Завершаю в этом письме рассказ о твоём деде, вернее, об его участии в летней - трагической для нас - кампании 1941 года.
И тогда, и много лет спустя его мучил один и тот же вопрос - почему это произошло? Как получилось, что наши армии в пограничной полосе были разбиты, и враг на огромных пространствах захватил стратегическую инициативу, вторгся и занял большие районы, и лишь ценой неисчислимых жертв удалось приостановить его наступление, создать в полосе западного направления сплошной Западный фронт? Тогда, во время мимолётной передышки сентябрьского затишья на их участке фронта, не один он ломал себе голову над этими вопросами. Командиры их тогда учили просто: мол, на нас внезапно напали огромными силами, имеющими за своими плечами опыт почти двухлетней войны; вот мы и отступаем. Да и командование Западными военными округами оказалось виновно в нашем поражении, за это, мол, Сталин судил генерала Павлова и расстрелял его. Но жизнь показывала, что не всё просто в этом простом объяснении.
Задолго до войны дед служил срочную. И мог сравнить, куда ушла армия за эти годы (почти 15 лет). Да, по сравнению с 20-ми годами в армии стало больше автомашин (тогда их там, где служил дед, вообще не было). По газетным публикациям он знал, что есть у нас и танки, и авиация. Причём, до войны твердили, что они самые лучшие, а наша армия настолько сильна, что если кто-то сунется, то будет разбит на своей же территории малой кровью с нашей стороны. Да и границы наши прикрыты мощными оборонительными сооружениями. На деле всё это оказалось блефом. Так он понял ещё тогда. За прошедшие годы в армии появился ручной пулемёт ДП, да полуавтоматы АВС-40 и СВТ-40 (может, были и ещё, но он их тогда не видел). Наших самолётов за всё лето он тоже не увидал. Понимал, конечно, что они есть и где-то воюют, но не над твоей головой. А над тобой - только немцы. Услышишь гул самолётов - ныряй в щель. Эти щели и спасали тогда жизнь. Были ли у нас танки? Да, где-то воевали и они, он это понимал. Но там, где довелось воевать ему, он их практически не видел. Появились в армии и броневики с пушками, появилась в войсках и 45-мм пушка и миномёты. Но в целом, армия осталась в его глазах такой, какой он её помнил. Те же обмотки или сапоги, трёхлинейка (винтовка Мосина), гранаты-лимонки, наганы, лошади, повозки, максимы и трёхдюймовые царские орудия. Армия на деле была далеко не такой, какой её рисовали. Впервые он услышал горькую правду ещё до войны. Приехал его брат, участник финской. В газетах пели дифирамбы той победе. А брат рассказывал, что в его роте в живых осталось только шестеро. Огромные потери были просто скрыты от народа до сей поры. И самое горькое, что брат проклинал не финнов (те всё же защищали свою землю), а морозы (замёрзло больше людей, чем погибло в боях; а первое время даже полушубков у солдат не было, только у командиров), нерасторопность тыла (подвоз не поспевал), технические изъяны нашего стрелкового оружия (у финнов были специальные смазки, а у нас нет), а самое страшное - слепое следование наших командиров правилам тогдашнего устава. Шли на бетонные доты в лоб. Тысячи клали перед ними, хотя можно было их намного меньшей кровью обойти, блокировать, а там и пусть сидят до подхода огнемётчиков - те их выкурят. Брат командовал в той войне и ротой, и взводом, и батальоном. Наступали на Сортавалу. У финнов была очень сильная оборона. Положили полк на одной из линий Маннергейма (их было несколько). Из строя выбыли все командиры рот, и дедов брат, дядя Володя, принял командование ротой. Приказывают всё равно наступать в лоб. Он на свой страх и риск провёл остатки роты финнам в тыл прямо по льду Ладоги. Блокировал с тыла два дота. Отбил несколько атак лыжников, шедших на выручку осаждённым. Сапёры взорвали доты. Командир дивизии представил к награде. А комкор устроил разнос. Как это нарушил приказ - пошёл во вражеский тыл, а не атаковал, как все, в лоб? Ладно, бои продолжались, и до суда дело не дошло. Тут убило комбата, стал он замещать. Тут и перемирие подоспело. Дали орден Красной Звезды за храбрость и погнали опять во взводные - новаторы армии были не нужны. Приехал в отпуск в ноябре 1940-го. Говорил деду, что, не дай-то бог, если с крупной державой воевать придётся, умоемся ведь своей кровью-то. Победили финнов-то, по своим трупам придя к победе (в тех дотах 40 человек было, а легли перед ними тысячи). Ушёл. (Он пройдёт всю Великую Отечественную, майором встретит Победу и будет инвалидом всю жизнь - дадут знать раны и контузии - но до последних дней своей жизни не будет выносить разговоров о войне). А сам дед, оказавшись в горниле схватки, понял, что очень во многом Владимир оказался прав.
