В детстве я часто смотрела на лес. Он полоской тянулся по горизонту, прерываясь в некоторых местах. Эти разрывы означали просёлочные дороги, идущие в другие сёла и деревни. Но один промежуток был особенным. Там сходились две дороги, и между ними образовался маленький лесной остров - несколько высоких берёз. Сам лес как будто снижался, приближаясь к этому острову, и невольно выделял его.
Но самое главное - остров находился строго на востоке, и оттуда вставало Солнце. Я просыпаюсь поздно, когда Солнце уже выходит из-за деревьев, и поэтому давно не видела восхода. Но в детстве я несколько раз смотрела на него с дороги, ведущей вниз от деревни. С тех пор тот остров казался мне сказочным. Думалось, что стоит мне добраться до туда, и произойдёт какое-то приключение.
В деревне я много езжу на велосипеде просто так. Я вообще живу в деревне "просто так", и всё здесь делаю "просто так". Лет с десяти я вместе с сестрой ездила далеко-далеко: за десять километров к ближайшему посёлку, где был магазин. Дорога была ухабистая, непростая: то вверх, то вниз. А мы ездили по самой жаре, так что это было серьёзное испытание для наших детских тел.
В селе Редькино мы покупали себе за монетки мороженое, отдыхали, поболтав с местными детьми, и ехали обратно. Иногда мы, к моему сожалению, задерживались в гостях у подруги сестры. Она могла просидеть с ней до вечера, а я боялась, что бабушка будет за меня переживать, да и хотелось быстрее отмучиться с обратной дорогой: возвращаясь, мы ехали больше в гору, чем под неё.
Но несмотря на то, что я могла ездить долго и далеко, я так ни разу и не добралась до лесного острова. То ли дело в том, что туда вела едва заметная просёлочная дорога через поле, в то время, как в Редькино была дорога плохая, но всё-таки заасфальтированная. То ли я просто боялась высказать своё желание сестре. Она бы наверняка согласилась поехать к острову, но тогда получилось бы, что я раскрыла ей свою тайну.
Так много лет и смотрела я на этот остров, проезжая каждый день меньше, чем в километре от него, и видя его каждый вечер, прогуливаясь на закате.
Впервые я попала туда лишь прошлым летом, восемнадцатым для меня. Я больше не ездила на велосипеде вместе с сестрой: у неё появился мотоцикл. Да и мой велосипед катил на ладан: у него абсолютно отказали тормоза. Мне приходилось на полной скорости входить в слепые повороты, и поэтому я отказалась от дальних погулок.
Однажды, пробуя силы велосипеда, я спустилась от деревни до Плотины. Это своеобразные ворота в деревню, расположенные в низине, и несмотря на своё название, не стоящие на реке. Плотиной зовутся высокие кусты, стоящие по две стороны от дороги, сохранившие своё народное название со времён колхоза, когда здесь была то ли река, то ли широкий оросительный канал. После дождя под Плотиной можно заметить тоненький ручеёк, втекающий и вытекающий из трубы.
За Плотиной я остановилась, чтобы подтянуть цепь. Она тугая и липкая. Когда ездишь на старом велосипеде, то руки становятся чёрными, как у кочегара.
Оказалось, что я встала прямо возле поворота на дорогу, ведущую к лесному острову. Посмотрев на неё, я в первую очередь увидела не остров - детские фантазии были почти забыты, - а поле, покрытое клевером. Розовый ковёр, сквозь который тянулись две узкие колеи просёлочной дороги. Клевер благоухал и выглядел таким сочным, что казалось, носом его можно было не только понюхать, но и попробовать. На вкус клевер походил на густой виноградный сок, перестоявший в холодильнике и немного забродивший.
Я не могла ехать на велосипеде без тормозов по оживлённой дороге в Редькино. Оживлённой у нас называют дорогу, по которой за всё время своего пути ты хотя бы раз увидишь автомобиль или даже другого велосипедиста. А вот тихая дорога через клеверное поле меня как раз подходила.
Помню, тем летом меня одолевали тёмные мысли. Но когда я съехала с главной дороги и оказалась в розовом поле, а впереди видела остров, то почувствовала, что мои мысли стаи светлее на пару тонов.
