Древний город, бывший стольный град Руси, который просто невозможно не полюбить. Как и его удивительные окрестности, главные украшения которых - Боголюбово и Суздаль.
Книга написана под впечатлением от нескольких дней пребывания во Владимире в сентябре 2006 г. - в самый разгар золотой осени, в канун праздника и в сам праздник Рождества Богородицы.
Владимир. Успенский собор
Листья светились, словно помогали солнцу.
В воздухе пахло наступающим праздником, стояла и светила золотая осень, стояли и светили в синем небе могучие и древние золотые шлемы. Владимир был осаждён туманами, и с Соборной горы казалось, будто он - морской курорт: леса и луга бесконечными волнами, как вода, уходили за горизонт в синеватой солнечной дымке, которая не таяла, а только меняла свой цвет в течение дня. И над обрывом, над этим морем, светил куполами Собор, которому - восемь с половиной веков.
Святым здесь кажется буквально всё... будто огромный невидимый нимб распространился, и даже дышится по-другому. И дали освящены: будто шаг шагнёшь - и ты уже там.
Много я видел в жизни красивых и даже очень красивых храмов, но воплощением величия и вековечности стал именно этот - владимирский кафедральный Успения Пресвятой Богородицы.
Глядишь на него снизу вверх. Он огромный, ты - крошечный.
Долгую эпоху это был главный собор всея Руси. Даже в XIV веке великие князья - независимо, московские или тверские, - по старой традиции венчались на княжение именно здесь.
Был он и самым большим на Руси храмом - целых три века, до постройки Успенского собора Московского Кремля (впрочем, и тот "демонстративно" превзошёл его всего-то на три метра в высоту, длину и ширину).
Шлемы-купола сверкают в покрове сентябрьского, Рождество-Богородичного солнца. Причём, сверкают с каждой стороны как-то по-особому. Тихо обходишь громаду пятикупольного собора и смотришь то с одной, то с другой точки. Вот - ослепительно светятся бока золотых горок: золотых Голгоф, увенчанных крестами. Вот вспыхивает и растворяется в свете один крест, вот - другой, вот - два или три разом... Они именно растворяются: перестают существовать как материя, и прелагаются в невесомый свет. Четыре пучка лучей от невидимой точки: вверх, вниз, в стороны. Словно небо их рождает... Пролетели над городом крест-накрест два реактивных самолёта, и воздвигся туманно-белый крестик - рядом с крестами соборными. Не оторвать глаз... хоть так и ослепнуть недолго!
А вот сверкнула искра у основания одного золотого распятия. Вот - у второго... Яблоки этих крестов стали вдруг большими и пушистыми от лучей.
Словно звёзды, сговорившись, сошли с солнечного неба!
Или - шаровые молнии...
Господи, как светло!
Ниже - почётная стража. Львы смотрят вниз с необъятной высоты под сводами. Много-много полуколонн, стекающих с карнизов, как сосульки - и каждая резко обрывается либо звериной, либо человеческой маской. Но звери - не страшные, а добрые... все, даже львы. Очень смешные львы! Таких львов не бывает! Не бывает - но здесь они есть...
Зрение у меня не очень хорошее. Но когда я сфотографировал одну такую львиную голову, а потом рассматривал трофей уже вечером - сильно увеличив на экране фотоаппарата, - то не мог удержаться от смеха. Лев наверху корчил рожу и улыбался во весь зубастый рот: пастью это назвать - язык не поворачивается: слишком уж человеческое получилось выражение. Усатый весельчак скалил зубы так, словно увидел там, с высоты, что-то невероятно смешное во всех нас, мелких, суетливых, ходящих и бегающих где-то внизу.
Алтарные апсиды собора так высоки, что от подножия кажутся круглыми крепостными башнями, подпирающими небо. Постояв под ними, выныриваю из соборной тени. И вновь вулканические горки пяти куполов начинают струиться лавой вдоль южных склонов. Полдень старательно обрисовал всё, как ребёнок обводит все контуры ярким фломастером. Только здесь фломастер попался - светящийся. Небесный огонь вложили в него вместо стержня.
Золотым маяком над белым утёсом вспыхнул шпиль колокольни. Пересекшиеся линии от тех самых двух самолётов подчеркнули небо под его основанием, образовав вместе с ним крест новых очертаний - древнехристианский шестиконечный: монограмму Иисуса Христа. Колокольня на секунду показалась пьедесталом для огромного небесного знамения, наподобие явившегося Константину Великому...
Праздник солнца продолжался, и яркими языками пламени отливали верхушки сада, окаймляющего собор с двух сторон. С другой стороны всё так же в светящийся дым уходили окрестности.
Тем удивительней было через минуту попасть из этого слепящего света в полумрак самого собора, едва вступив под его своды.
Я стою под центральным куполом и едва решаюсь поверить глазам, что бывает такая высота! Господь, как завесой, полускрыт туманным светом из окон барабана - кажется, будто там стоит такая же дымка, как над равнинами, что видны "в молоке" с Соборной горы. Есть горизонт горизонтальный (простите за тавтологию), а я сейчас вижу - горизонт вертикальный.
Этого собора так много... что хватило бы на несколько соборов. В нём столько всего, что... он один - как целый город... нет, как целая епархия!
Дремучий лес колонн, столпов, каких-то внутренних стен... Собор в соборе: храм Андрея Боголюбского - в храме Всеволода Большое Гнездо(1)...
Искры лампад мерцают вдали и вблизи, как светлячки поздно вечером в чаще. На восточной опушке золотится иконостас, от него аллеями и просеками уходят далеко на запад галереи. Столпы - выше мачтовых сосен. Лесными часовнями и беседками стоят сени над мощами святых: их здесь много. Недра сумрачного собора живут в трепете крошечных огоньков, в дымных ленточках света из немногочисленных окон - в прицельных попаданиях солнца в отдельные киоты, которые от этого горят, как костры. Но к кострам надо ещё выйти по тёмным межстолпным тропинкам.
В раннем детстве я примерно так и представлял себе церкви - пока не увидел их изнутри: мне казалось, там непременно должно быть много залов: не одно помещение, а целый таинственный лабиринт - с завитушками, золотом и свечками... со ждущими за каждым углом ангелами. Здесь всё именно так. Много-много чего-то... в одном!
Секрет "неслиянного и нераздельного".
Люстры висят меж столпов, массивные, огромные - сейчас они не горят и потому прибавляют не света, а тени. Кажется, очень много в них мощи - как в колоколах. Вот-вот гулко зазвенят в этих каменных пролётах.
За люстрами - пышный иконостас XVIII века: высотой не меньше, чем в казанском Петропавловском соборе, а в ширину - больше в несколько раз. Это дар Екатерины II, распорядившейся заменить старый иконостас Андрея Рублёва, потому как древнее искусство в её эпоху считалось "варварским".
Безудержные фонтаны золота, смотрелись в вековечном храме, честно говоря... как мишура. Под сводами, которые видели ещё Андрея Боголюбского. Одна красота не всегда принимает другую. Этот роскошный иконостас замечательно смотрелся бы в любом барочном храме, но здесь... сама Древность выталкивает его, как инородный золотой осколок, попавший в живой организм. Земное злато пришло к святым - а они стоят и искренне не знают, что же с ним делать.
Впрочем, многовековой дух намоленности не способен выветриться ни от какого вторжения - и уже через секунду, присмотревшись, понимаешь, что иконостас не мешает. Он не мешает им, святым, говорить без слов то, что они хотят сказать.
