Эта повесть посвящается одной теме: исканиям молодого человека, первым его практическим попыткам осознать себя в мире людей и людей - в мире Бесконечной Природы.
Эй! Ты куда?
Обман выглядит так: "минус", помноженный на "минус", результирует в "плюс".
Мне было восемнадцать с копейками, когда голову "заклинило", мысли побежали по кругу, и я не мог, как ни старался, ответить на один-единственный вопрос: "Зачем?"
Итоговое вопрошание: зачем я живу? - складывалось из многих отдельных неясностей, где так же, как вечность над суетой, незыблемо стоял мой вопрос вопросов.
Достаточно было ясной осенней ночью задрать голову вверх, чтобы почувствовать несуразность времен. Моего, маленького времени, где комсомольское собрание корило нерадивого студента за пропуски занятий, и - времени без начала и конца... Два времени никак вроде бы не связывались - масштабы разные, но, тем не менее, существовали. Я иногда чувствовал себя точкой, выражаясь математически, в которую богатое, но равнодушное мироздание навтыкало с разных сторон массу этаких стрелочек-векторов. В результате получился ноль. Если бы не ноль, я бы не спрашивал: "Зачем?" А так - зачем, какой смысл?
В общем, я перестал спать. Внутри черепа, где-то над переносицей, нестерпимо стал болеть огненный шарик. Кажется, тогда я впервые додумался до того, что мы все живем обыкновенно. И чем устойчивее "обыкновенность", тем прочнее счастье. Обыкновенное - это то, что не развивается. Движется, но не развивается. Как у муравьев. "Зачем тогда все? Зачем они хотят сделать из меня инженера-муравья?" - спрашивал я.
Звезды молчали. Декан и родители ругались. Одним было все равно. Других не мучал идиотский вопрос: "Зачем?" Они знали точно: так надо. Короче, если обыкновенная жизнь напоминала мне образ кладбища, то уверенные папы и мамы, сверхуверенные дяди и тети занимали места кладбищенских сторожей. Им всем не нравилось мое "зачем?", не привязанное ни к какой конкретной, а потому достижимой, цели. Поэтому они все, в свою очередь, спрашивали: "Зачем тебе это надо?" Если б я знал! В результате люди, считающие, что они крепко стоят на ногах, протягивали мне руку помощи, учили и воспитывали. Огненный шарик над переносицей от этого болел все сильнее.
Меня отправили в академический отпуск с диагнозом: хронический синусит.
Декан повертел в руках медицинскую справку и с явным удовольствием прочитал на свой лад:
- Симулит!
...Сашка, Сан-Саныч, мой однокурсник и закадычный дружок, определил происходящее так:
- Ты живешь по формуле: "Не хочу учиться, не хочу жениться". То есть угодить на тебя невозможно принципиально, по крайней мере, в тех координатах, в которых это бывает традиционно... Ни А, ни Б, ни богу свечка, ни черту кочерга. Полный абзац.
Сашка, Сан-Саныч, пил водку и спал с девочками. Поэтому он тоже считал, что учить меня - это благородно. У него не возникало никаких "зачем". Он пользовался жизнью не с целью самодоказательства и самоутверждения, а потому, мол, что глупо не воспользоваться тем, что само лежит на дороге. За отличную успеваемость декан любил Сан-Саныча. А меня жалел за "излом да вывих".
- Симулит! - подтвердил Сашка. - Надо просто найти твою нужду в жизни и справить ее.
- Циник.
- Ага. Мы живем в идиотское время, поэтому цинизм - что-то вроде золотого ключика на каждый день. Я так считаю. Когда тебе со всех сторон пудрят мозги, нужно что-то такое, от чего шелуха слетает сразу. Сказал. Увидел. А как увидел - победил. Полный голяк.
- Я не хочу "голяк". У меня такое ощущение, что все меня обманывают. У меня внутри пусто!
Тут мы выпили. Сашка схватился за телефон и стал названивать девочкам.
- Может, я что-то противоестественное делаю? - спросил он.
- Нет. Просто не в той фазе. Зачем?
- Бывают старые маразматики. Это правило. А бывают молодые. И это уже не исключение. Поздравляю. Ты пожрать любишь? Вкусно пожрать?
- Не знаю. Мне как-то все равно.
- А я люблю. Так что секс - это смакование естества. Это не выходит за рамки естественности.
- При чем тут секс?
- А при том, что во мне заложена программа "хочу жениться", значит, заложено и все остальное. И никаких вопросов. Тю-тю вопросы!
На некоторое время перестала болеть голова. Отрицательное действие алкоголя, помноженное на отрицательное содержание мозгов, дало краткосрочный плюс бытия.
Пришли девочки, и Сан-Саныч теперь, наверное, вовсю развлекался. А я топал по ночному городу в сторону дома. Топал, задрав голову к небу.
На ковш Большой Медведицы небрежно была накинута табличка на шнурке. Табличка светилась единственным словом: "ЗАЧЕМ?"
Утром он позвонил с похмелья и в радости.
- Привет, рожа! Знаешь, сегодня ночью я думал о тебе. Причем, думал в самый неподходящий момент... Это большая честь. Ладно-ладно! Можешь придушить меня в воображении. За мысленный садизм не наказывают. Именно поэтому - помогает.
- Ты чего напал с утра?
- Я придумал! При-ду-мал! Придумал, рожа ты опухшая.
- Чего придумал?
