тексты авторов : другие произведения.

Разобранные рассказы "Второй Дюжины"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   Все тексты второй Дюжины рассказов конкурса РУССКАЯ ТРОЙКА
   Судейские разборы можно прочесть здесь:
  
  
   Тексты даны в том виде, каком они прочитаны судьями, потому ссылки ведут лишь на разделы авторов (сами тексты могли быть изменены)
  
   СПИСОК:
  
   Александров В.В. - ПОТЕРЯННЫЕ ЧАСЫ
  
  
   Риф И.А. - Легенды Казбетского рынка
  
  
   Толмачева Л.В. - ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА
  
  
   Чарков Д. - НАШЕ ДЕЛО
  
  
   Скляров О.В. - КАЗИС
  
  
   Тимофей Ю. - ЭКСТРИМ ЭЗОТЕРИКОВ
  
  
   Некрасов А. - ЛЕСТНИЦА
  
  
   Устоева Т. - ДИЗАЙНЕР
  
  
   Лола М.В. - ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛХОЗА
  
  
   Варламов Е.С. - КЛАД
  
  
   Надежкин А.А. - КРУГОМ ПЯТЬСОТ
  
  
   Черевков А.С. - БАБУШКА МАНЯ
  
  
   ТЕКСТЫ:
  
  
   Риф И.А. - Легенды Казбетского рынка
  
  
   На Днепровских кручах,
      Где сады шумели
      Проживали кучно
      Бедные евреи.
      Узкие проулки,
      Ставни и заборы,
      Керосин и булки,
      Голуби и воры.
      Лодки и корыта,
      Удочки и сети
      И вонючий рыбный
      Рынок на Казбете.
      В школе Сары,Ани,
      Изи, Вили, Мойши...
      Были и Иваны,
      Но таких не больше.
      Помнили площадки
      Деревянных лестниц
      Первые свиданки
      И блатные песни.
      Сигареты Прима,
      Пять копеек пачка,
      Продавал нам Фима
      У ворот табачки.
      Дым шестидесятых
      С табаком и перцем.
      Городок Черкассы
      Успокоит сердце.
     
     
      Давным-давно, в Старину, еще во времена Киевской Руси приглашали киевские князья к себе на службу воинственных и необыкновенных людей с Кавказских гор. Были эти люди черкесами. Селились эти воинственные люди на дальних подступах к Киеву на высоких днепровских кручах, покрытых дремучими лесами, и охраняли русские земли от набегов диких южных племен.
      Края эти приднепровские были благодатными: в лесах и сочных лугах в изобилии водились зверь и птица, а в чистых водах могучей реки кишила вкусная и жирная рыба.
      Научились черкесы строить добротные деревянные срубы - дома, мастерить быстрые лодки и ловить рыбу. Так образовалось на Днепровских кручах поселение дивных горбоносых людей черкесов. И стали называть это место Черкесы. Пришли черкесы на Днепр со своими острыми саблями, пиками и луками, привели быстрых длинноногих коней и быстро стали грозой для диких южных людей, любивших пошалить на окраинах русских земель.
      Одно только было плохо - пришли черкесы без женщин. Но и тут не растерялись воинственные люди, а стали совершать набеги на кочевые племена, захватывать молодых женщин в плен и делать их своими женами.
      А как-только местечко Черкесы обозначило свое существование, на его околицах стали селиться еврейские торговцы и ремесленники. Открывали предприимчивые евреи лавки и питейные заведения, гончарные и швейные мастерские, строили мельницы. А темноглазых еврейских дочерей - красавиц уводили в свои дома молодые черкесские воины и женились на них.
      Поколения сменялись поколениями... Черкесы, Черкесы...
      Черкассы! Так образовался городок Черкассы, населенный отважными и предприимчивыми
      людьми - рыбаками и охотниками, ремесленниками и торговцами. А кручи над Днепром, где когда-то впервые поселились воинственные черкесы, стали называть Казбетом по имени легендарной Кавказской горы, с которой пришли прародители нынешних черкащан.
      За годы и столетия немногочисленные черкесы полностью растворились в своих многочисленных еврейских соседях, и Казбет превратился в густонаселенную и колоритную еврейскую слободку со своим неповторимым укладом жизни.
      Во всем Казбет отличался от других Черкасских кварталов: и своеобразным рыбно-керосинным ароматом в кривых и узких улочках, и удивительным украинско-русско-еврейским говором, и пронзительно - красивыми черноглазыми девушками с длинными смолянистыми кудрявыми косами, и взрывоопасными горбоносыми поджарыми мужчинами - рыбаками, ремесленниками и ворами.
      Но самой большой достопримечательностью Казбета с незапамятных времен стал Казбетский рынок!
      О! Это был не какой - нибудь заурядный рынок - это был настоящий рыбный рынок!
      А какой это был вонючий рынок!
      Вы даже представить сейчас не сможете, какие неповторимые запахи улавливал человек, находясь еще квартала за два до Казбетского рынка!
      Сначала его нос улавливал едва ощутимый дымок от дымящихся мангалов, затем, по мере приближения к торговым рядам, он ощущал тонкий аромат томящихся над раскаленными углями шашлыков из сома, судака и щуки. А когда человек приближался к рынку еще на квартал, то его полностью обволакивала волнующая и пьянящая, соединенная с аппетитными ароматами пекущейся на огне рыбы, легендарная вонючесть Казбетского рыбного рынка.
      Это было что-то с чем-то!
      Сконцентрированное ароматное облако висело над нашим рынком всегда, обволакивало посетителей, проникало во все его поры, одурманивало его, и никто и никогда не уходил с Казбетских торговых рядов пустой.
      В пятидесятые-шестидесятые годы двадцатого века лучшего рыбного рынка во всем свете нельзя было сыскать!
      По Казбетскому рыбному можно было гулять целый день и целый-же день удивляться многообразию даров кормильца-Днепра. И чего тут только не было: на самом входе, сразу за воротами вас встречали веселыми призывами тети Сары, тети Хвойры, тети Маши и другие необъятные тети в грязных клеенчатых передниках. Перед ними в больших эмалированных выварках копошились в воде живые раки. Раки делились по калибрам: "дюже милкий", как говаривали на Казбете, стоил пять копеек штука, "так сибе" - десять копеек, "середний" - пятнадцать, "крупняк" - двадцать, а самый большой величался "дебелым" и стоил аж двадцать пять копеек.
      Помню, сразу же за раковым рядом стоял чугунный казан с кипящей водой, в которой однорукий дядя Виля-моряк варил раков и продавал их тоже по калибрам. Но тут уже за "дюже милкий" цена была десять копеек и так далее согласно значимости рака. Дядя Виля накручивал на каждом сваренном раке сто процентов.
      Рассказывали про дядю Вилю, что до войны был он знаменитым браконьером, сети ставил километрами, рыбу продавал тоннами, а икру бочками. Но то было до войны, а на войне знаменитый рыбак служил в морской пехоте и потерял правую руку в боях за Одессу. На каждый день Победы дядя Виля-моряк гулял по Казбету в морской бескозырке и белой фланельке, на которой можно было видеть медаль "За отвагу". Уважали на Казбете дядю Вилю-моряка!
      Торговал, значит, дядя Виля вареными раками.
      А сразу за вареными раками всегда стояла бочка с " Жигулевским" пивом.
      Пиво с раками! Сказка! Можно дальше и не ходить!?
      Но это зря!
      Взял кружку-другую пива, "скуштувал" его с вареным раком и иди дальше.
      Много еще удивительных вещей ждут тебя на Казбетском рыбном рынке!
      В метрах двадцати от ворот начинались торговые ряды. Были это метровой ширины деревянные, потемневшие от времени столы-прилавки, над которыми на деревянных стойках были устроены козырьки из не строганных досок, покрытых старым, потрескавшимся рубероидом.
      На самых первых прилавках торговали копченой, вяленой и сушеной рыбой. Вот здесь был запах!
      Лежит перед вами на спинке сом горячего копчения во всю свою метровую красу, жир с него течет на просмоленную бумагу, разрезанная на дольки до хребта тушка сияет золотом.
      Посмотришь, понюхаешь - слюнки потекут! И обязательно попросишь веселую черноволосую и горбоносую хозяйку взвесить тебе с пол-кила.
      Дальше лежат горками сушеные и копченые лящи, судаки, караси, щуки, вьюны, окуня и бычки.
      Но чего стоит знаменитая сушеная казбетская таранька!
      Под одну такую тараньку можно выпить ведро пива. Видывал я в старину, как черкащане пьют на Казбетском рынке пиво с таранькой. Сейчас так пить не умеют!
      И разве возможно попить пиво по-настоящему в современном ресторане или кафе?
      Смешно даже!
   А вот тогда на нашем рынке возле пивной бочки стояли два стола из сосновых не строганных досок, на которых все и происходило. Купит настоящий любитель пива тараньку за пятнадцать копеек, возьмет кружку пива...
      Нет, сразу есть рыбу и пить пиво он не будет!
      Сначала надо размять тараньку, как говорят настоящие пивные знатоки, "выбить дух из хвоста". Для этого он берет рыбину за хвост и, что есть силы, лупит ее об крышку стола. Лупит до тех пор, пока вся чешуя не слетит с тушки. Потом он сдирает с рыбы шкуру и мнет в руках "голую" рыбу, скручивая ее пропеллером в разные стороны. Только тогда таранька готова к употреблению. Затем, отрывая от тушки узкие полоски, он ложит их в рот и начинает пить пиво, пропуская каждый глоток живительной влаги через соленое рыбье мясо.
      Пивал я пиво с таранькой на Казбетском рынке!
      Но самое удивительное место - это конечно ряды с живой рыбой.
      Видели вы сейчас где-нибудь двухметровых толстенных щук, или сомов по пол-ста кило, или черных глубинных семикилограммовых лящей, а речных карпов-сазанов по десять- пятнадцать килограмм каждый?
      А какие были караси и вьюны! А окуня! А чехонь!
      А сопливые ерши на "царскую уху"!
      Видели ли вы все это?
      Нет, конечно! Где вы сейчас такое увидите?
      А на Казбетском рынке они были! И всегда свежие!
      Целыми днями можно было гулять по удивительному рынку, любоваться его дарами и необыкновенными замечательными людьми нашего старого неповторимого Казбета.
      Много удивительных легенд подарил черкащанам Казбетский рынок...
     
      Как Борька Колумбек женился...
     
      - Если вы говорите, шо Боря Колумбек торговал "Примой" из-под полы, то вы ничего не знаете за Колумбека! Я уже работал здесь, на нашем рынке и сторожем, и дворником, когда Боря только родился. И уже тогда все знали папу Хаима, и я за всех все знал! Роза, надои-ка мне еще черпачек! - старый Хаим протянул Розе пустую пивную кружку. - Виля, будь ласкавый, красненького, дебеленького передай!
      - Так вот! - продолжал папа Хаим, отрывая от огромного красного рака клешню, - За Борьку Колумбека я все знаю, потому-что родила его в сорок пятом годе перед самым Новым Годом Анька Зиберова, что жила через забор от моей покойной мамаши Евы Израилевны, манки ей небесной с рыбой и икрой!
      Вернулся я как раз в то лето сорок пятого с Дальнего востока, где всю войну прослужил на границе, за которой японцы сидели. Дембельнулся, значится, приехал к мамаше и сюда, на наш рынок сразу определился. Ты помнишь, Виля, я здесь и до войны служил, долго служил, годов, наверное, с десять. Как раз и Мордохай Херсонский вернулся с Ташкента, где он просидел в эвакуации всю войну. Ну, все знают Модю - директором на нашем рынке был он и до войны и после нее проклятой лет двадцать здесь правил. Наш был человек, казбетский!
      И если есть на том свете пиво, то пусть завсегда ему дают свежее!
      Взял, значиться, Модя меня взад на мое место и зажил я кучеряво, как и до войны жил. Кто я такой есть на рынке? Да первый человек после Мордохая, директора, значиться! А могет быть даже главнее!
      Что директор? То на партсобрании, то на активе каком-то, а то где-то начальство большое встречает. Как тогда ему говорило городское начальство - Мордохай Иосич, ты на каком-то месте сидиш, понимаешь? Да, правильно понял, на хлебном месте, то бишь на рыбном, так и тебе, значиться столы начальству с "Верхов" накрывать, и гостинцы им готовить.
      А Модя и на роптал, бо моцно он сидел на Казбетском рынке, нерушимо. Ко всем большим праздникам Модя начальству прямо в дом завозил самую гарную рыбу. А чего стоили банки со щучьей соленой икрой! А какие балыки из сома и сазана! А вяленые вьюны!
      А что еще делал Модя для начальства, никто не знает!
      Так вот значит, Модя своими директорскими делами занимается, а я за порядком на рядах слежу. Взяли, к примеру, казбетские рыбаки весной под запрет повный човен пузатого икрой ляща или судака и сразу ко мне - Пристрой, папа Хаим, на ряды на торговлю, чтобы по - тихому и без лишних вопросов, а тебе, как водится, четверть от веса.
      Я к Моде - Так и так, Мордохай Иосич, ребята казбетские - дело верное.
      Папа Хаим сказал - и дело в шляпе. Из навару - две трети Моде, одна треть мне. Не жил я при Моде, а как сыр в масле катался! Все вопросы решал я на нашем рынке, все шли к папе Хаиму и все оставались очень довольные!
      Так за шо это я рассказывал? Да за Борьку Колумбека!
      Рос Борька, выходит, по соседству за забором, а мамаша его, Анька Зиберова, ходила в мой двор по воду. Когда Борька стал ходить в школу, то и он стал забегать до колонки с ведром . Угощал я, помниться, паренька и булкой, и конфетой, и яблоком. Папаши у Борьки не было, и с кем Анька нашла его - полная тишина.
      Кое-как в школе семь лет Борька, значиться, пролодырничал, подрос, вытянулся и стал таким гарным и справненьким горбоносым пареньком. Здесь бы папашу, чтобы снять ремень, да поучить сынка через задний мост. Да папаши-то не было, а мамаша с ним уже не справлялась, да и некогда ей было. Мыла посуду Анька Зиберова в пельменной, что на углу возле Казбетского рынка.
      На восемь утра уходила на работу, да в восемь вечера возвращалась, так что Борька жил сам по себе. Стал он пропадать из дому, а потом начали водиться у него и деньжата. А вышло, братцы то, что взял Борьку в учение сам старый Гриша Цурек - знаменитый казбетский щипач, про которого говорили, что он облегчал карманы непманам еще в двадцатые годы.
      Обучил, значится, Гриша Цурек Борьку своему тонкому ремеслу и вскорости помер, так как было ему давно уже ... В общем очень старым стал Гриша Цурек, руки у него тряслись, как у старого пьяницы,а глаза уж не видели карманом и лопатников. Короче, плюнул на все старый Цурек и отдал богу душу. А Борька стал в большом авторитете и зажил очень-то кучеряво.
      В то время у нас был железный Закон - на своем рынке не воровать. И никто этот Закон не нарушал: ни наши казбетские щипачи, ни фартовые из других черкасских районов. Залетные гастролеры наш Закон тоже знали и на нашем рынке не показывались. На других рынках работай, щипли, если пофартит, но на Казбетском рыбном - ни - ни...
      Да, а я вам розповидав, шо Анька Зиберова, мамаша Борькина, в пельменной на углу рынка посуду мыла? А вы знаете, что это была за пельменная? Не знаете...
      А шоб вы знали, это была самая знаменитая столовка в нашем городе, и в праздники пробиться туда было неможлыво!
      Все дело в том, что на майские и октябрьские праздники все наши фабрики и другие конторы выходили на демонстрации. Со всякими плакатами и портретами вождей люди собирались на бульваре Шевченко и выстраивались в колонны от Сахзавода до улицы Комсомольской. А затем с музыкой и песнями проходили мимо обкома партии, где на трибунах стояли и махали демонстрантам ручками большие городские и областные партийные начальники. Колонны шли по бульвару Шевченко до самого Казбетского рынка, где возле нашей пельменной и заканчивалось шествие. Здесь колонны распадались, демонстранты сбрасывали транспоранты и портреты в кучи на газоны и наперегонки бежали в пельменную. Здесь давали водку на разлив под гарячие, с уксусом и перцем пельмешки!
      Праздновали здесь до самой ночи, а потом с революционными песнями отправлялись, кто домой, а кто и в вытрезвитель...
      Так вот, значиться, стал Борька ворочать большими грошами, купил себе узкие брючки, туфли на модной подошве и цветастую рубаху - ну, стиляга - стилягой стал. Мотался он на "гастроли" свои по разным городам: и до Киева, и до Одессы - мамы и даже до Москвы.
      И прозвали Борьку за его путешествия и фарт небывалый Колумбом.
      А вы знаете, шо был Борька невысокого роста, крепенький такой, горбоносый, с черными, как ночь волосами на голове. Колумбик - так звали Борьку на Казбете.
      Колумбик, Колумбик - а стал Колумбеком. Борька Колумбек!
      Дивки наши казбетские по Борьке сохли и вздыхали - и ловкий, и красавец прямо таки как намалеванный, и грошей полные карманы. Только хлопец фартовый на красавиц казбетских на всех ноль внимания, на всех, кроме одной. И звали ту дивчину Анька Каневская. Да, да, та Анька, у которой папаша был начальником милиции и звали его Мойша Котляр. Раньше он тоже жил через забор от меня, только с другой стороны, чем Борька Колумбек, а потом там жила его мамаша Алла Марковна. Мойша, когда пришел с войны майором и с орденом, сразу в милицию подался и быстро вырос там большим начальником, стал называться Михаилом Вениаминовичем и с Казбета выехал в большую квартиру в самом центре.
      Борька с Анькой еще мальцами сопливыми вместе бегали, дружили, значиться. И после, когда Анька, уже в центре жила с папашей и мамашей, а к бабке своей по выходным приходила и на каникулах у нее жила, тоже они вместе и купаться бегали, и по садам соседским хулиганили, и на базаре семечки воровали. Годам так к шестнадцати стала Анька настоящей кралей: глазища черные на пол-лица, кожа белая, черные кудрявые косы до самой, значится, ниже спины, и все остальное выросло на ней дуже и дуже гарно.
      И сдружились Борька с Анькой, можно сказать, не на шутку! Таки, як Ромео и Джульетта, а може и покрепче. А когда исполнилось Аньке восемнадцать рочков, а Борьке все девятнадцать, решили они соедениться, так бы мовыты, навеки, пожениться, значиться.
      Решили они, выходит, расписаться и жить совместно в законном браке, да поставила Анька одно условие непременное: шобы Борька кинув щипать, да и всякие другие неподобства тоже забыл.
      И вы знаете, Боря Колумбек дал свое железное слово и таки его держал! А держал тому, шо был влюбленный в Аньку до последней возможности, так, шо даже стихи стал писать.
      Послухайте, и зараз помню - Я был везде, и даже очень дальше,
      И может кто-то вспомнит за меня,
      Но завсегда вертался у Черкассы,
      Где на Казбете девочка моя.
      Завязал, значиться Борька по полной программе, устроился работать на табачку и пошел к Мойше Котляру Аню свою сватать. Исправился Боря к тому времени так, шо даже цветы Анькиной мамаше на базаре купил за деньги, хотя свободно мог украсть на любой клумбе. Вырядился Колумбек в черный костюм и туфли лаковые, самый модный галстук прицепил на белую сорочку и постригся в парикмахерской у Лени Каменецкого. Кстати, шо до Лени Каменецкого, а вы знаете, шо Леня в Гражданскую войну самого легендарного командарма Григория Котовского стриг.
      - Так Котовский был зовсим лысый! - погрозил пальцем папе Хаиму однорукий Виля- моряк.
      - Так потому и сделался зовсим лысым, шо Леня Каменецкий его постриг дуже гарно - выкрутился папа Хаим.
      Так вот причепурився Борька Колумбек и двинул с самыми серьезными намерениями к родителям своей девочки. Только вот Мойша Котляр даже дверь не открыл Борьке и на порог его не пустил, а жена его кричала через дверь, шо Борька босяк и уголовник, шо за ним тюрьма плачет и шо не видать ему Аньки ихней, как своих ушей. А папаша Анькин, Мойша, добавил, шо припомнит Борьке все его дела и упечет на долго.
      Закрыли родители Аньку в квартире и никуда не выпускали целую неделю, а потом таки выпустили, бо надо Аньке было ходить пединституте, где она училась на учительку.
      Анька в инстатут не пошла, а сразу бегом на Казбет к Борьке. И решили они не разлучаться, а жениться без согласия на то Анькиных родителев.
      Так вот дело обернулось!
      Пришел Борька ко мне - Так и так, папа Хаим, выручай! Решили мы с Аней сейчас-таки ехать у Корсунь и расписываться. Хочу, шоб был ты мне за свидетеля!
      Все знают, шо папа Хаим первым на всем Казбете купил "Москвич" и был на своих колесах, и еще все знают, шо Хаим всегда всех выручит и у него везде свои люди. А у Корсуне в ЗАГСе у Хаима кто? Правильно - сестра двоюродная Роза, шо замужем за Сашкой Кирогазом, который на ихнем базаре керосиновой лавкой заведует.
      Посадил я Борьку с Анькой в машину, за свидетельницу взял Анькину одноклассницу Люську, дочку Коли Жегета, шо электрик, и через час были мы уже в Корсуне, а еще через час и окрутили молодых.
      А потом сразу на речку поехали, где друзья Борькины ждали на моторке. Сели молодые в лодку и двинули на остров, где решили переждать время, пока все решиться. А дело было летом - на островах красота, живи и радуйся!
      Вернулся я на Казбет, а там целый скандал. По дворам Мойша Котляр с сержантами рышет, Аньку ищет. Злой, як кобель бешеный.
      - Застрелю,- кричит - Борьку, если поймаю! Аньке руки-ноги повыдергиваю!
      Алла Марковна, бабка Анькина, плачет, волосы на голове рвет и себя во всем винит.
      В общем, полное безобразие и недоразумение!
      И шо бы они все делали без папы Хаима?
      Папа Хаим опять-таки все решил!
      Мойшу Котляра я еще с пацана сопливого знал! Я уже на рынке рыбном работал, а Мойша в трусах дырявых по заборам задом светил.
      Вышел я из дому во двор и через забор Мойше говорю - Заходь ко мне, говорить будем, а не кричи, наче тебя режут, и мамашу свою старую не нервируй, бо так ей и до кондратия недалече.
      Мойша Котляр меня слушался, бо я по - соседски его колись и ремешком воспитывал, когда Алла Марковна я ним с не управлялась.
      -Кем ты был, Мойша, до войны в тридцатые годы? - говорю.- А был ты щипачем и хулиганом. И где бы ты був, если бы не папа Хаим? Кто тебя порол, как сидорову козу, на табачку определил и человека из тебя сделал? Кто?
      Опустил голову Мойша - Ты, папа Хаим, ты! - говорит.
      - Так зачем,- говорю - ломать жизнь молодым, если они любят так один одного и жизни порознь не признают? И Борька завязал железно, слово чесное Ане твоей дал и на табачку устроился и даже в вечернюю школу пошел.
      Всю ночь говорили мы с Мойшей Котляром, три раза посылал я мамашу его Аллу Марковну за абрикосовым первачем к Леве Шнабелю и нам все равно было мало.
      А к утру Мойша Котляр простил дочь свою Аню и зятя своего Борю и назначил день свадьбы.
      И шо бы они делали без папы Хаима!?
     
     
      Наш Казбет
     
      Старенькие лестницы,
      Лестницы-кудесницы
      Старенькие лестницы
      Катятся к Днепру.
      С лестницы-кудесницы
      Над сиренью свеситься,
      над сиренью свеситься
      На ветру...
      Птицы деревянные,
      Стежки домотканые,
      С круч
      Ручьями ранними
      Вы сбегали вниз,
      Уплыло с туманами
      Детство барабанное
      В жизнь.
      Старенькие лестницы
      Из туманов светятся...
      Старенькие лестницы...
      Больше нет таких!
      С лестницей-кудесницей
      На рассвете встретиться
      Хоть на миг...
     
      Весной, когда абрикосы начинали отцветать, весь Казбет был покрыт белыми лепестками, как снегом. Опадающий цвет сыпался на головы людей, залетал в открытые окна, а старые почерневшие крыши приземистых домов празднично белели нежным покровом и сияли в лучах солнца.
      Абрикосы в ту давнюю пору росли на Казбете повсюду: и во дворах, и вдоль кривых замысловатых улочек, и на склонах круч, сбегавших к Днепру.
      Нигде не было таких знаменитых абрикос, как на нашем Казбете! Это был особый, сформировавшийся за многие века, неприхотливый и особо сладкий и вкусный сорт казбетских абрикос. Эти корявые деревья с покрученными стволами и крючковатыми ветками, казалось, были вечными, и на протяжении многих десятилетий каждую весну
      надевали свои белые подвенечные платья, чтобы потом разродиться маленькими, но сочными и ароматными плодами. Плоды эти, созревая, сыпались на тротуары и пыльные улицы, а голопузые черноголовые и рыжеголовые казбетские пацаны собирали их и объедались ими "от пуза!" немытыми прямо с дороги.
      А какой неповторимый самогон гнали из абрикос на Казбете!
      Об абрикосовом перваче Левы Шнабеля до сих пор ходят легенды!
      Спелых абрикос было так много, что собирать их не успевали, они сохли прямо на улицах, а порой, собираясь в толстые кучи под деревьями, бродили, как бродит закваска в чанах самогонщиков, и тогда по всему Казбету стоял хмельной аромат гниющих абрикос.
      А какое вкусное абрикосовое варенье варили казбетские женщины!
      А еврейские пироги с абрикосами?!
      А узвар из сушеных абрикос?!
      Тысяча лет, кажется, с тех пор прошло!
      А вот закрою глаза и вижу, как наяву: сижу я, десятилетний и голопузый, на самой верхушке абрикосы, и трясу ее, а младшие братья мои, ползая на коленках в дорожной пили, собирают полуспелые абрикосы и тут же отправляют их в смеющиеся беззубые рты.
     
      Может быть ни к чему,
      Может быть неуместно
      Почему, не пойму
      Вдруг припомнилось детство.
      Налетело, прижало,
      Стало жалко до боли
      Тех голодных и малых
      Моих братьев веселых
      И измученных жизнью
      Моих маму и папу...
      Кто мне выпишет визу,
      Чтоб вернуться обратно?
     
      Узкие улочки, кривые заборы, старые одноэтажные дома с почерневшими от времени жестяными крышами, во дворах летние кухни, сараи, а на сараях голубятни - это Казбет шестидесятых годов прошлого века. И кручи, скатывающиеся к реке кручи, на склонах которых на узких террасах белели стены домов и виднелись деревянные скамейки увешанных цветущей сиренью беседок.
      А если бы вы знали, какие большие семьи жили в этих домах, и какие это были люди!
      Семьи тогда были - не чета нынешним! Жило в Казбетских дворах тогда по три-четыре семьи, в которых дети рождались чуть-ли не каждый год. Так и получалось, что в каждой семье бывало по пятеро или шестеро детей, а порой и побольше. Дворы всегда были полны малых детей, которые копошились под абрикосами вперемешку с дворовыми собаками и котами, в летних кухнях и просто во дворе на табуретках шипели кирогазы, на которых домохозяйки варили и жарили рыбу. Запах керосина и жаренной на постном масле рыбы, перемешанный со стойким запахом чеснока, непременным составляющим всех казбетских блюд, витал в воздухе и распостранялся далеко за пределы Казбета.
      Шипел Казбет кирогазами, белел цветущими абрикосами, копошился голопузыми детьми, цеплялся низенькими домами за кручи и жил своей жизнью, которой больше нет нигде!
      А внизу - синяя лента Днепра, к которому по крутым склонам круч спускаются деревянные лестницы. Были эти лестницы старыми-престарыми, с выбеленными и выморенными солнцем, дождями, снегами и временем сосновыми ступеньками, площадками и поручнями. Шириной эти лестницы были метра по два, а через каждые тридцать-сорок ступенек располагались широкие трехметровые площадки со скамеечками по краям.
      В конце апреля, когда днем солнце уже начинает припекать, и уседеть в классе нет никакой возможности, сбегали мы с пацанами с уроков на лестницу и, развалившись на площадке, грелись в теплых солнечных лучах, как греются коты на солнышке после долгой зимы. Площадки, скамейки и поручни были густо усеяны вырезанными на дереве надписями и цифрами, которые повествовали о посетивших нашу лестницу людях. Находили мы автографы, которые были оставлены и в конце девятнадцатого века, и в начале двадцатого, и на немецком языке, оставленные, видимо, немцам в годы последней войны.
      Учились мы в школе на Казбете, физрук наш тоже был казбетским, тоже когда-то учился в нашей школе и знал, где пацаны "сачкуют" весной. Посылали всегда за нами физрука, которого мы уважали за его прежнюю службу на флоте, умение классно играть в футбол и немного побаивались за крутой нрав и способность дать в ухо за чрезмерную наглость. Завидев Фиму, так звали физрука, мы сыпались с площадки вниз прямо в дерезу и сирень, которые густо покрывали склоны Днепровских круч. Фима садился на скамейку, закуривал сигарету "Прима" и, пуская ртом аккуратные кольца дыма, ждал. Мы знали, что с Фимой шутки плохи и, выждав пока он докурит сигарету, грязные и с поцарапанными о колючки дерезы локтями, покорно взбирались на лестницу и направлялись в школу, а наш физрук шел сзади и насвистывал футбольный марш.
      На наших деревянных лестницах мы выкуривали первые свои сигареты, пробовали вино или украденный дома самогон, здесь же случались и первые наши свидания с неумелыми поцелуями и клятвами.
     
      - Голуби целуются на крыше,
      Тише, не спугните голубей...-
      Звонко пел Сашка, закрыв глаза.
     
      Сашку провожали в армию! Лестница круто вниз сбегала к Днепру, на площадке было тепло и уютно от веселых апрельских солнечных лучей. Сашка сидел на краю площадки, свесив ноги в дерезу, перебирал гитарные струны и пел. Возле Сашки сидели ребята, которым в армию было еще рано и они с восхищением смотрели на Сашкину стриженную под ноль голову.
      - Выпьем! - Герцик налил портвейн в кружку и протянул Сашке.
      Сашка залпом выпил полную кружку вина, Герцик налил снова и пустил кружку по кругу.
      А внизу маленький черный буксир тащил вверх по течению реки длинную вереницу
      связанных между собой груженных песком барж.
     
      - Он глаза от счастья закрывает,
      Обо всем на свете забывает...
      Тише, ради бога, тише,
      Тише, не спугните голубей...-
     
      Пел Сашка.
      А с реки был слышен крик чаек и длинные печальные пароходные гудки.
     
      Время, великий художник жизни, никогда не делает ошибок...
      Одним мигом пронеслось время над нашим Казбетом, увековечив его в сердцах людей, потому что прошлое наше бессмертно и неизменно, а будущее, как это ни печально, туманно и непредсказуемо.
      Изменился наш Кабет...
      Там, где петляли удивительные и неповторимые старые казбетские улочки, цвели абрикосы и бегали босоногие загорелые пацаны, высятся модные коттеджи, обнесенные высокими коваными заборами с камерами видионаблюдения по периметру, а по широким асфальтированным улицам шелестят колесами дорогие автомобили. Казбет стал очень дорогим и престижным районом Черкасс.
      Наш Казбетский рыбный рынок тоже стал неузнаваемым...
      Сияет дорогими стеклянными витражами Супермаркет, магазины и ларьки опоясали наш рынок со всех сторон.
      Но внутри еще сохранилось несколько рядов торговых прилавков, тех самых деревянных, почерневших от времени рядов!
      Время, время...
      Где сейчас дорогие моему сердцу люди, что сделало с ними неутомимое время?
      Давно ушли из жизни и бессменный старожил Казбетского рынка папа Хаим, и однорукий дядя Виля-моряк, и школьный физрук Фима, и тесть Бори Колумбека Мойша Котляр и необъятные казбетские торговки тети Розы, тети Песи, тети Маши и многие-многие другие мои дорогие казбетчане, без которых не было бы нашего Казбета. Борька Колумбек вместе со своей Аней с первой волной эмиграции уехал в Израиль искать счастья на Земле Обетованной.
      Дай бог им добра на той далекой Земле!
      Сохранились еще на самых окраинах Казбета, на склонах круч старые наши улочки с вросшими в землю домиками, с абрикосами во дворах, с беседками и сиренью.
      Переулок где я вырос и дом мой отчий стерло время...
      На самом краю кручи остался только пустой двор, поросший сиренью и дерезой, да покосившеяся и выбеленная временем старая скамейка в бывшей беседке.
      А внизу Днепр!
     
     
      Отыщу я двор
      Родимый,
      А внизу река...
      И туман
      Медведем синим
      Смотрит
      СвысокА.
      Я присяду на скамейку,
      А на ней годА...
      И они
      Узкоколейкой
      Увезут туда...
      Там, где тучи,
      Там, где ветер,
      !Угли и зола,
      Там, где лучшая на свете
      Мамочка жила...
      Где клубился дым
      Над печкой,
      И сбегали вниз
      Тропки узенькие
      К речке,
      Где осталась
      Жизнь.
     
      Все как-будто начиналось
      Только лишь вчера...
      Только малость...
      Только старость,
      Только жизнь
      Прошла.
     
      Черкассы и наш старый Казбет всегда в моем сердце!
  
  
   Александров В.В. - ПОТЕРЯННЫЕ ЧАСЫ
  
   В пасмурные весенние деньки материальная и духовная бескормица и авитаминоз гонят из дому все живое добывать себе пропитание...
     Где-то по весне двое целеустремленно пробирались проходными дворами.
     - Еще Демокрит.....!
     - Да ну, его наххх... Вот Аристотель, ххх-а.....!
     - Зато, заметьте, человече, Рене Декарт.....!
     - Да ну, его наххх... Лучше вспомним Лейбница и Гегеля, ххх-а....!
     - Да Мамардашвили ....!
     - Нахххх! Наххх! Наххх! Против Бердяева все равно не попрешь! Ххх-а,.. что не говорите, наххх.., а дух первичен, хххх-а...
     - У вас, несомненно. Да не дышите вы мне в лицо!
     - Это с наканунешнего, наххх... ххх-а...
     - Вы, человече, неисправимый гегельянец! Или, хуже того, кантианец! Или... Кто там из вас, философов-идеалистов особенно любил заложить?
     - Диоген Лаэртский, ххххх...
     - Да какой Диоген идеалист? Он, человече, был киник. А, правильнее, циник.
     - Ныне не возбраняется.
     - А жаль!
     Тот из двоих, кто числил себя материалистом, был тучен, гладко выбрит и припадал на правую ногу, пораженную подагрой. Идеалист же имел желтый цвет лица, выдающий нелады с печенью. Он был тощ, бородат, не стеснял себя в выражениях и в промежутках между словами вместо точек и запятых астматически постанывал бронхами.
     - Побойтесь вашего Бога, человече! - Побагровел тучный. - Вы же меня грязью окатили.
     - И в мыслях не было, ххх-а! - Всплеснул руками тощий, но, оглядев собеседника, принялся бесцеремонно отирать его рукавом.
     - Ништяк! Лужа, наххх,..не учел, что уже весна.
     - Вечно вы, идеалисты, в эмпиреях витаете. Вот и вляпываетесь!
     - Так это вы, блин, вляпались!
     Тучный обратил свой взгляд на обувку и с неудовольствием убедился, что его идейный противник прав.
     - Собачьи фекалии.
     - Оттаяли, зараза!
     - Да не воротите вы нос. Материя, как материя, не хуже любой прочей.
     Тщательно пошаркав подошвой по прошлогодней листве, тучный достал из пятисотдолларового кейса дезодорант и оросил им ботинок.
     - Да-с, весна... А по весне столько старого дерьма оттаивает!
     При виде пункта назначения тучный озабоченно поглядел на циферблат 'Роллекса'.
     - 9.00. В отличии от вас, мне никогда не приходилось извиняться перед студентами за непунктуальность.
     Они остановились у черной стальной двери в полуподвал облупленного дома старинной кирпичной кладки. Из таблички, пафосно исполненной неведомым художником, явствовало, что перед ними
     'Благотворительная столовая 'ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ' (Филиал Свято-Иудинского монастыря). Завтрак с 9.00 до 10.00'. Тощий, устало отхрипелся и нетерпеливо подергал разболтанную ручку.
     - Закрыто, блин, и ни души. Зуб даю, эти гребаные пидоры забыли перевести котлы...
     - Научитесь, наконец, выражаться по-человечески!
     - Да полно ханжить-то! Впрочем, пардоньте, бьюсь об заклад, все благородные доны забыли перевести часы на час назад.
     Приготовившись к тягостному ожиданию, они принялись покорно осваивать мокрую скамейку у подъезда.
     - Помнится в бытность мою завкафедрой философии,.. - вернулся к неоконченному спору тучный, расстилая газету, чтобы не пострадала дубленка.
     - Марксистско-ленинской философии, - уточнил тощий, затягивая капюшон задрипанной ветровки.
     - Да, марксистской. И горжусь этим.
     - Итить вашу мать! Ну, и чего достигли, ххх-а? Ни кола, ни двора.
     - Вы же знаете, человече, мою ситуацию: дачу и квартиру пришлось продать, чтобы расплатиться... э-э, вложить в бизнес сына.
     - Вот он - ваш материализм.
     - Бизнес, человече, бизнес.
     - Бизнес, нах, - квинтэссенция материализма.
     - А у вас, идеалиста, даже сына не было!
     - У меня было множество сыновей. Духовных.
     - С которыми вы спали.
     - Великий Платон тоже спал со своими учениками.
     - Что-то не вижу среди нас Платона. А вот пять лет Мордовских лагерей по статье 'мужеложство' вижу...
     - То была ваша эпоха. Ментовская, нахххх-а.....
     - А нынче ваша. Поповская.
     Вдруг тощий поперхнулся уже всерьез и зачесал облезлую макушку.
     - Позвольте, блин, позвольте... Если бы все забыли перевести часы на час назад, то пришли бы на час раньше нас, и здесь уже переминалась бы с ноги на ногу целая толпа голодного люду. Вы не находите, что что-то не так?
     Осознание этой очевидной истины подкинуло тучное тело материалиста над скамейкой и заставило требовательно забарабанить кулаком в стальную дверь. За дверью завозились и заскреблись, после чего, пробившись сквозь собачий лай, просипел прокуренный голос:
     - Столовая закрыта.
     - Как закрыта? - Возмутились идейные противники и забарабанили в дверь уже в четыре руки.
     Щелкнула дверная задвижка, и на порог в камуфлированном ватнике поверх неизменного черного подрясника вынырнул длинноволосый Чинарик, церковный служка, выполнявший обязанности дворника и по совместительству секьюрити. Между его валенок просунулась собачья морда неопределенной масти и национальности.
     - Гуляй, Цезий! - Приказал Чинарик псу и желтым от никотина пальцем ткнул в табличку на двери.
     - Здесь что написано?
     - 'Завтрак с 9.00 до 10.00'
     - А сейчас?
     - 9.05, - пробасил толстяк, глянув на запястье.
     - Ну, вы даете! - Желтозубо осклабился Чинарик. - У вас, как минимум, по высшему образованию на рыло, а время по часам определять не умеете! 11.05 не хотите?
     - Покажите ваши часы! - Потребовал возмущенный материалист, - они у вас хотя бы имеются?
     - Извольте, - вздохнул Чинарик и полез куда-то в глубину ватника.
     Покопавшись, он извлек очешник, во фланелевых недрах которого, возлежали допотопные механические часы 'Полет', давно освобожденные от изъеденного потом и временем ремешка.
     - 11.05. О, уже 06! Убедитесь сами.
     - И это вы называете часами?
     Материалист сунул под нос Чинарику свой 'Роллекс'.
     - Вот настоящие часы. А то, что вы называете часами, можете смело выкинуть на помойку.
     Чинарик укоризненно скривился, с нежностью поглядел на свой 'Полет', как на величайшую драгоценность, и бережно вернул очешник в недра ватника.
     - Этим часам можно верить.
     - ???...
     - А, может, вы просто часы не перевели? - Вдруг сообразил Чинарик.
     - Как это не перевели? Как это не перевели? - Закипятился толстяк. - Еще как перевели. На час назад, как и положено 23 марта.
     Чинарик снова осклабился.
     - Не знаю, как положено у вас, а у всего прогрессивного человечества положено 23 марта часы переводить на час вперед. Это по осени часы переводят назад, а нынче в мире повсеместно наблюдается весна. Так что отстали вы, господа хорошие. На два часа отстали от жизни. И хорошо, если только на два!
     Как бы в подтверждение его слов, в ближайшем подвале завыл мартовский кот. Идеалист потянул ноздрями воздух и, не смотря на хронический насморк и запущенный гайморит, ощутил полный букет весенних флюидов: и прелость оттаявших на помойке прокисших помидор, и аммиачно-сероводородное амбре прохудившейся за зиму канализации...
     Взгляд материалиста задержался на весенних прогалинах. А в них, как пролески, весело зеленели осколки пивных бутылок, задорно искрились стеклянные трубочки шприцев, да игриво лоснились использованные презервативы.
     Наконец он горько изрек в пространство:
     - Два часа жизни и халявный завтрак - коту под хвост. Не зря Пушкин не любил весну...
     Дворник пожал плечами.
     - И чего вы так расстраиваетесь, вам что, пенсии на прокорм не хватает? Вот вы, например, - обратился он к материалисту, - вам даже за квартиру платить не приходится, вы, я слыхал, все больше по подъездам ночуете. Не понимаю, куда пенсию деваете?
     - Инвестирую в бизнес сына, - нехотя процедил тучный.
     - А вы? - Поинтересовался Чинарик у идеалиста.
     - Ххх-а, - то ли захрипел, то ли засмеялся тощий, - со мной как раз все тип-топ. Акцизы на алкогольную продукцию вздули по самое 'не могу'!
     - Ясно, - кивнул Чинарик, - значит, обеда будете дожидаться.
     - В нашей жизни, - усмехнулся идеалист, - осталось три источника счастья - завтрак, обед и, если получится, ужин.
     Идейные противники вздохнули и вернулись к скамейке. Они подняли воротники и обреченно притулились друг к другу спинами. Идеалист поерзал и, чтобы не окоченеть, попробовал, было, вернуться к извечному спору.
     - Так вы утверждаете, что Демокрит...
     - Да ну вас к черту. И Аристотеля вашего! И Лейбница с Кантом! - Раздраженно дернул плечами материалист.
     Чинарик в очередной раз осклабился, заговорщицки подмигнул идейным противникам и кивнул на дверь.
     - Заползайте уж, коль оказались тут невпопад. Что поделаешь, философы как-то ухитряются жить вне времени и пространства.
     Тощий, которого познабливало после вчерашнего, довольно потер руки.
     - Лев Толстой настоятельно советовал опрощаться!
     - Но не до уровня же дворницкой опрощаться-то, - проворчал тучный, хотя в глубине души тоже был рад неожиданному приглашению.
     В каптерке, которая мало походила на монашескую келью, почти ничто не выдавало присутствия воцерковленного лица. Там оказалось на удивление много абсолютно светских газет. Они выполняли функции скатерти на столе, покрывала на топчане, и занавески на экране каким-то чудом уцелевшего еще лампового телевизора. Старые пожелтевшие газеты мощными слоями располагались и на настенных полках, и на полу дворницкой. Что скрывалось под этими газетами - ящики ли со стеклотарой или сокровища Али-бабы, угадать было совершенно невозможно. И только в красном углу, тускло поблескивая медными окладами, красовался иконостас.
     Приятели сидели в каптерке, угощались заначенной Чинариком гуманитаркой и запивали ее сомнительной палёнкой, бутылку которой дворник, подобно фокуснику, извлек из-под вороха газет. Вначале-то материалист с сомнение отнесся к налитому. Он долго принюхивался к своему стакану и горько вздыхал, прежде чем отважился сделать глоток.
     - М-да, это явно не 'Клико-матрадура'...
     - На клюковке настояна, - успокоил Чинарик.
     И, в самом деле, палёнка на удивление оказалась не только не противной, но и не без приятности. Радуясь впечатлению, произведенному его пойлом, Чинарик снисходительно посмеивался и покуривал чинарики, ломая пополам сигареты 'Прима', которым не изменял всю жизнь.
     - Дело не в экономии, дыхалка сдает. Доктора бают, в моем возрасте надо курить, как можно, меньше.
     Но меньше курить у него не выходило, потому что каждый следующий чинарик он, извинившись перед гостями, прикуривал от предыдущего, и все трое смеялись. Несмотря на табачный дым, у тощего от тепла и опохмеляжа почти пропали астматические позывы. Мир, сузившись до масштабов дворницкой, сделался уютнее и гостеприимнее. Толстяк даже рискнул вынуть подагрическую ступню из тесного сапога, но постарался это сделать незаметно, под столом, чтобы посторонний взгляд не открыл прорехи на его носке.
     Правда, уют несколько скомкался, когда за дверью послышалось царапанье собачьих когтей и настырное гавканье.
     - Это Цезий. Нагулялся - свою пайку требует, - поднялся дворник.
     Он вынес за дверь миску с фастфудом, и оттуда немедленно послышался возмущенный лай, переходящий в вой. Когда лай стал удаляться, Чинарик вернулся в каптерку и объявил.
     - Не желает жрать, собака! Чует, что срок годности кончился.
     - Срок годности кончился? А я вот и не замечаю, - помешивая свежезаваренный 'Доширак', усмехнулся материалист.
     - Так у нас у самих срок годности вышел, вот и не замечаем.
     Идеалист горстью собрал с бороды прилипшую лапшу, сунул в рот и, бодро работая челюстями, изрек:
     - Тело - ничто, душа - все! А душа принимает.
     Материалист упрямо мотнул головой.
     - Получу пенсию - наведаюсь в 'Макдоналдс'.
     Когда под воздействием тепла и спирта он смежил глаза, Чинарик осторожно поинтересовался у его приятеля:
     - А что его сын не сводит в этот самый 'Макдоналдс'? Бизнесмен все-таки.
     Приятель лишь безнадежно махнул рукой.
     - Спизнесмен! В тюряге сынуля. А папаша все посылки шлет, да дорогих адвокатов нанимает.
     - М-да,.. - о чем-то задумался Чинарик, - в подъезде ночует, а гладко выбрит. Да и не пахнет от него...
     - Ну, почему непременно в подъезде? Бывает, что и у меня.
     Материалист разомкнул глаза, но не от щекотливого вопроса, а от опасения, что пока он блаженствовал в дрёме, дырка на носке запросто могла стать предметом всеобщего обозрения. И толстяк воровато сунул ногу в сапог.
     - Да, банщик у меня знакомый. Бывший доцент с моей кафедры. Махровый эмпирик, берклианец, а раз в неделю пускает бесплатно! И электробритву одалживает.
     Идеалист не мог отказать себе в удовольствии поддеть идейного противника:
     - Единственное достоинство марксистов - сначала наплодить врагов, а потом либо ставить их к стенке, либо принудительно использовать.
     - А вы злопамятны, человече! - Усмехнулся материалист. - Никак не можете забыть несчастные двадцать целковых?
     - Это были не двадцать целковых, а тридцать серебряников, за которые вы сдали свой грёбаный материализм с потрохами! Вы признали, что дух первичен.
     - Вы вырвали мое признание под пыткой. Ничего, Галилей, помнится, тоже уступил инквизиции, и земля при этом не перестала вращаться. Уступил, хотя инквизиция и не додумалась пытать его с помощью платных туалетов.
     - Платные туалеты - не инквизиция, а бизнес. А бизнес - квинтэссенция материализма.
     - Не у каждого же, как у вас, лежат в кармане двадцать рублей!
     - Нет денег - не фиг кобениться, клали бы свое дерьмишко прямо на землю. Сами давеча утверждали, что фекалии - материя не хуже любой прочей. Хоть бы раз последовали совету Толстого опрощаться.
     - Хорошо ему было опрощаться на меже да в чистом поле. А моя физиономия была в свое время слишком известна читающей публике, чтобы я мог позволить себе показать ей еще и... - материалист замялся, подбирая слово.
     - Жопу! - Подсказал идеалист. - Научитесь, наконец, выражаться по-человечески. А потом, побойтесь Бога, где вы нынче видели читающую публику? В лучшем случае публика читает курсы валют и сводки биржевых котировок.
     Чинарик вздохнул и согласно промычал:
     - М-да, нелепое поколение. Матрица в них, что ли, заложена кривая?
     - О! - Засмеялся материалист, - А вы говорите, публика не читает. Дворник, а вон какие слова знает наукообразные. 'Матрица'!
     - Американских киношек насмотрелся, - пожал плечами идеалист.
     - Ну, почему киношек? - Отчего-то смутился Чинарик. - У меня, знаете, сколько разного народу толчется? Некоторые даже 'ботают' по-научному. И кибернетики матрицу поминают, и математики.
     - Да хватит о матрице! - С неожиданной горячностью воскликнул тощий. - А так же о кибернетике и математике!
     - Чего так? - Удивился дворник.
     - За такое в свое время срок давали. Я по молодости лет вознамерился осчастливить советский народ. Начитался Норберта Винера и решил, что можно кибернетикой да математикой заменить ЦК КПСС. Не успел студентам прочесть пару лекций на эту тему, как меня хватают за жопу и волокут на Лубянку. Я к следователю-то именно этими словами и апеллирую: нет, дескать, никакого заговора - одна только кибернетика да математика. А он мне знаете, что ответил? Если советскую власть скрестить с кибернетикой и математикой, то получится 'кибениматика'. А за такое и пяти лет не много.
     - А как же 'мужеложство'? - Скептически покачал головой материалист.
     - Да, была в 'совке' такая статья. Да и грех был, не отопрусь. Но только применялась та статья редко. Поговаривали, что сам главный идеолог товарищ Суслов был нашим тайным покровителем. А тут она очень даже пригодилась. Клянусь десятью годами каторги...
     - Постойте, - возразил Чинарик, - говорите же, что вам пять лет дали.
     Идеалист вздохнул.
     - Пять лет дали. А потом подумали и еще столько же впаяли...
     - Во как! - Уважительно покачал головой Чинарик. - Уж, не за побег ли?
     Идеалист горько усмехнулся.
     - Какой побег за месяц до последнего звонка! За детский стишок...
     Дело было в 1981 году. Весь советский народ готовился трудовыми подарками встретить семидесятипятилетний юбилей выдающегося деятеля Коммунистической партии Советского Союза и мирового коммунистического движения. Четырежды Героя этого самого Союза и Героя Социалистического труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, выдающегося военачальника, маршала Советского Союза... Ничего не забыл? А, ну да, великого писателя, автора всеми любимой и зачитанной до дыр трилогии 'Малая земля', 'Возрождение' и 'Целина'. Не мог же я остаться в стороне от такого события! Увидел этого деятеля в киножурнале 'Новости дня' на трибуне мавзолея в окружении детей с букетами - и строчки сами полились из сердца:
     'Это что за Бармалей
     Взобрался на мавзолей?
     Брови черные, густые,
     Речи длинные, пустые,
     Кто быстрее даст ответ -
     Тот получит десять лет!'
     Как в воду, блин, смотрел! Накаркал на свою голову.
     - Что ж вы, мил человек, - удивился Чинарик, - со сцены что ли этот стишок декламировали?
     - Только соседям по нарам. Да и то ночью и шепотом. И только на ушко.
     - И сколько было тех соседей?
     - Всего трое: слева, справа и сверху.
     Чинарик осклабился.
     - Трое - это все равно, что со сцены. И все-таки пять лет за стишок... Не многовато ли? Это же получается - почти по году за строчку!
     - Ой-ой-ой, опять эта затасканная сказка! Только, когда к нам на кафедру поступило представление о лишении вас профессорского звания, причина была единственная - мужеложство! Врет он все. Натура романтическая. Идеалист, одним словом. А жизнь - не идеалистический пузырь через соломинку выдутый, а топором вырублена из косной материи. Покайтесь, как на духу. Воспользуйтесь тем, что вы в монастыре.
     - В филиале, - уточнил Чинарик.
     - Не имеет значения. Главное то, что вы, человече, - обратился материалист к дворнику, - если исходить из наличия у вас рясы и прически - лицо духовное.
     Идеалист скривил недовольную физиономию.
     - В чем каятся-то? В том, что к нам назначили нового начальника лагеря? А тот мое личное дело посмотрел да и стал ко мне приставать: 'Дай да дай!'
     - Дали? - Строго спросил дворник.
     - В рыло!
     Материалист насмешливо продекламировал:
     - 'У советских собственная гордость.
      На буржуев смотрим свысока'.
     В данном случае на начальство...
     Идеалист не на шутку разозлился и потому огрызнулся:
     - Причем здесь начальство? Я - гей! А он - грязный пидор!
     Его оппонент поднялся во весь рост и указательным перстом пригвоздил обвиняемого к позорному стулу.
     - Вы там, на лесоповале, среди своих прохлаждались, а меня во все места сношали за недоносительство и укрывательство. Пока от меня жена не сбежала.
     Оппонент тоже поднялся, словно готовясь к рукопашной.
     - Не трагедия. Другую могли взять, помоложе. Профессорский оклад плюс доплата за заведование кафедрой... Признайтесь, сколько ассистенток делали вам недвусмысленные намеки?
     - Что вы мелете! Какие намеки?
     - Сеансы минета в перерывах между заседаниями кафедры.
     - Вы, как баба, собираете грязные сплетни!
     Идеалист ехидно захихикал и удовлетворенно потер ладошки.
     - Ваша, ваша была эпоха, ментовская.
     - А нынче ваша, поповская. Впрочем, вы даже на попа не тянете. Натуральная баба, честное слово. Леди Макбет!
     Идеалист, который начал уже терять чувство юмора, заставил себя снова натужно хихикнуть.
     - Скорее, безвинно удушенная Дездемона. Или Офелия.
     - Вот и шли бы себе в монастырь, чем небо-то бездарно коптить!
     - Прошу не мешать философию и церковь. Церковь - контора. А я в посреднической конторе между собой и Богом не нуждаюсь.
     - Это, человече, уже не я, это Офелии Гамлет советовал: 'Отправляйся, дескать, в монастырь!'
     Атмосфера в дворницкой накалилась до критической отметки. Это оттаивали старые обиды, подогретые хозяйской 'клюквянкой', которая по крепости заметно превосходила то, за что государство дерет свои непомерные акцизы. Чинарика, некоторое время со снисходительной ухмылкой наблюдавшего за препирательствами приятелей, охватило беспокойство. Он громко прокашлялся и вдруг с чистейшим оксфордским выговором произнес:
     - Go to the nunnery!
     - Чего-чего? - Замерли, не поверив своим ушам, идейные противники.
     - Гамлет советовал Офелии: 'Go to the nunnery!'
     - Но 'nunnery' по-английски и значит 'монастырь'. Разве не так? - Выпучил глаза материалист и поглядел на приятеля, ища у того поддержки.
     - Так, да не так! - Усмехнулся Чинарик. - На сленге XVI века 'монастырем' в шутку величали... бордель! Так что принц посылал девушку именно в бордель, когда поймал на моральном блудодействе. И все переводы 'Гамлета' от Щепкиной-Куперник до Лозинского и Пастернака - липа. Шарашили ребята по одному и тому же тупому подстрочнику, не вдаваясь в детали.
     Первым пришел в себя идеалист и с облегчением расхохотался.
     - Так вы филолог по профессии!
     Чинарик отчего-то скривился.
     - Не приведи Господи! Переводы - это так, хобби. Я б повесился, если бы придавал этому серьезное значение. Сделал я как-то новый перевод 'Гамлета'. Со всеми, знаете ли, нюансами. Приношу в издательство, а мне от ворот - поворот. Зачем нам кто-то новый, неизвестный, когда есть проверенный классик Пастернак. В былые времена Пастернака Лозинским били, а теперь они уже самого Пастернака превратили в мухобойку. А потом зачем меня издавать? Мне, живому, платить надо. А покойник с издательства денег не требует. Нет, изящной словесностью я никогда не жил. По крайней мере, материально.
     - Так чем же вы на хлеб, так сказать, насущный зарабатываете? - Полюбопытствовал материалист.
     - Метлой и совком.
     - Это сейчас, - наседал идеалист, - а в той, другой, жизни? Если, конечно, не секрет.
     Дворник рассеянно задымил.
     - Какой там секрет! Все секреты нынче проданы. Либо разворованы. Вот давеча вы с сомнением отнеслись к моим часам...
     Он снова покопался в недрах ватника и извлек уже знакомый гостям очешник с часами 'Полет'.
     - А ведь этим часам можно верить. Более того, им нужно верить в первую очередь. В свое время в лаборатории я собственными руками с помощью компаратора чуть ли не по молекуле отрегулировал балансир. Этим часикам можно верить еще и потому, что я заменил в них заводские дешевые камешки на кристаллы когда-то секретного тетраарсенида германия, выращенного на орбитальной станции 'Мир'. Да по моему 'Полету' проверяли эталонные цезиевые часы. А они давали ошибку в одну секунду за 6000 лет. Так эти цезиевые часы, прошу заметить, занимали целую комнату в нашем родном п/я ? 666.
     Материалист задумчиво помолчал.
     - И где они сейчас ваши часы? Нет, не эти в очешнике, а те, что занимали целую комнату.
     - Когда станция 'Мир' рухнула в океан, она ту комнату утащила за собой. И ту комнату, и все остальные. Руководство выгодно сдало их в аренду. Да еще три филиала в придачу. Утащил 'Мир' и цезиевые часы, которые выбросили в утиль за ненадобностью вместе со всем нашим коллективом п/я ? 666. Эх, растащили Рассею по хаткам!..
     Чинарик глянул на свой 'Полет' и поднялся.
     - О, время обеда! Пора народ запускать. Не желаете ли еще и отобедать?
     Гости отрицательно замахали руками.
     - Пора и честь знать, - со вздохом сожаления поднялся материалист.
     Уловив этот вздох, дворник простодушно поинтересовался:
     - Вас ждут дети малые? Государственные дела? Ратные подвиги?
     Идеалист хмыкнул:
     - Сами давеча сказали, срок годности вышел...
     - Ну, так сидите и расслабляйтесь. Я мигом, только за порядком прослежу.
     Когда Чинарик вышел, тощий остатки 'клюквянки' перелил из бутылки себе в стакан и торопливо проглотил.
     - Учитесь, коллега!
     - Никогда! - Передернул плечами тучный и отставил почти нетронутый стакан. - Можете допить и мою. Или лучше оставьте хозяину.
     Тощий со вздохом перелил напиток из стакана обратно в бутылку.
     - Да, не у меня учитесь. У дворника. Отношению к реальной действительности. И не важно, что лежит в основе этого гребаного дерьма: идея или материя.
     - Что же тогда важно?
     - Важно не впадать в уныние.
     - Хорошо вам говорить! У вас впереди вечная жизнь. А, если ударитесь в буддизм, то и реинкарнация с возможностью работы над ошибками. А у меня - бесповоротный крах всех начинаний и небытие.
     - Ваши начинания - это гребаная суета. Вот признайтесь честно, что вам было жальче всего потерять?
     - Библиотеку.
     - Браво! Аристократизм, блин, в стиле Александра Блока! Тот тоже сокрушался о сожженной библиотеке. Вот только времена нынче иные. Сейчас можно собрать вполне приличную библиотеку на любой помойке. Да и потом, думается мне, ваш аристократизм ближе к стилю Эпикура. Винотеку вам жальче всего. Винотеку!
     - Да и ее тоже, - с вызовом произнес толстяк, - я свою коллекцию всю жизнь собирал.
     - Ну, и насобирали на подагру...
     - А надо было на цирроз, подобно вам? Я, знаете ли, еще в советские времена в загранкомандировках жалкие валютные копеечки не на шмотьё тратил.
     - Ну, так выпили бы ее вовремя, как я не раз предлагал. Когда я скрывался у вас на даче после отсидки, руки себе кусал, которые тянулись к вашему великолепию. Но все же поборол искушение.
     - Однако бочонок 'Бордо дю-Рон-Вилаж', тем не менее, ополовинили.
     - Я думал это квас. Редкая кислятина.
     - Что взять с человека, который в своей жизни не пробовал ничего лучше церковного 'Кагора'?
     - Зато теперь вашу винотеку, давятся, но пьют ваши обидчики. А давятся они, потому что вместо материнского молока вспоены 'Портвейном 777'.
     - Ошибаетесь, они употребляют 'Бурбон'.
     - Это они так думают. И в девяти случаях из десяти лакируют свои извилины говенным техническим спиртом, заботливо разлитым 'народными умельцами' в фирменную стеклотару.
     Вернувшийся в каптерку Чинарик, отвечая на последние слова тощего, со своей обычной ухмылкой поспешил наполнить стаканы.
     - Ну, у меня продукт чистый, - успокоил он гостей, - дважды ректифицированный.
     - А, главное, честный! - Похвалил идеалист. - Никаких псевдонимов.
     Чинарик скомкал пустую пачку от 'Примы' и швырнул ее в мусорное ведро. Потом приподнял подол подрясника и извлек из кармана штанов новую пачку. Идеалист озадаченно поскреб плешивую макушку.
     - А чего вы подрясник-то таскаете? Я уж подумал было, вы из клира.
     - Эх! - Крякнул Чинарик. - Слаб человек, был грех! Постригся, было, в попы в знак протеста против конторы под названием Российская Академия Наук.
     - Чего ж расстриглись? - поинтересовался материалист.
     - В знак протеста против конторы под названием Русский Православный Синод. К тому же, глянул я, какой контингент вместе со мной в душеспасители подался - так и поплохело мне. Помню, один бывший актеришко в рясе с пеной у рта доказывал, что Иуда - жидомасон, убивший Христа, за то, что тот был русский. А потом, я ж курящий. Что же мне остаток дней без курева мучится?
     А что подрясник не снял - так в нем удобно. Во-первых, на черном мирская грязь так в глаза не бросается. А, во-вторых, народ с почтением относится. Нынче народ почитает только черноризцев да киллеров.
     Тощий иронически хмыкнул.
     - Может оттого, что и те, и другие решают вопросы жизни и смерти?
     Тучный, разминая больную ногу, прошелся по комнате, остановился возле иконостаса и укоризненно пробасил:
     - Расстригся, а иконки-то не снял!
     - А вы в лики их вглядитесь, - посоветовал Чинарик.
     Оба приятеля с любопытством уставился на иконы. Их искреннее недоумение заставило Чинарика громко расхохотаться.
     - Да, да, вы не ошиблись! Это мои личные евангелисты: Освальд Шпенглер, Карл Ясперс, Лев Гумилев и,.. снова не ошиблись, Карла Марла. 'закат Европы', 'осевое время' и 'этногенез' - это, конечно, высший пилотаж! Но и 'исторический материализм' пока никому отменить не удалось. Вот они четверо мне - и утешители, и оппоненты.
     Уже пришедший в себя толстяк задумчиво поглядел на Чинарика и поинтересовался:
     - А вот интересно, вы как относитесь к основному вопросу философии? Что, по-вашему, первично: дух или все-таки материя?
     - Нет-нет, материя или все-таки дух? - Поправил тощий.
     Чинарик сунул окурок в опустевшую бутылку.
     - А нет никакого вопроса. И никогда не было.
     - ???
     - Философы (не о присутствующих будь сказано) дурачье. Я еще в детстве, когда мне задавали провокационный вопрос, что лучше - мороженое или пирожное, отвечал: 'Оба лучше!'
     - ???
     - Профессиональное дурачье! Со времен праотца Авраама собачатся, что первичнее. Диссертации крапают. Доносы. На цугундер друг дружку тянут, на аутодафе. А нет, чтобы сесть и договориться: дух материален, а материя духовна. Дух или, по-современному выражаясь, информация - есть неотъемлемое свойство материи. А материя - есть проявление духа. Без информации материя не может осуществиться, а без материи информация не может проявиться. И пребудут они вовеки веков рука об руку.
     Всех неудержимо потянуло за это выпить, но бутылка была пуста. Чинарик спохватился и из-под вороха газет извлек новую.
     - Так вам дворницкой зарплаты не хватит, - попытались умерить его пыл стеснительные гости.
     - Хватит, - успокоил Чинарик, - это же еще одно мое хобби. И более актуальное, нежели Шекспир. Я ведь из родного п/я тоже кое-что приватизнул...
     Он откинул ворох газет, а под газетами обнаружились никелевые бока, стеклянные трубки и мигающие индикаторы неведомых аппаратов.
     - Перегонный куб, лабораторный холодильничек, электронные весы, химанализаторы, центрифужку портативненькую. Так чтобы придавать продукту нужные свойства и достойное качество. Ну, и еще кое-что по мелочи. Эх, растащили Рассею по хаткам! Так что грех был свою руку не приложить...
     Тем и спасаюсь. Особливо от весенней депрессухи. И друзей, которые не против, спасаю. У нас тут каждой твари по паре на манер Ноева ковчега.
     Чинарик сдвинул граненые стаканы и одним движением наполнил их до краев. Потом чиркнул спичкой, отчего жидкость в стаканах торжественно воспламенилась. Чинарик и сам сделался торжественным. Он поднес свой стакан к лицу и, глядя на гостей сквозь голубые всполохи, заговорил нараспев. И черт его разберет - то ли прикалывался, то ли проповедь толкал.
     - Выпьем друзья за весну! Пусть не всем она нравится, и это естественно: весна - сезон маргинальный. Дурит, ерничает, раздает невыполнимые обещания, сбивает с панталыку даже бывалых людей. А самое нестерпимое - духовная голодуха! Не зря Александр Сергеевич по весне чувствовал себя хворым. А у нас в России весна особенно своевольна, заявляется, когда ей заблагорассудится. К примеру, в 1991 году она грянула в августе. А где-то в 1917 - аж, в ноябре. И донимает она столько, сколько считает нужным. При Хруще весна проскочила быстро, а, бывает, затягивается на десятилетия...
     Чинарик притормозил и прислушался к настырному треньканью капели за окном.
     - Только без нее, мучительницы, невозможно никакое обновление.
     Да, наш 'Мир' рухнул, а нового мы так и не построили. Хочется думать, что пока. И не будем брать лишнего в голову! Негоже философам жаловаться на жизнь. Жизнь - это потери: папа, мама, жена, друзья, коллеги... Чьи-то десять лет в лагере. Два часа по весне. Только стоит ли торопиться помирать? Хотя бы из любопытства. Мне лично охота хоть одним глазком глянуть, что из всего этого выйдет. А что по весне старое дерьмо оттаивает? Тоже не будем брать в голову. Что за беда - кусок дерьма на стоптанной подошве, когда рухнул 'Мир'!..
     Подхватывая тост, под треньканье капели надсадно завыл мартовский кот, за ним простужено рявкнул пес, а всех их насмешливо передразнила ворона. Потом послышались выстрелы - где-то проходила разборка. Впрочем, может, и не выстрелы, может, это мальчишки салютовали весне петардами.
     А когда смеркалось и снова подморозило, в дверь постучали. Конечно, это могли быть и злоумышленники. Только вряд ли. Скорее всего, это народ потянулся в ковчег спасаться. И народ, и пес Цезий, и мартовский кот. И даже насмешница-ворона. Все твари, которые устали от нестерпимо долгой весны. Да оно и не удивительно - весна-то окончательно распоясалась, а против природы, как говорится, не попрешь!..
  
