Русанов Владислав. Серебряный медведь

Русанов Владислав : другие произведения.

Серебряный медведь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Комментарии: 7, последний от 17/06/2008. © Copyright Русанов Владислав (v_rusanov@inbox.ru) Размещен: 04/11/2007, изменен: 27/11/2007. 173k. Статистика. Глава: Фэнтези Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2
Аннотация: Армия Империи, встретив неожиданно яростное сопротивление, завязла в северной Тельбии. Особенно непримирим к имперской экспансии ландграф Медренский, чьим гербом является серебряный медведь на черном фоне. Банда Кулака получает задание от командования - проникнуть в убежище ландграфа и уничтожить его. По пути они встречают двух измученных голодом и холодом дезертиров - бывшего студента Антоло и кентавра по имени Желтый Гром. А заговор в столице уже созрел гнойным нарывом и грозит проравть наружу, сломав раз и навсегда привычный уклад жизни.

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕДВЕДЬ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВОИНЫ ИМПЕРИИ

ГЛАВА 1

Звенящая тишина наполняла лес.

Полное безветрие. Листок не шелохнется.

Умолкли птицы: оборвали тоскливые песни клинтухи и удоды, стихло щебетание иволог и горихвосток.

Лесное зверье чует присутствие человека. Таится, старается без повода не выдавать себя. Опытный охотник всегда догадается о засаде по непривычному молчанию в чащобе.

Ингальт выплюнул колосок овсяницы и смахнул со штанины муравья. Порыскал глазами по сторонам - не угораздило ли пристроиться рядом с гнездом кусачих рыжих букашек? Нет. Триединый помиловал. Может, вздремнуть? Ведь, судя по всему, врага еще дожидаться и дожидаться...

Между серыми стволами, пригибаясь, пробежал дозорный.

Глупый-то какой...

Зачем прятаться, когда вокруг все свои?

В буковой роще на холме, который дорога огибала с юга, скрывались сотни две пеших бойцов, вооруженных чем попало. Вилы, косы, рогатины. Сброд. Ингальт скривился. Вот уж не думал и не гадал, что окажется в такой компании. Крестьяне, согнанные из трех ближайших деревень. Когда начнется заваруха, их вырежут подчистую. Уж кто-кто, а он, отставной солдат, отдавший Сасандре пятнадцать лучших лет жизни, это понимал прекрасно.

Вот чуяло сердце - в Тьялу нужно отправляться после отставки. Там и земля плодороднее, и люди поспокойнее. Но в долине Дорены нужно было бы пахать, сеять, жать. Не то, чтобы он не любил зарабатывать на жизнь своим трудом. Просто хромому легче добыть пропитание здесь, в лесах северной Тельбии.

Конечно, бортничать не так весело, как сражаться, но жить-то надо... Листовидные наконечники, которые используют кровожадные карлики-дроу, режут мышцы и сухожилия в лохмотья и мелкие ошметки. Так что нужно быть благодарным Триединому, что нога уцелела, хоть и перестала сгибаться в колене. О службе в армии калека должен забыть раз и навсегда. Даже обозником. Генералы не любят, когда солдаты припадают на одну ногу и дергаются на ходу, словно марионетка в руках неумелого кукловода.

Ингальту выдали причитающуюся ему плату и прибавку за ранение, и он отправился на юг. Потихоньку-полегоньку пересек Гоблану. Он и в самом деле поначалу хотел отправиться в Тьялу, ведь там можно и кого-нибудь из старых знакомцев встретить - выслужившие срок солдаты, сержанты и офицеры по обыкновению получали наделы в правобережье Дорены. Но в захолустной деревеньке, что притулилась к излучине реки Ивицы, в двух днях пути от Медрена, города довольно богатого, славящегося на все окрестные земли осенними ярмарками, он повстречал Ольдун - крепкую телом и добросердечную вдовицу, хозяйку харчевни. Отставной солдат вначале решил задержаться и починить плетень. Потом крышу. После - хлев, где коротала дни пегая корова с грустными глазами и кривыми рогами. Как-то само собой получилось, что небогатая награда за честную службу пошла на обновки четырем детям Ольдун - трем сорванцам-погодкам и трогательно рассудительной шестилетней дочке. Так Ингальт остался в Тельбии.

Он не претендовал на хозяйское место. Просто помогал Ольдун, если возникала необходимость, а в свободное время ходил в лес, собирал мед из полудюжины бортей. Случалось ему утихомиривать чересчур буйных посетителей из лесорубов. Двух-трех выбитых зубов вполне хватило, чтобы местные забияки сообразили - с хромым ветераном лучше не связываться. А вскоре они зауважали чернявого, но рано поседевшего выходца из далекой Уннары. А что? Обычный мужик - не лучше и не хуже других. Так же любит попить пива, покурить трубку, почесать язык долгими зимними вечерами.

Когда в харчевне Ольдун появился усталый гонец на опененной лошади, привезший головокружительную новость - Сасандрийская империя ввела войска в пределы Тельбии, - Ингальт вначале не почувствовал ничего. Ни гнева, ни радости, ни даже удивления. Он отвык ощущать себя частью Империи и не желал пока относиться к подданным тельбийского короля Равальяна, который, впрочем, особой властью и не обладал, будучи не в силах приструнить наглых и независимых землевладельцев. Тогда бортника гораздо сильнее волновали расплодившиеся жучки, личинки которых пожирали соты. Да и прочие селяне тоже как-то не приняли грядущую войну близко к сердцу. До того ли, когда на дворе месяц Кота, спелые колосья пшеницы клонятся к земле и уборка урожая куда как важнее и политических интриг, и военного вторжения? А если прибавить к этому вечное брюзжание бедняка, которому все равно на кого горбатиться и какой власти налоги платить...

Осознание того, что война - это все же плохо, пришло вместе с первыми отрядами латников ландграфа Вильяфа Медренского. Защитников отечества нужно было кормить и одевать. Хлопоты о своем войске его светлость мастерски перебросил на сельские и городские общины подвластных земель. Латники жрали в три горла, их кони лоснились - шерстинка к шерстинке, но умирать за Тельбию никто не спешил. Сасандрийских полков поблизости не наблюдалось, и люди начали роптать. Пока враг завоюет, свои точно уморят голодом. Известно, клоп под боком мешает куда больше, чем медведь в дальнем бору. Неудобства от разместившихся на постое защитников налицо, а пользы - кот наплакал.

Латники иногда съезжали. То ли на учения выбирались, то ли ландграф время от времени переставлял отряды, чтоб не застаивались на одном месте, не обрастали жирком и знакомствами по селам и городкам. Тогда появлялись свежеиспеченные повстанцы. Борцы за свободу и независимость, за волю, равенство и братство, язви их в душу... Ватаги "Алой розы", "Белого шиповника", "Желтого тюльпана" вытрясали из крестьян то, что каким-то чудом уцелело после воинов его светлости Вильяфа. И попробуй только воспротивиться! В миг единый объявят тебя пособником тиранов, мешок на голову и с крутого бережка в Ивицу. Особенно лихо куролесила по округе шайка "Черного Шипа". Откуда они берут такие названия? Вроде бы суровые люди, привычные к оружию, не гнушающиеся врагам кровь пустить при случае, а как доходит дело до кличек и названий отрядов, словно размякшие в холе и неге купчихи...

За неполный месяц такой жизни Ингальт стал хмурым и дерганным. По вечерам все чаще заводил разговор с Ольдун о том, какие хорошие земли дают в Тьяле выслужившим срок ветеранам. Харчевню можно продать. Купить повозку и пару крепких лошадок, да и мотануть. Подумаешь, каких-то полтора-два месяца! К зиме доберемся. А зимы в долине Дорены мягкие, почти как в Камате на побережье Ласкового моря. Сказывается близость Синегорья, защищающего Тьялу от холодных северных ветров, восточных суховеев и придерживающего тепло и влагу, приходящую с юга. А то можно в Уннару направиться. Жизнь там, правда, опаснее из-за редких, но жестоких набегов кентавров, однако человек ко всему приспосабливается. Лишь бы избавиться от кровопийц-нахлебников, так и норовящих выжать из тебя все соки, как каматиец из виноградной грозди.

И вот, когда вдова уже почти согласилась, в деревню вошла очередная рота латников господина ландграфа. Крестьянам предложили встать грудью за попираемую врагом родину. Причем довольно прозрачно намекнули, что у отказавшихся исполнить патриотический долг путь один. Все те же мешок и берег Ивицы.

Ну, как тут возразишь?

Пришлось соглашаться. Без особой радости. Без малейшего воодушевления. А куда деваться? Война докатилась и до их графства.

Согласно донесению лазутчиков, передовой полк сасандрийцев неспешно двигался по дороге, имея целью захват Медрена. Ингальт мог оценить стратегическую важность города, отстроенного на пересечении нескольких торговых путей. А уж если отставной солдат-имперец это понимал, то генералы и подавно.

Замысел сурового капитана графских дружинников был довольно прост. Он хотел атаковать колонну на марше. Рассечь несколькими клиновыми ударами и уничтожить солдат по отдельности. Сила имперской пехоты в слаженности и взаимовыручке, когда каждый чувствует плечо товарища. Обычное построение полка в сражении - прямоугольная баталия. Три роты щитоносцев в первом ряду. Второй и третий ряд - пикинеры, нацелившие свое оружие над плечами бойцов со щитами. Внутри - рота арбалетчиков, офицеры, полковое знамя и барабанщики. Конница, ежели таковая имеется, прикрывает фланги или жалящими ударами теребит врагов, не давая сосредоточить силы для прорыва пехотного строя.

Главное, в самом начале боя не дать имперцам построиться, образовать ощетинившуюся пиками стену щитов.

Для этого в зарослях малины, шагах в ста правее по склону холма, спрятались полсотни лучников - туда отобрали лучших из лучших. Охотников, бьющих куницу и белку в глаз. Хотя в сражении особая меткость каждого стрелка менее важна, чем умение отпускать тетиву разом, по команде. Падающие с неба, подобно зернам, что сеятель разбрасывает на пашне, стрелы загоняют в пятки даже самые отважные сердца.

Лучники, скорее всего, постараются накрыть первым же залпом командира полка вместе со всеми офицерами и кавалерию, которая в пехотных полках используется на марше для охранения, дозоров и разведки.

После того, как стрелы внесут сумятицу в ряды сасандрийцев, вниз по склону на врагов бросятся вооруженные чем попало крестьяне. В том числе и Ингальт. Ветеран понимал, что если им удастся просто добежать до противника, значит, Триединый сотворил чудо. Да их задача и не в том, чтобы схватиться с солдатами в рукопашную. Отвлекающий маневр и не более того. Когда имперцы повернутся лицом к орущей и улюлюкающей толпе, в тыл им, из тенистой лощины меж двумя холмами с противоположной стороны дороги, ударят латники ландграфа Вильяфа. Сотня тяжеловооруженных всадников - это не шутка. Вот тут пехоте придется по настоящему тяжело. Особенно, если не успеют выстроиться в линию.

Сочувствовал ли Ингальт солдатам, которым предстояло вскоре погибнуть у трех безымянных холмов? Вряд ли. Жизнь отучила его излишне расточать жалость. Это четыре года назад он был имперским пехотинцем. Трудягой-солдатом, на плечи которого ложится основная тяжесть в любой войне. Сейчас он тельбийский крестьянин, стремящийся во что бы то ни стало уцелеть, не дать себя проткнуть ни пике имперца, ни мечу ландграфского вояки, два десятка которых маячили между серыми стволами буков - командир роты латников был бы последним дураком, если бы безоговорочно поверил в желание селян погибнуть с именем ландграфа на устах...

Среди деревьев на той обочине ярко сверкнул солнечный зайчик. Раз, другой, третий...

Все ясно, как божий день. Командир призывает к готовности. Подает сигнал отполированным клинком меча.

Ингальт покрепче стиснул рукоять рогатины. Удрать бы... И плевать на дурацкие понятия о чести... Это все игрушки для благородных. Простому человеку следует помнить одну истину - не до жиру, быть бы живу. Хотя... Не дадут. Вот как напыжились спрятавшиеся позади латники. Ну, и ладно! Пускай все катится в глотку ледяного демона! Кошкины дети! Мы еще поглядим, кто кого...

По дороге свободной рысью проехали трое воинов. Лица серьезные, сосредоточенные. Глаза внимательно шарят по кустарнику на обочинах. Один из всадников, кажется, женщина.

Выходит, наемники. Из вольных банд, набираемых кондотьерами. В имперскую армию женщин не берут.

В руках у воительницы - взведенный и заряженный арбалет. И почему-то холодный прищур карих глаз - Ингальт очень хорошо рассмотрел ее, невзирая на порядочное расстояние - не оставлял сомнений в убийственной меткости первого же выстрела.

Дозор прорысил мимо засады и скрылся за поворотом дороги. Если люди ландграфа не последние дураки, то наемников постараются по-тихому пришлепнуть. При атаке на маршевую колонну неожиданность играет едва ли не главную роль. Во всяком случае, она важнее численного превосходства.

Отстав от передовой тройки на полторы сотни шагов, ехали еще три десятка до зубов вооруженных бойцов. Все правильно. Все по военным законам. Боевое охранение.

Значит, пехотному полку все-таки придана кавалерия. И не просто новобранцы, вчерашние пастухи и пахари, а наемники. Ингальту особенно хорошо запомнился один из них - высоченный, худой, нескладно покачивающийся в седле, зато вооруженный огромным мечом, размеры которого просто поражали воображение. Чтобы управляться с двуручником, нужно быть настоящим мастером своего дела, нарабатывать навыки фехтования годами. Воины с "большими" мечами даже в наемничьих отрядах на двойном жаловании. А в армейских частях если и встретишь, то лишь в охране такой шишки, как корпусной генерал, не меньше. Рядом на красивом вороном коне ехал седобородый воин с золотым медальоном поверх одежды и мечом в кожаных ножнах на правом боку. Левша, что ли? Чуть сзади и левее о чем-то болтали коротышка с протазаном на плече и молодой парень в цветастой повязке на голове, выдававшей каматийца.

А кто это там за бойцом с двуручником? Ух ты! Гадость какая... Ингальт передернулся, различив острые уши, проваленный нос и торчащие кверху, словно гребень чудо-петуха, волосы дроу. Проклятые карлики! Ветеран всей душой ненавидел обитателей мрачных лесов на склонах гор Тумана. Трудно любить уродцев, из-за которых охромел, не встретив тридцатую весну. Но что может связывать дроу с людьми-наемниками? Обычно они режутся насмерть со всеми, чей рост выше четырех локтей. Ненавидят и великанов, и людей, и альвов, хотя последние считаются почему-то близкими родственниками дроу. Чтоб тебе, уродец, от первой же стрелы сдохнуть! Чтоб тебя конь башкой о пенек уронил! Чтоб тебе все кости в мелкую крошку размололо... Ингальт скривился и отвернулся. Нехорошо перед боем так наливаться ненавистью, будто чирей гноем. Прорвет не тогда, когда нужно, а после жалеть будешь. Если останешься в живых... А гневливые в бою умирают первыми, это известно всем, прослужившим в войсках больше полугода.

Что там дальше?

Ага! Вот и голова колонны. Мордатый полковник скособочился в седле со скучающе-равнодушным видом. Ничего, скучай-скучай! Сейчас будет тебе развлекуха по самое "не могу".

Около полковника знаменщик торжественно вез алую хоругвь с вышитыми цифрами. Четвертый полк пятой пехотной армии. Когда-то она гордо называлась - "Непобедимая". Ладно... Поглядим, насколько слухи о непобедимости верны. Сам Ингальт служил в третьей "Барнской", которая только тем и занималась, что усмиряла неугомонных дроу. Кошачья работа, если честно признаться.

Ординарцы... Барабанщики... На этих можно не обращать внимания - ни вреда, ни пользы никакой. Как репей на коровьем хвосте. Как бантик на платье деревенской модницы. Как серьга в ухе того же наемника-левши. Сплошное баловство.

Дальше потянулись угрюмые лица солдат. Отупляющее однообразие марша делает всех похожими. Словно братья-близнецы. Левой-правой, левой-правой... Привал. Сон. Побудка. Снова - левой-правой, левой-правой...

Все-таки какая-то струнка дрогнула в душе ветерана при взгляде на покрытые желтоватой пылью щеки молодых парней и мужичков постарше, которых пригнали за тридевять земель, на правый берег Арамеллы, крепить могущество Сасандры, преумножать богатство вельмож и славу командиров. А сколько их вернется живыми домой, к женам, невестам, матерям, и сколько останется, сыскав смерть от стрелы повстанца, копья тельбийского латника, гнилой воды, тухлой каши... Да мало ли? Но Ингальт быстро взял себя в руки. Жалость жалостью, но его земля сейчас здесь. Его дом, его женщина, дети, которых он уже привык считать своими, лес с бортями...

Пронзительный свист донесся слева, из зарослей малины.

Началось!

Ну, перво-наперво дело за лучниками. Пусть покажут, на что способны.

Стрелки не заставили себя уговаривать. Вскочили, подняли дальнобойные луки. Дали залп.

Град стрел накрыл прежде всего охранение. Это правильно. От конницы нужно избавляться до боя, а не во время его. Иначе они могут просто не допустить ораву крестьян к своей пехоте.

Заржали, заметались кони. Примерно полдесятка упали. Кто-то из седоков успел соскочить, а кто-то нет. Верзила с двуручником стоял, широко растопырив ноги в высоких сапогах и, казалось, с удивлением смотрел на судорожно бьющего задней ногой гнедого.

Второй залп!

Ингальт видел, что досталось не только лошадям. В кожаный доспех стрелы уходили почти по оперение. Кольчуги гасили силу их удара, но от увечий владельцев все равно не спасали. Завертелся волчком в пыли широкоплечий парень с рыжей заостренной бородкой - судя по внешности, уроженец Дорландии. Скрючился, зажимая основание высунувшейся пониже ключицы стрелы, наемник в лазоревой накидке поверх вороненой кольчуги.

Третий залп!

Кто бы ни командовал лучниками, умник-дворянин или выслужившийся из самых низов земледелец, но Ингальту захотелось дать ему пинка. Рано! Ох, как рано перенесли стрельбу на пехоту. Не дожали наемников как следует!

Толстый полковник юркнул под коня с проворством, никак не вяжущимся с его телосложением, но зато подтверждающим немалый опыт боевых действий. Знаменщику повезло меньше. Стрела пробила ему горло навылет. В лучшем случае доживет до вечера.

- Вперед! - гаркнул хриплый голос над самым ухом Ингальта.

Ветеран вскочил. Мельком глянул на вытаращившего глаза латника из числа поставленных в заграждение. Морда красная. Не развязался бы пупок с натуги - так орать.

- Вперед! Бегом! Кому? Ну! - продолжал надрываться ландграфский служака.

Ингальт пожал плечами и захромал вниз по склону.

- Вперед! Медрен! Медрен и Тельбия! - кричали латник, подбадривая идущих на убой селян.

Крестьяне бежали, постепенно распаляясь. Проникались боевым духом.

Распялив в зверином рыке щербатый рот, мимо бортника пробежал лохматый мужик с выселок, по имени Тольвар. Большой любитель попить пива у Ольдун, он раньше частенько забывал расплатиться. Ингальт совершенно точно знал, чей кулак лишил хитреца правого переднего клыка. Знал и ничуть не жалел.

- А-а-а!!! - орал Тольвар, занеся над головой косу. - Вперед!!! А-а-а!!!

Следом за ним промчался сын кузнеца - совсем молоденький парнишка, но в плечах не уступающий ни одному взрослому жителю деревни.

- Медрен! Медрен и Тельбия!!! - самозабвенно выкрикивал юноша.

"Молодо - зелено, - подумалось Ингальту. - И ландграфу Медрена, и королю Равальяну на тебя наплевать... Для них ты не важнее клепки в бочонке с пивом, пустившего корни желудя, дождевого червя. Растопчут и не заметят. А ты бежишь, кричишь, рвешь душу..."

И, тем не менее, хромой бортник поднял рогатину над головой, взмахнул ею разок, другой. Крикнул:

- Тельбия, вперед!

- Вперед! - откликнулись справа и слева. - Тельбия! Медрен и Тельбия!!!

- Бей, коли!

- Смерть!!!

- Тельбия!

Сасандрийцы попытались выстроить ряд щитов. Несмотря на непрекращающийся град стрел, капитаны с лейтенантами упрямо сгоняли солдат в кучу. Суетились арбалетчики, пытаясь худо-бедно изготовиться к бою.

Конники, повинуясь командам седобородого левши, сбились в клин, готовясь ударить по лучникам.

"Молодцы... Ничего не скажешь... Настоящие воины. А вот солдаты подкачали. Новобранцы зеленые, что ли? Какие-то они очень уж неумелые. И дисциплинка хромает. Прямо, как я. - Ингальт споткнулся и покатился по склону. - Только бы рогатину не выронить!"

Кто-то перепрыгнул через него. Мелькнула грубо залатанная штанина и стоптанные подошвы опорок.

Толстый ствол бука остановил бортника. В плече вспыхнула боль.

Впереди уже лязгала сталь. Кричали умирающие. Звенели отрывистые команды офицеров-имперцев.

Опираясь на рогатину, Ингальт встал на ноги. Схватка на дороге предстала перед ним, словно на ладони. Сасандрийцы не успели построиться в баталию, но ряд щитов все же выставили. Длинный, извилистый ряд, вытянувшийся на добрую сотню шагов. Сейчас его левое крыло быстрым шагом охватывало лезущих нахрапом крестьян, намереваясь окружить и вырезать их до единого. К чему, к чему, а к неповиновению "освобождаемых" народов, к бунтарям и мятежникам Империя никогда не проявляла снисхождения. В этом была ее сила, помогавшая соединять под властью одного государства огромные территории, удерживать в узде множество народов, с успехом противостоять алчным и непримиримым соседям.

Тельбийцы орали и размахивали жалким подобием оружия - косами, вилами, плотницкими топорами... Солдаты молча тыкали в накатывающуюся толпу пиками.

"А не сбежать ли под шумок?" - дрогнуло сердце бывшего сасандрийского пехотинца.

- Кому стоим? - подбежавший латник толкнул его в спину. - А ну! Бегом! Медрен!!!

Чтобы не свалиться, бортнику пришлось сделать три широких шага, а после которых и останавливаться стало вроде как незачем. Или свои зарубят, или враги наколют. И так, и так - смерть. Уж лучше попытаться продать жизнь подороже.

На бегу он успел увидеть трепещущие флажки на пиках выскочивших из леса конных латников. Граненые наконечники нацелились в спины сасандрийцам. Блестели шлемы. Кони раздували багровые ноздри. Усатые, бородатые лица орали:

- Вперед, Тельбия! Бей-коли! Медрен!!!

А потом Ингальта закрутил водоворот людей, бессмысленно тычущих острые железки направо и налево. Он взмахнул рогатиной, ударил наотмашь, с плеча. Пригнулся, скользнув под пику, подрубил ноги имперцу. Увидел летящий в грудь наконечник, попытался отскочить в сторону, но увечная нога подвела. Бортник споткнулся и, уже падая, почувствовал, как с мерзким хрустом втыкается в бок заточенная сталь.

