|
|
||
Часть I
Раннее утро, здание аэропорта. Два кресла, столик. За сценой доносится голос: "Езжай! Езжай! Опоздаешь! Зачем тебе неприятности на работе. Не беспокойся, самолет от коровы я смогу отличить... Спасибо! Спасибо за все!"
Пятясь, появляется Лукин с двумя огромными чемоданами и туго набитой сумкой через плечо. Останавливается, провожая взглядом уходящую машину. Вдруг срывается, бежит за сцену, машет рукой и кричит: "Семен! Плащ в дверях зажал". Появляется, грустно говорит: "Уехал..." Медленно подходит к чемоданам, подтаскивает их к креслу, кладет поверх сумку, садится, смотрит в сторону двери, качает головой.
ЛУКИН. Вот и встретились... Казалось, как долго тянется этот месяц... А словно один день пролетел. О самом главном так и не поговорили... А что главное?.. Не эта ли разлука... И Бог знает, встретимся ли когда еще... (Долгое молчание). Почему их считают чужими в нашей стране? Вот видишь, и сам сказал в НАШЕЙ. Разве у нас с ним не одна Родина?.. Наши отцы погибли, вместе защищая ее... Наши матери похоронены на одном кладбище... (Молчание... Устраивается поудобнее в кресле, смотрит на часы, зевает) Еще три часа... Не спать... Не спать. Не так страшно проспать рейс, как давит чувство одиночества в чужой стране без знания языка (Смотрит в зал, словно рассматривает проходящих пассажиров). Ишь, какие они тут все назойливо вежливые... Все "плиз да плиз... эскюз ми... хелло... гуд монин...". И как благожелательно улыбаются. Не то что наши с настороженными взглядами и непреходящей угрюмостью на лице. Здесь почему-то всегда светит солнце... А в нашем отечестве извечно стынут сумерки. Кто у нас самый гениальный писатель? Чехов - певец сумерек... (Потягивается, ежится, как от озноба. Засыпает.)
Появляется Анна. Идет прямо на Лукина. Явно
взволнованна. Вглядывается в него. Решительно
садится в кресло напротив. Любуется Лукиным.
Лукин шевелится, открывает глаза, смотрит в зал,
как на проходящих пассажиров.
ЛУКИН. (тоскливо бормочет) Ишь, сколько вас тут понавалило... Копошатся, как тараканы...
АННА. Гуд монин!
ЛУКИН. (резко поворачивается к ней, мгновенно услужливо улыбается) Хэлло!
АННА. (весело) Домой? В Россию...
ЛУКИН. Как вы догадались?
АННА. (весело) Только наши соотечественники возвращаются с такими большими и тугими чемоданами.
ЛУКИН. (смущенно) Друзья упоковали...
АННА. Знаете, как они здесь нас называют?.. Пылесосы.
ЛУКИН. А Вы, однако, налегке.
АННА. Я живу здесь.
ЛУКИН. С таким чисто русским произношением?!
АННА. Пять лет... Хотя, Вам легче судить.
ЛУКИН. Вам хорошо здесь?
АННА. Дома всегда лучше, не правда ли?..
ЛУКИН. (поспешно) Конечно, конечно! Но, признаюсь честно, в душе произошло что-то такое, что не принесет настоящей радости от встречи с родной до ностальгической боли знаменитой гоголевской лужей, обязательно господствующей в центре каждого нашего города. Вот приеду - и увижу в ней свое отражение с лицом, как у утопленника.
АННА. А мне бы хотелось увидеть себя в ней...
ЛУКИН. Так в чем загвоздка? Поехали прямо со мной!
АННА. А если вдруг возьму и решусь?
ЛУКИН. Надеюсь, у меня окажется приятная попутчица. (Дотрагивается до ее руки. Анна резко убирает свою руку. Он виновато). Простите, я сказал что-то не так? (Анна молчит).
ЛУКИН. Эскюз ми... (улыбается).
АННА. (сухо) В данной ситуации говорят Амсоре.
ЛУКИН. (заигрывая) Я в школе учил французский...
АННА. Мы все учились понемногу.
ЛУКИН. (тщеславно) У меня в аттестате пятерка!
АННА. Вы музыкант?
ЛУКИН. Я похож на него?
АННА. Обычно чужой язык легче дается человеку с музыкальным слухом.
ЛУКИН. Значит, для меня еще не все потеряно!
АННА. (повеселев) Я угадала! Угадала!
ЛУКИН. (весело) Ну вот и ладненько! Вот мы и помирились. Будьте всегда такой. Вы неотразимы, как Анна Каренина!
АННА. Меня зовут Анна.
ЛУКИН. (порывисто протягивает ей руку) Иван... Куда Вы летите?
АННА. (молящим тоном) Можно мне не отвечать?..
ЛУКИН. Извиняюсь.
АННА. А Вы эгоцентрик.
ЛУКИН. С чего Вы взяли?
АННА. Сам себя извиняете.
ЛУКИН. Извините меня.
АННА. (смущенно) Это Вы меня извините... Небось, подумали: сама навязалась и теперь корчит из себя черт-те что... Просто, когда живешь в чужой языковой среде, особенно хорошо чувствуешь свой родной язык.
ЛУКИН. Большое видится на расстоянии, как сказал один наш поэт.
АННА. Теперь это я особенно хорошо понимаю.
Молчание
ЛУКИН. (вглядываясь в зал) Смотрите. Нашего полку прибыло.
АННА. (недоуменно) Кого Вы имеете в виду?
ЛУКИН. (смеясь) Тех, кто с большими и тугими чемоданами... Пылесосы.
АННА. (не поддерживая его шутки, серьезно) А я бы на месте американцев закрыла от нас границы. Своей демократией они загубят страну. Едут сюда со всего мира. Теперь особенно наши. Идут на всяческие ухищрения, чтобы остаться здесь жить. Слетаются, как мухи на мед. Пользуются благами чужого труда. Мы хаяли эту страну, а теперь обманываем ее наивный чистосердечный народ. Уже не просим, а требуем себе благ под любым предлогом: ветераны, герои соцтруда, обиженные властью в своей стране... Живут на велфере, тайно подрабатывают, уклоняются от налогов, жиреют и теряют трудоспособность... А кто за это расплачивается? Рядовой американец, налогоплательщик...
ЛУКИН. О, да Вы настоящая патриотка Америки!
АННА. Нет! Не угадали! Стыдно за своих и обидно за американцев. Они построили свою страну своим тяжким кропотливым трудом, а наши едут на все готовенькое. Да еще и обманывают их... Скажите, Вам бы понравилось, если бы в Вашу квартиру вселился посторонний человек и претендовал на равноправное пользование тем, что Вы сами создали?
ЛУКИН. Извините... но Вы сами-то чем лучше?
АННА. Думаете, отомстили.
ЛУКИН. Что Вы? И в мыслях не было!
АННА. Мысль приходит потом: в начале отзываются уязвленные чувства. Мы - стадо завистливых рабов. СОВКИ - вот кличка, данная нам в мире. Она в точности отражает нашу теперь суть.
