Рубинчик Владислав Андреевич : другие произведения.

Пастырь и Змей 3 - Воин Змея

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Некогда душа Халы была рассечена надвое- и теперь родился человек, несущий в себе половину его души,как и было предсказано. Ему предстоит освободить Змея и погрузить мир в вечный мрак... Или все-таки есть другой путь?


1

   Ведунья Златка, жрица Мокоши, была, пожалуй, лучшей повитухой, какую только можно найти в земле белых хорватов. Когда-то она принимала роды у княгини Светорады, жены Горана, столь безвременно почившей; нынче пришло время помогать родиться уже княжьему внуку.
   Восьмой десяток жила Златка, больше полувека прошло с тех пор, как она впервые вошла к роженице, но таких тяжелых родов она не помнила уже давно.
   Векослава кричала и билась в судорогах, схватки то нарастали, то ослабевали. Помощницы Златки, Ярина и Елень, уже с ног валились от усталости - княжна не могла родить уже больше суток, и все это время они провели в наглухо закрытой бане.
   Когда Векослава забылась усталым сном, Златка, отворив окно, бессильно оперлась на подоконник.
   - У меня такое чувство, будто дитя не хочет рождаться на свет. Или кто-то не хочет, чтобы оно родилось, - поделилась жрица с помощницами.
   - Думаете, это из-за... - Елень осеклась, подняв на Златку обеспокоенные глаза.
   - Из-за то, что в нем - Змеева душа, как говорил когда-то Богухвал? Все возможно.
   Позади них Векослава вздрогнула, застонала сквозь тяжелый сон, положив руку на низ живота. В глазах Ярины и Елени мелькнула надежда, но Златка отрицательно покачала головой.
   - Пусть её. Говорят, в земле ромеев есть мудрецы, способные раскрыть чрево женщины и достать оттуда ребенка, да так, что оба останутся живы. Хотела бы я, чтобы один из таких мудрецов был здесь.
   Была глубокая ночь, но из бани было видно, что в гриднице горят огни. Ещё несколько часов назад оттуда доносились звуки буйной пьянки - дружинники праздновали рождение нового Бусова потомка. Златка тогда ещё цыкнула на них, мол, сглазите. Так и получилось.
   Старая жрица знала, что там сейчас сидит Буривой, воин из земли ободричей, отец ребенка. Героя войны с хазарами и избранника Векославы в народе любили куда больше, че Ольгерда, но сейчас Златке не хотелось с ним встречаться. Он-то все околачивался возле бани, беспокойно заглядывая в окна, пока жрица его не прогнала. Наверное, и сейчас не спит, переживает, разрывается между желанием рвануть к Векославе и страхом, что присутствие мужчины повредит величайшему таинству - рождению новой души...
   - Давайте помолимся, - в третий раз за сутки предложила Златка помощницам.
   Жрицы взялись за руки, обращаясь к Мокоши, чтобы она помогла матери и ребенку, отвела лихо от Векославы. Усилием воли Златка прогнала мысль, что молиться - это все, что они могут. Нет уж, она будет бороться за Буривоева сына до конца.
   Закончив молитву, Златка почувствовала, что что-то в её душе переменилось. Так бывало, когда богиня посещала её - сном ли, вещи ли видением, такое чувство, будто ты одновременно здесь и в Ирии. Жрица открыла глаза и чуть не вскрикнула от неожиданности.
   Потому что в бане появился ещё один человек.
   Старик, совершенно седой, но с несколькими прядками золотых волос, стоял на пороге бани, опираясь спиной на закрытую дверь. В свете масляных ламп тускло поблескивал бронзовый трезубец, венчавший его посох.
   - Хо... Хозяин? - потрясенно прошептала Златка. Ярина и Елень бросились на колени, но старая жрица глядела на вошедшего с достоинством. Ей ли привыкать разговаривать с Силами?
   - Иные зовут меня и так, - тихо ответил вошедший. - Да вы вставайте, девицы, я ж не Распятый, которому нравится на спины своих поклонников глядеть.
   Помощницы Златки послушно поднялись, с трепетом и благоговением глядя на старика. А тот без лишних слов подошел к Векославе, ласково положил руку ей на лоб.
   - Спи, спи, голубушка. Нелегкое это дело - такое дитя носить да рожать...
   Златка открыла рот, но слова застряли в горле, когда старик, положив посох в сторону, опустился на колени между разведенных ног княжны. Левая рука его легла Векославе на низ живота, правая - на лоно, что-то ощупывая.
   - Иди ко мне, дитя, Иди, не бойся.
   Векослава снова застонала, но не проснулась. Старик что-то прошептал, дыхание княгини выровнялось. Несколько толчков - и в правой руке Хозяина оказалась крошечная детская головка. Ещё несколько толчков - и вот уже ребенок покинул родовые пути.
   Вытащив из-за пазухи серебряный серп, он легко перерезал пуповину. Поднялся, прижимая ребенка к груди. Тот, бледный, почти синий, лежал на руках старика, словно труп.
   - Мертв? - спросила Златка, предчувствуя ответ. Она не теряла детей уже очень давно.
   Старик покачал головой.
   - Для этого мира - да. Но он ещё вернется. Княжне скажете, чтоб утешилась: Род ей скоро другое дитя пошлет. А это принадлежит мне, как я когда-то и предупреждал Буривоя.
   Златке показалось, что последние слова Хозяин произнес с горечью. Что бы они не значили - радости ему от этого было мало.
   - Ну, с остальным вы и сами разберетесь, а с Буривоем я сам поговорю. Прощай, Златка.
   Легко поклонившись, старик отворил двери, выйдя столь же неслышно, как и вошел. Он направился к гриднице, а повитухи бросились к Векославе - помочь избавиться от последа. От священного трепета у них колотились сердца и дрожали руки, но дело должно быть сделано до конца.
   Сквозь волнение, которое ещё не улеглось, Златка услышала крик, доносившийся из гридницы - истошный, полный отчаяния, почти волчий. И у привычной ко многому жрицы мурашки побежали по коже едва ли не сильнее, чем когда перед ней предстал тот, кто унес с собой ребенка.
  

2

   Всевед торопился. Душа младенца, хоть и человеческая, все же была связана со Змеем, и Хала, чувствуя её, звал к себе, прочь из хрупкого тельца. Жизнь утекала из сына Векославы, как вода, струящаяся сквозь пальцы.
   Старик осенил младенца знаком Громовницы, погрозил, указывая посохом на запад:
   - Будет тебе! Как вырастет дитя, так само свой путь выберет. А сейчас - не смей!
   Казалось, его услышали: младенец дернулся в руках Всеведа, застонал - слабо, но слышно. Зов стал слабее: Хала боялся власти того, кто сейчас нес младенца на руках. Всевед шагнул за грань миров, перейдя в Индерию; сюда Хале доступа не было. Краем сознания Дед уловил беззвучный крик отчаяния, боли и бесконечного голода.
   - Ишь ты, не нравится, - усмехнулся он.
   Путь Странника лежал к самому сердцу Индерии - острову Буяну, где стоял белый камень Алатырь и рос могучий Карколист, пускавший корни во все три мира. Там, у корней Великого древа, бил источник жизни, вырытый Индрик-Зверем в незапамятные времена. Вилы, оберегавшие его, поприветствовали Всеведа почтительными поклонами.
   Старик опустил ребенка в источник, шепча наговоры. Живая вода, омывая крошечное тело, казалось, отдавала свою жизнь мальчику. Его тело розовело на глазах, младенец открыл глаза и пронзительно закричал, ища мать бессмысленными глазенками.
   - Вот так-то лучше, - ласково сказал дед. - Имя бы тебе дать, и какое имя будет сейчас лучше того, которое желали для тебя отец и мать? Нарекаю тебя Драгославом.
   И новое заклятие сотворил Всевед, отсекая серебрянным серпом связи ребенка с миром людей, как недавно пересек его пуповину. Теперь Змей до времени не мог найти его: перед взором Халы постоянно представал бы лишь Источник Жизни, ненавистный Источник, который он так желал осушить, и старик с серпом, один из его извечных врагов.
   У заклятия была и другая сторона: отсеклись связи между ребенком и его родителями, и Буривой с Векославой вдруг ощутили спокойствие и душевный мир. Боль от утраты первенца утихла в их душах, затаилась, словно побитый пес. И они улыбнулись друг другу, и решили жить дальше.
   Всевед видел это своим всепроникающим взглядом. Видел он и то, что это заклятие может сыграть с Драгославом злую шутку в будущем - но сейчас ему важнее было сохранить ребенку жизнь. А что будет, то будет - в конце концов, Драгославу самому выбирать.
   - У вас скоро будет ещё один сын, а после него и другие дети. Утешитесь ими, а это дитя оставьте Судьбе, - прошептал Всевед.
   И впрямь через год у Буривоя и Векославы родился ещё один сын. Его назвали Бранимиром, и ему предстояло княжить у белых хорватов - но обо всем по порядку.
  

3

   В те времена ещё можно было увидеть туманным утром или в полнолуние кавалькады призрачных всадников, мчавшихся нехожеными путями куда-то по своим делам. Это были те, кого германцы называли альвами, кельты - сидхе, а славяне - чудью, отделяя от одноименного финно-угорского племени. В землях, ближайших к Карпатским горам, правил ими аэн Яргайр, и была у него прекрасна дочь-воительница Айнегара, предводительствовавша отрядом вил-воительниц, служивших отцу..
   Им-то и отдал Всевед на воспитание Драгослава: они повиновались ему, да и сами иногда похищали человеческих детей для своих нужд, потому что только люди могли держать в руках железо, смертельное для чуди.
   Судьбы Халы и Драгослава, несшего в себе осколок его некогда рассеченной души, все ещё были связаны, и Хозяин знал, что рано или поздно они пересекутся. Но до того времени Драгославу надлежало стать достаточно сильным, чтобы самому принять решение - и Старец готов был сделать все, чтобы оно было нужным ему и всему миру, который ему было завещано хранить.
   И Драгослав рос среди чуди, обучаясь тайным наукам и совершенствуясь в ратных искусствах. Среди зачарованных сине-зеленых лесов, резных башен и древних курганов,увенчанныхзачарованными камнями, протекало его детство. Уже в семь лет не было ему равных среди чудской молодежи, чьим предводителем он быстро стал; слуги Всеведа обучали его языку птиц, и зверей, и тайным знакам, и всему, что надлежит знать воину дивьего народа.
   Когда Драгославу исполнилось двенадцать, Всевед подарил ему крылатого коня из Хорсовых конюшен - дар, которого удостаивается не всякий бессмертный. Юноша назвал его Кречетом за сизую масть, напоминавшую соколиные перья.
   Верхом на Кречете Драгослав участвовал теперь в забавах дивьего народа. Он познал пьянящую радость ночной охоты, преследуя в глухих чащобах невиданных зверей и разя их из не знающих промаха чудских луков. Вдобавок Кречет, как и все дивьи животные, мог разговаривать со своим хозяином - и он поведал ему ещё больше тайн, чем прежние учителя.
   В четырнадцать пришла пора для Драгослава становиться ратником, и Всевед пришел к нему снова, принеся три меча: один в золотых ножнах, другой - в самоцветных, третий - в простых кожаных.
   - Ты наверняка подготовил для меня какое-то испытание, - рассмеялся юноша. - Но, пожалуй, нужно мне испробовать все три клинка, чтобы знать точно, какой же все-таки мне по руке.
   И он вытащил клинок из золотых ножен, ударил им в дубовую колоду - и закаленная сталь разлетелась на куски.
   Усмехнулся Драгослав, уже предвидя, какой из даров Всеведа все же подойдет ему - но все же взял меч из самоцветных ножен. И снова клинок разбился, стоило княжичу ударить им по дубовой колоде.
   Наконец вытащил княжич меч из кожаных ножен, и его лезвие тотчас вспыхнуло холодным синим огнем.
   - Этот меч некогда принадлежал одному из моих могущественных врагов, - сказал Всевед. - Много горя натворил он с его помощью, пока я не приструнил его; посмотрим, сойдет ли он для тебя.
   И Драгослав, взмахнув клинком, разрубил колоду надвое.
   - Знай же, что имя этому клинку - Иней, - сказал Всевед. - Владей им, и да направит он тебя путем твоей судьбы, который ждет тебя.
   - О какой судьбе ты все время говоришь? - спросил Драгослав, но Всевед, как и всегда, не ответил.
   - Ты становишься полноправным воином, Драгослав, - сказал ему Хозяин. - Я дал тебе все, что мог; отныне за все, что ты делаешь, в ответе только ты сам. Я покидаю тебя, но не говорю, что навсегда - быть может, в конце пути мы ещё встретимся.
   И он исчез, как исчезал всегда - только сейчас стоял здесь, а вот его уже нет. Пути Всеведа были непостижимы даже для чудской мудрости, как и его слова насчет судьбы Драгослава. Княжич подозревал, что это как-то связано с его родителями, о которых ему точно так же ничего не говорили, и с огромным змеем, которого он иногда видел во сне - но предпочитал держать свои догадки при себе.
   Тем более, что после того, как он обрел оружие, жизнь его переменилась ещё круче. Теперь вместе с чудской молодежью он не только охотился, но и ходил в набеги, и участвовал в бесчисленных войнах, которые вел его воспитатель окрестными народами. А когда ему исполнилось семнадцать, он сказал Яргайру, что хочет поискать славы вдали от дома.
   Не хотел Яргайр отпускать воспитанника, к которому успел привязаться - в том числе и потому, что что-то говорило ему, мол, больше он его не увидит. Но приказ Всеведа был - не неволить Драгослава, и потому аэн ничего не мог сделать.
   А Драгослав ушел с ватагой чудской молодежи, и с ним ушли ушли многие отчаянные юноши, а также Айнегара, с которой он впервые познал женские обьятия. И они скитались по земле, преследуя псоглавцев или вмешиваясь в постоянные междоусобицы дивного народа - и слава их гремела по всей Индерии, и доходила она даже до Халы.
   Все ещё будучи скованным в подземельях Аэн Граанны и лишенный возможности следить за частичкой своей души, воплотившейся в Драгославе, Хала узнавал о нем только от своих прислужников - псоглавцев, чертей и иной нечисти, которую чудь преследовала везде, где только встречала. И выжидал, готовя свои планы - как в недоступной ему пока Индерии, так и среди людей. Драгослава нужно было привести в людской мир, и Хала знал, как ему это сделать.
  

4

   Шли годы и в людском мире. Подрастали дети Буривоя и Векославы - Бранимир, Дивляна и Светорада; вот уже пришла пора Бранимиру садиться в седло, а затем и искать ему невесту.
   Могущество белых хорватов не знало равных после того сокрушительного поражения, которое они нанесли Йехезкелю бен Ноаху и его слугам. К тому же вскоре вернулся Богухвал, восстановив свои силы после колдовского поединка, и первым, что он сделал, былаа зачистка всех земель от Карпат до Днепра от тех, кто мог бы почитать Змея.
   Тиверцы и уличи, отложившись от хазар после войны, теперь платили дань в Стольское; так же поступали и волыняне, нуждаясь в защите от велетов и ляховитов. Тиверцами по-прежнему правил Звонимир, уличами - Изяслав с Дубравкой.
   Поначалу Дубравка была счастлива с Изяславом, но год за годом горькое разочарование разъедало её, словно ржавчина сталь. Земля уличей была беднее хорватской, витязи Изяслава - не чета утонченным юнакам из Стольского, да и сам Изяслав с его страстью к охоте и пирам вызывал в Дубравке все меньше любви, хотя он-то любил её по-прежнему. Вдобавок у них не было детей, и случись какой неурожай или вражеское нашествие - Дубравку тут же обвинили бы в том, что это из-за неё, ведь неплодная княгиня приносит несчастья.
   Дубравка завидовала Векославе, да и подчиненное положение её мужа по отношению к Буривою угнетало её. Зависть и затаенная обида - вот что почувствовал в ней Хала, когда обратил впервые внимание на её душу.
   С тех пор Змей стал часто приходить к Дубравке во сне. Он нашептывал ей колдовские слова, благодаря которым княгиня, кажется, перестала стареть; он разжигал в ней потаенные страсти и враждебность к белохорватскому дому, а она, в свою очередь, разжигала их в муже - и все менее и менее желанными гостями становились белые хорваты в Пересечне. Хала говорил, что Дубравка, вышедшая из чрева матери раньше Векославы, должна править в Стольском, что престол у неё отобрали против всякого закона - и она верила в это. Хала не оставлял без внимания и Драгослава, подсылая к нему своих слуг, подталкивая к мысли, что надо бы завоевать свое царство, и не где-нибудь, а в земле людей, чтобы там стать великим владыкой.
   Дубравке же он говорил, что она может отложиться от Стольского, как только ослабнет княжеская власть, и что он пошлет ей в помощники великого воина и чародея, который сможет уберечь уличей от всякого зла и даже сделать их более могучими, чем когда бы то ни было. Год проходил за годом, Дубравка все более склонялась к Змеевым словам - и к зиме 817 года оказалась в полной Змеевой власти. Теперь она ждала только удачного повода, чтобы восстать.
   Изяслав же, в котором слова жены полностью убили былую приязнь к Буривою и белым хорватам, был с нею согласен. Единственное, о чем не знал он - так это о чудесном воине, обещанном Дубравке Змеем; это княгиня скрыла от него, чтобы не возбуждать в нем ревность.
   И когда осенью 817 года отдал наконец богам душу старый князь Горан, и вече избрало князем Буривоя, Дубравка и Изяслав поняли, что пришел черед для них действовать.
  

5

   В начале березола-месяца, когда Буривой вернулся из своего первого полюдья в качестве князя, невесёлые новости отыскали его в Стольское городище.
   Ещё утром ничего не предвещало беды. Чистое небо, распускающиеся почки на деревьях, звонкие напевы ручейков наполняли сердце Буривоя радостью; последние вёрсты до Стольского он с трудом держался, чтобы не запеть. Первую зиму его правления земля хорватская пережила, никто не замёрз и не умер с голоду. Снежная зима смерти Горана обернулась обильным урожаем, и запасов для ярового посева оставалось вдоволь. В полюдье Буривой собрал железо и мёд, жито и шкуры - будет что продать ромеям или моравам, как только Морана освободит заметённые ещё дороги через Карпаты.
   Навстречу князю выбежала толпа; девицы бросали подснежники дружинникам, дети просились на сёдла, протягивая руки. Буривой, рассмеявшись, подхватил какого-то рыжего пострелёнка - тот аж взвизгнул - и усадил перед собой. Тот покраснел что твой маков цвет, а потом откинулся на луку, гордо задрав нос - смотрите, мол, каков я.
   - Не задавайся, - шепнул Буривой, щёлкнув отрока по затылку.
   Юный Бранимир встречал отца у самых ворот. Статный, высокий княжич весь пошёл в мать: золотистые кудри выбивались из-под шелома, в глазах - синева кветневого неба. Правая рука его покоилась на искусно выделанной рукояти меча варяжской работы, левой придерживал поводья нетерпеливо гарцевавшего коня.
   - Гой еси, отец. Как полюдье прошло?
   - И ты здрав будь, Бранимир. Как видишь, наскребли по сусекам немножко. Как там Стольское поживало?
   - Твоими молитвами, отче. Ярославушка-то, кстати, непраздная ходит.
   - Ха, а ты, я смотрю, зимними ночами время не терял, да, сынок? Узнаю себя, узнаю!
   Бранимир зарделся.
   - Да что ж вы все краснеете-то, сперва пострелёнок этот, теперь ты. Или у меня что непотребное на лице написано?
   - Ты не меняешься, - улыбнулся Бранимир.
   - А должен?
   - Нет. Есть и скверные новости. Хальвдан и Гринь до сих пор не вернулись из земли уличей.
   - А, эти. Должно быть, Дубравкиными медами упиваются в Пересечне. Говорил же я свояченице, чтоб погребов для них не открывала, а то знаю я этих двоих, пока последний бочонок до дна не осушат, не успокоятся.
   - Думаешь, ничего страшного?
   - Дубравка властолюбива, но не глупа, а её муж ещё должен помнить время, когда вместе с нами воевал против хазар. Куда уличам с нами тягаться? Или она под хазар идти вздумала? Ну так под каганом так взвоет, что моя дань с птичий пух покажется. Говорят, северяне дают по девице со двора, Горан же, кроме десятины с торговли по Славуте, ничего не просил, да и я не собираюсь.
   Но где-то в глубине души у Буривоя всё же заныло. Недоброе предчувствовал он, и день будто сразу помрачнел. Ссадив отрока с коня, он вошёл в ворота Стольского. Горожане продолжали приветствовать князя, осыпая дружинников цветами и зерном, но былой радости Буривой уже не ощущал, хотя улыбался по-прежнему.
   Пройдя Гостевым концом и Коморицами, княжий поезд поднялся к детинцу. Здесь уже полным ходом шла подготовка к пиру для всего народа: челядь копошилась, как переполошённый муравейник. Таскали козлы, доски и скамьи, двое холопов волочили бочку,
   где-то визжала свинья, которой предстояло превратиться в жаркое. И над всем этим хаосом возвышалась Векослава - величественно, как Богиня, усмиряющая мировой океан.
   - Куда потащили, олухи? Я вам сказала, в дальний угол! Да не в тот дальний!
   - Кукша, если эта доска проломится, будешь на ней спать!
   - Малка, ну кто так скамейки накрывает?
   Буривой залюбовался. Его тихая и кроткая Векослава в такие минуты прямо-таки преображалась.
   - Кнуд, ещё раз, клянусь... О, Буривой, здравствуй!
   Кажется, увлёкшись, княгиня только сейчас заметила мужа. И без лишних слов бросилась к нему, подобрав юбки, как простая девица. Всё её царственное достоинство словно улетучилось.
   Буривой подхватил Векославу на руки, поцеловал в губы, в лоб, в закрытые от счастья глаза, прижал к груди.
   Прожитые годы оставили отметины на лице Векославы: от уголков рта и глаз разбегались лучики морщин, взгляд стал более задумчивым. А ещё княгиня поседела, когда услышала о гибели Драгослава, и теперь красила волосы в прежний золотисто-русый цвет. Но об этом знали только Буривой, Бранимир и Варда, болгарская холопка княгини.
   - Буривой... ну правда... пусти, - смеялась Векослава, пока он, так и держа её на весу, покрывал поцелуями лицо, шею и руки. - Я ж сейчас упаду... ай!
   Князь спрыгнул с коня - прямо с Векославой на руках.
   - Ведите коня в конюшню, - бросил он челяди. Нам с княгиней нужно... помолиться.
   - Ты бы хоть в баньку сходил-то, молитвенник, - сказала Векослава. А то из-под твоей кольчуги несёт, как от ломового коня. Никогда не понимала: вы, мужчины, что, ядрёну вонь как ещё одно оружие используете?
   - Ничего, сейчас и банька будет, - Буривой закрыл рот Векославе очередным поцелуем.
   Вечером был пир для всего Стольского. На дворе детинца пировало простонародье, звуки удалой гульбы возносились к небу в голосах поющих, топоте ног, ударах бубнов и перезвоне гуслей. Люди пили и веселились по случаю возвращения любимого воеводы, ставшего теперь ещё и князем. Непобедимый в боях Буривой, выведший разбойников и наладивший торговлю, казался им чуть ли не новым Тархом-Даждьбогом.
   Сам же князь пировал в гриднице, резные двери были распахнуты настежь. Горели факелы, в потоках тёплого воздуха колыхались развешанные по стенам знамёна, захваченные хорватами в бесчисленных боях; шевелились тени в затейливой резьбе балок, подоконников и наличников.
   Князь сидел во главе длинного стола, справа от него - Бранимир с младшей дружиной, слева - Векослава, которая вновь выглядела, как Княжна-Лебедь из древних сказов, величавой и неприступной в богато украшенном красном платье. Время от времени Буривой прикладывался к рогу, но слишком много пить не хотел - в последнее время у него от такого начинала болеть голова. Бранимир же порядком захмелел и затеял борьбу на руках с каким-то варягом; на весь зал разносились крики по-славянски и по-свейски:
   - Давай, княжич!
   - Давай, Гьюки! Покажи этому хорвату!
   - Бранимир! Бранимир!
   - Гьюки! Гьюки! Гьюки!
   Бранимир рычал от напряжения, вены на его руках и шее вздулись, но рука викинга неумолимо клонилась всё ближе к столешнице. Раз - ударилась о неё, так что аж кубки подскочили. Ратники одобряюще взревели.
   - Клянусь... бездной... Нифльхеля... твои предки, должно быть, были йотунами... хорват. Или же Тор одолжил тебе пояс, - Гьюки говорил, прерывисто дыша и постоянно прикладываясь к рогу.
   - Просто попроси принести себе больше каши, Гьюки, - ответил Бранимир. - У нас знаешь, как говорят? Щи да каша... короче, будешь таким, как я.
   Дружина грянула дружным смехом. По кругу вновь пустили братину, и лишь Буривой заметил, что в проёме двери появился ещё один человек - судя по убранству, не знатный дружинник, а простой ополченец из городких. Молодой совсем паренёк, он переминался с ноги на ногу на пороге, явно стесняясь тревожить пирующих. В руке у него был большой холщовый мешок.
   Буривой постучал по столу. В гриднице воцарилась тишина.
   - Что у тебя, друг? - спросил Буривой ополченца, поднимаясь на ноги. Все глаза повернулись ко входу.
   - Прибыл... человек... - парень ещё больше смутился.
   - Эй, налейте ему там, пусть с мыслями соберётся! Что стряслось-то?
   Осушив поданный ему рог, юноша отдышался.
   - Прибыл гонец от уличей, княже. Ну как, гонец... бросил этот мешок ратникам на городской стене, сказал, дань тебе, княже, от Изяслава Пересеченского.
   Буривой помрачнел. Сделал знак одному из дружинников у двери; тот принял мешок из рук ополченца.
   - Возвращайся на пост, отрок. Благодарю, что принёс мне... чем это ни было.
   Ополченец, кивнув, стремглав бросился прочь.
   - Покажи нам, что же такое шлёт Дубравкин подкаблучник? - обратился Буривой к дружиннику.
   Тот, поставив мешок на пол, принялся торопливо развязывать узлы. Получалось плохо; кто-то встал из-за стола, чтобы помочь товарищу, но ловкость рук - не та черта, что сохраняется, когда выпьешь. Мужчины долго суетились под смешки сотоварищей, в итоге кто-то выхватил нож и просто распорол мешковину.
   И отпрянул в ужасе.
   По гриднице пронёсся удивлённый вздох. Люди вставали со своих мест, чтобы поглядеть на то, что лежало теперь на полу, и застывали, будто стрелой Перуновой поражённые. Наконец, один из воинов поднял содержимое мешка, чтобы показать это князю и тем, кто сидел возле него.
   Бранимир и его друзья сжали кулаки, Векослава поднесла руку к открытому рту, и лишь Буривой сидел недвижно, как полагается князю. Хотя в голове его уже рождались планы будущего похода в землю уличей - такое спускать нельзя.
   Потому что в руках дружинника были белокурая голова Хальвдана и русая - Гриня.
   - Кажется, тётушка моя совсем от рук отбилась, - зло прошипел Бранимир. - Отец, позволь мне идти на Пересечень! У меня к ней ещё счёты за то, что она говорила моей матери.
   - Не стоит, сын, - возразил Буривой. - Убивать родичей по крови - скверное дело, проклят перед Богами поступающий так. Об этом твердят все древние сказания, а кто мы такие, чтобы спорить с ними? Я пойду на Пересечень, напомню Изяславу с Дубравкой, как людей из нашей земли привечать.
   - И мы с тобой, княже! - хором отозвались дружинники.
   - Благодарю, друзья. Но нынче нам надлежит расстаться: нужно мне поговорить с супругой моей, сыном и старейшими в дружине. Завтра я вынесу на ваш суд то, что мы решим, и обсудим детали все вместе. Утро вечера всяко мудренее.
   И удалился князь в свои покои, и там, несмотря на хмель, говорил с приближёнными почти до рассвета, пока не одолел их тяжёлый, тревожный сон.
  
   6
   Наутро отправились из Стольского гонцы во все края земли белых хорватов, неся людям весть о чёрной измене уличей, убивших послов. То было одно из самых недостойных деяний, какие только можно было представить, наравне с кровосмешением и разорением капищ. Буривой, поехав на Святовитово поле с Бранимиром и последними из своих варягов - Стейном, Ярославом и Актеву, принёс в жертву чёрного быка и воззвал к великому божеству:
   - Ты, Святовит, четырёхликий, отец всадников, держащий огненный меч! Всю землю славянскую объезжаешь ты дозором, всё видишь и всё ведаешь. Видел ты и злодеяние Изяслава Пересеченского, сотворённое им по наущению злобной жены его. Ныне же иди в бой впереди наших полков и срази уличей за кривду их!
   Затем поодаль, на капище Рода, принёс он другую жертву, и такими словами обращался ко Всеотцу:
   - Ты, Род-Всебог, мечущий с небес души! В тебе есть жизнь и смерть, свет и тьма, смерть и рождение. Ты творишь и разрушаешь, твой цвет - красный - един для зари, огня и крови. Сотряси стены Пересечня, когда мы подойдём к ним, сломай мечи Изяславова войска, когда выйдет оно нам навстречу; низвергни их в бездну, к Моране и Кощею, за измену, чтобы вечно блуждать им впотьмах, не видя Даждьбогова света!
   И оставил у идолов богатые требы, и одарил волхвов дарами из стольских кладовых, чтобы молились они за победу хорватов. И по всей земле хорватской загорелись священные костры: молились за победу Перуну и Хорсу, и Сварогу - о крепости оружия, и Мокоши - о том, чтобы спряла добрую нить полку Буривоеву.
   Всю весну стягивались войска в Стольское. Знатные бояре вели конницу и полки закованных в железо латников, с детства привыкших к кровопролитию, ходивших на полян, бродников, моравов, влахов и хазар, а многие и аварские войны застали. Пришёл Святополк Волынский, и Звонимир Тиверский, тесть Буривоя, хотя и не могли они привести большой дружины - пусть враги их знали, что они под защитой Стольского, но войска на рубежах все же лучше держать. В червне-месяце присоединились к Буривою какие-то варяги, плававшие по Славуте - видать, наскучило полянам служить.
   Три с половиной тысячи пешцев, восемьсот конных было у Буривоя - войска этого хватило бы, чтобы опустошить всю землю уличей. Вряд ли Изяслав мог выставить хоть бы и пятую часть от этого числа. Не стал Буривой собирать ополчение, хоть и просили его об этом городские старосты.
   - Скоро жатва, и ваши руки понадобятся для серпов, не для копий, - говорил он охочим. - Не хочу вашим семьям выкуп платить, коли кто из вас в бою падёт и род без кормильца оставит.
   После Купалы предстояло выступить полку Буривоя, и к середине лета перейти Буг. Бранимир просился с отцом, но Буривой сказал:
   - Оставайся здесь и следи за порядком в хорватской земле. Да и Ярославушке вот-вот рожать срок придёт, на кого её оставишь? Один ты сын у меня, только ты можешь род Горана продолжить. Не хочу рисковать тобой.
   Бранимир раздражённо сжимал губы, но слово отца было законом для него.
   - Ещё до осенней распутицы я, скорее всего, вернусь. Гляди мне, я хочу внука на руках подержать!
   И вот прошёл праздник Купалы, близился к концу червень-месяц. Полки выстроились перед стенами Стольского, заполонив собой всю равнину. Жала копий сияли маленькими солнцами, нетерпеливо ржали кони, блестела стальная чешуя, словно воды под луной. Колыхались на ветру стяги, застыли в ожидании пешцы. На стены городища высыпал простой люд - в последний раз видели они подобное десять лет назад, когда старый Горан отправил Буривоя против болгар.
   Векослава глядела на Буривоя, в глазах её блестели слёзы. Князь крепко обнял жену, прижал к сердцу, поцеловал выбившиеся из-под повойника волосы под височным кольцом. Сердце заныло, стучась, как пойманная птица в клетке, колени свело предательской дрожью. Буривой сжал Векославу ещё сильнее, отыскал губами её губы. Некоторое время - дольше вечности, меньше мгновения - стояли они молча.
   - Буривой, ты чего это раскис? - с улыбкой спросила его Векослава. - Сейчас как рявкну: "А ну пшёл за тридевять земель и без добычи не возвращайся", живо соберёшься.
   - Рявкни, если хочешь, - ответил ей князь. - Знай, что никогда я не любил другую женщину, кроме тебя. Брал рабынь при дворе Вышана Ободричского, силой овладевал полонянками, когда жил варягом - было. Но любил - одну тебя. Только скажи - я на сам Буян-остров копья навострю, завоюю землю ромеев, Хазарию, хоть Индию, только ради того, чтобы заглянуть в твои глаза и увидеть там хотя бы малый отголосок моего чувства...
   - Да ты прям Велесов внук, - Векослава смеялась, но глаза её сияли. - И всё же, что это на тебя нашло? Ты мне и двадцать лет назад такого не говорил.
   - Не знаю, лебёдушка моя. Я прошёл десятки битв, сотни врагов отправил к Велесу вот этой же рукой, что тебя обнимает - но никогда не чувствовал такого... как сейчас.
   - Не думай об этом, дорогой. Каждому писана своя судьба, и от неё не уйти - но в наших силах достойно встретить её. Народ вверил тебе власть карать и миловать, ты обязан им за это - так пойди и сделай то, чего от тебя ждут. Правосудие должно свершиться... пусть даже над моей сестрой.
   - Ты ничего не хочешь передать ей?
   Векослава покачала головой.
   - Видят Боги, я не держу зла на неё, хотя и озлобилась она на меня без меры. По возможности - будь милостив с ней.
   - Сама отсылаешь меня свершить правый суд, сама же просишь о милости... но я не могу отказать тебе. Будет по слову твоему. Дубравка умрёт быстро.
   Рука Векославы сжала Буривоевы пальцы. Он поднёс её к губам.
   Раздался оглушительный треск, будто само мировое древо рушилось. Люди на стене и в поле, а за ними Буривой и Векослава подняли глаза.
   Одна из башен, в которую набилось слишком много народу, покосилась и начала проседать. Люди стремглав ринулись из неё, словно переполошённые мыши; возникла толчея, топтали друг друга, кричали и дрались. Вмешались стражники, расталкивая людей древками копий, подняли упавших, потащили вниз. Башня рухнула на вал, вызвав новые крики боли и ужаса.
   Замешательство народа сменилось испугом. Более недобрым знаком было бы разве что затмение солнца.
   - Быть может, не стоит выступать, княже? - донеслось из толпы.
   Буривой поколебался с минуту, окинул взглядом войско, народ, посмотрел в глаза Векославы. Одним движением вскочил в седло.
   - Предзнаменования - для детей и старух! - прогремел его голос. - Нечего было набиваться в старую башню, как сельдь в бочку. Бранимир, займись пострадавшими.
   Княжич, кивнув, направился к месту падения башни. Буривой же отъехал от ворот, почти поравнявшись с передовыми отрядами дружины.
   - Кто боится скверных знаков - можете остаться, я не стану винить. Но вы же сами будете локти кусать, когда мы вернёмся из Пересечня с добычей!
   Повисло молчание. Один из пешцов, покинув строй, направился к воротам. За ним - другой, третий, четвёртый, даже некоторые всадники, молча прходя мимо Буривоя, вернулись в Стольское. Целый молчаливый людской поток влился в городские ворота под тяжёлыми взглядами соратников и горожан.
   К Буривою подъехал Святополк Волынский.
   - Прости меня, княже, но ты сам позволил нам уйти. Вчера получили мы вести, что велеты угрожают селениям в верховьях Буга; пусть моя дружина вернётся в родную землю.
   Буривой посмотрел в глаза князя. Тот отвёл взгляд.
   - Я держу своё слово. Идите.
   Снявшись с места, волыняне отправились на север.
   Затем подошёл к князю Хьяльпрек, ярл варягов, пришедших две недели назад.
   - Скверный рок лежит над тобою, конунг харвадов, но ты хорошо заплатил нам. Однако же ищем мы богатства, а не бесчестья, или славной смерти, которую воспоют скальды, когда мы будем пировать в Вальхалле. А что обретём мы в Ульшланде, не ведаем мы.
   - Я понял тебя, Хьяльпрек сын Фарлафа. Иди к моему сыну, Бранимиру; он найдёт для твоих мужей задание.
   И полтораста варягов влились в людской поток, тёкший через городские ворота.
   Буривой отправился к тиверцам.
   - Ужели и ты оставишь меня, родич? - спросил он тиверского князя Звонимира.
   - Двум смертям не бывать, а одной не миновать, - задумчиво ответил тот. - Тот, кто идёт лишь на безопасные дела, никогда не обретёт славы. Перун не смотрел на знамения, когда шёл биться с Дивом, и Хорсу затмение солнца не помешало послать в Ламя тысячу стрел. Так поступали боги, так должны поступать мы - в том завет предков и покон Рода.
   - Истину говорят, что в твоем роду ещё хранят древнюю мудрость, - от сердца у Буривоя слегка отлегло.
   - Слава Буривою и Звонимиру! - грянуло тиверское войско.
   - Слава! Слава! Слава! - подхватили за ними хорваты.
   Солнце, скрывшееся было за тучей, вновь блеснуло на стальных копьях и шеломах. И тогда Буривой, схватив свой тяжёлый топор, встал в стременах и высоко поднял оружие над головами войска.
   - Вперёд! Попалим уличей!
   Ответные голоса дружинников слились в рёв, напомнивший штормовое море. Некоторые из ушедших, заколебавшись, вернулись обратно в строй.
   Когда крики смолкли, князь ещё раз окинул взглядом дружину. Ряды воинов поредели, ушли волыняне и варяги - итого где-то на восемь сотен пеших и полтораста конных меньше. Да ещё минус сотни три хорватов. Впрочем, даже оставшегося войска с лихвой хватило бы, чтобы втоптать в грязь стяги Изяслава. Что плохого может случиться? Уличи к хазарам за помощью побегут? Так всем известно, как каган помогает союзникам. Вон, булгарам аж за Дунай бежать пришлось.
   Когда стены Стольского скрылись в клубах пыли, поднятых удущими войсками, волхвы совершили гадание. Перед священным конём Святовита положили на землю в ряд три скрещенные пары копий, и глядели, как он перешагнёт через них.
   В первый раз конь задел последнюю пару левой ногой. Это было крайне неприятное предзнаменование, говорившее о жестокой неудаче в конце планируемого дела; но Буривой отказался признать результаты гадания.
   - В моей родной земле конь должен перешагнуть через копья, а если он задевает их, гадание признаётся несостоявшимся. И должно провести его так, чтобы результаты совпали два раза.
   - Мы не на твоей родной земле, князь, - возразил ему волхв.
   - Делай, как говорю. Ободрич ведёт войско, значит, и гадать по обряду ободричей.
   Коня провели второй и третий раз, и оба раза он перешагнул через все копья правой ногой. Это немного успокоило сомнения князя и дружины.
  
   7
   Невесёлой была дорога дружины Буривоя через землю белых хорватов. В селениях, через которые они проходили, на них лаяли все псы, над войском кружило вороньё, в лесах то и дело раздавался протяжный крик, непохожий на голос ни одной птицы. Брехали лисицы, сновали зайцы, постоянно перебегая дорогу перед войском.
   Одно дурное предзнаменование шло за другим, но больше ничто не могло вселить страх в души воинов, ведь те, кто придавал какое-то значение знамениям, остались в Стольском.
   Был самый разгар лета, повсюду колосились поля, почти созревшие к жатве; в пронзительно-голубом небе не было ни облачка, солнце палило нещадно. Несколько раз дружинники даже падали в обморок: на такой жаре раскалённые доспехи были что твоя печь. После пятого подобного случая Буривой разрешил воинам снять обмундирование.
   Так они шли, глотая дорожную пыль, сцепив зубы, выдерживая изнуряющий зной. То и дело останавливались в раскидистых рощах или у родников, проходя в день не больше десятка вёрст.
   - Скверное время выбрал ты для похода, Буривой, - сказал Звонимир князю в день середины лета. - Нынче должны мы были уже перейти Буг, а как мы плетёмся - то дай Мокошь успеть к началу серпня, если не к Маковею.
   Буривой ничего не отвечал. Сняв с ног сапоги, он сунул их по колено в ручей, а сам откинулся спиной на крутой бережок под развесистым кустом калины. Глаза князя были прикрыты, из рта торчала травинка. На теле была лишь лёгкая рубаха, расстёгнутая на все пуговицы так, что было видно широкую грудь и живот, слёгка подёрнувшийся жирком, но всё ещё сильный. Волосы на груди слегка колыхались от лёгкого ветерка. Кажется, Буривой дремал. Конь его мирно жевал траву ниже по течению.
   Поднявшись на ноги, Звонимир огляделся. Повсюду, сколько хватало взора, под кустами или в наспех расставленных палатках лежали дружинники, паслись стреноженные кони. Где-то поодаль люди купались.
   "Пойти, что ли, и мне освежиться", - подумал тиверский князь.
   С чего такая жара-то, Боги помилуйте? Как в Болгарии какой-то, ей-Роду. Говорят, у бродников в такую погоду горят степи. Охотно верится.
   Буривой вскинулся, широко раскрыл глаза. Помотал головой, вытер ладонью лицо, будто прогоняя назойливую муху. Осмысленным взгляд его стал не сразу, в глазах - красные жилы, веки отёкшие.
   - Ох, это ты, Звонимир. А где Актеву?
   - Дозоры проверял, когда его в последний раз видел.
   Князь приподнялся на локте, ошеломлённо заморгал.
   - Дозоры? Сколько же я спал?
   - Того не ведаю, княже. Я сам только подошёл, хотел вот поговорить.
   - О чём же?
   - Да всё о том. Не рановато ли мы в поход выступили? Может, и впрямь подождать до серпня было бы лучше? Хотя бы до Перунова дня. Жарко же, как в Пекле. Всё равно не дойдём, как собирались.
   - Что толку жалеть-то сейчас? Вышли, так вышли. Взялся за гуж - не говори, что не дюж.
   - Верно говоришь. Но признаться, мне весьма часто кажется, что неурочное время мы выбрали.
   - Хочешь покинуть меня, как варяги с волынянами?
   В голосе Буривоя не было раздражения или злобы. Скорее усталость и разочарование.
   - Ага, и вся слава достанется тебе, сват? Размечтался.
   - Слава брести под палящим солнцем...
   - Ну так, не поваляешь - не поешь, или как там говорится?
   Слабая улыбка коснулась уст князя.
   - Да, твоя правда.
   Звонимир рассмеялся. Выглядел он почти так же молодо, как много лет назад, во время хазарской войны. Вёл себя так же - по крайней мере, на людях. Он мог показаться беспечным рубакой и повесой, но Буривой знал, что не всё так просто. Он помнил, как поступил Звонимир с боярами, обвинявшими его жену, тогда ещё не мать Ярославы, в бедах, обрушившихся на тиверцев, и как стойко держались Турск, Черн и Гостомель до подхода хорват.
   Со Звонимиром шутки были плохи, и Буривой неоднократно благодарил Мокошь, что им с тиверцами ни разу не довелось воевать. Ещё неизвестно, кто бы победителем из этой схватки вышел.
   - Кстати, знаешь, Звонимир, я сейчас видел странный сон.
   - Ммм?
   - Помнишь моего первого сына, которого я Дражком хотел назвать? Того, что умер при родах, и повитухи сказывали, что его Хозяин унес?
   - Отчего ж не помнить. Не так часто детей боги забирают.
   - Да, но не о том разговор. Приснилось мне нынче, будто жив он и здоров. На коне дивном скачет, сам конь сизый, а грива как огонь горит, и крылья у него, что у твоего сокола. В руках - меч, синим огнем пылающий, и щит со знаком, мне неведомым. На голове - крылатый шелом, за плечами - алый плащ. И скачет он прямо на меня, мечом размахивает. Я ему: "Дражко! Драгослав! Сынок!" - а он не признаёт. И мечом на меня как замахнётся!
   - Приснится же всякое может, княже. Я вон месяц назад во сне по всему Турску бегал без портков, и ничего. А в другой раз летал по гриднице, размахивая руками, и кричал на челядь, чтобы потолок убрали, а то к небесам воспарить мешает.
   - С тем зельем, что у вас в Тиверской земле варят, мне бы и не такое приснилось, - прыснул Буривой. - Но тут другое.
   - Поживём, увидим, родич. Но про наш мёд ты это зря, его даже ромеи охотно берут.
   - То-то я гляжу, что они так истово распятому богу молятся. А всё из-за того, что у вас мёдом кличут!
   - Да ну тебя, Буривой.
   Князь белых хорватов выплюнул травинку, потянулся за новой. Некоторое время задумчиво жевал её.
   - А ведь Дражко сейчас восемнадцатый годок пошёл бы. Возраст воина, я в эти годы уже не последним человеком в Вышановой рати был.
   - Не думай об этом, сват. У тебя есть Бранимир, он будет достойным наследником. И внучка-то Ярославушка моя уже под сердцем носит. Вон, у смердов дети вообще как мухи мрут, и ничего. Боги дали, Боги взяли. Им виднее.
   - И то правда, - Буривой тяжко вздохнул. - Перекусить бы чего, а потом в воду... Всё равно по такому солнцепёку никуда не пойдём.
   - Я только что хотел то же самое предложить.
   - Ну так, мы же с тобой два сапога пара, чему дивишься?
   Мужчины наспех перекусили хлебом и сыром из переметной сумы, запили родниковой водой, наполнили фляги. Буривой продолжал шутить и поддевать Звонимира, но князю тиверцев было заметно, что у друга не так уж легко на душе.
   "Ежели даже Буривой начал сомневаться, то, верно, совсем плохи наши дела. Ну да смерти всё равно не избежишь, как ни прячься".
  