Кир подставил щеку под легкий ветерок, набегающий с холмов. Высоченные буки накрывали тенью дорогу, спасая от надоевшего жаркого солнца.

Хорошо!

Гнедой шел легкой рысью. Рядом что-то рассказывал Мелкий. Невысокому лысоватому наемнику, как выяснилось, было совершенно все равно - слушают его или нет. Главное, чтобы человек находился рядом и не просил заткнуться. Тогда невыдуманные истории и откровенные побасенки сыпались из него, словно горох из прохудившегося мешка.

Особенно любил Мелкий, заговорщицки подмигивая, рассказывать байки об императоре и его ближайшем окружении - верховном главнокомандующем, начальнике тайного сыска, великих жрецах, королях и вице-королях. Для Кира эти рассказы оказались в диковинку. Еще бы! В казармах гвардейского полка, расквартированного в Аксамале - столице Сасандры - крамольные разговоры не приветствовались. Позорное разжалование могло показаться еще очень мягким наказанием. Но в банде Кулака истории Мелкого всем уже порядком надоели. Мудрец, верзила с двуручником, большой любитель высказывать в глаза самую нелицеприятную правду, так прямо и заявил. Добавил, что каматийцу (так Кир представился при первом знакомстве, а по негласному закону наемников, никто не стал докапываться до истины, припоминать тьяльский выговор и благородные манеры) очень повезло - иногда очень полезно выслушать правду о правителях. А остальных Мелкий уже достал.

Теперь Мудрец ехал бок о бок с кондотьером, изредка оглядываясь назад и подмигивая Киру. Бывший лейтенант гвардии, бежавший из столицы в страхе перед наказанием за безобразие, учиненное в день тезоименитства матушки императора, только улыбался в ответ. Кто же обижается на товарищей? И на болтуна Мелкого, и на старающегося выглядеть более простым и недалеким, чем на самом деле, Мудреца, и на сурового Кулака, и на порывистую, грубоватую Пустельгу, сегодня отправившуюся в дозор. Единственный наемник, с которым тьяльский дворянин т'Кирсьен делла Тарн не мог найти общего языка, ехал на низкорослом мышастом коньке чуть позади кондотьера. Уродливый карлик-дроу, замкнутый, привередливый, неуживчивый. Он тенью следовал за Кулаком. Кое-кто поговаривал, что кондотьер когда-то спас ему жизнь. Лет пять или шесть назад, во время последнего, запомнившегося особой жестокостью, как со стороны людей, так и со стороны остроухих, восстания.

Кир задумчиво слушал Мелкого. Слушал, что называется, вполуха. Не особо вникая в смысл рассказа, повествующего об очередной старческой выходке императора. То ли на похоронах сановника спросил, почему тот не явился пред светлы очи, то ли распугал Совет жрецов поцелуями взасос... Разве же это смешно? Тут впору плакать. Восьмой десяток старику. Пора об отдыхе задуматься... Преемника подготовить. Вот только нет у его императорского величества наследника. Двое сыновей было, но отец пережил обоих. Единственная дочь замужем за вице-королем Аруна. К сожалению, Триединый не дал ей счастья стать матерью. Если император, не приведи Господь, умрет, наследников набежит, как бродячих котов на помойку. Племянники, троюродные и двоюродные, вцепятся друг другу в глотки да еще привлекут к забаве собственных детишек. А там наместники провинций подключатся. Ну, и короли тамошние, само собой. Что тогда будет с Сасандрой? Есть, правда, надежда на Совет жрецов. Если он сумеют обуздать властолюбивые устремления дальней родни его величества, возьмут управление страной в свои руки, а там выберут из всех претендентов наиболее достойного, возведут его на престол и помогут не только мудрым советом, но и церковным влиянием, значение которого для страны трудно переоценить...

От пронзительного свиста, донесшегося из кустов справа от дороги, гнедой дернулся в сторону, прижимая уши.

Это еще что такое?

Кир прижал шенкеля, подобрал повод.

И тут послышались щелчки, которые ни с чем не спутаешь. Так бьет отпущенная тетива по кожаному нарукавнику.

Засада?

Почему дозор с Пустельгой во главе ничего не заметил?

Тяжелые стрелы обрушились на сгрудившихся от неожиданности всадников.

Вейран, веселый дорландец, видный знаток сортов пива и скабрезных куплетов, вылетел из седла, будто его молотом ударили. Стрела прошла наискось в плечо, пришпилив правую руку к туловищу. Сразу две стрелы вонзились в широкогрудого гнедого, на котором сидел Мудрец. Одна пробила коню насквозь шею, другая воткнулась в круп рядом с репицей. Верзила успел спрыгнуть, но смотрел на умирающего скакуна с детским удивлением.

- В россыпь! В россыпь! - громкий крик Кулака вернул Кира к действительности. Парень выхватил меч, шлепнул гнедка плашмя по боку, высылая его вперед. И вовремя. Еще одна стрела скользнула у самой щеки.

Бывший гвардеец оглянулся.

В колонне пехотинцев творилось что-то невообразимое. Во всяком случае, их бессмысленная беготня ничего общего не имела с построением в боевой порядок. Господина полковника, т'Арриго делла Куррадо, напыщенного индюка, по мнению тьяльца, не способного управлять даже стадом баранов, нигде не было видно. Неужели погиб от первого же залпа? Собственно, и потеря-то невелика, но теперь кто-то из капитанов должен взять на себя командование полком. А пока они сообразят...

- На лучников! - кричал Кулак.

Наемники пытались привести коней в повиновение, но напуганные запахом крови и орущей толпой, животные отчаянно сопротивлялись.

Кир вдруг с пугающей ясностью осознал, что это его первый серьезный бой. Не потасовка один на один или пять на пять, не дуэль до первой крови, а схватка, в которой нет места благородству и жалости. Неизвестные, скорее всего тельбийцы из числа противников присоединения страны к Сасандре, хотят одного - уничтожить имперский отряд до последнего человека. Значит, противопоставить нужно ярости ярость, ненависти ненависть, жестокости жестокость. Только так можно победить. А остаться в живых можно лишь победив.

- Вперед! Медрен! Медрен и Тельбия! - Между серыми стволами замелькали неясные силуэты. Вражеская пехота. Их много. Если и меньше, нежели сасандрийцев, то не очень. Сотен шесть-семь...

- Кулак! Честь и слава! - ответил своим кличем кондотьер. - На лучников!

Все правильно. Сомнем стрелков, наша пехота успеет построиться и встретить пиками катящихся вниз по склону врагов.

Кир ударил гнедого пятками, пригнулся к гриве и, загнав в самые потаенные закоулки души предательский, сковывающий руки-ноги страх, помчался к зарослям кустарника - малины, что ли?

С пронзительным визгом из-за поворота вылетела Пустельга - щека рассечена, в правой руке разряженный арбалет, которым она изо всех лупила по бокам коня.

- Засада! Засада! - орала она. Увидела схватку и с первого взгляда оценила сложность положения. - Честь и слава!

Светло-серый конь врезался грудью в переплетение колючих побегов. Женщина неуловимым движением встала на седле, упираясь носком сапога в переднюю луку.

Прыжок!

Узкий меч еще в полете перерубил тетиву длинного лука и горло стрелка.

- За мной! Вперед! - надрывался Кулак.

- Тельбия и Медрен! - голосили позади.

Тельбийцы, на вид немытая деревенщина, согнанная невесть какими усилиями в подобие войска, вооруженная чем попало - не хватало еще увидеть ухват или рубанок, - докатились до ряда щитов и теперь визжали, орали, ругались по-черному, стараясь хоть зацепить кого-нибудь из солдат. В ответ били пики.

До зарослей малинника оставалось всего ничего. Десяток шагов. Коню преодолеть - пара пустяков. Кирсьен уже различал испуганные лица стрелков - не регулярная армия, а все тот же сброд, набранный на этот раз, скорее всего, из охотников. Такие удара конницы не выдержат. Вот-вот дрогнут и побегут, бросая луки...

Бучина слева о дороги загудела от топота копыт.

К нестройным воплям селян добавилась слаженная многоголосица привычных к совместным сражениям бойцов:

- Вперед, Тельбия! Бей-коли! Медрен!!!

Оглянувшись через плечо, Кир понял сразу - худо дело.

Тельбийские латники. Не меньше роты. Уж кого-кого, а этих не испугаешь ровным строем и бравой выправкой. Сами хоть кого устрашат. Стальные нагрудники, начищенные до блеска шлемы, черные с серебром - должно быть цвета местного ландграфа - треугольные флажки на пиках. Кони мчат ноздря в ноздрю, как на параде.

Успеют ли пехотинцы развернуть щиты? А если даже и успеют, устоит линия под напором тяжелой кавалерии? Три шеренги - слабовато против конницы.

- Не спи! - рявкнул Мелкий.

Тьялец повернулся. И вовремя...

В двух шагах перед ним отчаявшийся лучник, оскалившись, до уха натянул тетиву. Глаза безумные. Борода взъерошенная. Наконечник стрелы глядит прямо в грудь приближающегося наемника.

"Спаси, Триединый, и помилуй!" - Кир сжался, пытаясь стать маленьким и незаметным.

Будто бы во сне, пальцы стрелка медленно разжались. Стрела сорвалась с тетивы, поползла вперед.

"Уйди, уйди... Промахнись!"

Призрачный мерцающий диск возник перед мордой гнедка. Вроде бы и нет ничего, но если внимательно приглядеться, то еле заметная радуга укажет размытые края. Чуть больше баклера, да и формой похоже.

Наконечник скользнул по диску, и стрела, зашелестев, ушла в сторону.

Кирсьен еще успел заметить ошарашенные глаза лучника - бедняга ведь был уверен, что попадет - а потом его конь врезался в тьяльца, сбил с ног, промчался дальше.

- Назад! - скомандовал тем временем Кулак. - Назад! На латников!

Все правильно. Лучники бежали так, что верхом не догонишь. Ныряли в кусты, бросали бесполезные в ближнем бою луки, падали ничком, накрывая голову руками. Некоторые просили пощады. От них уже опасности никакой. Какой смысл за простолюдинами носиться? Разогнали - и хорошо.

А вот латники - беда нешуточная.

Прямо на глазах наемников, тельбийские конники прокатились через смешавшихся пехотинцев. Несколько лошадей упали, вздымая тучи пыли, но остальных это не остановило. Да и то сказать... Даже получив локоть каленой стали в грудь, конь не остановится - мертвым собьет с ног десяток щитоносцев и пикинеров. Все кости им переломает.

Латники ударили пиками и теперь вовсю размахивали мечами.

Правда, не все и у них пошло гладко. Поток вооруженных всадников разделился на два рукава, огибая Мудреца, который крутил над головой двуручный меч. А рядом с верзилой - хотя и на почтительном расстоянии, чтобы не попасть под удар - вертелся маленький, нескладный дроу. Белый выпускал стрелу за стрелой в тельбийцев и, насколько успел заметить Кир, не промазал ни разу. Он один нанес врагам больше урона, чем две сотни рассеянных и растоптанных солдат.

- Кулак! Честь и слава!

Пустельга подхватила поводья запутавшегося в колючих побегах коня. Вспрыгнула в седло, взмахнула мечом.

- Коготок! - закричала она, махая клинком в сторону хвоста колонны.

Оттуда поспешали оставшиеся наемники. Почти полная сотня. Их оставили в арьергарде, потому что боялись нападения сзади. А тельбийцы оказались хитрее. Выждали удачный миг и атаковали голову колонны. Теперь возглавляемые Ормо Коготком бойцы, обиженные, что не участвовали в развлечении с самого начала, горящие справедливой местью за погибших товарищей, вовсю горячили коней. Вот сейчас удача повернется к латникам спиной, а точнее, задницей.

Кир пришпорил коня и бросился на врага.

ГЛАВА 2

Мелкий шипел, словно кот, которому прищемили дверью хвост. Его щеки тряслись, на висках вздулись сине-багровые жилы.

- Палач! Ты что делаешь?! - он попытался лягнуть Мудреца в колено, но верзила отодвинул ногу за пределы досягаемости каблуков коротконого товарища.

- Ишь ты! - восхитился он, оглядываясь в поисках поддержки на Кира. - Еще дерется! Другой благодарил бы...

- Если бы ты делал по уму! - не сдавался низенький наемник. - Кто тебя учил только? Погоди, дай только срок!

- Молчал бы уж, - миролюбиво посоветовал Мудрец. - Или я попрошу Малыша тебе ноги связать.

- Я тебе попрошу... - буркнул Мелкий, но рот закрыл.

Слова Мудреца редко расходились с делом. Уж если пообещал по рукам и ногам связать, то свяжет. С него станется. Именно на умении всегда добиваться своего и держалось уважение, которым воин с двуручником заслуженно пользовался в отряде Кулака.

По мнению Кира, Мудрецу надо бы платить не двойное жалование, причитающееся ему, как мастеру двуручного меча, а тройное. Казавшийся из-за выступающих надбровных дуг и тяжелой челюсти тупым зверем, воин выполнял в банде еще и обязанности лекаря. Он мог вечерами напролет возиться с захворавшим из-за купания в холодной реке Легманом, отпаивать полакомившегося несвежим окороком Тычка, вытаскивать занозу из пятки Карасика. Он "заштопал" многочисленные раны Ормо, полученные помощником кондотьера во время поединка у переправы через Арамеллу, когда едва не погибли и Мудрец, и сам Кир. А сейчас занимался тем, что шил Мелкому рассеченное едва ли не до кости предплечье - тельбийские латники оказались довольно умелыми фехтовальщиками и упорными бойцами.

- Даже удивительно, - покачал головой Кулак, оглядев поле боя. - Я думал, они тут все жиром заросли... Если так дальше дело пойдет, то готовьтесь, парни, - денежки Сасандры придется отрабатывать кровью.

К слову, на самом кондотьере не было ни царапины, хотя Кирсьен видел, как тот размахивал фальчионом в самой гуще боя. По-прежнему Кулак предпочитал левую руку, наматывая поводья на запястье правой. "Может она у него увечная?" - не раз подумывал Кир, но спросить командира или кого-нибудь из товарищей по отряду стеснялся. Раз никто не говорит (даже словечком не обмолвится), то, наверное, это тайна, которую новичку, без году неделя влившемуся в банду, знать не следует. Парень и не лез не в свое дело. Захотят сказать - скажут. Нет - значит, не надо.

Выбравшись из малинника, они сломя голову помчали на латников, нацеливаясь им в левый фланг. С противоположной стороны налетал клином арьергард под командой Ормо Коготка. Тельбийцы весело рубили и топтали конями пехоту. Два прохода туда-обратно и от первых трех рот полка не осталось на ногах ни единого человека. Ну и подумаешь, что вместе с сасандрийцами погибали под копытами и мечами свои же пехотинцы - согнанные из окрестных деревень землепашцы, пастухи, охотники!

Что ж, пехоту в пыль вбивать - не мешки ворочать!

Когда столкнулись кони, засверкали мечи, завертелись секиры, началась тяжелая повседневная работа военных.

Кир рубил мечом направо и налево, кричал что-то вместе со всеми, в едином порыве. А сам при этом думал, что, с детства готовясь к армейской службе, даже не догадывался, что же взаправду представляет собой подлинная война, без прикрас и мишуры.

Мальчишкой он много слушал воспоминания отца, отслужившего двадцать лет ветерана, его друзей, время от времени приезжавших в имение, отставного сержанта, приставленного к нему дядькой для обучения верховой езде, фехтованию, плаванью и стрельбе из арбалета.

Первые, детские впечатления о войне были: ровные зеленые поля с ухоженной травой, по которым передвигаются правильные прямоугольники пехотных баталий; яркие флаги и накидки, начищенная сталь шлемов, нагрудников и оковок щитов; кавалерия, гарцующая на вычищенных, блестящих, шерстинка к шерстинке, конях; водные преграды, преодолеваемые по заранее наведенным мостам; чистые, игрушечные крепости, из ворот которых благообразные заседатели магистрата выносят символические ключи на бархатных подушечках. Генералы состязаются друг с другом в благородстве, а рядовые солдаты - в храбрости и беззаветной преданности императору и родине. Если кто-то и погибает, то мгновенной и красивой смертью. Раны неглубоки, оставляют ровненькие, небольшие шрамы и очень быстро заживают.

Гвардейский полк Аксамалы, куда молодой человек прибыл с рекомендательным письмом капитана т'Глена делла Фарр, поначалу подтвердил его отроческие и юношеские мечтания. Красивый мундир - алый с золотом; чистая казарма; выметенный плац - ни единой соринки, ни одного палого листика; уважение горожан; женская любовь; шикарные парады и денщик, который коня и вычистит, и заседлает, и вымоет после барьерных скачек, да вдобавок начистит сапоги и отполирует меч и шлем офицера. Чем не жизнь?

Позже, уже позорно сбежав из блистательной столицы Империи и вступив в банду Кулака, тьяльский дворянин т'Кирсьен делла Тарн понял: кроме красивостей в армейской жизни (в особенности в походе, в боевых действиях), есть еще полусырая с одного бока котелка и подгоревшая с другого каша; клопы и вши; грязь и пот; бессонные ночи и скучные, изнурительные переходы днем; заразная вода, вызывающая кровавый понос; простуда с насморком и кашлем. А теперь он узнал, что война - это еще и отрубленные руки, рассеченные жилы, бьющиеся в агонии кони, кровь, выплескивающаяся в лицо наносящему удар, боль, крики, стоны, предсмертный хрип. Война - это просьбы о пощаде и перекошенные от ненависти лица. Война - это пена на губах и багровый туман, застилающий взор. Война - это боевой азарт и безграничная усталость, накатывающаяся после схватки.

Дважды его едва не достали мечом. Все-таки Кулак прав - тельбийцы на удивление умело отбивались от численно превосходящего противника. Четыре раза Кир сам зацепил врага. Но запомнился лишь один латник, получивший острием клинка в лоб, под козырек открытого шлема. Кровь хлынула, заливая ему глаза, и немолодой воин с начинающими седеть усами подслеповато озирался, бросив меч и вцепившись в переднюю луку седла. Так он и скакал, пока не попал под размах шипастой палицы своего же соратника.

В свалке по-звериному рычал Ормо, круша врагов топором на длинной рукояти, азартно визжала Пустельга, грязно ругался старик Почечуй, "хэкал" черноусый Тедальо - настоящий каматиец, а не липовый, как Кир.

Наемники были лучше в схватках один на один, а латники показывали полное презрение к смерти. Вот еще одно чудо, достойное удивления. Обычно воины, служившие за деньги крупным землевладельцам, не отличались беззаветной преданностью. Неужели этот ландграф... Из Медрена, кажется? Неужели ландграф Медрена пользовался такой любовью своих людей?

Кирсьен, вспоминая подробности боя, поставил бы золотой солид против разменной медяшки, что сотня латников медренского правителя с легкостью вырезала бы половину его гвардейского аксамальского полка. Но наемники оказались твердым орешком. Бесстрашию врагов они противопоставили слаженность и взаимовыручку, а также злость и бесшабашный азарт. Кроме того, кто-то из капитанов пехотных рот наконец-то сообразил взять на себя обязанности полковника, выстроил довольно ровный прямоугольник из щитоносцев и пикинеров, прикрыл арбалетчиков, а после медленно пошел теснить противника.

Удара с трех сторон латники не выдержали. Нет, они не сдались, не запросили пощады. Умирали, сцепив зубы, последним рывком пытались дотянуться до врагов. Раненый норовил воткнуть меч в брюхо перепрыгивающего через него коня, резал поджилки наступающим пехотинцам, хватал их за калиги слабеющими пальцами.

Но сила солому ломит. Вскоре победу на поле боя, как и во всех сколь-нибудь важных битвах за последние триста лет, стяжало сасандрийское оружие. Тельбийские крестьяне разбежались. Гибель во имя любимого ландграфа не вдохновляла их нисколечко. Латники предпочли смерть. За исключением полутора десятков раненых. По большей частью тяжело, многие по два-три раза.

Как говорил древний поэт, творчеством которого было принято восхищаться в среде молодых гвардейских офицеров, "тогда считать мы стали раны, товарищей считать". Латники дорого продали свои жизни. После переправы через Арамеллу, поединка с бойцами из отряда Джакомо Черепа, которую выиграли благодаря странной устойчивости Кира к магии и двуручному мечу Мудреца, банда Кулака выросла до ста десяти человек. Очень многие из людей Черепа перебежали к победителям, как и предрекала Пустельга. Армейская рота. Даже больше. Теперь, после боя в живых осталось немногим больше пяти десятков. Из них около двадцати раненых. Кулак очень расстроился. Нет... Расстроился - это не совсем правильно. Кондотьер рассвирепел. Последними словами честил малообученных новичков, которые полезли нахрапом на строй тяжеловооруженных всадников вместо того, чтобы попытаться рассечь их на небольшие группки и уничтожить по отдельности. Собственно, ругать он мог разве что погибших, а их в Сасандре ругать испокон веков не принято. О мертвых или хорошо, или ничего. Ну, раз так, значит ничего, решил Кулак и с головой ушел в помощь раненым, сбор и дележ добычи.

Из близких друзей и соратников кондотьера пострадал только Мелкий. Его раной занялся Мудрец и при живейшем участии Кира, придерживавшем то рассеченную руку, то дергающиеся ноги, зашил рану, залил настоем коры дуба и забинтовал. Рядом крутилась Пустельга. В отличие от командира, она ругаться не прекращала, причем сыпала такими выражениями, что у Кирсьена, прожившего полгода в казарме, брови лезли на лоб. Воительница исцарапалась в малине и теперь то и дело выдергивала острые, едва заметные колючки из рук и одежды. Еще она сетовала на отправившихся с ней в боевой дозор наемников:

- Тоже мне бойцы! Чуть что - лапки вверх... С такими не то что в разведку, в нужник ходить вместе опасно!

Имперская пехота потихоньку приходила в себя. Подсчитывала потери. Четыреста убитых. Еще больше сотни раненых. Полк переполовинен. Если ландграф медренский имел целью отпугнуть сасандрийскую армию от подвластного ему города, то он ее достиг. Рискнет ли полковник т'Арриго делла Куррадо штурмовать укрепление силой вдвое меньшей, чем предполагал сразу? Кто его знает? Кстати, полковник в бою уцелел. Выжил, несмотря на то, что ехал в авангарде и попал под обстрел лучников вместе со знаменщиком, ординарцами, барабанщиками, полковой казной. Погибли все. Даже лошади, впряженные в телегу с сундуком, окованным железом. А господин т'Арриго делла Куррадо отделался легким испугом. Оказалось, что в самом начале боя он с юношеской резвостью спрыгнул с коня и нырнул под телегу. Так он уберегся от стрел тельбийских охотников и от мечей с копьями латников ландграфа. Когда врага основательно потеснили, зажали в клещи и уже, по сути дела, добивали, он объявился. Что называется, явился - не запылился. Взобрался на повозку, принялся орать, размахивать руками, управлять сражением. Будто бы без него не справились...