ЛУКИН. (приставляет палец к губам) Тише... Они вон услышат...
АННА. (гневно) Не беспокойтесь, американцы этого не поймут! А наши...
ЛУКИН. (поспешно) Я согласен с Вами... То, что я увидел за этот месяц...
АННА. (перебивает) У Вас еще нет оснований судить.
ЛУКИН. А я разве...
АННА. И делать выводы.
ЛУКИН. Я просто хотел поделиться с Вами своими наблюдениями.
АННА. Вы увидели спектакль, который разыгрывают все эмигранты перед своими соотечественниками.
ЛУКИН. Почему же спектакль?
АННА. Потому что каждый хочет доказать Вам, что он не ошибся, сделав свой выбор.
ЛУКИН. Главного не скроешь.
АННА. А что, по-вашему, главное?
ЛУКИН. Душевное состояние.
АННА. (настороженно, насмешливо) Ну, ну, поделитесь...
ЛУКИН. А почему Вы так возмущаетесь? Не о Вас же речь?
АННА. (растерянно) Я разве...
ЛУКИН. Извините... Показалось.
Молчание
ЛУКИН. И все же мне хотелось поделиться своими наблюдениями именно с Вами.
АННА. Именно со мной?
ЛУКИН. У нас на родине этого никто не поймет. А Вы здесь пожили уже достаточно, чтобы оценить, правильно ли я понял.
АННА. (холодно) Я слушаю Вас.
ЛУКИН. Если вам неприятно, сменим тему разговора.
АННА. (несколько язвительно) Ну почему же... Знаете, мне даже будет интересно проверить Вашу наблюдательность.
ЛУКИН. (весело) А вы язва, хоть и очень хорошенькая.
АННА. Жизнь научила.
ЛУКИН. Наша или здесь?
АННА. Любая жизнь учит. А здесь - особенно.
ЛУКИН. Но Вы же приняли ее.
АННА. Вы так уверены?
ЛУКИН. Вы - женщина. А здесь есть все, чтобы женщина чувствовала себя хорошо и не жалела об оставленном... Как там у Бунина: "Забыла - и стал ей чужой".
АННА. По-вашему, мужчины по-другому устроены?
ЛУКИН. Если это настоящий мужчина.
АННА. А что это значит - настоящий?
ЛУКИН. На первом месте у него любимая работа, духовная обстановка... Ну, а потом уже все остальное.
АННА. (насмешливо) А любовь к женщине на каком у Вас месте?
ЛУКИН. (четко) Да. На первом месте - любимая работа!
АННА. Ишь, как у Вас все определено.
ЛУКИН. Я говорю Вам это все искренне... Извините, если Вам это неприятно слушать, то я могу и...
АННА. (перебивает) Что Вы все вокруг да около. Вы хотели мне рассказать...
ЛУКИН. (решительно) Тогда не перебивайте.
АННА. Извините.
ЛУКИН. (помолчав) Первое время меня коробило, когда мои друзья, которые прожили больше половины жизни на нашей родине, говорили о ней: "У вас там..." Но когда я увидел, что они приобрели здесь за десять лет жизни... Мне, директору художественного училища, такого и не снилось. И я принял это...
АННА. Вы же ратуете о духовном.
ЛУКИН. Вот-вот!.. Как хорошо Вы меня понимаете! Даже Полина, жена моего друга Семена, расхваливая свою жизнь здесь в благоустроенной свободной стране, пусть с ее трудностями и проблемами (но знаешь, ради чего работаешь!), однажды горестно обронила: "Живем, как спросонья..." А когда я пригласил ее к нам в гости на родину, она наотрез отказалась и заявила: "К вам? Зачем? Чтобы увидеть стены своей тюрьмы"... А вот Семен все время с благоговением вспоминал о своей работе на родине, бережно показывал мне фотографии и пожелтевшие страницы газет и журналов, в которых описывалось о восстановленных с его участием культовых сооружениях и дворянских усадьбах. Восторженно отзывался о коллегах по нашей реставрационной мастерской, об атмосфере духовной близости и родства, которые ему так и не удалось испытать здесь. А вчера на прощальном ужине напился, расплакался и сказал мне: "Завидую я тебе!.." ...Он мне завидует! Да мы все, друзья его, завидовали ему...
АННА. В том, что у него была возможность уехать?
ЛУКИН. (слегка раздраженно) При чем тут это? Он - талант! У него какое-то особое чутье к нашей российской старине. Мог по одной найденной детали восстановить произведения искусства прошлого. И когда потом находили недостающие детали, он был на сто процентов прав в своем предвидении.
Поразительно! Откуда в этом еврее такое внутреннее чутье нашей российской истории? Словно не мы, русские, а он, еврей, жил здесь изначально... Так Левитан, пожалуй, как мало кто из русских художников, тонко и проникновенно показал в своих картинах всю глубину и особенность русской природы... Так душа Витебска сквозь века войдет в сознание человечества через картины Шагала... Иудей Антокольский создал, пожалуй, лучший образ Христа... А Пастернак: "Я весь мир заставил плакать над красой земли своей..." И почему их все считают изгоями в стране, где они родились и приумножили ее славу?
АННА. А Вы как считаете - почему?
ЛУКИН. Не знаю... не знаю... Чувствую одно: и мы, русские, стали изгоями в своей стране.
АННА. Почему же такое происходит?
ЛУКИН. Не пойму... Теперь я понял лишь одно: я потерял своего лучшего друга... Хотя он и еврей.
АННА. А что, еврейство - это пятно?
ЛУКИН. По мне пусть и негр! (растерянно оглядывается). Почему этот негр на меня так выставился?
АННА. Здесь сказать "негр" равносильно тому, как сказать у нас "жид". Надо говорить "черный".
ЛУКИН. Но ведь евреев раньше в России называли жид. Это слово отменила Екатерина II... А лично для меня - хоть горшком назови, но в печь не сажай...
АННА. Легко Вам так рассуждать.
ЛУКИН. Конечно, нас с Вами это не касается. На этот счет я полностью согласен с Шопенгауэром: "Самая дешевая гордость - это гордость национальная. Национальное чванство обнаруживает в субъекте недостаток индивидуальных качеств, которыми он мог бы гордиться. Ведь иначе не стал бы обращаться к тому, что разделяется кроме него еще многими миллионами людей".
АННА. А вот наш хваленый Маяковский сказал: "Да будь я и негром преклонных годов - и то, без унынья и лени, я русский бы выучил..."
ЛУКИН. Это поэтическая вольность.
АННА. Ох, не скажите... Это воспитание... Идеология... Хваленый российский патриотизм... Это уже в крови..
ЛУКИН. Вы хотите сказать, что и у меня? Да я Вам только что признался, что мой лучший друг - еврей.
АННА. Это мне напоминает классический ответ антисемита в России: "Мой лучший сосед по дому - еврей".
ЛУКИН. А чего это Вы их так защищаете?
АННА. (помолчав) Объявили регистрацию Вашего рейса.
ЛУКИН. Как? Уже?
АННА. До отлета осталось два часа... Здесь дорожат точностью.
