В гости к святым
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Новый цикл очерков и рассказов, планируется продолжение. Рассказ "Незлобивое мужество" рекомендуется прежде всего, из-за важности выкладывается и отдельно.
|
Андрей Рощектаев
В гости к святым
Аще не исходатайствуете [не помилуете]
сего убийцу, то меня не только зде, но и в
будущий век зрети лишитесь...
Св. мученик Иоанн Угличский.
Оглавление
Храм Михаила Архангела в Бору (очерк)
В Спасо-Прилуцком монастыре (очерк)
Незлобивое мужество (рассказ)
За Трубежем (рассказ)
Поездка по святым местам - это встреча не с архитектурой, а с Богом. С Богом и с угодниками, которые "в Нём пребывают и Он в них". Поэтому всякое паломничество - это хождение в гости. И что подарят хозяева, какую истину, то... дай нам Бог сохранить на всю жизнь. Без дара никто никогда не уходил от них, но не все это сохранили и даже не все запомнили.
Поход в гости - это не обязательно перемещение в пространстве. Книга о святом - это тоже хождение к нему. Читая житие подвижника, останавливаясь вдруг порой на каком-то "родном" моменте, мы на секунду попадаем к нему в гости... на миг - в вечность. Только бы не забыть эти мгновения Жизни, они - неизмеримо больше, чем вся наша остальная "жизнь".
Два опубликованных здесь очерка и один рассказ - это лишь часть пока не дописанной книги "В гости к святым". В ней собраны не жития святых, а именно очерки и рассказы о том, как мы их встречаем в жизни. А может - это они нас встречают... Следующие главы, о свв. Николае Чудотворце, Сергии Радонежском, Серафиме Саровском, Данииле Переяславском, наверное, выйдут в свет позже, если Богу будет угодно.
Храм Михаила Архангела в Бору
Углич, как и многие древнерусские города, окружён целым ожерельем пригородных монастырей и храмов. Одни хорошо уцелели, от других остались руины. Паисиев монастырь - как Китеж на дне Угличского водохранилища, Улейма, Учма, Дивная гора, Грехов ручей... Из этой же череды многовековых святынь, где кажется, и сам воздух намолен - храм Михаила Архангела в Бору, километрах в 10-12 к западу от града.
Монастырь на этом месте известен с XV века, с эпохи угличского князя Андрея Большого. Почти все здешние древние святыни так или иначе связаны с "золотым веком" князя Андрея - либо основаны при нём, либо впервые упоминаются в его документах. В Смутное время, на Страстной неделе 1610 г., монастырь был разорён поляками: 40 иноков и 300 мирян приняли мученическую смерть. Их братская могила и поныне видна в в нескольких шагах от церкви(1). Место стало лесной Голгофой. После Смуты малая обитель возродилась и прожила в мире и благоденствии ещё полтора века, пока не была упразднена по монастырской реформе Екатерины II. На месте монастыря возник обычный приход - сельцо Архангельское средь густых лесов. Ныне стоящая церковь была выстроена в нём в 1787 г. От села в советское время ничего не осталось, так что сейчас церковь более, чем когда-либо, оправдывает своё название. Она стоит в бору - одна, в двух верстах от ближайшей деревни.
В два предыдущих приезда в Углич мне так и не довелось побывать в этом удивительном, затерянном в дебрях храме, хотя я много слышал о нём от разных людей. В третий раз Бог, наконец, привёл туда - в канун Рождества Иоанна Предтечи.
Дорогу я себе представлял очень приблизительно. Знал лишь направление - по ярославской трассе, а потом надо свернуть... но где именно? Читал в путеводителях, что церковь находится "близ Селиваново" и решил, что вот доеду до Селиваново, а уж там местные жители подскажут, куда идти. К счастью, ещё в автобусе нашёлся попутчик, который объяснил, что в Селиваново выходить совсем не надо: моста там нет, а церковь-то - за рекой. Надо проехать или на остановку больше, или на остановку меньше.
- А как лучше? - спросил я.
- Лучше после Селиваново. Вместе выйдем. Оттуда самая короткая дорога через лес.
Нам было по пути. Оказалось, он - трудник маленькой общины, что усилиями настоятеля о. Рафаила сложилась при церкви. Ездил в город по делам, сейчас возвращался. Без него бы я эту "короткую дорогу" точно не нашёл! Назову его в книжке В.
Проехали Селиваново.
Следующая остановка называлась Федотово. В. уверял, что правильно - "Фёдотово" (с ударением на "ё"). Как бы там ни было, самая прямая дорога к церкви начиналась именно отсюда.
Мы вышли и через несколько минут были уже у моста через Улейму. Удивительный это был мостик! Первый раз видел такой не по телевизору, а наяву.
Самый настоящий подвесной переход, качающийся над водой, как гамак. Хорошо, что не над пропастью где-нибудь в Андах! Здесь всё-таки равнина, и речка неглубокая. На ближайшем перекате женщина по колено в воде полоскала бельё... Было полное ощущение, что оказался я - в позапрошлом веке.
Сам, без В., я бы ни за что не догадался, что именно это - дорога к церкви, что надо обязательно перейти странный мост - а никаких других, ближе чем за несколько километров, просто нет.
Доски на высоте нескольких метров торчали и продольно, и поперечно - те как рельсы, а эти как шпалы. Только "шпалы" были разной длины, а "рельсы" угрожающе скрипели и хрустели при каждом шаге.
Висячий мост шатался и болтался, словно нарочно дурачился под нами. Он весело летал вправо-влево, совершая своё собственное путешествие - видно, устав занимать одну точку в пространстве. Сейчас ему было нескучно с нами. И меня вдруг тоже охватил какой-то непонятный восторг. Первый раз довелось переправляться через реку таким вот образом. Казалось, за такой переправой уж точно должна начаться какая-то сказочная страна, небывалый мир.
За мостом раскинулся луг, за лугом - лес. Дорога вильнула в сторону, а мы пошли "тропинкой"... которой, честно говоря, и не было: на лугу - всё трава и трава, а в сплошной стене деревьев впереди не видать ни малейшего отверстия. Но В. знал, куда идёт. Мы вошли в лес именно там, где надо - ни правее, ни левее, - и уже внутри чащи обнаружилась тропинка. У подножия бесчисленных сосновых стволов она казалась ниткой, упавшей в высокую траву.
Курчавились кругом кустики черники, только вот самой черники что-то не видать - В. сказал, что и нет её в этом году. Неурожай! А в иные годы - всё как усыпано синими каплями! И грибов много...
Ещё, помню, разговорились про медведей. Самая подходящая тема беседы в таком дремучем лесу - будто сошедшем с картинок к житиям Сергия Радонежского и Серафима Саровского.