- Тебе надо путешествовать в плоскости!
- В чем?!
- В плоскости. В известном заранее измерении. И не стремиться в неизвестное. Самолеты, поезда, рюкзаки, разговоры, тары-бары, встречи и так далее. Знаешь, что тебя мучает? Тебя мучает эффект барона Мюнхгаузена. Ты решил, что находишься в болоте нашей жизни и классически пытаешься выдернуть оттуда самого себя за волосы. Так не бывает.
- А как бывает?
- Бывает по утрам. Но надо воздерживаться, - сказал он и повесил трубку.
Я понял: если я выдерну сам себя за волосы, то, возможно, найду пресловутый смысл жизни и временно отвечу на вопрос: "Зачем?"
Почему временно? Потому что таких умников, пожалуй, много и скоро над поверхностью болота станет тесно от "выдернувшихся". То есть болото прирастет на толщину жизни одного поколения. И снова на Большой Медведице закачается светящаяся табличка.
Короче говоря, путешествовать "в толщину" утомительно и небезопасно. Небезопасно для души. Есть такая субстанция.
Я понял: надо путешествовать "вдоль". В плоскости! Путешествовать и искать "прокол" туда, куда надо 6ы выдернуть себя за волосы. И спокойненько так в этот прокол забраться. Без лишнего риска и жертв. Ведь при самовыдергивании можно запросто оторвать собственную голову. На худой конец, просто остаться с лысиной.
Родители только ахнули, когда чадо сообщило о своем скоропалительном отъезде.
- Куда? Зачем?!
Ответить я мог только на первый вопрос, да и то весьма приблизительно: за Урал, на Восток... Собственно, роль Иванушки-дурачка мне нравилась. Вокруг восемнадцатилетней персоны появился сосредоточенный интерес: не шизофреник ли?
- Зачем? - не унималась мать.
- Хочу посмотреть... - твердил я неопределенно.
- Пусть на кулак соплей-то помотает, - положительно, но неодобрительно кряхтел отец.
Дальше - пуще.
- Ему ж денег на дорогу надо.
- Дай сто рублей. Пусть на аккредитив положит.
- Не возьму - это уже мой голос.
- Молчи, издеватель.
Неожиданно отец ударился в воспоминания.
- Эх, помню, в детстве мы наших деревенских лошадей угоняли. Угоним - пасем их, ухаживаем, моем, сами купаемся. Знаем, что потом по заднице вожжами получим, а все равно счастливые. - Отец набрал полные легкие воздуха и заорал, как в лесу:: " О-о-о!
У-у-у! Полюбил цыганку я!.."
- Придурки! - Тут женское терпение кончилось, с матерью началась истерика и она, выразительно треснув дверью, ушла плакать на кухню.
- Ладно! Поглядишь на мир, встряхнешься и - за учебу, - отец обнял меня за плечи, улыбнулся. Я услышал, как на сердце у него скребут кошки.
К тому времени я уже, конечно, имел кое-какие представления о мире. Возможно, что в каждом таком построении-представлении чистой концептуальности было процентов на девяносто, остальное - кое-что из действительной жизни.
Авторство первой концепции принадлежало моему другу-цинику Сан-Санычу-сан. Она именовалась "Теория каки". Каки в смысле дерьма. Под последним понимать следовало не только прямой продукт отходов, но - шире. Метафоричность! Воображение! Оригинальная вещь!
"Теория каки" давала право считать себя счастливым и быть таковым в самый неподходящий момент, в cамой распоследней ситуации. А именно. Сан-Саныч объяснял на пальцах: "Слушай внимательно, студент. Для того, чтобы заболеть дизентерией, тебе надо зачерпнуть стаканчик из навозной жижи и залпом тяпнуть. Но ты не заболеешь дизентерией на авось, потому что в стакане, скажем, собралась только тыщонка-другая тех самых микробов. Этого мало. Организм привык к тому, что существовать приходится в сплошной заразе, и когда ее мало, он попросту не чувствует. Что она есть, что нет. Тут даже польза в чистом виде: хочешь пить - пей. Ну, а как же с дизентерией-то? Надо, чтобы в стаканчике собралось не меньше, скажем, миллиона палочек-гадиков. Вот тогда все. Тогда точка. Потому что критический порог - дело серьезное.
Теперь мораль. Поскольку вокруг и видимое, и не очень видимое дерьмо - надо помнить о критическом пороге употребления. Хочешь пить - пей. Удовлетворишь потребность. Это польза номер один. Обманешь опасность. Это польза номер два. Научишься умеренности. Это вообще счастье!
Короче. Встретишь каку - не ешь все сразу. Понемногу и с перерывами".
Выходило так: без дерьма вообще ничего не бывает. Все дело в сочетании количества и аппетита. Если количества много -это конец, если аппетита много - это тоже конец. У меня был перебор с "микробами" родительской опеки, внутреннего самовопрошания и академической неуспеваемости по причине не то лени, не то, действительно, головной боли. Собственно, я сам себя чувствовал микробом, значит, пытался доказать свою значимость, значит, хотел найти свое предназначение, как говорится... Предназначение?! Какое? Чтоб от моего существования прохватило кого-нибудь, что ли? Но меня все употребляли без меры и без опасности быть прохваченными. Мне не нравилось, что меня едят, а я - безвредный.
Остальные концепции - собственного производства. Производством служили: несчастная любовь, первое разочарование в окружающем и первые уроки диалектики добродетели - почему сапожник всегда без сапог?
