И оглянуться не успеешь, как уже почернел воздух, отдалились звуки, а к оранжевым огонькам фонарей слетелись, как мотыльки на свет, пушистые хлопья снега. Мирно идет время, медленно.
...Мы сидели в маленькой уютной кухоньке, грея руки о чашки с горячим чаем. Темнота за окном притягивала взгляды, словно там была скрыта какая-то мистическая тайна - разгадаешь ее, и станешь счастливым... Нет же - не обессудь...
- Холодно, - пожаловался мне Яр, зябко натягивая серый ворот свитера на самые уши. - Врут все про глобальное потепление.
- Как есть врут, - рассеянно согласилась я.
Такие совместные посиделки по вечерам стали уже традицией. Раз-два в неделю, не чаще, но и не реже, ровно по часу, а потом - отбой. Расползайтесь по норкам, господа хорошие. Жена Яра - хозяйка квартиры, молодая девушка с красивым и спокойным лицом, поначалу смотрела нас с подозрением. А потом как-то поддалась любопытству и ревности, простояла целый вечер у замочной скважины, наблюдая, как мы сидим по разные концы стола, не глядя друг на друга, молча... Я - катая в ладони вытертую от времени монету, он - выстукивая пальцами рваный ритм по коробку со спичками... Увидела, поняла - и смирилась. Даже стала вместе со мной ходить на работу. Недалеко, всего лишь до остановки, а дальше ей - на трамвае, а мне - под землю спускаться, в метро. Но и то славно.
- Потепление, м-да... - выдохнул Яр, отставляя полупустую кружку. Черные чаинки, потревоженные движением, вскинулись к поверхности и теперь размеренно, постепенно опускались на дно. - Вот вчера тоже странная история приключилась. До сих пор в себя не никак не приду, если честно. Помнишь тот угол, ну, за катком, недалеко от продуктового магазина? - я кивнула. - Вышел, значит, я вчера за молоком, за хлебом, ну, по мелочи, словом. Прохожу мимо того угла, гляжу - прямо на дороге человек лежит. И одет вроде не сказать, что так уж плохо - пальто черное, шапка меховая. Только брюки странные, на вид как тренировочные и потертые... Но не об этом я. Смотрю - лежит он, бедный, а люди - кто мимо него идет, кто и вовсе перешагивает. Я к нему. Люди, говорю, что же это делается, а вдруг ему плохо стало? Ноль внимания. Одна девчушечка, правда, обернулась и говорит этак презрительно: ничего с ним не сделается, с пьяным, проспится и домой уйдет.
- А если он больной какой? И сознание потерял?
- Так об этом и речь, - распалился Яр. - Да даже если и пьяный, то что теперь, перешагивать что ли? Зима ведь, морозы. Вот так помрет человек, а всем плевать будет...
Я сомкнула пальцы вокруг остывающей кружки. Снег за окном мельтешил, как сумасшедший.
- А дальше-то что, Яр?
- Дальше? Ну, ясное дело, сел рядом с ним, перевернул. И гляжу - ужас какой, губы уже посинели, глаза закатились, а пальто на животе все промокло от крови. И снег под ним розовый... Я туда-сюда мечусь, то к телефонной будке, то к нему. А он живой вроде, дышит, но слабо так, и бормочет чего-то. Если не знать наверняка, что раненный, то и впрямь можно подумать, что пьяный. Пока то да сё, пока скорая приехала - почти сорок минут прошло. И за это время только двое остановились, спросили, не помочь ли чем. А ведь ясно было уже, что в опасности человек! Оказалось, что шел с утра рано на завод, на смену, к нему подскочили, пырнули ножом, портфель отобрали и были таковы. А мужчина немолодой уже был, здоровье хилое, он и отключился сразу, даже на помощь не успел позвать. Вот так в нашем мире бывает... - Яр оперся щекой на руку. - Холодно мне... - добавил невпопад. - Все время холодно...
Я вздохнула. Яр был южных кровей, горячих. Рыжий, что твое солнце, больше всего он любил жаркое лето и раннюю осень, пока тучи не начнут поливать сады и поля. Зимой он мерз, и, как уличный кот, жадно тянулся к любому теплу. Особенно к человеческому. Думаю, к Таньке он привязался именно поэтому. Она тоже грела, но особым теплом, не солнечным, буйным, а как от очага - домашним. В последнее время, правда, все чаще засиживалась в офисе допоздна, карьеру делала. "Это чтоб для детей денег скопить", - говорила. "Прежде, чем семью заводить, надо на ноги встать", - поддакивала Танина мать, неодобрительно поглядывая на разгильдяя-зятя. Всем он, по ее мнению, был плох - и нехозяйственный, гвоздя не заколотит, и работа неприбыльная - ну, пописывает человек рассказики, ну, печатается, так гонорары-то мизерные...
- Пойду-ка я в свою комнату, Яр, и ты иди, - посоветовала я парню. - Таня скоро вернется, ты бы хоть еды приготовил...
- А научишь? - загорелся идеей Яр.
- Да я сама не умею... - засмеялась.
Танька пришла с работы поздно, часам к одиннадцати. Настроение у нее, видимо, еще с утра не заладилось, а сейчас, с усталости, и вовсе было скверным. Досталось и мне, за невымытую чашку, и Яру - за неприготовленный ужин. Выслушав упреки, я молча долила в чашку кипятка и закрылась в комнате - ничего, хозяйка поругается, да отойдет завтра, она девушка незлобивая. Яр же, к несчастью, попал под горячую руку. Голоса на кухне становились все громче, громче, а потом что-то звякнуло, будто стеклом о кафель шваркнули, хлопнула дверь - и стало тихо.
