Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Летняя история с осенним продолжением

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Раннее произведение, написанное в возрасте 19 лет (1995 г.). Светлая, лирическая история, развивающаяся на фоне грозных политических событий в России 1993 года. Некоторые оценки автора могут показаться скороспелыми, образы Шизилова и Краснознаменникова - безусловно, утрированными, но, во-первых, произведение писалось "по горячим следам", когда ещё не остыл пыл борьбы, во-вторых, для молодости характерно слишком бескомпромиссное деление всего в мире на чёрное и белое. Взгляд автора в более зрелом возрасте на те же события отчасти отражает его рассказ "Незлобивое мужество" (2008 г.).

1. У каждого - своё...

  
   Как-то в начале лета Николай Петрович зашёл с дочуркой к детскому врачу-психологу Бобкову.
   - Пап, а он меня что - лечить от чего-то будет? - спрашивала в тревоге шестилетняя Ирочка - милая такая, светловолосая девочка, весёлая и слегка шаловливая, но застенчивая на людях: очень мечтательная фантазёрка.
   - Нет, зачем! Мы просто в гости идём - поговорить, - с улыбкой успокоил отец. Бобков был его друг.
   Он действительно хотел поговорить - как раз по поводу Иры. Проблема состояла в детских страхах малышки. С недавних пор та часто видела кошмарные сны, начала бояться темноты, затенённых углов в квартире да всяких чудищ, почему-то получивших у неё название "мышей". Это были чёрные, лохматые, зубастые твари размером с овчарку, но с крысиными мордами и жуткими глазами. Они всегда коварно и внезапно выскакивали из тёмного угла, независимо от его размеров как-то помещаясь в нём... и главным предназначением их было - кусать за ногу или за бок, шипя при этом от наслаждения и обдавая укушенное место противным тёплым дыханием. Убегать от них бесполезно: всё равно догонят!
   - А как же от них спастись? - совершенно серьёзно спросил Бобков девочку.
   - А надо на табуретку залезть с ногами - так они не достанут... Они только по полу бегают.
   Конечно, неприятно вспоминать свои "пугалки", но сейчас, в яркое утро (плюс в чужой квартире), малышка не боялась - сам страх как-то слабеет, когда поделишься им с другими. Вид и манеры Бобкова вызывали у девочки доверие.
   - А почему ж ты называешь их "мышами"?
   Ира пожала плечами - сама не знала. Потом подумала-подумала и тихо, робким голоском сообщила:
   - Потому что они таинственные и прячутся...
   И замолчала - дальше вспоминать страшное не хотелось.
  
   - Ничего особенного - обычные детские страхи, - сказал Бобков Ириному отцу, беседуя наедине: оставив виновницу встречи ненадолго в другой комнате рассматривать картинки. - У большинства в этом вот возрасте бывает... Даже детальки сходятся. Чудища подстерегают только на полу, а на табуретке не достанут... И убегать от них бесполезно! С этим вообще всё понятно: во сне-то оно, конечно, бегать не получается, а уж из него опыт всегда переносится в жизнь - нормально для такого возраста. В общем, не волнуйся, Николай: чуть дочка подрастёт - страхи сами пройдут.
   - Так хотелось бы не как подрастёт, в поскорей, что ли, избавиться. Она же страдает от этого - стала какой-то неспокойной... даже спать ложится - все боится новых страшных снов!
   - Надо просто на время сменить обстановку - дать ей хорошенько отдохнуть. Думаю, (да ты сам убедишься!) эти страхи больше всего увязаны с вашей квартирой - в других-то ведь помещениях или, например, на улице она куда меньше думает о "мышах", верно?
   - Действительно! - согласился отец, как бы осенённый при этих словах - он, пожалуй, прежде и не обращал внимания на такую закономерность. - Она ведь вот даже у меня на работе, когда иногда беру с собой, не боится никаких там тенистых углов - даже любит иногда как-то спрятаться в них, помечтать. И в гостях, знаешь, чувствует себя гораздо спокойней.
   - Вот видишь! Это же, как говорится, чисто домашние страхи: рождаются все в очень привычной, приевшейся обстановке, в хорошо знакомом помещении. Ты не задумывался, к примеру, почему она называет их "мышами"? Она, небось, настоящих-то мышей ни разу не видела?
   - Один раз видела мышонка в саду - и совсем не испугалась, - улыбнулся Николай Петрович.
   - Ну вот, - кивнул Бобков, - с мышами она мало знакома - знает лишь, что они живут в домах и "прячутся" да, наверно, слышала ещё, что многие дети их боятся. Вот и она боится - только не обычных нестрашных мышек, а воображаемых таинственных монстров! Нового названия для них придумывать, конечно, не стала - взяла привычное: потому что и маленькие мышки, и эти чудища хорошо "прячутся". А "прячутся" именно в вашей квартире. Учти! Вот почему у них такое уютное "домашнее" название... Хочешь отвлечь - ну, надо больше времени проводить в других местах: в том же саду или... ну, в санатории, на теплоходе - лето-то впереди.
   - Да мы вообще-то и собираемся всей семьёй в санаторий - уже достали путёвки, - признался Николай Петрович. - Только уж не на Юг, на Юг-то не по карману, - а здесь, под Ярославлем...
   - Ну и отлично, - одобрил друг.
  
   В другом городе жил другой... уставший без такого же отдыха человек. В "отпуске" от всевозможного страшного нуждаются разные люди, независимо от возраста - нечего удивляться, если порой среди них вдруг оказываются и дети, и... полудети... и совсем не дети. Нашему Диме исполнилось 16 - вот только что закончил предпоследний класс. Но тревоги обступили его давненько.
   Это был какой-то странный человек. Можно, конечно, просто плюнуть на таких странных и вообще не задумываться, что они существуют: это "нетипично", как сказал бы Огурцов из "Карнавальной ночи". Но увы, такие "нетипичные" всё же существуют - и думают об окружающем мире несколько больше, чем в нормах, безопасных для здоровья. И всё им как бы чего-то не хватает во внешне спокойной и нормальной - ни на что конкретно не пожалуешься! - жизни. И родители есть, и живётся не хуже других, и с учёбой всё в порядке - а вот словно ищут и не находят... чего-то... или кого-то.
   Почти все кардинально меняются лет в 14. Вот и для Димы условный рубеж стал вдруг переломным: с тех пор-то и навалились всевозможные тоскливо-тревожные мысли. У каждого своё, даже разным периодам соответствуют разные страхи: старый уходит - на смену заступает новый, как почётный караул. В раннем детстве Дима тоже, было время, боялся темноты с чудищами - теперь и самому забавно было вспоминать. Но они, если и становятся забавны, то лишь когда проходят: пока находишься в плену - не до смеха. Один взял Диму в плен хмурой осенью 90 года (сейчас шёл 93-й). Паренёк был единственным ребёнком в семье, вдобавок, проявлял вечную робость в общении, стеснялся... в общем, имел все задатки, чтоб чувствовать одиночество. От этого ль, а может как пережиток детства, возникла странная гипертрофированная боязнь потерять родителей, особенно мать. В детстве ведь он почти не думал об этом и жил куда беззаботней. Но вдруг возникла в сознании "мысль" и отравила существование. Человек сам придумывает проблемы: в жизни-то, конечно, присутствуют разные потенциальные угрозы, которые хоть и невозможно предотвратить... но зато шансы исполнения которых!.. Здраво рассуждая, лучше вообще о них не думать, а то ещё свихнёшься (вот это и есть самая большая опасность, что может нам всем грозить). Но вот тут не думаешь - не думаешь... и вдруг раз - существование одной из сотен возможных (?) угроз припоминается ярче других: надо же ведь, что со мной может случиться - ведь может же, в принципе! - как это я раньше не думал! И готово - "свихнулся" человек.
   Жизнь в последующие несколько месяцев свелась к выполнению одних нелепейших ритуалов: они, как диктовало суеверие, должны были предотвратить несчастье. И вот началось: долгими однообразными вечерами, и короткими тоскливыми днями; в глухо-пасмурную погоду и при мёртво искрящей под солнцем белизне; в наскучившей до ужаса квартире и на неприветливо-холодной улице, - везде и всегда Дима стал выполнять их. Прекрасно понимая их нелепость, стыдясь и злясь на самого себя за малодушие, он всё никак не решался просто прекратить - словно подчиняясь инструкции: буквально превратился в какой-то идиотски запрограммированный аппарат, зацикленный в своих действиях...
   Например, проходя по коридору, в определённом месте всегда пригибался - будто подныривал под невидимое. Дело в том: там висела мамина шапка и он вбил себе правило - его тень не должна падать на эту шапку. Он "по правилу" ставил ноги, когда шёл, боялся наступать на трещины и щели: тоже - очень дурная примета!.. а на первую и последнюю ступеньку всегда ступал сначала левой ногой. Он выдумал некую мистическую угрозу с запада и северо-запада (там был какой-то неприятный для него объект города - да и "вообще нехорошая сторона света...") и стоя или сидя, старался заслонять от неё правую ногу всё той же левой "защитной" ногой. Все ручки и карандаши на столе тоже должны были указывать в какую-то строго определённую сторону. Появилась магия цифры "3" - "Мама, папа и я... если встречу где-то число, кратное трём, со всеми всё будет в порядке". И Дима дошёл до того, что за чтением - а читать он всегда любил, - считал буквы в словах и бывал удовлетворён лишь когда попадались 6-, 9-, 12-, 15-значные и т.д. слова. Часто считал и строчки в абзацах. Чуть позже появилась магия цифры "7", по числу дней в неделе: опять надо искать кратные, чтоб до ближайшего воскресенья всё было благополучно, и несчастье не произошло...
   Кроме этих премудростей, было и просто копирование тех случайных действий и движений, что сам же производил, скажем, вчера или позавчера. Встал на таком-то месте, постоял столько времени - и тут мать вернулась с работы или из похода по магазинам... вернулась живая, невредимая - значит, надо каждый раз повторять эти действия, чтоб "всё было хорошо". Получается - однообразные дни стали ещё однообразней, вызывая у Димы ещё большее отвращение... Да, ему было противно от всего этого! Он, которого окружающие считают толковым и рассудительным, начитанный и эрудированный, совершает идиотские действия, достойные сумасшедшего дома (так он сам над собой иронизировал). Он, словно раб или каторжник, делает каждый день абсолютно одну и ту же "работу": разумом видит её жуткую нелепость, но подсознательно не осмеливается нарушить ритуалы. "И ты после этого человек!?" - укорял он сам себя, но укоры, конечно, ни к чему не вели и ничего не меняли. Дима по-прежнему был умным на людях, способным в школе и старался "выполнять" незаметно для окружающих, но уж если оказывался дома один и вдобавок волновался (а его никто не видел)... о! самому бывало противно за себя - такие получались сумасбродства и выдумывались всё новые ритуалы!
   Да, мерзко это состояние - такое растущее древо суеверий, и не дай-то Бог испытать их! Но они всегда лишь только внешнее проявление чего-то... более глубокого. Болезненный страх за мать как-то незаметно улёгся и прошёл через несколько месяцев, ритуалы утратили необходимость - "выздоровление"?... Однако корешки тревоги не только не удалились с мясом, но даже и близко не обнаружились - сама лишь отступила на время, но грозила вернуться: уж не в виде полудетской боязни за мать, а чего-то другого...
   "Исцелению" способствовала и весна, всегда приносящая хоть какую-то радость, и сменившее её лето, окончательно же всё решило громадное событие в истории страны - август 91-го. Дима никогда прежде не интересовался политикой, но в эти три дня инстинктивно почувствовал ужас - он как бы увидел в лицо реальную, а не созданную больным воображением опасность... и не только для одной матери, а для всех. Тогда он и осознал себя гражданином страны - пассажиром корабля, попавшего в бурю. Потому победа над путчем стала его личной победой. Гора упала с плеч - никогда за последние месяцы Диме не было так легко на душе! Былые страхи растворились в свете радости, а мелкие воображаемые угрозы как-то забылись перед лицом только что преодолённой большой и настоящей.
   Наступивший "хороший" период длился тоже около года - как и этап страха. Но вот пришла новая (1992) осень, а заряд радости как-то постепенно улетучился. Снова незаметной тропкой подкралась тоска. Нет, теперь Дима если чего и боялся, то лишь возвращения к тому страху и безволию, какое пережил зимой 90-91-го! Но как только он мысленно озирался и оценивал положение, то с ужасом понимал, что не осталось никаких серьёзных препятствий для этого возращения и никаких причин для новой радости.
   На сей раз явную тревогу за родителей сменила какая-то более неопределённая и беспредметная. Что-то менялось то ли в окружающем мире, то ли в нём самом... Впрочем, по мере сгущения тоски Дима всё больше и больше понимал её причину - одиночество. Насколько это связано с отсутствием любимой сверстницы, мы ещё сможем порассуждать потом. А пока тоска избрала своим предметом... отсутствие сестрёнки. "Я один в семье и из-за этого мне так тоскливо, - довольно верно рассуждал Дима. - А как было бы чудесно с младшей сестрёнкой! Тогда б у меня не было той тоски и того страха, как в позапрошлом году... и сейчас я бы не грустил из-за осени. Сестрёнка - это ведь даже больше чем друг!" Он убедил себя, что без неё следующий год непременно окажется таким же страшным и тоскливым, как позапрошлый... Да, зря он это делал! Когда уж человек убеждает себя в почти неминуемом несчастье, то... И всё же Дима отчаянно цеплялся за призрачную возможность спастись от самим же приглашённой в душу тоски. Новая фантазия овладела им - страстная мечта, чтоб родители удочерили какую-нибудь малышку-сироту 3-7 лет (о рождении нового ребёнка, разумеется, не могло быть и речи!). Это было серьёзное, сформировавшееся в течение месяцев желание - золотая мечта, за исполнение которой он отдал бы всё, что мог... Но в том-то и дело, что он как раз ничего не мог! Когда Дима заговорил об этом с родителями и попытался их уговорить, они буквально посмотрели круглыми от изумления глазами. Потом, разумеется, последовала масса испуганных доводов против - вот так и рухнула надежда.
   Долгое время Дима ходил как оглушённый, жил по инерции. Однако что же всё-таки делать - как дальше жить?! В эти месяцы Дима то и дело испытывал почти физическое ощущение холода - мурашек внутри груди, хотелось крепко прижать к ней что-нибудь тёплое-нежное и долго-долго гладить, обнимать, не отрывать от себя... Иногда это становилось настолько большущей потребностью, что, когда никто не видел, наш герой обнимал подушку, как бы усаживая её себе на колени, и воображал, что ласкает сестрёнку - маленькое, любящее и понимающее его существо, с которым можно отдохнуть от любой тоски.
   А она сгустилась до предела, и по какой-то злой иронии ситуация в стране ещё больше располагала к этому. В душе Димы рассеялись последние лучи августовского радостного заряда. Возвратилась в выметенный к её приходу дом тоска личная - но одновременно он убеждался, что и во всей России возвращаются, готовясь к реваншу, те, кто проиграл в девяносто первом. Та победа стала лекарством от прежних тревог, и потому реваншистов наш герой считал буквально своими личными врагами - они покушались на его последнюю надежду. Как ни забавно, они-то сами об этом не знали, но вместе с демократическим строем они хотели сломать и его, димину, судьбу... Превращение "процесса ГКЧП" в посмешище, казуистически завуалированная, но всё-таки победа Партии в Конституционном Суде, создание и укрепление всяких там оппозиционных "фронтов", эпидемия наглости, охватившая Съезд, "сдача" Гайдара и другие бесконечные уступки Президента, только разжигавшие аппетит депутатов, - всё это возмущало и пугало Диму. Политики всё чаще говорили о возможности и даже неизбежности ГКЧП-2 - да он и сам это чувствовал, не дурак... Над страной сгущалась какая-то грозовая атмосфера! Самой страшной Диме казалась непредсказуемость. Как бы идёшь по доске над пропастью, и что-то должно кончиться раньше - доска или пропасть?..
   Он здорово утомился от всего этого - от тоски по сестрёнке и опасности новой диктатуры в стране (такой несочетаемый и всё же... логичный набор)... В унылые и, казалось, безнадёжные мартовские дни 93-го - когда на сердце висел страшный груз, а в Москве изощрялись в безумстве и упивались безнаказанностью один за другим два Съезда, - он повторял про себя бессмысленное и тоскливое: "Я устал, устал..." Негде спрятаться от себя, и негде - от ситуации в стране.
   Но вот удача - проблема целой России (а менее громко не скажешь) вновь, как два года назад, отвлекла его от проблемы личной. Попытка мирного мартовского путча коммунистов была настолько страшной, что поневоле вытеснила в мозгу и временно заглушила остроту тоски по сестрёнке. Дима вновь погрузился всей душой и умом в грандиозные события, и провал импичмента сверкнул новой ослепительной надеждой. Он поверил во что-то хорошее и вновь стал оптимистом. Приближение Референдума всё разжигало эту надежду, и зимняя безнадёжность сменилась каким-то бодро-боевым настроением. В случайном разговоре он даже сагитировал одну соседку голосовать "Да-да-нет-да", чем потом был очень доволен и горд: внёс хоть какой-то вклад. От каждого - по возможностям. Референдум стал настоящим праздником, каких Дима давно не видал. Под лозунгом "Да-да-нет-да" весна вступала в свои права и зимние кошмары рассеивались. Весна каждый год радовала его, а в этот раз - вообще прямо-таки оживила! Тут уж и отчаяние, пойдя на компромисс, сменилось тихой, спокойной грустью, то и дело прерываемой мелкими случайными радостями: тут тебе - май, первая листва, запах черёмухи... сирень - и успешно сданные с её букетом экзамены... Дима вновь мог улыбаться детям и радоваться их улыбкам - без дрожи и без слёз. Он, казалось, смирился с суровой реальностью - у него нет сестрёнки, а на нет и суда нет - и понимая, что уже ничего не изменишь, мимоходом дарил нежность тем детям, каких видел вокруг. Этого не хватало для души, но это было уже что-то...
   Таким и застало Диму нынешнее лето. До развязки, до нового настоящего счастья, как он громко называл, было далековато: что-то грозное ещё смутно маячило впереди - последний, самый трудный бой... И в стране двоевластие отнюдь не разрешилось: Референдум вручил Президенту меч, но тот не спешил им воспользоваться, чтоб окончательно разрубить гордиев узел. Наступило временное затишье - как раз кстати: требовалось же хоть немного отдохнуть. Пусть хотя бы легко пройдёт спокойно.
   И вскоре после экзаменов Дима с тихим вздохом облегчения отправился отдыхать в тот же санаторий под Ярославлем. Мать достала ему путёвку, но сама не поехала, не получив отпуск. Дима надеялся окончательно развеяться после тяжёлой зимы и был доволен, что в санатории наверняка повстречает каких-нибудь маленьких (или не очень маленьких) девочек...
  

2. Первый санаторий день Иры.

   Это был "Санаторий речного транспорта" (и "членов его семей" - если уж так!..) - общий для всей области и даже чуть не всей Верхней Волги. Название и точное место мы уж, пожалуй, указывать не будем: ещё обвинят, чего доброго, в нарушении закона о рекламе. Но окольно - законы-то так обходятся, - скажем, что это... ну, на правом берегу Волги, где-то на полпути меж Ярославлем и Костромой... даже немножко ближе к последней и почти на границе двух областей. И хотя границу-то, конечно, не отметили (пока...) загражденьями, столбами и будками, всё же можно сказать, что объект относился именно к Ярославской области. Без чего немыслима её территориальная целостность...
   Представлял он собой красивое трёхэтажное здание в макушке лесного холма, как цветок белого шиповника в листве. Северным фасадом корпус смотрел на блестевшую внизу Волгу, а южным и обоими крыльями - на лес и земляничные лужайки. В трёх десятках метров от крыльца кончал самоубийством петлявый спуск к воде - для тех, кто просто хочет посмотреть на реку, ополоснуть руки и постоять на огромных мокрых валунах. Влево сползала куда более пологая дорога к отличному песчаному пляжу, вправо - к маленькому причалу для катерка. Ира с папой, впрочем, приехали на автобусе. Из родного Углича они прибыли где-то около полудня. У матери отпуск начинался "с завтра", завтра она и обещала приехать - отдыхать всей семьёй три недели.
   "Квартира" здесь Ире понравилась: "Две комнаты, два шкафа, дважды-два кровати (будет четыре), дважды-два тумбочки - четыре, дважды-два лампы - четыре (четыре таки-их дракона! в кепках и на тоню-усеньких шеях - есть было некого!.. а всё равно, если на коготь нажать, они светом из пасти дышат). Только туалет один - обидели его... наверно, за то, что рычал! И солнышко у нас тут всегда гостит - даже на стенках отпечаталось". - стены были обрызганы штукатурно-жёлтым светом-пыльцой. Правда, прихожая, если закрыть дверь, "съедалась" густой темнотой - только щели под створками сияли и золотились. Но и в ней было нестрашно - верно сказал отец, что в новом "дворце" (всё новое ей - волшебный дворец) тёмные углы даже чем-то нравятся Ире. Эти тенистые - "таинственные" места порой влекли нашу героиню - девчушка любила сидеть в них, как в пещерке, смотреть в углы или на пол и тихо воображать что-нибудь. Хотя сейчас её первым делом потянуло на балкон: "Ёлки!.." Это значит - сосенки. Опушённые солнцем, они сквозят павлиньим хвостом, а прямо в нём берёзки мигают миллионами живых гирлянд... Ветер переключает изумрудные лампочки на трепещущую бахрому тени. Где-то в тополином пуху летает невидимый летний Дед Мороз, носит праздник... А когда Дед Мороз - "мыши" и не смеют показываться!
   Прямо под балконом, в трёхэтажной пропасти, цветут шапками раскидистые белые и розовые пионы. Шары лепестков надулись большие и кудрявые, как детские головы. Аромат нанизал десятки бабочек. Тогда Ира и представила санаторий в центре большой клумбы. Цветы она по-детски обожала - всякие. В этом возрасте представление о красоте ещё не разбито на вкусы, и прекрасным кажется даже то, что искушённые взрослые глаза могут пропустить как заурядное. На столах вон стоит не садовая роскошь, а луговая ромашка - "листья - как укро-оп!", мышиный горошек, васильки с поля... ещё что-то жёлтенькое и что-то розовое (даже интересней, когда названье не знаешь). "Мы будем жить в цветочном дворце - да, пап?" Даже на маленьких настенных картинах - "портреты цветов". Это такие густые букеты, из листьев и лепестков которых воображение составляет причудливо-смешные маленькие рожицы.
   В столовой Ира тоже глазела на цветы, но главное, что еда ей понравилась. В детском саду - а она никогда не понимала, почему его называют "садом"! - не только столики без цветов, но и готовят плохо. Девочка кушала там очень неохотно - воспитатели порой с руганью заставляли её опустошить тарелку. Кажется (шутка, конечно, но с долей истины), такое отношение к еде - непременный атрибут мечтательного характера и богатого интеллекта: непривередливый к еде ребёнок и к фантазиям непривередлив... "А здесь всё как в кафе - да, пап?"
   После обеда Ира обследовала весь санаторий. С детьми знакомиться было сложнее - познакомилась со зданием, с котами, с линяющей дворняжкой. "Тебя я немножко боюсь... ну, ладно - ты такая голо-одная, бе-едная!.." Она её покормила - не собой, разумеется, а хлебом. А с котами долго ласкалась - они-то нестрашные. Даже и не верится, что могут поймать кого-то живого. Хотя вот бы переловили всех её "мышей"!.. Один был "то-олстый и рыжий, как бомба". Присев на корточки, Ира обняла его на крыльце - котище имел такой размер, что худенькой малышке вполне удобно было обнимать. Флегматичный лентяй, кажется, воспринял это как должное - пассивно, не шевелясь и только порой хмурясь: не то от солнца, не то от удовольствия. Смешное зрелище! Ира, чтоб попробовать свою силу и взвесить кота, приподняла его с большим трудом - тот не сопротивлялся, оставаясь всё таким же ленивым: мол, делайте что хотите - мне это не очень интересно... Другой был "весёлый-длинный": тонкий, с плутоватой мордой и большими зелёными глазищами, ждущими подачки. Этот мурлыкал, как трансформатор, "вытираясь" об ноги. Ненадолго появился и тигровый котёнок: таскать его на руках, нежно прижимая ко груди, было уж совсем удобно и легко! Ира долго совала его ко второму, тощему коту, похожему по цвету, приговаривая: "Иди, иди к своей маме!". Тот обнюхал незнакомца и не трогался с места, умываясь; наконец, рассердился, что ему так упорно тычут кого-то под нос и огрызнулся, чуть не укусив маленького, но всё же сдержался. Тогда уж заботливая Ира оставила его в покое... Все эти животные базировались у крыльца, иногда заходя и в прихожую, причём коты и собака не проявляли никакой неприязни друг к другу - видно, были знакомы давно.
   До вечера Ира тут ни с кем больше не познакомилась. Застенчивая и малообщительная, она всегда почему-то стеснялась даже заговорить первой - в чём очень походила на Диму! Но одна бойкая, даже чересчур, девочка Оля подошла к ней сама: стала непринуждённо болтать, позвала играть в мяч... "Косо-криво-некрасиво!" - сказала она, когда Ира во время непривычной игры встала как-то не так. Оля, видно, была "просвещённая" - знала много таких распространённых детских фраз! Вообще её ухватки отличались грубоватостью и большой непринуждённостью, в разговоре довольно часто мелькали слова типа "фиг" и "блин". Суетливость, бойкая подвижность, частые насмешки над ней, Ирой, на правах подруги (Оля ведь сразу начала держаться на короткой ноге и даже с каплей превосходства) немножко смущали нашу героиню, и две столь разные по характеру девочки сблизились лишь отчасти - так и не став подружками в полном смысле слова. Вдобавок вскоре общение было нежданно прервано вмешательством "третьей стороны". Оля, оказывается, сегодня сделала нечаянную оплошность - что-то разбила или пролила в комнате?.. а мать - вот от кого явно перешёл такой характер! - только сейчас узнала об этом, побежала, нашла играющую дочку, наорала на неё и прямо при Ире, не стесняясь, ответила звонкую затрещину. Потом, тормоша, продолжая ругаться, уволокла "виновницу" в комнату... Ира застыла поражённая и долго не могла опомниться. Её-то в семье никогда не ругали такими последними словами и, тем более, не били - ну, могли иногда сделать строгое замечание или легонько, для вида шлёпнуть... но чтоб вот так с размаха треснуть, да ещё при всех, да ещё по затылку!.. Это было целое маленькое потрясение для нашей героини - она увидела, что родители, оказывается, могут и вот как обращаться с детьми! Ей стало жаль Олю и грустно за неё. Вдобавок, когда при тебе грубо кого-то обижают, появляется невольное ощущение, будто и ты чем-то человека обидел - своим присутствием, что ли... неловко становится видеть его в другой раз... Вот и у робкой Иры возникло нечто подобное. Потом при встречах с Олей она немножко смущалась. И хоть за недели отдыха они не раз ещё виделись и болтали, всё же в "санаторной жизни" это девочка заняла лишь довольно небольшой уголок.
   Всё равно день к закату переполнился счастьем, как бочка! Наконец наступил вечер... Дома сумерки нагоняли на Иру тревогу, а кровать каждый раз напоминала о страшных снах. Боясь увидеть их вновь, девочка долго не могла уснуть - а пока лежала в темноте, страх всё рос. Ежась под одеялом, уткнувшись в подушку и не отваживаясь приоткрыть глаза, она боялась увидеть "мышки" уже наяву, в своей комнате! Но сейчас, даже когда отец потушил свет и лёг, Ира не испытала страха. Она опять уснула не сразу, но голову заняли уже новые впечатления - вытеснив все мысли о "мышах"... Ночь была такая милая, спокойная. Звёзды и непомеркшие ещё облака на западе мягко освещали комнату, не оставив никаких мрачных углов - ведь мебель не загромождала её так тесно, как детскую! Из леса доносилось ободряющее пение птиц, какого Ира давно не слыхала. С реки приплыл тихий гудок теплохода. Все эти звуки - и даже слабый храп отца... успокаивали и убаюкивали. То были звуки окружающей жизни, в которой не оставалось места для мистических страхов. Ира сладко вздохнула - и уснула с таким спокойным чувством, с каким давно уж не засыпала.
   Золотой экран солнца над кроватью разбудил её. Девочка встала с улыбкой - радуясь, что проснулась не дома, а опять в этом чудесном санатории! Сон она забыла - только запомнилось неопределённо-приятное чувство, которое он с собой принёс. Давно такого не бывало.
   - Пап, хорошо-то тут как, да!? - сказала девочка, первым делом высовываясь на балкон.
   - Раз уж тебе хорошо, мне тем более, - улыбнулся довольный отец. - Хочешь, пойдём сегодня на пляж?
   - Ура! - закричала Ира - каким ещё мог быть ответ на самое чудесное предложение!
   А за завтраком произошло важное событие - выпал давно шатавшийся молочный зуб. Ира вчера то и дело трогала и шевелила его языком. Любуясь с балкона, и играя с Олей, и даже ложась спать, она ненароком производила это движение. Язычок, как маленький игривый дракончик, бодался о скалу, чтоб пробить проход из пещерки. У многих взрослых и детей есть привычка: если уж что-то шатается, плохо держится - постоянно, автоматическими движениями доламывать, думая при этом о чём-нибудь совершенно другом (такое непроизвольное занятие помогает мечтать). И, конечно, приложенные "старания" принесли свой плод. За завтраком зуб выскочил так легко и быстро, что Ира чуть не проглотила его вместе с куском пищи. Потом, разумеется, она была очень довольна и горда, долго рассматривая вылетевшую частичку своего тела, без малейшего стеснения трогая и ощупывая образовавшуюся дырочку во рту...
   Вприпрыжку шла девочка с отцом на пляж. Первое купанье в этом году... настоящий праздник! Чем-то бодряще-радостным веет от реки в летнюю жару. Распахивается её гладь - и одновременно распахивается что-то в душе: весёлое дуновение врывается внутрь. Кажется, всё вокруг создано специально для реки: солнце - чтоб она поярче да поласковей сверкала, чтоб обсушиться после купания; голубое небо - отражаться в ней; деревья вокруг - для уюта; горячий, как сковорода, песок - чтоб раскинуться на нём и погреться, выйдя из воды... Море, конечно, лучше, но за неимением такового и в любом водоёме рай земной! Особенно, если кто ни разу в жизни не видел моря - как, например, Ира...
   Беловатый и бугристый лунный ландшафт в миниатюре порядочно нагрелся, но ещё не жёг ноги - всё-таки первая половина дня. Его полоса здесь была неширокой, но довольно длинной - пляж получился отличный. Полнаселения санатория уже стянулось сюда, но тесноты - никакой.
   Отец принёс газету, сигареты и не очень спешил в воду - потом, потом!.. А одной Ире залезать было боязно и скучно.
   - Ну пап, ну пойдём! - торопила она. - Много загорать вредно! - кроха уже знала это и была довольна, что может привести в качестве довода.
   - Ну пойдём, - как бы нехотя согласился отец (разморило на солнышке) и отложил газету.
   Ира прежде успела уже не раз зайти по щиколотки и даже по колено, сейчас она вступила в прозрачно-зеленоватую прохладу, уверенно, да ещё шутливо подбадривала отца - тянула его за палец. Но отец и сам шёл - он ленился только перед началом любого дела, а уж как взялся, его не остановишь. Дно было ровненькое, песчаное - полосато разграфленное приливом, как поверхность вафельного торта. Просто прелесть по нему идти.
   - Пап, а хочешь, я взрыв покажу, - предложила Ира, гораздая на выдумки.
   - Это брызгаться, что ли? Не надо, не шали.
   - Да нет, не брызгаться! Смотри в воду - это как в телевизоре, когда войну показывают.
   Ира запустила пальцы своей ножки в песок дна, а потом выпрямила их, взметнув муть. Облачко поднятого песка, действительно, очень напомнило по форме клубящийся дымный взрыв. Оно тут же рассеялось в прозрачной воде.
   - И правда, очень похоже, - с улыбкой согласился отец.
   Глубина по колено - на дне ещё играют солнечными змейками да верёвочками волнистые блики. Но чем дальше заходишь, тем больше все подводные очертания теряются в мути. Это-то и есть главное отличие большой реки от моря (с точки зрения купающихся, конечно) - море всё же обычно чище и прозрачней! Но с его загрязнением и это различие, пожалуй, сотрётся - не зря говорят: человеку всё под силу...
   Наконец вода достала Ире "пополам" - пора уже окунаться и плавать. Бултыхнуться первый раз - это всегда переломный шаг: порой трудно решиться из-под тёплого потока лучей разом скользнуть в прохладу - она-то разогретому телу кажется почти ледяной. Хотя все знают, что как только окунёшься, холод будто смоет. Ирочка собиралась с силами, готовясь сначала подпрыгнуть в воде, а потом разом ухнуть с головой, подняв фонтан. Её ничуть не загорелое, маленькое беленькое тельце выглядело так беспомощно в минуту нерешительности!
   - Ну окунись, не бойся - давай вместе, - подбодрил отец, тоже готовясь к погружению. - Раз, два, три-и!..
   Ира зажмурилась, напряглась, как пружинка, и, подпрыгнув, разом плюхнулась под воду. Глухо-таинственный, какой-то сосущий подводный шум поцеловал в уши. Ира открыла глаза, увидела стайку пузырьков, тени собственных рук в чудном зеленоватом тумане и тут же выпрыгнула обратно - в восторге и каком-то лёгком испуге от глубины, показавшейся на миг бездонной. Рядом вынырнул смеющийся отец.
   - Давай я к тебе поплыву! - сказала Ира, медленно пятясь.
   Она могла проплыть-пробарахтаться несколько метров, набрав воздуха и надув щёки. Этим и ограничивалось её мастерство пловца - дышать на плаву, отворачивая голову, девочка как-то не умела. Но её пока вполне удовлетворяли и такие навыки, приобретённые недавно в бассейне-лягушатнике.
   Ира, остановившись в нескольких метрах от отца, чуть постояла - чтоб подготовиться к такому "большому" плаванью! Наконец оттолкнулась от дна и заскользила стрелой по воде. Когда сила толчка выдохлась, девочка заработала руками, молотя по воде и поднимая кругом фонтаны, но двигаясь вперёд еле-еле. По идее это был как бы кроль, но получалось что-то совсем другое. Ира, в восторге от того, что держится на воде, вдруг в определённый миг испугалась утонуть и стала молотить руками ещё быстрей, чтоб скорей преодолеть расстояние. Почудилось, будто дно совсем далеко, будто снизу "подуло" холодным течением... пляж - пляжем, а вдруг какая-нибудь глубокая яма случайно попалась меж ней и папой!.. Ира зажмурилась и, выбиваясь из сил - дыханья-то она не переводила! - сделала ещё несколько гребков, почти врезавшись в смеющегося отца. Он подхватил дочку, и она тоже облегчённо засмеялась. Всё это плаванье заняло считанные секунды, так что маленький подсознательный страх был тоже секундным.
   Потом Ира показывала "поплавок" - самое первое упражнение, какому их учили в лягушатнике: набираешь побольше воздуха и окунаешься головой, поджав ноги - тебя переворачивает и ты висишь наплаву с открытыми глазами (можно, конечно, закрыть, но это не так интересно). Это упражнение очень уж понравилось Ире и забавляло её. Так приятно чувствовать невесомость и любоваться подводным миром да ещё вниз головой!.. Потом она расшалилась и много брызгалась, звеня беспрерывным смехом, как колокольчик. Отец тоже окатывал её фонтанами: вода вокруг кипела от барабанивших брызг, как в сильный ливень... Какой всё-таки праздник воды: сколько игр и забавных шалостей можно придумать! Обо всём на свете забудешь, валандаясь в речке!
   К обеду, слегка устав и нагуляв страшный аппетит, Ира с папой вернулись в санаторий. Ровно сутки назад они приехали сюда, а сейчас ждали маминого прибытия на автобусе. Но её что-то всё нет и нет...
   - Где же мама? - жалобно спросила Ира и стала волноваться.
  