Лучше - по порядку.
В силу явно пуританского уклона в моем воспитании мои любовные порывы гораздо легче устремлялись в теорию, нежели в практику. Правда, учебник по акушерству я изучил по картинкам еще в шестилетнем возрасте... От шести до шестнадцати мать ладонью прикрывала мне глаза, если на экране целовались...
В девятом классе меня на катке насильно поцеловала одноклассница. Год я обращался с этим сигналом "теоретически", а когда решился ответно на чувства - она уже целовала другого. Сначала у меня чуть сердце не лопнуло. А потом понял: любовь дает крылья, но если ими не замахать сразу, то они превратятся в горб. А горб - это или неполучившаяся семья, или неокончательная ссора, или этакая эго-иллюзия о том, что всё зависит от тебя, от твоего лишь хотения. Дудки! Подлость горба в том, что он на самом деле был когда-то крыльями. Об этом сохранилась и память, и чувства. Хоть на секунду, но - был же! И вот тогда появляется надежда и приводит за собой терпение. Но это не массовый путь. Не общественный. Крылья из горба вырастают только в результате чуда и в единичном варианте. А для чуда надо, как минимум, укокать и надежду, и терпение. То есть стать другим. И попробовать еще раз.
Когда я до этого додумался, барон Мюнхгаузен пришел ко мне во сне и помахал шляпой.
К вопросу о "первом разочаровании".
Если идиоту сказать, что он - идиот, то у идиота появится идиотский шанс не быть идиотом. А если ему говорить, что он лучше всех или, по крайней мере, - норма, то удельный вес идиота в безотносительном идиоте относительно увеличится. Относительно его собственного нереализованного "Я".
Расшифрую на примере.
...В две тысячи трах-тибидох таком-то году рядовое население привыкнет питаться не продуктами, а "калориями". Допустим. Ах, какой роскошью может тогда показаться расточительное, неэффективное и ненаучное жевание натурального яблочка! Да и где его взять на всех? Роскошь, она, брат ты мой, любит узкий круг...
Кажется, что и сегодня кое-что из будущих симптомов можно углядеть. А углядевши, озаботиться. Ведь если сегодня душа кушает сплошной эрзац - теле, радио, магнитозапись, печатное слово и т.д. - то в дефиците натуральное человеческое общение!
Получается несвязуха. Нескладуха. Нескладенчик.
Христос призывал к любви. К очень большой любви! Даже показал, как надо махать крыльями. Что вышло? Вырос горб. Очень большой горб! Поэтому формальным утешением личной горбатости является наличие горбатости обшей. Так-то.
...Ночью я орал на весь дом. Снились дурные сны. Барон гонялся за мной с обнаженной шпагой и дико хохотал. Он хотел проткнуть горб за спиной, чтобы выпустить невесть что оттуда. Я боялся боли и неизвестности. Вообще, бегать во сне - занятие не из приятных. Просыпаешься весь в поту и буквально сам не свой.
Слышно было, как разбуженные мать с отцом ворочаются на своем диване в большой комнате.
- Не пойму, маниакальность какая-то, ехать ему надо, вопросы как у дурачка, рот открытым держит... - мать шипела в ухо отцу, как магистраль со сжатым воздухом. От этого шипения в голове у отца крутился маленький бесполезный пропеллер, обдувающий главную мысль:
- Спи. Сам не пойму.
Утром они ушли на работу. А мне казалось, что контуры их маленьких личных горбов совпадают друг с другом. И это было их счастьем. Ужас!
Каждый настоящий шанс - идиотский. То есть даже не шанс, а возможность изведать неизвестно что. Крыльями надо махать. Иначе они окуклятся, а зима может оказаться длиннее жизни... А может, и нет никаких крыльев? Нет?! Махать, махать! И - не оглядываться! Каждый настоящий шанс - идиотский с точки зрения здравого смысла. Жаль только, что здравым смыслом мы называем все вчерашнее, все уже пройденное...
Теперь о "сапожнике без сапог". Тут две крайности: либо он такой хороший человек, что все плоды своего труда раздает людям, это ясно, либо - сапоги просто отбирают.
Быть одновременно и бессребреником, и мастером - путь Учителя, путь гуру, путь святых. У них нет горба. А крылья их невидимы.
Можно даже механически следовать этому принципу: сапожник обязан быть без сапог. И тогда жизнь получит заветный шанс на цельность и удовлетворение. Правда, есть существенная деталь: прежде надо стать сапожником. И не простым, а Божественным Сапожником! То есть Мастером. И если у мастера не принимать, а отбирать радость труда - Мастер превратится в Судью. В результате общий горб вырастет.
Продолжу мысль.
Чем отличается "благо" от "выгоды"? Вроде бы: благо - для всех, выгода только для себя. Благо - стратегия, выгода - тактика. Противоречит ли выгода благу? И не благо ли это? И что в себя что включает?
Блаженный существует вне времени и вне корысти.
С выгодой повенчан коммерсант.
Я относил себя к блаженным, признавал нечеткое, неясное "благо" и отрицал мудрую, не ошибающуюся "выгоду". Потому что чутьем чуял, что у Блага нет вопроса "зачем?", а у Выгоды - есть.
Причем, кранты приходят от любой перестановки. И когда стратег начинает тактическую суетню, и когда тактик пыжится на стратегию.
Благо - это когда хорошо без выгоды.