  
   Толмачева Л.В. - ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА
  
   Так получилось, что перед уходом на пенсию начались у меня серьезные проблемы со здоровьем. Стало трудно ходить, ноги отяжелели, стали запинаться одна о другую. В результате долгих обследований и консилиумов светил медицины, куда меня только жена ни возила, был поставлен неутешительный диагноз, короче, постепенное отмирание нервных клеток спинного мозга. Как лечить эту напасть современной медицине, увы, оказалось, неведомо. Можете представить, что меня ждало. Поскольку процесс шел медленно, я еще какое-то время пытался ходить на работу. Дорога пешком, ранее занимавшая минут 20, растягивалась часа на полтора, потом на два. Пришлось бросить работу. Была попытка сделать операцию в шейном отделе, увы, легче было один день только. И это стоило огромных моих мучений и огромных денег. Я не смирился, оклемавшись после операции, пытался бродить по лесу, благо он начинался недалеко от моего дома. Но с каждым днем мне это давалось все труднее и труднее. Еле-еле переставляя ноги, я просто истязал, мучил себя, но когда однажды я не смог одолеть несколько ступенек до лифта, я чуть не разрыдался от бессилия. Добрые люди помогли, но я решил все, мой удел четыре стены.
      И вот жена утром уходит на работу, а я остаюсь один дома, никчемный человек. Нет, первое время меня не забывали, заключали со мной договора на какие-нибудь разработки, я радиофизик по специальности. Пока слушались руки, мог что-то рассчитывать, чертить, паять. Для передвижения по квартире были сделаны опоры на стенах, натянуты веревки. Но случалось, что я падал и без посторонней помощи не мог подняться, ждал, когда придет жена.
      Окном в мир стал телевизор, а единственной радостью общение по телефону. Поскольку, всю жизнь меня знали как "юморного" человека, я держал марку. Потешал тех, с кем разговаривал веселыми рассказами, анекдотами, шутками. Наверное, люди думали: "Боря все тот же". Чего мне это стоило... И вот пришел день, когда я не смог встать на ноги. Удел мой уменьшился до постели.
     
      Но я хочу рассказать о другом. Моя койка стоит у окна. Подтянувшись на опорах на подоконнике, я могу сесть и наблюдать, что делается во дворе дома. Мне повезло, у нас замечательный двор, точнее это маленький кусочек леса, в основном хвойного, благоразумно не вырубленный при строительстве домов. Наш двор, его называют просто площадкой, двухуровневый. Восточная его часть приподнята, там расположены детские аттракционы и самолет. Большая, западная часть находится ниже уровнем, как бы в низине. Она более спортивная, там турники, бревна для занятий гимнастикой, а еще два поля, футбольное и волейбольное. Там же была и непонятная конструкция, я так считал, для экстрима. На четырех трубах, на высоте примерно четырех метров квадрат два на два метра, сваренный из уголков. К сооружению этому была приварена лестница. Особо смелые ребята ходили по периметру квадрата, по трубам спускались как по канатам. Но, слава богу, никто не прыгал, жертв не было.
      О самолете. Он был списан, когда началась конверсия, и энтузиазмом комсомольцев поставлен на детской площадке. Слух об этом самолете прокатился по всему городу, и посмотреть его приезжали семьями с разных его концов. Иногда самолета просто не было видно, так он был облеплен ребятишками. Для детей это было чудо. Настоящий самолет, его можно было потрогать, полазить, посидеть в кабине, попробовать все рычаги управления.
      - Смотри, я дернул эту штуковину, а часть крыла пошла вниз!
      Восторг! Кто-то из взрослых сказал: "Элероны". Что-то волшебное, сказочное. Дома забрасывают родителей вопросами. Хорошо, если папа выпускник Казанского или Харьковского авиационного института, то дома будет разговор о типах самолетов, о том, почему они не падают, ведь они вон какие тяжелые. Если родители далеки от авиации, кто постарше бежит в библиотеку, у малышей интерес к авиации впереди.
      Как сияли глаза пацанят, когда они, сидя в кабине, изображали бой с воздушным противником. Сколько метров фотопленки было истрачено родителями для запечатления своих чад на хвосте, на крыльях, в кабине самолета. Все аттракционы меркли перед этим чудом.
      Двор наш окружают четыре дома. Они все стоят как бы на возвышении над спортивной площадкой. От них вниз на футбольное поле прекрасные горки для катания на санках зимой. Два дома были построены по программе МЖК, первые в нашем городе. Тогда еще существовал комсомол, он всем руководил. У молодежи были планы жить по-новому. Новоселье справляли домами, столы стояли прямо на улице. Вот тогда-то молодежью все и было оборудовано в нашем дворе.
      Первое время в домах МЖК жизнь кипела, были детские кружки, на футбольном поле устраивались веселые детские соревнования, общие праздники с, выступлением приглашенных и самодеятельных артистов. Но постепенно эйфория МЖК прошла. То, что раньше решал МЖК, например, не стеклить балконы, не развешивать на них белье, стало забываться, и дома потеряли первоначальный праздничный вид. То же самое случилось и со всей площадкой. А, когда началась перестройка, а с нею массовые увольнения людей, занятых, наукой, оборонным производством, у людей главным стал вопрос, как прокормить семью.
      Металлические горки проржавели, деревянные разобрали на дрова жители частных домов, подшипники в аттракционах износилось, качели, карусели стали скрипеть, скрежетать, скамейки сломались. Короче, разруха. А, что с самолетом? Его "щипали" бомжи. Они сняли проводку, открутили все, что можно было открутить (приборы, рычаги управления), все было сдано на металлолом. Самолет перестал быть живым, не слушался детишек. Потом в 90-ые годы началось вообще варварство, стали ночами выпиливать куски дюралюминия. Однажды, говорят, один мордоворот пригнал кран и хотел увезти самолет. Народ не дал. ЖКО куда-то исчезло, появились ТСЖ, управляющие компании, но наша площадка так и остается бесхозной.
      Каждый день я любуюсь сосновым лесом под окном. Пока еще ни одна сосна не пострадала. Ну, иногда у футболистов мяч улетает слишком высоко и застревает в ветках сосны, они пытаются сбивать его всем, что под рукой, вместе с мячом, бывало, слетают и ветви. Правда, как-то какой-то предприниматель решил оттяпать часть этого лесочка и построить там пивной бар. Пригнал под шумок даже технику, чтобы выровнять площадку. Но, тут опомнились люди, встали за лесочек, дежурили всеми домами по очереди, стояли живой стеной, не дали бульдозеру приблизиться, несмотря на то, что предприниматель размахивал подписанными документами.
      Этот уголок живой природы радует всех. На деревьях можно увидеть сорок, дятлов, ворон, из-за них маленький внук назвал его "каркучим". Летом в небе кружат коршуны, зимой прилетевшие с юга синички, свиристели как любопытные кумушки любят заглядывать в окна. У многих за окнами кормушки. Иногда из настоящего леса забегают даже белочки. Все лето на площадке шум, гам от детских голосов, игры кто во что горазд, катание на велосипедах. На футбольном поле и волейбольной площадке днем малыши, вечерами мальчишки постарше. Собираются и болельщики. Где еще можно исподтишка полюбоваться мальчишкой, который нравится.
     
      Так вот, два года назад летом я вдруг обратил внимание на какого-то высокого, бородатого, худощавого человека в очках, про себя я назвал его "ученый". Смотрю, на фюзеляже самолета он наклеивает какие-то бумажки. Я попросил знакомых, и они рассказали мне, что на них информация о самолетах этого типа, возможно, из Интернета, а, может, "ученый" сам имеет отношение к авиации и решил поделиться знаниями.
      Еще я подумал, а вдруг он, будучи мальчишкой, восторгался этой металлической птицей, представлял себя воздушным асом в ее кабине, возможно, мечта и сбылась, и ему довелось в институте или училище летать на таком самолете. А, вернувшись в родные края, увидел жалкий вид родного самолета. Сердце защемило от надругательства над детской мечтой, и он решил как-то восстановить самолет, придать ему приличный вид. Я одобрил его, он правильно начал с просвещения ребят.
      Я-то хорошо знал, что этот самолет принадлежал к славному классу первых массовых реактивных истребителей. Это был первый истребитель со стреловидным крылом с 3-х колесным шасси, убирающимся во время полета. У нас стоял УТИ МИГ-15, двухместный учебно-тренировочный вариант, его еще ласково звали "утенком". Боевое крещение МИГи получили в войне с Кореей, где сражались с американскими Сейбрами F-86. А МИГ-15 УТИ печально прославился, когда 27 марта 1968 года на нем погибли Юрий Гагарин и инструктор Владимир Серегин. На нашу площадку самолет попал с испытательного полигона, где на самолетах этого типа отрабатывалось новое противовоздушное вооружение.
      К сожалению, дожди быстро расправились и смыли информацию, хотя, как говорили, листки были закрыты пленкой. "Ученый" не сдался, он врыл в землю два столба, сделал стенд между ними и поместил информацию туда, укрыв ее от дождя крышей. Молодец! Потом стал лечить раны самолета. Так как одно боковое колесо шасси было подогнуто как у раненной птицы, и крыло лежало на земле, он начал с выравнивания крыльев самолета. Сколько дней он с этим возился!
      Выкапывал его из земли, подкладывал под крыло кирпичи, потихоньку приподнимая крыло до уровня другого, сколько усилий ему стоило развернуть стойку колеса. Ребятишки крутились вокруг стаями. Когда он добился того, что колесо стало вертикально, это подтвердили знакомые, я готов был аплодировать ему.
      На время отпуска жены приехал внук Миша, второклассник из Томска. Обошел все ближайшие площадки, лучше нашей не нашел. Прибегает домой с другом Темой, мальчик оказался из Санкт-Петербурга. У обоих глазенки горят. Представляет меня другу.
      - Это Боря, мой дед,
      В нашей семье демократично принято называть всех по именам.
      - Боря, ты Кожедуба знаешь?
      - Трижды герой Советского Союза.
      - Правильно, а, что он летал на нашем самолете, знаешь?
      - Прямо на нашем?
      - Ну, может, на таком же.
      - Где же он мог летать, ведь во время войны с Германией таких самолетов еще не было?
      - Так он в Корее с американцами сражался. А такой самолет как наш, только помощнее уже в мирное время сбил американского разведчика, вот гад, над нашей территорией летал. Нам дядя Вася рассказывал.
      - А кто этот дядя Вася?
      - Так это он же самолет ремонтирует. И все-все нам показывает и закрылки, и элероны, и где пушки стояли, их там три было. Не понимаю только, как летчик может и самолетом управлять и стрелять из пушек. Надо спросить у дяди Васи, он все-все про самолеты знает. Я тоже хочу все знать, Может, мне после школы в летчики пойти? С высоты буду зорко смотреть, чтоб никакой враг не пробрался.
      Спрашиваю у Темы.
      - Тема, ты тоже летчиком стать хочешь?
      - Нет, я строить самолеты буду, чтобы красивыми, легкими были и летчиков слушались.
      В другой день прибегают чумазые оба, руки в ссадинах, бабушка моет, смазывает зеленкой.
      - Боря, мы сегодня раствор месили, помогали дяде Васи закладывать кирпичами брюхо самолета, а то ребята через сопло туда лазают, мусор оставляют, и опасно это, пораниться можно, самолет-то как после боя, весь корпус в рваных дырах. А знаешь, как он у летчиков называется, фюзеляж.
      - У, ты какие сложные слова знаешь.
      - Нам дядя Вася многое рассказывает, сегодня про Маресьева, я даже плакал, как он по лесу израненный полз. А потом на протезах летал. Герой!
      Через некоторое время.
      - Ты, Боря, не сдавайся. А, может, и тебе протезы сделать? Мы бы гуляли с тобой, в футбол играли. А то Галя, (это бабушка моя, поясняет Теме), такая неспортивная, на воротах совсем стоять не умеет.
      Бабушка его пианистка, преподает в музыкальном училище, пытается привить внуку интерес к музыке, пока не получается. Днями мы совсем внука не видели, прибегал только поесть чего-нибудь. Все у самолета. Процесс латания дыр шел трудно. Видно, у Васи особого опыта не было. Без опыта, почти голыми руками, но голова на что? Испробованы были и картон, и пленка, и дерево, и металлические листы, разные виды клея, работа была кропотливой. Мальчишки приходили даже в слезах, когда оказывалось, что то, что они сделали днем, кем-то безжалостно портилось ночью. Но, Вася и его команда не опускали руки. Особенно будоражило воображение ребят то, что он рассказывал о героях, асах воздушных битв. Как-то Миша пришел с улицы задумчивым.
      - А знаешь, Боря, герои не только наши летчики. Был английский летчик, который летал на протезах во время войны с Германией, даже командовал эскадрильей. У немцев в плену сидел, но всегда был таким гордым и сильным, и спортом занимался без ног. Я бы не смог, наверное. Эх, забыл, как его звали.
      - Дуглас Бадер.
      - Боря, ты такой молодец! А я не запомнил, и Темка не запомнил, а все хвастался: " У меня память".
      На следующий день утром съел всю гречневую кашу, от которой раньше отказывался.
      - Сильным надо быть, у летчиков такие перегрузки. Они и вниз головой должны летать и фигуры в небе делать, чтоб от противника отвертеться.
      Целый день шел дождь, и они с Темой играли на компьютере, разыскали сохранившуюся с юности сына игру "Ил-2 штурмовик". Подходит ко мне гордый.
      - Получил звание Героя Советского Союза.
      - Поздравляю!
      Через несколько секунд грустно.
      - К сожалению, посмертно.
      Последнее, в чем удалось поучаствовать внуку и его другу, это столб, на который они прибили направленные в разные стороны, подписанные дядей Васей, указатели:
      - Бронетранспортер (это еще одна военная достопримечательность в нашем районе) - 200 м,
      - Вихоревская переправа - 16км,
      - Слияние Бии и Катуни - 17км,
      - Телецкое озеро - 268 км,
      - Барнаул - 163км,
      - Москва - 3700 км.
      Ребятишкам надо было с восторгом всем поделиться.
      - Боря, а ты знаешь, что город Бийск не на своем месте стоит, он сначала был у самого слияния Бии и Катуни, на высоком берегу.
      - Да, там острог стоял, звали его Бикатунским.
      - Ну, да, это такое небольшое укрепление, вокруг него вкапывались длинные-длинные бревна сверху заостренные. Его по указу царя Петра Первого поставили в 1709 году. Эх, только сожгли его враги быстро, зажженные стрелы метали. Знаешь, у врагов князь был Абак, я запомнил, потому что так счеты древние назывались, в школе говорили. А про то место нам дядя Вася так интересно рассказывал, Вихоревкой зовут. А ты был там, Боря? Где она?
      - Помните, какой высокий обрывистый берег в нашем лесу, где высокая высоковольтная мачта стоит, вот надо идти, идти вдоль берега по течению реки и придешь на Вихоревку. Против нее остров Иконников, а за ним уже Обь течет. Когда-то там была самая удобная переправа через Обь, переплавлялись вплавь кони, люди, стада овец, потому ее называли "плавежной".
      - Интересно, а верблюды плавать умеют? Дядя Вася рассказывал, что в том месте много дорог пересекалось, древних, еще что-то про караваны и шелковый путь рассказывал, мы не очень поняли. А на карте какого-то древнего шведа на том месте памятник отмечен, "Золотая Баба" назывался. В Университетской роще Томска тоже стоит какое-то изваяние на женщину похожее, но оно точно не золотое. Наверное, с Алтая.
      Тут и Тема вступает в разговор.
      - А помнишь, Вася говорил, что на Вихоревке недавно два топора древних боевых нашли. Вот бы взглянуть на них. Давай, Мишка, на берегу в песке пороемся, а? Вдруг, что найдем.
      - Вам еще рано одним на речку бегать, лучше с бабушкой Галей съездите на слияние рек, там и Вихоревку, и Обь, все посмотрите. Туда экскурсионный теплоход "Иван" ходит.
      Вернулись обгорелые, с массой впечатлений. Показали фотографию, они на стрелке острова у столба, на котором три стрелки - "Бия", "Катунь", "Обь".
      - А знаешь, Боря, так интересно, в Оби реки текут, не смешиваясь. Наша Бия светло-светлая, прозрачная, а Катунь серо-зеленая, белесая какая-то. Она же горная и даже бурлит еще, все не может успокоиться. Вася правильно говорил, что историю надо хорошо знать, особенно про город, где живешь. Темка, а ты Санкт-Петербург хорошо знаешь?
      - Ты, что? Он же такой огромный.
      - Давай обмениваться, кто, что про свой город узнает, ладно, Тема? Эх, я писать не люблю, а давай, через Интернет? Меня брат уже научил туда подключаться и почту смотреть. Набирать на клавиатуре интереснее, чем писать.
     
      Ребятишки разъехались, начался учебный год, и не видели, чем занимался их дядя Вася дальше. Наверное, у него тоже кончился отпуск, потому что днем я его не видел. Но каждый вечер, иногда даже и по темноте, весь сентябрь и октябрь, пока стояло тепло, я видел его долговязую фигуру, ведущую за руль велосипед. Он что-то возил в ящике, прикрепленном к багажнику велосипеда. Груз, видимо, был тяжелым, потому что шел он медленно-медленно. Оказалось, он выкапывал в лесу маленькие сосенки и высаживал их между детскими аттракционами. А, чтобы прижились, привозил большое количество родной лесной земли. Позднее, на одной фотографии друзей я увидел небольшой лесок тоненьких сосенок, стоящих как свечки. Они мне показались такими беззащитными. Приживутся ли, переживут ли зиму?
      А что это на другой фотографии? Вдоль дорожки, по которой люди пересекают площадку, сокращая путь к дому, появились маленькие рукотворные холмы земли. На их склонах видны папоротники и еще какие-то лесные растения, даже краснели ягоды. Для чего это? Оказалось, что в этих курганчиках посажены кедры. Где их раздобыл Вася, не представляю. В домашних условиях вырастить саженцы и долго, и сложно. Знаю, что можно купить саженцы в лесхозе, или с разрешения работников лесного хозяйства выкопать где-нибудь, например, на лесосеке. Но найти в лесу всходы очень трудно, их сразу склевывают птицы, особенно вороны.
      И, вообще, в радиусе, наверное, двухсот километров от нашего города кедров нет. Неужели ездил за ними в горы? А, что, на него это похоже. Но, ведь надо было еще, и успеть посадить кедр в тот же день. А посадил-то по науке на расстоянии примерно пяти метров. Люди стали спорить, говорили, что это "мартышкин" труд, кедры очень прихотливы, недаром, школой терпения лесоводы называют их выращивание. Знатоки советовали какой-то люпин посеять вокруг, объясняли, что это бобовое растение накапливает в клубеньках азот и является зеленым удобрением для кедра, народ у нас все знает. Но в принципе все смотрели снисходительно, а вдруг что получится, раз делать человеку нечего, пусть чудит.
     
      На другой год в мае я очень обрадовался, увидев, что "ученый", да, я ведь знаю его имя, и дальше буду называть Васей, опять что-то затевает. Он возил на велосипеде столбики, прутья, короче, что-то деревянное. Возил в дальний угол площадки, за самолетом мне не видно, что он делает. Друзья узнали, что он, оказывается, живет в первом подъезде дома напротив и строит что-то через дорогу от своего подъезда. Через неделю показали фотографию. На ней настоящий деревенский плетень, на нем белоснежные лебеди. А кругом мальвы, золотой шар, просто деревенская идиллия. Красота! Из чего он делал фигуры лебедей, не знаю, наверное, вырезал из металлических листов. На плетень так и просились крынки. Конечно, можно было бы их найти и в наших домах, но долго ли они бы провисели? Приделают ноги быстро, утащат ведь. Утащили же стальные трубы, которыми он изобразил стволы пушек на самолете. Утащили и противогазы, которые он оставил в кабине самолета, наверное, выпросил списанные в отделе Гражданской обороны, дня три только и удалось поиграть мальчишкам. Утащили и многое другое. Его как будто испытывали. Сдастся, нет?
      К сожалению, я не видел, чем он стал заниматься дальше. Похоже, столярными работами. Так решил я, потому что видел, как он возил на своем неизменном велосипеде какие-то доски, столбики, рейки. Немного погодя, друзья рассказали, что он смастерил две лестницы для самолета. Одну, чтобы залезать в кабину. Действительно, после того как он установил крылья на одной высоте, для малышей это уже было трудновато. Зимой-то помогали сугробы, а летом? Другую лестницу он приставил к хвосту. Говорили, что дети, кто посмелее, сразу придумали игру в волейбол, одна команда внизу, другая на крыльях хвоста и лестнице самолета. Храбрецам почет! У самолета Вася установил скамейку с удобной спинкой для отдыха взрослых, пока дети играют. Недалеко, среди сосен поставил еще одну скамейку, она уже была в моем обозрении, там днем в тени полюбили сидеть бабушки, беседуя о житье - бытье, а вечером молодые пары.
      И вот смотрю, он приступил к работе прямо у меня перед глазами. Наловчившись на маленьких лестницах, сделал большую и прикрепил ее к сооружению, которое я назвал экстримом. Кстати, все лестницы, ребята сказали, прикреплены были надежно, болтами, проволокой. Забравшись по лестнице, он из досок сделал помост на квадрате, и получилась дозорная вышка. Чтобы обезопасить ее, высота-то приличная, метра четыре, а то и больше, он сделал по периметру площадки два ряда перил, для маленьких детей и постарше.
      В какое-то утро я посмотрел в окно и увидел, как на вышке, на длинной палке, как на флагштоке развевается небольшой флаг России. Это было как-то так торжественно и неожиданно, что я даже растрогался. Этот флаг радует меня каждый день, по нему я узнаю, дует ли ветер на улице или спокойно, и вообще мне кажется, что я не забыт, я со всеми.
      Смотрю в окно, и неизменно вижу на скамейке у футбольного поля, как часть скамейки, местную примечательность, седовласого с белой бородой деда неопределенного возраста. На нем видавший виды обгорелый на солнце мужской костюм и допотопные штиблеты. Он сидит на этой скамейке каждое лето, незнамо, сколько лет, буквально сросся с ней. Вот, вижу, выходит из своего подъезда, смотрит, есть ли кто на футбольном поле. Если никого нет, выкуривает сигаретку и ныряет в свой подъезд. Как только появляются ребятишки с мячом хоть малыши, хоть постарше, дед занимает свое законное место и уходит только тогда, когда расходятся, или разъезжаются на велосипедах, отыграв свое, футболисты.
      Когда-то дед сам играл в футбол, был в городской команде "Прогресс", эта команда даже играла в Зоне Сибири, потому мнит себя великим футболистом. Ему нравится громко комментировать детскую игру и давать указания, советы. Малыши прислушиваются, а старшие могут и послать куда, когда дед не слышит. Иногда на площадке играют мальчишки, занимающиеся футболом профессионально в спортивных школах других городов, играют уже мастерски. Дед гордо говорит: "Моя школа!". Сосед, который на футбольном поле часто гоняет мяч с 4-х летним внуком, рассказывал мне по телефону, что, когда во владениях деда появился Вася, дед запереживал. Видимо, проснулась ревность, как же, Вася вторгся в его пространство. Он постоянно критиковал Васю, когда тот занимался вышкой. Правда, к некоторой критике Вася прислушался, и по совету деда для надежности и страховки закрепил перила металлическими уголками.
      Но, когда Вася согнал его с родной скамейки, возмущению не было предела. И доски-то у Васи не те, и обструганы плохо, и гвозди не того размера. Нет, сам столько лет сидел на сломанной скамейке как на жердочке, в голову не пришло взять в руки рубанок, молоток, а тут брюзжит. Когда же Вася стал красить скамейку, дед вообще плюнул и ушел, ругаясь. Два дня даже не выходил из подъезда в знак протеста. Но потом, увидев, что Вася отремонтировал сетки на воротах, одну поставил новую, купил, видимо, а из двух рваных сделал одну целую, сказал что-то одобрительное Васе.
      Я, когда еще ходил, как-то присел к деду на скамейку. Как раз шел чемпионат мира 2006 года в Германии, думал, обсудим игры со специалистом. Куда там, он меня ошарашил.
      - У меня и телевизора-то нет
      - А радио?
      - Ни радио, ни телефона.
      - Что так?
      - Да от информации одно расстройство, беречь нервную систему надо. Я и в город на транспорте не езжу, а зачем, все магазины под боком.
      Я даже хотел пожалеть его, думал, одинокий, брошенный старик. Тут, правда, я засомневался, а старик ли? Может, просто запустил себя, махнул рукой.
      Смотрю, подходит к нему молодой парень.
      - Дед, пельменей надо? Возьми пару пачек.
      - Да, у меня холодильник забит ими.
      Я спрашиваю.
      - Знакомый?
      - Племянник он мне.
      Нет, чужая душа потемки. Ну, летом - футбол, дети. Заметил, иногда приструнивает тех, кто малышей обижает. Наводит порядок. Хоть в этом польза от него. А зимой-то что? Что он делает в своей "берлоге", где нет ни телевизора, ни радио, ни телефона. Ведь все для жизни есть, квартира, пенсия, не голодает, в тепле, а чем душа-то занята? Почему он в нее никого и ничего не пускает. Что-то говорил об аварии, после которой стал инвалидом. Может, лишился части души или всей? Оттого и влачит такое жалкое никому ненужное существование, отгородился от мира и бережет нервную систему. Для чего?
      А для Васи последним аккордом на спортивной площадке стала покраска белой краской всего, что было металлического. Площадка стала просто праздничной. Сверкали на солнце футбольные ворота, манили турники и вышка, трепетал на ветру бело-сине-красный флаг России.
      Вышку, с которой был такой хороший обзор, полюбила вся детвора. Самых маленьких приходилось силой удерживать на лестнице, родители боялись за своих чад. А первоклашек и постарше детей так и тянуло вверх. Вооружившись запасом еловых шишек, они устраивали войнушку с теми, кто был внизу. Девчонки там устраивались, как обычно, с куклами и домашним скарбом. Внизу мошки, муравьи, противные мальчишки, а на высоте никто не мешает, и загорать можно. Девчата постарше сидели на вышке, свесив ноги во время футбольных баталий ребят.
      Звонит внук.
      - Боря, а в Томске тоже самолет стоит, около Южной площади, сказали, он чешский, не наш почему-то. Только он высоко стоит, туда не забраться и не потрогать, Вот бы нашего Васю сюда. А, в Санкт-Петербурге, Темка сказал, на улицах самолетов нет, и музея военных самолетов тоже нет, есть музей гражданских самолетов в аэропорту, там, в кабину настоящего самолета залезть можно, но папа его туда еще не возил, это за городом. Правда, в Питере есть музей морской авиации, но там только макеты. Жалко. Я все хотел в гости к Темке съездить, наверное, раздумаю.
     
      Жена принесла с почты пакет - бандероль от моей одноклассницы. Что же в ней? Наверное, новая книжечка. Она в 65 лет осилила компьютерную премудрость, и в свободное от забот о внуках время пишет книжечки на ноутбуке, печатает в минитипографии и дарит, рассылает друзьям и знакомым. Конечно, никаких спонсоров, доходы только пенсия, но о деньгах даже заикаться нельзя, обидится. В прошлый раз была книжечка, путеводитель по городу, где мы учились в школе. Оказывается, ничего-то мы о нем, его прошлом не знали. Читал как роман, какие жили люди, сколько событий! Где она только раздобыла столько информации?
      На этот раз книжечка о нашем классе - "10"Б" класс, прошло полвека". Помню, как она разыскивала нас по белу свету, несколько лет, общалась со всеми по Интернету, телефону, даже в Германию и Америку звонила. Потом, радостная, делилась со всеми, кто, где и как. И вот родилась книжечка. На обложке фотография родной школы в далекие школьные годы, сейчас-то у школы новое здание. Уже повеяло чем-то родным.
      И дальше мы как на ладони, выпускная фотография класса, список класса, список учителей. Затем внимание каждому из нас - фотография в юности, под ней современная, кем стали, чего достигли, и главное, конечно, шутливые и добрые ее стихи. Про стихи себе скажу, что это очень личное и трогательное. Спасибо, Руфинка, за память о юности!
      Смотрю книжку дальше, "Наше творчество", там подборка стихов, видимо, понравившихся ей. Оказывается, как мы талантливы, и политик, и строитель, и инженер, и детский врач, все пишут стихи и где-то публикуются, в многотиражке ли или серьезном издательстве.
      " Ты позвал бы, Алтай! Позови!
      Прилечу я с попутными ветрами.
      Чувство доброй, сыновней любви
      не утрачено мной с километрами.
      Часто снятся просторы твои,
      слышу речек твоих бормотание,
      помню запахи трав полевых,
      и боюсь не дождаться свидания.
      Вряд ли стану достоин тебя,
      но всегда был Алтаю обязан я.
      Никуда не уйти от себя,
      коль с Алтаем судьба моя связана".
      Это так хорошо сказал "наш" политик, живет на Рублевском шоссе, не зазнался. А дальше фотографии с нашей юности, мы все юные, улыбающиеся, восторженные. Приедут внуки, покажу им, каким их дедушка был молодым, красивым, задорным, на баяне играл. Неужели у нее сохранились пленки с тех времен? А что дальше?
      "Наша надежда, наше будущее", конечно, наши внуки, их милые физиономии, возраст, чем занимаются. Ой, сколько их у нас, у Сережки аж шесть внуков и даже уже правнучка есть. И по всей книжечке разбросаны виды дорогих сердцу, родных мест. Просто растревожила душу. Я, как будто, побывал в юности. А в приложении к письму список всех одноклассников, кого она разыскала, с адресами, телефонами, днями рождения и наказ: "Своих друзей не забывай!" Ну, умница, ну, молодец, комиссар! Пытается нас объединить, призывает "взяться за руки".
      Позвонил сразу, выразил восторг. И подсказал идею написать о нашем классе повесть, а то и роман. А, что? Сколько среди нас интересных людей, судеб, страстей, взлетов и падений тоже хватает. Надеюсь, она выпустит еще не одну книжечку, а, может, и не в Самиздате. Дерзай, одноклассница!
     
      Приехал сын, внука не привез, видно, у меня слишком жалкий вид. С другом вынесли меня с пятого этажа на улицу, там мне захотелось посмотреть часть детской площадки, где плетень. Все, как на фотографии, вкопаны колья, плотно переплетены ивовыми ветвями, и на них радуют глаз фигуры белоснежных лебедей. А рядом, вокруг каруселей зеленеют молодые сосенки, перезимовало штук десять.
      Где же курганчики, что с кедрами? Смотрю, около дорожки, в трех курганчиках, вот чудо, кедры растопырили свои маленькие веточки с темно-зелеными длинными хвоинками, как будто говорят: "Мы здесь надолго". Конечно, кедры растут и сто, и двести лет. Недаром говорят, что это дерево для детей и внуков. Пока прижились. Ай, да Вася! Видно, "легкая " рука у него. Долго расти этим кедрам, в десятилетнем возрасте они будут лишь немного больше метра. Сколько еще времени надо ухаживать за ними и оберегать. Хватит ли терпения и сил у Васи?
      Но, вдруг когда-нибудь здесь встанут могучие деревья, и люди будут недоумевать и удивляться, откуда они, а, может, в народе сохранится память о человеке, который посадил и вырастил их, и будет называться простое русское имя Вася. Кстати, Василий, не так-то прост, это имя, по-гречески, означает "царственный".
      Площадка стала выглядеть ухоженной, все сделано с чувством, с радением, по-хозяйски. Самолет уже не смотрится покалеченной птицей, гордо на солнце светится его серебристый профиль. Когда Вася успел его выкрасить, я и не заметил. Деревянные карусели подремонтированы, сгнившие доски заменены новыми и в больших и маленьких каруселях. На качелях и каруселях поставлены новые сидения. И все-все, качели, карусели, горки, сверкает краской, белой, синей, красной. Видно, цвета Российского флага, любимые Васины цвета.
      А в красной с белыми горохами песочнице горы чистого песка, похоже, речного. Река от нас на расстоянии больше километра. Наш городской район расположен на высокой речной террасе, спуск к реке довольно крутой и наполовину песчаный. Это сколько же раз Васе пришлось с коробом на велосипеде за песком на речку ходить, а главное как у него сил хватало, тащить его в гору? Представляю, как кто-то из загорающих на пляже, видя его нагруженный песком велосипед, крутил пальцем у виска.
      А что это там, где крутятся малыши? О, деревянный чудо автомобиль. Огромные деревянные колеса, корпус, сиденья в два ряда, крыша над ними все деревянное. Сверкают только металлические втулки колес, бампер и руль. Около автомобиля очередь малышей, всем охота порулить. А у плетня, среди взрослых могучих сосен притаилась избушка на курьих ножках для самых маленьких, из бревен небольшого диаметра, с маленькой лесенкой, дверцей, и крышей, покрытой жестью. Один лист жести, правда, был уже отодран. Эх, люди, люди ... А Вася так порадовал меня! Это, когда же он сумел столько сделать?
     
      Сейчас зима. Утром меня будят синички (на Алтае их зовут "кузеньками") стуком в окно. За окном на уровне форточки кормушка, и жена каждое утро сыплет туда семечки. Как только первая синичка схватит семечку, она улетает на дерево, чтобы там полакомиться ею. Это сигнал другим, и вот уже вокруг окна целый хоровод. Кто посмелее, прыгает сразу в кормушку, остальные ждут в очереди, некоторые совсем маленькие зависают у окна, трепеща крылышками и, не осмелившись прыгнуть в кормушку или встать в очередь, улетают. Зал ожидания на переплете форточки. Я вижу головы синичек сверх переплета и хвостики внизу. Если места на форточке не хватает, могут зацепиться лапками за вертикальный переплет окна и какое-то время висеть вниз головой. Стараются не обижать друг друга.
      Но иногда появляется, как я его называю "старшой", птичка большого размера, он может и клювом долбануть, если кто помешает. Увы, все как у людей. Пока есть корм, только стук стоит, и мелькают над кормушкой задранные вверх растопыренные хвостики. Все, кормушка опустела, завтрак окончен. Еще могут подлететь некоторые нерасторопные птички, но, убедившись, что в кормушке ничего нет, с обидой улетают. Вот какая-то особо любопытная синичка, нахохлив свою желто-зеленую с черной полоской посередине грудку, устроилась на окне и с любопытством смотрит на меня. Я сижу, не шевелясь, боясь спугнуть мою гостью.
      Скоро Новый год. Вижу, на футбольном поле появляется техника, сгребает снег на края площадки, Неужели ТСЖ расщедрилось, и зальют каток, или поставят елку с огоньками? Будет радость ребятишкам в зимние каникулы. А я очень хочу посмотреть, чем порадует ребятишек "ученый", нет Вася, на следующий год? Если он продолжит свое дело я, пожалуй, его повышу и назову "царем детской площадки". А что, пусть царствует, мне не жалко, только порадуюсь. Я не знаком с Васей, не знаю, в каком он возрасте, мне кажется, не старше 30 лет, борода, это так для солидности, не знаю, кто по профессии, где работает. А надо ли это? Я просто благодарен ему за радость и надежду. Я очень хочу дожить до следующего лета и посмотреть, что он еще придумает, а он обязательно что-то придумает.
      Мне все труднее сидеть, спину поддерживают только высокие подушки. Отказала левая рука, осталась только правая. На днях сослуживцы, не зная моего состояния, принесли мне работу. Попросили помочь, не хватает специалистов. Я воспрянул. Мне доверяют. Неужели что-то смогу? Вот передо мной маленький блок от медицинского прибора, я изучаю схему и паяю одной рукой.
  