3. Знакомство.

   Диме досталась комната, обращённая на Волгу. Его всегда радовала и вдохновляла красота природы... Казалось, невозможно скучать, если у тебя за окном такая панорама! Вообще санаторий полюбился Диме с первого же взгляда - как и Ире.
   Соседом по комнате оказался старик лет 70-и: впрочем, выглядел он ещё довольно бодрым и даже весёлым. Дима ничуть не огорчился от такого соседства. Старик был совсем не ворчливый и вообще показался пареньку интересным человеком. Он прошёл Войну, в мирное время работал речником - изъездил вдоль и поперёк Волгу, её притоки и каналы, - знал и другие профессии, так что мог при желании рассказать много любопытного. Он был разговорчив, но совсем не нуден - если что-то и рассказывал, то ненавязчиво - так при случае и между делом. Эти нечастые, но любопытные рассказы довольно-таки заинтересовали Диму с первых же дней. Как и всякий по настоящему, от души рабочий человек, старик был рассудительным и толковым: мораль не читал, осуждать современную молодёжь и ругать всех политиков подряд не спешил... вообще не торопился с суждениями, а черпал их из жизненного опыта...
   Но, разумеется, Диму интересовали не только соседи по номеру. Правда, вышло уж так, что Ирочку он заметил лишь на другой день после приезда: за завтраком увидел, как хорошенькое белокурое создание что-то трогает пальчиком во рту... - и показывает отцу, с улыбкой поднося ему к носу, какую-то крошечную вещичку. Стол Иры был не рядом, но и не далеко. Дима залюбовался прелестной малышкой. Сколько весёлого и милого в этом существе - в каждый мине оживленного личика, в каждом движении, в еле слышном отсюда голоске!
   В комнату Дима вернулся радостный, словно влюблённый. Он как-то интуитивно чувствовал, что легко сможет познакомиться с этой малышкой и она - трудно, конечно, употреблять такие громкие слова! - буквально принесёт ему счастье. Бывает порой у человека такое подсознательное ощущение: жизнь надолго меняется к лучшему - поступает тот самый долгожданный светлый период...
   Сегодня Дима стоял на балконе и ему на руку преспокойно села большая красивая стрекоза с блестящими крылышками. Она не улетела, а паренёк, немножко удивлённый и восхищённый такой доверчивостью - если к насекомым применимо это слово, - замер и не сгонял её... Иногда вдруг становится так хорошо, когда на тебя сядет божья коровка, бабочка, стрекоза - стрекоза на Диму ещё ни разу прежде не садилась! - будто эти созданья чувствуют твоё добро и именно потому приземляются... не хочется обманывать такое доверие - не решаешься не только поймать их (это надо быть просто злыднем!), но даже хотя бы шугнуть. А Дима сегодня вообще нашёл, что тут какой-то добрый знак...
   Первая половина дня, впрочем, пробежала без событий. Зато часа в четыре, едва Дима вошёл в салон смотреть телевизор, ему снова встретилась та шестилетняя пичужка. Ирочка (он, правда, ещё не знал, как её зовут) беспокойно ёрзала в кресле, и Дима осторожно подсел рядом - на соседнее, - боясь "спугнуть" малышку, как ту стрекозу. Но девочка казалась сейчас очень неусидчивой - её явно что-то сильно беспокоило. Она почти не смотрела телевизор, то и дело вскакивала с места, тихонько бежала на лестницу или к окну: стояла и некоторое время глядела вниз - Дима украдкой наблюдал за ней, - потом понуро возвращалась, садилась и задумчиво сосала пальчик, машинально следя за экраном.
   Мы-то знаем причину волнения Иры - она ждала маму, которая должна была приехать ещё 3 часа назад. "Почему мамы всё нет и нет?" - спрашивала девочка папу. "Видно, опоздала на автобус, а следующий - я расписание смотрел, - приходит только в 6 вечера", - спокойно отвечал отец. Он-то это понимал, но Ира продолжала беспокоиться. До неё, конечно, доходил смысл логичных слов - потому она и не плакала, - но всё ж утешение как-то не удовлетворяло! По инерции она продолжала надеяться, что мама приедет вот сейчас - с минуты на минуту, а не в 6 вечера. Ей трудно было втолковать, почему автобусы ходят так редко: девочка всё ждала, что расписание неверное, и без конца выглядывала, не покажется ли наконец эта бензиновая "черепаха". Но чуда не происходило - что с ней такое случилось!.. Воображение рисовало разные страшные истории, о которых и думать не хотелось, да они сами наплывали. Ира надоела отцу беспокойной суетой и бесконечными вопросами о маме. Ему, как и всем папам, хотелось отдохнуть, спокойно почитать газету, так что даже он, такой добрый, в конце концов не выдержал и, повысив голос, отослал дочку к телевизору - лучше, мол, смотри мультики и передачи, чем меня дёргать... тогда сама не заметишь, как 6 часов наступит и мама приедет.
   Вот Ира и села к телевизору, только это её ничуть не успокоило. Дима пожалел дитёнка.
   - Ты ждёшь кого-то? - спросил он ласково, поворачиваясь к ней.
   - Ага, маму жду, - грустно подтвердила девочка. Ей было так тоскливо и тревожно, что хотелось поговорить с кем угодно - лишь бы поделиться... Вид Димы располагал к доверию, и она тут же охотно рассказала всю "историю" своего долгого ожидания. Разговорчивость и доверчивость малышки обрадовали нашего героя. Так завязалось их знакомство.
   Хороший разговор всегда отвлекает от плохих мыслей! Ира, как бы позабыв свои тревоги, скоро оживлённо щебетала на самые разные темы, делясь теперь уже не переживаниями, а приятными впечатлениями. Разговор пошёл вприпрыжку и о том, и о сём... Дима очень любил болтать с малышнёй и не считал это несерьёзным - это было для него лучшим удовольствием. Ира уже и улыбалась, и смеялась - она полностью отвлеклась от переживаний. Болтовне ничто не мешало - телепрограмма была не очень интересной, а в салоне, совсем в другом углу, сидела лишь одна молчаливая бабка.
   - Здорово тут в санатории, да! - сказала Ира. - Я сегодня так купалась!
   И она начала рассказывать: про пляж, про водные забавы, про интересные находки...
   - Сейчас я тебе покажу, сколько я галек и ракушек нашла! - и совсем увлечённая девочка (дружить - так уж дружить: показать все свои сокровища!) стремительно вскочила, будто её ветром сдуло; умчалась - но уже не на лестницу, конечно, а в комнату, - и через минуту с довольным видом снова предстала перед Димой. Принесла полные пригоршни сегодняшних находок - сколько могли захватить и не уронить маленькие пальчики, - и гордо разложила их возле себя на кресле. Дима, чтоб удобней было смотреть, слез с мягкого сиденья и устроился на корточках перед ириной "выставкой" - никто ведь не смотрел, так что стесняться некого.
   - Красивый, да?.. красненький и как будто с зёрнышками. Мне особенно вот тут блёсточки нравятся - как будто он сахаром обсыпан вкусно!
   - Это розовый гранит, - улыбнулся Дима. - А вон у тебя и белый гранит лежит. А вот галька из гранита - надо же, как ровно волнами обкатало!
   В основном тут и лежали такие вот распространённые камешки - да какие ж ещё найдёшь на реке! Но не попалось - Дима подметил, - ни одного некрасивого: девочка, видать, подбирала старательно. "Да у неё, пожалуй, хороший малышачий вкус. И фантазия! Верно она подметила, что "как сахаром обсыпано"... Гранита, конечно, полно, но камень-то - сам по себе красивый!.. И другие гальки она здорово подобрала: вот как рыбка, вот - как чёрная ягодка, вот - как красная... вот - как крохотный панцирь черепашки..."
   - Приятные у тебя камешки, - похвалил Дима совершенно искренне, потрепав её по головке. Ирочка улыбнулась - значит, понравилась эта ласка: значит, можно и впредь её ласкать, доверчивую такую крошечку.
   - А ещё ракушки есть, - и девочка начала перекладывать поближе свои перламутровые богатства: будто если передвинуть их на несколько сантиметров, любоваться станет легче. Это были обычные для реки двустворчатые раковины - некоторые сломанные, некоторые целые, - все желтовато-буровато-болотные снаружи и переливчато-блестящие внутри.
   - Вот эту я сама нечаянно обломала - хотела проверить, какая она крепкая, - похвасталась Ира. - Получилось как ножик, правда, а?
   Слом действительно напоминал лезвие ножа с зазубринами.
   - Жалко, я тут ни одной этой... ракушки-завитушки не нашла! - поделилась огорчением девочка, имея в виду крупные витые раковины.
   - Ну, они в основном на море бывают. Я их находил только когда в Крыму отдыхал - года четыре назад. А ты на море была?
   - Нет. Я только на Волге была и ещё на Рыбинском море - но там плохое море - зелёное... пап говорит, что оно ненастоящее! Ещё в Москве, в Петербурге была и... всё, кажется - больше нигде не была... А на море хорошо?
   - Очень. Там вода прозрачная-прозрачная!..
   - Солёная, да?
   - Солёная - я пробовал на вкус. Там медузы кучами плавают: некоторых даже на берег выбрасывает. Они интересные такие - прозрачные, как пакет, а по форме - как маленький зонтик или шапочка со щупальцами внизу... или большой гриб. Но это они только под водой такие, а из воды вытащишь - скользкие, бесформенные: как будто желе или слизь...
   - Как будто сопливые, да? У меня одна подружка, она была на море - тоже рассказывала про них. Она их мно-ого рукой выловила, а потом обратно выбросить пришлось! - девочка была очень довольна, что тоже хоть немножко а всё-таки зна-ает о море.
   "Надо же!" - с улыбкой подумал Дима, - вот уж, кажется, от третьего ребёнка слышу такое сравнение. Сопливые! Причём... ну, просто самое меткое - лучше одним словом и не выразишь. Хорош всё-таки детский язык!"
   Дима ещё немало рассказал Ире про море - видно было, что она слушает с большим интересом.
   - Вот бы мне такие гальки! - позавидовала девочка, когда он говорил про плоские, как монетка, кругляшки, скачущие по волнам; про бутылочные стёкла, обкатанные морем настолько, что превратились в полупрозрачные зелёные гальки; про камешек с естественной дырочкой - талисман, который можно нанизать на ниточку и носить, если вздумается...
   Тем временем по телевизору в очередной раз крутили рекламу. Ира знала её наизусть и сейчас взялась декламировать с увлечением, опережая каждое телевизионное слово на пару секунд. Верно говорят, что реклама, "забодавшая" взрослых, нравится детям не хуже мультиков - может, оттого что взрослые выглядят в ней так смешно, а сама она напоминает игру!
   И разговор сам собой перешёл на "Сникерсы", "Марсы" и прочее - Ира рассказывала, какие она любит шоколадки:
   - "Сникерсы" я обожаю... мне особенно орешки в них нравятся. Я однажды целый батончик "Сникерса" за один раз съела! Мне, правда, не очень часто их покупают... но папа всегда, как покупает, хочет сделать сюрприз. Он, знаешь, никогда сразу не показывает, а сначала смотрит так - нарочно!.. и я сама дога-адываюсь, что он купил! А потом начинает хитро так спрашивать, хорошо ли я себя вела: это он не всерьёз, а по шутке - играет так со мной! Потом говорит: "угадай, что я принёс?". Я, конечно, угадываю. Тут он мне вручает и в шутку руку жмёт - как раньше начальство всякие там награды вручало!.. и говорит так смешно-смешно что-нибудь...: "За доблестный труд и примерное поведение!" или ещё чего-нибудь такое сочинит... А иногда ещё спрячет в руках за спиной и спрашивает - в какой руке? Даже если я правильно угадаю, он в другую руку переложит и показывает пустую ладонь, зато со второго раза всегда-а мне отдаёт!.. Это он так играет, потому что знает, что я "Сникерсы" больше всего люблю! А "Марс", он мне не так нравится - он слишком мягкий какой-то и к зубам липнет. А ты что больше любишь?
   - Тоже "Сникерс", - улыбнулся Дима.
   - Ещё "Милки-вей" хороший. Ты не пробовал?.. Жаль, попробуй как-нибудь. Он внутри вот как этот камень. Только мягкий, конечно, - поправилась Ира, - прямо во рту тает... Я ещё проверила - он на самом деле так хорошо плавает или нет? И знаешь - оказывается, он не только в молоке, но и в чаю плавает! - произнесла она так серьёзно, как будто сделала большое научное открытие.
   - А "Баунти", - продолжала Ира, - мне первый раз совсем не понравилось... а второй раз пробовала - понравилось, но не очень. Там вкус какой-то - не поймёшь! да? И на зубах, когда жуёшь, чё-то остаётся - как от сырой капусты, правда?
   - Правда, - подтвердил Дима. "У нас с ней даже вкусы похожи!" - подумал он. Малышка с её весёлым и по-своему умным щебетанием казалась пареньку всё более близкой и совершенно родной...
   - Я - сейчас, - вдруг сказал он, как бы вспомнив что-то, и мигом сбегал в свою комнату. Целью этого похода оказалась простая шоколадная конфетка, которой он тут же угостил девочку:
   - Обычные конфеты ты, наверно, тоже ешь?.. На, возьми.
   Конечно, она ела, как же ещё!
   - Спасибо, - заулыбалась девочка, и Дима сам не зная почему вдруг испытал восторг, видя как эта ладошка, доверчиво берущая конфетку, смыкает пальчики, будто маленький осьминожек щупальца.
   Ира развернула обёртку, но, прежде чем кусать, вдруг вспомнила, что у неё сегодня выпал зуб, и поделилась с Димой этой радостной вестью. Она, как и папе, долго показывала ему образовавшуюся дырочку. Личико с приоткрытым большезубым ротиком выглядело так забавно и мило, что Дима не удержался и, взяв обеими руками эту головку, ласково потрепал её по локонам, по ушкам, по щёчкам. Он был безудержно счастлив, будто впитал в душу свет от этого личика, будто оно согрело его - маленькое смеющееся солнышко.
   - Какая ты ми-иленькая! - прошептал Дима, чувствуя, что девочка тоже нежится и льнёт к нему, как к брату.
   Конфетка дополнила блаженство малышки. "Вкусно?" - спросил Дима. "Очень", - отозвалась девочка и вдруг, стремительно вскочив с места, с радостным возгласом бросилась в коридор. Она увидела маму. Время действительно прошло незаметно, наступило 6 часов - и автобус приехал. Ира кинулась маме на шею со всей нежностью обрадованного существа. Она была в восторге. Последние два часа прошмыгнули неуловимо, как во сне - и вот мама уже тут как тут: единственная занозка тревоги сама внезапно выскочила из счастливой души. Дима издали любовался этой радостью. Ласки Иры выглядели так требовательно, что мать поставила сумки на пол и прижала соскучившуюся дочку ко груди. Потом они наконец пошли в комнату, причём одну сумку Ира, согнувшись, тащила сама - буквально вырвала её из рук, чтобы помочь уставшей маме.
   Для Димы эти два часа тоже пролетели незаметно - как и все счастливейшие моменты нашей жизни. В такие минуты забывается всё - ты как бы находишься вне мира... Получаешь заряд счастья... надолго ли - зависит от тебя самого. Сейчас Дима чувствовал, что, кажется - надолго.
   Некоторое время было дано ему на передышку - на осознанье и впитывание этой радости. Он гулял по санаторию, дышал полной грудью и улыбался про себя, вспоминая каждую интересную фразу, каждую улыбку, каждую интонацию... "Наверно, так иногда и общаются братья с сёстрами, - подумал он. - Однако что ж она как засиделась у себя в комнате!" - начал скучать Дима, которому уже недостаточно показалось радости первого знакомства. И тут передышка кончилась - Ира наконец показалась снова.
   Давно уж прошёл ужин и наступил поздний вечер, когда новые друзья вдвоём пошли гулять по санаторию. Ире не разрешили в такой час выходить на улицу, но ведь само помещение достаточно большое. Интересно же вдвоём исследовать каждый уголок и болтать о чём-нибудь. Вечер тёплый - балконные двери в салонах открыты. Постояли на одном балконе, на другом. Вернее, Дима стоял, а Ира-непоседа всё вертелась, юлила, приседала, повисая на перилах (не снаружи, конечно) - при хорошем настроении она была очень подвижной девочкой.
   Солнце спустилось в деревья: куда ему ещё спускаться, если они - кругом. Стояли лёгкие сумерки. Всё стало немножко таинственным. "А что там в тени, под деревьями?" - спросила Ира. "В тени - тень", - улыбнулся Дима, ничего особенного не разглядев. "Нет, вон там... чёрное"... "Медведь! Или чудище. Разглядывает наш санаторий - тоже хочет прийти отдохнуть и покушать"... "Ну что ты пуга-аешь!" - по шутливому жалобно повернулась Ира.
   Так они болтали довольно долго, глядя на лес с балкона, а потом вернулись в салон, где давно уже включили свет и куча народу смотрела телевизор. Но в длинном коридоре ламп не зажигали - была ещё не ночь, а всего лишь летние сумерки. Здесь тоже стало чуть-чуть таинственно. В западном окне светилось розово-сиреневое небо, чётко проявив силуэт огромного комнатного цветка - нет, целого дерева! - взорвавшегося из кадки на полу. Кадка была такой широкой, а листва - такой густой, что хоть в прятки играй. Но вдвоём в прятки неинтересно. Зато, обойдя деревце, нашли громадный алый цветок, устремлённый, как рупор, в окно. "Ой, здорово!" - восхищённо вздохнула Ира. "Совсем не видать с той стороны", - добавил тоже довольный открытием Дима. "Ля-а-Ля-ля. Ля-а-Ля-ля!.." - запела с улыбкой Ира, изображая радио или микрофон: на них, действительно, походил цветок. "Почему-то все маленькие девочки так любят напевать! - весело подумал Дима. - Даже без слов, даже забавную бессмыслицу собственного сочинения. И пускай - это так хорошо... Лишь бы не подражали всяким взрослым эстрадным дурам! Но Ира-то ведь не подража-ает!.."
   Потом они пошли в другой конец коридора, - самый тёмный. Там приютилась лестница, игравшая роль запасной. Её небольшие окна смотрели на тонущий в тенях восток.
   - Там стра-ашно... - и впервые за сегодняшний вечер Ира довольно серьёзно произнесла эти слова.
   - Да что ты, - успокоил её Дима. - Вон там тоже стоят комнатные растения... пойдём посмотрим - может, найдём ещё один такой же цветок?
   Но Ира остановилась в нерешительности - как тогда, перед "плюханьем" в воду... Забытый за два дня страх, кажется, вновь напомнил о себе.
   - Я боюсь темноты, - созналась девочка.
   - Да полно! Мы ж собой только что смотрели на тёмный лес, и ты даже веселилась...
   - Там мы с балкона смотрели... а здесь идти я боюсь...
   - Ну мы ж с тобой вместе пойдём! Я тебе тут всё покажу - сама увидишь, что ничего страшного нет: в темноте даже красиво, - сказал Дима так ласково, ободряюще и посмотрел на Иру с такой нежной дружеской просьбой, что она согласилась и преданно взялась с ним за руку... "Кажется, со мной она пойдёт куда угодно!" - с восторгом подумал Дима, осчастливленный прикосновением этой доверчивой ладошки. "Сестрёнка!" - впервые назвал он её мысленно.
   Перешагнув порог, ступили на лестницу. Здесь было совсем не так уж темно - скорее, тенисто. Но в этих сумерках порой приходит больший страх, чем ночью! В каждом углу таятся зловещие тени, - с зубами! - а сумеречный свет - вернее, полусвет, - кажется тоскливым и прощальным... всё это, конечно, при условии, что вы боитесь темноты или у вас плохое, тревожное настроение.
   На лестнице не было ни души. До освещённого салона - несколько десятков метров. Ире сначала стало так... так что Дима чувствовал, с каким волнением она сжимает его руку. Но, обвыкнув за минуту, девочка поняла, что тут, действительно, даже интересно... и совсем не хочется уходить, убегать... Она начала рассматривать всё с любопытством, и постепенно они с Димой стали болтать веселее и веселее - как прежде на балконе.
   Тут толпой стояла куча комнатных растений - загадочных и таинственных в вечернем полусвете. Магнолия разбросала во все стороны многопальчатые лапы. "Видишь, какое страшное чудище!" - сказал Дима и сильно дунул на листья; пальцы двух ближайших лап зашевелились, задрожали. Ира прекрасно видела, что это просто магнолия, и ей стало забавно от такой шутки. Страх как рукой сняло.
   Другие растения тоже смотрелись причудливо. Хищно топорщился большой ветвистый кактус, кажущийся против света совсем чёрным. Крупненький фикус затаился в углу. Какое-то другое странное растение (Дима не был особым знатоком ботаники) походило на голову с перьями. А ещё одно - где вместо листьев полупрозрачные опахала из ветвистых волосков, - казалось уж и не растением, а его привидением: этакое смутное косматое облачко... Но никаких "мышей" тут не было, и Ира совершенно успокоилась. Они с Димой медленно, как на экскурсии, прошли всю лестницу, спустившись на первый этаж.
   - Вот завтра утром погляди на эти же растения при свете - пройди ещё раз всю лестницу... и убедишься, что ничего страшного, - посоветовал Дима, искренне желая освободить Иру от её страха.
   - А я и так сейчас видела, что там ничего страшного! - улыбнулась девочка.
   - Ну вот и здорово, - обрадовался Дима.
   - Только знаешь... - продолжила Ира, решив уж полностью открыться и веря, что Дима ей поможет, - я не темноты боюсь, я "мышей!" боюсь! Они меня иногда во сне куса-ают... Здесь мне уже совсем не страшно, а дома опять будет страшно...
   - А у вас что дома - мыши водятся? - не понял Дима.
   И тут девочка рассказала ему всё в подробностях - кто такие "мыши", как они гоняются за ней и кусают... как это жутко, когда они кусают... Даже Бобкову Ира поведала меньше, чем своему новому, уже самому любимому другу.
   Дима вспомнил, как сам в таком же возрасте боялся чудищ... Да вообще все мысли и переживания маленькой Иры были ему очень близки: когда та волновалась из-за мамы, он вспомнил собственную, двухлетней давности "болезнь". Сейчас Дима тоже понял девочку и, подумав, посоветовал:
   - А ты объяви войну своим "мышам"! Ты же знаешь все их повадки и можешь на этом подловить. Они выскакивают из углов - а ты как-нибудь вообрази во сне, что там стоит мышеловка - огромная, как чемодан, - и вот увидишь: эта "мышь" обязательно попадётся - её так прихлопнет, что она лапы протянет и больше уж никогда не сможет тебя укусить! Ты знаешь, что на табуретке они тебя не достанут - вот и вообрази табуретку с механизмом: она сама поскачет на мышей и станет их лягать, а ты будешь сидеть наверху и колотить их какой-нибудь поварёшкой - так проучишь, что они сами тебя испугаются!.. Я в детстве тоже боялся чудищ и тоже представлял, что они бегают по полу, а наверху никак не достанут. Мне надоело их бояться и однажды я объявил им войну - после этого мне приснилось, что я скачу в атаку на табуретке и рублю их саблей. С тех пор они сразу стали мне не очень страшны. Ты, главное, знай, что если их не бояться, они сами тебя испугаются!..
   Ире это показалось забавным и верным. Дима знал, что говорит - он правду рассказывал. Хотелось показать Ире её страхи в забавном виде: сделать монстров - мышей смешными и беспомощными, заставить фантазию девочки работать в другом направлении. Страшилище, над которым ты потешаешься - для тебя уже не страшилище: это он знал на своём опыте. Его план вполне удался. Они с Ирой долго болтали, вместе фантазируя, как лучше разделываться с глупыми злобными чудищами. Девочка своим шестилетним умом давно знала, что их не существует; но раз уж страх становился сильнее доводов ума, ей захотелось сделать смех сильнее страха. Она тоже была зла на своих страшилищ и сейчас, подзадоренная Димой, с удовольствием выдумывала один за другим способы мести. Как ей это раньше в голову не приходило!.. Разговор получился очень забавным, друзья смешили друг друга. "Можно - то-олько "мышь" откроет пасть, чтоб куснуть, пустить ей туда струю из огнетушителя... Вон там на лестнице, где мы шли, на зря стоит огнетушитель - это от "мышей!.." "Можно слепить чучело вместо себя и намазать его смолой - "мышь" подбежит, укусит его и прилипнет зубами!" "Можно повесить сетку, и когда "мышь" кинется на тебя, дёрнуть незаметно за верёвочку - вот "мышь" и попалась!.. Или лучше подвесить полено, чтоб оно упало и шандарахнуло её!.." И они, смеясь, придумывали ещё десятки других способов.
   Дима тоже был в восторге - он сейчас попутно избавлялся и от своих тревог. "Не все ли наши страхи подобны этим "мышам"! - думал он. - Они так же рассеиваются, когда над ними посмеёшься... Даже могучий и всесильный Съезд становится ведь совсем не таким всесильным, когда его высмеивают журналисты и сатирики. Он казался страшным, пока решал судьбу президента, но тут же вновь стал посмешищем, едва на другое утро амбал-депутат, стукнутый на митинге сумкой старика, лихо вскочил на трибуну с перевязанной головой... Клоуны - и есть клоуны!.."
   В этот великий вечер Дима с Ирой здорово помогли друг другу. Девочка, кажется, окончательно избавилась от своего страха, а Дима почувствовал, как его оставляет мучительная тоска по сестрёнке. Во всяком случае, в те три недели, что пройдут здесь, у него будет сестрёнка - Ира. А потом?.. но о "потом" думать не хотелось... Они с этой малышкой явно созданы друг для друга...
  

