Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Держава земная

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть основана на реальных событиях русской истории конца XV в. От автора: "Люди путают "страну" и "государство". Людям ласкает слух само слово "держава". Или даже "Держава" - вот так, с большой буквы, не иначе!.. Любовь к стране всё чаще подменяется языческим преклонением пред Державой и Державностью... и это почему-то названо "патриотизмом"! Историческая повесть "Держава земная" - об одном из очень маленьких, но очень показательных эпизодов вечного конфликта царства земного и Царства Небесного. Об остальном... заранее говорить не стоит - лучше прочитайте сами".

   Андрей Рощектаев
  
   Держава земная
  
  
   И возвед Его на высокую гору,
   диавол показал Ему все царства
   вселенной во мгновение времени.
   И сказал Ему диавол: Тебе дам власть
   над всеми сими царствами и славу их,
   ибо она предана мне, и я, кому хочу,
   даю её; итак если Ты поклонишься мне,
   то всё будет Твоё.
   Лк. 4, 5-7
  
  
  
   Оглавление
  
   1. Державное строительство
   2. Отец Паисий
   3. Темница
   4. Две молитвы
   5. "За меня со смертью бейтеся..."
   6. Исполнение седьмой тысячи.
  
  
  
  
   1. Державное строительство.
  
  
   - А вот здесь я устроил засаду и всех их разбил... Они думали - меня можно победить!..
   Полководец снисходительно покачал головой: мол, надо же, наивные!
   - Победить меня никак невозможно, и я им это показал! И ещё много раз покажу!
   - А это... это я захватил пленных и много всякой рухляди, - сказал он небрежно. - Но взятые с бою вражьи доспехи велел побросать в воду, потому как наши лучше во сто крат, а бусурманские железяки нам не нужны... Пускай знают, во что мы их "ценим". Мы бьём их при всякой встрече, и один мой воин лучше их сотни.
   - ...Остальную добычу я ни с кем делить не буду, - продолжал рассуждать он. - Потому как я самовластный, вседержавный государь. Воинов моих я щедро награжу за бранный труд, выдам по гривне с полтиной - чего мелочиться!... а вся добыча - моя добыча. Всё моё! И наложниц себе возьму.
   Ваня, слушая брата, засмеялся.
   - Они-то тебе к чему?..
   - Так... по обычаю войны... - неопределённо сказал Митя, и правда не зная, к чему. - Так все великие полководцы с незапамятных лет поступали. Я тоже - как они... Но не добыча - главное. Главное - укрепить державу так, чтоб все боялись.
   - Да, у тебя теперь уже о-очень большая держава получается...
   - Не то что большая, а... такой ещё от века не бывало! Но я расширю её ещё - чтоб был один государь на всю Землю... и скоро уже так будет.
   Он склонился над картой, которую сам составил. Из центра карты - большого кружка с надписью "Углеч", - разбегались во все стороны стрелки походов: жирные и тонкие, кривые и прямые, сплошные и пунктирные... и становилось их всё больше и доходили они там и сям до краёв карты... и пошли бы дальше - да "Земля", судя по карте, уже заканчивалась.
   Рядом с картой на полу выстроились ровные ряды игрушечных воинов, которые и разыгрывали все бесчисленные битвы - в том числе и ту, что отгремела минуту назад... После неё на карте появился ещё один значок из двух скрещенных мечей, а стрелка победоносно поползла дальше, до нового такого же крестика.
   Рядом с картой лежал свиток, изображающий летопись.
   "И сошлись у реки Кострюмицы рати великого государя Димитрия Ондреевича Углицкого и свейского королевича Бомбанюка Сто Тринадесятого и бысть сеча зла, и одоле Димитрий Ондреевич всех супостатов и гна их сто осьмнадцать вёрст до моря Индийского и положи осьмсот двенадесять тыщ вои вражескии мертвы, а королевича их и сто тридесят пят князей и пятнадесят тыщ лыцарей во полон взя, простых же вои взя во полон безчётно множество..."
   Ваня засмеялся:
   - Что-то не совсем складно выходит: убитых-то вы как-то там на бегу, в погоне, посчитать успели, а вот пленных - "безчётно множество"... хотя обычно наоборот бывает: пленных считают, чтоб хотя бы выкуп за них взять... да и кормить ведь их надо!
   - А-а, зачем их кормить! Обойдутся! - беспечно махнул Митя, ещё не пришедший в себя от столь оглушительной победы. - И считать их даже было лень... тем более, впереди новые великие побоища с другими врагами. "...И одоле Димитрий Ондреевич Углицкий тмутараканского царя Габдрахмана Абдурахмановича с войством его безчисленным поганым и приведе его связана в стольный град Углич со всеми вельблюдами, во славу державы своей..."
   - "И его тоже не кормить - обойдётся со своими вельблюдами!" - подзадорил Ваня брата.
   - Вот!.. "Кормить - не кормить" - вот у тебя все думы. Мне бы такие! - не захотел приземляться с небес на грешную землю великий Димитрий Ондреевич. - Всё ты о мелком думаешь! Тут такая пища духовная - победы над супостатами, слава державы, а ты о пище земной печёшься!
   - Так для тебя вот это всё и есть - "пища духовная"?
   - Ну... это уж просто так все говорят: "пища духовная, пища духовная..." вот и я говорю: "пища духовная"! Раз мне это дело по душе, значит, оно - "пища духовная". Для тебя, может - другое "пища духовная", а для меня - вот это!
   - Смотри, только не объешься ей!
   - Я тебе за твой смех!.. ну, ладно-ладно, не буду!... не буду!.. дай сначала битву закончу, а потом подерёмся.
   И он продолжил игру-эпопею.
   - А это сейчас говорит один такой один басурманский царевич, перешедший ко мне на службу... и я его сделал надсмотрщиком... и он говорит там одному:
   - О, правинился, харашо!.. ощен харашо!.. кнут-плётка... сто удар... патом - в темницу тэбэ тёмный-тёмный, ванющий-ванющий... сепь тажолый-тажолый, штоб жизн мёд не казался! штоб плох было... патаму што плох - это харашо. Эт всегда запомни: плох - эт харашо!
   - Как это?
   - Для щелавек плох, для держав - харашо!
   - Му-у... му-у... Это пленники стонут, - прозаично объяснил Митя. - М-м... такие... м-м... - изобразил он. - Стонут и мычат. Солоно им в темнице, в железа запечатанным... а сами виноваты! Кто супротив державы моей воюет, тот потом сапоги мне целует. А я, если и не казню, а помилую, то всё одно в темнице ему место, милому...
   - И ты хочешь, чтоб им было плохо?
   - Ну, не то чтобы хочу... но так же положено!
   - Кем положено?
   - Господом Богом и Церковью Христовой, - отчеканил Митя по-заученному. - Ты чего? будто не знаешь? а сам всё молишься-молишься! Государева власть - Божье установление. И бить-казнить непокорных - от Бога установлено.
   - Не говори так! Ты этим Бога обижаешь! - встрепенулся Ваня.
   - Да ты чево, белены объелся!? Как это обижаю, ежели Он Сам установил...
   - Он другое установил. Его Царство - не от мира сего.
   - Сам ты "не от мира сего"... и давно уже, от самого рождения, наверно! А царство земное есть отражение Царства Небесного. Разве не так?
   - Неужто в Царстве Небесном, ты думаешь, тоже всё бьют батогами, в темницы всаживают, железом калёным жгут, головы рубят?.. "казни разные-всякие", как ты говоришь, устраивают?
   - Так там же - праведники! Ты чего? Там же - святые! Там же некого казнить. Все грешники - в аду. Там они... казнятся. Там им вечная казнь. А у нас, на Земле, для них покамест - темница заместо ада.
   - Сам, Митя, подумай... ежели темница заместо ада, то мы-то тогда - заместо кого?.. ежели вот ты в темницу хочешь сажать и мучить и наказывать... а в аду КТО мучает и наказывает?
   Княжич Дмитрий опешил. Ему это в голову как-то никогда не приходило!
   - Заместо... д... дьявола, что ли?.. - заробев, едва выговорил он. И перекрестился - со страху перед собственными словами.
   Ваня пожал плечами... мол, сам наконец-то догадался!
   - Но это... это уж всё очень сложно... мудрёно!.. - попытался через некоторое время оправдываться младший.
   - Как раз и ничего мудрёного нет. Уж куда проще!
   Митя и тут ничего не нашёлся ответить. И правда - просто.
   Он, как почти все окружающие, панически боялся дьявола, даже всякого упоминания о нём, но почему-то до сей самой минуты не боялся быть на него похожим.
   - Но так... вообще-то... не мы же всё это делаем, а палачи, - рассуждал дальше сам с собой Митя. - Мы ж не сами головы рубим, не сами батогом бьём... Они же...
   - Да уж если так говорить, то даже и не палачи "делают", а топор да батог. Они, Митя, и виноваты! Топор рубит, батог - бьёт... а палач ведь только стоит и рукой махает. Топор да батог - на дьявола похожи, а мы все... на Бога тогда похожи, наверное?
   - Как ты так кощунничаешь и не боишься? - опомнился Митя. - На Бога мы не похожи! На Господа Бога никто не похож - так Он велик!
   - А когда-то были похожи... - печально и серьёзно заметил Ваня. - "Образ бо и подобие есть..."
   - Ой, это всё сложно! - вздохнул Митя, у которого уже ум за разум зашёл.
   - Нет, Митя, всё очень просто! - опять так же возразил Ваня. - "Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы с ними поступайте".
  
   * * *
  
   Ивану исполнилось двенадцать, Дмитрию - одиннадцать. Они были сыновьями угличского князя Андрея Васильевича, что приходился родным братом государю и великому князю Ивану Васильевичу(1).
   Шёл 6999 год от Сотворения мира. Скоро уж 30 лет как управлял Андрей Васильевич своим крошечным, но вполне процветающим уделом. Углич при нём украсился каменным Спасо-Преображенским собором, вмещавшим около тысячи человек, и недавно заложенным Успенским, ещё бОльшим... множеством простых церквей, тремя монастырями в самом граде и несколькими в окрестностях, средь которых особо славился у богомольцев Покровский Паисиев (в народе его уже так прозвали по имени, слава Богу, пока здравствующего игумена Паисия, великого подвижника - духовника князя Андрея).
   Кассиан Грек, дальний родственник последних византийских кесарей, повидавший мир, приехавший на Русь вместе с Софьей Палеолог и принявший постриг уже на Руси, основал обитель на речке Учме, что верстах в двадцати от Углича. Странствующий монах Варлаам, тоже повидавший мир, принесший из Бари святой образ Николы Чудотворца, остановился на Улейме, что верстах в двенадцати... и там, тоже на щедрые пожертвования Андрея Васильевича, воздвиглась святая обитель во славу Угодника. "Вот вам - и новый Рим, и новый Бар-град!" - шутил, бывало, владетельный князь (особенно нравились эти слова младшему сыну Дмитрию). Обрелись нетленные мощи и своего угличского святого: при перестройке собора вскрылся гроб знаменитого князя Романа, правившего Угличем два века назад, когда о Москве ещё мало кто вспоминал, что такая вообще есть на белом свете.
   Несколько лет назад, когда Иван и Дмитрий были ещё совсем маленькими, отец их выстроил в кремле, на самом берегу Волги, каменные хоромы, достойные не то что удельного, а великого князя. Встали "костром" палаты, башни и терема, соединённые друг с другом в целый лабиринт - бесконечный, как казалось тогда маленьким Ване и Мите... теперь-то они уж освоились, привыкли, что всё это - их, а тогда!..
   Так и праздновало все эти годы масленицу перед постом одно из последних удельных княжеств "страны Московской", уже объединённой железом и кровью под державой старшего брата Андрея - грозного Ивана.
  
