Аннотация: Ещё одна психологическая драма в трёх частях, на десять минут чтения. Без летального исхода. Все живы. Немного больны, но живы...
Безумная любовь.
1.
Вера Александровна жила замкнуто. Но, познакомившись в очереди к врачу с милой женщиной, которую и звали также мило - Милочка, прониклась к той доверием и, неожиданно даже для самой себя, пригласила её на чай.
Когда Милочка пришла, Вера Александровна провела её сначала в комнату. На диване сидел молодой мужчина, показавшийся Милочке несколько странным.
- Вроде взрослый, а как мальчик, - подумалось Милочке. - Лицо гладкое, прямо детское. Щечки розовые.
Но особенно поразили Милочку его глаза. Это были широко открытые глаза ребёнка. Мальчик-мужчина с нескрываемым интересом посмотрел в сторону входящих и заволновался. Правая рука его спокойно свисала, а левая, чуть согнутая в локте, прижималась к груди. Кисть сильно дрожала. Странный мужчина попытался подняться, но, хотя движения были суетливыми, встать он так и не успел.
- Сиди-сиди, - сказала Вера Александровна. - Это мой сынок, Пашенька. А это Милочка. Она очень хорошая. Ты её не бойся, - говорила Вера Александровна сыну тихо, но внятно.
- Говорит с ним, как с ребёнком, - подумала Милочка.
- Ты понял меня? - переспросила Вера Александровна и тот замотал головой.
Пашенька понял. Это было видно сразу. Его прижатая рука немного расправилась, с лица исчез испуг и появилась улыбка.
- Ты тут посмотри телевизор, - сказала Вера Александровна сыну. - А мы на кухне посидим.
Вера Александровна и Милочка расположились за столом в уютной кухоньке. Хозяйка испекла маковый рулет, выставила баночку джема. Милочка достала коробку конфет, принесёную с собой.
- Хорошо у вас, - сказала Милочка, не зная о чём говорить, но тут же спохватилась и спросила:
- Так вы, Вера Александровна, с сыном живёте?
- Да. С Пашенькой. Мы с ним, как нитка с иголкой.... - ответила хозяйка. - Я его родила, когда мне уже тридцать четыре исполнилось. С молодости мечтала о семье. Сама росла в детдоме. Не знала ни материнской любви, ни отцовского внимания. Вот, думала, выйду замуж, рожу сына... Но не получилось. Парням, вроде, нравилась. Но все хотели только погулять. А жениться... сами знаете. У меня же прямо на лбу было написано, что замуж хочу. Другие, нехотя, по два раза успели замужем побывать, а меня никто не брал. Ребята от меня, как от чумы шарахались.
- Да, бывает... - протянула Милочка, подкладывая себе второй кусок рулета. - Вкусный у вас пирог, Вера Александровна.
- Да вы кушайте-кушайте... Мне испечь ничего не стоит. Мечтала семью иметь, пирогами баловать. Я для этого будто создана. Не справедливо выходит. Так вот... Когда отчаялась совсем, у нас на комбинате, где я в бухгалтерии работала, появился новый старший инженер. Его перевели из другой организации на повышение. Стал за мной ухаживать. Я, конечно, обрадовалась. Мужчина симпатичный, лет сорока, при положении. Звали его Семёном. В общем, туда-сюда... и случилось... Я забеременела. Сказала Семёну. Он голову опустил и говорит:
- Верочка... что же делать? У меня ведь семья. Жена, сын недавно родился.
Оказалось, что когда его перевели к нам, его жена только из роддома вышла. Осталась у своих родителей, пока муж устроиться. А он и устроился... Одному-то мужику никак. Его всегда к женщине тянет. А я в расцвете лет. Одинокая. Без детей. Дома чистота и уют. Чего ещё нужно? В общем, поплакали мы с ним вместе. Я сразу отказалась от идеи аборт делать. Столько лет ребёнка хотела. Решила рожать. А Семён обещал помогать, как сможет, лишь бы я никуда на него не сообщала и ему биографию не портила. Тогда ведь как, чуть что и из партии можно было вылетить. Но для меня главное был сын. Я для него жила. Всегда рядом... Семён оформил меня кладовщицей на склад, но ставка была липовая. Я деньги получала, а на работу не ходила. Пашенька садика не знал. Когда сыну шесть лет было, Семёна снова перевели и он уехал. Ставку сократили, конечно... И начались для нас тяжелые времена.
