тексты авторов : другие произведения.

Разобранные рассказы "Третьей Недюжины"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    тексты авторов


   Все тексты Третьей НЕдюжины рассказов конкурса РУССКАЯ ТРОЙКА
   Судейские разборы можно прочесть здесь:
  
  
   Тексты даны в том виде, каком они прочитаны судьями, потому ссылки ведут лишь на разделы авторов (сами тексты могли быть изменены)
  
   СПИСОК:
  
   Ольчиг А. РУКА ПОМОЩИ
  
   Толстиков Н.А. СУДИ БОГ
  
   Васильева Т.Н. САМОВАР
  
   Прудков В. НОСТАЛЬГИЯ ПО ШАНХАЮ
  
   Коломийцев А.П. ЛОТЕРЕЯ
  
   Пиворг И. ВЕСЕННИЕ ПОВОРОТЫ
  
   Шульц КАК РАССУЖДАЛ ШУЛЬЦ?
  
   Милых В.В. ЖЕНЩИНА МОЕЙ МЕЧТЫ
  
   Галущенко В. КОЧКА, ТОЧКА, ЗАПЯТАЯ
  
  
   ТЕКСТЫ:
  
   Васильева Т.Н. САМОВАР
  
   Над селом Кудрявцево собиралась гроза, местные жители выставляли на улицу бочки и ведра, садоводы в спешке собирали вещи, чтобы успеть до грозы разъехаться по городским квартирам.
     Бабка Акулина, легкая, как перышко, бежала по проулку за разноцветным петухом, приговаривая:
     - Петя, растудыть твою, вернись, охальник, а то догоню!
     Петя, видать, был смышленым - угадав угрозу в обоих случаях, припустил бежать ещё быстрее, зигзагами, петляя, как заяц. И чуть не попал в ДТП.
     Всполошено захлопав данными ему больше для красоты крыльями, петух угрожающе прокукарекал и бросился в обратную сторону, угодив в объятия дотошной хозяйки. Та, однако, потеряла к Пете нужный интерес, все внимание направив на притормозивший у одной из дач автомобиль.
     Пристроив ладонь домиком ко лбу, Акулина пыталась рассмотреть, что за люди приехали справлять грозу на дачу. Обиженный Петя побрел к дому, поклевывая по дороге землю в поисках жирного червячка.
     
     А люди приехали и, правда, интересные - хотя, с виду, обычная семья. Акулина присела на лавочку у дома " задрыги" Матвеевны, назло последней, и стала наблюдать за выгрузкой вещей, игнорируя крупные капли начинающегося дождя.
     Первым из машины вылез сухой, как сама Акулина, длинный как жердина, старик с огромным самоваром в руках. Водитель - средних лет мужчина, то ли сын, то ли зять Жердины - открыл двухэтажный, недавно отстроенный дачный "коттедж", впустив внутрь старика с самоваром. Следующей пассажиркой оказалась шустрая баба, из тех, что палец сразу откусит, если ей в рот положить, и без мыла куда угодно пролезет при надобности.
     - Папаша, Саша! Оставьте вы этот дурацкий самовар , смотрите, какой дождь начинается, давайте быстрее все перетаскивайте в дом, потом разберем, что куда.
     - Спешка нужна при ловле блох и при второй рюмке! - изрек величаво Старик, выглянув из домика и нырнув обратно, так как дождь разыгрался не на шутку.
     Бабка Акулина поджала ноги - козырек забора да раскидистая яблоня закрывали от дождя сверху, а вот под лавочкой уже было сыровато.
     - Хватит умничать, папаша, - ага, значит свекром бабе старик будет, - поняла по обращению Акулина. Сейчас получит по заслугам.
     Раскрыв яркий зонтик, прижав его щекой к плечу и таща в руках какие-то сумки и баулы, баба пробежала в дом, цокая каблуками, скользя по мокрым дорожкам, настеленным из старого линолеума.
     Мужик, успев переобуться и надеть ветровку, теперь смело бегал от машины к дому и обратно, выгружая какие-то узлы, мешки, коробки. Когда дверь домика закрылась, бабка Акулина почувствовала обиду, вроде, как отключили электроэнергию во время показа любимого сериала, плюнула и побрела под дождем к дому, недобрым словом поминая " задрыгу" Матвеевну - чего бы под лавочку досочку не покласть?
     
     
     Утро разбудило всех ярким солнышком, зазывавшим на грядки - наводить порядки.
     Геннадий Максимыч Кожевников, окрещенный накануне бабкой Акулиной в Жердину, вышел на веранду, потянулся, с удовольствием вдыхая свежий, пахнущий смородиновым листом, воздух, изрек:
     - Хорошо в краю родном, пахнет сеном и ...
     - Папаша, кончайте ваши поэтические выступления, вон ведро вынесите, - недовольно проворчала вылезшая следом из коттеджа сноха Ираида.
     
     - Тьфу.... Нет в тебе, Ирка, тяги к прекрасному, - проворчал Максимыч, но ведро вынес.
     Ираида была второй женой его сына Александра. Вроде и неплохая баба, но какая-то взбалмошная. Звал её Максимыч за глаза Уроидой, но сильно не перечил, да, собственно, жили отдельно, так что претензий вроде и быть не могло.
     Сноха накормила мужчин завтраком, запрягла в работу, летая, как баба-яга на метле, утомившись, легла позагорать, выставив к небу белый гладкий живот.
     Максимыч молча вытерпел Иркину садовую активность и облегченно вздохнул, оставшись, наконец, один в доме. Задумал назавтра рыбалку да прогулку по лесочку, что красовался стройными соснами невдалеке от села. Однако, погода подкачала.
     Потянулись дни дождливые, носа не высунешь, а потом Ирка приехала аж на неделю, достала по самое не хочу. Ну, Максимыч тоже времени даром не терял.
     Напевая с утра любимую: " На недельку до второго я уеду к Комаровой", - мастерил тихонько в сарайчике, приспосабливая его для своих и общих надобностей. Наблюдая за склонившейся над грядками Иркой, задумался, хмыкнул, а ночью, когда сын со снохой уснули в своей " светелке", тихо встал, на цыпочках к ним прокрался, а потом долго возился в сарайчике, довольно посмеиваясь, также аккуратно вернулся в дом, положив на место чужую вещь.
     
     - Папаша, вы зачем на моих брюках на заднице чего-то краской намазали? - возмущенно трясла наутро старыми спортивными "садовыми" штанами Ирка.
      - Так я, Ирка, это самое...чего хотел - там же глянь, глаза и улыбочка, вот выхожу на крыльцо, гляжу: ты мне улыбаешься, а раньше - просто жопа в штанах.
     - Папаша, у вас точно маразм начинается, - буркнула сноха.
     Сын же, хоть и заметно сдерживался, все же хрюкнул в кулак, а отцу сказал:
     - Батя, чего ты, правда, ерундой занимаешься?
     Ирка махнула рукой и ушла в огород улыбаться свекру размалеванной задницей. Вот зараза! Но Максимыч не сдавался. Он упорно проводил в жизнь план по удалению неприятеля со своей территории.
     
     - Папаша, где моя кружка?
     - Не жнаю, ш моими жубами, может?
     - Тьфу. Саша, скажи ему, чтобы мою кружку под зубы не занимал.
     - Батя, ты чего, в самом-то деле? Других кружек, что ли нет?
     - Саша. Он меня специально доводит!
     - Больно надо, - усмехнулся довольный Максимыч, однако понимая, что не прав - ну, чего на сноху взъелся - она ему и белье выстирала, и жратвы приготовила ( ничего, что он её постряпушки птицам да собакам потом скормил? Вот отравит ведь сына, зараза. Или это спецом для свекра сготовлено? )
     
     
     Бабка Акулина с Петрухой прогуливались по селу, делая вид, что им все равно. Однако, петух косил глазами за милыми дамами в белых и пестрых перьях, предвкушая очередную любовную интрижку. А Акулина гуляла назло задрыге Матвеевне - просто так, мозоля глаза последней. А ещё её раздирало любопытство - уж очень хотелось узнать, что за старик появился. А Максимыч, глядя на сидящую на лавочке невдалеке бабку, решил, что она тут живет, однако, интереса не проявил, чем глубоко Акулину обидел. Единственное, странным показалось Максимычу, что за радость бабке под дождем мокнуть?
     Вообще Максимыч был мужиком хозяйственным и общительным - и с людьми быстро сходился, пошутить любил, поговорить, и руки золотые были - в доме все своими силами ладил.
     
     Вылив на Кудрявцево солидную долю дождя, погода смилостивилась и заулыбалась солнечными лучами. С утра Максимыч прочел Иркины задания, хмыкнул и решил привести в порядок привезенный с собою самовар. Тот заблестел на солнце, аж глаза заломило. Стало жарко, и Максимыч решил переодеться, оставив самовар на линолеуме, не торопясь прошел в дом, надел легкую майку и вернулся.
     Самовар исчез.
     Максимыч почесал пятерной в затылке, похмыкал, потряс головой - не появился самоварчик. Поискав беглеца на участке, заглядывая во все возможные места, Максимыч постепенно убедился, что самовар сделал ноги.
      - Тьфу! Хрен с тобой! - Расстроенный, Максимыч переделал все Иркины задания. Сдуру. А сдуру потому, что эта дура в следующий раз задаст ещё больше.
     
     А ведь самовар-то было жалко, ох, как жалко-то. Старый толстощекий самоварище с шикарным узорчатым переключателем краника им с Любаней подарили на свадьбу. Подарок был от бабки Неонилы, отказаться было никак нельзя, да ещё на все праздники приходилось этот самовар водружать во главе стола. В маленькой крохотной комнатке, с трудом вместившей кровать и комод для одежды, служивший и столом при надобности, самовар оказался главным хозяином, занимая центральное место на комоде.
     Любаня пыталась затолкать его под кровать - не тут то было, самовар упирался ручками в сетку, как его не крутили, и впивался то в спину, то в живот.
     Максимыч вдруг вспомнил, как занялись они любовью ( так сейчас модно это называть), а самовар под ними загремел - крышка с него верхняя свалилась, всех переполошили. Вот тогда это чудище и взгромоздилось на комод - от греха любовного подальше. А сверху, строго взирая маленькими заплывшими глазками, бдила за порядком толстая девка-" самовариха" с длинной косой из пакли и улыбкой от уха до уха.. Тесть все смеялся; " Генька, у самоварихи-то задница отмерзла, может, чайку сварганим?".
     Ну, а в праздники, когда собиралась вся родня, Максимыч, чтобы никого не обидеть, всегда ставил самовар на стол. Любаня, раскрасневшись от утренний стряпни, поправляя непослушный локон, разливала горячий кипяток сначала в заварочный чайник, а потом - по чашкам. Все пили этот чай, глядели в самоварные бока и смеялись над кривыми своими рожицами .
     Люська, внучка, потом смеялась: " У нас самовар, как у других - яйца Фаберже"...
     
     Вспомнив Любу, Максимыч вздохнул.
     Когда у старшей дочери тяжело заболел муж, Люба практически ушла к ней жить - трое детей мал мала меньше, уход за лежачим мужем, и постоянная нехватка денег. А когда Леонид все же умер, пролежав немало - почти четыре года, Люба там и осталась, с Натальей и ребятишками. Максимычу поначалу тяжко было, да и Люба бегала - то сварить, то постирать, то и переночевать, а потом как-то постепенно отошла, совсем у Натальи осела. Максимыч завел тогда с расстройства двух огромных псов, которые, будучи ещё щенками, загадили всю квартиру . Кстати, ту квартиру они с Натальиной обменяли, когда у дочери близнецы народились. И так Максимыч и остался потом в однокомнатной хрущевке с проходной ванной - такая планировка непутёвая - а их трехкомнатная осталась у семьи старшей дочери.
      Максимыч был тогда ещё в соку и довольно крепок - как же без бабы, ну и привел к себе раз, другой - а что ж делать-то? При живой жене бобылем быть? Вот тогда Любаня окончательно собрала все вещи и ушла. Пытались дети примирить - да видать ушла любовь, порознь лучше стало.
     
     А сейчас Ирка придумала квартиру деда отремонтировать и сдать в аренду, а деда, Максимыча - пока на дачу - и присмотрит, и поживет.
     Более всех расстроилась семнадцатилетняя Люська, внучка - которая пристроилась ходить к деду с другом. Максимыч сначал вроде на дыбы, а потом рукой махнул - хрен с ними, пусть щупаются. Правда, самому приходилось на раскладушке иногда на кухне ютиться. Вот Люське горе-то стало - на дачу лишний раз так запросто не поедешь.
     Сам Максимыч даже обрадовался - и ремонту, пора уже давно, раньше все сам делал, сейчас так не модно, надо им по-новому все, чтобы было, по европейски, тьфу.
      Да и детская площадка под окнами его достала - днем ребятишки кричат, качели скрипят, по ночам девки визжат да парни матерятся, а зимой подростки с горки катаются - депутат горку соорудил страшную, так дураки ором верещат, когда скатываются, слышно даже сквозь заклеенные окна. Кстати, окна Ирка решила сменить на пластиковые.
     Сноха Ирка сманила Максимыча окончательно, купив ему новый телевизор, и, научив пользоваться дивиди, натащила какие-то старые диски с фильмами.
     Максимыч съехидничал-поумничал: " Может, это самое, тарелку установим"?
     На что Ирка ему отрезала: " Ага, И ложку с вилкой и рюмку вам ещё побольше".
     
      В субботу Максимыч возился с парниками, когда услышал топот и развеселый гул голосов. Глянул - Люська, внучка, с целой оравой друзей пожаловала.
     - Дед, привет. Мы вот искупаться приехали, шашлычков пожарить.
     - Угу. Ну, располагайтесь
     Чмокнув Максимыча в щеку, Люська захозяйничала. Сначала Максимычу даже понравилось - загордился, вон какая девка выросла ладная, статная, хозяйственная. А потом молодежь начала орать под музыку дикие песни, раскидывать мусор, шататься по участку, вытаптывая вожделенные Иркины посадки. Тут Максимыч и рявкнул, что пора бы и честь знать - здесь не помойка.
     А когда те, все же послушавшись, засобирались, Люська высказала, что остается с ночевкой со своим фраером, но Максимыч вдруг взбеленился:
     - Нет уж, катитесь в город, там творите, что угодно, а здесь мне бордель не устраивайте.
     Люська распсиховалась, со злостью брякнула:
     - Дурак ты дед, в твоей квартире давно Женька живет со своей клюшкой, а ты здесь задницу на грядках морозишь.
      И заревела. Уехала, обиженная. Однако заставила задуматься - а ладное ли Ирка с квартирой-то делает? Женька - сын Ираиды от первого брака, ушлый такой, в мать, нос заостренный, как у Буратино, весь какой-то скользкий. Ну, документы Максимыч вроде никакие не подписывал, однако жилье-то - на всех приватизировано, бес их знает, чего надумают.
     Весь вечер прибирался после молодежной пирушки. Не дай бог, Ирка узнает - он же крайним останется. А приехать сын со снохой обещали на неделе.
     
     С переживаний Максимыч решил прогуляться до магазинчика, затоварить кой-чего и купить бутылочку. Из садового проулочка выехал странного вида тип, с тележкой, загруженной всякого рода ржавым металлом - видать, на сдачу повез. Максимыч посочувствовал - далековато тащить-то, а денег не лишка дадут. Вздохнул - тоже видать чей-то дед бесхозный. Поговаривали, что где-то на участке бомжи ночуют. Облака раздвинулись, выпустив солнышко, бомж перегнал Максимыча, металлолом весело сверкнул знакомым блеском.
      - Стой-ка!!!- догадался вдруг Максимыч.
     Бомж припустил было бежать, тележка перевернулась и все рассыпалось. Начищенный Максимычем до невероятного блеска самовар задорно ухнул на землю, подперев руками широкие бока.
     -Ах, ты, твою мать! Ты для чего мой самовар утянул?
     Бомж трясущимися руками пытался собрать свои железки, Максимыч подошел и стал помогать, однако самовар все-таки отобрал.
     - Мой самовар, и не вздумай больше брать! А коли еды нету или курева - приходи, так дам. Только не кради больше ничего.
     Бомж вытер под носом набежавшие туда слезы-сопли, кое-как с помощью Максимыча связал железки и покатил в пункт приема. Согласно кивнул Максимычу, так и не сказав ни слова.
     
      На следующее утро ранехонько Максимычу послышался какой-то скребок в двери. Подошел - открыл. Ага, бомж вчерашний. Трясется с похмелья, видать. Запустил. Молча налил водки. Отрезал хлеба с колбасой.
     - Тебя, это самое, как звать-то?
     - Кферман...
     - Чего?
     - Герман - прожевав, наконец, кусман хлеба с колбасой и шмыгнув носом, ответил бомж.
     - Ух, ты. Имя какое знатное. Ну, и где ты живешь Герман?
     - Нигде, нынче в горяевском сарае ночую, туда давно не приезжают. Как-то у бабки Акулины в сарае ночевал, но у неё петух злючий.
     - А хочешь, Герман, на рыбалку со мной пойти?
     - Мне бы того, поспасть бы лучше.
     -Угу, ты думаешь, я вот так тебя оставлю? Хата-то не моя, сынова. Сноха ему голову снесет, если что. Нет уж, а вот знаешь, что - ложись-ка ты тогда в бане. Там лежанка есть хорошая. Сын, Сашка, любит в теплые ночи в баньке ночевать. Только не вздумай ничего спереть! А я пойду, порыбачу.
     Максимыч приготовил себе чаю, собрал удочки и вместе с Германом вышел из дома, заперев все же на ключ. Герман уютно устроился в бане.
     
     Вечером Максимыч натопил баню, попарил Германа, очистив от всякой грязи, потом угостил того ушицей и водочкой, да и разговорились.
     - Так как ты в бомжи попал, Лукьяныч? Говоришь - образование высшее...
     Герман Лукьяныч опрокинул рюмку, занюхав взатяжную соленым огурцом и, с хрустом откусив солидную половинку, вздохнул:
     - Да хрен его знает - жизнь. Сука...А если честно... сам во всем виноват... только сам. Я ж инженер по образованию, в крупном НИИ работал, а как перестройка жахнула , так нас всех поганой метлой...друг сумел меня в шоферы определить - я сначала при райкоме успел поработать... а потом членовозом три года...
     - Кем?
     - Членовозом. Члена возил... а как члена погнали, так и меня уволили - штаты давай сокращать, ну все бы ничего. Халтурил я на машине своей, как умел - так этого разве на жизнь хватит? Бензин да ремонт. Но все вроде занят, да пожрать хоть сам себе зарабатывал.А остальное - всё на жене. Дочь выросла, на нас рукой махнула - непутевые, вроде, потому и сидите в нищете. Уехала на заработки, а куда, не сказала - так и исчезла. Жена, Надежда, с инфарктом в больнице отлёживалась, да так и не восстановилась. Ещё хуже болячка прицепилась.
      Он снова тяжело вздохнул.
     - И свернулась моя Надюшка, - Лукьянов громко шмыгнул носом, - рак. Даже поухаживать за ней не успел - все быстро кончилось. После похорон никак отойти не мог, пил вчерную. Да чего там.
      Он махнул рукой и, взяв бутылку, налил в рюмки прозрачную, помогающую забыть беду, водку.
     - Помянем уж давай, Надюшку мою, - и заревел.
      Максимыч ещё ни разу в жизни не видел, чтобы мужик ревел...
     
     А потом Герман рассказал, как ему пьяному подсунули какую-то бумагу, и остался он без квартиры, а тут подвернулся Борька и поселились они вдвоем в горяевском сарае:
     - Горяев участок давно забросил, почти не показывается, в дом мы только зимой иногда забираемся, хоть и без печки, но все потеплее, а остальное время в сарае спим вместе с собаками, они здесь умные, греют своими телами, еду раздобудем - делимся с псами, куда их девать.
     - У меня от всего и остались только комсомольский билет да три почетные грамоты. Нету у меня ни паспорта, ни пенсии. Одно время даже у Надюшки на могилке ночевал.
     
     Решил Максимыч Герману свое пальто старое отдарить. Надо было только на квартиру городскую съездить. Сговорил Германа. Поехали. Тот, как ребенок, всему удивлялся - и какие дома понастроены, и какие порядки наведены, словно не в этом мире живет сам-то.
     Никакого ремонта в квартире Максимыч не обнаружил. Судя по грязным тарелкам, люди здесь жили - похоже, правда, Женька со своей шалавой - на стуле женские тряпки висят, а на столе - Женькины журналы с голыми бабами. Нашел Максимыч пальто, померили - как вору, Герману в пору - завернули. Вздохнув, закрыл квартиру, прихватив с собой ещё свитер да брюки - для Лукьяныча. Однако, на вокзале не повезло - с чего-то ради отменили электричку, пришлось вернуться обратно и, не обращая внимания на постные рожи приемного внука и его девицы, ночевать в городе. Женька пытался дозвониться до Александра - пожаловаться на деда, да абонент был не доступен, к великому счастью Максимыча. Ирка же, оказывается, начальством была угнана в командировку на целую неделю.
     
      А Александр Кожевников, сын Максимыча, в ту же ночь с легкой пьяни привез свою секретаршу Наталку на дачу, совсем забыв, что там живет батя.
     А когда приехали, уже было неохота уезжать, искать места - где? Бати, однако не оказалось дома. В селе побрехивали собаки, слышны были слезные страдания героев многочисленных любимых сериалов - село прилипло к телевизорам, быстро стемнело, легкий ветерок приятно радовал после жаркого дня.
     Дача была прикрыта на щеколду, замок лежал в доме. Влюбленные, или как там их, решили не тратить время попусту и поднялись в спальню, на второй этаж. Наталка оказалась бабой ушлой, опытной, рассусоливать, что к чему, не пришлось, однако вытаращенные глаза и дикий утробный вопль в конце случившегося любовного процесса, ради которого и приехали, поверг Александра в легкий транс. Наталья показывала рукой куда-то за Александра и уже не орала, а странно мычала.
     Тогда и Александр сподобился обернуться:
     - Твою мать! Это ещё что за хрень?
     В раскрытых дверях спальни стояло привидение. Его белое одеяние колыхалось на сквознячке, привидение слегка покачивалось и постанывало.
     - Вашу мать...
     Александр вскочил, как был - без штанов - и ринулся к привидению, прихватив попавшийся под руку пульт от телевизора.
     - А ну, пошло прочь! Убирайся, ещё этого не хватало... - Александр вдруг подумал, а не началась ли у него белая горячка? Машинально взмахнув рукой с пультом, запустил им в привидение.
      То взвыло, отскочило назад и с шумом и грохотом покатилось по ступеням крутой узкой лестницы, подтвердив падение крепкими матюгами. С экрана телевизора, успевшего уловить приказ пульта, вкрадчиво завыл Филипп Киркоров:
     -Рыбка моя, я твой зайчик, норка моя, я твой пальчик...
     Лежавшая в кровати Наталья, уже пройдя уровень ужаса, сотрясалась от душившего её хохота.
     - Кончай ржать, одевайся, - протрезвевший Александр уже застегивал штаны, переходя из состояния удивления в легкое недоумение. " Ираида подстроила. Вот сука. И когда выследить успела? ". Примерным мужем Александр, конечно, слыл, но, увы, не был.
     Теперь придется завязывать с бабами на какое-то время. Вот тут он и вспомнил про отца. И удивился - а этот-то куда подевался?
     А по огороду, задрав повыше белый наряд, перепрыгивая босыми ногами через грядки, роняя наворованное, бежало привидение, матерясь на чем свет стоит.
     
     С Борькой - Борисом Евсеевым - Максимыч познакомился через Лукьяныча. Если честно, тот ему сразу не понравился - глазки какие-то бегающие, ну да ладно - не детей крестить.
     Борька рассказал уж совсем нелепую историю.
     Ну, понятно, пил. Была жена - ушла, разменяли жилье, а потом однокомнатную квартиру Борька пропил и переселился к полюбовнице Валюхе, хоть и пили, да прожили вместе все же немало - лет шесть или семь. А когда Валюха отравилась водкой паленой, её брат Борьку вытолкал из комнатки на улицу. Вот так и остался без жилья. Пытался искать работу, сколько-то грузчиком у Горяева в магазине трудился, вот Горяев ему и разрешил - вместо зарплаты - пожить в сарае. А потом, видать, махнул рукой - на хрена ему такой работник, чуть живой.
     Побывал Максимыч в гостях у Лукьяныча в аппартаментах горяевских - две лежанки, стол, да комод с тряпками разными, печурка даже. Пожароопасная.
     Подушка, набитая странным чем-то. Оказалось - бюстгальтерами особо крупного размера. Максимыч вспомнил, как Любаня бегала получать для Натальи детские пособия - выдавали их вот такими как раз предметами женского белья особых размеров - видать, увлеклись бабы диетами, совсем исхудали - да кассетами с какой-то откровенной порнухой и консервами с мясом криля.
      - А зафиг брали?
      - Так думали, это самое, может, обменяем на что-нибудь...
     Порнушку потом молодежь куда-то утащила, а эти самые лифчики Любаня порола да на кухне ими тарелки мыли вместо губок - где они были, эти губки в то время.
     - А чего у вас, даже и простыней нету?
     - Была... Борька, а где простынь?
     - А хрен её... Потерялась.
     Ну, не будет же он рассказывать, что убегая привидением от очередного дачника, свалился в этой простыне в кучу коровьего помета, потеряв прихваченные из коттеджа тушонку и две банки пива.
     
      Лукьяныч показал свои реликвии - документы да фото, где он стоит в обнимку с молодой Надюшкой и гитарой в поднятой руке и во все зубы улыбается. И вспомнил, что скоро у него день рождения:
     - Пятый год в сарае встречать буду... вот такие дела. А ведь юбилей у меня будет.
     - Нет, уж. Давайте у меня отметим, коли юбилейный праздник.
     На том и порешили. Борька с корефанами как-то не очень подхватился - уклонился, что какие-то дела у него, а Лукьяныч с радостью ходил к Максимычу.
     Тот топил баньку, они парились, пили пиво, закусывая свежей жареной рыбкой или водочку с ухой, вспоминали и вспоминали, находя множество общих тем. Лукьяныч, например, свято верил, что будет у него скоро другая жизнь - не такая беспутная, так как дано человеку в мире девять раз родиться. Вычитал в каком-то умном журнале. Иногда Максимыч ставил самовар, и мужики с удовольствием пили густой наваристый чай.
     
     К юбилею Лукьяныча Максимыч съездил в город, на рынок, прикупил мяса, замариновал, а на следующий день втроем жарили шашлыки. И пили, пусть не самую качественную, но неплохую водку, не паленую. А потом долго сидели и вспоминали - молодость, жизнь ещё добомжовую, девочек своих, жен. Борька сыпал анекдотами, Лукьяныч расслабленно улыбался. Максимычу нравилась эта вечерняя посиделка с бомжами - давно ни с кем так сердечно не выпивал.
     Борька все юморил:
     - Не секс, а сладко?
      - Это самое - кекс?
     - Нет, бери выше - власть!
     Тут, понятно, перешли на власть - поругали всласть.
     
     А потом Борька, хихикнув, объявил:
     " Хепей бюздей!" Исполняет хор бомжей!
     Громко прыснув, неглупые, в общем-то ещё и не очень пьяные, но заплутавшие в этой суровой жизни, мужики дружно грянули популярное импортное поздравление.
     Бабка Акулина, дремавшая на завалинке своего дома, вздрогнула и проснулась от этого дружного ора. Перекрестившись, прислушалась, плюнула и поползла по двору - искать своего петуха Петрушу. Не найдя птицу, всполошилась, бросилась в проулок. Борька, увидев смешно подпрыгивабщую бабку, весело заорал:
     - Прячься Петруха!!! Атас!!! Акулина по левому флангу.
      - Петро, давай по-пластунски к соседнему гарему, - подхватил хохму Максимыч. В общем, животики надорвали. И не заметили, как водка кончилась и как сумерки сгустились. Бабка растворилась где-то в темноте, шаркая старыми разношенными башмаками, все зазывая домой куриного Казанову.
     А Петруха предпочел мужиков - материализовался у шашлычников во всем своем великолепном оперенье. Максимычу вдруг захотелось поозоровать: пока Борька держал в руках бьющуюся птицу, сбегал в дом и принес красный лак для ногтей, выпрошенный у Люськи для покраски поплавков. На четыре голоса - три мужеских и один петушиный - дико орали, украшая Петрухины когти ярким маникюром.
     Томившаяся от бессонницы и тоски Акулина, услыхав родной голосочек, выскочила на крыльцо и запетюкала: " Петя, Петя, Петя...". Петух рванулся и, возмущенно булькая, бросился к " родной маме". От Акулининого отчаянного крика у Лукьяныча выпала из рук кружка с чаем, благо что успел ноги отдернуть. Бабка вопила:
      - Ой, Петруша, зарезали, погубили, весь в крови, я твоих обидчиков найду - в милицию завтра пойдем. Я найду управу!!!
     Представив петуха в управе, мужики посмеялись, но праздник уже закончился.
     Проводили Борьку, а сами уклались спать - один в бане, другой в доме.
     Наутро прибыла Ирка, орлиным взглядом окинула владения, оставила список поручений, еду и скрылась, к великой радости Максимыча. Лукьяныч куда-то подевался с самого утра, так что с грымзой-снохой познакомиться ему не довелось. А про квартиру Максимыч Ирке ничего не сказал - Александра пожалел. Да, и не случилось пока ничего страшного - подумаешь, врет баба, как сивая кобыла.
     
     Переделав кучу Иркиных поручений, Максимыч занялся мужицкими делами: надо сарайчик в порядок привести, да дров к осенней растопке наготовить. Доел оставшиеся с вчерашнего праздника кусочки, тут Борька подоспел с упаковкой продуктов.
      - Это что?
      - Жрачка.
      - Где взял-то?
     - А я тут одной помог дрова рубить, она мне вот курицу отдала.
     Максимыч недоверчиво покачал головой:
      - Темнишь ты, Борька. Украл, поди, куренка у кого?
     - Да ладно, Максимыч, чего ты заладил - украл да украл. Говорю же - заработал.
      Ладно. Поставили суп варить. Сели есть - тут и Лукьяныч подгреб.
      - Слыхали, Акулина опять петуха потеряла, вон бегает по селу, орет.
     Тут Борька себя и выдал - дернулся, усмехнулся криво. Максимыч подавился кусочком грубоватого мяса:
     - Борь, ты... ЗЭто самое...Зачем ты это? Петруха, он же нам как родной был. Не буду я это есть.
     - Подумаешь, петуха сварили. Да достала всех эта бабка оглашенная со своим птичьим гулеваном. Не хочешь - не ешь.
     - Ты, Борис, не понимаешь. Он ей вместо сына родного был, а мы сварили. Нехорошо это. Ладно бы какую безымянную квохтушку.
      - Ай, да ну вас, дураки вы, чудики - мясо оно и есть мясо - что Петрушка, что квохтушка.
     - Уходи ты, Борис, отсюда. Не хочу с тобой за одним столом быть. Забирай свой суп и ешь его в другом месте.
     Максимыч решительно встал, взял кастрюлю с супом и вынес её на улицу, поставил на землю.
     - Уходи.
     Матерясь, Борька махнул рукой и, сняв рубаху вместо прихватки, потащил кастрюлю в горяевский сарай - доедать несчастного Петруху.
     Максимыч молча открыл банку тушенки, сварил макароны, также молча они с Лукьянычем поели. А потом долго работали на Ирку, переделывая в сарайке полочки да прилаживая к обработанному табурету сидушку для унитаза. Вечером отобрал у собаки когтистую пятерню с красным лаком, закопал поглубже, чтоб ненароком Акулине на глаза не попала.
     В следующие дни Борька не показывался. Старики отработали барщину, а потом решили сходить на рыбалку. Навстречу попался Борька с кучей каких-то разноцветных коробок. За ним увязался соседский пацан Димон. Максимыч зафиксировал Борьку, сухо кивнул, не останавливаясь, прошел дальше, за червями.
     - Эх, Лукьяныч, как жаль, что раньше мы с тобой не знали друг друга, - сказал он Герману, - ведь понимаем все с полуслова.
     Порыбачив, сварив на берегу ушицу, друзья - а так Максимыч теперь считал - долго молча сидели на берегу, думая каждый о своем.
     Лукьяныч вспоминал Надюшку - то в белом свадебном платье, хрупкую, тоненькую, испуганную, с маленьким букетиком в руках. То бледную, с искусанными от изнуряющей боли губами, с уже невидящими ничего глазами, слабеющей рукой сжимающую его, Лукьяныча, запястье...
     Максимыч думал о Любане. Как получилось, что собираемое по крохам счастье вдруг невозвратно ушло?
     Спать Лукьяныч все же ушел на горяевский участок - обещала приехать Ирка, попадаться ей в лапы и подводить Максимыча не хотелось.
     А Ирка в тот вечер так и не приехала.
     
     Мучившаяся бессонницей, осиротевшая бабка Акулина с ужасом увидала, как на горяевском участке вдруг что-то взорвалось, с шипеньем и грохотом засверкало в небе разноцветными искрами. И все это осыпалось на участок, на сарай горящими огнями. Хлипкий сарайчик вдруг громыхнул и вспыхнул яркой свечкой.
     Бабка ойкнула, бросилась в комнату, схватила документы, деньги, буханку хлеба, сверток со смертным - чистое белье, новые кожаные тапки да платочки - и, неистово крестясь и яростно матерясь последними словами, сиганула в подпол, где на случай войны и пожара у ней стояли старенькая кровать, стол и табурет.
     Врассыпную бежали от разгорающегося пожара пацаны, возглавляемые Димоном. Срываясь на визг, лаяли испуганные собаки.
     
     От грохота и шума проснулся и Максимыч, глянул - пожар, смекнул, что на горяевском участке вроде горит, ёкнуло сердце - бросился в баню - нет Лукьяныча. Суетливо надел штаны, рубаху, рванул туда, к пожару. Вокруг уже суетились, причитая, бабы, мужики вызвонили пожарников, пытаясь ведрами что-то залить, чтобы огонь не полыхнул дальше.
     Всхлипывал рядом испуганный Димон, рассказывая, что дядя Боря подарил им красивую коробку с фейерверком, вот решили попробовать, а дядя Боря сказал: " Идите туда, на горяевский, там и пускайте". Вот и запустили. Бабы возмущались: " Ладно, ребятишки не пострадали".
      Скорее нутром почуял Максимыч, заорал:
     - Лукьяныч! Герман! Ты где? - Бросился к сараю, Димон крикнул:
     - А дядька Лукьяныч за сараем лежит, он выскочить успел.
     Максимыч забежал за сарай, пламя совсем рядом. А Герман лежит, ртом воздух глотает, глаза обожженные. Стонет.
     - Живой, Лукьяныч, слышь, это самое, сейчас я тебя оттащу, что ж ты такой тяжелый.
     Подскочил ещё один мужик из деревенских, вдвоем перенесли Лукьяныча подальше от сарая.
     - Лукьяныч, ты, это самое, погоди, слышь... ты потерпи... У меня сын доктором работает, мы тебя вылечим, слышь, Лукьяныч, погоди, потерпи, не уходи...
      Сначала кричал, потом все тише говорил Максимыч, потому как понял, что слушать его некому. И такая обида взяла - ну что ж такое! Только человек подниматься на ноги начал, и вот опять беда... Словно жизнь крест на нем поставила, а за что? Заскрипел зубами, тихо завыл от бессилия и жалости.
     Прибывшая "Скорая помощь" развернулась и уехала, велев вызывать труповозку.
     
     Словно во сне безрезультатно ходил Максимыч по разным кабинетам, пытаясь доказать, что умерший человек имел имя. Потом вспомнил про общую с Любаней сберкнижку, снял с неё все, что было, разложил в конверты и купил Герману Лукьянычу свидетельство о смерти. А хоронили все ж на общем кладбище - где же на нормальные похороны-то взять было...
     На поминки всех позвал, кого знал в селе. Словно самого близкого человека потерял. Бабы помогли - пироги состряпали, посидели, помянули.
     На поминках вдруг Димон и ляпнул:
     - Там в сарае много таких фейерверков было в коробках...
     Максимыч встал, подошел к Борьке и со всему маху вмазал по поросячьей роже:
      - Сволочь! Ты ж Лукьяныча убил.
     - А какого рожна он в сарай полез?
     - А ты соображалку включи - жил он там, разве не так? Да и вообще, а если бы не Лукьяныч - ведь и пацаны пострадать могли. Как у тебя наглости хватило на поминки явиться? Пошел отсюда, мразь.
     Под общее молчание ушел Борька, видно было - затаил злобу на Максимыча.
     
     Ночью Максимыч долго не спал, ворочался. Все казалось, сейчас подойдет он к бане, а там Лукьяныч... попарятся, кваску выпьют, о политике поспорят...Надюшку помянут.
     Уснул под самое утро.
     А проснулся от шума подъехавшего автомобиля. Глянул и обомлел:
      Из иномарки вылезла Любаня. Следом какой-то мужик с толстой золотой цепью на шее вытащил три большие сумки и что-то яркое, мягкое, знакомое. Оставил около Любани, сел в авто, развернулся и уехал.
     Максимыч вышел навстречу жене:
     
     - Ты?
     - Я.
     Помолчали. Максимыч взял сумки, " самовариху" - вот что он увидел знакомое-то.
     - Ну, проходи, гостьей будешь.
     Зашли в дом. Любаня села у стола, по привычке провела по клеенке ладонью, смахивая невидимые крошки.
     -Не выгонишь?
     -С ума сошла?
     - Сошла... да не я. Наталья мужа нового нашла. Лишней я стала. Вот договорились с Александром, чтобы мы с тобой в коттедже этом пожили вместе.
     - Понятно... Не нужна стала мать.
     Любаня сморщилась, закрыла глаза руками и заплакала.
     - Как дальше жить-то, Максимыч, что же нам делать? Ведь все для них отдавали. Все...
     - А вот и не надо было все отдавать. Ничего, Любаня, в следующий раз умнее будем
     Та подняла на мужа удивленные глаза: " В какой это следующий раз?".
     -Так мы ж потом, это самое, снова на земле появимся. Вот тогда и думать научимся. А сейчас...Руки есть, ноги есть, выкарабкаемся.
     Максимыч сбегал в комнату, усадил на самовар старенькую, но все ещё яркую, весело улыбающуюся куклу-"самовариху":
     - Что ж, Любаня, давай будем обживаться. Ты вещи свои раскладывай, а я тебе ушицы согрею.
     Они пили водку, ели уху, Максимыч гладил Любаню по плечу, успокаивая, объясняя, что это все ерунда - проживем. Вырвемся, все по местам расставим. Вдвоем со всеми бедами справимся.
     Вечером сидели на крыльце:
     -Красиво здесь. Тихо, пахнет как хорошо...
     -А помнишь, Любаня, я тебя на сеновал все звал, а ты мне - да чем делать-то?
     Любовь Ефимовна махнула рукой:
     - Охальник ты, Геннадий, как был охальник, так и остался ...
     Засмеялась, закрыв рот ладошкой, смешная такая привычка - общежитская, никак от неё избавить Любаню не мог.
     Глянул на жену, улыбнулся, как раньше, в молодости и как раньше сказал:
     - Тащи, Любаня, самовар. Будем чай пить.
      Потом они долго пили чай с ароматными смородиновыми листьями,ели привезенные Любаней вкусные пирожки с капустой и думали о том, что не все в этой жизни измеряется деньгами. Как же им не хватало друг друга все последние годы...
  