   * * *
  
   Из княжича Димитрия, судя по его играм, получился бы великий государь и великий полководец. Вдохновлял его вид любых крепостных стен и валов: чудились штурмы, волны накатывающихся вражеских шлемов за парапетом, знамёна, вопящий звук рогов, приставные лестницы с гроздьями карабкающихся, бревно тарана, качающееся, как игрушечное, как заводное - и дымное бабаханье пушек-тюфяков, плюющихся навстречу друг другу...
   И рад он был, что окошко его комнаты выходит на приволжские укрепления детинца, раскинувшиеся внизу - и во всякое время суток можно, выглянув, созерцать собственные ратные подвиги.
   А Волга по ту сторону укреплений напоминала ему о далёких морях-океанах, которыми ограничена Земля - и до которых должна бы простираться его держава. И взглянет тогда Бог с небес (как он, Дмитрий, глядит глядит сейчас с окна на Волгу) и скажет: "Как велика держава благоверного государя Димитрия Углицкого! Прославил он своими завоеваниями имя Моё по всей Земле - и Я его прославлю во Царствии Своём. Исполнил он Мой завет, что едино Царство на Небе, едино же должно быть и на Земле - и Я его Бог, а он Мой Помазанник, пред которым да падут на колена все народы".
   Он очень любил Углич, но... тесно ему было в Угличском уделе - фантазия, как птица, рвалась на просторы мировой империи. Разумеется, Угличской империи, где Углич - Четвёртый Рим. Он наслышался разговоров и начитался книжек о старом Риме - "ещё до папежской ереси" и его великих кесарях. О Риме Втором, славном Цареграде - и о стольном граде Москве, "иже эту славу от Рима Второго переяла". Очень любил он читать и слушать и представлять вживую, "будто сам видел", Мамаево побоище, что учинил поганым татаровям тезоименитый ему прапрадед его великий князь Димитрий Иванович. Нравились ему рассказы старых слуг и бывалых воинов о повоевании Великого Новгорода двадцать лет тому назад, когда его, княжича Димитрия, ещё не было... а жаль, что не было!.. Влекли его вообще любые битвы в любые времена, млел он от красочных описаний. Например: "... и побиваша поганых ослопами, аки баранов". Но пуще всего нравилось ему читать, как в незапамятную давность царь Александр Великий, полководец небывалый и непобедимый, который "всех бивал, а его - никто", повоевал весь мир до Гога и Магога... и вот тогда-то, верно, и жилось на Земле лучше некуда! век золотой!.. ибо что ещё и лучше-то может быть, когда вся Земля завоёвана, и на всей Земле - одна держава и один царь! "Александрия" стала любимым его чтением, с тех пор, как выучили его грамоте:
   "Тако ж Александр сосуд стеклян повеле сотворити. И во онь сяде, хотя глубину моря испытати. Спусти ж его по многим ужницам, и мало не дошед земли морски, иже рак приплый и начат сосуд зубы грысти. Аще бы не извлечен был Александр из моря, то бы скончался".
   Дмитрий вдруг отвлёкся и посмотрел на брата:
   - Чего ты смеёшься!
   - Да смешно, вот и смеюсь!
   - Ты чего думаешь, это всё - не взаправду?
   - Я не знаю... но мне смешно. Я как представил!..
   Дмитрию прежде никогда не приходило в голову, что это смешно, но тут и он заразился смехом, увидав всю картину как-то по-новому.
   - Но ведь это же умные люди писали - про великого человека.
   - Но я же не спорю, что он великий и что они умные!.. А рак, видимо, был ещё более великий!
   И появилась с тех пор у мальчиков своя крылатая фраза. Когда один из них отчего-нибудь унывал или говорил "слишком умные" слова, другой ему ни с того, ни с сего отвечал: "И тут рак приплый и начат сосуд зубы грысти..." И они оба смеялись, и всё неприятное как ветром смахивало.
  
   * * *
  
   Дмитрий часто силился понять старшего брата. Иван был какой-то "во всём удивительный". Он шутил и дурачился - но это не мешало ему молиться. Он уступал - но его это не унижало! Он был самым миролюбивым существом из всех, кого знал Дмитрий - и, как ни странно, именно потому был больше всего похож на настоящего князя... Все великие цари и полководцы из книг были похожи друг на друга, как капли воды: иногда даже Дмитрий вдруг задумывался, что их было слишком уж много... а слишком много великих - уже не то... не велико... Иногда на какие-то минуты в голове княжича мелькало, что, может, лучше было бы, если б было по-другому... но "другим"-то был именно его брат.
   Все "великие" друг на друга похожи, а он на них - непохож.
   Он был совсем другого склада. Ему нравилось всё, что связано с Царством Небесным. Он, когда был меньше, помнится, даже удивлялся, спрашивая у взрослых, почему "Царство Небесное" говорят про мёртвых, но живым не принято желать Царства Небесного... А почему не принято? Кажется, он с тех пор так этого и не понял, хотя спрашивать перестал.
   Больше всего из чтения он любил жития святых. Они были для него - тем же самым, что полководцы и цари для младшего брата.
   Из всего окружения отца самое большое влияние на княжича Ивана оказал старец Паисий.
   - Мне сейчас одиннадцать, - говорил как-то мальчик. - А он в одиннадцать - уже иноческий постриг принял в Калязинском монастыре у своего дяди старца Макария. У него ведь тоже рано мать умерла... как у нас с тобой.
   - Он не был княжичем, как ты. Так что не говори глупостей! Нам с тобой от Бога предуставлено быть - князьями...
   - ... Мира сего, - продолжил вполголоса Иван, когда Дмитрий очередной раз говорил об этом.
   - Мы с тобой - князи будем! - продолжал говорить ничего не понявший Дмитрий. - А монахи пусть за нас молятся! Такая у них работа.
   - А у нас - какая работа?
   - Править, судить, воевать!.. много всякой работы!
   - А отец Паисий говорит, что главная работа и главная война - та, которая внутри. И что никто ничем не может править, если не умеет править собой.
   - А я сам собой умею править - мне никто не указ!..
   - "Править собой" - это другое. Это значит... значит, тебя для тебя нет, а есть Христос.
   - И Христос есть, и я есть, - по привычке перекрестившись при Имени, сказал Дмитрий. - Как это! с чего это - меня нет?.. Я же Ему не противоречу. Я же христианин православный. Я же... ну... не больше других грешу.
   - Нет-нет, я совсем не то хотел сказать, не хотел тебя обвинять. Прости меня пожалуйста... Только править мне не хочется! - добавлял он, подумав.
   - Ну как хочешь! - пожал плечами Дмитрий, как будто Иван отказался от вкусного.
   И продолжил игру.
  
   * * *
  
   - Эти будут врата Слоновии, а те - Вельблюжии...
   - А те Коркодиловы, а те - Бегемотовы?
   - Смейся-смейся... а только город мой будет - центр мира! И всё, что в мире есть, в нём будет. Вся тварь - как в Ноевом ковчеге...
   В это время к мальчикам подошёл, мурлыкнув, большущий кот Васька.
   - Жалко, что он до этого не доживёт и не увидит! - вздохнув, мечтательно сказал Дмитрий, лаская кота.
  
   * * *
  
   - Подожди, а ты правда отречёшься от княжения и пойдёшь в монахи?
   - Угу...
   - Жалко, конечно, тебя... - вздохнул Дмитрий. - Но раз уж ты сам отказываешься!.. да и мне так лучше будет.
   Потом спросил:
   - Постой, а ты за меня там молиться будешь?
   - Ну конечно!
   - Это здорово!.. потому что всякой державе и всякому Государю нужен молитвенник... ты при мне будешь - как пророк Еремия при Александре Великом! Не забывай: за меня и за мою державу, за всю.
   - За тебя - и за всю! - сказал Ваня и стиснул великого полководца в объятиях.
   - Тогда, твоими молитвами, моя держава будет всё больше процветать от войны к войне. Всё лучше и лучше!
   - Митя, для процветания... нужен мир и вообще, наверное, больше ничего не нужно. Смотри, всего-то сорок четыре года Углич никто не трогал, а как он расцвёл(2). Нужно только дать расти и не мешать. Если только не мешать, люди сами всю жизнь обустроят, потому что все же хотят, чтоб было хорошо, а не плохо. И если людям не делать помех, то всё и будет хорошо. А самая страшная помеха - война. А после неё самая страшная - слишком суровая власть. Задача мудрого правителя - только не мешать! Запрещать людям только то, что другим жить мешает. Нет ничего проще и ничего сложнее! Самая-самая лучшая власть - та, которой почти не замечают. Которая только-только оберегает от врагов и разбойников и помогает Церкви, а больше ни во что не вмешивается - и люди живут, как у Христа за пазухой.
   - Ну... если власть незаметна, то она - неинтересна. Где же слава? Где величие? Где победы?
   Иван, стоявший у окна, показал в окно на собор:
   - Разве он появился от войны? или от какой-нибудь земной победы?.. Но разве в нём - не величие... Если уж в нём - не величие, то что же тогда величие? Сколько у нас в Углече церквей? То-то! А разве мы смогли бы их построить, если б народ был разорён войнами или жестокой властью... Да и Господь разве бы принял такой дар? И вообще: если власть - сама для себя? для славы и величия?.. не для служения? Тогда она - не от Христа.
  
   * * *
  
   Они возвращались с верховой прогулки берегом Волги, поздним вечером.
   Волга рождалась из заката - и напротив него впадала в восточные сумерки. На западе огненное небо превращалось в огненную реку. На востоке река, дымясь и возносясь, превращалась в туман. Там она словно раздвоилась: одна, белая, текла по воздуху, другая сиреневой ленточкой просунулась под неё... но та белая, которая вверху, становилась всё полноводней и главнее.
   Красными искрами рассыпались впереди, далеко-далеко, церквушки Углича. С другой стороны светящийся бархатный балдахин повис над солнцем - бесконечно больше всех земных храмов, вместе взятых.
   - А небо всё-таки красивее, чем... - сказал Ваня и не договорил.
   Закат, как трон, воздвигся над равниной.
   - Смотри!.. как будто правда - прес-тол! - заметил наконец и Митя. - Вон - ножки, вон - сень... И всё - из огня!..
   Небесный свет отражался в восхищённых глазах. Казалось, мальчик наконец-то надолго изъят из своей земной державы.
   - Да, Бог - Царь! - сказал он. И зачем-то добавил:
   - Он сильнее всех нас.
   Ваня чуть вздрогнул, как музыкант от фальшивой ноты.
   - "Сильнее"?.. Не в том дело!
   - А в чём? - искренне удивился Митя и даже округлил глаза. Вроде, сказал всё правильно.
   - В том, что у Него - не то что "сила", а...
   - А что тогда у Него?
   - Любовь.
   - Ну да... Он заботится о нас, - как будто бы "понял" Митя.
   - Не то!.. - опять мучительно воскликнул Ваня: ему было больно от непонимания брата.
   - А что?.. Заботится, согревает, иногда наказывает... но за дело. Он - заботливый Отец. И Государь...
   Ваня в эти секунды ничего не мог сказать. Он был в слезах - от Любви, которой не чувствовал и, видимо, не мог почувствовать Митя.
   - ... Я бы умер, если бы Его не было, - прошептал он только через минуту, даже не ведая, слышит или не слышит брат. "И умру оттого что Он есть", - радостно откликнулась его душа. Вани не было - был только Бог.
  
   Примечания:
   (1). Ивану III (1462 - 1505 гг. княжения).
   (2). В 1447 г. Углич был взят штурмом объединённой московско-тверской ратью во время феодальной войны между Василием II и Дмитрием Шемякой.
  
   2. Отец Паисий.
  