ЛУКИН. Жаль расставаться с вами (поднимается к чемоданам).
АННА. (встает) Погодите, возьмем тележку (отходит).
ЛУКИН. Да что Вы, я сам... (она не оглядываясь, уходит. Рассматривает ее). А хороша! Как хороша! Настоящая русская красавица! Словно сошла с картин Кустодиева... нет Серова... Крамского... А если не вернется? Я чем-то, кажется, обидел ее. Ну, кто я для нее - пылесос (бьет ногой по чемоданам). Чтоб вы провалились! Да что это со мной? Словно в них не подаренное, а наворованное мной...
АННА. (появляется с тележкой. Весело) За что Вы их так?
ЛУКИН. Хлопот с ними сколько! Черти мои друзья - навязали все это барахло.
АННА. Вернетесь домой - не пожалеете... Ставьте на тележку.
ЛУКИН. (как можно ловчее поднимает чемоданы, словно они игрушечные. Ставит на тележку, поверх кладет сумку, берется за ручку, говорит бодрячески) Господин штурман, прокладывайте маршрут.
Анна кладет руку на ручку тележки рядом с его рукой. Везут на вторую половину сцены.
Видно окно регистрации.
Анна берет из рук Лукина билет,
протягивает в окошко и что-то говорит.
ЛУКИН. Что он там спрашивает?
АННА. Не страшно ли Вам жить в России?
ЛУКИН. (поднимает руку с поднятым пальцем. Весело) Гут! Вери гут!
АННА. Он говорит, что Вы оптимист.
ЛУКИН. Пусть приедет и сам убедится.
АННА. Он говорит: "Россия - нет! Никогда! Там страшно и очень холодно".
ЛУКИН. Скажите ему, что мы с ним сходим в парилку и выпьем водочки с шашлыками. Переведите. Пусть знает наших!
АННА. Он не знает, что такое парилка.
ЛУКИН. Объясните ему - это сто градусов жары и сразу в снег.
АННА. Он говорит, что два раза в день принимает душ.
ЛУКИН. Темнота!... Этого не переводите.
Сдали чемоданы. Возвращаются к креслам.
АННА. У нас есть еще два часа... Хотите в бар?
ЛУКИН. (смущенно) В бар?
АННА. Не беспокойтесь - я плачу.
ЛУКИН. Меня к этому здесь уже приучили.
АННА. (балагурит) Такая у нас там с вами се ля ви. А тут мы хорошо понимаем ваше положение... Сами такими были. Если не секрет: деньги на дорогу долго копили?
ЛУКИН. Билет мне купили друзья... Семен.
АННА. Хорошие у Вас друзья!
ЛУКИН. (Весело) Плохих - не держим! Отличные евреи!.. Извините, вырвалось...
АННА. (смотрит на него в упор удивленно) Не слишком ли часто вырывается это?
ЛУКИН. (растерянно) Все как-то непроизвольно... Само собой... У нас у всех почему-то так: увидят хорошенькую девушку - какая хорошенькая. А если еврейка - то обязательно: хорошенькая евреечка...
АННА. Про моего начальника в России сотрудники всегда так говорили: "Очень он хороший... Правда, еврей". Почему это так?
ЛУКИН. Никогда об этом не задумывался...
АННА. Лукавите. Вон и Шопенгауэра на этот счет цитировали. Значит, хотели понять. Для чего же тогда еще такие умные книжки читать? Читали бы Чейза.
ЛУКИН. (весело) Ну, Вы и настырная, словно жидовочка!
АННА. (ударяет его по щеке) Вот Вы и договорились... Ой, простите, ради Бога...
ЛУКИН. (потирает щеку) Спасибо...
АННА. Извините... Как-то так получилось...
ЛУКИН. Пустяки... Будем считать, что Вы убили на моей щеке комара... Нет, лучше так: мы с вами убежденные интернационалисты, и будем считать, что я получил строгий выговор с последним предупреждением... Мир?
АННА. (игриво) Сэр, Вы предпочитаете виски или нашу родную горькую?
ЛУКИН. На ваше усмотрение, мадам.
АННА. Благодарю за доверие (уходит со сцены).
ЛУКИН. (Наблюдает за ней) Что со мной? Ее открытость притягивает и делает меня покорным... А ведь хороша! Обидно, обидно... Хороша Маша, да не наша. Хоть бы сутки с ней побыть! Явно, что и она не против. (Трет щеку) И что этот идиотский мотив все время между нами? А ведь и еще одну можно схлопотать... Первая пощечина в жизни от женщины, а запомнится лучше горячего поцелуя... Готов стерпеть... А может, меня тянет к ней от затянувшегося воздержания?.. Стыдно, как я могу так думать... (идет навстречу к Анне) Я помогу!
АННА. (появляется с подносом. На нем два бокала, бутерброды) Кофе возьмем позже, чтобы не остыл.
Садятся в кресло, поднимают бокалы,
смотрят друг на друга.
АННА. За встречу!
ЛУКИН. За наши встречи!
Выпили.
АННА. О чем Вы здесь без меня думали?
ЛУКИН. Трудно сказать... Не поверите.
АННА. Говорите правду. И только правду. Давайте отбросим все условности. Нам с вами выпал счастливый шанс быть откровенными до конца - к этому располагают обстоятельства. Вы согласны?
ЛУКИН. (горячо) Да! Да! Забыться и быть только с Вами до конца жизни!
АННА. А вот последнего - не надо! (грустно улыбается).
ЛУКИН. Я от всего сердца! Вы же сами... Сами предложили...
АННА. Быть вместе сейчас - да! Это и мое желание. И этому я верю.
ЛУКИН. Но почему же только сейчас?
АННА. Помните у Блока: "Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен"... Неправда это! Прекрасной может быть только случайность. Ею и надо дорожить... Он, поэт, воспевший прекрасную незнакомку, потом всю жизнь тяготился ею... А Пушкин! Какие божественные стихи посвятил Анне Керн! А что он написал о ней Вяземскому... Пошло все это. Но он - гений, и знал, что всегда побеждает грубая жизнь. Не только мы, женщины, но и вы, мужчины, живете порывами души... Теперь это происходит и между нами.
ЛУКИН. Вы мне не верите? Признаюсь, встреча с Вами напомнила мне состояние, которое я пережил, покорив свою первую вершину. Я стоял на ней изможденный, ободранный за пятисуточный подъем, но чувствовал себя счастливым и равным и этой вершине, и парящим подо мной облакам. Это состояние пережитого осталось со мной на всю жизнь... Это правда!
АННА. (благодарно берет его руку) Правда - это мгновение, которым ты живешь в данный момент и что при этом испытываешь... Все остальное будни... Суета.
ЛУКИН. (целует ее руку) Анна... Анна...
АННА. Ну, говорите же... Говори...
