Как часто бывает в этой жизни, светлая её полоса кончается всегда внезапно. И не дав вам даже мгновения на передышку, она, жизнь, тут же валится в полосу тёмную. Иногда - совсем беспросветную.
Тот день, заваренный тёмной полосой, словно круто перекипяченым кофе, с самого утра выдался ненормально суматошным. Я гонялся по делам, улаживал конфликты, утрясал проблемы, соединял людей нужных, и разводил в пространстве, от греха подальше, людей друг другу, вот прямо сейчас, ну абсолютно ненужных.
И конца этому видно не было!
Края - тоже.
Так мне казалось до самого вечера, который наступил, разумеется, тоже внезапно. И - волшебно! Он разом смёл все проблемы в свою фиолетовую шляпу, милостиво разрешив мне вернуться домой, чтобы там, в тишине, зализать раны, нанесённые белым днём.
Пожелав остающимся удачного продолжения, я вышел из офиса, блаженно оглядел несущихся мимо людей, свысока чуть даже пожалев их, и спокойно зашагал по тротуару.
Торопиться, в общем-то, действительно было некуда. Пробки меня не волновали, давка в метро - тоже. В своё время я умудрился подобрать работу буквально в десятке минут ходьбы от своей холостяцкой квартиры, и это позволяло мне всю рабочую неделю удачно сочетать приятное с полезным. Что ни говорите, а утренний бег, при хроническом опоздании на работу, приводит в хороший тонус ещё не совсем вылезший из постели организм. А вечерняя прогулка просто замечательно выводит из него шлаки дневного горения на той работе. Если же отходов набиралось совсем невпроворот, можно было позволить себе роскошь задержаться подольше в небольшом парке, раскинувшем свои ветвистые прелести именно на моём ежедневном маршруте.
В этот раз я чувствовал, что шлаков набралось действительно слишком много, чуть ли не из ушей уже лезет, и что избавляться от них надо быстро, пока они совсем меня не зажрали!
Парк, будто понимая моё состояние, встретил меня блаженной, звенящей ароматом ранней осени тишиной, и на удивление пустыми аллеями. Это редкость для большого города - пустые аллеи! Но ведь и редкости когда-то же должны случаться!
С удовольствием вдыхая воздух, кажется даже перенасыщенный кислородом, я думал о чём-то своём, и вдруг понял, что мне надо срочно, ну вот прямо сейчас, где-нибудь присесть. То ли воздух действительно оказался излишне густым, то ли голова переутомилась, но я ощутил непонятную слабость в ногах. Помнится, даже не испугался - удивился: что это со мной? Человек я, разумеется, пожилой, третий десяток к концу подходит... Но, чтобы ноги вот так неожиданно подкашивались? Это уже слишком...
А вечер действительно выдался замечательный! Бывают такие ранней осенью: тёплые ещё, но уже плотно искрящиеся хрустальной свежестью ароматного воздуха. Вдохнул я полной грудью это бесподобие, и мне почему-то совсем расхотелось воевать с собственным туловищем. Желает расслабиться? А на здоровье! Вот сейчас найду подходящее место, и пусть оно себе рассиживается, сколько душе угодно!
Опустился на краешек очень кстати подвернувшейся скамьи, и блаженно вытянул уставшие ноги. И только тут заметил, что на противоположном краю сидит кто-то ещё.
Рассматривать незнакомого человека напрямую, согласитесь, не очень вежливо, и потому, стараясь не поворачивать головы я, сколько мог, скосил глаза в его сторону.
Это был очень старый, но ухоженный человек. В морщинистых, ещё довольно крепких руках он держал необычно инкрустированную трость, удачно гармонировавшую со светло-бежевым пальто, чуть ли не дореволюционного ещё покроя.
Его, скажем так - нестандартный вид, рождал непрошенную ассоциацию с образом Булгаковского Филип Филипыча, неудачно пытавшегося обмануть матушку природу. Пенсне на старике, правда, не было. Но его вполне заменяли очки, тяжёло красовавшиеся очень мощными диоптриями в роговой оправе.
Но даже они не скрывали какого-то странного, неприятно поражающего воображение, состояния абсолютного счастья, буквально пропитавшего шагренево-морщинистую физиономию старика.
Исподтишка рассматривая деда, неожиданно для себя, я вдруг снова ощутил приступ резко нарастающего раздражения. Может быть потому, что от него очень уж не к месту веяло счастливой уверенностью, и каким-то потрясающим спокойствием?