   В очередной раз отправились юные княжичи на богомолье в Покровский монастырь - к чудотворной иконе Покрова Пресвятой Богородицы, Благой Хранительнице града и всего княжения. Там, в трёх верстах от Углича, выше по Волге, светила Звезда над всем князь-андреевым уделом, над Семиградьем.
   И, как всегда, ждал их во святой обители человек Божий, игумен старец Паисий.
   Вся жизнь старца и основанной им обители была преисполнена чудес. Казалось, древние жития святых Антония и Феодосия, вся история устроения ими Киево-Печерского монастыря, воздвижения Великой Успенской церкви, зодчих для которой прислала со всех концов света Сама Божия Матерь, - что всё это перенеслось как-то разом на землю Угличскую... причём, и не в сказаниях, а явь-явью. И не было никаких веков и расстояний, никакой разницы меж Днепром и Волгой, а было и есть Одно Вечное Чудо, имя которому Бог.
   Бог решил напомнить о Себе в окрестностях града князя Андрея, освятив всю его землю. И вот племянник блаженного старца Макария Калязинского, о. Паисий, был избран для этого - Ангел Господень возвестил ему однажды в келье, ещё во обители Макариевой: "Радуйся, Паисие, угодниче Христов, яко многим наставник будеши... Имееши изыти отсюду и вселишися, где тебе повелено будет. И тебя ради, имя Божие там имеет прославиться".
   "Не много же минувшу" после видения - приехал во обитель к преподобному Макарию благоверный князь Андрей с Углича и молил преподобного Макария, да отпустит любезного своего племянника к нему на Углич... Сим образом, почти как в древнем патерике, началась без малого 25 лет назад та история, продолжение которой созерцали княжичи Иван и Дмитрий уже своими глазами.
   И даже Дмитрий, путешествуя в эту обитель, где всё было так непохоже на обыденный мир, чувствовал себя "как-то не взаправдашне, а как в житии"... хотя на самом деле, это-то одно, наверное, и было взаправдашне.
   Всё в обители было - не похоже на "вездешнее". Всё - нездешнее. И стояла она, вопреки здравому смыслу, в топкой низине на бережку речки Нямошни, хотя другой берег, в нескольких шагах, был высокий... и алтарь великого соборного храма - равного которому, как говорили, и на Москве ещё поди найди, - смотрел не на восток, как положено, а на юг. Словно Бог самим обликом собора говорил: не думайте, "якоже книжницы и фарисеи", будто вы знаете Мои законы... Ваши правила - это ваши правила, а Я - творю как творю, и вот показываю, что нет для Меня правил, а есть Любовь.
   И непонятно было бы, если не знать всю чудесную историю, отчего так получилось! Но кто же из княжеской семьи и двора мог эту историю не знать или не помнить! Скорей, уж самого себя можно забыть... запамятовать, кто ты есть на грешной земле.
   Первая избяная келья о. Паисия была на том берегу Нямошни. Там и начали было, по княжьему наказу, строить монастырь. Но ночью чудесно перенеслось основание только что заложенной церкви - "преобратися на сию страну речки", "ниже щепы, или леса и бревна и дски" - ничего на той стороне не осталось.
   И второй раз, когда перевезли всё обратно и снова заложили, "где положено", повторилось то же самое. А о. Паисию, стоявшему всю ночь на молитве, было откровение: "Не угодно Богу, что светильник высоко поставляем, но пусть светит нижним, а от нижних - на высоту возносится, вместе просвещая и вышних, и нижних".
   - Я ни за что бы такие странные слова не понял! - сознался однажды княжичу Ивану княжич Дмитрий. - Вот человек отец Паисий - надо же, не только от Ангела словеса слышать, но ещё и их понять!
   А Иван тогда подумал: "Нижние - это все мы. Без нас вышним никак, потому что - они же нас любят. Слава Богу, что к нам от них светильник спустился... Он спустился - чтоб нас возвести. А берега - высокий да низкий, - это уж... чтоб даже самым непонятливым, как только глянут, сразу понятно стало".
   Но непонятливым не стало понятно... на то они и непонятливые.
   Так и совершилось на сем месте Богоявление посреди лета. Потому и перенесённый монастырь решили назвать Богоявленским.
   Но чудеса на этом не кончились, ибо не умеют они кончаться - и нет концов и начал в том мире, где они есть.
   Решил князь Андрей по прошествии лет строить в обители каменный храм взамен деревянного. Собрались тогда на молитву - "да просветит Господь", - отец Паисий и друг его, блаженный отец Кассиан из Учмы, и отец Адриан, любимый ученик Паисия - и молились всю ночь.
   "И был свет по всей обители, и был глас, как гром, к ним глаголющий:
   "Изыдите и видите славу Божию, рабы Мои". Слышавше преподобнии и зело пристрашнии быша, изыдоша из келлии своея и видеша пресвятую Владычицу Деву Богородицу в славе велицей сияющу с полудни и светом своим обитель просвещающу и благоухающу... пред нею же преподобного отца Герасима Иорданского и небесных сил служителя... Владычица же наша, яко един локоть от земли была и седя яко на престоле славы Сына Божия, держаше на пречистую свою руку Сына своего предвечнаго младенца Христа Бога нашего, а святии пред нею на земли стояху. Сия видевше, святии отцы падоша на землю ниц от славы пречистыя Владычицы и Царя всех и трепении быша, яко вне себе от страха. Светоносный же той служитель Божий ангел прикоснуся преподобным и возстави их на нозе и зрети повелевая, на пресвятую Богородицу указуя перстом своим. Тогда преподобнии отцы возсташа от земли и с трепетом велиим предсташа Небесней Царице. Тогда седящая на престоле божественныя славы пресвятая Дева Богородица рече ко преподобному Паисию, пречистыми своими усты глаголя: "Радуйся, угодниче Мой и Сына Моего Христа Бога! Ныне обрел благодать у Мене, буди тебе тако... И сие есть знамение месту церкви, идеже Мене видиши седящу с Сыном Моим и Богом; имя же храму да будет Богородицын". И сия вещавши Пречистая, и скончася видение"".
   Тогда поняли, что - Богородицына та обитель.
   Дивные слова сказал пред самой закладкой храма о. Паисий князю Андрею: "Где Бог покажет, там да и будет церковь".
   И Господь послал новое знамение:
   "И сотворше литию и обшедше всю обитель вокруг и видеша вси знамение таковое: пять крестов на воздусе сияющих пресветло к полудни, четыре косвенно, пятый же впрямь. И сия видевше, преподобнии отцы и благоверный князь и вси людие воздаша благодарение Господеви и пречистой Богоматери и придоша на крестное место и певше молебен Богородице и воду освятиша и знаменаша места святоносных лучей сияющих и скончася видение". Видение было истолковано так, что четыре креста ("светящих косвенно") означают размеры будущей каменной церкви, пятый указует место будушаго алтаря. Таким образом устроили алтарь не на восточной стороне храма, как он устрояется обычно, а на южной, полуденной.
   "И егда начаша церковь украшати иконами и книгами и стенным писанием, и местныя еще тогда иконы не были написаны, и тогда по случаю некий хлебопекарь изыде из обители на реку Волгу почерпати воды рано на заре утренней и прииде на берег и видит икону под горою, неведомо откуду по воде приплывшу и у брега стоящую. И сия видев, и остави свой водонос и тече скоро в монастырь и преподобному отцу поведа. Преподобный же слышав сия, и собра братию всю и со кресты изыде из монастыря. И пришед, и виде небесныя Царицы икону стоящую на воде у брега, и молебная совершив Богородице, и взя на своя руки образ и виде яко солнце сияющее от иконы явление, Покров именуемыя, и чудишася вси бывшему и внесоша во обитель новоявленную икону и поставиша на месте в соборной церкви у царских врат и нарекоша оную соборную церковь во имя Покрова Пресвятыя Богородицы".
   И строили сей Покровский храм с лета 6987 по лето 6991(1) - начали 12 лет назад и покончили 8 лет назад. И освятил его архиепископ Ростовский Тихон в присутствии великого множества архимандритов, игуменов, протопопов и иереев, съехавшихся от Ростова, Углича, Калязина и многих обителей. И был князь Андрей Васильевич с малыми своими сыновьями, простых же угличан было столько, "словно весь Углич сошёлся во обитель преподобного".
   И стала с тех пор именоваться Покровской та обитель.
  
   * * *
  
   Они въехали на монастырский двор, и вырос пред ними знакомый с младенчества силуэт: могучий белокаменный собор о пяти главах. Он был так велик и так хитроумно построен, что в "шее" его центрального купола поместилась отдельная церковь Герасима Иорданского.
   Мальчики знали, что этот собор построен, помимо прочего, ещё и как вклад отца в благодарение Богу за их рождение. "Это - наш с тобой храм!" - с гордостью говорил, бывало, Дмитрий. "Это - Божий храм!", - поправлял Иван.
   Княжич Дмитрий, пытливый до цифр, желавший всему на свете знать размеры, хорошо помнил, что длина и широта собора - 35 аршин(2). Почитай, здешний храм вчетверо больше площадью, чем соборная церковь Спасова Преображения при их княжьем дворе, в угличском детинце. Отец их, князь Андрей, во всём любивший величие, не мог не понимать, что здесь - его духовная столица. Здесь... где изволила явить Свою милость и Покров Сама Пречистая, где молится за него и его детей угодник Божий - подобно как молился за его прадеда богомудрый Сергий Чудотворец.
   И собор был - под стать. И под стать были фрески "премудрого, пречудного" мастера Дионисия, уже известного по всей Руси... его, князь-андреева, придворного мастера-изографа. Святые бесчисленными цветами украсили своды. Каждый арочный изгиб распустился по всей длине "множайшими медалионами" с неземными ликами.
   "Акафист Пресвятой Богородице" был весь написан в красках в верхнем ярусе фресок: каждому икосу и кондаку - и даже отдельным "Радуйся...", - соответствовал свой сюжет. Мальчики помнили (Дмитрий смутно, Ваня очень хорошо), как однажды отец их расспрашивал здесь мастера Дионисия и тот сам всё объяснял и показывал владетельному князю и его юным сыновьям.
   Но... пугала Дмитрия с раннего детства "страшенная" фреска на западной стене... пугала - и таинственно притягивала. Насмотрится, бывало, маленький - и ведь не оттянешь его! - а потом ночью спать боится, плачет.
   Ад зиял огромным красным отверстием, как рана на теле мироздания. И как черви, копошились в нём... известно кто. Багрово-рыжее пламя окружало их - как кровь с гноем.
   - Не смотрите вы туда, а смотрите - вот сюда, - проговорил вдруг отец Паисий, уловив опять взгляд младшего княжича.
   И перекрестившись, показал туда, где в вышине стояла Пречистая, раскинув над головами молящихся Свой Омофор.
   - Знаете, что такое Омофор Божьей Матери?
   - Защита... Заступление.
   - Любовь, - поправил о. Паисий. - В любви Её мы все пребываем... а изобразить любовь невозможно. Только плат, которым Она всё покрывает - его и рисуем-пишем. Потому что любовь всё покрывает и нет ничего сильнее любви. "Пребудьте в любви Моей", - говорит Христос. А Он - Её Сын. Сын и Бог одновременно. Поэтому никто на земле не может возлюбить Его так, как Она возлюбила. А у кого любовь сильна, тот всё может. И в том все пребывают. Поэтому Покров - великая тайна. И слово все слыхали, и икону все видали, а разумеют сию притчу - немногие. Открылась она впервые св. Андрею, Христа ради юродивому, в Царьграде в Византии, потом у нас, на Руси - великому князю Андрею Боголюбскому...
   "Царьград - Боголюбово - Углич... и князь у нас - тоже Андрей"(3). Митя однажды услышал от кого-то это высказывание и, разумеется, запомнил. Ещё бы он такое забыл - сравнение отца с великим Андреем Боголюбским... а тем паче - знак преемственности Углича от Царьграда! Значит, не зря в центре его мировой державной карты был "Углеч".
   Но вот с о. Паисием, жаль, о таких "мирских" делах не поговоришь - неинтересны ему почему-то земные столицы, словно нет на свете никаких городов, кроме Небесного Иерусалима.
   Он даже и в чуде с иконой... почитает не столько само чудо, сколько "любовь Божьей Матери". Любовь - это, конечно, хорошо, слов нет... но "Покров" - это что-то такое очень величественное, а "любовь" - это всё-таки что-то такое очень простое. Хотя, конечно, славно, что Сама Богоматерь нас любит - значит, защищает... вот даже икону явила в покровительство монастырю и граду. А монастырь-то отстроен и украшен в честь них с Ваней, и град Углич - их град... Славно всё идёт! Лишь бы...
   Но, чуть вспомнив о близком конце света, опять не удержался Дмитрий и опять посмотрел туда...
   Вот четыре злобных зверя - там же, где ад, - ходят по кругу. И круг - чёрный, как бездна, и не вырваться им из этого круга - так и ходить-бродить друг за другом на расстоянии укуса.
   - Царства это! Великие царства земные в облике адских зверей - как узрел их в древности пророк Даниил. Как открылась ему их суть - а через него потом и всей Церкви. - сказал о. Паисий.
   Мальчики смотрели и невольно ёжились, словно чувствовали, что звери хотят и их заманить в этот круг, закружив голову, и сожрать. Зубы едва помещаются в пастях, безжалостны и безжизненны глаза. Величава поступь... только ведёт она в никуда.
   И будут ходить друг за другом звери, пока Зверь зверей - царство антихриста, - не пожрёт их всех, вобрав в себя и соединив в своём чреве всю их мощь и всю злобу воедино.
   -Бесчисленное множество раз за жизнь видят люди в каждом Божьем храме этот образ-круг - и ничему не научаются... - с горечью сказал о. Паисий. - Царство земное их доныне манит.. и всегда им земного царя надо, только земного, а не Небесного Царя...
   - А почему?
   - Возлюбили они зверей тех, ибо в зверях много величия. А "величие" - от гордыни берётся и её же, гордыню, мать свою, тешит. А чего ещё нужно нам, детям падшего Адама, как не величием-гордыней упиться! Вот и едят нас звери те... а мы их собою кормим. А думаем, это они нас кормят. Нравится нам это очень!
   - А я боюсь этих зверей - и совсем они мне не нравятся! - сказал Дмитрий. - И боюсь этого их... который...
   - Да, самое страшное в этом мире - видеть сатану, - подтвердил о. Паисий.
   - А вы его видели!? - округлил глаза Дмитрий.
   - Его все видели, только не все понимают, что это он... Он виден - в людях.
   - Да!.. Это же был сатана! Он! - вдруг вспомнил Ваня и уже никак не мог успокоиться. - Люди же не могут сами такое делать...
   - Что это ты? Что? Про что? - стал допытываться Дмитрий.
   - Пленным новгородцам резали уши, носы и губы. Зачем!!! - у Вани у самого губы дрожали. - Почему! Почему люди с людьми такое!.. Я одного калеку на паперти недавно встретил - на него смотреть страшно... Я спросил, кто он?.. потому что его до этого у нас не было, пришлый он... а он из Новагорода... был когда-то!.. уж много лет скитается из града в град, при церквях Божьих питается. Я спросил, кто его так искалечил? татары?, а он: "Да какие татары! были б татары!.."
   - Ну, давно это было! Нас с тобой ещё не было, - попытался утешить Митя. - Больше уж так не будет.
   - Почём ты знаешь, что не будет?
   - Теперь всё по-другому стало. Теперь всё хорошо... Старое уж не вернётся никогда.
   - Все всегда так говорят! - сказал Ваня. - Тыщу лет так говорят - и сами верят... Каждая война - последняя. И каждая лютость - больше не повторится. А сами такими же остаются. Такими же лютыми - дай только эту лютость разбудить.
   - Ну нет же у нас теперь... ни усобиц! ни татар! С чего людям быть лютыми? Не-ет, теперь всё хорошо... - беспечно возразил Митя. - Новая жизнь началась... лишь бы конца света не было.
   "Лишь бы конца света не было!" Очень светлое сочетание...
   От века так живём.
   Смотрел на них о. Паисий...
   Как страшно жить Божьему человеку среди жестокости - не столько страдая за себя, сколько за всех. Жестокость - тайна ада. Тайна его царства. Жестокий - уже в аду, потому что - ад в нём.
   Человек, пришедший к Богу так рано и никогда не уходивший от Него, и не может рассуждать иначе.
   И вспомнилось о. Паисию, как были княжичи меньше, и как спросил однажды маленький Иван - про человека, изображённого в аду:
   - А почему он вниз головой нарисован? Так же очень тяжело висеть!
   - Ну это же понятно... его сбросили - вот он и падает... вниз головой! Чего тут тебе непонятного! - деловито ответил княжич Дмитрий.
   - А я, грешный, так полагаю, что это у него у самого в душе всё так перевернулось - всё с ног на голову встало, - ответил о. Паисий.
  
