Сладкий-сладкий сахар из фруктового сока при контакте с реальным миром бродит и превращается в горький, прескверный спирт. Однажды начавшись, процесс брожения не остановится, пока от сахара не останется ничего - и его полностью не заменит резко пахнущий алкоголь. Так сладкий фруктовый сок превращается в яд - но такой пьянящий и желанный яд.
Я пью уже второй месяц, не выходя из своей душной студии на свет. По-моему, я уже не помню, что такое гордость, но если бы помнил, то, наверное, не гордился бы этим. Темно: мрак заостряет черты мебели и стен моей квартиры, делая их одновременно резкими и размытыми. Даже если бы я захотел его разогнать, я бы этого сделать не смог, потому что меня уже отключили от коммунальных услуг. Когда там последний раз приходил парень из службы? На прошлой неделе, вчера, двадцать минут назад? Не помню.
Вы задумывались о том, что у всего есть срок годности? Молоко, даже пастеризованное, скисает, здания, даже укреплённые, приходят в аварийное состояние, любовь, даже пылкая и вечная, заканчивается либо изменой, либо взаимным угасанием, либо смертью. И лишь спиртное с годами не портится, а только становится лучше. Помните, недавно нашли ром, которому пятьсот лет? Он считается лучшим алкогольным напитком на данный момент - полагаю, совсем неспроста.
Потому-то я и пью. Алкоголь - это уверенность, абсолютная стабильность, которую не может подарить мне ничто в этом проклятом мире. Алкоголь - это вечность и целомудрие, сжатые в терпкий запах и вкус, разлитые по стеклянным сосудам. Алкоголь - это решение увечности и немощности действительности. Я живу - значит, могу умереть в любую секунду. Я пью - значит, буду пить.
Этиловый спирт - замечательный антисептик, знаете? Он убивает бактерии. Наверное, перед смертью они не думают о том, что их убивают во имя чистоты. Ведь зачем им чистота, даже самая чистая, без них самих? Правильно, незачем. Так вот, антисептик. Я заливаю его в себя нескончаемым потоком, потому что хочу стать чистым. Грязь выносить стало невозможно.
Коррозия металлов, эрозия почв, дети, весело и неумело играющие в дженгу. Даже Роузи оказалась этому подвержена. Моя Роузи... Или не моя, я не помню точно. Она заставила меня поверить в вечную, чистую любовь. Именно заставила, всучила мне этот идеал, переломав в труху и опилки мой деревянный каркас циника и мизантропа. Она показала мне, что в жизни есть красота и смысл. Где-то через месяц после нашей свадьбы нам не давали покоя журналисты с интервью: с их слов, мы были номинированы на "свадьбу года". Забавно - мы просто кружили в обнимку по лужайке в парке, обменявшись кольцами, а какой-то папарацци, проходивший мимо, увидел в этом кадре сенсацию. Так, совершенно об этом не зная, мы с Роузи выиграли первую полосу в культовом журнале на следующий месяц.
Благодаря Роузи я бросил учёбу на треклятого инженера, по которой стальной хваткой меня возил лицом, стирая, как ластик, отец. Благодаря ей я прибился к акуле журнального бизнеса - Мэтту Вайнштейну, за считанные месяцы поднявшись от ничтожества к самому востребованному после Мэтта писаке.
Благодаря Мэтту я лишился имени, гонорара и Роузи. Всё рушится при определённых условиях - даже любовь. Особенно если условия эти - влияние и богатство.
Вода распадается на водород и кислород. Юношеский максимализм распадается на опыт и мёртвые амбиции. Даже алкоголь, если попадёт в организм, распадается на что-то там, что замедляет работу мозга и порождает перегар.
Я пью, потому что не хочу умирать. Потому что если начну жить, то умру в любом случае. Но при этом я никак не могу вечно перегонять свой запас на чёрный день в карман того пацана, который поставляет мне спиртное - не помню его в лицо. Мой разум распадается, как болеутоляющее в сиропе - я уже не помню, что делал только что, не помню имени отца и цвет волос Роузи; помню только, что алкоголь - это что-то важное. Наверное, потому, что он не даёт мне чувствовать всеобщее разложение.
Однако деньги скоро закончатся, а мне придётся жить снова. Видеть распад всего, чего коснётся мой взор. Рано или поздно самому умереть. И распасться на гниль под землёй.
Хватит. Хватит этого маскарада.
Я делаю шаг из коридора и тут же оказываюсь в другом конце квартиры. Из треснувшего зеркала комода еле проглядывается моё пропитое серое лицо и тощая фигура. Я беру в слабеющие руки револьвер, уже покрывающийся пятнами ржавчины, и взвожу курок.
Рано или поздно распадается всё. Очереди в магазине, крепкие семьи, древние кланы. Железобетон не рушится в мирное время, но сминается в бумажный стаканчик при стихийных бедствиях. Он строится на века, но когда всё-таки рушится, люди только разводят руками и сетуют на суровость случая. Не желая принимать, что этот железобетон был, в сущности, не устойчивее куличей из сухого песка.
Распадается всё. Даже я. Потому что весь этот мир - грязный, управляемый случаем, нестабильный обман. А я был засунут в него, не зная этой жестокой правды.
Единственное, что не распадается - это алкоголь. С годами он только становится лучше, я говорил? Если, конечно, он не пройдёт через человека или бактерию.
Помнишь, ты как-то сказала, коснувшись пальцем кончика моего носа, что истина в вине? Вино давно не заглушает моей истины, дорогая, ведь даже оно переходит в уксус. Истина в роме. Пока что пятисотлетнем, но если его оставить в покое, он станет и тысячелетним, и десятитысячелетним, и каким-угодно-летним, становясь только лучше.
И ближе к идеалу, которым, без сомнения, является. Я верю. Спасибо, Роузи.