4. Дулебий Гастонович Шизилов

  
   - А завтра экскурсия в Ярославль. Ты поедешь? - спросила между прочим Ира в тот вечер.
   - Конечно.
   - Мы тоже поедем! - обрадовалась девочка...
   Ещё б он не поехал в такой древний город. Это было одно из "культурных мероприятий", предусмотренных стоимостью путёвки, и глупо не воспользоваться таким благом, когда тебе бесплатно показывают жемчужину.
   Наутро специальный санаторный катер уже ждал всех желающих у пристани. За 20 минут после завтрака он наполнился и в девятом часу отчалил. Предстоял часок прогулки по Волге - около 30 километров пути.
   Речное путешествие просто поразило Иру - как аттракцион: лучше, чем карусель, лучше, чем колесо обозрения. Это ведь здорово - стоять с Димой на палубе, под ветерком, упиваясь быстротой, скольжением, простором. Упругий воздух бьёт в губы и уши - заглушая твои и чужие слов; он треплет волосы, смешно и щекотно распушая их, а те хлопают по вискам, по щекам. И кругом река, волны, пузыри: сверканье, переливы, свежесть... можно ли не быть от этого в восторге!
   Девочка подолгу торчала на носу судёнышка, воображая, что железная округлость с флажком просто висит в воздухе, а волны сами бегут навстречу и скользят под ней. Если перевеситься через бортик - с риском получить "по натянутой" шлепок от мамы, как заметит, - увидишь водяные усы из-под носа. Волнисто-блестящие, как зеркала в комнате смеха: в них даже что-то смутно отражается. А за кормой щедро швыряют лопатой бриллианты и немножко курят при этом: в мешанине брызг и лёгкого дымка нет-нет да и вспыхивает радуга, будто у катерка появляется хвост почище павлиньего. Есть у него и два пенных хвоста - расходящихся, пушисто-белых: массы водоворотов размером с фужер застряли в них и стукаются друг с другом...
   А вообще-то и не найдёшь на катере такого места, откуда смотреть неинтересно! Река - широченная дорога: гладкая (уж куда ровней сухопутных советских трасс), но с почти неприметным живым колыханием. Или - пашня: только что взрыхлённая, бугристая, с такими же мелкими комочками и бороздками. Сколько манящего в этом просторе! - фраза, конечно, старая, избитая, но что ж делать, раз он действительно манит - побегать по нему. Не очень часто мы видим столь широкую и ровную поверхность - вот она и кружит нам голову.
   А что, и впрямь здорово - представить эту площадь какой-нибудь твёрдо-упругой, вроде надувного матраса: чтоб на ней можно было попрыгать, поскакать, порезвиться, мягко упасть, чтоб отпружинило, поваляться, покататься кувырком или кубарем, как довольная кошка... поиграть в догонялки... Да нет - вода сама по себе интересней любого матраса! Она словно живая - такая же живая, как зелёный лист, только жидкая.
   - Смотри-и, сколько подводных пчёл, - фантазировала Ира, показывая Диме рой серебристых пузырьков, порхающих в зелёных толщах из-под катера. "Ну и воображение в неё!" - в который уже раз подумал Дима.
   А пузырьки поднимались и растворялись в сетчатое кружево. По реке тянулись ажурные пояса из кружочков застоявшейся пены - они почему-то строго по диагонали пересекали курс катера и казались бесконечными.
   - Что это такое? - спросила про них Ира.
   - Это русалочьи пояса плавают, - решил тоже пофантазировать Дима.
   Так романтично он обозвал речную грязь. Ведь нельзя же кругом видеть только её. Волга, конечно, сильно загажена, но говорят же: два человека смотрят в лужу, один видит грязь, другой - звёзды. Здесь-то такого различия взглядов не было: Дима с Ирой оказались слишком близки! Звёзд они сейчас, конечно, не видели, но видели облака.
   Небо местами белело, местами голубело: переменная облачность, - сказали бы синоптики. В вышине шла бесшумная борьба: то белого, то голубого становилось больше. Те же цвета, только более размытые, ещё причудливей скользили по воде. Солнце то вспыхивало, то терялось в пуху, теряя и своё отражение в волнах - и сразу становилось видно, что в белизне таится и серое... как ирины "мыши"...
   Сначала голубого было много, а облака "расшугались" лёгкими перьями. Порой казалось, что это протёртая сухой тряпкой доска, на которой остались следы мела. А вот невидимый мелок на глазах рисует рыхловатую полосу - летит реактивный самолёт. Потом белое с голубым уравновесились: небо стало напоминать географическую карту с бездонно-лазурными океанами и множеством жемчужных материков самых причудливых очертаний. Ира искала на ней разные страны. Потом материки растолклись и расползлись - будто пюре размазали по тарелке да ещё ложкой потыкали, чтоб получилось в виде ёлочки. Солнце плыло в них неярким шаром, как матовый круглый абажур в ириной комнате. Наконец, пелена облаков уплотнилась - всё заволокло светло-серым. Но был ведь июнь, а не осень, так что скучно от этого не стало - даже наоборот. Порой, как полыньи или окна, сквозило светло-голубое... Это ж просто Раннее Лето и играет и балуется, как ребёнок!
   А вот и Ярославль не замедлил появиться. Небо стало пасмурно-задумчивым, так что и город показался сейчас погружённым в думы - в воспоминания? Древний, сказочно-былинный, он хотел рассказать или показать какую-то тайну, но не договаривал - лишь мечтательно смотрел в матовое небо зелёными луковками куполов... Ира тоже немножко задумалась и чуть притихла. Пусть не покажется странной такая проницательность девочки - кому ж как не ей, мечтательной фантазёрке, воспринимать всё окружающее почти одушевлённым: церкви тихо-задумчивыми, облака - весёлыми или грустными, реку - улыбчивой...
   Древние города особенно красиво смотрятся с водных подступов. При устье Которосли - правого притока Волги, - приветственно темнел изящный силуэт: два храма, колокольня и кирпичный пояс ограды с башенкой ворот. Дима знал, что это ансамбль Коровников - бывшей слободы Ярославля. Он ведь сначала лет 6... а потом года 4 назад уже был тут - что-то запомнилось, что-то забылось... осталось лишь общее ощущение красоты и желание посмотреть всё - более основательно. Он даже знал названия коровницких церквей. Вот величавый храм Иоанна Златоуста с пятью массивными зелёными куполами. А левее - зимняя церковь Владимирской Богоматери - тех же пропорций, но чуть поменьше, как младший брат. Меж ними сзади торчит изящным колышком шатровая колокольня - радио катерка, комментируя городские виды, сказало, что за стройность её прозвали "Ярославской свечой".
   - Да какая ж это свеча! - воскликнул один хохмач, стоявший возле Димы. Он обращался вроде бы и сам к себе, и ко всем присутствующим. Видно, был "из той породы" - не очень остроумных весельчаков, что постоянно работают языком, не делая разницы между знакомыми и незнакомыми. - Она скорей на бутылку смахивает - типичная поллитра!
   Рядом стоял худощавый, длинный человек - с таким серьёзным величественным видом... какой бывает, пожалуй, лишь у "чайников". Услышав фразу о бутылке, он буквально взбесился и закричал - громко, горласто, делая ударение на каждом слове и сильно жестикулируя:
   - Да как вы смеете так оскорблять русскую православную церковь! Вы дегенерат! Живёте в России и ненавидите её - презираете её веру, её великую культуру! Я этого не потерплю!.. Вызываю вас на дуэль за оскорбление моей великой Родины!
   Последняя фраза была до того странной, что даже сам "обидчик" несколько опешил от неожиданности.
   - Чё-чё? - переспросил он, быстро как японец.
   - Да-да, я, граф Шизилов - потомственный русский дворянин, вызываю вас на дуэль, чтоб вы ответили за свои поганые слова и не смели оскорблять Россию!
   "Обидчик" снисходительно улыбнулся, пожав плечами. Неизвестно, чем бы эта сцена кончилась, если б в конфликт не вмешались - гортанные вопли Шизилова привлекли внимание многих. К удивлению Димы, подошла мама Иры и тихо обратилась к "графу" как к знакомому:
   - Успокойтесь, пожалуйста, Дулебий Гастонович - у него по глупости вырвалось такое сравнение. Зачем вам так волноваться!.. тем более, в общественном месте - люди могут неправильно понять...
   Она говорила с ним, вроде как с ребёнком. Тут и старик, сосед Димы по комнате, вмешался - пошутил с пожилой рассудительностью, пряча снисходительную усмешку:
   - Ну захотелось человеку сравнить колокольню с бутылкой - для него это, может, любимая вещь: он в жизни ничего дороже не знает.
   Шизилов ещё некоторое время бушевал, медленно затухая как вулкан. Окончательно его угомонил, кажется какой-то близкий знакомый - по виду довольно скрытный и не очень приятный... но явно более разумный человек.
   - Успокойся, Дулебий, - обратился он вполголоса, почти неслышно для окружающих. - Мы не для того здесь, чтоб тратить нервы и энергию на первого встречного! Имей выдержку! Россию надо защищать иначе и не по таким мелочам.
   Он производил таинственное впечатление. Этакий серый кардинал при графе Шизилове, управляющий им в каких-то неведомых целях. Шизилов успокоился и медленно удалился со спутником на другой борт, прокричав напоследок "оскорбителю":
   - Ладно, на первый раз прощаю - по вашему недоумию, но впредь знайте: не выйдет безнаказанно унижать Россию - у неё пока ещё остались защитники!
   Диме, конечно, надолго запомнился и этот случай, и сама личность Дулебия Гастоновича Шизилова. Бывают же такие... Тот дурак, конечно, сам виноват - зря сказал чепуху и гадость: Дима и сам мысленно отвесил ему пощёчину, но дурак - одно, а сумасшедший другое. Дулебий Гастонович вёл себя как сумасшедший.
   Когда всё кончилось, Ира с улыбкой открыла:
   - Это наш сосед! Тоже из Углича приехал - в одном доме с нами живёт, только он на первом этаже...
   Говорила девочка с такой весёлой гордостью, как если бы хвасталась собственной забавной игрушкой: вот, мол, что у меня ещё есть! Дима тоже улыбнулся.
   - А вы его хорошо знаете?
   - Нет, его никто хорошо не знает - странный он какой-то!..
   - Да уж видно, что странный... А его друг тоже рядом с вами живёт?
   - Нет, я его вообще не знаю.
   Одновременно в салоне катера происходил другой разговор. Вернувшаяся на место мама Иры сказала мужу:
   - Представляешь, я только что Дулебия Гастоновича видела - он тоже, видимо, отдыхать приехал.
   - Да ну! Он-то какое отношение к речфлоту имеет?
   - Видно, раз граф, то ко всему отношение имеет, - пошутила жена.
   - Разве что так. Хотя лучше бы ему в другой санаторий - где мозги лечат... Я думал - уж где-где, а здесь-то без него обойдёмся! А впрочем, пусть себе отдыхает - может, тем временем от него отдохнут... другие соседи.
   Но как ни любопытна "шизиловская" тема, а Ярославль был интересней. Классические беседки с колоннами - будто головы богатырей, - белели в липовой листве над травяным склоном. То была старинная, 12-километровая Волжская набережная. Ире очень захотелось по ней погулять - например, дойти до "уплывшей" чуть ниже по течению церкви с причудливыми зелёными кувшинами вместо куполов. Сам храм прятался в деревьях, и только купола возвышались, как какое-то садовое украшение. "Почему они такие чудные?" - думала Ира, всё оглядываясь в ту сторону. Беленькую колокольню храма тоже венчало некое подобие посудины... Девочка, конечно, ещё не знала, что такое барокко...
   - А почему там купола - как графины? - не выдержала она и спросила у родителей.
   - Тише, как бы и тебя Дулебий Гастонович не услышал! - засмеялась мама.
   - Да он сам - настоящий графин, - вставил Николай Петрович. - Не граф, а просто пустой графин... или, скорее, чайник!
   Пока они смеялись, Дима сам объяснил девочке: ну, просто давным-давно такая уж была мода - на купола-кувшины. Церкви ведь тоже порой строятся по моде! Иру ответ вполне удовлетворил.
   Теплоход тем временем подошёл к причалу, спустили трап, и очередной туристический десант высадился на землю Ярославля. У спутника Шизилова, шедшего как раз впереди Димы, из оттопыренного кармана выпала визитная карточка. Дима поднял и протянул владельцу, но тот с резиновой улыбкой, как у Станислава Говорухина, сказал:
   - Ничего, возьмите себе на память, молодой человек, у меня их много. Может быть, ещё придёте к нам...
   На карточке значилось крупными буквами: "Краснознамёнников Павел Лаврентьевич"; пониже в алом фоне красовалась какая-то абракадабра из одних прописных.
   - А что тут? - из любопытства спросил Дима, пока Павел Лаврентьевич не отвернулся. - Какое-то "СС... КПЗ..."?
   - "ССКП(б)РФ-ПКЗ"! - скороговоркой "разъяснил" владелец карточки, ещё раз так же улыбнулся и - забыл о существовании Димы.
   "Оригинально, - подумал наш герой про сладкую парочку. - Хотя этот, пожалуй, всё-таки чуть уступает "графу" - на дуэль не вызывает!"
   Он был прав. Впрочем, всё в мире относительно - оригинальность тоже: известно, что Дулебий Гастонович не один такой - подобные "графы" изредка да объявляются в наше странное время. Они играют далеко не важную, но заметную роль в жизни общества - заметную в смысле производимого шума, эффектных скандальчиков и шутовства, которого они сами за собой, пожалуй что, не замечают.
   Искренность их редко вызывает сомнения. Шизилов, во всяком случае, искренне считал себя дворянином: по его логике всё выходило именно так - дед ведь был дворянин... ну, а то, что этого сословия в 20 веке не существует, он не желал признавать. Зато признавал - ещё как - многие другие вещи: что Россия до революции была идеальной державой и её развалили масоны (ну, или ещё кто-то в этом роде - он сам толком не знал, но верил!..), что её цари были - великие и святые, что сейчас Россия унижена и раздавлена (разумеется, на время), что она не сама до этого дошла, а вероломно доведена всё теми же масонами, агенты которых - "так называемые демократы..." Можно ещё долго перечислять, во что он верил, да пожалуй, нет надобности - по основе можно судить о деталях.
   Конечно, подобные люди - исключение. Но ведь даже и исключения, часто встречаясь, говорят-таки о какой-нибудь закономерности. Даже распространённый характер помешательства кое-что свидетельствует об эпохе! Шизилов был человек своего времени. Изредка ему подобные встречаются и в обычной жизни, чаще - в телевизионной: одного Дима совсем недавно видел в какой-то передаче. Тот жил в Прибалтике, где отношение "местных", видно, ещё более укрепило его взгляды. Ничто ведь так не убеждает в правоте идеи, как перенесённые за неё страдания - реальные или мнимые. Он пел вдохновенно, чуть не закатывая глаза, патриотические романсы собственного сочинения, пытался воспитывать приходящую молодёжь, 2-3 юнцов, в дворянско-офицерском духе... Смотреть на всё это было и жалко, и смешно! Сейчас этот образ, казалось, просто выпрыгнул с экрана - до того похож.
   Встречаются и массовые заболевания таким "дворянством". Время от времени проходят митинги монархистов, где мелькают с очень серьёзным видом наряжённые, как шуты, люди. Они с умными лицами стоят в офицерской или казачьей форме и бренчат орденами своих дедов-прадедов - эти награды (действительно, некогда заслуженные - только не ими, современными фантазёрами) играют роль утешающей душу мишуры.
   "Удивляешься - и чего ради люди участвуют в подобном маскараде! Наверно, это способ самоутвердиться, - размышлял Дима, - показать себе и окружающим, что ты не хуже, а лучше других. И раз уж больше нечем похвастаться, так остается присвоить "по праву наследства" графский или какой ещё титул... а заодно исполнять соответственные обряды. Всё это надо делать фанатично, убеждённо (есть, конечно, и просто шарлатаны, но Шизилов, вроде, к ним не принадлежит!). Мало-помалу, можно превратить это и в навязчивую идейку - убедить самого себя настолько, что, как говорится, крыша-то и поедет...
   От своих идей эти особы обречены быть в оппозиции к любому режиму, какой ни есть. При коммунистах - к коммунистическому, при демократах - к демократическому. В раз уж в последнем их интересы совпадали с "красными", так они в основном побратались! На первый-то взгляд совсем абсурдно: одни расстреляли царя, другие их за это совсем недавно проклинали, а теперь чуть не целуются... даже краски и знаки на флажках смешали в дурацкий калейдоскоп, как во сне: тут тебе и свастика, и - вот такущий серп-и-молот!.. и Андреевский крест, и образ Спаса на алом кумаче, и "Пролетарии, соединяйтесь!", и "Жиды, вон из России!", и пошлые ругательства метровыми буквами, - и чего только нет... Но если подумать, всё правильно! Объединились-то все, кто хочет империи: ленинской, сталинской, брежневской, николаевской - не всё ли равно?.. Кто уж верит, что сильное государство может развалить кучка заговорщиков, тот вообразил, что если б не "проклятые демократы", всё бы всегда процветало! Им трудно понять, что гниль вообще-то не цветёт. Но они ведь и не пробуют понять - иллюзиями-то питаться куда легче! Вот и глотает каждый свою идейку, как наркотик, - а все вместе поддерживают друг друга, чтоб не упасть".
   Дима, философствуя про себя, ещё не знал, что именно так и спелись Шизилов с Краснознамённиковым. Последний взялся непонятно откуда (познакомился с "графом" совсем недавно), но был коммунист - тоже очень убеждённый. "КП..." в России стало много, однако он, кажется, не входил ни в одну из них, а решил организовать что-то вроде своей собственной: программы остальных считал "засорёнными". Называлась она: Союзная Советская Коммунистическая партия (большевиков) Российской Федерации - "Под красным знаменем".
   Инициатива-то, может, и похвальная, но на неё почти никто не отозвался - слишком мало было у Павла Лаврентьевича нужных связей и средств и слишком он был малоизвестен для лидера! Где уж тут - человек по натуре замкнутый, очень серьёзный, даже без чувства юмора. Выражение лица - суровое... впрочем, кажется, мало кто из "непримиримой оппозиции" может похвастаться другим! Очень уж у них озабоченность о судьбах России написана на лбах - видать, так-то, бедные, переживают за неё, что окаменели в том самом виде, про который Мюнхгаузен сказал: "Умное лицо - это ещё не признак ума, господа..."
   А ещё наш коммунист был очень скрытен: прошлое его от всех пряталось в тумане. Но прошлое у таких людей обычно и бывает отсечено напрочь - они все принадлежат настоящему! Беспокойная эпоха нуждается в них (и в шизиловских - тоже): они всплывают словно бы из ничего - незаметные ранее, вдруг поражают бурной активностью. Приверженцев интересует ведь то, что они представляют сейчас - в прошлое никто и не заглянет! Путь под красный флаг на безрыбье открыт для всех - даже тех, кто раньше призывал к суду над КПСС и охотно помогал рухнуть прогнившему Союзу...
   Вот этот-то Краснознамёнников, о котором не скажешь ничего определённого - кроме нынешних убеждений, - потерпев неудачу с созданием собственной партии, пошёл на коалицию с Шизиловым. Познакомился как-то случайно и узнал ещё не до конца (а то б, пожалуй, сразу понял, что пустое дело!..). Он был, конечно, умней Шизилова - да особыми способностями тоже не отличался. Говорят: "скажи кто твой друг..." но тут сразу надо возразить - "граф" ведь не друг, а лишь политпартнер Краснознамённикова. Политика зла - полюбишь и козла! Просто он решил в данное время использовать "графа" в своих целях, и то вскоре понял, что к чему: начал жалеть - зря связался... Какие именно это были цели - сказать трудно: тут надо бы рассуждать по логике самого Павла Лаврентьевича. Наверно, хотелось использовать Шизилова как оратора-обличителя - показать народу, что не только "мы", но и потомки российского дворянства возмущены произволом "так называемых демократов". Сам-то говорить на публику не умел, Шизилов же был гораздо темпераментней - весь так и кипел энергией! На первый взгляд он отлично подходил для роли оратора... и лишь на второй казалось, что этой энергии... мягко говоря, слишком уж много.
   После первого знакомства напарники решили дать серию выступлений перед общественностью. Это "хождение в народ" предприняли на теплоходе. Такие пропагандистские круизы как раз начали входить тогда в моду у больших и средних политиков - сочетание приятного с полезным. Правда, те-то нанимали для себя целые теплоходы, а Шизилову с Краснознамённиковым в порядке частной инициативы пришлось просто купить путёвки на туристический рейс. Причём, ещё можно проследить закономерность - более солидные "гости" плывут обычно с Севера на Юг (опять-таки приятное с полезным... фрукты, зелёные стоянки с пикниками), а нашим героям достались билеты на север: до Петербурга.
   В целом поход не оправдал надежд ни на приятный отдых, ни на удачу в агитации. Все дни было холодно, моросил дождь, а то и снежная крупа: если кто помнит, в мае 93-го выдалась одна очень стылая неделя. Шизилов получил насморк, отчего сразу поубавилось ораторских способностей. Но Онежском озере обоих здорово укачало: в Петрозаводск прибыли чуть ли не позеленевшие - тут уж не до речей! К Петербургу, как его называл Шизилов, или Ленинграду, как именовал Краснознамёнников, добрались чуть посвежевшие, но в Питере и без них хватало всяких ораторов, проповедников и политиканов. В условиях такой конкуренции пропаганда и здесь пошла комом.
   Вернулись в родное Поволжье с носом. Больше уж в речные круизы не тянуло! Но Краснознамёнников (кой-какие связи, значит, всё ж имел - ну не с КГБ, так с речфлотом) выбил путёвки вот в этот санаторий. Решили "культурно отдохнуть", не прекращая агитации. Отдыхающие - восприимчивый народ: делать им нечего - и слушать на досуге не лень. Вдобавок, напарники знали о намеченных поездках в Ярославль и Кострому. В санаторий они прибыли вчера, а сегодня с новыми надеждами отправились на гастроли в 600-тысячный "рабочий город".
  

5. Перед битвой

  
   Летит-летит по небу церковь. Как космический корабль. Это потому у неё купола такие: у ракет ведь бывают такие кругляшки с остриём, только по одному. А у неё много, потому что не на одной, а на разных планетах побывала...
   Остановилась на одной планете - там в неё зашли люди и сфотографировались прямо на стенах. И дома, и цветы, и зверюшек своих сфотографировали. А фотографии забыли взять, и Она улетела дальше...
   А на другой планете был Новый год и там жили летающие золотые ёлки. И одна ёлка залетела в церковь и решила там остаться. Ей очень понравилось висеть на потолке, как летучая мышь. Церковь ей разрешила, обрадовалась и полетела дальше.
   А ещё на одной жили семечки, из которых растёт виноград и всякие там листики. Они пришли к церкви в гости, там поели и от этого выросли прямо там внутри, и из них получился... иконостас. А для святых там остались балкончики...
   А ещё был царь, он поставил свой трон и золотую беседку с фигурками для себя. Но церковь его не взяла покататься, потому что царь был плохой и жадина... и она улетела дальше. А прилетела - на планету Земля; ей так понравился Ярославль, что она решила совсем остаться там, потому что нашла много братьев и сестёр: и Мокрых, и Рублёных, и всяких-разных церквей... очень хороших.
   Но она была самая-самая красивая из них! И я её тоже очень люблю...
  
   Такую сказку сочинила (устно, конечно) наша Ира в "Илье Пророке". Слишком волшебным было тут всё? .
   - Кто это? - полушёпотом спросила Ира, молча и оценивающе посмотрев с полминуты на один сюжет. Прямо из жемчужного облака, как из окошка, выглядывал лик.
   - Сам Бог - смотрит на наш мир!..
   Чудесно-просто было это объединение миров: нашего и высшего, видимого - невидимого... на каждом шагу, в каждом, самом маленьком сюжете!
   Под Богом и облаком шло войско в золотистых доспехах.
   - Что это у них такое в руках? - спросила Ира. - Какие-то тоненькие чёрточки...
   - Это копья. Ты же знаешь, что такое копья - видела, наверно, на картинках у разных богатырей?
   - Видела. Только там они другие - толстые, а здесь такие тоню-усенькие!
   И правда, изображённые копья напоминали лучики - у каждого воина в руке маленький луч.
   - А зачем им толстые тяжёлые копья - это же вроде как небесная рать! Смотри, какие у них лёгкие движения у всех...
   Но не на все вопросы Дима мог ответить. Какой-то человек, перевёрнутый вниз головой - или падающий... или висящий непонятно на чём... привлёк внимание Иры. Она удивлялась и поворачивала головку, как воробей, пытаясь заглянуть снизу. А Дима тоже не знал, что тут изображён Савл в последний момент перед тем как стать Павлом...
   Зато уж ни для него, ни для Иры не было ничего непонятного в простом сюжете жатвы. Сюжет невероятно знаком - Дима где-то его видел? Вдруг он вспомнил большую репродукцию в школьном учебнике истории. Ах, вот оно что! Как-то сразу и не вложилось в голове, что перед ним хрестоматия - оригинал, копии которого знакомы миллионам; что не он первый любуется этими фресками - воздать им должное пришлось даже искусствоведам-атеистам: мол - "одна из величайших картин народного труда...". Хрестоматийный сюжет! Получается, этот храм ни много, ни мало - живая энциклопедия допетровской русской живописи! "И я - здесь!?" - на миг не поверил Дима. Он ведь вообще с трудом верил в своё счастье... и вообще во всё небудничное.
   - А вот тут что? - в сотый раз задала Ира один и тот же классический вопрос. Ей нравилось не просто любоваться, но и понимать: уж будьте уверены - она на свой лад запоминала и эти сюжеты, и эти объяснения.
   На сей раз девочка разглядывала дюжих тупых увальней, кидающих камнями в какого-то святого. Головы у них были ужасно маленькие - чуть ли не меньше камней (впрочем, для такого дела большие головы и ни к чему!..), ноги длинные-предлинные, а все движения не естественные - руки нелепо отогнуты назад. В изображении опять проскользнули какие-то наивно-детские черты - может, это и привлекло сейчас Иру. "Мастера не виноваты - просто у них не было опыта рисовать людей в движении... всё-таки - церковные каноны, незнание перспективы..." - сказали бы наши искусствоведы. Может, они и правы - если не учитывать духовного мира тех, кто рисовал, и тех, для кого рисовали.
   Мир воспринимался не как "мой", а как "наш", то есть как у детей, фрески не рассчитывались на единичного наблюдателя, привыкшего к "правильной" перспективе: это же не картинка для него лично, а как бы проекция мира на плоскость - у проекций же не бывает объёмности! Вместо объёмности - бездонная глубина ярких красок. А движения... почему бы не изобразить их вот так, по-детски! Ведь и в детских рисунках бывает смысл. Не потому ли так уродливы эти благоневежды, бьющие праведника, что они должны быть уродливы. Это же простая логика - (даже не то что детская, а самая естественная) - у них такой вид потому, что они ничтожны, злы и тупы! Фрески - не книга; словами тут не напишешь. Так что пусть уж маленькие головы символизируют тупость, а длинные ноги - готовность всегда прибежать с толпой туда, где бьют "выделившегося"...
   Дима доступно объяснил Ире простой и неказистый сюжет - увы, слишком простой и слишком распространённый для всех эпох...
   - А у нас в садике тоже... одного мальчика запуляли из трубок, - с сожалением вспомнила вдруг Ира, когда уже вышли из храма. - Он немножко странный, непохожий на других... и добрый. Он бабочек жалел, когда наши мальчишки их ловили - наверно, с тех пор все и стали над ним смеяться. Однажды вот из трубок обстреляли - вшестером одного... ещё трусы такие - издали пуляют и отбегают!.. а у него трубки не было. Я им говорю - "не пуляйтесь в него!" - а они только смеются и в меня один раз пульнули...
   Дима с уважением погладил её по головке.
  
   Впереди их поджидала новая красота. Вернее, не новая, а как раз очень старая - такая старая, что старше, пожалуй, не было ничего на всей Волге: за углом зелёного бульвара показался Спасский монастырь. Ира вспомнила, как в Москве первый раз увидела выросшую из-за ГУМа Никольскую башню - красно-белую кирпичную ёлку! Она её взволновала и восхитила. Сейчас чувство было похожее. Спасский монастырь часто называют ярославским кремлём - крепость что надо!
   За белокаменным поясом, будто садовником выращенные, вставали башни и золотые купола - толпясь, парили над местностью... В своё время этот зубчатый оплот был нужен красоте и богатству, как раковина жемчужине. По углам стояли большие квадратные башни с потемневшими деревянными лапками-пирамидами, а одна из длинных, прямых, мелово-белых стен выходила к парку и реке Которосли. Вдоль неё и пошли туристы - вход в монастырь, ныне музей-заповедник, был с другой стороны.
   Ира увидала сказочный городок - как на фресках Ильинской церкви. Вот оно - ожившее изображение! Казалось, обитать здесь могут только необычайные люди, сошедшие со стен того интерьера! Ира почти ждала, что сейчас из бойницы глянет какой-нибудь князь в роскошной пестрейшей одежде и обопрётся на меч... или из-за башни выйдет летящей поступью та рать в золотистых доспехах, с лучами-копьями в руках. А вот сейчас вдруг из кустов выскочат, откуда ни возьмись, те долговязые люди-гориллы и начнут швыряться круглыми камнями больше своих голов - нелепо, как на шарнирах, отгибая назад руки-катапульты... Благо мостовая тут булыжная - большущие круглые камни как раз под рукой... А над этими башнями и куполами вдруг пронесётся по небу, как метеор, багрово-огненная колесница Ильи Пророка - и приземлится на крыше какого-нибудь собора... вот здорово полыхнёт в бликах вся эта позолота, вспыхнут четырёхконечными звёздами кресты!.. Интересно, как этот монастырь выглядит ночью?.. блестят ли купола под луной?.. Вообще, он похож на сказочный городок царя Салтана - именно сказочный городок... Только какое ему дать название?
   Так фантазировала Ира. Всё тут - как в сказке или былине, и никакие посторонние пейзажи не нарушают фантазию: справа идёт древняя стена, слева - тихая Которосль, беспорядочно "застроенная" деревьями. А город словно куда-то отступил и спрятался - хотя здесь, вроде, его центр?
   Дима тоже думал о старине. "Кажется, в 1609 году, примерно в такие же вот дни начала лета, здесь шла большая битва, решившая судьбу Ярославля. Этот "кремль" оборонялся три недели... А я? Пусть хоть на поле древней битвы я одержу... ну, окончательную победу над моей тоской и тревогой! Она-то осаждала меня не три недели, а три года. Вернее, осенью исполнится ровно три... Если б эта ужасная тоска была бы живая, я убил бы её - зарубил бы таким же вот мечом, не пожалел! Она до сих пор пугает меня будущей осенью и разлукой... Лето, покажи ей, что сейчас пока... пока ты хозяин!.."
   - В конце концов защитники разбили и отбросили врагов... - закончила оборону экскурсовод.
   - А как это - разбили и отбросили? - не то наивно, не то шутливо спросила Ира: дети порой очень цепляются за слова - особенно те, которые смешат. - Они что - бутылки? Их разбили и выбросили, да? - засмеялась она.
   - "Разбили" - это от слова "били": значит, очень сильно поколотили, - весело объяснил Дима. - А "отбросили" - это значит, враг убежал.
   ("Вот и я вроде отбросил мою тоску - Лето это подтверждает!..") Лето подтвердило слова дальним слабым громыханием - оно вело с собой армию невидимой пока, но уже слышной грозы.
   Человеку свойственно иногда придавать значение мелким, незаметным рубежам в жизни. Хочется начинать новый этап с определённого дня и часа - с "битвы"...
  
  
   Наконец, подошли к Святым воротам. То была гулкая, длинная, сумрачная арка под тонкой башней, воздетой как палец. Настоящее горло истории - само время дышит в нём. "Время, помоги мне - исцели совсем..." - взмолился Дима мысленно. Какое-то величественное волнение охватило не только его - всех, когда сбоку и над головой сгустились уже потемневшие и нечёткие, но полные некой таинственной силы тучи фресок. Они, казалось, пристально разглядывают из каменного космоса маленьких прохожих. А под ногами чешуйчато топорщилась неровная булыжная мостовая, на которой люди аж сотни лет отпечатывали свои шаги. Это были ворота времён, переход через века? Диме показалось, что он перешагнёт в другую жизнь. Надолго ли? - опять вопрос.
   Арка выпустила туристов вновь на свет, и впереди ("как в телевизоре" - сказала Ира) выступила во всей красе величественная солнечная звонница. Над тёмной крышей золотились странные шары, усаженные шипами-лучами: не то жгучие звёзды, не то солнышки, не то репейники... А ещё морской ёж вот так надувается и топорщит иглы... А ещё... даже фантазии не хватало, с чем можно сравнить. Но у Иры - хватило. Задрав головку, она не отрывалась от "репейников" минут пять - так что Диме даже забавно стало на неё смотреть - у детей бывает такой милый вид, когда они увлекаются каким-нибудь зрелищем. Наконец девочка сказала:
   - Они как космические корабли с другой планеты, правда?..
   Диме осталось лишь подивиться в очередной раз богатому воображению малышки. Видимо, космическо-волшебная тема прочно гостила у неё сегодня в головке! Действительно, корабли с другой планеты могут быть какими угодно: могут - и такими... Монастырь - белокаменный люк в небо? Или она об этом не думала...
   - А вон - три богатыря! - Ира указала на три золотых и толстых шлема-купола - у главного собора.
   "Таинственно" назывался собор - Спасо-Преображенский. Преображение, кажется, уже начиналось. Богатыри встали на защиту... Защиту чего-то от кого-то.
   Дима понял, что к битве всё готово!
  

6. Битва и переселение в Тысячехрамск

  
   - Кажется, гроза всё-таки начинается! - пробормотал Николай Петрович. Действительно, пока были в монастыре, на смену неуверенным и всё ещё рваным облакам приползла густая туча. Казалось, она волокла что-то тяжёлое, подпрыгивающее на ухабах, как большие пушки, из которых вот сейчас грянут совсем уж оглушительные залпы! Ветер трепал монастырские деревца и их мини-копию - "человечий" (в рост человека) бурьян, почему-то разросшийся тут под стенами. Всё сгущалось... и потемнели, как от "кручины", купола - богатыри на каменных конях въезжали в битву. В тучу... И всё-всё говорило, что долгожданный димин бой - гроза не пройдёт стороной, а грянет с секунды на секунду.
   Так и случилось! Молния блеснула совсем рядом - целилась в монастырь, но промахнулась, "вмазалась" и скакнула пружиной куда-то за Которосль. Или бумерангом. Под оглушительный раскат хлынул душ с неба. Дима, Ира и её родители как раз дошли до Святых ворот и сейчас поспешно нырнули, будто в туннель - полумрак под аркой совсем сгустился. Здесь же укрылось ещё человек десять - экскурсия кончилась, так что все возвращались вразброд.
   - Вон он - Илья Пророк. Мы-то сёня в его церкви были, а уж он сам тут как тут - нельзя его, родимого, забывать! Великий святой... Господи, спаси и помилуй! - перекрестилась одна верующая старушка.
   На личике Иры был восторг, глазки радостно блестели: гроза - ещё одно впечатление дня! Она всегда её любила - почти так же, как праздничный салют: замирала от всего того величественного, что есть в громе и вспышках. И ночью дома, пока сверкали молнии, она никогда не боялась "мышей" - даже забывала думать о них!.. Гроза и ей помогала, - громом "разбивая" страх.
   В восхищении Ира прильнула к Диме и ласково обняла в полумраке его руку - бывает, дети обнимают именно за руку, так им удобнее. Дима бережно пригладил её ещё не успевшие намокнуть волоски. Она получила лишь несколько крупных капель - чем, кажется, была очень довольна (и тем, что мало, и тем, что всё-таки получила - обидно же остаться совсем уж сухой под дождём!). А здесь так чудесно и уютно!
   Снаружи дождь колыхался отвесной туманной стеной. Вернее, тростниковой занавесью. Ветер носился такими вихрями, что тут струи склоняло влево, там - в нескольких метрах, - вправо, им навстречу, а в середине нити тянулись прямо, как биссектриса этого обрезанного угла. Зеркально заблестевшая мостовая уже бурлила ручьями и взрывами падающих дождинок. Взбитые каплями фонтанчики напоминали крошечных белых всадников - на миг каждый вскакивал, взмахнув сабелькой, и тут же исчезал - тонул в пучине. Особенно причудливо всё это смотрелось в ослепительно-белых вспышках молний. Петергоф в Ярославле? Или водный штурм.
   Фантастический облик приобрела архитектура монастыря! Брызги, как пыль, клубились над крышами. Купола собора были окутаны шарообразными облаками разбитой вдребезги воды - будто белые нимбы в свете молний осеняли головы "богатырей". Мокрая позолота, как ёлочные шары, отражала и ещё больше кривила ослепительные зигзаги. Шары-репейники над колокольней сейчас как никогда походили на космические корабли! Капли неслись стремительно, но чудилось, будто они - на месте, а сами шары с неудержимой быстротой летят вверх - корабли пересекают пояс метеоритов! Разбитая водяная пыль напоминала белое пламя и дым из дюз.
   А ещё выше всё ревело, гремело и сверкало. Давненько не бывало такой грозы! Шум эхом отдавался в арке. То и дело она, как жерло, озарялась ворвавшимся снаружи белым светом, бившим и бившим, как таран. Фрески таинственно выскакивали из полумрака и тут же снова прятались в него. Какими великолепными и многоцветно-яркими становились все фигуры при вспышках - те словно стирали на миг вековую тусклость! И какими размытыми тёмными тенями вновь делались в полумраке!
   В воздухе тоже происходила битва, но не уродливая, как все земные бои, а величественная, небесная. Бело-огненные драконы, урча, метались в тучах: некоторые напоминали пикирующих змеев. Иногда туча освещалась вспышкой сзади и превращалась в причудливо-светлую туманность. Драконы бодались то слева, то справа, то спереди, то сзади - они осаждали монастырь. Но святая обитель и великая крепость держалась непоколебимо. Драконы пикировали на неё и разбивались, надламываясь в воздухе, словно эти стены невидимо продолжались да самого неба. "Богатыри" стояли на страже, не отворачиваясь от густого дыма туч и не зажмуриваясь от вспышек. Дима пригляделся, и ему показалось, что эти золотые шлемы тихо плывут навстречу грозовому ветру. И весь монастырь тоже плывёт в море дождя и облачной мути - как корабль, как айсберг, как кит...
   Именно в эти минуты Дима вдруг осознал, что вырвался из плена тоскливой повседневности! Гроза напомнила ему о свободе, обретённой вчера благодаря этой девочке - этой "сестрёнке". Он был уже не тем тоскующим, зацикленным в безотрадных буднях Димой... Прежде дни бежали настолько однообразно, что отличались лишь отдельными мелкими неприятностями. Порой он шёл по улице и вдруг с ужасом осознавал, что точно так же проходил здесь вчера, позавчера, позапозавчера... видел те же самые мелочи - абсолютно! - запомнившиеся трещины на асфальте или унылые сугробы... в зависимости от сезона. Он как бы глядел на это со стороны - думал о себе в 3-м лице: "И чего он всё ходит, как заведённый автомат? Вчера, сегодня - всё совершенно одинаково... И чего ему надо, на что он надеется?.. И для чего он вообще ходит?.. живет?..". Так было раньше. И вдруг - вот эта малышка, которая сейчас так нежно жмётся к нему и вместе с ним любуется грозой! Да ты ли это, Дима? Ты, оказывается, умеешь быть счастливым?.. Значит, прошлое - лишь дурной сон! "Всё сейчас другое - и я другой! Не верится, но это так!..".
   Отгремел праздничный салют грозы - и небо как-то очень уж мгновенно очистилось! И будто и не было размазанного "мела", не было "пюре ёлочкой", совсем по-иному засияли под солнцем купола и кресты. Вот повезло - за три часа повидали Ярославль "и таким, и таким, и сяким"...
   И никого он не оставил равнодушным! Всё-то обаяние заключалось не в богатой истории - он был просто мил: мил, тих, уютно озеленён и непривычно чист. Видно, у каждого города есть что-то вроде души, которая перекликается с нашими душами - надо только почувствовать... Он восхитил даже Олю - ту самую бойкую девчушку, которую в первый день оттормошила мать! Говорят, такие разбитные дети не понимают красоты. Чепуха! Просто им нечасто эту красоту показывают. Хорошо, что хоть сегодня мать решила заглянуть с дочкой в Ярославль и вначале даже пройтись с экскурсией. Но опять-таки, надолго её не хватило: в Ильинской церкви побывали, а дальше уж не пошли - потащились с "этим хвостом" (то есть с Олей) по магазинам. Известно, насколько это дурацкая процедура - хождение по магазинам вместе с детьми, - и насколько она портит настроение и матери, и ребёнку! Так что впечатление о Ярославле несколько смазалось - в том числе целым рядом окриков и даже новых подзатыльников (к которым девочка, правда, уже привыкла), но Ильинская церковь поразила Олю и запомнилась ей. Когда возвращались на катерке, Ира поделилась:
   - А красиво было в церкви, да?
   - Да, здоровско! - ответила Оля этим восхищённым детским словом, которое означало у неё высшую похвалу...
   На память о Ярославле и у Димы, и у Иры остались цветные фотографии. Дима внимательно разглядывал снимок. Ира получилась до того хорошенькой, что хотелось погладить пальчиком её маленькое изображение. Весельчак, говоривший про бутылки и стаканы, вышел с такой уморительной физиономией, что Дима каждый раз при взгляде на снимок улыбался. А вот Шизилова тут не было - может, денег тратить не хотел; может, считая ниже своего достоинства сниматься в окружении столь ничтожной публики... да вдобавок неизвестно ещё, как он относился к Некрасову - не расходились ли их политические убеждения...
   Кстати, Шизилов с Краснознамённиковым - кажется, единственные, кто остались недовольны посещением Ярославля! После инцидента у Ильинской церкви они пошли собирать митинг на площадь перед театром Волкова (жаль, что не в Казани на улице Волкова - авось там для них нашлась бы пара коек в местном "жёлтом доме"). Но первый блин получился комом - на крики Шизилова, вставшего у перекрёстка, мало кто прореагировал: народу в этот час гуляло не слишком много, да и те, кто шёл мимо, торопились по делам. Милиция сначала не обращала внимания - последнее время развелось столько придурков, что всех задерживать терпения не хватит! - но, наконец, устала слушать и после выяснения личности просто прогнала их, не успевших ещё собрать толпу. Видя, что времени в обрез, и боясь опоздать к отплытию, наши герои поспешно вернулись на катер. Где уж тут быть довольными!.
  