   * * *
   И ещё вспомнилось...
   Пришёл однажды к о. Паисию грек - из тех, кто приехали на Русь вместе с другом его и сомолитвенником о. Кассианом.
   У них после падения Царьграда одно на уме...
   - Когда же возродится царство наше ромейское? Божий человек, спроси о том у Бога...
   - Все мы - Божии, брат... потому лучше о Царстве Божием думать, чем о смутных судьбах царств земных.
   - Но невозможно же христианам иметь Церковь и не иметь Царя. Ибо Царство и Церковь пребывают в тесном союзе и невозможно никак отделить их друг от друга(4). Как же нам теперь жить без Царя!?
   (Подумал с горечью о. Паисий: "Когда люди требуют себе царя земного, получается, что в вечности они вместе с теми иудеями восклицают: "Нет у нас другого царя, кроме кесаря" (Ин., гл. 19) - и эти страшные слова означают, что у них действительно нет Царя, есть лишь царь.
   Царь Небесный невмещается в их душе, и душа требует царя под стать, под мерку себе").
   - А нужен ли земной царь тому, кто всем сердцем любит Царя Небесного? Если царь земной есть, то и будем ему покоряться, смирения ради. Если его нет, то и не будем просить, чтобы был. Как Бог устроит, так да будет, а смирение - путь в Царство Небесное из царства земного.
   Возразить на это было нечего, и подивился грек, услышав небывалые для себя слова.
   "Не возмогут вам противиться мудрые и разумные".
   * * *
   А княжич Дмитрий, насмотревшись вдоволь на Зверей, спросил вдруг отца Паисия:
   - А каким же тогда должен быть настоящий государь?.. чтоб не таким вот было его царство, а другим!
   И ответил старец:
   - Государь, если он - образ Христа, должен всем служить, а не чтоб ему служили...
   - Как же служить? - удивился Дмитрий. - Всем ноги мыть, что ли, как Христос мыл Апостолам?
   И положил тут Бог на душу старцу Паисию рассказать им о великом тверском князе Михаиле(5), что давно уже почитался святым в тех пределах, где родился и вырос о. Паисий.
   - Было это давно, когда ещё Тверь, а не Москва была центром великого княжения. Враждовали тогда страшно Москва и Тверь, и московский князь Юрий Данилович, домогаясь ярлыка для себя, посылал наветы в Орду на великого князя Михаила, своего дядю. Все средства употреблял князь Юрий, три года был в Орде, расточал казну свою на "подарки", женился на сестре царя Узбека Кончаке - и наконец, склонил царя на свою сторону: получил ярлык на великое княжение, хоть и не был старшим в роду. Но не удовлетворился он одним ярлыком, а вместе с татарами, с вельможей их Кавгадыем, пошёл разорять и опустошать тверскую землю. Половину тверского княжества, до Волги, выжгли и разорили татары, страшно мучая и убивая всех попавших к ним в руки людей... наконец, переправились за Волгу и двинулись уже на саму Тверь, стереть её с лица земли.
   Но в сорока верстах от града, у села Бортенева, встретил их князь Михаил с войском - и была сеча страшная...
   И как тверичи защищали свои дома, своих детей и жён, и отступать им было некуда, то и бились они храбрее и отчаянней грабителей - и к вечеру разбили их наголову... [При этих словах глаза княжича Дмитрия восторженно засветились] Так разбил врагов князь Михаил, что и Кавгадыя, и жену князя Юрия Кончаку взял в плен, а сам Юрий едва-едва спасся бегством..
   Но сила оружия - всегда страшная и обоюдоострая сила. Бывают победы, гибельные для победителей... - о. Паисий почему-то коротко, но пристально взглянул на Дмитрия и тот смущённо потупился. - Вроде бы, спасла Тверь победа князя Михаила - а в действительности, лишь отсрочила гибель... а для того, чтоб спасти народ свой воистину, пришлось св. Михаилу вскоре одержать совсем другую победу - ту, что осталась в веках... даже и не в веках, а в вечности, потому как что такое для Бога века!
   Умерла в Твери жена князя Юрия - сестра ордынского царя! Никак не нужна была её смерть князю Михаилу, страшно и подумать о гневе татарском... а вот вышло как-то, промышлением Божиим, худшее для Твери, что только могло быть. И Кавгадый, хоть сразу же после битвы отпущен был с честью, вернувшись в Орду, оклеветал князя Михаила как мятежника. И Юрий поспешил жаловаться в Орду. Новый меч завис над Тверью, куда страшнейший!..
   Ну, а дальше вы, княжичи, наверное, знаете. Поехал князь Михаил в Орду на суд. С плачем отговаривали его и дети, и все бояре - все знали, что его ждёт, и он знал... Многие князья бежали и укрылись бы, на его месте! Но не так служит отчизне настоящий князь! "Не лучше ли одному положить душу свою за многих". И поехал он к царю Узбеку.
   "Пусть не людей убьют, а меня убьют! Вот, мол, он я, перед тобой. Я виноват, а люди мои ни в чём не виноваты. Если даже и не виноват, то пусть буду виноват".
   Написал завещание, простился со всеми - и сразу после Новолетия, по осенней дороге, до первого снега, выехал в царёву ставку, в далёкие степи...
   (Почему-то запало княжичам слово Новолетие, словно бы нарочито сказанное... Давно это было, без малого два столетия назад... а "после Новолетия" - в сентябре, то есть, - стало какой-то вешкой, приблизившей всё будто бы давнее, а не давнее вовсе... и ни при чём здесь время!)
   Месяц держали святого князя закованным в колоду - на поругание и посмеяние всем.
   Да, пришлось ему пройти через все глумления, потому что он был истинный государь. Хоть и не носил на земле титул царя, как иные, зато был образом Царя Христа - вот и царствовал во Христе... в своей колоде.
   "Не скорбите, други мои, что тот, кого вы видели в княжьем одеянии, теперь сидит в колоде. Вспомните, сколько благ я уже получил в жизни, неужели же я не хочу потерпеть за них? Что значит эта временная мука в сравнении с бесчисленными грехами моими? Ещё бы больше должен я страдать... Вспомните праведного Иова - как он страдал без всякого греха!.. Вас печалит всего-то эта колода? Не скорбите, друзья - скоро её не будет..."
   Когда верные люди уговаривали его бежать, обещали помочь, он отвечал: "Я и прежде не бегал от врагов, не убегу и теперь. Если я один спасусь, а бояре мои и слуги останутся здесь в беде, то кто же я буду после этого? Не могу этого сделать! Да будет воля Господня!"
   Не то, чтоб ему совсем уж не страшно было умирать. Тяжко дыхание близкой смерти, и душа напоследок ещё цепляется за жизнь земную... хотя только по привычке, а не по неверию в Господа.
   Много молился все дни князь Михаил, а в последний день, томясь, как Спаситель наш в Гефисманском саду, просил бывших при нём иереев:
   "Дайте мне Псалтирь - на сердце у меня смятение!"
   Но когда дали ему Псалтирь, книга сразу же раскрылась на словах: "Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя". И тогда Михаил совсем уж в трепете спросил: "Что значат эти слова?" И иереи ответили ему:
   "Государь, не смущайся - в том же псалме дальше сказано: Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает".
   И оставил князя Михаила мимолётный земной страх.
   Тут вбежал в шатёр княжеский отрок и закричал: "Государь, идут Кавгадый и Юрий с множеством людей - и прямо к твоему шатру". И праведный князь спокойно ответил: "Знаю, зачем они идут..."
   - Они убили его!? - так взволновался Дмитрий, что даже прервал о. Паисия.
   - Да... они били его всей толпой, а потом вырезали сердце - это сделал русский человек... Раздетое тело святого князя бросили, и оно лежало рядом с разграбленным шатром... и даже Кавгадый, посмотрев-посмотрев, сказал князю Юрию: "Разве он не старший сродник тебе, всё равно что отец? Что же он лежит без покрова, на поругание всем? Возьми его и вези в свою землю, погреби по вашему обычаю". И "усовестился" Юрий - прикрыл нагое тело какой-то тряпицей, велел, привязав к доске, положить на телегу.
   Так на повозке, от хлева к хлеву, от сарая к сараю, везли тело святого мученика с дальней реки Терека в Москву. Всю дорогу люди видели то столпы и облака света, играющие в небе, то дивные радуги над всяким местом, где тело князя ночевало, то воспевающих и кадящих ангелов и светлых всадников... Тело сначала погребли в Москве, но через год благоверная княгиня Анна, вдова святого князя, выпросила у жестокосердного Юрия тело его и перевезла в Тверь... и все тогда воочию видели, что тление не коснулось останков мученика: "хранит бо Господь кости праведных".
   - А много лет было святому князю, когда его убили? Стар он был? - решился спросить для чего-то Дмитрий... Может, чтоб за "пустым" вопросом не заметили, что он разволновался и расчувствовался от рассказа?
   - Стар?.. Нет, не стар! Лет сорока и пяти - сорока и шести... запамятовал уж, сколько в точности. Сыну его младшему двенадцать лет было...
   И запало это в душу Дмитрию - и самому ему мало не двенадцать исполнилось... и отцу было - ровно столько, сколько назвал о. Паисий.
   - Не всякому дано стать святым мучеником, - заключил рассказ старец Паисий, - но всякий должен помнить, что он в ответе за всех, и вся земная жизнь дана ему - чтоб было что отдать. Кто воистину царствует, уподобившись Царю Христу, тот себя отдаёт. А кто себя помнит, тот... Пилат, умывший руки! А уж тот, кому надо, чтоб люди себя ему отдавали... тот не буду и говорить, на кого похож - а только жалко и его, бедного, и людей... Меж его царством и Царством Небесным - стена великая, и горько Господу нашему от этой стены...
  