- Здесь какой-то медведь завёлся - уже пару раз люди из посёлка видели.
- Неужели в таких краях может быть медведь?
- Ну вот, говорю, что слышал... врать не буду - сам, слава Богу, не видел и не горю желанием увидеть, а слышать слышал от людей.
- И что люди делали... которые его видели?
- Что делали... а что бы ты делал?.. руки в ноги - и дёру! и крику на весь лес!
- А я слышал, что медведи, вроде, очень трусливы и обычно боятся людей - сами убегают.
- Не знаю... - с сомнением сказал В. - Может, оно и так. Только я что-то ещё ни разу не слышал, чтоб кто-то, встретив медведя, стал дожидаться, пока он там убежит! Как увидишь, сам выдашь такой спринт, что и не оглянешься. Времени не будет там проверять, в какую он сторону бежит - от тебя или за тобой?.. Я сам знаком с охотниками, один рассказывал: увидал медведя - как ружьё бросил, как припустил несколько километров через лес, через бурелом, через болото... рад был, что жив остался!
- А ружьё-то зачем бросил?
- Так не дробью же в медведя! Чего уж там... Только разъярится - тогда уж точно крышка. Так хоть убежать можно - а это уж будет до упору гнаться: "Догоню - убью!" А бегает он со скоростью поезда!
Я засмеялся. Под этим солнцем, в этом счастливом, улыбающемся лесу даже от медведей было смешно... во всяком случае, пока они далеко.
Как ручей впадает в речку, тропинка вдруг "впала" в лесную дорогу с двумя земляными колеями. Что-то было очень шишкинское - и в этой затерянной в глуши дороге, и в самом бору. Сосны стояли, как гигантский укроп: издали их высоченные стволы казались тонкими, как стебли. Веера солнечных лучей, очерчивая все силуэты, словно бы ещё утончали их - делали бор прозрачно-праздничным... И чувствовалось, по какому-то неуловимому признаку, что церковь вот-вот появится. Откуда в нас такое чувство, что мы душой иногда видим святое прежде, чем это увидят глаза?
Знакомство с любой святыней всегда неожиданно. Сколько ни готовишься к встрече, сколько ни волнуешься в пути, представляя заранее... но сама первая секунда узнавания бывает непредсказуемой и очень мало связанной со всеми "представлениями заранее". Даже "зная" какое-то место по фотографиям, ты в сущности, ничего о нём не знаешь.
Первая Встреча с древней церковью - это как первая встреча с человеком, о котором прежде что-то слышал... Мало ли что слышал! Это всё не то! Важно не узнать о нём, важно обрести друга.
Вот и поляна... донник, иван-чай... Их вытянутые соцветия, когда наклоняешься, накладываются на дальние силуэты огромных елей - и кажутся их точным подобием, только раскрашенным в иные цвета. Словно к лесной готике причастно всё - и большое, и малое.
По краям поляны притулились две деревянных избы - та самая община трудников.
Церковь вдруг глянула из-за правого домика. Она высилась на другом конце поляны. Её появление было столь же дивным, как если б, например, на болоте обрелась вдруг икона или среди луговых цветов внезапно сверкнул напрестольный крест.
Мне вспомнилось из "Маленького Принца": "Знаешь, отчего так хороша пустыня? Оттого, что где-то в ней скрываются родники".
Это был родник... в смысле, что-то очень родное. Это был - Михаил Архангел на земле.
Это было то, что само став частью леса, преобразило лес, посвятив его Богу. Всё, что посвящено Богу, преображается.
Я вышел к церкви со стороны алтаря и увидел её, как высокий белый столп о пяти куполах - правее же стоял красный столп колокольни. Отдельно стоящая колокольня похожа на большой обелиск. Кажется, будто она и есть - надгробный памятник мученикам Смутного времени, хоть и не над их могилой она возведена, и построили её лишь в конце XIX в. Поразительно, ведь у храма уже была колокольня над входом - и эта новая стала второй. Но и вторая, парадоксальным образом, оказалась на месте - она сформировала собой ту замечательную асимметрию, что присуща всякой подлинной красоте(2).
Ни разу ещё не видел, чтоб в одном приходе было не просто две колокольни, но и стояли бы они так близко друг к другу! Расстояние меж ними - гораздо меньше, чем их высота. Они вырастали парно, как столпы, над раскинувшимся у подножия древним погостом. Погост начинался сразу за крошечным ручьём, а через ручей был перекинут мостик. Так уютно... и "мёртвых" никаких нет, все живые. И все с нами.
В этом силуэте и сейчас было что-то монастырское. Будто настоящий скит затерялся в густом лесу. Как на Валааме. Видимо, дух подлинного монастыря не выветривается никогда - даже если самого монастыря нет уже несколько веков. Впрочем, для Божьего зрения он, наверное, всегда есть. Место мученическое, а мученичество - высшая степень пострига.
Храм был весь устремлён к небу. Четырёхскатная кровля пирамидой вздымалась к центральному куполу. Она как бы ещё заостряла силуэт храма. Барабаны стояли - тоненькие, как трубочки, через которые словно кто-то выдул лёгкие купола.
Особую гармоничность придавало то, что храм был не выше и не ниже окружающих деревьев - они словно вместе выросли на поляне.
Стройная церковь и обе её колокольни удивительно сочетались с окружающими башенками ёлок в стиле барокко. Словно Господь к двум звонницам добавил ещё одну - и ещё, и ещё... И вместе с ними получился какой-то новый "Василий Блаженный" в чаще. Белая церковь, красная колокольня, зелёные ели...
Я вспомнил свою детскую фантазию: лес - и прямо из макушек деревьев растут купола. Или - какой-то собор специально построен в форме дерева (например, Троицкий в форме берёзы или Рождественский в форме разлапистой ели), а его венчает золотая маковка поверх зелени, как язычок огня.
Фантазия фантазией, а явь была, пожалуй, красивее.
Правда, купола здесь не золотые, а серо-серебристые - будто раковины в песчаной отмели рыхлых облачков. Под стать сегодняшнему переменчиво-облачному небу.
Я ещё не видел алтаря за старым деревом: купола вставали прямо над обломанными ветками его высохшей верхушки. Когда подошёл поближе, стена алтаря открылась, и из синей иконы на ней сверкнула видением величественная фигура Архангела Михаила, попирающего копьём ничтожного, как мышь, сатану.
Что-то победительное было и в самом облике храма. В глухом лесу он воздвигся, и место под названием Чёрная Лужа стало - погостом Архангельским... Архистратиг сохранил его даже в годину безбожия, и вот, маленький лесной Архангельск благословляет окрестности Углича. Как Богослов - окрестности Ростова Великого.
Глянешь на любой храм со стороны алтаря - он похож на высокую башню. Множество таких башен на Земле и составили твердыню под названием Церковь.
