся злой.
  
   Он напрягся, чтобы контролировать свою громкость. "Знаешь, партнер, тебе нужно перестать быть на высоте, если ты хочешь работать со мной". Он требовательно спросил: "Сколько тебе лет?"
  
   "Тридцать".
  
   "Ну, милая, когда я попал в эту игру, ты была в младших классах средней школы, хорошо?"
  
   "Не называй меня милой!" - прошипела она.
  
   "Ты прав, это было неуместно. Даже через миллион гребаных лет ты никогда не была бы моей возлюбленной ".
  
   Она ответила полным взрывом прошептанной ярости. "Что ж, это хорошие новости, потому что в последний раз, когда ты встречалась с кем-то в офисе, тебя чуть не уволили. Так держать, Уилл. Напомни мне никогда не принимать от тебя советов о карьере ".
  
   Клайв фыркнул и слегка пошевелился. Они оба замолчали и уставились друг на друга.
  
   Уилл не был удивлен, что она знала о его неоднозначном прошлом; это было не совсем государственной тайной. Но он был впечатлен, что она так быстро заговорила об этом. Обычно ему требовалось больше времени, чтобы довести женщину до точки кипения. У нее были яйца, он бы отдал ей должное.
  
   Он согласился на перевод в Нью-Йорк шестью годами ранее, когда Хэл Шеридан наконец выгнал его из гнезда после того, как убедил Hr group в Вашингтоне, что он может справиться с управленческим назначением. Нью-йоркское отделение посчитало его приемлемым кандидатом на должность руководителя отдела крупных краж и насильственных преступлений. Его отправили обратно в Квантико на курсы менеджмента, где ему вбили в голову все, что нужно современному руководителю ФБР. Конечно, он знал, что не должен был обманывать администраторов, даже из другого отдела, но Квантико никогда не помещал фотографию Риты Мэзер в свои учебные пособия.
  
   Рита была такой идеально сочной, такой ароматной, такой манящей и, по слухам, такой эффектной в постели, что, по сути, у него не было выбора. Они скрывали свой роман в течение нескольких месяцев, пока ее босс из отдела по борьбе с белыми воротничками не повысил ставку, на которую она рассчитывала, и она попросила Уилла вмешаться. Когда он возразил, она взорвалась и выставила его. Последовал огромный беспорядок: дисциплинарные слушания, адвокаты на взводе, HR в овердрайве. Он был на волосок от увольнения, но вмешался Хэл Шеридан и добился тихого понижения в должности, чтобы позволить ему досидеть до двадцати. В пятницу Сью Санчес отчиталась перед ним; в понедельник он отчитался перед ней.
  
   Конечно, он подумывал об отставке, но, о, эта пенсия - такая близкая и дорогая. Он смирился со своей судьбой, прошел обязательную подготовку по сексуальным домогательствам, достойно выполнял свою работу и немного перестал пить.
  
   Прежде чем он смог возразить Нэнси, Клайв пошевелился, его глаза открылись. Он потерялся на несколько мгновений, затем вспомнил, где находится. Он причмокнул пересохшими губами и нервно проверил прекрасный старинный браслет Cartier на запястье. "Ну, я еще не умер. Ничего, если я пойду пописать сам, без федеральной помощи, шеф?"
  
   "Не проблема".
  
   Клайв видел, что Нэнси расстроена. "С вами все в порядке, мисс из ФБР?" Ты выглядишь сумасшедшим. Ты ведь не злишься на меня, правда?"
  
   "Конечно, нет".
  
   "Тогда, должно быть, зол на шефа".
  
   Клайв выпрямился и с трудом распрямил свои изуродованные артритом колени.
  
   Он сделал два шага и резко остановился. На его лице была смесь недоумения и тревоги.
  
   "О, боже!"
  
   Уилл резко повернул голову, осматривая комнату. Что происходило?
  
   За долю секунды он исключил возможность огнестрельного ранения.
  
   Ни разбитого стекла, ни глухого удара, ни алых брызг.
  
   Нэнси вскрикнула: "Уилл!", когда увидела, что Клайв потерял равновесие и нырнул носом в пол.
  
   Он упал так сильно, что его носовые кости раздробились при ударе и забрызгали ковер абстрактным узором из крови, напоминающим картину Джексона Поллока. Если бы это было запечатлено на холсте, Клайв был бы рад добавить его в свою коллекцию.
  
  
   СЕМЬЮ МЕСЯЦАМИ РАНЕЕ
  
  
  
   БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, КАЛИФОРНИЯ
  
   Отец Бенедикт увидел свое отражение и поразился тому, как его изображение было измельчено и искажено оптикой стекла. Фасад здания представлял собой глубоко вогнутую поверхность, возвышающуюся на десять этажей над бульваром Уилшир, почти втягивающую вас с тротуара в двухэтажный диск вестибюля. Там был строгий, вымощенный шифером двор, прохладный и пустой, если не считать бронзовой работы Генри Мура, выпуклой и отдаленно напоминающей человеческую концепцию с одной стороны. Стекло здания было безупречно зеркальным, передавая настроение и цвет окрестностей, а в Беверли-Хиллз настроение обычно было ярким, а цвет - насыщенным небесно-голубым. Поскольку вогнутость была настолько сильной, стекло также улавливало изображения с других панелей, перемешивая их, как салат - облака, здания, Мур, пешеходы и автомобили перемешались вместе.
  
   Это было чудесно.
  
   Это был его момент.
  
   Он достиг вершины. У него была запланирована и подтверждена встреча с Берни Шварцем, одним из богов в Artist Talent Inc.
  
   Питер беспокоился о своем гардеробе. Он никогда не проводил подобных собраний и был слишком застенчив, чтобы поинтересоваться дресс-кодом. Носили ли агенты костюмы в наше время? Писали ли сценаристы? Должен ли он стараться выглядеть консервативно или броско? Застегнутый на все пуговицы или повседневный? Он выбрал золотую середину, чтобы не рисковать: серые брюки, белая оксфордская рубашка, синий блейзер, черные мокасины. Когда он приблизился к диску, он увидел себя, неискаженного, в единственном зеркальном стекле и быстро отвел взгляд, стесняясь своей костлявой гибкости и залысин, которые он обычно прятал под бейсбольной кепкой. Он знал это - чем моложе писатель, тем лучше, и его ужаснуло, что из-за лысеющей головы он выглядел слишком старым. Должен ли был мир знать, что ему перевалило за пятьдесят?
  
   Вращающиеся двери вынесли его на холодный воздух. Стойка регистрации была изготовлена из полированных твердых пород дерева и соответствовала вогнутости здания. Пол тоже был вогнутым, сделанным из тонких досок изогнутого скользкого бамбука. В дизайне интерьера главное - свет, пространство и деньги. Группа администраторов, похожих на звездочек, с невидимыми проводными наушниками, все спрашивали: "ATI, как я могу направить ваш звонок. АТИ, как я могу направить твой призыв?"
  
   Снова и снова это приобретало качество песнопения.
  
   Он вытянул шею в атриуме и высоко на галереях увидел армию быстро передвигающихся молодых модных мужчин и женщин, и да, агенты действительно были в костюмах. Нация Армани.
  
   Он подошел к столу и кашлянул, требуя внимания. Самая красивая женщина, которую он когда-либо видел, спросила его: "Чем я могу вам помочь?"
  
   "У меня назначена встреча с мистером Шварцем. Меня зовут Питер Бенедикт".
  
   "Который из них?"
  
   Он растерянно моргнул и пробормотал. "Я-я-я не понимаю, что ты имеешь в виду. Я Питер Бенедикт."
  
   Ледяным тоном: "Который мистер Шварц. У нас их трое".
  
   "О, я понимаю! Bernard Schwartz."
  
   "Пожалуйста, присаживайтесь. Я позвоню его помощнику".
  
   Если бы вы не знали, что Берни Шварц был одним из лучших агентов по подбору талантов в Голливуде, вы бы все равно не узнали, увидев его угловой офис на восьмом этаже. Может быть, коллекционер произведений искусства или антрополог. Офис был лишен типичных атрибутов - никаких постеров фильмов, фотографий в обнимку со звездами или политиками, никаких наград, кассет, DVD, плазменных экранов, рекламных журналов. Ничего, кроме африканского искусства, всевозможных резных деревянных статуэток, декоративных горшков, скрытых щитов, копий, геометрических рисунков, масок. Для невысокого, толстого, стареющего еврея из Пасадены у него была большая страсть к темному континенту. Он крикнул через дверь одному из своих четырех помощников: "Напомни мне, почему я встречаюсь с этим парнем?"
  
   Женский голос: "Виктор Кемп".
  
   Он взмахнул левой рукой в знак "Дай мне". "Да, да, я помню. Достань мне папку с репортажем и прерви меня максимум через десять минут. Может быть, пять."
  
   Когда Питер вошел в офис агента, он сразу почувствовал себя неловко в присутствии Берни, несмотря на то, что у маленького человека была широкая улыбка и он махал ему из-за своего стола, как палубный офицер на авианосце. "Входи, входи". Питер приблизился, изображая счастье, пораженный примитивными африканскими артефактами. "Что я могу тебе предложить? Кофе? У нас есть эспрессо, латте, все, что ты захочешь. I"m Bernie Schwartz. Рад познакомиться с тобой, Питер ". Его легкая тонкая рука была раздавлена маленькой толстой рукой, и его несколько раз качнули.
  
   "Может быть, воды?"
  
   "Роз, принеси мистеру Бенедикту воды, ладно? Сиди, сиди здесь. Я подойду к дивану."
  
   Через несколько секунд китайская девушка, еще одна красавица, материализовалась с бутылкой Evian и стаканом. Здесь все происходило быстро.
  
   "Итак, ты прилетел, Питер?" - Спросил Берни.
  
   "Нет, вообще-то, я вел машину".
  
   "Умный, очень умный. Говорю вам, по сей день я больше не буду летать, по крайней мере, коммерческими самолетами. Девять / одиннадцать для меня все еще как вчерашний день. Я мог бы быть на одном из этих самолетов. У моей жены есть сестра на Кейп-Коде. Roz! Можно мне чашечку чая? Итак, ты писатель, Питер. Как долго ты пишешь сценарии?"
  
   "Около пяти лет, мистер Шварц".
  
   "Пожалуйста! Берни!"
  
   "Около пяти лет, Берни".
  
   "Сколько у тебя за плечами?"
  
   "Ты имеешь в виду просто подсчет готовых?"
  
   "Да, да - законченные проекты", - нетерпеливо сказал Берни.
  
   "То, что я послал тебе, - мое первое".
  
   Берни крепко зажмурил глаза, как будто он телепатически сигнализировал своей девушке: Пять минут! Не десять! "Итак, у тебя получается?" он спросил.
  
   Питер задавался этим вопросом. Он отправил сценарий две недели назад. Разве Берни не читал это?
  
   Для Питера его сценарий был подобен священному тексту, пропитанному квазимагической аурой. Он вложил всю душу в его создание и держал копию на видном месте на своем письменном столе, с тремя отверстиями, украшенными блестящими латунными вставками, его первый законченный опус. Каждое утро, выходя за дверь, он прикасался к обложке, как можно прикасаться к амулету или гладить живот Будды. Это был его билет в другую жизнь, и ему не терпелось его пробить. Более того, тема была важна для него, как он это понимал, восхваление жизни и судьбы. Будучи студентом, он был глубоко тронут "Мостом Сан-Луис-Рей", романом Торнтона Уайлдера о пяти незнакомцах, которые погибли вместе на рушащемся мосту. Естественно, когда он приступил к своей новой работе в Неваде, он начал размышлять о понятиях судьбы и предопределения. Он решил создать современный взгляд на классическую историю, где - в его версии - жизни незнакомцев пересеклись в момент террористической атаки. Берни принес свой чай: "Спасибо, дорогой. Следите за моей следующей встречей, хорошо?" Роз отвела взгляд от Питера и подмигнула своему боссу.
  
   "Ну, я думаю, это хорошо", - ответил Питер. "У тебя была возможность взглянуть на это?"
  
   Берни десятилетиями не читал сценарий. Другие люди читали для него сценарии и давали ему заметки-освещение событий.
  
   "Да, да, у меня есть мои заметки прямо здесь". Он открыл папку с репортажами Питера и просмотрел двухстраничный отчет.
  
   Слабый сюжет.
  
   Ужасный диалог.
  
   Плохое развитие характера и т.д. и т.п.
  
   Рекомендация: пройти.
  
   Берни остался в роли, широко улыбнулся и спросил: "Итак, скажи мне, Питер, откуда ты знаешь Виктора Кемпа?"
  
   Месяцем ранее Питер Бенедикт вошел в "Констелляцию" с обнадеживающей пружинистостью в походке. Он предпочитал "Созвездие" любому казино на раздевалке. Это была единственная книга с налетом интеллектуального содержания, и, кроме того, он в детстве увлекался астрономией. На куполе планетария гранд казино было постоянно меняющееся лазерное изображение ночного неба над Лас-Вегасом, точно такое, каким оно могло бы показаться, если бы вы высунули голову наружу, в то время как кто-то выключил сотни миллионов лампочек и пятнадцать тысяч миль неоновых трубок , которые размывали небеса. Если вы внимательно смотрели, приходили достаточно часто и изучали предмет, со временем вы могли бы определить каждое из восьмидесяти восьми созвездий. Большая Медведица, Орион, Андромеда- проще простого. Питер тоже нашел неизвестных: Корвуса, Дельфина, Эридана, Секстена. На самом деле, ему не хватало только Комы Беринесес, Волос Беринесес, слабого скопления на северном небе, зажатого между Венатическими тросточками и Девой. Однажды он узнает и это тоже.
  
   Он играл в блэкджек за столом с высокими ставками, минимальная ставка на раздачу 100 долларов, максимальная 5000 долларов, его лысину прикрывала бейсбольная кепка "Лейкерс". Он почти никогда не превышал минимума, но предпочитал эти столы, потому что зрелище было более интересным. Он был хорошим, дисциплинированным игроком, который обычно заканчивал вечер с выигрышем в несколько сотен, но время от времени он становился на тысячу богаче или беднее, в зависимости от полосатости карт. Настоящее волнение он испытывал опосредованно, наблюдая, как игроки на большие деньги жонглируют тремя раздачами, делят, удваивают, рискуя пятнадцатью, двадцатью тысячами за раз. Ему понравилось бы выплескивать такой адреналин, но он знал, что этого не произойдет - не с его зарплатой.
  
   Дилер, венгр по имени Сэм, увидел, что у него не очень удачная ночь, и попытался подбодрить его. "Не волнуйся, Питер, удача изменит. Ты увидишь".
  
   Он так не думал. На туфле было минус пятнадцать, что в высшей степени благоприятствовало заведению. Тем не менее, это знание не изменило его игру, хотя любой разумный карточный контр на некоторое время отступил бы, вернувшись, когда счет поднялся.
  
   Питер был странной уткой на прилавке. Он считал, потому что мог. Его мозг работал так быстро, и это давалось ему так легко, что, освоив технику, он не мог не считать. Старшие карты - от десятки до туза - были минус один; младшие карты - от двух до шести - были плюс один. Хороший счетчик должен был хорошо выполнять только две вещи: вести постоянный подсчет общего количества карт, когда раздавалась шестиколодная колодка, и точно оценивать количество нераскрытых карт в колоде. Когда количество очков было низким, вы ставили минимум или уходили. Когда ставки были высокими, ты делал ставки агрессивно. Если бы вы знали, что делаете, вы могли бы обойти закон средних чисел и постоянно выигрывать; то есть до тех пор, пока вас не заметил дилер, пит-босс или небесный глаз, выгнал и забанил.
  
   Питер иногда принимал решение, основанное на подсчете очков, но поскольку он никогда не менял свою ставку, он никогда не извлекал выгоду из своих внутренних знаний. Ему нравилось the Constellation, нравилось проводить по три-четыре часа за столами, и он боялся, что его выгонят из его любимого заведения. Он был частью обстановки.
  
   В тот вечер за его столом было только двое других игроков: анестезиолог с затуманенными глазами из Денвера, приехавший на медицинскую конференцию, и элегантно одетый седовласый исполнительный директор, который был единственным, кто поставил серьезные деньги в игру. Питер просадил 600 долларов, расхаживая взад-вперед и лениво попивая разбавленное пиво.
  
   За несколько раздач до того, как обувь была переставлена, молодой поджарый парень лет двадцати двух, в футболке и брюках-карго, уселся на один из двух пустых стульев и купил за штуку баксов. У него были волосы до плеч и свежий западный шарм. "Привет, как у всех дела сегодня вечером? Это хороший столик?"
  
   "Не для меня", - сказал исполнительный директор. "Ты можешь изменить это".
  
   "Я был бы рад оказать любую посильную помощь", - сказал парень. Он поймал бейдж с именем дилера. "Сдай меня, Сэм".
  
   Делая минимальные ставки, парень превратил тихий стол в оживленный. Он сказал им, что был студентом UNLV по специальности "Государственное управление" и, начав с доктора, спросил всех, откуда они и чем зарабатывают на жизнь. Проболтавшись о проблеме с плечом, он повернулся к Питеру.
  
   "Я местный", - сказал Питер. "Я работаю с компьютерами".
  
   Подсказка: "Круто. Это круто, чувак ".
  
   Исполнительный директор сказал сидящим за столом: "Я занимаюсь страховым бизнесом".
  
   "Чувак, ты продаешь страховки?"
  
   "Ну, и да, и нет. Я управляю страховой компанией ".
  
   "Потрясающе! Хай-роллер, детка!" - воскликнул парень.
  
   Сэм переставил колодку, и Питер инстинктивно начал считать снова. Через пять минут они уже были в новой обуви, и счет шел на убыль. Питер продвигался вперед, играя немного лучше, выиграв на несколько раздач больше, чем проиграл. "Видишь, я тебе говорил", - весело сказал ему Сэм после того, как выиграл три раздачи подряд. Доктор просадил две тысячи, но страховщику было за тридцать, и он становился вспыльчивым. Парень делал беспорядочные ставки, без какого-либо видимого чувства игры, но проиграл всего пару сотен. Он заказал ром с колой и вертел в руках палочку для коктейля, пока она случайно не выпала у него изо рта на пол. "Упс", - тихо сказал он.
  
   Блондинка лет под тридцать в обтягивающих джинсах и лимонно-лаймовом топике подошла к столу и заняла пустой стул. Она положила свою дорогую сумку Vuitton под ноги на хранение и разложила 10 000 долларов четырьмя аккуратными стопками. "Привет", - сказала она застенчиво. Она не была великолепна, но у нее было динамичное тело и мягкий, сексуальный голос, и она остановила разговор намертво. "Надеюсь, я не врываюсь", - сказала она, складывая свои фишки.
  
   "Черт возьми, нет!" - сказал парень. "Нам нужна роза среди наших шипов".
  
   "Я Мелинда", - и они дружелюбно представили друг друга в минималистском стиле Вегаса. Она была из Вирджинии. Она указала на свое обручальное кольцо. Муженек был в бассейне.
  
   Питер наблюдал, как она разыгрывала несколько раздач. Она была быстрой и нахальной, ставила по 500 долларов за руку, делала граничные розыгрыши, которые неплохо окупались. Парень проиграл три руки подряд, откинулся на спинку стула и сказал: "Чувак, я проклят!"
  
   Заколдован.
  
   Питер понял, что счет стал плюс тринадцать, и в колоде осталось около сорока карт.
  
   Заколдован.
  
   Блондинка подтолкнула стопку фишек на сумму 3500 долларов вперед. Увидев это, страховой агент активизировался и поставил по максимуму. "Ты придаешь мне смелости", - сказал он ей. Питер придерживался своих 100 долларов, таких же, как док и малыш.
  
   Сэм быстро сдал и дал Питеру крепкие девятнадцать, страховщику четырнадцать, доктору семнадцать, парнишке двенадцать, а блондинке пару валетов по двадцать. Дилер показывал шестерку. "Она - замок", - подумал Питер. Высокий счет, дилер, вероятно, тянет и проигрывает, она неплохо выглядит в свои двадцать.
  
   "Я собираюсь разделить это, Сэм", - сказала она.
  
   Сэм моргнул и кивнул, когда она выложила еще 3500 долларов.
  
   Срань господня! Питер был ошарашен. Кто делит десятки?
  
   Если только?
  
   Питер и док стояли на своем, парень вытащил шестерку и остался на восемнадцати. Страховой агент сбежал с десяткой и с отвращением выплюнул: "Сукин сын!"
  
   Блондинка затаила дыхание и сжала кулаки, пока Сэм не сдал ей даму на одной руке и семерку на другой. Она хлопнула в ладоши и выдохнула одновременно.
  
   Дилер перевернул свою закрытую карту, открыв короля, и вытянул девятку.
  
   Бюст.
  
   Под ее визги Сэм расплатился за столом, сунув ей фишками семь штук.
  
   Питер поспешно извинился и в суматохе направился в мужской туалет. Его разум был напряжен. О чем я думаю? сказал он себе. Это не мое дело! Отпусти это!
  
   Но он не смог. Он был переполнен моральным возмущением - если он не воспользовался этим, почему они должны?
  
   Он развернулся, вернулся к группе столов для блэкджека и встретился взглядом с пит-боссом, который кивнул и улыбнулся ему. Питер бочком подошел и сказал: "Привет, как у тебя дела?"
  
   "Просто замечательно, сэр. Чем я могу помочь вам этим вечером?"
  
   "Видишь вон того парня за столом и девушку?"
  
   "Да, сэр".
  
   "Они считают".
  
   Уголок рта пит-босса дернулся. Он многое повидал, но никогда не видел, чтобы один игрок переходил на сторону другого. Под каким углом зрения это было сделано? "Ты уверен насчет этого?"
  
   "Я уверен. Малыш считает и подает ей сигналы ".
  
   "Благодарю вас, сэр. Я с этим разберусь ".
  
   Пит-босс воспользовался двусторонней связью, чтобы позвонить менеджеру зала, который, в свою очередь, заставил охрану воспроизвести запись последних двух раздач за столом. Оглядываясь назад, увеличенная ставка блондинки действительно выглядела подозрительно.
  
   Питер вернулся к столу как раз в тот момент, когда прибыла группа охранников в форме и положила руки парню на плечи.
  
   "Эй, какого хрена!" - крикнул парень.
  
   Игроки за другими столами остановились и уставились.
  
   "Вы двое знаете друг друга?" - спросил пит-босс.
  
   "Я никогда в жизни ее не видел! Это, черт возьми, правда!" - завопил парень.
  
   Блондинка ничего не сказала. Она просто взяла свой кошелек, собрала фишки и бросила Сэму 500 долларов чаевых.
  
   "Увидимся, ребята", - сказала она, когда ее уводили.
  
   Пит-босс подал знак рукой, и Сэма заменил другой дилер.
  
   Док и страховой агент посмотрели на Питера с остекленевшим изумлением. "Что, черт возьми, здесь только что произошло?" спросил страховой агент.
  
   "Они считали", - просто сказал Питер. "Я сдал их".
  
   "Нет, ты этого не делал!" - взвыл страховой агент.
  
   "Да, я это сделал. Это вывело меня из себя ".
  
   Док спросил: "Как вы узнали?"
  
   "Я знал". Он чувствовал себя неуютно из-за того внимания, которое ему уделяли. Он хотел свалить.
  
   "Будь я проклят", - сказал страховой агент, качая головой. "Я собираюсь угостить тебя выпивкой, друг. Будь я проклят". Его голубые глаза сверкнули, когда он полез в бумажник и вытащил визитную карточку. "Вот, возьми мою визитку. Мой бизнес основан на компьютерах. Если тебе понадобится какая-нибудь работа, просто позвони мне, хорошо?"
  
   Питер взял карточку: НЕЛЬСОН Г. ЭЛДЕР, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ И исполнительный директор СТРАХОВОЙ КОМПАНИИ "ДЕЗЕРТ ЛАЙФ ИНШУРАНС КОМПАНИ".
  
   "Это очень мило с твоей стороны, но у меня есть работа", - пробормотал Питер, его голос был едва слышен за повторяющимися мелодиями и лязгом игровых автоматов.
  
   "Что ж, если что-то изменится, у тебя есть мой номер".
  
   Пит-босс подошел к столу. "Послушайте все, я приношу извинения за то, что здесь произошло. мистер Элдер, как у вас дела сегодня вечером, сэр? Сегодня вечером все вы едите и пьете за счет заведения, и у меня есть билеты на любое шоу, которое вы захотите. Понятно? Еще раз, я очень сожалею ".
  
   "Достаточно сожалею, чтобы компенсировать свои сегодняшние потери, Фрэнки?" Старейшина спросил.
  
   "Я хотел бы, мистер Элдер, но этого я не могу сделать".
  
   "Ну что ж, " сказал старейшина сидящим за столом, " если вы не просите, вы не получите".
  
   Пит-босс похлопал Питера по плечу и прошептал: "Менеджер хочет с тобой встретиться". Питер побледнел. "Не волнуйся, все хорошо".
  
   Джил Флорес, менеджер отдела продаж Constellation, был холеным и вежливым, и в его присутствии Питер чувствовал себя неряшливо и стеснялся. Его подмышки были влажными, он хотел уйти. Офис менеджера был практичным, оснащенным несколькими панелями с плоским экраном, транслирующими прямую трансляцию со столов и игровых автоматов.
  
   Флорес углублялся, пытаясь выяснить, как и почему. Как гражданский заметил то, чего не заметили его ребята, и почему он их сдал? "Что я здесь упускаю?" Флорес спросил робкого мужчину.
  
   Питер сделал глоток воды. "Я знал графа", - признался Питер.
  
   "Ты тоже считал?"
  
   "Да".
  
   "Ты счетчик? Ты признаешься мне, что ты счетчик?" Голос Флореса повышался.
  
   "Я считаю, но я не счетчик".
  
   Лоск Флореса стерся. "Что, черт возьми, это значит?"
  
   "Я веду подсчет - это своего рода привычка, но я ею не пользуюсь".
  
   "Ты думаешь, я в это поверю?"
  
   Питер пожал плечами. "Мне жаль, но это правда. Я прихожу сюда уже два года и никогда не менял свои ставки. Я немного зарабатываю, немного теряю, ты знаешь ".
  
   "Невероятно. Так ты знал, на что рассчитывать, когда этот говнюк сделает что?"
  
   "Он сказал, что был заколдован. Их было тринадцать, вы знаете, кодовое слово для обозначения тринадцати. Она подсела к столу, когда счет был велик. Я думаю, он уронил палочку от коктейля, чтобы подать ей сигнал ".
  
   "Итак, он считает и заманивает, цыпочка делает ставки и собирает".
  
   "У них, вероятно, есть кодовое слово для каждого счета, например" "стул" для четырех, "сладость" для шестнадцати".
  
   Зазвонил телефон, Флорес снял трубку и послушал, прежде чем сказать: "Да, сэр".
  
   "Что ж, Питер Бенедикт, сегодня твой счастливый день", - объявил Флорес. "Виктор Кемп хочет видеть тебя в пентхаусе".
  
   Вид из пентхауса был ослепительным, вся Полоса змеилась к темному горизонту, как пылающий хвост. Вошел Виктор Кемп и протянул руку, и Питер почувствовал его массивные золотые кольца, когда их пальцы переплелись. У него были черные волнистые волосы, глубокий загар и сверкающие зубы - гладкая, непринужденная внешность хедлайнера лучшего клуба в городе. Его костюм был мерцающего синего цвета, который ловил свет и играл с ним, ткань, которая казалась неземной. Он усадил Питера в своей гостиной, похожей на пещеру, и предложил ему выпить. Пока горничная приносила пиво, Питер заметил, что на одном из настенных мониторов в дальнем конце комнаты был снимок кабинета Гила. Повсюду камеры.
  
   Питер взял пиво и подумал, не снять ли кепку, но не снял ее - будь он проклят, если сделал это, будь он проклят, если не сделал.
  
   "Честный человек - это самое благородное дело Божье", - внезапно сказал Кемп. "Это написал Александр Поуп. Ура!" Кемп чокнулся своим бокалом с вином о пивной бокал Питера. "Вы подняли мой дух, мистер Бенедикт, и за это я благодарю вас".
  
   "Не за что", - осторожно сказал Питер.
  
   "Ты кажешься очень умным парнем. Могу я спросить, чем вы зарабатываете на жизнь?"
  
   "Я работаю с компьютерами".
  
   "Почему я не удивлен, услышав это! Вы заметили то, что упустила армия подготовленных профессионалов, так что, с одной стороны, я рад, что вы честный человек, но с другой стороны, я недоволен своим собственным народом. Вы когда-нибудь думали о работе в службе безопасности казино, мистер Бенедикт?"
  
   Питер покачал головой, но сказал: "Это второе предложение о работе, которое я получил за сегодняшний вечер".
  
   "Кто еще?"
  
   "Парень за моим столом для блэкджека, генеральный директор страховой компании".
  
   "Седьмоволосый, стройный парень лет пятидесяти?"
  
   "Да".
  
   "Это, должно быть, Нельсон Элдер, очень хороший парень. У тебя выдалась отличная ночь. Но, если ты доволен своей работой, я должен найти какой-то другой способ отблагодарить тебя ".
  
   "О. Нет. В этом нет необходимости, сэр".
  
   "Не называй меня сэром! Ты зови меня Виктором, а я отвечу взаимностью, называя тебя Питером. Итак, Питер, это похоже на то, что ты только что нашел джинна в бутылке, но поскольку это не сказка, у тебя есть только одно желание, и оно должно быть, знаешь, реалистичным. Итак, что это будет, ты хочешь девушку, ты хочешь кредитную линию, какую-нибудь кинозвезду, с которой ты хотел бы познакомиться?"
  
   Мозг Питера был способен быстро обрабатывать огромное количество информации. За несколько секунд размышлений он проработал различные сценарии и результаты и выдвинул предложение, которое, по его мнению, оказало большое влияние.
  
   "Ты знаешь кого-нибудь из голливудских агентов?" спросил он дрожащим голосом.
  
   Кемп рассмеялся. "Конечно, знаю, они все приходят сюда! Ты писатель?"
  
   "Я написал сценарий", - сказал он застенчиво.
  
   "Тогда я познакомлю тебя с Берни Шварцем, который является одним из самых больших парней в ATI. Это сработает для тебя, Питер? Это плавает на твоей лодке?"
  
   Переполненный радостью, он ликовал: "О да! Это было бы невероятно!"
  
   "Тогда ладно. Я не могу обещать тебе, что ему понравится твой сценарий, Питер, но я обещаю тебе, что он прочитает его и встретится с тобой. Сделка заключена".
  
   Они снова пожали друг другу руки. Выходя, Кемп по-отечески положил руку Питеру на плечо. "И не рассчитывай на меня сейчас, Питер, ты слышишь? Ты на стороне праведности".
  
   "Разве это не интересно", - сказал Берни. "Виктор Кемп - это Лас-Вегас. Он настоящий принц среди мужчин".
  
   "Так что насчет моего сценария?" - Спросил Питер, затем перестал дышать в ожидании ответа.
  
   Критическое время.
  
   "На самом деле, Питер, сценарий, каким бы хорошим он ни был, нуждается в небольшой доработке, прежде чем я смогу его отправить. Но вот что важнее. Это высокобюджетный фильм, который вы получили здесь. Вы получили взрыв поезда и множество спецэффектов. Такого рода боевики становится все труднее и труднее снимать, если у них нет встроенной аудитории или франчайзингового потенциала. И у вас есть террористический аспект, который является настоящим убийцей. Девять / одиннадцать изменили все. Я могу сказать вам, что очень немногие из моих проектов, которые были отменены в "01, были возрождены. Никто больше не хочет снимать картину о терроризме. Я не могу это продать. Мне жаль, мир изменился ".
  
   Выдохни. У него закружилась голова.
  
   Вошла Роз. "Мистер Шварц, твоя следующая встреча здесь."
  
   "Куда ушло время!" Берни вскочил на ноги, что заставило Питера тоже левитировать. "А теперь иди и напиши мне сценарий об азартных играх с высокими ставками и карточных счетчиках, добавь немного секса и смеха, и я обещаю, что прочитаю это. Я так счастлив, что мы смогли встретиться, Питер. Передавайте мои наилучшие пожелания мистеру Кемпу. И послушай, я рад, что ты поехал. Лично я больше не буду летать, по крайней мере, на коммерческих самолетах ".
  
   Когда Питер той ночью вернулся в свой маленький дом на ранчо в Спринг-Вэлли, из-под приветственного коврика торчал конверт. Он разорвал конверт и прочитал написанное от руки письмо при свете фонаря на крыльце.
  
   Дорогой Питер,
  
   Мне жаль, что ты сегодня поссорилась с Берни Шварцем. Позволь мне загладить свою вину перед тобой. Приходите в номер 1834 в отеле сегодня вечером в десять.
  
   Виктор
  
   Питер был уставшим и подавленным, но это был вечер пятницы, и у него были выходные, чтобы восстановиться.
  
   На стойке регистрации в отеле Constellation его ждал ключ от номера, и он сразу поднялся наверх. Это был большой люкс с двумя спальнями и великолепным видом. На кофейном столике в гостиной красовалась корзина с фруктами и бутылка Перье-Жуэ со льдом. И еще один конверт. Внутри были две карточки: одна - ваучер на покупку товаров на 1000 долларов в торговом центре Constellation, а другая - на линию в казино на 5000 долларов.
  
   Он сел на диван, ошеломленный, и посмотрел вниз на неоновый пейзаж.
  
   Раздался стук в дверь.
  
   "Войдите!" - позвал он.
  
   Женский голос: "У меня нет ключа!"
  
   "О, извините", - сказал Питер, устремляясь к двери, - "Я думал, это по хозяйству".
  
   Она была великолепна. И молодая, почти девичья. Брюнетка с открытым, свежим лицом, упругой кожей цвета слоновой кости, выглядывающей из облегающего черного коктейльного платья.
  
   "Вы, должно быть, Питер", - сказала она, закрывая за собой дверь. "Мистер Кемп послал меня поздороваться". Как и многие в Вегасе, она была откуда-то еще - у нее был акцент деревенской жительницы, изящный и музыкальный.
  
   Он покраснел так ярко, что его кожа выглядела так, словно была сделана из красного пластика. "О!"
  
   Она медленно подошла к нему, подталкивая его к дивану. "Меня зовут Лидия. Я в порядке?"
  
   "Хорошо?"
  
   "Если ты предпочитаешь парня, это круто. Не знал наверняка." В ней была очаровательная неряшливость.
  
   Его голос стал скрипучим из-за сужения гортани. "Мне не нравятся парни! Я имею в виду, мне нравятся девушки!"
  
   "Ну, хорошо! Потому что я девочка, " промурлыкала она с отработанным искусством. "Почему бы тебе не сесть и не открыть бутылку шампанского, Питер, пока мы решаем, в какие игры ты хотел бы поиграть".
  
   Он добрался до дивана, когда у него подгибались колени, и тяжело опустился на зад. Его мозг плавал в море соков - страха, похоти, смущения - он никогда раньше не делал ничего подобного. Это казалось таким глупым, но...
  
   Затем: "Эй, я видел тебя раньше!" Теперь Лидия была искренне взволнована. "Да, я видел тебя кучу раз! Это просто поразило меня!"
  
   "Где? В казино?"
  
   "Нет, глупышка! Ты, наверное, меня не узнаешь, потому что я не в этой дурацкой форме. Моя дневная работа - на стойке регистрации в аэропорту Маккарран, вы знаете - в терминале E.G. and G. ".
  
   Румянец сошел с его лица.
  
   Этот день был слишком тяжелым для него. Слишком много.
  
   "Тебя зовут не Питер! Это какой-то знак. Марк Шеклтон. Я хорошо разбираюсь в именах ".
  
   "Ну, ты знаешь, какие бывают имена", - сказал он дрожащим голосом.
  
   "Я понял! Эй, ни капли моего пчелиного воска! То, что происходит в Вегасе, остается в Вегасе, дорогая. Если хочешь знать правду, меня зовут не Лидия."
  
   Он потерял дар речи, наблюдая, как она снимает свое черное платье, показывая все свои черные кружевные наряды под ним, говоря при этом со скоростью мили в минуту. "Это так круто! Я всегда хотел поговорить с кем-нибудь из вас, ребята! Я имею в виду, каким безумием, должно быть, быть ездить в Зону 51 каждый день. Я имею в виду, что это настолько сверхсекретно, что, по сути, меня заводит!"
  
   Его рот слегка приоткрылся.
  
   "Я имею в виду, я знаю, что вам не разрешено говорить об этом, но, пожалуйста, просто кивните, если у нас действительно есть НЛО, которые мы там изучаем, потому что все так говорят!"
  
   Он пытался сохранять спокойствие.
  
   "Это был кивок?" - спросила она. "Ты кивал?"
  
   Он взял себя в руки настолько, чтобы сказать: "Я ничего не могу сказать о том, что там происходит. Пожалуйста!"
  
   Она выглядела расстроенной, затем просветлела и снова принялась за работу. "Хорошо! Это круто. Вот что я тебе скажу, Питер, - сказала она, покачивая бедрами и медленно приближаясь к дивану, - сегодня вечером я буду твоим личным НЛО - неопознанным гребаным объектом. Как бы это могло быть?"
  
  
   23 ИЮНЯ 2009
  
  
  
   НЬЮ-Йорк
  
   У меня было ужасное похмелье, такое, что казалось, будто ласка проснулась в тепле и уюте внутри его черепа, а затем запаниковала из-за своего заточения и попыталась выцарапать и прокусить себе путь наружу через глаза.
  
   Вечер начался достаточно благожелательно. По дороге домой он зашел в местную забегаловку, пахнущую дрожжами пещеру под названием Dunigan's, и выпил пару хлопьев на пустой желудок. Далее, закусочная "Пантеон", где он хмыкнул на заросшего щетиной официанта, который хмыкнул в ответ и, не обменявшись ни одной законченной фразой, принес ему то же блюдо, которое он ел два-три дня в неделю - шашлыки из баранины и рис, запивая, конечно, парой кружек пива. Затем, прежде чем отправиться к себе домой на ночь, он, пошатываясь, отдал дань уважения своему дружелюбному магазину упаковочных материалов и купил полгаллона "Блэк Лейбл" - практически единственного предмета роскоши, украшавшего его жизнь.
  
   Квартира была маленькой и спартанской, лишенной феминизирующих штрихов Дженнифер, и представляла собой поистине унылый неинтересный объект недвижимости - две комнаты с белыми стенами и блестящими паркетными полами, скудный вид на здание через дорогу и обычная мебель и ковры стоимостью в несколько тысяч долларов. По правде говоря, квартира была почти слишком мала для него. Гостиная была четырнадцать на семнадцать, спальня десять на двенадцать, кухня и ванная, каждая размером с хороший шкаф. Некоторые из преступников, которых он посадил пожизненно, не восприняли бы это место как серьезное обновление. Как он мирился с тем, что четыре месяца делил квартиру с Дженнифер? Чья это была блестящая идея?
  
   Он не собирался напиваться до бесчувствия, но тяжелая полная бутылка, казалось, таила в себе столько обещаний. Он открутил крышку, взломав крышку, затем поднял ее за встроенную ручку и налил половину стакана скотча в свой любимый стакан для виски. Под гудящий на заднем плане телевизор он пил на диване, постепенно погружаясь в глубокую темную яму, когда думал о своем дерьмовом дне, своем дерьмовом деле, своей дерьмовой жизни.
  
   Несмотря на его нежелание браться за дело Судного дня, первые несколько дней были, по сути, восстанавливающими. Клайв Робертсон был убит прямо у него под носом, и дерзость и запутанность преступления наэлектризовали его. Это напомнило ему о том, какие чувства вызывали у него крупные дела, и резкие всплески адреналина были ему на руку.
  
   Он погрузился в путаницу фактов, и хотя он знал, что моменты прозрения - это материал для вымысла, у него было сильное желание углубиться и обнаружить то, что было упущено, упущенное звено, которое свяжет воедино два убийства, затем третье, затем еще одно, пока дело не будет раскрыто.
  
   Отвлечение от важной работы действовало успокаивающе, как масло на ожог. Он начал с того, что разгорячился, загоняя файлы, давя на Нэнси, изматывая их обоих в марафоне дней, перетекающих в ночи, перетекающих в дни. Какое-то время он действительно принимал близко к сердцу слова Сью Санчес: Хорошо, это будет его последнее крупное дело. Давайте оседлаем этого лоха и уйдем на пенсию с большим шумом.
  
   Крещендо.
  
   Продолжение.
  
   В течение недели он был выжжен, опустошен и подавлен. Результаты вскрытия и токсикологии Робертсона не имели для него никакого смысла. Семь других случаев не имели для него никакого смысла. Он не мог понять, кто был убийцей или какое удовлетворение он получал от убийств. Ни одна из его первоначальных идей не оправдалась. Все, что он мог понять, была картина случайности, и это было то, чего он никогда не видел в серийном убийце.
  
   Первая порция виски должна была заглушить неприятности его дня в Квинсе, когда он брал интервью у семьи жертвы наезда и скрылся, милых солидных людей, которые все еще были безутешны. Вторая порция виски должна была притупить его разочарование. Третий был для того, чтобы заполнить часть его пустоты слезливыми воспоминаниями, четвертый был для одиночества. Пятый...?
  
   Несмотря на раскалывающуюся голову и глухую тошноту, он упрямо тащился на работу к восьми. В его книге говорится, что если вы приходили на работу вовремя, никогда не пили на работе и не притрагивались ни к одной капле до "счастливого часа", у вас не было проблем с выпивкой. Тем не менее, он не мог игнорировать жгучую головную боль, и, поднимаясь на лифте, прижимал к груди очень большую чашку кофе, как спасательный круг. Он вздрогнул при воспоминании о том, как проснулся полностью одетым в 6:00 утра, опустев на треть от бутылки "могучего". У него в кабинете был Адвил. Ему нужно было попасть туда.
  
   Файлы "Судного дня" были свалены в кучу на его столе, в его буфете, в его книжном шкафу и по всему полу, сталагмитами заметок, отчетов, исследований, компьютерных распечаток и фотографий с места преступления. Он вырезал себе проходные коридоры среди свай - от двери к рабочему стулу, от стула к книжному шкафу, от стула к окну, чтобы он мог регулировать жалюзи и уберечь глаза от послеполуденного солнца. Он преодолел полосу препятствий, тяжело приземлился на свой стул и разыскал обезболивающее, которое с трудом проглотил, запив глотком горячего кофе. Он потер глаза тыльной стороной ладони, а когда открыл их, там стояла Нэнси и смотрела на него, как врач.
  
   "С тобой все в порядке?"
  
   "Я в порядке".
  
   "Ты неважно выглядишь. Ты выглядишь больным".
  
   "Я в порядке". Он наугад нащупал файл и открыл его. Она все еще была там. "Что?"
  
   "Какие планы на сегодня?" - спросила она.
  
   "План таков: я выпью свой кофе, а ты вернешься через час".
  
   Она послушно появилась ровно через час. Его боль и тошнота утихали, но его мышление все еще было туманным. "Хорошо, " начал он, " какое у нас расписание?"
  
   Она открыла вездесущую записную книжку. "В десять часов телеконференция с доктором Софером из Университета Джона Хопкинса. В два часа пресс-конференция оперативной группы. В четыре часа, на окраине города, чтобы повидаться с Хелен Свишер. Ты выглядишь лучше".
  
   Он был резок. "Я был хорош час назад, и я хорош сейчас". Она не выглядела убежденной, и он подумал, знала ли она, что у него похмелье. Затем его осенило - она выглядела лучше. Ее лицо было немного тоньше, тело немного изящнее, юбка не так жала в талии. Они были постоянными компаньонами в течение десяти дней, и он только сейчас понял, что она ела, как попугай. "Могу я задать тебе вопрос?"
  
   "Конечно".
  
   "Ты на диете или что-то в этом роде?"
  
   Она мгновенно покраснела. "Вроде того. Я тоже снова начал бегать трусцой ".
  
   "Что ж, выглядит неплохо. Продолжай в том же духе".
  
   Она смущенно опустила глаза. "Спасибо".
  
   Он быстро сменил тему. "Хорошо, давайте сделаем шаг назад и попытаемся увидеть общую картину", - туманно сказал он. "Нас убивают детали. Давайте пройдемся по ним еще раз, сосредоточив внимание на связях." Он присоединился к ней за столом для совещаний и переложил папки на другие папки, чтобы придать им незагроможденный вид. Он взял чистый блокнот и написал на нем "Ключевые наблюдения", дважды подчеркнув слова. Он заставил свой мозг работать и ослабил галстук, чтобы стимулировать приток крови.
  
   22 мая произошло три смерти, 25 мая - три, 11 июня - две, и с тех пор ни одной. "О чем это нам говорит?" он спросил. Она покачала головой, и он ответил на свой собственный вопрос. "Это все будни".
  
   "Может быть, у парня есть работа на выходные", - предположила она.
  
   "Хорошо. Возможно". Он ввел свое первое ключевое наблюдение: Будни. "Найдите файлы Swisher. Я думаю, они на книжном шкафу."
  
   Случай Љ1: Дэвид Пол Свишер, тридцатишестилетний инвестиционный банкир HSBC. Парк-авеню, богатый, весь в плюще. Женат, ничего очевидного на стороне. Насколько им было известно, у Энрона не было скелетов в шкафу. Вывел семейную дворнягу на предрассветную прогулку, которую обнаружил бегун трусцой сразу после 5:00 утра в реке крови - часы, кольца и бумажник пропали, левая сонная артерия была чисто перерезана. Тело было еще теплым, примерно в двадцати футах от ближайшей камеры видеонаблюдения, расположенной на крыше кооператива на южной стороне 82-й улицы - двадцать проклятых футов, и они бы записали убийство на пленку.
  
   Тем не менее, у них был проблеск интересующего нас человека, девятисекундная последовательность, закодированная по времени в 5:02:23-5:02:32, снимок с камеры видеонаблюдения на крыше десятиэтажного здания на западной стороне Парк-авеню между 81-й и 82-й улицами. На нем был изображен мужчина, входящий в кадр с 82-й улицы, поворачивающий на юг по Парк, разворачивающийся, затем бегущий обратно тем же путем, каким пришел, и снова исчезающий на 82-й улице. Изображение было низкого качества, но техники ФБР раздули его и улучшили. По окраске рук подозреваемого они определили, что он был чернокожим или латиноамериканцем, а из справочных расчетов они вычислили, что ему было около пяти футов десяти дюймов и весил он от 160 до 175 фунтов. Капюшон серой толстовки скрывал его лицо. Время было многообещающим, поскольку звонок в службу 911 поступил в 5: 07, но в отсутствие свидетелей у них не было никаких зацепок относительно его личности.
  
   Если бы не открытка, это было бы уличным ограблением, простым и непринужденным, но Дэвид Свишер получил открытку. Дэвид Свишер был первой жертвой Судного дня.
  
   Уилл поднял фотографию человека в капюшоне и помахал ею перед Нэнси. "Так это наш парень?"
  
   "Он может быть убийцей Дэвида, но это не делает его Убийцей Судного дня", - сказала она.
  
   "Серийное убийство по доверенности? Это было бы впервые ".
  
   Она попробовала другой ход. "Ладно, может быть, это было заказное убийство".
  
   "Возможно. У инвестиционного банкира обязательно должны быть враги", - сказал Уилл. "В каждой сделке есть победитель и проигравший. Но Дэвид отличался от других жертв. Он был единственным, кто ходил на работу в белом воротничке. Кто заплатит за убийство кого-либо из остальных?" Уилл пролистал один из файлов Swisher. "У нас есть список клиентов Дэвида?"
  
   "Его банк не помог", - сказала Нэнси. "Каждый запрос на информацию должен проходить через их юридический отдел и быть лично подписан их главным юрисконсультом. Мы еще ничего не выяснили, но я настаиваю ".
  
   "У меня такое чувство, что он - ключ". Уилл закрыл файл Свишера и отложил его в сторону. "Первая жертва в цепочке имеет особое значение для убийцы, нечто символическое. Ты сказал, что сегодня мы встречаемся с его женой?"
  
   Она кивнула.
  
   "Давно пора".
  
   Случай Љ 2: Элизабет Мари Колер, тридцатисемилетний менеджер аптеки Дуэйна Рида в Квинсе. Застрелена в ходе очевидного ограбления, обнаружена сотрудниками у заднего входа, когда они пришли на работу в 8:30 утра. Полиция сначала подумала, что она была убита нападавшим, который ждал ее приезда, чтобы украсть наркотики. Что-то пошло не так, он выстрелил, она упала, он убежал. Пуля была 38-го калибра, один выстрел в висок с близкого расстояния. Ни видео с камер наблюдения, ни полезной криминалистической экспертизы. Полиции потребовалось пару дней, чтобы найти открытку в ее квартире и связать ее с другими.
  
   Он оторвался от ее досье и спросил: "Хорошо, какая связь между банкиром с Уолл-стрит и менеджером аптеки?"
  
   "Я не знаю", - сказала Нэнси. "Они были почти одного возраста, но в их жизнях не было никаких очевидных точек пересечения. Он никогда не делал покупки в ее аптеке. Там ничего нет".
  
   "Что у нас с ее бывшим мужем, старыми парнями, коллегами по работе?"
  
   "Мы опознали большинство из них и взяли на учет", - ответила она. "Есть один парень из средней школы, которого мы не можем найти. Его семья переехала из штата много лет назад. Все остальные ее бывшие - если у них нет алиби на время ее убийства, то у них есть алиби на другие убийства. Она в разводе уже пять лет. Ее бывший муж был водителем автобуса для транспортного управления в то утро, когда в нее стреляли. Она была обычным человеком. Ее жизнь не была сложной. У нее не было врагов".
  
   "Итак, если бы не открытка, это было бы открытое и закрытое дело о вооруженном ограблении, которое провалилось".
  
   "На первый взгляд, именно так это и выглядит", - согласилась она.
  
   "Ладно, элементы действия", - сказал он. "Посмотри, были ли у нее какие-нибудь ежегодники средней школы или колледжа, и внеси все имена в базу данных. Кроме того, свяжитесь с домовладельцем и получите список всех ее нынешних и бывших соседей за последние пять лет. Добавь их в смесь ".
  
   "Сделано. Хочешь еще кофе?" Он сделал, плохо.
  
   Случай Љ3: Консуэла Пилар Лопес, тридцатидвухлетняя нелегальная иммигрантка из Доминиканской Республики, проживающая на Стейтен-Айленде, работающая уборщицей в офисе на Манхэттене. Найдена сразу после 3:00 ночи группой подростков в лесистой местности недалеко от берега в парке Артура фон Бризена, менее чем в миле от ее дома на Фингерборд-роуд. Она была изнасилована и неоднократно наносила удары ножом в грудь, голову и шею. Той ночью она села на десятичасовой паром из Манхэттена, что подтверждено камерами видеонаблюдения. Обычно она ездила на автобусе на юг, в сторону Форт-Уодсуорта, но никто не мог определить, где она находится на автобусной станции паромного терминала Сент-Джордж или на автобусе номер 51, который ходил по Бэй-стрит до Фингерборда.
  
   Рабочая гипотеза заключалась в том, что кто-то перехватил ее на вокзале, предложил подвезти и отвез в темный уголок острова, где она встретила свой конец под нависающей надстройкой моста Верразано-Нэрроуз. Ни в ее теле, ни на нем не было спермы - убийца, очевидно, воспользовался презервативом. На ее рубашке были серые волокна, которые, по-видимому, были сделаны из ткани, похожей на толстовку. При вскрытии ее раны были калиброваны. Лезвие было длиной четыре дюйма, совместимое с тем, которым был убит Дэвид Свишер. Лопес жила в доме на две семьи с большой группой братьев и кузенов, некоторые из которых зарегистрированы, некоторые нет. Она была религиозной женщиной, которая молилась в церкви Святого Сильвестра, где ошеломленные прихожане заполнили церковь для поминальной мессы. По словам семьи и друзей, у нее не было парня, и вскрытие показало, что, хотя ей было за тридцать, она была девственницей. Все попытки связать ее с другими жертвами оказались бесплодными.
  
   Уилл потратил непропорционально много времени на это конкретное убийство, изучая паромный и автобусный терминалы, прогуливаясь по месту преступления, посещая ее дом и церковь. Сексуальные преступления были его сильной стороной. Это не было его стремлением к карьере - никто в здравом уме не написал в своем заявлении в Квантико: "Однажды я надеюсь специализироваться на сексуальных преступлениях". Но в его первых крупных делах были серьезные сексуальные аспекты, и именно таким образом ты попал в укромное место в Бюро. Он не просто следовал своему нюху, он горел амбициями и довел себя до уровня эксперта . Он усердно изучал анналы сексуальных преступлений и стал ходячей энциклопедией американских серийных извращений.
  
   Он уже видел убийц такого типа раньше, и профиль преступника быстро сложился в его памяти. Преступник был сталкером, планировщиком, осмотрительным одиночкой, который следил за тем, чтобы не оставить после себя свою ДНК. Он был бы знаком с окрестностями, что означало, что он либо в настоящее время жил, либо жил раньше на Стейтен-Айленде. Он знал прибрежный парк как свои пять пальцев и точно рассчитал, где он мог бы вести свои дела с наименьшими шансами быть случайно обнаруженным. Был отличный шанс, что он был латиноамериканцем, потому что он заставил свою жертву чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы сесть в его машину, и им сказали, что Мария плохо владеет английским. Существовал разумный шанс, что она знала своего убийцу, по крайней мере, по ограниченному знакомству.
  
   "Подожди минутку", - внезапно сказал Уилл. "Вот что. У убийцы Консуэлы почти наверняка была машина. Мы должны искать тот же темно-синий седан, который раздавил Майлза Дрейка ". Он записал: Синий седан. "Напомни, как звали священника Консуэлы?"
  
   Она помнила его печальное лицо, и ей не нужно было проверять свои записи. "Отец Роша".
  
   "Нам нужно составить листовку с различными моделями темно-синих седанов и попросить отца Роша раздать их своим прихожанам, чтобы узнать, знает ли кто-нибудь кого-нибудь с синей машиной. Также сверьте список прихожан с DMV, чтобы получить распечатку зарегистрированных транспортных средств. Обратите особое внимание на испаноязычных мужчин".
  
   Она кивнула и сделала пометки.
  
   Он закинул руки за голову и зевнул. "Мне нужно сходить в туалет. Тогда мы должны позвонить этому парню ".
  
   Судебные патологоанатомы в штаб-квартире указали им на Джеральда Софера, ведущего эксперта страны по действительно странному заболеванию. То, что они обратились к нему за консультацией, было мерой их разочарования в связи со смертью Клайва Робертсона.
  
   Уилл и Нэнси лихорадочно делали искусственное дыхание Клайву, у которого не было пульса, в течение шести минут, пока не прибыли парамедики. На следующее утро они зависли над плечом судмедэксперта, когда коронер вскрывал тело Клайва и начал поиск причины смерти. Кроме раздробленных костей носа, внешних повреждений не было. Его тяжелый мозг, так недавно переполненный музыкой, был нарезан тонкими ломтиками, как буханка хлеба. Не было никаких признаков инсульта или кровоизлияния. Все его внутренние органы были в норме для его возраста. Его сердце было слегка увеличено, клапаны в норме, коронарные артерии имели степень атеросклероза от легкой до умеренной, особенно левая передняя нисходящая артерия, которая была закупорена на семьдесят процентов. "У меня, наверное, больше закупорок, чем у этого парня", - прохрипел ветеран судебно-медицинской экспертизы. Не было никаких признаков сердечного приступа, хотя Уиллу сообщили, что определяющим будет микроскопическое исследование. "Пока у меня нет для вас диагноза", - сказал патологоанатом, снимая перчатки.
  
   Уилл с нетерпением ждал результатов анализов крови и тканей. Он надеялся, что обнаружится яд или токсин, но также интересовался его ВИЧ-статусом, поскольку он делал искусственное дыхание рот в рот на окровавленном лице Клайва. Через несколько дней он получил результаты. Хорошие новости: у Клайва был отрицательный результат на ВИЧ и гепатит. Плохое: все было негативным. У этого человека не было причин быть мертвым.
  
   "Да, у меня действительно была возможность ознакомиться с отчетом о вскрытии мистера Робертсона", - сказал доктор Софер. "Это типично для синдрома".
  
   Уилл наклонился к громкой связи. "Как это?"
  
   "Ну, на самом деле, его сердце было не таким уж плохим. Не было ни критических коронарных окклюзий, ни тромбоза, ни гистопатологических признаков инфаркта миокарда. Это полностью согласуется с пациентами, которых я изучал, с кардиомиопатией, вызванной стрессом, также известной как синдром оглушения миокарда ".
  
   По словам Софера, внезапный эмоциональный стресс, страх, гнев, горе, шок могут вызвать внезапную разрушительную сердечную недостаточность. Жертвами были люди, которые в остальном были здоровы, которые испытали внезапный эмоциональный толчок, такой как смерть любимого человека или сильный испуг.
  
   "Доктор, это специальный агент Липински", - сказала Нэнси. "Я прочитал вашу статью в медицинском журнале Новой Англии. Ни один из пациентов с вашим синдромом не умер. Чем отличается мистер Робертсон?"
  
   "Это отличный вопрос", - ответил Софер. "Я верю, что сердце может быть оглушено до отказа из-за массивного выброса катехоламинов, гормонов стресса, таких как адреналин, которые выделяются надпочечниками в ответ на стресс или шок. Это базовый эволюционный инструмент выживания, подготавливающий организм к борьбе или бегству перед лицом угрожающей жизни опасности. Однако у некоторых людей выброс этих нейрогормонов настолько силен, что сердце больше не может эффективно перекачивать кровь. Сердечный выброс резко падает, и кровяное давление падает. К сожалению для мистера Робертсон, отказ насоса в сочетании с умеренной закупоркой левой коронарной артерии, вероятно, привели к плохой перфузии его левого желудочка, что вызвало фатальную аритмию, возможно, фибрилляцию желудочков и внезапную смерть. Редко кто умирает от оглушения миокарда, но это может произойти. Насколько я понимаю, мистер Робертсон перед смертью находился в состоянии острого стресса ".
  
   "У него была открытка от Убийцы Судного дня", - сказал Уилл.
  
   "Ну, тогда я бы сказал, используя термины непрофессионала, что ваш мистер Робертсон был буквально напуган до смерти".
  
   "Он не выглядел испуганным", - заметил Уилл.
  
   "Внешность может быть обманчивой", - сказал Софер.
  
   Когда они закончили, Уилл повесил трубку и допил свою пятую чашку кофе. "Ясно, как божий день", - пробормотал он. "Убийца заключил пари, что собирается убить парня, напугав его до смерти? Дай мне передохнуть!" Он раздраженно вскинул руки в воздух. "Хорошо, давайте продолжим. Двадцать второго мая он убил трех человек и взял передышку на выходные. Двадцать пятого мая наш субъект снова занят."
  
   Случай Љ 4: Майлз Дрейк, двадцатичетырехлетний велосипедный курьер из Квинса, работает в финансовом районе в 7:00 утра, когда офисный работник на Бродвее, единственный очевидец, выглядывает из окна и замечает его на тротуаре Джон-стрит, закидывающего рюкзак и садящегося на велосипед, как раз в тот момент, когда темно-синий седан перепрыгивает бордюр, врезается в него и продолжает движение. Она слишком высоко, чтобы разглядеть номерной знак или достоверно идентифицировать марку и модель. Дрейк умирает мгновенно от раздробленной печени и селезенки. Автомобиль, который, несомненно, получил некоторые повреждения передней части, остается неизвестным, несмотря на тщательный опрос кузовных мастерских в районе трех штатов. Майлз жил со своим старшим братом и, по общему мнению, был честным человеком. Чистый послужной список, свидетельства его трудовой этики и т.д. Никаких известных связей с какими-либо другими жертвами ни прямо, ни косвенно, хотя никто не мог с уверенностью сказать, что он никогда не был у Дуэйна Рида Колера на бульваре Квинс.
  
   "Ничего, что связывало бы его с наркотиками?" - Спросил Уилл.
  
   "Ничего, но я помню случай, когда я учился на юридическом факультете, когда курьеры на велосипедах поставляли кокаин биржевым маклерам на стороне".
  
   "Неплохая мысль - наша тема о наркотиках". Он написал: Проверить рюкзак на наличие остатков наркотиков.
  
   Случай Љ 5: Милош Иван Чович, восьмидесятидвухлетний мужчина из Парк Слоуп, Бруклин, посреди дня выбегает из своей квартиры на девятом этаже и устраивает безбожный беспорядок на Проспект Парк Уэст, недалеко от Гранд Арми Плаза. Окно его спальни широко открыто, квартира заперта, никаких признаков взлома или ограбления. Однако несколько черно-белых фотографий в рамках, на которых молодой Чович запечатлен с другими членами семьи, предположительно, разбиты на полу у окна. Предсмертной записки нет. Мужчина, хорватский иммигрант, проработавший пятьдесят лет сапожником, не имел живых родственников и был настолько затворником, что никто не мог подтвердить его психическое состояние. Квартира была покрыта только одним набором отпечатков пальцев: его.
  
   Уилл пролистал стопку старинных фотографий. "И ни у кого из этих людей нет документов, удостоверяющих личность?"
  
   "Никаких", - ответила Нэнси. "Были опрошены все его соседи, мы прощупали хорватско-американское сообщество, но никто его не знал. Я не знаю, куда идти. Есть идеи?"
  
   Он указал ладонями к небесам. "У меня ничего нет на этот счет".
  
   Случай Љ 6: Марко Антонио Наполитано, восемнадцатилетний, недавний выпускник средней школы. Жил со своими родителями и сестрой в Маленькой Италии. Его мать нашла открытку в его комнате, и изображение гроба повергло ее в истерику. Его семья безуспешно искала его весь день. Полиция обнаружила его тело позже вечером в котельной их многоквартирного дома с иглой в руке, рядом с ним были таблетки от героина и жгут. Вскрытие показало передозировку, но семья и его ближайшие друзья настаивали, что он не употреблял, что было подтверждено отсутствием следов от игл на его теле. У парня была пара мест лишения свободы, магазинные кражи, что-то в этом роде, но этот парень не был особо плохим. У шприца были две разные ДНК, его и неустановленного мужчины, что позволяет предположить, что кто-то еще кололся с ним, используя те же самые препараты. На шприце и ложке также были два набора отпечатков пальцев, его и другого, которые они прогнали через IAFIS и получили пустые результаты, исключив из базы данных около пятидесяти миллионов человек.
  
   "Хорошо", - сказал Уилл. "У этого есть возможные компоновщики".
  
   Нэнси тоже увидела их, оживилась и сказала: "Да, как насчет этого? Убийца - наркоман, который убивает Элизабет, пытаясь посадить ее Дуэйна Рида за наркотики. У него зуб на Марко, и он перегружает шприц, и ему нужно свести счеты с Майлзом, который является его поставщиком ".
  
   "Что насчет Дэвида?"
  
   "Он больше похож на грабителя с целью получения наличных, что также подходит для наркомана".
  
   Уилл покачал головой с раздраженной улыбкой. "Чертовски мягкий", - сказал он, написав: "Возможно, наркоман?"?? "Ладно, финишная прямая. Наш человек берет двухнедельный перерыв, затем одиннадцатого июня начинает снова. Почему пауза? Он устал? Занят чем-то еще в своей жизни? Уехал из города? Вернулся в Вегас?"
  
   Риторические вопросы. Она изучала лицо Уилла, пока его мысли путались.
  
   "Мы проанализировали все нарушения при передвижении в восточном направлении, зафиксированные на основных маршрутах между Вегасом и Нью-Йорком в промежутках между датами почтовых штемпелей на карточках и датами убийств, и у нас нет ничего интересного, верно?"
  
   "Правильно", - ответила она.
  
   "И у нас есть списки пассажиров на все прямые рейсы и рейсы с пересадкой между Вегасом и метрополитен Нью-Йорк на соответствующие даты, верно?"
  
   "Правильно".
  
   "И что мы узнали из этого?"
  
   "Пока ничего. У нас есть несколько тысяч имен, которые мы каждые несколько дней сравниваем со всеми именами в базах данных наших жертв. Пока никаких совпадений."
  
   "И мы провели государственную и федеральную проверку криминального прошлого всех пассажиров?"
  
   "Уилл, ты спрашивал меня об этом дюжину раз!"
  
   Он не собирался извиняться. "Потому что это важно! И достань мне распечатку всех пассажиров с испаноязычными фамилиями ". Он указал на стопку папок на полу возле окна. "Передай мне вот это. Вот тут-то я и вмешался ".
  
   Случай Љ 7: Ида Габриэла Сантьяго, семидесятивосьмилетняя, убита злоумышленником в своей спальне пулей 22 калибра, пробившей ей ухо. Как и подозревал Уилл, она не была изнасилована, и, кроме жертвы и ее ближайших родственников, нигде не было неучтенных отпечатков пальцев. Ее сумочка действительно была украдена и осталась невостребованной. На отпечатке ноги на земле под ее кухонным окном был виден характерный вафельный рисунок двенадцатого размера, который соответствовал популярным баскетбольным кроссовкам Reebok DMX 10. Учитывая глубину отпечатка и влажность почвы, специалисты лаборатории подсчитали, что подозреваемый весил около 170 г., примерно столько же, сколько подозреваемый с Парк-авеню. Они искали связи, особенно с делом Лопес, но не было никаких заметных пересечений между жизнями двух испаноязычных женщин.
  
   Остался случай Љ 8: Люциус Джефферсон Робертсон, человек, который был буквально напуган до смерти. Больше о нем особо нечего было сказать, не так ли? "Все, я поджарился", - объявил Уилл. "Почему бы тебе не подвести итог, партнер?"
  
   Нэнси серьезно пролистала свои свежие заметки и взглянула на его ключевые наблюдения. "Полагаю, я должен был бы сказать, что наш подозреваемый - латиноамериканец ростом пять футов десять дюймов и весом 170 фунтов, наркоман и сексуальный маньяк, который водит синюю машину, имеет нож, пистолеты 22-го и 38-го калибров, курсирует туда-обратно в Лас-Вегас на машине или самолетом и предпочитает убивать людей в будние дни, чтобы получить удовольствие по выходным ".
  
   "Чертовски интересный профиль", - сказал Уилл, наконец выдавив улыбку. "Хорошо, тогда принеси все это домой. Как он выбирает своих жертв и что это за гребаные открытки?"
  
   "Не ругайся!" - сказала она, игриво швырнув блокнотом в его сторону. "Возможно, жертвы связаны, а возможно, и нет. Каждое преступление отличается. Это почти как будто они намеренно случайны. Возможно, он тоже выбирает жертв случайным образом. Он присылает открытки, чтобы сообщить нам, что преступления связаны и что он тот, кто решает, должен ли кто-то умереть. Он читает об Убийце Судного дня в газетах, следит за трансляциями кабельного телевидения от стены до стены, для него это настоящий энергетический трип. Он очень умный и очень извращенный. Это наш человек ".
  
   Она ждала его одобрения, но вместо этого он воткнул булавку в ее воздушный шарик.
  
   "Ну, ты настоящая горячая шишка, специальный агент Липински, не так ли?" Он встал и поразился, как это прекрасно - иметь ясную голову и желудок, способный принимать пищу. "В вашем синтезе есть только одна ошибка", - сказал он. "Я не верю ни единому слову из этого. Единственный известный мне архипреступник, который способен на все это дьявольское великолепие, - это Лекс Лютор, и в последний раз, когда я проверял, он был в комиксе. Сделайте перерыв на обед. Приезжай за мной на пресс-конференцию ".
  
   Он прогнал ее, подмигнув, и изучал ее, пока она удалялась. "Она определенно выглядит лучше", - подумал он.
  
   Поскольку дело затянулось на лето, сообщения в прессе о Судном дне были растянуты до еженедельных. Первоначально брифинги проводились ежедневно, но тот уровень новостной значимости не был устойчивым. Тем не менее, у истории были ноги, сильные ноги, и она оказалась более привлекательной в рейтингах, чем О.Джей, Джон Бенет и Анна Николь, вместе взятые. Каждый вечер по кабельному телевидению дело разбиралось до молекулярного уровня говорящими головами и легионом бывших сотрудников ФБР и правоохранительных органов, юристов и ученых мужей, которые, затаив дыхание, излагали свои любимые теории. В последнее время появилась общая тема: ФБР не добивалось прогресса, следовательно, ФБР было неумелым.
  
   Пресс-конференция проходила в бальном зале нью-йоркского отеля Hilton. К тому времени, когда Уилл и Нэнси заняли свои позиции возле служебного входа, зал был на три четверти заполнен прессой и фотографами, а шишки устраивались на возвышении. По сигналу на телевизоре включился свет и прямая трансляция погасла.
  
   Мэр, аккуратный и невозмутимый мужчина, поднялся на трибуну. "Мы занимаемся этим расследованием шесть недель", - начал он. "Из положительных моментов следует отметить, что за десять дней не было новых жертв. Хотя на данный момент арестов не было, профессионалы правоохранительных органов из города Нью-Йорк, штата Нью-Йорк и федеральных агентств усердно и, я полагаю, продуктивно работали над множеством версий. Однако мы не можем отрицать, что в этом городе произошло восемь взаимосвязанных убийств, и наши граждане не будут чувствовать себя в полной безопасности, пока преступник не будет пойман и привлечен к ответственности. Бенджамин Райт, помощник руководителя нью-йоркского отделения ФБР, ответит на ваши вопросы ".
  
   Райт был высоким худощавым афроамериканцем за пятьдесят, с усиками карандашом, коротко подстриженными волосами и профессорскими очками в проволочной оправе. Он встал и разгладил складки на своем двубортном пиджаке. Он чувствовал себя непринужденно перед камерами и четко говорил в ряд микрофонов. "Как сказал мэр, ФБР работает совместно с представителями правоохранительных органов города и штата, чтобы раскрыть это дело. Это, безусловно, самое крупное уголовное расследование серийного убийства в истории Бюро. Пока у нас нет подозреваемого под стражей, мы продолжаем неустанно работать, и я хочу, чтобы это было предельно ясно - мы найдем убийцу. Мы не ограничены в ресурсах. Мы используем все, что у нас есть, для этого дела. Это не вопрос рабочей силы, это вопрос времени. Теперь я отвечу на ваши вопросы ".
  
   Пресса роилась, как растревоженный улей пчел, предчувствуя, что ничего нового не последует. Репортеры телесети и кабельного телевидения были достаточно вежливы, предоставив своим низкооплачиваемым перепачканным чернилами собратьям из газет кидаться кирпичами.
  
   Вопрос: Была ли еще какая-нибудь информация о токсикологических тестах Люциуса Робертсона?
  
   О. Нет. Некоторые анализы тканей займут еще несколько недель.
  
   Вопрос: Они проверяли его на рицин и сибирскую язву?
  
   А. Да. Оба были отрицательными.
  
   Вопрос: Если все было отрицательным, что убило Люциуса Робертсона?
  
   А. Они еще не знали.
  
   Вопрос: Не должно ли было это отсутствие ясности обеспокоить общественность в целом?
  
   A. Когда мы узнаем причину смерти, мы сообщим об этом.
  
   Вопрос: Сотрудничала ли полиция Лас-Вегаса?
  
   А. Да.
  
   Вопрос: Были ли учтены все отпечатки пальцев на открытках?
  
   А. В основном. Они все еще выслеживали нескольких обработчиков писем в почтовом отделении.
  
   Вопрос: Были ли у них какие-нибудь зацепки по человеку в капюшоне на месте преступления в Свишере?
  
   А. Нет.
  
   Вопрос: Совпадали ли пули от двух огнестрельных ранений с какими-либо другими преступлениями в досье?
  
   А. Нет.
  
   Вопрос: Как они узнали, что это не заговор Аль-Каиды?
  
   А. Не было никаких признаков терроризма.
  
   Вопрос: Экстрасенс из Сан-Франциско пожаловалась, что ФБР не заинтересовано в разговоре с ней, несмотря на ее настойчивые утверждения о том, что в деле замешан длинноволосый мужчина по имени Джексон.
  
   А. ФБР интересовали все заслуживающие доверия версии.
  
   Вопрос: Знали ли они, что общественность была разочарована отсутствием у них прогресса?
  
   А. Они разделяли разочарование общественности, но оставались уверенными в конечном успехе расследования.
  
   Вопрос: Думал ли он, что убийств будет больше?
  
   А. Он надеялся, что нет, но не было никакого способа узнать.
  
   Вопрос: Было ли у ФБР досье на убийцу Судного дня?
  
   А. Пока нет. Они работали над этим.
  
   В. Почему это заняло так много времени?
  
   А. Из-за сложности дела.
  
   Уилл наклонился и прошептал на ухо Нэнси: "Колоссальная трата времени".
  
   Вопрос: Выделили ли они своих лучших людей для расследования этого дела?
  
   А. Да.
  
   Вопрос: Могут ли средства массовой информации поговорить со специальным агентом, ответственным за расследование?
  
   А. Я могу ответить на все ваши вопросы.
  
   "Теперь это становится интересным", - добавил Уилл.
  
   Вопрос: Почему они не смогли встретиться с агентом?
  
   А. Они попытаются сделать его доступным на следующей пресс-конференции.
  
   Вопрос: Он сейчас в комнате?
  
   A.
  
   Райт посмотрел на Сью Санчес, которая сидела в первом ряду, его глаза умоляли ее контролировать своего парня. Она огляделась и заметила Уилла, стоящего в стороне; единственное, что она могла сделать, это пригвоздить его к месту убийственным взглядом.
  
   Она думает, что я распущенный каноник, - подумал Уилл. Что ж, пришло время пустить железо в ход. Я ответственный специальный агент. Я не хотел этого дела, но теперь оно мое. Если я им нужен, я здесь. "Прямо здесь!" Он поднял руку. За свою карьеру он десятки раз сталкивался с прессой, и такого рода вещи были в моде - он совсем не стеснялся камеры.
  
   Нэнси увидела выражение ужаса на лице Санчеса и рефлекторно чуть не схватила его за рукав. Почти. Он бросился к подиуму, неистово подпрыгивая при каждом шаге, когда телекамеры переместились на левую сцену.
  
   Бенджамин Райт ничего не мог поделать, кроме как: "Хорошо, Специальный агент Уилл Пайпер ответит на ограниченное количество вопросов. Продолжай, Уилл". Когда двое мужчин пересекали улицу, Райт прошептал: "Говори короче и смотри под ноги".
  
   Уилл пригладил волосы рукой и поднялся на трибуну. Алкоголь и его побочные продукты полностью вышли из его организма, и он чувствовал себя хорошо, даже бодро. Давайте все перемешаем, подумал он. Он был фотогеничен, крупный мужчина с песочного цвета волосами, широкими плечами, подбородком с ямочкой и великолепными голубыми глазами. Где-то режиссер телевидения в диспетчерской говорил: "Подойди поближе к этому парню!"
  
   Первый вопрос был - как пишется ваше имя?
  
   "Как Крысолов, Пи-И-Пи-Е-Р."
  
   Репортеры подались вперед на своих стульях. Был ли у них живой сын? Несколько старших прошептали друг другу: "Я помню этого парня. Он знаменит".
  
   Как долго вы работаете в ФБР?
  
   "Восемнадцать лет, два месяца и три дня".
  