   Примечания:
   (1). Т. е. в 1479 - 1483 гг.
   (2). Т. е. около 25 метров, значительно крупнее подавляющего большинства русских храмов того времени.
   (3). В Х веке во Влахернском храме Константинополя (Царьграда) св. Андрею Юродивому явилась Божия Матерь, держащая над всеми молящимися Свой Омофор. Однако сам праздник Покрова был установлен лишь 2 века спустя - и не в Византии, а на Руси. В 1155 г. св. князю Андрею Боголюбскому также явилась Божия Матерь. Вскоре после этого видения он добился церковного празднования Покрова Богородицы и построил первую на Земле Покровскую церковь (на Нерли).
   (4). Дословное воспроизведение отрывка из послания Константинопольского патриарха Антония (1393 г.) московскому князю Василию I, в ответ на его слова: "Мы имеем Церковь, а царя не имеем и знать не хотим". Греки в то время категорически утверждали, что "один только Царь во вселенной" (константинопольский император), если кто из правителей других стран и носит такой титул, то это "нечто противуестественное, противузаконное, более дело тирании и насилия". Великий патриарх Фотий писал: "От нас, греков, мы веруем, не отнимется царство до второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа..." Как известно, "царство отнялось" в 1453 г.
   (5). Тверской князь-мученик св. Михаил был убиен в Орде в 1319 г. Местное его почитание установилось, вероятно, сразу после переноса тела на родину в 1320 г. Общероссийское прославление совершилось лишь на Соборе 1549 г. Преп. Паисий Угличский родился в селе Богородском под Кашином - на "меже" тверских и угличских пределов. В самом же Кашине почивают мощи св. благоверной княгини Анны - супруги св. Михаила Тверского. После гибели мужа она основала Успенский Кашинский монастырь и сама приняла в нём постриг, а позже - схиму.
  
   3. Темница.
  
   - Он крамольные слова сказал в адрес государя! Он сказал, что наш государь не самый великий и не самый умный. Это измена! Его еретические, богохульные уста осмелились изрыгнуть сию богомерзкую хулу... Дать ему полсотни кнутов и в темницу всадить, - деловито распорядился владетельный князь...
   - ... А темница - это будет вон под той лавкой, - решил он попутно. - А вот тут, посередь комнаты, будет площадь, на которой помост стоит и здесь будут его кнутом наказывать... принародно.
   - А почему темница - под лавкой? - вмешался Ваня в игру. - Темница должна быть темницей. Настоящей. С замком. И под землёй.
   - То-очно! - обрадовался Митя. - Это ты здорово придумал! Надо приказать Ермолаю, чтобы он новую клеть под палатой открыл... и я тогда туда буду - после бичевания, конечно, - моих государевых преступников всаживать.
   Он показал на кукольных воинов.
   - Не-ет, - протянул Ваня, - Это всё - не взаправду! Это неинтересно. Мы уж не маленькие на куклах-то играть. А взаправду - это приговор надо исполнить по-настоящему. Мы с тобой сами в темницу сядем во исполнение приговора... а куклы тут ни при чём. Они-то куклы, а мы - живые, поэтому с нас и весь спрос.
   - Ты это шутишь?
   - Нет, не шучу. Давай хоть раз так сыграем... Денёк побудем государевыми преступниками. Да не бойся!.. - он увидел, что Митя побледнел. - Мы-то уж сядем... не "после бичевания, конечно", - он изобразил тон Мити. - Полсотни кнутов ты просто не выдержишь - и я тоже... да и бичевать нас всё равно никто из слуг не решится, сколько б мы ни упрашивали. А вот попросим Ермолая запереть нас в ту клеть... ну, хотя бы до вечера.
   - Да ты что!
   - А что, боишься?
   Он произнёс ключевое слово.
   - Я! боюсь!? - воскликнул Митя. - Я ничего на земле не боюсь, ты это знаешь! Это все знают.
   - Ну вот. Тогда примерь хоть раз на себя свой приговор! Я же буду с тобой. Я его с тобой делю... потому что приговор есть приговор - мы оба с тобой должны ему подчиняться. Настоящий правитель всегда сам исполняет свои законы.
   * * *
   Ключ был страшного вида - величиной с маленькую булаву. Таким убить можно! Четыре железных пальца на его конце - ничуть не меньше, чем пальцы юных княжичей, - образовали "бородку" для огромной замочной скважины. Литой "калач" венчал другой конец ключа.
   Если ключ, с которым изображают на иконах апостола Петра, призван отпирать рай, то вот такой отмыкает и замыкает... наверное, ад.
   - Мы, может, это... вдруг будем кричать и стучаться... только ты тово, наши крики не слушай. Слышишь! Строго тебе велю, Ермолай, не выпускай нас до самого вечера. - приказал Дмитрий.
   Дверь затворилась тяжко и скрипуче, воочию явив границу двух миров - Воли и Неволи. Загремел снаружи замок, и удалился гул шагов Ермолая. Через несколько секунд наступила тишина, как в могиле.
   Смотрели большущие, как гробы, камни, ухмылялись щели между ними. Низкий крестовый свод замыкался в замок и ощутимо давил... не тело, а душу. Души мальчиков оказались - как свечные огоньки под колпаком гасильника.
   Митя по инерции обошёл по кругу крошечное узилище, будто мог таким образом его расширить или хотя бы увидеть что-то иное, кроме стен... но так ничего не увидев и не расширив, приземлился на соломенную подстилку рядом с Ваней.
   - Не хоромы - но терпеть можно! - деланно бодро сказал он, хотя голос его заметно изменился и дышал он как-то по-другому.
   Ваня выглядел погружённым в себя и спокойным.
   - Чего ты молчишь? - не выдержал уже через минуту Митя, и в возгласе его послышалась паническая нотка. - Говори чего-нибудь?
   - А чего?
   - Чего-нибудь!.. Не важно. Просто - говори.
   - Аз... буки... веди... - сказал Ваня.
   - Ты дурак, что ли! Говори что-нибудь нормальное!
   - Ты - хороший. Я рад, что у меня есть ты...- с улыбкой сказал Ваня. - Это - нормальное?
   - Да, - признался польщённый Митя. - Только ты всё равно дурак... хотя и тоже - хороший.
   И они ещё сидели, и было тихо, и Митя опять сказал:
   - Говори ещё чего-нибудь!
   - "И увиде Александр зверя, реченного коркодима, - умным голосом прочитал нараспев Иван. - Зверь же бо таков: до пояса ж рыба, а вниз пояса зверь. Образ же хребта его яко червь, нози же четыре и хвост великий. Зубы же его яко пилы. Александр же сие видев и подивися".
   - Ты чего чушь плетёшь! - возмутился Митя и, не выдержав, всё-таки прыснул от смеха.
   - Это не чушь, это умная книга! - потрясая пальцем, воспротестовал Иван. - Ты не смей так говорить! ты лучше запомни мудрость сию на будущее: "Нози же четыре и хвост великий". Слышал? Запомни! Это очень важно! Не перепутай: "хвост - великий". Особенно - хвост!..
   Мальчики тряслись от смеха: "Слава великому хвосту!.." - и Митя тоже, как Ваня, думал: какой у меня чудесный брат и как хорошо, что он есть!
   "Ты хороший, Ваня. Я был бы полководцем, а ты был бы... моим святым. Благословлял бы меня на битвы, как преп. Сергий князя Дмитрия Ивановича".
   Митя привалился к нему и закрыл глаза, чтоб не видеть темницу, а чувствовать только тепло брата.
   Они сидели так довольно долго уже после того, как смешинка про "зверя-коркодима" закончилась.
   - Чего делать-то будем? а?
   - Ничего. Что ещё здесь можно делать, кроме ничего.
   - А что узники обычно делают?
   - О, ты впервые об этом подумал? Надо же! Знаешь, они делают... по-разному! Кто-то плачет, кто-то бьётся головой об стену, кто-то молится... ну, молиться-то, конечно, лучше!
   - Я не могу здесь молиться! А ещё что они делают?
   - Ну, наверное... могут на стене что-то написать или нарисовать... "зверя-коркодима", например... или мастерить что-то - если есть из чего мастерить.
   - Понятно. Короче, ведут себя как дураки.
   Ваня прыснул от невольного смеха.
   - А у тебя все дураки? Или не все?
   - Я хотел сказать: как дураки, которым нечего делать!
   - ... А вот ещё один святой, говорят, писал в темнице азбуки для детей, - вспомнил Ваня.
   - Я - не святой... Да здесь и нет ни пергамента, ни бересты. И нет - чем писать или рисовать.
   - В следующий раз предусмотришь это в своих играх для своих узников, - иронически посоветовал Ваня. - Позаботишься, чтоб им давали книги, свитки и всё, что нужно... Чтоб они у тебя не скучали, не кручинились. А заодно чтоб они могли, например, написать всё, что они про тебя думают...
   Тут засмеялся даже Митя, потому что представил себе, в каких словах это было бы написано.
   - Я бы стал сажать только за очень-очень большие преступления! - выдал он наконец плод раздумий. - А за маленькие и не опасные не стал бы.
   - То, что ты сказал, достойно быть занесено золотыми буквами в книгу изречений великого государя Димитрия Угличского и Всея Вселенной.
   Митя наградил его шутливым тумаком.
   Время шло, а ничего не менялось. Княжич Дмитрий поджал ножки и сидел, как пришибленный. Низкие своды как будто невидимо ударили его по голове и вообще норовили раздавить... темница прикусила его каменно-земляной пастью. Подземный мир приоткрыл зев на самом верху, а ниже, наверное, жили покойники и начинались уже круги ада: кольцо под кольцом, как на игрушечном волчке.
   - Ива-ан... Ва-аня!.. - жалобно позвал мальчик: он уже не был уверен, что брат взаправду сидит рядом, хотя и видел его в полутьме на аршин от себя, на том же соломенном ложе.
   - Чего?
   - Тебе... тебе не страшно?
   Ваня сжалился и положил ему руку на плечи:
   - Не бойся! ну чего ты боишься?
   - Я это... я не сказал, что боюсь! - смутился гордый княжич. - Я тебя спросил, не страшно ли?
   Ваня улыбнулся:
   - А по твоему лицу не скажешь, что тебе не стра...
   - Я тебя сейчас стукну!
   - Стукай, если это тебя оживит. А то ты стал такой непохожий сам на себя.
   Мальчики завозились в полушутливой борьбе, и младший княжич действительно на пару минут привычно "оживился", даже хихикнул раз-другой, пытаясь повалить старшего брата... Потом вдруг замер, так и обхватив его за шею; почувствовал в нём единственную опору - и в жизни, и в подземелье... как утопающий вдруг, доплыв, хватается за надёжный плот:
   - Отпусти меня.
   - Это ж не я тебя, а ты меня схватил! - удивился Иван. - Ты чего, совсем себя и меня перепутал?
   - Нет... не то!.. из темницы отпусти.
   Ваня потупился. Ему было жаль братишку, но Ермолая-то тот сам отослал до вечера и тот не придёт, так что...
   - Ну это же наша с тобой держава, - шуткой постарался утешить он брата.
   - Темница - держава!?
   - Да, темница - самая большая земная держава.
   - Опять ты про своё!
   - Нет, это я - про твоё...
   - Хорошо тебе! ты-то всё о своём Царстве Небесном думаешь... а мне-то каково!..
   - А ты тоже о нём думай.
   - Не умею. Вернее... в церкви иногда умею, а здесь - не церковь, здесь всё отвлекает. Здесь всё погано и темно...
   - ... И страшно? - добавил за него Ваня.
   - Да, и страшно! - согласился наконец, позабыв гордость, маленький владетель державы.
   - А страшно потому, что ты хотел сюда сажать людей... а сам ненадолго очутился на их месте.
   - Да это же было - по игре! - воскликнул Митя.
   - Да и мы тоже сидим пока по игре.
   - Мне эта игра... что-то всё меньше по сердцу!
   - Ну мы же с тобой вместе сидим.
   - Ты - не сидишь!.. ты умом - вообще в другом месте... я же знаю тебя за столько лет! у тебя только тело здесь сидит!..
   И рассерженный Митя опять бессильно стукнул его в плечо, но потом опять прижался, ища защиты.
   - Мо-нах! - обозвал он его, почти всхлипнув. - Небось представляешь, что ты в келье... или что вообще на небесах... хотя отсюдова в окошко и неба-то не видно!
   - А небо - оно не в окошке! В окошке - земля. Которой ты так хочешь владеть... Но на самом деле она тобой владеет - и вот ты в ней сейчас сидишь...
   - Из-за тебя! - продолжал обвинять Митя. - Из-за тебя я тут сижу!
   - Из-за ... твоей державы.
   - Не говори это слово! Я его теперь... слышать не хочу!
   Ваня обнял братишку:
   - Вот это - хорошо. Ненавидишь "державу"? Скажи! Ненавидишь?
   - Ненавижу! - воскликнул Митя.
   Они сидели вместе, кажется, теперь наконец-то слившись душами. Или это только казалось?
   - Что же теперь делать?.. - вернулся к своей незавидной участи Митя.
   Это подразумевало: "Как же закончить игру и выйти отсюда?"
   - Кричать бесполезно, да? - всё равно ведь отсюдова никто не услышит... Может, кто-то из слуг за чем-нибудь сюда спустится, а? - с робкой надеждой предположил Митя.
   - Зачем же им спускаться в пустой подклет, где, всё одно, ничего не хранится! Кроме Ермолая, никто не знает, что мы здесь... хранимся. А ты ему сам "строго велел..."
   - Ну тогда я буду... орать, кричать, стучаться!.. - вскочил Митя, в отчаянии от этого приговора, и наконец расплакался.
   - Отоприте! Отоприте!.. Слышите-е!.. Мёртвые, что ли!? - барабанил он в дверь, рыдая и топая ногами.
   Вдруг ему стало страшно от произнесённого им же слова "мёртвые"... представилось, что если кто-то и отопрёт, то это будут... [не Ермолай и не слуги].
   - Ванька! спаси! - кинулся он к нему. - Придумай что-нибудь, ты же умный.
   - Давай вместе помолимся, чтоб нас быстрее освободили.
   - Да ну тебя, у тебя на всё один ответ! - крикнул было Митя поначалу, но потом, после нескольких всхлипов, передумал, потому что ничего другого всё равно не оставалось.
   Они вместе встали на колени.
   - Тут и иконы-то нет! - проворчал Митя. - Я без иконы молиться не умею! Он нас не услышит!
   - Он и без иконы услышит.
   - А как молиться, какую молитву читать?.. я же не знаю, какие молитвы узники читают!
   - Своими словами молиться... разговаривать с Ним, как вот мы с тятей разговариваем... просить, как Живого. Он и есть Живой.
   "Отче Иисусе Христе, ты Сам в темнице сидел - и не как мы, а в настоящей, в тяжкой... и на Крест взошёл ради нас... ради меня, глупого, и Мити и всех-всех нас... помилуй нас! за глупые наши игры всех нас прости.. и отпусти на волю, и двери отвори, и темницы разрушь, и к Себе возьми... освободи всех и каждого в час, который знаешь... хотя и нету у Тебя никаких часов - это только мы так говорим, потому что в темнице сидим, а в темнице часы тяжко идут. Соскучились мы по Тебе, по свободе Твоей. Сделай так, чтоб Твоя воля исполнилась, а не наша, из-за которой мы сами себя в темницу всадили".
   Послышались вдруг за дверью шаги. Митя встрепенулся, Ваня даже не поднял голову. Зазвенели ключи в замке.
   - Ермолай! - вскрикнул Митя, когда дверь отворилась. - Ты нас услышал? Когда мы кричали!.. (Он забыл, что кричал только он один).
   Ему на секунду показалось, он сейчас умрёт от счастья - причём, по-настоящему умрёт.
   - Выходите скорее, княжичи. Отец ваш князь Андрей Васильевич вернулся, встречайте. Переодевайтесь скорей, чтоб он о игре вашей не узнал, а то нам всем, пожалуй, достанется.
   - Да нет, у нас тятя добрый!.. хотя мы ему, конечно, ничего не скажем, да и ты не говори.
   - Что я, совсем из ума выжил на старости лет, чтоб говорить... Выбегайте только быстрее.
  