  
   Чарков Д. - НАШЕ ДЕЛО
  
   Конец марта выдался в этом году снежный. Солнце не успевало до конца растопить лежавший на газонах снег, как выпадал новый. Затем опять казалось: ну всё, весна - наконец-то! - можно и машину помыть, да вычистить её изнутри; но в пятницу снова метель, и снова сугробы, и уже конца и краю этому было не видно - небо будто измывалось над восточной Сибирью, компенсируя свою инертность на протяжении всей прошедшей зимы. Ирине стоило большого труда заставить себя периодически упрашивать охранников на стоянке возле своего дома пройтись лопатами вокруг её 'Глории', чтобы расчистить доступ к водительской двери. Эта услуга стоила ровно в два раза дороже, чем собственно ночная стоянка, а они ещё порой выкобенивались; но приходилось мириться и ждать, когда же на этом пятачке земного шара появятся закрытые парковки. Одно радовало - за свои деньги ей не приходилось мило улыбаться и беспомощно моргать длинными ресницами: парни молча и сосредоточенно отрабатывали вознаграждение, поглядывая время от времени и как бы ненароком на её сапоги, плотно облегающие стройные икры, безупречные формы которым придавали отчасти высокие шпильки. Иногда даже, забавы ради, она вроде как случайно могла распахнуть короткое пальто, чтобы видно было её ещё более короткую юбку, и длинные ноги, непринужденно расставленные для большей устойчивости на белоснежном и липком мартовском снегу.
      Ирина встала из-за широкого директорского стола и подошла к окну, раздвинув бежевые жалюзи. За окном сияло солнце, на тротуарах, вымощенных фигурной плиткой, стояли лужи, и было заметно раздражение прохожих, то и дело обходящих испаряющиеся бурые пятна. Она в задумчивости постучала длинным ухоженным ногтем по пластику подоконника и снова вернулась к столу, где её ожидала кипа счетов для утверждения к оплате: за коммуналку, за Интернет, за междугородние переговоры, за аренду - мама дорогая, она и не представляла себе, что придется заниматься всей этой белибердой с утра до вечера, отслеживая при этом доходность фирмы и соразмеряя поступающие средства с необходимостью гашения кредиторской задолженности. Со стороны это казалось всё так естественно и просто: поступают деньги, ты платишь своим людям зарплату, а остальное как бы и есть прибыль - только успевай распределять. На деле выходило совсем не всё так гладко: периодически увольняются сотрудники, приходят пожарные инспектора, теряются важные документы где-то в почте, таскаются проверяющие из торговых комитетов, напрягают партнеры; и всем нужны результаты и деньги, деньги и результаты, и как заставить всё это, называемое бизнесом, вертеться динамично и без сбоев?
      Она подняла трубку внутренней связи и набрала бухгалтерию.
      - Антонина Васильевна, насколько срочно нам необходимо погасить счет за Интернет? Это же триста пятьдесят долларов!
      - Ирина Олеговна, если мы не оплатим до второго апреля, доступ к ресурсу будет ограничен, - ответил ей главный бухгалтер. - Обмен информацией происходит в оперативном режиме, нам приходится скачивать много информации с сайтов наших партнеров по изменению цен, климата, дополнительных услугах. Системщик регулярно предоставляет развернутый отчет по использованному трафику. У меня, правда, не хватает времени перепроверить все страницы, которые посещают наши сотрудники, - в её голосе прозвучал сарказм, который Ирина, впрочем, совершенно не оценила, - но выборочно я их просматриваю.
      - А нельзя обязать системщика это делать?
      - Теоретически, да. Но в этом случае у нас пойдет чуть ли не двойной расход на связь: вы же понимаете, на каждую страницу придется заходить по два раза.
      Ирина прикусила губу. Антонина Васильевна продолжала:
      - Я вас хотела попросить рассмотреть в первую очередь нашу задолженность за проданные апартаменты в Ла Мар прошлым месяцем - это было семь двуспальных и четырнадцать односпальных, мы должны в общей сумме шестьдесят три тысячи.
      - Долларов?
      - Евро, Ирина Олеговна: с испанскими клубами мы рассчитываемся в евро.
      - Да-да, я помню. Конечно, евро. Хорошо, Антонина Васильевна, я сейчас посмотрю. Это всё находится... в общей кипе счетов?
      - Они распечатаны на голубой бумаге.
      - А, хорошо, - Ирина положила трубку и выудила из массы бумаг голубые листы.
      Каждый счет был согласован старшим менеджером, что означало правильность выставленной к погашению суммы. Ирина еще раз взглянула на остаток по валютному счету - там было чуть больше шестидесяти семи тысяч евро. На оплату за проданные ими апартаменты во Флориде денег не оставалось, и на этой неделе ей опять придется разговаривать с агентом их американского партнера об отсрочке. И так изо дня в день - куда деньги деваются?
      Раньше все дела вёл её муж.
      Её муж... Он уехал на машине в командировку - как обычно, второй раз за месяц, и недалеко. Два дня его телефон молчал, и Ирина связалась через приемную с их филиалом, и оказалось, что он там так и не появился. Дальнейшие поиски результатов не дали: ни следов его белого 'Террано', ни звонков по распечатке с мобильного - ничего, как в воду...
     Фирма 'Гранд' осуществляла продажу апартаментов на известных курортах частным лицам и организациям в паевую пожизненную собственность. Любой желающий мог приобрести определенную неделю проживания, или две, в году в современном парк-отеле практически в любой стране мира за сравнительно небольшую сумму, буквально обеспечив себе место под солнцем, и мог в дальнейшем производить обмены своих недель и курортов с такими же участниками проекта по всему миру, используя информационное поле единого банка данных. Такая система проведения отпусков была давно уже распространена за рубежом, имевшая название timeshare, но с трудом приживалась в России, пройдя изначально бум в начале 90-х прошлого века. Благодаря стараниям некоторых доморощенных мавроди идея окрасилась в сероватые оттенки, постепенно перейдя от бума к вялотекущему процессу. Муж Ирины был единственным учредителем фирмы, пройдя все стадии и перипетии этого бизнеса, и сумел удержаться на рынке выездного туризма, обеспечивая владельцев апартаментов посредническими услугами по обмену курортами, заказу и бронированию туров и приобретению билетов и виз.
     Через две недели после его исчезновения Ирина приняла решение распрощаться со своей ролью домохозяйки, от которой сейчас не было совершенно никакого проку, и возглавить этот бизнес, несмотря на то, что никогда раньше себя не пробовала ни в роли офис-менеджера, ни тем более директора: просто её натура требовала, чтобы получаемые доходы были под контролем. Юридически она не могла прийти и объявить, что Ирина Олеговна Акимова является наследницей дел мужа: мало того, что еще не было установлено факта его смерти, так и различные процессуально-правовые инсинуации ставили под сомнение весь этот проект, и если б не хранившиеся в домашнем сейфе чистые листы, подписанные им когда-то 'на всякий случай', то она и представить себе не могла, чем бы и когда это всё закончилось. А распечатать генеральную доверенность с образца на право ведения дел на её имя за его подписью сроком на три года оказалось проще, чем вовлекать себя во все судебные тяжбы. В 'Гранде' не возражали и не роптали - коллектив был небольшой, и всё это время дела были под присмотром старшего менеджера, Галины Ивановны, которая прошла практически весь путь с Акимовым от формирования фирмы, и которой он доверял ведение дел на время своих командировок в филиалы.
     Ирина не знала, вернется ли он когда-нибудь. А еще она не могла себе представить их дальнейшую жизнь, если он всё-таки вернётся.
     За дверью послышались шаги, и она быстро оправила юбку и откинула назад огненно-рыжую прядь волос, свесившуюся на лоб. Постучались.
     - Да, входите! - ответила она, углубляясь в кипу бумаг на своём столе. Её не волновало, заметит ли посетитель некоторый беспорядок в её внешности или нет. Да и был ли он вообще, этот беспорядок - современные тенденции стилистов не оставляли на этот счет большого пространства для сомнений.
     Галина Ивановна с порога затараторила:
     - Ирина, мы, во что бы то ни стало, должны оплатить американцам за последнюю нашу реализацию - их курорт хоть и новый, но начинает пользоваться спросом, а при наличии просроченной задолженности, согласно договору, они нам могут отказать в последующем выделении недель и апартаментов, а это, вы сами понимаете, скажется на нашем общем пакете предложений для потенциальных клиентов: он и без того не густ, откровенно говоря, а Флорида всегда пользовалась повышенным спросом, несмотря на их цены, поэтому давайте всё-таки отложим оплату за Ла Мар и сделаем перевод вначале за Палм Бич - ну, это будет правильней с точки зрения общей стратегии, испанцы от нас всё равно никуда не денутся, как вы считаете?
     Ирине пришлось самой перевести дух, и она ответила:
     - Галина Ивановна, вы - самый опытный сотрудник, но Антонина Васильевна, например, настаивает на обратном варианте.
     - Но она же бухгалтер, при чем здесь её мнение? Я уважаю, разумеется, её опыт, да и её лично - вы же знаете, но в вопросах коммерции, простите, я бы не стала полагаться на суждения Антонины Васильевны.
     - Она просмотрела договора...
     - Я их тоже просмотрела, поверьте, и должна вам сказать, что договоры - договорами, а личные контакты с партнерами - тоже вещь важная. Я уверена, что смогу договориться с Фернандо об отсрочке, а вот Брайан для нас пока фигура новая, и договориться с ним будет просто невозможно, хотя бы потому, что он - американец, а они в вопросах оплаты, сами знаете, непробиваемые: нарушил - пеня, еще раз нарушил - до свидания, и не посмотрят, что им свой курорт продвигать надо. Они же себя не иначе как пупами земли считают, и надо им подыграть, хотя бы на начальном этапе. Ну, разве я не права?
     - Звучит логично, - Ирина вздохнула: с мужчинами ей работать было проще - они редко с ней спорили.
     - Конечно, логично, а Антонина Васильевна, несмотря на всю свою прозорливость, могла бы со мной вначале проконсультироваться по вопросам очередности оплат, это же моя задача - координировать наши взаимодействия с зарубежными партнерами.
     - Я согласна с вами, в принципе, - Ирина всё же подняла трубку и набрала номер бухгалтерии: ей не хотелось бы вставать между двумя супер-компетентными женщинами в вопросах бизнеса, оставаясь в итоге крайней. С другой стороны, это был теперь её бизнес, и, помимо защищенности с точки зрения бухгалтерского и налогового учета, она желала еще и процветания коммерческой деятельности предприятия.
     - Бухгалтерия, - услышала она голос в трубке.
     - Антонина Васильевна, я хочу уточнить, почему мы в оплатах на первое место ставим испанцев, а не Флориду.
     - Ирина Олеговна, мы им должны более значимую сумму, это же очевидно.
     - Но просрочка идет и по контракту с американцами, не так ли.
     - Да, но я думаю, что, если мы затянем с оплатой в Испанию, то можем получить в итоге эффект снежного кома.
     - Я вас поняла, спасибо, - она положила трубку и посмотрела на старшего менеджера. - Мы сделаем так: оплатим восемьдесят пять процентов за Палм Бич, а остальные деньги, которые сейчас есть на счете, переведем за Ла Мар - это получится где-то, наверно, процентов шестьдесят от нашей им задолженности. Когда Брайан удивится и сделает запрос, то извинимся, скажем, мол, бухгалтерия запуталась - в общем, наврите ему чего-нибудь: пока суть да дело, опять появятся поступления, и мы тут же закроем остаток долга по Флориде. И Ла Мару будет приятно - оплатили больше половины: это же большие деньги, в конце-то концов, Галина Ивановна! Вы же мудрая женщина, придумайте что-нибудь - что им сказать, а сделаем именно так, как я сейчас озвучила.
     Ирина расписала на голубых и оранжевых листах суммы к оплате и передала их старшему менеджеру, которая в ожидании между тем говорила, стоя у директорского стола:
     - Ну, не знаю, мы обычно раньше так не делали, хотя, по большому счету, почему бы и нет: может, это и пройдет - попробуем.
     - Конечно, попробуем, Галина Ивановна. Держите меня в курсе событий, мне интересно, какая будет реакция и у тех, и у других.
     - Да, конечно, - сказала Галина Ивановна и покинула кабинет.
     Вслед за ней и Ирина вышла в зал для работы с клиентами, а оттуда - в общий коридор здания, где стояли автоматы с напитками и всякими сладостями. Ей вдруг дико захотелось печенья в шоколаде, сдобренного карамелью, и пусть она понимала, что стоило бы себя ограничивать в подобного рода сладостях, но иногда, если сильно хочется - то можно, и даже нужно.
     В коридорах стояла суета: люди сновали туда-сюда, и этот муравейник ей напоминал кулуары почитаемого альмаматера. Ей пришлось встать в очередь к одному из автоматов, но, простояв некоторое время, она решила, что может с таким же успехом помыть пока руки и подправить линию губ в женской комнате. Пройдя дальше по коридору, не встретив в массе встречного потока ни одного знакомого лица, что было совершенно неудивительно, хотя и печально, она вошла в туалет и, прислонив сумочку к стене на тумбочке рядом с умывальником, открыла воду, глядя в зеркало напротив. Её рыжая копна волос в детстве доставляла ей множество неприятностей, но после двадцати Ирина обнаружила, что это, оказывается, колоссальное преимущество перед всеми остальными - она была естественно рыжей; и тонкие черты лица, включая губы, придавали всему её облику особую пикантность, которую невозможно встретить ни в блондинках, ни в брюнетках, ни в шатенках - так, по крайней мере, ей внушили еще в университете. И она с этим согласилась, не тратя времени и нервы на выискивание противоположной точки зрения ни внутри себя, ни снаружи.
     Она подняла рычажок крана и тут только заметила в зеркале, что находится здесь не одна - в одной из кабинок позади неё явно кто-то присутствовал, только почему-то хотел скрыть этот факт: Ирина определила это по одинокой туфле, краешек которой неестественно, с точки зрения функционального предназначения этой кабинки, высовывался из-под её двери, словно женщина пряталась за тонкой перегородкой. Ирина подошла ближе, и интуиция подсказала вдруг ей, что здесь не всё нормально. Сердце в её груди забилось быстрее, руки похолодели, и ей внезапно захотелось выбежать отсюда и позвать кого-нибудь на помощь, но здравый смысл не позволял ей двинуться с места, пока она не удостовериться, что с тем, кто находился внутри, действительно не всё в порядке.
     Медленно опустившись на корточки, она попыталась разглядеть, что происходит внутри, и увидела краешек серой юбки и вторую ногу: женщина, по всей видимости, стояла, прислонившись спиной к перегородке. Только стояла она на самых носочках, так что второй туфель почти сполз с ноги, обнажив пятку. Теперь до неё дошло, что и эти туфли, и эта юбка уже были сегодня в её кабинете - на Галине Ивановне. Она резко выпрямилась и нервно спросила:
     - Галина Ивановна, с вами всё в порядке?
     Ей никто не ответил, а в ушах она скорее ощутила, чем услышала протяжный металлический звон, который нарастал по мере того, как она опасливо стала приближаться к белой матовой двери. Как назло, никому не приспичило войти в этот момент, а было бы кстати: неожиданно одной ей здесь стало не по себе, а звон в ушах раздражал её, потому что она знала, что это от страха.
     - Галина Ивановна, что за шутки: я же знаю, что вы там, - снова произнесла Ирина.
     Она в нерешительности остановилась в метре от круглой хромовой ручки, рассуждая про себя, зачем бы Галине Ивановне понадобилось прятаться от кого бы то ни было в туалетной кабинке - это же полный абсурд! Да она и не могла себе вообразить старшего менеджера, притаившуюся возле сливного бачка между пластиковой перегородкой, разделявшей кабинки, и унитазом. Представив себе эту картинку, ей немного стало легче, и она решительно взялась за ручку и попыталась повернуть её, одновременно потянув на себя, но оказалось, что дверь заперта изнутри. Теперь Ирина уже не сомневалась, что произошло что-то непоправимое, и забарабанила по пластику, повторяя:
     - Галина Ивановна, что с вами? Почему вы молчите, Галина Ивановна? Откройте дверь, я вам помогу! Вы меня слышите?!
     Но все её призывы остались без ответа. Тут она догадалась броситься к соседней кабинке, о стенку которой, судя по всему, оперлась Галина Ивановна. И, распахнув дверь, Ирина застыла в оцепенении: сверху, перекинутая через металлический бордюр, венчавший пластиковую перегородку, натянутой струной вниз тянулась тонкая шелковая бечевка, привязанная концом к отводу трубы возле сливного бачка. Ирина подсознательно догадалась, что её другой конец должен находиться где-то на шее женщины - рядом, за этой тонкой перегородкой, оттого и туфли с её ног почти спадают; и от этой догадки колени её вдруг подогнулись, и она тяжело опустилась на крышку унитаза, машинальным жестом прикрыв рукой рот, чтобы подавить в себе готовый вырваться из её груди крик ужаса. Глаза её расширились, а сердце галопом понеслось к горлу, перехватывая дыхание, и она заставила себя подняться и расправить плечи, чтобы дать возможность легким свободно набраться воздуха.
     'Зачем она это сделала? Зачем она это сделала? Господи, зачем?' - метались фразы в её голове, пока она медленно переставляла ноги к выходу. 'Нужно позвать на помощь, нужно вызвать скорую...' Но вместо этого, неожиданно для себя, Ирина обернулась и снова взглянула на натянутую нить и тут только поняла, что сама Галина этого сделать не могла. Просто физически было невозможно прикрепить верёвку в одной кабинке, и пройти повеситься в другую.
     Она вдруг прочувствовала, что только что находилась именно на том месте и сидела именно на той крышке, на которую всего несколько минут назад вставал ногами убийца, чтобы набросить смертельную петлю на шею бедной женщины; и от осознания этого ей стало ещё хуже и пришлось прислониться спиной к холодной керамической стене, чтобы удержаться на ногах и подавить в себе подступившую дурноту. Но через мгновение она заставила себя оторваться от этой неприветливой опоры и подойти к умывальнику, поплескать в лицо холодной водой и, промокнув капли бумажным полотенцем, замереть на мгновение, приходя в себя. 'Вдруг она еще жива, и ей можно помочь?' - подумала Ирина, но вновь приблизиться к тому месту у неё уже не было сил. Нужно было позвать людей, но что-то тормозило её, сдерживало порыв, и она поняла, что это было чувство самосохранения - ведь выходило, что она последняя была в той, соседней, кабинке, и именно она открыла дверь, и именно её отпечатки пальцев там остались.
     'И как только никто не вошел, пока я сидела...' Она импульсивно оторвала кусок бумажного полотенца и, подбежав к кабинке, быстро протерла шарообразную ручку, косяк и торцевую часть дверцы, за которую - она не помнила точно - могла взяться. Потом также бегом, на цыпочках, подбежала к умывальнику, бросила скомканный кусок бумаги в урну и, посмотрев на себя еще раз в зеркало, решительно вышла из туалета, наклонив голову, чтобы не встретиться случайно с кем-нибудь взглядом, ибо в её глазах отражалось смятение и... чувство вины.
     Возле автомата стояла одна лишь девушка, выбиравшая сорт кофе, за которой Ирина, перед тем как отойти, и занимала очередь. Она постаралась незаметно приблизиться сзади, чтобы создать впечатление, будто и не отлучалась никуда вовсе. Она подумала, что прошло не более трех-пяти минут, а перед ней словно вся жизнь пронеслась. Ей показалось, что если она привлечет внимание девушки к себе и запомнит её сама, это будет нелишне, и спросила:
     - Не горячий?
     Девушка обернулась и, улыбнувшись, ответила:
     - Горячий, обжигает прям.
     - Как же вы его до кабинета донесёте? - с сочувствием покачала она головой.
     - Да мне тут два шага - мы же с вами соседи.
     - Да, правда, вы же из...
     - ... из фото-лаборатории.
     - Верно. Не обожгитесь!
     - Спасибо.
     Девушка отошла от автомата, а у Ирины несколько отлегло от сердца: её видели и запомнили, стоящей в очереди у автомата. Она выбрала первый попавшийся на глаза пакет с печеньем и, забрав его, направилась в свой офис. В душе её теплилась надежда, что, открыв дверь, увидит через всю комнату старшего менеджера, как ни в чем не бывало беседующую с клиентом. Но её ожидания не оправдались, и она увидела пустое кресло, а рядом - Вадима, который неожиданно спросил:
     - Ирина Олеговна, вы Галину там не встретили, случайно?
     - Н-нет, я её не видела... А что, она не на месте? - её голос дрожал от волнения, и она всеми силами пыталась подавить эту предательскую дрожь, а потому, не глядя на Вадима, прямо проследовала к своему кабинету.
     Ирина прикрыла за собой дверь и облокотилась на неё, сжимая в руке пакет с печеньем. Сердце её бешено колотилось, и она не знала, как себя вести, что предпринять... и что делать дальше: все вопросы по взаимодействию с партнерами вела Галина Ивановна, а Ирина лишь начинала входить в тему, и ей было еще сложно ориентироваться не только среди имен зарубежных коллег, но и между курортами и их названиями. Был ещё Сергей, который работал менеджером немногим больше года, но его амбиции, судя по всему, не распространялись настолько, чтобы вести деловые контакты; про Вадима же ей и думать не хотелось: в её глазах он не поднимался выше плэйбоя, да и пять месяцев в их бизнесе - совершенно не срок для серьёзных поручений.
     Вдруг через полую дверь своего кабинета она услышала шаги - это, несомненно, был Вадим, направлявшийся к бухгалтерии, которая была за стенкой. Ирина насторожилась: с чего бы это ему понадобилось идти в бухгалтерию? Хотя, конечно, менеджеры часто решают вопросы по оплатам, но, как правило, делают это или по внутреннему телефону, или через Галину Ивановну - поэтому ей и показалось необычным, что он, без стука, вошел в бухгалтерию и закрыл за собой дверь.
     'Стоп! - сказала она себе. - Я, кажется, плыву уже не туда. Нужно успокоиться и взять себя в руки. И ждать известия'. Она отошла от двери и села в своё кресло, положив локти на стол. Но сидеть спокойно она не могла, и, сняв трубку, набрала внутренний номер Вадима. Длинные гудки в одном её ухе дублировались мягким переливом в другом - они доносились из общего зала сквозь тонкие стены: значит, в бухгалтерии был действительно он. Ирина положила трубку, встала и направилась к выходу. В общем зале из менеджеров были только Сергей и Яна. Она без стука открыла дверь в бухгалтерию, которая находилась на той же стороне, что и её собственная, и вошла в кабинет.
     Мини-офис главного бухгалтера находился в смежном помещении бухгалтерии, и она увидела через открытую дверь, что Антонина Васильевна сидела за своим столом, откинувшись на спинку кресла, и что-то строго выговаривала Вадиму, который внимательно слушал и кивал в ответ. Стол линейного бухгалтера, стоявший тут же у входа, пустовал - Ольга была в отпуске, и главный бухгалтер пока вела все дела самостоятельно. При появлении директора она замолчала, немного сконфузившись, как показалось Ирине, но тут же взяла себя в руки и молча вопросительно взглянула на вошедшую девушку.
     - Не помешала? - спросила Ира.
     - Нет, Ирина Олеговна, что-то случилось?
     Вадим продолжал сидеть к ней спиной, не оборачиваясь, и она словно почувствовала через пиджак его напряжение. Или ей это опять привиделось?
     - Э... нет, ничего особенного, я подумала, что Галина Ивановна здесь, у вас - что-то не видно её.
     - Мне показалось, вы с ней разговаривали уже... - Антонина Васильевна пристально взглянула Ирине в глаза, скрестив руки на груди.
     - Кое-что осталось нерешенным, - Ирина повернулась к выходу, - Вадим, как она вернётся, пусть зайдёт ко мне.
     - Хорошо, Ирина Олеговна, - ответил он.
     В своём кабинете она достала из бара мартини и плеснула каплю в бокал.
     Через десять минут в её кабинет влетела Яна. Она была бледна и еле сдерживала рыдания:
     - Ирина Олеговна, там... Галина... она...
     - Что, Яна? Что случилось? - Ирина вскочила из-за стола. - Да говори же!
     - Я не могу... сказать это... в туалете... Все в коридоре... и вы тоже пойдите... - и с этими словами девушка выбежала из кабинета.
     Ирина решительно направилась к выходу. В офисе никого не было, входная дверь стояла нараспашку, а из коридора доносился гул от возбужденных голосов. Возле двери бухгалтерии она вдруг остановилась. Открыв дверь, Ирина заглянула внутрь.
     - Антонина Васильевна!
     Ей никто не ответил, и она вошла в кабинет, оставив дверь приоткрытой. 'Зачем я здесь?' - пронеслось в её сознании, но она, несмотря на кажущуюся нелепость своих поступков, машинально прошла через внутреннюю дверь к столу главного бухгалтера и окинула его взглядом. На столе в полном порядке были разложены стопки документов. Справа, под монитором, лежали два остро отточенных карандаша и красная ручка, рядом ножницы, в углу стояли сапоги.
     Ира встряхнула головой и быстро вышла из офиса.
     В коридоре, возле женского туалета, собралось много народу. Она заметила Вадима, возвышавшегося над прочими, а навстречу ей спешила Антонина Васильевна:
     - Ирина Олеговна, вам лучше не ходить туда!
     - Почему? Что там такое?
     - Там Галя... она, понимаете... мертва.
     Ирина боялась услышать этой фразы, боялась подтвердить свои наихудшие опасения, но эта фраза, сказанная вслух, была подобна для неё удару в спину. Антонина Васильевна развернула её, взяла под руку и повлекла назад. Ирина не сопротивлялась, бормоча по дороге:
     - Но... как же так? То значит 'мертва'... Я же с ней только что разговаривала - не больше пятнадцати минут назад. Антонина Васильевна, как это... произошло?
     - Не знаю, не знаю, говорят, повесилась.
     - Да ну, бред какой! Она была жива и здорова и полна энергии, а вы говорите - повесилась!
     - Да мало ли чего случается. Человек ходит, разговаривает, а потом - раз! - и нет его.
     Ирина позволила усадить себя на диван в своём кабинете.
     - Вы видели её?
     - Н-нет, не видела... там людей много, все столпились...
     - Но... я не понимаю, Антонина Васильевна...
     В офис вошел Вадим и заглянул в кабинет со словами:
     - Бригада уже подъехала, разгоняют всех.
     Странно, пронеслось в голове у Ирины, он совершенно безразличен к её смерти.
     - Закрой дверь! - скомандовала бухгалтерша, и дверь закрылась.
     Она приобняла девушку за плечи:
     - Ирина Олеговна, успокойтесь, надо взять себя в руки.
     Ирина слегка отстранилась:
     - Да я совершенно спокойна! Я не понимаю просто, как это... могло произойти - зачем?
     - Мало ли... всякое в жизни бывает. С вами всё будет в порядке?
     - Да, спасибо. Как вы думаете, к нам сейчас придет милиция?
     Антонина Васильевна неопределенно мотнула головой. Ирина продолжила свою мысль:
     - Судя по всему, я была последней, кто разговаривал с Галиной Ивановной.
     - Вы же не ругались?
     - В том-то и дело, что мы очень... конструктивно пообщались. Как обычно. Я согласилась со всеми её доводами - почти со всеми.
     - Нам её будет не хватать.
     - Да, это точно.
     Ирина задумчиво наматывала на палец рыжую прядь. Антонина Васильевна молча вышла из кабинета.
     Тут же вошел Вадим, вопрошающе глядя на неё, с лёгкой улыбкой на губах.
     - Вадим, что там сегодня произошло с Галиной Ивановной? - спросила она после того, как он закрыл за собой дверь и присел на один из стульев возле приставного стола для совещаний.
     - Да я сам, если честно, не совсем вник в эту тему: она вышла сразу после разговора с вами, потом вышли вы, потом вернулись, а её... нашли через десять минут в туалете повешенной.
     - Я в туалет не заходила, если ты к этому клонишь.
     - Я констатировал последовательность событий. Так всё быстро случилось, неожиданно...
     - Ты её видел? В туалете...
     - Когда народ столпился, я поближе протиснулся. Какой-то мужик сказал, что до приезда оперов трогать её нельзя - вот она и висела там, на веревке.
     - Ты... сам это видел?
     - Ну да. Жутко, правда: только что она мимо меня прошла, и вот - уже в петле.
     - Ты думаешь, она сама повесилась?
     - А вы думаете, не сама?
     - Я твое мнение спрашиваю. Ты сам сказал, что видел, как она вышла - она была похожа на человека, который шел вешаться?
     - Нет, я бы так не подумал.
     - Она что-нибудь тебе сказала, когда проходила мимо? Посмотрела на тебя?
     - Ну, как обычно: чего, мол, Вадик, грушу околачиваешь.
     - А ты действительно околачивал?
     - Да я в окно просто смотрел - глаза отдыхали от монитора.
     - Ну, это ты Галине Ивановне втирать можешь про глаза. И что, у неё с собой веревка была?
     - Нет, у неё с собой вообще ничего не было.
     - Так с чего ты тогда решил, что она повесилась? Или у неё всё было заготовлено заранее, в сливном бачке припрятано - так, выходит? Она только ждала, чтобы решить со мной вопросы по оплате, набить план общения с партнерами, и - быстренько в туалет вешаться.
     - Это... у вас юмор такой?
     - Это у меня сейчас истерика будет! - она прикусила губу, чтобы не дать волю своему раздражению. - Ладно, позови, пожалуйста, Сергея.
     Вадим, недовольный, молча вышел, и через минуту на его месте уже сидел Сергей. Это был плотненький паренек двадцати двух-двадцати трёх лет, пышущий здоровьем и благополучием, с розовыми щечками и открытым лбом. Ирина не читала еще его личную карточку, но подозревала, что он не служил в армии, как, впрочем, и Вадим. Вот мужики пошли!
     - Сергей, ты знаешь, что у нас тут... нестандартная ситуация.
     - Да, Ирина Олеговна, это ужасно!
     - Ты видел, как она выходила?
     - Нет, я в этот момент как раз консультировал клиента по телефону, но Яна говорит, что она от вас вышла такая вся задорная, и от этого - еще в большей степени шок.
     - Как там Яна?
     - Сидит в углу, отходит - Антонина ей накапала чего-то в рюмку, она сейчас в трансе.
     - А там, в туалете...
     - Я, честно говоря, не нахожу в этом ничего, на что стоило бы глазеть, поэтому вышел просто, за компанию, в коридор, чтобы Яну... это... поддержать.
     Ирина сообразила, что Сергей побаивался покойников, поэтому и не приблизился к женскому туалету.
     - Понятно. Но при этих обстоятельствах фирма всё равно должна работать, ты же понимаешь, и как бы мы ни сожалели о случившемся, наши клиенты, объективно, в этом не виноваты, и на них это никак не должно отразиться.
     - Да, конечно.
     - Поэтому тебе, как самому опытному сотруднику, нужно будет в эти дни брать инициативу на себя, особенно в вопросах общения с клиентами.
     - Да, конечно, я понимаю.
     Ирина еще в течение пяти минут излагала ему ближайшие задачи на будущее, в душе сомневаясь, что Сергей именно тот человек, который мог бы заменить при сложившихся обстоятельствах старшего менеджера, но выбора у неё, по сути, и не было: пока найдешь адекватную замену, сезон может пройти мимо. После его ухода она подумала, что, наверно, выглядела цинично, распределяя полномочия Галины - но, с другой стороны, это же бизнес, который не может и не должен зависеть ни от смертей, ни от рождений, ни от смены правительств, иначе грош цена такому бизнесу: так любил повторять её муж.
     Она налила себе кофе из поттера, стоявшего в углу, когда в её дверь снова постучали, и на пороге появились два незнакомых молодых человека. Впрочем, она сразу определила, что они из милиции: быстрый взгляд по сторонам, дежурная улыбка на губах и холодные пронизывающие глаза, пытающиеся найти очертания пистолета под её лифчиком, угловатые движения - всё это выдавало представителей правоохранительных органов.
     - Ирина Олеговна, вы не могли бы уделить нам несколько минут? - осведомился старший из них после официального знакомства с предъявлением служебных удостоверений.
     - Присаживайтесь, пожалуйста, - предложила она, придвигая своё кресло ближе к столу. - Я так понимаю, что разговор будет о Галине Ушаковой.
     Она рассказала им всё, что относилось к событиям этого дня. Они слушали, не перебивая, делая пометки в своих блокнотах, иногда вставляя уточняющие вопросы. Потом один из них спросил:
     - Извините, а это не ваш родственник находится в розыске?
     - Да, это мой муж.
     Они переглянулись.
     - Вам не кажется странным, что за полгода в фирме случилось два таких... неординарных происшествия?
     - Знаете, я недавно только взялась за ведение дел фирмы, поэтому пока не могу с уверенностью сказать, что здесь странно, а что - обычное явление. Но, конечно, это наводит на черные мысли, поэтому ваша помощь здесь будет очень кстати.
     Она подумала, что они уже собрали достаточно информации, потому что не стали долго допекать её расспросами, предупредив, однако, что при необходимости ещё свяжутся с ней. После их ухода она почувствовала, что, пожалуй, устала: голова шла кругом, на душе тяжелым грузом лежало ощущение вины перед Галиной Ивановной, хотя она не могла себя упрекнуть в чем-либо конкретно - не она же, в конце концом, набрасывала ей петлю на шею. Как было бы здорово поехать сейчас домой, залезть в теплую ванну и расслабиться, скинуть с себя проблемы и забыть про всех, а потом почитать что-нибудь легкое, съесть наскоро приготовленный ужин и улечься перед телевизором - и чтобы ни забот, ни тревог. Она уже реально не помнила, как ощущается чувство полной удовлетворенности и гармонии. Давно этого не испытывала. С тех самых пор, как Акимов последний раз привычным жестом поцеловал её в щеку и ушёл на работу.
     Она почти до восьми оставалась в офисе, общаясь с партнерами на своем ломанном английском, убеждая и себя и их в правоте своих решений. Брайан оказался словоохотливым мужчиной среднего возраста, готовый, казалось, принять её доводы по оплате, но лишь только она пыталась подтвердить его согласие, как неизменно в ответ слышала непреклонное 'no way', и ей приходилось заново объяснять сложившуюся ситуацию. В итоге они всё же нашли компромисс, и из офиса она выходила с чувством исполненного долга.
     Её 'Глория' одиноко стояла на своём персональном парковочном месте, и Ирина не стала дожидаться, пока прогреется двигатель, а сразу поехала домой. На стоянке её встретили, как обычно, приветливыми и ласкающими её ноги взглядами, но от усталости ни этих взглядов, ни своих ног она уже не чувствовала. Она шла домой по тускло освещенной улице между домами и вдруг поймала себя на ощущении, что за ней кто-то следует. Она обернулась, но никого не увидела: тротуар был пуст, легкий ветерок гонял мусор по обочинам, из окон падал свет на размякшую глину, в которую превратился недавний снег. Ирина прибавила шагу, но чувство преследования её не покидало: это не было отзвуком шагов, это не было чьим-то дыханием за её спиной, но в её голове засело чувство, что за ней наблюдают, пристально смотрят со всех сторон сразу, и она не в силах была укрыться от этого преследования, избежать пронизывающего ока, готового растерзать её душу.
     Почти бегом она вбежала в свой подъезд и вызвала лифт, и пока он мучительно медленно спускался, ей всё казалось, что вот-вот распахнется парадная дверь, и вслед за ней ворвется в подъезд нечто, и ей некуда будет скрыться, негде искать спасения, и даже крикнуть 'пожар!' не останется ни времени, ни сил; да и кто её услышит, если квартиры в доме располагались только со второго этажа. Она заворожено смотрела на черный металл двери и красный огонек домофона, прислушиваясь к звукам извне, а потом вломилась в не успевшую до конца раздвинуться дверь лифта и остервенело стала нажимать на кнопку своего этажа, и даже внутри кабины, медленно поднимавшейся вверх, она не могла сбросить с себя охватившую её панику, а перед глазами вдруг всплыли туфли и краешек серой юбки, и Ирина, стиснув зубы, принялась заставлять свой мозг не показывать ей остальное - она не хотела представлять себе искаженное в агонии лицо Галины, высунутый в предсмертной судороге язык, закатившиеся глаза и скрюченные пальцы, пытающиеся сбросить с себя острую, как лезвие, тонкую бечевку, впивающуюся в кожу на хрупкой шее. Её руки тряслись, когда она доставала ключи, а потом не могла попасть в замочную скважину, постоянно оглядываясь на темный лестничный пролет, словно ожидая, что вот-вот откуда-то сверху из полумрака вдруг вывалится безжизненное тело, которое будет раскачиваться на веревке в посмертном ритме безжизненного маятника.
     Дома она с облегчением выдохнула. А, пройдя в гостиную и включив свет, вздрогнула - в кресле сидел Акимов.
     Он выглядел похудевшим и осунувшимся, с щетиной и нечесаными светлыми волосами, доходившими почти до плеч. В глазах был блеск ожидания и неуверенности.
     - Не пугайся. Это я.
     Ирина молча сползла по стене на пол.
     - Это ты?
     Он молча кивнул.
     - Сегодня Галя... - начала было зачем-то она.
     Он встал с кресла, подошёл и уселся рядом на пол. Ирина смотрела на мужа и не могла понять, что же происходит в её душе - усталость, отчуждение, радость?
     - Ты где был?
     Он смотрел на неё долго и ласково.
     - Уже не важно. Я не был с другой женщиной, и не был с другим бизнесом, - он погладил её по щеке. На кончиках его пальцев застарелые заусенцы слегка скребли её кожу. Но было приятно. И тепло.
     - Я стала настоящей бизнес-леди. Только ничего не получается, - сказала она.
     Он погладил её волосы.
     - Ты молодец.
     Она в этом искренне сомневалась. Но это было, впрочем, не важно.
     - Ты больше не уедешь в филиал?
     Он помолчал и ответил:
     - Я больше никуда не уеду. Без тебя.
     На душе у Ирины стало спокойно. Она почему-то была уверена, что так оно и будет - он никуда больше не уедет.
     - А Галя..?
     - Я знаю. Но ничего не мог сделать. Ты мне веришь?
     - Да.
     - Тебе страшно?
     - Уже нет.
     Ирина положила голову на плечо мужа. От него пахло потом и луком - он давно не был в душе.
     Теперь она знала, что всё будет нормально. Только дома сидеть ей уже не придётся. Дома она уже не высидит. А завтра Акимов наверняка разрешит все вопросы.
     Он поднялся на ноги, затем подхватил её и понёс из комнаты по коридору.
     - Я сто лет не принимал ванны...
     - Я тоже, - ответила она и впервые за многие месяцы расслабленно улыбнулась...
     Через час он сидел в кухне напротив неё, макал в сметану наспех сваренные пельмени, отправлял их в рот и между делом говорил:
     - У меня просто не было возможности ни передать сообщение, ни как-то иначе с тобой связаться. Да и нельзя было - если бы они заподозрили, что ты в курсе происходящего, тебя бы просто убрали. Пока Галина имела доступ ко всей информации, я не мог и носа показать из этой норы.
     - А много она... вывезла?
     - С каждого нашего платежа, по моим сведениям, от четырёх до десяти процентов. Вывозить-то ничего и не надо было - капал гонорар в одном из банков на Кипре. Эти ребята контролировали треть всех операторов на рынке, и я подозреваю, что наш Вадим тоже не так прост, как кажется, но им чуть позже займёмся. Те двое 'оперов', что к тебе заходили сегодня - это так, честно сказать... я попросил, чтоб убедиться, что с тобой всё гуд.
     - То есть Ушакова сама выбирала, какие платежи куда в первую очередь направлять? А я, дура наивная...
     Он поцеловал её, перегнувшись через стол.
     - Всё было под контролем, уверяю тебя! За исключением этого последнего эпизода: мы не знаем ФИО того, кто накинул на шею ей петлю, но это, в общем-то, теперь дело техники выяснить - круг причастных лиц, что называется, лимитирован, вчера практически всех накрыли одной тихой волной. Кто-то успел выскользнуть... Её убрали, как лишнего свидетеля.
     - А если и до нас доберутся? - она поежилась. При этом про себя отметила, что полгода назад вместо 'нас' в этой фразе фигурировало бы местоимение 'тебя'.
     - Уже нет. Башмак Папы Карло приземлился. Шушеры по норам. Теперь это полностью только наше дело.
     Она встала и подошла сзади к его стулу, положила свои тонкие руки на спинку.
     - А мы сможем переехать в дом, где парковка для машин тут же, в цоколе?
     Он беззвучно рассмеялся, поставив на стол фужер с яблочным соком.
     - Думаю, что сэкономленных... после Галины... процентов нам должно хватить на такое мероприятие.
     - Мне её жаль, - призналась Ирина. - Но почему именно там, в офисе? Мог же и... кирпич сверху?
     Акимов пожал плечами:
     - Стиль такой. Предупреждение для остальных. Демонстрация силы. Без пиара никак. Сама посуди - какому и какой был бы прок, если б она тихо-мирно в своей постели от пилюли, которая и следа в крови не оставляет? Даже в газете не упомянули бы. А так - двух зайцев одним ударом.
     - Может, нам не нужно это... наше дело?
     Он обнял её руками, закинув их за спинку своего стула.
     - Ириш, ты же знаешь, я больше ничего не умею. Комсорг по жизни. Да и своё - оно затягивает.
     Была ли она не согласна с мужем?
     Ирина взъерошила его отросшие за последние месяцы волосы, и в их шелковистой массе наткнулась на седину. Ей показалось, что раньше седых волос у мужа было значительно меньше. На её глазах выступили слёзы. Она моргнула, и два тонких ручейка стали медленно спускаться вниз по её щекам. Она не спешила их вытирать и продолжала гладить Акимова по голове, бережно перебирая чистые пряди. А он незаметно уснул. Он часто засыпал, когда она его гладила. Наше ли дело, не наше - её прикосновение всегда было магическим, успокаивающим. Похудевший и небритый, он сидел на стуле в неудобной позе и мирно посапывал. Из окна на них свысока пялился молодой месяц, и она так и не могла отделаться от ощущения, что за ней подсматривают - то ли этот молчаливый друг с небес, то ли кто-то ещё, кому не давало покоя мерное течение их собственного бизнеса.
  
  
   Тимофей Ю. - ЭКСТРИМ ЭЗОТЕРИКОВ
  
  
   Как-то к нему зашла Даша, дочь одноклассника Миши Сладкова, с лукошком малины. Андрей даже растерялся, увидев ее в дверях. - Это вам папа прислал, - сказала она и протянула пластмассовую корзинку. - Зайди, - спохватился он, показывая жестом, что ему нужно переложить ягоды. - Потом отдадите, - махнула она рукой и побежала вниз, только застучали каблуки по деревянным ступенькам. Андрей замер с лукошком, словно обоженный изнутри каким-то ласковым пламенем. Ее улыбка, внимательный взгляд исподлобья и выпачканный в малине рот все еще стояли перед его внутренним взором. Поэтому, когда на следующий день в его квартире снова раздался звонок (не так уж часто он подавал свой трескучий голос), он был уверен, что это вернулась Даша за корзинкой. По дороге в прихожую заглянул в трюмо, подтянул хвост. Распахнул дверь и - увидел перед собой Борисыча. - Не ждал? - спросил тот, довольный, произведенным эффектом. Дигамбар из Ершовки был в наглаженных летних брюках и рубашке в тон, аккуратно подстрижен, выбрит, надушен, из нагрудного кармашка выглядывали солнцезащитные очки. В нем чувствовалась какая-то собранность, деловитость, таким Андрей его еще не видел. Он пригласил его в комнату, они прошли, сели на диван. Борисыч заметил кресло и пересел в кресло. - Я к тебе по делу, - сказал он серьезно и достал зажигалку. Андрей сказал, что бросил курить. Саня с пониманием кивнул, спрятал зажигалку в карман. - Может, чаю? - предложил Андрей. - Давай... Когда Андрей вышел из кухни, Саня с тем же важным, немного утомленным видом проговорил: - Есть один бизнес... Ты же хотел прокатиться по деревням, дом присмотреть. Не передумал еще?.. - Ну, совсем другой человек, удивлялся про себя Андрей: чем-то очень озабоченный, причем с сознанием этой озабоченности, поэтому немного вальяжный и в то же время непроницаемый; говорит неторопливо, с многозначительными паузами. - Да нет. - Ясно... Но платить я много не смогу, потому что на мне аренда грузовика, - он загнул палец -бензин, оптовые закупки. (Ну, прямо акула капитализма да и только, не верил своим глазам Андрей, откуда что взялось!) Десять процентов от прибыли тебя устроит? - Устроит, - сказал, пряча улыбку, Андрей. - Что делать-то надо? - А я разве не сказал? - удивился Борисыч своей буржуазной рассеянности. И также неторопливо принялся рассказывать, какую работу собирается предложить Андрею. Познакомились они в доме местного гуру, у которого Саня Борисыч жил не то учениках, не то в работниках; Андрей же приехал на правах однокашника. В последнее время он стал замечать за собой странности: дело в том, что с ним стало случаться нечто вроде припадков, пугавшее его самого. Это были минуты необычайной остроты не то мысли, не то зрения (потому что и мыслей никаких особенных не было): все окружающее представало вдруг в странном свете - и не свете даже, а в каком-то отсутствие значения. А скорее, в новом скрытом значении, которое говорило об отсутствие старого. "Припадок" мог застигнуть его на улице, и тогда он останавливался посреди снующей толпы, словно пораженный чем-то. (Вероятно, кто-нибудь из знакомых видел его в этот момент и рассказал во дворе, потому что репутация сумасшедшего за ним закрепилась как раз с того времени). И сразу привычные с детства предметы - троллейбусы, пешеходы, дома - все такое обычное, простое, нормальное, что и думать об этом не стоит, иными словами, такое несомненное, самое что ни на есть очевидное, что иного и быть не может, - все это вдруг утрачивало именно значение нормальности и самоочевидности. А без него оно становились пустой оболочкой, собственно говоря, ничем - странным и страшным. Например, он всегда считал, что нет ничего совершеннее человека с его телом и разумом - навстречу же ему бежали прямоходящие ящеры, с круглой головой и щупальцами на конечностях. Нос - недоразвитый хобот; рот, вообще, что-то непристойное: красное, плотоядное, вооруженное плохими зубами... Хотя, думал он, если приглядеться, любое животное может показаться необычным - взять зайца или слона. Но хуже всего был человек... Может быть, меня нечистый соблазняет, думал иногда Андрей, но тут же с усмешкой прогонял нелепую мысль. Мгновения эти настораживали (и в то же время приподнимали над обыденностью), они вступали в противоречие с его взглядами, почерпнутыми в основном из книг, и он не мог уже не замечать этого внутреннего разлада, - словом, все надо было как-то разъяснить. За зиму Андрей отпустил бороду и волосы до плеч: так теплее и экономия на лезвиях, объяснял он любопытствующим. На что он существовал, никто не знает. Поговаривали, будто ему удалось выбить какую-то пенсию. И почти всю ее он тратил на книги, потому что с новой книгой под мышкой его видели часто, а куртка на нем была, кажется, еще школьная, болоньевая, совсем не по сибирской зиме. На голову он натягивал одну на другую две вязаные шапки. Впрочем, им никто уже не интересовался: к нему успели привыкнуть как к дворовому дурачку. Бороду и усы он к лету все-таки сбрил, а волнистая грива осталась. Ее он начал забирать в хвост на затылке. И вот ему пришла мысль навестить своего школьного товарища Валеру Козырчикова, который жил в деревне. Во-первых, чтобы разъяснить мучившее его противоречие; во-вторых, ради какой-то жажды духовной общения и, в-третьих, просто потому что погода стояла жаркая - и хотелось поскорей вырваться из пыльного, загазованного города. Про Козырчикова рассказывали, будто он стал чем-то вроде гуру, к нему ездят разные "кришнаиты" и йоги со всей области, приезжают даже из других городов. Как его найти, объяснил ему одноклассник Миша Сладков (с Валерой же они учились в параллельных классах). - А удобно вот так, ни с того ни с сего, заявиться? - спросил Андрей у Миши. - А почему неудобно? Все туда ездят... К тому же вы с ним в один зал ходили... - в своей невозмутимой, успокаивающей манере отвечал тот. - Ну что я там ходил, - возразил Андрей (имелся в виду спортивный зал). Поселился гуру в трехстах километрах от города, на границе тайги и лесостепи, в деревне с названием Ершовка, - он справился по карте - расположенной на берегу извилистой, похожей на кардиограмму, речушки, что разделяла две природные зоны. И вот, не долго думая, купил билет на автовокзале и приехал. - Это у тебя третий глаз открылся, - объяснил Валера с каким-то удовлетворением, выслушав рассказ Андрея. - У индусов нормальное явление: у них у каждого второго - третий глаз. Поэтому там никто не работает, лежат себе на улице; что упадет рядом, то съедят. А так, йоги могут, как черепахи, до трех лет не есть. - У него разъехались глаза: Валерик страдал косоглазием. После обеда он имел обыкновение лежать, обложившись книгами, у себя в спальне, куда к нему и зашел новый гость. - Ну, третий или четвертый, я не знаю, - сказал Андрей, - но мне это не нравится. Вот стою я на берегу реки... Или иду по улице, и вдруг все вокруг представляется мне не таким, как на самом деле. Вижу все то же, но оно словно другим боком повернуто или вывернуто наизнанку... - Как бы спадает пелена с глаз? - вставил Валера. - Все кажется пустым, лишенным смысла... - Нет, смысл как раз есть, но какой-то нехороший. Словно это не люди, а насекомые... а насекомые наоборот кажутся людьми... Они как бы сравнялись, и между ними нет больше разницы. И словно все это... - Андрей обвел вокруг рукой, - чья-то злая игра... Валера зевнул и закрыл глаза, так он лежал довольно долго. Видно было, что он потерял интерес к разговору. Затем открыл глаза и сказал: - Ну да, все правильно... Я тебе потом одну книжку дам почитать, а сейчас вздремну, если не возражаешь. Валера отделывался обещаниями дать почитать книжку или объяснить все потом. Он постоянно был чем-то занят: то пчелами, то медитацией, то сбором долгов - за проданный крестьянам самогон. "Нам, джайнам, разрешается, объяснял Валерик. Все что не причиняет вреда живому даже деньги в рост можно давать" - "Как не причиняет?! Ты же сам говорил, что это отрава", - возразил Андрей. "Для кого отрава, а для кого целительный бальзам: они сами еще хуже варят". Надежда разъяснить свои "припадки" становилась все слабее, и он уже начал сомневаться, что ему вообще удастся поговорить с ним о чем-то серьезно. Тогда Андрей переключился на его ученика (у гуру проживали две девушки, помогавшие по дому, да один новообращенный - в вагончике на пасеке). - Борисыч - бывший таксист, в настоящее время - дигамбар, аскет, плотоубийца, - представил Валера вошедшего, голого по пояс человека. - Правда, плоть он умерщвляет все больше с помощью медового вина, похищаемого из моих погребов. - И подозрительно присмотрелся к ученику. Дигамбар что-то невнятно промычал, протестуя. Расширяющийся книзу, лишенный мускулатуры торс аскета был изжелта-смугл. Круглая и седая голова его была коротко острижена, подбородок и грудь без следов растительности. На левом плече выколота русалка в купальнике, с поднятыми локотками, и под ней какое-то изречение. Белки карих, больных, словно заключенных в зеркальную оболочку, глаз были тоже желты. "Борисыч, у тебя желтки побелели, - наверно, уже где-то поправился", - сказал Валерик. "Где бы я поправился!" - с раздражением ответил аскет. Он с осуждением посмотрел на Андрея и протянул для знакомства руку - в этот момент тому удалось прочитать следующую за изгибом хвоста русалки надпись: "Берегите любовь!". С Борисычем он быстро нашел общий язык: они подолгу беседовали об ахимсе, о дживе и адживе, о самосовершенствовании - особенно после удачных походов того в Валерины "погреба". Спорили, например, о том, что лучше: ахимса или христианское непротивление злу насилием. Борисыч разъяснял, как понимает это гуру: "Ахимса - это не какая-то там покорность или смирение. Например, кшатриям, то есть воинам, разрешается убийство врага, но только без гнева, страха и других отрицательных эмоций". - "Ну это - лукавство! - возражал с ожесточением Андрей. - Непротивление злу насилием тоже не следует понимать как всепрощение, а напротив - как "противление злу не-насилием", то есть без кровопролития, жертвуя лишь самим собой". - "Зато ахимса обращена не только на людей, но и на всех живых существ". - "Если идти до конца в принципе непротивления, то в итоге приходишь к тому же выводу не причинения вреда всему живому". В таких беседах проводили они дни и ночи. И все ощутимее становилась та таинственная связь, которая бывает между одними людьми, а между другими не бывает. В общем, что-то необъяснимое сближало их, какое-то родство душ. А иной раз, устав от высоких материй, они разговаривали о чем-нибудь простом, совершенно постороннем. Андрей делился планами купить в деревне домик и перебраться туда на жительство, словно не было всех этих взлетов и парений. Большой не нужен - обычный пятистенок. Хорошо - вблизи озера или речки, чтобы рыбку удить. Разбил бы огород, хозяйства тоже большого не надо - пенсия какая-никакая есть: на хлеб хватит - и жил бы трудами рук своих. Ну, место чтоб поживописнее было. Да, соглашался Саня, сейчас многие в деревню перебираются: там прожить легче. Хотя многие и бегут оттуда - поэтому дома дешевые. А иногда, поговорив так, умолкали, и каждый думал - или не думал - о своем. "М-да, - размышлял Борисыч, поглядывая на нового приятеля, - не мало ты, наверно, жизней на войне положил, если тебя так торкнуло, что совсем на своем непротивлении повернулся". Живя в деревне, Саня обратил внимание на то, сколько пустых бутылок скапливается у крестьян. Даже гуру, который разливал в них самогон и медовуху, страдали от их избытка: и выбросить было жалко и сдать некуда. В городе как раз открылись после большого перерыва первые пункты приема "стеклотары". Он слышал, что умные люди ездят по деревням, собирают бутылки, а потом сдают и на разнице цен делают неплохой "подъем". Вскоре после отъезда Андрея гуру прогнал Борисыча за то, что он скрутил и продал фару от грузового мотороллера. И тут Саня вспомнил, как еще весной разговорился со знакомым таксистом, и тот пожаловался, что у него простаивает "полста третий с будкой": вот бы кому-нибудь сдать в аренду. Таксист оставил тогда телефон. По возвращении в город он, не откладывая в долгий ящик, позвонил таксисту. Они встретились, и после некоторых раздумий владелец грузовика согласился дать доверенность под будущий прибыток. Деньги на дорожные расходы и покупку бутылок Борисыч занял у тех, кому вернул долг. К Валере Саня уезжал, чтобы скрыться от кредиторов. Теперь нужно было выбрать напарника: ехать одному скучно, да и опасно. Первой его мыслью было взять кого-нибудь из своих дружков, но тут он сам понимал, что поездка превратится в новый загул. И вдруг его осенила счастливая мысль: Андрей!.. Прохвосты лишь говорят, что честных людей не бывает, на самом деле, они на их честность только и рассчитывают. Борисыч из всех, с кем сталкивала его жизнь, старался извлечь какую-нибудь пользу, и никакие финансовые неудачи, философские трактаты не могли вытравить эту привычку: просто не так она теперь бросалась в глаза. Он рассуждал следующим образом: предложу ему двадцать... нет - десять... нет - пять процентов, пяти процентов за глаза хватит. Он и спорить не станет: сразу видно парень с прибабахом. А, если правда, что про него Валера рассказывал, будто он бывший офицер-десантник, то с ним и охраны никакой не надо. Бутылки будет кому грузить и, вообще, с ним не соскучишься - хотя, конечно, с тараканами... Зато проще развести на деньги. И вот прошел месяц или чуть больше после того, как они расстались, и Борисыч развалился с чашкой зеленого чая в кресле у Андрея. - Хочу, - сказал он с расстановкой, - пушниной заняться. - Дело прибыльное, - сказал Андрей. - Только как это согласуется с ахимсой и твоими убеждениями не причинять вреда живому? - Да нет, ты не понял: "пушниной" значит - пустыми бутылками. Поедем собирать их по деревням, а потом сдадим в городе. - И он посвятил Андрея во все подробности своего плана. - Ну что ж, - сказал тот, выслушав Саню, - ничего противоречащего делу "чистого разума" тут нет, так как бутылки уже пустые. Конечно, не фонтан для тех, кто идет в поисках истины, - но все, в общем, по правилам этого мира. Борисыч покрутил мысленно пальцем у виска, впрочем, живя у Валеры, он научился спокойно относиться к странностям эзотериков. - Только расчет в конце поездки, когда пушнину сдадим, - поспешил он оговорить последнее условие. Андрей согласился и с этим. Отъезд назначили на завтра в шесть утра, чтобы объехать за день как можно больше деревень. - А от Валеры ты почему ушел? - спросил Андрей, провожая гостя. - Да-а... разошлись во взглядах на собственность, - помрачнел Борисыч. - Как так? - Да так... У него мелкособственнические инстинкты победили апариграху. - Кого победили? - Апариграху - освобождение от накопительства: не может свободно смотреть, когда вещи приходят и уходят. - Понятненько... А к нему заезжать будем? - спросил снова Андрей. - Нет, - поморщился Борисыч. - Как-нибудь в другой раз. - Борисыч заехал за Андреем в половине восьмого, когда тот уже решил, что все отменяется. Не вдаваясь в излишние объяснения, буркнул, что барахлит зажигание. Вид он имел заспанный и все такой же занятой. Андрей ничего не сказал, отдал ему сумку. Саня закинул ее в зеленую будку потрепанного "полста третьего", который, судя по всему, прошел уже и огонь, и воду -- остались только медные трубы. На выступающей над кабиной будке была сделана белой краской надпись: "ЛЮДИ". Пока ехали по городу, Саня его инструктировал: - Значит так. Берем только "чебурашку", "водочную", "чеТушку" и "ноль тридцать три" - остальные не принимаются. Ты будешь складывать пузыри в мешки, а я считать и расплачиваться. Но ты тоже считай: потом результаты сверим. На подъезде к посту гаи он сбавил скорость и сказал: - Фигушки держи! - Что? - не понял Андрей. - Фигушки надо держать, чтобы гаишник не остановил. Скучающий на середине дороги милиционер с автоматом указал на них. - Ну, ё моё! - пробормотал Борисыч и повернул к обочине. Он достал все имевшиеся у него документы, выскочил из кабины. Долго что-то втолковывал гаишнику, который читал его бумаги. Потом пошли назад, открыли будку, было слышно, как страж порядка пинает ящики в кузове. Затем он вернул документы и отправился скучать на прежнее место. - Ты фигушки держал? - весело взглянул Саня, запрыгивая в кабину; тут же запустил двигатель и сразу тронулся. - Нет, - сказал Андрей. - Потому и остановили. - Какие к черту фигушки - что за бред! - ни с того ни с сего взвился Андрей. Борисыч от неожиданности не сразу нашелся что ответить. - Не знаю, примета такая, - посмотрел он с улыбкой, но внимательно. - Зачем повторять глупости за темными людьми, - продолжал горячиться Андрей. - Сам подумай: какая связь может быть между фигушкой и гаишником? - Прямая. Ты что, сегодня не с той ноги встал? - спросил Саня. - С той - но в половине шестого, - сказал Андрей. Борисыч усмехнулся и качнул головой. - Ты где служил? - спросил Андрей. - В автобате. - Все ясно. Минут пять они молчали, глядя, как серая лента бежит под капот грузовика. - Я и сам в эти приметы не очень-то верю, - попытался оправдаться Саня. - А зачем тогда говоришь? - Просто... Привычка такая - говорить. - Разум достиг уже таких высот и глубин в лице великих философов, что давно бы уже вырвался из пут мракобесия, - Когда Андрей сердился, он говорил странно. - Но слуги тьмы расставили кругом ловухи, чтобы свернуть человечество с пути познания истины. - Да это просто дурацкая примета, в которую никто не верит, - какие в жопу ловухи! - сорвался Саня, его задел поучительный тон. - Я и сам в них не верю - хотя некоторые сбываются... - сказал он не без задней мысли подлить масла в огонь, но тут же примирительно добавил: - Ладно, проехали. Лишь бы дальше все было нормально... - Он постучал по рулю и поплевал через плечо. Некоторое время они ехали молча, потом Борисыч сказал: - Какая-то деревня. Ну что проверим? - Ты тут главный - сам решай. Они приблизились к указателю. - "Тишкино", - прочел Борисыч. - Ну, поехали - посмотрим, что там такое: дорожка вроде хорошая. "Хорошая дорожка" кончилась метров через сто. На изрытой тракторами грунтовке их подбрасывало и качало из стороны в сторону. Борисыч матерился под нос, а деревни все еще не было видно. Сквозь рвущиеся тучи слепило солнце. Через полчаса пути впереди показались крыши и склонявшиеся над ними удилища "журавлей" с обрывками веревок. Первое, что их встретило, черные, словно обгорелые, срубы без кровли, с пустыми окнами. В деревне была всего одна улица, и вдоль нее только срубы да заколоченные дома. Еще кучи мусора на месте развалившихся изб, уже поросшие бурьяном. Они медленно ехали по улице в поисках признаков жизни. Ни души - ни даже курицы не встретилось им. - Заехали, - сказал Борисыч невесело. Наконец увидели дом с открытыми ставнями и занавесками на окнах. - Останови. Пойду узнаю, что тут у них, - как Мамай все равно прошел. Андрей выпрыгнул из кабины, за ним вышел Саня. Они пролезли через дыру в заборе рядом с калиткой. Борисыч замер в нерешительности перед развалившимся крыльцом, но сказал: - Может, как раз у такого хозяина много бутылок. - И первым шагнул на уцелевшую ступеньку. В сенях была брошена пересохшая тряпка, висел ржавый ковшик, валялось ведро - все сухое, затянутое песком. Борисыч постучал и потянул на себя тяжелую, обитую тряпками дверь. В нос ударила тошнотворная вонь. Он поморщился и захлопнул дверь, посмотрел на Андрея. - Там бабка, блин, мертвая, - проговорил он. Андрей тоже заглянул в избу: на кровати под окном лежала раздутая, зеленая старуха. Платье на ней разошлось по швам, кожа тоже начала лопаться. Лицо ее оплыло книзу и собралось в гармошку под подбородком. Вместо глаз были две узкие щелки, губы сложены "бантиком", как для поцелуя. Напоминала она забавную японскую статуэтку, облепленную блестящими черными мухами. Как только открылась дверь мухи с злым шуршанием беспорядочно закружили над трупом. Одна подлетела к Андрею, он с внезапным ознобом отмахнулся и закрыл дверь. - Пошли на воздух, а то меня сейчас вырвет, - сказал Борисыч. Во дворе его действительно вырвало, он смущенно пробормотал, что мутит после вчерашнего, и добавил: - Надо кому-то сообщить, должны же где-то быть люди. Тем же путем они вышли за ворота. На другой стороне заметили еще один не заколоченный дом. Входная дверь была закрыта изнутри на крючок. Саня постучался, пошел заглянуть в окно и уже без удивления сказал: - Еще одна бабка мертвая, но на этой уже и кожи нет: один скелет сидит за столом. Видно, как чай пила, так и померла. Андрей встал на завалинку и увидел откинувшуюся на спинку стула мумию в платочке, голова упала набок, перед ней на столе лежало несколько обугленных картофелин. Утренний луч как раз выхватывал эту страшную картину в полумраке комнаты. - Они, что такое чай тут, наверно, давно уже забыли, - сказал Андрей, спрыгивая вниз. - Может, их кто-нибудь того - порешил? - предположил Борисыч. - Нет, навряд ли, тогда бы дверь была открыта. - Могли через чердак проникнуть. Андрей не ответил, произнес только: - Ладно, пошли дальше. - И с запозданием сказал: - Ну, зачем лезть к старухе через чердак? Что у них брать?.. Они побывали еще в трех домах и всюду натыкались на мертвых старух. В двух домах были уже скелеты, а еще в одном раздувшийся труп. Причем во всех, как и в первом, они лежали в своих кроватях, у одной была зажата икона в руках. - От чего они поумирали, интересно? - спросил Саня, когда они снова вышли на улицу. - От чего, от чего... - проговорил задумчиво Андрей. - Не знаю - от чего! От смерти. Первое, что всех интересует: от чего умер человек? Как будто это что-то решает. Как будто существует другая причина, кроме самой смерти. Умерли - потому что смерть пришла! - Нет, ну-у... может, у них тут эпидемия какая, - забеспокоился Борисыч. - Поехали - доедем до следующей деревни... - Погоди ты! Давай дойдем до конца, может, кто живой остался, - перебил его нетерпеливо Андрей. Лишь на краю деревни, в предпоследнем осевшем до наличников домике, вместо вони разлагающегося трупа их встретил запах жилья, однако он был еще отвратительнее. Они толкнули дверь и прошли, нагнувшись, в темную горницу. Пахло какой-то кислятиной, гнилью, больным телом и еще чем-то протухшим, но не трупом ? из квадратного отверстия в крышке подпола, вокруг которого темнело сырое пятно, несло, как из уборной. Стены были неровные, желтые, с черными углами. На обычном месте засиженный мухами волоокий образ. Они уже с минуту стояли, привыкая к темноте, посреди горницы и только теперь заметили, что на них снизу вверх из-под наваленного сверху тряпья глядит белое, рыхлое лицо, казавшееся сонным из-за оттянутых книзу красных, как у бульдога, нижних век. - Мы, бабуля, узнать хотели... Здрасте, во-первых, - сказал Борисыч. Старуха откинула лоскутное одеяло, которое они приняли за тряпье, и начала садиться. Сначала она спустила опухшие ноги, опираясь на дряблую, словно под белесой кожей забился студень, руку, и приподнялась на локте - это стоило ей больших усилий, о чем свидетельствовала звучная, с утробным свистом одышка. Однако остановилась не в силах оторвать локоть от кровати - студень задрожал - и вдруг из груди вместе с сиплым выдохом вырвался слабый плач. Борисыч бросился на помощь и посадил ее за плечи. На ней была только пожелтевшая, неопрятная, вся в прорехах ночная рубашка. - Ох, простите меня, деточки, - произнесла старуха, задыхаясь. - Обезножила совсем: из дому не выхожу. От водянки все тело пухнет. Старуха показала на свои оплывшие книзу ноги: щиколотки были толще икр и нависали над ступней, как спущенный чулок. Лохматая, белая, рыхлая, с обвислыми щеками и кровавыми веками, страшная, огромная, она смотрела на них выжидательно. - Вы не хлеб привезли, случаем? - спросила она, так и не дождавшись объяснений. - А то к нам хлеб перестали возить, и пензию какой месяц не везут - совсем про нас, стариков, забыли. - Она снова залилась слезами. - Ох, простите меня, деточки: я три дня не евши. Все съели, отрубями одними питаемся... - вытерев слезы, она справилась с собой и продолжала с оглушительным свистом, - Я ведь и ходить не могу, совсем обезножила: на четвереньках ползаю. Мне соседка помогала... А тут ее нет уже третий день - не знаю, что и думать. Она и сама плохая, еле ходит, - померла, видать. Мне сказывала: в трех домах старушки мертвые лежат: некому похоронить. Так вот, деточки, где жили, там и косточки сложили: будут наши домики нам могилками... Ох, - вздохнула она, собираясь заплакать, но только сдавленно помычала и сдержалась, - живого места на мне нет... Я ведь грешным делом подумала: убивать вы меня пришли... Ох, простите меня, деточки: сама не знаю, что говорю, - совсем из ума выжила... А взяли бы да убили... Старуху не жалко! Были бы у меня деньги, все бы отдала - только бы убили меня!.. - при этих словах в страшных глазах ее появилась надежда. - Убили бы меня, деточки! Вон топор в сенях стоит - никто и не узнает: в деревне, почитай, никого не осталось: только я да Петровна. (И та не заходит, померла, я чай.) А она, если и узнает, никому не скажет... - Погоди, мать, ты чего городишь! - обрел дар речи Борисыч. - Сейчас все будет: хлеб, колбаса... чаю заварим с сахаром. Мы же тебе хлеба привезли, продуктов - все бесплатно. Подарок от губернатора... - Ой, спасибо вам, деточки, только ничего не нужно - лучше бы вы меня убили, а то у меня уже сил нету... - голос ее опять задрожал. - Мы что, мать, на убийц похожи? - сказал Саня. - Потерпи полчаса, сейчас все будет... - И он направился к выходу. Старуха заплакала, вытирая слезы основанием ладони: - Ой, простите меня, деточки, совсем я плохая стала - не знаю, что говорю... - Пойду воды принесу, - сказал Андрей, собираясь вслед за Борисычем. - Вода у нас плохая, от нее и пухнем, - сквозь слезы проговорила старуха, всхлипывая сипло и шумно. - У нас своя вода, - сказал Андрей и вышел. Борисыч вытащил уже паяльную лампу и треногу, рылся в сумке и выкидывал оттуда кульки и банки. - Может, суп ей сварить? - спросил он и достал банку тушенки. - Ну не суп - шулюм, картошка у нас есть. - Не знаю: хорошо это после долгого голодания? - сказал Андрей. - Ну, хоть бульона похлебает, что с того чая... Через десять минут во дворе старухиного дома гудела паяльная лампа, и кипел котелок на треноге, рядом на корточках Андрей и Саня чистили картошку. - Не могу я видеть этих бабок, которые вот так вымирают, никому ненужные... - сказал Борисыч. -- Всегда им подаю, даже если у самого денег нет. - Надо ее отсюда увозить, - сказал Андрей. - Куда? А если не довезем? - возразил Саня. - Давай сначала съездим в больницу - узнаем: может, они ее заберут. - Ты давно в больнице не был? Забыл уже, что это такое? Тем более деревенская больница. - Ну, тогда к ихнему начальству надо ехать, есть же у них хоть какое-нибудь начальство! Похлебав супу с размоченным хлебом, старуха снова расплакалась. Когда она успокоилась, Борисыч спросил у нее: - Далеко от вас до райцентра? Вы к какому району относитесь? Начальство-то у вас есть? - Кто ж его знает. Раньше колхоз был, и председатель был. Я, деточки, сорок лет в колхозе отпахала: по четырнадцать часов робили. Там и ноженьки свои оставила. Тогда председатель был, все его знали, а сейчас един бог - начальник. Старуха рассказала, что когда-то их деревня относилась к Семиуковскому району: им привозили раз в неделю продукты, дрова, уголь, "пензию". Но потом их отдали в Краснополянский район и там сказали: переселяйтесь, возить больше не будем. Правда, хлеб все-таки возили, но месяц назад почему-то перестали. И речку, где они воду брали, маслозавод отравил. От плохой воды они и вымирают, а до райцентра кил`ометров тридцать. - А дети у тебя есть? - спросил Саня, рассматривая на стене фотографию молодой еще старухи с мужем - и маленькие, детей, вставленные поверх большой в рамку. - Сынок и дочка в городе. - Что же они тебя к себе не возьмут? - Кому старая нужна? Да я и сама не хочу... - Старуха опять поднесла ладонь к глазам и заплакала. Борисыч встал со скамейки, единственной, на чем можно было сидеть в доме, и сказал: - Ты, мать, сейчас ложись, отдохни. Мы вот тебе хлеб, воду и продукты оставим, а сами съездим в Красную Поляну к вашему начальству, что-нибудь придумаем. Хорошо? Старуха подняла на него свои страшные глаза. - Ты чего, мать? Мы же вернемся через пару часов. Обязательно вернемся и тебя в дом престарелых отвезем. Там за тобой ухаживать будут, кормить, лечить... Хорошо? Но, видимо, старуха не поверила ему: вид у нее был испуганный и потерянный. - Мы быстро... - сказал Борисыч, и они поспешно вышли, чтобы не видеть вывернутых наизнанку глаз.
      Через час езды по заросшему бурьяном проселку они увидели огороды большого села. На въезде остановились, у встретившейся женщины узнали, где районная администрация. Она показала на серую, трехэтажную коробку вдали. Подъехали они к ней со двора. Борисыч оставил машину за кустами: "чтобы глаза не мозолила". Пешком они обогнули здание и вышли на чахлую тополиную аллею. В центре ее стоял свежевыкрашенный серебрянкой ленин. Фасад администрации был тоже недавно отремонтирован. По широким ступеням друзья поднялись к дубовым дверям, прошли внутрь - и тут были остановлены охранником. Прямо у входа за столом сидел мозгляк в камуфляже. - Вы к кому? - спросил он, постукивая зажигалкой по столу и не сводя глаз с места, по которому стучал. - Мы в бухгалтерию, - сказал Андрей, открывая удостоверение участника боевых действий. Тот откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул. - Вам что ли назначено? - посмотрел он испытующе на Андрея. - Если бы не было назначено, зачем бы мы пришли? Свои, командир, пропускай! Постовой взглянул нехотя на телефон и снова склонился над столом: - Ладно, проходите. - Главное соблюсти формальность: показать какие-нибудь корочки, чтобы у часового сработал условный рефлекс. Тогда он сам не заметит, что пропустил не того, кого надо, - может, потом заметит, но будет уже поздно, - рассуждал Андрей, поднимаясь по лестнице. - А если начнешь объяснять, просить, пиши пропало. - А почему - в бухгалтерию? - спросил Борисыч. - Ну-у, эта важнейшая служба везде есть, - сказал Андрей, оглядываясь по сторонам на площадке второго этажа. - Насколько подсказывает мне опыт, это должно быть где-то тут. Второй этаж был обшит дубовыми панелями, оклеен обоями, над головой - подвесные потолки, под ногами - ковровая дорожка. По ней мимо каких-то занятых людей в кабинетах с компьютерами и вентиляторами они дошли до самой большой, кожаной двери с табличкой "Приемная". - Ага, нам сюда, - сказал Андрей и взялся за массивную ручку. В просторной приемной за одним из двух столов сидела остроносая, завитая девушка. Ее близко посаженные, строгие глаза были устремлены на монитор компьютера. - Ну сто есё? - произнесла она ледяным тоном и снова уткнулась в компьютер. - Антон Палыц не принимает. - Ты посмотри! - указал Андрей на другую дверь, там была надпись "Чехов Антон Павлович". - Этот должен помочь. Борисыч оперся о стол и вполголоса произнес: - Это - знаменитый американец, путешествует по нашей стране. - Ну и сто, - сказала презрительно девушка, но вдруг ахнула и расцвела: - Да вы сто! Здрасте... - сделала она что-то вроде обратного книксена: приподнялась в приветствие и снова села: - Он по-русски понимает? - Нет, я переводчик... - Секретарша уже жала на кнопку селектора, не спуская с Андрея глаз. Тот смотрел и ждал, чем кончится комедия. Борисыч продолжал: - Кстати, известный режиссер: хочет снять кино про Антона Павловича. Он случайно не родственник тому Чехову... В динамике раздалось похожее на кашель "да?". - Антон Палыц, к вам американский резиссер просится, - радостно объявила девушка, однако в ответ раздалось рычание: - Ну на х..! - и селектор отключился. Секретарша пожала плечами. - Подержи ее тут! - сказал Андрей, распахнул дверь с табличкой, за ней оказалась еще одна - он толкнул ее и прикрыл за собой первую. - Нельзя... - вспорхнула, было, секретарша, но Борисыч удержал ее за плечо: - Тихо-тихо, они там договорятся. Вас как зовут, если не секрет?.. - Натаса. - А меня - Саса... Андрей переступил порог и оказался в оазисе европейского дизайна. Гипсокартон, пластик, вертикальные жалюзи, вертящиеся кресла, серое ковровое покрытие, - и в центре всего этого канцелярского великолепия громоздились четыре самонаполняющихся бурдюка. Трое были неимоверной толщины и походили на гиппопотамов: животы их вздымались, как паруса при попутном ветре в бурном море стяжательства, - четвертый же был кругл, невелик и суетлив. Он прислуживал за столом. Водку пили стаканами и не пьянели, перед ними стояли закуски: буженина, балык, маринованные грибы. Голубоглазый пупс во главе длинного стола полулежал в кресле под большим портретом, расстегнув серый пиджак, и поглаживал широкую грудь, переходящую в живот, словно горное плато в холм. Это очевидно, и был Антон Павлович. Весь кабинет и его обитатели были разлинованы солнечными полосками сквозь приоткрытые жалюзи. - Ты, Рома, на директора не похож, - говорил Чехов, похлопывая себя по груди. - Не директор маслозавода, а как какой-нибудь начальник РСУ. Щуплый как призывник. Поэтому не выдерживаешь конкуренции на уровне, - журил он захмелевшего бурдючонка, но взгляд его был обращен к гиппопотамам. - Правильно, я говорю, господа коммерсанты? Бурдюки улыбнулись и кивнули. Один имел внешность бывшего комсомольского вожака: заплывшие щелки, косая челка, строгие брови - он недовольно поворачивался вместе с креслом из стороны в сторону. Второй же был очень примечателен. Лицо его, несмотря на огромный живот и внушительный мешок под подбородком, можно было назвать худым: широкое, скуластое, с утиным носом и вогнутым лбом. Желтоватая гривка в духе семидесятых спускалась на воротник. - Жизнь такая, Антон Палыч, - оправдывался директор маслозавода с пьяной улыбкой и отводил глаза, как пойманный школьник. - Семь жиров за день сойдет: то - то, то - то. Иногда перекусить некогда. - Был он лысоват, рябоват, ум имел живой, подхалимский. - Ну, еб твою мать!.. Можно подумать, на тебе район держится, а не какой-то заводишка!.. - хлопнул с довольным видом Антон Павлович по ручке кресла, и в этот момент заметил стоящего на другом конце стола Андрея. - Тебе чего? - спросил он по инерции добродушно. Взоры всех устремились к вошедшему. - Деревню Тишкино знаешь? - спросил Андрей, он остановился посреди кабинета, потирая за спиной кулак. - Что еще за Тишкино? - поворотил щеку к директору маслозавода Чехов. - Это кил`ометрах в двадцати, неперспективная деревня, на границе с Семиуковским районом,- отвечал тот заплетающимся языком. - Живут там одни старухи... - Жили, - сказал Андрей, - да все померли - теперь одна осталась. - Ты кто такой? - громовым голосом рявкнул Чехов. - Вы что, совсем нюх потеряли! Врываетесь, как к себе домой! Ну-ка пшёл вон!.. - Сейчас... - сказал Андрей, ища что-то вокруг себя. Глаза его потемнели, а лицо стало белым, как лист. Он увидел в углу трехцветный флаг, и направился к нему. Выдернул из подставки и переломил древко о колено. - Не трожь знамя! - взревел Чехов, пытаясь приподняться в кресле, но тут же получил красным огрызком по розовой щеке. Раздался звук похожий на всплеск, как будто камень упал в воду. - Ой, блядь! - скрючился, насколько позволял живот, Антон Павлович и сразу осел, раскис и стал похож на испуганного гаденыша. На щеке выступила синяя полоса. Комсомольский работник тоже хотел встать, но раздался еще одни шлепок и он тоже схватился за щеку. Утконос пролепетал: сижу-сижу. Директор маслозавода сложил ручки на коленях и опустил глаза, словно примерный ученик. - Ты, значит, старух уморил! - И снова удар по другой щеке. - Ну что, вспомнил Тишкино, нет? - Что там было? - слабым голосом спросил глава, поворотившись к директору. - Она к нам перешла, когда границы уточняли,- вполголоса проговорил тот, но так чтобы все слышали. - Вы тогда сказали, что вот еще месяц хлеб возим, а потом всё - их аннулирываем: чтобы переселялись в соседние деревни. Андрей снова размахнулся, однако Антон Павлович закрылся руками, тогда он стал наносить колющие удары в огромное брюхо. Толстяк, ничего уже не говорил, а только крякал при каждом тычке, губы держал крепко сжатыми, чтобы не вызвать даже подозрения в лояльности по поводу собственного избиения. На столе зазвонил телефон, Андрей выдернул шнур. - Скажи секретарше, чтобы закрывала дверь и шла сюда. - Он указал на селектор. Антон Павлович протянул руку к кнопке и слабым голосом произнес: - Ната, закрой все и зайди ко мне. - Хоросо, Антон Палыц, - оглушил усиленный динамиком бодрый голос. - Борисыч, закрой входную дверь и веди ее сюда, - добавил Андрей, склонившись над столом. - Уже закрыл, - ответил из селектор Саня. Через минуту в кабинет вошли Борисыч и секретарша. Андрей показал, где ее посадить. Девушка хотела что-то спросить, но Андрей знаком приказал молчать. - Что празднуете? - спросил он у коммерсантов. - День рождения отмечаем, - сказал строгий коммерсант с вызовом, словно комсомолец под пытками. И тут же получил палкой по уху. - Не ври, мразь! Ну?.. - Сделку обмываем, - затравленно выдавил он, схватившись за ухо, оно загорелось ярко-красным на солнце. - Какую сделку? - Мы у него масло купили, - с готовностью отвечал утконос. - У него? - Андрей показал на Чехова. - Нет, у него, - кивнул утконос в сторону директора маслозавода. - А этот при чем? - Он нам все устроил. - Саша, ну-ка налей им всем водки,- сказал Андрей задумчиво. Борисыч откупорил две бутылки и налил по полному стакану. - Так, быстро все хлопнули, - скомандовал он. - Ой, я водку не пью,- подала голос секретарша. - За знакомство надо выпить, - галантно отставив мизинец, поднес ей стакан Борисыч. - К тому же в такой компании. - А закусить? - Дай ей закусить чем-нибудь, - усмехнулся Андрей белыми губами, приступ бешенства, очевидно, начал отступать. - Остальные - без закуски! - Что он вам устроил? - приставил он древко к животу утконоса. - Высший сорт по цене третьего... - проговорил тот скороговоркой. - Так было? - повернулся Андрей к директору маслозавода. - Взяли сорок тонн само лучшего масла по цене маргарина...- отрапортовал с горечью стукача директор. - По средней закупочной цене в области, - раздался болезненный возглас Антона Павловича. - А он сколько взял? - указал на него Андрей. - Не знаю, - покачал головой директор. - Ну что, ты врешь! - с укоризной воскликнул Чехов. - Что врешь... И тут произошло то, чего никто не мог ожидать. Сначала все замерли, думали: само собой заиграло радио, - и только спустя мгновение поняли: поет секретарша. Ой, цветет калина в поле у руцья, Парня молодого полюбила я. Парня полюбила на свою беду: Не могу признаться, слов я не найду... - залилась она с закрытыми глазами, откинув голову и подперев щеку. - Ты что, дура! Нашла время! - воскликнул плачущим голосом Антон Павлович. - А сто? - удивилась она обиженно. - Для иностранца зэ... Даже коммерсанты улыбнулись. Борисыч тем временем что-то вылил из темного пузырька в новую бутылку, встряхнул ее несколько раз и подмигнул секретарше: - Мы с тобой еще попоем, Натаха. А сейчас по соточке - ну-ка, накатили быстренько! - И он разлил водку по стаканам. Через пять минут все уснули. Чехов захрапел, бурдюки так и остались в своих креслах (комсомолец постепенно сполз на пол), директор лег на стулья, а секретарша спала за столом, положив голову на руки. - Ты их не отравил случайно? - спросил Андрей у Сани. - Нет. Таксистский бальзам! - сказал он и залез во внутренний карман Антона Павловича. - Через пару часов очухаются, но помнить ничего не будут. Где-то лавэ должно быть... - Ты что! - дернул его за рукав Андрей. - Прекращай! - "Прекращай!" - передразнил Борисыч. -- Да бабке тех денег до конца жизни хватит. Где-то должны быть... Куда спрятал? - Ладно, заканчивай - уходим. - На столе разрывались телефоны. - Он что дурак при себе такую улику держать... Уходим. - Эх, жалко!.. - Борисыч вложил палку в руку комсомольского вожака, уже окончательно съехавшего на пол, а второй обломок пытался вставить в непослушную пятерню Антона Павловича: - Пусть думают, что подрались между собой... - Но вдруг нащупал что-то под обтягивающей древко тканью. Вытолкнул из-под нее пальцем несколько зеленых бумажек. - Ах, ты паршивенчишка такая! Семь сотен баксами - все можно домой ехать! - радостно воскликнул Борисыч. - Собрали, можно считать, бутылки. Он прихватил также две бутылки водки и сунул за пазуху - "на дорожку". - Ты же сказал, старухе деньги отдашь! - Андрей отпустил собачку на замке и, как только Борисыч вышел, захлопнул за собой дверь. - Тут и старухе хватит... - Они выглянули в коридор: там никого не было - захлопнули приемную и быстрым шагом пошли к лестнице. - Не беги, - сказал Андрей, когда они спускались в холл. Там проходя мимо охранника, Андрей весело подмигнул ему: - Спасибо, командир: все сделали! - Страж важно наклонил голову. - Охранник нас видел... - проговорил уже на улице Борисыч. Они не пошли в обход по аллее, а повернули вдоль стены, там была пробита тропинка. - Охранник будет молчать, как рыба. Не было случая, чтобы часовой сознался, что пропустил кого-то неправильно, - это закон природы. К тому же у него должность со столом и телефоном: где он еще такую найдет, - успокоил его Андрей. Не замеченные никем они сели в машину и выехали из поселка. День клонился к вечеру, освещенные вечерним солнцем березы, словно облитые желтком развевались и серебрились на ветру. Вдруг весь лес, смятый невидимой рукой, клонился, проваливался и вскипал, а затем колыхался зелеными волнами. Шлейф пыли за грузовиком поднимался до небес. Птицы летели по ветру, как взъерошенные стрелы. - К вечеру что-нибудь надует, - нарушил молчание Борисыч и протянул доллары Андрею. - На, пусть у тебя будут. - Отдашь старухе, - сказал Андрей. - Да мы ее в самую лучшую больницу определим, с отдельной палатой, а потом в пансионат отправим на воды - за такие бабки! - воскликнул Борисыч жизнерадостно. - Ладно, - сказал Андрей. Немного погодя он проговорил: - Все-таки нехорошо получилось!.. Борисыч удивленно посмотрел на него. - Как бы преднамеренно. Я всегда мечтал по такой морде смазать, и, выходит, просто исполнил свое желание. И деньги, скорее всего, другие, а не та взятка. - Ну, что, может, вернемся попросим у них прощения? - съязвил Борисыч. - И деньги ему возвратим, а старуха пускай помирает! Начинало смеркаться. Над лесом впереди стлалось что-то черное. - Вон, какая туча идет. Я же говорил, к вечеру надует, - сказал Саня. - Это не туча, - сказал встревожено Андрей, - как бы не деревня... Дальше они ехали молча, вглядываясь в поднимавшийся все выше столб дыма. Он был пепельно-черный, густой. Ветер прижимал его к земле и растягивал вдаль креповым полотнищем, но у основания он тяжело и туго клубился. А когда они подъехали еще ближе, стало видно, как несколько дымов с неимоверной быстротой вращаются и свиваются в один шлейф. Из черных, насыщенных сажей завихрений то тут, то там вырывались языки пламени. - Деревня... - сказал твердо Андрей. Они выехали из-за пригорка, и тут им открылась горящее село. Дальше ехать было нельзя. Старухин дом превратился в ослепительное пятно, с более темным окном, засасывающим внутрь пламя, а на месте сеней вертелся огненный смерч. Горело все: дома, заборы, деревья, - несколько журавлей выступали из дыма, по их шеям взбирались спирали огня. Из-за жара нельзя было поднять лицо. Трава тлела у их ног. Борисыч отогнал машину подальше и вернулся. В черных, без зрачка глазах Андрея переливались отблески пламени. - Ты хорошо залил траву, когда лампу разводил? - спросил Андрей, не спуская глаз с деревни. - Ну да, всю воду вылил... и окурки все затоптал, - ответил Борисыч. - Хотя в такую сушь одной искры от машины достаточно... - проговорил мрачно Андрей. - Ё мое!.. - вдруг вспомнил Саня: - Я же у нее спички на столе забыл... Андрей посмотрел на него, но ничего не сказал. Он пошел вверх по склону холма и остановился наверху. Рядом падали белесые, тлеющие хлопья. Пламя ревело и завывало, как исполинский зверь. - Ничего нельзя сделать. Всё, - крикнул ему Борисыч. - Поехали. Но Андрей его не слышал, он стоял и не спускал глаз с пожара, словно пытался что-то разглядеть в огне. Лицо, озаренное пламенем имело торжественное и даже надменное выражение. Он словно созерцал бьющегося в бессильной злобе врага. Борисыч пошел и сел в машину, оттуда он мог видеть Андрея. Фигура его отбрасывала гигантскую тень на освещенный пожаром березняк, ставший вдруг плоским, как беленая стена. Сумерки сгустились где-то за дальним лесом, здесь же было светло, как днем. Выкурив уже третью сигарету, Саня заметил, что, хотя ветер дует в противоположную сторону, горящая трава приближается к грузовику. Он выскочил и пошел звать Андрея, но увидел, что тот сам уже идет к машине. Проходя мимо Борисыча, он тихо произнес: - Стрелять - вешать - жечь!..
  