Впрочем, ещё важнее в Ней башни невидимые - Святые.
А место это явило Богу достойный плод - сонм святых мучеников той памятной Страстной недели ("имена же их Ты, Господи, веси") и чтимых, хоть и не прославленных пока подвижников позднейших веков. Таких, как о. Василиск в XIX в. и о. Кассиан в ХХ-м.
Старец Василиск был блаженный странник, много лет ходивший дорогами России - но в итоге приведённый Богом именно сюда: видимо, тут был его земной удел. Крестный путь своей жизни целиком прошёл он на костылях: ноги его отнялись от неизвестной болезни ещё в 3-х летнем возрасте. Не принимая пострига и считая себя недостойным монашества, он прожил восемь лет в уединенной келье в Старо-Ладожском монастыре, семь лет - при Николаевской часовне Санкт-Петербурга, но... "Наконец старцу Василиску перестала нравиться многолюдная и шумная столица, нарушающая тишину его жизни при часовне; потому он стал просить Господа - указать ему уединённое место, где бы он мог безмятежно окончить подвижнические дни своей жизни. Молитва его была услышана, и он имел видение, вследствие которого переселился из столицы в город Углич... Здесь он узнал, что близ Углича находится уединенная местность на бору, около храма Архистратига Михаила..." С тех пор последние 20 с лишним лет жизни (1841 - 1863 гг.) провёл старец в домике при этой церкви, духовно окормляя множество приходивших. "Не живя в обители и не давая монашеских обетов, он жил в мире подобно монаху..." Вспоминали о нём: " Как ласково принял он нас, так принимал и всех приходящих к нему. Всех оделял крестиками и образками, или же книжками и чётками, по своему рассуждению".
Читаешь - и чувствуешь, как похож он был по духу на преп. Серафима Саровского. Как батюшка Серафим называл собеседников "радость моя", так у старца Василиска "была постоянная поговорка в разговорах: "ангел мой" или "друг ты мой". "Он был чрезвычайно ласков со всеми и, если обличал кого-нибудь, то, весьма осторожно обнаруживая чьи-то слабости и недостатки, говорил как будто о себе или о постороннем лице, известном ему. Если же являлась необходимость говорить прямо, то выражалось всё сие с особенной приветливостью... и сами обличения казались отеческой ласкою и искренним дружеским советом".
"...Вот у вас и переменится житьё-то, и будете жить как в раю, и сердиться-то не на что будет".
Сам старец, похоже, давно стяжал в своей душе этот рай: "Он всегда был спокоен, сообщая душевное спокойствие и всем окружавшим. Он считал грехом убить насекомое или сказать, что погода не хороша: для него всё созданное Богом для пользы человека было прекрасно и достойно восхваления".
Любые искушения и испытания старец претерпевал соответственно. Подобно преп. Серафиму, не раз встречался он с лихими людьми, ибо невозможно не встретиться с ними Божьим людям:
"Вспоминая многократные сборы подаяний на устроение храмов Божиих, старец говаривал, что несколько раз попадал он в руки разбойников, но Господь всегда избавлял подвижника Своего от смерти. Раз они ограбили его и, связавши руки и ноги, бросили его в лесу - в снеге, близ дороги, где он и пролежал всю ночь на морозе. К утру, слыша шорох и стук проезжающих, старец начал кричать и просить помощи, и два крестьянина, увидя его, развязали и взяли с собою".
Заранее, за несколько лет приготовив гроб для постоянного памятования о смерти, заранее получив откровение не только о дне, но и часе кончины, старец встретил её мирно и не прекращая молитвы:
"Он тихо переводил дыхание и вдруг спросил: который час? Ему отвечали: пять часов. Скажите мне, когда пробьёт шесть часов, - произнёс старец и тотчас начал усердно молиться. Когда пробило шесть часов и сказали ему, подвижник Божий Василиск выпрямился, перекрестился, и великая земная жизнь его прекратилась для жизни небесной и вечной! Он скончался 8 марта 1863 года, на 73 году от рождения".
Могила его - близ алтаря Архангельской церкви.
Целую эпоху в истории прихода в ХХ веке составило настоятельство о. Кассиана (до пострига - о. Сергия Ярославского), будущего архиепископа Костромского († 1990). Это был подвижник и мужественный исповедник, прошедший ад сталинских лагерей. После освобождения, в военные и послевоенные годы ему выпало служить в этом приходе - одном из очень немногих, действовавших даже в то страшное время. По воспоминаниям людей, о. Кассиан всё, что имел, раздавал нуждающимся - в голодные 40-е годы многие выжили благодаря его помощи. В 1964 г. он стал архиепископом Костромским, управлял епархией четверть века, дожил до новой эпохи, до возрождения Церкви, и на костромской кафедре встретил Тысячелетие Крещения Руси. Но похоронен был, по завещанию, в Угличе - при храме Царевича Димитрия на Поле, с которым тоже был связан большой период его жизни. Сейчас многие духовные чада ездят из Костромы в Углич на его могилу. Рассказывают о чудесах, сопровождавших его жизнь. Например, о том, что во время молитвы он первым сподобился увидеть, "как живую", руку Богоматери на великой чудотворной Фёдоровской иконе - которая после революции страшно потемнела и много лет казалась всем просто чёрной доской без изображения... Две епархии чтят память владыки Кассиана - хотя официально он, как и старец Василиск, пока не прославлен.
Но всё это я узнал потом, когда о. Рафаил, нынешний настоятель храма, подарил мне несколько маленьких книжечек о подвижниках угличских... и когда через день я побывал на старом кладбище при церкви Димитрия на Поле, а у могилы о. Кассиана случайно познакомился с женщиной, хорошо помнившей его со своего детства, с 40-х годов.
Вообще между этими двумя храмами - "в Поле" и "в Бору" - есть какая-то прикровенная духовная связь. Они и возведены-то были в нынешнем виде почти одновременно. Бор и поле на Руси всегда рядом.
Хорошее русское слово - "бор".
"Бор" - не просто лес. Говорят: все мы под Богом ходим. Бор - это лес, который под Богом. И где бор - там и подвижники!
Я не спеша обошёл церковь. С юго-запада к ней была пристроена деревянная часовня над старинным колодцем. Снаружи к колодцу хода не было - только из притвора храма. Ни разу ещё не видел церкви с колодцем! Христос у кладезя Иакова беседовал с самарянкой о воде живой, и с тех пор всякий колодец на Земле - не иллюстрация ли к этой притче?