   Почему ты так точно отслеживаешь?
  
   "Я ориентируюсь на детали".
  
   Каков ваш опыт в серийных убийствах?
  
   "Я провел всю свою карьеру, работая над этими делами. Я был ответственным агентом восьми из них, Насильника из Эшвилла, Убийцы из Уайт-Ривер в Индианаполисе, еще шестерых. Мы поймали их всех, поймаем и этого ".
  
   Почему у вас еще нет профиля убийцы?
  
   "Поверь мне, мы пытались, но он не поддается описанию обычным способом. Не бывает двух одинаковых убийств. Здесь нет закономерности. Если бы не предупреждающие открытки, вы бы не знали, что эти дела связаны ".
  
   Какова твоя теория?
  
   "Я думаю, мы имеем дело с очень извращенным и очень умным человеком. Я понятия не имею, что им движет. Он хочет внимания, это несомненно, и благодаря тебе он его получает ".
  
   Ты думаешь, нам не стоит освещать это?
  
   "У тебя нет выбора. Я просто констатирую факт ".
  
   Как ты собираешься его поймать?
  
   "Он не идеален. Он оставил подсказки, в которые я не собираюсь вдаваться по очевидным причинам. Мы его поймаем".
  
   На что ты ставишь? Собирается ли он нанести новый удар?
  
   "Позвольте мне ответить на это так. Держу пари, что он прямо сейчас смотрит это по телевизору, поэтому я говорю это вам ". Уилл смотрел прямо в камеры. Эти голубые глаза. "Я поймаю тебя и усыплю. Это всего лишь вопрос времени ".
  
   Райт, который нависал над Уиллом, практически оттеснил его бедром от микрофонов. "Ладно, я думаю, на сегодня все. Мы сообщим вам время и место нашего следующего брифинга ".
  
   Пресса поднялась на ноги, и один голос, женщины-репортера из "Пост", возвысился над остальными и прокричал: "Пообещай нам, что вернешь "Крысолова"!"
  
   Дом 941 по Парк-авеню представлял собой цельный куб, тринадцатиэтажное кирпичное здание довоенного периода, два нижних этажа которого были облицованы прекрасным белым гранитом, вестибюль со вкусом отделан мрамором и ситцем. Уилл бывал там раньше, повторяя последние шаги Дэвида Свишера от вестибюля до того самого места на 82-й улице, где из его тела вытекла кровь. Он шел по дорожке в той же предрассветной темноте и, опустившись на корточки, прямо на месте - все еще обесцвеченный, несмотря на хорошую чистку в департаменте санитарии, - попытался представить последнее, что жертва могла увидеть, прежде чем его мозг отключился. Участок покрытого пятнами тротуара? Черная железная оконная решетка? Обод на припаркованной машине? Тонкий дуб, растущий из квадрата утрамбованной земли?
  
   Надеюсь, дерево.
  
   Как и ожидалось, Хелен Свишер настроила Уилла не в ту сторону. В последние недели она слишком усердствовала, чтобы ее заполучить, из-за телефонного жетона, проблем с расписанием, поездок за город. "Ради Бога, она была женой жертвы, " выпалил он Нэнси, - а не чертовой подозреваемой! Прояви немного гребаного сотрудничества, почему бы тебе этого не сделать?" Затем, когда Сью Санчес благословляла его выступление с Элом Хейгом "Я здесь главный" на пресс-конференции, женушка позвонила ему на мобильный, просто чтобы сообщить, что ему нужно быть пунктуальным, поскольку ее время было крайне ограничено. И главный герой - она встретила их в квартире 9В с отсутствующим видом снисходительности, как будто они были чистильщиками ковров, приехавшими, чтобы свернуть одну из персиянок.
  
   "Я не знаю, что я могу вам сказать такого, о чем я еще не сообщила полиции", - сказала Хелен Свишер, ведя их через арку из палладиума в гостиную, огромное пространство с видом на Парк-авеню. Уилл застыл, глядя на обстановку - все это великолепие, зарплата за всю жизнь, вложенная в одну комнату, мебель, люстры и ковры, каждая из которых стоит хорошего автомобиля, - это семейная реликвия, с ума сошедших декораторов.
  
   "Милое местечко", - сказал Уилл, его брови изогнулись.
  
   "Спасибо", - холодно ответила она. "Дэвид любил читать здесь воскресную газету. Я только что выставил его на продажу ".
  
   Они сели, и она сразу же начала теребить ремешок своих наручных часов, подавая сигнал, что они были на часах. Уилл быстро оценил ее, мини-профиль. Она была привлекательна по-лошадиному, ее внешность подчеркивалась идеальной прической и дизайнерским костюмом. Свишер была еврейкой, она не была, вероятно, Осой из old money, банкиром и адвокатом, которые встретились не в социальных кругах, а по сделке. Эта девушка не была холодной рыбой, она была замороженной. Отсутствие видимого горя на ее лице не означало, что она не была привязана к своему мужу - вероятно, он ей очень нравился - это было просто отражением ее ледяной натуры. Если бы ему когда-нибудь пришлось подать в суд на кого-то, кого он действительно ненавидел, это была бы женщина, которую он хотел.
  
   Она смотрела исключительно на него. С таким же успехом Нэнси могла быть невидимкой. Подчиненные, такие как юристы в фирме "Белая обувь Хелен", были инструментами, второстепенными персонажами. Только когда Нэнси открыла свой блокнот, Хелен заметила ее присутствие, нахмурившись с ямочками на щеках.
  
   Уилл подумал, что бессмысленно начинать с надуманного сочувствия. Он не продавал, а она не покупала. Прямо из коробки он спросил: "Знаете ли вы кого-нибудь из латиноамериканцев, кто водит синюю машину?"
  
   "Боже мой!" - ответила она. "Неужели ваше расследование настолько сузилось?"
  
   Он проигнорировал вопрос. "А ты знаешь?"
  
   "Единственный испаноязычный джентльмен, которого я знаю, - это наш бывший выгульщик собак Рикардо. Я понятия не имею, есть ли у него машина."
  
   "Почему бывшего?"
  
   "Я отдал собаку Дэвида. Как ни странно, в то утро один из врачей скорой помощи из больницы Ленокс Хилл проникся к нему симпатией."
  
   "Могу я получить контактную информацию Рикардо?" Спросила Нэнси.
  
   "Конечно", - фыркнула она.
  
   Уилл спросил: "Если у вас был выгульщик для собак, почему ваш муж выгуливал его в то утро, когда его убили?"
  
   "Рикардо пришел только днем, когда мы были на работе. Дэвид обошелся с ним иначе".
  
   "В одно и то же время каждое утро?"
  
   "Да. Около пяти утра"
  
   "Кто знал о его распорядке?"
  
   "Ночной швейцар, я полагаю".
  
   "Были ли у вашего мужа враги?" Из тех, кто может желать его смерти?"
  
   "Ни в коем случае! Я имею в виду, что у любого в банковском бизнесе есть противники, это нормально, но Дэвид был вовлечен в стандартные, в целом дружелюбные транзакции. Он был мягким человеком ", - сказала она, как будто мягкость не была добродетелью.
  
   "Вы получили электронное письмо с обновленным списком жертв?"
  
   "Да, я просмотрел это".
  
   "И что?"
  
   Ее лицо исказилось. "Ну, конечно, ни Дэвид, ни я не знали никого из этого списка!"
  
   Вот оно, объяснение ее нежелания сотрудничать. Помимо неудобства потери надежного супруга, она ненавидела ассоциацию с делом Судного дня. Это был громкий фильм, но с низкой арендной платой. Большинство жертв анонимно принадлежали к низшему классу. Убийство Дэвида плохо сказалось на ее имидже, плохо на ее карьере, ее злобные партнеры шептались о ней, пока писали в свои писсуары и мазались зеленкой. На каком-то уровне она, вероятно, была зла на Дэвида за то, что ему перерезали шею.
  
   "Лас-Вегас", - внезапно сказал он.
  
   "Лас-Вегас", - подозрительно возразила она.
  
   "Кого Дэвид знал по Лас-Вегасу?"
  
   "Он задал тот же вопрос, когда увидел почтовый штемпель, в ночь перед тем, как его убили. Он не мог вспомнить никого сразу, и я тоже не могу ".
  
   "Мы безуспешно пытались получить список его клиентов из его банка", - сказала Нэнси.
  
   Она обратилась к Уиллу. "С кем ты имел дело?"
  
   "Офис генерального совета", - сказал он.
  
   "Я очень хорошо знаю Стива Гартнера. Я позвоню ему, если хочешь ".
  
   "Это было бы полезно".
  
   Телефон Уилла заиграл неподходящую мелодию, и он, не извиняясь, ответил на нее, послушал несколько секунд, затем встал, чтобы побыть наедине, и направился к группе кресел и диванов в дальнем углу, оставив двух женщин в неловком одиночестве.
  
   Нэнси смущенно листала свой блокнот, пытаясь выглядеть важно занятой, но было ясно, что она чувствовала себя бородавочником рядом с этой львицей. Хелен просто смотрела на циферблат своих часов, как будто это могло волшебным образом заставить этих людей исчезнуть.
  
   Уилл отключился и зашагал обратно. "Спасибо тебе. Мы должны идти ".
  
   Это было все. Быстрые рукопожатия и уходим. Холодные взгляды и отсутствие потерянной любви.
  
   В лифте Уилл сказал: "Она милая".
  
   Нэнси согласилась. "Она стерва".
  
   "Мы отправляемся на Сити-Айленд".
  
   "Почему?"
  
   "Жертва номер девять".
  
   Она чуть не потянула мышцу, поворачивая шею, чтобы посмотреть на него снизу вверх.
  
   Дверь в вестибюль открылась.
  
   "Правила игры изменились, партнер. Не похоже, что будет жертва номер десять. Полиция задерживает подозреваемого, Луиса Камачо, тридцатидвухлетнего латиноамериканца, рост пять футов восемь дюймов, вес 160 фунтов."
  
   "В самом деле!"
  
   "По-видимому, он стюардесса. Угадай, каким маршрутом он летает?"
  
   "Las Vegas?"
  
   "Las Vegas."
  
  
   6 ЮЛИЙ 777
  
  
  
   VECTIS, BRITANNIA
  
   Слияние.
  
   Это слово вертелось у него в голове, и когда он был один, оно время от времени срывалось с его губ и заставляло его дрожать.
  
   Он был озабочен слиянием, как и его братья, но он был убежден, что на него это повлияло больше, чем на других, что было полностью воображаемым положением, поскольку открыто не обсуждали такие вопросы.
  
   Конечно, уже давно было известно, что этот седьмой день наступит, но ощущение предзнаменования резко усилилось, когда в месяце Майус появилась комета, и теперь, два месяца спустя, ее огненный хвост сохранился в ночном небе.
  
   Приор Джозефус проснулся до того, как прозвенел звонок на похвалу. Он сбросил грубое покрывало, встал и справил нужду в ночной горшок, затем плеснул в лицо пригоршню прохладной воды из таза. Один стул, один стол и раскладушка с соломенным тюфяком на жестком земляном полу. Это была его камера без окон; его белая туника из некрашеной шерсти и кожаные сандалии были его единственным земным достоянием.
  
   И он был счастлив.
  
   В свои сорок четыре года он уже начал лысеть и немного располнел из-за пристрастия к крепкому элю, который наливали из бочек пивоварни abbey. Облысение на его макушке облегчало поддержание его тонзуры, и Игнатиус, хирург-цирюльник, каждый месяц быстро справлялся с ним, отправляя его восвояси, похлопывая по сырой макушке и братски подмигивая.
  
   Он поступил в монастырь в возрасте пятнадцати лет, и в качестве посвященного был ограничен самыми отдаленными частями монастыря, пока его посвящение не было завершено и он не стал полноправным членом. Оказавшись внутри, он знал, что будет жить здесь вечно и умрет в его стенах. Его чувства любви к Богу и братские узы с членами его общины - его famulus Christi - были настолько сильны, что он часто плакал от радости, сдерживаемый только чувством вины из-за осознания того, как ему повезло по сравнению со многими несчастными душами на острове.
  
   Он опустился на колени у своей кровати и, следуя традиции, которую заложил сам святой Бенедикт, начал свой духовный день с молитвы Господней, чтобы, как написал Бенедикт, "шипы скандала, которые имеют обыкновение возникать", были очищены от общины.
  
   Pater noster, qui es in caelis: sanctificetur Nomen Tuum; adveniat Regnum Tuum; fiat voluntas Tua...
  
   Он закончил, перекрестился, и в этот момент зазвонил колокол аббатства. Подвешенный к башне на толстой веревке, колокол был изготовлен почти два десятилетия назад Матиасом, местным кузнецом и близким другом Джозефа Флавуса, давно умершим от оспы. Мелодичный звон колотушки между отбитыми железными пластинами всегда напоминал Джозефусу сердечный смех румянощекого кузнеца. Он хотел на мгновение почтить память своего друга, но вместо этого слово "Слияние" вторглось в его мысли.
  
   Перед Лаудсом нужно было сделать кое-какие дела по дому, и как настоятелю общины ему было поручено наблюдать за работой послушников и молодых служителей. За пределами общежития было приятно прохладно, чернильно темно, и когда он вдохнул влажный воздух через нос, у него был привкус моря. В стойлах коровы были полны молока, и он был доволен, что молодые люди уже ухаживали за их выменем к тому времени, когда он пришел.
  
   "Мир тебе, брат", - тихо сказал он каждому мужчине, касаясь их плеча, когда проходил мимо. Затем он замер, осознав, что там было семь коров и семь мужчин.
  
   Семь.
  
   Таинственное число Бога.
  
   Одна только Книга Бытия содержала семь элементов: семь небес, семь престолов, семь печатей, семь церквей. Стены Иерихона рухнули на седьмой день осады. В Откровениях семь духов Божьих были посланы на землю. От Давида до рождения Христа, Господа, было ровно семь поколений.
  
   И теперь они были на пороге седьмого дня седьмого месяца Новой Эры 777 года, совпадающего с появлением кометы, которую Паулинус, астроном из аббатства, осторожно назвал Cometes Luctus, Кометой Плача.
  
   А потом было дело Сантесы, жены Убертуса камнереза, приближавшейся к концу своего тревожного срока.
  
   Как все могли казаться такими безмятежными?
  
   Что, во имя Господа, принесет завтрашний день?
  
   Церковь в аббатстве Вектис была грандиозной незавершенной работой, источником безмерной гордости. Первоначальная церковь из дерева и соломы, построенная почти столетием ранее, была прочным сооружением, которое хорошо выдержало суровые прибрежные ветры и удары морских штормов. История церкви и аббатства была хорошо известна, поскольку некоторые из старших священников лично служили с некоторыми братьями-основателями. Действительно, в юности один из них, древний Алрик, теперь слишком немощный, чтобы даже выходить из своей кельи на мессу, встретил Биринуса, возвышенного епископа Дорчестера.
  
   Бирин, франк, прибыл в Уэссекс в 634 году, будучи возведен в сан епископа папой Гонорием с поручением обратить язычников-западных саксов. Вскоре он оказался арбитром в гражданской войне на этой забытой богом земле и попытался заключить союз между неотесанным западносаксонским королем Синегилсом и Освальдом, королем Нортумбрии, человеком куда более приятным, христианином. Но Освальд не стал бы вступать в союз с неверующим, и Биринус, почувствовав великолепную возможность, убедил Кинегилса обратиться в христианство, лично облив его грязные волосы водой для крещения во имя Христа.
  
   Последовал договор с Освальдом, затем длительный мир, и Кинегилс в благодарность передал Биринусу Дорчестер в качестве своего епископского престола и стал его благодетелем. Биринус, со своей стороны, начал кампанию по основанию аббатств в традициях Святого Бенедикта по всем южным землям, и когда в 686 году, в год великой чумы, был утвержден устав аббатства Вектис, последний из Британских островов принял христианство. Синегилс завещал Церкви шестьдесят шкур хорошей земли у проточной воды в этом островном анклаве, в легком плавании от берегов Уэссекса.
  
   Теперь Аэция, нынешний епископ Дорчестера, должен был следить за тем, чтобы серебро из королевских дворов поступало на церковные нужды. Он убедил короля Мерсии Оффу в духовной пользе финансирования следующего этапа славы аббатства Вектис - его преобразования из деревянного в каменный - для прославления Господа. "В конце концов, " прошептал епископ королю, " престиж измеряется не дубом, а камнем".
  
   В карьере недалеко от стен аббатства итальянские камнерезы трудились в течение последних двух лет, обтесывая блоки из песчаника и перевозя их на волах в аббатство, где цементарии скрепляли их цементным раствором, медленно возводя стены церкви, используя существующую деревянную конструкцию в качестве каркаса. В течение всего дня воздух наполнял непрекращающийся металлический лязг резца по камню, умолкавший только во время служебных обязанностей, когда служители заполняли Святилище для тихой молитвы и созерцания.
  
   Джозефус пронесся обратно через спальню по пути в Лаудс и осторожно приоткрыл дверь кельи Алрика, чтобы убедиться, что старый монах пережил ночь. Он обрадовался, услышав храп, поэтому прошептал молитву над свернувшимся калачиком телом, выскользнул и вошел в церковь по ночной лестнице.
  
   Святилище освещалось менее чем дюжиной свечей, но света было достаточно, чтобы предотвратить несчастья. Высоко вверху, в темноте, Джозефус мог различить силуэты фруктовых летучих мышей, снующих среди стропил. Братья стояли по обе стороны алтаря в два противоположных ряда, терпеливо ожидая прибытия настоятеля. Иосиф Флавий бочком подошел к Паулинусу, маленькому нервному монаху, и если бы они не услышали, как со скрипом открылась тяжелая главная дверь, они могли бы обменяться украдкой приветствием. Но приближался настоятель, и они не осмеливались заговорить.
  
   Аббат Освин был импозантным мужчиной с длинными конечностями и широкими плечами, который провел большую часть своей жизни на голову выше своих братьев, но в последние годы он, казалось, съежился, поскольку болезненный изгиб позвоночника заставил его сгорбиться. В результате его болезни его глаза были постоянно опущены на землю, и в последние годы он обнаружил, что почти не может смотреть на небеса. Со временем его характер омрачился, что, несомненно, бросило тень на братство общины.
  
   Служители могли слышать, как он шаркает в Святилище, его сандалии скребут по половицам. Как обычно, его голова была резко опущена, и свет свечей отражался от его блестящей головы и снежно-белой челки.
  
   Настоятель медленно поднялся по алтарной лестнице, морщась от усилий, и занял свое место на алтаре под навесом из полированного орехового дерева. Он положил ладони плашмя на гладкое прохладное дерево табулы и высоким, гнусавым голосом произнес нараспев: "Aperi, Domine, os meum ad benedicendum nomen sanctum tuum".
  
   Монахи молились и пели в своих двух рядах, призывая и откликаясь, их голоса сливались и звучно наполняли Святилище. Сколько тысяч раз Иосиф Флавий озвучивал эти молитвы? И все же сегодня он почувствовал особую потребность воззвать ко Христу о его милосердии и прощении, и у него выступили слезы, когда он произнес последнюю строку 148-го Псалма.
  
   "Alleluja, laudate Dominum de caelis, alleluja, alleluja!"
  
   День был теплым и сухим, и аббатство напоминало оживленный улей. Джозефус пересек свежескошенную лужайку во внутреннем дворике клойстерз, чтобы совершить утренний обход, проверяя выполнение важнейших функций общины. По последним подсчетам, в аббатстве Вектис было восемьдесят три души, не считая поденщиков, и каждая ожидала увидеть приора хотя бы раз в день. Он не подвергался случайным проверкам; у него был свой распорядок дня, и это было известно всем.
  
   Он начал с каменщиков, чтобы посмотреть, как продвигается строительство, и зловеще отметил, что Убертус не явился на работу. Он разыскал старшего сына Убертуса, Джулиана, рослого парня-подростка, чья смуглая кожа блестела от пота, и узнал, что у Сантесы начались роды. Убертус вернется, когда сможет.
  
   "Лучше сегодня, чем завтра, не так ли? Это то, что говорят люди", - сказал Юлиан приору, который торжественно кивнул в знак согласия и попросил сообщить о рождении, когда оно произошло.
  
   Джозефус отправился в погреб, чтобы проверить запасы мяса и овощей, затем в зернохранилище, чтобы убедиться, что мыши не забрались в пшеницу. На пивоварне его заставили попробовать из каждой бочки, и, поскольку он, казалось, не был уверен во вкусе, он попробовал еще раз. Затем он пошел на кухню, примыкающую к трапезной, чтобы посмотреть, в хорошем ли настроении сестры и их юные послушницы. Затем он осмотрел уборную, чтобы проверить, правильно ли поступает свежая вода в корыто для мытья рук, а затем пристройки, где он зажал нос, осматривая траншею.
  
   На огородах он проверил, насколько хорошо братья держат кроликов подальше от нежных побегов. Затем он обошел козий луг, чтобы осмотреть свое любимое здание, Скрипторий, где Паулинус руководил шестью министрами, сгорбившимися за столами и делающими прекрасные копии Правила Святого Бенедикта и Святой Библии.
  
   Иосиф Флавий любил эту комнату больше всего из-за ее тишины и благородства призвания, которое практиковалось в ней, а также потому, что он считал Паулинуса набожным и хорошо обученным. Если возникал вопрос о небесах, временах года или каком-либо природном явлении, то Паулинус был готов дать тщательное, терпеливое и правильное толкование. Аббат неодобрительно относился к праздным разговорам, но Паулинус был отличным источником целенаправленной беседы, которую Иосиф Флавий высоко ценил.
  
   Приор прокрался в Скрипторий, соблюдая большую осторожность, чтобы не мешать переписчикам сосредоточиться. Единственными звуками были звуки, приятно царапающие перья по пергаменту. Он кивнул Паулинусу, который приветствовал его намеком на улыбку. Большее проявление духа товарищества было бы неуместно, поскольку внешние проявления привязанности были зарезервированы для Господа. Паулинус указал ему на улицу согнутым пальцем.
  
   "Хорошего дня тебе, брат", - сказал Джозефус, щурясь от яркого полуденного света.
  
   "А также для тебя". Паулинус выглядел обеспокоенным. "Итак, завтра день расплаты", - прошептал он.
  
   "Да, да", - согласился Джозефус. "Наконец-то это произошло".
  
   "Прошлой ночью я долго наблюдал за кометой".
  
   "И что?"
  
   "С приближением полуночи его луч стал ярким и красным. Цвет крови".
  
   "Что это значит?"
  
   "Я верю, что это зловещий знак".
  
   "Я слышал, у женщины начались роды", - с надеждой произнес Джозефус.
  
   Паулинус крепко скрестил руки на груди и пренебрежительно поджал губы. "И вы полагаете, что, поскольку она рожала девять раз до этого, этот ребенок появится на свет быстро?" В шестой день месяца, а не седьмого?"
  
   "Что ж, можно на это надеяться", - сказал Джозефус.
  
   "Это был цвет крови", - настаивал Паулинус.
  
   Солнце поднималось высоко, и Джозефус поспешил завершить свой обход, прежде чем община снова соберется в Святилище для молитвы в Сексте. Он промчался мимо спальни сестер и вошел в здание Капитула, где ряды сосновых скамеек были пусты в ожидании назначенного часа, когда настоятель прочитает главу из Правила Святого Бенедикта собравшейся общине. В дом залетел воробей и срочно принялся хлопать крыльями над головой, поэтому он оставил двери открытыми в надежде, что он обретет свободу. В задней части дома он постучал костяшками пальцев по входу в примыкающую личную комнату настоятеля.
  
   Освин сидел за учебным столом, склонив голову над Библией. Золотые лучи света проникали сквозь застекленные окна и падали на стол под идеальным углом, отчего священная книга казалась светящейся огненно-оранжевым цветом. Освин выпрямился достаточно, чтобы встретиться взглядом со своим приором. "Ах, Джозефус. Как дела в аббатстве сегодня?"
  
   "С ними все в порядке, отец".
  
   "И какой прогресс в нашей церкви, Иосиф Флавий? Как поживает вторая арка на восточной стене?"
  
   "Арка близится к завершению. Однако Убертус камнерез сегодня отсутствует."
  
   "Он нездоров?"
  
   "Нет, у его жены начались роды".
  
   "Ах, да. Я вспоминаю." Он ждал, что его приор скажет что-нибудь еще, но Джозефус продолжал молчать. "Тебя беспокоит это рождение?"
  
   "Возможно, это неблагоприятно".
  
   "Господь защитит нас, приор Джозефус. В этом вы можете быть уверены ".
  
   "Да, отец. Тем не менее, я задавался вопросом, стоит ли мне рискнуть отправиться в деревню."
  
   "К какой цели?" Резко спросил Освин.
  
   "На случай, если потребуется служитель", - кротко сказал Джозефус.
  
   "Ты знаешь мои взгляды на то, чтобы покинуть монастырь. Мы слуги Христа, Иосиф Флавий, а не слуги человека ".
  
   "Да, отец".
  
   "Жители деревни искали нас?"
  
   "Нет, отец".
  
   "Тогда я бы не советовал тебе вмешиваться". Он поднял свое согнутое тело со стула. "Теперь давайте перейдем к Сексту и присоединимся к нашим братьям и сестрам, чтобы прославлять Господа".
  
   Вечерняя служба на закате была самым любимым служением Иосифа Флавия с тех пор, как настоятель разрешил сестре Магдалене играть на гуслях в качестве аккомпанемента к их молитвам. Ее длинные пальцы перебирали десять струн лютни, а совершенство тона и точность интонации, он был уверен, свидетельствовали о великолепии Христа Всемогущего.
  
   После службы братья и сестры гуськом вышли из Святилища и направились к своим спальням, минуя каменные блоки, обломки и строительные леса, оставленные на день итальянцами. В своей камере Джозефус попытался очистить свой разум для периода созерцания, но был отвлечен тихими звуками на расстоянии. Кто-то приближался к стенам? Ожидались ли новости о рождении? В любой момент он наполовину ожидал, что прозвенит звонок для гостей.
  
   Не успел он опомниться, как наступило Повечерие, и пришло время вновь собраться в церкви на последнее служение этого дня. Из-за его озабоченности его медитация оказалась безуспешной, и за этот проступок он молился о прощении. Когда прозвучали последние звуки последнего песнопения, он наблюдал, как настоятель осторожно спускается с высокого алтаря, и подумал, что Освин никогда не выглядел старше или более хрупким.
  
   Джозефус спал прерывисто, его беспокоили сны о кроваво-красных кометах и младенцах с горящими красными глазами. В его сне люди собирались на деревенской площади, созываемые звонарем с одной сильной рукой и одной иссохшей. Звонарь был обезумевшим и рыдал, а затем, вздрогнув, Джозефус проснулся и понял, что этим человеком был Освин.
  
   Кто-то стучал в его дверь.
  
   "Да?"
  
   С другой стороны двери он услышал молодой голос. "Приор Джозефус, извините, что разбудил вас".
  
   "Войдите".
  
   Это был Теодор, послушник, которому этой ночью было поручено посетить сторожку врат.
  
   "Юлиан, сын Уберта-камнереза, пришел. Он умоляет тебя пойти с ним в коттедж его отца. У его матери тяжелые роды, и она может не выжить ".
  
   "Ребенок еще не родился?"
  
   "Нет, отец".
  
   "Который час, сын мой?" Джозефус спустил ноги на пол и потер глаза.
  
   "Одиннадцатый".
  
   "Тогда скоро наступит седьмой день".
  
   Дорога в деревню была выбита колесами повозок, запряженных волами, и в безлунной темноте Джозефус чуть не подвернул лодыжки. Он старался не отставать от длинных уверенных шагов Юлиана, чтобы легче было следовать за неуклюжей черной фигурой парня и не сбиваться с пути. Легкий прохладный ветерок доносил звуки стрекочущих сверчков и перекликающихся чаек. Обычно Джозефус наслаждался бы этой ночной музыкой, но сегодня он едва ли обратил на это внимание.
  
   Когда они приблизились к первому коттеджу деревни каменотесов, Джозефус услышал, как в аббатстве зазвонил колокол, вызывая на ночную службу.
  
   Полночь.
  
   Освину расскажут о его вылазке, и Джозефус был совершенно уверен, что тот будет недоволен.
  
   Была середина ночи, и в деревне царила жуткая активность. На расстоянии Джозефус мог видеть масляные лампы, светящиеся из открытых дверей крошечных коттеджей с соломенными крышами, и факелы, движущиеся вверх и вниз по переулку, признаки того, что люди вышли из дома. Когда он подошел ближе, стало ясно, что центром активности был коттедж Убертуса. Жители деревни толпились снаружи, их факелы отбрасывали фантастические удлиненные тени. Трое мужчин столпились у двери, заглядывая внутрь, их спины образовали фалангу, загораживающую вход. Иосиф Флавий подслушал лихорадочную болтовню на итальянском и обрывки латинской молитвы, которую каменотесы подслушали в церкви и украли, как сороки.
  
   "Уступите дорогу, приор Вектиса здесь", - объявил Юлиан, и мужчины удалились, крестясь и кланяясь.
  
   Крик вырвался изнутри, женщина в агонии, леденящий душу ужасный крик, который почти пронзил плоть. Джозефус почувствовал слабость в ногах и произнес: "Боже милосердный!", прежде чем заставить себя переступить порог.
  
   Коттедж был переполнен семьей и жителями деревни, настолько переполнен, что Джозефу Флавию пришлось двоим выйти, чтобы освободить место, чтобы войти. У очага сидел Убертус, человек твердый, как известняк, который он высекал, ссутулившись, обхватив голову руками.
  
   Резчик по камню закричал тонким от усталости голосом: "Приор Джозефус, слава Богу, ты пришел. Пожалуйста, помолись за Сантесу! Молись за всех нас!"
  
   Сантеса лежал в лучшей постели в окружении женщин. Она лежала на боку, прижав колени к выпуклому животу, ее сорочка была задрана высоко, обнажая пятнистые бедра. Ее лицо было цвета сахарной свеклы, искаженное и почти лишенное человечности.
  
   В ней было что-то животное, подумал Джозефус. Возможно, дьявол уже забрал ее себе.
  
   Полная женщина, в которой он узнал жену Марка, начальника кладбища, казалось, отвечала за роды. Она расположилась в изножье кровати, ее голова металась туда-сюда из-под рубашки Сантесы, бормотала что-то по-итальянски и выкрикивала приказы Сантесе. Волосы женщины были заплетены в косу и подстрижены, чтобы они не лезли в глаза, ее руки и халат были покрыты розовым студенистым материалом. Джозефус заметил, что живот Сантесы блестел от красноватой мази, а на кровати лежала окровавленная нога журавля. Колдовство. Этого он не мог простить.
  
   Акушерка повернулась, чтобы отметить присутствие священника, и просто сказала: "Это тазовая область".
  
   Джозефус подошел к ней сзади, и акушерка внезапно приподняла сорочку, чтобы показать ему крошечную фиолетовую ножку, свисающую с тела Сантесы.
  
   "Это мальчик или девочка?"
  
   Женщина опустила сорочку. "Мальчик".
  
   Джозефус сглотнул, осенил себя крестным знамением и упал на колени.
  
   "In nomine patre, et filii, et spiritus sancti..."
  
   Но когда он молился, он изо всех сил желал мертворождения.
  
   Сырой ноябрьской ночью, девятью месяцами ранее, за пределами коттеджа каменотеса бушевал шторм. Уберт в последний раз разжег огонь и прошел от койки к койке, проверяя, как там его отпрыски, двое или трое на матрасе, за исключением Юлиана, который был достаточно взрослым для собственного соломенного тюфяка. Затем он забрался в постель хозяина рядом со своей женой. Она была на грани сна, истощенная после очередного долгого дня тяжелого труда.
  
   Убертус натянул тяжелое шерстяное покрывало до подбородка. Он привез ткань с собой из Умбрии в сундуке из кедрового дерева, и она хорошо послужила ему в этих суровых краях. Он почувствовал теплое тело Сантесы рядом с собой и положил руку на ее мягко вздымающуюся грудь. Желание было, и его твердость должна была быть удовлетворена. Клянусь Богом, он заслужил немного удовольствия в этом трудном земном мире. Он скользнул рукой вниз и раздвинул ее ноги.
  
   Сантеса больше не была красавицей. Тридцать четыре года и девять детей взяли свое. Она была одутловатой и изможденной, и она хронически хмурилась от боли в гниющих коренных зубах. Но она была ничем иным, как исполнительной, поэтому, когда ей стало известно о намерениях своего мужа, она вздохнула и только прошептала: "Настало время месяца, чтобы принять к сведению последствия".
  
   Он точно знал, что она имела в виду.
  
   Мать Убертуса родила тринадцать детей; восемь мальчиков и пять девочек. Только девять из них дожили до совершеннолетия. Убертус был седьмым сыном, и когда он вырос, он носил эту мантию. Если бы у него когда-нибудь был седьмой сын, этот мальчик, по легенде, был бы колдуном, заклинателем темных сил: некоторые говорили, что он чернокнижник. Каждый в их деревне на склоне холма знал о преданиях седьмого сына седьмого сына, но никто, по правде говоря, никогда не встречал ни одного.
  
   В юности Убертус был дамским угодником и использовал опасный образ потенциала, скрытого в его чреслах. Возможно, он использовал свой статус, чтобы заманить Сантесу, самую красивую девушку в деревне. Действительно, они с Сантесой годами поддразнивали друг друга, но после рождения их шестого сына, Люциуса, поддразнивания прекратились, и их сексуальные союзы приобрели вид серьезности. Каждое из следующих трех рождений было источником значительного трепета. Сантеса пыталась предсказать пол детей, уколов палец шипом и позволив капле своей крови упасть в чашу с родниковой водой. Тонущая капля указывала на мальчика, но иногда капля тонула, а иногда всплывала. К счастью, каждый ребенок был девочкой.
  
   Убертус сам себя протаранил. У нее перехватило дыхание, и она прошептала: "Я молюсь, чтобы это была другая девочка".
  
   Глубокой ночью у ее постели ситуация становилась все более серьезной, несмотря на настойчивые молитвы Иосифа Флавия. Сантеса была слишком слаба, чтобы кричать, и ее дыхание было поверхностным. Крошечная выступающая ножка становилась все темнее, приобретая цвет темно-синей глины, которую предпочитали гончары аббатства.
  
   Наконец, акушерка заявила, что необходимо что-то предпринять, иначе все будет потеряно. Были жаркие дебаты, затем был достигнут консенсус: ребенок должен быть извлечен насильно. Акушерка протягивала обе руки, хватала за каждую ногу и тянула так сильно, как было необходимо. Этот маневр, по всей вероятности, уничтожил бы ребенка, но мать, возможно, была бы спасена. Бездействие обрекло бы обоих на верную смерть.
  
   Повитуха обратилась к Иосифу Флавию за благословением.
  
   Он кивнул. Это должно быть сделано.
  
   Убертус стоял у кровати, глядя сверху вниз на эту катастрофу. Его невероятно мускулистые руки безвольно свисали по бокам. "Я умоляю тебя, Господь!" - выкрикнул он, но никто не был уверен, молился ли он за свою жену или за сына.
  
   Акушерка начала вытяжение. По напряжению на ее лице было видно, что она прилагает огромные усилия. Сантеса пробормотала что-то неразборчивое, но она была вне боли.
  
   Акушерка ослабила хватку и убрала руки, чтобы вытереть их насухо о халат и перевести дыхание. Она снова обхватила ножки и начала снова.
  
   На этот раз было движение. Это всплывало медленно. Колени, бедра, пенис, ягодицы. Затем внезапно это стало бесплатным. Родовые пути открылись большой головке, и мальчик был полностью в руках акушерки.
  
   Это был крупный ребенок, хорошо сложенный, но глиняно-голубой и безжизненный. Каждый мужчина, женщина и ребенок в комнате с благоговением наблюдали, как плацента выплеснулась и с глухим стуком упала на землю. При этих словах грудь ребенка дернулась, и он вдохнул. Затем еще один вдох. И через несколько мгновений голубой мальчик порозовел и визжал, как поросенок.
  
   В тот момент, когда жизнь пришла к мальчику, смерть пришла к его матери. Она сделала свой последний вздох, и ее тело замерло.
  
   Убертус взревел от горя и выхватил младенца у акушерки.
  
   "Это не мой сын!" - закричал он. "Это от дьявола!"
  
   Он двигался быстро, волоча плаценту по грязному полу, используя плечи, чтобы пробиться сквозь толпу к двери. Джозефус был слишком ошеломлен, чтобы отреагировать. Он что-то бормотал, но ни слова не слетело с его губ.
  
   Убертус стоял на дороге, держа своего сына в своих твердых, как камень, руках, и он выл, как животное. Затем, на глазах у жителей деревни, несущих факелы, он схватил ребенка за пуповину и поднял его высоко над головой, как будто держал в руках перевязь.
  
   Он с силой швырнул маленькое тело на землю.
  
   "Один!" - крикнул он.
  
   Он взмахнул им над головой и снова разбил.
  
   "Двое!"
  
   И снова и снова: "Трое! Четверо! Пять! Шесть! Семь!"
  
   Затем он бросил окровавленную разорванную тушу на дорожку и оцепенело поплелся обратно в коттедж.
  
   "Это свершилось. Я убил его".
  
   Он не мог понять, почему никто не обращает на него внимания.
  
   Вместо этого все взгляды были прикованы к акушерке, которая склонилась над безжизненной Сантесой, лихорадочно ощупывая ее между ног.
  
   Была видна копна рыжих волос.
  
   Затем лоб.
  
   И нос.
  
   Джозефус с изумлением наблюдал за происходящим, едва веря своим глазам. Еще один ребенок появлялся на свет из безжизненной утробы.
  
   "Mirabile dictu!" - пробормотал он.
  
   Акушерка поморщилась и высвободила подбородок, затем плечо и длинное худое тело. Это был другой мальчик, и без какого-либо подталкивания он мгновенно начал дышать, сильные, чистые вдохи.
  
   "Чудо!" - сказал мужчина, и это повторили все.
  
   Убертус, спотыкаясь, выступил вперед и остекленевшим взглядом окинул это зрелище.
  
   "Это мой восьмой сын!" - воскликнул он. "О, Сантеса, ты произвела на свет близнецов!" Он осторожно прикоснулся к его щеке, как можно прикоснуться к кипящему котлу.
  
   Младенец извивался в руках акушерки, но не плакал.
  
   Девятью месяцами ранее, когда Убертус закончил сеять свое семя, его струя попала в матку Сантесы. В том месяце она произвела на свет не одну, а две яйцеклетки.
  
   Вторая оплодотворенная яйцеклетка стала ребенком, который сейчас лежит разбитый на дороге для телег.
  
   Первая оплодотворенная яйцеклетка, седьмой сын, превратился в рыжеволосого мальчика, который теперь заворожил каждую душу в комнате.
  
  
   19 МАРТА 2009
  
  
  
   LAS VEGAS
  
   Будучи единственным ребенком в семье, выросшим в Лексингтоне, штат Массачусетс, Марк Шеклтон редко расстраивался. Его любящие родители из среднего класса удовлетворяли любую прихоть, и он вырос, имея лишь мимолетные отношения со словом "нет". Его внутренняя жизнь также не была нарушена чувством разочарования, поскольку его быстрый аналитический ум справлялся с проблемами с эффективностью, которая делала обучение почти без усилий.
  
   Деннис Шеклтон, аэрокосмический инженер Raytheon, гордился тем, что передал своему сыну математические гены. На вечеринке по случаю пятого дня рождения Марка, семейном мероприятии в их аккуратной двухуровневой квартире, Деннис достал чистый лист кальки и объявил: "Теорема Пифагора!" Тощий мальчик схватил толстый карандаш и почувствовал, что взгляды его бабушки и дедушки, тетей и дядей следят за ним, когда он подошел к обеденному столу, нарисовал большой треугольник и под ним написал: a ^ 2 + b ^ 2 = c ^ 2. "Хорошо!" воскликнул его отец, сдвигая свои тяжелые черные очки на переносицу. "Итак, что это?" спросил он, тыча пальцем в длинную часть треугольника. Дедушки усмехнулись, когда мальчик на мгновение скривил лицо, а затем взорвался: "Гиппопотам!"
  
   Самые ранние разочарования Марка пришли в подростковом возрасте, когда он осознал, что его тело развивалось не так сильно, как его разум. Он чувствовал превосходство - нет, он был выше - спортсменов и тупиц, населявших его среднюю школу, но девочки не могли видеть за тощими ногами и круглой грудью внутреннего Марка, за его высоким интеллектом, блестящим собеседником и начинающим писателем, который создавал сложные научно-фантастические истории об инопланетных расах, побеждающих своих противников с помощью превосходного интеллекта, а не грубой силы. Если бы только милые девочки с пухлой грудью заговорили с ним вместо того, чтобы хихикать, когда он неуклюже бродил по коридорам или нетерпеливо махал рукой в воздух с первого ряда класса.
  
   В первый раз, когда девушка сказала ему "нет", он поклялся, что это будет последним. На втором курсе, когда он, наконец, набрался смелости пригласить Нэнси Кислик в кино, она странно посмотрела на него и холодно сказала: "Нет", поэтому он закрыл эту часть себя на годы. Он погрузился в параллельную вселенную Математического клуба и Компьютерного клуба, где он был крутейшим из некрутых, первым среди равных. Числа никогда не говорили ему "нет". Или строки программного кода. Только после окончания аспирантуры в Массачусетском технологическом институте, когда он был молодым сотрудником в компании по обеспечению безопасности баз данных, купался в фондовых опционах и конвертируемых валютах и встречался с системным аналитиком plain Jane, он, к счастью, впервые добился успеха.
  
   Теперь Марк нервно расхаживал по своей кухне, кинетически превращаясь в свое альтер эго и псевдоним Питер Бенедикт, городской человек, выдающийся игрок, голливудский сценарист. Человек совершенно иного сорта, чем Марк Шеклтон, государственный служащий, компьютерный гик. Он сделал несколько глубоких вдохов и допил остатки своего чуть теплого кофе. Сегодня тот самый день, сегодня тот самый день, сегодня тот самый день. Он подбадривал себя, почти молился, пока его размышления не прервало ненавистное отражение в стекле ползунков на палубе. Марк, Питер, это не имело значения. Он был худощавым, лысеющим и с костлявым носом. Он попытался стряхнуть это, но в него вкралось неприятное слово: жалкий.
  
   Он начал работу над своим сценарием "Счетчики" вскоре после встречи в ATI. Мысль о Берни Шварце и его африканских масках вызывала у него тошноту, но этот человек фактически заказал сценарий о карточных счетчиках, не так ли? Опыт ATI был душераздирающим. Он любил свой отвергнутый сценарий с той нежностью, с какой расточают любовь первенцу, но теперь у него был новый план: он продаст второй сценарий, а затем использует его как рычаг для возрождения старого. Он поклялся, что никогда не позволит этому заглохнуть на корню.
  
   Поэтому он с головой окунулся в проект. Каждый вечер, когда он возвращался домой с работы, и каждые выходные он тщательно продумывал последовательность действий и диалоги, и за три месяца все было готово - и он думал, что это было более чем хорошо, что это, возможно, было даже здорово.
  
   По его замыслу, фильм должен был стать в первую очередь средством общения с крупными звездами, которые, как он предполагал, приблизятся к нему на съемочной площадке - the Constellation?-и скажите ему, как сильно им понравились линии, которые он нарисовал на их губах. В этой истории было все: интрига, драма, сексуальная привлекательность, и все это происходило в мире азартных игр с высокими ставками и мошенничества в казино. ATI продал бы его за миллионы, и он променял бы свою жизнь в подземной лаборатории посреди пустыни, со своими сбережениями в размере около 130 тысяч долларов, на блистательный мир сценариста, живущего в великолепном доме высоко на Голливудских холмах, принимающего звонки от режиссеров, посещающего премьеры, огни клига, освещающие горизонт. Ему еще не было пятидесяти. У него все еще было будущее.
  
   Но сначала Берни Шварцу пришлось сказать "да". Даже простое действие по вызову мужчины было сложным. Марк ушел на работу слишком рано и вернулся слишком поздно, чтобы связаться с офисом Берни из дома. Посторонние звонки с работы были невозможны. Когда вы работали глубоко под землей в бункере, не существовало понятия о том, чтобы выскочить наружу, чтобы позвонить по мобильному телефону, даже если мобильные телефоны были разрешены, чего не было. Это означало, что ему буквально пришлось взять больничный, чтобы остаться в Лас-Вегасе и позвонить в Лос-Анджелес. Слишком много отлучек, и его начальство было обязано задавать вопросы и заставлять его проходить обследование в медицинском отделе.
  
   Он набрал номер телефона и подождал, пока не услышал скандирование: "АТИ, как я могу перенаправить твой звонок?"
  
   "Бернард Шварц, пожалуйста".
  
   "Одну минуту, пожалуйста".
  
   Последние пару недель отложенная музыка была произведением Баха для клавесина, успокаивающим в математическом смысле. Марк видел музыкальные паттерны в своей голове, и это помогло снять стресс от звонка этому отвратительному, но необходимому маленькому человеку.
  
   Музыка прекратилась. "Это Роз".
  
   "Привет, Роз, это Питер Бенедикт. Мистер Шварц там?"
  
   Многозначительная пауза, затем холодно: "Привет, Питер, нет, его нет за своим столом".
  
   Разочарование. "Я звонил семь раз, Роз!"
  
   "Я в курсе этого, Питер. Я говорил с тобой семь раз ".
  
   "Ты не знаешь, он уже прочитал мой сценарий?"
  
   "Я не уверен, добрался ли он до этого".
  
   "Ты сказал, что собираешься проверить, когда я звонил на прошлой неделе".
  
   "По состоянию на прошлую неделю он этого не делал".
  
   "Как ты думаешь, он прочтет это на этой неделе?" он умолял.
  
   На линии было молчание. Ему показалось, что он слышит быстрое щелканье шариковой ручки. Наконец, "Послушай, Питер, ты хороший парень. Я не должен этого говорить, но мы получили информацию о Counters от наших читателей, и это было не очень хорошо. Продолжать звонить сюда - пустая трата вашего времени. Мистер Шварц - очень занятой человек, и он не собирается представлять этот проект ".
  
   Марк сглотнул и сжал телефон так сильно, что стало больно руке.
  
   "Питер?"
  
   Его горло сжалось и горело. "Спасибо тебе, Роз. Прости, что побеспокоил тебя ".
  
   Он повесил трубку и позволил коленям пристегнуть его к ближайшему стулу.
  
   Это началось как слеза из его левого глаза, затем из правого. Когда он вытирал влагу, давление под диафрагмой возросло, достигло груди и вырвалось из гортани единым низким рокочущим всхлипом. Затем еще и еще, пока его плечи не начали вздыматься, и он неудержимо заплакал. Как ребенок, как младенец. Нет. Нет.
  
   Небо пустыни стало коронационно-пурпурным, когда Марк оцепенело вошел в Созвездие, его правая рука сжимала пачку наличных в штанах. Он пробирался через переполненный вестибюль с узким зрением, которое размывало периферию и прокладывало четкий путь к казино Grand Astro. Переступив порог, он едва обратил внимание на гул голосов, лязг и бестолковые музыкальные тона игровых автоматов и видеопокера. Вместо этого он услышал, как кровь пульсирует в его ушах, как пульсирующий, сильный прибой. Что нехарактерно для него, он не обратил внимания на светящиеся точки на планетарном куполе с Тельцом, Персеем и Ауригой прямо над головой. Он повернул налево через долину игровых автоматов и прошел под Орионом и Близнецами по пути к Большой Медведице, где так и манил зал для игры в блэкджек с высокими ставками.
  
   На выбор было полдюжины столов стоимостью 5000 долларов, и он выбрал тот, за которым работал Марти, один из его любимых дилеров. Марти был трансплантологом из Нью-Джерси, его волнистые каштановые волосы были собраны сзади в аккуратный маленький хвостик. Глаза Марти загорелись, когда он увидел его приближение. "Привет, мистер Бенедикт! У меня есть для тебя отличное кресло!" Марк сел и пробормотал приветствие четырем другим игрокам, все мужчины, все смертельно серьезные. Он вытащил свою пачку и обменял ее на фишки на 8500 долларов. Кол был самым большим, который Марти когда-либо у него видел. "Хорошо!" - громко сказал он, поймав ухо пит-босса , находившегося поблизости. "Надеюсь, у вас сегодня все получится, мистер Би".
  
   Марк сложил свои фишки и тупо уставился на них, его мысли путались. Он поставил минимум 500 долларов и играл автоматически в течение нескольких минут, безубыточно, пока Марти не перетасовал и не начал новую сделку. Затем его голова прояснилась, как будто он понюхал нюхательной соли, и он начал слышать цифры, звенящие у него в голове, как звуковой маяк в тумане.
  
   Плюс три, минус два, плюс один, плюс четыре.
  
   Граф взывал к нему, и под гипнозом он позволил себе на этот раз связать счет со своими ставками. В течение следующего часа он убывал и убывал, отступая к минимальной ставке при низких подсчетах и повышая ставку при высоких. Его стек вырос до 13 000 долларов, затем до 31 000 долларов, и он продолжал играть, едва заметив, что Марти ушел, замененный какой-то кислой физиономией по имени Сандра с испачканными никотином кончиками пальцев. Полчаса спустя он едва ли заметил, что Сандра стала чаще переставлять ноги. Он едва заметил, что его стек вырос до более чем 60 000 долларов. Он едва заметил, что его пиво не было освежено. И он едва заметил, когда пит-босс бочком подобрался к нему сзади с двумя охранниками.
  
   "Мистер Бенедикт", - сказал пит-босс. "Я хотел бы знать, не могли бы вы пойти с нами?"
  
   Гил Флорес ходил взад-вперед быстрыми маленькими шажками, как один из сибирских тигров в старом спектакле Зигфрида и Роя. Кроткий униженный мужчина, сидевший перед ним, почти чувствовал горячее дыхание на своей лысой макушке.
  
   "О чем, черт возьми, ты думал", - требовательно спросил Флорес. "Ты думал, мы этого не заметим, Питер?"
  
   Марк не ответил.
  
   "Ты не со мной разговариваешь? Это не гребаный суд. Не похоже, что ты невиновен, пока не доказана вина. Ты виновен, мой друг. Ты фактически трахнул меня в задницу, и мне не нравится мой секс таким образом ".
  
   Пустой, немой взгляд.
  
   "Я думаю, ты должен ответить мне. Я действительно думаю, что тебе, блядь, лучше ответить мне ".
  
   Марк с трудом сглотнул, сухой, затрудненный глоток получился комичным. "Мне жаль. Я не знаю, почему я это сделал ".
  
   Гил провел рукой по своим густым черным волосам, раздраженно взъерошив их. "Как может разумный человек сказать: "Я не знаю, почему я что-то сделал"? Для меня это не имеет никакого смысла. Конечно, ты знаешь, почему ты это сделал. Почему ты это сделал?"
  
   Марк наконец посмотрел на него и заплакал.
  
   "Не плачь на меня", - предупредил Флорес. "Я не твоя гребаная мать". Сказав это, он бросил Марку на колени коробку с салфетками.
  
   Он вытер глаза. "Сегодня меня постигло разочарование. Я был зол. Я почувствовал гнев, и вот как я отреагировал. Это было глупо, и я приношу свои извинения. Ты можешь оставить деньги себе ".
  
   Флорес почти успокоился до последней идеи, которая привела его в замешательство. "Я могу оставить деньги себе? Ты имеешь в виду деньги, которые ты украл у меня? Это ваше решение? Позволить мне сохранить то, что уже, блядь, принадлежит мне!"
  
   Марк поморщился от крика и ему понадобился другой платок.
  
   На столе зазвонил телефон.
  
   Флорес взял ее и некоторое время слушал. "Ты уверен насчет этого?" После паузы он продолжил: "Конечно. Абсолютно".
  
   Он положил трубку и встал перед Марком, заставив его вытянуть шею. "Хорошо, Питер, вот как мы собираемся с этим справиться".
  
   "Пожалуйста, не сообщайте об этом в полицию", - умолял Марк. "Я потеряю свою работу".
  
   "Не могли бы вы, пожалуйста, закрыть свой рот и выслушать меня. Это не разговор. Я буду говорить, а ты будешь слушать. Это асимметрия, к которой привели тебя твои действия ".
  
   Шепот. "Хорошо".
  
   "Номер один: тебе навсегда запрещено посещать Созвездие. Если вы еще раз зайдете в это казино, вы будете арестованы, и мы будем добиваться вашего привлечения к уголовной ответственности за незаконное проникновение. Номер два: ты уходишь с теми 8500 долларами, с которыми пришел. Ни пенни больше, ни пенни меньше. Номер три: ты нарушил доверие и дружбу, поэтому я хочу, чтобы ты убрался нахуй из моего офиса и из моего казино прямо сейчас ".
  
   Марк моргнул, глядя на него.
  
   "Почему ты все еще здесь?"
  
   "Ты не собираешься звонить в полицию?"
  
   "Ты что, не слушал меня?"
  
   "И вы не собираетесь запретить мне играть в других казино?"
  
   Флорес изумленно покачал головой. "Ты подкидываешь мне идеи? Поверь мне, я мог бы придумать много вещей, которые я хотел бы сделать с тобой, включая отправку тебя к хирургу-ортопеду. Проваливай, Питер Бенедикт". Он выплюнул последние слова: "Ты персона нон грата".
  
   Из пентхауса Виктор Кемп наблюдал, как сутуловатый мужчина поднялся со стула и шаркающей походкой вышел за дверь, и на других видеозаписях он следовал за ним в сопровождении охраны, когда тот возвращался в казино, где в последний раз осмотрел купол планетария в последней попытке обнаружить Кома Беринес, через вестибюль и вышел на парковку под настоящим ночным небом.
  
   Кемп налил себе еще вина и громким тенором обратился к огромной пустой гостиной: "Виктор, ты никогда не заработаешь деньги, доверяя людям".
  
   Марк медленно вел свой Corvette по полосе в пробке "Стоп-энд-гоу". До полуночи оставалось три часа, и в городе становилось оживленно, поскольку люди выбирали вечерние развлечения. Он направлялся на юг, Созвездие отражалось в зеркале заднего вида, но у него не было определенного пункта назначения. Он старался не думать о том, что только что произошло. Он был изгнан. Изгнан. Созвездие было его домом вдали от дома, и он никогда не мог вернуться. Что он сделал?
  
   Он не хотел оставаться один в своем доме, он хотел быть в баре казино, с головокружительным действием и зацикленными звуками игровых автоматов, чтобы отвлечься. Слава Богу, Флорес не проболтался и не разослал его фото по всем казино штата. Он поймал паузу. Итак, вопрос, который он обдумывал, пока рванул вниз по полосе, был: куда ему идти? Он мог пить где угодно. Он мог играть в блэкджек где угодно. Что ему было нужно, так это место с подходящей атмосферой, соответствующей его особому темпераменту, - место вроде Constellation, в котором присутствовала интеллектуальная составляющая, хотя и символическая.
  
   Он пропустил "Цезарей", затем "Венецианец", но они были слишком фальшивыми и похожими на Дисней. Харрахс и Фламинго оставили его равнодушным. "Белладжио" был слишком ярким. Нью-Йорк, Нью-Йорк, еще один тематический парк. У него заканчивался стриптиз. Большой выигрыш MGM был возможен. Он не любил это, но и не испытывал ненависти. На углу Тропиканы он почти свернул налево, чтобы заехать на парковку MGM. Но потом он увидел это и понял, что это будет его новое место.
  
   Конечно, он видел это раньше, тысячи раз, поскольку, в конце концов, это была достопримечательность Лас-Вегаса. Тридцатиэтажная пирамида Луксора из черного стекла поднималась на 350 футов в небо пустыни. Обелиск и Великий Сфинкс Гизы отмечали вход, но истинный ориентир находился на вершине, прожектор, направленный прямо вверх, пронзающий темноту, самый яркий маяк на планете, излучающий безумную яркость в сорок одну гигаканделу, более чем достаточную, чтобы ослепить ничего не подозревающего пилота, заходящего на посадку в Маккарран. Он подъехал к стеклянному зданию и упивался математическим совершенством треугольных граней. Его разум заполнили геометрические уравнения пирамид и треугольников, а затем имя нежно сорвалось с его губ.
  
   "Пифагор".
  
   Прежде чем Марк устроился в скромном баре стейк-хауса уровня казино, он окинул дом беглым взглядом, как будто был потенциальным покупателем. Это был не the Constellation, но он собрал много билетов. Ему понравились смелые рисунки иероглифов на коврах из золота, красного и лазурита, воссоздание храмовых статуй Луксора в высоком вестибюле и макет гробницы Тутанхамона музейного качества. Да, это был китч, но, ради всего святого, это был Вегас, а не Лувр.
  
   Он выпил свой второй "Хайнекен" и обдумал свой следующий шаг. Он разместил комнаты с высокими лимитами за перегородками из матового стекла в задней части зала казино. У него были деньги в кармане, и он знал, что даже если он откажется признавать подсчет в своей голове, он все равно сможет провести несколько увлекательных часов за игровыми столами. Завтра пятница, рабочий день, и его будильник зазвонит в половине шестого. Но сегодня вечером было что-то волнующее в том, чтобы побывать в новом казино; это было похоже на первое свидание, и он чувствовал себя застенчивым и возбужденным.
  
   Бар был заполнен почти до отказа, кучки посетителей ожидали столиков, пары и группы оживленно беседовали и заливались хриплым смехом. Он выбрал пустой средний стул в ряду из трех и, когда алкоголь подействовал, удивился, почему стулья по обе стороны от него остались незанятыми. Был ли он радиоактивным, зараженным? Знали ли эти люди, что он был писателем-неудачником? Слышали ли они, что он был карточным шулером? Даже бармен отнесся к нему прохладно, едва потратив время на приличные чаевые. Его настроение снова омрачилось. Он быстро допил остатки пива и постучал по стойке за новой.
  
   Когда алкоголь впитался в его мозг, у него возникла параноидальная идея: что, если они также знают его настоящий секрет? Нет, они были невежественны, презрительно решил он. Вы, люди, понятия не имеете, сердито подумал он, ни хрена себе идея. Я знаю то, чего вы никогда не узнаете за всю вашу гребаную ничтожную жизнь.
  
   Справа от него грудастая женщина лет сорока, тяжело облокотившаяся на стойку бара, взвизгнула, как девчонка, когда толстый парень, стоявший рядом с ней, прикоснулся к ее затылку кубиком льда. Марк повернулся, чтобы посмотреть на маленькую драму, и когда он повернулся обратно, мужчина занимал стул слева от него.
  
   "Если бы кто-то сделал это со мной, я бы разбил ему губу", - сказал мужчина.
  
   Марк пораженно посмотрел на него. "Простите, вы обращались ко мне?" он спросил.
  
   "Я просто говорил, что если бы незнакомец сделал это со мной, все было бы кончено, понимаешь, что я имею в виду?"
  
   Толстяк и леди с холодной шеей лапали друг друга, весело проводя время.
  
   "Я не думаю, что они незнакомцы", - сказал Марк.
  
   "Может быть, и нет. Я просто говорю, что я бы сделал ".
  
   Мужчина был худым, но чрезвычайно мускулистым, чисто выбритым и черноволосым, с мягкими мясистыми губами и жирной кожей цвета лесного ореха. Это был пуэрториканец с сильным островным акцентом, небрежно одетый в черные брюки и свободную тропическую рубашку, расстегнутую до груди. У него были длинные ухоженные пальцы, квадратное золотое кольцо на каждой руке и блестящие золотые цепочки на шее. Самое большее, ему было тридцать пять. Он протянул руку, и Марку пришлось схватить ее из вежливости. Кольцо, казалось, весило столько же, сколько и придаток. "Луис Камачо", - сказал мужчина. "Как у тебя дела?"
  
   "Питер Бенедикт", - ответил Марк. "У меня все хорошо".
  
   Луис выразительно указал на пол. "Когда я в городе, это мое любимое место. Я люблю Луксор, чувак ".
  
   Марк отхлебнул пива. Никогда не было подходящего времени для светской беседы, особенно сегодня вечером. Громко зажужжал блендер.
  
   Ничуть не смутившись, Луис продолжил: "Мне нравится, что в комнатах наклонные стены, вы знаете, из-за пирамиды. Я думаю, что это довольно круто, понимаешь?" Луис ждал ответа, и Марк знал, что он должен заполнить пустоту или, возможно, рискует получить разбитую губу.
  
   "Я никогда здесь не останавливался", - сказал он.
  
   "Нет? В каком отеле ты остановился?"
  
   "Я живу в Вегасе".
  
   "Ни хрена себе! Местный! Мне это нравится! Я бываю здесь примерно два раза в неделю и почти никогда не встречаюсь с местными, кроме тех, кто здесь работает, понимаешь? "
  
   Бармен налил что-то густое из блендера в стакан Луиса. "Это замороженная маргарита", - с гордостью заявил Луис. "Хочешь один?"
  
   "Нет, спасибо. У меня есть пиво".
  
   "Хайнекен", - заметил Луис. "Отличное пиво".
  
   "Да, отличное пиво", - натянуто ответил Марк. К сожалению, пиво было слишком свежим, чтобы вежливо извиниться.
  
   "Итак, какого рода работой ты занимаешься, Питер?"
  
   Марк покосился и увидел, что на губе Луиса появились забавные пенистые усы. Так кем же он будет сегодня вечером? Писатель? Игрок? Компьютерный аналитик? Как в игровом автомате, возможности разворачивались до тех пор, пока колеса не остановились. "Я писатель", - ответил он.
  
   "Ни хрена себе! Любишь романы?"
  
   "Фильмы. Я пишу сценарии".
  
   "Вау! Я видел какой-нибудь из ваших фильмов?"
  
   Марк заерзал на своем табурете. "Они еще не были спродюсированы, но я рассматриваю студийный контракт позже в этом году".
  
   "Это здорово, чувак! Любите триллеры? Или забавные комедии?"
  
   "В основном триллеры. Материал с большим бюджетом ".
  
   Луис сделал большой глоток из своего напитка. "Итак, откуда ты черпаешь свои идеи?"
  
   Марк сделал широкий жест. "Повсюду. Это Вегас. Если вы не можете почерпнуть идеи в Вегасе, вы не сможете почерпнуть их нигде ".
  
   "Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Может быть, я мог бы прочитать что-нибудь, что ты написал. Это было бы круто ".
  
   Единственный способ, который пришел Марку в голову, чтобы сменить тему разговора, - это задать вопрос самому. "Так чем же ты занимаешься, Луис?"
  
   "Я стюардесса, чувак. Для НАС Воздух. Это мой маршрут из Нью-Йорка в Вегас. Я хожу туда-сюда, туда-сюда". Он повел рукой в одну сторону, затем в другую, чтобы проиллюстрировать концепцию.
  
   "Тебе это нравится?" - Автоматически спросил Марк.
  
   "Да, ты знаешь, все в порядке. Это как шестичасовой перелет, так что я несколько раз в неделю добираюсь до Вегаса с ночевкой и остаюсь здесь, так что да, мне здесь очень нравится. Мне могли бы платить больше, но у меня хорошие льготы и прочее дерьмо, и они относятся к нам с уважением большую часть времени ".
  
   Выпивка Луиса была выпита. Он махнул бармену, чтобы тот заказал еще. "Ты уверен, что я не могу достать тебе один или другой "Хайнекен", Питер?"
  
   Марк отказался. "Мне скоро нужно уезжать".
  
   "Ты играешь за столами?" - Спросил Луис.
  
   "Да, я иногда играю в блэкджек", - ответил Марк.
  
   "Мне не очень нравится эта игра. Мне нравятся игровые автоматы. Но я стюардесса, чувак, так что я должен быть осторожен. Что я делаю, так это ограничиваю себя пятьюдесятью баксами. Я пропускаю это мимо ушей, с меня хватит ". Он немного напрягся, затем спросил: "Ты ставишь по-крупному?"
  
   "Иногда".
  
   Подали еще одну "маргариту". Луис, казалось, теперь откровенно нервничал и облизал губы, чтобы они оставались влажными. Он достал бумажник и расплатился за выпивку картой Visa. Бумажник был тонким, но набитым, и его нью-йоркские водительские права выскользнули вместе с кредитной карточкой. Он рассеянно положил лицензию на стойку бара, положил на нее бумажник и сделал большой глоток своей свежей "маргариты".
  
   "Итак, Питер", - сказал он наконец. "Ты хочешь поставить на меня по-крупному сегодня вечером?"
  
   Марк не понял вопроса. Это сбило его с толку. "Я не знаю, что ты имеешь в виду".
  
   Луис провел рукой по полированному дереву, пока его мизинец совсем чуть-чуть не коснулся руки Марка. "Ты сказал, что никогда не видел, как выглядят здесь комнаты. Я мог бы показать тебе, как выглядит мой ".
  
   Марк почувствовал слабость. Был реальный шанс, что он потеряет сознание, упадет прямо с барного стула, как пьяный в фарсе. Он почувствовал, как его сердце начало учащенно биться, а дыхание стало учащенным и поверхностным. Его грудь ощущалась так, словно в нее завернули мумию. Он выпрямил спину и убрал руку, бормоча: "Ты думаешь, я ..."
  
   "Эй, чувак, мне жаль. Я подумал, знаешь, что, может быть, тебе нравятся парни. В этом нет ничего особенного". Затем, почти шепотом: "В любом случае, мой парень, Джон, был бы рад, если бы я завязала".
  
   Ничего особенного? Марк яростно размышлял. Ничего, блядь, особенного! Эй, мудак, это серьезное дело, ты, гребаный педик! Я не хочу слышать о твоем гребаном парне! Оставь меня нахуй в покое! Этот залп прогремел в его голове, когда каскад внутренних ощущений нахлынул: головокружение, нарастающая тошнота, полномасштабная паника. Он не думал, что сможет встать и уйти, не ударившись о землю. Звуки ресторана и казино исчезли; он мог слышать только удары в своей груди.
  
   Луиса, казалось, встревожили широко раскрытые глаза Марка и его безумный взгляд. "Эй, чувак, остынь, ты знаешь. Ты хороший парень. Я не хочу тебя напрягать. Я просто собираюсь сходить в туалет, а потом мы сможем просто поговорить. Забудь о комнате. Круто?"
  
   Марк не ответил. Он сидел неподвижно, пытаясь взять свое тело под контроль. Луис схватил свой бумажник и сказал: "Сейчас вернусь. Следи за моим напитком, хорошо?" Он слегка похлопал Марка по спине и попытался звучать успокаивающе. "Остынь, ладно?"
  
   Марк наблюдал, как Луис исчез за углом, его стройные бедра были плотно обтянуты брюками. Это зрелище слило все его эмоции в одну: ярость. У него поднялась температура. Его виски горели. Он попытался остудить себя, залпом допив остатки холодного пива.
  
   Через несколько мгновений он подумал, что, возможно, сможет стоять, и осторожно попробовал свои ноги. Пока все идет хорошо. Его колени не слушались. Он хотел уйти быстро, без следа, поэтому поспешно бросил на стойку двадцатку, затем еще десятку, чтобы убедиться. Вторая купюра упала на карточку. Это была лицензия Луиса. Марк огляделся, затем украдкой поднял его.
  
   Luis Camacho
  
   10464, Нью-Йорк, Сити-Айленд, Миннифорд-авеню, 189
  
   Дата рождения 1-12-77
  
   Он бросил его обратно на стойку и почти выбежал. Не было необходимости записывать это. Это было уже заучено наизусть.
  
   Покинув Луксор, он поехал домой в свой район, расположенный в тихом тупичке на шесть квартир. Дом во внутреннем дворике был отделан приятной белоснежной штукатуркой с оранжевой черепичной крышей. Он располагался на небольшом участке с лужайками размером с ковер. На заднем дворе была терраса рядом с кухней и ограждение для принятия солнечных ванн. Интерьер был оформлен с холостяцкой беззаботностью. Когда он работал в частном секторе, зарабатывая большую зарплату в сфере высоких технологий в Менло-Парке, он купил дорогую современную мебель для современной квартиры, минималистичные предметы с острыми углами и вкраплениями основных цветов. Та же самая мебель на ранчо в испанском стиле выглядела отвратительно, как протухшая еда. Это был бездушный интерьер, почти полностью лишенный произведений искусства, украшений и индивидуальных штрихов.
  
   Марк не мог найти удобного места. Он чувствовал себя разбитым, его эмоции были как бурлящая кислотная ванна. Он попытался посмотреть телевизор, но через несколько минут с отвращением выключил его. Он взял журнал, затем бросил его на кофейный столик, отчего тот соскользнул на маленькую фотографию в рамке, которая упала. Он взял его и просмотрел: "Соседи по комнате для первокурсников", двадцать пятая встреча выпускников. Жена Цекендорфа вставила его в рамку и отправила на память.
  
   Он не был уверен, почему он показал это. Эти люди ничего не значили для него сейчас. На самом деле, когда-то он их презирал. Особенно Диннерштейн, его личный мучитель, который превратил обычные травмы социально отсталого первокурсника в изысканную пытку своими постоянными насмешками и поношениями. Зекендорф был ненамного лучше. Уилл отличался от других, но в каком-то смысле он стал еще большим разочарованием.
  
   На фотографии Марк стоял с деревянной походкой, притворно улыбаясь, а большая рука Уилла лежала у него на плече. Уилл Пайпер, золотой мальчик. Марк провел весь первый год обучения, с завистью наблюдая, как легко все дается ему - женщины, друзья, хорошие времена. Уилл всегда проявлял джентльменскую грацию, даже по отношению к нему. Когда Диннерштейн и Зекендорф набрасывались на него, Уилл разряжал их шуткой или отбивал своей медвежьей лапой. В течение нескольких месяцев он фантазировал, что Уилл попросится к нему в комнату на втором курсе, чтобы он мог продолжать греться в лучах своей славы. Затем весной, прямо перед промежуточными экзаменами, кое-что произошло.
  
   Однажды ночью он лежал в постели, пытаясь заснуть. Трое его соседей по комнате были в общей комнате, пили пиво и слишком громко включали музыку. В отчаянии он крикнул через дверь: "Эй, вы, ублюдки, у меня завтра экзамен!"
  
   "Этот придурок назвал нас ублюдками?" Диннерштейн спросил остальных.
  
   "Я верю, что он это сделал", - подтвердил Зекендорф.
  
   "С этим нужно что-то делать", - кипятился Диннерштейн.
  
   Уилл выключил стерео. "Оставь его в покое".
  
   Час спустя все трое были пьяны в стельку: разболтались, шатались по комнате, опьяненные - такое состояние, когда плохие идеи кажутся хорошими.
  
   У Диннерштейна в руке был рулон клейкой ленты, и он пробирался в спальню Марка. Марк крепко спал, и у них с Зекендорфом не возникло проблем с тем, чтобы приклеить его скотчем к верхней койке, прокручивая пленку по кругу, пока он не стал похож на мумию. Уилл наблюдал с порога в ступоре, с глупой ухмылкой на лице, но ничего не сделал, чтобы остановить их.
  
   Когда они были удовлетворены работой своих рук, они продолжали пить и смеяться в общей комнате, пока не рухнули на пол.
  
   На следующее утро, когда Уилл открыл дверь спальни, Марк был прикован к кровати, неподвижный в серой обертке. По его красному лицу текли слезы. Он повернул голову к Уиллу. В его глазах были ненависть и предательство. "Я пропустил экзамен". Затем: "Я описался".
  
   Уилл отрезал скотч швейцарским армейским ножом, и Марк услышал, как он сквозь похмелье невнятно пробормотал извинения, но больше они двое не разговаривали.
  
   Уилл добился славы, совершая замечательные поступки, в то время как он всю жизнь трудился в безвестности. Теперь он вспомнил, что сказал Диннерштейн об Уилле той ночью в Кембридже: "самый успешный профилировщик серийных убийц в истории". Мужчина. Непогрешимый. Что могли бы люди сказать о нем? Он крепко сжал веки.
  
   Тьма что-то запустила. Идеи начали формироваться, и, учитывая скорость его ума, они формировались быстро. Как только идеи выкристаллизовались, другая часть его мозга попыталась расплавить их, чтобы они не причинили вреда.
  
   Он затряс головой так энергично, что это причинило боль, тупую, пульсирующую боль. Это был примитивный порыв, что-то, что мог бы сделать очень маленький ребенок, чтобы вытрясти дурное из своей головы. Перестань думать об этом!
  
   "Прекрати это сейчас же!"
  
   Потрясенный, он встал, осознав, что только что громко закричал.
  
   Он вышел на террасу, чтобы успокоиться, осматривая ночное небо. Но было не по сезону прохладно, и скопления тонких облаков скрывали созвездия. Он удалился на кухню, где выпил еще пива, неловко сидя в столовой на стуле с высокой спинкой. Чем больше он пытался подавить свой разум, тем больше он оставлял себя открытым для бурлящих чувств гнева и отвращения, поднимающихся подобно солоноватой паводковой воде.
  
   День из ада, подумал он. Чертов день из ада.
  
   Было уже за полночь. Он внезапно подумал о чем-то, что заставило бы его почувствовать себя лучше, и вытащил свой мобильный телефон из кармана. Был только один способ справиться с этой эпидемией одного дня. Он вздохнул и достал номер из адресной книги телефона. Это прозвучало.
  
   "Алло?" Женский голос.
  
   "Это Лидия?"
  
   Ласково: "Кто хочет знать?"
  
   "Это Питер Бенедикт, из "Созвездия", вы знаете, друг мистера Кемпа".
  
   "Зона 51!" - взвизгнула она. "Привет, Марк!"
  
   "Ты вспомнил мое настоящее имя". Это было хорошо.
  
   "Конечно, я знаю. Ты мой приятель по НЛО. Я перестал работать в McCarran, если вы искали меня."
  
   "Да. Я заметил, что тебя там больше не было ".
  
   "Я получил лучшую дневную работу в клинике рядом со Стрип. Я секретарь в приемной. Они делают обратные операции по вазэктомии. Мне это нравится!"
  
   "Это круто".
  
   "Так что с тобой происходит?"
  
   "Да, ну, я хотел спросить, свободен ли ты сегодня вечером?"
  
   "Милая, я никогда не бываю свободен, но если вопрос в том, доступен ли я, я бы хотел, чтобы это было так. Я как раз направляюсь в Four Seasons на свидание, а потом мне нужно хорошенько выспаться. Мне нужно быть в клинике пораньше. Мне очень жаль".
  
   "Я тоже".
  
   "О, милая! Ты скоро мне перезвонишь, обещаешь? Удели мне чуть больше внимания, и мы определенно сможем встретиться ".
  
   "Конечно".
  
   "Поздоровайся с нашими маленькими зелеными друзьями, хорошо?"
  
   Он посидел еще немного и, полностью побежденный, позволил этому случиться, поддавшись зарождающемуся плану, который оживлял его разум. Сначала ему нужно было бы кое-что найти. Что он сделал с той визитной карточкой? Он знал, что хранил это, но где? Он отправился на поиски, срочно обыскивая все обычные места, пока, наконец, не нашел его под стопкой чистых носков в своем комоде.
  