  
  
  
   Скляров О.В. КАЗИС
  
   "Этот мир - тиран и для тирана...
      Что же для души он благородной?"
     
      (Пётр Негош)
     
     
     
      Казис
     
      или
     
      Изделие ноль двадцать
     
      (Элемент системы распознавания "Свой - чужой" ПВО)
     
     
      Нескончаемые осенние ветры настойчиво засыпали дедов дом сухим холодным песком. Даже к ночи не стихало. Намёты в заветринах двора росли, как барханы. Будто бы решили небесные силы эти спрятать жилище старого учителя. Нет, не то, чтобы слишком уж невзгоды с неожиданными гостями зачастили сюда, - эка невидаль в нашем суровом мире, - но как-то очень уж запутано-своевольно перемежалось здесь доброе - злое. Простому уму не осилить, но очень требуется. Не пришлые люди ли - причина? Не от них ли, занимающих чужое место, сумятица, противоречия, конфликты? Вечный вопрос. Да и кого чужим-то считать, если земля одна на всех...
     
      Кровившим свежей раной по кустам пленным красноармейцем осознал себя очнувшийся человек. Отчаявшимся беглецом от приблизившейся смерти, прячущимся от тоски неволи очнулся он вдруг на чужбине, у чьих-то запертых ворот. Сбегающим рабом, контужено ковылявшим подальше в лес от разбомблённого советским штурмовиком путиремонтного поезда немцев, когда-то попал в эти края нынешний хозяин дома. Вчерашний Ленинградский студент на глухом лесном хуторе сразу предприимчиво нашел себе важное, нужное и непростое дело. Начал старательно, хоть и подпольно, учить диковатую хозяйскую девчонку грамоте - в благодарность за чудесное спасение, противозаконный приют, прокорм и длительное лечение. В прямом смысле - под полом. И не день ведь, и не месяц, и даже не один год.
     
     "Где сокровище твоё, там и сердце твоё..." - давно замечено. В тот же приметный двор у моря и леса, - с раскидистым деревом возле дома, - рвалось сердце. В благословенный приют, спасший ему жизнь и ногу, и прятавший почти до самого конца Второй Мировой, он вернулся, когда буйные ветра истории стали стихать. Подвал под домом. Он имел ход прямо из тёплого коридора. Второй проход, главный, широкий и удобный - со двора - для осенних заготовок. Про третий - из сарая - знали только хозяева... Осколочное увечье родной советской бомбой, к счастью, не убило, но охромел беглый явно. Пока скрывался от полицаев с несколькими местными в лесу, хромота мешала быть вровень со всеми и тяготила неженатого парня. Однако, когда пришли свои, спасла от строевой, от фронта, особенно кровожадного к финалу.
     
     Советская мобилизация же, хозвзвод "Военторга", почти что уберегли от долгой тюрьмы и лагеря за пребывание в плену и на оккупированной территории! Всё же ранением плен как-то оправдался... Партизанскими сочли мстительные поджоги германских лесозаготовок, долгие прятки и неумелую стрельбу по пьяным полицаям. Но и едва ли не до смертного приговора эта же "служба Советам" развела с бывшими братьями по лесу, не ладившими и с этой властью. Как только узнали солдата, в числе первых демобилизованного из-за того же увечья в конце войны... Хромому, значит, "от синих" - цвет петлиц и погон Госбезопасности - выпал мир, покой и благополучие, а им теперь опять лес и ожидание смерти? Он же всё про них знает... Выдаст? Лютые страсти, опять целясь в него, забушевали с новой силой. "Чужой. Кругом чужой!" А куда денешься...
     
     Задувало эту гадость даже в собачью конуру. Пёс, вылезая, вынужденно отряхивался всем телом. Густая серая шерсть, доставшаяся ему, по видимости, от примеси кровей предков-овчарок, взметала тучу вокруг. Неизбежный песок, как грех, был везде. На выключателе, на витом электрическом шнуре, на жестяном колпаке фонаря у входа... Даже не сразу зажегшаяся тусклая лампочка показалась пыльной. Отжав тряпку, Казис прицепил её сушиться к перилам - на ветру... Хрустело и скрипело под ногами на крашеных досках крыльца. Через щели расхлябанной двери непрошенная субстанция неизбежно попадала в коридор. Оттуда песчаная пыль, естественно, проникала в комнаты. Через сетчатые форточки, через рассохшиеся рамы запорошило подоконники и тяжелые старые шторы.
     
     Как тут не впустишь настырное, словно болезнь? Сколько сил, упорства и природной чистоплотности надо, убеждённости в ней... Да просто с одежды и башмаков сыпалось. Оказывалось на расческе, с тихим шорохом высыпалось из русской газеты, поскрипывало на зубах в стряпне старика. Гостя это начинало нудить, а дед ничего - привык. Ворчливо остановил внука, намеревавшегося угостить объедками цепного стража: недавно сам, мол, кормил его уже, - разбалуешь...
     
      - Лучше про службу расскажи, - попросил, раскуривая после ужина трубку, пыхая дымом из седой бороды. - Два года...
     
      Дед, будто завороженный, вслушивался в его слова. Казис впервые почувствовал, что может рассказывать правду. Не выпитое вино толкало, нет... То есть - почти всю правду: и про... Мордобои? Так, если ты мужского пола, должен, в конце концов, понять, что прогибаться бесконечно никак нельзя - иначе ноги об тебя вытирать станут, как об тряпку. Сопротивляться обязательно надо. Это не отложишь. Но и переть - брызгать струёй - против ветра тоже чревато: обмочишься весь. Опора нужна, помощь против большой чужой мощи... Друзья, например. Или оружие в руках... Это уверенность в своих силах, достоинство помогает сохранить, наглых и забывшихся остепенить, - да мало ли? - но, для нормального человека, не вседозволенность, нет. Ведь друзья не всегда рядом?
     
     Оставил в покое куриные кости. Мамая всё равно не минуют. Собачья конура с подпольным сокровищем клада, главная цель визита единственного внука, до утра никуда не денется. За два-то года не отрыли? Не открыли. Сказал бы Старый: про такое не забудешь... Про воровство казённого имущества, и про застреленных в карауле судачить?.. Болтали много. А сам чужого не брал, не убивал пока никого и своими глазами не видел... Старику же это слышать, понятное дело, не в новинку. Не захотел повторять мрачные разговоры - противно вспоминать. Да и "Не лжесвидетельствуй", раз сам не видел...
     
      С удовольствием уже повидавшего в жизни что-то, не без гордости, рассказывал про чистоплотную, но какую-то "тесную и маленькую" Германию, про их закрытый военный городок. Вспомнил, напротив, огромный степной полигон в Союзе, на реке Ахтуба. Про безупречные ракетные стрельбы прямо похвастался. Благодарности всем от генерала. Некоторые даже в отпуск ездили! Остальным, ранее проштрафившимися, посмеялись, какао - вне очереди... Дальность, оборона, количество целей и маскировка уже не имеют значения. Система опознавания "Свой - чужой" наших "сердцем" различает... Всё - тоже правда.
     
     "Не убий, не кради, не лжесвидетельствуй, не пожелай чужого..." Никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах?! ...Нет, не забывает человечество выстраданных этих заповедей, уже не оспаривает их всерьёз, но... Молясь, страстно молясь, часто - очень слёзно и искренне, о мире и благополучии, крестясь одною рукой, другою оно, "несчастное человечество", как говорится, блудит, не очень веря в молитву - на всякий случай оружие старается-блюдёт. "От дальних и ближних..." Ну, а оружие, - такая материя зыбкая и непредсказуемая, - если не само собою вдруг в дело войдёт-пойдёт, то случай вмешает - тоже бесспорно-предсказуемое явление. Никакой мистики.
     
     Слаб человек, и новая вера его в истину, в тотальную справедливость слаба. Выбирать-то он, чаще, правильно выбирает доброе, только не на долго: быстро утомляется - роняет непростую ношу... Ну, а потом, испугавшись последствий Урона, спешно "исправляя", хватает, что ближе, что под рукой. Древние же инстинкты, когда-то помогшие выжить, напротив - очень сильны до сих пор: всегда с нами. Искать не надо: себялюбие, злоба, жадность, трусость... Ведают они, что творят, вполне ведают. Видеть это вокруг проницательности особой не требуется. "Синяки и шишки", как из рога изобилия - вдоволь, всем: в драке за "Пироги и пышки". За справедливость борьба. Мир на планете без войны - в истории Земли - редкость.
     
     Странно и страшно? Да, силы, только силы у человека недостаёт иначе жить. Не любовью, то хотя бы умом, не инстинктами... Совсем ведь простая штука выходит: ну, не получается пока Бога, - а тем более ближнего! - любить больше себя, ладно. Для счастья пока не созрели. Так для собственного же благополучия не поддавайся соблазнам, заведомо чреватым большими бедами. Заповедей очевидных не преступай... "Калачи и пышки - синяки и шишки". Да, но... Сладенькое ведь можно сразу, - сейчас же! - а "горькую отрыжку"?! Плату за неумеренность, за "поедание" чужого, - "за, за, за!.." - иногда удаётся на потом оттянуть. Всё. Этого оказалось достаточно. До слёз и ужаса простая механика. "Наказание" - это ко-о-огда ещё будет! Потом, когда-то, а "сладость" - вот она, тут, бери сейчас же, пока другие не упредили.
     
     - Да, Господи, Ты, Боже мой... - воскликнул Старый, "опьянел малешко". Живо поднял погасшую опять трубку, потряс, демонстрируя "хитрость Лукавого", и ею же указал на опустевшую банку домашнего вина, на полупустую бутылочку "Рижского бальзама". - Далеко ходить не надо. "Бревно в своём глазу..." Только завтра голова будет болеть и тошнить. - Пророчески взглянув на внука, вздохнул, усмехнулся в усы: - А у тебя, может, и вообще пока ничего болеть не будет. Молодец...
     
     Потом продолжили новейшую историю "Хождений по мукам". Если бы только одна их семья так... "Марк городскую мать твою уже в институте нашёл... "Нацпереселенцы" из центральной России. А школу-то нашу закончил... С медалью! Но это мы забегаем..." Казису как-то раньше не случалось говорить по-взрослому со знаменитым своим дедом - заслуженным учителем республики. То ещё мал был, то далеко жили друг от друга, потом армия... А тут, как в школе, так всё по полочкам, так всё в струю, так ясно: жи и ши пишутся через и! "А что сверх того, то от Лукавого. . ." Построивший дом перед самой войной вдовый прадед, Войчихонис Казимир, ни внука Марека, ни, тем более, правнука, носившего теперь его имя, так и не увидел - не дожил. Похоже, что раньше положенного ушёл к жене без вести и не по своей воле...
     
     Сложные, противоречивые чувства испытал он, когда спасённый по-христиански красноармеец вдруг возник снова в их жизни, вернулся к ним после службы, а не к старшей сестре в Пушкин куда-то, под Ленинград. И рад, конечно, что жив молодой грамотей, и за дочь спокойнее теперь, но ведь чужих кровей человек. И вера чужая - если не атеист совсем - к исповеди не идёт?.. Да и время-то какое: то эта власть, то... Ну ясно, ясно было ещё до службы, что между Мартой и учителем отношения рискуют дозволенное перейти, и письма... А теперь, когда женихов война повыбила: вокруг на сто вёрст не найдёшь подходящего человека? Да, но эти его "братья" из леса, если за ним придут...
     
     Благословил у распятия молодых печальный отец, вручил им Библию да кое-какие деньжонки и отправил от греха подальше к дальним знакомым, хорошим людям, жизнь новую зачинать. От греха, от страха - от людей чужих. Женихова же родня, почти вся полёгшая в блокадном городе, никому и ничем помочь больше не могла. Сам он никакой работы, естественно, не стеснялся уже - не те дела. Голодать жене и малышу в ней?!.. Кое-чему крестьянскому в хозяйстве у тестя уже научился. Что-то "по ходу жизни", как Марта смеялась, в процессе постигал: вроде ручного смоления и свивания дратвы на подшивку обуви или деревянных "гвоздиков" в подмётку... Грамотность и учёность тоже плоды приносили иногда: писал по-русски заявления, письма и ходатайства людям.
     
     До весны промаялась беременная Марта с "русским" мужем по людям. Вынуждены были молодые вернуться. Надо сказать, даже с некоторым облегчением - "под дуб", в родные стены, на - какое никакое - хозяйство. Чуточку, а сытнее и теплее... Новая беда позвала: отец пропал, а животина, куда денешься, ухода требует. Соседи дали знать. Уехал и не возвращается. Жив ли, нет ли? Неизвестно. Скоро два месяца. Приглядывали, по-соседски, но "не век же..." Толком ничего так и не выяснилось. На окраине городка, говорили, нашли его мёртвого. Вроде бы не застреленный. Сам, может, умер: "куда надо", шептали знающие и опытные, ездил человек за дочь и зятя отвечать. Ну, сердце не выдержало, разнервничался... Кто знает? Или "не доехал" - лесные "помогли" навеки замолчать? Сам теперь не скажет.
     
     Такое время: некогда, некому разбираться было в болезнях - схоронили власти, раз родственники не забирают... Потом бричка его нашлась в лесу. Как попала туда - километров за двадцать от городка - бог один ведает. Лошадь отыскать уже и не надеялись. Одно утешение: в том же лесу потом нашли убитыми всех "друзей-братьев", грозивших и мужу, и отцу Марты. Всё спокойнее стало - ночами не так уже ждали гостей из леса. А потом и вовсе некогда было бояться: малый Марк родился! Фамилию решили записать ему материнскую, местную, чтоб не выделялся... Отец его, похоже, вот всё никак не может в институте восстановиться из-за своей фамилии. Или из-за плена? Из-за "связей с лесными братьями..."
     
     Эти два дня ветер не стихал - всё усиливался. Изгородь из проржавевшей сетки да трухлявого штакетника на остатках каменной довоенной кладки скрипела, гудела, подсвистывала днем и ночью, пропуская во двор клятый песок. Продали прочный тёсаный камень, рассказал дед, разобрали изгородь в голодном сорок восьмом году... Сегодня, задолго до утра, Казис проснулся от этой взъярившейся музыки и какого-то нового тревожного звука. Догадался: порывы участились, ещё усилились. С громадного, пошатывавшегося, как больной, дерева, сгорбившегося над позеленевшей крышей - то ли для опоры, то ли, всё же, для отчаянной защиты её - с треском, похожим на близкие выстрелы, стало сбивать и швырять на изъязвленную временем кровлю останки сухих веток.
     
     "Само бы не ухнулось..." - подумал отстраненно. Как в детстве, тая от кого-то тихое дыхание, долго вслушивался в неведомую схватку за стенами. "Никто не знает и не ответит, - не открывая глаз, безвольно спрашивал, утешая себя, - кто прав, и что случится. Честнее оставаться самим собой, как есть, или нещадно бороться с дурью своей, как он говорит, а не с посторонними? - Потом сообразил: - Сорок восьмой год - год рождения отца. Голодала страна..." Про разность давлений, порождающих движение воздушных масс, конечно, все знают. Просто иногда казалось очень возможным, что ветер получается из разбушевавшихся над Землей людских страстей-злостей. Дуют-воют, голодные, напрягая всё и вся.
     
     Прошли годы, и снова выяснилось, что старого Казимира, возможно, всё-таки убили. "Всё тайное становится явным..." Навёл справки, при случае, настойчивый потомок, когда живого свидетеля нашёл! Но напрасно, получалось, никакой ясности и определённости. Кто, что? Военные, но из местных... Выходило снова, "по ошибке", вероятно, насмерть забили старика совершенно незнакомые "мстители", ожесточённые гибелью своих собственных близких. Страшный "Круговорот несправедливости" страстно желающих обратного. Случайно, по небрежности, приняли за другого. Стал убегать - погнались. Инстинкт у преследователя такой. Так что, если не ошибка...
     
     "Если бы человек мог выбирать судьбу? - снова думалось тоскливо. - Все бы кинулись ухватить получше. Богатую, благополучную? Но, говорит дед, выболеть грехи человеческие должны здесь ещё, в этом мире - не брать дрянь эту туда..." Вот, может быть, он ее, трудную такую, и выбрал сам, чтобы калёными превратностями выжечь глупости собственные и безволие, вспыльчивость и трусость? Только не помнит. Выбрал однажды где-то самонадеянно эту, оказавшуюся не по силам... Мысль заставила открыть глаза и вглядеться в знакомую полутьму. Чёрное семейное распятие у потолка по-прежнему не отвечало на вопросы. Сколько поколений Войчихонисов перед ним так же горько молилось ночами...
     
     В их рыбацком посёлке школа маленькая была. Недоученного учителя взяли туда без разговоров - после такой войны не из кого выбирать - заочно, мол, доучится: по ходу жизни. Не получилось. То что-то всё мешало, то нужды первостепенной не было - забот о другом выше головы... Даже директором довольно долго числился с неоконченным высшим. Потом школу новую построил, молодые пришли. "Сомнительную" фамилию, может, уже и не поминали - привыкли, - но из директоров пришлось уйти. Про дружбу с лесными теперь также не помнили, зато тесное общение с пастором стало всплывать... Образование опять-таки? Слишком вольные речи в прессе местной, - дружба с редактором? - само собой! Не мальчик, должен был бы понимать... Тоже место указали. Ну, не уволили - на пенсию, "на заслуженный..." - время другого подошло.
     
      "...У деда с деньгами всегда напряг, а он явился: корми! Да чище, без песочка... - размышлять о нехватках собственных: совести, мозгов, о непредусмотрительности, ему не в новинку. - И не заработаешь, - думалось удручающе привычно, - рыбозавод закрывают, что ли..." С тех пор, как умерла Марта, дед, чудак, большую часть пенсии отдавал священнику, "на приход". Допустим, думал Казик, как бабка Максима Горького, можно жить на гроши, а заработанное тайно передавать детдому, больнице... Такой "заход-приход". Возражалось само, привычно. Всё-таки - корысть: надежда, что после смерти, за добрые дела...
     
     Давно нет этих старух. Остался только медный котел, в котором когда-то запаривала корм скоту "деятельная" Марта. Чистили с нею гулкую медь на берегу. Сияние запомнилось. Скота давно нет. Этот же изуродованный пинками времён котел еще и сейчас в деле: стоит полный компостной дряни за сараем, рядом с перевёрнутой на зиму, или навсегда, лодкой. Сто лет никто не чистил его мятые бока. Как же так? Вещи живут дольше хозяев... А далекий берег, на котором Старая катала и терла песком сверкающий шар, стал еще дальше. Время и ветер угнали воду. Даже никелированный немецкий велосипед, на котором учитель долго ездил за два километра в поселковую школу, цел, цел! До сих пор в сарае...
     
      Сорванная ветка хрястнулась в крышу совсем близко - над самым, наверно, окном. "Добьет черепицу, - предположил уныло, - да по стеклам..." Не хотелось хлопот. Так и не открыв, как следует, глаз, Казис, злясь на непогоду, на свою глупость, вспыльчивость и еще на что-то недодуманное, рывком повернулся к стене. Дед тоже не спит? "Гадская будет ночь, - ворчал, прочищая гаснувшую от забывчивости трубку, - гадская..." Да, деда: "гадская - судьба рыбацкая..." Подумал о том, что делается в море, вздохнул судорожно, как помилованный и натянул старенькое затхлое одеяло на озябшее плечо. Хорошо, что рыбозавод стоит - бастует? - выйти на лов не получилось. Врагу теперь не пожелаешь в море оказаться... Хотя, говорит, раньше положенного не помрёшь: пока не выболит полагающееся - пока не выблевал яд, - должен здесь ещё покорчиться...
     
     "Часто люди принимают судьбу как данность. Реже осознают, что их усилия могут повлиять на будущее. И уж совсем редко верят, что так возможно изменить прошлое..." - прочел однажды. Вдруг - правда? Выползла из полусна снова та же отчёркнутая строка: "...Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное, как бы некоторый помысл. Имеющий в себе, подобно искре, и свет и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестию, она есть естественный закон". Не собирался запоминать, но, когда вчитался... "...ненормальных сторонах жизни, с чувством горького сожаления о людях, не сознающих уродливости окружающей их действительности, а потому жалким и смешным".
     
     Нужен ли ты кому? Кроме себя... Вопрос. Весной, только Казик вернулся из армии, отец сразу "настоятельно посоветовал" серьёзнее готовиться и снова поступать в Институт инженеров морского флота. "Твоя судьба - в твоих руках. Не стоит усугублять прошлые ошибки, совершая новые. Это опасный тупик... С матерью мы можем лишь помочь". Вздохнул солдат - очень не уверен был, что это его судьба. Как им скажешь, что ничего такого ему не хочется? Стал "готовиться" - рыться в библиотеке - и обнаружил старенькую книжонку на удивительной толстой бумаге. Удивился и полюбопытствовал: "...жалким и смешным!" Пуля дырочку нашла. Десятка.
     
     Об экзаменах подумал тяжело, воспалённо, да мать, не подозревая, погладила по созревшему нарыву. Намереваясь подбодрить помрачневшего "мальчика", сообщила, что ему, разумеется, будет снисхождение: как демобилизованному. Ну и, само собой, из уважения к деду, к отцу... Не последние же люди? Была, конечно, истерика, когда слов не выбирают. Потом, чтобы быть последовательным, уход из дома и ночевки у одноклассника, после - у приятеля ...и его приятелей. На вокзале... В вытрезвитель едва не попал. И вообще - уж больше месяца - черт-те что. Денег назанимал, какие-то бабы - круглосуточно весёлые. А теперь вот на вокзале ударил милиционера... За своего будут искать, как следует. Чтоб неповадно.
     
     
      Утром дед не завтракал. Даже кофе не стал пить и трубку не раскуривал. На полупризнания внука вздохнул:
     
      - Те, кто совестлив, - произнёс, морщась отголоску вчерашнего разговора, - обычно не совершает таких поступков...
     
      - "Обычно..." Но случается? Спорить не станешь, и тогда?..
     
      - А те, кто совершает, уверяю тебя, муками совести никогда не мучатся.
     
      - Пусть исключения, - упрямо повторил Казик.
     
      Обжигаясь непривычным бокалом, слушая вполуха, размышлял: "Нет совершеннейших негодяев и ангелов. Намешано в нас всего. Нечего спорить, но... Пример вспомнил литературный. Своя жизнь коротковата: в "Тридцатой любви Марины" отец её ребёнком изнасиловавший утопился от совести? Разве это натяжка? "Никогда не говори "Никогда..." Дед компромиссов с негодяйством не желал:
     
      - Наоборот очень радуются, что у них все получилось. Часто даже гордятся собой, - сердился на кого-то Старый. "Бывает, кто спорит, думал внук. Только утверждать, что негодяйство ненаказуемо, приносит покой и благополучие... Извините! Натяжечка..." А дед уже заметил, что нервничает, сбавил тон: - Такова, понимаешь ли, реальная, не сказочная жизнь. Жизнь на той планете, которая называется Земля. Жутковато, может быть, прозвучит, но истина в том, милостивый государь, что Земля - не то место, где надо искать у кого-то в судьбе полный покой и благополучие.
     
      - Дед, - неожиданное пришло на ум молодому гостю, - а кто, как думаешь, всё-таки пострелял "братьев бургомистра"? Ну, кто с тобою партизанил... Не ты? Пятеро же вас было?
     
      - Власть, - ответил, задержав взгляд чуть дольше обычного, старик.
     
      - Ага. Сам Сталин. Власть их бы в лесу не бросила... - Внук смотрел в глаза деду, но не выдержал характера, всё же на бокал свой адресовался теперь в рассуждении. - Да-а, любите вы его... как-то опустить. А почему, собственно?
     
      - А это хорошо.
     
      - Предвзято судить? - удивился Казик. - Тем более - тебе, учителю? Никакой адвокатуры. Одна прокуратура... Или кто-то горячится? Крыть всё его, без разбору?!
     
     - Отец народа... Верховное начальство захапало себе право быть мозгом нации, но оно не мозг... А пониже. Все знают.
     
     - "Такое лето... хреновое". Мозг такой... не гениальный. Если спокойно, без истерик. Во всём мире так.
     
     - Начальство вне народа. Честолюбивая пена, - твёрдо произнёс учитель. - Солью земли себя считает. Белая...
     
     - А народ достоин своего правительства... Слышал? "Какие сами, такие и сани..."
     
      - Должно быть так. Тогда и дороги будут, и зарплаты выдавать... Бастовать не придётся.
     
     - Должно-то, должно... "Практика - критерий истины". Уровень культуры. ...Никак не верится, да? Деятелям-то культуры...
     
      - Не нужны бунты. Но демонстрация зрелости, солидарности! Как во времена бархатных революций...
     
     Пошли-поехали затверженные прописи. "Нужно, чтобы всем управлял закон, а не... Для этого требуется гражданско-правовой ликбез среди населения и популяризация идеи быть хозяином в своей стране. Повышение уровня культуры - во всех смыслах. Ликбез, школа, ВУЗ..."
     
     - ...Не понимаю. Причем тут, применительно к начальству: "любить - не любить..." С чего это? - Учитель заметно разнервничался. - Из века в ввек! Почитать - почитали, да. "Любить"? Нет.
     
     - Пусть будет "непочтение", неуважение. - Казис разочаровался в способностях старика по полкам всё раскладывать. - История, Сталин - тёмное дело, оставь. О современности надо думать, о будущем. Как презика, подходящего, выбрать... Ругать - сколько угодно ругаете. Даже за очевидный позитив... Всегда "доводы" находятся.
     
      - В чем "очевидный позитив", прости, где он, расскажи?..
     
     - А логика? Не бывает негатива без позитива. - Внук удивился. - Оспорить можно всё. Лучше - по делу? Учителю обязательно должен быть свойственен трезвый, непредвзятый, неангажированный взгляд?
     
      - Спорное утверждение. Откуда это вдруг: "...обязательно должен быть"?
     
     - Сам же пример привел! - Искренне рассмеялся Казик. - Нетрезвый, предвзятый, ангажированный - заведомо неверный. Велик и могуч твой русский язык... - Он потупился. На деда смотреть было неприятно. Злился, как папаша: покраснел, глаза виляют... - Оспаривают аксиомы люди пытливые. Ты один из них? Надеешься? Это, разумеется, не тщеславие...
     
     - В общем, я тебя понял, - произнёс дед тоном ниже, - реакция на высмеивание представителей власти у тебя неоднозначная, такое непочтение вызывает смешанные чувства...
     
     - Вполне однозначные. Тревогу. Раздрай меж "телом" и "мозгом" к параличу ведёт. Инстинкт самосохранения - естественное дело. "С того и мучаюсь, что не пойму, - как Есенин, например, - куда несёт нас рок событий..."
     
      - Причём, рефлексируешь ты как-то очень по-армейски, литературно...
     
     - Возможно, - тоже не без яда согласился Казик. - Я только оттуда. "Продукт среды..." Ничего странного. Суждения свои считаю тривиально прагматичными. "В рожу плюнут - драться лезу..." Как вам с отцом ни странно это. Ваши же негативные эмоции по поводу властей удивляют: как можно на дурную погоду негодовать, на болезнетворные микробы сердиться? Это мрачная данность. Любить - идиотизм и патология, - исключая единицы святых, - но злость и насмешки над микробами??! Да-а... - Невесело насмешничая, он, привычный к дискуссиям таким, теперь ничуть не радовался лёгкой победе над заслуженным стариком. Скорее уж огорчился несбывшимся ожиданиям. - Ладно. Допустим, микробы бывают полезные, погода случается хорошей, есть с чем сравнивать, но власть-то? Где и когда ты слышал что-то о реально существующих - существовавших? - "Слугах народных..." Риторический вопрос. Исключая редчайших идеалистов-альтруистов, святых... В природе человека о себе, главное, печься, а потом уж... Люди у власти просто категорически вынуждены заботиться не только о себе. Стоит убрать нож от горла, сразу, инстинктивно, на своё вся страсть... Этология. Животное поведение. Чистой воды прагматизм и логика.
     
      - Технично. По некоторым признакам... - Дед неприятно хекнул. - Навязывание некоей "любви", разворот обсуждения от нелепости властей к нелепостям отношения народа к властям... Подстановка выдуманной, неверной истории вопроса и прочее...
     
     - Под неверной историей вопроса у меня, так понимаю, "народ-богоносец, почитающий царя-батюшку" имеется в виду? Недоказуемо. Кликуши, разумеется, всегда были и есть, но в массах?.. Проявления Власти каждодневные - налоги, полицию, чиновничество... Почитать?
     
     - Понятно, тебе знакомы азы пропаганды, - притворно-сочувственно произнёс дед, овладев собой. - Вечерком еще что-нибудь расскажешь...
     
     - Конкретнее, пожалуйста?
     
     Дед только рукой махнул. Трубку машинально достал, но закуривать, сдержался, не стал - к себе пошёл. Казик помыл посуду, оделся. Взял в сарае лопату - прибрать за Мамаем, да песок откидать от крыльца, как сугроб зимой. "Ну, где тут Мамай воевал..." Потом, забывая противный разговор, быстро подкопал старую кладку. Припрятанный "Парабеллум" достал - сокровенное своё. "Хочешь мира - готовься к войне!" Перед армией затырил туда. Спрятавшись опять, долго увлеченно смазывал и перетирал оружие. Потом с сомнением вытряс из брезентового мешочка оставшиеся патроны, - могли отсыреть, - и по-прежнему таясь от старика, ушел далеко в дюны: проверить оружие, чтоб в нужный момент глупая непредусмотрительность жалким и смешным его выбор не сделала. Пёс рвался с цепи за ним и жалобно лаял со скулежом. "Потом, Мамаяша, потом - теперь дело..." Времени впереди была уйма, а куда себя девать - неизвестно.
     
     Неотличимый от вчерашнего день занимался все тем же. Набухшие темной осенней водой рваные тряпки облаков быстро утекали по мутному стеклу неба, нисколько не проясняя его. Ветер утихать не собирался. С верхушек круч срывалась, как с валов, песчаная пыль и летела в глаза. Холод-бандит нагло лез под старый бушлат, отбирать живое тепло. Бессмысленно-злые порывы в сердцах секли лицо и настырно забивали волосы песком. В седьмом классе повесилась соседка по парте. Говорили - солдат изнасиловал и на дембель уехал... На похоронах Казик близко не подходил, издали смотрел. В кино наблюдал, как люди травят, травятся и - чем. Слышал о бросавшихся с высоты, об утопившихся... Однажды, в госпитале, видел застрелившегося из-за бабы прапора... Нет, он сразу понял, что с собой этого не сможет сделать, но, все равно, холодная тяжелая сталь в руке нудила и будоражила. Что-то совершить хотелось нерядовое, предпринять что-то... Что? Прошлое изменить. Дальше "усугублять" уже некуда. Страшновато становится.
     
     Позавчера, как осенило, решился и сюда - спрятаться. Дорога, из опасения, только с машинами рыбозавода. Денег еле хватило. Смутные надежды на какую-то перемену, ожидание покоя и подзабытого уюта старого дома... К деду приехал, но, куда намеревался, не попал: легче не становилось... Ветер. Тоска. Ожидание. От детства остались только неясные ощущения, да запахи машинной смазки затвора и собачьей конуры... Этот тайник с пистолетом. Ещё пацаном нашел его в ближнем лесу, в обрушившимся от времени схроне. Дед энд "братья..." Из трёх один так и не обнаружили... Много было хлопот и неприятностей, но уберег ствол. В столице Казик недавно встретил парня и девчонку из этих мест. На танцы в их поселок когда-то ходил... Они поженились и сорвались из "той дыры". Посидели в чопорном центровом кафе, вспомнили детство, этот пистолет и... - все - разошлись. Он себе, они себе. Их двое.
     
      Поёжившись от холода, Казик сжал стучавшие зубы и мысленно начал стрелять: в солдата-насильника, в невесту, доведшую жениха до... В жену того прапора. Во всех этих разномастных нелюдей. Только в холодно-ироничного отца не стал. И на хамло-мента рука уже не поднималась... Но проверить патроны всё-таки следовало. Звуки выстрелов заметались среди песчаных круч. Пласты замерзавшего песка крутого берега, будто вздрагивая от неожиданности, стали оседать, разваливаясь, осыпаясь и обнажая беззащитные корни омертвевших растений. Ни один переделанный патрон не дал осечки. За столько лет капсюли не пропали... Гильзы и ствол пахли бездымным порохом. Ветер все так же гнал и гнал куда-то волны и низкие облака. Куда гнал? За "бугор..." Всё. В ушах звенело. Патроны следовало поберечь. Стало легче.
     
     
     
     
      Когда увидел свернувших на выстрелы пограничников, прятать оружие было поздно. Неожиданно для себя побежал: толкнуло прежнее нежелание расставаться с любимой вещью и подстегнула запоздалая, смутная еще, но уже достаточно обычная для взрослого человека, мысль о неприятностях связанных с оружием, с документами...
     
      Песок кончился - начался лес, но не стало легче. Казик запыхался, отяжелел. Бежал к оврагу. Там было место - тот самый "схрон", - где в прошлом не раз удавалось уходить от преследователей. Все было знакомо. Не раздумывая, туда кинулся. Появился даже злой азарт! Он пистолета не выбросил. Надеялся еще. Если без собак...
     
     Бежал-бежал - оглянулся. Жутковато стало. За ним, не отставая, гнались, и взрослые люди - не мальчишки с пугачами - злобно орали и угрожали настоящими автоматами. Над головой затрещали ветки, посыпалась хвоя! Он без ужаса услышал, наконец, очередь и осознал: они по нему стреляют?.. Сам недавно носил такую же форму, говорил на их языке, ел одну с ними пищу... Да и автомат у него был точно такой же... Ведь совсем недавно?! В голове не укладывалось.
     
      Казис уже был у цели. Еще чуть - по твёрдой тропе. Там заросшая яма от старого входа, и нора в гуще кустов... Он не побежал дальше. Дошло. Остановился - перестал "усугублять": не игра... Успел выдохнуть и пистолет бросить: подумают, что... Вдохнуть не смог - пуля пробила легкое, вторая - голову, третья была лишней. Очень просто - очередь. Казис упал в яму рядом со своим "Парабеллумом".
     
     
     
      Шулюмка вяз в песке и хрипел - выдохся. В его возрасте здоровья нет бегать. Но случай с пустой тарой на бастующем рыбозаводе, куда заключённых в качестве штрейкбрехеров привезли... Такое упускать? Пёрся по воле. Разок ещё. Но после больнички-то, и с их харчей?!.. Отморозок, духарик. Месяца не прошло - так же досрочно мог откинуться - сердце. На чифирь, говорят, не гляди. "Гляди - не гляди - гроб впереди..." Козлы. Вот вам! Побегаете... Рядом, впереди - за горой песка, захлопало. Палят уже! Падла... И там погранцы. Так и уроют тут... Все, Бобик сдох. Пора было остановиться. Он из последних сил прыгнул под крутой берег, метнулся в промоину - затихарился. Деваться некуда.
     
     
     
      ...Когда труп выволокли из ямы и перевернули, оперуполномоченный забеспокоился: очень уж беглый зэк выглядел... молодым? Пограничники ничего не замечали, они, конечно, ориентировку с рыбозавода слышали, но сильно не вникали. Судя по фамилии - не местный, и все... Парни, не глядя на мертвеца, прячась друг за друга от ветра, молча курили. Только так удачно стрелявший крепыш из Талды-Кургана, думая о полагавшемся теперь отпуске, все еще неспокойно поглядывал на лежащего с открытыми глазами молодого человека.
     
      Опер тоже курил и вдумывался: "Ну? Стриженый, брюнет. Бушлат б\у. Но брюки - как у вольняшки? - джинсы. Да и оружие... Откуда ствол? Рассматривал старый "Парабеллум". Патроны, по свинцовым пулям видно, самопальные... Рация захрипела и сообщила, что оцепление снимается. ...И лишь, когда пришли машины с сыскарями и собаками, а зачищавший место поисков наряд приволок ещё одного - угрюмого задохлика, - опер все - почти все, черт! - понял... Но откуда у парня ствол?!! В приграничной зоне. Где документы?! Твою ни мать, это ж теперь... Беглец нечаянно стрельнул у растерянных, подавленных, пограничников закурить и, довольный, без пинков, забрался в кузов. Погрузили в ноги неизвестный труп, втиснулись под тент сами и поехали. Но ствол-то... Откуда?
     
     
     
      Ночью разыгрался настоящий шторм. Даже в затишке у сарая ветер донимал старика. Скрежещущий звук мешал думать. В углу ветер разрушал изгородь. Порвал ржавую проволоку и чертил ею что-то бессмысленное по зеленому от старости боку котла. Дерево над домом угрожающе гудело. Сломанной веткой оборвало радио на крыше. Он не обращал внимания. Мерз, но в дом не шел. Ждал. Терпеливо смотрел на калитку. Ветер все трепал ее, и она еле держалась. Не запирал - ждал: вот придет... Не может быть, чтобы уехал совсем - обидевшись, не попрощавшись... И куртка висит... Казалось, если закроет калитку, то внук никогда больше не вернется, не войдет в нее. Верхняя петля всё-таки не выдержала. После особенно сильного порыва - даже где-то в доме свет мигнул - она оторвалась. Створка наклонилась, будто из последних сил старалась задержаться оставшейся петлёй, и шваркнулась в намет песка. Тут неожиданно и жутко завыл Мамай.
     
     Из темноты у крыльца вынесся низкий протяжный звук и замер. Мурашки стянули кожу. Через мгновение, стоило ему отвернуться, это повторилось громче и продолжительнее... Замер, слушая. ...Это уж не затихало. Только усиливалось и слабело. Скверное чувство объявилось - и не в груди! - в животе... Собака выла и выла. Будто неведомое чудовище из лесной тьмы что-то гибельное предрекало... Закусив ус, еще раз оглянулся на погасший у входа фонарь. Собака выла из темноты. Безысходно, отчаянно... Такая смертельная тоска рвалась в мир, что казалось - нет, не мог зверь так страдать! То оставленная Богом и проклятая чья-то разнесчастная душа рвется из серой тьмы адовой через это существо. Невыносимо ей там, невыносимо!!! Дед сдержался, не двинулся - ждал. Ждал два года из армии, подождет и еще. Красные светляки так и летели, летели куда-то от не гаснувшей весь вечер трубки.
  