Вера Александровна задумалась, вспоминая. А Милочка спросила:
- И что Семён ваш... не помогал больше?
- Нет..- ответила Вера Александровна. - Он пропал. Ни позвонил ни разу, ни написал... А искать, доказывать что-то не хотела. В конце концов для меня сын важнее всего на свете был. Он стал для меня и мужем, и сыном. Всем. Семьёй одним словом.
На лице пожилой женщины появилась улыбка. Она чуть коснулась уголков её рта, лицо расправилось и стало немного моложе.
- Пашенька был замечательным ребёнком, - продолжила она. - Мы с ним душа в душу жили. Никогда не расставались. Я ему всю себя посветила. Вечером гуляли.... Он петушки на палочке любил. Гадость сахарная. Но я ему покупала. Перед сном сказки читала. А потом обязательно поцелую... щёчка у него, что булочка тёплая. Обниму и вдыхаю его запах. Только после этого сама засыпала. У меня однокомнатная квартира и мы спали с ним на одной кровати. А куда вторую ставить? Да и зачем? Нам вместе спокойно было.
Вера Александровна говорила, не обращая внимание на Милочку. А та уплетала рулет и уже косилась на конфеты.
- Если бы все так своих детей любили и о них заботились. Как вы... - произнесла она, закончив жевать очередноё кусок.
- Да-да... и я о том же... - подхватила Вера Александровна. - А то нарожают и бросают на произвол. Детки по улицам голодные болтаются, что щенки бездомные. А я Пашеньку ни на минуту с глаз не отпускала. Он рос тихим, спокойным, домашним ребёнком. Мальчишки таких не любят. Нападали на него. Так я с учительницей переговорила, и она его перед собой посадила.
Вдруг Вера Александровна замолчала. Лицо её стало серьёзным. На лбу пролегла глубокая морщинка, словно разрезала кожу.
- Когда ему четырнадцать было... С ним... это случилось, - Вера Александровна говорила медлено, с трудом подбирая слова. - Он родился у меня здоровым мальчиком. И в школе учился неплохо. Отличником не был, но и двойки не приносил. Был замкнутым, с мальчишками не дружил. Но.. Так вот... Это было летом. На каникулах. Я прихожу как-то вечером с работы, а у Пашеньки истерика.Дрожит весь... Говорить не может. Смотрит испуганно и мычит. В глазах слёзы. Я ничего понять не могла. Он никак не успакаивается... Я по началу думала, что отойдёт... Ан-нет. Прошёл месяц, а Пашенька лежит целыми днями, упрётся в стенку и молчит. Я его кормила-то насильно. С уговорами, приговорами. Потом вставать начал, понемногу говорить стал, но в школу идти отказался. И вообще из дома никуда не выходил. Я его к выходу подведу, он трястись начинает и плакать. Вырывается из моих рук и на пол падает. Замучилась я с ним и пошла к психиатру советоваться. Доктор посоветовал Пашеньку в больницу положить. Я думала, так лучше будет и согласилась.
Сначала долго меня к нему не пускали. Я под окнами простаивала, плакала. Потом разрешили проведать. Пашенька лежал на кровати, такой беззащитный и будто меня не узнавал.
Я ему говорю: - Пашенька, это я, твоя мама...
А он смотрит затуманенным взглядом и, тихонько так, повторяет за мной: - Мама... твоя...
Иногда ему становилось лучше. Были дни, когда он меня узнавал. Бывало приду к нему, сяду, по руке глажу... Он смотрит своими глазками на меня и, вроде, попросить хочет что-то...
Вера Александровна снова замолчала.
- Так он... ему... - пыталась подобрать слово Милочка, но никак не находила. - С ним это не от рождения?
- Говорю же, нет... - вроде, немного раздражённо отозвалась хозяйка.
- Но он же тихий. Зачем было его в больнице держать? - снова спросила Милочка
- Это он сейчас тихий. А тогда... Бывало, увидит меня, кинется... Думаю, обнять хочет. А он вцепится в руку и давай кусать. И кричит... ревёт прямо. Так страшно кричит, что душа на части рвётся. После таких приступов мне опять к нему приходить не разрешали. Потом такое всё реже случалось. А лет через пять он совсем тихим стал. Его из больницы окончательно выписали. Забрала я сыночка домой. Сидит целыми днями на диване, из стороны в сторону качается и что-то мурлычит под нос. Я его вечером из ложечки накормлю, как маленького, раздену, помою и спать уложу.
