Поздравляю с публикацией в "Молодом коммунисте". Наверное, ты уже получил газету. Да, большая это честь в твои годы стать героем статьи. И хотя она не большая по своему объёму, но всё равно является продолжением традиции нашей семьи оставлять след на страницах прессы своего времени. Традиции эти давние. В семейном архиве есть вырезки 60-летней давности с упоминанием фамилий твоих родных (деда, бабушки, их братьев, твоих мамы и папы и т.д.) Так что прими ещё раз мои поздравления. Тем более что, будь живы твои предки, их бы обрадовало то, что мы живы и продолжаем их жизнь на земле.
А теперь хочу описать тебе один из самых страшных боёв, в котором принимал участие наш дед. Собственно говоря, боёв у него было много за годы войны. Но рассказывал он, видимо, лишь о тех, что, так или иначе, отложились в его памяти. Поэтому, рассказывая тебе о нём, ловлю себя на мысли, что это повествование выливается в жуткий рассказ огромного горя и мужества людского. А ведь в то время дедушка был человеком средних лет, человеком отнюдь не бесстрашным, а вполне обычным: со своими страхами и горестями, переживаниями, болью и ненавистью к врагу. Смерти он боялся не меньше любых других людей, но шёл на почти верную смерть сознательно, ибо не хотел продолжения мук и страдания нашего народа. А звериная сущность фашизма, превратившая миллионы в человекообразных нелюдей, была ему ненавистна. Не любил он громких слов, да и вся его "пропагандистская" работа в части была по нынешним меркам примитивной, ибо не было на фронте в окопах высоких трибун. А говорил он с бойцами перед боем, т.е. фактически на пороге смерти, о семьях, родных краях, страданиях народных. И в атаку поднимался первым. У них в роте был неписаный уговор, что первыми поднимаются в бой коммунисты. Перед тяжелыми боями собирались обычно в окопе или в траншее члены ВКП(б). Стаж на партсобрании не играл роли. Прежние должности и заслуги тоже. Делились, кто и где будет вставать в атаку, договаривались о месте хранения документов в случае выбытия из строя и расходились по местам. После боя, когда позволяла обстановка, подводили итоги: кто жив, как выполняли задачу. Тут же шёл приём заявлений в партию. Обычно давали рекомендацию людям, побывавшим в боях. Членов партии в батальоне было немного, но их состав последние годы войны бывал почти всегда неизменным, ибо вместо выбывших в строй вливались новые люди. Членство в партии на передовой не давало каких-либо привилегий, кроме одной - первому встать в атаку. А о бумажных обязанностях пеклись мало. Не было многолистных архивов, многостраничной переписки и т.п. Так с 1943 г. по 1945-й дед носил всю партийную документацию роты, а позднее и батальона на себе. Это было обычно всего несколько листов бумаги. Иногда даже писали на газетах, листах из книг, обёртках от сигарет или папирос, даже на бересте и то писали. Что писали? Список коммунистов, протокол. Протокол был краток: столько-то и тогда-то было, то-то и то-то приняли. Эти бумаги дед затем передавал при каждом удобном случае в вышестоящую парторганизацию. А в бой шёл обычно налегке. Специально выделяли человека, остающегося в тылу, и тот потом приносил оставленные вещи к новому месту дислокации. Обычно выбирали для этой цели людей из "вторых" эшелонов батальонов (поваров и т.п.) Случаев нарушений партдисциплины в виде трусости дед за тот период припомнить не мог. Видимо, в ротных партячейках такое было исключительной редкостью. Правда, по интеллектуальному уровню многие вновь принимаемые товарищи и не были столь эрудированны в трудах теоретиков марксизма, но проверку на идейную прочность они проходили в бою. Когда дед рассказывал о своей партработе, я по глупости спросил его: "А у фашистов были на фронте члены партии?" Дед не удивился моему вопросу.