   8
   Войско Буривоя добралось до Буга в канун Перунова дня. Целый день был оставлен на отдых; дружина зажгла костры, князь принёс в жертву коня, снова взывая к богам с молитвой об успешном окончании похода. На следующий день хорваты и тиверцы перешли реку и встали лагерем на другом берегу.
   Буривой выслал вперёд разъезды, и небосклон украсился столбами дыма. Пощады велено было никому не давать.
   Всю следующую неделю Буривой и Звонимир шли по земле Изяслава. Охрана погостов была слаба и немногочисленна, селения почти нигде не были укреплены - пятнадцать лет мира сделали уличей беспечными, подросли мужчины, не заставшие войн.
   То тут, то там впыхивали мелкие стычки. Тяжёлая конница, которую вёл в атаку Ярослав, играючи втаптывала в грязь немногочисленные мелкие дружины, с трудом умевшие даже держать строй. В нескольких крупных поселениях на защиту родных очагов вставали простые крестьяне, вооружённые кольями, дубьём, луками и косами, поставленными торчком. Они бились отважно, зная, что ничего хорошего им ждать от победителей не приходится, но то была отвага отчаяния.
   Низко пригнувшись в седле, выставив копья, хорватские конники врезались в неорганизованные толпы, как нож в мясо. Белые хорваты не зря считались лучшими наездниками в славянском мире, ибо текла в них кровь антов, которые происходили от сарматов; как могли мужики с дубьём противостоять им?
   Калёные мечи франкской и варяжской работы рассекали стёганые рубахи, как холстину, и вгрызались в тела, стрелы жалили без промаха, тяжёлые палицы опускались на нечёсаные головы смердов - и одной разорённой деревней становилось больше. Взрослых мужчин и женщин убивали, детей и девиц, связанных верёвками по рукам, гнали на запад, к Бугу, где стояли лодки-однодревки. Их участь - быть проданными в рабство хазарам, ромеям или булгарам.
   Кое-какие неудобства причиняли карателям лишь небольшие городища, где обитали мелкие князьки. Там хорваты и тиверцы натыкались на выкопанные рвы, поднятые мосты и лучников на стенах. Буривой оставлял отряды пешцев для осады этих городищ с чётким приказом: убивать всех, кто выше тележной чеки.
   Пешцы сооружали камнемёты - этому искусству славяне обучились ещё во время набегов на ромеев вместе с аварами. Из них в осажденные селения забрасывались камни, тлеющие ворохи сена, порой - трупы или горшки с нечистотами, чтобы вызвать мор. Но всё это было оставлено на откуп боярам-сотникам. Буривой же со Звонимиром спешили дальше.
   На одном из привалов, возле руин догоравшего селения, Звонимир спрашивал у князя хорватов:
   - Одного не пойму, где же наш отважный Изяслав? Как послам головы рубить, так он молодец, а как в чисто поле на мечи выйти, так что-то его не видно. Был ведь воин хоть куда, а сейчас что? Дубравушке под юбку залез?
   - Может быть, - отвечал ему Буривой, попивая воду из фляги. - Там же она всем заправляет. Ну так и решил Изяслав, что раз он так резво проткнул своим копьём её, то ему так же легко будет поразить нас.
   - Да уж, Изяслав, судя по всему, чертовски хороший копейщик, - добавил Актеву. - Но одного хорошего копейщика маловато, чтобы землю защитить.
   - Ну так, всего одно копьё, и то короткое! - рассмеялся Звонимир.
   - Я представляю, как он к нам навстречу выйдет. Без портков, копьём своим обвисшим по ветру машет, кричит: "Убирайтесь, проклятые хорваты! А не то я Дубравушке моей ненаглядной пожалуюсь!"
   - А Дубравушка-то вас всех до смерти затрахает, да так, что на былую дружбу плюнем и станем послов убивать, - Звонимир потянулся за флягой.
   - Изяслав-то того, когда в бродниках был, одну жену с несколькими делил. Может, оттого Дубравка и злой такой стала, что в одиночку наш бывший друг справляться так и не научился?
   - Кажется, я начинаю понимать, - сказал Ярослав. - Слушай, Буривой, ты же, помнится, по сердцу ей когда-то пришёлся? Может, если ты её трахнешь, она уймётся?
   Буривой посмотрел на него грозным взглядом - глаза в глаза, брови нахмурены, губы сжаты. Этот взгляд был знаком всем, кто общался с князем, тем более, так давно.
   - Ладно, ладно, я же пошутил, - смешался варяг.
   - Может, Изяславу нравится, коли баба им распоряжается? - спросил тиверский князь, чтобы разрядить обстановку.
   - Что это за мужчина, коль ему такое нравится? - в голосе Ярослава чувствовалось недоумение.
   - Да всяко бывает. Вот, не помню, рассказывал и ли нет, но нас в Турске жил такой, в отцовой дружине ещё. Варяг, ростом что твоя рогатина, как засмеётся иль крикнет - птицы с веток падают. Ему нравилось, чтобы бабы его на конюшне пороли.
   - Прямо пороли, чтоль?
   - Ну да. Помню, я совсем юнцом был, из первого похода вместе с папашей вернулись, на болгар ходили. Ну так вот, пируем мы в гриднице, значит, а мне с непривычки что-то хмель в голову дал. Ну и думается мне: выйду на улицу, прогуляюсь, не ложиться же спать с кружащейся башкой. Прохожу мимо конюшни, слышу ещё, знаете, с выговором таким свейским: "Ой ти, Забавущка моя, что мне ещё принести тебе, я же много ни прощу, только ножку твою поцеловть?" А в ответ, голосом одной челядинки нашей: "Ты, тварь, жемчуг мелкий принёс, на что ты мне вообще нужен?" И щелчок такой, как от хлыста. Ну я думаю, что за чудеса, или домовой играется, или мне пить меньше надо. Подхожу, значит, дверь приоткрываю, заглядываю тихонько, а там Забава сидит в шелках, что твоя боярыня, на куче сена, в руках хлыст, и ногами топчет Асмунда нашего, голого как сокол. А тот ей туфельки руками вытирает. И кони так на эту парочку глядят, мол, совсем уже эти люди с ума посходили. Ну я дверку-то закрыл, стою, репу чешу, а перебранка всё тянется и тянется, да ещё хлыст время от времени бьёт. Мне что-то противно стало, ещё горше прежнего, ну я и спать пошёл.
   Княжьи советники смеялись так, что на глазах выступили слёзы.
   - Дивны... обычаи у вас... в земле Тиверской, - с трудом дыша, выдавил Буривой. - Я вот думаю, не зря ли я Бранимира-то вам отдал?
   - Обижаешь, если б я за Ярославушкой подобное увидел, Карина моя б так ей всыпала, что век сидеть больно бы было.
   - Да я шучу. Как только люди с ума не сходят. Верно говорят, что раньше были велеты, сейчас пыжики, а потом будут тужики, те впятером петуха резать будут. И вот, под баб ложиться.
   - Раньше тоже так было, - вновь отозвался Актеву. - Помню, я как-то блюдо серебряное видел, старое, сделанное ромеями ещё до того, как те оставили своих богов ради Белого Христа. Так вот, на том блюде, эм, вырезаны... мужчина с мужчиной.
   - Что мужчина с мужчиной? - не понял Звонимир.
   - То самое.
   Тиверский князь сплюнул.
   - Ну и дрянной же народ эти ромеи.
   - Так, ладно, обсудили чужие поконы и хватит, - посерьёзнел Буривой. - С Изяславом-то что делать будем? Не станет же он тихо в Пересечне сидеть, пока мы землю его разоряем?
   - А чего бояться-то его? Нас больше, и мы лучше вооружены, - ответил Святополк. Есть всего два места в земле уличей, где это может быть неважно: собственно, стены Пересечня и Болотный мост, где болота, из которых начинается Суглинка, встречаются с непролазными лесами. Там между ними одна дорожка, по которой пройти можно, и даже небольшим войском её можно защищать очень долго.
   - Так, это уже интересно. Откуда знаешь?
   - Полонённые и не такое расскажут.
   - И далеко ли до этого твоего... моста?
   - Верст с полсотню. Ещё на дороге на Пересечень стоит Острожице, но это и так все знают. Больше путей к столице уличей нет.
   - Перекрыть бы эту дорогу... Звонимир, выступишь на рассвете. Я пойду на Острожице.
   - Решено. Думаю, моих тиверцев хватит. Земли за мостом мои?
   - Само собою.
   - Ладно, порешили. Пойду тогда к своим, сообщу. Спокойной ночи, друзья!
   Вслед за Звонимиром разбрелись и другие соратники Буривоя. И только князь долго сидел, глядя в пляску языков пламени. Чувство тревоги, отступившее было за седмицы удачного похода, вновь начало его грызть.
   В отблесках огня, грызших сухое бревно, в клубах дыма и стайках искр, возносившихся к ночному небу, он снова видел то лицо - воина в крылатом шлеме, похожего на него в молодости.
   Он мчался прямо на отца, размахивая мечом.
  

9

   Звонимир выступил с первыми петухами, как только в лучах восходящего солнца показалась Зареница. Полсотни всадников и вдевятеро больше пешцев, пошатываясь спросонья, широко зевая и без особого удовольствия затягивая бронь, на ходу жевали завтрак и глазами, полными зависти, поглядывали на безмятежно спавших сотоварищей из белых хорватов.
   - Что за лежебоками я командую? - бранился тиверский князь. - Давайте, давайте, шевелитесь, если не хотите потом по солнцепёку топать!
   Утро было прохладным, хотя ветра почти не было. Тиверская рать шла серо-синей, горько пахнущей полынной степью, перемежавшейся пятнами зелёных лесов. Из-под конских копыт то и дело вылетали всполошённые куропатки; непривычные к такому кони удивлённо провожали их взглядом.
   - Говорят, они весьма вкусны, - перешёптывались дружинники.
   Небо стремительно светлело, из-за горизонта выкатилась Даждьбогова колесница. Грянул разноголосый птичий хор.
   - "Скоро припекать начнёт", - подумал Звонимир. Степь была ровной, как столешница, самый высокий куст - до брюха княжьей лошади, из источников - пара тоненьких ручейков. Только на самом горизонте зеленела полоска леса.
   К тому времени, как тиверцы вошли под сень деревьев, Даждьбог разгулялся вовсю, будто и не миновал Перунов день. Вдобавок лес оказался тополиным, и дружинники ступали как по перине. Князю безумно захотелось почесать нос.
   К вечеру тиверцы чихали и шмыгали носом все как один. Глаза покраснели, словно у пьяниц, но всё же это было лучше, чем обычная летняя жара.
   На выходе из леса Звонимир обнаружил крупное, но бедное селение - два десятка убогих домиков-полуземлянок. Ни души, только в одном дворе жалобно скулил забытый пёс.
   - Жители разбегаются, - сказал князь. - Это хорошо. Они будут сеять страх, куда бы ни побежали.
   Обчистив погреба, волыняне остались здесь на ночь, предварительно вырыв ров и обнеся село частоколом - этому Звонимира научил один заезжий ромей, весьма сведущий в ратной науке. Эта хитрость была одной из причин, по которым князя трудно было застать врасплох.
   Жечь селение Звонимир запретил, сам не зная, почему. Ему не было жаль проклятых уличей - просто что-то подсказывало князю, что эти дома ещё пригодятся.
   Следующее утро оказалось душным, как в парилке. Через час небо затянули тучи - низкие, клубящиеся, чёрные, как дым пожарищ. Меж ними пробивались яркие сполохи зарниц.
   Затем упали первые капли дождя - большие, тяжёлые. Дружина начала роптать, требуя вернуться назад в селение; Звонимиррассчитывал пересечь полосу степи и снова вступить в дальнюю рощу, за которой уже начинались болота. Но когда он увидел блистающие меж чёрных облаков ветвистые молнии цвета червонного золота и услышал оглушительные раскаты грома, то велел поворачивать назад.
   - Это молнии Хорса, а не Перуна, - сказал князь. - Хорватов, может, столь любимый ими Бог и пожалеет, а вот нас - вряд ли. Вмиг в пепел превратимся! Возвращаемся, нужно переждать дождь.
   Дождь не лил - стоял сплошной стеной, когда промокшие до нитки тиверцы вернулись в оставленное селение. Хорс ярился вовсю, сражаясь с чертями своими золотыми стрелами; словно одобряя боевой задор брата, гремел громами Перун. Земля чавкала под ногами ратников, превратилась в сплошное болото, засасывала сапоги и конские копыта; Звонимир понял, что даже если дождь сейчас перестанет, дальше они сегодня не уйдут. Послал вестового к Буривою.
   Дождь шёл весь день, то почти переставая, то вновь усиливаясь. Ночью небо прояснилось, но к утру ливень пошёл снова. Чихая, кашляя и бранясь, волыняне растягивали палатки из плащей, кое-где дрались за место под крышей. Ручейки вздулись и превратились в бурную реку, что рассекла полосу степи, отрезав волынян от дальнего леса. Этот день Звонимиру тоже предстояло провести в безымянном селении.
   К полудню он решил, что это не обычный дождь - как-то он подозрительно вовремя. Говорят, Дубравка у кого-то обучилась колдовскому искусству... Неужто она обрела власть над силами природы в земле уличей?
   Впрочем, узнать ответ на это вопрос Звонимиру так и не довелось. Ближе к вечеру наворопники, посланные в дозор, вернулись со скверными вестями.
   - Сюда идёт Изяслав, - говорили они. И с ним - не меньше тысячи пешцев. Будут к полудню.
   - Все сусеки в Пересечне вымел, видать, - ответил тиверский князь. - Каковы те воины?
   - Сложно сказать, княже. Но латников не так уж много. В основном ополчение, с копьями да цепами.
   Это было не так уж скверно, как Звонимир подумал поначалу. Хоть тиверцы и уступали своим противникам вдвое, но в вооружении явно их превосходили: в Звонимировой рати не было никого, кто не имел хотя бы доброй сулицы и стёганого тулупа. К тому же у князя была конница, хоть и мало, а уличи на своих хилых коньках могли только добраться до поля боя: в схватке они всегда спешивались.
   - Эх, сюда бы хорватских бояр, вмиг бы это мужичьё растоптали. Однако же чего нет, того нет. Буривою, видать, тоже под Острожицем не сладко сейчас. Шутка ли, вторая крепость в земле уличей, после Пересечня.
   - Что делать будем, княже?
   Звонимир задумался.
   - Припасов, чтобы выдержать осаду, у нас не хватит. Нужно навстречу в поле выходить... но пока отдыхайте.
   10
   Утро принесло новые вести. Один из Изяславовых бояр с домочадцами решил поохотиться в лесу совсем рядом с опушкой, за которой он кончался. Высланные вперёд Звонимировы разведчики обстреляли их из добрых луков, а когда уличи встали кругом, заняв оборону, окружили их и забросали сулицами. Когда стена щитов развалилась, тиверцы накинулись на уличей, как волки на отбившееся стадо.
   Сеча была кровавой и короткой. Все уличи полегли, тиверцы отделались тремя ранеными. Боярина оглушили обухом секиры по загривку, стянули с коня, скрутили и доставили князю.
   - Не вели казнить, государь, - извивался он в ногах у Звонимира. Его окунули в бочку с дождевой водой, чтобы привести в чувства, и теперь он был похож на мокрую крысу. Тиверский князь глядел на боярина с презрением: плешивый, с дряблыми мышцами и одутловатым лицом, униженно целующий сапоги, тот был похож скорее на зарвавшегося ромейского торговца, чем на знатного славянина.
   - Посмотрим, что с тобой делать. Что ты делал в том лесу?
   - Оленя искал, или хотя бы птицу какую... Изяслав-то нас в чёрном теле держит.
   - Охотился в двух верстах от вражеской рати? Чем ты Богов-то так прогневил?
   - Прошу прощения, государь, но я не понял вопроса.
   - Говорят, кого Боги хотят наказать, того они разума лишают. Ну да ладно. Знает ли твой князь о том, что мы здесь?
   - То мне не ведомо, государь, я же всего лишь...
   - Прости, я тебя перебью. Пойдём прогуляемся.
   Превозмогая отвращение, Звонимир поднял с земли дрожащего, как осиновый лист, боярина.
   - Сам идти сможешь?
   - Н-не знаю, вы меня крепко приложили.
   Улич неуверенно сделал пару шагов, запнулся на ровном месте, тяжело опёрся о стену избы. Согнулся в три погибели, его вырвало прямо на дощатый пол.
   - Ану не блевать мне тут, мразь! - взорвался Звонимир.
   - Помилуй, государь, - прошептал боярин, поднимая на тиверского князя измученный взгляд. В лице ни кровинки, изо рта свисает нитка слюны.
   Подхватив боярина под мышки, Звонимир вывел его из избы. Накинув уличу на голову чёрный платок так, чтобы он полностью закрывал глаза, он провёл его лагерем - до того места, где Людота-коваль разжигал горн.
   Оторвавшись на миг от мехов, кузнец поприветствовал князя.
   - Смотри, - Звонимир сорвал платок с головы улича. - Это Людота. У него есть отличное калёное железо. Он умеет ковать мечи, секиры, сулицы и стрелы. Оружие Людоты поистине волшебное. Когда оно холодное, оно отнимает у людей дар речи вместе с жизнью. А когда оно только-только из печи - отлично развязывает язык. Ты же понимаешь, о чём я?
   - А-а-а!!! - боярин снова бросился в ноги Звонимиру. Его рёв был таким, что несколько дружинников удивлённо обернулись.
   Некоторое время боярин бился в грязи, осыпая поцелуями Звонимировы сапоги. Вокруг них начали собираться любопытные дружинники, заинтересованно шушукаясь, толкаясь локтями и вполголоса бранясь, когда подошедшие позже напирали им на пятки.
   Звонимир пнул его сапогом в лицо. Улич распластался в грязи.
   - И это боярин, Даждьбожий внук? Из-за таких как ты нас рабами и кличут. Я б тебе голову сапогом размозжил, жалко сталь добрую в твоей крови марать.Но всё же я пока этого не сделаю. Так ты будешь отвечать на вопросы иль позвать Людоту?
   - Буду, государь! Не губи, государь!
   - Вот так-то лучше. Так что там с Изяславом?
   - Идёт он с войском, десять сотен взял. Весь Пересечень с околицами выгреб...
   - Как я и думал. И что?
   - План у него таков был: тебя, князь, даже близко до столицы пускать нельзя, ибо он поклялся Дубравке, что увидит она тебя лишь мёртвым.
   "Он что, принял меня за Буривоя?"
   - А я смотрю, Дубравка-то у вас за главную?
   - Князь наш голова, а она шея, куда повернёт, так и будет. Совсем житья с ней не стало, раньше милостив был, а теперь три шкуры с людей дерёт. Всё княгине на украшения да своим ратникам... Дубравка в шелках ходит, а мы - в рубищах, даже бояре удельные! А кто слова против говорил - того Изяслав на голову короче сделал. Говорит, подождите следующего года, печенеги с аланами придут, вместе с ними на хорват пойдём, там и золото, и добыча...
   - Куда вам на нас идти? Вы себя защитить неспособны, - Звонимир подавил желание от души пнуть улича. - Благодари Мокошь, что хазары на южных границах заняты, а поляне с северой да древлянами режутся, а то гореть бы вашему Пересечню.
   - Всю-то истину говоришь, государь...
   - В твои уши что правда, что кривда - всё едино. Так чего хочет Изяслав-то твой?
   - Часть дружины своей он в Острожице оставил. Ещё за варягами послал, но не знаю я, был ли ответ...
   Звонимир замахнулся мечом.
   - Ай, не руби, князь! И вправду не знаю!
   - Ладно. Продолжай.
   - До вчерашнего дня мы и не знали, что вы тут. Расчёт Изяславов на то был, что ты, княже, под Острожицем застрянешь, там сотня кметей и пятьсот ополченцев, да стены крепкие, а он обойдёт с тыла, чтоб окружить тебя.
   - Понятно. Что ж, спасибо за сведения, боярин. Отпускаю тебя по слову своему. Эй, дайте коня да провожатого! - крикнул он дружине.
   Глядя, как двое всадников удаляются, Звонимир обдумывал план. Пленного улича провожали до кромки леса, затем волынянин повернул назад, напоследок ударив лошадь боярина по крупу долом меча. Ко времени его возвращения Звонимир уже знал, как ему дейстовать.
   Две сотни пешцев и всю конницу тиверский князь вывел из селения в тополёвый лес через задние ворота. Сотню воинов с луками Звонимир расставил на палисаде, ещё полторы сотни во главе с воеводой Мунко должны были заманить уличей ближе к стенам.
   Когда на опушке дальнего леса показались стяги Изяслава, Звонимир, по обычаю, метнул в их сторону сулицу. Свершив испокон веков устоявшийся обряд, он покинул селение, чтобы присоединиться к коннице. Забравшись на высокий тополь, с которого открывался вид на всё поле боя, он выжидал.
   Из всей рати уличей более-менее достойно выглядел лишь центр. Ровный квадрат закованных в железо кметов наступал, ощетинившись рогатинами. Вокруг них же колыхалась нестройная толпа ополченцев, кое-как собравшаяся в неровные ряды.
   Кметы Мунко вышли из-за ворот, сразу же сомкнув стену щитов. Остановившись в половине полёта стрелы от палисада, они ждали. Моросил дождь, от земли поднимался пар, но в целом обзору он не мешал.
   Воеводы Изяслава выкрикнули приказ, кметы улицкого князя остановились почти в полуверсте от Мунко. Ополченцы вышли вперёд, сомкнули строй. Изяслав метнул сулицу, она плюхнулась в грязь перед улицкими рядами.
   Ополченцы подняли вверх короткие луки. В небо ударило несколько сотен стрел.
   Тиверцы низко пригнулись за щитами. Стрелы ударяли по шеломам, прибивали плащи к земле, втыкались в куртки, но пока не наносили особого ущерба - упало всего несколько человек, причём все, кроме одного, поднялись обратно.
   Мунко ждал. Тетивы тиверских лучников дрожали от напряжения, но приказа стрелять всё ещё не было. Звонимир почувствовал гордость за своих воинов: такого чёткого повиновения приказам вряд ли может ждать даже Буривой. У него другой способ - ударить конницей, сметая вражеские ряды, самому мчаться в первых рядах, сея смерть своей чудовищной секирой, внушая ужас одним своим именем, знаменитым по всему славянскому миру. Пока что Буривою везло, но Звонимир не любил полагаться на удачу. Да, ему, как и любому знатному воину, нравилось врываться во вражеский строй, ища достойных противников, вдохновлять кметей своим примером, лично обращать в бегство вражьи полки - но едва ли не большее удовольствие доставляло ему глядеть на отчаяние врага, когда, несмотря на численное превосходство и храбрость его воинов, удача отворачивается от него.
   Тем временем ополченцы Изяслава и кмети Мунко почти сошлись. Уличи пустили ещё несколько залпов, более удачных, чем первый - несколько тиверцев упали замертво. Но всё же стена по-прежнему стояла нерушимо.
   Между передними рядами не больше пятидесяти шагов...
   Сорока...
   Тридцати...
   - Сейчас! - чуть было не выкрикнул Звонимир. Его, конечно, не услышат, но...
   Ополченцы срываются в бег, несутся со всех ног, как пришпоренные, копья наготове, блестят цепы...
   И тиверцы выпрямляются во весь рост, в задних рядах вспыхивают искорки - блестят на выглянувшем солнце жала сулиц.
   Сотня смертоносных дротиков косит уличей на бегу. Промахнуться с такого расстояния невозможно. Из первого ряда до стены щитов не добегает почти никто. Возникает суматоха, уличи сбивают друг друга с ног, падают в грязь, задние ряды метают сулицы во второй раз.
   Завязывается бой, копья против рогатин, цепы против окованых железом щитов. Каждый кмет Мунко стоит, наверное, троих-пятерых уличей, но их слишком много, они облепляют строй тиверцев, как саранча.
   Распахиваются ворота. Звучит рог: Мунко начинает отступать, медленно, с каждым шагом назад тиверцы наносят очередной удар. Грязь под ногами сражающихся уже стала бурой от пролившейся крови.
   Изяслав выдвигается вперёд. Ополченцы стоят, даже довольно неплохо держатся, но, кажется, князь уличей не хочет, чтобы первым во вражий лагерь ворвалось сиволапое мужичьё. Звонимир чувствует, что улыбается наивности Дубравкиного мужа.
   А Мунковы кметы останавливаются в каких-то десяти шагах от ворот. Снова завязывается ожесточённый бой, раз за разом бросаются уличи на червлёные щиты, раз за разом рогатины и мечи собирают кровавую дань, но видно, что тиверцы начинают уставать: всё чаще и чаще раненые воины отходят назад, меняясь с товарищами из задних рядов, на флангах строй начинает потихоньку изгибаться, почти вплотную подходя к стене.
   Сулицы ударяют в третий раз. Ополченцы бросаются врассыпную. Что-то кричит Изяслав, видать, призывает их вернуться по местам.
   Изяславова дружина оказывается на расстоянии полёта стрелы от палисада - и пальцы тиверцы наконец спускают сотни тетив.
   Первый же залп сносит добрых два десятка улицких дружинников, но они продолжают идти вперёд. Воодушевляются и ополченцы, уже смелее надвигаясь на уставших воинов Мунко. Те начинают отходить за ворота.
   - Пора, - сказал Звонимир. Промедлим хотя бы мгновение - придётся выбивать их из захваченного лагеря.
   Ворота захлопнулись перед самыми носами уличей. Те принялись рубить их топорами, но с надвратных башен на их головы обрушились потоки кипятка: чего-чего, а дождевой воды было вдосталь.
   Ополченцы лезли на вал, стрелы били им прямо в лицо, на головы тиверцы переворачивали всё новые и новые бочки с кипятком. Крики ужасной боли, заполнившие воздух, казалось, разжалобили бы саму Морану, но воины Звонимира были непреклонны.
   Это - битва. То, ради чего они жили с самого детства. За княжьей волей - идти до смертного порога и дальше, коли будет приказ. Враг есть враг, даже если когда-то был союзником и другом, пощада - только бессмысленное слово.
   Изяславовы дружинники метали сулицы и топоры, чтобы скинуть со стен лучников. Кто-то поджёг стрелы, и крыша одной из башенок занялась. Кипящая вода кончилась, ополченцы одолели вал, и по всей длине палисада завязалась жаркая схватка. Уличи воспрянули было духом...
   ... Но в левый фланг им, уже весьма уставшим, ударила Звонимирова засадная рать, сто пятьдесят свежих, рвущихся в бой пешцов, закованных в доспехи, вооружённых ещё не зазубрившимся оружием...
   И уличи сломались. Напрасно надрывали глотки десятники и сотники, призывая ополченцев вернуться в строй, грозя смертной карой и бесчестьем трусам; они видели лишь смерть на остриях рогатин и мечей, во взгляде холодных глаз своих врагов, они казались им, уже порядком измотанным, чертями, возникшими из-под земли.
   Изяслав велел отступать и своим дружинникам. Ощетинившись рогатинами, они отходили без лишней паники, слаженно отражая атаки тиверцев, огрызаясь в ответ стрелами и мечами. Весы снова уравновесились.
   - Вперёд, тиверцы! Смерть предателям! Смерть уличам! - крикнул Звонимир, пуская коня в галоп. Конники тиверцев ударили с правого фланга; разъярённые, на горячих конях, мчались они по полю боя сквозь ряды бегущих уличей, просто-напросто сшибая их конскими телами, втаптывая в грязь коваными копытами. Прорвавшись за считанные минуты к центру, они, опустив копья, врезались в ряды Изяславовых кметей смертоносной "свиньёй".
   - Смерть уличам! Смерть Изяславу! - кричал Звонимир, рубя направо и налево добрым франкским мечом.
   - Смерть уличам! - отвечали ему давившие с другой стороны кмети засадного полка.
   Отворились ворота - Мунков полк, отдохнув, снова ударил по уличам. Изяслав оказался в окружении.
   Бой кипел ещё, пожалуй, с полчаса. Звонимир убил пятерых, пока под ним не споткнулся конь; ещё троих сразил, кажется, лично Мунко.
   Изяслав бился храбро, как и тогда, когда они вместе сражались против хазар. Когда у него из рук выбили щит, он схватил в левую руку ещё один меч и крутил двумя мечами смертоносную мельницу, убивая и калеча всех, кто приближался к нему хотя бы на шаг. Тиверский князь хотел бы сразиться с ним лично, поглядеть в глаза тому, с кем когда-то вместе стоял на стенах Турска, но этому не дано было осуществиться: когда муж Дубравки на миг остановился, устало отдуваясь, из задних рядов в него бросили сулицу. Достаточно близко, чтобы она пробила кольчугу.
   Изяслав тяжело повалился на спину. Шелом слетел с его головы давным-давно, оселёдок, мокрый от пота и крови, сбился набекрень. Лицо князя было красным, кровь сочилась из носа, рассечённой губы, щеки, капала со лба, с рук - но смертельной раной оказалась лишь одна.
   Древко сулицы торчало у него из груди, острое жало, перебив позвоночник, высунулось из спины. Он упал в кровавую грязь, взбитую сотнями ног, усеянную стрелами, сулицами и отрубленными конечностями. В глазах его отразилось серое небо - и луч полуденного солнца, пробившийся сквозь облака.
   - Дубравушка... любимая... прощай... - прохрипел он, захлёбываясь кровавой пеной. Взгляд остекленел.
   В живых осталось не больше десятка кметей Изяслава. Чтобы не попасть в плен, они бросились на свои мечи.
   - Кем бы они ни были, а умерли достойно, - говорили воины Звонимира про своих врагов. Последние же слова Изяслава, полные не боли и не ярости, а какой-то тоскливой, усталой нежности, затронули их настолько, что даже у некоторых старых кметей на глазах выступили слёзы.
   "Так ли уж скверна эта Дубравка, если её любили такой великой любовью?" - задумались многие.
   И многим захотелось скорее вернуться домой, чтобы обнять свою жену или наречённую...
   Ополченцы бежали стремглав, будто за ними гналась сама мать Змеев. Тиверцы преследовали их и убивали, пока совсем не выбились из сил. Всего же из тысячи воинов, приведённых Изяславом на поле боя, в чертоги Велеса в тот день не попал лишь каждый десятый. Тиверцы потеряли шестьдесят семь человек убитыми и сто тринадцать ранеными - почти треть войска, и Звонимир послал к Буривою гонца с вопросом, что же ему делать дальше. Сам он предпочёл бы дать своим воинам хотя бы седмицу отдыха, чтобы затянуть раны. Всё равно основные силы уличей уже уничтожены...
   Когда стемнело, полосу степи перед поселением украсила россыпь красных, как рубины, погребальных костров. Урны погибших тиверцев отправили с гонцами в Турск; уличей же собрали в кучу, и насыпали над ними курган, и вбили поверх столб со священными символами, дабы погребённые не в пламени крады не стали упырями и не принялись мстить своим убийцам.
   Так закончился день, который запомнился как день битвы у Тополиного леса.
  

11

   - Острожице пало, княгиня.
   Дубравка сидела на троне, безразлично глядя в окно. Летнее солнце бросало в гридницу столбы света, в которых тихо кружились пылинки.
   Миновал Маковей, близился врещень-месяц. На полях у Пересечня крестьяне собирали урожай, то и дело ругаясь на беженцев, чего, мол, нивы вытаптывают. А беженцев было много, особенно с тех пор, как Звонимир, уничтожив рать Изяславову, вышел к берегам Славуты и принялся жечь тамошние поселения. Теперь город был окружён широким, до ближних селений, поясом палаток и наспех вырытых землянок. Людей там было, наверное, вдесятеро больше, чем жило в Пересечне, и Дубравкины кметы с ног сбивались, пресекая то и дело возникавшие заварушки. Не хватало варягов.
   Варягов она отправила в Острожице.
   - Хродгар и его свеи... что с ними?
   - Убиты все до единого. Буривой не оставил в Острожице ни единой живой души. Спаслось всего несколько человек, чтобы сообщить нам на погост в Ельнике, а оттуда уж я к тебе направился.
   - Убиты все до единого? - тупо переспросила Дубравка. За последние три недели она, казалось, утратила все чувства. Не оставалось сил даже печалиться. Всё, к чему она стремилась больше пятнадцати лет, шло прахом.
   - Совершенно. Так говорят люди.
   - Но ведь Острожице... Оно же должно было выстоять. Там были варяги и лучшие Изяславовы кметы, а Буривой разделил войска.
   - Оно бы выстояло, княгиня. Первый приступ Хродгар отбил и колья множеством голов украсил. Люди надеялись даже на то, что разобьют хорватов без помощи Изяслава - Хродгар не сказал кметам и варягам о его участи. Но через несколько часов хорваты вновь пошли на стены... и их вёл Буривой.
   Дубравке всё стало ясно. О том, как ужасен в битве этот поморянин-варяг, она была наслышана ещё в юности.
   - Он лично повёл дружину?
   - Да. Первым влез на стену и врубился в ряды варягов, круша щиты и рубя головы. Говорят, он, с головы до пят залитый кровью, стоял на груде тел и рычал, как лютый зверь, а срубив голову Хродгару, начал пить его мозг. Люди из Острожица считают, что всех варягов он уничтожил в одиночку, но этому я не верю. Просто у страха глаза велики.
   - У страха глаза велики, - повторила за послом княгиня.
   Отослав утомлённого улича, она удалилась в свою комнату на женской половине. Сев на кровать, Дубравка судорожно пыталась думать.
   Этот Змей, что бередил её сны, что обещал ей помощь великого воина, который дарует уличам великую славу... Неужели он солгал? Неужели все эти годы она была просто в плену собственных мечтаний? И ради этих мечтаний погубила Изяслава, навлекла жестокую кару на свою землю, рискнула своей собственной жизнью и честью?
   Но Хала не оставил ту, которую он отметил, как свою будущую жрицу. Сила его возрастала день ото дня; уже слышали его зов не только чернокнижники и ведьмы с псоглавцами, но и черные вороны, из того самого племени, что когда-то повиновалось ему и другим слугам Чернобога. И эти вороны, которым нипочем была граница с Индерией, уже несли вести к Драгославу, что есть в земле людей место, где он может исполнить свою мечту, занять престол и стать великим правителем...
  

12

   Стоя в стременах, Драгослав осматривал своё войско. Здесь была чудская молодежь, пошедшая с ним и Айнегарой с самого начала, и многие искатели приключений со всей Индерии, что собирались под стяги удачливого княжича, включая отряд вил, дальних родственниц Айнегары. Многим из них хотелось воинской славы, и с Драгославом они обрели её сполна; а под влиянием слуг Змея во многих из них родилась мысль завоевать себе подходящее царство.
   Набрав побольше воздуха в грудь, Драгослав обратился к своему войску с речью.
   - Воины мои! Несколько лет скитались мы по Индерии, ища себе славы, богатства и чести. Но среди правителей дивного народа нет места для нас - или мы так и будем до старости служить аэнам да самовилам? Знайте же, что вещие вороны принесли мне весть из людской земли. Там есть земля, которой правит прекрасная княгиня, и враждует она с жестоким соседним владыкой, который разоряет её земли. Мы явимся туда, как спасители, и останемся там, и расширим наши владения, как только захотим! Что такое люди против нас? Им лишь бы пастуха, который будет водить на сочные пажити и не слишком сильно охаживать плетью. Там добудем мы все то, чего ищем в Индерии, и даже больше! Готовы ли вы пойти за мной сквозь грань, проложенную Сварогом?
   Дружный рев был ответом Драгославу. Эти храбрецы были готовы пойти за ним хоть на край света, не то что в людские земли.
   И ударил княжич шпорами в бока Кречета. Конь из Хорсовых конюшен взвился на дыбы, пронзительно заржав.
   Айнегара глядела на Драгослава, улыбаясь. Он подмигнул ей.
   Пришло время ворожбы. Развернувшись спиной к войску, княжич очертил Инеем резу Исток, её ветвистый силуэт повис в прохладном воздухе.
   Напрягая внутренний взор, княжич глядел в туманы Нави, где роились воздушные берегини, что стерегли врата между мирами. Только очень могущественный ведун мог лишить их воли, заставив повиноваться своим приказам. Когда его взгляд уловил первые движения тонких крылышек, он изрёк слова, пришедшие ему на ум.

- Здесь врата, и здесь дорога,

Что ведёт нас к пиру Карны.

Пусть не знает кровь препоны,

Сыру землю орошая.

Я взываю к берегиням,

Что пределы охраняют:

Нас пустите в земли Яви,

Дайте путь для нашей рати!

Знаки тайные проведал

Я в Мораниных чертогах.

Властью, что дана мне ими,

Путь открыть наказ даю вам.

Коль не внемлите наказу,

Мой клинок исторгнет души,

Ваши жизни будут стёрты

Из чертогов поднебесных!