   Черевков А.С. - БАБУШКА МАНЯ
  
  
   Жизнь у бабушки Марии, дома ее все звали Маня, была, как лист исписанной бумаги. Все там можно было прочитать. Только про своего мужа Федора Лебедева, графа тульской губернии, бабушка Маня не любила вспоминать. Возможно, что причиной тому была советская власть. Бабушку Маню могли преследовать за принадлежность к царскому времени и по ее сословию. Все остальное о жизни бабушки Мани, мы знали. Маня с детских лет любила петь. Она пела в казачьем хоре. Выступала на праздниках среди станичников. В церкви заметили ее талант к пению. Когда Гурея отправили учиться в Духовную семинарию. В это же время Маню забрали в хор певчих в церковь в городе Владикавказе. Вскоре Маня стала там петь и руководить хором. С этим хором Мария ездила по многим церквам и православным храмам Кавказа. Пела в монастырях. Однажды, Маня пела в городском саду Владикавказа. Там среди слушателей находился на отдыхе молодой граф Тульской губернии Федор Лебедев, который приехал во Владикавказ отдыхать вместе со всей своей многочисленной родней и слугами. Граф сразу влюбился в Марию и сделал ей предложение. Мария сослалась на свою молодость. Сказала ему, что ей еще рано думать о замужестве. Тогда граф сказал Марии, что он сам еще молод и подождет, пока они оба созреют к такому возрасту, когда надо свадьбу играть..
     - Откровенно говоря, - рассказывала, бабушка Маня, - я сама влюбилась в него с первого взгляда. Но мне было всего шестнадцать лет. Граф был на восемь лет старше и казался мне очень взрослым мужчиной. Я его даже побаивалась. По всему было видно, что граф был человек воспитанный и честный. Чтобы быть ему ближе ко мне, граф напросился служить в город Владикавказ. В те времена на Кавказе было не спокойно. Постоянно гибли русские солдаты. Граф подвергал себя опасности, чтобы только быть ближе ко мне. Все свободное от службы время граф крутился возле женского монастыря, где я жила и возле церкви, где я пела в хоре. Я не была монашкой и ни давала обед безбрачия. У меня была просто работа в хоре певчих. В женском маленьком монастыре я тогда всего лишь снимала комнатку, чтобы не приставали ко мне городские парни. Я даже одевалась часто так, как одеваются местные монашки, чтобы все думали, что я монашка. За услугу монастыря в жилье, я учила монашек хоровому пению. Сама я научилась петь в церковноприходской школе, которую закончила успешно и батюшка Владикавказской церкви пригласил меня работать в хоре певчих. Мне не было еще семнадцати лет, когда настоятельница Агафья посоветовала батюшке Селантию доверить мне руководство хором певчих. Но батюшка Селантий не был согласен с настоятельницей.
     - На нее и так мужики пялят глаза за ее белые волосы. - говорил батюшка Селантий. - Когда Мария станет во главе хора, то внимание прихожан будет только на ней. Хора никто не заметит. Мне нужен хороший хор.
     - Зря ты не соглашаешься, батюшка Селантий, - настаивала на своем, настоятельница Агафья, - руководитель хора должен ни только уметь управлять коллективом. Он должен уметь петь и выделяться в хоре. Мария украсит хор своим присутствием. У нее прекрасный голос и замечательная внешность. Все это нужно...
     Батюшка Селантий долго упрямился. Но настоятельница Агафья уговорила его попробовать провести эксперимент на один месяц. Я и так сама тайком руководила хором монашек в монастыре. У меня был опыт расстановки певчих по голосам. Знала куда поставить какой голос. Как начинать запевать церковную песню.
     - Пускай будет повашему. - согласился, батюшка Селантий. - Если она провалит работу в хоре, то я выгоню Марию со службы. Тогда петь ей в кабаках. Этот эксперимент тут будет, матушка Агафья, на вашей совести.
     Первое мое выступление, в качестве певицы и руководителя хора, было на пасхальные дни. Прихожан в церкви было столько, что ногой стать некуда. Пели чуть ли не до хрипоты. Позже, городская управа пригласила нас петь в городском саду, куда собирались офицеры и господа. Мы все с удовольствием согласились. Успех нашего хора был такой огромный, что нам предложили ездить по городам и церквам России. Наш хор пел ни только церковные песни. В городских садах и парках мы пели народные песни. Хоровой репертуар и костюмы мы готовили сами. Батюшка Селантий вначале был недоволен тем, что мы часто пели за пределами церкви. Но когда казна церкви значительно увеличилась за счет нашего хора, батюшка Селантий принял певчих отдельно для церкви. Мы, уже, фактически, стали самостоятельным хором певчих. Однако, нам никак не хотелось портить отношения с церковью, которая возродила нас к такому успеху. Между поездками по городам, возвращались мы опять в свою церковь, которая к этому времени уже увеличилась вдвое. Граф Федор Лебедев, как хвостик, сопровождал нас повсюду. По этой причине он ушел из службы в армии, хотя там у него в армии была большая перспектива продвижения по чину в службе. Граф стал, фактически, меценатом нашего хора. Постоянно оплачивал наше содержание и вел переговоры с властями городов о наших выступлениях. Конечно, все делал ради меня. Но с предложениями замужества не приставал. Четвертый год я руководила хором, не заметила, как подошло время замужества. Собственно говоря, этот хитрец граф, все подстроил так, что я не могла уже отказать ему в просьбе. Граф не был занудой, но хорошо знал чего надо добиваться. Когда мне исполнилось двадцать лет, граф устроил наше выступление в городском саду Тулы. Наше выступление собрался слушать весь цвет города Тула. На лужайках расположились знатные дамы и господа, офицеры больших чинов. Успех наш был ошеломляющий. Нам аплодировали стоя. Подносили цветы и ценные подарки. Меня вызывали на бис. Вдруг, в самый момент торжества, вышел граф Федор Лебедев и направился в мою сторону. Я сразу поняла, что сейчас здесь случится что-то необыкновенное в моей жизни. Он взял меня за руку. Загадочно посмотрел в мое лицо. Обратился к присутствующим с речью, которую он готовил четыре года, как он сам позже признался мне. Но говорил он с волнением.
     - Мария и я, объявляем сегодня вам о своей помолвке! - торжественно, объявил всем, граф Федор Лебедев.
     Затем повел меня к пожилой паре, растерянно смотрящих по сторонам. Стал передними на одно колено. Машинально, я стала на колено рядом с графом Федором Лебедевым, ничего не соображая, что делаю.
     - Батюшка и матушка! - обратился граф, к пожилой паре. - Мы просим вашего благословения на наш брак.
     Почтенная пара посмотрела на затихших в городском саду господ. Затем с волнением обратились к нам.
     - Благословляем вас на брачный союз. - сказал старый граф Лебедев и положил на наши головы свои руки. - Спасибо за такой приятный сюрприз. Мы рады вашему решению. Господь Бог рассудит за поступки ваши.
     Мама Федора от удивления лишь пробормотала что-то следом за своим мужем и положила на наши головы свои руки. После чего, отец и мать Федора, попросили нас подняться с колен и повернуться к господам.
     - Ура! - оглушили нас присутствующие господа, своими поздравлениями. - Поздравляем! Поздравляем!
     Городской сад наполнился криком перепуганных птиц и радостными возгласами господ. Только девчонки из моего хора ничего толком не могли понять о происходящем. Удивленно смотрели на меня. До меня самой никак не доходило, что с этого момента я простилась со своей юностью. Мне теперь предстоит стать женой и почетной дамой знатного рода русского. Конечно, в моей голове уже блуждали мысли о замужестве, но я никак не представляла, что это будет так быстро и неожиданно. Ведь о своих планах я никому не говорила. Даже папа и мама ничего не знали о том, что я решила выйти замуж за графа тульской губернии, Федора Лебедева. Как я теперь им скажу? Мне даже в Старый хутор теперь стыдно будет приезжать. Станичники за глаза обсуждать меня будут, что терская казачка продалась богатым, стала женой графа тульской губернии.
     - Поздравляем тебя, Мария, с хорошим выбором. - со слезами и печалью, сказала настоятельница Агафья.
     Следом за настоятельницей с поздравлением ко мне стали подходить девчонки из нашего хора. Я стояла с мокрыми от слез глазами и как корова мычала что-то в ответ на все поздравления. После этой неожиданной торжественной части, весь хор певчих сразу стал собираться в дорогу. Я тоже пошла следом за хором.
     - Мария! Ты куда? - остановил Федор Лебедев, когда я машинально пошла за своими девчатами. - Мы должны установить день нашей свадьбы и венчания. Я не могу тебя так отпустить. Ты жить будешь у нас в имении. К тебе не буду приставать. Мы все сделаем по обоюдному согласию. Сейчас поедем к нам в "Рагули".
     - Хорошо! - согласилась я. - Только венчаться будем в городе Владикавказе, в нашей церкви. Там все мои друзья и наш Старый хутор близко. Мы прежде должны получить наше благословение от моих папы и мамы.
     - Я с тобой согласен. - улыбаясь, ответил Федор Лебедев. - Мы через неделю отправимся туда всей семьей.
     Прямо в городском саду я простилась со своими подругами и настоятельницей Агафьей. Они отправились в гостинный двор, чтобы собираться в обратную дорогу. Семейство графа Лебедева и я с ними, поехали в их имение "Рагули", которое находилось совсем близко от города Тула. Примерно, час езды на лошадях. Последний день весны. Завтра начало лета. Словно какое-то предшествие, мое и природное, из одного состояния переходит в другое. Даже погода переменилась. Ночью слегка моросил дождь, а сейчас такая жара, что Федор Лебедев поднял верх коляски, чтобы спрятать меня от палящих лучей яркого солнца. Словно боится, что растаю от жарких лучей летнего солнца как снегурочка и исчезну навсегда из его поля зрения. Ямщик легкой рысцой погоняет тройку лошадей. Коляска двуколка с двумя верхами из плотной темносиней ткани. Маманя с папаней сидят спиной к лошади и дремлют. Мы с Федором сидим по ходу коляски. Я справа, а Федор Лебедев слева. Всю дорогу я разглядываю окружающую природу, а Федор Лебедев смотрит на дорогу и приподнимает шляпу, приветствует проезжающих нам навстречу господ. По этикету видно сразу, что Лебедевых здесь знают хорошо. Каждый встречный тут приветствует их с глубоким уважением. Вот и имение Лебедевых. Я это заметила издалека. Большой двухэтажный дом. Словно европейский замок. Построено здание из камня. Все остальное в русском стиле. Веранда тут вокруг всего дома стеклянная. Вход в дом резной. Двор такой огромный, что от ворот до дома нам еще ехать надо. Вокруг двора дома есть большой фруктовый сад. За садом поля и речка заросшая деревьями. Хозяйственный двор был огромный.
     - Добрый день, батюшка и матушка. - приветствует мужик, у ворот имения. - Добрый день, господин молодой. Добрый день, сударыня молодая. Как вы, господа, приказали, баньку я вам растопил и обед готовят.
     - Вот и прекрасно! - отозвался Федор Лебедев. - Нам всем помыться с дороги надо, а то мы запылились.
     Запылились мы, действительно, хорошо, от встречных колясок и подвод. Но не думает ли молодой граф, что я прямо сейчас с ним в баньку полезу. Если скажет так, то я сразу сбегу с их двора. Вон, какие они все довольные, что молодку с белыми волосами отхватили. Еще пожалеют, что взяли меня, если плохо относиться будут. Пускай не забывают, что я терская казачка и постоять за себя всегда умею. Так что не очень-то!
     - Прасковья! Приготовь для молодки все в баньку. - распорядилась хозяйка, спускаясь с коляски. - Подбери молодке, одежонку поновей, чтобы приличной дамой выглядела, а не девкой из хора. Парку хорошего поддай. Пусть румяней будет. Скажи Ксении, чтобы мальцов от баньки гнала. Нечего им за девками подглядывать. Федора тоже гони дальше от баньки, он ей не муж еще. Пускай вначале жениться на ней, уж после...
     - Да, вы, что, маманя! - покраснел до ушей Федор Лебедев. - Я за ней целую вечность ходить готов, чтобы только все было по ее согласию. А вы тут, развели - "Подглядывать в баньку.". Прямо мне перед Марией неудобно. Она может обо мне плохо подумать. Аж уши у меня от стыда горят. Разве так можно поступать?
     - Ну, ладно, я так, к слову сказала, без мыслей. - махнула рукой маманя. - У мужиков только одно на уме.
     Мы все направились на веранду. Две толстушки, Прасковья и Ксения, понесли наши вещи в дом. Домашние люди засуетились. Стали в саду стол накрывать. Мальчишка принес два кувшина. В одном кувшине было парное коровье молоко. Еще в другом кувшине хлебный квас с приятным запахом поджаренного сухаря.
     - Вы, госпожа, что пить будите? - обратился ко мне, малец с кувшинами. - Свежий квас или молоко парное?
     - Пожалуй, ты налей мне кваску хлебного. - сказала я, усаживаясь в большое плетеное кресло из веточек.
     Малец налил мне и Федору Лебедеву по кружке хлебного кваса. Мамане с папаней молока парного. Я пригубила кружку и одним дыханием осушила ее. Квас был настолько приятен, что я прямо почувствовала, как в меня вливается нектар земли русской, наполненный ароматом природы. Мои кровяные сосуды заработали, как машина от живительной влаги, словно свежая кровь поступила в мои вены. Я даже вся тут взбодрилась.
     - Во, молодец! - радостно, воскликнул папаня. - Вот, это настоящая русская баба. Одним залпом полную кружку кваса осушила. Не всякий мужик, так может осилить. Мария! Откуда это ты родом такая ядреная баба?
     - Из древнего рода терских казаков. - без всякой церемонии, ответила я. - Может быть, вы слыхали о Выприцких, Линевых, Ивлевых. Все это наша огромная семья. Квас у нас в Старом хуторе, как воду пьют казаки.
     Папаня одобряюще кивнул головой и залпом допил свою кружку парного молока. Затем, все разбрелись по своим делам. Пришла Прасковья с ворохом разных новых платьев и рубах, которые приготовила мне.
     - Черти, как на тебя что-то подобрать? - ругнулась Прасковья. - Задница у тебя большая, а талию можно руками обхватить. Наверно, ты с самого детства корсетом утягивалась? Только волосы свои, зачем красила?
     - Я корсета никогда не видела. - с обидой в голосе, ответила я. - Волосы у меня такие с самого рождения.
     - Ей богу, врешь! - удивленно, воскликнула Прасковья и потрогала мои волосы руками. - Возможно, волосы и вправду настоящие. Мы это сейчас узнаем. Я тебе такую баньку устрою, что ты будешь, как новорожденная. Любая краска и грязь с тебя сразу слезут. Так что давай, красотка, пойдем с тобой в русскую баньку парится.
     Прасковья пошла в развалку за дом. Раскачивая, словно корова, своими огромными бедрами. Я последовала за ней, в сопровождении Ксении, которая несла в руках огромный березовый веник. Со стороны можно было подумать, что это бабы ни в баню меня провожали, а гнали, как молодую телку, на пастбище в поле. За домом, в отдалении, была хорошо срубленная банька, которая больше похожа на добротный рубленый дом в сибирской тайге. Дальше баньки конюшня с хозяйственным двором. Вокруг имения рос огромный сад.
     - Ну, раздевайся, молодка! - басом, приказала Прасковья. - Не бойся, я не мужик, а баба. Не испорчу тебя.
     Прихожая в баньке была огромная. Длинный стол по самой середине и несколько лавок-лежанок у каждой стенки. Прасковья положила ворох принесенного для меня белья прямо на стол. Не дожидаясь моих раскачек, Прасковья стала тут же быстро снимать с меня всю одежду до самого гола. Я аж чуть не задохнулась.
     - А ты, молодка, ничего, хороша! - снимая с себя одежду, подметила Прасковья. - Была бы я мужиком, такую кралю давно бы на лавку завалила. Ладно, пойдем, попарю тебя и сама в баньке с парком отомлею.
     Прасковья шлепнула меня по голому заду так, что я аж взвизгнула от неожиданности и вошла в предбанник, в котором стояли три огромные бочки. Одна бочка была пустой, с пробкой внизу. Вторая бочка была с горячей водой. Третья бочка была наполнена холодной водой доверху. Рядом глиняный кувшин с квасом.
     - Полезай! - приказала Прасковья, показывая на пустую бочку. - Тебя надо малость освежить, а то ты в нашей баньке с непривычки сгореть можешь. Тогда молодой хозяин меня точно убьет. Уж больно строгий он.
     Не дожидаясь пока я раскачаюсь Прасковья подхватила меня за талию обеими руками и легко поставила в дубовую бочку. Большим деревянным ведром Прасковья зачерпнула холодной и горячей воды. Потрогала своим локтем температуру воды и сразу вылила на меня целое ведро воды. От такой массы воды я едва не захлебнулась. Подскочила вверх и едва не вывалилась из бочки. Прасковья поймала меня прямо налету.
     - Ты, что, вдруг, такая прыткая? - удивленно, спросила меня, Прасковья. - Воды что ли большой боишься?
     - Воды вовсе не боюсь. - с обидой, возмутилась я. - Просто, от неожиданности, чуть не захлебнулась водой.
     Прасковья вытащила меня обратно из бочки. Мы пошли в парилку. Там, действительно, было очень жарко. Мое лицо прямо обожгло горячим воздухом. Мы присели с Прасковьей на первую широкую лавку, которых в парилке было шесть. Три лавки находились, как ступени, прямо от самой входной двери, и, еще три лавки были в глубине парилки до самого потолка. Между лавками и стеной из березовых досок, ящик огромный из железа заполненный булыжниками, которые слегка потрескивали от дровяного огня под тем ящиком. Когда я здорово вспотела, Прасковья плеснула на раскаленные булыжники ковш хлебного кваску. Поднялся от булыжников до верху пар ароматом природы русской наполненный и приятно растекся по всей парилке, хмельным запахом ударяя в голову. У меня словно крылья появились и поплыла я своим разумом в пару том, как в тумане белом, закрывая глаза от удовольствия. Мне было так приятно это ощущение, словно была я уже дома в Старом хуторе, у нашей речки, которую называют Белка, за глину белую и за чистоту воды.
     - Вот, хорошо, разомлели! - прервала мои мысли Прасковья. - Сейчас полезай на вторую лавку, как мужик на тебя лазить будет. Я поддам хорошего парку и веничком пошлепаю твою попку, чтобы она пышнее стала.
     Прасковья зачерпнула из ведра ковш воды холодной и плеснула опять на раскаленные булыжники. Мне аж ноздри защекотало от пара водяного. Распласталась я вся на этой лавке второй. Прасковья достала из кадки с горячей водой веник березовый. Потрясла тем веником над булыжниками. Затем опустила этот веник в кадку с водой холодной и тут же вытащила с каплями над моим телом. Словно льдинки скользнули те капли по моему телу. После чего Прасковья опустила всего на одно мгновение веник тот березовый в кадку с водой горячей и погладила меня тем веничком по всему телу. Ощущение такое прекрасное, мне словами вам не передать! Можно сказать, что я получила от этой процедуры огромное блаженство для тела и души.
     - Мария! Ты знаешь, за что, на нас баб, мужики лазить любят? - спросила Прасковья и сама ответила. - Потому, что им также приятно от нас, как сейчас нам от этой распаренной лавки. Мы для них как лавка горячая.
     Прасковья слегка шлепнула меня березовым веником по голому заду и в таком же темпе прошлась по всему моему телу. С каждым разом ее удары банным веником усиливались. Покуда я терпеть могла. Когда я не выдержала ударов веником и вскочила с горячей лавки, Прасковья облила меня теплой водой и предложила подняться на следующую лавку. Третья лавка была еще на пару градусов больше. Я поворачивалась из стороны в сторону, подставляя березовому венику распаренные места своего тела. Все мое тело раздулось и покрылось бледно-розовым цветом. Так я парилась до тех пор, пока сердце и голова терпели горячий пар. Когда мои вески разбухли, сердце стало барабанить с такой силой, что мне казалось оно вот-вот выскочит, сквозь вдвое раздутые груди мои. Я встала с четвертой лавки и спустилась вниз. Прасковья последовала за мной. Прасковья приоткрыла слегка форточку и показала свой огромный кулак мальчишкам, которые пытались подглядывать за нами. Свежий поток воздуха вернул меня в нормальное состояние. Я вся взбодрилась и почувствовала себя более юной. Как в пятнадцать лет. Когда с подругами подглядывала в русскую баньку у речки Белка. За парнями, лет на пять старше нас. Нам было интересно узнать, что у них между ног растет.
     - Ну, ты, Мария, молодец! - радостно, воскликнула Прасковья, когда мы обе вышли в предбанник. - При таком паре, в жару четвертую лавку в парилке, ни каждый мужик осиливает. Сильна, баба! Такая баба любого мужика в постели заездит, а ни он ее. Повезло, молодому графу с тобой! Хорошую невесту себе подыскал.
     Я ничего не стала говорить, а только обмакивала себя душистым полотенцем, который, вероятно, вываривали в кипяченной воде с мятой. Даже обсохшей я еще выглядела сильно румяной. Тем временем, Прасковья подобрала для меня большое, до самого пола, цветное платье. В таких платьях знатные дамы ходят на бал. Мне было как-то неудобно одевать такое платье. Но в моем сундучке были лишь церковные и хоровые наряды. Так что я напялила то, что выбрала мне Прасковья. Платье все по краям в кружевах. На груди небольшой вырез и пуговки яркие. Рядом с платьем на лавке лежала перламутровая шкатулка с украшениями.
     - Платье в самую пору! - радостно, всплеснула Прасковья. - Молодой граф словно мерку снял для наряда.
     "Вот хитрец." - подумала я. - "Выходит, что он все заранее рассчитал и наряды мне купил с украшениями".
     Платье в талии по цвету было напичкано шнурками, которые были спрятаны в корсет зашитый в платье. Прасковья стала затягивать эти шнурки, упираясь в мой зад босыми ногами. Мне было тяжело дышать в таком затянутом платье и я попросила Прасковью слегка отпустить эти шнурки. В самом начале, до платья, Прасковья напялила на меня белые широкие штаны с кружевами. Я думала, что они мне будут мешать при ходьбе. Но штаны были просторные и на них, вокруг талии, на бедрах держался сам корсет вместе с платьем. На ноги мне были одеты вязаные белые носочки и белые туфли на небольшом каблучке. Все это было словно по мне шито. Хорошо и удобно. Закончив с одеждой, Прасковья одела мне на шею красивое ожерелье из сверкающих прозрачных камней. Такими были браслет на правой руке и дамские часы на левой руке. Ничего подобного я отродясь не видела и тем более не носила. Все это украшение было такое, как на балу у золушки. Мне стало стыдно выходить в таком наряде из бани. Подумают, что я дама так, с приветом.
     - Разве можно в таком наряде выходить на улицу? - растерянно, спросила я. - Ведь меня там люди засмеют.
     - Привыкай, молодка, - улыбнулась Прасковья, - скоро ты графиней будешь. Так что терпи эти свои наряды.
     Когда все было готово, Прасковья открыла дверь в сторону сада и я была ослеплена лучами солнца. Мне пришлось прикрыть глаза рукой, чтобы не свалиться со ступеней бани. В это время в саду уже был накрыт стол и прислуга суетилась вокруг стола в ожидании своих господ. Люди и домашние животные вовсю галдели. Когда я вышла, вся шумная публика замолчала, разинув рты. Мне стало так страшно, что тут же попятилась обратно от этой неожиданной встречи. Никак не хотелось тут выглядеть полной дурой в таком наряде.
     - Такой красоты в нашем доме еще не бывало. - торжественно, заявила Прасковья, подталкивая меня вперед. - Вон, даже люди и животные, потеряли дар речи, при виде твоей красоты. Так что смелее, молодка!
     Я пошла в глубь сада, чтобы немного прийти в себя. Прасковья удалилась по своим делам. В саду было все прекрасно. Хорошо дышалось ароматом напоенным запахом фруктовых деревьев. Возможно, что фруктовый сад использовали больше для отдыха, чем для сбора плодов. Так как повсюду была трава не высокая плотным ковром и только у каждого дерева земля копана, чтобы корни деревьев дышали воздухом. Сад аккуратный, чистенький. Нет нигде листьев сухих и плодов гнилых под деревьями. Ну, прямо, как райский сад вокруг. Осталось только змею дать мне запретный плод, чтобы соблазнить тем плодом Адама, то есть Федора, графа молодого. Но я не спешила съесть запретный плод любви. Хотелось дольше побыть в девках. Вероятно, слишком долго я гуляла в саду, так как с речки потянуло легкой прохладой. День уже пошел на убыль. Вечерело. Я повернулась в сторону дома, которого мне не было видно отсюда. Мне стало страшновато одной в таком огромном саду. Я поспешила в сторону дома, но тут заметила, что молодой граф Федор Лебедев наблюдает за мной. Когда наши взгляды встретились, то я замедлила свой шаг и граф направился в мою сторону. Одет был в форму гусара. Я совсем не разбираюсь в различиях, но по виду чин имел какой-то, то есть был офицер царской армии. Гусарская форма была ему к лицу. Он был стройным и подтянутым.
     - Я не спугнул тебя? Моя красавица. - осторожно, спросил граф Федор Лебедев и поцеловал меня в щеку.
     Я ничего не ответила ему, так как от его поцелуя у меня сразу закружилась голова и перехватило дыхание. Граф ни стал пользоваться этим моментом моей слабости, а только взял меня под руку и мы направились с ним в сторону дома. Вся семья уже была в полном сборе за накрытым столом. Ждали нашего присутствия.
     - Ужин давно поспел. - сказала маманя. - Молодые, мы вас заждались. Быстро оба садитесь к нашему столу.
     Мы с Федором сели в самой середине стола. Папаня и маманя уселись напротив. За столом сидело несколько молодых парней и девушек. Примерно, ровесники мне и молодому графу. Видимо дети старого графа.
     - Разрешите мне вас друг другу представить. - обратился граф Федор, к сидящим за столом. - Это мой папа, Павел Степанович Лебедев, граф Тульской губернии. Рядом с ним моя мама, Евдокия Лукьяновна Лебедева. Дальше, будут сестры - Валентина и Ольга, братья - Станислав, Федот и Матвей. Перед вами, моя невеста, Мария Захаровна Выприцкая. Дочь атамана казачьего, Захара Гавриловича Выприцкого. Прошу всех, друг друга любить и жаловать. Ваш брат, сын и жених - Федор Лебедев. Не посчитайте меня не скромным.
     - Теперь, гостья, отведайте хлеб-соль стола нашего. - сказала Евдокия Лукьяновна, показывая мне на стол.
     Весь вечер граф Федор ухаживал за мной. Старался мне всячески угодить. За четыре года нашего знакомства я привыкла к такому вниманию с его стороны и принимала это, как должное в общении. Лишь бы он не изменил свое отношение ко мне после нашей свадьбы в семейной жизни. Так всякое бывает в жизни людей. Все равно когда, если замечу я плохое отношение к себе, сразу уйду от него навсегда. Пусть он живет один. В имении ложились спать рано. Не было еще и девяти часов ночи, когда все разбрелись по своим спальням. Мне тоже хотелось спать. День был насыщен до предела. Я сильно устала. Только где я буду спать?
     - Мария Захаровна! Пойдемте, покажу вам опочивальню вашу. - обратилась, на вы, Прасковья. - Пора спать.
     Федор поцеловал мне руку и взглядом проводил до конца веранды. Покуда Прасковья не закрыла за мной дверь в прихожую. Дальше мы поднялись с ней на второй этаж дома и прошли в угловую комнату. Комната была просторная для меня одной. В комнате постель и все вокруг белого цвета. Слегка подсиненное. Вся комната будто воздушная. Словно плывет в белых облаках. Так и хочется парить в небесах. Легкий ветерок из сада раздувает белые занавески на окне и на двери, которая выходит на просторную веранду. Я закрыла дверь и пошла закрывать окно. Случайно, выглянула в окно. В глубине сада, под светом керосинового фонаря, в беседке сидел Федор и что-то там писал. Возможно, стихи в мою честь, так как письмо писать мне у него нет смысла. Я и так ему уже дала свое согласие. Лишь любовное вдохновение могло увлечь его на стихи. Мне было не до поэзии. Глаза слипались. Я переоделась в приготовленную мне прислугой ночную сорочку. Подошла к кровати и буквально утонула в пуховой перине. Наша семья ни из графского сословия, но пуховые перины в доме всегда были. Все мужчины нашего рода заядлые охотники, а дичи в наших краях было видимо не видимо. На речках, в полях и озерах, а также в Каспийском море. Водятся утки, гуси, стрепеты, дрофы, фазаны, куропатки и много, много видов другой пернатой дичи. Вот только лебедей в наших краях никогда никто не стреляет. Казаки считают, что лебеди, это жених и невеста, которые умерли по разным причинам. Они не смогли воссоединиться. Вот и кружат молодые над родными краями, чтобы встретиться друг с другом. Поэтому, стрелять в белых лебедей большой грех для любого человека. Так что перины у нас с другой птицы. Мне бы туда вернуться, чтобы поваляться там в наших пуховых перинах Старого хутора. Я давно забыла, когда спала так долго. Пожалуй, в далеком детстве. Мама всегда говорила, что когда дети много спят, то быстро растут во сне. У меня в детстве была проблема с моим ростом. Поэтому я долго спала. Даже в церковно-приходской школе я была самая маленькая в своем классе. Именно по этой причине я старалась поспать побольше. Вот и сейчас, как в детстве, проспала до самой половины дня. Господа подумают, что я такая лежебока. Перед Федором мне неудобно. Тоже, выбрал себе жену, какую-то соню. С бокового окна я выглянула во двор. Конюшня пуста. Возможно, что господа разъехались по своим делам. Лишь я валялась до самого обеда. Надо мне выходить из дома, хотя бы на веранду. Я накинула поверх ночной рубашки длинный халат до самого пола и на босую ногу в тапочках вышла на веранду. Там стоял туалетный столик с косметикой и умывальник. Все на веранде мне было кстати. Надо привести себя в порядок, чтобы не стыдно было выходить из дома. Вот, как раз, Прасковья поднимается. От ее тяжелых шагов весь дом скрипит, будто тут по всему дому слон ходит. Какая она все-таки здоровая и неуклюжая женщина.
     - Госпожа! День давно. Вы уже проснулись? - спрашивает Прасковья. - Мне к вам сейчас можно входить?
     - Пожалуйста, входи, Прасковья. - отозвалась я. - Дверь открыта. Пройди на веранду. Помоги мне собраться.
     Прасковья, не спеша едва протиснувшись сквозь дверной проем, как колобок в валилась сюда на веранду.
     - Прасковья! Куда это ваши лошади подевались с конюшни? - спросила я. - На выпасе что ли они сейчас?
     - На выпас лошадей выводят в ночь. - ответила Прасковья. - Рано утром господа разъехались на лошадях по своим делам. Хозяин на службу уехал. Хозяйка насчет свадьбы поехала хлопотать. Молодой граф Федор отправился к профессору сдавать экзамены по словесности. Он эту всю ночь очень много писал. Готовился перед экзаменами. Федор хочет быть шибко грамотным. Вот он и учится везде. То на офицера учился. Сейчас хочет стать учителем по словесности. Говорит, что будет открывать собственную школу словесности.
     - А я то, думала, он мне стихи по ночам пишет. - растерянно, высказала я, свои мысли вслух. - Вот дура!
     - Писать стихи он мастер. - ехидно с усмешкой, сказала Прасковья. - Он на меня с Ксенией писал стихи.
     У Прасковьи, как арбузы, сиськи сразу в два ряда.
     Мне бахчи другой не надо, я хочу попасть туда.
     Ну, а Ксюша, с толстым задом.
     В чехарду играть с ней надо.
     - Хи-хи-хи! - едва сдерживая свой смех, спросила я. - Это что, сейчас Федор тоже вам такие стихи пишет?!
     - Нет! - отмахнулась, Прасковья. - Такие стихи он писал еще в начале учебы в гимназии. Тогда ему сильно влетело от отца и матери за эти стихи. После таких стихов у него задница горела от ремня. Федор долго дулся на меня и на Ксению. Думал, что мы про его стихи родителям сказали. Но я и сама об этих стихах узнала уже от графа, когда граф привел Федора извиняться перед нами с Ксенией и отдал нам листок этих его трудов. Может быть, Федор писал и другие стихи? Мы больше ничего не слышали про его сочинительство...
     Прасковья продолжала рассказывать мне о детских проделках Федора, а я думала о другом. Я была рада тому, что меня не застали спящей до обеда, которым сейчас вкусно пахло через распахнутое окно спальни. Праздник моего знакомства с семьей графа Лебедева закончился. Начались обычные будни перед свадьбой. Я ни стала напяливать на себя вчерашнее белое платье. Мне надо было подыскать что-то попроще.
     - Прасковья! Здесь в гардеробе есть из одежды что-нибудь попроще? - спросила я, прерывая ее рассказ. - Конечно есть. - ответила она, открывая двери платяного шкафа, который я не заметила раньше. - Тут есть столько костюмов и платьев, купленных для вас, что вам носить и не переносить их аж до самой старости.
     Платьевой шкаф длиной в полстены и высотой на уровне двухметровой двери, был весь забит до предела разной женской одеждой. На перекладинах и на стенках шкафа висели бальные и домашние платья, костюмы для верховой езды и еще какие-то наряды мне неизвестные. Я долго копалась в этих нарядах, пока, наконец-то, выбрала там самое обычное домашнее платье, в котором было не стыдно показаться на людях.
     - Пока господ нет дома, я пойду на речку. - сказала я, вслух, самой себе. - Прасковья! Ты пойдешь со мной на речку. Очень люблю природу. Свое детство я провела на природе у нашей речки Белка в Старом хуторе.
     - Нет, госпожа. - отказалась Прасковья. - У меня много дел домашних. Я пошлю с вами Ксению. Она ни так сильно занята и места эти хорошо знает. Она тоже в детстве на речке жила. Вам обеим будет интересно.
     После обеда мы с Ксенией отправились через фруктовый сад к речке. Ксения, раскачивая своими жирными бедрами для чехарды, постоянно закрывала мне дорогу между деревьями. Я поспешила обойти Ксению. Прибавила шаг в сторону большой реки, которая протекала за садом. Ксения едва поспевала идти за мной.
     - Госпожа! Пожалуйста, идите потише. - попросила Ксения, тяжело дыша от быстрой ходьбы. - Я едва поспеваю за вами. Мы можем потерять друг друга, а мне из-за вас после попадет от господ. Я их сильно боюсь.
     Мне стало жалко Ксению и я замедлила шаг. Просто удивительно, как эти две толстушки еще справляются со всеми делами по дому. Это же в какую рань им надо вставать, чтобы с таким весом успеть все дома сделать! Видимо успевают все делать, иначе бы их господа давно уже давно из своего имения Рагули выгнали. У речки пахло полевыми цветами. Берег пологий, весь заросший травой, кустами, деревьями и камышом.
     - Как эту речку называют? - спросила я, у Ксении, которая упала отдыхать тут в траву у самого берега реки.
     - Эту речку Упа называют. - ответила Ксения. - Она течет по землям русским и впадает в речку Волгу, которую величают матерью всех речек русских. Так что, выходит, речка Упа дочь реки Волги. Целое семейство.
     - Упа! - удивленно, повторила я. - Многое слышала про эту речку. Но что буду жить на ней, я никогда не ду-мала. Какая тут прелесть! Прямо так бы прожила всю свою жизнь возле реки Упы. Природа тут прекрасная!
     Я прошлась вдоль безлюдного берега реки и увидела тихую заводь у притока маленькой речушки. Вода здесь такая прозрачная, что видно даже камешки на дне и рыбешку сверкающую серебром своей чешуи. Я оглянулась вокруг. За много верст нет ни одной души. Решила искупаться. Сняла с себя всю одежду и нагишом залезла в воду, от родников ледяную. Такая холодная вода у нас в Черной речке, которая начинается ни с гор, как большинство рек, а с родников. В нашей Черной речке вода круглый год прозрачная и холодная, а рядом в речке Белка вода теплая. В речке Белке вся детвора плещется от весны до поздней осени. В Черной речки хуторяне в самую жару купаются. Лишь самые отважные. Зато в Черной речке у нас и рыба форель водится. Мы, бывало, часами сидели в протоке Черной речки, чтобы поймать хотя бы одну форель. Я так увлеклась своим купанием в заводи, что сразу не заметила, как из кустов за мной следят две пары глаз. Я буквально почувствовала, как они сверлят своим взглядом все мое голое тело. Оглянулась по сторонам и увидела в кустах двух парней с удочками. Они оба смотрят на меня разинув рот. Видимо парни, голых баб никогда не видели, а тут дура нашлась, голой купаться. Вот влипла! Как теперь выбраться мне отсюда?
     - Вы, что это на меня уставились? - спросила я, парней, погружаясь по самые уши в холодную воду заводи.
     - Ты, что, та самая русалка с белыми волосами? - дрожа от половой страсти, спросил парень по старше.
     - Да, русалка. Настоящая! - ответила я. - Но ты можешь так ослепнуть оттого, что долго смотришь на меня.
     "Вот, дура!" - подумала я, про себя. - "Голая в речку залезла. Здесь и честь свою девичью в речке потерять до брачной ночи можно. Надо как-то быстро выбираться отсюда. Пока эти балбесы совсем не опомнились."
     - Боже, прости меня за грехи мои. - перекрестившись, сказал парень по старше, стал снимать с себя портки.
     - Ксения! Где ты? - сразу, закричала я, во всю глотку. - По-мо-ги-те! Спа-си-те! Ме-ня уби-ва-ют! На-си-лу-ют!
     Пока я орала, как резаная, парень запутался в своих штанах и свалился в воду прямо к моим ногам. Второй парень, с испугу, вместо того, чтобы спасать своего друга, рванул от нас куда-то. Я осталась одна голая с тонущим парнем. Какое-то мгновение я не могла сообразить, что мне делать. Спасать свою честь или то-нущего человека? Схватив парня за штаны я быстро вытащила его за ноги на берег из воды. Едва голова парня оказалась на суше, я тут же бросилась одевать на себя свое платье. О штанах думать было некогда. С дикими воплями, размахивая руками, бежала Ксения. Я едва успела подоткнуть свои штаны под подол платья. Парень лежал вниз головой к речке. Его штаны были ниже колен на траве. Мокрая рубаха задралась до самого подбородка. Все его мужское достоинство на виду. Поправлять на парне штаны, это равносильно тому, что уличить себя в измене жениху. Тем более на мне самой не было штанов, которые в любой момент могли выпасть из под подола. Я едва удерживала штаны рукой сверху у пояса под подолом платья.
     - О! Боже мой! - воскликнула подбежавшая Ксения и тут же сразу рухнула без чувств прямо на голого парня.
     Я даже не поняла, с чего это Ксения лишилась рассудка? От того, что увидела голого парня или подумала, что он утопленник. Ксения всем своим весом так ударилась об парня, что, наверно, мертвого можно было поднять на ноги. У парня сразу изо рта вода хлынула и он зашевелился. Я воспользовалась моментом. Отбежала подальше в кусты и там напялила на себя штаны. В это время, со стороны деревни у реки, бежала толпа крестьян. Мне нужно было скрыться с этого места. Иначе и впрямь примут меня за русалку или нечистую силу. Близость кустов у берега реки и небольшой овраг у притока речушки, помогли мне скрыться в саду имения. Я поспешила тут же скрыться из виду. Теперь моя помощь там не нужна. Парень очухался. Ксению приведут люди в чувства и без меня. Лишь бы это событие не отразилось на моей будущей свадьбе. Хорошо, что до имения отсюда еще далеко. Представляю, что было бы если бы эту сцену увидела Прасковья. Какой бы тут балаган у речки начался. Чтобы я позже семейству Лебедевых рассказывала про свое купание голой? Мне и так придется врать поневоле. Ни один здравый человек не поверит в мой рассказ о купании. Углубившись в фруктовый сад, я не спеша пошла в сторону имения, обходя его с другой стороны, чтобы было время мне все обдумать хорошо. Надо както выкручиваться или собирать свои вещи в обратную дорогу. Хотя бы наш хор еще из города Тула не уехал. Тогда все вернется обратно. Вновь буду с девчатами. Около часа я гуляла по саду и вышла к дому со стороны проезжей дороги, по которой вчера мы все приехали из города Тула. В это время из-за леса на дороге появилась коляска с Федором. Я пошла навстречу.
     - Мария! Ты что тут одна? - удивленно, спросил Федор, останавливая лошадь. - Скоро вечер. Заблудишься.
     - Мне скучно быть одной в огромном доме. - соврала я. - Гуляла по саду и решила пойти к тебе навстречу.
     Федор подал мне свою руку и я, ухватившись за нее, поспешила залезть в его коляску. Так близко рядом с Федором я еще никогда не была. В одноместной коляске было слишком тесно. Я вплотную села рядом с Федором в коляску. Мне было как-то не по себе, но Федор ни стал нахальничать. Чувствуя мое неудобное положение, Федор сел боком, уступая мне больше места. Вскоре мы оба на коляске въехали во двор имения.
     - Вот и молодые появились! - восторженно, воскликнула Прасковья, встречая нас с коляской у дома. - Мы тут все с ног сбились. Мария пропала! Всюду обыскали берег ручки. Крестьяне нашли Ксению на берегу без чувств. Она постоянно рассудок теряет, плетет всякую чушь, про голых утопленников и бредит про белых русалок. Говорит, что утопленники хотели ее украсть. Но тут прибежали крестьяне из соседней деревни...
     - Прасковья! Прекрати тарахтеть! - рассердился Федор. - Толком расскажи мне все, что случилось у речки.
     - Это вы, молодой граф, сами тогда у Ксении лучше все спросите. - с обидой в голосе, ответила Прасковья.
     Мы с Федором сошли с коляски и отправились в дом. На веранде было много людей. Все имение собралось. Братья и сестры, Федора, отец и мать. Прислуга хлопочет над Ксенией. Привели Ксению в чувства. Ксения открыла глаза, растерянно посмотрела на меня и опять потеряла сознание. Видимо, она подумала, что я вернулась с того света или она сама еще находится там. Среди голых утопленников и белых русалок.
     - Хватит, над ней, трястись! - разозлился Павел Степанович. - Сама очнется. Прасковья! Ужин нам готовь на веранде. Скоро дождик будет. Ксению на воздух выносите. Пускай она там сама приходит в свое сознание.
     Прислуга начала хлопотать с ужином. Я отправилась в свою комнату, чтобы одеть другое платье. Мне так хотелось освободиться от этой одежды, также как и от событий этого дня, которые еще могут мне все испортить перед самой свадьбой, а это плохая примета. Сама я не суеверная, но, однако, поневоле поверишь в любую примету перед свадьбой. Есть такая примета, что если жениху приснилась голая женщина в речке, а невесте приснился голый мужик в речке, то им лучше свою свадьбу в этом году не играть, не будет им счастья в супружеской жизни. Тут же сразу наяву, голая невеста в речке и голый мужик в речке, к тому же мужик утопленник. Даже самые не суеверные люди после такого поверят в разные приметы деревенской жизни. Ужин на веранде был готов. Семейство Лебедевых в полном сборе. Пока нет лишь Ольги. Я прошла на свое место и села рядом с Федором. Евдокия Лукьяновна пристально посмотрела на меня. Возможно, что ей уже известно про мои дневные похождения сегодня. Может быть, это она просто взглядом изучает меня, как свою будущую золовку? Ведь нам придется жить рядом. Жаль, что моих родителей не будет тут со мной.
     - Прасковья! Дай Ксении густой чай. - распорядилась Евдокия Лукьяновна. - Говорят, что чай от обмороков
     бабам хорошо помогает. Как Ксения полностью очухается, то после ужина приведи к нам на веранду. Пускай она не несет всякую чушь про утопленников, а без истерик и обмороков, расскажет про дневные события.
     Время ужина растянулась за обсуждением предстоящей поездки на Кавказ. Павел Степанович сетовал на то, что ему предстоит оставить свою службу на длительный срок. Не лучше ли нам свадьбу с венчанием провести в городе Тула, а всех родственников невесты привести сюда в имение. Места здесь всем хватит.
     - Нет, так нельзя! - возразила я. - У казаков такой обычай, что жених и невеста должны получить благосло-вение родителей в своем родовом хуторе. Иначе, меня хуторяне признавать не будут. К тому же, у нас такой огромный род, что несколько сот человек наберется. Вы, представляете! Это какая-то цыганская церемония будет, а не свадьба. Если все родственники сюда приедут. У нас в Старом хуторе места много для свадьбы.
     - Мария, пожалуй, права. - поддержал меня, Федор. - Представляете, что будет твориться тут от такого сборища в нашем имении. Где тогда разместим всех наших родственников с Кавказа? Несколько сот человек!
     - Будет справедливо, - уточнил Павел Степанович, - если венчание мы проведем в городе Владикавказе и свадьбу прямо в родовом хуторе невестки. Затем, основную свадьбу справим у нас в имении с самыми ближайшими родственниками со стороны невестки. Мы еще пригласим господ из Тулы. Так довольны будут все. - Пожалуй, ты прав. - согласилась Евдокия Лукьяновна, с предложением мужа. - Завтра мы отправим с письмом Марии в хутор посыльного с почтовым дилижансом. Пускай Мария своих родных оповестит о своем намерении выйти замуж. Чтобы мы не свалились, как снег на голову в самом начале лета. У родных Марии будет время на подготовку к свадьбе до нашего приезда. Там побудем с неделю и обратно вернемся домой.
  
  
  
   Варламов Е.С. - КЛАД
  
    По весне Тамара Петровна переселилась в деревенский дом. Ехать было не очень далеко, но дорога была плохая. Она договорилась с водителем старенького Зилка и тот, за приемлемую плату, повез старухино барахлишко в Зерковку.
     
      Подпрыгивая на потертом дерматиновом сиденье грузовика, с воем преодолевающего российское бездорожье, семидесятилетняя пенсионерка долго молчала, а потом попросила водителя:
     - Слышь, останови-ка!
     - Чего? - не расслышав, заорал ей в ответ глуховатый дядя Петя, крутивший баранку лет сорок.
     - Останови, говорю, пень глухой! - так же заорала старуха. - Останови, а то хуже будет!
     
      Содрогнувшись всем своим металлическим телом, грузовик остановился. Худенькая Тамара Петровна, потерзав дверную ручку и, наконец, открыв ее, шустро спрыгнула на сырой бугорок и скрылась в кустах. Дядя Петя , хмурый, худой мужик с лицом пропойцы, достал пачку "Тройки" и закурил, сосредоточенно глядя перед собой. Дорога проходила через неухоженный лес, заваленный буреломом и спиленными деревьями, брошенными гнить без всякой жалости. Сама дорога представляла из себя цепь глубоких и неглубоких ям, наполненных жидкой весенней грязью.
     
     . Солнце светило вовсю и от луж поднимался парок, который в воздухе создавал легкую дымку, скрадывающую очертания кустов и деревьев и создавая то, что называется "весенним настроением".
     
      Вернувшаяся старуха, с кряхтеньем и оханьем вползшая на сиденье, грубо разрушила это настроение, рявкнув на водителя:
     - Ну, чего замер? Погоняй!
     
      Грузовик зарычал, затрясся и с воем снова пополз по лужам вперед. Тамара Петровна, оттаптывая с ног грязь и прошлогодние листья на пол кабины, прокричала, скорее себе, чем водителю:
     - Ну и мерзость же!
      Дядя Петя утвердительно кивнул головой и переключил передачу на повышенную. Дорога стала чуть лучше и впереди появился просвет между деревьями. Скоро машина выехала на простор и резво покатила, подпрыгивая на ухабах, прямо по стерне к видневшимся невдалеке домикам. - Ты чего же это как едешь? Тебе дороги нет? - снова заорала старуха. - По дороге мы не проедем. Там только на танке. Вон, гляди!
     
      Проходившая совсем рядом дорога была изрыта самым ужасным образом. Колеи в ней были глубиной кое-где более полуметра, позволяя использовать их вместо окопов. Чем можно было вырыть такие траншеи, не постигалось умом, но для дядипетиного грузовика это была могила. Гроб. С музыкой!
     
      Поглядев, Тамара Петровна отвернулась, поджала губы и стала смотреть на приближающуюся деревню. Домиков тридцать, а то и больше создавали кривую улицу, загибающуюся концом к обрыву, под которым текла маленькая речушка.
     
      По сплошной луже глинистого цвета, называвшейся улицей, дядя Петя , как на катере, раздавая в стороны широкие веера грязи, подкатил на грузовике к небольшому домику в середине улицы. Дом был справный, с крыльцом под небольшим козырьком, с круглой клумбой, огороженной кирпичами и со старыми, но крепкими еще воротами, носившими на себе следы синей краски.Видно было, что здесь проживали порядочные, уважающие себя люди. Тамара Петровна выбралась из кабины и растерянно огляделась вокруг.
     
      Вокруг стояла оглушительная тишина. Или это так показалось ей после надоевшего воя двигателя? Привыкнув и прислушавшись, можно было услышать, как в моторе уставшей машины что-то потрескивает, как возится и тихо "гулит" на чердаке голубь, и как вдруг, на дальнем конце деревни истошно завизжала собака, словно получив палкой по хребту.
     
     Тамаре Петровне вдруг стало неуютно и боязно и она, как всегда, когда волновалась, мелко затопала ногами и бессмысленно задвигала кистями рук .Наконец, она справилась с волнением и успокоилась.
     
      - Ты чего сидишь, черт старый? Выгружай, давай! - закричала она на дядю Петю, сидящего в кабине. Тот насупился, полез в карман за сигаретами и недовольно ответил:
     - Э -э нет, мы с тобой так не договаривались! Я не грузчик, я водитель!
     - Да по мне хоть поп. Что, я сама, что -ли, разгружать буду?
     - Погоди, не мельтеши, сейчас все будет.
     - Чего тут будет? Придумал!
     
      Пока Тамара Петровна орала на дядю Петю, на улице появились двое мужчин. Они неспешно передвигали ноги в резиновых сапогах по краю дороги, но несомненно и верно приближались к автомобилю. Впереди, дымя сигареткой, шел высокий веснушчатый мужчина лет тридцати, одетый в замызганную темно-синюю аляску и серые вельветовые брюки, заляпанные грязью. Волосы его, огненно-рыжего цвета, были коротко пострижены и ничем не прикрыты. Второй, пониже ростом, был пошире в плечах, но сутул и намного старше. Он красовался в почти новой кожаной куртке с оборванными карманами и в изрядно потрепанных синих спортивных штанах. На поседевшей голове его едва удерживалась кожаная же шляпа.
     
     - Бог в помощь!? - с вопросительной интонацией воскликнул мужичок в шляпе.
     -Чего там Бог, помогайте, мужики. На бутылку дам, не поскуплюсь , - сказала Тамара Петровна.
     - Так это...маловато будет! - твердо пробасил Рыжий. - Тут работы-то...не дай Бог!
     - Да какой работы? Чего выдумываешь! Я бы и сама разгрузила, да кости ломит. Опять же я инвалид, после операции. Но на бутылку дам. И закусить дам. И все!
     - Не -е, не пойдет, - включился в разговор Сутулый. - Сто рублей- и договорились!
     - Чевооо? Да за сто рублей я сама тебя отнесу на помойку!
     - Мать! Ты только не ругайся! Сто рублей! Тамара Петровна немного подумала,с надеждой посмотрела на дядю Петя,но тот никак не среагировал и старуха махнула рукой.
     - Ну ладно, но закуски не получите! Разгружайте! Да поосторожнее мне! Да пальму, пальму берегите!
     
      Отомкнув висячий замок на входной двери, Тамара Петровна прошла в дом ,но скоро вышла на крыльцо и стала смотреть, как грузчики выставляют ее потрепанную в переездах мебель на сырую траву. По своему обыкновению она мелко притопывала ногами и совершала некие движения руками, что выдавало в ней взволнованность.
     
      Дядя Петя присел на подножку Зилка и сосредоточенно курил сигарету, изредка поглядывая на мужиков. А те, обрадованные нежданным подарком судьбы, с показным энтузиазмом выволакивали узлы и коробки и несли их в дом. Особенно старался пожилой, в предвкушении выпивки облизываюший пересохшие губы и нетерпеливо понукающий Рыжего.Вскоре кузов опустел и Рыжий, поглаживая свою огненную прическу, подошел к старухе.
     - Ты только не ругайся, мать! Все сделали, как надо. И пальму твою занесли .Все в ажуре!
     - Вижу! -коротко ответила Тамара Петровна и протянула Рыжему смятую в кулаке сотенную.
     - В расчете?
     - Да, все путем! - обрадованно воскликнул мужчина. - Ты мать, если что, обращайся! Меня, как видишь, Рыжим кличут, а это - Ташкент.
     - Узбек, что-ли? - поинтересовалась Тамара Петровна?
     - Да нет, я родом из Ташкента, вот и прозвали, - сухо объяснил тяжело дышащий сутулый.
     - Ладно, там видно будет. Воодушевленная случайным заработком парочка шустро рванула вдоль по улице и вскоре пропала из виду.Дядя Петя, получив условленную сумму, завел своего Зилка и, под тарахтение дымящего движка отбыл в обратный путь.
     
      Остаток дня старуха провела разбирая вещи. В доме было тихо, и эта непривычная тишина раздражала старуху. Достав из картонной коробки маленький телевизор, она поставила его на табурет и включила в сеть. Пощелкав кнопками пульта, Тамара Петровна обнаружила, что на встроенную в телевизор антенну она может смотреть только два канала - Первый и Россию.Старуха выбрала новости по РТР и поудобнее уселась на стуле, положив локти на непокрытый скатертью стол.
      Все же в доме стало уютнее, когда в новостях показали залитую дождями Европу.
     По крайней мере, Тамара Петровна сидела в доме, под крышей, и у нее было совершенно сухо.
     
      В доме была только одна комната и кухня, но кровать была отгорожена от комнаты дощатой перегородкой, а дверной проем занавешен выгоревшим куском материи коричневого цвета. Заглянув туда, Тамара Петровна решила постелить постель на высокую металлическую кровать с панцирной сеткой. Взгромоздив на нее перину, расправив простыню и уложив подушки, она приготовилась сладко поспать.
     
      Усевшись на край высокой постели, она сняла толстые шерстяные чулки и, зевнув, откинулась на подушки. Внезапно, кровать покачнулась, что-то затрещало и одна ножка кровати провалилась вниз. Испуганная старуха в ужасе замерла, боясь пошевелиться. Но кровать больше не проваливалась, а так и осталась стоять в наклонном положении. Тамара Петровна осторожно сняла ноги на пол и встала. Руки ее задрожали и снова принялись выделывать кренделя.
     
      Чуть успокоившись, старуха попыталась рассмотреть, что же случилось, но в спальне было темновато, так как маломощная лампочка под потолком почти ничего не освещала. Пришлось приподнять край провалившейся кровати и передвинуть его на другое место. При внимательном рассмотрении старуха увидела, что в полу образовалась дыра, в которую свободно пролезал ее кулак. Она вздохнула, прошептала что-то ругательное и осторожно присела на кровать. В этот раз обошлось без происшествий, кровать стояла твердо и Тамара Петровна спокойно проспала всю ночь, если не считать того, что под утро замерзла и сходила в комнату за вторым одеялом.
     
      Поутру, при детальном рассмотрении обнаружилось, что одна доска в полу сгнила, тогда как соседние с ней были во вполне приличном состоянии. Не убоявшись трудностей и веря в свои силы, Тамара Петровна притащила в спальню старый топор с треснувшим топорищем, подобранный ею когда-то и принялась за дело. Под давлением стального лезвия доска поддалась и со скрипом отвалилась в сторону. Вся ее внутренняя поверхность превратилась в труху и доска держала свою форму только благодаря толстому слою половой краски.
     
      Брезгливо сморщив лицо, старуха встала на колени и заглянула в темную щель. Под полом совсем неглубоко виднелся сухой песок и на песке, притиснутый к стене, лежал покрытый пылью предмет. Чтобы достать его, пришлось лечь на пол и подальше протянуть руку. Предмет был небольшим, но тяжелым. С трудом вытащив его из щели, Тамара Петровна села на пол и принялась смахивать с находки пыль, которая облаком окутала ее, и старуха, как была на коленях, выползла из спальни и трижды смачно чихнула.
     
      Прочихавшись, Тамара Петровна подняла с пола тяжеленький предмет, обшитый мешковиной и положила его на стол. Вооружившись ножом, она вскрыла мешковину и отбросив ее в сторону, обнаружила под ней потертую кожаную сумку с металлическим замком, так называемый саквояж. Приплясывая от волнения, дрожащими руками старуха открыла его и увидела внутри россыпь серых металлических кружочков. Поверх кружочков лежал еще один предмет, который старуха сразу не узнала.
      Она протянула руку и вынула из саквояжа этот предмет, который оказался тяжелым револьвером. Повертев его в руках, Тамара Петровна хотела положить револьвер на стол, но неожиданно что-то с силой толкнуло старуху в руку, раздался оглушительный звук и комнату заволокло дымом. От страха она повалилась, уронив револьвер, который, упав на пол, закружился юлой и улетел в спальню. Тамара Петровна лежала, словно в забытьи, неловко подвернув правую руку.Было тихо, только тикал китайский дешевый будильник, стоящий на серванте.
     
      Полежав с минуту, старуха собрала все свое мужество и потихоньку встала. Дым развеялся, револьвера нигде не было видно и Тамара Петровна почти убедила себя, что ей это привиделось. Ну, потеряла сознание на минуту и все. Обморок!Мало ли! Она снова подошла к столу и снова заглянула в саквояж.
     
     - У-у-у, а я думала, золото! - протянула она разочарованно.
      Она зачерпнула рукой кружочки. Кружочки оказались неожиданно тяжелыми и крупными и на них виднелись какие-то знаки или буквы. Тамара Петровна достала из своей сумки очки, торопливо надела их и стала разглядывать монету. Да,это была монета.
      На одной стороне ее четко была выбита пятиконечная звезда с цифрой 50 в центре, а на другой - герб и надпись по кругу ,- "Пролетарии всех стран, соединяйтесь".
     - У-у-у, опять заныла старуха, - Они даже не царские, советские.
     
      Не церемонясь, она высыпала все монеты на стол и стала ворошить их рукой, чтобы внимательнее рассмотреть клад. Не все монеты были одинаковыми, как казалось спервоначалу. При ближайшем рассмотрении оказалось, что часть монет на одной стороне имеет чеканку с молотобойцем, а на другой был выбит герб и надпись, - "Один полтинник". От нечего делать, старуха стала считать монеты, складывая их в столбики по десять. Таким образом она выставила на стол пятьдесят столбиков и еще три монетки.
     - Эх, если бы это было золото...!,- воскликнула Тамара Петровна. Она широким жестом смела столбики монет в саквояж и задвинула его под стол.
     
      Вспомнив про дыру в полу, старуха живо собралась и выскочила за дверь. На улице светило солнце, воробьи торопливо клевали что-то у дороги, прямо по грязи ,через дорогу медленно тащилась черная большая собака с опущенным хвостом. Травка у завалинки была уже вполне подросшей и на ней сидел страшненький взъерошенный котенок серого цвета. На вид ему было чуть больше месяца и он, при виде Тамары Петровны, разевая маленький розовый ротик, жалобно запищал.
     - О! Уже подкинули, дармоеды!, - заорала старуха. -Ну, народ!
     
      Чавкая резиновыми галошами по вязкой грязи, старуха пошла вдоль улицы, заглядывая во дворы и огороды в поисках живого существа, но деревня словно вымерла.Только кое -где в окнах появлялись удивленные лица, но не те, что были нужны старухе. Наконец, во дворе одного из домов она увидела знакомую парочку. Рыжий с Ташкентом сидели на бревнышке прислонясь к сарайчику и закинув лица кверху, благостно впитывали солнечные лучи.
     - Эй, вы там! ,- закричала Тамара Петровна, - Кончай загорать, дело есть.
     
      Мужики торопливо поднялись с бревна и шустрый Ташкент уже рванулся было к благодетельнице, но более сдержанный Рыжий придержал его за рукав и взглядом велел поутихнуть. Неторопливым шагом подойдя к забору, он деланно равнодушным тоном спросил:
     - Чего надо, мать?
      Старуха живо взмахнула руками и воскликнула:
     - Выпить хотите?
      Рыжий будто в сомнении пожевал губами и, опять же с показным равнодушием,смотря в сторону, пробормотал:
     - Ну..., дык. Кто ж не хочет?
     - Значитца так! Мне нужна доска половая, метра два. Ну и поставить ее на место, тоись на пол.
     - Ну?
     - Что ну? Найдете?
     - Знамо, найдем. А тебе когда надо?
     - Вчера! Дурень, ищи, давай!
     
      Через час мужики приволокли в дом здоровенную доску и Ташкент, матерясь и потея, приладил ее на место. Рыжий, сидя на корточках и смоля сигарету, давал общие указания. Тамара Петровна, выставив на стол бутылку водки, нарезАла хлеб. Кроме бутылки и граненых стопок, на столе в фаянсовой плошке розовело крупно нарезанное сало , а в блюдце- разрезанная на четыре части нечищеная луковица и щепотка соли. Рыжий не отводил от стола глаз, а Ташкент, утираясь изнанкой своей кожаной шляпы, жевал губами и делал глотательные движения.
     
      Наконец, хозяйка дома , отряхнув руки и поправив остатки волос на голове, пошла принимать работу. Доска по цвету сильно отличалась от всего пола, но это были пустяки.
     - Затрется, подумала Тамара Петровна. - Да и кто тут увидит?
      Потопав ногой и даже попрыгав на доске, старуха удовлетворенно хмыкнула и вышла из спальни. К ее удивлению, работяги уже сидели за столом и Рыжий разливал по граненым стопкам вожделенное зелье. Тамара Петровна нахмурилась и усаживаясь за стол, недовольно промолвила:
     - Торопыги! Горит у вас?
     - Мать, ты только не ругайся! Все нормально, мать!Лишь бы у тебя, мать, ничего не сгорело! Ну, будем!.
      И Рыжий с наслаждением опрокинул в рот содержимое стопки. Ташкент торопливо последовал его примеру. Выпив и протянув руку к салу, он тут же получил по ней неожиданный и чувствительный шлепок.
     - Ты что сюда, жрать пришел? - заржал довольный Рыжий, - Ща повторим, тогда и закусим.
     
     Тамара Петровна, манерно оттопырив мизинчик, выпила свою стопку и, отломив дольку лука, ткнула ею в соль и положила в рот. Тем временем, Рыжий сноровисто разливал водку по стопкам, а Ташкент, с блаженным выражением на замурзанном лице, отвалился на спинку стула. В открытую форточку, качая тюлевую занавеску, влетал весенний ветерок,под окном негромко и уныло пищал подброшенный котенок, солнечные зайчики шевелились на подоконнике.Умиротворение разливалось по комнате.
     
      Вторая пошла под закуску и разговорчивый Рыжий, как истинный джентльмен, взялся поддерживать за столом светскую беседу.
     - Погодка-то нынче, просто благодать!
     - Да, ничего себе погодка, - поддакнул Ташкент, с наслаждением уплетавший хлеб с салом и луком. - Скоро раздевкой ходить будем. А там и лето!
     - Что, ханурики, оголодали? - спросила старуха. - Не, не оголодали, только зимой делать нечего.И заработков нет.
     - Ничо, лето будет, будут грибы, ягоды, заработаем. Станция рядом, к поездам ходить будем, огороды полоть будем. Другой работы-то все равно нету.
     - Да! - авторитетно подтвердил Ташкент, накладывая на следующий кусок хлеба ломтик сала и ломтик лука.
     - А что, мать, ты -то что здесь делаешь?
     - Жить буду! Пока не помру. Я ведь научный работник была, физикой занималась, да вот на пенсию вышла. А какие заработки у ученых-то? Копеечные. Вот и пенсия у меня маленькая. В городе с такой не проживешь. Пришлось в деревню переехать. С земли кормиться буду.Картошки посажу,луку, огурцов... Вот вы мне огород вскопаете?
     - Дак бутылку поставишь, мы и вскопаем!
     - Ладно, потом разберемся. На вас, гляди, бутылок не напасешься!
     - Ты только не ругайся, мать! Так мы ж только для этово...энтуязязьму, во! Дружная компания с аппетитом уплела выставленное угощение без остатка. Разохотившийся Ташкент попытался намекнуть, что, мол, неплохо бы еще закусить, но старуха демонстративно убрала со стола всю посуду.
     
      Бутылка была допита и огорченные гости собрались уходить, когда Тамара Петровна, наклонившись, достала из саквояжа, так и стоявшего под столом, одну монету. Звякнув ею об стол, она спросила:
     - Слышь, Рыжий, не знаешь, чего это?
     
      Заинтересованный мужик взял монету, посмотрел, потом потер ее об штанину и стал рассматривать внимательнее. Повертев ее так и этак, он снова потер монету, но уже ребром. Прочитав то, что там было написано, он округлил глаза и сказал Ташкенту:
     - Ну -ка, ты теперь глянь, чо написано?
      Дальнозоркий Ташкент отставил руку с монетой от себя и по складам начал читать:
     - Чис -то -го сере -бра девять грамм...Етишкин кот! Это ж серебро!
     - Ну -ка, дай сюда! - вырвала монету у него из руки Тамара Петровна. Она вытащила очки, насадила их себе на нос и внимательно стала рассматриватьполтинник.Прочитав написанное на ребре монеты она встала и непреклонным тоном заявила:
     - Ну все, господа хорошие, пир закончен. Надо будет, позову.
     
      После ухода мужиков старуха снова внимательно осмотрела монету, потом вытащила из саквояжа еще одну и рассмотрела ее тоже. Вздохнула и откинулась на спинку старого стула. Надо было что-то решать. Какие - никакие деньги за клад можно было получить.Но кому же продать монеты?Тамара Петровна подумала, что за серебро ее запросто могут убить.Времена такие настали.Поэтому действовать надо было осторожно.
     
     
      Собравшись в магазин, Тамара Петровна прихватила пару серебряных монет с собой, в надежде узнать их стоимость и по -возможности, продать. Остальной клад она припрятала в сенях, в старой кадушке для воды, стоявшей в углу. Набросала сверху каких-то тряпок и решила, что туда никто не сунется.
     
      Магазин располагался в дальнем конце деревни, в одноэтажном кирпичном строении, напоминавшем большой сарай. Его арендовала у РайПо семья местных предпринимателей.Сам Райпотребсоюз давно отказался от неперспективной деревушки, закрыв там свой магазин и перестав даже завозить хлеб. Частники живо прибрали к рукам сельских покупателей и установив свои цены на товары, с усердием вычищали карманы односельчан.Правда, ассортимент и качество товара у них были даже получше, чем у РайПо.
     
      В сумрачном помещении магазина пахло копченой скумбрией, освежителем воздуха и хлоркой. За прилавком, протянувшимся на три стороны помещения, стояла маленькая старушка в старом, потрепанном сером платье и с седыми волосами, сбившимися в колтун. Лицо ее, маленькое и невзрачное, украшал большой нос и миндалевидные глаза.
     
     - Чего - нибудь желаете? - спросила старушка. - Может быть хлеба, молока? У нас все свежее, утром Сема привез.
     - Да, хлеба буханку и масла растительного литровую бутылку. Еще чаю мне. Цейлонского. В пакетиках.
     - Еще что- нибудь желаете? Старуха замялась, не решаясь довериться незнакомой женщине, но подумав, решила рискнуть.Была -не была!
     - Да! Слушай - ка, подруга,я тут деньгу нашла, не купишь у меня?
     - Ну- ка, ну - ка? Дайте - ка я посмотрю.
     
      Она повертела серебряный кругляшок в руке, потом достала из-под прилавка очки в тонкой металлической оправе и надев их, внимательно рассмотрела монету. Наконец она положила полтинник на прилавок и сказала:
     - Если вы так хочете, Сема узнает, сколько это стоит. Оставляйте.
     
      Тамара Петровна в сомнении пожевала губами, но делать было нечего.
     - Когда приходить?
     - Приходите послезавтра. Как раз Сема колбасы привезет. И селедки. На обратном пути Тамара Петровна рассматривала деревушку,удивляясь нерадивости и бесхозяйственности большинства жителей. Покосившиеся избы, повалившиеся заборы,частично пущенные хозяевами на растопку,заросшие бурьяном непаханные огороды. Кучи мусора прямо у входа в дом видно никого не шокировали.Лишь малая часть жителей содержала свое жилье в порядке. Теперь она видела и жителей. Они любопытно глазели на нее из окон домов, из - за заборов.Какая - то женщина даже взмахнула рукой, приветствуя Тамару Петровну, и та в ответ наклонила голову.
     
      За домашними делами, обустройством и остальными заботами время пролетело быстро и наконец старуха собралась в магазин. Но только она вышла на крыльцо, как к воротам подъехала голубая трехдверная "Нива" и из нее вышел дородный, черноусый мужчина в джинсах, резиновых сапогах и полосатом джемпере.
     - Доброго вам здоровья, - сказал он, - Это не вы монету маме приносили?
     - Да, приносила. А что?
     - Я - Сема. Решил вот сам к вам подъехать.
     - Ну, проходите в дом.
     
      Войдя в дом и предложив гостю присесть, Тамара Петровна встала у стола, сложив руки на груди, чтобы скрыть дрожание рук, но предательские ноги мелко приплясывали, выдавая ее волнение.
      Между тем, гость осмотрелся и, окинув взглядом хозяйку, сказал:
     - Извините меня, конечно, но слухи по деревне идут, что вы клад нашли.
     - Да кто это говорит? Кто придумал только такое? Брехня какая! - попыталась с гневом в голосе отпереться старуха.
     - За что купил, за то и продаю, но я собственными ушами слышал, как два этих шлемазла, Рыжий с Ташкентом, уверяли, что вы, уважаемая, нашли богатейший клад и он у вас хранится в сумке под столом. Вся деревня уже знает.
     
      Сема при этих словах невольно заглянул под стол, но там было чисто и сумки не наблюдалось. Тогда мужчина поднял взгляд на Тамара Петровна и стал терпеливо ждать ответа.
     - Брехня! Нет у меня никакого клада! - непререкаемым тоном заявила старуха и негодующе всплеснула руками. - Нету, и никогда не было!
     - А монета, что вы маме принесли? Она серебряная, девятисотой пробы, очень чистое серебро. Откуда она у вас?
     - Нашла, сказала же!
     - Послушайте, уважаемая, я вчера был в городе и у солидных людей узнал стоимость данной монетки. Стоимость небольшая, но если у вас есть еще, то имеет смысл купить у вас весь клад. С одной монеткой я связываться не буду.
     - И сколько такая монетка стоит?
     - Сколько стоит, я вам, уважаемая, не скажу, но купил бы я у вас такие монетки скажем...по...тридцать рублей.
     - Чтоо? Тридцать рублей? Это же старинное серебро. Что-то мало совсем. Хоть бы по сто!
     - По сто, или за сто? Так у вас их много, я правильно понял?
     - Понял, не понял...какая разница? Дешево больно!
     - Не очень оно и старинное. Хорошо, по тридцать пять.
     - Да ты с ума сошел! По семьдесят!
     - Ладно, уважаемая, давайте ни мне, ни вам. По пятьдесят! Согласны?
     
     Тамара Петровна задумчиво пожевала губами, пристально посмотрела на Сему и согласилась. Она вздохнула, вышла в сени и вскоре вернулась с тяжелым саквояжем в руке. Взгромоздив его на стол, она открыла замок и сказала Семе:
     - Вот, принимай. С той монетой, что у тебя, пятьсот три штуки будет. Но я одну хочу оставить, на память.Или как талисман.
      Выкладывающий монеты на стол Сема на ее слова ответил не сразу. Он так увлекся содержимым саквояжа, что лишь через минуту рассеянно ответил:
     - Да, да, конечно.
     
      Пересчитав монеты, Сема уложил их обратно в саквояж и, протягивая одну монету старухе, сказал:
     - Все в порядке! Вам, уважаемая, исключительно повезло. Вам повезло, что мы люди честные, нам чужого не надо. Вот вам двадцать пять тысяч сто рублей. Надеюсь, что мы в расчете.
      С этими словами он достал из заднего кармана джинсов бумажник, отсчитал деньги и положил на стол. Тамара Петровна жадно схватила их и стала считать. Пересчитав, свернула деньги в трубочку и засунула туда, куда прячет ценности большинство женщин - поближе к сердцу.
      Попрощавшись, Сема забрал саквояж и сев в свою "Ниву", завел мотор и уехал. Старуха обессиленно опустилась на стул и задумалась.
     
      Незаметно приблизился вечер. Попивая сладкий чай и не отрывая взгляда от экрана телевизора, Тамара Петровна наслаждалась одиночеством и не ждала гостей. А гость уже стучался в окно. Молодой, безусый и круглолицый лейтенант милиции стоял под окном и требовательно барабанил по стеклу. Увидев его, старуха снова заволновалась, но тут же взяла себя в руки и отправилась отпирать дверь. Сняв фуражку, лейтенант осведомился, можно ли войти и, вслед за старухой вошел в комнату. Сев за стол, он внимательно посмотрел на монету, лежавшую на столе и бросил косой взгляд под стол. Увиденное его, похоже, расстроило, так как он насупился и, достав из полевой сумки лист бумаги, сухо спросил:
     - Капустина Тамара Петровна одна тысяча девятьсот сорокового года рождения? Позвольте ваш паспорт.
     - Капустина - это я! А вы-то кто?
     - Извините! Я ваш участковый, лейтенант Филькин, Владислав Федорович.
     - Вона как! Лейтенант! А ко мне почто?
     - Ходят слухи, Тамара Петровна, - просматривая паспорт и делая какие-то пометки в бумаге, ответил лейтенант, - что вы нашли клад. Согласно статьи 233 Гражданского кодекса Российской Федерации, в случае, если клад имеет научную или историческую ценность, то он принадлежит государству.
     - Какой еще клад? Нету у меня никакого клада!
     - А вот на столе у вас лежит одна любопытная монетка. Откуда она у вас?
     - Нашла. На улице. Вот шла и нашла!
     - Допустим. А вот граждане Федотов и Воронов показали, что таких монет у вас целая сумка. Где она?
     - Это еще кто такие?
     - Вы знаете их, как Рыжего и Ташкента.
     - А-а-а! Тогда понятно. Да нет у меня никакой сумки, хоть обыщите! И не было никогда. Это им спьяну померещилось.Нашли кому поверить, пьяницам этим!
     - Померещилось, значит! Хорошо! А вот скажите мне, Тамара Петровна, вы правда научный работник?
     - Ну...Как сказать? Работала я в одном институте. Правда уборщицей. Но давно. А что?
     - Да нет, все в порядке! В общем, Тамара Петровна Капустина, я вам советую прислушаться к голосу своей совести и поступить по закону. Я вас пока предупреждаю. До свидания! Лейтенант, поднялся, аккуратно положил листочек в полевую сумку, надел фуражку и, еще раз внимательно оглядев комнату, вышел.
     
