Аннотация: Короткая повесть о путешествии восьми лап и двух хвостов за хавчиком.
Я видел перед своими глазами серость. Она виляла своим задом, то и дело поднимая в волнении хвостик, останавливалась на поворотах, принюхивалась, и вновь устремлялась вперёд. Я шёл за этой серостью, но не суетился, подобно ей. Хвост я держал хоть и не гордо поднятым, но, по крайней мере, не сотрясал им при каждом шорохе, мой хвост плавно стелился за мной, запоминая дорогу. Иногда, когда серость уж слишком надолго застревала в углах, всё вынюхивая что-то, я кусал её за зад, либо царапал. С самого начала я предложил, чтобы впереди шёл я, но серость запротестовала и пустилась первой, а теперь туннель был слишком узким, чтобы поменяться местами, поэтому и приходилось её торопить. Вообще, нельзя было сказать, чтобы мы уж в самом деле очень торопились. Как раз спешка-то была излишней, ведь второпях можно только к хищнику в рот угодить, но ведь и застревать на каждом повороте особого смысла не было, это лишь раздражало меня, потому что на этих поворотах (да вообще в этом туннеле) никакой опасности быть не могло.
- Я весь зад тебе искусаю и сам съем тебя, будешь суетиться, - предупредил я серость.
- Назад ты пойдёшь впереди, посмотрим, кто кого искусает, - огрызнулась она.
- Когда мы пойдём назад, я буду сытым, и ты тоже будешь сытой, никакого интереса кусать впередиидущего не останется.
Серость была маленьким и глупым существом. Когда я поднимал свой хвост, то он был выше хвоста серости на целую лапу. Она была молодой и неопытной, но по величине амбиций её вряд ли можно было опередить. Именно поэтому теперь я, уже знающий, набивший на всём этом деле твёрдые подушечки, шёл позади, а она маячила у меня перед носом. Именно серость утверждала, что в гнезде огромных появился хавчик. Вообще, рассказам о том, что такое хавчик, можно было бы посвятить целую жизнь. Хавчик был достоин и песен, и танцев, и историй, и любых других похвал. Ведь хавчик - это было то, что можно есть. По большому счёту, есть можно всё, но, тем не менее, не всё, что можно есть, является хавчиком. Вот, к примеру, серость, хоть её и можно съесть, хавчиком не является. Также не являются им и стены в туннеле. Кстати о стенах, ведь именно их частенько и приходится грызть, но никто ещё не заявлял, будто стены - это хавчик. Хавчик был пищей особенной, которую есть не только можно, но и нужно. Это было наше основное пропитание. Он встречался в нескольких разновидностях, как и вообще всё встречается в нескольких разновидностях. И вот одной из разновидностей хавчика был хавчик, который разбрасывали огромные. Сами огромные - это были существа очень высокого роста и поэтому назывались огромными, а больше о них ничего определённого сказать нельзя. Их повадки очень мало нами изучены, то, что они делают, редко, когда мы можем объяснить. Некоторые считают, что огромные - это высшие существа, каждое движение которых исполнено высшего же смысла, но самое главное, что можно о них сказать, это то, что они иногда разбрасывают хавчик.
- Мы близко, - остановившись у очередного угла и опустив мордочку вниз, заявила серость.
- Я знаю, - как можно терпеливее ответил я.