   НЕЛЬСОН Г. ЭЛДЕР, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ И исполнительный директор СТРАХОВОЙ КОМПАНИИ "ДЕЗЕРТ ЛАЙФИНШУРАНС КОМПАНИ"
  
   Его ноутбук был в гостиной. Он нетерпеливо погуглил Нельсона Дж. Старейшина и начал впитывать информацию, как губка. Его компания "Дезерт Лайф" была выставлена на торги и терпела крах, ее акции приблизились к пятилетнему минимуму. Доски объявлений Yahoo были переполнены бранью инвесторов. Нельсона Элдера не любили его акционеры, и у многих были наглядные предложения о том, что он мог бы сделать со своим компенсационным пакетом в 8,6 миллионов долларов. Марк зашел на веб-сайт компании и перешел к документам по корпоративным ценным бумагам. Он прокрутил страницы с юридическими и финансовыми отчетами. Он был опытным мелким инвестором, знакомым с корпоративными документами. Вскоре у него появилось всестороннее представление о бизнес-модели Desert Life и финансовом состоянии.
  
   Он захлопнул ноутбук. В мгновение ока план возник, полностью сформировавшись, с яркой четкостью каждой детали. Он моргнул, осознав его совершенство.
  
   Я собираюсь это сделать, с горечью подумал он. Я собираюсь, черт возьми, сделать это! Годы разочарований накапливались, как горячая, газообразная магма. К черту всю жизнь неадекватности. К черту грузовики с ревностью и страстными желаниями. И к черту годы жизни под тяжестью Библиотеки. Дул Везувий! Он снова посмотрел на фотографию встречи выпускников и ледяным взглядом уставился на сурово красивое лицо Уилла. И пошел ты тоже.
  
   Каждое путешествие с чего-то начинается. Марк начал с яростного рытья в одном из своих кухонных ящиков, том, который был набит до отказа, где он держал пакет со старыми компьютерными компонентами. Прежде чем он рухнул на свою кровать, он нашел именно то, что искал.
  
   В семь тридцать следующего утра он тихо похрапывал на высоте пятнадцати тысяч футов. Он редко спал во время своих коротких поездок на работу в Зону 51, но лег спать очень поздно. Земля под ним была желтой и изрытой глубокими трещинами. С воздуха гребень длинной низкой горной цепи напоминал позвоночник высушенной рептилии. "Боинг-737" находился в воздухе всего двенадцать минут, двигаясь курсом на северо-запад, и уже начал сближение. Самолет выглядел как леденец на фоне затянутого дымкой голубого неба, белый корпус с веселой красной полосой от носа до хвоста, цвета давно несуществующей авиакомпании Western Airlines, которую оборонный подрядчик EG & G кооптировал для своего парка шаттлов в Лас-Вегасе. Бортовые номера были зарегистрированы на ВМС США.
  
   Снижаясь в сторону военного поля, второй пилот передал по радио: "ДЖАНЕТ-4 запрашивает разрешение на посадку в Грум-Лейк, взлетно-посадочная полоса 14 слева".
  
   ДЖАНЕТ. Позывной радиостанции объединенной воздушной сети для служебного транспорта. Имя привидения. Пассажиры называли это иначе: просто еще один несуществующий терминал.
  
   Оказавшись на колесах, Марк, вздрогнув, проснулся. Самолет резко затормозил, и он инстинктивно оттолкнулся пятками, чтобы ослабить ремень безопасности. Он поднял штору на окне и, прищурившись, посмотрел на выжженную солнцем поросшую кустарником местность. Он чувствовал себя скованно и неуютно, его тошнило в животе, и он задавался вопросом, так ли странно он выглядит, как себя чувствует.
  
   "Думал, мне придется подтолкнуть тебя".
  
   Марк повернулся к парню на среднем сиденье. Он был из русских архивов, парень с толстой задницей по имени Джейкобс. "В этом нет необходимости", - сказал Марк так буднично, как только мог. "Я готов идти".
  
   "Никогда раньше не видел, чтобы ты спал во время полета", - заметил мужчина.
  
   Джейкобс действительно был из архивов? Марк пожал плечами. Не будь параноиком, подумал он. Конечно, он такой. Ни у кого из зрителей не было толстых задниц. Они были шустрыми типами.
  
   Прежде чем им разрешили спуститься под землю, глубоко в прохладную землю, 635 сотрудникам 34-го здания Грум-Лейк, обычно называемого зданием Трумэна, пришлось пройти один из двух своих самых страшных ритуалов того времени, S & S, он же strip "n" scan. Когда автобусы высадили их у ангарообразного сооружения, представители обоих полов направились к отдельным входам. Внутри каждой секции здания были длинные ряды шкафчиков, напоминающих о средней школе в пригороде. Марк быстрым шагом направился к своему шкафчику, который находился на полпути по длинному коридору. Многие из его коллег были совершенно счастливы бездельничать и завершить сканирование в последний возможный момент, но сегодня он спешил уйти в подполье.
  
   Он повернул кодовый замок, разделся до трусов и повесил одежду на крючки. Свежий комбинезон оливкового цвета с вышивкой "ШЕКЛТОН, М." на нагрудном кармане был аккуратно сложен на скамейке для раздевания. Он надел его; давно прошли те дни, когда сотрудники могли приходить на объект в уличной одежде. Все вещи, которые сотрудник здания 34 приносил с собой на работу, приходилось оставлять в шкафчиках. Вдоль и поперек на полках были разложены книги, журналы, ручки, сотовые телефоны и кошельки. Марк двигался быстро и оказался почти в начале линии сканирования.
  
   По бокам от магнитометра стояли двое наблюдателей, лишенных чувства юмора молодых людей с короткими стрижками, которые жестом военного жеста пропустили каждого сотрудника. Марк ждал, следующий этап сканирования. Он заметил, что Малкольм Фрейзер, начальник оперативной безопасности, главный наблюдатель, был поблизости, проверяя результаты утреннего сканирования. Он был внушающим страх мужчиной с гротескно мускулистым телом и прямоугольной головой злодея из мультфильмов. Марк за эти годы обменялся с Фрейзером несколькими словами, даже несмотря на то, что наблюдатели внесли свой вклад в некоторые из его протоколов. Он прятался за спиной директора своей группы и позволял ей вмешиваться во дела Фрейзера и его компании. Фрейзер был бывшим военным, бывшим спецназовцем, и его угрюмый, пропитанный тестостероном вид пугал его до глупости. По привычке Марк избегал зрительного контакта, и сегодня, в частности, он опустил голову, когда почувствовал на себе проницательный взгляд мужчины.
  
   Сканирование имело единственную цель: предотвратить проникновение любых фотографических или записывающих устройств на объект. Утром сотрудники прошли через сканеры одетыми. В конце дня они вернулись через buck naked, поскольку сканеры не смогли обнаружить бумагу. Под землей была стерильная земля. Ничего не вошло, ничего не вышло.
  
   Здание 34 было самым стерильным комплексом в Соединенных Штатах. В нем работали сотрудники, отобранные рекрутерами Министерства обороны, которые не имели ни малейшего представления о характере работы, на которую они нанимались. Они знали только необходимый набор навыков. На втором или третьем раунде собеседований им разрешили рассказать, что работа связана с Зоной 51, и то только с разрешения их начальства. Затем вербовщиков неизбежно спрашивали: "Вы имеете в виду место, где они держат инопланетян и НЛО?" на что их авторизованный ответ был: "Это строго засекреченный правительственный объект, выполняющий важную работу по национальной обороне. Это все, что может быть раскрыто на данный момент. Однако успешный кандидат будет принадлежать к очень небольшой группе государственных служащих, которые будут обладать полной информацией об исследовательской деятельности в Зоне 51 ".
  
   Остальная часть презентации звучала примерно так: вы станете членом элитной команды ученых и исследователь, одних из лучших умов страны. У вас будет доступ к самым передовым аппаратным и программным технологиям в мире. Вы будете посвящены в секретные данные самого высокого уровня в стране, информацию, о существовании которой знает лишь горстка высокопоставленных чиновников в правительстве. Чтобы частично компенсировать вам уход с высокооплачиваемой корпоративной работы или академических должностей, вы получите бесплатное жилье в Лас-Вегасе, снижение федерального подоходного налога и субсидированное обучение в колледже для ваших детей.
  
   Судя по набору игроков, этот был из чистого золота. Большинство новобранцев были достаточно заинтригованы, чтобы бросить шляпу на ринг и приступить к этапу отбора и профилирования, процессу продолжительностью от шести до двенадцати месяцев, который может открыть каждый аспект их жизни для пристального внимания специальных агентов ФБР и профайлеров из Министерства обороны. Это был карательный процесс. Из каждых пяти новобранцев, вошедших в воронку, только один прошел через другой конец с SCI, или допуском к чувствительному отсеку, в Специальном интеллекте.
  
   Новобранцев, имеющих право на получение SCI, пригласили на заключительное собеседование в Пентагоне с заместителем главного юрисконсульта Управления военно-морского флота. С момента своего основания Джеймсом Форрестолом NTS 51 была операцией военно-морского флота, и в вооруженных силах эти традиции тяжело умирали. Юрист военно-морского флота, который лично ничего не знал о деятельности в Зоне 51, представил контракт на обслуживание и ознакомил заявителя с деталями, включая суровые наказания, которые последуют за нарушением любых положений, особенно конфиденциальности.
  
   Как будто двадцати лет заключения в Ливенворте было недостаточно, попав внутрь, фабрика слухов намеренно перемалывала новых сотрудников рассказами о том, как распущенные уста становились мертвыми устами от рук теневых правительственных агентов. "Теперь, можно мне рассказать о характере моей работы?" - обычно спрашивали юриста военно-морского флота. "Ни за что в жизни", - последовал ответ.
  
   Поскольку, как только контракт был понят и устно принят, потребовался дополнительный допуск к секретной информации, специальная программа доступа, или SAP-NTS 51, получить которую еще сложнее, чем SCI. Только после того, как были решены последние вопросы, получено разрешение и контракт должным образом выполнен, новичок вылетел на базу в Грум-Лейк и рассказал потрясающую правду об операции начальнику отдела кадров, контр-адмиралу военно-морского флота, который сидел за своим столом в пустыне, как вытащенная из воды утка, и жалел, что у него нет сотни баксов за каждый раз, когда он слышал: "Святое дерьмо, я никогда не ожидал ничего подобного!"
  
   Марк вздохнул с облегчением, когда прошел через сканер, не вызвав тревоги, наблюдатели и Малкольм Фрейзер ничего не узнали. Лифт номер один ждал на первом этаже. Когда он был заполнен первой дюжиной человек, двери закрылись, и он опустился на шесть этажей через несколько слоев закаленного бетона и стали, пока не замедлил ход и не остановился у Главной исследовательской лаборатории. Хранилище находилось еще на шестьдесят футов ниже, в нем тщательно контролировались температура и влажность. В результате многомиллиардной модернизации хранилища в конце 1980-х годов были добавлены гигантские амортизаторы, устойчивые к землетрясениям и ядерным взрывам, технология, приобретенная у японцев, которые были на переднем крае смягчения последствий землетрясений.
  
   У немногих сотрудников была причина посетить Хранилище. Однако в Зоне 51 существовала традиция. В его или ее первый рабочий день исполнительный директор спускал новичка на специальном лифте с ограниченным доступом на уровень хранилища, чтобы посмотреть на это.
  
   Библиотека.
  
   Наблюдатели с оружием на поясе стояли по бокам стальных дверей, стараясь выглядеть как можно более угрожающе. Коды были введены, и толстые двери бесшумно распахнулись. Затем новичков приводили в огромный, мягко освещенный зал, место тихое и мрачное, как собор, и они замирали в абсолютном благоговении перед открывшимся им зрелищем.
  
   Сегодня в лифте был только один член группы Марка по алгоритмам безопасности, математик средних лет с необычным именем Элвис Брандо, не имеющий отношения ни к тому, ни к другому. "Как у тебя дела сегодня, Марк?" - спросил он.
  
   "Довольно неплохо", - ответил Марк, чувствуя, как на него накатывает волна тошноты.
  
   Подземелье было залито резким флуоресцентным светом. Легчайшие звуки эхом отражались от не покрытых коврами полов и стен цвета убежища. Кабинет Марка был одним из нескольких по периметру большой центральной комнаты, которая одновременно служила зоной для групповых совещаний и рабочим местом для техников более низкого уровня. Она была маленькой и захламленной, и по сравнению с его гнездом на его последней работе в частном секторе в Калифорнии, с видом на кампус с ухоженными лужайками и зеркальными бассейнами, это был чулан. Но под землей было тесно, и ему повезло, что ему не пришлось делиться. Письменный стол и буфет были дешевыми и обшитыми шпоном, но его кресло было дорогой эргономичной моделью, единственным комфортом, на котором лаборатория не экономила. В Зоне 51 было много неприятностей.
  
   Марк загрузил свой компьютер и вошел в сеть с помощью пароля и двойного сканирования отпечатков пальцев и сетчатки. Экран приветствия украшала броская эмблема Военно-морского ведомства. Он осмотрел общую комнату. Элвис уже склонился над своим рабочим столом в смежном с его офисом углу. Больше никто в департаменте еще не прошел отбор, и, что самое важное, директор его группы Ребекка Розенберг была в отпуске.
  
   Так получилось, что ему не пришлось беспокоиться о чрезмерном внимании. На земле и под землей он был одиночкой. Коллеги обычно оставляют его в покое. Он не распространял сплетни и не подшучивал. За обедом он мог самостоятельно найти свободное место в огромном буфете и взять журнал со стойки. Двенадцать лет назад, когда он впервые прибыл на базу, он предпринял несколько неуклюжих попыток пообщаться. В самом начале кто-то спросил его, не родственник ли он Шеклтону из Антарктиды, и он сказал "да", чтобы поддержать себя, рассказав смехотворную семейную историю с участием двоюродного дедушки из Англии. Специалисту по базам данных не потребовалось много времени, чтобы просмотреть генеалогию и разоблачить его ложь.
  
   В течение двенадцати лет он приходил на работу, делал свою работу, и делал это хорошо. В аспирантуре и в ряде высокотехнологичных компаний Силиконовой долины он приобрел репутацию одного из выдающихся экспертов по безопасности баз данных в стране, авторитета в области защиты серверов от несанкционированного доступа. Именно по этой причине его активно привлекали к работе в Groom Lake. Поначалу он сопротивлялся, но в конце концов соблазнился соблазном заняться чем-то тайным и жизненно важным, в противовес серости и предсказуемости его жизни без корней.
  
   В Area 51 он написал новаторский код для защиты их систем от червей и других вторжений, алгоритмы, которые были бы широко приняты промышленностью и правительством в качестве новых золотых стандартов - если бы он смог их опубликовать. В его группе модными словечками были системы безопасности с открытым и закрытым ключами, уровни защищенных сокетов, токены Kerberos и системы обнаружения вторжений на хост. В его обязанности входило постоянное наблюдение за серверами на предмет попыток несанкционированного доступа как изнутри комплекса, так и извне-зондирования со стороны внешних хакеров.
  
   Кроме того, наблюдатели скормили его группе карантинные списки, по одному на каждого сотрудника - имена членов семьи, друзей, соседей, коллег супругов и т.д., Которые были личными именами. Один из алгоритмов Mark на липучках обнаруживал сотрудника, который пытался получить доступ к информации из их карантинного списка, и было вопросом веры в то, что обнаружение приведет к неприятным последствиям. В учреждении сохранилась память об аналитике конца 1970-х, который пытался найти свою невесту, а бедняга якобы все еще сидел в дыре в федеральной тюрьме.
  
   Марка охватил острый спазм в кишечнике. Он стиснул зубы, выбежал из своего кабинета и быстро прошел по коридору к ближайшему мужскому туалету. Вскоре, вернувшись за свой стол с чувством облегчения, он что-то крепко сжимал в левой руке. Когда он убедился, что посторонних глаз нет, он разжал пальцы и опустил в верхний ящик своего стола кусочек серого пластика в форме пули длиной около двух дюймов.
  
   Вернувшись в общую комнату, он двигался как человек-невидимка среди людей, громко болтающих о планах на выходные, которые теперь заполнили комнату. В кладовке он нашел набор для пайки и небрежно вернулся с ним в свой кабинет, где тихо закрыл за собой дверь.
  
   Без Розенберга вероятность того, что кто-то его перебьет, была близка к нулю, поэтому он продолжал. В нижнем ящике его стола лежали связки компьютерных кабелей с резиновой лентой. Он выбрал USB-кабель и, используя маленькие плоскогубцы, аккуратно отломил один из металлических разъемов. Он был готов к серой пуле.
  
   Минуту спустя работа была выполнена. Он успешно припаял металлический разъем к пуле и, сделав это, изготовил полностью функциональную четырехгигабитную карту флэш-памяти, способную хранить три миллиона страниц данных, устройство, более смертоносное для безопасности Зоны 51, чем если бы он пронес контрабандой автоматическое оружие.
  
   Марк вернул флешку на свой стол и провел остаток утра за написанием кода. Ранее тем утром, во время короткой поездки в аэропорт Лас-Вегаса, он обдумал это в своей голове, и теперь его пальцы буквально дымились на клавиатуре. Это была программа маскировки, предназначенная для сокрытия того, что он собирался отключить свою собственную систему обнаружения вторжений на хост. К обеду он закончил.
  
   Когда общая комната и прилегающие кабинеты освободились на обед, он сделал свой ход и активировал новый набор кодов. Это сработало идеально, как он и предполагал, на сто процентов проверено аудитом, и когда он убедился, что его не удалось обнаружить, он вошел в основную базу данных Соединенных Штатов.
  
   Затем он ввел имя - Камачо, Луис, 1.12.1977 г.р. - и затаил дыхание. Экран засветился. Никакой радости.
  
   Конечно, у него были и другие идеи в рукаве. Следующим лучшим, как он полагал, был бы парень Луиса, Джон. Он правильно предположил, что найти его будет тривиально. Прикрываясь своей программой маскировки, он открыл портал NTS 51 в пользовательской базе данных, которая консолидировала платежные записи всех поставщиков телефонных услуг США.
  
   Когда он вписал имя Джон в таблицу с адресом Миннифорд-авеню, 189, Сити-Айленд, Нью-Йорк, выскочило полное имя - Джон Уильям Пеппердайн - и номер социального страхования. Несколькими нажатиями клавиш позже у него появилась дата рождения. Проще простого, подумал он. Вооружившись данными, он снова вошел в основную базу данных США и нажал на значок поиска.
  
   Он ахнул, едва веря в свою удачу. Результат был выдающимся. Нет, идеально!
  
   У него был свой якорь.
  
   Ладно, Марк, пошевеливайся, подумал он. Ты влез, теперь убирайся к черту! Люди из его отдела скоро должны были вернуться с обеда, и он хотел прекратить ходить по канату. Он осторожно вставил свою недавно припаянную карту памяти в USB-порт своего компьютера.
  
   Загрузка перспективной базы данных США на флэш-накопитель заняла всего несколько секунд. Когда это было сделано, он умело замел следы, отключив свою программу маскировки и одновременно перезапустив систему обнаружения вторжений на хост. Он завершил операцию, отсоединив металлический разъем от grey bullet и перепаяв его с USB-кабелем. Когда все компоненты были разложены по местам на его столе, он открыл дверь и как можно небрежнее направился к кладовке, чтобы вернуть паяльник.
  
   Когда он отвернулся от полки в шкафу, Элвис Брандо, коренастый властный мужчина, преградил ему путь, достаточно близко, чтобы Марк почувствовал запах чили в его дыхании.
  
   "Пропустил обед?" Элвис бросил вызов.
  
   "Я думаю, у меня желудочная болезнь", - сказал Марк.
  
   "Может быть, тебе стоит пойти в медицинский. Ты потеешь, как свинья".
  
   Марк дотронулся до своего влажного лба и понял, что его комбинезон промок до подмышек. "Со мной все в порядке".
  
   Когда до конца оставалось полчаса, Марк нанес еще один визит в мужской туалет и обнаружил пустую кабинку. Он вытащил из кармана комбинезона два предмета - флешку в форме пули и скомканный презерватив. Он вставил пластиковую пулю в презерватив и снял комбинезон. Затем он сжал челюсти и засунул величайший секрет на планете себе в зад.
  
   Той ночью он сидел на своем диване и потерял счет времени, пока ноутбук жег ему промежность и щипал глаза. Он троллил пиратскую базу данных, перетасовывая ее, как колоду карт, проводя перекрестные проверки, сверки, составляя списки от руки и пересматривая их, пока не был удовлетворен.
  
   Он работал безнаказанно. Даже если бы он был в Сети, на его компьютере была защита от взлома, которую наблюдатели не смогли бы взломать. Его руки и пальцы были единственными частями тела, которые находились в движении, но когда он закончил, он почти задыхался от напряжения. Собственная дерзость наэлектризовала его - он хотел бы похвастаться перед кем-нибудь своим бесстыдным умом.
  
   Когда он был мальчиком, он бежал и рассказывал своим родителям всякий раз, когда получал хорошую оценку или решал математическую задачу. Его мать умерла от рака. Его отец вторично женился на неприятной женщине и все еще был горько разочарован в нем за то, что он оставил хорошую компанию ради государственной работы. Они почти не разговаривали. Кроме того, это было не то, о чем можно рассказать живой душе.
  
   Внезапно ему в голову пришла идея, которая заставила его захихикать от восторга.
  
   Почему бы и нет?
  
   Кто мог знать?
  
   Он закрыл базу данных, заблокировал ее паролем, затем открыл файл, содержащий его первый сценарий, его "Оду судьбе" в стиле Торнтона Уайлдере, которая была уничтожена маленькой голливудской жабой. Он прокрутил сценарий и начал вносить изменения, и каждый раз, когда нажимал "Найти и заменить", он взволнованно визжал, как непослушный маленький мальчик, у которого есть страшный секрет.
  
  
   23 ИЮНЯ 2009
  
  
  
   СИТИ-АЙЛЕНД, Нью-Йорк
  
   Когда Уилл был маленьким, его отец брал его с собой на рыбалку, потому что это то, что должны были делать отцы. Его будили до рассвета, тыча в плечо, он надевал одежду и забирался в пикап, чтобы отправиться из захолустного городка Куинси в Панама-Сити. Его отец брал напрокат 26-футовый катер на час у пристани для яхт рабочего класса и отправлялся на юг примерно на десять миль в залив. Путешествие из его темной спальни к сверкающим рыбацким угодьям проходило со скудным обменом словами. Он смотрел, как он управляет лодкой, его громоздкое тело отливало оранжевым в лучах восходящего солнца, и удивлялся, почему даже естественная красота прогулки теплым утром на лодке по спокойным мерцающим водам не вызывает радости на лице этого человека. В конце концов, его отец тушил сигарету и говорил что-то вроде: "Хорошо, давайте возьмем эти лески с наживкой", а затем погружался в угрюмое молчание на несколько часов, пока окунь или ваху не попадали на снасть и не приходилось отдавать приказы.
  
   Пересекая мост Сити-Айленд и глядя в сторону залива Восточный Честер, он поймал себя на том, что думает о своем старике в тот момент, когда в поле зрения появилась первая пристань для яхт - алюминиевый лес мачт, покачивающихся на усиливающемся послеполуденном бризе. Сити-Айленд был маленьким, любопытным оазисом, частью Бронкса с муниципальной точки зрения, но в геокультурном плане он был немного ближе к Острову Фантазий, клочку земли, который побуждал посетителей свободно ассоциироваться с другими местами и другими временами, потому что он был так непохож на город по другую сторону дамбы.
  
   Для индейцев сиваноя остров на протяжении веков был плодородным местом для рыбной ловли и разведения устриц, для европейских поселенцев - центром судостроения и мореплавания, для нынешних жителей - анклавом среднего класса, состоящим из скромных домов на одну семью вперемешку с прекрасными особняками викторианских мореплавателей, а его береговая линия усеяна яхт-клубами для богатых жителей других островов. Лабиринт маленьких улочек, некоторые из которых почти сельские, мириады океанских тупиков, непрекращающиеся детские крики чаек и соленый запах берега - все это навевало воспоминания о местах отдыха или детских приютах, а не о столичном Нью-Йорке.
  
   Нэнси видела, что у него отвисла челюсть от этого места. "Когда-нибудь бывал здесь раньше?" - спросила она.
  
   "Нет, ты?"
  
   "Мы часто приезжали сюда на пикники, когда я был ребенком". Она сверилась с картой. "Тебе нужно повернуть налево на Бич-стрит".
  
   Миннифорд-авеню вряд ли можно было назвать проспектом в классическом понимании этого слова, скорее она напоминала дорожку для телег, и это было еще одно неудачное место для расследования крупного преступления. Полицейские и аварийные машины, а также грузовики со спутников СМИ запрудили дорогу, как тромбоз. Он присоединился к длинной веренице безнадежно застрявших машин и пожаловался Нэнси, что остаток пути им придется пройти пешком. Он загораживал подъездную дорожку и ожидал скандала со стороны коренастого парня в костюме для битья жен, который окидывал его оценивающим взглядом с порога, но парень просто крикнул: "Ты на работе?"
  
   Он кивнул.
  
   "Я из полиции Нью-Йорка, в отставке", - представился мужчина. "Не волнуйся. Я посмотрю "Эксплорер". Я никуда не уйду ".
  
   Барабаны джунглей били громко и быстро. Все в правоохранительных органах и их дяди знали, что Сити-Айленд стал эпицентром в деле убийцы Судного дня. СМИ уже были предупреждены, что усилило истерию. Небольшой дом цвета лайма был окружен толпой журналистов и кордоном копов из 45-го участка. Тележурналисты выбирали ракурсы на переполненном тротуаре, чтобы их операторы могли четко запечатлеть их на фоне дома. Они держали в руках микрофоны, их рубашки и блузки развевались, как морские флаги на сильном западном ветру.
  
   Когда он увидел дом, у него в голове промелькнули знаковые фотографии, которые заполонили бы весь мир, если бы оказалось, что это место, где был схвачен убийца. Дом судного дня. Скромное двухэтажное жилище эпохи 1940-х годов с покосившейся черепицей, выщербленными ставнями и покосившимся крыльцом с парой велосипедов, пластиковыми стульями и грилем. Не было никакого двора, о котором стоило бы говорить - плевательница с хорошей мощностью легких могла высунуться из окон и поразить дома по обе стороны и сзади. Мощеного пространства как раз хватало для двух машин - бежевая Honda Civic была втиснута между домом и сетчатым забором соседа, а старый красный BMW 3-й серии был припаркован между крыльцом и тротуаром, где в противном случае мог бы быть участок травы.
  
   Он устало посмотрел на часы. Это был уже долгий день, и он не собирался заканчиваться в ближайшее время. Он мог часами не получать выпивку, и его возмущало это лишение. И все же, насколько великолепно было бы завершить дело здесь и сейчас и отправиться на пенсию, надежно усаживаясь на барный стул к 5:30 каждый вечер? При этой мысли он ускорил шаг, заставив Нэнси перейти на рысь. "Ты готов к рок-н-роллу?" он позвал.
  
   Прежде чем она смогла ответить, репортер Четвертого канала узнал его по пресс-конференции и крикнул своему оператору: "Направо! Это Крысолов!" Видеокамера повернулась в его сторону. "Агент Пайпер! Можете ли вы подтвердить, что Убийца Судного дня был схвачен?" Мгновенно все видеооператоры последовали его примеру, и они с Нэнси были окружены лающей стаей.
  
   "Просто продолжай идти", - прошипел он, и Нэнси пристроилась сзади, позволив ему пробиваться сквозь толпу.
  
   Зона поражения была на их лицах в тот момент, когда они вошли внутрь. В гостиной был кровавый беспорядок. Она была заклеена скотчем, прекрасно сохранилась, и Уиллу с Нэнси пришлось заглядывать в открытую дверь, как будто они рассматривали оцепленный музейный экспонат. Тело худощавого мужчины с открытыми глазами было наполовину на желтом диванчике, наполовину с него. Его голова лежала на подлокотнике, хорошо и по-настоящему вдавленная, его каштановые волосы и скальп были рассечены, полумесяц твердой мозговой оболочки блестел в последних золотых лучах солнца. Его лицо, или, скорее, то, что от него осталось, представляло собой распухшее мясистое месиво с торчащими осколками костей и хрящей цвета слоновой кости. Обе его руки были раздроблены в отвратительно неестественных анатомических положениях.
  
   Он прочитал комнату как рукопись - красные брызги по всей краске, зубы, разбросанные по ковру, как попкорн с грязной вечеринки, - и он пришел к выводу, что мужчина умер на диване, но не там, где началось нападение. Жертва стояла возле двери, когда был нанесен первый удар, направленный вверх по дуге, который отскочил от его черепа и брызнул кровью на потолок. Его били снова и снова, пока он шатался по комнате, безуспешно отбиваясь от града ударов тупым предметом. Он не ушел легко, этот. Уилл попытался интерпретировать выражение глаз. Он видел этот взгляд широко раскрытых глаз бесчисленное количество раз. Какой была последняя эмоция? Страх? Гнев? Отставка?
  
   Внимание Нэнси привлекла еще одна деталь в диораме. "Ты видишь это?" - спросила она. "На столе. Я думаю, это из-за открытки ".
  
   Командующим участком был молодой турок, капитан-полировщик по имени Брайан Мерфи. Его атлетическая грудь гордо выпятилась под безупречно выглаженной голубой рубашкой, когда он представился. Для него это был ошейник, меняющий карьеру, и покойный, некто Джон Уильям Пеппердайн, наверняка был бы раздражен тем, сколько ажиотажа вызвала в этом полицейском его кончина.
  
   По дороге сюда они с Нэнси беспокоились о том, что 45-й участок затопчет еще одно место преступления, но в этом не было необходимости, потому что Мерфи взял на себя личную ответственность за это. Толстого, неряшливого детектива Чэпмена нигде не было видно. Он похвалил капитана за его осведомленность в криминалистике, и это произвело тот же эффект, что поглаживание дворняжки при ворковании "хороший пес." Теперь Мерфи был его другом на всю жизнь, и он легкомысленно рассказал им, как его офицеры, позвонив в службу 911 по поводу криков соседа, обнаружили тело и открытку и как один из его сержантов заметил окровавленного преступника, Луиса Камачо, зажатого за резервуаром для масла в подвале. Парень хотел признаться на месте, и у Мерфи хватило здравого смысла записать на видео, как он отказывается от своих прав на Miranda и дает свои показания скучным монотонным тоном. Как презрительно выразился Мерфи, это было преступление "фрукт на фрукте".
  
   Уилл слушал спокойно, но Нэнси была нетерпелива. "Признался ли он в других, в других убийствах?"
  
   "Если быть честным с вами, я туда не ходил", - сказал Мерфи. "Я оставил это для вас, ребята. Ты хочешь увидеть его?"
  
   "Как только сможем", - сказал он.
  
   "Следуй за мной".
  
   Уилл улыбнулся. "Он все еще здесь?" Мгновенное удовлетворение.
  
   "Я хотел облегчить тебе задачу. Ты же не хотел мотаться по Бронксу, не так ли?"
  
   "Капитан Мерфи, ты, блядь, настоящая звезда", - сказал он.
  
   "Не стесняйтесь поделиться своим мнением с комиссаром", - предложил Мерфи.
  
   Первое, что он заметил в Луисе Камачо, было то, что он полностью соответствовал их физической комплекции: темнокожий, среднего роста, худощавого телосложения, около 160 фунтов. По тому, как напряглись ее губы, он мог сказать, что Нэнси его тоже зацепила. Он сидел за кухонным столом, руки скованы за спиной наручниками, дрожащий, его джинсы и потертая футболка Just Do It были накрахмалены засохшей кровью. О, он сделал это, все правильно, подумал он. Посмотри на этого парня, на котором кровь другого мужчины, как на чем-то из племенного ритуала.
  
   Кухня была опрятной и милой, коллекция причудливых баночек для печенья, формы для макарон в акриловых трубочках, коврики с воздушными шариками, подставка для выпечки, уставленная фарфором в цветочек. "Очень домашний, очень веселый", - подумал Уилл. Он нависал над Луисом, пока мужчина неохотно не встретился с ним взглядом.
  
   "Мистер Камачо, меня зовут Специальный агент Пайпер, а это специальный агент Липински. Мы из ФБР, и нам нужно задать вам несколько вопросов ".
  
   "Я уже рассказал копам, что я сделал", - сказал Луис почти шепотом.
  
   Уилл был грозен на допросе. Он использовал свои габариты крутого парня, чтобы угрожать, а затем уравновесил это успокаивающим тоном и мягким южным акцентом. Субъект никогда не был полностью уверен, с чем он столкнулся, и Уилл использовал это как оружие. "Мы ценим это. Это определенно облегчит тебе задачу. Мы просто хотим расширить расследование ".
  
   "Ты имеешь в виду открытку, которую получил Джон? Это то, что ты подразумеваешь под расширением?"
  
   "Все верно, нас заинтересовала открытка".
  
   Луис скорбно покачал головой, и у него потекли слезы. "Что со мной будет?" - спросил я.
  
   Уилл попросил одного из полицейских, стоявших по бокам от Луиса, вытереть ему лицо салфеткой.
  
   "В конечном счете, это будет решать суд присяжных, но если вы продолжите сотрудничать со следствием, я верю, что это окажет положительное влияние на ход событий. Я знаю, что вы уже разговаривали с этими офицерами, но я был бы признателен, если бы вы начали с рассказа о ваших отношениях с мистером Пеппердайном, а затем рассказали нам, что здесь произошло сегодня ".
  
   Он позволил ему говорить свободно, время от времени меняя направление, пока Нэнси делала свои обычные заметки. Они познакомились в 2005 году в баре. Не гей-бар, но они нашли друг друга достаточно эффективно и начали встречаться, темпераментная пуэрториканская стюардесса из Квинса и эмоционально заблокированный владелец епископального книжного магазина из Сити-Айленда. Джон Пеппердайн унаследовал этот комфортабельный зеленый дом от своих родителей, и он позволил череде бойфрендов переехать к нему на протяжении многих лет. На свой 40-й день рождения в зеркале заднего вида Джон сказал друзьям, что Луис был его последней большой любовью, и он был прав.
  
   Их отношения были бурными, тема неверности оставалась постоянной. Джон требовал моногамии, Луис был неспособен. Джон регулярно обвинял его в мошенничестве, но работа Луиса, с его постоянными поездками в Вегас, давала определенный карт-бланш. Луис прилетел домой накануне вечером, но вместо того, чтобы возвращаться на Сити-Айленд, он отправился на Манхэттен с бизнесменом, которого встретил в полете, который купил ему дорогой ужин и отвез домой на Саттон-Плейс. Луис забрался в постель Джона в четыре утра и проснулся только в час дня. С похмелья он на дрожащих ногах спустился по лестнице, чтобы сварить кофе, ожидая, что дом будет в его полном распоряжении.
  
   Вместо этого Джон остался дома после работы и разбил лагерь в гостиной, эмоционально расстроенный, почти бессвязный и всхлипывающий от беспокойства, с растрепанными волосами и бледным лицом. Где был Луис? С кем он был? Почему он не ответил на свой срочный телефон и текстовые сообщения? Почему из всех дней именно вчера он покинул его? Луис отмахнулся от тирады, желая знать, в чем было дело. Разве парень не может пойти куда-нибудь после работы и пропустить пару стаканчиков с друзьями? Это было за гранью жалости. Ты считаешь меня жалким, - кричал Джон. Посмотри на это, сукин сын! Он убежал на кухню и вернулся с зажатой в пальцах открыткой. Это открытка со Страшным днем, придурок, на ней мое имя и сегодняшняя дата!
  
   Луис посмотрел на это и сказал ему, что это, вероятно, была дурацкая шутка. Возможно, клерк-идиот, которого Джон недавно уволил, мстил ему. И в любом случае, Джон вызвал полицию? Он этого не сделал. Он был слишком напуган. Они некоторое время спорили взад и вперед, пока на столике в прихожей не зазвонил сотовый телефон Луиса с характерным "Ой, я сделал это снова" мелодичным звонком. Джон ухватился за это и закричал: "Кто, блядь, такой Фил?" Ответ, по правде говоря, это был парень из Саттон Плейс, но Луис неубедительно уклонился от правды.
  
   Эмоции Джона достигли предела, и, по словам Луиса, обычно мягкий парень не выдержал, схватив алюминиевую биту для софтбола, которую он оставил у входной двери десять лет назад после разрыва ахиллова сухожилия в игре взрослой лиги в Пелхэме. Джон орудовал им, как копьем, вонзая конец в плечи Луиса, выкрикивая непристойности. Луис кричал ему в ответ, чтобы он положил ее, но удары продолжались, распаляя Луиса настолько, что он не мог контролировать, что произойдет дальше, когда каким-то образом бита оказалась у него в руках и комната начала окрашиваться кровью.
  
   Уилл слушал с нарастающим дискомфортом, потому что признание звучало правдоподобно. Тем не менее, он не выдвинул на обсуждение папскую непогрешимость. Его обманывали раньше, и, с Божьей помощью, его обманывали и сейчас. Он не стал дожидаться, пока Луис перестанет плакать, прежде чем агрессивно и внезапно спросить: "Это ты убил Дэвида Свишера?"
  
   Луис испуганно поднял глаза. Его инстинктом было протестующе замахать руками, отчего запястья натерлись о наручники. "Нет!"
  
   "Это ты убил Элизабет Колер?"
  
   "Нет!"
  
   "Это ты убил Марко Наполитано?"
  
   "Остановись!" Луис поискал глазами Нэнси. "О чем говорит этот парень?"
  
   Вместо ответа Нэнси продолжила избиение: "Это ты убил Майлза Дрейка?"
  
   Луис перестал плакать. Он сухо фыркнул носом и уставился на нее.
  
   "Это ты убил Милоша Човича?" - спросила она.
  
   Затем Уилл: "Консуэла Лопес?"
  
   Затем Нэнси: "Ида Сантьяго?"
  
   И Уилл: "Люциус Робертсон?"
  
   Капитан Мерфи ухмыльнулся, впечатленный этой шуткой.
  
   Луис энергично покачал головой. "Нет! Нет! Нет! Нет! Вы, ребята, сумасшедшие. Я говорил вам, что убил Джона, как бы в целях самозащиты, но я никогда не убивал этих других людей. Ты думаешь, я гребаный Убийца Судного дня? Это то, что ты думаешь? Давай! Будь настоящим, чувак!"
  
   "Хорошо, Луис, я тебя понял. Успокойся. Хочешь немного воды?" - Спросил Уилл. "Итак, как долго вы летаете по маршруту Нью-Йорк-Лас-Вегас?"
  
   "Почти четыре года".
  
   "У тебя есть дневник, что-то вроде бортового журнала под рукой?"
  
   "Да, у меня есть книга. Это наверху, на комоде."
  
   Нэнси поспешила к двери.
  
   "Ты когда-нибудь отправлял открытки из Вегаса?" Потребовал Уилл.
  
   "Нет!"
  
   "Я слышал, как ты сказал громко и ясно, что ты не убивал этих людей, но скажи мне вот что, Луис, ты знал кого-нибудь из них?"
  
   "Конечно, нет, чувак!"
  
   "Это включает Консуэлу Лопес и Иду Сантьяго?"
  
   "Что? Поскольку они латиноамериканцы, я должен их знать? Ты что, идиот какой-то? Ты знаешь, сколько испанцев в Нью-Йорке?"
  
   Он не сбавил шага. "Ты когда-нибудь жил на Стейтен-Айленде?"
  
   "Нет".
  
   "Когда-нибудь работал там?"
  
   "Нет".
  
   "У тебя там есть друзья?"
  
   "Нет".
  
   "Когда-нибудь бывал там?"
  
   "Может быть, один раз, для поездки на пароме".
  
   "Когда это было?"
  
   "Когда я был ребенком".
  
   "На какой машине ты ездишь?"
  
   "Гражданский".
  
   "Тот белый, что у входа?"
  
   "Да".
  
   "Кто-нибудь из ваших друзей или родственников водит синюю машину?"
  
   "Нет, чувак, я так не думаю".
  
   "У тебя есть пара кроссовок Reebok DMX 10?"
  
   "Чувак, я похож на того, кто надел бы какие-нибудь крутые подростковые кроссовки?"
  
   "Кто-нибудь когда-нибудь просил тебя отправлять открытки из Лас-Вегаса?"
  
   "Нет!"
  
   "Ты признался, что убил Джона Пеппердайна".
  
   "В целях самообороны, чувак".
  
   "Ты когда-нибудь убивал кого-нибудь еще".
  
   "Нет!"
  
   "Вы знаете, кто убил других жертв?"
  
   "Нет!"
  
   Он резко прервал интервью, пошел искать Нэнси и нашел ее на лестничной площадке второго этажа. У него было плохое предчувствие, и ее сморщенный рот подтвердил его опасения. На ней была пара латексных перчаток, она листала черный ежедневник за 2008 год. "Проблемы?" он спросил.
  
   "Если этот дневник подлинный, у нас большие проблемы. За исключением сегодняшнего дня, он был в Лас-Вегасе или в пути во время всех остальных убийств. Я не могу в это поверить, Уилл. Я не знаю, что сказать ".
  
   "Скажи, черт возьми. Это то, что ты должен сказать ". Он устало прислонился к стене. "Потому что это дело полный пиздец".
  
   "Возможно, дневник был подделан".
  
   "Мы проверим записи в его компании, но мы оба знаем, что этот парень не Думсдэй".
  
   "Ну, он убил девятую жертву, это точно".
  
   Он кивнул. "Хорошо, партнер, вот что мы собираемся сделать". Она отложила дневник Луиса и открыла свой блокнот, чтобы записать его инструкции.
  
   "Ты ведь не пьешь, не так ли?"
  
   "Не совсем".
  
   "Хорошо, считай, что ты назначен. Мы собираемся выключить часы и уйти с дежурства примерно через пять минут. Твое задание - отвести меня в бар, поговорить со мной, пока я напиваюсь, а затем отвезти меня домой. Ты сделаешь это для меня?"
  
   Она посмотрела на него неодобрительно. "Если это то, чего ты хочешь".
  
   Он быстро опрокинул свои напитки, толкая официантку между кабинкой и баром. Нэнси наблюдала, как он сбрасывает оковы трезвости, пока сама угрюмо потягивала диетический имбирный эль через гибкую соломинку. Их столик в ресторане Harbor выходил окнами на залив, спокойные воды которого темнели по мере того, как солнце начинало садиться. Он заметил ресторан еще до того, как они покинули остров, пробормотав: "В этом месте обязательно должен быть бар".
  
   Он был не настолько пьян, чтобы не заметить тот факт, что Нэнси было неудобно выпивать после работы со своим начальником, парнем, у которого была репутация офисного негодяя и распутника. Она буквально извивалась от дискомфорта.
  
   Она не разговаривала, поэтому он развлекался, делая пьяный профиль. Вероятно, она чувствовала себя помощницей, помогая ему смазываться так быстро, как только мог.
  
   И она, вероятно, влюбилась в него. Он мог видеть это в ее глазах, особенно первым делом утром, когда она вошла в его офис. Большинство женщин в конце концов сдавались. Это не было хвастовством, просто факт.
  
   Прямо сейчас она, вероятно, ненавидела его за то, кем он был, и хотела его одновременно. Он делал это с женщинами.
  
   В слабом свете керосиновой настольной лампы его тело сжималось и размягчалось, как необожженная глиняная форма, оставленная на улице в знойный день. Его лицо осунулось, плечи округлились, и он тяжело опустился на блестящую виниловую банкетку.
  
   "Ты должен был поговорить со мной", - невнятно произнес он. "Ты просто сидишь там, наблюдая за мной".
  
   "Ты хочешь поговорить об этом деле?" - спросила она.
  
   "Ни хрена себе, что угодно, только не это".
  
   "Что тогда?"
  
   "Как насчет бейсбола?" - предложил он. "Тебе нравятся "Метс" или "Янкиз"?"
  
   "На самом деле я не слежу за спортом".
  
   "Это так..."
  
   "Прости". Через окна она наблюдала за бегущими огнями моторной лодки, проползающей мимо на предельной скорости, пока та не скрылась из виду. Его голова была опущена; он играл с кубиками льда в своем напитке, отправляя их в водоворот пальцем, а когда стакан опустел, он грубо погрозил мокрым пальцем молодой официантке.
  
   Он попытался придать резкость размытым чертам Нэнси, наморщив лоб. "Ты не хочешь быть здесь, не так ли?"
  
   "Не особенно".
  
   Он заставил ее вздрогнуть, когда ударил по столу тыльной стороной ладони, слишком сильно и слишком громко для приличия, повернув головы. "Мне нравится твоя честность". Он взял несколько орешков и похрустел ими, затем стряхнул соль с жирных ладоней. "Большинство женщин не честны со мной, пока не становится слишком поздно". Он фыркнул, как будто только что сказал что-то смешное. "Ладно, партнер, скажи мне, чем бы ты занимался сегодня вечером, если бы не нянчился со мной".
  
   "Я не знаю, помогаю с ужином, читаю, слушаю музыку". Она извинилась. "Я не очень интересный человек, Уилл".
  
   "Что читаешь?"
  
   "Мне нравятся биографии. Романы."
  
   Он изобразил интерес. "Раньше я много читал. Сейчас я в основном смотрю телевизор и выпиваю. Хочешь знать, кем это делает меня?"
  
   Она этого не сделала.
  
   "Мужчина!" - хихикнул он. "Проклятый Homo sapiens мужского пола двадцать первого века!" Он закинул в рот еще орехов, свирепо скрестил руки на груди и скривил рот в зубастой говноедской ухмылке. По каменной реакции Нэнси он понял, что заходит слишком далеко, но ему было все равно.
  
   Он становился хорошим и пьяным, и слишком плохим, если ей это не нравилось. У официантки было маленькое золотое распятие, которое раскачивалось и стучало по верхней части ее глубокого декольте, когда она ставила еще одну порцию скотча. Он искоса посмотрел на нее. "Эй, не хочешь пойти со мной домой, посмотреть телевизор и выпить?"
  
   С Нэнси было достаточно. "Извините, мы примем счет", - сказала она, когда официантка поспешила прочь. "Уилл, мы уходим", - сурово объявила она. "Тебе нужно идти домой".
  
   "Разве это не то, что я только что предложил?" он протянул.
  
   Из-под его куртки доносилась песня "Ода радости". Он шарил на ощупь, пока не смог извлечь телефон из кармана. Он покосился на определитель номера. "Черт. Я не думаю, что мне следует говорить с ней прямо сейчас ". Он передал его Нэнси. "Это Хелен Свишер", - прошептал он, как будто звонивший уже слушал.
  
   Нэнси нажала кнопку разговора. "Здравствуйте, это телефон Уилла Пайпера".
  
   Он выскользнул из кабинки и, пошатываясь, направился к мужскому туалету. К тому времени, как он вернулся, Нэнси оплатила счет и ждала его у стола. Она решила, что он не был слишком пьян, чтобы услышать новости. "Хелен Свишер только что получила список клиентов Дэвида из его банка. В конце концов, у него были связи в Лас-Вегасе ".
  
   "Да?"
  
   "В 2003 году он финансировал компанию из Невады под названием Desert Life Insurance. Его клиентом был генеральный директор, человек по имени Нельсон Элдер."
  
   У него был вид человека, пытающегося удержаться на палубе корабля, раскачиваемого штормом. Он неуверенно покачнулся и громко произнес: "Тогда ладно. Я собираюсь отправиться туда, я собираюсь поговорить с Нельсоном Элдером и я собираюсь найти проклятого убийцу. Как тебе такой план?"
  
   "Дай мне ключи от машины", - потребовала она. Ее гнев пронзил его опьянение.
  
   "Не злись на меня", - умолял он. "Я твой партнер!"
  
   На парковке их чувства были сбиты с толку теплыми порывами соленого ветра и острым ароматом отлива. Обычно этот раз-два удара могли бы сделать Нэнси мечтательной и беззаботной, но она выглядела так, словно находилась в темном месте, когда слушала Уилла, шаркающего позади нее, как монстр Фрэн-кенштейн, пьяно бормочущего.
  
   "Еду в Вегас, детка, еду в Вегас".
  
  
   17 СЕНТЯБРЯ 782
  
  
  
   VECTIS, BRITANNIA
  
   Это было время сбора урожая, возможно, любимое время года Иосифа Флавия, когда дни были приятно теплыми, ночи прохладными и комфортными, а воздух был наполнен землистыми запахами недавно скошенной пшеницы, ячменя и свежих яблок. Он поблагодарил за щедрые доходы с полей, окружающих стены аббатства. Братья смогут пополнить истощающиеся запасы в амбаре и наполнить свои дубовые бочки свежим элем. Хотя он ненавидел обжорство, он завидовал ограничению пива, которое неизбежно наступало к середине лета.
  
   Преобразование церкви из дерева в камень было завершено за три года. Квадратная, сужающаяся башня поднималась достаточно высоко, чтобы лодки и корабли, приближающиеся к острову, могли использоваться в качестве навигационного ориентира. Прямоугольный алтарь в восточной части имел низкие треугольные окна, которые прекрасно освещали святилище во время дневных служб. Неф был достаточно длинным не только для нынешней общины, но и монастырь сможет вместить большее число слуг Христа в будущем. Иосиф Флавий часто просил прощения и совершал покаяние за гордость, которая клокотала в его груди из-за роли, которую он сыграл в его строительстве. Правда, его знания о мире были ограничены, но он представлял себе церковь в Вектисе как один из величайших соборов христианского мира.
  
   В последнее время каменщики усердно работали, заканчивая строительство нового здания капитула. Джозефус и Освин решили, что Скрипторий будет следующим и что структуру придется значительно расширить. Выпущенные ими Библии и сборники правил, а также иллюстрированные Послания Святого Петра, написанные золотыми чернилами, были высоко оценены, и Иосиф Флавий слышал, что копии переправлялись через воды в Эйре, Италию и Францию.
  
   Была середина утра, приближался третий час, и он направлялся из уборной в трапезную за куском черного хлеба, бараньей грудинкой, солью и кувшином эля. Его желудок урчал в нетерпеливом ожидании, поскольку Освин ввел ограничение только на один прием пищи в день, чтобы укрепить дух своей паствы, ослабив желания их плоти. После длительного периода медитации и личного поста, который едва ли мог позволить себе сам немощный настоятель, Освин поделился своим откровением со всей общиной, которая послушно собралась в Здании Капитула. "Мы должны поститься ежедневно, как мы должны ежедневно питаться", - заявил он. "Мы должны удовлетворять тело более скудно".
  
   Так они все стали тоньше.
  
   Иосиф Флавий услышал, как его назвали по имени. Гутлак, огромный грубый мужчина, который был солдатом до прихода в монастырь, догнал его бегом, его сандалии шлепали по дорожке.
  
   "Приор", - сказал он. "Убертус, камнерез, стоит у ворот. Он желает немедленно поговорить с тобой ".
  
   "Я направляюсь в трапезную на ужин", - возразил Джозефус. "Ты не чувствуешь, что он может подождать?"
  
   "Он сказал, что это срочно", - сказал Гутлак, торопясь уйти.
  
   "И куда ты направляешься?" Джозефус позвал его вслед.
  
   "В трапезную, настоятель. Для моего ужина".
  
   Убертус находился внутри ворот возле входа в Хоспициум, гостевой дом для посетителей и путешественников, низкое деревянное здание с рядами простых коек. Он прирос к месту на земле, его ноги не двигались. Издалека Джозефусу показалось, что он один, но когда он приблизился, он увидел ребенка позади каменщика, две маленькие ножки которого виднелись между его ногами, похожими на ствол дерева.
  
   "Чем я могу тебе помочь, Убертус?" Спросил Джозефус.
  
   "Я принес ребенка".
  
   Иосиф Флавий не понял.
  
   Убертус протянул руку назад и привлек мальчика к себе. Он был босоногим, крошечным мальчиком, тонким, как веточка, с ярко-рыжими волосами. Его рубашка была грязной и в лохмотьях, обнажая лестницу ребер и голубиную грудку. Его брюки были слишком длинными, поношенными, и он еще не дорос до них. Его прекрасная кожа была пергаментно-белой, его пристальные глаза были зелеными, как драгоценные камни, а его нежное лицо было неподвижным, как одна из каменных глыб его отца. Он плотно сжал свои побелевшие розовые губы, и от усилия сделать это его подбородок напрягся и сморщился.
  
   Джозефус слышал об этом мальчике, но никогда не видел его в глаза. Он нашел его тревожным зрелищем. В нем было холодное безумие, ощущение, что его короткая грубая жизнь не была благословлена Божьим теплом. Его имя Октавус, восьмой, было даровано ему Убертом в ночь его рождения. В отличие от его близнеца, мерзости, которую лучше уничтожить, его жизнь была бы блаженно обычной, не так ли? В конце концов, восьмой сын седьмого сына - это всего лишь другой сын, даже если он родился в седьмой день седьмого месяца 777-го года после рождения Господа. Убертус молился, чтобы он стал сильным и продуктивным, каменотесом, как его отец и братья.
  
   "Зачем ты привел его?" Спросил Джозефус.
  
   "Я хочу, чтобы ты забрал его".
  
   "Зачем мне забирать твоего сына?"
  
   "Я не могу больше удерживать его".
  
   "Но у тебя есть дочери, чтобы заботиться о нем. У тебя есть еда для твоего стола".
  
   "Ему нужен Христос. Христос здесь".
  
   "Но Христос повсюду".
  
   "Нигде нет сильнее, чем здесь, приор".
  
   Мальчик опустился на колени и ткнул костлявым пальцем в грязь. Он начал передвигать его маленькими кругами, вырезая узор на земле, но его отец наклонился и дернул его за волосы, чтобы поднять. Мальчик вздрогнул, но не издал ни звука, несмотря на яростный рывок.
  
   "Мальчику нужен Христос", - настаивал его отец. "Я хочу посвятить его религиозной жизни".
  
   Джозефус слышал разговоры о том, что мальчик был странным, немым, казалось бы, поглощенным своим собственным миром, совершенно не интересуясь своими братьями и сестрами или другими деревенскими детьми. Его вскармливали, хотя кормили плохо, и даже сейчас, в пятилетнем возрасте, он ел скудно и без аппетита. В глубине души Джозефус не был удивлен тем, каким оказался мальчик. В конце концов, он был свидетелем удивительного появления этого ребенка на свет собственными глазами.
  
   Аббатство регулярно принимало детей, хотя это и не поощрялось активно, поскольку это отнимало ресурсы и отвлекало сестер от других задач. Жители деревни были особенно заинтересованы в том, чтобы оставлять у своих ворот детей с психическими и физическими отклонениями. Если бы сестра Магдалена добилась своего, им всем было бы отказано, но Иосиф Флавий питал слабость к самому несчастному из Божьих созданий.
  
   Тем не менее, это было тревожно.
  
   "Мальчик, ты можешь говорить?" - спросил он.
  
   Октавус проигнорировал его и только посмотрел на землю, на рисунок, который он сделал.
  
   "Он не может говорить", - сказал Убертус.
  
   Джозефус нежно взял его за подбородок и приподнял его лицо. "Ты голоден?"
  
   Темные глаза мальчика блуждали.
  
   "Знаешь ли ты о Христе, своем спасителе?"
  
   Джозефус не смог обнаружить ни проблеска узнавания. Бледное лицо Октавуса было tabula rasa, пустой табличкой, на которой ничего не было написано.
  
   "Ты возьмешь его, приор?" - умолял мужчина.
  
   Джозефус отпустил подбородок мальчика, и юноша упал на землю и продолжил рисовать узоры на земле своим грязным пальцем.
  
   По точеному лицу Убертуса текли слезы. "Пожалуйста, я умоляю тебя".
  
   Сестра Магдалена была строгой женщиной, которую никто не мог вспомнить улыбающейся, даже когда она играла на своих гуслях и создавала божественную музыку. Ей шел пятый десяток лет, и половину из них она прожила в стенах аббатства. Под вуалью у нее была копна седых косичек, а под одеянием - крепкое девственное тело, непроницаемое, как ореховая скорлупа. Она была не лишена амбиций, хорошо понимая, что в ордене Святого Бенедикта женщина может подняться до должности настоятельницы, если того пожелает епископ. Как самой старшей сестры в Вектисе, об этом не могло быть и речи, но Эция, епископ Дорчестерский, едва признал ее, когда приезжал на Пасху и Рождество. Она была уверена, что ее личные размышления о том, как она могла бы лучше руководить аббатством, были не тщеславием, а просто ее желанием сделать монастырь более чистым и эффективным.
  
   Она часто подходила к Освину, чтобы сообщить ему о своих подозрениях в расточительстве, излишествах или даже прелюбодеянии, и он терпеливо слушал, вздыхая себе под нос, а затем позже обсуждал этот вопрос с Джозефусом. Немощь позвоночника неумолимо сковывала Освина, и его боли были постоянными. Жалобы сестры Магдалены на разливающийся эль или воображаемые ею похотливые взгляды, направленные на ее девственных подопечных, только усиливали дискомфорт настоятеля. Он рассчитывал, что Джозефус разберется с этими мирскими проблемами, чтобы он мог сосредоточиться на служении Богу и почтить Его, завершив восстановление аббатства при своей жизни.
  
   Было известно, что Магдалена не любила детей. Грязные подробности их зачатия беспокоили ее, и она сочла их совершенно необходимыми. Она презирала Джозефа Флавуса за то, что он позволил им укрыться в Вектисе, особенно очень молодым и инвалидам. На ее попечении было девять детей в возрасте до десяти лет, и она обнаружила, что большинство из них недостаточно зарабатывают на свое содержание. Она заставляла сестер усердно работать: носить воду и дрова, мыть тарелки и столовые приборы, набивать матрасы свежей соломой для борьбы со вшами. Когда они подрастут, у них будет время для изучения религии, но пока их умы не были закалены тяжелым трудом, она считала, что они годятся только для простого тяжелого труда.
  
   Октавус, последняя ошибка Джозефа Флавуса, привел ее в ярость.
  
   Он был неспособен следовать самым элементарным заповедям. Он отказался выливать воду из кастрюли или подбрасывать полено в огонь на кухне. Он не ложился спать без того, чтобы его не затащили туда, и не вставал вместе с другими детьми без того, чтобы его не стащили с тюфяка. Другие дети смеялись над ним и обзывали его. Сначала Магдалена считала, что он своеволен, и била его палками, но со временем ей надоели телесные наказания, поскольку они не давали никакого эффекта, даже не вызывали удовлетворительных криков или хныканья. И когда она заканчивала, мальчик неизменно доставал ее палочку из кучи дров и использовал ее, чтобы нацарапать свои узоры на земляном полу кухни.
  
   Теперь, когда осень вот-вот сменится зимой, она полностью игнорировала мальчика, предоставив его самому себе. К счастью, он ел как маленькая птичка и не пользовался большим спросом в их магазинах.
  
   Холодным декабрьским утром Джозефус покидал Скрипторий, направляясь на мессу. Первая зимняя буря в этом сезоне пронеслась над островом ночью и оставила после себя слой снега, который так ярко искрился на солнце, что у него защипало глаза. Он потер руки друг о друга, чтобы согреться, и быстро зашагал по тропинке, так как у него онемели пальцы на ногах.
  
   Октавус сидел на корточках у тропинки, босиком в своей тонкой одежде. Джозефус часто видел его на территории аббатства. Обычно он останавливался, чтобы прикоснуться к плечу мальчика, произнести мимолетную молитву о том, чтобы исцелить любую его болезнь, а затем быстро возвращался к своим делам. Но сегодня он боялся, что мальчик может замерзнуть, если его оставить без присмотра. Он огляделся в поисках одной из сестер, но никого не было видно.
  
   "Octavus!" Иосиф Флавий воскликнул. "Заходи внутрь! Ты не должен разгуливать по снегу без обуви!"
  
   Мальчик держал в руке палочку и, как обычно, рисовал узоры, но на этот раз на его пустом нежном лице был намек на волнение. Снегопад создал обширную чистую поверхность, по которой он мог царапать.
  
   Джозефус встал над ним и собирался поднять Октавуса, когда тот резко остановился и ахнул.
  
   Конечно, этого не могло быть так!
  
   Джозефус прикрыл глаза от яркого света и подтвердил свой первоначальный страх.
  
   Он бросился обратно в Скрипторий и через несколько мгновений вернулся с Паулинусом, которого яростно тащил за рукав, несмотря на протесты худощавого министра.
  
   "В чем дело, Джозефус?" Паулинус плакал. "Почему ты не скажешь, в чем дело?"
  
   "Смотри!" Иосиф Флавий ответил. "Скажи мне, что ты видишь".
  
   Октавус продолжал ковырять палкой в снегу. Двое мужчин возвышались над ним и изучали его гравюры.
  
   "Этого не может быть!" Паулинус зашипел.
  
   "Но, несомненно, это так", - возразил Джозефус.
  
   На снегу были буквы, безошибочные буквы.
  
   С-И-Г-Б-Е-Р-Т О-Ф Т-И-С
  
   "Сигберт из Тиса?"
  
   "Он не закончил", - взволнованно сказал Джозефус. "Смотри: Сигберт из Тисбери".
  
   "Как этот мальчик может писать?" - Спросил Паулинус. Монах был бледен как снег и слишком напуган, чтобы дрожать.
  
   "Я не знаю", - сказал Джозефус. "Никто в его деревне не умеет читать или писать. Сестры, конечно, не учили его. По правде говоря, его считают слабоумным ".
  
   Мальчик продолжал работать своей палкой.
  
   18 12 782 Natus
  
   Паулинус перекрестился. "Боже мой! Он тоже пишет цифры! Восемнадцатый день двенадцатого месяца, 782 год. Это сегодня!"
  
   "Натус", - прошептал Джозеф. "Рождение".
  
   Паулинус протопал ногами по снежным надписям, уничтожая цифры и буквы. "Приведите его!"
  
   Они подождали, пока монахи уйдут из скриптория на мессу, прежде чем усадить мальчика на один из копировальных столов. Паулинус положил перед ним лист пергамента и вручил ему перо.
  
   Октавус немедленно начал водить пером по пергаменту и, казалось, совсем не беспокоился о том, что там нечего было видеть.
  
   "Нет!" Воскликнул Паулинус. "Подожди! Смотри на меня". Он окунул перо в керамический горшочек с чернилами и вернул ему. Мальчик продолжал царапаться, но на этот раз его усилия были видны. Казалось, он обратил внимание на плотные черные буквы, которые он выводил, и из глубины его горла вырвался гортанный звук. Это был первый звук, который он когда-либо издавал.
  
   Седрик Йоркский 18 12 782 года смерти
  
   "Опять же, дата. Сегодня, " пробормотал Паулинус. "Но на этот раз он пишет "Смерть". Смерть".
  
   "Это, несомненно, колдовство", - посетовал Джозефус, отступая назад, пока его зад не наткнулся на другой копировальный стол.
  
   Чернила высохли, и Паулинус взял мальчика за руку и заставил его обмакнуть перо самому. Без всякого выражения Октавус снова начал писать, но на этот раз это была тарабарщина.
  
   18 12 782 Natus
  
   Мужчины в замешательстве покачали головами. Паулинус сказал: "Это необычные письма, но здесь снова стоит дата".
  
   Джозефус внезапно спохватился и понял, что они должны были опоздать на мессу, что было непростительным грехом. "Спрячь пергаменты и чернила и оставь мальчика в углу. Пойдем, Паулинус, давай поспешим в Святилище. Мы будем молиться Богу, чтобы он помог нам понять то, что мы видели, и умолять его очистить нас от зла ".
  
   Той ночью Джозефус и Паулинус встретились в холодной пивоварне и зажгли толстую свечу для освещения. Джозефус почувствовал потребность в эле, чтобы успокоить нервы и взбодрить желудок, а Паулинус был готов ублажить своего старого друга. Они придвинули пару табуретов вплотную друг к другу, их колени почти соприкасались.
  
   Иосиф Флавий считал себя простым человеком, который понимал только любовь к Богу и Правила святого Бенедикта Нурсийского, которым обязаны следовать все служители Бога. Однако он знал, что Паулинус был проницательным мыслителем и образованным ученым, который прочитал много текстов, касающихся небес и земли. Если кто и мог объяснить то, что они видели ранее, то это был Паулинус.
  
   И все же Паулинус не пожелал предложить объяснение. Вместо этого он предложил миссию, и двое мужчин составили план, как лучше всего ее выполнить. Они согласились сохранить свои знания о мальчике в секрете, ибо что хорошего могло произойти в том, чтобы расстроить сообщество, прежде чем Паулинус смог разгадать правду?
  
   Когда Джозефус допил остатки своего эля, Паулинус потянулся за свечой. Как раз перед тем, как он все испортил, он сказал Джозефусу кое-что, что было у него на уме.
  
   "Знаешь, - сказал он, - нечего говорить о том, что в случае с близнецами седьмой сын, рожденный женщиной, по необходимости является седьмым сыном, которого зачал Бог".
  
   Убертус ехал через сельскую местность Уэссекса, выполняя задание, которое возложил на него приор Джозефус. Он чувствовал себя неподходящим слугой для выполнения этой задачи, но был обязан Джозефусу и не мог отказать ему.
  
   Тяжелое, потеющее животное у него между ног согревало его тело от бодрящего холода дня середины декабря. Он не был хорошим наездником. Каменотесы использовались для замедления хода телеги, запряженной волами. Он крепко сжал поводья, уперся коленями в брюхо животного и держался изо всех сил. Лошадь была здоровым животным, которое монастырь держал в конюшне на материке как раз для таких целей. Паромщик перевез Убертуса с галечного пляжа Вектис на берег Уэссекса. Иосиф Флавий велел ему поторопиться и вернуться в течение двух дней, что означало, что лошадь должна быть переведена в легкий галоп.
  
   По мере того, как день клонился к закату, небо становилось грифельно-серым, оттенком, похожим на скалистую поверхность прибрежных утесов. Он быстро ехал по морозной сельской местности с невозделанными полями, низкими каменными стенами и крошечными деревушками, очень похожими на его собственную. Время от времени он проезжал мимо унылого вида крестьян, бредущих пешком или верхом на вялых мулах. Он остерегался воров, но на самом деле его единственными ценными вещами были сама лошадь и несколько мелких монет, которые Джозефус дал ему на дорогу.
  
   Он прибыл в Тисбери незадолго до захода солнца. Это был процветающий город с несколькими большими деревянными домами и множеством аккуратных коттеджей, выстроившихся вдоль широкой улицы. На центральной лужайке в полумраке сгрудились овцы. Он проехал мимо маленькой деревянной церкви, одинокого строения на краю лужайки, которое стояло холодное и темное. Рядом с ним было небольшое кладбище со следами свежей могилы. Он быстро перекрестился. Воздух был наполнен дымком очагов, и Убертуса отвлекли от могильного холма восхитительные запахи обугленного мяса и горящего жира повсюду.
  
   Сегодня был базарный день, и на площади все еще стояли тележки и прилавки с продуктами, которые еще не убрали, потому что их владельцы остались в таверне пить и бросать кости. Убертус спешился у дверей таверны. Мальчик обратил на это внимание и предложил подержать его поводья. За одну из своих монет мальчик отвел лошадь за ведром овса и корытом воды.
  
   Убертус вошел в теплую переполненную таверну, и его чувства были атакованы шумом пьяных голосов и запахами несвежего эля, потных тел и мочи. Он встал перед пылающим торфяным камином, оживил затекшие руки и со своим сильным итальянским акцентом попросил кувшин вина. Поскольку это был торговый город, жители Тисбери хорошо привыкли к незнакомцам и встретили их с веселым любопытством. Группа мужчин позвала его за свой столик, и он завязал оживленную беседу о том, откуда он родом и зачем приехал в город.
  
   Убертусу потребовалось меньше часа, чтобы влить в горло три кувшина вина и получить знания, которые его послали обнаружить.
  
   Сестра Магдалена обычно прогуливалась по территории аббатства неспешным шагом, не слишком медленно, поскольку это было бы пустой тратой времени, но и не слишком быстро, поскольку это создало бы впечатление, что на этой земле есть что-то более важное, чем созерцание Бога.
  
   Сегодня она бежала, сжимая что-то в руке.
  
   Несколько дней более теплого воздуха разрежили снег, превратив его в пятнистую оболочку, а дорожки были хорошо утоптаны и больше не скользкие.
  
   В Скриптории Иосиф Флавий и Паулинус сидели одни в тишине. Они отпустили переписчиков, чтобы те могли встретиться наедине с Убертусом, который вернулся со своей миссии замерзшим и измученным.
  
   Убертуса там больше не было, его отправили обратно в его деревню с мрачной благодарностью и благословением.
  
   Его отчет был простым и отрезвляющим.
  
   Восемнадцатого декабря, тремя днями ранее, в городке Тисбери у кожевника Вуффы и его жены Энфлед родился ребенок.
  
   Ребенка звали Сигберт.
  
   Хотя ни один из них открыто не признался бы в этом, они не были шокированы новостью. Они наполовину ожидали услышать это, поскольку едва ли было возможно, чтобы фантастические обстоятельства рождения немого мальчика от умершей матери, который мог без обучения писать имена и даты, могли стать еще более фантастическими.
  
   Когда Уберт ушел, Паулинус сказал Иосифу Флавию: "Мальчик был седьмым сыном, в этом не может быть сомнений. Он обладает огромной силой".
  
   "Это к добру или злу?" Дрожащим голосом спросил Джозефус.
  
   Паулинус посмотрел на своего друга, поджал губы, но ничего не ответил.
  
   Без предупреждения ворвалась сестра Магдалена.
  
   "Брат Отто сказал мне, что ты здесь", - сказала она, тяжело дыша и захлопывая за собой дверь.
  
   Иосиф Флавий и Паулинус обменялись заговорщическими взглядами. "Действительно, так и есть, сестра", - сказал Джозефус. "Тебя что-то беспокоит?"
  
   "Это!" - Она протянула руку вперед. В ее кулаке был свернутый пергамент. "Одна из сестер нашла это в детской спальне под тюфяком на кровати Октавуса. Он украл это из Скриптория, я не сомневаюсь. Вы можете это подтвердить?"
  
   Иосиф Флавий развернул пергамент и осмотрел его вместе с Паулинусом.
  
  
   Кал ба Лакна
  
   21 12 782 Natus
  
   Flavius de Napoli
  
   21 12 782 Natus
  
   CNMEOH
  
   21 12 782 Natus
  
   21 12 782 дня смерти
  
   Juan de Madrid
  
   21 12 782 Natus
  
   Джозефус оторвал взгляд от первой страницы. Это было написано мелкими каракулями Октавуса.
  
   "Это на иврите, я узнаю шрифт", - прошептал ему Паулинус, указывая на одну из записей. "Я не знаю происхождения того, что над ним".
  
   "Ну?" - требовательно спросила сестра. "Можете ли вы подтвердить, что мальчик украл это?"
  
   "Пожалуйста, сядь, сестра". Джозефус вздохнул.
  
   "Я не желаю сидеть, приор, я хочу знать правду, а затем я хочу сурово наказать этого мальчика".
  
   "Я прошу тебя сесть".
  
   Она неохотно села на одну из скамеек для копирования.
  
   "Пергамент, несомненно, был украден", - начал Джозефус.
  
   "Злой мальчишка! Но что это за текст? Это кажется странным списком."
  
   "Здесь содержатся имена", - сказал Джозефус.
  
   "Более чем на одном языке", - добавил Паулинус.
  
   "Какова его цель и почему Освин включен в него?" - подозрительно спросила она.
  
   "Освин?" Спросил Джозефус.
  
   "Вторая страница, вторая страница!" - сказала она.
  
   Иосиф Флавий посмотрел на второй лист.
  
  
   Освин из Вектиса
  
   21 12 782 дня смерти
  
   Кровь отхлынула от лица Джозефуса. "Боже мой!"
  
   Паулинус встал и отвернулся, чтобы скрыть тревогу на лице.
  
   "Кто из братьев написал это?" Магдалена потребовала ответа.
  
   "Ни один из них, сестра", - сказал Джозефус.
  
   "Тогда кто это написал?"
  
   "Мальчик, Октавус".
  
   Иосиф Флавий потерял счет тому, сколько раз сестра Магдалена крестилась, когда он и Паулинус рассказывали ей, что они знали об Октавусе и его чудесных способностях. Наконец, когда они закончили и больше нечего было сказать, все трое обменялись нервными взглядами.
  
   "Несомненно, это работа дьявола", - сказала Магдалена, нарушая тишину.
  
   Паулинус сказал: "Есть альтернативное объяснение".
  
   "И это так?" - спросила она.
  
   "Работа Господа". Паулинус тщательно подбирал слова. "Конечно, не может быть никаких сомнений в том, что Господь выбирает, когда привести ребенка в этот мир, а когда вернуть душу в свое лоно. Бог знает все. Он знает, когда простой человек взывает к нему в молитве, он знает, когда воробей падает с неба. Этот мальчик, который не похож на всех остальных по способу своего рождения и внешности, откуда нам знать, что он не является сосудом Господа для записи приходов и уходов Божьих детей?"
  
   "Но он может быть седьмым сыном седьмого сына!" Магдалена зашипела.
  
   "Да, мы знаем о верованиях, касающихся такого существа. Но кто встречал такого человека раньше? А кто встречал того, кто родился в седьмой день седьмого месяца 777 года? Мы не можем предполагать, что знаем, что его силы преследуют злую цель ".
  
   "Я, например, не вижу пагубных последствий способностей мальчика", - с надеждой сказал Джозефус.
  
   Поведение Магдалены сменилось со страха на гнев. "Если то, что ты говоришь, правда, мы знаем, что наш дорогой настоятель умрет в этот самый день. Я молюсь Господу, чтобы это было не так. Как ты можешь говорить, что это не зло?" Она встала и схватила пергаментные страницы. "Я не буду хранить секреты от настоятеля. Он должен услышать об этом, и он - и только он - должен решить судьбу мальчика ".
  
   Она была полна решимости, и ни Паулинус, ни Иосиф Флавий не были склонны отговаривать сестру Магдалену от ее действий.
  
   Они втроем подошли к Освину после полуденной молитвы "Никто" и сопроводили его в его покои в здании Капитула. Там, в тусклом свете зимнего дня, когда угли его камина светились янтарем, они рассказали ему свою историю, пытаясь каждый изучить его изможденное лицо, которое из-за его уродства было наклонено к его столу.
  
   Он слушал. Он изучал пергаменты, на мгновение остановившись, чтобы подумать о своем собственном имени. Он задавал вопросы и обдумывал ответы. Затем он дал понять, что совещание окончено, один раз ударив кулаком по столу.
  
   "Я не вижу в этом ничего хорошего", - сказал он. "В худшем случае, это рука дьявола. В лучшем случае, это серьезное отвлечение от религиозной жизни этого сообщества. Мы здесь, чтобы служить Богу всем нашим сердцем и всей нашей мощью. Этот мальчик отвлечет нас от нашей миссии. Ты должен изгнать его".
  
   При этих словах Магдалена подавила выражение удовлетворения.
  
   Джозефус прочистил пересохшее горло. "Его отец не примет его обратно. Ему некуда идти".
  
   "Это не наша забота", - сказал настоятель. "Отошли его".
  
   "Холодно", - взмолился Джозефус. "Он не переживет эту ночь".
  
   "Господь позаботится о нем и решит его судьбу", - сказал аббат. "Теперь, предоставь мне поразмышлять о моем собственном".
  