   - Ну вот видишь, Бог и услышал, - сказал Ваня. - Он всегда так...
   - ... Вот разве это должно быть так, чтоб я был трусом!
   - Ты не трус!
   - Я в темнице струсил!!! Я знаешь как струсил!.. Какой же из меня теперь князь. Как я могу править, если я боюсь!
   - Князья обычно не сидят в темницах - и какой же грех, что ты испугался. Темницы всякий боится. Это тебе - не мечом махать!
   - Раз я испугался, значит, я не великий! - с искренней трагедией в голосе воскликнул княжич Димитрий. - Не великий! Значит, не мне прославить Углич!..
   - Ну, может быть, за тебя другой Димитрий Углицкий когда-нибудь прославит Углич, - сказал Ваня. - Может, это будет уже очень скоро... например, лет через сто!
   - Скажешь тоже - "скоро"! Издеваешься? Через сто!..
   - Для нас-то это кажется много... Но для Бога же времени нет... и для нас тоже когда-то больше не будет.
   - Я боюсь! Это там, у Иоанна, так страшно сказано... - вырвалось у Мити.
   - Нет, это не страшно, а очень хорошо сказано. - возразил другой Иоанн - не Богослов, а Митин брат.
   - Вот видишь, я и этого тоже боюсь... ты не боишься - а я боюсь! Боюсь! Значит, я смерд в душе, а не благоверный князь... Значит, я недостоин... ни отца моего князя Андрея Васильевича, ни... Отца Небесного!
   - Не говори так! Не смей такое говорить! А то... а то щелбан от меня получишь! - улыбнулся вдруг Ваня, видя своего "великого" братишку таким беззащитным... как маленькое капризное дитя в колыбельке.
  
   4. Две молитвы
  
   Стояло жаркое, сухое лето. Они переехали в загородный дворец на том берегу Волги, на полпути меж Покровским монастырём и Угличем.
   В сумерках, под исход одного из самых длинных дней года, разговаривали мальчики в опочивальне - не хотелось им спать.
   - Скоро седьмая тысяща лет исполнится.
   - И что?
   - Говорят, светопреставление будет. Все говорят!
   Митя, когда говорил, вроде, и от страха замирал... и хотелось ему о страшном говорить. Особенно сейчас, в сумерках.
   - Все говорят - а никто не знает, - возразил Ваня.
   - А некоторые говорят, что знают...
   Понизив голос до шёпота, опять говорил княжич Дмитрий, что слышал:
   - Всё огнём погорит-осолится, горы на людей падут, четыре всадника проскачут, Ангелы с небес чаши гнева прольют и кадило уронят... но до этого придёт Зверь страшенный.. ой, не буду я его описывать!.. мы его с тобой на фресках в соборе видели - только я старался не очень на него глядеть... Говорят, антихрист уже родился - только прячется пока в укромном месте... А ты как думаешь?
   - Я думаю, бояться не надо.
   - Да как же - не бояться!.. - округлил глаза Митя: даже в сумерках видно было. Но на душе у него от слов Вани - отлегло. Он и сам никогда не понимал, откуда у Вани такая сила в простых словах. Скажет "бояться не надо" - значит, и правда, не надо...
   - Тогда ты скажи, будет конец света сентября 1 числа - или не будет? Давай поспорим, что ли...
   - Спорь - не спорь... а пожалуй, не будет! - засмеялся Ваня. - Не так он бывает.
   - Первого сентября увидим. Если он всё-таки будет, то... - Митя замялся, придумывая, на что бы поспорить.
   Ему даже стало забавно от нелепости ситуации. И чтоб ещё подбодрить себя от "страшных" мыслей, в полушутку сказал:
   - Жаль - если он будет... он мне помешает достроить мою державу.
   - Думаю, её достроят за тебя, мой великий и славный брат. Держава на земле будет всегда - ну, пока Спаситель не сойдёт с небес и её не разрушит... но уж на Него-то, я думаю, ты не будешь за это обижаться...
   * * *
   В эти же самые минуты снился князю Андрею Васильевичу сон.
   - Князь, ты в ответе и за себя, и за своих подданных. Знает Господь тайную мечту твою об Угличе как Новом Риме... но иную судьбу и несравненно больший венец готовит Он граду твоему. Молился ты, чтобы прославил Господь град и княжение твоё паче других... и Он - прославит. Но ответь за себя и за других, как за всех твоих сыновей и братьев - готовы ли вы принять венец? ибо Господь спрашивает о сём, прежде чем дать.
   - Каков сей венец?
   - Не земной он, и не удобовидно его сияние людям земным, плотяным. Пленены они сиянием земным и не ведают другого. Что велико у людей, то мерзость пред Богом.
   - Если не хочет Господь, чтобы Угличу быть стольным градом, то давно я понял это и давно уже принял... Москва - стольный...
   Но Ангел прикрыл пальцем его уста, не дав договорить.
   - Есть столицы земные и есть... иные. Если примешь, князь, если вместишь это... должно стать Угличу не земной столицей, а "мученической столицей". Так много будет здесь во все века страстотерпцев Христовых, что хватило бы на всю Землю... если б Земля могла вместить их подвиг... Хочешь ли ты такого, князь, для своего княжения?
   - Сердце захватывает от слов твоих и сил нет отвечать - но душа уже ответила и Он знает... Я приму всё, что даст Господь.
   - Аминь, - ответил Ангел, и князь Андрей проснулся.
  
   * * *
  
   - А как по-твоему, будет конец света? как он случится? - спросил опять Дмитрий.
   - Ты у меня спрашиваешь? Разве я Отец Небесный?
   - Ну, как там отец Паисий тебе говорит?..
   - "О дне же и часе том никто не знает, ни Ангелы Небесные, токмо Отец". Так в Святом Евангелии писано, ты и сам знаешь.
   - А откуда же тогда - "седмь тысящ лет", если никто не знает? С чего про все эти "тысящи" бают - не унимаются?
   Ваня потупился, не сразу решаясь сказать:
   - Мне кажется... и отец Паисий сказал: с гордыни.
   - С гордыни? - переспросил Митя.
   - Страх всегда от гордыни берётся. Вот мы с тобой если чего-то боимся - а чего бы ни боялись! - то это от гордыни. Ежели люди гадают да вычисляют то, чего лишь Отец Небесный знать может... значит, эти люди очень сильно гордыней хворают - почти до смерти! Не знаю, как и помочь-то им. Отец Паисий давно за всех за них молится... надо, наверное, и нам за них молиться, чтоб они от безумия очнулись. Да только, Митя... они ведь, похоже, не хотят очнуться. Им так проще жить! Вот как ерусалимлянам было проще кричать "Распни Его" - и ни о чём больше не думать... Так им их вера велит. Во все века! Они любить не умеют - а бояться умеют. И от страха - казнить и распинать. Поэтому от страха им... удовольствие большое! Вот как нам с тобой - от конной скачки... даже ещё больше! Душа их того требует - бояться и ненавидеть, бояться и казнить! Потому как диавол то же самое делает: боится и ...
   - Ой, Ваня... я сам от твоих таких речей - боюсь! Ты так говоришь, как будто знаешь... и от этого - пуще страшно! Говори попроще, а то... у меня опять мороз по коже. Ты знаешь - я на земле ничего не боюсь, а их, которые там, боюсь. Я бы лучше жил так... чтоб никакого конца света бы не было! Чтоб на земле - как на земле... чтоб ничего, кроме земли, не было... а так не получается: есть ещё рай и ад. Ну ладно бы, есть и есть... Только ты о них так говоришь, как будто сам там был! Мне от этого - совсем...
   - Ты же сам меня стал расспрашивать про конец света!
   - Мне нравится, что ты не веришь, что он скоро будет. Этим ты меня утешил! Но про зло и про... сам знаешь кого... ты так говоришь!.. Так ещё только отец Паисий говорит, но он-то старый, а ты-то - мой брат.
   Стояла тишина. Даже кузнечики не трещали на дворе, словно им было тоже страшно.
   "Как будто мир затих оттого, что мы о его смерти говорим. Или это просто гроза собирается?.. душно!"
   Когда что-то должно произойти, в воздухе это чувствуется. Это значит, уже произошло... потому что где-то "далеко-далеко" времени нет, и там всё на свете уже произошло.
   Лампадка смотрела на мальчиков, изредка мигала, слушала...
   Откуда-то, из далёкого далёка, надвигалась в темноте невидимая и неслышимая беда, но плотины стен и расстояний пока сдерживали её... И ещё что-то сдерживало, более надёжное.
   Стены дворца крепки... Волга рядом - а воды, говорят, даже нечистая сила боится... Но не в этом дело.
   А в чём? В лампадке? Или в Том, Кто за ней?..
   Но ведь от Него-то люди, выходит, и ждут беды! Он же Сам рассказал, каким будет Его второе пришествие: "И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего; и кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои... Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою или в субботу..."
   "Мы-то вот сейчас в доме, а не на кровле - не знаю, если что, успеем ли выскочить, - подумал Митя, выглядывая в окно, словно примериваясь. - Правда, хорошо, что ещё далеко-далеко до зимы. И не суббота". Потом посмотрел на спокойного и задумчивого Ваню и вспомнил ещё: "Тогда будут двое на поле: один берётся, а другой оставляется..."
   "Неужели Он только кого-то одного из нас возьмёт, а другого непременно оставит..."
   От этого... его словно ужалило и он порывисто пересел на ложе Вани, чтоб, если что, быть к нему поближе.
   И тут вырвалась у него внутренняя молитва - такая сильная, какой не было в его беспечной жизни никогда: "Пусть уж если что, нам быть всегда вместе. И если Ты нас возьмёшь, то - вместе, и если не возьмёшь, то - тоже вместе. Не хочу без него!.. Царство Твоё - это когда все вместе".
   И он уже знал откуда-то, что Господь... принял молитву.
   Их отвлёк тревожный шум и громкие крики на дворе. Издалека отчётливо донёсся звук набата.
   - Что-то случилось. - побледнел Дмитрий. - Уж не конец ли?..
   "Пожар, пожа-ар!.." - ворвалось в ночь многоголосье, ломая тишину и отдаваясь эхом: "жар... жар..."
   "Держава - а тут пожар! Вот так и рушатся державы... Никакого конца света для этого не надо". - сказал сам себе Дмитрий. Или словно кто-то внутри него сказал.
   "Этот ли пожар - исполнение пророчества?" - стукнуло в сердце у вскочившего князя Андрея.
  