Уже несколько раз я пытался объяснить серости, что одним из тех, кто сделал этот туннель, был я, и именно я знаю его гораздо лучше, чем кто-либо, но она то ли не слушала меня, то ли это вылетало из её наполненной ерундой головы. Кстати, с тем, что у серости в голове ерунда, вряд ли кто-то мог поспорить. Даже те, кто по идее-то должен был быть ей благодарен, соглашались (разумеется, когда её не было поблизости). Дело в том, что серость занималась добрыми делами. Вообще, чем бы она ни занималась, всё это было так или иначе связано со совершением добра. Во-первых, она периодически следила за мелочью, чтобы та не растерялась. Чаще всего она это делала в полудрёме, успевая, помимо совершения доброго дела, ещё и выспаться. Ещё чаще она занималась просвещением, рассказывала той же мелочи о том, как надо работать и жить. Секрета тут, конечно, особого не было: жить и работать надо было так, как это делала серость, и когда я замечал ей об этом нехитром смысле её поучений, она почему-то взъерошивалась и начинала протестовать. В общем, в голове у неё была ерунда. Ну, а самым главным добрым поступком, который совершала серость, было, конечно, то, что она делилась своим хавчиком. Этим она гордилась более всего, уж в этом, казалось бы, нельзя было её попрекнуть. Серость, по меньшей мере рискуя своей жизнью, добывала пропитание, а затем, на своих четырёх лапках, приносила его нашим лентяям. По мне, так это такая ерунда, которую и растолковывать не надо, но всё-таки объясню. Во-первых, каждый должен сам добывать себе еду и лентяев поощрять не надо. Это только превращает их в ещё больших лентяев. Во-вторых, серость, хоть и раздавала всем хавчик (я её хавчик всегда брал, ел, а потом говорил ей, что в голове у неё ерунда), но не надо обманываться на её счёт: из того, что она находила, сама она съедала гораздо большую часть, и только немногое приносила нам, делила между нами на ещё меньшие крохи и потом молча раздавала. Ну и как можно обозвать такое доброе дело?
- Теперь цыц, - предостерегла серость. Мы остановились около последнего прохода, дальше начиналось гнездо огромных. Меня это её "цыц" всё-таки задело (ну кто она такая, чтобы говорить мне "цыц"?) и я её царапнул за зад.
- Ты ума что ли лишился, старик?! - зашипела на меня серость, хвост её нервно подёрнулся. - Слишком много прожил, да? Хочешь откинуть лапы, дуй вперёд, я тебя не задерживаю, а меня не подставляй.
- Я сейчас это повторю, - спокойно объяснил я.
- Ну, повторяй! - разозлилась серость.
Будучи таким же упрямым, как она, я снова царапнул её за зад, она ударила меня хвостом по морде, на том наши разбирательства и закончились. Уже тихо, стараясь избегать малейшего шороха, мы двинулись вперёд. Как и всё у огромных, их гнездо поражало величиной. Сверху вместо неба над стенами стелились широкие листья, так что и в дождь и в град здесь всегда стояла одна погода. Кстати, помимо того, что дожди обходили стороной гнёзда огромных, в их жилищах всегда было тепло. Именно поэтому, среди наших находились любители создавать себе ночлежку рядом с гнездом огромных.
Запах хавчика мы с серостью почувствовали, пожалуй, одновременно. На самом деле, его мы чувствовали уже давно, но одно дело чувствовать хавчик, будучи от него далеко, и только идти у запаха на поводу, а совсем другое - втянуть носом рассеянную в воздухе съедобную массу, будто бы уже один кусочек оказался у тебя в брюхе. Хавчик был близко от нас (ещё бы, ведь мы и выбирали туннель так, чтобы выйти как можно ближе к нему), всего один прыжок отделял нас. В гнезде, кроме хавчика, было ещё много всякой всячины, которую огромные использовали в своих целях, но нас она пока не интересовала. Разная всячина становилась необходимой тогда, когда появлялся хищник. Именно за ней можно было спрятаться, ей можно было прикрываться в случае нападения этой твари. Хищник был быстр, ловок, но слишком велик, чтобы пробираться в наши туннели или проскальзывать между вещами огромных, поэтому единственным спасением от его когтей было вовремя найти убежище.
- Попробуй, даже стеночка вкусная! - заявила серость. Она уже подобралась к хавчику и теперь уничтожала последнее препятствие, мягкую стеночку, которой огромные отделяли свой хавчик.
Я прогрыз в стеночке отверстие (никакая она была не вкусная), и увидел то, ради чего мы шли. Хавчика было очень много, он был слеплен в отдельные глыбы размером с меня, и таких глыб за стеночкой было так много, что я и сосчитать-то их не мог. Я нацелился на одну из этих глыб, и когда мои зубы впились в неё, наступил тот момент, ради которого я, наверное, жил. Хавчик был не слишком твёрдый, но и не такой мягкий, как стеночка, а, что называется, самое оно! Он приятно ложился в рот и после нескольких пережёвываний начинал таять.
- Ты, конечно, наешься сейчас от пуза и не будешь мне помогать нести хавчик назад? - поинтересовалась серость. Она в свою очередь устроилась около одной из глыб, и я уже не видел её.