   Джозефу Флавию было поручено совершить это дело, и после захода солнца он послушно повел мальчика за руку к главным воротам аббатства. Добрая молодая сестра надела ему на ноги толстые носки и завернула его в запасную рубашку и маленький плащ. Пронизывающий ветер с моря поднимал температуру до точки замерзания.
  
   Джозефус отпер ворота и распахнул их. На них обрушился сильный холодный порыв ветра. Приор мягко подтолкнул мальчика вперед. "Ты должен покинуть нас, Октавус. Но не бойся, Бог защитит тебя".
  
   Мальчик не обернулся, чтобы посмотреть назад, но уставился в темную пустоту ночи своим неизменным пустым взглядом. Жестокое обращение с одним из Божьих созданий разбило сердце приора, настолько жестокое, что он, вероятно, обрек ребенка на ледяную смерть. И не обычный ребенок, а тот, у кого необыкновенный дар, который, если Паулинус был прав, пришел не из глубин Ада, а, возможно, из царства Небесного. Но Иосиф Флавий был послушным слугой, его первая преданность Богу, чье мнение по этому вопросу не было для него очевидным, и его следующая преданность своему настоятелю, чье мнение было ясно, как оконное стекло.
  
   Джозефус вздрогнул и закрыл за собой ворота.
  
   Прозвенел звонок к вечерне. Собрание собралось в Святилище. Сестра Магдалена прижимала свою лютню к груди и наслаждалась своей победой над Иосифом Флавием, которого она презирала за его мягкость.
  
   В голове Паулинуса крутились богословские идеи об Октавусе - были ли его способности даром или проклятием.
  
   Глаза Джозефуса защипало от соленых слез при мысли о хрупком маленьком мальчике, одиноком в холоде и темноте. Он чувствовал сильную вину за собственное тепло и уют. И все же Освин, он был уверен, был прав в одном: мальчик действительно отвлекал его от обязанностей молитвы и служения.
  
   Они ждали шаркающих шагов настоятеля, которые так и не материализовались. Джозефус видел, как братья и сестры нервно переминались с ноги на ногу, все они остро осознавали пунктуальность Освина.
  
   Через несколько минут Иосиф Флавий встревожился и прошептал Паулинусу: "Мы должны проверить, как там аббат". Все взгляды следили за ними, когда они уходили. Шепотки заполнили Святилище, но Магдалена положила им конец, приложив палец к губам и громко шикнув.
  
   В комнате Освина было холодно и темно, неухоженный огонь почти погас. Они нашли его свернувшимся калачиком на своей кровати, полностью одетым в мантию, его кожа была такой же прохладной, как воздух в комнате. В правой руке он сжимал пергамент, на котором было написано его имя.
  
   "Милосердный Боже!" Джозефус плакал.
  
   "Пророчество..." - пробормотал Паулинус, падая на колени.
  
   Двое мужчин одними губами произнесли краткие молитвы над телом Освина, затем поднялись.
  
   "Епископ должен быть проинформирован", - сказал Паулинус.
  
   Джозефус кивнул. "Утром я отправлю гонца в Дорчестер".
  
   "Пока епископ не скажет иначе, ты должен возглавить это аббатство, мой друг".
  
   Джозефус перекрестился, ткнув пальцем в грудь, когда он делал знак. "Пойди, скажи сестре Магдалене и попроси ее начать вечерню. Я скоро буду там, но сначала я должен кое-что сделать ".
  
   Джозефус бежал сквозь темноту к воротам аббатства, его грудь вздымалась от напряжения. Он толкнул ее, и она заскрипела на петлях.
  
   Мальчика там не было.
  
   Он побежал по тропинке, отчаянно выкрикивая свое имя.
  
   У дороги была маленькая фигурка.
  
   Октавус не ушел далеко. Он тихо сидел холодной ночью, дрожа от холода, на краю поля. Иосиф Флавий нежно взял его на руки и понес обратно к воротам.
  
   "Ты можешь остаться, мальчик", - сказал он. "Бог хочет, чтобы ты остался".
  
  
   25 ИЮНЯ 2009
  
  
  
   LAS VEGAS
  
   Я начал флиртовать на уровне моря и все еще был силен на высоте 34 000 футов. Стюардесса была в его вкусе, крупная стройная девушка с пухлыми губами и грязно-светлыми волосами. Прядь волос продолжала падать на один глаз, и она постоянно и рассеянно отводила ее в сторону. Через некоторое время он начал представлять, как лежит рядом с ней обнаженный, отмахиваясь от этого сам. Небольшая волна вины необъяснимым образом захлестнула его, когда Нэнси вторглась в его мысли, правильная и укоризненная. Что она делала, разрушая его фантазии? Он умышленно сопротивлялся и вернулся к стюардессе.
  
   Он следовал стандартным процедурам безопасности TSA для проверки на рейс US Airways со своим табельным оружием. Его предварительно посадили в автобус, и он устроился на сиденье у прохода над крылом. Дарле, стюардессе, сразу понравился внешний вид мускулистого парня в спортивной куртке и брюках цвета хаки, и она устроилась на сиденье у противоположного прохода.
  
   "Привет, ФБР", - прощебетала она, зная это из-за процедур безопасности, которым он подвергся.
  
   "И тебе привет".
  
   "Принести тебе чего-нибудь выпить, пока на нас не напали?"
  
   "Чувствую ли я запах кофе?"
  
   "Приближается", - сказала она. "У нас сегодня в 7С маршал авиации, но ты намного крупнее его".
  
   "Ты хочешь сказать ему, что я здесь?"
  
   "Он уже знает".
  
   Позже, во время подачи напитков, она, казалось, слегка касалась его плеча или руки всякий раз, когда проходила мимо. Возможно, это было его воображение, подумал он, проваливаясь в сон, убаюканный низким гулом двигателей. А может и нет.
  
   Он проснулся с испугом, приятно дезориентированный. Зеленые поля простирались до горизонта, поэтому он знал, что они находятся где-то в центре страны. Громкие сердитые голоса доносились сзади, возле туалетов. Он отстегнул ремень безопасности, обернулся и определил проблему: трое молодых британцев, стоящих в ряду, собутыльники в режиме полного отсутствия пива, которые готовятся к своему отпуску в Вегасе. С румяными лицами, они жестикулировали, как трехголовое чудовище, на гибкого мужчину-стюардессу, который перекрыл им поток пива. На глазах у встревоженных пассажиров ближайший к проходу британец - тугой комок мышц и сухожилий - поднялся, встал лицом к лицу с членом экипажа и выразительно крикнул: "Вы слышали моего помощника! Он хочет еще одну гребаную выпивку!"
  
   Дарла быстро прошла по проходу, чтобы помочь своей коллеге, намеренно ища глазами Уилла, когда она пролетала мимо. Маршал авиации в 7C занимал свое место, соблюдая стандартную процедуру управления, наблюдая за кабиной пилотов, ожидая диверсии. Он был молодым парнем, бледным от нервов, смирившимся с этим. Вероятно, это его первый настоящий инцидент, подумал Уилл, наклоняясь к проходу и изучая его.
  
   Затем тошнотворный глухой удар, череп о череп, глазунский поцелуй. "Вот что ты получишь, гребаный ублюдок!" - закричал нападавший. "Хочешь еще одну?" Уилл пропустил акт, но видел последствия.
  
   Удар головой срезал скальп дежурного и сбил его, визжащего, на колени. Дарла невольно издала короткий вскрик при виде текущей крови.
  
   Маршал авиации и Уилл выросли как одно целое, сцепились друг с другом и начали действовать как команда, которая неоднократно тренировалась вместе. Маршал встал в проходе, выхватил оружие и крикнул: "Федеральные агенты! Сядь и положи руки на сиденье перед собой!"
  
   Уилл показал свое удостоверение и медленно двинулся в конец, держа значок над головой.
  
   "О, тогда что это за хуйня?" - крикнул британец, увидев, что Уилл закрывается. "Мы просто пытаемся начать наши каникулы, приятель".
  
   Дарла помогла истекающему кровью санитару подняться на ноги и повела его вперед, проскользнув мимо Уилла, который ободряюще подмигнул ей. Когда он был в пяти рядах от нарушителей спокойствия, он остановился и заговорил медленно и спокойно. "Немедленно займите свое место и положите руки на макушку головы. Вы арестованы. Твои каникулы закончились ". Затем отрывистый знак препинания: "Приятель".
  
   Его друзья умоляли его отступить, но мужчина не отступал, теперь он плакал от ярости и страха, загнанный в угол, его яремные вены налились багровым. "Я не буду!" - продолжал повторять он. "Я не буду!"
  
   Уилл сунул в карман свой значок и достал пистолет из кобуры, дважды проверив, поставлен ли он на предохранитель. Услышав это, пассажиры пришли в ужас; тучная женщина с грудным ребенком начала всхлипывать, что вызвало цепную реакцию по всему салону. Уилл попытался стереть сонливость со своего лица и выглядеть как можно более крутым. "Это твоя последняя возможность закончить все хорошо. Сядь и положи руки на голову".
  
   "Или что?" - насмехался мужчина, его нос был густым от слизи. "Ты собираешься застрелить меня и проделать дыру в этом чертовом самолете?"
  
   "Мы используем специальные боеприпасы", - сказал Уилл, солгав сквозь зубы. "Пуля просто прогремит у тебя в голове и превратит твой мозг в пудинг". Опытный стрелок, который провел свою юность, убивая лисьих белок в зарослях попрошайничества, на таком расстоянии он мог всадить пулю куда угодно с точностью до нескольких миллиметров, но она бы вылетела, все в порядке.
  
   Мужчина потерял дар речи.
  
   "У тебя есть пять секунд", - объявил Уилл, переводя пистолет с выстрела в грудь на выстрел в голову. "Честно говоря, мне все равно, нажму ли я на курок в этот момент. Ты уже дал мне неделю на бумажную волокиту."
  
   Один из его друзей закричал: "Ради всего святого, Шон, сядь!" - и дернул своего товарища за отворот рубашки поло. Шон колебался несколько долгих секунд, затем позволил усадить себя на свое место, где он покорно поднял руки над головой.
  
   "Хорошее решение", - сказал ему Уилл.
  
   Дарла бросилась по проходу с горстью пластиковых наручников, и с помощью других пассажиров на троих друзей надели наручники. Уилл опустил свое оружие и сунул его обратно под пальто, затем крикнул маршалу: "Здесь все чисто". Тяжело дыша, он неуклюже вернулся на свое место под аккомпанемент бурных аплодисментов всего салона. Он задавался вопросом, сможет ли он снова заснуть.
  
   Такси отъехало от тротуара. Несмотря на то, что был вечер, жара в пустыне все еще была ошеломляющей, и Уиллу нравился морозный интерьер.
  
   "Куда?" - спросил таксист.
  
   "Как ты думаешь, у кого комната лучше?" - Спросил Уилл.
  
   Дарла игриво толкнула его под ребра. "Номер в самолете или правительственный, это, вероятно, одно и то же". Она наклонилась и прошептала: "Но, милый, я не думаю, что мы заметим".
  
   Они огибали Маккарран по периметру, направляясь к Стрипу. Припарковавшись рядом с отдаленным ангаром, Уилл заметил группу из трех белых 737-х, без опознавательных знаков, за исключением красных полос на кузове. "Что это за авиакомпания?" - спросил он Дарлу.
  
   "Это шаттл Зоны 51", - ответила она. "Это военные самолеты".
  
   "Ты шутишь".
  
   Таксисту нужно было участвовать. "Она не шутит. Это самый плохо хранимый секрет в Вегасе. У нас сотни правительственных ученых, которые ездят туда каждый день. У них есть инопланетные космические корабли, которые они пытаются наладить, вот что я слышал ".
  
   Уилл усмехнулся. "Я уверен, что бы это ни было, это пустая трата денег налогоплательщиков. Хотите верьте, хотите нет, но я думаю, что знаю парня, который там работает ".
  
   Нельсон Элдер руководил культурой фитнеса. Он энергично занимался спортом каждое утро и ожидал, что члены его команды высшего руководства будут делать то же самое. "Никто не хочет видеть толстого страхового агента", - сказал бы он им, и меньше всего ему. У него было позолоченное предубеждение против непригодных, граничащее с отвращением, пережиток бедного детства в Бейкерсфилде, Калифорния, где бедность и ожирение смешались в его скудном парке передвижных домов. Он не нанимал людей, страдающих ожирением, и если он их страховал, он был чертовски уверен, что они заплатили солидные премии с поправкой на риск.
  
   Его бронзовую кожу все еще покалывало после трехмильной пробежки и жгучего душа с паром, и, сидя в своем угловом кабинете с прекрасным видом на шоколадно-коричневые горы и аквамариновую нотку озера Мид, он чувствовал себя физически так хорошо, как только может шестидесятиоднолетний мужчина. Сшитый на заказ костюм облегал его плотную фигуру, и его спортивное сердце билось медленно. Тем не менее, мысленно он был в смятении, и чашка травяного чая мало помогла ему успокоиться.
  
   Бертрам Майерс, финансовый директор Desert Life, стоял у своей двери, тяжело дыша и вспотев, как скаковая лошадь. Он был на двадцать лет моложе своего босса, его волосы были жесткими и черными, но он был менее атлетичным.
  
   "Хорошо пробежался?" Старейшина спросил.
  
   "Отлично, спасибо", - ответил Майерс. "Твоя уже была?"
  
   "Еще бы".
  
   "Почему ты пришел так рано?"
  
   "Ф.Б., блядь, я. Помнишь?"
  
   "Господи, я забыл. Я собираюсь запрыгнуть в душ. Хочешь, чтобы я присутствовал?"
  
   "Нет, я разберусь с этим", - сказал Старейшина.
  
   "Ты беспокоишься? Ты выглядишь обеспокоенным."
  
   "Я не волнуюсь. Я думаю, это то, что есть ".
  
   Майерс согласился. "Именно, это то, что есть".
  
   Уилл ненадолго добрался на такси до штаб-квартиры Desert Life в Хендерсоне, спальном городке к югу от Вегаса, недалеко от озера Мид. Для него Элдер выглядел как кто-то из центрального кастинга, прототип генерального директора Silver-fox, легко обращающийся со своим богатством и положением. Руководитель откинулся на спинку стула и попытался снизить ожидания Уилла. "Как я уже сказал по телефону, специальный агент Пайпер, я не уверен, что смогу вам помочь. Это может оказаться долгой поездкой ради короткой встречи ".
  
   "Не беспокойтесь об этом, сэр", - ответил Уилл. "Я все равно должен был сюда приехать".
  
   "Я видел в новостях, что вы произвели арест в Нью-Йорке".
  
   "Я не вправе комментировать текущее расследование, " сказал Уилл, - но я думаю, вы можете предположить, что если бы я думал, что дело закрыто, я, вероятно, не приехал бы сюда. Не могли бы вы рассказать мне о ваших отношениях с Дэвидом Свишером?"
  
   По словам Элдера, рассказывать было особо нечего. Они познакомились шестью годами ранее во время одного из частых визитов Элдера в Нью-Йорк для встречи с инвесторами. В то время HSBC был одним из многочисленных банков, предлагавших Desert Life в качестве клиента, а Свишер, старший управляющий директор банка, был создателем дождя. Элдер отправился в штаб-квартиру HS BC, где Свишер возглавлял питч-команду.
  
   В течение следующего года Свишер настойчиво продолжал переписку по телефону и электронной почте, и его настойчивость окупилась. Когда в 2003 году Desert Life решила разместить облигации для финансирования приобретения, Элдер выбрал HS BC, чтобы возглавить синдикат андеррайтинга.
  
   Уилл спросил, ездил ли Свишер лично в Лас-Вегас в рамках этого процесса.
  
   Старейшина был уверен, что нет. Он твердо помнил, что визитами в компанию занимались более молодые банкиры. Кроме заключительного ужина в Нью-Йорке, двое мужчин больше не виделись.
  
   Общались ли они на протяжении многих лет?
  
   Старейшина вспомнил случайные телефонные звонки то тут, то там.
  
   И когда был последний?
  
   Хороший год назад. Ничего недавнего. Они были в списках поздравительных открыток друг друга на корпоративный праздник, но вряд ли это были активные отношения. По словам Элдера, когда он прочитал об убийстве Свишера, он, конечно, был шокирован.
  
   Линия вопросов Уилла была прервана мелодией звонка Бетховена. Он извинился и выключил телефон, но не раньше, чем узнал идентификационный номер вызывающего абонента.
  
   Какого черта звонила Лора?
  
   Он собрался с мыслями и составил список дополнительных вопросов. Говорил ли когда-нибудь Свишер о связи с Лас-Вегасом? Друзья? Деловые контакты? Упоминал ли он когда-нибудь азартные игры или личные долги? Делился ли он когда-нибудь каким-либо аспектом своей личной жизни? Знал ли Старейшина, были ли у него враги?
  
   Ответ на все эти вопросы был отрицательным. Старейшина хотел, чтобы Уилл понял, что его отношения со Свишером были поверхностными, преходящими и транзакционными. Он хотел бы быть более полезным, но, очевидно, не мог.
  
   Уилл почувствовал, как его разочарование поднимается, как желчь. Интервью ни к чему не привело, очередной тупик Судного дня. И все же в поведении Элдера было что-то настораживающее, что-то немного диссонирующее. Была ли нотка напряжения в его горле, нотка бойкости? Уилл не знал, откуда взялся его следующий вопрос - возможно, он возник из колодца интуиции. "Скажите мне, мистер Элдер, как продвигается ваш бизнес?"
  
   Старейшина колебался более чем незаметный момент, достаточно долгая пауза, чтобы Уилл решил, что он задел за живое. "Что ж, дела идут очень хорошо. Почему ты спрашиваешь?"
  
   "Без причины, просто любопытно. Позвольте мне спросить вас: большинство страховых компаний находятся в таких местах, как Хартфорд, Нью-Йорк, крупные города. Почему Лас-Вегас, почему Хендерсон?"
  
   "Наши корни здесь", - ответил Старейшина. "Я построил эту компанию по кирпичику. Сразу после колледжа я начал работать агентом в небольшой брокерской конторе в Хендерсоне, примерно в миле от этого офиса. У нас было шесть сотрудников. Я купил это место у владельца, когда он вышел на пенсию, и переименовал его в Desert Life. Сейчас у нас более восьми тысяч сотрудников по всему побережью ".
  
   "Это очень впечатляет. Ты, должно быть, очень гордишься ".
  
   "Спасибо тебе, я такой".
  
   "И страховой бизнес, как вы говорите, хорош".
  
   Снова это крошечное колебание. "Ну, всем нужна страховка. В мире существует большая конкуренция, и нормативная среда иногда может быть непростой, но у нас сильный бизнес ".
  
   Слушая, Уилл заметил на столе кожаный держатель для ручек, битком набитый черными и красными ручками Pentel.
  
   Он ничего не мог с собой поделать. "Могу я одолжить одну из ваших ручек?" спросил он, указывая. "Черный".
  
   "Конечно", - озадаченно ответил Старший.
  
   Это была сверхтонкая точка. Так, так.
  
   Он полез в свой портфель и вытащил лист бумаги в прозрачной пластиковой обложке, ксерокопию лицевой и оборотной сторон открытки Свишера. "Не могли бы вы взглянуть на это?"
  
   Старший взял листок и надел очки для чтения. "Пугающий", - сказал он.
  
   "Видишь почтовый штемпель?"
  
   "Восемнадцатое мая".
  
   "Вы были в Лас-Вегасе восемнадцатого?"
  
   Старейшина был явно раздражен вопросом. "Понятия не имею, но я был бы рад, если бы мой помощник проверил для вас".
  
   "Отлично. Сколько раз вы были в Нью-Йорке за последние шесть недель?"
  
   Старейшина нахмурился и раздраженно ответил: "Ноль".
  
   "Понятно", - сказал Уилл. Он указал на фотокопию. "Могу я получить это обратно, пожалуйста?"
  
   Старейшина вернул листок, и Уилл подумал: "Эй, приятель, как бы то ни было, у меня есть твои отпечатки пальцев.
  
   После ухода Уилла вошел Бертрам Майерс и сел в еще теплое кресло. "Как все прошло?" он спросил своего босса.
  
   "Как и было объявлено. Он был сосредоточен на убийстве Дэвида Свишера. Он хотел знать, где я был в тот день, когда его открытка была отправлена из Лас-Вегаса ".
  
   "Ты шутишь!"
  
   "Нет, я не такой".
  
   "Я понятия не имел, что ты серийный убийца, Нельсон".
  
   Старейшина ослабил свой туго завязанный галстук Hermes. Он начал расслабляться. "Берегись, Берт, ты можешь быть следующим".
  
   "Так вот что это было? Он не задал ни одного тревожащего вопроса?"
  
   "Ни одного. Я не знаю, почему я волновался ".
  
   "Ты сказал, что не был".
  
   "Я солгал".
  
   Уилл оставил Хендерсона, чтобы провести остаток дня на работе в полевом офисе ФБР в Северном Лас-Вегасе перед запланированным возвращением в Нью-Йорк на "красных глазах". Местные агенты изучали неопознанные отпечатки пальцев на открытках Судного дня. Путем перекрестных вкладок с отпечатками, взятыми у почтовых работников в главном офисе в Лас-Вегасе, им удалось идентифицировать несколько скрытых. Он попросил их добавить отпечатки Элдера в смесь, затем устроился в конференц-зале, чтобы почитать газету и дождаться анализа. Когда у него заурчало в животе, он отправился прогуляться по бульвару Лейк Мид в поисках закусочной.
  
   Жара была невыносимой. Снять пиджак и закатать рукава рубашки не очень помогло, поэтому он нырнул в первое попавшееся заведение - тихий, с приятным кондиционером Quiznos, обслуживаемый бригадой беспорядочных рабочих. Пока он ждал за столом, пока его саб произнесет тост, он вызвал свою голосовую почту и прокрутил сообщения.
  
   Последний вывел его из себя. Он громко выругался, вызвав неодобрительный взгляд менеджера. Сопливый голос сообщил ему, что его кабель вот-вот оборвется. Он просрочил на три месяца, и, если он не заплатит сегодня, ему придется вернуться домой к тестовому образцу.
  
   Он попытался вспомнить, когда в последний раз оплачивал какие-либо из своих домашних счетов, и не смог. Он представил себе большую стопку нераспечатанной почты на кухонном столе - она была нужна ему, как головные вши.
  
   Ему придется позвонить Нэнси; в любом случае, он у нее в долгу.
  
   "Привет из Города грехов", - сказал он.
  
   Она была классной.
  
   "Что происходит с Камачо?" - спросил он.
  
   "Его дневник проверен. Он не мог совершить другие убийства ".
  
   "Думаю, неудивительно".
  
   "Нет. Как прошло ваше интервью с Нельсоном Элдером?"
  
   "Он наш убийца?" Я серьезно сомневаюсь в этом. Есть ли в нем что-то подозрительное? Да, определенно ".
  
   "Подозрительно?"
  
   "У меня такое чувство, что он что-то скрывал".
  
   "Что-нибудь серьезное?"
  
   "У него на столе был Pentel ultrafines".
  
   "Получите ордер", - сухо сказала она.
  
   "Что ж, я проверю его". Затем, застенчиво, он попросил ее помочь с его небольшой проблемой с кабелем. У него в кабинете был запасной ключ. Не могла бы она зайти к нему домой, забрать просроченный счет и позвонить ему, чтобы он расплатился с помощью кредитной карты?
  
   Не проблема, сказала она ему.
  
   "Спасибо. И еще кое-что." Он чувствовал, что должен это сказать: "Я хочу извиниться за ту ночь. Я был изрядно загружен ".
  
   Он услышал, как она перевела дыхание. "Все в порядке".
  
   Он знал, что это не так, но что еще он мог сказать? Когда он повесил трубку, он посмотрел на свои часы. Ему нужно было убить несколько часов до возвращения в Нью-Йорк с покрасневшими глазами. Он не был игроком, поэтому не было тяги к казино. Дарлы к этому времени уже давно не было. Он мог напиться, но он мог делать это где угодно. Затем ему пришло в голову кое-что, что заставило его слегка улыбнуться. Он открыл свой телефон, чтобы сделать еще один звонок.
  
   Нэнси напряглась, как только открыла дверь в квартиру Уилла.
  
   Там была музыка.
  
   Открытая дорожная сумка была в гостиной.
  
   Она позвала: "Алло?"
  
   В душе текла вода.
  
   Громче. "Алло?"
  
   Вода прекратилась, и она услышала голос из ванной. "Алло?"
  
   Мокрая молодая женщина нерешительно появилась, завернутая в банное полотенце. Ей было чуть за двадцать, светловолосая, гибкая, с располагающей естественностью. Вокруг ее идеальных, маленьких ступней образовались лужицы. "Ужасно молод", - с горечью подумала Нэнси, и была ошеломлена своей первоначальной реакцией на незнакомца - уколом ревности.
  
   "О, привет", - сказала женщина. "I"m Laura."
  
   "Я Нэнси".
  
   Наступила неприятно долгая пауза, после чего: "Уилла здесь нет".
  
   "Я знаю. Он попросил меня подобрать кое-что для него ".
  
   "Продолжай, я сейчас выйду", - сказала Лора, отступая в ванную.
  
   Нэнси пыталась найти счет за кабельное телевидение и выйти до того, как женщина снова появится, но была слишком медленной, а Лора - слишком быстрой. Она была босиком в джинсах и футболке, ее волосы были убраны в тюрбан из полотенца. Мини-кухня была неудобно мала для них двоих.
  
   "Счет за кабельное телевидение", - слабо сказала Нэнси.
  
   "Он отстой в ADL", - сказала Лора, затем, видя непонимание Нэнси, добавила: "Повседневная деятельность".
  
   "Он был очень занят", - сказала Нэнси в его защиту.
  
   "И ты знаешь его - откуда?" - Спросила Лора, ловя рыбу.
  
   "Мы работаем вместе". Нэнси собралась с духом для следующего ответа - нет, я не его секретарша.
  
   Вместо этого, к удивлению, "Ты агент?"
  
   "Да". Она передразнила Лауру. "И ты знаешь его - откуда?"
  
   "Он мой отец".
  
   Час спустя они все еще разговаривали. Лора пила вино, Нэнси - воду из-под крана со льдом, две женщины, которых сводит с ума связь - Уилл Пайпер.
  
   Как только их роли были прояснены, они прониклись друг к другу симпатией. Нэнси, казалось, испытала облегчение от того, что эта женщина не была девушкой Уилла; Лора, казалось, испытала облегчение от того, что у ее отца была якобы нормальная партнерша женского пола. Тем утром Лора приехала поездом из Вашингтона на спешно организованную встречу в Манхэттене. Когда она не смогла дозвониться до своего отца, чтобы спросить, может ли она остаться на ночь, она решила, что у него, вероятно, нет денег, и открыла дверь своим ключом.
  
   Поначалу Лора стеснялась, но второй бокал вина вызвал приятную разговорчивость. Их разделяло всего шесть лет, и они быстро нашли общий язык помимо воли. В отличие от своего отца, Нэнси казалось, что Лора была поклонницей культуры, которая соперничала со своими собственными познаниями в искусстве и музыке. У них был общий любимый музей "Метрополитен"; любимая опера "Богема"; любимый художник Моне.
  
   Жутковато, согласились они, но весело.
  
   Лора два года назад окончила колледж, подрабатывала в офисе неполный рабочий день, чтобы прокормить себя. Она жила в Джорджтауне со своим парнем, аспирантом по журналистике Американского университета. В нежном возрасте она была на грани того, чтобы пересечь то, что она считала глубоким порогом. Небольшое, но престижное издательство всерьез рассматривало ее первый роман. Хотя она писала с пубертатного возраста, учитель английского языка в средней школе чопорно упрекнул ее не называть себя писательницей, пока ее работа не будет напечатана. Она отчаянно хотела называть себя писательницей.
  
   Лора была неуверенной в себе и стеснялась, но ее друзья и наставники убеждали ее продолжать. Ей сказали, что ее книга может быть опубликована, поэтому по наивности она отправила рукопись, без приглашения и безагентства, дюжине издателей, а затем приступила к написанию сценария, потому что она тоже рассматривала ее как фильм. Прошло время, и она привыкла к тяжелым посылкам у своей двери, рукописи "бумеранг" плюс письмо с отказом - девять, десять, одиннадцать раз, - но двенадцатое так и не пришло. Наконец, вместо этого звонок из Elevation Press в Нью-Йорке, выражающий интерес и спрашивающий, не внесет ли она некоторые изменения и не отправит ли повторно, если не будет обязательств. Она с готовностью согласилась и переписала в соответствии с их заметками. За день до этого она получила электронное письмо от редактора, приглашавшего ее в их офис, что было нервирующим, но благоприятным знаком.
  
   Нэнси нашла в Лоре очарование, проблеск альтернативной жизни. Липински не были писателями или художниками, они были владельцами магазинов или бухгалтерами, или дантистами, или агентами ФБР. И ее интересовало, как ДНК Уилла могла произвести на свет это незапятнанное очаровательное создание. Ответ должен был быть материнским.
  
   На самом деле, мать Лоры - первая жена Уилла, Мелани - писала стихи и преподавала творческое письмо в местном колледже во Флориде. По словам Лоры, брак длился ровно столько, сколько хватило для ее зачатия, рождения и празднования второго дня рождения, прежде чем Уилл разбил его вдребезги. Когда я рос, слова "твой отец" произносились как эпитеты.
  
   Он был призраком. Она слышала о его жизни из вторых рук, записывая фрагменты от своей матери и тетушек. Она представила его из свадебного альбома, голубоглазого, крупного и улыбающегося, запечатленного во времени. Он уволился из управления шерифа. Он поступил на службу в ФБР. Он снова женился. Он снова развелся. Он был любителем выпить. Он был бабником. Он был ублюдком, единственным спасением которого была выплата алиментов. И за все это время он даже не позвонил и не прислал открытку.
  
   Однажды Лора увидела его в новостях, где давали интервью о каком-то ужасном серийном убийце. Она увидела имя Уилла Пайпера на экране телевизора, узнала голубые глаза и квадратную челюсть, и пятнадцатилетняя девочка разрыдалась рекой. Она начала писать короткие рассказы о нем, или, по крайней мере, о том, каким она его представляла. А в колледже, освободившись от влияния матери, она немного поработала детективом и нашла его в Нью-Йорке. С тех пор у них были своего рода отношения, квазифилиальные и предварительные. Он был источником вдохновения для ее романа.
  
   Нэнси спросила название.
  
   "Разрушительный бал", - ответила Лора.
  
   Нэнси рассмеялась. "Думаю, туфля подходит".
  
   "Он - разрушитель, но таковы же выпивка, гены и судьба. Я имею в виду, что отец и мать папы оба были алкоголиками. Возможно, он не смог избежать этого." Она налила себе еще один бокал вина и помахала им в тосте. К этому моменту ее речь была немного тяжеловесной. "Может быть, я тоже не могу".
  
   Нельсон Элдер подъезжал к подъездной дорожке своего дома, особняка с шестью спальнями на холмах в Саммерлине, когда зазвонил его мобильный телефон. Идентификатор вызывающего абонента зарегистрировал ЧАСТНОГО АБОНЕНТА. Он ответил и подогнал большой Мерседес к одному из гаражных отсеков.
  
   "Мистер Старший?"
  
   "Да, кто это?"
  
   Голос звонившего был сдавленным от напряжения, почти писклявым. "Мы встретились несколько месяцев назад в "Созвездии". Меня зовут Питер Бенедикт".
  
   "Извините, я не помню".
  
   "Я был тем, кто поймал фишки для блэкджека".
  
   "Да! Я помню! Компьютерщик." Странно, подумал старейшина. "Я давал тебе номер своего мобильного телефона?"
  
   "Ты сделал", - солгал Марк. В мире не было телефонного номера, который он не мог бы присвоить. "Все в порядке?"
  
   "Конечно. Чем я могу вам помочь?"
  
   "Ну, на самом деле, сэр, я бы хотел вам помочь".
  
   "Как же так?"
  
   "Ваша компания в беде, мистер Элдер, но я могу спасти ее".
  
   Марк учащенно дышал и заметно дрожал. Его мобильный телефон лежал на кухонном столе, все еще теплый от его щеки. Каждый шаг его плана давил на него, но это был первый, требующий человеческого взаимодействия, и его ужас медленно рассеивался. Нельсон Элдер должен был встретиться с ним. Еще один шахматный ход, и игра была его.
  
   Затем звонок в дверь вывел его на следующий уровень автономной перегрузки. У него редко бывали посетители без предупреждения, и в страхе он почти убежал в свою спальню. Он успокоился, нерешительно подошел к двери и приоткрыл ее.
  
   "Уилл?" - недоверчиво спросил он. "Что ты здесь делаешь?"
  
   Уилл стоял там с широкой непринужденной улыбкой на лице. "Ты не ожидал меня, не так ли?"
  
   Уилл мог видеть, что Марк шатался, как башня из игральных карт, пытающаяся сохранить самообладание. "Нет. Я не был."
  
   "Эй, послушай, я был в городе по делам и подумал, что мог бы заглянуть к тебе. Сейчас неподходящее время?"
  
   "Нет. Все в порядке, " машинально сказал Марк. "Я просто никого не ожидал. Не хотели бы вы зайти?"
  
   "Конечно. По крайней мере, на несколько минут. Мне нужно убить немного времени, прежде чем я отправлюсь в аэропорт ".
  
   Уилл последовал за ним в гостиную, уловив напряжение и дискомфорт в нетвердой походке и высоком голосе своего бывшего соседа. Он не мог не составить портрет парня. Это не было салонным трюком - у него всегда была сноровка, способность с молниеносной скоростью разгадывать чьи-то чувства, конфликты и мотивы. Будучи ребенком, он использовал свою природную проницательность, чтобы создать защищенное триангулированное пространство между двумя родителями-алкоголиками, говоря и делая правильные вещи в правильных пропорциях, чтобы удовлетворить их потребности и сохранить некоторую меру равновесия и стабильности в семье.
  
   Он всегда использовал свой талант в своих интересах. В своей личной жизни он использовал это в духе Дейла Карнеги, чтобы завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. Женщины в его жизни сказали бы, что он использовал это, чтобы чертовски манипулировать ими. И в его карьере это дало ему ощутимое преимущество над преступниками, населявшими его мир.
  
   Уилл задавался вопросом, что заставляло Марка чувствовать себя так неловко - фобический, мизантропический тип расстройства личности или что-то более специфичное для его визита?
  
   Он сел на неподатливый диван и попытался успокоить его. "Знаешь, после того, как мы увидели друг друга на встрече выпускников, я отчасти почувствовал себя виноватым, что не приложил усилий, чтобы разыскать тебя все эти годы".
  
   Марк сидел напротив него, немой, плотно скрестив ноги.
  
   "Итак, я почти никогда не бываю в Вегасе - это всего на одну ночь - и вчера по дороге в отель кто-то указал мне на шаттл Area 51, и я подумал о тебе".
  
   "Неужели?" Хрипло спросил Марк. "Почему это?"
  
   "Ты вроде как подразумевал, что работал там, не так ли?"
  
   "Неужели я? Я не помню, чтобы говорил это ".
  
   Уилл вспомнил странное поведение Марка, когда на ужине в честь встречи выпускников зашел разговор о Зоне 51. Это выглядело как запретная зона. На самом деле ему было все равно, так или иначе. Марк явно имел высокий уровень допуска к секретной информации и относился к этому серьезно. Хорошо для него. "Ну, неважно. Для меня не имеет значения, где ты работаешь, это просто вызвало ассоциацию, и я решил заглянуть, вот и все ".
  
   Марк продолжал смотреть скептически. "Как ты нашел меня? Меня нет в списке."
  
   "Разве я не знаю. Я должен признать это - я запросил базу данных ФБР в местном офисе, когда номер 411 не сработал. Тебя не было на экране радара, приятель. Должно быть, у тебя интересная работа! Итак, я позвонил Зекендорфу, чтобы узнать, есть ли у него твой номер. Он этого не делал, но вы, должно быть, дали ему свой адрес, чтобы его жена могла отправить вам эту фотографию по почте ". Он указал на фотографию встречи выпускников на столе. "Я тоже положил свой на кофейный столик. Я думаю, мы просто пара сентиментальных парней. Скажи, у тебя не найдется чего-нибудь выпить, не так ли?"
  
   Уилл увидел, что Марку стало легче дышать. Он растопил лед. У парня, вероятно, было социальное тревожное расстройство, и ему нужно было время, чтобы согреться.
  
   "Чего бы ты хотел?" - Спросил Марк.
  
   "У тебя есть скотч?"
  
   "Извините, только пиво".
  
   "Когда в Риме".
  
   Когда Марк пошел на кухню, Уилл встал и из любопытства осмотрелся. Гостиная была скудно обставлена безвкусными современными вещами, которые могли бы стоять в вестибюле общественного места. Все было аккуратно, без беспорядка, а также без феминизирующих штрихов. Он знал, что стиль оформления холодный. Блестящий хромированный книжный шкаф был заполнен учебными книгами по компьютерам и программному обеспечению, расположенными точно по высоте, чтобы ряды заканчивались как можно ровнее.
  
   На белом лакированном столе, рядом с закрытым ноутбуком, лежала небольшая стопка двух тонких рукописей в латунных переплетах. Он взглянул на титульный лист книги "Тот, что сверху": "Счетчики": сценарий Питера Бенедикта, WGA # 4235567. Кто такой Питер Бенедикт? он задавался вопросом, псевдоним Марка или какого-то другого парня? Рядом со сценариями были две черные ручки. Он чуть не рассмеялся вслух. Пентел ультратонкий. Маленькие члены были повсюду. Он вернулся на диван, когда Марк вернулся с пивом.
  
   "В Кембридже, разве ты не упоминал, что немного писал?" - Спросил Уилл.
  
   "Я верю".
  
   "Эти сценарии твои?" спросил он, указывая.
  
   Марк кивнул и сглотнул.
  
   "Моя дочь тоже в некотором роде писательница. О чем ты пишешь?"
  
   Марк начал неуверенно, но постепенно расслабился, рассказывая о своем последнем сценарии. К тому времени, как Уилл допил пиво, он слышал все о казино, подсчете карт, Голливуде и агентах по подбору талантов. Для сдержанного парня это была почти беспроигрышная тема. Во время второй кружки пива он почувствовал вкус жизни Марка после окончания колледжа, до Вегаса, бесплодного пейзажа с немногочисленными личными связями и бесконечной работой за компьютером. Во время третьей кружки пива Уилл поделился подробностями о своем прошлом, неудачных браках, разрушенных отношениях и всем остальном, и Марк слушал с явным восхищением, с растущим изумлением от того, что жизнь золотого мальчика, которую он считал идеальной, была совсем не такой. В то же время подкрадывающиеся угрызения совести заставляли Уилла чувствовать себя неловко.
  
   Отлив, Уилл вернулся в гостиную и объявил, что ему пора идти, но перед этим он хотел снять кое-что с души. "Я должен извиниться перед тобой".
  
   "Для чего?"
  
   "Когда я оглядываюсь назад на первый год обучения, я понимаю, что был придурком. Я должен был больше помогать тебе, заставить Алекса оставить тебя в покое. Я был тупицей, и мне жаль ". Он не упомянул об инциденте с заклеиванием скотчем; в этом не было необходимости.
  
   Марк невольно прослезился и выглядел глубоко смущенным. "Я..."
  
   "Тебе не нужно ничего говорить. Я не хочу причинять никакого дискомфорта ".
  
   Марк фыркнул. "Нет, послушай, я ценю это. Я не думаю, что мы действительно знали друг друга ".
  
   "Достаточно верно". Уилл сунул руку в карман за ключами от машины. "Итак, спасибо за пиво и беседу. Я должен добиться своего ".
  
   Марк вздохнул и, наконец, сказал: "Думаю, я знаю, почему ты в городе. Я видел тебя по телевизору ".
  
   "Да, дело о Судном дне. Связь с Вегасом. Конечно."
  
   "Я годами наблюдал за тобой по телевизору. И прочитайте все журнальные статьи ".
  
   "Да, я по горло сыт материалами СМИ".
  
   "Это, должно быть, захватывающе".
  
   "Поверь мне, это не так".
  
   "Как дела? Я имею в виду расследование."
  
   "Я должен сказать тебе, это заноза у меня в заднице. Я не хотел иметь к этому никакого отношения. Я просто пытался облегчить себе жизнь на пути к отставке ".
  
   "Ты добиваешься какого-нибудь прогресса?"
  
   "Ты, очевидно, парень, который умеет хранить секреты. Вот одна из них: у нас нет ни малейшей гребаной зацепки ".
  
   Марк выглядел усталым, когда сказал: "Я не думаю, что вы поймаете этого парня".
  
   Уилл странно покосился на него. "Почему ты так говоришь?"
  
   "Я не знаю. Из того, что я читал об этом, кажется, что он довольно умен ".
  
   "Нет, нет, нет. Я поймаю его. Я всегда так делаю".
  
  
   28 ИЮНЯ 2009
  
  
  
   LAS VEGAS
  
   Звонок Питера Бенедикта встревожил Элдера. Было глубоко тревожно получить предложение помочь Дезертировать из жизни от человека, которого он однажды встретил в казино. И он был почти уверен, что не давал номер своего мобильного. Добавьте к этому внезапный интерес ФБР к нему и его компании, и эти выходные обещали стать тревожными. В трудные времена он предпочитал находиться в своей штаб-квартире со своими людьми, окружавшими его, как генерал среди своих войск. Он не задумывался о том, чтобы привлечь свою исполнительную команду во время кризиса к работе по субботам и воскресеньям, но ему нужно было справиться с этой ситуацией в одиночку. Даже Берту Майерсу, его доверенному лицу и советнику, пришлось бы отключиться, пока он не поймет, с чем имеет дело.
  
   Только он и Майерс знали о масштабах проблем Desert Life, потому что они вдвоем были единственными архитекторами схемы, призванной вытащить компанию из финансовой ямы. Несомненно, правильным прилагательным для описания схемы было "мошеннический", но Элдер предпочитал думать о нем как о "агрессивном". План был на ранней стадии, но, к сожалению, он еще не сработал. На самом деле, это имело неприятные последствия, и дыра становилась глубже. В отчаянии они решили перевести часть наличных из своих резервов, чтобы искусственно увеличить прибыль за последний квартал и поддержать курс акций.
  
   Опасная территория, путь в ад или, по крайней мере, в тюрьму.
  
   Они знали это, но ни за грош, ни за фунт. И, с Божьей помощью, подумал Старейшина, в следующем квартале все изменится. Это было необходимо. Он построил эту компанию своими собственными руками. Это было делом его жизни и его единственной настоящей любовью. Это значило для него больше, чем его жена из засушливого загородного клуба или его беспутное потомство, и это нужно было спасти, так что если у этого персонажа Питера Бенедикта была жизнеспособная идея, то он был обязан ее услышать.
  
   Основой бизнеса Desert Life было страхование жизни. Компания была крупнейшим страховщиком полисов страхования жизни к западу от Миссисипи. Элдер поскрежетал зубами в бизнесе страхования жизни. Устойчивая актуарная предсказуемость прогнозирования смертности всегда привлекала его. Если бы вы попытались предсказать время смерти человека и поставить на это деньги, вы бы слишком часто ошибались, чтобы получать стабильную прибыль. Чтобы избежать попыток определить индивидуальный риск, страховщики вместо этого полагались на "закон больших чисел" и нанимали армии актуариев и статистиков для проведения анализа прошлых показателей, чтобы помочь предсказать будущее. Хотя никто не мог подсчитать, какую премию вам придется взимать с одного человека, чтобы заработать деньги, вы могли бы с уверенностью предсказать экономику страхования, скажем, тридцатипятилетнего некурящего мужчины с отрицательным анализом на наркотики и семейной историей сердечных заболеваний.
  
   Тем не менее, размер прибыли был невелик. С каждого доллара, полученного "Дезерт Лайф" в качестве премии, тридцать центов шло на расходы, большая часть - на покрытие убытков, а то немногое, что оставалось, было прибылью. Прибыль в страховой игре получалась двумя путями: доход от андеррайтинга и доход от инвестиций.
  
   Страховые компании были крупными инвесторами, каждый день вкладывавшими в игру миллиарды долларов. Прибыль от этих инвестиций была краеугольным камнем их бизнеса. Некоторые компании даже шли на убыток, получая доллар премии и ожидая выплатить больше доллара убытков и расходов, но надеясь компенсировать это доходом от инвестиций. Старейшина презирал эту стратегию, но его аппетит к возврату инвестиций был велик.
  
   Проблемы жизни в пустыне были связаны с ростом. С годами, по мере того как он расширял бизнес и свою империю за счет приобретений, он диверсифицировался, отказавшись от зависимости от страхования жизни. Он занимался страхованием домовладельцев и автомобилей для частных лиц и имущества, страхованием от несчастных случаев и ответственности для бизнеса.
  
   В течение многих лет бизнес процветал, но затем червь повернулся.
  
   "Ураганы, проклятые ураганы", - ворчал он вслух, даже когда был один. Один за другим они ворвались во Флориду и побережье Мексиканского залива и выбили из него всю прибыль. Его избыточные резервы - средства, доступные для выплаты будущих требований, - падали до уровня тревожного флага. Государственные и федеральные страховые регуляторы обратили на это внимание, как и Уолл-стрит. Его акции были ныряльщиками, и это превращало его жизнь в нечто из дантовского Ада.
  
   Берт Майерс, финансовый гений, спешит на помощь.
  
   Майерс не был страховщиком; у него был опыт работы в инвестиционно-банковской сфере. Старейшина пригласил его несколькими годами ранее, чтобы помочь с их стратегией приобретения. Что касается типов корпоративных финансов, он был очень острым ножом в очень большом ящике стола, одним из самых умных парней на улице.
  
   Столкнувшись с сокращением прибыли, Майерс разработал план. Он не мог контролировать Мать-природу и все эти иски о возмещении ущерба компании, но он мог увеличить доходность их инвестиций, "перейдя черту", как он выразился. Правительственные регуляторы, не говоря уже об их собственном внутреннем уставе, ввели строгие ограничения на виды инвестиций, которые они могли осуществлять, в основном с низкой доходностью, без риска для рынка облигаций и консервативных вложений в ипотеку, потребительские кредиты и недвижимость.
  
   Они не могли взять свои драгоценные запасы и поставить их на дорогу за столами рулетки. Но Майерс положил глаз на хедж-фонд, управляемый несколькими математическими гениями из Коннектикута, которые получали огромные прибыли, правильно делая ставки на колебания международных валютных курсов. Фонд International Advisory Partners был вне графика с точки зрения риска, и инвестирование в него не было вариантом для такой компании, как Desert Life. Но как только Элдер подписал схему, Майерс создал фиктивное партнерство по недвижимости, якобы соответствующее профилю риска для жизни в Пустыне , и передал более миллиарда резервов в IAP, надеясь на чрезмерную прибыль, чтобы исправить свои отчеты о прибылях.
  
   Майер выбрал неподходящий момент. IAP использовало денежные вливания Desert Life, чтобы поспорить, что иена упадет по отношению к доллару - и разве министру финансов Японии не пришлось все испортить, сделав негативное заявление о японской денежно-кредитной политике?
  
   Их первый квартал: снижение инвестиций на четырнадцать процентов. Ребята из IAP настаивали на том, что это была аномалия, и их стратегия была разумной. Майерсу просто нужно было держаться, и все вышло бы прекрасно. Итак, в полной пустынной жаре их ладони вспотели, но они держались так крепко, как только могли.
  
   Старейшина решил встретиться с Питером Бенедиктом воскресным утром, чтобы это было незаметно и подальше от его офиса. Дешевая вафельная на севере Лас-Вегаса казалась заведением, которое вряд ли часто посещали его сотрудники или друзья, и с запахом кленового сиропа в ноздрях он сидел и ждал в кабинке внутри, одетый в белые поплиновые брюки для гольфа и тонкий оранжевый кашемировый свитер. Он не был уверен, что помнит, как выглядел этот человек, и внимательно оглядел каждого посетителя.
  
   Марк прибыл с опозданием на несколько минут, непритязательный, в джинсах и своей вездесущей кепке "Лейкерс", с конвертом из манильской бумаги. Он первым заметил Старшего, собрался с духом и направился к кабинке. Старейшина встал и протянул руку: "Привет, Питер, приятно видеть тебя снова".
  
   Марк был застенчив, чувствовал себя неуютно. Культура Элдера требовала небольшой беседы, но для Марка это было болезненно. Блэкджек был их единственной известной общей темой, поэтому Старейшина несколько минут поболтал о картах, прежде чем настоять на том, чтобы они заказали завтрак. Марка отвлекло трепетание в груди, которое, как он опасался, могло перерасти во что-то патологическое. Он потягивал воду со льдом и пытался контролировать свое дыхание, но его сердце бешено колотилось. Должен ли он встать и уйти?
  
   Для этого было слишком поздно.
  
   Уставная светская беседа закончилась, и Старейшина перешел к делу. После того, как с любезностями было покончено, его тон был твердым: "Итак, Питер, скажи мне, почему ты думаешь, что у моей компании проблемы?"
  
   У Марка не было официального финансового образования, но он самостоятельно научился читать финансовые отчеты в Силиконовой долине. Он начал с анализа документов SEC, поданных его собственной компанией по защите данных, затем перешел к другим высокотехнологичным компаниям в поисках хороших инвестиций. Когда он наткнулся на концепцию бухгалтерского учета, которую не понимал, он читал о ней, пока не накопил объем знаний, которому позавидовал бы CPA. Его ум обладал такой мощью, что логика и математика, лежащие в основе бухгалтерского учета, казались ему тривиальными.
  
   Теперь, сдавленным голосом, он начал механически перечислять все малозаметные аномалии в последнем 10-Q "Жизни в пустыне": ежеквартальном финансовом отчете, представленном правительству. Он обнаружил слабые следы мошенничества, которые никто на Уолл-стрит не заметил. Он даже правильно предположил, что компания, возможно, ведет траловый промысел в запрещенных водах с целью получения высокой прибыли.
  
   Старейшина слушал с тошнотворным восхищением.
  
   Когда Марк закончил, Элдер разрезал вафлю, откусил небольшой кусочек и спокойно прожевал. Когда он сглотнул, он сказал: "Я не комментирую, прав ты или нет. Предположим, ты просто расскажешь мне, как, по-твоему, ты можешь помочь Desert Life."
  
   Питер взял конверт из плотной бумаги, который держал на коленях, и протянул его через стол. Он ничего не сказал, но пожилому мужчине было ясно, что конверт нужно вскрыть. Внутри была пачка газетных вырезок.
  
   Все они были об убийце Судного дня.
  
   "Что, черт возьми, это такое?" Старейшина спросил.
  
   "Это способ спасти вашу компанию", - почти прошептал Марк. Момент настал, и он почувствовал головокружение.
  
   Затем момент, казалось, ускользнул.
  
   Старейшина отреагировал интуитивно и начал вставать. "Ты что, какой-то ненормальный? К вашему сведению, я знаю одну из жертв!"
  
   "Который из них?" Марк прохрипел.
  
   "Дэвид Свишер". Он потянулся за своим бумажником.
  
   Марк собрал все свое мужество и сказал: "Тебе следует сесть. Он не был жертвой ".
  
   "Что ты имеешь в виду?"
  
   "Пожалуйста, сядь и послушай меня".
  
   Старейшина подчинился. "Я должен сказать тебе, мне не нравится, к чему ведет этот разговор. У тебя есть минута, чтобы объясниться, или я ухожу отсюда, понял?"
  
   "Ну, я думаю, он был жертвой. Он просто не был жертвой Убийцы Судного дня ".
  
   "Откуда ты это знаешь?"
  
   "Потому что убийцы Судного дня не существует".
  
  
   6 ИЮЛЯ 795
  
  
  
   VECTIS, BRITANNIA
  
   Бот Джозефус увидел себя в отражении одного из высоких окон Здания Капитула. Снаружи было темно, но свечи в помещении еще не потушили, поэтому окно имело качество отражающего стекла.
  
   У него был выпуклый живот и мясистые щеки, и он был единственным взрослым мужчиной в общине, который не был пострижен, да и не мог быть, поскольку был полностью лыс.
  
   Молодой монах, ибериец с темными волосами и бородой, густой, как медвежий мех, постучал и вошел со свечным щипцом. Он слегка поклонился и приступил к своей задаче.
  
   "Добрый вечер, отец". Его акцент был густым, как мед.
  
   "Добрый вечер, Хосе".
  
   Аббат предпочитал Хосе всем младшим братьям из-за его интеллекта, мастерства иллюстратора рукописей и хорошего настроения. Он редко бывал мрачен, а когда ему становилось весело, его смех напоминал пожилому мужчине смех, который он слышал много лет назад из уст своего друга Матиаса, кузнеца, выковавшего колокол аббатства.
  
   "Как тебе ночной воздух?" - спросил настоятель.
  
   "Оно благоухает, отец, и наполнено пением сверчков".
  
   Когда в здании капитула было темно, Хосе оставил гореть две свечи в комнате настоятеля, одну на столе в кабинете, другую у кровати, и пожелал своему настоятелю спокойной ночи. Оставшись один, Джозефус опустился на колени у своей кровати и помолился той же молитвой, которую он произносил с того дня, как стал аббатом: "Дорогой Господь, пожалуйста, благослови этого смиренного слугу, который стремится почитать тебя каждый день, и дай мне силы быть пастырем этого аббатства и служить твоим целям. И благослови свой сосуд, Октавус, который бесконечно трудится, чтобы выполнить твою божественную миссию, ибо ты управляешь его рукой так же, как ты управляешь нашими сердцами и умами. Аминь".
  
   Затем Джозефус задул последнюю свечу и забрался в свою постель.
  
   Когда епископ Дорчестерский спросил своего нового настоятеля, кого он хотел бы видеть настоятелем, Джозефус быстро предложил сестру Магдалену. Безусловно, никто лучше не подходил для этой задачи. Ее чувство организации и долга не было превзойдено в рядах министров. Но у Иосифа Флавия был другой мотив, который всегда вызывал у него беспокойство. Он нуждался в ее сотрудничестве, чтобы защитить миссию, которую, по его мнению, должен был выполнить Октавус.
  
   Она была первой настоятельницей Вектиса и горячо молилась, чтобы ее простили за гордость, которую она испытывала каждый день. Джозефус позволил ей заниматься всеми деталями управления аббатством, точно так же, как он это сделал в отношении Освина, и он терпеливо выслушивал ее ежедневные отчеты о злоупотреблениях и прегрешениях, которые она так энергично разыскивала. Вектис, по его признанию, был, безусловно, более эффективным и упорядоченным, чем при его правлении настоятелем. Да, возможно, было больше ворчания по пустякам, но он соизволил вмешаться только тогда, когда посчитал действия Магдалены чрезмерными или жестокими.
  
   Вместо этого он сосредоточил свое внимание на молитве, завершении строительства аббатства и, конечно же, на мальчике Октавусе.
  
   Последние две заботы пересеклись в Скриптории. После смерти Освина Джозефус пересмотрел планы нового скриптория и решил, что он должен быть еще грандиознее, поскольку он горячо верил, что священные книги и тексты, созданные в Вектисе, были жизненно важной работой для улучшения человечества. Он предвидел будущее, в котором все больше монахов смогут создавать все больше рукописей, а аббатство и весь христианский мир будут возвышены их усилиями.
  
   Более того, он хотел, чтобы была построена отдельная комната, внутреннее святилище в здании, где Октавус мог бы беспрепятственно работать. Это должно было быть особое, защищенное место, где он мог бы расшифровать имена, которые варились внутри него и выливались на страницу, как эль из пробитой бочки.
  
   Подвал Скриптория был темным и прохладным, идеально подходящим для хранения больших листов пергамента и банок с чернилами, но также и для мальчика, у которого не было желания играть на солнышке или гулять по лугу. В одном конце подвала была построена отгороженная комната, и там, за запертой дверью, Октавус прожил свою жизнь в вечной темноте при свете свечей. Его единственной мотивацией было сесть на свой табурет, облокотиться на письменный стол и яростно макать перо снова, и снова, и снова, и царапать на пергаменте, пока он не падал от усталости, и его приходилось относить в кровать.
  
   Из-за своего рвения к своему призванию Октавус редко спал больше нескольких часов в сутки и всегда просыпался без предупреждения, казалось бы, обновленным. Когда Паулинус утром впервые входил в Скрипторий, мальчик уже усердно работал. Молодая сестра или послушница приносила ему еду, старательно избегая соприкосновения с его работой, затем опорожняла его ночной горшок и приносила свежие сальные свечи. Паулинус собирал драгоценные готовые страницы и переплетал их в тяжелые, толстые книги в кожаной обложке, когда их набиралось достаточное количество.
  
   По мере того, как Октавус превращался из маленького мальчика в юношу, его тело удлинялось, как будто пекарь замесил теплое тесто. Его придатки были тонкими, почти резиновыми, а цвет лица, похожий на хлебное тесто, был бледным, без малейшего следа краски. Даже его губы были выбелены, с едва заметным розовым оттенком. Если бы Паулинус не видел алых капель из порезов на пергаменте на его пальцах, он бы подумал, что у парня нет крови.
  
   В отличие от большинства мальчиков, которые по мере взросления теряют свои изящные черты лица, челюсть Октавуса не стала квадратной, а нос не раздвинулся. Он сохранял мальчишескую физиономию, которая не поддавалась объяснению, но опять же, само его существование не поддавалось объяснению. Его прекрасные волосы оставались ярко-рыжими. Примерно каждый месяц Паулинус вызывал парикмахера, чтобы тот подровнял его локоны, пока он писал, или, что еще лучше, пока он спал, и пряди волос морковного цвета усеивали пол, пока одна из девушек, которые его обслуживали, не подметала их.
  
   Девочки, которым под клятвой хранить тайну разрешалось кормить его и убирать его отходы, были в восторге от его каменно-молчаливой красоты и абсолютной сосредоточенности, хотя одна дерзкая послушница, пятнадцатилетняя по имени Мэри, иногда предпринимала безуспешные попытки привлечь его внимание, роняя кубок или стуча тарелкой.
  
   Однако ничто не могло отвлечь Октавуса от его работы. Имена хлынули с его пера на страницу сотнями, тысячами, десятками тысяч.
  
   Паулинус и Иосиф Флавий часто стояли над ним в своего рода задумчивости, наблюдая за неистовым царапаньем его пера. Хотя многие записи были написаны латинским алфавитом, многие им не были. Паулинус распознавал арабский, арамейский и еврейский алфавиты, но были и другие, которые он не мог расшифровать. Темп мальчика был бешеным, бросая вызов отсутствию напряжения или настойчивости на его лице. Когда перо затуплялось, Паулинус заменял его другим, чтобы мальчик мог выводить буквы аккуратно и мелко. Он упаковал свои страницы так плотно, что готовая страница была скорее черной, чем белой. И когда страница была готова, он переворачивал ее и продолжал писать, опираясь на какое-то врожденное чувство бережливости или эффективности. Только когда обе стороны были заполнены, Октавус потянулся за чистым листом. Паулинус, страдающий артритом и с вечно скрученным животом, просматривал каждую заполненную страницу, нервно гадая, может ли он заметить имя, представляющее особый интерес: Паулинус из Вектиды, например.
  
   Иногда Паулинус и Иосиф Флавий говорили о том, как чудесно было бы спросить парня, что он думает о деле своей жизни, и чтобы он дал убедительное объяснение. Но с таким же успехом они могли бы пожелать, чтобы корова объяснила, что для нее значило ее существование. Октавус никогда не встречался с ними взглядом, никогда не отвечал на их слова, никогда не проявлял эмоций, никогда не говорил. На протяжении многих лет два пожилых монаха часто обсуждали цель индустрии Октавуса в библейском контексте. Бог, всеведущий и вечный, знает все о прошлом и настоящем, но также и о будущем, они оба согласились. Все события в мире, несомненно, предопределены Божьим видением, и Создатель, очевидно, избрал чудесным образом родившегося Октавуса своим живым пером, чтобы записать то, что должно было произойти.
  
   Паулинус обладал экземпляром тринадцати книг, написанных Св. Августин, его признания. Монахи в Вектисе высоко ценили эти тома, поскольку Августин был для них духовным маяком, вторым после святого Бенедикта. Иосиф Флавий и Паулинус углубились в изучение томов и почти могли слышать, как достопочтенный святой обращается к ним сквозь время в этом отрывке: Бог определяет вечное предназначение каждого человека. Их судьба зависит от Божьего выбора.
  
   Разве Октавус не был явным доказательством этого утверждения?
  
   Сначала Джозефус хранил книги в кожаных переплетах на полке у стены в комнате Октавуса. К тому времени, когда мальчику исполнилось восемь, он заполнил десять объемистых книг, и Джозефус соорудил вторую полку. Чем старше он становился, тем быстрее набирала обороты его рука, и в последние годы он выпускал около десяти книг в год. Когда общее количество томов превысило семьдесят и угрожало заполнить его комнату, Иосиф Флавий решил, что книгам должно быть отведено отдельное место.
  
   Аббат отвлек рабочих от других строительных проектов аббатства, чтобы начать раскопки в дальней части подвала скриптория, напротив комнаты Октавуса. Переписчики, которые трудились в главном зале наверху, ворчали по поводу приглушенного стука кирки и лопаты, но Октавуса не смутил шум, и он продолжал настаивать.
  
   Со временем у Джозефа Флавуса была библиотека для растущей коллекции Октавуса, прохладное, сухое, облицованное камнем хранилище. Убертус лично руководил кладочными работами, зная, что его сын находится за закрытой дверью, но совершенно не желая смотреть на мальчика. Теперь он принадлежал Богу, а не ему.
  
   Джозефус поддерживал строгий кодекс секретности вокруг Октавуса. Только Паулинус и Магдалена знали о характере его работы, и за пределами этого внутреннего круга только несколько девушек, которые ухаживали за ним, имели прямой контакт. Конечно, в таком маленьком сообществе, как аббатство, ходили слухи о таинственных текстах и священных ритуалах, связанных с молодым человеком, которого большинство не видело с тех пор, как он был маленьким мальчиком. Однако Иосифа Флавия так любили и уважали, что никто не ставил под сомнение благочестие и правильность его действий. В этом мире было много вещей, которых жители Вектиса не понимали, и это было просто еще одной из них. Они доверяли Богу и Иосифу Флавию в том, что они будут в безопасности и укажут им правильный путь к святости.
  
   Седьмого июля Октавусу исполнилось восемнадцать.
  
   Он начал день с того, что справил нужду в углу и направился прямиком к письменному столу, чтобы впервые окунуть его в чернила. Он продолжил писать с того самого места на странице, где остановился. Несколько больших свечей, которые горели, даже когда он спал, стояли в тяжелых кованых подставках и заливали стол мерцающим желтым светом. Он моргнул, чтобы увлажнить свои песочные глаза, и принялся за работу.
  
   Новое имя. Смерть. Тогда другое имя. Natus. И так далее, и тому подобное.
  
   Ранним утром Мэри, послушница, постучала и, не дожидаясь ответа, который, как она знала, никогда не придет, вошла в его комнату. Она была местной девушкой, родом из южной части Вектиса, обращенной к Нормандии. Ее отец был фермером, у которого было слишком много ртов, чтобы их прокормить, который надеялся, что его серьезная дочь будет лучше служить Богу, чем нищий молотильщик пшеницы. Это было ее четвертое лето в аббатстве. Сестра Магдалена считала ее проницательной девушкой, быстро усваивающей молитвы, но, на ее взгляд, чересчур вспыльчивой. Она была веселой и склонна к игривому поведению со своими товарищами-послушницами, например, прятала сандалию или клала желудь в кровать. Магдалена не решалась принять ее в орден, пока ее правила приличия не улучшатся.
  
   Мэри принесла на подносе легкое угощение: черный хлеб и ломтик бекона. В отличие от других девушек, которые были напуганы и никогда не обращались к Октавусу, она болтала без умолку, как будто он был обычным молодым человеком. Теперь она стояла перед его столом, пытаясь заставить его посмотреть на нее. Ее каштановые волосы все еще были длинными и струящимися, они выбивались из-под вуали. Если бы она стала сестрой, ее волосы были бы коротко подстрижены, чего она желала, но, тем не менее, боялась. Она была высокой и ширококостной, долговязой, как годовалый ребенок, хорошенькой, с вечно румяными, как яблоки, щеками.
  
   "Ну, Октавус, там, наверху, прекрасное летнее утро, разве тебе не хотелось бы знать?"
  
   Она поставила поднос на его стол. Иногда он даже не притрагивался к еде, но она знала, что он любит бекон. Он отложил перо и начал жевать хлеб и мясо. "Знаешь, почему у тебя сегодня бекон?" - спросила она. Он ел с жадностью, уставившись в тарелку. "Это потому, что сегодня твой день рождения, вот почему!" - воскликнула она. "Тебе восемнадцать лет! Если ты хочешь сегодня как следует отдохнуть, отложить перо и прогуляться на солнышке, я дам им знать, и я уверен, что они позволят тебе ".
  
   Он покончил с едой и сразу же снова начал писать, его пальцы размазывали жир по пергаменту. За те два года, что она обслуживала его, мальчик все больше и больше заинтриговывал ее. Она воображала, что однажды только она сможет развязать ему язык и заставить его рассказать свои секреты. И она убедила себя, что в его восемнадцатом дне рождения было что-то значительное, как будто переход к зрелости разрушит чары и позволит этому удивительно красивому юноше войти в человеческое братство.
  
   "Ты даже не знал, что это был твой день рождения, не так ли?" - сказала она с разочарованием. Она насмехалась над ним. "Седьмое июля. Все знают, когда ты родился, потому что ты особенный, не так ли?"
  
   Она сунула руку под свой льняной халат и вытащила маленький сверток, спрятанный там. Оно было размером с яблоко, завернуто в кусок ткани и перевязано тонкой полоской кожи.
  
   "У меня есть для тебя подарок, Октавус", - сказала она нараспев.
  
   Она стояла за его стулом и, обойдя его, положила пакет поверх его страницы, заставив его остановиться. Он уставился на упаковку с той же пустотой, которую приберегал для всего остального.
  
   "Разверни это", - настаивала она.
  
   Он продолжал смотреть.
  
   "Хорошо, тогда я сделаю это для тебя!"
  
   Она перегнулась через его спину, обхватила его худощавый торс своими крепкими руками и начала развязывать сверток. Это был круглый золотистый кекс, который испачкал салфетку сладкой слизью.
  
   "Смотри! Это медовый пирог! Я сделал это сам, специально для тебя!"
  
   Она прижималась к нему.
  
   Возможно, он почувствовал прикосновение ее упругих маленьких грудей к его тонкой рубашке. Возможно, он почувствовал, как теплая кожа ее предплечья коснулась его щеки. Возможно, он почувствовал запах женского мускуса, исходящий от ее полового созревания, или теплые порывы из ее рта, когда она говорила.
  
   Он уронил перо и опустил руку на колени. Он тяжело дышал и, казалось, был в каком-то расстройстве. Испугавшись, Мэри сделала несколько шагов назад.
  
   Она не могла видеть, что он делал, но казалось, что он хватается за себя, как ужаленный пчелой. Она услышала тихие звуки, похожие на звероподобный свист сквозь его зубы.
  
   Внезапно он встал и повернулся. Она ахнула и почувствовала слабость в коленях.
  
   Его брюки были расстегнуты, а в руке он держал огромный, возбужденный член, более розовый, чем любая плоть на его теле.
  
   Он наклонился к ней, спотыкаясь о свои леггинсы, когда обхватил ее груди своими длинными изящными пальцами, похожими на щупальца с присосками.
  
   Они оба упали на земляной пол.
  
   Она была намного сильнее Октавуса, но шок сделал ее слабой, как котенок. Инстинктивно он задрал ее блузку и обнажил ее кремовые бедра. Он был у нее между ног, сильно прижимаясь к ней. Его голова была перекинута через ее плечо, лоб прижат к земле. Он издавал свои быстрые негромкие свистящие звуки. Она была мирской девушкой; она знала, что с ней происходит.
  
   "Христос Господь, смилуйся надо мной!" - кричала она снова и снова.
  
   К тому времени, когда Хосе, иберийский монах, услышал крики и бросился вниз по лестнице из-за своего письменного стола в главной галерее, Мэри сидела у стены и тихо плакала, ее халат был заляпан кровью, а Октавус вернулся за свой стол, его брюки были спущены до лодыжек, перо летало над страницей.
  
  
   15 ИЮЛЯ 2009
  
  
  
   НЬЮ-Йорк
  
   День был липкий и душный, с высокой влажностью, когда жар, исходящий от тротуара, казался наказанием. Жители Нью-Йорка ступают по тротуарам с горячей плиткой, резиновые подошвы размягчаются, конечности тяжелеют от усилий, с которыми приходится идти по тому, что казалось кашей. Рубашка поло Уилла прилипла к груди, когда он тащил пару тяжелых пластиковых пакетов с продуктами, набитых всякой всячиной для вечеринки.
  
   Он открыл пиво, зажег конфорку и нарезал лук, пока кастрюля нагревалась. Шипение лука и сладкий дым, наполняющий кухню, пришлись ему по вкусу. Он давно не чувствовал запаха домашней кухни и не мог вспомнить, когда в последний раз пользовался плитой. Возможно, в эпоху Дженнифер, но все в этих отношениях стало размытым.
  
   Говяжий фарш хорошо подрумянивался, когда раздался звонок в дверь. Нэнси съела яблочный пирог и баночку замороженного йогурта и выглядела непринужденно в облегающих джинсах и короткой блузке без рукавов.
  
   Уилл почувствовал себя расслабленным, и она заметила. Его лицо было мягче, чем обычно, челюсть не так сжата, плечи не такие округлые. Он ухмыльнулся ей.
  
   "Ты выглядишь счастливым", - сказала она с некоторым удивлением.
  
   Он взял у нее сумку и спонтанно наклонился, чтобы чмокнуть в щеку, этот жест застал их обоих врасплох.
  
   Он быстро сделал шаг назад, и она, покраснев, оправилась, понюхав пряный аромат тмина и перца чили и отпустив шутку о нераскрытых кулинарных способностях. Пока он помешивал в кастрюле, она накрывала на стол, затем позвала: "Ты принес ей что-нибудь?"
  
   Он колебался, его разум обдумывал этот вопрос. "Нет", - сказал он наконец. "А должен ли я был?"
  
   "Да!"
  
   "Что?"
  
   "Откуда мне знать! Ты ее отец."
  
   Он замолчал, его настроение стало мрачным.
  
   "Позволь мне сбегать и купить цветов", - предложила она.
  
   "Спасибо", - сказал он, кивая самому себе. "Она любит цветы". Это была догадка - у него было воспоминание о малышке с букетом свежесорванных маргариток в пухлой ручке. "Я уверен, что она любит цветы".
  
   Последние несколько недель были тяжелой работой. Суть более крупного дела против Луиса Камачо размылась, осталось только одно обвинение в убийстве. Как бы они ни настаивали, они не смогли привязать к нему ни одно другое дело о Судном дне; фактически, они и близко не могли подойти. Они тщательно нанесли его на карту, восстановив каждый день его жизни за последние три месяца. Луис работал стабильно и надежно, летая туда-обратно в Лас-Вегас два-три раза в неделю. Он был в основном домашним, проводя большинство ночей в Нью-Йорке в доме своей возлюбленной. Но у него также были инстинкты кота, который отправлялся в клубы и гей-бары, когда его партнер уставал или был чем-то занят, и ревностно поддерживал связи. Джон Пеппердайн был низкоэнергичным моногамным человеком, в то время как Луис Камачо обладал сексуальной энергией, которая горела, как магний. Не было никаких сомнений в том, что его вспыльчивый характер привел к убийству, но Джон, как оказалось, был его единственной жертвой.
  
   И убийства прекратились: хорошая новость для всех, кто все еще дышит воздухом, плохая новость для расследования, которое могло лишь перефразировать одни и те же заезженные улики. И вот однажды у Уилла случился своего рода момент озарения. Что, если Джон Пеппердайн был намеченной девятой жертвой Убийцы Судного дня, но Луис Камачо нанес удар первым в обычном преступлении на почве страсти?
  
   Возможно, связь Луиса с Лас-Вегасом была классическим отвлекающим маневром. Что, если настоящий Убийца Судного дня был там, на Сити-Айленде, в тот день, по другую сторону полицейской ленты, наблюдал, ошеломленный тем, что преступление совершил кто-то другой? Затем, чтобы позлить власти, что, если бы он ушел в паузу, позволив им тушиться, посеяв семена замешательства и разочарования?
  
   Уилл получил повестки в суд от новостных агентств, которые были на Миннифорд-авеню в тот теплый кровавый вечер, и в течение нескольких дней они с Нэнси изучали часы видеозаписей и сотни цифровых изображений в поисках другого темнокожего мужчины среднего роста и телосложения, который мог скрываться на месте преступления. Они оказались пустыми, но Уилл подумал, что это все еще жизнеспособная гипотеза.
  
   Сегодняшнее празднование было долгожданной передышкой от всего этого. Уилл бросил коробку "Дяди Бена" в кипящую воду и открыл еще одно пиво. В дверь снова позвонили. Он надеялся, что это была Нэнси с цветами, и так оно и было, но и она, и Лора были там вместе, болтливые и счастливые, как подружки. Позади них стоял молодой человек, высокий, худощавый, как уиппет, с умными, бегающими глазами и копной вьющихся каштановых волос.
  
   Уилл выхватил букет у своей партнерши и застенчиво вручил его Лоре. "Поздравляю, малыш".
  
   "Тебе не следовало этого делать", - пошутила Лора.
  
   "Я этого не делал", - быстро сказал он.
  
   "Папа, это Грег".
  
   Двое мужчин проверили хватку друг друга рукопожатиями.
  
   "Рад познакомиться с вами, сэр".
  
   "Здесь то же самое. Не ожидал тебя, но я рад наконец познакомиться с тобой, Грег ".
  
   "Он пришел за моральной поддержкой", - сказала Лора. "Он такой".
  
   Проходя мимо, она чмокнула отца в щеку, поставила сумку на диван и расстегнула боковой карман. Она торжествующе помахала контрактом от Elevation Press в воздухе. "Подписано, запечатано, доставлено!"
  
   "Могу я теперь называть тебя писателем?" - Спросил Уилл.
  
   На глаза навернулись слезы, и она кивнула.
  
   Он быстро отвернулся и ретировался на кухню. "Позволь мне налить шампанского, пока ты не расплакался".
  
   Лора прошептала Нэнси: "Ему так не нравится, когда ты становишься эмоциональной".
  
   "Я заметила", - сказала Нэнси.
  
   Над тарелками с горячим чили Уилл в сотый раз произнес тост и, казалось, получал удовольствие от того, что все они потягивали шампанское. Он принес другую бутылку и продолжил наливать. Нэнси мягко запротестовала, но позволила ему продолжать, пока пена не перелилась через край и не намочила ее пальцы. "Я почти никогда не пью, но это вкусно", - сказала она.
  
   "На этой вечеринке все должны выпить", - твердо сказал Уилл. "Ты пьющий человек, Грег?"
  
   "В меру".
  
   "Я чрезмерно пью в умеренных количествах", - пошутил Уилл, поймав острый взгляд своей дочери. "Я думал, журналисты - большие выпивохи".
  
   "Мы приходим во всех проявлениях".
  
