Рудис Юрий : другие произведения.

Поручик Арсений Несмелов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Эпидемия маразма охватившая политиков в пору югославского кризиса, конечно, не могла обойти стороной и людей искусства. В этом смысле образцом для меня служила песенка, исполняемая Валерием Леонтьевым, может кто-то ее еще помнит, про сербского солдата и британского матроса.
  
  Каждый хочет любить, и солдат, и матрос.
  Каждый хочет иметь и невесту, и друга.
  То есть ничего против пацифизма я не имею, он, к чести человечества, кажется естественнен для третьей стороны, при условии, что ее интересы не затронуты дерущимися, но была в этой песенке какая-то скребущая глупость, как в сказке, сочиненной ребенком, в розовом сиропе которой топятся и бабушка, и котенок, и вообще все хорошие люди и звери.
  
  Увы, что касается проблемы общежития, то наиболее полно позицию в этом вопросе, с которой я готов согласиться, сформулировала одна цыганка, певшая сладким голосом, наблюдая, как омоновец пытается усадить ее четырех товарок в милицейский рафик - И не старайся, ласковый, и не трудись. И не пойдут они к тебе. И жить с тобой не будут.
  
  А так как дурацкие слова гармонично сочетались с удивительно противной музыкой, то песенка с ходу запомнилась и первыми же двумя-тремя тактами безошибочно накрывала меня в любом углу дома, всякий раз наряду с раздражением, вызывая даже не вопрос, а тень вопроса - где же нашлось такое место, чтоб там все было, и сербский солдат, и британский матрос и кабачок, с каким-то запененным квасом. На ответ я, конечно, не рассчитывал. А между тем оказалось, что речь идет о вполне реальном месте, и более того, о моем родном городе Владивостоке. Что стихотворение называется "Интервенты" и, написанное примерно восемьдесят лет назад, к югославскому кризису имеет весьма отдаленное отношение.
  
  ..................
  Серб любил свой Дунай. Англичанин давно
  ничего не любил, кроме трубки и виски...
  А девчонка не шла, становилось темно.
  Опустили к воде тучи саван свой низкий.
  
  и солдат посмотрел на матроса , как близкий,
  словно другом тот был или знались давно.
  
  Закурили, сказав на своем языке
  каждый что-то о том, что Россия - болото,
  загорелась на лицах у них позолота
  от затяжек...А там, далеко, на реке,
  
  русский парень запел заунывное что-то...
  Каждый хмуро ворчал на своем языке.
  .............................
  и принадлежат эти стихи перу Арсения Несмелова
  
  Арсений Несмелов, он же Арсений Иванович Митропольский, родился в 1889 в Москве в семье статского советника И.Митропольского. Окончил кадетский корпус. Во время первой мировой войны поручик 11-го гренадерского Фанагорийского полка, награжден четырьмя орденами, отчислен по ранению в резерв в апреля 1917. Первая книга Военные странички издана в Москве в 1915 году, тираж 3000. Участвовал в октябрьских боях в Москве. С 1918 в армии Колчака, с остатками которой отступал до Владивостока, где занимался литературной деятельностью, состоя под надзором ОГПУ, без права покидать город.
  
  В 1924 году бежал в Маньчжурию. Жил в Харбине, зарабатывая на жизнь пером. Самый известный из поэтов этой ветви эмиграции.
  
  В 1945 после взятия Харбина Советской Армией арестован, в сентябре того же года умер в пересыльной тюрьме в Гродеково. (Данные и тексты взяты из сборника Арсений Несмелов Без Москвы, без России издательство Московский рабочий 1990г.)
  
  Творчеству Валерия Леонтьева я, понятно, не судья. Наверное стоит сказать ему спасибо за то что он обратился к стихам Несмелова, который и сам, будучи признанным специалистом в области ненормативной лексики, особенно, в том что касается ее русско-китайской ипостаси, вряд ли бы нашел для певца худое слово, несмотря на своеобразный оттенок, который приобрело слегка изродованное стихотворение в устах Народного Артиста Российской Федерации.. Харбинского поэта и журналиста, обладавшего, что редкость даже для тогдашних литераторов, семилетним фронтовым опытом, шокировать было трудно.
  
  Коль вещи не судишь строго,
  Попробуй в коляску сесть:
  Здесь девушек русских много
  В китайских притонах есть.
  Этот человек, обладавший удивительно прямой линией жизни, и, кажется, не способный питать никаких иллюзий, был обречен раз за разом проходить между двух огней, пока не исчез в пламени.
  