Большое впечатление произвели и рассказы пограничников из заслона. Они были с разных застав, но с одного участка границы - откуда-то из-под Алшнуса. Народ был кадровый почти что, многие служили уже четвёртый год. Застали и старую границу под Минском; были в походе против Польши, кое-кто сумел послужить и в нашем контингенте (в составе стрелковых частей) в буржуазной Литве. Был такой период зимой 1940-го, когда, согласно договорам, наши части дислоцировались на территории тогдашних прибалтийских государств Литвы и Латвии (может, и Эстонии - дед об этом не говорил). Народ в приграничной полосе вдоль новой границы нас не жаловал. И не столько их буржуазная пропаганда запугала, сколько меры по насильственной коллективизации. Кто против выступал - сажали, отправляли на Север. Вот и оказались наши части в западных округах как бы в роли оккупантов. Пограничники с горечью вспоминали: когда отступали через Литву, их обстреливали, прятали вёдра с колодцев, резали нашу связь.
"Если, не дай бог, ранят, боялись раненых оставить в сёлах и на хуторах. Знали, что их убьют или немцам выдадут. А немцев население встречало хлебом-солью, цветами. Укрепления так и не достроили, а со старой границы командование всё вооружение зачем-то сняло. Вот и на старой границе не смогли немца задержать. Войны никто не ждал. Хотя в нарядах видели движение немцев вдоль границы. Ловили их агентов, те прямо твердили: "Будет война". Увозили их в штаб. А оттуда один приказ - мол, усильте бдительность. Ходили в караул по трое, с ручным пулемётом, гранатами, но разве большие силы этим задержишь? А недалеко от границы стояла часть, так там командиров в отпуска поотправляли. Война началась, нас в первый же день немцы на 15-20 км от границы отогнали. В той части в первые часы под обстрелом в казармах погибло очень много людей. А орудия у них в летние лагеря на учебные стрельбы были отправлены, там их немцы и захватили. Снарядов-то в лагеря взяли мало, а склад в первые же часы был сожжён. Немцы очень хорошо знали, где и что у нас. Их агенты из местных жителей снабдили точными данными. А части, что стояли в сотне километров от границы, очень сильно бомбили. Опять же до войны немецкие самолёты летали над нами каждый день, и никто их не сбивал. Нам даже приказывали по ним не стрелять, чтобы избежать провокаций. Всё имущество хранилось в складах. По ним в первые же часы ударила артиллерия и авиация. Вот всё и сгорело. Отступали, а лопат, чтобы копать окопы, - нет. Копали касками (у кого были), штыками, ножами, руками. Многие выбежали из горящих казарм в одном белье и первые дни так и воевали. Подвоза боеприпасов нет. Сколько у кого патронов и гранат - тем и воюй. Ели что придётся. Полковые кассы пропали. Приходилось просить или отнимать у населения еду. Лишь под Минском стало чуть лучше, но немцы уже глубоко вклинились на нашу территорию, и их было не остановить. Те, кто стоял южнее Гродно, оказались в окружении. Мы сами-то из-под Минска еле ноги унесли. Немец за день по 40-60 км проезжал, ну с боями, конечно, меньше - 30 км, а пешком много не навоюешь. Лишь около Борисова стали появляться свежие части из тыла. А то до этого с одного места на другое перебрасывали старые части. Ведёшь бой, подошла свежая часть, а какая она свежая? Сама только из боя вышла.
Зато шли на всякие выдумки, чтобы немца задержать. Однажды написали на столбах у дороги, что, мол, мины здесь. А мин у нас и в помине не было. Немцы приехали и два часа ползали по дороге, "разминировали". А мы за это время успели окопы отрыть, оборону заняли километрах в десяти от этого места. Замаскировались, ждём. Гонят на мотоциклах, разозлились, видать на нас, хотят догнать. Догнали. Почти 60 мотоциклов там сожгли. Больше 200 немцев убили и ранили. А у нас всего 70 человек-то и было. А ночью подпилили мост, уходя. Они сунулись за нами, смотрят - мин нет, стали переправляться. Мы их обстреляли. Они танками на мост. А тот и развалился. У немцев танк и утонул. Сделали и танковую ловушку. Выкопали яму, прикрыли досками, накидали сверху земли, раскатали шинами от побитых машин. Едут. Ввязались в бой, а место было среди леса. Они танки и сунули вперёд. Один въехал в яму. Долго они по лесу стреляли, нас не подпускали к нему. Экипаж вылезти не может из ямы - стреляем по ним. Затемно запалили их в яме. Выскочили прямо в плен. Оказалось, командир их батальона. Варшаву брал, Брюссель, Белград, а здесь и приехал".