"Меня тогда часто спрашивали бойцы: а где немецкие рабочие? Куда смотрит германский рабочий класс? Почему не выступает против Гитлера? Признаться, это были трудные вопросы. Тогда я и сам толком не знал на них ответа. Но как-то отвечал. А члены фашистской партии на фронте в конце войны были. Не знаю, были ли они раньше - не доводилось с ними сталкиваться. Но в 1945-м в Польше я видел трупы фашистов с золотыми значками членов их партии. Были это, как ни парадоксально, не эсэсовцы, не офицеры, а какие-то унтера, причём, немолодые уже. Правда, видел я, как мне потом говорили, всё же одного их члена в 1943 году. Но я, узнав это, на него второй раз не пошёл смотреть. Хотя говорят, презнатная была птица этот СС оберштурмфюрер (старший лейтенант по-ихнему).
У них в армии вообще полно было всяких унтеров и оберов, типа младших и старших, как ни странно. А фюреришков, тех хоть пруд пруди. Перевидал я их изрядно. Жалкие все были людишки. Мерзкие и жалкие. Как у себя в тылу, так над людьми-то издевались по-всякому. А как попадают к нам, так хором орут: "Гитлер-капут". Редко среди них встречались настоящие враги, чтоб хоть до смерти, но до конца. А то, как банда какая-то. Сильны-сильны - встретили чужую силу и поразбежались с поднятыми руками. Нет, мерзкие людишки они были. Не зря у этих мракобесов начисто отсутствовала совесть. Могли убить любого беззащитного человека - хоть раненого, хоть женщину, хоть ребёнка. И грабить, мародёрствовать любили. Сам не раз видел из окопов, как они по полю боя ползают, свои же трупы обирают. Конечно, были и у нас случаи мародёрства. Мы с ними боролись вплоть до расстрела, но то, что видели у немцев, превосходит самые мрачные думы о мерзости человеческой. В 1944-м в Польше довелось мне идти со взводом в разведку. Подходим к польскому селу, а его перед нами здорово пробомбила наша авиация. На улицах ни души, горят фашистские машины. Трупы их валяются. Смотрим, а у некоторых трупов рты разрезаны, и пальцев на руках нет. А сами пальцы рядом валяются. Сначала не поняли. Тут наши орут: "Немцев поймали". Приводят двух каких-то унтеров. Они ходили по огородам, у трупов зубы золотые искали. Стоят, все мундиры в крови. В карманах в тряпице зубные коронки, кольца обручальные окровавленные завёрнуты. А в конце улицы наши их мотоцикл нашли. Своих же обирали, гады. Тут ребята сами и решили в плен их не брать. Взяли и расстреляли на глазах у вылезавших из каких-то укромных мест поляков. Те нам даже поапплодировали.
А члена их партии я встретил в 1943 году так. "Машиненгеры" буквально стригли своими очередями уже тронутую первыми морозами землю. Полк второй день вёл бой за забытую богом станцию Ледины или Легины. Началась зима 1943 года. Морозов больших не было, а снег шёл пока мокрый, и в поле была каша из грязи и талой воды. Оборона у немцев была сильная, и мы не могли продвинуться вперёд. Жуткий был бой. Лежишь в слякоти, над головой свинцовый ветер, и в душе уже похоронил себя. Но вот стали наши пушки опять по немцам бить. И вот сигнал к атаке. Только вскочили, сделали бросок вперёд, а немцы дали залп из миномётов. И белый свет померк и потонул в визгливом грохоте. Успел броситься в воронку. Наши из пушек молотят и молотят по немцам, а те из MG по нам. Чуть высунулся из воронки, разглядел впереди ещё одну. Назад мне дороги нет, там всё потонуло буквально в дыму разрывов. Если сейчас не броситься вперёд, то минуты через три-четыре огонь немцы скорректируют и перенесут точно на