   5. "За меня со смертью бейтеся..."
  
   Они выбежали из дворца на берег Волги и замерли, потрясённые.
   Углича больше не было. Он весь превратился в огонь.
   Не всё сгорело - но всё горело, и казалось, огнём исходит сама земля. Небо, как низкий свод печного жерла, закруглялось над заревом и мрачно-трепетно отражало всполохи. Дома и церкви, как мелкий хворост, потрескивали в этой печи, подпитывая бессмысленный злобный свет, существующий уже не для того, чтоб светить, а чтоб - сживать со света.
   Что-то особенно зловещее было в осознании, что такого большого огня быть просто не может... но он есть! Когда встречаешься с тем, чего быть не может, в голове что-то рушится. То ли ты сошёл с ума, то ли - мир.
   Деревянные церкви вспыхивали, как лучины. Каменные дымили, как кадила. Видимо, внутри них от залетевших головней и искр горели иконостасы и всё, что может гореть.
   Падали от жара колокола. Даже с такой дали было видно. Накренилась и завалилась набок какая-то колокольня. Через считанные секунды в вихре искр осела другая - словно сложилась. Пожар забирал эти трофеи, как мелочи, даже не замечая.
   Горел "четвёртый Рим"... как горел и первый, и второй, и третий - каждый в своё время.
   Когда люди в огне, как муравьи - в костре... когда Огонь - нечто нестрашное и привычное, - являет вдруг ипостась всемирного Мучителя-Убийцы, начинаешь бояться уже всего, что с ним связано. И это чёрно-горелое, что после него остаётся - поистине как шкура дьявола: самое неживое на свете, от чего мутит и хочется убежать без оглядки - забыть, что видел.
   Это только дьявол мог придумать сжигать людей и вообще - сжигать.
   Убийственные языки были выше самых высоких куполов. Они выпячивались и корячились, как вызов Творцу. Как безумный скоморох мажет сажей язык и показывает его всем, так эти наверху переходили из красно-рыжего в бурое и чёрное, поганое, не-живое. И старались лизнуть небо и с удовольствием пачкали его. Чудились невыносимо гадкие морды, тех, кто обожрался человечиной и рыгает снизу на Бога.
   Гудел набат, словно призывал отразить нападение невидимых врагов. Но поскольку враги оставались невидимы, сам звон звучал панически-бесполезно.
   - Что ж делать, если всё горит!
   "Неужто ничего нельзя сделать!!!"
   Дмитрий посмотрел на отца и брата и вдруг успокоился: можно...
   - А отчего так!? Отчего так загорелось? - спросил он. Сознание не вмещало случившееся - но казалось, сможет вместить, если узнает причину: отчего случилось невозможное.
   - От вопросов! - буркнул отец.
   Горел его город, он готов был действовать, сражаться... но не суетиться. В глазах отражалось зарево... Он был - настоящий князь.
   - Все лодки - на ту сторону! Все лодки, сколько есть. Живо! Все, кто может грести! Спасайте людей... всех - на наш берег! Мою княжескую ладью готовьте!
   - А нам с тобой можно? - как-то нерешительно спросил отца Дмитрий.
   - Сами как думаете... вроде, не маленькие. Разве это не ваш город?
   И они отплыли вместе с отцом в самое пекло. Когда уже собирались отчалить, кто-то сказал:
   - Жарко там, княже, не надо вам!..
   - В аду жарче будет, если людям не поможем.
   * * *
   - А у меня прямо предчувствие было, что что-то худое случится! Мне тако-ое снилось!.. За мной рыбина посуху гонялась, я от неё на коне ускакивал, а она коню хвост отгрызла... а потом муравей коня в нору затащил и там его догрыз... прямо как в "Александрии"!
   - Да у тебя вся жизнь как в "Александрии". Скоро наяву муравьи гоняться будут.
   - Я бы наяву-то их - мечом!.. я бы наяву от них не убегал!.. а это уж я так - во сне...
   - Да ла-адно уж, "во сне"! - чуть поддразнил его брат, чтоб подбодрить.
   - Ты не смейся! Ты видишь - я на пожар еду, не боюсь! А про пожары-то даже в "Александрии" ничего не говорится... наверно страшно!.. а я всё равно не боюсь.
   - А я боюсь... - серьёзно признался вдруг Иван.
   - Ты - боишься!? - не поверил Дмитрий.
   - Боюсь... очень много людей погибнет. А смерть от огня...
   - Не надо! не говори! - прервал Дмитрий. - Я... тоже боюсь.
   Они боялись и ехали.
   "Боже, спаси всех, кто там, - шептал Ваня. - Если надо, меня возьми, а им не дай такой смерти..."
   Огненный змей пронёсся по дымному небу - деловито, зловеще и бесшумно. Как будто так и надо! Будто ему здесь место и он здесь хозяин. Обозревает свои владения.
   Княжич Дмитрий сморгнул, и змей мгновенно обратился в пылающую кровлю, уносимую ветром куда-то в тартарары.
   Где-то ещё что-то зловеще взмыло и опало. Прямо как в тайных недрах муравейника рождаются крылатые муравьи, каких мало кто из людей видал: сама утроба кучи муравейной производит их на свет (вернее, не на свет, а на тьму). Так здесь чудовищный пожар рождал и рождал каких-то летучих тварей - плоть от плоти его. "Так во-от отчего муравей мне во сне привиделся!"
   И опять им обоим показалось, что всё это - не по-настоящему. По-настоящему же такого не бывает!..
   Не бывает огня таких размеров!.. Не бывает его на свете и уж, тем более, никак не может его быть в Угличе, где всё всегда спокойно, и ничего никогда с этим городом не случится. Ведь Углич и беда - несовместимы, как человек и смерть.
   Дмитрия вдруг охватила такое негодование на этот огонь. За то, что тот нарушил всё, чего нарушать нельзя, сделал то, чего не может быть... Он - враг его любимого города, и за битву с таким наглым врагом не жаль и жизнь отдать.
   "За меня со смертию бейтеся, поглотити бо меня хощет" - вспомнил он слова умирающего Александра к слугам и воинам, и навернулись слёзы на мальчишеские глаза, ибо Дмитрий совсем не чужд был героическому умилению... и всем сердцем хотелось ему сейчас стать таким героем, чтоб победить смерть!.. но не ради славы победить, не ради себя победить, а просто победить... И жалко стало вдруг и Александра, и всех людей.
   Александр не победил этого полководца... Вот за это его жалко!
   Скорость наступления огненного войска была необычайная. Внутри пожара всё корчилось, шевелилось, перемещалось, ни секунды не стояло на месте - и эта воплощённая багровая злоба расползалась, катилась, стлалась, раздувалась, прыгала жабой с дома на дом и, задыхаясь сама от себя, захватывала всё новое и новое, лишь бы ещё хоть что-то захватить... лишь бы гибелью ещё кого-то или чего-то отдалить свою гибель. Бессмысленная жестокость не могла остановиться, в своей бессмысленности убивала себя - и этим-то себя подгоняла. Страшный полководец руководил этим обречённым, ликующим и мёртвым войском! У Смерти нет и не может быть другой цели, кроме смерти.
   Защищать всю Жизнь вообще, отдать жизнь свою за други своя - единственный способ победить этого полководца.
  
   Дмитрий впервые понял: есть такие моменты, когда будешь ты жив или нет - не имеет никакого значения.
   Это была битва на жизнь, а не на смерть... и его потрясла эта совершенно особая битва - так не похожая на все придуманные. То, что здесь надо не убивать, а спасать - причём, спасать живых, которые так же, как он, хотят жить... вдруг приобщило его к какой-то "наоборотошней" Победе, не здешней, не земной.
   А зарево старалось напугать... чтоб он передумал.
   Накрытая сводами дыма и озарённая чудовищным светом, Волга казалась дорогой в преисподнюю. Ниже по течению, за какой-то невидимой чертой, она превращалась в адскую реку - багровую, усыпанную головами сотен грешников... Да какие же это грешники, это же угличане! Огонь загнал их по шею в воду, и надо их спасти.
   Горел прибрежный камыш - казалось, огонь с разгона врывается в самую реку и теснит её своими клиньями-полками, и хочет дотянуться до людей, которых она укрывает. Шипели и стрекотали жёлтые змеи, подскакивали ввысь, брызгались ядовитой слюной, прищёлкивая языками. Рои злобных мух принимали участие в охоте на людей, пикировали на лодки и сыпались на головы тех, кто вплавь баландался в воде.
   * * *
   Он был поражён тем, что ожоги, оказывается, выглядят так страшно.
   Ему показалось, что та красная яма с огнём на фресках Покровской обители раздвинулась сейчас до размеров всего мира...
  
   Кто-то в панике крикнул: "Нельзя у этого пламени добычу забирать! Это - светопреставление. Геенна огненная! Пускай всё поглотит!"
   - Кликуше - кляп в рот! - немедленно распорядился князь Андрей, даже не поворачиваясь. "Паника пострашнее огня и её надо тушить сразу, чтоб искра не занялась..." - говаривал он и раньше, ещё в воинских походах.
   "Хотя бы сто раз геенна была - и с ней за Углич воевать будем, пока живы".
   Когда ветер подул из пекла прямо на корабль, стало действительно страшно. Огненный снег посыпался хлопьями. Стало удушливо и горячо - и почти ничего не видать от едкого дыма. Ветер свободно переносил "огнянки" через неширокую реку, небрежно кидался ими...
   Они были - между водой и огнём!
   Но к счастью, не только они, а те, за кем они ехали... Значит, их путь подошёл к концу. Княжеские служки начали втаскивать на ладью полузадохшихся в дыму, утопающих людей.
   Иван, а уж глядя на него и Дмитрий, стали помогать.
   И от рутинной "работы" стало не страшно.
   Один из спасаемых чуть не увлёк младшего княжича под воду, не рассчитав тяжести своего дородного тела, помноженной на панику. Подоспел Иван, и вдвоём они кое-как уравновесили живую ношу - один изо всех сил тянул за одну руку, другой за другую. Толстый мужик голосил "спасите!". Заголосишь тут, когда и огонь, и вода! Чуть не сгорел и не задохся на берегу, чуть не пошёл топором ко дну... Когда надежда на спасение приходит уже почти по ту сторону смерти, в неё вцепляются со всей силой сказочного "ходячего мертвеца". Жуткие рассказы о нечеловеческой силе утопленника, хватающего и утаскивающего своих жертв в омут - поди не поверь в них сейчас, когда всё так и есть наяву, а не в выдумке!.. только вот утопленник на сей раз чуть-чуть не состоялся.
   Кто-то из взрослых, вовремя подбежав, ухватил мужика за шиворот, и перекинул на эту сторону бортика, пока тот не утащил обоих княжичей на ту. Спасённый получил от спасителя тумак и остался вполне доволен, будучи в сей миг самым счастливым человеком на Земле.
   От страшного до смешного один шаг, и Дмитрий вдруг ни с того ни с сего вспомнил их с братом любимую фразу: "Аще бы не извлечен бысть Александр из моря, то бы скончася". Простой мужик в чём-то оказался похож на Александра.
   Есть ситуации, в которых все равны.
   Дмитрий расслышал вполуха:
   "Ай да княжичи у нас, оказывается, подрастают... - восхищённо сказал кто-то. - И не страшно им! Дай им Бог многая лета, во славу Угличу".
   "Не страшно... Ещё как страшно!" - подумал Дмитрий... а на душе у него стало хорошо. Так хорошо, как... ну, впервые после той темницы!
   А люди на обоих берегах, видя княжескую ладью, вошедшую к ним в пасть огня словно из небесного мира, будто опомнились от оцепенения и, ободрившись, начали, как могли, тушить пламя.
   Подоспел из своей обители отец Паисий с чудотворной иконой Покрова. Пожар увидел Богородицу. С этого момента всё стало как-то по-другому. В битве наступил перелом.
   Наглость врага куда-то исчезла. Утих ветер. Как будто теперь страшно стало уже пожару, а не людям...
   * * *
   Наутро перемазанный сажей, усталый, бледный князь Андрей твёрдо сказал:
   - Угличу не впервой сгорать дотла! Угли да пепелище - оттого "Угличем" и назван. Не мы первые, не мы последние... Отстроим, что можем, с Божьей помощью - чай, не конец света и мы не мёртвые.
   Это был печально знаменитый опустошительный пожар Углича - месяца июня 6999 года(1). Сгорело 500 домов и 20 церквей. Долго ещё о нём потом вспоминали... особенно в свете того, что случилось после.
  