Дальше всего от иконостаса - "Страшный суд" Андрея Рублёва. Видение, запечатленное на сводах над головой. Когда стоишь под сводами, ты - в центре этого Суда. Суд - над тобой! Он всегда - только над тобой, а не над кем-то другим. Ты виден со всех сторон. Ты входишь в обычный закуток, довольно невысокий, потому что над ним - хоры... ничего не ожидаешь, потому что - темно, и оттого как бы ничего и нет... но вдруг зажигают свет - и они появились: Апостолы и Ангелы... и Сам Христос в центре! Их будто бы не было, а они появились.
Господи, да как же можно видеть то... чего видеть невозможно!
Андрей Рублёв видел?
Если не видел, то неужели можно изобразить это ТАК!
Ангелов Андрея Рублёва, узрев хоть раз, забыть уже невозможно. Это не порхающие бабочками "херувимчики" западного Возрождения, а прекрасные и великие Хранители Тайны. Трудно даже сказать, что больше - "прекрасные" или "великие". Лучше сказать Святые - слово объединяющее! Это поистине существа - выше пола, выше возраста, выше всего, что мы избрали себе в идеалы красоты.
"И он подошёл к тому месту, где я стоял, и когда он пришёл, я ужаснулся и пал на лице мое... И когда он говорил со мною, я без чувств лежал лицем моим на земле, но он прикоснулся и поставил меня на место мое и сказал: "Вот, я открываю тебе, что будет..." - как вспоминал своё видение пророк Даниил (и он здесь тоже есть, на этих фресках, упавший пред Ангелом).
Бывают на картинках "ангелы" с маленькой буквы, а эти - Ангелы непременно с большой.
Везде в старинных книгах слово "Ангел" писалось с большой - соответственно писаны и Ангелы Андрея Рублёва.
Но всё же ближе Ангелов - Апостолы. Ангелы - за их плечами, а судят Апостолы. Книги в их руках открыты. И кажется, что вместе с ними открыто всё - всё, что до "конца времён" было закрыто.
В другой арке Апостол Пётр ведёт праведных в рай. Все глаза устремлены туда... куда - мы не видим, а они видят.
Много раз я видел эту фреску на репродукциях. Но... не бывает репродукций Царства Небесного. Есть только Оно Само, а вот репродукций не бывает.
В раю - Авраам, Исаак и Иаков. Спокойные, премудрые, с огромными дремучими бородами. На лоне Авраамовом - маленькие белые души праведников. Покой... Если назвать картину одним словом, то это - Покой. Царственный и ненарушимый. На душе, когда глядишь - тоже покой. Есть очень похожая фреска в Свияжском Успенском соборе. Те же Праотцы сидят так же чинно и спокойно... Интересно, в скольких ещё храмах по всей России отобразились за века, как постепенно мутнеющие отражения, списки-подобия с этих фресок. Здесь - первообраз, в других соборах - только скромное бессловесное признание новых изографов, что ничего лучшего создать всё равно уже невозможно...
Я вышел опять к иконостасу. В нижнем его ярусе - главная святыня собора, да и всей здешней земли, из которой родилась Россия - Владимирская икона Божией Матери. Сам её подлинник - тот, что был перенесён Андреем Боголюбским из Вышгорода во Владимир, сейчас находится в Москве. Здесь - чудотворная копия(2). Совсем маленькой кажется она внизу необъятного иконостаса. Но как только подойдёшь к ней ближе, остальное просто перестаёт существовать...
Слева от иконостаса, в углу солеи - рака с мощами Андрея Боголюбского, справа, на противоположном конце - одного из его сыновей, святого Глеба. Так получилось, что я зашёл в собор именно слева, со стороны Георгиевского придела - и Андрей Боголюбский, основатель собора и устроитель Владимира как столицы, стал первым, кто меня встретил.
На этой земле буквально всё освящено его именем. Для Владимира он - как Пётр для Петербурга. И одновременно... как Серафим Саровский для Дивеево. Куда ни шагни - земля помнит его шаги. Где ни храм - либо им, либо его братом Всеволодом устроен. Знаменитое Боголюбово под Владимиром - место явления ему Божией Матери. И одновременно - место его мученической кончины от рук убийц в 1174 г. По удивительному символичному совпадению, именно в день его памяти, 17 июля по новому стилю, была убита в 1918 году царская семья...
И ещё из моментов "исторической памяти".
Во Владимире трагедия монголо-татарского нашествия чувствуется как-то особенно сильно и живо, без всякого усилия, на каждом шагу и так, словно только вчера это было (точно как в городах, по которым прокатилась вторая мировая война, чувствуется её дыхание). И Успенский собор - эпицентр этой трагедии. Здесь погибли все, кто пытались укрыться, найти последнее убежище. Тут и их могилы, так что убежище состоялось, только стало вечным.
Не по себе, когда представишь, как полыхал здесь костёр - вот в этом каменном мачтовом лесу, в гулкой печной тяге высоченного собора. Как дочерна обожжены были своды и обожжены люди. Татары выкуривали тех, кто замуровался от них на высоких хорах. Люди гибли от дыма и страшного жара на высоте, а упокоились здесь же, только внизу. В галерее, в нишах под плитами - могилы княгини Агафьи, супруги Георгия Всеволодовича, и святителя Митрофана, вдохновившего всех не сдаться, а принять мученическую смерть... И - немало других страдальцев, прославленных в лике местночтимых святых.
О новом разорении собора, ровно 170 лет спустя, в 1408 году, хорошо знают все, кто смотрел фильм Тарковского "Андрей Рублёв": те "садистские" кадры (только вот действительность была ещё страшнее!) забыть невозможно. Ключарь Патрикий, нечеловечески замученный, но так и не выдавший место спрятанных сокровищ собора - личность полностью историческая, достоверная...
В центре собора, меж срединных столпов - ещё две раки: Александра Невского († 1263) и Георгия Всеволодовича († 1238). Они стоят друг напротив друга, отгородив собой как бы отдельную палату - чуть ли не храм в храме.
Самый знаменитый полководец Древней Руси, а напротив - самый "печальный" её полководец (кстати, дядя Александра Невского), сложивший голову в проигранной битве с татарами на реке Сити. Причём, сложивший - в прямом смысле слова: голова князя была отрублена, и даже разыскали её на поле боя лишь через несколько дней после того, как было найдено тело. Закончилась целая эпоха. Последний на Руси великий князь, не ведавший ярлыков и не плативший дани, погиб как простой воин, упокоившись в мартовском снегу в дальнем "лесном углу" своего княжества, загнанный туда нашествием, как охотничьей облавой. За месяц до того он потерял во Владимире всю семью, так что... и терять ему в битве было нечего. В последнем письме он сравнивал себя с Иовом...
Живой костёр в Успенском соборе был 7 февраля, а битва на Сити - 3 марта 1238 года.
Удивительная история про мощи Георгия Всеволодовича сохранилась в церковном предании - удивительная настолько, что маловерующие могут только скептически улыбнуться... как улыбнулся в своё время я, когда много лет назад прочитал об этом впервые. Тело его на поле боя еле отыскали среди тысяч трупов. Ростовский епископ Кирилл привёз его в собор своего города. Тело нетленно лежало в гробу. Через несколько дней привезли отрубленную голову. Когда её положили в тот же гроб, она... срослась с телом. Мощи великого князя перенесли во Владимир, едва-едва начавший оправляться от разорения. Чудесное восстановление обезглавленного тела было как будто знамением грядущего восстановления обезглавленного города.