  
   Толстиков Н.А. Суди Бог
  
   рассказ 1
   Лука опять перся, как с гранатой под танк. Какая уж местная язва придумала такое сравнение, но была она все-таки права не в бровь, а в глаз: одень на Луку вместо закопченной грязной "робы" драную солдатскую форму - и наезжай на него кинокамерой на здоровье, никаких актеров не надо!
   Улочка сбегала круто под горку, и кривые, колесом, ноги мужика не справлялись со стремительным спуском, все норовили за что-нибудь зацепиться - Лука, пролетев ныром, пропадал во взметнувшемся облаке пыли. Скрежеща зубами, он долго раскачивался на четвереньках, пытаясь подняться, наконец, ему удавалось сесть на задницу. Ворочая очумело белками глаз, резко выделявшимися на черном, в несмываемой угольной гари лице, он угрозливо мычал. Встав на ноги, мотая безвольно из стороны в сторону осыпанною щедрою сединою башкой, Лука правую руку держал за спиной вытянутою, зажав мертвой хваткой в ней горлышко посудины, чудом сберегаемой при падениях.
   Таким макаром Лука добирался до крайних, стоявших друг напротив друга на речном берегу домов и, прежде чем вильнуть к своему и ввалиться бесчувственным кулем в калитку, поворачивался к соседнему. В полубезумных остекленелых глазах мужика вдруг проскальзывало вполне осмысленное выражение, злое и ехидное; Лука, вытанцовывая на кривых своих ногах, поворачивался и выставлял на обозрение соседу тощее гузно и ,довольно гогоча, хлопал по нему ладонью.
   - Послал же черт и родню и соседей! - Иван Никанорыч Худяков солено ругался и захлопывал окошко. Мог бы сделать это раньше и цыгарку, не досмолив, бросить, но ретироваться и перед кем! Еще подумает, что струсил...
   Лука появился на Старой улице не так давно. Еще жива была полоумная бабка Зоя, как оказалось, его родная мать; до пятидесяти лет держала его за дорогую кровиночку, усыновив, Зоина бездетная сестра. Приемный же папаша после ее смерти присутствие Луки не вытерпел и дня, выгнал с треском, вдобавок чужую старуху привел. Лука тут и вспомнил про мамочку...
   Говорили, что он был когда-то красивым парнем, от девок не было отбою, но служить попал на подводную лодку и, когда возвернулся в форсистой морской форме, высокий, статный, выявилась одна закавыка. Девки, а пуще молодые разведенки ринулись к нему гурьбой; бабенки побойчее норовили затащить морячка в постель и...ждало их разочарование. Потом уж, много погодя, иная из самых страстных с нескрываемой застарелой обидой ругала его при встрече мудреным иностранным словом и поскольку не каждая это словцо могла правильно произнести - чаще вслед Луке летела такая похабщина, что он, бедный, горбился, старался вжать голову в плечи и пускался прочь да дальше чуть ли не бегом.
   Лука крепко пил, валялся под заборами, по-стариковски съежился, глубокие морщины грубо прорезали его лицо, в одной грязной "робе" ходил он в будни и в праздники, таким и прибился под крылышко к родной маме...
   Дом себе дед Ивана Никанорыча ставил хоть и возле самой реки, но на сухом взгорке, а вот свояк его, перевезя из деревни большущий пятистенок, взгромоздил его напротив худяковского прямехонько на "ключи": из кожи вон - лишь бы родственничка перещеголять.
   Прокатилось времечко; дом, теперь Ивана Никанорыча, в заботливых руках стоял себе по-прежнему, хозяин его "вагонкой" обшил и покрасил в нежный лазуревый цвет, а свояков пятистенок, подтачиваемый родниковой водичкой, исподоволь завалился на передние углы, будто набычился на ухоженного соседа; просел в нем пол, отчаянно дымили разщелившиеся печи, в пазах стен то и дело выползал куржак плесени. И в огороде, сколько бы ни сыпали на гряды песку, "ключи" неугомонно пробивались на поверхность.
   Запыхтишь тут завистливо и злобно на месте Луки, если еще и руки не из того места выросли. К тому же на отвалившемся от дома крылечке встретит сидящая на ступеньке и беззаботно напевающая полоумная мама Зоя:
   " Шел я лесом, видел чудо,
   Чудо, чудо, чудеса!
   Сидит девка на березе,
   Ж... шире колеса!"
   Кабы только это!
   ...Тетка Зоя в молодости была криклива и сварлива, а в зрелых годах - еще пуще.
   В соседские окна она могла кричать исступленно, неистово, до саднящей горло хрипоты, даром что и затворены они плотно, и супруги Худяковы сидят смиренно, зажав уши: высунься, начни лаяться - еще хуже будет.
   Вон, Зойка, ведьма ведьмой, космами растрепанными трясет, кричит на всю улицу:
   - У меня мужик на фронте честно голову сложил, а ты, фашист гребаный, в плену всю войну отсиживался, задницу немцу лизал!
   Иван Никанорыч , чтобы не слышать этих ранящих слов, еще крепче, чуть ли не до звона, давил ладонями на ушные раковины: знает, стерва, где больное, не зажившее с годами место, норовит ударить на раз, под дых.
   И досадил-то ничего: Зойкин сын, оболтус Сашка, залез в огород, и словил его Иван Никанорыч, напихал ему, матерящемуся на чем свет стоит, крапивы в штаны. Потом было пожалел парня, время послевоенное, голодное, а тут началось...
   Сашка, почесывая место пониже спины, вышел на подмогу мамаше, принялся бухать камнями по воротам обидчика.
   Потом и пошло-поехало: чуть мама Зоя в ругань, так и сыночек примчится камнями ворота обстреливать. И тоже кричит вместе с мамашей:
   - Фашист!
   Худяков от еле сдерживаемой ярости скрипит зубами да сидит неподвижно, глядя в испуганно-молящие глаза супружницы. Может, и выскочил бы надрать мерзавцу уши, кабы не ходил отмечаться каждую неделю в отделение милиции как бывший военнопленный. Сдержался даже, когда Сашка, заманив к себе верного дворнягу Шарика, задушил его и с удавкой на шее выбросил посередь дороги перед худяковским домом...
   Отслужив в армии, недоросток Сашка поокреп, раздался в плечах, но росточком почти не прибавил. Камнями хоть, слава Богу, перестал соседу в ворота пулять , встретив на улице, воротил заносчиво в сторону рыло.
   Было с чего. Работать Сашка устроился в милицию: Худяков благодарил судьбу, что после смерти Сталина туда хоть отмечаться теперь ходить не надо - представить жутко, какие бы от Сашки козни претерпеть пришлось! Сосед лихо подкатывал к дому на потрепанном, с залатанным "шалашом" брезента газике, долго, надувшись, похаживал около машины, бахвалясь новенькой милицейской формой, и, уж когда мать опять лаялась с Худяковыми, показывался на крылечке, важно и выразительно прокашливался, и мама Зоя без промедления умолкала.
   Вызналось, конечно, потом, что Сашка состоял в милиции не ахти каким важным чином, всего лишь водителем, да и козлик его часто ломался, так что приходилось Сашке, сбросив китель и забыв про "фасон", задирать крышку капота и копаться в движке.
   Через это-то все и стряслось...
   Дочку, родившуюся слабой и болезненной, супруги Худяковы берегли и лелеяли, только что пушинки не сдували, да разве углядишь за пятилетним ребенком! Как она оказалась со своими игрушками в куче песка на дороге?.. И тут же Сашка возился с газиком , потом, видимо, на радостях, что починил, заскочил в кабину и почему-то дал задний ход.
   Навсегда, до смертного часа запечатлелось в памяти Ивана Никанорыча:и белокурые локоны, рассыпанные по личику дочки и быстро вязнущие в застывающей крови, и перемазанное песком и грязью синенькое платье на изуродованном тельце, и вскинутая тонкая ручонка с расставленной, будто для защиты. ладошкой. Хотелось верить, что в страшном сне нес он домой дочку с запрокинутой назад, как у подбитой птички, головкой, под высокими кладбищенскими елями видел свеженасыпанный маленький холмик. Помнил - в плену, когда несколько бедолаг, вместе с ним за попытку к бегству запертые в карцере, ждали расстрела, он, юнец еще, вдруг ощутил жгучее желание погладить ладонью по мягким волосенкам то ли дочку, то ли сына, не родившееся еще от него дитя и, когда сказал кому-то об этом, тот человек не удивился, лишь покачал согласно головою, сам страдая от последнего предсмертного и невыполнимого желания.
   После войны жена Клава таилась до поры, боялась сказать молодому мужу, что надорвалась на лесозаготовках, но, слава Богу, все обошлось...
   Очнулся от тяжкого кошмарного сна Иван Никанорыч в зале суда - Сашку оправдали: дескать, не чаял, как задавил, сам ребенок виноват. Худяков, взглянув на довольно ухмыляющееся лицо соседа, сдавленно простонал и выбежал из зала.
   "Нет, не будет он, гад, небо коптить да лыбиться!" Как рассчитаться с Сашкой, Ивану Никанорычу взбрело на ум сразу же.
   Тот, как ни в чем не бывало, по-прежнему подруливал на газике домой обедать и опять, задрав крышку капота у машины и выставив нетощий зад, ковырялся в моторе.
   Иван Никанорыч, поглядывая из окна на соседа, поглаживал приклад охотничьего ружья. Раньше, случалось, баловался в лесу по мелочи: тетерок пострелять, рябчиков. Ружье было еще барское, с гравировками, реквизированное покойным отцом-активистом из какого-то окрестного имения и без надобности провалявшееся на чердаке многие годы.
   Худяков нашел пару патронов, один, помеченный, с пулей-жаканом, заслал в правый ствол; левый зарядил патроном с картечью. Сухо-деловито клацнул затвор. Иван Никанорыч, чувствуя прихлынувшую к вискам кровь, напрягся, как перед прыжком; мушка промеж ружейных стволов, положенных на подоконник, плясала перед глазами. Вон он, широкий зад, вываленный из-под капота! Горячий жакан просадит Сашкино жирное тело насквозь и вышибет, расплещет по грязным машинным закоулкам его мозги!.. Иван Никанорыч по-детски крепко зажмурил глаза, но дрожащим непослушным пальцем спустил левый курок, вывертывая вбок, в сторону ружье и оглохнув совершенно от грохота выстрела.
   Он даже не слышал, как пронзительно, по- поросячьи, заверещал Сашка -видно, пара-тройка картечин все-таки влетела ему в задницу, - задрав дымящиеся стволы, повернулся, и елозя спиной по простенку, сполз на пол, невидяще уставясь на появившуюся на пороге горницы жену.
   Она стояла какое-то время непонимающе, потом с ревом повалилась к ногам мужа.
   2
   Худяков отправился "топтать зону", а Сашка, залечив ранения, женился вскоре. На преподавательнице.
   Стройная, с гладко зачесанными назад черными волосами, школяров она строжила почем зря, и на уроках у нее самые хулиганистые безмолвствовали, муха пролетит - слышно. Встречая родителей своих учеников, Раиса Яковлевна здоровалась свысока, задирая остренький носик и хмуря тоненькие над светлыми холодноватыми глазами выщипанные бровки.
   Уж как такую цацу улестил кривоногий опилыш или опенок, соседи крепко недоумевали.
   Сашку из "органов" вытурили за пьянство; где потом он только не работал: и городской бани начальником, и техником-озеленителем, и завхозом, и еще леший знает кем. Девки и молодые бабенки, ведая про его шабутной характер и совершенное смертоубийство - о задавленной худяковской девчушке в городке помнилось долго, старательно обегали, открещивались, как от нечистой силы. Ему бы век вековать в холостяках, кабы в соседнем доме не сняла комнату приезжая учительница.
   Сашка, приодевшись во все лучшее, с самым деловым видом, выразительно покашливая, забегал вдоль изгороди, то собираясь таскать дрова, то позвякивая пустыми ведрами. Учительница же, сидя у окна за проверкой тетрадей, носик свой востренький в Сашкину сторону не воротила, как и не существовало докучливого соседа вовсе. Тогда Сашка приволок домой из клуба, где последнее время труждался "оформителем", малюя на афишах названия фильмов, подрамники с холстами, расставил их в огороде и принялся, так сказать, за дело. Дескать, я вам, дорогая учительша, тоже не хухры-мухры, а гражданин с художественным вкусом.
   Раиса Яковлевна удостоила, наконец, Сашкины упражнения беглым взглядом из-под стеколышек очков, нахмурилась и вдруг окликнула его:
   - Мужчина, извините, но вы в слове допустили грубейшую ошибку!
   Сашка, отвернувшись от афиши, где с нарочитой сосредоточенностью выводил длинное название какого-то фильма, малость смешался от долгожданного внимания к себе:
   - Где?
   -Да вот там, там!
   Так, слово за слово, разговорились, и вскоре он, подкараулив, провожал учительницу от школы домой. Правда, не под ручку или же вовсе облапив за плечи, а подпрыгивая бестолково рядышком с ней, шагающей с независимым видом.
   Но на то слыл Сашка шалопутом! Заманив Раису Яковлевну в компанию, он сумел "накачать" ее, непривычную к местным дозам пития, до беспамятства и, утащив на веранду, совершил там свое дело. Вроде и слышал кто-то возмущенные крики, но сунуться в веранду побоялся:ну, еще связываться!
   Жить они стали, как все в городке. Сашка прохаживался со своей женщиной теперь не притрунивая следом, а подставив ей согнутую крендельком руку, старательно выпячивая пузцо, и не с мятой, как прежде, с перепою рожей, а прилизанный, чисто выбритый, слегка взбрызнутый одеколончиком.
   Через положенное время родилось дите - мальчик, и довольная баба Зоя, катая внука в коляске, даже перестала затевать свары с соседями.
   Обзаведясь семьей, Сашка посолиднел, пора - плешь по затылку расползлась, но страсти-страстишки остались прежними: злопыхать на земляков, вредничать им и, чтоб такое лучше удавалось, подзаправляться регулярно водочкой. Через нее, горючую, чуть не пропал...
   Жена, взяв с собой сына, уехала попроведать больную тетку. Сашка, почуяв волюшку, ушел в загул. Он и раньше-то несвободой особо не тяготился, а тут не один день кряду... Пробудившись среди ночи с пересохшим горлом и трещащей головой, Сашка кое-как добрел до стола, но в чайнике было пусто, ни капли и в ведрах на полавошнике, глоток же воды вперемешку со ржавчиной со дна перевернутого рукомойника жажду не утолил. Сцапав ведра, Сашка поплелся на колодец...
   Баба Зоя проснулась от холода: в неприкрытую дверь выдуло всю избу. Долго непонимающе шарила взглядом по горнице: свет включен, а сынка не видно. Встала, заглянула на кухню, сразу заметила пропажу ведер - утвари-то не лишка и, кутаясь в платок, вышла темным сенником на крыльцо.
   Ветер хлопал незапертой калиткой, крутил вихри поземки, злобно бросил пригорошню колючих снежинок бабе Зое в лицо. Она еще постояла на крыльце, покричала Сашку, продрогла, но все же сердце подсказало куда идти. Переметенную пургой тропинку к колодцу баба Зоя нашла без труда, хоть и ветер норовил свалить с ног, побрела, опираясь на батог, и вскоре увидела бугор посреди тропы, оказавшийся заметенным снегом Сашкой. Уж какая сила помогла старой матери затащить бесчувственного сына в дом: с виду не богатырь, но веса в нем - что в кабане порядочном . Баба Зоя, переводя дух, оставила его лежать на полу под порогом, завалить на кровать не было моченьки. Пооттирала еще снегом белое лицо, закоченелые руки и, когда Сашка замычал, устало привалилась к теплой стене русской печи...
   Утром Сашку отправили в больницу, и вернулся он оттуда без обеих кистей рук, ладно что ноги тогда обуты в валенки были - уцелели. Ему изготовили протезы, но он невзлюбил сразу эти искусственные руки, ходил, пряча в карманы культи, расщепленные до локтя, как у рака клешни. Сделался он слезливым, в компании в какой-нибудь кочегарке налезал широко распяленным ртом на стакан, лихо опрокидывал, перебросив потом порожний через плечо, чтоб мужики ловили, закусывал, черпая из миски ложкой, привязанной резиновой лентой к культе, и распускал нюни. Раньше мужики, зная его зловредный характер и "халявные" замашки, могли и по шее накласть, теперь же терпеливо сносили все от пьяневшего мгновенно Сашки - и то, как он бился головой и культями об стол, размазывая остатки немудреной закуски, и то, как поливал всех и вся матерными словами.
   "Сам, сам!.. Никто тебе не помогал!" - вслух не говорили, думали. И домой его доволакивали: хоть пуля в одно место дважды не бьет, да кто знает...
   Попрочухавшись, Сашка переключался на мать:
   - Зачем и спасла, дура старая?!
   Жена как-то подействовала на него, не растерялась, надоумила учиться в местной профшколе на бухгалтера, может, и свела сама. Сашка, вгрызаясь в гранит науки, стал попивать реже, ходил на занятия с полевой "командирской" сумкой на тоненьком ремешке через плечо. Правился и, как прежде, поднимая кверху, будто принюхиваясь, картофелину носа, пытался напустить на себя деловой вид; встречные же не подсмеивались, а жалостливо лишь отводили в сторону глаза...
   В свою "учебку" и обратно домой Сашка бродил через реку по шаткому узкому мостику. Летом речка пересыхала, превращалась в затянутый ряской и тиной ручей, но в половодье разлилась плесом до крайних домов на берегу, несла на стремнине льдины, коряги, доски, всякий мусор. Вода почти доставала хрупкую, ненадежную ленточку настила мостика, часто какая-нибудь кокора или льдина шаркала по ее низу, норовя разломать, унести за собою.
   Всякий такой удар приводил в восторг стайку мальчишек-первоклашек, повисших на еле держащихся перилах. Сашка еще издали приметил красную лыжную шапчонку сына, щуря глаза, ругнулся: куда бабы смотрят! Ребятишки все-таки увидели его раньше, потому как резко обернулись в его сторону и... что тут произошло - с визгом метнулись на берег и там бросились врассыпную. И тотчас до Сашкиного слуха донесся не то захлебывающийся крик, не то плач, очень знакомый. Сашка ускорил шаги, побежал, успев ухватить взглядом мелькнувшую из воды подле моста красную шапчонку. Он с протяжным воем бестолково забегал по настилу; шапчонка сына ярким пятном еще раз вынырнула из серой свинцовой воды. Парнишка даже вскинул руку, будто надеясь за что-нибудь ухватиться. Сашка, сбив брюхом хлипкие перила, бухнулся в воду, на мгновение оцепенев от жуткого холода, отчаянно забарахтался, вытолкнутый на поверхность, отплевываясь, жадно захватал ртом воздух. Сына больше не было видно. Вмиг намокшая одежда потянула ко дну, Сашка забил что есть мочи по воде своими культями, теряя силы и с ужасом понимая, что сыну-то помочь он ничем не сможет.
   Его успели вытащить живым прибежавшие на шум мужики: в речке в этом месте было не так глубоко.
   Весть о происшествии тотчас разнеслась по Городку.
   Иван Никанорыч, стоя у окна, смотрел на Сашкин дом, зябко подрагивая плечами. Когда он обернулся к окликнувшей его жене, на глазах его блеснули слезы.
   3
   Сашку и после гибели сына продолжало "добивать".
   Внезапно загуляла женушка Раиса Яковлевна. Всегда такая серьезная, недоступная, вся из себя, сняв черный траурный платок, стала она иногда приходить на уроки разрумянившаяся, с блестящими глазами, потом и в компашку гулящих родительниц- разведенок затесалась. Сашка ворчал, ругался, плакал - она его не слушала, поглядывала лишь из-под стекол очков насмешливо - презрительно. И он тихий сделался, плечи опустились, голова посивела - старик-стариком.
   Собрался он за советом к Раисиной тетке, единственной ее родне. Хотелось дорогой развеяться, поплакаться хоть кому-нибудь, мама Зоя мужских слез не терпела и не воспринимала. Но и тетка Раисы, восемьдесят с лишком, Сашку разочаровала и озадачила: "Будь мужиком!" - и весь сказ.
   "Пить, что ли, с ней вместе? - раздумывал всю обратную дорогу Сашка. - Дак ведь не будет, на стороне ей интересней.".
   Дома ожидало убийственное и презрительное сообщение мамы Зои:
   - Твоя-то цаца у "черных" навроде подстилки.
   Раиса уж не один раз не ночевала дома. Ее новые подружки-разведенки нацелились на бригаду горбоносых шабашников, в своих кепках-"аэродромах" приехавших строить коровник. Темпераментных "нацменов" бабенки разобрали по квартирам; Раиса Яковлевна приглянувшегося кавалера привести к бабе Зое на постой не посмела и, видимо, у кого-то из знакомок сняла уголок для ночей утехи и страсти.
   Сашка заметил их еще издали... Затаился за изгородью и разглядывал - она, без очков и оттого кажущаяся много моложе и красивее, легко шагала, облапленная за талию усатым смуглокожим красавцем, с радостным возбуждением смотрела на него и, похоже, ничего больше вокруг не замечала.
   Сашка, распаляясь яростью, тихо взвыл, но броситься на широкоплечего, мускулистого супостата не решился - плевком зашибет. Эх, юные б годы, силенок если маловато, так сгреб бы уразину! А теперь... Он тоскливо воззарился на свои культи: и штаны не расстегнуть без посторонней помощи.
   Раиса с ухажером свернули к домику одной из родительниц: там, наверное, было пристанище, а Сашка, скыркая гнилушками зубов, удрученно поплелся домой...
   Раиса совесть поимела: прослышав о возвращении муженька, пришла на другой вечер ночевать домой. Баба Зоя, оставляя супругов наедине, едва разминулась с невесткой в дверях, отправилась в гости к сестре. Раиса разделась, в легкой "ночнушке" забралась на кровати под одеяло и отвернулась к стене.
   " И тут чистенькой хочется быть, сволочи... И тогда не прозеворонила бы, так парень-то не потонул!"
   Сашка шустро, но бесшумно, по-тараканьи, подбежал к ней и как боксерскую тушу принялся молотить культями. Раиса кричала страшно, умоляла, но это его еще больше осатанило; содрав с жены сорочку, он и по безжизненному телу бил долго, до изнеможения, пока отшибленные культи не заныли.
   Ударив локтем по выключателю на стене, Сашка при свете взглянул на измолоченное тело с начинающими уже стынуть вытаращенными глазами и закушенным зубами языком, жалобно заскулил, руки и ноги сделались ватными от страха. Весь безумный дьявольский запал сгорел, Сашка трусливым нашкодившим щенком заметался по комнате. Нашел веревку, хотел сделать петлю, зубами начал вязать узел: искусственные руки куда-то запропастились. Ничего не получалось, да и Сашка особо не старался; бросив затею, он захныкал, стараясь не глядеть в сторону кровати. Было жалко себя...
   4
   Спасскому монастырю под Городком досталось. В давние времена, в польско-литовское нашествие, его не смогли взять приступом разъяренные воровские рати; не в столь же отдаленные - коммунарские - без всякого штурма одолел его один местный ярый активист, свой русский, Никаха. В годах мужик, не безусый глупый парень, но бегал на полусогнутых с оравой городковских голодранцев за хмурыми сосредоточенными "чернышами", облаченными в кожаные тужурки, услужливо подсоблял им вытаскивать из монастырских храмов ценности; потом, клацая затвором винтовки, сгонял в телегу остатних, не сумевших по причине немощи уйти из обители монахов и вышагивал неторопливо, закинув "винтарь" на плечо, до ближнего леса, где бедняги навеки и упокоились.
   Когда погнали на Север раскулаченный люд, и Спасское стало пересылочной тюрьмой, Никаха уже сам похаживал в скрипучей блестящей коже и с наганом на боку, хозяйски поглядывал на обкорнанные, без крестов, главы собора, где за толстыми стенами страдали, томились и встречали свой последний час несчастные. Никаху подхалимы величали теперь Никанором Ивановичем или "товарищем Худяковым".
   Тут и случилось происшествие: кто-то из охранников, видимо, рассчитывая чем-либо поживиться, проник в маленькую церковку иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радосте" и пулей вылетел обратно:
   - Там Богородица на иконе плачет кровавыми слезами!
   - Заткнись, придурок! - Никаха грозно одернул трясущегося подчиненного и тут же приказал выкидать из церкви на двор все иконы.
   Скоро на паперть набросали их порядочную груду, Никаха, черкнув кресалом, подпалил ее и даже спокойно прикурил от заплясавшего по древнему лику огонька: "Смотрите, сыкуны, как надо!"
   Пламя вмиг опряло все: в жутком полыхаюшем костре корежились, обугливались, пропадали то суровые, то благостные святые лики; кучка Никахиных приспешников, прикрываясь локтями, испуганно отпрянула от огня; из собора, где кто-то из узников сквозь узкое, как бойница, окно разглядел творившееся святотатство, донесся горестным стоном многоголосый плач. Никаха, похаживая возле теплины и подпинывая головешки, вдруг хлопнул ладонью себя по шее, будто комара придавил - из взметнувшегося снопа искр одна, видать, ожгла его; он, оскалив зубы в недоброй ухмылке, засмеялся.
   Что творилось в закопченной его душе - кто ведает?..
   Странная эта ухмылка уродовала потом Никахину рожу чаще и чаще; стал он заговариваться, дальше - больше, родную избу пытался запалить. В конце тридцатых Спасское превратили в юдоль для умалишенных, и Никаха оказался в их числе...
   Иван Никанорыч помнил каким видел отца в начале войны перед своей отправкой на фронт... В монастырском дворе санитар указал ему на кучку людей в одинаковой мешковатой одежде, слоняющихся бесцельно в загородке, обнесенной сеткой.
   - Никаха!
   Но никто не отозвался санитару, и тогда он, ражий детина, шагнув в загородку, выхватил оттуда невзрачного, стриженного под "ежик" мужичка, цепляя за ворот, подвел его к Ивану. Мужичонка с морщинистого лица по-рачьи пучил глаза, но как-то пусто глядел перед собой, будто ничего не видел, и то ли мычал, то ли просто шлепал толстыми губами. Иван с некоторым даже трудом узнал в нем отца: как Никаху сюда посадили, сын не проведывал его. И так ровесники дразнили дураковым отродьем, а старухи плевались Ваньке вслед: "Иродово семя!". Отца еще первое время спроваживали домой, но он неизменно вытворял что-нибудь "веселенькое" и теперь в дурдоме прописался на постоянно. Он тоже не признал сынка:
   - Ты из какой деревни? Где-то я тебя видал?
   Никаха скрюченной ладошкой цапнул Ивана по щеке. Тот отпрянул, а отец захохотал.
   - Я проститься пришел, на войну отправляют. - Иван, вжимая голову в плечи, отвел глаза в сторону. Мать заставила - чуть не добавил , но прикусил язык: хоть дурак, а вдруг поймет. Никаха резко оборвал смешок, спросил, ни к селу ни к городу, про одного бывшего активиста - своего растоварища:
   - В тюрьму забрали, - ответил Иван. - Враг народа.
   Спросил про другого - того, по слухам, расстреляли.
   - Вот видишь, а я здесь живой! - шепнул он быстро на ухо Ивану, упирая на слово "здесь", и кивнул на приоткрытые ворота: - А там бы мне - каюк! Спасся я!
   Иван изумленно смотрел на отца: показалось, что рядом совершенно здоровый человек, прежний - взгляд осмысленный, испытующе-хитроватый, да и говорил отец без ужимок и подхихикивания. Но, кажется, тогда Ванюха все-таки ошибся: отец внезапно захохотал да и еще принялся часто креститься на обезглавленный им же собор:
   - Спасся, спасся! Ха-ха-ха! - затараторил, будто считалочку.
   Подошел верзила-санитар, мигнул: мол, прощайтесь, постоял немного и опять за ворот потащил приплясывающего Никаху в загородку. Иван, уходя, оглядываться не стал, не думал, что видит отца последний раз...
   ... Кавалерийскую часть, состоящую из новобранцев, бросили в прорыв; это был для Ивана первый и последний бой. Оружие - у одного взвода шашки, у другого - просто палки, и так через раз. Батог Ванька выбирал поувесистей: испытаем, крепка ли у немчуры башка?!
   Вместо пехотной цепи в поле навстречу разворачивающейся в атаку сотне из перелеска выскочила одинокая мотоциклетка, протрещала парой длинных очередей из пулемета и юркнула обратно.
   Конная лава вытаптывала поле; Иван, раскручивая над головой палку, разевал в крике рот, когда из ложбины впереди выкатились стальные коробки. Топот копыт, крики кавалеристов стремительно сближались с деловым рокотом танковых движков, лязгом гусениц; отворачивать было поздно.
   Иван успел заметить возле башни одной из коробок дымок - земля перед мордой коня вдруг взметнулась, черной тяжелой волной ударила Ивану в лицо, ослепительный огонь, наверное, выжег глаза, грохота разрыва Иван, вырванный неведомой силищей из седла, уже не слышал...
   Он очнулся от звона в ушах, сел, потряхивая головой, и с испугом, с омерзением попытался отодвинуть свое враз занывшее всеми косточками тело от полураздавленной, забрызгавшей все вокруг кровью, лошадиной туши. Оперся об землю ладонью и тотчас отдернул ее, словно обжегся: четкий след траков танковой гусеницы отпечатался всего в нескольких вершках.... Что-то острое ткнулось в шею - Иван, повернув голову, сначала увидел сизую сталь широкого штыка и, подняв глаза, немца, кивавшего: вставай , рус!
   Со всего поля согнали малую кучку уцелевших бедолаг, повели и вскоре втолкнули в длинную колонну военнопленных.
   Иван в лагере с голодухи чуть не помер, больного его едва не пристрелили, за попытку побега в расход только что не "расписали" - Бог уберег, а потом и вовсе увезли куда-то через всю Германию.
   Эх, на родной дом хоть бы одним глазком глянуть!
   И когда однажды в фольварк, где Ванюха молол зерно на мельнице, вкатили танки с белыми звездами на броне и солдатами-неграми, и хозяин - толстый добродушный бауэр-мельник предложил остаться: " Рус Иван, тебе дома капут, колхоз, Сибир!", Иван отрицательно помотал головой - теперь хоть ползком, но к дому. Как ползком и получилось, через пяток лет, через советский лагерь, куда отправился, едва попал к своим. И потом - надолго клеймо...
   Никаха сына не дождался. Говорили, что перед концом войны он из тихопомешанного сделался буйным, никакими мерами не могли его утихомирить и засунули в палату-изолятор для таких же бесноватых, что размещалась в стенах Спасского собора. Там Никаха долго не наобретался, разбил башку об стену или помог ему кто...
   Иван Никанорыч заходил в недавно открытую церковку иконы Божией Матери "Всех Скорбящих Радосте" все чаще: поставить свечку, помянуть усопших, неумело и робко перекреститься. Выйдя потом на паперть перед храмом, где когда-то отец его палил костер из икон, он стоял и разглядывал щербатые стены Спасского собора и пенял отцу, будто живому: "Мало сам взбесился и жизнь свою загубил, так и мне довелось кровавых сопель на кулак потереть вволюшку! За тебя в наказание!".
   Всем за помин души свечи ставил, только не ему.
   5
   Лука ненадолго пережил свою мать. Оставшись один, он сунулся было обратно к приемному отцу, но тот, крепкий еще старикан, уже обзавелся новой старушонкой, приемыша, которому когда-то, уступив уговорам жены, дал и отчество и фамилию, безжалостно турнул. Так и не полюбил неродное, просто терпел годами блажь супружницы. Лука прежде отвечал тем же, и с кулаками лез, но тут побитым кобелишкой покорно поплелся в холодный нетопленый дом , где и завалился на кровать во всей своей грязной рабочей одежде.
   Раньше, упившись, Лука всеми возможными способами передвижения, хоть по-пластунски, ползком, упорно норовил добраться до дому, где ждала его пусть и полоумная мама Зоя; теперь же, когда стремиться стало не к кому, недвижный Лука валялся где попало. Менты его не трогала - нечего взять, шпанята в карманах не шмонали - все равно пусто, и добропорядочные граждане аккуратно обходили сторонкой - проспится и убредет преспокойно в свою кочегарку. Летом к нему не прикасались, но когда подмерзло и закружились густым роем "белые мухи", Луку прохожие тормошили и старались направить к дому.
   Однажды Иван Никанорыч едва не споткнулся об него, лежащего возле тропки и уже присыпанного снежком, прошел бы мимо, но - дух не дал! - вернулся, запотаптывался около, с нарочитым небрежением окликивая: "Эй, ты! Хозяйство отморозишь!". Лука не издал в ответ ни звука, пришлось его тормошить, а поскольку он лыка не вязал, лишь бессмысленно таращил "зенки", и тащить. Как нарочно, не подвернулось ни одного прохожего, кому бы можно было передоверить эту почетную миссию. А, может, и лучше, что никто не видел.
   Иван Никанорыч волок Луку и ругался: "Жизнь вот так прожить - врагу не пожелаешь! Обморозишься же, дурак, будешь вдобавок и уродом, как братец твой Сашка- клешнятый, ни дна б ему ни покрышки! Околел, говорят, в тюряге - туда ему и дорога!"
   Лука был грубовато доставлен по месту назначения.
   Потом, в лютые крещенские морозы, тоже "притрелеванный" в свое нетопленное жилище кем-то из сердобольных земляков, окочурился.
   Опустевший дом до весенней капели пугающе угрюмо пялил на соседа бельма затянутых куржаком окон; на хату положили глаз шустрые горсоветовские клерки: наследников не осталось - приемный отец Луки, не совладав с новой старушонкой, тоже преставился, наследство через положенный срок пойдет в "казну", и за сущие гроши, не упусти момента, можно дачку нехудую отхватить.
   Но претендент неожиданно вытаял...
   Иван Никанорыч из окна увидел, что в палисаднике соседнего дома бродит какой-то незнакомый сгорбленный старик с обметанной редким белым пухом головой. Вот он споткнулся раз- другой обо что-то: видать, подслеповат, прижался лбом к углу дома, плечи мелко затряслись.
   "Эко, вроде плачет!" - присвистнул удивленно Иван Никанорыч и... перекрестился. Так-то стеснялся, даже самого себя, и в церкви, поставив свечку, крестился торопливо, украдкой, а тут поневоле пальцы сами сложились в щепоть. Незнакомец старик, вскинув руки, ровно оглаживая, провел ими по венцам сруба; рукава фуфаечки задрались, и Худяков вместо кистей увидел расщепленные страшные рачьи клешни.
   Сашка!
   Мало того, он, отерев рукавом мокрые глаза, заковылял через дорогу. Иван Никанорыч и спрятаться не успел, словно пристыл окаменело к стулику у окна; Сашка его, даром и подслеповатый, все равно заметил.
   - Дорогие мои соседушки, родственнички мои, Иван Никанорыч да Клавдия Ивановна! Слыхал, что вы еще живы-здоровы, откликнитесь! - Сашка говорил елейно, ласково, плаксиво морщил и без того ссохшееся с кулачок, желтое как лимон, личико.
   Худяков удивлялся теперь, что такой гад может вежливо и уважительно разговаривать; потом вспомнил, что не слыхивал Сашкиной речи еще с его юношеских лет и выражения там были - святых выноси, недаром уши затыкал, а впоследствии Сашка при встрече молча и горделиво воротил в сторону рыло.
   Как было не выйти , приманенному таким обращением, из дому: завороженный Иван Никанорыч, медленно переставляя ноги, чувствовал себя сурком перед пастью змеюки.
   Сосед новоявленный, размазав сопли, полез целоваться, попытался облапить своими клешнями, но Худяков брезгливо отстранился. Сашку это нисколько не смутило, предполагая что в гости его вряд ли пригласят, он пристроился на лавочке у забора.
   - Ох, ножки мои, ноженьки!.. - застонал он. - Сколь мне перенести пришлось, век свободы не видать, фраером буду, одним и дожил, домотал срок, что мечтал - помирать так дома!.. Только живым-то в землю не запихаешься прежде времени. А дом-от козлы горсоветовские присвоить хотят, вон, и бумажкой с печатью дверь заляпали. Дом мой родной! У матери, видно, "крыша" совсем съехала, раз придурку этому Луке его подписала. Я сунулся сегодня в горсовет, а мне там заявляют: никакой он, мол, тебе не брат, родители, согласно документикам, у вас разные. В суд, говорят, подавай, коли свидетелей сыщешь, докажут если родство, то ладно. Но дело тухлое - да последняя моя надежда. Вот вы с бабой-то своей про все в нашей родове ведаете, кроме вас некому, выступили бы в суде, замолвили словечко! Родня ведь, не чужие мы. А?! Неохота век свой в богадельне средь "урок" кончать, и так до печенок "казенный" дом меня достал!
   Сашка талдычил дальше и дальше - какой он разговорчивый, когда приперло, оказался. Иван Никанорович, приходя после нежданной - негаданной встречи в себя, ощутил, как застарелая, казалось порою уж и забытая боль ворохнулась в сердце, стала нестерпимо распирать его.
   Худяков встал с лавки и грубо прервал Сашкину воркотню:
   - А хоть бы ты и сдох в "казенном" доме, глядишь, не пригорбатился бы у нас воздух портить!
   Сашка подавился на полуслове; Иван Никанорыч уже прикрывал за собой калитку, когда он разразился диким матом, наклонился и стал судорожно шарить в траве своими культями. Худяков усмехнулся: "Теперь ты такой, какой есть!" и задвинул засов.
   Сашка, видимо, все-таки нашел камень, но то ли булыжник из его "клешни" выскользнул, то ли не решился им по воротам запустить, только взвыл, запричитал слезно:
   - Иван Никанорыч, дорогой, прости меня, дурака! Не дай погибнуть! Не подсобишь если, руки на себя наложу! Прости!
   Он даже ослаб в коленках, упал в грязь на дороге - видел подошедший опять к окну Худяков - и так, ползком, обессилев, убрался в свой двор и там затих где-то.
   Иван Никанорыч всю ночь не мог уснуть, повалявшись с боку на бок, вставал, курил на крыльце, глазел на звезды. "Как земля такую пакость на себе носит?! - вздыхал и сокрушался он. - И вроде бы бьет и мает ее, эту пакость, по жизни и мучит, но истребить ее вовсе не может. Почему так?...Но мне ли, человеку, судить.".
   Чуть свет Иван Никанорыч убрел в монастырь. Возле церкви иконы Божией Матери "Всех Скорбящих Радосте" всякий хлам, груды битого кирпича, мусор убрали - Худяков сюда приноровился ходить подсоблять трудникам, теперь не только по воскресеньям забегал в храм свечку поставить. Взялись и вокруг облупленной, с карминно-красными пятнами выветренного кирпича громадины Спасского собора чистоту и порядок наводить.
   В ранний час даже сторож дрых, его собака затявкала, но узнав частого посетителя, дружелюбно завиляла хвостом. Иван Никанорыч, взяв из потайного места лом, принялся яростно долбить кирпичный завал прямо пред вратами храма: хотелось забыться, утишить все взбаламученное в душе внезапным вторжением в устоявшуюся тихую жизнь давно похороненного Сашки . И, может, преодолеть растерянность. Ведь когда тот, стоя на коленках, умолял заполошно , плакал, все-таки что-то дрогнуло в Худякове, хоть он сейчас и не старался вспоминать об этом.
   Скоро он устал, взмок, вдаривая железным "карандашиком", пусть и овевало утренней прохладой, огляделся куда бы примоститься, и, увидев приоткрытые, обитые листами заржавленного железа, врата храма, решился туда зайти. Сколько уж тут мимо не ходил в церковь, не работал рядом, а заглянуть внутрь собора, где отец-безбожник в припадке сумасшествия разбил об стену свою непутевую голову, страшился.
   В храме с забитыми досками окнами было сумрачно, шаги гулко отдавались под высокими сводами, как ни старался Иван Никанорыч тише, осторожнее ступать по каменному полу. Весь собор внутри был наглухо, плотно заштукатурен, стены по низу вымазаны краской и пестрели всякими скабрезными, выцарапанными недоумками, надписями.
   Худяков поморщился, взглянул вверх, туда, где ближе к куполу в верхний ярус незаколоченных окон лились лучи восходящего солнца, и обомлел: из-под свода смотрели на него пристально проницательные, бездонной глубины глаза Спаса Всемилостивого. Видно, недавно толстый пласт штукатурки обвалился, явив фреску; осколки его хрустели на полу под ногами попятившегося и торопливо крестящегося Ивана Никанорыча.
   - Вот оно, вот оно... - бормотал Худяков. - Кто наказует - тот и милует...
   Под вечер, подходя к дому, он обстоятельно обшарил взглядом Сашкино подворье: уж не вздернулся ли где, сердешный, как обещал. Не высмотрев ничего худого, Иван Никанорыч вздохнул: ладно, подтвержу родство Сашки с Лукой, будь что будет . Бог ему судья.
  
  
   Шульц КАК РАССУЖДАЛ ШУЛЬЦ?
  
   Крупный мужчина, которого Егор не рассмотрел, грубо разрушил идиллию, схватив девушку в охапку. Куст розмарина, листок которого та собралась сорвать, чтобы насладиться задорным запахом, качнулся вслед. Наверное, она вскрикнула от неожиданности, но разве на таком расстоянии услышишь? Нападающий мгновенно, быстрее паука из 'Цокотухи', уволок жертву за угол дома. Краткое мгновение Егор колебался - следить или бежать на помощь? Разум высказывался за первый вариант, как более правильный. Отсюда, с трубы котельной, обзор отличный, телеобъектив даст возможность сфотографировать напавшего во всех деталях, как только тот окажется на виду. Что это не член семьи, сомнений не было - в дом так грубо не приглашают!
   Но сердце победило в споре. Спускаться с тридцатиметровой трубы пришлось несколько минут. Затем - к намеченному дому, срезая углы по газонам. Дыхалка и ноги работали прекрасно, кратчайший маршрут в голове прорисовался автоматически - за столько-то лет утренних пробежек и закоулки не выучить? Егор нёсся, словно гепард, наклоняясь на поворотах, разве что не хвостом рулил, а кофр придерживал. Ну и сто километров, естественно, не развивал.
   Срезать угол, перемахнуть забор - и всё, до цели рукой подать. Однако не успел он добежать, совсем немного, но не успел! Из ворот с писком резины вывернулся джип. Егор снайперски поймал корму в объектив, нажал спуск - щелчки звучали, пока машина уходила прочь. Держа аппарат наизготовку, наш герой завернул во двор таинственного дома. Придумывать оправдания, на случай, если кто выйдет навстречу, он не стал - понадеялся на экспромт.
   По бетонной отмостке, прижимаясь плечом к стене, фотограф обогнул дом. Егор доверял ногам, обутым в кроссовки, смотрел по сторонам, а не вниз. Поэтому сразу опознал розмарин, где стояла девушка, и шпалеру барбариса, откуда выскочил похититель. Прозрачно-розовый шарфик сиротливо свисал с шипастой веточки. Аппарат клацнул, фиксируя картину. Егор сунул шёлковую полоску в карман, поднялся на ступеньки. Позвонил, постучал, поколотил кулаком, усиливая просьбу - молчание. Открыл дверь. Протёр подошвы на щетинистом коврике. Двинулся вперёд.
   Вилла пустовала. Или коттедж? Егор не видел различия в титулах 'новорусских' домов. Небрежно заброшенная покрывалом постель и конфетные обёртки отчётливо говорили о вкусах хозяйки, но умалчивали о личности. Скверно. А вот фотографии, обильно развешанные по стенам, портрет и дипломы утверждали - здесь живёт Лодыгин.
   К огорчению Егора, знал этого типа и он. Наш герой глянул в окно, потом на часы. Семь утра. Улица выглядела пустынной. Прикрыв ворота, чтобы не соблазнять случайных воров, фотограф-сыщик припустил к отделению милиции.
   - Человека похитили, - громко заявил он, пройдя к дежурному, - я сам видел. В доме Лодыгина. Заявление - вот!
   - Егор, а не пошёл бы ты на... хутор, бабочек ловить, - отмахнулся лейтенант, - сыскарь хренов! Вали в свой театр, тут и без сопливых скользко.
   +++
   - Заявление не приняли, к начальнику горотдела не пустили, - жаловался Егор в прокуратуре, - обозвали придурком...
   Девочке-юристу синий мундир совершенно не шёл. На лбу ни единой морщинки, зато в глазах - вселенская усталость. 'Можно подумать, ты создавала мир, - подумалось Егору, - если так утомилась'. Он понял неуспех похода за справедливостью, когда девочка выдала ответ:
   - Жалоба? В приёмной подайте через секретаря. Ой, только вот не надо кричать! Вас послушать, так у нас всех похищают! Смотрите, какой ревнивец! Вернется ваша подружка, нагуляется, с кем хочет, и сама придёт. Не подруга? Тем более! Не надо вторгаться в чужую жизнь, это уголовно наказуемо - подсматривать!
   Егор вышел из кабинета, как оплёванный. В похищение не поверили, ещё и обвинили, якобы сам нарушил закон, как папарацци! Наш герой не знал, что синемундирная девочка старалась не совершать ошибок, поэтому в сомнительных случаях испрашивала совет у секретарши шефа. Та знала Егора и порекомендовала начинающему юристу звякнуть в милицию. В дежурной части ответили:
   - Лапкин? Заявление? Дурдом по нему плачет. Кого похитили, если ни имя, ни фамилии не знает? Кто он? Рабочий в театре оперетты. Не обзывал я его - правду сказал. Придурок и есть! Конченый!
   Лейтенант подробно аттестовал жалобщика так, что увлечение Егора - подъём на трубу центральной котельной для обзорных фотографий города - выглядело идиотизмом. Особенно, если знать, что мэрия позволила это только по письменному ходатайству российского союза фотографов-документалистов. А утренние пробежки зимой и летом в одних шортах, обливания водой - закалка, видите ли! Ладно, безвозмездная посадка декоративного кустарника в детдоме - дело благое, никто не спорит. Но зачем из него делать зелёные скульптуры? Два раза в месяц специально выстригать Зайца с Волком, Винни-Пуха и всех-всех-всех? Ну, и другое, по мелочи - типа, принципиально непьющий и некурящий, неженатый, а мужику тридцатник уже!
   Лейтенант благоразумно скрыл, что Егор уволен из милиции по коллективному доносу коллег. Патрульным не понравилось, что новый сотрудник проявлял беспощадность к обидчикам детей и животных. Зато помогал слегка подвыпившим добраться до дома, вместо того, чтобы сдать, куда надо. Перевели сержанта на исправление в вытрезвитель, а он и там начудил: требовал вносить в опись деньги, найденные у пьяных. Ну, в четыре рапорта его "ушли", как миленького, чтобы не позорил честь милиции!
   Рассказ оперативного дежурного убедил юриста прокуратуры - она переложила заведомую "телегу" в папочку для отказов, едва Егор вышел. Наш герой спешил - его обеденный перерыв заканчивался. Он проверил защёлку самоката, толкнулся ногой и на приличной скорости погнал к театру, лавируя среди пешеходов. Времени хватило сложить транспортное средство и доверить на хранение вахтерше, которая предупредила:
   - Директор Илью Ивановича вызвал и побранил. Тот тебя ищет. Бойся, Егорушка!
   В мастерской Егора встретил грязный мат:
   - Ты, б... отродье, опять за своё? Не суй нос, куда Фома х... не совал! Грамотей ё...! Кто их, кроме тебя, читает?
   +++
   Театральный художник тыкал пальцем в транспарант, ещё утром украшавший проспект, при этом изрыгал поток обсценной лексики, которому позавидовал бы пресловутый боцман из морских рассказов. Егор слушал, склонив голову, глядя на левое запястье. Прооравшись, художник перевёл дух, спросил тоном ниже:
   - Молчишь, козёл? Стукач, тварь, подонок! Сказать нечего?
   - Вы кричали три минуты двадцать секунд, - постучал по часам работник сцены, - а глянуть в словаре, да хоть в либретто, как пишется Монмартр? Думаю, полминуты хватило бы, - ошеломив художника, Егор повторил удар. - Эх, вы, Монматр! Запомните, театр позорить не дам.
   Художник в спину обозвал Егора 'чудаком на букву эм' и умчался жаловаться. Директор увольнять непьющего, но грамотного рабочего сцены, разумеется, не стал. А испорченный транспарант Илье простил - родственник же? Дальше день шёл без особенностей.
     
   Начался спектакль. Наш герой в редкие свободные минуты мысленно возвращался к встрече, что состоялась неделю назад. Тогда, исполняя поручение помрежа, он выбежал в фойе. И тут появилась ОНА.
   - Боже мой, как вы великолепны, - молвил Егор, - слов не найти, чтобы выразить восхищение... - и на шаг отступил в первую партерную дверь, освобождая проход по лестнице.
   У него и умысла не было никакого, всего лишь посторонился. И тут, как на грех, главный режиссер возник позади Егора. Да-да, Лодыгин, именно тот! Но кто тогда, за неделю вперёд, знал о сегодняшнем похищении ЕЁ из лодыгинского дома! Вслед за появлением вальяжного толстопуза - произошли два события. Девушка склонила головку, отмечая рыцарство молодого человека, и чуть подобрала подол вечернего платья, чтобы взойти по ступеням. А режиссёр толкнул рабочего сцены, загородившего ему проход. Сильно, в спину - так, что тот споткнулся и упал под ноги красавице, рукой наступив на подол.
   - Вы что? - Отшатнулась девушка, слыша треск где-то надорванного шва.
   - Простите, я нечаянно!
   - Ты что здесь шарашишься, балбес? Зрителя пугаешь, - зарычал главреж, резвым козликом скакнув и подхватив локоток красавицы, - твоё место за сценой!
   Девушка не сразу соотнесла эти слова с обликом Егора. Рабочий сцены - в тёмном костюме, галстуке и белой рубахе? Не каждый служащий так в контору одевается. Лодыгин, человек опытный, жестоко пояснил, дезавуируя конкурента навсегда:
   - Голубушка, не обращайте внимания! Это подсобник, от работы отлынить решил. А ну, на место! Спектакль в разгаре, а ты? Пшёл, пшёл, бездельник... Разрешите вам помочь, милая? Я ведь тут, в некотором роде... - и главреж представился полностью, со всеми регалиями.
   Интерес во взгляде девушки сменился пренебрежением к ничтожному подсобному работнику. Она отвернулась, внимая словам старого ловеласа. А тот, постельно тестировавший молоденьких актрис, включил отработанные штампы - обольщение набирало ход. Что мог рабочий сцены Егор Лапкин? Только беспомощно испепелить взглядом чудовище, окатившего его помоями социального неравенства.
     
   Неприязнь к талантливому режиссеру, но безусловному подонку, тогда полыхнула напалмом. Всплеснулась и сейчас. Собственно, любой человек, очутись на месте Лапкина, сто раз бы подумал - на черта лезть не в своё дело? Добро бы сестра, невеста, жена, дочь, даже племянница или любовница похищена - тут понятно, без выбора пойдёшь штурмовать милицию с прокуратурой. "Её похитили! Её надо спасать, - убедил себя Егор и тут же пристрастно оспорил, - но девушка пренебрегла мной ради дешёвого престижа, чтобы покрутить со знаменитостью. Оно мне надо?"
   Почему упирался наш герой, зачем спорил с собой? Ведь знал, знал с детдома - когда жизнь "бьёт ключом", то часто попадает по твоей голове. Так чего бы не жить "премудрым пискарём", ставить личный покой - прежде всего? Егор скрипнул зубами: "Она спала с ним. Да, обидно!" Но что-то мешало ему забыть о похищении. Может, совесть? Которая изначально присуща всем, да вот многие такой рудимент с лёгкостью удаляют, едва он "воспаляется"? Словно нарочно, на арьерсцене появился главный режиссёр. Егор шмыгнул в кулисы - не хотелось здороваться с подонком. Лодыгин пропыхтел мимо, жалуясь по мобильнику:
   - Вернулся - её след простыл... Плевать на неё, а вот Федю оглушили и в гараже заперли? Ничего не украли, он проверил...
   Егор попытался дослушать странный разговор Лодыгина. Не удалось - лестничный пролёт слишком открыт для взгляда сверху. Тогда наш герой вернулся в боковой карман сцены, там шагнул на штанкетный подъём, вознёс себя до верхней рабочей галереи и шмыгнул в старый воздуховод. Его квадратная труба проходила над кабинетами, а вытяжная вентиляция, сделанная в подвесных потолках, прекрасно проводила голоса. Егор узнал это, когда ловил сбежавшую кошку, введённую Лодыгиным в авангардную постановку.
   - Степан Иванович, я и перепихнуться не успел! Да, припёрлась, мол, переночевать негде... Я губу раскатал, а она - ни в какую! Две ночи продинамила... Да, боюсь. Конкуренты, чтоб компромат... Тут, знаешь, какие суммы на кону! Юнеско, да... Нет, ты лучше сам.. Тут? Не подслушают!
   +++
   Необычный разговор! Занятый делом рабочий сцены всё же проследил за Лодыгиным. Тот не покидал кабинет. Неизвестный Степан Иванович не объявлялся. Спектакль, наконец, кончился. Зрители, затем разгримированные актеры с цветами - разъехались и разошлись. Уборщицы торопливо уничтожили следы представления. Подсобники закончили свои дела, распрощались. Егор свернул за угол здания, спрятался в тени контрфорса, под карниз второго этажа, опоясавший театр. Так ни сверху, ни спереди его никто не видел. Скоро прошумел и скрипнул тормозами автомобиль. Незнакомец представился сторожу Степаном Ивановичем, прошёл в театр.
   "Пора, - скомандовал себе Егор, открывая известный только ему лаз в техническое подполье, - догоню через сцену". Экономя время, он не стал закрывать дверку, просто вжал в проём. На четвереньках добрался к внутренней двери. На миг включил подсветку фотоаппарата, сориентировался, обогнул плунжер сцены, установил стремянку к запасному люку. Приоткрыл, подождал. Зал таинственно молчал, а запах кулис вносил романтичность. Егор поверил тишине, собрался вылезать на галерею, но голос Лодыгина наполнил зрительный зал:
   - Здесь потолкуем. Степан Иванович, умоляю, выведи меня за скобки, не впутывай! Знать бы, что она дочка Поливанова, да разве бы я к ней подошёл. Между нами, - главреж фамильярно 'тыкал' спутнику, ведя того за рукав, усаживая рядом, в первом ряду, - ведь та ещё сучонка, эта Лиана! Зараза, припёрлась к порядочному человеку от папашки прятаться!
   "Ты, и порядочный? Вот мерзавец, - рабочий сцены с негодованием парировал тираду, мысленно, конечно, - слюни распустил аж до пола, едва увидел девушку. - И тут на Егора рухнуло полное понимание. - Ё-моё! Значит, её зовут Лиана? Поливанова? Дочь богатея? Ни фига себе!"
   Стоять оказалось неудобно. На верхнем пруте стремянки умещалась только одна нога, которая быстро уставала. Приходилось прыжком менять её на вторую. И разглядеть лица Егору не удалось - расстояние велико для такого освещения. Действие улавливалось в общих чертах - собеседник Лодыгина возвёл глаза к потолку, а главный режиссёр повышал голос, рождая эхо и оживляя пустой зал:
   - Похитили, да, но не из-за меня же? А на допросы - это имя марать! У меня же такой грант корячится! Степан Иванович, богом молю, заклинаю! Ничего не пожалею, только отведи беду! Моё имя! Репутация же!
   Зал очистился от эха, пауза заполнилась тишиной. Подпирая люк макушкой, Егор рассматривал Степана Ивановича сквозь объектив. Большой, круглый лоб, кустистые брови в сочетании с узкими глазами и пристальным взглядом, толстый нос. "Жестокий, скрытный, несправедливый, да и неумный человек", - гласила моментально выставленная оценка. Собеседник Лодыгина всмотрелся в лицо главрежа, пересчитал дополнительные подбородки:
   - Репутация, да, красиво. Но допросить вас придётся, как без этого?
   Главреж взвыл:
   - Это катастрофа! Степан Иванович, неужели ничего нельзя? Размер моей благодарности невозможно выразить словами, вы понимаете?
   - Подумаю, - экономя на словах и эмоциях, собеседник выражался тусклым голосом, не будя эхо. - Можно не словами, если с умом, - и продемонстрировал то ли способность шутить, то ли ставить конкретные задания. - Тогда так, генеральную уборку.
   - Что?
   - Полностью, влажную. С тряпкой, с мылом, хлоркой, - нарубил слова собеседник Лобыгина, а немного помолчав, добавил. - С пылесосом. Чтобы ни следа. Ни волоска.
   Собеседники встали, направились к выходу. Егор опустил аппарат, прыжком поменял ногу и сорвался со стремянки. Крышка люка хлюпнула, отрезав последние крохи света. Приземление вышло шумным, что-то грохотнуло. Палец нечаянно нажал спуск - вспышка озарила подвал. Разобравшись в отпечатке, который застыл в ослеплённых глазах, Егор по-обезьяньи побежал к нелегальному выходу.
   +++
   Ночью наш герой спал скверно, просыпался от кошмаров, где Лодыгин со Степаном Ивановичем нанимали овчарку, по следу отыскивали его и сажали в тюрьму. Головная боль унялась после пробежки и холодного душа. Совершив традиционное восхождение на трубу котельной, Егор пришёл в себя, с удовольствием отщёлкал обычный урок. Заканчивая полный оборот, он снова гордился собой.
   Есть чем, а как же! Уже набралось более тысячи ежедневных панорам города. Вот так, незаметно и методично, он, рядовой житель, стал, в некотором роде, летописцем и фотохроникёром. Не удивительно, что краеведческий музей запросил распечатки и даже посулил заплатить за работу, правда, по самым жалким расценкам.
   Но гордость хроникёра улетучилась, едва на глаза попался дом Лодыгина. Вчерашние события понудили нашего героя тотчас сменить широкоугольник на телевик и всмотреться туда, где свершилось похищение. Странно... В распахнутом окне спальни девушки - Егор помнил планировку дома! - мужчина с перевязанной головой делал генеральную уборку. Вспомнив подслушанный ночной разговор, рабочий сцены Егор Лапкин обрёл намерение расширить своё амплуа:
   - Вот же менты-гады! Как похищенного человека искать, так им некогда, а как следы заметать - запросто! Ну, всё! Сам займусь, раз никто не хочет! Отыщу!
   Сказано - сделано. Доложив дежурному кочегару, что трубу освободил, наш герой отправился домой. До работы он как раз успел перенести панорамные снимки на диск и выложить на сайте, а те, что связаны с похищением девушки - распечатать. Времени хватило заскочить в библиотеку и договориться, чтобы ему отложили несколько важных книг. Сегодня спектакля не было, репетиция выглядела прогоном. После обеда Егор освободился и приступил к реализации намеченного плана.
   "Справочник следователя". Наш герой подивился простоте действий, направленных на установление истины. Всего-то? Так это каждый способен выучиться на сыщика. А затем, совершенно закономерно, пришла мысль о несправедливости. Он, Егор Лапкин, хотел, да что там - мог стать следователем! Даже сделал первый шаг к этому, пойдя в милицию. А его исторгли, извергли, признали недостойным!
   Негодование полыхало, мешало читать. Пришлось выйти на лестницу, побегать вверх-вниз, пренебрегая удивленными взглядами свидетелей. Уняв себя, наш герой принялся жадно усваивать знания, отметая мечты о славе, что роились в его голове. Первую книгу он одолел, раскрыл вторую. Но глаза устали, уже слезились, слипались... Пришлось выпить кофе, принесённый с собой в стареньком китайском термосе. Кофеин расширил память - туда уместился и "Справочник криминалиста". Прежде чем открывать третью книгу, Егор посетил туалет, отдельными личностями незаконно превращённый в курилку, сделал им замечание, получил устное порицание в нелитературной форме. Своего добился - испортил курильщикам кайф, проветрил туалет. Снова раскрыв справочник, наш герой сосредоточился на требованиях к следователю:
   "Итак, что у меня есть? Аналитическое мышление? Наверное, - считал Егор соответствия, пусть не будущей профессии, но хобби, - зато преданность делу, само собой, в наличии. Неподкупность? Кто бы сомневался. Крепкая психика, это сколько угодно. Неприхотливость. Мой портрет, сто процентов..."
     