Голос у полковника оказался густой, как мед, и оглушительный, как раскаты грома. Ничего удивительного - служба в армии дает прекрасную возможность для упражнений в красноречии. Речь, там, перед новобранцами или, напротив, разнос набедокуривших старослужащих... И хотя Киру показалось, что сохранившая порядок и боеспособность пехота больше прислушивалась к коротким отрывистым командам капитана т'Жозмо, худощавого, чуть сутулого офицера с седыми подкрученными усами, господин делла Куррадо, ничтоже сумняшись, приписал победу себе. Ну... Может, так и надо? Победа полка это всегда победа полковника. Даже если тот просидел половину боя под телегой, прячась от стрел. Во всяком случае, если вдруг возникнет сомнение, любой генерал предпочтет поверить своему непосредственному подчиненному, а не какому-то кондотьеру, сражающемуся - страшно сказать! - за деньги, а не из чувства острого патриотизма. Еще в начале лета Кир не сомневался, что такое положение вещей - единственно правильное. Но теперь он больше склонялся к мысли, что генералы прислушиваются к полковникам оттого, что сами рискуют оказаться в подобном положении.

Наверняка в разогретом бурными переживаниями разуме господина полковника вызревал замысел блестящего рапорта. В нем будет, несомненно, отражено мудрое руководство боем с превосходящими силами противника, глупость наемников, вечно путающихся под ногами, невыносимо тяжелые погодные условия и многое, многое, многое другое. Похоже, краснолицый, упитанный и коренастый господин т'Арриго делла Куррадо уже видел себя генералом. А пока он принял самое деятельное участие в дележе добычи.

Оставив Мелкого на попечение Мудреца, Кир и Пустельга отправились искать Кулака. И нашли его беседующим с господином полковником.

Т'Арриго делла Куррадо приподнимался на носки, надувался, словно индюк, багровел щеками. За его спиной вздыхали, переминаясь с ноги на ногу, два капитана - т'Жозмо дель Куэта и т'Гуччо ди Баролло - и пяток лейтенантов. Видно, полковник собрал их для представительности. Тут же присутствовали четверо окраинцев из конвоя - всем пехотным полкам Сасандры, сформированным из новобранцев, придавались обязательные полусотни сопровождения, отлавливающие дезертиров и следящие за поддержанием дисциплины в частях.

Рядом с хмурым Кулаком, теребящим золотую цепь, свисавшую до середины груди, стоял всего лишь один старый Почечуй, исполнявший в банде обязанности коморника.

- ...а я не понимаю, господин кондотьер, по какому такому праву вы пытаетесь прибрать к рукам всех коней? - возмущался делла Куррадо.

- А я не понимаю, - терпеливо повторял (должно быть не первый, и даже не десятый раз) седобородый Кулак. - Я не понимаю: для чего командиру пехотного полка полсотни выезженных коней? Может, вы хотите перейти в кавалерию?

- А почему я, собственно, должен давать вам отчет?

- А я и не требую от вас отчета, господин полковник. Кажется, это вы желаете распоряжаться всей добычей единолично?

- Да, желаю! И буду распоряжаться!

- Это еще почему, господин полковник?

- По праву командира соединения! По праву старшего по званию! По праву истинного сасандрийца!

- Вот так дела! - развел руками Кулак. - При чем тут одно к другому? Не понимаю!

- И не мудрено!

- Что вы хотите этим сказать, господин полковник?

- Только одно - корыстолюбивому наемнику не понять настоящего патриота Империи. Вы же за денежку воюете, не так ли? За звонкое серебро и ненаглядное золото?

- А вы? - Кулак сохранял видимость спокойствия, но на его щеках вздулись круглые желваки.

Пустельга толкнула Кира локтем. Шепнула:

- Жир не только на брюхе откладывается. В голове тоже. Эх, разрешили бы мне пощекотать его...

- Не разрешат, - вздохнул молодой человек. В бытность свою гвардейцем он не слишком-то любил армейских офицеров, а теперь еще больше укрепился в неприязни.

- Я не желаю обсуждать с каким-то наемником свои права! - кипятился т'Арриго делла Куррадо. - Вам не понять чувства гордости за Империю, любовь к родине. Вы любите только монеты. Великая имперская идея...

- Да при чем тут великая идея к лошадям? - пожал плечами седобородый.

- Родина захлебывается без коней! Армии нужно свежее конское поголовье. Мы будем вести войну до победного конца. Тельбия еще станет частью Сасандры, и эти несчастные, - полковник махнул рукой в сторону погибших латников, - еще поймут, что боролись не на той стороне.

- Ну, так мы с вами, господин полковник, вроде бы на одной стороне воюем, - решительно вмешалась в разговор командиров Пустельга. - Или нет?

- Да! - подбоченился делла Куррадо. - Но цели у нас, господа наемники, разные!

- Неужели? - недоверчиво прищурился Кулак.

- Конечно! Для вас главное - мошну набить. Из-за таких, как вы, господин кондотьер, армию ненавидят жители страны, которым мы должны нести освобождение от тирании мелких ландграфов и полубезумных королей, погрязших в мелочных склоках и борьбе за собственную непрочную власть!

- Красиво говорите, господин полковник, - заскрипел зубами Кулак. - Вам бы не полком командовать, а...

- А на рыночной площади мещан развлекать! - бесцеремонно перебила командира Пустельга.

- Что?! - поперхнулся делла Куррадо. - Да по какому праву?..

- Во имя Триединого! - рыкнул кондотьер. - Не могла бы ты придержать остроты?

- С чего бы это? - пожала плечами воительница.

- Господин кондотьер! - полковник почти кричал. - Попрошу вас урезонить вашу девку!

- Это кто девка-то? - Воительница схватилась за кривой нож, "яйцерез".

- Прошу заметить, господин полковник, - с нажимом произнес Кулак. - Прошу вас заметить, Пустельга - не девка, а один из моих лейтенантов.

От его голоса капитаны дель Куэта и ди Баролло поежились, а командир полка еще больше выпятил жирную грудь.

- Тогда пускай ваш лейтенант, господин кондотьер, соблюдает субординацию! Видите? Мои офицеры не открывают рта без разрешения.

- Это потому, что они не имеют права голоса, как мои офицеры, - прищурился Кулак.

- Вы находите это неправильным?

- По большому счету, мне начхать, господин полковник.

- Может, вам и на Империю начхать?!

- Прошу вас, господин полковник, не передергивать мои слова.

- А я прошу вас... Нет, я требую, господин кондотьер, подчиняться старшему по званию!

- Я подчиняюсь. В пределах разумного.

- Что? У воинской дисциплины нет пределов!

Пустельга снова толкнула Кира локтем, но смолчала - знала, что Кулак по головке не погладит, если из-за ее язвительных замечаний весь отряд попадет в двусмысленное положение или потеряет прибыль.

- Вернемся к нашим баранам, господин полковник, - устало проговорил седобородый. - Вернее, коням...

Один из лейтенантнов-пехотинцев прыснул, зажимая рот ладонью, и удостоился укоризненного взгляда капитана т'Жозмо.

- Я полагаю, вопрос решен, - надменно процедил делла Куррадо. - Победа одержана полком. Полку принадлежит добыча. Не так ли?

- Я так не думаю, - покачал головой Кулак. - Без моих всадников тельбийцы размазали бы ваш полк по дороге, как масло по краюхе хлеба.

- Да как вы смеете?! - Полковник приподнялся на цыпочки, задрал подбородок. Он выглядел так нелепо в испачканном пылью мундире, надутый от спеси, словно обожравшаяся комаров лягушка, что Киру стоило огромного труда сохранять серьезность.

- Да так вот и смею, - невозмутимо отозвался Кулак. - Конечно, участие в сражении вашей пехоты способствовало полному разгрому латников, но главную работу выполнили мои парни. Как обычно. Наемники сражаются, а армейские офицеры подставляют рукава для новых бантов. Мы потеряли половину людей. Треть лошадей...

- Ну, так выжившим коней хватит! - воскликнул делла Куррадо.

- Хватит. Но я хотел бы, согласно уложению о воинской добыче, обновить конское поголовье отряда...

- И только?

- Кроме того... - вел дальше седобородый. - Кроме того, я хотел бы иметь десятка два заводных коней. Для выполнения задачи, поставленной перед моим отрядом это просто необходимо.

- Какой такой задачи??! - Брови делла Куррадо поползли наверх, смешно наморщился багровый лоб. - Вы приданы моему полку. А у нас одна задача - взять штурмом Медрен и установить власть Сасандры на землях графства. Разве может быть задача важнее?

- Может.

- Что значит - "может"? Мне кажется, господин кондотьер, вы здорово заблуждаетесь, относительно своего положения в армии Империи. Вы всего лишь капитан, не так ли? А я - полковник.

На губах Кулака возникла жесткая улыбка.

- Все правильно. Вы, господин делла Куррадо, полковник. Но не генерал.

- Уж не вы ли, господин кондотьер, претендуете на генеральские банты? - осклабился полковник.

Вместо ответа Кулак полез за пазуху, вытащил сложенный вчетверо листок. Развернул его.

- Вот предписание моему отряду. Сопровождать четвертый полк под командованием благородного... - кондотьер запнулся, хмыкнул, покачал головой, - благородного господина т'Арриго делла Куррадо до пределов Медренского графства, оказывать ему помощь и содействие... Не совсем понятно, кому помощь оказывать - полку или господину полковнику...

- Не отвлекайтесь! - Делла Куррадо побледнел и съежился, напоминая засохшую грушу.

- Хорошо. Не буду, - с нескрываемым торжеством продолжал Кулак. - После пересечения границ графства предоставить возможность четвертому полку выполнять поставленную командованием задачу, а самим скорым маршем идти к замку ландграфа Медренского, пленить оного и дожидаться распоряжений командования. Подписано - генерал армии Риттельн дель Овилл.

- Генерал армии... - уже не побледнел, а посерел полковник. И вдруг встрепенулся. - Немедленно покажите, господин кондотьер!

- Из моих рук! - ухмыльнулся Кулак.

Он повернул листок с приказом так, чтобы делла Куррадо смог прочитать, а главное, разобрать подпись и печать командира пятой пехотной "Непобедимой" армии. Чем дольше господин полковник читал строчки, шевеля губами, тем ниже опускались его плечи. В конце концов, бравый вояка совершенно скуксился, поник, как засохший тюльпан.

- Как же так? - недоуменно пробормотал он. - Штурмовать Медрен без поддержки?

"Он что, конницу на штурм укрепления бросить хотел?" - удивленно подумал Кирсьен.

- Все равно от нас при штурме польза невеликая, - словно услышав мысли молодого человека, проговорил Кулак.

- Но полк понес ощутимые потери...

- Моя банда тоже понесла ощутимые потери, - отрезал кондотьер. - Если у тутошнего ландграфа есть еще сотня таких латников, то мы, можно сказать, на смерть отправляемся. Так что, господин полковник, не судите строго... Не по пути нам.

Кулак тщательно сложил листок, спрятал его и повернулся к хватающему воздух ртом делла Куррадо спиной.

- Не хотел раньше времени говорить, - зачем-то пояснил, хлопая себя по камзолу, седобородый.

Кир пожал плечами. Мол, ему-то что? Его дело маленькое. Пустельга, напротив, фыркнула:

- Раньше ты от нас ничего не скрывал. Осторожный стал. Слишком.

- К старости, видно, - показал прокуренные зубы кондотьер. - Ну, теперь-то вы все знаете...

Они зашагали, поглядывая по сторонам.

Несколько человек, с Коготком во главе, заканчивали отбирать тельбийских коней. Кир даже подумал - а не поменять ли гнедка на более красивого и статного скакуна? А потом решил, что от добра добра не ищут.

Пехотинцы стаскивали мертвых латников и тельбийских крестьян в одну большую кучу. Похоже, среди них обнаружились не только убитые, но и раненые.

- Хорошо бы проводника найти... - задумчиво проговорил Кулак.

- Я думала, тебе господин генерал и подробную карту нарисовал, как медренского графа искать, - дернула плечом Пустельга.

- Не язви, детей не будет! - отмахнулся кондотьер и, не обращая больше внимания на зашипевшую, как вода на сковородке, женщину, направился туда, где несколько сасандрийских солдат под надзором сержанта перевязывали тельбийцев.

Ингальт пришел в себя от пронзившей бок острой боли. Застонал, схватился за ребра, почувствовал на ладони липкую кровь. Поразительно, что живой.

Чьи-то руки дернули его за плечо, перевернули на спину.

- Живой?

Заслоняя солнце, над бортником навис человек в кожаном нагруднике имперского солдата. Ингальт вяло мотнул головой. Понятное дело, живой. Какой же еще могу быть, если шевелюсь?

- Вставай! - приказал солдат. - Рогатину не трожь!

Бортник кивнул. Он и не помышлял о сопротивлении. Потянувшейся за оружием рукой управляла самая обычная крестьянская рачительность. Если где чужое плохо лежит, то подгрести под себя - свято дело. А уж свое бросить - это и вовсе прегрешение против совести.

- Давай, давай. Шевелись!

Ингальт попытался подняться. Скорчился от боли и вновь уселся в пыль.

- Ты это чего? - возмутился сасандриец. - А ну бегом!

- Погодь, - вмешался кто-то, кого Ингальт не мог увидеть, не развернув головы. А поворачиваться хотелось меньше всего - правый бок отзывался острой болью на любое движение. Лечь бы, скрючиться, как раненый кот и ждать, пока или выздоровеешь, или сдохнешь. Лишь бы неподвижно лежать...

- Дык... Что тут такое? - продолжал голос из-за спины.

- Не слушается, господин сержант! Я ему - вставай! А он снова на задницу падает...

- Погодь, Цыпа! Сейчас поглядим... Дык, он же раненый. Рубаха в крови вся.

- Ага, раненый! То есть... так точно, господин сержант.

Тень упала на закрытые веки Ингальта. Чьи-то пальцы ткнулись в плечо.

- Живой, нет?

"Трогай, спрашивай, - подумал Ингальт. - Хоть в пироге запекай. Только вставать не заставляй".

- Живой он, господин сержант...

- Не лезь, зеленка. Что-то, дык, рожа больно знакомая...

- Не могу знать, господин сержант!

- Отвали, говорю! Ингальт, ты?

Сперва бортник не поверил своим ушам. Нет, голос показался смутно знакомым. Или даже не смутно... Где он мог его слышать?

- Бороду отрастил... Ингальт, дык... Ты откудова тут?

И тут ветеран сообразил, кто же к нему обращается. Мягкий выговор восточной Гобланы. Неизменное "дык" едва ли не через слово. С этим человеком он два года спал в одной палатке, ломал краюху хлеба пополам, вместе они удирали хлебнуть вина у маркитантов и таскались по обозным шлюхам. С ним плечо к плечу сражались с остроухими в горах Тумана. Он же и дотащил его, истекающего кровью, со стрелой дроу, воткнувшейся на ладонь выше колена, до шатра полкового лекаря. Ингальт открыл глаза:

- Я это, Дыкал. Я...

- Во дела! - радостно воскликнул сержант. - Я думал, дык, тебя в лазарете совсем, дык, залечили! А он живой! Ты как здесь... - Он не договорил. Вскочил с корточек. - Емсиль!

Ему ответил солдат, который первым пытался поднять Ингальта:

- Он, господин сержант, тамочки кого-то лечит...

- "Тамочки"... - передразнил Дыкал. - А ну, бегом его сюда. Одна нога тут, а другая, дык, уже там!

Пехотинец исчез, словно корова языком слизнула.

Сержант присел на землю рядом с бортником:

- Ты ж, дык, не тельбиец... Откуда здесь? С рогатиной на меня пер, да? - Дыкал криво усмехнулся.

- Чего это на тебя?

- А на кого?

Ингальт задумался. А ведь и правда - на кого? На сасандрийского солдата, каким и сам был четыре года тому. А за кого? За медренского ландграфа, который такими поборами село обложил, что впору мяукать на луну, как дикий кот. Вот только ландграф смог очень даже весомый довод привести. Убедительнее не бывает. Десяток латников с мечами наголо позади...

- Ладно... - махнул рукой сержант. - Молчишь? Молчи. Я и так все понял. Дык, за просто так крестьяне с вилами на пехотный, дык, строй не кинутся. Это ж не стожок, дык, ничейный. Соображаешь хоть, что вас, дык, на убой кинули?

- Соображаю, не дурак, - Ингальт сплюнул тягучую слюну. Ладонь от раны он старался не отрывать. Он хорошо знал, как быстро человек может истечь кровью. - Что бы ты на моем месте делал?

- Дык, я пока что на своем... - пожал плечами солдат. - Что, ландграф со всех деревень народ, дык, собрал?

- А то? И с хуторов тоже.

- Обещал семьи, дык, за ноги повесить, если кто сбежит?

- Зачем за ноги? Просто повесить. У него это быстро - раз, два и готово...

- Дык, ясно. Куда уж яснее? Где тот Емсиль? - Дыкал покрутил головой. Вокруг солдаты продолжали растаскивать мертвецов. Своих - в ровный рядок, чтобы опознать, отчитаться перед капитанами и снять с довольствия. Тельбийцев - в кучу, не особо заботясь об уважении к покойным.

- Емсиль - это кто? - поинтересовался Ингальт. На самом деле ему было все равно, но нельзя же сидеть молча, дундук дундуком.

- УзнАешь, - отмахнулся сержант. - У тебя тут кто? Ты ж не из Тельбии. Вроде бы...

- Из Уннары. - Бортник вздохнул. - А тут жена и четверо ребятишек.

- Ни себе чего! - Дыкал присвистнул. - Когда успел?

- Да я не торопился особо...

- Ну, ты даешь! О! Емсиль пришел!

Едва ли не бегом к ним поспешал высокий широкоплечий солдат. Светло-русые волосы, широкое лицо, раздвоенный подбородок и мясистый нос. Самый натуральный барнец - уроженец северной провинции, раскинувшейся у самого подножья гор тумана. Именно им чаще всего достается от возжелавших свободы и крови дроу. Именно их и защищали Ингальт и Дыкал, когда... Впрочем, сколько можно об этом?

- Явился по вашему приказу, господин сержант! - доложил барнец. Рукава поддоспешной рубахи он закатил, копья не видно. Кто он в роте?

- Еле нашел! - по-мальчишески вставил второй солдат. Тот, кого Дыкал отправлял на поиски. Как там его зовут? Цыпа! Что за дурацкая кличка? Впрочем, слыхали мы клички и более дурацкие.

- Тебя не спросили! - рявкнул Дыкал. И поманил рукой барнца. - Иди погляди. У него бок в крови. Сильно зацепили?

Емсиль наклонился над Ингальтом. Бесцеремонно оттолкнул ладонь, прикрывающую рану. Провел пальцем по краю прорехи.

- Кровь алая. Печень не зацепили.

- Ну, молодец, дык, обрадовал.

Емсиль не обратил внимания на легкую издевку, прозвучавшую в словах командира. Подумаешь! Если на каждую шутку обижаться, то можно и умом тронуться. Тем паче, Дыкал его уважал. Уважал настолько, насколько может уважать сержант, ветеран многих сражений, желторотого новобранца да еще из студентов. Правда, последние шесть дней Дыкал слегка обижался на Емсиля. А все из-за побега его друга - Антоло, который не просто дезертировал, а при этом еще и освободил приговоренного к колодкам за нарушение армейской дисциплины кентавра, а также избил товарища по десятку. Избитый - парень по кличке Горбушка из бывших профессиональных нищих - так и показал наутро капитану т'Жозмо: мол, пытался воспрепятствовать, выполнить воинский долг до конца, не щадя жизни, но в табальца словно ледяные демоны полуночи вселились... Веры Горбушке не было ни на медный грош ни у Дыкала, ни у Емсиля. Если Антоло рискнул удрать, не побоялся погони и скорых на расправу окраинцев, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Ну, например, кентавр передал ему весточку из дому или рассказал, что видел заклятого врага - того самого офицера-гвардейца, который убил их с Емсилем общего друга Летгольма. Дыкал, как разводящий и как сержант роты, получил серьезный нагоняй от капитана, но дальше дело не пошло, поскольку посланная за дезертирами погоня не вернулась. Два коневода-окраинца, мастера поимки беглых каторжников и солдат-дезертиров, и два охотничьих кота - быстрые и ловкие звери, натасканные на людей - сгинули в лесах северной Тельбии. Может, конечно, нарвались на повстанцев или войска того же ландграфа Медренского, а может, и нет...

Не отвечая сержанту, Емсиль решительно стянул с Ингальта рубаху.

- На левый бок! - скомандовал он, сопровождая слова чувствительным толчком. Не зря уроженцев Барна прочие народности Сасандры звали медведями. За глаза, само собой. То ли суровая жизнь в чащобах, покрывающих склоны гор Тумана, закаляла их, то ли постоянные стычки с дроу, но слабаков среди барнцев не водилось. А поскольку шутки они понимали не всегда, то иной весельчак мог и в ухо схлопотать за милую душу. - Руку поднял!

Ингальт не мог видеть, что солдат делает с его раной, но почувствовал острую боль, которая сменилась жжением.

Дыкал тем временем с хитрой улыбкой наблюдал за действиями подчиненного. Такого парня в роту заиметь - редкое счастье. Емсиль действовал уверенно, спокойно, со знанием дела. Он уже не сетовал как раньше на воинскую службу. Что ж, если Триединому было угодно сорвать его с нагретого места и бросить в водоворот событий и судеб, так тому и быть. Медицинский факультет Императорского аксамалианского университета тонких наук, куда он стремился всей душой, недоедая и недосыпая на протяжении последних семи лет, никуда не убежит. Зато здесь, в армии, можно опыта набираться и набираться. И не просто так, на чучелах, а оказывая помощь живым людям, вытаскивая их с Того Света. В конце концов, не ради же ученого звания и заверенного профессорскими подписями диплома он на факультет хотел попасть. Ему людей лечить хочется. А диплом? Закончится война, и все можно будет наверстать. В Аксамалу его, скорее всего, не пустят - если только не умрет император. Зато можно попытать счастья в Браиле или Мьеле.

- Повезло! - проговорил Емсиль, отбрасывая в сторону окровавленную тряпку. - Наконечник в ребра уткнулся. Одно сломал, но пошел вскользь. Как такое быть может?

- Дык, очень даже запросто, - пояснил сержант. - Легкий он, а копье тупое оказалось. Знать бы мне, дык, кто его зацепил, то-то накостылял бы раздолбаю...

- Это не из нашей роты! - испуганно воскликнул Емсиль. - Мы когда подоспели, одни латники на ногах оставались...

- Да ладно! - усмехнулся Дыкал. - Оно мне надо? Дык, если бы заточенное копье было, старого друга не встретил бы.

Ингальт слушал их, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Пекло очень уж сильно.

- Чистотел, - Емсиль должно быть заметил его страдания. - Его тут, как грязи. Прям по обочинам растет... Ты уж извини, осколок ребра я выкинул. А остальное, думаю, заживет...

- Как на коте заживет! - подтвердил Дыкал. - Я его знаю, дык...