   Вернувшись из путешествия, Ира начала рисовать - это было одно из её любимых занятий... конечно, попутно вовсю фантазировала! Даже выдумался сам собой новый город - Тысячехрамск: дух сказки, навеянный златоглавым монастырём, желал воплощения. Фантазия всегда рождается из того, что мы видели, но непременно хочет всё это развить, увеличить, перенести в воображаемый мир... Ира слышала на экскурсии, что в Ярославле почти пятьдесят церквей. Цифры она уже хорошо знала, и это число поразило её: девочка жила в древнем Угличе, который очень любила... городок был маленький, и все церкви (такие красивые!) она знала наперечёт. Но как не мог Углич сравниться со столицей своей области в размерах, так далеко ему было и до столь фантастического числа храмов!
   А Ира придумала Тысячехрамск: город с бесчисленным множеством самых разных и самых великолепных церквей, какие только можно представить. Их там даже больше, чем домов! Сочиняя, Ира как наяву видела "кучу" золотых, серебряных, бриллиантовых (!), голубых, зелёных, бело-синих, в крапинку, в полосочку, в клеточку, в звёздочку... куполов. Она представляла, как всё это красиво - особенно в зелени садов (красивый город для неё - это обязательно зелёный город) и даже немножко грустила, что никогда не сможет побывать в своём Тысячехрамске по-правде... Она ведь была прирождённой путешественницей на самом совершенном транспорте - воображении!
   Тут как раз в салон вошёл Дима и с удовольствием подсел рядом. Ира увлечённо стала рассказывать про Тысячехрамск и пояснять свой рисунок - своё сложное неоконченное строительство. Она выступала в роли архитектора-импровизатора, выдумывающего по ходу всё новое и новое, и одновременно - в роли экскурсовода, помогающего вам не заблудиться в этом лабиринте крылечек, переходов, лесенок и окошек...
   "Вот здесь можно зайти, - показывала она Диме пальчиком, - и вот здесь... и здесь... а вот тут коридор там внутри идёт так - вот он поворачивается и сюда выходит... а вот - выход... и вот - тоже..." "А что ж у тебя выход так высоко от земли и под ним стена - люди будут падать и разбиваться!" "А я сейчас лестницу нарисую - я же ещё не дорисовала". И карандаш сделал несколько зигзагов, изобразив по мере возможности ступеньки. А потом начертил шляпку гриба - крышу крыльца. Девочка была аккуратной и старательной - строила с удобствами. Украшать она тоже умела: вихляя кончиком карандаша, выводила крошечные - с запятую размером, - каракули и, почти не глядя, сплетала и соединяла их в полном беспорядке... получались удивительно ажурные узоры решёток и росписей. Даже Дима достойно оценил их красоту - и изобразительность маленькой художницы.
   Храм получился, как роскошный куст или букет из куполов и башен. Он вспыхнул красочно и ярко: Ира - ну, это свойственно детям! - густо намалевала почти всё сооружение разными карандашами и "фламиками"... впрочем, со вкусом... Купола получились как цветы - но и по "разукрашке", и по форме жутко разные. Многие и вышли-то как бутоны, но это уж, конечно, чисто случайно: просто некоторые луковки девочка начертила неровно. Только кресты - они вышли как настоящие, ровные, светло-золотые, - доказывали, что всё это купола, а не, скажем, розочки крема на торте. Дима похвалил рисунок Иры - он ему действительно понравился. Оригинальность - главное!
   Трудно сказать, закончен был рисунок или не совсем, когда Иру позвали обедать. На первое сегодня приготовили окрошку! Ей очень нравилось это летнее блюдо. И представьте, за едой тоже можно фантазировать - а вид тарелки с окрошкой порой даже вдохновляет воображение! С Ирой такое бывало уже не раз. Сейчас она на время забыла про Тысячехрамск и вообразила другой город - с домами, стоящими на воде. Она любила поразвесить ушки и потому слышала про Венецию. Слышать-то - слышала, но раз уж никогда не видала, то воображала немножно по-своему... Иногда встречаешь детей, которые ни разу не были в Москве, но слышали про Кремль, Красную Площадь, ГУМ... и вот фантазируют, какая она, эта Москва: даже пытаются построить из кубиков.
   Венецию из кубиков не построишь - разве что в ванне. Зато тарелка с окрошкой так её напоминает. Глубокое - дна не видно! - море кваса со сметаной разгорожено на извилистые каналы и обширные площади. По этому лабиринту было б так интересно шнырять на лодочке! Простыми серо-белыми стенами торчат картофелинки; округлыми зелёными сводами и куполами - огурчик. Мелькает золотом ("понарошку золотом!") яичный желток. Бордово-белыми дворцами и виллами красуются куски редиски, а розоватыми - крошечные кубики колбасы. Как гондолы, плавают многочисленные иголочки укропа - они же, прилепившись к домам-островам, напоминают уже деревья. Можно поворошить всю гущу ложкой (чуть не сказать - лодкой!) и из множества "домиков" собрать один огромный разноцветный дворец с десятками крыш и куполов. Главное, между всеми этими кусочками останутся щёлки - как коридоры и галереи... Чем-то чуть-чуть похоже на рисунок Иры!
   Девочка так увлеклась созерцанием и фантазией, что родителям даже пришлось поторопить её с едой. Впрочем, медленно кушать любимое блюдо - очень приятно... Приятно просто жить себе таким мечтательным ребёнком и получать удовольствие от любой мелочи!
   На следующее утро Ира, конечно, забыла про Венецию в тарелке, но отлично помнила и Ярославль, и Тысячехрамск.
   - Вот бы как-нибудь побывать на экскурсии в Тысячехрамске! - делилась она своими фантазиями с Димой. - Ты не знаешь, как туда доехать?
   - Знаю. Только ехать не надо - можно просто дойти.
   - А как это!? - сразу загорелись глазки Иры.
   - А вот пойдём со мной - покажу. Здесь совсем недалеко, в лесу...
   В тот момент они как раз гуляли в роще у санатория. Родители разрешали девочке такие недалёкие походы вдвоём с Димой - удобно, когда кто-то, кому можно доверять, гуляет с вашей дочуркой. Места-то вокруг безопасные, а лес редкий и, так сказать, колонизованный санаторными жителями. Ира всегда с удовольствием шла за Димой куда угодно, и сейчас, сговорившись почти без слов, они двинулись в путь.
   Дело в том, что Дима, гуляя вчера вечером, набрёл в лесу на живописные руины старинного монастыря. Конечно, разрушили его не злые кочевники, а марксизм и старость. Церкви, часовни, башни, зубчатые стены, колокольня... всё это приобрело своеобразную прелесть запустения. "Ира будет без ума от этого зрелища и нафантазирует что угодно! - сразу понял тогда Дима. - Просто жестоко ей это не показать!" Находились руины всего в каком-нибудь километре от санатория (говорим "километр" - кажется, что много... а ведь это только тысяча метров). И вот сегодня утром, вместо прогулки Дима повёл Иру туда - в её Тысячехрамск.
   Девочка ещё не успела устать, когда сквозь расступавшиеся деревья засквозил таинственно-сказочный силуэт: стена почти как у Спасского монастыря, только полуразваленная; колокольня как "Ярославская свеча", только обезглавленная (у "бутылки" вместе с пробкой отбили горлышко), а церкви... ну про них и говорить нечего - нет зрелища грустней и в то же время живописней, чем заброшенная церковь. И всё это буквально утопает в высокой траве, кустах и даже деревьях - настоящий град Китеж, только погруженный не на дно озера, а в зелёную пучину зарослей.
   - Тысячехрамск! - радостно воскликнула Ира.
  

7. Тысячехрамск

  
   С этой стороны под монастырём струился в ложбине ручей. Спуститься и перейти его не составило труда: меж кустов и репейников сквозила тропинка, а через узенькое русло была перекинута дощечка. Из ложбины монастырь казался особенно внушительной крепостью - стена величаво возвышалась над склоном и смотреть приходилось снизу вверх. Но и подняться по откосу оказалось нетрудно - та же тропинка, как топором прорубленная в зарослях, вилась путеводной змейкой, выводила к самой стене и, сворачивая, тянулась вдоль неё.
   - А внутрь хочешь? - спросил Дима.
   - Конечно! Пойдём!
   - Тогда пойдём к воротам - они на той стороне.
   Тропинка резко сворачивала за угловую башню. По левую руку опять высилась стена, по правую - старый оборонительный ров. Монастырь был действительно древний и потому укреплённый отменно: с трёх сторон его опоясывал ров, с четвёртой примыкала ложбина. Волга находилась примерно в полукилометре. "Наверно, эта обитель основана каким-нибудь старцем-отшельником, - догадался Дима, - Правительство всегда строило монастыри в городах или на больших дорогах, а этот - как-то в стороне от реки, в глуши".
   Сейчас глушь как бы даже придвинулась, победно затопив это место. Ров уже мало чем отличался от ложбины - зарос старыми, как деревья, репейниками и прочей громадной серо-зелёной "мусорной" травой. Хотя зарос он так, возможно, ещё до революции - к чему монахам поддерживать оборонительную мощь в спокойные александровско-николаевские времена?.. а от революции всё равно никакая крепость не уберегла.
   Через несколько десятков метров показались ворота - обычная церковка с проходной аркой внизу. Верх зиял пустыми глазницами окон и провалов, из-под ворот тянуло сыростью. Обломки много лет назад разбитых створок истлевали в глуши лопухов. Тропка вела к воротам сбоку, но разумеется, сворачивала не в них - кому это надо! - а в противоположную сторону: ров тут давным-давно засыпали, и по этой насыпи, а потом через лужайку она убегала к каким-то домишкам - к деревне, если так можно назвать три-четыре двора. В монастырь ведь никто не ходил - разве что за кирпичами (впрочем, малочисленность этих "предприимчивых" людей спасала его). Что ж, здешней обители относительно повезло - у неё просто не было хозяина. А то ведь есть у нас монастыри-тюрьмы, монастыри - детские колонии, монастыри-психушки. Этот ещё выглядел молодцом - достаточно хорошим, чтоб маленькая девочка могла вообразить его сказочным Тысячехрамском.
   Впрочем, сейчас проникнуть в Тысячехрамск оказалось не так-то просто. Перед воротами пасся молодой бычок, привязанный к бывшим петлям створок. Трава здесь вымахала аппетитная! Туповатой неповоротливой тушей не любящее шуток животное совершенно перегородило проход. Оно недовольно замычало и, кажется, несколько угрожающе уставилось на пришельцев. Никого из людей поблизости не было.
   - Я бою-усь, - протянула Ира, взяв Диму за рукав и поворачиваясь вокруг его оси.
   - Да ничего он нам не сделает, - попытался успокоить её Дима (тоже, правда, не имевший опыта обращения с бычками и слышавший об этом только из монолога Евдокимова). Но Иру было не убедить, и Дима не стал спорить.
   - Поищем другой вход, раз ты так боишься, - сказал он, уже зная со вчерашнего дня кое-какие бреши в стене.
   Страх городской девочки Иры понятен и простителен. Вообще она боялась лишь "мышей" - и то до разговора с Димой, - гусей, быков и иногда больших собак, а в остальном была вполне смелой малышкой. Здесь Ира отступила, но сегодня ей предстояло ещё не раз проявить свою смелость. На свою голову и попу.
   Отступив по тропинке, вновь съехали в лощину. Вскоре тут открылось место, где почти вся стена обвалилась - осталось лишь метра полтора высоты.
   - Давай перелезем, - первой предложила Ира.
   - Ты же не сможешь перелезть, - улыбнулся Дима, но видя просящий, почти умоляющий взгляд, сказал. - Ну давай я попробую тебя перенести.
   Ему не составило особого труда залезть на остаток стены, похожий на вставную челюсть старика. Наружная кирпичная поверхность обкрошилась так, что остались удобные для ног уступы. Стоя боком - одной ногой наверху, другой - на таком вот уступе, Дима перегнулся и подхватил торжествующую Иру под мышки. Да, он чувствовал какое-то почти суеверное беспокойство за ту, что доверчиво пошла за ним в эти развалины. Но бережно держа ласковую живую ношу, приоткрывшую ротик от восторга, легко поднял её и поставил на гребень стены. Освещавшее малышку сзади солнце золотисто-радужным сияньем наполнило пушистые волоски, а улыбка сама была солнышком - только другим: заразительной радости. В том-то вся прелесть их... которые не такие, как мы - которые ещё не выросли: они, конечно, нежные, ласковые ангелочки и всё такое... да вот забавная неожиданность - эти ангелочки, оказывается, обожают пошалить, повеселиться, погалдеть и готовы хоть с утра до вечера играть во что-нибудь!
   За восхождением, естественно, предстоял спуск - верней, прыжок, - внутрь обители. Под стеной пестрели мох, трава и потресканные камни-плиты. Дима хотел спрыгнуть первым и снизу подхватить Иру - но девочка сама оказалась решительной и шустренькой. Сейчас ей, видно, захотелось вот вдруг показать самостоятельность и смелость. Расставив ручонки и по привычке всё же зажмурившись (ну как тогда, окунаясь на пляже...), Ира спикировала вниз раньше Димы. Мелькнули, взметнувшись бутоном, волосы и юбочка. Звук шлепка подошв о плиты (и то, что малышка не удержала равновесия - тихо ткнулась в мох коленками) показали, что приземление было отнюдь не мягким. С непривычки ногам даже, наверно, стало больно, но девочка не пикнула - наоборот, поняла очень радостное лицо, гордясь своим прыжком. Дима спрыгнул вслед и ласково потрепал её по головке:
   - Умница! Не ушиблась?
   Ира, улыбаясь, помотала головой.
   - Ну, значит штурм прошёл успешно. Вот мы и в Тысячехрамске.
   - А тут красиво - сказала, осматриваясь, Ира.
   Обитель имела четыре или пять башен по периметру стен. Как почти во всех монастырских крепостях, внутри каждой раньше помещалась церковь или часовня - одно и то же место и для молитв, и для обороны. В основном-то все шатровые - вроде башен Московского Кремля в миниатюре. Отдельные чешуйки зелёной черепицы, некогда сплошь облеплявшей шатры, ещё держались, хотя уже потускнели так, что по цвету напоминали старые-старые медные деньги. Или плесень? Крестов не сохранилось нигде.
   - Давай зайдём вон в ту башню, - показала Ира.
   Её заинтересовала самая большая и красивая двухступенчатая стрельница, стоявшая в нескольких десятках метров. Шатёр напоминал высокий-высокий колпак.
   Вдоль стены подобрались к башне. Вход дырявился сбоку: лестница, чёрная пасть арочных дверей. Церковь занимала лишь верхний ярус - внизу находилось что-то другое, громоздко-квадратное.
   Как это вообще-то таинственно и чуть жутковато - войти в тёмное нутро заброшенной башни: всё равно что сунуть палец в глазницу черепа. Но едва вошли - тьма сразу оказалась не такой уж и тьмой. Изуродованные временем бойницы и всякие трещины наполняли её сетью узких золотистых лучей. "Это как планетарий, - подумал Дима. - Интересно, была ли Ира в планетарии? Нет, наверно - вряд ли он имеется в Угличе". Золотые хвосты комет от каждого окна, туманности пыли, галактики порой озаряемых светом мошек делали башню таинственно-волшебной.
   - Как тут ска-азочно!.. - прошептала Ира, в восторге сжимая руку Димы. - Ска-азочно! - и даже подпрыгнула.
   - Ну, это ж и есть сказочный город - не зря мы сюда шли! А смотри, какое эхо - сейчас башня оживёт и что-нибудь скажет такое на своём языке.
   Он крикнул, и эхо залило всё гулом - каждый угол "заговорил". Ира сначала испугалась и заметно съёжилась, но потом... засмеялась и попросила ещё крикнуть. Высота помещения, метров 12, была побольше ширины, и эхо раскатывалось очень мощно. По форме сам конус напоминал юрту или вигвам, так что если б не холодная сырость заплесневелых стен, было бы совсем уютно! Ира, освоившись, наконец, по-хозяйски выглянула из окна.
   - Ой, смотри кто там! - весело позвала она.
   Дима выглянул (узкое отверстие окна как раз пропускало голову) и увидел внизу пасущегося бычка. Оказывается, это и была та самая надвратная башня с рогатым охранником! Тропинка снаружи так тесно прилепилась к стене, что наши герои в момент отступления от быка не могли разглядеть второй ярус с шатром. Заходя же в башню изнутри, не заметили ворот - те, изгибаясь коленом, выводили направо, а дверь в "вигвам" была слева. Вот ведь как случается - наведываешься будто бы в совсем другое помещение, а под окном видишь старого знакомого и привычный пейзаж вокруг! Сразу стало так приятно - будто действительно находишься в собственном, а не чужом, домике, а снаружи пасётся твоя скотина.
   - Бык-бык! а мы тебя не боимся! - наставительно сказала Ира.
   Дима засмеялся.
   - Пойдём дальше - в другие башни, что ли - предложил он, когда Ира достаточно налюбовалась сверху на быка.
   Но по желанию девочки пошли не в другую башню, а сразу попытались пробраться в большую монастырскую церковь. А может, это был даже собор - главная точка традиционного в таких обителях треугольника: большой летний храм, малый зимний и колокольня. Когда-то всё было, наверно, белым, но от краски и штукатурки почти ничего и не осталось. Стены рыжели и топорщились обкрошенными кирпичами. Обычный для храмов прошлого века круглый византийский купол здесь очень оригинально изменили - зодчий сделал его, скорей, в виде притуплённого сверху колокола. Когда-то он, наверное, зеленел под цвет башенных шатров, а венчался похожей на пламя свечи (чуть вытянутой вверх) луковкой. Но сейчас большой купол был ржаво-коричневым, а от маленькой луковки вообще остался только сквозной остов, похожий на какой-нибудь прибор синоптиков. Зато форма храма и теперь казалась довольно изящной - редкость для "тупорылого" псевдовизантийского стиля! Нет оригинальности в столичном классицизме - она сбежала в провинцию. Тот же самый собор столичный архитектор построил бы куда более тяжеловесным и неуклюжим.
   От запущенности храм много потерял, но кое-что и приобрёл - пышный венок из громадных цветущих репейников... именно венок, потому что заросли облепили его со всех сторон. Из основания купола проросли маленькие берёзки - будто собор специально украсили на Троицу. Странное сочетание - мёртвый, заброшенный храм и живая зелень!
   Полюбовавшись снаружи, Ира попыталась пройтись внутрь. Но репейники стояли на страже не хуже быка. Они вымахали не только выше Иры, но и выше Димы... репейник - зануда: просто прицепится - и всё (больно только из волос доставать), а чертополох - враг: так колется, что от малейшего прикосновения отскочишь! Чертополох-то здесь тоже был - да ещё какой: шары - чуть ли не как в Ярославле над колокольней, цветы - малость поменьше астры... Красивые такие цветы - розовые с сиреневатым и бордовым! И пахнут сладковато, приятно так. Зато шипы до чего колются - бедная Ирочка!.. Вдобавок, из всех этих зарослей вдруг вылетела какая-то бесчисленная серая мошкара - тоже охраняла храм. Говорят, призраки сторожат волшебные клады, а здесь - тучи мошкары... вились прямо-таки серыми бесформенными привидениями. И до чего противно - лезут, как дурные, в глаза, в нос, в рот. Поневоле отступишь, отмахиваясь и фыркая. Но сейчас хоть отступать было необидно - Ира разглядела впереди, что двери храма всё равно заколочены.
   Отдышавшись, девочка вытащила трофей - прилепившийся к платью репей. Думаете, она его швырнула подальше? Нет, как можно - цветок такой красивый! Любуясь им, она опять пофантазировала:
   - Это понарошку будет такой рубин, ладно...
   - Ой, как много рубинов! Давай целый мешок наберём, - пошутил Дима, показывая на пёстрые от розовых огоньков заросли.
   - А откуда их здесь столько?
   - Раньше собор был украшен рубинами. Они светились в темноте, как кремлёвские звёзды в Москве, - поэтично пофантазировал и Дима.
   Это очень понравилось Ире - всё, кроме "раньше".
   - А почему - раньше? Тысячехрамск ведь - всамделишний город, он и сейчас есть! Это нам только кажется, что он заброшенный, потому что он же волшебный...
   - Ну конечно, - торопливо успокоил её Дима. - Знаешь, как тут красиво ночью! Всё оживает, кругом зажигаются волшебные фонарики. Ржавчина сразу пропадает - она замаскированное золото, купола становятся золотыми. Откуда ни возьмись, появляются жители - они все волшебники: умеют летать, проходить сквозь стены, а днём прячутся в потайных квартирах, чтоб никто их не увидел...
   - А Сила Савин тоже здесь живёт? - Ира почему-то вдруг запомнила эту личность, о которой в сущности ничего не знала, кроме странного (и потому что ли притягательного?) имени, услышанного в Ильинской церкви.
   - Ну конечно, здесь,- улыбнулся Дима. - Только все здесь не любят чужаков, потому что люди из нашей страны разрушали церкви! И эти волшебники сказали: "Раз уж им так нравится видеть всё разрушенным, то мы и покажем, как будто наш город тоже разрушен, заброшен - а всю красоту спрячем". Вот так мы и не смогли попасть в собор - это они выставили на страже и быка, и чертополох, и мошкару.
   - Но ведь мы же не разрушаем - пропустите нас, пожалуйста, - ласково обратилась Ира к невидимкам, но, не дождавшись от них ответа, сказала Диме. - Давай тогда зайдём вон в ту церковь.
   "Та" церковь была пятикупольная (была...) - типично ярославской архитектуры, но раз в десять меньше Ильинской и раза в четыре - "рубинового" собора. Меж ней и колокольней встроили кельи: получился единый комплекс. С одного конца - колышек, с другого - пять безглавых барабанов, похожих на дымовые трубы. Но главное - вход в неё был свободен.
   Внутри оказалось даже потемней, чем в башне, но глаза опять быстро привыкли. Ире, наверно, стало бы ещё как страшно, если б не Дима. Здесь всё выглядело куда мрачнее и таинственней, чем на санаторной лестнице. Фрески исказились и скривились ещё больше, чем в Святых вратах Ярославля и пугали своими бесформенными тёмными пятнами. Одни сохранились от художников, другие нарисовала плесень и подтёки. Особенно жутковато выглядел один уголок, где вокруг уцелевшего изображённого глаза лохматой серой тенью с лапами расползлось грязное потемнение. Но вдруг неожиданная находка обрадовала и ободрила Иру! На полу попался кусок штукатурки в её ладонь размером с хорошо сохранившимся фрагментом фресок. Голубизну и белизну почти не тронула плесень: кажется, то был кусочек ангельского крыла на фоне ясного неба.
   - Вот видишь, здесь же ангелы были нарисованы - и никаких страшилищ! Так что нам нечего бояться, - сказал Дима.
   Обрадованная находкой, Ира стала внимательней рассматривать пол - не покажется ль ещё что-нибудь интересное...
   - Ой, смотри, что тут, - хихикнула вдруг она. - Ка-кашка!
   Для детей эта любопытная и смешная находка - всегда интересно, когда она появляется в неподходящем месте! Они не стесняются при неё говорить и могут даже сообщить с важным видом: "А я сегодня какашку видел(а)!". И правильно - стесняться-то надо бы не произносить, а производить где не положено. Видно, слишком уж уютной и тёмной была заброшенная церковь, чтоб пройти просто так мимо удобнейшего уголочка. И сколько ещё таких удобных уголков наготовили по всей России атеисты-энтузиасты. Вот бы чего показывать интуристам! К чему втирать очки и петь в "Путеводителях" дифирамбы доблестно отреставрированным соборам-музеям Московского Кремля и прочим: "там-то - там-то пол из агатовидной яшмы!.." А из каких агатовидных предметов пол в тысячах других церквей? Вся наша Россия - один большой загаженный Тысячехрамск с несколькими очковтирательства ради сохранёнными жемчужинами. "И о каком бы восстановлении храма Христа Спасителя заикались, пока не очищены сначала те церкви, какие есть!" - подумалось Диме.
   Из храма-уборной прошли сразу в горло келейного корпуса.
   Если б кто и пришёл вновь жить в эти кельи, то оказался бы на положении отшельника-основателя - в такой же глуши, как и много веков назад, только в ещё большей грязи. И как страшно было б одному ночью в этих развалинах - страшнее, чем в самой глубокой чаще или пустыне. Трущобы ведь хуже чащоб!
   Сохранился-затаился даже огромный подвал. Наверное, он служил хозяйственным целям, но это не убавляло романтики.
   - Пещера!.. - зачарованно прошептала Ира, увидев чернеющий лестничный провал.
   - Давай спустимся. У меня и фонарик есть.
   Дима, действительно, захватил с собой карманный фонарь. Ира робела, но пошла охотно: робость - она ведь не мешает жажде первооткрывателя. И не надо думать, будто жажда эта несвойственна "ребёнкам женского пола"! Маленькие девчушки лазят по подвалам и деревьям не меньше мальчишек. И хоть Ира не была особой шалуньей - но как уж тут не спустишься в заманчивый подвал, если тебя ведёт твой самый любимый старший друг.
   Пыльный кирпичный лаз, за потолок которого Дима едва не задевал головой, тянулся под всем корпусом. Свет фонарика пугливо бегал по стенам и полу, нырял в трещины, но никак не в силах был пронзить темноту до самого конца. По бокам чернели проёмы дверей в многочисленные боковые помещения. Дима никогда не видел Киево-Печерской лавры, но слышал восторженные рассказы знакомых и сейчас подумал: тут уж, пожалуй, не менее таинственно и жутковато-величаво, чем там! Даже расположение, наверное, походит на лаврские пещеры, кто знает? А может, это тоже не складские комнатушки, а подземные кельи - как знать?..
   Мощей тут не было, но всё вокруг казалось ветхим и хрупким, как мощи - высохший труп самого монастыря. Кирпичи, источенные, как червяками, корнями, крошились и осыпались. Корешки свисали с потолка вместо сталактитов или лампад, от фонарика их тени бежали далеко вперёд, как спутанные чёрные змеи. Весь "туннель" казался призрачным и жутковатым. Тени колыхались повсюду, как живые - шевелились буквально за каждым выступом, щелью, за каждым неровно стоящим кирпичом... высовывали из-за него то бок, то плечо, то колено. Ира как-то оглянулась и испугалась собственной тени - громадной, нелепо-жутковатой, отброшенной далеко назад...
   Но всё-таки девочка пыталась представить этот подвал галереей прекрасного подземного дворца.
   - Смотри, тут тоже эта-а... фреска, - тихо (от невольного страха голосок звучал как шёпот) сказала она, показывая на причудливые узоры бледно-зелёного лишайника... - А они здесь жили?
   - Кто - они?
   - Ну, волшебники из Тысячехрамска.
   - Конечно. Они и сейчас здесь живут, только прячутся от нас...
   В этот миг что-то гулко ухнуло впереди: как бы громкое "Ах-х!", разнесённое эхом по всему подземелью. У Иры душа ушла в пятки, даже Дима вздрогнул. Конечно, "привидешки" в мультиках ухают гораздо протяжней, а здесь просто как бы рявкнули. Но искажённый эхом звук показался жутким - совершенно потусторонним в дикой обстановке! Вдобавок, фонарик отчего-то погас, а впереди - как бы за поворотом коридора, - обозначился беловатый призрачный полусвет. "Ухнуло" ещё и ещё - и тут только стало ясно... что это просто лает собака, а эхо дико усиливает и продлевает звук. Знакомое всем детям "Ав" превратилось в гулкое "Ах-х". Звук же был, действительно, "потусторонний" - с той стороны стены: собака подошла к пролому и по одной ей понятной причине начала лаять. А свет белел обычный, дневной - сочился слабой струёй в пролом. Наши герои, облегчённо вздохнув, поспешили вперёд.
   За поворотом и вправду зияла большущая дыра, а в неё мордасто глазела среднего роста дворняжка. Ира, мы же знаем, побаивалась собак, но тут настолько обрадовалась: "Никакое не привиденье!" - что поспешила к четвероногому, собираясь приласкать его. Однако испугалась уже сама собака - мигом убежала, поджав хвост. Эти привыкшие к пинкам, тычкам, камням и палкам создания на самом деле боятся людей не меньше, чем некоторые робкие люди - их. Думают: "Сейчас уку-усит!" - будто собаке делать нечего, кроме как кого-нибудь кусать: только и мечтает об этом.
   Устав от спуска, наши герои решили побыстрее вознестись - колокольня стояла открытой точно так же, как безглавая церковь или подвал. Кручёная лестница-туннель, как винт в мясорубке, вела в полумраке на бывшую площадку звона. Началось трудное восхождение. Ступени были крутые, высокие и явно не рассчитанные на детские ноги, но Ира, охваченная всё той же жаждой исследовательницы, шагала даже впереди Димы, ожидая, что вот-вот откроется площадка. Ей приходилось высоко задирать колени, девочка порывисто дышала, но смеялась, в восторге от этого приключения. "Какая... умница - терпеливее мальчишки!" - подумал Дима.
   Сначала шли кирпичные ступени - старые и уже местами выщербленные, кривые. Потом пошли гулкие деревянные - под дощечками ощущалась пустота, навевавшая страх высоты. Некоторые ветхие ступени поскрипывали и покачивались. Дима боялся за Иру - хотя она была легче его и потому гораздо меньше рисковала сломать доску и провалиться. Если б какой-нибудь могучий тяжёлый звонарь подымался сейчас на колокольню, то наверняка тотчас же раздался бы треск, грохот и вопль. Дима уже хотел было позвать Иру обратно, чтоб не рисковать, но она вдруг увидела вверху свет и, ободрённая, почти на четвереньках - хватаясь руками за крутые ступени и в полном смысле карабкаясь, как обезьянка, - взбежала на площадку первой. Радость была как у альпиниста, покорившего трудную горную вершину.
   Площадка раскрылась примерно на середине высоты - в 16-20 метрах над землёй, где-то на уровне 7-8-го этажа, если считать по меркам обычного дома. Если думаете, что это мало, попробуйте подняться на такую высь не в лифте, а по шатким ступеням, крутым, как табуретки - тоже будете чувствовать себя альпинистами!
   Площадка напоминала беседку: "дырявый" - весь с мелких "слухах", - шатёр стоял, расставив ноги на толстых фигурных столбах, и покрывал её, как колпак. Колоколов не осталось и в помине, но ведь и забрались-то не ради них, а ради высоты. Вид отсюда!.. Монастырь на холмике, и далеко за деревьями даже белеют вытяжные трубы санатория. Они похожи на безглавые барабаны храма.
   - А вон там тоже церковь, - показала Ира.
   - Это наш санаторий.
   - Я знаю! Но пусть это понарошку одна из церквей Тысячехрамска, ладно?
   - Ладно, - улыбнулся Дима. - Скоро мы её поближе, когда вернёмся, рассмотрим...
   - Тысячехрамск ведь вообще большо-ой! - пояснила Ира. - Он просто спрятался в лесу, и его волшебники замаскировали. А это только его кремль в центре, - обвела фантазёрка рукой весь монастырь. - А Кремль ведь всегда в центре города бывает?
   "Как умно рассуждает! - подумал Дима. - Пусть дураки после этого говорят, будто дети глупые!"
   И он стал вместе с ней увлечённо искать другие храмы вокруг монастыря, оказавшегося слишком тесным для фантазии.
   - Вон колокольня, - показал Дима на высоченную ель вдали: она выделялась над лесом и, действительно, походила на великолепную шатровую звонницу, не хуже этой.
   - А вон - крест! - восхищённо воскликнула Ира, сама не ожидая встретить такое чудо - полуголую высохшую сосну с крестообразно разветвлённой кроной. Этот феномен изредка встречается среди деревьев. Особенно радовались ему в своё время фашисты: похоже на их эмблему - и удобно вешать людей.
   - А вон настоящая церковь на том берегу: видишь - там, далеко, - показал Дима. Километрах в трёх, за Волгой, пятнышком белела крошечная сельская церковь. Вот уж поистине, вся Россия - сплошной Тысячехрамск, только видеть его надо уметь.
   Пока наши герои смотрели и фантазировали, внизу поблизости раздался взрыв матерщины. Один пьяный мужик шёл мимо по лугу и ругался, обращаясь к воздуху, как это принято у нас. Заведут пластинку и забудут выключить: иногда забудут даже, кого ругают (с кем недоскандалили), а пластинка всё крутится. Кроют матом каждый раз кого-нибудь нового (жену, собутыльника, Горбачёва), но всегда в одних и тех же выражениях и одинаково занудно.
   Стройный мир фантазии был нарушен. Да, теперь это место уже не подходило для отшельничьей жизни... Дима с Ирой, впрочем, не огорчились, а рассмеялись. Здесь было чудо как хорошо, и только пьяный да тупой мог ругаться, не замечая этой красоты.
   Наконец порешили, что пора спускаться. Это было не менее сложно, чем подняться, потому как ноги запросто могли скользнуть дальше ступеньки, обеспечив увлекательное скатывание с уступчатой "горки" на мягком месте. По счастью, такой угрозы избежали и не торопясь одолели спуск. Хотя самая большая - настоящая, - опасность ещё подстерегала Иру впереди...
   Перед тем как покинуть монастырь, девочка осмотрелась ещё раз. В стороне от строений, за кучей бурьяна, возвышалась полусгнившая деревянная беседка - перекошенная, почерневшая, но всё ещё красивая. Витые резные столбы и уцелевшая часть свода хранили следы старинных узоров, от них веяло чем-то сказочным.
   - Я посмотрю, что там! - быстро крикнула Ира и побежала к беседке.
   Бурьян, прошуршав, расступился, и девочка в ужасе увидела, что летит прямо на зияющую чёрную дыру заброшенного колодца. Тормозить было поздно - нога зависла над страшной тёмной глубиной; казалось, эта пасть сейчас проглотит порхнувшую над ней бабочку. Ира уже в воздухе постаралась придать всю наивозможную силу прыжку и - чудом перемахнула дыру. Нога приземлилась на самую кромку: из-под пятки струйкой ссыпалась земля с крошками сгнившего сруба, но девочка уже скакнула дальше и спаслась... Красивая получилась ловушка! Почти в каждом монастыре есть свой колодец или ключ, и каждый украшается беседкой, но Ира об этом не знала... что ж, всё познаётся опытом.
   Через секунду Дима был рядом. Ира, испуганно улыбаясь и переводя дух, показала ему место, куда чуть-чуть не провалилась. Дима поспешно взял её за руку (защитная реакция, обращённая к существу, более дорогому, чем жизнь) и осторожно заглянул в яму. Ира тоже опустила в неё взгляд. Колодец был глубоченный - монастырь-то на возвышении! Он, конечно, давно высох и был завален обломками собственного сруба, но даже обломки виднелись во тьме еле-еле, далеко внизу... И Дима в детстве, и Ира всегда испытывали какое-то приятное волненье при взгляде в глубокие ямы - скажем, в канализационные люки (в наших городах по доброй традиции всегда полно незакрытых люков). Смотришь в некоторые - будто заглядываешь в другой мир: порой даже можно летом (!) увидеть голубеющий на дне снег. Но сейчас Ира, разумеется, испытала волненье особое: страшно стало, что чуть не провалилась в такую - угу-гу-у!.. - глубину... А кажется, там действительно был снег?..
   Дима порывисто обнял её. "Ну что ты так помчалась, не глядя под ноги!" - воскликнул он, тоже переводя дух от волнения. Впервые вдруг почувствовал страх потерять Иру - именно не ответственность перед её родителями, а собственный ужас от мысли, что эта бесконечно дорогая ему крошечка могла сейчас убиться или страшно покалечиться... И такая безграничная нежность была в этом лёгком упрёке, что малышка - виновато, чуть не со слёзками в глазах, - тоже стремительно обвила его ручонками. "Глу-упенькая ты моя!.. умненькая моя пичу-ужечка!.." - шептал Дима совершенно растроганно, целуя и гладя малышку в каком-то упоении, будто сам через её прикосновение спасся от невидимого колодца.
   После всех этих приключений друзья пошли в обратный путь, очень довольные посещением Тысячехрамска. Они побывали тут и над землёй, и под землёй, и даже в воздухе (пока Ира пролетала над колодцем), видели быка, собаку, пьяного мужика, "агатовидную яшму", взяли с собой кусок фресок, репейник-брошку, репейник-заколку (он сам прицепился Ире к волосам: Дима заметил, когда гладил эту головку, и по возможности безболезненно вытащил - во всяком случае, девочка сказала, что ей не больно), но главное - с трофеями унесли и радость... Скучна и скудна жизнь у того, кто в детстве не имел всего Тысячехрамска!
  