Так и жили мы с ним. Он потихоньку стал понимать кое-что. Меня узнаёт. Увидит, улыбается. А пять лет назад пошла с ним в очередной раз на приём к врачу. Там новый появился... с таким сложным именем. Не то Эммануил Аксельродович, не то Эмануэль Аристархович... Никак запомнить не могу. Называю его просто - доктор. Так вот, доктор этот, стал с Пашенькой беседы вести. Раньше, помню, врачи иначе работали. Постучат молоточком по коленкам, в зрачки заглянут, будто там написано что. Если видят, что больному плохо, то уколы или таблетки какие. А этот говорит:
- Вы, Вера Александровна, в коридоре ждите. Мы с Пашенькой говорить будем. И битый час сижу, по сторонам глазею. Чего он там с ним говорит, не знаю. Только мальчик мой на глазах просыпаться начал. Не поверите... Я теперь, когда в дверь позвоню, он встаёт и мне открывает. Сам одевается, сам кушает... А недавно, газету взял и стать медленно читать. Вспомнил буквы.
Милочка слушала Веру Александровну, давно забыв про чай. Та рассказывала, уйдя в свои воспоминания и словно не замечала свою новую приятельницу. И только иногда, как бы обращаясь к ней, то смотрела ей в глаза, то трогала за руку, лежащую на столе.
- Какая безумная любовь... какая жертвенность... - пронеслось у Милочки в голове.
2.
- Павел, давайте продолжим, - тихо сказал приятный мужчина, медленно и отчётливо проговаривая каждое слово. - Попробуйте вспомнить. Мы с вами не раз уже пытались это делать. И вам удавалось... Теперь давайте с самого начала. Закройте глаза и представляейте. Рассказывайте обо всём, что увидите.
Пашенька полулежал на высокой удобной кушетке в уютном, светлом кабинете. Для него всегда было важно, светло ли ему. И кабинет, и доктор с большими добрыми глазами, были Пашеньке хорошо знакомы, и он совсем не беспокоился, когда мама приводила его сюда. Мужчина сидел рядом на кожаном кресле, закинув ногу на ногу и, пристроив на коленях папку с бумагами, собирался что-то записывать. Пашенька доверял мужчине. Он знал, что ничего плохого тот ему не сделает. У доктора было сложное имя и Пашенька никак не мог его запомнить. Оно тут же исчезало из головы, как только доктор заканчивал его произносить.
Мужчина был всегда терпелив и, когда Пашенька начинал нервничать, не в силах восстановить какую-то картинку из своих воспоминаний, гладил Пашенькину руку и говорил:
- Ничего страшного. Мы вспомним это в следующий раз. А сейчас идите домой и отдыхайте.
На этот раз Пашенька чувствовал, что вспомнил всё. Или почти всё...
- Мне кажется, я долго спал... - тихо начал говорить Пашенька, удобно устроившись и прикрыв глаза, как велел доктор. - Помню только небольшие моменты. Кусочки. Я не знаю, что мне снилось... а что было на самом деле... Всё перемешалось. - Пашенька остановился, давая себе передышку.
Доктор не торопил его. Через пару минут тот продолжил:
- Детство... Когда я был маленьким было тепло и светло. Мама любила меня. Мы жили вдвоём. У всех были папы, а у меня нет. Иногда хотелось, чтобы сильный дядя поднял меня на руки. Но это было редко... Мне с мамой было хорошо. Мы с ней всегда были вместе. Она отводила меня в школу, потом забирала. Вечером читала книжки. Сказки. Одна принцесса спала долго... потом пришёл принц и поцеловал её и она проснулась. И моя мама целовала меня. У неё были тёплые и мягкие губы. Мне становилось сладко. И я засыпал. Она целовала и я засыпал. Принцесса просыпалась... а я засыпал... Они липкие... и прилипали...
Пашенька перестал говорить и немного задрожал. Дрожь была почти незаметной, но доктор увидел, даже не увидел, а скорее почувствовал это волнение, и погладил Пашеньку по руке. Мышцы ослабили напряжение и он, сглотнув слюну, продолжил:
- Помню я летел над широкой зелёной долиной. Она была вся в ярких полевых цветах. Моя мама стояла внизу и махала рукой. Она всегда была рядом... Я не помню, чтобы я оставался один. Никогда я не был один...
- Однажды я порезал руку. Разбил вазу и осколки врезались в кожу. Мама перевязала... Помню, она целовала мои пальчики, - прижатая к груди рука Пашеньки сжалась ещё сильней, но он продолжил рассказывать, не останавливаясь. - Мама говорила, что до свадьбы всё заживёт. Она любила так говорить...