Сок чистотела, выжатый прямо на рану, свернул кровь. Емсиль подумал и решил не шить края - и так незнакомый селянин натерпелся достаточно. Подумаешь, шрам на боку останется. Во-первых, на боку, а не на щеке, а во-вторых, мужчину шрамы украшают. Поэтому барнец просто сдвинул вспоротую копьем кожу так, чтобы края сошлись, и принялся бинтовать по всем правилам медицинской науки - "хвостик" на левое плечо, потом полосу вокруг грудной клетки, стягивая потуже, чтобы закрепить сломанное ребро, еще и еще одну, а оставшийся "хвостик" - через правое плечо за спину и там связать с "левым".

- Гляжу я, дык, и диву даюсь. Кто тебя учил?

- Да никто, - честно ответил Емсиль. - Трактаты смотрел. Там картинок много. За лекарем полковым смотрел... - Парень вздохнул и решился сказать то, что рвалось с языка уже давно. - Мне бы в помощники к нему, а? Убивать людей не хочу, а вот лечить - пожалуйста.

Сержант насупился, открыл рот, чтобы объяснить глупому желторотику, где он будет нужнее товарищам - в родной роте или в полковом обозе, но запнулся от неожиданности, глаза его округлились. С одной стороны к ним подходили его благородие капитан т'Жозмо дель Куэта с лейтенантом, прихрамывающим не от раны, а от надувшейся на подошве водянки, а потому злым, как бруха, а с другой - капитан наемников левша-кондотьер, которого сопровождали сразу трое, надо полагать, тоже лейтенанты. Дыкал легонько пнул Емсиля. Вдвоем они вытянулись в струнку, развернув плечи и выпятив подбородки.

Солнце, прятавшееся с утра за облака, к полудню припекало все сильнее.

Кулак шагал молча, отмахивая правой рукой, как на плацу.

Старый Почечуй кряхтел, с трудом подстраиваясь под скорый шаг командира. Пустельга злилась и напоказ смотрела в сторону. Кондотьер отбрил ее довольно жестко. В тех краях, где Кир родился, считалось верхом неприличия попрекать детьми нерожавшую женщину. Хотя, с другой стороны, несмотря на месяц совместного путешествия, что он знает о Кулаке, Пустельге, Мудреце, Белом? Почти столько же, сколько в достопамятном мансионе фра Морелло. То есть - ничего. Уж во всяком случае их дружба или взаимовыгодное сотрудничество (может, это так называется в нынешнее время?) крепче, нежели пустые ссоры или едкие шуточки. В этом он убеждался уже не раз.

- Вон, гляди! Одного перематывают, - первой нарушила молчание женщина. - Вроде ничего... Нам сгодится.

- В бок... энтого... ранетый... - пробурчал Почечуй.

- Шевелится и даже лыбится, - поддержал воительницу Кулак. - Жить будет.

- А могет быть... энтого... латника поискать? - не сдавался старый наемник. Чем ему не понравился тельбийский крестьянин?

- Ты в своем уме, старый? - Пустельга выразительно постучала себя по лбу костяшками пальцев.

А Кулак пояснил:

- Ты хоть одного латника видел живого? То-то и оно.

- Не могет быть, чтобы ни одного... энтого... Сколько воюю...

- Может, потому генерал и отправляет нас к ландграфу в гости? - предположил Кир. - Очень уж тут рады за него умирать...

- Ты-то чего... энтого... в разговор лезешь? - возмутился Почечуй. - Старшие говорят - не встревай... энтого... Молодо... энтого... зелено...

- Тихо, старый! - прикрикнул на него кондотьер. - Малыш дело говорит. Он, может, и "зелено", но скоро таких старых стручков дозрелых, как мы с тобой, поучит. С ландграфом, и впрямь, что-то мутно получается. И очень мне не нравится, что мы половину отряда сегодня растеряли.

- Ну... энтого... - Почечуй сжал в кулаке бороду и замолчал, бросая косые взгляды на Кирсьена.

"Этого мне не хватало, - подумал молодой человек. - Еще здесь врагов наживать. Он и так норовит меня в самую мерзкую стражу в караул отправлять - перед рассветом - а тут еще вдобавок выходит, что я умный не по годам... Пуще прежнего взъестся..."

И вдруг все мысли о Почечуе, чистке коней, караулах и закопченных котлах вылетели у Кира из головы. Он узнал солдата, деловито бинтующего грудь бородатому тельбийскому крестьянину.

Один из студентов!

Из тех самых, с которыми свежеиспеченные лейтенанты гвардии затеяли ссору в "Розе Аксамалы", маленьком и уютном борделе. Правда, медведеобразный барнец почти не участвовал в драке, предпочитая увещевать друзей, а потом оказался в самом низу получившейся "кучи-малы". Но что это меняет? Ведь это из-за него...

- Эй, Малыш, ты что это отстал? - обернулась Пустельга.

- Идите, идите... - Кир как можно более безмятежно махнул рукой. - Вроде как камушек попал. Сейчас я его...

Он присел на траву и принялся стаскивать сапог.

Стой, погоди, т'Кирсьен, тьяльский дворянин, с чего это ты взял, что барнец виноват в твоих несчастьях? Он затевал ссору? Он бросался на тебя с кулаками? Нет. Это все "заслуга" светловолосого Антоло, крепыша с северным выговором. Вот кто сломал тебе жизнь.

Так если одного отправили в армию, то здесь может оказаться и другой...

Кир внимательно оглядел крутящихся неподалеку солдат.

Кажется, мелькнула еще одна знакомая физиономия. Черноволосый, глаза чуть навыкате. Похоже, каматиец. Не тот.

Нет, этот тоже в драку ввязался. Если можно так сказать. Верольм его по голове кувшином приложил в самом начале.

А где же Антоло?

Делая вид, что вытряхивает из сапога камешек, бывший гвардеец продолжал разглядывать пехотинцев.

Нет. С уверенностью можно сказать, плечистого овцевода здесь нет.

Тогда где же он?

Погиб?

Умер на марше от хвори, поселившейся в кишках?

Сбежал, не выдержав трудностей и лишений воинской службы?

Эх, спросить бы у барнца...

Кир уже начал было натягивать сапог, но остановился. Руки предательски задрожали. Сердце замерло на мгновение и забилось чаще. Заговорить с бывшим студентом прежде всего значит открыться, выдать себя с потрохами. Что мешает сержанту, который несомненно будет присутствовать при разговоре (а если нет, то наверняка потребует от рядового доложить - что это за дела такие у него с наемниками?), тут же сообщить капитану, тому - порадовать полковника. А уж господину делла Куррадо только дай волю... Потребует арестовать государственного преступника, чтобы хоть как-то насолить кондотьеру, выставившему его дураком в присутствии младших командиров.

Страх и оцепенение вновь охватили молодого человека. Он ненавидел себя в такие мгновения, но сделать ничего не мог. Уж лучше смерть в бою, чем позор - тюрьма, лишение дворянства, каторга или солдатчина.

Ругаясь в душе последними словами, но не двигаясь с места, Кир наблюдал, как седобородый кондотьер разговаривает с капитаном т'Жозмо дель Куэта, довольно улыбается, кивает, как тельбиец натягивает через голову измаранную кровью рубаху с узкой прорехой на боку, поднимается и, опираясь на Почечуя, идет к нему.

Кирсьен быстро натянул сапог и, притворившись, что чешется бровь, поскольку барнец смотрел в его сторону, поднялся. Ладно, пускай все идет, как шло. Захочет Триединый свести его с овцеводом, сведет. Нет - значит, так надо, так предопределено.

ГЛАВА 3

Почтенные аксамальцы, живущие на улице Адмирала ди Вьенцо, по праву гордились соседями. Еще бы! Целых три дипломатических миссии на коротенькой в общем-то улочке - она начиналась у глухой стены гвардейских казарм, тянулась сотни четыре шагов и ныряла в Прорезную улицу неподалеку от Клепсидральной площади. Ее давно понизили бы в звании, переведя в менее уважаемый род переулков, если бы не громкое имя его высокопревосходительства, адмирала браильской эскадры, благородного Джотто ди Вьенцо, разгромившего пиратский десант с острова Халида, сумевшего провести флот в обход Фалессы в середине месяца Филина, среди туманов и штормов, и поддержать дружественную Вельсгундию в войне с Итунией. В главном торговом порте Каматы даже стоял памятник его высокопревосходительству - пятнадцать локтей высотой, красная бронза, работа знаменитого скульптора Аваромо Кривца.

Наверное, кто-то в аксамальском магистрате считал себя записным шутником, иначе не разместил бы рядом посольства Итунии, Вельсгундии и Фалессы.

В самом начале улицы, в двух шагах от гвардейской конюшни, расположились фалессианцы. Кованый заборчик окружал палисадник, переполненный розами - белые, желтые, алые, бордовые, черные. Днем за всем этим богатством ухаживали пять садовников, а ночью три сторожа охраняли цветы от покушений аксамалианских повес, устремляющихся в сумерках петь под балконами возлюбленных. Великолепие роз затмевало чистенький беленый домик с красной крышей, несмело примостившийся в глубине двора. Издали он производил впечатление игрушечного. Так же и его обитатели казались вечно веселящимися на карнавале. Житель какой другой страны способен натянуть панталоны со штанинами разного цвета, дополнить гардероб камзолом в мелкую полоску и шляпой со свежесрезанной розой?

Через три дома, рядом с пекарней хромого Рольма, возвышалось здание, занимаемое итунийцами. Облупившаяся штукатурка и буйный плющ, увивший стены. Зато у крыльца постоянно стояли в карауле два латника в глухих шлемах-бацинетах, пластронах и кожаных юбках до колена. Уроженцы этой страны всегда считались отличными воинами - умелыми, стойкими и беспощадными к врагам. Многие сильные мира сего готовы были отдать любые деньги за десяток-другой итунийских бойцов в личной гвардии. Но северяне, привыкшие жить и сражаться в мрачных холодных лесах по ту сторону гор Тумана, презирали наемников, сражавшихся за деньги. Вот за честь рода, за землю, за стадо мохнатых коров - пожалуйста, сколько угодно. А за презренное золото - увольте.

И уж совсем у перекрестка, почти на величавой Прорезной, торчал, высовываясь на мостовую, приземистый дом, занимаемый вельсгундцами. Лет сто назад тогдашний посол королевства приказал перестроить выделенное ему столичным магистратом здание, приведя его в соответствие с обычаями и привычками своего народа. Теперь миссия располагалась в четырехугольном доме с внутренним двориком, посыпанным желтым песком, с узкими окнами-бойницами, глядящими на прохожих, и плоской крышей, по краю которой торчали каменные зубцы, отлично прикрывающие лучников, если кому-то из горожан придет в голову штурмовать посольство.

До недавнего времени объединенное королевство Вельсгундии и Южной Гералы было не просто дружественным по отношению к Сасандрийской империи, а питало серьезные надежды по добровольному присоединению к величайшей державе материка. Но, как говорится, человек предполагает, а Триединый располагает. Король т'Глиззен фон Торберг скончался, не оставив наследников. Регентский совет серьезно задумался об избрании новой королевской династии из наиболее властных и богатых дворянских родов страны. Знать тоже задумалась, подкрутила усы и включилась в увлекательнейшую борьбу. Надежный фаворит, на коронацию которого рассчитывали правящие круги Сасандры и сочувствующая Империи элита королевства, молодой князь т'Оборк по глупой случайности погиб на охоте. А по случайности ли? Кто же его знает? Многие говорили об участии засланцев из Айшасы - единственного королевства, осмеливающегося в открытую бросать вывод Сасандре. Но подпилов на сломавшемся держаке рогатины не обнаружили, а следовательно, оснований для обвинения шпионов какой бы то ни было страны не нашлось. Так или иначе, честно или не вполне, гонки за королевской короной выиграл немолодой, небогатый князь из предгорьев - т'Раан фон Кодарра. Уж кто-кто, а он Империю не любил. В юности даже сбежал из дому и, по слухам, поддерживал восстание дроу против Сасандры. Может, и поддерживал, но, скорее всего, лишь разговорами по трактирам...

Но, как бы там ни было на самом деле, а король т'Раан объявил о сокращении дипломатической миссии вдвое, отозвал влиятельного и уважаемого князя фон Штанберга, сделав его чрезвычайным и уполномоченным послом в Айшасе - то есть попросту отправил от греха подальше за Ласковое море. Представителем Вельсгундии в Аксамале его величество назначил своего троюродного дядьку, князя т'Клессинга, старого, желчного, сварливого.

Прежде ухоженное здание начало потихоньку приходить в запустение. В конюшне пустовали стойла. Пять из восьми. Углы в комнатах зарастали паутиной. Тускнели изящные кубки. Точнее, они потускнели бы, когда б успели. Т'Клессинг быстро понял, что государственное имущество, порученное его надзору, может стать личным. Фалесские занавеси, итунийские ковры, дорландский малахит, айшасианская яшма, столовое серебро ушли через черный ход. Князь серьезно подумывал отдавать комнаты первого этажа в наем. К сожалению, желающих пока не находилось.

Поэтому в одном из пустующих чуланов - тесном и темном - т'Клессинг разрешил временно пожить молодому дворянину, который до недавнего времени учился в Аксамалианском императорском университете. Учился, нужно сказать, неплохо. Закончил подготовительный факультет пусть не с отличием, зато в срок, не просиживал по пять-шесть лет на каждом курсе, как некоторые. Парень мог бы посвятить себя теологии или юриспруденции, но по глупости ввязался в пьяную драку в борделе. Само по себе поведение не предосудительное ни для аксамальского школяра, ни для дворянского сынка из Вельсгундии. Никуда не денешься - кровь играет, кулаки чешутся, а языки так и норовят пощекотать самолюбие имперских гвардейцев или просто столичных хлыщей. Драться не стоило в день тезоименитства матушки государя императора. Тем более с кровопролитием, а во время потасовки двое забияк погибли и еще двое получили довольно тяжелые увечья. Городская стража живо сцапала как студентов, так и офицеров и препроводила их в тюрьму. Всех их ждало суровое наказание. Самое малое, солдатчина, а так - каторга в каменоломнях или железорудных копях, возможно, галеры. Это наказание равносильно, по сути, смертной казни. Два-три года и человека нет. Суд магистрата Аксамалы не поглядел бы на то, что т'Гуран фон Дербинг - так именовался бедный малый - подданный чужого государя. Подумаешь! Живешь в Сасандре, подчиняйся законам Империи. К счастью ему удалось передать весточку из тюрьмы. Ее т'Клессингу принес университетский профессор, похожий статью скорее на молотобойца, чем на астролога. Послу пришлось выказать немало изворотливости и таланта убежать самодуров-чиновников, прежде чем парня выпустили с условием немедленной высылки за пределы Сасандры. Немалую роль, сыграло, пожалуй, и серебро, которое т'Клессинг изрядно сыпанул в карманы начальника стражи и судьи Нодрельма, чтобы роль молодого фон Дербинга в досадном происшествии выглядела настолько незначительной, настолько маленькой... Словом, высылка должна искупить ее полностью.

Нынче утром доверенный слуга господина т'Клессинга заседлал двух коней. Не самых лучших. Один - костлявый чалый мерин с поседевшей от прожитых лет мордой. Будто в муку обмакнули. Второй - помоложе, гнедой, со следами породы в поставе головы и шеи, но с раздутыми путовыми суставами. Ставил он ноги так, словно прикасался копытом к острым клинкам. То ли последствия опоя, то ли порвал связки на непосильной работе.

Спустившись на чисто подметенный двор, господин посол оглядел коней, склонив голову набок, и остался доволен. Не хватало еще отправлять в неизвестность дорогих скакунов. Ничего. Сгодятся. Тише едешь, дальше будешь. Опять же, у разбойников, дезертиров и армейских ремонтеров меньше желания возникнет лишить путешественников средств передвижения. А ведь им предстоит пересечь Вельзу, бурлящую от временных лагерей наемников и воинских частей, оттянутых на переформирование; северную Тельбию, где идет самая настоящая война - король Равальян с радостью воспринял приход сасандрийских полков, но ландграфы полезли на стену от возмущения и подняли народ на борьбу; Гоблану, неспокойную и в мирное время, а теперь наверняка полную беженцев, Дорландию, не отличающуюся дружелюбием по отношению к жителям к соседней Вельсгундии; наконец, родную державу, где запросто можно было нарваться на вооруженные отряды охотников за приключениями и добычей. Если погибнет молодой фон Дербинг, значит, так тому и быть - не повезло парню. А вот если украдут коней, находящихся в личной собственности т'Клессинга, это уже обидно. Для того ли он страдает на чужбине, чтобы еще и разориться из-за какого-то молокососа?

- Зачем новую уздечку нацепил? - хмуро проговорил посол, позевывая спросонья.

Слуга - вертлявый мужичок годов сорока от роду - лениво пожал плечами:

- Какая ж она новая, ваша милость? Три раза уже чиненная... - Он ткнул пальцев в нащечный ремень. - Вона, свеженькое еще. Не затерлося. И вот тута... И вота еще...

Т'Клессинг недоверчиво прищурился:

- Да? Ну, ладно. А седло? Из тех выбрал, что я сказал?

- А то как же? Нешто я не понимаю? - Конюх хитро усмехнулся. - Ежели Триединый поможет, до Гобланы доберутся. А там...

- А там - не твоя забота. И не моя! - отрезал посол. - Тряпочкой потри, чтоб блестело, и годится!

Слуга кивнул и принялся елозить по покрышке старым вальтрапом, высунув от усердия язык. По правде говоря, насквозь пропитанная конским потом тряпка, поднятая с навозной кучи, могла скорее испачкать седло, чем вычистить.

- Как новенький солид! - расплылся в довольной улыбке конюх.

- Так уж и... - сморщил нос т'Клессинг, но, услышав скрип песка под шагами, обернулся.

Ага! Вот и молодой фон Дербинг.

Нарушитель порядка приближался в сопровождении слуги, которого, как и коней, пожертвовал ему нынешний хозяин посольства. Невысокого роста, скромно одетый молодой человек с темными, расчесанными на косой пробор волосами и ровно подстриженной бородкой. На поясе меч, через плечо перекинута дорожная сумка на длинной лямке - т'Гуран, в отличие от большинства благородных сверстников, не чурался носить собственные вещи и не перекладывал всю заботу о себе на прислугу. Он подошел, поклонился:

- Доброе утро, господин посол.

- Надеюсь, оно в действительности будет добрым, - поджал губы т'Клессинг. Он всячески старался показывать мальчишке свое неодобрение. Будет правильно, если старый князь фон Дербинг примерно накажет повесу.

- Мне тоже хотелось бы так думать, - сдержанно ответил т'Гуран. - Сказать по правде, Аксамала начала тяготить меня.

- Неужели?

- Да, господин посол. Где березовые рощи и заливные луга милой моему сердцу Вельсгундии? Жду, не дождусь встречи с ними!

- Хотелось бы верить в ваше искреннее раскаяние, господин фон Дербинг, - наверное, в сотый раз повторил т'Клессинг, и получил сотую обворожительную - искреннюю и честную - улыбку в ответ. - Надеюсь, прогулка через половину материка освежит вашу горячую голову.

- О, господин посол, я рассчитываю вынести из нее много нового и поучительного... А главное, вынужденное уединение, ночевки у костра под открытым небом так способствуют размышлениям о сущности бытия, о современном падении нравов, о судьбах Отечества... - Гуран возвел глаза к небу, ярко-синим лоскутом повисшему над внутренним двориком посольства.

Т'Клессинг нахмурился. Порой он не мог понять - издевается над ним молодой дворянин или его раскаяние глубоко и серьезно? Впрочем, какая разница? Пусть убирается ко всем снеговым демонам Гронда. Вряд ли их жизненные пути пересекутся еще раз.

- В таком случае, - язвительно проговорил посол, - я думаю, вы будете счастливы немедленно отправиться навстречу уединению и сопутствующему ему размышлению о тщете сущего. Кони готовы. Припасы уже в седельных сумках. В добавление к ним могу ссудить вас лишь очень малой денежной суммой. - Он запустил ладонь под кафтан и извлек тощий потертый мешочек, где позвякивали тридцать скудо.

- Моя благодарность не знает границ, - изысканно поклонился Гуран, принимая кошелек. - Я прекрасно осведомлен о денежных затруднениях дипломатической миссии. Поверьте, господин посол, для меня важен не размер помощи, а доброе участие вашей милости в моей судьбе.

- Если расходовать бережливо, может хватить до границ Дорландии, - буркнул посол. Соревнование в великодушии он, кажется, проигрывал, что не могло не испортить настроения.

- Поверьте, я никогда не осмелился бы прибегать к займу у родной страны, если бы не бедственное положение, в которое...

- В которое вы попали по собственной глупости и безрассудству! - припечатал т'Клессинг. - Но довольно разговоров. Настоятельно прошу вас в пределах Вельсгундии немедленно передать письма, которые находятся в вашей сумке, ко двору его величества т'Раана. Еще раз призываю вас к осторожности и благоразумию. Попасть в тюрьму! Это несовместимо, на мой взгляд, с честью дворянина. Очень надеюсь, что этого не повторится.

- Смею вас заверить...

- Не стоит. Докажите делами, что встали на путь исправления. А теперь в дорогу!

Посол повел ладонью в сторону коней, приглашая молодого дворянина с сопровождающим слугой отправляться в дорогу.

Т'Гуран поклонился, от всей души надеясь, что это самый что ни на есть последний раз, и не заставил себя уговаривать. Носок в стремя. Толчок. Во имя зеленых просторов Вельсгундии, как же здорово ощутить под собой сильное послушное животное! Он тронул гнедого пятками.

"Только попробуй сказать, что кони плохие", - подумал посол.

Фон Дербинг обворожительно улыбнулся.

"Где ж ты взял этих одров? - подумал он. - Разве можно их под седло? Даже на бойню сдать стыдно..."

Ворота миссии медленно проплыли мимо.

Копыта зацокали по брусчатке.

Прорезная.

В двух кварталах отсюда должна быть "Роза Аксамалы"...

"Роза Аксамалы"! Сколько приятных воспоминаний связано с этим борделем! И дело вовсе не в плотских утехах, хотя их хватало. Они - не главное. Сюда Гуран приходил с друзьями. Здесь они делились друг с другом мечтами, смелыми и порой несбыточными. Здесь обсуждали новости, удачи и неурядицы. Здесь они поклялись всегда помнить товарищей по университету и всегда прийти на помощь, если друг попадет в беду.

И что теперь?

Летгольм убит в пьяной драке.

Бохтан умер в тюрьме без должного ухода и лечения.

Антоло, Емсиль и Вензольо в армии и теперь несут в Тельбию имперские понятия о справедливости на кончиках пик. Может, тоже уже погибли? Говорят, тельбийцы сопротивляются вовсю. И землевладельцы, и крестьяне.

Один только он на свободе. Подсуетились, вызволили.