   С каждой прочитанной строчкой Драгослав чувствовал, как в него вливается сила. Воздушные девы, отвлёкшись от беспечного танца, повернули к нему свои лица. На первых строфах в их глазах читалось удивление, которое затем сменилось страхом.
   Человек не должен был даже увидеть их - но он видел, и повелевал, угрожая страшным мечом, что древнее мира. Коснись они смертноносной стали - и тело рассыпалось бы на мельчайшие частички. Заглянув в сердце Драгослава, они поняли и другое: его угрозы не были пустой похвальбой.
   Один миг они были в замешательстве. Драгослав очертил Инеем ещё несколько символов, которые разум человека не может охватить - от одного взгляда на них он сойдёт с ума. Но княжич не был обычным человеком - его берегла та часть души, что принадлежала когда-то Змею.
   Духи воздуха бросились врассыпную. Путь был свободен.
   Драгослав замкнул круг из тринадцати знаков, вложил Иней в ножны. Врата вспыхнули так ярко, что воины зажмурились, а княжич на миг ослеп. Воздух внутри круга подёрнулся раз, другой, заходил волнами, выгнулся дугой, лопнул. Сквозь клубившийся туман стали видны синие небеса, яркое солнце, золотые нивы, стены городища...
   Когда туман рассеялся, Драгослав увидел жуткую картину. Он словно глядел с невысокого холма; впереди лежала выжженная земля. Кое-где к небесам ещё поднимались столбы дыма, на полях виднелись нетронутые снопы, но основная часть была вытоптана сотнями сапог.
   Городище на берегу широкой реки было окружено огромным воинством. Княжич видел алые стяги и червлёные щиты, потемневшие от копоти панцыри, нетерпеливо рывших землю копытами коней. Воины перекрыли все пути, полностью отрезав городище от внешнего мира; земля вокруг подверглась жестокому разорению. На деревьях гроздьями висели повешенные - мужчины, женщины, дети, ветки тяжко гнулись под ужасной ношей. Множество голов видел Драгослав и на кольях, тут и там натыканных вокруг осаждённого града.
   Несколько кметей суетилось вокруг камнемётов. Из мешков они доставали человеческие головы, бросая их в ложки. Обслуга привычными движениями натягивала спусковые канаты.
   Щёлкнул первый камнемёт, голова ударилась о ворота городища, лопнула, по брёвнам потекли кровь и мозг. Затем в воздух взвились ещё с полтора десятка голов.
   Кажется, врата привлекли внимание: в лагере осаждающих возникла суматоха, люди стремглав бросались к коням. Первые вершники уже мчались к холмам во весь опор.
   - Это Пересечень в земле уличей, - выдохнула Айнегара. - Кажется, твои вороны не лгут, Драгослав. Это действительно очень несчастная земля, и там действительно нуждаются в том, кто защитит их от такого зверя.
   Княжич немного помолчал, огорошенный увиденной жестокостью, как и его воины. Затем продолжил.
   - Мы окажемся на вершине холма, примерно в четырёх-пяти верстах от них. Если успеем ударить быстро, они не перестроятся.
   - Ты можешь ещё ворожить? - спросила Айнегара.
   - Могу, любимая. Но не хочу. Постараемся... своими силами.
   - Вы, мужчины, слишком тщеславны.
   - Возможно. Но на то воля Рода. Он сотворил нас такими.
   Айнегара улыбнулась. Сквозь силу - слишком тяжело было увиданное ею.
   - Итак, воины! - произнёс Драгослав. - Вы видели, на что способны те, кто станет нашим врагом. Вы видели это, и теперь знаете, до чего скатываются люди, если дать им возможность самим властвовать над собой. Так вперёд же, и пусть наши стрелы разят без промаха, а копья не знают жалости, пока мы сторицей не вернём им их злодеяния!
   И вновь воинство Драгослава зашлось кличем - теперь уже не приветствия, а ярости. Высоко подняв Иней, Драгослав шагнул в портал стремя в стремя с Айнегарой.
   А за ними уже шло войско чудинов, вооруженных луками и копьями, и вил верхом на своих ездовых оленях. Верхом на олене, по-вильи, мчалась и Айнегара.
   Так началась битва у стен Пересечня.
   Отворявшиеся врата выглядели как туман, затянувший вершины холмов возле осаждающего войска. Разумеется, он привлёк внимание Буривоя; хорватский князь выслал полусотню тяжёлых всадников, чтобы посмотреть, что же там происходит.
   Начальник отряда, сотник Власт, пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, безделие утомляло его: пока не падут ворота Пересечня, его вершникам делать нечего, кроме как гонять голозадых смердов по всей околице. А здесь, вполне возможно, настоящая опасность. С другой, дело здесь было явно нечисто: с чего бы взяться туману средь бела дня летом? А от колдовства сотник всегда старался держаться подальше.
   Всадники Власта двинулись к холмам, вытянувшись широкой цепью. Сотник посмотрел на подчинённых: кажется, им было так же не по себе, как и ему.
   - Галопом вперёд! - бросил он. - Давайте скорей разберёмся и вернёмся к тавлеям и браге!
   Всадники ответили неровным гомоном. Дали шпоры скакунам, выжженная земля задрожала под коваными копытами.
   Когда им оставалось не больше полутора полётов стрелы, из тумана, что сделался таким густым, словно штормовая туча, вырвался ослепительный луч синего света. На миг тени стали длиннее, будто на закате.
   Бормоча ругательства, Власт пригнул голову за щитом. У половины отряда кони встали как вкопанные.
   Луч поднялся вверх, очертил в воздухе круг. Вспыхнули знаки, от которых повеяло ужасом: сотник почувствовал, как слабеют ноги в стременах.
   Он вспомнил, как маленьким ребёнком боязливо вслушивался в скрип половиц, лёжа в своей постели. "Это крысы", - говорили взрослые. Но Власт знал, что это не так, что взрослые глупые и ничегошеньки не понимают. Он же видел правду. Видел... её. Она пряталась под полом, водя своими когтями по старым доскам, или же ждала за окном, глядя на него что твой волк на ягнёнка. И он до боли в маленьких пальцах сжимал оберег, шептал по сотому кругу молитвы Мокоши, Яриле и Перуну, которым научила его мать, пока наконец не погружался в сон.
   В ту ночь Власт проснулся от жуткого чувства, что окаменел - не мог даже моргнуть, даже дрожать от страха. Он хотел закричать - но как гортань издаёт звуки? Мог только смотреть, как в окно вплывает она - чёрная, чернее окрестного мрака, женщина с вороньими когтями, с которых капает кровь. У неё были алые глаза, горящие как раскалённое железо; повернув голову к Власту, она открыла рот - огромный, совершенно круглый, усеянный мелкими красными зубами...
   Власт закричал, забился в постели. Открылась дверь, в неё заглянула холопка Пленка с зажжённой лучиной. Она растворилась в воздухе и больше не приходила...
   Теперь Власт знал, что она никуда не девалась. Просто затаилась, ждала на пороге сознания всю его жизнь, как охотник выжидает добычу, чтобы однажды наброситься на неё...
   Она была здесь, ближе древка сулицы, тянула ко Власту свои когти...
   Сотник закричал, разворачивая коня, сорвался в бешеный галоп, но она отставала. Всё так же - перед ним, всё так же тянет руки, а вокруг - ничего, голая пустошь, затянутая серым туманом, и остаётся лишь гнать коня в надежде спастись...
   Когда Драгослав, Айнегара и передние ряды чудинов оказались на вершине холма и туман рассеялся, все пятьдесят всадников уже впали в безумие. Они мчались врассыпную, несколько человек, выехав на берег, бросились в Славуту. Другие пронзали себе сердца мечами; какой-то юный вершник вырвал себе глаза и кричал, захлёбываясь кровью; другой, спешившись, бился головой о дерево, всерьёз намереваясь раскроить собственный череп.
   Больше заклятых знаков в войске Буривоя никто не видел - всё же было не так-то близко, да и погасли Врата сразу же, как только последние чудины оказались в мире людей. Но зрелище боевых соратников, обезумевших враз, подействовало на хорватов не лучшим образом.
   К холмам двинулись наспех построенные пешцы - четыре сотни под водительством Актеву. Всего Буривой распоряжался полутора тысячами да ещё двумястами конных - остальные войска рассеялись по всей земле уличей. Этого с головой хватило бы, чтобы попалить Пересечень, но сейчас князь хорватов не был уверен в своей победе.
   Воины Актеву шли сомкнутым строем, выставив вперёд жала рогатин. Сам варяг, нервно поигрывая секирой, шёл с пешцами в самом сердце строя: он верил, что ничто так не вдохновляет ратников, как собственный пример воеводы.
   Тем временем чудины - их было около пяти сотен, но каждый из них в схватке стоил двоих-троих людей - растянулись цепью на вехушке гряды. Подпустив войско Актеву ближе, они спустили тетивы луков.
   Стрелы их не знали промаха, впиваясь в глаза и шеи. Хорваты, хрипя, падали на землю, строй начал рассыпаться. Актеву выкрикивал приказы, требуя пригуться, плотнее сомкнуть щиты; из задних рядов ударили лучники, но их стрелы не добивали до рядов Драгославова войска.
   Айнегара била стрелами, что вспыхивали, словно солнечные лучи. Они прожигали насквозь щиты и панцыри; воительница звонко смеялась, любуясь брешами, которые пробивала она в стене щитов.
   - Это напоминает охоту, Драгослав. Но дичь не так тупа и медлительна!
   - Не хвали битву, пока стоят вражьи стяги. Не вместе ли нас этому учили?
   Воительница показала ему язык.
   - Думаю вот что, Айнегара. Стрелы лучше поберечь. Как только подойдут к подножию холма, ударь по ним со своими вилами, пешцы пойдут следом
   Карминта кивнула и звонким голосом огласила приказ княжича.
   Вилы неслись по склону холма, как смерч, следом за ними - легконогие чудские пешцы. На ходу они пустили ещё несколько стрел, ещё сильнее разбив хорватский строй; пешцы спешно строили защиту, опускаясь на одно колено с выставленными вперёд рогатинами, но не успели.
   Вилы врезались в строй рати Актеву, разя острыми орихалковыми клинками, рассекавшими сталь. Впереди мчался Драгослав с Инеем, рубя щиты, доспехи и тела; строй изогнулся, дрогнул, начал рассыпаться...
   - Назад! - кричал Актеву, отбиваясь от наседающей чуди. Но слышали его только ближние ряды.
   Варяг бился отважно, сразив двоих вил, но стрела Айнегары прожгла его щит, нагрудник и испепелила сердце. Хорваты отступали, с флангов им на помощь уже мчалась конница Ярослава, но Актеву этого больше не видел.
   Ярослав гнал конные отряды во весь опор. Он видел, что загадочные враги не слишком многочисленны, да и в защите они не так сильны, как в нападении. Потому бывший витязь Арконы приказал своим войскам опустить копья, готовясь к таранному удару. Крылья войска чуть изгибались, чтобы прижать чудь к холмам.
   Драгослав приказал отступать. Огрызаясь стрелами, чудины и вилы отходили, но вверх по склону идти не столь сподручно...
   В воздухе засвистели сулицы. Один из чудинов справа от Драгослава рухнул на землю, пронзённый навылет. Другое копьё чуть не оцарапало бока Кречета.
   - Назад! Назад! - кричал Драгослав.
   Поднявшись на гребень, там, где были врата, он бросил взгляд на поле боя - и его сердце пропустило удар.
   Половина войска, окружив княжича, осыпала врагов стрелами - как и было задумано. Но другая...
   - Вперёд, воины! - кричала Айнегара, явно опьянённая жаждой схватки. - Поднимаясь вверх по холму, они потеряют скорость, и мы сможем их уничтожить! Рубите коней!
   - Айнегара, стой! Стой! - кричал княжич, но кто бы услышал его в грохоте битвы?
   Добрая часть войска Драгослава - весь фланг Айнегары во главе с отрядом вил на скаковых оленях - выстроившись клином, мчался на сшибку с хорватской конницей, опустив копья. За ними едва поспевала пехота.
   Грязно выругавшись, Драгослав велел двинуться к ним и прикрыть огнём сверху. Айнегара грозила сорвать весь бой.
   Они сшиблись - копья в копья, зачарованное серебро против стали. Хорваты превосходили вил в защите, а те - в ловкости, без труда уворачиваясь от тяжёлых копий, врываясь между рядов, находя уязвимые места в защите. Чародейские олени грызли коней зубами и бодались рогами. Ярослав вышиб из седла вилу, с которой столкнулся, и перерубил ей спину прежде, чем она смогла подняться; над его ухом просвистела сулица, но он не обратил внимания.
   Рубя косыми ударами, бывший витязь Арконы прорубался к центру - туда, где сражалась посреди своих прекрасных соратниц белокурая чудинка в богатом очелье. Судя по властно горящим глазам и царственной осанке, она явно была среди этих дев самой главной. Ярослав невольно залюбовался смертельным изяществом её движений, её полными грудями, стройными ногами и роскошными волосами. Облачена чудинка была в золотистые доспехи, плотно облегавшие тело; они хорошо защищали от стрел и сулиц,но вот рубящие удары держали заметно хуже, чем стальные панцири.
   Будь у Ярослава такое войско, он бы ни за что не бросил его в срубку с тяжёлой конницей. Но прекрасная княгиня вил, кажется, была не самым лучшим военачальником.
   Рука Ярослава успела подустать, пока он пробился к белокурой. Меч был порядком зазубрен, конь взмылен, кровь сочилась из ран на щеке и левой руке, но бывший витязь Арконы был исполнен решимости закончить бой как можно скорее.
   Подняв коня на дыбы, он смертельным ударом рассёк надвое вилу, что обменивалась ударами с сотником Оскольдом; двинул щитом промеж глаз оленя второй - животное остолбенело от боли, и другой конник налетел на вилу с градом ударов.
   Ярослав уже приготовился было окликнуть свою цель, но она, одним ударом копья разделавшись с хорватом, сама обернулась к нему. И пнула бока оленя пятками.
   Ярослав закрылся щитом. Удар от столкновения был, словно натиск штормовой волны; конь витязя захрипел, взвился, истошно визжа, начал заваливаться набок. Военачальник Буривоя выпрыгнул из седла - хвала Святовиту, нога не запуталась в стременах.
   Кажется, конь Ярослава пал из-за того, что олень вилы попал рогом ему в глаз. Воительница презрительно усмехнулась, занося копьё для последнего удара; Ярослав поднял щит.
   Левую руку пронзила страшная боль, будто её нанизали на раскалённый вертел. Копью вилы не стали преградой ни дерево щита, ни сталь нарукавника; смертоносное жало остановилось в какой-то волосинке от лба Ярослава. Что оно прошило бы его насквозь, витязь не сомневался.
   Но сейчас он получил шанс.
   Напрягшись, изо всех сил превозмогая боль, он отмахнулся рукой, словно от надоедливой мухи. Мир разом потерял звук и цвет; рука словно погрузилась в кипяток или раскалённое железо. Но предводительница вил ненадолго потеряла равновесие, копьё на миг выскользнуло из её руки.
   Стиснув зубы, издав рёв, от которого запершило в глотке, собрав последние силы для удара, Ярослав шагнул вперёд, рубанув по морде боевогооленя. Тот нагнулся, остановился, из рассечённого черепа хлынула кровь, забрызгав лицо Ярослава. Постояв миг, он рухнул наземь, передние лапы надломились. Подняв голову вверх, изогнулся, завизжал в предсмертной муке, затем завалился набок.
   Выпрыгнуть чудинка не успела, упала на землю, придавленная тушей оленя. В её глазах Ярослав увидел боль. И страх.
   Впервые за весь этот кровавый бой его прекрасная соперница испугалась.
   Ярослава мутило, ноги то и дело грозили подкоситься, шум битвы доносился до него, как сквозь каменную стену - но он чувствовал, что должен закончить начатое. Вил вокруг оставалось не так уж много, воительницы отступали - и гибель предводительницы должна сломить их окончательно. Конница сшиблась с чудской пехотой и пока что успешно оттесняла её назад.
   Из последних сил витязь вонзил меч в грудь воительницы, давя на яблоко рукояти грудью. Чьи-то руки подхватили его, усадили в седло, всадник, спасший Ярослава, понёсся прочь из битвы - но витязь уже не чувствовал этого. Он погрузился в омут сладкого забвения.
   Дело было сделано.
   Он убил белокурую ведьму.
   Бой будет выигран. Сейчас можно и отдохнуть.
   - АЙНЕГАРА! АЙНЕГАРА! - закричал Драгослав, увидев, как его возлюбленная упала с боевого оленя.
   Что-то надломилось в душе княжича, хладнокровие оставило его. Ярость, отчаяние и боль заполонили его сердце, как вздувшаяся по весне река; с Инеем наперевес он, бросился вниз с холма.
   Выкрикивая её имя охрипшим голосом, Драгослав врубился во вражьи ряды. Иней, казалось, превратился в сплошную стену синей стали; он рубил, не различая своих и чужих, гнал Кречета вперёд, не обращая внимания на опасность.
   И чудины, подавшиеся было назад, вновь ударили по хорватам. Поднимались и опускались смертоносные клинки, свистели стрелы и сулицы, а Драгослав с неистовством смерча мчался впереди, оставив соратников далеко за спиной.
   Хорваты подались назад - шаг, второй, третий. Атака захлебнулась, предводитель был тяжело ранен. Драгослав, казавшийся неуязвимым и страшным, будто сам Чернобог, срубал по две головы зараз, крича имя Айнегары; и казалось хорватам, что это и вправду бог смерти пришёл по их души.
   Конница Буривоя принялась отступать - вначале организованно, потом всё беспорядочнее и беспорядочнее. Повинуясь приказам сотников, они рассыпались по полю, погоняя усталых коней; загнанные животные падали в кровавую грязь, чудины наповал разили стрелами.
   Воины Драгослава увлеклись преследованием. Их строй развалился, то тут, то там завязывались отдельные схватки. В стане Буривоя гудели рога, изрядно потрёпанные пешцы перегруппировывались. Сам князь готовился возглавить новый удар.
   Но Драгославу всё было едино. Пробившись к тому месту, где пала Айнегара, он остановил Кречета, спешился. Возле тела предводительницы вил княжич опустился на колени, провёл пальцами по смертельной ране, словно не веря в её реальность.
   - Айнегара... дорогая моя... соратница... милая... любимая... - шептал он, сжимая её похолодевшие руки, целуя губы и посиневшее лицо. - Ты же... это же не всерьёз? Ты же... поднимешься сейчас, правда? Это... просто... ещё один твой урок? Ты проверяешь меня? Не умирай, Айнегара, прости меня за всё... я обещаю тебе, что впредь всегда буду слушать тебя, как если бы твоими устами говорила сама Богиня. Скажи, что мне сделать сейчас? Приказывай, Айнегара! Хочешь, уйдём отсюда, вернемся к твоему отцу, и будем водить его дружины в походы, как встарь..
   Слёзы душили его, капали на грудь и на лицо воительницы. Они были такими горячими, что на миг Драгославу показалось, будто кожа Айнегары потеплела, и он с утроенной страстью принялся покрывать поцелуями её тело, растирать руки и ноги, словно она просто замёрзла или потеряла сознание.
   На плечо Драгослава легла рука. Княжич не придал этому значения, но чудин тряс его плечо всё сильней и сильней.
   - Драгослав... Драгослав,- повторял он, пока он не повернул к ней своё лицо - измазанное в крови, с потёками слёз, с опухшими веками. - Княже, очнись! Все мы скорбим о дочери аэна, и о вилах, которые полегли чуть ли не все до единой. Но ты нужен нам сейчас - потому что вел нас к славе, а не к истреблению - а мы к нему сейчас очень близки!
   Он говорила, глотая слоги, запальчиво и горячо, глядя Драгославу в глаза, взывая к остаткам его разума - и в глазах княжича вновь затеплился огонёк рассудка. Он стряхнул его руку, в последний раз поцеловал губы Айнегары, тяжело поднялся, опираясь на Иней как на палку.
   Прояснившимся взором он окинул поле боя. Чудины сильно оторвались от них, преследуя отсупающую конницу; хорватская пехота, сомкнув ряды, наступала по всему полю боя. Преследующие отступавших чудины грозили попасть в окружение.
   Драгослав повернулся к чудину. Кроме их двоих и ещё десятка воинов, вокруг не было ни души, только стонали умирающие и каркало вороньё, уже начинавшее примеряться к поживе.
   - Как тебя зовут?
   - Айвир, княже.
   -. Сигналь отступление, Айвир. Мы должны отойти к холмам прежде, чем попадём в капкан. А я тем временем... попробую сделать ещё кое-что.
   - Будешь ворожить.
   - Увидишь. Выполняй приказ.
   Айвир поднес к губам серебряный охотиничий рог, издав пронзительный, высокий, прерывистый сигнал. Ей ответили - один звук, второй - по всему полю боя.
   Чудь прекращала преследование.
   Очертив Инеем круг, Драгослав постарался настроиться на ворожбу. Глубоко дыша, княжич пытался осмыслить поселившуюся в его сердце тяжёлую печаль - осмыслить и пропустить сквозь себя. Закрыв глаза, он глядел умственным взором - туда, где в жарком летнем воздухе вольно кружились младшие громовичи и ветрогоны.
   Где-то на западе собиралась грозовая туча. Княжич проник в неё разумом, сломил и подчинил волю сидевшего в ней маленького Стрибожича. Из этой тучи можно было создать неплохую бурю.
   Драгослав чувствовал, как дрожит земля. Ревели рога Буривоева войска, враги приближались. Чудь отходила к нему, на ходу отстреливаясь, но воители уже порядком устали, и стрелы уже не разили с той смертоносной точностью. Нужно было спешить.
   Подняв Иней обеими руками вверх, Драгослав начал заклинание.
  

- Ветры, вы, Стрибога внуки,

Вас я ныне призываю!

Смерть врагу вы принесите

На своих могучих крыльях!

Вейте, ветры, на хорватов,

Стрелы в лица им мечите,

Сокрушите вражьи копья -

Таково моё к вам слово!

   Уже на последних своих словах Драгослав почувствовал, что ветер крепчает, прибивая его плащ к спине. Когда же, закончив вторую строфу, замолчал он, чтобы перевести дух, порыв ветра ударил в хорватское войско, словно вражья конница.
   Ветер нёс с собой облака пыли, обломки копий, знамён и стрел, кое-где гнал по земле отсечённые головы, словно перекати-поле. Войско белых хорватов почти полностью скрылось в клубах густой чёрно-жёлтой пыли; кони перепуганно ржали, беспокойно мечась, кричали и кашляли люди, натыкаясь друг на друга - в облаке не было видно ни зги.
   Сбитые с толку внезапным порывом ветра, ослеплённые пылью, раненные мусором, белые хорваты всё ещё оставались грозной силой. Гудели рога, выкрикивали свои приказы десятники - и воины крепче смыкали стену щитов, низко пригибались, отставляя одну ногу назад. Пыль мелко стучала по щитам, как дождь по крыше. Из червлёных щиты Буривоева войска стали бурыми, продвигаться против беспощадного ветра было невозможно - но хорваты стояли.
   - Держитесь, братцы! - кричал Буривой, вместе со всеми державший щит против ударов ветра. - Я и не таких колдунов видывал! Стойте спокойно, скоро он исчерпает силы - чай, не с самим Стрибогом воюем!
   - Эй, ветродуй! - крикнул Стейн в сторону Драгослава. - Вас там что, одним горохом кормят? С чего такие ветра пускаешь?
   И войско хорватов дружно рассмеялось грубой шутке, пытаясь развеять смехом суеверный страх. С ними, простыми пешцами, шли любимый князь и его бесстрашный соратник-варяг. Что плохого могло случиться? Да, Ярослав ранен, Актеву пал вместе с третью передового полка - но ведь и проклятые чудины и их союзницы-вилы вполне себе смертны, если знать, как бить!
   Всё это чувствовал Драгослав, находясь в чародейском полусне, как будто его уши были повсюду, куда достигало его заклинание. В какой-то степени это так и было.
   "Что ж, значит, вы крепче, чем я думал. Мне-то показалось, вы только поселян разорять горазды. Что ж, с достойным противником сражаться куда веселее!"
   Воспрянув духом, княжич произнёс второе заклинание. Захваченная им туча мчалась по небу, что твой скакун, разрастаясь, собирая вокруг себя товарок. Гремели первые, пока что далёкие раскаты грома. Надо бы сделать её посильнее...
  

- Тучи, скотий род небесный!

Верны слову Громовержца,

Дождь на Сыру Землю нашу

Проливаете в избытке.

Собирайтесь, ныне, тучи,

Над моею головою!

Там, куда несёт вас ветер,

Дождь холодный вы пролейте!

   Драгослав кричал во всё горло, пытаясь перекричать шум ветра и раскаты грома, что становились всё громче и звонче, пока не зарокотали так, что княжич почти оглох. Тучи росли и чернели на глазах, пожирая выгоревшую синеву неба; они закрыли солнце, и на землю пала тьма. Спала жара, повеяло прохладой - а затем на ряды Буривоева войска пролился дождь. Холодный, острый, как иглы, больно хлещущий по незащищённым рукам и лицам.
   - Ха, наш ветродуй сменил гнев на милость! - рассмеялся Буривой. - В холодке драться всяко сподручней! Скажем же нашим прекрасным соперникам и их домашнему горохоеду "Благодарим!" Благодарим!
   - Благодарим! Благодарим! - крикнул Стейн.
   Их слова подхватили воины, стоявшие рядом, а затем и всё хорватское войско, хохоча сквозь стиснутые зубы, жмурясь от норовивших попасть в глаза струй дождя, кричало:
   - Благодарим! Благодарим! Благодарим!
   - Их князь - великолепный предводитель и достойный враг, - шепталась вокруг Драгослава чудь.
   - Да, жаль, что он не на нашей стороне...
   Драгослава охватил задор. Сломить волю этих людей, заставить их бежать с поля боя, крича о пощаде - что может быть приятней? Куда интересней побеждать могучих, крепких духом витязей, чем скулящих, просящих пощады трусов, каковыми обычно становились те, против кого он обращал своё искусство!
  

- Ветры Мары, что приносят

Людям в мире волчью стужу!

В детстве вы меня носили

На своих крылах студёных.

Нынче, как тогда, зову вас:

Гнев зимы своей обрушьте

На врагов, что замышляют

Погубить на род безвинный!

  
   Этим заклинанием Драгослав совершал великое зло, нарушая ход времён, вызывая холода из кладовых Марены намного раньше отпущенного срока. За такое Род отплатил бы ему в лучшем случае несколькими днями изнуряющей лихорадки - но одержать победу сейчас стало делом чести.
   Налетел новый порыв ветра - обжигающе-ледяной, такой, что даже у Драгослава по спине побежали мурашки, а зубы застучали. Пожухлая трава на глазах седела, покрываясь инеем; словно белая волна пробежала по полю между Драгославовым войском и ратью Буривоя. Когда она коснулась первых рядов хорватской дружины, об шеломы пешцев звонко застучали первые градины.
   Вся колоссальная туча, вмиг заледенев, обрушилась им на головы - тысячи и тысячи кусков льда, смертоносных, как камни из пращи. Некоторые были с мизинец, иные - с яйцо, а некоторые - и с человечью голову. Разбиваясь о панцыри, они продавливали их, ломали кости, вышибали мозги.
   Хорваты попадали ниц, во вмиг похолодевшем воздухе раздавались крики боли. Ни о каакой стене щитов уже нельзя было и говорить; каждый норовил выжить сам, закрыться щитом от смерти с небес, сжаться под ним полностью на жгуче-ледяной земле. Иные стремглав бежали; ледяные камни настигали их, сшибая с ног, или же они сами поскальзывались - и падали, ломая ноги.
   Словно нива, прибитая внезапным дождём, было войско Буривоя. Туча начала редеть, чародейское градобитие утихало. Драгослав вышел из созерцания. В голове поселилась тупая боль, Иней словно стал втрое тяжелее: колдовство обошлось дорого. Княжич пошатнулся, но устоял на ногах. Его мутило.
   "Не время", сказал он себе, начитывая простенькое заклинание на прилив сил. Сначала надо выиграть битву, а потом уже можно и отдохнуть.
   Последняя ледышка звякнула о железную сердцевину одного из щитов. Над полем боя воцарилась тишина.
   Драгослав отдал приказ, и воины двинулись вперёд. Медленно, лёгким шагом. Сам княжич не пошёл в бой: остался стоять, тяжело опёршись на меч. Заклинания хватило лишь на то, чтобы не рухнуть в обморок прямо сейчас.
   - Княже, ты хорошо себя чувствуешь? - спросил Айвир.
   - Как Индрик-зверь, когда на роге небосвод держал. Но ты не переживай, - он сквозь силу улыбнулся подчинённому.
   А тем временем на поле боя творилось нечто странное.
   Кряхтя и ругаясь, Буривой встал на ноги, тяжело опираясь на верную секиру. Вслед за ним встало ещё несколько хорват - десять, пятнадцать... пятьдесят. И ещё немного.
   - Что ж, угостил нас ветродуй на славу! - закричал хорватский князь. - Пришёл наш час! Сейчас одному Роду ведомо, победим мы - или будем пировать в Велесовых чертогах! Но, как видтите, одно другого не хуже. Так что - вперёд, мои воины! Вперёд! Мёртвые сраму не имут!
   Размахивая топором, Буривой со всех ног бросился к чудинам. За ним - другие ратники, воодушевлённые горячей речью; всё больше и больше людей, поднимаясь на неверных ногах, снова брали в руки оружие. Их было мало - градобитие Драгослава убило всю конницу, что не смогла залечь, почти две трети пешцев, размозжило голову Стейну. Но они были живы. Окровавленные, оглушённые, израненные, еле двигающиеся от боли и жестокого мороза - но живые.
   И сейчас они бежали в атаку, гурьбой, без какого-либо намёка на строй, отбрасывая на ходу щиты. Бежали, оглашая поле криками, осыпая вил отборной руганью...
   Они ударили. Отчаянно. Самоубийственно.
   За гранью отчаяния, когда уже всё равно, выживешь ты или нет - человек обретает второе дыхание.
   Чудины не успели даже перегруппироваться, чтобы воспользоваться преимуществом возвышенности. Ломались орихалковые клинки, прогибался строй, лилась на землю светло-красная чудская кровь.
   Сталь звенела о чародейское серебро. Рычал Буривой, как раненый, загнанный в ловушку зверь; он впал в ярость, которая охватывала его лишь в немногих битвах, сражая одного врага за другим.
   Но всё же чудинов было много, они не были так израненны и утомлены. Их строй расступился, разделился надвое. Обойдя хорват с флангов, они ударили по ним со всех сторон; задние ряды спустили луки.
   Стрелы секли хорватов, впиваясь в тела, они падали в грязь, стонали, сцепив зубы от боли; то тут, то там завязывались схватки - и не всегда чудины выходили из них победителями, но все же войско Драгослава полностью окружило противников.
   Один за другим падали Буривоевы воины, не в силах прорвать окружение, и снова взревел Буривой, охваченный испепеляющей яростью. Он кричал "Вперёд! Вперёд!" - и вокруг него снова собирались войска. Смертоносный клин, нацеленный в самое сердце строя чуди - ровно напротив Драгослава.
   Собрав в кулак всю свою ярость, они ударили. Разбежавшись, Буривой прыгнул к врагам - и тут же обрушил на них град ударов своей секиры. Каждый его удар сражал наземь одного противника; он уже не рычал - хрипел, пресыщенный схваткой, с губ текла кровавая пена. За ним в строй чуди врезался клин его ратников - и для всех из них то была последняя схватка.
   Бой превратился в свалку. Чудины сомкнулись над хорватами, как море над брошенным в него камнем. Кое-где ещё звенела сталь, доносились крики и стоны, звук металла, врубающегося в плоть - но бой уже был закончен.
   Вздохнув с облегчением, Драгослав отвернулся. Он склонился над телом Айнегары, провёл рукой по её густым светлым волосам. Скоро её заберёт погребальная крада, а ведь он так и не сказал ей, как сильно её любит. Не коснулся в последний раз губами её волос, губ, грудей, запястий, пальцев на ногах. Не подарил цветок с вершины Алатыря, как когда-то обещал...
   - Эй, ветродуй! Повернись ко мне, сука, я не убиваю в спину!
   Драгослав вздрогнул. Этот голос - низкий, рычащий - должен был принадлежать не человеку, а озлобленному псу. Или очень голодному волку.
   Навык бойца не подвёл его. Стремительным движением схватив Иней, Драгослав поднялся на ноги и отскочил в сторону - за удар сердца до того момента, как на том месте, где он стоял, свистнула секира. Он не сомневался, что этот удар разрубил бы его надвое.
   Кажется, это и был Буривой, князь хорватов. Он прорвался сквозь окружение чуди.... один. Вся его рать осталась далеко позади.
   Буривой выглядел как чёрт из Чернобожьей свиты. Его панцырь был красным от крови, в глазах лопнули сосуды. Шелома не было, и волосы свисали спутавшимися грязными лохмами. Кровь текла ручьями с волос, с секиры, изо рта, из носа...
   Оскалившись по-волчьи, князь-берсерк бросился на Драгослава. Удар секиры княжич принял на дол Инея. Полетели искры, пальцы Драгослава пронзила такая боль, что они чуть не разжались. Княжичу показалось, что он увяз в земле.
   "Ещё одного удара я не вынесу", - подумалось ему.
   Буривой взревел, закрутив секирой мельницу - аж засвистел воздух. Княжич не успел отскочить, оружие князя со скрежетом резануло по его панцырю, инерция повела Драгослава в сторону, он сбился с шага, споткнулся о мёртвое тело, упал.
   Над ним поднялся топор, ринулся вниз, рассекая воздух.
   Из последних сил княжич метнулся в сторону, свалившись по другую сторону трупа. Секира Буривоя врубилась в мёртвое тело, почти развалив его надвое, но, кажется, застряла в позвоночнике.
   - АРРРРРХХ!!! - загарчал Буривой, пытаясь вытащить топор. На его шее и лице вздулись жилы, лицо исказилось ещё сильнее, напоминая скорее пугающую маску из тех, что надевают на Коляду.
   "Вот оно!" - блеснуло в голове Драгослава. Застонав, превозмогая тошноту, ужас и усталость, он, приподнявшись, перехватил рукоять Инея обеими руками, рубанул слева направо - на уровне локтей Буривоя.
   Чародейский металл отсёк ему обе руки.
   Буривой отшатнулся, опустил взгляд, недоуменно разглядывая обрубки, с которых текла кровь. Рот князя-берсерка удивлённо приоткрылся.
   Драгослав встал, занёс меч для последнего удара.
   - Т-ты... Я видел тебя... Ты... Дражко? Сынок? - прохрипел Буривой. В его глазах появилось осмысленное выражение.
   - Да заткнись ты уже, - бросил Драгослав, замахиваясь Инеем.
   "Какой я ему сынок?" - подумал княжич, когда голова Буривоя покатилась по земле.
   Так окончился жизненный путь Буривоя. Поистине великую цену заплатил он за то, что ослушался слов матери. Не уйди он с варягами, быть бы ему до века воином князя Вышана. Вадим, так и не получивший бы имени Буривой, состарился бы в Старигарде, женился и обзавёлся детьми, и умер глубоким стариком. И не сплелась бы его судьба с судьбой Халы, и не родился бы у него сын со Змеевой душой - только дочери.
   Его женой должна была стать рыжая, веснушчатая и смешливая девчонка из Старигарда по имени Избрана. Они бы встретились вскоре после возвращения Радомира из похода, на ближайшего Купалу, и поженились бы на Коляду, как и заведено.
   А так на Купалу Избрана ушла с развязным и нахальным парнем из какой-то деревеньки. Больше его никто не видел - ничего особенного не было в его внешности. А вот тело Избраны, обнажённое, обесчещенное, синее от бесчисленных побоев и порезов, нашли в тростниковой заводи возле датской колонии через два дня после праздника.
   Если бы Буривой не ступил в Индерию, накликав на себя гнев Карминты, его дружина осталась бы на зиму в Альдегейе. Следующей весной он напал бы на Бирку, захватил в ней власть и объявил себя конунгом всего свейского побережья. Десять лет бы держал Буривой свеев в ежовых рукавицах, пока не умер бы на охоте, задранный медведем. Его сын стал бы воином-берсерком, постоянно слыша голос Змея, но не зная, что с ним делать. Он погиб бы в одной из своих первых схваток, и отец похоронил бы его.
   Если бы Буривой не женился вовсе ни на Дубравке, ни на Векославе, князь Горан вскоре изгнал бы его из земли белых хорватов, и он бы закончил жизнь охранником караванов в полянской земле, так и не женившись и не произведя на свет дитя со Змеевой душой - эта сомнительная удача выпала бы другому. Женись он на Дубравке - стал бы счастливым основателем династии, что освободила бы Халу и, опираясь на его мощь, создала бы великую империю...
   Но произошло то, что произошло - и Буривой пал от рук собственного сына, не ведающего, что творит. И дитя с душой Змея окончательно ступило на путь, которым вела его судьба с того самого момента задолго до его рождения, когда его отец нарушил границы владений Карминты.
   А ещё была одна женщина, обольщенная змеем, которая теперь ненавидела весь дом Буривоя и жаждала власти в земле белых хорватов только для себя. И она, затаив дыхание, ждала сейчас в Пересечне.
   Потому быль о Буривое не кончается на этих страницах. Напротив, самые кровавые её кощуны ещё впереди.
  

13

   Погибших в битве под Пересечнем было столько, что до конца серпня-месяца изрядно поредевшие количеством смерды таскали тела на кучу, складывали на поленницы и жгли. Снова столбы дыма поднимались к небесам, но теперь то был дым погребальных крад. Айнегару и павших вил с чудинами похоронили с почестями в курганах, и Драгослав положил у ног любимой прощальный дар - секиру Буривоя и его череп. Его дружина изрядно поредела: пали все вилы, которых Айнегара повела в безрассудную атаку, и множество чудинов, но войско Буривоя было уничтожено практически полностью.
   Звонимир был всего в одном дне пути от Пересечня, когда услышал о поражении и гибели Буривоя, а также о появлении могущественного чародея, чьи заклинания могут уничтожить целое войско. Тогда он повернул назад, надеясь вывести тиверцев быстрее, чем Гонитель ветров - так прозвали Драгослава - ударит им в тыл.
   Отступая, он попросил прохода у полян, расплатившись с ними добычей, награбленной в земле уличей, и к середине осени вернулся в Стольское. В конце врещня у Ярославы и Бранимира родился сын. Его назвали Лихобором, ибо так говорил Бранимир:
   - Тёмные времена настали ныне, весь цвет хорватской знати полёг в земле уличей, да и я всего за год потерял деда и отца. Пусть же в имени первенца моего отразится надежда, что лихая пора пройдёт!
   И утешился Бранимир в своей печали. Векослава же закрывалась на женской половине, и плакла дни напролёт, и перестала красить волосы, так что все увидели её седину.
   Драгослав же был благосклонно принят Дубравкой. Каждое утро, когда он завтракал в гриднице, княгиня выходила к нему в лучших своих нарядах, умащенная благовониями, увешанная украшениями из ромейских и арапских земель, которые покупал ей Изяслав. Княгине было уже тридцать семь, но колдовство Змея и старания знахарей делали своё дело - она по-прежнему была прекрасна, высокая, стройная, с нежной белой кожей, роскошными рыжими волосами, изящным носиком и серыми глазами. Она весело болтала с Драгославом, сама подавала ему блюда, то и дело касаясь сильных рук юноши тонкими пальцами.
   Но Драгослав не обращал на Дубравку никакого внимания - не утихла ещё боль от утраты Карминты. Княгина злилась, в душе проклиная княжича: как когда-то Буривой, он пренебрегал чарами прекраснейшей девицы Стольского! Она погубила Буривоя, но в Стольском ещё здравствовала проклятая Векослава, а на престол вече возвело её выблядка Бранимира. На тот престол, который должна была занять она, Дубравка, как старшая дочь своего отца!
   Впрочем, пытаясь привлечь внимание княжича, она сама не заметила, как влюбилась в него. Всё чаще, когда он за столом рассказывал ей о чём-то, Дубравка забывалась, просто слушая его звонкий юношеский голос. Она улыбалась - искренне, впервые за долгие годы - когда улыбался княжич, неважно, ей или кому другому. Рядом с ним она чувствовала себя моложе. Даже хотелось петь...
   Драгослав же чем дальше, тем, казалось, сильнее отдалялся от неё. Когда закончилась уборка тел, он с чудью принялся объезжать дозором владения Дубравки: на опустошённых войной землях расплодилось множество разбойников. Княжич вешал и сажал на колья, заново ставил погосты и залоги, обкладывал людей данью и вергил суд. Суровый, но справедливый, он пытался показать людям, что война окончена, и здесь вновь воцарился порядок.
   И только зимой, когда Драгослав вернулся, Дубравке удалось соблазнить его. Драгославу и самому хотелось ласки, хотелось забыть об Айнегаре и о погибших - и когда Дубравка, вся в шелках, выглядящая куда моложе своих лет, радушно встретила его из полюдья, его мужское естество не устояло. Не знал он о родовых узах, что связывали его с княгиней уличей; у Дубравки же были лишь смутные догадки, которые она гнала от себя прочь. Сын Буривоя умер, его унесли куда-то по колдовским делам, а Драгослав - вот он, здесь, рядом, и вместе с ним она сможет отвоевать Стольское, вернув то, что принадлежало ей по праву...
   ...И освободить Змея, который так сладостно пел ей во снах, пел об абсолютной власти и великом могуществе, к которому он приведет её.
  

14

   Как и рассчитывал Драгослав, князем белых хорватов вече избрало Бранимира. Тяжело довелось молодому князю: множество славных воинов полегло в боях, отложились волыняне, многие удельные князья начинали восставать. Земля хорватская погрязла в междоусобицах и распрях. Тиверцы ничем помочь не могли, ибо и на них напали вновь осмелевшие бродники, не говоря уже об извечной распре между ними и болгарами. Князь Звонимир метался с дружиной по всей стране, отражая нападения врагов.
   Казалось, престол Стольского можно было взять голыми руками, но не того было Дубравке и Векославу. Зима в земле уличей выдалась голодной, ведь поля были сожжены. Волки бродили прямо по улицам селений, не боясь человека; не раз и не два чудинам приходилось устраивать облавы, по накалу не уступавшие иным схваткам. Двое воителей даже погибли в заснеженных лесах.
   Полюдье Драгослав собирать не стал. На золото Айнегары он купил у полян пшеницы и ржи, чтобы было чем засеять поля по весне. Это зерно чудины развозили по всей земле уличей, бесплатно раздавая поселянам, и народ радовался, благодаря нового князя. Благодаря этому гибели многих людей удалось избежать, и сев состоялся вовремя, как только сошли снега.
   Драгослав и Дубравка всё это время жили в Пересечне, как муж с женой. Дубравка, наконец почувствовавшая себя любимой, словно смягчилась сердцем. Она перестала кричать на челядь, улыбалась и смеялась, словно юная девица. Драгослав же с головой окунулся в новую любовь, пытаясь таким образом заглушить потерю старой. Чудь не осуждала их - им вообще в большинстве своём чужды подобные людские чувства. Некоторые из них говорили, что именно то, что Айнегара полюбила Драгослава по-человечески, и стало причиной её гибели от рук человека.
   Простой народ же, хоть и скрежетал зубами оттого, что княгиня, не успев толком оплакать прежнего мужа, уже живёт с молодым любовником, но всё же отмечал, что Дубравка явно стала более милосердной. К тому же Драгослава, спасшего Пересечень и весь род уличей от истребления, в народе боготворили. По всей земле уличей ширилась молва о его чародейских способностях, и отовсюду в Пересечень стекались калеки, слепые, хромые, лунатики, бесноватые, чтобы княжич исцелил их.
   Так Драгославу довелось впервые за восемь лет применить свои способности для лечения и созидания, а не разрушения. И нельзя сказать, чтобы ему это было не по нраву.
   Однако даже любовь не могла полностью изгнать застарелую ненависть, скопившуюся в сердце Дубравки. Ночами, обнимая Драгослава, она, заливаясь слезами, рассказывала, как коварная Векослава обольстила Буривоя с помощью чар, что обвинила её в смерти старшего сына, что Буривой обесчестил её, а потом силой выдал за Изяслава. В это она уже верила сама - столь велика была сила Змеева обольщения.
   Долгими ночами, гладя Дубравку по голове, баюкая её, плачущую, как ребёнка, Драгослав дал себе клятву, которую был готов исполнить ценою жизни:
   - Я верну то, что принадлежит тебе по праву, любимая. Верну, даже если мне предстоит погибнуть, пытаясь сделать это.
  
   15
   Был тёплый весенный день, когда в Пересечень пришли страшные вести.
   - Беда, княже! Война идёт! - с порога крикнул запыхавшийся вестовой, не дожидаясь, когда его впустят в гридницу.
   Драгослав поднялся с престола, сделав знак рукой людям, которых принимал, мол, позже с вами разберусь. Гости, раздражённые и испуганные, не осмелились перечить князю-чародею. Тревожно переглядываясь, они покинули гридницу, сторонясь гонца, будто горе, которое он принёс, может перекинуться на них подобно моровому поветрию.
   Когда последний проситель покинул гридницу, Драгослав велел вестнику войти. На того взглянуть было страшно: совсем ещё юный, даже пушок над верхней губой тольо начал пробиваться. До смерти испуганный, дрожащий, как осиновый лист, но выполнивший приказ.
   - Входи, садись, дитя. Я прикажу растопить для тебя баню и приготовить обед, - ласково произнесла Дубравка.
   - А ты пока расскажи, что вообще произошло, - сказал Драгослав.
   - Беда, княже. Война! Хазары! Идут с востока, уже в одном дне пути от Славуты остановились. Скоро тут будут, несметные полчища!
   - Хазары? - в один голос спросили Драгослав и Дубравка.
   - Давненько они на славянские земли носа не казали, с тех пор, как Буривой со Звонимиром и моим покойным Изяславом дали по рогам Йехезкелю в тиверской земле, - сказала Дубравка.
   - Всё это время мы под рукой Стольского были, вот и не лезли. Хорватов боялись. А теперь мы сами по себе, - задумчиво произнёс Драгослав.
   - Ну что ж, делать нечего. Мы соберём войсковый совет, - добавил он. - Иди отдохни, воин. Ты заслужил, достойно выполнив поручение.
   Бояре пересечнские препирались до поздней ночи, но решить так ничего и не смогли. Самые отважные из них полегли на войне с белыми хорватами, а у выживших дел было невпроворот, и война в их ближайшие планы не входила. Большинство склонялось к тому, что нужно идти на поклон к хазарам да сделать всё, как они говорят. Вон, вятичи под дланью Итиля живут и не тужат, если верить рассказам...
   Другие же предлагали замириться со Стольским да попросить помощи у князя Бранимира. Отринули же роды славянские все распри почти двадцать лет назад, разбив рати Йехезкеля, так почему бы им не поступить бы сейчас точно так же?
   Чудины, присутствовавшие на собрании, со скучающим видом разглядывали сто раз виданную резьбу и драпировки. Хитросплетения человеческой политики не слишком их волновали.
   И только Дубравка сидела, напрягшись, то и дело бросая презрительные взгляды на своих приближённых. Дочь могучего рода, давшего миру множество великих воителей, мужей и жен несгибаемой воли, она слишком долго жила в тени великих владык. Сейчас Дубравка была готова скорее сгореть живьём вместе со всем Пересечнем, чем сдаться на милость вонючих кочевников или ненавистной Векославы из Стольского. Этот настрой любимой чувствовал и Драгослав, потому в один миг, прервав цветастую речь очередного ратующего за мир с хазарами, стукнул по столу и велел всем, кроме чуди, убираться прочь.
   Когда бояре, недовольные князем, наконец покинули гридницу, Драгослав остался сидеть, нервно выстукивая пальцами по столешнице замысловатую мелодию. Он мог бы обрушить на хазар всю ярость покорных ему стихий, но что если использовать их как-нибудь иначе?
   "Дед, научи, как следует поступить мне..."
   - О чём думаешь, Драгослав? - осторожно спросила Дубравка.
   - Да о том, что делать с этими находниками. На колени перед вшивым кочевником я падать не собираюсь, ползать на карачках перед Векославой - тоже. Я никогда не видел её и знать не знаю, но того, что она отняла у тебя княжеское звание и принесла резню, смерть и разорение на твои земли, мне достаточно, чтобы презирать твою сестру до глубины души. Я скорее брошусь на меч, чем сяду за один стол с ней или с кем-нибудь из её гнездовья. Будем воевать.
   - Воевать? - Дубравка, кажется, не верила своим ушам. - В числе, меньшем, чем десять тысяч, хазары не придут, а у нас войска почти не осталось, и стены городищ, которые мы только начали отстраивать, вряд ли помогут нам. Ты могучий чародей, мой дорогой супруг, в этом я не сомневаюсь, и один стоишь тысячи ратных мужей, но ведь и хазары искусны в тайных ремёслах - справишься ли с иудейскими мудрецами?
   Драгослав слушал Дубравку, не переставая стучать по столешнице и глядеть в одну точку. Княгиня не была уверена, что он придал хоть какое-то значение её словам, но, стоило ей закончить речь, как Драгослав резко поднялся, накинул на плечи плащ и широкими шагами направился к выходу.
   - Ты куда, любимый? - взволнованно спросила она.
   - Давненько я не летал, а тут и повод подвернулся... Седлайте Кречета! - нетерпеливо бросил он челяди, удивлённо глядевшей на господина: куда-то собрался посреди ночи?
  

16

   Торопливо вскочив в седло, Драгослав свистнул и взвился в воздух. Прямо на глазах у жителей Пересечня, ещё не спавших в этот полночный час, Кречет расправил огненные крылья. Уличи и без того много говорили о том, что новый князь - великий колдун, но всё равно каждое новое чудо, сотворённое им с помощью ведовства Индерии, поражало их как впервые. Долго потом на рынках и подворьях страны уличей распространялись из уст в уста слухи, ещё и преувеличенные молвой, что в ночь за две седмицы до Живина дня кто-то из соседних правителей наслал на Пересечень ужасного беса, но князь поднялся в воздух на своём Кречете и поразил чудовище не то стрелами, сделанными из золота, не то мечом, чьё лезвие состояло из чистого пламени.
   - Ты сам, что ли, это видел? - спрашивали недоверчивые слушатели у восторженных рассказчиков.
   - Сам нет, но своячнице моей не спалось той ночью, и она видела князя на огненном коне и беса, чернее самой ночи, вот те знак святой!
   - Ну, бабы много чего сказывать могут, их послушать, так у нас до сих пор псоглавцы по дворам ошиваются да кикиморы на болота путников заманивают.
   - Так не только бабы, многие в Пересечне видели! - следовал возмущённый ответ. Иногда после него завязывались драки: как это наглые инородцы смеют сомневаться в великом могуществе нашего Драгослава?
   Но всё это было потом, а пока Драгослав нёсся сквозь ночь на своём волшебном коне. Обычно полёт захватывал его дух, но сейчас ему было не до того: сердце грызла тревога, и князь понукал Кречета, пока он не сказал недовольно:
   - Хватит меня гнать, как ромей колесничью лошадь на скачках. Если я выдохнусь, будем назад до Пересеченя по земле добираться. Или вовсе сгинем оба, с такой высоты упасть - косточек не соберёшь.
   Волей-неволей Драгославу пришлось умерить пыл, и теперь ему казалось, что плетутся они мучительно медленно, хотя на самом деле скорость их сделала бы честь охотничьему соколу, да и не столь велика была страна уличей, чтобы не успеть домчать до границы и обернуться до рассвета.
   За Днепром - широкой синей лентой, извивавшейся среди зелёных лугов и малахитовых лесов - начиналась степь, извечная вотчина кочевников. Тысячи лет она выплёвывала новые и новые орды на земли славян. Чуть ли не от самой Китайской стены и берегов Тихого океана катились волны захватчиков, видевших в плодородных землях Восточной Европы перевалочный лагерь для набегов на богатые города Средиземного моря. И раз за разом славянские земли поглощали степняков - немногим удавалось продвинуться дальше, и лишь о них запоминали летописцы в горделивых каменных городах Греции, Рима и Византии.
   Так думал Драгослав, глядя на распростёршееся перед ним разнотравье. Лагерь кочевников виден был издалёка - несколько чёрных пятен на зелёном ковре степи, посреди которых блестели золотистые огоньки костров. Это был передовой отряд - остальная орда поотстала с кибитками, женщинами и возами для добычи.
   Драгослав набросил на себя и Кречета Покров Мары - предосторожность не помешает. Теперь даже самый глазастый часовой разглядел бы только пылевое облачко, невесть откуда взявшееся посреди безветрия. Странно, конечно, но чем духи не шутят?
   Князь спустил Кречета на землю, крылья сложились на боках жеребца. Иней на поясе Драгослава блеснул холодным сиянием, рвавшимся из ножен. Драгослав успокаивающе положил на него руку: не время для кровопролития.
   Встречный порыв ветра донёс до них запах пота, похлёбки и чадящего костра вместе с грубой, гортанной речью. Драгослав прочёл заклинание Птичьего Слуха, речь кочевников стала понятной, но ничего толкового он не услышал. Спорили о том, кому в дозоре стоять, да жаловались, что соскучились по доброй схватке. Его, кажется, никто не заметил.
   - Это не хазары. Хазары пахнут по-другому, и вокруг них вьются духи, посланные иудейским богом.
   - Вот как. А кто это по-твоему, Кречет? Какие-то их подданные, которых опять на нас натравили?
   - Может, да, а может, и нет. Кто из нас двоих Птичьим Слухом владеет?
   - Так Птичий Слух же только понимать речь позволяет. Он не определяет языка: для меня нынче хоть франк, хоть хазарин, хоть китаец - одно речь славянская, а наговорит Птичий Слух какой-нибудь арапин - для него и я по-арабски заговорю.
   Они брели вдоль цепочки постоев, вслушиваясь в разговоры и рассматривая находников. В передовом отряде было их немного - не больше трёх-четырёх сотен, но страх парня-гонца был понятен: степняки никогда не приходят малым числом. Впрочем, с этими-то Драгослав мог бы попробовать справиться, а там, быть может, и с главарём орды говорить легче станет.
   Оглядевшись, князь заметил невдалеке невысокий курган, увенчанный каменной бабой. Черты её подстёрлись от времени, ветров и дождей, но всё ещё были узнаваемы. У подножия бабы горел костерок - кочевники не пропустили единственную возвышенность на много верст окрест.
   Припустив Кречета, Драгослав быстро наговорил заклинания, связывавшие огневиков. Цепкие нити, незримые оком простого человека, вплелись в его волосы, свесились свободными концами почти до земли. Теперь князю стоило лишь немного взмахнуть головой, чтобы походные костры кочевников принесли им нежданный подарок.
   У подножья кургана паслись стреноженные лошади. Они испуганно заржали, увидев Драгослава даже под покровом Мары, но Кречет успокоил их. Животным ничего не грозило, в отличие от их хозяев.
   Степняки - человек тридцать - спали, разлёгшись у костра. Грязные котелки были свалены поодаль, трое часовых откровенно клевали носом, и только один воин бодрствовал. Он сидел на кошме, скрестив ноги, губы его изредка прикладывались к плошке, которую он держал в руках. Глаза неотрывно глядели на пламя; рубин, которым была украшена его лихо заломленная меховая шапка, переливался в отблесках костра. Кажется, этот воин был не меньше чем сотником. Что ж, он бы ему не помешал.
   Одним рывком Кречет взбежал на курган. Часовой, сидевший с их стороны, даже не понял, что его убило: вдруг пробежал ветер, пронеслось рядом облако пыли, в нём сверкнула синяя молния, устремилась к нему - отсечённая голова покатилась вниз по склону. Быстрыми ударами Инея Драгослав прикончил ещё несколько спящих. Несколько связующих заклятий потянулись к костру, но князь утихомирил их: не время. Вместо этого он разом погасил костёр порывом ледяного ветра и сбросил покров Мары.
   Сотник вскочил, заученным движением выхватив кривой меч. Его глаза, совершенно безумные от потрясения, впились в Драгослава. Ему бы крикнуть на помощь, но, кажется, внезапный порыв ветра, загасивший костёр, и тут же соткавшийся из воздуха всадник на чёрном коне напугали его так, что из горла вырвалось только сипение.
   - Поднимай своих людей, человек, по крайней мере тех из них, кто ещё жив, - спокойно сказал Драгослав, глядя степняку прямо в раскосые глаза.
   - Ты... твоя... откуда? - только и смог прошептать сотник. Его рука судорожно сжимала саблю, но разумом он опасался, что жуткому ночному гостю обычная сталь не страшна.
   - Скоро узнаешь. Но ты приближаешься к моей земле, и потому правила вежливости предписывают тебе представиться первым, не так ли?
   - Я Будай из рода Рогатого Змея, сотник Язгудай-хана, избранника Ночи, из земли черемисов! - выпалил степняк.
   - Вот и познакомились, Будай. А сейчас ты отправишься прямиком к твоему Язгудаю и сообщишь ему, что он не далее как через седмицу должен прибыть ко мне в Пересечень, за рекой. Для переговоров. Не больше чем с десятком человек.
   - Язгудай-хан не склонится перед ночным духом! Он повелевает тысячей таких, как ты. Эй, черемисы! Враг на пороге! - рявкнул Будай, занимая оборонную стойку. Двое часовых вскочили, расталкивая спящих товарищей. Стоянка загудела, как разбуженный улей.
   - Не дури, Будай, - сказал Драгослав. - Погляди на равнину!
   Он плавно повёл рукой, завладевая вниманием сотника. Будай обернулся, глядя на вереницу золотистых огоньков внизу - лагеря его людей. Несколько пар сонных глаз повернулись вместе с ним. Драгослав тряхнул головой, освобождая связующие заклятия; нити тут же хищно устремились вперёд, удлиняясь и извиваясь, охватили все походные огни, словно ловчими арканами. Князь отдал мысленный приказ и затем снова тряхнул головой, разрывая ставшие ненужными связи, чтобы зря не тратить волшебную силу.
   Несколько десятков костров на равнине вспыхнули, будто в них бросили гремучего порошка. Пламя опалило траву, перекинулось на людей; те, кто спал ближе всех к кострам, вмиг сгорели дотла, оставшиеся заметались, силясь сбить безжалостный огонь с одежды и волос. Кое-где это грозилось превратиться в степной пожар, и Драгослав на всякий случай приготовил заклинание дождя.
   Будай и его воины стояли, совершенно окаменев.
   - Ты сейчас же направишься к своему избраннику Ночи и передашь ему мои требования. Если его не будет в моём городе через седмицу - я спалю к чертям все ваши вшивые полчища. Ясно тебе?
   - Ясно... - чуть слышно прошептал Будай.
   Драгослав пришпорил Кречета и растворился в предрассветной мгле. Колдовство отняло у него порядочно сил, но дело, кажется, было сделано.
   Вернулся он уже почти засветло: небо посерело, звёзды начали гаснуть. Ещё немного - и солнечные лучи сожгли бы Кречета, не успевшего перекинуться обычным жеребцом. Голова болела, словно Драгослав накануне бочку меда выпил, мысли путались, наотрез отказываясь течь плавно, как подобает. Князю нужен был отдых, и желательно - не в одиночестве.
   Войдя в спальню Дубравки, он, быстро раздевшись, осторожно лёг на край кровати, чтобы не разбудить княгиню. Обняв Дубравку и зарывшись в её пушистые волосы, он тут же провалился в сон.
  