С тех пор прошло почти восемь веков. Нетленность мощей была подтверждена в советское время, когда специальным исследованием здесь, как и везде, пытались "разоблачить поповские обманы". Попутно обнаружили след разрубленных и вновь сросшихся шейных позвонков - то, чего с точки зрения "здравого смысла", просто не может быть, потому как мёртвое не срастается, а живым с перерубленной шеей никак не останешься.
Как говорится, хочешь верь себе, а хочешь - фактам. Невозможное иногда бывает возможным.
Что касается раки св. Александра Невского, в ней хранится лишь частица его мощей. Сами мощи - в Александро-Невской лавре Петербурга. Четыре с половиной века покоились они во Владимире - да и где же ещё им было покоиться: 11 последних лет жизни Александр Ярославич был великим князем Владимирским. Рядом с Успенским собором, за маленьким парком и Дмитриевским храмом, стоит Рождество-Богородицкий (или, как его чаще называют - просто Рождественский) монастырь: своеобразная "Александро-Невская лавра допетровской Руси" - место первого пребывания мощей князя. Пётр I в 1724 г. перенёс их в новую столицу. Но частичка святыни осталась во Владимире, и вот - она здесь, в соборе.
Всего же здесь - мощи и захоронения 22-х святых...
Да, правда, что нет равных Успенскому храму Владимира.
Через два дня я встретил в этом соборе Рождество Богородицы. На душе было такое чувство, как будто я здесь Пасху встречаю. Я так неуклюже выражаюсь, потому что не знаю большего обозначения радости, чем слово "Пасха".
Успение в народе иногда называют Богородичной Пасхой. Но для меня в тот год Богородичной Пасхой стало Её Рождество.
Накануне довелось побывать в Боголюбово, у Покрова на Нерли... Вернувшись из той Богородичной вотчины, я буквально места себе не находил от открытия. И едва дождался, когда наступит утро Рождества Богородицы... И вот оно наступило.
Собор был полон народа. Мы, как живой подлесок, заполнили собой аллеи под стволами-колоннами, но воздуха над головой хватало на всех. И гигантские своды отзывались на праздничное пение небесным эхом: "Отче наш, иже еси на небесех..."
Запомнились отдельные моменты этого радостного часа... или пары часов. Какие-то эпизоды... как в фильме, который - весь про нашу жизнь. Любой большой праздник - это и есть в сжатом виде вся наша жизнь. И вся суета мира сего, которая не прекращается никогда, и всё, что Выше этой суеты... совмещаются так, словно в этом дне или часе - полная биография человечества. Биография единого Адама до наших дней.
Помню, ребятишки стояли возле раки св. Георгия Всеволодовича, как у высокого стола. Мальчик лет 11-12-и, ещё один мальчик поменьше и девочка, та - совсем маленькая, лет 3-х, наверно. А я стоял от них по другую сторону гробницы. Большой мальчик был виден по грудь, у младшего подбородок лежал на краю раки, а у девочки выглядывали только глаза, да и то заметно было, что это она так приподнимается и тянется, чтоб увидеть, что в раке внутри. Стайка любопытных воробьёв! Им было очень интересно, хотя вели они себя вполне тихо и благопристойно. С минуты на минуту должно было начаться причащение, поэтому руки они уже заранее сложили на груди крестообразно, со всей детской старательностью... правда, то и дело забывали об этом: руки их жили отдельной жизнью.
Там, где мощи, смерть побеждена, и от неё нет страха. Даже потемневшая, высохшая рука поверх покрова - символ чего угодно, только не омертвело-пугающего не-существования, от малейшего намёка на которое мы обычно содрогаемся... Даже она, совсем не похожая на живую, почему-то - знамение Жизни, а не смерти. Эту руку от маленьких детских рук отделяет сейчас только стекло. Как алтарь от нас, молящихся, отделяют только Царские врата, которые с секунды на секунду откроются, и будет возглас: "Со страхом Божиим и верою приступите!.." Но страх от Единого Живого - это совсем не тот страх, который бывает от мёртвого. Они ничуть не похожи. Они противоположны.
И ребятёнкам интересно. Интересно - потому что страшно-нестрашно. Потому что в соборе красиво и празднично, а в раке - празднично и таинственно... и какой-то князь, который так же, как они, ходил по Земле, только давным-давным-давно, лежит - и до сих пор ничего с ним не сделалось. "Давным-давно" - в детстве это как-то особенно ощущается: все расстояния и размеры из-за маленького роста кажутся больше.
Старший мальчик чего-то там тихо показывает пальцем, совсем по-простому облокотившись на край раки, младший выразительно смотрит и чего-то такое умное говорит, только не расслышать отсюда, девочка всё силится выглянуть - край гробницы делит горизонт её обзора ровно пополам.
Дети вспоминают, что надо поцеловать раку, а не просто так смотреть. Старший делает это первым. Потом деловито приподнимает под мышки младшего, и тот тоже, как полагается, целует стекло. Про девочку на какое-то время забыли, но она тоже хочет "как старшие". Её тоже приподнимают, и этот маленький человечек, которому никак не заглянешь в голову, чего у неё там в эту минуту - но явно что-то важное! - тоже исполняет свой "долг".
Праздник...
Всё, кажется, имеет какой-то смысл, всё не просто так. Не просто так - а для радости.
Если быть, как эти дети, то будет ясно, как день, что всё - для радости.
А день и вправду ясный. Безоблачный и беззаботный.
Когда кончается служба, и мы выходим из собора, дымка под его великой горой клубится до горизонта ещё гуще, чем вчера. В ней, мерцающей от солнца, плавают деревья, и ещё больше, чем вчера, она похожа на море. Или на спустившиеся облака.
По ту сторону улицы-оврага, именуемой Кремлёвским спуском, расстилается в дымке посад с множеством церквушек.Там и сям из-под золотой листвы высовываются на солнце купола, в честь праздника: "Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенной..." Летят паутинки, летит листва, солнце всё жарче разжигает маленькие куполки над посадом и огромные купола над собором: "...из Тебе бо возсия Солнце правды Христос Бог наш".
Что-то воссияло сегодня на душе - Богородичный Собор и Богородичный Праздник, наверное, оказались тому виною. Сколько храмов в этом бело-золотом Богородичном городе, где главный собор посвящён Её Успению, а главный монастырь - Её Рождеству...
Когда я увижу вновь этот город?
И когда мы наконец увидим Город иной, нездешний,желанный... где возле Сына пребывает Та, Которой посвящён собор...
И увидим ли?..
Примечания:
(1) Собор был построен при Андрее Боголюбском в 1158 г. и значительно расширен при его брате Всеволоде в 1180-е годы. Первоначальный храм, сильно обгоревший в пожаре 1185 года, оказался внутри нового собора: появилось четыре боковых купола, а пространство меж внешних и внутренних стен образовало огромные галереи высотой с сам собор.
(2) Существует предание, что эта копия - нерукотворная. В 1395 г. Владимирский первообраз принесли в Москву молиться об избавлении от тамерланова нашествия. Как известно, Тамерлан тогда повернул обратно, в степи. Москвичи после этого решили оставить чудотворную икону у себя. Владимирцы требовали возвращения. Чтоб разрешить спор, решили стать на общую молитву. Икона на ночь осталась в запертом соборе, а утром, войдя в него, москвичи и владимирцы с изумлением обнаружили, что там лежат на аналое уже две совершенно одинаковых иконы. Одна осталась в Москве, другая вернулась во Владимир.