Ничего, не вечно тирану восседать на престоле! Скоро зарницы свободы вспыхнут по всей Сасандре. Народ восстанет с колен во имя свободы, равенства и братства! Сбросят ненавистных чиновников - вымогателей, мздоимцев, самодуров. Народ сам будет выбирать заседателей магистрата, судей, стражников. И когда воцарится подлинное народовластие, придет счастье. А он, т'Гуран фон Дербинг, вельсгундский дворянин, приложит все усилия, чтобы ускорить воцарение справедливости по всей земле. Как учит величайший мудрец Дольбрайн, заключенный деспотическим режимом в застенки Аксамалы, великан духа и гений мысли, вольнолюбивый сокол Сасандры...

Как ни был Гуран увлечен мыслями о грядущей свободе и равенстве всех людей пред ликом Триединого, знакомый бордель он не пропустил. Загодя приосанился в седле, легонько подкрутил усы, смахнул клок кошачьей шерсти, неведомо каким образом приставший к рукаву черного дублета. А вдруг кто-то из девочек выглянет в окошко? Хорошо бы, Лита... В ней не было вызывающей красоты Риллы, непоседливости Фланы, переменчивости Аланы. Мягкая, домашняя и уютная. С ней или с похожей на нее вельсгундец мог, пожалуй, связать жизнь, если бы... А впрочем, что болтать попусту?

К удивлению молодого человека "Роза Аксамалы" встретила его заколоченными крест-накрест окнами и сорванной, висящей на одном гвозде вывеской.

Как же так?

Насколько он помнил, хозяйка борделя, фрита Эстелла, не собиралась продавать заведение или переезжать в другой конец столицы. Да и разориться она тоже не могла. Не та хватка. Скорее бы он поверил в то, что черноволосая бордельмаман прикупила себе еще одно доходное дело - игорный дом, к примеру, или гостиницу. А тут доски, перечеркивающие ставни, словно ошибку в ученическом задании.

- Ты слышал что-нибудь? - повернулся Гуран к спутнику. - Что с "Розой Аксамалы"?

Слуга пожал плечами. Потер усыпанный веснушками нос.

- Так вроде бы съехали они, - сказал он и полез пятерней в затылок. - Я тута не бывал. Дорого. Так, слыхал краем уха.

- Ох, ты и шельма, Боррас! - погрозил ему пальцем Гуран.

- Я чо? Я ничо... Другие вон чо и то ничо... - Слуга состроил простецкую рожу. Толкнул чалого пятками.

Клепсидральную площадь они миновали в полном молчании. Дальше путь лежал по улице Шести Побед до Тьяльских ворот. Рысить в черте города разрешалось лишь гонцам, спешащим со срочным донесениям, и военным, но только в случае осады столицы. Плотная толпа, запрудившая улицы, не позволяла коням прибавить шагу. На городских улицах пеший имел все преимущества перед всадником. За ворота они выехали лишь в третьем часу.

Вот и широкая, мощенная камнем дорога. По обочинам - сребролистые тополя, вытянувшиеся к небу, словно пламя свечи. Из близлежащих сел тянутся в Аксамалу повозки с яблоками, инжиром, виноградом, мукой, курами и гусями в ивовых корзинах, дынями, морковью и луком, медом и орехами, тушами свиней и коров.

Гуран подмигнул рыжему Боррасу.

- Не передумал?

Парень ответил степенно, хотя и побледнел от волнения:

- Нешто я трепло? Ежели Боррас сказал, то Боррас сделает.

- Чудесно! - воскликнул дворянин, ударяя пятками гнедого. - В рощу!

Слуга кивнул, повторяя его движение.

Но, чтобы разогнать скакунов хотя бы до рыси, им пришлось изрядно попотеть. Ход у гнедого оказался неимоверно тряским. Должно быть, сказывались больные бабки. Гуран успел проклясть все на свете, а в особенности, скрягу т'Клессинга, пожадничавшего и подсунувшего разбитых одров вместо достойных дворянина животных.

Когда дорога скрылась за деревьями, они спрыгнули на землю.

Боррас на лету поймал брошенный Гураном кошелек со скудо.

Дворянин расстегнул перевязь, бросил на траву ножны с мечом, скинул дублет и сапоги.

Слуга тоже избавился от пояса с охотничьим ножом в липовом футляре, потертой курточки и обуви.

- Рубашками не будем меняться, - усмехнулся фон Дербинг.

Боррас глянул на заплатку на своей груди, грубо зашитый рукав и вздохнул с сожалением.

- Вшей твоих мне не хватало! - подмигнул Гуран.

- Да нешто я их развожу? - развел руками слуга.

- Продавать не пробовал? Говорят, их колдуны скупают. Для зелья вроде бы...

- Шутите?

- А ты как думаешь? Одевайся.

Они поменялись одеждой.

Гуран взъерошил волосы, потер ладонь о землю и провел ею по щеке. Растрепал усы и бородку - надо будет или сбрить, или уж отпускать, как мастеровой какой-нибудь.

- Ну, как?

- А чо?

- Чо, чо... Похож я, скажем, на подмастерье?

- Оно... С виду, ясное дело, да... А вот не говорит простой люд так...

- Это дело поправимое, - отмахнулся дворянин. - Выучусь. Ты-то куда подашься?

- А! - махнул рукой Боррас. - Да куда ни попадя! Абы от господина посла, - он сплюнул, - подальше!

- Гляди, денег надолго не хватит.

- Мне бы до Вельзы. А тамочки в наемники запишусь.

- Воевать хочешь?

- А то?

- Как знаешь. Только на войне убивают.

- А! Помереть и от поноса можно. Или от вина угореть. Кому на роду написано утонуть, тот и на пожаре не сгорит.

- Да? - Гуран поежился, вспоминая свой гороскоп, составленный на выпускном испытании по астрологии. Звезды сулили ему участие в великой смуте, скитания и борьбу за власть. А после - смерть от огня. - Ладно. Спасибо за помощь...

Он протянул руку слуге. Боррас, смутившись на мгновение, пожал его ладонь.

- Вам спасибо, господин...

- Я больше не господин! - блаженно потянулся фон Дербинг. - Прощай, дружище.

Оставив слугу моргать в недоумении, он зашагал к дороге. Оглянуться не хотелось. Что он оставил? Двух полудохлых коней, кучку презренных монет, орудие убийства... Ну, последнее возможно еще пригодится, но попытка войти в Аксамалу в одежде простолюдина и с мечом на поясе обречена на заведомый провал.

Мимо проезжала длинная фура, заполненная душистым сеном. Клевер, похоже.

Седобородый возница наградил парня строгим, но беззлобным взглядом, а сидевшая сверху молодка в подоткнутой до колен юбке приветливо взмахнула рукой.

Недолго думая, Гуран догнал телегу, вспрыгнул на нее и, зарывшись в траву, задохнулся от дурманящего аромата. Пара могучих быков, налегающих на ярмо, даже не заметили лишний груз.

- Ты откуда такой смелый? - блеснула ровными зубами девица.

- Неправильно спрашиваешь! - весело ответил Гуран. - Не откуда, а куда. Прошлое - тлен. Все в будущем.

Он вдохнул полной грудью и полез наверх.

Сам того не замечая, фра Корзьело втянулся в размеренную жизнь мансиона. Спал почти до обеда. Потом неторопливо прогуливался по окрестностям. Слушал щебетанье птиц в рощах, следил за порхающими над лугами бабочками, любовался облаками, скользившими в синем небе. Несмотря на начавшуюся осень, погода стояла отменная. Солнце, легкий ветерок. Уже не жара, но еще нет слякоти и сырости. Самое лучшее время года.

Вдоволь набродившись полями и перелесками, табачник возвращался, чтобы отдать должное великолепной кухне фра Морелло. Правда, строгий лекарь запретил ему употреблять тяжелые блюда - мясо, грибы, сыр. Но изобилие фруктов и овощей скрашивало вынужденное ограничение. Морковь и капуста, печеная репа и тушенный горох, яблоки и груши, всевозможные каши - овсяные, пшенные, гречишные. С топленым молоком и коровьим маслом. С ломтиками сушеных абрикос и персиков, винными ягодами и лесными орешками.

Хозяин гостиницы воспринял неожиданную болезнь гостя, как личный вызов, брошенный ему судьбой. Пусть только кто-нибудь подумает, что в этом его вина! Хворь могла приключиться от чего угодно, но не от пищи, съеденной Корзьело в мансионе.

Кстати, лекарь - и не просто лекарь, а дипломированный медик, окончивший императорский университет Аксамалы - так и не обнаружил причину болезни, скрутившей фра Корзьело прямо на ступеньках, ведущих с жилого этажа в обеденный зал. Предположений строилось много, но ни одно из них не подтвердилось.

Желудок? Кишки? Печень? Желчный пузырь?

Все мимо.

Медикус отпаивал табачника отваром цветов ромашки и корней аира. Заливал крутым кипятком траву тысячелистника и спорыш, мать-и-мачеху и листья малины, толченый шиповник и тмин. Настаивал горечавку и цикорий. Временное облегчение приходило, но причина боли не исчезала. Будто демон поселился у фра Корзьело в утробе и рвал ему кишки зазубренным когтями. Так продолжалось почти пять дней. За это время удравший из Аксамалы лавочник едва не сошел с ума от боли. Выл в беспамятстве, грыз подушку и пытался рвать простыню скрюченными пальцами. А потом вдруг все прошло. Будто ничегошеньки и не было.

Лекарь чуть не впал в истерику. Стоило семь лет зубрить науки на подготовительном факультете, а потом еще пять лет вон из кожи лезть на медицинском, чтобы так опростоволоситься! Он, дипломированный медик, не смог ничего сделать, пока болезнь не отпустила сама. А все его ухищрения лишь частично уменьшали страдания болящего. Тоже, конечно, немаловажно, но ведь обидно как! До кончиков пальцев...

Фра Морелло, человек старой закваски, не слишком-то признающий достижения современной медицины, вполголоса бурчал о злом - "черном" - колдовстве, сглазе и наговоре. С тоской вспоминал далекие дни, когда с любой болезнью мог справиться волшебник, помогающий людям почти забесплатно. Жаль, что эти времена безвозвратно минули.

В конце концов, посрамленный медик уехал с посеревшим от отчаяния лицом. А фра Корзьело остался выздоравливать и восстанавливать силы в мансионе Морелло. После перенесенной болезни он был слаб, как ребенок, и дальнейшего пути не выдержал бы.

Постепенно он сблизился с хозяином гостиницы. Назвать дружбой их отношения не поворачивался язык, но кое в чем суждения столичного лавочника и провинциального трактирщика совпадали. Оба не слишком-то любили стражников и сборщиков подати, считали количество чиновников в Сасандре избыточным. Известно, два собравшихся вместе обывателя, которым стукнуло за пятьдесят, поучат жизни правителя области; трое - вице-короля провинции; четверо - самого императора, да живет он вечно. Почтенные фра живо обсуждали цены на зерно в Уннаре и поставки шерсти из Табалы, набеги кентавров на рубежи Окраины и непрекращающуюся войну за независимость горных дроу. Оба оказались сторонниками идеи - земля для людей, а остроухие карлики и проклятые "конежопые" пускай убираются хоть за океан Бурь, хоть в великие снеговые равнины севера. Только фра Морелло единственной нацией, достойной воцариться на освобожденных от нелюдей землях, считал сасандрийцев, а фра Корзьело - айшасианов. Но поскольку ни один, ни второй своих сокровенных мыслей собеседнику не открывал, они оставались вполне довольны друг дружкой.

По вечерам они любили, сидя на веранде, сыграть партию в шашки. Да не одну, а самое малое, десяток. А чем еще заняться двум пожилым мужчинам, не обремененными заботой о семействе? Если прибывала каррука, фра Морелло отвлекался от развлечений и шел отдать распоряжения прислуге. Для особо достойных гостей отправлялся на кухню, чтобы лично приготовить несколько блюд, благодаря которым снискал заслуженную славу лучшего повара на десяток дней пути от Аксамалы.

Табачник серьезно задумывался в последние несколько дней - не пора ли вновь сниматься с насиженного места? Дикие звери доживают до старости и умирают своей смертью, если не ночуют дважды в одном и том же месте, не ходят постоянно на водопой по одной и той же тропе. То же верно и в отношении человека, вынужденного скрываться одновременно и от айшасианской разведки, и от имперской контрразведки. И так он слишком уж долго оставался прикованным к постели. А ведь враги не дремлют... Взять хотя бы того парня, из аксамалианской гвардии, что притворялся каматийским наемником. Неспроста он появился здесь, ой, неспроста... Может, и внезапная болезнь Корзьело тоже с ним связана? Хотя... Яда подсыпать он не мог. Колдовать тоже не колдовал. Да и смешно предполагать волшебника на службе в гвардии. Что-что, а подобные случаи неизвестны в Сасандре от начала времен. Гвардеец не может быть чародеем, а волшебник не пойдет служить в армию. Ведь занятия волшбой предполагают, прежде всего, внутреннюю свободу, вольнодумство в известной мере, а солдатская жизнь подчинена уставу - все расписано: и как ходить, и как говорить, и когда спать, и когда есть.

- О! Гости у нас! - отвлек табачника от невеселых размышлений фра Морелло.

Во двор мансиона медленно въезжала повозка, запряженная разномастной шестеркой мулов. Цугом попарно, как принято в южных провинциях империи. На козлах двое мужчин. Один - пожилой, с пегой кудлатой бородой, а второй - совсем мальчишка, не старше семнадцати лет, голубоглазый, курносый, румяный, про таких по деревням говорят: кровь с молоком.

- Кого это Триединый послал? - удивился Корзьело, продолжая внимательно разглядывать повозку.

Она отличалась от обычной карруки. Более легкая, но длинная. Настолько, что пришлось ее снабжать еще одной осью и парой колес - посередине. Это для того, чтобы днище не прогибалось. Дощатые стены и слабонаклонная двускатная крыша. Словно маленький домик на колесах. А впрочем, не такой уж маленький. Наверняка человек пять может жить, не особо мешая друг другу. Сбруя мулов украшена блестящими заклепками, пряжками, ленточками. Колеса, борта, козлы, даже крыша раскрашены в кричащие цвета - алый, зеленый, сиреневый, лимонно-желтый. На стене надпись, тянущаяся от двери с глазком в виде сердечка до задернутого пестренькой занавесочкой окошка.

"Запретные сладости".

Тьфу ты!

Безвкусица какая!

Корзьело передернулся. Считая себя наследником великих традиций королевства Айшаса, он уважал скромность и умеренность во всем.

- Бордель на выезде, что ли? - задумчиво проговорил Морелло.

- Похоже, - согласился табачник. И добавил: - Вы только подумайте, фра, как упали нравы!

- И не говорите, фра, - в тон ему отозвался трактирщик. - Это все война, будь она неладна. Вслед за армией в Тельбию ползут.

- За армией? И они после этого будут говорить мне о порядке и высокой нравственности среди имперских солдат и офицеров?

- Ну... Если подумать, - протянул Морелло. - Должны же быть у военных хоть какие-то радости. Хоть малая толика счастья.

- А счастье умереть за Империю?

- Это само собой, конечно. И все-таки плотские утехи не помешают.

- Вы считаете, фра, они способны поднять боевой дух?

- Ну... Не знаю. Одно могу сказать - избежать какой-то части недовольства помогут.

Он поднялся. Одернул фартук, обтягивающий объемистый живот. Поправил несколько седых волосков, выбившихся из-под повязанного на голове платка.

- Как бы то ни было, а это мои гости, - Морелло решительно шагнул с веранды. - Пойду, узнаю, чего они хотят. Работа есть работа.

Пока хозяин мансиона пересекал двор, старик натянул вожжи, парнишка соскочил с козел и, подбежав к дверям, прорезанным сбоку повозки, опустил раскладную лесенку.

Тут же дверь открылась и...

У фра Корзьело глаза полезли на лоб.

По лестнице спустилась, благожелательно улыбаясь Морелло, черноволосая женщина в бордовом дорожном платье, из-под подола которого, приподнимаемого, чтобы не споткнуться на ступеньках, выглядывали остроносые красные сапожки.

- Чем могу служить вам, уважаемая фрита? - поклонился трактирщик.

- Мы остановимся у вас ненадолго, - низким голосом произнесла женщина. - Я, мои девочки и наши охранники.

- Я польщен оказанной мне и моему скромному заведению честью. Я - Морелло, здешний хозяин и управитель.

- Очень приятно, фра Морелло. Можете называть меня фрита Эстелла.

Табачник сглотнул внезапно пересохшим горлом. Конечно, он узнал ее в тот же миг, когда сапожок коснулся верхней ступеньки. Хозяйка "Розы Аксамалы", маленького уютного борделя на Прорезной улице. Борделя, который фра Корзьело посещал не столько ради поиска удовольствий, сколько ради встреч с агентом айшасианской разведки. Его кличка была - Министр. А собственно, почему была? Он ведь никуда не делся. Это Корзьело в бегах.

Самого Министра табачник так ни разу и не видел. Просто получал от него записки, спрятанные в полой рукояти плетки. А для этого приходилось делать вид, будто получаешь наслаждение, когда этой плеткой тебя охаживает по плечам, спине и пониже спины рыжеволосая Флана - строптивая и своенравная девчонка.

Значит, фрита Эстелла решила половить рыбку в мутной воде тельбийской кампании? Освободительной кампании, обязательно добавил бы истинный патриот Сасандры. Но Корзьело было глубоко начхать на ширмы, которыми Империя прикрывает свое ненасытное желание подгребать под себя все новые и новые земли.

Вот, снова совпадение, снова встреча со старыми знакомцами. Не многовато ли? Еще немного и он поверит, что Сасандра на самом деле не величайшая страна мира, захватившая одну шестую часть суши, а просто-напросто большая деревня, где, куда ни пойдешь, всюду нарвешься на соседей.

Но это совпадение, пожалуй, более приятное, чем с тем хлыщом-офицером.

Они собрались в Тельбию? Что ж, фра Корзьело тоже едет в Тельбию. Вряд ли шпионы и сыщики, наточившие на него ножи, станут искать скромного лавочника в горниле военных действий. Пусть ищут его в тихой и мирной Камате, пусть проверяют направляющиеся через Ласковое море купеческие суда. Он пересидит возможную погоню. Тельбия сейчас наводнена беженцами, маркитантами, обозниками, фуражирами, искателями приключений и поживы. Тысячи имен и лиц. Попробуйте-ка отыщите его в этой круговерти!

Табачник вскочил с плетеной скамеечки и зашагал к фургону "Запретных сладостей", на ходу натягивая на лицо самую обаятельную из своих улыбок.

Вот фрита Эстелла, сперва скользнув равнодушным взглядом по нему, встрепенулась, повернула голову... Узнала!

Только почему это бордельмаман побелела, словно увидела крысу величиной с годовалого котенка? Почему тонкие пальцы с ухоженными ногтями вцепились в подол платья мертвой хваткой? Почему ее рот открывается, судорожно заглатывая воздух, как у вытащенного из садка карпа?

- Добрый день, фрита Эстелла, - проговорил Корзьело, прикладывая ладонь к сердцу и отвешивая немного неуклюжий, но учтивый поклон. - Вот уж не чаял свидеться. Вы себе представить не можете, как я рад вас видеть. - Он повернулся к трактирщику. - Правду люди говорят. Мир тесен. Не думал не гадал, что повстречаю старых добрых знакомых. Думаю, фрита Эстелла тоже рада меня видеть.

Табачник улыбнулся еще раз, продолжая в душе поражаться - выглянувшие на его голос из фургона зеленоглазая Флана и пухлая простушка Лита, застыли, будто обмерли от страха, да еще и схватились за руки в поисках защиты.

К чему бы это?

ГЛАВА 4

Восьмые сутки они пробирались на север.

Голодные, оборванные и злые.

Человек и кентавр.

Дезертиры, нарушившие присягу императору и Сасандре.

Светловолосый широкоплечий парень с простым и открытым лицом табальского овцевода прихрамывал на правую ногу. Кожаный нагрудник пехотинца он бросил, опасаясь быть узнанным. Хотя шли они по таким чащобам, что только белкам да медведям могли на глаза попасться. А даже если и встретится по случайности охотник или бортник, кому он побежит докладывать? Имперскую армию в Тельбии не слишком-то любили. Так что можно сказать, что Антоло избавился от доспеха просто как от символа подневольной воинской службы. Все равно внимательному наблюдателю и сапоги-калиги и покрой штанов многое скажет. Это если не брать во внимание короткий меч, отданный кентавру, - бывший студент полагал себя никудышным фехтовальщиком.

Вот Желтый Гром из клана Быстрой Реки, как обычно представлялся конечеловек, с рождения учился воинскому ремеслу. Правда, в Степи отдавали предпочтение не мечам, а копьям и лукам. Каждый кентавр владел ими мастерски. Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба. Пусть оружие и непривычное, но все же лучше, чем с голыми руками. Вдруг медведь или лесной кот встретится? Места-то дикие. А может, и похуже того - человек. И без разницы: местный разбойник или разъезд сасандрийской конницы.

Шагать через лес с каждым днем становилось все труднее.

И дело не в буреломах или колючих зарослях малины, ежевики, шиповника. Это все мелочи. Да, противно, доставляет кучу неудобств, портит настроение и замедляет скорость любого путешественника, хоть о двух ногах, хоть о четырех, но можно каким-то образом притереться, понабраться опыта и вполне сносно справляться с такими трудностями.

Нет. Хуже всего - голод.

Вначале кажется - пустяк. Где наша не пропадала? Люди больше мучились, и то ничего. Переживем и мы. Главное, не думать о еде постоянно...

Как бы не так!

Хорошо было древним отшельникам, о которых так любят рассказывать жрецы Триединого, достигать просветления духа, голодая в пещерах. Водички попил, горсть пшеничных зерен разжевал и все, целый день можно молиться и размышлять о вечности. Триединому служить - не надорвешься. Из пещеры никуда уходить не надо, не нужно карабкаться по склонам оврагов, застревать в болотах, перелазить через буреломы. Сиди себе в холодке...

Поститься на ходу оказалось не в пример тяжелее.

День, другой, третий - вроде бы ничего, терпимо, хотя и кишки скручивает судорога, а вот на четвертый день у Антоло начала кружиться голова. Слабаком он себя никогда не считал. Еще в детстве, играя со сверстниками, привык быть заводилой и вожаком. После, уже в университете, именно вокруг него собиралась шумная компания школяров. В учебе, в пьянке, в потасовке он стремился быть первым. И получалось. Получалось без особых усилий. А вот тут мерзкая дрожь в коленях заставила почувствовать себя таким жалким, слабосильным и ничтожным, что стало противно. Никаких мыслей, кроме как о жареном на вертеле баране, огромной ковриге белого - пышного, еще теплого, с поджаристой, хрустящей корочкой - хлеба, не осталось.

Желтому Грому приходилось еще хуже. Кентавр крупнее, тяжелее человека, а значит, и пищи ему нужно больше. В два-три раза. И пастись его не заставишь. Или листья с корой с деревьев обгрызать, словно сохатый. Зубы все-таки человеческие, а не как у коня. У себя в степи они даже кашу не ели. Не пили молоко. Просто потому что доить не могли. Заинтересовавшись, Антоло попробовал представить кентавриху, скрючившуюся у коровьего вымени, и понял почему. Зато они охотились, разводили скот - коз и овец, коней и коров. Мясо давало степным воинам силу для сражений и длительных кочевий в поисках пастбищ и охотничьих угодий. Мясо жарили и варили в стойбищах. Мясо коптили и вялили, чтобы возить с собой.