17

   К удивлению Драгослава, предводитель черемисов даже не заартачился и не опоздал. Уже на третий день утром в Пересечень прискакал посланник со степного порубежья:
   - Едут, княже! Язгудай-хан и десятеро всадников с ним, как ты и предупреждал. Мы дали им сопровождение и глаза завязали, чтобы путь-дорогу не разведали, ведём вслепую окольной дорогой. Завтра пред твои очи предстанут!
   Драгослав удовлетворённо кивнул. Должно быть, его маленькое чародейство и впрямь неплохо впечатлило диких степняков. Всё-таки хорошо, что это не хазары, их раввинов такими фокусами можно и не пронять.
   Язгудай явился вечером следующего дня. Горбатый, скрюченный старик с бельмом на левом глазу и пальцами, судорожно сжимавшими клюку, как-то не слишком походил ни на вождя воинственных степняков, ни на могучего шамана, о котором говорил Будай: те могли бы и омолаживающие чары знать.
   Одет Язгудай был в бесформенную грязно-коричневую хламиду, покрытую таким количеством заплаток, что швы от них, казалось, сплетались в замысловатый узор. Отовсюду - с запястьев, лодыжек, шапки, пояса, груди - свисали костяные дощечки с неизвестными Драгославу знаками, отдалённо напоминавшими нечестивые руны псоглавцев. С каждым шагом Язгудая эти дощечки ударялись друг о друга, и даже когда он замер не доходя несколько шагов до стола, по гриднице ещё долго разносился неритмичный перестук.
   Воины, сопровождавшие Язгудая, выглядели более достойно: крепкие кольчуги, стальные шлемы, у расшитых поясов - кривые клинки в резных ножнах. Луки и тули со стрелами они, видимо, оставили вместе с конями. В их глазах светилась алчная зависть, когда они рассматривали резной чертог княжеского терема. Впрочем, едва лишь войдя, они дружно поверглись на колени, и лишь Язгудай остался стоять.
   - Наша, черемисы от клан Рогатый Змея, привет твоя, избираемый от Рогатый Змея, также некоторый твоя люди, - произнёс шаман таким тихим голосом, что Драгославу пришлось напрячь слух изо всех сил.
   "Это будут долгие переговоры", - подумал он. - "Этот Язгудай мало того, что еле говорит по-славянски, так ещё и голос у него, будто на последнем издыхании".
   Взвесив все "за" и "против", Драгослав всё же решил сотворить заклинание Птичьего Слуха. Черемис явно заметил колдовство: в его глазах читалось уважение, хотя он и так, судя по всему, был впечатлён силой Драгослава.
   - Моя княгиня и я приветствем тебя, достопочтенный Язгудай, - произнёс он, чуть приподнимаясь с трона. - Не утруждай себя славянским языком: я вполне могу понимать твою речь.
   Язгудай благодарно поклонился, вернее, согнулся настолько, насколько позволяли горб и старческая немощь. Дощечки снова застучали друг о дружку.
   - Избранный Рогатым Змеем звал меня, и я пришёл. Чего же хочешь ты от меня, чародей из земли славян?
   - Ты привёл свою орду на мои рубежи. Я могу сжечь вас дотла, и твой сотник Будай уже мог убедиться, что это не пустая похвальба. Но я могу предложить вам нечто другое. На западе от моей страны лежит земля белых хорватов. Правит ими князь Бранимир, не по праву занимающий престол: он отнял его у моей жены, княгини Дубравки, которая нынче сидит перед тобой. Мы уже воевали с ними, я защитил земли уличей, но погибло слишком много отважных витязей. Нынче между нами установилось равновесие: напади они на меня, и с ними станет то же, что с отрядом Будая. Но и я не могу выступить против них, ибо сильны волхвы Стольского и могущественны всадники Святовита, против которых бессильно моё колдовство. Твои черемисы могут встать под мои знамёна - это перевесит соотношение сил в нашу пользу. Что могу дать твоим людям взамен? Богатства, которые вы сможете награбить в белохорватских городах, и славу тех, кто впервые на людском веку захватил Стольское. От края до края мира будут прославлять могущество Язгудай-хана и его Рогатых Змеев. Согласен ли ты на мои условия, Язгудай?
   Шаман тихо рассмеялся, но это не было презрительной реакцией на похвальбу Драгослава и его дерзость. В сухом смехе Язгудая чувствовалось облегчение.
   - Спрашиваешь, согласны ли мы, о Избранный Рогатого Змея? Да мы за этим и пришли!
   Бровь Драгослава недоуменно поползла вверх.
   - За этим и пришли? Объяснись. И почему ты называешь меня Избранным?
   Шаман снова рассмеялся. Кажется, сила Драгослава внушала ему трепет, но ему приятно было знать что-то, неведомое молодому князю.
   - Это будет долгое повестование, славянский чародей. Готов ли ты выслушать его?
   - Говори.
   - Знай же, что некогда, во времена, когда на берегах Змеиного моря ещё высились величавые города Детей Богини, мои предки были среди любимых детей её. Когда воины с запада пришли, чтобы предать огню и мечу храмы Черной Матери, Змея и Тура, мы бежали с немногими верными далеко на восток, за Итиль-реку, к берегам Гирканского моря. Другие роды черемисов почитают Ош Кугу-Юмо, Великого Белого Бога, который есть то же, что ваш Свентовит или Сварог. Но мы хранили знание, полученное нашими от детей Тьмы-за-Гранью во времена, когда мир был ещё молод, и пронесли огонь истины через тысячелетия гонений. Знай также, что мне, стоящему пред тобой Язгудаю, двадцать лет назад, после поражения Йехезкеля, было видение. Узрел я дитя Великого Змея, заточённое в древнем граде под горами в славянской земле, и велено было мне усиливать мощь, чтобы в один день приёти на помощь ему. Тогда рухнут оковы, и весь мир падёт ниц пред могуществом нового бога, который есть родня старым. Вернутся прежние времена, когда человечество было в покорности у Тьмы-за-Гранью, и она даст тем, кто завоевал мир для неё, великое могущество, а в посмертии - избавление от мук бесконечного отчаяния, уготованных всем живым существам.
   - И что же, ты пришёл сюда и привёл своих людей за сыном Змея? Но причём здесь я?
   Драгослав уже догадывался, причём здесь он. Те неясные сны и видения, в которых он мчался по выжженной земле, а в небесах парил Змей, те полунамеки, которыми говорил с ним Всевед, обретали зримую форму.
   "Пред тобой лежит темный путь, и только от тебя зависит, как ты пройдешь его".
   - ...И было явлено мне, что встречу я великого чародея в земле славянской, на коем лежит печать Рогатого Змея, ибо часть души Его в нем. И должен я оказать ему всяческое воспоможение, ибо он есть единственный ключ к освобождению Младого Бога и восстановлению старых порядков, в которые...
   Драгослав слушал шамана урывками. Чёрные думы одолевали слишком сильно. Наконец он поднял руку - достаточно разговоров. Надеялся, что рука не будет предательски дрожать: не хватало ещё показать слабость перед людьми.
   - Я услышал тебя, Язгудай-хан. Нынче же отдохни со своими людьми, ешь и пей досыта сегодня и завтра. Затем возвращайся к своим людям. Я дам ответ наутро.
   - Как будет угодно Избранному Рогатого Змея, - покорно склонился шаман.
   "Мокошь-матушка, если он ещё раз меня так назовёт, я сорвусь".
   - Прощай до вечера, Язгудай-хан. Отроки отведут тебя в покои для гостей, - Драгослав дал понять, что встреча окончена.
  

18

   Ночью Драгославу не спалось. Слова Дубравки, её слезы бередили душу; он чувствовал, что должен вернуть ей её царство, то, что принадлежало по праву той, кого он полюбил.
   Он был готов идти против любой рати мира - с ним была верная чудь и его колдовское искусство, но у белых хорват - могучие волхвы, и Святовитова конница, и могущественные крепости. Даже одна битва против них стоила Драгославу половины войска; как тут не принять предложение Язгудая?
   Но ступить на темный путь, служить Змею, которого когда-то низвергли боги, освободить его, чтобы он вновь сеял разорение...
   Драгослав долго молился у красного угла. Здесь стояли Перун, и Хорс-Даждьбог, и Сварог, и матушка Мокошь - все светлые боги, был здесь и Велес в своем облике одинокого страника. Драгослав просил богов дать ему ответ - но боги молчали.
   А слышали ли они его когда-либо вообще? Всего, чего он добился - добился своими силами. Да, Всевед подарил ему коня и меч - но разве не мог он добыть их и сам? И потом, Хозяин сам говорил, что Драгослав волен выбирать свой путь...
   Выбирать свой путь.
   Как же следовало поступить сейчас? Отринуть богов, предаться тьме - чтобы помочь Дубравке, высушить её слезы? Или же остаться верным...
   Верным чему?
   Боги установили порядок, при котором Дубравка терпела унижения в Пересечне, пока Векослава наслаждалась почестями верховной княгини. Боги никогда не отвечали на его мольбы. Боги дали погибнуть Айнегаре. Боги отступали под натиском Белого Христа, и уже на окраинах славянского мира его храмы сменили древние капища.
   Да есть ли вообще сила у этих Богов? Быть может, была раньше, когда они сражались с силами тьмы, но силы тьмы никуда не ушли. Значит, вся их сила - лишь помесь гордыни и выдумки? И прав Язгудай-хан - Чернобог, и Черная мать, и их Змей, заточенный в Карпатах, что помогли выжить его народу, сильнее богов света?
   Ведь свет есть, пока есть его источник - огонь ли, солнце ли. А Тьма вечна.
   Тьма-за-Гранью, как говорят псоглавцы.
   Она послала ему воинов, чтобы он мог завершить начатое. Не просто завоевать одно из людских княжеств - утвердить правду, утвердить справедливость, нарушенную владыками Стольского...
   Ночную тишину нарушил грохот, на который тут же сбежались слуги. Драгослав резким движением руки скинул резных идолов с красного угла.
   - Унесите их, потому что это не боги, а всего лишь изделия из дерева. Я явлю вам мощь истинных богов, - сказал он вбежавшим было слугам.
   Опешившие холопы суетливо убрали идолов из божницы, попрятав их по углам. Видать, обезумел князь, что на богов хулу поднял. А может, и прав он? Когда отеческие боги в последний раз помогали уличам?
   Рано поутру Драгослав вызвал к себе Дубравку, Айвира и Язгудай-хана, чтобы объявить им свое решение. Да, он готов вести войска черемисов к Карпатам - к земле, что принадлежит Дубравке по праву и к горам, где скован Великий Змей. Да, он принимает то, что даровано судьбой, и отныне именоваться ему Змеиным Князем, возлюбленным Черной Матери.
   Язгудай-хан слушал, улыбаясь, Дубравка бросилась Драгославу на шею, подарив благодарный поцелуй. И только Айвир стоял мрачнее осенней тучи.
   - Ты вел нас к славе и власти, Драгослав, - сказал чудин. - Но вижу я, что путь твой лежал во тьму, с которой сражались отцы наши и деды. Знай же, что мы не хотим идти твоей дорогой - пусть помогут тебе твои кочевники. Мы же уходим.
   Драгослав опешил на миг. Где-то в глубине души он почувствовал укол совести - он порывал с теми, рядом с кем он вырос, с кем он рисковал жизнью, с кем заработал свою славу непобедимого воеводы. Но выбор уже был сделан, и улыбалась Дубравка, предвкушая месть ненавистной Векославе. Заглянув в её глаза, Драгослав понял, что готов на все. И что прав был Всевед, говоря: "Выбрал свой путь - иди им до конца".
   - Я не неволю тебя, Айвир. Изберите себе другого предводителя и уходите. Я остаюсь здесь и помогу моей жене вернуть то, что принадлежит ей по праву.
   Чудин развернулся и вышел. Многое осталось недосказанным, и в гриднице воцарилась тяжелая тишина. Драгослав порывал со своим прошлым, поддавался на посылы Змея - и там, в глубине темниц Аэн Граанны, Хала ликовал, и его ликование передавалось всем его слугам.
   Скоро ему предстояло быть свободным. Снова, как и в старые времена.
   Тот, кто нес в себе половину его души, сделал первый - самый важный - шаг к нему навстречу.

19

   Долгие тысячи лет миновали с тех пор, как в Беловодье Сварог перековал Мать Змеев, а в мире людей белокожие и светловолосые варвары обрушили каменные цитадели, где взывали к Черной Матери павшие жрицы Орианы. Теперь лишь в укромных тёмных уголках земель, покорённых некогда Светлым народом, оставались ещё культы, почитавшие, как встарь, Тьму-за-гранью и молившиеся о её возвращении.
   И вот по сумрачным лесам западной Европы, где скрывались теперь уже от христиан озлобленные и нелюдимые культисты, передававшие из уст в уста нечестивые знания из "Кинокефалиады" и "Культов пеласгов", по далёким степям Азии, по городам Византии и ледяной северной тайге пронёсся клич:
   - Дитя Рогатого Змея возвращается, чтобы занять место отца! Повернулось Колесо, и снова восходит солнце Черной Матери и её мужей! Стекайтесь в страну славян, в земли уличей, где куется меч, уже готовый снести головы как варварским богам, так и узурпатору Белому Христу!
   И, ведомые этим призывом, поклонники извечной тьмы и впрямь собирались в Пересечень со всех концов земли.
   Откуда-то с севера пришли псоглавцы, в огромном числе - почти три тысячи только взрослых особей, как бы не все пережившие почти поголовное истребление, произошедшее в старые времена. Вёл их огромный вожак по имени Рхашгарг, весь покрытый жесткой черной шерстью, если не считать левого уха и ладоней: на них шерсть была рыжей. Вооружён Рхашгарг был тяжёлым самострелом и чеканом таких размеров, что Драгослав, наверное, не смог бы его даже поднять. За Рхашгаргом неотступно, что твои тени, следовало шестеро псоглавцев в бесформенных балахонах, чьи капюшоны полностью закрывали морды. Вокруг их шей, словно виселичные петли, обвивались гадюки, злобно шипевшие на всякого, кто осмелился приблизиться к хозяевам на непочтительное расстояние.
   - Истинные, - суеверно шептались при их виде даже закосневшие в служении Мраку черемисы Язгудая.
   Истинными среди псоглавцев назывались те, что рождались с одним глазом посреди лба. Глаз этот закрывался толстым мясистым веком, столь тяжёлым, что его нельзя было поднять без посторонней помощи. Всё, на что падал их взгляд, рассыпалось в пыль. Гадюки были их самыми верными слугами и помощниками: Истинные могли видеть только их глазами. Среди псоглавцев служили они шаманами и знахарями; говорили, что только они полностью знают слова загадочной "Кинокефалиады".
   От Рхашгарга и его свиты исходила такая ненависть и злоба, что даже остальные псоглавцы предпочитали держаться от них как можно дальше. Стоило им пройти по улице, как собаки начинали остервенело лаять, кошки - шипеть и топорщиться, кони - взволнованно ржать, а дети заходились горьким плачем, причём весь этот гвалт не утихал несколько часов. Чтобы они не мутили народ, Драгослав отправил их на самое хорватское пограничье, в земли, совершенно обезлюдевшие после похода Буривоя. Там Рхашгарг восстановил разрушенные приграничные крепости и разместил в них своих псоглавцев, сам же со своими шаманами и ближайшими приспешниками остановился в Острожице.
   Чудь окончательно покинула земли уличей, но войско Драгослава продолжало прирастать. Спустилось по Днепру несколько варяжских ватаг - самых отчаянных и жестоких. За их вожаками, такими как Гудлейб Лютый и Вратислав Сто Черепов, тянулись такие шлейфы кровной мести и ненависти за омерзительные злодеяния, что нигде на Варяжском море не нашли бы они приюта.
   Слетались в Пересечень злые ведьмы со всех концов мира и чернокнижники из ромейских, арабских, хазарских и персидских городов, многие со своими кошмарными приживалами - их было больше, чем на самом многочисленном шабаше за последнюю тысячу лет. Некоторые по старой памяти повадились насылать на людей лихорадку, воровать молоко у коров и торговать ядами по удобной цене. Их Драгослав вздёрнул на воротах Пересечня. Приживалы, пытавшиеся было вступиться за хозяев, на собственных шкурах убедились, что Иней рубит порождения Нави так же исправно, как и простых людей.
   Люди в уличских городах всё ещё были очарованы Драгославом и его искусством, обратившим горечь поражения в пьянящую радость победы. Волхвов, пытавшихся обличать князя, толпа не просто высмеивала - если им не удавалось скрыться, то их разрывали прежде, чем кметы князя успевали схватить смутьянов.
   Потому никто особо не возмущался, когда одним тёплым летним днём Драгослав велел срубить идолы Перуна, Сварога и Велеса по всей стране. Вместо них князь водрузил на своём подворье искусное изваяние Змея, на торжище - медного быка, внутри которого постоянно поддерживалось пламя, а на капище у городских ворот - идол самой Чёрной Матери в три человечьих роста.
   Богиня древних жриц глядела на входящих огромными рубинами, вставленными в глазницы, в каждой из восьми её тонких и цепких рук было по кривому мечу. Ноги Черной Матери до колен были перевиты маками, которые, как всем известно, вырастают там, где было пролито много крови. Из её разверстого лона скалился человеческий череп, вокруг талии вился Змей, а у ступней возлежал Бык.
   Вся эта композиция была возведена тринадцатью ведьмами и чернокнижниками в одну-единственную ночь, и народ дивился, восхищался да поклонялся.
   В деревнях дела шли похуже: народ не то чтобы рвался отрекаться от дедовских Богов в пользу чудовищной восьмирукой женщины. Драгославу не было до них дела, но мятежи в тылу ему не были нужны совершенно, и он приказал варягам составить списки неблагонадёжных жителей. Случись что - и их бы продали в рабство хазарам вместе со всей семьёй.
   Черемисы Язгудай-хана откочевали в степи к югу от Буга. Частично покорив, частично вырезав мелкие кочевые орды, ставшие там на постой, они всё лето донимали страну белых хорватов набегами, пробуя на зуб то одну, то другую пограничную крепость.
   От Бранимира в Стольском, а тем более от Богухвала и Святовитовых всадников не ускользнуло то, сколь быстро земля уличей превращается в вотчину Мрака, не виданного на славянской земле как бы не с Артамировых времён. Над всадниками Бога воеводой встал Ярослав, единственный выживший среди соратников Буривоя. Он принял решение возвести крепость на границе с уличами, столь могущественную, что никто не смог бы её одолеть.
   Денно и нощно вниз по рекам сплавлялись плоты с брёвнами и железом. Днем хорватские рабочие копали рвы, насыпали валы, возводили могучие стены и стрелковые башни, ночами Святовитовы всадники объезжали крепость, налагая заклятия, отгоняющие всякое зло. Псоглавцев они должны были жечь, словно пламя, а чары чернокнижников - рассеивать, едва они были произнесены.
   Крепость назвали Буривойском, в честь отца Бранимира и как напоминание уличам о том, что кара старого князя всё равно настигнет их. Строительство шло быстро, к осеннему равноденствию Буривойск был уже закончен, но Драгослав продолжал выжидать.
   - Подождём до зимы, когда ударят морозы и скуют реки, - говорил он. - И клянусь Черной Матерью, эту зиму белые хорваты не забудут вовек!
  

20

   Пожелтели и опали листья, зарядили проливные дожди, превратив дороги в непролазные болота. Белые хорваты всё наращивали мощь на границе: весть о новом пришествии Черной Матери привлекла не только союзников, но и противников нового порядка. На счастье Драгослава, большинство славянских народов были заняты внутренними проблемами, а слухи о ведьмах и псоглавцах их правители сочли преувеличенными да отмахнулись от них, как от бабских побрехушек.
   Но в Буривойске встало несколько сотен кметов, не считая Святовитовых всадников, возродились крепости по Бугу, построенные некогда против хазар. Черемисы Язгудай-хана несколько раз пробовали их на прочность, но всякий раз их отбрасывали. Просочиться на хорватскую землю удавалось только небольшим отрядам, разорявшим поселения, но решительные действия Ярослава вскоре положили этому конец: в последний день руеня три сотни черемисских налётчиков были окружены и полностью вырезаны неподалёку от границы, после чего Ярослав пересёк Буг и сжёг несколько ближайших стоянок. Среди черемисов начало нарастать недовольство - пока что глухое, но грозящее перейти в открытый бунт против Язгудай-хана и Драгослава.
   Псоглавцы Рхашгарга и несколько чернокнижников вместе со своими приживалами попробовали осадить Буривойск, несмотря на прямой запрет князя. Их встретили неприступные стены, заклятые божьими воинами от всякого колдовства; в Острожец псоглавцы вернулись несолоно хлебавши, несколько десятков их так и осталось лежать в хорватской земле.
   - Я рассчитывал собрать достаточно сил до зимы и нанести удар по Стольскому, как только ударят морозы. Но Бранимир тоже не сидит на месте, и попытка прорваться через цепочку крепостей грозит мне в лучшем случае жуткими потерями.
   Так говорил Драгослав на военном совете, собранном в промозглый вечер накануне Осенних дедов. По крыше терема барабанил дождь, пламя камина играло тенями на стенах и бликами на окнах. Дубравка и другие приближённые уличского князя казались зловещими тенями в полумраке тронного зала.
   - Быть может, пришло время воззвать к Погибели Аэн Граанны? Неужели ты не сможешь пробраться на Кречете к его темнице и вызволить Дитя, а потом вернуться назад? - спросила Дубравка.
   - Ну да, хорватские волхвы как раз ждут не дождуться, как я самолично сунусь к ним в пасть. С тем же успехом мне можно просто приехать к стенам Буривойска с повинной головой, - задумчиво возразил Драгослав.
   - Я могу вызвать тринадцать могучих шайтанов из Нижних миров, - произнёс Рахим аль-Автан, чернокнижник из далёкой Аравии. - Неужто ни один из них не сможет сломить оборону варваров?
   - Всадники Святовита годами учаться противостоять враждебному чародейству и его отродьям. Для твоих шайтанов даже просто подойти к стенам Буривойска будет всё равно что тебе - залезть в раскалённое железо, - донёсся голос Истинного псоглавца, которого Драгослав называл просто Первым.
   - Не хочешь ли ты сказать, что какие-то варвары...
   - Хочу, - оборвал его псоглавец. - Твои соплеменники совершили ту же ошибку, что и слуги Белого Христа, попросту закрыв глаза на то, что в мире есть множество иных сил, кроме вашего бога. Вы попросту не знаете, с чем вообще нужно бороться, потому да, "какие-то варвары" лучше обучены противостоять черному колдовству, чем вы.
   Рахим потупился, пристыжённый. Драгославу даже стало его немного жаль: это был уже не первый раз, когда недооценка "северных варваров" играла с ним злую шутку.
   - Боюсь, даже наши смертельные взгляды не причинят вреда стенам, которые защищают всадники Святовита, - продолжил Первый, обращаясь уже к Драгославу. - Но у меня есть другое предложение. Нам действительно нужно как можно быстрее пробудить Дитя, а сделать это можешь только ты, князь людей. Есть другой способ, как тебе попасть к горам, минуя заставы белых хорватов.
   - Какой же? - спросил Драгослав.
   - Мы можем попытаться прорезать Врата Миров. И ты пройдёшь через мир, где, пожалуй, никто не способен выжить, хотя расстояния в нём преодолеваются невероятно быстро даже без коня.
   Над столом повисла тяжёлая тишина.
   - Никто не способен выжить? Что там с этим миром не так?
   - Там нет... ничего. Ни воздуха, ни воды, ни малейшей жизни. Солнце там давно догорело, и теперь на его месте только бездна, испускающая силу Йир`гхэрваш.
   - Что такое этот... иргеваш?
   - Лучи, незримые человеческим оком. Они отравляют всё, на что ни попадут; к еде и вещам, которых они коснулись, нельзя даже дотрагиваться, даже подходить к ним близко. У тех, кто попал под Йир`гхэрваш, выпадают волосы и ногти, их рвёт кровью, тело покрывается омерзительными язвами, и они умирают в жутких муках. Нет лекарства, и даже самый могучий ведун не поможет.
   Кажется, в голосе Истинного, обычно подчеркнуто бесстрастном, появился страх. Драгослав почувствовал, как по спине пробежал холодок. Даже самые нижние области Пекла казались приятнее, чем описанный Первым мир.
   - Итак, ты предлагаешь мне пройти через земли, в которых кто ни побывает - умрёт мучительной смертью, словно они зачумлённые. Вдобавок, там нет вообще никакой жизни - я так понимаю, и духов тоже?
   - Духов тоже. В предсмертных судорогах солнце испепелило всё. Это наш мир, князь людей. Мир, из которого мы вышли. Тьма-за-Гранью поглотила его, потому что мы не почитали её надлежащим образом, и то же самое произойдёт и с вами.
   - Избавь меня от проповедей, псоглавец, - Драгослав поднял руку, прерывая Первого. Гадюка на шее Истинного зашипела, но не угрожающе, а скорее испуганно. Князь продолжил:
   - В мире, лишенном духов, я не смогу творить волшбу. Черт с ним, врата вы откроете, раз уж действительно можете резать грани между мирами. Ладно. Но отправиться туда где моё чародейство бессильно, нечем дышать, а вместо солнечного света - смертельные лучи? Друзья мои, что бы вы сами сделали с человеком, который даёт вам такой совет? Не правда ли, решили бы, что он хочет погубить вас?
   Голос Драгослава был ледяным, глаза презрительно буравили шамана псоглавцев.
   - Стоит ли мне усомниться в твоей верности, Первый?
   - Погоди гневаться, княже! - вскочил другой Истинный. - Не всё так плохо, как тебе кажется. Мы иногда навещаем свой родной мир, хоть на это и способны лишь самые сильные среди нас. Ты могучий чародей, и для тебя пройти через Пепельные равнины вполне по плечу. А на обратном пути нас Дитя Змея убережёт, для его рода такое не помеха.
   - По плечу, говоришь? Я человек из плоти и крови. Моя сила - в воинской выучке и навыках заклинателя. Драться там не с кем. Заклинать некого. Вы там как, в духе путешествовали?
   - От Йир`гхэрваш уберегают свинцовые доспехи, но они должны закрывать всё тело. Заговорить их так, чтобы в них можно было двигаться, несложно для искусников, собравшихся здесь. Правда, Йир`гхэрваш выжигает силу из колдовских узоров, так что действовать нам всё равно нужно будет быстро. Мы, собственно, так и поступали во время кратких путешествий в родной мир.
   - Допустим. Но с воздухом что делать?
   - Захватить с собой нескольких духов воздуха?
   - Свинцовые доспехи и на них надеть предлагаешь? - недоверчиво спросил Драгослав.
   - Ими придётся... пожертвовать, - сказал Истинный.
   Драгослав подумал о сильфидах. Весёлые, беззаботные существа, играющие со Стрибожьими внуками, носящиеся на их крыльях, смеющиеся и играющие в воздушных потоках... Они обычно с радостью шли на его зов. Обречь их на мучительную смерть было немыслимо жестоко.
   Но люди, доверившиеся ему? Но Дубравка? Но белые хорваты, которые камня на камне не оставят в земле уличей, если он будет медлить?
   Драгослав сжал кулаки. До боли, до хруста в пальцах. Сердце колотилось как бешеное, душу изнутри грызли жестокие муки совести.
   "Раз избрав самый тёмный из путей, с него уже не свернуть..."
   Каким же чудовищем станет он в конце? Если победитель Змея сам оборачивается Змеем, то кем же становится тот, кто подражает его поступкам?
   Драгослав окинул взглядом комнату. Задержал взгляд на Дубравке: её лицо тоже было искажено печать тяжёлых дум, но она нашла силы улыбнуться ему. Ответив тем же, князь положил руку на оголовье Инея.
   "Назад дороги не будет, я знал это, ещё когда согласился на предложение Язгудая, если не тогда, когда принял власть над Пересечнем. То, что должно быть сделано, будет сделано, и пусть лучше грех ляжет на мою душу, чем на кого-то ещё".
   - Все свободны, - наконец произнёс он. - Все, кроме вас, Истинные. Нам с вами ещё многое предстоит обсудить.
   Особенно резкий порыв ветра разбил об окно пригоршню дождевых капель, завыл в перекрытиях крыши. Драгославу показалось, что это сильфиды просят его пощадить их, не предавать ужасной погибели, но он прогнал от себя эти мысли.
   "Чего ты ещё ждал на этом пути? Танцев с русалками на цветочных полянах и увеселительных поездок на миленьких единорожках?"
   То, что должно быть сделано, будет сделано.
  

21

   Подготовка растянулась на несколько дней. Под руководством Истинных там, где должны были отвориться Врата в Пепельный мир - на пустыре за Пересечнем, в стороне от дорог, полей и селений - был сколочен деревянный сруб. Его стены изнутри обшили свинцом, чтобы губительные лучи, о которых говорили псоглавцы, не вырвались из Врат, отравив всё кругом.
   Несколько кузнецов, хоть и удивляясь странному поручению, выковали шесть полных доспехов из свинца. Неподъемные пластины затем были обшиты непроницаемой, грубой тканью, а поверх на них наложили защитные заклятия, испещрив белое полотнище ровными рядами витиеватых знаков. Драгослав собирался наложить ещё и облегчающие чары, но Истинные остановили его.
   - Они не понадобятся тебе по ту сторону Врат, княже. Там нет не только воздуха, но даже и тяжести земной. Даже в свинцовой броне мы будем там весить не больше котёнка. Потому-то я и говорил, что мы даже не заметим расстояния: в один шаг мы будем покрывать как бы не полверсты.
   Драгослав пожал плечами. Кажется, пока что доверять Истинным ещё можно было. Они делали для себя всё то же самое, что и для князя, и умирать вроде бы не спешили.
   Приготовления были закончены на восьмой день - дождливым, туманным, промозглым осенним утром. Накануне Драгослав всю ночь ставил ловушки на сильфид, заковывая их в Иней, который он использовал как посох. Испуганные крики духов воздуха, их жалобные мольбы и тихий плач всё ещё отдавались эхом в его голове и муками совести - в душе, тем более что обрекал он их на судьбу хуже смерти. Вряд ли они отыскали бы дорогу назад в человеческий мир там, где лучи мертвого солнца испаряют духов, как воду на огне.
   Свинцовые доспехи давили на плечи, сильно сжимали грудь, делая дыхание почти невозможным. Драгослав еле переставлял ноги, и дорога от места, где он спешился, до порога деревянного укрытия заняла, по ощущениям, полчаса. Больше всего он боялся упасть, поскользнувшись в осенней грязи: казалось, что подняться уже не сможет.
   В самом здании Истинные подняли друг другу веки. Придерживая их руками, они устремили свои взгляды в самый дальний угол. Свинец раскалился, в воздухе стало жарко, но деревянная обшивка вроде не загорелась: здесь дождь сыграл князю на руку.
   Драгославу доводилось слышать о силе взгляда Истинного псоглавца. Во времена, когда они ещё не измельчали, Истинные могли сжигать целые войска и города. Даже сейчас его спутники наверняка бы не оставили бревна на бревне от этой избушки уж точно, если не от половины Пересечня.
   Правда, сейчас они не собирались разрушать никакие рукотворные постройки. Взгляды Истинных были нацелены в одну точку, но не на саму стену, а словно бы за неё - они и впрямь пытались прорезать саму ткань мироздания, границу, непреодолимую для людей. Под свинцовыми доспехами не было видно вздувшихся желваков и вен на шее и висках, но невероятное напряжение чувствовалось в самих позах Истинных.
   Наконец в углу поднялось марево, похожее на то, что возникает над огнём, но что-то в нём было не так. В следующий миг там словно бы вспыхнуло новое солнце, резанув Драгослава по глазам так, что он ненадолго ослеп. В спину, словно добрая булава, ударил порыв ветра, невесть откуда взявшийся здесь; дверь и форточки застонали на петлях, готовые сорваться. Пол накренился, прокрутился, синее сияние заполонило всё вокруг, Драгослава и его спутников потащило куда-то по направлению к углу строения. Ветер завывал, дул в спину, толкал их ещё сильней, Драгослав влетел в угол, врезавшись прямиком в ослепительно сияющий шар.
   Он ожидал обжигающей боли, но вместо неё ощутил только невероятную лёгкость, будто враз сбросил не только свинцовые доспехи, но и большую часть тела. Сияние начало гаснуть, ветер - утихать. В тот же миг Драгослав запустил подготовленное им заклинание, создававшее вокруг него и псоглавцев воздушный пузырь из плоти захваченных им духов.
   И сделал первый вдох на Пепельных равнинах.
  

22

   Повсюду, насколько хватало глаза, простиралась безрадостная тёмно-серая равнина. Ни травинки, ни куста не росло здесь, лишь иззубренные скалы кое-где нарушали единообразие картины. Не было слышно ни пения птиц, ни стрекота насекомых, даже ветер не дул. Сверху лился блёклый, слабый свет, но толку от него было немного. Только заставлял скалы, булыжники и путников отбрасывать резкие, непривычно длинные, чернильно-чёрные тени, испещрявшие унылую равнину, подобно старческим морщинам.
   - Добро пожаловать на нашу родину. Когда-то этот мир кишел жизнью, как и твой, княже. Здесь были реки, горы, леса и города, населённые сотнями тысяч наших предков. Сейчас от них не осталось даже воспоминаний. Даже руин.
   Голос Первого не выражал никаких чувств. Драгослава передернуло: если бы такое случилось с Индерией или землёй уличей, он бы, наверное, плакал навзрыд, только ступив на опустошенную землю. С другой стороны, прошли бездны времени - десятки, если не сотни, тысяч лет, для псоглавцев их родная земля наверняка уже отошла в область смутных, полузабытых легенд.
   - Ты так спокойно говоришь об этом, - заметил Драгослав.
   - Мы научились смиряться с неизбежным, - всё тем же ровным голосом сказал Первый. - Тьма-за-Гранью пожрала солнце нашего мира, и оно обрушилось на него огненной волной, испепелившей даже сами скалы. То, что ты видишь - это обмылок нашего мира, от силы одна десятая того, чем он был когда-то. Тьма-за-Гранью могущественна, ибо она есть сама неизбежность. Но она и милостива к тем, кто служит ей: нам, как видишь, она дала возможность спастись и приготовить её приход в другом мире.
   - То есть, когда освободится Рогатый Змей, то же самое ждёт и мой мир?
   По спине Драгослава пробежал холодок. Не стоит задавать вопросы, ответы на которые столь же очевидны, сколь неприятны.
   - Он в любом случае освободится, рано или поздно. И вознесётся ли твой народ, как некогда вознеслись мы, или сгинет в одночасье, поглощённый огненной волной, зависит только от тебя.
   - А боги, хранящие наш мир? Неужели они ничего не смогут сделать?
   - Вы, люди, как дети, - рассмеялся псоглавец. - Маленькому ребёнку тоже кажется, что его отец и мать - сильнее всех на свете и могут защитить его от любой беды. Но приходят могучие враги, сжигают дом, убивают родителей и продают ребёнка в рабство - и как поможет ему вера? Мы тоже верили в богов, князь людей. Мы считали, что они оградят нас. В каждом нашем городе возвышался великий храм в честь Солнца, где собирались люди для пышных богослужений. И вот оно, Солнце!
   Псоглавец поднял руку вверх, указывая на небо. Драгослав поднял глаза вслед за его жестом.
   Солнца не было. Небо, сероватое, как на рассвете, залитое бледно-серым свечением, блестело несчётным количеством ярких белых звёзд. Над востоке неба вздымалась, подобно исполинской радуге, дуга бледно-синего цвета. От неё и исходило то свечение, что отбрасывало так поразившие Драгослава чернильно-чёрные густые тени. Немного не доходя до линии горизонта, арка изгибалась, превращаясь в полукруглую светящуюся линию, из-за которой на первый взгляд можно было подумать, будто на горизонте плещется море. В самой арке звёзд видно не было.
   - На этой половине нашего мира вечные сумерки под сиянием того, что осталось от солнца. На противоположной - такая же вечная ночь. Здесь, кстати, всё равно холодно, настолько, что мы бы вмиг превратились в ледышки, если бы не воздух, который ты призвал.
   Краем разума Драгослав услышал испуганные стоны: духи воздуха, захваченные им, поняли, какая судьба ждёт их под лучами умершего солнца. Они бились, как рыбы в сетях, пытаясь вырваться, вернуться назад, где уже успела почти затянуться прореха в ткани мироздания - но чары Драгослава держали крепче любой нити.
   - Нам пора, - бросил князь. - Долго они не выдержат, а путь, насколько я понял, неблизкий. В какую сторону, кстати?
   Первый указал на запад, в сторону, прочь от сияющей в небе арки. Где-то вдали посреди моря из теней вставал округлый холм, почти ничем не отличавшийся от остальных.
   - Туда. На глаз здесь расстояния определять сложно, но и преодолевать их куда быстрее, я уже говорил. Успеем.
   Драгослав сделал шаг. Земля ушла из-под ног, словно какая-то рука, схватив его, подняла высоко к небесам. На миг он увидел Пепельную пустошь с высоты птичьего полёта - исполинская серо-чёрная чаша, перекинутая вверх дном под обессилевшим серебристым небом. Земля рванулась вниз, князь рухнул лицом в прах, подняв облако пыли, закрывшей мир от его глаз.
   К нему протянулась рука Первого в свинцовой латной перчатке, символы, покрывавшие её слабо мерцали синим цветом.
   - Давай осторожно, княже. Мы же тебя предупреждали, что земной тяги здесь почти нет.
   - Теперь я понимаю, почему вы говорили мне не волноваться насчёт тяжести доспехов, - сказал Драгослав, осторожно поднимаясь.
   Некоторое время Драгослав пытался привыкнуть к непривычно малой тяжести. Сейчас он и впрямь весил не больше кошки, и каждое привычное движение грозило тут же отправить его в новый полёт. На земле, упади он с такой высоты, уже костей не собрал бы, наверное. Стоило ему подумать об этом, как князя тут же замутило.
   После ещё нескольких падений, украсивших равнину неопадающими столбами пыли, Драгослав все-таки приспособился к здешней тяжести: нужно было передвигаться скачками, вкладывая в них не больше сил, чем требовалось бы, чтобы встать на цыпочки. Получались прыжки на несколько саженей, кажется, точно так же двигались на руинах родного мира и псоглавцы.
   Они устремились к далёкому холму, который примерно соответствовал горам Аэн Граанны в мире людей. Расстоянию в добрых семь сотен вёрст здесь соответствовало, судя по всему, не больше семидесяти, и в час, приноровившись, можно было запросто пройти, вернее, пропрыгать, верст пятьдесят. Усталости Драгослав почти не чувствовал, мутить от постоянных прыжков вскоре перестало, и только крики боли духов воздуха, выжигаемых смертельными лучами, да постепенное угасание чародейских символов вынуждало их торопиться.
   И они мчались сквозь безжизненные серые пустоши, то оказываясь на неверном свету застывшей радуги, то погружаясь в непроглядные тени. Каждый неверный шаг сулил полёт и новое падение с высоты в добрую версту, каждый удар сердца приближал к мучительной смерти. Даже верхом на Кречете Драгославу не доводилось преодолевать столь огромные расстояния за такое малое время.
   Псоглавцы тоже передвигались прыжками, лишь немногим более уверенными. Как и Драгослав, они то и дело прилагали слишком большое усилие, взмывали почти под купол воздуха и падали лицом оземь. Столбы серой пыли покрыли равнину, словно на ней развела походные костры многочисленная рать. Не скоро они опадут, а отпечатки ног и тел вообще останутся навечно - в мире псоглавцев нет ни ветров, ни дождей, стирающих следы.
   - И часто вы сюда наведываетесь? - спросил он Первого.
   - Обычные воины - раз в жизни, при посвящениях. Мы, соответственно, чаще, я раз десять бывал. Да толку-то, всё равно каждый раз как заново к этим прыжкам привыкать.
   Холм всё приближался, закрыл собой горизонт, знаки вспыхивали всё тусклее, готовые угаснуть в любой миг. Духи воздуха начали умирать, воздушный пузырь, поначалу раздувшийся до доброй версты, сдулся почти вполовину. На вершину холма они буквально влетели, не собираясь проводить под мертвым небом ни секунды больше, чем нужно было.
   Истинные встали в круг; ничтожная тяжесть позволила им поднять веки самостоятельно. Шесть глаз уставились в одну точку, и всё повторилось как двумя часами ранее.
   - Ложитесь на землю и упритесь в неё что есть силы! - крикнул Первый.
   Драгослав бросился ниц. Не успел - поток ветра сбил его с ног, отшвырнул назад. Грудь словно обожгло огнём; телу стало тесно в свинцовом доспехе. Попытавшись вдохнуть, князь с ужасом понял, что дышать нечем. Он открыл рот, забитый пылью - но крика не было. В глаза словно попало раскалённое железо, последнее, что увидел Драгослав - был вздымающийся из мрака холм с серебристым огоньком врат далеко впереди. Боль затопила всё сознание, болела каждая клетка тела, вокруг сознания, кричащего, перепуганного, враз забывшего о гордости и достоинстве, сомкнулась черная пелена...
   Чья-то рука схватила его, потащила вперёд, швырнула в отворившиеся врата, но он уже не видел этого. Дуновение воздуха из людского мира отбросило его далеко назад, за пределы изрядно сдувшегося воздушного пузыря, туда, где люди не выживают.
  