'Чёрт возьми! - подумал я сердито. - Ему о вечном думать пора, жить-то осталось всего ничего! А он рассиживается здесь с таким видом, словно только что сопромат сдал! Профессор чёртов! Воландом бессмертным, поди, себя ощущает!'
Ассоциация была, разумеется, дурацкая. Да и откуда она взялась, понять невозможно. Но менее раздражённым она меня не сделала. Скорее - наоборот. Оказывается, тёмная полоса сегодняшнего дня ещё не закончилась. И её наглядно оттенила вот эта, светящаяся абсолютным блаженством, физиономия!
Нет, вы представьте себе ощущения человека уже подвешенного, к слову сказать, немыленной верёвкой проблем к перекладине жизни, при виде такого вот блаженства! И - не на собственной морде!
Плохое это ощущение. Многим становится ещё хуже от одного только сознания, что кому-то другому, именно сейчас, ну ой как хорошо!
А кто сказал, что я обязан быть лучше других?
У меня, при виде этой картины, даже кишки скрутило от такой злости, что я готов был вскочить на скамейку, и в приступе ярости топтать её, пока та не развалится ко всем чертям!
Привычным усилием воли задавив хорошо знакомое чувство, я подумал, что всем будет лучше, если я пересяду куда-нибудь подальше от этого деда. И - от греха...
Подальше так!
Но, оглядевшись, понял - судьба опять повернулась ко мне не самым приятным местом. Пустых скамей, ни в ближней, ни в дальней перспективе, не было. А пересаживаться, чтобы беситься на кого-то другого, какой смысл?
Покосился я ещё раз на соседа, снова огляделся, и обречённо подумал, что деваться всё равно некуда, и менять шило на мыло, занятие на самом деле глупое. И чёрт с ним, дедуганом этим! Ну не осталось у меня сил, чтобы дальше бежать. А на деда можно и не смотреть - у света же четыре стороны, и для одной пары глаз этого вполне достаточно!
В общем, упёр я взгляд в небо, и остался сидеть на месте.
Потихоньку злость прошла, голова успокоилась, я забыл о соседе, и незаметно переключился на мысли о дне завтрашнем - ясно же было, что узкими бывают только светлые полосы. К тёмным это правило почему-то никогда не относилось.
Так прошло минут десять. Может, чуть больше.
Я уже совсем остыл, и вспомнив о соседе подумал, что зря на него так окрысился. Ну, действительно, сидит человек, никого не трогает, благополучием светится - радоваться за него нужно. Хоть у кого-то проблем нет, и то замечательно!
Непроизвольно обернулся в его сторону...
И обнаружил что он, спокойно положив голову на руку, опирающуюся о изогнутый набалдашник клюки, нахально рассматривает меня смеющимися глазами.
- Похоже, у вас сегодня большой праздник? - Неприязненно спросил я, в ответ на его взгляд.
И почувствовал, что не так уж сильно и остыл - иссякшая было клякса раздражения, вдруг снова принялась жирно расползаться по, уже очистившейся было, странице настроения.
- Да, юноша! - По-молодому весело признал тот. - Вы правы! У меня сегодня действительно замечательный день. Лучший. Я, наконец, понял главное, что есть в этой жизни! - Он отставил изящную трость чуть в сторону. - И потому готовлюсь к весьма важному событию, которое произойдёт очень скоро! А ваш сегодняшний день, полагаю, сложно будет назвать удачным?
- Куда уж! - признал я нехотя. - Остаётся надеяться, что он неизбежно закончится, и я доживу-таки до чего-нибудь более приятного.
- Вы, я вижу, сильно верили! - Не удержался я, здорово оцарапанный избитым таким штампом о вере, к небесам обращённой!
Ну, в самом деле, вот принято кем-то и когда-то говорить именно так, и все это делают, не задумываясь о том, что за фразой стоит! А если и задумываются, то только в момент, когда жизнь уже под горку катится. Когда в гору лезут, вверх смотрят, но о небесах не думают. Усиленно костями загребают, чтобы к вершине быстрее добраться. Друг друга топчут, о приличиях не вспоминая. А как, по естественному ходу вещей, родных в последний путь отправлять начинают, вдруг уясняют - и собственный уход неизбежен! Мало того, он где-то рядом уже маячит. И начинают на красный угол поклоны бить, крестным знаменем себя осеняя. Про веру вспоминают! Чтобы грехи, за бесшабашную жизнь густо набравшиеся, отмолить, да льготные условия себе на том свете обеспечить. Верить! Он бы ещё про загробную жизнь проповедь загнул! Да про Ад, в котором грешники перманентный гриль неустанно принимают, добавил!