Часть II
ЛУКИН. Жил-был мальчик. Отца у него не было. Мама сказала, что он геройски погиб при исполнении служебных обязанностей. Ее нерастраченная любовь к мужу изливалась на сына. Она исполняла его любой каприз. Мальчик рос изнеженным и чутким и больше походил на девочку. Мальчишки дразнили его "юбка". Но он этого не замечал: ему было хорошо с мамой - в ней был весь мир для него... И вдруг в шестнадцать лет он почувствовал, что как-то по-новому рассматривает ее фигуру, обтянутую легким домашним халатиком, и как странно волнует его ее обнажившаяся из-под него нога, вызывает какой-то иной трепет прикосновение ее рук. Душа его замирала, когда она обнимала и целовала его. Было так страшно трепетно, что он боялся встречаться с ней взглядом... О, как стало мучительно тесно находиться с ней вдвоем в однокомнатной квартирке! Он не понимал, что с ним происходит...
АННА. Эдипов грех... В нем просыпался мужчина.
ЛУКИН. Чувство плотской близости с ней стало навязчивым, желанным и мучительным.... Я начал избегать ее. Утром пораньше уходил из дому, а возвращался, когда она уже спала.
АННА. А что мама?
ЛУКИН. Она нервничала, обижалась. Задавала мне идиотские вопросы, стала покрикивать на меня... Когда я поступил в институт, мы с ней стали словно чужие. Нас послали на первом курсе на сельхозработы в деревню. Там я влюбился в девушку со старшего курса, хорошенькую евреечку. Только через неделю решился предложить ей погулять вечером. Она, неожиданно для меня, согласилась. Мы вышли из деревни в поле. Погода была чудесная. Сложенное в скирды сено золотилось в свете закатного солнца. Когда мы подошли к стогу, она вдруг весело засмеялась, протянула ко мне руки. Какая-то сила бросила меня к ней - и мы упали в сено... Она сделала меня мужчиной. Почти каждый вечер мы встречались с ней на этом месте. Под нами душистая постель, а над нами звезды... Мне казалось, что я на седьмом небе!..
АННА. И ты готов был жениться на ней?
ЛУКИН. (встал, нервно ходит и курит) Не понимаю, зачем я тебе об этом рассказываю...
АННА. Рассказывай... Ты никому об этом не рассказывал. Эта боль до сих пор сидит в тебе. Надо ее выпустить.
ЛУКИН. (взволнованно) Да, я чувствую, что только в твоих глазах я смогу ее утопить.
АННА. Я слушаю.
ЛУКИН. В последнюю ночь перед возвращением домой она сказала: "Спасибо тебе, Ванюша. Ты помог мне скоротать это нудное время..." Я стоял перед ней на коленях, плакал. Когда мы вернулись в институт, она просто не замечала меня. Я чуть не покончил с собой. Друг сказал мне: "Нашел из-за чего? Из-за какой-то жидовки!"
АННА. И это тебе помогло?
ЛУКИН. Я дал ему по морде. И наша дружба кончилась.
АННА. Ведь он пытался тебя по-дружески спасти.
ЛУКИН. Разве об этом думаешь, когда любишь?..
АННА. От любви до ненависти один шаг.
ЛУКИН. Тогда это не любовь.
АННА. Ты любишь ее до сих пор?
ЛУКИН. (помолчав) То был самый страшный год в моей жизни. Я, как марионетка, повсюду следовал за ней, подглядывал, стал плохо учиться, мучил мать своим молчанием...
АННА. Страшно представить, что пережила твоя мама.
ЛУКИН. Однажды я не выдержал и все ей откровенно рассказал. Она, не дослушав меня, крикнула: "Из-за какой-то жидовки ты свое здоровье губишь!"... Я ударил ее.
АННА. Ударил мать?!
ЛУКИН. Я не понимал, что со мной происходит... Помню только, что схватил со своего стола талисман - однажды она нашла этот красивый камешек во время наших прогулок - убежал и переселился жить в общежитие... Бедная моя мама! Какой удар это был для нее! Она встречала меня после занятий, но я убегал от нее. А летом мои друзья-альпинисты уговорили меня пойти с ними в поход на Алтай. Я носил на груди свой талисман. В конце похода, когда мы преодолели самую большую вершину, я вдруг себя почувствовал свободным, как птица - и швырнул в пропасть этот талисман... У Гейне есть такое стихотворение:
"Когда тебя женщина бросит, забудь,
что верил ее постоянству.
В другую влюбись или трогайся в путь.
Котомку на плечи - и странствуй.
...
Ты станешь свободен, как эти орлы!
И, жизнь начиная сначала,
увидишь с крутой и высокой скалы,
что в жизни потеряно мало!"...
Здорово, да!
АННА. И тогда ты возненавидел всех евреев?
ЛУКИН. Гейне - еврей, как и мой лучший друг Семен.
АННА. Ты же говорил, что это для тебя не имеет значения.
ЛУКИН. В каждом правиле есть исключение.
АННА. Еврей - это исключение?
ЛУКИН. Но, согласись, видимо, что-то есть в этой нации, за что ее не любят все.
АННА. И ты тоже?
ЛУКИН. Я - нет... Но почему все?.. Почти все...
АННА. Я не желаю слушать и знать о других.
ЛУКИН. Я же тебе сказал: для меня это ничего не значит... Я простил ее и даже благодарен ей.
АННА. Благодарен?!
ЛУКИН. Да. Она мне вернула сыновнюю любовь к матери...
Молчание
АННА. А я ненавижу его до сих пор!
ЛУКИН. Сколько тебе было лет?
АННА. Шестнадцать.
ЛУКИН. Кто он?
АННА. Теперь - известный журналист... Пишет о вопросах морали и нравственности. В десятом классе я была комсоргом школы. Он написал обо мне статью и пригласил в ресторан. Я не понимала от радости, что со мной. Предупредила родителей, что ухожу к подруге на день рождения и останусь у нее ночевать. После ресторана он пригласил меня к себе домой. Я исполняла все, что он мне говорил... Сама разделась и пошла в ванную... А утром он вывел меня из дому и сказал: "Мой материал исчерпан до дна... Иди домой, жидовочка!".
ЛУКИН. Ты - еврейка?!
АННА. Из рода Давида все белокурые с голубыми глазами... Что с тобой?
ЛУКИН. Рассказывай... Рассказывай...
АННА. Я пришла домой, открыла окно... Но с девятого этажа увидела под нашим окном спящего в коляске ребенка...
ЛУКИН Ты что - из-за этого подонка?!
АННА. Из-за него я чуть не стала убийцей этого ребенка.
ЛУКИН. И тогда ты возненавидела русских...
АННА. Мой муж русский... Чтобы выжить в любой стране, надо держаться всем вместе.
ЛУКИН. Ты хотела бы вернуться?
АННА. А ты возьмешь меня с собой?
ЛУКИН. (порывисто). Да! Конечно!
АННА. (насмешливо) Попутчицей?
ЛУКИН. (раздраженно вдруг) А ты, оказывается, злопамятная колючка!
АННА. (весело) Вот мы и приехали!.. Только что поднимал тост, чтобы мы с тобой были всегда вместе... Не прошло и часа, а ты уже раздражаешься.
ЛУКИН. Только скажи - и я останусь!
АННА. Ты этого никогда не сделаешь.