   Егор направился домой. На выходе из библиотеки стоял чёрный джип, тот самый, с похитителем и похищенной. Сыщик Лапкин моментально принял решение, рванул на себя водительскую дверь. Преступник - теперь наш герой рассмотрел гадкое лицо и псевдобрутальную небритость - от неожиданности выпал на асфальт. Заломив ему руку, мускулистую, но бессильную против приема самбо, Егор скрутил негодяя, защёлкнул наручники. Похищенная девушка - ну да, Лиана Поливанова, та самая! - потянулась к освободителю. Он обошёл вокруг джипа походкой тренированного супермена, помог девушке сойти. Лиана улыбнулась, поблагодарила и ласково потрепала спасителя по щеке: "Егор! Егорушка! Да проснись же, наконец! Домой пора, а ты нас задерживаешь!"
   Оторвав помятое лицо от стола, наш герой осмотрелся, медленно возвращаясь в реальность. Читальный зал опустел, одна библиотекарь несла его книги к стойке, вторая - завершала обход, выключая и поправляя настольные лампы. За окном густо темнел поздний вечер.
   - Чудной ты парень, Егорушка! Жениться надо, - матерински ласково напутствовала Егора самая старшая библиотекарша, тетя Маша, - совсем себя изведёшь. В пять встаешь, в час ложишься, вот и спишь над книгами...
   - Я не устал, а перечитал, - отшутился наш герой и ускорил шаг.
     
   На выходе из библиотеки стоял чёрный джип, тот самый. Сон продолжался? Или явь? Сыщик Лапкин моментально принял решение, распахнул водительскую дверь. Водитель не выпал, но повернул к Егору лицо:
   - Оборзел, мудило грешное? Куда ломишься?
   Точно! Похититель! Рука нашего героя вцепилась в кожанку негодяя, рванула:
   - Выходи!
   Встречный удар швырнул Егора на тротуар:
   - Задолбали, козлы! Стою, где хочу, и ты мне не указ!
   Мир исчез в ослепительной вспышке, а когда снова проявился, глаз уже затягивало отёком. Боль в половине лица, локте и затылке сигналила о местах повреждений, пока наряд милиции разбирался с буяном. В отделении выяснилось, что водитель намеревался "чисто конкретно" дать отпор обществу борьбы за порядок на дорогах. Лапкину прилетело "чисто случайно" и "по ошибке, блин".
   - Не хер на лобовик наклейки лепить, - пояснил буян, - мне боссом велено тут стоять, и буду. Штрафняк за стоянку не по месту? Да запросто!
   Нет худа без добра. Подав жалобу, Егор получил от милиции бумаги с данными похитителя. "Гергадзе Наири, - прочёл он адрес и чуть не заплясал от радости, - попался, голубчик! Теперь я вас выведу на чистую воду!" Наш герой стремглав погнал самокат домой, там отыскал на карте города нужную улицу и немедленно отправился следить за квартирой похитителя. Увы, ночь оказалась потраченной напрасно - Гергадзе не появился.
   Пробежка, подъём на трубу, снимки, душ. Отёк с лица сошёл не полностью. Его и синяк пришлось закрыть тёмными очками, да таких огромных размеров, что помреж криво улыбнулся:
   - Стрекоза. А ну, сними. Да... Славный фонарь. Чудило, зачем белкой работаешь?
   - В смысле? - Наивно переспросил Егор.
   - В глаз бьют, шкурку не портят. Ха-ха-ха. Шутка. Так, все за работу, начинаем!
   Спектакль шёл своим чередом. Давали "Летучую мышь", любимую оперетту Егора. Отзвучала увертюра, незадачливый финансист Айзенштайн запутался во вранье. И тут "начальник тюрьмы Франк" хватился головного убора. Помреж отправил Егора на поиски. Привычно внимая трансляции со сцены, наш герой мчался по гримёркам. Цилиндр обнаружился на подоконнике в коридоре, рядом с газетой. Крупные буквы заголовка кричали: "Поливанов почти выиграл конкурс на строительство". Егор прихватил газету. Отдав цилиндр владельцу, отошёл в кулису, вчитался: "Шесть миллиардов рублей... Обставив конкурентов... Но Важа Липартия и Геннадий Кравец уверены, что не всё потеряно..." Вот как?
   Из динамика звучал диалог Айзенштайна с Фальком, который лихорадочно изобретал версию, якобы, переименования собаки по кличке Эмма - в Гектора:
   - Ведь, как рассуждал Шульц?
   - И как же рассуждал Шульц?
   "Да, действительно, - обрадовался толковой подсказке Егор, вспомнив о своих следовательских намерениях, - надо помыслить логически. Ведь Шульц, а на самом деле Фальк, рассуждал верно! Попробую и я. Если верить газете, папашка Лианы ещё не победил. Значит, можно ему помешать. Если можно, то нужно. Как? Напугать, пригрозить расправой. С женой - не самый лучший ход, с ними же разводятся, а с детьми - никогда. Значит, станут шантажировать дочерью".
   Это показалось нашему герою логичным. "Почему нет? Тогда кто из конкурентов это сделал? Как бы рассуждал Шульц? А вот как, - подумал Егор, успешно строя силлогизмы, - Диану похитил Гергадзе, я сам видел. Станет лицо кавказской национальности работать на Кравца, русского? На чеченца? Осетина? Нет, грузины - гордый народ, он к своим пойдёт. Значит, Липартия".
   Выйдя из театра, сыщик Лапкин погнал самокат в сторону квартиры Гергадзе. Глянув на тёмные окна, Егор упрекнул себя: "Разве так рассуждал Шульц? Держать похищенную девушку здесь, у всех на виду, в обычной десятиэтажке? Вилла с забором, вот где надо искать!" Он вернулся домой, задал интернету вопрос: "особняк Липартии". Гугля выдала фото настоящего дворца, назвала район.
   Тут наступило утро, пришла пора пробежки и панорамных снимков с трубы. Несколько минут Егор посвятил изучению нужного района. Телевик туда доставал, но без упора так плавал, что толком разобраться не получилось. Пришлось вернуться в обеденный перерыв, чтобы поработать со штатива. Теперь солнце не мешало, а помогало. Нужный фасад сыскался за несколько минут. Щёлкнув пару снимков, Егор спустился, очень довольный собой. Но конечно, всегда найдётся тип, готовый испакостить хорошее настроение. В этот раз нагадил начальник котельной:
   - Ты напрочь офонарел, Лапкин, в неурочное время лазить! - Ух, как торжествовал этот мелкий командир, перехватив сыщика-фотографа на выходе, как рычал, отчитывая бедолагу. - И не коси под дурака, тебе разрешено утром подниматься, а днём - не хрен! Что шары пялишь, я неправ?
   Спорить Егор не стал, кивнул, повинился, выворачиваясь из ненужного кофликта. Блюститель котельной ещё разок отматерил, открыл дверь, выпустил. Сыщик-фотограф облегчённо вздохнул. Этот рабочий день и дальше шёл без осложнений.
   Когда Егор домчал к особняку Липартии, уже вечерело. Засунув самокат под куст у дороги, наш герой осмотрелся. Как бы рассуждал Шульц? "Забор высокий. А нужен хороший обзор. Значит, надо куда-то залезть".
   Выбор пал на сосну. Разлапистая, она удачно росла у бетонной ограды. Егор взобрался на длинную ветку, приготовил телеобъектив. Сумерки сгустились, окна особняка вспыхнули, напомнив стих Маяковского: "А чёрным ладоням сбежавшихся окон раздали горящие жёлтые карты..."
   - Нам это пригодится, - обрадовался сыщик Лапкин, методично фотографируя каждое окно и рассуждая, как Шульц. - Девушку кормить надо, поить... Девушка, она о чуде мечтает, принца, освободителя ждёт... Значит, в окошечко непременно выглянет... А где на окне шторы - мы станем следить особенно тщательно, прорушку искать, на старушку которая...
   Много о чём наш герой рассуждал, "как Шульц", сидя на сосне и методично фотографируя окна трёхэтажного дворца. Процесс двигался к концу, когда аппарат сообщил: "память заполнена". Перетянув кофр со спины на живот, Егор отыскал запасную память, на ощупь поменял. Но драгоценная - да что там, бесценная! - вещь выскользнула из пальцев и канула вниз, в темноту. Чертыхнувшись, сыщик отложил поиск на потом, на светлое время. Пытаясь вернуть себе душевное равновесие, продолжил "по Шульцу": "Девушка, она слабая, хрупкая - кто же её свяжет или наручники наденет? Девушка, она... Ведь как рассуждал..."
   Присказка "беда не приходит одна" народом не напрасно сложена. На забор взлетела крупная тень, вторым прыжком забросила себя на ветку нашего героя, которая ощутимо закачалась под весьма приличной тяжестью. Зверюга направилась к Егору. Тот струхнул - кисточки на ушах могли принадлежать только рыси, других кошачьих такой весовой категории в России отродясь не водилось. Как отпугнуть? Он негромко погавкал, но тварь приближалась и нагло говорила "муррр-мя", словно имела мирные намерения. Наш герой приготовился сбить рысь кофром, когда та прыгнет.
   - Ты, долбанный папарацци, слезай!
     
   Приказ прилетел снизу в сопровождении нескольких ослепительных фонарных лучей. Голоса недружественно предупредили, что если они залезут вверх, то 'папарацци' - спикирует. Разглядеть, кто так настойчиво приглашал сойти, не удавалось, но убедить Егора им не стоило труда. Голоса звучали грубо, а кулаки - боевой детдомовский опыт тому порукой - будут соответствовать голосам.
   - Только чур, аппаратуру не ломать, - попытался он выставить условие капитуляции, ощущая в теле крупную неуёмную дрожь, как предвестник боли.
   - Во, бля, наглец, - изумились приглашающие, - а сто грамм и огурчик не подать?
   И тут, к ужасу Егора, лохматый лоб и мокрый нос толкнули его в щёку. За переживаниями сыщик забыл о страшном хищнике, поэтому сердце едва не остановилось от внезапного прикосновения, а в штаны он не напустил только чудом:
   - А-а-а! Мужики, тут рысь! Спасите!
   Дружный хохот удержал Егора от немедленного прыжка вниз. Рысь снова боднула его в щёку, муркнула басом. Вблизи, в свете фонариков, она казалась громадной домашней кошкой, лохматой и совершенно рыжей.
   - Рысь, ой, не могу! Это папин мэйн-кун, снова сбежал, гадёныш! Папарацци, возьми кота на руки, ласково, сука! Аккуратно сбрось нам, тогда люлей меньше получишь, - пообещали снизу.
   Он так и поступил, потом слез сам. Обманули нашего героя, как и следовало ожидать! Болезненных тумаков Егор получил немеряно-несчитано, пока его конвоировали к проходной. Там охранники отсмотрели заснятое - единственный кадр, запечатлевший вход во дворец. Удивились, обыскали кофр, проверили карманы, заставили раздеться донага, прощупали всю одежду. Охранники смеялись над унижением сыщика-фотографа, только мейн-кун пытался утешить, тёрся о ноги, мурлыкал, пользуясь неприкосновенностью.
   - Не, я с тебя ржу! Ты что, совсем на башку больной? Ради одного кадра сюда полез, урод! Знаешь, что мы с папарацци делаем? Бритвой по горлу и в колодец, - старший из бригады охранников грубо сплагиатил реплику Доцента из "Джентльменов удачи", - так что радуйся и вали отсюда, недоносок. И не попадайся!
   - Аппарат, - протянул руку Егор, закончив одеваться.
   - А в рыло? - Начальник бугаёв удивился, привстал, чтобы отвесить удар 'для полёта'.
   +++
   - Не надо, - замолвил слово охранник с более умным лицом, - я его вспомнил. Это тот придурок, что на трубу котельной лазит, город фоткает. Видать, на газету подработать решил. Отдай, он и так богом обижен.
   Оспорить характеристику и забрать память Егору не позволили. Аппарат вернули. Проводив фотографа крепким напутствием ниже спины и скверным словом, охранники закрыли дверь проходной. Уняв инерцию, наш герой сделал вид, что ушёл, а сам вернулся к сосне. Охранники проговорились, что разглядели его в аппарат ночного видения. Попадаться второй раз Егор не собирался, потому полз старательнее, чем в армии. Лежа наш герой и приступил к работе, руководствуясь присказкой - "глаза боятся, а руки делают".
   Народная мудрость опять оправдалась. Через пару часов Егор отполз к дороге, вытащил самокат из куста и отправился домой. У сосны остался круг голой земли, диаметром метров шесть, наверное. Траву пришлось выщипать, разыскивая утерянную память. Та отлетела далеко от ствола, где топтались бугаи-охранники, зато уцелела.
   Времени на сон не осталось. Скачав фотографии, Егор признал: "Шульц рассуждал правильно!" На распечатке лицо Лианы виднелось в дверном проёме, когда коридорный охранник заносил судки с едой. Сыщик-фотограф словил момент, заинтригованный плотными шторами: "Зачем они?"
   Закончив пробежку и отсняв панораму, наш герой вернулся домой. И надолго задумался, глядя на снимок. Сейчас логика Шульца не годилась, а выбор предстояло сделать безошибочный. Обратиться в милицию, где жестоко осмеяли? Чтобы теперь сдали в дурдом? У них не заржавеет. То же самое ждёт Егора в прокуратуре. Но спасать девушку надо? Надо! Дать сведения Степану Ивановичу? Этот про Лиану знает, поверит. Но не переться же к толстопузому Лодыгину: "Здрасьте, я всё знаю про вас, дайте телефончик Стёпы?" Даст он, ага. Догонит и ещё даст...
   Долгие размышления привели к однозначному выводу - идти к Поливанову. Гугля снова помогла, дала сведения, даже с адресом. Позвонив в театр, наш герой передал вахтеру, что берёт отгул, развернул самокат, оттолкнулся ногой, набрал скорость, направляясь к отцу похищенной Лианы. Охранники не открыли на звонок, осмотрели через решётку, осмеяли нашего героя:
   - Ты себя со стороны видел? Так посмотри, прежде чем ломиться, - и унизили, - босс с таким фуфлом не общается.
   - У меня сведения о Лиане. Я знаю, где она и у кого...
   Напрасно Егор это сказал.
   - Держи шантажиста!
   Сразу два крупных парня кинулись к нашему герою, сделав озверелые лица. Страх и предчувствие, что сейчас станет больно, опять наполнили тело крупной дрожью. Попытка убежать не удалась. Егор увидел растущий в размерах кулак, ощутил полёт и выпал из реальности после слов охранника, перекрывшего путь:
   - Куда?
   +++
   Расписной плафон на потолке изображал ангелов или купидончиков. Где-то Егор видел похожее: "Царское село? Или Зимний? Петергоф, может", - медленно и путано плыли в голове нашего героя посторонние мысли, неохотно уступая место осознанию новой боли в другой половине лица, затылке и локте. Кто-то прыснул водой, спросил:
   - Ну, колись, на кого работаешь. Зачем припёрся? Откуда фото? Что имеешь сказать? Не молчи, больно будет!
   Властный голос остановил угрозы, предложил поднять "гостя" или усадить, если ноги того не держат. Егор рассмотрел любезного начальника, удостоверился, что это Поливанов, и рассказал всё. О коте и пережитом страхе, разумеется, умолчал. Владелец дворца повертел снимок с Лианой, посветлел лицом. Ещё раз, уже внимательно, всмотрелся в собеседника, распорядился:
   - Снимите с него очки, - дождался обнажения Егорова лица и рассмеялся. - Ну и светофор у тебя! Красный и жёлтый есть, зелёного не хватает. Кто так разукрасил? А, только свежий фингал - наш? Ты уж извини, парень, такая у них работа... Что фотоаппарат сломали, так ты сам на него упал. Зря споришь... Никто не виноват, раз припёрся сюда, как придурок, без предупреждения.
   Вот как оно обернулось! Ни благодарить нашего героя, ни отпускать его не стали. Напротив, отец Лианы велел задержаться, пока суд да дело:
   - Где гарантия, что не врёшь? Спецназ приедет, передам тебя им. Пусть они решают.
   Ладно, хоть ждать пришлось недолго. Но и десяток минут - много, если сидишь в наручниках и наножниках, лишённый возможности встать, а перед тобой лежит твоя зеркальная камера, твой безнадёжно исковерканный фотоаппарат. И всё это - в награду за естественное желание помочь человеку! Мудрено ли, отчего глаза нашего героя налились слезами?
   - Кто тут самопальным сыщиком сработал?
   +++
   Тот самый Степан Иванович - ошибёшься по лицу, так тусклый голос никуда не денется! - вздёрнул голову Егора, одобрительно хмыкнул при виде синяков, нового и старого. Узнав про особняк Липартии, начальник спецназа спросил, откуда скромному сотруднику театра известно о похищении Лианы? Пришлось рассказывать, начиная с трубы котельной и до встречи с котом. И всё-таки, подслушанный разговор в театре наш герой сумел скрыть.
   Поливанову история про участие главного режиссера театра в судьбе его дочери - решительно не понравилась. Степану Ивановичу - тоже. Два начальника долго сверлили Егора и друг друга тяжёлыми взглядами, но не молвили ни слова. Затем наручники с фотографа сняли, самокат и сломанный аппарат вернули, вместе с вещами заперли в клетку спецназовского автобуса.
   Штурм дворца Липартии нашему герою увидеть не удалось. Полчаса шума, гама, даже редкой перестрелки, и Егору велели освободить клетку. Стоя в сторонке, он грустил о сломанном фотоаппарате - такие кадры пропадали! Всех вчерашних охранников и самого Липартию пинками и тумаками сопроводили в автозак. Довольные бойцы спецназа уселись в свой автобус, попивая явно трофейное пиво. Отец с Лианой, в сопровождении охранников, укатили на джипах.
   Через забор перепрыгнул мейн-кун, та самая громадная кошка. Она подбежала к Егору, громко поздоровалась: "Муррр-мя", принялась тереться о ноги. Уже без страха наш герой поднял заблудившуюся животину на руки, поразился тяжести - килограммов как не двадцать? - подсадил на забор, столкнул к особняку.
   Без настроения, а потому страшно долго и медленно, Егор возвращался домой. Самокат не хотел двигаться, искал причины для остановок в каждой трещинке и выбоинке асфальта, которые вчера-позавчера проскакивал, не замечая. Наверное, поэтому мэйн-кун без труда догнал его и преследовал, не поддаваясь на отпугивания и уговоры. Не пинать же кошку? Пришлось запустить в квартиру, дав себе зарок в первый свободный день вернуть животное хозяевам. Незаметно, чтобы не нарваться.
   Кошка обошла квартиру, легла на кровать и заурчала. А наш герой не находил себе места, пока не поставил самодиагноз: "разочарование". Да, он разочаровался в мире, где справедливость попрана, где инициатива наказуема, а торжествует только зло, зло, зло, и еще раз зло!
   Сделав такой вывод, Егор уступил голоду - основательно поел, разделив гуляш и гарнир с кошкой. Та схарчила свою порцию мгновенно, встала во весь рост, проверила тарелку Егора, когтём уволокла ещё кусок мяса. Потом запрыгнула на стол, вылакала половину молока из его стакана. Наш герой не стал спорить, вылил остаток в её миску. Пытаясь утешиться, обозвал кошку временным именем: "Лиана, кыс-кыс!". Та недовольно фыркнула, отвернулась.
   Поминая Шульца недобрым словом, Егор проверил заднюю часть животного, обнаружил две мохнатых виноградины и окрестил кота Гектором. После этого сварил себе крепкий кофе, выпил и без сил рухнул на неразобранную кровать, в беспробудный сон. Кажется, кот улёгся рядом, но это уже не имело значения...
   +++
   Сон помог. Утром от хандры не осталось и следа. Гектор оказался воспитанным - сволок и расправил на полу газету, чтобы напрудить и покакать точняком на заметку о Поливанове. Покормив кота, Егор сделал ему туалет из старой кюветы, в которой когда-то проявлял чёрно-белые фотографии. Попутно отыскал старый, но исправный "Кодак". Как ни странно, у соседа оказались годная фотоплёнка к "мыльнице" и батарейки.
   Настроение окончательно пришло в норму. Наш герой с удовольствием пробежался, влез на трубу котельной и отснял панораму. Качество, конечно, штука нужная, но ежедневность - гораздо важнее!
   Холодный душ взбодрил и освежил. Зеркало показало - под глазами пестрели цвета импрессионизма, зато отёк спал, так что лицо Егора, прикрытое другими очками, менее дерзкими, выглядело вполне прилично. В таком виде Лапкин и отправился на работу.
   И сегодня давали "Летучую мышь". Когда Фальк с Айзенштайном повторили рассуждения Шульца, на арьерсцене появился главный режиссёр театра. Он отругал помрежа, осветителя и очень вежливо поздоровался с нашим героем, на "Вы" и по имени. Дивясь, Егор смотрел вслед Лодыгину, когда вахтёрша тронула за плечо:
   - На выход зовут. Солидные люди, настаивают. Ты не натворил ли чего, Егорушка?
   Пренебрегая социальным неравенством, ослепительно красивая Лиана чмокнула рабочего сцены в щеку, Поливанов-отец пожал руку, сунул коробку:
   - Спасибо. Примите в виде компенсации за причинённый ущерб.
   Ошеломлённый стремительностью встречи и расставания, наш герой смотрел, как представители иного мира, мира финансистов и богатеев Айзенштайнов, Поливановых, Липартий, Кравецов, директоров и режиссёров театра, вроде Фалька и Лодыгина, самодовольных дворян, вроде Михалкова и князя Орловского, усаживаются в безумно дорогие автомобили и отбывают в безумно дорогие особняки...
   - Что дали-то? Посмотри, - подошла любопытная вахтёрша, - торт, похоже? Да ты разверни!
   Егор содрал с коробки бумажную обёртку и ахнул.
   +++
   Следующее утро выдалось солнечным и безветренным. Новый фотоаппарат, полупрофессиональная камера "Canon EOS 5D Mark II Body", предел мечтаний Егора - прекрасно и быстро отпанорамировала город с трубы котельной. Да, Поливанов сделал царский подарок! Фотохроникёр не спешил спускаться вниз, где ему предстояло снова стать рабочим сцены. Телеобъектив позволял рассматривать знакомые места в новом ракурсе, и Егор наслаждался зрелищем. Вдруг он едва не выпустил камеру. Справился с секундной слабостью, поймал двор дома, сделал пару снимков. Нет, ошибки быть не могло - преступник лез в форточку!
   Скажете, мало ли кто забирается к себе через балкон, потеряв ключи или нечаянно захлопнув дверь? Егор знал массу таких случаев, но ведь как рассуждал Шульц? А вот так: "В спецназовской маске? К себе домой? Никогда! Только вор!"
   Упаковав камеру, наш герой спустился и рванул к цели, срезая углы по газонам. Дыхалка и ноги работали прекрасно, кратчайший маршрут в голове прорисовался автоматически - за годы утренних пробежек и городские закоулки не выучить? Егор нёсся стремительно, словно гепард, наклоняясь на поворотах, разве что не хвостом рулил, а кофр придерживал. Сто километров, естественно, не развивал, однако бежал, что было сил.
   Вора надо брать с поличным - это же очевидно!
   Ведь как рассуждал Шульц?
  
  
   Ольчиг А. РУКА ПОМОЩИ
  
   Осень - это довольно суровое время года, особенно в Сибири. Если там к холодной зиме как к таковой привыкли и знают, как к ней готовиться и что от неё ожидать, то осень всегда приносит много странных сюрпризов. В Сибири она вообще очень короткая - не более месяца. За столь маленький срок теплый ветер сменяется холодной вьюгой. Причем сменяют они друг друга с удивительной закономерностью. В этом то и заключается главная нестабильность сибирской осени.
      Падение температуры ниже нуля и выпадение первого снега, который плотным покрывалом укутывает город, ещё не показатель того что наступила зима. Не успеют люди дружно утеплиться, сдать осенние вещи в химчистку и сменить шины на автомобилях, как в одно прекрасное утро, вопреки всем прогнозам синоптиков, они могут наблюдать картину внезапно наступившего лета. Снег быстро растаял и оставил после себя лишь лужи которые постепенно убирает солнце.
      Что ж, лето - не зима, да и солнце многим людям приятнее колючего снега, поэтому, костеря на всякий лад нерадивых работников метеостанций, жители Сибири скидывают шубки и вновь влезают в более легкую одежду. Однако погода продолжает играть с ними злую шутку. Не успев нарадоваться солнцу, люди, проснувшись утром, имеют возможность увидеть за своим окном новую порцию чистого снега. Тогда всё-таки уже не до смеха, но природа, конечно же, на этом не останавливается. Такая чехарда длится в среднем около двух недель. Тут же стоит упомянуть, что осень забавляется не только такими выкрутасами, в спектр её шалостей входит и гололед, и лужи по колено, и оборванные сильнейшим ветром линии электропередач, так что наверно стоит радоваться тому, что осени в Сибири отводится довольно короткий срок.
      Однако не всем людям так уж противна осень. Многие из них по достоинству оценили всё то, что она предлагает помимо бытовых неудобств. Они находят что-то неповторимо чудесное в золотисто-красных листьях, шуршащих под ногами, а в печальной картине увядания наблюдают пору перемен и новых достижений. Зачастую таких людей называют романтиками, восхищаются их взглядом на жизнь, но далеко не все окружающие так оптимистично к ним настроены. Оказывается, твоя игра с высохшими листьями может кого-то раздражать и вызывать странную негативную реакцию. Дескать, что он там время тратит на ерунду, шел бы работать как все и не отвлекал людей сидящих в офисах или направляющихся на свою работу. Таким образом, раздражаясь, ворча и поливая грязью людей что вышли в этот вечер в парк, обычные, занятые наиважнейшими делами, люди прячут за негативом свое собственное желание всё бросить, схватить семью и выбежать на улицу, не заботясь о том что о них подумают. Но, увы, одолеваемая их тоска только подстегивает гнев и оказывается недостаточно сильной, чтобы отменить их обычное расписание вечера возле телевизора.
      Самыми же безобидными на первый взгляд являются люди, которые равнодушны не только к самой осени но и к людям, которых эта осень восхищает. Эти люди будто захвачены собственными целями, достижение которых словно накидывает пелену на их глаза, поэтому они абсолютно ничего вокруг не замечают. Вообще эта слепота временное явление. В какой-то определенный момент устав от бесконечной беготни люди прозревают. В основном это случается только ближе к старости, когда большая часть жизни была проведена с закрытыми глазами. Но прозрение - это всё же прекрасная вещь, потому что человека одолевает ощущение открытия чего-то нового но такого близкого и родного.
      В счастливых случаях слепота исчезает ещё быстрее. Это бывает, когда цель человека состоит не только в успешной карьере или в добыче несметного состояния, когда у тебя и так от денег сейф ломится, да и ещё и не один. Когда в твоей цели есть что-то духовное, она тебя сама подталкивает к тому, чтобы в один момент оглянуться на окружающий мир.
      А вот главную вещь об осени знают все. У всех людей осень ассоциируется как время, когда всё старое увядает, а значит, появляются предпосылки появлению чего-то нового и более красочного. Правда, вот это самое красочное не все люди замечают.
      Одним из немногочисленных людей ценящих такое незаменимое качество как наблюдательность, была Алексеева Роза Тагировна - женщина довольно старой закалки и того возраста, когда впору уже на пенсию выходить. Однако она не спешила с этим ответственным делом и продолжала исправно каждое утро приходить на работу. Работа её правда была весьма проста и могла показаться кому-то очень скучной, но именно на неё женщина потратила двадцать один год своей длинной жизни. Она была вахтером в здании суда, следила за ключами и отмечала, кто и во сколько их берет. Да-да, с развитием различных технологий, такое продвинутое дело как суд до сих пор не могло обойтись без вахтера. У большинства людей, работающих там, были собственные ключи от некоторых дверей, однако царицей всех замков по-прежнему оставалась Роза Тагировна. И это не смотря на то, что ей совсем недавно перевалило за седьмой десяток.
      Именно возраст приносил ей больше всего хлопот. Она стала медленнее двигаться. Для того чтобы приехать вовремя на работу она всё раньше и раньше вставала с кровати и начинала собираться, потому что знала, что если будет медлить со сборами, то точно не приедет вовремя. Кости и мышцы стали слабее, она уже не могла спокойно доставать свой кошелек из сумки в магазине. Пожилая женщина в страхе оглядывалась, перед тем как достать деньги, потому что беспокоилась о любителях легкой наживы крутящихся повсюду. И если раньше женщина могла дать воришке хоть какой-то отпор, то сейчас, увы, этого сделать не позволяло здоровье, да и к тому же не поможет ей никто в подобной ситуации.
      Начальство ее, как только она достигла пенсионного возраста, тоже решили потихоньку сместить старушку с должности. В то время как раз задумывались о бесполезности некоторых профессий приносящих только убыль. Под раздачу попала и Роза Тагировна. Правда, безработной ей удалось пробыть всего пару дней, за это время многоуважаемые прокуроры так запутались с замками, что большинство ключей до сих пор прозябают где-то в карманах судей различных рангов. Женщину восстановили в должности.
      Ещё через несколько лет опять уволили, решили подыскать кого-то помоложе. Только вот эти самые помоложе отвратительно несли свою службу. А что им...ни телевизора, ни телефона, только стол, стул и ключи. И так весь день, а ещё бывало и ночь. А после инцидента, когда студентка на подработке решила к подружке заглянуть во время рабочего дня, да так заглянула, что на весь день потерялась, оставив ключи без присмотра, начальство решило больше не мучиться и вернуло Розу Тагировну на должность. Вот так она и продолжала работать.
      Нельзя сказать, что ей там было скучно, для неё работа была воистину спасением от её квартиры. В ней она поселилась лет уж тридцать назад вместе со своим единственным и горячо любимым мужем. Обстановка по нынешним меркам в ней была довольно убога и мрачновата. Но не это пугало старую женщину. Дух мужа постоянно её преследовал. В каждом уголке квартиры она видела его и вспоминала, как они жили, и эти воспоминания всё чаще заставляли её тихонько плакать. На службе же ей было значительно спокойнее. Она раздавала ключи, записывала время в свою маленькую книжицу и наблюдала за приходящими людьми.
      В суд люди приходи абсолютно разные. Бедные и богатые, красивые и не очень. Каждый из них нес свою собственную историю, записанную в их движениях, мимике и разговоре. Наблюдательность - довольно хорошее качество. И Роза Тагировна, имеющая не смотря на свое здоровье отличное зрение, отмечала одни факты за другими.
      Но, имея огромную осведомленность о людях приходящих в суд, женщина старалась ничем не выдавать свои знания. Город их был и так довольно маловат, не более пятидесяти тысяч жителей. Естественно, все итак знали довольное многое друг о друге. Но Роза Тагировна не относилась к тем людям, что любили распускать сплетни, сидя на лавочках возле подъездов. Во-первых, всю информацию она старалась держать в себе, дабы не навредить тем людям, которые может и не желали, чтобы о них рассказывали неприятную правду, а во-вторых, город был маленьким и очень северным, так что на лавочке в тридцать пять градусов мороза не особо то и посидишь.
      Зачастую в здании суда она наблюдала весьма любопытные картины. Дни работы становились в несколько раз интереснее, когда какой-нибудь чиновник или бизнесмен осознавал, что он ни есть царь-бог, который может всеми повелевать или на худой конец купить. Разыгрывались там и разные драмы. Многим слезам женщина не верила, и лишь один случай из тысяч на её практике, заставил её разгневаться от несправедливости не только человеческой, но и чиновничьей.
      Это был не такой уж и далекий 2008 год, объявленный в России годом семьи. Он был призван объединить усилия государства, общества и бизнеса вокруг важнейших вопросов укрепления авторитета и поддержки института семьи, а также базовых семейных ценностей. Одна за другой выходили специально разработанные программы, направленные на поддержку матерей, детей и семьи в целом. Большинство из них были на слуху, так как ни раз большинство известных личностей открыто обсуждали эти программы в разных передачах по телевизору. Так что обычное население России было в какой-то мере проинформировано о происходящем.
      В то утро Роза Тагировна как обычно пришла в здание суда раньше всех, поэтому застала там лишь тишину и пыль не вытертою добросовестной уборщицей. Она привела свое рабочее место в порядок: смахнула пыль, поправила ключи и проследила, чтобы ножки стула были параллельны ножкам стола.
      Обычно остальные работники подходили приблизительно через полчаса, а первые гражданские люди, иными словами клиенты, на первые заседания являлись так ещё на час или два позже. Поэтому шум за входной дверью тогда немало удивил и сбил женщину с толку. Она закрыла ящик с ключами и тихо вышла в центральный холл. Голоса на улице только усиливались. Там явно было много людей, и это не смотря на столь ранний час. Остановившись возле окна, Роза Тагировна отодвинула в сторонку жалюзи и, поморщившись от яркого солнца, ударившего по глазам, оглядела улицу.
      Возле дверей стояло чуть больше десятка людей. Они громко возмущались и перекрикивали друг друга. Пока женщине было непонятно, что же вызвало их такую негативную реакцию. Додумать об этом ей помешала так не вовремя подъехавшая машина прокурора. Черненькая гладенькая дверца с начищенным тонированным стеклом долго не хотела открываться. Видимо, прокурор долго думал выходить или нет, оценивал буйность толпы. Толпа же не буянила, а просто ждала исхода его размышлений, даже разговоры среди людей поубавились.
      Однако когда прокурор все же выбрался из машины в сопровождении представителей органов правопорядка, в толпе опять раздались гул и выкрики. Они явно были чем-то недовольны.
      Роза Тагировна вслушиваться в протесты не стала и тихо вернулась на свое рабочее место, котрое покидать ей было нельзя. Дверь её коморки была слегка приоткрыта, поэтому она слышала, как в холл зашли прокурор и милиция.
      -Так что вы делать собираетесь?
      -Договор с опекой есть, так что отступать от своего не собираюсь. Васильева понятливая, намекну что да как.
      -А толпа?
      -Будут буянить - разгони. А так нам не нужна лишняя шумиха, итак все планы практически сорваны.
      -А репортеры?
      -Не пускать. Не хватало, чтобы они ещё чего-нибудь пронюхали, итак где-то откопали, что уже готовятся документы на усыновление.
      Шаги стихли в извилистых коридорах здания суда, но дверь продолжала открываться. Роза Тагировна раздавала ключи и записывала всё в книжицу. Примерно через час всё затихло. Последней в здании суда вбежала женщина лет так сорока, бледная как покойница и завернутая, не смотря на теплую погоду, в вязаную шаль.
      Насилу в ней Роза Тагировна признала родную сестру собственной соседки. Это была Лариса Меленина, правда исхудавшая и очень уставшая.
      Обстановку в семье Мелениных нельзя было назвать благоприятной. К тому времени семья уже четыре года жила без отца. Муж Ларисы оставил семью, когда женщина была беременна младшим Андреем. Именно тогда она меньше всего этого ожидала и не видела каких-либо предпосылок такому исходу. В её планах была счастливая большая семья, но её избранник решил иначе.
      Оправданий человеку, который бросил трех своих сыновей, дочь и жену можно отыскать великое множество: испугался ли трудностей, а они естественно были, разлюбил ли жену, нашел ли другую.... В любом случае Лариса была благодарна ему за то что он ушел без скандалов и брани, без споров оставив ей всё имущество.
      Только после родов, окончательно изгнав мысли о подлости мужа, женщина осознала, как ей будет тяжело одной с четырьмя маленькими детьми на руках. Старшему Игорю только-только стукнуло восемь, и он единственный пока мог худо-бедно помогать маме по хозяйству.
      Поэтому женщина сразу же после того как смогла встать с кровати отправилась на работу. Но уже спустя пару месяцев, пересчитывая скудную зарплату анестезиста и просматривая пришедшие квитанции налогообложения, женщина пришла к ещё более печальному выводу. Ей катастрофически не хватало денег.
      Помощи искать тогда тоже было негде. Из ближайших родственников у неё осталась лишь младшая сестра занятая своей собственной семьей, а бывший муж так вообще был детдомовец. Хороших и верных друзей как таковых тоже рядом не наблюдалось. Так что, как бы туго Лариса не затягивала пояса, количество денег неуклонно таяло на глазах.
      Зачастую ей приходилось обращаться за помощью к соседям. Они поддерживали её, кивали головами, но лишь единицы давали настоящую помощь. Кто дыры залает, кто стены утеплит. Просто Лариса, опечаленная своими бедами, не замечала с каким лицом с ней общались соседи. Большая часть из них за её же спиной шушукались и неодобрительно качали головами.
      Роза Тагировна не раз слышала, каково было мнение людей о больной женщине с четырьмя маленькими детьми на руках. Её называли чудачкой, не в лицо советовали отдать детей в приют и, если уж сильно хочется нянчиться, то оставить себе одного малыша. Мало кто верил, что она даст детям достойную жизнь и поставит их на ноги.
      Но к счастью Ларисы, она не слышала этих слов, поэтому лишний раз не огорчалась.
      В попытке хоть как-то обеспечить семью женщина в свободное время стала подрабатывать. Уровень образования Ларисы был не высок: десять классов и медицинское училище. Вначале она устроилась уборщицей в здании почты, потом гардеробщицей в одной из школ, таким образом Лариса всё больше и больше пропадала на работе.
      Не смотря на то, что её рабочий график составлял по пятнадцать часов в день, она всё равно находила время на детей. Ведь работала она именно для них, а не для себя. К 2008 году все кроме младшего уже ходили в школу. Благодаря матери выглядели они вполне прилично, и малознакомый с семьей человек никогда бы не догадался каких усилий стоило Ларисе дать детям достойную обеспеченную жизнь. Они ничуть не отставали в своих знаниях, в школе были примером для других учеников, посещали различные кружки и, в общем то, вели обычный здоровый детский образ жизни.
      А ещё любой сторонний наблюдатель, как Роза Тагировна, мог заметить с какой теплотой относились к Ларисе дети и с какой любовью она отвечала им.
      Однако такая идиллия, в результате вмешательства государства, подверглась разрушению.
      Роза Тагировна не понаслышке знала, что Лариса Меленина всё годы одиночества мечтала лишь о том как бы дать детям хорошее жилье. Но семейный бюджет не позволял им купить что-то подходящее.
      Тут стоит упомянуть о планировке самого города. Когда в этих местах нашлось месторождение нефти, возник острый вопрос о строительстве города где-то неподалеку. Это были семидесятые, люди в целях хоть как-то заработать переселялись на север. Для себя временным жильем они строили маленькие бараки и лачужки, каждое утро уходили на работу и строили, строили, и строили новый цветущий город. Каждая семья, вложившая труд в возведении новой жемчужины севера, получила по квартире. Но те несколько лет, которые они потратили на строительство, они провели в маленьких бараках и деревянных домиках. Их сносить не стали и оставили в покое. Позже некоторые семьи, которые переехали на север в поисках работы и не имевшие возможность купить квартиру, селились вот в таких вот старых домах. Одной из таких семей и была семья Мелениных.
      Старые постройки были немного отдалены от нового города, поэтому они фактически являлся прилежащей к городу деревне.
      Дом Мелениных был весьма убог. Три комнаты на всю семью. Естественно дом был деревянный, а также местами прогнивший и очень потрепанный суровым климатом. Но выбирать Ларисе было не из чего. Чтобы не замерзнуть ночью, они закутывались в несколько одеял, через знакомых наладили электричество, даже телефонную линию провели. В общем, выкручивались как могли.
      А потом по телевизору женщина услышала про помощь государства многодетным семьям. Таким выделялись новые комфортабельные квартиры. Лариса, недолго думая, встала в очередь и замерла в ожидании чуда. Уже к наступлению нового 2009 года она, судя по продвижению очереди, должна была получить квартиру. Ан нет.
      В один из прекрасных дней августа к ней в дом пожаловали представители органов опеки и попечительства. Весьма улыбчиво милые женщины в форме признались, что хотят просто взглянуть, как живут дети. На месте же они составили специальный отчет и слащаво распрощавшись ушли, не сказав ни одного упрекающего слова.
      На следующий же день они вернулись вместе с милицией изымать детей. Главной причинной такого варварства зубастые волчицы в форме назвали неподходящие условия жизни, дескать, дом не пригоден для обитания. Растерявшейся плачущей женщине они всучили какую то бумажку и объявили что суд по лишению её родительских прав состоится уже через две недели.
      Первые несколько дней пролетели для Ларисы словно в тумане. Бесконечная беготня по городу от одних высокостоящих людей к другим, бесчисленные попытки увидеть детей, конторы юристов - все слилось в сплошное серое пятно, в котором только изредка мелькали фотографии любимых детей, стоящих на комоде в её спальне.
      С ними женщине никто не дал увидеться. Ни органы опеки и попечительства, ни ответственные по делам несовершеннолетних, ни в одном детдоме ей никто не мог вразумительно ответить, куда же делить дети. А они словно сквозь землю провалились.
      За эти две недели она видно пережила очень многое. Потому что, тогда, глядя на трясущуюся от ужаса в холле женщину, Роза Тагировна с трудом признавала некогда тоже уставшую, но очень счастливую Ларису. Да, она изнывала от работы, трудилась до потери чувств, приходила домой крайне уставшая и измученная, но даже тогда в её глазах было счастье. Сейчас же этот огонек никак не прослеживался в её потускневших и покрасневших от бесконечных слез глазах.
      Ларису увели на заседание и всё окончательно стихло. Только изредка в коридорах раздавались тихие шаги.
      Как ни странно толпу людей, что пришли поддержать Ларису, тоже не было слышно. Будто они ушли. Роза Тагировна решила убедиться в том, что они всё ещё здесь, поэтому тихо закрыла свою коморку и вышла в центральный холл. Там сидел лишь молчаливый охранник. Казалось, он тихо дремал.
      Роза Тагировна подошла к окну, одернула жалюзи и вновь выглянула на улицу. Людей стало больше, но шума от них было значительно меньше.
      Среди толпы она разглядела и свою соседку - младшую сестру Ларисы Наташу. У Наташи жилищные условия были получше, чем у сестры. По крайней мере, со своим мужем и уже довольно взрослым сыном Даниилом они проживали в двухкомнатной квартире хорошей высотки.
      Наташа, когда Лариса пропадала на работе, довольно часто забирала всех детей к себе. Её муж Григорий Васильевич - человек такого твердого и волевого характера, каких поискать нужно. Да и работа у него была довольно суровая - газовик. Но не такой, что в Газпроме работает и заседает в кабинетах, а самый настоящий - тот на чьем труде новые месторождения обрабатывали вроде Медвежьего на Ямале. Без работы он никогда не оставался, поэтому заработок его был вполне приличным. Длительные командировки и вахты были основной программой его работы, всё ради новых месторождений.
      Стоит заметить, что за длительными командировками по северу Григорий Васильевич всё реже и реже появлялся дома. Однако это не мешало ему быть в курсе событий, он был абсолютно не против четверых лишних детей в его гостиной.
      Парадокс заключался в том что, отыскивая бесценные кубометры богатства страны, он не заметил, как выросло его главное личное богатство - его единственный сын Даниил. Мальчишке совсем недавно стукнуло шестнадцать, столько же сколько и опыту работы с газом.
      На взгляд Розы это была в какой-то степени интересная семья со сложной судьбой. Каждый воспринимал события по-своему. А трагедия в семье Мелениных так вообще заставила обычно мирную семью разругаться до чертиков. Причем сделали они это отчасти на глазах удивленной старушки.
      Григорий Васильевич в тот вечер вернулся с работы довольно поздно и застал жену за разговором по телефону. Видимо разговор был на столько важен, что Наташа даже не вышла встретить мужа, как поступала обычно. Тот ушел на кухню и занялся кастрюльками на плите, краем уха прислушиваясь к разговору. Наташа явно нервничала, потому что бегала из угла в угол и то и дело до Григория долетали её возмущенные возгласы.
      Его жена была весьма и весьма загадочной девушкой. Наверно это и притянуло когда-то романтичного будущего нефтяника к белокурой студентке экономического факультета. Правда загадочной она для него остается и после семнадцати лет брака. Уж больно она чудная в своей необыкновенной простоте и желании помочь всем вокруг. Про таких говорят, что они на своей волне. Причем эта так называемая волна зачастую просто захлестывала его жену, которая выдавала одну странность за одной.
      В то время у Розы Тагировной страшно разболелась голова, аспирина дома не было, а до аптеки было далековато. Время было позднее, но женщина слышала, как несколько минут назад домой вернулся её сосед, а значит, они ещё не спали. Чувствуя некоторый конфуз, она позвонила в дверь.
      Открыл ей Григорий и, услышав извинения и просьбу, пригласил пройти на кухню. Он занялся поисками аспирина, как вдруг на кухню лениво шаркая ногами, зашел их сын Даниил. Вытащив из ушей наушники и кивнув соседке, он дернул дверцу холодильника и зашуршал чем-то на полках, абсолютно проигнорировав отца.
      -С кем это она? - спросил сына Григорий критически оглядывая его одежду.
      -С Ларисой, - пожал тот плечами и, хлопнув дверцей, направился обратно к себе в комнату.
      -С тетей Ларисой, - поправил его отец и завернул рукава на рубашке, - почему ещё не спишь?
      -Рано ещё, - буркнул в ответ сын, не удосужившись даже взглянуть на часы.
      Вот тебе и обратная сторона весьма романтичной профессии. Единственное богатство Григория капля за каплей выросло само по себе, без его должной опеки. Так что за многочисленными вахтами Григорий сам не заметил как лишился уважения и авторитета в глазах сыночка.
      Роза тактично промолчала и, взяв аспирин, решила покинуть квартиру, но в этот момент в комнату вбежала Наташа и своими словами совсем сбила Розу Тагировну с толку.
      -Что там у тебя? - уже по её лицу и дрожащим губам Григорий заметил, что дело плохо.
      -У Ларисы детей забрали, - голос женщины дрожал также как и её губы.
      -Кто забрал?
      -Органы опеки, - Наташа резко села на табуретку и схватилась за полотенце, кажется, даже не заметив постороннего на их крохотной кухне.
      -Мм, - промычал её муж, - и в чем обвиняют?
      -Что-то про плохие условия жизни. Дом им не понравился, а ещё прицепились к царапине у Славы, думают, что она их бьет! Но ему же семь лет, он постоянно пропадает во дворе, как тут не поцарапаться?
      -И что она собирается делать? - Григорий взялся за вилку.
      -Не знаю..., - растерялась она и устремила на мужа негодующий взгляд, - почему ты так говоришь, будто не удивлен?!
      -Я предупреждал, что примерно таким всё и закончится. Когда она в мае захотела заполучить квартиру. Но вы же меня не послушали.
      -А что? Причем здесь квартира? Лариса же стоит в очереди!
      -Уже видимо нет. Вы просто не понимаете в какую политику лезете, наши градоначальники не очень в восторге от того что нужно раскошеливаться на бесплатные квартиры многодетным семьям, так что органы опеки явно знают свое дело.
      -Дело? Какое дело? - совсем растерялась супруга.
      -Не будь такой наивной, - раздраженно ответил он, - очередь на квартиры занимают многодетные семьи, зачастую неблагополучные, значит вывод очень простой - нет семьи то и нет очереди, и, следовательно, меньше бесплатных квартир.
      -Что? - её голубые глаза жалобно заблестели и Григорий испугался, что она сейчас расплачется, но вместо этого, вопреки ожиданиям, обычно милая жена рявкнула, - да как ты можешь такое говорить! Это же органы опеки! В их руках судьбы детей и будущего России! Тут просто какая то ошибка, наверняка кто-нибудь наклеветал! Всё образуется, они поймут свою ошибку и извинятся.
      Последние слова она сказала с такой верой в их смысл, что муж решил промолчать и тактично отхлебнул горячего чая из чашки, чтобы заполнить молчание. Роза Тагировна, явно чувствуя себя ещё неудобней чем раньше, медленно пятилась в коридор.
      -Как ты мог вообще про такое подумать! - вновь вспылила женщина, отбрасывая полотенце, - они же люди...
      На том семейный инцидент был исчерпан. А вот ситуация с семьей сестры Наташи только-только набирала обороты.
      Благодаря Наталье, проблема в семье Ларисы приняла общественный характер. В городе появилось масса недовольных таким раскладом дел. На органы опеки посыпались обвинения, которые они к несчастью благополучно проигнорировали.
      Однако у этого общественного характера была и другая ужасная сторона. Эту сторону Роза Тагировна обнаружила случайно.
      Из её родственников, которые с ней общаются, у неё остался лишь взрослый внук. Он оканчивал университет, собирался стать психологом и довольно часто навещал бабушку. За несколько дней до заседания суда по делу Ларисы и её детей внук Розы показал бабушке обсуждения данного дела в интернете. Да-да, женщина, не смотря на возраст, вполне прилично понимала, что это такое, правда как этим пользоваться она до конца не осмыслила. Но не в этом суть.
      Обсуждения приняли широкий резонанс. Были там и слова утешения и возмущения подобным варварством органов опек. Кто-то рассказывал свои истории, подобные этой, и выяснилось, что их не так уж и мало. Но большинство пользователей сети оставляли отнюдь не лестные комментарии.
      Так слова "чем эта чудачка вообще думала?", "сколько можно плодить нищету?" и "стерилизовать таких надо" подвергли в шок Розу Тагировну, рожденную во времена, когда детей в семье было по 5-6 человек. Не сравнить с тем, что сейчас происходит, когда в большинстве семей максимум 2 ребенка.
      Таким образом, выяснилось, что большая часть нашего общества критически относится к большому количеству детей в семье. Люди, чьи предки жили именно в таких крупных семьях, предлагают стерилизовать женщин, которые хотят иметь большую дружную семью.
      Сестра Ларисы - Наташа тоже умела пользоваться интернетом и, как назло, и она видела эти обсуждения.
      В тот вечер Григория отпустили пораньше, да и погода на улице была хорошая и солнечная, так что настроение у него было просто отличное. И всё ничего, если бы он не застал Наташу, вытирающую глаза платочком.
      -Что такое?
      Она сидела возле компьютера и заливалась слезами.
      -Да что такое? - не выдержал он.
      -Вот посмотри сам, - она кивнула на экран,- ужасные люди...
      Григорий перевел взгляд на компьютер и заметил, что на экране был открыт какой-то форум или иной сайт с возможностью обсуждения написанного.
      -Ужасные люди, - повторила Наташа и, встав с кресла, ушла на кухню.
      Григорий занял её место и принялся за чтение.
      Это были комментарии к Ларисиной истории. Григорий точно знал, что не сама Наташа выложила проблемы сестры в интернете, так как она в этом механизме мало что понимала, однако другие сочувствующие постарались на славу. Красочная история действительно вызвала хороший интерес у пользователей сети. Количество комментариев зашкаливало за пару сотен, но отнюдь не все они были лестными. Дочитав до конца, Григорий выключил компьютер и зашел на кухню, где плакала Наташа.
      -Надо было предполагать что так и будет, - единственное, что смог сказать он.
      -Что? - не поняла она.
      -Эти комментарии. Ты же должна знать, как люди относятся к Ларисе.
      -А как они к ней относятся?
      -Зачастую негативно. Люди не понимают, зачем ей столько детей, - разъяснил он
      -Как зачем? - опешила женщина, - а ради кого тогда жить?
      -Ты что не понимаешь? Она их прокормить не может! - вспылил он, желая докричаться до сознания жены, - зачем ей четверо?? Чем она думала когда их рожала?
      -То есть ты согласен с тем, что их у неё забрали?! - до неё дошел смысл его слов.
      -Лично я был бы рад, если бы детей забрали и отдали нормальным семьям на усыновление. С неё не убудет, она итак плодится как сумасшедшая, - последние слова явно были лишними, но Григорий ни за что не забрал бы их обратно.
      С полминуты Наташа переваривала всё сказанное, глупо открывая и закрывая рот будто рыба, выброженная на песок.
      -Не хочу тебя видеть, - наконец прошептала она и выбежала из кухни.
      Григорий вздохнул и тяжело сел в кресло. Семья затрещала по швам.
      Этого инцидента Роза Тагировна не видела, но предполагала, что так оно и будет. Отпустив жалюзи, женщина отвернулась от окна и оглядела холл суда. Ничем не примечательное здание, отталкивающее своими холодными красками. Почему-то Роза Тагировна раньше не замечала эту странную холодность, которая веяла от стен. Для неё это была всего лишь работа, как бы трепетно она к ней не относилась. От этого чувства женщине сделалось немного дурно, как будто от неё столько лет прятали правду, а она давала возможность себя обманывать.
      В этом здании решаются судьбы тысяч людей. Что оно только здесь не видело. Угрозы, слезы, крики...Начисто забыв об охраннике, который практически дремал на своем посту, пожилая женщина со всего своего невысокого роста свысока оглядела помрачневшие в её глазах стены.
      Опомнившись, она оторвала взгляд от потолка и направилась к своей коморке. По пути она услышала шум в дальнем коридоре, что было весьма удивительно. Тем коридором в зал заседания обычно проводили преступников находившихся под арестом. Но сегодня никаких дел с такими лицами не намечалось.
      Заинтересовавшись, женщина решила проверить в чем же дело. Пройдя пару коридоров, она замерла в тихом ужасе. В сопровождении двух милиционеров, словно под конвоем, как каких-нибудь преступников в зал заседания вели детей.
      Ужаснуться было от чего, стоило только взглянуть на них. Какие-то потрепанные, неопрятные, будто несколько дней не приводили себя в порядок, а потом за раз и побыстрее чья то небрежная рука придала некоторый лоск в их вид. Очень-очень испуганные. Девочка всхлипывала и едва переставляла ноги, младший из детей как будто скулил. Даже старший из них - всегда уверенный в себе мальчишка, несколько лет занимающийся боксом, дрожал как осиновый лист. Они даже не оглядывали стены, глаза опустили в пол словно прокаженные.
      Розе Тагировной удалось поймать взгляд лишь второго по возрасту мальчика. Она вспомнила, его звали Славой и как-то раз он помог ей донести сумки до дома, когда сам шел к тете Наташе домой. Его смех зазвучал в её ушах и никак он не вязался с теми глазами, которые она увидела. Жалобные, испуганные и наполненные влагой. Это были глаза несчастного ребенка, который провел две недели в детдоме вдали от матери. И неизвестно что там в этом детдоме происходило, ведь по его лицу явно было написано, что он побывал не на курорте.
      -Ох, батюшки... - единственное, что смогла прошептать женщина вслед такому канвою.
      В зал заседания детей вела представительница органов опеки и попечительства Крысина Таисия Андреевна. Женщина весьма необычной внешности. Ширококостная, высокая и подтянутая, она могла дать сто очков вперед любому вышибале в ночном клубе. Черты лица у неё были довольно мягкие, но выражение самодовольства и брезгливости стирало любые намеки на женственность.
      По городу о ней шли весьма нелицеприятные слухи. Жила она одна, семьи у неё не наблюдалось. Единственным родным человеком у неё оставалась мать, но отношения у них были такие, что врагу не пожелаешь. В 22 года, как только она получила диплом и освоила профессию, имея какие-то связи, Таисия выселила любимую мамочку задним ходом из квартиры. Фактически она оставила её без крыши над головой, сделав пожилую больную женщину бомжем. За что заслужила её мама такого отношения никто не знал. Но факт оставался фактом - при живой здравствующей дочери пенсионерка ночевала под батареей в здании одного старого ларька, который давным-давно должны были снести.
      Роза Тагировна вернулась в свою коморку и замерла в ожидании окончания судебного процесса. Он удивительно затягивался. Ранее женщина не обращала на такое внимание, но сейчас она не могла отвести взгляд от крохотных часов, подвешенных прямо над деревянное дверью.
      Они тихо отсчитывали время, но в той тишине, которая воцарилась в здании, их звук казался очень громким. Он эхом пробегал по всему воздуху и заставлял слабое сердце Розы Тагировны стучать с удвоенной силой.
      Давненько она так не волновалась. Ей было жаль бедную женщину у которой забрали детей. Секундная стрелка мирно ползла вперед. Пыль всё оседала и оседала. Уборщица явно решила и этот день прогулять и не явиться выполнять свои должностные обязанности. Охранник крепко спал и мало заботился о здании, которое ему было поручено охранять.
      Толпа родственников и друзей по-прежнему не осмеливались зайти. Они расположились кто где. Кто сел на ступеньки, кто достал из багажника автомобиля раскладные стулья...в общем, все ждали исхода.
      Сестра Ларисы Наташа нервно кусала дрожащие губы. Её побелевшие руки стискивали носовой платок, не уступавший своей белизне рукам женщины. Муж Наташи отправился на очередную вахту, оставив жену самостоятельно волноваться за проблемы сестры. Женщина надеялась на помощь сына, но тот предпочел своей маме компанию друзей.
      В таком ожидании пролетели несколько часов.
      Первые звуки, прервавшие давящую на уши тишину, стали звуками всхлипов и рыданий. Затем последовали детские голоса и гул приближающейся компании людей. Роза Тагировна взволнованно привстала со своего стула, когда в холл выбежала Лариса Меленина утирающая носовым платком лицо своей дочери. Все четверо детей были вместе с ней. Их сопровождали какие-то люди, они что-то громко говорили и подняли такой шум, что пыль комнат разлетелась в разные стороны.
      Входная дверь распахнулась, и в холл вбежали люди, которые провели половину дня возле здания суда. В маленьком помещении яблоку негде было упасть. Увидев Ларису, обнимающую своих детей, Наташа не выдержала и разрыдалась.
      От такого шума даже проснулся охранник. Он насилу разлепил веки и, покашливая, постарался привести себя в должный вид. Даже это у него получилось не ахти как, но со своей главной задачей он справился: смог привести себя в вертикальное положение.
      Две сестры - Лариса и Наташа, обнимая друг друга и детей, плакали навздрыв. Окружающие хлопали их плечу, говорили какие-то ободряющие слова и улыбались, радуясь благополучному исходу дела.
      -Мамочка, не плачь, - девятилетняя Настя, сжимающая руку матери обняла женщину и тихо сказала ей в плечо, - всё хорошо.
      После этих слов не выдержала и Роза Тагировна. По её дряблой щеке покатилась маленькая слезинка.
      Счастливая семья, утирая слезы, шумно покинула здание суда и опять всё стихло. Роза Тагировна села обратно на свой стул и выдохнула.
      Она прожила весьма длинную жизнь. В этой жизни было много разных огорчений. Но самым большим горем в её жизни стала смерть матери. Она как сейчас помнит сцену её похорон. Тогда проститься с её матерью - прекрасной доброй женщиной которую все любили, пришло очень много людей, но в первом ряду, сжимая руки друг друга, стояло пятеро её детей. Сама Роза и её братья и сестры. Их объединило одно горе. Они все приехали на похороны, не смотря на то, что жили в разных городах, имели свои собственные семьи, и не особо ладили с мамой. Они нашли на это время. И плакали все вместе, также как и в детстве. Без их поддержки молодая ещё незамужняя Роза навряд ли бы тогда смогла справиться с горем. Но помощь братьев и сестер сделали свое дело. Ей было кому выговориться и кому посочувствовать.
      У Розы Тагировны было трое дочерей. Одну из которых ей тоже пришлось похоронить. Ту у которой уже был свой взрослый ребенок. Причем похоронить её ей пришлось одной, потому что внучка не нашла времени на то, чтобы достойно похоронить собственную мать. И напрасно тогда Роза Тагировна взывала к совести взбалмошной девицы, строившей свою карьеру в Америке, та так и не приехала, ни разу не навестила могилу своей единственной матери и не сказала ни одного доброго утешительного слова своей бабушке.
      Вот она деградация новых поколений человечества.
      Роза Тагировна предалась воспоминаниям, поэтому пропустила важный момент в этой истории, который произошел все в том же холле суда.
      Мимо каморки женщины быстрым шагом проходила Таисия Андреевна - представительница органов опеки и попечительства и, возможно, она могла бы уйти из здания незаметно, если бы не наскочившие на неё репортеры местного телевидения, ухитрившиеся прорваться через блокаду милиции, призванных утихомирить собравшуюся толпу и не пропустить журналистов. Но они оказались проворнее. Подставив микрофон и направив на неё камеру, высокая тоненькая брюнетка засыпала её вопросами.
      -Как вы можете охарактеризовать данный судебный процесс? Считаете ли вы решение судьи правильным? За что вообще забрали детей?
      -Никаких вопросов, - Таисия Андреевна при всей громадности своей фигуры решила выполнить сложный тонкий маневр и уйти от назойливых репортеров, но, то ли что-то не рассчитала, то ли ножку 43 размера не так поставила, в общем лишь покачнулась и взмахнула ручищами будто балерина, но удержалась на месте. А репортерам только то и надо было.
      -Так за что же забрали детей?
      Таисия Андреевна, верно оценив свои силы и брезгливо поморщившись, решила сдаться, но в ответах на вопросы быть аккуратной.
      -Органы опеки и попечительства сомневались в способности Меленины Ларисы Сергеевны обеспечить достойную жизнь своим детям. Её жилищные условия не позволяли содержать столько детей, - спокойно и размеренно ответила она.
      -Нам известно, что семья Мелениных стояла на очереди в получении квартиры, разве это не учитывалось органами опеки и попечительства когда они выносили решение забрать детей? - продолжала щебетать девушка.
      -Мы рассматривали конкретную ситуацию, и на данный момент у семьи Мелениных нет достойных жилищных условий, - Таисия Андреевна начала медленно пятиться назад в поисках выхода.
      -Но суд всё же учел этот факт?
      -Я не вправе что-либо говорить о решении судьи.
      -Значит, вы недовольны решением суда? Может, вы будете его оспаривать?
      -Мы подумаем об этом, - взгляд представительны органов опек и попечительства становился всё лихорадочнее, а кожа на шее и лице побагровела.
      -А почему Лариса Меленина извинилась в суде? - продолжала наступать на неё молоденькая репортерша, превратившись из воробушка в ястреба.
      -Она вынесла урок из этой ситуации, - теперь представительница органов опеки и попечительства почему-то побледнела.
      -Урок? Какой урок? Почему из-за вашей ошибки женщина должна была извиниться перед вами?
      -Всё. Никаких комментариев, - резко оборвала её Таисия Андреевна и развернулась обратно в коридор.
      -А это правда, что двоих из детей ещё до суда готовили к усыновлению за границу? И это при том, что Ларису Меленину ещё не лишили родительских прав? - крикнула ей вдогонку репортерша.
      Таисия Андреевна всё-таки обладала некоторой прыткостью, поэтому ничего не ответила и успешно скрылась за дверью с табличкой "вход запрещен". Лишь побагровевшая шея засияла на фоне синего пиджака.
     