- Разумеется, я именно так и сделаю. Тащи, сколько хочешь, я не потащу ничего.
- Правильно, именно этого я от тебя и ждала, старик, - сказала она с издёвкой.
"Я потом посмотрю на неё, какой она кусок потащит. Небось, опять только чужой аппетит подзадорит, а толку никакого не будет", - отчитал я её про себя.
Неожиданно дрожь пробежала по моему телу, поднимая шерсть дыбом.
- Врассыпную! - заверещала серость и кинулась прочь. Я кинулся в противоположную сторону.
Перед нами в темноте обрисовались два серо-золотых шара. Это были глаза хищника. Времени думать больше не было. Зная, что хищник погонится только за одним из нас, мы, даже не сговариваясь, бросились в разные стороны. Мимо меня пролетела огромная, чёрная лапа (а, может, это был хвост, я перестал понимать что-то толком), и в следующий момент раздался глухой удар. Я даже не стал оглядываться, чтобы разобраться, что произошло, от туннеля меня отделяло совсем уже малое расстояние. Пробежав его, я, не сбавляя темп, пролетел вплоть до ближайшего поворота, и только тогда остановился. Здесь, за углом, мне уже ничего не угрожало, лапа хищника не могла меня достать.
"Серости, скорее всего, конец", - подумал я. Там, из гнезда, доносились ещё удары, это свидетельствовало о том, что серость, самое меньшее, не смогла также удачно спрятаться, как и я. И тут у меня возникло очень странное чувство: мне захотелось вернуться в гнездо. Я понял, что мне не хочется, чтобы серость вот так вот съели. Что-то спуталось в моей голове, в которой всегда всё было так упорядоченно, что не оставалось места для сомнений и надежд. Я так и замер на месте, не решаясь ни двинуться туда, где был хищник, ни пойти обратной дорогой к своим.
"В конце концов, - сказал я себе, - кто я ей такой? Если я вернусь, то могут и меня сцапать". Страх парализовал моё тело, и я понял, что уже не пойду её спасать. Теперь оставалось только разобраться со своими мыслями, убедить себя в том, что я поступаю правильно, и когда я добьюсь этого - пойти домой.
Серость никогда не совершала настоящих добрых дел. Да, я видел, как она десятки раз приносит эту еду нам всем, но там были только крохи. Я знаю, сколько надо для пропитания и такой порции не хватило бы никому. Да даже если бы она сама всё это одна съедала - это было бы немного. Она приносила эту еду только для того, чтобы мы видели, какая она из себя вся хорошая. Точно также она поступала и тогда, когда следила за детьми. Всё это делалось с единственной целью - убедить нас в том, что она совершает добрые дела. Или, возможно, она не нас убеждала, а саму себя. Ей доставляло удовольствие, что она может вот так бескорыстно помогать другим. Но, на самом-то деле, это как раз и было корыстью. Она это делала только ради себя, больше это никому не нужно было. И так поступала не одна она, просто она - самый яркий пример. Нашлись же даже поклонники серости, которые повторяли за ней и совершали такие же добрые дела. Все они только раздражали меня.
"И сейчас я буду жертвовать ради неё?" - спросил я себя.
Добра не существует, есть только иллюзия добра. Это мысль, к которой я пришёл не сразу, мне нужно было полжизни, чтобы это осознать. Никто не делает ничего ради других, всё делается только ради себя, и такие, как серость, не способны даже заметить, что их поступки не приносят ничего хорошего, им это и не нужно. Достаточно малоправдоподобной иллюзии, чтобы она согревала их самолюбие. Добра не существует, и поэтому я никогда его не делал.
"Не сделаю же я его сейчас!" - почти вскричал я. Дрожь волнами ходила по моему телу, волосы взъерошились, а хвоста я почти не чувствовал. Я пошёл назад. Я знал, что ничего не смогу сделать, и что уже слишком поздно. В гнезде загорелся яркий свет. Огромные приносили вместе с собой свет. Я медленно пробирался по туннелю, гораздо медленнее, чем убегал или чем шёл сюда. Я уже был в опасности (правда, в небольшой) - лапа хищника могла достать меня отсюда, но вот заметить меня он мог навряд ли. Тихо, не зная зачем, я шёл к проходу в гнездо. Я ведь ничего не мог поделать.