      - Ишь ты, по закону! По совести! А как пенсия четыре с половиной, так про совесть молчат! Хрена вам! - ворчала старуха после ухода участкового, - Нету у меня ничего, - и потрогала на груди тугой сверточек.
     
      Зевая и почесываясь, старуха сняла халат и надела кружевную ночную сорочку небесно-голубого цвета. Разобрала постель и легла, выключив свет. Через минуту она засопела, а через две уже храпела так, что позавидовал бы пьяный извозчик.
     
      В середине ночи ей послышался какой - то странный звук. Она встрепенулась и поднялась на постели, стараясь вслушаться. Наконец старуха услышала скрип тихих шагов и размытый луч фонарика скользнул по занавеске, висящей вместо двери. Кто-то хриплый произнес громким шепотом:
     - Нету тут под столом нихрена! На что другой голос, сиплый, ответил:
     - Нету под столом, ищи в другом месте. Чего встал? Да потише, старуху разбудишь.
     
     Тамара Петровна в ужасе застыла на постели, словно окаменев, но спустя несколько секунд ее руки нервно зашевелились и она тихо, стараясь не скрипнуть, сползла на пол и полезла под кровать. Узорчатый подзор, свисавший до самого пола, надежно укрывал ее от посторонних взглядов и, чтобы увидеть ее, надо было приподнять подзор. Заползая глубже, к стене, старуха вдруг натолкнулась рукой на холодный металлический предмет. Осторожно ощупав его, она поняла, что это тот самый револьвер, который якобы почудился ей. В страхе она отдернула руку, но поразмыслив, крепко зажала в руке рукоятку револьвера, направив ствол в сторону двери.
     
      В комнате, между тем, продолжался негласный обыск. Двое мужчин, пыхтя, сопя и постанывая от соприкосновения с углами тумбочек и шкафов, искали старухин клад. Лучи фонариков метались по комнате, подрагивая и замирая. Тихо хлопали дверцы шкафа, скрипели петли серванта, звенела посуда.
     
      Наконец край занавески отогнулся и робкий луч фонарика, зажатый в руке, скользнул по постели старухи. Метнулся туда - сюда и пропал. Хриплый голос сказал:
     - Слышь, Будяй, а старухи-то нет!
     - Как нет? Спать должна! Какого хрена?
     - Ну нету, гадом буду!
     - Вот сука! Ладно, глянь, может там сховала.
     
      Свернувшаяся в комок Тамара Петровна напряглась, зажав оружие в своей сухой руке и, когда край подзора пополз вверх,зажмурившись нажала на спусковой крючок. Ее рука, снова выронившая револьвер, больно ударилась о сетку кровати и сама она, от громкого звука, дыма и испуга, замерла в нелепой позе, подвывая и ожидая неминуемой смерти.
     
      Крики и мат доносились из комнаты. Один, громко топая бежал, а второй, скуля и матерясь, просил бежавшего не бросать его.
     - Будяй, Будяй, не бросай меня здесь, подожди, дай руку. Я идти не могу, она мне ногу прострелила!
      Но, не услышав ответа, раненый, в голос матерясь, вскоре самостоятельно выбрался из дома и в комнате стало тихо.
     
      Ошеломленная происшествием, Тамара Петровна пролежала под кроватью до рассвета. Только тогда она , найдя вновь утерянный револьвер и крепко зажав его в руке, выбралась на свет и прошла в комнату.Она включила свет и увиденное ужаснуло ее. Капли и лужицы крови показывали, что пуля нашла свою цель. Кругом валялось выброшенное из шкафа барахло, дверцы серванта были открыты, под ногами хрустело стекло. На столе все так же одиноко лежал серебряный полтинник, не замеченный грабителями. Старуха взяла монету и внимательно взглянула на нее. Монета была теплой и приятно ласкала ладонь. - Талисман мой, - тихо прошептала Тамара Петровна, - Сберег! Еще раз взлянув на полтинник и ласково потерев выпуклого молотобойца пальцами,старуха положила монету обратно и принялась за уборку.Осторожно,шваброй она вытащила револьвер из - под кровати и, осторожно взяв его за рукоятку,положила в шкаф под стопку чистых полотенец.
     
      Кое-как наведя порядок, старуха устало опустилась на стул и задумалась. Наконец она поднялась, и решительно вышла из дома. Пройдя по знакомому маршруту, она подошла к заборчику и решительно и угрожающе сказала испуганному Рыжему:
     - Слышь, ты! Скажи этим...Еще раз увижу, перестреляю к чертовой матери! Понял?
     - Да понял, понял! Ты, мать, только не ругайся! Все передам!
     
      Повернувшись, она пошла домой и внезапно обратила внимание, что из окон домов на нее смотрят жители деревни. Смотрят, кто со страхом, кто с уважением, а кто и с надеждой. И под этими взглядами Тамара Петровна подняла голову, выпрямила спину и пошла, как победительница, гордо смотря вперед.
  
  
   Надежкин А.А. - КРУГОМ ПЯТЬСОТ
  
  
   Там не найти людей,
   Там нет машин
   Есть только семь путей,
   И ты один.
   А. Макаревич.
   "Перекресток семи дорог"
     
      "Моя главная задача - благополучие села!". Я стою в поселке Новокиевский Увал перед доской объявлений. На ней единственная листовка с рекламным лозунгом кандидата в законодательное собрание района. Фотография тоже имеется. Немного округлое лицо с характерной лысыватостью на голове, точнее - лоб, плавно перетекающий в остатки волос. Наверное, такую внешность в России положено иметь претендентам на руководящие должности госаппарата.
      Напрашивается логичный вопрос: "А что же я тут делаю?". Еще пару суток назад я бы задал его и сам. Ибо не в какой "Увал", тем более "Новокиевский", я, разумеется, не собирался. Ну, давайте по порядку. Как раз два дня минуло, как я прибыл в город Благовещенск. Знакомое название? Да, вы правы, именно на нем и закончилось мое предыдущее повествование. Что же, раз вышло такое совпадение, то не грех и продолжить. В этот раз я получил от руководства задание, которое на момент прошлой истории вызвало бы у меня глубокое недоумение. Конкретно это звучит так "Поиск новых рынков сбыта на севере Амурской области, в Селимджимском районе, центром коего является поселок городского типа Февральск". Раньше не слышали? Не беда, я тоже. Вот сейчас и познакомимся поближе. Действующие лица преимущественно те же. Это, как можно было уже догадаться, я, конечно, Гуля, один новый персонаж - Андрей, региональный менеджер нашей компании, и опять же Ослик, которому в этой истории уготовлена особая роль. Итак, в воскресение мы прибыли в Благовещенск. Отужинали в приличном заведении "У Швейка", с соответствующим орнаментом, вкусной едой и умеренными ценами. Расположились в шикарной, совершенно не побоюсь этого слова, гостинице "Глория". К лоску бизнес-отелей, привыкаешь очень быстро, гораздо сложнее отвыкнуть. Но мы сейчас не об этом. В понедельник прошло несколько деловых встреч в городе, и на девять утра вторника был намечен отъезд в Февральск.
      Как вам уже известно, за исключением редких случаев, отъезды вовремя не совершаются, поэтому отбыли мы около десяти. Порядка ста пятидесяти километров дорога была восхитительная. Все четверо участников экспедиции получали истинное удовольствие от езды. Мы сделали предположение, что именно такие покрытия в Европе. Класс. Расстояние пролетало просто не заметно. Не смущали даже странные указатели, кои имеются почти на всех российских трассах. Примерно это выглядит так: Белогорск - 26 км, через 500 метров Белогорск - 22 км, и через 2000 м Белогорск - 32 км. Как вы понимаете, двигались мы в сторону Белогорска. Всегда у меня встает вопрос: кто и зачем их устанавливает? На глаз, что ли, мерят. Ну, это мелочи, к подобному калейдоскопу случайных чисел наш путешественник привык давно. Все испытания ждали нас впереди. К слову, мы были прекрасно осведомлены, что едем не на курорт. Вот пара одобряющих слов, сказанных нам в дорогу.
      Олег, житель Благовещенска, объяснявший мне, как проехать до Февральска, после разъяснения всех нюансов, заметил:
      - Ну, если вдруг чего, то звоните, у меня в тех районах знакомые есть.
      Алексей, коммерческий директор ОАО "Кристалл-Амур", нашего дистрибьютора в регионе, за передачей нам необходимых документов, выразился так:
      - Дорога, конечно, не ахти. Я был там давно, еще в армии служил. Ехали до Февральска на грузовой машине, до сих пор помню ту поездку! Так что если что случиться, звоните, у нас там недалеко машинки бегают.
      Остальные напутствия были выдержаны в том же духе. Но наше дело маленькое - "сел, поехал, ночь полночь". Так что, миновав отменные участки трассы, мы повернули на указанную Олегом проселочную дорогу. До Февральска оставалось 300 км грунтовки. Если глянуть на карту Амурской области, то увидим федеральную трассу, тонкой полосой делящую территорию. В нижней части располагаются города и достаточно крупные села. Верхняя половина выглядит несравнимо больше и населена не так густо, там лишь небольшие поселения, раскиданные на много километров вокруг. Нам нужно было именно туда. Начало было сносное. Проселочная дорога комфортной быть не может, но приличной - вполне. Реально было двигаться порядка 80 км/час, чувствуя себя довольно спокойно. Погодите, я слукавил. Необходимо сделать небольшое отступление и пояснить, что у нас не в полном порядке находилась труба глушителя. Когда я возвращался с одной из своих поездок в Комсомольск, Ослик подпрыгнул на очередном ухабе и дико заревел. Первоначальное впечатление было ужасающее. Подумалось, стряслось нечто серьезное. Мы (попутчиком моим был опять же Андрей) дотянули до ближайшей эстакады, загнали туда автомобиль и облегченно вздохнули. Где-то посередине машины труба глушителя разошлась в месте соединения. Дело житейское. Водрузить ее на место труда не составило, и мы благополучно добрались до Хабаровска. Позже я заезжал в автосервис, где мне сказали, что заварить уже не получится и надо менять часть трубы целиком. Поскольку после поездки в Февральск мне было обещан некоторый ремонт автомобиля, я решил отложить починку глушителя на потом, дабы не делать ее за свой счет. Так вот, когда мы начали движение по грунтовке, труба изредка снова разъединялась, Ослик ревел, затем она самостоятельно становилась на место. Это добавляло сельский колорит движению. Как на тракторе. Встречных машин попадалось мало, попутных еще меньше. За рулем была Гуля. Я начал думать, что не так страшен черт, как его малюют, когда это случилось. Не было ни крупных камней, ни больших кочек. Мы двигались, как и весь последний час, и вдруг по днищу что-то дико застучало. Остановились, обошли машину и увидели бензин, резво текущий из бака прямо на землю. Я заглянул под автомобиль и увидел рваную дыру в бензобаке. Откуда? Как? Ведь на дороге ничего не было! Андрей пошел немного по мокрому следу, тянущемуся за нами, и крикнул:
      - А это не наш кардан валяется?
      Как вы понимаете, кардан был наш. Стало ясно, что, вылетая, он разорвал обшивку бака. От Белогорска, ближайшего крупного населенного пункта, было порядка 140 км, до Февральска - порядка 220. Что делать и куда бежать? Кому звонить и как чинить? Эти и много других вопросов пронеслось в голове за секунды. Это вам, господа, не под Хасаном автомат пробить! Это север Амурской области! Нас только трое, и мы совершенно не представляем, что делать! На улице минус 15 и завести машину я больше не могу!
     
      Ну, надо ж так - под новый год
      Вперед пятьсот назад пятьсот,
      Сигналим зря, пурга и некому помочь!
     
      Не буквально, конечно, но близко к тексту, особенно по душевному состоянию. Только не надо мне говорить то, что я уже слышу от тебя, дорогой читатель:
      - Сам виноват! Куда ты поперся? На своей машине в такую глушь! А ты чего ждал? И т.д. и т.п.
      Я стою на раскуроченном автомобиле посреди тайги! До твоих ли претензий мне сейчас? Ну да ладно, поругались немного и хватит. На самом деле вариант выхода из ситуации один. Искать того, кто бы нас дотянул до хоть какой-нибудь мастерской и там уже смотреть что можно сделать. Тут мы и возвращаемся к началу повествования и Новокиевскому Увалу, до которого, мы, оказывается, не доехали порядка 10 км. Так мы и поступили. Благо, тайга была еще не глухая и машины время от времени ходили. Юля дождалась попутку, и они с Андреем отправились искать помощь в селе, а я, упаковавшись в раненого Ослика, принялся изучать "Мольера" М.А. Булгакова, периодически дуя на замерзающие руки и стараясь не думать о произошедшем.
      Довольно скоро (прошло не более получаса) позвонила Гуля и сообщила, что они нашли грузовик, способный дотащить нас до мастерской, которая очень кстати имелась в Увале. Мне стало спокойней. Еще минут через пятнадцать появился тот самый грузовик. Хозяином оказался некто Виктор, мужчина лет пятидесяти, работающий в местном дурдоме! Вот так знакомство с Амурской глубинкой! И такое, оказывается, бывает в деревнях! Доставка до места проходила не гладко, машину часто сильно дергало, из-под колес тягача летели камни, оставившие несколько небольших отметин на моем лобовом стекле. Пришлось тормозить и просить Виктора двигаться помедленней. Худо-бедно доехали. Поселок появился ниоткуда. Словно и не должно его тут быть. Среди деревьев выросли вдруг покошенные домишки, окаймленные скупой растительностью и захватили все пространство, отодвинув лес в сторону. Нашли хозяина ремонта. Его звали Сергей. Неплохой бизнес развернул, надо сказать, наш предполагаемый спаситель. Свой шиномонтаж, служба такси (это в Увале-то!), ремонтный бокс. Все строения деревянные, но все же! Бизнесмен бегло выслушал наши объяснения и объявил:
      - Сейчас съезжу за сварщиком, узнаю, может ли он заварить или запаять бак. Если кардан целый, на место поставим, - при этом наказал двум мастеровым, находившимся в услужении, снять поврежденную запчасть и ждать специалиста.
      Мы, вместе с работниками такси, мастерской и монтажа, затолкали Ослика на деревянную эстакаду, и я полез смотреть на днище. Кроме кардана и бака, других повреждений не обнаружилось, отчего настроение еще немного выровнялось. Оставалось ожидать человека, способного залатать дыру. Правда, один странный факт бросился в глаза. На оторвавшемся кардане не было болтов. То есть их вообще нигде не было. Ни в крепеже к машине, ни в самом кардане. Лишь одно из четырех ушек было повреждено. Куда подевались остальные три, остается загадкой для меня до сих пор. Выкрутились все разом? Сами? Может быть, не знаю. Гадать на эту тему бесполезно. Служащие предложили нам скоротать время в помещении для починки колес, где было тепло, стоял диван и телевизор. Поскольку на улице был глубокий минус, мы радостно согласились. Работника шиномонтажки звали Павел. Клиенты приезжали не часто, и время от времени он садился с нами и делился информацией.
      - А гостиница у вас есть? - поинтересовался я, предполагая, что, возможно, тут придется задержаться.
     -- Да вроде была одна, но неизвестно, работает или нет, хотя пару комнат должно остаться. При дурке, кажется, имелась, но точно не знаю.
      Да уж, только в дурдом нам и не хватало.
      - Покушать где можно?
      - Одна столовая, но она уже закрылась, да я бы и не советовал. Плохо там кормят. А так кафе "Успех", на заправке. Можете съездить.
      - Да это нам еще повезло, что тут мастерская, а сломались бы пораньше, вообще труба! У вас тут другие крупные деревни есть? - поинтересовался Андрей. Я, правда, был категорически не согласен, что данную ситуацию можно хоть сколько-нибудь назвать везением, но вслух возражать не стал.
     -- У нас не деревня, село. Районный центр. Остальные совсем маленькие.
      Павел отвечал спокойно, никакой обиды в его словах не просматривалось.
      - Слушайте, а зачем тут такси? Поселок небольшой, куда ездить? - вступила в диалог Юля.
      - Да не знаю, но работы у ребят много. Почти всегда на выезде. В деревни возят народ. В Благовещенск иногда, в Февральск.
      - И сколь же стоит так далеко?
      - Пять тысяч, И туда и туда.
      - А откуда у людей такие деньги? - заинтересовался я. Еще ранее мы разговаривали с Виктором и выяснили, что он зарабатывает восемь тысяч рублей в месяц. К слову, запросил он с нас за то, что тащил около 10 км, триста рублей.
      - Не знаю. Люди ездят. Предприятия заказывают, когда на вахту народ нужен, еще кто-то.
      - Слушай, ну а ты, сколько зарабатываешь? - несколько ироническим тоном, которым зачастую обращаются жители крупных городов к провинциалам, например, москвичи к владивостокцам, поинтересовался Андрей.
      - Мне только в одну сторону хватит. Назад уже добавлять придется, - опять спокойно, ничуть не смутившись, ответил Павел.
      - А дорога асфальтированная была к вам? - я решил сменить тему
      - Да нет, всегда грунтовка. Недавно федералку делали, и нашим сказали - до вас, мол, можем проложить. Четыре миллиона стоило. Администрация сказала - денег нет. Я им не верю. Все у них есть.
      - Дороги всегда дорого стоят.
      - Знаю. Я сам в строительстве работал. В Благовещенске объект строил. Обещали по двадцать пять тысяч заплатить, по десятке дали - и все. У нас всегда так. Трубы прокладывали, так там с учетом премии по полтине выходило, а получили пятнадцать. Кто возмущаться стал, тех сократили "за профнепригодность". Летом у нас монтажные работы велись, понагнали студентов с Питера и Москвы. Ходили в очках и шортиках. Им за 20 дней по 25 тысяч уплатили, а нам за ту же работу тысяч по девять дали, хотя мы и в дождь, и в ночь трудились. Надоело это. Я лучше тут, на шиномонтаже буду. Не густо, зато знаю, сколько колес сделаю, столько и заработаю. Без обмана.
      - А если образование получить? - не унимался Андрей.
      - Да есть у меня образование. Что с него? Я в городе учился. Тут мать, отец. Старые они. Как их бросишь?
      За беседой шло время. Ожидание затягивалось, сварщик все не появлялся, я периодически заглядывал в бокс и смотрел на порванный бак. Кажется, с третьего раза обнаружился там Сергей.
      - Ну что? - спрашиваю
      - А что? Варить бак нельзя, для этого надо его минимум сутки сушить под выхлопной трубой какой-нибудь машины. А кто согласиться на все ночь включать? Запаять не получиться, дыра сильно большая.
      - А сварщик был?
      - Не ездил я еще за ним. Времени не было. Я тебе и так все сказал, - отвечал он довольно резко.
      - Так, что нам делать?
      - Не знаю. У меня тут завода по производству паджериков нет. Извини.
      - Ну, как-то уехать нам все равно надо. Что придумать?
      - Да что я придумаю? Новый бак тут не купишь. Иди, ищи грузовик, который согласиться выпаривать. Потом может, заварим.
      Подобный диалог "ни о чем" продолжался около пяти минут. Затем Сергею, видимо, надоело, он взял телефон, повернулся и вышел, не удостоив меня вразумительным ответом. Я, несолоно нахлебавши, вернулся в помещение монтажа и честно объявил обо всем попутчикам. Торчать еще минимум сутки в Новокиевском Увале нам совсем не улыбалось. Подумали звонить в Благовещенск, чтобы нам купили бак и привезли. Это опять же не меньше суток. В обсуждения вмешался Павел. Удивленно пожал плечами.
      - Почему нельзя сделать? Дыра большая? Надо глянуть, - и ушел в бокс.
      Мы продолжали сидеть на стареньком, потертом диванчике, вяло беседуя, ожидая сварщика и надеясь на чудо. Через некоторое время я снова отправился в мастерскую мониторить ситуацию. На входе мне попался какой-то дедок, здороваться не пожелавший. Войдя, я увидел, что Павел отогнал рабочих и сам ковыряется над бензобаком. Дыра уже стала не такой ужасной, а скорее напоминала порез.
      - Ну как, можно починить? Специалист был? - спрашиваю с надеждой.
      - Да вон, только вышел. Это отец Сергея. Поехал за материалом. Запаяет, не волнуйся, - Паша продолжал вправлять искореженный металл, лениво смахивая капельки крови, выступавшие на руках.
      Я облегченно вздохнул. Ситуация исправлялась.
      - Ребята, мы бы пока покушать съездили. А вы если что звоните,- обращаюсь к мастеровым.
      - Давай, щас такси вызовем, - отозвался парень повыше. Набрал номер, позвонил. Приехало такси. Я обрадовал хорошими новостями попутчиков, и мы отправились в кафе. Было около пяти. Смеркалось. Село оказалось совсем небольшим. Минут через пять мы оказались в другом его конце, где располагалась заправка. Кафе представляло небольшой павильон. Войдя, мы обнаружили три столика со стульями и прилавок, служивший одновременно магазином. Цены на питание умеренные, но близкие к городским. Очевидно, кафе посещают в основном приезжие. Еда среднего качества. За трапезой решили - стоит оставаться на ночь. Даже если машину починят, двигаться по темноте в Февральск не улыбалось. Как-никак еще километров 200 грунтовки. Снова вызвонили таксиста Дмитрия. Пока вез нас до гостиницы, я спросил:
      - Сколько у вас тут зимой?
      - По-разному: -40, бывает -50.
      - Слушай, а как машины с утра заводите?
      - Да мы их и не глушим надолго. Почти всегда работают.
      - А ДПС-то тут есть?
      - А как же! У нас раньше и школа милиции была, от них и пятиэтажный дом остался, сейчас там полно сотрудников. Как молодой кто вернется из города с образованием, так либо в органы, либо в дурдом работать. Больше особо не куда.
      Подъехали к двухэтажному деревянному зданию с надписью "Гостиница". В небольшом холле, скорее напоминавшем прихожею, расположились девушка за стойкой и хрупкого вида старичок. То ли охранник, то ли уборщик. Стены обшарпаны, давно не крашены. Затертый пол и несколько старых кресел. На стене прайс: одноместный номер - 600, двухместный - 600, 6-местный - 300 рублей с человека. Не "Глория", конечно, но выхода особого не было.
      - Девушка, переночевать можно? - спрашиваю.
      - Мест, к сожалению, нет. Недавно заехали рабочие, им все сдали.
      - Всегда у вас так, что ли?
      - Да нет. Обычно свободно. Сегодня только позанимали, - у девушки сделался виноватый вид, и она пожала плечами.
      - А другие гостиницы есть?
      - При администрации района. Там тоже все занято. Они к нам людей сегодня присылали.
      - Так что ж, совсем переночевать негде?
      - Я не знаю, - совсем уж смутившись, ответила работница гостиницы.
      Перспектива ночевать непонятно где не грела. Снова позвонили Диме. Он приехал быстро. Связался со знакомыми. Через какое-то время сообщил, что мест действительно нигде нет.
      - А может быть, какая-нибудь бабушка комнаты сдает? - Юля еще тешила себя надеждами.
      - Я такого не знаю. У нас не принято. Кому сдавать то? Может, оно и есть, конечно, но где найти - не в курсе.
      Да уж! Ну и пасьянс. Дурдом, милиция и две гостинице без свободных мест! Тут не избалованные туристами деревушки юга Приморья. Это там местное население привыкло зарабатывать деньги на сдаче жилья. В Новокиевском Увале гости встречаются не часто. В основном это врачи и рабочие, последние, правда, толком не ясно зачем.
     
      Что ж, шофер, давай назад,
      крути-верти свою баранку,
      так ни с чем поедем по домам.
     
      Не по домам, конечно...Сначала попросили Диму позвонить Сергею и узнать, что с машиной. Хозяин сообщил, что бак запаяли и сегодня могут поставить. Но не факт, так как уже темно, люди устали и на улице холодно. Впрочем, после моего общения с Сережей другого ответа я и не ждал. Видимо, чем-то не приглянулась ему наша компания. Что ж, делать нечего. Отпуская между собой шуточки про ночевку на шиномонтажке, мы, совсем не в таком приподнятом настроении, как могло показаться со стороны, отправились к боксу. На месте нам сказали, что бензобак еще не привезли, паяли его в другом месте. На мой вопрос: "Поставим ли сегодня?" ребята ответили: "Конечно, а куда деваться!".
      Снова стали ждать. Андрей с Юлей пили купленное по дороге пиво, я мотался к эстакаде смотреть, как проходит установка привезенного в скором времени бака. Периодически заходил Сергей, попутно разговаривая по телефону. На нас он совсем не глядел, и мне стало определенно неуютно. Думаю: "Может, чем обидели человека?" Хотел было подойти заговорить. Мешали его непрерывные разговоры по мобильнику. Я невольно начал прислушиваться. Сережа крыл матом всех и вся. Изредка он вставлял в свою тираду литературные слова, что придавало речи определенный смысл. Выглядело это так:
      - ... ты болван!... где молоток.........,
      - стрекоза тупая... я долго... звонить буду...,
      - где вас, губошлепов,... набрали..., - места, обозначенные точками, можете заполнить сами. Я, знаю вы на это способны, как и любой русский человек. Вопрос заключается только лишь в частоте использования подобного лексикона. У Сережи он преобладал, посему я сделал вывод, что его обращения с нами можно принять за сдержанное уважение, и заводить диалог не стал.
      Между тем поврежденные детали прикрепили. В машину залили немного бензина. Ослик нехотя фыркнул, загудел, и я отправился на ходовой тест. По первым впечатлениям все было о'кей. Заехал на ту самую заправку, где недавно обедали, залили полный бак. Вернулся, вновь поднялся на эстакаду, заглянули вниз. Все было в порядке. Бак держал, кардан работал. Ниоткуда ничего не текло. Вернулся в деревянную каморку к попутчикам. Снова предстояло принять решение. Выбор, в сущности, был невелик. Спать в машине или куда-то ехать. Втроем ночевать в автомобиле дело не из приятных. Да и ночевкой это назвать будет трудно. Скорее подходит "распитие пива с последующим закрыванием глаз и дремой в сидячем положении". Очевидно, что большинство уважаемых читателей сочтут меня и спутников моих людьми легкомысленными, ибо после короткого совещания мы приняли решение отправиться в путь. Но не назад к цивилизации, а вперед в поселок городского типа Февральск. Было начало восьмого. Предстояло 220 км грунтовой дороги неизвестного качества по глухой тайге. Я обратился к Павлу:
      - Ну, куда нам ехать-то?
      - Я бы на вашем месте в Свободный поехал. Какой никакой город. Отсюда по другой ветке километров 50 грунтовки, там еще примерно 40 - асфальт. Переночуете, с утра на сервисе посмотрите, что с машиной. Там уже и решайте.
      - Да нет, мы, все-таки в Февральск. Туда как доехать? - огорошил я Павла.
      Он короткое время помялся и объяснил.
      - Мимо заправки проезжаете и вперед. 120 км до Норска, там еще сотня до Февральска. А запаска у вас эта одна?
      - Конечно, а сколько нужно?
      - У нас таксисты по три берут. Бывает и их не хватает. Хотя дело ваше. Коли чего случиться звоните,- вот таким, очередным недобрым напутствием закончился наш диалог. Мы залезли в автомобиль и тронулись.
      Дорожное покрытие было сносное. В темноте у меня получалось порядка 70км\ч. Ослик время от времени недовольно ревел, но очередной ухаб возвращал трубу глушителя в исходное положение, и он устало двигался вперед. Юля с Андреем пили пиво. Рассказать что-то внятное об окружающей местности я не могу. Было абсолютно темно. Попутных машин на всем пути наблюдать не удалось. Встречных было три. Еще до Норска. Единственное - запомнились небольшие мосты. Их было много, и они имели деревянное покрытие. В пути мы беседовали и слушали музыку. Юля рассказала, что недалеко от Новокивского Увала проживает местный олигарх. У него большой коттедж, несколько дорогих автомобилей, а недавно ему свезли джакузи, будто бы с шиномонтажку величиной. Он владеет несколькими артелями в Февральске. Сергей, тот самый, в чьем боксе мы ремонтировались, - второй богатый человек в округе. Остальное население живет примерно вровень. Почти коммунизм. Эту информацию она почерпнула опять же то Павла, пока я ходил вокруг эстакады. Мало-помалу добрались до Норска. В селе обнаружился один магазин. Я остановился, вышел к жилому дому, одна из комнат которого служила для продаж. Воздух на улице был по-настоящему деревенский. Свежий и чистый. Глубокий вздох доставлял удовольствие. Небо звездное, хорошо виден Млечный Путь. Внутри меня ждала обстановка, мало схожая с нашими понятиями о магазине. Это была комната небольшого размера. Справа за столиком сидела бабуля. Около одной из стен стоял небольшой деревянный шкаф, приспособленный под витрину. На нем расположили скудный ассортимент товаров. Интересующих меня сигарет не было. Их вообще не было по эту сторону от федеральной трассы. Я извинился за поздний визит и вышел. Предстояло двигаться дальше.
      Наверное, тут мне нужно сделать заявление, которое некоторых читателей разочарует, некоторых обрадует. Смотря кто чего ждет. Дело в том, что до Февральска мы добрались абсолютно спокойно. Машина вела себя нормально и кроме неисправного глушителя, беспокоившего нас периодически, других неполадок не выявилось. Дорога была утомительная и практически всегда шла в гору. Наклон не большой, но отчетливый. Спутники мои под влиянием пенного напитка клевали носом, и к конечному пункту назначения я приближался в компании спящих. Грунтовка постепенно покрылась снегом, и трясти практически перестало. Создалось впечатление, что мы, наконец, поднялись. Невесть откуда посреди тайги выросли ж\д пути, и я поехал вдоль них. Метров через 500 показался тоненький, но длинный мост шириной не более трех метров, протяженностью же порядка семидесяти. Перед ним весел дорожный знак "Февральск". Что было под мостом, рассмотреть не удалось, возможно, река. В темноте он напоминал хиленькую жердь, перекинувшуюся через бездонную пропасть. Ослик медленно, боязливо прополз по потрепанному деревянному настилу, и мы оказались по ту сторону. Очевидно, поселок расположился на плато. Местность была ровная. Домов поначалу не встречалось. Где-то левее и дальше виднелись огни фонарей. Юля проснулась. Мы увидели табличку: "Комнаты отдыха. Кафе". Повернули по указателю. Опять развилка. Поехали направо. Кладбище! Тьфу ты черт. Вернулись назад и двинули налево. Там находился довольно большой хутор. В одном из строений горел свет. Подъехали к нему. Навстречу вышел упитанный молодой мужчина.
      - У вас тут гостиница есть? - поинтересовался я
      - Комнаты отдыха. Гостиница дальше, в центре.
      - А добраться как?- после испытаний, выпавших на нашу долю, хотелось комфорта.
      - Вы тут первый раз?
      - Да.
      - Тогда как я вам объясню? - он помолчал немного, затем рассказал, как доехать до центра:
      - Там рынок будет, он работает, на нем и спросите.
      Двинулись дальше. Разговор разбудил Андрея. Постепенно вокруг появились дома, большие, пятиэтажные. С трудом нашли тот самый рынок. Потом долго кружили по Февральску в поисках ночлега. Попавшиеся нам в этот поздний час местные жители (а было около 24.00) с энтузиазмом объясняли, как проехать к гостинице. Однако понимал я их плохо. Говорили они сбивчиво, хотя видно, что люди искренне хотели помочь. Выяснилось, что тут две гостиницы. В одной не оказалось мест. Вернее не так. Нам сказали: "Есть несколько свободных коек в трехместных номерах с подселением, но девушку разместить не сможем. Не положено в одной комнате с мужчинами". Во второй гостинице, ютившейся на этаже пятиэтажного здания и занимавшей две квартиры, служащих не оказалось. Я минут пятнадцать звонил, стучал и бил ногами дверь, но так никто, и не вышел. В итоге поиски заняли порядка полутора часов. Выхода не было и пришлось возвращаться на хутор, где нас без особых вопросов разместили в четырехместной комнате. К моменту нашего прибытия там уже спал какой-то водитель, впрочем, это не смутило хозяев, которые рады любому заработку. Устали мы настолько, что об удобстве думать уже не хотелось. Легли на узкие кровати и почти тут же заснули.
      Проснулись около девяти. Я отправился в стоящий неподалеку туалет. Если кто читает за трапезой, то, может, и не к столу будет сказано, но я с трудом представляю, как люди это делают в таких сооружениях зимой. Ну, в том смысле, что если на дворе минус 40, можно и отморозить чего. У меня вроде обошлось. Во всяком случае, пока все на месте. Вот. Вышел на улицу покурить и забрать из машины умывальные принадлежности. Подошел детина, размером не меньше вчерашнего, а то и побольше.
      - Платить, кто будет? - добродушным тоном поинтересовался он.
      - Сейчас зубы почистим и заплатим, - говорю. - А у вас тут и кафе есть, позавтракать можно? - вспомнил я вчерашнею вывеску на повороте.
      - Да. Вон, - детина ткнул пальцем в одно из стоявших в округе деревянных зданий, - тогда там и заплатите, - кажется, удовлетворившись ответом, он ушел.
      Мы пошли умываться. Вода была ледяная, умывальник самодельный. После отправились в кафе. Внутри оно оказалось вполне приличным. Чистая, аккуратная обстановка и мебель напоминала скорее городскую, чем деревенскую. На барной стойке стоял прайс с дополнительными услугами. Я такого еще не видел:
      - Зарядка мобильника - 10 руб.
      - Зарядка ноутбука - 20 руб.
      -Стакан, для распития спиртных напитков - 20 руб.
      С завтраком, пришлось несколько обождать. Столовая работала с десяти. На наши попытки заговорить хозяйка практически не откликалась. Вела себя сухо и как-то по-деловому, что ли. Мол, я - вам, вы - мне и нечего тут разглагольствовать. Подавала сама, готовила же помощница, периодически удостаиваясь от владелицы много большего красноречия, чем мы. На вкус довольно прилично, только порции небольшие. Откушав, мы решили поинтересоваться у нее касательно цели нашего визита: кто возит сюда товар и прочее. На это она тоже отреагировала с опаской и сомнением. После недолгого разговора мы с Андреем махнули рукой.
      - Поехали в центр, там выясним, - говорит Андрей
      - Поехали, конечно. А то хозяйка - как партизан на допросе, - согласился я, и, припомнив ее разговор с кухаркой, поспешил ретироваться. На дворе нас, подперев угол дома, мрачно-безразличным взглядом провожал утрешний детина. Лицо его, явно удовлетворенное получаемым питанием, сияло отъезжающим вслед.
      Минут через 10 были на рынке, который нашли еще вчера. Надо сказать, на рынок это не очень походило, просто несколько павильонов, стоявших рядом на одном пяточке
      По пути немного рассмотрели сам Февральск. Он напоминает небольшой микрорайон большого города. Асфальтового покрытия нет, только перекосившиеся от времени бетонные плиты. Дома, в большинстве своем в несколько этажей, словно жмутся друг к другу, спасаясь от холода и образуя неправильный круг. Нашлась и достопримечательность - жители называют ее Китайская стена - а представляет она собой пятиэтажный дом, метров 80 в длину. Не хочу сквернить на поселок, может, и другие у него отличия присутствуют, просто мы их не разглядели. Интересующую информацию выяснили быстро. Двум менеджерам, привыкшим работать в городских условиях, разговорить местных товароведов оказалось делом нехитрым. Да и народ в этих местах добродушный, открытый не в пример городским. На это счет вспомнилась одна фраза, сказанная моим московским другом Николаем Феофилактовым, когда мы в Посьете узнавали дорогу у сельчан: "Надо же, объясняют! А в Москве прохожий только морду бы своротил, а то и послал бы куда следует тебя. Если уж кто и расскажет, как пройти, так и понятно, сам приезжий". Здесь же послать тебя в таких случаях могут лишь хозяева, которые чем-то отличаются от простых людей. Будто и не местные вовсе.
      Не стану подробно описывать наши рабочие дела, заключу только, что выяснили следующие: в самом Февральске никакого крупного дельца, способного заниматься нашим контрактом, нет. Товар возят в поселок из городов с той стороны федеральной трассы. Да и возят, надо сказать, не многие. Записав пару контактов подходивших нам поставщиков, отправились мы назад, к цивилизации. А если более точно - то в город Свободный, который и рекомендовал нам давеча Павел. Надо, правда, заметить, что первоначально мы предполагали возможность проехать и дальше Февральска. В том случае, если никого не удастся найти тут. В итоге так и вышло. Но дальше ехать нужды не оказалось. И вот почему. Приведу, как иллюстрацию свой диалог с одним из водителей грузовиков, встретившимся в поселке.
      - А до Златоустска далеко отсюда? - поинтересовался я
      - Километров 280, наверно.
      -А дорога как? Проехать можно?
      - Это смотря на чем. Хотя сейчас и вовсе нельзя. Отсюда 60 км до Селемджи, там переправа паромная летом работает, зимой по льду народ передвигается. А нынче не проехать. Река еще не встала.
      - Слушай, а товар туда кто возит?
      - Какой товар? А товар! Да что ты! Кому это надо! Там дорога - ужас! Летом колес по пять с собой брал запасом. Да и реки постоянно разливаются, трудно проехать. Зимой дорогу чистить некому, тоже страшно ехать. Перевалов много. А магазинов там почти нет. Ближайший районный центр в ту сторону Экимчан. Километров 220, пожалуй. Он раза в два меньше Февральска. В старые времена один-два поставщика мотались туда, но теперь нет. Людей мало осталось.
      - Как же туда продукты попадают? - удивляюсь я
      - Да сами хозяева и таскают из города, на своих машинах. Крупным фирмам туда мотаться резона давно нет. Одни убытки.
      Такая невеселая получилась информация. И хотя мы исходили не только из этого диалога, привел его, потому что он получился наиболее полным. Все остальное услышанное, впрочем, лишь подтверждало вышеописанное. Посему отправились мы, как уже писалось, в славный город Свободный искать последний шанс не превратить нашу поездку в совсем уж бесполезную для компании. Назад выехали днем, около 14.00. Перевалили мостик-жердь с деревянным покрытием. Под ним оказался большой овраг, на дне которого текла еже не совсем замерзшая река. В светлое время ощущение будто в детском стихотворении: "Идет бычок качается, сейчас он упадет". Поэтому, когда оказались на твердой земле, все с облегчением вздохнули. Даже и Ослик, по-моему, хоть он и не бычок вовсе. Дальше начался затяжной спуск. Немного опишу увиденное, поскольку по пути сюда был лишен этой возможности. Леса тут разнообразные, изредка уремные. Это и ольха, и черёмуха, и тополь, и ива, и ель. Разумеется, места дикие. Совсем. С Приморскими не сравнить. Ощущение нетронутости присутствует и вдоль дороги, а уж что будет, если отвернуть в сторону? Идеальная территория для любителей отдыха типа "сегодня грязь еще непролазней" или "чем глуше, тем круче". Много рек, поэтому и для тех, кто считает, что рыба - лучший друг человека, интерес имеется. Само дорожное покрытие грунтовое, обильно усыпанное мелкими и крупными галечными камнями. Ближе к самому Февральску дорога уже покрылась снегом, после Норска же ехать стало небезопасно по одной естественной причине. Нам хоть и редко попадался другой транспорт, все же он был. И обгон или просто встречный автомобиль превращались в сущие испытание для стекол и фар твоей машины. Мелкие камни из-под колес летят, как пули из пулемета. До сих пор удивляюсь, что окна остались целы. Вдоль самой дороги поселений нет, только несколько полуразвалившихся бетонных домов посреди наступающих на них деревьев изредка напоминают проезжающим о чем-то. Стоят, правда, указатели, повествующие о наличие населенных пунктов где-то в стороне, но с трассы их не разглядеть. В сущности, как в популярной нынче песни: "Тайга-а-а, да километры-ы-ы...". Это если кратко. Хотите больше, спрашивайте, расскажу. Сейчас же мы переходим к заключительной части нашего повествования.
      До, почти родного уже Новокиевского Увала мы добрались без историй. Заехали к Паше проверить кардан и справиться о дороге до Свободного. Он приветливо улыбнулся, сообщил, что автомобиль наш в порядке, чему и сам, кажется, был удивлен, и рассказал, что до трассы дорога в основном грунтовая, ну а после федералки до Свободного еще 26 километров асфальта. Всего-то! С нашим опытом это семечки. Мы бодро двинулись к цивилизации. Через каких-нибудь пару часов езды нас ждут хорошая гостиница, горячий душ и другие блага городской жизни. Ведь в город едем. В город! До трассы дорога, как и ожидалось, выдалась не ахти. Похуже, чем та, что привела нас сюда. Зато короче. Удивляли меня только названия местных деревушек: Желтоярово, Красноярово, Белоярово! Да что ж это такое? Просто палитра какая-то. Одни художники тут силились? Ну, дело не в этом: миновав, наконец (нет, я еще раз напишу - НАКОНЕЦ!!!), бездорожье, Ослик скользнул на асфальт. А чего вы удивляетесь моим вечным "наконец"? Давно ли 600 км за два дня по гребенки ездили? Это я вам доложу не "письки воробьям показывать"! Ох не письки! Простите, конечно, за лексикон. Само вырвалось. Стало быть, проехали мы на радостях семь километров по гладкой, вылизанной для поездки премьер-министра трассе и свернули по указателю до Свободного. Я вдавил педаль в пол. Еще чуть - и мы на месте! Но тут началось! И меня прорвало! Нет, Ослик то в порядке. Я про дорогу, которую Павел назвал асфальтированной. Твердое покрытие действительно на ней было. Местами. А в основном это ямище-переямище, с выбоинами, кочками, глиной и прочими удовольствиями цивилизации. Добавьте ко всему еще ночь, наше огромное желание добраться до города. И 600 км тряски до этого. И конские стуки, когда после пятисотметрового ровного участка ты налетаешь на очередной ухаб. Какие мысли у меня только не вертелись в тот момент. Я сознаю, что на спокойную голову это будет нелепо, но приведу их как они были. Для истории, как говориться. Что нашему правительству до наших дорог? Разве могут понять эти люди, что на свои автомобили мы зарабатываем свои деньги. Кто-то годами копит, не ест, не одевается, хочет передвигаться как человек. Что каждый такой прыжок на трын-дороге - как зарубок на сердце! Что с каждым подобным прыжком-плевком начинаешь выходить из себя и звереть. До отупения звереть. Вы знаете, как я тогда думал? Дайте мне сейчас кнопку, на которую стоит нажать, и ответственный за вот это просто сдохнет. Я нажму! Что грубо? Погано? А мне тогда не казалось, нисколечко грубо. Нисколечко погано. Я так думал!? Но потом были очередные триста метров асфальта, я успокаивался и - снова, опять! Всплыла у меня фраза господина Лестока из известного кинофильма: "Это Россия! Вы можете разорвать этого гардемарина, но он вам ни черта не скажет!". Не в такой редакции, совершенно. Я ее изменил, она изменилась у меня в голове: "Это Россия! Вы можете разорвать эти гос. службы, но они все равно ни черта для вас не сделают!". Ох, как я сейчас вспомнил нашего премьера, катавшегося недавно за каких-нибудь десять верст отсюда, на потеху всему миру. Да взять бы его три дня, запланированных на эту показуху, да и вручить бы ему на пару с Медведевым лопату, да пусть все три дня они тут покорячатся над дорогой во благо России вместе с той свитой остолопов, которая их сопровождала! Ведь это реально больше пользы нам принесет, ну намного! Намного больше, чем от катания его на Ладе Калине. Почему он китов мерит, пожары тушит, а дорогу не строит. И я же не шутил тогда! Я взаправду так рассуждал. И смешно вам? И кажется глупо? И мне сейчас так кажется. А вот тогда не казалось. И очередной удар, и ухаб - и думается, что вот сейчас чего-то там посыплется снизу и покатиться, и развалиться. Да я ведь пылинки с нее сдувал, с машины со своей, я себя так не берег, как ее! А вот сейчас веду - и бью, бью, бью... Да ну вас всех к черту! К черту...
      Но миновали мы это чудо российское. Добрались-таки до города Свободного. И название-то ишь какое выдумали! Гордое, чистое, воодушевляющие! Гостиницу стали искать. Указали нам ее быстро, и нашли мы ее быстро. Поднялся я, посмотрел номер. Люкс называется. Большой вроде, удобный. Три тысячи в сутки стоит. Уплатил. Пошел за Юлей. Она явилась и давай капризничать. Ванна ей грязная, пыль везде, белье как будто несвежее, и вообще воняет.
      - Да чего вы от меня хотите-то, Юленька? Какой есть уже.
      - Нет, поехали другой искать!
      - Не поеду. Устал. Спать хочу.
      - Ну, кушать же поедем? Вот и посмотрим еще.
      Ух, женщины. Кушать-то, конечно, поедем. Ладно, "черт с вами, банкуйте". Поехали, отужинали. Заехали в большую гостиницу посмотреть. Я не пошел. Они с Андреем ходили. Возвращаются, объявляют: "То же самое, дескать". Поспрашивали снова. Где-то, вроде, еще есть гостиница, но как проехать толком никто не знает, да и поздно уже. Вернулись туда, где уплатили. Разделись, мыться собрались. Юля первая пошла. Вонь от воды страшная. Несет болотом. Или помойкой. Или хрен разберешь чем. Не от капризов говорю. Уж вы-то меня знаете. Чтоб я на воду жаловался? Бросьте. Но тут вонь несусветная. Аж дверь в ванну всегда закрывать приходиться, дабы в номере не пахло. Пока Гуся моя мылась, вода горячая и закончилась. Только встал я под душ - бац и холодная. Но и это миновали. Вышел, сел писать. Именно тогда и накалякал я некоторые строчки данного рассказика. Ни с попа, начала кожа чесаться. Да прыщами пошла, после воды то местной. И у меня, и у Юли, и у Андрея, как потом выяснилось. Да и бог с ней. С кожей то. Спать пошли. Одеяла, которое нам выдали на двуспальную кровать, на двоих не растягивалось. Благо свое было в машине. Спустился, взял, поднялся, да и уснул с тем, что было. Утро вечера мудренее.
      Проснулись. Ой, ну и наговорил я вам вчера лишку. И президента ругал? И Премьера даже? Чур, меня, чур. Как мог? Прошу прощения. Правительство я свое люблю и уважаю. Как его не любить-то, сокровище этакое! Ну вот, опять началось. Стоп. Сегодня не надо. Не до них мне сейчас. Бизнес надо делать, потом домой ехать. Своих дел хватает, короче.
      Утро выдалось снова серое. У дверей нашей гостиницы стоял серый потрепанный автомобиль Лада. Омичи приехали на нем. Они путешествуют в эту сторону, и во Владивосток собрались, и в Комсомольск. Отчаянные люди. Но нам до них дела никакого. На 11.00 у нас была назначена встреча с оптовиком. Позавтракали, встретились. Удалось договориться работать на условиях, которые устроили обе стороны. И это хорошо, что не зазря съездили в это утомительное осеннее путешествие. Расквитавшись наконец-то с делами, выдвинулись домой. Необходимо было заехать на шиномонтаж, повозиться с колесами. Они ужасно разбалансировались от всей этой езды. На выезде увидели монтажку, остановились, ребята принялись исправлять наши колесики. Получалось у них долго. Старший все время звал меня и показывал: мол, видишь, как сложно сделать, тут эдак, да тут так. Я согласно кивал и говорил, чтобы заканчивали. В ожидании расхаживал туда-сюда вокруг мастерской. Осматривал окрестности. Здания вдоль дороги стояли разные. И маленькие, и большие, и ветхие, и новые, и цветом разнящиеся. Трасса была грязная, нечищеная. Покрытие ухабистое, сильно уставшие. Увидел неподалеку кафе. Вспомнил, что мне снова нужны сигареты. Магазинов рядом не наблюдалось, и пришлось идти туда. Было не больше 12, четверг. Внутри почти пусто. Один лишь посетитель сидел с двумя девицами. Все нетрезвые. Лицо показалось мне смутно знакомым. Сделал покупку. Помялся с ноги на ногу. На улице было зябко, а в кафе тепло и уютно, я присел за свободный столик, пока не пришло время возвращаться назад, к своим. Огляделся. Помещение аккуратное, чистое. Столы подогнаны, как солдаты на плацу. Стульчики, новые, не замызганные. Их лакированные поверхности занимались блеском под робкими лучами солнца, изредка пробивавшимися снаружи. Шторки - и те с иголочки. Взглянул снова на посетителя. Он пребывал в состоянии не то что нетрезвом, а скорее совсем пьяном. Одеждой был приличен, но не опрятен. Давненько, пожалуй, сидел. Клевал носом, держась за початую бутылку виски. Иногда пытался чего-то запеть, но видно уже не мог. Я лица обычно запоминаю плохо. И на счет этого поручиться могу нетвердо. Однако же очень он напомнил мне один персонаж. Вероятней всего, его я видел позавчера днем в Новокиевском Увале на плакате, с которого гражданин заверял, что "главная его задача - благополучие села!" О нем-то, милом, он, видно, и рассуждал нынче.
     
   Товарищи в кабинетах заливают щеками стол,
   им опять за обедом стал костью в горле, очередной....
   (К. Кинчев).
  
  
  
   Некрасов А. - ЛЕСТНИЦА
  
  
   Лестница начиналась у подножья маленького храма и, огибая оливковую рощу, спускалась к морю. Солнце щедро поливало расплавленным золотом поверхность ступеней, и, казалось, что теплый мрамор струится под подошвами сандалий. Бухта в тисках в сочно зеленых холмов выглядела огромным темно-синим блюдом. Море сердилось, и ветер уносил вверх сверкающие брызги. Рядом по лестнице спускался старик в греческом хитоне. Одной рукой он опирался на мой локоть, другой водил по воздуху. И, казалось, старческий палец пишет под облаками золотистые островерхие буквы.
      Говорили о Вечности. О том, что река, отдавая свою душу морю, в тот же самый миг заново рождается в крохотном горном ключе. Что звери и рыбы обретают бессмертие, бесконечно копируя себя в потомстве. Лишь только человек в своей неповторимости уходит навсегда. И никакие свершения и подвиги не избавят от неизбежности ухода. Но, может быть, разорванный круг человеческой судьбы тоже должен замкнуться? Где-то очень далеко, под другим солнцем и другим небом, где одна бесконечность переходит в другую. И возможно именно туда устремлены все "бесполезные" земные усилия...
      Вверху послышался шелест огромных крыльев. Оставляя под облаками огненный след, пролетел грифон. И тут же с комариной назойливостью засверлила мысль:
      - Они не существуют! Значит, все-таки я сплю.
      Краски тут же стали тускнеть. На небе еще горел след грифона, но и оно исчезало, уступая место замкнутому пространству малогабаритной комнаты...
      Приподнявшись над кроватью, я посмотрел на часы, и снова опустился на смятую постель. Без десяти семь. Еще можно поваляться минут пятнадцать, и надо будить дочь. Сегодня пятница - моя очередь провожать ее в школу. А вечером событие, которого ждал всю неделю - собрание философского клуба.
      Хотя, какой это клуб! Собираются пять мужиков в баре берут по два литра пива с сухариками и болтают о вселенских проблемах. А у каждого своих проблем выше крыши. Колька уже пол года безработный у жены на шее сидит. Другая давно бы выгнала, а эта кормит, да еще и деньги на пиво дает. Правда в последнее время за Николая Стас платит. Он у нас "олигарх". Дорогая иномарка, квартира в Куркино, отпуска на Канарах. Когда фотографии девушек своих приносил, у Николая чуть слюни не потекли. Впрочем, не у одного Николая. Только Александр снимки ни как не прокомментировал. Он вдовец и с тех пор, как перешел в это состояние, острот и комментариев на тему женского пола избегает. Да и вообще он человек не особо разговорчивый. А вот Влад поговорить любит, к тому же все на свете лучше других знает. Ребята над ним за глаза посмеиваются. Скорее всего, он об этом догадывается, но настолько уверовал в свою гениальность, что наши жалкие смешки ему не более чем комариные укусы...
      Подняв девчонку с кровати, я отправился готовить завтрак. Пока жарилась яичница, мысленно спорил с супругой. Уже не первый месяц жена призывала заняться ремонтом. В настоящий момент она спала, и, наверное, видела меня в бумажном колпаке и спецовке. А я, извлекая из памяти ее упреки, пытался находить контрдоводы. Сейчас это получалось куда лучше, чем в настоящих словесных баталиях:
      -Я понимаю твои желания, дорогая. Чтобы дом был полная чаша, чтобы все не хуже чем у других. Понимаю, что подруге твоей Светлане очень повезло с мужем. Но где найти нам столько идеальных мужчин, чтобы осчастливить каждую российскую женщину? А представь на секунду, что я все осознал и перевоспитался. На философские посиделки не бегаю, ни каких встреч с друзьями, ни каких книжек с непонятными тебе названиями. В субботу с самого утра на строительный рынок... Ты скажешь, что такая идиллия вряд ли наступит? И будешь совершенно права. Во-первых, я так долго не выдержу. А во-вторых, этого ли тебе на самом деле надо?! Далек от мысли, что ты любишь меня только таким, какой есть. Но ведь и домовитый мужичок с жизненным кредо хомяка-хапуги тоже не твой идеал...
      Когда мы окончили завтрак, в окно уже весело светило осеннее солнце. Для конца октября погода стояла великолепная. Запахивая на ходу куртку, я вышел из подъезда и поздоровался с дворником. Тот вежливо и с достоинством ответил. Восточное лицо как всегда невозмутимо, и, поздоровавшись, он тут же возвращается к работе. Я не знаю, как зовут этого парня, но всегда приветствую его первым. Не из соображений пресловутой политкорректности, а потому, что этот человек мне действительно нравится. А сегодня я даже мысленно попытался поставить себя на его место. Представил, как убирал бы тротуары где-нибудь на улицах Парижа или Нью-Йорка.
      - Смог бы я сохранить достоинство в такой ситуации? Кем бы чувствовал себя среди преуспевающих граждан богатый страны? - Ответ был не утешителен для моего самолюбия, и я задавал себе новый вопрос- Так что же все-таки определяет наше самоуважение? Успех, признание окружающих? А если ты ничего в жизни не добился, значит, тебя вроде бы и нет? ...А, может быть, надо учиться уважать себя, не взирая на успехи и неудачи? Но тогда легко можно превратиться в ленивое никчемное существо с раздутым до вселенских пределов самомнением.
      Я думал о том, что хорошо ставить такие вопросы абстрактно, не примеряя к собственной судьбе. И понимал, что я счастливый человек, у которого есть семья, есть работа, которая кормит и иногда даже приносит удовлетворение. Нужда не заставляет скитаться по чужим городам и странам. И, наконец, у меня есть наш философский клуб!
      Вечером в половине восьмого я вышел на станции Новокузнецкая. У метро молодые парни под гитару пели что-то из репертуара "Машины Времени". В этот час уже никто никуда не спешил.Беспечность и праздность разливались над вечерним городом, и в обманчивом свете фонарей роились мотыльки ночных соблазнов. Французская элегантность проступала в силуэтах идущих навстречу незнакомок, из музыкальной палатки доносился голос Шарля Азнавура, и только рюмочная "Второе дыхание" напоминала, что я еще в России. По маленькой улочке я вышел к стеклянным дверям торгового центра. В просторном холле полной грудью вдохнул запах красивой жизни, поднялся по эскалатору, и оказался перед пластмассовым полицейским, охранявшим вход в бар.
      К моему приходу Александр и Стас уже успели занять столик. Влад и Николай как всегда задерживались. Поздоровавшись, я опустился на сидение. Куртку повесил на перегородку, разделившую ряды кресел. Высота ее не превышала метра, и весь зал хорошо просматривался. Бар был обставлен в стиле американской забегаловки и, наверное, такая открытость символизировала идеалы демократии. Со стен улыбались голливудские звезды шестидесятых. И я обычно старался сесть напротив Мэрилин, которой симпатизирую с того самого дня, когда впервые увидел "В джазе только девушки".
      - Ну что, может быть, заказ сделаем? - предложил, Стас.
      - Давай, а то этих до бесконечности ждать можно! - согласился с ним Сашка. Стас подозвал официантку. Она двинулась к нашему столику, улыбаясь и покачивая на ходу бедрами. На девушек Стас действует как удав. Хотя внешне он обычный сорокалетний мужик. Одет так же как мы все - свитер, джинсы. Уж не знаю, что девицы в нем находят! Может хваленая женская интуиция позволяет разглядеть натуру сильную и удачливую.
      Приняв заказ, официантка удалилась, вкладывая в каждый шаг все свое женское обаяние. Но кумир уже и не смотрел ей вслед, а сосредоточенно пытался извлечь огонь из зажигалки. Достав каждый свою пачку, мы закурили. Александр, откинулся на красную спинку сидения и медленно выпускал изо рта струйки дыма. Только сейчас я заметил, что виски у него под цвет пепла на кончике сигареты. За последний год волосы его заметно побелели. Нельзя сказать, что он постарел. Но лицо как-то заострилось и в чертах проявилось что-то от иконописных образов.
      - Какая сегодня будет тема?- поинтересовался Стас. Сашка пожал плечами:
      - Витькина очередь. Пускай он объявляет.
      Я попытался еще раз мысленно сформулировать идею, которая пришла в голову утром. И в этот момент Влад и Николай одновременно появились у входа в бар. Вместе эта парочка смотрелась очень колоритно. Колька остроносый высокий и худой брюнет. Влад наоборот маленький аккуратный, с небольшим брюшком. Круглое лицо и сверкающая залысина предают ему сходство с колобком, и в его исполнении этот сказочный герой предстает очень самоуверенным и амбициозным.
      Не успели вновь прибывшие занять места, как на столе уже появилось пиво. Мы чокнулись кружками, отпили по глотку, и Сашка напомнил, что я собирался объявить тему.
      Когда приходиться выступать даже перед знакомой аудиторией, я всегда испытываю волнение и сбиваюсь. Вот и сейчас, старался заинтересовать ребят вопросом : "- Кто же все-таки мы? Наши дела и поступки, или что-то более глубокое, независящее от неудач и успехов?" Но получилось очень затаскано, наподобие пресловутого- " Человек и его дело". И моим косноязычием тут же не преминули воспользоваться.
      - Ты, Витя, в Высшей Партийной Школе не обучался? - ласково поинтересовался Влад.
      - В отличии о тебя, нет! - огрызнулся я, но оппонента мой тон совершенно не смутил, и он вкрадчиво продолжал:
      - Так вот, там бы тебе очень доходчиво объяснили, что дела, поступки, а также участие в жизни коллектива, и формируют то, что мы называем человеческой личностью.
      - Все понял, тема закрыта! - обиженно заявил я. - Но о чем тогда? Как в прошлый раз о бабах?
      И тут неожиданно подал голос Сашка.
      - Кстати, неплохая идея! Вопрос на самом деле куда более глубокий...
      - Хочешь сказать, что разделение полов проблема метафизическая? - перебил его Влад. Сашка кивнул, и Влад тут же начал его опровергать:
      - Читайте Фрейда, ребята! Нет тут никакой метафизики. Просто психика наша базируется на этом самом половом инстинкте.
      - Ну, положим, Фрейда уже не раз опровергали - парировал Сашка, и в спор тут же вклинился Николай:
      - Фрейда никогда никто не опровергнет! - с пафосом заявил он.
      Я пока не спешил вмешиваться, наверное, потому, что смог осилить не более десяти страниц "Психоанализа". Но, зная Кольку, могу поспорить, что и он дальше пяти страниц не продвинулся. А за Фрейда он горой стоит по одной простой причине: - очень уж привлекательно для его самолюбия свести все к животным инстинктам. Во всяком случае, так он учение основателя психоанализа упрощенно трактует...
      - В инстинкты веришь? Так по вере Вашей и будет вам! - в пылу спора заявил Сашка. Колька бросил в ответ, что некоторые о себе много возомнили, но тут обстановку разрядил Стас.
      - "По вере вашей..." - это откуда?
      Вопрос вызвал улыбки. Стас периодически поражал нас своей неосведомленность. Пока я пересказывал ему евангелие, спорщики пили пиво, но потом дискуссия разгорелась с новой силой. Сашка доказывал, что проблемы разделенного на два пола человечества уходят в иные миры, в духовное предсуществование и грехопадение рода людского. Влад бил на физиологию, на необходимость более эффективной передачи генетического фонда. Николай изредка бросал язвительные реплики, Стас внимательно слушал. Я же был согласен и Сашкой и Владом. Бесспорно, что соединение генов разных особей предоставляет более разнообразный материал для естественного отбора. Корни разделения действительно произрастают из потребностей вполне материальных. Но разве дерево равнозначно своим корням? Разве кирпичи или глина равнозначны построенному зданию? Вся человеческая культура пронизана историями любви мужчин и женщин. Трагедия и счастье, взлеты вдохновения и распад человеческой личности, жизнь и смерть извечно вплетаются в запутанные отношения противоположных полов. Не сведешь тут все к животному инстинкту, как ни старайся! ...Впрочем, запросы эволюции все-таки часто выходят на первый план. Тут и пресловутая тяга женщин к "сильным личностям", а порой просто к негодяям. Так прекрасная половина неосознанно выбирает более жизнестойких мужчин для продолжения рода. Но ведь есть множество примеров, когда женщины влюблялись в людей обреченных естественным отбором на вымирание. И именно такие исключения помогают человечеству не превратиться в агрессивную толпу из особей с волчьей хваткой и стальной мускулатурой...
      Проблема действительно оказалась глубокой и многогранной, так что опять пришлось к пиву добавить еще пару бутылок "Парламента". По дороге домой я чувствовал, как разрушаются жесткие границы мира, и иные вселенные проступают сквозь беззвездное московское небо. В вестибюле метро блюститель порядка подозрительно покосился в мою сторону. Но помогла многолетняя привычка сосредотачиваться. Я благополучно миновал турникеты и вступил на эскалатор. Мимо, покачиваясь, плыли круглые фонари. А я продолжал мысленно участвовать в сегодняшнем споре:
      -Только женщина может нас избавить от одиночества, и не объяснить это ни какими инстинктами или рефлексами.
      Этот аргумент я принимал безоговорочно. Ни какая мужская дружба, ни какие коллективные ценности и идеалы от одиночества тебя не избавят. Все твои успехи и победы ничто, если нет той единственной, к ногам которой ты кинешь свои трофеи...
      Сойдя с эскалатора, чуть было не наскочил на бредущего навстречу человека. Подняв глаза, я хотел извиниться, но тут же потерял дар речи. Передо мной стояла точная моя копия. Правда копия эта была какая-то осунувшаяся и жалкая. С плеч двойника понуро свисала моя старая куртка, которую жена год назад пустила на тряпки. Щеки его покрыла недельная щетина, а в руках как-то очень сиротливо болталась авоськи с пакетом молока и батоном хлеба. Не сказав ни слова, он повернулся и пошел в противоположную сторону к переходу. Впечатления было такое, что двойник специально совершил обходной маневр, чтобы встретиться со мной. А я смотрел вслед его сгорбленной фигуре и чувствовал, как трезвею.
      Вспомнилось, как несколько лет назад чуть было не превратился в одинокого холостяка. В тот год мы с женой постоянно ссорились. Дело уже шло к разводу, и супруга подыскивала варианты обмена квартиры. По ее генеральному плану мне предстояло отправиться со своим личным скарбом в однокомнатную квартиру где-то в районе Черемушек (двойник как раз и шел к переходу на Калужскую линию). Но тогда от окончательного разрыва нас удержало некое плохо объяснимое чувство, связь куда более глубокая и важная чем все горы взаимных обид и обвинений. А, может быть, сыграл положительную роль и мой страх перед одиночеством. Иногда мне кажется, что это одно из самых страшных зол нашего времени. Раньше одинокие люди искали и находили утешение в общении с Богом. Да и сами страдания имели смысл и ценность, как этап становления человеческого духа. Люди уходили в монастырь лишь потому, что стыдились своего счастья. Теперь же, одиночество стало чем-то аномальным и стыдным. А болезнь, которую ты вынужден скрывать от других, угнетает во сто крат сильнее. Несколько лет назад я интуитивно понял это. А мой двойник, похоже, не понял, не испугался, или просто не хватило сил противостоять стихии разрушения и злости...
      - А все-таки кто он?! Пришелец из параллельного мира, где моя судьба сложилась иначе? А что если я сам провалился в иной мир?
      Окончательно протрезвев, я запрыгнул в вагон. Страх не оставлял всю дорогу. Представлял, как дверь квартиры открывает чужая женщина или какой-то пьяный мужик в спортивных штанах и грязной майке.
      Забегая в подъезд, я искал признаки изменений. Их не было, но это еще не повод для оптимизма. Может быть, и в параллельных мирах подъезды так же исписаны сексуальными откровениями молодежи. И вот наконец-то дверь моей квартиры. Трясущимися руками я повернул ключ. К счастью замок сразу открылся. В коридоре, подпирая руками талию, стояла невысокая хрупкая блондинка. Раздвинув для объятий руки, я двинулся к ней, но тут же сурово был остановлен:
      - Господин философ явился! Ну, и какую чушь мы сегодня обсуждали?...
      В субботнее утро я в одиночестве пил на кухне кофе. За окном опять ярко светило солнце, но от этого было не легче. Природа наслаждалась последними погожими деньками, а мой отравленный алкоголем организм не выпускал из похмельного опустошения и уныния. Дочь со вчерашнего дня гостила у бабушки. В соседней комнате жена уже целых полчаса говорила с подругой по телефону. Обсудили новости, последнюю осеннюю распродажу, теперь добрались до мужчин:
      - Нет больше мужиков! Точно тебе говорю, выродились как биологический вид.
      Самое смешное, что вчера в ходе дискуссии мы тоже приблизились к подобным выводам. Но если женщины просто констатируют эмпирический факт, мы попытались докопаться до сути:
      -Испокон веков мужчины старались сделать мир более пригодным для проживания. И вот они почти достигли цели. Но, как часто бывает, плоды победы отравляют победителя. Для управления "умными машинами", теперь достаточно только нажимать кнопки. С этим вполне могут справиться хорошенькие тоненькие пальчики. А что же остается создателям индустриальных монстров? По безжалостным законам рациональности все лишнее и ненужное вырождается и исчезает...
      За окном по холодно-голубому небу плыли облака. Погода звала на прогулку, но пейзажи спальных микрорайон еще с детства вызвали уныние. Когда-то домашнего мальчика-тихоню, отрывая от любимой книги, гнали гулять со сверстниками. Наверное, с педагогической точки зрения все было правильно. Надо было проходить школу жизни, слоняться по двору, гонять мяч, проигрывать мелочь от школьных завтраков в "расшибаловку". Но, оглядываясь назад, я вижу, что книги мне все-таки дали во сто крат больше. В обществе себе подобных, учишься выживать, сохранять себя как биологическую особь. Книга же позволяет окунуться в сферы более высокие, чем жизнь школьного двора, казармы, трудового коллектива. Никогда не будет среди моих друзей и знакомых Платона и Канта, бунтаря Ницше, обличителя буржуазной пошлости Леонтьева. Но стоит только дотянуться до книжной полки, и они заговорят со мной.
      - Ну что ж, теперь во двор меня уже никто не выгонит! - констатировал я и отправился в спальню. Заложенный в середине томик Бердяева, наконец, дождался своего часа. Но предаваться любимому занятию мне пришлось не долго. Вскоре я безжалостно был низвергнут с дивана и мобилизован на закупку продуктов.
      И вот уже в зале супермаркета с унылым видом толкаю перед собой огромную тележку. Впереди шествует супруга, как всегда решительная и энергичная. Здесь, среди тысяч наименований товаров она как рыба в воде. Останавливается около полок, внимательно изучает надписи на этикетках, подолгу задумывается, прежде чем сделать выбор. Наверное, наш потребительский век действительно идеально подходит для женщин. Но, как же тогда романтический ореол прекрасной половины человечества? Может быть, мы мужчины сами придумали и водрузили этот нимб над прическами наших спутниц, а женщины просто нам подыграли?
      Иногда супруга призывала и меня принять участие в выборе товара. По мере сил я стараюсь изобразить заинтересованность. В противном случае сразу же начнутся обиды:
      - Почему я одна должна стараться?! А этому бы только на диване лежать и философствовать...
      Но на этот раз поход в магазин закончился без скандалов. С полными сумками мы ввалились в дверь квартиры. Жена с усталым вздохом опустилась на стул, а я достал только что купленную бутылку горилки.
      - Рюмку за примерное поведение заслужил?
      - Давай, что уж с тобой делать. Можешь и мне налить...
      Мы чокнулись, и выпили за здоровье. По телу, разгоняя усталость, разлилось тепло летней малоросской ночи. А супруга отвернулась к окну, и взгляд почему-то стал очень грустным. Я подошел сзади и обнял ее за плечи:
      - Что с тобой, дорогая?
      Прохладная щека прижалась к руке, и кожа ощутила прикосновение слезинки.
      -Не знаю, тоскливо как-то. Живем, суетимся. А для чего, зачем? Вчера у метро женщину встретила. Представляешь, точная моя копия! Только какая-то она очень несчастная и одинокая. Даже страшно стало, Вроде бы она это я...
      Она с трудом подбирала слова, а я только в последний момент удержался, чтобы не рассказать о своей вчерашней встрече. Нельзя было взваливать на ее плечи и свой страх!
      Нагнувшись, я обнял ее сильнее, и стал целовать светлые мягкие волосы. Двадцать лет назад каким-то чудом мы отыскали друг друга в мире всеобщего одиночества. И сейчас, когда за окном грязные осенние сумерки наползают на город, нам вдвоем так хорошо и уютно на нашей маленькой кухне.
      -Помни, чтобы не случилось, я с тобой, дорогая! И пусть скоротечна наша земная жизнь, и никто на знает, что ждет нас в Вечности, но и там я хотел бы быть рядом...
     