     
      Благодаря широкой огласке этого дела, органы опеки и попечительства не стали оспаривать решение суда. Все дети остались жить вместе с Ларисой. Она по-прежнему много работает, но также много времени посвящает детям. Они вновь вернулись в школу и к своим прежним занятиям.
      Всех четверых сплотили те жуткие воспоминания о двух неделях проведенных в детдоме вдали от матери и людей, которые были готовы их защитить. Первые месяцы все они вздрагивали во сне от тех кошмаров, которые творились в детдоме. И только через полгода они стали спать спокойно, не переживая заново те события. Они так и не рассказали маме, что творилось в детдоме, и не вынесли ни одной жуткой правды из тех серых стен. Зато вынесли одну маленькую истину - никто не заботится о тебе так, как заботится мама. А ещё в их глазах надолго поселился страх. Они по-прежнему боялись, что кто-то придет и заберет их от мамы.
      Обсуждения данного дела долгое время не прекращались. Пересуды наверняка будут идти до сих пор. У семьи Мелениных всегда найдутся хорошие соседи любящие пошептаться по углам, но, как и раньше, Лариса не собирается обращать на это внимание. Да, в государстве, где большое количество детей неофициально практически преступление, будет немного сложно сохранить свою большую семью, но Лариса будет готова за это побороться. И чтобы не говорили, как бы ни обзывали и не понимали, четверо её детей - это единственное за что она хочет бороться. А даст бог и пятого родит, и не ради денег или помощи государства как все думают, а для себя, для счастья.
      У сестры Ларисы - Наташи случилось очень важное и грандиозное событие. Она забеременела. Ради такого события, её счастливый муж Григорий поменял работу, поэтому он больше не уезжал в длительные командировки и вахты. Он всё больше и больше времени проводил дома рядом с сыном и женой ждущей девочку. Его так называемая слепота спала, открыв его взору другие ценности.
      Отношения с сыном у него стали постепенно налаживаться, и Даниил стал предпочитать по выходным ездить с отцом на рыбалку, нежели гулять по вечерам с друзьями. А ещё летом они планировали съездить куда-нибудь все вместе большой семьей на море. Последние лет десять они отдыхали врознь из-за постоянной занятости родителей строивших свою карьеру.
      Роза Тагировна по-прежнему работает в суде вахтером. Исправно раздает всем ключи, вытирает пыль вместо уборщицы и наблюдает за историями, которые происходят в здании суда. А ещё недавно в её рабочий график вошла побудка горемычного охранника, ну никак не хотевшего выполнять свои обязанности.
      Короткая осень сменилась зимой. Впереди город ожидает полгода холодного снега. Все вновь заняты своими делами. И только Роза Тагировна на своем посту наблюдает за мирным вальсом белых снежинок.
      Государство всё-таки протянуло свою руку помощи: семья Мелениных получила квартиру. Целых 32 квадратных метра на пять членов семьи.
      Таисия Андреевна всё также несет свою службу и отслеживает неблагополучные семьи. А ещё, она больше не дает интервью. В общем, пока такие люди как Таисия Андреевна будут стоять на своем посту, Россия может дышать спокойно - неблагополучных семей в нашей стране не будет, все будут благополучные и большинство бездетные.
  
  
   Пиворг И. ВЕСЕННИЕ ПОВОРОТЫ
  
   Вот и прошла последняя сессия, а с ней и вся учеба в колледже. Получив за свои удовлетворительные знания очередную порцию удовлетворительных оценок, я, как торжественно объявил нам наш директор, "теперь уже взрослый человек и практически состоявшийся специалист", должен был организовать сам себе преддипломную практику. Это требовало обязательного трудоустройства по специальности, даже возможно и без зарплаты, но с условием получения практических навыков по своей специальности. Ну а я, как существо постоянно безденежное, грезил о работе с высоким заработком, и поэтому, получив такое нежное директорское напутствие, ринулся по раскисшему мартовскому снегу на поиски высокооплачиваемой работы.
      Собственно говоря, рывок мой состоял в покупке на последнюю мелочь газеты с объявлениями о найме, потому как на этот счет больше никаких мыслей в моей юной голове не родилось, а в колледже нам не стали , да и вообще они были рады от нас избавиться поскорее.
      В единственной в городе газете, печатающей объявления о работе, к моему удивлению, требовались только няни в детсады и грузчики для переноски тяжелой мебели, так что просмотрев ее вдоль и поперек несколько раз, я обнаружил, что нигде, как состоявшийся специалист не требуюсь. Я загрустил, подавляемый ощущением своей ненужности обществу.
      Домой я шел в унылом состоянии, тут же в дверях своей квартиры наткнулся на выбегающего от старшей сестры очередного хахаля кавказской наружности, который шириной своих горных плеч чуть не приплюснул меня в косяк. "Разводит тут "малину" без родителей!" - с едва скрываемым раздражением подумал я, но вслух говорить при кавказце ничего не стал. Я вжался в косяк и пропустил вперед эти широкие плечи.
      По необъяснимым причинам, моя старшая сестренка в свои двадцать пять с небольшим лет отдавала предпочтение в любви только представителям горных районов нашей необъятной родины, и поэтому в нашей квартире часто можно было слышать родную русскую речь, украшенную неповторимым акцентом уроженцев Кавказа. Особенно в то время, когда родители уезжали работать на Север, на полтора месяца вахты.
      Сестра, не удостоив меня взглядом прошлепала на кухню, по пути устало вздыхая. Там сразу же что-то брякнулось и разбилось. "К счастью!" пробурчал я, вошел за ней на кухню и присел к столу.
     -- Пожрать чего-нибудь осталось или опять все слопали? - грозно начал я и, не получив ответа сказал уныло, - Я с сегодняшнего дня на практике преддипломной, до пятнадцатого июня... Надо куда-то пристроиться на работу. В газете кроме грузчиков нет ничего, а не по специальности нельзя. Поискать придется. Хотя... Отосплюсь пока с недельку -- это тоже хорошо!
     -- Это ты теперь дома будешь сидеть и на лекции не будешь ходить? - она повернулась, не переставая сметать веником осколки бывшей тарелки, - нахрена ты мне тут нужен такой?
      Сестра работала в охране одного из местных заводов -- сутки через трое, и ее явно не устраивал такой поворот: ей хотелось свои положенные дни отдыха проводить не со мной, а со своим очередным влюбленным кавказцем.
     -- Ты давай ищи быстро что-нибудь, - она нахмурилась, - А то без денег и еще от безделья натворите что-нибудь с дружбанами - потом проблем не оберешся. Посадят еще!
     -- Да ладно тебе орать то! - "и так не знаю что делать, теперь нотации еще от нее выслушивать"- с досадой подумал я, и, чтоб она отстала произнес, - лучше б помогла. Может кто есть на каком-нибудь заводе из знакомых, может в какой-нибудь конторе?
      Она призадумалась и замолчала, продолжая подметать осколки, а я начал делать себе и ей бутерброды.
     -- Ты у нас кто? Механик?
     -- Сама ты механик! Электромонтажник я, электриком могу тоже. Вобщем, что с электричеством связано, с тем я смогу.
     -- Ладно, сейчас Гарику позвоню и у него спрошу, - сказала она, взяла телефон и вся так воспряв радостно закричала, - алло! Гарик, привет, это я. Я тоже скучаю! Да Галя это, не узнал чтоль?! А? Ты можешь сейчас говорить, да? Слушай. Тут вот брат у меня, электриком его надо куда-нибудь поскорее пристроить на практику, а то дома он будет торчать целыми днями. Что? К Армену? А, ладно, помню, как же, - она сияла, - конечно же скажу. Ну пока, целую. - она отложила телефон, - Ну вот дурашка, - сказала она мне уже перестав сиять, - Вот и все дела! Знаешь мастерскую по ремонту через два дома? Вот туда пойдешь. Там Армен хозяин, у него еще магазин с лампочками, Гарик ему позвонит и он тебя возьмет.
     -- Круто! - обрадовался я, - Просто обалдеть! - теперь засиял я. - Ты у меня самая лучшая! - я уже веселее стал жевать бутерброд.
      "Вот подфартило!" - думал я, - "хоть какая-то польза от ее хахалей! Теперь я точно себе велосипед куплю. Да и не самый дешевый, а может даже с амортизаторами на всех колесах!"
      Мысль о такой работе-мечте не оставляла меня остаток дня, и я долго еще ворочался и не мог уснуть, все строил планы и проводил расчеты.
      Наутро, быстренько проведя все необходимые ритуалы и получив от сестры подтверждение того, что Гарик договорился с Арменом, я ринулся за мечтой.
      Несмотря на склякотное состояние улиц и лепивший глаза падающий сплошной стеной мокрый снег, я добежал до магазина электрики Армена за пять минут.
     -- Здрасьте! - радостно завопил я менеджеру магазина.
     -- Здравствуйте! - почти также радостно откликнулся он, - что Вы хотели? - от него исходила волна радости, как будто я ему обещал оплатить путевку в Египет.
     -- Я к Армену Вахтанговичу, тут звонили ему насчет меня. По поводу трудоустройства.
     -- А-а, - протянул менеджер и немедленно скис, - вон в ту дверь иди.
      Я вошел в дверь с табличкой "Посторонним вход воспрещен", и на меня тут же уставились трое горцев, сидевших на огромном кожаном диване. Все трое бывшие ухажеры моей сестры. По-очереди. Они так и сидели, в том же самом порядке, в той же самой очереди.
      "Хахали" - пронеслось у меня в голове. Я не конфликтовал с ними, поэтому они сразу сменили свой взор на более дружелюбный.
     -- Я к Армену Вахтанговичу, - сказал я четко, - по трудоустройству. Гарик должен был ему позвонить.
      Услышав произнесенное мной имя, они посмотрели еще равнодушнее, отвернулись и стали негромко разговаривать.
     -- Вон там секретарь, - проинес сидящий в середине, - туда иди! - показал на темный проход, махнув рукой с четками.
     -- Спасибо, - я не стал задерживаться и бодрым шагом продолжил шествие для завоевания своей мечты.
      Секретарь встретила меня окатив холодным и презренным взором. Во взгляде ее, за секунду просветившем меня как рентгеном читалось - "Я знаю кто ты такой. Ты очередной лох, который пришел с какой-нибудь просьбой или за какой-нибудь подачкой".
      Я принял ее убийственный взгляд и попытался не смутиться, но ее опыт в стрельбе взглядом меня победил.
     -- Я... Тут... Гарик тут позвонить был должен...По работе, - я начал комкать в руке документы.
     -- Подождите здесь, - ледяным голосом, отводя взгляд от меня, как от заплесневелого помидора, произнесла она.
      Она прокивала бедрами, уплыв в кабинет с табичкой "Директор". Я остался ждать, недовольствуя и ругая себя за скомканную речь.
      Она вышла со смущенной улыбкой и показала жестом, что мне можно войти.
      Я вздохнул, быстро скинул куртку на диванчик и бочком, гримасничая улыбкой протиснулся в дверь директора, выпячивая вперед документы как щит.
     -- Здравствуйте Армен Вахтангович, я Игорь, про меня Гарик должен был звонить. Можно войти.
      Армен был седовласым пожилым дядькой, с морщинистым, но ухоженным лицом, гладко выбритый с тонкой полоской аккуратных седых усиков. Однако, несмотря на седой облик, в глазах светился огонек удалого горца.
     -- Здравствуй, Игорек. Звонил, звонил Гарик. Ну...И кем ты хочешь стать? - он прищурился на один глаз и улыбнулся натянуто.
     -- Но...я, в смысле сестра моя ему сказала, что я электричеством занимаюсь. Электромонтажник по образованию, - я не понял, почему он не знает этого. Гарик если только не сказал. Почему?
     -- А. Ты электрик, вот значит как. Я то думал. Значит ты по другому звонку, - он перестал улыбаться, открыл лежащий перед ним журнал и стал искать строку, помогая себе указательным пальцем, - а! Вот! Ну да, звонил и по тебе он. Значит электрик ты. А ремонтировать стиральные машинки сможешь? Или микроволновку?
     -- Ну да. Так то нас конечно не учили специально, но я в нашем подъезде некоторым чинил кое-что, ну и машинку тоже. Вот с микроволновкой не знаю как, - я малость растерялся. Но тут же вспомнил, что шанс бывает только раз. А попасть в сервисную мастерскую, - но вы не думайте! Я быстрообучаемый. Сообразительный. Сразу разберусь. Ну и на время практики надо только поработать. Но я справлюсь, я быстро усваиваю.
     -- Так, так, так. Так то мне люди в ремонт не нужны. Но раз уж Гарик звонил. И на время практики. Что ж, пожалуй, можно попробовать тебя там, - он стал совсем серьезно-грустным, - Но помни, - и тут он ткнул вверх указательный палец, - Ты сможешь оправдать доверие только тогда, когда покажешь очень высокую, прямо умопомрачительную производительность труда. Иначе, наши дороги пойдут в разные стороны. Помни и заучи наизусть! Высокая производительность труда гарантирует тебе высокую заработную плату! Кстати, о зарплате. Ты, как будто будешь бесплатно на практике у меня, я тебе потом напишу бумажку. А зарплату потом в конвертике получишь, понял? Согласен? Но помни главное! Только высокая производительность труда гарантирует как выживание фирмы, так и твою высокую зарплату! Понял? Пять тысяч тебе я думаю хватит. Иди теперь. А то там очередь уже, люди тоже хотят побеседовать. Иди в мастерскую, там есть Акимыч или Василич. Они объяснят что надо делать. Будешь им подчиняться. А сюда больше не ходи. Кстати, как там Галочка? Все цветет? Передай от меня большой-большой привет. Скажи, Армен хочет как нибудь побеседовать за чашкой коньяка. Да? Скажи, только ей и никому больше. Ладно? Договорились? Вот и хорошо. С сегодняшнего дня ты работник мастерской.
     -- Спасибо, Армен Вахтангович, - я попятился к двери, прогибаясь, нагруженный столь ценными пожеланиями, - спасибо, я оправдаю....повышу... До свидания, Армен Вахтангович.
      И окрыленный, не обращая внимания на секретаршу, троих горцев на диване и прочих менеджеров, я помчался в мастерскую выполнять указание нового шефа по повышению производительности труда до умопомрачительного уровня.
      Моя новая работа находилась в обратном направлении от моего дома, и, пробегая мимо дома я увидел сестру, усаживающуюся на переднее сидение новенького БМВ пятой серии. Я помахал ей рукой, она мне кисло улыбнулась в ответ. Гарик, сидевший за рулем, что-то зло выговаривал ей. Наверное застал ее болтающей по телефону с каким-нибудь парнем.
      Мастерская Армена по ремонту и сервисному обслуживанию бытовой техники находилась в части здания, примыкающего к торговому центру и имела пару невзрачных, зарешеченных окон, выходивших на помойку. Лестница у черного входа тоже выходила на помойку, но в отличие от окон была старательно очищена от снежной каши, однако, сразу после лестницы красовалась едва различимая огромная лужа, спрятанная под снежной кашей, перейти через которую к лестнице можно было лишь надев болотные сапоги. Естественно, я пробежал по ней не раздумывая, и естественно, зачерпнул обжигающе ледяной воды себе в ботинки. Очнулся я только взлетев на последнюю ступеньку перед серой железной дверью. Стряхнув с ботинок и брюк грязно-снежные комки, потопав ногами для разогрева залившей меня в ботинки воды я открыл ее. Меня встретил запах горелых проводов, канифоли и кошачьей мочи, вся эта дикая смесь ударила мне в нос с первым моим шагом в мою новую жизнь и я закашлялся. "Надо бы проветрить помещение" - и я открыл пошире дверь. Тут же появился задрипанный пятнистый кот, опасливо осмотрел улицу, а потом выбежал и ловко перепрыгивая через лужи быстро удалился прочь.
     -- Эй!! Ты зачем дверь открытой оставил?! Кто тебя просил? Я этого кота неделю приучаю здесь жить, а теперь он смылся! Ты нам теперь будешь мышей тут ловить? - на меня грозно ощетинив усы и сверкая глазами надвигался худой, с темным лицом мужик, готовый уже меня чем-нибудь треснуть.
      Я попятился и пробормотал:
     -- Тут вонь такая, я думал свежий воздух запустить и все. Я не знал, что кот убежит. Если б я знал, то конечно бы не открывал, - я очень хотел показать досаду, хотя в душе сразу же обрадовался, что кот сбежал -- к запаху канифоли я был привычен и он мне даже нравился, а вот к запаху кошачьей мочи у меня было стойкое отвращение.
     -- Думал он! У нас клиентам вход не с этой стороны. Что хотел?
     -- Я не клиент, меня Армен Вахтангович сюда на практику работать принял.
     -- Да-а? Армен? - он удивленно посмотрел на второго лысоватого, а тот на него, - Странно. На практику? Ну заходи тогда. Странно, - он повернулся все еще бормоча про странность такого поступка Армена и пошел в сторону шкафов, - вот здесь раздевалка. Вот и шкафчик свободный есть. Меня звать Николай Василич. Нас здесь двое так то работает. Вот Владислав Акимыч, - он указал на лысоватого.
     -- Меня Игорем звать. А работы много?
     -- Хи, не успел придти, как уже испугался. Молодежь пошла! Работа есть. Зарплату Армен вовремя дает, хотя и жадничает. Мог бы больше давать. Вон у него какой магазин огромный. Небось прибыли огромные. А народ прижимает. Все они такие. А...наплевать! - он повернулся -- работать здесь можно. Вот значит как? Ну что ж будем тебя подучивать.
      Акимыч встал и пожал мне руку. В противоположность Василичу, худому, желчному и усатому, с двухдневной щетиной на щеках, он являл собой средних лет толстяка, сияющего лысиной и безупречной выбритостью. Рука у него оказалась пухлая и сжимал он мою руку как то совсем не сильно, скорее по женски небрежно.
      Мастерская находилась в бывшем советском доме бытовых услуг, превратившимся после реконструкции в большой трехэтажный торговый центр с магазинчиками и различными салонами, с атрибутами ежедневного сверкающего праздника. Со всех сторон центр сверкал чистыми стеклами фасада и неоновыми вывесками рекламы, дорожки, ведущие к центральному входу были вычищены от снега полностью до асфальта. Внутри торгового центра полы, устроенные из глянцевых керамических плиток блестели и переливались отраженными в них переливающимися огнями; стеклянные двери магазинчиков и салонов были совсем невидимыми из-за своей идеальной чистоты и глянцевой натертости. По всем этажам были расставлены сотрудницы, которые натирали с моющими средствами все стеклянное без остановки до достижения ослепляющего блеска.
      Со своими немытыми окнами и прямым выходом на помойку, мастерская выглядела в этом красивом мире отдельным и довольно неприятным, но кому-то еще нужным жильцом. Ее кажется позабыли при перестройке центра, реконструкция ее не затронула, и она будто осталась в далеком совковом прошлом. Хотя тумба приемки мастерской, стоящая в общем торговом ряду отдельно от мастерской, была в стеклянном отделе, с натертыми до блеска стеклянными дверьми. В приемке, отделенной от помещения мастерской массивной двустворчатой дверью сидела довольно миловидная девушка Лена, которая занималась только бумажными делами, всю же работу по оценке стоимости ремонта и общение с разношерстной клиентурой вели Василич и Акимыч -- поочереди, кто из них не был в этот момент занят. Девушка Лена не интересовалась ни ремонтом, ни ремонтниками и не заходила в мастерскую совсем.
      Помещение мастерской на одну треть занимал огромный стол-верстак, стоящий в середине, на нем приваренные к нему намертво сваркой огромные слесарные тиски. Здесь же располагались и собственно сами объекты ремонта с открытыми задними стенками и торчащими из них проводами. В углу возле окна непонятного вида стол, на котором лежала куча запчастей с торчащими проводками, над ним книжные полки также с запчастями. В другом углу, между черным входом и дверью в приемку, спряталась огороженная двумя платяными шкафами и занавеской между ними раздевалка, служащая одновременно комнатой отдыха и, по выражению Василича, "рестораном нашей лаборатории" со столом и тремя табуретками для "посиделок, поедалок и выпивалок, но только по большим праздникам в честь дней рождения".
     -- Понятно, - ответил я, выслушав его тираду про раздевалку, - работать сегодня начинать?
     -- Спецодежда есть какая-нибудь? - Василич оглядел меня с ног до головы, - в хороших вещах здесь долго не надо находиться -- измажешься весь.
     -- Да я сейчас сбегаю, недалеко тут живу, - и не дожидаясь его ответа я умчался домой.
      Дома, застав сестру с Гариком в постели, сделал вид, что из коридора этого не заметил и схватив пакет со спецовкой из техникума, выбежал из дому и уже через несколько минут, вновь зачерпнув воды туфлями из лужи, был на новом рабочем месте.
     -- Быстро ты! - удивились напарники.
     -- Да я тут через один дом живу.
     -- Ладно, вот тебе первое задание - стиральная машинка - приступай, - Василич показал на артефакт, у которого ржа проела все боковые стенки в нижней части, - разберись почему не крутит и сделай. Надо бы ее через пару дней отдать.
     -- Тут похоже мышь жила -- вон черных горошков сколько! - констатировал я осматрев внутренности, - как бы не рассыпалась конструкция - ржавое тут все.
     -- Ржавая - ну и ладно, ты в электрике разберись, на ржавчину не смотри, - Акимыч улыбнулся и продолжил, - ты этой ржавчины здесь насмотришься еще немало -- работа у тебя теперь такая: починка нужных людям вещей, в-первую очередь ржавого старья.
     -- Ну почему старья, у вас вон новенькая микроволновка. А что с ней такого?
     -- Скачки напряжения ее убили. Надо все выгрести и вычистить, - он вытер пот со лба рукавом и вздохнул, - новенькая, жалко вещь такую. Надо спасать.
     -- А у вас запчасти есть на нее? - я перебирал провода стиральной машины и продолжал расспрашивать.
     -- Нет у нас запчастей, то есть заказываем конечно при сложных случаях, а при простых -- имеющиеся ремонтируем, - он показал в сторону стола у стены, на котором лежали обгоревшие электродвигатели, переключатели и еще много всякого обгорелого барахла с торчащими проводками, - запчасти долго ждать приходится, да и многи не по карману такой ремонт.
     -- Кому? - не понял я.
     -- Ну там -- бабушкам каки-нибудь - простым людям, короче, - он опять вытер пот со лба.
     -- Понятно, - сказал я, хотя мне было не совсем понятно, - я думал сюда богатенькие ходят. А бабушки что, тоже микроволновки приносят?
     -- Редко, чаще всякие старые, еще советские вещи. Вот Василича спросишь, когда придет, он тебе много может рассказать, про швейную машинку, например, которую он чинил на прошлой неделе. Сколько он с ней возился -- уму непостижимо, а она никак. Но сделал все таки! Заказчица чуть прям ему не отдалась! - он засмеялся, - замуж говорит за тебя пойду, руки потому что золотые! Он еле отбился тогда.
     -- А сколько ремонт этот по цене ей встал? - заинтересовался я стоимостью ремонта, сделанного "золотыми руками", - смогла расплатиться-то? Или натурой хотела отдать? - мне стало смешно, я представил себе как тетка напрыгивает на Василича.
     -- Не знаю. Средний ремонт в бумажке записали. Там у Лены в приемке где-то прейскурант лежит. Не помню цену. Интересный этот случай был. Да. А еще для этой машинки пришлось вытачивать вручную шпонку сложную. Вот Василич тут один раз до одиннадцати вечера ее точил. Сделал, как на заводе. Молодец. Баба то от радости тут прыгала. Она зарабатывает себе на этой машинке -- шьет что-то на ней, а без нее ей хана.
      Василич тем временем принимал на ремонт очередной артефакт высокоразвитой цивилизации -- блендер. Внеся его в мастерскую он произнес:
     -- Вот люди дожили -- смешно -- сырые яйца с водкой мешают. Гоголь-моголь для похмелки! И не боятся отравиться от этой.... ну как ее -- сальмонеллы. Как будто просто водка -- это уже не напиток! Это их не устраивает! Обязательно яйцами надо ее развести! Фу, противно даже стало, - он написал на бумажке планируемую дату окончания ремонта, закинул ее внутрь блендера и установил его на стол, рядом с горой запчастей. Пусть отстоится тут. Так, - продолжил он направляясь ко мне, - что там? Разобрался?
     -- Да тут всю проводку надо менять, провода новые нужны, - я выпятил вперед пучек старых потрескавшихся проводов. Пока старые будешь монтировать -- вся изоляция облетит. Еще болт заземления отвалился от ржавчины. Двигатель и механика в норме -- сделано в забугорье, поэтому крепкое всё.
     -- Так, ага. Вон там ящик -- выбери там провода из старых запчастей. Ну и остальное тут покумекай, сделай вобщем до конца. Просверли, болт новый посади. Ну и потом проверь ее. Через день закончишь? Да? Молодец.
     -- Да, сделаю, - "надо бы потом побольше стоимость ремонта в бумажку написать: дополнительная работа из-за ржавчины, новые провода" - подумал я, отрезая провода от старых запчастей и обрезая им обугленные концы. И поделился этой мыслью с Василичем, мне показалось, что он здесь все таки главнее, хотя должности у них в мастерской никак не проявлялись и нигде прописаны не были.
     -- Ты давай делай все по-уму, а там разберемся что писать в этих бумажках, - отозвался он из-за занавески, где он приготавливал что-то на обед, - ты с нами обедать будешь?
     -- Я домой сбегаю, - с собой я ничего на обед не принес и карманы мои не оттопыривались хотя бы от какого-нибудь количества денежных купюр, да и стеснять их не хотелось, - я же недалеко живу, сбегаю.
     -- Ладно, а то у нас тут общак, ты особо не стесняйся, еда хорошая, само главное - халявная, - Василич высунулся и показал банку хороших консервов, шумно сглотнув при этом.
     -- Да? Ну я сегодня дома, а потом может... ладно? - мне уже стало жутко жаль, что я решил идти домой -- сестра меня явно дома не ждала и ничего на обед не приготовила, скорее наоборот -- с Гариком сожрали поди уже все, но менять решение я не захотел -- не хотелось показаться в первый день не отвечающим за свои слова и принятые ранее решения.
     -- Ну как знаешь. А так, если задерживаться будешь после работы, здась вот у нас холодильник маленький с запасами.
      Акимыч высунулся из-за микроволновки и улыбнулся: - или повод какой-нибудь для обсуждения, - он показал пальцем на воротник, - вобщем закуской всегда обеспечены.
      Василич тем временем вышел.
     -- А откуда? - мне бы не мешало присоединиться к их компании, думалось мне, с целью экономии своих средств на обед. Тогда велосипед стал бы еще ближе.
     -- Да тут мы подкалымливаем в продмагах -- холодильники, витрины. Еще всякую мужскую работенку -- гвоздь забить, завинтить что-нибудь -- все сюда бегут. Вот мы им помогаем, а они в ответ приносят нам тут всякой всячины полно. В основном консервы. Ну и бывает, что срок годности продукта почти подошел к концу, он не продастся. Вот и делятся с нами, и стараются поддерживать хорошие отношения. Мы им тут как палочки-выручалочки, - он опять усмехнулся высунув голову из-за микроволновки.
     -- А деньги вы с них не берете? - я не понял его радость, - понятно, что продуктами получать конечно тоже хорошо, на ведь деньгами то куда интереснее? Их ведь можно на другие цели потратить.
     -- Ну...мы как-то не оценивали, во-первых, свою помощь. Мы же по дружески выручаем. Ну, и как ее оценить-то помощь?
     -- Ну как-нибудь там в рублях, - съязвил я. Эдак я велосипед бы еще быстрее купил. А они вон как.
     -- Не знаю, - Акимыч потерял интерес к продолжению этого разговора и стал ковырять чрево микроволновки, бурча что-то под нос.
      Василич тем временем пришел с улицы и начал гневно топать ногами. "В лужу попал, похоже, что они не пожалуются никому, ведь ходить тут невозможно" - думал я.
     -- Вот гадство, - выговаривал Василич, - как надоела эта лужа. Ведь со времен строительства этого дома быта она здесь. А всем хоть кол в одно место вставляй! - распалялся он.
     -- Ты каждый день ее проклинаешь, сам бы давно ее убрал бы какой-нибудь лопатой, - Акимыч посмотрел на него из-под очков, - все ждешь кого-то.
     -- А у нас дворник есть! Есть или нету?! Вот пусть и убирает.
     -- Она, похоже, ему не мешает и начальству тоже, - включился я в разговор, - он и не будет убирать. Вот с парадного входа он убирает, потому как его начальство тычет ежеминутно, а здешний вход мало кого интересует.
     -- Точно, - Акимыч поддержал меня.
      Они спрятались в свой "ресторан", а я отправился домой. Сестра была одна. Едой в доме не пахло.
     -- Ты чего приперся? На обед? - она развела руками, -нет ничего. Булка есть, будешь?
     -- Сам что-нибудь найду, - процедил я сквозь зубы. "Опять нет еды дома. Надо шкаф себе завести отдельно от нее, а то она о своем Гарике только думает. Вот получу деньги и сделаю", - думал я, планируя пищевое освобождение от оков прожорливой парочки, - а что в магазин не сходишь? Тут не очень далеко, - начал я язвительно, - Гарик пусть денег дает, раз на довольствие тут встал.
     -- Да он вон пешком пошел, машину здесь оставил. Что то у него бизнес пока в минусе. Но он верит, что скоро начнется подъем. И тогда мы с ним в Египет поедем на целых две недели, - она вскинула в стороны руки, изображая, наверное, как она с Гариком, словно две перелетные птицы, махая ими долетят до Египетских пирамид.
     -- Ага. Так он тебя и взял. Поматросит и бросит,- заржал я и тут же мне пришлось уворачиваться от летящей в голову тапочки, - таких наивных, как ты у него знаешь сколько?
     -- Пошел ты к черту! Катись на работу, пенек! - она очень разозлилась. Наверное, также как и я разозлился, застав дома пустой после набегов холодильник, и теперь жующий батон трехдневной давности с несладким чаем. Они даже сахар слопали!
     -- А на работе у нас еда есть. Завтра не приду на обед.Расслабься.
     -- Да, кстати, как с работой у тебя? Устроился?
     -- Да, все нормально. Народ там нормальный. Правда, подкалымить мимо кассы наверное не получится. А я рассчитывал. Какие-то они не понятные. Может не хотят в первый день вводить в курс темных дел? Ну я и подождать могу. Все равно ведь еще три месяца там работать. А там в армию надо будет идти, - протянул я, и подумал - "хоть до армии подзаработать и спрятать, чтоб после армии деньги были. Сейчас всего год служить -- деньги не обесценятся. А потом можно велосипед купить или костюмчик джинсовый".
     -- А тебе еще денег там не дали? Аванс есть там? А то я бы у тебя взаймы взяла.
     -- Нет там аванса. В конце месяца Армен даст просто так, без кассы, денег и все. А тебе я все равно взаймы не дам. Ты еще те деньги не отдала, которые я тебе в прошлый уезд родителей дал. Мать мне дала их на себя, а я тебе, как дурачок поверил. Ты ведь их на неделю взяла, а уж месяц не возвращаешь.
     -- Да я отдам. Вот только у Гарика бизнес наладиться и отдам сразу. Ну ладно тебе злиться. Рублей пятьсот до зарплаты дашь?
     -- Нету у меня совсем нисколько. А ты вообще обалдела, если все что мать оставила на полтора месяца уже потратила, - я покрутил пальцем у виска, - жить теперь на что? Гарик пусть тебя и меня теперь содержит, да он сам гол, как сокол. Хи-хи.
     -- Да ладно, как нибудь протерпим. Матери только не говори.
     -- Да мне то что, я обедать теперь на работе буду. И ужинать тоже. Там консервов полно.
     -- Ну и домой принеси одну хотя бы.
     -- Гарик пусть тебя кормит!
      Допив горький чай и накинув куртку, я выскочил из дома. "Пускай на диете посидит!" - думал я --"наивность может у нее быстрее кончится. А то - романтизм один в ее голове!"
      Я опять зачерпнул лужу ботинком.
     -- Лопата есть здесь какая-нибудь? - спросил я Акимыча. Тот с удивлением посмотрел на меня и показал под верстак.
     -- Я пожалуй все-таки дворника ждать не буду, - сказал я громко, чтоб Василич услышал, - займусь лужей сам.
     -- Как хочешь, как хочешь, - равнодушно протянул подобревший после обеда Василич, - дерзай.
      Лужа быстро исчезла под натиском лопаты, поддерживаемой моей испепеляющей к ней ненавистью и холодком весенней воды, намочившей ноги внутри ботинок.
      Вернувшись, я увидел Василича и Акимыча склонившихся над новым объектом. Стиральная машина была абсолютно новая, новейшей модификации -- с жидкокристаллическим экраном. Так что оба ремонтника смотрели на нее с некоторым легким испугом.
     -- Зачем ты взял ее? Что мы тут сможем? - Акимыч вопросительно глянул на сморщившегося Василича, - тут хрен разберешься!
     -- Не дрейфь, сейчас раскинем ее и там видно будет. Мужик хороший ее притащил. Главное чтоб электроника сильно не сгорела и экран. Хозяин машинки просил конечно побыстрее, пока жена в командировке. Тут ребенок просто куда-то шпильку засунул и она перемкнула контакты и все. А вы уже в кусты со страху полезли!
     -- Что там внутри? - спросил я. Такую машинку я видел впервые и был рад изучить новинку.
     -- Да ничего особенного, - Василич повернул какую-то ручку внутри и раздался тонкий писк. - Выключай! Быстрее из розетки!
      Я мигом выхватил вилку из розетки. Из под панели экрана появился легкий вонючий дымок и вокруг машинки распространился запах горелой проводки.
     -- Все понятно, - Акимыч отвернулся от машинки, - хана электронике! Пускай везет в официальный сервис. Там ему впаяют и счет огромный и электронику новую установят.
     -- Да не бойся. Сами сделаем. А плату если что я отдам перепаять знакомому на завод.
     -- Н-да. Я вобщем-то с той микроволновкой закончил, так что давай попробуем посмотреть вместе. Иди, - сказал он мне, - отдай микроволновку Лене. Пусть она позвонит клиенту и отдаст ее.
     -- Зачем вам эта возня? А вдруг не получится? Что тогда? Машинка то ведь больших денег стоит. Потом расплачиваться надо будет...., - говорил я быстро, стараясь предотвратить, как мне показалось глупую выходку. Хоть и интересно было влезть внутрь новой конструкции, которая только еще появлялась в продаже, но запредельная стоимость запчастей и ремонта в официальном сервисном центре, после глупых манипуляций должна была отталкивать разумных людей от подобных подвигов.
     -- Ты свое доделывай, - Василич оборвал меня на полуслове, - завтра отдавать. Если не успеваешь, то домой не торопись. Доделаешь и пойдешь, лады?
     -- Ладно.
      Первый день работы, да еще и с работой сверхурочно измотал меня так, что я не заметил дома еще и Гарика, когда вернулся. Ужинал я в раздевалке консервами с булкой и поэтому главной целью была постель.
     -- Ну вот у тебя и первый день закончился, - торжественно заявила сестра, - как ощущения? Пойдем с нами пировать! Сегодня Гарик прибыль получил.
     -- Отстань. Сделай телевизор потише, я спать ложусь.
     -- А ужин? Гарик тут фруктов принес, балычок. Будешь что-нибудь?
     -- Нет, я на работе уже наелся. Все. Спокойной ночи.
      Я лег спать в девять часов вечера и наутро уже не чувствовал вчерашней усталости. Выспался. Даже встал раньше будильника и услышал за стеной тихий разговор и смех сестры. "Задолбали! Тоже чтоль кого привести, когда она одна будет. Месяц только пусть одна будет -- потом посмотрим, как ее это заденет".
      Я подошел к окну и увидел, как ручеек людской массы в утренних сумерках стекается к остановке общественного транспорта. "Все идут на работу. А раньше как то не замечал, вроде и вставал в это же время. Теперь я такой же как и они, поэтому и обратил внимание. Не надолго. Скоро в армию. А потом как выйдет. Ну а пока к Акимычу и Василичу в мастерскую".
      Мне было очень радостно, что я попал в этот мир. Я считал, что любой хотел бы работать в мастерской. В школьные годы я занимался в кружке радиолюбителей и иногда мне приходилось соседям и друзьям ремонтировать электротехнику. Мне было интересно ковыряться во внутренностях аппаратуры, обнаруживать и исправлять поломки, тогда как большая часть населения никогда бы в этом не разобралась, а некоторые даже в кнопках ничего не понимали. Попав в мастерскую, я считал себя счастливчиком, и конечно огорчался, что это всего лишь на три месяца, до защиты диплома. "А там, - думал я, - после армии, опять буду стараться попасть в мастерскую, надо себя показать только как хорошего работника, да и денег для себя "левых" побольше заработать. Только вот эти товарищи, какие-то не понятные: денег могут мимо кассы много уводить, а не стараются. Может меня опасаются, все-таки меня же Армен прислал. Надо бы с ними поговорить на эту тему, а в качестве доказательства самому какого-нибудь клиента раскрутить на кругленькую сумму мимо кассы".
      С теми мыслями я пришел в мастерскую точно во время, к началу рабочего дня. Акимыч и Василич уже сидели возле новой стиральной машины с задумчивыми лицами. Вокруг уже были разложены инструменты.
     -- Ну-с, коллега, ваше мнение, - Василич обратил взор на Акимыча, - с какой стороны будем делать вскрытие?
     -- Да вот тут защелки видны сквозь щели, ножом поддеть и ящик откроется, - Акимыч взял нож, - начинаю?
     -- Да, давай.
      Через полчаса ящик с электроникой был вскрыт и мы все трое лицезрели его внутренности.
     -- Ну и что тут? - Акимыч непонимающе развел руками, - давайте дальше без меня. Электронику я не понимаю.
     -- Да уж, - Василич почесал затылок, - проводов много, куда они идут неизвестно. Похоже, что в официальном сервисном центре такой блок просто заменяется и все. Стоит крупных денег. Мужик бы "попал" на кругленькую сумму! Ладно, сейчас будем этот орган вскрывать. Так, молодежь, - обратился он ко мне, - свое задание сделал? Отнеси Лене в приемку, пускай бабульке позвонит и обрадует. А сам мне поможешь, а то тут все такое маленькое, я даже через очки с трудом разбираю.
     -- Конечно, сейчас готовую сдам и приду помогать, - я отнес свое первое готовое изделие в приемку. Там сидела девушка Лена и раскладывала на компьютере пасьянс.
     -- - А где наряд с суммой работы? - она посмотрела на меня с презрительным показным удивлением, -я чтоли должна вам все делать?
     -- Я первый раз. Думал вы заполняете, начал я оправдываться
     -- Без наряда больше не приносите. Тем более хлам всякий!
     -- Больше не принесу. Не ругайтесь. Сейчас я быстренько заполню.
      Я помчался назад к Василичу.
     -- Вот тут наряд надо заполнить, я ведь не знаю как. Лена там ругается.
     -- А. С нее спроса нету. Так. Сейчас напишем. Так. Мелкий ремонт. Так. Вот. На, отдай, - он протянул мне бумажку.
     -- А мелкий ремонт это без замены запчастей. А я туда новые провода поставил, можно и за них с нее оплату взять. Допишу их замену в наряд?
     -- Нет. Не надо. Старой бабушке и так денег на жизнь не хватает, нечего тут мелочиться, -он махнул на меня рукой, - это отдай иди и все.
      "Ну как же так! Мало ли бабушек придут! Если принесла в ремонт вещь, то значит и платить должна! - возмутился я мысленно, но решил ничего не говорить на второй день работы и молча отнес наряд Лене. "Эдак я себе велосипед тут точно не заработаю, надо бы самому в приемку пробиться и хоть раз что-то принять от клиента. С ним напрямую и обговорить оплату мимо кассы. А с этими похоже старичками каши не сваришь!"
      Я начал с Василичем осматривать блок электроники новой стиральной машинки, который безжиненно свисал на пучках проводов. Тут даже Василич растерялся, потому как все было аккуратно спрятано, блок оказался неразборным и определить как его без сильных разрушений разобрать и собрать не представлялось возможным. Но это только на первый взгляд.
     -- Смотрите сюда, -я показал на черную, едва заметную точку, видимую с боку за приборной панелью, - дайте пинцет. Ну-ка, - я осторожно просунул пинцет сквозь пучек проводов и медленно, зажав его вытащил на свет черную женскую шпильку -- невидимку. - Видали! Ну и дети пошли. Надо же так умудриться так засунуть!
     -- Ого, молодчина! Так, а теперь пробуем проверить на включение, - Василич скинул очки со лба и поднял указательный палец вверх, -Внимание. Сейчас я включу, и если что, Акимыч -- ты вытащишь вилку из розетки, а ты, - он повернулся ко мне,- сразу огнетушитель, если загорится, понял? Я кивнул в ответ.
     -- Так, - Василич насупился, - вот техника пошла -- мне даже страшно.
     -- Давай, Василич! Я в розетку вставил.
     -- Так, Включаю! - Василич нажал на кнопку.
      Ничего не запищало и треска никакого не раздалось. Машинка засветилась экраном. Мы с Акимычем, стоя рядом вытянули головы и стали смотреть на экран. Василич заглянул внутрь машинки и стал шумно вдыхать носом, стараясь определить горит проводка или нет. Но ничего не происходило, кроме того, что машинка на экране показала готовность к работе.
     -- Вот мы молодцы! - крякнул Василич.
     -- Да уж, - отозвался Акимыч.
     -- Оказалось проще, чем мы думали, - я обрадовался больше тому, что моими стараниями и вниманием данный сложный агрегат вернулся к жизни. "Теперь мне точно энная сумма полагается. Без меня они бы долго возились." Необходимо было брать "быка за рога" и решаться на выдвижение требования по моему участию в дележе денег. И я начал осторожно:
     -- С хозяина причитается, - заявил я, - тут он бы больше потратил, если б не мы. Так ведь? - я посмотрел на Акимыча ища поддержки.
     -- Угу, ему сегодня повезло,- ответил он.
     -- Можно с него как за средний ремонт взять, да еще и магарыч сверху! - я перешел в атаку, - всмысле в денежном выражении. Да?
     -- Да уж, - сумрачно взглянул на меня Василич, - ладно уж. Вот повезло ему, это да. А что мы ему предъявим? Запчасти целы. Работа плевая. Сейчас соберем и пусть забирает. А ремонт тут мелкий.
     -- Ну мелкий, понятно, но он то об этом не знает. Мало ли. Мы ведь его очень сильно выручили.
     -- Мы каждый день кого-то выручаем. А ремонт плевый.
      "Во дают! Денег точно не видать. Ничего не заработаешь тут с ними. Черт!"
      Хозяин стиральной машинки обрадовался так, что полез обниматься с Василичем как с любимым родственником. И от радости сунул Василичу две тысячные бумажки сверх оплаты по наряду. В связи с этим на вечер было назначено празднование моего вступления в их слаженный коллектив. Я конечно себе заказал пива, а они взяли бутылку пятизвездочного армянского коньяка. Расположились в "ресторане". Закусывали кто чем: я чипсами и сухариками, а они копченой колбасой и консервами из их запасов. Стол, по выражению Акимыча "ломился от явств". Разлили, выпили сначала за весну.
     -- Ну, за тебя, золотая молодежь! - торжественно произнес Василич поднимая вторую.
     -- Да, - Акимыч уже после первой заблестел налитыми глазами и поддержал Василича, - чтоб все у тебя сложилось.
     -- Н-да, - я отхлебнул из банки пиво, - вот -- хочу денег побольше заработать. Велосипед может купить, отложить чуть-чуть. После армии надо будет одеться. Армен тут всего пять тысяч дал. Вот, - я опять отхлебнул, дабы взять паузу для многозначительности, - а после армии сюда бы вернуться. Армен только наверное не возьмет. Но я опять проситься буду.
     -- Миллионов конечно ты тут не заработаешь. И если о них мечтаешь, то не сюда тебе надо, - Василич захмелел после второй, пять звезд напитка оправдывали себя должной крепостью, - ты присмотрись к жизни, она разная и мера у нее не всегда в рублях или долларах. А если хочешь по простому жить, а не участвовать постоянно в гонках на выживание и ускользание, то ориентируйся на другие ценности. Кстати, о ценностях тебе еще в армии будут говорить не мало: дружба, уважение, долг. Наливай еще, Акимыч. Главные вещи есть в жизни каждого: для кого что -- кто себе что выберет, для того будет своя дорога. Вот.
      Они выпили еще по одной. Он продолжил:
     -- Мы тут в девяностые весело жили -- без денег вообще! То есть бывший хозяин вообще зарплаты не давал. Идите говорит и увольняйтесь. И ремонта мало было, но поступления денег были, а он не давал. Вон видишь под верстаком ящики? Да, три штуки: медь, алюминий и сталь. Вот и выжили так. На продукты хватало. А теперь и зарплату дают вовремя и ремонта полно. И не сдаем сейчас металл, но копить продолжаем! Мало ли какие времена. Вот в Москву мне предлагали поехать на работу, на хорошие деньги. Но это так с первого взгляда они хорошие. А затраты все равно больше чем тут. В жизни все равно есть баланс какой-то. По крайней мере для меня. Ты колбасу еще нареж, Акимыч. И еще -- деньги ведь человека другим делают, - он посмотрел на меня в упор, - не всем хочется такой жизнью жить, постепенно становясь им сначала другом, а потом их рабом. Не всем этого хочется. А насчет твоей зарплаты - платить больше тебе должен и будет Армен, а не бабушки. А ему не простые люди должны больше платить, а богатенькие, такие же как он. Пусть они платят. Вон им тут какой праздник построили. А насчет зарплаты не волнуйся. Я тебе посодействую, ну чтоб он прибавил пару тысяч. И все -- вот делов то!
     -- Понятно, - сказал я еле слышно.
      Акимыч молча жевал колбасу, только кивая. Видно не любит он говорить много, а вот Василич напротив, находясь "под градусом" не молчал. Похоже они друг друга не плохо понимали и дополняли. Я же не знал получится закрепиться здесь и стать членом их маленькой команды или придется искать другое место. Понимал я также, что если мне надо будет сюда устроиться после армии, я должен разделять их ценностные ориентиры. Сейчас мои мысли и желания были прямо противоположны их устоям. И я должен был принять решение.
     -- Мне пора, - я допил банку пива и вознамерился уже встать, - пора домой.
     -- А вот еще у тебя осталась банка непочатая, - Акимыч подал мне банку.
     -- Я ее сестре отнесу.
     -- Ну, как знаешь.
      Домой дошел быстро, лишь пару раз оступившись в холодные весенние лужи. Сестра ждала меня за накрым столом. Видно с Гариком доедали вчерашние деликатесы. Она сидела с влажными глазами, уставившись в телевизор. "Опять переживает за какую-нибудь обиженную сериалом героиню", - отметил я про себя. Захмелеть я не успел, но был сыт и еще мне хотелось побыть одному.
     -- Привет, ты пришел? - спросила она вытирая глаза уголком халата, - есть будешь?
     -- Опять ты свои сериалы смотришь! Они же все одинаковые, все равно в конце они поженятся! - засмеялся я.
     -- Вот ведь. Знаешь, тут вот Гарик приходил.
     -- Ну и что? Он по-моему отсюда и не уходит вообще.
     -- Он начинает жизнь сначала. С бизнесом у него не получилось, машину старший брат назад забрал, денег у него больших как не было, так и не появились. В общем, он решил на работу устраиваться.
     -- Эка невидаль. Все устраиваются, когда деньги кончаются. А что родственники его -- отказали в финансовой поддержке?
     -- Ну да...И еще... Он мне предложение сделал... Замуж говорит за меня выходи... Вот... А я согласилась.
      От неожиданности, я открыл банку с пивом, которую принес для сестры и сделал несколько глотков:
     -- Ну вы блин даете! - я сказал это не веря своим ушам, - так он же без денег остался! А ты всю жизнь богатого искала, вроде нашла и тут на тебе! Он банкрот ведь получается! И еще жениться хочет! Может ты его сюда пропишешь? Как же так? Ведь он не богат, даже машину отобрали! Что вы будете двоем делать -- пара бедняков? Я не понимаю вас, сударыня!
     -- Да к черту все! Надоело все. Он не плохой. А богатство заработаем. Главное он со мной быть хочет. А я с ним. А денег на свадьбу наскребем. С голоду не помрем, а на крутых машинах мы с ним уже накатались. Не главное это, - она явно повеселела, глаза блестели, она откинулась на спинку стула, - главное -- мы будем теперь вместе навсегда.
     -- Романтика. Да уж, - "завтра он передумает, или она - дура, проплачется, и снова -- этого бросит и найдет другого с более крутой тачкой", - подумал я, но она как будто бы поняла, о чем я думаю и качая головой сказала:
     -- Я теперь не передумаю, не буду больше отказывать. Понял? Не нужен мне больше никто. А Гарик мне уже кольцо подарил. Вот оно.
     -- Понятно, - сказал я, допил оставшееся пиво и пошел спать.
      Утром, проснувшись раньше будильника, я встал и посмотрел в окно. И также, как и вчера, людской поток медлеенно стекался к остановке. Сегодня был обычный рабочий день. Я быстро собрался, съел бутерброд и отправился в мастерскую.
      Я шел, бодро перепрыгивая через весенние лужи, и то решение, которое определяло мою дальнейшую позицию, мною было уже принято.
  