   "Ты собираешься прийти в полосатой модели, которая следует за мной на пресс-конференциях?"
  
   "Я хочу заниматься печатной журналистикой. Репортаж о расследовании."
  
   Вмешалась Лора: "Грег считает, что журналистские расследования - это самый эффективный способ решения социальных и политических проблем".
  
   "А ты знаешь?" - Спросил Уилл, придавая своим словам язвительность. Ханжество всегда вызывало у него раздражение.
  
   "Я знаю", - ответил Грег столь же колюче.
  
   "Хорошо, теперь я объявляю тебя..." Сказала Лора беспечно, чтобы избежать проблемы.
  
   Будет настаиваться. "Как обстоят дела с поиском работы для журналистских расследований?"
  
   "Не очень. Я прохожу стажировку в The Washington Post. Очевидно, я хотел бы получить там концерт. Если ты когда-нибудь захочешь дать мне совет, вот моя визитка ". Он наполовину шутил.
  
   Уилл сунул его в карман рубашки. "Раньше я встречался с девушкой из "Вашингтон пост"". Он фыркнул. "Использование меня в качестве ссылки не увеличило бы твоих шансов".
  
   Лора хотела сменить тему. "Итак, ты хочешь услышать о моей встрече?"
  
   "Безусловно, расскажите мне подробности".
  
   Она сделала глоток сквозь пену шампанского. "Это было так здорово", - ворковала она. "Мой редактор Дженнифер Райан, настоящая душка, потратила почти полчаса, рассказывая мне, как ей понравились внесенные мной изменения и что нужно всего лишь немного подправить и так далее, и тому подобное, а затем она сказала мне, что мы поднимаемся на четвертый этаж, чтобы встретиться с Мэтью Брайсом Уильямсом, который является издателем. Это старый городской дом, такой красивый, а кабинет Мэтью темный и набит антиквариатом, как в каком-нибудь английском клубе, знаете, и он парень постарше, примерно папиного возраста, но намного более утонченный ...
  
   "Привет!" Уилл взвыл.
  
   "Ну, так и есть!" - продолжила она. "Он похож на карикатуру на британца из высшего общества, но он был вежлив и очарователен, и - вы не поверите - он предложил мне шерри из хрустального графина, который подал в маленьких хрустальных бокалах. Это было так прекрасно. А потом он все говорил и говорил о том, как сильно ему нравится то, что я пишу, - он назвал мой стиль "худощавым и сдержанным, с мускулистостью свежего молодого голоса ". Она произносила его слова с притворным английским акцентом. "Ты можешь поверить, что он это сказал?"
  
   "Он говорил что-нибудь о том, сколько ты собираешься зарабатывать?" - Спросил Уилл.
  
   "Нет! Я не собирался портить момент грубой дискуссией о деньгах ".
  
   "Ну, ты же не собираешься уходить на пенсию из-за того, что они платят вперед. Она, Грег, разве что в журналистских расследованиях много бабла?"
  
   Молодой человек не клюнул на наживку.
  
   "Это маленькое издательство, папа! Они выпускают всего около десяти книг в год ".
  
   "Ты совершаешь книжный тур?" Спросила Нэнси.
  
   "Я пока не знаю, но не похоже, что это будет какая-то огромная книга. Это литературный вымысел, а не криминальный роман ".
  
   Нэнси хотела знать, когда она сможет это прочитать.
  
   "Галеры должны выйти через несколько месяцев. Я пришлю тебе копию. Хочешь прочитать это, папа?"
  
   Он уставился на нее. "Я не знаю, не так ли?"
  
   "Я думаю, ты выживешь".
  
   "Не каждый день тебя называют занудой, особенно твоя дочь", - печально сказал он.
  
   "Это роман. Это не ты. Это вдохновлено тобой ".
  
   Уилл поднял свой бокал. "За вдохновляющих мужчин".
  
   Они снова чокнулись бокалами.
  
   "Ты читал это, Грег?" - Спросил Уилл.
  
   "Я сделал. Это превосходно ".
  
   "Значит, ты знаешь обо мне больше, чем я знаю о тебе". Уилл становился все развязнее и громче. "Может быть, ее следующая книга будет о тебе".
  
   Комментарий заставил Лору едко сказать: "Знаешь, тебе действительно стоит это прочитать. Я превратил это в сценарий - как тебе такой вариант для hopeful? Я оставлю копию. Так быстрее читается. Ты уловишь идею".
  
   Лора и Грег уехали вскоре после ужина, чтобы успеть на поезд обратно в Вашингтон. Нэнси осталась, чтобы помочь навести порядок. Вечер был слишком приятным, чтобы прерывать его, и Уилл избавился от своей раздражительности и казался расслабленным и мягким, совершенно не похожим на ту свернутую пружину, с которой она сталкивалась каждый день на работе.
  
   Снаружи тускнел свет, и шум уличного движения затихал, за исключением случайного воя машины скорой помощи Bellevue. Они работали бок о бок на маленькой кухоньке, стирая и суша, оба покачивались от послевкусия шампанского. Уилл уже налегал на виски. Они оба были счастливы, что вышли из своей рутины, и домашняя простота приготовления блюд успокаивала.
  
   Это не было запланировано - Уилл подумает об этом позже, - но вместо того, чтобы потянуться за следующей тарелкой, он потянулся к ее заднице и начал нежно потирать ее маленькими круговыми движениями. Оглядываясь назад, он должен был предвидеть, что это произойдет.
  
   Теперь у нее были скулы и форма песочных часов, и, черт возьми, он бы сказал, если бы его спросили, что внешность имеет для него значение. Но более того, ее личность сформировалась под его опекой. Она была спокойнее, менее фанатичной и употребляла кофеин, и, к его удовольствию, часть его цинизма исчезла. Время от времени из ее уст исходил приятный привкус сарказма. Невыносимая девочка-скаут ушла, и на ее месте была женщина, которая больше не будоражила его нервные окончания. Совсем наоборот.
  
   Ее руки были в мыльной воде. Она оставила их там, на мгновение закрыла глаза и ничего не сказала и не сделала.
  
   Он повернул ее к себе, и ей пришлось придумать, что делать со своими руками. Наконец она положила их мокрыми ему на плечи и сказала: "Ты думаешь, это хорошая идея?"
  
   "Нет, а ты?"
  
   "Нет".
  
   Он поцеловал ее, и ему понравилось ощущение ее губ и то, как смягчился ее подбородок. Он обхватил ее ягодицы обеими ладонями и почувствовал гладкую ткань. Его пьяная голова затуманилась от желания, и он прижался к ней.
  
   "Сегодня приходила экономка. У меня есть чистые простыни, " прошептал он.
  
   "Ты знаешь, как завести роман с девушкой". Она хотела, чтобы это произошло, он мог сказать.
  
   Он повел ее за скользкую руку в спальню, плюхнулся на покрывало и притянул ее сверху.
  
   Он целовал ее теплую от крови шею, ощупывал ее блузку, когда она сказала: "Мы пожалеем об этом. Это против всех ..."
  
   Он накрыл ее губы своим ртом, затем отстранился, чтобы сказать: "Послушай, если ты действительно не хочешь, мы можем перевести часы на несколько минут назад и закончить мыть посуду".
  
   Она поцеловала его, это был первый поцелуй, который она смогла подарить. Она сказала: "Я ненавижу мыть посуду".
  
   Когда они вышли из спальни, было темно, а в гостиной было устрашающе тихо, слышался только гул кондиционера и тихий свист отдаленного транспорта на Рузвельт Драйв. Он дал ей чистую белую рубашку, чтобы она надела ее, то, что он делал раньше с новыми женщинами. Похоже, им понравилось ощущение крахмала на обнаженной коже и все культовые образы ритуала. Она ничем не отличалась. Рубашка поглотила ее и скромно прикрыла. Она села на диван и подтянула колени к груди. Показавшаяся кожа была прохладной и пятнистой, как алебастр.
  
   "Хочешь выпить?" он спросил.
  
   "Думаю, на сегодня с меня вполне достаточно".
  
   "Ты сожалеешь?"
  
   "Должен быть, но я не такой". Ее лицо все еще было розовым. Он подумал, что она выглядит красивее, чем он когда-либо видел ее, но также старше, женственнее. "Я вроде как думала, что это может случиться", - сказала она.
  
   "Как долго?"
  
   "Начало".
  
   "В самом деле! Почему?"
  
   "Сочетание твоей репутации и моей".
  
   "Я не знал, что у тебя тоже есть такой".
  
   "Это репутация другого рода". Она вздохнула. "Хорошая девочка, надежный выбор, никогда не раскачивай лодку. Думаю, я втайне хотел, чтобы лодка перевернулась, чтобы увидеть, каково это ".
  
   Он улыбнулся. "От разрушительного удара до кораблекрушения. Заметили общую тему?"
  
   "Ты плохой мальчик, Уилл Пайпер. Хорошим девочкам втайне нравятся плохие мальчики, разве ты не знал?"
  
   Его голова была ясной, почти абсолютно трезвой. "Ты знаешь, нам придется это скрыть".
  
   "Я знаю".
  
   "Я имею в виду твою карьеру и мою отставку".
  
   "Я знаю, Уилл! Я должен идти ".
  
   "Ты не обязан".
  
   "Спасибо, но я не думаю, что ты действительно хочешь остаться с ночевкой". Прежде чем он смог ответить, она коснулась обложки сценария Лоры на кофейном столике. "Ты собираешься это прочитать?" - спросила она.
  
   "Я не знаю. Может быть". Затем: "Вероятно".
  
   "Я думаю, она этого хочет".
  
   Оставшись один, он налил себе виски, сел на диван и включил настольную лампу. От яркости лампочки у него защипало глаза. Он уставился на сценарий своей дочери, на изображение лампочки, опаляющей обложку. Когда изображение исчезло, для всего мира оно выглядело как зловещее улыбающееся лицо, смотрящее на него в ответ. Это подтолкнуло его взяться за сценарий. Он принял вызов и пробормотал: "Гребаный крушитель".
  
   Он никогда раньше не читал сценарий. Его блестящие латунные накладки напомнили ему о том, что в последний раз он видел такой месяцем ранее в доме Марка Шеклтона. Он перевернул титульную страницу и углубился в чтение - формат сбил его с толку всем этим внутренним / внешним джазом.
  
   После нескольких страниц ему пришлось начать все сначала, но потом он вошел в курс дела. По-видимому, персонажа, которого он вдохновил, звали Джек, мужчина, чье скудное описание, казалось, полностью подходило к нему: мускулистый мужчина лет сорока, уроженец Юга с волосами песочного цвета, с легкими манерами и твердым характером.
  
   Неудивительно, что Джек был заядлым алкоголиком и бабником. У него были новые отношения с Мари, скульптором, которая знала, что лучше не впускать такого мужчину, как он, в свою жизнь, но была бессильна сопротивляться ему. Джек, казалось, оставил за собой череду женщин, и - к огорчению Уилла - одной из них была дочь, молодая женщина по имени Вики. Джека преследовали воспоминания об Амелии, эмоционально хрупкой женщине, которую он избил до метафизического состояния, прежде чем она освободилась с помощью водки и угарного газа. Амелия - слегка завуалированное почтение Мелани, первой жене Уилла и матери Лоры - была женщиной, которая считала жизненные воды слишком сложными для навигации. На протяжении всего сценария она являлась ему, вишнево-красная от яда, упрекая его в жестокости по отношению к Мари.
  
   В середине сценария Уилл обнаружил, что слишком трезв, чтобы продолжать, поэтому налил еще на три пальца. Он подождал, пока напиток подействует на него обезболивающе, а затем продолжал до самого горького конца, до самоубийства Мари, свидетелем которого стала рыдающая Амелия, и искупительного решения Вики оставить свои собственные оскорбительные отношения и выбрать более доброго, хотя и менее страстного мужчину. А Джек? Он перешел к Саре, двоюродной сестре Мари, с которой познакомился на ее похоронах, когда все еще не утихло.
  
   Когда он отложил сценарий, он удивился, почему он не плачет.
  
   Так вот каким его видела его дочь. Был ли он настолько гротескным?
  
   Он подумал о своих бывших женах, многочисленных подружках, череде однодневных свиданий в конга, а теперь и о Нэнси. Большинство из них довольно милые девушки. Он подумал о своей дочери, молодчине, испорченной сернистым запахом тухлых яиц ее отца. Он думал о-
  
   Внезапно его самоанализ резко затормозился. Он схватил сценарий и открыл его на случайной странице.
  
   "Сукин сын!"
  
   Шрифт для сценария.
  
   Это был "Курьер 12 баллов", такой же, как на открытках Судного дня.
  
   Он забыл свое первоначальное недоумение по поводу шрифта для открыток, старого варианта, оставшегося со времен пишущих машинок, но более необычного в эпоху компьютеров и принтеров. Times New Roman, Garamond, Arial, Helvetica - это были новые стандарты в мире выпадающих меню.
  
   Он залез в Интернет и получил ответ. "Курьер 12" был обязательным шрифтом для сценариев, абсолютно соответствующим требованиям. Если бы вы представили сценарий продюсеру в другом формате, над вами бы смеялись за городом. Еще один пикантный момент: он также широко использовался компьютерными программистами для написания исходного кода.
  
   Мысленное видение врезалось в его мысли. Пара сценариев, автором которых был "Питер Бенедикт", и несколько черных ручек Pentel лежали на белом столе рядом с книжным шкафом, заполненным книгами по компьютерному программированию. Закадровый голос Марка Шеклтона дополнил образ: "Я не думаю, что вы поймаете этого парня".
  
   Он потратил некоторое время на размышления об ассоциациях, какими бы странными они ни были, прежде чем отвергнуть как абсурдное предположение о возможной связи между делом Думсдэя и его соседом по комнате в колледже. Шеклтон, взрослый ботаник, бегает по Нью-Йорку, наносит удары ножом, стреляет, сеет хаос! Пожалуйста!
  
   Тем не менее, шрифт открытки был неожиданной подсказкой - теперь он это отчетливо ощущал - и он знал, что игнорировать одну из своих догадок было бы безрассудством, особенно когда в противном случае они зашли бы в полный тупик.
  
   Он схватил свой мобильный телефон и взволнованно написал Нэнси: "Мы с тобой собираемся читать сценарии. Думи может быть сценаристом.
  
  
   28 июля 2009
  
  
  
   LAS VEGAS
  
   Она нащупала гладкие, прохладные четырнадцатикаратные звенья браслета и провела кончиком пальца по неровной кайме бриллиантов вокруг узкого прямоугольного циферблата.
  
   "Мне нравится этот", - пробормотала она.
  
   "Превосходный выбор, мадам", - сказал ювелир. "Этот Гарри Уинстон - популярный выбор. Она называется "Леди с авеню"."
  
   Название рассмешило ее. "Слышал, как это называется?" спросила она своего спутника.
  
   "Ага".
  
   "Разве это не прекрасно!"
  
   "Сколько?" он спросил.
  
   Ювелир посмотрел ему в глаза. Если бы этот человек был японцем, корейцем или арабом, он бы знал, что сделка в кармане. Как бы то ни было, американцам в брюках цвета хаки и бейсболках было непросто. "Я могу продать это сэру сегодня за 24 000 долларов".
  
   Ее глаза расширились. Этот был самым дорогим. Тем не менее, ей это понравилось, и она дала ему понять, нервно коснувшись обнаженной кожи его предплечья.
  
   "Мы возьмем это", - сказал он без колебаний.
  
   "Очень хорошо, сэр. Чем сэр хотел бы заплатить?"
  
   "Просто повесьте это в моей комнате. Мы остановились в люксе "Пьяцца"."
  
   Ювелиру пришлось бы заглянуть в заднюю комнату, чтобы подтвердить продажу, но он чувствовал себя солидно. Номер был одним из лучших в отеле: четырнадцать сотен квадратных футов мрамора и роскоши, спа-салон и гостиная с затонувшим потолком.
  
   Часы были на ней, когда они выходили из магазина. Небо над площадью Сан-Марко было идеально голубым, с подходящим набором пушистых кучевых облаков. Мимо проплыла гондола, перевозившая застывшую, неулыбчивую швейцарскую пару. Гондольер начал петь, чтобы вызвать эмоции у своих подопечных, и его сочный голос эхом отразился от купола. Все было идеально, подумал ее спутник. Несредиземноморская температура, отсутствие солоноватых запахов от настоящих каналов и никаких голубей. Он ненавидел "грязных птиц" с тех пор, как родители отвели его в настоящую церковь Св. Квадрат Марка, когда он был застенчивым и чувствительным мальчиком и туристом, бросил горсть хлебных крошек себе под ноги. Голубиный рой кошмарно ошеломил его, и даже будучи взрослым, он отшатнулся, когда увидел хлопающие крылья.
  
   Она носила часы, когда они рука об руку прогуливались по вестибюлю отеля "Венецианец".
  
   В лифте на ней были часы, она подняла руку под углом, чтобы привлечь внимание трех леди, ехавших с ними.
  
   И на ней были часы и ничего больше в номере, когда она устроила ему лучший секс, который у него когда-либо был.
  
   Теперь он позволил ей называть его Марком, а вместо Лидии она разрешила ему использовать ее настоящее имя, Керри. Керри Хайтауэр.
  
   Она была из Нитро, Западная Вирджиния, речного городка, основанного на рубеже веков вокруг порохового завода. Это было суровое место, примечательное немногим, за исключением того, что Кларк Гейбл когда-то работал там мастером по ремонту телефонов. Выросшая в бедности, она смотрела старые фильмы с Кларком Гейблом и мечтала стать голливудской актрисой.
  
   В младших классах она обнаружила, что ее актерские способности не слишком велики, но она упорно пробовалась в каждую школьную пьесу и общественную постановку, получая небольшие роли второго плана только потому, что была такой серьезной и привлекательной. Но в старших классах она обнаружила более высокий талант. Она любила секс, была чрезвычайно хороша в нем и была полностью и очаровательно раскованна. В откровении она остановилась на новом объединенном призвании: она решила, что станет порнозвездой.
  
   Моя коллега-болельщица, на два года старше, переехала в Лас-Вегас и работала карточным дилером. Для Керри Вегас на девять десятых находился на пути в Калифорнию, где, как она понимала, процветал бизнес фильмов для взрослых. Через неделю после окончания Нитро Хай она купила билет в один конец до Невады и переехала к своему старому приятелю. Жизнь там была нелегкой, но ее жизнерадостный характер удерживал ее на плаву. Она переходила с одной низкооплачиваемой работы на другую, пока не приземлилась, если не на ноги, то на спину, в эскорт-агентстве.
  
   Когда она встретила Марка в "Созвездии", она работала в своем четвертом агентстве за три года, наконец-то накопив немного денег. Она работала только для более дорогих нарядов, где ценился ее образ соседки без пирсинга и татуировок. Большинство мужчин, с которыми она встречалась, были достаточно милыми парнями - она могла пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз она чувствовала себя оскорбленной или ей угрожали. Она никогда не влюблялась ни в одного из своих клиентов - в конце концов, они были джонсами, - но Марк был другим.
  
   С самого начала она находила его занудным и милым, без претензий на мачо. Он тоже был чертовски умен, и его работа в Зоне 51 сводила ее с ума от любопытства, потому что, когда ей было десять, она была уверена, что однажды летней ночью видела летающую тарелку, пронесшуюся высоко над рекой Канава, яркую, как банка с молниеносными жуками, собранными на берегу реки.
  
   И в последние несколько недель он отказался от псевдонима и начал скупать все ее время и осыпать подарками. Она начинала чувствовать себя скорее подружкой, чем девушкой по вызову. С каждым днем он становился все более уверенным в себе, и хотя ему никогда не суждено было стать Кларком Гейблом, он начинал нравиться ей.
  
   Она не знала, что с 5 миллионами долларов, лежащими без гроша в кармане на оффшорном банковском счете, он чувствовал себя более уверенно в достижениях Марка Шеклтона. Питер Бенедикт исчез. Он больше не был нужен.
  
   Даже в ванных комнатах в люксе были телевизоры с плоским экраном. Марк вышел из душа и начал вытираться полотенцем. Был включен кабельный канал. Он не обращал внимания, пока не услышал слово "Конец света" и, подняв глаза, не увидел Уилла Пайпера на повторе еженедельной пресс-конференции ФБР, который, выпрямившись на подиуме, говорил в множество микрофонов. Вид Уилла по телевизору всегда заставлял его сердце учащенно биться. Он потянулся за зубной щеткой, не отрывая глаз от экрана, и начал чистить зубы.
  
   В последний раз, когда он видел Уилла на брифинге для СМИ, тот выглядел тусклым и подавленным. Почтовые открытки и убийства прекратились, и освещение событий от стены до стены больше не было устойчивым. Долгое нераскрытое дело истощило как общественность, так и правоохранительные органы. Но сегодня он казался более энергичным. Вернулась прежняя напряженность. Марк нажал на кнопку регулировки громкости.
  
   "Я могу сказать это", - говорил Уилл. "Мы расследуем некоторые новые зацепки, и я по-прежнему полностью уверен, что мы поймаем убийцу".
  
   Это разозлило Марка, и он сказал: "О, чушь собачья! Брось это, чувак", - прежде чем выключить телевизор.
  
   Керри дремала на кровати, обнаженная под тонкой простыней. Марк запахнул халат и достал ноутбук из портфеля в затонувшей гостиной люкса. Он зашел в Интернет и увидел, что у него есть электронное письмо от Нельсона Элдера. Список старейшины был длиннее обычного - дела шли хорошо. Марку потребовалось больше получаса, чтобы завершить задание и ответить через его защищенный портал.
  
   Он вернулся в спальню. Керри зашевелилась. Она помахала в воздухе своим украшенным запястьем и сказала что-то о том, как было бы здорово иметь подходящее ожерелье. Она сбросила простыню и мило поманила его пальчиком.
  
   В тот самый момент Уилл и Нэнси занимались противоположным сексом. Они сидели в офисе Уилла, перебирая ошеломляющую гору плохих сценариев, совершенно не уверенные в цели своего упражнения.
  
   "Почему вы были так уверены на пресс-конференции?" она спросила его.
  
   "Не перестарался ли я?" сонно спросил он.
  
   "О, да. Грандиозный. Я имею в виду, что мы здесь имеем?"
  
   Уиллу пришлось пожать плечами. "Погоня за диким гусем лучше, чем ничего не делать".
  
   "Тебе следовало рассказать об этом прессе. Что ты собираешься сказать на следующей неделе?"
  
   "До следующей недели осталась неделя".
  
   Погони за несбыточным едва не случилось. Первый звонок Уилла в Гильдию сценаристов Америки был катастрофой. Они рассказали ему о Патриотическом акте и поклялись бороться, пока ад не замерзнет, чтобы помешать правительству наложить лапу на единственный сценарий в своих архивах. "Мы не ищем террористов, " протестовал он, " просто сумасшедшего серийного убийцу". Но WGA не собиралась сдаваться без боя, поэтому он заставил свое начальство подписать повестку в суд.
  
   Сценаристы, как узнал Уилл, были капризными, параноидально настроенными по поводу продюсеров, студий и особенно других сценаристов, которые их обманывали. WGA предоставила им капельку комфорта и защиты, зарегистрировав их сценарии и сохранив их в электронном или печатном виде на случай, если когда-либо потребуется подтверждение права собственности. Вам не обязательно было быть членом гильдии - любой хакер-любитель мог зарегистрировать свой скрипт. Все, что вы сделали, это отправили гонорар и копию сценария, и все было готово. В WGA были отделения на Западном и Восточном побережьях. Только в WGA West регистрировалось более пятидесяти тысяч сценариев в год, что было небольшим бизнесом для гильдии.
  
   У Министерства юстиции были сложные времена с разделом "Вероятные причины" повестки в суд. Уиллу сказали, что это было "причудливо", но они попытаются сделать это, как в старом колледже. В конечном итоге ФБР добилось успеха в Апелляционном суде девятого округа, потому что правительство согласилось смягчить свой запрос, чтобы это не было похоже на рыбалку. Они получили бы сценарии из Лас-Вегаса всего за три года и ореол почтовых индексов Невады, а имена и адреса сценаристов были бы скрыты. Если бы из этого огромного материала были получены какие-либо "зацепки", правительству пришлось бы вернуться с новыми вероятными основаниями, чтобы установить личность автора.
  
   Сценарии начали поступать, в основном на дисках с данными, но также и в коробках с печатными материалами. Канцелярский персонал ФБР в Нью-Йорке перенапрягся с принтером, и в итоге офис Уилла стал похож на карикатуру на почтовое отделение голливудского агентства по подбору талантов, повсюду были разбросаны сценарии к фильмам. Когда задание было выполнено, на двадцать третьем этаже Федерального здания находился 1621 сценарий, написанный выходцами из Невады.
  
   Без дорожной карты Уилл и Нэнси не могли слишком поспешно просматривать. Тем не менее, они быстро нашли ритм и смогли проработать сценарий примерно за пятнадцать минут, внимательно прочитав первые несколько страниц, чтобы уловить суть, затем пролистав и просмотрев остальное. Они приготовились к медленному, трудоемкому процессу, надеясь завершить задачу в течение одного мучительного месяца. Их стратегия заключалась в том, чтобы искать очевидное: сюжеты о серийных убийцах, ссылки на открытки, но они должны были сохранять бдительность в отношении неочевидных персонажей или ситуаций, которые просто вызывали отклик.
  
   Темп был неустойчивым. У них начались головные боли. Они стали раздражительными и огрызались друг на друга весь день, а затем удалились в квартиру Уилла, чтобы по вечерам безудержно заниматься любовью. Им нужны были частые прогулки, чтобы прочистить головы. Что действительно сводило их с ума, так это то, что подавляющее большинство сценариев были полным дерьмом, непонятными, нелепыми или скучными до крайности. На третий или четвертый день упражнения Уилл оживился, когда взял сценарий под названием Counters и взволнованно заявил: "Вы не поверите, но я знаю парня, который это написал".
  
   "Как?"
  
   "Он был моим соседом по комнате на первом курсе в колледже".
  
   "Это интересно", - сказала она без всякого интереса.
  
   Он прочитал ее гораздо внимательнее, чем другие, что отняло у него целый час, и когда он отложил ее, то подумал: "Не бросай свою повседневную работу, приятель".
  
   В три часа дня Уилл внес в свою базу данных запись о фрагменте мусора, касающемся расы инопланетян, которые прилетели на Землю, чтобы обыграть казино, и схватил следующий в своей куче.
  
   Он легонько пнул Нэнси по колену носком мокасина.
  
   "Привет", - сказал он.
  
   "Привет", - ответила она.
  
   "Склонен к самоубийству?"
  
   "Я уже мертва", - ответила она. Ее глаза были розовыми и безжизненными. "К чему ты клонишь?"
  
   Его следующий роман назывался "7:44 до Чикаго". Он прочитал несколько страниц и проворчал: "Господи. Кажется, я прочитал это несколько дней назад. Террористы в поезде. Какого хрена?"
  
   "Проверьте дату подачи", - предложила она. "У меня было несколько заявок с несколькими заявками. Автор изменяет его и тратит еще двадцать баксов, чтобы зарегистрировать его снова ".
  
   Он ввел название в свою базу данных. "Когда ты прав, ты прав. Это более поздний вариант. Я оценил это на ноль из десяти за актуальности. Я не могу прочитать это снова ".
  
   "Поступай как знаешь".
  
   Он начал закрывать сценарий, затем остановил себя. Что-то привлекло его внимание, имя персонажа, и он начал лихорадочно листать вперед, затем сел прямо, листая все быстрее и быстрее.
  
   Нэнси заметила, что что-то происходит. "Что?" - спросила она.
  
   "Дай мне секунду, дай мне секунду".
  
   Она наблюдала, как он делает лихорадочные заметки, и всякий раз, когда она прерывала его, чтобы спросить, что у него есть, он отвечал: "Не могли бы вы, пожалуйста, просто подождать секунду?"
  
   "Уилл, это несправедливо!" - потребовала она.
  
   Он, наконец, отложил сценарий. "Я должен найти более ранний черновик. Мог ли я это пропустить? Быстро, помоги мне найти его, он называется 7:44 до Чикаго. Проверь стопку за понедельник, пока я проверю за вторник ".
  
   Она присела на корточки на полу возле окон и нашла это несколько минут спустя, глубоко в куче. "Я не знаю, почему ты не рассказываешь мне, что происходит", - пожаловалась она.
  
   Он выхватил это у нее из рук. Через несколько секунд его трясло от возбуждения. "Боже милостивый", - тихо сказал он. "Он изменил имена из более раннего проекта. Это о группе незнакомцев, которых террористы взрывают в поезде, следовавшем из Чикаго в Лос-Анджелес.а. Посмотрите на их фамилии!"
  
   Она взяла сценарий и начала читать. Имена незнакомцев сошли со страницы: Дрейк, Наполитано, Свишер, Кович, Пеппердайн, Сантьяго, Колер, Лопес, Робертсон.
  
   Жертвы Судного дня. Все они.
  
   Она ничего не могла сказать.
  
   "Второй черновик был зарегистрирован 1 апреля 2009 года, за семь недель до первого убийства", - сказал Уилл, разминая руки. "День дурака первого апреля-ха, блядь, ха. Этот парень все спланировал и заранее разрекламировал в чертовом сценарии. Нам нужен срочный приказ, чтобы узнать его имя ".
  
   Он хотел обнять ее, оторвать от земли и закружить по кругу, обхватив за талию, но остановился на "дай пять".
  
   "Мы поймали тебя, засранец", - сказал он. "И твой сценарий тоже в значительной степени отстой".
  
   Следующие двадцать четыре часа Уилл запомнил бы так, как запоминают торнадо - эмоции, нарастающие в ожидании удара, размытый и оглушительный удар, полосу разрушений, а затем жуткое спокойствие и безнадежность от потери.
  
   Девятый округ удовлетворил правительственную повестку, и WGA раскрыла личные данные писателя.
  
   Он был за своим компьютером, когда на его почтовый ящик пришло электронное письмо от помощника прокурора США, который разносил повестку в суд. Оно было переслано из WGA со строкой темы: Ответ правительству США против WGA West re. Сценарий WGA #4277304.
  
   До конца своей жизни он будет помнить, что почувствовал, когда прочитал это электронное письмо.
  
   В качестве полного и законного ответа на вышеупомянутые разбирательства, зарегистрированным автором сценария WGA # 4277304 является Питер Бенедикт, почтовый ящик 385, Спринг-Вэлли, Невада.
  
   Нэнси вошла в его кабинет и увидела, что он застыл, как мраморный, у своего экрана.
  
   Она придвинулась ближе, пока он не почувствовал ее дыхание на своей шее. "Что случилось?"
  
   "Я знаю его".
  
   "Что вы имеете в виду, говоря, что знаете его?"
  
   "Это мой сосед по комнате в колледже". В памяти всплыл образ сценариев на аккуратном белом столе Шеклтона, его настойчивые слова: "Я не думаю, что вы поймаете этого парня", его ощутимое беспокойство из-за его спонтанного визита и - еще одна деталь! "Чертовы ручки".
  
   "Простите?"
  
   Уилл сокрушенно качал головой. "У него на столе лежали черные сверхтонкие пентели. Все это было там".
  
   "Как это может быть твой сосед по комнате? В этом нет никакого смысла, Уилл!"
  
   "Господи", - простонал он. "Я думаю, что Судный день был нацелен на меня".
  
   Пальцы Уилла заплясали над клавиатурой, когда он лихорадочно перескакивал с одной федеральной базы данных и базы данных штата на другую. Во время охоты он постоянно думал: "Кто ты, Марк?" Кто ты на самом деле?
  
   Информация начала появляться на его экране - DOB Шеклтона, его социальная сеть, несколько старых штрафов за парковку в Калифорнии - но там были сводящие с ума пробелы и пелена неизвестности. Его фотография была затемнена в его водительских правах штата Невада, не было никаких кредитных отчетов, закладных, записей об образовании или трудоустройстве. Не было ни уголовного, ни гражданского разбирательства. Никаких записей о налоге на имущество. Его не было в базе данных IRS!
  
   "Он полностью вне гребаной сети", - сказал Уилл Нэнси. "Охраняемый вид. Я видел это один или два раза, но это чертовски редко ".
  
   "Каков наш ход?" - спросила она.
  
   "Сегодня днем мы садимся в самолет". Она никогда не слышала, чтобы он звучал так взволнованно. "Мы собираемся сделать этот бюст сами. Иди, начинай оформлять документы со Сью, прямо сейчас. Нам понадобится федеральный ордер на арест от прокурора США в Неваде ".
  
   Она провела пальцами по челке его волос на затылке. "Я займусь приготовлениями".
  
   Пару часов спустя их ждала машина, чтобы отвезти в аэропорт. Уилл закончил упаковывать свой портфель. Он посмотрел на часы и удивился, почему Нэнси опаздывает. Даже под его бдительным надзором она сохранила добродетель пунктуальности.
  
   Затем он услышал быстро приближающиеся щелкающие шаги Сью Санчес на высоких каблуках, и его желудок сжался по-Павловски.
  
   Он поднял глаза и увидел ее напряженное лицо в дверях, ее глаза были необычно дикими. Она хотела что-то сказать, но слова вылетали недостаточно быстро для него.
  
   "Сьюзен. Что? Мне нужно успеть на самолет ".
  
   "Нет, ты не понимаешь".
  
   "Простите?"
  
   "Бенджамину только что позвонили из Вашингтона. Ты отстранен от дела. Липински тоже."
  
   "Что?"
  
   "Навсегда. Навсегда отключен". Она была почти гипервентиляционной.
  
   "И почему, черт возьми, это так, Сьюзен?"
  
   "Я понятия не имею". Он мог видеть, что она говорила правду. Она была на грани истерики, боролась за то, чтобы оставаться профессионалом.
  
   "Что насчет ареста?"
  
   "Я ничего не знаю, и Рональд сказал мне не задавать никаких вопросов. Это намного выше моего уровня оплаты. Происходит что-то грандиозное ".
  
   "Это чушь собачья. Мы поймали убийцу!"
  
   "Я не знаю, что сказать".
  
   "Где Нэнси?"
  
   "Я отправил ее домой. Они больше не хотят, чтобы вы двое были партнерами ".
  
   "И почему это так?"
  
   "Я не знаю, Уилл! Приказы!"
  
   "И что мне теперь прикажете делать?"
  
   Она скорбно извинялась, официальное выражение чего-то, чего она не понимала.
  
   "Ничего. Они хотят, чтобы ты отступил и ничего не предпринимал. Что касается тебя, то все кончено ".
  
  
   12 ОКТЯБРЯ 799 года
  
  
  
   VECTIS, BRITANNIA
  
   Когда родился ребенок, Мэри отказалась назвать его. Она не чувствовала, что это ее. Октавус грубо поместил это в нее, и она могла только наблюдать, как ее тело тяжелеет по мере приближения срока, и терпеть боль его рождения так же, как она перенесла акт его зачатия.
  
   Она кормила его грудью, потому что ее груди были полны и от нее требовали этого, но не смотрела на его равнодушные губы во время кормления и не гладила его по волосам, как это делали большинство матерей, когда младенец сосал ее сосок.
  
   После совершенного над ней насилия ее перевели из общежития сестер в госпиталь. Там она была изолирована от любопытных глаз и сплетен послушниц и сестер и вынашивала ребенка в относительной анонимности пансиона, где посетители аббатства не знали о ее позоре. Ее хорошо кормили, и ей разрешали гулять и работать в огороде, пока не наступил срок, когда она стала ходить вразвалку и пыхтеть. Однако все, кто знал ее, были опечалены переменой в ее характере, потерей искорки и юмора, преобладавшей серостью. Даже настоятельница Магдалена втайне сетовала на перемены в своем темпераменте и потерю юношеского румянца со своих некогда румяных щек. Девушку теперь никогда не смогут принять в орден. Как она могла? Она также не могла вернуться в свою деревню на дальней стороне острова - ее родственники не хотели иметь ничего общего с ней, униженной женщиной. Она была в подвешенном состоянии, как некрещеный ребенок, ни злой, ни благословенный.
  
   Когда родился ребенок, и все они увидели его ярко-рыжие волосы, молочно-белую кожу и апатичное выражение лица, аббат и Паулинус пришли к выводу, что Мария была сосудом, возможно, божественным, о котором нужно заботиться и защищать почти так же, как о ребенке нужно заботиться и защищать его.
  
   Это не было непорочное зачатие, но мать звали Мэри, и ребенок был особенным.
  
   Через неделю после рождения ребенка Магдалена навестила Марию и нашла ее лежащей в постели, бессмысленно уставившейся в воздух. Ребенок был неподвижен, в своей колыбели на полу.
  
   "Ну, у вас уже есть для него имя?" - спросила настоятельница.
  
   "Нет, сестра".
  
   "Ты собираешься назвать ребенка?"
  
   "Я не знаю", - вяло ответила она.
  
   "У каждого ребенка должно быть имя", - строго заявила Магдалена. "Тогда я назову это. Он будет Праймусом, первым ребенком Октавуса".
  
   Примусу шел четвертый год. Потерянный в своем собственном мире, он бродил по Хоспициуму и его окрестностям, бледный, как сливки, никогда не уходил далеко, никогда не интересовался предметами или людьми. Как и Октавус, он был немым и невыразительным, с маленькими зелеными глазами. Время от времени приходил Паулинус, брал его за руку и уводил в Скрипторий, откуда они спускались по лестнице в покои его отца. Паулинус наблюдал за ними, как он мог бы изучать небесные тела, выискивая знаки, но они были безразличны друг к другу. Октавус продолжал бы яростно писать, мальчик мечтательно ходил бы по комнате, ни на что не натыкаясь, но и ничего не видя. Его не интересовали ни перья, ни чернила, ни пергамент, ни каракули, которые исходили от руки Октавуса.
  
   Паулинус докладывал Иосифу Флавию: "Мальчик не проявил никаких наклонностей", и два старика пожимали друг на друга плечами и уходили на молитву.
  
   Был свежий осенний день с прохладой в воздухе. Заходящее солнце было цвета лепестков календулы. Джозефус осторожно прогуливался по территории аббатства, погруженный в медитацию, молча молясь о Божьей любви и спасении.
  
   Спасение сильно занимало его мысли. В течение нескольких недель он замечал, что его моча сначала стала коричневой, а теперь вишнево-красной, и у него пропал аппетит. Его кожа становилась дряблой и загорелой, а белки глаз были мутными. Когда он поднялся после коленопреклоненной молитвы, ему показалось, что он плывет по волнам и должен держаться для равновесия. Ему не нужно было консультироваться ни с хирургом-цирюльником, ни с Паулинусом. Он знал, что умирает.
  
   Освин так и не увидел завершения реконструкции аббатства, да и не увидит, полагал он, но церковь, Скрипторий и Здание капитула были достроены, и работа над общежитиями продвигалась. Но что более важно, он думал о библиотеке Октавуса. Он никогда не мог по-настоящему понять его назначение и перестал пытаться разобраться в этом. Он просто знал эти вещи:
  
   Это существовало.
  
   Это было божественно.
  
   Однажды Христос раскроет его предназначение.
  
   Это должно быть защищено.
  
   Этому нужно позволить расти.
  
   И все же, наблюдая, как кровь медленно отливает от него с каждым глотком воды, он боялся за миссию. Кто будет охранять его библиотеку, когда его не станет?
  
   Вдалеке он увидел Примуса, сидящего в грязи на огороде для гостей, бесплодном, убранном участке рядом с Хоспициумом. Мальчик был один, что не было чем-то необычным, поскольку его мать была невнимательной. Он не видел его некоторое время и теперь был достаточно любопытен, чтобы шпионить за ним.
  
   Мальчику было почти столько же лет, сколько Октаву, когда Джозефус впервые взял его к себе, и сходство было поразительным. Те же рыжеватые волосы, тот же бескровный цвет лица, то же хрупкое тело.
  
   Когда Джозефус был в тридцати шагах от него, он остановился как вкопанный и почувствовал, как у него учащенно забилось сердце и закружилась голова. Если бы он не взял в руки посох для ходьбы, он мог бы споткнуться. У мальчика была палка, и он держал ее в руке. Затем, на глазах у Джозефа Флавия, он начал использовать его, чтобы соскребать грязь большими вращательными движениями.
  
   Он писал, Иосиф Флавий был уверен в этом.
  
   Иосиф Флавий изо всех сил старался не пропускать ни одной молитвы. После того, как прихожане разошлись, он похлопал трех человек по плечу и отвел их в угол нефа. Там он ютился с Паулинусом, Магдаленой и Хосе, которые были включены в его ближайшее окружение с тех пор, как молодой монах обнаружил изнасилование. Иосиф Флавий никогда не сожалел о своем решении открыться иберийцу, который был спокоен, мудр и осмотрителен до безобразия. И аббат, настоятельница и астроном, которые все уже состарились, оценили силу и напористость Хосе.
  
   "Мальчик начал писать", - прошептал Джозефус. Даже когда он говорил шепотом, его голос эхом отдавался в похожем на пещеру нефе. Они перекрестились. "Хосе, отведи мальчика в комнату Октавуса".
  
   Они усадили мальчика на пол рядом с его отцом. Октавус не обратил внимания ни на него, ни на кого-либо другого, кто вторгся в его святилище. Магдалена избегала Октавуса с момента зверства, и даже с течением времени она отшатывалась при виде его. Она больше не позволяла своим девочкам ухаживать за ним - теперь эти обязанности были переданы молодым послушникам мужского пола. Она держалась как можно дальше от его письменного стола, отчасти беспокоясь, что он может выскочить и изнасиловать ее тоже.
  
   Хосе положил большой лист пергамента перед примусом и окружил его полукругом из свечей.
  
   "Дай ему обмакнутое перо", - прохрипел Паулинус.
  
   Хосе помахал пером перед мальчиком, как можно было бы соблазнить кошку наброситься на перо. Капля чернил упала и забрызгала страницу.
  
   Мальчик внезапно протянул руку, схватил перо своим крошечным правым кулачком и положил кончик на страницу.
  
   Он описал рукой круги. Перо громко царапнуло по пергаменту.
  
   Буквы были большими и корявыми, но достаточно четкими, чтобы их можно было расшифровать.
  
   В-а-а-с-к-о
  
   "Вааско", - сказал Паулинус, когда было написано последнее письмо.
  
   С-у-а-р-и-з
  
   "Вааско Суарис", - нараспев произнес Хосе. "Португальский номбре".
  
   Затем цифры также по-детски выскочили из юношеской руки.
  
   8 6 800 дней
  
   "Восьмой день Юния 800 года", - сказал Паулинус.
  
   Джозефус сказал: "Пожалуйста, Хосе, проверь текущую страницу Октавуса. В каком году он записывается?"
  
   Хосе стоял за плечом Октавуса и изучал страницу. "Его последняя запись относится к седьмому дню Юния 800 года!"
  
   "Дорогой Иисус!" Иосиф Флавий воскликнул. "Они двое связаны как одно целое!"
  
   Четверо служителей пытались прочитать друг друга в пляшущем свете свечей.
  
   "Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Магдалена, - и я не могу с этим смириться".
  
   "Откуда вы можете знать, настоятельница, когда я сам этого не знаю", - ответил Джозефус.
  
   "Исследуй свою душу, Джозефус", - скептически сказала она. "Я уверен, ты знаешь, что у тебя на уме".
  
   Паулинус всплеснул руками. "Вы оба говорите загадками. Может ли старик не ожидать, что поймет, о чем ты говоришь?"
  
   Джозефус медленно поднялся, чтобы избежать головокружения. "Пойдем, давай ненадолго оставим мальчика с Октавусом. С ним не случится ничего плохого. Я хотел бы, чтобы трое моих друзей присоединились ко мне наверху, где мы могли бы провести молитвенную беседу ".
  
   Здесь было теплее и уютнее, чем в сыром подвале. Джозефус усадил их за копировальные столы, Джозефуса лицом к Магдалене, Паулинуса лицом к Хосе.
  
   Он рассказал о ночи рождения Октавуса и каждой замечательной вехе в истории юноши. Конечно, все они знали эти подробности, но Джозефус никогда раньше не излагал устную историю, и они были уверены, что у него была цель сделать это сейчас. Затем он обратился к более краткой, но не менее примечательной истории Primus, включая события, которые только что произошли.
  
   "Может ли кто-нибудь из нас сомневаться, - спросил Иосиф Флавий, - в том, что на нас лежит священная обязанность сохранять и поддерживать эту божественную работу? По причинам, о которых мы, возможно, никогда не узнаем, Бог доверил нам, Своим слугам в аббатстве Вектис, быть хранителями этих чудесных текстов. Он наделил этого юношу, Октавуса, родившегося при чудесных обстоятельствах, силой - нет, императивом - вести хронику прихода и отхода всех душ, входящих на эту Землю и покидающих ее. Таким образом, обнажается судьба человека. Тексты являются свидетельством могущества и всеведения Создателя, и мы смирены любовью и заботой, которые Он проявляет к Своим детям ". На его щеке появилась слеза и начала скатываться. "Октавус - всего лишь одно особенное, хотя и, несомненно, смертное существо. Я задавался вопросом, и вы тоже, как можно было бы увековечить грандиозность его задачи. Теперь у нас есть наш ответ ".
  
   Он сделал паузу и отметил их торжественные кивки.
  
   "Я умираю".
  
   "Нет!" Хосе запротестовал, демонстрируя заботу сына об отце.
  
   "Да, это правда. Я совершенно уверен, что никто из вас не слишком шокирован. Вам стоит только взглянуть на меня, чтобы понять, что я серьезно болен ".
  
   Паулинус протянул руку, чтобы коснуться его запястья, и Магдалена заломила руки.
  
   "И Паулинус, неужели ты не признаешь, что видел имя Иосифа Флавия из Вектиды, внесенное в одну из книг?"
  
   Паулинус ответил пересохшими губами: "У меня есть".
  
   "И ты точно знаешь мою дату?"
  
   "Я верю".
  
   "Это скоро?"
  
   "Это так".
  
   "Надеюсь, это не завтра", - пошутил он.
  
   "Это не так".
  
   "Превосходно", - сказал он, слегка постукивая кончиками пальцев друг о друга. "Это мой долг - готовиться к будущему, не только для аббатства, но и для Октавуса и Библиотеки. Итак, здесь, сегодня вечером, я заявляю, что пошлю за епископом и буду умолять его, после моей кончины, возвысить сестру Магдалену до настоятельницы Вектиса, а брата Хосе - до приора. Брат Паулинус, дорогой друг, ты будешь продолжать служить им так же верно, как делал это для меня ".
  
   Магдалена низко склонила голову, чтобы скрыть тонкую улыбку, которую она едва смогла подавить. Паулинус и Хосе были немы от горя.
  
   "И у меня есть еще одно заявление", - продолжил Джозефус. "Сегодня вечером мы формируем новый орден внутри Вектис, тайный и священный орден для защиты и сохранения Библиотеки. Мы четверо являемся членами-основателями, которые отныне будут известны как Орден Имен. Давайте помолимся".
  
   Он вел их в глубокой молитве, и когда он закончил, они восстали как один.
  
   Иосиф Флавий коснулся Магдалены за ее костлявое плечо. "Когда вечерня закончится, мы сделаем то, что должно быть сделано. Сделаешь ли ты это добровольно?"
  
   Пожилая женщина поколебалась и молча помолилась Святой Матери. Джозефус ждал ее ответа. "Я сделаю это", - сказала она.
  
   После вечерни Иосиф Флавий удалился в свою комнату, чтобы поразмышлять. Он знал, что происходит, но не хотел быть свидетелем событий лично. Его решимость была сильной, но в глубине души он оставался доброй, нежной душой, у которой не хватало духу для такого рода бизнеса.
  
   Он знал, что, когда он склонил голову в молитве, Магдалена и Хосе вели Марию из Хоспициума по темной тропинке в Скрипторий. Он знал, что она будет тихо плакать. Он знал, что плач перерастет в громкие рыдания, когда они потащат ее за руку вниз по лестнице в подвал. И он знал, что рыдания превратятся в крики, когда Паулинус откроет дверь в комнату Октавуса, и Хосе силой втолкнет ее через порог, а затем запрет дверь за ней на задвижку.
  
  
   30 ЯНВАРЯ 1947
  
  
  
   ОСТРОВ УАЙТ, Англия
  
   Сержант Эгги Сондерс, как он это называл, кувыркался на сене с Лорел Барнс, пышногрудой женой командира авиакрыла Джулиана Барнса, посреди кровати командира авиакрыла с балдахином. Он очень наслаждался собой. Это был великолепный загородный дом с великолепной спальней хозяина, уютным маленьким камином, чтобы согреться, и благодарной миссис Барнс, которая привыкла заботиться о себе сама во время военного перерыва своего мужа.
  
   Реджи был румяным, дородным парнем с мужественным пивным животиком. Детская улыбка и невероятно широкие плечи были тем ударом, который поражал самых разных женщин, включая нынешнюю. За его озорством и болтливой приветливостью скрывался моральный компас, который был нарушен. Стрелка указывала только в одном направлении, на Реджи Сондерса. Он всегда чувствовал, что мир обязан ему своим существованием, и его успешное прохождение Мировой войны с неповрежденными глазами, конечностями и гениталиями было для него знаком того, что благодарная нация должна продолжать удовлетворять его потребности, будь то финансовые или чувственные. Законы короны и общественные нравы были приблизительными ориентирами в его мире, вещами, которые, возможно, следует учитывать, а затем игнорировать.
  
   Его военная служба в армии началась неприятно и неудобно в качестве штаб-сержанта Восьмой армии Монтгомери, пытавшегося выбить Роммеля из Тобрука. После слишком долгого пребывания в пустыне он добился перевода в 1944 году из Северной Африки в освобожденную Францию в полк, которому было поручено восстанавливать и каталогизировать награбленные нацистами произведения искусства.
  
   Его босс был милейшим джентльменом, которого он когда-либо встречал, преподавателем Кембриджа, чья идея командовать людьми заключалась в том, чтобы вежливо спрашивать их, могут ли они помочь ему с тем или иным. Невероятно, но армия правильно поступила с майором Джеффри Этвудом, найдя профессору археологии и древностей работу, которая действительно соответствовала его навыкам, вместо того, чтобы опасно и неэффективно заставлять его где-то работать с картой, полевым биноклем и большим оружием.
  
   Работа Сондерса в основном состояла в том, чтобы приказывать команде парней вытаскивать тяжелые деревянные ящики из подвалов и переносить их в другие подвалы. Он никогда не разделял чувства морального возмущения по поводу захватов немцами. Он нашел их воровство вполне понятным при данных обстоятельствах. Фактически, под его присмотром пара безделушек прошла через его руки в обмен на несколько фунтов, а почему бы и нет? После войны он переходил с работы на работу, подрабатывая то тут, то там строительством, скрываясь, когда это было необходимо, от романтических увлечений. Когда Этвуд позвонил, чтобы узнать, не заинтересует ли его небольшое приключение на острове Уайт, он был в перерыве между занятиями и ответил: "Дуй мне в ухо, босс, и я последую за тобой куда угодно".
  
   Теперь Реджи вовсю колотился, приятно растворяясь в море розовой плоти, пахнущей тальком и лавандой. Хозяйка дома издавала негромкие воркующие звуки, которые отправили его в вольер в Кью Гарденс, куда его привели маленьким мальчиком, чтобы он немного приобщился к естественной культуре. Вскоре он мысленно вернулся к тому моменту. Приближался уксусный удар, а работа, которую стоит делать, - это работа, которую стоит делать хорошо, всегда говорил его дедушка. Затем он услышал что-то механическое, гортанный рокот.
  
   Годы ночного патрулирования в ливийских и марокканских пустынях натренировали его слух - навык выживания, который он использовал в очередной раз.
  
   "Не останавливайся, Реджи!" - простонала миссис Барнс.
  
   "Подожди секунду, лепесток. Ты слышал это?"
  
   "Я ничего не слышу".
  
   "Двигатель". Это была не машина для прислуги, только не эта. Он мог сказать, что это была чистокровная лошадь. "Ты уверена, что муженек не должен родить?"
  
   "Я говорил тебе. Он в Лондоне." Она схватила его за ягодицы и попыталась снова завести его.
  
   "Кто-то идет, милая, и это не чертов почтальон".
  
   Он встал с кровати голый и раздвинул ближайшие занавески. Пара фар пронзила темноту.
  
   К парадному входу подкатила, хрустя гравием, вишневая Invicta, редкой красоты, настолько характерная, что он узнал ее, как только на нее упал свет фонарей у входа.
  
   "Кто, ты знаешь, водит красную "Инвикту"?" он спросил.
  
   С таким же успехом он мог бы спросить: "Вы слышали, что сатана был у входной двери?"
  
   Она вскочила с кровати, хватаясь за нижнее белье, издавая пронзительные звуки страха и тревоги.
  
   "Это, должно быть, машина командира крыла", - обреченно сказал Реджи, пожимая своими широкими плечами. "Я пойду сейчас, милая. Та-та."
  
   Он влез в брюки и, прижав остальную одежду к груди, слетел по задней лестнице на кухню. Он прошел через заднюю дверь для прислуги как раз в тот момент, когда командир крыла входил в зал приемов, весело окликая свою жену: "Привет, хо! Угадай, кто вернулся домой на день раньше!"
  
   Реджи закончил одеваться в саду и сразу начал дрожать. В то время как предыдущая неделя была не по сезону теплой, поток холодного воздуха с севера сбивал столбик термометра. Он встретился с женой возле паба, и она отвезла их к дому. Теперь он застрял по меньшей мере в шести милях от лагеря, и, как он думал, у него не было другого выхода, как повернуть вспять.
  
   Он на цыпочках прокрался к выходу. Invicta 1930 года излучала тепло. Его кабина была глубокой, как ванна, с рифлеными сиденьями из красной кожи. Ключи болтались в замке зажигания. Его аналитический процесс был несложным: мне холодно, автомобиль теплый, я просто возьму его напрокат, чтобы прокатиться по дороге. Он запрыгнул внутрь и повернул ключ. 140-сильный двигатель Lagonda взревел слишком громко. Секунду спустя он запаниковал. Где, черт возьми, был рычаг переключения передач? Он провел руками по всему телу, нащупывая это. Входная дверь дома распахнулась.
  
   Затем он вспомнил: это была неисправная автоматическая коробка передач, первая в Британии! Он нажал на акселератор, и передача сработала плавно. Машина рванулась вперед, разбрызгивая гравий. В зеркале заднего вида он увидел разъяренного мужчину средних лет, потрясающего сжатыми кулаками в воздух. Двигатель заглушил все, что он кричал.
  
   "И тебе того же, приятель", - крикнул Реджи. "Спасибо за ваш мотор и спасибо за вашу жену".
  
   Он отказался от Invicta в пабе в Фишборне и быстро прошел последнюю милю, насвистывая в темноте и потирая руки, чтобы согреться. В лагере пылал камин, заправленный керосином, и это помогло ему найти свой путь. Плотный покров облаков рассеивал лунный свет, окрашивая ночное небо в цвет серой фланели. Пары от огня взметнулись вверх, густые и черные, как порочные гарпии, и Реджинальд следил за их нарастанием, пока не потерял их из виду на фоне нависающего шпиля собора аббатства Вектис.
  
   Дверь в одном из полуразрушенных фургонов открылась, когда Реджи приблизился к огню, чтобы согреться. Долговязый молодой человек крикнул: "Боже! Вы только посмотрите, кто вернулся! Реджа выгнали!"
  
   "Я ушел по собственному желанию, приятель", - коротко ответил Реджи. "Есть что-нибудь поесть?"
  
   "Банка фасоли, я бы подумал".
  
   "Ну, тогда выкинь одну, я умираю с голоду после секса".
  
   Молодой человек расхохотался, но слово имело магическое значение, потому что каждая из четырех дверей фургона открылась, и их обитатели высыпали наружу, чтобы услышать больше. Даже Джеффри Этвуд вышел из фургона босса, одетый в толстую шерстяную водолазку, задумчиво попыхивая трубкой. "Кто-то сказал "трахаться"?"
  
   "Вы же не ждете, что я поцелую и расскажу?"
  
   "Да, пожалуйста", - непристойно сказал долговязый молодой человек, Деннис Спенсер. Он был прыщавым первокурсником в Кембридже, достаточно молодым, чтобы уклониться от государственной службы.
  
   Там было еще четверо, трое мужчин и женщина, все они из отдела Этвуда. Мартин Бэнкрофт и Тимоти Браун, как и Спенсер, были старшекурсниками, хотя и зрелыми студентами, которые вернулись с войны, чтобы получить дипломы. Мартин никогда не покидал Англию. Он служил в Лондоне в качестве офицера разведки. Тимоти был радистом на военно-морском фрегате, действовавшем в основном на Балтике. У обоих кружилась голова от возвращения в Кембридж и они были на седьмом небе от перспективы немного поработать на местах.
  
   Эрнест Мюррей был старше, ему было за тридцать, в настоящее время он заканчивал степень доктора философии. в древностях, которые он поспешно забросил, когда немцы вторглись в Польшу. Он был свидетелем тяжелых боевых действий в Индокитае, которые сделали его болезненно неуверенным в себе. Почему-то англосаксонская археология больше не казалась ему столь актуальной, и он не мог понять, чем хочет заниматься всю оставшуюся жизнь.
  
   Единственной женщиной в группе была Беатрис Слейд, преподаватель средневековой истории и академическое доверенное лицо Этвуда, которая в значительной степени руководила его кафедрой во время войны. Она была жесткой, остроумной, как пожарный кран, леди, открытой лесбиянкой, что было общеизвестно. Она и Реджи были по сути несовместимыми человеческими существами. Когда она повернулась к нему спиной, он грубо высмеял ее сексуальность, а когда повернулся к нему, она сделала то же самое с ним.
  
   "Ах, мы все на ногах", - сказал Этвуд, моргая от жгучего огня. "Может, выпьем кофе, пока Редж рассказывает нам свою историю?"
  
   "Я сварю чай, профессор", - предложил Тимоти.
  
   "Так что же произошло потом, Редж?" - Спросил Мартин. "Я подумал, что сегодня вечером ты будешь нежиться в пуховой перине, а не здесь, в ржавом ведре".
  
   "Было небольшое беспокойство, приятель", - ответил он. "Ничего такого, с чем я не смог бы справиться". Он свернул сигарету и лизнул бумагу.
  
   "Ничего такого, с чем ты не смог бы справиться?" Насмешливо спросила Беатрис. "Загнанный в угол, потому что она хотела пойти снова?" При этом она покачивала бедрами, как королева бурлеска, и все они, даже Этвуд, начали выть на его счет.
  
   "Очень смешно, очень забавно", - сказал Реджи. "Ее муж вернулся домой пораньше, и мне пришлось немедленно покинуть помещение, чтобы избежать неприятной встречи".
  
   "Послушайте, мистер Сондерс, " сказал Деннис с насмешливым уважением к своему старшему, " ваша задница была одета или раздета во время этого удаления?"
  
   Они вспыхнули снова. Этвуд сделал несколько затяжек из своей трубки и задумчиво произнес: "Это довольно неприятный мысленный образ".
  
   Утро было зимним, с несколькими хлопьями снега; земля выглядела так, словно ее слегка посыпали солью. Эрнест был отличным поставщиком провизии и умудрялся готовить полноценный завтрак на семерых на двух газовых конфорках. Они сидели вокруг костра на ящиках из-под молока, закутанные в несколько слоев шерсти, подкрепляясь дымящимися кружками сладкого чая. Хрустя треугольником обжаренного хлеба, обмакнутого в желток, Этвуд посмотрел через холодное поле на ледяное море и заметил: "Кому принадлежала идея вести раскопки в январе?"
  
   Было бы лучше, если бы это было теплое летнее утро или свежее осеннее, но для всех них было совершенно фантастично находиться здесь в любое время года, в любых условиях. Казалось, только вчера они были в гуще войны, мечтая о том, каким блаженством было бы немного заняться археологией на мирном острове. Итак, как только Этвуд получил грант в 300 фунтов стерлингов от Британского музея на возобновление раскопок в Вектисе, он поспешно организовал раскопки, к черту зиму.
  
   Реджи был пит-боссом. Он посмотрел на часы, встал и своим лучшим сержантским голосом крикнул: "Ладно, парни, давайте двигаться дальше! Сегодня нам предстоит разоблачить много грязи ".
  
   Тимоти преувеличенно указал на Беатрис и одними губами задал вопрос, парни?
  
   "Ты прав", - сказал Реджи, собирая свое снаряжение, - "Я прошу прощения. Она слишком чертовски взрослая, чтобы я мог называть ее парнем ".
  
   "Отвали, ты, жалкий придурок", - сказала она.
  
   Раскопки Этвуда проходили в углу территории аббатства, вдали от основного комплекса зданий. Лорд-настоятель, дом Уильям Скотт Лоулор, священнослужитель с мягким голосом и страстью к истории, был достаточно любезен, чтобы разрешить кембриджской вечеринке разбить лагерь на территории комплекса. В свою очередь, Этвуд пригласил его прогуляться, чтобы ознакомиться с отчетами о проделанной работе, а в предыдущую субботу Лоулор даже появился в синих джинсах и куртке с капюшоном, чтобы провести час, отскребая квадратный метр лопаткой.
  
   Диггеры маршировали по полю от кемпинга, в то время как соборные колокола отбивали 9:00 утра к мессе и заутрене. Чайки кружили и жаловались над головой, а вдалеке пенились стально-голубые волны Солента. На востоке шпиль собора выглядел великолепно на фоне яркого неба. Через поля крошечные фигурки монахов в темных одеяниях выходили из своих общежитий в церковь. Этвуд наблюдал за ними, щурясь от солнечного света, поражаясь их безвременью. Если бы он стоял на том же месте тысячу лет назад, выглядела бы сцена сильно иначе?
  
   Место раскопок было аккуратно выложено колышками и бечевкой. Он занимал площадь сорок на тридцать метров, богатую коричневую землю с содранной травой и верхним слоем почвы. Издалека было видно, что весь участок находился в углублении, примерно на метр ниже окружающего поля. Именно эта лощина привлекла интерес Этвуда перед войной, когда он обследовал территорию аббатства. Несомненно, на этом месте была какая-то активность. Но почему так далеко от главного комплекса аббатства?
  
   В ходе двух кратких раскопок в 1938 и 1939 годах Этвуд вырыл пробные траншеи и обнаружил свидетельства каменного фундамента и фрагменты керамики двенадцатого, но в основном тринадцатого века. Пока бушевала война, его мысли часто возвращались к Вектис. Какого черта там было построено сооружение тринадцатого века, настолько изолированное от сердца аббатства? Была ли его цель клерикальной или светской? В архивах библиотеки аббатства не было упоминания об этом здании. Он смирился с тем фактом, что Гитлера нужно было победить, прежде чем он смог разгадать тайну.
  
   На южной стороне участка, обращенной к морю, Этвуд копал свою главную траншею - выемку длиной тридцать метров, шириной четыре и глубиной теперь три метра. Реджи, хороший специалист по тяжелой технике, начал рыть траншею с помощью механического экскаватора, и теперь вся команда была на глубоком рытье, работая лопатами и ковшами. Они шли вдоль того, что осталось от южной стены здания, до самого фундамента, чтобы посмотреть, смогут ли они найти уровень для занятий.
  
   Этвуд и Эрнест Мюррей находились в юго-западном углу вырубки, очищая стену лопатками, чтобы сфотографировать участок.
  
   "Вот этот уровень", - сказал Этвуд, указывая на неровную полосу черной почвы, пересекающую участок, - "Видите, как она повторяет вершину стены? Там был пожар."
  
   "Случайно или преднамеренно?" - Спросил Эрнест.
  
   Этвуд посасывал свою трубку. "Всегда трудно говорить. Возможно, это было сделано намеренно, как часть ритуала."
  
   Эрнест нахмурил брови. "С какой целью? Это был не совсем языческий сайт. Это было одновременно с аббатством внутри периметра аббатства!"
  
   "Отличная мысль, Эрнест. Ты уверен, что в конце концов не хочешь продолжить карьеру в археологии?"
  
   Молодой человек пожал плечами. "Я не знаю".
  
   "Что ж, пока вы размышляете о своей судьбе, давайте сделаем эти снимки и начнем раскопки еще на полметра или около того. Мы не можем быть далеко от пола ".
  
   Этвуд отправил троих студентов в юго-западный угол, чтобы углубить траншею. Беатрис сидела за переносным столиком возле разделочной доски, составляя каталог глиняных осколков, а Этвуд повел Эрнеста и Реджи в северо-западный угол участка, чтобы вырыть небольшую траншею в попытке найти другой конец фундаментной стены. С наступлением утра стало заметно теплее, и диггеры начали снимать слои одежды, пока не остались только в рубашках.
  
   Во время ланча Этвуд подошел к глубокой траншее и заметил: "Что это? Там что, еще одна стена?"
  
   "Я думаю, да", - нетерпеливо сказал Деннис. "Мы собирались забрать тебя".
  
   Они обнажили верхнюю часть более тонкой каменной стены, идущей параллельно и примерно в двух метрах от основного фундамента.
  
   "Видишь? В этом есть пробел, профессор, " предложил Тимоти. "Могла ли там быть дверь?"
  
   "Что ж, возможно. Возможно, и так, " сказал Этвуд, спускаясь по лестнице. "Интересно, не могли бы вы немного убрать эту область", - сказал он, указывая на немного грязи. "Если внутренняя стена переходит во внешнюю перпендикулярно, я бы сказал, что у нас небольшая комната. Разве это не было бы здорово?"
  
   Трое молодых людей встали на колени, чтобы начать тереть. Деннис работал у внешней стены, Мартин - у внутренней, Тимоти - посередине. В течение нескольких минут все они со звоном соприкоснулись с камнем.
  
   "Вы были правы, профессор!" Сказал Мартин.
  
   "Ну, я занимаюсь этим уже несколько лет. Ты начинаешь разбираться в такого рода вещах ". Он был доволен собой и закурил трубку в знак празднования. "После обеда давайте раскопаем до уровня пола и посмотрим, сможем ли мы найти, для чего предназначалась эта маленькая комната?"
  
   Молодые люди поспешили с обедом, стремясь поскорее найти слово. Они проглотили бутерброды с сыром и лимонным соком и прыгнули обратно в яму.
  
   "Вы ни на кого не производите впечатления, вы, чертовы брюзги!" - Крикнул им вслед Реджи, лежа на куче грязи и закуривая самокрутку.
  
   "Заткнись, Редж", - сказала Беатрис. "Оставь их в покое. И еще сверни нам по сигаретке".
  
   Час спустя молодые люди позвали остальных. Трое старшекурсников стояли по периметру маленькой комнаты, выглядя впечатленными собой.
  
   "Все, мы нашли слово!" Воскликнул Деннис.
  
   На обозрение была выставлена поверхность из гладких темных камней, искусно обработанных для соединения друг с другом в сплошную поверхность. Но внимание Этвуда привлекла другая особенность. "Что это?" - спросил он и спустился вниз, чтобы рассмотреть поближе.
  
   В юго-западном углу маленькой комнаты находился камень побольше, который, казалось, был не на своем месте. Камни на полу были из голубого камня. Этот, более крупный, представлял собой большой известняковый блок, примерно два на полтора метра и довольно толстый. Он выступал почти на фут выше уровня пола и имел неровные края.
  
   "Есть какие-нибудь соображения?" - Спросил Этвуд своих людей, обводя его края лопаткой.
  
   "Не похоже, что это принадлежит, не так ли?" Сказала Беатриче.
  
   Эрнест сделал несколько снимков. "Кто-то приложил немало усилий, чтобы протащить это".
  
   "Мы должны попытаться изменить это", - сказал Этвуд. "Редж, у кого, по-твоему, самая сильная спина?"
  
   "Это, должно быть, Беатрис", - ответил Реджи.
  
   "Отвали, Редж", - сказала женщина. "Давайте посмотрим на часть этой знаменитой мышечной силы".
  
   Реджи достал лом и попытался просунуть лезвие под выступ известняка. Он использовал камень в качестве точки опоры, но блок все равно не сдвинулся с места. Обливаясь потом, он заявил: "Правильно! Я достаю чертова копателя ".
  
   Реджи потребовался час, чтобы с помощью механического экскаватора соорудить собственный пандус, чтобы спуститься достаточно низко, чтобы безопасно добраться до квартала.
  
   Когда он занял позицию, достаточно близко, чтобы дотянуться до скалы с ведром, и достаточно далеко от края выемки, чтобы избежать обвала, он крикнул из кабины, что готов. Сквозь гул дизельного двигателя звонили колокола, призывая к службе "Нет".
  
   Реджи прижал зубья ковша к краю известняка и удержался при первом заходе. Он повернул ведро к рукоятке, и каменный блок приподнялся.
  
   "Держись!" Этвуд закричал. Реджи заморозил действие. "Тащи туда лом!"
  
   Мартин прыгнул внутрь и просунул железный прут в щель между известняком и камнями настила. Он наклонился к стойке, но не смог сдвинуть ее ни на дюйм. "Слишком тяжелый!" - крикнул он.
  
   Мартин постоянно нажимал, Реджи снова передвинул ведро, и камень скользнул на фут, затем на другой. Мартин управлял им с помощью лома, и когда он сдвинулся достаточно, чтобы быть устойчивым, замахал руками, как сумасшедший. "Остановись! Остановись! Иди сюда! Иди сюда!"
  
   Реджи заглушил двигатель, и все они забрались в яму.
  
   Деннис увидел это первым. "Черт возьми!"
  
   Тимоти покачал головой. "Вы только посмотрите на это!"
  
   Пока остальные в возбуждении смотрели на него, Реджи снова зажег собачью сигарету, которую хранил в кармане рубашки, и глубоко затянулся табаком. "Трахни меня. Это должно быть там, проф?"
  
   Этвуд с удивлением погладил свою редеющую шевелюру и просто сказал: "Нам понадобится немного света".
  
   Они смотрели в глубокую черную дыру, и косые лучи послеполуденного солнца освещали то, что казалось каменной лестницей, спускающейся под землю.
  
   Деннис побежал обратно в лагерь, чтобы забрать все фонарики на батарейках, которые смог найти. Он вернулся, покрасневший и пыхтящий, и раздал их по кругу.
  
   Реджи хотел защитить своего старого босса, поэтому настоял на том, чтобы идти первым. В свое время он зачистил несколько подземных бункеров Роммеля и знал, как действовать в стесненных условиях. Остальные последовали за крупным мужчиной гуськом, а Беатрис, лишенная своей обычной бравады, робко прикрывала тыл.
  
   Когда все они успешно преодолели узкую спиральную лестницу, уходившую, по оценке Этвуда, на невероятные сорок-пятьдесят футов прямо в землю, они оказались втиснутыми в помещение размером не намного больше двух лондонских такси. Воздух был застоявшимся, и Мартин, который был склонен к клаустрофобии, сразу почувствовал отчаяние. "Здесь немного тесновато", - захныкал он.
  
   Все они двигали своими фонариками по кругу, и лучи пересекались, как прожекторы во время блицкрига.
  
   Реджи был первым, кто понял, что здесь есть дверь. "Hallo! Что ты здесь делаешь?" Он изучил испещренную червями поверхность с помощью своего фонарика. Огромный железный ключ торчал из зияющей замочной скважины.
  
   Этвуд направил на это свой свет и сказал: "За пенни, за фунт. Ты играешь?"
  
   Юный Деннис подкрался поближе. "Абсолютно!"
  
   "Тогда ладно", - сказал Этвуд. "Ваша честь, Реджи".
  
   Со своего сжатого положения сзади Беатрис не могла видеть, что происходит. "Что? Что мы делаем?" Ее голос был напряженным.
  
   "Мы открываем чертовски большую дверь", - объяснил Тимоти.
  
   "Ну, поторопись, " настаивал Мартин, " или я возвращаюсь наверх. Я не могу дышать ".
  
   Реджи повернул ключ, и они услышали лязг какого-то механизма. Он прижал ладонь к прохладной деревянной поверхности, но дверь не поддавалась. Она сопротивлялась его усилиям, пока он не навалился на нее всем весом своего плеча.
  
   Она медленно со скрипом открылась.
  
   Они перемешались, как будто были в цепной банде, и все они начали прочесывать новое пространство своими лучами.
  
   Эта комната была больше первой, намного больше.
  
   Их разумы собрали скремблированные стробоскопические изображения во что-то связное, но увидеть это не было равносильно вере, по крайней мере, поначалу.
  
   Никто не осмеливался заговорить.
  
   Они находились в помещении с высоким куполом, размером с конференц-зал или небольшой театр. Воздух был прохладным, сухим и затхлым. Пол и стены были выложены из больших каменных блоков. Этвуд обратил внимание на эти конструктивные особенности, но его потряс длинный деревянный стол и скамья. Он поводил фонариком по столу слева направо и прикинул, что длина стола была более двадцати футов. Он придвинулся ближе, пока его бедра не коснулись ее. Он осветил своим светом его поверхность. Там был глиняный горшок размером с чайную чашку, с черным осадком. Дальше по скамейке был второй горшок, третий, четвертый.
  
   Могло ли это быть?
  
   Этвуду пришло в голову направить свой луч за пределы стола.
  
   Там был еще один стол. А за ней другая. И еще одно. И еще одно.
  
   Его разум помутился. "Мне кажется, я знаю, что это такое".
  
   "Я весь внимание, профессор", - тихо сказал Реджи. "Что, черт возьми, это такое?"
  
   "Это скрипторий. Подземный скрипторий. Просто потрясающе".
  
   "Если бы я знал, что это значит", - раздраженно сказал Реджи, - "Я бы знал, что это такое, не так ли?"
  
   Беатрис с благоговением объяснила: "Это место, где монахи копировали рукописи. Если я не ошибаюсь, это первый подземный, когда-либо обнаруженный."
  
   "Вы не ошибаетесь", - сказал Этвуд.
  
   Деннис потянулся за чернильницей, но Этвуд остановил его. "Не прикасайся. Все должно быть сфотографировано на месте, в точности таким, каким мы его находим ".
  
   "Извини", - сказал Деннис. "Как ты думаешь, мы найдем здесь какие-нибудь рукописи?"
  
   "Разве это не было бы чудесно", - сказал Этвуд прерывающимся голосом. "Но я бы не стал на это рассчитывать".
  
   Они решили разделиться на две группы, чтобы исследовать границы палаты. Эрнест повел троих студентов направо, а Этвуд повел Реджи и Беатрис налево. "Будь осторожен, когда идешь", - предупредил Этвуд.
  
   Проходя мимо, он пересчитал каждый ряд столов и, когда насчитал пятнадцать, увидел, что Реджи освещает еще одну большую дверь в задней части зала. "Хочешь пройти через это?" - Спросил Реджи.
  
   "Почему бы и нет?" Этвуд ответил. "Однако ничто не может превзойти это".
  
   "Наверное, это чертов ватерклозет", - нервно пошутила Беатрис.
  
   Они практически навалились на Реджи, когда он поднял тяжелую задвижку и распахнул дверь.
  
   Внезапно они посветили своими фонариками внутрь.
  
   Этвуд ахнул.
  
   Он почувствовал слабость, и ему буквально пришлось сесть на каменный пол. Его глаза начали наполняться слезами.
  
   Реджи и Беатрис держались друг за друга, ища поддержки, впервые две противоположности притянулись друг к другу.
  