23

   Врата померкли, и псоглавцы остались наедине под ночным осенним небом. Погода над землёй белых хорватов была не по-грудневому ясной, далёкие звёзды блестели жемчугом на бархатном небе, неторопливо плыл по небу серебристый полный месяц, тихо шелестели леса, укрывавшие склоны Карпатских гор. Впрочем, выходцам из погибшего мира до этого не было никакого дела, и не только потому, что с точки зрения псоглавцев любоваться природой значит отдавать себя в лапы бессмысленной суеты. Все это - ничто пред ликом Тьмы-за-Гранью, взмахнёт она черным крылом - и не останется ни месяца, ни гор, ни лесов. И звёзды рано или поздно погаснут все до единой, оставив лишь бесконечность мрака и пустоты, в которой души людей будут терзаться голодом, тоской и отчаянием, пока тоже не распадутся в прах.
   Дело было в том, что человеческий князь, на которого они положили все надежды, лежал в беспамятстве. Глаза лопнули от перепада давления, и теперь глазницы Драгослава представляли из себя два кровавых озера, из которых вытекали красные реки, стекая вниз по скулам и вискам. Будь это их сородич, они бы, пожалуй, бросили его умирать, но на человеческого правителя Тьма-за-Гранью и её Дитя возлагали слишком большие надежды.
   Освободив Драгослава от доспехов и одежды, Истинные оттащили его подальше от Врат, туда, где была более-менее мягкая трава. Она, конечно, успела пожухнуть, а листья с редких деревьев - облететь, но сила жизни чувствуется всегда. Истинные очертили вокруг князя круг, окропив его своей кровью и обозначив ей тёмные знаки, выпивавшие жизнь из земли вокруг, передавая её князю людей. Долго ещё на том месте, куда положили они Драгослава, оставалась проплешина, на которой ничего не росло.
   Дыхание людского князя стало ровнее, кровь остановилась, кожа порозовела. Травы внутри круга рассыпались в прах, земля будто сжалась, отдав всю свою силу без остатка, но теперь Драгослав спокойно спал.
   - Жить будет, - удовлетворённо заметил Первый, проверив пульс. Сердце билось сильно, но спокойно. - Будет ли он видеть, другой вопрос.
   - А почему бы и нет? - спросил Второй. - Мы же видим без помощи глаз. Да, для людей это тяжело, но Избранный Рогатого Змея могучий колдун, каких в этих землях не было уже добрую тысячу лет. Думаешь, ему сложно будет заклясть змей, как это делаем мы? Или ещё что-нибудь выдумать...
   - Здесь не в этом дело, - возразил Третий. - Хорошо, видеть он будет. Но не забывай, что по меркам людей Драгослав всё равно будет калекой, что плохо повлияет на его авторитет.
   - Люди это полбеды, их можно замирить огнём, мечом и чарами, - снова заговорил Первый. - Рогатому Змею нужна здоровая жертва. Он не примет калеку. И разбираться не будет, видит наш князь или нет. Душа станет непригодна для обряда - и долго же нам придется ждать, пока она возродится снова!
   Псоглавцы озабоченно замолчали. Пятый отошёл в сторону от своих товарищей, раскинул в стороны тонкие мохнатые руки, поднял голову к звёздному небу. Змея на его шее вытянулась, медленно оглядываясь по сторонам, будто искала что-то.
   Пятый был почти самым слабым среди Истинных стаи Рхашгарга, ему уступал только Шестой, и то лишь в силу молодости. В обрядах он обычно довольствовался второстепенной ролью, прислуживая старшим собратьям или выполняя чисто механические действа вроде перерезания глоток жертвенным животным. Самок у него тоже было немного: они не находили его привлекательным. Не будь он Истинным, был бы самым последним и притесняемым самцом в стае, вечно бегающим с поджатым хвостом. Но у Пятого была способность, которую считали псоглавцы почти утраченной: умения Творцов Плоти.
   Когда-то Творцы Плоти, как среди псоглавцев, так и среди дивьего народа, могли превращать в живую плоть глину, дерево и камень. Дивьи лишились этих способностей после гибели Аэн Граанны, псоглавцы - после Артамирова истребления, но остатки навыков всё ещё жили среди отдельных Истинных. В частности, Пятый умел оживлять отрезанные части тел: многие псоглавцы благодаря ему сохранили свои руки и ноги.
   - Что ты ищешь, Пятый? - окликнул его Первый.
   - Человека. Вряд ли кто заберётся осенней ночью в такую глушь, но чем Тьма не шутит. Глаза человечьего князя я оживить не смогу - оживлять нечего. Но вот пересадить ему чьи-то ещё...
   Первый отошёл, чтобы не мешать соратнику. Если что, он готов был призвать духов ветра, чтобы понесли его как можно быстрее - они, конечно, наследят чародейством так, что любой волхв заметит, но зато Избранный будет спасён. Тем более что даже долгая осенняя ночь имеет свойство заканчиваться, так что лучше им бы быть порасторопнее.
  

24

   Несмеян торопился. Дожди, зачастившие в последнее время, в последние несколько дней перестали: осень давала людям насладиться последними погожими деньками перед зимой. Зима обещала быть долгой и холодной, к тому же вести с восточной границы приходили одна другой мрачнее: Пересечень, павший во мрак, угрожал со дня на день выплюнуть несметные вражьи полчища, вооруженные темным чародейством.
   Впрочем, сейчас даже дороги изрядно просохли, да и спокойно было в окрестностях Стольского: сюда не доходили находники с востока, а на остальных рубежах Бранимировой державы было спокойно. Ночь была ясная, месяц высвечивал каждую кочку и ухаб на дороге, при Несмеяне были верный меч, добрый конь и нагрудная гривна княжьего посланника, освящённая самим Богухвалом на Святовитовом поле. Кто в здравом уме посягнет на такого человека?
   И всё равно на сердце у Несмеяна было неспокойно, как и всегда, когда приходилось по долгу службы проезжать мимо Змеевой пустоши. Чем-то древним, как само время, и жестоким, как лесной пожар, веяло со стороны Черной горы. Чем-то таким, отчего даже Несмеян, самый отважный и отчаянный парень в своем родном селе, то и дело погонял коня и побаивался оглядываться назад.
   Всего-то дел было у него: доставить весть в Перемышль, что князь Бранимир собрал полюдье в Стольской вотчине и теперь едет к ним, пусть готовятся. И дернули же черти отправиться не долгим путём - в обход гор - а коротким, через перевал у Городничка!
   На Несмеяна налетел внезапный порыв холодного ветра, бросивший ему в спину охапку палой листвы и прибивший плащ к спине. Кмет поёжился в седле, плотнее запахнулся в одёжу.
   Он не мог отделаться от ощущения, что кто-то на него смотрит. В зарослях ежевики слева что-то зашелестело, юркнуло куда-то вдаль, послышалось шипение, похожее на змеиное.
   - Боги, спасите, сохраните и отведите, - Несмеян суеверно коснулся освящённой гривны. Кому скажи: первый храбрец своей сотни зайца испугался! Княжий слуга нервно расхохотался, хотя на душе было невесело. Любой опытный охотник сказал бы, что зайцы предпочитают обходить окрестности Чёрной Горы десятой дорогой. И уж тем более каждый знает, что они не шипят по-змеиному.
   Дорога огибала каменистый холм, далеко вперёд выдвигающийся из своей гряды. Миновав поворот почти на полном скаку, Несмеян стрелой вылетел на темный, сгорбленный силуэт.
   - Тихо, Рыжик! - крикнул он, натягивая поводья. Конь со ржанием взвился на дыбы, с удил потекла пена. Путник замер как вкопанный, явно напуганный внезапно вылетевшим ему навстречу всадником - не меньше чем сам всадник.
   Первый испуг прошёл, и Несмеян смог осмотреть его подробнее: одинокий путник в плаще с капюшоном, низко надвинутом на лицо, в руке - дорожный посох. Кому бы понадобилось бродить здесь посреди ночи, да ещё без оружия?
   - Осторожно, добрый молодец, не раздави старого человека, - донеслось из-под капюшона.
   - Прости, отец. Не углядел тебя, а сам по делам спешу, сам понимаешь, служба.
   - Да, да, служба. Всё вы, молодые, спешите куда-то, но так уж боги порешили, да будет их воля. Ступай своей дорогой, добрый молодец.
   Несмеян осторожно объехал путника. Когда они поравнялись, Рыжик всхрапнул, злобно косясь на человека. Княжий дружинник похлопал его по шее, чтобы успокоить.
   - Тебе тоже страшно, друг? Не беспокойся. Скоро уже доберемся до людских поселений, я тебе лучшего овса насыплю.
   Он пытался говорить ровнее и спокойней, но сердце по-прежнему колотилось. Он положил руку на меч.
   В спину его что-то ударило, да так, что Несмеян стремглав вылетел из седла, не успев вытащить ногу из стремени. Ремешок перекрутился, Рыжик испуганно заржал и понёсся рысью, волоча кричащего кмета по кочкам. Путник, оставшийся вдали, вдруг разогнулся, отбросил посох и взвился в воздух, затмив звёзды. Он упал прямо на Несмеяна, придушив его чудовищным весом. В нос пахнуло омерзительным запахом мокрой псины.
   Последним, что увидел кмет, была узкая полоска заточенной стали, вонзившаяся ему в глазницу.
   Ловко вырезав оба глаза у человека, Первый положил их за пазуху и снова свистнул в свисток, призывая духов воздуха нести его назад. Он ни разу не оглянулся на Рыжика, напуганного пуще прежнего, который мчался куда глаза глядят, и на овавленного седока, которого он волочил в стремени.
  

25

   Драгослав открыл глаза. Месяц миновал зенит, уже показались утренние зори. Будь сейчас лето, небо уже посерело бы.
   Пятый вздохнул - князю показалось, с облегчением. Его поддержали другие псоглавцы.
   - Сколько я лежал и что со мной случилось? - спросил князь.
   - Нет времени, правитель людей. Быстрее, в Аэн Граанну, пока нас не засекли! - ответил Первый.
   Драгослав поднялся на ноги. После Пепельных пустошей он чувствовал себя, будто с тяжёлым панцирем на плечах, даром что был он сейчас только в плаще.
   - Где Иней? - хлопнул себя по поясу князь.
   Первый почтительно протянул ему клинок, тускло блестевший в ножнах.
   - Ты сильно пострадал, Избранный Змея. Нам пришлось провести... небольшой обряд, чтобы поставить тебя на ноги как можно скорее. Для этого мы тебя раздели. Свинцовые доспехи тебе, думаю, больше не понадобятся.
   Не в силах избавиться от мысли, что псоглавцы что-то не договаривают, Драгослав препоясался мечом.
   - Черт с ним, потом из вас всю правду вытрясу. Давайте, ведите меня к этому... Рогатому Змею.
  

26

   Дорога вела прямо к горам среди кустарников, что становились все более чахлыми по мере того, как горы приближались. Последнюю версту путники шагали по голой земле, растрескавшейся и сухой, словно пустыня.
   Тропа заканчивалась у огромной пещеры, похожей на раскрытую пасть.
   - Когда-то это был торный путь, по которому в Аэн Граанну приходило множество народа, - сказал Первый. - Но все это захирело за прошедшие века. Ярость Владыки была такова, что чудинам Аэн Граанны пришлось пожертвовать собой, чтобы заковать его снова.
   - Сколько же лет томится твой повелитель в заточении? - спросил Драгослав.
   - Он был скован долгих три тысячи лет, прежде чем вырваться на свободу и уничтожить Аэн Граанну, город, что был выстроен, как его темница. Заново его заковали -ценой тысяч жизней - несколько веков назад, - ответил псоглавец. - Если он освободится теперь, ничто не сможет его остановить.
   Они вошли под свод пещеры, которая изнутри казалась ещё больше, чем снаружи. Выщербленные ступени вели куда-то во тьму.
   - Когда-то это была Гостевая палата, где торговало множество людей и дивных, - заметил псоглавец. - Узилище Владыки там, внизу.
   Они спускались все ниже и ниже, свет от факелов, словно страшась входить в то место, где веками царила тьма, освещал новые и новые ступени. По бокам виднелись стрельчатые двери и окна - глаза давно опустевших домов, магазинов и складов. Кое-где сохранились фрески, изображавшие то мирный труд рудокопов, то сражения чудских владык со Змеями и другими порождениями тьмы; краски на них, не тронутые временем до сих пор казались живыми. Драгослав ловил себя на чувстве, что ещё миг - и они оживут, кирка рудокопа опустится на золотую жилу, хлынет поток крови из рассеченного тела чудовища, сойдут с места боевые олени.
   Лестница заканчивалась ещё одними стрельчатыми воротами, куда более высокими, чем вход. Впереди тянулась длинная галерея, огражденная тонким каменным парапетом. Первый, подойдя к самому ограждению, почтительно замер, указывая вниз.
   - Владыка... - только и смог произнести псоглавец.
   Выглянув из-за парапета, обомлел и сам Драгослав. Он был первым из людей за много веков, кто увидел Аэн Граанну во всем её величии, пусть даже и затронутым запустением.
   Город чуди был высечен в скале огромным амфитеатром. Ярус за ярусом уходили в темноту подземелья, освещенную лишь случайными проблесками свет-камней, не погасших за прошедшее время. Кое-где виднелись статуи, казавшиеся такими же живыми, как и фрески - воины, торговцы, чудовища.
   А из самой бездны, что на дне амфитеатра, струился другой свет - еле заметное багровое свечение. Словно кровь, заполнив собой дно исполинской чаши чудского города, застыла от лютого холода - и там, в глубине кровавого льда, покоился свернувшийся Змей.
   Крепко-накрепко скованный заклятем - три головы к хвостам, лапы подогнуты, крылья сложены - он все ещё жил, и рвался на волю.
   И звал Драгослава.
   Впервые за всю свою жизнь княжич услышал столь сильный зов - словно кто-то кричал у него в голове, звал, улещивал, но слов было не разобрать. Одно лишь желание - скорее вниз, по выщербленным лестницам и пыльным улицам-галереям, к алому льду, к тому, кого Язгудай-хан называл Повелителем...
   И Драгослав бросился бежать, не помня себя, не замечая горящих от усталости ног и сбитого дыхания. Псоглавцы едва поспевали за ним, но Зов слышали и они - и там, где обычный человек давно свалился бы от усталости, Истинные все так же бежали на зов.
   У самой кромки озера из багрового льда Драгослав остановился. Голос Змея звучал в его душе все отчетливее и отчетливее, подсказывал слова, которые надо произнести, действия, которые нужно совершить... И Драгослав произнес, охваченный небывалым воодушевлением, словно признавался в любви давно любимой девице:
  

- Скованный Боруты отпрыск,

Тот, что Солнцу нес погибель

На своих могучих крыльях,

Вновь восстань, великий Хала!

Твое имя призываю

Я, несущий твою душу.

Вместе будем мы едины,

Вместе править будем миром,

Вновь восстань, великий Хала!

Заключенья срок окончен.

Чары, что тебя сковали,

Вовсе потеряли силу,

И напрасной была жертва

Видящих Аэн Граанны.

Так сломай же лед багряный

Взмахами могучих крыльев,

На врагов извергни пламя,

Что из Яви их стирает.

Вновь восстань, великий Хала!

  
  

27

   Закончив это заклятие, Драгослав замер, прислушиваясь. Что-то изменилось в окружающем мире. На грани слышимости где-то в глубине алого льда что-то звенело - протяжно, тоскливо, чуть подрагивая. В последний раз Драгослав слышал нечто подобное, когда ступил на тонкий лёд в далёком детстве.
   Звук становился громче, отчётливей, чище. В пламени факелов блеснула трещина глубоко внутри льда - золотая нить в глубине багровой пустоты. Нить пульсировала, то вспыхивая так, что резало глаза, то почти полностью угасая.
   Раздался пронзительный звон. Неподалёку от первой трещины появилась другая. Из-за спины Драгослава донеслось хрипловатое пение. Князь оглянулся: шестеро Истинных рухнули на колени, заведя нестройное песнопение своими рычащими голосами. Слова князь разбирал с трудом, но, кажется, это было чем-то вроде славословия.
   Всё новые и новые трещины появлялись внутри алого льда, разростались, извивались змеями, перепретались между собой. Звуки растрескивания чародейской материи слились в страшную какофонию, от которой кололо уши и болела голова.
   Теперь Рогатый Змей, Погибель Аэн Граанны, был оплетён затейливым кружевом мелких трещин, хотя поверхность озера всё равно оставалась неповреждённой. Драгослав шагнул ближе, положил ладони на слюдяную поверхность и чуть не отпрянул: она дрожала в такт его сердцебиению, словно он прикоснулся к груди живого, дышащего существа.
   Рогатый Змей жил. Жил, несмотря ни на что: ведуны дивьего народа смогли лишь погрузить его в дремоту, и сейчас она заканчивалась. Из глубины переплетения золотистых нитей на Драгослава глядело два глаза, чёрных, как сама Тьма. Князь храбро встретил их взгляд своим...
   ...И увидел своими глазами Мрак.
   Бесконечная, чёрная пустыня, где нет ни земли, ни неба, ни моря. Где-то за спиной Драгослава догорали звёзды - последние из тех, что ещё не успели быть пожраны Тьмой. Усталые, тусклые, багрово-красные, они были похожи на случайно незатушенные угольки костра.
   Приглядевшись, Драгослав заметил, что бездна отнюдь не была пустой. В ней, словно мошкара, вились мириады осиротевших душ, почти потерявших жизненный свет. Полупрозрачные, бесплотные, алчущие, они сбивались в стаи, лепились вокруг последних светил, дрались, будто оголодавшие псы, за каждый луч умирающего свечения. В них давно умерли все чувства, мысли и эмоции, кроме голода, боли и отчаяния. Обречённые вечно скитаться, вечно терзаться в агонии, они изо всех сил старались облегчить свою участь, но лишь приближали свой ужасный конец.
   - Гляди. Твой отец когда-то тоже видел это, но оказался слишком глуп, чтобы понять. Ты умнее его. Вот - судьба, которая ждёт людей. Вечность голода и отчаяния, когда Тьма поглотит последние звёзды. Они будут, как о величайшей милости, просить о пытках, но у них не будет тел, способных эту боль пережить. Только разум, обречённый вечно испытывать всё нарастающую муку. Вечно. Вот то, на что обрекли вас ваши боги, сотворив мир.
   Голос, ровный, лишенный каких-либо чувств, звучал внутри головы Драгослава. Старый, бесконечно старый - наверное, старше самого времени, и при этом казавшийся родным. Не к этому ли готовили князя с самого его детства?
   Всевед и чудские воспитатели говорили о том, что Драгослав несет не обычную душу - и только сейчас, из слов собственного заклятия, подсказанных Змеем, узнал княжич, что в нем действительно часть души Змея. Они говорили о том, что его ждет особый путь, с детства готовили к нему, и вот он здесь - хотя сердцем Драгослав чувствовал, что и Всевед, и Аэлгар сделали бы все возможное, лишь бы ему здесь не быть.
   "Должно быть, от судьбы и впрямь не уйдёшь. Что должно произойти - произойдет, как бы мы ни пытались предотвратить это".
   - Совершенно верно, человек. Ты и впрямь умнее своего отца. Нет никакого смысла противостоять неизбежному. Помоги Тьме-за-Гранью взять то, что принадлежит ей по праву - и избежишь ужасного посмертия, слившись с победительницей.
   Драгослав стоял, словно заворожённый, не в силах оторвать руки от кристалла. Его колотило, словно в лихорадке, сердце выскакивало из груди. Перед глазами мелькали образы, сменяя один другой: Дубравка, её обьятья и горькие слёзы, бездна, в которой водят свои жуткие хороводы истерзанные души, разорённые окрестности Пересечня, Рогатый Змей, закованный в кристалл, испещренный золотыми трещинами, но всё ещё целый...
   Айнегара. Её длинные булокурые волосы, шелковистая кожа, сильные руки и нежные стопы, её полные груди и шелковистый голос. Его любовь - первая, безумная, отчаянная. Та, что хотела вместе с ним завоевать хоть весь мир. Та, что погибла на пути к своей мечте у стен Пересечня.
   "Любимая, когда-то я был уверен, что выполню любой твой приказ, хоть со скалы скажи мне броситься. Наверное, так оно и было".
   - Скорее, человек! Сделай то, что должно быть сделано. Многие стремились совершить то, что пытаешься нынче сделать ты. Полководец людей в каменном замке на острове, черноволосая ведьма, пытавшаяся отдать самое дорогое, и многие другие за эти сотни лет - все они оказались слишком слабы. Только ты смог отыскать дорогу ко мне. Так сделай же то, зачем пришёл!
   "Дубравка, любовь и боль моя. Я пообещал, что отвоюю для тебя страну белых хорватов, и этот Змей поможет нам. Могу ли я предать тебя?"
   Драгослав перехватил Иней двумя руками, занёс его над головой. Синее лезвие вспыхнуло ярче солнца, осветив полуразрушённые улицы, своды и лестницы Аэн Граанны, и врезалось в алый лед, словно ледоруб. Раздался оглушительный звон, будто враз разбилась тысяча стёкол.
   Драгослав опустил руки с мечом. Озеро взорвалось градом осколков, острых как бритва, но ни один из них не достиг цели - Рогатый Змей, расправив крылья, закрыл князя и шестерых Истинных.
   Погибель Аэн Граанны взревел, запрокинув все три головы, и это был торжествующий рёв горной реки, прорывающей плотину. Он взмыл вверх, подняв настоящий ураган в застоявшемся, пыльном воздухе древнего города, и сделал круг под узорчатым куполом, по очереди обрушивая на ярусы пламя из каждой своей глотки.
   - Свободен наконец! - такое свирепое торжество звучало в обычно бесчувственном голосе, что Драгослав на миг испугался. - Веди меня в бой, Освободитель, и пусть слуги ничтожных богов трепещут перед нами!
   Змей спикировал вниз, услужливо опустив на землю одно крыло и подставляя спину Драгославу и его спутникам.
   - Неси меня на восток, в Пересечень, только обогни владения белых хорватов, - приказал ему Драгослав.
  

28

   Богухвал проснулся от удара: словно кто-то двинул старого волхва ногой или огрел подушкой.
   - А кого мне в лягушку обратить? - возмущённо крикнул волхв, садясь на ложе и протирая глаза. Ответа не было, лишь на соседней кровати зашевелился Кривжа, разбуженный криком учителя.
   Богухвал потёр лоб. В голове пульсировала боль, колени дрожали, сердце колотилось, будто волхв только что стал свидетелем чему-то ужасному. Старик поднялся на ноги, опираясь на посох. Наскоро сотворил требу перед идолами Святовита, Велеса и Перуна, стоявшими в уголке, подновил лампаду. Когда глаза привыкли к её приглушённому свету, достал резы, привычным движением высыпал их на стол, перемешал. Ещё раз попросив Святовита и Велеса о помощи, взял первую резу, означавшую то, что сейчас произошло. Наощупь нельзя было понять, какой именно знак изображён на пластинке: просто сторона со знаком была шероховатой, а изнанка гладкой. Богухвал положил резу перед собой изнанкой вверх.
   Затем наступил черёд второй резы, показывавшей то, что происходит сейчас, и третьей, дававшей понять, чему надлежит свершиться. Сердце всё ещё билось, словно у новичка, впервые проводящего гадание. По крайней мере, только в те времена Богухвал изо всех сил пытался отсрочить миг, когда нужно будет взглянуть на резы.
   Так, всё. Кому скажи: верховный волхв одного из древнейших капищ земли славянской боится гадальных пластинок. И всё же Богухвал то жмурился изо всех сил, то выравнивал выложенные перед ним знаки.
   - "Ну же, Богухвал. Открывай глаза".
   Дрожащими пальцами он перевернул первую пластинку, чтобы увидеть на ней резу Чернобог. Бог-разрушитель, бог-насмешник, разрушитель границ, поконов и устоев. Если эта реза выпадала в середине или конце, то это означало неправду, обман разума, и расклад следовало повторить заново. В начале расклада Богухвалу она попадалась лишь дважды: перед гибелью Буса и Мирослава, повлекшей за собой нарушение порядка престолонаследования, и во время гадания о происходящем в Заслучье, которое кончилось тем, что волхв на несколько лет лишился силы. Сейчас выпадение такого знака могло означать только одно: что-то пошло не так. Очень сильно не так. Богухвал почти не сомневался, что это связано с темными силами, что собираются в Пересечне. Уж кто-то, а воцарившийся там князь-чужестранец, чуть ли не в одиночку уничтоживший рать Буривоя, действительно мог разрушить любые границы и поконы...
   Второй резой оказался Рок. В игру вступали неуправляемые и непредсказуемые силы, на которые пытаться повлиять - всё равно что плыть против течения бурной горной реки.
   Богухвал уже знал, какой будет третья реза - и это был первый за много лет случай, когда он был бы рад ошибаться. Но его дар воистину был безжалостен - и третьей выпала Нужда. Реза жестоких испытаний и утрат.
   Волхв ненадолго откинулся на стуле, пытаясь осознать увиденное. Беспокойство грызло его изнутри. Крайне неудачный расклад только усилил его, да и удар, разбудивший Богухвала, мог означать только одно - внезапный всплеск чародейства где-то на вверенной его попечению земле. Когда Буривой с варягами оказались на хорватской земле, так тоже было...
   Наспех набросив плащ, Богухвал поспешил прочь из своей хижины: нужно было связаться с другими волхвами, чем быстрее, тем лучше. И послать весточку Бранимиру, как бы не пришлось ему прерывать полюдье для срочного похода на уличей.
  

29

   Рогатый Змей - или Хала, как его называли, хотя в полную силу он ещё не вошёл - промчался над землёй белых хорватов так быстро, что Драгослав и Истинные не успели сосчитать до трёх. Вернее, он, вырвавшись из Черной Горы, отворил врата в Бездну - единственную часть Индерии, для него доступную - промчал князя со спутниками сквозь неё и приземлился в Пересечне, где Дитя Бездны уже ожидала, несмотря на предрассветный час, толпа псоглавцев, ведьм и чернокнижников.
   Утром по всей земле уличей протрубил военный сбор. Псоглавцы Рхашгарга, давно стосковавшиеся по доброй драке, собирали тараны, камнемётные машины и осадные башни, готовые двинуться через Буг. Черемисы и податные крестьяне спешно мостили новые переправы взамен взорванных: не далее как через три дня по этим свежим доскам предстояло двинуться несметной черной рати.
   Хала поселился на заднем дворе княжеского терема, там, где обычно размещалось ополчение на случай войны. Дубравка предложила построить навес для Дитя, но змей отказался, заявив, что ни холод, ни дожди ему нипочём. На этом же дворе и проходили теперь военные совещания: пролезть в двери терема Хала не мог.
   Не мог пока Хала и покинуть мир людей. Индерия и тем более Ирий были закрыты для него - для той части его души, что осталась в его теле. Потому противостоять вражеским чародеям предстояло Драгославу, пока Змей поведет войска на битву. На битву, подготовке к которой Драгослав посвятил теперь все свое время.
  

30

   Стоя на холме над Бугом, Драгослав провожал взглядом войска Рхашгарга, сотрясавшие землю мерными шагами кованых сапог. Псоглавцы не пели, даже не переговаривались - лишь в такт шагам позвякивали железные кольчуги. Над лесом зазубренных копий и воронённых скимитаров неспешно парил в восходящих потоках воздуха Хала, по-змеиному выгибая длинные, гибкие шеи. Занимался тусклый зимний рассвет - словно раскалённое железо на востоке небокрая. Сыпал мелкий, как просо, снег, тут же таявший на плащах, знаменах и гриве Кречета.
   Спешившись, Драгослав плотнее запахнулся в плащ: холод не мог нанести ему вред, но то и дело задувавший ветер, норовивший бросить за шиворот пригоршню снежной крупы, затруднял сосредоточение.
   Вынув из-за пазухи короткий обрядовый клинок, князь очертил по первому снегу заклинательный круг, привычно проговаривая обережные заклятия. Не то чтобы ученик самого Яргайра опасался злых духов - но предосторожность не помешает. К тому же, у обрядового круга было ещё одно важное свойство: очерчивая его, заклинатель словно уподоблялся богу, творящему мир. Круг отделял его от внешнего пространства, как отделяет мир людей круговое море; посох или клинок, который чародей вонзал в середине круга, становился подобием Мирового Древа. Так чародей становился почти всемогущим властителем на той земле, где проводился обряд - по крайней мере, пока он может контролировать струящиеся через него Силы.
   Вонзив Иней в землю в середине круга - клинок из светло-синего стал белым, как снежная целина - Драгослав сел на пятки, положив руки на колени. Глубоко дыша, вслушиваясь в шорох снежной поземки, завывание ветра и рокот шагов, он начал входить в транс.
   Теперь он парил над своим войском - высоко, выше даже, чем сам Хала. Рогатый Змей, способный видеть тонкий мир, заметил Драгослава, почтительно кивнув ему средней головой. Князь глядел вперёд - туда, где в нескольких верстах вставали из-за пелены снегопада стены Буривойска. Кажется, там ещё никто не ожидал врагов: морок Халы работал как следует.
   Драгослав устремился дальше - сквозь туманы Индерии, отделявшие Тот свет от этого, к раскидистому Карколисту, вдоль ствола которого вилась Троянова тропа. Подняться в Вышний мир ему бы, конечно, не дали - но вот устроить неприятный сюрприз хорватским волхвам не помешал бы никто.
  

31

   - Их сметут. От Погибели Аэн Граанны не укрыться ни за какими стенами.
   Голос Нискини дрожал. Богухвалу хотелось списать это на молодость и неопытность младшего волхва, но даже ему сейчас стоило огромного труда держать себя в руках. Хотелось рвать, метать и кусать локти.
   Древний Змей на свободе, темная рать выплеснулась из земли уличей - а он здесь, сидит в Стольском, и на поле боя ему не успеть. Святовитово войско, Ярослав, последний выживший из приближенных Буривоя... Воевода Келагаст со своими подольскими кметами...
   Неприступная твердыня станет для них смертельной ловушкой. Склонившись над чародейским кубком, то и дело смахивая дрожащими пальцами спадавшие на лоб седые пряди, Богухвал глядел в чуть колышущуюся воду, как гибнет цвет хорватского войска.
   Трехглавый Змей парил над городищем, словно стервятник, то бросаясь вниз, чтобы обрушить на защитников потоки ледяного воздуха, то снова набирая высоту. Со стрелковых башен и стен в него летели сотни белооперённых стрел, но они лишь щёлкали по толстой шкуре, не нанося Хале никакого вреда. Нескольким метким стрелкам удалось попасть в кожистые крылья или горящие ненавистью и голодом желтые глаза. Они впивались в кожу Змея, явно причиняя ему боль - но недостаточно сильную, чтобы вывести его из схватки. Стрелы из крыльев Змей стряхивал, по-кошачьи потираясь о них головой, стрелы из глаз - сбивал морганием могучих век.
   Чародейскую защиту со стен Буривойска он сбил в первую очередь: спикировав на стены города, как на добычу, Хала разломал их, будто исполинский таран. Ведовские знаки, испещряв стены, вспыхнули десятками маленьких солнц. Хала выдохнул сразу три языка ледяного пламени, потекшего по стенам, словно смертоносная синяя река, заковывающая чародейским холодом все, чего касалась. Девяносто кметов сотника Неждана превратились в ледяные изваяния, глядящие в утреннее небо лицами, искаженными гримасами боли и отчаяния. Ползучий иней враз укрыл целую секцию стены от угловой башни до ворот; охранные резы снова вспыхнули напоследок - ещё сильнее, чем прежде - и погасли навсегда.
   Хала облетел кругом весь Буривойск, смешав ряды защитников - они, позабыв про боевой порядок, рвались под защиту башен, создавая столпотворение, сталкивая друг друга с лестниц, снова и снова погибая от смертельного холода.
   На людей, разбегавшихся разбегавшихся врассыпную, Хала обрушивал другое свое оружие - град размером с куриное яйцо, срывавшийся с инея, покрывавшего его крылья. Псоглавцы, развернув боевые порядки под стенами Буривойска, принялись обстреливать городище горшками с зажигательной смесью и ворохами горящей соломы, добавляя к ледяному аду огненный.
   Хала не мог разбить валы, укрепленные Святовитовыми всадниками - был предел даже его могуществу. Но какой толк от укреплений, которые некому защищать?
   Над черно-бурой массой псоглавцев взметнулись крючья и осадные лестницы, цепляющиеся за края стен. В городище ещё била тревога, ещё метались под убийственным градом последние люди, не успевшие укрыться в домах - а ревущее море озлобленных зверолюдов уже перехлестнуло через стены. Одержимые застарелой, тысячелетней ненавистью к людям, они остервенело крушили ледяные статуи, еще полчаса назад бывшие кметами воеводы Нискини, выли и скалили желтые зубы, подобно настоящим псам.
   Некоторые стрелковые башни ещё возвышались над ревущим морем хаоса. В них нашли укрытие около половины воинов, находившихся на стенах - и сейчас они, зажатые между дыханием Халы и полчищами Рхашгарга, дорого продавали свои жизни, чтобы дать своим товарищам за второй линией укреплений приготовиться к встрече самого жестокого врага из всех, кого когда-либо видела земля белых хорватов. На узких лестницах, где легко мог сдерживать десяток, в псоглавцев вонзались рогатины и мечи, из бойниц летели стрелы и метательные копья. Зверолюды падали, захлебываясь проклятиями и кровавой пеной, но в спину их толкали новые и новые захватчики.
   А в небесах кружил Хала, срывая с башен остроконечные крыши и выдыхая внутрь ледяное пламя, способное, казалось, заморозить само Солнце - и башни превращались в полые, забитые мертвецами обледенелые утесы,. Под его раздачу то и дело попадались и псоглавцы, но Погибель Аэн Граанны этого, кажется, не замечал.
   В единственное уязвимое место стен Буривойска - ворота - вгрызся таран, подведённый Рхашгаргом. Скоро на улицах городища окажутся лучшие головорезы из тех, кто ещё остался среди вымирающего племени зверолюдов, и Ярославу придётся нелегко вдвойне...
   Видеть разгром Буривойска было невыносимо, оторваться от чаши, лишив себя новых сведений - тоже. Пересиливая себя, волхв поднял голову.
   - Чертите обережный круг, - сказал он ученикам. - Я иду к богам.
   - Учитель? - благоговейно спросил его Нискиня. Юный волхв ещё отцовских телят пас, когда Богухвал вызвал грифона против заслучских ведьм, и слышал об этом только восторженные кривотолки, в которых верховный жрец представал чуть ли не ровней самому Велесу.
   - Не "учитель", а делай, что велено, - Богухвал ненавидел себя, когда он раздражался, но сейчас было не до этого. - Нас могут спасти только боги.
  

33

   Драгослав ждал, сжимая в руке Иней. Ветер Индерии развевал его плащ и волосы, кора Карколиста дышала теплом, собранным в сотнях миров, которые соединяло Вечное Древо. Троянова тропа, опоясывавшая все дерево бессчетными тысячами витков, была здесь совсем узкой - в двух-трёх вершках от князя уже начиналась пропасть. Да, сражаться здесь не слишком удобно, даже при том, что у Драгослава было преимущество: он стоял спиной к кроне, и ствол Карколиста прикрывал его слева, в то время как его противнику этот же ствол мешал нанести удар.
   Впрочем, вряд ли крепость мечей и ратное искусство значили бы так уж много в грядущей схватке. Куда важнее здесь были чародейские силы.
   Далеко внизу Хала и псоглавцы Рхашгарга устраивали резню в Буривойске. Боль, ужас и отчаяние сотен людей, превращавшихся в живые сосульки, гибнущих в огне или от стрел и кривых скимитаров псоглавцев, эхом отдавались в Мироздании. Хала тянул их к себе, питаясь страданиями людей. Драгослав видел Погибель Аэн Граанны умственным взором - как огромный сгусток тёмно-красного свечения, сотканный из сотен нитей, тянувшихся к нему с земли. Эти нити были страданиями гибнущих людей и зверолюдов - и их энергией Хала щедро подпитывал и своего союзника. Эхо предсмертных криков билось где-то на задворках Драгославова сознания, он чувствовал, что уподобляется упырю, пьющему кровь, но каждая новая нить, вплетавшаяся в его душу, была подобна глотку старого вина, пьянила и радовала душу.
   Драгослав ждал. Судьба этого боя должна была решиться здесь, на Тропе Богов. Неужто хваленые хорватские волхвы не пошлют вестников к своим обожаемым Хорсу и Свентовиту, чтобы они обрушили гнев небесный на врагов? Ха, тогда победа станет ещё более простой, и жаль, что Драгослав лишил себя радости личного участия в победоносной схватке.
   Погрузившись в раздумья, молодой князь чуть было не пропустил миг, когда на Трояновой дороге появился кто-то ещё - он ощущал это обострившимся чародейским чувством. Первой мыслью было, что это Перун решил покарать прислужника темных сил, показавшегося в Индерии - но нет, сзади не доносился перестук копыт боевого коня, и грозой не пахло. Враг шел снизу, из-за поворота, который делала Тропа вокруг ствола. Шагал медленно, прищелкивая посохом и даже что-то напевая - кажется, детскую песенку про усталого бычка. Драгослав против воли усмехнулся. Его враг, кажется, очень беспечен
   Или же столь силён, что чувствует себя в совершенной безопасности даже на мировых тропах.
  

34

   Богухвал, шагая по Трояновой тропе, насвистывал первую пришедшую на ум веселую песню, чтобы подбодрить себя. Обычно залитая здесь ярким солнечным светом, звенящая песнями тысяч беззаботных сильфов и русалок, дорога в Город богов сейчас была затянута густым, недобрым туманом.
   Впереди волхв чувствовал нечто не столько злое, сколько до ужаса неправильное. Словно чудовищную воронку, засасывавшую в себя боль и страдания людей, что гибли сейчас от рук Халы и ведомых им зверолюдов. Но все же это был не Змей, как Богухвал опасался: Хала, преодолей он древний запрет, заметил бы его сразу же, стоило ему только покинуть тело.
   Миновав очередной виток Тропы, Богухвал увидел наконец своего противника. Он ожидал встретить Истинного псоглавца либо же чернокнижника из далёких краев; реальность оказалась несколько неожиданной. Высокий, худощавый юноша в плаще, подбитом беличьим мехом, стоял, нервно поигрывая полуторным клинком синеватой зачарованной стали. Под плащом он явно носил кольчугу, хотя и немного толку от неё на Трояновой тропе. В отличие от воинской знати славянских стран, брившей голову, оставляя лишь один оселёдок, юноша носил длинные, ниже плеч, волосы. В них поблёскивал тускло-синий самоцвет, вправленный в обруч из потемневшей бронзы.
   Богухвал пригляделся получше. Что-то знакомое чувствовалось в этом воине, столь странно выглядевшем для ведомого Змеем войска. В том, как он глядел не по-юношески серьёзными серыми глазами, как держал меч, как улыбался в ожидании схватки... Догадка крутилась у волхва в голове, но словно кто-то не давал ей оформиться в законченную мысль: юноша явно был крепко заколдован. Это чувствовалось и по его свечению: духовным взглядом Богухвал видел сердце, горящее ослепительно-красным огнем воина, и золотистое сияние вокруг его головы - божественный дар, которым отмечают людей, способных властвовать и приказывать. Но было в его душе и другое, почти незаметное для несведущих - тонкие темные, пульсирующие нити, опутывавшие, словно паутиной, сердце и разум воина.
   Видимо, заметив, что его читают, воин сделал едва заметный обороняющий жест, и свечение враз померкло, став невидимым для Богухвала. В ответ юноша попытался прочесть его - обереги на груди и поясе волхва нагрелись так, что чуть не обожгли Богухвала.
   "Силен добрый молодец, для своих-то лет", - подумал старый жрец.
   - Гой еси, старче, - противник учтиво, без тени насмешки, поклонился ему. - Нет у меня ни рода, ни племени, ни отца ни матери, а прозываюсь я Князем-Чародеем. А какого ты роду-племени и как зовешься?
   - Я Богухвал, роду волхвовского, жрец Святовита, истинное же имя мое лишь Земле-матушке да Небу-батюшке ведомо, - в тон ему ответил волхв, исполняя необходимую перед чародейским поединком обрядовую часть.
   - Куда путь держишь? - спросил его тот, кто представился Рогатым Князем.
   - В Ирий праведный, богам поклониться да помощи у сил небесных попросить.
   - Нечего тебе богам кланяться, не будет помощи от сил небесных. Поворачивай назад.
   "А смелости тебе не занимать", - подумал Богухвал. Даже княгиня ведьм, с которой он давным-давно точно так же сражался на Трояновой тропе, пока Буривой с варягами штурмовал их терем, не так напрямую отказывала ему в праве прохода.
   Они стояли друг напротив друга, глядя глаза в глаза. Богухвал шел вперёд, выставив посох перед собой. Чем дальше, тем было труднее: воин творил волшбу, связывавшую ноги. Простой человек бы уже рухнул наземь, Богухвалу же просто казалось, будто он ступает по илу, норовящему засосать его ноги. Неудобно, но ничего опасного.
   Князь-Чародей поднял меч как посох, указывая острием в грудь Богухвала. С его губ сорвалось Слово - столь могущественное, что кора Карколиста затрещала, и удивленно зашептала листва.
   Богухвал еле успел поднять защиту: удар был такой силы, что сделал бы честь тяжелому всаднику. Юноша запросто мог бы вышибить его с тропы, как былинку, не будь у старого волхва достаточно опыта и сил. Незримый таран заставил его лишь остановиться.
   В ответ Богухвал взмахнул посохом сверху вниз, словно пришибая несносную муху. Враг склонил голову: в этот миг на неё пришелся удар, способный превратить мозг в кашу, вытекающую из ушей, носа и глазниц. Богухвал приготовил второй удар, но тут Рогатый Князь резко выпрямился, поднимая меч и словно перечеркивая пространство над волхвом. Заклинание прервалось на полпути, словно кто-то вышиб воздух у волхва из легких.
   Они остановились в аршине друг от друга, собирая силы для нового удара.
  