  
   Прудков В. НОСТАЛЬГИЯ ПО ШАНХАЮ
  
   После майских праздников в нашем ковчеге появился новый жилец, Дергачев Аркадий. Прописала его к себе старая баба Дуся. Он сразу вызвал у нас интерес. Да и мимо такого детинушки разве пройдешь, не заметив. Ростом под потолок, в плечах косая сажень. Пробовали его расспрашивать:
 - Ты появился-то откуда?
 - От верблюда, - он ухмылялся. Ну, ясное дело, что дело темное. Внедрился к нам втихаря, надеясь при сносе заполучить отдельную квартирку - вот и темнил с ответом.
 - А где работаешь?
 - На стратегическом объекте.
 - Да делаешь-то что, ну?
 - Трубы гну.
  Отвечая, он загадочно прищуривался, наклонялся и ладонь свою широкую к вашему уху приставлял, будто выкладывал великую тайну. Но тайны, конечно, никакой не было - просто в конспирацию продолжал играть парень. И очень даже возможно, что гнул трубы. У нас поселок рабочий, вокруг заводы, на одном из которых и я работал, а также монтажные и строительные конторы - считай, каждый второй с трубами дело имел. Все тогда что-то строили, сооружали, возводили. А по радио неслось про геологов: "Ты уехал в далекие степи, я ушла на разведку в тайгу". Хорошо пели, с душой. Иной раз послушаешь, и самого в геологи потянет. Но нет... я уже путаю. Это песню, кажется, исполняли раньше, когда я еще в школу ходил. Просто запомнилась на всю жизнь.
  Однако сам я в геологи так и не пошел. Сначала в ПТУ учился, потом армия, потом женился, детишки появились: два мальчика и девочка. И я упорно повышал свою квалификацию. А трудился слесарем-лекальщиком. Небось, и не слышали о такой профессии?.. А мы, вот, были такие.
 Сведения про Аркашу Дергачева постепенно накапливались. Однажды он притащил с собой лохматого кобеля, и первую ночь спал с ним в обнимку в общем коридоре. Но потом, под нашим давлением, поместил собачку во дворе, в будке. Он определил, что это сука, и назвал её "Людмилой". То бишь с намеком: людям она мила. Хорошо, что зашел наш комендант и потребовал эту зверюгу немедленно убрать. Дергачев продал "Люду" кому-то из владельцев частных домишек... Или нет, опять перепутал. Он не продал, а наоборот заплатил, чтобы тот псину не прогонял.
  Всего в нашем ковчеге были две шеренги по четыре комнаты; одна отведена под общую кухню, а в остальных проживало семь семей. Тесновато, конечно. Зато коридор - длинный и широкий, как волейбольная площадка. И на этой площадке стояли старые кушетки, кресла с ободранной обивкой и всякое такое прочее. В ненастные дни наши дети играли здесь в "классики", а хозяйки сушили белье. Аркаша возвращался домой обычно поздно. И вот, если утром чья-то сохнувшая простыня оказывалась на полу - значит, Аркаша ночью невзначай скинул. Наши хозяйки стали его поругивать:
 - Опять этот Дергачев! Каланча пожарная!
 Но они же заметили, что он человек не гордый. Попросят помочь - не откажет. Звали же его в основном, когда требовалась тягловая сила: что-то переставить, перетащить. Ублаженные хозяйки лезли к нему с предложениями:
 - Жениться тебе надо, Аркаша!
 - Запланировано на следующую пятилетку, - отвечал он как-нибудь эдак, ни мало не задумываясь. Однажды уличную девку с собой привел, хотел оставить ночевать. Но у нас тогда строго с этим было, еще строже, чем с бродячими суками. Даже родная бабушка ему нагоняй устроила.
  Мужики тоже советовали - разное. Один даже, пораженный его силой, предлагал в цирк идти. А лично я посылал учиться. Вижу, не без способностей парень. Тем более у нас жил один товарищ, Миша Либерман, - еще старше Аркаши. Так тот учился, заочно, на юридическом факультете. А Аркаша отвечал мне, что и так ученый. Не знаю, может, у него и было какое-то образование.
 - Ну, почему же тогда в науку не двинешь, Аркадий?
 - Не могу определиться в декартовой системе координат.
 Вот и поговори с ним. Я слабо представлял, что это за система такая. Одна баба Дуся могла с ним совладать. Правда или нет - не знаю, но говорили, что она по молодости у генерала Доватора служила. Но вот это сам видел: как она отхлестала его обыкновенным веником. А он стоял руки по швам, и только повторял: "Ну, что вы, баушка, успокойтесь, вам нельзя нервничать".
 Ни с кем из наших он близко не сошелся, хотя народ у нас жил неплохой, даже, можно сказать, положительный, а схлестнулся с самым непутевым жильцом, человеком мелким, тщедушным, однако с очень громкой фамилией - с Генераловым. Этот тип давно всем надоел хуже горькой редьки. Он чем-то был похож на артиста Ролана Быкова, и мы прозвали его Бармалеем. И досадно нам становилось, что Аркаша все чаще проводит время именно с Генераловым.
 - И чего ты с ним связался? - предупреждали мы парня. - Он долги никогда не отдает, врет на каждом шагу!
 - А кто из вас ему занимал? - Аркаша по очереди тыкал в нас пальцем. - Ты, что ли? Или ты? А ну-ка, кидайте по очереди в него свои каменюги.
 - Да мы-то уже предупреждены, нас не проведешь, - объясняли ему. - А ты не веришь, так погоди, он и тебя под монастырь подведет.
 - Ничего, - беспечно отзывался Аркаша. - Как-нибудь отмахаемся.
 До лампочки ему наши опасения. А спрашивается, чего он в нем нашел, в Генералове-то?.. Халявщик еще тот; жена у него - женщина солидная, под центнер весом, - ему ни копейки лишней не давала, и он вечно побирался. Аркаша его постоянно угощал и тем, наверно, привадил. Есть, знаете, подлипалы: ты ему сто грамм, а он перед тобой на задних лапках. Правда, Аркаша подлипал не любил, а обожал, наоборот, тех, кто противоречил. Вот Генералов, видно, и раскусил эту его слабость. Уж противоречил во всю ивановскую. Бывало, как сойдутся, как начнут спорить! Иерихонской трубой гудел Аркаша, визгливо перекрикивал его Бармалей. А если прислушаться о чем спор - так, чепуха какая-нибудь. И о том, "есть ли жизнь на Марсе", тоже спорили.
  Особенно они сошлись, когда Дергачев похоронил бабушку. Ее смерть на него сильно подействовала, плакался парень, что остался теперь круглою сиротою. Нам это было немножко смешно и непонятно: прожила ведь баба Дуся почти девяносто лет, не каждому столько удается. Нынче вон многие мрут, не дожив до пенсии. Да и Аркаша ведь давно не ребенок. А вот Бармалей, Генералов то есть, сумел его утешить. На свою семью забил - обитал у Аркаши. И ведь надо же, вскоре случилась история, чуть не закончившаяся для Дергачева печально. Как в воду мы глядели: подвел его Бармалей под монастырь! Это стряслось, когда Аркадий пошел в отпуск. Он сам же хвастался, что скоро в отпуск идет, и все о том знали.
 - Что, Аркаша, в отпуск собрался? - спрашивали.
 - Ну, собрался, - ему надоело отвечать.
 - Поедешь, что ль, куда? - нам таки было интересно.
 - Ага, поеду, - кивал он. - В Гваделупу. С дружеским визитом.
 Конечно, не верили. Я тоже не поверил, хотя на всякий случай глянул в географический атлас старшего сына: где эта Гваделупа. Оказывается, крошечная страна в Южной Америке. И вот в пятницу он в последний раз сходил на работу. А потом исчез. Выходные прошли, понедельник прошел, вторник на исходе. И мы хватились: где же наш Аркадий?
 Стали припоминать, когда его видели в последний раз. Один из наших сталкивался с ним в субботу на кухне. Говорит, будто бы Аркадий кипятил на плите воду в трехведерном, доставшемся от бабы Дуси бачке. И лицо у него при этом было хмурое, даже "отчаянное". Подивились этим странным фактам и забеспокоились еще пуще. Подергали Аркашину дверь - заперта, и никто не откликается. Один доброволец вышел на улицу и заглянул в окно. Но окно оказалось задернуто плотной занавеской. Может, действительно уехал в Гваделупу?.. Но нет, это предположение сразу отвергли. Кто ж его туда без намордника пустит.
 Надо было принимать меры. Наверняка стряслось что-то с человеком. И тут вспомнили про Генералова. Уж он-то должен пролить свет. Хотя, прольет ли? Наступила осень, ненастье и наш простуженный Бармалей последнюю неделю лежал с громадным флюсом на левой щеке. Как он сам говорил: "Я сейчас с плюсом". Все-таки зашли к нему. "Плюс" у Генералова уже уменьшился. Не очень-то церемонясь, насели на него: куда дел Аркашу?.. Но Генералов лишь плечами пожал. Рассказали ему про известные факты.
 - Значит, воду кипятил? - задумчиво переспросил Бармалей.
 - Да, кипятил.
 - А не затеял ли он голодовку?
 - Какую голодовку? - удивились все мы.
 - Обыкновенную. Мы однажды с ним поспорили: какой срок человек может без пищи обойтись. Я ссылался на данные, которые в научно-популярной передаче объявили: две недели. А он говорит: я и больше выдержу. Вот в отпуск, говорит, пойду и докажу всем, что можно больше. Сейчас, наверно, и доказывает, - спокойно и убежденно заключил Генералов.
 - Так он заперся у себя и... голодует? - оторопело спросили мы.
 - А то. Стало быть, приступил.
 - А воду зачем кипятил? - недоумевал я.
 - Что ж ему и не пить? Это не входило в условия спора.
 - Но кипятить-то зачем?
 - Сырую употреблять опасно, - разъяснил Генералов. - Организм ослабнет и поддастся злокачественным микробам.
 Он надел пиджак и, укутав свой "плюс" полотенцем, вышел в коридор. Мы ошеломленной толпой последовали за ним. Бармалей подошел к Аркашиным дверям, постучал и громко крикнул.
 - Аркаша, отзовись! Это я, Генералов, тебя беспокою.
 Из-за двери раздалось глухое:
 - Ну. Слушаю тебя.
 Мы ахнули! А Генералов, обернувшись к нам, поднес палец к губам: "Тсс! Он силы экономит". Потом опять громко:
 - Который день голодуешь?
 - Четвертые сутки пошли.
 - Ну, крепись! - бодро крикнул Генералов. - Может, и скажешь новое слово в науке.
 Он опять повернулся к нам, замахал руками: "Расходись! Не мешай эксперименту". Мы почему-то повиновались. Но позже начали потихонечку возмущаться. Да что ж это такое? Для нас его голодовка, как гром среди ясного неба. Надо сказать, что в те годы о добровольных голодовках и слыхом никто не слыхивал. Да и об естественных, когда жрать нечего, тоже подзабыли. Короче, полный застой.
 Терпели еще несколько дней. Аркаша продолжал голодовать. И наша тревога росла. Ведь так человек и погибнуть может. Наконец, вечером мы снова, но уже без Генералова, собрались в коридоре, и один из нас постучал в комнату:
  - Аркадий, ты слышишь?
  За дверью молчание.
 - Отвечай сейчас же! Мы не уйдем, пока не отзовешься.
 - Чего вам? - донесся, наконец, тихий протяжный голос, показавшийся нам надорванным.
 - Кончай голодовку!
 Все включились в переговоры. И по-хорошему уговаривали, и грозились. Один из наших, Вася Хоменко, решил на горло взять. Он шумел больше всех. Аркаша возражал нам вяло, как будто отгонял надоедливых комаров и, наконец, отмахнулся окончательно:
 - Ребята, я же в отпуске. Отвяжитесь от меня, а?
 Я больше других забеспокоился. Меня ведь по дому назначили старшим и в цеху выбрали профгрупоргом. Даже по вторникам на семинары в Дом Союзов посылали, освобождая от основной работы. Я понял, что Аркашу так просто не собьешь. Надо доказать бессмысленность того, что он затеял, а так - хоть закричись. А что болтал наш Бармалей про науку, я всерьез не воспринимал. И поэтому, поразмыслив, сказал:
 - Но ведь это очень неразумно с твоей стороны: взять и ни с того ни с сего устроить голодовку. В честь чего ты её начал? На какой платформе стоишь?
 За дверью примолкли. Ага, задал ему задачку. Пораскинет сейчас мозгами, признает мою правоту и откажется от голодовки. Однако Аркаша вступил со мной в спор.
 - Хорошо, давайте разберемся, Максим Иваныч. Я ведь свободная личность, так?
 Тут я засомневался. И сказал, как меня на семинарах учили:
 - Нет уж, Аркадий. Жить в обществе и быть свободным от общества - невозможно. Ты зависим от нас...
  Я хотел добавить, что и мы, конечно, зависимы от него. Всё взаимно. Но он не дал договорить эту, в общем-то, здравую мысль. Чем-то я его взбудоражил. За дверью что-то треснуло, как будто по мебели со всего маху ударили кулаком.
 - Ни от кого и не отчего я не зависим! Слышите?! - из всех сил, что оставались, крикнул он.
 - Слышим, слышим, - успокоил я его.
 - Вот голодовкой, я и проявляю свою личность, - уже спокойней продолжил он. - А так-то, без проявления своей воли, я не смогу ощущать себя личностью. Мне и жить без этого неинтересно.
 - Эвон куда ты скакнул, - сказал я, разлысив лоб. - Но ведь такое проявление воли разрушит твою личность, то есть приведет к ее диалектическому отрицанию. Ты превратишься в ничто, в прах, а нам еще и на похороны скидываться.
 - Возможна и такая финита, - с печалью ответил Аркаша. - Но зато я получу полное моральное удовлетворение. И преспокойно перейду в мир иной.
 - Эх, Аркадий, Аркадий, - сказал я, припомнив песни, которые пели по радио. - Ты б лучше в геологи подался.
  Тут наш Хоменко опять не выдержал. Он по натуре борзой, а по фактуре крепкий такой, сбитый. Работал бульдозеристом.
 - Мужики, кончайте базар! - вскричал он. - Ломаем дверь!
 - За взлом двери ответите по статье! - прогремело из запертой комнаты.
 - В окно залезем!
 - Только суньтесь. Я вас бабушкиным утюгом встречу.
 - Ничего, нас много, - не отступал Хоменко. - Повяжем, как миленького!
 В ответ раздался богатырский смех, показывающий, что сил у Аркадия еще достаточно. И больше он не отзывался. Мы вышли покурить во двор. Наступала осень. Было зябко, но мы обычно до крутых морозов перекуривали на улице. Наш барак стоял самым последним в поселке. На незастроенном пустыре колыхалась полынь. Рядом свалка со всяким хламом. Ну, а дальше коптили трубы наших заводов. Мы покурили и поговорили на излюбленную тему: с какой стороны начнут сносить бараки - от нас или со стороны города. Но потом опять об Аркаше.
 - И чего ему неймется, - сердито сказал Хоменко. - Отдыхал бы, как все. Пивка бы набрал, рыбки вяленой, нас позвал. Я б с удовольствием... А теперь - разбирайся с ним.
 - А почему нам разбираться? - возразил другой жилец, по фамилии Казимов. У него было широкое, доброе лицо с узкими глазами-щелочками. Хороший был мужик, всем ножи и ножницы точил, но вот боялся всего. - Милицию, однако, надо звать. Она разберется.
 - Верно! Пусть менты разбираются.
 - Ну, вы тоже хороши - сразу в милицию, - образумил я их. - Наш же человек.
  И еще один жилец меня поддержал, Селиванов Иван. Он со мной в одном цеху работал, тоже слесарем, только в другой группе - по нестандартному оборудованию.
  - Да уж, придумали! Может, и в Серый Дом еще настучите?
  И тут Миша Либерман голос подал. Он вообще-то не часто с нами общался, сидел у себя за учебниками или ворковал со своей молодой женой Розой. Но в этот раз он вместе со всеми вышел, хотя и вовсе не курил. Он тоже наш, заводской. Однажды я видел его в цеху с прибором в руках и поинтересовался, что он делает. Контур заземления, говорит, замеряю. Ну - каждому своё. А сейчас он встревожился не меньше остальных.
 - Вы недооцениваете происходящего, - негромко сказал он. - Эта история с голодовкой может получить международный резонанс.
 - С чего ты взял? - не понял я.
 - Так вы же, Максим Иваныч, в вашем диспуте с Аркашей сами затронули эту тему. А уж там ... - он поглядел куда-то вдаль, - его "проявление воли" никак не обойдут вниманием.
- Да где там?!
 - На Западе. Их "Голоса" такие случаи внимательно отслеживают. Они воспримут его голодовку как очередной бунт личности против нашей... сами понимаете... системы.
Мне в голову так и стукнуло. Я вспомнил, как Дергачев про свое расхождение с системой координат высказывался.
 - Так им-то откуда это станет известно?
 - Они оперативно работают, - ответил Миша. - Помните, в нашем городе была драка меж студентами политеха и слушателями милицейской школы?.. В тот же вечер передали.
 Пока я раздумывал над этой новой проблемой, свалившейся на наши головы, свое мнение высказал Иван Селиванов.
- Ну, тогда тем более никуда заявлять не следует, - сказал он. - А то еще посадют нашего Аркашу.
- Все-таки, может, дверь взломать? - опять вылез Хоменко. - Я щас за монтировкой сбегаю.
- Он предупреждал, что мы ответим за это, - напомнил Либерман.
- А что, действительно есть такая статья? - уточнил я.
- Да, есть. Неприкосновенность личного жилья. По закону даже правоохранительные органы не имеют права сунуться к вам без вашего согласия... Правда, наш участковый любую дверь пинком открывает. Но это я так, э пропос.
- Чево?
- Мимоходом... простите, на латынь перешел.
- Ай, студент, студент, - покачал головой Казимов. - Зачем так говоришь. Рази жилье у нас личное? Оно ж общественное. Даже сортир у нас общий. И кто-то опять мимо дырки наклал. Уж не ты ли, Мишаня... мимоходом?
Либерман вспыхнул и с возмущением возразил. Тут мы отклонились от темы и стали разбирать другие, живо трепещущие нас вопросы. И что ассенизаторы нас давно не посещали, и что мусор не вывозят. Но потом Миша, желая снять с себя незаслуженное обвинение, предположил, что мимо дырки наклал ни кто иной, как сам Аркадий. Видимо, ночью в темноте, таясь, в сортир выходил. И опять мы вернулись к Дергачеву. Кто-то из нас высказал догадку, что у него, видно, уже ум за разум зашел. Шутка ли - неделю человек не ест. Вася Хоменко погладил свой живот.
- Я, бывает, полсуток не ем, когда сверхурочно остаюсь. Так мне и то дурно становится.
- Тады надо доктора с Первой Линии звать, - подал новую идею точильщик Казимов. - Доктор вылечит.
На Первой Линии у нас была известная на весь город психиатрическая больница или - по-иному - Дурдом.
- Всё-то тебе вызывать кого-то, - не соглашаясь, проворчал Селиванов.
Так мы судили да рядили, ничего не предпринимая. Я про мужиков. Женщины обсуждали отдельно и косо на нас поглядывали. Кажется, они нас на одну доску с Аркашей Дергачевым поставили. Лично моя жена в конфиде... ну, короче, с глазу на глаз со мной так выразилась: "Вы, мужики, сроду не могли жить нормально, и нам, бабам, за вас всегда расхлебываться приходилось". А оно и действительно. Разве они, женщины, начинали революции совершать, реформы творить и оружием бряцать? Ну, была, правда, такая активистка Роза Люксембург в паре с Кларой Цеткиной, да в настоящее время Ирина Хакамада. Раз два и обчелся. А мужики двадцать четыре часа в сутки свое лидерство доказывают. Об этом сейчас реклама какого-то дезодоранта, не помню названия, раз за разом напоминает. Атомную бомбу тоже мужики придумали, Резерфорд с компанией, и коммунальное жилье наверняка они же. А доставалось всегда женщинам. И пахать за мужиков им приходилось. Слышали, небось: "Я и лошадь, и я бык, я и баба, и мужик". Это какой-то поэт о женщинах.
Вот такие мысли мне в голову лезли. Я ведь сознательный тогда был, ударник и передовик. Никогда не прогуливал, не опаздывал, нормы перевыполнял. Надо вечеровать - оставался. В выходные выйти - пожалуйста. Меня даже хотели в партию принять. И, чего греха таить, соблазн вступить появился. Кто-то будто нашептывал: "Вступай! Эдак и квартиру раньше всех получишь". Но вот эта задняя мыслишка меня и остановила. Нет, не мог я с такой мыслью в партию лезть. Какой тогда из меня, к черту, коммунист? И отделался я от них. Сказал, и без членства обещаю хорошо работать. Но профгрупоргом меня опять выбрали. Единогласно, при одном воздержавшемся (при мне самом). Конечно, не велика шишка, но все-таки. А тут голодовка. Это ж сам Андрей Наумович Сизов, наш председатель завкома, может к себе вызвать и спросить: "А что у тебя, товарищ Ананич, на коммунальном фронте творится?" Слух о голодовке до него вполне мог дойти. Слухи вообще имеют свойство быстро распространяться. У нас уже граждане из соседних бараков стали допытываться:
- А правда, что ли? А который уже день?
Не хватало только, чтоб и Николай Озеров с репортажем подключился. Нет, не годится! О таких делах лучше вообще молчок. Конечно, Миша Либерман преувеличил, до международной огласки вряд ли дойдет, но в Серый Дом могут настучать. Или идеологический отдел обкома заинтересуется. Иван Селиванов прав: нельзя выносить сор из избы. А то, не дай бог, и подоплеку какую-нибудь пришьют. Там-то умы сидят ого-го, ни чета нашему Либерману. Хотя и Миша тоже не глупый. И вся история закончится тем, что нас в очереди на жилье отодвинут. Это понимать надо. И Миша это еще раньше всех просек.
 Однажды он заманил меня в свою комнату и предложил послушать эти самые Голоса. В углу на тумбочке у него стоял радиоприемник "Спидола". Роза, улыбаясь, подала нам чай в красивых пиалах. Миша поискал нужную волну. Что-то неясно говорили, и вдруг четко донеслось: "...объявил голодовку..." - но дальше опять гул. Миша сказал, что глушат. Мы подождали еще, гул не прекращался, и я ушел. Потом спрашивал у Либермана, про кого тогда рассказывали. Мишаня меня успокоил: "В тот раз не про нашего Аркадия".
Прошло еще несколько дней. Особенной паники мы не поддавались, потому что верили в науку: раз определено, что человек без пищи может обойтись две недели, значит, и наш Аркаша продержится: что он хуже других?.. Но вот уже две недели прошли, и третья началась. Аркадий совсем перестал нам откликаться, и я подумал, что у него кончились силы, и теперь не только сказать, но и встать не сможет. Казимов больше не заговаривал ни о милиции, ни о психушке, зато, правда, вспомнил, что у нас есть комендант, и предложил о голодовке доложить ему. И я призадумался. Не просто жить с сознанием, что рядом, за стенкой, человек живьем погибает. Но дальше вот что случилось. Поздно вечером в коридоре кто-то крикнул:
- Генералов! Тебя Аркадий зовет.
И мы все высыпали в коридор. У нас лица были осунувшиеся, похудевшие, будто мы тоже начали голодовки. Вышел Генералов. В последние дни мы старались не подпускать его к Аркашиной комнате, чтобы не растравливал парня. Но сейчас сами повели. Надеялись, что наконец-то Аркаша капитулирует, попросит своего дружка перекусить. Генералов подошел к самой двери.
- Аркаша, я здесь. Говори, что хотел.
Дверь вдруг приоткрылась, ровно на ладонь, и в щель просунулась бумажка. Генералов взял ее, и дверь тотчас захлопнулась. Голос из комнаты глухо проговорил:
- Петруха, отпуск у меня заканчивается. Сходи в мою контору, пробей дополнительный. Пусть хоть без содержания дадут.
Какая, однако, настырность! Мы стояли в полной растерянности, а Генералов взволнованно вскричал:
- Аркаша, крепись! Костьми лягу, а дополнительный отпуск тебе пробью!
За дверью одобрительно кашлянули. Генералов повернулся к нам. Не помню уже, сказал ли он нам вслух хотя бы слово, но ощущение осталось такое, будто он во всю глотку орал: "Что, выкусили? Олухи, недотепы! Ничего-то вы не понимаете! Человек на рекорд идет!" И не знаю, как у других, а у меня шевельнулось сомнение: может, действительно чего-то не понимаем? Может, препятствуем историческому событию?
Но в следующий миг я, вместе со всеми, ринулся к нему. Вася Хоменко - впереди и уже потянулся за Аркашиным заявлением. Но Генералов озлобился, как хорек, схватил с ближайшего столика дырявый, брошенный за ненадобностью ковшик и поднял над головой. Конечно, и ковшик этот - жестянка, и Бармалей далеко не богатырь, но мы приостановились. Отчаюга еще тот, вдруг кусаться начнет. А Генералов спрятал Аркашино заявление за пазуху и, не выпуская из своих рук оружия, пошел к себе, насвистывая победный марш. Казимов покачал головой, поморгал узкими глазами и решился:
- Однако, вы как хотите, а я иду за комендантом.
Кстати, наш комендант носил такое же имя и отчество, как известный в недалеком прошлом деятель. И многие одного только имени его страшились. Но Казимов про этого деятеля ничего, видимо, не знал. А идти было недалеко, комендант жил в нашем же поселке.
- Я, конечно, извиняюсь, - сказал Миша Либерман, - но какой смысл тащить сюда Лаврентия Павловича? Не будет же он Аркадия с ложечки кормить.
- Да наш Аркашка, поди, зубы зажмет! - хмыкнул Хоменко. - По себе знаю. Уж если я упрусь, никакой комендант меня не сдвинет.
Опять пустились в дебаты, но без прежней активности. Устали все, выдохлись. Наш добрый, услужливый Казимов взялся точить ножи, все подряд, - хотя они и так были остры. Это у него, наверно, на нервной почве.
- А я ведь себе уже англицкий замок купил, - поделился он, вжикая очередным ножиком по бруску. - А еще и щеколду с цепочкой. К переезду, однако, готовлюсь...
- А я ломик у себя в прихожей буду держать, - объявил наш бульдозерист. - Так, на всякий случай. Против лома нет приема.
- А я глазок вставлю, - Миша тоже высказал свою мечту. - Чтобы иметь полную информацию, кто ко мне заявится.
- Нет, меня это прямо бесит, - занервничал и Вася Хоменко. - Это же надо, сколько из-за него людей мучается!
Я тоже не молчал. Но больше всех сеял панику Иван Селиванов.
- Братцы, ведь гибнет человек, - на все лады повторял он. - Ведь человек-то гибнет!
Ну, постояли мы еще, пообсуждали... и решили идти с поклоном к Генералову. Потому что теперь всё в его руках. А депутатом для переговоров меня выбрали. Признаюсь, не очень хотелось, но для общего дела согласился. Я только предварительно поинтересовался, как его по батюшке величать. Припомнили, что, кажется, Кириллович. А полностью, стало быть, Петр Кириллович. Я, постучавшись, вошел в комнату к Генераловым и попросил Петра Кирилловича выйти на кухню. "Чайку с лимоном попьем, обсудим все спокойно" - уговаривал я. А он прямо издевался надо мной.
- Я предпочел бы не чай с лимоном, а кофэ с коньяком.
Не знаю, чем бы кончилось, но тут голос подала его супруга. Я еще раз поразился, какая она здоровущая - в смысле, крупная. На самом-то деле она уже тогда была больная. Надорвалась на стройке.
- Ты чего выкобениваешься? - с одышкой, но грозно сказала она. - Тебя люди, как человека, просют.
Это подействовало. Генералов вместе со мной прошел на кухню, где уже для его угощения закипал чайник и резался на части лимон. Вот за чаем мы, четыре мужика и один зрелый студент, стали упрашивать, чтобы он не ходил пробивать дополнительный отпуск Аркаше.
- Посудите сами, Петр Кириллович, - доказывал я. - Установит он рекорд... Но какой ценой? Ценой молодой жизни?
- И такие ведь дела совсем по-иному делаются, - вторил мне Миша Либерман. - Под наблюдением врачей, с фиксацией всех данных, с хронологией событий. А так - для науки никакой пользы не будет, - он подсел поближе к Генералову. - И давайте начистоту, Петр Кириллович. Что нам наука? Её пусть делают академики в Академгородке. А у нас свои проблемы. Голодовка вашего друга сейчас крайне не желательна. Нас вполне могут отодвинуть в очереди. Мы все пролетим, в том числе и вы.
- Ну, месяцем раньше, месяцем позже, - небрежно отмахнулся Генералов.
- Сейчас и месяц всё может решить, - стращал Миша. - Грядут новые времена, и что там будет дальше - только братьям Стругацким известно.
Мы не поняли, на что он намекал, но расспрашивать не стали. Не до того. И даже Вася Хоменко обратился к Бармалею по-иному, с уважением.
- Да уж, ты уж, Петр Кириллыч, того... прислушайся ко мнению коллектива.
Генералов слушал нас с усмешкой. Но мы видели, что наше внимание льстит ему, и наподдали еще пуще. И, может, окончательный довод привел я.
- Петр Кириллыч, а ведь и ваша многоуважаемая супруга, Марья Егоровна, тоже озабочена судьбой Аркадия.
- Ладно, уговорили, - наконец, согласился он.
Мы его подучили, чтобы он никуда не ходил, а парню сказал, что отпуск пробить не удалось. Он опять согласился, и мы тотчас потребовали, чтобы отдал нам Аркашино заявление. Но тут уже он уперся и сказал, что заявление решил оставить себе на вечную память.
На другой день, в пятницу, закончив работу, мы поспешили домой. Ждали Генералова. Он тоже ведь работал. Я у Миши втихую спросил: "Ну, что там Голоса? Уже сообщали о нашем герое?" - "Да нет, пока, слава богу, молчат " - ответил он. Наконец, появился и Генералов. Практически все население нашего ковчега высыпало в коридор. И дети тут мешались, оторвавшись от школьных учебников. Генералов подошел к Аркашиной двери и оглянулся. Мы, как и обещали, стояли поодаль. И у каждого, наверно, возникла нехорошая мысль: а вдруг взбрыкнет и на этот раз отчебучит номер?.. Но Генералов, он же Бармалей, он же Петр Кириллович, стукнул пару раз по двери и с горечью сказал:
- Эй, Аркаша! Слышишь меня?..
- У-у-у.
- Не дает тебе начальник дополнительного отпуска. Работы, говорит, много. - Он помолчал, оглянулся на нас и добавил для убедительности: - По горло, говорит, работы. Очень просит тебя выйти.
Сначала за дверью стояло гробовое молчание. И мы с испугом подумали, что вот настал момент, когда Аркадий уже сам не может шевельнуться. И дверь, видимо, все-таки придется выламывать... Но дверь, наконец, открылась - во всю ширь, и перед нами появился виновник всей кутерьмы - с худым, почерневшим лицом, обросший темно-русой бородой, неузнаваемый и страшноватый. Он стоял, держась рукой за косяк. Мы все зашумели и полезли к нему. Даже охватил всех восторг. Не знаю уж с чего.
Мы повели Аркашу на кухню, где его ждал диетический бульон. Его приготовила моя супруга по рекомендации знакомой медсестры. Заодно и сами отобедали. Каждый тащил, что имел. Сновали с тарелками облегченно вздохнувшие хозяйки. Под столами вдруг втихаря появились крепкие напитки. А потом уж их наверх, открыто, водрузили. Даже Миша Либерман, до этого не замеченный ни в одной пьянке, к нам приобщился. И виновнику торжества мы тоже налили. Но не думайте, не белой. А рюмочку целебного вермута с горечью травы, хорошо знакомой нам по зарослям вокруг.
- Ну, Аркаша, считай, что сегодня ты во второй раз родился, - сказал Селиванов.
- За здоровье именинника! - подхватили мы.
Такого в нашем ковчеге давно уже не случалось. Самые торжественные праздники не отмечали так дружно. Помнится, в итоге мы даже хором исполняли всякие песни, в том числе и про геологов. На баяне играл Иван Селиванов. По моей заявке он сыграл "Беловежскую пущу". Я-то родом оттудова. А Генералов, Петр Кириллович, попросил, чтобы для него сыграли "Интернационал". Но Селиванов не смог: не знал мелодии. Мы, говорит, на сельских посиделках, "Интернационал" не исполняли. Однако Генералов уговорил его подыграть, хоть немножко. И его просьбу уважили. Иван растянул меха. Я, хоть и беспартийный, а невольно встал, руки по швам. За мной и Миша Либерман поднялся. А там и все остальные. Так, стоя, и слушали, как Генералов, вздувая жилы на шее, пронзительным голосом пел: "Вставай проклятьем возмущенный, весь мир голодных и рабов..." Но он только начало и помнил, а дальше стал безбожно перевирать.
На нашу беду к нам заглянул комендант, Лаврентий Павлыч. Зашел, так сказать, на огонек. Он, впоследствии, за свой беспримерный труд первым получил квартиру.
- Немедленно прекратить это безобразие! - потребовал он.
- А я не считаю, что исполнение пролетарского гимна - безобразие, - скандалезно возразил наш солист.
Лаврентий Павлыч, конечно, не мог допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним. Ему уже приходилось цепляться с Генераловым. Он, степенный и важный, в темном плаще и широкополой шляпе, обвел нашу компанию строгим взглядом...
- И вы заодно с этим Бармалеем?
И тут мы, все, прыснули. Ну, не мог Лаврентий Павлыч знать его прозвище! Мы только меж собой Генералова так называли. И от того, что совпало, засмеялись. А комендант подумал, что мы разделяем его мнение, и тоже выдал своё "ха-ха". Тем более, что наш Аркадий даже не заикнулся. Может, он и поддержал бы дружка - и словом, и совместным пением, но силы у нашего "именинника" были явно на исходе. Он, не подымаясь, сидел за столом. И только к понедельнику оклемался и вышел на работу.