8. Туман

  
   Утром самого длинного дня в году Дима почему-то проснулся совсем рано - бывало с ним такое. Часы показывали половину шестого; старик, как всегда, встал раньше Димы, но (от него - ни малейшего шума) не разбудил нашего героя: просто уж получилось, тот проснулся сам... День обещал много... так много, что... Солнечный, весь классически-летний, он тем не менее начался с какого-то небывалого полусвета. Выглянув в окно, Дима захлопал глазами и решил, что не совсем проснулся - ничего... только пустое белое небо вокруг, будто вознеслись на вершину невероятного пика. Потом только он сообразил, что это не небо, а туман кругом. Но до чего же всё размыло... стёрло даже очертания... будто вместо пейзажа живописца - один белый холст. Как-то давно Дима плыл на теплоходе и (тоже спросонья) решил, что они посреди моря - берегов не видать. Но то оказалась узкая Шексна, затопленная туманом - лихо, как таможенник, тот остановил корабль... а берег вскоре смутно обозначился метрах в двадцати. Да, не так уж часто в этой жизни увидишь столь густую и непроглядную мглу!
   В такой таинственный утренний час глупо сидеть в помещении, и вот Дима, умывшись, тут же вышел. Сырая прохлада обняла его. Представьте себя нырнувшим в подушку. Вот так и Дима нырнул в неё - утонул в пуху. Узкая асфальтовая дорожка, возвышенная на полметра, казалась мостом над пропастью: за поребриками - бездонная белизна, и деревья смутно клубятся по бокам бесформенными тучами и дымом. Тебя окружает колпак с непонятными границами, за которыми ничего не видно. Ты как в теплице (не в смысле тепла, конечно), в которую вплывают спереди и выплывают сзади замершие кусты и травы. Волшебный всё-таки мир - туман!
   По сбегавшей под 45 тропинке Дима сам стал сбегать к Волге. С вершины открылся бездонный молочный океан: росшие на склоне деревца плавали в нём водорослями. Дима, это понятно, был романтик, а романтиков всегда тянет в самые таинственные места. Став водолазом в Молочно-Марианском желобе, он обследовал материковый склон и погрузился на самое "ложе океана" - к речной поверхности. Отражавшая туман вода казалась просто бездной из опрокинутого неба. Небо заворачивалось под берег. Лишь собственное зеленоватое отражение заявило Диме, что это река, а не пропасть. Приглядевшись, он заметил, что и туман в одних местах реже, в других гуще, как белый дым: он уже не казался однородной белизной, а напоминал что-то слоёное, кручёное и взбитое... Какая великая тайна природы - в простых крошечных капельках влаги! Мысли, мечты, воспоминания... наводит туман. Они так же смутны и непередаваемы, как очертания предметов вокруг. А какая свежесть пьянит до видений в тумане! Он может навеять и грусть, и веселье, напугать, и развеселить... Ночью он вдруг собирается из толпы каких-то нелепых призрачных существ. А сейчас - матово-серебристый, умиротворяющий, ласково-пушистый... Да ведь могущества ему всё равно не занимать! Даёт стоп кораблям, пугает и злит шофёров, прячет лазутчиков на войне, помог Наполеону победить под Аустерлицем и на пару часов отдалил начало великой Куликовской битвы...
   Пока Дима думал так, наверху, на тропинке, зашуршали голоса. Разговаривали двое... скоро стало слышно, что это Шизилов и Краснознамёнников. Прогуливаясь, они спускались к воде; голоса было невозможно спутать. Напарники остановились на крошечной площадке метрах и шести над рекой - дальше склон шёл круче, и им, видно, лень стало спускаться. Дима стоял внизу и слышал всё отчетливо, как из мегафона листвы - громкие голоса возбуждённых особ раздавались в тишине, будто над ухом. Туман и кусты совершенно скрывали паренька...
   Сюжет, конечно, романтический - главный герой прячется от каких-то подозрительных личностей и случайно подслушивает их тайные замыслы! Но на деле всё было гораздо прозаичней, и Дима услышал одну сплошную чепуху - сего и следовало ожидать... Он, разумеется, вовсе не подслушивал - просто не отключишь же уши, как йог, когда рядом с тобой так горлопанят! Шизилов не сказал ничего нового - он это, наверно, и не умел, - просто повторил в двадцатый раз всё ту же чушь. Подобные люди, как правило, ужасно нудные - всё сказанное ими удивительно однообразно, они твердят одно и то же, словно прокручивая пластинку; разубедить их в чём-то невозможно: если и согласятся с дружескими доводами, то на следующий же день (или через час) опять возьмутся за старый репертуар, не понимая, что это уже просто смешно. Точки в этой чепухе быть не может, одни лишь многоточия...
   - Я вчера всё-таки вы-ызвал... вызвал этого мерзавца Смешкова на дуэль и он не посмел мне отказать! Правда, он подло назвал адрес чужой комнаты, чтоб меня унизить: что ему моя честь - честь дворянина, если он оскорбляет саму Россию! Но это его не спасёт - теперь уж ему не отвертеться от дуэли, раз он вчера сам согласился...
   - Постой-постой - с чего это "назвал адрес чужой комнаты"? проясни-ка, что там опять между вами было!
   - Ну, встретил я его в коридоре и повторил свой вызов - не могу прощать таким людям! А он говорит: я согласен, только зайди ко мне в комнату через полчаса - не в коридоре же вести такие разговоры... Ну там, надо было обсудить условия, место, время дуэли. Я думал он как человек... а он!.. - Шизилов выругался в совсем не графских традициях. - Назвал мне номер комнаты, где на самом деле этот... - презрительная нота, - с-служебный персонал проживает. Я дверь открываю, а там толстая кобыла стоит в прихожей - кажется, перед зеркалом причёсывается... я её по заду дверью задел. Ну, конечно, извинился, спрашиваю - здесь ли Смешков, - а она, б..., как наорёт на меня матом!.. - Шизилов не заметил, как сам вставил матерщину. - Хамьё! Раньше-то в благородных пансионах воспитывались... а сейчас!.. вот что значит Российскую империю развалили... дворянство сгубили! - закончил Шизилов, переходя, как всегда, от частного к общему.
   - Ну сколько раз тебе повторять, - тоном раздражённо-усталого начальника сказал Краснознамёнников, - наша миссия здесь не в том, чтоб вызывать на дуэль говнюков России, а в том, чтоб вопреки им спасать страну - не с ними скандалёзничать, а разговаривать с нормальными людьми, агитировать, понимаешь!.. У нас не получилось в Ярославле - значит, должны развернуть агитацию здесь, вот здесь, прямо в санатории... и не компрометировать себя всякими скандалами!.. Ладно, пойдём - кажется, завтрак начинается, - неожиданно прозаически закончил он.
   Шаги прошуршали вверх и стихли, Дима остался в тумане одни. Ему стало весело и как-то восторженно-легко на душе. "Нет, не таким людям одерживать победы, - понял он. - Комики!" "Могу вам отрекомендовать моего хорошего знакомого. Знает дуэльный кодекс наизусть и обладает двумя вениками, вполне пригодными для борьбы не на жизнь, а на смерть... А можно устроить дуэль на мясорубках - это элегантнее. Каждое ранение безусловно смертельно. Поражённый противник механически превращается в котлету". Так сказал Остап Бендер Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову.
   Думаете, подобное бывает только в комедийных романах? Ошибаетесь. Однажды, например, депутату Юшенкову пришло аж коллективное заявление от 28-и офицеров (от лейтенанта до майора) с вызовом на дуэль за оскорбление российской армии. Правда, остаётся непонятным - в чём именно состояло оскорбление... а также к каким традициям отнести коллективный вызов - к дворянским или советским?
   Как видим, "дуэлянты" есть и сейчас. И если Ипполит Матвеевич в 20-е годы - это ещё куда не шло, то Дулебий Гастонович на исходе века... тут уж, кажется, явный анахронизм... но что же делать, раз он есть! "Впрочем, - подумал Дима, - он в самом деле сражался бы и с веником в руках... хотя ещё лучше подошла бы какая-нибудь тяжёлая арматура! Все эти "дворянчики", "казачки", "патриоты" и "верные ленинцы" обычно хорошо ей владеют - что продемонстрировали на блистательном рыцарском турнире 1 мая сего года в Москве". Турнир, правда, был отнюдь не красивый, не весёлый и даже с трагическими последствиями - Дима видел его по телевизору... увы, не в художественном фильме. Побоище показали в "Новостях" вечером того же для - отрадной во всей ситуации была лишь оперативность ТВ: прошли времена тбилисских и вильнюсских событий, когда народ долго гадал, что же произошло на самом деле и кто виноват. Теперь - всё налицо в ближайшие часы: имеющий глаза да видит.
   К спокойно стоявшему милицейскому заграждению двигалось громадное стадо под красными тряпками. Головной отряд наступавших из числа самых резвых с небольшим отрывом от остальных, неумолимо, как во сне, приближался, словно не видя преграды. Когда волна накатилась на стенку щитов, у нападавших, как по волшебству, вырос в руках лес арматуры. Град ударов, как дождь в Ярославле, яростно забарабанил по щитам. Кажется, милиция не ждала такого напора... и передние ряды ошеломлённо попятились. Нападавшие явно были хорошо обучены и действовали мастерски: передовые подпрыгивали и с замахом палки валились на щиты сверху, подминая их своей тяжестью и этаким вот образом стараясь пробивать в живой стене бреши. Красные флаги превратились в оружие и, низко кланяясь, клевались тоже сверху. Скоро ряды перемешались, и началась полнейшая сутолока. Молодые милиционеры пятились. Дима дивился мощи и тому бычьему бешенству, которое переполняло прущих напролом боевиков. Побоище действительно напоминало рыцарское, только без всяких правил чести: мастерски фехтовали на дубинках, от мелькания которых рябило в глазах; отражали удары щитами (откуда-то они вдруг взялись и у некоторых нападавших). Сражение разбилось на отдельные схватки: вот отступает один милиционер - "почему-то без дубинки?" - едва успевая подставлять щит: на него наседают сразу трое, осыпая ударами с разных сторон. Под ногами валяются уже не только обломки арматуры, но и мало отличающиеся от них люди: кого-то уносят "в тыл" - и с той, и с другой стороны... Все подробности почему-то запомнились Диме - так поразило его дикое зрелище. Ни в каком фильме такого не увидишь! Там стараются, чтоб бой выглядел... интересно, красиво, что ли, а здесь зрелище отвратительное, тошнотворное! Самое ужасное в нём - ярость, превратившая людей в какое-то визжащее быдло. Этой энергии бешенства не передать ни в одном фильме. Эти озверелые лица с глазами-копейками, утратившие всё человеческое...
   "Приходилось вам наблюдать драку пары пьяниц или просто жлобов? Противно же смотреть на их морды?.. А тут не две физиономии - целая бешеная толпища! Ярость такая, что будь в руках не палки, а мечи - они молотили бы всё так же, кромсая без жалости. Век бы не видать ничего подобного!" - рассказывал потом Дима тем, кто не видел.
   Постепенно милиция отошла на новый рубеж и, получив подкрепление, опять построилась в стенку. Отбежав, нападавшие закидали её градом камней и палок, от которых зарябило в воздухе. Швырялись старики - молодые работали арматурой: труд посложнее и поопасней. Наконец забил водомёт. Диму удивила деталь: струя хлестала не прямо в нападавших - они покатились бы от неё кувырком, - а высоко в воздух, поверх голов - и уже на излёте, рассыпаясь брызгами, падала на них. Получалось, будто этих взбесившихся просто снисходительно поливали, охлаждая пыл, но не используя силу струи. На поле боя торчало несколько машин. Некоторые из них уже вовсю пылали, пуская густой дым. Один огромный грузовик, окружённый толпой, весь качался и ходил ходуном - Дима так и не разглядел: то ли это его раскачивали вконец взбесившиеся демонстранты, то ли кузов-фургон дрожал от попавшей в него струи водомёта - кажется, "красные" нашли хороший гигантский щит. Впрочем, они использовали транспортные средства и в более грозных целях - в качестве тарана (тактика у них не хромала - хуже обстояло дело с совестью). Один грузовик сделал дело - из-под него извлекли безжизненного окровавленного омоновца. Тот умер не приходя в сознание на третий день и стал - к счастью, единственной, - жертвой этого побоища, но увы, не единственным пострадавшим: ранения и травмы получили с обеих сторон сотни людей - куда больше, чем в августе 91-го...
   Наконец нападавших оттеснили и вынудили отступить. Ребята-боевики бежали, согнувшись и прикрывая руками головы, но многие успели-таки напоследок получить как следует получить дубинками. "Фа-шис-ты! Фа-шис-ты!" - как один визжала в истерике толпа ("Наверно, в свой адрес! То-очно!" - подумал Дима с брезгливой усмешкой). Проехал грузовик митингового руководства; людишки в кузове дубасили флагами и отталкивали своих же "рядовых" - кто в панике пытался на него взобраться или просто вертелся рядом, мешая славному отъезду. Никто из зачинщиков благодаря своевременной эвакуации не пострадал - это уж, можно сказать, традиция! Беглецы сразу кинулись к Дому Советов - искать покровительства депутатов. Они и нашли, конечно, эту защиту - никто не понёс ответственности, а виноватой осталась другая сторона...
   Надолго запомнилось Диме милое зрелище - нет, куда уж там Ледовому побоищу, как его показали в знаменитом фильме - там хоть рож не видно под шлемами-вёдрами, да и участников, пожалуй, всё же поменьше!..
   Но ведь нынешним-то побоищем ничего не закончилось и не решилось: сама его бессмысленность показала, что окажись только смысл - и кровопролитие будет... гораздо-гораздо. Трудно сказать - когда и что именно произойдёт, но, кажется, всё к тому идёт... Впрочем, Диме не хотелось сейчас об этом думать! Туман... история... Куликовская битва - вот куда он погнал свои мысли, чтоб отвлечься. Тогда были времена пострашнее, но всё кончилось благополучно. Над Куликовым полем стоял вот такой же туман... кстати, было это ровно 612 лет и 9 месяцев назад - 21 сентября по новому стилю... "В августе-сентябре происходят все важнейшие события - например, в моей жизни, - вспомнил Дима о своих годовых "циклах". - И что принесёт мне нынешний август-сентябрь?.. Впрочем, опять я о сложностях думаю!.." - оборвал себя Дима и, тоже подумав о завтраке, начал подыматься по склону.
   Тем временем туман взялся постепенно таять, не исчезая, а как бы отступая куда-то. Фронт прозрачного воздуха, наплывая (как в той стычке), отвоёвывал у него всё больше и больше - и будто из-за занавеса выступал окружающий мир. Завеса рвалась, тончала, редела, делалась хрустальной под солнцем... и вот - что это!.. не осталось и в помине никакой мглы, всё вокруг до головокружения чисто. Мир стал такой огромный и открытый, что в него можно упасть. Бесконечно-всесильная муть оказалась лишь призраком, сгинувшим от солнца и тепла в считанные минуты.
   После тумана всё стало ясным, свежим, бодрящим: вода казалась зеркалом, на которое сначала подышали - и оно замутнилось, - а потом тщательно протёрли - и оно заблестело ещё ярче, листва светилась зеленью, как облитая из шланга. Голубые краски неба тоже - гуще и глубже: настоящие соборные фрески после реставрации... Начинался очередной, замечательный и счастливый, солнечный день.
  
   Вскоре после завтрака в комнату Димы и старика зашёл Краснознамёнников. Это был сюрприз! Ира принимала общеукрепляющий душ, так что Дима в сей знаменательный час оказался в комнате, а не на улице. Он, естественно, удивился странному визиту и даже подумал - уж не ошибся ли и Краснознамёнников адресом, как прежде Шизилов?.. Но коммунисты не ошибаются! Визит имел, так сказать, чёткую пропагандистскую цель.
   - Доброе утро. Извините, не побеспокоил?.. - вежливо начал Павел Лаврентьевич, обращаясь к старику. - Я знаю, что вы прошли Войну - и я поражён безразличием всех окружающих к ветеранам: сегодня 22 июня, великая и страшная дата... а администрация санатория не устроила ни концерт, ни вечер памяти... Это бессовестно! такое может быть только сейчас - в наше дикое время! Но я решил исправить вопиющую несправедливость, преподнеся вам этот букет - в знак признательности вам и всем живым и павшим товарищам.
   Так идеологически важная встреча началась с важной тирады. Павел Лаврентьевич преподнёс букет пионов ("Что-то очень уж похожи на растущие вокруг санатория..." - подумал Дима, не делая, впрочем, поспешных выводов). Последовали традиционные в таких случаях душевные слова с обеих сторон... но не то было нужно Краснознамённикову: с душевных поздравлений требовалось как-то перейти к душевным ругательствам в адрес демократов. Радио помогло - а может, и помешало: там шла какая-то передача о Войне, беседа с ветеранами. Разумеется, журналист вставлял свои комментарии - о преступлениях сталинского режима тоже, - что страшно возмутило Краснознамённикова (и как он надеялся, старика-фронтовика - тоже).
   - Вот они сейчас любят всякие гадости откапывать про коммунистов, про советские времена!.. - заговорил Павел Лаврентьевич. - При Сталине-то Войну выиграли - и себя, и весь мир спасли... да ещё много чего хорошего построили: разорённую страну заново подняли, на весь мир прославили!.. А сейча-ас?! Хе. Не то чтоб что-то спасти или построить - что и было, так угробили! Страну-победительницу (!) раз-валили, раз-грабили, пр-родали загранице... народ обнищал, кругом прес-тупники! А ещё что-то про политзаключё-онных при Сталине смеют говорить! Да какие там политзаключённые - при Сталине много сидело, но сидели-то одни уголовники... это только сейчас они на свободе разгуливают, полный бес-предел творят! А тогда и преступность к ногтю прижали, и столько всего построили! Взять хоть нашу Волгу-матушку - ведь все каналы, почти все плотины, почти все водохранилища... тогда, при Сталине, сделали!
   Краснознамённикова понесло - он увлёкся, почувствовав себя в любимой стихии. Но старик молча выслушал эту тираду и, подумав, ответил:
   - Нет, что-то у тебя слишком уж красиво да складно выходит! Ты-то при Сталине разве что пацаном был (если вообще застал то время), а я хорошо помню. Одни уголовники, говоришь, сидели?.. А у меня из фронтовых друзей половину потом пересажали - по доносам каких-то гадов!.. И Войну уж, извини, мы выиграли, а не Сталин - он, бездарь, только лишние миллионы солдат угробил!.. Воевали не за него, а за Россию да друг за друга. И думать - не думали, что он после Победы опять нас сажать будет... А уж про водохранилища да каналы лучше не говори - что ты о них знаешь! Рыбинское вон построили - так целый город Мологу с сотней сёл потопили, людей силом согнали с мест, а что получили?.. болото!.. десятая часть судоходна, остальное - мель да камыши! - голос старика стал непривычно взволнованным и даже сердитым.
   Краснознамёнников, видно, не ждал столь убеждённых возражений. Он считал, что старое поколение в подавляющем большинстве ненавидит нынешнюю власть и страстно желает возвращения прошлой. Но обобщение оказалось чересчур простым: люди живут памятью, а каждый помнит своё - кто в восторге от былых дней, а кто и в возмущении. Хорошего разговора сейчас не получилось. Краснознамёнников, правда, пытался мягко возражать, оправдываясь в духе гоголевских чиновников: "вдова сама себя высекла". По его выходило, например, что никого из Мологи и окрестных сёл силом не сгоняли: "...да они сами просили построить водохранилище!.. они с удовольствием переселялись, потому что знали, что стране нужна электроэнергия!" "Тебя б так переселили - посмотреть бы на твоё "удовольствие"!" - сказал старик, после чего разговор совсем уж скомкался. В общем, пришлось Краснознамённикову уйти ни с чем, сухо и натянуто распрощавшись. Вера его в старое поколение, надо думать, поколебалась...
   А Дима был доволен и даже как-то горд за "своего" старика, что тот не поддался на демагогию. Впрочем, от такого прямодушного фронтовика не стоило и ждать иного.
   - Этих мастеров чесать языком и тогда, на Войне, было полно, - сказал тот после ухода Краснознамённикова. - С тыла приезжали и знай агитировали... ещё командирам распоряжения давали, как... был такой Мехлис - слышал наверно. Мно-ого таких было! Сколько мы людей по их милости потеряли! Приедут - знать ничего не знают, пороха не нюхали! - а распоряжаются, куда ты: надо во что бы то ни стало взять такую-то высотку - Партия поручила. Комбату делать нечего: не исполнит - под трибунал. И вот идём мы на ту высотку - и людей массу положим, и высотку не возьмём! А через недельку начнётся общее наступление, и окажется, что высотка-то та никакой погоды не решала: авиация перед нами всё обработает - так мы и не заметим, как её перешагнём и дальше пойдём. Спрашивается, для чего ж было геройствовать и столько солдат зря гробить! А вот, моча там кому-то в голову ударила - мы и расплачиваемся! И всё потому, что проклятый усач в Кремле: расплодил разных тыловых крыс и особистов - все и боялись действовать, как надо: знают, что не взять сейчас высотку, но разве возразишь!.. Так что уж не мне бы лапшу на уши вешали, какой был Сталин хороший - не на того напали!.. Вот ты, Дима - нормальный парень... получше историю изучай, чтоб тебя вот так не обманывали. Война - она, брат, не такая война, как о ней раньше писали...
   Дима был в восторге. После тошнотворной демагогии Павла Лаврентьевича слова старика напоминали дуновение свежего воздуха.
   - А почему вы так заволновались, когда он про водохранилище заговорил? - робко спросил наш герой.
   - Да потому, что... это меня выселяли, когда строили Рыбинскую лужу. Это у меня в Мологе остался и родной дом, и могилы родителей, и бывшая школа... А потом, работая в речфлоте, я ходил на барже над теми местами, где мы когда-то жили... Да, много в той жизни было гадостей - даже и вспоминать-то не хочется! Это уж сегодня, 22 июня, никуда не денешься от воспоминаний - я даже проснулся раньше... а тут ещё, в тумане, как на экране, всё всплывает перед глазами: и наша Молога, и водохранилище, и фронт, и то утро, когда о начале Войны объявили... Ну а этот м-звон будто и всю тогдашнюю атмосферу возродил - всё то враньё и гадости напомнил. Слава Богу, что вы хоть в другое время живёте.
  
   Вот и прошёл самый длинный день в году. Над Волгой снова закурилась дымка - но уже совсем другая, чем утром. Дима повёл Иру на берег - родители разрешили, потому что хоть шёл десятый час, но летняя жизнь ещё кипела вовсю, народ не спешил ложиться спать, а солнце нежно розовело на северо-западе. Мимо скамеечек со старушками наши герои вышли к склону и, держась за руки, стали спускаться. Ирочка бодро прыгала по камням - настроение у неё было отнюдь не колыбельное. Малышка захотела к самой воде, а Дима был рад стараться. Они вышли к месту, где наш герой ещё утром любовался белой бездной. А сейчас река стала фарфорно-яркой, перламутровой. Она отражала голубые и розовые перья неба, - будто Жар-птица села хвостом на клей и еле отлепилась... она маслянисто золотилась в прощальных солнечных лучах, сквозила глубинной бутылочной зеленью в тени и зыбко белела у левого берега, где дымка сбилась в одно длинное волокно. Таинственное обаянье вечерней реки... Другой - сумеречный и туманный, влажный и нежный мир, отделённый от всего внешнего, потому что ни санатория, ни людей отсюда не видно. Одна зелёная крепость с бастионами деревьев. Чтоб никто не вошёл и не нарушил тайну.
   - Смотри, Белый дракон выплыл из реки!
   - А? Где? - мигом загорелась интересом Ира. - что за Белый дракон?
   - А вон, - показал Дима на волокно дымки, километрами растянувшееся вдоль реки. - Видишь, какой огромный! Он сторожит реку и наводит в ней порядок. Ещё он любит вылезать по вечерам на поверхность и неподвижно плавает по ней - иногда глотает корабли, но потом всегда выпускает, потому что он совсем не злой...
   - А где у него голова, пасть, глаза?
   - Голову не видно, потому что он слишком длинный. Голова где-то там, за поворотом реки. И вообще этот дракон любит маскироваться - видишь, какой призрачный: прикидывается простым туманом. А настоящий туман он выпускает из пасти - вместо огня... остальные драконы так не умеют... Это он сегодня утром выдохнул такой густой кисель - чтоб никто не видел, как он купается и плещется в реке.
   - Вот бы покататься на этом драконе! - мечтательно сказала Ира. - Какой он красивый... Ой, смотри, какие огоньки мигают! - заметила вдруг она.
   Действительно, но воде мерцали звёзды - крупнее и ярче, чем в небе. Они мигали со строгими интервалами, как замедленный пульс: "раз-раз..." - потом перерыв. Таинственные надводные звёзды были огоньками бакенов. Жёлтые, беловатые, бруснично-красные, зелёные - они празднично-волшебно расцветили пейзаж, вспыхивая в лёгонькой дымке, как искорки на хрустале. В их размеренном миганье Дима уловил что-то похожее на мелодию - только беззвучную. Может быть, и Ира это почувствовала...
   - А откуда эти огоньки? - спросила она.
   Дима объяснил.
   - А похоже на волшебные цветы, правда?.. - заметила девочка. - Есть же такие... кажется, кувшинки называются... которые прямо в воде растут. А тут тоже как будто светящиеся кувшинки, да?
   Действительно - казалось, звёздочки вспыхивают в раскрытых бутонах чуть торчащих кубышек... А может, это большие яркие светлячки забрались на пестики?
   - Да, похоже, - согласился Дима. - А ещё похоже на свечки русалок. Они как будто играют, перемигиваются, манят кого-то к себе... И соревнуются друг с дружкой - какая зажжёт более красивый огонёк. Правда?
   Фантазируя, Дима вспомнил про древние праздники - Аграфену Купальницу, Ивана Купалу... их ведь как раз отмечали в эти дни - 23 и 24 июня. Самые короткие ночи в году - и самые русалочьи. Так раньше верил народ. А светящиеся цветы... ну, в них тоже верили, только искали не на реке: папоротники - они в воде не растут...
   - А Тысячехрамск ведь тоже освещается разноцветными огоньками? Помнишь, мы с тобой играли... Он, наверно, сегодня вечером очень красиво освещён, - напомнила Ира.
   - Конечно. Там тоже везде разноцветные фонарики - даже целые гирлянды. Каждая ночь - как будто праздник!
   И они опять начали фантазировать, дополняя друг друга. Когда так ладишь с человеком, фантазия тоже идёт в лад.
   Скучно жить, если не можешь представить - хоть когда-нибудь, - волшебный город: с церквями, огоньками и гирляндами. И каждая башня, и каждый храм светится изнутри, как гранёный фонарик: лучи льются из каждого окна и отверстия - розовые, голубые, золотые, зелёные... И так уютно делается в темноте при взгляде на них! А чуть похожая на ёлку колокольня становится вдруг настоящей новогодней ёлкой, увитой гирляндами и искрящейся... А Новый год иногда может прийти и летом - так почему бы не 22 июня!
   - Смотри, а вон-вон настоящая церковь стоит - розовая-розовая, как фонарик! - воскликнула вдруг Ира.
   Смешалась фантазия с жизнью: где одно, где другое - не поймёшь. Белая церквушка на том берегу - её видали-то ещё с монастырской колокольни, - впитала закатные лучи и розово засветилась - вот и фонарик. А на фоне зелёного берега - будто цветок розы среди листьев. Но здесь бутон ещё и светится... да, вот снова иллюстрация к фантазии: только что ведь говорили о светящихся волшебных цветах! Выходит, и нет в нашей фантазии того, чего не было бы вокруг нас. Открывай глаза пошире - и живи как в сказке..
   Эти дни Дима как раз и жил в ней - будто поселился вместе с Ирой в Тысячехрамске: санаторий и был тем самым городом мечты. Регулярные, как по расписанию, утренние туманы, жаркие обеденные часы и весёлые бестревожные вечера повторялись из суток в сутки, но однообразия не было - каждый день расцвечивался как-то по-новому. И пусть сегодня была годовщина Войны, пусть страна (незаметно для себя) готовилась к событиям ещё пострашнее первомайских... но сейчас, пока Дима жил как в сказке. Недолгое счастье кажется особенно лучезарным и никто не вправе отнимать его у измученного человека. Но никто не вправе отнимать и длинного счастья... А уж какое из них выпало на долю Димы - короткое или длинное, - об этом он и сам задумывался в иные минуты, но, конечно, не находил ответа...
  

9. Что нам ветер да на это ответит?..