Мне было хорошо. Я лежал на верхней полке плацкартно-скорого "Москва- Омск", впервые по-настоящему ощутив, что я на фиг никому в этом мире не нужен. Зато весь мир был нужен мне.
На нижней полке происходили откровения. Молодая белокурая женщина рассказывала вежливому вниманию пассажиров об автомобильной аварии, что постигла ее где-то в Карелии. В доказательство слов она расстегнула кофточку и показала изуродованную шрамами грудь.
- Господи! Детей-то родить успела? Есть робяты-то? - старушка-мухомор в платке искренне ахнула.
- Есть. Но я с ними не живу. Не получилось...
- Неужто по закону отобрали?
- О чем вы, бабуся? По советскому закону женщина всегда права. Но это-то и плохо! Когда "всегда права" - внутри, в душе, что ли, образуется полное свинство. Я же их люблю! Я люблю детей, но у меня, к сожалению, есть деньги и масса неудовлетворенных интересов. Почему я должна жертвовать своим жизненным потенциалом? Пусть детей растят старики или государство... А я... как бы это вам сказать... умножаю количество радости в космосе!
- Не промахнешься, милая? - бабуся уловила суть.
- Не промахнусь. Ведь цену-то я знаю! Снаружи блестит, а внутри - свинство. Внутри - не видно. Это исключительно мое. Молодой человек, вы что-нибудь понимаете в свинстве? - она постучала костяшками пальцев снизу.
Я понял: началось свинство. Притворился в поисках выгоды спящим, от чего "благо" тут же кончилось.
Под вагонный перестук думается ритмично. И я думал. Думал о дифференциальном разложении свинства с помощью "теории каки". Скотина все-таки эта баба! Интересно, сколько у нее детей? Один, два? Небось, мамочкой называют при случае... Коза!
Попробуем выяснить. Самостоятельно действующий объем свинства зависит от многих иных свинств. Явное удовлетворение должно получаться от сложения внутреннего свинства со свинством внешним. Когда они одного знака, в одной фазе. Хорошему человеку хорошо с хорошим потому, что внешний напор гадости жизни лишь помогает их дружбе. Только паразитов-то больше - имеющих внутри себя морального "паразита". Они-то со своим "паразитом" легко плавают в сусле передряг, договоров, условностей, угроз и страхов - как рыба, со специальным пузырем внутри.
За окном мелькали елочки, кустики, мосты, неутомимо махали вверх-вниз провисы проводов. Путешествие в плоскости началось. Путешествие вдоль пространства и вдоль времени.
Старушку сдуло. На ее месте сидел лысый дядька и лучистыми поросячьими глазками молча пялился на Белокурую Козу.Пялился и внимал. Потряхивание вагона на ходу, видимо, располагает одних к аппетиту, других - к исповеди. Жующие соседи безразлично слушали рассказ женщины. Лысый слушал участливо, чтобы потом иметь право пригласить Козу в вагон-ресторан.
- Хочу вам сказать, - она была само откровение, она трогала лысого за руку, - меня - не существует! Конечно, не в том смысле, что вообще нет. Я, как и многие, участвую в трудовой деятельности, плачу, смеюсь, стою в очереди за колбасой... И, тем не менее, почему-то нет ощущения полноценной жизни, словно я сама чего-то недопоняла, недоделала, чего-то мне недодали. Рождение моего ребенка только усилило эту внутреннюю неустойчивость. Почему? Почему каждый день заполнен отношениями между людьми, в которых куда больше корысти, нежели искренности и понимания? По своему характеру наша жизнь - искусственна. Хочу разобраться.
- Я вас понимаю! - искренне воскликнул лысый, и мне показалось, что у него сейчас побегут слюни. У него явно проснулся аппетит. Не тот, правда. Его потянуло на смакование естества.
- Меня нет, потому что не реализован творческий потенциал, давно заглохли благородные порывы времен студенчества. Я участвую в жизни, которая не способна на сто процентов стать действительно моей. Значит, я участвую в чужой жизни. Утром я иду в свою контору без горя и без радости. Просто иду. Слова лозунгов все больше смахивают... на индийское кино: красиво, да не для нас. Пессимист? Сбиваю бодрый шаг всего строя? А я сама разве не в строю? Я, как нервная клеточка, сигнализирую: мне больно!
Мне тридцать два года. Кто я? Муравей? Меня здесь нет, потому что мой первый муж - талантливый человек - спился. Я видела, как он боролся с невидимым чудовищем, имя которому - обстоятельства. Он проиграл. Я не оправдываю своего мужика, но и не вправе забывать, что во многом человека, не умеющего адаптироваться, загнали в угол. Талант сгорел. Сгорела любовь. В борьбе с обстоятельствами можно рассчитывать только на себя. Увы, этот вывод принадлежит практическому максимализму. Поскольку никакие комиссии содействия или официальное внимание своего предназначения не выполняют в силу формализма. Думаю, что формализм существует и в личной жизни. Он начинается тогда, когда впервые плюнешь на свою мечту, когда впервые бездумно подчинишься установке: "так надо". Это разрушение личности. Это конец творчеству.
- Может, мы продолжим нашу беседу в ресторане? Согласны? Соглашайтесь! - голос лысого пружинил.
- Нет-нет! Я потом забуду, что хотела сказать.
- Да!