   Из дальнего угла они услышали, как остальные настойчиво кричат: "Профессор, подойдите сюда. Мы нашли катакомбы!"
  
   "Там сотни скелетов, может быть, тысячи!"
  
   "Продолжается вечно!"
  
   Этвуд не смог ответить. Реджи сделал несколько шагов назад, чтобы убедиться, что с его боссом все в порядке. Он наклонился, помог пожилому мужчине подняться на ноги и прогремел своим самым громким военным баритоном: "К черту скелеты, вы все! Вам всем лучше подойти сюда, потому что вы не поверите, во что мы ввязались ".
  
   Первой мыслью Этвуда было, что он мертв, что он вдохнул какие-то токсичные пары и умер. Он не был религиозным человеком, но это должен был быть какой-то потусторонний опыт.
  
   Нет, это было по-настоящему. Если первое помещение было размером с кинотеатр, то второе было размером с авиационный ангар. Слева от него, всего в десяти футах от двери, стоял огромный деревянный ящик, заполненный огромными томами в кожаных переплетах. Справа от него была такая же стопка, а между ними был коридор, достаточно широкий, чтобы мог пройти человек. Этвуд пришел в себя и проследил одну стопку фонариком, чтобы понять ее размеры. Он был около пятидесяти футов в длину, около тридцати футов в высоту и состоял из двадцати полок. Он быстро подсчитал количество книг только на одной полке: около 150.
  
   Все его нервные окончания покалывало, когда он вышел в центральный коридор. По обе стороны стояли огромные книжные шкафы, идентичные первой паре, и они, казалось, уходили все дальше и дальше в темноту.
  
   "Здесь до хрена книг", - сказал Реджи.
  
   Этвуд почему-то надеялся, что первые слова, произнесенные по случаю одного из величайших открытий в истории археологии, могли бы быть более глубокими. Слышал ли Картер у входа в гробницу Тутанхамона: "Здесь полно дерьма, приятель?" Тем не менее, ему пришлось согласиться.
  
   "Я должен так сказать".
  
   Он нарушил свое собственное правило "не прикасаться" и мягко коснулся указательным пальцем корешка одной книги на полке на уровне глаз в конце третьей стопки. Кожа была прочной и в отличной сохранности. Он осторожно вытащил его.
  
   Он был тяжелым, по меньшей мере, весом с пятифунтовый мешок муки, примерно восемнадцати дюймов в длину, двенадцати дюймов в ширину, пяти дюймов в толщину. Кожа была прохладной, блестящей, без каких-либо отметин на обложках, но на корешке он увидел большую четкую цифру, глубоко врезанную в кожу: 833. Пергаменты были грубо вырезаны, слегка неровные. Там должно было быть две тысячи страниц.
  
   Реджи и Беатрис были рядом с ним. Оба направили свои лучи на книгу, которую он баюкал на сгибе руки. Он осторожно открыл его на случайной странице.
  
   Это был список. Имена, судя по трем столбцам на странице, около шестидесяти имен в каждом столбце. Перед каждым именем стояла дата, все они 231833. После каждого имени стояло слово Mors или Natus. "Это что-то вроде реестра", - прошептал Этвуд. Он перевернул страницу - опять то же самое. Бесконечный список. "У тебя есть какие-нибудь мысли по этому поводу, Би?" он спросил.
  
   "Похоже, это запись рождений и смертей, какие могла бы вести любая средневековая приходская церковь", - ответила она.
  
   "Их довольно много, не так ли?" Сказал Этвуд, направляя свой луч вдоль длинного центрального коридора.
  
   Остальные подтянулись и шептались у входа в библиотеку. Этвуд перезвонил им, чтобы они пока оставались на месте. Он не заметил, что Реджи направился по коридору, вглубь помещения.
  
   "Как ты думаешь, сколько лет этому хранилищу?" Этвуд спросил Беатрис.
  
   "Ну, судя по каменной кладке, конструкции двери и замковому оборудованию, я бы сказал, одиннадцатый, может быть, двенадцатый век. Рискну предположить, что мы первые живые души, которые дышат этим воздухом примерно за восемьсот лет."
  
   С расстояния в сотню футов до них донесся голос Реджи. "Если босси-бутс такой чертовски умный, тогда откуда у меня здесь книга, в которой указаны даты шестого мая 1467 года?"
  
   Им нужен был генератор. Несмотря на их лихорадочное возбуждение, Этвуд решил, что проводить дальнейшие исследования в темноте слишком опасно. Они вернулись по своим следам и вышли на яркий послеполуденный свет, затем поспешно прикрыли проход к винтовой лестнице досками и брезентом, а затем слоем грязи в дюйм, чтобы случайный наблюдатель, такой как аббат Лоулор, ничего не заметил. Этвуд предостерег их. "Никто никому не должен говорить об этом ни слова. Кто угодно!"
  
   Они вернулись в свой лагерь, и Реджи взял пару парней, чтобы найти генератор где-нибудь на острове. Этвуд отсиживался в своем фургоне, яростно делая записи в блокноте, а остальные вполголоса переговаривались между собой за тушеной бараниной.
  
   После захода солнца фургон вернулся. Они нашли строителя в Ньюпорте, который нанял им портативный генератор. Они также закупили несколько сотен футов электрической линии и ящик с лампочками.
  
   Реджи открыл заднюю часть фургона для осмотра профессором. "Реджинальд избавляет", - гордо заявил он.
  
   "Кажется, он всегда так делает", - сказал Этвуд, похлопывая крупного мужчину по спине.
  
   "Это важно, не так ли, босс?"
  
   Этвуд был подавлен; опыт ведения дневника оставил его нервно подавленным. "Ты всегда мечтаешь найти что-то очень важное. Что-то, что меняет ландшафт, так сказать. Что ж, старина, боюсь, это может оказаться слишком большим."
  
   "Что ты имеешь в виду?"
  
   "Я не знаю, Редж. Я должен сказать тебе, у меня плохое предчувствие ".
  
   Все следующее утро они провели, заводя генератор и обвешивая подземные сооружения лампами накаливания. Этвуд решил, что фотография - это первоочередная задача бизнеса, поэтому он поручил Тимоти и Мартину снимать помещение скриптория, Эрнесту и Деннису - катакомбы, а они с Беатрис сфотографировали библиотеку. Непрерывно трещали лампочки-вспышки, и затхлый воздух был пропитан запахом озона. Реджи выступал в роли бродячего электрика, прокладывая провода, ремонтируя неисправные лампочки и ухаживая за генератором, который пыхтел на поверхности.
  
   К середине дня они обнаружили, что огромная библиотека была только первой из двух. В задней части первой камеры была вторая, предположительно построенная, как они считали, позднее, когда пространство было исчерпано. Второе хранилище было таким же огромным, как и первое, площадью 150 квадратных футов, по крайней мере, тридцать футов в высоту. В каждой комнате было шестьдесят пар длинных книжных шкафов, каждая пара разделялась узким центральным проходом. Большая часть стеллажей была забита толстыми томами, за исключением нескольких шкафов в задней части второй комнаты, которые были пусты.
  
   После того, как они бегло исследовали границы хранилищ, Этвуд произвел грубые вычисления в своем блокноте и показал цифры Беатрис. "Черт возьми!" - сказала она. "Это правда?"
  
   "Я не математик, но я верю, что это так".
  
   Библиотека содержала почти 700 000 томов.
  
   "Это сделало бы эту библиотеку одной из десяти крупнейших библиотек Британии", - сказала Беатрис.
  
   "И, осмелюсь сказать, самая интересная. Итак, должны ли мы попытаться понять, почему средневековые монахи - если это были они - довольно навязчиво записывали имена и даты из будущего?" Он захлопнул свой блокнот, и звук его эхом отдавался в течение нескольких ударов.
  
   "Я не выспалась, думая об этом", - призналась Беатрис.
  
   "Ни я. Следуй за мной".
  
   Он повел ее во вторую комнату. Они не слишком далеко протянули проволоку в эту комнату, и Беатрис держалась рядом с ним, они оба следили за болезненным желтым светом, отбрасываемым его фонариком. Они углубились в темные стеллажи, где он остановился и постучал по корешку: 1806.
  
   Он пересел в другой ряд. "Ах, 1870 год становится все ближе". Он продолжал читать, поглядывая на даты на корешках, пока, наконец, не сказал: "Ну вот, 1895 год, очень хороший год".
  
   "Почему?" - спросила она.
  
   "Год, когда я родился. Давайте посмотрим. Подвиньте этот свет поближе, не могли бы вы? Нет, нужно пойти немного раньше, этот начинается в сентябре ".
  
   Он положил книгу обратно и попробовал несколько соседних, пока не воскликнул: "Ага! Январь 1895 года. Знаешь, две недели назад у меня был день рождения. Итак, четырнадцатое января, много имен. Боже! Эта штука владеет всеми языками под солнцем! Есть китайский, арабский, английский, конечно, испанский...Это по-фински?- По-моему, это на суахили, если я не ошибаюсь." Его палец продвинулся на дюйм по колонкам, пока не остановился. "Клянусь Богом, Беатриче! Посмотри сюда! "Джеффри Филипп Этвуд 14 1 1895 Natus". Вот и я! Вот он я, черт возьми! Как, во имя Ада, они узнали, что Джеффри Филипп Этвуд должен был родиться 14 января 1895 года?"
  
   Ее голос был холоден. "Этому нет рационального объяснения, Джеффри".
  
   "Кроме того, что они были ужасно умными педерастами, ты бы не сказал? Рискну предположить, что это те, кто в катакомбах. Особое отношение к умным педерастам. Не собираются хоронить своих особых парней на обычном кладбище. Давай, поищем что-нибудь более свежее, хорошо?"
  
   Какое-то время они охотились во второй камере. Внезапно Этвуд остановился так резко, что Беатрис налетела на него сзади. Он тихо присвистнул. "Посмотри на это, Беатриче!"
  
   Он осветил лучом фонарика кучу ткани на земле в конце ряда, массу коричневого и черного материала, похожего на кучу белья. Они осторожно подошли ближе, пока не оказались перед ним, потрясенные видом полностью одетого скелета, лежащего на спине.
  
   На большом черепе соломенного цвета остались следы кожистой ткани и несколько прядей темных волос там, где раньше был скальп. Рядом с ним лежала плоская черная кепка. Затылочная кость была раздавлена глубоким вдавленным переломом черепа, а камни под ней были покрыты ржавыми пятнами древней крови. Одежда была мужской: черный подбитый камзол с высоким воротником; коричневые бриджи до колен; черные чулки, свободно сидящие на длинных костях; кожаные ботинки. Тело лежало поверх длинного черного плаща, отороченного по вороту крысиным мехом.
  
   "Этот парень явно не средневековый", - пробормотал Этвуд.
  
   Беатрис уже стояла на коленях, присматриваясь. "Я бы сказал, елизаветинской эпохи".
  
   "Ты уверен?"
  
   На поясе скелета висел пурпурный шелковый мешочек с вышитыми буквами J.C. Она ткнула в него указательным пальцем, затем осторожно развязала сухие завязки кошелька, высыпав серебряные монеты на ладонь. Это были шиллинги и три пенса. Этвуд придвинул свой луч ближе. На аверсе был изображен довольно мужественный профиль Елизаветы I. Беатрис перевернула монету, и над гербом было четко оттиснуто: 1581.
  
   "Да, я уверена", - прошептала она. "Как ты думаешь, Джеффри, что он здесь делает?"
  
   "Я скорее думаю, что сегодняшний день породит больше вопросов, чем ответов", - задумчиво ответил он. Его взгляд скользнул к стопкам над телом. "Смотри! Ближайшие книги датированы 1581 годом! Конечно, это не совпадение. Мы вернемся к нашему другу позже с фотоаппаратурой, но давайте сначала закончим наш квест ".
  
   Они осторожно обошли скелет и продолжали перебирать стеллажи, пока Этвуд не нашел то, что искал.
  
   К счастью, тома 1947 года были на расстоянии вытянутой руки, поскольку в них не было лестницы.
  
   Он осветил ящики своим лучом и воскликнул: "Я нашел это! Здесь начинается 1947 год ". Он взволнованно перебирал тома, пока не торжествующе не объявил: "Сегодня! Тридцать первое января!"
  
   Они сели вместе на холодный пол, протиснувшись между стеллажами, и положили тяжелую книгу себе на колени так, что одна половина лежала на ее бедре, а другая на его. Они просматривали страницу за страницей, заполненные именами. Natus, Mors, Mors, Natus.
  
   Этвуд потерял счет количеству перевернутых страниц: пятьдесят, шестьдесят, семьдесят.
  
   Затем он увидел это, за мгновение до того, как это сделала она: Реджинальд Уильям Сондерс Морс.
  
   Диггеры сделали Хитреца из Фишборна своим местным жителем. Они могли дойти до гостиницы пешком с места раскопок, пиво было дешевым, и хозяин позволил им платить по пенни с человека за пользование ванной в гостевом крыле. Вывеска паба с ухмыляющимся мужчиной, склонившимся над ручьем и ловящим форель голыми руками, никогда не переставала вызывать улыбку, но не этим вечером. Диггеры сидели в одиночестве за длинным столом в прокуренном общественном баре, угрюмо избегая местных жителей.
  
   Реджи посмотрел на свои часы и попытался отнестись к этому вопросу легкомысленно. "Этот раунд за мной, если я смогу одолжить пару фунтов. Верну тебе деньги завтра, Беатрис".
  
   Она полезла в сумочку и бросила ему несколько купюр. "Держи, ты, большая горилла. Ты будешь здесь, чтобы отплатить мне тем же ".
  
   Он выхватил банкноты. "Что вы думаете, профессор? Это занавески для старины Реджа?"
  
   "Я буду первым, кто признает это, я одурманен всем этим", - сказал Этвуд, быстро допивая оставшуюся четверть пинты своего пива. Он принимал третью порцию, что было больше, чем обычно, и у него кружилась голова. Все они выпивали залпом, и их слова становились невнятными.
  
   "Что ж, если это моя последняя ночь на земле, я ухожу с полным желудком лучшего горького", - сказал Реджи. "Опять то же самое для всех?"
  
   Он собрал пустые пинтовые кружки за ручки и отнес их к бару. Когда он был вне пределов слышимости, Деннис наклонился и прошептал группе: "Никто на самом деле не верит в эту чушь, не так ли?"
  
   Мартин покачал головой. "Если это чушь, то как получилось, что в одной из книг была указана дата рождения профессора?"
  
   "Да, как же так?" Вмешался Тимоти.
  
   "Этому должно быть научное объяснение", - сказала Беатрис.
  
   "Существует ли?" - Спросил Этвуд. "Почему все должно укладываться в аккуратную научную упаковку?"
  
   "Джеффри!" - воскликнула она. "Исходит от тебя? Доктор Эмпиризм? Когда ты в последний раз ходил в церковь?"
  
   "Не могу вспомнить. Раскопал довольно много старых." У него был ошеломленный вид новоиспеченного пьяницы. "Куда делось мое пиво?" Он поднял глаза и увидел Реджи в баре. "О, вот и он. Хороший человек. Пережил Роммеля. Надеюсь, он переживет Вектис ".
  
   Эрнест был задумчив. Он был не так навеселе, как остальные. "Нам нужно провести несколько тестов", - сказал он. "Нам нужно поискать больше людей, которых мы знаем, или, возможно, исторических личностей, чтобы подтвердить их даты".
  
   "Просто подход", - сказал Этвуд, ударяя рукой по пивному коврику. "Использование научного метода для доказательства того, что наука - это мусор".
  
   "А если все даты верны?" Спросил Деннис. "Тогда что?"
  
   "Тогда мы передадим это маленьким страшным парням, которые делают маленькие страшные вещи в маленьких страшных офисах в Уайтхолле", - ответил Этвуд.
  
   "Министерство обороны", - тихо сказал Эрнест.
  
   "Почему они?" Спросила Беатрис.
  
   "Кто еще?" - Спросил Этвуд. "Пресса? Папа римский?" Реджи ждал, когда трактирщик допьет последнюю пинту. "Мы умираем здесь от жажды!" Этвуд окликнул его.
  
   "Уже иду, босс", - сказал Реджи.
  
   Джулиан Барнс вошел в дверь, его пальто было распахнуто и развевалось. Никто не был удивлен больше, чем местные мужчины, которые знали, кто он такой, но никогда не видели его в пабе, не говоря уже об этом. У него была неприятная манера держаться, надменная смесь правомочности и напыщенности. Его волосы были зачесаны назад, усы идеально подстрижены. Он был маленьким и похожим на хорька.
  
   Один из местных, член профсоюза, который презирал свою судьбу, саркастически сказал: "Командир крыла перепутал нас с офисами консервативной партии. Вниз по дороге налево, сквайр!"
  
   Барнс проигнорировал его. "Скажите мне, где я могу найти Реджинальда Сондерса!" - прогремел он округлым ораторским тоном.
  
   Археологи вытянули головы во внимании.
  
   Реджи все еще был у бара, собираясь разнести налитые пинты. Он был на расстоянии броска дротика от напыщенного маленького человека. "Кто хочет знать?" - спросил он, выпрямляясь во весь свой устрашающий рост.
  
   "Вы Реджинальд Сондерс?" Официозно потребовал Барнс.
  
   "Кто ты, черт возьми, такой, приятель?"
  
   "Я повторяю свой вопрос, вы Сондерс?"
  
   "Да, я Сондерс. У тебя есть ко мне дело?"
  
   Маленький человек тяжело сглотнул. "Я полагаю, вы знаете мою жену".
  
   "Я также знаю ваш двигатель, шеф. Жеребьевка, которую я предпочитаю ".
  
   С этими словами командир крыла вытащил из кармана серебряный пистолет и выстрелил Реджи в лоб, прежде чем кто-либо успел что-либо сказать или сделать.
  
   После аудиенции у Уинстона Черчилля Джеффри Этвуда отвезли обратно в Хэмпшир на крытом армейском грузовике для перевозки грузов. Рядом с ним на деревянной скамье сидел бесстрастный молодой капитан, который говорил только тогда, когда к нему обращались. Пунктом назначения была база военного времени, где у армии все еще были большие казармы и тренировочный полигон, и где Этвуд и его группа были задержаны.
  
   В начале путешествия Этвуд спросил его: "Почему меня не могут освободить здесь, в Лондоне?"
  
   "Мои инструкции заключаются в том, чтобы вернуть вас в Олдершот".
  
   "Почему это так, если я могу спросить?"
  
   "Таковы мои инструкции".
  
   Этвуд прослужил в армии достаточно долго, чтобы отличить неподвижный объект, когда он его видел, поэтому он берег дыхание. Он предположил, что адвокаты составляют соглашения о неразглашении и что все будет хорошо.
  
   Пока фургон скрипел и дергался на изношенной подвеске, он пытался думать о приятных мыслях о своей жене и детях, которые будут вне себя от радости при его возвращении. Он подумал о хорошей еде, горячей ванне и возобновлении своих успокаивающих академических обязанностей. Вектис по необходимости исчез бы в глубоком колодце, его записи и фотографии были конфискованы, его воспоминания стерты, практически говоря. Он представлял, что мог бы тайком поболтать с Беатрис за бокалом шерри в своих комнатах в музее, но их жесткое заточение достигло желаемого эффекта: он был напуган. Гораздо более напуганный, чем когда-либо во время войны.
  
   Когда он вернулся в запертые казармы, была ночь, и его товарищи окружили его, как фотографы окружают кинозвезду. Бледные, подавленные, они похудели и были раздражительными, пресыщенными и больными от беспокойства. Беатрис разместили отдельно от мужчин, но ей разрешили оставаться с ними в течение дня в общей комнате, куда их надзиратели приносили им бесцветную армейскую жратву. Мартин, Тимоти и Деннис играли партию за партией в джин-рамми, Беатрис кипела от злости и ругалась на охранников, а Эрнест сидел в углу, поглаживая свои руки в возбужденном, депрессивном состоянии.
  
   Все они возлагали надежды на вылазку Этвуда в Лондон, и теперь, когда он вернулся, требовали знать каждую деталь. Они с восхищением слушали, как он пересказывал свой разговор с генерал-майором Стюартом, аплодировали и плакали, когда он сказал им, что их освобождение неизбежно. Это был всего лишь вопрос работы над соглашениями о государственной тайне для подписания. Даже Эрнест оживился и придвинул свой стул ближе, напряжение в его челюсти ослабло.
  
   "Ты знаешь, что я собираюсь сделать, когда вернусь в Кембридж?" Спросил Деннис.
  
   "Нас это не интересует, Деннис", - сказал Мартин, заставляя его замолчать.
  
   "Я собираюсь принять ванну, надеть чистую одежду, пойти в джаз-клуб и представиться распущенным женщинам".
  
   "Он сказал, что мы не заинтересованы", - сказал Тимоти.
  
   Они провели следующее утро в нетерпеливом ожидании новостей об их освобождении. Во время обеда вошел армейский рядовой с подносом и поставил его на общий стол. Он был скучным парнем без чувства юмора, которого Беатрис любила мучить. "Вот, ты, тупоголовый придурок", - сказала она. "Принеси нам пару бутылок вина. Сегодня мы возвращаемся домой ".
  
   "Я должен проверить, мисс".
  
   "Ты сделаешь это, сынок. И проверь, не вылились ли твои мозги из ушей ".
  
   Генерал-майор Стюарт снял трубку зазвонившего телефона в своем офисе в Олдершоте. Это был звонок из Лондона. Мышцы его жесткого лица, застывшего от презрения, не дрогнули. Обмен репликами был коротким, по существу. Не было необходимости в разъяснении. Он закончил "Да, сэр" и отодвинул свой стул от стола, чтобы выполнить приказ.
  
   Обед был неаппетитным, но они были голодны и полны желания. За черствыми булочками и клейкими спагетти Этвуд, человек с большими способностями к описанию, рассказал им все, что мог вспомнить о знаменитом подземном бункере Черчилля. В середине трапезы рядовой вернулся с двумя откупоренными бутылками вина.
  
   "Пока я живу и дышу!" Беатриче воскликнула. "Рядовой Дрочила пришел к нам на помощь!" Парень поставил бутылки на стол и ушел, не сказав ни слова.
  
   Этвуд оказал честь, разлив вино по бокалам. "Я хотел бы предложить тост", - сказал он, становясь серьезным. "Увы, мы никогда не сможем снова рассказать о том, что мы нашли в Вектисе, но наш опыт выковал между нами вечную связь, которую невозможно разорвать. За нашего дорогого друга Реджи Сондерса и за нашу чертову свободу!"
  
   Они чокнулись бокалами и залпом выпили вино.
  
   Беатрис скорчила гримасу. "Не из офицерской столовой, я не думаю".
  
   У Денниса начались схватки первым, возможно, потому, что он был самым маленьким и легковесным. Затем Беатрис и Этвуд. Через несколько секунд все они упали со своих стульев и корчились в конвульсиях на полу, с зажатыми между зубами окровавленными языками, закатившимися глазами и сжатыми кулаками.
  
   Генерал-майор Стюарт вошел, когда все закончилось, и устало оглядел жалкий пейзаж. Он смертельно устал от смерти, но в армии Его Величества не было более послушного солдата.
  
   Он вздохнул. Предстояла тяжелая работа, и это был долгий день.
  
   Генерал повел небольшой отряд доверенных людей обратно на остров Уайт. Место раскопок Этвуда было оцеплено, а вырубка накрыта большой палаткой полевого штаба, скрывающей ее от посторонних глаз.
  
   Военный рассказал аббату Лоулору, что отряд Этвуда обнаружил в своей траншее несколько неразорвавшихся боеприпасов и был эвакуирован на материк в целях безопасности. За прошедшие двенадцать дней постоянный поток армейских грузовиков доставлялся на остров баржами Королевского флота, и одна за другой тяжелые машины подкатывали к палатке. Бойцы, которые понятия не имели о важности того, с чем они имели дело, круглосуточно выполняли непосильную работу по вытаскиванию деревянных ящиков из земли.
  
   Генерал вошел в хранилища библиотеки, стук его ботинок отдавался резким эхом. Комнаты были пусты, ряд за рядом возвышались пустые книжные шкафы. Он перешагнул через елизаветинский скелет с полным равнодушием. Другой человек, возможно, попытался бы представить, что там произошло, попытался бы понять, как это было возможно, попытался бы бороться с философской необъятностью всего этого. Стюарт был не тем человеком, что, возможно, делало его идеальным для этой работы. Он только хотел вернуться в Лондон вовремя, чтобы попасть в свой клуб за шотландским виски и бифштексом с прожаркой.
  
   Когда его осмотр был закончен, он наносил визит настоятелю и выражал соболезнования по поводу ужасной ошибки, совершенной армией: они думали, что обезвредили все боеприпасы, прежде чем позволить группе Этвуда вернуться. К сожалению, кажется, они упустили немецкую пятисотфунтовую пушку.
  
   Возможно, месса в их честь была бы уместна, мрачно согласились бы они.
  
   Стюарт расчистил территорию и позволил своему демомену закончить подключение. Когда взорвались ударные бомбы, земля сейсмически содрогнулась, и тонны средневековых камней рухнули под собственным весом.
  
   Глубоко в покрытых блинами катакомбах останки Джеффри Этвуда, Беатрис Слейд, Эрнеста Мюррея, Денниса Спенсера, Мартина Бэнкрофта и Тимоти Брауна будут вечно покоиться рядом с костями поколений рыжеволосых писцов, чьи древние книги были упакованы в колонну оливково-зеленых грузовиков, направляющихся на базу ВВС США в Лейкенхите, графство Саффолк, для немедленной транспортировки в Вашингтон.
  
  
   29 июля 2009
  
  
  
   НЬЮ-Йорк
  
   Похмелье Уилла было настолько легким, что его почти нельзя было квалифицировать как похмелье. Это было больше похоже на легкий случай гриппа, который можно было вылечить за час с помощью пары таблеток тайленола.
  
   Прошлой ночью он решил, что сорвется с глубины, довольно долго будет барахтаться на дне и не всплывет, пока чуть не утонет. Но после пары рюмок перед запланированной пьянкой он разозлился, достаточно разозлился, чтобы подавить жалость к себе и поддерживать постоянный приток скотча в том состоянии, когда его потребление соответствовало его метаболизму. Он выровнялся и большую часть ночи размышлял в основном рационально, вместо обычной изменчивой чепухи, которая маскировалась под логику и быстро забывалась. Во время этой функциональной интерлюдии он позвонил Нэнси и договорился встретиться пораньше.
  
   Когда она приехала, он уже был в одном из "Старбаксов" возле Центрального вокзала и пил "Венти". Она выглядела хуже, чем он.
  
   "Хорошо добрался до работы?" он пошутил.
  
   Он подумал, что она хочет заплакать, и наполовину подумывал обнять ее, но это было бы первым публичным проявлением привязанности.
  
   "У меня есть для тебя обезжиренный латте", - сказал он, подвигая чашку. "Все еще жарко". Этот самородок вывел ее из себя. Потекли слезы. "Это всего лишь чашка кофе", - сказал он.
  
   "Я знаю. Спасибо." Она сделала глоток, затем задала вопрос: "Что случилось?"
  
   Она наклонилась над маленьким столиком, чтобы услышать его ответ. Магазин был битком набит покупателями, шумел от болтовни и взрывов молочного парогенератора.
  
   Она выглядела юной и уязвимой, и он рефлекторно коснулся ее руки. Она неверно истолковала этот жест.
  
   "Ты думаешь, они узнали о нас?" - спросила она.
  
   "Нет! Это не имеет к этому никакого отношения ".
  
   "Откуда ты знаешь?"
  
   "Они тащат твою задницу в отдел кадров и рассказывают тебе. Поверь мне, я знаю ".
  
   "Тогда, что?"
  
   "Это не мы, это дело". Он отпил немного кофе, бросая взгляд на каждое лицо, которое появлялось в дверях.
  
   "Они не хотят, чтобы мы арестовывали Шеклтона", - сказала она, читая его мысли.
  
   "Вот на что это похоже".
  
   "Зачем им препятствовать поимке серийного убийцы?"
  
   "Отличный вопрос". Он устало помассировал лоб и глаза. "Это потому, что он - особый груз".
  
   Она выглядела озадаченной.
  
   Он понизил голос. "Когда кого-то убирают из сети? Федеральный свидетель? Тайная деятельность? Тайные операции? Что бы это ни было, экран гаснет, и он перестает быть человеком. Он сказал, что работал на федералов. Зона 51, что бы это ни было, или какая-то подобная чушь. Это попахивает тем, что одна часть правительства - мы - столкнулась с другой частью правительства, и мы проиграли ".
  
   "Вы хотите сказать, что чиновники в каком-то федеральном агентстве решили выпустить убийцу на свободу?" Она была недоверчива.
  
   "Я ничего не говорю. Но да, это возможно. Зависит от того, насколько он важен. Или, может быть, если есть хоть какая-то справедливость, с ним разберутся тихо ".
  
   "Но мы никогда не узнаем", - сказала она.
  
   "Мы бы никогда не узнали".
  
   Она допила латте и порылась в сумочке в поисках пудреницы, чтобы поправить макияж. "Так это все? Мы закончили?"
  
   Он наблюдал, как она убирает разводы. "С тобой покончено. Я не закончил ".
  
   Его квадратная челюсть была сжата в классической позе свирепости, но в ней также было спокойствие, вызывающее тревогу, когда кто-то, сидящий на выступе, решил прыгнуть.
  
   "Ты возвращаешься в офис", - сказал он. "У них найдется для тебя новая работа. Я слышал, Мюллер возвращается. Может быть, они снова объединят вас. Ты продолжишь и сделаешь отличную карьеру, потому что ты чертовски хороший агент ".
  
   "Уилл..." - выпалила она.
  
   "Нет, выслушай меня, пожалуйста", - сказал он. "Это личное. Я не знаю, как или почему Шеклтон убил этих людей, но я знаю, что он сделал это, чтобы ткнуть меня носом в эту навозную кучу дела. Это должно быть частью - может быть, значительной частью - его мотивации. Со мной случится то, что и должно было случиться. Я больше не человек компании. Не был одним из них много лет. Вся идея о том, чтобы следить за моими гребаными пятерками и кью, чтобы продержаться до пенсии, была чушью собачьей ". Сейчас он давал волю чувствам, но общественное пространство мешало ему по-настоящему вещать. "К черту двадцатку и к черту пенсию. Я найду где-нибудь работу. Мне не нужно многого, чтобы сводить концы с концами ".
  
   Она отложила пудреницу. Похоже, ей снова придется переделывать макияж.
  
   "Боже, Нэнси, не плачь!" - прошептал он. "Это не о нас. Мы велики. Это лучшее, что у меня было между мужчиной и женщиной за долгое время, может быть, когда-либо, если хотите правды. Помимо того, что ты умна и сексуальна, ты самая самодостаточная женщина, с которой я когда-либо был ".
  
   "Это комплимент?"
  
   "От меня? Это грандиозно. Ты не нуждаешься, как сто процентов моих бывших. Тебе комфортно в твоей собственной жизни, а мне комфортно в моей. Я не собираюсь находить это снова ".
  
   "Тогда зачем его взрывать?"
  
   "Очевидно, это не входило в мои намерения. Я должен найти Шеклтона ".
  
   "Ты отстранен от дела!"
  
   "Я возвращаюсь к себе. Так или иначе, меня за это вышвырнут. Я знаю, как они думают. Они не потерпят неподчинения. Послушай, когда я буду охранником торгового центра в Пенсаколе, может быть, ты сможешь получить перевод туда. Я не знаю, что у них есть для художественных музеев, но мы придумаем, как приобщить вас к культуре ".
  
   Она промокнула глаза. "У тебя хотя бы есть план?"
  
   "Это не очень сложная игра. Я уже сказался больным. Сью будет рада, что ей не придется иметь со мной дело сегодня. У меня забронирован билет на рейс в Вегас сегодня утром. Я собираюсь найти его и заставить заговорить ".
  
   "И я должен вернуться к работе, как будто ничего не случилось".
  
   "Да и нет". Он вытащил два сотовых телефона из своего портфеля. "Они набросятся на меня, как только поймут, что я покинул резервацию. Возможно, они установят на тебя прослушку. Возьмите один из этих заготовок. Мы будем использовать их, чтобы общаться друг с другом. Пока они не получат наши номера, их невозможно отследить. Мне понадобятся глаза и уши, но если ты хоть на секунду подумаешь, что компрометируешь себя, мы отключим связь. И позвони Лоре. Скажи ей что-нибудь, от чего ей станет легче. Понятно?"
  
   Она взяла один из телефонов. Она уже была влажной от недолгого пребывания в его клатче. "Хорошо".
  
   Марку снились строки программного кода. Они формировались быстрее, чем он мог печатать, так быстро, как он мог думать. Каждая строка была лаконичной, совершенной в минималистском стиле, без посторонних символов. Плавающий планшет быстро заполнялся чем-то замечательным. Это был сказочный сон, и он был потрясен тем, что его прерывали мелодии звонка.
  
   Его потрясло, что его босс, Ребекка Розенберг, разговаривала с ним по мобильному. Он был в постели с красивой женщиной в великолепном номере отеля Venetian, и от голоса его похожего на тролля начальника из Джерси у него сводило живот.
  
   "Как ты?" - спросила она.
  
   "Я в порядке. В чем дело?" От него не ускользнуло, что она никогда раньше так не звонила.
  
   "Извините, что беспокою вас в ваш отпуск. Где ты?"
  
   Они могли бы узнать, если бы захотели, по сигналу его мобильного, так что он не лгал. "В Вегасе".
  
   "Ладно, я знаю, что это настоящее навязывание, но у нас проблема с кодом, которую никто не может исправить. Лямбда-ХИТЫ провалились, и зрители сходят с ума ".
  
   "Ты пробовал перезагрузить его?" спросил он затуманенным голосом.
  
   "Миллион раз. Похоже, что код был поврежден ".
  
   "Как?"
  
   "Никто не может этого разгадать. Ты его папа. Ты оказал бы мне большую услугу, придя завтра ".
  
   "Я в отпуске!"
  
   "Я знаю, мне жаль, что приходится звонить тебе, но если ты сделаешь это для нас, я предоставлю тебе три дополнительных дня отпуска, и если ты закончишь работу за полдня, мы доставим тебя самолетом обратно в Маккарран в обеденное время. Так что ты скажешь? Сделка?"
  
   Он недоверчиво покачал головой. "Да. Я сделаю это ".
  
   Он бросил телефон на кровать. Керри все еще крепко спала. Что-то было подозрительно. Он так безупречно замел свои следы, что был уверен, что бизнес "Дезерт Лайф" невозможно обнаружить. Ему просто нужно было выждать время, подождать месяц или два, прежде чем начать процесс добровольной отставки. Он рассказывал им, что встретил девушку, что они собираются пожениться и жить на Восточном побережье. Они скрежетали зубами и читали ему нотации о взаимных обязательствах, о том, сколько времени потребовалось, чтобы нанять и обучить его, о трудностях в поиске замены. Они взывали к его патриотизму. Он бы держался крепко. Это не было рабством. Им пришлось отпустить его. Когда он выходил за дверь, они хорошенько его отскребали и ничего не находили. Они будут наблюдать за ним годами, может быть, вечно, как и за всеми предыдущими сотрудниками, но так тому и быть. Они могли наблюдать за ним сколько угодно.
  
   Когда Розенберг повесил трубку, зрители достали наушники и одобрительно закивали. Малкольм Фрейзер, их шеф, тоже был там, с твердой шеей, безжизненным лицом и телом борца. Он сказал ей: "Это было хорошо".
  
   "Если ты думаешь, что он представляет угрозу для безопасности, почему бы тебе не забрать его сегодня?" - спросила она.
  
   "Мы не думаем, что он представляет угрозу для безопасности, мы знаем, что это так", - хрипло сказал Фрейзер. "Мы бы предпочли сделать это в контролируемой среде. Мы подтвердим, что он в Неваде. У нас есть люди в его доме. Мы будем следить за сигналом его мобильного. Если мы думаем, что завтра он не появится, мы переедем ".
  
   "Я уверен, что вы знаете свою работу", - сказал Розенберг. Воздух в ее кабинете был пропитан ароматом крупных мужчин спортивного телосложения.
  
   "Да, доктор Розенберг, мы знаем".
  
   По дороге в аэропорт начал моросить дождь, и щетки стеклоочистителей такси стучали, как метроном, отбивающий такт адажио. Уилл откинулся на заднем сиденье, и когда он задремал, его подбородок опустился на плечо. Он проснулся на служебной дороге Ла Гуардиа с болью в шее и сказал водителю, что ему нужна авиакомпания US Airways.
  
   Его коричневый костюм был испещрен каплями дождя. Он узнал имя билетного агента, Вики, на ее бейджике и завязал с ней светскую беседу, одновременно предъявляя свое удостоверение личности и федеральную лицензию на ношение оружия. Он рассеянно наблюдал за ней, пока она печатала, коренастой, простой девушкой с длинными каштановыми волосами, собранными в конский хвост, маловероятной немезидой.
  
   Терминал был залит серым светом, клинически стерильный вестибюль с небольшим количеством пешеходов, поскольку была середина утра. Это позволило ему легко просканировать зал и выделить интересующих его людей. Его антенны были подняты, и он был напряжен. Никто, кроме Нэнси, не знал, что он решил прогуляться по дикой стороне, но он все равно чувствовал себя заметным, как будто у него был знак на шее. Пассажиры, ожидающие регистрации в конце коридора, выглядели вполне законно, а у банкомата в дальнем конце болтали двое полицейских в форме.
  
   Ему нужно было убить час. Он перекусывал и покупал книгу в мягкой обложке. Когда он будет в воздухе, он сможет расслабиться на несколько часов, если только Дарла не будет работать на этой ноге, и в этом случае ему придется бороться с затруднительным положением, связанным с изменой Нэнси, хотя он был почти уверен, что может поддаться лозунгу "что происходит в Вегасе, остается в Вегасе". Он некоторое время не думал о крупной блондинке, но теперь ему было трудно выбросить ее из головы. Для полной девушки у нее было самое крошечное, самое невесомое белье-
  
   Он понял, что Вики тянет время. Она перебирала несколько бумаг, уставившись на свой терминал испуганными глазами.
  
   "Все в порядке?" он спросил.
  
   "Да. Экран застыл. Это прояснится".
  
   Копы у банкомата смотрели в его сторону, разговаривая в свои рации.
  
   Уилл схватил свои документы со стойки. "Вики, давай закончим с этим позже. Мне нужно в туалет ".
  
   "Но..."
  
   Он побежал. Копы были в добрых шестидесяти ярдах от нас, а полы были скользкими. Он быстро вылетел прямо из двери на обочину и через три секунды был уже вне здания. Он не оглядывался назад. Его единственным шансом было двигаться и думать быстрее, чем преследующие его копы. Черный городской автомобиль высаживал пассажира. Водитель собирался тронуться с места, когда Уилл открыл заднюю дверь и нырнул в нее, бросив свою дорожную сумку на сиденье.
  
   "Эй! Я не могу взять трубку здесь!" Водителю было за шестьдесят, он говорил с русским акцентом.
  
   "Все в порядке!" Сказал Уилл. "Я федеральный агент". Он показал свой значок. "Веди машину. Пожалуйста."
  
   Водитель что-то проворчал по-русски, но плавно прибавил скорость. Уилл притворился, что роется в своей сумке, уловка, чтобы опустить голову. Он услышал крики вдалеке. Они создали его? Они узнали номер метки? Его сердце бешено колотилось.
  
   "Меня могут уволить", - сказал водитель.
  
   "Мне жаль. Я расследую дело ".
  
   "ФБР?" - спросил русский.
  
   "Да, сэр".
  
   "У меня сын в Афганистане, куда ты хочешь поехать?"
  
   Уилл быстро пробежался по сценариям. "Морской аэровокзал".
  
   "Только с другой стороны аэропорта?"
  
   "Ты очень помогаешь. Да, только там." Он выключил свой мобильный телефон и бросил его в сумку, заменив на более объемистый с предоплатой.
  
   Водитель не взял бы никаких денег. Уилл вышел и огляделся: момент истины. Все выглядело нормально, ни синих огней, ни преследователей. Он сразу же подошел к небольшой стоянке такси перед терминалом и запрыгнул в желтое такси. Когда машина тронулась, он воспользовался своим предоплаченным телефоном, чтобы позвонить Нэнси и ввести ее в курс дела. Они вдвоем срочно разработали небольшой план.
  
   Он полагал, что они будут мотивированы и обеспечены ресурсами, поэтому ему пришлось приложить немало усилий, сделать несколько переходов, зигзагами. Первое же такси высадило его на бульваре Куинс, где он остановился у банка "Чейз", снял со своего счета несколько тысяч наличными и поймал другое такси. Следующей остановкой была 125-я улица в Манхэттене, где он сел на поезд метро North commuter до Уайт-Плейнс.
  
   Был ранний полдень, и он был голоден. Дождь прекратился, и воздух стал более свежим и пригодным для дыхания, чем раньше. Небо прояснялось, а его сумка была не тяжелой, поэтому он отправился пешком на поиски еды. Он нашел маленький итальянский ресторанчик на Мамаронек-авеню и устроился за столиком подальше от окна, чтобы томно угоститься тайм-киллером из трех блюд. Он перестал заказывать третье пиво и переключился на содовую для своего основного блюда - лазаньи. Закончив, он расплатился наличными, немного расстегнул ремень и вышел на солнечный свет.
  
   Публичная библиотека была неподалеку. Это было грандиозное муниципальное здание, концепция какого-то архитектора в неоклассическом стиле. Он сдал свою сумку на стойке регистрации, но поскольку там не было металлоискателя, он убрал оружие в наплечную кобуру и нашел тихое местечко за длинным столом в дальнем конце центрального читального зала с кондиционером.
  
   Он внезапно почувствовал себя заметным. Из двух десятков человек в комнате он был единственным, кто был одет в костюм, и единственным, у кого было чистое место за столом. В большой комнате было тихо, как в библиотеке, лишь изредка раздавался кашель и шарканье ножки стула по полу. Он снял галстук, сунул его в карман пиджака и отправился на поиски книги, чтобы убить время.
  
   Он не был большим любителем чтения и не был уверен, что помнит, когда в последний раз бродил по библиотечным полкам - вероятно, в колледже, вероятно, гонялся за девушкой, а не за книгой. Несмотря на драматизм дня, он был послеобеденным и сонным, а его ноги были тяжелыми. Он пробирался сквозь вызывающие клаустрофобию ряды высоких металлических книжных шкафов и вдыхал затхлый запах картона. Тысячи названий книг сливались друг с другом, и его мозг начал затуманиваться. У него было непреодолимое желание свернуться калачиком в темном углу и вздремнуть, и он был на грани полного оцепенения, когда к нему вернулась бдительность.
  
   За ним наблюдали.
  
   Сначала он почувствовал это, затем услышал шаги слева от себя в параллельном ряду. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть пятку, исчезающую в конце стопок. Он дотронулся до кобуры через куртку, затем поспешил в конец своего ряда и сделал два быстрых правых. Ряд был пуст. Он прислушался, ему показалось, что он слышит что-то дальше, и тихо прокрался в том направлении, еще на два ряда к центру комнаты. Когда он завернул за угол, он увидел человека, убегающего от него. "Эй!" - позвал он.
  
   Мужчина остановился и обернулся. Он был тучным, с непослушной черной бородой в крапинку и был одет так, словно на дворе стояла зима, в походные ботинки, пробитый молью свитер и парку. Верхняя часть его щек была рябой и раздраженной, а нос выпуклостью напоминал кожуру апельсина. У него были очки в проволочной оправе с родословной из комиссионного магазина. Несмотря на то, что ему было за пятьдесят, он был раздражительным ребенком, которого поймали за чем-то неправильным.
  
   Уилл осторожно приблизился к нему. "Ты следил за мной?"
  
   "Нет".
  
   "Я думаю, что ты был".
  
   "Я следил за тобой", - признался он.
  
   Будет расслаблен. Этот человек не представлял угрозы. Он определил его как шизофреника, ненасильственного, контролируемого. "Почему ты следил за мной?"
  
   "Чтобы помочь тебе найти книгу". Не было никакой модуляции. Каждое слово имело тот же тон и ударение, что и предыдущее, каждое произносилось с полной серьезностью.
  
   "Что ж, друг, мне не помешает твоя помощь. Я не силен в библиотеках."
  
   Мужчина улыбнулся и показал полный рот плохих зубов. "Я люблю библиотеку".
  
   "Хорошо, ты можешь помочь мне найти книгу. Меня зовут Уилл".
  
   "Я Донни".
  
   "Привет, Донни. Ты ведешь, я последую".
  
   Донни радостно носился по стеллажам, как крыса, освоившая лабиринт. Он отвел Уилла в угол, затем спустился на два лестничных пролета на цокольный этаж, где тот целеустремленно углубился на новый уровень. Они прошли мимо библиотечного ассистента, пожилой женщины, толкающей тележку с книгами, которая лукаво улыбнулась, довольная тем, что Донни нашел желанного товарища по играм.
  
   "У тебя, должно быть, есть для меня действительно хорошая книга, Донни", - обратился к нему Уилл.
  
   "У меня есть для тебя действительно хорошая книга".
  
   Поскольку у Уилла было достаточно времени, эта эскапада показалась ему увлекательной. У человека, которого он преследовал, были все признаки хронической шизофрении, возможно, с легкой заторможенностью, и, судя по его виду, он принимал серьезные лекарства. Глубоко в подвале библиотеки, он был в доме Донни, играя в игру Донни, но он не возражал.
  
   Наконец, Донни остановился на полпути по проходу и потянулся через голову за большой книгой в потертой обложке. Ему понадобились обе потные руки, чтобы высвободить его, прежде чем предложить Уиллу.
  
   Святая Библия.
  
   "Библия?" Сказал Уилл с изрядной долей удивления. "Я должен сказать тебе, Донни, я не очень хорошо читаю Библию. Ты читал Библию?"
  
   Донни посмотрел на свои ботинки и покачал головой. "Я этого не читаю".
  
   "Но ты думаешь, я должен?"
  
   "Ты должен прочитать это".
  
   "Есть еще какие-нибудь книги, которые я должен прочитать?"
  
   "Да. Еще одна книга."
  
   Он снова умчался, Уилл последовал за ним, таща восьмифунтовую Библию подмышкой, прижатой к пистолету в кобуре. Его мать, кроткая баптистка, которая терпела своего сукиного отца в течение тридцати семи лет, непрестанно читала Библию, и именно тогда он с приторностью вспомнил ее за кухонным столом, читающую Библию, держащуюся за нее изо всех сил, ее нижняя губа дрожала, в то время как его старик, пьяный в гостиной, проклинал ее во все горло. И она обратилась к Библии за личным прощением, когда тоже приложилась к бутылке, чтобы освободиться. Он не стал бы читать Библию в ближайшее время.
  
   "Следующая книга будет такой же глубокой, как эта?" - Спросил Уилл.
  
   "Да. Это будет хорошая книга для твоего прочтения".
  
   Он не мог дождаться.
  
   Они спустились еще на один лестничный пролет на самый нижний уровень, в район, который не выглядел так, чтобы там было много пешеходов. Донни внезапно остановился на десятицентовике и упал на колени перед полкой, заполненной старыми книгами в кожаных переплетах. Он с триумфом вытащил один. "Это хорошая книга для тебя".
  
   Уилл очень хотел это увидеть. Что, с точки зрения этой бедной души, могло бы соответствовать Библии? Он приготовился к моменту откровения.
  
   Муниципальный кодекс штата Нью-Йорк - 1951.
  
   Он отложил Библию, чтобы изучить новую книгу. Как и рекламировалось, это были страница за страницей муниципальные кодексы с сильным акцентом на разрешенное использование земли. Вероятно, прошло как минимум полвека с тех пор, как кто-либо прикасался к этой книге. "Что ж, это, безусловно, глубоко, Донни".
  
   "Ага. Это хорошая книга ".
  
   "Вы выбрали обе эти книги случайно, не так ли?"
  
   Он энергично закивал головой. "Они были случайными, Уилл".
  
   В половине шестого он крепко спал в читальном зале, удобно устроив голову на Библии и Муниципальном кодексе. Он почувствовал, как кто-то тянет его за рукав, поднял глаза и увидел Нэнси, стоящую над ним. "Привет".
  
   Она просматривала его материалы для чтения. "Не спрашивай", - умолял он.
  
   Выйдя на улицу, они сидели в ее машине и разговаривали. Он полагал, что если бы его собирались убрать, это бы уже произошло. Казалось, что никто не соединил точки.
  
   Она сказала ему, что в офисе начался настоящий ад. Она не была в курсе, но новости быстро распространялись в агентстве. Имя Уилла было добавлено в список запрещенных к полетам самолетов TSA, и его попытка зарегистрироваться в LaGuardia вызвала межведомственное столпотворение. Сью Санчес лихорадило - она провела весь день за закрытыми дверями с начальством, появляясь только для того, чтобы пролаять несколько приказов и вообще быть занозой в заднице. Они несколько раз допрашивали Нэнси о том, что ей известно о действиях и намерениях Уилла, но, казалось, удовлетворились тем, что она ничего не знала. Сью почти извинялся за то, что заставил Нэнси работать с ним над делом Судного дня, и неоднократно заверял ее, что ассоциация не запятнает ее.
  
   Уилл глубоко вздохнул. "Что ж, я наказан. Я не могу летать, я не могу арендовать машину, я не могу использовать кредитную карту. Если я попытаюсь сесть на поезд или автобус, меня заберут на Пенсильванском вокзале или в администрации порта ". Он уставился в окно со стороны пассажира, затем положил руку ей на бедро и игриво похлопал по нему. "Наверное, мне придется угнать машину".
  
   "Ты абсолютно прав. Ты собираешься угнать машину ". Она завела мотор и выехала со стоянки.
  
   Они спорили всю дорогу до ее дома. Он не хотел впутывать ее родителей, но Нэнси настояла. "Я хочу, чтобы они познакомились с тобой".
  
   Он хотел знать, почему.
  
   "Они все слышали о тебе. Они видели тебя по телевизору." Она сделала паузу, прежде чем закончить: "Они знают о нас".
  
   "Скажи мне, что ты не рассказала своим родителям, что у тебя роман с партнером, который почти вдвое тебя старше".
  
   "Мы дружная семья. И ты не вдвое старше меня."
  
   Обитель Липински представляла собой компактный кирпичный дом 1930-х годов с крутой шиферной крышей на узкой тупиковой улице напротив старой средней школы Нэнси. Его цветочные клумбы, до краев усыпанные каскадами оранжевых и красных роз, создавали впечатление, что здание пожирает огонь.
  
   Джо Липински был на заднем дворе, невысокий мужчина, без рубашки и в мешковатых шортах. Повсюду виднелись отростки шелковисто-белых волос - редкие на загорелой голове, пучки на груди. Его круглые, озорные щеки были самой мясистой частью его тела. Он стоял на коленях на траве, подрезая розовый куст, но вскочил с юношеской прытью на ноги и закричал: "Эй! Это Крысолов! Добро пожаловать в Casa Lipinski!"
  
   "У вас прекрасный сад, сэр", - предложил Уилл.
  
   "Не называй меня сэром, Джо Ме. Но спасибо. Ты любишь розы?"
  
   "Конечно, знаю".
  
   Джо потянулся за маленьким бутоном, срезал его и протянул. "Для твоей дырочки в пуговице. Засунь это в его петлицу, Нэнси."
  
   Она покраснела, но подчинилась, заправив его на место.
  
   "Вот так!" - Воскликнул Джо. "Теперь вы двое, дети, можете идти на выпускной. Давай. Давай уйдем с солнца. У твоей мамы почти готов ужин."
  
   "Я не хочу выводить тебя из себя", - запротестовал Уилл.
  
   Джо отмахнулся от него взглядом, о чем-ты-говоришь, и подмигнул своей дочери.
  
   В доме было тепло, потому что Джо не верил в кондиционеры. Это была старинная пьеса, не менявшаяся со дня переезда в 1974 году. Кухня и ванные комнаты были обновлены в шестидесятых, но на этом все. Маленькие комнаты с толстыми мягкими коврами и потертой кусковой мебелью, побег первого поколения в пригород.
  
   Мэри Липински была на кухне, которая благоухала от закипающих кастрюль. Она была симпатичной женщиной, которая не позволяла себе расслабиться, хотя, как отметил Уилл, у нее были широкие бедра. У него была неприятная привычка угадывать, как будут выглядеть его подружки через двадцать лет, как будто у него когда-либо были отношения, длившиеся более двадцати месяцев. Тем не менее, у нее было подтянутое молодое лицо, прекрасные каштановые волосы до плеч, упругая грудь и красивые икры. Неплохо для ее конца пятидесятых - начала шестидесятых.
  
   Джо был финансовым инспектором, а Мэри - бухгалтером. Они познакомились в "Дженерал Фудз", где он был бухгалтером, примерно на десять лет старше ее, а она - секретарем в налоговом департаменте. Сначала он приезжал на работу из Куинса; она была местной девушкой из Уайт-Плейнс. Когда они поженились, они купили этот небольшой дом на Энтони-роуд, всего в миле от штаб-квартиры. Годы спустя, после того, как компания была приобретена Kraft, подразделение White Plains было закрыто, и Джо принял решение о выкупе. Он решил открыть свой собственный налоговый бизнес, и Мэри устроилась на работу к дилеру Ford, занимающемуся бухгалтерией. Нэнси была их единственной дочерью, и они были в восторге от того, что она вернулась в свою старую комнату.
  
   "Итак, это мы, современные Джозеф и Мэри", - сказал Джо, заканчивая краткую семейную историю и передавая Уиллу тарелку со стручковой фасолью. По радио Bose тихо играла опера Верди. Еда, музыка и непринужденный разговор привели Уилла в удовлетворенное состояние. "Такого полезного дерьма он никогда не готовил для своей дочери", - с тоской подумал он. Бокал вина или пива был бы кстати, но оказалось, что Липински не подавали. Джо сосредоточился на кульминации: "Мы такие же, как оригиналы, но вот эта, она не была непорочным зачатием!"
  
   "Папа!" Нэнси запротестовала.
  
   "Хочешь еще кусочек курицы, Уилл?" Спросила Мэри.
  
   "Да, мэм, я бы с удовольствием, спасибо".
  
   "Нэнси сказала мне, что ты провел день в нашей прекрасной публичной библиотеке", - сказал Джо.
  
   "Я сделал. Я наткнулся там на настоящего персонажа ".
  
   Мэри поморщилась. "Донни Голден", - сказала она.
  
   "Ты знаешь его?" - Спросил Уилл.
  
   "Все знают Донни", - ответила Нэнси.
  
   "Расскажи Уиллу, откуда ты его знаешь, Мэри", - подтолкнул Джо.
  
   "Хочешь верь, хочешь нет, Уилл, но мы с Донни вместе ходили в среднюю школу".
  
   "Она была его девушкой!" Джо радостно закричал.
  
   "Мы встречались однажды! Это такая печальная история. Он был самым красивым мальчиком из хорошей еврейской семьи. Он поступил в колледж, нормальный и здоровый, и сильно заболел на первом курсе. Некоторые говорят, что это были наркотики, некоторые говорят, что это было как раз тогда, когда у него развилась его психическая проблема. Он провел годы в учреждениях. Он живет в каком-то контролируемом доме в центре города и проводит все свое время в библиотеке. Он безвреден, но видеть его больно. Я не пойду туда ".
  
   "У него не такая уж плохая жизнь", - сказал Джо. "Никакого давления. Он не обращает внимания на все плохое, что есть в мире ".
  
   "Я тоже думаю, что это грустно", - сказала Нэнси, ковыряясь в еде. "Я видел его фотографии в ежегоднике. Он был действительно симпатичным ".
  
   Мэри вздохнула. "Кто знал, какая судьба уготована ему? Кто вообще знает?"
  
   Внезапно Джо стал серьезным. "Итак, Уилл, расскажи нам, что тебя ждет. Я слышал, там происходит какая-то забавная история. Я, конечно, беспокоюсь за тебя, но как отец, я очень беспокоюсь за свою дочь ".
  
   "Уилл не может говорить о продолжающемся расследовании, папа".
  
   "Нет, послушай, я слышу тебя, Джо. У меня есть кое-какие дела, которые я должен сделать, но я не хочу, чтобы Нэнси была втянута в это. У нее впереди блестящая карьера ".
  
   "Я бы предпочла, чтобы она занималась чем-нибудь менее опасным, чем ФБР", - сказала ее мать, напевая то, что звучало как постоянный рефрен.
  
   Нэнси скорчила рожицу, и Джо махнул рукой, отмахиваясь от беспокойства жены. "Я понимаю, что вы были близки к аресту, но вас обоих отстранили от расследования. Как нечто подобное происходит в Соединенных Штатах Америки? Когда мои родители были в Польше, подобные вещи происходили постоянно. Но здесь?"
  
   "Я хочу это выяснить. Мы с Нэнси потратили много времени на это дело, и есть жертвы, у которых нет права голоса ".
  
   "Что ж, ты делаешь то, что должен делать. Ты кажешься милым парнем. И ты очень нравишься Нэнси. Это означает, что ты будешь в моих молитвах ".
  
   Опера закончилась, и телеканал делал сводку новостей. Никто из них не обратил бы никакого внимания, если бы не было упомянуто имя Уилла:
  
   "И из других новостей, Нью-Йоркское отделение Федерального бюро расследований выдало ордер на арест одного из своих. Специальный агент Уилл Пайпер разыскивается для допроса за нарушения и возможные уголовные правонарушения, связанные с расследованием дела серийного убийцы Судного дня. Пайпер, почти двадцатилетний ветеран правоохранительных органов, наиболее известна тем, что является публичным лицом все еще нераскрытого дела Судного дня. Его местонахождение неизвестно, и он считается вооруженным и потенциально опасным. Если у кого-либо из общественности есть какая-либо информация, пожалуйста, свяжитесь с местными полицейскими властями или ФБР ".
  
   Уилл мрачно встал и снова надел куртку. Он потрогал бутон розы на лацкане. "Джо и Мэри, спасибо вам за ужин и спасибо за ваше гостеприимство. Мне нужно идти ".
  
   В это время дня в городе было не так много движения. Сначала они остановились у круглосуточного магазина на Роуздейл-авеню, где Нэнси выскочила, чтобы купить провизию, пока Уилл ерзал в ее машине. На заднем сиденье лежали две сумки с продуктами, но нет, она решительно заявила, что не купит ему выпивку.
  
   Теперь они катались на лодке "Хатч", и приближался мост Уайтстоун. Он напомнил ей позвонить его дочери, затем замолчал и смотрел, как солнце окрашивает пролив Лонг-Айленд в ярко-оранжевый цвет.
  
   Дом бабушки и дедушки Нэнси находился на тихой улице, застроенной домами размером с почтовую марку в Форест-Хиллз. Ее дедушка находился в доме престарелых с болезнью Альцгеймера. Ее бабушка навещала племянницу во Флориде, чтобы передохнуть. Старый дедушкин "Форд Таурус" стоял в закрытом гараже на одну машину за домом; на случай, если они найдут лекарство, мрачно пошутила Нэнси. Они приехали в сумерках и припарковались у входа. Ключи от гаража были под кирпичом, ключи от машины в гараже под банкой с краской. Остальное зависело от него.
  
   Он наклонился и поцеловал ее, и они долго обнимали друг друга, как пара на автопробеге.
  
   "Может быть, нам стоит зайти внутрь", - выдохнул Уилл.
  
   Она игриво постучала его костяшками пальцев по лбу. "Я не собираюсь пробираться в дом моей бабушки, чтобы заняться сексом!"
  
   "Плохая идея?"
  
   "Очень плохо. Кроме того, тебе захочется спать."
  
   "Это было бы нехорошо".
  
   "Нет, это было бы не так. Звони мне на каждом шагу, хорошо?"
  
   "Хорошо".
  
   "Ты будешь в безопасности?"
  
   "Я буду в безопасности".
  
   "Обещаешь?"
  
   "Я обещаю".
  
   "Есть кое-что, о чем я не рассказала тебе сегодня по работе", - сказала она, целуя его в последний раз. "Джон Мюллер вернулся на несколько часов. Сью собирает нас вместе для работы над ограблениями бруклинского банка. Я поговорил с ним некоторое время, и знаешь что?"
  
   "Что?"
  
   "Я думаю, что он мудак".
  
   Он засмеялся, показал ей поднятый большой палец и открыл свою дверь. "Тогда моя работа здесь закончена".
  
   Марк волновался. Почему он согласился приехать после отпуска?
  
   Он не был достаточно быстр на ногах или достаточно силен, чтобы постоять за себя - он всегда был комнатной собачкой для родителей, учителей, начальства - всегда слишком стремился угодить, слишком боялся разочаровать. Он не хотел покидать отель и лопать восхитительный пузырь, в котором они с Керри жили.
  
   Она была в ванной, готовилась. У них был запланирован превосходный вечер: ужин у Рубошона в особняке MGM, небольшая партия в блэкджек, затем выпивка в the Venetian в пляжном клубе Tao. Ему пришлось бы уйти пораньше и отправиться прямо в аэропорт, и он, вероятно, чувствовал бы себя не слишком хорошо на рассвете, но что он собирался делать сейчас? Если бы он не явился, он поднял бы всевозможные тревоги.
  
   Он уже был одет по-ночному и чувствовал беспокойство, поэтому вошел в Сеть через высокоскоростной сервис отеля. Он покачал головой: еще одно электронное письмо от Элдера. Мужчина высасывал из него все соки, но сделка есть сделка. Возможно, он слишком низко оценил себя в 5 миллионов долларов. Может быть, ему просто придется выбить у него еще пять через несколько месяцев. Что собирался делать этот парень? Сказать "нет"?
  
   Пока Марк просматривал новый список Элдера, группа Малкольма Фрейзера была в состоянии повышенной готовности: дежурила на раскладушках и получала холодную пищу. Капризные типы начнем с того, что они были в отвратительном состоянии из-за перспективы провести ночь вдали от жен и подруг. Фрейзер даже заставил Ребекку Розенберг остаться на ночь, впервые. Она была вне себя из-за всей этой ситуации, совершенно разбитая.
  
   Фрейзер раздраженно указал на свой монитор. "Смотри. Он снова на том зашифрованном портале. Почему, ради Христа, ты не можешь это нарушить? Я имею в виду, сколько времени тебе понадобится, чтобы сломать это? Мы даже не знаем, кто на другом конце провода ".
  
   Розенберг метал в него кинжалы. Она следила за идентичным движением на своем экране. "Он один из лучших специалистов по компьютерной безопасности в стране!"
  
   "Ну, ты его босс, так взломай этот чертов код, ладно? Как это будет выглядеть, если нам придется передать это АНБ? Предполагается, что ты лучший, помнишь?"
  
   Она взвизгнула от разочарования, заставив мужчин в комнате подпрыгнуть. "Марк Шеклтон - лучший! Я подписываю его временные карточки! Просто заткнись и дай мне поработать!"
  
   Марк почти закончил со своей электронной почтой, когда дверь ванной приоткрылась, и он услышал приглушенное: "Я скоро буду готова!" - ее мелодичный выговор.
  
   "Я бы хотел, чтобы завтра мне не нужно было возвращаться на работу", - сказал он, перекрикивая звук телевизора.
  
   "Я тоже".
  
   Он нажал кнопку отключения звука; ей нравилось разговаривать из ванной. "Может быть, мы сможем перебронировать билеты на следующие выходные".
  
   "Это было бы здорово". Кран потек на секунду, затем остановился. "Знаешь, что тоже было бы здорово?"
  
   Он вышел из системы и убрал компьютер обратно в корпус. "Что тоже было бы здорово?"
  
   "Чтобы поехать в Лос-Анджелес на следующие выходные, ты и я. Я имею в виду, мы оба хотим там жить. Теперь, когда у тебя есть все эти деньги, ты можешь бросить свою дурацкую работу в НЛО и стать сценаристом фильма на полную ставку, а я могу бросить свою дурацкую работу эскорта и свою дурацкую вазэктомию и стать актрисой, может быть, настоящей. Мы можем отправиться на поиски дома в следующие выходные. Что ты скажешь? Я думаю, это было бы весело ".
  
   Лицо Уилла Пайпера было размазано по всему плазменному экрану. Господи, подумал Марк, второй раз за два дня! Он выключил звук.
  
   "Ты слышал меня? Разве это не было бы весело?"
  
   "Подожди секунду, Керри, я сейчас подойду к тебе!" Он в ужасе смотрел выпуск новостей. Ему казалось, что удав обвился вокруг его груди и выдавливает из него дыхание. Вчера он видел, как этот парень хвастался новыми зацепками, а сегодня он был в бегах? И это было совпадением, что его вызвали из отпуска? Двести очков IQ начали грести в том же направлении. "Черт, черт, черт, черт, черт, черт..."
  
   "Что ты сказала, милая?"
  
   "Сейчас буду с тобой!" Его руки дрожали, как при малярии, когда он полез обратно в сумку за ноутбуком.
  
   Он никогда не хотел этого делать; многие люди из Зоны 51 поддались искушению - для этого были наблюдатели, для этого были его алгоритмы, - но он не был похож на других. Он был парнем типа "это то, что есть". Теперь ему отчаянно нужно было знать. Он ввел свой пароль и вошел в пиратскую базу данных США, хранящуюся на его жестком диске. Ему приходилось работать быстро. Если бы он остановился, чтобы подумать о том, что он делает, он бы отказался.
  
   Он начал вводить имена.
  
   Керри вышла из ванной, разодетая в пух и прах в облегающем красном платье, на запястье у нее поблескивали новые часы. "Отметьте! В чем дело?" Его компьютер был с защелкой выключен у него на коленях, но он ревел как младенец, громко всхлипывая и заливаясь слезами. Она опустилась на колени и обвила его руками. "Ты в порядке, милая?"
  
   Он покачал головой.
  
   "Что случилось?"
  
   Ему пришлось быстро соображать. "Я получил электронное письмо. Моя тетя умерла ".
  
   "О, милая, мне так жаль!" Он встал, пошатываясь - нет, более чем пошатываясь, почти в обмороке. Она поднялась вместе с ним и крепко обняла его, что не позволило ему упасть обратно. "Это было неожиданно?"
  
   Он кивнул и попытался насухо вытереть лицо рукой. Она достала ему салфетку, бросилась к нему и вытерла его насухо, как мать, ухаживающая за беспомощным ребенком. "Слушай, у меня есть идея", - сказал он роботизированным тоном. "Давай поедем в Лос-Анджелес сегодня вечером. Прямо сейчас. Мы поедем. Моя машина перегревается. Мы возьмем твою. Мы купим дом завтра, хорошо? На Голливудских холмах. Там живет много писателей и актеров. Понятно? Ты можешь собрать вещи?"
  
   Она уставилась на него, обеспокоенная и озадаченная. "Ты уверен, что хочешь уйти прямо сейчас, Марк? У тебя только что был шок. Может быть, нам стоит подождать до утра."
  
   Он топнул ногой и закричал в подростковом припадке. "Нет! Я не хочу ждать! Я хочу уйти сейчас!"
  
   Она отступила на шаг. "К чему такая спешка, милая?" Он пугал ее.
  
   Он снова чуть не заплакал, но смог себя остановить. Тяжело дыша через забитые ноздри, он собрал свой ноутбук и выключил мобильный телефон. "Потому что жизнь слишком коротка, Керри. Это, блядь, слишком коротко ".
  
  
   30 июля 2009
  
  
  
   ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
   Окна комнаты наследника выходили на Родео Драйв. Марк стоял у окна в гостиничном халате и сквозь раздвинутые шторы скорбно наблюдал, как роскошные автомобили сворачивают с Уилшир на Родео. Солнце стояло недостаточно высоко, чтобы прогнать утреннюю дымку, но, похоже, день обещал быть идеальным. Люкс на четырнадцатом этаже отеля Beverly Wilshire стоил 2500 долларов за ночь, оплачивался наличными, чтобы зрителям было немного сложнее. Но кого он обманывал? Он заглянул в ее сумочку, чтобы проверить мобильный телефон Керри. Он выключил его, когда она была за рулем, и он все еще был выключен. Она уже была бы у них на радаре, но он тянул время. Драгоценное время.
  
   Они прибыли поздно, после долгой поездки по пустыне, во время которой ни один из них почти не разговаривал. У него не было времени что-то планировать, но он хотел, чтобы все было идеально. Его мысли вернулись к тому времени, когда ему было семь, когда он просыпался раньше родителей и впервые в жизни спешил приготовить им завтрак, насыпая хлопья, нарезая банан и тщательно расставляя тарелки, столовые приборы и стаканчики с апельсиновым соком на подносе, который он с гордостью подносил им в постель. В тот день он хотел, чтобы все было идеально, и когда ему это удалось, он неделями добивался их похвалы. Если бы он сохранил здравый смысл, он мог бы добиться успеха и сегодня.
  
   Когда они прибыли, у них было шампанское и стейки. На бранч подали еще шампанского с блинчиками и клубникой. Агент по продаже недвижимости встретит их в вестибюле через час, чтобы после обеда заняться поиском жилья. Он хотел, чтобы она была счастлива.
  
   "Керри?"
  
   Она пошевелилась под простынями, и он снова позвал ее по имени, немного громче.
  
   "Привет", - ответила она в подушку.
  
   "Скоро поздний завтрак с мимозами".
  
   "Разве мы только что не ели?"
  
   "Много веков назад. Хочешь встать сейчас?"
  
   "Хорошо. Ты сказал им, что не собираешься выходить на работу?"
  
   "Они знают".
  
   "Марк?"
  
   "Ага?"
  
   "Ты вел себя как-то странно прошлой ночью".
  
   "Я знаю".
  
   "Будешь ли ты сегодня вести себя нормально?"
  
   "Я сделаю".
  
   "Мы действительно собираемся купить дом сегодня?"
  
   "Если ты увидишь того, кто тебе понравится".
  
   Она приподнялась и показала свое лицо, которое было ярко освещено ее улыбкой. "Что ж, мой день начинается довольно неплохо. Иди сюда, и я тоже начну с твоего по-хорошему ".
  
   Уилл вел машину всю ночь и теперь ехал по равнинной местности через Огайо, ва-банк, быстро двигаясь до рассвета и надеясь, что проскочит невредимым, избегая ловушек на скорости и постов без опознавательных знаков. Он знал, что не сможет пройти весь путь без сна. Ему нужно было выбирать места для ночлега, 6 видов мотелей недалеко от шоссе, где он платил наличными и проводил четыре часа здесь, шесть там - не более того. Он хотел быть в Вегасе к вечеру пятницы и испортить выходные этому ублюдку.
  
   Он не мог вспомнить, когда в последний раз пил всю ночь напролет, особенно без алкоголя, и это не доставляло ему удовольствия. У него была тяга к выпивке, сну и к чему-нибудь, что могло бы подавить его гнев и возмущение. Его руки свело судорогой из-за того, что он слишком сильно сжимал руль, правая лодыжка болела, потому что в старом "Таурусе" не было круиз-контроля. Его глаза были красными и сухими. Его мочевой пузырь разболелся от последней большой чашки кофе. Единственное, что приносило ему хоть какое-то утешение, - это красный бутон розы Липински, сочный и здоровый, вставленный в пластиковую бутылку с водой в подстаканнике.
  
   Посреди ночи Малкольм Фрейзер покинул свой оперативный центр и отправился прогуляться, чтобы прочистить мозги. Последняя новость была невероятной, подумал он. Чертовски не правдоподобно. Эта мерзость произошла при нем. Если бы он пережил это - если бы они пережили это - он бы давал показания на закрытых слушаниях в Пентагоне до ста лет.
  
   Они перешли в кризисный режим в тот момент, когда Шеклтон выключил свой мобильный телефон и маяк был потерян. Команда собралась на "Венецианце", но он исчез, его "Корвет" все еще стоял на парковке, счет не урегулирован.
  
   То, что последовало, было очень темным часом, пока они не смогли все изменить. Он был с женщиной, привлекательной брюнеткой, в которой консьерж узнал сопровождающую, которую он видел в отеле. Они получили доступ к записям мобильных телефонов Шеклтона и нашли десятки звонков Керри Хайтауэр, которые соответствуют описанию женщины.
  
   Телефон Хайтауэра обзванивал вышки вдоль I-15 в западном направлении, пока сигнал не пропал в пятнадцати милях к западу от Барстоу. Казалось, что Лос-Анджелес был вероятным местом назначения. Они передали описание ее машины и ее регистрационный номер в отдел полиции и местному шерифу, но до последующего расследования не знали, что ее Toyota была в ремонте, и она была за рулем арендованного автомобиля.
  
   Ребекка Розенберг доедала свой третий послеобеденный шоколадный батончик, когда внезапно разгадала шифровку Шеклтона и чуть не подавилась карамелью. Она выскочила из своей лаборатории, неуклюже пробежала по коридору в Операционный центр и ворвалась в толпу зрителей, ее версия афро-костюма для белой девушки шестидесятых подпрыгивала на ее плечах.
  
   "Он передавал DOD's компании!" - выдохнула она.
  
   Фрейзер сидел за своим терминалом. Он повернулся к ней и выглядел так, будто его вот-вот вырвет. Это было хуже некуда. "Что за хуйню ты несешь. Ты уверен?"
  
   "На все сто процентов".
  
   "Что это за компания?"
  
   Стало еще хуже. "Страхование жизни".
  
   Коридоры Основной исследовательской лаборатории были пусты, что усиливало эффект эхо-камеры. Чтобы снять напряжение, Малкольм Фрейзер кашлянул, чтобы придать акустической упругости. Кричать или петь йодлем было бы недостойно, даже если бы никто не слушал. В течение дня, будучи начальником оперативной службы безопасности NTS-51, он бродил по подземелью с дерзкой развязностью, которая пугала рядовых. Ему нравилось, когда его боялись, и он не сожалел о том, что его наблюдателей ненавидели все. Это означало, что они выполняли свою работу. Как можно было поддерживать порядок без страха? Искушение использовать этот актив было просто слишком велико для гиков. Он презирал их и всегда чувствовал прилив превосходства, когда видел их в "стрип-н-скан", толстых и одутловатых или худых и слабых, но никогда не подтянутых и мускулистых, как его сверстники. Шеклтон, вспоминал он, был одним из худых и слабых, хрупких, как дощечка из пробкового дерева.
  
   Он подошел к специальному лифту и вызвал его с помощью ключа доступа. Спуск был настолько плавным, что был почти незаметен, и когда он вышел, он был единственной душой на уровне Хранилища. Его движение включило бы монитор, и один из его людей наблюдал бы, но ему было разрешено находиться там, он знал коды входа, и он был одним из немногих, кому было разрешено проходить через тяжелые стальные двери.
  
   Сила Хранилища была интуитивной. Фрейзер почувствовал, как его спина выпрямилась, как будто по позвоночнику протаранили железный прут. Его грудь раздулась, а чувства обострились, его восприятие глубины - даже в приглушенном холодно-голубом свете - было таким острым, что он почти видел в 3D. Некоторые мужчины чувствовали себя крошечными в огромности этого места, но Хранилище заставляло его чувствовать себя большим и могущественным. Сегодня вечером, в разгар самого серьезного нарушения безопасности в истории Зоны 51, ему нужно было быть там.
  