  Но множество теней, отброшенные им, продолжили свои фантомное существование, и есть своя закономерность в том, что одна из них мелькнула средь пестрой суеты эстрадного шоу.
  
  Гражданская война для него кончилась в двадцатом году, с уходом остатков армии Колчака в Китай и Монголию, те части которые оказались в Приморье перешли на сторону ДВР, войну продолжали прояпонские формирования атамана Семенова, но она после резни устроенной япо называть имена от Никитина до Маяковского и Цветаевой. Но присущая ему интонация в той или иной степени прорезывалась в его текстах, несмотря ни на какое влияние.
  
  Возможно не последнюю роль в этом сыграло место, где он обосновался. Харбин, столица КВЖД, последний русский город, ускользнувший из-под власти большевиков, словно осколок зеркала, уже полузасыпанный желтой дорожной пылью, продолжал хранить образ ушедшей России, и вместе с тем он имел слишком много пугающе общего с Россией нынешней. И его поэт Арсений Несмелов, побежденный революцией, продолжал нести на себе ее отблеск, когда в самой России от нее ничего уже не осталось.
  
  Ему ставят в вину, то что он был одним из организаторов партии русских фашистов в Маньчжурии, но я склонен доверять его стихам, а не протоколам партийных собраний. Впрочем о стихах Арсения Несмелова предоставляю судить читателю. В сети, кроме того, несколько его стихов можно найти по этому адресу
  
   АРСЕНИЙ НЕСМЕЛОВ
  
  
  Из сборника Стихи
  Владивосток 1921г.
  
   СКАЗКА
  
  Я шел по трущобе, где ходи
  Воняли бобами, и глядь -
  Из всхлипнувшей двери выходит
  Шатаясь притонная блядь.
  И слышу ( не грезит ли ухо
  Отравленно стрелами дня?),
  Как женщина тускло и глухо
  Гнусила строку из меня.
  И понял восторженно-просто,
  Что все, что сковалось в стихе,
  Кривилось горящей берестой
  И в этом гнезде спирохет.
  
  
  
  Из сборника Уступы
  Владивосток 1924г.
  
   БАНДw"'>Что все, что сковалось в стихе,
  Кривилось горящей берестой
  И в этом гнезде спирохет.
  
  
  
  Из сборника Уступы
  Владивосток 1924г.
  
   БАНДИТ
  
  Когда пришли, он выпрыгнул в окно.
  И вот судьба в растрепанный блокнот
  Кровавых подвигов - внесла еще удачу.
  
  Переодевшись и обрив усы,
  Мазнув у глаз две темных полосы,
  Он выехал к любовнице на дачу.
  
  Там сосчитал он деньги и патроны, -
  Над дачей каркали осенние вороны, -
  И вычистил заржавленный Воблей.
  
  Потом зевнул, задумавшись устало,
  И женщине, напудренной и вялой,
  Толкнул стакан и приказал - Налей.
  
  Когда же ночью застучали в двери, -
  Согнувшись и вися на револьвере,
  Он ждал шести и для себя - седьмой.
  
  Оскаленный, он хмуро тверд был в этом,
  И вот стрелял в окно по силуэтам,
  Весь в белом, лунной обведен каймой.
  
  Когда ж граната прыгнула в стекло
  И черным дымом все заволокло,
  И он упал от грохота и блеска, -
  
  Прижались лица бледные к стеклу,
  И женщина визжала на полу,
  И факелом горела занавеска.
  
  
  Из сборника Кровавый отблеск
  Харбин 1928г.
  
   БАЛЛАДА О ДАУРСКОМ БАРОНЕ
  
  К оврагу,
  где травы рыжели от крови,
  где смерть опрокинула трупы на склон,
  папаху надвинув на самые брови,
  на черном коне подъезжает барон.
  
  Он спустится шагом к изрубленным трупам,
  и смотрит им в лица,
  склоняясь с седла, -
  и прядает конь, оседающий крупом,
  и в пене испуга его удила.
  
  И яростью,
  бредом ее истомяся,
  кавказский клинок,
  - он уже обнажен, -
  в гниющее
  красноармейское мясо, -
  повиснув к земле,
  погружает барон.
  
  Скакун обезумел,
  не слушает шпор он,
  выносит на гребень,
  весь в лунном огне, -
  испуганный шумом,
  проснувшийся ворон
  закаркает хрипло на черной сосне.
  