Как же в такие моменты я жалею, что не умею рисовать. Как хотелось бы мне тогда изобразить клеверное поле мутной акварелью Моне или очаровательными точкам Сезана. Картина казалась бы похожей на голландскую тюльпановую ферму, но оказалась бы полем клевера в Калужской области, которое выращивают на корм коровам. Правда была бы совершенно не изящной, поэтому я назвала бы картину просто "Пастораль".
Наконец, я достигла острова. Я смотрела на него каждое лето, и вблизи он оказался точно таким, как я ожидала. Несколько высоких берёз на перепутье дорог. Разве что этот остров оказался более грязным: мимо него ездило много людей, и кажется, некоторые из них даже жарили здесь шашлык.
Но была на острове одна неожиданность. Между тремя самыми высокими берёзами в десятке метров над землёй кто-то положил несколько досок, соорудив таким образом миниатюрную обзорную площадку, откуда должно быть открывался прекрасный вид на клеверное поле.
Я оставила велосипед у дороги и подошла поближе. Лестница наверх состояла из десятка реек, прибитых между двумя берёзами. Я взялась рукой за нижнюю, потянула на себя - ни шевеления, ни хруста. Выглядело надёжно. Но безопасно ли лесть наверх? Может быть, вторая или седьмая ступенька обрушится под моим весом? А вокруг ни души. Но так хочется забраться наверх, посмотреть, как выглядит поле оттуда, с вершины острова.
Тут по дороге мимо острова проехала машина. А вдруг объявится хозяин этого шалаша? Да и велосипед нельзя оставлять на дороге без присмотра...
Удовлетворившись несколькими отговорками, я уехала обратно. Теперь я знала, что такое остров, и проезжая в километре от него, смотрела на восток с уверенностью просвещённого человека. Но мне не давало покоя то ли любопытство, то ли стыд за то, что я уступила своем страху: что же находится там, наверху?
И осенью, и зимой, и весной меня иногда посещали мысли о клеверном поле и о хрупкой лестнице вверх по берёзам острова. И каждый раз это сопровождалось уколом совести: почему я не посмотрела что там, наверху?
Сидя на лекции и смотря на грязный снег за стеклом, мне вспоминалось клеверное поле ещё более красивым, ещё более ароматным, чем на самом деле.
Этим летом я оказалась в деревне позже, ближе к сентябрю. Здесь я встретила последнее полнолунье лета.
В такие ночи мне всегда не спится. В городе я сижу перед окном и смотрю, как светит луна, заглушаемая фонарями и фарами. Во дворе дома обязательно какая-нибудь машина разразится сигнализацией, и это будет подкреплять и без того сильную бессонницу.
А здесь можно выйти на улицу и смотреть на звёзды, которые едва ли может пересветить полная луна. В полнолунье ночью очень светло: всё равно, что с неба светит огромный прожектор. Кстати, оказывается, что свет энергосберегающих ламп точь-в-точь лунный. Такой же голубовато-жёлтый блеск он даёт на предметы. Я люблю луну, но не переношу энергосберегающие лампочки: всё-таки ночному свету место ночью.
Если бы я приложила чуть больше усердия в занятиях астрономией, я бы знала какие-нибудь созвездия, кроме Большой и Малой Медведицы. Но я могу любоваться только ими и искать глазами Млечный Путь, который в конце августа виден особенно хорошо. Полная луна разгоняет ночных призраков, которыми воображение наполняет кусты, и на звёзды можно любоваться бесконечно. Глядя на космос, я всё время представляю, что где-то во Вселенной сейчас рождается сверхновая, и в её жаре плавятся атомы, превращая водород в кислород. Я представляю, что когда-то и тот кислород, которым я дышу, появился в горне одной из звезд. Представляю, что каждый атом моего тела родом со звёзд.
Добыв тот же велосипед со сломанными тормозами, я отправилась в путь. Я просто хотела размять ноги, скучающие в деревне без нагрузки тренировок. Но доехав до поворота на остров, я поняла, что пора выполнить то, о чём я между делом вспоминала весь год.
Увы, но на этот раз клеверное поле не цвело: коровы съели весь цвет. Вот и они пасутся по краешку леса и с претензией смотрят на незнакомого велосипедиста. Сейчас дорога идёт по низкой зелёной траве пастбища. Под колёсами видны пожёванные листья клевера и выплюнутые сладкие цветы.