      Новую тему для обсуждения выбирал Влад. Даже в его редакции она очень походила на то, что в прошлый раз предложил я:
      - Насколько важен успех для выполнения человеком его жизненной миссии? Обязательно ли мы должны чего-то добиться, или достаточно с нас самих усилий?
      После традиционного приветствия кружками разгорелась жаркая дискуссия. Одну из сторон представлял Стас:
      - Добиваясь чего-то, ты приобретаешь уважение окружающих и начинаешь уважать себя. Успех дает силу, и ей ты можешь воспользоваться по своему усмотрению, в том числе и на благо ближнему. Что толку в твоей доброте, если никому в мире ты не можешь помочь!
      Ему яростно оппонировал Николай. С пеной у рта он пытался доказать, что все, кто добивается успеха, рано или поздно должны переступить через ближнего. И логика конкурентной борьбы с неизбежностью уводит человека от первоначальных благих намерений. Тот кто, начиная борьбу за власть, мечтал осчастливить весь мир, победив, неизбежно превращается в тирана. Так не лучше ли не ввязываться в драку, а со стороны наблюдать, как клоуны на арене вырывают друг у друга перевязанную бантиками коробку.
      - Конечно лучше! Главное чтобы место в партере кто-то оплатил! - не без ехидства заметил Влад. Намек был слишком прозрачным и Николай не на шутку обиделся. Тем временем в дискуссию вступил Александр. По его мнению, только немногие избранные действительно могут находиться над схваткой. Святой может проявлять жалость и снисхождение даже к демонам. Но, упаси Господи, от такого великодушия обычного человека!
      Несколько отклоняясь от темы, Сашка рассказал историю из жизни своего друга. Еще в советские времена, окончив юридический институт, молодой человек устроился работать следователем. Одним из первых заданий для него стало дело о хищениях социалистической собственности в небольшом промтоварном магазине. Тридцатипятилетняя директриса уже находилась в предварительном заключении. Нужно было собрать еще кое-какие документы, и передать дело в суд. Но тут произошло непредвиденное. Актерские способности и зрелая красота подследственной сыграли роковую роль. На допросах он все больше проникался симпатией и жалостью. В итоге, вместо того, чтобы просто завершить работу, стал искать доказательства невиновности, и даже выходил с ходатайствами к руководству. Там быстро поняли, что происходит и дело передали более опытному следователю. Примерно через неделю, повстречав коллегу в коридоре, молодой человек поинтересовался о его "подзащитной". Вместо ответа старший товарищ предложил пройти в его кабинет. Вскоре туда привели и директрису. Женщину словно подменили. Куда-то исчез трагический ореол невинно пострадавшей. Держалась дама весьма раскованно. Закинув ногу на ногу, курила предложенные следователем сигареты, по-деловому обсуждала смягчающие обстоятельства в обмен на чистосердечную помощь следствию. Присутствие своего недавнего защитника она совершенно игнорировала. Только под самый конец беседы с какой-то сатанинской улыбкой вдруг заявила:
      - Михалыч, а ты настоящий мужик! Кстати, я тоже женщина не без способностей. Оцени, как я этого сопляка охмурила!
      Молодой человек не помнил, как добрался до курилки. Дрожащими руками достал сигарету, и тут из глаз полились слезы. Когда сзади на плечо легла рука, он испуганно дернулся в сторону. Думал, что над его слабостью будут смеяться. Но коллега понимающе произнес:
      - Ты просто мотай на ус. Люди они разные бывают...
      История на всех произвела впечатление. Однако Влад напомнил, что мы отклонилась от темы. Но, продолжив спор, мы от самого понятия "успех" перешли к критериям его оценки. И тут Александр высказал мысль, что жить надо, как советовал апостол Павел: "не сообразуясь с веком сим". Ибо то, что принадлежит будущему неизбежно выходит за рамки сиюминутного признания.
      Я во многом был с ним согласен, но интуитивно чувствовал, что и на этом правильном пути человека подстерегают коварные ловушки. В качестве негативного примера рассказал ребятам историю одного моего бывшего сослуживца. Когда-то мы вместе работали в рядовом НИИ. Но герой моего рассказа решил посвятить свою жизнь высокой науке. Правда место и время выбрал для этого весьма неудачное. Это в эпоху Аристотеля можно было одной только силой интеллекта обнимать Вселенную. Теперь же, процесс познания все больше превращается в гигантскую фабрику, где отдельный человек лишь труженик конвейера. И мог ли скромный инженер в организации, занимающейся прикладными проблемами, рассчитывать на научную карьеру? Тут даже гению пришлось бы очень туго, а он был далеко не гений.
      Но мой коллега этого никак не хотел понять. С маниакальной настойчивостью он придумывал глобальные теории, ставил никому не понятные эксперименты. Над ним смеялись. Начальство от одного упоминания его имени впадало в агрессию. Если бездельники умело находили прикрытие, то наш "гений" вызывающе игнорировал плановую тематику. Его лишали премиальных, запрещали обращаться за помощью к лаборантам и техникам. Но он стойко сносил все гонения. Большую часть своей крохотной зарплаты тратил на покупку необходимых для научной работы материалов. Сколько я его помнил, ходил в одном и том же затасканном костюме. Человек жил "не сообразуясь с веком сим". И чего он достиг в итоге? У него никогда не было своей семьи. Мелкие радости жизни он игнорировал, отдавая все свое время главной страсти. Но и признание последующих поколений бедняга тоже не заработал. Когда началась волна сокращений, его уволили одним из первых. До сих пор помню, как он уносил с собой кипу исписанных тетрадей. На полках еще некоторое время пылились несколько его приспособлений для экспериментов. При очередном "уплотнении" их вынесли на свалку...
      Печальная история подстегнула новый виток дискуссии. Но я уже почти не слушал. Осматривал зал, думал, что все наши споры для Вселенной не важнее, чем болтовня двух симпатичных девчушек за соседним столиком. Все мы лишь мелкие фрагменты чего-то неизмеримо большего. Чей-то великий проект уходит началом во тьму веков и исчезает в тумане будущего. И не нам решать, какой его участник лучше или важнее!
      В тот вечер мы разошлись, недовольные друг другом. Споры зашли в тупик. И у меня появилось ощущение, что наш кружок скоро распадется. Ночью я долго не мог заснуть. За стеной, обрывая последние листья, бушевал ветер. И я думал, что скоро грушевое дерево у нашего подъезда превратится в скелет, висящий на фоне холодного неба. И только один или два желтых листочка, до-последнего упорно будут цепляться за свою ветку. А пройдет три четыре недели, и старая ведьма зима притащить за собой холодные ветра, снегопады, тоскливые ранние сумерки. В кромешной тьме я буду выходить из дома, и в кромешной тьме возвращаться вечерами обратно. Праздник Нового Года как всегда пролетит, оставив разочарование от несбывшейся надежды на чудо. К концу зимы наваляться простуды, авитоминоз, хроническая усталость. А снег будет лежать, словно пришел на эту землю навечно.
     
      Войдя в бар, я увидел за нашим столиком одного Александра. Он сообщил, что у Стаса какие-то неприятности по работе, и сегодня он не придет. С того времени, как возник наш клуб, такое случилось впервые, и это опять разбудило неприятные предчувствия .
      Заказав по кружке пива, мы моча курили. Мне хотелось спросить Сашку, как у него дела. Но я заранее зал, что он ответит " Все хорошо". И понимал, как мало хорошего в его нынешнем существовании. За последние двадцать лет я, пожалуй, только один раз испытал одиночество, когда жена с дочерью надолго уехали на Юг в санаторий. До сих пор помню эти вечера и ощущение пустоты в квартире. Но тогда я знал, что пройдет еще некоторое время и комнаты снова наполняться веселыми голосами моих самых любимых людей. У Сашки все по-другому. Сын женился и ушел жить в чужую семью. Свою жену мой друг на этом свете больше уже никогда не увидит. Аудиозаписи с семейных праздников он, наверное, закинул куда-то на самую дальнюю полку, потому, что боится снова услышать ее живой и веселый голос. А, может быть, наоборот, по много раз за вечер прокручивает кассеты, пытаясь создать иллюзию, что в дом вернулось счастье.
      Николай пришел мрачный и злой на весь мир. Когда я поинтересовался, не случилось ли что дома, он поморщился:
      - Да ну их, этих баб! Только и знают что деньги, деньги...
      - Да другая бы тебя давно выгнала - заявил я, не удержавшись. Колька тут же парировал:
      - Это тебя бы давно выгнали - подкаблучник. А я знаю, как с бабьем обращаться.
      Я с усмешкой посмотрел на Николая, но вдруг понял, что он по-своему прав. Начни комплексовать, и конец женскому терпению. Зато наглость создает иллюзию уверенности и силы. А, может быть, Николаю просто очень повезло в жизни.
      В зал стремительной походкой ворвался Влад. Извинившись за опоздание, стал рассказывать, что у Стаса неприятности с партнерами по бизнесу. Потом поинтересовался, выбрали ли мы тему.
      - А давай те просто пива попьем? - предложил я, и неожиданно получил поддержку. Так что вечер прошел без обычных споров, и разошлись мы намного раньше.
      По дороге я вспоминал тему нашего предыдущего диспута - учение Федорова "о воскрешении отцов". Наверное, только русская мысль могла до такого подняться. Прогресс - как десница божья. Развивать технику не для того чтобы хрюкать в золоченых корытах, а воскресить всех умерших. Я хорошо понимал, сколь наивно это учение, но все рано испытывал чувство благодарности к философу. Чудаковатый одиночка, большая часть жизни которого прошла в стенах библиотеки, не жаждал для себя ни богатства, ни славы. Он просто хотел исполнить долг перед человечеством, и передать нескольким ученикам посетившие его откровения.
      - Спасибо тебе, человек не от мира сего! Спасибо за твою веру. Может быть и нам, погрязшим в суете, твой пример станет путеводным лучом в сумерках духа...
      Подходя к подъезду, я посмотрел на свои окна, и очень удивился, что ни где не горит свет. Дочь с пятницы по воскресенье традиционно гостила у бабушки. Зато жена всегда встречала меня после философских посиделок. Не одно появление мое, не обходилось без ее едких комментариев. А вот сегодня сострить по поводу "явления философа" было просто не кому. Обойдя пустые комнаты, я посмотрел на часы. Стрелки показывали без пяти десять. Обычно я прихожу около одиннадцати, а то и позже. И тут меня словно ударило молнией.
      - А вдруг это происходит каждый раз?! Зная мой распорядок, она приходит где-то за пятнадцать двадцать минут до моего появления. А потом уже в халате, как добропорядочная домохозяйка встречает на пороге загулявшего мужа.
      В самом факте, что она тоже проводит вечер где-то вне дома, я никакого криминала не видел. Но почему мне об этом не было сказано ни слова? И если нехорошие предположения оправданы, то вернется она перед моим предполагаемым приходом, где-то в половине одиннадцатого. Я очень хотел, чтобы это было не так, но ровно в это время услышал, как в замке поворачивается ключ. Увидев меня, супруга вздрогнула от неожиданности, но тут же перешла в атаку:
      - О, так мы уже дома! Что, клуб бездельников разогнали?
      - А ты где была? - грозно прорычал я в ответ.
      - Это что, допрос?! Он каждую пятницу неизвестно где пропадает, а я должна отчитываться! Нет, дорогой, у нас пока еще шариат не вводили. А введут, так тебе первому не поздоровится. Там пить нельзя. И мужчина, между прочим, жену должен обеспечивать! - теперь она говорила с вызовом, а я все больше убеждался в том, что подозрения верны...
      - Хочешь узнать, где была? У любовника. Устраивает такой ответ?!
      Я понял, что сейчас ее ударю, и вдруг почувствовал, что и она хочет от меня того же. Когда рука взметнулась верх, она вскрикнула, но даже не попыталась закрыться. Однако мне все-таки удалось сдержаться. Уходя в свою комнату, я думал:
      - Откуда такое настырное желание разбудить в мужчине первобытную ярость? Может быть, цивилизация действительно надоела нам всем и женщинам в первую очередь...
      Разговаривать мы стали только в воскресение утром. Однако полного примирения не произошло. А может быть, за той беспричинной стычкой стояло нечто большее?
      С утра мы отправились выбирать мне подарок к Новому Году. Супруга всегда относится к подобным вопросам очень серьезно, и подарки в нашей семье выбирались задолго до торжественной даты. По обледенелым ступенькам мы поднимались на пригорок к нашему районному универмагу. Лестница была старая. Бетон потемнел, поверхности ступеней стала покатой, а сейчас еще и покрылась наледью. Чтобы не поскользнуться я держался за перила. Жена шла рядом, опиралась на мой локоть, и почти не переставая, говорила:
      - Парочку красивых свитеров тебе обязательно надо. Конечно, на такое чучело как ты, что не надень, все без толку. Но в тех кофточках, которые еще твоя мама связала, уже просто не прилично ходить. Тебе то все равно, ты на себя рукой махнул, но что люди о твоей жене подумают!
      Я делал вид что слушаю, но сам думал о другом. На прошлой неделе она завела разговор о своем новогоднем подарке. Обычно я просто выделял деньги. Жена покупала подарок, вручала мне, а я прятал, и в нужный момент торжественно дарил. Так что и в тот раз разговор зашел о сумме. Цифру я назвал исходя из обычной практики, с небольшой поправкой на тяжелые времена.
      - И это все, что ты планируешь?! - прозвучало с неожиданной злостью. Опешив, я стал осторожно поднимать планку, но меня быстро перебили:
      - Хорошо. Вообще ничего не надо. Перебьюсь как-нибудь без подарка.
      Но тут уже взорвался я:
      - Слушай, я деньги не ворую, а зарабатываю. Не устраивает, ищи себе олигарха!
      Она посмотрела на меня как-то странно, и тихо произнесла:
      - Что ж, не думала, что ты сам мне это предложишь.
      Последнюю фразу я просто проигнорировал. Какие еще олигархи! Они живут где-то на другой планете. Женятся на топ-моделях - молодых, длинноногих и очень жадных.
      - Так что дерзай, дорогая!
      Но сейчас, я уже не был столь самоуверен. Конечно не олигарх, но человек более обеспеченный, чем я, вполне мог повстречаться моей супруге. При моих скромных заработках таких людей вокруг хоть пруд пруди. И встретить его она могла где угодно, например, на работе. В свои сорок два года моя жена выглядела почти на тридцать. Хорошо и со вкусом одевалась. Мудро скрывала острый ум под маской женщины легкомысленной и болтливой. Так что поклонники у нее всегда были, но до сих пор я к этому относился спокойно.
      - А вдруг она действительно повстречала человека удачливого и богатого? Что я мог противопоставить такому сопернику? ...
      Взявшись за руки, как примерная семейная пара мы вступили под крышу торгового центра и приступили к осмотру торговой экспозиции. Занятие это я ненавижу, но сейчас речь шла о моем подарке, и приходилось терпеть. Хотя мне самому это не особо и нужно. Вполне могу обойтись брелком с новогодней символикой.
      Прошло пол часа, а может быть и больше. Чтобы как-то скоротать время я рассматривал фарфоровые статуэтки на витрине. И тут меня дернули за локоть:
      - Смотри как раз то, что ты хотел!
      Она показала мне кожаный портфель. На лице читалась радость от удачно сделанного выбора. И это было так искренне! В тот же миг я почувствовал, что все мои страхи лишь пустой бред. Чтобы не случилось, мы любим, друг друга, и рука об руку пройдем жизнь вместе! Наклонившись, я поцеловал ее в щеку. И в этот момент увидел, как в дверь магазина заходит мой двойник...
      Оттепель была не долгой. Как бесы из евангельской притчи, найдя дом не занятым, вскоре вернулись прежние подозрения. Всю неделю с ревнивой дотошностью я вспоминал мелкие нюансы в поведении супруги и окончательно пришел к выводу, что у меня появился богатый соперник.
      Как же я тогда возненавидел деньги! Бумажки, возомнившие себя богами, намеривались, разрушить мою жизнь. Но в то же время я великолепно понимал, что сами по себе деньги не зло. Они лишь инструмент, а любой инструмент имеет двойное применение.
      Оглядываясь в недавнее прошлое, я вспоминал времена куда более тяжелые. Однажды в лихие девяностые приятель, держащий коммерческую палатку, пригласил меня поработать вместо ушедшего в запой напарника. И тогда это было настоящим подарком судьбы! Несколько дней с утра до вечера я торговал сосисками и водкой в разлив. Выслушивал истории пьяного люда, исполняя роль вышибалы, оттаскивал от стойки разгулявшихся клиентов. В редких перерывах с жадностью поедал бесплатные сосиски. Помню, какими сочными и аппетитными они мне тогда казались. Кетчуп капал на подбородок, а я вытирал его салфеткой и запивал обед дешевым растворимым кофе. В уме я прикидывал, что если даже не получу оговоренной суммы, то хотя бы сэкономлю на собственном питании. Но со мной расплатились, даже лучше чем рассчитывал. Накупив еды, я взял у приятеля по оптовой цене бутылку импортного ликера. В тот же вечер мы смаковали вкус красивой жизни. Пили за то, что все наши беды пройдут и все наладится. За окном город медленно погружался в теплые летние сумерки. Напротив меня сидела верная спутница жизни. И верилось, что мы всегда будем вместе и в радости и в горе.
      - Так что же с нами происходит сейчас?!...
      В конце следующей рабочий недели, я опять встретил двойника. Одетый в ту же старую куртку, он сидел на лавочке в парке и пил пиво. Я тоже купил себе банку "Невского", пристроился по соседству, и краем глаза наблюдал за своей копией. На лице его огромными буквами был начертан вердикт -"одиночество". Но он уже привык к этому состоянию, а мне, видимо, еще придется привыкать...
      Поставил бутылку, он двинулся в сторону метро. Я пошел следом, держась на некотором расстоянии. У турникетов он замешкался, и толпа почти прижала нас друг другу. Я полез в портфель за карточкой, а когда поднял глаза, его рядом уже не было.
      Шпионя за двойником, я сильно опоздал на философские посиделки. Рассчитывал увидеть всю компанию в сборе, но оказалась, что пришел самым первым. У подошедшей официантки я попытался узнать о своих товарищах, но она только улыбнулась и пожала плечами. Заказав кофе, я попытался до кого-нибудь дозвониться. Стас оказалось, в недоступной зоне. Сашка к телефону не подходил. А номеров Николая и Влада вообще не существовало! Через некоторое время я повторил попытку. Результат получился то же, с единственной разницей, что и номер Александра объявили не существующим. Сначала я испытывал только недоумение. Но потом вдруг пришла страшная догадка:
      - Нет в моей жизни никакого философского клуба! И с людьми, которых вообразил своими друзьями, я либо не знаком, либо я давно порвал отношения. Так что же тогда существует?!
      Надевая куртку, я сунул оторопевшей официантке пятисотрублевую купюру за недопитый кофе и выскочил из бара. Плохо помню, как, расталкивая прохожих, несся к метро. Как сердце пыталось вырваться из медленно ползущего вагона. Подбегая к дому, я увидел, что в окнах моей квартиры нет света. Это еще ничего не означало, но я уже верил в самое худшее. Дверной замок долго не хотел поддаваться. Я так и не понял, сумел ли его открыть или выбил дверь плечом. Ворвавшись в коридор, сразу же ощутил пустоту. Любимая не просто отсутствовала в данный момент, ее здесь не было уже много лет. Квартира в одночасье обветшала. В прихожей вылезли на свет обои, которые еще четыре года назад я по настоянию жены заклеил новыми. Словно во сне, я двигался по комнатам и обрывал в углах паутину. Заглянув в шкаф, не увидел ее платьев. Перерыв тумбочки не смог найти ее фотографий, кроме одной очень старой. Молодые и счастливые мы стояли возле детской прогулочной коляски и кормили лебедей в пруду. Я швырнув альбом на диван, а сам опустился на пол. Теперь стало понятно, почему я потерял своего двойника в метро. В тот момент мы стали с ним одним целым...
      Я снова оказался на улице перед домом. И вдруг из моей прежней реальности прорвался звонок мобильника. Схватив телефон, я услышал голос Влада:
      - Что у тебя с телефоном? То занят, то недоступен. Ты знаешь, что Стаса убили?
      Влад замолчал, видимо давая мне время, осмыслить известие. И в этот самый момент я увидел, как в окнах моей квартиры зажигается свет.
      - Перезвоню позже,- крикнул я в трубку и кинулся в подъезд. Дверь распахнулась, когда я еще выходил из лифта. Меня буквально втащили в квартиру и на лице супруги, я прочитал неподдельный испуг.
      - Что случилось?! Дверь не заперта, тебя нет, по полу фотографии разбросаны.
      - С сердцем плохо стало, на воздух надо было выйти - соврал я первое, что пришло в голову. А она засуетилась, помогая снять куртку.
      - Да кто же так делает! Прямо как маленький. Стало плохо, окно на распашку, лекарство принял и ложишься. Скорую надо было вызывать. Мне позвонить!
      Потом она посмотрела на меня подозрительно.
      - Ты сегодня много выпил?
      Я отрицательно мотнул головой, и она побежала на кухню, наливать мне корвалол...
     
      Накануне похорон Стаса случилась оттепель. Снег опять сошел, и над темно-серой землей носилась стая воронья. Среди провожавших в последний путь не было тех, чьими фотографиями Стас когда-то перед нами хвастался. Из молодых женщин присутствовали только младшая сестра и какая-то дальняя родственница. Почти сразу же я заметил мужчину, который стоял в стороне, и цепким взглядом осматривал собравшихся. Как я и догадался, это был следователь. Потом он даже разговаривал с Сашкой и Владом, выясняя круг знакомств погибшего. Но виновников убийства найти так и не удалось.
      А в первую неделю нового года, состоялось последнее собрание нашего клуба. Проводили мы его уже втроем. Как оказалось, Сашка давно пришел к решению, уйти в монастырь, и смерть Стаса послужила последним толчком. В теперешнем составе и после того, что произошло, мы уже не считали возможным продолжать наши философские посиделки. Я смотрел на лица ребят, и с грустью думал, что теперь мы будем видеться очень редко.
      По традиции пили пиво, но беседа шла просто о планах на будущее. Я мысленно пытался спрогнозировать, как у них сложится судьба.
      Влад, наверное, до глубокой старости останется таким же энергичным и самоуверенным. Колька еще больше похудеет и окончательно озлобиться на весь мир. На работу он когда-нибудь все-таки устроиться, но вряд ли задержится там надолго. Так и будет жить за счет своей благоверной. А она будет устраивать ему скандалы, может даже бить о его голову тарелки, но выгнать все равно не сможет.
      Свое же будущее я просто боюсь прогнозировать. Кстати недавно опять видел двойника. Мы улыбнулись друг другу и разошлись в разные стороны.
     
     
  
  
  
   Устоева Т. - ДИЗАЙНЕР
  
   Теперь, когда с кем-то знакомился в компании, то сразу представлялся:
      "Я не Иванов".
      "Почему не Иванов?", изумлялись дамы.
      "Потому, что я - дизайнер", ухмылялся тот, и все смеялись, вспоминая дурацкий анекдот. Он тоже смеялся, хотя ему было совсем не смешно. Федор с детства хотел стать Великим Художником, а стал дизайнером. Правда, надо сказать, тоже Великим, или почти великим. Федор мог исправить любую "испорченную" квартиру. Когда заказчики ругались с архитектором, и отказывались платить за те "художества", что тот насоздавал в их жилище, все знали, что надо звать Федора. Тот приезжал, выслушивал обе спорящие стороны, и предлагал свой вариант. Причем, самое забавное, что это все всегда стоило очень дешево. Не считая, конечно, его гонорара. Его цена была высокой. Но результат всегда того стоил.
      Как он умудрялся это делать, никто не мог понять. Меняли цвет стен, или занавески, или просто ставили посреди гостиной пару скульптур, и заказчики приходили в восторг. Сразу платили архитектору, и рекомендовали всем своим знакомым. Квартира нравилась им так, что мгновенно забывали о своем недовольстве еще пару недель назад.
      Жизнь удалась, или почти удалась. Вся, кроме личной. Тут был полный провал, или, как иногда выражался Федор, полный ...
      К сорока годам успел уже два раза развестись, и больше семьей обзаводиться не собирался. Наоборот, вернулся в лоно своей исконной семьи. К маме с папой. Понял, что ему абсолютно все равно где жить, и захотел их порадовать. Пусть будут счастливы со своим Федором.
      Как же они его любили! Он был единственным сыном. Их гордостью и радостью. Уже в детском саду обнаружился талант. Федор рисовал лучше всех. В школе тоже рисовал лучше всех. Бабушка водила в кружок, и там рисовал лучше всех. Когда написал портрет бабушки, на котором ее все могли узнать, то произвел фурор. Бабушка прослезилась, а потом ходила по всему подъезду и показывала рисунок. Потом поступил в художественное училище. И тут грянул гром. Федор впервые узнал, что существуют художники-супрематисты, увидел работы Малевича, Кандинского и других. И пропал. Понял, что никогда не сможет писать реалистическую живопись. И не смог. После первой сессии как-то удержался, а в конце учебного года его отчислили. Федор не слишком горевал, а сразу поступил в архитектурный. Дома ему выделили комнату-мастерскую. Квартира у них была огромная, во всяком случае, по тем, советским временам.
      Женился Федор рано, в восемнадцать лет, на самой красивой модели. Как же та была хороша! Приехала из другого города, жила в общежитии, и сразу оценила Федора, их пятикомнатную квартиру и "распределитель", где родители Федора получали изумительные пайки. Он был счастлив целый год. Потом понял, что не один такой счастливый. Другим тоже оказалось неплохо с его женой. Какое-то время сильно пил, пытаясь осознать сей грустный факт, а потом купил ей однокомнатную квартиру и развелся. К тому времени уже работал в приличной мастерской архитектором и нормально зарабатывал. Не мог же ее выгнать на улицу. А сам остался жить с родителями.
      В 20 лет жить с родителями уже странно, и купил себе небольшую двушку. Вскоре обратил внимание на скромную симпатичную девушку, знакомую родителей. Теперь, получив первый опыт семейной жизни, к строительству семьи отнесся более серьезно и изучил привычки и нравственные устои своей предполагаемой избранницы.
      Здесь все оказалось в порядке. Приличная семья. Факультет невест. МГУ.
      В работе все протекало прекрасно. А личная жизнь и со второй женой не задалась. Федор во всем винил себя. Он разлюбил жену, причем не просто разлюбил, а на дух не переносил. В обыденной жизни как-то еще мирился с ее глупостью, слащавостью и сентиментальностью, но в постель лечь уже не мог.
      Ему исполнилось только тридцать и хотелось вкусить все радости жизни. И начал вкушать. Девок вокруг всегда много. Деньги никогда не считал. Друзья притаскивали целые пачки "красоток", и кутили по несколько дней.
      Вскоре это все надоело, и с девками завязал. Решил перейти на "порядочных". Опять стал "ухаживать", как в молодости. Его это забавляло. То, что женщина может "не захотеть", и отказать, стало его возбуждать. Федор отвык от этого, покупая шлюх. Конечно, "отказывали" ему редко. Все знали, что известен и обеспечен. Кроме того, красив. Высокий, с правильными чертами лица, с длинными светлыми, слегка вьющимися волосами до плеч, действовал на женщин и без денег. Ну, а деньги и дорогая одежда с машиной всегда усиливают впечатление.
      Жизнь была, если не прекрасна, то относительно хороша. Федор жил с родителями, в своей любимой квартире. Кормила его кухарка тетя Нюся, которая относилась к Федору, как к любимому племяннику. Но именно сегодня, 4 декабря, Федор окончательно понял, "что так жить нельзя". Два дня назад отметил свое сорокалетие. Хорошо отметил. Гуляли два дня. Тетя Нюся сбилась с ног. Веселились дома, у родителей. У Федора имелось много прибабахов. И одним из них являлась нелюбовь к ресторанам, и дни рожденья всегда отмечал дома. Еду заказывал в ресторане. Всегда приходила их постоянная домработница, и вроде все выглядело нормально, но сейчас Федор осознал, что все равно его "гульки" уже стали утомлять родителей. Те старели, и хотя Федор предложил отправить родителей в дом отдыха, они не захотели, все-таки круглая дата, сорок лет. А он не настоял. И уже утром понял, как те устали от всего этого, хоть и хорохорились.
      "Пора покупать свою квартиру", осознал Федор, "но рядышком, в соседних домах. Сегодня и займусь".
      Встал, выпил чаю, завтракать после двух дней гуляний не мог, и сел за компьютер. Влез в сайт "Из рук в руки", и стал выбирать. Квартира ему нужна была большая, минимум четырехкомнатная - спальня, гостиная, мастерская и кабинет. Дом обязательно старый, прошлого века. Федор не выносил муравейники-новостройки.
      Федор сидел, и выбирал себе квартиру. Предложений было мало. Во всяком случае, рядом с родителями. А ему нужно именно рядом. Сейчас в Москве, по этим диким пробкам не наездишься. Надо ходить пешком.
      Тут она и попалась. Очень интересная квартирка. Вполне приличная на вид. Но в ней была имелась странность. Три больших квадратных комнаты по два окна в каждой и одна, вытянутая, шириной 2.10 и длиной 5,5 метра. Федор рассматривал план БТИ на картинке, и не понимал, что делать с этим недомерком. Как там можно жить, и можно ли вообще. Но решил посмотреть. Квартира была в соседнем доме, Федор позвонил на фирму и договорился о просмотре.
      Смотреть пошел в тот же вечер, и взял с собой отца. Хотел пойти с матерью, но у той заболела нога, и не смогла. Федор понимал, что выглядит странно, притаскивая с собой папу, но ему это было все равно.
      "Не их собачье дело, с кем хочу, с тем и хожу", думал он. Конечно, мнение отца при покупке квартиры вообще ничего для Федора не означало, такие вещи он решал сам. Но ему нравилось, когда родители одобряли его выбор. Они всегда одобряли любой его выбор, даже одобрили первую жену, при взгляде на которую, сразу можно было ставить диагноз - блядь. Родители его и поставили, но не посмели возразить:
      "Раз Федор хочет, пусть так и будет", решили они.
      И он всегда был благодарен им за это, что ни разу не попрекнули дурацким выбором. Самое забавное, что его первая жена потом и впрямь стала профессиональной блядью, и он сам иногда ходил к ней, в собственную квартиру, и там трахался с ней за деньги, как и все остальные ее клиенты. И через десять лет она все также была хороша.
      Когда пришел смотреть квартиру, то сразу попросил показать эту дурную вытянутую комнату. И сразу обомлел. Та была на редкость уютной, и выглядела так, что просто захотелось зайти и остаться жить. Около окна стоял письменный стол с компьютером, а справа от него несколько книжных полок. Вдоль правой стены стоял разложенный диван, но оставалось достаточно места для прохода. Вдоль другой стены стояли шесть книжных полок, по трое в ряд. А при входе, платяной шкаф. Фактически, вся комната была заставлена мебелью, но выглядела большой и свободной. Федор считался прекрасным дизайнером, но тут, впервые в жизни, столкнулся с человеком, который умеет структурировать пространство не хуже него.
      "Удивительно", сказал Федор, "не думал, что эта комната окажется такой уютной".
      Когда зашел в другие комнаты, то уже не удивлялся умению хозяйки создавать интерьер. Такие вещи умел только он. Каждая вещь стояла на своем месте. Сочетание простых деревянных "дачных" дверей, стандартной современной мебели и антикварного столика с полукреслами "из дворца", создавало невероятное ощущение простоты и уюта. Картины и эмали на стенах слегка удивили Федора. Вкус у хозяйки дома оказался весьма своеобразный. У Федора висели похожие вещи. Больше таких картин никогда и ни у кого не встречал. Абстрактная живопись в сочетании с наивным искусством, вообще большая редкость. Квартира Федору очень понравилась. Когда хотел уходить, то напоследок решил окончательно прояснить ситуацию.
      "А Вы достаточно решительно настроены продавать эту квартиру? Если мы завтра ударим по рукам, не передумаете?" Сам Федор ни за что бы такую квартиру не продал, настолько та хороша.
      Хозяйка посмотрела на него, улыбнулась и сказала:
      "Если завтра, то решительно! А, если через месяц, то не знаю".
      "А, что может измениться через месяц?" заинтересовался Федор.
      "Может, уеду в Финляндию", произнесла она.
      "И надолго?", улыбнулся Федор.
      "Не знаю, может навсегда", сказала хозяйка, а затем, поколебавшись, добавила "это зависит не от меня. Я развелась с мужем. У меня двое внуков. Совсем не хочу уезжать от них в Финляндию. А у моего нового мужика ничего нет. Он гол, как сокол. И единственный шанс удержать его здесь, это разменять квартиру. А то нам негде жить с ним. Ведь не могу жить в съемных квартирах".
      Федор улыбнулся и сказал:
      "До завтра. Нам надо подумать".
      И они с отцом ушли. Дома рассказал про квартиру матери, и решил, что утром поедет на фирму оформлять договор. Если та не передумает. Уже знал, где и какую мебель поставит в этой квартире. И какой сделает ремонт. Сдерет все обои и покрасит темно-бордовой краской, с золотыми накатами. Как делали раньше, сто лет назад. Единственную комнату не тронет, эту маленькую. Оставит все, как есть. Попросит хозяйку продать всю мебель из нее. А, если та не согласится, то купит все такое же, один в один. Федор лежал в постели, курил и думал:
      "Надо же, не может жить в съемных квартирах. Прям, как я".
      Для Федора окружающий интерьер был крайне важен. Несоответствие цвета занавесок оттенку обивки на креслах сразу выводило его из равновесия и нервировало. Конечно, когда приходил к женщине, то занавески не слишком разглядывал. Но утром все это так резало взгляд, что последние годы никогда не оставался в гостях на ночь. Вызывал шофера, и ехал домой. Ночные вызовы не слишком того радовали, но Федор платил столько, и так мало загружал днем, что желающие работать всегда находились. Такси Федор тоже не любил. Но последнее время эти ночные эскапады стали большой редкостью. Федор вообще потерял всякий интерес к женщинам. А ведь ему еще не было и сорока.
      Иногда думал:
      "Надо же, ведь раньше читал о пресыщенности римских патрициев, что теряли интерес к жизни и к женщинам, но считал это полной фигней. Если мужик не импотент, как это женщины могут надоесть".
      Но факт был налицо. Они надоели. Если он все-таки добирался до постели с женщиной, то никаких проблем не возникало. Также, как и удовольствия. То есть, конечно, чего-то такое испытывал, на редкость скучное и неинтересное, и желания повторить уже не возникало.
      И он пошел к врачу, известному сексопатологу. На дом, чтобы никто не догадался о его проблемах.
      "Ну, что ж", сказал врач, все выслушав и осмотрев, "ничего особенного. Кризис среднего возраста. Просто секс Вас уже не интересует, а влюбиться Вы не можете. Это у многих бывает, но никто об этом не говорит. Решение самое простое. Если не будете заниматься сексом, то потом начнутся проблемы. Значит, минимум раз в две недели берете профессионалку, и в кроватку на часок, а, лучше, раз в неделю. Если хотите, дам телефончики. Хорошие девочки, умеют работать. Еще никто не жаловался. А так, как сейчас, Вам жить нельзя".
      И Федор взял телефончик. Приезжал раз в неделю, строго по часам, как на прием к врачу, и отрабатывал положенное. Особого удовольствия не получал, но было приятно, как при массаже. Заодно стал регулярно делать массаж, и тоже иногда трахаться с массажисткой, приучая себя к спонтанному сексу. Удовольствия особого и тут не получал, но хвалил себя, как в школе, за выученный урок.
      Утром Федор поехал в риэлторскую контору, дал задаток за квартиру, и подписал договор. Через месяц прошла сделка, а еще через месяц начался ремонт в квартире. Вьехал туда перед майскими праздниками, прямо на день рождения Ленина, 22 апреля. Он хорошо помнил это число. У первой жены день рожденья оказался именно в этот день. И он всегда дарил ей изумительные по тем временам цветы - охапки белых лилий и стрелиции. Эти изысканные цветы появлялись при социализме только раз в году, ко дню рожденья вождя, зато их хватало на всех желающих. Его жена обожала стрелиции и утверждала, что именно так выглядят птицы в раю, такие-же красные клювики и оранжево-фиолетовые хохолки. Потом эти цветы засыхали, но та их не выбрасывала, а делала "сухие" букеты.
      Федор до сих пор любил эти цветы, и первое время дарил их и второй жене. Но та признавала только розы, и смущенно улыбаясь, говорила, что роза это символ женственности. Сначала эти слова не раздражали Федора, но с годами уже не мог это слышать. Да и розы переносил с трудом. Дарил жене дорогие, изысканные букеты из орхидей, изготовленные на заказ, но та их не понимала и искренне радовалась, когда кто-то из знакомых приносил розы. И всегда ставила их в спальню. Именно тогда Федор и перешел спать в кабинет.
      И вот вьехал в новую квартиру и устроил новоселье-мальчишник. Квартиру к новоселью оформлял сам, заказал всякие там орхидеи и свои любимые цветы - лилии и стрелиции. Запах этих цветов разбудил воспоминания о первой любви к первой жене, и он ей позвонил. Сначала было все чудесно, почти, как раньше, двадцать лет назад, но наутро себя чувствовал, как будто вывалялся в грязи. Видимо, воспоминания о всех его друзьях, прикоснувшихся к их интимной жизни, до сих пор копошились где-то в подсознании, и не давали спокойно получать удовольствие. Федор попрощался, и понял, что больше никогда уже не сможет лечь с ней в постель. Это было очень грустно. Ни с кем, ни с одной профессионалкой ему не было так хорошо, как с первой женой.
      "Наверное, и, правда, любовь слишком важна даже в сексе", печально констатировал Федор. О новой любви он уже давно не мечтал, пословица "сорок лет, жены нет - и не будет", говорила сама за себя.
      Федор лежал в кровати и любовался своими картинами. Вся новая квартира оказалась увешана его вещами, как музей. Может поэтому и купил, чтобы их вешать. Квартира родителей тоже вся в картинах. Федор был продуктивный художник и много работал. К сожалению, с результатами творчества существовали большие проблемы. Картины нравились одному Федору. Конечно, родители восторгались, и совершенно искренне, но они также реагировали, если бы он начал клеить коробочки из картона. Федор это явственно сознавал, и страдал от этого.
      Что только не делал со своими твореньями. Сначала отдал знакомому галеристу. Тот их вывесил и поставил приличную цену. Потом эту цену неоднократно снижали, до пристойного минимума. Федор не мог продавать свои вещи по рублю. Просто не мог, это было бы неприлично. Но, он подозревал, что и по рублю бы не купили.
      Утешался только тем, что и "Черный квадрат" Малевича оценили бы также. Каков вкус у сегодняшней публики, Федор знал не понаслышке, сам всем им "дизайны" творил. Пытался "прививать" нормальный вкус и иногда это удавалось. Стал дарить свои картины заказчикам и так "вставлять" в интерьер, что без них сразу становилось пусто. Заказчики поражались Фединому творчеству, но его вещей не трогали, и не снимали. Относились как к закатам солнца, или облакам на небе, что-то непонятное, но радующее глаз.
      На все дни рожденья друзей Федор также дарил свои картины, потому, что их стало так много, что некуда было девать. А не писать Федор не мог, из него что-то перло. Он, конечно, знал, что его "творчество" не слишком всем и нужно, и дополнял другими подарками, настолько дорогими, что был уверен, его картину никто не посмеет выкинуть. Вдруг Федор припрется в гости, и увидит, что ее нет в наличии. Все помнили, что произошло после такого факта. Один из Фединых приятелей выкинул картину на помойку, а Федор, как черт толкнул под руку, пришел именно в эту минуту и все увидал. Забрал свое творенье, а этого приятеля вычеркнул из своей жизни. Как же тот каялся и просил прощения. Все было тщетно. Федор не простил.
      Мужик после этого просто выпал из жизни. Если кому-то делал квартиру, то доброжелатели всегда сообщали заказчикам, что Федор никогда не прикоснется ни к их жилищу, ни к ближайшим их родственникам. Слухи в Москве расходятся быстро, особенно в определенных кругах. Тот мужик сразу приземлился на другую ступень, и никто из богатых заказчиков уже не имел с ним дела. Архитекторов в Москве полно, А Федор один.
      Потом Федор пил чай на кухне, и решал, какие именно картины вывесит на своей персональной выставке. В сорок лет уже положено иметь персональную выставку. И он ее организовал. Точнее, его приятельница, дочь директора Курчатовского института, которой бесплатно сделал интерьер загородного дома, и той хотелось отблагодарить Федора. Иногда на Федора "находило", и работал бесплатно. А Лена была достаточно продвинутой, и хотя Фединых картин не понимала, но самого Федора очень ценила и сама предложила организовать выставку. Конечно, Федор мог бы сделать все сам, и в ЦДХ, но не хотел унижаться и как бы просить. Там нужна была экспертная оценка его работ, что они мол "достойны". Вряд ли кто-то в Москве посмел бы заявить, что его работы "не достойны". Все мы люди, все человеки, и все хотят кушать. Но Федор патологически боялся ухмылок, и закулисных "обсуждений" его творчества. И согласился на ДК Курчатовского института. И, сейчас составлял список своих работ на выставку.
      Следующая неделя прошла, как в бреду. Федор забросил все "дизайны" и оформлял выставку. Позвал своего галерейщика и вместе, ругаясь до хрипоты, развешивали картины. Потом расставляли цветы, экзотические цветы. Разные там монстеры, олеандры и цветущие орхидеи. Завозились еда и выпивка для фуршета. Федор в принципе был не слишком экономный, ну, а тут тем более. Подозревал, что его картины вряд ли поразят чье-то воображение, но когда человека накормить и напоить, как следует, то он будет гораздо благосклоннее воспринимать автора, причем совершенно искренне.
      "Так уж устроены мы, люди", думал Федор.
      И делал все, что в его силах, чтобы каждому выставка понравилась.
      И выставка удалась. Прямо с утра, с двенадцати часов, фуршет для приглашенных. Потом, в два часа, настоящий обед, накрытый в кафе института. Как и положено, с официантами, французскими винами и коньяком. Одних салатов штук десять. На горячее шашлык и котлеты по-киевски. А мороженое и кофе снова подавали в зале выставки.
      Потом, несколько микроавтобусов развозили гостей по домам. Все это было указано в приглашении заранее, и привозили тоже эти же микроавтобусы. То есть народ мог пить вволю, благо не за рулем, что большинство и делало. Контингент оказался доволен. Журналисты вообще на своем веку не помнили таких банкетов, и отзывы на следующий день должны были быть впечатляющими. Такими они и были. Федор уже с утра, в постели, принимал поздравления, и радовался жизни, как трехлетний малыш. Прямо лучился от счастья.
      Родители тоже были довольны. Наконец-то творческие порывы их сына оценили по достоинству. Конечно, Федор не говорил, чего и сколько потратил на это дело. Да, и какая разница, раз такой ошеломляющий результат. Федор был большим мальчиком, и знал, что в этой жизни за все приходится платить.
      "Без труда не выловишь и рыбку из пруда", подумал он, и ехидно улыбнулся.
      Позвонил родителям, и сказал, что придет к ним обедать. Он почти всегда обедал у них, да и ужинал, и даже часто завтракал. Он обожал блины, и кухарка, тетя Нюся всегда их ему делала. Блины с красной икрой, их вкус он помнил с детства. Черная икра тоже у них часто водилась, но ее Федор почему-то не любил. Еще любил блины со сметаной, с настоящей сметаной, в которой ложка стояла.
      "А хорошо, что вчера не нажрался, как зюзя", подумал Федор, "а ведь и повод был".
      Последнее время пить стал в меру. И вообще вел какой-то правильный образ жизни. Мало пил, занимался спортом - регулярно играл в футбол с мужиками, и в теннис с симпатичной девушкой. Просто играл, любуясь ее очаровательной фигуркой. Та была свободна, недавно развелась, и явно ему симпатизировала. Тоже факультет невест, истфак МГУ, история искусств, кандидат наук, тридцать пять лет, москвичка, с квартирой. Ее квартира Феде была на фиг не нужна, мог сам купить, сколько надо, но то, что женщина обеспечена, не лимитчица, и он интересен ей, не только, как спонсор, радовало Федора.
      "Может, и женюсь", подумал весело, "сколько можно к блядям ездить. Вдруг и с ней будет хорошо, или, хотя бы не очень плохо. А, в конце-то концов, чего я теряю. Если, не понравится, опять к девкам начну ездить. Хотя бы будет дома какое-то человеческое общение. Не попугая же для этого заводить", подумал Федор и рассмеялся.
      И с этими продуктивными мыслями пошел к родителям завтракать, или, по времени, пожалуй, обедать. Был уже час дня. Пообедав, решил снова поехать на свою выставку, "приглядеть за порядком". Как человек, имеющий отношение к строителям и всяким там подневольным людям, Федор прекрасно знал, как только отвернешься в сторону, сразу будет бардак. Он велел и на следующий день на выставке кормить народ - шампанское каждый час, вместе с фруктами, а чай с пирожными по расписанию: в два, в четыре и в шесть. И хоть достаточно платил обслуге, но боялся, что те решат сэкономить, и пирожные упереть домой, а не раздавать задарма. Вот Федя их и проверит.
      Как всегда, оказался прав, пирожные вынесли только в 16.20, при его появлении. Федор пошел к директору ДК, принес "подарочек", и попросил лично проследить в течение недели, что будет проходить выставка, за "раздачей слонов". Подарочек был такой, что та клятвенно пообещала следить за этим. Зачем все это Федору нужно, не понимала.
      "Ну, ходят всякие пенсионеры и мамаши с детьми, жрут Федины пирожные, сотрудники института тоже поняли, что к чему, повадились шампанское пить, да фрукты кушать", думала она, "а Федору-то что с того? Ну, посмотрит его картины сто человек, или тысяча, ему какая разница?", удивлялась директор.
      Но Федор видел и знал разницу. Во-первых, отзывы. Когда человек выпьет шампанское с фруктами, погуляет по красивому залу в цветах под приятную лирическую музыку, а потом ему предложат прекрасно сваренный кофе с пирожным, то мало кто откажется написать что-нибудь доброе в книгу отзывов. За это дело отвечала крайне обаятельная дама средних лет, мимо нее никто не мог проскочить. Отзывы писала минимум половина посетителей. Конечно, смешно было бы рассматривать их всерьез. Но Феде все равно хотелось их читать. Хотелось, и все тут. Почему он должен отказывать себе в этой маленькой радости. А родители! Это настоящий бальзам на их души.
      И, кроме того, Федя всеми фибрами своей души чувствовал, что некоторые, приходя на чай с пирожными каждый день, вскоре капельку проникались духом работ, и они им уже больше нравились. Федор сам видел, как отношение к его работам меняется, некоторые даже писали об этом в своих отзывах.
      "А может и не зря, эти самые художники-передвижники таскались со своими работами по России", стал задумываться Федор.
      "Может и впрямь культуру надо нести в массы, глядишь, кто и прозреет. Я ведь тоже узнал про супрематизм только в художественном училище, а рисовал-то с детского сада", Федор аж взопрел от своих мыслей.
      Был последний день выставки, и Федор радовался успеху, как дитя. Правда, еще никто лично не подходил, и не благодарил его за "великий" вклад в искусство, но уже был готов и к этому. Федор снова осматривал свои владенья, и тут обратил внимание на женщину. Она уже минут десять сидела и смотрела на картину. Федя велел весь выставочный зал уставить скамейками, чтобы народ оставался подольше, и сразу после шампанского не сбегал. Сначала Федор думал, что она присела, чтобы выпить кофе с пирожным. Но все давно было выпито и съедено, а та все сидела. Федор удивился и подошел поближе.
      "Как Вам здесь нравится?", спросил у дамы. Та обернулась и восторженно улыбнулась:
      "Давно не получала такого удовольствия. Цвета невероятные. Оранжевое с зеленым и фиолетовым, просто завораживает. А какая динамика, даже голова кружится, затягивает, как в воронку. Не могу оторваться, так здорово!".
      Федор посмотрел на нее и сел рядом. У него просто не было слов. Наконец услышал то, чего ждал двадцать лет, а думал, что услышит только посмертно. Еще раз взглянул на эту женщину и обалдел. Он узнал ее. Это была хозяйка квартиры, в которой теперь жил. Еще тогда, зайдя к ней в дом, Федор заметил, что все стены квартиры были увешаны картинами и эмалями, и удивился ее вкусу. Живопись, в основном, была абстрактная, или наивное искусство.
      И вот снова встретились. Федор вспомнил, что она как раз и квартиру купила где-то рядом с площадью Курчатова.
      "Значит, живет тут по соседству", мелькнуло у него в голове, "и в Финляндию, получается, так и не уехала. Живет здесь со своим новым мужиком".
      Еще тогда, при первой встрече, Федор подумал:
      "Надо же, везет некоторым. Баба готова все бросить ради него, и квартиру разменять, и в Финляндию уехать. Интересно, хотя бы одна из моих баб способна на такое?".
      И ухмыльнулся. Даже во сне знал, что ни одна, и ни на что такое никогда не пойдет.
      "А, знаете, ведь это мои картины", заявил внезапно с гордостью трехлетнего малыша, сам себе поражаясь. Он жаждал похвалы, как-будто научился сам писать на горшок, и гордился своим мастерством, ожидая, что сейчас воспитательница в детском саду его похвалит. И дождался.
      "Удивительные вещи! Последний раз была в таком же восторге на выставке "Бубнового валета", там еще Кандинский был, и Лентуллов".
      Федя слушал ее, потеряв дар речи, а она продолжала:
      "Жалко, у меня сейчас с деньгами не очень, я бы купила что-нибудь для новой квартиры. Там как раз место есть, но, ведь у Вас, наверное, дорогие вещи? Может, есть что-то подешевле, небольшая картина?"
      Наконец-то Федор пришел в себя. Первый потенциальный покупатель за двадцать лет. Федор офигел. Он не мог поверить своему счастью. Кто-то готов заплатить за его работу.
      "Не зря, значит, я вбухал в эту выставку кучу денег. Хоть в ком-то пробудил "светлые" чувства", радостно ухмылялся Федор.
      "У меня много работ, здесь далеко не все, есть и побольше и поменьше. С удовольствием Вам покажу", сказал Федор, и дал свою визитку.
      Специальную визитку. Он их заказал к выставке. Там не указывалось, что он архитектор, владелец своей мастерской, и все его регалии. Было напечатано просто и скромно, имя, фамилия и телефон. Договорились созвониться завтра, и расстались.
      Федор сидел как дурак, и думал, что делать. Очень хотелось, чтобы она купила картину, хоть за рубль. Но, понятно, что за рубль продать никак не мог, и какую назначать цену, непонятно. Целый вечер ломал себе голову, но так ничего и не придумал.
      "Ладно, утро вечера мудренее", подумал Федя и лег спать.
      С утра, как проснулся, сразу позвонил своему галерейщику:
      "Слушай, ко мне клиентка сегодня зайти должна, хочет у меня картину купить", как можно небрежнее произнес Федя.
      "Не может быть!", офигел тот, "неужели ты дожил до этого светлого дня!"
      "Да! Дожил!", перед галерейщиком Федор не выпендривался, тот знал, как Феде необходимо хоть чье-то признание.
      "Ну, и чего звонишь? В чем там проблема?", сразу взял быка за рога прожженный торговец.
      "Не знаю, какую цену назначить...Чтоб не спугнуть. Дорого не могу, у нее с деньгами не очень, а дешево тоже как-то стремно. Ты лучше скажи, сколько ставить".
      "Да! Не простой вопрос. Цены сам знаешь какие, для заказчиков берешь. В общем, меньше трехсот баксов ставить нельзя, минимум двести пятьдесят. Иначе, совсем стыдно", вынес решение галерейщик.
      "Боюсь, а вдруг для нее это дорого!"
      "Ты где эту бабу нашел, на помойке, что ли, что для нее двести пятьдесят уже дорого?", обалдел тот.
      "Не совсем. На своей выставке. Восхищалась моими твореньями. Представляешь, впервые за двадцать лет мои вещи кому-то понравились. Я бы сам ей заплатил, чтобы купила, но так ведь нельзя".
      "Да, представляю. Если ее упустишь, еще будешь покупателя двадцать лет ждать. Слушай, ты вот чего сделай. Мы у себя, кто берет дорогую картину, рассрочку даем, на год, или на полтора. Так ты сразу ей это предложи, ну по двадцать баксов-то в месяц небось осилит".
      "Классно придумал", завопил Федя, "прям сейчас кинь мне на "мыло" квитанции, я ей и скажу, что продаю только через галерею, и бумажки выложу. Ну, а с меня бутылка!"
      "Нет, Федор, две бутылки. Вторую сам ставлю. Такой успех надо отметить. Как продашь, сразу приезжай! Пожалуй, это самая потрясающая новость за этот год. Удачи тебе".
      Федор встал, и даже не пошел завтракать к родителям. Кусок не лез в горло, так нервничал.
      Заново перевесил все свои картины, и позвонил Наташе, так ее звали. Договорились, что встретятся на закрытии выставки в шесть вечера, а потом поедут к нему в мастерскую смотреть его вещи
      Сегодня как раз среда, в эти дни обычно играл перед обедом в теннис, и тут тоже пошел. И вдруг понял, что не хочет жениться на своей партнерше, только, что вернушейся из Италии. Отдыхала там две недели, и на его персональную выставку так и не сходила. Путевку купила заранее, до того, как стало известно о выставке, но Федор был уверен, что та перенесет поездку. Сам бы обязательно перенес, а она нет. И Федор понял, что ей глубоко безразличны его увлечения и проблемы.
      "Значит, буду жить с попугаем. По крайней мере, ему буду интересен. Будет разделять мои взгляды", грустно подумал Федор.
      Надежда на счастливую семейную жизнь рухнула, так и не успев, как следует оформиться. Но он уже успел к этому привыкнуть и особо не парился. Поиграл в теннис, сделал пару комплиментов по поводу прекрасного загара партнерши, пообедал у родителей, и поехал на свою выставку.
      Когда вошел в зал, то снова увидел Наташу, сидевшую на той же скамейке, и смотревшую на картину. На ее лице блуждала странная мечтательная улыбка. У Федора внезапно улучшилось настроение. Вспомнилась известная фраза из кино:
      "Счастье, это когда тебя понимают".
      Фраза была глупой, и даже пошлой. Но правдивой. Когда тебя понимают, всегда хорошо.
      Федор подошел и резко сел рядом. Он мог бы сидеть так вечно. Просто сидеть рядом с человеком, которому интересна его душа и его картины. Наташа улыбнулась, и сказала:
      "У Вас тут обалденный кофе с пирожными. Хожу уже целую неделю, каждый день, после обеда. Пью кофе, и смотрю Ваши вещи. А теперь все закончилось. Ни кофе, ни картин".
      Федор посмотрел на нее и неожиданно для себя, произнес:
      "А у меня каждый четверг компания в мастерской собирается. Тоже кофе с пирожными пьем. Ну, и коньяк с виски, конечно. Вы как насчет виски?"
      "С удовольствием. Особенно под философские беседы".
      "А Ваш новый муж что предпочитает, коньяк, или виски? Вы меня, похоже, не узнали, я же у Вас квартиру купил", сказал Федор.
      "Нет, только сейчас узнала. У меня близорукость, плохо запоминаю людей. А он меня бросил", спокойно сказала Наташа.
      "Наверное, жалеете, что квартиру продали?"
      "Нет, ни капли. У меня оказалась психологическая несовместимость с мужем. Очень рада, что развелась и живу одна. И абсолютно счастлива".
      Федор посмотрел на нее с удивлением, и вдруг понял, что та говорит правду. Она и выглядела счастливой. Лицо веселое и задорное, а глаза лучатся интересом к жизни. И, когда рассказывала о себе, то ничуть не огорчилась.
      "Забавно!", подумал Федор, "я тогда позавидовал тому мужику, а ему все это на фиг было не нужно. Вот так всегда в жизни и бывает", резюмировал он, и добавил:
      "Ну, что еще выпьем кофе и поедем?".
      И они поехали. Зашли в ее бывшую квартиру, и та сразу ахнула:
      "Боже мой! Как у Вас красиво. Всегда мечтала именно о таком цвете стен. И о японских столиках и шкафчиках. Такое ощущение, что Вы сделали все то, до чего у меня просто не дошли руки. Изумительная квартира!"
      Федор стоял, и молча смотрел на нее. Не понимал, что происходит. Как может быть, чтобы чужая, посторонняя женщина любила именно то, что дорого ему. Потом она увидела охапки белых лилий и стрелиций, и продолжила:
      "Ой! Это мои любимые цветы. Вы, наверное, не знаете, но при социализме они всегда появлялись ко дню рождения Вождя, 22 апреля. А у меня день рожденья 24 апреля, и я сама себе их всегда дарила".
      Она что-то говорила дальше, но Федор ничего не слышал. Просто впал в ступор. Смотрел на нее, в ее глаза, и его туда затягивало, как в воронку. Похоже, начинал терять голову. Такое первый и последний раз случилось с ним в восемнадцать лет, когда полюбил свою первую жену.
      "Не может быть", думал Федор, "наверное, у меня что-то с давлением, вон как голова кругом пошла, надо выпить коньяка. Не хватает еще в обморок грохнуться".
      Он знал за собой такие штучки, когда сдавал кровь, всегда падал в обморок. И при гриппе, когда температура поднималась, тоже бывало. Родители чуть с ума не сошли, когда впервые отколол такой номер, а потом уже привыкли, и пугались не так сильно.
      Они сели в кресла, выпили по бокалу виски, и стали смотреть картины. Сразу было видно, что Наташе они нравятся. Даже не нужно говорить об этом. Потом Федор еще плеснул виски на дно бокалов.
      И решился. Задал вопрос, который давно вертелся на языке. Знал, что такие вещи не спрашивают, и все-таки спросил:
      "А почему он Вас бросил?".
      Она совсем не удивилась, и не стала изображать оскорбленную невинность. Просто ответила:
      "Потому, что считал, что сделает меня несчастной. Он игрок, и боялся, что сорвется. И я умру с горя. Но ошибся. Я бы не умерла. Хотел, чтобы встретила более достойного мужика, и была бы с ним счастлива".
      "Вы его до сих пор любите?", спросил Федор, и вдруг почувствовал боль в своем голосе.
      Она тоже это поняла, и посмотрела на него с интересом:
      "Нет, все в жизни проходит, и это прошло. Осталось лишь сожаление, что жизнь сложилась именно так".
      "И как же Вы теперь будете выбирать достойного?", у Федора дрогнул голос, и он нервно и нахально усмехнулся.
      Наташа посмотрела на него с блятской улыбкой и сказала:
      "А как все выбирают. Буду пробовать, пока не выберу!"
      Он встал и схватил ее. Разорвал блузку, и кинул на кровать. Федор лихорадочно срывал с себя одежду, а та хохотала, стаскивая с себя брюки. Все это напоминало какой-то дешевый латиноамериканский сериал. Такое у него было только с первой женой, и поверить, что снова стал способен на такие страсти, казалось невозможным.
      "Невозможное стало возможным" - вертелась в голове совершенно дурацкая фраза.
      В себя пришел только часа через три. Лежал в кровати и курил, а она была рядом, у него в подмышке. Как же ему хорошо с ней. Даже лучше, чем с первой женой. В это трудно поверить, но оказалось чистой правдой. Лежал и думал:
      "Вот все мужики умрут от смеха. Сколько у меня было красоток, и не сосчитать. А тут совершенно обычная баба, прямо никакая, с простым лицом и неказистой фигурой, а я влюбился без памяти. Да, все ошалеют. Ну, и хрен с ними!", решил Федор, "не их это собачье дело. На ком хочу, на том и женюсь", и повернулся к ней.
      Наташа привстала в постели и нежно провела пальцами по его груди. Точно так, как делала первая жена. Странно, но то, что они были похожи в постели, не раздражало Федора, а, наоборот, заводило. Как будто сам сумел создать копию той первой, но такую, что была его собственностью, только его, и больше ничьей.
      "Ты выйдешь за меня замуж?", спросил улыбаясь.
      "А то! смотри, какой ты выгодный жених - и квартира, и машина с шофером, и имущества полный дом! Обязательно выйду".
      Он усмехнулся, нагло, по-мужски, и улегся на нее сверху. Пристально смотрел ей в глаза и думал:
      "А ты ведь даже не представляешь, насколько я, и, правда, выгодный жених. Сколько у меня бабла и всякого барахла. И, ты, может, единственная, кому это все равно. Совсем все равно".
      Утром, сразу как проснулась, Наташа поехала к себе переодеваться. Раздался телефонный звонок. Это был он, тот мужик, что ее бросил. Вскоре раздался звонок в дверь. Наташа открыла, на пороге стоял Денис. Он выглядел больным и измученным. Наташа отстраненно улыбнулась и сказала:
      "Раздевайся и проходи". Он посмотрел на нее затравленно, скинул куртку прямо на пол и схватил Наташу в охапку. Денис порывисто целовал шею и грудь, а она не понимала, что происходит. Хотела оттолкнуть и вдруг увидала его глаза. Эта боль поразила прямо в сердце. Никогда в жизни не видела таких глаз, нежных и несчастных. И, вдруг, как в дурацком дамском романе, ощутила, что не может без него жить. Все то, что так долго вытесняла из своего сердца, снова хлынуло туда, и растопило весь лед.
      Наташа порывисто обняла Дениса и взъерошила волосы. Тот прижал к себе и стал целовать. Затем повел в спальню, и стал раздевать. Наташа смотрела на него и думала:
      "Как могла вчера забыть о нем. И ведь совсем не думала о том, что целый год любила его. Любила без памяти. А потом, раз - и нет ничего".
      Денис лег рядом и стал целовать ее шею. Наташа обнимала его, и не верила своему счастью. Время остановилось.
      Когда пришли в себя, был уже вечер.
      "Ну, что ж", задумалась, "надо звонить Федору. Интересно, что я ему скажу".
      Наташа зашла в кухню и набрала номер телефона Федора. Тот снял трубку.
      "Не знаю, что тебе сказать, наверное, я просто дрянь", медленно произнесла она.
      "Да нет, еще вчера ожидал это. Я ведь никогда не рвал одежды ни на ком. Только вчера, впервые в жизни. Был уверен, что стоит мне секунду промедлить, и ты передумаешь. Как видишь, слегка ошибся. Ты передумала только утром. Ну, что ж, по крайней мере, будет, что вспомнить. Спасибо, что позвонила. Пока. Будь счастлива".
      Федор повесил трубку, взял бутылку коньяку и налил полстакана. Выпил, и налил еще. Внезапно встал и пошел в мастерскую. Включил яркий свет, как всегда во время работы и стал грунтовать холст. Такого вдохновения у него никогда не было, не останавливаясь, рисовал ее глаза, десятки распахнутых глаз. Они смотрели на Федора одинаково. Счастливые глаза влюбленной женщины. Влекущие зеленые глаза ведьмы, будоражили воображение и не отпускали от себя. Он смотрел в них, как в зеркало, и видел там себя. Через два часа дописал картину, выпил выдохнувшийся коньяк и рухнул в постель. Заснул мгновенно.
      Когда проснулся утром, то сразу пошел в мастерскую. Сейчас писал ее плечи. Их было несколько десятков. Плечи и лопатки, они находили одни на другие, образовывали стволы каких-то диковинных деревьев и уплывали вдаль. Это были странные и дикие картины. Они дышали страстью и чем-то первобытным. На следующий день начал писать ее волосы. Они сплетались, как медузы и уносились ветром, а вдали, в глубине картины, появлялись странные образования, похожие на цепочки ДНК.
      Через неделю повез семь картин своему галеристу. Тот ахнул, когда их увидел.
      "Слушай, Федор! Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты мне дороже всех моих баб, а ты знаешь, как люблю женщин! Никогда не говорил тебе правды, ты бы ее не пережил. Но все твои прежние картины просто мазня, глупая бездарная мазня, не знаю чего там твоя баба в них разглядела. Но это - шедевры! Настоящие великие шедевры. Ты меня знаешь. Конечно, все ошибаются, но 99 из 100, что ты попал в десятку. Просто выстрелил. Такого в жизни не видел, а видел, поверь, много чего. Прямо сейчас все вывешу и начну обзванивать клиентов. Цену ставлю самую высокую. Увидишь, все уйдет".
      "А может не надо самую высокую?. Сам знаешь, двадцать лет жду покупателя, а вдруг спугнем? Давай подешевле, я на другом нормально заработаю".
      "Нет, Федор, прости, но не могу! Я же не учу тебя, как интерьеры делать. В цене без твоих советов разберусь. Ошибусь, сам куплю все твои работы по дешевке".
      "Ну, ладно, тебе виднее. Пока, поеду".
      "Ты чего, а выпить?"
      "Извини, не могу, к мольберту так и тянет. Потом позвоню. Пока".
      Все картины ушли за неделю. К тому времени Федор написал еще семь штук. Цены выросли в два раза. Такого бума у галерейщика не было никогда. Выстроилась очередь. Федор забросил все интерьеры и писал картины с утра до ночи. Он был счастлив. Счастлив, впервые в жизни. То, что давно пыталось исторгнуться из самой глубины его души, наконец-то нашло выход, да еще оценила публика. Через год на его персональной выставке в ЦДХ, был аншлаг. Очередь стояла под сто метров. Когда его родители увидели это, то поняли, что вот оно счастье, которое можно пощупать руками. Вскоре Федор поехал со своей выставкой в Финляндию и там встретил Наташу. Она пришла на вернисаж в первый же день. Как и тогда заметил ее случайно, та сидела и долго смотрела на холсты. Поэтому и обратил на нее внимание и подошел.
      "Ты гений! Я знала, что ты можешь! Но, что можешь так, не думала".
      "А я и не мог до тебя. А потом сумел. Слово есть такое красивое - сублимация".
      "Значит, ты меня простил".
      "Да, почти сразу. Или вскоре, не знаю, как будет честнее. И я тебе благодарен. Боюсь, если бы ты меня тогда не бросила, так бы и лепил всю жизнь эти дурацкие интерьеры".
      "А помнишь, хотела у тебя картину купить?"
      "А то! Конечно, помню. Специально сюда привез. Сначала хотел тебе подарить. А потом понял, что нет. Хочу, чтобы ты ее у меня купила. Как тогда условились. За двести пятьдесят баксов, по двадцатке в месяц, в рассрочку. Осилишь?"
      "Да, осилю. У Дениса своя фирма, и неплохо зарабатывает. Мы купили коттедж в лесу, недалеко от Хельсинки. Заедешь в гости, посмотреть? Может, какие советы по интерьеру дашь".
      "Нет, не заеду. Чего зря притворяться. Мне будет тяжело видеть твой дом, где ты живешь не со мной. А интерьеры нам всегда нравились одинаковые, помнишь, когда купил у тебя квартиру, то одну комнату, оставил такой, как была у тебя. А потом иногда думал, может надо было все оставить, как у тебя раньше. Тогда бы ты зашла в мою квартиру, как к себе домой, и уже не смогла уйти. Прости, мне пора. Оставь адрес, тебе привезут картину и квитанции об оплате. Прощай!"
      И они расстались. И больше никогда не виделись.
      Но она всегда смотрела в интернете его работы, а он ее.
      Ведь вскоре стала лучшим в Финляндии специалистом по интерьерам.
      Почти таким, каким был он, ее Федор.
     