35

   - Отходите! Отходите, пока мы ещё в силах держать щит! Эту крепость не удержать!
   Ярослав почти кричал, выталкивая простых кметов из гридницы в заднюю комнату. Оттуда из Буривойска вел потайной ход далеко за город - последняя надежда для подольцев выжить, чтобы продолжать войну.
   - Мои воины - не трусы, бегущие с поля боя! - возмущался Келагаст. Воеводе было немногим за сорок, единственной причиной, по которой он не мог сражаться в первых рядах, была потерянная когда-то в битве против киевских полян правая рука. Он неплохо обучился владеть мечом, сжимая его в левой, но Ярослав предпочитал видеть его на ристалище или под военачальничьим стягом.
   - Нет трусости в том, чтобы отступить из безнадежной схватки. Даже Огнебог Сварожич, не в силах одолеть Матерь Змеев, укрылся от неё в кузнице Сварога. Ты не понимаешь, что ли, Келагаст? Война только начинается, и Бранимиру понадобятся все воины!
   Келагаст колебался. Ярослав смотрел из окна гридницы во внутренний двор детинца. Вокруг второй стены бушевало черно-бурое море зверолюдов. Над стенами носился Хала, разбивая хвостами башни, снова и снова обрушивая на обречённые войска ледяное пламя. Лучники из башен осыпали его стрелами, на скорую руку зачарованными Святовитовым войском: серьёзных ранений нанести ему они не могли, но, судя по всему, отпугивали.
   Отряд Святовитовых всадников, спешившись и сомкнув стену щитов, держал оборону в воротах. Закрытые от нападения сверху сводом стены, они раз за разом отражали нападения псоглавцев, давая возможность бесконечному людскому потоку влиться в широко открытые двери гридницы.
   Ещё несколько десятков воинов Ярослава, рассредоточившись по двору, удерживали защиту. О мерцающую полусферу разбивались атаки Халы, до земли долетал лишь холодный ветер, пронизывавший до костей, но безвредный. Отступавшие воины бежали, пригибаясь к земле, волоча за собой раненых. Времени у них было не слишком много: удержание Халы требовало нечеловеческого напряжения сил. С каждым выдохом Змея двое-трое всадников, сцепив зубы, со стонами валились наземь.
   - Наша единственная надежда - что Богухвал призовет богов на помощь. Нас хватит не более чем на час! - кричал Келагасту Ярослав. - Живите для будущей схватки, чтобы прогнать захватчиков с нашей земли. Это приказ.
   Воевода тяжело вздохнул, но подчинился.
   - Отходим, парни, - приказал он тем из своих воинов, кто мог ещё стоять на ногах.
   Проводив его взглядом, Ярослав вышел из гридницы. В лицо дохнуло холодным ветром. Руянин окинул взглядом внутренний двор: в Буривойске остались почти исключительно его всадники.
   - Слушайте меня! - перекрикивая шум схватки, сказал он. - Сегодня вечером все мы будем пировать в чертогах Велеса. Так срубим же напоследок побольше уродливых голов, чтобы было чем похвастаться перед грудастыми вилами!
   Дружный рев был ему ответом. С детства готовившиеся погибнуть ради дела Богов, Световитовы всадники давно привыкли к смерти. Братство будет жить: в Стольском ещё множество молодых учеников, которые ждут не дождутся, когда к ним выведут священного белого коня...
   Хала зарычал - словно гром ударил в холодном зимнем небе. Все три головы исторгли синее пламя, растекшееся по куполу тысячами искр. Брат Ведомир, побледнев, упал на заиндевевший дерн внутреннего двора.
   Воинов второго посвящения осталось около двух дюжин. Щит ещё мерцал над внутренним двором - еле заметное радужное свечение, словно над обреченным Буривойском кто-то надул исполинский мыльный пузырь. Чем меньше братьев остается в живых, тем он слабее, и Змей уже выбил добрую треть.
   Хала устремился вверх, его крылья затмили тусклое солнце. С каждым погибшим воином все чернее становилась его чешуя, все гуще тень, все яростнее горели глаза и все меньше времени проходило между выдохами.
   "Ну, полчаса-час мы выгадаем", - думал Ярослав. "За это время подольцы уже отойдут достаточно далеко".
   Перед глазами руянина стояли павшие. Буривой, Актеву, Стейн, Хальвдан, Гринь... Все они глядели на него - последнего из соратников, оставшегося в живых. Смотрели, будто ждали.
   "С меня бочонок эля, друзья. Простите, что припозднился".
   Занеся меч над головой, руянин бросился к воротам, где псоглавцы уже почти оттеснили изрядно поредевший отряд.
   - Смерть зверолюдам! Братство и Световит! Тьма отступает!
   - Тьма отступает! - подхватили боевой клич утомленные воины.
   И с надвратных башен в псоглавцев снова полетели белооперённые стрелы. В небе ярился Хала, раз за разом подтачивая чародейскую защиту, и раз за разом его смертоносное дыхание разбивалось безвредными огоньками, не долетая до земли. А внизу, в узком проходе под единственными воротами, и на стенах, куда псоглавцы закидывали крюки, с новой яростью разгорелся жестокий бой.
   Тысячелетняя ненависть и черное отчаяние столкнулись с отвагой и доблестью лучших воинов белохорватской земли. Расщеплялись рогатины о воронёные кольчуги, скрещивались кривые скимитары с франкскими клинками, испещренными священными знаками. Каждый удар освященного лезвия жег псоглавцев, словно мечи были раскалены добела, но едва ли не больше жгло их пламя в глазах врагов.
   Потому что войско Святовита смеялось, истребляя врагов, и когда кто-то из них погибал, на его устах играла улыбка. Впереди был краткий отдых в чертогах Велеса, а потом - на Небеса, к Святовиту, вечно мчаться по бескрайним небесным просторам на белом крылатом коне, под священной небесной Станицей, оберегая все мироздание от сил хаоса и разрушения. Смерть - лишь миг, ничего более.
   Ярослав словно сбросил добрых два десятка лет. Враз исчезли скованность движений, в последнее время беспокоившая его по утрам, усталость прожитых лет и горькое отчаяние поражения. В строю своих подчинённых, выкрикивая приказы и подбадривая тех, кто готов был пасть духом, он разил без пощады, снова и снова обрушивая острую сталь на уродливые собачьи морды. Черная кровь заливала его руки и глаза, червленый щит был иссечен, уши закладывало от неугомонного лая, визга и брани псоглавцев - но он лишь смеялся, раз за разом вгрызаясь в черную безликую массу.
   Когда кто-то из псоглавцев расколол его щит, Ярослав боднул его шлемом, перехватил меч двумя руками и размашистым движением снес голову зверолюда. Следующим взмахом он отбил в сторону сразу два скимитара, нацеленных ему в грудь; лезвие клинка вспороло плохую кольчугу его противника, вырвав из груди фонтан черной крови.
   Псоглавцы подавались назад, ошеломленные и напуганные. Им не так уж и хотелось погибать, тем более в битве, которую они считали выигранной ещё до первой стрелы. А здесь им приходилось встречать бесславную смерть в коридоре, заваленном мертвыми телами, со стенами, покрытыми потеками красной и черной крови, за каждого убитого врага платя четырьмя своими.
   И зверолюды отступали назад, во внешний двор, топорща холки и поскуливая. Тщетно рычали на них десятники и вожаки стай: зверолюды покорно принимали оплеухи и терпели брань, но на людей могли лишь скалить зубы.
   Воины Ярослава тоже отошли назад, под надежные деревянные своды. На стенах схватка тоже угасала: защитники добивали последних врагов и отталкивали от стен лестницы. Приступ был отбит.
   За спиной руянина Хала снова разразился яростным ревом, снова под свод надвратной башни проникли яркие сполохи и подул холодный ветер - заметно усилившийся. Сила щита упала больше чем на половину.
   Ноздри Ярослава почуяли запах гари. Из окон и дверей терема потянулись струйки дыма, пока ещё совсем тонкие, но быстро набиравшие силу: последние из кметов Келагаста подожгли гридницу, скрывая следы отступления. В точности все, как и приказывал руянин.
   Ярослав осмотрел свой отряд. В воротах оставалось чуть больше сорока человек, на стенах, наверное, около сотни. Погибших псоглавцев сосчитать было тяжело - явно куда больше, чем хорватов. Но все равно недостаточно, чтобы выиграть бой.
   Кровь покрывала воинов Ярослава с головы до пят, целых щитов и рогатин почти не осталось, мечи и шлемы были иссечены. В глазах были усталость и боль - но не страх. Погибнуть вместе с этими отчаянными рубаками - какая может быть большая честь для старого, зажившегося на этом свете воина?
   Ярослав глубоко дышал, готовясь к новому приступу. Если они продержаться хотя бы полчаса, прежде чем умереть - кметы Келагаста будут в безопасности.
   В войске псоглавцев забили барабаны, донесся подобострастный лай. Руянин повернулся лицом к врагу: прямо к нему шла группа из семерых зверолюдов. Шестеро были одеты в длинные черные плащи с капюшонами, скрывавшие морды. Судя по тщедушному телосложению и сутулости, это были не воины, в отличие от седьмого.
   Седьмой был, кажется, настоящим вожаком всей этой стаи. Огромный - без преувеличений сажень в плечах. Весь в воронёном полном панцыре, сделавшем бы честь франкскому или ромейскому катафракту, полностью скрывавшем морду. И вооруженный чудовищным чеканом в рост Ярослава.
   Вожак взревел, вскидывая чекан вверх, и ринулся вперёд - под ним дрожала земля, словно под конным отрядом. Шестеро его спутников поднесли руки к лицам, и из-под капюшонов ударили синие лучи, разбивая башни и кованные бревна стены. Хала в который раз выдохнул ледяное пламя - и, судя по холоду, обжегшему спину руянина, Змею удалось пробить защиту.
   Вслед за вожаком псоглавцы устремились в атаку, визжа и завывая. Вожак налетел на Ярослава, чуть не сбив его с ног. Руянин увернулся от удара чекана, оружие вышибло щепки из стен коридора. Ярослав рубанул мечом по руке огромного зверолюда, но франкское лезвие вышибло лишь искры из шипастого нарукавника.
   Вокруг них бушевала новая, отчаянная схватка, но двое предводителей уже не замечали ничего, кроме друг друга. Руянин перехватил меч, отходя к стене. Псоглавец замахнулся чеканом, Ярослав снова ушел в сторону - слишком медленно, сноровка вожака явно не уступала его огромным размерам. Чудовищная боль обожгла всю левую половину туловища руянина, затем по ним разлилось предательское онемение.
   Сцепив зубы, Ярослав стиснул меч правой рукой. Он упал на одно колено, звуки доносились, как сквозь каменную стену, мысли охватило оцепенение. В щели глухого шлема своего противника руянин увидел горящие безотчетной ненавистью красные глаза. Он занёс чекан для последнего удара - размозжить череп, вбить ничтожного человека в землю...
   - Братство и Световит! - взревел Ярослав, собирая последние силы для отчаянного рывка.
   - Братство и Световит! - донеслось до него словно из другого мира.
   Рыча от боли и ярости, руянин бросил своё тело с выставленным вперёд мечом вперёд - туда, где между набедренником и панцырем врага он увидел клочок рыжей шерсти - крошечную прореху в глухой броне. Он весь словно превратился в летящий дротик, направленный в цель твердой рукой. Последний рывок - удар - темнота.
   Боль обрушивается на спину, все тело отнимается, земля рвется навстречу. Нечем дышать, нечем кричать - в последний миг, прежде чем океан боли затопит его сознание, Ярослав видит свое обезглавленное тело, заваливающееся набок. Чекан вожака попросту вышиб его голову из позвоночника.
   В правой руке нет меча. Он торчит почти по эфес из паха псоглавца. С эфеса капает кровь. Черная кровь.
   Падая в бездонный черный колодец, Ярослав смеется сквозь невыносимую боль, выжигающую душу из тела. Он погиб не напрасно.
   И радуются там, в небесах, залитых золотым сиянием, сотни его предков, погибших за честь Храма и славянского рода. Он видит их - на белых конях, несущихся по лазурной тверди, высекая искры из-под копыт. Впереди - седой, но вечно юный Предводитель небесных ратей, Который есть Перун, Сварог и Свентовит, единый и многоликий.
   Бог победителей. Бог воинов. Бог Ярослава и сотен его предков.
   "Скоро я буду с тобой" - посылает руянин ему последний привет, прежде чем земное сознание гаснет навеки.
  

36

   Если бы Хала не питал его силой гибнущих воинов, Драгослав, наверное, давно бы уже погиб: даже в Индерии он редко встречал таких могучих заклинателей. Каждый удар Богухвала чуть не опрокидывал его на лопатки, каждую атаку князя волхв отбивал без особого труда - по крайней мере, так казалось.
   Богухвала окружало синее свечение, Драгослава - красное. Там, где пересекались два светящихся кокона, сыпались искры, прожигая густой туман, окружавший Карколист.
   Волхв наступал, оттесняя Драгослава вверх по тропе, к повороту. Князь не мог даже оглянуться - Богухвал давил на него с силой наступающего хирда. Волхв не тратил время и силы на создание впечатляющих атак, как многие другие противники князя по чародейским дуэлям. Не было пылающих копий, огнистых птиц, стрел всепронзающего света, лиан, опутывающих ноги противника - Богухвал просто вытеснял Драгослава с тропы, норовя спихнуть в сторону, в бездну, открывавшуюся за тропой.
   Закрыв глаза и выставив вперёд меч, Драгослав пятился назад. Иней дрожал в его руках: кокон вокруг Драгослава заканчивался на острие меча, ещё немного - и Богухвал просто перешибет его своим посохом.
   Впервые за долгое время его обуял страх.
   Но вдруг, уже почти сраженный, Драгослав почувствовал новый прилив сил. Двое особенно могущественных воинов погибли там, в Буривойске, и силу, освобожденную ими, Хала отдал своему избраннику.
   Драгослав взревел, отталкивая Богухвала так легко, словно тот был пушинкой. Ударил Инеем по синему свечению, раз, другой, третий - от защиты волхва отлетали синие осколки, и с каждым ударом Драгослава она съеживалась, будто от холода. Богухвал не успевал перехватить удары княжича, не успевал ничего сделать - и очередным ударом княжич задел волхва, рассекая его серую хламиду.
   Синее свечение окончательно померкло, алый свет залил все вокруг, закрывая от глаз Драгослава Мировое Древо и Троянову тропу...
   Драгослав открыл глаза на холме, на котором он начал обряд. Его сердце все ещё колотилось, охваченное азартом жестокого боя, руки мелко подрагивали, выдавая готовую навалиться усталость - но княжич улыбался.
   Битва чародеев была выиграна им, и дело оставалось только за воинами, которые, кажется, свое дело тоже выполнили.
  

37

   День выдался тяжелым - хотя других этой зимой и не было. Даже малыш Лихобор, обычно непоседливый и требовательный, тихо дремал на руках Ярославы. Бранимир сидел, молча смотря на пламя очага. Княжеские кметы угрюмо поглощали холодное мясо, запивая пивом. Векослава, со дня смерти Буривоя переставшая красить волосы, вышивала что-то в уголке, не притронувшись к пище.
   В темном углу наигрывал гусляр Ведомысл. Его голос, тихий и проникновенный, выводил проникнутые горькой печалью строки древней песни.
  

Как во полюшке-поле на сечи

Полегла дружинушка Бусова,

Кровь-руду свою воины пролили

Да за землюшку нашу славянскую,

Ой ты Бус, сокол старого времени,

Что ж висишь, ко кресту приколоченный?

Белы рученьки гвоздями пробитые,

Не держать им меча да булатного.

Визимер, окаянный губитель,

Что ликуешь ты средь своих воинов?

Хоть разбил князя ты во бранных полях,

Не сломить тебе духа славянского!

Перед Белым Христом не склонившийся,

Умирает свободным Даждьбожий внук.

Желя с Карной, сестрицы печальные,

По славянской земле разлетелися,

Ой не плачьте вы, жены славянские,

Вновь рассвет придет после лютой тьмы...

   - Бусов плач... Будто по нам написано. Уж лучше бы Драгослав Белому Христу служил, - тихо промолвил Бранимир, надеясь, что никто его не услышит.
   - Служанки по углам шепчутся, что Драгослав и есть Визимер Винитарий, вернувшийся из Пекла, чтобы снова терзать нашу землю, - также вполголоса ответила Ярослава.
   - Бабьи сплетни, - поморщился Бранимир.
   - Сплетни не сплетни, а такого разорения даже хазары не чинили.
   Бранимир ничего не ответил. Перед глазами стояли ужасы, обрушившиеся на его землю после того, как пал Буривойск, и князь был вынужден прервать полюдье, чтобы подготовить оборону Стольского. Огромные земли между Днепром и Карпатами не знали войн вот уже почти полвека, укрепления захирели, войска были неготовы - и черная рать затопила их, как в половодье. Летучие отряды черемисов разоряли селища, перемещаясь по замерзшим рекам с такой скоростью, что догнать их на тяжелых славянских конях почти не было возможности. Псоглавцы занимали городище за городищем, многие удельные князья, разочарованные в мощи Стольского, переметнулись к Драгославу. Смута, как пожар, охватила Подолье и все земли на восток от Збруча: чародейство Драгослава и его спутников всегда склоняло чашу весов на сторону захватчиков. И тенью ещё большей беды, неописуемых ужасов, нависала над ними тень Змиева Дитя, вырвавшегося из Аэн Граанны...
   Богухвал после поражения от Драгослава заперся на Святовитовом поле, и о нем не было ни слуху, ни духу. Стольское готовилось к обороне, беженцев высылали в тиверские земли или прятали в карпатских убежищах, и город почти опустел - найти в нем кого-то, кто не принадлежал бы к воинскому сословию, было задачей почти непосильной. Даже Громницы, столь любимые Бранимиром, прошли совершенно не по-праздничному: наскоро справили обряд на главной площади, освятили свечи и разошлись по делам - ковать мечи, доспехи и наконечники для стрел, оттачивать навыки обороны или просто отдыхать после тяжелого дозора.
   - Говорят, Дубравка закончила полюдье в земле уличей и едет к Драгославу на передовую? - тихо спросила Векослава.
   - Да, - ответил Бранимир. - Разведка в тылу врага смертельно опасна, ведь перед нами не простой враг. Но Дубравку определенно видели пересекающей Буг несколько дней назад.
   Вдовствующая княгиня выпрямилась, отложив вышивку. Её лицо преждевременно состарилось от горя и лишений, но глаза по-прежнему горели горделивым огнем, а в стане чувствовалось достоинство настоящей Бусовны.
   - Вели выделить мне несколько кметей, Бранимир. Я поеду к Дубравке.
   - Ты... Матушка, что ты... - князь будто окаменел. Все взгляды в гриднице были прикованы к Векославе, даже Ведомысл прекратил играть, не донеся руку до струн.
   - Да, я поеду к Дубравке. Если ей нужно отомстить мне - пусть подавится. Но мы всегда хорошо ладили с ней в детстве, быть может, я сумею добиться мира.
   - Не глупи, - Бранимир отбросил свою завсегдашнюю почтительность. - Не для того мы кровь свою проливаем, чтобы жены хорватские сами к врагу в пасть лезли!
   - А я и не лезу. Мы же сестры, сынок. Дубравка твоя тетя...
   - Тетя, убившая Хальвдана и Гриня, наплевав на вековечные законы гостеприимства. Тетя, из-за которой погиб отец. Тетя, натравившая на нашу землю зло, которого она не видала со времен незапамятных.
   Векослава промолчала. Все взгляды по-прежнему были устремлены на неё. Никто больше не говорил - было слышно, как на дворе метет снег.
   - И все-таки я хочу увидеть её, - Векослава поднялась со скамьи.
   - Мама, - треснувшим голосом проговорил Бранимир.
   - Нет, молчи. Я все решила.
   Векослава вышла из гридницы, отстранив рукой поднявшегося было навстречу князя. Раздались удаляющиеся шаги по лестнице; Бранимир все сидел молча, глядя матери вслед. Векослава умела уговаривать - перед ней стушевывались даже горделивые горные воины и скаредные торговцы. Может, она и могла бы остановить эту войну.
   Но все равно на сердце князя кошки скребли.
  

38

   Чем ближе было до Збруча, тем сильнее Векослава ощущала войну. Если в Стольское добирались только тревожные вести и потоки беженцев, то здесь, в дне пути от линии фронта, Карна и Мара властвовали вовсю.
   Деревни стояли брошенные, улочки между домами замело снегом, кое-где под снежными завалами провалились крыши. Выли забытые собаки, несколько раз попадались волки, которых княгиня считала давно повыведенными в сердце земель Бусова дома.
   - Вот те на, и месяца не прошло, как отсюда люди поуходили, а такое ощущение, будто годы прошли, - сказал дружинник Скорыня, когда они проехали его родную деревню, Осколье. Княгиня предложила воину покинуть её ненадолго, чтобы посмотреть на родной дом, но Скорыня энергично помотал головой.
   - Нечего мне смотреть там, твоя светлость. Дом там, где родичи собираются и чуры родовые стоят, а мои давно уже в схронах под Карпатами, и идолы свои забрали. Здесь от моего дома пустая оболочка осталась.
   "Как тело, оставленное душой", - подумалось Векославе. Такой ей казалась сейчас вся земля между Стольским и Збручем, а что творится на землях, захваченных Драгославом, было даже страшно представить. Кажется, у варягов с северных берегов Янтарного моря есть подходящее слово для этого понятия.
   Альфрекка. Земля без жизни, где даже деревья не растут и зверьё не бегает. Альфреккой слыли Смарагдовые врата Аэн Граанны, а теперь освободившаяся Рогатая Погибель превращала в альфрекку весь родной край Векославы.
   "Неужели Дубравка заварила всю эту кашу из-за меня? Тогда пусть возьмет и подавится. Мальчишек только жалко, но я отпущу их у Збруча".
   Ночевал поезд княгини на заставах, которые выросли на дорогах через каждые десять верст, словно грибы. Хранили их суровые кметы из-под Перемышля и с бойковских гор - бородатые, угрюмые воители с резными топориками и в плащах, расшитых затейливым растительным узором. Княгиню везде любили, и Векослава не могла пожаловаться на недостаток почтительности или неподобающее её чину отношение - но на каждой заставе, услышав от дружинников, куда и зачем едет княгиня, кметы рассеянно кивали головами, и в спину Векославе глядели удивленные и в то же время настороженные взгляды. От глаз Векославы не укрылось и то, что некоторые воины при виде её незаметно скрещивали пальцы - старый бабкин жест, оберегающий от нечистой силы.
   На Векославу глядели, как на обреченную, уже отданную Нави, и потому стремились оградить себя от духов, витающих вокруг княгини. Она не обижалась.
   Чем ближе к границе, тем заставы становились больше, а горцев и перемышльцев сменяли подоляне, рвавшиеся на передовую, чтобы отомстить захватчикам за разорение родной земли. К встревоженности на их лицах часто подмешивались усталость и боль: многие были ранены, а времени на надлежащий уход не было. В двух днях пути от Збруча в обе стороны уже начиналось место, где в последние три седмицы постоянно велись боевые действия: передовые разъезды с обеих сторон то и дело пробовали на прочность укрепления противника. Это не было полноценными битвами - так, далекие зарницы грядущей грозы, Бранимир копил силы в Стольском, Драгослав - где-то за Збручем, наверное, в Витичеве Подольском или Белогорске. Но все же здесь лилась кровь и звенели клинки.
   Последняя застава перед Збручем была уже настоящим укрепленным городищем. Рвы выглядели недавно углубленными, валы - надсыпанными, частокол тоже подновили. Молча отдав честь людям, которым пришлось ковырять промерзлую землю, чтобы на скорую руку превратить слабенькую крепость в весьма достойное укрепление.
   "Хотя если Драгослава не смог сдержать даже Буривойск, куда уж этим стенам. Можно было и не напрягаться".
   После ужина в гриднице погоста, когда часть воинов улеглась спать, а часть отправилась ладить коней и снаряжение, Векослава подошла к предводителю поезда - полусотнику Левко. Тот сидел на лавочке, полируя меч, но сразу же подскочил на ноги, стоило княгине сделать первый же шаг ему навстречу.
   - Левко, - сказала Векослава, - завтра утром вы можете возвращаться в Стольское. Дальше я поеду одна.
   Бывалый воин будто бы ждал этой фразы.
   - Княгиня, - ответил он, - неужели ты думаешь, что мы тебя просто так отпустим? Да Бранимир с нас три шкуры сдерет...
   - Не сдерет. Я написала для него вот это, - Векослава протянула полусотнику сверток бересты, покрытый замысловатыми резами. - Вам велено сопровождать меня только до Збруча.
   Левко невесело усмехнулся.
   - Скажи, княгиня, а ты помнишь нашу первую встречу?
   Векослава отрицательно покачала головой.
   - А я помню. Это было тогда, двадцать лет назад, когда хазарские послы явились в Стольское требовать от нас покорности и угрожать. Я тогда принес тебе клятву верности - до сих пор смешно вспоминать, как стеснялся тогда. И ты вручила мне это - он сунул руку за отворот рубахи, достав оттуда золотой перстень ромейской работы, подвешенный на цепочке.
   - Ты действительно... все эти годы хранил мой подарок? - ахнула Векослава. Теперь и она вспомнила - шумящее людское море, изувеченного Йехезкеля бен Ноаха, фальшивые золотые монеты, поцелуй Буривоя... и его, принесшего присягу вслед за ободричем. Нескладного юнца с гор, протарабанившего слова присяги так, что она не поняла ни слова.
   - Разумеется, нет. Мне же каждый день Даждьбожьи внучки украшения дарят, - ответил Левко. - Но вернемся к делу. Я поклялся защищать тебя, княгиня, до последней капли крови. И я защищал - там, на залитых кровью полях тиверской земли, и позже, служа верой и правдой сперва твоему отцу, а потом и мужу. Кровь не водица, и присяга - не пьяная похвальба. Потому - не унижай меня, светлая княгиня. Я и мои воины - мы будем с тобой до конца. Отсюда нам два пути: либо вместе с тобой в Стольское, либо с тобой же в Велесов чертог.
   Велеслава молчала, растроганная таким проявлением верности. Действительно, в тревогах и печалях, что навалились на неё после гибели Буривоя, в муках совести, что жгли её изнутри, словно пекельный огонь, она совсем забыла о людях белохорватской земли. Людях, которые были готовы ради неё пойти на смерть.
   И впервые за долгие дни в её душе затрепетала надежда - маленькая, робкая, как птичка, но все же надежда.
   "Ночь не длится вечно. За каждой тьмой следует рассвет, и мы обязательно победим - просто потому, что не может быть иначе, и неважно, какие жертвы нам предстоит ещё принести".
   Наутро, когда тусклый зимний рассвет окрасил заснеженные поля в цвет крови, из отворившихся ворот приграничной твердыни выехала кавалькада всадников, провожаемая пристальными взглядами кметей на стенах. Обогнув обрушенный мост, спутники Векославы спустились по речному берегу на лед и двинулись в сторону захваченной Драгославом земли. Вслед им пела вьюга, заметая следы, запорашивая их мелкой снежной крупой.
   Княгиня белых хорватов и пятьдесят её верных воинов ехали навстречу своей судьбе.
  

39

   - Твое княжеское величество! Посланники белых хорватов прибыли!
   Для черемиса стражник Хангор довольно неплохо говорил по-славянски, да и выделяла его среди сородичей высокая стать и светлые волосы. Должно быть, был сыном какой-то славянской невольницы, захваченной кочевниками в их бесконечных набегах. От неё и язык выучил.
   - Пусть входят. У нас все готово.
   Драгослав принимал посланцев в гриднице княжеского терема в Расставице. Хозяин городища сбежал со всеми домочадцами, едва заслышав о приближении войска темного князя, чи зверства были стократ преувеличны молвой. Так или иначе, Драгославу, Дубравке и Язгудай-хану достались весьма добротные и уютные хоромы, вдобавок расположенные на стратегически важной высоте - окрестные поля и леса были отсюда как на ладони. Сейчас они, конечно, были затоплены огромным войском, которое вел с собою князь, но верил Драгослав, что ещё увидит здесь колосящиеся поля и услышит детский смех.
   На пороге показалась женщина, как две капли воды похожая на Дубравку, если не считать того, что под богатым повойником она явно скрывала седину - выбивались на лбу и висках несколько волос цвета стали. И лицо покрылось преждевременными морщинами - знаками прожитых лет и тяжелых потерь, что выпали на долю княгини. Драгослав почувствовал укол совести: ведь это и он отчасти стал виной печали, отразившейся в бездонных колодцах темно-синих глаз.
   Хангор и его подчиненные, сторожившие двери, протянули было руки, чтобы разоружить княгиню Векославу и прибывших с нею дружинников, но Драгослав остановил их.
   - Я верю, что у женщины Бусова рода есть достаточно чести, чтобы не нарушать законов гостеприимства.
   Пожав плечами, Хангор шагнул в сторону.
   - Это было неразумно, - шепнула Дубравка Драгославу.
   - Что они мне сделают? - парировал молодой князь.
   - Векослава хитра и коварна...
   - А я искусен в чародействе. И у неё нет змея на заднем дворе, в отличие от нас с тобой.
   - Приветствую тебя, дорогая сестра моя, - зазвенел в гриднице тихий голос Векославы. Вслушиваясь в него, Драгослав снова подивился, насколько же похожи две княгини из Стольского. Нет, он и раньше, конечно, знал, что они близнецы, но убедиться в этом воочию - совершенно другое дело.
   - И я тебя, - ответила Дубравка. - Сложен был путь твой сюда, сестрица? По-прежнему ли все двери в земле белохорватской распахнуты настежь для нашей Векославушки?
   Драгослав заметил, как переменился в лице стражник Векославы, стоявший по правую руку от неё. Было видно, что готов прямо сейчас схватиться за меч и отрубить головы обидчикам своей госпожи. Князь на всякий случай приготовил заклятие окаменения.
   Векослава молча стерпела издевку.
   - Многие горести принесла ты, Дубравка, со своим мужем на землю мою. Вспомни наше детство, сестра. Вспомни уроки у Богухвала, и наши прогулки по лесам и лугам, и русальные венки, и весенние качели. Почему сейчас ты натравливаешь на эту землю, что вырастила и выкормила тебя, орды захватчиков? Почему из-за тебя плачут дети? Неужели все только из-за твоей обиды на меня?
   - Ты проделала столь далекий путь, чтобы рассказать мне, как нехорошо я поступаю? Напрасные усилия, сестра. Лучше бы сидела и дальше в своем Стольском. Все равно мы рано или поздно придем к вам.
   Векослава и Дубравка глядели друг на друга - молча, но казалось, будто воздух между ними потрескивает от напряжения. Наконец Векослава отвела глаза. Она держалась с достоинством истинной Даждьбожьей внучки, но видно было, что что-то в ней надломилось.
   Теперь Векослава глядела на молодого князя.
   - Ты, сокол ясный, должно быть, могучий воин - другой не смог бы победить моего мужа. И ты кажешься мне смутно знакомым, хоть я и не могу сказать, где же я тебя видела. Скажи, для чего тебе все это? Ты связался с силами, что превыше всякого разумения, и ведешь в бой не просто орду захватчиков, а войско Тьмы, равному которому не было очень давно. Скажи мне, как матери и княгине - что двигает тобою, Драгослав? Кстати, тебя зовут так же, как и моего старшего сына, которого я когда-то потеряла...
   Драгослав молчал, не в силах вымолвить ни слова. Слова княгини пробудили в нем смутное чувство, будто что-то происходит не так, будто когда-то юный князь ошибся путем. Он сидел неподвижно, с трудом сдерживая невесть с чего подкатившие слезы.
   - Ну, плакальщица, чего разнылась? Здесь тебе не Стольское, тут никто не будет вытирать твои сопли. Твое время вышло, Векослава, как бы тебе ни хотелось обратного. Заткнись, будь так любезна!
   Голос Дубравки, резкий, неприятный, резанул по уху так, что Драгослава передернуло от отвращения. В ножнах нетерпеливо задрожал Иней, князь положил руку на рукоять, пытаясь успокоить чудо-клинок.
   - Дубравка... - начал он.
   - Следи за языком, женщина, когда разговариваешь с властвующей княгиней белых хорватов! - выпалил рыжий охранник Векославы. Его рука рефлекторно опустилась на меч, полупядь ледяной стали показалась из ножен...
   - Это нападение! Стража, взять их! - взвизгнула Дубравка.
   - Стоять! Он не хотел! - рявкнул было Драгослав, но никто его не услышал.
   В гридницу ворвалось три десятка черемисов с кривыми мечами. Пятеро охранников княгини, опешившие от такой неожиданности, умерли в тот же миг. Зазвенели клинки во дворе: там тоже закипел бой.
   - Моё имя Левко! - взревел рябой охранник Векославы, бросаясь прямо на князя. Драгослав вскочил, выхватывая Иней, но это не понадобилось: в спине горца уже торчало пять черемисских скимитаров.
   Нелепая схватка закончилась так же быстро, как и вспыхнула, и лишь кровь, заливавшая пол, напоминала о том, что здесь произошло.
   Векослава лежала неподвижно в луже крови, глядя на князя остекленевшими глазами. На груди княгини растекалось алое пятно: должно быть, её просто убили в пылу схватки, особо не заметив, на кого поднимают оружие. Дубравка хищно улыбалась, глядя на бездыханное тело сестры.
   Драгослав отвернулся, не зная, чего ему больше не хочется видеть - мертвых глаз женщины, отчего-то вдруг показавшихся такими родными, или же торжествующего лица Дубравки. Впервые с тех пор, как он увидел княгиню, её вид вызывал у него отнюдь не страсть, а скорее отвращение.
   - Велите убрать здесь все, - приказал он воинам. Тела хорватов не трогать: похороните их со всем скарбом так, как положено людям в их положении. И готовьтесь, завтра выступаем на Стольское.
   "Пора уже покончить с этой войной, пока не пострадало ещё больше невинных людей".
  

40

   Не успел сечень-месяц сместиться сухым, как Стольское уже было обложено.
   Орды черемисов хлынули через Збруч, сломав оборону белых хорватов сразу на нескольких направлениях. Победоносным знаменем над войсками захватчиков реял Хала, громя маленькие, наспех выстроенные укрепления. К Стольскому он, правда, не приближался: защита, выставленная волхвами под предводительством Богухвала, была куда крепче, чем таковая над Буривойском. Все-таки чародеи были не чета Святовитовым всадникам.
   Последняя группа беженцев с маленьким сыном Бранимира Лихобором и его матерью Ярославой покинула город всего за день до того, как чудовищные крылья черного войска сомкнулись вокруг столицы. Теперь в городе оставались лишь воины да старики, которым бежать было некуда.
   Осада Стольского велась по всем правилам - не зря Драгослава в царстве чуди учили полководцы, водившие войска в бой на протяжении веков. Все подъезды и горные тропы перекрыли летучие отряды вил и черемисов. Княжеский мост через Колодницу не дал разрушить мощный отряд черемисов-конных лучников, ведомый вызванным кем-то из свиты Драгослава огромным чудовищем, похожим на покрытого чешуёй прямоходящего медведя с обсидиановыми когтями в локоть длиной. О чешую чудовища ломались рогатины, а оно одним ударом лапы рассекало надвое одоспешенного всадника.
   Псоглавцы и приживалы чернокнижников деловито разобрали до бревнышка все выселки за рекой - всего за несколько дней от беленых хат, конюшен, амбаров и забегаловок остались лишь торчавшие тут и там колышки. Лучники и стрелометы били со стен города, но рабочих защищали тяжелые переносные щиты.
   Защитники Стольского предприняли несколько вылазок, но ни одна не увенчалась успехом: на них тут же обрушивался Хала, неуязвимый для мечей, рогатин и стрел. Потеряв в одной из таких вылазок почти двести человек с сотниками Далимилом и Блуднем, Бранимир запретил подобные вылазки, а за самовольства постановил вешать на главной башне.
   Бранимир проводил бессонные ночи в планировании тактики, Богухвал - в обрядах по поддержанию щита, не дававшего Хале пробиться в город.
   - Почему бы тебе не отправиться к Богам, чтобы призвать нам на помощь грифона, как сделал ты это когда-то на моих глазах? - спросил как-то раз князь у предводителя волхвов.
   - Троянову тропу сторожит князь-чародей. В тот раз он победил меня, потому что Хала дал ему жизненные силы воинов, погибавших в Буривойске. Сейчас такой массовой бойни, слава Богам, нет...
   - То есть ты можешь попробовать скинуть Дубравкиного муженька оттуда к чертям собачьим? Тогда почему ты...
   Богухвал поднял руку.
   - Терпение, мой мальчик, только терпение, и я все тебе объясню. Неужели ты думаешь, что я не отправился бы за Небесной ратью сразу же, имея такую возможность?
   Бранимир осекся. Перед волхвом он до сих пор иногда чувствовал себя как ребенок - большой, суетливый и нетерпеливый ребенок.
   - Пока я здесь духом и телом, я подкрепляю нашу защиту, являясь в ней краеугольным камнем. Без лишней скромности скажу, что никому больше это не дано - ни Радомыслу, ни Миролюбу, ни даже Гневогосту, как бы он ни кичился своими невероятно большими для сынам мельника силами. Быть может, Любомир смог, но я не хочу им рисковать попусту, да и он больше ворожбит и целитель, чем ведун.
   - То есть стоит тебе покинуть Стольское даже в духе, отправившись в Индерию... - догадался Бранимир.
   - Как через пару минут один волхв за другим начнут валиться в обморок, заливая полы кровью из носов, глаз, ушей и ртов. Где-то через полчаса вы уже начнете чувствовать дыхание Халы, а потом и он сам к вам нагрянет. Да, скорее всего, не один, а с компанией других мерзких существ, которых не преминут пригласить на пир Драгославовы друзья-чернокнижники.
   - Тогда не лучше ли тебе, Богухвал, укрыться где-нибудь в убежище и полностью сосредоточиться на заклинании щита?
   Богухвал пожал плечами.
   - Зачем? Заклинание щита наложено на землю, примерно так как это делается при обряде, только вместо посоха, который является центром волшебного круга, здесь главная башня княжеского терема. По большому счету, это и есть заклинание, укрывающее от злых сил людей во время обряда, только многократно усиленное за счет поддержки нескольких могучих волхвов. Нам достаточно просто быть здесь, не нарушая круг.
   - А разве вы во время обрядов не отправляетесь в иные миры?
   - Все-то тебя в ведовских делах интересует, Бранимир, неужто в волхвы прочишь? При обычном обряде твой обережный круг не осаждют древние змеи с толпой тварей поменьше, и все это с армией в почти полторы тьмы.
   Пристыженный Бранимир помолчал, затем поднялся со скамьи.
   - С тех пор, как Ярославушку с Лихобором отослал, места себе не нахожу. Каков будет их путь до Тиверской земли? Не будут ли им при дворе Звонимира обиду чинить?
   - А останься они в Стольском, ты бы терзался вопросом, каково им в осажденном городе и что с ними сделает Дубравка, если все-таки захватит город.
   "На родную сестру-то у неё рука поднялась", - чуть не добавил было Богухвал, но одно из главных умений мудреца - вовремя закрывать рот.
   - Правда твоя. За этими проклятыми стенами я никак не могу обеспечить им мир и безопасность, а у Звонимира такая возможность есть. Я поступил правильно. Тем более, до сих пор нет никаких вестей от Векославы и её воинов, хотя судя по тому, что у наших ворот сейчас армия, а не отряд переговорщиков, договоритья у неё не вышло.
   - "Не вышло", мысленно согласился Богухвал. Он никому не рассказывал о сне, который видел незадолго до того, как черемисы прорвали оборону на Збруче.
   Там он видел Буривоя и Векославу, сбросивших годы - они казались моложе даже Бранимира. Оба в белых одеждах, в венках из полевых цветов, они переговаривались о чем-то своем, то и дело посмеиваясь. Буривой катал Векославу на серебряных качелях, подвесом которым служили веревки, перевитые калиной и ромашкой. Каждый раз, когда она взлетала ввысь, он наклонялся, чтобы поцеловать ей колено, а перед тем, как раскачать - пальцы, державшие веревку. Наконец, Векослава спрыгнула с качелей и обвила руками шею варяга. Их губы слились.
   Богухвал стоял поодаль и смотрел, не в силах отрвать взгляд. Наконец, Векослава заметила его и помахала рукой. А старый варяг посмотрел на него и сказал так, как говорят духи во снах - мыслью напрямик в голову:
   - Не переживай за Векославу. Многое довелось ей пережить, но теперь она обретёт покой и радость в свите Лели-матушки.
   Затем он снова обнял княгиню ещё крепче и ещё сильнее прижался губами к её губам, словно извиняясь за время, которое потратил на разговор с волхвом вместо того, чтобы её целовать. Краски сна начали меркнуть, растворяться в невесть откуда наползщем тумане...
   - О чем задумался, Богухвал? - спросил Бранимир.
   "Сказать, не сказать... Да нет, пока не стоит, у князя и так слишком много хлопот".
   - О том, что надо бы в обережном круге поменять местами Гневогоста с Миролюбом. Гневогост рвется в битву, ему лучше выделить менее ответственное место в священном знаке...
   Бранимир заметил его ложь - несмотря на молодость, соврать глядя в его глубокие серые глаза не мог никто, даже, наверное, сам Богухвал. Но виду князь тактично не подал.
   - Хорошо, Богухвал. Ты свободен. Встретишь по дороге кого - передай, чтобы Яровед с своими лучниками ко мне явился, послушаю, почему он и его орлы постоянно со всем войском о чем-то грызутся.
   Кивнув, Богухвал удалился.
   А Бранимир стоял и глядел через парапет главной башни вдаль. Туда, где, словно на дрожжах росло два осадных вала: один у самого берега Колодницы высотой в полтора раза выше городских стен, и второй - широкий, окружной, на расстоянии полуверсты от первого, за основным лагерем Драгослава, разбитым на Дамбах у восточного тракта. Ковырять замерзшую землю, да ещё так быстро - задача не из легких, но псоглавцы с черемисами трудились на зависть муравьям.
   К чести своего врага, Бранимир не заметил на постройке укреплений ни одного пленного хорвата. Он грел себя надеждой, что столь, несомненно, великодушный предводитель, как Драгослав, и с его матерью обойдется достойно, какой бы ни была причина, из-за которой он её не отпускал. Может, заложницей держит? Но почему до сих пор он не выдвинул никаких условий?
   - Князь, Яроведа привели, - голос гридня Мстивоя вырвал его из омута тревожных мыслей.
  

41

   Наступил березозол, по-военному просто и тихо справили малый Овсень, те из беженцев, что укрывались в карпатских высокогорьях, поняли, что быстро им домой не вернуться и начали засевать каменистые горные поля. Природа пробуждалась, хоть и медленно: тень, нависшая над ней, словно отпугивала птиц и держала скованными реки, да и почки на деревьях встречались редко.
   А Стольское держалось. Древняя твердыня, выдержавшая десятки осад и ни разу ни взятая боем, по-прежнему оставалась надежным пристанищем для своих обитателей - Бранимира, волхвов и трех тысяч верных воинов Бусова дома.
   Не раз и не два черемисы и псоглавцы бросались на приступ - но били в набат, над гребнем стены взметались копья, со стен лилось кипящее масло и катились подожжённые колеса. Башни поджигали стрелами с наконечниками, пропитанными земляным маслом, лестницы отталкивали рогатинами. Сотни горячих голов сложили головы, так и не добравшись до тех, кто их убил.
   Осаждающие то и дело осыпали город горящими стрелами и снарядами из камнеметов, пожары бушевали тут и там, превратив в пепелище почти всё Подкоморище, да и Хинновской долине досталось. Стоило кому-то попытаться спуститься к Колоднице за водой, как на него тут же обрушивался град стрел с черными зазубренными наконечниками. Черемисы отравляли оружие, и почти каждая рана набухала, сочилась гноем, а раненого несколько дней бил озноб. Вдобавок осаждающие бросали в город горшки с нечистотами, трупы людей и животных, едко смердящие колдовские зелья. Будь это летом, Бранимир уже столкнулся бы с моровым поветрием.
   Явно скучая в осаде, черемисы вскоре изобрели новое развлечение. Они метали в город небольшие снаряды из раскаленного свинца, покрытые письменами, что выдавали в них на удивление неплохих знатоков славянских ругательств. Нетяжелые и вдобавок падавшие уже на излете, особо сильных ран они не причиняли, но те, кому не посчастливилось поймать их на незащищенный участок тела, долго потом щеголяли с ожогами и синяками. Контуры их складывались в выражения вроде "Я сын славянской свиноматки" или "Оттрахайте меня семеро".
   Тяжело было в Стольском, но и в лагере Драгослава наростал ропот. Сам князь проводил ночи с Дубравкой, все предвкушавшей, как она в храме Солнца наденет княжеский венец, или постигал тайны мироздания от Халы. Он знал, что рано или поздно любой город сдается при осаде, если не допустить подхода сильных подкреплений или победоносной вылазки осажденных. Потому и не торопился. Не торопились и вилы, которым эта война вообще не особо была нужна: они уже рассыпались по окрестным лесам, предаваясь любимым занятиям - охоте и лесным хороводам. Но не все в войске темного князя были согласны ждать.
   Псоглавцы жаждали крови и мести, черемисы - уничтожить неверных во славу Бога-Змея, захватить побольше красивых женщин для продолжения рода и получить плодородные пастбища для своих овец и коров. Все они пока что получили только кровавую баню.
   Уличи Дубравки переживали за свои семьи, оставленные вдали, и за свою землю, почти беззащитную перед покушением полян, северян или степных кочевников. Ополчение княгиня отпустила ещё в начале весны: все равно основной ударной силой предстояло стать не им. Но уже и кметы начинали роптать.
   Через несколько дней после Овсеня вешнего Язгудай-хан, бренча своими оберегами, сказал Драгославу:
   - Славянский колдун силен, и потому мы последовали за ним. Славянский колдун говорит от имени Великого Змея, не так ли?
   - Допустим, - ответил Драгослав.
   - И долго ещё Великий Змей говорит славянскому колдуну стоять под этими стенами, будто корни пустив?
   - Великий Змей не решает таких вопросов. Их решаю здесь я. Будем стоять, пока не потребуется.
   - А Язгудай-хану Змей сказал, что в день Эрликовой скорби ему уже нужен будет храм, который нечестивцы называют храмом Солнца. Должно быть, славянский князь забыл передать эти слова.
   - Это мятеж? - подчеркнуто холодно спросил Драгослав.
   - Это черемисы хотят спросить у тебя, славянский колдун. Люди умирают. Пастбища ждут. Жены ждут. Сколько нас должно погибнуть, чтобы исполнилась воля Великого Змея?
   - Ты знал, на что ведешь людей, Язгудай-хан. Или ты думал, война - дело безопасное и спокойное?
   - Язгудай-хан видел много войн, колдун. Ты можешь испепелить кого угодно, но не можешь сделать ложь правдой. Ты нерешителен.
   Драгослав выразительно потянул рукоять Инея.
   - Убей меня - и придет другой.
   Они стояли, молча глядя друг на друга. Язгудай-хан отвел глаза, но проговорил вполголоса:
   - Если город не будет взят раньше, чем через несколько дней, в канун дня Эрликовой скорби мы сами пойдем на приступ всей силой - и будь что будет.
   - Язгудай-хан, твои люди соскучились по сучьям, на которых висят ослушавшиеся приказа?
   - Мои люди соскучились по людям, чьи слова совпадают с делами. Ты обещал захватить город нечестивцев. Мы ждем.
   Развернувшись, Язгудай-хан вышел из горницы дома, в котором Драгослав принимал людей. Перестук его амулетов слышался ещё долго, постепенно отдаляясь.
   - День Эрликовой скорби - это какой? - спросил Драгослав сам у себя.
   - Должно быть, Красная горка, господин, - ответила вила Ирминея, охранявшая дверь. В этот день Леля окончательно прощается с царством Чернобога...
   - Которого наши друзья зовут Эрликом. Ясно, почему скорбь. Итого у меня и двух седмиц нет, чтобы решить. Массовые казни устраивать неохота. Ждать, пока просохнут дороги и к Бранимиру сможет подойти подкрепление, тоже...
   Сидя за столом, Драгослав подпер голову ладонями. Он думал, потирая виски, в которых с недавнего времени поселилась непонятная пульсирующая боль.
  

42

   С восходом солнца из лагеря Дубравки выехала небольшая группа всадников под белым флагом. Когда они добрались до середины моста через Колодницу, в доски перед самыми копытами коней глухо стукнула стрела.
   Дальше дороги нет.
   Подняв руку, предводитель всадников - а это был сам Драгослав - приказал остановиться.
   - Передайте своему князю, что я готов на переговоры. Пусть нашу судьбу решит поединок. Я вызываю на бой его или любого человека, которого он выставит вместо себя, если у самого поджилки трясутся, - среди спутников Драгослава раздались приглушенные смешки. Если выиграю я, то вы сдаете город. Я прикажу своим людям не чинить вам никакого зла, все ваши должности и права будут за вами сохранены, княгиня Дубравка порукой в том. Если выиграт Бранимир, я увожу войска, - в рядах воинов, наблюдавших за разговором, послышался приглушенный ропот.
   - Ответа я буду ждать до полудня. Если его не будет, мы начинаем общий приступ, и я не оставлю от Стольского камня на камне, а кишки его жителей заживо скормлю псам. Я сказал.
   Когда это весть передали Бранимиру, он тут же схватился за оружие, готовый прямо сейчас наброситься на Драгослава, но Богухвал остановил его.
   - Не губи горячую голову, княже. Я выйду против Драгослава, - сказал волхв.
   - Ты? Прости, Богухвал, но твои руки вообще могут ещё держать меч?
   - Эти руки держали меч, когда твою мать ещё носили в животе, - обиделся волхв. - Но это не будет поединок мечей. Не забывай, Драгослав - ведун.
   - Ну так дай мне обереги от его чародейства! Где это видано, чтобы князь выходил на поле боя не сам? Да меня собаки и кошки в Стольском трусом будут считать.
   - Не будут. Тебе не помогут никакие обереги - Драгослав тебя просто размажет, причем сам того не слишком желая. Он того и хочет, чтобы ты вспылил и кинулся к нему, как мышь в мышеловку. А дальше все как по маслу: Стольское он берет без единого выстрела, единственной полноправной наследницей остается Дубравка, она возлагает на себя и своего супруга венец в Солнечном храме. Конец прекрасной былине, и зачем только кровь лить было?
   - А если его победят, действительно ли Дубравка откажется от своих притязаний и отведет войска?
   Богухвал усмехнулся.
   - Он самоуверен и даже не рассматривает такой возможности. Но вообще да, его войско очень разнородно и попросту разбредется без предводителя. Хотя остается ещё Хала, и нам придется потратить очень много сил, чтобы запереть его обратно туда, откуда он выполз.
   - И ты действительно считаешь, что во всем Стольском нет никого, кто может одолеть Драгослава?
   - Бери больше. По всей земле славянской, от Лабы до Дона, нет такого витязя. Колдовство у Драгослава в крови, за годы воспитания в царстве чуди он пропитался им, как половая тряпка водой. Даже если вынудить его сражаться только на мечах, он все равно что-нибудь выкинет, даже сам того не желая. Нет. Завтра или, может, лучше в четверг - день Перуна - в полдень, на мосту через Колодницу буду биться я, и клянусь, такого поединка колдунов славянская земля давненько не видала.
   - Ты же говорил, что являешься главным звеном в нашей защите против Халы. Что, если...
   - Никто больше среди волхвов не сравнится с Драгославом. Мы уединямся и приносим жертвы, чтобы причаститься той силы, которая течет у него в жилах просто так. Мы месяцами постигаем заговоры и заклятья, которые он просто заучивает, а то и просто выдумывает на ходу, работая с Миром напрямую - и они работают. Нет, - Богухвал покачал головой, - никто среди нас с ним не сравнится. И я не знаю, может ли кто-то сравниться с ним на всей этой земле.
   - Ты же уже один раз проиграл ему чародейскую схватку...
   - Его постоянно подпитывали страданиями людей и псоглавцев, погибавших в Буривойске. Последний удар, которым он свалил меня и вышиб с Трояновой тропы, он смог нанести благодаря одновременной гибели сразу двух могучих витязей - Ярослава с Арконы и предводителя псоглавцев. Он просто впитал в себя всю их силу и ярость, а потом обрушил их на меня. Сейчас такое вряд ли повторится.
   - Как знаешь, но у меня все равно плохое предчувствие, Богухвал.
   - У меня оно с того самого дня, как Хальвдан и Гринь в последний раз отправились к Дубравке. Но то, что делается, должно быть сделано. Вели передать Драгославу, что я буду биться с ним завтра.
   Бранимир открыл рот, чтобы что-то сказать...
   - В четверг. На Княжеском мосту через Колодницу. В полдень, - повторил волхв, улыбаясь мягко, но настойчиво.
   Бранимир знал, что пытаться переубедить волхва - дело бесполезное. Скрепя сердце, он подчинился.
  