Владимир. Дмитриевский собор
Я увидел каменную иллюстрацию к словам: "Всякое дыхание да хвалит Господа". И: "Благословите Господа, звери и весь скот, пойте и превозносите его во веки..." (Дан. 3, 81). Эта иллюстрация - Дмитриевский собор.
Он совсем невелик. Он похож на каменную икону. Парк - букет, а за ним - каменная икона.
На иконе - хор, славящий Господа. Всё живое воспевает Живого. Подхожу поближе, чтобы лучше слышать. Здесь этому не надо учиться - это даётся всем, сразу и даром. Такое уж место!
Это - сердце древнего Владимира. Кремль... Даже не просто кремль, а территория княжеской резиденции, несохранившегося дворца князя Всеволода Большое Гнездо. В крещении он носил имя в честь св. Дмитрия Солунского.
Стены древней крепости не сохранились.
Даже хорошо, что их нет: Кремль существует, а очертаний его уже не увидишь. Как будто границы времён так же исчезли, как эти стены. Что было давным-давно и что сегодня... стоишь тут себе и не знаешь, в каком времени стоишь - и во времени ли вообще?
Вознеслась над рекой и туманами гора, воздвиглись на ней Успенский и Дмитриевский соборы и Рождественский монастырь. По-прежнему неприступными кажутся обрывы со стороны Клязьмы, которая чуть виднеется далеко внизу: вьётся и завязывается узелками широких заводей, изгибов... и чудится, будто смотришь с самолёта на Волгу.
И - светлая осень. Стоит осень рядом с соборами. Золотая... как испокон веков на Руси. Какая-то былинная... как у Нестерова в "Видении отроку Варфоломею". Богородичная осень, радостная-беспечальная, как весна. В Боге и Богородице нет потерь.
Собор построили под самый закат XII века, в 90-е годы. Впрочем, строители ни о каком завершающемся XII веке, разумеется, не знали - они-то жили в седьмом тысячелетии от сотворения мира.
Много чего непривычного и незнакомого можно здесь увидеть! Это - та домонгольская Русь, которую мы почти не знаем. Другая страна, другой мир... Столько всего потеряно, позабыто! В лучшем случае - подзабыто. "Дела давно минувших дней..." Китеж! Очень хороша легенда о Китеже. Этот "невидимый град" - похоже, и есть вся та потерянная Русь. Учёные искали его на дне Светлояра, ещё где-то... А он не где-то, а - везде. В "Сказании" говорится, что "чистые душой люди" созерцают его, когда проходят по берегу Святого озера - и даже способны в него войти, но только - если уж войти, то раз и навсегда... обратно никто никогда не возвращается. Не хочет!
Китеж - это всё Святое, что сокрылось. Уцелевшие купола и кресты - лишь поверхность безбрежного Светлояра: не озера, а океана беспредельной неземной величины.
Русь. Даже название страны - другое. Сейчас мы говорим - Россия. Это разные страны. Не всякая Русь - Россия и не всякая Россия - Русь. Тем более - Святая. Но это я не о географии. Не об истории и не о политике. Это я о том, чего никогда не было... ни на календаре, ни на карте, потому что не было никогда впространстве и времени Святой Руси. О том, что рисовал Андрей Рублёв и созерцал Андрей Боголюбский. Наверное, о той "стране Бог", с которой мы граничим (1). То есть не Россия и даже не Русь граничит, а все мы в лучшие минуты нашей жизни граничим.
Но дорога в эту страну забыта, заросла быльём, и именно - сокрылась под Светлояром. Наверное, и в святые места мы ездим - в отчаянной попытке её отыскать. Хотя искать её не надо: она - в нас. Как очки, которые у старушки на голове, а она их ищет. Нужно зеркало, чтоб их увидеть.
Дмитриевский собор - одно из таких зеркал.
Всё его убранство - воплощение радостной веры.
Это та радостная вера, которой почему-то боятся многие "верующие" даже сейчас, потому что, по ним, "всё, дескать, должно быть строго". А тогда... тогда, оказывается, не боялись, хотя мы привыкли думать, будто бы было иначе.
Мы вообще не привыкли, чтобы воттак оформляли русские православные храмы!
Здесь чувствуешь неразрывную связь и с Византией, и с Европой. Здесь она не "историческая", а - живая: как бы никогда и не прерывалась вовсе!..
Этот аркатурный пояс со статуями в нишах напоминает... знаменитую Галерею Королей на соборе Парижской Богоматери. Но здесь нет ничего от неприступной тяжести и мрачных загадок готики - всё светло, легко и радостно.
Здесь даже те сюжеты, которые непонятны уму, понятны сердцу. Так в детстве можно не понимать богословского смысла Пасхи - но сам-то Праздник сердце чувствует.
Собор - сплошное кружево каменных барельефов: бесчисленные скульптуры людей, зверей, цветов и "дерев", как-то поместившиеся на невысоких стенах. Иногда кажется, что это - резьба по кости, иногда - какие-то странные белые изразцы, а иногда в фигурках видится что-то похожее на фарфор... А ещё бывают такие узоры по воску на венчальных свечах. Но нет, это именно камень - простой камень и ничто другое. Более 500 резных изображений на хрупком небольшом храме, который едва виден за деревьями, почти не возвышаясь над ними.
Самый изысканный Каменный цветок домонгольской Руси. Ни в Киеве, ни в Новгороде, ни в других городах не сохранилось другого такого же узорного храма. Словно состоялось преложение, претворение камня в воздух... при сохранении всех свойств камня.
Я подумал о слове "кружево": "кружит", "кружится"... голова слегка кружится...
Невозможно зрению вместить столько всего сразу... можно лишь остановиться на какой-то отдельной детали.
Плавно закругляются апсиды алтаря, сеткой бесчисленных завитков охватывают их узоры. Растёт Древо Жизни и разветвляются повсюду его побеги. Словно вьюнок густо оплёл собор.
Три других его стены - все, кроме алтаря, занимает... хор. Псалмопевец царь Давид из верха центральной апсиды "дирижирует" хором, если сказать по-современному. Он - регент всех этих забавных певчих из флоры и фауны, предстоятель пред Богом "всякого дыхания, хвалящего..."
Поют и радуются львы, грифоны, кентавры, небывалые птицы... Какая разница, кто из них "по-правде" есть, а кто - в сказках и легендах?
Разве Бог не волен сделать несуществующее существующим. Кто и когда видел таких животных?
Но никто не видел и рай... никто из таких, как мы.
Сегодня это никакие не каменные барельефы - сегодня это причудливая ткань света и тени. Солнце слепит глаза и лепит узор... и свет его сам затвердел-сгустился в собор. В эти фигурки, в этот хор, который только прикинулся каменным.
Глаза ломит от Неприступной Белизны.
"И я чувствую тень Твоего бесконечного Белого, Белого, Белого..." (2)
"Одежды же Его сделались белыми, как свет" (Мф. 17, 2). А у Марка сказано: "...как снег". Белизну - вроде, самое простое, что только есть в мире! - трудно передать словами. Даже Евангелистам трудно...
И стоит этот храм в "белых одеждах". И сияет, как сугроб в февральской лазури. И себя чувствуешь перед ним - не-чистым... потому что сами по себе, просто так не знаем мы, что есть грех, а знаем только по сравнению, по разительному контрасту с Чем-то безмерно Белым, незамутнённым..
А жемчужно-каменный хор заполняет под солнцем стены... и кажется, зовёт-ниспосылает и на нас эту же Белизну и Чистоту.