- Потом я упал и сломал ногу. Мама опять была рядом и быстро вызвала врача. Всегда, когда что-нибудь случалось, она была рядом. Я даже не успевал заплакать. Я не плакал... никогда.
- Ещё помнится, как я пришёл в школу. В школе было холодно и темно. Меня посадили на последнюю парту. Там был мальчишка... я не помню, как его звали. Он сидел впереди и всё время поворачивался ко мне. Строил рожи, шептал обидные словечки, а я плакал. Мама поговорила с учительницей. Меня пересадили на первую парту, прямо перед её столом. Но всё равно было холодно...
Почти после каждой фразы, которая давалась Пашеньке мучительно, он делал короткую паузу. Тяжело вздыхал и продолжал:
- Моя мама всегда встречала меня около школы после уроков. Она несла мой портфель и за руку вела домой. Потом мне стало неловко, что остальные разбегаются сами по домам, а я снова иду с мамой.
- Ты не дожен переживать, - успокаивала меня мама. - У других нет такой хорошей мамочки, как у тебя. Поэтому они и ходят домой сами, как бездомные.
Она поджидала меня за углом. Чтобы одноклассники не видели. Забирала мой портфель... И целовала...
Пашенька снова слегка задрожал. Еле заметный озноб прошёл по всему телу, будто лихорадка охватила его и поднялась температура.
У Пашеньки был высокий лоб. Светлые волосы, зачёсанные назад, растрепались и немного слиплись от пота, выступившего под волосами. Доктор увидел, как струйка вытекла и устремилась по лицу в сторону виска. Он вытер салфеткой влажное Пашенькино лицо и снова погладил его по руке.
- Не волнуйтесь. Успокойтесь... всё хорошо. Всё будет хорошо.
Доктор говорил и Пашенька чувствовал тепло. Оно разливалось по его телу и дрожь оступала.
- А друзья... - сказал доктор, увидев, что Пашенька успокоился окончательно.- У Вас были друзья?
- Да. У меня был один друг. Сосед. Он был младше меня и иногда приходил, чтобы я сделал за него математику. Я хорошо считал.
- Мы часто с мамой ходили гулять. Помню, она покупала леденец на палочке. Каждый раз она говорила, что неизвестно из чего делаются эти конфеты, но каждый раз снова и снова покупала. Мне было сладко... Она целовала... было сладко и липко...
- Потом... потом... я не помню, - сказал Пашенька жалобно. - Мне стало страшно. И днём, и ночью за мной бегали мальчишки. У них были мерзкие лица. Они всё время кричали что-то. Ночью лица превращались в самые настоящие рожи. Изо рта вырывался огонь. Он больно обжигал меня... - Пашенька передёрнулся, будто от ожёга.- И мама. Мама тоже была рядом со мной. Она всегда была рядом...
Пашенька задышал чуть чаще, но, не останявливаясь, продолжил:
- Я прятался от мальчишек. Но они находили меня. Находили, даже когда я спал. Потом случилось что-то ужасное. Помню, когда она меня нашла... Это мама меня нашла. Она всегда была рядом... Мама вытащила.... я был грязный... липкий... и весь дрожал. Идти я не мог. Меня нёс кто-то на руках. Я плакал.... плакал... долго. И ничего не мог сказать.
Последние Пашенькины предложения были путаными. Он нервничал всё сильнее. Доктор заметил, как над губой, на тонких волосках, которым не суждено было превратиться в настоящие мужские усы, выступили капельки пота. Они зацепились и дрожали вместе со всем телом Пашеньки, готовые сорваться.
- Голова... болит голова, - простонал Пашенька. - У меня всегда болит голова. Я вижу сон и болит... Когда я не сплю, мне хорошо. Мне тепло. А сейчас мне холодно. Липко и... сладко. Я не могу больше...
Доктор погладил Пашеньку по руке и сказал:
- Не волнуйтесь. Достаточно... Идити домой.
3.
Милочка стала заходить к Вере Александровне часто. Её собственная жизнь не удалась и семьи у неё не было. Когда-то, приняв увлечённость за настоящую любовь, Милочка отдалась своему любимому, а тот не оценил её дара. Воспользовавшись всем, что Милочка ему дала, парень, потеряв интерес, исчез из её жизни. А Милочка, испугавшись растить ребёнка без мужа, сделала аборт. После этого она больше не могла забеременеть. Да, собственно и не от кого было. Она осталась одна. И теперь восторгалась теми отношениями, которые видела в доме Веры Александровны.