Войдя в притвор, я обрёл в углу темницу Христову. Здесь-то "темница" Его, в отличие от настоящей - стеклянная. В кабиночке за четырьмя стёклами сидит Узник. Язвами густо покрыто Его Тело. Правая рука в скорби поднесена ко лбу. Глава густо оплетена терновым венцом, но выше терния - ещё один венец: венец лучей. Наверное, потому стеклянна эта темница, что нет для Него стен. Мутное старое стекло - это наши грехи, разлучающие нас с Ним, а все Его страдания - это наши страдания, только взятые Им на Себя.
Иногда кажется, что мы специально изолировали Его, посадив за стекло и выставив в притвор - так нам удобнее. Пусть сидит-смотрит, но нам не мешает. Мы даже темницу Его стеклянную украсим цветочками...
Я прошёл дальше. Длинный, как корабль, храм представлял целую анфиладу помещений. На стенных росписях - знакомые сюжеты. Вороны приносят пищу Илье Пророку... "Николай Чудотворец избавляет от смерти трёх невинноосуждённых" - копия картины Репина. В Казани, в Никольском храме - точно такая же настенная репродукция... потому-то, наверное, сразу ухватила память именно этот сюжет.
Тёмная дуга икон в золочёных рамках отделяла трапезную от уходящего колодцем в небо основного объёма, а там таинственно золотился иконостас... и величавая, глубокая высота его медленно, ярус за ярусом, сходила на меня из-под сводов, когда я тихо ступал под них.
Я помню, как первый раз в своём атеистическом детстве увидел иконостас Петропавловского собора у нас, в Казани, когда там был ещё музей. Как воздвиглось надо мной что-то высокое-высокое и священное. Такое высокое, как если бы... колокольня развернулась в ширину. Высокое и Божие.
И здесь... Столбы с вьющимися лозами и пышные венки-картуши; "солнце" с длинными пучками лучей над Царскими вратами - сияние Святого Духа... Настоящий собор, а не сельский приход!
Срединная часть иконостаса плавной волной выступала вперёд, как складка на золотом бархате. В ту эпоху строились такие волнистые иконостасы. Даже в древнем Успенском соборе Владимира Екатерина II распорядилась установить такой.
Цветные стёкла в окнах... похоже на витражи, но больше - на детскую игру в стёклышки. Жёлтые, розовые, синие лучи падают на пол пёстрыми ковриками. Вторят им такие же разноцветные орнаменты росписей на стенах, в искристо-матовых проблесках золочёных и посеребрёных крестов и нимбов.
Есть церкви - недавно открывшиеся, - где икон немного, стены белы и чувствуется какая-то... не сказать пустота, потому что "пустоты" в Божьем доме не бывает, а - дыхание недавно прошедшего ремонта со слишком уж идеальным порядком. А есть такие, в которых безпорядочно-тесно от святынь: от старинных образов, крестов, плащаниц, ковчежцев... Чувствуешь, что церкви эти - не закрывались. Что непрерывная приходская жизнь вносила в них, как прилив, эти намоленные иконы, частицы мощей... Что-то потемнело от времени, и нет человеческого "порядка" во всём этом... а чувствуется порядок Высший.
Таковы почти все старинные сельские и кладбищенские церкви. Такова и здешняя. Когда в ней находишься, не чувствуешь, что вокруг - лес.
Что-то есть в этой церкви очень угличское.
Какой-то дух смирения и дух мученичества, которым так пронизаны все здешние места?
Посреди храма я увидел ковчежец. На ковчежце - покров с вышитым изображением маленького мальчика в красной рубашечке, со сложенными на груди ручками, с крестом в руках. Это - мученик угличский Иоанн Чеполосов († 1663), мой любимый святой. Три церкви в Угличе и окрестностях хранят частицы мощей этого шестилетнего младенца: церковь Корсунская, где покоится его глава, храм Царевича Димитрия на Поле и - Михаила Архангела в Бору.
Ваня Чеполосов изволил частицей своих мощей почивать именно здесь... случайно ли? В Угличе и окрестностях всё так или иначе связано или с царевичем Димитрием, или с мучеником Иоанном - все пути невидимо и непостижимо к этим двум мальчикам сходятся.
И трагично, и светло, как Пасха, его житие. Сын угличского купца Никифора Чеполосова, он был похищен приказчиком своего отца Рудаком. До сих пор некоторые всерьёз спорят, кем же был Рудак: мстителем-завистником, тайно ненавидевшим отца Вани? чернокнижником-сатанистом? последователем "ереси жидовствующих", разгромленной в конце XV века и совсем непонятно как "дожившей" до XVII-го? просто ли садистом? Последнее несомненно, обо всём остальном можно было бы спорить бесконечно, только вот подвиг Вани - Христов, и эти споры - о чём угодно, только не о нём.
А он, этот младенец, претерпел чуть ли не единственное в своём роде среди всех святых мученичество за родителей... на самом же деле - за Отца Небесного. За любовь, за веру и за верность...
16 дней Рудак истязал его... как гласит житие, "едино сие вопрошаше: "отрекися отца и матери, и мене нарцы отцем твоим, отпущу тя".
"Не имееши ли печали по отце и матери и будеши ли мене отцем звати?"
"По родителях моих печаль мою имею и тебе отцем моим наречи никогда не смею".
Таким вопросом и таким ответом передаёт житие эти, наверно, куда более страшные многодневные, многонощные диалоги. Когда измученный ребёнок в последние дни уже не мог говорить, то осенял себя крестным знамением - это был ответ... Рудак наконец не выдержал и, взяв нож, ""двадесятью четырьмя ранами убиение нанесе, двадесять же пятою блаженного страдальца сквозь честную главу во ушеса пронзе" (вот оно - "могущество" и бессилие сатаны: руками своего раба не справился даже с малым мальчиком и всё, что смог - отправил его в Царство Небесное, куда самому ему нет пути).
Тело ребёнка через 8 дней было найдено пастухами, зарытое в "мховязком болоте" и совершенно нетленное. Ополоумевший Рудак, вконец измученный раб сатаны, сам выдал себя. Но Ваня, явившись во сне сначала матери, потом одновременно обоим родителям, упросил о помиловании убийцы. И его - это в XVII-то веке, при тех законах! - отпустили.
Мученик явил то, что может явить только мученик. Это - главное чудо, сотворённое Ваней... и я чувствую, что если уж грешнику, как я, просить прощения у Бога, то первый ходатай в этом - мученик Иоанн Чеполосов, простивший своего мучителя.
Память о нём - как глоток свежего воздуха в нашем душном "царстве земном", не умеющем ни просить Милости, ни спросить у Бога, что это такое...
Узнавая что-либо о таких святых - узнаёшь о Христе.
И свято для меня всё, что с этим маленьким избранником Христовым связано - и град Углич, и окрестности, и эти ковчежцы с мощами во всех трёх церквах... и, конечно, главная церковь его памяти - Рождества Иоанна Предтечи на Волжском берегу, возведённая отцом для поминовения сына в 1690-91 гг.