Издали я вижу рейки на берёзах и площадку из досок наверху. Мне представляется, как осенью их поливали дожди, зимой засыпал снег, а весной грызли пробудившиеся от спячки короеды. Это не прибавило и без того хрупкой конструкции прочности. Если в прошлом году и был шанс, что обзорную площадку соорудили недавно, то сейчас это видавший виды высотный шалаш.
Я оставляю велосипед, оглядываюсь: никого. Берусь за нижнюю ступеньку, смотрю вверх: высоко. Если буду подтягивать весь свой вес, держась только за рейку, есть вероятность, что ржавые гвозди выдут из древесины.
И я начинаю забираться вверх жутким, экзотическим способом. Ногами я встаю на ступени - но обязательно по одной ступне на одну ступень, чтобы распределить вес, - а руками держусь с обратной стороны за стволы двух берёз, между которыми и забиты рейки. Это ужасно медленно, неудобно и смешно. После каждого подтягивания я бьюсь о более высокую ступень головой и смеюсь, представляя, как выгляжу со стороны.
А ведь будь рядом со мной хоть один человек, я бы в один миг забралась наверх нормальным образом и сама бы никогда не узнала о страхе из-за якобы плохих ступеней.
Но вот я вижу цель и уже держусь одну рукой за площадку. И тут я понимаю, наконец, как устроен помост. Он треугольником тянется от двух берёз, промеж которых я ползу, до третей. А вершина треугольника, то есть пересечение двух опорных палок площадки, лежит на сломанном сучке. На тонком обрубке тонкой берёзы.
Хочется слезть, но не отступать же в последний момент. Я медленно и опасливо забираюсь на помост. Держась за ствол берёзы, встаю на неуверенные ноги, стараясь сохранять равновесие так, чтобы при падении досок вниз, я бы успела ухватиться за берёзу и повиснуть на ней.
Здесь не до красот ландшафта, но я поднимаю голову и вижу то, о чём так долго думала, а в детстве даже мечтала - вид на поле и деревню с самого острова!
Но в тот момент я не чувствовала торжества или радости. Я думала о том, как пересилить свой страх. Раз добралась до площадки, нужно отлипнуть от дерева. Теперь, раз отлипла от дерева, нужно встать в середину. Теперь, раз встала в середину, нужно расслабленно сесть по-турецки и наслаждаться - наслаждаться! - пейзажем.
По зелёному лугу ходят коровы. Знаю, в других краях они рыжевато-коричневые, некрасивые создания, но у нас они классические, чёрно-белые, как из учебника естествознания или с обёртки шоколада. Стадо медленно переходит дорогу, по которой я приехала, а это значит, что мне придётся долго ждать, пока они все пересекут её, и я смогу проехать по просёлочной дороге, а не по ухабистой земле пастбища.
На горизонте виднеется деревня во всей своей скромной красе. Нашего дома не видно, но угадываются роскошные липы рядом с ним - самые высокие на этом горизонте. И на сколько хватает глаз - луга, пастбища и посевы, разделённые кое-где узкими полосками леса. Настоящий лес остаётся за спиной. Густой лес с доисторически мощными елями и папоротниками.
Я представляю, как сюда забирались люди, построившие площадку. Должно быть, отсюда прекрасно любоваться закатом. В сентиментальном приступе мне хочется как-нибудь сообщить создателям о том, что я была здесь. Пытаюсь найти гвоздь, не нахожу, и стараюсь ногтём на импровизированных перилах нацарапать "Спасибо за это место". К сожалению или к счастью, ничего не получается, кроме неразборчивой буквы "с".
Я не хочу сидеть здесь и проверять красоту заката. Слазаю я чуть быстрее, чем поднималась сюда: уже не карабкаюсь каракатицей, а по-человечески держусь за ступени. Уезжаю с острова с лёгким сердцем.
По пути назад я понимаю, что площадка, на которой я сидела, слишком мала для нескольких людей. Она в самый раз только на одного человека. Или вернее - на одного человека с ноутбуком или тетрадью. Мне было бы не по себе ехать сюда ещё раз с бумагой, чтобы что-нибудь написать, вдохновляясь такой пасторалью. Да и вообще я не умею вдохновляться.
Но становится радостно от мысли, что кому-то не страшно сюда забираться. Может быть, вообще этот шалаш соорудил какой-нибудь художник, чтобы рисовать деревенские пейзажи. Хотела бы я их увидеть.