И, не знаю почему, стало мне как-то обидно за деда этого! Ну что хочешь, а не вязался его облик с банально-фанерной штамповкой бытовой пропаганды. Ну, явно же дядька мыслящий! Ведь невооружённым же глазом видно!
- Верил? - переспросил он тем временем. - Знаете, молодой человек, у слова 'Вера' много значений. Какое именно, из большого ряда, вы имеете в виду?
Я немного растерялся. А, в самом деле - какое? И какое имел ввиду он?
- Наверное то, которое проповедуют, царские врата распахивая! - не удержался я от колкости. - Про геенну огненную рассказывают, заповедям следовать призывают!
- Я так и думал! - Кивнул он. - И вы серьёзно в это верите?
- Кто?!! - поперхнулся я от неожиданности. - Я? Верю?! Да побойтесь бога! Это же смешно - навязывать миру историю, двухтысячелетней замшелости! Догматы! Верь не задумываясь! Не веришь - еретик! И ведь концы с концами в ней не сходятся! И сцементировать их можно только верой слепой. Не рассуждающей! Вопросы себе не задающей! Да ещё разве отеческим взглядом глазок, основательно жиром заплывших, строжайшего поста неукоснительно требующих. Я верю! Да вы что?!
- Из чего следует, что вы - еретик! - Утомлённо провозгласил он, и мне вдруг стало очевидно, что разговор даётся ему весьма тяжело.
- Вам плохо? - насторожился я.
- Нет, что вы! - нетерпеливо качнул он головой. - Мне очень хорошо! Просто силы кончаются... но это сейчас несущественно. Так вы еретик?
- Я еретик? - переспросил я сердито. - Что это за чушь средневековая? Господи! Двадцатый век закончился! Он столько информации принёс, что просто бери, и анализируй. А я привык анализировать! И сопоставлять факты! А они говорят, что у тех ребят вся вековая история разваливается даже при отдалённом рассмотрении. А уж после ближайшего, там и вовсе камня на камне не остаётся!
- Похвально, похвально!
Он внимательно посмотрел на меня, и вдруг предложил:
- Хотите непреложный факт?
- Давайте! - кивнул я без энтузиазма, ибо ясно же было, что сейчас мне прочтут лекцию о вреде юношеского максимализма.
- Вы можете мне не поверить, но Заповеди, по которым вы так неосторожно прошлись, факт непреложный!
И он надолго замолчал, видимо собираясь с силами. А я не смог позволить себе нарушить это молчание. Не знаю, что уж там было такого, что привело старика к подобным выводам, но что-то было точно. Давно замечено: об аптеке люди не вспоминают, пока сердце не болит.
- Я прожил длинную жизнь... - заговорил, наконец, старик. - И всё сознательное время, как и вы, анализировал происходившие в ней события. И знаете, молодой человек, чем дольше я жил, тем больше убеждался в непреложности этого факта! - Он посмотрел на меня очень внимательно. - Но на пути к его осознанию, жизнь каждому из нас устроила глубокую ловушку! И состоит она в том, что заповеди абсолютно верны! Стратегически. И почти всегда вредны тактически. Следуя им вы, в подавляющем большинстве случаев, будете проигрывать в короткой перспективе. Это - ловушка. И на самом деле, в неё попадает каждый. Не каждый может оттуда выбраться самостоятельно. Знаете, в чём сила тех, заплывших жирком, по которым вы только что изволили 'проехаться'?
- А вы действительно верите, что они сильны? - иронично усмехнулся я.
- Напрасно, молодой человек! - Укоризненно покачал головой старик. - Напрасно вы их недооцениваете! Они всегда были центром политической силы. Но любая политика, вы это должны знать, обеспечивает только экономику.
- Да! - вынуждено согласился я. - В основе именно она! А остальное - только её производное.
- А теперь скажите мне, на чём стоит политика?
- На умении доказать людям что чёрное - это белое, а белое это просто такой оттенок красного! - Ответил я со вздохом, ибо уже хорошо знал, что никто не дурачит нас больше, чем политики с мощной харизмой.