Я вспомнил зимний свой приезд в Углич - Иоанно-Предтеченский храм, светящий солнечно-жёлтыми стенами и лиственно-зелёными куполами над январской белизной... драгоценный и радостный, как наряженная ёлка... Помню, как я молился Ванечке и долго гулял вокруг церкви, словно эта была целая лавра, а не один храм, и фотографировал - и всё одновременно, и одно с другим удивительно просто совмещалось, настолько ликовала душа в этом самом родном для меня месте на Земле. Фотографировал - чтоб унести это место с собой. Вот и унёс - вместе с его детским благословением.
Помню, как, глядя на храм, я не заметил засохшие репейники и забрёл в них: коричневые лохмушки налипли мне на перчатки, на брюки и почему-то даже на шапку. Я их снимал - а они прицеплялись уже к перчатке той руки, которой я снимал... и так по нескольку раз. Я засмеялся и сказал про себя: "Ну, Ваня... ну, ты чего!.. ну, и зачем ты их мне нацепил?" - и это было настолько похоже на детскую шалость и было так смешно и так трогательно и так не одиноко, что я и смеялся, и плакал одновременно.
"А может святой... подшутить? Чтоб обрадовать и изгнать уныние и подкрепить в жизни? Такое бывает... иногда?"
Такое не забыть!
И вот он снова привёл меня к себе... на этот раз - сюда.
Ему и поразительно родственным ему святым я и посвящаю эту книгу... идея написания которой утвердилась в душе именно тогда: в третью мою поездку в Углич и в первое посещение храма Михаила Архангела в Бору.
Да простит нас всех Господь твоими молитвами, Ванечка.
Примечания:
(1). Трагически-однообразен список убиенных во всех угличских монастырях и храмах тех лет: 35 сестёр - в Богоявленском монастыре, 40 братьев в Покровском Паисиевом, столько же - в Кассиановом Учемском, более 500 иноков и мирян в Алексеевском (многие засыпаны в подвале заживо), 60 иноков и 500 мирян в Воскресенском, 50 иноков и 2000 мирян в Николо-Улейминском, 1100 клириков и мирян в Спасо-Преображенском соборе угличского кремля... Братские могилы мучеников почти повсюду остались напоминанием о самой страшной трагедии в истории России до 1917 г.
(2). Новая колокольня - по линии несохранившейся кирпичной ограды погоста, - относилась уже как бы ко всему погосту на месте бывшего монастыря, а не к одному храму. Она напоминала о древнем монастыре, была его священным маяком.
В Спасо-Прилуцком монастыре
Чудесный город Вологда! В сплошное ожерелье церквей превратилась за века одноимённая речка, и сейчас водные трамвайчики, проходя, чуть колыхают крестово-купольные отражения. Мерцает изумрудами изразцов вокруг своих жемчужно-белых стен Сретенская церковь. Ниже по течению вырастает мощным пятиглавием простая, как Север, Иоанно-Златоустовская. Прихотливым, игрушечным силуэтом светлеет в листве храм Димитрия Прилуцкого на Наволоке с ажурной колокольней, словно завёрнутой в вологодский кружевной плат.
А на другом берегу светит на солнце белизной так, что больно глазам, древний Софийский собор. Рядом возносится к небу высочайшая звонница... всем звонницам звонница! Это самый знаменитый силуэт "столицы русского Севера", её визитная карточка.
Кремль не сохранился - сердце кремля сохранилось(1).
Заходишь в необъятный собор и... теряешься, и "тонешь" в высоте. Кажется, будто взгляд твой поднимается долго-долго мимо столпов - что успевает пройти не доля секунды, а масса времени, прежде чем он найдёт эти своды. Как остановившийся пловец, думавший, что сразу нащупает дно ногой, вдруг с замиранием сердца начинает погружаться и погружаться, а дна всё нет, так и тут... только тут - обратное погружение, вверх.
Стоит впереди многоэтажный иконостас. В солнечной дымке, будто издалека-издалека, взирают на тебя фрески - где-то отступают в тень, как в космос, где-то, вспыхнув, как облака на закате, горят нездешним, бесконечно чистым огнём.
Изображения святых на столпах - в несколько раз больше человеческого роста.
Кто ни разу не созерцал Софийский собор Вологды, тот ещё не видел воочию, сколько неба может поместиться в земном храме.
Такой же необъятный собор - и того же времени, - я видел лишь в Троице-Сергиевой лавре... но там света в окна проникает меньше и фрески темнее, таинственней, как-то погружённей в себя...
А ведь росписи Успенского собора Лавры и здешнего собора выполняли одни и те же ярославские мастера - во главе со знаменитым Дмитрием Плехановым.
Поднимаюсь на колокольню. Лестница ведёт вверх долго-долго - то огромными завитками внутри пустого "грота", занимающего все недра башни, то узеньким винтом, от которого кружится голова, то крутыми стремянками в почти полной темноте, где почему-то кажется, что ты непременно куда-то упадёшь или... заблудишься.
И вот наконец блещет в глаза свет, простор. Или... назвать это "простором" - слишком бедно! Нет такого слова, чтоб обозначить крылатый размах внезапно распахнувшихся далей... эту одновременно и маленькую, и громадную Землю, оставшуюся вдруг бесконечно далеко внизу - со всеми своими смешными, мелкими, не-Божьими проблемами...
Земля преобразилась. Она стала искристо-переливчатой, праздничной... и всё на ней было создано только для радости - жить себе и радоваться! Тени облаков играли с пейзажем. Волнами, переливами высвечивали и затемняли то тот, то другой участок. Один становился задумчив, другой улыбался... Так сменяются сны, так перебегают солнечные зайчики. Купола выглядывали из листвы, как звёздочки из облаков. Много в Вологде созвездий - целое небо на земле.
А люди всё поднимались на балкончик - и поодиночке, и семьями. Как полы шляпы, он раскинулся вокруг всего подкупольного барабана. Поверхность его полого спускалась к краям, а решётка на краю была тоненькая - поначалу все как-то робели и перемещались малыми шажками. Заглядывали осторожно, словно первый раз в жизни видели мир таким. А может, вообще первый раз видели мир? Словно балкон был местом, где все поднявшиеся становились новорожденными...
Я долго стоял и смотрел то на землю, то на людей. Вот одна женщина поднялась с удочкой-спиннингом - собралась на рыбалку, а здесь... один Бог ведает, как оказалась. Казалось, она сейчас будет рыбачить с колокольни. Интересно, много рыбок водится в воздухе? Воздух вокруг - океан. Земля далеко внизу - дно у подножия кораллового рифа.
Но как ни красив центр Вологды, а самое тёплое воспоминание оставил во мне Спасо-Прилуцкий монастырь на её окраине.