ЛУКИН. Я не сделаю?! (Вытаскивает билет, готов его разорвать) Ты плохо меня знаешь.
АННА. (выхватывает у него билет) Сумасшедший!
ЛУКИН. (выхватывает у нее билет - тот падает на пол) Не смей так со мной разговаривать! Запомни на всю жизнь: я всегда делаю, что диктует мне мое сердце.
АННА. (поднимает билет, разглаживает, почти плачет) Миленький, таким я знаю тебя всю свою жизнь.
ЛУКИН. Ты - меня? Всю жизнь?
АННА. Я часто видела тебя во сне. И когда встретила сегодня тебя наяву, сразу же узнала... Мне кажется все, что это сон... С ужасом думаю, сейчас проснусь - и тебя нет рядом... Пусть длится, длится этот сон с улыбкой счастья на лице...
ЛУКИН. (обнимает ее) Господи, мне еще никогда не было так хорошо! Анна, ты права: есть мгновенье - и в нем вся жизнь, твоя и моя... И не надо ни прошлого, ни будущего.
АННА. Видишь, поднимается солнце.
ЛУКИН. Сегодня самое счастливое утро в моей жизни.
АННА. Давай сегодня никуда не пойдем.
ЛУКИН. Да, будем лежать с тобой долго-долго... И пусть восходит солнце и заходит солнце.
АННА. (протягивает ему ладонь) Видишь, вот оно... Я дарю его тебе...
ЛУКИН. (целует ее ладони) Теперь оно всегда будет со мной.
АННА. Я знала, что сегодня встречу тебя.
ЛУКИН. Знала?
АННА. Сегодня ночью ты мне приснился... вот здесь, в этом зале. Я вскочила и примчалась на машине... Пустой зал и... ты.
ЛУКИН. Моя фантазерка! Ты это сейчас придумала?
АННА. Правда! Это правда! Я проснулась и услышала твой зовущий меня голос. Ведь это ты звал меня?
ЛУКИН. Когда я остался один после отъезда Семена - жуткое одиночество охватило меня. И вдруг я услышал чей-то голос. Он успокоил меня и я заснул.
АННА. Почему ты не позвал меня давно... У нас на родине?
ЛУКИН. Тогда бы это было все не так, наверное...
АННА. Почему все самое лучшее к нам приходит так поздно? Помнишь, как в пятой симфонии Бетховена: "Через муки, страдания, через борьбу - к победе..."
ЛУКИН. В молодости это была моя любимая симфония.
АННА. А теперь?
ЛУКИН. Шестая Чайковского.
АННА. Вспомнила! Вспомнила! Когда я хотела выброситься из окна - именно она звучала в комнате.
ЛУКИН. Это она спасла тебя!
АННА. Нет... Это она толкала меня в пропасть. Спас меня ребенок под окном.
ЛУКИН. Давай выпьем за его здоровье: он подарил мне тебя.
АННА. А представляешь, теперь этот ребенок в том возрасте, какой я была тогда... И, быть может, сейчас ему грозит опасность такая же... Господи, спаси его!
ЛУКИН. Пусть ему повезет!
Выпивают
АННА. Почему так бывает в жизни, что первое самое искреннее чувство не сразу находит себе родственную отзывчивую душу?
ЛУКИН. Вечно лишь мгновенье... Не ты ли меня убеждала в этом.
АННА. Нет... нет... Почему же?!
ЛУКИН. Не задавай глупых вопросов - тебе это не идет.
АННА. Прости... Устала..
ЛУКИН. Это ты прости меня.
АННА. Спокойной ночи.
ЛУКИН. Гуд найт, май лав.
Обнявшись, замирают, словно спят
ЧАСТЬ III
АННА. (стонет и кричит сквозь сон) Спасите!
ЛУКИН. (тормошит ее) Анна! Анна!
АННА. Опять! Опять... Я не могу больше! (плачет).
ЛУКИН. Что с тобой!
АННА. Я бегу, кричу... Темнота... Мне больно... Я не могу забыть его.
ЛУКИН. Скажи мне его имя. Я найду и убью его.
АННА. Мне опять снилось гетто.
ЛУКИН. Ты была в гетто?
АННА. Я родилась спустя десять лет после войны.
ЛУКИН. Видела в кино?
АННА. Я, как и мама, не могу смотреть эти фильмы. Она была в гетто, но не может об этом рассказывать. С ней начинается истерика. Я сама все помню.
ЛУКИН. Помнишь?
АННА. Я часто вижу это во сне. Когда я рассказываю маме, что происходит со мной, она говорит, что это было с ней.
ЛУКИН. Что было?
АННА. Меня насиловали три фашиста... Смрадная вонь самогонки из их пасти... Пена на звериных губах... Потом меня хватают за руки и бросают в яму к мертвецам... Осыпается земля... В глаз попадает камень. У мамы на всю жизнь осталось бельмо на глазу... И у меня часто болит левый глаз... Видишь, какой он красный, да?
ЛУКИН. (целует ее) Успокойся, моя милая фантазерка. У тебя ясные чистые глаза.
АННА. (нервно) Ой, ты сделал мне больно. Видишь, как он дергается.
ЛУКИН. Но ведь это было не с тобой.
АННА. Со мной! Со мной!
ЛУКИН. Сумасшедшая, о чем ты говоришь!
АННА. Разве с тобой не бывало подобного?
ЛУКИН. (шутливо) Я не был в гетто.
АННА. Ты разве никогда не чувствовал: то, что было с твоими родителями, физической болью отзывается в тебе?
ЛУКИН. Не надо об этом... Больно вспоминать.
АННА. Но это живет в каждом из нас... Мучает.
ЛУКИН. Надо забыть.
АННА. Забыть? Разве такое можно забыть?!
ЛУКИН. Надо, иначе невозможно жить дальше.
АННА. Нет! Об этом надо кричать.
ЛУКИН. Зачем?
АННА. Чтобы люди знали и помнили. Все народы... И тогда это не повторится.
ЛУКИН. У народов нет памяти.
АННА. О чем ты говоришь?
ЛУКИН. Если бы существовала народная память - разве повторялись бы из века в век одни и те же беды?
АННА. Ты хочешь сказать...
ЛУКИН. Ты умница. Ты понимаешь меня.
АННА. Тогда выскажись мне.
ЛУКИН. Зачем?
АННА. Я разделю твою боль - и тебе станет легче. Как и мне сейчас, когда я рассказала тебе. И я теперь уверена: если опять мне приснится этот страшный сон - в нем будешь ты. И ты не позволишь глумиться надо мной. Ты сильный....
ЛУКИН. Я очень хочу, чтобы тебе всегда снились хорошие сны.
АННА. И я этого хочу для тебя. Расскажи твой самый страшный сон - и тогда я всегда буду рядом с тобой в нем.
ЛУКИН. (помолчав) Мне часто снится лагерь... Колючая проволока... Стреляют... Я бегу... За мной гонится стая псов... Заваливают... Отгрызают ногу... А утром я чувствую, как стынут пальцы в ноге...
АННА. Ты сидел в тюрьме?
ЛУКИН. (нервно усмехнувшись) Я похож на уголовника?