43

   Этой ночью Мирче не спалось. Собственно, не спалось всему его десятку, воины полночи обсуждали грядущий невиданный чародейский поединок. Все были уверены, что их любимый Богухвал побьет нахального колдуна как ребенка и война наконец закончится. Осаждающие разбредутся, на Стольское перестанет сыпаться град камней и нечистот, защитники перестанут маяться животом, и можно будет наконец наладить мирную жизнь. Но ближе к полуночи, когда высоко на башнях прозвенел сигнал к смене страж, клевать носом начали уже почти все.
   Мирча лежал на жесткой кровати в длинном доме своего полка, примыкавшем к самым стенам. Сон не шел: стоило ему сомкнуть глаза, как перед глазами появлялась та самая девица, спасшая его отряд из плена. Она что-то шептала ему, что-то, в чем явно читался приказ не засыпать, и гридень подчинялся.
   Негодная девка не шла ему из головы с тех пор, как он вернулся в Стольское. Соратники, которым он рассказал это, смеялись, называли зачарованным и советовали омыть лицо в проточной воде, как это делают девушки, желающие избавиться от безответной любви. Мирча обиженно махал рукой, называя сослуживцев дураками.
   Он попал в плен во время самой кровопролитной вылазки, последней перед тем, как князь запретил их под страхом виселицы. Отряд конницы, в котором служил и Мирча, должен был отбросить охрану от моста, чтобы идущие сзади успели облить его смолой, затем вернуться прежде чем на просмоленный мост упадут огненные стрелы. Остатки Святовитовых всадников снабдили их защитой от чародейства, но не учли одного: если выдох Халы ещё можно назвать чародейством, то удары его могучих лап - нет.
   Передовые отряды врагов, оберегавшие мост, отступили походным порядком, поднялись немного вверх по осадному валу и оттуда осыпали отряд Мирчи стрелами. К ним присоединились и пешие лучники на вершине вала. Когда же их клин окончательно пришел в замешательство, на них сверху, как стервятник на добычу, рухнул Змей, дыша холодным огнем, молотя вокруг себя лапами и сбивая лошадей вместе со всадниками ударами двенадцати своих хвостов. Мирча вылетел из седла, брязнувшись головой так, что аж искры разлетелись.
   О том, что было потом, он вспоминать не любил. Его, как и ещё немногих выживших участников вылазки, связали по рукам и ногам, чуть позже заковали в колодки и кинули в какой-амбар на окраине Ближних Дамб. Там они пролежали почти сутки, связанные, без еды и воды, страдая от ран и отчаяния.
   Поздно ночью к ним пришла какая-то девушка. Простоволосая, босая, с венком из невесть откуда взявшихся ромашек в черных волосах. Приложив тонкий палец к губам, она подошла на цыпочках к ближайшему ко входу связанному кмету и открыла кандалы толстым ржавым ключом.
   - Кто ты? - шепотом спросил её Мирча тогда. Остальные, видать, совсем дар речи потеряли.
   - Тихо, - ответила она, продолжая работу. Осторожно, стараясь не звенеть кандалами, она освободила всех соратников Мирчи - восемнадцать человек, не слишком серьёзно раненых, но безумно уставших и не без труда державшихся на ногах.
   - Я лесная ведьма, когда-то жила в избушке среди подольских лесов, лечила людей и все такое. Эти враги сожгли мой дом и вырезали деревню, которой я помогала. С тех пор я ищу мести.
   Мирча глядел на ведьму - такую красивую, хрупкую, манящую. От неё пахло ландышем, её голос звучал как река. Гридню захотелось обнять её, но она со смехом отстранилась.
   - Потом намилуемся! Бегите пока, я усыпила ваших охранников, а до моста я смогу провести вас, отводя глаза стражам. Уже через час вы будете в Стольском; единственное, что я попрошу у вас - по пряди волос на память.
   Когда-то в детстве мать учила Мирчу не давать никому волосы, но ведунья была так прекрасна и мила, что он не смог ей отказать, и маленькие медные ножницы сделали его чуб на полпальца короче, как и чубы остальных пленников.
   Они шли между кострами, то и дело спотыкаясь. Мирчу тошнило и выворачивало от запаха еды, некоторые вообще не удерживались на ногах и падали. Шума от двух десятков человек было как от полка, но лишь поводила руками прекрасная ведьма - и охранников Драгославова лагеря охватывала безразличная дрема.
   - Почему бы тебе с такими способностями не пробраться к самому Драгославу и не убить его? - спросил Мирча.
   - Драгослава и его чернокнижников так не проведешь. А простых солдафонов - почему бы и не попытаться?
   В самом Стольском, не веря в такую историю, воинов Мирчи ещё подводили допросу - раз за разом заставляли выкладывать все подчистую то одному волхву, то другому, дошли жо самого Богухвала, но никто не нашел на них ни следа внушений или лжи. Тогда князь предпочел развести руками и вернуть Мирчу сотоварищи на обычную заложную службу, тем паче что в следующие несколько дней такая же история повторилась ещё с несколькими группами людей, попавших в плен.
   Это было почти две седмицы назад. Мирча уже и думать было перестал об этом, но этой ночью та загадочная ведьма явилась ему вновь, да ещё во сне. Чем больше он ворочался, пытаясь заснуть, тем ярче и отчетливей становился её образ перед глазами. Наконец он смог разобрать слова:
   "Завтра... на поединке... будешь глядеть со всеми... предательство, черный Князь убьет богухвала нечестным образом... ты должен это предотвратить".
   "Но как я это сделаю?" - решился спросить Мирча.
   "Слушай... запоминай... когда на стороне Драгославова войска мелькнет красный платок, шаманы псоглавцев вмешаются в поединок... Богухвал умрет... Чтобы этого не случилось, возьми сулицу и в тот самый миг кинь в Драгослава..."
   "Но я же нарушу правила поединка".
   "Нет, первым его нарушил Драгослав. В тот момент, когда ты его ранишь, смертоносные лучи шаманов ударят по нему, а не по Богухвалу - Драгослав не сможет их удерживать, и они пожрут его. Все увидят, что Драгослав бесчестный нидинг, и его войско бежит от него. Ты спасешь Стольское!"
   Мирча слабо понимал все эти хитросплетения чародейского дела, но одно он знал точно: ему предстоит спасти свою родину. Не князьям и боярам в злаченых доспехах - а ему, Мирче!
   "Не забыть. Завтра. Поединок. На красный платок метаю сулицу".
   С этой мыслью он спокойно уснул, и во сне ему оказывали почести как победителю Халы, и сам Бранимир прислуживал ему за столом, а он сидел в обнимку с прекрасной ведьмой и слушал гусляра, певшего новую песню о славном Мирче Сокрушителе Халы.
  

44

   Утро в обоих лагерях ознаменовалось пением рожком и ударами барабанов. На осадном валу и на стенах Стольского толпились люди, каждый норовил занять место получше, тут и там возникали толкотня и перепалки. Часть людей высыпала на речной берег - ворота были открыты настежь. На противоположном берегу реки тоже царило столпотворение - светловолосые уличи, высокие шерсистые псоглацы и низкорослые черемисы в смешных бурках стояли так плотно, что яблоку было негде упасть. А задние все напирали так, что несколько передних рядов с обеих сторон оказались по щиколотку в воде.
   Над войсками реяли знамена - синие стяги с Рарогом, черные треугольные флажки черемисов, желтые флаги уличей. Для Бранимира и его ближайших соратников обустроили княжеское место прямо над воротами, князь улыбался и махал толпе, изо всех сил пытаясь скрыть беспокойство.
   Да, Богухвал сильнее Драгослава, хотя бы в силу опыта. Хала не сможет подпитать его силой кровопролития - боев с начала недели почти не велось. Но все же было что-то, что не нравилось юному князю. Был бы кто из близких рядом - но Ярославушка вместе с Лихобором и младшими Буривоевичами давно уже, наверное, в Турске, а мать в плену у Дубравки.
   "Только бы она не причинила ей зла... Хотя Богухвал узнал бы и сообщил мне, я думаю".
   Богухвал ступил на мост в одной хламиде, расшитой обережным узором по краям. Нежно звенели связки оберегов у него на шее и поясе, в такт шагам ударял резной ясеневый посох. Он шел спокойно, будто не на смертельную схватку, а на будничный обряд, и только улыбался и махал руками в ответ на восторженные крики "Богухвал!" "Богухвал!" с хорватского берега. Седые волосы волхва свободно развевались на весеннем ветру.
   Драгослав тоже ступил на мост один, напоследок поцеловав Дубравку и кивнув Змею, что подобно горе возвышался над войском, буравя Стольское ненавидящим взглядом желтых лошадиных глаз. На нем были сапоги и кожаные штаны для верховой езды, удерживаемые обережным поясом - самым обычным, из тех, что носят в славянских деревнях почти все парубки. Волосы он собрал на затылке с помощью ремешка, на голове тускло поблескивала Рогатая корона. Мускулистая грудь князя-чародея была полностью обнаженасине-зеленые татуировки рун, покрывавшие почти все его тело, придавали ему сходство с каким-то лешим или троллем, но не с человеком. Чудовищный Иней, блестевший хищним голубым блеском, висел у князя на перевязи, без ножен. Когда противники встретились на середине моста в двенадцати шагах друг от друга, князь, склонив голову в формальном приветствии, снял меч с перевязи и перехватил двумя руками. Богухвал тоже перехватил посох, держа его как копье - диагонально поднято над полом, оголовок на уровне яремной вырезки противников.
   Глашатаи ещё раз прочитали условия поединка,знакомые всем едва ли не с детства. Жрецы Огнебога-Сварожича, следящего за клятвами, окропили Драгослава и Богухвала благовонным миром, почитали над ними молитвы, обрекавшие их вечному проклятию в случае нарушения правил, и разошлись.
   Осталось только двое противников, нацеливших оружие друг на друга, тяжело дыша глядевших друг другу в глаза. Оба понимали, что это поединок не воинов, а колдунов, и то, что старый жрец в бою не ровня молодому князю, еще ничего не означает.
   Некоторое время противники водили своим оружием вокруг себя, что-то напевая под нос, к чему-то прислушиваясь. Во враждебных войсках было тихо, слышать можно было, как кто-то от волнения перебирал ворот кольчуги.
   И Богухвал, и Драгослав заготовили заранее чудовищные заклинания, позволявшие сжечь противника, обратить его в ледяную статую или обратить всю кровь в его теле расплавленным металлом. Они проверяли их, осторожно потягивая то за одну, то за другую нить, но все пути были закрыты: защита у обоих была совершенной. Нужно было начинать настоящую Песнь, но каждый выжидал, пока это начнет делать другой. Так прошло почти полчаса.
   - Ну, давай, наконец, а то мои черемисы сейчас спать завалятся, - залихватски шепнул Драгослав.
   Наговорив на себя ещё две защиты, чтобы Богухвал не успел сбить чтение, князь-чародей вытянулся, подняв Иней к небесам. Тот вспыхнул ослепительным светом, впитывая ведовскую силу и передавая её хозяину. И зазвенел ровный, чистый, распевный наговор Драгослава:

Я реку - о внемли, мирозданье!

Прозываюсь Черный я Арапин.

Голод вековой меня терзает,

Городами люд я поглощаю,

Словно от пожара от лесного,

Безоглядно звери убегают,

Стоит им вдали меня завидеть!

   От моста и реки поднялся черный, удушливый дым, поностью скрывший Драгослава от посторонних глаз. В отличие от обычного дыма, этот стлался вверх, по рукам и голове князя, по его мечу, укутал его коконом. На солнце набежала туча.
   Кокон начал раздуваться, клубившийся в нем дым стал чернее угля. Голос - уже не Драгославов, а другой, утробный, рычащий, пропитанный нечеловеческой ненавистью - продолжал вещать из облака:

Голова моя - что твой котел для пива,

Уши мои - словно две лопаты,

Прямо хлеб бы в печку с них засунуть,

И как две бадьи мои глазища,

А уж губы - что большая лодка.

Руки толще дуба векового,

Ноги словно корни мировые,

Взмах когтей десятерых положит,

Смерть тебе, дерзнувший бросить вызов!

   На последних словах дым рассеялся, жалобно скрипнули доски моста, непривычные к такой тяжести. На месте Драгослава возник чудовищный велет почти пяти саженей высотой, сжимавший в когтистых лапах Иней, удлинившийся до размеров всадничьего копья. Черный Арапин, которым обернулся Драгослав, взвревел так, что с валов посыпались камни. Занеся руку, он обрушил вниз на Богухвала удар меча, способного, казалось, разрубить крепостные ворота, словно колоду.
   Богухвал безжалостно принял удар на свой посох, пламеневший, будто свет всех лучей солнца был собран воедино. Когда меч и посох скрестились, раздался гром, вспышка на миг ослепила всех собравшихся. Богухвал, напрягшись из всех сил, сдерживал натиск чудовищнного лезвия, готовившегося обрушиться ему на голову. Оно медленно скользило по посоху вниз, к его голове, высекая синие искры, от которых шипела река и начинали тлеть доски моста. Сдерживая монстра, Богухвал запел:

Боги, те, что мир наш сотворяли,

Каждому удел свой положили.

Зайцу - трусить, воровать - лисице,

Жить в пучине рыбам, и летать - орлам.

Кто уклад нарушит? Кто чужое тело

На себя наденет? Каждому так делать -

Мир сойдет с ума.

Ныне же, Арапин, в землю убирайся,

Разойдется камень под твоей стопой!

Место твое - в пекле, место твое - в бездне,

Угомонен пыл твой, сил твоих здесь нет!

   Богухвал пересиливал, постепенно отжимая клинок вверх и наступая вперед. Все ясне е уверенней лилась его песня, Черный Арапин орал от боли и бессильной ярости, когда из его ушей, рта, носа, а затем и из-под кожи пошел уже знакомый черный, удушливый дым. Меч бессильно скользнул по посоху Богухвала, не задев волхва, ударился о мост и тут же укоротился до обычных размеров.
   Рассеявшийся дым оставил только Драгослава, упершегося Инеем в доски моста. Они прогибались под его щиколотками, волокна расступались, словно оказываясь держать его, Князь проваливался сквозь мост, все глубже и глубже, засасываемый дымом, уходившим туда же.
   Со стоном стиснув зубы и вонзив Иней ещё глубже в мост - почти до половины лезвия - князь перенес массу тела на него, подтянулся, вскочил. Последние языки дыма впитались в дерево, и не окажись у Драгослава точки опоры, он оказался бы там же - провалился в Пекло, как когда-то дружинниики Арнгрима и Буривоя.
   Противники снова стояли друг напротив друга, пытаясь высмотреть слабые места. Ропот толпы для обоих словно исчез - доносился будто из другого мира. Сейчас для них не было во всем мире никого, кроме противника.
   "А я, оказывается, ещё не потерял азарт", - подумал Богухвал, и тут же пожалел об этом: висок обожгла тупая боль, на миг ослабла рука. Да, стихотворные Песни лишь верхушка айсберга, помимо низ противники осыпают друг друга заклятьями поменьше. Вот сейчас он немного сбился, и Драгослав чуть не сделал ему апоплексический удар. Потянувшись мыслей к груди юноши, Богухвал попытался стиснуть руками его сердце. Без толку: рунная вязь на теле Драгослава работала против враждебных чар как надо.
   Нужно было готовить новую Песню. Какую бы сплести...
   Краем глаза он заметил Дубравку, стоявшую среди своих вил и гридней у самой кромки воды, рядом с Кречетом. Она помахала красным платком, который держала в руках - не его ли приветствует?
   Ну же, Богухвал. Сосредоточься. Ты не можешь призвать грифона или отряд верных Святовитовых всадников. Надеяться можно только на себя. Неужто шестьдесят лет истовой службы богам - ничто против дикого дара дерзкого юнца?
   Что-то в воздухе не нравилось Богухвалу. Восторженные и испуганные выкрики, удары по щитам, которыми выражали свою поддержку как хорваты, так и черемисы, плеск воды... Это было понятно.
   Но в воздухе было и что-то ещё. Что-то чего не должно было быть.
   Страшная догадка поразила Богухвала, словно молния.
   Свист пущенных в воздух копий!
   Богухвал поднял голову. Со стороны хорватского берега в небо ударило примерно три десятка сулиц. Бросали явно в спешке и наугад, большая часть, со свистом описав дугу в воздухе, плюхнулась в Колодницу, две или три упали на том берегу, вырвав из кого-то крик боли, несколько впились в настил моста. Прямо в Драгослава летели всего две: не прекращая настройки, князь взмахнул мечом, отбивая первую, извернулся гепардом, перехватывая вторую. Одно из заклинаний Богухвала в этот момент ударило по его ногам - переломать бедренные кости - но князь только легко покачнулся.
   - Измена! - громогласно закричал он, подняв сулицу к небу. - Измена! Вот вам цена слов белых хорватов!
   Богухвал опешил, не находя слов. Кто мог среди его воинов нарушить древнейший уклад чародейского поединка?
   Рванувшись к нему, Драгослав одним взмахом Инея снес ему голову. Кровавая лента, потянувшаяся за отсеченной головой, впилась в колдовской клинок, и Драгослав прокрутил им, высасывая кровь волхва и вместе с ней - его силу.
   Ленты крови, вырывавшиеся из рассеченной шеи и крепившиеся к Инею, превратились в исполинский огненный бич. Драгослав взмахнул им над головой, обрушил смертельную ленту на другой берег - и тысячи белых хорватов закричали в агонии, рассекаемые на части чародейским огнем. Плеть прошлась по стене, срубая башни и бревна палисада, ударила в защитный купол, который жалобно блеснул на прощание и померк, убив всех волхвов, поддерживавших его.
   К Драгославу безо всякой команды бросился Кречет.
   - Смерть изменникам! - закричал князь, пришпоривая крылатого коня.
   - Смерть изменникам! - прокатилось вражеским берегом реки.
   Хала черной молнией метнулся к обреченному городу. Черемисы, псоглавцы, уличи, сорвавшись с места подобно лавине, мигом пересекли мост и налетели на своих опешивших врагов, рубя и коля безо всякой пощады. Драгослав пикировал на своем Кречете то тут, то там, убивая своим Инеем, пока клинок из синего не стал черным. Хала раз за разом обрушивал свое дыхание на последние островки защиты, где под приказом предводителем воины пытались перегруппироваться и дать отпор.
   У ворот возникла давка, усугубленная ударами Драгослава, налетевшего сзади конного авангарда черемисов и ударами халы. Беззащитные люди, потерявшие ориентацию, обезумевшие от страха, неспособные даже вытащить оружие в жуткой суматохе, становились легкой жертвой. Многих, сбитых с ног, затоптали свои же...
   Завершив кровавую баню у ворот, тяжелая конница черемисов ворвалась в город и помчалась по улицам, поджигая, грабя и убивая.
   Город пал.
   Бранимир мог бы помочь снова собрать войска, но вестей от него не было с самого начала боя. Говорили, что его, как и многих на берегу, просто рассекала надвое смертоносная огненная плеть.
   Солнце уже начинало клониться к закату, а Дубравка все стояла на берегу Колодницы, глядя на город. Сюда долетали звуки схватки, было видно, как постоянно из стороны в сторону метались Хала и Драгослав на Кречете, как подымаются над скальным городом новые и новые столбы дыма. Небольшие силы, может, ещё успеют укрыться в княжеском тереме, но Хала их живо оттуда выкурит. Сердце уличской княжны сладостно стучало: наконец-то десятки лет её мечтаний и интриг увенчались успехом! Она будет княгиней всех земель от волотских пределов до Днепра, а может и дальше - ведь только у неё есть воин на крылатом коне и неуязвимый для любого оружия змей.
   - А ты способная ученица, быстро научилась мороки наводить, - раздался у неё в мозгу голос Халы.
   Каждый раз, когда она слышала его, по ногам княгини разливалась сладостная истома. Змей любил её куда больше, чем Драгослава, выделял её среди прочих - только она могла слышать его голос на любом расстоянии, говорить с ним, получать уроки змеиной мудрости.
   - У меня был достойный учитель, - с улыбкой ответила она. - Можно было, конечно, не мучиться и внушить этим несчастным мысль, например, поднять бунт в крепости, убить Бранимира или открыть нам ворота. Но такой приказ мог вызвать у них сопротивление: они поняли бы, что я не из друзей, и кто знает, что оказалось бы сильней, мое очарование или их верность. Не хотела проверять.
   - Тебе нет нужды оправдываться. Знаешь, те, что были до тебя, жрицы давно погибших Пеласгии и Лелегии, часто совершали именно такую ошибку: переоценивали свои женские чары. Это стоило им голов, моему отцу - тела, а мне - свободы. Но ты всетаки не такая.
   - Спасибо, дорогой, - Дубравка аж зарделась вся от похвалы.
   - За правду не благодарят. Скоро, на Красную горку, мы сочетаемся с тобой союзом, и ты увидишь меня в мужском теле.
   - А как же Драгослав? Я обручена с ним...
   - Это не будет изменой, дорогая моя. Мы будем все вместе - и одновременно ты и я. Великий Змей и Матерь Змеев новой Лелегии. Отныне и навсегда.
   Хала умолк - видимо, нашел новый очаг сопротивления, который следовало немедленно подавить. Скоро приступ закончится, и на Дубравкины плечи рухнут обычные обязанности предводительницы, не все из которых сможет выполнить Драгослав - тяжбы за награбленное, дележ добычи, выявление наиболее отличившихся...
   Да, это тяжело и до одури скучно.
   Но это то что дожно быть. Как любовь проявляется в первую очередь в мелочах - нежный взгляд, поцелуй украдкой, повседневная забота - так и власть проявляется в том числе и в том, чтобы выяснять, принадлежит ли захваченное блюдо тому, кто первый его увидел или тому, кто пырнул ножом старого владельца, а может, тому, кто первый из отряда прорвал вражескую оборону у дома, где блюдо найдено.
   Дубравка улыбалась. Поглаживала пояс, в котором хранила волосы всех "освобожденных" ею пленников и улыбалась. Владея этими волосами, она могла и дальше наводить на них мороки, но большая их часть, наверное, уже умерла.
   "А ведь это неплохая обеспечить мир и безопасность во всей стране", - подумала Дубравка. "Собрать с каждого по чубу волос вместе с данью, и все, тишь да благодать, на любого управа найдется".
   - "Точно так же мыслили и поступали те древние жрицы", - раздался в её голове голос Халы. "В тебе крепкий державный ум, дорогая. Ты станешь истинной Верховной Жрицей, каких эти земли не видали тысячи лет!"
   Ей определенно не нравилось, что Хала может слышать её мысли. Отыскать бы какой способ закрывать свой разум. Ну да теперь в её руках Залы Памяти Стольского, наверняка среди пыльных таблиц найдется та, что будет содержать нужный ей оберег или заклинание.
  

45

   Бранимир не погиб, как многим того хотелось. Князь успел пригнуться, когда в его сторону полетела всесокрушающая огненная плеть, и пострадали только не столь расторопные кметы, которым начисто снесло головы. А также трон и обе сторожевые башни надвратного укрепления.
   Князя вытащили из-под завалов, наспех перевязали жестокие раны. Идти он не мог - были переломаны ноги. Пострадала и грудная клетка: каждый вдох давался Бранимиру огромных трудов, он то и дело сплевывал кровавую пену.
   Варяги соорудили для него импровизированные носилки и так принесли в княжеский терем.
   Молодой князь не узнал гридницы. Тела воинов, погибших в отчаянной схватке, уже успели убрать, но пятна крови, то тут то там пачкавшие полы, стены и дорогие ковры, все ещё говорили о многом. На престоле, где раньше сиживали Горан, Буривой и он, нынче восседал ненавистный Драгослав. На нем не было ничего роскошного - обычная кожаная курта с изящными заклепками, и штаны для верховой езды. Царственное достоинство в нем подчеркивали лишь осанка да простой рогатый венец на голове. И, конечно же, Иней. Из бархатистых ножен он, конечно, не горел своим холодным ледяным пламенем, но сила, исходящая от древнего клинка, была такой, что стоило Бранимиру оказаться в гриднице, как волосы его тут же стали дыбом.
   Дубравка, разодетая не под стать мужу - в дорогомплатье хазарской работы, на голове тюрбан с огромным изумрудом, пальцы рук и босых ног унизаны перстнями - казалась не славянкой, а восточной княжной. Бранимир презрительно поглядел на тетю - настолько, насколько позволяла адская боль в переломанных ребрах.
   Чудовищного змея в гриднице не было. Видимо, облюбовал ристалище на заднем дворе терема или другое какое пустынное место.
   Варяги опустили Бранимировы насилки, на ходу почтительно кланяясь новым хозяевам Стольского.
   - Вы свободны, - произнес Драгослав. Вилы удалились. Охранники двери - двое черемисов, замотанных по глаза, с широкими копьями и кривыми мечами у поясов - провожали их похотливыми взглядами.
   Бранимир попытался встать, держась за стены. Его тут же скрутил жестокий кашель, но он держался. Не склониться ни на миг, не выдать ни единого знака, который хотя бы мог бы быть воспринят как жест покорности. Нет.
   Кровь пошла горлом. Бранимира чуть не скрутило в бараний рог. Он запрокинул голову, из из горла вырвался только булькающий гортанный хрип. Шатаясь, будто пьяный, он сделал неуверенный шаг вперед, затем другой. Все тело колотило, как в лихорадке.
   - Бранимир, сын Буривоя, - донесся до него голос Дубравки. - Лучше бы ты погиб под завалами стены, как и множество тех дураков, что противостояли моему законному праву, польстившись на ложь Векославы. Тогда нам не пришлось бы решать, что с тобой делать.
   В глазах потемнело. Бранимиру казалось, что он на корабле: шататеся, качается палуба, где-то вдали кружат чайки, пахнет солью... Мама отчитывает его за что-то, чего он не делал.
   "Извини меня, мама, я больше так не буду. Можно мне лечь в постельку, я очень плохо себя чувствую?"
   Но с губ, высушенных лихорадкой, сорвалось тольо неразборчивое шипение вкупе с несколькими пузырьками крови. Он напряг все силы, чтобы стоять стоя ровно. Хорошие мальчики не падают, как глупые взрослые, которые напиваются допьяна.
   - Дубравка, мне кажется, он не в том состоянии, чтобы вести с тобой спор, - произнес Драгослав.
   - Но он нарушил моё право на власть! - возмутилась княгиня. - Нарушил, и должен понести суровое наказание. В поруб его, а там решим, что с ним делать.
   Среди черемисских и уличских советников, стоявших возле престола, поднялся ропот. Драгослав поднял руку, сочувственно глядя на белого как снег, покрытого струпьями Бранимира, что стоял, стиснув до боли кулаки и зубы.
   - Нельзя его в поруб, как вора. Он честно сражался и ратовал за права, хоть и не правильно их понимая. Он до конца прошел путь воина - и что с того, что оказася он короток и привел его к смерти? Все пути ведут к смерти и все в итоге оказываются слишком короткими.
   Советники новокняжеской четы согласно закивали.
   - Твой бой окончен, Бранимир. Ты был честным противником и храбрым воином. Я не верю, что нарушение правил поединка предложил ты - скорее это была интрига подлых волхвов, боявшихся, что кто-то не из их круга одолеет их обожаемого Богухвала.
   Бранимир поднял на Драгослава глаза, красные от жара. В расширенных почти до радужки зрачках промелькнуло что-то... Что-то такое, что уже доводилось видеть Драгославу в глазах Буривоя и Векославы, когда встречал он их при смерти.
   - Мы... Ты... ббрат.... Милосердия...- - прохрипел он, сплевывая на тесовый пол густую венозную кровь.
   - Ты получишь милосердие, - кивнул Драгослав, поднимаясь с трона и занося меч.
   - Слушайте, люди добрые! Я, Драгослав, роду Змиева, ваш новый князь, от имени Дубравки Горановны Красна Солнышка, великой княгини белых хорватов и сопредельных земель, приговариваю Бранимира Буривоевича к смерти за посягательство на родовые уклады путем унаследования трона не в свой черед, развязывание междоусобной брани и попустительство, при котором были нарушены правила чародейского поединка. Пред всеми Богами да будет так!
   - Прости меня, - шепнул он Бранимиру, низко наклонившись к его пышущей жаром шее. Сверженный князь кивнул, хотя вряд ли он понял его: он бормотал что-то о маминых пряниках и приятной речной прогулке, в которой его совсем-совсем не укачивает. Бредил, одним словом.
   Но - стоял, стоядл крепко, ничем не выразив смирения и сокрушения.
   Глубоко вздохнув, Драгослав исполнил свой долг. Казнить людей столь высокого рода может только великий князь или его доверенное лицо.
   Иней легко перерубил иссохшуся шею, и тело Бранимира, словно куль с мукой, глухо рухнуло на тесовый пол.
   - Погребите его в княжеском кургане, - приказал Драгослав, возвращаясь на престол.
  

46

   Война окончилась, но седмица - слишком малый срок, чтобы все успело войти в привычное русло. Немногие беженцы осмелились покинуть надежные горные укрытия, чтобы вернуться в город, где теперь правил тот, кого называли Черным Князем и уже сравнивали с великими злодеями прошлого - Амалом Винитарием, распявшим Буса, и Баяном Аварским, вынудившим предков белых хорватов бежать с насиженных местечек у моря на север.
   Перемышльский жупан Стоимир перекрыл все дороги, объявил воинский сбор и попросил союза у велетов и западных полян. В Унгваре посланников Драгослава обмазали дегтем, вываляли в перьях и прокатили городскими улицами на ослах, после чего выставили вон и попросились под моравскую руку.
   На опустошенных войной обширных землях между Карпатами и Днепром теперь каждый ощущал себя в своем праве и всевластии. Жупаны из числа черемисов, уличей и местных жителей справлялись со своими делами из рук вон плохо, сев был начат кое-где, и лето грозило голодом.
   Говорили, что семья Бранимира укрывается у Звонимира Тиверского, и в Турске уже куют мечи для отвоевания Стольского. Словом, о покое Драгославу оставалось только мечтать.
   В ночь перед Красной горкой он лежал без сна, то и дело спрашивая себя, в чем же он ошибся. Он просто шел своей дорогой - вырвался из золотой клетки, в которой его растили почти всю жизнь и которая чуть не стала для него смертельной. Мечом добыл царство для любимой женщины - совсем как поется в легендах. Познал древние тайны мироздания, неведомые мудрейшим из волхвов, и теперь только он один способен создать великое царство, которое спасет людей, когда солнце предаст их подобно тому, как предало псоглавцев.
   Его родителями были сенная девка-холопка и прохожий бравый витязь. Потому-то и вырос он в Индерии - мать отказалась от него, как от свидетельства бесчестия. Так говорили ему когда-то.
   Должно быть, они гордились бы таким сыном. Впрочем, а стоит ли верить воспитателям?
   Говорят, в нем душа Змея, и он должен был освободить его. Он это сделал - но Змей по-прежнему не может покинуть мира людей, и способности его ограниченны. Значит ли это, что он должен сделать что-то ещё?
   Дубравка что-то уж сильно возбужденно ждет Красной горки, а Хала отмалчивается, и Избранные псоглавцев делают вид, что ничего не знают.
   Дверь осторожно приоткрылась. Вошла Дубравка в одном исподнем, голоногая, с кубком в руках
   - Дорогой, тебе не спится?
   Драгослав подвинулся на постели, уступая ей место.
   - Да вот как видишь. А на тебя поглядел - так вообще сонливость будто рукой сняло.
   Княгиня кокетливо улыбнулась. Присела на край кровати так, что Драгослав видел глубокий разрез её ночной рубахи и полные груди, вздымавшиеся в такт дыханию.
   - Сегодня особенная ночь... Завтра Красная горка, день свадьбы Светлых богов - Ярилы и Лели, Солнца и Добринки-девы. А сегодня должна свершиться другая свадьба, темная.
   В душе Драгослава шевельнулся страх, но полуголая Дубравка выглядела так соблазнительно, что враз лишился возможности думать о чем-то, кроме её грудей, стана, рук, ног и волос. Он обнял её за голые плечи, легонько поцеловал ухо, затем снова и снова. Это распаляло её так же, как Айнегару - ласки ног.
   Дубравка смеялась, игриво сопротивляясь, но по ней было видно, что княгиня тоже возбуждена.
   - Выпей это, и вся ночь для нас будет величайшим блаженством, - промурлыкала она, поднося к его губам чашу медвяного напитка. Драгослав осушил её одним глотком.
   И на разум его словно упала пелена.Как безумный, завалил он Дубравку на кровать, разорвал ночнушку, принялся покрывать тело поцелуями, вошёл в неё - резко, сильно, так, как любила княгиня...
   Он не понимал, что делал. Их тела переплетались в экстазе, Дубравка шептала ему на ухо какие-то слова, откуда-то появились ремни, связавшие ему руки и ноги. Когда-то они так играли с Айнегарой, и Драгослав подчинился новым правилам, хотя ощущал он себя странно. Тело двигалось, отвечая на ласки, язык что-то говорил, а разум словно находился в глубокой полудреме.
   - Дубравка... любовь моя... госпожа моя... проси о чем хочешь... Мой меч принадлежит тебе...
   Это были последние слова перед тем, как провалиться в сладостную дрему.
  

47

   Сознание возвращалось медленно, Драгослава мутило, словно с похмелья. Он лежал на холодном каменном полу, руки и ноги - крепко накрепко привязаны к колышкам у оснований начерченного мелом креста, вписанного в круг. По окружности горели черные светильники. В окно интересующимся взглядом глядела луна.
   - Что... со мной? - прошептал он сухими, непослушными губами.
   - Молчи! Ты получаешь величайший дар среди смертных! - донесся до его разума голос Халы.
   Повернув голову, Драгослав увидел его - огромная полукруглая тень, занимавшая почти весь тронный зал. На одной из лап змея сидела совершенно обнаженная Дубравка, откинувшись спиной на черный бок чудовища. В руках её мерцал Иней.
   - Величайший дар? Что за... Дубравка, что ты творишь?
   Драгослав рванулся, пытаясь высвободить руки, но получил только резкую боль в связанных запястьях. Ноги совершенно онемели и не повиновались. Он был полностью обнажен, и каменный пол неприятно холодил.
   - Не вырывайся! Ты шел к этому всю жизнь. Когда-то моя человеческая часть была отторгнута от меня. Нынче я сольюсь с тобой, вернее, ты вернешься в меня, и мы станем Великим Змеем, а Дубравка нашей Верховной жрицей. Только в эту ночь, ночь свадьбы богов, родится новый бог и воспрянет новое царство.
   - Пожалуйста, Драгослав, слушай его, - в голосе Дубравки слышалась мольба.
   - Не собираюсь... слушать... всяких чешуекрылых... и сливаться не скем... не собираюсь... - Драгослав хрипел от злобы и напряжения, пытаясь освободиться от пут.
   ТЕБЯ И НЕ СПРОСИТ НИКТО, ГЛУПЕЦ! - этот рев прогремел в его голове так, что все остальные мысли пугливо разбежались в стороны, будто мыши от внезапно ворварвшегося в каморку кота.
   Хала накрыл его черным крылом, словно огромным одеялом. Взгляд пересекся со взглядом больших желтых глаз. Они приказывали расслабиться, отпустить свою душу, не сопротивляться...
   Все пройдет быстро...
   Драгослав словно барахтался в трясине, мерзком, тягучем водовороте. Он тянул его вглубь, все сильнее и сильнее, князь кричал, звал на помощь, но видел только эти желтые глаза.
   - Сейчас наша кровь смешается, и тебе станет легче... начнешь забывать то, из-за чего сопротивляешься..
   - Разве уже есть что-нибудь, что может пустить тебе кровь? Ничто из изготовленного в этом мире тебя не ранит...
   "Тянуть. Тянуть время. И вспоминать. Детство с вилами и лешими, качели с русалками на вербе, ночи любви, походы, радость схваток.... все, что есть я.... все, что исчезнет"...
   Картинки из прошлого кружились пестрым хороводом, ни на одной не удавалось сосредоточиться больше мига, а пульсирующие зрачки то и дело призывали забыть, и с каждым разом все трудней было вырывать новые и новые воспоминания...
   - Иней подойдет, не переживай. Не пересиливай себя... не было этого дворца чудского князя, что ты сейчас выдумал... и того деревянного меча... корабликов из палой листвы... забудь... Сейчас Дубравка, взмахнув Инеем, смешает нашу кровь...
   - Иней не будет ей подчиняться. Его можно только добровольно...
   Отрывок фразы потонул в стоне отчаяния.
   - Видишь, ты совершенно добровольно посреди любовной игры отдал его ей. Успокойся, спи...
   Веки опускались, невозможно быо понять, наяву это происходит или нет. Драгослав уже не чувтсвовал ничего, никаких мыслей - одна воля. Бороться. Не сдаваться. Бороться.
   Обнаженный силуэт Дубравки с мечом казался ещё более изящным на фоне ночного окна.
   - Ты забываешь, твоя память как песок под прибоем... Ты это я, нет больше Драгослава... прими мою кровь и стань мною, а я тобою...
   Раздался звон стекла - оглушительной, резкой нотой нарушивший порочное спокойствие черного обряда, творимого в тронном зале. Сквозь полусмыкающие веки Драгослав увидел фигуру - исполинского коня, со сложенными на спине могучими крыльями, похожими на два языка пламени. Разве бывают такие кони?
   Хала попытался что-то сказать, но конь взвился на дыбы и с диким ржанием налетел на него, осыпая шесть глаз ударами копыт. Хала дернулся от боли, завыл - на секунду, но этого хватило, чтобы его обврожение спало...
   - Кречет! - закричал Драгослав. - Кречет, верный скакун! Ты пришел на помощь мне!
   - Да, такова уж наша судьба, спасать хозяев от передряг, в которые они сами сеья загоняют.
   Дубравка в полушокированном состоянии сидела на корточках, вся усыпанная разбитым стеклом, мелко вздрагивая от ужаса. Кречет стегнул её хвостом по спине, княгиня взвыла.
   - Верни князю меч!
   - Что? - полуизумленно спросила княгиня. Только Драгослав знал, что Кречет умеет говорить по-человечьи.
   - Что сказал! - на голову бедняжки обрушился новый удар. Хала попытался приподняться, но Кречет награди его новым ударом копыта в глаз.
   - А.... Отдаю Иней Драгославу, - пролепетала Дубравка.
   Драгослав зарычал от напряжения, извиваясь в путах. Правая рука вся горела, в ней словно напряглись все жилы, из-под ногтей выступила кровь, но колышек, державший руку, все-таки вылетел из расселины меж камней. Князь сжал пальцы на рукояти Инея, бестолково валявшегося возле коленопреклоненной Дубравки.
   Кречет ударил огненными крыльями по другим веревкам, изрядно обжегши Драгослава. Веревки затлели, князь быстро разорвал их.
   Хала приподнялся, расправил крылья, насколько хватило тронного зала.
   -Бежим, господин! - воскрикнул Кречет. Превозмогая боль, усталотсь и тошноту, Драгослав вскочил в седло - однако, Кречет был уже взнуздан и готов.
   Крылатый конь сорвался с места, прямо сквозь ещё один витраж, осыпав тронный зал ещё одной порцией битого франкского стекла. Огненные крылья прорезали тьму, ветер свистел в ушах, земля внизу слилась в одно пятно...
   - Куда ты несешь меня? - только и смог спросить Драгослав, прежде чем потерять сознание.
   - В Ретру! Ближе нет места, где защита богов достаточна, чтобы наш приятель туда не закрался!
   - Ну так давай быстрее!
   Далеко позади прямо сквозь крышу, развалив фронтон княжеского терема, в погоню за ними устремился Хала, рыча и бушуя. Кречет, конечно, не нанес ему никаких сильных ран - просто застал врасплох и ненадолго парализовал ударами по больным местам, во второй раз так не получиться.
   Хала испускал целые ледяные тучи, снегом опадавшие на спящий мир, вился причудливыми зигзагами, ловя восходящие потоки. Все ближе и ближе - Драгослав уже чувствовал холодок на спине.
   - Давай скорее! - кричал он Кречету. - Догонит же сейчас!
   - Вырви волосок у меня из гривы!
   - Что?
   - Волосок, говорю!
   Подчинившись, Драгослав вырвал из гривы Кречета целую прядь и метнул назад.
   Семаргл покровитель да пребудет с нами! - прошептал молитвенную формулу конь, и прядь обратилась тонкой линией огня. Ударившись в Халу, она вырваала из гего могущественной груди крик боли, он покачнулся и начал пикировать, теряя высоту.
   - Небесный огонь его задержит четверть - полчаса, он в нем дороги не отыщет. За это время нам надо мчать быстрее!
   И Кречет припустил, припустил так, как никто из его предков не делал с тех пор, как их древние хозяева - крылатые рыцари Атланда - мчались наперегонки со смерчами, которые вызывали против них их заклятые противники из Черной империи.
   На востоке уже брезжил рассвет, и ярился Хала, чувствуя, что все-таки не сможет догнать Кречета, уносившего хозяина далеко на запад. А в Стольском уже гремела тревога, и метались по детинцу и городу всполошенные воины: что за нападение на княжеский дворец посреди ночи, куда смотрят часовые?