На четвертый день вынужденного поста бока Желтого Грома опали, шерсть поблекла, ребра отчетливо проступили сквозь шкуру.

Они решили остановиться на день и поохотиться. Кентавр даже пожертвовал прядь волос из хвоста, хоть и ужасно кривился при этом, для того, чтобы Антоло сплел силок. Жертва оказалась напрасной. Кроликов и сурков, как на холмистой равнине Табалы, здесь не водилось. Сайгаков, дзеренов и диких ослов, привычных Желтому Грому, тоже. Рябчики и ореховки совать головы в петлю упрямо отказывались. Белки и бурундуки будто насмехались над незадачливыми охотниками. К вечеру, измаявшись, словно галерные гребцы, они были готовы выйти на медведя или вепря с голыми руками, но крупная добыча не спешила на встречу.

К великой радости, Антоло наткнулся на целую россыпь подберезовиков. Нарвал грибов полный подол армейской рубахи, и после заката принялся жарить их, нанизав на прутики. Конечеловек есть грибы отказался. Сказал, что в жизни в рот не брал такого дерьма, и опыта приобретать не намерен.

Пришлось табальцу самому давиться наполовину прожаренными подберезовиками. Как будто кусок голенища жевал. Зато желудок набил. Ночью его мучили кошмары. Окраинец набрасывал на шею аркан и волок по каменистой земле у самых копыт коня. Мара сжимала сердце ледяной рукой. Огромный боевой кот дышал смрадом в лицо, и с длинных клыков капала горячая слюна, вызывая омерзение.

Утро не принесло облегчения. Мутило. Болела голова, спазмы скручивали в тугой узел всю требуху. Вдобавок отвыкший от тяжелой пищи желудок не справился с работой, и Антоло пришлось то и дело нырять в кусты, вызывая всякий раз снисходительную улыбку Желтого Грома.

В общем, попытка найти пропитание в палой листве под деревьями с треском провалилась. Может, если бы у них был котелок...

Зато после полудня вышли к заросшей очеретом старице.

От радости Антоло едва не потерял голову. Вода - это рыба! Вода - это раки! А в прибрежных зарослях должны (да что там должны?! просто обязаны!) гнездиться всякие водоплавающие птицы - утки, чирки, гуси, казарки. Кто ж этого не знает?

В том-то и дело, что знать знает каждый. Да, у воды от голода не помрешь. Только кроме знаний, нужны еще и умения. Ничего не попишешь - случаются в жизни подобные загадки. А откуда возьмутся навыки рыбной ловли у жителя табальской равнины, где все ручьи и речушки знакомы местным жителям, но не как источник пропитания, а как водопои для овец? Уроженец восточной степи знал о воде и рыбалке еще меньше. То есть, совсем ничего. У Антоло хотя бы имелись теоретические познания, почерпнутые из книг и рассказов товарищей-студентов. Особенно любил поражать воображение друзей размерами пойманной рыбы Вензольо - его родной городок стоял на берегу Арамеллы в двух днях езды от Браилы, города-порта, контролирующего устье великой реки.

Почесав в затылке и призвав на помощь все оставшееся неизрасходованным везение, табалец принялся ворожить со снастью. Распустил силок и худо-бедно сплел корявую, но прочную леску. Приспособил под топорный поплавок камышинку. Начал мастерить крючок. И тут его постигла серьезнейшая неудача. Да, у него, как и у всякого стремящегося к молодцеватости солдата империи, нашлась иголка. Толстая и крепкая - можно не только рубаху заштопать, но растрепавшееся голенище подшить, и кожаный доспех подправить, если возникнет нужда. Вот только гнуться игла наотрез отказалась. Каленое железо отчаянно сопротивлялось, а после двух-трех неудачных попыток справиться с ней при помощи грубой силы хрустнуло пополам.

Антоло несколько мгновений разглядывал обломки совершенно обалдевшим взглядом, а потом зашвырнул их как можно дальше от берега. Камышинку-поплавок ожесточенно растоптал. Хотел и леску, но покосился на кентавра и спрятал в кошель со всякой мелочевкой, который носил на поясе.

И так понятно - поесть рыбки не удалось.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда стало ясно - полакомиться утиными яйцами или раками тоже не получится. Антоло промок до нитки, извозился в липкой жирной грязи, порезал босые пятки острыми листьями тростника, но так ничего съестного и не добыл.

Желтый Гром тем временем развел костер. Мол, хоть на пустое брюхо, зато согреемся.

Выстроившись вдоль берега старицы, словно гвардейцы на параде, орали лягушки.

Алели бугристые полосы облаков на западе. Длинные тени поползли от леса к воде, обволакивая беглецов осенней прохладой. Антоло почувствовал озноб, снял рубаху и штаны, растянул одежду на воткнутых в землю ветках. Сел спиной к огню.

- Я так озверел от голода, что готов украсть... - пробормотал он, обхватывая плечи руками.

- У кого? - как обычно немногословно отозвался кентавр.

- Ну... У кого-нибудь... И что-нибудь...

- Как это говорят у людей... Что плохо лежит?

- Да. Точно, - тщетно пытаясь сдержать перестук зубов, кивнул парень. - Хотелось бы, чтобы плохо лежал окорок, но соглашусь и на ковригу хлеба. - Он сглотнул. Замолчал, прислушиваясь к желудочным спазмам.

- Люди разводят таких птиц... Я видел в поселках. Они плохо летают и гребут пыль ногами...

- Куры, что ли?

- Наверное. Их можно легко поймать... - Желтый Гром говорил медленно, с натугой. Глаза его из-под полуприкрытых век следили за извивающимися язычками огня. Когда на лопатку кентавра приземлился толстый темно-зеленый жук, он даже не попытался взмахнуть рукой. Дернул кожей, как это делают обычные лошади, прогоняя слепней.

- А честь воина? - Антоло спросил не ради издевки. Ему самому возможное воровство претило. Хотя умирать голодной смертью не хотелось. Но и попасться крестьянам на горячем казалось ужасно постыдным. В общем, как сказали бы на факультете, философская проблема. Да уж... Такая философия выходит... Всем философиям философия...

- А что честь? - отвечал конечеловек. - Я не предаю. Не трушу.

- Но ведь воровство...

- Лучше умереть?

- Нет. Конечно, не лучше.

Антоло вздохнул и звучно хлестнул ладонью себя по плечу. Ну и комары тут, в Тельбии. Звери, а не комары!

- Все равно разговор без смысла, - сказал он, поворачиваясь к костру боком. - Чтобы украсть курицу, ее нужно хотя бы видеть. А мы...

Кентавр дернул головой, словно услышав непонятный звук. Или, наоборот, понятный, а потому сулящий опасность.

- Что там? Желтый Гром, что ты...

- Тихо! - Конечеловек потянулся за мечом, глядя Антоло за спину. Туда, где плотная стена зеленовато-коричневого очерета смыкалась с опушкой грабняка.

Мускулы на плечах кентавра вздулись, задние ноги напряглись, готовясь выбросить тело вверх, в прыжке. Пусть даже этот прыжок будет для степняка последним.

Табалец медленно обернулся.

Нисколько не скрываясь, к их костру шла девчонка. Самая обыкновенная. С первого взгляда видно, что из бедноты - ноги босые, в потеках грязи и расчесанных комариных укусах; юбка до колен старенькая и не раз латалась; рубаха из домотканого полотна, небеленая и явно с чужого плеча. Лицо загорелое, курносое и веснушчатое. Хорошенькая, но не красавица. Хотя, если отмыть грязные разводы и полосы пота со щек и лба... Две косы скручены "бубликом" и уложены вокруг головы по местному обычаю.

Что же в ней страшного?

Антоло прищурился - может, не одна? Да нет. Вроде бы никто следом не идет.

Девчонка шла смело. Можно сказать, отчаянно смело. Все-таки не к старым знакомым у огонька погреться, а к двум совершенно незнакомым бродягам. Возможно, разбойникам. Да один из них еще и не человек. Но у странной гостьи не скользнула по лицу даже тень удивления. Будто девчонка из глухого хутора (или деревушки, или выселок), из тельбийской глубинки могла где-то видеть кентавра.

Другая бы уже удирала со всех ног. Или застыла, выпучив глаза. Или визжала бы, как недорезанный поросенок. А эта шла, помахивала прутиком и шевелила губами, словно напевала песенку.

В недоумении Антоло оглянулся на кентавра.

И вновь поразился.

Напряженное лицо Желтого Грома разгладилось. Встопорщившаяся было грива улеглась. Плечи расслабленно опустились.

В отчет на вопросительный взгляд человека, он сказал, едва ли не с почтением:

- Она говорит с духами.

- С какими еще духами?! - возмутился Антоло, ощущая в душе всплеск праведного гнева просвещенной личности, столкнувшейся с проявлением дремучего невежества.

Вместо ответа Желтый Гром поднял глаза к быстро темнеющему небу. А потом кивнул на развешенную одежду.

Охнув, парень бросился к штанам. Как всегда бывает в суматохе, попал двумя ногами в одну штанину, упал. Кое-как освободился, а когда повернулся, завязывая гашник, девушка уже сидела у костра, а суровый Желтый Гром следил за каждым ее движением, будто верный кот за хозяином.

- Доброго вечера, сааген, - обратился конечеловек к гостье. Антоло почему-то подумал, что "сааген" это что-то вроде "госпожа", так мягко прозвучал обычно резкий голос кентавра. - Мягкой тебе травы под ногами, ласкового дождя на склоне дня...

Девчонка расправила юбку на коленях жестом, достойным особы королевской крови. Благосклонно кивнула.

- Ты откуда здесь? - взял быка за рога Антоло. Он страшно злился, что его вынудили скакать на одной ноге, с голой задницей, а потому телячьего восторга кентавра не разделял. - Зачем пришла?

- Пришла... - Девушка - на вид ей запросто можно было дать семнадцать-восемнадцать лет - дурашливо улыбнулась. Не в своем уме, что ли?

- Я вижу, что пришла! - Молодой человек с беспричинной злостью сунул голову в ворот рубахи. Ткань просохла только с одной стороны. К спине она прильнула влажная и холодная, как прикосновение мертвеца. Аж мурашки побежали между лопаток. - Зачем, спрашиваю?

- Ходим-бродим в огороде... - задумчиво произнесла гостья. - Кто в чащобе заплутает, тот отгадки не узнает...

- Что ты болтаешь?! - возмутился табалец. - Какие отгадки? Какой огород? Ты сюда что, загадки загадывать пришла? Скажи лучше...

- Погоди, Антоло из местечка Да-Вилья, - слабым, но решительным голосом вмешался кентавр. - Не гневи духов!

- Каких еще духов? - Человек повернулся к товарищу и услышал, как за его спиной девчонка запела незатейливую песенку без слов. Так, просто деревенская мелодия. Но слух у нее оказался отличный, да и голос ничего.

- Она немножко не от нашего мира, - терпеливо пояснил кентавр. - У нас таких называют - разговаривающий с духами. Наши старейшины верят, что они могут прорицать будущее, видеть истинное лицо собеседника... Их уважают. Каждый степной воин почитает за честь пригласить разговаривающего с духами к костру, обогреть, накормить, поделиться последним.

- Ну, если честь... - Антоло наконец-то сообразил, о чем ему толкует конечеловек. В людском мире к сумасшедшим относились гораздо проще. Жалели? Да. Терпели? Случалось. Но чтобы поклоняться, словно жрецам? Счастье еще, если не пинают и не гонят прочь из дому. Кстати, может, и ее прогнали родные? Да нет, не похоже. И не выживет девочка одна в лесу - звери-то не склонны помогать "разговаривающему с духами". Сцапают, и вся недолга. Одни косточки где-нибудь под кустом останутся. Скорее всего, неподалеку деревня, откуда она и пришла. А родные отпускают спокойно. Не переживают. Подумаешь, сожрет медведь или кот. Одним ртом в семье меньше будет.

- Да. Честь, - твердо проговорил Желтый Гром. - Прошу простить меня, сааген. У нас нечем тебя угостить.

- Точно, - Антоло развел руками. - Сами с голода помираем.

Девчонка глянула неожиданно серьезно. Просто удивительно, как менялось ее лицо: от простоты к мудрости, от беспечности к собранности, от веселья к грусти.

- Голодные?

- Ну, так уж вышло... - пожал плечами молодой человек.

- В лесу - и голодные? - Девчонка рассмеялась заливистым колокольчиком. - Глупые!

- Ну уж... - насупился Антоло, но захлопнул рот под тяжелым взглядом кентавра. Ладно. Если у него такие понятия о чести, помолчим. Невелика радость - со слабоумной пререкаться.

- Прости моего друга, сааген. Молодость склонна рубить с плеча...

"На себя поглядел бы! Небось, упился до полусмерти и фургоны маркитантов переворачивал по зрелому размышлению... А я значит - сопляк, головой думать не привык, а семь лет в университете за здорово живешь штаны протирал?"

Девчонка вдруг вскочила:

- Глупые! Голодные! - покачала она головой и, шагнув прочь от костра, скрылась в темноте. И немудрено. Солнце совсем уже спряталось. Узкий серпик Большой Луны закрывали плотные облака. За пределами освещенного пламенем круга не видать ничего.

- Куда это она? - удивился Антоло.

- Духи хранят своих избранников, - невозмутимо проговорил кентавр.

- Духи... Вы что там, в Степи, в Триединого не веруете?

Желтый Гром с хрустом потянулся. Зевнул, показывая длинные зубы. Ответил уклончиво:

- Мы знаем о Триедином и его заповедях. Хорошие заповеди. Они не противоречат чести степного воина.

- Знать мало. Верить нужно.

- Многие из наших верят. Но Триединый далеко. Жрецы говорят - на небе. Так?

- Конечно. Он же Бог!

- А духи близко. В ручье. В болоте. В камне. В дереве. Если обидишь, накажут.

- Ну да!

- Зря смеешься. Духи мстят. Спугнут дичь. Предупредят врага о засаде. Выскользнут из-под копыта...

- Но это же простая случайность! Как может какой-то дух повлиять на камень?

- Скажи это Орлиному Глазу. Он обидел духа брода у Рыжих Скал. Поскользнулся там, где жеребенок прошел бы с легкостью. Теперь он в угодьях Старого Охотника.

- Случайность! - упрямо повторил парень.

- Не буду спорить. Молись Триединому. А я буду просить духов о снисхождении. Жизнь нас рассудит.

Антоло вздохнул. Он читал в старых книгах, что спорить с язычниками крайне тяжело. Они закоренели в своих заблуждениях, поклоняются идолам с детской непосредственностью, считают заблуждения данью традициям народа и заветам предков.

- Это же надо! - Бывший студент стукнул кулаком себя по колену. - Ладно! Не будем вдаваться в богословские диспуты.

- Не знаю, о чем ты... Тихо! Кажется, сааген возвращается.

Парень хмыкнул. Сааген! Разговаривающая с духами! А на самом деле - деревенская дурочка. Наверняка посмешище всего села и горе родителей. Спаси и сохрани, Триединый, от подобного родства! Что она еще придумала? Чем решила порадовать?

Девчонка вступила в освещенный круг. Она несла прутик с насаженными на него крупными, жирными лягушками. С полдюжины, не меньше. Антоло сглотнул, подавив тошноту - ведь, как-никак, мясо...

- Это... едят, сааген? - неуверенно поинтересовался Желтый Гром.

Сумасшедшая хмыкнула. Ответила вопросом на вопрос:

- Ты хочешь умереть от голода?

Очень здраво спросила. Попробуй догадайся, что не в своем уме.

Конечеловек встопорщил гриву, тряхнул головой:

- Нет, сааген. Я хочу знать - это мясо?

- Мясо, мясо... - отмахнулась девчонка, пристраивая прутик над углями прогоревшего костра.

Антоло, недолго думая, принялся помогать. Подумаешь, лягушки! Да он змею готов сжевать - пусть только попадется...

Проснулся табалец от холода. "Надо было все-таки дальше от воды костер разводить", - пришла как всегда с опозданием умная мысль. Руки и ноги задеревенели и отзывались болью при малейшем движении.

Антоло открыл глаза.

Светало.

От старицы полз промозглый туман.

Желтовато-серой грудой, с трудом различимой в предрассветных сумерках, возвышался кентавр. Он спал, как обычно, в позе, казавшейся любому непривычному человеку жутко неудобной - человеческая часть тела откинута на спину конской. Можно только удивляться невероятной гибкости поясничного отдела позвоночника. Да, наверное, по-другому и быть не может. Хребет и должен быть устроен таким образом, чтобы смягчать тряску во время неудержимой скачки в степи; не сломаться при резких поворотах в сражении или случайном падении. Но вот просыпаться и видеть сложившегося пополам конечеловека... Во всяком случае, Антоло привык не сразу. Поначалу дергался.

Кострище давно прогорело. Угли подернулись седым пеплом, остыли.

Живот по-прежнему урчал. Резь сменилась тупой, ноющей болью. Вчерашние две лягушки только раздразнили, а вовсе не утолили голод. Вот пару десятков бы...

А где девчонка? Она устраивалась на ночевку на противоположной от Антоло стороне костра.

Парень приподнялся на локте. Гостьи и след простыл.

Нет! Ну, не приснилось же ему все это?! Девчушка с полубезумным выражением лица...

- Желтый Гром!

Кентавр выпрямился, словно катапульта сработала. Раскосые глаза обшарили поляну с черным пятном от костра, опушку, темную стену очерета.

- Сааген ушла?

- А она была? - Антоло перевернулся на живот и встал на четвереньки.

- Да! - твердо ответил степняк. - Ты же ее видел.

- Ну... Мало ли что с голодухи пригрезиться может?

Парень с хрустом потянулся. Несколько раз взмахнул руками.

- Сааген приходят, когда хотят. И уходят, когда хотят. Духи ведут их, - проговорил Желтый Гром.

- И куда же она среди ночи? Лес все-таки, глухомань...

- Духи не допустят, чтобы ее обидел зверь или человек.

- Ты так думаешь? А я не уверен.

- Как может быть по-иному?

- У вас в Степи, наверное, больше понимают в чести, чем у нас. Цивилизация... - Антоло скривился.

- Не понял? - Кентавр попытался подняться. С трудом сдержал стон. Должно быть, его ноги затекли не меньше, чем у человека.

- Что ты не понял?

- Последнего слова.

- А... Это люди придумали. Цивилизация... Мы изобретаем новое оружие, выдумали деньги. Оружие убивает нас, а деньги... деньги истачивают душу изнутри, тоже, в конечном итоге, убивая. Мы обставляем свою жизнь тысячами ритуалов и ограничений, навроде законов и уложений... А потом сами их нарушаем - суем взятки чиновникам, подкупаем судей, возносим жертвы Триединому, чтобы простил нарушивших заповеди. Мы придумали никому не нужные торжества, а теперь испытываем досаду и отвращение, празднуя их словно через силу. Мы лицемерим на каждом шагу... Мы пьем вино и курим табак, но слушаем проповеди жрецов о необходимости смирения. Мы ходим в бордели, но презираем шлюх. Мы кричим на каждом перекрестке о всеобщем равенстве пред Триединым и ненавидим людей с другим цветом кожи, людей, которые едят иную пищу, одеваются не так, как мы, исповедуют иную религию. Мы гордимся - ах, какие мы развитые, изысканные и утонченные, а первозданную простоту нравов, сохранившуюся у неиспорченных цивилизацией, почитаем варварством и бескультурьем. Вот что такое - цивилизация.

- Странно ты говоришь. Будто старик, умудренный опытом. А ведь юноше твоего возраста пристало грезить о сражениях и подвигах... - Желтый Гром топнул одним копытом, другим. Скривился. - Что-то ноги у меня, как у новорожденного жеребенка. - Помолчал. Добавил: - Или у старого больного коня.

Антоло со вздохом ответил:

- Я не грежу о сражениях и подвигах. Я не хочу убивать людей. Не хочу и не буду. Мне бы добраться до родины...

Кентавр знал историю бывшего студента, а потому не удивился. Не стал вдаваться в расспросы и, упаси Триединый, даже не подумал насмехаться. Только коротко бросил:

- Я думал, ты хочешь отомстить.

Парень нашел силы улыбнуться:

- Сейчас я хочу поесть. Так сильно, что ни о какой мести и речи идти не может.

- А как же честь? - нахмурился конечеловек.

- Я - не степной воин. Я - сын овцевода и овцеводом, скорее всего, теперь и буду. До самой смерти. Зачем овцеводу честь?

- Странно ты рассуждаешь, Антоло из Да-Вильи. Никто не может знать, кем он будет до самой смерти. Лишь духи ведают судьбу воина.

- Я - не воин.

- Это ты так думаешь. В тебе сердце воина, а не овцевода. В тебе разум водителя многих сотен, а не торговца шерстью. Я еще буду гордиться тем, что блуждал с тобой по лесам Тельбии.

Антоло недоверчиво хмыкнул. Почесал затылок. Промямлил:

- Скажешь тоже... Какой из меня воин? Какой полководец? - Он махнул рукой. - Ладно! Куда дальше пойдем?

Желтый Гром пожал могучими плечами:

- На север?

Трудно возразить. Или попытаться предложить что-нибудь другое. Еще когда они избавились от погони окраинцев, то решили уходить из Тельбии северным путем. Переправиться через полноводную, быструю Еселлу где-нибудь ближе к Оригу, славному кожевенниками и камнерезами; пересечь наискосок Гоблану и, держась в пограничной полосе между Барном и Аруном, добраться до Табалы, лежащей на южном берегу Внутреннего моря. Дорога могла занять несколько месяцев, но ничего лучшего они попросту придумать не смогли. В Табале Антоло намеревался вернуться в имение отца и заняться выращиванием овец, живя тише воды, ниже травы, чтобы никто из соседей и знакомых даже не заподозрил в нем нарушителя императорского указа и дезертира. Кентавр надеялся отдохнуть, отъесться и возвращаться в Степь сперва через Литию, а далее обходя с востока Искристые горы и Окраину.

- На север так на север, - кивнул парень и вдруг встрепенулся. - А может, попробуем деревню отыскать?

- Какую деревню? Зачем? - удивился Желтый Гром.

- Ну, ту, откуда девчонка пришла?

- Сааген? Почему ты думаешь, что она обязательно должна прийти из деревни?

- Да потому! - Антоло топнул ногой. - Это у вас, в Степи, одержимые духами бродят где хотят, от стойбища к стойбищу, от зимовья к зимовью! Так ведь?

- Само собой. А разве бывает иначе?

- Еще как бывает! У нас, у людей, одинокая девочка не выживет. Сразу столько желающих найдется... - Он махнул рукой. - Да что объяснять? Не похожа она на человека, который живет в лесу и глотает лягушек, заедая дикой малиной. Наверняка есть, где одежду постирать, дыры залатать, косу расчесать... Хотя, в последнем я не слишком уверен.

- Ладно. - Кентавр одернул переброшенную через плечо перевязь. - А зачем тебе деревня?

- Попробую едой разжиться.