   Он шагнул в охлажденную осушенную атмосферу. Пять футов, десять, двадцать, сто. Он не планировал проходить ее всю; у него не было времени. Он зашел достаточно далеко, чтобы в полной мере ощутить величие его куполообразного потолка и размеры стадиона. Он позволил кончикам пальцев своей правой руки коснуться одного из переплетов. Строго говоря, контакт был запрещен, но он не то чтобы вытаскивал это с полки - это было просто подтверждение.
  
   Кожа была гладкой и прохладной, цвета крапчатой оленьей шкуры. На корешке был выбит год: 1863. Там были ряды 1863-х годов. Гражданская война. И Господь знал, что еще происходило в остальном мире. Он не был историком.
  
   С одной стороны Хранилища узкая лестница вела на подиум, откуда открывалась полная панорама. Он отправился туда и взобрался на вершину. Там были тысячи книжных шкафов цвета оружейного металла, уходящих вдаль, почти 700 000 толстых книг в кожаных переплетах, более 240 миллиардов исписанных имен. Он был убежден, что единственный способ разобраться в этих цифрах - это стоять там и смотреть на это собственными глазами. Вся информация долгое время хранилась на дисках, и если вы были одним из гиков, вы были впечатлены всеми терабитами данных или какой-то подобной ерундой, но ничто не могло заменить реального пребывания в Библиотеке. Он схватился за перила, прислонился к ним и дышал медленно, глубоко.
  
   У Нельсона Элдера было довольно хорошее утро. Он сидел за своим любимым столиком в кафетерии компании, поглощая омлет из яичных белков и утреннюю газету. Он зарядился энергией после хорошей пробежки, хорошего парового душа и вновь обрел уверенность в будущем. Из всех вещей в его жизни, которые влияли на его настроение, самым большим фактором были котировки акций Desert Life. За последний месяц акции выросли на 7,2 процента, поднявшись на целых 1,5 процента за день до этого из-за повышения рейтинга аналитиков. Было слишком рано для того, чтобы это безумие с Питером Бенедиктом повлияло на его прибыль, но он мог с математической уверенностью предсказать, что отказ в страховании заявителям на страхование жизни с надвигающейся датой смерти и корректировка страховых взносов с учетом риска для тех, у кого промежуточный горизонт смерти, превратили бы его компанию в банкомат.
  
   В довершение всего, авантюра Берта Майерса с его хедж-фондом в Коннектикуте повернула за угол, и доходность в июле достигла двузначных цифр. Элдер перевел свою задиристость в новый, более агрессивный тон в общении с инвесторами и аналитиками-исследователями, и Улица обратила на это внимание. Отношение к жизни в пустыне менялось.
  
   Его не волновало, как этот чудак Бенедикт получил доступ к его магической базе данных, или откуда это взялось, или как это вообще было возможно. Философом-моралистом он не был. Его заботила только жизнь в пустыне, и теперь у него было преимущество, с которым не мог сравниться ни один из его конкурентов. Он заплатил Бенедикту 5 миллионов долларов из собственного кармана, чтобы его аудиторы не обнаружили корпоративную транзакцию и не задавали вопросов. У него и так было достаточно забот по поводу авантюры Берта с хедж-фондом.
  
   Но это были не зря потраченные деньги. Стоимость его личных акций выросла на 10 миллионов долларов, что было чертовски хорошей отдачей от инвестиций за один месяц! Он будет держать свой собственный совет по делу Бенедикта. Никто не знал, даже Берт. Это было слишком странно и слишком опасно. У него было достаточно проблем с объяснением своему руководителю страхового отдела, почему ему нужно ежедневно получать общенациональный список всех новых заявителей на страхование жизни.
  
   Берт увидел, как он ест в одиночестве, и подошел, ухмыляясь и погрозив пальцем. "Я знаю твой секрет, Нельсон!"
  
   Это поразило старшего мужчину. "О чем ты говоришь?" - сурово спросил он.
  
   "Ты бросаешь нас сегодня днем и играешь в гольф".
  
   Старейшина выдохнул и улыбнулся. "Откуда ты знаешь?"
  
   "Я знаю здесь все", - похвастался финансовый директор.
  
   "Не все. У меня припасена пара дел в рукавах ".
  
   "Ты тоже получил мою премию там, наверху?"
  
   "Если вы будете получать высокие урожаи, то через пару лет купите остров. Не хочешь позавтракать со мной?"
  
   "Не могу. Совещание по бюджету. С кем ты играешь?"
  
   "Это благотворительная акция в The Wynn. Я даже не знаю, кто в моей четверке ".
  
   "Что ж, наслаждайся. Ты это заслужил ".
  
   Старейшина подмигнул ему. "Ты прав. Я знаю".
  
   Нэнси не могла сосредоточиться на деле об ограблении банка. Она перевернула страницу только для того, чтобы понять, что ничего из этого не запомнилось, и ей пришлось вернуться и прочитать это снова. Позже утром у нее была назначена встреча с Джоном Мюллером, и он ожидал какого-то брифинга. Каждые несколько минут она навязчиво открывала браузер и искала в Интернете новые статьи об Уилле, но одна и та же история AP распространялась по всему миру. Наконец, она не могла больше ждать.
  
   Сью Санчес увидела ее в холле и окликнула издалека. Сью была одной из последних, кого Нэнси хотела видеть, но она не могла притворяться, что не заметила ее.
  
   Напряжение на лице Сью было поразительным. Уголок ее левого глаза подергивался, а в голосе слышалась дрожь. "Нэнси", - сказала она, придвигаясь так близко, что ей стало неловко. "Он пытался связаться с тобой?"
  
   Нэнси убедилась, что ее сумочка закрыта и застегнута на молнию. "Ты спросил меня прошлой ночью. Ответ по-прежнему отрицательный ".
  
   "Я должен спросить. Он был твоим партнером. Партнеры становятся ближе ". Заявление заставило Нэнси занервничать, и Сью уловила это и пошла на попятную. "Я не имею в виду близость в этом смысле. Ты знаешь, связь, дружба ".
  
   "Он не звонил и не писал по электронной почте. Кроме того, ты бы знал, если бы он это сделал, " выпалила она.
  
   "Я не санкционировал прослушивание ни его, ни тебя!" Сью настаивала. "Если бы мы делали прослушивание, я бы знал об этом. Я его начальник!"
  
   "Сью, я знаю намного меньше тебя о том, что происходит, но ты действительно была бы шокирована, если бы какие-то другие агентства отдавали приказы?"
  
   Сью выглядела обиженной и защищающейся. "Я не понимаю, о чем ты говоришь". Нэнси пожала плечами, и к Сью вернулось самообладание. "Куда ты направляешься?"
  
   "В аптеку. Нужно что-нибудь?" Сказала Нэнси, направляясь к лифтам.
  
   "Нет. Я в порядке". Ее слова звучали неубедительно.
  
   Нэнси прошла пять кварталов, прежде чем полезла в сумку за телефоном с предоплатой. Она еще раз проверила, нет ли значков, и набрала номер.
  
   Он поднял трубку после второго звонка. "Такос от Джо".
  
   "Звучит аппетитно", - сказала она.
  
   "Я рад, что ты позвонил". Его голос звучал смертельно усталым. "Мне становилось одиноко".
  
   "Где ты?"
  
   "В каком-нибудь месте, плоском, как бильярдный стол".
  
   "Не могли бы вы выразиться более конкретно?"
  
   "На табличке написано "Индиана"".
  
   "Ты же не ходил всю ночь, не так ли?"
  
   "Я думаю, что да".
  
   "Тебе нужно немного поспать!"
  
   "Ага".
  
   "Когда?"
  
   "Пока мы разговариваем, я ищу место. Ты говорил с Лорой?"
  
   "Я хотел сначала посмотреть, каким ты был".
  
   "Скажи ей, что со мной все в порядке. Скажи ей, чтобы она не волновалась ".
  
   "Она будет волноваться. Я волнуюсь ".
  
   "Что происходит в офисе?"
  
   "Сью выглядит дерьмово. У всех закрыты двери ".
  
   "Я всю ночь слышал о себе по радио. Они играют по-крупному".
  
   "Если они заманили тебя в ловушку, что они делают с Шеклтоном?"
  
   "Я думаю, шансы найти его задравшим ноги на крыльце не слишком высоки".
  
   "Что тогда?"
  
   "Я собираюсь использовать свои многолетние навыки и находчивость".
  
   "Что это значит?"
  
   "Это значит, что я собираюсь сделать это". Он помолчал, а затем сказал: "Знаешь, я тут подумал".
  
   "О чем?"
  
   "О тебе".
  
   "А как же я?"
  
   Последовала еще одна долгая пауза, послышался свист проезжающего восемнадцатиколесника. "Я думаю, что я влюблен в тебя".
  
   Она закрыла глаза, а когда открыла их, она все еще была в нижнем Манхэттене. "Да ладно, Уилл, почему ты говоришь что-то подобное? Лишение сна?"
  
   "Нет. Я серьезно говорю об этом".
  
   "Пожалуйста, найди мотель и немного поспи".
  
   "Это все, что ты можешь сказать?"
  
   "Нет. Я думаю, что я тоже мог бы тебя полюбить ".
  
   Грег Дэвис ждал, когда закипит чайник. Его отношениям с Лорой Пайпер было всего полтора года, и они столкнулись со своим первым серьезным кризисом как пара. Он хотел проявить себя с лучшей стороны и быть отличным парнем, поддерживающим друг друга, и в его семье вы справлялись с кризисом, заваривая чай.
  
   Их квартира была крошечной, с минимальным количеством света и без видов, но они предпочли бы иметь мансарду в Джорджтауне, чем более приятное место в бездушном пригороде. Она, наконец, заснула в 2:00 ночи, но как только проснулась, она снова включила телевизор, увидела ползущую по экрану информацию о том, что ее отец остался на свободе, и снова начала плакать.
  
   "Ты хочешь обычную или травяную?" - позвал он.
  
   Он услышал рыдания. "Травяной".
  
   Он принес ей чашку и сел рядом с ней на кровать.
  
   "Я пыталась дозвониться до него снова", - слабо сказала она.
  
   "Дом и камера?"
  
   "Голосовое сообщение". Он все еще был в своих боксерах. "Ты опоздаешь", - сказала она.
  
   "Я звоню".
  
   "Почему?"
  
   "Чтобы остаться с тобой. Я не оставлю тебя одного ".
  
   Она обняла его, и его плечо стало мокрым от ее слез. "Почему ты так добр ко мне?"
  
   "Что это за вопрос такого рода?"
  
   Его мобильный телефон начал вибрировать и двигаться на прикроватном столике. Он рванулся к ней, прежде чем она упала с края. Надпись гласила: "НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗВОНИВШИЙ".
  
   Женщина спрашивала о нем.
  
   "Это Грег".
  
   "Это Нэнси Липински, Грег. Мы встретились в квартире Уилла."
  
   "Иисус! Нэнси! Привет!" Он прошептал Лоре: "Партнер твоего отца", и она резко выпрямилась. "Откуда у тебя мой номер?"
  
   "Я работаю на ФБР, Грег".
  
   "Да. Я вижу это", - сказал он. "Ты звонишь по поводу Уилла?"
  
   "Да. Лора там?"
  
   "Она такая. Почему ты позвонил мне?"
  
   "Телефоны Лоры могли прослушиваться".
  
   "Господи, что сделал Уилл?"
  
   "Я разговариваю с парнем его дочери или журналистом?" Спросила Нэнси.
  
   Он поколебался, затем посмотрел в умоляющие глаза Лауры. "Ее парень".
  
   "У него большие неприятности, но он не сделал ничего плохого. Мы подошли к чему-то слишком близко, и он не отступает. Мне нужно, чтобы ты пообещал мне, что сохранишь это в тайне ".
  
   "Хорошо, " заверил он ее, " это не для протокола".
  
   "Соедини меня с Лорой. Он хочет, чтобы она знала, что с ним все в порядке ".
  
   Риэлтором была платиновая блондинка, принимавшая ботокс. Она говорила со скоростью мили в минуту и мгновенно сблизилась с Керри. Они вдвоем тявкали на переднем сиденье большого Мерседеса, в то время как Марк сидел сзади под наркозом, закинув ноги на портфель.
  
   На каком-то уровне он осознавал, что вокруг идет болтовня, и что они проезжают мимо машин, людей и магазинов на бульваре Санта-Моника, что в седане прохладно, а за тонированными стеклами жарко и солнечно, и что в салоне пахнет двумя противоречивыми ароматами, и металлический привкус у него во рту, и пульсация за глазами, но каждое ощущение существовало в своем собственном измерении. Он был не более чем набором несвязанных датчиков. Его разум не обрабатывал и не интегрировал данные. Он был где-то в другом месте, потерялся.
  
   Визг Керри проник сквозь его завесу. "Отметьте! Джина задает тебе вопрос!"
  
   "Простите, что?"
  
   Агент по продаже недвижимости сказал: "Я спрашивал о ваших временных рамках".
  
   "Скоро", - тихо сказал он. "Очень скоро".
  
   "Это здорово! Мы действительно можем использовать это как рычаг воздействия. И ты сказал, что хочешь сделку наличными?"
  
   "Это верно".
  
   "Я имею в виду, вы, ребята, так увлечены этим!" - выпалил Риэлтор. "Ко мне приезжают люди из других городов, и все, что они хотят увидеть, это Беверли-Хиллз, или Бель-Эйр, или Брентвуд - три "Б", - но вы, ребята, такие умные и сосредоточенные. Я имею в виду, знаете ли вы, что Голливудские холмы в вашем ценовом диапазоне с вашим агрессивным отношением - это единственная роскошь по лучшей цене в Лос-Анджелесе? Мы собираемся отлично провести день! "
  
   Он не ответил, и две женщины продолжили свой разговор и снова оставили его одного. Когда машина начала взбираться на горный хребет, он почувствовал, как его спина прижимается к сиденью. Он закрыл глаза и оказался на заднем сиденье отцовской машины, едущей в Уайт Маунтинс к их арендованному домику в Пинкхэм Нотч. Его отец и мать бубнили о чем-то своем, а он был предоставлен самому себе с числами, которые крутились у него в голове, пытаясь разложить их в доказательство теоремы. Когда теорема подтвердилась и в его голове вспыхнул QED, его захлестнул поток радости , которую он хотел бы вызвать сейчас.
  
   "Мерседес" петлял по узким извилистым дорогам и домам, скрытым воротами и изгородями. Машина остановилась за одним из вездесущих грузовиков для озеленения, мимо которых они проезжали, и когда Марк открыл дверцу, его обдало жаром печи и ревом листопадной машины. Керри подбежала к воротам, сжимая лист со списком, выглядя как прыгающий ребенок.
  
   Агент по недвижимости сказал Марку: "Она такая милая! Вам, ребята, лучше держать себя в руках. У меня запланировано много встреч!"
  
   Фрейзер сидел за рулем на черном кофе и адреналине, и если бы он мог убедить кого-нибудь из медиков дать ему амфетамины, он бы и их выбросил на борт. Заведение работало в обычном дневном режиме, под завязку набитое сотрудниками, выполняющими свою обычную гиковскую работу. Он, с другой стороны, делал что-то нерегулярное и беспрецедентное, совмещая внутреннее расследование и три операции на местах одновременно, каждые несколько минут информируя своих хозяев в Вашингтоне.
  
   Одна оперативная группа находилась в Нью-Йорке, занимаясь расследованием дела Уилла Пайпера; вторая была в Лос-Анджелесе, в режиме "если и когда", на случай, если Марк Шеклтон материализуется в Калифорнии; третья в Лас-Вегасе, работала над ситуацией с Нельсоном Элдером. Все его люди были бывшими военными. Некоторые из них служили в полевых операциях ЦРУ на Ближнем Востоке. Все они были эффективными сукиными детьми, действовавшими хладнокровно, несмотря на бессильную панику в Пентагоне.
  
   Он чувствовал себя лучше с Ребеккой Розенберг, хотя ее привычки в еде вызывали у него отвращение и говорили об отсутствии личной дисциплины. Он весь вечер наблюдал, как она поглощает нугу и карамель, и казалось, что она становится все более комковатой у него на глазах. Ее мусорное ведро было заполнено обертками, и она была чертовски уродлива, но он с неохотным восхищением заключал, что она не просто гик-супервайзер, но и сама по себе чертовски хорошая гик. Она камень за камнем пробивала оборону Шеклтона и выкладывала все это в открытую.
  
   "Посмотри на это", - сказала она, когда он проходил мимо. "Еще что-нибудь о Питере Бенедикте. Раньше у него была кредитная линия на это имя в казино Constellation, и там есть карта Visa Питера Бенедикта ".
  
   "Есть какие-нибудь интересные обвинения по этому делу?"
  
   "Он почти не использовал это, но было несколько сделок с Гильдией сценаристов Америки. Для регистрации сценария или что-то в этом роде ".
  
   "Господи, гребаный писатель. Ты можешь связаться с ними?"
  
   "Ты имеешь в виду взломать их сервер? Да, наверное. Есть кое-что еще."
  
   "Ударь меня".
  
   "Месяц назад он открыл учетную запись на Кайманских островах. Все началось с банковского перевода в размере 5 миллионов долларов от Нельсона Дж. Старейшина."
  
   "Трахни меня". Ему нужно было позвонить ДеКорсо, руководителю команды из Лас-Вегаса.
  
   "Он, вероятно, лучший программист, который когда-либо был в лаборатории", - восхищалась она. "Волк, наблюдающий за цыплятами".
  
   "Как он получил данные?"
  
   "Я пока не знаю".
  
   "Каждый сотрудник должен будет пройти повторный досмотр", - сказал он. "Судебно-медицинская экспертиза".
  
   "Я знаю".
  
   "Включая тебя".
  
   Она бросила на него кислый взгляд и протянула доллар. "Будь добр, купи мне еще один шоколадный батончик".
  
   "После того, как я позвоню этой чертовой секретарше".
  
   У Харриса Лестера, министра военно-морского флота, был офис в Пентагоне, расположенный в глубине кольца С, примерно так же далеко от свежего воздуха, как и любое из внутренних помещений комплекса. Его путь к высокому политическому положению был довольно типичным - служба на флоте во время Вьетнама, годы в законодательном органе штата Мэриленд, три срока в конгрессе, старший вице-президент Northrop Grumman Mission Systems Division и, наконец, полтора года назад, назначение новоизбранным президентом министром военно-морского флота.
  
   Он был аккуратным, не склонным к риску типом бюрократа, который презирал сюрпризы в своей личной и профессиональной жизни, поэтому он отреагировал со смесью шока и раздражения, когда его босс, министр обороны, лично проинформировал его о Зоне 51.
  
   "Это что, своего рода посвящение в братство, господин секретарь?"
  
   "Я что, похож на чертова соплячку из братства?" - рявкнул министр обороны. "Это настоящее дело, и по традиции оно принадлежит военно-морскому флоту, так что оно принадлежит вам, и да поможет вам Бог, если при вашем пребывании в должности произойдет утечка".
  
   Рубашка Лестера была так накрахмалена, что затрещала, когда он сел за свой стол. Он разгладил свой галстук в черно-серебристую полоску, затем провел рукой по тому, что осталось от его волос, чтобы уложить все пряди в правильном направлении, прежде чем потянуться за очками для чтения без оправы. Его ассистентка позвонила по внутренней связи прежде, чем он смог взломать свою первую папку. "Мне звонит Малкольм Фрейзер из Грум-Лейк, мистер секретарь. Ты хочешь забрать его?"
  
   Он почти чувствовал, как кислота заливает его желудок. Эти звонки убивали его, но их нельзя было делегировать. Это была его проблема, и это были его решения. Он взглянул на часы: на улице была середина ночи. Обычное время для ночных кошмаров.
  
   "Мерседес" прибыл на их последнюю встречу ближе к вечеру, свернув на полукруглую подъездную дорожку к особняку в средиземноморском стиле.
  
   "Я думаю, это будет тот самый!" - воскликнул Риэлтор с безграничной энергией. "Я приберег лучшее напоследок".
  
   Керри была ошеломлена, но счастлива. Она поправила пудрой прическу и мечтательно произнесла: "Я любила их всех".
  
   Марк потащился за ними. Чопорного вида агент по продаже недвижимости ждал, наставительно постукивая по своим часам.
  
   Марку напомнили проверить его собственный.
  
   Нельсон Элдер обсуждал это с вице-президентом по маркетингу из Wynn organization, городским пожарным комиссаром и генеральным директором местной компании по производству медицинского оборудования. Он был неплохим игроком в гольф с четырнадцатиметровым гандикапом, но у него был выдающийся раунд, который приводил его в восторг. Он сделал поворот в сорок один, это лучшая девятка, которую он отстрелял за последние годы.
  
   Недавно посыпанные Бермудские фарватеры были цвета влажных изумрудов в коричневой пустыне. Зелень бент-грасс была настоящей, и, к счастью, он не мог ошибиться. Несмотря на то, что на поле было много воды, он держал мяч прямым и сухим. Солнечные лучи отражались от стеклянной поверхности отеля Wynn, возвышавшегося над загородным клубом, и, развалившись в своей тележке, потягивая чай со льдом, слушая журчание искусственного ручья, он чувствовал себя более удовлетворенным и умиротворенным, чем когда-либо за очень долгое время.
  
   Средиземноморская вилла на Холлиридж Драйв сводила Керри с ума. Она бегала из комнаты в комнату - дизайнерская кухня, гостиная со ступеньками, официальная столовая, библиотека, медиа-зал, винный погреб, огромная хозяйская спальня с тремя другими спальнями - приговаривая: "О, Боже мой! О, Боже мой!", а Риэлтор, идущий за ней по пятам, воркует: "Разве я тебе не говорил! Все переделано. Посмотри на детали!"
  
   У Марка не хватило духу на это. Под подозрительным взглядом агента по продаже недвижимости он направился во внутренний дворик и сел рядом с искрящейся водой исчезающего бассейна. Внутренний дворик был окружен кустами мансаниты, и колибри порхали над нежными нежно-голубыми цветами. Внизу простирался обширный каньон, сетка улиц была неразличима в послеполуденном свете.
  
   За его плечом, над линией крыши, высоко на далеком гребне, были видны верхушки букв вывески Голливуда. Это то, чего он хотел, с сожалением подумал он, то, о чем он мечтал, что будет делать, когда станет писателем, сидя у своего бассейна, на холмах, под вывеской. Он просто думал, что это продлится дольше пяти минут.
  
   Керри выбежала через французские двери и чуть не расплакалась от открывшегося вида. "Марк, я так сильно люблю это. Я люблю это, я люблю это, я люблю это!"
  
   "Ей это нравится", - добавил Риэлтор, подходя сзади.
  
   "Сколько?" Деревянным голосом спросил Марк.
  
   "Они просят три-четыре, и я думаю, что это хорошая цена. На ремонт потрачено пять миллионов ..."
  
   "Мы возьмем это". Он был бесстрастен.
  
   "Марк!" - закричала Керри. Она обвила руками его шею и поцеловала дюжину раз.
  
   "Что ж, вы сделали двух женщин чрезвычайно счастливыми", - с жадностью сказал Риэлтор. "Керри сказала мне, что ты писатель. Я думаю, ты напишешь много отличных сценариев, сидя прямо у этого великолепного бассейна! Я собираюсь представить ваше предложение и позвоню вам сегодня вечером в ваш отель!"
  
   Керри делала снимки камерой своего мобильного телефона. Это не сразу дошло до меня, но когда Марк понял, что происходит, он вскочил и выхватил письмо у нее из рук. "Ты делал какие-нибудь снимки раньше?"
  
   "Нет! Почему?"
  
   "Ты только что включил телефон?"
  
   "Да! Что в этом такого?"
  
   Он нажал кнопку выключения. "У тебя мало энергии. Мой мертв. Я пытаюсь сохранить на случай, если нам понадобится позвонить ". Он вернул ее ей.
  
   "Ладно, глупышка". Она укоризненно посмотрела на него, как бы говоря: "Не веди себя снова странно". "Пойдем и заглянем внутрь вместе со мной! Я так счастлив!"
  
   Фрейзер дремал за своим столом, когда один из его людей похлопал его по плечу. Он проснулся с громким фырканьем.
  
   "Мы получили сигнал с телефона Хайтауэра. Это включалось и выключалось, очень быстро ".
  
   "Где они?"
  
   "Восточные Голливудские холмы".
  
   Фрейзер поскреб свою небритую щеку. "Ладно, мы сделали перерыв. Может быть, мы получим вторую. Каков статус DeCorso?"
  
   "Он на позиции, ждет разрешения".
  
   Фрейзер снова закрыл глаза. "Разбуди меня, когда Пентагон перезвонит".
  
   Элдер выстраивал свой драйв на восемнадцатой лунке. Отбрасывание грина назад представляло собой водопад высотой тридцать семь футов - великолепный способ закончить раунд. "Что вы думаете", - спросил он исполнительного директора Wynn. "Водитель?"
  
   "О да, позволь большому псу поиграть, Нельсон. Ты сокрушал это весь день ".
  
   "Знаешь, если я разделю это, это будет лучший раунд, который я когда-либо отстреливал".
  
   Услышав это, капитан пожарной охраны и генеральный директор подошли немного ближе, чтобы проверить траекторию полета мяча.
  
   "Ради Христа! Не сглазь себя!" - взвизгнул парень из Винна.
  
   Замах Элдера был медленным и безупречным, и на вершине дуги - за мгновение до того, как пуля пробила его череп, забрызгав четверку кровью и мозгами - ему пришло в голову, что жизнь была чрезвычайно хороша.
  
   ДеКорсо подтвердил факт убийства через снайперский прицел, затем аккуратно разломал оружие, бросил его в сумку от костюма и вышел из гостиничного номера на одиннадцатом этаже, откуда открывался прекрасный вид на нетронутое поле для гольфа.
  
   Когда они вернулись в свой номер, Керри захотелось заняться любовью, но он не мог заставить себя сделать это. Он отпросился, обвинив во всем солнце, и удалился, чтобы принять душ. Она продолжала болтать за дверью, слишком взволнованная, чтобы прекратить разговор, в то время как он позволил мощному ливню заглушить звук его плача.
  
   Риэлтор сказал Керри, что за ресторан Cut в их отеле можно умереть, комментарий, который заставил его поморщиться. Она умоляла пойти туда на ужин, и он собирался дать ей все, что она пожелает, хотя его горячим желанием было спрятаться в их комнате.
  
   Она выглядела сногсшибательно в своем красном платье, и когда они вошли, головы повернулись посмотреть, не знаменитость ли она. Марк нес свой портфель, так что сценарий "человека, делающего ставки" представлял собой встречу актрисы со своим агентом или адвокатом. Этот тощий парень, несомненно, был слишком невзрачен, чтобы быть ее кавалером, если, конечно, он не был неприлично богат.
  
   Они сидели за столиком у окна под массивным потолочным окном, через которое к десерту в комнату должен был хлынуть лунный свет.
  
   Она не хотела говорить ни о чем, кроме дома. Это была мечта, ставшая явью - нет, более того, потому что, воскликнула она, ей и не снилось, что такое место вообще существует. Это было так высоко, что казалось, будто находишься на космическом корабле, вроде НЛО, которое она видела девочкой. Она была как ребенок со своими вопросами: когда он собирается бросить свою работу, когда они собираются переезжать, какую мебель они купят, когда ей следует начать уроки актерского мастерства, когда он собирается снова начать писать? Он пожимал плечами или отвечал односложно и смотрел в окно, а она наперегонки придумывала следующую мысль.
  
   Внезапно она замолчала, что заставило его поднять глаза. "Почему ты такой грустный?" - спросила она.
  
   "Я не такой".
  
   "Да, это так".
  
   "Нет, я не такой".
  
   Она не выглядела убежденной, но пропустила это мимо ушей и сказала: "Что ж, я счастлива. Это лучший день за всю мою жизнь. Если бы я не встретил тебя, я был бы... Ну, меня бы здесь не было! Спасибо тебе, Марк Шеклтон ".
  
   Она послала ему воздушный поцелуй котенка, который прорвался наружу и заставил его улыбнуться. "Так-то лучше!" - промурлыкала она.
  
   У нее в сумке зазвонил телефон.
  
   "Твой телефон!" - сказал он. "Почему это включено?" Он напугал ее своим паническим выражением.
  
   "Джине нужен был номер, если они примут наше предложение". Она нащупывала его. "Это, наверное, она!"
  
   "Как долго это продолжается!" - простонал он.
  
   "Я не знаю. Несколько часов. Не волнуйся, батарейка в порядке." Она нажала "ОТВЕТИТЬ". "Алло?" Она выглядела разочарованной и сбитой с толку. "Это для тебя!" - сказала она, вручая это ему.
  
   Он задержал дыхание и поднес трубку к уху. Голос был мужским, властным, жестоким. "Послушай меня, Шеклтон. Это Малкольм Фрейзер. Я хочу, чтобы ты вышел из ресторана, вернулся в свою комнату и подождал, пока наблюдатели заберут тебя. Я уверен, что вы проверили базу данных. Сегодня не твой день. Это был день Нельсона Элдера, и он ушел. Сегодня день Керри Хайтауэр. Сегодня не твой день. Но это не значит, что мы не можем причинить вам сильную боль и заставить вас желать, чтобы это было так. Нам нужно выяснить, как ты это сделал. Это не должно быть сложно ".
  
   "Она ничего не знает", - сказал Марк умоляющим шепотом, отворачиваясь.
  
   "Не имеет значения, что ты говоришь. Это ее день. Итак, встань и уходи, прямо сейчас. Ты понимаешь меня?"
  
   Он не отвечал несколько ударов сердца.
  
   "Шеклтон?"
  
   Он закрыл телефон и отодвинул свой стул назад.
  
   "В чем дело?" она спросила.
  
   "Это ничего не значит". Он тяжело дышал. Его лицо исказилось.
  
   "Это из-за твоей тети?"
  
   "Да. Мне нужно в ванную. Я скоро вернусь ". Он боролся, чтобы держать себя в руках, не в силах смотреть на нее.
  
   "Мой бедный малыш", - сказала она успокаивающе. "Я беспокоюсь о тебе. Я хочу, чтобы ты был так же счастлив, как и я. Ты поскорее возвращайся к своему Керри-медвежонку, хорошо?"
  
   Он взял свой портфель и ушел, как человек, идущий на виселицу, мелкими шаркающими шагами, опустив голову. Когда он добрался до вестибюля, он услышал звук бьющегося стекла, за которым последовали две полные агонии секунды тишины, затем пронзительные женские крики и оглушительные мужские выкрики.
  
   Ресторан и вестибюль были заполнены людьми, бегущими, карабкающимися, толкающимися. Марк продолжал идти, как зомби, прямо к въезду в Уилшир, где у тротуара стояла машина на холостом ходу, ожидая парковщика. Служащий парковки захотел посмотреть, что происходит в вестибюле, и направился к вращающимся дверям.
  
   Не задумываясь, Марк автоматически сел на водительское сиденье работающей на холостом ходу машины и уехал в теплый вечерний Беверли-Хиллз, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь слезы.
  
  
   31 ИЮЛЯ 2009
  
  
  
   ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
   Там останавливались Мэрилин Монро, а также Лиз Тейлор, Фред Астер, Джек Николсон, Николь Кидман, Брэд Питт, Джонни Депп и другие, о ком он забыл, потому что не обращал внимания на коридорного, который видел, что он хочет побыть один, и наблюдал, как он быстро уезжает без обычной большой экскурсии.
  
   Посыльному гость показался растерянным. Его единственной сумкой был портфель. Но у них были все типы богатых наркоманов и эксцентриков, и за чаевые бормочущий парень снял сотню с пачки, так что все было хорошо.
  
   Марк проснулся, дезориентированный после глубокого сна, но, несмотря на пушечную пальбу в голове, он быстро вернулся к реальности и в отчаянии снова закрыл глаза. Он слышал несколько звуков: низкое гудение кондиционера, птичье щебетание за окном, его волосы терлись о хлопчатобумажные простыни и его ухо. Он почувствовал сквозняк от потолочного вентилятора. Во рту у него было так сухо, что, казалось, не осталось ни молекулы влаги, чтобы смазать его язык.
  
   Это был номер такого типа, в котором гостям выдавались бутылки элитного алкоголя размером с кварту. На столе стояла полупустая бутылка водки, сильное эффективное лекарство от его проблем с памятью - он пил один стакан за другим, пока не перестал помнить. По-видимому, он разделся и выключил свет, какой-то базовый рефлекс остался нетронутым.
  
   Отфильтрованный свет, проникающий через дверь в гостиную, придавал цвет пастельному декору. В центре внимания оказалась палитра персикового, лилового и шалфейного цветов. Керри понравилось бы это место, подумал он, зарываясь лицом в пуховую подушку.
  
   Он проехал на украденной машине всего несколько кварталов, когда решил, что слишком устал, чтобы бежать. Он съехал на обочину, припарковался на тихом жилом участке Норт-Кресент, вышел и бесцельно побрел без плана. Он был слишком ошеломлен, чтобы понять, что в Беверли-Хиллз он был более заметен как пешеход, чем как водитель угнанного BMW. Прошло некоторое время. Он обнаружил, что смотрит на желто-желтую вывеску с выскакивающими объемными белыми буквами.
  
   Отель в Беверли-Хиллз.
  
   Он поднял глаза на розовое здание, стоящее в глубине зеленого сада. Он обнаружил, что идет по подъездной дорожке, заходит в приемную, спрашивает, какие у них есть номера, и выбирает самый дорогой, великолепное бунгало с легендарной историей, за которое он заплатил пригоршней наличных.
  
   Он выбрался из постели, слишком обезвоженный, чтобы помочиться, выпил залпом целую бутылку воды, затем снова сел на кровать, чтобы подумать. Его компьютерный разум был липким и перегретым. Он не привык бороться за решение умственной проблемы. Это был анализ дерева решений: каждое действие имело возможные результаты, каждый результат запускал новые потенциальные действия.
  
   Насколько это было тяжело? Сосредоточься!
  
   Он использовал весь спектр возможностей: от побега и прятания, проживая на оставшиеся деньги столько, сколько мог, до немедленной сдачи Фрейзеру. Сегодня был не его день и не завтрашний: он был BTH, поэтому он знал, что его не собираются убивать или доводить до крайности, как самоубийцу. Но это не означало, что Фрейзер не выполнит свою угрозу причинить ему вред, и в лучшем случае он проведет остаток своей жизни в темной одиночной яме.
  
   Он снова начал плакать. Это было ради Керри или за то, что она так подло облажалась? Почему он не мог довольствоваться тем, что было? Он зажал руками пульсирующие виски и принялся раскачиваться. Его жизнь была не так уж плоха, не так ли? Почему он думал, что ему нужны деньги и слава? И вот он был в храме денег и славы, в лучшем бунгало отеля "Беверли Хиллз", и, черт возьми, подумаешь: там была всего пара комнат с мебелью и кое-какой техникой. У него все это уже было. Марк Шеклтон: он не был плохим парнем. У него было чувство меры. Это был тот ублюдок, Питер Бенедикт, этот жадный до всего человек, который втянул его в неприятности. Это он должен быть наказан, а не я, - подумал Марк, делая маленький шаг к безумию.
  
   Он почувствовал себя обязанным включить телевизор. В течение пяти минут три новостных сюжета были о нем.
  
   Руководитель страховой компании был убит снайпером на поле для гольфа в Лас-Вегасе.
  
   Уилл Пайпер, агент ФБР, отвечающий за расследование "Судного дня", скрывался от правосудия.
  
   В местных новостях сообщается, что посетитель ресторана Wolfgang Puck был убит выстрелом в голову через окно неизвестным нападавшим, который все еще находится на свободе.
  
   Он снова начал рыдать при виде тела Керри, едва заполнив сумку судмедэксперта.
  
   Он знал, что не может позволить Фрейзеру заполучить его. Точеный мужчина с мертвыми глазами заставил его окаменеть. Он всегда боялся наблюдателей, и это было до того, как он узнал, что они хладнокровные убийцы.
  
   Он решил, что только один человек может ему помочь.
  
   Ему нужен был телефон-автомат.
  
   Это была задача, которая почти победила его, потому что в Беверли-Хиллз двадцать первого века не было телефонов-автоматов, и он шел пешком. В отеле, вероятно, был один, но ему нужно было найти место, которое не привело бы их прямо к его двери.
  
   Он шел большую часть часа, обливаясь потом, пока, наконец, не нашел бутерброд в закусочной на Норт-Беверли. Это было между завтраком и обедом, и в заведении было немноголюдно. Ему казалось, что за ним наблюдают несколько посетителей, но это было воображением. Он растворился в унылом холле рядом с туалетами и задней дверью. Он разменял двадцатку еще в отеле, поэтому, вооружившись полным карманом четвертаков, набрал первый из своих номеров и попал на голосовую почту. Он повесил трубку, не оставив сообщения.
  
   Затем второе - снова голосовое сообщение.
  
   Наконец, последнее число. Он затаил дыхание.
  
   Женщина ответила после второго гудка. "Алло?"
  
   Он поколебался, прежде чем заговорить. "Это Лора Пайпер?" - Спросил Марк.
  
   "Да. Кто это?" Ее опасения были ощутимыми.
  
   "Меня зовут Марк Шеклтон. Я тот человек, которого ищет твой отец ".
  
   "О Боже, убийца!"
  
   "Нет! Пожалуйста, я не такой! Ты должен сказать ему, что я никого не убивал ".
  
   Нэнси везла Джона Мюллера в Бруклин, чтобы взять интервью у одного из банковских менеджеров, участвовавших в недавней серии ограблений в этом районе. Имелись неопровержимые данные наблюдения и свидетельства очевидцев, указывающие на то, что одни и те же двое мужчин с ближневосточной внешностью были задействованы на всех пяти работах, и Оперативная группа по борьбе с терроризмом дышала в затылок Отделу по расследованию особо тяжких преступлений, чтобы выяснить, есть ли здесь террористический аспект.
  
   Нэнси была недовольна повторным предположением, но ее партнер был невозмутим.
  
   "К этим делам нельзя относиться легкомысленно", - сказал он. "Усвои этот урок в начале своей карьеры. Мы ведем глобальную войну с терроризмом, и я думаю, что совершенно уместно относиться к этим преступникам как к террористам, пока не доказано обратное ".
  
   "Они просто грабители банков, которые случайно выглядят как мусульмане. Нет ничего, что указывало бы на то, что они политические ", - настаивала она.
  
   "Однажды ты ошибся, на твоих руках кровь тысяч американцев. Если бы я остался в деле о Судном дне, я бы исследовал возможность терроризма и там ".
  
   "Не было никакой связи с террором, Джон".
  
   "Ты этого не знаешь. Дело не закрыто, если только я что-то не упустил. Она еще не закрыта?"
  
   Она стиснула зубы. "Нет, Джон, это не закрыто".
  
   Он еще не поднимал эту тему, но это было его открытие. "Какого черта Уилл вообще делает?"
  
   "Я полагаю, он думает, что выполняет свою работу".
  
   "Всегда есть один правильный способ делать что-то и множество неправильных способов - Уилл постоянно находит один из неправильных способов", - напыщенно заявил он. "Я рад, что я здесь, чтобы вернуть твое обучение в нормальное русло".
  
   Когда он отвернулся, она закатила глаза. Она и так была взволнована, а он делал все только хуже. День начался с тревожной новости об убийстве Нельсона Элдера снайпером, несомненно, совпадение, но она была бессильна проверить это - она была отстранена от дела.
  
   Уилл мог услышать новости по радио в машине или по телевизору в мотеле, и в любом случае, она не хотела звонить и рисковать разбудить его во время одного из перерывов на отдых. Ей придется подождать, пока он не обратится к ней.
  
   Как раз в тот момент, когда она заезжала на банковскую парковку во Флет-буше, зазвонил ее телефон с предоплатой. Она поспешно отстегнула ремень безопасности и выбралась из внедорожника, чтобы отъехать достаточно далеко, чтобы быть вне досягаемости Мюллера, когда она ответит.
  
   "Уилл!"
  
   "Это Лора". Ее голос звучал дико.
  
   "Лора! В чем дело?"
  
   "Марк Шеклтон только что позвонил мне. Он хочет встретиться с папой ".
  
   Уилл поднимался, и это было приятно для него, потому что это было по-другому. Он был измотан сражениями с гипнотически плоской местностью, и уклон I-40 в горах Сандиа улучшал его настроение. Вернувшись в Плейнфилд, штат Индиана, он провел шесть часов в Days Inn, но это было восемнадцать часов назад. Без очередного отдыха он скоро задремал бы и рухнул.
  
   Когда он останавливался, он звонил Нэнси. Он услышал об убийстве Элдера по радио и хотел узнать, известно ли ей что-нибудь. Это сводило его с ума, но его многое возбуждало, включая вынужденное воздержание. Он нервничал, дурашливо подшучивал над собой:
  
   "Может быть, у тебя проблемы с алкоголем, Вилли".
  
   "Эй, пошел ты, единственная проблема, с которой я столкнулся, это то, что я не пил".
  
   "Я прекращаю свое дело".
  
   "Возьми свое дело и засунь его себе в задницу".
  
   И он был взволнован тем, что сказал Нэнси накануне, о любовных делах. Имел ли он это в виду? Это были усталость и одиночество? Она имела в виду то, что сказала? Теперь, когда он откупорил слово любви, ему придется с этим смириться.
  
   Может быть, скорее раньше, чем позже - зазвонил телефон.
  
   "Привет, я рад, что ты позвонил".
  
   "Где ты?" Спросила Нэнси.
  
   "Великий штат Нью-Мексико". С ее стороны раздавался шум дорожного движения. "Ты на улице?"
  
   "Бродвей. Пробки в пятницу. Я должен тебе кое-что сказать, Уилл."
  
   "О Нельсоне Элдере, верно? Я услышал это в новостях. Это сводит меня с ума ".
  
   "Он позвонил Лауре".
  
   Уилл был в замешательстве. "Кто звонил?"
  
   "Марк Шеклтон".
  
   На линии воцарилась тишина.
  
   "Уилл?"
  
   "Этот сукин сын звонил моей дочери?" он кипел.
  
   "Он сказал, что пробовал другие ваши номера. Лаура была единственным выходом. Он хочет встретиться ".
  
   "Он может сдаться где угодно".
  
   "Он напуган. Ты единственный, кому, по его словам, он может доверять ".
  
   "Я менее чем в шестистах милях от Вегаса. Он может доверять мне, что я облажаюсь с ним за то, что он позвонил Лоре ".
  
   "Его нет в Лас-Вегасе. Он в Лос-Анджелесе".
  
   "Господи, еще триста миль. Что еще он сказал?"
  
   "Он говорит, что никого не убивал".
  
   "Невероятно. Что-нибудь еще?"
  
   "Он говорит, что сожалеет".
  
   "Где мне его найти?"
  
   "Он хочет, чтобы ты пошел в кофейню в Беверли-Хиллз завтра утром в десять. У меня есть адрес."
  
   "Он собирается быть там?"
  
   "Это то, что он сказал".
  
   "Ладно, если я продолжу смотреть этот клип и где-нибудь вздремну часов восемь, у меня будет достаточно времени, чтобы выпить чашечку кофе со своим старым приятелем".
  
   "Я беспокоюсь о тебе".
  
   "Я остановлюсь передохнуть. У меня болит зад, но я в порядке. Машина твоей бабушки не была создана для комфорта или скорости."
  
   Он был счастлив, что смог рассмешить ее.
  
   "Послушай, Нэнси, насчет того, что я сказал вчера ..."
  
   "Давай подождем, пока это не закончится", - предложила она. "Мы должны поговорить об этом, когда будем вместе".
  
   "Хорошо", - с готовностью согласился он. "Держите свой телефон заряженным. Ты - мой спасательный круг. Дай мне адрес".
  
   Фрейзер не возвращался домой с начала кризиса, и он также не позволял своим людям покидать Оперативный центр. Конца этому не было видно; давление из Вашингтона было сильным, и все были разочарованы. Они держали Шеклтона в своих руках, он критиковал своих людей, но необученному куску дерьма каким-то образом удалось ускользнуть от некоторых из лучших тактических оперативников в стране. На кону был зад Фрейзера, и ему это не нравилось.
  
   "Нам нужен спортзал здесь, внизу", - проворчал один из его людей.
  
   "Это не спа", - выплюнул Фрейзер.
  
   "Может быть, скоростная сумка. Мы могли бы повесить это в углу", - подал голос другой со своего терминала.
  
   "Если хочешь что-нибудь ударить, подойди сюда и выстрели в меня", - прорычал Фрейзер.
  
   "Я просто хочу найти этого засранца и отправиться домой", - сказал первый мужчина.
  
   Фрейзер поправил его. "У нас есть два придурка, наш парень и дерьмо из ФБР. Они оба нужны нам".
  
   Зазвонил телефон Пентагона, ответил человек с сумкой и начал делать заметки. Фрейзер мог сказать по языку его тела, что что-то происходит.
  
   "Малкольм, у нас кое-что есть. Прослушивающие устройства АСВ перехватили звонок дочери агента Пайпер."
  
   "От кого?" - Спросил Фрейзер.
  
   "Шеклтон".
  
   "Трахни меня..."
  
   "Они загружают перехват. Мы должны получить это через пару минут. Шеклтон хочет встретиться с Пайпер в кофейне в Беверли-Хиллз завтра утром."
  
   Фрейзер торжествующе хлопнул в ладоши и заорал: "Двух зайцев одним гребаным выстрелом! Благодарю тебя, Господь!" Он начал думать. "Исходящие звонки были? Как она передает информацию?"
  
   "С тех пор с ее домашней линии или сотового звонков не было".
  
   "Хорошо, она в Джорджтауне, верно? Прослушайте все телефоны-автоматы в радиусе двух миль от того места, где она живет, и проверьте их на наличие недавних звонков на другие телефоны-автоматы или предоплаченные ячейки. И выясни, есть ли у нее соседка по комнате или парень, и получи их номера и журналы звонков. Я хочу увидеть перекрестие прицела надо лбом Пайпер ".
  
   В Лос-Анджелесе был вечер, и жара начинала спадать. Марк весь день оставался в своем бунгало с табличкой "Не беспокоить" на двери. Он поклялся покаяться ради Керри, соблюдая пост, но после обеда у него закружилась голова, и он вломился в ассортимент соленых закусок и печенья в баре. В любом случае, рассуждал он, то, что случилось с ней, должно было случиться, так что он на самом деле не виноват, не так ли? От этой мысли ему стало немного лучше, и он открыл пиво. Он выпил еще две порции подряд, затем принялся за водку.
  
   В его бунгало был собственный внутренний дворик, спрятанный за стенами лососевого цвета, украшенными искусственными итальянскими арками. Он вышел с бутылкой, сел на шезлонг и откинулся. Воздух был наполнен экзотическими ароматами цветов тропического сада. Он позволил себе уснуть, а когда проснулся, небо было черным, и стало прохладно. Он дрожал на ночном воздухе и никогда не чувствовал себя более одиноким.
  
   Ранним субботним утром в пустыне Мохаве было 112 градусов тепла, и Уилл подумал, что может самопроизвольно сгореть, когда свернул машину с дороги и вышел пописать. Он молился, чтобы старый Taurus снова заработал, и это произошло. Он доберется до Беверли-Хиллз, если у него будет свободное время.
  
   В оперативном центре Зоны 51 Фрейзер наблюдал за электронной подписью Уилла в виде желтой точки на спутниковой карте. Его последний звонок по мобильному телефону был с вышки Verizon в пяти милях к западу от Нидлс на I-40. Фрейзеру нравилось ограничивать рабочие параметры и исключать неожиданности - цифровой обзор с высоты птичьего полета был утешительным.
  
   Традиционная работа с обувной кожей привела их к телефону Уилла с предоплатой. Команда разведывательного управления Министерства обороны в Вашингтоне установила, что квартиру Лоры снимал человек по имени Грег Дэвис. В пятницу вечером на мобильный телефон Дэвиса поступали и размещались звонки с предоплаченного телефона T-Mobile, расположенного в Уайт-Плейнс, Нью-Йорк. С момента активации этот телефон T-Mobile совершал и принимал звонки только с одного другого номера, номера, соответствующего другому телефону с предоплатой T-Mobile, который перемещался на запад через Аризону в пятницу вечером.
  
   Это был банальный скачок к партнерше Уилла по ФБР, Нэнси Липински, которая жила в Уайт-Плейнс. Прослушиватели DIA установили наблюдение за обеими линиями предоплаты, и Фрейзер получил все это, завернутое в ленту с бантом, как рождественский подарок. Его люди будут в кафе Сэла и Тони за вкусным субботним завтраком, а тем временем он будет наблюдать за желтой точкой Уилла, движущейся на запад со скоростью восемьдесят миль в час, и отсчитывать часы до конца страданий.
  
   Уилл прикатил в Беверли-Хиллз незадолго до семи утра и заехал в кофейню. На Норт-Беверли-драйв не было движения - в этот час весь город напоминал маленький сонный городок. Он припарковался на параллельной улице, Кэнон, поставил будильник на своем телефоне на девять тридцать и быстро заснул.
  
   Когда сработала сигнализация, на улице было оживленно, а в машине стало неприятно тепло. Его первым делом было найти общественный туалет, чтобы совершить несколько утренних омовений. В квартале отсюда была заправочная станция. Он схватил свою дорожную сумку, вышел из машины и услышал звук, его предоплаченный телефон с грохотом упал на тротуар. Он выругался на себя, поднял его и засунул обратно в штаны.
  
   В этот момент экран Уилла в оперативном центре Зоны 51 погас. Фрейзер был предупрежден и произнес едкую тираду, прежде чем успокоиться и подытожить: "Все будет хорошо. Он в нашем ящике. Через полчаса это станет историей ".
  
   Кофейня Сэла и Тони пользовалась популярностью. За столиками и в кабинках толпились местные жители и туристы. Здесь пахло тестом для блинчиков, кофе и хэшем, а когда Уилл пришел на несколько минут раньше, его уши оглушили громкие разговоры.
  
   Хозяйка приветствовала его скрипучим от сигареты голосом: "Как дела, дорогой? Ты холост?"
  
   "Я кое с кем встречаюсь". Он огляделся. "Я не думаю, что он еще здесь". Шеклтон должен был быть у задней двери возле телефона-автомата в десять.
  
   "Не должно быть слишком длинным. Мы усадим вас через пару минут ".
  
   "Мне нужно воспользоваться твоим телефоном", - сказал он.
  
   "Я найду тебя".
  
   Из задней части ресторана Уилл изучал зал, перепрыгивая от стола к столу, составляя профили клиентов. Там был пожилой мужчина с тростью, и его жена- местные жители. Четверо элегантно одетых молодых людей-продавцы. Три бледные обрюзгшие женщины с козырьками на Родео Драйв - туристки. Шесть кореянок-туристок. Отец с шестилетним сыном - посещение при разводе. Взвинченная молодая пара лет двадцати в поношенных джинсах - местные. Двое мужчин средних лет и женщина в рубашках Verizon - рабочие.
  
   А потом в центре комнаты был стол на четверых, от которого у него вспотели ладони. Четверо мужчин лет тридцати, вырезанных из одного куска ткани. Аккуратные, недавно подстриженные, подтянутые - он мог сказать по их шеям, что они были лифтерами. Все они слишком старались выглядеть непринужденно в свободных рубашках и брюках цвета хаки, подтрунивая над тем, чтобы пропустить картофельные оладьи. У одного из них на столе лежала его поясная сумка.
  
   Никто из них не смотрел в его сторону, и он притворился, что не смотрит на них. Он переминался с ноги на ногу и ждал у телефона, держа их в поле своего периферийного зрения. Ребята из агентства; из какого агентства, он не знал. Все говорило ему прервать, выйти через заднюю дверь и продолжать, но что потом? Он должен был найти Шеклтона, и это был единственный способ. Ему пришлось бы иметь дело с лифтерами. Он чувствовал тяжесть пистолета, упирающегося ему в ребра при каждом вдохе.
  
   Фрейзер почувствовал электрическую искру, пробежавшую по его телу, когда Уилл Пайпер появился на его мониторе. Один из мужчин манипулировал поясной сумкой, чтобы выследить его, и на мониторе было видно, как он стоит у стены рядом с телефоном-автоматом.
  
   "Ладно, ДеКорсо, это хорошо", - сказал Фрейзер в микрофон своей гарнитуры. "Я поймал его". Он сжал челюсти. Он хотел увидеть, как экран заполнится второй целью, он хотел отдать приказ идти и посмотреть, как его люди схватят их обоих и свяжут для специальной доставки.
  
   Уилл исследовал свои возможности. Он наилучшим образом изобразил непринужденную прогулку и зашел в мужской туалет, чтобы посмотреть. Там не было окон. Он плеснул немного холодной воды на лицо и насухо вытерся. Было еще несколько минут до десяти. Он вышел из мужского туалета и направился прямо к задней двери. Он хотел посмотреть, не предпринял ли кто-нибудь из мужчин никаких действий, но, что более важно, он хотел осмотреть свое окружение. Между Беверли и Кэнон проходил переулок, который обслуживал здания на обеих улицах. Он увидел задние входы книжного магазина, аптеки, салона красоты, обувного магазина и банка - все в двух шагах. Слева от него переулок вывел на парковку, обслуживающую одно из коммерческих зданий на Кэнон. Существовали пешеходные маршруты, которые привели бы его на север, юг, восток или запад. Он почувствовал себя немного менее загнанным в ловушку и вернулся внутрь.
  
   "Вот ты где!" - крикнула хозяйка из передней, напугав его. "Я занял ваш столик".
  
   Столик на двоих находился у окна, но вид на телефон был беспрепятственный. Было 10:00 утра, мужчины за средним столом наливали еще кофе.
  
   У ДеКорсо, руководителя группы, была короткая стрижка, густые черные брови и толстые волосатые предплечья. Фрейзер жаловался в наушник ДеКорсо: "Пришло время. Где, черт возьми, Шеклтон?"
  
   На своем мониторе Фрейзер наблюдал, как Уилл наливает кофе из графина и размешивает сливки.
  
   Прошло пять минут.
  
   Уилл был голоден, поэтому он сделал заказ.
  
   Десять минут.
  
   Он с жадностью проглотил яичницу с беконом. Мужчины в середине медлили.
  
   В десять пятнадцать он начал думать, что Шеклтон разыгрывает его. Три чашки кофе сделали свое дело - он встал, чтобы сходить в мужской туалет. Единственным другим человеком внутри был старик со своей тростью, двигавшийся как улитка. Когда Уилл закончил, он вышел и заметил доску объявлений рядом с телефоном-автоматом. Это было бумажное одеяло из визитных карточек, листовок о сдаче квартир, потерянных кошек. Он видел доску ранее, но она не была зарегистрирована.
  
   Это было прямо у него перед глазами!
  
   Открытка размером три на пять дюймов, размером с почтовую открытку.
  
   Нарисованный от руки гроб, гроб Судного дня, и надпись: Отель "Бев Хиллз", квартал 7.
  
   Уилл с трудом сглотнул и действовал чисто импульсивно.
  
   Он схватил карточку и выскочил через заднюю дверь в переулок.
  
   Фрейзер отреагировал раньше, чем все присутствующие на сцене. "Он уходит! Черт возьми, он уходит!"
  
   Мужчины вскочили и бросились в погоню, но остановились, когда старик, выходящий из туалета, преградил им путь. Было невозможно просмотреть видеоизображения, так как сумка для фотоаппарата дергалась вверх и вниз, но Фрейзер увидел старика на нескольких кадрах и закричал: "Не замедляйся! Он уйдет!"
  
   ДеКорсо поднял мужчину медвежьей хваткой и отнес его обратно в мужской туалет, в то время как его коллеги бросились к двери. Когда они добрались до переулка, он был пуст. По приказу ДеКорсо двое пошли направо, двое - налево.
  
   Они лихорадочно искали, прочесывая переулок, обегая магазины и здания на Беверли и Кэнон, заглядывая под припаркованные машины. Фрейзер так сильно кричал в наушник ДеКорсо, что мужчина умолял его: "Малкольм, пожалуйста, успокойся. Я не могу работать со всеми этими воплями ".
  
   Уилл был в кабинке туалета в парикмахерской на Виа Венето, через одну дверь от кофейни. Он оставался на месте более десяти минут, наполовину стоя на унитазе с пистолетом в руке. Кто-то вошел вскоре после его прибытия, но ушел, не воспользовавшись удобствами. Он выдохнул и сохранил свою неудобную позу.
  
   Он не мог оставаться там весь день, а кому-то обязательно нужно было в туалет, поэтому он вышел из ванной и тихо проскользнул в салон, где полдюжины симпатичных парикмахерш обрабатывали клиентов и болтали. Это выглядело как магазин только для женщин, и он был совершенно не к месту.
  
   "Привет!" - удивленно сказал один из парикмахеров. У нее были очень короткие светлые волосы и мини, натянутые поверх клубничных колготок. "Я тебя не видел".
  
   "Ты занимаешься подселениями?" - Спросил Уилл.
  
   "Обычно нет", - ответила девушка, но ей понравилась его внешность, и она подумала, может быть, он знаменит. "Знаю ли я тебя?" - спросила она.
  
   "Пока нет, но если ты подстрижешь меня, то подстрижешь", - поддразнил он. "Ты занимаешься мужчинами?"
  
   Она была сражена. "Я сама с тобой разделаюсь", - выпалила она. "У меня все равно была отмена".
  
   "Я не хочу сидеть у окна и хочу, чтобы ты не торопился. Я не тороплюсь".
  
   "У тебя много требований, не так ли?" Она рассмеялась. "Что ж, я буду хорошо заботиться о тебе, мистер властный мужчина! Садись вон туда, а я принесу тебе чашечку кофе или чая ".
  
   Час спустя у Уилла было четыре вещи: хорошая стрижка, маникюр, номер телефона девушки и его свобода. Он попросил вызвать такси и, когда увидел, что оно стоит на Кэнон, дал ей большие чаевые, запрыгнул на заднее сиденье и пригнулся пониже. Когда она отъехала, он почувствовал, что совершил чистый побег. Он разорвал листок с номером телефона и выпустил осколки в окно. Ему пришлось бы рассказать Нэнси об этом поступке, подтверждающем его приверженность.
  
   В бунгало 7 была дверь персикового цвета. Уилл позвонил в колокольчик. На ручке была табличка "Не беспокоить" и свежая субботняя газета. Он засунул свой "Глок" за пояс для быстрого доступа и позволил правой руке коснуться его грубой рукоятки.
  
   Глазок на секунду потемнел, затем ручка сдвинулась. Дверь открылась, и двое мужчин посмотрели друг на друга.
  
   "Привет, Уилл. Ты нашел мое послание ".
  
   Уилл был потрясен тем, каким изможденным и старым выглядел Марк, почти неузнаваемым. Он отступил, чтобы впустить своего посетителя. Дверь закрылась сама по себе, оставив их в полутьме задернутой шторой комнаты.
  
   "Привет, Марк".
  
   Марк увидел рукоятку пистолета Уилла между его расстегнутым пиджаком. "Тебе не нужен пистолет".
  
   "А разве нет?"
  
   Марк опустился в кресло у камина, слишком ослабев, чтобы стоять. Уилл направился к дивану. Он тоже устал.
  
   "Кофейня была под наблюдением".
  
   Глаза Марка выпучились. "Они не следили за тобой, не так ли?"
  
   "Я думаю, у нас все хорошо. На данный момент."
  
   "Должно быть, они прослушали мой звонок вашей дочери. Я знал, что ты разозлишься, и мне жаль. Это был единственный способ ".
  
   "Кто они?"
  
   "Люди, на которых я работаю".
  
   "Сначала скажи мне вот что: что, если бы я не увидел твою карточку?"
  
   Марк пожал плечами. "Когда ты занимаешься моим бизнесом, ты полагаешься на судьбу".
  
   "Что это за дело, Марк? Расскажи мне, каким бизнесом ты занимаешься ".
  
   "Библиотечный бизнес".
  
   Фрейзер был безутешен. Операция полетела к чертям, и он не мог придумать, что делать, кроме как визжать, как банши. Когда у него пересохло в горле, чтобы продолжать, он хрипло приказал своим людям удерживать позиции и продолжать их, по-видимому, бесполезные поиски, пока он не скажет им иначе. Если бы он был там, этого бы не случилось, размышлял он. Он думал, что у него есть профессионалы. ДеКорсо был хорошим оперативником, но явно потерпел неудачу как полевой лидер, и кто возьмет на себя вину за это? Он держал наушники приклеенными к черепу и медленно шел по пустым коридорам Зоны 51, бормоча: "Неудача - это, блядь, не вариант", затем поднялся на лифте наверх, чтобы почувствовать горячее солнце на своем теле.
  
   Марк временами был тихим и исповедальным, попеременно плаксивым, хвастливым и заносчивым, иногда его раздражали вопросы, которые он считал повторяющимися или наивными. Уилл сохранял ровный, профессиональный тон, хотя временами ему было трудно сохранять самообладание перед лицом того, что он слышал.
  
   Приведет ситуацию в движение простым вопросом: "Вы отправляли открытки о Судном дне?"
  
   "Да".
  
   "Но ты не убивал жертв".
  
   "Я никогда не покидал Неваду. Я не убийца. Я знаю, почему вы думаете, что убийца был. Это то, что я хотел, чтобы вы и все остальные подумали ".
  
   "Тогда как умерли эти люди?"
  
   "Убийства, несчастные случаи, самоубийства, естественные причины - те же самые вещи, которые убивают любую случайную группу людей".
  
   "Вы хотите сказать, что не было ни одного убийцы?"
  
   "Это то, что я говорю. Это правда".
  
   "Вы никого не нанимали и не побуждали совершить эти убийства?"
  
   "Нет! Я уверен, что некоторые из них были убийствами, но в глубине души ты знаешь, что так было не со всеми. Не так ли?"
  
   "У некоторых из них есть проблемы", - признал Уилл. Он подумал о Милоше Ковиче и его прыжке в окно, Марко Наполитано и игле в его руке, Клайве Робертсоне и его стремительном падении. Глаза Уилла сузились. "Если ты говоришь мне правду, то как, черт возьми, ты заранее узнал, что эти люди умрут?"
  
   Хитрая улыбка Марка нервировала его. Он брал интервью у многих психопатов, и его ухмылка "Я знаю кое-что, чего-вы-не-знаете" была прямо из пьесы шизофреника. Но он знал, что Марк не был сумасшедшим. "Зона 51".
  
   "Что насчет этого? Какое это имеет отношение?"
  
   "Я там работаю".
  
   Теперь Уилл был вспыльчивым. "Ладно, я в значительной степени понял это. Выкладывай! Ты сказал, что занимаешься библиотечным бизнесом."
  
   "В Зоне 51 есть библиотека".
  
   Его заставляли вытягивать это из него, вопрос за вопросом. "Расскажи мне об этой библиотеке".
  
   "Он был построен в конце 1940-х годов Гарри Трумэном. После Второй мировой войны британцы обнаружили подземный комплекс рядом с монастырем на острове Уайт, аббатством Вектис. В нем содержались сотни тысяч книг ".
  
   "Какого рода книги?"
  
   "Книги, относящиеся к средним векам. Они содержали имена, волю, миллиарды - более двухсот миллиардов имен".
  
   "Чьи имена?"
  
   "Все, кто когда-либо жил".
  
   Уилл покачал головой. Он барахтался в воде, чувствуя, что вот-вот пойдет ко дну. "Прости, я не совсем тебя понимаю".
  
   "С начала времен на планете когда-либо жило чуть менее ста миллиардов человек. В этих книгах начали перечисляться каждое рождение и каждая смерть, начиная с восьмого века. Они ведут хронику более чем двенадцати сотен лет человеческой жизни и смерти на земле ".
  
   "Как?" Уилл был зол. Был ли этот парень, в конце концов, психом?
  
   "Гнев - обычная реакция. Большинство людей злятся, когда им рассказывают о Библиотеке, потому что это бросает вызов всему, что, как нам кажется, мы знаем. На самом деле, Уилл, никто не имеет понятия о том, как это сделать или почему. Споры продолжаются шестьдесят два года, и никто не знает. Потребовались бы сотни монахов одновременно, если бы это были те, кем они были, непрерывно писавшие более пятисот лет, чтобы физически записать все эти имена, по одному на каждое рождение, по одному на каждую смерть. Они перечислены по датам, более ранние по юлианскому календарю, более поздние по григорианскому календарю. Каждое имя написано на его родном языке с простым обозначением на латыни - рождение или смерть. Это все, что есть. Без комментариев, без объяснений. Как они это сделали? Религиозные типы говорят, что они направляли Бога. Возможно, они были ясновидящими, которые видели будущее. Может быть, они были из космоса. Поверьте мне, никто не имеет ни малейшего представления! Все, что мы знаем, это то, что это была монументальная задача. Подумайте об этом: цифры росли на протяжении веков, но только сегодня, 1 августа 2009 года, родится 350 000 человек, а умрет 150 000. Каждое имя написано пером и чернилами. Тогда завтрашние имена и послезавтра, и еще через день после этого. На протяжении двенадцати сотен лет! Они, должно быть, были похожи на машины ".
  
   "Ты знаешь, я не могу ни во что из этого поверить", - тихо сказал Уилл.
  
   "Если ты дашь мне день, я смогу это доказать. Я могу вывести список всех, кто умрет завтра в Лос-Анджелесе. Или Нью-Йорк, или Майами. Или где угодно."
  
   "У меня нет дня". Уилл встал и начал агрессивно расхаживать по комнате. "Не могу поверить, что я даже уделяю тебе нужное время суток". Он сердито выругался и потребовал: "Зайдите в Интернет и найдите "Панама Сити, Флорида", "Ньюс Геральд". Посмотри на сегодняшние некрологи и посмотри, есть ли они у тебя в твоем чертовом списке ".
  
   "Местная газета за дверью? Разве это не было бы проще?"
  
   "Может быть, вы уже просмотрели это!"
  
   "Ты думаешь, это тщательно продуманная подстава?"
  
   "Может быть, так оно и есть".
  
   Марк выглядел обеспокоенным. "Я не могу выйти в Интернет".
  
   "Ладно, это чушь собачья!" Уилл закричал. "Я знал, что это чушь собачья".
  
   "Если я подключу свой компьютер к Интернету, они найдут нас через несколько минут. Я не буду этого делать ".
  
   Уилл в отчаянии оглядел комнату и заметил клавиатуру в тумбочке для телевизора. "Что это?" - спросил он.
  
   Марк улыбнулся. "Доступ в Интернет в отеле. Я этого не заметил ".
  
   "Значит, ты можешь это сделать?"
  
   "Я специалист по информатике. Я думаю, что смогу это выяснить ".
  
   "Я думал, ты сказал, что ты библиотекарь".
  
   Марк проигнорировал его. Через минуту у него на экране телевизора появился веб-сайт газеты.
  
   "Газета из родного города, верно?" Марк сказал.
  
   "Ты знаешь, что это так".
  
   Марк достал свой ноутбук и загрузил его.
  
   Пока он входил в систему, Уилл набросился на несоответствие. "Подожди минутку! Вы сказали, что в этих книгах были только названия и даты. Но потом ты сказал, что можешь отсортировать их по городам. Как?"
  
   "Это огромная часть того, что мы делаем в Зоне 51. Без географических коррелятов данные бесполезны. У нас есть доступ практически ко всем цифровым и аналоговым базам данных в мире, записям о рождении, телефонным записям, банковским записям, семейным записям, трудовым записям, коммунальным услугам, документам на землю, налогам, страховке, вы называете это. В мире 6,6 миллиарда человек. У нас есть некоторая форма идентификаторов адресов, хотя бы страны или провинции, на девяносто четырех процентах из них. Почти на сто процентов в Северной Америке и Европе ". Он поднял глаза. "У меня это зашифровано. Просто чтобы вы знали, для этого нужен пароль, который я не собираюсь вам давать. Мне нужна гарантия, что ты защитишь меня ".
  
   "От кого?"
  
   "Те же люди, которые охотятся за тобой. Мы называем их наблюдателями. Зона 51 безопасности. Ладно, я продолжаю. Возьми клавиатуру".
  
   "Иди в спальню", - приказал Уилл. "Я не хочу, чтобы ты видел даты".
  
   "Ты мне не доверяешь".
  
   "Ты прав, я не знаю".
  
   Уилл потратил несколько минут, называя имена недавно умерших в Панама-Сити. Он перепутал имена из архивов с именами людей, которые умерли за день до этого. К его удивлению, Марк каждый раз выкрикивал в ответ правильную дату смерти. Наконец, Уилл позвал его обратно и пожаловался: "Давай! Это похоже на представление в лаунж-баре Вегаса, а ты как один из тех менталистов. Как ты это делаешь?"
  
   "Я сказал тебе правду. Если ты думаешь, что я перегибаю палку, тебе придется подождать до завтра. Я назову вам десять человек в Лос-Анджелесе, которые сегодня умрут. Ты проверишь некрологи завтра ".
  
   Затем Марк продиктовал десять имен, дат и адресов. Уилл записал их в гостиничный блокнот и угрюмо сунул листок в карман. Но он тут же вытащил его и вызывающе сказал: "Я не собираюсь ждать до завтра!" Он вытащил свой телефон из штанов и увидел, что он разряжен - батарейка вылетела, когда он упал на тротуар. Он установил его на место, и телефон снова ожил. Марк с удивлением наблюдал, как Уилл звонил в справочную, чтобы узнать номера телефонов.
  
   Уилл громко ругался каждый раз, когда получал голосовое сообщение или сообщение "Нет ответа". Кто-то ответил на седьмой номер в списке. "Здравствуйте, это Ларри Джексон, перезванивающий Оре Лесил Данн", - сказал Уилл. Он слушал и ходил взад-вперед. "Да, она звонила мне на прошлой неделе. У нас есть общий знакомый ". Он снова слушал, но теперь он тяжело опустился на диван. "Прости, когда это было? Этим утром? Это было неожиданно? Мне очень жаль слышать эту новость. Мои соболезнования ".
  
   Марк широко раскрыл объятия. "Теперь ты мне веришь?"
  
   В наушниках Фрейзера снова зашумело. "Малкольм, телефон Пайпер снова в сети. Он где-то в квартале 9600 на Сансет."
  
   Фрейзер побежал обратно к Оперативному центру на своих личных американских горках.
  
   Уилл встал и оглядел бар. Была пятая часть Джонни Уокера Блэка. Он открыл его и налил порцию в стакан для виски. "Хочешь одну?"
  
   "Еще слишком рано".
  
   "Так ли это?" Он сделал глоток и позволил ему пройти через свой организм. "Сколько людей знают об этом?"
  
   "Я точно не знаю. Между Невадой и Вашингтоном, я бы предположил, тысяча."
  
   "Кто им управляет? Кто здесь главный?"
  
   "Это операция военно-морского флота. Я почти уверен, что президент и некоторые члены кабинета в курсе, некоторые люди из Пентагона и национальной безопасности, но самый высокопоставленный человек, в отношении которого я уверен, - это министр военно-морского флота, потому что я видел его копии в служебных записках ".
  
   "Почему флот?" - Спросил ошеломленный Уилл.
  
   "Я не знаю. Так было устроено с самого начала ".
  
   "Это скрывалось в течение шестидесяти лет? Правительство не настолько хорошо."
  
   "Они убивают тех, кто допустил утечку информации", - с горечью сказал Марк.
  
   "В чем смысл? Что они с этим делают?"
  
   "Исследование. Планирование. Распределение ресурсов. ЦРУ и военные использовали его в качестве инструмента с начала пятидесятых. Они чувствуют, что не могут не использовать это, поскольку это есть. Мы можем предсказывать события, даже если мы не можем изменить результаты, по крайней мере, смертельные исходы. Если вы можете предсказать крупные события, вы можете планировать их, составлять для них бюджет, определять политику, возможно, смягчать их удар. Зона 51 предсказала Корейскую войну, китайские чистки при Мао, войну во Вьетнаме, Пол Пота в Камбодже, войны в Персидском заливе, голод в Африке. Обычно мы можем заметить крупные авиакатастрофы, стихийные бедствия, такие как наводнения и цунами. Мы раскрыли 11 сентября ".
  
   Уилл был ошеломлен. "Но мы ничего не могли с этим поделать?"
  
   "Как я уже сказал, эти результаты нельзя изменить. Мы не знали, как будут происходить атаки или кто будет нести ответственность, хотя, справедливо это или нет, у нас были идеи. Я думаю, именно поэтому мы так быстро перешли в режим нападения на Ирак. Все это было продумано заранее ".
  
   "Иисус".
  
   "У нас есть суперкомпьютеры, которые круглосуточно обрабатывают данные в поисках глобальных закономерностей". Он наклонился и понизил голос. "Я могу с уверенностью сказать вам, что 9 февраля 2013 года в Китае погибнет 200 000 человек, но я не могу сказать вам почему. Люди работают над этим прямо сейчас. В 2025 году - двадцать пятого марта, если быть точным - в Индии и Пакистане погибнет более миллиона человек. Это меняет парадигму, но это слишком далеко, чтобы кто-то мог сосредоточиться на этом ".
  
   "Почему Невада?"
  
   "Библиотека была доставлена туда после того, как ВВС доставили ее из Англии в Вашингтон. Под пустыней было построено ядерное хранилище. Потребовалось двадцать лет, чтобы расшифровать весь материал после 1947 года и перевести его в цифровой формат. До того, как они были компьютеризированы, книги были драгоценны. Так вот, они в значительной степени церемониальны. Удивительно это видеть, но сама Библиотека больше не имеет особого назначения. Что касается Невады, то она была удаленной и защищаемой. Трумэн создал дымовую завесу в 1947 году, придумав историю об НЛО в Розуэлле и позволив общественности поверить, что Зона 51 была построена для исследований НЛО. Они не могли скрыть существование лаборатории из-за всех людей, которые там работают, но они скрыли ее назначение. Множество тупиц все еще верят в чушь об НЛО ".
  
   Уилл собирался сделать еще глоток скотча, но понял, что это подействовало на него сильнее, чем он хотел. Напиваться было не лучшим вариантом прямо сейчас. "Что ты там делаешь?" он спросил.
  
   "Безопасность базы данных. У нас самые защищенные серверы в мире. Мы защищены от взломов и утечек как изнутри, так и снаружи, или, по крайней мере, были такими ".
  
   "Ты взломал свои собственные системы".
  
   "Я единственный, кто мог бы это сделать", - хвастался он.
  
   "Как?"
  
   "Это была чистая простота. Память застряла у меня в заднице. Я победил наблюдателей, этих ублюдков. Они не могут допустить, чтобы общественность узнала о Библиотеке. Можете ли вы представить, на что был бы похож мир? Каждый был бы парализован, если бы знал, в какой день умрет он сам - или его жена, или родители, или дети, или друзья. Наши аналитики считают, что общество, каким мы его знаем, будет изменено навсегда. Целые слои населения могут просто отвалить и сказать: "Какой в этом смысл?" Преступники могли бы совершить больше преступлений, если бы знали, что их не собираются убивать. Вы можете представить себе несколько довольно неприятных сценариев. Забавно то, что это просто рождения и смерти. В данных нет ничего о том, как люди живут своей жизнью, ничего о качестве. Все это экстраполяция ".
  
   Уилл повысил голос. "Тогда зачем ты это сделал? Зачем эти открытки?"
  