"Прилуцкий" - значит, "при луке": при крутом изгибе реки Вологды, к северу от города. Именно туда в 14 веке пришёл преп. Димитрий из Переславля-Залесского, друг и собеседник преп. Сергия Радонежского, искавший в суровых северных краях места для уединения. Храм, положивший начало монастырю, был заложен им в 1371 г., а 21 год спустя великий подвижник и чудотворец Вологодский преставился ко Господу, во "едино лето" с преп. Сергием Радонежским. Обилие чудес от его гроба сделало Спасо-Прилуцкий монастырь самой почитаемой святыней Вологды и окрестностей - да и одним из величайших монастырей русского Севера.
Есть у обители и второй небесный покровитель. Почивает рядом с преп. Димитрием святой с совсем иной земной судьбой. О нём я узнал год назад в Угличе, и может быть, его-то молитвами Господь и привёл меня в Вологду.
Св. Иоанн Угличский... Нет, не Чеполосов. Есть ещё один угличский подвижник, нёсший неимоверно тяжкий крест, с тем же именем. Правда, Иоанн - это его мирское имя, княжеское. В святцы он вошёл как преподобный Игнатий Прилуцкий.
Задумаемся - что такое история.
В Боге истории нет - потому как нет времени, только Вечность. Земная, человеческая история начинается с разлуки с Богом - с грехопадения Адама. Первым же описанным событием в ней стало убийство Каином Авеля. Жизнь человека на Земле, жизнь "царствия земного", началась с братоубийства.
Легендарная история великого, державного Рима началась с братоубийства.
Одним из первых событий в истории Киевской Руси после Крещения стало братоубийство. Едва умер св. князь Владимир, как его сыновья свв. Борис и Глеб были убиты по приказу родного брата...
История Московской Руси как единой державы тоже, в сущности, началась с братоубийства. Великий собиратель русских земель Иван III в 1491 г. заточил в тюрьму родного брата, князя Андрея Угличского. Через два года тот скончался в темнице... как говорили современники - от голода. Сыновьям опального угличского князя, Дмитрию и Иоанну, было тогда 12 и 13 лет, согласно житию... или же 9 и 11, согласно уточнениям некоторых историков. Родной дядя заточил и их, своих маленьких племянников - сначала в Переславле, потом в Вологде.
Княжич Иоанн прожил в тюрьме 32 года.
Княжич Дмитрий - 49.
Вот такова история, таково оно, "царство земное"...
Наконец, княжичу Иоанну перед смертью, в 1523 г., разрешили то, о чём он давно мечтал: принять схиму - и прилуцкий игумен Мисаил совершил его постриг с наречением монашеского имени Игнатий.
А уже через считанные годы монах Лонгин составил его житие - ибо от мощей бывшего узника стали происходить бесчисленные чудеса, и паломники из Вологды потоком хлынули в монастырь уже не к одному, как раньше, а к двум преподобным.
Брат св. Иоанна-Игнатия, Дмитрий, скончавшийся после 1540 г. и погребённый в том же монастыре, тоже стал почитаться - но местно: имя его так и не попало во всероссийские святцы.
Почитается местно (в Угличе) и отец безвинных страстотерпцев, благоверный князь Андрей. В отличие от сыновей, он был впоследствии перезахоронен в Архангельском соборе Московского Кремля - упокоился под теми же сводами, где почивает погубивший его брат.
Почему именно княжич Иоанн был особо прославлен Богом во святых своих? Для чего Господь положил на душу людям - не "местно" его почтить? Видимо, не "местным", а вселенским и вневременным является его подвиг...
Обо всём этом я думал ещё задолго до приезда в Вологду. Задолго до того, как увидел священные стены и башни, хранящие Покой - составившие собой единую земную усыпальницу великих преподобных.
Когда же обычный маршрутный автобус, из центра города в "Прилуки", затормозил у этих стен... тогда у меня, кажется, не только слова, но и мысли пропали от созерцания "Северной Фиваиды"(2).
Многие русские монастыри - могучие кремли посреди лесисто-озёрного края. Спасо-Прилуцкая обитель - не исключение. Это твердыня с почти километровой стеной - о пяти великих башнях, самая большая из которых смотрит на ближайший мост через Вологду.
На многогранных стрельницах чередуются вертикальные полосы-лепестки - красная, жёлтая, белая, - словно подчёркивая эту многогранность. Ни разу ещё не видел такой разноцветной крепости! Внутри обитель - белая, снаружи - пёстро-многоцветная. Словно снаружи - мир со всеми нашими земными красками, внутри - уже ничем не разбавленный Свет Царства Небесного:
"Слава Твоей вечности среди мира временного"(3).
На лугах вокруг - пёстрая каша цветов, и башни решили породниться с ними, став самыми большими цветами. Они выросли над речкой, и простенький северорусский пейзаж стал сказочно-былинным. Или даже - житийным.
Не удержавшись, я перешёл мостик специально только чтобы посмотреть на него из-за реки.
Река удвоила многобашенный силуэт. Она словно придала священной картине иное измерение. И удвоила небо. Воспарил монастырь, стал Небесным Градом, видно стало, что и нет у него земной опоры.
В синем небе реки всё - ярче, насыщенней, гуще. Иногда думаешь: а может, всё наоборот, и это как раз наш мир - лишь отражение того расписного чуда, что воцарилось сейчас на поверхности реки. Да и не реки вовсе, а чего-то синего-синего, упавшего на луг. Вверху небо и внизу небо. И весёлые крапинки кувшинок стали зелёными облаками. Просилась в пейзаж радуга... и вот - отражение монастыря стало сгустившейся в башни многофигурной радугой.
Посреди крепости высилось пятиглавие шлемовидных куполов: собор в честь Происхождения Честных Древ Креста Господня. В народе этот праздник (1/14 августа) издревле именуют Первым Спасом... От собора стали именовать Спасским и весь монастырь.
Собор - древнейший сохранившийся храм в Вологде и окрестностях, простой и загадочный одновременно. У него удивительные двойные кокошники: второй ряд - словно невесомая тень первого. В камне он был возведён ещё в 1542 г. - почти на полвека раньше, чем Софийский в кремле.
К 16 веку относятся и Вознесенская надвратная церковь, и Введенская трапезная - в пирамиде уменьшающихся кокошников... и Успенская деревянная - чудо шатрового зодчества, - перенесённая сюда в ХХ веке из разрушенного Александро-Куштского монастыря. Её высокий коричнево-серебристый бутон высовывается поверх прочих строений - единственный деревянный в каменной грядке. Сейчас без неё уже невозможно представить себе силуэт древнего прилуцкого "града".
Я вошёл в монастырь, глаза вдохнули красоту и...