Голубь сидит на самом верху храма и не улетает. Золотой голубь Духа Святого на верхушке креста. Он так мал, что его едва разглядишь - особенно если от солнца крест прелагается в сплошной огонь. В сиянии голубь кажется большой золотой искрой, но приглядевшись, прищурившись, замечаешь у этой искры крылья и головку. Дух Святой осеняет храм и город - древние зодчие знали, ЧТО самое важное.
И по-прежнему этот голубь осеняет собой всё. "Град и люди Своя". А крест под ним сделан в форме якоря: древнейшего христианского символа. Внизу - полумесяц, крутыми рожками загнут вверх... но это никакой не "поверженный мусульманский полумесяц", как некоторые по незнанию думают (никогда этот древний, вековечный знак ничего подобного не означал). Это именно якорь как знак вечного пристанища и одновременно - Чаша, главный символ Жертвы Христовой.
Вот и стоят, светят нам сверху Крест, Чаша и Голубок. И будут стоять, пока мир стоит... А мир стоит, пока они его осеняют.
***
Помню этот храм и в ночном освещении. Льдисто-белое, как бы прозрачное, светило, взошедшее над высоченной городской горой. Я тогда поднимался от вокзала на Соборный холм по крутой деревянной лесенке - и оно взошло прямо надо мной.
Мерцала, кажется, каждая деталька резьбы. Как из ледяных фигур, возводимых возле проруби на Крещение и подсвеченных лампами, свет исходил изнутри, проявлялся чем-то таинственным, дотоле сокрытым - но присущим храму... как Господу присущ Свет Фаворский. Дверьми во что-то сияющее казался в стене ночи этот собор, обращённый к обрыву апсидами алтаря. Аркатурный пояс мерцал сиреневыми тенями на бездонно-белом.
Как днём в узоры сплетался затвердевший солнечный свет, так сейчас - прожекторно-лунный. Тени снизу наползали на него, но не могли одолеть. От них он казался каким-то ещё более парящим, приподнятым над землёй. Видение!
Мне почему-то вспомнился Новый год, каким он был в моей жизни давным-давно - детское ожидание чуда от той ночи, когда всё не как всегда, и все желания исполняются. Тёмные, мохнатые деревья парка напоминали хвою гигантской разлапистой ёлки. Кое-где разноцветные листья всунулись в свет, как мишура. А слабо отсвечивающий купол был чем-то похож на ёлочный шар.
Вдруг, в эту самую секунду, пробили куранты. Плавный кремлёвский перезвон из Рождественского монастыря, древний-древний, прорвал ушной тампон, слепленный из нескольких веков, и коротко-величаво раскатился в ночи. Сказал какое-то своё мудрое слово и замолчал... Это ощущение передать невозможно! Какое-то явление-знамение... не гражданского Нового года, а церковного Новолетия. Даже не земно-церковного, не календарного, сентябрьского, а - Божьего:
Вот оно! Лето Господне. Именно! Оно всегда было и всегда будет. Оно - есть.
"Всея твари Содетелю, времена и лета во Своей власти положивый, благослови венец лета благости Твоея, Господи, сохраняя в мире люди и град Твой, молитвами Богородицы, и спаси нас"(3).
Примечания:
(1) "Есть такая страна - Бог. Россия имеет с ней общую границу", - как написал когда-то поэт Рильке.
(2) Ю. Шевчук "Рождество"
(3) Тропарь церковного Новолетия (1/14 сентября)
Суздаль. Монастыри и храмы
Этот маленький городок под Владимиром многие любят даже больше, чем сам Владимир. Можно спорить, что красивее - планета или древний спутник, который возле неё вращается. И хотя я лично гораздо больше привязался сердцем к самому Владимиру, без этого более древнего спутника рассказ о его святынях был бы, конечно, неполон.
В духе Суздаля есть что-то простое, как вкус яблока. Почему-то Суздаль ассоциируется у меня с красочными и душистыми осенними яблоками... хотя не помню, чтобы во время поездки я видел там яблоки. Хотя краски пейзажа всё время были - какие-то яблочные.
Суздаль невозможно забыть уже никогда, если там хоть раз был. Других таких нет, и потому на вопрос "а на что он похож? ну, на какие города?" - ответить совершенно нечего. На наш Свияжск? Нет. На Елабугу? Да нет! Был я в других маленьких древних городках (когда-то, для своего времени, очень даже не маленьких!): есть отдельные чуть похожие... даже не черты, а чёрточки, а в целом... нет второго Суздаля, ну, что тут поделаешь!
Первое летописное упоминание о Суздале относится к 1024 году, так что он почти на век древнее Владимира. В середине XII века, при Юрии Долгоруком, он был столицей его огромного княжества, но уже при Андрее Боголюбском стольный град переместился во Владимир и... почему-то, когда думаешь об этом, на секунду вспоминаются сказанные совсем о Другом слова Иоанна Предтечи: "Ему должно расти, а мне умаляться..."
За долгие века Суздаль умалился и из любимого города князей и епископов стал любимым городом художников и фотографов, привлечённых небывалым сочетанием архитектуры и природы, человеческого и Божьего...
Ландшафт здесь - весьма своеобразный. Легко спутать естественные холмы с обрывками древних валов. И тех, и других - множество: как складок на огромном "перебуторенном" одеяле. Кажется, будто здесь - древние кости под землёй, и от этого земля выпячивается то там, то сям. Обоз из многих веков проехал по ухабам этой земли, и земля помнит это. Тем удивительней, что всё так просто и обыденно - огородные заборы-штакетники соседствуют с почти тысячелетними валами; коровы пасутся поодаль как паслись они и век, и два, и десять веков назад.
И то тут, то там показывается-выглядывает Каменка - кажется, она не где-то с одной стороны, а везде сразу.
Сколько же в России речек с таким названием! Одна - у нас под Казанью, другая - в Крыму... есть, кажется, под Петербургом. И ещё...
Но суздальская Каменка - всем Каменкам Каменка! Суздаль - это Каменка, Каменка - это Суздаль. Это очень просто понять, если видел.
Шириной она - с приличную дорогу, но всё время резко заворачивает, как старый петлявый тракт.
Она вьётся такими крутыми, размашистыми изгибами, - то и дело течёт противоположно сама себе и чуть сама с собой не пересекается, - что диву даёшься, какой небесный архитектор решил так "проложить" реку. В каждом таком изгибе можно было бы построить по кремлю... впрочем, в Суздале на Каменке так много монастырей, что порой и кажется, будто в нём несколько кремлей.
Местами речка совсем равнинная, луговая, "водопойная для коровушек", а местами над ней вздымаются такие склоны, что, если не верить своим глазам, можно думать, под ними течёт, по меньшей мере, Волга.
Обрывы усыпаны разноцветными зарослями. Ветки торчат в несколько этажей - как в тропических лесах, знаменитых своей многоярусностью.
Порой, когда смотришь с такой высоты, кажется, что от моря оторвали синюю-синюю ленту - настолько бездонно отражается в узенькой и мелкой Каменке небо.
Серебряная сетка солнечных бликов проглядывает сквозь золотую сетку листвы. Река трепещет, улыбается. Солнечный свет бьётся в глаза и сверху, и снизу - и кажется, что эта золотая осень не кончится никогда.
Помню, стоял я на одном из мостов и смотрел на жёлтые взрывы деревьев. Осенняя акварель расплывалась в воде, и казалось, золото высвечивает из самой глубины, а не падает отражением на поверхность. В другой стороне ветер шевелил зелёные ласты кувшинок и их крапинками разбивал цельность нарисованного на воде пейзажа.