  
   За несколько дней до конца погода резко сменилась. Накануне стояла неделя жары. Но однажды утром проснулись под порывистый вой. Небо затянуло так, что оно стало похоже на потолок или парусиновый свод - казалось, весь мир стал одной огромной комнатой. И как-то неуютно было в этой комнате - стыло и по-осеннему грустновато, хотя до осени осталось два месяца. Просто влетел с пеленой облаков северный ветер - "резкий, порывистый, до 22-24 метров в секунду".
   Ире вообще не разрешили в такой холод выходить на улицу. А Дима один раз высунулся для пробы... Ветром забило нос, трудно дышать, трудно даже смотреть - и он поспешно вернулся. "Ну и ветрище!" Окна порой поскрипывали и похрустывали от шквальных порывов. Ветер колесом гнул мелкие берёзки; листва, серебрясь, вскипала, как пена - трепетала, поворачивалась тыльной стороной. И так волна за волной, вал за валом бежал по роще с раскатистым гулом. Санаторий казался большим надёжным кораблём - и надо сказать, в нём было довольно уютно. Комнатные деревья, в отличие от уличных собратьев, стояли спокойно. Умиротворяюще и монотонно работал телевизор, голубовато мерцая в тени. Люди лениво развалились в креслах - целый день впереди, а делать нечего. Никто, впрочем, и не горевал от этого. А Дима с Ирой играли, гуляли по коридорам и тоже не скучали - лишь жаль было немножко, что не выйти на улицу.
   Как-то они оказались свидетелями случая: неприятного или забавного - это уж кто как решит. За одной закрытой дверью что-то вдруг громко хлопнуло, стукнуло, раздался звон разбитого стекла - будто камнем пульнули снаружи в окно. Тут же прошлёпали громкие раздражённые шаги и разнёсся крик: "Ах ты, с-сволочужка! Сколько раз гадине безмозглой говорила - форточку на крючок закрывать, а!?" Ругалась женщина вздорно-властным голосом. Бессмысленный вопрос "а!?" подкрепился звуком сильного шлепка, явно не ладонью. Прошелестели по полу проворные маленькие ноги, дверь распахнулась, и вместе со сквозняком выпорхнула убегающая девочка - Оля. Мать выскочила вслед с грозно поднятой тапочкой в руке. Она налетела на Диму, чуть не сбив его с ног, и растерялась - видимо, всё-таки смутилась. Пользуясь её остановкой, девочка умчалась - уже не догнать! "Ну, погоди - ты у меня ещё получишь! - прокричала вслед мать. - Как я платить-то буду, скотина, за разбитое стекло? Да ты вся одного этого стекла не стоишь!.. Вот, понимаешь, безмозглая уродилась - форточку захлопнула, и шпингалет не задвинула... ну ветром, конечно, распахнуло, а шпингалет ка-ак заехал по второму стеклу - всё вдребезги!.. - решила объяснить, как бы извиняясь перед Димой, раздражённая женщина. - Теперь платить надо будет!" И хлопнула дверью, возвращаясь в комнату. Оля, заметив, что её больше не преследуют, немедленно высунулась из-за угла с красноречивой улыбкой: видели, мол, какая у меня мать психованная, - и показала язык закрытой двери. (Кажется, при этом методе воспитания вряд ли можно и рассчитывать на иную реакцию)
   Ира знала в жизни только пример других отношений. Вот вышла с полотенцами и её мама, весело позвала дочку в душевую. Девочка, попрощавшись с Димой - на полчаса, - побежала за ней. То было время циркулярного душа, прописанного "для общей бодрости" практически всем отдыхающим. В хорошую погоду интересней уж, конечно, на пляже, но в такую вот, как сейчас - нет ничего лучше этой "щекотной воды"! Вообще вещь отменная: Ира его обожала, хоть и едва могла произнести столь сложное слово: "Цир... цирк... цирк!". Сейчас от душевой веяло каким-то особым уютом: за окнами стылая серость и ветрище, а ты тут нежишься и хихикаешь под тёплой водой... Может, "душевая" - от слова "душа"?..
   Тёплая комната была наполнена как туманом: не оттого, что лился кипяток - вовсе нет, - оттого, что струи душа под напором рассыпались в летучую пыль. "Мози-оа-тунья" - "Там гремит дым", - говорили африканцы про водопад Виктория... хотя Ира, конечно, об этом не знала. Но всё равно ей интересно было воображать себя в тёплых южных краях - или, лучше, в сказочном мире, расположенном на облаках. "Дымись-дымись, пар!" - командовала Ира таинственным голосом, воображая себя волшебницей. Ну и смешная же, наверно, была волшебница - маленькая, голенькая!.. таких родители любят ласково, шутливо шлёпать по самому звонкому месту!
   Между прочим, несколько дней назад, когда утром стоял густой туман, Ира вообразила себя в облаках. Там, в ласковой белой мути, прячутся такие же, как на Земле, дома, кусты, деревья - только гораздо красивей и таинственней. Ведь парят же в облаках люди на тех фресках!.. А после сладкого сна особенно хочется поплавать в воздухе.
   Ира тогда встала попозже Димы и увидела за окном уже "тощающий" туман - его пелену золотисто просвечивало сверху солнце. Это было удивительно красиво - муть походила на нежнейшее желе, на джем, на крем, на клубящийся распылённый лимонад... в общем, подумайте сами, какое ещё сравнение может прийти в голову мечтательной малышке. Хотя тона настолько поражали разнообразием, что, пожалуй, никакое лакомство не пойдёт в сравнение! Мгла стояла не просто золотистая или жемчужная, а где-то с молочно-голубым, где с масляно-жёлтым оттенком - где и нежно-розовая, как пыльца... всё это слегка напоминало слоистый пирог с более светлыми верхними пластами и ватно-тенистыми нижними. Над головой просвечивало всё больше - а Ира вообразила, что это дом плавно летит вверх. На небе ведь нет морей и океанов - там только облака... но тоже очень глубоко. Пока не всплывешь на поверхность, паришь, как подводная лодка... даже, наверно, волшебные рыбки в облаках есть - рыбки, которые летают, как птицы. И водоросли есть - только бело-серебристые, под цвет пара: когда зимой идёт снег, это крошатся их пушистые стебельки. И айсберги плавают.
   Но вот санаторий наконец всплыл на поверхность небесного континента: вверху туман совсем растаял, а освежённые деревья вылезли, как рифы; у их подножия ещё что-то смутно и прозрачно голубело, как ил. Выглянув из окна, Ира увидела над Волгой самое обширное и пока не пересохшее молочное море: неровное - с медленно шевелящимися пенистыми валами. "Белый дракон купается в ванне и слишком много набухал шампуня!.."
   Пока Ира вспоминала то утро и мечтала, стоя в раздевалке, её саму позвали купаться - вернее, просто постоять пять минут под душем: очередь подошла и кабинка освободилась. Малышка не заставила себя долго ждать - её и прежде будто щекотало всю изнутри от радостного нетерпенья. Горизонтальные струйки почти со всех сторон (с четырёх пятых окружности) десятками скрещивались, как шпаги, на разных уровнях - от щиколотки до плеч. Ира с удовольствием встала в их сплетенье! Было удивительно щекотно - теперь уже снаружи. Струйки упирались в бока, в живот, в ноги, под мышки, меж лопаток... и трепетали, как длиннейшие проворные пальцы - просто никак не удержаться от смеха! Щекотно - значит, весело. Весело - значит, жизнь прекрасна, сколько бы ни бесилась за окнами погода!.. Чудесные мысли приходят в голову, и, хихикая, чуть дёргаясь от щекотки, чувствуешь себя действительно в облаках. Ира вообразила, что стала жертвой тысяченога - такого осьминогоподобного обитателя облачных морей. Только это животное её не пожирало, а играло и шутило: девочка любила воображать не страшных, а весёлых и шаловливых чудовищ! И ей сейчас было ужасно весело... Почему вообще вода так бодрит и веселит нас - что у неё за удивительное свойство? Даже бойкий летний дождик всегда радует после жары. А горизонтальный ливень со всех сторон и подавно кажется чем-то восхитительным!
   Вот такие развлечения можно позволить себе в санатории в непогожий день. Хотя ведь не мимолётные удовольствия по-настоящему скрашивают жизнь. Нам хорошо, когда рядом любимые нами люди! И Ире было очень хорошо, Диме - тоже... Раньше он почувствовал бы тоску от такой погоды. Но сейчас все эти внешние факторы стали пустяками, раз уж хорошо на душе.
  
   Впрочем, не все в этот день сидели в помещении. Дурная голова ногам покоя не даёт - и два знакомых нам политикана оказались в лесу. А случилось это вот как. Неподалёку от санатория находилась большая деревня. Ну, неподалёку, конечно, по российским меркам: километра 4-5 по дороге или чуть больше двух, если по прямой. Про её существование Краснознамёнников с Шизиловым узнали от старика, приходившего с ручной тележкой и бидоном продавать отдыхающим молоко. Как прилёт береговых птиц возвещает мореплавателям близость суши, так регулярность явления старика возвестили напарникам близость села... а стало быть, и колхоза. А раз в городе и самом санатории агитация не получилась, надо идти к колхозникам - они благодарные (главное - недовольные строем) слушатели, политически, в общем-то, активные (с фермерами уже научились бороться): короче говоря, неплохая опора. Так рассудили наши патриоты - но рассудили заранее, не зная о приближавшемся циклоне. Вышли они в путь с утра пораньше - толком ещё не разобравшись в погоде: начало дня иногда бывает обманчивым, а силу ветра и холод по-настоящему оцениваешь лишь в пути...
   Возвращаться было поздно, и продрогшие, с порозовевшими носами и ушами, напарники "прилетели"-таки в деревню - ветер, к их удаче, дул попутный: "Ну, прямо как в Петрозаводске!" - оценили они "холодрыгу". В какой-то колхозной постройке удалось собрать человек 20-25. Высморкавшись (совсем не для проформы), Шизилов толкнул речь. Начав с нынешних бед крестьянства (а то без него они, глупые, не знали, как же им плохо живётся!), "граф" продолжил:
   - А раньше крестьяне - как у Бога за пазухой жили! Это ведь всё выдумка - про нашу нищету до революции!.. Вы были в Кижах? видели огро-омные крестьянские дома прошлого столетия?.. - (нет, они не были в Кижах - зря Шизилов старался) - Это ж не дома, а дворцы! Сейчас только воры позволяют себе такие коттеджи строить, а тогда всякий человек мог двухэтажную домину завести! Всякий! В те времена труд ценили!.. любой труд по заслугам награждался - и дворянский, и крестьянский, и рабочий!.. А сейчас правительство и само ни хрена не делает, Россию позорит, и людей работать отучило! Все только воруют, совесть и страх Божий потеряли, а кто воровать не умеет - тот в нищете!.. Вот я, дворянин российский, честно живу - а чего нажил?! - опять сбился Шизилов на своё происхождение и совсем некстати покатился дальше в этом направлении.
   Краснознамёнников сидел рядом и готов был плюнуть от досады. Его напарник плёл не совсем то, что нужно, и хотя при словах о воровстве люди согласно кивали головами, но похвал в адрес дореволюционного прошлого верный коммунист терпеть не мог. Впрочем, останавливать взбодрившегося на холоде "графа" было всё равно бесполезно - он катился, как воз под гору; к тому ж и не имело смысла перед публикой показывать свои противоречия. Лишь когда Шизилов всё-таки кончил (а кончил он нескоро), Павел Лаврентьевич, не споря, добавил от себя о необходимости защиты колхозного строя: если, мол, до революции крестьяне и жили так хорошо, то лишь благодаря общине, а спасительная община плавно и без эксцессов трансформировалась в колхоз. "Без него бессовестное правительство задушит вас всех поодиночке!" - завершил было Краснознамёнников, но потом вспомнил и сказал в конце самое главное - защищайте систему Советов, в них вся наша жизнь! (Если под словом "наша" он имел в виду себя и единомышленников, то был абсолютно прав).
   После встречи с народом встал самый главный вопрос - как возвращаться: ветер, вроде, стал ещё сильнее, а одеты наши агитаторы были совсем не по погоде. Тут колхозники и подсказали: чё, мол, вам крюк-то делать - вот напрямик по лесу, от силы километра два будет! Махнув рукой, указали направление: уверенно и бодро дали приметы пути - в общем, со спокойной совестью попрощались с гостями...
   Уже после обеда кое-кто заметил из окон санатория двух таранящих встречный ветер людей. Они шли, чуть согнувшись, порой приостанавливаясь и отворачиваясь от наиболее бешеных порывов. Пыль, мусор и свежие листья пургой летели навстречу. Такими шквалами впору турбину крутить! Наконец путники пробили воздушную подушку и прорвались в санаторий.
   - Ка-алх-хозники! М-ки! - от души выругался Шизилов в вестибюле, сплёвывая прямо на пол набившийся в рот песок. Краснознамёнников мрачно молчал. Защитник колхозного строя был так зол, что сейчас, кажется, явно солидаризировался со словами "графа".
   Дело в том, что отправляясь в обратный путь, сторонники Советов чересчур доверились советам. Они забыли, что пребывают в костромских краях - на родине Ивана Сусанина. Никто их, конечно, сознательно "заблудить" не хотел - просто если слушать десяток как правило противоречащих друг другу советов, то язык, действительно, до Киева доведёт: пойдёшь в ближайший санаторий, а забредёшь в Киев. Каждый даёт значимые именно для него, запомнившиеся ему приметы пути, не подумав, что человек, который тут в первый раз, может их ведь просто не заметить. Вот Краснознамёнников с Шизиловым и плутали часа три: пару раз выходили к совершенно ненужным и незнакомым постройкам (элеваторам, что ли?), испачкали обувь и штанины в каком-то топком ручье и наконец, опоздав на обед, вернулись-таки в санаторий. А если вы думаете, что такой сильный ветер совсем не чувствуется в лесу - особенно когда выходишь на просеку, поляну или опушку, - то очень ошибаетесь! В общем, напарники смело могли считать день потерянным и неудачным: пропаганда в столь микроскопических масштабах явно не окупала таких "моральных затрат".
  
   К вечеру погода сделала вид, что меняется. Пелена облаков на западе прорвалась и брызнул, как в окно, сноп розово-золотых закатных лучей. Остальное - по-прежнему затянутое, - небо показалось от этого ещё серей и мрачней. Но ветер явно ослабел, неумолчный вой и похрустыванье окон прекратилось. И Диму, и Иру, целый день сидевших в помещении, потянуло на улицу, на любимый берег. Они уже привыкли к этим постоянным вечерним выходам на Волгу. И родители, потеплее одев Иру, отпустили её погулять.
   - Давай шторм посмотрим! - первым делом предложила девочка, едва вышли на крыльцо. Они стали спускаться навстречу шелесту волн. Шторма, конечно, не было - это уж мы, мирные люди, любим давать преувеличенные названия: волны чуть выше обычных у нас - сразу шторм, холм - гора, ветер - ураган, пригородная роща - лес... Но всё равно, как-то необычно сегодня было на Волге, и совсем иной пейзаж открылся нашим героям.
   Спустившись, Дима с Ирой встали на двух больших камнях, разрисованных жёлто-зелёноватым лишайником. Обычно вода не доходила до них несколько метров, но сейчас волны вовсю плескали о подножие. Пена вскипала сребристым окаймленьем - как вокруг гигантских самоцветов. Стоишь на камне, а кажется, что плывёшь на нём - настолько быстро волны бегут навстречу. Вся Волга, похожая на взрыхлённый ногтями густой бархат, приобрела грозный серо-бурый оттенок. Ветер утих лишь относительно, да и то уж где-где, а не над рекой! Заходящее в окне облаков солнце добавляло пейзажу мрачноватой величавости. Казалось, на западе работает огромный вулкан, пламя которого окутано тяжёлым пеплом. Или горит камин, оставляя большую часть помещения в фиолетово-сером полумраке. От веера багрово-розовых лучей невозможно было оторваться. И всё же какая-то безотчётная грусть прокрадывалась в душу. Ясные бестревожные закаты прошлых дней были куда более отрадным зрелищем.
   - Не видать Белого дракона, - с сожалением сказала Ира.
   - Он ветра не любит - залёг на дно...
   - Зато на море похоже, да? Такое штормовое море!..
   - А вон пиратский корабль плывёт, - показал Дима.
   Приближалась грузная, зловеще-чёрная громада. Она ползла медленно, как живой башмак по лохматому серому ковру. Так тихо и неумолимо приближались "мыши" в былых снах Иры. Но вблизи это оказалась обыкновенная грузовая баржа. Они у нас всегда ходят ужасно неопрятные: крашены в тёмную полуоблезлую краску и смотрятся как-то грозно, мрачно. В каждой чувствуется механическая железная махина. Вода плещет возле них, как у отвесного борта крейсера. Чёрные глазницы иллюминаторов глядят зловеще. Нигде никакой светлой, яркой полоски, чтоб радовала глаз! В сумерки и сами пираты бы такой испугались. Но Ира видела баржи много раз и сейчас, конечно, не боялась - просто смотрела во все глаза.
   - Видишь, это не брёвна лежат, а пушки - вон как много! - продолжал шутить Дима, показывая на лесной груз баржи. - Пираты вооружены до зубов. А посмотри - названье на судне какое разбойничье!
   На борту белым по чёрному было указано место принадлежности... или выпуска - Лихославль. "Надо же, ну и называются некоторые города!" - с улыбкой подумал Дима.
   Грузная фигура баржи поравнялась с нашими героями, чернея метрах в ста. На ней вдруг мелькнул прожектор, отразившись в воде длинной рваной полосой, будто огненная вспышка.
   - Стреляют! - с испуганным восторгом прижалась Ира к другу. - Ну и злые же там, наверно, пираты!
   - Пираты всегда злые. Только они промахнулись - злость подвела.
   - А куда они дальше поплыли? Ой, вдруг они нападут на Тысячехрамск!..
   Дима слегка вздрогнул - сам не смог бы объяснить, почему... Может, холодно стало от ветра?..
   - Нет, что ты, - поспешно возразил он. - Пиратам никогда не взять Тысячехрамск! Никто злой не может в него войти - такое уж волшебство. А если пираты и нападут, сами же себе хуже сделают - их разобьют, никакое оружие не поможет - зря они на него надеются. Негодяи всегда нападают первые - но за это всегда и расплачиваются...
   - Расплачутся! - поправила Ира.
   Дима говорил так серьёзно, как будто предстоял настоящий бой! Баржа скрылась за поворотом реки, и вскоре оттуда донёсся лёгкий гудок. "Это пираты завыли - несладко им пришлось. Не нападай на то, что не по зубам!"
   Дима отвлёкся от пиратского корабля и заметил, что Ире холодно: ему и самому было нежарко под этим ветром. Девочка боролась с прохладой, стараясь не обращать на неё внимания - уходить отсюда совсем не хотелось, зрелище чёрного корабля и сам пейзаж очень даже завораживали! Но Дима решил, что увлекаться не надо, и уговорил Иру возвращаться. На обратном пути она наконец поняла, что ей холодно, и остаток дороги друзья проделали бегом, подгоняя себя смехом.
  

10. Короткая разлука

  
   Наутро Ира проснулась с тем странным ощущением как бы неполного пробуждения, вялости, нежелания шевелиться и открывать глаза, которые являются визитной карточкой начавшейся болезни. Першило горло и тупо болела голова. Мысли плыли как заторможенные - тоже слегка вялые, и о наступающем дне думалось с каким-то безразличием - хотелось бы проспать большую его часть. Ира помнила это ощущенье - она словно вернулась туда, где уже была несколько раз за свою жизнь: девочка довольно часто простужалась. Когда порой наскучивало ходить в садик, неожиданно пришедшая болезнь воспринималась даже как приятный отдых. Хорошо побыть несколько дней полностью дома, с неотлучной мамой... А родители обращаются как-то особенно ласково, заботливо: будто мама стала больше мамой, чем всегда, и папа стал больше папой, чем всегда. Можно понежиться сквозь слабость, устало прильнуть головкой к маминой или папиной руке. Ира - милая ласкушка, это уж все знают. Как ей не хватало старшего брата - а то было б ещё к кому ласкаться и щебетать! Жаль, что она не сможет сегодня поиграть с Димой...
   Ира тепло обняла подушку - тоже почти родное существо для каждого ребёнка, - и не шевелилась, как бы спала наяву, хотя тупая боль, как назойливый комар, мешала уснуть по-настоящему. Нет, в болезни всё-таки мало приятного! К тому же, одно дело - пропускать садик, другое - лежать в постели, ну, пусть даже один-два санаторных дня: не играть, не бегать, не гулять, не купаться (ну, для купанья вообще-то и погода неподходящая), не болтать с Димой. Скучное предстояло время. А ведь до истечения срока путёвки осталось совсем немного. "Хоть бы Дима пришёл сюда - навестил меня: было б веселее", - с грустью мечтала Ира весь день. Сегодня она мало вставала с постели, а еду ей родители приносили из столовой. Аппетит пропал не совсем - была не ангина, не грипп, а просто простуда. Ира надеялась завтра уже поправиться, но сегодня всё равно грустно. Она, правда, вздремнула раза два, так что время прошло довольно быстро. Но и по Диме успела соскучиться, особенно к вечеру. После полосканий (нудная процедура - самое неприятное для Иры в её болезнях!) горло болело чуть меньше... хотелось немножко поболтать, хотя б послушать какие-нибудь сказки, выдумки, фантазии, на которые так горазд Дима. "А ведь грустно будет, когда санаторий кончится, и мы больше не увидимся никогда!" - впервые подумала Ира и чуть не заплакала. Маленькие девочки иногда тоже чувствуют необходимость в старших братьях, а наша героиня очень привязалась к Диме!
  
   Дима сегодня вначале недоумевал - почему это Иры не видно? И как она даже не вышла к завтраку? Когда её мама понесла в комнату тарелку и чай, стало ясно, что Ира заболела - наверное, простудилась вчера. Всё-таки ветер над рекой дул основательно. Сильнее, чем показалось вначале... Впрочем, Дима ещё не был полностью уверен в болезни "сестрёнки" и всю первую половину для ждал, что она, может появится в коридоре... Лишь в обед он расслышал обрывок разговора её родителей: у девочки температура. "Бедняжка! И это я, выходит, виноват, что она простудилась..."
   Дима задумался, как быть. Хотелось навестить Иру, да неловко перед её родителями. Он никогда ещё не ходил в гости в их комнату (хотя девочка звала и даже тянула несколько раз), а сейчас тем более неудобным казалось напрашиваться: "Им теперь, наверно, не до меня... Вдобавок, это я виноват в её простуде - как они к этому отнесутся?" И - не пошёл, хотя сердце буквально ныло и подсказывало обратное. (Лучше уж, конечно, всегда прислушиваться к его голосу, но Дима в обычных - неэкстренных! - условиях бывал нерешительным. Если б он знал, как Ира скучала без него, он бы пришёл. А так...)
   Сутки без Иры были совсем не похожи на дни, проведённые с ней! Вот вчера выл ветер, трещали окна, но ни капли скуки не просочилось в душу. Сегодня стояла куда более тёплая (пасмурная, но маловетренная) погода - а на сердце впервые за время отдыха стало тоскливо, тревожно, неуютно... Говорят, хмарь нагоняет грусть? Ничего подобного - она лишь поджигает тоску, уже скопившуюся в нас, а при отсутствии её воспринимается сносно - иногда даже приятно и романтично. Как было б хорошо гулять в эту тихую погоду с Ирой по берегу, по лесу, по лужайкам... фантазировать что-нибудь! Солнце такое интересное, задумчивое... Да-да - солнце: погода-то пасмурная, но оно смутно серебрилось сквозь матовую пелену - расплылось неровным кружочком, как реакция манту. С Ирой это было б весёлое зрелище, а сейчас и оно казалось грустным. Вообще день получился длинным и каким-то бестолковым...
   Пусть не кажется, что Дима настолько подвластен хандре. Он боролся - и сегодняшняя тревога совсем не походила на ту свинцовую тяжесть, висевшую над ним зимой. Там было отчаяние, здесь - скорее жалость и тихая грусть. У кого хотя б легонько не сожмётся сердце при мысли о болезни милого маленького создания!.. "Пусть нетяжёлой болезни - но ведь у неё всё равно, наверно, болит головка, горлышко - неприятно, скучно - а она такая ма-ленькая, хоро-шенькая!.. - думал Дима о таком контрасте, и грустная улыбка от сочувствия просилась на лицо. - А я даже не могу прийти - утешить её, погладить по головке?.. пичу-ужку мою милую!.."
   Если любишь, ведь рано или поздно приходится тосковать: относится эта простая истина ко всем человеческим понятиям любви, включая и братскую. Нежная привязанность Димы к малышке прошла как бы разные стадии: в первый день они познакомились и сразу же раскрылись друг перед другом; потом было две недели всевозможных приключений - неизменно делимых на пару (Дима наслаждался её обществом, болтал, играл и шутил целыми часами, мысленно представляя малышку-веселушку своей сестрёнкой). Но вот настало третье: тоска от временной разлуки... ясней показала всю степень привязанности к этому созданию! Может, временная разлука даже полезна - как ночь перед новым днём?
   Но вот первые сутки так и прошли в бездействии. Настало утро второго дня, и по погоде, и по положению вещей не принесшее никаких изменений. Ира не показывалась. Прогуливаясь, Дима подолгу смотрел на её окно - но, разумеется, ничего таким образом не выяснил и, тем более, не улучшил. Тоска терзала его сегодня гораздо сильнее вчерашнего! "Вдруг Ира так и не выздоровеет до конца отдыха, и мы уже больше не встретимся!.." - тревожно мелькало в голове. "До конца", действительно, оставалось всего два дня - завтра, послезавтра... а послепослезавтра уже уезжать! Тревога росла. Особенно тяжело было от собственного бездействия и, порой казалось - бессилия что-либо изменить. Дима вдруг почувствовал - и ему стало не по себе! - что былая тоска, разгромленная больше двух недель назад, развеянная улыбкой маленького солнышка по имени Ира... та тоска, в честь победы над которой уже отгремел салют ярославской грозы - оказывается, отнюдь не добита и способна вернуться... вот так мерзко, нагло и непрошенно! Его нынешняя беспомощность столь явственно перекликалась с безнадёжными зимними мечтами о сестрёнке и о мире в душе!..
   Но постой-ка! Разве сейчас он, Дима, так же бессилен что-либо изменить, как тогда? Разве у него нет сил, настроя и возможности бороться с тоской? Он испытывал теперь ненависть к ней, как к живому врагу - к этой пошлой серой гадине, липнущей к нему, крадущейся исподтишка, обожающей душить и травить... к безжалостной террористке, вообразившей себя и всесильной, и бессмертной... "Так нет же! Ничего у тебя сейчас не выйдет - я уже не такой, как раньше, не такой, как зимой. У меня теперь есть сестрёнка, и я её не брошу!" Дима понял, что бессилие его мнимое - оно и появилось-то от нелепых колебаний: нужно было сразу прислушаться к голосу сердца и прийти к Ире. Но ведь это и сейчас не поздно сделать. Чего стесняться - мучить и себя, и её. Долой нелепый предрассудок! Бороться, бороться, бороться с этой тоской... а как? да просто поступая всегда по подсказке сердца. Оно нам лучшая путеводная звезда. Тоски нет - если мы там, где нам положено быть... Судьба дала Иру, к чему же судьбу-то искушать и оставлять больную девочку - это же предательство и её, и себя! Зачем ждать блюдечка с золотой каёмочкой. Не лучше ли прийти самому, когда в тебе - Дима это почувствовал, - испытывают нужду.
   Вот, оказывается, почему было так плохо - он пытался пассивно идти против себя. Но теперь-то ведь решился - и почти осязательно почувствовал, что тоска вновь повержена. Наш герой ощутил себя бойцом, и борьба его с тоской выразилась в энергичных внешних действиях. Поспешно, словно догоняя кого-то, он взбежал по лестнице и решительно подошёл к заветной двери, за которой скучала его малышка.
  
   Увидев Диму, Ира радостно привскочила на кровати.
   - Что ж ты раньше не приходил! - с весёлым упрёком обратилась её мама. - Ира так без тебя скучала... Ну, проходи, не стесняйся.
   - Я простудилась немножко... но я уже выздоравливаю! - уверенно и весело объявила Ира, не сводя с Димы глаз.
   Она и вправду чувствовала себя куда лучше вчерашнего. И в кровати лежала уже не от тупой, как бы сонной боли, сковывающей всё тело ленью, а от лёгкой послеболезненной усталости, когда ничто не мешает нежиться под одеяльцем и болтать. Температура почти прошла - а сейчас, с появлением Димы, прошли и все грустные мысли.
   Девочка хотела даже вскочить с постельки, но мать не разрешила. Тогда она подвинулась и позвала Диму сесть рядом, на кровать. Он сел и малышка тут же с нежностью, жадно обняла его - соскучилась!.. "Что ещё надо для счастья!" - подумал наш герой, чувствуя, что тихий радостный смех сам безудержно рвётся из облегчённой души, и ему даже трудно дышать...
   Мама вышла в другую комнату, и друзья могли теперь не стесняясь играть. Ира, ёрзая от радости под одеялом, заползла под него с головой, оттуда донёсся её голосок:
   - Давай играть в домик.
   Тут же одеяло взлетело, как от взрыва - Ира, смеясь, подкинула его и оно приземлилось краем на голову сидящего Димы. В полумраке радостно и задорно блестели глазки Иры. Она сидела на корточках в позе лягушки - если, конечно, у лягушек бывают такие крылья, какие она расправила над собой и Димой!
   Хорошая вещь - домик их одеяла. Весёлая вещь, уютная! Можно играть и когда немножко болеешь, и когда утром не хочется сразу вставать, и когда вечером не хочется сразу спать... Но интересней всего, конечно, играть вдвоём.
   Ира поправила одеяло, и оно раскинулось аккуратненькой палаткой на колышках их голов. Внутри стоял таинственный "вечер". Свет слабо сочился и сквозь само одеяло, и в лунно-белесоватые крошечные щёлки. Тёплое, сдержанно-шумное от восторга дыханье Иры щекотало Диме лицо, согревало... Было таинственно - как любила говорить девочка. "Таинственно" и очень-очень весело обоим! От радости Ира ёжилась, то и дело подёргивая плечиками и тихо, заразительно смеясь. Дима тоже вдруг ощутил себя ребёнком - таким же восторженно-весёлым! Блажен тот, кто это чувство испытал!
   - Вот мой домик! - сказала Ира. - Проходи, не стесняйся.
   - Спасибо.
   - Ты уже зашёл, да?.. Тогда я сейчас дверь закрою, - и Ира подоткнула последний приподнятый угол одеяла. - Ты хорошо добрался? На улице какая погода? - спрашивала она так серьёзно, что сразу и не поймёшь - по "шутке" или на самом деле.
   - Пасмурная погода, - ответил Дима: и в игре, и по-настоящему это было так.
   - Пасмурная? - повторила Ира. - Поэтому у нас в домике так темно... а у нас, понарошку, как будто свет отключили, - объяснила она другим, тихим голосом - и тут же (это было очень забавно!) опять заговорила игровым тоном... Так легко и быстро, на ходу, всё придумывается в детской игре - целый спектакль с вольным сценарием! В нём ты одновременно и серьёзен, и несерьёзен: всё и "понарошку", и как будто "взаправду". И логика своя - нарочно такую не придумаешь!
   Они играли довольно долго - то оживлённо болтая, то вдруг замирая в темноте и сладко прислушиваясь к таинственной тишине, в которой шуршало лишь их дыхание. Из соседней комнаты едва-едва доносились слабые звуки радио. Вдруг от чудесной знакомой мелодии Дима вздрогнул, в волнении чаще забилось сердце. Ира тоже встрепенулась и вышмыгнула из-под одеяла, как вылупившийся птенчик.
   - Мне эта песня так нравится! - сказала она, привстав над кроватью и включив настенное радио.
   Музыка нахлынула, как волна, утопив тишину. В этом был такой же приятный контраст, - такое же свежее дуновение, как от воздуха и света при освобождении головы от одеяла. Если игру в домик сравнить со счастливым сном, а выход "на свет Божий" - с пробуждением, то пробуждение было ещё слаще сна.
   Звучало "Прекрасное далёко". Это нежная, чистая мелодия, по правде сказать, мало кого оставляет равнодушным... как и фильм, из которого она взята. Ира и Дима опять были абсолютно солидарны! Дима не знал более жизнерадостно-весёлого и трогательного детского фильма - впрочем, не он один: "Гостья из будущего" нравилась всем, с кем бы ни заходил разговор... Классикой считается то, что откладывается в мозгах целого поколения, а при случае вспоминается и цитируется в быту. Если так, то "Гостья из будущего" - несомненная классика: вкусы школьников целой эпохи 80-х невозможно представить без неё, а многие смешные эпизоды из фильма давно перешли в жизнь. Дима знал нескольких сверстников, любивших в ответ на какой-нибудь глупый вопрос говорить дурашливо, с блаженной улыбкой: "Ну да, ну да!.." - как странная бабка, в которую превратился Весельчак У. Вспоминали и ещё одну крылатую фразу пирата-Невинного: "Мымра, к стене!" - после которой физкультурница Варлей выбросила его в окошко; и "Ви нас обгоняй, ми вас догоняй..." - другого бандита Крысса; и "Ля-ля-ля-ля-ля..." - маленькой очкастой девочки, которая на самом деле вовсе и не девочка, а опять Крысс; и смех робота Вертера, и его "Олух царя небесного!.."
   По-доброму подурачиться любят все нормальные люди, и потому всем полюбилась и запомнилась эта "Гостья". И насколько есть желание повеселиться - настолько вы и повеселитесь над этими кадрами; насколько хотите приятной грусти - настолько получите её, слушая песню; и сколько есть во всей эпохе Детства надежды на будущее - столько отразилось её в самом настроении фильма. Он как-то неуловимо действует на душу - в чём его сила?.. Музыка; уморительная игра Невинного, которому, пожалуй, нигде так не "шла" его толстота, как здесь; непосредственность персонажей-школьников и милая мордашка Алисы Селезнёвой... - где ещё найдёшь такой фильм!..
   Кстати, об Алисе. Наташа Гусева - кумир 12-и (и т.д.)-летних кавалеров! Первая детская влюблённость Димы. Отчасти поэтому и фильм, и мелодия так напоминали нашему герою детство... Можно себе представить, какие чувства он испытал сейчас!
   "Ну что ещё нужно для счастья!" - в который раз подумал (и в который раз мы передаём...) Дима.
   А нужно чтобы оно... продолжалось подольше.
  

11. У кого там что на уме?