   Марк знал, что последует вопрос. Уилл мог видеть это. Его нижняя губа задрожала, как у ребенка, которого собираются наказать. "Я хотел..." Он не выдержал, всхлипывая и задыхаясь.
  
   "Ты хотел чего?"
  
   "Я хотел сделать свою жизнь лучше. Я хотел быть кем-то другим ". Он снова расплакался.
  
   Этот человек был жалок, но Уилл сдержал свой гнев. "Продолжай, я слушаю".
  
   Марк достал салфетку и высморкался. "Я не хотел быть дроном, застрявшим в лаборатории на всю свою жизнь. Я вижу богатых людей в казино и спрашиваю себя, почему именно они? Я в миллион раз умнее. Почему не я? Но я никогда не ловлю передышку. Ни в одной из компаний, в которые я пошел работать после того, как MIT взорвался. Никаких микрософтов, никаких гуглов. Я заработал несколько долларов на фондовых опционах, но вся эта история с доткомами прошла мимо меня. Потом я облажался, перейдя на работу в правительство. Как только сексуальность Зоны 51 исчезнет, это будет просто низкооплачиваемая компьютерная работа в подземном бункере. Я пытался продать свои сценарии - я говорил вам, что я писатель - и они были отклонены. Итак, я решил, что могу изменить свою жизнь, передав лишь немного данных ".
  
   "Так это из-за денег? Это все?"
  
   Марк кивнул, но добавил: "Не деньги ради денег - ради перемен, которые с ними связаны".
  
   "Как ты собирался заработать на Судном дне?"
  
   Хмурый взгляд Марка превратился в торжествующую улыбку. "Я уже сделал это! Большие деньги!"
  
   "Просвети меня, Марк. Я не такой проницательный, как ты ".
  
   Марк не уловил его шутки - он воспринял это как комплимент и пустился в объяснения, сначала медленные и терпеливые, а затем все более настойчивые. "Хорошо, вот как я это задумал - и я должен сказать, что все получилось именно так, как я планировал. Мне нужна была демонстрация того, на что я способен. Мне нужно было доверие. Мне нужно было уметь привлекать внимание людей. Способ сделать это - привлечь средства массовой информации, я прав? И что удовлетворяло бы всем этим критериям? Конец света! Кстати, название показалось мне блестящим. Я хотел, чтобы мир думал, что существует серийный убийца, который предупреждал своих жертв. Итак, я выбрал случайную группу из девяти человек в Нью-Йорке из базы данных. Ладно, я вижу выражение твоих глаз, и, возможно, на каком-то уровне это было преступлением, но, очевидно, я никого не убивал. Но как только дело действительно получило огласку в средствах массовой информации, я смог мгновенно привлечь внимание человека, с которым мне нужно было связаться, - Нельсона Элдера ". Он споткнулся на выражении лица Уилла. "Что? Ты знаешь его?"
  
   Уилл в изумлении качал головой. "Да, я знаю его. Я слышал, он мертв ".
  
   "Они убили его", - прошептал он, "И Керри".
  
   "Простите, кто?"
  
   "Они убили мою девушку!" Марк заплакал, затем снова понизил голос. "Она ничего не знала. Им не нужно было этого делать. И дело в том, что я мог бы посмотреть их обоих на ранней стадии. К тому времени, как я решил это сделать ..."
  
   В голове Уилла вспыхнула лампочка, запоздалая реакция. "Иисус! Нельсон Элдер - страхование жизни!"
  
   Марк кивнул. "Я встретил его в казино. Он был хорошим парнем. Потом я узнал, что его компания в беде, а что может быть лучше, чем помочь компании по страхованию жизни, чем сообщить им, когда люди умрут? Это была моя грандиозная идея. Он увидел это сразу ".
  
   "Сколько?"
  
   "Деньги?"
  
   "Да, деньги".
  
   "Пять миллионов долларов".
  
   "Ты отдал драгоценности короны за какие-то паршивые пять миллионов?"
  
   "Нет! Это было очень сдержанно. Он назвал мне имена, я назвал ему даты. Это было все. Это была выгодная сделка для всех. Я сохранил базу данных. Ни у кого, кроме меня, этого нет ".
  
   "Все это дело?"
  
   "Только Соединенные Штаты. Desert Life ведет бизнес только в США, Вся база данных была слишком большой, чтобы ее можно было украсть ".
  
   Уилл купался в потоке информационной перегрузки и бушующих эмоций. "В этом есть еще кое-что, дополнительная маленькая загвоздка, не так ли?"
  
   Марк молчал, нервно теребя свои руки.
  
   "Ты хотел всучить это мне, не так ли? Ты выбрал Нью-Йорк для своей шарады, потому что это мой участок. Ты хотел, чтобы я ел дерьмо. Не так ли?"
  
   Марк опустил голову в детском раскаянии. "Я всегда был ревнив", - прошептал он. "Когда мы жили в одной комнате, я имею в виду, я никогда не знал никого похожего на тебя в старшей школе. Все, что ты делал, сработало великолепно. Все, что я делал ..." Его голос затих, превратившись в ничто. "Когда я увидел тебя в прошлом году, это все открыло заново".
  
   "Мы были просто соседями по комнате на первом курсе, Марк. Девять месяцев вместе, когда мы были детьми. Мы были очень разными людьми ".
  
   Марк сделал несчастное признание, сдерживая эмоции. "Я надеялся, что ты захочешь жить со мной в одной комнате после первого курса. Ты помог им. Ты помог им привязать меня скотчем к кровати ".
  
   По коже Уилла побежали мурашки. Этот человек был жалок. Ничто в его действиях или намерениях не имело и следа благородства. Все это было связано с ненавистью к себе, жалостью к себе и инфантильными побуждениями, обернутыми в избыток баллов IQ. Ладно, парень был травмирован, и ладно, он всегда чувствовал вину за свою роль, но это была невинная студенческая шалость, ради всего святого! Человек, скрывавшийся в этом гостиничном номере, был отвратителен и опасен, и ему пришлось подавить сильное желание уложить его ударом в его острую, тонкую челюсть.
  
   Одним махом это жалкое создание перевернуло свою собственную жизнь с ног на голову. Он не хотел быть вовлеченным ни во что из этого. Все, чего он хотел, это уйти на пенсию и остаться в одиночестве. Но было очевидно, что как только вы узнали о Библиотеке, все уже никогда не могло быть по-прежнему. Ему нужно было подумать, но сначала ему нужно было выжить.
  
   "Скажи мне кое-что, Марк, ты разыскивал меня?" - спросил он конфронтационно. "Меня сегодня куда-нибудь заберут?" Ожидая ответа, он подумал: "Если да, то кому какое дело?" Ради чего мне вообще нужно жить? Я испорчу жизнь Нэнси так же, как испортил жизнь всем остальным. Давай же!
  
   "Нет. Я тоже. Мы оба BTH".
  
   "Что это значит?"
  
   "За горизонтом. Книги заканчиваются в 2027 году. Средняя продолжительность жизни в Зоне 51 составляла восемьдесят лет."
  
   "Почему они останавливаются?"
  
   "Мы не знаем. В монастыре были свидетельства пожара. Стихийное бедствие? Что-то политическое? Религиозный? Нет никакого способа узнать. Это просто факт ".
  
   "Итак, я живу после 2027 года", - задумчиво произнес Уилл.
  
   "Я тоже", - напомнил ему Марк. "Могу я задать тебе вопрос?"
  
   "Хорошо".
  
   "Ты догадался, что это был я? Тебя тоже поэтому ищут?"
  
   "Я сделал. Я надрал тебе задницу ".
  
   "Как?" Уилл мог видеть, как сильно он хотел знать. "Я уверен, что не оставил никаких следов".
  
   "Я нашел ваш сценарий в реестре WGA. Первый черновик, куча неинтересных имен персонажей. Второй вариант, куча очень интересных имен. Ты должен был кому-то рассказать, не так ли? Даже если это была личная шутка."
  
   Марк был поражен. "Что натолкнуло тебя на эту идею?"
  
   "Шрифт на открытках. В наши дни это используется не так часто, если только вы не пишете сценарии ".
  
   Марк пробормотал: "Я понятия не имел".
  
   "О чем?"
  
   "Что ты был таким умным".
  
   Когда Фрейзер сидел перед своим терминалом, он усилием воли привел себя в состояние оптимизма. На экране снова высветился мобильный телефон Уилла, его люди были поблизости, и он напомнил себе, что никто из его оперативников сегодня не умрет, как и Шеклтон или Пайпер. Неизбежным выводом было то, что операция пройдет гладко и что обоих мужчин доставят на допрос. То, что случилось с ними потом, явно зависело не от него. Они были BTH, поэтому он предполагал, что они будут обезврежены так или иначе. Ему было все равно.
  
   Его оптимизм был поколеблен DeCorso. "Малкольм, вот история", - услышал он через наушники. "Это отель, отель "Беверли Хиллз". В нем несколько сотен комнат на двенадцати акрах. Радиомаяк, который у нас есть, работает с точностью примерно до трехсот ярдов. У нас нет людей, чтобы запереть его и обыскать отель ".
  
   "Ради всего святого", - сказал Фрейзер. "Разве мы не можем как-то усилить сигнал?"
  
   Один из техников Оперативного центра ответил, не отрываясь от экрана: "Позвони на его телефон. Если он ответит, мы сможем триангулировать его с точностью до пятидесяти футов."
  
   Рот Фрейзера скривился в чеширской улыбке. "Ты, блядь, настоящая звезда. Я собираюсь купить тебе ящик пива ". Он потянулся к телефону и нажал кнопку внешней линии.
  
   Зазвонил предоплаченный телефон Уилла. Он подумал о Нэнси. Он хотел услышать ее голос и не обратил внимания на значок идентификатора вызывающего абонента: ВНЕ ЗОНЫ ДЕЙСТВИЯ СЕТИ. "Алло?" Никто не ответил. "Нэнси?" Ничего.
  
   Он повесил трубку.
  
   "Кто это был?" - Спросил Марк.
  
   "Мне это не нравится", - ответил Уилл. Он посмотрел на свой телефон, поморщился и выключил его. "Я думаю, нам следует уйти. Собирай свои вещи ".
  
   Марк выглядел испуганным. "Куда мы направляемся?"
  
   "Я пока не знаю. Где-то за пределами Лос-Анджелеса Они знают, что я здесь, поэтому они знают, что ты здесь. Мы возьмем такси до моей машины и поедем. Пара умных парней, мы должны быть в состоянии что-нибудь придумать ".
  
   Марк наклонился, чтобы убрать свой ноутбук. Уилл возвышался над ним. "Что?" Сказал Марк, встревоженный.
  
   "Я забираю твой портфель".
  
   "Почему?"
  
   Уилл показал ему мускулы, а не мозги, посмотри. "Потому что я этого хочу. Я не буду спрашивать снова. И мне нужен твой пароль ".
  
   "Нет! Ты меня бросишь".
  
   "Я не буду этого делать".
  
   "Откуда я знаю?"
  
   Стройный мужчина выглядел таким испуганным и уязвимым, что Уилл впервые сжалился над ним. "Потому что я даю тебе свое слово. Послушай, если у нас обоих есть пароль, это увеличивает шанс, что я смогу использовать его как рычаг, чтобы вернуть тебя, если мы расстанемся. Это правильный ход ".
  
   "Пифагор".
  
   "Придешь снова?"
  
   "Греческий математик Пифагор".
  
   "Это имеет какое-то значение?"
  
   Прежде чем Марк успел ответить, Уилл услышал скребущий звук со стороны патио и выхватил пистолет.
  
   Входная дверь и дверь во внутренний дворик распахнулись одновременно.
  
   Комната внезапно наполнилась мужчинами.
  
   Для участника перестрелки в ближнем бою кажется, что она длится вечно, но для внешнего наблюдателя вроде Фрейзера, у которого была аудиозапись, все закончилось менее чем за десять секунд.
  
   ДеКорсо увидел оружие Уилла и начал стрелять. Первая очередь прожужжала у Уилла над ухом.
  
   Уилл нырнул на мандариновый ковер и открыл ответный огонь под низким углом, целясь в грудь и живот, большие массы тела, нажимая на спусковой крючок так быстро, как только мог. До этого он только однажды применил свое оружие в действии, на очень плохой остановке на шоссе во Флориде, на втором году работы заместителем шерифа. В тот день погибли двое мужчин. В них было легче попасть, чем в лисьих белок.
  
   ДеКорсо пал первым, вызвав момент замешательства среди своих людей. Пистолеты наблюдателей были оснащены глушителями, поэтому пули не хлопали, а врезались в дерево, мебель и плоть. Напротив, пистолет Уилла гремел каждый раз, когда он нажимал на курок, и Фрейзер вздрагивал при каждом из восемнадцати выстрелов, пока в комнате не воцарилась тишина.
  
   К тому времени она наполнилась едким синим дымом и терпким запахом пороха. Уилл мог слышать металлический голос, истерически вопящий в наушник, который лежал на полу, отделенный от своего собеседника.
  
   Повсюду основной цвет крови контрастировал с пастельными тонами люкса. Четверо злоумышленников лежали на полу, двое стонали, двое молчали. Уилл поднялся на колени, затем неуверенно встал на резиновые ноги. Он не чувствовал никакой боли, но слышал, что адреналин может временно замаскировать даже серьезную рану. Он проверил себя на наличие крови, но он был чист. Затем он увидел ноги Марка за диваном и поспешил помочь ему подняться.
  
   Христос, подумал он, когда увидел его. Христос. В его голове была дыра размером с винную пробку, пузырящаяся кровью и мозговым веществом, и он булькал, и изо рта у него сочились выделения.
  
   Он был BTH?
  
   Уилл содрогнулся при мысли о том, что этот бедный сукин сын будет жить подобным образом по крайней мере еще восемнадцать лет, затем схватил портфель Марка и выскочил за дверь.
  
  
   1 АВГУСТА 2009
  
  
  
   ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
   Я пытался быть невидимым. Мимо него проносились люди, направляясь к бунгало. Двое подбежавших охранников отеля в синих блейзерах оттолкнули его локтями с дорожки. Он продолжал медленно, бесстрастно идти в противоположном направлении через сады отеля, мужчина с портфелем, трясущимся под его костюмом.
  
   Когда двери главного здания закрылись за ним, он услышал приглушенные крики из района бунгало. Весь ад был готов вырваться на свободу. Приближались сирены; в шикарных "молниях" быстро реагируют, подумал он. Ему нужно было принять поспешное решение. Он мог попытаться добраться до своей машины или остаться на месте и спрятаться у всех на виду. Эта тактика сработала в салоне красоты, поэтому он решил попробовать ее снова, и, кроме того, он был слишком нетверд, чтобы сделать что-то еще.
  
   На стойке регистрации царила суматоха. Гости сообщали о выстрелах, вводились в действие протоколы безопасности. Он быстро прошагал мимо взволнованных сотрудников и направился к лифтам, где запрыгнул в ожидавшую машину и наугад нажал кнопку третьего этажа.
  
   Коридор был пуст, за исключением служебной тележки перед комнатой в середине коридора. Он заглянул в приоткрытую дверь комнаты 315 и увидел, как домработница пылесосит.
  
   "Привет!" - крикнул он так беспечно, как только мог.
  
   Горничная улыбнулась ему: "Здравствуйте, сэр. Я скоро заканчиваю ". В шкафу были сумки, мужская одежда.
  
   "Я рано вернулся со встречи", - сказал Уилл. "Я должен сделать звонок".
  
   "Нет проблем, сэр. Просто позвони в службу поддержки, когда захочешь, и я смогу вернуться ".
  
   Он был один.
  
   Выглянув в окно, выходящее в сад, он увидел полицию и парамедиков. Он тяжело опустился на приставной стул и закрыл глаза. Он не знал, сколько у него было времени - ему нужно было подумать.
  
   Уилл вернулся на рыбацкую лодку со своим отцом, Филиппом Уэстоном Пайпером, который молча наживлял леску. Он всегда думал, что это звучное имя для человека с грубыми руками и загорелой кожей, который зарабатывал на жизнь арестами пьяниц и продажей билетов на спидеры. Его дедушка был учителем социальных наук в средней школе Пенсаколы, возлагал большие надежды на своего новорожденного сына и думал, что шикарное имя даст ему преимущество в мире. Это не имело значения. Его отец вырос любителем повеселиться и пьянствовать, который всю жизнь пил и был жалким задирой мужа, который подвергал свою мать постоянному обстрелу оскорблений.
  
   Но он был наполовину порядочным отцом, до крайности молчаливым, хотя Уилл всегда чувствовал, что он прилагает усилия, чтобы поступать правильно для своего сына. Возможно, их отношения были бы лучше, если бы он заранее знал, что его отец умрет во время его последнего курса в колледже. Может быть, тогда он сделал бы первый шаг и вовлек этого человека в разговор, чтобы выяснить, что он думает о его жизни, его семье, его сыне. Но тот разговор с Филиппом Уэстоном Пайпером был похоронен, и теперь ему пришлось идти по жизни без этого.
  
   Уилл никогда особо не задумывался о религии или философии. Его бизнес был, по сути, бизнесом смертей, и его подход к расследованию убийств был основан на фактах. Некоторые люди жили, другие умерли - не в том месте, не в то время. В этом была ужасная случайность.
  
   Его мать была верующей женщиной, и когда он навещал ее, он послушно сопровождал ее в Первую баптистскую церковь в Панама-Сити. Там ее оплакивали, когда рак забрал ее. Он наслушался разговоров о Божьей воле и божественных планах. Он читал о кальвинизме и предопределении в школе. Все это было обманом, он всегда думал. Хаос и случайность правили миром. Генерального плана не было.
  
   Очевидно, он был неправ.
  
   Он открыл глаза и посмотрел через плечо. Вся полиция Беверли-Хиллз была внизу, в саду. Прибывали все новые врачи скорой помощи. Он потянулся к ноутбуку и открыл его. Это было в спящем режиме. Когда это возобновилось, окно входа в базу данных Шеклтона потребовало ввести пароль. Уилл трижды написал с ошибкой "Пифагор", прежде чем понял это правильно. Вот и все о его гарвардском образовании.
  
   Появился экран поиска: введите имя, введите DOB, введите Министерство обороны, введите город, введите почтовый индекс, введите адрес улицы. Все это было очень удобно для пользователя. Он ввел свое имя и должность, и компьютер выдал ему: BTH. Прекрасно, подумал он, подтверждено. Надеюсь, не таким, каким был Марк Шеклтон, но в нем было по крайней мере восемнадцать лет, целая жизнь.
  
   Следующие записи будут не такими простыми. Он заколебался, подумывая выключить компьютер, но из сада послышались новые сирены, новые крики. Он резко вдохнул, затем набрал: "Лора Джин Пайпер, 7-8-1984", затем нажал клавишу Ввода.
  
   BTH
  
   Он выдохнул и беззвучно произнес одними губами: "Слава Богу".
  
   Затем он снова вдохнул и набрал: "Нэнси Липински, Уайт Плейнс, Нью-Йорк", и нажал Ввод.
  
   BTH
  
   Еще один, чтобы укрепить его план: Джим Зекендорф, Уэстон, Массачусетс.
  
   BTH
  
   Это все, что я хочу знать, это все, что мне нужно знать, подумал он. Он дрожал.
  
   Когда он сидел там, логика казалась неизбежной. Он, его дочь и Нэнси собирались выжить, несмотря на оперативников, которым было поручено убивать, чтобы сохранить Зону 51 в секрете. Это означало, что он собирался предпринять действия, которые предотвратили их смерть.
  
   Это было безумие! Возьми свободу воли и выбрось ее в окно, подумал он. Его несло вниз по течению Реки Судьбы. Он не был хозяином своей судьбы, капитаном своей души.
  
   Теперь он плакал, впервые с того дня, как умер его отец.
  
   Пока травматологические бригады перевозили раненых из бунгало к ожидающим машинам скорой помощи, Уилл сидел за столом в номере 315, сочиняя письмо на канцелярских принадлежностях отеля. Он закончил и перечитал это. Там был пробел, который ему нужно было заполнить, прежде чем опустить его в почтовый ящик.
  
   Прекрасный субботний день в Беверли-Хиллз был омрачен шумом и дизельным зловонием десятков машин экстренной службы и фургонов новостей, извергающих пары вверх и вниз по бульвару Сансет. Он прошел мимо них, опустив голову, и поймал такси.
  
   "Здесь творится ад?" водитель спросил его.
  
   "Будь я проклят, если знаю", - ответил Уилл.
  
   "Куда направляемся?"
  
   "Отведи меня в любой компьютерный магазин, в публичную библиотеку Лос-Анджелеса и на почту. В таком порядке. Это лишнее". Он перегнулся через сиденье и бросил водителю на колени сто долларов.
  
   "Вы этого хотели, мистер, вы это получили", - с энтузиазмом сказал таксист.
  
   В магазине Radio Shack Уилл купил карту памяти. Вернувшись в такси, он быстро скопировал базу данных Марка на устройство и сунул его в нагрудный карман.
  
   Он заставил такси ждать у Центральной библиотеки, белого дворца в стиле ар-деко недалеко от Першинг-сквер в центре Лос-Анджелеса. После остановки у справочного бюро он направился глубоко в недра стеллажей. В ярком свечении подуровня, в подвальном помещении, где редко проходили пешеходы, он подумал о сумасшедшем Донни и тихо поблагодарил его за то, что тот подал ему идею идеального укрытия.
  
   Целое дело было посвящено толстым, покрытым плесенью томам муниципальных кодексов округа Лос-Анджелес десятилетней давности. Когда он был уверен, что поблизости никого нет, он на цыпочках дотянулся до самой верхней полки и вытащил том 1947 года, увесистую книгу, которая тяжело легла на его вытянутую ладонь.
  
   Тысяча девятьсот сорок седьмой. Небольшая доля иронии в мрачный день. Книга пахла старой и неиспользованной, и если только что-то не пойдет совсем не так, он был уверен, что будет последним человеком, который возьмет ее в руки в течение очень долгого времени. Он раскрыл ее до середины. Переплет на корешке разошелся на дюйм, образовав карман, который он использовал для того, чтобы глубоко вставить карту памяти. Когда он закрыл том, переплет натянулся и заскрипел, кусочек железа поглотил его, хорошо спрятанный.
  
   Его следующая остановка была быстрой - ближайшее почтовое отделение, где он купил марку и опустил заполненное письмо в прорезь первого класса. Оно было адресовано Джиму Зекендорфу в его бостонской юридической фирме. Там был конверт внутри конверта. Сопроводительное письмо начиналось:
  
   Джим, прости, что втянул тебя во что-то сложное, но мне нужна твоя помощь. Если я лично не свяжусь с вами до первого вторника каждого месяца в обозримом будущем, я хочу, чтобы вы вскрыли запечатанный конверт и следовали инструкциям.
  
   Вернувшись в такси, он сказал водителю: "Хорошо, последняя остановка. Отведи меня в китайский театр Граумана".
  
   "Вы не производите на меня впечатления туриста", - сказал водитель.
  
   "Я люблю толпы".
  
   Голливудский тротуар был запружен туристами и лоточниками. Уилл стоял на цементном квадрате с надписями "СИДУ", "МНОГИЕ СЧАСТЛИВЫЕ ТРОПЫ", "РОЙ РОДЖЕРС И ТРИГГЕР", с отпечатками рук, ног и подков. Он выудил телефон из кармана и включил его.
  
   Она быстро взяла трубку, как будто все это время держала телефон в ожидании, когда он зазвонит.
  
   "Господи, Уилл, ты в порядке?"
  
   "У меня был чертовски тяжелый день, Нэнси. Как у тебя дела?"
  
   "Ужасно волнуюсь. Ты нашел его?"
  
   "Да, но я не могу говорить. За нами следят".
  
   "Ты в безопасности?"
  
   "Я прикрыт. Со мной все будет в порядке ".
  
   "Что я могу сделать?"
  
   "Подожди меня и скажи мне снова, что ты любишь меня".
  
   "Я люблю тебя".
  
   Он повесил трубку и набрал номер в справочном. С упорством он прокладывал себе путь вверх по линии, пока не оказался в шаге от того, чтобы заговорить со своей целью. Он прервал официозность сотрудника. "Да, это специальный агент Уилл Пайпер из ФБР. Передайте министру военно-морского флота, что я на линии. Скажи ему, что я была с Марком Шеклтоном ранее сегодня. Скажи ему, что я все знаю о Зоне 51. И скажи ему, что у него есть одна минута, чтобы поднять трубку ".
  
  
   8 ЯНВАРЯ 1297
  
  
  
   ОСТРОВ УАЙТ, Англия
  
   Б. олдвин, настоятель Вектиса, преклонил колени в тревожной молитве у подножия самой священной гробницы в аббатстве.
  
   Между колоннами, отделяющими неф от проходов, в каменный пол была вмонтирована мемориальная плита. Гладкие плоские камни были ледяными, и, несмотря на облачение, у Болдуина онемели колени. Тем не менее, он остался лежать, сосредоточившись на своих жалобных молитвах, которые он возносил над телом святого Иосифа Флавия, покровителя аббатства Вектис.
  
   Гробница Иосифа Флавия была любимым местом молитвы и размышления внутри собора Вектис, великолепного здания с высоким шпилем, которое было возведено на месте старой церкви аббатства. На плите из голубого камня, которой была отмечена его могила, было просто высечено: "Святой Иосиф Флавий, 800 год Нашей эры".
  
   За пятьсот лет, прошедших со смерти Джозефа Флавуса, аббатство Вектис претерпело глубокие изменения. Границы аббатства были значительно расширены за счет присоединения окружающих полей и лугопастбищ. Высокая каменная стена и опускная решетка теперь окружали это место в качестве защиты от французских пиратов, которые охотились на острове и побережье Уэссекса. Собор, один из прекраснейших в Британии, пронзал небо своей сужающейся изящной башней. Более тридцати солидных каменных зданий, включая общежития, Здание капитула, кухни, трапезную, кельи, кладовую, лазарет, хоспициум, Скрипторий, комнаты обогрева, пивоварня, дом аббата и конюшни были соединены друг с другом крытыми переходами и внутренними проходами. Монастыри, дворы и огороды были просторными и имели правильные пропорции. Там было большое кладбище. Ферма с зернокомбинатом и свинарником занимала дальний участок. В целом, аббатство поддерживало почти шестьсот жителей, что, по сути, делало его вторым по величине городом на острове. Это был процветающий маяк христианского мира, соперничавший по известности с Вестминстером, Кентербери и Солсбери.
  
   Население самого острова также увеличилось и он процветал. После завоевания Британии Вильгельмом, герцогом Нормандским, в битве при Гастингсе в 1066 году остров перешел под контроль норманнов и полностью освободился от языческих скандинавских уз. От архаичного римского названия Вектис отказались, и норманны стали называть его островом Уайт. Уильям подарил остров своему другу Уильяму Фиц Осберну, который стал первым лордом острова Уайт. Под защитой Вильгельма Завоевателя и будущих британских монархов остров превратился в богатый, хорошо укрепленный бастион против французов. В приземистом, крепком замке Карисбрук в центре череда лордов острова Уайт осуществляла феодальное правление и заключила церковный союз с монахами аббатства Вектис, своими духовными соседями.
  
   Последним лордом острова Уайт на самом деле был не лорд, а леди, графиня Изабелла де Фортибус, которая получила титул лорда после смерти своего брата в 1262 году. Благодаря своим земельным владениям и морским налогам, которые она собирала, угрюмая, невзрачная Изабелла стала самой богатой женщиной в Британии. Поскольку она была одинока, богата и набожна, Эдгар, предыдущий настоятель Вектиса, а позже Болдуин, нынешний настоятель, елейно ухаживал за ней и одаривал ее своими самыми заботливыми молитвами и прекраснейшими иллюстрированными рукописями. В свою очередь, Изабелла сделала щедрые пожертвования аббатству и стала его главным покровителем.
  
   В 1293 году Болдуин была лично вызвана к своему смертному одру в Карисбруке, где в своей продуваемой насквозь спальне она слабым голосом сообщила ему, что продала остров королю Эдуарду за шесть тысяч марок, передав таким образом контроль короне. Ему придется искать покровительства в другом месте, пренебрежительно сказала она ему. Когда она сделала свой последний вздох, он неохотно благословил ее.
  
   Четыре года, прошедшие после смерти Изабеллы, были непростыми для Болдуина. Десятилетия зависимости от женщины оставили аббатство неподготовленным к будущему. Население Вектиса выросло настолько, что оно больше не было самодостаточным, и постоянно требовались внешние средства. Болдуин был вынужден часто покидать остров, подобно нищему, ухаживая за графами и лордами, епископами и кардиналами. Он не был политическим созданием, как Эдгар, его предшественник, человеком с легкой доступностью, любимым своими министрами, детьми, даже собаками! Болдуин был похож на рыбу, хладнокровен и скользок, эффективный администратор со страстью к бухгалтерским книгам, столь же сильной, как и его любовь к Богу, но, соответственно, с небольшой любовью к своим ближним. Он представлял себе блаженство как спокойный день наедине с книгами в своих комнатах. Однако в последнее время счастье и покой были абстрактными понятиями.
  
   Назревали неприятности.
  
   Глубоко под землей.
  
   Болдуин прочитал особую молитву Джозефусу и встал, чтобы найти своего настоятеля для срочной консультации.
  
   Люк, сын Арчибальда, сапожника из Лондона, был самым молодым монахом в Вектисе. Он был рослым двадцатилетним парнем с телосложением скорее солдата, чем слуги Божьего. Его отец был озадачен и разочарован тем, что его старший сын предпочел религию кирпичной печи, но он мог остановить своего волевого мальчика так же, как не мог остановить рост хлеба. Юный Люк, будучи мальчишкой, попал в доброе окружение своего приходского священника и с тех пор никогда не хотел от жизни большего, чем посвятить себя Христу.
  
   Ему особенно нравилось полное погружение в монашескую жизнь. Он давно слышал рассказы священников об уединенной красоте аббатства Вектис и в возрасте семнадцати лет отправился на юг, на остров Уайт, потратив последние гроши, чтобы купить билет на паром. Во время переправы он наблюдал за крутыми, вогнутыми утесами острова, вырисовывающимися во все стороны, и с благоговением смотрел на шпиль собора на горизонте, каменный палец, указывающий на Небеса, как он считал. Он молился изо всех сил, чтобы это было путешествие без возврата.
  
   После долгого похода по богатой сельской местности Люк появился у опускной решетки и смиренно попросил впустить его. Приор Феликс, дородный бретонец, настолько же смуглый, насколько Люк был светловолос, распознал его серьезность и взял его к себе. После четырех лет тяжелого труда в качестве сплюснутого, а затем брата-мирянина Лука был рукоположен в служители Божьи, и с тех пор каждый день его сердце наполнялось ликованием. Его неизменно широкая улыбка придавала веселья его братьям и сестрам, и некоторые из них старались изо всех сил пройти мимо него только для того, чтобы мельком увидеть его милое лицо.
  
   Через несколько дней после прибытия Люка в Вектис до него начали доходить пересказываемые шепотом слухи о склепах от новичков, дольше служивших. Говорили, что в аббатстве был подземный мир. Под землей обитали странные существа и совершались странные поступки. Ритуалы. Извращения. Тайное общество, порядок имен.
  
   Это был вздор, подумал Люк, обряд посвящения для молодых людей с причудливым воображением. Он сосредоточился бы на своих обязанностях и своем образовании и не позволил бы втянуть себя в подобную ерунду.
  
   И все же нельзя было отрицать, что комплекс зданий был недоступен для него и его товарищей. В дальнем углу аббатства, за монастырским кладбищем, находилось простое деревянное здание без украшений размером с небольшую часовню, которое соединялось с длинным низким зданием, которое некоторые называли внешней кухней. Из любопытства Люк периодически подходил достаточно близко, чтобы украдкой наблюдать за приходами и уходами. Он был свидетелем поставок зерна, овощей, мяса и молока. Он видел, как одна и та же группа братьев регулярно входила и выходила, и не раз молодых женщин сопровождали в здание размером с часовню.
  
   Он был молод и неопытен и удовлетворен тем, что в этом мире были вещи, которые он не ожидал или не имел права понимать. Он не позволял себе отвлекаться от своей близости с Богом, которая крепла с каждым днем, проведенным им в стенах монастыря.
  
   Идеально сбалансированное и гармоничное существование Люка подошло к концу в день конца октября. Утро началось не по сезону тепло и солнечно, но сменилось прохладой и дождем, когда на остров налетел шторм. Он совершал медитативную прогулку по территории аббатства, и когда поднялся ветер и начал накрапывать дождь, он прижался к стене по периметру, чтобы защититься. Его путь привел его в дальнюю часть общежития сестер, где он мог видеть молодых женщин, спешащих наружу, чтобы собрать белье.
  
   Особенно сильный порыв ветра сорвал детскую рубашку с пеньковой веревки и подбросил ее в воздух, где ветер некоторое время играл с ней, прежде чем положить ткань на траву недалеко от Люка. Когда он подбежал к нему, он увидел, как девушка отделилась от своих коллег и побежала через поле, чтобы тоже забрать его. Ее вуаль откинулась, когда она бежала, обнажив длинные распущенные волосы цвета пчелиного меда.
  
   Она не сестра, подумал Люк, потому что ее волосы были бы острижены. Она была гибкой с грацией молодого оленя и такой же пугливой, когда поняла, что собирается вступить с ним в контакт. Резко остановившись, она позволила Люку дотянуться до футболки, а сама отодвинулась. Он схватил его и помахал им под дождем, его улыбка была такой же широкой, как всегда. "У меня есть это для тебя!" - крикнул он.
  
   Он никогда не видел такого прекрасного лица, как у нее: идеальный подбородок, высокие скулы, зелено-голубые глаза, влажные губы и кожа, сияющая, как жемчужина, которую он однажды видел на руке прекрасной леди в Лондоне.
  
   Элизабет было не более шестнадцати, воплощение юности и чистоты. Она была родом из Ньюпорта, в возрасте девяти лет ее отец продал ее в рабство, чтобы она прислуживала в доме графини Изабеллы в Карисбруке. Изабелла, в свою очередь, завещала ее два года спустя Вектису в качестве дара аббатству. Сестра Сабелин лично выбрала Элизабет из группы девушек, участвовавших в предложении. Она взяла подбородок девушки между большим и указательным пальцами и заявила, что этот подойдет для монастыря.
  
   "Спасибо тебе", - сказала Элизабет Люку, когда он подошел к ней, ее голос прозвучал для него как маленький колокольчик, легкий и высокий.
  
   "Мне жаль, что она промокла". Он отдал рубашку ей. Хотя их руки не соприкасались, он почувствовал, как между ними прошла энергия. Он убедился, что никто не смотрит, прежде чем спросить: "Как тебя зовут?"
  
   "Элизабет".
  
   "Я брат Люк".
  
   "Я знаю. Я видел тебя".
  
   "У тебя есть?"
  
   Она посмотрела вниз. "Я должна возвращаться", - сказала она и убежала.
  
   Он наблюдал, как она ускользает от него, и с этого момента она начала соперничать в мыслях Луки с Иисусом Христом, его Господом и Спасителем.
  
   Он взял за правило проходить мимо спальни сестер во время своих конституционных выборов, и каким-то образом она всегда появлялась, хотя бы для того, чтобы бросить одежду на камень для стирки или опорожнить ведро. Когда он замечал ее, его улыбка становилась шире, и она кивала в ответ, и уголки ее рта приподнимались к ушам. Они никогда не разговаривали, но это не уменьшало удовольствия от этих встреч, и как только одна заканчивалась, он начинал думать о следующей.
  
   Несомненно, такое поведение было неправильным, подумал он, и, несомненно, его размышления были нечистыми. Но он никогда не испытывал ничего подобного к другому человеку и был совершенно бессилен выбросить ее из головы. Он раскаивался, и раскаивался неоднократно, но продолжал размышлять о безумном желании прикоснуться ладонями к ее шелковистой коже, о том, что было сильнее всего, когда он лежал один в своей постели, пытаясь унять боль в пояснице.
  
   Люк начал ненавидеть себя, и ненависть к самому себе стерла вечную улыбку с его лица. Его душа подверглась пыткам, и он стал еще одним монахом с мрачным лицом, медленно передвигающимся по монастырю.
  
   Он точно знал, чего заслуживает - быть наказанным, если не в этом мире, то в следующем.
  
   Когда аббат Болдуин заканчивал свои молитвы в святилище Иосифа Флавия, Люк прогуливался мимо спальни сестер, желая мельком увидеть Элизабет. Было холодное кристально чистое утро, и дискомфорт от обжигающего ветра на открытой коже разжигал его мазохизм. Двор за общежитием был пуст, и он мог только надеяться, что за его передвижениями следили из одного из маленьких окон, расположенных вдоль здания с крутой крышей.
  
   Он не был разочарован. Когда он подошел ближе, открылась дверь, и появилась она, закутанная в длинный коричневый плащ. Он затаил дыхание; когда он увидел ее, он выпустил струю воздуха, которая сгустилась и образовала эфемерное облако. Он подумал, что она выглядит так прелестно, что замедлил бы шаг, чтобы продлить момент, возможно, позволив себе подойти немного ближе, чем обычно, достаточно близко, чтобы увидеть трепет ее ресниц.
  
   Затем произошло нечто совершенно экстраординарное.
  
   Она направилась прямо к нему, остановив его как вкопанного. Она продолжала приближаться, пока не оказалась на расстоянии вытянутой руки. Он задавался вопросом, было ли это сном, но когда он увидел, что она плачет, и почувствовал теплый воздух от ее рыданий, пульсирующий на его шее, он понял, что это реальность. Он был слишком потрясен, чтобы проверять, нет ли шпионов. "Элизабет! В чем дело?"
  
   "Сестра Сабелин сказала мне, что я буду следующей", - сказала она, задыхаясь и отплевываясь.
  
   "Следующий? Следующий для чего?"
  
   "Для склепов. Меня отведут в крипты! Пожалуйста, помоги мне, Люк!"
  
   Он хотел протянуть руку, чтобы утешить ее, но знал, что это было бы непростительно. "Я не знаю, о чем ты говоришь. Что должно произойти в криптах?"
  
   "Ты не знаешь?" - спросила она.
  
   "Нет! Расскажи мне!"
  
   "Не здесь. Не сейчас!" - рыдала она. "Мы можем встретиться сегодня вечером? После того, как вы отслужите вечерню?"
  
   "Где?"
  
   "Я не знаю!" - воскликнула она. "Не здесь! Быстрее! Сестра Сабелин найдет меня!"
  
   Он думал быстрыми, паническими мыслями. "Хорошо. Конюшни. После вечерни. Встретимся там, если сможешь".
  
   "Я сделаю. Я должен бежать. Да благословит тебя Бог, Люк".
  
   Болдуин нервно расхаживал вокруг своего приора Феликса, который сидел на стуле с подушкой из конского волоса. Обычно это была бы комфортная обстановка - личная приемная настоятеля, приятно светящийся камин, кубок с вином на мягком стуле, - но Феликсу определенно было не по себе. Болдуин порхал, как муха в жаркой комнате, и его беспокойство было заразительным. Он был человеком совершенно обычной внешности и пропорций, без каких-либо физических проявлений его святого положения, таких как внешняя безмятежность или мудрое выражение лица. Если бы он не носил расшитую горностаем мантию и богато украшенное распятие аббата, его можно было бы принять за любого деревенского торговца.
  
   "Я молился об ответах, но у меня их нет", - надулся Болдуин. "Неужели ты не можешь пролить свет на это темное дело?"
  
   "Я не могу, отец", - сказал Феликс со своим заплетающимся бретонским акцентом.
  
   "Тогда мы должны провести заседание совета".
  
   Совет Ордена Имен не созывался много лет. Феликс изо всех сил пытался вспомнить, когда в последний раз - он считал, что это было почти двадцать лет назад, когда нужно было принимать решения относительно последнего великого расширения библиотеки. Тогда он был молодым человеком, ученым и переплетчиком, который обратился к Вектису из-за его знаменитого скриптория. Из-за его интеллекта, навыков и честности Болдуин, который в те дни был приором, ввел его в Орден.
  
   Болдуин возглавил службу "Никто" внутри собора, и нежная песня его прихожан наполнила святилище. Он заученно следовал предписанному порядку служения и позволил своему разуму перенестись в крипты во время монотонных песнопений. "Никто" начинался с "Deus in Adjutorium", за которым следовали гимн "Никто", псалмы 125, 126 и 127, стихотворение, "Kyrie", "Pater", оратория и заключительная семнадцатая молитва святого Бенедикта. Когда это было сделано, он первым вышел из Святилища и прислушался к отборным шагам членов Ордена, следующих за ним в соседний дом Главы, многоугольное здание с остроконечной крышей.
  
   За столом сидели Феликс; брат Бартоломью, седой старый монах, возглавлявший Скрипторий; брат Габриэль, острый на язык астроном; брат Эдвард, хирург, заведовавший лазаретом; брат Томас, толстый сонный хранитель Келлариума и кладовой; и сестра Сабелина, мать-настоятельница всех сестер, гордая женщина средних лет аристократической крови.
  
   "Кто может рассказать мне о текущем состоянии дел в Библиотеке?" Потребовал Болдуин, имея в виду монахов, которые там трудились.
  
   Все они недавно побывали здесь, движимые беспокойным любопытством, но никто не обладал более глубокими знаниями, чем Бартоломью, который провел большую часть своей жизни под землей и даже приобрел физические характеристики полевки. У него было заостренное лицо, отвращение к свету, и он делал небольшие быстрые движения своими костлявыми руками, чтобы подчеркнуть свою речь. "Что-то их беспокоит", - начал он. "Я наблюдал за ними много лет". Он вздохнул. "Действительно, много лет, и это самое близкое к эмоциям, что я когда-либо видел".
  
   Вмешался Габриэль. "Я согласен с нашим братом. Это не типичные проявления эмоций, которые может испытывать любой из нас - радость, гнев, усталость, голод, - а тревожное ощущение того, что что-то не в порядке ".
  
   "Что конкретно они делают, что отличается от их обычной практики?" - Задумчиво спросил Болдуин.
  
   Феликс наклонился вперед. "Я бы сказал, что их целеустремленность, похоже, каким-то образом уменьшилась".
  
   "Да!" Бартоломью согласился.
  
   "На протяжении многих лет мы всегда восхищались их безошибочным усердием", - продолжил Феликс. "Их труд невообразим. Они работают до изнеможения, а когда просыпаются после короткой передышки, они восстанавливаются и начинают все заново. Их перерывы для еды, питья и прогулок на природе мимолетны. Но теперь..."
  
   "Теперь они становятся ленивыми, как я!" Брат Томас расхохотался.
  
   "Вряд ли можно назвать ленивым", - вставил хирург. У брата Эдварда была длинная жидкая борода, которую он одержимо поглаживал. "Я бы сказал, что они стали несколько апатичными. Темп их работы медленнее, более размеренный, их руки двигаются вяло, периоды сна более продолжительные. Они засиживаются за едой".
  
   "Это апатия", - согласился Бартоломью. "Они такие, какими были всегда, но вы правы, есть определенная апатия".
  
   "Есть ли что-нибудь еще?" - Спросил Болдуин.
  
   Сестра Сабелин теребила край своей вуали. "На прошлой неделе один из них не оправдал ожиданий".
  
   "Поразительно!" Воскликнул Томас.
  
   "Это произошло снова?" - Спросил Габриэль.
  
   Она покачала головой. "Не было подходящего времени. Однако завтра я приведу симпатичную девушку по имени Элизабет. Я сообщу вам о результатах ".
  
   "Сделай так", - сказал настоятель. "И держите меня в курсе этого - апатии".
  
   Бартоломью осторожно спускался по крутой винтовой лестнице, ведущей из небольшого здания размером с часовню в крипты. На лестничной клетке через равные промежутки были установлены факелы, которые были достаточно яркими для большинства, но его глаза подводили после целой жизни чтения рукописей при свечах. Он нащупывал край каждой ступеньки правой сандалией, прежде чем поставить левую ногу на следующую.
  
   Подъем по лестнице был таким крутым, и он столько раз поворачивался на себя, что к тому времени, когда он достиг дна, у него закружилась голова. Каждый раз, когда он спускался по этой лестнице и входил в крипты, он восхищался инженерными и строительными навыками своих предшественников, которые так глубоко зарывались в землю в одиннадцатом веке.
  
   Он отпер огромную дверь тяжелым черным железным ключом, который носил на поясе. Поскольку он был маленьким и легким, ему приходилось налегать на нее изо всех сил. Дверь повернулась на петлях, и он вошел в Зал писателей.
  
   Хотя он входил в зал тысячи раз с тех пор, как был впервые посвящен в Орден Имен, будучи молодым ученым аббатства с любопытной натурой, он никогда не переставал останавливаться в изумлении при виде этого.
  
   Теперь Бартоломью смотрел на группу бледнокожих, рыжеволосых мужчин и мальчиков, каждый из которых держал перо, макал и писал, макал и писал, производя такой грохот царапанья, как будто сотни крыс пытались пробраться когтями в бочки с зерном. Некоторые из них были стариками, некоторые - молодыми парнями, но, несмотря на свой возраст, все они выглядели необычайно похожими друг на друга. Каждое лицо было таким же пустым, как и следующее, зеленые глаза буравили листы белого пергамента.
  
   Писатели повернулись лицом к передней части пещеры, сидя плечом к плечу за своими длинными столами. В камере был куполообразный потолок, который был оштукатурен и побелен. Купол был специально спроектирован архитектором одиннадцатого века братом Бертрамом, чтобы отражать свечи и увеличивать их яркость, и каждые несколько десятилетий штукатурку заново выбеливали, чтобы противостоять копоти.
  
   За каждым из пятнадцати столов, тянувшихся до задней части зала, сидело до десяти писателей. Большинство столов были полностью заняты, но кое-где оставались свободные места. Причина пробелов была очевидна, потому что вдоль края камеры стояли похожие на раскладушки кровати, некоторые из которых были заняты спящими.
  
   Бартоломью прошелся между рядами, останавливаясь, чтобы заглянуть через плечо здесь, плечо там. Казалось, все в порядке. Главная дверь, ведущая с лестничной клетки, открылась. Молодые братья вносили горшки с едой.
  
   В задней части зала Бартоломью открыл еще одну тяжелую дверь. Он зажег факел от свечи, которую всегда держал у двери, и вошел в первую из двух соединенных между собой темных комнат, каждая из которых затмевала Зал писателей.
  
   Библиотека была великолепным сооружением, прохладные сухие своды были такими огромными, что в свете факелов казалось, что у них нет физических границ. Он прошел по узкому центральному коридору первого хранилища и вдохнул насыщенный земляной запах чехлов из воловьей кожи. Ему нравилось периодически проверять, не проникли ли в облицованную камнем крепость роющие грызуны или гнездящиеся насекомые, и он бы произвел свой обычный тщательный осмотр всей библиотеки, если бы не услышал шум за спиной.
  
   Один из молодых братьев, монах по имени Альфонсо, звал своих спутников.
  
   Бартоломью побежал обратно в зал и увидел его стоящим на коленях за четвертым столом спереди с двумя его товарищами-монахами. Горшок с тушеным мясом пролился на пол, и Бартоломью чуть не поскользнулся на нем.
  
   "Что случилось?" - обратился старик к Альфонсо.
  
   Ни один из сценаристов не пострадал от беспорядков. Они оставались занятыми, как будто ничего не произошло. Но на коленях Альфонсо была лужа крови и алая струйка, вытекающая из глаза одного из рыжеголовых, перо вонзилось в его левый глаз глубоко в мозговое вещество.
  
   "Иисус Христос, Наш Спаситель!" Бартоломью воскликнул при виде этого. "Кто это сделал?"
  
   "Никто!" Альфонсо плакал. Молодой испанец дрожал, как замерзшая мокрая собака. "Я видел, как он сделал это с собой. Я подавал тушеное мясо. Он сделал это с самим собой!"
  
   В тот день Порядок имен собрался снова. Никто никогда не видел и не слышал о подобном событии, и не было устной истории. Конечно, писатели рождались и писатели умирали от старости. В этом смысле они были похожи на всех смертных людей, за исключением того факта, что они никогда не записывали свои собственные рождения или смерти. Но эта смерть была совершенно иной. Парень был молод и не имел никаких признаков болезни. Брат Эдвард, хирург, подтвердил это. Бартоломью просмотрел последнюю запись на последней странице этого человека, и в ней не было ничего примечательного . По подсчетам Бартоломью, это было просто еще одно имя, написанное китайскими иероглифами.
  
   Было ясно, что это самоубийство, необъяснимая мерзость для любого мужчины. Они до глубокой ночи обсуждали, какие действия им следует предпринять, но готовых ответов не было. Габриэль подумал, не следует ли поднять тело над землей и сжечь, но нашлось несогласие. С писателем никогда так не обращались, и они не хотели нарушать древние традиции. Наконец, Болдуин решил, что его следует поместить в крипты, которые прорыли землю рядом с Залом писателей. Поколения писателей покоились в этих катакомбах, и эту несчастную душу постигла та же участь.
  
   Когда Феликс вернулся в подземную камеру с сильными молодыми братьями, чтобы помочь в погребении, он заметил, что писатели были еще более вялыми и апатичными, причем большее число из них, чем обычно, спали на своих кроватях.
  
   Это было почти так, как если бы они были в трауре.
  
   Лошади переступили с ноги на ногу и заржали, когда Люк вошел в конюшню. Там было темно и холодно, и он был напуган собственной смелостью даже за то, что оказался там. "Алло?" он позвал полушепотом. "Есть здесь кто-нибудь?"
  
   Тихий голос ответил: "Я здесь, Люк. В конце."
  
   Он использовал луч лунного света, проникающий через открытую дверь конюшни, чтобы найти ее. Элизабет была в стойле большой гнедой кобылы, прижимаясь к ее животу, чтобы согреться.
  
   "Спасибо, что пришли", - сказала она. "Я боюсь". Она больше не плакала. Для этого было слишком холодно.
  
   "Ты замерзаешь", - сказал он.
  
   "Это я?" Она протянула ему руку, чтобы он прикоснулся. Он сделал это с трепетом, но когда нащупал ее алебастровое запястье, обхватил его рукой и не отпускал.
  
   "Да. Ты есть".
  
   "Ты поцелуешь меня, Люк?"
  
   "Я не могу!"
  
   "Пожалуйста".
  
   "Зачем ты мучаешь меня? Ты знаешь, что я не могу. Я принял свои обеты! Кроме того, я пришел узнать о вашем тяжелом положении. Ты говорил о склепах." Он отпустил и отстранился.
  
   "Пожалуйста, не сердись на меня. Завтра меня отведут в крипты".
  
   "С какой целью?"
  
   "Они хотят, чтобы я переспала с мужчиной, чего я никогда не делала", - плакала она. "Других девочек постигла такая участь. Я встречался с ними. Они рожали детей, которых забирали у них, когда они кормили грудью. Некоторых девочек используют в качестве биологических матерей снова и снова, пока они не теряют рассудок. Пожалуйста, не дай этому случиться со мной!"
  
   "Это не может быть правдой!" - Воскликнул Люк. "Это место Бога!"
  
   "Это правда. В Вектисе есть секреты. Разве вы не слышали эти истории?"
  
   "Я много чего слышал, но ничего не видел своими глазами. Я верю тому, что вижу ".
  
   "Но ты веришь в Бога", - сказала она. "И вы Его не видели".
  
   "Это другое!" - запротестовал он. "Мне не нужно его видеть. Я чувствую Его присутствие".
  
   Она была в отчаянии. Она взяла себя в руки и потянулась к его руке, которую он позволил ей взять в тот неосторожный момент. "Пожалуйста, Люк, приляг со мной, здесь, на соломе".
  
   Она поднесла его руку к своей груди и прижала ее там. Он почувствовал твердую плоть сквозь ее плащ, и его уши наполнились шумом крови. Ему захотелось обхватить ладонью сладкий шар, и на мгновение он почти сделал это. Затем он пришел в себя и отшатнулся, ударившись о стенку кабинки.
  
   Ее глаза были дикими. "Пожалуйста, Люк, не уходи! Если ты ляжешь со мной, они не отведут меня в крипты. Я не буду им полезен".
  
   "И что бы случилось со мной!" - прошипел он. "Я был бы изгнан! Я не буду этого делать. Я - человек Божий! Пожалуйста, я должен покинуть вас сейчас!"
  
   Выбегая из конюшен, он слышал тихие вопли Элизабет, которые диссонировали с ржанием потревоженных лошадей.
  
   Грозовые тучи лежали над островом так низко и тяжело, что переход от темноты к рассвету казался незначительным. Люк всю ночь пролежал без сна, беспокойный. В Lauds было почти невозможно сосредоточиться на своих гимнах и псалмах, и в короткий промежуток времени перед тем, как ему нужно было вернуться в собор для исполнения главной обязанности, он бросился выполнять свои обязанности по дому.
  
   Наконец, он больше не мог этого выносить. Он тихо подошел к своему начальнику, брату Мартину, схватился за живот и попросил разрешения отказаться от Прайма и посетить лазарет.
  
   Получив разрешение, он накинул капюшон и выбрал обходной путь к запретным зданиям. Он выбрал большой клен на соседнем холме, достаточно близко, чтобы наблюдать, но и достаточно далеко, чтобы спрятаться. С этой выгодной позиции он стоял на страже в сыром сером тумане.
  
   Он услышал, как колокола прозвенели к началу.
  
   Никто не входил и не выходил из здания размером с часовню.
  
   Он услышал, как снова зазвонили колокола, возвещая окончание службы.
  
   Все было тихо. Он задавался вопросом, как долго он сможет оставаться незамеченным и каковы будут последствия его уловки. Он принял бы свое наказание, но надеялся, что Бог отнесется к нему с небольшой долей любви и понимания из-за его жалких слабостей.
  
   Кора была грубой на его щеке. Снедаемый усталостью, он ненадолго задремал, но, вздрогнув, проснулся, когда его кожа натерлась о неровную поверхность.
  
   Он увидел, как она спускается по тропинке, ведомая сестрой Сабелин, как будто ее тащили на веревке. Даже на расстоянии он мог сказать, что она плакала.
  
   По крайней мере, эта часть ее рассказа была правдой.
  
   Две женщины исчезли через парадную дверь часовни.
  
   Его пульс участился. Он сжал кулаки и тихонько постучал ими по стволу дерева. Он молился о руководстве.
  
   Но он ничего не сделал.
  
   Элизабет почувствовала, что она во сне, в тот момент, когда она вошла в часовню и начала свой спуск под землю. Годы спустя, оглядываясь назад, она понимала, что ее разум никогда не позволит ей сохранить детали того, что она собиралась увидеть, и, став пожилой леди, она будет сидеть в одиночестве у камина и пытаться решить, было ли что-то из этого реальным.
  
   Сама часовня представляла собой пустое пространство с полом из голубого камня. Там были низкие каменные стены, но строение было в основном деревянным с крутой черепичной крышей. Единственным украшением интерьера было позолоченное деревянное распятие, прикрепленное к стене над дубовой дверью в задней части.
  
   Сестра Сабелин втащила ее в дверь и повела вниз по крутой лестнице, уходящей в землю.
  
   На пороге Зала писателей Элизабет прищурилась в полумраке пещеры и попыталась разобраться в том, что увидела. Широко раскрыв глаза, она уставилась на Сабелин, но ледяной упрек женщины был: "Придержи язык, девочка".
  
   Никто из сценаристов, казалось, не обратил внимания на то, как Сабелин тащила ее перед собой одну за другой, ряд за рядом, пока один мужчина не поднял свою рыжую голову от страницы и не посмотрел на девушку. Ему было, возможно, восемнадцать или девятнадцать. Элизабет заметила, что три тонких пальца на его правой руке были испачканы черными чернилами. Ей показалось, что она услышала низкое ворчание, вырвавшееся из его тщедушной груди.
  
   Сабелин оттолкнула перепуганную девушку. В конце ряда Сабелин потянула ее к арке, ведущей в черную пустоту. Элизабет подумала, что это, несомненно, должны быть врата в ад. Проходя через него, она повернула голову и увидела, как кряхтящий молодой человек встает из-за стола.
  
   Пустота была входом в катакомбы. Если в первой комнате пахло страданием, то во второй пахло смертью. Элизабет поперхнулась от вони. В углублениях стен были сложены, как дрова, желтые скелеты с кусками прилипшей плоти. Сабелин поднесла свечу, и повсюду, куда падал свет, Элизабет увидела гротескные черепа с разинутыми челюстями. Она молилась, чтобы впасть в бессознательное состояние, но, к сожалению, оставалась в здравом уме.
  
   Они были не одни. Кто-то был рядом с ней. Она резко обернулась, чтобы увидеть тупое пустое лицо и зеленые глаза молодого человека, загораживающего проход. Сабелин удалилась, ее рукав задел кости ног трупа, его сухие кости музыкально клацнули друг о друга. Затем, высоко держа свечу, мы с монахиней наблюдали с небольшого расстояния.
  
   Элизабет тяжело дышала, как животное. Она могла бы сбежать, глубже в катакомбы, но была слишком напугана. Рыжеволосый мужчина стоял в нескольких дюймах от меня, его руки безвольно свисали по бокам. Прошло несколько секунд. Сабелин в отчаянии крикнула ему: "Я привела эту девушку для тебя!"
  
   Ничего не произошло.
  
   Прошло еще немного времени, и монахиня потребовала: "Прикоснись к ней!"
  
   Элизабет приготовилась к прикосновению того, что казалось живым скелетом, и закрыла глаза. Она почувствовала руку на своем плече, но, как ни странно, это не оттолкнуло ее. Это обнадеживало. Она услышала, как сестра Сабелин закричала: "Что ты здесь делаешь! Что ты делаешь!"
  
   Она открыла глаза, и, как по волшебству, лицо, которое она увидела, было лицом Люка. Бледный, рыжеволосый юноша лежал на земле, поднимаясь с того места, куда Люк грубо толкнул его.
  
   "Брат Люк, оставь нас!" Сабелин закричала. "Ты осквернил священное место!"
  
   "Я не уйду без этой девушки", - вызывающе сказал Люк. "Как это может быть священным? Все, что я вижу, - это зло ".
  
   "Ты не понимаешь!" - взревела монахиня.
  
   Из зала они услышали внезапное столпотворение.
  
   Тяжелые удары.
  
   Падает.
  
   Проваливается. Избиение.
  
   Рыжеволосый юноша отвернулся и пошел на шум.
  
   "Что происходит?" - Спросил Люк.
  
   Сабелин не ответила. Она взяла свою свечу и бросилась к залу, оставив их одних в кромешной темноте.
  
   "Ты ранен?" Люк нежно спросил Элизабет. Он все еще касался ее плеча, и она поняла, что он никогда не отпускал.
  
   "Ты пришел за мной", - прошептала она.
  
   Он помог ей найти свой путь из тьмы к свету, в зал.
  
   Это больше не был Зал писателей.
  
   Это был Зал мертвых.
  
   Единственной живой душой была Сабелин, чьи туфли были пропитаны кровью. Она бесцельно бродила среди моря тел, разложенных на столах и раскладушках, скомканных кучами на земле, массы безжизненности и непроизвольных подергиваний. У нее было больное, остекленевшее выражение лица, и она могла только бормотать: "Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой", снова и снова, в ритме песнопения.
  
   Пол, столы и стулья в зале медленно покрывались кровью, струящейся из проколотых пером глаз почти 150 рыжеволосых мужчин и мальчиков.
  
   Люк вел Элизабет за руку через кровавую бойню. У него хватило присутствия духа взглянуть на пергаменты, которые лежали на письменных столах, на некоторых из них остались лужи крови. Какое любопытство или инстинкт самосохранения побудили его схватить одну из простыней, когда он убегал? Это было бы тем, над чем он размышлял бы долгие годы.
  
   Они взбежали по шаткой лестнице, прошли через часовню и вышли в туман и дождь. Они продолжали бежать, пока не оказались в миле от ворот аббатства. Только тогда они остановились, чтобы успокоить свои горящие легкие и послушать тревожный звон соборных колоколов.
  
  
   1 АВГУСТА 2009
  
  
  
   ЛОС-АНДЖЕЛЕС
  
   Военно-морской флот управлял единственным самолетом G-V, C-37A, роскошным, высокопроизводительным бизнес-джетом, который министр военно-морского флота предпочитал для своих личных поездок. Сдвоенные турбовентиляторы Rolls-Royce обеспечивают головокружительную тягу при взлете под крутым углом, и за его окнами в считанные секунды бесконечное сияние ночи Лос-Анджелеса исчезло за пеленой низких облаков.
  
   Харрис Лестер накачивался кофеином после напряженного, растянутого по часовым поясам дня, который начался до рассвета в его доме в Фэрфаксе, штат Вирджиния, и включал остановки в Пентагоне, на военно-воздушной базе Эндрюс и в Лос-Анджелесе. После короткой остановки в Лос-Анджелесе самолет снова был готов к обратному рейсу в Вашингтон. Тон его лица был вялым и нездоровым, а дыхание несвежим. Единственными вещами в нем, которые были свежими, были его парадная рубашка и отглаженный галстук, и они выглядели так, словно их только что развернули из оберточной бумаги Brooks Brothers.
  
   В пассажирском салоне, отделанном панелями в клубном стиле, было всего три человека, с парами мягких темно-синих кожаных сидений напротив друг друга над гладкими столами из тикового дерева. Лестер и Малкольм Фрейзер, чьи точеные черты лица были искажены неизменной гримасой, уставились на мужчину, сидевшего напротив Лестера, который одной рукой вцепился в подлокотник, а другой - в хрустальный бокал с виски.
  
   Уилл был смертельно уставшим, но самым расслабленным человеком на борту. Он разыграл свои карты, и оказалось, что у него выигрышная комбинация.
  
   Несколькими часами ранее Фрейзер и команда наблюдателей, которые прилетели из Грум-Лейк, чтобы забрать его, подобрали его на улице в Голливуде. Они затолкали его в черный "Тахо" и умчались в терминал частной авиации в аэропорту, где держали его на льду, без права доступа, в конференц-зале, пока не прибыл Лестер. У Уилла сложилось отчетливое впечатление, что Фрейзер предпочел бы убить его сразу или, по крайней мере, причинить мучительную дозу боли; он предположил, что если бы кто-то застрелил одну из его команд ФБР, он захотел бы сделать то же самое. Но он также мог сказать, что Фрейзер был солдатом, а хорошие солдаты подчинялись приказам.
  
   Итак, Фрейзер открыл ноутбук Шеклтона и после нескольких нажатий клавиш выпалил: "Какой у него пароль?"
  
   "Пифагор", - ответил Уилл.
  
   Фрейзер вздохнул. "Чертов яйцеголовый. Пи-И?"
  
   "Пи-И", - печально сказал Уилл.
  
   Затем, через несколько секунд: "Это здесь, как и было объявлено, господин секретарь".
  
   "Как мы можем быть уверены, что вы сделали копию, агент Пайпер?" - Спросил Лестер.
  
   Уилл достал из бумажника квитанцию и бросил ее на стол. "Карта памяти Radio Shack, куплена сегодня, после инцидента".
  
   "Итак, мы знаем, что ты спрятал его где-то в городе", - презрительно сказал Фрейзер.
  
   "Это большой город. С другой стороны, я мог бы отправить это по почте. Или я мог бы отдать это кому-то, кто мог знать, а мог и не знать, что это было. В любом случае, я могу гарантировать вам, что если я не буду регулярно и часто вступать в личный контакт с одной или несколькими неназванными сторонами, карта памяти будет передана средствам массовой информации ". Он заставил свой рот растянуться в тонкой улыбке. "Итак, джентльмены, не издевайтесь надо мной или кем-либо,о ком я забочусь".
  
   Лестер помассировал виски. "Я знаю, что ты говоришь и почему ты это говоришь, но ты же на самом деле не хочешь, чтобы это когда-нибудь стало известно, не так ли?"
  
   Уилл поставил свой стакан и наблюдал, как его потное дно оставляет влажный звон по дереву. "Если бы я хотел этого, я бы сам отправил это в газеты. Не мне решать, должна ли знать общественность. Кто я, черт возьми, такой? Хотел бы я никогда не узнавать об этом. У меня не было возможности хорошенько подумать об этом, но одно только знание того, что это есть, меняет все ". Он внезапно усмехнулся, пьяный от пунша.
  
   "Что смешного?" - Спросил Лестер.
  
   "Для парня по имени Уилл концепция свободной воли отчасти важна". На мгновение он снова стал серьезным. "Послушай, я даже не знаю, существует ли сейчас свобода воли. Все продумано заранее, верно? Ничего не изменится, если всплывет твое имя. Я прав?"
  
   "Ты все правильно понял", - с горечью сказал Фрейзер. "В противном случае, пока мы говорим, ты был бы в свободном падении с высоты тридцати тысяч футов".
  
   Позволит яду этого человека соскользнуть с него. "Ты жил с этим. Разве это не влияет на то, как ты ведешь свою жизнь?"
  
   "Конечно, имеет", - огрызнулся Лестер. "Это бремя. У меня есть сын, агент Пайпер, мой младший мальчик. Ему двадцать два, и у него муковисцидоз. Мы все знаем, что у него не будет нормальной продолжительности жизни, мы принимаем это. Но ты думаешь, мне нравится знать, что дата его смерти высечена на камне? Ты думаешь, я хочу знать о том дне или позволить ему узнать? Конечно, нет!"
  
   У Фрейзера был другой подход, от которого Уилла пробрала дрожь до костей: "Для меня это облегчает задачу. Я знал, что Керри Хайтауэр и Нельсон Элдер должны были умереть, когда это произошло. Все, что я сделал, это нажал на курок. Я хорошо сплю ".
  
   Уилл покачал головой и сделал еще один глоток. "В этом и заключается проблема, тебе не кажется? На что, черт возьми, был бы похож мир, если бы он существовал и все думали, как ты?"
  
   Пронзительный вой двигателей был единственным звуком, пока Лестер не дал ответ политика. "Вот почему мы делаем все возможное, чтобы сохранить Библиотеку в секрете. У нас был замечательный послужной список на протяжении более шести десятилетий, благодаря работе таких преданных делу людей, как Фрейзер. Мы добываем данные только в целях геополитики и национальной безопасности. Мы не делаем волей-неволей запросы, относящиеся к конкретному человеку, если только нет первостепенных соображений безопасности. Мы ответственные распорядители этого чудесного ресурса. В прошлом были незначительные - я бы сказал тривиальные - нарушения и неосторожности, которые устранялись хирургическим путем. Это дело Шеклтона - первое катастрофическое нарушение в истории Зоны 51. Я надеюсь, ты это понимаешь ".
  
   Уилл кивнул и наклонился вперед настолько, насколько позволял стол. Он вонзился в секретер. "Я полностью понимаю. Я также понимаю, что такое рычаги воздействия. Если ты когда-нибудь заполучишь в свои руки мою копию базы данных, ты засунешь меня в самую глубокую яму, какую только сможешь выкопать, и на всякий случай позаботишься о том, чтобы все, с кем я близок, тоже исчезли. Ты это знаешь, я это знаю. Я просто защищаю себя. Я не теолог и не философ. Меня не интересуют серьезные моральные проблемы, ясно? Я не просил вмешиваться в ваш мир, но это случилось, потому что тридцать лет назад мне случайным образом назначили соседку по комнате Марка Шеклтона! Все, чего я хочу, это чтобы меня оставили в покое, уйти на пенсию и прожить своей жалкой жизнью как минимум до 2027 года. Твой главный противник - старый добрый деревенский парень, который просто хочет порыбачить." Он откинулся на спинку кресла и наблюдал за обвисшим лицом Лестера, застывшим на пассивном фризе. "Кто из вас, мальчики, хочет освежить мой напиток?"
  
   Вернувшись в Вашингтон, он добровольно был задержан на двухдневный допрос Фрейзером и группой влюбленных из DIA, которые заставили Фрейзера казаться гуманитарием. Они заставили его выложить все, что он знал об этом деле, все, кроме местонахождения карты памяти.
  
   Когда они закончили с ним, он согласился выполнить то же самое устрашающее соглашение о конфиденциальности, которое должны были подписать все сотрудники Зоны 51, и его отпустили, свободно и ясно, в ожидающие объятия его братьев в ФБР.
  
   Директор ФБР распорядился, чтобы от него не требовали дальнейших допросов в агентстве или представления отчета о последних днях расследования "Судного дня". Сью Санчес, сбитая с толку и невежественная, предложила ему оплачиваемый административный отпуск до тех пор, пока ему не исполнится двадцать лет, а затем полную пенсию. Он принял сделку с улыбкой, и когда она выходила, он игриво похлопал ее по заду и подмигнул, когда она в гневе обернулась.
  
   Уилл откинулся на спинку стула и со спокойным удовлетворением прислушался к разговору за обеденным столом. В этом было что-то домашнее, что-то традиционное и архетипичное, что привело его внутренние ритмы в гармонию. Когда Пайпер рос, у него было не так уж много семейных обедов, и он не мог вспомнить их за то короткое время, пока обеспечивал своей дочери полноценную семью.
  
   Он медленно пережевывал свой стейк и слушал реплику. В его квартире царил приятный разгром, заваленный коробками, чемоданами, женской одеждой, новыми предметами мебели и безделушками.
  
   Лора попыталась налить ему вина, но он накрыл бокал рукой, останавливая ее.
  
   "Ты хорошо себя чувствуешь, папа?" - пошутила она.
  
   "Я сам себя подгоняю", - самодовольно сказал он.
  
   "Он определенно сломлен", - сказала Нэнси.
  
   Он пожал плечами. "Новый я. То же, что и у прежнего меня, но уровень алкоголя в крови немного ниже ".
  
   "Ты чувствуешь себя от этого лучше?" Спросил Грег.
  
   "Неофициально?"
  
   "Да, сэр, не для протокола".
  
   "Да, я знаю. Поди разберись. Что там с книгой, Лора?"
  
   "Все системы отказывают. Я жду на галерах и готовлю себя к жизни, полной славы и богатства ".
  
   "Пока ты счастлив, я не против того, что уготовано тебе в будущем. Вы оба."
  
   Грег опустил глаза, сбитый с толку такой добротой. Репортер в нем все еще испытывал жгучее любопытство к делу Судного дня. Он задавал вопросы Лоре вслух, репетируя их на случай, если у него хватит духу попытаться взять интервью у Уилла, но знал, что эта тема была табуирована. Он серьезно сомневался, что ему когда-нибудь расскажут, даже если он станет зятем Уилла Пайпера.
  
   Почему Уилла отстранили от расследования и объявили в розыск? Почему это дело исчезло из официального обсуждения без арестов и без решения? Почему Уилла реабилитировали и мягко отправили на выпас?
  
   Вместо этого он спросил: "Итак, что тебя ждет, Уилл? Ты собираешься немного порыбачить, задери ноги ненадолго?"
  
   "Ни за что!" Вмешалась Нэнси. "Теперь, когда я переехала, Уилл собирается посещать спектакли, музеи, галереи, хорошие рестораны, вы называете это ".
  
   "Я думал, ты ненавидишь Нью-Йорк, папа".
  
   "Я уже здесь. С таким же успехом можно было бы попробовать. Мы, пенсионеры, должны сохранять активность ума, пока женщины расследуют ограбления банков ".
  
   Позже, когда они уходили, Уилл поцеловал свою дочь в щеку и увел ее за пределы слышимости Грега. "Знаешь, мне нравится твой парень. Я хотел сказать тебе это. Держись за него".
  
   Он точно знал, что Грег Дэвис был BTH.
  
   Уилл лежит на кровати, наблюдая, как Нэнси украшает его спальню фотографиями, шкатулкой для драгоценностей, плюшевым мишкой.
  
   "Тебя это устраивает?" - спросила она.
  
   "Это выглядит мило".
  
   "Я имею в виду, ты согласен с нами? Это была хорошая идея?"
  
   "Я думаю, что так и было". Он похлопал по матрасу. "Когда ты закончишь ремонт, тебе стоит прийти сюда и посмотреть на свою новую кровать".
  
   "Я спала в нем раньше", - сказала она и хихикнула.
  
   "Да, но это другое. Теперь это общественная собственность ".
  
   "В таком случае, я займу половину окна", - сказала она.
  
   "Знаешь, я думаю, ты в моем вкусе".
  
   "Что это за тип?"
  
   "Умный, сексуальный, нахальный, в общем, все "с".
  
   Она подползла к нему и свернулась калачиком, и он обнял ее. Он рассказал ей о Библиотеке. Это было то, чем он должен был поделиться с одним человеком в своей жизни, и секрет объединил их.
  
   "В Лос-Анджелесе я посмотрел кое-что еще на компьютере Шеклтона", - тихо сказал он.
  
   "Хочу ли я знать?"
  
   "12 мая 2010 года рождается ребенок, которого зовут Филипп Уэстон Пайпер. Это произойдет через девять месяцев. Это наш сын ".
  
   Она несколько раз моргнула, затем поцеловала его в лицо.
  
   Он вернул поцелуй и сказал: "У меня довольно хорошее предчувствие относительно будущего".
  
  
   9 ЯНВАРЯ 1297
  
  
  
   ОСТРОВ УАЙТ
  
   Подол белого одеяния настоятеля был пропитан кровью. Каждый раз, когда он наклонялся, чтобы коснуться холодного лба или осенить крестным знамением лежащее тело, его одежда становилась все более окровавленной.
  
   Приор Феликс был рядом с Болдуином, поддерживая его за руку, чтобы настоятель не упал на скользкие от крови камни. Они обошли место бойни, останавливаясь у каждого рыжеволосого писателя, чтобы проверить, нет ли признаков жизни, но таковых не было. Единственное бьющееся сердце в Зале писателей принадлежало старому Бартоломью, который производил свой собственный мрачный осмотр в противоположном конце зала. Болдуин отослал сестру Сабелин, потому что ее истерический плач нервировал и мешал ему собраться с мыслями.
  
   "Они мертвы", - сказал Болдуин. "Все мертвы. Почему, во имя всего Святого, это произошло?"
  
   Бартоломью систематически переходил от ряда к ряду, осторожно переступая через тела и обходя их, стараясь не упасть. Для очень пожилого человека он быстро переходил с одной станции на другую, хватая страницы рукописи со стола и складывая их стопкой в руке.
  
   Он направился к Болдуину, сжимая в руках стопку пергаментов.
  
   "Смотри", - сказал старик. "Смотри!"
  
   Он отложил страницы.
  
   Болдуин взял один и прочитал его.
  
   Затем следующий, и еще один. Он развернул страницы веером на столе, чтобы побыстрее просмотреть их побольше.
  
   На каждой странице стояла дата 9 февраля 2027 года с идентичной надписью.
  
   "Конец света", - сказал Болдуин. "Конец света".
  
   Феликс задрожал. "Так вот когда наступит конец".
  
   Бартоломью слегка улыбнулся этому откровению. "Их работа была выполнена".
  
   Болдуин собрал страницы и прижал их к груди. "Наша работа еще не закончена, братья. Они должны быть похоронены в склепе. Затем я отслужу мессу в их честь. Библиотека должна быть запечатана, а часовня - сожжена. Мир еще не готов".
  
   Феликс и Бартоломью быстро кивнули в знак согласия, когда настоятель повернулся, чтобы уйти.
  
   "2027 год - это далекое будущее", - устало сказал Болдуин. "По крайней мере, у человечества есть очень много времени, чтобы подготовиться к Концу дней".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"