Хочется спуститься к воде, но почти повсюду на страже - трава выше человеческого роста, с полувысохшими стеблями, напоминающими икебану, и с гигантским запасом щекотного пуха, этих назойливых цеплялок-семян. Куртку и брюки потом за полчаса не отчистишь. Под самые проводы бабьего лета земля вновь, как в пору одуванчиков, решила поиграть в пух, и парашютики повсюду летают в воздухе - некоторые из них явно целятся в нос.
Да, суздальский пейзаж - обрывы и равнины, валы и улочки. Понизу вьётся Каменка, отражая солнце и небо, а поверху в солнце и небе купаются купола. Весь Суздаль - это их бесконечная самоцветная россыпь.
На одноэтажный городок с 12-тысячным населением - 33 церкви и 5 монастырей.
Купола всюду торчат над деревенскими крышами - бесчисленные, как скворечники. Вот он - суздальский пейзаж! Везде такой, где б ты ни находился, на окраине или в центре. Это соседство - настолько простое и обыденное, что здесь ему даже не удивляешься. И не удивляешься, когда три-четыре церкви чуть ли не вплотную примыкают друг к другу. Они вообще здесь держатся парами, но некоторые пары ещё и гуляют рядом: места всем хватает.
Осень раскинула огромное лоскутное одеяло, продырявленное там и сям белыми "суздальскими дудками" - так называют тоненькие вогнутые шатры здешних колоколен. Они все - восьмигранные в плане, но совсем не похожи на ярославские: у тех-то плоскости ровные. Ярославские шатры - повыше, здешние... страннее, что ли.
Кстати, все приходские церкви здесь, в отличие от монастырских - не очень древние: в основном XVIII века, реже - конца XVII. Так что суздальский посад - можно сказать, "молодой". Молодой и весёлый. На подростков похожи его церквушки, если из центра смотреть на них глазами старца - кремлёвского Рождество-Богородицкого собора, седого и пятикупольного.
Миниатюрность их удивляет. Некоторые церквушки, казалось, могут спрятаться даже за кустом бузины. Две, я помню, буквально укрылись под одной ёлкой. Другие замаскировались за бывшими крепостными валами: выросли, как на грядке, чуть ли не на самых склонах... А потом, как бурьян на запущенном огороде, поднялись вокруг деревья и прикрыли их. Валы давно заброшены и кажутся игрушечными холмиками, сделанными для того, чтоб дети зимой катались на санках. Но сейчас до зимы ещё далеко, и туристы гуляют по их гребням, протоптав на них даже не тропинки, а целые дороги. А церкви ненавязчиво, смиренно поглядывают на них из кустов и деревьев, молчат, всё знают: это ещё вопрос, кто на кого пришёл посмотреть.
Эти дорожки по верху вала чем-то неуловимо напоминают "канавку Царицы Небесной" в Дивеево...
Главный в Суздале - собор Рождества Богородицы. Он единственный уцелел с домонгольской эпохи. Хотя построен был перед самым нашествием - в 1222 году: всего 16 лет мирного времени ему выдалось. А вот верхнюю его половину с пятью звёздно-голубыми куполами надстроили только в XVI веке.
Помню, я шёл по небольшой, засыпанной листьями, улочке, и эти пять куполов взошли впереди над деревьями. Сначала от всего собора я видел только пузатые луковки в звёздочках, напоминавшие и казанский Благовещенский собор, и Троице-Сергиеву лавру... Луковки были такого же цвета, как и небо, их окружающее - даже странно, как это они на нём вообще выделялись. Один раз, когда перистые облачка застыли над ними, как бесчисленные следы ног на песке, купола показались просветами-отверстиями настоящего Неба на небе земном, замутнённом.
Центральный купол - в несколько раз больше боковых. Он замер в воздухе, как кадило в невидимой руке. В лавре купола более тёмные, совсем синие, да и звёзды на них гораздо крупнее. Здесь - похожи на чуть заметные вечерние точки: только-только начали выступать из светлого неба. Причём, звёзды, если приглядеться - шестиконечные. Кресты по сравнению с куполами казались совсем крошечными. Какая-то природная скромность чувствовалась в этом роскошном, вроде бы, убранстве. Таков - дух самого Суздаля. Здесь всё такое.
Потом за солнечной листвой, как за занавесом, открылись могучие алтарные закомары. Аркой обрамляли небо врата в низенькой зубчатой ограде, ведущие на соборный двор. И сам собор, и все здания вокруг - шатровая колокольня, архиерейский дворец(1)... - всё было белокаменным, как единый осколок сказочного града, затесавшийся меж голым пустырём с одной стороны и заброшенным парком с другой.
Каменка выгнулась километровой подковой, и в этой подкове поместился когда-то весь суздальский кремль, очень даже не маленький по тем временам. А в самом центре кремля и встал собор Рождества Богородицы, как белый корабль посреди гавани.
Если сравнивать его с владимирскими соборами, то он гораздо меньше Успенского и гораздо больше Дмитриевского. Мне он показался более "сувенирным" - из-за того, что недействующий. Древний и красивый сувенир. Кто его оживит? Кто вновь вдохнёт в него Дух? И когда это будет? Не знаю. Наверное, скоро... но не по нашим, человеческим меркам.
Заходишь внутрь, мимо приваленных к стенке знаменитых чеканных врат начала XIII века, похожих на маленький иконостас: столько на них золочёных, по чугунной черни, икон.
Это один из тех древнерусских храмов, что ещё в дверях поражает гулкой золотистой глубиной... где в бездонном полумраке золотая люстра вылетает тебе навстречу из золотого же иконостаса - и за ней рядами, как небесная армия, встают силуэты святых: тёмные, но в этой их темноте - гораздо больше внутреннего света, чем в самой красочной и цветастой позднейшей живописи.
Здесь нет того контраста между фресками и иконостасом, как в Успенском соборе Владимира. Всё цельно и едино. Всё одним хором молится Богу. Бока собора спрятались в реставрационных лесах, высвечивают из них позолотой сени-шатры над мощами двух величайших здешних святителей - первого суздальского епископа Феодора (в Х - ХI веках), с которого, в сущности, началась история христианства в языческом Залесье, и архиепископа Иоанна (в XIV веке), при котором были основаны величайшие здешние монастыри - Спасо-Евфимиев и Покровский. Сейчас раки пусты: сами мощи - в Казанской церкви, что у Торговых рядов (я был в ней позже, она очень маленькая, зато, в отличие от собора - действующая). В ту же церквушку перенесли и мощи архиепископа Арсения - в 1612 году свидетеля явления Сергия Радонежского, предсказавшего освобождение Москвы от поляков.
Не знаю, но почему-то главное, что запомнилось мне в этом соборе-музее - Царь-фонарь. Есть Царь-колокол, Царь-пушка, а здесь - Царь-фонарь. Все знают фонарики для крестного хода: с ними встречают Пасху, несут впереди икон и хоругвей, "разгоняя тьму века сего". Но этот смогли бы нести только несколько человек. Он - около метра в диаметре, а высотой в человеческий рост - только сам фонарь, без древка. Его венчают пять куполов, как настоящую переносную часовню.
При изготовлении в XVII веке фонарь был рассчитан на сотни свечей, хотя сейчас "свечки" в нём горели - электрические, искусно имитированные, издали даже не отличишь. В глубине искрилось само звёздное небо. Оно как-то поместилось под стеклом и ему было там не тесно. Перекладины, соединяющие слюдяные стёкла, напоминали перекладины старинного окна - и всякий, кто смотрел внутрь фонаря, будто смотрел наружу в окно.