  С тех пор прошло много лет, за которые жизнь наша капитально переменилась. Мы разъехались по благоустроенным квартирам и почти не встречались. Но совсем недавно я встретил Дергачева. Столкнулись в центре города, нос к носу. Я шел с ночного дежурства в пятнистой, буро-зеленой телогрейке, в них сейчас многие ходят. Наверно, значительная часть нашего народа в охранники подалась. Я его сразу узнал; был он по-прежнему велик, выделялся из толпы. Только лицо его стало одутловатым, как у бухгалтера, а через плечо висела кожаная сумка. Ну и я, разумеется, изменился. Он не сразу сообразил, кто я.
- Что, не узнал, Аркадий?
- Никак Максим Иваныч?
Мы с чувством пожали друг другу руки, и он меня спросил, давно ли я был в Шанхае. Я сразу не врубился. Потом хлопнул себя по лбу. Так ведь неофициально назывался наш поселок. Кто придумал - не знаю. Но к Китаю он никакого отношения не имел. Ни одного китайца там раньше не проживало. И, думаю, жители современного Шанхая обиделись бы, узнав про наш вариант ихнего мегаполиса.
- Что, вспомнили? - улыбался Аркадий.
- А как же. Так наш поселок назывался.
- Он и сейчас так называется.
- И там еще живут? - удивился я.
- Живу-ут, - протянул он. - Не все же успели получить бесплатные квартиры. Я, вот, недавно ходил в гости к Генералову.
- Он по-прежнему там???
- Да. Старенький стал, супругу похоронил. Щас с какими-то гастарбайтерами живет. Некоторые даже по-русски не ботают. Но его это не смущает. Он и перед ними чиновников кроет виртуозно.
- А че так?
- Приватизировать барак не разрешают, - ответил Аркадий. - Уж куда он только ни ходил, в какие инстанции ни писал - все равно невпротык. - И, видя мое недоумение, пояснил: - Не положено, говорят, раз под снос. Ни продать, ни в наследство передать - ничего нельзя. Но жить дозволяют.
- А ежели придавит?
- Это его проблемы. И отчасти мои. Я и приходил к нему подпорки ставить.
- А ежели проводка замкнет?
- Все пока выключено. Он керасинкой пользуется. Но в его положении есть свой плюс.
- Какой?
- Никто на его собственность не позарится, никакой рейдер не наедет. Сходное чувство можно испытывать разве что лежа в проплаченном гробу, закопанном на глубину два метра.
- Ну, ты наговоришь...
Вообще-то мне стало жалко нашего Бармалея. Но я вспомнил, как не без его провокации молодой Аркаша затеял голодовку и чуть живым из неё вышел. Мой бывший сосед только рукой махнул: мол, чего в жизни не бывает. Я осуждающе заметил, что не стоило так изводить себя из-за дурацкого спора.
- Да что там спор! Спор - это так, - возразил он. - Была и другая причина. Я ведь собирался тогда культурно провести отпуск, отправиться в путешествие...
- Это в Гваделупу-то? - припомнил я.
- Нет, это было бы проблематично. Я по своей стране. В Москву съездить, в Питер, по музеям походить, галереям, выставкам. В общем, приобщиться к духовным и историческим ценностям, как тогда говорили. Ну, получил зарплату, отпускные, билет заранее купил. Однако сами знаете, куда благими намерениями дорога выстлана. Провожали меня горячо и дружно. Сначала свои, славные ребята из бригады кому-нести-чего-куда. Потом во Дворце культуры, расширенным контингентом. Потом на берегу нашей реки в зарослях плакучих ив. Там уже я и вовсе попал в окружение незнакомой публики. И все, без исключения, дружно обсуждали мою культурную программу. Один мужик наказывал сходить в Большой театр на маленьких лебедей. Я согласился. Второй просил Пушкину поклон передать. Тоже не возразил. А третий убеждал послушать фуги Баха...
- Фуги Баха? - с удивлением спросил я.
- О, да! У нас целая дисскусия по этому поводу развернулась. Зачем, дескать, фуги Баха русскому человеку? - Аркаша примолк и, заново переживая минувшее, сказал: - Но мне так и не довелось их послушать. Проснулся я под утро на пленэре - в кармане ни денег, ни билета, и только рваной телогрейкой прикрыт: видно, кто-то сердобольный пожалел, что замерзну. И такая меня взяла тоска и злоба! Что ж ты за примитив такой, Аркадий, сказал я себе. Неужели у тебя, кроме работы да забегов в "Плакучие Ивы" никаких интересов в жизни нету?.. И вот с этого-то расстройства, озлобясь на себя, я и начал голодовку. Да и что мне оставалось делать? Так или иначе жрать было нечего. Запасов никаких. В долг обычно у меня брали, а не я у кого-то. И сказал я себе, как врагу народа: голодуй, Аркадий!.. Правда, потом у меня чисто спортивный интерес прорезался. А действительно, думаю, сколько выдержу? И, знаете, Максим Иваныч, эта мысль, в процессе голодовки, почему-то заслонила всё и стала доминирующей.
- Дело прошлое, - сказал я, - но мы ведь тебя тогда надули. Генералов не выбивал тебе дополнительного отпуска!
Он загадочно прищурился и нагнулся ко мне. Ну, точно, как делал прежде. И ладонь широкую, узнаваемую, лапотную к моему уху подставил. Только теперь она стала пухлая, как оладья, и галантерейные запахи источала.
- Это он вас надул... Петруха действительно ездил ко мне на работу, но ему ничего не обломилось. Мой начальник сначала в ярость пришел, услышав о дополнительном отпуске, но потом, зная мой характер, стал упрашивать, умолять. У нас тогда напряженка была, пусковые работы, каждый человек на счету. Петруха рассказывал, что он даже на колени перед ним встал.
У меня вытянулось лицо. Я не понял, кто перед кем на коленях стоял, но и не спрашивал. Я удивлялся. Ну, Бармалей! Чихал он на все наши доводы! Как пацанов, обвел вокруг пальцев.Хотя - если с другой стороны глянуть - он до конца верность другу проявил. Да и собственно, мы почему не засомневались тогда? Иного и быть не могло! Кто ж в те годы дал бы дополнительный отпуск?.. Припомнив об этом, я не удержался от вопроса:
- Слушай, Аркадий. А для нас ведь так и осталось тайной, на каком "стратегическом объекте" ты работал.
- Какая там тайна, - он махнул рукой. - Монтажником я вкалывал на строительстве ТЭЦ. Даже бригадиром ставили.
- И трубы гнул?
- Каждый божий день.
- А сейчас где работаешь?
- Да так, свободным художником, - неопределенно ответил он и в свою очередь поинтересовался. - А вы сейчас где?
- В сторожах, - ответил я. - В солидной фирме. По ночам компютеры стерегу.
- И что, были случаи, когда пускали в дело свой ствол?
- Какой там ствол! Нету у меня ствола. Но иногда тревожат... Да вот, сегодня ночью ломился в нашу стеклянную дверь один мужик. Открой, говорит. Я спрашиваю, что надо. А время уже третий час. А ничего, говорит, мне не надо, просто зайду, да поболтаю. Скушно, говорит, мне. А у вас, говорит, лицо такое - к беседам располагающее.
- Может, ему действительно было скушно?
- Да мне и самому скушно. Ночью один, днем тоже один. Все мои на работе, жена на посиделках у внучки. Но я не рискнул открыть. Я ведь не знаю, кто он такой, и не ведаю, что у него на уме. А он мне сказал, что в следующий раз придет с паспортом и с декларацией о добрых намерениях.
- А вы же раньше лекальщиком работали.
- Да, работал, - я был благодарен, что он помнит обо мне. - Но щас слесари-лекальщики без надобности.
- А я парфюм сейчас в массы внедряю, - тут Аркадий сам разоткровенничался. - Чтобы, значит, тело не потело и не прели буфера... Желаете у меня купить качественный лосьон? - Он мигом открыл сумку и, порывшись, вытащил ярко обклеенный флакончик. - Во, рекомендую! Эксклюзивная вещь!
- Да ну. У меня и денег-то с собой нет, - отказался я.
- Ну, за "так" возьмите. Презентую! Рекламная акция! - с азартом насел он. - А не воспользуетесь по прямому назначению, так на похмелье вмажете. Практически чистый спирт!
- Ты меня с кем-то путаешь, - сурово сказал я.
- Ой, извините, - смутившись, повинился он. - Мой социологический прогноз в отношении вас оказался некорректным.
Гляди-ко, по-прежнему иностранными словами так и сыплет. Ну, сказал бы проще. Мол, каюсь, подумал, что и ты, Максим Иваныч, алкашем стал. Ан нет, я крепкий орешек! Я, не в пример другим, и до пенсии дожил... Мы еще поговорили, и когда разошлись, я пожалел, что не всё разузнал. И вообще мне вдруг стало жаль с ним расставаться. Я остановился и окликнул его. И мы опять сблизились. Я спросил, общается ли он сейчас с другими жильцами из нашего ковчега. Он ответил, что давно никого не видел. Селиванов, правда, недавно в Шанхай забрел. Про других почти ничего не знает.
- А как ты сам живешь?
- Нормально живу, - ответил он. - В отдельной квартире, на седьмом этаже. А вы, Максим Иваныч?
- И я в отдельной, только на третьем.
Действительно, осуществились наши заветные мечты вплоть до английских замков и дверей с глазками. А то ведь жили как бараны в хлеву. Но странное дело, мы с Аркадием с удовольствием припомнили прошлую нашу жизнь. И ведь построили же все-таки кое-чего, эти комбинаты, фабрики, тэцы, стадионы, дворцы, жилые дома...
Построить-то построили, а воспользоваться не каждому довелось. Это надо ж как кинули нашего бедного Бармалея! Наверно, ляпнул что-нибудь непотребное в самый презентабельный момент. Мне-то подвезло. Но (признаюсь к стыду своему) в том нет моей заслуги. Тот факт, что я на протяжении долгих лет являлся ударником труда, не сработал. Мы получили трехкомнатную квартиру из-за доблести моей супруги. Она на исходе перестройки набралась наглости и, пока я доводил на своем рабочем месте очередной калибр, вторглась со всеми чадами и с самым младшим на руках в просторный кабинет Андрея Наумовича. "У вас просторно, - сказала она опешившиму председателю. - Мы тута пока поживем". После чего он почувствовал себя стесненным и срочно выбил нам квартиру. Конечно, он мог вызвать милицию (охраны еще не нанимали), но тогда его репутация явно пострадала бы...
И вот спрашиваю я себя: а что мы строим сейчас? Это, знаете, большой вопрос. В моем представлении мы раньше изо всех сил катили в гору огромную глыбу, всем гамузом, надрываясь, пренебрегая личными интересами. Ведь вот, скажем, тот же Дергачев на весь мир мог прогреметь, в книгу рекордов Гинесса попасть, или в этих, в Голосах, засветиться. Но отпуск у него кончился, и он, как миленький, впрягся в общую упряжку... А ту глыбу мы так и не докатили. Со всех сторон нам кричали: "Эй, да вы не туда катите!" Мы застряли на месте, заколебались. И глыба рухнула вниз, подмяв нас под себя. Теперь другие народы катят. А мы разбежались в разные стороны и даже общаться меж собой перестали. Уже не только щеколды с цепочками - реечные гаражные замки у всех, двойные двери, а на первом этаже на окнах - решетки. Говорят, появились воры-альпинисты, и даже мой третий этаж не спасает от экспроприаторов. Наверно, придется и мне решетки заказывать.
- Благодать сейчас, да? - улыбался Аркаша. - Ни шуму, ни гаму, ни бесплатных концертов.
- Только по телевизору и смотришь концерты эти. - Я сказал это, не очень радостно, и Аркаша как-то встрепенулся, посмотрел на меня внимательно.
- А чего-то ведь мы потеряли, верно?
- Верно, - опять согласился я с ним.
- Вот бы опять в Шанхай, да?
- Не-ет уж, - с сомнением сказал я. - Ну, разве на недельку... во время отпуска.
- Ага, типа экстремального вида отдыха. А что, Максим Иваныч, нынче на экстрим многие запали. Я вам авторитетно, как менеджер по продажам, говорю.
- Ну, тебе видней.
- Так, может, организовать? - прям загорелся Аркадий. - Петруху к этому делу подключим. И вас, как автора идеи. А наш Мишка Либерман, я слышал, на юриста выучился. Юрисконсультом пригласим... А, Максим Иваныч? Пойдете в соучредители?
- Да ну, - засомневался я. - Лицензию вряд ли дадут. И вообще...
- А на лапу сунем! - не сдавался он. - Рекламу в ход пустим! Интернет задействуем!
Он засмеялся и отошел, не дождавшись моего ответа. Исчез для меня, может, навсегда. Хотя - кто его знает. Может, теперь бросит лосьоны разносить и с моей подачи организует новую фирму. Возьмет в аренду пару отведенных под снос хибар и пожалуйте, граждане. Не всем же в Египет на съедение к крокодилам ездить, есть где голову сложить и в родном отечестве... Так что надо будет за рекламой следить. Может, попадется на улице афиша от вновь учрежденной фирмы "Дергачев и ко", и на ней граждан будут призывать отдохнуть в бараках, соблазняя тем, что удобств - никаких, безопасность - не гарантируется, и все - отключено...
Но о чем это я? Что за дурь в голову лезет? Зачем мне ждать, когда появится реклама, да еще и деньги за путевку платить. Я же прекрасно знаю, где находится наш, не китайский Шанхай. Сесть в автобус и через полчаса там. Остановка называется "26 Рабочая". Потом пройти напрямки по буеракам. Там свалка такая большая была; наверно, и сейчас сохранилась. И - здравствуйте, Петр Кириллович! Принимайте гостя. Давайте и я вам подсоблю, чтобы ваш... наш... дом не рухнул. А кто там еще у нас появился на подгнившем крылечке? Да уж не Селиванов ли с баяном?.. Осторожней Иван, не переломай себе ноги. У нас тут экстрим намечается. Оторвемся по полной, как наши детки говорят. А закончим, наверно, "Интернационалом". И Генералов нам пропоет, безбожно перевирая на свой лад:
   Весь мир насильно мы разрушим
До основанья, а затем
Чего-нибудь построим -
Кто был ни кем, тот стал ни с чем!
  
  
   Галущенко В. ТОЧКА, ТОЧКА, ЗАПЯТАЯ
  
  
   Я подкинул несколько палочек в костер и продолжил свой рассказ. В последнее время у меня уже давно не было слушателей. Я радовался любой возможности поведать о своей прошлой жизни. Борис, мой новый партнер по рыбалке, был благодарным слушателем. Он мог часами просиживать со мной у вечернего костерка и пить по несколько пиал зеленого чая. Он умел слушать, а я умел рассказывать. Что еще нужно двум старикам, оторванным возрастом от быстро бегущей мимо жизни?
      Заваривать чай я научился на точке в Казахстане. Оттуда же привез серебряный котелок и трехлитровый серебряный чайник. Кстати, о том, что они серебряные, узнал совсем недавно, когда приехавшая в гости внучка отчистила с них многолетнюю черную копоть. А до этого считал их анодированными медными.
     
     
      Точка - это маленькое военное подразделение в пустыне или тайге. Если десятки таких точек на карте соединить, то получится прямая линия от Волги до Владивостока. Точки являлись радиомаяками для дальних перелетов военных самолетов. Располагались они на рубежах передачи управления. Сейчас их заменила спутниковая навигационная система.
      Наша точка располагалась в полупустыне выше Гурьева, недалеко от реки Урал. Недалеко - по пустынным меркам. До города было триста километров. До реки - пятьдесят.
      Все происходило еще в запойные и застойные советские времена. Попал я на эту точку - в военную ссылку. Была в армии раньше такая мера наказания. Были престижные военные городки возле или внутри больших городов. А были и такие вот точки.
      Насыпной двадцатиметровый холм с радиопеленгатором, вагончик, типа строительного барака, два Газ-66 и дизель. Да, была еще на подставке десятитонная бочка для воды.
      Все это хозяйство обслуживали семь военных. Пять солдат, прапорщик и я, начальник командного пункта. Молодой капитан. Бывший военный летчик. Правда, когда я принимал свое немудреное хозяйство, на точке жили одни солдаты. Всеми брошенные и забытые.
      Приписана на довольствие эта точка была к аэродрому "Мостовой" в пяти километрах от города Гурьева. Командир полка, которому я доложил о прибытии к новому месту службы, жалостливо на меня посмотрел.
      -За что это тебя, капитан?
      Я промолчал.
      -Ну, не хочешь говорить, не надо. Твоего предшественника полгода назад уволили за пьянку. Допился до "белочки". Списали вчистую. Без пенсии. Ты как насчет этого дела? - он щелкнул себя по горлу.
      -Не пью. Совсем. И не курю.
      -Спортсмен, что ли?
      -Вроде этого, - я показал на свои значки мастера спорта по пилотажу и инструктора-парашютиста.
      Полковник пододвинул ко мне тонкую папочку.
      -Вот документы на твой командный пункт. Изучай. Будут вопросы - заходи. Прямой твой начальник в Ростове. А по техобеспечению и денежному довольствию - ко мне.
      Мне показалось, что полковник обиделся на мой отказ рассказать о причине перевода. Ее в моем личном деле не было. Приказ командующего округом был, а причины - не было.
      Сказать, что я хотел скрыть это от всех, значит сказать неправду. Я, наоборот, хотел бы излить душу первому встречному, но не знал - как. Сказать о моей трагедии походя, значит - ничего не сказать. Да и не поймут. А рассказывать подробно - это и время, и слушатель нужен понимающий. Такое каждому не расскажешь.
      Ну, если коротко, то случилось это после моего очередного перевода с повышением. На должность старшего летчика-инструктора. Должность проходная, но без нее дальнейший рост невозможен. А для любого военного главное - карьера. Рост в должности, особенно у летного состава - это не только большая зарплата, но и большие возможности. Новые, более современные самолеты, возможность учиться в академии.
      Поэтому согласие на перевод в другой полк я дал без колебаний. Хотя прекрасно понимал, что это связано с очередным переездом, сменой квартиры, перевозом имущества, ремонтом и другими хлопотами. Тем более, что как раз перед этим я, наконец-то, женился.
      Ухаживал за своей Лилией я два года. Выпускница хореографической студии, высокая, стройная блондинка, ну никак не хотела одарить меня хотя бы своим вниманием. Тем более, что был я на целую голову ниже ее. Но я упорно ее атаковал. Отшил всех ее потенциальных женихов, завалил цветами и вниманием и... она согласилась. Правда, с одним условием. Что в ближайшие пять лет - никаких детей. Она очень внимательно следила за своей безупречной фигурой.
      Согласие дала, когда узнала, что меня переводят в большой город. Она давно мечтала танцевать не в станичном клубе, а на большой городской сцене. Хотя я тогда не связывал ее согласие с переездом.
      Как летчик, ключи от новой квартиры получил на второй день после прибытия в часть. Прекрасная двухкомнатная квартира на втором этаже. Лилия занялась обустройством нашего гнездышка, а я с утра до вечера пропадал на аэродроме. Переучивание на новый сверхзвуковой истребитель увлекло. Заняло не только все время, но и все мысли.
      Освоение техники завершил месяца за два. Свой второй класс подтвердил переучиванием на новый тип самолета. Оставалось теперь за зиму освоить программу подготовки летчика-инструктора, чтобы весной получить группу курсантов.
      Вот с наступлением зимы и начались мои неприятности. Командир эскадрильи упорно не хотел планировать меня на полеты. Сначала он это объяснял сложными для меня метеоусловиями. Потом, что у меня нет опыта полетов ночью на этом типе самолета. Я принимал все, как должное, верил ему, тем более, что весной мне светила должность в нашей же эскадрильи. Два командира звена сразу уходили на повышение.
      Единственно, что меня удручало, так это наряды. В авиации закон простой. Пайку надо отрабатывать. Не летаешь - ходи в наряды. Вот я и ходил. Помощником дежурного по полку. И довольно часто. Мне даже стало казаться, что слишком часто. Но терпел и ждал полетов.
      В новой части близких друзей у меня не было. Сдружился пока только с соседом по лестничной площадке, подполковником Жиловым. Он в то время был инженером полка.
      И как-то всегда получалось, что его назначали дежурным по полку, а меня к нему - помощником.
      После нескольких таких дежурств, я заметил, что наши отношения с ним потеряли былую теплоту. А в последнее дежурство он вообще не рассказал мне за всю длинную ночь ни одной байки из его инженерной службы. С вечера сидел он мрачный и молчаливый.
      Наконец, после полуночи я не выдержал.
      -Петрович, ты не обиделся на меня? Так скажи - за что? Что случилось?
      Он долго смотрел мне в глаза.
      -А ты, значит, не знаешь?
      -Нет. А что я должен знать?
      -Ну да. Вы, молодые, все такие. Наивные и самоуверенные.
      -Да о чем ты?
      -О том, что надоело мне в наряды с тобой ходить.
      -А я-то тут при чем? В наряды нас начальник штаба полка назначает. Кто свободный - тех и назначают в наряд.
      -Ты уверен?
      -Да!
      -Сколько раз мы с тобой в этом месяце были в наряде?
      -Четыре.
      -А нестроевых офицеров в полку - сорок человек. То есть, в наряд мы должны попадать не чаще, чем раз в месяц!
      -А почему же...?
      -Пойдем выйдем.
      Мы пошли по центральной аллее в сторону ДОСов, домов офицерского состава.
      -Не хотел я тебе говорить, Николай, но...- он замолк и огляделся.
      Я заволновался. Что за такая таинственность?
      -Говори, Петрович, что у тебя случилось?
      -Эх, Николай. Наивный ты человек! Не у меня. У тебя случилось!
      Я остановился.
      -Что?
      -Николай, неужели ты ничего не замечаешь?
      -А что я должен замечать?
      -Ну, с Лилькой твоей?
      -У нас с ней все хорошо.
      -Да не совсем. Ладно, пошли назад.
      В час ночи я пошел проверять наряды по казармам. Слова Петровича не выходили у меня из головы. Проверив наряды, я повернул к ДОСам. Подошел к своему дому и стал смотреть на окна.
      Неожиданно в кухонном окне мелькнул свет. Потом погас. "Наверное, Лилька в туалет ходила", -мелькнула у меня мысль. Но через некоторое время свет мелькнул снова. Как будто внутри квартиры открывали и закрывали двери.
      И тут кровь прихлынула мне к голове. Я понял, что в квартире - двое! Кинулся в подъезд и поднялся на этаж. "Убъю, суку!", - выхватил пистолет и передернул затвор. Своим ключом открыл дверь и тихо пошел по коридору. И тут в спальне вспыхнул свет. Я толкнул дверь. У кровати в одних трусах стоял командир полка, лихорадочно пытаясь попасть ногой в штанину. Увидев меня, он засмеялся и выпрямился.
      -Заложил, значит, сосед! - он продолжал улыбаться. И тут Лилька, увидев у меня в руке пистолет, завизжала. Я нажал на курок. Со штанами в руках полковник рухнул на пол. Голая Лилька с перекошенным от страха ртом вихрем пронеслась мимо меня к выходной двери.
      Я положил пистолет в кобуру и пошел к штабу. На припорошенной снегом аллее впереди меня тянулась цепочка следов голых ног. Это последнее воспоминание о ней. Никогда больше ее позже не видел.
      Петрович понял все сразу, приняв у меня протянутый пистолет. Он понюхал ствол.
      -Ну и правильно. Хотя бы по-мужски поступил. Пиши объяснительную, - он придвинул лист бумаги и ручку. В три ночи Петрович отвел меня на гауптвахту. Велел закрыть в камеру для сержантов и прапорщиков.
      -Нечего тебе сейчас дома делать. Да и тут ты целее будешь.
      Я понял, что он этим хотел сказать на третьи сутки, когда решил покончить с собой. Но даже ремень от брюк у меня отобрали. А когда я начал распускать рубашку на полоски, зашел дежурный по караулу и наручниками сковал мне сзади руки.
      Никто ко мне не приходил. Никуда не вызывали на допрос. Через неделю пришел начальник особого отдела. Глубокой ночью. С кобурой на поясе. Принес мою парадную форму. Снял наручники. Ну, вот и все. Я даже обрадовался.
      -Одевайся.
      Я недоумевал. Может, военных положено расстреливать в парадной форме? Не знал я всех этих подробностей. Думал, он меня прямо так во дворе грохнет. Оделся. Вышли во двор. Я поглядел на звездное черное небо. Почему-то захотелось напоследок увидеть зеленые деревца и голубую синеву с барашками облаков. И еще очень захотелось молока с черным хлебом. Значит, не суждено. Пошел к кирпичной стене гауптвахты.
      -Капитан, выход справа!
      Я оглянулся. Особняк показывал на открытые сержантом ворота.
      Привел он меня в мою квартиру.
      -Один чемодан. Бери самое необходимое.
      -Необходимое - для чего? Для похорон?
      -Необходимое для жизни на две недели.
      Ага, значит, куда-то повезут. Не повезли. Полетели на военном АН-26 в Ростов. В восемь утра я уже сидел в приемной командующего округом. Особняк сидел напротив. Ко мне подошел щеголеватый подполковник с усиками.
      -Пройдемте.
      Все три двери были без надписей и номеров. Я долго шел по ковровой дорожке. В кабинете были зашторены окна. На столе командующего горела яркая настольная лампа. Он читал личное дело. Мое. Я доложил.
      Командующий поднял на меня глаза. Изучающе окинул взглядом.
      -Ну что, летун? Застрелился твой командир полка. Рак у него был. Как узнал, так прямо в своем кабинете и застрелился. Пустил себе пулю в лоб. Похоронили мы его с почестями. Мне, правда, некогда было на похороны съездить. По известным тебе причинам. Остался полк без командира. Придется тебе теперь по земле походить. А там посмотрим. Иди. В строевом отделе получишь предписание.
      Я молча повернулся.
      -Да, капитан!
      Я снова повернулся.
      -Это хорошо, что ты один раз стрелял. Не поняли бы люди, как это человек себе два раза в лоб попал. Да и называлось бы все это по-другому. Садизм. Так юристы говорят. Запомни на будущее. Иди.
     
      Так я и попал на точку. Сижу в строевом отделе и изучаю штатное расписание своего командного пункта. Ровно семь строчек. Хорошо, хоть все заполнено. А почему старшина на должности прапорщика? Да и староват старшина. Черт, да ему же семьдесят пять лет! Я побежал к начальнику строевого отдела.
      -А, Мишаня! Знаю, знаю. Да. Служит.
      -В семьдесят пять лет?
      -А на него никто рапорт на увольнение не писал. А без рапорта командира его никто не уволит. Вот если он умрет... Но Мишаня еще долго проживет.
      Я тут же написал рапорт. Взял адрес и поехал искать своего первого сослуживца. Чтобы сообщить ему радостную весть. О свободе.
      Мишаня сидел в одних подштанниках посреди жарко натопленной кухни своего дома и подшивал валенки дратвой.
      -А, вот и новый мой командир объявился. Бабка, давай пироги. И сметанку. Да огурчиков из подпола достань на закуску!
      Я вспомнил, что с утра ничего не ел и отказываться не стал. Процесс уважения новых начальников у Мишани был отработан, так что просидели мы с ним до вечера. А ушел я только утром. Бабка долго причитала по поводу безвременного ухода мужа на пенсию. Тот только мигал глазами и хлопал стопки самогона одну за другой. Для поминовения скоропостижно утраченной зарплаты.
      Меня больше беспокоила кандидатура нового прапорщика. Начальник строевого отдела долго рассматривал стены и потолок, потом со скрипой выдавил:
      -Ладно! Ноя отдам тебе. Он хоть и пьющий, но зато тебе там скучно не будет.
      Дареному коню в зубы не смотрят. И я понес предписание командиру полка. Тот пожевал губами, но подписал.
      По личному делу Ною было сорок лет. Нашел я его в автопарке.
      -А, командир. Я вот нашу технику смотрю. Сейчас и поедем,-тот уже был в курсе.
      Точно. Номер на Газ-66 стоял, как в передаточной ведомости.
      Мы познакомились. Ной Иванович Прибык. Из переселенных с Украины кулаков. Вернее, уже внук бывшего кулака. Это Ной сообщил с гордостью. Семьи у него не было. Как он сказал, по причине пития и бития.
      -Командир, не бойся. На службе не пью. А если пью, то в меру. Бабу свою побил и выгнал. Не скрою. Но - за дело!
      В правдивости всех его слов я вскоре убедился. Подписал приемопередаточные акты, кинул в кузов свой чемодан и мы поехали. По пути забрали и нехитрый скарб Ноя. Правда, намного больше моего. На точку приехали только к вечеру. Я так и не понял, по какой дороге Ной ехал. На мой взгляд, дороги там вообще не было. Как не было и компаса в кабине. Я начал заценивать свои кадры.
      Ной собрал личный состав и построил в вагончике. В солдатской половине. Там было шесть вагонных полок по бокам. И все. Запах стоял очень духмяный. Как у борща, сваренного из протухшей капусты и солдатских портянок. Короче, невыносимый. Но очень тепло. Я им представился и сказал, что буду вызывать для более полного знакомства на свою половину. Посоветовал проветривать вагончик. Все молчали.
      В другой, большей части вагончика были две полки с матрасами. У стены стоял рассохшийся канцелярский стол со стулом. А в углу - огромный двухметровый сейф. Я его сразу зауважал. И как оказалось впоследствии - не зря. Очень оказалась нужная в хозяйстве вещь.
      В дверь вошел первый солдат. Приложил к виску руку. Второй рукой пошарил по затылку. Пилотки не было. Он руку опустил. Подумал. Потом прикрыл левой рукой голову, а правую приложил к виску.
      -Рядовой Голубь. Пришел. Прибыл.- Подумал, посмотрел в потолок. Опустил руки и сел на застеленную кровать Ноя.
      -Чего хотели, товарищ капитан? А то мне на станцию, на смазку уже надо. Некогда мне.
      Я растерянно глянул в его карточку. Ничего нового в ней не увидел. Там было даже меньше, чем он о себе сказал. Закончил полугодовые курсы. Механик ПУ-12. Нашего радиопеленгатора. Локатор на холме. Я о нем вообще ничего не знал. Кроме принципа действия. Когда подъезжали, я видел, что локатор вращался. Только тут до меня дошло, что точка РАБОТАЛА! Без командира, без прапорщика. Уже полгода. Самолеты летали. Команды приема-передачи управления подавались. Происшествий не было.
      -Костя, как станция? Срочного ремонта не надо?
      Он поднял на меня удивленный взгляд.
      -Так я все регламенты выполняю. Вот оба опорных подшипника на праздники заменю. И все. Что ей сделается?
      -Ну, да. Хорошо. - Я постарался сделать доброе и умное лицо. По его взгляду понял, что это у меня плохо получилось. Так. Теперь надо проявить заботу о личном составе.
      -Костя, может какие жалобы есть? Или просьбы?
      -А на кого тут жаловаться?- он огляделся. - Все ж заняты. Вот мясца бы свеженького. И патроны у нас кончились.
      Я ошарашенно глядел на него. Ничего не понимая.
      -Хорошо. Иди. Позови Ноя.
      -Это прапора, что ли?
      -Да.
      Как же я забыл, что мои солдаты тоже вооружены? А чем?
      -Командир, звал?
      -Да. Иваныч, какое у наших солдат оружие?
      -Пять АКМ-47. Патронов нет. Кстати, бензина тоже нет. Назад нам, командир, ехать не на чем.
      -А на рации?
      -Так я ж про нее и говорю. Курощуп сказал, через неделю воду привезет ЗиЛ. У него сольем бензинчик.
      Я глянул в папку. Курощуп - сержант.
      -А ну, позови его.
      В вагончик боком втиснулся краснощекий улыбающийся колобок. Пилотку он мял в руке.
      -Звали, товарищ капитан? - Ну, хоть этот имеет небольшое представление об Уставе.
      -Чего пилотку не одеваешь?
      -Звездочку потерял.
      -Рассказывай.
      -О чем?
      -Как живете? Кто что делает? Начни с себя.
      И вот он мне рассказал какую историю, направляемый бесконечными вопросами.
     
      "Все мы здесь солдаты одного призыва. Привез нас сюда полгода назад капитан Перепелицын. Сначала занимался с нами. А потом он познакомился на аэродроме с мулаткой Айгуль. Она медсестрой на "Мостовом" работала. Поселился у нее. К нам редко приезжал. Потом пить начал. И его в госпитале списали. Старшина Мишаня только числился. Болел все время. Даже зарплату за него последнее время бабка его получала.
      Жить на точке тяжело. До части - триста километров по пустыне. Дорог нет. Один раз в месяц приезжает ЗИЛ-водовозка с пятитонной цистерной. К его приезду мы из своей бочки воду выливали. Наша бочка состоит из двух сваренных пятитонных цистерн от топливозаправщика. В одной половине летом купаемся, из другой пьем и готовим. Один раз воду не завезли, так пили и готовили из второй половины, где купались. У цистерны двойной кожух. Зимой мы воду заливаем только в первую цистерну. И подключаем к кожуху выхлоп от дизель-генератора. У нас здесь стоит дизель-генератор полярного исполнения. Его еще Мишаня запустил. Говорил, что уже лет пять работает без ремонта. Бочка с соляркой закопана рядом с ним. Тоже пятитонная. В нее мы щуп опускаем. Как до дна остается полметра, так заправщик с аэродрома вызываем. Дизель питает током радиостанцию и освещает вагончик. Обогрев вагончика зимой тоже от дизеля. Выхлоп греет второй водяной контур.
      На рации связь с самолетами поддерживают братья Азат и Мурат Сабиевы. Они отвечают за два экрана от ПУ-12 и исправность рации. Они же принимают шифрованные телеграммы о всех пролетающих через нашу зону ответственности самолетах. За сутки число пролетающих самолетов колеблется от десяти до пятидесяти. Дежурство на пеленгаторе - круглосуточное. Азат и Мурат и спят в кузове ГаЗ-66 с рацией. Там и зимой тепло от постоянно накаленных радиоламп.
      Костя Голубь отвечает полностью за работу ПУ-12. Там высокое напряжение и мощное излучение. Ему положено давать свежее молоко за вредность, да где его возьмешь в пустыне?
      Пытались приводить отбившихся верблюдиц и доить их. Но те постоянно убегали. Не живут верблюды на привязи. Им для пропитания нужна свобода.
      ЗиЛ вместе с водой привозит и сухие пайки на месяц. Есть плита с горелкой на солярке. На ней готовит Мыкола Глухарь. Он с Украины. Числится, как стрелок-охранник. Пока были патроны - ходил охотиться на сайгаков. А сейчас варит только супы из консервов и каши. Сам сержант - фельдшер по образованию. Лечит всех заболевших и следит за чистотой. Зимой вытапливает из снега чистейшую воду. Летом защищает точку от тарантулов и змей".
     