   Примечание:
   (1). 1491 г. от Р.Х.
  
   6. Исполнение седьмой тысящи...
  
   Осень подступила, пришло Новолетие, а с ним и "седьмая тысяща лет исполнилась". Люди повсюду в страхе ждали обещанного конца... только угличанам было некогда - они отстраивались после пожара и торопились сложить хоть какие-нибудь избы и печи до зимы.
   Князь Андрей уже выделил на погорельцев всё что мог и, обозрев напоследок город, напоминавший одну огромную стройплощадку, отправился в Москву - вызывал его родной брат, великий князь Иоанн Васильевич.
   Прибыл он в Москву 19 сентября - "по осенней дороге, до первого снега..."
   Андрей был целый вечер во дворце у Великого князя. Они казались друзьями: беседовали искренно и весело. На другой день Иоанн через дворецкого звал брата к себе на обед, встретил ласково, поговорил с ним и вышел в другую комнату, отослав Андреевых бояр в столовую гридню... там их всех немедленно взяли под стражу. В то же время князь Симеон Иванович Ряполовский со многими вельможами явился перед Андреем, хотел говорить - и не мог ясно произнести ни одного слова, заливаясь слезами; наконец дрожащим голосом сказал: "Государь князь Андрей Василиевич! поиман еси Богом да Государем Великим князем Иваном Василиевичем, всея Руси, братом твоим старейшим". Андрей встал и с твёрдостию ответствовал: "Волен Бог да Государь брат мой; а Всевышний рассудит нас в том, что лишаюсь свободы безвинно". Андрея свели на казённый двор, оковали цепями и приставили к нему многочисленную стражу, состоящую из князей и бояр.
   Сначала, было, многим казалось, что это недоразумение. Князя Андрея, конечно, отпустят, и братья помирятся. У них и прежде не раз бывали "нелюбки" и замирения. Не так давно - года три тому, - боярин Образец предупредил Андрея Васильевича, "яко хощет его князь великий поимати". Тогда, как и сейчас, Андрей сам приехал в Москву - будь что будет. Давно уж он вырос из тех "горячих" молодых лет, когда пытался бежать от гнева старшего брата в Литву. Великий князь клялся тогда "и небом, и землёю, и Богом сильным, Творцом всея твари", что и в мыслях у него не было "поимать" младшего брата. Многим врезалась в память та страшная, небывалая ещё в устах православного государя клятва. Всем клялся царь земной, чем запретил клясться Царь Небесный(1). Запомнилась и показательная расправа над "виновником" слуха: Образец на следствии сослался на слова сына боярского Мунта Татищева. Призвали к ответу Мунта. Тот признался, что "пришед сплоха, пошутил" о готовящемся "поимании" углицкого князя. За такую шутку Иоанн Васильевич повелел отрезать Мунту язык. За грешного сына боярского вступился митрополит Геронтий, и великий князь заменил урезание языка "торговой казнью" - битьём кнутом на площади. С тех пор появилась крылатая фраза: "шутка Мунта Татищева". И с какого это "плоха" вздумалось Мунту вдруг так шутить?
   Шутка шуткой, клятва клятвой, а держава - державой!
   Никто никого на сей раз не отпустил...
   Через несколько дней посланные от государя прибыли в Углич и взяли под стражу обоих княжичей. Под конвоем доставили мальчиков в Переяславль. Так закончилось их детство и началось пожизненное заточение.
   Великий князь всегда прав. На земле.
   Два года провёл князь Андрей в темнице в Переяславле и скончался месяца ноября 6 числа 7002 года.
   Он родился в Угличе в заточении, когда отец его Василий II был пленником Шемяки, и умер 47 лет спустя в заточении.
   Прошло три года после его смерти. На Москву съехались епископы Русской земли: ростовский Тихон, суздальский Нифонт, тверской Вассиан. Не на выборы митрополита поспешали они, не для решения церковного спора. Митрополит Симон и епископы услышали покаяние великого князя Ивана Васильевича, государя всея Руси. Он "начаша бити челом пред ними с умилением, и с великими слезами, прося у них прощения о своем брате князе Андрее Васильевиче, что своим грехом и неосторожею его уморил в нужи".
   Чужая душа - потёмки. Был ли искренен великий князь, оплакивая трагическую кончину брата? Но если покаяние было искренним, то ведь великий князь сожалел только о смерти брата. В его захвате обманом, в заточении его сыновей Иван Васильевич, судя по словам летописца, не раскаивался. В судьбе княжичей, оставшихся в темнице, ничего не изменилось. Перед митрополитом и епископами каялся человек, "неосторожею" уморивший родного брата. Этот человек мог быть искренним. Государь всея Руси, железной рукой стёрший с лица земли Углицкий удел, не каялся ни в чём. И в этом тоже был искренним(2).
   Княжичей он и не думал освобождать или смягчать условия, а распорядился перевести из Переяславля в Вологду: отдалённый город в "стране полнощной" казался более надёжным местом заточения.
   Опала ждала всех, кто желал им другого.
   Сложил на плахе голову тот самый Семён Ряполовский... за сочувствие им или за что иное?.. в державе давно уже никто ничему не удивлялся, не спрашивал, а всё "сочувствие" своё держал при себе. Только окольничий Фёдор Иванович Карпов, чудак-человек, с чего-то записал в своём дневнике: "Правда без милости - мучительство есть..." Да ещё о. Паисий всё не мог успокоиться и хлопотал без конца о юных княжичах, "печаловался", взывал к милости... Да ведь грех-то покаявшемуся Государю уже отпустили - иерархи куда выше о. Паисия! значит, совесть у Государя чиста! чего зря напоминать-то?
   Намекнул кто-то о. Паисию о "государевых интересах", а он ответил, что ведь Ирод и Каиафа тоже были государственными деятелями и словом и делом пеклись только об этих "интересах" и ничего другого у них в мыслях никогда не было. И римские кесари мучили и казнили христиан ведь не просто так, а потому что державу свою защищали. Христово слово её размыло, Христовы заповеди расшатали трон кесарев: "не сотвори себе кумира"... кесари же пеклись о благе державы, чтоб её преумножать да укреплять.
   Всяко злодейство от веку "из государевых нужд" творится, иначе и не бывало никогда в царстве земном...
   И молился о. Паисий тако:
   "Боже, все мы милости Твоей к себе просим во всех молитвах - так приучены с детства... но Ты и так милосерд и любишь нас больше, чем мы сами себя любим - всё-то мы просим от Солнца света. Ты дай нам быть милостивыми и милосердными! Ты нас спаси от нашей жестокости. От нашей лютости спаси и помилуй! Её от нас отжени! Молю Тебя, Господи. Не от Твоего гнева, которого не бывает, погибаем - от своего гнева погибаем. Не Твои кары, наши кары на нас сыплются - как бесноватый сам себя разбивает в кровь о стены и камни. Молю Тебя, Господи, о милосердии всех нас ко всем нам! О Руси молю! о всём мире... Сделай нас хоть капельку на Тебя похожими... страшно нам без Тебя от самих себя. Единицы Тебя знают и чувствуют - а ведь мы образ и подобие Твое... калечный образ! калечное подобие! Как икона поруганная. Над собой надругаемся - над Тобой надругаемся... да на Тебя же за это и ропщем, Гос-споди!.. будто бы Ты нас, безумных, наказываешь.
   Прости нас, Господи. Прости, Господи, мучителей и дай всякому хоть под конец жизни раскаяться".
   Прошло ещё несколько лет... "Лета 7011 г. месяца июля в 28 день великий князь Иван Васильевич всея Руси начат изнемогати". Удар хватил 63-летнего государя, правившего на Москве с 22 лет.
   Полупарализованный, умирал он два с половиной года - столько же, сколько сидел в темнице его брат. Ездил на богомолье - в Троицу, к великому угоднику Сергию, в Переяславль, Ростов, Ярославль, "всюду молитвы свои простирая"... Не преходила болезнь. Словно сбывалась над ним его же собственная страшная клятва "небом и землёю и Богом сильным..."
   А жизнь Державы шла себе и шла своим чередом. В Москве и Новгороде жгли на кострах "еретиков". Томился в темнице уже не брат, а внук Ивана Васильевича Дмитрий - сначала венчанный дедом на великое княжение, неведомо отчего выбранный им в наследники вместо сына Василия, а потом им же и "взятый под приставы". И держали его всё в том же Угличе, словно до конца должно было сбыться над этим городом что-то роковое. Началась Казанская война. Мухаммед-Эмин, поставленный Иваном Васильевичем, ходивший с ним во все походы, узнав о его смертном недуге, поступил, как поступают истинные союзники такого рода: перебил всех русских купцов в Казани и напал на Нижний.
   В лето 7013-е, в понедельник, октября в 27 день "преставися благоверный и христолюбивый князь Иван Васильевич", пережив брата Андрея Васильевича ровно на 12 лет.
   За год до государя скончался преподобный Паисий Угличский.
   Незадолго до кончины было старцу Паисию на молитве откровение о судьбах державы. И поведал он откровение то одному из духовных чад: "Приспевает время злое и лютое (...), ибо господари наши державные в России между собою брань воздвигнут и смятутся сами, никем не гонимые, и кровь между собою безвинно прольют, и держава наша иным в одержание будет, и вся Российская земля попленится и церкви Божии многие осквернятся руками злых людей, и кровь христианская многая прольётся..." Подвижник, вышедший из времён в Вечность ровно за сто лет до начала Смутного времени, предсказал "время злое и лютое" - предсказал ещё до кончины того, на чьём правнуке (на "четвёртом колене") навеки оборвётся династия Рюриковичей(3).
   Ибо дано было ему знать, что все державы, построенные даже на самой "малой" неправде, неправдой и погибают... народы же их, если мученики их вымолят, спасаются и созидают свои страны вновь.
   Похоже, как-то удалось вымолить страну нашу угличским мальчикам...
  
  
  
   Примечания:
   (1). "Не клянись вовсе ни небом, потому что оно Престол Божий, ни землёю, потому что она подножие ног Его, ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя. Ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным" (Мф. 5, 34-36).
   (2). Сцена "покаяния" приведена дословно по книге Ю. Г. Алексеева "Государь всея Руси" (Новосибирск, 1991)
   (3). 1504 г. - кончина преп. Паисия Угличского, 1604 г. - начало похода Лжедмитрия I на Москву. Со смертью Фёдора Иоанновича в 1598 г. оборвалась царская династия Рюриковичей. Он не оставил наследника, а его младший брат царевич Димитрий был убит в Угличе у стен дворца, построенного князем Андреем - убит в 1591 г., ровно через 100 лет после ареста Андрея и его сыновей (причисленных, как и св. Димитрий, к лику святых). Царь Фёдор и св. царевич Дмитрий приходились правнуками Ивану III, создавшему единую державу и погубившему родного брата.
  
   Сентябрь 2007 - март 2009.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"