  И каркает ворон,
  и слушает всадник,
  и льдисто светлеет худое лицо.
  Чем возгласы птицы звучат безотрадней,
  тем,
  сжавшее сердце,
  слабеет кольцо.
  
  Глаза засветились.
  В тревожном их блеске -
  две крошечных искры.
  два тонких луча...
  Но нынче,
  вернувшись из страшной поездки,
  барон приказал:
  Позовите врача!
  
  И лекарю,
  мутной тоскою оборон,
  ( шаги и бряцание шпор в тишине),
  отрывисто бросил:
  Хворает мой ворон:
  увидев меня,
  не закаркал он мне!
  
  Ты будешь лечить его,
  если ж последней
  отрады лишусь - посчитаюсь с тобой!..
  Врач вышел безмолвно,
  и тут же в передней,
  руками развел и покончил с собой.
  
  А в полдень,
  в кровавом Особом Отделе,
  барону,
  - в сторонку дохнув перегар -
  сказали:
  Вот эти... Они засиделись:
  Она - партизанка, а он - комиссар.
  
  И медленно,
  в шепот тревожных известий, -
  они напряженными стали опять, -
  им брошено:
  на ночь сведите их вместе,
  а ночью - под вороном - расстрелять!
  
  И утром начштаба барону прохаркал
  о ночи и смерти казненных двоих...
  А ворон их видел?
  А ворон закаркал? -
  барон перебил...
  И полковник затих.
  
  Случилось несчастье! -
  он выдавил
  ( дабы
  удар отклонить -
  сокрушительный вздох), -
  с испугу ли, -
  все-таки крикнула баба, -
  иль гнили объевшись, но...
  ворон издох!
  
  Каналья!
  Ты сдохнешь, а ворон мой - умер!
  Он,
  каркая,
  славил удел палача!...
  От гнева и ужаса обезумев,
  хватаясь за шашку,
  барон закричал:
  
  Он был моим другом.
  В кровавой неволе
  другого найти я уже не смогу! -
  и, весь содрогаясь от гнева и боли,
  он отдал приказ отступать на Ургу.
  
  Стенали степные поджарые волки,
  шептались пески,
  умирал небосклон...
  Как идол, сидел на косматой монголке,
  монголом одет,
  сумасшедший барон.
  
  И шорохам ночи бессоной внимая,
  он призраку гибели выплюнул:
  Прочь!
  И каркала вороном -
  глухонемая,
  упавшая сзади,
  даурская ночь.
  
  -----------------------
  
  Я слышал:
  В монгольских унылых улусах,
  ребенка качая при дымном огне,
  раскосая женщина в кольцах и бусах
  поет о бароне на черном коне...
  
  И будто бы в дни,
  когда в яростной злобе
  шевелится буря в горячем песке, -
  огромный,
  он мчит над пустынею Гоби,
  и ворон сидит у него на плече.
  
   БРОНЕВИК (отрывок)
  
  У розового здания депо
  С подпалинами копоти и грязи,
  За самой дальней рельсовой тропой,
  Куда и сцепщик с фонарем не лазит, -
  Ободранный и загнанный в тупик,
  Ржавеет Каппель, белый броневик.
  
  Вдали перекликаются свистки
  Локомотивов... Лязгают форкопы.
  Кричат китайцы... И совсем близки
  Веселой жизни путаные тропы;
  Но жизнь невозвратимо далека
  От пушек ржавого броневика.
  
  Они глядят из узких амбразур
  Железных башен - безнадежным взглядом,
  По корпусу углярок, чуть внизу,
  Сереет надпись: Мы - до Петрограда!
  Но явственно стирает непогода
  Надежды восемнадцатого года.
  
  Тайфуны с Гоби шевелят пески,
  О сталь щитов звенят, звенят песчинки...
  И от бойниц протянуты мыски
  Песка на опрожненные цинки;
  Их исковеркал неудачный бой
  С восставшими рабочими, с судьбой.
  
  
  
  
  Из сборника Без России
  Харбин 1931г.
  
   ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ
  
  Пусть дней не мало вместе пройдено,
  Но вот не нужен я и чужд,
  Ведь вы же женщина - о Родина! -
  И, следовательно, к чему ж
  Все то, что сердцем в злобе брошено,
  Что высказано сгоряча:
  Мы расстаемся по-хорошему,
  Чтоб никогда не докучать
  Друг другу больше. Все, что нажито,
  Оставлю вам, долги простив, -
  Все эти пастбища и пажити,
  А мне просторы и пути.
  Да ваш язык. Не знаю лучшего
  Для сквернословий и молитв,
  Он, изумительный, - от Тютчева
  До Маяковского велик.
  Но комплименты здесь уместны ли, -
  Лишь веждивость, лишь холодок
  Усмешки, - выдержка чудесная
  Вот этих выверенных строк.
  Иду. Над порослью - вечернее
  Пустое небо цвета льда.
  И вот со вздохом облегчения:
  Прощайте, знаю: Навсегда.
  
   СПУТНИЦЕ
  
  Ты в темный сад звала меня из школы
  Под тихий вяз. На старую скамью,
  Ты приходила девушкой веселой
  В студенческую комнату мою.
  И злому непокорному мальчишке,
  Копившему надменные стихи, -
  В ребячье сердце вкалывала вспышки
  Тяжелой, темной музыки стихий.
  И в эти дни тепло твоих ладоней
  И свежий холод непокорных губ
  Казался мне лазурней и бездонней
  Венецианских голубых лагун...
  И в старой Польше, вкапываясь в глину,
  Прицелами обшаривая даль,
  Под свист, напоминавший окарину, -
  Я в дымах боя видел не тебя ль...
  И находил, когда стальной кузнечик
  Смолкал трещать, все ленты рассказав,
  У девушки из польского местечка -
  Твою улыбку и твои глаза.
  Когда ж страна в восстаньях обгорала,
  Как обгорает карта на свече, -
  Ты вывела меня из-за Урала
  Рукой, лежащей на моем плече.
  На всех путях моей беспутной жизни
  Я сышал твой неторопливый шаг.
  Твоих имен святой тысячелистник, -
  Как драгоценность бережет душа!
  И если пасть беззубую, пустую,
  Разинет старость с хворью на горбе, -
  Стихом последним я отсалютую
  Тебе, золотоглазая, тебе!
  
  
   ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ
   Вс. Иванову
  
  Мы - вежливы. Вы попросили спичку
  И протянули черный портсигар,
  И вот огонь - условие приличья -
  Из зажигалки надо высекать.
  Дымок повис сиреневою ветвью.
  Беседуем, сближая мирно лбы,
  Но встреча та - скости десятелетье! -
  Огня иного требовала бы...
  Схватились бы, коль пеши, за наганы,
  Срубились бы верхами, на скаку...
  Он позвонил. Китайцу: Мне нарзану!
  Прищурился - и рюмку коньяку...
  Вагон стучит, ковровый пол качая,
  Вопит гудка басовая струна.
  Я превосходно вижу: ты скучаешь,
  И скука, парень, общая у нас.
  Пусть мы враги, - друг другу мы не чужды,
  Как чужд обоим этот сонный быт.
  И непонятно, право, почему ж ты
  Несешь ярмо совсем иной судьбы?
  Мы вспоминаем прошлое беззлобно.
  Как музыку. Запело и ожгло...
  Мы не равны, - но все же мы подобны,
  Как треугольники при равенстве углов.
  Обоих нас качала непогода.
  Обоих нас, в ночи, будил рожок...
  Мы - дети восемнадцатого года,
  Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!
  Что сетовать! Всему приходят сроки,
  Исчезнуть, кануть каждый обряжен,
  Ты в чистку попадешь в Владивостоке,
  Меня бесптичье съест за рубежом.
  Склонил ресницы, как склоняют знамя,
  В былых боях изодранный лоскут...
  - Мне, право, жаль, что вы еще не с нами.
  - Не лгите: с кем? И... выпьем коньяку.
  
  
  Ловкий ты и хитрый ты,
  Остроглазый черт.
  Архалук твой вытертый
  О коня истерт.
  На плечах от споротых
  Полосы погон.
  Не осилил спора ты
  Лишь на перегон.
  И дичал все более
  И несли враги
  По степям Монголии,
  До слепой Урги.
  Гор песчаных рыжики,
  Зноя каменок.
  О колено ижевский
  Поломал клинок.
  Но его не выбили
  Из беспутных рук.
  По дорогам гибели
  Мы гуляли, друг!
  Раскаленный добела
  Отзвенел песок.
  Видно время пробило
  Раздробить висок.
  Вольный ветер клонится
  Замести тропу.
  Отгуляла конница
  В золотом степу.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"