      Когда Курощуп говорил о пауках, я внутренне содрогнулся. Ничего в жизни не боялся, кроме пауков. Не тараканов, а именно длинноногих пауков. Почему они вызывали у меня такой дикий страх - не знаю. Спокойно жарил и ел с ребятами кузнечиков. Их брюшки мы любили больше, чем семечки. Спокойно доставал из нор кусачих раков. Но даже маленьких паучат не переносил.
      Когда мы подъехали к точке, я обратил внимание на толстый плетеный канат из верблюжьей шерсти, но только сейчас понял, что это - защита от змей и тарантулов. В этой части полупустыни их видимо-невидимо.
      Обед, приготовленный Мыколой, мне понравился. Ели мы на оцинкованных столах в кузове Газ-66 с рацией. Она вместе с двумя мониторами пеленгатора занимала только переднюю часть кузова. Остальные три метра были свободны. Эти столы мы потом использовали и для занятий, для собраний. Когда я купил переносной небольшой телевизор, то вечерами в кузове смотрели передачи.
      Но в первый вечер мы все собрались отметить мое вступление в должность у костра. Ной заварил в своем чайнике зеленый чай с банкой сгущенки, а я намазал на кусочки свежего хлеба тоненьким слоем красную икру. Купил баночку в поезде по дороге на точку.
      И тут я заметил, что мои солдатики незаметно стряхивают икру с кусочков на песок. Зато хлеб едят с удовольствием. Я отвел Курощупа в сторону и тихонько спросил об икре. Сержант молча улыбнулся и ушел в вагончик. Вернулся он оттуда с большой эмалированной кастрюлей и поставил ее передо мной.
      -Ешьте, командир. Сколько сможете, - он протянул мне большую деревянную ложку. Когда я открыл крышку кастрюли, то, наверное, у меня было довольно дурацкое выражение лица, так как все засмеялись. Кастрюля доверху была заполнена свежайшей черной икрой. С удовольствием я съел первые три ложки. Без хлеба. Потом еще три - с хлебом. Шестую поднес к губам и... задумался.
      Все снова засмеялись. Да, такого сытного ужина у меня не было давно. Теперь только до меня дошел смысл слов таможенника из "Белого солнца пустыни", который просил у жены хоть кусочек хлеба. А ведь снимали фильм в этих краях. В местах, где хлеба меньше, чем черной икры. Все это вскоре я увидел своими глазами. В первый же выезд на рыбалку за осетрами.
      Два зимних месяца я усердно учился. У своих подчиненных. А они за год самостоятельной работы стали настоящими профи. Особенно мне нравилось смотреть на работу братьев Сабиевых, когда они делали регламент радиостанции. На столах расставляли кучу измерительных приборов, тестеров и осциллограф. Раскладывали справочники. Потом разбирали монитор или радиостанцию. Каждая лампа осматривалась, тестировалась и безжалостно заменялась при малейших отклонениях от заданных параметров. Для меня, простого летчика, далекого от реальной радиоэлектроники, их манипуляции были схожи с колдовством шамана. Да я не только не смог бы запомнить, куда надо вставлять какую лампу, даже корпус с рации не смог бы снять. Зато мог дать им сто очков вперед по знанию устройства транзисторов, диодов и микросхем. Они мои лекции слушали с открытыми ртами. Но скоро и в этом компоненте мы с ними сравнялись. Не очень уж много осталось у меня в памяти через несколько лет после училища.
      После схода снега стада сайгаков стали появляться в районе нашей точки. Ной пополнил запасы патронов и мы стали готовится к походу за мясом. Сначала Ной учил меня ездить на ГаЗ-66 по пескам и барханам. Удержать прямо скоростной грузовик оказалось не так и просто. Тренировки и охота проводились ночью.
      Первый свой выезд я запомнил на всю жизнь. Мчался по пескам с включенным прожектором на крыше кабины. Скорость за семьдесят. Главное было наскочить на стадо и поймать его в луч прожектора. И мне это удалось. Впереди машины по световому коридору неслись десятки вытянувшихся в струнку сайгаков. Ноги мелькали только в фазе грациозных прыжков. Ной с автоматом высунулся из кабины наполовину. Переднее стекло мы заранее подняли. Прогремела одна очередь, вторая. Я увидел падающие тела. Тут же сбросил газ и остановился.
      Командир, ты что делаешь? Они же уходят!
      Я недоуменно смотрел на Ноя.
      -Так ты же вон сколько уже убил, - я показал пальцем назад.
      -Сколько? Только двух. Остальные - ранены.
      Я развернул машину и повернул назад. Точно, на песке лежали только два небольших самца. Остальные убежали. Хотя мне казалось, что упало десятка два.
      Так в тот вечер ни одной стаи мы больше не встретили. Испуганные выстрелами, сайгаки разбежались. Ной отрубил задние части убитых животных и бросил в кузов.
      -А остальное?
      -Это самое мягкое мясо. Об остальное можно зубы обломать. Жевать мясо сайгака - все равно, что жевать деревяшку. Да и по вкусу такое же.
      Прежде, чем начать готовить в большом котле эти добытые нами четыре ляжки, Мыкола колдовал над ними более часа. Сначала он нашпиговал их свиным салом. Потом морковью, луком и чесноком. И только потом тушил их в котле четыре часа, постепенно подливая воду.
      Я изнывал от нетерпения насладиться своей первой охотничьей добычей. Но даже фаршированное и тушеное мясо по вкусу очень походило на распаренную бумагу. Проглотив пару лучших кусков, я навсегда потерял не только интерес к сайгачьему мясу, но и к охоте на них. Свинина как-то больше была мне по вкусу. Но казахи не любили свиней. Они любили рыбу, овощи и бишбармак из барашка или говядины.
      Знакомство с особенностями казахской кухни у меня началось одновременно со знакомством с Асией. Я встретил ее на нашем аэродроме. Возле русской школы. Там учились в основном дети из военного городка. Мы с Ноем приехали на аэродром за запчастями для рации и пеленгатора. Дело было весной. Кругом стояли лужи. Вот возле одной из них наши милые детишки офицеров и зажали у забора Асию. Они кидали в лужу комья грязи и не давали девушке стронуться с места. Ее тонкая фигурка превратилась в сплошной ком грязи. А некоторые старшеклассники были повыше ее ростом. Ной резко затормозил и выскочил из машины. Увидев у него за плечами автомат, "детишки" с визгом разбежались. Мы с Ноем сначала приняли девушку за школьницу-старшеклассницу. Стали счищать с нее грязь, но она упорно отводила наши руки. Один камень попал ей в голень, и она не могла идти.
      Тогда мы посадили ее в кабину и спросили, куда ее отвезти.
      -В милицию. Я там работаю. В детской комнате. - Только тут мы увидели погоны старшего лейтенанта на ее заляпанных плечах. Мы высадили ее прямо у входа в райотдел. Какой-то лейтенант помог ей зайти внутрь.
      Вторично я встретил ее в райвоенкомате. Месяца через два. Вернее, узнала и подошла ко мне она.
      -Товарищ капитан! - я обернулся. Передо мной стояла красивая мулатка. В милицейской форме. Увидев мое замешательство, она расхохоталась.
      -Наверное, когда я была вся в грязи, то нравилась вам больше, да? Вы не узнаете меня?
      И тут до меня дошло. Та девушка тоже была старший лейтенант милиции.
      -Я ваш должник. И хочу вас отблагодарить за спасение меня из грязи. Даже не отказывайтесь. Скоро обед. Я обещаю вас вкусно накормить. Пойдемте.
      Я был в этот раз один в городе. Ной поранил ногу на рыбалке и остался на точке. Пообедать я был не против. Тем более вкусно.
      Асия, как она мне представилась, беспрерывно болтала всю дорогу. Изредка она показывала тоненьким пальчиком, куда надо повернуть. Жила она в районе новостроек, где вместо дорог пока что были только направления. Жила она в маленькой однокомнатной квартирке в хрущевской пятиэтажке. Но на втором этаже. Уже это было хорошо. А то, что одинокой женщине дали квартиру - вообще было в то время чудо. Даже семьи с четырьмя, пятью детьми получали двухкомнатные квартиры. Наличие в семье старых родителей было важнее, чем пять-шесть детей. Старикам безоговорочно выделялась отдельная комната.
      Асия, смеясь, рассказала, что напротив нее живет большая семья с пятью детьми и двумя старыми родителями.
      -Я спрашиваю Ару, мою соседку, как же вы там разместились? - болтая, Асия уже успела переодеться в цветной бархатный халатик и, усадив меня со стаканом апельсинового сока в кухне, готовила что-то мясное в большом котле.
      -А она мне говорит, что маме с папой отдали спальню. А сами спим на полу в зале. И всем хватает места.
      -Асия, что ты готовишь? Это долго?
      -Бедненький, ты так хочешь кушать? - она достала из холодильника пакет сметаны и мягкую булочку. Я от сметаны никогда не отказывался.
      -Что я готовлю? Про это есть знаменитый казахский анекдот. Как казах попал на маленький необитаемый остров. Он целую неделю питался только кокосовыми орехами. И вдруг через неделю увидел на соседнем острове красивую девушку. Та помахала ему рукой и прокричала:"Плыви быстрее сюда, я дам тебе то, что ты любишь больше всего на свете!"
      Парень тут же бросился в воду. Плывет и бормочет:" Господи, неужели это бишбармак, неужели бишбармак?" - Асия захохотала. Я улыбнулся и задал самый, наверное, для нее глупый вопрос:
      -Асия, а что такое бишбармак?
      -Ты никогда не ел бишбармак?
      -Конечно, нет. Я всего полгода в Казахстане.
      -А где же ты живешь?
      -На точке. В пустыне. Это триста километров от города.
      -А! Тогда понятно. Тогда тебе он покажется вдвое вкуснее.-И она улыбнулась.
      Позже я объехал много городов и стран. Но девушек, красивее казахских мулаток, не встречал нигде. Это была какая-то дикая, животная красота лесной лани, наложенной на изящную грацию хищного красавца тигра. Мягкая, нежная хищность красивых линий тела, лица, выраженность манящего взгляда и чувственность каждого движения. Я был буквально околдован Асией уже через несколько минут общения. И она это знала. Она легко превратила дикого зверя в послушного пушистого котенка. Я чуть ли не мурлыкал от каждого прикосновения ее бархатных черных глаз. Глаз, в которых очень легко утонуть. Навсегда.
      После жуткого предательства жены, я ненавидел весь женский род. А этот милая мягкая кошечка за несколько минут вымела из моей души грязь и застелила ее белым бархатом. На этом бархате я теперь мечтал увидеть Асию. Она не знала мою историю, но своими глазами-рентгенами увидела лед в моей душе. И теперь всеми силами, видя мою настороженность, пыталась этот лед растопить. И это ей удалось.
      Ужин удался на славу. Вскоре на столе передо мной появилась вспотевшая бутылка водки и две пиалы с бишбармаком. В одной кусочки тушеного с травами мяса, закрытого тонкими сваренными квадратиками пресного теста, в другой пиале - сурпа, в которой тушилось это мясо.
      Мы выпили за знакомство. Потом за встречу. Потом за нее.
      Проснулся я от нежного голоса Асии. Она хлопотала на кухне и напевала на казахском языке что-то невыразимо красивое, нежное и щемящее душу. Именно с тех пор я так люблю слушать напевы казахских девушек.
      Наше счастье продлилось недолго. Мы встречались каждые выходные. Через два месяца я предложил ей пожениться. Она грустно покачала головой и сказала, что это невозможно.
      Я умолял, просил объяснить, даже угрожал. Но все бесполезно. А еще через неделю в ее квартире я застал другую семью. В милиции мне сказали, что Асия уехала к родителям в Америку. Она мне о родителях никогда не говорила. Тем более про Америку. Знакомые ребята в аэропорту подтвердили, что да, у нее была заграничная виза и билет в Нью-Йорк.
      Почему она не захотела попрощаться, для меня так и осталось загадкой.
      Но она сделала для меня самое трудное - она очистила мою душу. От грязи, от подозрительности и ненависти к женщинам. Я снова прозрел и стал замечать, что вокруг меня живут хорошие, добрые люди, даже если они - женщины.
      В те годы демографическая обстановка в Казахстане была ужасная. Вековая обособленность кланов чуть не привела к вырождению казахской нации. Особенно страдали огромные семьи, живущие по берегам Урала. В городах уже началось живительное кровосмешение с соседними народами, узбеками, таджиками и особенно с русскими. От них рождались изумительные по красоте дети-мулаты. Казахи видели это, и искали, и поощряли пути выхода из цепких клановых запретов на кровосмешение. Нация расцветала на глазах.
      Впоследствии я узнал много других народов. Но лучше казахов так и не встретил. Это люди с врожденной добротой к другим нациям, такой же, как у русского народа. Прожив пять лет среди этих удивительных людей, я стал русским с казахской душой. На всю жизнь впитал в себя эту примиренность к другим языкам, другим обычаям и цвету кожи.
      Нигде в мире нет таких прекрасных условий для ассимиляции, как в Казахстане. Когда мне говорят, что украинцы ближе всех к русской нации, я отрицательно качаю головой. Нет, незалежность и самостийность у украинцев в крови с гетманских времен. Да и не хотят украинцы ассимилироваться с другими народами. Свой язык для них, как своя рубашка. А Казахстан? Да там даже фамилии сплошь русские. А какие красивые имена? Кстати, с корнями от множества других народов.
      Мне некоторые тайны отхода нового поколения казахов от клановых традиций открыл Ной. Началось все с обычной рыбалки. Мои солдатики с приходом теплой весны стали по выходным проситься на Урал. Я прекрасно понимал, как им надоедают бескрайние песчаные равнины с редкими кустиками верблюжьей колючки. Как их манит буйная зелень реки. Не просто возможность искупаться в чистейшей воде Урала, а не в бочке с месячной грязью. Возможность дать насладиться глазам обычной зеленью. Этого никогда не поймут жители лесных районов. Им не понять, какое наслаждение может получить человек просто от буйства зелени, травы, деревьев и кустарников. Так же, как в горах взгляд устает от изломанных линий скал, и ищет успокоения на равнинах бескрайних степей, так и жители пустыни тянутся в блаженный рай редких оазисов.
      И мы с Ноем стали через день вывозить ребят на берег Урала. На точке оставляли только одного из радистов. Отвечать на неожиданные запросы.
      Пока ребята обламывали ветки прибрежных кустарников, мы с Ноем занимались рыбалкой. Ловили осетров. Ной впервые показал мне этот способ ловли на петли. Берется двухмиллиметровая леска и на нее через двадцать сантиметров привязываются петли из миллиметровой лески. Петли перед привязкой специально закругляют на трехлитровой банке. Их плотно на нее затягивают, а потом в банку заливают кипяток. Петли навечно принимают форму банки и не скручиваются восьмеркой. Навязав на леску штук пятьдесят петель, леску завозят на середину реки, где она опускается на дно. Осетр всегда ищет пищу, взрыхляя закругленным носом речную тину. Попав в петлю, осетр делает рывки, пытаясь ее сбросить. Но только еще сильнее затягивает. Пытаясь вырваться, он рвется вверх и вылетает из воды. Остальное - как у бурлаков на Волге. Леску на плечо и медленно вверх по берегу.
      Поймав осетра, мы с Ноем тут же засаливаем икру из него, а тушу забрасываем в кузов. Часть потом идет на засолку и на балык. Часть режем лентами и вялим. Самые нежные куски пойдут на уху. Вся точка на неделю обеспечена свежей вкусной рыбой.
      Ближе к лету мы даже не завозим петли. По реке чередой плывут туши осетров со вспоротыми животами. Некоторые даже пытаются уйти вглубь. Но они уже обречены безжалостными браконьерами, портящими ради килограммов икры тонны прекрасного мяса. Часть, конечно, вылавливают живущие по берегам казахские семьи. Это один из их промыслов. Вялить и засаливать мясо осетров. Но часть протухает по берегам реки.
      Но не все проходило так гладко, весело и легко. Однажды наша с Ноем поездка на рыбалку растянулась на неделю. Меня еще вечером беспокоил багровый закат на полнеба. Помнил я матросскую поговорку: "Солнце красно по утру, моряку не по нутру. Солнце красно к вечеру, в море делать нечего". Я еще пару раз сказал ее Ною утром. Но тот только показал пальцем на небо. На нем не было ни облачка. Ожидался очередной жаркий летний день. А в этих краях температура поднималась днем до пятидесяти.
      И мы поехали. Навстречу чистому небосводу. Чистый он был только первые десять километров.
      Потом мы увидели на горизонте черные хвосты и через минуту вокруг нас уже стояла непроницаемая пелена из мельчайшей пыли. Было ощущение, что весь песок просто поднялся с земли и со свистом понесся мимо нас.
      Мы сочли за лучшее остановиться. И вперед до Урала, и назад - было по десять километров. Двадцать минут от силы. Не спеша. На машине. Но мы уже знали, что эти десять километров могут запросто превратиться в сотню. Ветер будет водить нас по кругу. Мы сидели в кабине и смотрели, как сбоку мгновенно нарастает бархан. Тогда Ной трогался и сдвигался метров на десять вперед. Так нам удавалось избегать опасности, пока нос машины неожиданно не уткнулся в бархан, выросший впереди. Попытки свернуть в сторону ни к чему не привели. Три бархана поймали нас в ловушку. В кабине оставаться было нельзя. Сначала стояли на крыше автомобиля. Но всего несколько минут. Скоро бархан засыпал нас по пояс. Мы, держа в руках лопаты, медленно отступали, стараясь стоять лицом к машине. На спине у нас были рюкзаки с флягами воды. Лица от секущего песка закрыли платками. Отступление длилось всю ночь. Засыпать было нельзя. Под утро решили спать по очереди. Сначала заснул Ной. Я за плечи по метру оттаскивал его от края бархана. Уходить от края далеко было нельзя. Мы бы просто задохнулись от мельчайшей пыли. А бархан надежно защищал нас от свистящих потоков песка и от пылевой завесы.
      Я встряхнул Ноя. Тот вскочил на ноги и закашлялся. Его чуть не вывернуло наизнанку. Так. Это урок для меня. Прежде, чем заснуть, я поплотнее навернул на голову шарф. И провалился в черную бездну. Очнулся от толчков. Прокашлялся. Но бодрости после сна не чувствовал. Потом у нас обоих от пыли остановились часы. Во флягах оставалось всего по несколько глотков, когда ветер прекратился. Мгновенно вокруг установилась тишина и засветилось голубизной прохладное небо.
      Мы начали выкапывать машину из бархана. Копали до вечера, пока не свалились без сил. Утром стали решать, что лучше, копать или идти пешком. Решили идти пешком. Десять километров по пустыне мы пройдем за три часа. А потом вернемся и все вместе раскопаем этот проклятый бархан. Мы сделали по глотку воды и пошли в обход бархана.
     
      Каково же было наше удивление, когда метрах в двухстах за барханом увидели свою машину. Целую и невредимую. Мы совсем забыли, что барханы при ветре движутся по пустыне.
      Машина не заводилась. Весь карбюратор был забит песком. Прочистили и продули бензопровод и карбюратор. И уже через полчаса были на точке. Наши солдатики как раз готовили ГАЗ-66 с рацией в спасательную экспедицию.
      С тех пор я всем говорю, что пустыня - это огромное море. И для него верны не только морские законы, но и пословицы и поговорки.
      Когда меня вернули на летную работу и пришел приказ о переводе на должность командира звена, сослуживцы устроили прощальную вечеринку у костра. Ной заварил свой знаменитый зеленый чай с молоком. Я с удовольствием вдыхал аромат ухи из осетрины и привычно закусывал стопку водки ложкой черной икры. Знал, что такого пиршества снова увижу не скоро.
      Завели речь о жизни, о выживании в пустыне, да и вообще о трудной судьбе военного человека.
     -Командир, - говорил подвыпивший Ной, - все мы живем неправильно. Но, не потому, что мы такие плохие. Нам не дают правильно жить. Жены - стервы. Начальники - дуроломы. Президенты - властолюбы. А я думаю так. Живешь - дай жить другим. Выживаешь - помоги выжить другим. И не бойся суда людей. Бойся суда своего, своей совести. Прав я, командир?
      Я, конечно, с ним соглашался. Хотя имел на этот счет и свое мнение. Обо всем довелось думать длинными казахскими вечерами.
      О чистоте и предательстве в любви, об умении ненавидеть и прощать, о доброте и порядочности, о вере и пороках.
      Но даже если человек рожден в грехе, его путь не должен быть в грязи. Его путь - путь самоочищения. Себя и всех вокруг себя.
      Да, не надо просить у других милостей для себя. Но на унижения надо обязательно давать достойный отпор.
     У каждого в жизни - множество кочек... Не упасть, споткнувшись - очень трудно. Еще труднее - сохранить веру в людей, в себя. И чтобы в это поверил не только сам - но и все окружающие. Любить и жалеть себя - легко. А вот, чтобы поверили тебе, поняли тебя - некоторым и жизни мало!
      Разговор о чести, доблести, трусости и глупости затянулся заполночь. И это не был нудный монолог наставника. Это была беседа равных. Пусть не равных в званиях и должностях. Равных в человеческом праве на достойную жизнь. Каждого, кем бы он ни был.
      Напоследок Ной рассказал знаменитый казахский анекдот, мораль которого такова: 'Не все хорошо, что сначала плохо. Но и не все плохо, что сначала хорошо'. Да, такие вот люди казахи - у них сначала вывод, а потом - довод. Анекдот он, как всегда, рассказывал с казахским акцентом:
      'Жил был бай. И он решил пригласить на свадьбу дочери трех музыкантов. Меня и моих друзей. У старого моего друга был большой барабан. А у младшего - скрипка. А я играл на таком длинном и тонком инструменте - плейта называется. Мы играли долго. Играли хорошо. И бай приказал насыпать нам полные инструменты золотых монет. В барабан сыпали, сыпали. Много пошло. В скрипку тоже много насыпали. А в мой проклятый плейта - ни одна монета не пошла.
      И тут у бая умерла теща. Он опять позвал нас играть. Играли долго. Играли хорошо. Но баю не понравилось. И он приказал забить нам наши инструменты в попы. Барабан били, били. Не пошел. Скрипку били, били. Наполовину пошел. А мой проклятый инструмент, плейта, ни за одну кишку не зацепился'.
     
     
      Я досказал своему другу Борису анекдот и мы стали гасить костер.
      Завтра с утра поедем на рыбалку. Не за осетрами. За карасиками. И пыльной бури завтра точно не будет. И даже ветра.
      Все будет тихо и спокойно. Бурная и полная приключений жизнь осталась в далекой и прекрасной стране.
      О которой теперь вспоминается, как о чудесной сказке.
  
  
   Коломийцев А.П. ЛОТЕРЕЯ
  
    Электрик Чижевского ЖКХ Дмитрий Зарубин долго, любопытствуя на выставленные товары и снующих взад-вперёд людей, бродил по привокзальному рынку. День был будний, рабочий, но народу на базаре толклась тьма-тьмущая, и морозяка, хватавший за нос, уши, щёки был не помеха. Сам Дмитрий на сегодняшний день взял отгул, имел полное право. В их занюханном ЖКХ всё держалось на соплях, и подтирать эти самые сопли приходилось если не среди ночи, то по выходным обязательно. Про отгул они с Зойкой решили, на этот раз их мнения совпали. В прошлый четверг, десятого числа, нежданно-негаданно выдали зарплату за декабрь и январь. Перед этой выплатой последний раз давали аванс под самый Новый год. Ничего, хороший аванец, тыщу рублей. Так это когда было! Хорошо, Зойка продукты под запись берёт, иначе и ноги протянуть можно. Начальство давно толковало, вот, с первого января льготникам выйдет облом, никаких льгот, платите денежки, господа! Начнут бабульки-дедульки живыми деньгами рассчитываться, сразу и зарплата появится. Бабульки-дедульки у кассы не толпились, но зарплату всё же выдали. Хрен его разберёт, начальство это, что хотят, то и воротят, главное, зарплату выдали. Вот, они с Зойкой и решили, съездить ему в будний день, когда народу поменьше, на городской рынок, где цены на пятак, десятку-другую, а всё же поменьше, да и не все нужные вещи в деревню завозят. Купить Дмитрию требовалось полиэтиленовую плёнку на огуречную гряду и рассадник, туфли себе на лето, и кое-что из железяк. Ещё Зойка толковала насчёт шапки, но это как получится, зима-то на исходе, разозлится правда, если не купит.
     Едва Дмитрий переступил границу торжища, тут же оказался атакован чернявыми нагло разухабистыми бабёнками, одетыми в тяжёлые шубы и повязанные чёрными шалями с ярко-красным цветочным орнаментом. Круглое Митькино лицо с толстыми губами, носом, формой своею просившегося на сравнение с известным корнеплодом, прядью светло-русых волос непременно свешивающейся на лоб, безразлично, какой головной убор накрывал Митькин мыслительный аппарат, лицо это, каких тысячи, притягивало представительниц вольного племени, как сладкое пронырливых ос. Необъяснимое обстоятельство, когда из десятка прохожих именно ему предложат "позолотить ручку", рассказать "что было, что есть, что будет", раздражало и злило его. Нездоровый интерес к своей персоне Митька объяснял непроходимой глупостью цыганок, абсолютно не разбирающихся в физиономистике и психике, и в ответ на приставания, цыкал на них, а порой и добавлял короткий, простенький матерок. Жену же, Зойку, цыганки, как правило, стоявшие кордоном у автовокзала, пугали. "Я их прямо боюсь, - признавалась она мужу. - Как глянут, так и притягивают взглядом, прямо бессильная какая-то становлюсь. Гипноз у них, что ли, - добавляла с вздохом".
     В отношениях с женою своею Митька раздваивался. И эта раздвоенность раздражала его против Зойки. Изведав Зойкину настырность в семейных делах, предпочитал не перечить, а молча соглашаться, хотя бы для видимости, чтобы не слушать надоедливого нытья. Но бывали моменты, когда Митька по-настоящему побаивался жену. Моменты эти случались по утрам, когда накануне глава семьи являлся домой затемно и хорошо выпивши. Проснувшись, мучился не похмельем, а ожиданием Зойкиного разноса. При этом считал жену простодырой дурёхой, ничего не смыслившей в жизни, людях, не способной самостоятельно принять мало-мальски значимое решение, и руководствовалась Зойка не здравым смыслом, а бабской гордыней и спесью. Факт, подтверждающий такую оценку умственных способностей жены, случился два с половиной месяца назад. К Новому году жена получила подарочек. Хозяин их сельского "супермаркета", в котором Зойка работала продавщицей, насчитал ей с напарницей Нюркой выплатить по 633 рубля за недостающие одиннадцать килограммов копчёной колбасы "Новомосковская" по цене 115 рублей. Обе "растратчицы" нисколько не сомневались, что колбасу перетаскала сменщица Зинка со своей товаркой Катериной, бывшей под полным её влиянием. Сама Катерина приворовывать не станет, в этом мнении подруги сходились полностью. Но уверенность одно, а доказательства - другое. Как раз у профуры Зинки все концы сходились тютелька в тютельку. "Вы ведь колбасу под запись брали? Брали. Брали, да забыли записать, ничего хитрого, - пожимала полными плечами Зинка, отводя от себя подозрения".
     - Да вы чё ж товар-то не проверяли? - возмущался муж, наслушавшись сетования жены на несправедливость судьбы.
     - Дак чё ж каждый раз всё перетряхивать? Вместе ж росли, в школу вместе бегали, - оправдывала жена свою чрезмерную доверчивость.
     - Ага, в садике на горшках вместе сидели, - подковырнул Митька. - У этой-то, профуры-то, все накладные, поди-ка, сходятся.
     Тягаться в искусстве сокрытия грешков, увязывании концов приходов-расходов ни Зое, ни Нюре с Зинаидой не приходилось. Обоюдный торговый стаж у подруг не превышал трёх лет, Зинка же трудилась у прилавка с самой школы, даже курсы какие-то заканчивала.
     Под запись в магазине отоваривались все продавщицы, и в иные месяцы в день зарплаты Зойка получала на руки шиш да кумыш. В общем-то, против "записи" Дмитрий не возражал, и даже находил удобным подобный способ приобретения продуктов, сам-то зарплату получал не регулярно, но на кой ляд, кроме настоящих продуктов, Зойка набирала всяку дурату, вроде йогуртов и "Растишек"? Да разве жену переспоришь, хоть с этой шапкой. Нюрка брала и она туда же. Вкуснятина, мол, и по телевизору хвалят. Того не поймёт, хвалят, потому что им деньги за это платят. Его за несчастную пропитую полусотню изводит, а сама транжирит направо и налево.
     Несмотря на более чем двенадцатилетний стаж совместной жизни, отношения между супругами были выяснены не до конца, и у Дмитрия порой прямо-таки зудело выказать свои способности к практической жизни и представить себя перед женой эдаким умельцем, способным запросто сварить кашу из топора.
     
     Перво-наперво Дмитрий направился в конец, где торговали инструментами, скобяными, сантехническими и прочими изделиями из металла. Люд, наполнявший проходы между ларьками был каким-то ошалелым, торопился, смотрел и не видел, поэтому Дмитрий поминутно натыкался на кого-нибудь или сам получал толчок в плечо, спину. На последней базарной уличке глаза разбежались. Один порядок составляли парусиновые балаганчики с нужными ему товарами, противоположный - ларьки и лотки со съестным: копчёной и мороженой рыбой, курами. Он загляделся на рыбный ряд, но белёсые от мороза налимы, щуки, толстолобики, караси выглядели здесь заурядным товаром, вроде кур, не зароняя в душу трепетных чувств. Даже вызвали досаду, - и где берётся эдакая прорва рыбы? Подчистую гребут, гады. Содержимое балаганчиков радовало глаз хозяйственного человека всевозможными слесарными инструментами и приспособлениями, кругами, наждачными и отрезными, вентилями, кранами, сгонами, шлангами... Митька не знал, куда смотреть, все деньги бы здесь оставил. Он брал в руки нужные и большей частью не нужные, но понравившиеся ему вещи, уточнял цену. Продавцы, здесь были одни мужики, с готовностью показывали товар, называли цену, категорически утверждая, что дешевле и лучше товара, чем у них, не найти во всём городе, хотя буквально в двух метрах продавался точно такой же, и, как предполагал Митька, добытый в тех же закромах. У третьего или четвёртого по счёту балаганчика не удержался, попросил у краснорожего усатого дядьки шестиметровое телескопическое удилище, и, разложив, попробовал в руке, полюбовался гибким темно-зеленым хлыстом. Цену даже не спрашивал. Товар в "железном ряду" лежал на разостланном на утрамбованном мёрзлом снегу брезенте или низеньких столиках. И распрямляясь, чтобы идти дальше, Митька чувствовал изменившееся к себе отношение продавцов, ловил недружелюбно-раздражённые взгляды. В последних балаганчиках радушие у продавцов напрочь отсутствовало. Удивляя потенциального покупателя, смотрели сердито, отвечали сквозь зубы. Парень, сидевший в глубине полосатой красно-синей палатки, к которой Митька, увлёкшись, подошёл вторично, и, съёжившись, хлебавший из большого капронового стакана дымящееся пойло, посоветовал, если нечего делать, сидеть дома и смотреть телевизор. Митька огрызнулся и отправился в мануфактурные ряды. Странные эти городские, спросить нельзя, свои, деревенские, непременно бы стали выяснять, зачем ему это, и для чего то. Поговорили бы, как лучше что изладить, а этим лишний раз рот открыть лень. Всё что нужно, Дмитрий выяснил, и хотя разница ни в чём не улавливалась, наметил продавца, к которому подойдёт за покупкой. Путь к мануфактуре пролегал по уличке, составленной из палаток и лотков с продуктами, здесь торговали сплошь женщины. Покупать продукты Митька не собирался, но у балаганчика с чаем и кофе невзначай задержался, засмотревшись на красочные упаковки с иностранными надписями, чем вызвал энергичный интерес у продавщицы - тётки с бордово-свёкольными щеками, одетой в чёрный полушубок и меховую шапку. Продавщица так умильно заговорила с ним, с таким упорством предлагала чай-кофе, что в результате непринуждённого общения Митька купил синюю пачку чая "Гордон" за сорок восемь рублей, покупать который и не помышлял, Зойка за те же деньги взяла бы две пачки. Дальнейший путь проделывал, лавируя в толпе, стараясь не приближаться к прилавкам, и глядя прямо перед собой. Всё же пришлось остановиться ещё у одного балаганчика. Тётка, в тёплой офицерской куртке, предлагавшая свой товар зычным голосом, от которого звенело в ушах, теснила снующий в проходе люд, толкая перед собой тележку с горячими чаями, кофеями и снедью. Митька оказался прижатым к прилавку. В палатке торговали всякой продуктовой всячиной, он даже не присматривался. Боком к прилавку на складных стульчиках сидели две крашенные девки в куцых курточках. Поджимая губы, девки допили что-то из маленьких белых стаканчиков и закурили цивильные сигареты. Пойло, очевидно, было холодным, потому что стаканчики не дымились, и согревало не температурой, а чем-то иным. Заметив остановившегося у прилавка мужичка, одна со слабой надеждой посмотрела на него, и Митька поторопился отвести взгляд. Он разглядывал не товар, а по мужской привычке старался определить у девиц женские стати. Но стати у девиц от мороза скукожились, щёки и носы приобрели лиловую окраску, и глядеть было не на что.
     Следующей покупкой явились сигареты. Сигареты на городском рынке стоили на тридцать копеек дешевле, чем в родном селе, да ещё, если брал десяток и более, следовала скидка в двадцатик, и на сорока пачках Митька сэкономил двадцатку. Малость, а всё равно приятно.
     Плёнки, обои, ковры продавались на противоположном конце рынка у двухэтажного домика охраны. Второй этаж был надстроен позже, перекрывал первый наполовину, и выглядел несерьёзным скворечником. Уличку, по которой шёл Митька, образовывали палатки с меховыми изделиями. Зойка велела не жмотничать, и купить новую шапку. Мех на старой, когда-то шикарной шапке из нутрии, основательно повылез, края и сгибы обтёрхались до пролысин, и, по словам жены, муж походил в ней на бомжа. И хотя через полмесяца зима, как не артачится, всё равно уйдёт, Зойка из привычки противоречить, упрямо настаивала на покупке новой. На ценниках стояли цифры с тремя нулями, и Митька даже не останавливался. Как видно, кроличье племя постиг массовый падёж. В одном балаганчике, в глубине, у задней стенки, его зоркий глаз заметил ценник с пятёркой и двумя нулями. Дмитрий удивился такой удаче, остановился, как вкопанный. Продавщица смотрела, словно видела перед собой не незнакомого человека, а дорогого родственника. Огорчившись не меньше покупателя, внесла ясность, уголок на ценнике с третьим нулём загнулся и ввёл в заблуждение. Тем не менее, не теряя надежды, снимала с вешалок свой товар, дула в мех, норовила заменить на голове покупателя старую шапку новой. Митька отрицательно качал головой, - самая дешёвая стоила две с половиной тысячи.
     - У меня же ещё шапки есть, как раз вам по карману, всего восемьсот рублей стоят, - продавщица засуетилась. Митьке даже показалось, что та сейчас схватит его за куртку. Выдернула из груды рухляди белый капроновый мешок, и вытащила из него шапку с козырьком и кожаным верхом. - Что же вы в такой облезлой ходите? - приговаривала она, показывая товар. - Такой молодой, представительный мужчина, и такая облезлая шапка. Неприлично даже, словно бомж какой. Примерьте, примерьте!
     Повинуясь жесту бойкой женщины, Дмитрий надел обновку. Продавщица уже держала перед ним большое овальное зеркало, и причмокивала от удовольствия.
     - Как вам идёт! Просто удивительно, как сразу вид изменился. И не снимайте даже, так и идите. Всего восемьсот рублей, - повторила скороговоркой цену.
     - Я вначале с опущенными ушами примерю, - заупрямился покупатель, уже решивший между тем, сделать покупку.
     - Конечно, конечно, - поддакнула продавщица, забрала шапку, и с усилием принялась высвобождать из петельки пуговицу, которой скреплялись наушники. - Такой мороз стоит, конца краю не видно. Ведь как на Рождество приморозило, так и не отпускает. Вот, даже пуговица не расстёгивается.
     Пуговичка всё же выскочила из петельки, и, отвернув наушники, продавщица протянула шапку покупателю. Мороз и вправду стоя порядочный, никак не меньше двадцати пяти. Как прижало в рождественскую ночь, так и не сбавляло, ночью - тридцать пять, днём - двадцать пять. Под восторженными взглядами говорливой торговки Митька надел обновку, старую шапку сунул в сумку, расплатился, и отправился дальше. Меняя шапки, побыв несколько минут простоволосым, почувствовал, что основательно иззяб, и дальнейшие покупки делал не привередничая. Приобретя плёнку, возвращался не по меховой, а по обувной уличке. Здесь ему повезло с ценой, надыбал туфли всего за шестьсот пятьдесят. Ничего, хорошие туфли, широконосые, на кожаной подошве, со шнурками.
     Уже не перебирая, купил за сто рублей у длинного мужика с узким морщинистым лицом бронзовый вентиль для летника, дома продавались железные, руки бы оборвать тем, кто их делал, и цепку на "Урал" за сто двадцать. Вначале хотел купить две, с запасом, но пожалел денег. На этот год хватит и одной, всего-то делов, три куба дров распилить, а дальше видно будет. Котельная в Чижевке отапливала лишь центр села, сельсовет, школу, совхозную контору, да мастерские с гаражом. От совхоза осталась одна скорлупа, и назывался он теперь "ОАО". Но "ОАО" писали в бумагах, сельчане по-прежнему говорили "совхоз". Был "совхоз-ОАО" в долгах, как в шелках и перед банком, и перед Энергосбытом, и перед ЖКХ. И подпереть плечом ЖКХ не могли никакие бабульки-дедульки, если главный потребитель за услуги не рассчитывался. Все так говорили, но у начальства свои мысли, о которых оно не докладывает. На то оно и начальство, чтобы головы людям морочить. Почаще бы зарплату повышали, да вовремя платили, а больше от начальства ему ничего и не надо. Так размышлял Дмитрий, упаковывая замасленную цепку в пакет, и укладывая покупку в сумку. Иногда в голову приходят совершенно посторонние мысли. Подумал о дровах, вспомнил про котельную, заодно и про то, что родное предприятие не просто из последних сил барахтается, а уже пузыри пускает.
     
     Закончив дела на рынке, отправился на автовокзал, в запасе оставалось сорок пять минут, спешить не стоило, шёл не торопясь. Время достигло полдня, мартовское солнце лучившееся в неправдоподобно синей вышине, загнало мороз в тёмные закутки, кожаный верх шапки нагрелся, голове стало жарко, но Дмитрию было лень возиться с пуговкой, тугой петелькой, так и шёл с опущенными наушниками, глазея по сторонам. Слева, во всю длину девятиэтажки зубоскалили яркие витрины, вывески, взмокревший у стены здания асфальт курился зыбким парком. Справа, подпирая боком автостоянку, приткнулось несколько комков. Люди, шедшие навстречу, взглядывали в яркую синь, щурились, лицо их словно добрели, Митька сам был готов разулыбаться неизвестно чему, попавшуюся под ноги жестянку из-под пива, сплюснутую с одного края, едва не футбольнул вдоль по тротуару, но удержался. У крайнего комка стояла пожилая женщина в валенках, закутанная, как для зимовки, и простуженным голосом предлагала купить газеты. Контрастом с газетчицей, в нескольких шагах от неё, с другой стороны комка, стояла молоденькая девушка, выглядывавшая кого-то среди прохожих. Девушка была одета в коротенькую курточку с опушкой и белую вязаную шапочку с помпончиком. Юное личико раскраснелось на морозе, щёки рдели мягким румянцем. Девчушка с надеждой ожидала его взглядом. Митька, чувствуя интерес молоденькой девушки, ощутил себя сильным здоровым мужчиной, и подумал, если бы этой пигалице грозила какая-нибудь опасность, он непременно бы выручил её.
     - Мужчина, здравствуйте! - звонко и обрадовано воскликнула пигалица, ловя взгляд сильного мужчины.
     "Что ей? - подумал Митька. - Поди-ка, спросить чего хочет? Нашла у кого, сам в городе путаюсь".
     Он даже качнул головой в знак того, что ничем не сможет помочь, но девушка доверчиво смотрела в глаза, губы её подрагивали в просительно-жалобной улыбке. Невозможно было не откликнуться на просьбу девушки с таким чистым, светлым личиком, умоляющими голубыми глазами, Митька сбавил шаг и остановился.
     - Я вас долго не задержу, - быстро говорила девушка. - Всего две-три минутки. Понимаете, наша фирма "Электрон" (за "Электроном" последовало английское слово, которое Митька не разобрал), в рекламных целях проводит бесплатную лотерею. Возьмите билетик, - девушка протянула кулачёк с зажатыми в нём несколькими билетиками. - Вам ничего не будет стоить, а вдруг повезет, и выиграете телевизор или музцентр. Пожалуйста, а то я стою, стою...
     На память пришли лиловоносые рыночные девицы, согревавшиеся водкой и сигаретами. Ну, у тех на лбу написано, что оторвы ещё те, с одного взгляда понятно. А этой пигалице видно жрать нечего, стоит день-деньской на таком морозяке. Студентка, наверное, подрабатывает. Тоже, дурёха ещё та. Сама бы развернула билеты, и сидела в тепле. Известное дело, все пустые, так и станет фирма за бесплатно электронику раздавать. Во, дура-то, даже жалко. Красивенькие все дуры, а была бы корявая, и останавливаться не стал, а эту жалко.
     Митька хмыкнул, посмотрел покровительственно, сдвинул к затылку шапку, вытащил из девичьего кулачка билетик, оторвал концы с тонюсенькими скрепками. Посередине беленького квадратика было напечатано жирно - 134. У нижнего края мелким шрифтом значился номер телефона, но на него Митька не обратил внимания, и поэтому не запомнил. Билетик тут же оказался у девушки, как-то ловко она выхватила его из Митькиной руки, повернулась и позвала за собой.
     - Идёмте, проверим. Минутка всего.
     Они прошли между ларьками, касаясь плечами дощатых стен. Перед проезжей частью, на удалении нескольких метров друг от друга, парковались угластый газоновский фургон и "тойота". Ближе к фургону стояла женщина лет тридцати пяти в дорогой короткой шубке и шапке, с плоской квадратной сумкой на наплечном ремне. Женщина повернула к ним голову, косметика наложенная на лицо, говорила о вкусе и навыке в макияже. Также чётко очерчивала губы их бухгалтерша, и цвет помады был тот же - тёмно-коричневый. Митька подумал: "Сразу видно фирму, не то, что базарные торговки, размалёваны, как придорожная реклама", и назвал про себя женщину "дамой". Девушка, не называя женщину по имени, сообщила:
     - Вот, мужчина вытащил билетик, номер сто тридцать четыре.
     "Эге, - догадался Митька, - так это распорядительница. Конечно, в таком случае не смоешься, поневоле мёрзнуть приходится". И ещё раз пожалел девушку, а та, сдав его на руки начальнице, уже вернулась на своё место. Фирменная дама, приговаривая: "Сейчас проверим, сейчас проверим", достала из сумки поблёскивающий на солнце альбом средних размеров, и принялась листать его. Листы альбома были толстые, почти как картонные, глянцевые, изображения напечатанные на них, чёткие, красочные. "Сразу видно - фирма, - ещё раз с уважением подумал Митька". О представленных в альбоме видеомагнитофонах, музыкальных центрах, телевизорах он и не слышал, лишь некоторые видел в рекламе. Перелистывая альбом, женщина беспрерывно говорила, голос её, как и ухоженное лицо нравились Дмитрию. Словно они были давно знакомы, и вели разговор за жизнь, как друзья, и это льстило. Такие стильные дамы с ним сроду не разговаривали на равных. Бухгалтерша даже Дмитрием не называла.
     - Фирма наша богатая, - говорила распорядительница лотереи. - Богатая не потому что скаредничает или живёт обманом, вовсе нет. Мы не скупимся на рекламу. Хорошая реклама - хороший оборот. Люди знают нас, и предпочитают приобретать нужную им технику у нас, - все эти сведения сообщались свойским тоном, словно соседка объясняла, почему у неё такие крупные помидоры вырастают. - Благодаря нашей щедрости запросто можно совершенно бесплатно стать обладателем шикарной аудио или видеотехники, - внезапно женщина смолкла. Губы её беззвучно произносили продолжительное "О-о-о!", округлившимися глазами она взглянула на билетик, который сжимала указательным и средним пальцем левой руки, на цветную фотографию телевизора, и затем на поедающего её глазами Митьку.
     Митька посмотрел на картинку с телевизором. И телевизор, и цифры в левом углу фотографии он видел вверх ногами, и всё же без труда прочитал номер - "134". Сердце его сделало паузу.
     - Надо же! Вот так удача! - воскликнула дама, оправившись от изумления, и посмотрела на Митьку сияющими глазами. - Поздравляю! Вы выиграли цветной телевизор "Филипс", стоимостью шесть с половиной тысяч рублей. Прекрасный, шикарный телевизор, чудо, а не изображение. Я дам вам ваш билет, на будущей неделе по телефону, который на нём указан, позвоните в магазин, и договоритесь о получении выигрыша.
     "Ни черта себе! - Митька не верил ни глазам, ни ушам. - Вот так я!" Но радость тут же сменилась огорчением, он даже застонал с досады.
     - М-м-м. Да я не в городе живу, в Чижевке. У меня и телефона нет, и везти телевизор не на чем.
     - Ой, ну что, вы впрямь такие проблемы ставите! - воскликнула дама удивлённо. - Такой фантастический выигрыш! Такой шикарный телевизор! Что ж у вас в деревне и телефона нет? Позвоните откуда-нибудь, и с машиной договоритесь. Чижевка, это же совсем рядом. Да ради такого телевизора можно и потратиться.
     Голос дамы звучал нетерпеливо и убеждающе, словно глупый счастливчик по своей дурости наотрез отказывался получить дармовой телевизор. Билетик дама почему-то не отдавала, продолжая сжимать его пальцами. От такого энергичного напора Дмитрий даже слегка растерялся, в смущении повертел головой, и встретился с взглядом женщины, не примеченную им ранее. Женщина, по виду обыкновенная тётка, в драповом пальто и сером шерстяном платке, стоявшая у заднего борта фургона, с изумлением прислушивалась к разговору. Лицо её выражало восхищение чужой удачей.
     Дама с жаром принялась объяснять дорогу к магазину, в котором выдаются выигрыши, но перебила себя на полуслове.
     - Вообще, если у человека возникают трудности с получением выигрыша, фирма идёт навстречу. По желанию выигравшего, я могу вместо товара выдать деньги прямо сейчас. Но не всю стоимость, а половину, и с этой суммы мне причитается пять процентов комиссионных, это моя зарплата. Таков порядок, решайте.
     Мысли обгоняли друг друга.
     Вот это он утрёт Зойке нос! На ровном месте, на халяву, такие деньги отхватил, не то, что она, простодырая. А стоит ли признаваться? Промолчать, да заначить весь выигрыш, на год хватит. Невообразимая по размерам заначка искушала неустойчивую душу работника ЖКХ, но чувства доброго семьянина, через месяц детям летнюю обувку покупать надо, а также необоримое желание посмотреть снисходительно на Зойку, увидеть, как станет та в изумлении хлопать глазами, взяли верх, и заначить Митька решил лишь толику. Цветной телевизор у них есть, вполне исправный и кажет прилично, ещё один ни к чему, его и ставить негде. Продать? Кому продашь телевизор в нищей Чижевке? Если и возьмёт кто, максимум за полцены, да ещё перевозка, то на то и выйдет. Так стоит ли возиться? В городе продавать? На базаре, что ли? Кто станет на базаре телевизор покупать? Ещё и городские бандюганы привяжутся, у них тут свои порядки, крыши всякие.
     Все эти мысли, сталкиваясь на поворотах, стремглав носились по Митькиным извилинам, от напряжения даже лоб вспотел и наморщился. Медленно подняв, и резко опустив левую руку, правой он держал сумку, Митька решительно произнёс:
     - Давайте деньги, - и доверительно присовокупил, ему хотелось чем-то выразить свою признательность этой женщине, так обрадовавшейся его удаче. - Три тыщи на дороге не валяются, свой телевизор у меня исправный, а продавать в нашей Чижевке... - Митька хихикнул и выдохнул носом.
     Дама понимающе кивнула, давая понять, что разделяет проблемы состоятельного человека. Глаза её бегали по Митькиному лицу, чувствуя благожелательное к себе отношение, он пытался поймать её взгляд, но ему это никак не удавалось. Обладание несколькими тысячами уравнивали его с этой, очевидно, не бедной женщиной, знающей себе цену, поднимало над окружавшей нищетой, и возвышало в собственных глазах.
     - Вполне разумное решение, - согласилась дама, и бросила билетик в сумку. - Желание клиента - закон для нашей фирмы. Сейчас я вам выдам ваши законные денежки. Так, шесть пятьсот пополам, - считала она вслух, - это три двести пятьдесят, и от них пять процентов...
     По спине счастливчика прошёлся холодок, горло моментально пересохло, даже рот приоткрылся. Это ж надо, впервые в жизни выиграл такие деньги! Митька верил и не верил. Дама передвинула на плече сумку, вложила в неё блокнот, и, устремив внутрь взгляд, что-то искала, очевидно, деньги.
     Заветный миг неожиданно отодвинулся. Не успела дама достать деньги, Митька их так и не увидел, как в узком проходе между комками появилась давешняя девушка. В руке она сжимала знакомый белый квадратик, а из-за её спины выглядывал какой-то мужик. Выйдя из-за ларьков на свободное пространство, мужик шагнул пошире, и поравнялся с девушкой. Митька в недоумении посмотрел на него. Выглядел мужик вахлак вахлаком. Ноги были обуты в унты, в пройме распахнутой куртки выглядывала расстёгнутая рубаха, голову венчала мохнатая шапка. В руке мужик нёс потрёпанный портфель, модный в прошлом тысячелетии. Лицо с крупными грубыми чертами выражало раздражённость и нетерпение. Походил мужик на измученного нерешаемыми проблемами совхозного снабженца.
     - Вот, - сообщила девушка начальнице, так же звонко, как и в прошлый раз, когда привела сюда Дмитрия, - этот мужчина тоже участвует в лотерее. Вот его билет.
     Начальница взяла протянутую бумажку, повертела в руке, словно сомневалась в подлинности билета, удивлённо подняла брови и обескуражено посмотрела на Дмитрия.
     - Да это что такое сегодня? Надо же, у него тоже номер 134. Какое совпадение! Жаль, я думала выигрыш вам достанется, - и обратилась к новому соискателю дармового телевизора: - Такой же номер вытащил вот этот мужчина. По условиям фирмы, вы должны договориться между собой, как будете делить выигрыш.
     - О-о-о! Я же говорил, некогда мне. "Минутку-минутку"! Где эта стрекоза? - мужчина, приняв свирепый вид, огляделся, но девушки и след простыл.
     Своим презрительным отношением к симпатичной беззащитной девушке, "снабженец" вызвал у Митьки недружелюбные чувства, не успев сказать ему и слова.
     Мужчина бухтел раздражённо, даже злобность прорывалась в его голосе. По взглядам, выражению лиц Митька определил, и это наблюдение ему импонировало, и тётка у обочины, и распорядительница отнеслись к "снабженцу" неприязненно. Обе женщины были на его стороне.
     - Да я в командировке, на поезд опаздываю, полчаса осталось. Буду я с кем-то договариваться! Да я его знать не знаю, нужен он мне, - ворчал мужчина, вызывая у Митьки злость, и неожиданно закончил: - Да разбирайтесь тут без меня, я на поезд из-за вас опоздаю, - и, махнув рукой, направился в обход "тойоты".
     - Да постойте же! - воскликнула дама с сильной досадой. - Что вам пять минут? Успеете на свой поезд, тут ходьбы десять минут. Вы уйдёте, и человек из-за вас ни с чем останется. По правилам, если два человека вытянули одинаковые номера, они должны договориться между собой, иначе я не могу выдать выигрыш.
     Митька ничего не понимал. Дама так ему сочувствовала, даже сама сказала, что жаль, если выигрыш уйдёт от него, и всё делала, чтобы случилось именно это. Уходит, ну и дьявол с ним. Кто докажет, что они одинаковые номера в одно время вытащили? Чудная бабёнка. С приветом, что ли?
     "Снабженец" нехотя, словно через силу, вернулся.
     - Ну, давайте, только побыстрей. Что за выигрыш? Поди, мясорубка какая-нибудь? Знаю я эти лотереи.
     Дама возмущённо сверкнула очами, и скороговоркой принялась объяснять. Слова с поразительной скоростью слетали с её уст, Митька, если бы не слышал объяснения раньше, ничего бы не понял, но вахлаковатый "снабженец" схватывал всё на лету.
     - На ваш номер, и номер вот этого молодого человека выпал выигрыш - телевизор стоимостью шесть с половиной тысяч рублей. Если выигрыш достанется вам, по номеру телефона, указанному на билете, на будущей неделе позвоните в магазин, и договоритесь о получении телевизора. - При этих словах "снабженец" насмешливо фыркнул: "Да я за полтыщи вёрст от вашего города живу, вот стану я в такую даль за телевизором ездить". Дама недовольно сдвинула брови и продолжала строчить, как из пулемёта: - Фирма идёт навстречу, если вам затруднительно получить сам выигрыш, я могу выплатить сразу половину стоимости, при этом я беру пять процентов комиссионных. Молодой человек выбрал деньги. Если возникает ситуация как у нас, два человека одновременно вытягивают билеты с одинаковыми номерами, предлагаются три варианта: либо делите выигрыш пополам, либо делайте денежные ставки, кто больше поставит, тот и выиграл, и забирает всё, и выигрыш, и деньги. Я со всей суммы беру пять процентов комиссионных. И, наконец, третий вариант, тянете у меня билетики, кому выпадет больший номер, тот и выиграл. На размышления даётся одна минута, иначе выигрыш аннулируется. Таковы правила, - дама посмотрела на игроков, взглянула на часы. - Всё, время пошло, решайте.
     Первым заговорил Митька, голова у него шла кругом, деньги доставшиеся неведомым образом, таким же неведомым образом уплывали прямо из рук, и времени нет, чтобы всё толком обдумать и решить.
     - Делим пополам, полторы тысячи тоже на дороге не валяются.
     Вычислить комиссионные он не успел, и назвал круглое число.
     Тётка, забывшая про свои дела, и во все глаза наблюдавшая за разворачивавшимся действом, поощрительно поддакнула:
     - Правильно, правильно. Разделите поровну. Кого вам, мужики, разбираться? Миром разделите и разойдётесь.
     "Снабженец" сбил на затылок шапку, подозрительно посмотрел на распорядительницу.
     - Не понял. Почему по полторы тысячи? Телевизор шесть с половиной стоит.
     Дама быстро пояснила:
     - Вы прослушали. Если берёте деньгами, выплачивается половина. Поторопитесь, время идёт
     - И эту половину ещё пополам, ещё и налог выплачивать. Да я что, нищий, чтоб из-за тысячи мараться? Да он мне кто, сват, брат? - "снабженец" с неприкрытой враждебностью посмотрел на недоумевающего от такого обращения Митьку. - Я, почему ему половину отдавать должен? Мне телевизор нужен. Не за полную цену, так за пять тыщ я его в пять минут продам. - О том, что живёт далеко, и ему не с руки за каждой безделицей приезжать в их город, командировочный словно бы забыл.
     Произнося свою возмущённую тираду, мужик поставил портфель на землю, и шарил по карманам.
     - Минута истекает, ну, - поторопила распорядительница, даже не взглянув на часы.
     Презрительные реплики сковали Митькино внимание, не позволив прокрутить все варианты, и принять взвешенное решение. А нахальный "снабженец", между тем, уже протягивал представительнице фирмы сторублёвку. Митька замешкался, он не ожидал такого быстрого хода от нежданно появившегося конкурента. До этой минуты он и не осознавал полностью его, как конкурента, скорее видел в нём досадное недоразумение, вроде занозы, и только сейчас окончательно понял, что этот нахрапистый мужик настроен решительно, и всерьёз готов лишить его трёх тысяч, которые он уже считал своими.
     - Ну, а вы? - едва ли не с негодованием воскликнула дама. - Вы же первый, вам должен выигрыш достаться. Неужели сотни жалко, и так сразу и отступитесь.
     - Давай, парень, давай! Кого ты мнёшься? - возмущалась тётка.
     Митька очнулся от оцепенения. Азарт, злость на наглого мужика подстёгивали его. Что за мужик, и откуда такие берутся? Поделили бы поровну и все довольны. Ишь ты, "нищета"! Ну, ладно же. Митька поставил на землю сумку, которую всё это время держал в руке, вытащил из кармана кошелёк, достал из него сотенную и пять сложенных вчетверо десяток. В кошельке оставалось две или три купюры, десятки были свёрнуты вместе, на глаз определить было невозможно. Он не стал их пересчитывать, неловко попадая в карман из-за мешавшей куртки, спрятал кошелёк, деньги передал распорядительнице. Болельщицы вздохнули с облегчением, у конкурента вид мятых десяток вызвал презрительное фырканье. С вызывающей небрежностью "снабженец" добавил следующую сотню, женщины нетерпеливо смотрели на своего любимца. Митька расстегнул нагрудный карман куртки, вытащил оставшиеся после покупок, и подлежавшие учёту триста рублей, сотенной и полусотенными бумажками. Тётка злорадно посмотрела на противного мужика, захлопала в ладоши, и произнесла: "Вот, так-то!" Сто рублей Митька поставил на кон, двести положил обратно, предполагая, что командировочный поиздержался, и, увидев его капиталы, отступится. "Снабженец" шумно подышал и полез под куртку, из недр пиджака извлёк бумажник, добавил сотню. Митька искоса наблюдал за действиями соперника, пытаясь оценить его возможности, но отделения в бумажнике были глубокими, и скрывали своё содержимое от нескромного взгляда, хотя сам бумажник выглядел тонким, и это обнадёжило Митьку.
     Состязание продолжалось, мало задумываясь над последствиями, Митька поставил все деньги из нагрудного кармана. Ставки сравнялись, в игре наступила пауза.
     - Ну? - вопросительно произнесла дама, несколько секунд смотрела на Митьку и обратилась к тётке: - Помогите человеку, поставьте за него. Он сейчас выиграет и всё вам отдаст. Всё же на виду, без обмана, - и с просящими интонациями в голосе, повторила: - Помогите!
     Тётка раздосадовано покачала головой, на лице читалось неподдельное горе, даже губы поджались.
     - Да я что, не помогла бы? Вот своих жду, - она быстро поглядела в обе стороны улицы. - Нет у меня и десятки. Вот подъехать должны, у них все деньги, а у меня нет ничего. Вот жалость. Ну, парень, полсотни-то найди. Твой же телевизор.
     Дама смотрела умоляюще, Митьку окутывало облако сочувствия и доброжелательства.
     - Кого канючите? - "снабженец" в очередной раз извлёк бумажник, и добавил полсотни.
     Тётка ойкнула, прикрыла рот варежкой, жалостливо произнесла:
     - Вот же несправедливость, какая!
     "Снабженец" торопил:
     - Ну что, всё? Игра закончена?
     Дама едва не со слезами на глазах умоляла Митьку не уступать выигрыш.
     - Неужели у вас больше ничего нет? Хоть сотню ещё найдите. Да помогите же ему кто-нибудь, - воскликнула в сердцах, словно жизни Митьки угрожала крайняя опасность, и требовался смельчак, готовый вырвать его из объятий смерти. - Вот вы, молодой человек, займите ему, он выиграет и всё отдаст.
     Рядом с Митькой стоял неизвестно откуда и когда взявшийся парень. Худощавое лицо его изображало заинтересованность происходящим. "Кого ему здесь надо? - подумал Митька. - Шатается без дела по улицам, и на бомжа не похож. Прохиндей какой-то". А парень уже предлагал свои услуги.
     - А что? Я тоже хочу сыграть. Почему не поставить? - и по-свойски спросил у Митьки: - Сколько ставить?
     - Я тебе как отдам, если проиграю?
     Парень положил руку на плечо Митьке, словно старинному корешку.
     - Да мы же свои люди. Чё не помочь? Отдашь. Тебя как зовут? - спросил задушевно.
     - Я живу далеко, не в городе.
     - Вот проблема. Да мы чё, не договоримся? Ну, паспорт покажешь, и все дела.
     После последней ставки прошла минута, вторая, третья, но представительницу фирмы время перестало интересовать. Ей явно не хотелось отдавать выигрыш нахрапистому командировочному.
     Настырному доброхоту Митька не поверил. Изображает своего парня, а глаза, как острые ледышки. И все слова, жесты, произносимые и производимые им, казались Митьке неестественными, нарошечными.
     "Знаем мы эти приёмчики, - думал он, когда парень с показным дружелюбием приобнял за плечи, и попытался вызнать имя. - Ишь, в доверие втирается. Сотню-другую займёт, а потом выигрышем с ним делись. Неизвестно, как разделишь, может, у него корифаны за комком притаились. Поищи-ка, дружок, лохов в другом месте".
     Упоминание же о паспорте окончательно отвратило Митьку от навязчивого доброхота. Он передёрнул плечами, сбрасывая руку, и ответил отчуждённо:
     - Если проиграю, деньги отдавать не стану.
     Такое условие парню не понравилось, и порывы его увяли.
     И дама, и тётка чего-то ждали от него, разбирала злость на наглого "снабженца", досада, что не удастся прищемить Зойкину гордыню, а, наоборот, сам, в очередной раз, будет представлен женою тюфяком. Митька медленно опустил бегунок застёжки вниз, отстегнул у левого борта подкладку, пристёгивавшуюся к куртке молнией, глубоко запустив руку во внутренний карман, вытащил заветные три сотни. Это были не учтённые деньги, которые, всячески изворачиваясь, предполагал заначить. Момент требовал решительных действий, нельзя останавливаться на полпути. Одну купюру отдал даме, остальные сунул в боковой карман. "Снабженец" издал негодующий вопль:
     - Это нечестно! Он этих денег не показывал, я думал у него всё! Мне теперь казённые придётся ставить.
     Тётка злорадно смеялась.
     - Сам виноват! Так тебе и надо. Тебе ж предлагали поровну поделить.
     Собственные ли, казённые, "снабженец" добавил сто рублей, и опять вырвался вперёд на полсотни. Не прошло и двух минут, Митька расстался с последними деньгами. "Снабженец" по-прежнему опережал его на пятьдесят рублей. Митька глубоко вздохнул.
     - Всё, у меня больше нет денег, - и в подтверждение своих слов наглухо застегнул куртку. Парень опять предложил помощь, похлопал по плечу, но Митька со злостью повторил свои условия, и тот замолк, но почему-то не уходил, чего-то дожидаясь. И сам Митька продолжал стоять на месте в полнейшей растерянности, как громом оглушённый происшедшим.
     - Жалость-то, какая! - с состраданием произнесла распорядительница. - Вы первый подошли, я думала, вы выиграете. Даже отпускать вас жалко, - произнесла она, словно присутствовавший второй претендент на телевизор, по сути отыгравший его, был неодушевлённой абстракцией. - А знаете, давайте по номерам разыграем. Кто больший номер вытащит, тот и выиграл. Чтоб никому не обидно было.
     - Как это, разыграем? - воскликнул "снабженец". - Моя ставка выше!
     - А мы сделаем ставки равными. Вы заберёте пятьдесят рублей, и обе ставки станут по семьсот пятьдесят.
     К великому Митькиному изумлению, "снабженец" не возражал, забрал пятьдесят рублей, и только проворчал: "Ну, я проиграю, ясное дело". Но Митька был абсолютно уверен, что проиграет именно он. С какой стати "снабженцу" соглашаться ещё раз пытать удачу, если выигрыш уже его. Стремительный переход от ощущения удачи, приобретения, к ощущению потери притупил чувства и сделал его безразличным. Распорядительница, между тем, протягивала билетики. Не глядя, он вытащил из середины, "снабженец" взял крайний. Ему выпал номер восемьдесят семь, сопернику сто шестьдесят девять.
     Тревожила лишь одна мысль, билет до Чижевки стоил тридцать четыре рубля, а он даже не знал, сколько денег осталось в кошельке. Странно, но предстоящее объяснение с Зойкой нисколько не волновало. Скорей бы убраться домой из этого злого лживого города. На него никто не обращал внимания, словно рубильником обрезало. Тётка смотрела вдоль улицы, дама пересчитывала деньги, командировочный и парень наблюдали за счётом. Подхватив сумку, пряча от непонятного позора взгляд, Митька отправился на автовокзал. Выходя из узкого прохода на тротуар, машинально оглянулся. Кроме "снабженца", рядом с фирменной дамой стояла тётка, покинувшая свой пост у проезжей части, и прилипчивый парень. Все четверо что-то оживлённо обсуждали. Девчушка-зазывала как сквозь землю провалилась, а именно ей Митьке хотелось сказать что-нибудь злое, обидное.
  