Я понял священное назначение Фонаря - менять местами "внешнее" и "внутреннее": поворачивать мир Светом внутрь, а нами наружу.
Выхожу из собора. На севере, за Каменкой, виднеется причудливая панорама: крыши, башенки и холмы, разноцветные церквушки в окружении таких же разноцветных деревьев. Смутно угадывается в солнечной дымке присутствие великих монастырей.
Я уже упоминал, что монастырские храмы Суздаля древнее приходских. В трёх обителях здесь стоят соборы XVI века: самый большой - в Спасо-Евфимиевом, поменьше - в Покровском и совсем маленький - в Ризположенском. Ансамбли Александровского и Васильевского монастырей сложились позже, к XVII веку, хотя основание и того и другого свершилось на несколько столетий раньше, на заре Суздаля как города (2).
Почти все монастыри стеснились в северной части Суздаля, один только Васильевский стал на восточной окраине.
Если идёшь от кремля на север, первой из обителей встанет на пути Ризположенская, основанная в XII веке, а прославившаяся в начале XIII, при преп. Евфросинии Суздальской. В древней истории Русской Церкви её имя, пожалуй, не менее значимо, чем её тёзки, "матери русского женского монашества" преп. Евфросинии Полоцкой. Здешняя святая тоже княжеского рода - причём, отцом её был св. Михаил Черниговский († 1246 г.), будущий мученик, убитый в Орде за отказ пройти языческие обряды. "Воистину твоим посланием я укрепился и получил спасение", - с этими словами он явился в видении любимой дочери сразу после своей кончины. Сама она подвизалась в здешнем монастыре ещё с 1207 г., когда перед самой свадьбой внезапно скончался её жених - сын суздальского князя Мины Ивановича. Она - хранительница здешних мест во времена нашествия Батыя. 3 февраля 1238 г. весь Суздаль был практически сровнян с землёй, а эта, в то время пригородная, обитель, где она была игуменьей и особенно горячо молилась, каким-то чудом уцелела. Вспоминаю, как в детстве я читал Василия Яна: "От разгрома спасся стоявший в стороне Богородицкий девичий монастырь. Татары его не нашли, торопясь вернуться обратно, в свой лагерь под Владимиром..."
Интересно, как можно "не найти" монастырь, стоящий в нескольких сотнях метров от кремля!
Своими южными вратами Ризположенский монастырь смотрит в сторону Торговых рядов, так что если пройти между Каменкой и этими рядами, как раз выйдешь к двум аркам и двум шатрам... фотографии их растиражированы в бесчисленных книгах и альбомах по русскому искусству: "высокий образец зодчества народных умельцев XVII века".
Ворота кажутся игрушечными, нарядные красно-белые шатры над ними похожи на два рисованных цветка - из тех роскошных стилизованных бутонов, что изображают обычно в "травчатом поясе" русских церковных фресок.
Проходишь под вратами и оказываешься вдруг... в обычном жилом дворике, каких ещё совсем недавно было полно и у нас, в старой Казани. Дворик себе и дворик: люди живут, дети играют, на одном из домишек - вывеска какой-то спортивной школы. И не подумать бы, что это древний монастырь, если б посреди не стоял маленький, серый от времени, храмик с тремя куполами - оказывается, это и есть Ризположенский собор начала XVI века и, оказывается, в нём даже идут службы... Да ещё - если б с востока этот дворик не осеняла так странно не вяжущаяся с ним громада могучей солнечно-жёлтой колокольни, построенной в XIX веке. В ней - 74 метра, она видна за несколько километров, даже из окрестностей города.
Посреди маленького Суздаля, где всё приземисто и неброско, эта башня, действительно, смотрится чем-то очень грандиозным, но... честно говоря, мало вписывается в его облик. Мне лично она отдалённо напомнила по архитектуре дивеевскую колокольню; очень гармонично она, наверное, смотрелась бы где-нибудь в Петербурге, а здесь... Древний Суздаль, наверное, не очень нуждается в таких молодых маяках. Впрочем, что построили, то построили. Когда я проходил её воротами, в них било закатное солнце, а под огромной аркой маленькие девочки, местные жительницы, увлечённо играли в "замри, не шевелись". Мне почему-то стало смешно: от контраста между размерами девочек и размерами башни? На девочек флегматично смотрела кошка. В листве по-вечернему чирикали воробьи.
"Замри, как дерево!" - доносились голоса. "Как глупое дерево", - последовало через несколько секунд уточнение, и девочка, к которой это относилось, по мере возможности изобразила на лице тупое выражение. Солнце смотрело, и кошка смотрела, и я смотрел... Жалко, что время нельзя вот так же остановить, как остановила его эта девочка - а надо идти дальше. Даже здесь, в дремотном городе, где не существует никакой спешки, меня, в отличие от детей, суета заставляет спешить.
Я подумал, что ребятишки, играющие в древнем монастыре... в этом есть что-то очень важное и таинственное, как в тех эпизодах Евангелия, где Христос отвечает ученикам, кто "больше" в Царстве Небесном.
Ещё дальше, за монастырём св. Евфросинии - монастырь св. Евфимия.
Спасо-Евфимиев монастырь - самая мощная сохранившаяся крепость во всей Владимирской земле. Её башни даже напоминают готические замки и бастионы Западной Европы. Когда идёшь по главной улице, они вдруг сурово высовываются спереди из-за деревьев, и ещё не разглядев размеров всей крепости, уже ощущаешь её вековечную мощь. А размеры у неё - очень немалые: стена с 12-ю башнями протянулась по периметру на 1200 метров, площадь монастыря - лишь немногим меньше, чем у Троице-Сергиевой лавры. Правда, тут над бойницами не выглядывает такой лес куполов, как там (над ними вблизи вообще ничего не видать), но от этого крепость и кажется ещё более грозной и боевой.
История монастыря - многовековая и богатая событиями. Основал его в XIV веке преп. Евфимий - собеседник Сергия Радонежского и духовное чадо святителя Дионисия, ещё одного Суздальского Чудотворца. Почитание св. Евфимия сделало его обитель одной из самых знаменитых на Руси. А уж в Суздале и окрестностях ей и вовсе не было равных ни по размерам, ни по знаменитости.
Немало исторических событий России так или иначе связано с этим местом.
На поле близ монастыря 7 июля 1445 года произошла одна из самых неудачных битв во всей истории Московской Руси - настолько досадная, что о ней обычно редко пишут, предпочитая даже не очень-то вспоминать о ней. Сам государь, великий князь Василий II попал в плен к казанским татарам. Случилось что-то вроде "русского Пуатье", если проводить аналогию со знаменитой битвой Столетней войны. Отпустили князя лишь за такой огромный выкуп (и вдобавок, обязательство платить дань в Казань, как в Орду), что из-за возмущения в великом княжестве даже произошёл переворот: Дмитрий Шемяка сверг и ослепил только что вернувшегося государя. Слепой Василий, отныне получивший прозвище Тёмный, сумел вернуть себе престол лишь через год.
Другого исторического персонажа вспоминают гораздо чаще. Это Дмитрий Пожарский. Уроженец Суздаля, здесь он и был похоронен в 1642 г. Могила его - в самом монастыре, возле алтаря Спасо-Преображенского собора. А у ворот, в сквере перед главной крепостной башней, стоит памятник-бюст. Листья сыплются на него и венком собираются вокруг.