- Украдешь?

- Почему сразу - "украдешь"? Может, поменяю на что-нибудь, - заметив насмешливый взгляд конечеловека, Антоло поправил себя. - Ну, не сменяю, так отработаю! Дров наколю, огород вскопаю...

- А не боишься?

- Боюсь. За тебя боюсь. Местным кентавр в диковинку. Так что я пойду к людям один.

Желтый Гром поднял глаза к небу и воскликнул что-то на своем языке, напоминающем конское ржание.

- Вот только не надо... - поморщился Антоло. - Отбирать у меня нечего. Да и не враг я им. Из имперской армии я дезертировал. А значит, теперь я и тельбийцы на одной стороне. Только... - Он вздохнул. - Говорить-то я мастак. А как эту деревню найти?

Кентавр оскалился:

- Я, конечно, непривычный к лесам. Но в степи мне удавалось найти след сайгака, убегающего от стаи котов-охотников. Поищем...

Они зашагали на запад от старицы. Измученные и обессиленные. Почти утратившие надежду, но готовые бороться до конца. И человек, и его спутник. Ведь, что бы там ни говорили о смелости и выдержке степных воинов, табальцы не зря слыли по всей Сасандре самым упрямым народом. Почти как бараны, на которых основывалось благосостояние их провинции.

Село Желтый Гром не увидел, а почуял.

Остановился, поднял ладонь в предостерегающем жесте. Втянул широкими ноздрями воздух:

- Дым.

Антоло принюхался:

- Ничего не чувствую.

- Ветерок во-он оттуда, - конечеловек ткнул пальцем в березовую рощу, взбегающую по склону холма. - Дым хороший. Не пожар.

- Значит, деревня?

- Похоже.

- Ладно. - Молодой человек решительно одернул рубаху, смахнул рукавом грязь с левой штанины. - Жди меня тут.

Желтый Гром кивнул. Неохотно и как бы через силу.

- Если ты до вечера не вернешься, я иду следом.

Табалец взглянул на стоящее в зените солнце.

- А если я не успею отработать?

- Тогда бросай работу и приходи. - Толстые пальцы кентавра погладили ножны меча. - Завтра доделаешь.

- Ладно, - улыбнулся человек. Взмахнул рукой на прощание и пошел.

За березняком в самом деле виднелась деревня, с холма - как на ладони.

По сасандрийским меркам село небольшое, даже маленькое. Два десятка домов с овинами, сараюшками, хлевами, с высоко вздыбившейся жердиной "журавля" в середине. От леса деревню отделяла вырубка шириной шагов в сто пятьдесят. Кое-где на ней зеленели ровные прямоугольники - скорее всего, ботва. Что могут выращивать здешние селяне? Морковь, репу, свеклу...

Эх, сейчас бы выдернуть из земли крепкую толстую морковку, очистить от грязи несколькими движениям ножа и с хрустом откусить!

Антоло почувствовал, как рот наполняется слюной.

Подобраться незаметно, набрать полную пазуху корнеплодов - какие первыми под руку попадутся - и обратно, в лес.

Нет! Табалец мотнул головой.

Нельзя так.

Во-первых, воровать нехорошо. Даже если не поймают и не накостыляют по шее, будет стыдно перед самим собой. А это, пожалуй, даже хуже. А во-вторых, Желтый Гром, как и все кентавры, не ест растительной пищи. А значит, это будет подло по отношению к другу. Сам, выходит, нажрешься, а ему что, слюни глотать?

Антоло решительно зашагал вниз, к деревне.

Как бы так себя повести, чтобы сразу подружиться с местными жителями? Или, по крайней мере, расположить их к себе? Что говорить, если начнутся расспросы - кто, мол, откуда да зачем тут?

Эх, чего загадывать? Придумаем на ходу... Может, обстоятельства подскажут?

Проходя мимо ровных грядок, он все же не удержался и вырвал одну морковку. Маленькую. В две ладони длиной. Потер о рукав, откусил, усилием воли заставляя себя жевать медленно, не давиться от жадности.

Вот и ближайшее подворье.

Горкой свалены березовые поленья. Около колоды небрежно брошен топор. Рядом свежие щепки. Хозяин, по всей видимости, решил переждать полуденную жару в холодке. Может, удастся договориться доколоть? За курицу или гуся?

Антоло подошел к колоде, поднял топор, провел большим пальцев вдоль лезвия. Так себе сталь. Наверное, часто точить приходится. А что еще можно ожидать от захолустья? Разве им отличный товар привезут?

Краем глаза парень заметил серую расплывчатую тень, метнувшуюся к нему от подпертого кольями сарая. Взмахнул топором. Лохматый кот с разорванным ухом отлетел в сторону, пронзительно замяукал, поджимая переднюю лапу. Оскалил желтые клыки.

- Ты что? - попытался образумить его Антоло. - Нельзя... Куда? Свой я...

Кот прижал уши, выгнул полосатую спину и атаковал. Он был хорошим сторожем и сполна отрабатывал кормежку и уважение хозяев.

Табалец заслонился топором. Почувствовал, как кривой, острый, словно рыболовный крючок, коготь рванул рукав.

- Пошел вон!

Еще прыжок. На этот раз зубы сторожа клацнули у самого колена.

Антоло начал медленно отступать, стараясь успокоить зверя голосом, но не забывая подставлять лезвие топора под стремительные выпады клыков и когтей.

- Да уйди же ты! Прочь!

Кот прыгнул парню на грудь. Ударил лапой, разрывая рубаху. Острая боль обожгла, заставила резко отмахнуться топором. Лезвие раздробило котяре нижнюю челюсть, вызвав еще один вопль. На этот раз это был крик боли и отчаяния.

Несмотря на тяжелую рану, зверь еще шевелился, пытался встать на ноги. Ворочался в бурьяне серым комком шерсти, обагренным алой кровью.

Антоло поднял глаза и увидел спешащих к нему людей. По их лицам он без труда прочитал, что встреча не заладилась.

ГЛАВА 5

Ранняя осень окутала Аксамалу ароматом яблоневых садов.

Слетающий с Верхнего города ветерок нес запах налитых сладостью круглых, лопающихся от сока плодов на улицы и площади, раскинувшиеся от крепостной стены до магистрата и Императорского университета. Ближе к порту царствовала вонь гнилой рыбы и прелой травы, сбивающейся из года в год под сваями причалов.

Поблизости от Гнилого ручья тоже пахло не благовониями. Еще бы! Ведь не одну сотню лет здешние хозяйки сливали в него помои, вываливали кухонные очистки и содержимое ночных горшков. Правда, черный мор, обезлюдивший едва ли не половину Сасандры, прошелся безжалостной косой по здешним кварталам и не оставил в живых ни одного человека. С тех пор никто ручей не загаживал. Просто некому было. Дома стояли пустые и потихоньку ветшали, разваливались. То в одном, то в другом здании оседала черепица. Ни коренные аксамальцы, ни понаехавшие в последнее время в поисках заработка провинциалы селиться здесь не хотели. Даже посулы магистрата, обещавшего денежную помощь каждой семье, обосновавшейся в любом из брошенных домов, никого не соблазнили.

Иногда полуразрушенные здания занимали бродяги, вступившие в противоречие с имперским законом. Воры, убийцы, торговцы дурманом, привозимым из Айшасы. Ходили слухи о сектантах, которые якобы устраивают тут кровавые ритуалы, переходящие в разнузданные оргии. Обряды сопровождаются убийством похищенных младенцев, девственниц и домашних животных. Особенно котят. Особенно черных. Известно ведь - сваренный в кипятке черный котенок дает заклинателям демонов не меньше силы, чем освежеванная девственница. А отыскать его не в пример легче...

Когда случаи исчезновения детей и домашних любимцев учащались, магистрат направлял в кварталы Гнилого ручья усиленные отряды городской стражи. Подобные облавы заканчивались успехом нечасто. Все-таки нарушители порядка знали переулки и закоулки лучше стражников, умели пользоваться черными ходами и потайными лазами. Единственная польза от шума и беготни состояла в том, что отребье залегало поглубже на дно и какое-то время не тревожило честных аксамалианцев.

Тайному сыску Аксамалы тоже случалось проводить в этом районе несколько облав. Как говорят в народе, от сектанта до заговорщика - один шаг. Ибо кто не чтит Триединого, тот не уважает и власть, ведь государь-император, да живет он вечно, является и верховным жрецом Сасандры. Выявлять сообщества вольнодумцев и революционеров тайному сыску удавалось довольно часто. Как-никак у благородного господина т'Исельна дель Гуэллы служили настоящие профессионалы, не чета разжиревшим от спокойного житья и безнаказанного взяточничества городским стражникам. Хоть и людей на службе у контрразведки поменьше, зато каждый стоил десятка магистратских служак. А кроме того, люди, собиравшиеся для чтения запрещенных книг, доставляемых из Айшасы или западных королевств, для бурных споров о судьбах Отечества, о свободе, равенстве и братстве, для сочинения сатирических песенок и листовок бунтарского содержания, в подметки не годились торговцам дурью или демонологам. Болтуны из числа студентов, "золотая" молодежь Аксамалы, возжелавшая острых ощущений в противовес набившим оскомину благам от родительского достатка. Что с них возьмешь? Ни удрать как следует, ни сопротивления толком оказать... Их пыла хватало на пение нескладных гимнов во время задержания, а после весь напор уходил в никуда. Если бы не те же богатенькие родители - купцы и банкиры, чиновники и имперские высшие офицеры - дробить бы заговорщикам щебень до конца дней своих. Но большинство отыскивало подходы к судьям магистрата и тюремному начальству. Освобождались. Дель Гуэлла лишь надеялся, что повторять подобного рода приключения девять из десяти вольнодумцев не решатся. Оставшиеся, самые заядлые, могут и на галеру загреметь в следующий раз.

Поглядывая на растрескавшуюся штукатурку зданий, застывших в молчаливом карауле вдоль улицы, начальник тайного сыска вспомнил, что и последняя облава особого успеха не принесла. Ну, разве что он теперь получил возможность влиять на благородного господина Лейрана дель Прано, начальника всей городской стражи Аксамалы, поймав и отпустив потихоньку его младшего сынка. Парня тут же убрали от греха подальше - отправили в действующую армию, в северную Тельбию. Пускай послужит годик-другой лейтенантом, может, ума наберется и научится родину, которая тебя вырастила и выкормила, любить, а не кусать за протянутую ладонь. Зато дель Прано, в благодарность за оказанное снисхождение, ловил каждое слово господина т'Исельна. Осталось только придумать - как использовать кошачью преданность главного стражника столицы.

- Мрачноватое местечко, - хрипло проговорил спутник господина дель Гуэллы. Поперхнулся. Застеснялся, откашлялся.

Глава тайного сыска скользнул взглядом по его профилю с пухлыми оттопыренными губами и скошенным безвольным подбородком. Едва заметно улыбнулся:

- Вашей светлости бояться нечего. Точнее, я советовал бы бояться не здешних обитателей.

- Кто сказал, что я боюсь? - горделиво подбоченился губастый. Картинно бросил ладонь на рукоять меча. Расправил плечи под дублетом, отделанным мехом белого медведя. Из-под куртки выглядывал шитый золотой тесьмой камзол, а с шеи на грудь свисала толстая золотая цепь. - Я никогда...

Он осекся, оглянулся на шагающих в двух шагах сзади телохранителей. С недавнего времени среди провинциальной знати Сасандры стало модным нанимать в охранники каматийцев.

Дель Гуэлла пожал плечами. Может быть, конечно, они и виртуозно владеют длинным кинжалами, умеют плести в воздухе петли и вензеля цепочками с шипастыми грузиками, неплохо стреляют из одноручных арбалетов... Кто знает? Но ему почему-то всегда казалось, что каматийские наемники работают больше на публику, что красивого в их умении обращаться с оружием больше, чем простого и надежного. Главная задача телохранителя - сохранить в неприкосновенности жизнь и здоровье нанимателя, а не жонглировать кинжалами подобно циркачу с рыночной площади. И одежда на них должна быть простая и свободная, не стесняющая движений, а эти ишь как вырядились! Высокие сапоги на шнуровке. Почему-то с серебряными шпорами, хотя ездить верхом в этот вечер никто не собирался. Узкие, облегающие панталоны. Короткие жилетки, шитые серебром. Ну, конечно, все это вместе - панталоны, жилетки, а особенно, шпоры - производит незабываемое впечатление на хорошеньких служанок их гостиниц и вдовушек-булочниц. Или молочниц... Разве они могут пройти мимо столь соблазнительно обтянутых ягодиц? Т'Исельну захотелось сплюнуть прямо под ноги - он вспомнил, как в прошлом году во время облавы задержал полдюжины мужеложцев, увлекавшихся такой же точно одеждой.

Старший из каматийцев поежился под его неприязненным взглядом. Нахмурился. Проверил - легко ли ходит кинжал в ножнах.

Почему это все недоумки пытаются выглядеть круче и значительнее, хватаясь за оружие? Неужели никому не приходит в голову простая мысль - ничто так не украшает мужчину и воина, как скромность. Скромность и холодная уверенность.

Взять, к примеру, Мастера...

Дель Гуэлла подчеркнуто демонстративно отвернулся от каматийцев и задумался о своем. Да, Мастер по праву считался лучшим сыщиком из тайного сыскного войска Аксамалы. Вот уж кто разметал бы десяток таких горе-телохранителей голыми руками, так это он. Жаль, что им пришлось расстаться. Расстаться без приязни и трогательного прощания. Мастер оказался слишком умным и влез своим длинным носом туда, куда влезать никак не следовало - в личные дела господина т'Исельна дель Гуэллы. Пришлось лучшего сыщика Аксамалы убрать. Правда, начальник тайного сыска до сих пор не был уверен в смерти ретивого подчиненного. Трупа его он ведь не видел. Зато хорошо видел трупы троих незадачливых убийц - двух гоблинов и одного человека, которые действовали нахрапом вместо того, чтобы пустить отравленную стрелу из засады. С такими бойцами, как Мастер, по-другому нельзя. Опасно для здоровья. В глубине души дель Гуэлла молил Триединого, чтобы сыщик истек где-нибудь кровью - все-таки его сумели зацепить. Причем, судя по следам, довольно серьезно. Если бы не помощь великана... Господин т'Исельн снова поморщился - великана Тер-Ахара он сам отправил к месту предполагаемого преступления. Замести следы, убрать уцелевших. И ведь доверял волосатому громиле как себе! А он? Он принял сторону Мастера. Унес его, раненого, куда-то, помог выжить. Глава тайного сыска пытался через свою агентуру отследить, куда же после направился великан? Безрезультатно. Он исчез, словно сквозь землю провалился. Положим, человеку затеряться в многотысячной Аксамале не трудно, но великану, выделяющемуся в любой толпе, словно конь в отаре?!

Ладно, сейчас не до этого...

Будет время, разыщется и Тер-Ахар, и Мастера найдем. Тогда они пожалеют, что встали на пути господина дель Гуэллы, поймут, что быть у него в списке друзей гораздо выгоднее, чем в списке врагов... Но будет поздно.

- Пришли! - коротко бросил т'Исельн, указывая спутнику на невзрачный дом. Чтобы подобраться к нему, требовалось пересечь заросший высоким бурьяном пустырь.

- Эта развалюха? - оттопырил губу вельможа.

- Очень сожалею, ваша светлость, но пока что мы не можем проводить наши встречи в императорском дворце, - язвительно проговорил дель Гуэлла. - Может быть, в скором будущем?

Дворянин хмыкнул. Дернул плечом.

- Но ведь там пусто! Света нет. Ставни заколочены.

- Должен заметить, не пусто, а тщательно создается впечатление, что пусто. А это, как говорят в Браиле, две большие разницы. Не так ли? - Начальник тайного сыска повернулся к замершим в двух шагах каматийцам и подмигнул.

- Но ведь... - промямлил совершенно сбитый с толку спутник дель Гуэллы. - Нам обязательно?..

- Обязательно! - отрезал господин т'Исельн. - Если вы, милый мой герцог, хотите стать чем-то большим, нежели позволил ваш почтенный дядюшка. Хотя... Что это я уговариваю? Вы можете вернуться. Мне ничего не стоит отправить письмо в Верну, вашему кузену. Как бишь его? Вот незадача - запамятовал! Не подскажете ли?

- Не нужно никаких кузенов! - Герцог аж подпрыгнул на месте. Будто блоха укусила. - Идемте немедленно! Ну же! Господин дель Гуэлла, я жду!

- Конечно, конечно... - Контрразведчик притронулся пальцами к усам, якобы расправляя их, но на самом деле прикрывая ладонью довольную улыбку.

Кто бы сомневался? Герцог Мельтрейн делла Пьетро пойдет за ним до конца. Другого выхода у его светлости попросту нет. Кто он сейчас? Что есть у него, кроме головокружительного титула и длиннющего списка славных предков? Да ничегошеньки. Вилла в Уннаре и небольшой ежегодный доход. Правда, постоянный. Но очень уж небольшой. Можно сказать, маленький.

По давней Сасандрийской традиции, императорскую родню к управлению государством не допускали. Зачем давать им доступ к власти и деньгам? Зачем собирать вместе при дворе в Аксамале, словно пауков со жвалами, сочащимися ядом? Слишком уж велик риск заговоров, закулисных игр и открытых мятежей. И кто знает, к кому начнут подсылать отравителей и душителей разохотившиеся наследники правящей династии - друг к другу или к его величеству, да живет он вечно?

Лет триста назад нечто подобное уже произошло. Наводненная родственниками - ближними, дальними и совсем уж далекими - государя-императора Аксамала в один прекрасный (или ужасный?) день взорвалась. Заблаговременно проплаченные и стянутые к столице дружины наемников принялись резать соперников и конкурентов. Те ответили отнюдь не с благочестивым смирением, присущим людям, верующим в Триединого. Особого труда это не составило, поскольку горожане Аксамалы никогда не отличались кротким нравом, а для многих обитателей портовых трущоб любые беспорядки в городе были и остаются той самой мутной водицей, в которой так легко поймать свою золотую рыбку. Неразберихи добавили несколько колдунов-отступников, вмешавшихся в противостояние кланов императорских наследников, то ли отрабатывая чью-то звонкую монету, то ли исключительно из врожденной подлости и страсти к неразберихе.

В общем, бойня вышла знатная. С огромным трудом гвардейский полк, остававшийся верным трону, удержал дворец до прихода из-за городских стен четвертой пехотной армии, которая и навела порядок, умыв кровью и правых, и виноватых. Бунтовщики разбегались из столицы, как клопы из окуриваемого дымом тюфяка. Отдельные стычки и заварушки продолжались по всей стране еще в течение полугода. То время вошло в летописи и труды ученых-историков под названием Смутного.

С тех пор государь-император, Верховный Совет жрецов и коллегия министров делали все возможное, чтобы резня между претендентами на престол не повторилась. Представители боковых ветвей императорской фамилии обитали теперь в самых отдаленных уголках Сасандры, как можно дальше от столицы и друг от друга. Они ни в чем не нуждались, но ежегодной ренты хватало лишь на оплату самых насущных потребностей. Отряд наемников ни один из троюродных и двоюродных племянников императора возглавить не смог бы. Ну, разве что продав имение, о чем немедленно стало бы известно при дворе, и тайный сыск, вкупе с главнокомандующим, сделали бы немедленный вывод - неосторожному пришлось бы жалеть о содеянном. Очень сильно жалеть. Правда, недолго.

Вынужденный по долгу службы присматривать - вернее получать сведения от соглядатаев - за каждым наследником, т'Исельн дель Гуэлла долго выбирал, кто же подойдет ему больше всех. Наконец, он остановил выбор на честолюбивом, глуповатом и безвольном герцоге Мельтрейне делла Пьетро. Больших трудов стоило вытащить его в Аксамалу. Вытащить в тайне от всех заинтересованных лиц. Даже от своих подчиненных, не говоря уже о жрецах или армейской разведке его высокопревосходительства т'Алисана делла Каллиано.

Но игра того стоила. Кто не рискует, тот не пьет сладкого мьельского вина.

Они прошагали, отодвигая ножнами мечей стебли колючего бурьяна. И все равно репейник цеплялся на брюки. Ладно. Пусть это будет первым и последним, что прицепится к ним в этот вечер.

Перекосившаяся в петлях дверь жалобно заскрипела. Никаких сторожей не надо. Интересно, это придумали господа заговорщики или само собой вышло?

- Пускай они ждут нас здесь, - дель Гуэлла кивнул на каматийцев.

Герцог стрельнул глазами вправо-влево, опасливо поежился.

- Уверяю вас, ваша светлость, опасности никакой, - терпеливо, словно разговаривая с больным, пояснил глава тайного сыска. - Уж во всяком случае, по сравнению с тем, что будет, если откроется ваш приезд в Аксамалу.

Делла Пьетро прикрыл на мгновение глаза:

- Что ж, я знал, на что иду... Риск должен оправдаться.

- Я бы сказал больше. Снявши голову, по волосам не плачут. - Т'Исельн изящным жестом, полным благородства, указал герцогу на лестницу. - Прошу, ваша светлость.

Возможно, комната, занимавшая весь второй этаж, казалась шире из-за отсутствия мебели. Возможно, объема ей добавляла клубящаяся по углам тьма, которую безрезультатно силились разогнать четыре толстые свечи из черного воска, установленные в центре, прямо на полу. Но скорее всего, верхний этаж на самом деле был шире нижнего - так часто поступали строители сто-двести лет назад, пока особый указ магистрата не запретил нависающие над улицами здания.

Вокруг свечей неподвижно замерли двенадцать фигур, облаченные в бесформенные балахоны, ниспадающие до самого пола. Лица людей скрывали низко опущенные капюшоны, кисти - широкие рукава.

"Шуты дешевые, - подумал дель Гуэлла. - Неужели нельзя обойтись без внешнего, напускного? Или для них это - часть ремесла? Способ самоутверждения? Ну и воздействовали бы на мещан и ремесленников... Ведь наверняка знают, что со мной ничего не получится. Не на того напали! Или нынешняя церемония рассчитана на делла Пьетро? Ну, тут дело может выгореть. Вернее, могло бы, но я не дам. Он должен подчиняться мне, а не какому-то там Кругу. Да и сам Круг, хочет он того или нет, будет выполнять мои замыслы".

- Рад приветствовать вас, господа чародеи, - сказал он вслух, выходя в освещенное пятно.

На краткий миг повисла тишина. Вязкая и томительная.

Встрепенулось пламя свечей, хотя воздух сохранял неподвижность, словно в склепе.

Потом стоящий прямо напротив дель Гуэллы человек сбросил капюшон на плечи, обнажая круглую голову с выпуклым лбом, переходящим в высокие залысины. Его гладко выбритые щеки обвисли дряблыми брылями и лоснились в неверном отблеске пламени. Волшебник откашлялся:

- Вы послали сигнал, господин Министр, и мы пришли.

- Я благодарен вам, мэтр Примус, - едва заметно поклонился глава тайного сыска, называя предводителя чародейского Круга Аксамалы согласно принятой внутри сообщества колдунов иерархии. - Вы откликнулись на мой зов, подтвердив тем самым достигнутые договоренности, так ведь?