48

   Слава Сухого провидца из Ретры гремела на все славянские земли, и паломники даже из дальних краев вынуждены были долго ждать возможности, чтобы встретиться с ним. О Провидце рассказывали чудеса - мол пяти минут разговора с ним хватает, чтобы отступило родовое проклятие, засидевшаяся в девках дочь наконец смогла найти себе достойную пару, а горький пьяница перестал даже смотреть в сторону вина.
   Здесь, в Ретре, священном городе Радегаста Сварожца, где жили одни лишь жрецы и гусляры, ничего не значили ни богатства, ни земли, ни родовитость. За мостом, который вел на остров, где было выстроено святилище, все становились равны - словно перед Великой матерью.
   Или Смертью, что в конечном счете одно и то же.
   Драгослав прождал больше трех седмиц, прежде чем служитель Предан - бойкий кудрявый парнишка лет одиннадцати - все-таки пригласил его к могучему кряжистому дубу, росшему в тени за величественным храмом Радегаста. Под корнями дуба была пещера, где и жил Провидец - жил, лишь на самые большие праздники выглядывая наружу.
   Нельзя сказать, что Драгослава тут не знали или не предпочитали не замечать. Не всякую ночь тебе на голову сваливается взмыленный крылатый конь с израненным всадником, на котором из одежды - лишь перевязь для чудного меча. В Ретре, разумеется, слышали и о войне в земле белых хорватов, и о гибели всей Буривоевой семьи кроме захватившей власть Дубравки, и о пробуждени Змея. О Драгославе здесь слыла самая черная молва.
   Старший волхв Ретры, Ярволод Синеусый, как-то раз признался Драгославу, что его и пускать-то не хотели, но не посмели пренебречь законом гостеприимства, заложенном даже в одном из имен их бога - Радигост. Во избежание ненужных слухов подручные храма распространили по деревням весть, что случившееся в ночь на Красную горку - просто из ряда вон выходящее воздушное явление, и поселяне уже гадали, к добру это или худу и как повлияет на урожай и приплод скота.
   После долгого разговора Ярволод и Драгослав решили, что тому, кого ещё недавно называли Рогатым князем, придется умереть.
   Кречета спрятали в священных конюшнях, там, где жили посвященные богам кони. На прислугу наложили строжайший обет молчания, и они дорожили им, боясь потерять одно из самых прибыльных мест работы по эту сторону Лабы.
   Драгослав же спрятал Иней под матрасом в келье, которую ему выделили, надел просторную белую робу, под которой не было видно покрывавших его тело знаков, и перестал брить усы и бороду. Для всех он теперь был Воркулой, кметом из полянской земли. Воркула совершил великое злодеяние и теперь, чтобы отвлечь от себя заслуженную кару Судьбы, принял строгий пост и обет молчания. Так было лучше для всех.
   Хала часто делал вылеты в земли велетов, западных полян, слензян, волынян и ободричей, высматривая и выискивая будущую добычу, но к Ретре подлетать боялся: духовным глазом видел он стоящего над городом Радегаста в львиной шкуре и с огромным топором, грозившим перерубить ему позвоночник, словно сухую веточку.
   Рыскали вокруг и посланные Дубравкой наворопники из земли белых хорватов, но путного им ничего узнать не пришлось, вдобавок народная молва превратила полет Драгослава на крылатом коне в жестокую схватку двух демонов ветра, да ещё произошедшую над тремя дюжинами селений одновременно. Выискать рациональное зерно из этих восторженно-испуганных россказней не представлялось возможным.
   А в Ретру слуг Дубравки не пускали, кем бы ни доводилось им прикидываться: вещие старцы, сидевшие у ворот города, враз отличали ложь от правды.
   - На твоей госпоже грех великий, род свой весь свела да со Змеем возлежит. Не ходить ей и подданным её по святой земле, пока она не покается! - говорили они, грозно тряся кулаком, и соглядатаи возвращались несолоно хлебавши.
   Драгослав же жил обычной жизнью храмового служки: принимал пожертвования и распределял их среди неимущих, чистил идолы, рубил дрова и подметал полы, изредка выслушивал мелкие тяжбы, недостойные ушей более высоких жрецов. Здесь, вдали от псоглавцев, и чернокнижников, и Змея, опутывавших его мозг речениями нечестивой "Кинокефалиады", он начал понемногу отходить от мрачных дум, опутывавших его столь долгое время.
   Да, единственный исход всему - Тьма, и Солнце рано или поздно испепелит людей. Но не проще ли просто позабыть об отчаянии, что поглотит весь мир, и просто жить, пытаясь получить как можно больше радости?
   Да, пусть даже Боги - выдумка трусливых, слабых смертных, порождение их невежества и неспособности объяснить явления природы. Что с того, если молитвы к Ним действуют, и имена их подвигают людей на великие поступки?
   Да, он прошел свой темный путь до конца. Любой путь, вступая на него, нужно проходить до конца, и его путь заканчивается слиянием, растворением в Хале - но точно ли это единственный выход?
   Он не знал этого. Знал лишь одно - здесь и прямо сейчас ему просто хочется исправить содеянное и жить.
   Когда Предан позвал его в заветную пещеру у корней древнего кряжистого дуба, он был готов.
   Сухой Провидец возлежал на простой льняной подстилке у самого ствола. Подушкой ему служи старый свернутый плащ, столом - широкий щит, который, кажется, когда-то использовался в бою, но теперь покраска на нем пообупилась, и Провидец ставил на него чашки, свечи, обрядовые принадлежности и крохотный резной идол Святовита.
   Пещера была столь низкой, что Драгослав, даже пригнувшись, поцарапал шею о шершвые древесные корни. Пахло прелой землей, водой и благовониями. Между корнями дерева пробивалось всего несколько лучей света, создавая уютный полумрак, но Драгослава, выросшего в Индерии, он не смущал. Войдя и задвинув шторку, князь почтительно склонил колено.
   Провидец приподнялся на локте.
   - Приветствую тебя, мятущаяся душа, и прости, что не могу встать, как полагается. Видишь ли, половина тела у меня не шевелится, за что Сухим и прозвали. Подвигайся поближе ко мне, и расскажи, с чем пришел.
   Драгослав подчинился. Провидец был не слишком стар - чуть больше шестидесяти лет, и если бы не тяжелое ранение в прошлом и суровая аскеза в настоящем, он был бы ещё крепок. Князь ожидал неприятного запаха пота, но почувствовал лишь тонкий аромат еловых шишек.
   Протянув сухощавую здоровую руку, Провидец положил её на голову Драгослава.
   И впервые в своей жизни княжич расплакался. Он говорил, говорил без умолку - о том, как рос при дворе Велеса, как воевал, любил и ненавидел, сколько зла и боли принес родной земле...
   Он рыдал, крупные слезы текли по его щекам, шее, груди, ему не хватало воздуха, его трясло - а Провидец просто слушал, иногда поглаживая сухой рукой по голове, словно дитя.
   - Все в порядке. Все хорошо. Теперь ты понимаешь, что с самого начала тебе лгали - не мудрено, ибо Великий Змей есть отец лжи, и лживы псоглавцы, ему служащие. Они сами вызвали взрыв своего Солнца, и сами же решили, что наступающая Тьма и Бездна Отчаяния - навеки. Но подумай, разве есть хоть что-то вечное? Всегда, во все времена есть зачатки чего-то нового. Да, может статься так, что Тьма поглотит весь мир - но тогда в ней зародится новый, ибо не может она находиться в вечном равновесии. А пока она ничего не поработила, пока есть Солнце, пока смеются дети, пока приходит весна - что ж нам, плюнуть на это все и скорее ждать самого ужасного? Смотри, Драгослав - можно ли мне называть тебя этим именем? - все люди умирают, верно? Но будет ли разумным, исходя из этого, сразу топить новорожденных младенцев, как котят? И напротив, когда наступает могучий враг, готовый сокрушить княжеское войско, или приходит великая болезнь - не более ли славен тот, кто встает и сражается? И больше скажу: когда-то все могучие князья, боги и дэви считались непобедимыми. И где большинство из них нынче? Они непобедимы, пока кто-то не плюнет и не попробует их все-таки одолеть. Тогда и морок развеивается...
   - Значит, и то, о чем мне говорили... Тьма, которая должна поглотить мир, чтобы он избежал больших мучений...
   Старец рассмеялся - на диво легко, по-детски, как будто зазвенели серебряные колокольчики.
   - Ну разумеется, чушь! Я же говорю: все преодоленные препятствия когда-то считались непреодолимыми. Псоглавцы вот струсили, а мы, между тем, их Тьму гоняли в хвост и в гриву - тысячи лет, тысячи раз, в тысячах миров, где мы возрождаемся. Снова и снова.
   Слезы все ещё текли. Драгослав оплакивал время, потраченное на служение мороку, и смеялся над собой за то, что не видел самого простого пути. Да, он шел своей дорогой, да, темной дорогой - но это отнюдь не была дорога всего мира. Более того, она не обязательно должна была вывести туда, куда, как ему говорили, выведет!
   - Я вижу твое прошлое, дитя. Вижу так ясно, как если бы оно было моим.
   - Ты... Ты можешь рассказать мне, кто я, какого роду-племени? Кем были мои отец и мать?
   Старец сухо усмехнулся.
   - Могу. Сейчас - могу. На тебе было заклинание, из-за которого тебя не узнала бы родная мать, и никто даже не мог подумать, что ты - того самого рода. Я могу поведать тебе правду, но она может убить тебя...
   - Значит, снова дорога во тьму, вниз и вниз, к самому Пеклу, - смятенно произнес Драгослав.
   - Дорога темна, но куда она выведет - решать тебе, - сказал Провидец. - Так ты готов?
   Драгослав слабо кивнул. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, руки тряслись, в груди не хватало воздуха - но он готов был пройти до конца.
   - Знай же, Драгослав, что местом твоего рождения была не кладовка, отведенная рабыне, и не убогая крестьянская хижина, как говорили тебе чудины. Каменный терем Стольского был местом, услышавшим твой первый крик, и мать твою звали Векослава Горановна из дома Бусова, а зачал тебя Буривой из земли ободричей, величайший воин нашего поколения!
   Ко всему был готов Драгослав, но не к этому. Его словно молния поразила. Он сидел с широко открытым ртом, рука замерла на полпути до губ. Мысли крутились в бешеной свистопляске. Не сразу он смог вымолвить хотя бы слово...
   - Так значит... я отцеубийца? И кровь моей матери... и брата... А Дубравка... Проклятая Дубравка, изменница, так ещё и кровосмесительница!
   Он в изнеможении повалился на землю. Его трясло, как в лихорадке. Провидец, приподнявшись на локте, сочувственно глядел на него.
   - Не вини Дубравку сверх меры: она попала под очарование Халы, это случалось и с более стойкими душами.
   - Но зачем... Почему все это? Я своими руками освободил Халу, я разрушил собственное княжество, я вырезал всю свою семью, я... я...
   Драгославу хотелось в землю зарыться от стыда и невыносимых мук совести.
   - Ничего не случается просто так. Ты ещё не всю правду знаешь... Готов дослушать до конца?
   - Не думаю, что узнаю что-то, что добьет меня ещё сильнее, но говори.
   - Хале не век и даже не одна тысяча лет. Задолго до нас с тобой, задолго даже до первого человека, ступившего по Земле, Халы уже жили. Они есть порождения самой Пустоты, Бездны, что пронизывает пространства между мирами. Они ненавидят свет и потому питаются им, пожирая Солнца, заставляя их взрываться и уничтожать всех обитателей...
   - Хала говорил мне это. Что Солнце предаст...
   - Предаст, но не без его помощи. Есть множество миров, Драгослав. Великое множество, и все они суть отражения Изначального, где стоит Великая Кузница, и Мировое Древо, и находятся три царства - медное, серебряное и золотое. Для нас это всего лишь предания, но там все происходит именно так.
   - Изначальная Тьма, породившая все и пытающаяся это все в себя вернуть. Воплощение Тьмы - Великий Змей, тот самый Хала, - продолжил провидец. И, глотнув воды и прокашлявшись, снова заговорил:
   -...И Защитник, Великий Кузнец, творящий миры, вырывая из Тьмы новые и новые формы миров. Змей противится ему, пытается разрушить начатое - и в этом суть борьбы Кузннеца и Змея, Бытия и Небытия, где действуют лишь хаотические, слепые силы, не имеющие формы. В каждом из наших миров есть отражения, воплощения этих двух сил. Да и в каждом из нас они есть. Кузнец есть разум и воля, Змей - низменные побуждения, одолевающие каждого из нас..
   - Значит, Хала есть воплощение Тьмы в нашем мире. Но кто же Кузнец? - спросил Драгослав.
   - Не перебивай. Испокон веков Змей пытался искусить могущественнейших людей, получивших все благодаря Кузнецу. Он соблазнял их несметными богатствами, великой властью, неодолимым могуществом - все в обмен на то, что они отдадут ему Солнце. К чему оно им, если все равно предаст и угаснет, спрашивал он.
   - Он говорил это и мне, - заметил Драгослав.
   - Неудивительно. Говорят, что во Тьме и Хаосе неисчислимое количество форм, но те, которыми они проявляются, почему-то можно по пальцам сосчитать. Так вот, знай: не раз и не два склонялись могучие владыки пред посылами Халы, и начинали приносить кровавые жертвы, и предавались многим другим злодеяниям - но каждый раз приходили верные Кузнецу варвары, и разрушали нечистые храмы, и посрамляли Змея. Так случалось до сих пор.
   - Его заточили в Аэн Граанне... Но как им это удалось?
   - Именно это значения не имеет - наша история и так слишком затянулась. Знай лишь вот что: как и у всякого мыслящго существа, у Халы есть человеческая душа, хоть и не Боги дали её. Эта душа позволяла ему не просто принимать человеческий облик: с ней ему становились доступны иные миры Карколиста, включая самый верх, откуда можно было грозить богам. И с ней ему бы стали нипочем щиты, что выставляют жрецов. То, что было заточено в Аэн Граанне, и то, что сейчас на свободе - лишь тело и холодный рассудок. Он неспособен колдовать - только собирать энергию страдания и боли и передавать её кому-то. Он может мыслить, передавая мысли на расстоянии, но не может испытывать чувств и не понимает их. И, наконец, он не может расти. Слившись с человеческой душой, он ко всему перечисленному еще и станет набирать размеры, пока не станет Мировым Змеем, опоясавшим мир. Тогда он исполнит свое предназначение - уничтожит Солнце. Кстати, если сейчас его просто убить, вырвется дух, одержимый исключительной жадностью, и это будет единственным, что в нем останется.
   Старец замолчал, чтобы промочить горло. Драгослав размышлял.
   - Но почему именно я?
   - Вечный вопрос, - усмехнулся провидец. - Все так говорят "а почему именно я"? - Потому, Драгослав, что когда Хала был побежден, человеческую душу у него исторгли, и она воплотилась в кого-то из твоих предков. Погруженный в заточение в Аэн Граанне, Хала некоторое время не мог её почуять и найти, равно как и связываться с разумом людей за пределами твоей темницы.
   - Но потом он связался с Дубравкой...
   - Не только с ней. Да, он пытался охотиться на твоего Отца, Буривоя Вышановича, но он был уже сильным взрослым человеком, могучим воином, и его любили - сначала мать, а затем Векослава. Любовь чистой женщины - великий оберег, и Хала не мог дотянуться до него.
   Почему-то Драгославу показалось, что, говоря о Векославе, провидец горько вздохнул. Так вздыхают об утраченной любви, о нежности, что так и не излилась.
   - Но разве меня моя мать не любила? Почему же тогда он дотянулся до меня?
   - Он и не дотянулся. Сейчас все поймешь. Конечно, Хала не ставил на одну лошадку. Кроме Карминты, он смог дозваться и до хазарского хана Обадии, подтолкнув его к походу к Аэн Граанне. Освободить Халу, захватить в плен Буривоя, подложить под него рабыню, чтоб залетела, и провести обряд Слияния - что могло быть проще. Но на пути хазар встали славянские войска. Эх, славная то была битва...
   - Оборона Турска? Мне рассказывали о ней...
   - Ага, и там мне шарахнули по голове, да так, что я думал, душу Богам отдам. Но нет, отделался параличем половины тела и заделался в провидцы.
   - Вы были воином?
   Глядя на этого сморщенного человека, неспособного встать, но сиявшего силой внутреннего спокойствия, в это сложно было поверить. С другой стороны, чего только в жизни ни бывает...
   - Да, был. Ольгердом меня тогда звали, Ольгердом Рудомировичем, наследником Подольского удела и предводителем Святовитова войска. Я был лих, смел, отчаян и жесток. Мне была обещана твоя мать, когда подрастет - мы росли с ней вместе, и я любил её. Безумно любил. Готов был отдать всю жизнь за то, что она просто даст поцеловать её руку - но она выбрала не меня. На самом деле, я не знаю, смог ли бы я что-либо с ней сделать в постели - наверное, не вошел бы как к женщине, а стоял у её кровати, как у алтаря, и молился. Может, и к добру, что предпочла она Буривоя, хотя именно поэтому я и искал смерти - а получил это.
   - Да, сложно иногда Мокошь плетет...
   - Сложно, то правда. Я уже порядком утомил тебя, потому знай последнее: сейчас Кузнецу, занятому другими делами, помогает другой Бог - Тот, кого зовут Владыкой, Пастырем,Волосом... Он и забрал тебя от Векославы, потому что иначе ты родился бы мертвым, и Хала вырвал бы твою душу безо всякого обряда. Он и отдал тебя чуди на воспитание... И сделал все, чтобы ты достойно прошел свой путь.
   - И все?
   Провидец молчал.
   Драгослав плакал, в сердцах колотя по земле. Мама, Векослава! Всего один раз ты увидела меня взрослым, и то не признала... Без благословения, без любви... вот и весь твой путь, Драгослав...
   - Слезами горю не поможешь. Скажи, есть ли в тебе силы исправить то, что ты начал?
   Драгослав молча сидел, силой пытаясь подавить плач. Силы? Где ж их взять? Силы...
   Он стиснул зубы.
   Он воин.
   Он мужчина.
   И он пройдет до конца.
   Назло Хале.
   Назло игравшим его судьбой богам.
   Назло Тьме.
   - Мне нравится такой настрой, - одобрительно произнес Провидец. - Знай же, что Халу нельзя поразить оружием, выкованным в этом мире, но твой меч для этого хорошо подойдет.
   - И как я этим мечом достану до его сердца? Его тело уже размером с трех откормленных быков! Я разве что чуть кожу прорежу!
   - Значит, тебе нужно больше мечей, - улыбнулся Провидец. И если правдивы слухи о том, как твой отец сражался с Карминтой на её острове, то кое-где тебя ожидает не меньше двух сотен отличных мечей, секир и рогатин из царства мертвых...
   - Ты предлагаешь мне...
   - Скоро полнолуние, когда на Лысой горе открываются врата в царство мертвых. Не такие крепкие, как на Родоницу или Мокошье, но тебе должно хватить. И если ты будешь делать, как я говорю...
   День катился к вечеру, паломники нетерпеливо ругались, переминаясь с ноги на ноги, а провидец из Ретры и человек, прошедший сквозь наитемнейший путь, обсуждали самый невиданный за долгие века метод вербовки дружинников.
  

49

   Бешеная скачка сквозь земли ратарей, доленчан и западных полян, ветер, бивший в лицо, да огненные отблески от крыльев Кречета - вот и все, что запомнил Драгослав, пока они мчались к Лысой горе, за несколько часов одолев путь, на который обычной дружине понадобится не меньше двух недель.
   Чернобожники, какждое полнолуние собиравшиеся здесь, чтобы почтить мрачнейшего из богов, и жестокие ведьмы, ожидавшие, что нечистая сила одарит их невероятными дарами в обмен на истовые моления и страшные жертвы, в ту ночь даже не поняли, что произошло.
   Как только пламя кострища, взметнувшись в три человечьих роста, поблекло, став иссиня-зеленым, и в его сполохах показались безрадостные картины Пекла, на Лысую гору словно налетел дикий порыв ветра, чуть не посбивавший сектантов с ног. Будь пламя обычным, а не колдовским - перекинуться бы ему на все вокруг, поджигая кустарники, а также волосы и одежду чернобожников. Но оно стояло ровно, исправно показывая в своих бликах обугленные безжизненные скалы, текущие кровью реки и чахлую, словно пустынную растительность, когда невесть откуда появившийся всадник на крылатом коне влетел в костер на всем скаку. Огонь взревел, поглощая его, во все стороны полетели лиловые искры, прожигая мантии ведьм.
   - Великий див явился в наш круг! Чернобог посетил нас своим присутствием! - взвыли сектанты.
   - Это Чума-воевода, собрав десять тысяч душ, мчится на прием к своему владыке! Взывайте громче, и будет нам дарована власть насылать лихорадку, и кровавые волдыри, и лихоманку, что даже могучего витязя сожжет за три дня! - кричала заводила шабаша, старая колдунья в изодранном платье, вооруженная крючковатым посохом с оголовьем в виде змеи. Самые могущественные из чернокнижников давно стеклись под Драгославово знамя, и здесь остались в основном восторженные, истеричные изгои, обозленные на весь мир и искавшие не глубины познаний Тьмы, а мести всем и вся подряд.
   Собрание затянуло нестройную песнь во славу Чумы-воеводы, кто-то полоснул обсидиановым ножом по горлу приготовленного в жертву пса. Животное жалобно захрипело в агонии, и чернобожники со всех ног бросились к нему, собирая в ладони ещё теплую кровь, жадно глотая её или вымазывая ею все тело. Они уже предвкушали, как всех их врагов - засносчивых и удачливых соседей, неблагосклонных князей, святош-волхвов и пришлых жрецов Распятого - захлестнет ужасное поветрие, от которого нет лечения.
   Драгослав всего этого уже не слышал. По правую руку от него вздымались высокие, серые остроконечные скалы, покрытые багровыми трещинами, зловно зловещими резами. По левую - клокотало безбрежное море не то крови, не то раскаленного железа. То тут, то там попадались черепа, скелеты и части тел. Барахтались в кровавом море обреченные на долгую муку грешники, тщетно поднимая к небесам опаленные, полуразложившиеся руки с омерзительными, сочащимися гноем желто-зелеными наростами. Драгослав не обращал на них внимания, да и не мог ничем помочь: такие муки были суждены им Радегастом Сварожцем, загробным судьёй, за великие злодеяния при жизни, и должно пройти несколько лет, прежде чем душа, очистившись пекельной мукой, сможет отлететь в Ирий.
   Драгослав несся по серпантинной дороге, петлявшей вдоль склона, словно змея. То тут, то там попадались расселины, ведшие куда-то на другую сторону хребта, или глубокие пещеры, чьи обитатели напряженно следили за невиданным всадником своими злобными огнистыми глазами.
   - "Нам не туда, если не хочешь стать закуской кому-нибудь из Чернобогова выводка", - передал Кречет.
   - А откуда ты, собственно, знаешь, куда именно нам нужно? Ольгерд говорил только о выстроенном явно людскими руками укреплении, полном полумертвых воинов, но как нам его найти? Пекло-то огромно.
   - "Да чую я их, не переживай. Издалека чую. Не забывай, что всадники Атланда использовали моих предков и для того, чтобы находить засады по запаху".
   - А что у нас со временем? Сейчас ночь, но не наткнемся ли мы днем на каких-нибудь Чернобожьих ратников?
   - "Просто погляди на небо".
   В багрово-оранжевом небе в самом зените висела аспидно-черная луна, прорезанная несколькими ветвистыми трещинами. За время, прошедшее после прыжка через врата, она не сместилась ни на волосок.
   - "Тьфу ты. Со всеми этими провидцами и воротами забыл, что здесь вечная ночь".
   Серпантин становился прямее и шире, пещеры и расселины почти сошли на нет. Порядком ниже стала и каменистая гряда. Вскоре Драгослав выехал к мосту, по которому, наверное, пройти мог только боком. Выложенный словно из мутного темно-красного стекла, он казался очень гладким и вдобавок не имеющим перил. Изгибаясь причудливой аркой, мост уходил куда-то в клубившиеся над кровавой рекой бурые облака. Вдалеке, за пляшущим маревом, было видно, что он спускается - куда-то вдаль, на невидимый отсюда противоположный берег, тонувший во мраке и мареве.
   - Так вот ты какой, Калинов мост... А этот кровавый поток, значит, река Смородина, - потрясенно выдохнул Драгослав.
   - Да, именно так. И сейчас ты познакомишься с его стражами.
   Раздался сигнал тревоги - гулкий, низкий набатный колокол. Тяжелый звон плыл в пропахшем гарью, кровью и муками воздухе словно нехотя, но Драгослав все же остановил Кречета. С теми, кто бережет Калинов мост, лучше дружить.
   Подняв голову, он увидел, что звон идет из высокой, грубо сложенной из цельных глыб базальта башни, которая венчала последний холм в серой гряде. За ней пространство перед Калиновым мостом представляло довольно широкую и плоскую как стол равнину или, вернее, пещеру. В центре её был невысокий, но крутой холм, на которомвысилась каменная башня, обнесенная круглой зубчатой стеной. Драгослав заметил на стене какие-то фигуры со вполне земным оружием.
   Загрохотали конские копыта. Из-за гребня каменной гряды, дотоле невидимые Драгославу, вылетело пятеро всадников на черных конях. Их лица скрывали шлемы с полными масками, оружие - длинные копья и мечи - выглядело староватым, но князь был уверен, что оно будет поострее того, что только вышло и-под кузнечного молота.
   - Кто осмелился ступить на дорогу, доступную лишь Ведающим и богам?
   Предводителя всадников отличала лишь тускло поблескивавшая в пекельном пламени бронзовая гривна. Голос его из-за личины казался гулким и плохо разборчивым..
   Лгать было нельзя - мертвые это чувствуют. Но и говорить то, чему научил Драгослава Ольгерд, казалось глупым. Хотя имеют ли значение глупость и ум простых людей здесь, в преддверии царства мертвых?
   - Я Драгослав, сын Буривоя, познавший самый темный путь. Ныне ищу я искупления зла, мной совершенного, и зову вас, стражи Калинова моста, разделить со мною искупление и вечный покой!
   Слова были сказаны, повисла неловкая тишина. Драгослав потянулся было к Инею, но предводитель опустил копье. Свободной рукой он снял шлем. Князь увидел совершенно голое, без бороды и усов, лицо. Его испещряли шрамы, вместо носа были только кости, с шумом вдыхавшие воздух. Левая щека предводителя тоже сгнила, выставив напоказ целый ряд пожелтевших зубов. Кожа была цвета старого пергамента, глаза запали, но жили...
   - Хо-хо, старина Буривой нас все-таки не оставил! - взревело умертвие.
   Оно помолчало немного, вглядываясь в Драгослава.
   - Да, похож ты на того, за кем некогда мы клялись идти и в огонь, и воду. Те же глаза, волосы, осанка, голос... Буривой привел нас сюда, в Пекло, а сам каким-то образом остался на Земле. А мы застряли меж Пеклом и миром живых, заживо низвергнутые сюда колдуньей - и гляди, во что мы превратились!
   Спутники воина тоже сняли свои шлемы, выставляя напоказ свои язвы и гнилую кожу. На каждом из них не было ни единого волоска.
   - Буривой мертв, как и все те его дружинники, что избежали заклятия Карминты. Он понес свой ответ в том числе и за вашу судьбу. Ныне же я зову вас на славный бой, на последний бой - и ваша не-жизнь у врат Нави будет закончена. Вы вернетесь в Ирий и снова сможете родиться на земле, как пора вам было сделать ещё двадцать лет тому назад!
   - Ты обещаешь нам свободу. Почему мы должны верить тебе?
   - Потому что ты знаешь, что я говорю правду. Тот, кто поставил вас сюда на стражу вместо себя - не предвидел ли этот день?
   Всадник снова задумался, на сей раз ненадолго.
   - Имя мне Арнгрим, я был побратимом Буривоя и соучастником нападения на Храм. Нас связывала клятва до самой смерти - и теперь такая же клятва связывает нас с его сыном. Веди нас в бой, Драгослав из земли вендов!
   Пока они говорили, вокруг них собралась ещё толпа. Больше сотни воинов, с обманчиво старым оружием, все - внешне изможденные, полусгнившие и замученные, но вид умертвий обманчив.
   - Веди нас в бой! - подхватила толпа, ударяя копьями о старые щиты, и долина пред рекой Смородиной наполнилась грохотом, какового не слышала, наверное, со времен поединка Огнебога и Великого змея.
   - Веди нас в бой! Веди нас в бой! - кричали низвергнутые некогда в Пекло воины Буривоя, и Драгослав победно улыбался. Да, Хала неуязвим для оружия, выкованного руками смертных - но после того, как воины Буривоя провели больше двадцати лет в царстве мертвых, их оружие обрело свойства Навьего. Больше сотни полумертвых воинов - маловато для битвы, но ведь это будет скорее охота...
   - Даю час на сборы - и вперед, пока открыты врата! - крикнул Драгослав. Волей Богов вы отныне свободны!
   Не знал Драгослав, откуда пришли ему на ум последние слова, но была в них сила Радегаста и Мерота, богов-привратников Иного мира. Сила, некогда сковавшая низвергнутых Вниз воинов Арнгрима и Буривоя, и теперь освобождавшая их во исполнение пророчества.
   Короткая кресневая ночь ещё не успела закончится, а мертвое войско во главе с Драгославом на Кречете, соткавшись словно из воздуха на вершине Черной Горы в землях Белых хорватов, уже шло на свою последнюю битву. Ревели расколотые рога, и ветер развевал разодранные, полуистлевшие знамена.
   И в ту же ночь стекались к Стольскому войска окрестных князей, не смирившихся с захватом власти Змеем. Подоляне и горцы, вышедшие из укрывищ под знаменами своих князей, и верный Звонимир Тиверский, ступивший на тропу войны ради прав своего племянника Лихобора, законного наследника престола, и отважные велеты с волынянами. Все они шли, ведомые предзнаменованиями, чтобы бросить вызов Тьме-за-Гранью.
   Судный день был близок.
  

50

   Близились Русалии, дни были жаркими, а ночи - короткими.
   Войско Звонимира шло на Стольское, почти без боя занимая небольшие селения и городища. После той страшной ночи, когда разлетелись вдребезги франкские витражи в великокняжеском тереме, а ворвавшаяся было стража обнаружила на полу кровавые символы, в которых волхвы незамедлительно опознали нечестивые письмена "Кинокефалиады", подчиняться Дубравке и платить ей подати никто не хотел. Более того, лишь то, что она была окружена стражей, защитило её от волховского суда.
   Зловещие слухи о княгине ширились, как лесной пожар, и правду в них изрядно приукрашивала молва. Говорили, что Дубравка каждую ночь купается в крови девственниц, что она летает на метле и вступает в блудную связь со своим змеем. Хала после ударов Кречета несколько ослабел: его глаза слезились, головы болели, и летать при свете дня Змею было неудобно. Дубравке он говорил, что скоро излечится и обрушит на непокорных всю свою ярость, но сейчас княгине оставалось лишь сидеть и смотреть, как завоеванное таким трудом княжество уходит из рук, словно песок, струящийся меж пальцами.
   Хала не сказал ей о другом: незавершенный обряд Единения выпил у него очень много сил и продолжал их высасывать.Сейчас он был ненамного могущественнее, чем тогда, когда Драгослав вызволил его из Аэн Граанны. Чтобы снова обрести силу, ему приходилось пожирать по два-три быка в день, а достать этот скот становилось все труднее и труднее. В Стольском и окрестностях начался ропот.
   В земле уличей вече избрало князем Велемысла, человека престарелого, умудренного опытом и знающего древние знаки. Для защиты пересеченский люд пригласил и наемника - варяга по имени Ральвстад из страны свеев, который ушел от полян из-за того, что разругался с другими наемниками при дворе киевского князя.
   Войско тиверцев шло к столице, и вслед за ними словно расцветала земля. Беженцы наконец снова возвращались в свои дома, латали прохудившиеся крыши, охотились, собирали выросший дикоростом урожай - не Боги весть что, но от голодной смерти обещали спасти тиверцы и уличи.
   Земля расцветала, словно после долгой зимы, но тень все ещё нависала над ней.
   Потому что по-прежнему сидела в Стольском Дубравка, одурманенная речами Змея настолько, что совершенно перестала быть собой. Собранные Драгославом чернокнижники по большей части разбежались кто куда, стоило пропасть князю - но псоглацы и черемисы, погрязшие в поклонении Хале, все ещё удерживали сердце страны.
   Даже без помощи Халы, которого по-прежнему могли удержать соответствующие заклятия, Язгудай-хан ударил по мятежному Перемышлю, разгромил мятежников и пришедшие им на помощь силы велетов и полностью спалил город, вырезав всех в нем, кто был выше тележной чеки.
   Затем Хала, чтобы показать, что его ещё нужно бояться, во главе псоглавцев налетел на Унгвар, и несколько тысяч человек погибло в морозном огне, а оставшихся обезумевшие зверолюди насадили на вертела и обжарили, устроив омерзительную трапезу на руинах города.
   Драгослав и Звонимир все ближе подходили к Стольскому, и все чаще они натыкались на разъезды черемисов. Временами ночные дозорные замечали Халу, кружившего в вышине: выведывал позиции.
   - И все же я не могу до конца доверять тебе, Драгослав, и твоим умертвиям. Даже у самых бывалых моих воинов стынет кровь, когда они глядят на них, лошади фыркают, а кошки шипят. Мы идем на войну с величайшей тьмой - но под знаменами у нас её же создания. Как же мне слушать твои советы?
   Так говорил Звонимир Драгославу ранним утром, когда войска тиверцев строились в самом виду Стольского для решающей битвы. Перед Колодницей тянулась плоская равнина, если не считать нескольких курганов, вырытых неведомо кем давным-давно.
   На одном из таких курганов и поставил тиверский князь свой шатер. Отсюда было видно, как выстраивается войско, готовое отразить натиск кочевой орды, засевшей в городе и явно готовившейся с минуты на минуту вырваться из него. Идеально ровные линии, частокол рогатин, способных пронзить коня насквозь, за спинами у копейщиков - прославленные тиверские лучники с длинными луками. На крыльях - всадники, готовые вмешаться в ключевой момент схватки и повернуть бой в свою пользу. Все, как и должно было быть...
   Драгослав посмотрел вдаль, через мост, который так и не был разрушен. Огромная секция стены, уничтоженная его заклятием, так и не была восстановлена - исполинскую брешь прикрыли лишь наспех оструганным частоколом. Через него было видно беспорядочно разбитые шатры, животных, пасущихся в садах, снующих туда-сюда черемисов, собирающийся у ворот атакующий полк - Стольское теперь больше было похоже на кочевой лагерь, чем на столицу славянской страны. Дубравка, явно боясь, стянула все черемисские орды, какие только могла.
   - Да, знаю, Звонимир, доверять тебе мне незачем. Я сам, своими руками, разрушил этот город и множество других, я освободил Халу, который ждет где-то там, возле княжеских палат, и теперь претендую на престол. Одно могу сказать в свою защиту: мне не нужна власть. Хватит. Сыт по глотку. Пусть на престол сядет малыш Лихобор, твой племянник.
   - Это мы уже обсуждали, - сказал Звонимир, нервно постукивая по нагруднику. - И что ты сын Буривоя, когда-то похищенный, тоже. Раньше бы я не поверил в это, но сейчас увидел столько всего... у тебя его глаза, его осанка, его манера держать себя... да, наверное, так и есть.
   Драгослав погладил по холке Кречета, нервно рывшего копытом.
   - И ещё, Драгослав. Держи своих умертвий в бою подальше от моих воинов. И дело не только в запахе, который они источают.
   - Моих умертвий, Звонимир, ты больше не увидишь к вечеру. Как, скорее всего, и меня.
   Раздался рокот - отдаленный, тяжелый, ритмичный, будто дрожала земля. Из ворот Стольского хлынул поток - серый, гикающий, закованный в сталь поток тяжелых черемисских конников, хищно опустивших тяжелые копья. Из-за стен города ударил залп стрел - первый, пробный, большинство даже не перелетело через реку, но начало было положено.
   - Идут! - пронеслось среди рядом славянского войска. Заиграли флейты.
   - Ну, - выдохнул Звонимир, - да хранят нас Боги.
   И, вскочив на коня, бросил сулицу в сторону противника. Войско подхватило жест князя радостным кличем. Взвились, затрепетав на ветру, зеленые знамена с золотым туром - а волна, катившаяся им навстречу, уже миновала мост, и растекалась половодьем по речному берегу, а вслед за ней из города выходили все новые полки. Засвистели стрелы и сулицы, раздались первые крики раненых.
   И, словно привлеченный начавшейся схваткой, Хала, преодолев светобоязнь, взмыл над городом. Изогнув все три свои головы, расправив крылья, он издал оглушительный рев, и три языка ледяного пламени вырвалось из его глоток.
   Драгослав вскочил на Кречета.
   - Ну, конек, вот и наш черед подошел.
   - Где нам ждать тебя, Драгослав? - подошел к нему Арнгрим.
   - Где свалю, там и ждать. Но скорее всего, он будет бить в самое сердце тиверского войска, там, где князь.
   Конница черемисов с визгом налетела на тиверские рогатины. Хала сорвался в стремительный полет. Истинное зрение Драгослава уловило радужный пузырь, словно накрываший войско Звонимира - щит, защищающий от Халы. Вряд ли он поможет там, где не помог Богухвал.
   Вся надежда была только на него.
   Пришпорив Кречета, Драгослав взмыл в воздух и понесся навстречу ледяной смерти.
  

51

   Они кружили в воздухе, как два стервятника, с той лишь разницей, что Хала был больше раз в тридцать. Змей то и дело обрушивал на Драгослава потоки ледяного пламени, князя бил жестокий холод, тело болело, но Кречет превосходно умел уворачиваться. С другой стороны, и Драгослав не мог подлететь достаточно близко: удар могучего хвоста, лапы или крыла тут же сшиб бы его наземь.
   Внизу черемисы волна за волной накатывали на тиверские ряды. Чуть вогнутый строй, которым Звонимир расположил войска, не давал кочевникам на полную мощь использовать преимущество в маневренности, да и Арнгрим со своими умертвиями, рубившиеся в самых первых рядах, наводили животный страх не только на своих, но и на чужих.
   - Зря ты бросил вызов мне, князь, - Хала явно забавлялся, глядя на порхающего вокруг него Драгослава. - Ты мог бы слиться со мной, стать таким, как я, и мы вместе правили бы миром, пока не угаснет солнце. А сейчас ты погибнешь - твой меч мне что перочинный ножик...
   - Даже перочинным ножиком можно заколоть до смерти!
   Хала отвлекся, заговорившись, и открыл бок. Драгослав послал Кречета в крутую петлю, уши княжича заложило, удар отдался ноющей болью в руках - но Иней все же прочертил длинную черную полосу под правым задним крылом Халы.
   Змей взвыл от боли и ярости, изогнулся. Правая голова развернулась назад, выпустила поток ледяного пламени - но Драгослав, снова пришпорив Кречета, промчался под пузом Халы, полосуя и его. От выдоха змея его закрыло правое заднее крыло; вылетев из-под брюха Халы, Драгослав ударил снизу вверх по левому заднему.
   Тяжелая кожа треснула, снова хлынула черная кровь. Драгослав взмыл вверх, над самим Халой, который начал заваливаться на левый бок, все ещё рыча, извергая пламя и продолжая сыпать проклятия. Из-под крыльев в князя вылетел целый залп ледяных пуль.
   Драгославу обожгло колено, грудь, левую руку, плечо. Пули Халы били навылет, и он знал, что у него не так уж много времени, прежде чем он истечет кровью.
   Стиснув зубы так, что в висках зазвенело, хрипя от боли и напряжения, он прянул на Халу вниз, как сокол на добычу. В новый удар Инея он вложил всю свою боль, все душевные муки, все сомнения, терзавшие его всю жизнь.
   Удар.
   Темнота.
   Обжигающая боль.
   Открыв глаза, Драгослав увидел огромный, размером с пол-лошади, кусок крыла, падавший вниз, прямо в гущу сражающихся. Хала выл, закатив глаза, налитые кровью, и стремительно терял высоту. Непривыкший к боли, он совершенно не умел её выносить - и бил, хаотично бил вокруг лапами, хлестал хвостами, взмахивал крыльями, пытаясь удержаться, не упасть на пики...
   Там, где он должен был приземлиться - на правом фланге чуть в стороне от основной битвы - уже собирались умертвия Арнгрима.
   - Драгослав....
   - Голос Кречета был непривычно слабым. Страх сжал тело князя холодной перчаткой.
   - Я умираю. Крылья все хуже повинуются мне, и каждый вздох обжигает...
   Одна ледяная пуля прошила легкое Кречета, две других распотрошили живот, и Драгослав с ужасом увидел готовые вывалиться кишки. Левую заднюю лапу чудесный конь тоже поджимал - она была раздроблена, и с неё капала алая кровь...
   - Кречет.... конек.... дорогой мой брат... только живи, - шептал Драгослав, беспорядочно гладя его шею. Сейчас он даже не думал о том, что упадет наземь с сотни саженей высоты - только о дорогом друге и его боли...
   А Хала, кое-как выровняв высоту, развернулся к ним, и по напряжению мышц всех трех шей было видно, что сейчас выпустит пламя...
   - Ну уж нет! Давай, хозяин, сожми меч - и до встречи в Сварге!
   Драгослав даже не понял, что делать, только рефлекторно перехватил Иней обеими руками.
   И Кречет рванулся, рванулся из последних сил навстречу ледяному потоку, но забирая чуть выше.
   Удар ледяного воздуха чуть не вышиб Драгослава из седла. Адская боль пронзила все его тело, с лица сезла кожа, и по обнаженным мышцам что-то полилось - князь был уверен, что это глаза. Но вдруг, на вершине боли, когда даже сжатых в кулак последних сил не хватало, чтобы сжимать меч...
   - Сей... час... - услышал он слабый, затухающий голос Кречета...
   И он ударил Сейчас - Сейчас, как никогда, полупрыгая-полупадая с коня вперед, вкладывая все силы в свой последний, завершающий удар, и почувствовал, как что-то хрустнуло под лезвием Инея, и оно до самого перекрестья вошло в податливую плоть, и он навалился на рукоять, загоняя все дальше и дальше, пока сознание не покинуло его...
  

52

   Воин на диковинном крылатом коне исчез в пасти Халы, растворился в ослепительно-синем его огне, и по войску тиверцев пролетел вздох разочарования.
   Воин проиграл.
   Но лишь Арнгрим и его умертвия спокойно стояли посреди обоя - нападать на них черемисы боялись - и глядели вверх.
   - Он справился, - тихо произнес полумертвый ярл.
   Только он увидел, как между глаз средней, самой большой головы Халы вдруг выросло что-то вроде ярко-лазурного рога.
   "Он пронзил его небо. Кречет поднес его достаточно близко к пасти, чтобы он смог всадить меч в его небо".
   Обессиленое тело крылатого коня рухнуло вниз. Без седока.
   Драгослав остался в пасти Халы, куда его забросил Кречет. Он умер, навалившись всем телом на Иней, а Змей, закрывая пасть, только добавил весу...
   Хала рухнул наземь, обезумев от боли. Главный мозг был поражен, двое боковых ещё пытались взять власть в свои руки, но были не в силах совладать с огромным количеством противоречащих друг другу приказов. Какой-то из них, конечно, победил бы, ведь главные органы ящера были целы...
   Если бы на рухнувшего Халу тут же, словно рой ос, не налетели умертвия Арнгрима. Они били его рогатинами и мечами, закаленными воздухом Нави, и рвали на части тело, извергая фонтаны черной крови, и плакали от блаженства, когда один за другим, исполнив свое предназначение, таяли, возвращаясь в Ирий.
   Увидев гибель того, кого они почитали богом, черемисы пришли в замешательство. Бросая оружие, они падали на колени перед тиверцами, прося пощады, и на их шеи ложились тугие невольничьи арканы. Другие, наиболее ярые, сплачивались под знаменами мелких вождей и пытались организовать хотя бы организованное отступление - но их с налета втаптывала в землю тиверская кавалерия верхом на лошадях, подаренных когда-то Звонимиру Гораном.
   Уже к полудню тиверские войска, опьяненные победой, ворвались в Стольское, и Дубравка, оцепенев, глядела на зеленые с золотом знамена, поднимавшиеся на все новых и новых башнях. Псоглавцы ещё продолжали держать оборону, забаррикадировавшись в Коморище и на улицах перед княжьим теремом, но к вечеру и они все были уничтожены.
   Войдя в княжеский дворец, Звонимир не застал в гриднице никого. Только Дубравку, гордо сидевшую на престоле, царственно склонив голову в княжеском венце.
   По белоснежным рукам княгини стекало две полоски крови. У её ног лежал окровавленный нож.
  

53

   Драгослав падал, падал вниз сквозь время и пространство, в огромный черный водоворот. Время шло назад: весну сменила зима, зиму - осень, если приглядеться - было видно, как уменьшаются города и зарастают лесом пашни.
   Но князя сейчас волновало не это.
   Он боролся со своим противником - чудовищным, черным, бесформенным существом с кучей ртов, присосок и щупалец. Таков был дух Халы, терзаемый вечным голодом; если бы его затея увенчалась успехом, он вырос бы до размеров целого мира и пожрал солнце.
   Разумеется, у него этого не вышло.
   Получился лишь маленький голодный дух, мелкая искорка Тьмы-За-Гранью в нашем мире.
   Где-то вверху пели чистые девичьи голоса и призывно трубили рога. Там была Сварга, туда звали дух Драгослава, уже умершего - но он не мог успокоиться, пока жива хоть маленькая часть его врага, врага, стремившегося пожрать солнца.
   И потому сжимал его в обьятьях, и бил, и душил, выкручивал щупальца, разрывал рты, не обращая внимания на боль и на то, что падает не только сквозь пространство, но и сквозь время - для чистого духа Халы, свободного от тела, время это просто ещё одно измерение. Толкая его "вниз", чисто по-человечески, Драгослав толкал его и "назад".
   Но была какая-то исходная точка, конец всему их путешествию, ниже которой спуститься было нельзя, ибо дух Халы ещё не был столь силен, чтобы осознавать себя...
   И они упали, грянулись со всего духа, на ледяной, холодный пол Аэн Граанны, и увидел Драгослав перед собой кристалл, в котором было заключено тело Халы на протяженнии веков, пока он не освободил его.
   В глазах - том, что заменяло его противнику глаза - застыло отчаяние. А Драгослав засмеялся смехом победителя.
   И там, за двести лет до собственного рождения, в миг, когда Хала только начал пробуждаться, он завел чародейскую песню - последнюю из тех, которые пел. И он пел её, чувствуя, как все сильнее и сильнее становятся стены, удерживающие Халу. Пел, разматывая душу по клубку, не жалея ни единой мысли - пел, пока разум ещё мог сплетать слова.
   Пел, окончательно проваливаясь в безмолвие, и только отчаянные вопли Халы были ему ответом.
  

54

   Первым, что услышал Драгослав, был плеск воды. Вторым - глубокий, сладостный запах цветов. Он открыл глаза.
   Князь лежал на берегу глубокой синей реки, что медленно текла среди берегов, покрытых густой зеленой листвой. Он не знал, где он находится, но судя по огромному, горячему, царственно-золотому солнцу - не в мире людей.
   - Ты все правильно сделал, - услышал он девичий голос.
   Первой его реакцией было тут же вскочить и прикрыться, но на нем уже были удобные шелковые штаны и такая же рубаха. Рядом лежал даже меч - длинный, обоюдоострый, покрытый причудливыми знаками неизвестной ему работы.
   Драгослав поднялся, приветствуя говорящую. Ею оказалась девушка в изящной бронзовой броне, но без шлема - густые золотистые волосы свободно разливались по нагруднику и плечам. Глаза девушки были голубее здешнего неба, губы - как маки, и сквозь смущение Драгослав почувствовал, что влюбляется.
   - Приветствую тебя в чертогах павших, дорогой воин, - сказала девушка. Она обняла его, накрыла всего благоуханием неизвестных Драгославу цветов, взяла под руку.
   - Пойдём за мной, - указала она на тропинку, убегавшую вдоль от реки среди луговых трав.
   - Куда? - только и смог спросить князь.
   - К моему отцу, рассмеялась девушка. Ты удостоен особой чести, ведь смог совершить невозможное.
   - Невозможное? Но...
   - Вмешаться в плетение Мокоши. Ты мог просто отпустить Халу, оставить его скитающимся голодным духом, но ты отправился за ним... И запер его там, в прошлом, наедине с самим собой.
   - Значит, у нас сейчас два Халы?
   - Наоборот, ни единого, - рассмеялась вила. Запертый в Аэн Граанне, да ещё под более сильным заклятием, терзаемый вечным голодом и отчаянием, Хала мог иметь только один источник удовлетворения голода - себя. И за несколько лет разобравшись с кристаллом, он пожрал свое тело, и свою душу в прошлом - а значит, и сам стерся из истории.
   - Ничего не понимаю. То есть, никакого Халы...
   - В новой истории, созданной тобой - не было. Он не взывал к псоглавцам, Карминте и хазарам, и не было кровавых событий, в которых ты участвовал. Люди, что ныне живут в Стольском, и знать не знают, что их когда-то завовевывали с помощью Змея некие Драгослав и Дубравка.
   Драгослав стоял, опешив.
   - Но почему тогда не исчез я? И почему я помню об этом?
   Вила пожала плечами.
   - В Кузнице судеб случаются странные вещи. Пойдем же: у моего отца есть почетные обители для тех, кто выигрывал войны, и для тех, кто предотвращал войны, но сколь же более почетным должно быть место для человека, который сделал, что нескольких кровавых войн будто бы и не было!
   Драгослав рассмеялся, и ему вдвойне веселее было от того, что его смех подхватила прекрасная златокудрая воительница.
   Рука об руку они шли по лугам Страны Богов, обсуждая свои жизни так, как человек, проснувшись, обсуждает тяжелый, но интересный сон.
   Их жизни были позади.
   Впереди были долгий отдых и новое рождение.
   Рождение в мире, который стал немного лучше благодаря их стараниям.
   Старец, проведший Драгослава самым темным путем, смотрел им вслед и улыбался. Из долгой схватки сХалой он вышел победителем, не хуже,чем справился бы Перун на своей громовой колеснице. Ему, Всеведу, удалось изменить само мироздание, изгнав жестокого противника - но ещё множество битв ждало старого бога.
   Битв, к которым ему ещё предстояло подготовиться.

4 октября 2016 - 18 сентября 2017

Львов

  
   22 апреля.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"