Таких рассказов дед наслышался много. Да, гитлеровцы были сильны. Техники и танков у них было много. Но и сопротивление такое, как у нас, они встретили впервые за всю войну. Все пленные об этом твердили. Вооружены они были неплохо. Винтовки "маузер" у них были поменьше нашей трёхлинейки. Вещмешков не носили. Всё ранцы. Очень удобно. Котелком у них были футляры от противогазов (крышка - кружка). У многих - часы, вечные перья (авторучки), даже фотоаппараты носили. Блокноты всякие. А у нас во взводе был один карандаш, да над ним тряслись: не дай бог, пропадёт. Обуты немцы были в подкованные (в виде свастики) полусапожки. Очень удобно. Ходили по жаре в расстёгнутых мундирах, засучивали рукава. Нам так запрещалось. У каждого фляжка была. Патронов много с собой не таскали, возили боезапас (и себя) на мотоциклах, бронетранспортёрах, машинах, велосипедах. Были во много раз мобильнее нас. Первое время сплошного фронта не было. Встретят они наше сопротивление, так стараются обойти, окружить. И часто тогда им это удавалось.
До конца своих дней дед считал, что ему очень повезло, когда в первом бою они разбили немцев. Попади он под разгром, надолго бы стал их бояться. Даже когда попал он в страшный бой у переправы, и то ему повезло. Рядом случились обстрелянные люди, не дрогнули, не побежали от танков. Если бы не их выучка, погиб бы он, скорее всего, как ему казалось. А учили его в заслоне просто. Кто-то что-то рассказывал и этим давал понять - видишь, я жив; делай, как я, и уцелеешь, да и немца побьёшь. Да и потом, когда заняли уже оборону, дед считал, что ему повезло. Брось тогда на них танки, и свежее пополнение вряд ли бы устояло. Дед рассказывал, что когда танк ползёт на тебя в окопе, стреляет - всего начинает колотить. Дрожат руки, ноги. Страшно очень. Особенно, когда лежишь, а он ползёт над окопом. Грохот, гул, вонь, смрад, жар. Задыхаешься, а они, гады, издеваются, задушить тебя хотят, раздавить - крутятся и крутятся. Кровь стучит в висках, пот заливает глаза, а в душе страх: мол, конец, конец. Но вот съехал танк, и тут ты - король. Они хоть и в танке, но беззащитны за бронёй. Пулей и снарядом тебя им не достать. А ты их гранатой сзади по моторному отсеку, и всё. Приехали. Теперь будут вылезать из люков - стреляй, некуда им деться. Твои они. А если пехота их в атаку идёт цепью - тоже не бойся. Сходу в тебя из винтовки не попадут. А ты их будешь выбивать, как в тире. Близко подошли - кидай гранаты, если не успел перезарядить обойму. Хотя стрелять в упор тяжко. Людей видишь - не шинели. Ну, а если обстрел - сиди в окопе, не высовывайся. Даже миной трудно на расстоянии попасть в маленький окоп. А снарядом - тем более. За всю войну столько людей гибло в окопах от осколков - только по своей вине. Высовывались посмотреть. А этого делать и нельзя. Самолёты летят - сиди в щели. Будешь жив - 100%. Правда, оглохнуть от взрывов можешь, но уцелеешь. Из всего заслона, кто попадал под бомбёжки в щелях - никто не погиб. Ну, а на открытой местности, конечно, это смерть. От мины ли, снаряда, бомбы. Там уцелеть почти не возможно.
Когда фронт стабилизировался, стали этому всех учить. Сразу потом меньше жертв было при обороне. Заодно показывали картинки с вражеской техникой. Немного стали люди разбираться. А то первое время были случаи, когда гибли, принимая танки и самолёты за свои. Этому ведь до войны никто не учил.
Так почему всё это случилось? По мнению деда, большая вина за наш летний разгром лежит на командовании и правительстве. Ведь жертв могло быть гораздо, гораздо меньше, если бы не был совершён самый тяжкий просчёт - ожидание войны в каком-то отдалённом будущем, невзирая на суровые факты настоящего. И хотя в то время дед, да и многие солдаты с ним, считали, что Сталин был обманут каким-то абстрактным окружением, но горькая правда со временем стала ясна всем здравомыслящим людям. Хотя такие взгляды в то время очень жестоко и карались. А тогда, в то тяжкое лето, даже умирая, многие уносили в небытие горькое недоумение по поводу происходящих, смертельных для самого государства, событий: "Как же так? ..."