нас. Ору благим матом: "Вперёд!" Мне через грохот боя отозвалось несколько голосов таких же горемык. Видать, уцелели ещё, не всех побило. Аж выпрыгнул я из воронки и пулей в следующую влетел. Упал, ударился, скатился в грязную воду на дне, но живой! А от края воронки земля комьями летит - поймал меня фашист в прицел пулемёта. Опять ору. Опять кто-то отзывается. Кричу, чтоб каской помахали над краем, огонь на себя вызвали. Комья лететь перестали. Высунулся. Впереди метрах в двухстах их траншея чернеет, но голов над ней не разглядел. Вижу, пулемёт правее хлыщет по соседней воронке. Передо мной метрах в тридцати ложбина. Вскочил и к ней. Рухнул в неё, в землю вжимаюсь, а над головой свист от пуль. По мне теперь бьёт, гад. Пулемёт от меня примерно метрах в четырёхстах левее. Из автомата его не взять. Но и он меня взять не может. Повернул чуть голову, а позади, где был я раньше, мины рвутся. Нечего от наших помощи ждать. Им не до нас сейчас. Тут в мою сторону вдруг ударили из другого пулемёта уже справа. Стал по ложбиночке я пятиться. Слышу сбоку мне орут: лежи, мол, не двигайся, пусть мёртвыми считают. Затих я. Тут минные разрывы стали к нам приближаться. Решил, конец. Зато пулемёты стали сечь куда-то не по нам. Ору: "Вперёд!" Вскакиваю и бегу. На бегу замечаю впереди лужу, бросаюсь в неё. Слышу, кто-то ещё в неё бросился. Тут в воздухе пропели минные осколки, а затем миномёты вновь перенесли огонь куда-то далеко за наши спины. Краем глаза вижу, что в луже лежит ещё человек. Говорит мне, что впереди на скате траншеи видел воронку. Поползли туда. Над головой замелькали пули. Вижу, впереди в траншее вспышки винтовочных выстрелов, но уже проваливаюсь в спасительную воронку. До немцев теперь совсем рядом. Пули свистят над воронкой, опять подал голос MG справа, но не достаёт: очереди уходят в сторону. А другой пулемёт бьёт куда-то в другое место. В воронку вползает наш боец. Пуля пробила ему ногу. Ругается. Индпакетом перевязываем штанину. Кровь вроде остановили. Снял каску, одел на дуло автомата и машу ей над воронкой. Каска звенит от пуль. Видать, пристрелялись по нам. Решаем сделать так. У нас шесть ручных гранат, одна противотанковая. Будем швырять их в сторону немцев. От взрывов они присядут в траншею, я вскочу и брошусь на них, а напарник из автомата прикроет меня огнём. А там будь что будет. Готовим гранаты, метаем. Слышу разрывы, вскакиваю и бегу к траншее. Вижу вспышку выстрела - мимо. Швыряю на бегу в ту сторону гранату и скатываюсь в траншею. Из автомата даю очередь вдоль траншеи, поворачиваюсь и даю ещё очередь в противоположную сторону. Тут же бегу следом. Траншея делает зигзаг. Швыряю туда гранату - взрыв. Кидаюсь туда, но там пусто. Слышу, как бьёт пулемёт. Достаю противотанковую гранату и бегу по траншее к пулемёту. Новый зигзаг. Проделываю трюк с каской, но никто в неё не стреляет. Бегу дальше. Траншея упирается в пулемётное гнездо. Вижу там движение, грохот MG. Швыряю гранату и бросаюсь наземь. Взрыв. Вбегаю под перекрытие. Дымно. Куски тел, развороченный пулемёт, множество гильз. Продираюсь через всё это, но дальше в траншее никого нет. Начинаю понимать, что немцев, видимо, мало, и они - типа заслона: прикрывают свой отход. Тут вдруг начали взрываться наши снаряды - пришлось вернуться под перекрытие к разбитому пулемёту. Сижу, кручу головой то влево, то вправо, держу наготове автомат, но немцев нет. Взрывы не причиняют вреда траншее. Решил ползти назад. Полз долго, часто