  
   Как-то раз в салоне болтали две девушки. Верней, болтали они, конечно, не "раз", а всегда - просто не все же разговоры имеют отношение к повести. Но сегодняшний вдруг коснулся Димы - хоть наш герой и не подозревал об этом совсем, не будучи знаком с девицами. Говорила о нём пустоватая пятнадцатилетняя особа - болтушка (если не сказать - сплетница), привыкшая несколько снисходительно смотреть на других. Подруга с редким в наше время именем Алёна сначала больше слушала. Ей было 14 лет, так что можно сомневаться, как её называть - девочкой или девушкой... пожалуй, всё-таки девушкой.
   Так живописала Диму первая особа:
   - Ты видела, тут один парень-чудик - дурачок какой-то!.. Нашёл себе подружку... лет шести!.. Хи... Всё ходит тут, играет с маленькой девчонкой, - и она презрительно показала рукой рост Иры. - На вид постарше меня - а сам ещё, видно, из детства не вырос. Вот умора!
   Алёна поняла, о ком речь. К удивлению подруги, она возразила:
   - А вообще-то чё тут такого. Мы ж с Русланкой тоже всё время вместе, но ведь ты не скажешь, что я из детства не выросла.
   - Ну, он твой брат - это ещё куда ни шло...
   - А какая вообще-то разница? - сказала Алёна и была совершенно права: действительно, какая разница. - У меня-то есть брат, а у него, может, нет сестрёнки...
   Подружки были разные и по характеру, и по взглядам. Такие, как первая, найдутся всегда и везде. Их почему-то удивляют человеческие отношения - хоть оставить это удивление при себе они не могут, обожая посмеяться над кем-нибудь свысока и сунуться куда не просят. Пустота внутреннего мира не даёт им понять ни одного поступка, отличного от их собственных... С этим приходится мириться - Бог с ними!.. Чем меньше внимания обращаешь на таких людей, тем легче жить.
   Алёна была другого склада - может, оттого что с детства привыкла к братишке? Младше себя на шесть лет. Русланка тоже привык и ужасно привязался к ней: без сестры уже было скучно пробыть даже недолгое время. Вот и сейчас он нашёл Алёну в салоне. Вскоре после его появления особа, смеявшаяся над Димой, в лёгкой досаде ушла - ей надоел подружкин братишка, мешавший своим присутствием (чему именно мешавший - сама не смогла бы ответить). И надоело - чего Алёна его не прогоняет!..
   - Щась мультики будут! - сказал Русланка, по-хозяйски включив телевизор в салоне.
   Алёна бессознательно сделала движение встать - может, братишка пришёл не за ней, а за мультиками. И как-то чуть неудобно было перед подругой... болтать с ней и дальше - тоже особого желания не чувствовалось, но как-то - по инерции...
   - Куда ты! Неинтересно что ли? - встрепенулся Русланка.
   - Ну чё, уж и мультики без меня смотреть не хочешь? - чуть иронично-снисходительно, но вообще-то просто так - уже без всякого желания уйти, улыбнулась Алёна.
   - Ну-у, посиди-и тут - вместе же лучше смотреть!.. - Русланка был прав - вместе веселей... а если что-нибудь дурацкое показывают, можно соответственно подурачиться и посмеяться: а смеяться вместе - смешней, чем одному... и вообще - они с сестрой обожали похохотать вдвоём...
   Русланка настойчиво взял Алёну за два пальца, не отпуская от себя - любимый приём детей, которым они почти все владеют в совершенстве! Алёна сделала вид, что хочет хлопнуть братишку по загривку, и он тут же "отцепился", со смехом прикрываясь руками. Но сестра его не тронула, а засмеялась и опустилась обратно на диван - никуда не ушла. Осталась "смотреть телевизор".
   Два родных человека - чуть побольше и чуть поменьше - это же целый мир, такое же частое (можно занудно сказать, классическое и многозначительное) сочетание, как... храм и колокольня, ель и можжевельник, Ярославль и Кострома... Вариации разные, как и составляющие их люди: Дима и Ира, Алёна и Русланка... но явление, наверно, одно - просто уж нужны мы друг другу что ли!
   Алёна была именно такого типа, который "до обалдения" привлекает младших. Кто-то из знакомых однажды пошутил, что у них даже имя подходящее: Алёнушка и братец Иванушка (или Русланушка - велика ли разница!). Ничего обидного - тем более, многие младшие братишки похожи на Иванушку: добрые, но непослушные. Приходится их оберегать, пока маленькие. Можно, например, установить своеобразную монополию на битьё - никому не давать братца в обиду, а самой иногда трепать слегка (как же иначе с ними обращаться-то!). Алёна уже не помнила, как она обращалась с Русланкой, пока сама была в детских годах - может, и так, по глупости... но только её всегда отличала какая-то дружеская привязанность к тем, кто младше (разумеется, с долей лёгкого игривого превосходства). Она была и весёлой, и общительной, и энергичной... брат - наверно, глядя на неё, - рос таким же. Вообще влияние старшей сестры чувствовалось в его характере.
   С какой-то стати Алёна могла осуждать Диму! Честно, он даже немножко нравился ей со стороны. Ведь это, пожалуй, лишь сам Дима был столь низкого мнения о себе! А может, и не низкого, может, дело вообще не во "мнении"?.. Мы об этом ещё не говорили? Тогда можем и поговорить.
  
   Диме было 12 лет, когда ему "понравилась" одна сверстница. Из параллельного класса - и вдобавок из соседнего дома. Как истинный домосед, он обратил на неё внимание с балкона. А девчонка - непоседа и вертушка, - целыми днями пропадала во дворе: возилась с собачонками, болтала с подружками, играла как умела в бадминтон (то и дело бегая за воланом и вылавливая из травы) - в общем, кипела энергией. Вертушкой её можно было назвать в прямом смысле. Худенькая и стройная, она, судя по всему, ходила то ли в танцевальную студию, то ли на спортивную гимнастику - и, видимо, там что ли научилась так ловко крутиться: одним движением ступни стремительно делая круг на месте. Она не могла стоять спокойно: даже болтая или ожидая, пока подружка найдёт в траве волан, нет-нет, да и крутанётся, совсем лёгким движением! Это было смешно и изящно: короткий хвостик волос, шаловливо шлёпнув воздух, на миг будто оживал - как и у коровы хвост, когда она отмахивается, а чёрная или синяя юбочка взлетала и распускалась, как зонтик или пластинка проигрывателя. Может, потому только Дима и обратил внимание - и смешной, и привлекательной показалась привычка. Но из забавной привлекательности - вот всегда так бывает - развилась и привязанность (что привлекло, то привязало!). Тайная, разумеется - а какая же ещё и могла быть у него!
   Дима восхищался всё больше и больше... и стеснялся всё больше и больше - именно бойкость и подвижность, пожалуй, сильнее-то всего смущали. Смущали и влекли - он ведь вёл другой образ жизни, а противоположности, как известно, притягиваются. В общем, даже от вида чужой бойкости сам Дима бойчее не стал. Он лишь продолжал подолгу наблюдать тайком - стал как бы невидимым участником её игр, забав и болтовни. Сначала - во дворе, а как кончилось лето и в школе. В мордашке её, когда наконец повидал её вблизи, ничего особенного не оказалось - девчонка как девчонка! - по нашему герою она показалась "очень симпатичной".
   Однако его уже ждало разочарование в другом. Однажды он, задумавшись - довольный! - не успел отвести глаза, когда они случайно встретились взглядом на перемене. "Чё вылупился!" - довольно грубо сказала ***: стояла в нескольких шагах, но он услышал... Услышал и очень смутился. Надо же - иллюзия рушилась! Бабочка оказалась гусеницей, царевна - лягушкой, а не наоборот. Впоследствии Дима имел возможность "окончательно убедиться", что хамства и душевной пустоты его бывшему идеалу не занимать... Да, с балкона она выглядела лучше!
   Такими *** была полна школа - да и, к сожалению, не только школа! Вылупляясь (уже в другом значении - не в смысле "смотреть") из детства - ну вот из маленьких и ещё не потерявших непосредственности Оль (см. гл. 2 и 8), они подрастают в тех особ, для которых Дима - "чудик, дурачок... и умора"; потом становятся, в лучшем случае, мамами новых Оль, в худшем - и рассуждать не хочется. Они компрометируют... свой пол! (Нимного-нимало!) Который, конечно, на самом деле вовсе не так плох, но они же порождают у таких идеалистов, как наш герой, на смену приятным иллюзиям уже отрицательную: мол, почти все и девочки, и девушки, и бабушки такие! С ними неинтересно - они все как куклы по внутреннему миру... а слова "кокетство" и "хамство" - синонимы...
   Эта опасненькая, дрянная иллюзия обычно находит слишком много подтверждений на каждом шагу... и рассеивается разве лишь при встрече с опровержением - например, с Алёной?.. (Мы, впрочем, вовсе не собираемся валить всю вину на разных ***!. Дима и сам виноват: стеснялся, смотрел на девиц со стороны - как на Наташу Гусеву, только без телевизора... ну, и соответственно, познакомиться с ними имел шансов не больше, чем с самой Наташей Гусевой. Веди он себя иначе... ни слишком светлых, ни слишком мрачных иллюзий могло бы не быть. Ведь если, например, с какой-нибудь девушкой по воле обстоятельств выпадал случайный разговор, Диме бывало очень приятно! Какое-то обаяние чувствовать даже в простой беседе (не с любой, конечно) - и это совсем не то, что обычный интересный разговор с друзьями... Но всё это нечасто, нечасто...
   Думаете, мы отвлеклись от темы? Ничуть. Потому что сегодня Дима увидел девочку... сразу напомнившую ему те романтические дни! Появившееся в поле его внимания личико он смело мог бы назвать более хорошеньким, чем у * в том возрасте. А тоненькая, худенькая фигурка, темноватые волосы с хвостиком, и главное, все манеры озорного существа - 12-летнего там, примерно 14-летнего здесь, - напомнили ту дворовую шалунью и вертушку... вернее, сам идеал, который Дима рисовал тогда в воображении - ну, до разочарования...
   Умела ли эта девочка так кружиться вокруг своей оси, Дима сейчас сказать не мог - она просто сидела себе на диване в салоне и смотрела телевизор. Но всё равно, подвижность и порывистость чувствовались в каждом лёгком движении, даже во взгляде. Когда она поворачивала голову, хвостик волос мило - как тогда, у той! - вытряхивался, будто мошек отгоняя. Она часто смеялась с братишкой - от одного звука уже веяло чем-то весёлым и искренним. И смеялась, заглатывая воздух, весёлая тапочка, висящая на голой ступне. И ногти ни на руках, на этих ещё почти детских ступнях были не крашены - в наше-то время (и в таком от природы кокетливом возрасте) кое-что говорящая, пожалуй, и о характере деталь. "Ей и так идёт!.." - украдкой залюбовался Дима... Алиби у него было - глядение в телевизор!.. Сама Алёна тоже не очень внимательно смотрела "ящик", потому что рядом сидел вертун-братишка, своей болтовнёй и выкрутасами явно не дававший ей покоя - каковым (покоем) она, впрочем, и не особо дорожила. Раза два-три его одёрнула и даже толкнула - но это же такая игра: не смей уходить от меня - а то где ж ещё получишь так нужные тебе тычки!.. Дима любовался и этим - и думал про страшную душевную близость с этой девушкой-подростком: у неё ведь с братишкой - ну прямо как у меня с Ирой! Когда ничего не знаешь о человеке, но видишь, как он общается с "младшими", чувствуешь: да я, оказывается, всё про него знаю, чего мне ещё надо знать!.. Как-то интуицией замечалось, что познакомиться с ней - проще простого... и где уж там оставаться скучным и грустным, в её-то обществе... И душу его она поймёт - потому что он-то её душу понимает.
   "Это было бы здорово... я чувствую!.. но у меня опять ничего не получится. Вот если б какие обстоятельства нам помогли, что ли. Да чтоб уж там сейчас - разве выпадет случай? поздно! всего-то два дня осталось в санатории".
  
   У каждого, как видно, на уме - своё. Пока Алёна думала об одном, её приятельница о другом (если сплетни можно назвать думами!), Дима - о третьем, у Шизилова в голове тоже шевелились какие-то "новые" мысли. Сегодня он - даже чуть больше чем всегда, - ходил с озабоченным видом - был удручён явной неудачей пропаганды?.. а вообще-то... вообще-то, крылась тут, пожалуй, ещё и какая-то другая причина. Сегодня же молчаливей обычного... совсем непохоже на него! Совсем, даже не лез, не "прикапывался" к Смешкову - неужто отношение сменил? Да нет - молчал, но чувствовалось затишье перед взрывом вулкана; магма мозгов явно там, внутри, пыхтела и бродила сильнее обычного. Молчал, зато всё время с каким-то подозрительным - действительно, немножко даже новым! - выражением лица присматривался и следил, ни слова не говоря. Даже Дима, со своими заботами на уме, это заметил. Тут ведь притаилось что-то уже очень любопытное... поворот, близкий к развязке. Поскольку мозг Шизилова особым разнообразием идей не отличался, очень скоро предстояло узнать, что это за такой "новый поворот" - в песне не Макаревича, а Дулебия Гастоновича.
   А санаторий готовился к другим песням - к фестивалю (или даже "почти КВНу..." или - как это ещё назвать?) В общем, за два дня до разъезда решили устроить вечер на прощание: повеселиться, показать, кто на что горазд. Вот Дулебий Гастонович и показал...
   Так получилось, что коронный номер, явно не предусмотренный, остался на самый конец. Едва выступила последняя команда - в ней играл Смешков... и только уж было жюри собралось подводить итоги, как "граф" решительно, с растрёпанными по-гитлеровски волосами вскочил на сцену:
   - Я хочу взять слово! Не находя ничего уместного в ваших хиханьках да хаханьках, я просто решил воспользоваться случаем, когда сойдётся побольше народу... Теперь я вам сообщу открыто - в нашей среде находится предатель Родины, явный агент ЦРУ, масонства и "Моссада"! Он только что смешил вас пошлым кривляньем, но у него злая, подлая, чёрная душонка! Вот его презрительное отношение к великой русской культуре выдало его!.. Я-то, признаюсь вам, не сразу его раскусил, посчитав... ну просто насмешником и глумителем России, каких сейчас много. Но он хуже - он изменник! Я понял это, наблюдая за ним последнее время... Я по-онял, почему он не принял моих вызовов на дуэль! Он - человек наглый, его просто так не испугаешь - он не боится меня, но он просто выполняет задание (!) и потому не имеет права рисковать собой в личных конфликтах. Этот агент выведывает разные тайны России - я видел у него бинокль, видел, как часто он смотрит на проплывающие корабли, а главное - каждый день куда-то уходит на целые часы - говорит, что на прогулку... да как бы не так - здесь неподалёку мост стратегического значения! и строительная судоверфь!.. Он хочет напакостить в одном из важнейших промышленных районов нашего, русского - Поволжья!.. Да-а, вон как диверсанты весной КамАЗ сожгли - так же!.. Поэтому я требую сейчас же его задержать - прямо здесь и сейчас... и должны это сделать вы - граждане России!.. Вот он - во-от предатель! - и граф затряс пальцем, указывая на Смешкова.
   Такое выглядело диким даже с учётом характера Шизилова. Конечно, в предательстве политиков хлебом не корми - дай поклеймить друг друга (Руцкой ради этого собрал на своих сослуживцев 11 чемоданов; "красные" газеты посвящали полосы объяснениям, кто такие "агенты влияния"; Крючков наработал по данной теме чуть ли не диссертацию...). Но одно дело - грязь на высшем уровне, другое - на таком вот бытовом, что ли: выскочить во время концерта на сцену и ткнуть пальцем на болтуна и хохмача. Дима многого ждал от Шизилова, но сейчас даже он засомневался - может, "граф" просто шутит ради фестиваля: слишком уж по-актёрски всё выглядело! Но "граф" нимало не шутил. Он пришёл к этому выводу сегодня - его "осенило"! Ну, бывает - "осеняет" чем-то светлым, а бывает - и так. После неудачи санаторной пропаганды Шизилов был очень зол. Требовалось на ком-то это дело сорвать, найти виноватого, найти... заботу, чтоб отвлечься - и вот сейчас его прорвало, взорвало, выбросило на сцену и дёрнуло за язык сделать великое разоблачение! У очень злых, неуравновешенных людей неудачи всегда бьют по мозгам - а рикошетом отражаются на окружающих.
   Шизилов, выпучив глаза, хотел сам броситься на Смешкова, но тут люди почему-то "схватили и задержали"... не того, изменника, а его, графа! Он брыкался, плевался, визжал и клял теперь уже всех окружающих предателями и иудами, но несколько сильных мужчин вытащили его из зала. На этом инцидент завершился (разумеется, только с внешней стороны...).
   В выходе Шизилова опять было много забавного, как во всех предыдущих его героических деяниях - но когда Дима глубже задумывался, то чувствовал даже что-то трагичное, что ли. Вот она - драма человека с "поехавшей крышей". Причём, кажется, "граф" сам себя довёл до такого. Он, конечно, правда - вызывает жалость - но ведь свет же не сошёлся на нём клином: эта-то вспышка даже никому не испортила настроения, ничего не изменила. Бессилие таких людей - в том, что жизнь проходит мимо и помимо них: тщетно они пытаются влиять на события. Сумасшествие - норма жизни отдельных особей, а общество, при всей стадности (за исключением отдельных экстренных моментов) существует по иным законам...
  

12. Счастливый день!.. предпоследний

  
   По праву повествователя, мы проскочим один день - следующий после фестиваля, - и окажемся утром на борту катера, подходящего к Костроме.
   Слева закруглилась вся городская панорама. Впрочем, не стоит обижать и правый берег - там тоже виднелись домишки и несколько хорошеньких, как игрушки, церквей. Но всё же, в отличие от брата-Ярославля, вся Кострома в основном на левом берегу; здесь и одноимённая речка впадала в Волгу. Катерок свернул в её устье: именно у стрелки белел над водой великолепный Ипатьевский монастырь. Впрочем, сейчас даже не белел, а нежно, розовато румянился, как цветущая яблоня, под утренним солнцем... Жаркими языками горели пять глав-лампад Троицкого собора. В зелени и башенных кровель, и деревьев монастырь был - как в венке... Тихая окраина города - более знаменитая, чем его центр!
   По другую сторону устья, как россыпи тысяч спичек, громоздились груды брёвен - видно, для сплава по реке. Это заметно подпортило вид, создав странный контраст: на одном берегу наивно белела в берёзках древняя русская сказка, на другом раскинулась госпожа Промышленность, сжирающая знаменитые здешние леса и словно бы даже чавкающая.
   Подходя к причалу, катерок бесшумно колыхал речку - под его тяжестью и напором расходилась и лизала оба берега пологая волна - следом шёл водный прогиб и чуть обнажались песчаные отмели, а потом уж новый вал, поменьше, заравнивал всё как было. Отраженья сияющих куполов гнулись, рвались и волновались в воде, как золотые рыбки или медузы - кстати, все купола были как раз чешуйчатые...
   - Можно здесь сеть запустить - и поймать золотую рыбку, - задорно сказала Ира.
   - Вон наш катер и хочет поймать - видишь, растопырил руки!.. да ничего не получается! - показал Дима в воду. Действительно - как озорник на ходу задевает и обрывает листья деревьев, так катерок руками волн шарил по воде, проводил по берегам, гладил шевелюру бревен и щепок... ну как Дима любил гладить Ире волосы.
   Да, вот они опять вместе. Малышка проболела всего два дня: ещё вчера вышла на улицу свеженькая и бодренькая. Бывают у детей такие скоротечные, особенно летом, "простужалки": с высокой температурой и головной болью, но без всяких последствий уже через пару дней...
   Сегодняшняя поездка - последний праздник: завтра уже по домам! Но о завтрашнем думать не надо, и пока оба заказали в душу радость... а поездка помогла заказ выполнить.
   Впрочем, сегодня их уже не двое... Вчера произошло событие! Но - по порядку. Проснувшись, Ира вышла погулять - очень соскучилась по улице. Она очень огорчилась, что соня-Дима так долго не выходит. Зато Алёна (с братишкой, конечно... а как же!) уже стояла на аллейке, держа мяч, и сама вдруг пригласила её играть - для такой бойкой, привычной к малышне девушки это было совсем даже просто. Вопреки своей обычной застенчивости, Ира тут же согласилась. Вдвоём в вышибалы не сыграешь, а втроём - как раз. Когда подошёл Дима, игра была в самом разгаре. Наш герой, конечно, очень удивился, увидав их втроём - и очень обрадовался! Он точно испытал бы подобие ревности, если б на месте Алёны был сейчас кто другой. Дима так отвык от счастья, что очень боялся лишиться его; настолько не привык иметь сестрёнку, что в глубине души страшился и мысли "потерять" хоть долю её нежнейшей привязанности к себе! Если б Ире стало с кем-то интересней играть и болтать, чем с ним, ему стало бы больно... как классическому ревнивцу! Но сейчас, после всех этих дней, наш герой окреп и чувствовал: у Иры нет и не будет друга более близкого, чем он - на этот счёт паренёк уже не волновался, как в начале знакомства. Ну а что Ира познакомилась именно с Алёной - это же чудесно: лучше быть не могло! Вот и пришёл тот самый удобный "случай" - о нём Дима мечтал ещё вчера... спасибо за это опять-таки "сестрёнке"! Подобную негаданную радость вдруг испытываешь, увидав рядом пару любимых, но обычно далёких друг от друга звёзд - одна подошла ко второй и как бы подвела к ней твой взгляд... Увидев Диму, Ира радостно бросилась к нему (старый друг лучше новых двух!), Алёна, улыбаясь, что-то сказала... ну, а что ещё для знакомства - достаточно первой фразы от той, перед кем ты робеешь. Все барьеры разрушены, робость Димы исчезла, и скоро они уже непринуждённо болтали. Так сложилась "странная" - странная разве что на взгляд вчерашней девицы-насмешницы, - дружба четверых: Алёнка с братишкой и Дима с "сестрёнкой" - все как бы стали детьми, равными в беззаботности и шалостях. Чудно прошёл вчерашний день! (Потому зачем его описывать - вся прелесть потерялась бы в изложении на бумаге. Что такое счастье - всегда смутно. Слова передают - что видят глаза. Вот лучше и посмотреть глазами четырёх героев на незнакомую им Кострому.
   Ипатьевский монастырь сразу как бы предупреждал издалека всех видевших Ярославль: "Я ничуть не меньше богат и знаменит, чем ваш Спасский!" Его тоже опоясывали зубчики стен - очень похожие на ярославские. Лишь железные, ёлочного цвета, кровли башен отличали эти укрепления от тех, древоверхих, но черноголовых. В наше время он, пожалуй, был даже лучше ухожен, а пятиглавый собор здесь занимал более видное, что ли, место в ансамбле, чем тот трёхкупольный Спасо-Преображенский. Во всяком случае, Диме было очень интересно сравнивать "их двоих".
   Мостовая в воротах - такая же таинственно-древняя, как в Святых вратах Ярославля. А Алёне почему-то вспомнилась Киево-Печерская лавра: то ли ворота - "вроде, такие же", то ли уж общее впечатление бывает неизбежно схожим во всех таких вот древних обителях. Ну, вспомнила она, конечно, вслух - как же не поделишься таким с друзьями! И кто слышал подобные рассказы, особенно от бойких и весёлых девушек, тому не надо объяснять... Этот своеобразный тон, которым рассказывают о пребывании под землёй, о том, как взяли в руки свечки; о невольном страхе отстать от своих и заблудиться (хоть толком о размерах пещер никто обычно сказать не может - наверно, теряется ощущение времени и пространства... говорят лишь в общих чертах о длинном коридоре с поворотами, ответвленьями и нишами... как о пресловутом "туннеле" на том свете), о внезапно (и жутковато!) бросившихся в глаза костляво-коричневых скрюченных руках мощей, вспомнят ещё про монаха или монашку, молящихся в святом закутке - и про неизгладимое, восторженно-страшное впечатление, когда неподвижный чернец шевельнулся в темноте в своей рясе, и всем вдруг показалось, что это мощи ожили и встали!.. Это на самом деле вовсе не "страх", а что-то очень хорошее... чему и названия нет и не будет. Есть что-то общее в подобных рассказах - и что-то глубоко индивидуальное... будто чувствуешь сам характер человека, проникаешься ещё большей симпатией к нему: понимаешь - открывают тебе почти сокровенное... и ты сам, окажись в лавре, испытал бы, наверно, подобные чувства. Диме стало сейчас весело и легко на душе.
   - А мы зато в Тысячехрамске были - там тоже пещеры! - похвасталась Ира и рассказала в ответ свой с Димой секрет.
   - А вот в здешнем... как уж... Ипатьевском монастыре есть пещеры? - полюбопытствовал Русланка.
   - Если ты выкопаешь - будут! - пошутила Алёнка. - Ты же на пляже глубокие ямы умеешь копать... В свой рост.
   Пока они болтали, арка выпустила всех на монастырский двор, а Троицкий собор взошёл впереди бело-позолоченным видением. Разглядывая его вблизи, Дима всё больше ощущал сходство с Ильинским - Ярославля. Те же формы, те же стаканы-барабаны, узкие окна, крытая галерея и высокий подклет... Да что удивительного - строили-то в одно время... даже расписывали всё те же Никитин и Савин... запомнившиеся Ире старые знакомые. Храмы-близнецы.
   Через огромное крыльцо-беседку "взобрались" внутрь. Высокая ведь для Иры лестница! И вот опять в центре, меж двумя мощными столпами, "летает" в душном, лаковом каком-то воздухе волшебная драгоценная "ёлка" со свечами. Весь интерьер купается в её свете, а общий голубоватый фон сплошных фресок, подёрнутый лучами, при взгляде сбоку чуть золотится - как небо на рассвете. Но всего-то роскошней пылает за люстрой пятиярусный иконостас. Причудливый узор не то что отражает, а сам весь пропитался звездистым светом. Иконы глядят из чащи спутанных лоз и листьев, усеянных светлячками бликов. "Висячие сады Семирамиды": розово-золотой парк из вьюнков и цветов во всю восточную стену храма.
   Чем-то бело-туманным, как от Млечного Пути, веяло от барабанов, прорезавших свод. Налитые живыми лучами из окон, они парили выше всех паникадил: роскошная люстра в сравнении с этим истинным светом казалась просто блестящим украшением. Самоварной медью... Так из-за тучи радиально бьёт солнце, как здесь оно било из барабанов.
   Впечатления от Ильинского Ярославского храма защекотали-защемили Диму с новой силой. Золотилась и люстра и фрески, и головка Иры - любопытно вертящаяся во все стороны. Опять этот нежный любознательный воробушек! Воробушек в центре мира - потому что храм ведь, по древним канонам, как раз и символизирует мир.
   "Начала и концы так похожи!.. О чём это я?!" - сам подумал о своих думах Дима. Нет, не о началах и концах мира - зачем это ему сейчас, абстрактные пустяки!.. О началах и концах встреч с людьми, знакомствах и расставаниях. О первом (или втором - какая разница!) и последнем (или предпоследнем - тоже какая разница) днях. Праздники начинаются и кончаются, но светлый конец, как по злой иронии напоминает светлое начало. Даже цвет, свет и запахи похожи! Мысли - похожи... если, конечно, думать не о самом расставании - не о скверном и северном "потом", а о том счастливо-солнечном, что пока есть - ну, до завтра. До завтра - это ведь как много! Так много ещё можно успеть! Говорят же "пока!" - прощаясь... вот какой, оказывается, смысл - в этом бессмысленном слове. Нет, как ни гони от себя мысли о любых концах - они всё равно лезут из всех щелей, как мышиные хвосты. Как ирины "мыши"! Как чудища в "Вие" ломились в церковь... Да, грусть вперемежку с радостью - всегда ещё сильнее. Видеть красивые места перед расставанием - игра в кошки-мышки с чудищами-"мышами". Наша точка - это чудища-"мыши". Подстерегающие нас за углом... и от них, как во сне, "бежать не получается". Чем красивее место - даже храм, - тем труднее от них спрятаться. Чем веселее разговор с друзьями - тем больше громкие голоса манят невидимых "мышей" из их засады. Монастырь - слабая крепость, а храм в нём - ненадёжный, дырявый блокгауз. Это только в первый день радости можно было отбить в них штурм, как тогда, в Ярославле... а в последний или предпоследний - увы... белый флаг! Ира - да и Алёна, - исчезнет, как исчезает каждый год лето... и храм не спасает от осени. Золото его иконостаса лишь напомнит, если что, о жёлтой листве.
   Так и Шизилов вчера не спасся от санитаров... От судьбы не уйдёшь! Накануне кто-то позвонил в нужное заведение - рассказал историю с выходом на сцену... ну, и всё остальное. Символическая развязка - придурок, к которому оказывается все так привыкли и привязались! - уходил из жизни Димы почти одновременно с Ирой и Алёной. Кончался очередной мини-этап жизни, с очередными - и дорогими, и не очень, и совсем не дорогими (но запечатанными-таки в память), - лицами. Дима видел в окно это странное зрелище: "граф" превратился в птицу с двумя белыми крыльями, несущими гордое тело - двумя взявшими его под руки санитарами. Все тогда немножко жалели беднягу и удивлялись - ну, кому ж это пришло в голову "стучать" и лишать целый санаторий любимого юмориста?! Не удивлялся один Краснознамёнников - главный герой события, оставшийся по обыкновению в тени... А весь секрет был в том: Павел Лаврентьевич устал от Дулебия Гастоновича.
   Он окончательно убедился, что толку от "союзника" нет, а своими нелепыми выходками "граф" лишь компрометирует и дискредитирует светлую красно-коричневую идею. Настал черёд порвать "коалицию"... а Краснознамёнников знал только один способ порывать с бывшими союзниками - сдавать их. Мораль у него была своеобразная (точнее, целесообразная), и он бы очень удивился, если б кто-нибудь назвал его поступок нечестным или что-то в этом роде... Друзей в политике нет, а союзники - всегда лишь до поры - до времени: пока от них есть польза, а потом - их место в психушке... Жаль лишь, что вот потратил столько времени на этого "графа". Ну ничего, Павел Лаврентьевич своё ещё наверстает! В политике есть силы, заранее обречённые быть ослами для перевозки других, более хитроумных: несут их на своём горбу - и не замечают... трубят о победе - а оказывается, это вовсе не их победа, а тех, кто на них верхом. Ослы умеют громко кричать и иногда пользуются спросом, то плоды их успехов пожинают другие: это как в скачке - приз получает не кобыла, а седок. Ошибка Павла Лаврентьевича была лишь в том, что он сел не на того - на слишком бешеную и дурную кобылу, скачущую совсем не к тому "финишу"! Значит, пора её поменять. Вот где настоящая сила - не там, где крик, а там, где тень и выжидательная тишь! Пусть себе Шизилов горлопанит - а Павел Лаврентьевич тишком-молчком провернёт ещё не одно дело, подложит еще не одну свинью... Да что, в конце-концов, Павел Лаврентьевич - тоже мелкая сошка. Вот те, кто посильней и поумней его - другое дело!..
   Но Дима, Алёна (как и их маленькие спутники) о политике сейчас, конечно, не говорили. Правда, они вспомнили по ходу дела монархистов (недавно показывали по телевизору) и вместе посмеялись. В этом тоже было единство Димы с Алёной - просто естественность, смех над тем, что глупо и смешно... Дети и молодёжь - новое поколение, - в общем, свободны от предрассудков, их уже не завлечёшь ни коммунистическими, ни монархическими идеями, они живут сегодняшним днём и не плачут ни о России, "которую мы потеряли", ни о Советском Союзе. Они вертят пальцем у виска при виде шизиловых и краснознамённиковых. Наверное, коммунистическая и псевдопатриотическая идеи будут похоронены окончательно, лишь только это поколение вырастет, потому-то так торопятся шизиловы и краснознамённиковы, что если они не схватят власть сейчас и не успеют взять в ежовые рукавицы растущие побеги, эти побеги поднимутся и заглушат их, так что никто их уже даже не заметит в этой чаще. Они заранее называют это поколение пропащим и развращённым, но верно и другое: кто громил церкви в 20-е годы и доносил друг на друга в 30-е, действительно, был пропащим... люди же, способные хотя бы не ломать... - за ними будущее!.. Вряд ли они будут размещать музеи в бывших кельях, но и те, что уже там находятся, тоже не станут выгонять. Вот, к примеру, в Ипатьевском монастыре - чудесная выставка костромской природы: для Иры - уголок просто сказочный! Здешний лесистый край некогда славился обилием зверья; сейчас об этом напоминала только богатая коллекция чучел. Один бурый медведь, поднявшись на задние лапы, встречал гостей прямо на лестничной площадке. "Ой, он как живо-ой!" - воскликнула Ира. Ей так хотелось потрогать или погладить толстого косматого мишку - даже рука невольно потянулась и пальчики зашевелились!.. но девочка вспомнила окрик смотрительницы в ярославском музее и не отважилась... А дальше вообще было какое-то звериное царство! Скалил клыки большущий щетинистый кабан - Ира пришла в восторг от того, какой же он "то-олсстый": ведь всегда становится как-то безотчётно весело при виде толстых животных - испытываешь смешное удовольствие, будто обнимая глазами эту жирную бочку, и представляешь, что же эта туша про себя думает... Охотились волки, играли волчата; не то тупо, не то слишком мудро глядел толстоморденький и большезубый бобёр; летали, строили гнёзда и кормили птенцов птицы (всё "понарошку", как и играх детей - для них-то эта выставка и сделана, - даже рыбы не живые, а тоже "как будто" живые...). И в каждой комнате что-то новое - то медведь норовит обнять, то глухарь растопырил крылья и хвост - вот-вот затокует, то лисичка хитро так поглядывает, не убегает... Удивительное место: дом - не дом, лес - не лес, но кругом зверьё - будто пришло погостить в брошенный монастырь, в бывшие кельи. Раз в сказках звери живут в хоромах да избушках. А если бы животные могли, как люди, предъявлять права на территорию - мы, мол, коренной народ, а вы оккупанты! - они бы заявили, что монастырь по праву - их: пришли, понимаешь, люди, вырубили глухой здешний лес и построили обитель (кстати, основал её, по преданию, не русский - так что увы, господин Шизилов!.. - а татарский мурза Чет). Но всё же и ребёнку понятно, что несладко здесь, в кельях, этим животным - чего уж сладкого, когда набьют тебя опилками, ватой и сделают чучело! Детям почти всегда жалко зверюшек - эта нежность у них, пожалуй, от природы, - и сколько раз, восхищаясь подобными выставками, они (такие разные по возрасту и характеру!) всё же обычно произносят: а зачем же было их убивать! Вот и Ира сейчас сказала: "А зачем же они зверей убива-али: вон даже таких маленьких - волчат, медвежат!.." Ответить на это было нечего...
   Наконец, зашли в комнату с бабочками и жуками. То была гордость Костромы: коллекция, ещё в том веке собранная Рубинским - кажется, крупнейшая в России... так уж во всяком случае, сказали (так всегда говорят).
   Каких только бабочек не было! Большие (почти с кленовые листья!) и поменьше; бархатистые и перламутровые; с чёрно-белыми "глазками" на крыльях, с тонким сетчатым узором, с шёлковым блеском, с какими-то разноцветными кляксами и капельками... А некоторые жучищи - просто чудища на вид: усач сантиметров десять, "носороги", "олени"... как вообразишь, что эти гиганты размером с сучок или щепку вдруг оживут, зашевелятся и быстро-быстро побегут на тебя - сразу жутковато! Ира смотрела на бабочек с удивлением и радостью, а на жуков с удивлением и робостью: широко раскрытые глаза как бы говорили: "Ого, вот это да-а!.."
   - А ты бы от такого жука убежала? - спросил Русланка сестру.
   - Нет.
   - А если б тебе его прямо на платье кинули?
   - Ну, если бы ки-инули... тогда я тому, кто кидал, самому этого жука за шиворот засунула!.. - улыбнулась Алёна и была совершенно права: важно не то что сказано, а кем и как сказано.
   - А ты что, и правда жуков не боишься? - нарочно задал Дима детский вопрос. Который при иных условиях тоже показался бы... не совсем деликатным, но сейчас-то звучал чуть не как комплимент.
   - А чего их бояться. Я в Крыму была - ну у нас родственники живут, - и как навидалась на даче всяких пауков, так теперь уж никаких насекомых не боюсь!.. Но такие там здоровущие пауки! Туловище белое, ещё с каким-нибудь рисунком - и честное слово, где-то с орешек размером... Сначала страшно было, а потом понаблюдала я за ними, пригляделась к повадкам - ничо страшного. Даже любопытно как-то смотреть! Сидит-сидит паук не шевелится, а паутину заденешь веточкой или муха какая прилепится - тут же бежит: ещё быстро-быстро так своими растопыренными лапенциями перебирает. Смешно даже!.. А у нас некоторые девчонки простых каких-то маленьких пауков боятся - я уж не знаю, чего...
   - А я - маленьких жуков и пауков не боюсь... но вот таких больших я бы вообще испугалась! - созналась Ира, покосившись на членистоногие танки под стеклом. - Вот этот уж, наверно, укусит - так укусит! - (для детей "уку-усит" - главный критерий оценки) - Я помню, у нас в садике мальчишки больши-их жуков ловили и нас пугали... только эти ещё больше - эти вообще какие-то громадины-перегромадины!
   - А мы в школе тоже наших девчонок пугаем! - похвастался Русланка с таким видом, с каким хвастаются профессией. - Им таракана поднесёшь - они все визжат и убегают, как дурочки!
   - Они-то не дурочки! - усмехнулась Алёна, подшучивая над братом. - Они-то знают, что тараканы противные... это вы их готовы, как сокровище, в руках носить!
   - Да-а, мы их носим! - опять с шутливой гордостью сказал Русланка...
   Так прошла экскурсия по музею. У выхода из него наших героев окружила кучка других насекомых. Как букашки на тонких лапках, стояли прямо на монастыре избушки на сваях - приподнятые метра на полтора над землёй. Среди их стайки высилась так же точно устроенная деревянная церковь.
   А ещё эти "букашки" очень напоминали... Ира лучше всех знала, что же они напоминали:
   - Смотрите, вон избушки на курьих ножках! Как они здесь оказались!?
   Дима улыбнулся, мигом сочинив ответ:
   - Бабы-ёжки из всех здешних лесов однажды собрались и решили взять монастырь штурмом. И поехали на него в своих избушках - вместо танков. Ворота выломали и ворвались сюда. Но защитники их перехитрили. Сверху в воротах опустилась решётка. - Дима показал рукой, - и закрыла бабам-ёжкам путь к отступлению. В здесь был специально разлит клей - и все избушки прилипли своими куриными ножками. Бабы-ёжки испугались и дружно сдались в плен. А избушки так и стоят здесь - в память о победе монахов.
   - Вот здорово! - Ира даже подпрыгнула от удовольствия, держа Диму за руку. Алёна и Русланка смеялись.
   Потом узнали настоящую историю "избушек на курьих ножках". Это были бани прошлого века - а на сваях потому, что - в подтопляемой половодьем местности. Сюда их привезли, спасая от столь большого затопления, что перед ним бессильны были любые сваи. Это когда построили Костромское водохранилище, и не стало десятков деревень. А деревни-то были старинные - с красивыми деревянными постройками, которым и 100 и 200, а иным и 400 лет... Хорошо хоть хватило ума часть перевезти в Кострому и создать такой вот музей под открытым небом.
   В самом монастыре очутилось лишь несколько построек - основную-то выставку разместили снаружи и назвали гордо "Русская деревня". Путь экскурсии лежал туда. "Деревня" раскинулась на природе: средь берёзовых перелесков и весёлых лужаек, создавших полную иллюзию удалённости от города - будто и нет современной цивилизации, а одна сельская старина и неподвластная времени природа. Говорят, именно тут снимался фильм "Снегурочка" - с утонувшим в лесах царством берендеев... Меж тем 280-тысячный город был совсем рядом - просто спрятался за деревьями и рекой. Здесь-то бежала ещё одна речка - своя, "деревенская": не Волга и не Кострома, а крошечная извилистая Игуменка, поросшая камышом. Из всех городских строений лишь монастырь виднелся отсюда: казалось, "деревня" - это крестьянская слобода при нём.
   Избы, овины, ветряные мельницы (вот раздолье для Дон Кихотов!), деревянные церкви и часовни - всё было здесь. Чешуйчатые церковные крыши и луковки мягко, свежо серебрились, но всё их "серебро" оказывается - не из серебра, а из резных деревянных брусочков. В их переливчатом блеске было что-то не менее притягательное, чем в жарком золоте Троицкого собора... ну, вот так же серебрится, трепеща, листва живой осины - такая же узорчатая поднебесная чешуя... А в формах крыш, встающих друг над другом, и дощатых шатров чувствовалось что-то раскидисто-еловое...
   Неожиданно Дима взглянул на старика-соседа и увидел в нём отражение глубоких, сложных чувств. Наш герой сразу всё понял - для пережившего трагедию человека эта "деревня" была памятником утопленной малой родины: Рыбинское и Костромское водохранилища... - только масштабы разные...
   И сразу же самому Диме стало не так весело. Мемориал погибшим деревням - вот что означала вся эта красота. Как по покойнику у изголовья, горело яркое пятисвечье Троицкого собора... Ну, красиво и даже весело убранная могила - а всё-таки могила... дальше-то что!
   Конечно, это чужая драма, но как вытащенная, наплыла уже собственная грусть. Завтра - расставание, и никуда от этого не деться! От веселья и болтовни Дима почти забыл о предстоящей разлуке, нарочно выпихнул такие мысли из головы, но облачко мимолётной грусти опять... тут же их оживило.
   "Покружи меня!" - вдруг сказала Ира, нежно улыбнувшись Диме и по-воробьиному задрав голову. Экскурсия, собственно говоря, закончилась, но люди не торопились уходить и бродили по "деревне" мелкими группами-компаниями; все более-менее рассеялись, так что стесняться было некого. Дима привычно (сколько раз уж кружил её!) подхватил Иру под мышки и под коленки: "как ребёнка!" - просила сама девочка, и эти слова очень забавляли нашего героя - она и была ребёнком - настоящим - без всяких там "как", просто в 5-6 лет дети называют детьми тех, кто младше их... Малышка удобно устроилась на руках друга, обвила его своей ручонкой за шею, и они закружились посреди прибрежной лужайки. Девочка была в восторге: волосики её развевались, откинувшись лёгким бутоном; ротик смеялся, в глазёнках отражалась вся стремительность движения. "Пти-чка, пти-чка моя!" - думал Дима, глядя на милую летящую фигурку... и тоже в восторге от того, что это он её несёт - на его руках она летит!.. И ручонку расправила, как крылышко, и головку в блаженстве откинула! Пичу-ужка... А ведь улетит завтра!
   Наконец, и он устал кружиться с ношей на руках, и она пропищала сквозь смех "всё!" - карусель остановилась. Даже у Димы всё немножко кружилось в глазах, а поставленная на ноги Ира шутливо закачалась и с весёлым возгласом "я пьяная!" бросилась обниматься, как бы цепляясь для равновесия. Шутливо-нежными были эти объятия, щекотно-забавным - прикосновение смеющегося, запыхавшегося личика, которым девочка с размаха уткнулась Диме в живот. Но чувствовалось опять - завтра расставание... Дима тоже порывисто обнял эту крошечку, нежно прошептав самое сокровенное:
   - Как бы мне хотелось иметь такую сестрёнку как ты!..
   - А я бы тоже хотела такого брата как ты! - с трогательной серьёзностью откликнулась малышка, тиская Диму.
   - Сестрё-оночка моя! - проговорил Дима как бы шутливо, но с такой серьёзной глубиной и нежностью, что ощутимо заколотилось сердце... прошептал не только ртом, а всем телом и душой - и рукой, ласкающей головку Иры, и глазами, и счастливо занывшими нервами... Это было его волшебное слово - "сестрёнка!" - и теперь можно произнести его вслух - оно перестало быть беспредметным...
   - Я буду без тебя скучать.
   - Я тоже, - девочка подняла на него ласковые, но ставшие совсем грустненькими глаза...
   Из всех разговоров с Ирой как-то особенно запомнился Диме этот - короткий, но полный... даже символичный что ли... Часто потом он вспоминал его себе в утешение - в память о том, что счастье всё-таки есть...
  