Из щелей в косяке потянуло сквозняком. Монета на ладони отплескивала в свете тусклой лампы, как подтаявшая льдинка. Орел или решка? Выйти или здесь пересидеть? Не различишь, стерлись знаки - за столько-то столетий...
Не проходите, дети, мимо
Бездушно брошенных котят.
Мир был уж раз жестоким с ними,
Бедняги и тепла хотят...
Снег бился в стекло, как раненная птица, как рой бабочек - слепо и безнадежно. На кухне тихо всхлипывала Татьяна.
Кто сделал так - потом ответит.
А лучше дайте мне зарок,
Что вы не отвернетесь, дети,
От тех, кто ранен и продрог.
Часы тикали слишком громко. Нет, не высидеть мне в комнате.
- Эй, Танька... Не плачь. Ну же, перестань. Что случилось?
Девушка подняла на меня покрасневшие, мокрые глаза. Я осторожно села рядом, обнимая ее за плечи.
- Что у вас стряслось-то? Такая пара хорошая, так любите друг друга...
Она посмотрела-посмотрела... и разревелась опять, утыкаясь лицом в колени.
- Дура я, такая дура... Всё я виновата. И поспорили из-за пустяка - спички не нашла, газ поджечь нечем было. Иди, говорю, в магазин за спичками, хоть так от тебя польза будет... Нахлебником его назвала... Он терпел-терпел, а потом как шваркнет кружкой об пол... И на улицу. Как был, в свитере и в тапочках. Даже деньги не взял, кажется. И самое-то скверное... Зашла я в его комнату, а там, на полке, лежит коробок - ну, тот, с которым он вечно играется... Ох, ну что же я такая дура... - прошептала она. Слезы уже закончились, и теперь из груди ее вырывались только хриплые вздохи. - Он и так переживает, что в последнее время его печататься не берут, а тут и я еще с упреками... Холодно, холодно... - совсем тихо выдохнула Таня. - Он ведь вернется?
Я поджала губы. Не умею лгать. Скверный из меня получается утешитель.
- Не знаю, Танька... Это уже Яру решать.
Яр не вернулся. Ни ночью, ни наутро, ни через неделю, когда Таня, постаревшая, подурневшая от горя, уже не могла ни плакать, ни злиться. Только ждать, сидя у окна. На второй вечер такого молчаливого ожидания я не выдержала, ухватила ее за руку и потащила на улицу.
Во дворе было темно - хоть глаз выколи. И метель разыгралась такая, не то, что соседнего дома - руки своей не видно.
- Пошли, поищем твоего Яра.
Мы обошли всю округу, заглянули в каждую подворотню. Танька, чуть пришедшая в себя и разрумянившаяся от мороза, хрипло звала на все лады: "Яр! Ярилка! Ярушка, вернись ко мне!" А потом опять расплакалась на моем плече, пряча лицо в заиндевевшей опушке воротника. Но теперь уже не горько, а с облегчением.
Отпустила.
А я стояла, поглаживая ее по спине, и вглядывалась в темноту.
- Ну что же ты, Яр? - молвила тихо. Погруженная в себя, Таня не даже не заметила. - Жаловался мне, что холодно, а сам выгнал девушку на улицу в такой мороз... Неужто не вернешься? Совесть не мучает?
Но вьюга, конечно, мне не ответила.
Обратно мы шли торопливо, засунув руки в карманы и натянув на нос шарфы. Щеки уже ничего не чувствовали, а на ресницах от дыхания намерзали льдинки, алмазами вспыхивавшие, когда на пути попадались фонари. В подъезд влетели наперегонки, захлопнули дверь и - вверх, пешком по лестнице. На шестом этаже я наступила в темноте на что-то живое, завизжала. Смелая Танюшка не растерялась, выудила из кармана коробок, чиркнула - глядь, а на лестничной клетке сидит кот. Драный, шерстка грязная, и не разберешь, то ли рыжий, то ли серый. А глаза - виноватые-превиноватые. Аж душа переворачивается.
- Эй, Танька... Возьмешь?
Девушка пожала плечами.
- Не оставлять же здесь. Идем, потеряшка.
Кот неуверенно потерся ей об ноги. Танька со вздохом подобрала его, кутая в шарф, как ребенка. Зверек довольно заурчал.
Я улыбнулась.
Квартира встретила нас теплотой и уютом обжитого помещения. У меня вырвался вздох. Съезжать из комнаты не хотелось, но теперь, наверное, придется. Да и засиделась я в этом городе, пора бы и место сменить...
- Танюш?
- Аюшки!
- Как кота-то назовешь? Может, Ярилой?
Кот гневно мяукнул.
Она рассмеялась, как хорошей шутке. Значит, и вправду полегчало.
- Много чести. Пусть будет... Ну, кто у нас рыжий, серый и теплый...
Перед глазами встали яркие листья, небо в тучах и последнее тепло уходящего лета.
- Сентябрь.
- Значит, Сенька. А, Сенька? Не возражаешь? У, ты, звереныш мой! - пальцы бродили по гладкой шерстке. Кот, получив свою порцию тепла и нежности, мурлыкал, как музыкальный автомат.
Я хмыкнула и отправилась в свою комнату - собирать вещи. Жаль, конечно, Яра, но тут ничего не поделаешь - даже лучшие из нас устают. И я когда-нибудь тоже отдам последнюю монетку и выскочу за дверь, не прощаясь... А за коробком теперь есть кому приглядеть - Таня справится. Да и Яр, если что, убережет...
Мороз крепчает... И кто придумал эту чушь про глобальное потепление?!
Тепло, которое другим отдаешь - оно лучше всякого костра греет. Главное оглянуться вокруг повнимательнее.