- Как же сильно Вера Александровна любит Пашеньку, - умилённо думала Милочка, видя, как влюблённо смотрит мать на сына. - Как же, оказывается можно любить своего ребёнка. Она любит его безумно...
Обычно, когда Милочка приходила к ним в гости, Пашенька приветливо улыбался. Вера Александровна суетливо кидалась на встречу, приглашая на чай.
- Мы с Пашенькой читаем... - говорила она. - Газету вот... Надо же, что происходит. К чему мир катится. Вокруг одно зло и разврат.
Однажды Вера Александровна позвонила Милочке и попросила ту сходить с Пашенькой к доктору.
- Что-то меня прихватило... Сердце, наверное... Два шага сделаю и задыхаюсь. А Пашенька что-то нервничает сильно. Надо бы сходить к доктору. Может, ему таблетки пропишут.
- Какие проблемы? - с готовностью откликнулась Милочка.
Милочка приготовила журнал и, в ожидании Пашеньки, занялась чтением какого-то рассказа. Но мысли всё время путались. То ли история в журнале была не интересной, то ли... Когда, наконец, Пашенька вышел из кабинета в сопровождении доктора, Милочка, неожиданно для себя спросила:
- Можно с вами поговорить?
Доктор немного замялся:
- А где Вера Александровна?
- Она приболела. Но ничего страшного... - ответила Милочка.
После минутного замешательства, доктор пропустил Милочку в кабинет:
- Пашенька, вы подождите немного тут... Посидите, картинки в журнале посмотрите.
Закрыв собой дверь в кабинет, доктор сел на своё место за столом и внимательно посмотрел на Милочку.
- Мне хотелось бы узнать причину состояния Павла. Что привело его к таким последствиям? - спросила посетительница. - Да и вообще... Насколько глубоко его психическое недомогание.
- Это ваш родственник? - спросил врач.
- Да, - соврала Милочка. - Дальний. Мы жили раньше далеко друг от друга и общались мало. У меня никого нет. - Милочка запнулась и добавила. - Кроме них. Я забочусь и о Пашеньке, и о его престарелой матери. Она так любит его... Сын в её жизни всё. Да вы, наверное, сами знаете.
- Хорошо, что есть, кому позаботиться о больных и старых, - сказал врач. - Это теперь так редко...
Мужчина на мгновение задумался, пристально глядя на Милочку, и продолжил:
- Вы видели в каком состоянии был Пашенька пять лет назад?
- М-да.. - неопределённо протянула Милочка.
- Состояние было ужасным, - сказал врач. - Парень почти не реагировал на лица, не воспринимал слов. Мне пришлось два года выводить его из оцепенения, в котором он был. Это, поверьте, большая работа. Сейчас его состояние удовлетворительное. Но полностью вернуть к полноценной жизни уже невозможно. За годы, так называемого лечения, его загнали в почти растительное состояние.
- Что значит загнали? - спросила Милочка удивлённо.
- Это значит, что Павел ваш, был практически здоровым... Его избаловала мать, он не умел общаться со сверстниками... Мальчик рос ранимым и... сильно зависимым от матери. Он любил и ненавидел её. Она поглощала его и раздавливала. Пашенька хотел вырваться, но, оставшись без неё, тут же пугался этого. Без матери ему становилось так страшно, что хотелось спрятаться. А с ней ему хотелось спрятаться от неё... В итоге мать его загнала в угол. Его психика не выдержала. Период подросткового возраста. Мать неотступно преследовала его со своими заботами... До четырнадцати лет они спали в одной кровати. Она сюсюкала с ним, купала, одевала, целовала, как грудного. Представьте, у мальчика начинается развитие половых признаков, а его моет мать. А потом вытирала... как новорждённого. Вы понимаете?
Милочка слушала доктора, сжавшись. И когда тот посмотрел на неё в упор, тихо произнесла:
- Что вы хотите этим сказать?
- Да ничего особенного... Она укладывала его на кровать и протерала повсюду... намызвала мазью, чтобы не прело. А потом... потом она давала ему грудь. Она говорила, что хорошие матери кормят грудным молоком своих детей всю жизнь...