13. 90 дней спустя

  
   День стоял хмурый. Броско и ядовито желтели во дворе деревья, но неживая яркость на буром лишь раздражала глаз. Казалось, догорают тонкие свечи: пламя рыжело и золотилось уже у самого основания. И как натёки воска, расцвеченные этим огнём, расплывались под деревьями неровные пятна осыпавшейся листвы. Угрюмо примолк и без того, впрочем, тихий, тонущий в палисадниках провинциальный городок. Завтра Ире предстояло распрощаться с ним - семья обменяла квартиру и переезжала в более крупный и современный Рыбинск. Она, впрочем, прощалась уже сейчас, выскользнув на балкон в курточке и оглядывая родной Углич. Воспоминания наполняли её головку: крутилось, вроде, и немножко грустное... но в то же время и восторженное. Переезд таит в себе прелесть неизвестности: новой жизни и надежд, а Ира всегда легко привыкала, даже радовалась смене обстановки! Здесь ей особенно и жалеть не о чем: близких подруг почти нет, в школу ещё не ходила - рано в шесть лет... но конечно, слегка волновалась, а уж не попрощаться с родным городком не могла - очень его любила. Тут каждое деревцо знакомо и почти с каждым предметом связана какая-нибудь маленькая история! Вот и пейзаж с балкона настолько привычен, что летом закроешь глаза - и увидишь, как он выглядит зимой; осенью - вызовешь весеннюю картину.
   Ира вспомнила, как однажды прошедшей весной стояла здесь вечером: нашла столь оригинальный способ "спасения от мышей". Вот уж было впечатление в жизни! Мама ушла на работу во вторую смену, а отец ещё не вернулся: в общем, её оставили дома одну - как "большую", - сама ведь пообещала, что не будет бояться. И, наверно, почти не боялась бы - если б вдруг не отключили свет! В квартире стало темно как в погребе, и девочка в первые минуты, съежившись от страха, сидела маленькой лягушечкой в высоком кресле - подобрала ноги от "мышей", уткнула личико в коленки и не смела ни шелохнуться, ни взглянуть по сторонам. Вроде как ты не видишь - и тебя не видят, не достанут... простейшая психология защиты: наверно, сказки о Вие и Василиске от неё родились. Но страх с этого не уменьшился - бедняжка чувствовала себя связанной-спутанной и беззащитной. Чем всё это кончится: сможет ли она досидеть и не шелохнуться... ведь совсем не шевелиться - и трудно, и... будто ты в какой-то неживой, неестественной дрёме. Наконец девочка пересилила ужас - решилась перебежать тёмные комнаты (жуткое путешествие - себя не помнила!) и выскочить на балкон, где мигом оказалась свободной, защищённой и неодинокой - ну, совсем в другой обстановке! "Мыши" ведь на улице вроде как недействительны, выражаясь юридическим языком, а балкон - это почти улица. Девочка плотно притворила за собой дверь и боялась теперь лишь одного - глядеть сквозь стёкла туда, во мрак комнаты. А вниз, во двор, глазела даже с увлечением. Таинственное движение огоньков напоминало о бурной вездесущей жизни, кипящей даже в темноте и растворяющей её. В окнах, как по сигналу, зажигались свечки - будто пришёл какой-то праздник: Пасха, Новый год?.. Добрые гномики перемещались внутри домов с крошечными огоньками в руках. Так, может, это и не здания вовсе, а там... коробочки с подарками на день рождения?.. или странные огромные торты со свечами в несколько ярусов?.. А по переулкам, как живые глазастые существа, проползали время от времени машины. Сноп света и бегущие тени мокрых деревьев опережали их - Ира за десяток секунд заранее уже знала, что вот сейчас из-за угла вынырнет тупомордое существо. Некоторые въезжали во двор и останавливались - фары спереди потухали, а сзади вырывался алый огонь, и дымилась, как вулкан, выхлопная труба. Что это делает машина - машина "пукает", это известно каждому ребёнку!.. Таинственно и весело на улице - Ира почти забыла о "мышах", заворожённая вечерней сказкой. Именно тогда вот впервые подумалось, что темнота - пожалуй, не так уж и плохо! Окончательно это доказал, как мы знаем, Дима - но уже немножко попозже, летом. Одновременно с весенним случаем Ира сегодня вспомнила тот летний, санаторный - как они с Димой тоже смотрели в сумерках с балкона и Дима, как волшебник, разогнал весь страх... При мысли о далёком друге девочке стало грустно. Но думы и воспоминания бежали так быстро, что тут же всплывали всё новые и новые - ни грусть, ни веселье, ни страхи не задерживались надолго... Вот продолжились воспоминания опять о том весеннем вечере. Окончилась история, конечно, приходом папы, но... очень неожиданно. Ира вдруг услышала позади себя, в тёмной комнате, шорох и шевеленье - ужас мигом вернулся к ней, чем-то не то ледяным, не то горячим хлестнул по сердцу, по всему организму. Девочка на секунду замерла... вся побелев, обернулась, и тут же лёд с кипятком перетекли в мягкое, ласковое тепло - вместо "мыши" за дверью стоял отец. Кошмар кончился, а волшебное в душе от этого вечера осталось! Особенно приятно, когда отец её похвалил: "Умница - вот видишь, как ты победила страх: нашла себе хорошее занятие - и сразу все ужасы забылись! Другая на твоём месте так, наверно, и дрожала бы всё это время в кресле..."
   А сейчас... Ире было так же нестрашно переезжать на новое место, как тогда стоять на балконе и любоваться вечерним городом. И там, и здесь какая-то загадка - какая-то манящая "таинственность". Интересно, увидев сноп света, ждать, когда выглянет сама машина, и гадать, какая она из себя; а сейчас с таким же нетерпением (только в несравнимых масштабах!) жаждалось увидеть свой новый дом, новый город. Да, чувствовалось что-то общее между новосельем и Новым годом!..
   Конечно, надо "хорошо попрощаться" со старой квартирой - Ира и делала это сегодня целый день: помогала родителям собирать вещи - и попутно "всё прощалась"... Ближе к вечеру - когда с делами в основном управились и комнаты стояли практически пустые, - она специально обошла всю квартиру. Привычное стало непривычным: слишком голо и просторно! Но все уголки, все пятнышки на обоях и царапины на полу были знакомы. Что-то напоминало об играх с куклами (Ира всегда играла на полу), что-то - о "мышах", что-то - о других фантазиях и случаях из жизни... Ира могла бы провести здесь целую экскурсию, так много ей говорили эти укромные уголки.
   Вот тут всегда ставили новогоднюю ёлку: девочка сейчас даже нагнулась и понюхала пол - не пахнет ли от него хвоей, праздником... но ничем, конечно, не пахло ("Зато Новый год уже через три месяца!" - утешила она себя). А вот эти крошечные бугорки под линолеумом - так уж у нас строят, что редко пол бывает по-настоящему ровным, - всегда служили кочками на страшном болоте, через которое с трудом перебирались её куклы во время путешествий... А вот жутковатое - ну если, конечно, бояться! - пятно на обоях над самым плинтусом: "мышь" размером с обычную мышку, но со злобной удлинённой мордой, толстым хвостом и даже неким подобием глаза. Сейчас-то Ира не боялась - знала же, что это просто пятнышко серой стены от чуть содравшейся обои... но раньше всегда-всегда проходила мимо с опаской - особенно в полумраке и в пасмурные дни: казалось, "мышь" следит своим глазом и вот-вот соскочит с плинтуса - набросится, мигом увеличившись в размерах... уку-усит!..
   Но самым жутким был угол под кроватью. Ира раньше очень редко туда заглядывала: под кроватью всегда, даже днём, естественно, прятались все "мыши". Ведь раз не заглядывала - значит, не видела... значит, там и сидит самое страшное (Так уж устроена наша психика). Угол представлялся Ире чёрной дыркой-норой, через которую влезает и вылезает вся тьма "мышей". Страшно ночью опускать с кровати ноги, страшно думать, что "мышь" может и на постель высунуть нос, прокравшись оттуда в щёлку меж стеной и краем деревянной спинки. Раньше Ира укрывалась одеялом с головой и всё равно боялась. В сумерках всегда входила в комнату с опаской - озираясь на кровать и тут же прыжком включая свет... Во-от с верхним светом было нестрашно! При нём Ира могла сколько угодно прыгать, скакать и играть у той же самой кровати. Но всё равно ведь... неприятно бояться (даже если боишься лишь в темноте).
   Сейчас кровать стояла на месте одна, как царица комнаты - перевозили мебель в два приёма. Часть - сегодня вечером, часть - завтра... а эту ночь предстояло ещё провести здесь. Но Ира теперь ничуть не боялась углов. Во-первых, Дима так помог ей летом, что до сих пор забавно было от его советов. Во-вторых, одной ногой Ира как бы уже находилась в новой квартире. Когда уезжаешь - словно оставляешь на старом месте все заботы, неудачи, тревоги и прочее. Вот и остались здесь - то есть ушли в никуда, - и уже побеждённые летом "мыши", и лёгкая грусть осени (на новом месте и октябрь - вроде как не октябрь), и сосед Шизилов...
   Кстати, о Шизилове! Милейший "дядя Дулебий" опять здесь - его тогда быстро выпустили. Брежневские времена давно миновали, и традиции уж пошли не те: сейчас не только "политических", но и простых психов долго не держат (приметы времени должны быть на виду, а не в изоляции!). Знаете, никогда не прощайтесь надолго с такими как Шизилов: рано ли - поздно ли, они отовсюду выплывут и ещё порадуют вас своим присутствием. Теперь, познав предательство Павла Лаврентьевича, "граф" стал ещё злей и несносней... хотя и жальче - тоже... всё чаще, как говорится, поддавал (сорокоградусной) и скандалил совсем не по-графски. Всё его ужасно раздражало! Ира искренне изумлялась - как это можно быть таким беспричинно злым... ладно, ещё разные сказочные злодеи, скрежещущие зубами просто так, ни от чего - им положено, но ведь дядя Дулебий-то не сказочный!.. Для неё это была загадка.
   Но сегодня всё стало мелочью. Что-то великое чувствовалось в воздухе - до странного необычный был день... Вот наступили сумерки: вспомнился тот вечер, потом санаторные вечера - но сегодняшний был куда волнительней.
   Странная интуиция смутно болтала Ире, будто происходит, или должно произойти, нечто ещё - помимо переезда! Что-то кроется, пока непонятное, за этими будничными внешними действиями, за обычными сумерками - куда больше, чем просто переезд... Наверно, опять не то гномики, не то великаны, не то волшебники Тысячехрамска делали своё невидимое, но ужасно важное и трудное дело: решали то ли её, ирину, судьбу, то ли даже не только её, а вообще... (не удивляйтесь таким сложным недетским формулировкам - это уж мы пытаемся словесно выразить то, что у Иры вертелось абсолютно бесформенно на уровне подсознания). Нет, не простой это был день, не простое воскресенье, и даже переезд - не простой!
   В шестом часу вечера подъехала машина с грузчиками. Полчаса обычной в таких случаях суеты, кряхтенья, скрежета мебели - и первая партия угловатых "эмигрантов" заняла свои места в кузове. Ира с мамой спустились проводить папу: он отправлялся вместе с грузчиками на новую квартиру. Тут и произошла последняя, историческая встреча с Дулебием Гастоновичем Шизиловым. По непонятным ещё причинам - только ничуть не связанным, конечно, с переездом ириной семьи, - он вдруг выскочил на площадку первого этажа - само собой, "под градусом", - и от избытка радости принялся отплясывать что-то русское народное... очень малопристойное. Его ликованье напоминало взрыв - никогда он так не радовался, только злился! Тут опять был какой-то сюрпри-из... другого рода, чем тогда на сцене, но...
   - А, - злорадно и по-пьяному протяжно заорал Шизилов, увидев отца Иры. - что, б..., взяли сегодня ваших ё-х дермократов за яйца! П-ц! Всех, б..., на столбах перевешаем - и до вас скоро доберёмся! И тебя, п-ра жидовского, повесим - давно пора!
   Чему там радовался Шизилов?.. Да всё просто! Обезьяна бурно ликует при виде... ну, хоть какой-нибудь любопытной пёстрой тряпки, а он чуть не захлебнулся от восторга, увидав "сетку" на экране своего телевизора. Занятые переездом родители Иры целый день не включали сегодня ни "телик", ни радио и потому не поняли бы сейчас, что означает эта "сетка" и эта зловещая тишина... Хотя, наверно, догадались бы... А Ира не догадывалась - но сейчас и она почувствовала: наверно, где-то далеко, в Москве, происходит что-нибудь очень непонятно-страшное - гораздо страшнее "мышей", страшнее угроз Шизилова... и от этой опасности уже не спрячешься на балконе, как тогда; не спрячешься даже в Рыбинске... и не спасут никакие добрые гномики - хотя, может, спасёт что-то другое... Интуиция не обманывала её. Странные вещи происходили в Москве.
   Владимирская икона (для всех, кто хотел мира) всё ещё стояла под стеклом в соборе, но здание, развёрнутое книжкой над Москвой-рекой, стояло уже - без стёкол. А самый верующий генерал из всех верующих генералов сегодня стоял не в церкви, а на трибуне, в окружении коллег-генералов; площадь перед ними, казалось, состояла из одних орущих голов. "Кровянку" встречали аплодисментами и криками ура.
   Кто-то кого-то звал на штурм, кто-то уже штурмовал, кого-то уже убили, кого-то брали в плен, кто-то дирижировал всем этим с трибуны... понарошку? нет, не понарошку... взрослые играли в войнушку? да нет, не играли... По улицам ехали набитые гроздьями шизиловых автобусы и грузовики. "Пассажиры" стояли с таким бодрым видом, будто отправились помогать на колхозные поля - распевали песни... как на картошку, ехали они с автоматами в руках. Собирать урожай - убивать людей... Как для маскарада, но явно не для маскарада, развевались над ними красные флаги и чудесные полотнища со свастикой - хоть и походило это всё на псевдоисторический фильм сумасшедшего режиссёра. Его героями стали шизиловы и краснознамённиковы, спешившие исполнить приказ верующего генерала - и скоро угол телецентра уже горел изнутри, как печка-буржуйка, а в воздухе перед ним яростно скрещивались пунктирные линии трассирующих пуль и длинные снопы прожекторов... Но "сетка" на экране стала едва ли не страшнее этого адского зрелища, а гробовое молчание радио - ужаснее треска и грохота боя.
   События были кошмарнее всех прежних ириных снов. Но то был не сон. То был воскресный вечер 3 октября...
  

14. Всё хорошо, что хорошо кончается

  
   На другой день Шизилов уже не радовался и не кричал, что демократов взяли за одно место. Он просто валялся дома пьяный, не издавая больше никаких членораздельных звуков... видно, так легче переносить неудачи! Его собратья в Москве тоже уже не ликовали и устали кричать ура. Больше половины героев, ещё вчера аплодировавших "взятию" Останкино и предстоящему походу на Кремль, куда-то вдруг запропастились. Разбегались в лучших традициях трюмных грызунов и прятались по углам - чтоб потом как минимум несколько дней ничем не напоминать о своём существовании. Кто затаился у себя на даче, кто пережидал события в подъезде чужого дома (с перспективой куда-нибудь "эмигрировать" - ну, скажем, в Татарстан...), кто сбрил бороду, чтоб не узнали... Просили политубежища даже у проклятых империалистов, которых сами ещё вчера крыли последними словами за "вмешательство во внутренние дела России". Но вот незадача: на сей раз никто не захотел "вмешаться во внутренние дела" и защитить организаторов побоища. Один наихрабрейший из наихрабрейших, который ещё вчера орал: "Сегодня нам надо штурмом взять мэрию и "Останкино"!" - теперь показывал автомат с невысохшей смазкой в доказательство, что сам он не стрелял - это всё клевета (ну, конечно, клевета - такому-то солидному вождю стрелять самому: достаточно гаркнуть с трибуны, а стреляльщики найдутся... для этого есть стадо!..). Красных флагов и свастик как-то поубавилось, хотя снайперов, засевших на чердаках, ещё хватало с избытком. А Белый дом (который в шутку давно советовали перекрасить в жёлтый) постепенно становился чёрным: из окон, где недавно торчали пулемёты, валил густой дым - коптил стены и медленно таял над безучастно глядящей на площадь башенкой. В центре фасада, над 13-м этажом, вырос гигантский чёрный квадрат, как на картине Малевича. Постепенно разросся в зловещий пояс... Чёрный пояс карате - посмертно для нового рейхстага.
   Да, радость Шизилова прошла, а уезжающей семье Иры до него уже не было никакого интереса. "Граф" - наконец-то навсегда, - исчез из их жизни. Грузовик ехал быстро, и в тот час, когда главные "октябристы", шурша сапогами по кучам битого стекла, с деланно-каменными лицами выходили сдаваться, он уж катил по улицам Рыбинска...
   Как похож и как непохож был вечер на вчерашний! То же волнение - но куда приятнее: те же сумерки - но за их многокилометровыми волнами, за этим темнеющим океаном пустоты, уже не убивают: кровь пролилась сверхобильно - и поток иссяк. Сумерки были как бы облегчённым вздохом усталого дня.. занавесом, упавшим после полуторасуточной трагедии. Кошмар кончился, и снова тихие вечерние гномики могли спать спокойно по всей стране. Прежде покоя не было - не только последние часы, дни... но и все последние месяцы. Пока шла суровая и идиотичная борьба, а Белый дом, почерневший изнутри - духовно, - не почернел физически. Сегодня пришёл вечер победы: победы мира над войной, тихих семей с Ирочками - росточками будущего, - над бешеными Шизиловыми. И символичным казался этот переезд, совпавший с приходом мира - будто все гадости, невзгоды, кровь и ненависть не только абстрактно, но и физически, пространственно остались позади!.. Увы, это было не совсем так: победы мира над войной всегда временны, и кровавая ведьма ещё выплывет - и год спустя совсем в другом месте, и... Гадости будут вечно приходить и уходить, чередуясь с радостями... регулярно, как годовые "циклы" Димы (осень 90 - осень 91, осень 91 - осень 92, осень 92 - осень 93...). Но даже и временная победа мира над войной, дня над ночью всегда обдаёт радостью, как тем ярославским светлым дождём... как - циркулярным душем в санатории... На этом держится и будет держаться жизнь!
  
   Чувства Димы последние две недели, пожалуй, можно было передать куплетом:
   О ней почти не помним летом,
   Но стоит вьюге закружить -
   Не только дня без нити этой,
   Но и минуты не прожить...
   Она надеждою зовётся,
   И верить хочется, так верить хочется
   Что эта нить не оборвётся,
   И жизнь не кончится, не кончится!
   Как из тёмного туннеля на исчезающий сзади свет, оглядывался Дима после 21 сентября на прошедшее лето, вспоминал санаторий и Иру (сейчас казалось почти сказкой - наивной и трогающей до слёз, - что есть ещё где-то милая "сестрёнка", несмотря на весь мрак гражданской войны, через который метеоритом проносится сейчас страна)... как на крошечную искорку света далеко-далеко впереди смотрел он на заветную дату 12 декабря и боялся - не потушат ли её бойцовски настроенные депутаты, победит ли его Президент в этой схватке... Не то чтоб он так уж обожал Ельцина, но просто сейчас Борис был прав.
   Шансов мирного исхода борьбы становилось всё меньше и меньше. Но ещё капля надежды (её Дима сам в себе желал преувеличить, как сквозь лупу) оставалась в его душе. До последнего момента не хотелось верить, что будет побоище. С робкой надеждой встречал Дима воскресенье 3 октября, переговоры с посредничеством Патриарха... и растерянный - как бревном огретый, замер, услышав вечером сообщенье о начавшемся кровавом триумфальном шествии. Казалось, ниточка надежды оборвалась... Ошеломлённый и не то опустошённый, не то наоборот переполненный чем-то, Дима тупо и бессознательно смотрел на все знакомые предметы, бессмысленно выглядывал в окно (будто отсюда мог увидеть Москву) и почти потерял ощущение времени. Он был словно выбит на час из реальной жизни, постигнув - и в то же время не в силах постигнуть происходящее. Моральный перелом событий (поздно вечером) вывел его из этого состояния, вернул не только надежду, но и давно не приходившее, полузабытое боевое настроение: "Ты - Человек, и потому ты в центре любых событий; от тебя ничего не зависит - но от тебя всё зависит, ибо ты не один; всё будет хорошо, потому что иначе быть не может!.. Наши победят!"
   "Доживём до понедельника... - привычно уже думал Дима, засыпая... (как думал он это - только более мирно - в ночь на 26 апреля, когда в одноимённой передаче подводили итоги референдума). - Теперь, когда переговоры сорвались и бой начался, всё должно решиться скоро - уже завтра, непременно завтра, такие события по самой своей природе долго длиться не могут. Какая-то сторона должна победить!.. Но надо быть слишком уж неисправимыми олухами, чтоб завтра же с войсками не взять Белый дом!.." Он уснул, ожидая этого с нетерпением и надеждой, как заложник - освобождения. Вся страна тогда была в заложниках и ждала скорейшего исхода дела - только потом она это слегка подзабыла...
   Настало 4 октября. В школе Дима только и думал, что о событиях в Москве: он едва дождался конца уроков, проходивших во вторую смену. Короткая дорога домой напоминала путешествие греков к Дельфийскому Оракулу - те с нетерпением ждали предсказаний будущего и разрешения проблем, а он хотел услышать последние новости... Всё, что здесь, он отмечал глазами машинально, как непонятную и малозначимую суету - душа его полностью обратилась к Москве.
   И вот короткий путь завершён - Дима открывает дверь, родители сидят перед телевизором, а ведущая оглашает ему, Диме, оправдательный приговор судьбы, которого он так ждал - Белый дом капитулировал, мятеж подавлен... Облегчение настало удивительное - тоже едва вмещавшееся в сознании: второй раз в жизни наш герой испытал его - первый был в августе позапрошлого года... То, что чувство это смешивалось с осознанием трагедии, жертв, делало его ещё более громадным и дорогим - "радость со слезами на глазах", как поётся в песне. "Жалко, конечно, погибших... Но они сами сунули палец в розетку, и никто не виноват, что их шарахнуло током!.." - подумал наш герой.
   Воодушевление переполняло Диму настолько, что буквально невозможно было усидеть на месте, и всё пространство вокруг казалось слишком маленьким! Он вышел на балкон. Простор и свобода были вокруг. Страх и тоска пропали... а свобода - всегда там, где их нет. Легко дышалось. Воздуха и мира хватало с избытком! Прохлада бодрила.
   Дима опустил взгляд и вдруг увидел подъехавший к подъезду грузовик с мебелью - в этот несусветный, фантастический день кто-то переезжал на новую квартиру. Паренёк отметил данное событие машинально - как не очень интересное, а просто курьёзно-любопытное. Он собирался уже перевести взгляд, но внезапно... внезапно увидел поразительно знакомую светлую головку - и лёгкую маленькую фигурку, бодро выскользнувшую из кабины. Это могло быть просто сходство - Дима сначала так и подумал, недоверчиво усмехнувшись над собой: совсем слабые нервы - от волненья после боя видишь сестрёнку там, где её быть не может... Но девочка что-то сказала, и голосок её тоже оказался знакомым! А мужчина рядом был похож на Николая Петровича, а женщина - на маму Иры. Неужели всё это - лишь сходство? Но отсюда, с высоты, не разглядишь лиц... тем более, фонарь светит не прямо над машиной, а поодаль. Дима стремительно сорвался с места. Он не верил своим глазам, но он хотел поверить - и первым желанием было тут же спуститься и проверить!.. Теперь-то Дима не колебался: боевое настроенье, вспыхнувшее в нём вчера ночью, логично переросло в чувство победы, оставив бодрую решимость во всём - во всех поступках. И тут же, в чём был, он ворвался в комнаты, кинулся к двери и выбежал в подъезд...
   Мчась по ступеням, он вспомнил, что почти такое же чувство испытал в санатории, когда решился-таки навестить больную Иру. И тогда была похожая схватка с серой гадиной - тоской, - и тогда, как и сейчас, он одержал победу... хотя не столь полную и яркую. Ведь теперь успех пришёл не только внутренний, но и внешний! Внутренний без внешнего закрепить надолго как-то не получается: слабый Дима не достиг праведности Сергия Радонежского - способности побеждать зло самостоятельно, вне зависимости от внешних условий... радостный поворот событий в стране был нужен ему для жизни, как глоток воздуха - он мечтал о нём одновременно и самопожертвенно, и эгоистично... На фоне внешней победы поверить в свою невероятную внутреннюю - в возвращение Иры, - было легче... хотя всё равно верилось с трудом... ещё приходила ведь противоположная мысль (серая гадина шевелилась, пытаясь хоть на секунду отложить момент своей капитуляции): быть не может такого двойного счастья - чтоб разом и одно, и другое!.. Нет, может, может!.. И Дима (он любил фехтованье, хоть ни разу не ходил в секцию) вдруг представил, как на бегу стремительно пронзает эту серую гадину шпагой, будто неудержимый мушкетёр... и она беспомощным мешком, мягко стуча, скатывается по ступеням... Необходимо было зрительно представить свою победу!..
   Дима очутился на первом этаже как раз в тот миг, когда дверь открылась, и светловолосый ангельчик с до боли знакомыми чертами впорхнул в подъезд, прямо ему навстречу. Это была Ира - теперь сомнения остались за хлопнувшей дверью! Невозможное свершилось, невероятное стало очевидным... Друзья увидели и узнали друг друга одновременно - в один миг: сами обстоятельства встречи на узкой площадке сделали так, что первый взгляд обоих не мог скользнуть никуда, кроме как на лицо выходящего навстречу...
   Сколько Дима ни воображал подобную встречу в своих безнадёжных мечтаниях, на деле она оказалась гораздо счастливей, трогательней и нежней. Ни в каких мечтах не предусмотришь эти обрадованные и изумлённые глаза Иры, этот смешной летучий порыв, с каким она кинулась к Диме, эти крепчайшие ребячьи объятия, знакомые всем, кого любят дети - когда малышка изо всех сил, которых, оказывается, не так мало, обвивает вас и ручками, и гибкими проворными ножками, виснет на груди и лепечет что-нибудь, либо тихо смеётся от своего счастья!..
  
   На этом прервём нашу летнюю историю с осенним продолжением. И дай Бог, чтоб продолжение у неё было ещё "большо-ое", а окончания не было никогда.
   июль - декабрь 1995 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"