Хотелось шагать одновременно во все стороны - благодатная, белая красота была всюду. Я был как на полюсе: куда ни иди - пойдёшь на юг. Мой компас вышел из строя. Я, кажется, пришёл...
Идти больше некуда, торопиться некуда, времени не существует, все дороги исчезли в Боге.
Помню только ощущение Белизны...
Настолько ослепительно-белое, настолько озаряющий всё белый свет, что блики в форме церквей, ещё долго стоят в глазах, когда зажмуришься или зайдёшь в тень. Здесь церкви видны даже закрытыми глазами.
Бело-огненный город, предстоящий пред Богом, как светлый молитвенный столп.
Даже купола - алебастрово-белые... впервые видел такие! Пять сталагмитов, уходящих в небо. Только ажурная колокольня - не белая, а золотисто-дымчатая, в узорах.
Ещё помню ощущение, что всё здесь - едино. Переходики на уровне вторых этажей соединили всё.
Не помню, через какое время оказался я в соборе. Домовидное крыльцо с гирькой... Поднимаешься... Длинная галерея с плавно-округлыми сводами: словно ход, прорытый в снегу. Но верхний храм закрыт на реставрацию, и только запоздало заметив надпись "Служба в нижнем храме", я нашёл вход в него под тем самым крыльцом.
Я вошёл... словно в щель меж полом и потолком - настолько близко нависали своды: говорю "близко", потому что "низко" - это из другого словаря. Кряжистыми изгибами тяжкие своды спадали, словно бы ненароком образуя столпы. Казалось, мир здесь - двумерный: вытянут в длину и ширину, но не в высоту. Впрочем, высота - над этими сводами. Её не видно, и от этого она ещё таинственней и необъятней.
Мир сходит в душу от того, что глаза первое время не видят ничего... Здесь и нет ничего, кроме святынь, и нет места ничему, кроме святынь. Даже дневной, земной свет - лишний. Даже земная высота и земное небо - неуместны. Здесь Бог не нуждается ни в чём, чтобы явить Себя.
До чего удивительна благодать и под необъятно-головокружительными сводами, как в Софийском соборе, и под таким вот "пещерным" навесом. И там, и здесь невидимо виден Господь. Когда взору твоему негде летать, взор останавливается на Нём. Наверное, в этом - тайна подвижников, уходивших в пещеры. А здесь - будто самая настоящая пещера.
Перед глазами - мерцающие золотистые облака, букеты солнечно-масляных огней, занесённые глазами со света во тьму... но за этим невесомым свечением темнота кажется ещё гуще и непроглядней. Моргаешь, пытаешься привыкнуть. Из свечения проявляются свечи - настоящие, не плавающие по сетчатке. Они группируются в несколько густых созвездий над большими подсвечниками. А подсвечники, как маяки, обозначают путь к иконам и мощам. В этом таинственном мире не только глаза, но и душа тоже обретает какие-то путеводные знаки - чувство мира и покоя, как тёплый ветерок, несёт её вместе с телом к небесным хранителям этого монастыря... И как-то уже знаешь заранее - не знаю, откуда! - что вот в этой вот раке, чуть ближе - мощи преп. Димитрия, а сразу же за ней, сбоку от столпа - преп. Игнатия.
Лампады свисали над ними со сводов, добавляя сходство с пещерой.
Ставить свечку в таком храме - целое таинство. Огоньки трепещут в полумраке, нимбы света притягивают тебя издали, и ты добавляешь к ним свой огонёк. И света становится чуть больше, хотя глаза этого не замечают. А душа греется у огоньков, и ей ничего не надо.
Тихий свет свечей, как благоухание, разливается над мощами. Свет и святость - кажется, созвучны. Соприсущи друг другу.
Полумрак словно подчёркивает сокровенность твоего предстояния пред Богом и Его святыми. Ты пришёл к ним за тысячу километров... а в этом таинственном полумраке вдруг становится ясно, что это не ты пришёл - это угодники привели тебя к себе. Ты у них в гостях - и они этого ждали. Ты грешен... и вот, этот полумрак - как епитрахиль. Ты можешь исповедаться, ты можешь им во всём признаться. Впрочем, ты и так уже это сделал - потому что они и так знают всё. Ты можешь просить их небесных молитв - они, впрочем, и так молятся. За тебя и за всех. Они живые, они более Живые, чем ты, ибо их жизнь - настоящая.
Сколько раз замечал, что когда стоишь у мощей великих святых, как-то пропадают все внутренние слова: если и просишь, то как бы обо всём вообще... о чём - они сами лучше знают. Что-либо "конкретное", из привычных просьб, остаётся по ту сторону встречи, а в сам момент встречи не существует в природе. Даже... не о чем просить, ибо их существование в Боге само по себе важнее и радостнее, чем то, что можно было бы от них "получить". Разве что... любви просить.
В церковной лавке, уже уходя из храма, я купил книгу про Спасо-Прилуцкий монастырь. Книга в руках вдруг сама раскрылась на словах:
"В безвинном заточении закованные в цепи княжичи провели всю жизнь и переносили эту скорбь по-разному. Иоанн мужественно и смиренно переносил темницу как благой промысел Божий ведущий ко спасению души:
"К чему скорбеть, брат мой? Это Бог внушил великому князю позаботиться о душах наших. Всё, что в мире - похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Не видишь ли, как далеки мы от сего мира? Тесно наше жилище, но не тесным ли путём шли в Царство Небесное святые? Они терпели и голод, и стужу, и побои, и раны, и темницу, и потерю всего... но пели псалмы и утешались словом Божиим. Будем и мы подражать им, и мы получим венец в Царстве Божием". Так говорил он, утешая отчаявшегося брата".
Человек Царства Божиего волен простить... всех. И - земного царя, совершившего подлость.
И благодаря этому прощению, многое меняется в мире.
Посреди мира, живущего по законам сатаны, заточившего его, безвинного отрока, с младшим братом, в темницу, он остался Человеком.
В сущности, это о нём и о брате его - слова Иоанна Богослова:
"Пишу вам, юноши, потому что вы победили лукавого. Пишу вам, отроки, потому что вы познали Отца... (...) Я написал вам, юноши, потому что вы сильны, и слово Божие пребывает в вас, и вы победили лукавого. Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей". (1 Иоан. 2 ,13-15)
"Дети! Вы от Бога, и победили их, ибо Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире". (1 Иоан. 4, 4)
В его смирении есть что-то спасительное не только для него, а для всей нашей страны. Молитвы такого узника, думается, неизмеримо сильней молитв многих государей и их холопов. Он молился за тех, кто его заточил и держал - а поскольку держала его сама держава (которая была пред ним сплошь виновата, а он пред ней - нет), то, может быть, его-то молитвами, его прощением, она и выжила на самой заре своего становления. В том, что есть Россия, есть доля "вины" и князя Иоанна - преподобного Игнатия. Царство Божие - не от мира сего, и у Бога - не наша арифметика.