  
   Милых В.В. ЖЕНЩИНА МОЕЙ МЕЧТЫ
  
   1
     
     - Лидка!Заррраза!
     Лидия издалека услышала похмельное рычание, некогда горячо любимого, а теперь постоянно пьяного, злого и обрыдлого по самое не хочу, мужа Васьки. Непроизвольно вздрогнула. Правая нога её поскользнулась на подгнившем округлом бревне, левая зависла в воздухе. Центр тяжести сместился куда-то назад, и она медленно повалилась в мелкую грязную речушку со смешным названием Малая Пысса. Лямка на груди натянулась, готовая лопнуть от чрезмерной натуги. Лидка стянула её через голову, поднялась на трясущиеся от напряжения ноги, кое-как зафиксировав их на скользком илистом дне, и стала карабкаться на старенький мосток, состоящий из двух почти сгнивших, разъехавшихся между собой сосновых брёвен. Хорошо ещё, что шпала, которую, собственно говоря, она и тянула через речку, не соскользнула в воду, а лишь одним краем накренилась к воде, словно решила: прежде, чем искупаться, заглянуть в мутную сомнительную водичку, и передумала.
      Лидка подтолкнула шпалу на середину и чуть было снова не свалилась в воду. Неуклюже раскорячив ноги на брёвнах, она опять перекинула лямку через голову, зафиксировала её под грудью и потянула шпалу дальше. Сейчас предстояло самое сложное: не замечая колюче-сухую прошлогоднюю траву, втащить шпалу на довольно крутой берег, а потом аккуратно спуститься к асфальтированной дороге. А дальше: перетянуть через шоссе, снова спуститься, теперь уже на свою улицу, и, проволочив по прямой сто двадцать шесть шагов, втащить шпалу во двор - дело уже совершенно плёвое. Сущий пустяк! На сегодня это пока третья её ходка, а запланировано десять. Потому как воскресенье - её законный выходной. Чем ещё в такую жару заниматься? Не обращая внимания на ноющие плечи и грудь, она медленно поднималась вверх, помогая себе локтями и хватаясь пальцами за толстые, обжигающие ладони стебли репейника.
     - Лидка, зараззза! Отзывайся, а то хуже будет! Ворона, пестро..опая! Я тебе перья-то повыщипываю, - послышалось уже ближе.
      Она вздохнула полной грудью и вскарабкалась на обочину дороги. Вдоль шоссе метался растрёпанный, в памятой рубахе, Васька и, щурясь на слепящем, обжигающем солнце, орал что есть мочи:
     - Ты где, гадина, бутылку спрятала?
     Не обращая внимания на его вопли и угрозы, женщина поправила впившуюся в грудь лямку, некогда бывшую ремнём безопасности на старом, догнивающем в грязном, захламлённом гараже, "Москвиче", и потянула драгоценную ношу через дорогу.
     - А, падлюка! Вот ты где? Я тебя, как человека, по-хорошему спрашиваю: Куда бутылку недопитую вчерась спрятала? - орал муж над самым её ухом.
     - Ты чего? Какую бутылку? Ты её вчерась и допил, когда футбол смотрел... - ненадолго приостановилась жена и, выдохнув, продолжила свой путь. Шпала заскребла по асфальту, неприятно будоража нервы. По спине побежали мурашки.
      Васька болезненно поморщился:
     - Ты мне это, не ври, пацкуда! Я чё не в себе был, по-твоему. Видел же, что там ещё с полбутылки оставалось! Куды дела?
     - Не брала я. Окстись, - тяжело дыша, отмахнулась женщина и стала спускаться с дорожной насыпи в канаву. Шпала зацепилась за кусок придорожной бетонной плиты, лежащей здесь, судя по всему, со времён основания станции, и Лидке пришлось долго маневрировать, чтобы освободить свою добычу. Спустя несколько минут, женщина догадалась ухватить шпалу за один конец и потянуть на себя. Шпала, словно только и ждала этого, она тотчас двинулась на Лидку и верхним концом саданула её так, что женщина опрокинулась навзничь. После столь откровенного и резко выраженного акта неподчинения, шпала замерла. Лидка тоже.
     - Ну, подожди! - громыхал Васька над целым миром. - Придёшь домой, я с тобой разберусь по-крупному! Ишь, удумала дурака из меня делать! Что я совсем из ума выжил?! Говорю, в бутылке ещё три четверти оставалось. Я же футбол не досмотрел, значит, и водку не допил...
      Лидка с трудом села, потёрла ободранные локти, затем ладони и, с разражением взглянув на трёхметровую шпалину, подумала: "Ты что ж такая тяжеленная-то, другие легче были".
      Вздохнув, женщина поправила выбившиеся из-под косынки давно не крашенные куцые волосёнки и стала приподниматься на колени:
     - Каки-таки три четверти, брешешь ты, окаянный. Всю высосал до капелюшечки. Даже на похмел себе не оставил. Да, я и бутылку, пустую, выбросила в помойное ведро.
     Она поднялась и упрямо шагнула вперёд. Шпала, словно из женской солидарности, решила больше не сопротивляться и, ослабив хватку, резво поползла вперёд, теперь уже помогая упрямой и, видимо, готовой на всё, бабе.
     - Вот падлюка, так падлюка! И бутылку она выбросила! Молодец! Управилась! Я тебе выброшу, блин! Не доглядела, дура, сослепу, а там полная бутыль... Убью стерву!
      Васька бросился к дому, одержимый мечтой о недопитой бутылке и желанием опохмелиться.
      Лидка уже втаскивала шпалу в калитку, когда увидела мужа, который стоял с пустой бутылкой на крыльце и пытался на солнце рассмотреть её содержимое. Очевидно, другого способа удостовериться в наличии в ней жидкости, он не знал. Или забыл. Убедившись, что бутылка пуста, он бросил её под ноги жене и рыкнул:
     - Вот, дрянь, так дрянь!
     К кому относилось это глубокомыссленное изречение: к пустой посудине или растрёпанной сороколетней бабе - было не ясно. Но Лидка и не собиралась дискутировать на эту скучную тему. Она оттащила шпалину под навес и с гордостью пересчитала: шесть, семь... эта девятая. И ничего, что все на себе: так - волоком. К осени глядишь на сруб натаскает, а там и банька своя будет... Только торопиться надо. Шпалы хоть и старые, но люди машинами хватают - кто на что: которые получше - на постройки, похуже - на дрова.
      Подняв брошенную бутылку, она отнесла её в дровник, в специальный мешок, от Васькиных глаз припрятанный. С тех пор, как им в барак подвели газ, муж в этот сарайчик не заглядывал, и Лидка устроила там тайник. Соберёт бутылок двадцать-тридцать и снесёт в магазин на соседней улице. Хоть невеликие деньги, но свободные. Домашним сатрапом Васькой, неучтённые. Можно мороженое купить или семечек пакет. А вечером выйти на крыльцо, сесть вальяжно на верхней ступеньке, будто барыня какая, и глядя на то, как садится за серые городские девятиэтажки измождённое за день солнце, лузгать да поплевывать в кулёчек, лузгать да поплёвывать...
      На крыльцо опять вывалился Василий:
     - Лид, а Лид! - заканючил он. - Ну, Лидушка, помру ведь...
     - С чего так? - непритворно встревожилась жена.
     - Так, выпить надо, а нечего... сгоняй в ларёк, хоть за пивцом... а то похороны тебе дороже обойдутся, да и жара какая стоит - вонять буду...
     - Неужли?! - пробурчала Лидка, а про себя подумала, - да уж, вони-то, вони много будет. Вон он толстенный какой, полтора центнера веса. Жрёт, да пьёт. Сколько лет уж бездельничает. С тех пор как инвалидность ему присвоили, вторую группу, нерабочую. Оно-то, конечно, зря инвалидность не дадут. Ограничивать надо трудовую деятельность. Тяжести не поднимать, резких движений не делать. А уж водки и вовсе ни грамма нельзя. Да, Васька-то работать боится, а водку пить нет. Говорит: ему так легче мир воспринимать таким, каков он есть. Вот и воспринимает, то есть принимает, каждодневно. Пока пенсию не пропьёт. Вчера, видимо, последнюю сотню разменял.
     - Щааас! Разбежалась. Пивца тебе. У нас на хлеб денег нету, не то что...
     - Как это нету?! Ты ж зарплату получила... Или заныкать хочешь от меня? Змея подколодная!
     - Сам ты гад ползучий. Пенсию свою всю подчистую пропил. Теперь на зарплату мою рот разявил. А зарплату-то поди ж-то один раз в месяц дают, шестнадцатого числа, а сегодня только четырнадцатое.
     - Так сходи, в долг возьми, тебе поверят. Ты ж с этой, Михайловной, подружничала в молодости.
     - Ага, подружничала. Когда это было! А теперь у неё в друзьях богатые, на машинах всё ездют, на жипах да мерсах, крутых.
     - Не жипах, а джипах, дура бестолковая. Один срам тебя слушать. Говоришь, как баба деревенская, полуграмотная.
     - Ой-ой, смотри грамотей нашёлся. Коли такой умный, чё бы тебе работу не поискать.
     - Работу?! Какую работу! Ты, гадина, смерти моей хочешь. Знаешь же, что мне ни напрягаться, ни волноваться нельзя, а всё назло делаешь, ещё и куском попрекаешь.
     - Ага, волноваться нельзя, а водку жрать можно! Попрекаешь! Ну, и попрекаю, только не куском, а стаканом: если бы ты её треклятую меньше пил, то и болел бы меньше.
     - Ну, начала, дура баба, свою волынку. Водку жрать! Это я, может, от безысходности, что с такой стервой живу... бесчувственной.
     - Так не живи, ступай, куда хошешь. Куда глаза глядят, - прошептала ему в лицо женщина и вошла в избу.
      Больше ей спорить не хотелось. Передохнуть, кваску холодненького хлебнуть и за следующей шпалой в путь-дорогу отправляться надо. Десять, пожалуй, не вытянуть, день жаркий обещает быть, а вот пять-шесть надо... Хоть бы и кровь из носу!
     - Лидусь, ну, так как насчёт пивка? - вкрадчиво зашептал, скрипнув кухонной дверью, Васька.
     - Да, ты что ж, вампир что ли? Сказано: не пойду в долг брать. И так уж полторы тыщи должны в ларёк. Квасу от испей, и полегчает, - она протянула мужу литровую эмалированную кружку, полную настоянного на молочной сыворотке лечебного квасу.
     - Да пошла ты! Дура, блин! - Васька выбил кружку у неё из рук. - Сказал, сдохну - значит, сдохну. Потом выть станешь. А поздно!
      Сладкие брызги разлетелись по всей кухне, облили её руки и лицо. Лидка подошла к рукомойнику, ополоснула лицо, вымыла руки, утёрлась.
     - Слышь, чё говорю! Потом выть будешь - одна без мужика. Вон Тимоха Егоров в прошлом годе умер, так баба его, Валентина, как убивалась! По сей день кается...
     - Так он же от разрыва сердца умер!
     - Правильно, а сердце-то отчего разорвалось. Он же накануне с друзьями хорошо выпил, наутро ему опохмелиться надо, а Валька завредничала, как ты прям сейчас. Вот и случился инфаркт. Желудочек не выдержал, лопнул...
     - Ба, заврался. Разве у желудка может быть инфаркт, у желудка язва разве что...
     - Р-р-р, совсем ты бестолковая, как будто в школе не училась. У сердца тоже есть желудочки, два: правый и левый. Поняла?
     - Поняла! - Лидка направилась в горницу поменять облитую липким квасом ветхую кофтёнку.
      На пороге оглянулась и обиженно проговорила:
     - Чё это я не училась в школе! Училась. Хорошо училась! Да когда это было! Забыла всё...
     - Оно и понятно - забыла. Ты ж ничего не читаешь, телевизор не смотришь. Никакого развития не получаешь. Живёшь в темноте и мракобесии... - Васька едва протиснулся в дверь спальни.
      Увидев, что жена расстегнула блузку, он тут же запыхтел, как старый, лет тридцать стоящий в тупике, паровоз, и, спустив пары (штаны, то есть), прямым курсом двинулся на неё.
     - Ой, ты чего это? Чего?- заверещала Лидка. - Отстань, не хочУ я, устала, не отдышалась ещё!
      Но сказать Ваське "отстань", это всё равно, что дразнить колхозного племенного быка красной тряпкой. Он ринулся на жену, подмял её под себя, задрал юбку, какое-то время боролся с её панталонами и, наконец, ворвался в неё так решительно, что та вскрикнула. Слёзы выступили на глазах женщины, но Васька их не заметил, потому как выражение глаз жены его давно уже не интересовало. К большому облегчению Лидки, всё закончилось быстро. Васька перекатился с боку на бок и развалился на кровати, заняв примерно три её четверти. Лидка поднялась, в абсолютной тишине, надела на себя свежую блузку, застегнула юбку и только тогда утёрла нос и снова обиженно фыркнула:
     - Гад ты! Всегда так, как скот. Только для себя.
     - Для себя! А для кого ещё? Разве я виноват, что ты не заводишься, лежишь бревно-бревном. Могла бы хоть для приличия пискнуть пару раз...
     - Да с чего заводиться-то?! Кобель сучку и то обнюхивает перед тем как... а ты без всякой подготовки...
     - Подготовки?! Я чё те пацан, что ли? А ты, видно, девчушка-малолетка, чтоб тебя готовить? Может, ещё уговаривать надо! Уж сколько лет живём - должна быть всегда готова, - бесстрастно констатировал муж и, повернувшись к ней спиной, отчётливо захрапел.
     
     2
     
      Лидка вышла на улицу. Солнце брызнуло ей в глаза. Начинался зной. "Вот, так всегда: и мне работу перебьёт, и сам ничего путного не сотворит. А гонору-то! Щикатило, тоже мне, выискался", - раздражённо думала Лидка, снимая лямку-ремень со шпалины. "Но это ничего, что солнце: это только, когда туда - в лицо, а когда обратно, - в спину..." Она снова перешла дорогу, спустилась к речушке, налегке быстренько перебралась через мостик и направилась к огромной кучище старых шпал. В прошлом году начали менять на железной дороге полотно, местами уложили новые шпалы, бетонные, а эти, отслужившие свой век, свезли к ним на станцию и сложили неровными штабелями, а проще сказать, свалили в кучу. Сначала вроде распродавать собирались подешёвке, однако потребнадзор не разрешил, дескать, сертификатов на них нет. А пока инженер и бригадир бегали по инстанциям, люди из придорожных бараков стали тягать эти несертифицированные шпалы на свои нужды. Самовывозом, так сказать. Была такая нужда и у Лидки. Баньку ей свою хотелось. А то в городскую не наездишься. Далеко. И дорого. Правда, у неё на работе душ есть, сполоснуться всегда можно. Но душ, это ж не баня. Да и думать надо о будущем. Поговаривают, что опять путеремонтников большое сокращение ожидает. А она, Лидка, одна из первых попадает под него. Во-первых, женщина, а во-вторых, бездетная. Да ещё муж есть. Вроде как содержать должен. А много ли он насодержит на свою инвалидскую пенсию. Голь перекатная.
     Слёзы подкатили к глазам. Лидка задрала подол выцветшей сатиновой юбки, утёрла слёзы, а заодно и высморкалась. Да, что уж! Ладно. Лучше о будущем не думать. Сегодня живём, а завтра посмотрим. Она уже выбрала подходящую шпалу с оставшимися на ней деталями крепления. Зацепила за них с двух сторон лямку и потянула её, как тягловая лошадь, к реке.
     Когда въезжала во двор, Васька сидел в тенёчке на крыльце и почёсывал правой пятернёй пузо.
     - Лидка, а мы чё сёдня обедать не будем. Шаришься чёрт знает, где, а мужик с голоду подыхай.
     Лидка молча тащила шпалу через двор. Грудь сильно сдавило. Говорить не могла, да и не хотела. Пристроив шпалу в общую кучу, она улыбнулась и про себя решила: "Сегодня ещё две ходки обязательно сделаю".
     - Ты слышишь меня?! - из последних сил злобно ворчал "подыхающий с голоду" муж. - Ну, просто зараза, какая-то, а не баба! Подвалить бы тебе, чтобы не вредничала.
      "Подвали, коли догонишь" - подумала про себя Лидка, брезгливо глядя на расплывшегося по крыльцу мужа, который с незапямятных времён считал себя её кормильцем, а значит, полновластным хозяином. А вслух сказала:
     - Ой, нешто проголодался. А как же насчёт помереть? Или передумал?
     - Поговори мне ишшо! Во дура, так дура! Смерти родному мужу желает.
     - Да не желаю я, а интересуюсь: будешь помирать сёдня или нет. Если будешь, то и нечего еду переводить...
     - Ах, ты корова кривобокая! - Васька бросил в неё подвернувшийся под руку веник. Промазал.
      - Что ты делать-то без меня будешь? Сопли на кулак мотать? Заррраза!
     - Да не ори ты. Соседей всех всполошишь. Готово всё давно... Суп в холодильнике и макароны на плите...
      Пока Васька брызгал водой на свою заспанную и одутловатую от постоянного пьянства рожу, Лидка собрала на стол.
     - А чё сегодня опять рожки пустые. Хоть бы котлету или колбаски кружочек.
     - В супе есть мясо куриное. Чего тебе ещё? Чай не графья, чтоб каждый день колбасу есть...
     - Да кого тут мяса-то, смех один. Нет, всё-таки никудышная из тебя хозяйка, ни сготовить, как следует, ни мужика обласкать. И чего это я тебя держу при себе столько лет?
     "Это кто ещё кого держит!", - по привычке молча огрызалась Лидка, второй раз подкладывая в мужнину миску "пустых" макарон.
     - Нет, сколько, видно, тебя ни учи, толку не будет! Брошу я тебя, дуру безмозглую. Загнёшься без меня. Сопли на кулак намотаешь!
     "Тю, бросишь! И что? И кому ты нужен, "увалень-перевёртыш", как называет тебя твоя младшая сестра. Хоть и золовка она мне, а сколько раз говорила: "Поражаюсь, Лидия, я твоему терпению и безразличию. Не уж-то так можно себя не уважать...". Лидка с ней соглашалась: нельзя. Но перечить Василию, сначала не смела - уж слишком скор он был в молодости на рукоприкладство - а потом додумалась про себя с ним спорить. Молча. И душу отвести можно, и не нарваться. Но иногда срывалась. И её терпение не бесконечное. Правда, сейчас ей смелости придавало то, что очень неповоротлив и медлителен муж стал - убежать всегда можно.
     Но, и не только золовка, подруги тоже, соседки опять же - все в один голос:" Лодырь он и пьяница. Гони его!" Лидка и погнала бы, да знала: не уйдёт. Только ещё хуже скандалить станет. А однажды как-то мама в гости заехала, (один раз только и была всего) послушала, повидала всё это, да и выдала ей: "Ох, и дура, ты Лидка! В кого ты у меня такая? Я думала она в город уехала, замуж вышла, как сыр в масле катается, а она на правах безмолвной батрачки... Негоже так себя не блюсти". Рассердилась и уехала. Вот уж десять лет как не была, хоть и деревня тут неподалеку: по железной дороге километров шестьдесят. Сядь на электричку да приедь. Ан, нет. Сама Лидка попервости часто к матери наведывалась, когда Василий работал. Он - на дежурство, а она - в деревню, родных проведать, подружек повидать. А сейчас только сезонно наезжает: картошку посадить, прополоть, да выкопать - своего огорода у них нет. Василий ревнив очень: никуда её от себя не отпускает. Может, любит? Хотя... разве она такая любовь?! Вон в книжке читаешь или по телеку смотришь, как там мужики, холёные, своих баб охаживают цветами да колечками, а тут с утра до ночи только и слышишь "дура", "падлюка", "зараза"... Да только и у телевизионных женщин тоже много проблем. Взять хотя бы ту же Жади. И богатство есть и красотой Бог не обидел, и муж не урод, а вот поди ж ты - счастья-то бабьего нет. Сколько серий уже ходят вокруг да около, а никак не встретятся с Лукасом. А тут ещё Клон этот навязался: не поймёшь то ли сын, то ли любовник. Жалостливая история, прямо в груди ноет".
     Лидка почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза: "Оно и денег никаких не надо, когда счастья нет". Ещё немного и всхлипнула бы о своём, о бабьем...
     - Эй, ты чё, заррраза, меня не слушаешь что ли? - нарушил её невесёлые размышления о бабьем счастье (вернее об его отсутствии) Васька. - Я ей битый час тренжу, что вареников хочу с картошкой и со шкварками, а она и усом не ведёт!
      Лидка от неожиданности вздрогнула:
     - Задумалась, маленько...
     - Задумалась?! Вот те на! Да разве есть тебе чем думать, курица ты, общипанная", - захохотал, довольный своим остроумией, Васька и поднялся из-за стола. - Про вареники не забудь. Дура, блин! Во насмешила!
      Лидка скривила ему вслед обидную рожу и стала собирать грязную посуду. Помыть, передохнуть и снова на улицу: за следующей шпалой. Лишь бы не видеть эту лоснящуюся от жира и ухмыляющуюся от собственной значимости физиономию.
      Очередной раз оказавшись на крыльце, она увидела, что солнце уже встало в зенит. Торопиться надо, а то к вечеру ещё жарче будет. Самое пекло начнётся.
     - Я тебя последний раз по-человечески прошу, сгоняй за пивом, а то огребёшь по самое не могу, - приоткрыв дверь в сени проорал муж, но на улицу не появился. Ему на жаре находиться нельзя, врачи не рекомендуют. Так что сейчас в прохладную горницу пройдёт, на диван ляжет, вентилятор на себя направит, и будет до самого вечера телевизору извилины выпрямлять. А то, может, и уснёт. Надоедать не будет.
      Лидка с благодарностью взглянула на палящее солнце и направилась по проторенной, накатанной, дорожке к шпалам. По дороге она внезапно наткнулась на большую кучу крупного щебня.
     "Это ж когда успели свалить? Видимо, пока мы обедали. Н-да, теперь придётся эту огромную кучу обходить, такой крюк делать. Хотя крюк крюком, но, с другой стороны, щебень ей тоже нужен. Только он, скорее всего, на дело привезён. Просто так днём не возьмёшь. А вот ночью, по холодку, наведаться можно. Интересно, есть у него сертификат или нет".
     Огибая огромную кучу щебня с очередной шпалой, Лидка радовалась: "Куча большая! Если маленько взять, то незаметно будет". Вспомнила вдруг любимую мужнину приговорку: "Если от многого берётся немножко, то это не кража, а просто делёжка". А ей много не надо. Корыт десять - пятнадцать.
     Дело в том, что барак их находился в месте неудачном, низменном. Прямо за домом начиналось болото, росли камыши, осока и прочая трава, название которой Лидка и не знала. Их квартира в бараке была крайней. Неудобство это большое. По весне и летом, во время дождей, именно в их двор и стекала вода со всей округи. От крыльца до сарая за яичком просто так не выскочишь, надо сапоги резиновые надевать. Опять же в подполье постоянно вода и в доме сырость. Вот Лидка и обихаживала своё жилище, как могла. На счастье, неподалёку стали старую пятиэтажку перестраивать, тут уж не спи, тяни всё, что плохо лежит. Фудамент подняла, окна утеплила. Крыльцо обновила. Дорожки гравием посыпала. Цветочные клумбы из старых автомобильных шин по двору и за двором "разбрасала" в строгом геометрическом беспорядке. А потом решила устроить себе огородик. Под мелочь всякую: лучок, петрушка, укропчик. Для этого отвоевала у болота пять соток земли. Даже порадовалась, что их хата с краю, никому её грядки не мешают. Вот только труда это требовало неимоверного. День за днём она стала стаскивать со всей округи твёрдый мусор и года два ссыпала его в болото. Соседи поначалу, считали её дурочкой, а потом взаахались: "Ах, какая ты, дескать, Лидия, умница!" Скопив денег - Василий тогда ещё машинистом работал - Лида выкупила в родной деревне на двое суток трактор и давай возить из деревни назем да чернозём телегами. В общем, навозили горы невиданные, в деревне-то этого добра, хоть ложкой, хоть лопатой ешь - не хочу! Больше месяца ушло на разравнивание земли и оформление грядок. Однако к осени у Лидки, как и мечталось, своя зелень на столе была. Дальше больше: капуста, огурчики, даже парнички смастерила из старых соседских холодильников. Притащила их с мусорной свалки, внутренность выбросила, оставила лишь корпуса металлические, землицы, навоза туда насыпала, вот и парник под огурцы готов. Второй, третий. Под перец, под помидорчики. Зато сейчас на её участке и смородина, и малина, и жимолость, и даже две яблоньки принялись. Одна беда: как весна или лето дождливое, начинают воды её участок подмывать. Иногда целые арыки вымывают. Вот и приходится каждый год подсыпать. Пока печи топились, зола в дело шла. А теперь газ! Оно, конечно, легче с ним, хлопот меньше. Но вот беда, шлака-то от него нет.
      Лидка с завистью оглянулась на огромную кучу щебня: "Можно и двадцать корыт утянуть. От такой большой кучи не убудет. В конце концов, станционный инженер, её сколько раз всем в пример ставил. Глядите, мол, как двор ухожен. Любо-дорого посмотреть". Оно так-то и так. Но ведь воровство же это. А, ну, как попадёшься! Ой, беда! А купить опять же это щебень не на что. Погожу недельку-другую, присмотрюсь. А может этот щебень тоже отхожий, как и шпалы, тогда можно и побольше взять, в дровник натаскать- впрок".
      За своими размышлениями и угрызениями совести Лидка незаметно дотащила очередную восьмидесятикилограммовую громадину до дома и только тут поняла, как она устала. Ныло всё тело: шея, спина, поясница; мышцы ног и рук стали будто каменные. Страшно хотелось пить. Бросив шпалу посреди двора, она поднялась в дом, прошла на кухню, залпом осушила кружку кваса. Прислушалась. В комнате было тихо. Значит, муж спит. Вот и хорошо - ей тоже отдохнуть нужно. Она присела на табурет, сняла косынку, расстелила её на обеденном столе, и, положив голову на руки, моментально заснула.
      И приснилась Лидке её любимая заветная мечта. Будто идёт она по зелёному цветущему лугу к большому дому, с деревянным узорчатым балконом на крыше. Почему этот дом в чистом поле расположен, она не знает, но ей нравится. Свету много, солнце во всю мощь, а не жарко. Ветерок прохладный, волосы ей раздувает. А волосы длинные, в тугие косы заплетённые. И легко и радостно на душе, как в юности, в девичестве, когда жизнь раем казалась... А в доме том голоса слышатся, детские. Мальчиков и девочек. Всем весело, все смеются. И знает Лидка, что среди этих детей есть и её ребёнок. Только узнать его она никак не может, потому что никогда не видела его в лицо. Вдруг чутьё что ли, материнское, подсказывает. только направляется она к детской колыбельке в углу. Наклоняется над ней, а там малыш. Прекрасный, словно ангел с небес спустился. Волосики светлые пушистые, глазёнки, словно озера синь, того, что за окном до горизонта расстилается. Протягивает к ней малыш свои белые пухленькие ручонки, улыбается беззубо и говорит:
     - Лидка, дрыхнешь, заррраза! А мужик твой загибается!
     Всё ещё наполовину пребывающая в счастливом сне, Лидка долго не могла осмыслить так внезапно обрушившуюся на неё грубую реальность и, глупо улыбаясь, смотрела в одну точку.
     Василий, красный и потный, тряс её за плечо:
      - Слышь! Я тут случайно свою заначку нашёл. От тебя когда-то запрятал в книжку, да забыл - в какую. А тут как будто кто-то надоумил. Словно шепнул:"Капитал" Карла Маркса. Открываю, точно. Вот она - пятидесяточка. Видно, не судьба мне сегодня умереть. Слетай-ка в ларёк по-быстрому. Мухой туда и обратно. Тут как раз на полторашку пива.
     Лидка с трудом оторвала голову от стола, увидела в трясущихся руках мужа смятую пятидесятирублёвую купюру и поняла: идти придётся. Не отвяжется.
     - Ладно, подожди пять минут, хоть платье посвежее надену. Не идти же в рванье в магазин.
     - Надень, Лидушка, надень, - смягчился муж,- вон то, васильковое, с маками, моё любимое. Да только щустрее давай, а то силов моих больше нет.
      Лидка хмыкнула:
      - Вспомнил тоже - васильковое. Я его лет семь уж как на тряпки пустила.
      - Как это?! Он же ещё совсем новое! Ты чё с ума сдурела!
      - Новое! Н-да, ему в этом годе на восьмое марта двадцать лет бы стукнуло. Ты хоть помнишь, когда ты мне его дарил?! На вторую годовщину нашей свадьбы! Новое!
      Лидка, раздражённо захлопнула дверцу шкафа:
      - Нечего надеть! Дожилась!
      Но увидев побелевшее от досады лицо Васьки, заторопилась:
      - Ладно, чего уж там. До магазина рукой подать. Да и кому нужно смотреть на меня! Даму из высшего обчества.
      Взяв деньги и пакет, она выпорхнула на улицу в чём была. Духота обрушилась на неё из всех сил. "Да, дождичек не помешал бы. Опять же по мокрому мостику скользко шпалы тягать. Разве что корыто? Корыто, оно устойчивое, не заскользит...", - перебирая в уме немногочисленные варианты предстоящей послеполуденной деятельности, Лидка пропустила грузовой состав и, перешагнув через рельсы, прямо по шпалам направилась к пристанционному вокзальчику, внутри которого и располагались билетная касса и заветный ларёк.
     
     3
     
     Ларёк, как на грех, был закрыт на учёт. Ничего не поделаешь, придётся топать в дальний магазин. Прикрыв пакетом голову от нещадного пекла, Лидка бодро зашагала по перрону в сторону многоэтажек. Мимо домов, через дворы ближе.
      - Лидух, эй, подожди! - услышала она позади себя знакомый голос. Это Николай - бывший сменщик Василия. Когда-то они дружили семьями. А теперь дружба разладилась. Ни с того, ни с сего стал Василий ревновать жену к своему сменщику. И хотя тот всегда к ним в гости захаживал только с женой, Марией, Васька всё равно бесился: дескать, он к тебе знаки внимания проявляет. А какие там знаки: так место уступит иногда, да за столом вилку-ложку подаст.
     Но больше всего невзлюбил Василий их сынишку, Антошку. Шебутной такой пацан, смышлёный. Лидка одно время в нём души не чаяла - своих-то нет. Ох и радовалась, когда Мария на сессию в город уезжала, а её приглядывать за пацаном просила. А Василий сердился по поводу и без. А когда, Лидке показалаось, что она тоже беременна, вообще из себя вышел. Орал так, что соседи слышали: "Рано нам ещё детей заводить. Для себя пожить бы". Так десять лет и жили. А тут случилось с ним несчастье, упал - позвоночник повредил. Больше года сам, как младенец, был. Капризничал, от себя не отпускал. С работы и - в больницу, с больницы - сразу на работу. И выходила его, поднялся. Да только про дитя Лидка теперь лишь во сне и мечтала.
      Она оглянулась, но тут же отвернулась, смутившись своего неказистого домашнего наряда.
      Николай догнал и пошёл рядом:
      - Ты куда это, по такой жаре, топаешь?
      - В магазин.
      Помолчали.
      - Сели обедать, а хлеба нет, - зачем-то добавила она и быстро отвела глаза в сторону, боясь, что Николай догадается, что за нужда её выгнала на улицу в самое пекло.
      - Как там Василий? Болеет всё?
      - Болеет,- подтвердила Лидка, и на сей раз твёрдо посмотрела собеседнику в глаза. - Зашёл бы как-нибудь, проведал. Друзья ж вы...
      - Надо бы зайти. Да всё времени нет. Я же работаю. Да, чуть не забыл, я же сына женил. Знаешь?
      - Знаю. Василий говорил.
      - Ну, да. Мы же вас на свадьбу приглашали, а вы не пришли...
      - Вася не может, а одна я без него, сам знаешь, никуда не хожу, - Лидка снова отвела глаза.
      - Знаю. Да, только это уже не самая важная новость! А самая важная знаешь какая?
      Лидка приостановилась:
      - Ну, не томи, говори...
      - А-а-а! Я ж дедом скоро стану! Во!
      - Дедом! Так рано!
      - Почему рано! Нормально. Мне ведь уже сорок пять, а сыну двадцать два. В двадцать три и родит, как я его. Порядок! Говорят, внучка будет. На крестины-то придёте?
      - Да-а-а,- завистливо протянула Лидка, - "порядок". На крестины? Обязательно придём, - неуверенно добавила она и с облегчением ткнулась носом в указатель "Магазин- 200 метров".
      - Мне сюда, - кивнула она. - Привет Маше и Антошке. Папаше будущему. Счастливо.
      - И тебе счастливо. Может заскочишь к нам как-нибудь, поболтаете, с невесткой познакомлю.
      Лидка с готовностью затрясла головой, а про себя подумала:"Вряд ли... Хотя, если только внучку посмотреть."
      Открывая тяжёлую дверь, Лидка с наслаждением почувствовала свежую струю прохладного воздуха. Молодец, Лариса, на кондиционерах не экономит. В магазине, несмотря на жару, а, возможно, именно поэтому, толпилось много народу, и Лидке стало неловко перед этими людьми за свой затрапезный вид, за мятую купюру, которую она постоянно держала в руке, и за то, что топала такую даль не за мороженым или семечками, а за дешёвым пивом. Делая вид, что выбирает товар, она на самом деле ждала, когда от прилавка разойдуться покупатели.
      Вдруг из двери показалась Лариска, бывшая подружка, а теперь хозяйка магазина. Та самая, Михайловна. Увидев Лидию, она направилась к ней:
     - Во, здорово. Как говорится, на ловца и зверь бежит. А я уже хотела за тобой послать кого-нибудь. Сама знаешь, зашла бы, да видеть не могу, как твой хмырь над тобой изгаляется...
      - Болеет он, - пролепетала Лидка, - потому и серчает на весь свет.
      - Да он и до болезни такой был. Сам себя только и любил, да и то не каждый день. Пройдём ко мне в кабинет, поговорить нужно.
      "Мне домой надо, Вася ждёт",- подумала с тревогой Лидка, но послушно пошла за подругой.
      В кабинете было ещё прохладнее. Лариса указала рукой - сядь, и Лидка села, с удовольствием ощутив прохладную кожу офисного дивана. Немного расслабилась.
      - Хорошо тут, у тебя.
      - Ты у меня, как-то насчёт подработки спрашивала... так вот освободилось место. Уборщица моя в город уехала. Пойдёшь? - присаживаясь за стол, заговорила Лариса.
      Лидка подскочила от радости:
     - Пойду. Конечно, пойду! Спасибо тебе, Лариса, что не забыла. Когда приступать-то?
     - Да, вот хоть сегодня и приступай. Только давай обговорим время. Когда тебе удобнее?
     - Так, мне удобнее когда? После смены. Вот считай с восьми до пяти я на смене, а с шести могу уже в магазине и ... до самого закрытия, - затараторила Лидка, чтобы подруга ни на минуту не засомневалась в её трудоспособности и расторопности.
     - А справишься? На работе с кайлом целый день намашешься, а потом со шваброй в магазине...
     - Да, что ты, Ларисочка! Вот увидишь, я справлюсь. Тем более, ЧТО эта швабра по сравнению с тем кайлом. Отдых просто!
      - А хозяйство? У тебя же ещё скотины полон двор. С ней-то когда будешь управляться?
      - Ой, да какое там хозяйство. Два поросёнка, гуси да куры. Собаки и той нет. Вася не велит. Говорит: нечего даром кормить... Так что, не сомневайся - всё успею!
      Лариса Михайловна горько улыбнулась:
     - Эх, Лидка-Лидка, надорвёшься ты когда-нибудь...
     - Не надорвусь - я семижильная! - уже почти на ходу прокричала Лидка. - Извини, Ларисочка Михайловна, тороплюсь. В шесть буду в магазине, как штык! Спасибочки!
      Уже в последний момент, вспомнила, что приходила за пивом. Не раздумывая, подскочила к прилавку, бросила деньги, схватила полторашку и припустила бегом по перрону, через рельсы, через Пыссу, через дорогу, к дому. Столько времени потеряла, а ведь у неё ещё норма дневная по шпалам не выполнена. Две ходки осталось сделать. Потом поросятам воды налить, огурцы прополоть, и тесто на вареники замесить. Дел невпроворот. Да и Василий, там уже поди кипит от злости. Ещё и, в самом деле, помрёт ненароком, пивца не дождавшись. Что ж ей тогда, и в самом деле, одной век вековать... Сопли на кулак мотать...
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"