- Человек сам кузнец своего несчастья. Тут даже помогать не надо. Все готово. Лишь единицы, обладающие сильной волей, могучей целеустремленностью или те, кто прибег к услугам "мохнатой лапы", выбиваются из общего правила, из общего марафона. Меня нет, потому что я не обладаю ни тем, ни другим, ни третьим. Страшно: я коротаю жизнь. С собой, с ребенком, с подругами, с новым мужем... И все время чего-то жду. Нечаянной удачи? Апокалипсиса? Откровений собственной души? Зря! Я утратила способность меняться, я не барон Мюнхгаузен, чтобы выдернуться из болота рутины и быта. Мои глаза стали подслеповатыми к чужому горю, слух испортился от криков "Дай!" или "Даешь!". Я знаю цену поступкам, но не знаю - который из них истинный, который нет.
Я чуть с полки не вальнулся! Она так и сказала: выдернуться. Невероятно! Мысли витают в воздухе. Значит, она тоже путешествует в плоскости и ее тоже мучает вопрос: "Зачем?" Главное - она не знает ответа. И у нее тоже были крылья, которые превратились в горб.
Лысый потускнел. Он думал о ресторане.
- Молодой человек...
Дался я им! Пришлось приподнять голову, встретиться взглядами.
- Вы куда едете?
- Не знаю еще...
- Ты из колонии? Недавно освободился? Знаете, - лысый вдруг тоже захотел быть страдающим и умным, - мне кажется, что в мире происходит поляризация общества. Это вообще свойственно для рабства. Если при обычном рабстве одни копили золото, а другие - большинство - добывали это золото, то то же самое происходит и нынче. Только не с золотом, а с духовным богатством: у одних - густо, у других - пусто. У которых густо - их, как положено, ничтожное меньшинство. Тотальная идея о всеобщем равенства и братстве - это и есть духовное рабство. Потому что нельзя, мол, думать иначе, нельзя рушить заветы отцов и дедов. И если золото можно было просто слямзить, закопать, положить в карман, то духовное золото не слямзишь, потому что надо иметь специальный карман для этого - душу, интеллект, мозг, воспитание. Так-то! Отсюда наши подонки, наши несчастья. Быдло, короче. Тебе, молодой человек, сколько лет?
Это он меня в "быдло" записал! Гад.
- Пятнадцать. Строгого.
- Извини, если ошибся. Но... нельзя ехать в никуда. Это странный способ шутить. Тем более, что мне показалось: вы - не шутите.
Он опять перешел на "вы". Я отвернулся и натянул простыню на затылок.
- В ресторан не надумали? Нет? Простите, я прервал ваш рассказ.
Она продолжила, как ни в чем не бывало.
- Бывшие сокурсники не разминулись со своим призванием: заводской режим их не тяготит, дети их здоровы и веселы. Я за них искренне радуюсь. Но почему эта радость добавляет горечи лично мне? Зависть? Нет, я не завидую, скорее, раздражаюсь: куда, на какую борьбу израсходовалась сама? Или оценки расходятся с амбициями: хотела много - получила мало... Знаете, как в притче: попросил человек поесть, а его спрашивают: "Тебе хлеба в одну руку или в обе?" Он говорит: "В обе". Отрезали тогда такой тоню-ю-юсенький кусочек, что в одной руке не удержать.
У каждого своя притча.
Бегство от действительности - следствие действительности. Не у всех есть силы сопротивляться. Гибнет наследственность, гибнет мораль, гибнет самое ценное в человеческих отношениях - человечность! Сделали, скажем, вино - выгодно. Продали -выгодно. Оштрафовали нарушителя - выгодно. Может, выгодно загонять людей в угол, как страусов? И их же обвинить в "страусиной политике".
Моя подруга, отчаявшись выйти замуж в городе, подалась в отдаленный район. Расчет оправдался: дом, корова, деньги и т. д. Но у бедняжки с каждым годом настроение все "похороннее" - она жалеет о несбывшихся мечтах, о незадавшейся жизни. Опустилась. Говорит матом. Все-все понимает! И - все ненавидит.
Ай да Коза! Я восхитился. Оказывается, она не только грудь казать умеет. Жаль, бабка-мухомор ушла куда-то.
- Еще хуже - уход к боженьке. Есть и такие. Только замаскированные. Веру ведь можно искать и на уровне денег, и на уровне престижа, и на уровне духовности... Я не смею сделать заявление, что нашла - свое. А то, что преподнесли - не приняла полностью. Например, "заветы отцов наших и дедов" велено передать от поколения к поколении. Как передать: не изменяя? Но это же, действительно, духовная смерть!
Я не запуталась. Меня - нет, словно сгорели предохранители...
Все. Тут они снюхались. Она встала, потянулась, безо всяких пошла за ним. Она - печальная. Он - умный, сосредоточенный. Я видел. Я - подглядывал. Они напару понесли в вагон-ресторан своих внутренних "паразитов" - судьбы, действительность, характеры, чтобы подтвердить найденное: бегство от действительности - тоже действительность.
На душе у меня появилось не мое свинство. Я почувствовал, как неведомая сила приподнимает меня над "плоскостью".
Вырваться из плоскости - задача-супер.
У меня был дядя. Алкоголик. Дядя Боря. С детства я слышал о его природном таланте электрика экстра-класса и его золотых руках. И первое, и второе он безнадежно променял на бутылку. Даже его собственная мать, моя полуграмотная бабка, от всей души желала дяде Боре "околеть", "сдохнуть", "не мучать "ироду проклятому". Он дотянул до восьмидесяти с лишним лет. Пил и курил нещадно. Еще песню пел: "Фигаро здесь, Фигаро там..."