- Тогда вы сами легко поймёте, в чём сила наших подопечных. - Кивнул старик удовлетворённо.
- Да что там понимать? - изумился я. - Никому не хочется отвечать за неприглядные дела! А наши подопечные продают наивным полное освобождение, за более чем умеренные деньги!
- Бесполезное? - уточнил он.
- Ну, разумеется, бесполезное! - взорвался я, неожиданно даже для себя. - Куда же я от своих грехов деться смогу, кто бы что мне там ни нашёптывал! Этот груз прилипает на всю жизнь, и отмыть его невозможно, вот в чём проблема!
- Рад, что вы это понимаете! - одобрил старик довольно. - Значит, и до всего остального вы тоже дойдёте! Когда придёт ваше время. Понимание справедливости моего утверждения нельзя навязать! К нему надо приходить. Через всю жизнь. Шагая со ступени на ступень, пока не доберётесь до той, которую боитесь с детства! И которая, в результате, окажется для вас самой главной. Она, если вы будете внимательны, объяснит всё. И как только вы это поймёте, вы станете действительно свободным человеком.
Выслушал я этот монолог, и стало мне как-то немного не по себе. Деда явно несло! И явно не в ту сторону! Кажется, я поторопился с определением его вменяемости. Весь Мир стоит на не следовании этим заповедям. Нет, он, Мир, признаёт их величие. Для других... Втихаря посмеиваясь над теми, кто пытается заповедей придерживаться.
Я - не исключение.
Даже не смогу внятно объяснить, почему именно. Жизненный опыт подсказывает - лучше признавать! Но - не следовать. Хотя бы для того, чтобы вороной белой не оказаться. Ну, и бизнесу это вредит. А булка с маслом, всегда вкуснее булки без него.
Нужно было срочно менять тему, или драпать, пока меня не начали агитировать в какие-нибудь иеговисты, или последователи других луноликих пророков.
- Скажите? - поинтересовался я, в уме прикидывая, как бы потактичнее отсюда исчезнуть. - А как это можно связать: день, которого боишься всю жизнь, оказывается, счастливый?
- Как? - переспросил он, и задумался, словно подбирая доступную формулировку. - Всё, молодой человек, в общем-то, достаточно примитивно... Но рассказать об этом нельзя, вот в чём проблема! Никто не поверит на слово, и в шизофреники запишет обязательно!
При слове 'шизофреник' я чуть дёрнулся, и он это заметил, с явной усмешкой в голосе, добавив:
- Вам этот диагноз знаком? И, полагаю, ко мне вы его уже применили?
- Ну, зачем же так! - смутился я, но неожиданно для себя признался: - А впрочем, вы правы - небольшое такое исследование, в самом деле, было... чего уж там!
- Действительно! Чего уж там! - примиряюще сказал он. - Новые идеи, как и революционные открытия, всегда кажутся безумными. По крайней мере - очень и очень часто. Даже самим первооткрывателям. А я сделал важное открытие! Я добрался до последней ступени, и на самом деле узнал, какое это счастье - увидеть её сейчас, и выяснить какое это счастье не догадываться о её содержимом раньше! Было бы очень трудно удержаться от соблазна сразу прыгнуть на неё... потому, что делать этого нельзя! Ни в коем случае! Новая лестница длиннее окажется!
Вот эта фраза получилась совсем уж сложной для нормального восприятия.
- Я как-то не улавливаю, о чём это вы! - признался я.
- А вы не обращайте на меня внимания! - усмехнулся он. - У вас лестница ещё впереди! Хотя уже и не вся. На каждой ступеньке вы будете делать новое открытие, и это будет давать вам новое понимание уже пройденных ступеней. А последняя... последняя объяснит всё! И это станет для вас, поверьте, большой неожиданностью!
- Может, просветите? - не удержался я от, в общем-то глупого, сарказма. - Ну, чтобы время зря не терять - может пойму и больше, и быстрее!
- Э, нет, юноша! - качнул он головой. - Последнюю ступень вы должны понять сами! И не раньше, чем пройдёте все, вам предназначенные. А пока идите по лестнице, решайте проблемы, в гроб вас сводящие. Ищите смысл жизни, и ругайте её, жизни, несправедливость. Выбирайтесь из тёмного омута, и обнаруживайте неожиданно потрясающую красоту мира, вас окружающего. И снова ныряйте в омут понимания безразличия этого мира именно к вам. Идите!