Доктор сделал паузу и, не обращая внимание на подавленное состояние Милочки, продолжил:
- Вера Александровна заклинилась на своей любви к сыну. Мать обрушила на него море своих нерастраченных чувств. Она была действительно безумной... эта любовь. Сын не мог сопротивляться ей. Он сжимался от её прикосновений, но ещё больше сжимался от страха сказать о том, как ему это противно... В конце концов Пашенька сломался... Он больше не мог сжиматься... Победил его страх перед матерью. Она полностью завладела сыном.
Сначала Вера Александровна испугалась. Тем более, похоже, Пашенька был по отношению к матери порою очень агрессивен. Он кидался на неё, царапал и кусал. Его лечили уколами. Заглушали. Отупляли. Да, собственно, мать это устраивало. Если бы вы знали, как она боится, что он окончательно всё вспомнит. Она старается не приводить сына ко мне. Говорит, что тот абсолютно не нуждается в беседах. Всегда просит только таблеток.
- Вы хотите сказать, что Вера... то есть Пашенькина мать специально держала его в больнице и позволяла уколами убивать его рассудок? - с ужасом, почти не слышно, спросила Милочка.
- Нет. Я так не говорю. Но факт остаётся фактом. Здорового ребёнка сначала довели до психического срыва, а потом уложили в больницу и добили уколами...
- Боже... - прошептала Милочка. - Что вы говорите? Так она же ненормальная...
- А вы этого не заметили? - спросил доктор.
- Как же могло случиться, что больная женщина... психически больная... и никто не знал. Никто не отнял мальчика...Не может быть, - запричитала Милочка.
- А кто мог ей бросить эти обвинения? Со стороны Вера Александровна безумно любящая мать... Разве не так? Всё, о чём я вам рассказал... это... это, в общем-то, недоказуемо... С полной уверенностью, я тоже ни о чём утверждать не могу. О том, что происходило в квартире Веры Александровны и Пашеньки... под тёплым одеялом на её огромной кровати.... остаётся лишь догадываться. Если я и скажу о своих догадках, объявив, что обо всём этом мне рассказал Пашенька, то любой суд сочтёт эти показания показаниями недееспособного. Да, собственно, он и не говорил... И никогда не скажет. Лишь только он приближается в своих воспоминаниях к больному для него месту, у парня начинается приступ. Мы с ним очистили его память, он многое вспомнил... Это частично вернуло его к жизни. Но стоит подобраться к... мозг переключается. Он не даёт ему вспомнить. Начинается головная боль.
- Не может быть... не может... - шептала Милочка. - Вы придумали всё... - неуверенно защищала Милочка Веру Александровну от этих страшных обвинений. - Она нормальная женщина. Она просто любит сына. Живёт для него.
- Да, она живёт для него... Это я уже слышал. Всё правильно, - тяжело вздохнул доктор. - Кто поверит мне? Вот и Вы тоже... Незря же говорят, что все психиатры сами... - доктор противно захихикал.
Милочка уже почти не слышала доктора. Она чувствовала, как в ушах запульсировало. Кровь ударила в лицо, которое словно окатили кипятком. В глазах потемнело. Она даже прищурила их и, когда снова открыла и взглянула перед собой, увидела лицо мужчины, который продолжал что-то говорить. Он, явно увлекшись своим рассказом, выглядел одержимым. На Милочку смотрело, как ей показалось, злое, перекошенное лицо. Большие чёрные глаза были зловещими. Толстые губы, произнося слова, открывали крупные жёлтые зубы курильщика. Доктор чуть приподнялся, желая приблизиться к сидящей напротив Милочке, и на неё дыхнуло тяжёлым удушливым запахом. Милочка машинально отдёрнулась, но мужчина больно схватил её за плечо.
- Что с Вами? Вам плохо? - тряс Милочку доктор.
- Отпустите! Пожалуйста... мне больно, - пробормотала Милочка.
Мужчина отпустил её и плюхнулся на свой стул. Достав огромный платок из нагрудного кармана, он, крехтя, стал тщательно протирать им своё лицо. Милочка, ничего не говоря, выскочила из кабинета и быстро прошла мимо удивлённо смотрящего на неё Пашеньки, даже не взглянув в его сторону. Опомнилась Милочка только оказавшись на улице, в тени платановых деревьев, высаженных вдоль аллеи, ведущей из поликлиники к красивым чугунным воротам. И лишь выйдя из ворот на шумную улицу, где дребежжали трамваи и гудели машины, где клокотала толпа, она остановилась и глубоко выдохнула. Затем провела рукой по лбу и волосам спереди назад, словно снимая с себя ужас услышанного, и быстро зашагала к автобусной остановке.