АННА. В нашей стране в большинстве своем сидят в тюрьмах лучшие люди, хорошие, порядочные... А сажают их уголовники. Ты знаешь об этом не хуже меня.
ЛУКИН. Да, но не каждому снятся такие сны.
АННА. Весь ужас нашей страны в том, что люди превращены в манкуртов. Страх перед этой системой заставляет человека молчать и этим лишает его памяти. Но то, что с ним происходит, живет в человеке и передается потомкам по генам. Молчать от страха - это предательство перед нашими замученными людьми и перед нашими потомками.
ЛУКИН. Ты считаешь, что и я от страха?
АННА. (жестко) Вспомни!
ЛУКИН. (растерянно) Да, наша общегосударственная чума коснулась каждой семьи. Но в моей семье, кажется, никто не сидел...
АННА. Ты сказал, что рос без отца... Где он?
ЛУКИН. Мама сказала, что он погиб, когда мне был всего год... Уехал в командировку и не вернулся. (вскакивает) Вспомнил! Ночь... Стук в дверь... Ворвались люди в кожанках... Что-то кричат... Отец бледный... Мама собирает ему вещи. Отец бросается ко мне, хочет обнять... Его сбивают с ног... Хватают и волокут в открытую на мороз дверь. Я кричу, падаю... Ползу... Холодный пол и ледяной ветер из настежь открытой двери... Мама рыдает... Поднимает меня... Прижимает к себе... Холодно...
АННА. В каком году это было?
ЛУКИН. ...Мама сидит за столом... Гладит газету с портретом Сталина в черной рамке... Да... Да в 1953-м...
АННА. И мама никогда не рассказывала тебе об этом?
ЛУКИН. Она лишь шепотом повторяла всегда одно: "Папа был очень хорошим, добрым". И за малейшую провинность укоряла меня: "Отцу было бы стыдно за твой поступок...".
АННА. Почему же она не рассказала тебе правду?
ЛУКИН. После моей любовной истории мама вскоре умерла... Не успела.
АННА. Нет. Дело в страхе. Наши люди боятся рассказывать о подобном даже своим близким. Мои родители только здесь в Америке осмелились мне рассказать, что маму не приняли на работу учительницей потому, что она оказалась на оккупированной территории во время войны. Отца уволили с работы, когда Израиль победил Египет в 1967 году. Моего дедушку-единоличника постоянно арестовывали. Сутками держали на коленях на рассыпанном горохе, требуя от него сдать все свои сбережения в государственную кассу. О, сколько страшных подобных историй я узнала здесь от эмигрантов! А ведь со многими из них мы были не только соотечественниками, но и близкими друзьями на нашей любимой и горькой родине... Ты знаешь, только ради того, чтобы высказаться до конца и облегчить свою душу, стоит уехать...
ЛУКИН. Ну, уж распахнуть душу у нас в России умеют лучше, чем католик на исповеди! Скинулись на бутылку, устроились в подворотне - и пошла писать губерния на всю катушку.
АННА. Разве у нас говорят о самом больном и главном... Жалуются на жизнь, ругают начальство... И продолжают защищать свой самый гуманный и справедливый строй в мире.
ЛУКИН. Теперь таких все меньше... Прозревает народ.
АННА. Прозревает тот, кто действует... А наши - лишь сводят счеты на словах. Словоблудство это. Они хотят жить при социализме, а зарабатывать, как на Западе.
ЛУКИН. Наши не хуже умеют работать.
АННА. Уметь работать и организовать систему работы - разные понятия.
ЛУКИН. Но из вас хорошо выматывают силы ваши капиталисты.
АННА. Когда знаешь, за что работаешь - это не в тягость. (Громко смеется).
ЛУКИН. Ты это чего?
АННА. О чем мы с тобой говорим? Как в России: все вокруг плохо, но все равно мы лучше всех. А американцы говорят о гольфе, о моде, где лучше отдохнуть...
ЛУКИН. Тогда чего ты так тоскуешь по России?
АННА. Я тоскую?
ЛУКИН. Сама же призналась, что очень бы хотелось увидеть свое отражение в родной российской луже.
АННА. Не знаю... И почему меня все еще тянет туда?
ЛУКИН. (победно) Вот видишь!
АННА. Наверное, для того, чтобы окончательно излечиться от ностальгии.
ЛУКИН. Но ты же сама уехала.
АННА. Муж настоял.
ЛУКИН. (смеется) А меня жена в разведку послала.
АННА. Повальный психоз наших соотечественников.
ЛУКИН. Нет дыма без огня.
АННА. И ты согласен покинуть родину?
ЛУКИН. Не родину покинуть, а приехать сюда, в Америку...
АННА. Почему именно в Америку?
ЛУКИН. Потому что здесь живешь ты.
АННА. А если я вернусь?
ЛУКИН. Там ты никогда не будешь счастлива... Это проклятая Богом земля.
АННА. Бог создал землю прекрасной, а люди растащили ее по клочкам, по странам... И каждый народ изгадил в меру своего таланта испорченности.
ЛУКИН. Ты хочешь сказать...
АННА. Да. Каждый народ заслуживает своей страны.
ЛУКИН. Но мы-то с тобой тут при чем?
АННА. Вспомни, что лично ты сделал, чтобы спасти свою родину?
ЛУКИН. Ну, хорошо учился, честно работал, искренне переживал... Не соглашался...
АННА. В душе...
ЛУКИН. А что я мог сделать с этой махиной?
АННА. Делали Солженицын и Буковский, Григоренко и Марченко, Сахаров...
ЛУКИН. Ну, ты меня ставишь в такой ряд...
АННА. Ты должен поступать, как и они.
ЛУКИН. Откуда у тебя такая уверенность во мне?
АННА. (помолчав) Неужели я ошибаюсь...
ЛУКИН. Ты требуешь от меня невозможного.
АННА. Потому что я люблю тебя.
ЛУКИН. И я тебя...
АННА. Настоящую любовь творит мужчина... Женщина - это скрипка, мужчина - музыкант. И от него зависит, какая звучит музыка.
ЛУКИН. Настоящий талант - это такая редкость.
АННА. А бесталанные не умеют любить. Они завистники. Они покоряют коварством женщину, место по службе. Чужие земли...
ЛУКИН. Но для этого надо быть сильным.
АННА. Их сила в наглости. Все, что они покоряют, становится пошлым, несчастным и грубым. Только талант любви способен создать красивую прекрасную жизнь в любом месте, где случается ему родиться и жить. А оглянись на Россию: какую красивую землю во что превратили...
ЛУКИН. (постепенно начинает раздражаться, негодовать, но пока еще только в душе) Ты хочешь сказать, что у нас не умеют любить?
АННА. Давай отбросим эмоции и наш хваленый российский патриотизм. Не помню, кто сказал: "Патриотизм - это последнее убежище дураков"... Россия имеет 30% всех мировых запасов полезных ископаемых земли, одну шестую часть суши, на которой живет всего 3% населения земного шара... А в ней нищета...