- Истинно так, - величаво кивнул волшебник. Сделал едва заметный знак рукой.

Его товарищи откинули капюшоны. Немного вразнобой, но все равно это выглядело значительно. Пожалуй, на неокрепшего юнца могло произвести впечатление.

Но не на т'Исельна.

Он внимательно обвел взглядом лица чародеев.

Да уж... Красавцы, как на подбор.

Большинство отличались упитанными щечками, неоспоримо доказывающими любовь к сладкому, жирному и мучному. Примус по сравнению с прочими мог, пожалуй, служить идеалом благородной внешности. У одного из чародеев лоб украшало багровое родимое пятно, напоминающее формой остров Халида - оплот пиратской вольницы. Другой отпустил остроконечную бородку и тонкие усики подкрутил кверху с претензией на изысканность. Ага! Почти удалось. К расплывшейся фигуре пожилого булочника и пухлым щекам, меж которыми почти спрятался розоватый блестящий нос-репка, усы и борода подходили, как корове седло. Еще один седой, морщинистый, толстогубый настолько, что закрадывались подозрения об айшасианском происхождении, мог похвастаться такими мешками под глазами - темно-синими, почти черными, и набрякшими - что невольно вспоминалась простецкая купеческая шутка: "Где деньги? В мешках. А где эти мешки? Под глазами..." Правда, пара волшебников казались людьми, не чуждыми труда, а возможно, и военного ремесла. Один из них мог похвастаться сломанным носом, а второй, прячущий маленькие, поросячьи глазки под кустистыми бровями, - настоящим морским загаром, оттененным ежиком совершенно белых волос.

- Рад приветствовать вас, господа чародеи, - повторил т'Исельн. - Я полагаю, знакомить нас никто не намерен?

- К чему, господин Министр? - всплеснул ладошками Примус.

- Ну, мы в какой-то мере соратники... Хотя, вы правы, мэтр. К чему нам, людям современным, трезвомыслящим и раскованным, подобные условности?

Стоящий третьим справа от предводителя колдун - длиннолицый с маленькими седыми усиками - дернул щекой. Видимо, у него имелось свое мнение о раскованных и современных людях, но он держал его при себе.

"Довольно мудро", - отметил про себя дель Гуэлла.

- И все же, господа чародеи, вынужден отдать дань неуклонно устаревающим традициям, - продолжал глава тайного сыска, известный здесь под агентурной кличкой, присвоенной ему разведкой Айшасы, на которую он работал уже не первый год. - Хочу представить вам нашего союзника, вокруг которого, я рассчитываю, все силы, которым дорого возрождение Сасандры, должны сплотиться в едином порыве, дабы... - Он замолчал. Задумался. Что бы такое сказать после "дабы"? Как бы закрутить позаковыристее? И ведь ничего не приходит в голову... А жаль! Закончить бы фразу жирной точкой. Думай, господин т'Исельн, думай! Пауза-то затягивается. Эх, была, не была... Он откашлялся. - Не буду отнимать вашего драгоценного времени, несомненно, столь необходимого вам для высокоученых занятий... Итак. Его светлость, Мельтрейн делла Пьетро из Уннары, старший сын троюродного брата его императорского величества... Не буду лицемерить со всякими там "да живет он вечно". Прошу вас, ваша светлость.

Делла Пьетро сделал два быстрых шага, оказавшись рядом с т'Исельном. Отвесил грациозный поклон, не посрамивший бы его даже перед цветом имперского общества.

- Мы счастливы видеть вашу светлость в Аксамале! - высказал общее мнение Примус.

Впрочем, похоже, что не совсем общее. Чародей с родимым пятном на лбу нахмурился, поджал губы. А длиннолицый, с усиками, негромко произнес:

- Меняем одного тирана на другого?

Дель Гуэлла стрельнул глазами в его сторону:

- Вы, господин волшебник, можете предложить другую, более приемлемую форму управления государством?

- Почему бы и нет? - Усатый вздернул подбородок. - Выборные комитеты, например!

- Чародейский Круг должен править Сасандрой, - с уверенностью проговорил "меченный". Прищурился - попробуй, мол, возрази!

- Возможен один Круг - Верховный, - сурово поглядывая на герцога и контрразведчика, добавил высокий плечистый волшебник с лицом, похожим на старый растоптанный башмак. - Он будет управлять из Аксамалы государством в целом. А в каждой из провинций будут свои Круги - малые.

Т'Исельн сделал вид, что задумался. Покрутил ус, повернулся к делла Пьетро.

- Видите, ваша светлость, с какими серьезными людьми мы заключаем союз? Еще не взяли власть в свои руки, а уже готовы ссориться и скандалить из-за формы будущего правления.

- Ваша ирония неуместна, господин Министр, - сказал Примус. - Всегда нужно продумывать действия хотя бы на шаг вперед.

- Несомненно, мэтр, - кивнул дель Гуэлла. - Несомненно. Я не стану оспаривать замечания ваших сотоварищей. Доля истины в них присутствует. Если мы хотим избавить страну от тирании и деспотизма, необходимо уже сейчас задумываться об этом. Но мои наблюдения показывают, что в настоящее время захватить власть в Аксамале, да и в Сасандре целиком, может только личность. Личность, которую знать сочтет равной и достойной трона, примут простолюдины, освятит духовенство... Нам нужен человек, против которого не станут возражать военные, в особенности - гвардия. Человек, которого правители соседних государств сочтут достаточно сильным и волевым, чтобы не пытаться оттяпать кусочек земли от западных границ. Но этот человек должен любить свободу так же, как и все мы. Он не будет стремиться ограничивать вольности сословий, права чародеев и духовенства. Так ведь?

- Это вы хорошо рассказали, господин Министр, - согласился колдун с родимым пятном. - Но уверенности...

- Я ручаюсь, что вы, господа волшебники, видите перед собой именно того человека, - с нажимом произнес дель Гуэлла. - Его светлость делла Пьетро готов уже сейчас дать вам всем необходимые гарантии в обмен на обещание поддержки в будущей совместной деятельности. Не так ли, ваша светлость?

Герцог величественно кивнул, хотя на лице его явственно читалось - куда я попал?

- Итак, соглашение достигнуто? - вкрадчиво поинтересовался контрразведчик.

- Думаю, я выражу общее мнение... - Примус оглядел своих людей. Колдуны хранили гордое молчание. Чувствовалась, что успех всеобщего дела они ставят выше мелких разногласий. Довольно удивительно. Судя по историческим книгам и приключенческим романам, волшебники Сасандры всегда отличались гордостью и независимостью в суждениях, переходящими порой в нежелание понимать собеседника. - Думаю, я выражу общее мнение, если скажу, что мы готовы оказывать содействие. Помогать в свержении самого бесчеловечного тирана в истории Сасандры - это священный долг каждого гражданина, которому небезразлична судьба родины.

"Ну-ну... - сохраняя серьезное и непроницаемое выражение на лице, подумал дель Гуэлла. - Пой-пой, соловушка... Поглядел бы я, как бы ты задумывался о судьбе Сасандры, если бы свержение императора не совпадало каким-то непостижимым образом с твоими собственными планами? Вы, чародеи, такие друзья, что от вас только и жди ножа в спину или кляузы в тайный сыск... Впрочем, кляузы как раз можно и не опасаться. Ведь тайный сыск - это я".

- Мы выступим, как один, - продолжал Примус. - Ударим в едином порыве. Встанем плечом к плечу за свободу слова, открытость границ, все то лучшее, что может нам подарить западная культура, за дружбу и взаимовыгодный союз с Айшасой...

"Угу... Западная культура - это конечно сила. Просто средоточие достоинств и добродетелей. Почему только они присылают отпрысков знатных родов учиться к нам в университет, а не наоборот? Об Айшасе вообще отдельный разговор. Совершенно иное отношение к жизни, к религии, к национальностям... Ну, скажите на милость, чему может научиться уважающий себя гражданин Сасандры от айшасиана? Ловкости, изворотливости? Может быть, отношению к деньгам, как к религии? Строго регламентированному кастовому обществу? Обществу, где каждый подозревает соседа и с радостью доносит на него?"

Герцог делла Пьетро внимательно слушал волшебника. Не возражал. Даже слегка кивал в тех местах, где голос Примуса начинал звенеть восторгом неофита, увидевшего воочию сошествие на землю одной из ипостасей Триединого. Дель Гуэлла порадовался, что сделал верный выбор. По-прежнему остается загадкой, что является тому причиной, но "многоюродный" племянник императора с радостью ухватился за возможность скинуть дядюшку и самому усесться на его трон. Он окунулся в заговор сразу и безоговорочно, не особо торгуясь и не выпрашивая условия. И сейчас вел себя великолепно. Лучше и не придумаешь. Если кому и удастся расположить Круг чародеев Аксамалы, так это ему. Какое спокойствие! Какое благородство! Какая утонченная ленца, свидетельствующая о пресыщенности жизнью!

- Мы хотели бы знать, какие силы вступают в союз с нами? - проговорил Примус. - Восстание, не подготовленное должным образом, заранее обречено на провал. Это может отбросить Сасандру к мрачным временам, когда процветали пытки и насилие над личностью!

"За Сасандру ты переживаешь, как же! Просто охота сохранить свою шкуру в целости и сохранности. Желание вполне законное и понятное всем и каждому. А о силах - это не к Мельтрейну. Он всего лишь символ, знамя, которое мы понесем впереди колонны восставших. И если его втопчут в грязь, будем подбирать новое. Хотя ему, само собой, об этом догадываться вовсе не обязательно".

- Мэтр Примус, - дель Гуэлла расправил плечи, сразу же став заметнее и представительней. - Господа чародеи. Я, несомненно, ознакомлю вас с планом дальнейших действий, с подробным указанием каждой фигуры, участвующей в политической игре и восстании. Но... Не кажется ли вам, что вначале я и его светлость, само собой, должны убедиться в вашей полезности для нашего общего дела? Что вы можете предложить? Как предполагаете послужить делу освобождения Сасандры от тирании? Ведь, согласитесь, одной лояльности достаточно лишь для участия в восстании на третьестепенных ролях. Вы же, как я понял, беседуя ранее с мэтром Примусом, да и из сегодняшней встречи, претендуете на роль ведущую. Так ведь?

Контрразведчик скользнул глазами по неподвижным фигурам. Колдуны сохраняли спокойствие. Только отмеченный родимым пятном беззвучно шевелил губами, будто что-то жевал, и у морщинистого, с мешками под глазами, дергалась щека. Ну, может, они так все время себя ведут?

- Итак, господа чародеи... Вы готовы?

Примус кивнул. Вслед за ним склонилось еще одиннадцать голов. Поразительное единодушие! Просто поразительное! Если они в самом деле продемонстрируют что-нибудь необычное, придется с ними считаться. А это не очень хорошо. Еще, чего доброго, возомнят о себе и захотят слишком многого. Власти, например. Власть пьянит сильнее свободы, денег и вина...

Предводитель Круга вышел вперед. Откашлялся, самодовольно потер ладошки.

- Господин Министр. Ваша светлость. Прошу обратить внимание на то, что мы не торгуемся, не уподобляемся низким и грязным простолюдинам, которые способны бесконечно тянуть: а я что с этого иметь буду? Мы готовы, совершенно добровольно, показать некоторые из наших достижений. Самые слабенькие, прошу заметить...

"Как бы не так. Поверил я тебе... Жди. Наверняка покажете самое лучшее. Такое, что готовили заранее, не щадя сил и магической энергии. Нечто, что не всегда получается с первого раза. Но тут-то у них получится. Просто не может не получиться. Да колдуны в лепешку разобьются..."

- Я не буду вдаваться в подробности, каким именно образом происходит наше волшебство, откуда мы черпаем силу и тому подобное... Все это никому не нужные мелочи, ваша светлость.

"Ага! Обращается уже не ко мне, а напрямую к малютке-герцогу. Чудненько! Того мне и надо. Люблю, знаете ли, господа, находиться в тени и лишь дергать за веревочки..."

- Что ж... Приступим. - Дождавшись благосклонного наклона головы делла Пьетро, верховный чародей шагнул в сторону, жестом приглашая соратника. Того самого волшебника со сломанным носом и тяжелой челюстью кулачного бойца. - Мэтр Вальгейм. Прошу вас.

- Благодарю, мэтр, - низким хриплым голосом ответил вызванный.

Вышел в середину круга. Сцепил пальцы рук перед грудью, напрягся.

Т'Исельн успел подумать, мол, дай колдуну в ладони подкову, согнет, дай железный шкворень - завяжет в узел. Уж очень явственно взбугрились могучие мускулы под темным балахоном, а на висках вдруг проступили пульсирующие валики жил, заблестели капельки пота. И тут комната погрузилась во тьму. Как будто кто-то взял и задул свечи в один миг. Но дель Гуэлла мог поклясться, что свечи никто не тушил. Вообще, не было ни ветерка, ни дуновения. Ни движения... И еще странно - тьма казалась абсолютной. То есть полностью непроницаемой для взора. Такая могла бы, наверное, быть под землей, в самой глубокой шахте, не имеющей выхода на дневной свет.

- Итак, ваша светлость, - как сквозь тяжелый осенний туман, донесся голос Примуса. - Мэтр Вальгейм имеет честь демонстрировать вам заклинание Великой Тьмы.

- Впечатляет... - с легкой дрожью ответил делла Пьетро.

- И сколь широко мэтр Вальгейм может раскинуть Великую Тьму? - вмешался дель Гуэлла. - Слов нет, заклинание великолепное, но хотелось бы знать тонкости...

- Довольно широко, - уклончиво отвечал глава Круга.

- И все-таки? - не унимался контрразведчик. - Еще хотелось бы узнать длительность волшебства. То есть, сколько времени мэтр способен...

В комнате вновь стало светло. Словно отдернули занавеси с окна в яркий солнечный день. Конечно, свечи с солнцем не сравнишь, но после абсолютного мрака даже отблеск их пламени резал глаза.

- Пока еще не очень долго, - с трудом переводя сбившееся дыхание, проговорил Вальгейм. - Однако я работаю над собой. Опять же, в данном помещении слишком мало высвобожденной Силы. Думаю, если набросить покрывало Великой Тьмы на толпу где-нибудь на улицах города, всплеск ужаса даст мне такую подпитку, что я без труда покрою площадь два на два плетра.

Глядя на чародея, дель Гуэлла не разделял его уверенности. Как известно, Силу мало отнять у природы или людей. Ее нужно подчинять, управлять ею, лепить волшебство, как гончар лепит из податливой глины изумительной красоты сосуды. Точнее, изумительной красоты они получаются у мастера, а у ученика-новичка все больше выходят корявые поделки, сплошной перевод ценного материала. Ладно, будем надеяться на лучшее...

- Благодарю вас, мэтр Вальгейм. - Широким движением руки Примус отправил здоровяка на место. - Мэтр Жорэмо, ваш черед.

Теперь у свечей застыл чародей относительно молодой. Где-то от тридцати семи до сорока лет, на первый взгляд. Несмотря на возраст, его темя покрывала обширная плешь, стыдливо прикрываемая зачесанными справа налево реденькими, мягкими волосиками. Он стыдливо улыбнулся, поднял брови "домиком", без предупреждения хлопнул в ладоши.

Резкий звук заметался под заросшими паутиной потолочными балками, заскакал по углам остромордой травяной лягушкой. Словно тарелку об пол брязнули. Прокатилось эхо.

Неприятное эхо...

Очень даже неприятное.

Оно словно тронуло какие-то струны в душе.

Холодок зародился в области желудка и двинулся вверх, охватывая и обжигая морозом легкие.

Дель Гуэлла почувствовал желание развернуться и уйти. Да пропади они пропадом! Эти чародеи, этот герцог слабоумный, этот заговор, вся эта Сасандра, в конце концов! Ради чего он здесь? Ведь жизнь так коротка. Не успеешь оглянуться, и костлявая лапа смерти вцепится в твое сердце, сожмет, как бы пробуя на ощупь, а потом придавит посильнее... И все. Кто знает, ждет ли тебя счастливое посмертие или ледяная бездна Преисподней? Тебя просто не будет. А все остальные будут. Они будут ходить, болтать о всяких глупостях, жрать до несварения желудка, совокупляться до одури... А тебя уже не будет. Неужели они не понимают этого? Неужели не боятся? Прочь! Скорее прочь и как можно дальше! Удрать, забиться в щель, в нору, в берлогу! И не дышать. Закрыть глаза и затаиться...

Глава контрразведки глянул на лица чародеев, словно пытаясь сказать им: "Что же вы? Бежим! Бежим, пока не поздно!"

Ему ответили испуганные, растерянные, ошалевшие взгляды.

Герцог делла Пьетро озирался по сторонам, даже не пытаясь удержать прыгающую челюсть. Зубы его выбивали дробь. Казалось, он не убегает лишь потому, что ноги отнялись со страху.

С громким стуком распахнулась дверь.

В комнату ворвались каматийцы-телохранители. Оба бледные. Глаза распахнуты, как у сычей. Руки дрожат так, что зажатые в пальцах корды дергаются, словно веер у ярмарочного плясуна на канате. Значит, и им страшно. Но, следует отдать должное профессиональной чести, ведь не убежали!

Примус резко взмахнул рукавом!

Дернулись, почти легли языки пламени черных свечей.

Первый каматиец закатил глаза и кулем осел на пол.

Еще взмах!

Второй телохранитель сполз спиной по штукатурке, цепляясь многочисленными заклепками, украшавшими его куртку по дурацкой моде Браилы.

Плешивый колдун сделал движение, словно без воды "умывал" руки.

И страх сразу исчез. Растворился без следа.

Его светлость обмяк и едва не упал в обморок. Но глава тайного сыска успел поддержать будущего владыку Сасандры под локоть. Дель Гуэлла сообразил (он всегда отличался живым умом, что, собственно, и помогло продвинуться по службе), что страх - не что иное, как чародейское наваждение, иллюзия, вызванная мэтром Жорэмо.

- Я бы очень просил вас, господа волшебники, - проговорил он ледяным тоном. - Вы меня премного обяжете, если не будете так шутить без предупреждения.

Примус, не сдерживая гаденькую улыбочку, спрятал кулаки в рукавах балахона.

- Почему, господин Министр? Неужели вам стало немного страшно?

"Вот сволочь! Он, кажется, все подстроил нарочно. Постарался выставить и меня, и герцога в невыгодном свете. Колдуны наверняка знали все заранее и сумели оградить себя от воздействия извне. Как это у них называется? Блокировать сознание?"

- Не скрою, я испугался, - старясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, проговорил дель Гуэлла. - Но, будучи контрразведчиком, сыщиком, по долгу службы я приобрел неприятные навыки. Например, я могу всадить нож в горло напугавшему меня, а уж потом выяснить, что он делал это лишь движимый желанием прихвастнуть новыми умениями. Но зарезанному все равно, так ведь?

Он замолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением. Примус посуровел, а мэтр Жорэмо подался назад, словно пытаясь спрятаться в темноте. Ага! Ты еще Вальгейма попроси. Этот громила тебе Великой Тьмы подпустит так, что мало не покажется.

- Признаюсь, - сипло выплюнул глава Круга. - Мы не подумали. Приношу извинения от своего имени и от имени коллег.

- Принимаю, - не стал заострять противостояние т'Исельн.

- И вы, ваша светлость, тоже простите...

- Ну что вы, - делла Пьетро небрежно отмахнулся. - Не стоит извинений!

Он на удивление быстро пришел в себя.

"Молодец. Еще раз убеждаюсь, что не зря сделал ставку именно на тебя", - дель Гуэлла мысленно похлопал герцога по плечу.

- Но скажите мне, господа чародеи, - продолжал делла Пьетро, - как же мои телохранители? Они так и будут здесь лежать? Кстати, что вы с ними сотворили, мэтр Примус?

- О, ваша светлость! - залебезил чародей. Куда девалась его наглость и уверенность в превосходстве? Все-таки, у кого душа раба, тому какое оружие в руки не давай - хоть из стали, хоть магическое, - а толку не будет. Силы духа не хватает. - О, ваша светлость, это простое заклинание. Называется... Вот названия я еще не подобрал. Оно отнимает сознание...

- Отшибает, я бы сказал, - поправил чародея дель Гуэлла. - Так ведь?

- Ну, можно и так сказать...

- А вернуть их к жизни можно? Мне еще обратно идти, - живо заинтересовался герцог.

- Я попробую... - неуверенно ответил колдун. Подошел к застывшим без движения каматийцам.

- После, после, мэтр Примус, - остановил его контрразведчик. - Если не возражаете, ваша светлость, я хотел бы вначале закончить наш разговор. Зачем нам лишние свидетели? Их потом приходится убирать...

Делла Пьетро сглотнул. На лице Примуса отразилась брезгливость и не больше того. Скорее всего он подумал не об убийстве, запрещенном заповедями Триединого, а о возне, связанной с сокрытием трупов. И эта мысль перевесила все прочие.

- Похоже, что вы правы, господин Министр, - осклабился колдун. - Впрочем, как всегда. Выслушаю вас с живейшим интересом и... думаю, все присутствующие тоже.

- Хорошо. - Дель Гуэлла скрестил руки на груди. - Теперь, когда мы убедили друг друга в необходимости союза и взаимоподдержки... Да-да, господа чародеи, не будем спорить и корчить кислые мины - убеждать в самом деле пришлось. Что ж... Вы подтвердили серьезность намерений. Теперь мой черед. Не могу похвастаться большой воинской силой, собранной под мои... Виноват, под наши знамена, под знамена благородного дела освобождения Сасандры. Около полутора сотен вооруженных людей. Понимаю, что звучит это жалко, но все они отлично владеют оружием, великолепно знают город, а также умеют вести бой на запруженных толпой улицах, что, согласитесь, немаловажно. Конечно, этой силы не хватит, чтобы брать штурмом императорский дворец. Но нам этого и не потребуется. Дворец возьмут за нас. Кто, спросите вы? А те самые вольнодумцы и заговорщики, которых так много в нашем славном городе. Когда будет объявлено о повешении их главаря, некоего философа и, с позволения сказать, мудреца фра Дольбрайна. Его в начале лета поймали и бросили в городскую тюрьму Аксамалы. Мне пришлось подсказать его императорскому величеству, что довольно бунтовщику объедать казну Сасандры. Теперь его должны повесить, но никто из властьпредержащих, кроме меня, конечно, не предполагает, что казнь фра Дольбрайна выльется в народное возмущение. Вот тут-то мы и сработаем. Быстро, слаженно, надежно. Мои люди расчистят вам путь в толпе, господа чародеи, а вы должны будете ликвидировать дворцовую стражу, гвардию и тех из придворных, кто сохранит верность тирану. В этом мой план. В этом залог нашего успеха.

Чародеи молчали. Никто не возражал.

Да и кто бы осмелился возразить?

Над Аксамалой летели, спешили облака, и Малая Луна показала багровый серпик.

(продолжение следует...)

Комментарии: 7, последний от 17/06/2008.
Размещен: 04/11/2007, изменен: 27/11/2007. 173k. Статистика.
Глава: Фэнтези

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"