Внутри самого монастыря-музея - пусто и одиноко. Недействующая обитель - почти всегда удручающее зрелище. Здесь не хватает чего-то неуловимого, невидимого, и закат смотрит на хорошо отреставрированные храмы и звонницу, как на мёртвые декорации. Чувствуется: живое решили заменить тщательно подобранным гербарием.
Верхние половинки Спасо-Преображенского собора и стоящей рядом звонницы тоскливо розовеют в уходящем солнце, нижние беззвучно затопляет синеватая тень. 18 колоколов недавно отзвонили последний раз за сегодняшний день - для последней организованной группы туристов; через 40 минут музей закроется.
Ещё есть время осмотреть собор, в нём фрески Гурия Никитина - моего "старого знакомого": в этом году, путешествуя, я буквально иду по его следам, причём, ненарочно - Ярославль, Кострома, теперь вот Суздаль... Впервые, много лет назад, я встретился с его фресками в церкви Илии Пророка в Ярославле. Позже - в Ипатьевском монастыре и церкви Воскресения на Дебре в Костроме (сам он родом костромич). Да простят мне такое сравнение, можно было бы сказать, что это - "Андрей Рублёв XVII века". В XVII веке ему не было равных среди мастеров стенописи.
Фрески хороши, слов нет... но вот то, что сделали с собором - пожалуй, самое тягостное впечатление из всей моей поездки в Суздаль. Собор - как военнопленный в концлагере. В той войне, что государство вело с Церковью, его не убили и даже не так уж сильно искалечили, но... иногда неубитые завидуют убитым.
В галерее его продавали какие-то "русские народные" шали, платки и т. п. Обычный тряпичный магазин. В главном помещении уже ничем не торговали, но сама пустота огромного зала, без иконостаса, без единой свечечки, с грузными штабелями сваленных вдоль стен батарей производила впечатление какого-то многолетнего заброшенного советского "долгостроя", из которого как будто никогда ничего не выйдет. Под потолком горели прожектора-софиты, как в актовом зале какого-нибудь провинциального ДК. И всем этим, кажется, полагалось ещё гордиться: "народное достояние, произведение искусства" всё-таки сохранили!
Впрочем, пока разглядываешь фрески, можно на какие-то секунды забыть, что храм опоганен советским Вием, и всей душой погрузиться в тот мир, в котором Жизнь пребывает всегда и не зависит ни от чего. Больше всего мне запомнился сюжет Крещения в боковом приделе: Господь Саваоф из кольца кудрявых красных облаков - глубокого "окна в небе", - ниспосылает голубка Святого Духа на Сына, лежащего в крестильной чаше-купели; по бокам купели - Богоматерь и Иоанн Креститель, а над их головами - огненные Херувимы в синем-синем небе... Чаша, а не Иордан: крещение - и одновременно крестная Жертва...
Такими удивительными аллегорическими сюжетами был полон XVII век - последний, но ослепительный взблеск древнерусской живописи перед петровской эпохой, перед слепым копированием европейских религиозных картинок, на два века почти заменивших иконы. И символично, что здешние фрески были "лебединой песней" и всей эпохи, и самого Гурия Никитина: он умер, не сотворив больше ничего, через два года, в 1691-м. А на дворе уже стояло время Петра.
Едва я вышел, ворота за мной закрылись. Время, время! Здесь всё подчинено времени... потому что молитвы, выводящие за его пределы, давно умолкли.
От бывшего монастыря осталось такое впечатление, будто я присутствовал при каком-то очень нехорошем деле, какой-то нелепой и страшной подмене в головах людей и... жалко всех нас, что мы такие.
В этом смысле, совершенно противоположное чувство - от Покровского монастыря, стоящего напротив, через Каменку. Они со Спасо-Евфимиевым возникли практически одновременно. Даже основательницей женской обители была родная сестра св. Евфимия.
Но насколько разная у двух обителей судьба! Во всяком случае, сейчас. Покровский действует с начала девяностых. Службы идут в его древнем белокаменном соборе, несмотря на своеобразную "осаду": вокруг, в ограде монастыря - дорогой 200-местный гостиничный комплекс, что остался ещё с советских времён. Экзотика для интуристов, "русская сказка": все номера расположены в специально построенных деревянных "сказочных избушках".
Но то, что собор действует, наполняет смыслом всё и всё преображает. Тихо гуляешь вокруг по безлюдной аллее и чувствуешь: ты во обители. Не в музейном гербарии из омертвевших зданий, когда-то бывших храмами, а в настоящем монастыре... хотя бы и вернувшем себе пока ещё не всю территорию. Светятся в солнце белые стены сквозь гигантские венки осенних кустов, восстаёт троица золотых куполов, тишина помнит и знает Бога. "Тихая обитель" Левитана - не с этого монастыря он её писал, но Тишина вошла в то полотно как будто прямо отсюда.
Белую шатровую колокольню связывает с собором такая же белая галерея-мост в два арочных пролёта - словно под ними протекает невидимая речка.
Все арки так наполнены светом, что кажутся воздушными, и странно, как такой лёгкий храм до сих пор не полетел. Арки - как выгнутые вверх паруса: в небо вертикально дует ветер.
Внутри собора - высоко, бело и тихо. Главная монастырская святыня - мощи преп. Софии-Соломонии.
У Церкви и у светских историков - разная История. Та княгиня, что в анналах гражданских осталась как Соломония Сабурова - первая жена Василия III, сосланная им в монастырь, - Церкви известна как преподобная София Суздальская, подвижница и молитвенница, одна из тех, чьим небесным заступничеством до сих пор стоит Суздаль, живёт Россия... Великая княгиня, ставшая монахиней... по своей ли, не по своей ли воле, другой вопрос - но такое в любом случае не забывается! В народной молве, в апокрифах, её имя навсегда осталось как имя матери знаменитого Кудеяра - "подлинного, законного" наследника престола, который мог бы стать государем вместо Ивана Грозного, рождённого от второго, канонически сомнительного брака Василия III.
Легенды сплетаются с былью... да иначе и быть не может. Ты в былинном древнерусском граде, где всё, что было, и что могло бы быть, светится распятым Солнцем на крестах в закатный час, облетает листвой в Каменку и на плечи бронзовому Пожарскому, падает бело-огненными стрелами отражённых колоколен в синеву воды... Суздаль беседует с тобой неслышным языком: он бы рад поведать все свои тайны, да слов таких нет, чтоб и тайны были довольны, и мы бы поняли.
Примечание:
(1) Удивительно, но хотя Владимир и Суздаль находятся всего в 35 км друг от друга, много веков они были центрами двух разных епархий - так повелось ещё с эпохи удельных княжеств. Суздальско-Нижегородскому княжеству соответствовала Суздальско-Нижегородская епархия - но епархия пережила княжество на несколько столетий.
(2) По устному преданию, Васильевский монастырь был основан ещё при св. князе Владимире (в крещении - Василии). Трудно сказать, насколько достоверно предание. Официальная "дата рождения" Суздаля - 1024 год, но это - лишь первое письменное упоминание, так что, вероятнее всего, во времена св. Владимира (980 - 1015 гг.) Суздаль уже существовал. Тогда нет ничего неправдоподобного в основании здесь монастыря. Если предание верно, то Васильевский монастырь, наравне с Валаамом, можно считать самым древним на территории России.
Александровский монастырь был основан при Александре Невском. В нём погребена сестра св. князя - Марина.
Церковь Покрова на Нерли
Белым светильником стоит она на лугу, и всё обретает смысл только в её свете.
Для меня здесь впервые обрели смысл слова о Богородице, которые я слышал много раз. Слышал... но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.