ЛУКИН. Зато у нас самый высокий духовный уровень. Лучшие музыканты, композиторы, писатели. Тебе это ни о чем не говорит?
АННА. Скажи, если бы в горящем доме осталась картина Левитана и кошка, кого бы ты спас в первую очередь?
ЛУКИН. (уклончиво) Ну, это несоизмеримо...
АННА. Не увиливай.
ЛУКИН. Кошек много, а Левитан один.
АННА. Ты серьезно так считаешь?
ЛУКИН. Это объективная истина.
АННА. Вот отчего в России не было и не будет счастливой жизни: вы носитесь со своей духовностью, как нищий с копеечкой.
ЛУКИН. Мы - скупые?! Да ты знаешь...
АННА. Знаю... Я тоже родом из России! Мы бездарно разбазариваем не только данные нам Богом земные богатства, но и человеческие жизни. Ни в одном государстве мира не уничтожено столько людей, своих же соотечественников, как в России.
ЛУКИН. (задумчиво) Да... Кажется, так... К сожалению, так...
АННА. Ты это о чем?
ЛУКИН. Ты не обидишься?
АННА. Мы же с тобой договорились: между нами правда и ничего, кроме правды.
ЛУКИН. (четко) Россия не твоя родина... Вы... Вы...
АННА. Договаривай.
ЛУКИН. Потому что вы... евреи...
АННА. Договаривай.
ЛУКИН. А разве этим не все сказано?
АННА. (вдруг смеется) Все сказано по-русски.
ЛУКИН. Что значит по-русски?
АННА. Разве этим не все сказано?
ЛУКИН. Нет, договаривай!
АННА. Я, как и ты, все сказала.
ЛУКИН. (сухо) Мне не нравится твоя интонация.
АННА. (весело) А мне нравится твоя.
ЛУКИН. Ты что, издеваешься надо мной?
АННА. Смеяться, право, не грешно...
ЛУКИН. Я требую, чтобы ты объяснила!
АННА. (насмешливо) А где же ваша хваленая терпимость, дорогой товарищ?
ЛУКИН. Я ведь не ударил тебя.
АННА. Да, это у тебя, как-то не по-русски получилось?
ЛУКИН. Ну, знаешь, ты пользуешься моим терпением!
АННА. Почему же ты тогда не подставишь вторую щеку?
ЛУКИН. Я никогда до этого не унижусь.
АННА. Тебе больше по душе "око за око"?
ЛУКИН. И вашего не приму.
АННА. А ведь это наша общая история.
ЛУКИН. Что же стало вашим продолжением?
АННА. Никогда не делай другому того, чего не желаешь себе...
Долгое молчание. Медленно гаснет свет.
ЧАСТЬ IV
Медленно зажигается свет. Лукин и Анна спят.
АННА. (поднимает голову, смотрит на Лукина, гладит его) Доброе утро!
ЛУКИН. Дай-то Бог, чтобы оно было для нас с тобой добрым.
АННА. Оно будет добрым!
ЛУКИН. Откуда в тебе такая уверенность?
АННА. Потому что я люблю тебя.
ЛУКИН. А я боюсь тебя.
АННА. Боишься?!
ЛУКИН. Ты читаешь мои мысли.
АННА. Почему же ты не сказал об этом первым?
ЛУКИН. Ты не веришь мне?!
АННА. Вот, оказывается, ты какой...
ЛУКИН. Какой?
АННА. Где же ваша хваленая русская открытость?
ЛУКИН. Да я ни с кем в жизни не был еще таким откровенным, как с тобой.
АННА. А каким еще можно быть?
ЛУКИН. Хитрым.
АННА. Каким? Каким?
ЛУКИН. Хитрым, как еврей...
АННА. Спасибо за откровенность.
ЛУКИН. Прости... Я прошу, прости... Опять вырвалось... Не я это первым сказал... Все так говорят...
АННА. Кто это - все?
ЛУКИН. Все люди вокруг.
АННА. Значит, вокруг все - люди. А кто же я тогда?
ЛУКИН. Ну, извини7 же, я не понимаю, как все это происходит.
АННА. Один мудрец сказал: "Скажи мне, в чем ты обвиняешь евреев, и я скажу: в чем ты сам виноват".
ЛУКИН. Прости. Я клянусь тебе больше такого не будет. Я стану перед тобой на колени, но при условии...
АННА. (молчит)
ЛУКИН. Ну, хочешь я...
АННА. Что ты торгуешься, как еврей!
ЛУКИН. (победно) Ага! Видишь! Сама! Сама!
АННА. (стелет на полу перед ним свой шарфик) Это твое условие?
ЛУКИН. (отшвыривает шарф ногой) Да как ты могла такое подумать! Я хотел услышать от тебя, что ты прощаешь меня.
АННА. Тебе нужен задаток? (становится перед ним на колени) Прости меня.
ЛУКИН. (опускается перед ней на колени) Что ты! Что ты! Прости меня. Это я виноват перед тобой...
АННА. Все виноваты (плачет) Все...
ЛУКИН. В чем-то твоя вина?
АННА. В том, что родилась еврейкой.
ЛУКИН. Это не твоя вина.
АННА. И ты считаешь это виной?
ЛУКИН. Но ты же сама так сказала.
АННА. А ты тут же согласился...
ЛУКИН Замолчи! (вскакивает и садится на стол).
АННА. (на коленях подползает к нему, кладет голову ему на колени. Плачет).
ЛУКИН. Перестань... Что ты... На нас смотрят люди.
АННА. Ну и пусть.
ЛУКИН. Неудобно... стыдно...
АННА. Это разве люди?!
ЛУКИН. Не оскорбляй людей!
АННА. Они сами себя оскорбляют, потому что не умеют жить по-человечески.
ЛУКИН. Я прошу тебя: встань... Неудобно...
АННА. Умный - поймет, а перед дураком...
ЛУКИН. Смотри, к нам идет полицейский.
АННА. Не бойся, ты не в России. Он не посмеет подойти к нам.
ЛУКИН. Действительно, повернул. Почему он не вмешался? Мы нарушаем правила общежития...
АННА. Потому что в цивилизованном мире в первую очередь уважают права человека.
ЛУКИН. (опускается перед ней на колени).
АННА. Не боишься?
ЛУКИН. (весело, раскрепощенно) Спешу хоть здесь воспользоваться своими правами человека.
АННА. Тебе на это осталось мало времени.
ЛУКИН. Я буду вспоминать этот миг всю оставшуюся жизнь (Укладывает Анну рядом с собой. Целует).
АННА. Как быстро ты свыкся со своими правами.
ЛУКИН. И ты знаешь, мне это нравится.
Молча лежат.
АННА. Смотри, грозовые облака закрывают небо.
ЛУКИН. (машет им рукой) Летите к нам побольше и погрознее!
АННА. Зачем ты призываешь их? Они закроют синеву неба.
ЛУКИН. Зато будет нелетная погода.
АННА. Ты опоздаешь на работу.
ЛУКИН. У меня будут объективные обстоятельства.
АННА. Думаешь, это зачтется тебе?
ЛУКИН. Вот если задержусь по личным обстоятельствам - этого не поймут и не простят.