И за этих людей, которых целый мир недостоин, мир ещё жив. На подвиге прощения праведными грешных держится жизнь в мире.
Ах Россия, Россия, если б ты побольше чтила таких великих твоих подвижников как преп. Игнатий! Если б у нас, твоих детей, было хотя бы искреннее желание услышать о них. Услышать о них - и, главное, услышать их. Тогда бы наш "патриотизм" мог стать не языческим, а христианским.
Как написала незадолго до мученической кончины св. великая княжна Ольга (†1918):
И молим на краю могилы:
вложи в уста Твоих рабов
нечеловеческие силы
молиться кротко за врагов...
Те же слова, в равной степени, мог сказать и св. Игнатий.
Он предварил и предвосхитил страдания Царственных Новомучеников в их куда более кратком заточении. Он был младше цесаревича Алексея, когда был взят под стражу - и ненамного младше Николая II, когда страдальчески окончил свою земную жизнь.
Задуматься, сколько ж всего было святых страстотерпцев между языческим Римом и Советским Союзом! Чьи узники и страдальцы Иоанн Златоуст, Максим Исповедник, Максим Грек, Игнатий и Димитрий Угличские, митрополит Филипп, Корнилий Псково-Печерский? А Дионисий Радонежский († 1633)? А Арсений Ростовский († 1772)?.. Мученики не от рук римских язычников или советских безбожников. Страстотерпцы безликой державной машины, перемалывающей всё живое "для порядка". Земного порядка. Извечно противостоящего Царству Небесному.
В наше время многие суеверно боятся скорого пришествия антихриста... а о том не задумываются, что его царство - "всего лишь" апогей державы земной: многих тысяч лет развития всесильного, всевластного Государства, не ограниченного ничем.
Св. Игнатий ограничил его собою. Он вырвался в Царство Небесное, без войны победил княжество земное... тем единственным, чем можно победить князя мира сего - прощением и любовью.И это - не просто частная и личная, а Непобедимая Победа, пребывающая вовек. Беда, которая с ним "прилучилась", обратилась в пасхальную победу.
Ещё... название "Спасо-Прилуцкий" вдруг показалось мне очень уж знакомым по какой-то звуковой ассоциации... и я вспомнил - "Слуцкий"!.. Вот ведь удивительные выпадают совпадения-созвучия!
Я как раз начал писать тогда рассказ про Гавриила Белостокского - и знал, что мощи его почти два века пребывали в монастыре Слуцком, в Белоруссии. В книгах XVIII - XIX веков его часто называли даже - св. Гавриил Слуцкий...
Родственные по духу святые могут вдруг удивительным образом напомнить о своём родстве - тогда, когда ты, вроде бы, этого и не ожидаешь. Простившие всё мальчики: жертва безжалостной религии и жертва бездушного государства. Равновеликие светильники Божии...
* * *
Прощаясь с собором и монастырём, я ещё долго стоял перед крыльцом, пред большим фресковым изображением.
Преподобные Димитрий и Игнатий по бокам, низко склонившись, припадают на коленях к стопам Спасителя. Их вечная молитва за нас - главное, что можно и нужно было изобразить в этом монастыре. И в этом надвратном образе - вся суть места сего.
"О богомудрии пастырие наставницы наши, преподобнии отцы Димитрие и Игнатие! Услышите нас грешных, молящихся вам и призывающих на помощь скорое предстательство ваше: видите нас немощных, в толицех обстояниих сущих, отовсюду уловляемых, всякаго блага лишенных и умом от малодушия помраченных; потщитеся, угодницы Божии, не оставити нас в греховном плену быти, да не будем в радость врагом нашим и не умрем в лукавых деяниих наших. Молите Всемилостиваго Владыку, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Ему же со бесплотными лики предстоите, да благословит и сохранит град наш и святую обитель сию в мире и тишине, нам же всем да подаст благодатию Своею грехов оставление, жития исправление, недугов исцеление, от бед избавление, от искушений избытие и свобождение, в скорбех утешение, в нуждах непременную помощь, паче же в вере преспеяние, в надежде утверждение, в любви возрастание, душ наших спасение, яко да и во временнем сем житии и в вечном Его Царствии выну приносим Ему славу, честь и поклонение со безначальным Его Отцем и пресвятым и благим и животворящим Его Духом, во веки веков. Аминь".
Примечания:
(1). Во времена опричнины Иван Грозный, считая даже Александровскую слободу недостаточно "безопасной" и слишком близкой к Москве, задумал перенести свою столицу ещё дальше, в Вологду. По его приказу началось строительство грандиозного, небывалого кремля - вдвое большего по площади, чем Московский. Строительство так и осталось незавершённым. Иоанн Грозный охладел к своей идее так же неожиданно, как и пленился ею. Лишь Софийский собор, заложенный им по образцу Успенского собора Москвы, был достроен и освящён уже после его смерти, в 1585 г. Это один из самых больших храмов допетровской Руси.
(2). Фиваида - область в Египте, которая со времён преп. Антония Великого († 356) стала "колыбелью монашества", местом основания в пустыне самых первых отшельнических келий - будущих обителей. На Руси, после великого монастырского возрождения 14-15 вв., "Северной Фиваидой" стали называть глухие леса к северу от Волги (современная Вологодская область и часть Костромской), где святые подвижники основали десятки монастырей. Сейчас Спасо-Прилуцкая обитель - пожалуй, ярчайшее воплощение духа "Северной Фиваиды", ибо другие её знаменитые монастыри либо не до конца оправились от опустошения 20 века (как, например, Спасо-Каменный, или Нилова Сорская пустынь), либо большей частью своей территории находятся в ведении музеев (как Кирилло-Белозерский или Ферапонтов).
(3). Из акафиста "Слава Богу за всё".
Незлобивое мужество
Кто говорит, что он во свете,
а ненавидит брата своего, тот ещё во тьме.
1 Иоан. 2,9
Иисус отвечал ему: если не умою тебя,
не имеешь части со Мною.
Ин. 13,8
1.
Один староста храма рассказывал:
- Это было со мной давно, ещё в начале 90-х. Тогда гигантское влияние на меня оказали книги и проповеди о Святой Руси и её врагах, о заговоре против России... Загоревшись, много я стал читать подобной литературы. Был я тогда, как говорится, молод и горяч - воцерковлён совсем недавно, духовного образования, конечно, не имел - вот и восполнял его, как мог сам, руководствуясь сердцем. Сердце влекло на подвиг, на борьбу. На "мученичество"... в меру того, как я тогда понимал мученичество.