оглядывался, но немцев нет. Слышен пулемёт, тот, что бил по нам справа. Вот я добрался уже до того места, где спустился в траншею. Вижу, там сидит наш боец. Объясняет: как я исчез в траншее, по воронке бить перестали, и он переполз сюда. Немцев он тоже не видел. Велел ему контролировать участок траншеи, откуда я приполз. Взял у него две ручных гранаты, сменил диск у ППШ и пополз вперёд. Траншея делает зигзаг. Проделываю трюк с каской - тихо. Выглянул, вижу: проход разбит нашим снарядом, но никого нет. Взрывы стали стихать. Не слышно и воя немецких миномётов. Приходят в голову мысли, что наши отступили, и тогда нам конец. Но двинулся дальше. И в следующем изгибе чуть не напоролся на немца. Тот лежал раненный, но, увидев меня, потянулся за винтовкой. Очередью прекратил его страдания. Новый изгиб и в конце него перекрытая ячейка. MG бьёт осатанело в нашу сторону. Тем более что наши пушкари обстрел прекратили. Метнул обе гранаты в немецких пулемётчиков. Ударил следом из автомата и побежал туда. Влетел под перекрытие - валяются оба дохлые, а ещё третий у ног моих стонет. Добил его. И тут слышу, как рядом бьёт ещё пулемёт. А у меня гранат уже нет. А с поля орут наши: "Ура!" Бросился на звук пулемёта, а по траншее мне навстречу бежит немец с автоматом наперевес. Ударил по нему, он вскрикнул, стал оседать. Перескочил через него и влетел в следующий изгиб. И прямо оказался за спиной у пулемётчиков. Автомат в моих руках затрясся, и они стали сползать по стенке к моим ногам. Патроны в диске кончились, автомат умолк. Срываю диск, а тут из-за трупов появляется здоровенный немец в чёрной шинели. Лицо перекошено, орёт что-то, в руке пистолет. Понимаю, что сейчас он будет в меня стрелять, и бросаюсь ему в ноги. Он не ожидал этого. Хватаю его за сапоги, дёргаю на себя. Он валится на меня, стучит рукояткой пистолета по каске. Хватаю его за пояс, катаемся друг на друге. Он страшно сильный, бросил пистолет, тычет мне руками в лицо, вцепился в горло, душит. Руками еложу по его спине, бокам, брюху, но ничего сделать не могу. В глазах пошли круги, вспышки света. Хриплю. Вдруг чувствую рукой у его пояса ножны, а в них кинжал. Тяну его за ручку, куда-то им тыкаю и проваливаюсь в темень. Но немец тоже хрипит, давит на меня. Течёт из его оскаленной пасти слюна мне на голову, и глаза у него какие-то маслянистые, стеклянные. Темень из моих глаз уходит постепенно, и мысль мелькает: "Живой!" Заворочался я под фрицем, столкнул его, гляжу, а весь низ его живота мокрый, и торчит из этой мокроты кинжал. Его же оружие и погубило гада. А у меня ноги и руки дрожат, слабость во всём теле, стошнило меня. Тут орут рядом, и стали в траншею наши прыгать. А я лежу, как дурак. Грязный, в крови и в блевотине, да без оружия. И встать не могу. Увидели меня бойцы, подняли. Посидел чуток, оклемался, нашарил автомат, диск вставил и побрёл, шатаясь, по траншее. А вокруг уже тихо. Ушли немцы, не выдержали нашего натиска. Позже мне комбат и сказал про того немца, что, мол, оберштурмфюрером СС он был и два креста имел, а ещё медаль за Испанию. И был на нём значок - золотая свастика. Так впервые я и увидел, по идее, члена их партии. Но тогда я смотреть на него и его цацки не пошёл. А по приказу командира мне опосля старшина новую форму выдал: на мои вещи смотреть было страшно, так они кровью с грязью пропитались. А бойца того в тыл в санбат отправили и после наградили нас за этот бой".
На этом я пока закончу свой рассказ. Пиши. Всего доброго.