АННА. "Люблю грозу в начале мая. Когда весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом".
ЛУКИН. Ты любишь Тютчева?
АННА. После Пушкина.
ЛУКИН. Ну, Пушкин - это сама Россия.
АННА. Народ России не любит Пушкина.
ЛУКИН. Да ты что! Это наш любимый всенародный поэт.
АННА. Если бы его любили по-настоящему... Разве люди могли бы позволить себе жить так бездарно и в нищете. Когда любишь человека - нет выше долга и счастья жить так, как он указывает тебе. Нет - Пушкин не русский поэт!
ЛУКИН. Ты что, намекаешь на его африканскую кровь?
АННА. Гений не принадлежит одной нации. Он - достояние человечества. Гомер, Шекспир, Бах, Моцарт, Пушкин - сродни каждому народу на земле.
ЛУКИН. Но Пушкин родился у нас, в России.
АННА. Гений - это душа Бога. Бог попеременно вселяется в избранного им на земле человека для того, чтобы жить среди людей и показать, на что они способны... Это живой пример людям, как надо жить. Но когда Бог видит, что народ данной страны это не принимает, душа его вылетает из данного избранника и ищет себе место в другой стране. Оттого гении бывают у всех народов. Бог мечется, ищет и все еще верит, что найдется такой народ, который поймет своего гения и научится жить по-божески. Ведь создал Бог человека по образу и подобию своему. Когда весь народ станет жить так, как его божий избранник, тогда он и останется с этим народом. И все другие народы поймут и научатся этой мудрости.
ЛУКИН. Нет пророка в своем отечестве.
АННА. Потому и у нас нет отечества.
ЛУКИН. Где же оно?
АННА. В душе человека, которого любишь...
Молчание.
ЛУКИН. Смотри - небо чистое.
АННА. (грустно) Значит, ты улетаешь...
ЛУКИН. Улетает только моя бренная плоть... А дух веет, где хочет.
АННА. Дух - это любовь.
Раздается голос из репродуктора.
ЛУКИН. Что они там сказали?
АННА. Объявили посадку на твой самолет.
ЛУКИН. Как - уже?!
АННА. Время неумолимо движется.
ЛУКИН. Все в этой жизни относительно, как сказал Эйнштейн.
АННА. И ты согласен с этим евреем.
ЛУКИН. Научная истина не имеет национальности.
АННА. А ты знаешь, что все главные истины о смысле жизни открыли евреи?
ЛУКИН. Это какие?
АННА. Мойсей сказал: "Все от Бога". Соломон сказал: "Все от разума". Христос сказал: "Все от сердца". Маркс сказал: "Все от живота". Фрейд сказал: "Все от ниже живота". Эйнштейн сказал: "Все относительно".
ЛУКИН. Я остаюсь с Христом.
АННА. А я с тобой... Я теперь все буду знать о тебе и там, на нашей родине: твои мысли, чувства... буду слышать твое дыхание.
ЛУКИН. Я буду просыпаться с мыслью о тебе.
АННА. А я буду засыпать с мыслью о тебе, ведь между нами разница в поясном времени восемь часов... (плачет).
ЛУКИН. Ты плачешь, милая...
АННА. Потекла тушь?
ЛУКИН. Еще чуть-чуть осталось мне на сладкий стол. (целует в глаза и шепчет) Одно твое слово - и я останусь...
АННА. Молчи... Не делай мне больно. Ты хороший, добрый, милый, любимый. Я буду молиться за тебя. (Вдруг резко отстраняется от него, срывает со своей груди цепочку с Маген Давидом, надевает ему на шею). Это мой талисман от бабушки. Пусть он хранит тебя...
ЛУКИН. Что ты делаешь! Опомнись! Это же семейная реликвия.
АННА. Молчи! Умоляю тебя - молчи. (Всматривается в него настороженно) Боишься носить, чтобы не обозвали жидом?
ЛУКИН. Я боюсь только одного - разлуки с тобой. (Берет ее руки, целует каждый палец).
Голос из репродуктора на ломаном русском языке: "Мистер Лукин, Вас приглашают на посадку! Мистер Лукин, Вас приглашают на посадку. Мистер Лукин..."
АННА. Тебя зовут.
ЛУКИН. Я не могу уйти.
АННА. Встань и иди.
ЛУКИН. Не могу... Не хочу!
АННА. Хочешь, чтобы я ушла первой?
ЛУКИН. Я не пушу тебя.
АННА. Ты - мужчина.
ЛУКИН. (крепко сжимает ее руки, Анна вскрикивает) Я пошел... (идет, не оборачиваясь).
АННА. Иван, ты забыл сумку!
ЛУКИН. (возвращается, берет сумку. Говорит спокойно) Я пошел на работу.
АННА. Иди скорее, опоздаешь.
ЛУКИН. Пока.
АННА. Что приготовить тебе на обед?
ЛУКИН. (Целует ее) Ты ведь знаешь, что я люблю отбивные котлеты.
АННА. Знаю... А что на третье?
ЛУКИН. Твое всегда улыбающееся мне лицо.
АННА. Прощай.
ЛУКИН. (кричит) Не смей так говорить!
АННА. Что ты кричишь на меня?
ЛУКИН. Грех забывать родной язык.
АННА. Я сказала правильно: прощай.
ЛУКИН. До свидания.
АННА. (с английским акцентом) До свидания.
ЛУКИН. Я вернусь с работы, и мы займемся твоим произношением.
АННА. Мягкой посадки тебе на нашей родине.
ЛУКИН. Родина там, где твое сердце. (Уходит не оборачиваясь).
АННА. (смотрит ему вслед, машет рукой) Обернись... Обернись... Прошу тебя... Хоть раз еще увидеть твое лицо... Не обернулся... Подошел к таможеннику... Протягивает билет... Поставил сумку... Поехала... Идет сквозь подкову... Сигнал... Возвращается... Вытаскивает из карманов вещи... Снимает ремень... Идет сквозь подкову... Сигнал... Возвращается... Может, у него так напряглись нервы, что стали железными... Снимает плащ. (кричит) Иван, цепочка! Маген Давид! Талисман!... Прошел... Все... Не обернулся...
Анна медленно возвращается к креслу, задерживается, обессиленно садится. Поднимает Маген Давид.
АННА. Потерял? Забыл? Оставил? Испугался... Жены? Соотечественников?.. Скажут "Жид!".. А я давно этого здесь не слыхала... Словно чего-то главного не хватает... Может, это и есть ностальгия?... (Держит перед собой цепочку. Лицо становится затравленным. Идет вдоль сцены, всматривается в зал) Ну, скажите... Скажите... У вас это слово вертится на языке... Оно не дает вам покоя. Не дайте мне об этом забыть... И у вас легче станет на душе. Даже он мне сказал это слово... Нет! Это не он - это дьявол внутри него... Он сказал "Я остаюсь с Христом". А Христос учил: "Нет ни эллина, ни иудея". Верить Христу - значит жить по его заповедям... Бог есть любовь...
Уходит под исчезающий свет.