  
  
   Лола М.В. - ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛХОЗА
  
      Председатель колхоза
      Надо же такому случиться, что Анна Литвинова без мужа родила сыночка. Михаил уже три года, как умер, а тут ребенок. Анна назвала его Григорием, отчество записала Михайлович и утверждала, что отец ребенка - Михаил, который приходил к ней с того света. Деревенские догадывались, что отцом был не иначе, как уполномоченный, который жил у Анны на квартире в тот самый срок, когда Гришатке быть зачатому.
      Анна была немолода, беременность и роды подкосили ее, и она умерла, не докормив сына до года. Чтобы человек, не дожив до года, не научившись ходить, вступил в самостоятельную жизнь, такому никто не поверит. Но такое случилось. Когда Анна умерла, Гришутка упал с кровати, встал на четвереньки и выбрался на крыльцо. Какое-то время, посидел рядом с кошкой, потом громко заплакал. Плакал долго, пока соседка не пришла узнать, в чем тут дело. Почему ребенок сидит на крыльце, орет, и весь обмарался. Когда узнала, что произошло, пришла в ужас, оповестила соседей. Ребенка обмыла, накормила, и он уснул. Что делать дальше, не знает. Зачем ей чужой ребенок, хоть и сосед, и с Анной были подруги. Кормить его чем, коровы у нее нет. У Анны - коза. Подоила, процедила молоко, Гришутка проснулся: "Дай", - говорит и показывает ручкой на баночку с молоком. Выпил и опять говорит: "Дай". Других слов еще не научился говорить. Утром Кате, так звали соседку, на работу надо. Она козу подоила, привязала в проулке. Гришутку отнесла к бабе Паше, молоко отдала, велела кашу сварить.
      -Манки бы надо, - сказала баба Паша, - ладно, хлеба намочу. Иди не беспокойся.
      Так и пошло. Передают Гришутку из рук в руки. Любят. Тетешкают. Маленьких-то детей после войны нет ни у кого. В правлении колхоза вопрос подняли. Ребенок - сирота, ничей. Непорядок это. Надо в "Дом ребенка" определить, в город. Но призадумались. Здесь у него свой дом. Он - единственный наследник. Коза тоже его. Здесь его все любят. Жалко в чужие руки отдавать. Мать его была передовой свинаркой, что ж ее сына колхоз не прокормит? Постановили за содержание Гриши Литвинова начислять трудодни, с фермы выдавать молоко, с птичника - яйца, из склада - другие продукты. Однако кто-то должен отвечать за ребенка, у кого-то ему надо жить. И тут уж все стали предлагать себя в воспитатели.
      -Посмотрим, - сказал председатель, - где ему лучше придется, там пусть и усыновляют.
      Так и не усыновил никто. Избаловали мальчонку, бойкий, смелый вырос. В первый класс пошел, за счет колхоза одежду справили, портфель купили. В школе ребята дразнятся: "Эй, ты чей?". Гришка - драться. Так и доучился до пятого класса - ничей. Взял и сбежал в город. Поступил в ПТУ. Там уж дразнить не стали. Учится хорошо. Все понимает. Форму ему выдали из черного сукна с молоточками. В этой форме и приехал в свою деревню на каникулы. Никто из ребят не одет так красиво, как Гриша. Его все приглашают в гости, но нет у него своего дома, своей родни. Пустой дом - не в счет.
      Когда пришла пора выпуска из ПТУ, стали приходить кадровики с заводов, из геологической экспедиции, из сельскохозяйственного техникума. Все зазывают к себе выпускников, расхваливают условия. Гриша Литвинов взял и подал заявление в сельскохозяйственный техникум на агрономический факультет. Ребята над ним смеются:
      -Не надоело тебе за партой сидеть, штаны протирать? Шел бы лучше на завод, деньги бы зарабатывал.
      А у Гриши задумка - выучиться на агронома, поселиться в своей деревне, в своем доме, жениться на самой красивой девушке, и чтобы у него было много детей, и у них были бы отец и мать. Об этих своих планах Гриша молчал. Если бы дружки узнали, то-то бы смеху было.
      В техникуме Гриша Литвинов столкнулся, как сначала казалось, с непреодолимыми трудностями. В ПТУ его каждый день кормили, раз в год выдавали новую форму и ботинки, еще и спецовку, и денег на мыло, тетрадки, а курящие еще и сигареты покупали. В техникуме только стипендия. Какие там сигареты. Еле-еле на еду хватает. А еще одежда нужна. Из ПТУшной формы быстро вырос, ботинки развалились. Что делать-то?
      "Наука - наукой, а кормить и одевать меня кто-то должен, - думает Гриша, - а кто это делать будет, кроме меня самого". И стал думать, раскидывать мозгами. Так и додумался. Пришел к директору студенческой столовой и предложил свои услуги по доставке дешевой картошки и овощей. Представился представителем от колхоза "Путь Ильича". Директор обрадовался. Позвонил Гриша в колхоз, договорился с председателем о поставке двух машин картошки и овощей за хорошую оплату. Председатель тоже обрадовался. Рад был также и посредник - Григорий Литвинов, получивший хорошие комиссионные.
      Комиссионные были хорошие, но мало. И Гриша стал договариваться с другими столовыми, торгующими овощами магазинами и с другими колхозами. Работа у посредника закипела. В райцентре наладилось бесперебойное снабжение картофелем и овощами. Кроме того постоянно обеспечены работой несколько машин из автохозяйства, и бригада грузчиков. Продавцы в овощных магазинах не сидят без дела. Обеды в столовых подешевели. Посредник Григорий Литвинов приспособился ловко организовывать доставку, погрузку-разгрузку. Научился выпивать с председателями, весело матюкаться с грузчиками, обниматься и шутить с поварихами и продавщицами и оформлять платежные документы.
      Если бы не занятия в техникуме, он бы мог так-то обслуживать еще несколько районов. Но учеба у него на первом месте, хоть любил и приодеться. Теперь он мог себе это позволить. Кроме всего прочего, купил немецкий аккордеон и выучился на нем неплохо играть.
      На комиссии по распределению отличнику учебы Григорию Литвинову предложили поступить в сельскохозяйственную академию. Он решительно отказался.
      -Почему? - удивилась комиссия.
      -Времени у меня на это нет. Мне семью создавать надо. Жениться, и чтобы дети были.
      Комиссия заулыбалась. Выпускнику было 18 лет.
      -Но для этого же квартира нужна или дом, а с этим сейчас трудно. Вот выпускникам ВУЗов квартиры предоставляются без очереди. Вы бы подумали, товарищ Литвинов.
      -Все уже обдумал. У меня дом в колхозе "Путь Ильича" есть.
      -А в доме сейчас кто живет? Родители, наверное. Дом кому принадлежит?
      -Нет у меня родителей, а дом мой. Мне 11 месяцев было, когда мать умерла, с тех пор я и хозяин.
      Комиссия прослезилась, и выдала Григорию Литвинову направление в МТС, в зоне деятельности которой находился колхоз "Путь Ильича", для работы участковым агрономом.
      Директор МТС Владимир Дмитриевич Трубин - огромный, красивый и самоуверенный мужчина с орденом "Знак Почета" на груди, встретил Гришу приветливо и насмешливо.
      -Садитесь, Григорий Михайлович, - пожал руку.
      Гришу так еще никто не называл, и он ухмыльнулся. Трубин ухмылку заметил, вскинул бровь, стал просматривать Гришины бумаги. Увидев красный диплом, удивленно хмыкнул, и свою насмешливость сменил на уважительное внимание. Подумав минуту, стал предлагать Литвинову должность главного экономиста МТС, называя его по имени-отчеству, уже без всякой насмешки.
      -Нет, Владимир Дмитриевич, мне это не подходит. На первых порах я хотел бы поработать агрономом в колхозе "Путь Ильича. У меня там дом.
      -Договорились, - сказал Трубин, - а жаль. Работа экономиста интересная и ответственная. Особенно теперь, когда планирование идет от производства, а не спускается сверху.
      -Я это знаю, но у меня другие планы.
      -Ну что же, желаю вам успехов, Григорий Михайлович. Зарплату будете получать в кассе МТС. Месячный оклад - 900 рублей. Вам будут выплачены подъемные в размере трех месячных окладов. Однако если вы не знаете, есть проект о переводе участковых агрономов на оплату из колхозных бюджетов, и о приеме их в члены колхоза. Вас это не пугает?
      -Об этом я знаю, не пугает. За подъемные - спасибо.
      -Это от меня не зависит, таков порядок.
      Знал Гриша и этот порядок. Подъемные выпускникам техникумов директора обычно "зажимали" или выплачивали по минимуму - полтора оклада. Трубин расщедрился на максимум. Было видно, что на него произвел впечатление "красный диплом". Но подъемные Литвинов не получил. Через несколько дней после приезда в колхоз пришла повестка из военкомата. Призывали в армию.
      Гришка цветисто выругался. Достал свой лучший костюм и пошел в клуб на танцы. Первый и последний раз. В клубе среди девчат приглядел красивую девушку и решил, что вот она-то и будет его женой. Девушку звали Маша. Она была на три года старше Гриши и на два сантиметра выше его ростом. За этот первый и единственный вечер Гриша Литвинов объяснил Маше Лапшиной, что ей надо стать его женой. Маша должна ждать его из армии два года, что лучшего мужа для нее, и лучшего отца для ее детей ей не найти, и велел ни с кем не гулять, пока он служит. Маша все поняла и со всем согласилась. Обещала ждать.
      Ох, и вынесла же она за эти два года. Парни приставали, девчата насмехались, родители уговаривали замуж за соседа Витю Чернова. Но она ждала своего Гришу, которому поверила сразу и бесповоротно.
      Когда Григорий Литвинов пришел из армии, в деревне Иванниково многое изменилось. Колхоз "Путь Ильича" хирел на глазах. Часть колхозников уехали в город. Особенно много уехало молодежи. Даже клуб закрылся, некому стало ходить на танцы. Но Маша ждала его, и вся светилась счастьем, когда встретила. Они поселились в Гришином доме и стали его обживать. Через год у них родился сын, названный в честь отца и прадеда Григорием, а через три года - близнецы Миша и Алеша.
      Григорий Литвинов с головой ушел в колхозные невзгоды и передряги. Исправлял ошибки прежних лет. Налаживал хозяйство по-новому. Директор МТС Трубин запомнил смышленого молодого агронома с красным дипломом, помогал техникой. Иногда вне очереди предоставлял нужную машину. Скомплектовал сильную тракторную бригаду, которая обслуживала колхоз "Путь Ильича". Колхоз упорно выбирался из отстающих.
      Колхозники посовещались:
      -Давайте выберем Гришку председателем. Котелок у него хорошо варит. - И выбрали.
      В конце 50-х колхоз "Путь Ильича" выполнял планы по всем показателям всех работ и по сдаче продукции государству. Хозяйство стало процветать. Колхозники стали жить сытно.
      В те годы наш народ возглавлял Никита Сергеевич Хрущев, который всеми силами старался улучшить нашу жизнь. Литвинов в целом одобрял энергичную деятельность Хрущева, но иногда указания генсека не совпадали с его пониманием положения дела, которое он хорошо знал, и приходилось как-то изворачиваться. Литвинов несколько лет ловко управлял хозяйством колхоза, умудрялся, не отступая от директив вышестоящих руководителей, выполнять все планы, спущенные сверху (то есть с потолка), да еще и обеспечивать колхозникам сносное житье. Литвинов очень сочувствовал Хрущеву, сознавал, как трудно ему приходится руководить сельским хозяйством огромного государства. Тут с одним колхозом, и то ошибки делаешь. Хорошо, ему Маша помогает, всегда дельный совет даст. Егорыч - кассир в особо рисковых случаях всегда остановит. Хрущеву же никто не посоветует. Только и знают, что в рот ему заглядывают да поддакивают. Потом вот сняли, но дело разве лучше пошло?
      А Литвинов погорел на пустяке. Однажды наметилось недовыполнение плана по сдаче колхозом яиц государству. Дело в том, что поголовье кур-несушек в колхозе этому плану не соответствовало. Чтобы его выполнить, каждой курице надо было сносить по два яйца ежедневно, то есть план был невыполним, но это никого не интересовало - план есть план, и его невыполнение грозило колхозу потерять первое место по району, а председателю - выговором. Принимая меры для спасения этого показателя, председатель погорел, несмотря на всю свою ловкость и изворотливость. Он послал в областной центр своего представителя, которому было велено закупить в магазинах три тысячи штук яиц, что и было исполнено. Но когда яйца от имени колхоза стали сдавать государству, обнаружилось, что на каждом яичке стоит фиолетовый штампик с датой. Все открылось. Григория Литвинова исключили из партии и отдали под суд.
      Литвинов все делал по-своему, но в соответствии с агрономической наукой и здравым смыслом. Голова у него хорошо работала, или, как говорили колхозники: "Котелок у Гришки хорошо варит!". Директивы, исходящие от вышестоящих органов, он поворачивал по-своему, так, чтобы они не приносили вреда. Когда было велено перейти на бесподстилочное содержание скота, он отрапортовал, что переходит. Сам же прикинул, что если действительно перейдет, то затопит жидким навозом всю центральную усадьбу, несколько деревень, и понял, что делать этого нельзя. Доказывать вышестоящим смысла не было. Ответ он знал - партия призывает - делай. И он вроде бы и делает. Составляется проект переоборудования свинарников, и коровников, и строительства навозохранилищ. В конторе висят чертежи с надписями: "Бесподстилочное содержание скота", "Гидравлическая транспортировка жидкого навоза", "Дозы внесения жидкого навоза под различные культуры" и т.д. Все это демонстрировалось приезжающим проверяющим. Близлежащую молочно-товарную ферму назвали "ферма с бесподстилочным содержанием...". К этому названию привыкли. Так и говорили: "Пройдешь мимо бесподстилочного коровника, там вторая бригада и начинается...". Никому и в голову не пришло, что нет никакого бесподстилочного содержания. Коровы и свиньи как спали на соломе, так и спят. Потом уж все одумались, что сначала надо емкостями обзавестись для накопления жидкого навоза, наладить его транспортировку на поля, внесение в почву, а потом уж.... Многие тогда чуть не утопли в этом жидком и полужидком..., только не Литвинов. Такой вот был жуликоватый председатель. Только один человек догадывался о его "художествах". Директор МТС Трубин, но он никому не говорил, хоть и не одобрял Литвинова. Считал, что надо честно отстаивать свою правоту, а не жульничать. Иногда он рассказывал о проделках Литвинова, но фамилии не называл, а говорил: "Вот был такой председатель, так он..." - и далее шел рассказ о таком случае, что из ряда вон. Люди смеялись и приговаривали:
      -При Сталине его бы за это расстреляли.
      Однако некоторые установки партии и правительства Литвинов выполнял с большим энтузиазмом. Когда февральский пленум ЦК КПСС 1958 года высказал соображение о том, что пора сельскохозяйственную технику передать колхозам, а МТС реорганизовать в РТС, а сессия Верховного совета законодательно это закрепила, Литвинов, проявив чудеса находчивости и изворотливости, закупил в МТС не хилый машинно-тракторный парк. В рассрочку. Директор МТС Трубин, тайно симпатизируя Литвинову, помог ему в этом деле. Государство тогда за подержанные трактора и машины (должно быть, и новые прибавились) за 1958-1959 годы выручило 32 миллиарда рублей. Только мало ему. Повернули дело так, что колхозы оказались в долгу у государства. Кормили, поили они свое государство, сами недоедали и опять должны.
      Примерно на это же время пришлась идея Никиты Сергеевича Хрущева о продаже личного скота, то есть коров, в хозяйства - совхозы и колхозы. Зачем же держать на своем дворе корову, когда можно брать молоко на ферме, столько, сколько надо. На декабрьском пленуме ЦК Никита Сергеевич рассказывает, как в его родном селе Калиновка Хомутовского района Псковской области колхозницы продали своих коров на колхозную ферму. Он лишь намекнул, сказал "надо подумать", а товарищи на местах ринулись осуществлять идею. И вот уже Литвинову, как и всем, спускают директиву и план закупки скота у колхозников.
      -Будет исполнено! Я, как честный коммунист, сей же час приступаю к закупке коров у населения колхоза. - И скупил всех коров, да еще как дешево почему-то.
      Этим он снискал похвалу районного руководства. Всех коров скупил, раньше всех в районе, да еще - дешево.
      Но коровы как стояли в своих индивидуальных катушках, так и стоят. На молочно-товарных фермах в колхозе лишних мест нет. Там все заполнено колхозными буренками. Так что купленные коровы пока у своих хозяев побудут. Там их и покормят и подоят. Молока, сколько надо, себе возьмут - такой же был договор, так Никита Сергеевич советовал - брать на ферме молока, сколько надо. Остальное молоко на пункт сдачи государству, как и раньше было. Деньги за сданное молоко - колхознику. В уплату за содержание у себя во дворе колхозной коровы и уход за ней. Колхозники в толк не возьмут, за что они деньги получили из колхозной кассы. Вроде бы за корову, так вон она, во дворе стоит, и, как и прежде, в общем стаде пасется. Только сданное молоко теперь записывается в графу "Сдано колхозом Путь Ильича", а не в графу "Сдано населением". И себестоимость этого молока намного ниже. Дояркам и скотнику - не платить, и корма бесплатные.
      Зачем Литвинов все это провернул? То ли из любви к искусству - авантюрам своим, чтобы потом посмеяться, то ли для того, чтобы не цеплялись к нему за то, что не выполнил указание. Скорее - последнее. А может быть, ему захотелось оделить колхозников деньгами за их труды, поскольку представилась такая возможность. Такое от Литвинова тоже можно было ожидать.
      За махинацию со сдачей государству покупных яиц Литвинов получил срок. Трубин после реорганизации МТС стал директором крупного совхоза, часто вспоминал Литвинова, думал, как бы ему помочь. Все-таки дельный был председатель, хоть и жулик. Но помочь не получилось. Знакомый прокурор, с которым Трубин попытался поговорить о Литвинове, сказал, что лучше это дело не ворошить, так как за Гришкой много чего не раскрытого следствием имеется. И рассказал, как однажды у него оказался под угрозой план опороса свиней на конец года. Не досчитались 22-ух поросят, а это грозило снижением общего показателя по колхозу и лишением первого места по району. Чтобы поправить дело, Литвинов организовал экспедицию с соседний колхоз. Подпоив сторожа свинофермы, с помощью своей свинарки и шофера полуторки Вани Чернова наловил в свинарнике поросят, сколько надо, привез к себе и рассовал по свиноматкам. Утром ревизионная комиссия пересчитала приплод, составила акт. Все - в ажуре.
      Вечером в дом Литвинова пришла свинарка из соседнего колхоза Катя Кострова и приступила к жене Литвинова с ультиматумом:
      -Пусть твой Гришка немедля вернет поросят, а если нет, то все узнают!
      Жена Литвинова Мария Петровна попыталась выгородить мужа:
      -Да что ты, Катя! Неужто Григорий Михайлович...
      -Маша, ты меня знаешь, я зря не скажу, и повторять не буду. Ты мне хоть и сестра двоюродная, но поросята сосчитаны, и 22 головы мне на падеж не спишут, а если бы и списали, мне такое пятно, как передовой свинарке района, не нужно.
      -Ладно. Вернет он поросят сегодня ночью. Садись, чаю попьем.
      Как там было дальше, неизвестно, но когда у свинарки Кати Костровой ревизионная комиссия пересчитала поросят, все они были на месте. А у Литвинова на свиноферме свои свиноматки через несколько дней нарожали поросят, сколько было надо по плану, и все сошлось.
      Трубин от души хохотал над рассказом прокурора, но сам ничего добавлять не стал. Таких рассказов про председателя Литвинова он знал великое множество.
      Новый председатель, управляя колхозом, развалил его экономику, но и самому не сладко. Украсть он ничего не украл, дом себе на колхозной земле не построил. Любил часто бывать в районе и в области, ходить там по кабинетам, выступать на разных заседаниях, говорить ученые речи. Этим прославился как знающий, толковый руководитель. Однако положение дел в колхозе "Путь Ильича" все хуже, но ведь это от него не зависит, на это есть объективные причины. Неудачу с кукурузой списали на Хрущева и еще кое-что тоже на него. Но надо было как-то выходить из положения, пока не привлекли за развал хозяйства, и он подал заявление о переводе на другую работу по состоянию здоровья. Предъявил справку. Сердце и нервная система. Сгорел на работе. Товарищи по партии в беде не бросили, пристроили на хорошую должность - директором дома отдыха. В районе издавна велась эта кадровая политика - не бросать в беде сослуживцев. По истечении срока полномочий на выборных должностях устраивать председателей, замов, освобожденных секретарей парторганизаций и т. д. на должности директоров заводов, разных управлений. Возглавляемые непрофессионалами предприятия часто приходили в упадок, закрывались....
      Мария Петровна Литвинова получила от мужа письмо, в котором он извещал, что освободился, но в гробу он видел этот долбаный колхоз и остается в Сибири зарабатывать деньги. "Когда заработаю, приеду. Жди".
      Мария Петровна ждала. Старший сын - в армии, остался служить на сверхсрочной в ВДВ, близнецы Алеша и Миша подрастали. Вот и школу кончили. Принесли матери две золотые медали.
      -Что же теперь будет? - растерялась Маша. - Ведь с медалями вас в институт примут, а хозяйство как же.
      -Можно и не поступать, дома жить будем, хозяйством заниматься.
      -Это как же не поступать!? Чего удумали! Нет уж, давайте, поступайте. - Традиции Литвиновых учить детей она нарушать не будет.
      Сыновья усмехнулись и поступили в сельскохозяйственную академию на агрохимический факультет. Приезжают часто. У них мотоцикл с коляской. До города, где академия, сто километров.
      Через год после первого письма от Литвинова пришел перевод на 300 рублей (новыми). На переводе стоял обратный адрес
      Мария Петровна обрадовалась переводу и обратному адресу. Написала мужу письмо с ультиматумом и угрозами. Приезжай, а то.... Литвинов приехал. Первое, что увидел- "бесподстилочный коровник". Пустой.
      -А коровы куда подевались? - незнакомый парень пожал плечами.
      Запустение было везде. На полях - сорняки, в деревне чужие люди - дачники. Остались кое-кто и из прежних жителей. Главным образом старые или алкоголики.
      Пришел Литвинов к своему дому. Дом в порядке. И забор, и сараи, перед домом - цветник. "Уж не завела ли Маша нового хозяина". Но Маша кинулась на шею.
      -Гришенька! Я-я во всем виновата. Не доглядела тогда с яйцами-то. Меня вини. Как же ты там, страдалец мой...
      -Ладно тебе. Ты-то тут причем. Лучше скажи, как живешь. Я смотрю - не бедствуешь.
      -Зачем мне бедствовать. Голова на плечах есть и не лентяйка. Теперь вот ты вернулся. Заживем с тобой. Земля у нас есть. Пай от колхоза получили. И на тебя дали. Долго спорили - давать или не давать.
      -Как же ты одна со всем управлялась?
      -Почему одна? А сыновья. Когда тебя забрали, они сразу за хозяйство взялись, хоть Мише с Алешей и 12 лет всего было, а Грише - 16. Твоя хватка.
      -А, может, твоя?
      -Может, и моя. Не отказываюсь.
      -И чем же вы промышляете?
      -Цветы продаем. Самый выгодный бизнес. Как снег сойдет, так и пошло-поехало. Сначала белые подснежнички. 10 рублей три капелюшечки. Потом синенькие. К 8-му марта тюльпаны выгоняем в теплице. Потом все расскажу.
      -И что, вам на прожитье хватало? Мне посылала.
      -Хватало, даже оставалось. И хватит об этом. Баня, должно, согрелась. Иди, мойся. Я одежду принесу.
      "Неужели у нее на самом деле "помощника" не было" - мучается Литвинов.
      На мотоцикле с коляской подкатили двое. Соскочили, стали плечо к плечу, улыбки до ушей.
      -Папка! Ты, что ли? - Обнимают, не брезгуют.
      У Литвинова - слезы из глаз. "Вот они, Машины помощники. Ой-ой-ой, какие! И ростом и лицом!"
      А жена в слезы в три ручья. Какой тут может быть еще "помощник".
      Отмылся, отъелся, отоспался Литвинов. Глядит кругом. Что делать-то ему? А руки чешутся, в голове планов громадье. Размечтался - не пора ли на землю спускаться.
      Пошли с Машей смотреть, что им от колхоза досталось. Недалеко от дома хороший клинышек, гектар семь будет, и еще кусок луговины за леском. Мария Петровна, когда делили колхозное добро, не растерялась, прибрала к рукам трактор, трехкорпусной плужок, дисковую борону и кое-что другое по мелочи. Трактор отдали без боя, он был не на ходу, многого в нем не хватало. С сыновьями все отыскали в мастерских, "прихватизировали". Постепенно укомплектовали трактор "Беларусь". Тележку к нему добыли и гидравлику наладили. В сарае столитровая бочка с соляркой стоит. Запасная резина и многое другое.... На лужке недалеко от дома лошадь пасется. Знакомая.
      -А Рыжуха тоже наша?
      -Да как сказать? Пристала к нашему лужку. Когда надо - запрягаем. Телега есть. Как-то Петька с Иваном пришли: "Давай, - говорят, - Рыжуху на колбасу зарежем" - охламоны. Я им: "Я вам зарежу! Только тронь!". С тех пор все считают ее нашей. Когда кому надо, спрашивают, можно ли Рыжуху запрячь. Бери, запрягай. Только не попорть кобылу.
      Ребята Алеша с Мишей - оба не гордые. Что им мать говорит, то все и делают. А Мария Петровна от Литвинова все переняла про сельскохозяйственное производство. Недаром столько лет была при председателе главной советчицей во всех его делах (кстати сказать, и во всех его махинациях). Мария Петровна была уверена, что вот Гриша вернется, возьмется за дело. Поэтому и технику припасла, и участок держала в неприкосновенности. Многие свои паи продали. К ней тоже не раз приходили с предложением продать землю. Деньги хорошие предлагали. Устояла. Теперь вот - Грише подарочек.
      Литвинов свое поле обследует. Оббежал кругом три раза. Кустарник клином врезался - уберет. Канава с ручейком - он ее спрямит, по границе поля пустит. Еще кое-где подправит пейзаж. Поле примет вид прямоугольника. Знает он это поле. Земля здесь хорошая, много лет удобрялась навозом. Молочно-товарная ферма рядом была, и свинарники недалеко. Теперь вот - залежь. "Подниму ее, - думает. - Сначала дисковой бороной пролущу, кусты поубираю. Вон их сколько, то тут, то там. Даже елочка выросла".
      Заглянул на соседние участки. Земля лежит не паханная, сорняками, кустами зарастает. В войну такого не было. Сам не видел, но знает. На себе колхозницы пахали, на коровах, а засевали поля. Выращивали хлеб, отдавали государству для фронта. Что вспоминать. Теперь вот что делается - землю раздают направо и налево, дарят, продают, приватизируют, так захватывают. Такого и в революцию не было. "Берусь я за эти дела, - думает Литвинов, - хоть на малом клочке, а наведу порядок".
      И вот, вечер в своем дому. Уставший, взволнованный и счастливый Литвинов сел на скамеечку за воротами. Мария Петровна несет заботливо сохраненный немецкий аккордеон. И поплыл над деревней вальс "Амурские волны" и потянулись к дому Литвиновых все, кто услышал эту знакомую музыку. И не такая уж пустая деревня, как показалось Литвинову с первого взгляда. Он многих узнает. Рад, и люди рады. Кончилась песня, и тянутся руки для пожатия. Никто не отвернулся, не скривился в брезгливой гримасе, что, мол, "зэк", арестант. Литвинов где-то в глубине души побаивался этого, но блестят глаза от набежавших слез - радость....
      Опять Литвинов первый человек в деревне. Все знает, во всем разбирается: "Варит у Гришки котелок", и идут к нему растерявшиеся от нежданных перемен в жизни, люди - крестьяне, бывшие колхозники.
      -Что делать-то, Григорий Михайлович? Коров вот завел, а дохода нет. В долгах весь....
      Другой жалуется:
      -Засеял весь клин овсом, а сбываю за копейки. В магазинах-то "Геркулес" этот по 30 рублей за килограмм продают. Это же 30 тысяч рублей тонна, а у меня по 500 рублей за тонну забирают. Где же справедливость?
      Литвинов вникает, разбирается, советует. Сам еще не врубился во все тонкости этого "рынка". Тут такие дела проворачивают находчивые дельцы, что дух захватывает. Этак-то и он бы мог, но не будет. Не хочет. В свое время проворачивал, когда нельзя было, а сейчас, когда можно - не будет. Попробовали бы они тогда что-нибудь такое сообразить - "герои".
      Он вспоминает, что предпринял в год, когда придумали ликвидировать колхозные овцеводческие фермы из тех соображений, что в колхозах держат всего по несколько десятков, а то и штук овец, это, мол, экономически не выгодно. Надо либо много, либо нисколько. Когда колхозам была спущена директива ликвидировать мелкое овцеводство, Литвинов за дешево скупил у соседей всех овец романовской породы, а других-то и не держали. Потом связался с овцеводческим совхозом и продал ему, уже не за дешево, отару романовских овец. В те годы наметилась убыль поголовья этой ценной породы, и совхозу было дано задание его восстановить. Предложение Литвинова пришлось, как нельзя кстати. Совхоз перевыполнил план, директор и главные специалисты получили правительственные награды. Литвинов от этой операции выручил миллион рублей (старыми). Колхоз "Путь Ильича" прочно стал на ноги, удивляя вышестоящее руководство своими высокими экономическими показателями.
      Если бы они только знали!
      Действия Литвинова по тем временам классифицировались, как спекуляция в особо крупных размерах. Хоть и было все законно оформлено, Литвинову пришлось бы предстать перед судом. А когда проступки, нарушения, преступления особо крупные, то и статья полагается соответствующая. Может, расстрельная? Господи, спаси и сохрани, не для себя же старался-то.
      Об этой финансовой операции Литвинова не знал даже директор МТС Трубин. Знал только кассир колхоза Федор Егорович, он же главный бухгалтер и он же экономист. В те времена все это совмещалось в одном лице. Закупка овец и последующая продажа были задокументированы, как положено. Деньги - разница от купли-продажи - поступили на счет колхоза, так бывает, но была и немалая сумма наличных денег в кассе колхоза, которая хранилась в чемодане Федора Егоровича под его кроватью. Литвинов сколько раз говорил Егорычу, чтобы он положил деньги в сейф, но тот не доверял сейфу, который, как уверял один колхозный умелец, можно открыть гвоздем. А если гвоздем не откроют, то сейф с деньгами можно запросто унести под мышкой.
      Да, были времена. По лезвию ножа ходил, как говорится. Дурак был. И ведь не для себя старался - для колхоза, более того - для государства. Хорошо, что не открылось, а то могли бы и расстрелять.
      Когда стало ясно, что Литвинова вот - вот посадят, он пришел к Егорычу домой, рассказал, как он погорел на сдаче яиц государству. Егорыч сразу все понял, что грозит Литвинову и ему - кассиру, если узнают, про колхозную наличность, которая хранится у него дома, в чемодане. Никто ведь не поверит, что это для безопасности. Привлекут за кражу в особо крупных размерах.
      Егорыч и Литвинов без слов понимали друг друга, и сейчас им было ясно - деньги надо положить в сейф. Чем скорее, тем лучше. Пока сторожа поставят, а там, когда другого председателя выберут, пусть он сам беспокоится. Покупает новый сейф, или у себя дома хранит наличность, их уже не касается.
      Дело было к вечеру, они еще подождали, когда совсем стемнеет, взяли чемодан с деньгами и пошли в контору. Литвинов шел впереди, проверяя дорогу, Егорыч с чемоданом - за ним. И надо же такому случиться - на полдороге встретили компанию парней. Все были подвыпивши, и искали развлечений. Увидев Егорыча с чемоданом, обрадовались, стали приставать:
      -Егорыч! Никак тебя Анна Степановна из дома выгнала. Насовсем, и с вещичками! Говорили тебе, Егорыч, не бегай за молоденькими.
      У Егорыча ноги отнялись. Вдруг эти охламоны захотят посмотреть, что в чемодане.
      Литвинов на помощь кидается:
      -Ребята, ребята! Некогда нам. Я в срочную командировку уезжаю. Вот чемодан попросил у Егорыча. Документы идем офрмлять в правление, - забрал чемодан, - давай, Егорыч, побыстрее, а то опоздаем.
      Парни рты пораскрывали. Какой чемодан, какая командировку, куда опоздают на ночь глядя.... Но с дороги отступили. Потом опомнились:
      -Пошли, посмотрим, куда это они.
      Литвинов с Егорычем зашли в контору, зажгли свет. Ребята подкрались к окнам. Любопытно им стало, чего председатель с кассиром затеяли. А те давай окна газетами завешивать. Торопятся. На одном окне удобная щелка для обозрения образовалась. Ну, дела! Сейф открывают, и давай туда из чемодана пачки денег выгружать. Если бы наоборот было - в чемодан из сейфа. Тогда бы понятно хоть было - воруют.
      -Пошли отсюда, ребята, - сказал самый разумный из всех, - нас это не касается.
      Ушли, но в головах засело, и стали версии возникать одна другой ужаснее. Может, зарезали кого, и ограбили? Тогда зачем деньги в колхозную кассу прячут?
      -Ребята, - сказал самый разумный, - давайте молчать об этом, а то в свидетели попадешь, или того хуже - в соучастники. - С ним все согласились.
      -Помолчим до поры, до времени....
      Когда с яйцами все открылось, и Литвинова сняли, исключили из партии и отдали под суд, парни, как честные граждане и патриоты, сделали заявление о происшествие с деньгами. Но никто не поверил. Колхозная касса, все счета и вся бухгалтерия у Егорыча были в большом порядке - комар носа не подточит. Само происшествие не поддавалось логике, а парни были в тот вечер навеселе, и им могло, привидеться все что угодно.
      Это все еще при Хрущеве было - все эти неприятности, что с Литвиновым случились.
      Сам-то Хрущев тоже не устоял.
      Литвинов скромненько, тихо - мирно готовит поле под посадку картофеля. С выбором культуры особо не размышлял, и так все ясно. Если сумеет засадить все поле, соберет порядком картошки. Продаст в своем же районе. Спрос имеется. Цены приличные. Но где он возьмет семян на все поле? Это надо 15-17 тонн, где же ему столько закупить, таких денег у него нет. Казалось бы, тупик, неосуществимо, но только не для Литвинова. Включил он всю свою сообразительность. Объявил, где смог, и в районной газете поместил объявление, что закупит семенной картофель с оплатой осенью деньгами или картофелем нового урожая. Охотники нашлись. У многих оказался лишний мелкий картофель, который только выбросить, а жалко. И везут к Литвинову кто мешок, а кто и несколько. Один фермер три тонны привез, да еще благодарит, что пристроил партию нетоварного картофеля.
      Картофель, в самом деле, нетоварный, бросовый картофель. Перебирать надо. Отсортировать то, что совсем уж не годится, но своими силами не справиться. Женщины-пенсионерки узнали, пришли с предложением помочь. Литвинов помощь принял, об оплате за работу завел разговор.
      -Что ты, Григорий Михайлович, какая плата. По-соседски поможем.
      Согласились на оплату по осени.
      Немного запоздали с посадкой. Хотелось посадить в конце апреля, получилось на 9-е мая. Картофелесажалку в соседнем районе одолжил у фермера. Но свою надо иметь. Новую ему пока не купить. Соберет из старья с сыновьями. Уже присмотрели в металлоломе части от раскомплектованных картофелепосадочных машин. Но в первую очередь нужен агрегат для уборки. Сделают, хоть кровь из носа. Не лопатой же им копать в наше-то время. Не успели еще досадить поле - подарок от директора семеноводческого картофельного хозяйства - предложение взять для размножения партию сортового картофеля на взаимовыгодных условиях. Немного, всего две тонны, но это хороший знак. С малого все начинается. Придет время, и будет Литвинов в своем хозяйстве выращивать сортовой элитный картофель.
      Итак, посадили. Но ждать урожая, сложа руки, не приходится. Заборонить легкими боронами, прокультивировать междурядия обозначившихся рядков, еще раз прокультивировать, теперь - окучить, еще раз окучить. Колорадский жук появился. Надо достать опрыскиватель и ядохимикат. Все это денег стоит, но тут за затратами стоять не будешь, сожрет прожорливая личинка молодую ботву.
      Когда стало ясно, что урожай будет, и неплохой, и, похоже, что ждать опасности уже неоткуда, она пришла.
      - "Кто-то в поле стал ходить, да картофель шевелить", - так сказали братья Литвиновы словами любимой в детстве сказки, после очередного объезда на мотоцикле взлелеянного поля.
      -Ерунда, - сказал Литвинов - отец, - ну, накопают рыбаки себе на уху, не убудет у нас.
      -Поехали - посмотришь.
      Осмотр удручил. Кто-то не копал, а вытаскивал за ботву кусты - какие получше, собирал крупную картошку, что помельче, оставлял в земле или на земле. Уже и позеленела.
      -Ах, ты...- тут Литвинов вспомнил весь свой прежний лексикон, от которого уже отвык, чтобы не подавать дурной пример сыновьям, - не столько украли, сколько напакостили.
      -Пап, чего зря ругаться? Давай думать, что делать.
      -Эх, попадись они мне....
      -На самосвале приезжали, похоже на ЗИЛ-130, вот следы от протектора.
      -Давайте, пока остатки за этими сволочами подберите. Я за лошадью схожу. Они насобирали пять мешков мелкой, позеленевшей картошки, погрузили на телегу. Расстроились. Куда ее девать такую, но не оставлять же на поле. Привезли домой. Прикинули, что воры увезли не меньше двадцати мешков, а то и больше. Если этим ограничится, то пережить можно, а если повадятся воровать не раз и не два. У них машина и самих человек пять. Может, и оружие имеют. По теперешним временам - вполне возможно.
      Слух о воровстве картошки у Литвиновых прошел по деревне, и несколько мужиков подошли. Посочувствовали, предложили помощь. А чем они могут помочь. Может, воры больше и не появятся. Однако, посокрушавшись и повозмущавшись, предложили план. Решили каждую ночь на поле ставить сторожа. Если появятся воры, сторож дает сигнал, можно ракетницей, у пацанов есть, и весь отряд с оружием, у кого что найдется, мчится на поле. План мужчинам понравился, глаза заблестели:
      -Ну, мы им дадим! Мало не покажется! У Ивана и Петьки ружья есть, остальные - вилы и топоры возьмем.
      -"Надежен в черную годину мужицкий, кованый топор!" - Цитирует Константина Симонова один из младших Литвиновых.
      -Ладно, мужики, спасибо за поддержку, только войну начинать не будем. Придумаем что-нибудь без смертоубийства.
      -Да что ты, Григорий Михайлович, мы же только попугаем. Никто не собирается их убивать.
      Два дня прошли спокойно. Незваные гости прибыли на третью ночь, но Литвиновы были готовы к встрече. Как только самосвал заехал на поле и заглушил мотор, завыла сирена, и вспыхнули три прожектора. В ярких лучах киловатных светильников заметались несколько фигур. Кинулись к машине, запрыгнули в кузов. Самосвал взревел мотором и запрыгал по картофельным гребням, но его ждал еще один сюрприз. На дороге была растянута трансмиссионная лента, утыканная гвоздями....
      На утро вся деревня осматривала самосвал ЗИЛ-130 со спущенными колесами. Шофер и приехавшие с ним, люди отсутствовали.
      -Эх, - сокрушались жители деревни, - не рассчитали вы, ребята. Все колеса проколоты. Было б так сделать, чтобы одно....
      Но, несмотря на эту неприятность, в целом все чувствовали большое удовлетворение. Хвалили братьев Литвиновых, организовавших отпор врагу. Только Мария Петровна Литвинова ходит почему-то грустная.
      -Ты что, мама?
      -Жалко мне их.
      -Кого!? Воров?
      Тут все задумались. Всем стало грустно, и старший Литвинов сказал:
      -Эх, жизнь!
      Через неделю к нему пришел молодой мужик - шофер этого самого самосвала и сказал:
      -Или отдай мне машину, или убей меня, а я с этого места не сойду.
      -Стану я об тебя руки марать. Иди, забирай, только в следующий раз мне не попадайся.
      -Не будет следующего раза. Клянусь тебе.
      -К чему эти торжества. Я через неделю уборку начинаю, можешь у меня на вывозке урожая поработать. Заплачу хорошо.
      -Я только колеса подремонтирую. Камеры у меня есть, - заволновался обрадованный мужик. - Надо же, все шесть колес....
      -Ну, это уж не ко мне претензии. Это помощники мои постарались.
      -Да я разве в претензии. Сам виноват, сам и получай.
      -Вы когда первый раз приезжали, сколько мешков увезли?
      -Двадцать пять.
      -Заплатишь за них. Из зарплаты вычту, если заработаешь.
      -Я бы и сейчас отдал, да истратили уже. В долгах все, и я, и ребята.
      -Почем продали мою картошку?
      -По десять рублей за килограмм.
      -Не продешевили.
      -Так отборная и ранняя.
      -Что да, то да, и отборная, и ранняя. Знаешь что, парень, шел бы ты колеса монтировать, а то не успеешь к уборке.
      -Успею, Григорий Михайлович!
      "Ишь ты, даже именем моим разжился. Дать бы тебе по шее, - подумал Литвинов, глядя вслед уходящему парню, - однако, здоровый бугай, я бы и не справился".
      В конце августа Литвинов, рассчитавшись по всем статьям, подвел итог. Чистый доход составил около полуторамиллиона рублей.
      Когда еще только Литвинов начал готовить поле под посадку картофеля, он выкорчевал и сложил за пределами пашни кустарник и молодые деревца, а елочку пожалел. Уж больно хороша была елочка, выросшая в открытом поле. "Посажу-ка я ее возле дома. На Новый год будем на нее гирлянды с лампочками вешать. Когда внуки появятся, будут вокруг хоровод водить". Литвинов обрадовался такому своему решению, выкопал елочку с большим комом земли, отвез на телеге к дому, выбрал подходящее место и посадил. Маша увидела, смотрит задумчиво.
      -Что задумалась? Вот внуки пойдут, будут вокруг этой елки Новый год встречать.
      -Гриша, я хочу сказать, - и замолчала надолго.
      -Давай говори! Маша, ты чего? Что случилось-то? Тебе эта елка не понравилась?
      -Понравилась. Только не внуки вокруг ее будут танцевать, а наша дочка.
      -Как? Какая дочка? Где? Где она?
      -Беременная я, кажется.
      Литвинов остолбенел. Смотрит, Маша стоит - в руке ведро с пойлом для коровы. Метнулся, отобрал ведро.
      -Дай-ка сюда ведро. Разве можно тяжелое поднимать. И к корове не подходи. Не ровен час, толкнет боком. Сам буду доить.
      Маша смеется:
      -Да подожди ты. Сомнение у меня. Может, еще и нет ничего.
      -Как это нет! Все есть, я чувствую, я знаю. Только беречься тебе надо - не молодая.
      -Гриша, а от людей-то стыдно. Вот, скажут, на старости-то лет.
      -Об этом не тревожься - кому какое дело.
      -А сыновья-то, Гриша.
      -Ну, что уж теперь. Не думай об этом.
      Литвинова привлекало крупное хозяйство, большие посевные площади, механизация всех работ. А для этого нужны машины, а на машины нужны деньги. Денег у Литвинова не было. На вырученное от картофеля - купили "Джип", который был нужен, как воздух, и больше ни на что не осталось. Жди теперь нового урожая. Но не таков был Литвинов, чтобы ждать. Первым делом он составил список сельхозмашин, почвообрабатывающих орудий и тракторов немецкого производства. На это его натолкнул вопль, который каждое утро раздается из телевизора: "Обрати внимание, сделано в Германии!".
      "Что они там сделали фашисты проклятые?" - подумал Литвинов, и изучил их ассортимент тракторов и сельскохозяйственных машин. Действительно, "немецкое качество" было налицо и впечатляло. Литвинов запасся ручкой и бумагой и сочинил шедевр агроэкономической мысли в адрес группы "Шрёдер Ландмашинен" на тему о том, как выгодно немецким "друзьям" заключить союз с передовым Российским фермерским хозяйством с семи тысячами гектарами пашни в средней полосе России. (У Литвинова-то пока было всего 7 га, но ведь речь шла о проекте на будущее). Российский фермер - господин Литвинов - обязуется со своей стороны обеспечить ведение передового зернового хозяйства в научно обоснованных севооборотах с использованием чистых паров, клеверосеяния, элитного семенного материала на своих землях, а немецкие "друзья" (что им стоит) обеспечат это хозяйство своей немецкой сельскохозяйственной техникой.
      О том, как все получилось - в нашем следующем рассказе. Скажем только, что получилось у Литвинова все очень хорошо.
     
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"