То сентябрьское "сидение" в окопах дед вспоминал как яркий лучик надежд в катастрофическое время. Действительно, после ежедневных десятков смертей наступила маленькая передышка. Водили в баню, выдавали махорку. Сменили обмотки на сапоги. Получили шинели. Многие поменяли форму вместо изношенной. Стали приходить письма. Можно было и самому написать. Даже полуторка-фургончик "Военторга" появлялась на передовой. Читали газеты. Где-то на севере наши отбили Ельню. Это была маленькая, но победа, вселявшая надежду. А на юге шли страшные бои. В конце сентября все узнали, что сдан Киев. Но держалась Одесса, боролся Ленинград. У нас появились и союзники: Англия, Чехословакия, Польша, Бельгия, Нидерланды, Норвегия и т.п. Проку от них не было никакого, ибо большинство из них было оккупировано Германией, но сам факт того, что где-то воюет Англия, и может быть открыт второй фронт, вселяла надежду. Да и сам факт того, что немцев впервые за всю Вторую мировую войну сумели остановить, доставлял радость. Казалось, теперь скоро пойдём вперёд. Скоро и пошли, да в другую сторону. Но это - тема другого рассказа.
Что ещё запомнилось деду в том "сидении"? Вера. Вера людей в то, что победа придёт. Что, несмотря на огромное превосходство немцев, их можно бить и побеждать. И люди шли тогда на смерть именно с этой верой - верой в победу. В газетах того времени царила цензура. Из сообщений с фронта толком ничего нельзя было понять. Проводишь политинформацию подчас, а сам диву даёшься. Всё писали про Кишинёвское, Минское, Смоленское и т.д. направления, а вдруг появляются новые. Через какое-то время, когда уж знаешь, что Минск давно под немцем, вдруг сообщают, что его оставили. Было неудобно за это перед людьми. Спросит кто-нибудь про какую-то местность, а ты и не знаешь, что и сказать. Люди ведь не дураки, видели, что сдали Смоленск, а он в сводках всё мелькает. Они и понять не могут, зачем так делают. Отсутствие правды приносило тогда определённый вред. Немцы ведь часто листовки кидали, где твёрдо было обозначено, куда они пришли. Врали, конечно, и они, но врали хитро. Тот фронт, где ты воевал, они показывали сравнительно точно. Вот и получалось, что, узнав от врага о трагедии Киева и видя в наших газетах, что там идут бои, многие испытывали неудобство за эту явную ложь. Да и "шапкозакидатели" ещё в то время на фронте появлялись. Придёт такой комиссар, прочитает по бумажке лекцию, утверждённую в каком-то штабе, сядет в "эмку" - и только его и видели. А бойцы к тебе лезут с вопросами, на которые ты им ответить не можешь. Хотя появился в роте и свой комиссар - младший политрук. Хороший был человек, увы, попал под мины и раненный уехал в тыл. А нового прислать не успели. Тогда под миномётным обстрелом пострадал и командир роты, и старшина Иванов. Затеяли собрание на поляне за передовой, а немцы чего-то заметили и мины накидали. Пришлось деду принять 27 сентября взвод. Ротного прислали сразу - лейтенанта из штаба. Войны он ещё не видел, недавно прибыл и был шапкозакидателем. А через три дня и началось.
30-го утром где-то на севере застучало, заухало. Загудели над головой сотни самолётов. Не бомбили - летели в наш тыл. На следующий день канонада на севере стала греметь уже восточнее, чем раньше. В роту пришёл приказ: отойти на вторую линию обороны. Это километрах в двух в тылу была оборудована (довольно неплохо) линия траншей с колючей проволокой и минными полями. Были там и блиндажи, а стенки траншей были укреплены прутьями кустарников. Очень хорошая была линия, жаль, повоевать в ней не пришлось. В тот же день загремела канонада и на юге. К вечеру из каждой роты забрали по взводу и увели куда-то в тыл. Боевые порядки растянулись. Дедов взвод из 13 человек стал оборонять меньше полкилометра по фронту. Но немцы не лезли. Иногда обстреливали минами траншеи первой линии (видать, ещё не знали, что мы отошли).
Наступило утро второго октября. Погодка стояла пасмурная, но после обеда выглянуло солнце. Стояла золотая осень. На всём фронте роты было тихо. В батальоне тогда был только один телефон (связь со штабом полка), и в роты приказы приносили посыльные. Не приходил что-то никто. К ночи батальон ещё больше растянулся по фронту (соседний батальон снялся весь и ушёл). Всю ночь не спали, ждали немцев. Но те не шли. К утру заметили немцев на первой линии. Видать, заняли они её. Постреляли, но не сунулись. Стали обживаться в наших окопах, наверное. Канонада и на юге и на севере ушла куда-то далеко. Стали все нервничать. Из штаба батальона гонцов не было. Ротный бегал по окопам, ругался. Никто ничего не понимал. Временами где-то в нашем тылу вспыхивала стрельба. Наконец, ротный послал кого-то в батальон. Оттуда сообщили, что связи с полком нет ещё с ночи, послали гонца, но тот пока не вернулся. Стали ждать.