Обычно его появление происходило так. На углу, недалеко от нашего дома, стояла голубенькая пивнушка, которую в часы своей вечерней жизни посещал рабочий класс. Дядя Боря объявлялся в заведении, доходил до кондиции, кое-как в сумерках тащился, перебирая руками штакетки палисадников, до наших ворот, бабахал в ворота и, если ворота долго не открывались - писал на них.
- Ирод! - орала бабка. Кормила его супом и хрумкающей капустой из подполья.
Храпел дядя Боря зверски. Но до того как окончательно заснуть, он исполнял некий ритуал - хвалил себя. Нет, сегодняшнего - пьяного и нехорошего - ругал; хвалил того, что с золотыми руками и "экстра-класс". Помнил ведь! Доставал из кармана неоновую лампочку-пробник, совал в розетку, глядел, как призрачно дрожит красный огонек, многозначительно произносил: "Фаза!"
Короче, он вполне удовлетворялся воспоминаниями о своем былом умении. Он разрушал себя и находил удовольствие в мужестве возрождения. Все ломал. Все бросал. Но - каялся, клялся, менял работу. Жена рожала ему очередного ребенка и все повторялось.
Дядя Боря ходил по кругу. Но чтобы иметь для себя самоуважение, он на этом кругу устраивал завалы. Преодолевал их и - самоуважался. Это создавало иллюзию действительного преодоления. Увы. Дядиборина плоскость была не просто плоскость, а - замкнутая плоскость. Круг. Заколдованный, если хотите. Называется - алкоголизм. Глупость от слепоты, то есть.
У него не было шанса выдернуть себя за волосы в какой-то иной мир, в иное измерение. Потому что сначала надо было разорвать замкнутый круг с препятствиями.
Такое желание отсутствовало.
Вообще любопытно: он никогда не задавал вопроса "зачем?"
Так вот. В отличие от "эффекта барона Мюнхгаузена", эффект, когда есть движение, но нет развития, я назвал "эффектом дяди Бори". Они, конечно, почти антиподы, эти два эффекта. Но есть что-то общее, как, например, подвиг отличается от суеты сует только количеством измерений... Относительность - модная вещь, что хочешь объяснить можно! Зачем только? Тьфу! Опять - "зачем?"
...Собака, когда болеет, идет и жует именно ту травку, которую в данном случае надо пожевать. Потому что собака знает, не думая. Знает, не думая! Без всякой относительности! Живет-живет не хуже дяди Бори - знай себе чувствует да хочет. А приспичит - все знание природы к услугам. "Эффект барона" получается. Инстинкт. Темная вещь!
"Эффект барона" позволяет отличить внутреннее свинство от внешнего, а "эффект дяди Бори" - нет. Моща не та. Слабо самого себя за маковку дергать. Только гладить не слабо. А это не благо. Это - выгода.
"Эффект барона" - это фаза. От нее дергает, как от высокого напряжения, даже при слабом, чисто символическом, заземлении. От этой фазы загорается на Большой Медведице неоновый пробничек: "Зачем?"
В общем, о смысле жизни, наверное, надо задумываться до тех пор, пока не задумаешься о смысле смерти. Потом соединишь эти две ипостаси тоненьким проводочком мысли. И - взрыв! Вечный двигатель. Перпетуум мобиле.
"Эффект дяди Бори" в чистом виде - ноль. От него не дергает. Нужен проводник между тем и тем. Тогда появится ток.
Отец при случае говаривал дяде Боре:
- Такой мастер и так себя губишь!
Мастером дядя Боря уже давно не был, да и гибнуть, собственно, перестал, поскольку достиг определенного дна, уровня алкогольной деградации и существовал там вполне припеваючи. "Фигаро здесь, Фигаро там..." Это была его "плоскость". Пятачок, по сути. Но в одном дядя Боря был прав, говоря:
- И-э-эх! Веселый я человек. Даю благородный минимум наоборот: в-третьих, нужно жить для себя, во-вторых, для людей, а во-первых... Знаешь, для чего нужно жить во-первых?
- Учиться хорошо. Слушаться, - пытался я подхалимничать.
- Дурак. Во-первых, нужно жить для Бога, для Природы. При-ро-ды! И-э-эх! Фигаро там, Фигаро тут. Ик!
- Я не дурак. Бога отменили в одна тысяча девятьсот семнадцатом году от Рождества Христова.
- А природу, по-твоему, тоже отменили?! В каком году? Не-ет! Природу не отменишь. Она нас любит! И я ее люблю...
- Домой не идешь, к детям, так хоть спать ложись, кобель проклятый! - кричала бабка, замахиваясь полотенцем.
- Эх, Боря, Боря... - кряхтел отец, укладывая на сундук, застеленный старыми пальто, слабеющее тело.
Сам свой "благородный минимум" дядя Боря признавал только в третьем пункте - жить для Бога, для Природы. Минуя первые два, земные. Полностью их игнорируя. Поэтому о нем надо было заботиться, как о ребенке, и давать деньги на водку и пиво.
Бабка часто плакала, молилась на темно-коричневую неясную икону в своем углу, доставала из-под матраца замызганный узелок и совала-таки спящему ироду в карман то трешку, а то и больше. Мать брату денег не давала никогда. Мне даже казалось, что в целях перевоспитания она его запросто бы даже расстреляла.