- Что? Прямо сейчас?
Я спросил это достаточно неприязненно, потому как чувствовал себя немного идиотски! Меня что - откровенно выгоняли? Или я чего-то не понял? Нет, уходить-то я собирался... но не пинком же под зад!
Он не обиделся.
Посмотрел на меня умиротворённо, словно на брыкающегося, взъерошенного котёнка, улыбнулся, и сказал:
- Прямо сейчас, и до конца. Единственное, что могу сказать в утешение, но не во вразумление: когда вас будут пугать адом - не бойтесь! Вы уже на месте! Впрочем, это я говорю совсем уж лишнее! Простите! Расслабился, знаете ли... Просто сегодня я могу, как Мартин Лютер, повторить его знаменитое: 'Свободен, наконец!'.
'Какой ещё Лютер? - подумал я удивлённо. - Деду явно не больше сотни, а я что-то слышал только о Лютере из средневековья. И вообще, зачем в наш разговор Лютер этот несчастный затесался?'
- Однако мне, кажется, пора! - устало сказал он. - Прощайте, юноша!
Отставив трость чуть в сторону, покряхтывая он начал подниматься.
И уже почти совсем встал...
Но тут внезапно кряхтение переросло в хрип, и дед медленно, со стоном, рухнул обратно.
Поначалу я решил, что он просто оступился, и вскочил, чтобы помочь ему снова встать...
Но он, кажется, был уже мёртв.
Я заподозрил это сразу, как только взглянул в его, ещё открытые, глаза.
Сказать, что у меня отнялся язык, значит не сказать ничего.
Шок был такой, что я долго стоял перед ним именно как истукан, и именно как истукан не мог придумать ничего вразумительного! Меня держали его глаза, которые ещё не были потухшими.
Они, это было невозможно, но это было так, выражали счастье!!!
Потом я всё-таки пришёл в себя, и догадался проверить пульс, положив указательный палец на его сонную артерию.
Потом выдернул из кармана мобильник, и набрал скорую, как будто она ещё могла кому-то здесь помочь.
Потом объяснил издёрганной бригаде, что произошло, и снова плюхнулся на скамейку рядом с всё ещё сидящим там дедом.
Медики уже констатировали смерть, и принялись за меня, полагая, что белизна моего лица явный признак ещё одного клиента, для уже вызванной ими труповозки.
Я не мешал щупать пульс, и поить меня какой-то дрянью.
Я пытался сообразить, что произошло?
Ступени... лестница... какой-то, совершенно левый, Мартин Лютер!
'Свободен, наконец!' Откуда это?
Но тут мне сунули под нос какую-то жутко пахучую дрянь, и я с перепугу чуть не заехал по роже бедному фельдшеру...
И вспомнил...
Это была надпись на могиле Мартина Лютера Кинга. Того, который совсем недавно вёл своих чёрных братьев, в тогдашнем просторечии - негров, к свободе.
А в награду белолицые соотечественники, где-то в начале шестидесятых, его успешно грохнули... Вслед за собственным президентом.
Он мечтал о свободе для всех. И обрёл её только под плитой, на которой потом выбили эту надпись.
'Что за ерунда? - Думал я растерянно. - Он знал, что вот прямо сейчас копыта отбросит? Да ну! Откуда? При такой древности чудо, что он вообще сюда дополз за банальным инфарктом. А то, что счастьем светится, так мало ли чем, в детство впавшие, светиться могут. Тоже мне - философ!'
Деда увезли, меня, приведённого в чувство, оставили в покое, и я долго ещё сидел на той скамейке.
'Во, полоска-то сегодня выдалась! - Глупо рассматривая парковую аллею, потерянно думал я. - Чернота, аж с траурным отливом. Чокнутый дед, с чокнутой философией. Дёрнуло меня нарваться на него! 'Не бойтесь, вы уже на месте!'. Я и не боюсь! Пока на этом месте. Я боюсь в место другое, за ним в след, нырнуть!'
Было совсем поздно, когда я добрался домой, и вымотанный событиями дня, не раздеваясь, рухнул в постель.
Следующий день крутил меня в обычном ритме, и я почти совсем забыл о вчерашних перипетиях.
Пока не купил в киоске вечернюю газету.
Там, на первой полосе, сообщалось о невосполнимой утрате, постигшей мировую философскую науку...