Проспавшись, дядя Боря изрекал иногда вещи странные и таинственные.
Например:
- Секрет долголетия - в отношении к смерти...
К смерти он никак не относился. Когда одного нашего близкого родственника зарезало трамваем, дядя Боря нес его отдельные, сочащиеся кровью ноги, под мышками. Был случайно трезв. Но вопящие, причитающие женщины все равно боялись: вдруг поскользнется и выронит ноги...
Или:
- Нельзя из грязи - в князи! Нельзя из князей - в грязи! Почему нельзя? Можно! Только когда в восемнадцатом веке лезли в князи - получались Ломоносовы, а когда в том же веке лезли из князей в грязи - получались защитники народа.
Нет, ты нынче посмотри! Когда лезут из грязей в князи - получаются суки, штрейкбрехеры... Калашный ряд, а рыла все свиные... Папочка - начальник, деточка - скотина. Подонки получаются, а не защитники народного Ломоносова...
В минуты таких разглагольствований мне казалось, что душа дяди Бори замыкала на "фазу". Замыкала и светилась.
Неожиданно он мог продекламировать частушки неизвестного авторства:
Висит Гитлер на березе,
а береза - гнется,
погляди, товарищ Сталин,
как он навернется!
- Дядя Боря, а ты воевал?
- Ага. В Африке. Там немцы русских с тылу обходили. Рожи сажей мазали. Под негров маскировались...
Иногда он рассказывал, как топили подводную лодку и получили потом все по важной награде. Какой? Не важно. В следующем своем военном рассказе дядя Боря уже летал на штурмовиках и его трясущиеся руки вдохновенно нажимали на воображаемую гашетку.
- Не свисти, - вмешивался отец, действительно получивший когда-то перелом позвоночника от падения с неба в железной коробке с заглохшим мотором.
- Кто свистит?! Я свистю?!
К сожалению, свист был натуральный. На войне дядя Боря не присутствовал.
Однажды мы всем семейством ужинали на кухне. Вдруг крышка подполья, деревянный люк с квадратной прорезью для кошки зашевелился и стал приподниматься. Мать вскрикнула и схватила меня в охапку. Бабка шипела какие-то молитвы и скоростным образом крестилась. Отец резко дернул крышку за металлическое колечко. Внизу, в темноте, весь в паутине и пыли, мутно вытаращив на нас глаза, стоял дядя Боря. В руках у него была совсем новая книжка, невесть как попавшая в эту нелепую ситуацию.
- Антихрист! Наливку вылакал! - орала бабка, себя не помня.
- Это тебе.
Я взял. Книжка называлась "Приключения барона Мюнхгаузена".
В Тюмени я умер. Не весь, конечно. Просто я отчетливо ощущал, как какая-то важная часть меня перестала существовать. Может, это было тщеславие, может, упрямство, может, самолюбие... Не важно. От такого-то сякого-то, с такой-то фамилией и с таким-то имечком, отваливалась подростковая шелуха - идиллические иллюзии насчет человечества. Ни больше ни меньше. Произошел парадокс: столкнувшись с реальной тяжестью жизни (что я на фиг никому в этом мире не нужен), я вдруг словно "полегчал" - со мной разговаривали на равных НА ФИГ НИКОМУ НЕ НУЖНЫЕ. Именно от этого, видимо, происходила общая наша нужность. А это уже кое-что.
Башка, тем не менее, болела нестерпимо. Огненный шарик над переносицей раскалился, как "белый карлик", и капал внутри черепа мучительными искрами. Я оказался один, в чужом городе, с дурацкого вида сизым чемоданчиком, на дне которого покоился родительский аккредитив с моей подписью. Зачем? - стучало в башке с частотой пульса. Зачем? Зачем? Зачем!!! Путешествие в плоскости полным ходом шло ко дну, то есть к начальной точке, то есть к попытке нейтрализовать жуткое "зачем" нейтральным, а потому надежным в своей неподвижности "незачем". Короче, я мучался на ночной вокзальной скамейке от неуюта и сквозняка.
И тут я дернул себя за волосы! Почти впервые! Почти сознательно! Чуть-чуть приподнялся над плоскостью, но тут же шлепнулся вниз, правда, в другом уже месте... Успел лишь заметить чрезвычайную надпись на стене общественного туалета: "ЖИЗНЬ ОБЫКНОВЕННАЯ. ЦЕНА - ОДНО ВРЕМЯ". Этот товар мне был по карману. Времени - хоть отбавляй.
Бесцельный путешественник часто лишается того, что называется собственной личностью. Лишается без сожаления, добровольно и, собственно, с облегчением души. Еще Мудрец приговаривал: "Все свое ношу с собой". Удобно и никому не обременительно. Так вот. От этого личная ценность встречных-поперечных удивительным образом возрастает. Нет уже в чистом виде, что ли, "хороших" или "плохих" людей. Есть - люди! И вся закавыка дальнейшего путешествия - в твоем собственном интересе к этим людям, ко всем сразу или по отдельности...
Получается вот что: твое "зачем", помноженное на их "зачем", дают в результате обнадеживающее, но совершенно не ясное "зачем-то". А это уже кое-что.
То есть: кое-что - лучше, чем ничего.
И тут я снова дернул себя за волосы! И увидел, что люди, по сути, почти одинаковы. Только имена различны. А имен - не так уж много... Сангвиник, холерик, флегматик, ипохондрик... Психологи придумали четыре основных имени. Бог придумал два: мужчина и женщина. Древние всю видимую и невидимую Вселенную называли одним именем - Человек.
Таня, Вася, Петя... Разве в этом суть? Суть в том, что все мы - одинаковые... И, чувствуя нутром эту безысходную одинаковость, пытаемся если не себя, так хоть ближнего дернуть за волосы - то есть повлиять, убедить, научить, показать на собственном примере и т.д. И так далее, и так далее. То есть: если слабо применить "эффект Барона" на себе, то, по крайней мере, надо спровоцировать на это ближнего своего. Заточили, скажем, в прошлом веке революционера Кибальчича в камеру смертников. А он в ночь перед казнью - ракету на тюремных кирпичах нацарапал... Принцип изобрел! Не от страха, а от того, что дернул себя над плоскостью и увидел то, что никто еще не видел. Ну и передал, как успел и как смог. Потому что это - долг. То есть из области блага, где нет никаких "зачем?"
Царь был неосознанным провокатором. Благодаря общему скотству, жизни тесно стало от "выдернувшихся" и произошла революция. Потом дед зачал на деревенских полатях середняцкой избы отца, потом отец на производственной университетской практике зачал меня.
Для чего? Для того, чтобы теперь вот, лежа на желтой лавке в железнодорожной тоске, я ломал голову над неизвестно чем? Ясно одно: революция сначала совершается внутри черепа, потом снаружи. И это тоже не из области "зачем", а из области "зачем-то".
В голове вертелись строчки: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья..." - боль над переносицей раскалялась. Нельзя "до основанья"! Нельзя! Все равно, что лечить от головной боли с помощью гильотины. Нельзя "до основанья"! А как можно?
Таня, Вася, Петя, Нина, Лида, Саня... Кто вы? Где вы? Встретились, выпили, полюбили, подрались, разошлись... И все? И - до основания? Нет, не до основанья. Потому что продолжают рождаться, встречаться, выпивать, любить... Потом кто-то один дергает себя за волосы из болота так удачно, что образуется "прокол" над плоскостью жизни. А дальше - лавина. В прокол полезут остальные. Может, и задавят кого в спешке. Таню, Васю или целый народ. Евреев, например. Обычное дело. На седьмое небо - всем ведь хочется!
Итак.
Организация похорон собственных амбиций - путь прогресса. Если положить два тела - одно на мягкий диван, другое на желтую железнодорожную скамейку, то скамеечное тело придет к идее общеприродной и общечеловеческой любви, в частности, гораздо скорее, чем мягколежащее. К чему я и пришел. И уснул, наконец.
Итак. Люди одинаковы. Имена не важны. Важно отношение к вопросу "зачем?" Бывает, что этот вопрос элементарно не могут найти... Тогда надо просто посмотреть на небо, где, если хорошенько прищуриться, имеется спецтабло.
Это для дураков. До тех пор, пока Истина бесконечна, - дураки неисправимы...
Ну, это так, к слову.
...На широкоскулом желто-коричневом лице, склонившемся надо мной, медленно блуждали глаза-маслины. Парень меня разглядывал в упор, без стеснения. Монгол или бурят.
- Батор, - сказал он. - Пиво будешь? Не могу один.
- Какой батор?..
- Батор. Имя такое, - голос у него был мягкий, спокойный очень. В руках - гигантская авоська, набитая "Жигулевским".
Сквозь вокзальные окна на грязный пол, на опухшие транзитные лица, на желтизну скамеек-близнецов лился свет нового дня.
- Ну? Будешь?
- Буду. Чего не быть-то.
Мы стали быть. Спустя минут десять-пятнадцать после внезапного знакомства мы уже достаточно осведомились друг о друге, чтобы пожинать плоды доверия.
Он - чуть старше: второй курс политеха.
- Я в Бога верю. И в себя. - Он действительно вытащил из-под рубахи нательный крестик. Обыденно так, без пижонства.
- Есть провал... - и я познакомил его с "благородным минимумом" дяди Бори, где в непрерывности спектра между Богом и "Я" стояла коллективная жизнь.
И мы стали взаимно просвещаться. Что забавно в особенности - я представился Санькой, Сан-Санычем. И стал играть роль. Только потом понял: без маски не в силах быть раскованным, независимым, парадоксально-невероятным и т.д. в собственных рамках, называемых личностью, а также не имея сил приподняться над собой (точнее, над собственным показушничеством: ведь боязнь показаться хуже собеседника - это двигатель показухи) - я залез в чужую шкуру. Хорошо знакомую, но - чужую. В общем, спрятался от самого себя. Батор-то ведь знать ничего не знал!
В чужой шкуре "зачем?" застучало в висках ужас как сильно. Я терпел. Велик соблазн - спрятаться от себя!
День прошел под звон посуды. Вечером мой новый знакомый, рискуя головой и водительскими правами, гнал свой "Ковровец" в сторону Туры. Тура - это речка, тихая и слегка вонючая после пребывания в городской зоне. Батор газовал, а я приноравливался к перемене имущества: сизый чемоданчик остался на квартире у Батора, теперь за спиной болтался рюкзак.
Ночь придержала наше стремление двигаться. Мы разожгли костер, сляпали палатку, приткнули куда-то в кусты мотоцикл. Как ни странно, возлияния не мешали разговорам.