"Мне кажется, что разум дан человеку для того, чтобы он разумно жил, а не для того, чтобы он видел, что неразумно живет."
В. Белинский.
"Чтобы дойти до дна мудрости, надо исчерпать всю людскую глупость."
Людвиг Берне.
1.
-- Сдохнуть бы скорее! -- мечтательно произнес председатель самого безнадежного в районе колхоза "Путь к коммунизму".
Корепанов потянулся, хрустнув суставами так, что в пустынном председательском кабинете-кубе слегка зазвенело, набрал полные легкие воздуха и - медленно выдохнул. В воздухе ненадолго заклубилось. Там, за стеклами, изрисованными толстыми морозными узорами, неподвижно стояла глубокая январская ночь, придавившая столбик термометра до минус тридцати пяти. Изрядно обветшавшее, двухэтажное здание конторы тепла не держало. Сквозь многочисленные щели и дыры, через неплотно прикрывающиеся наружные двери внутрь почти свободно проникала любая враждебность зимы.
Корепанов устал. Он устал от всего сразу: от себя самого, согласившегося полтора года назад тянуть председательскую лямку, от партийных выговоров за убыточность хозяйства, устал от того, что угрюмые жители смотрели волками и на него, председателя, и на работу,
и на свою жизнь.. "Путь к коммунизму" задолжал государству миллионы рублей. Все разваливалось, приходило в негодность, не возрождалось и не имело к этому совершенно никакого хотения.
Часы показывали половину второго ночи. Председатель покурил, поворошил на столе бумаги ненавистного отчета, скользнул взглядом по вороху приказов, рекомендаций, наставлений, поднялся, достал из шкафа надувной пляжный матрац, подкачал его ртом, приспособил на составленные стулья, бросил сверху два ватника, тулуп, выключил освещение и неуклюже лег, надеясь в обездвиженности сохранить телесное тепло и найти сон. Впереди ждали: либо рухнувшая карьера, либо суд, либо еще какое вредительство личного благополучия. Все полтора года, что Корепанов находился здесь "по заданию партии по устранению прорыва", как объяснили в обкоме, министерстве и райкоме, -- все полтора года он жил бобылем. Семья осталась в городе. Жена регулярно получала письма -- всегда разные по эмоциям, по настроению, но всегда одинаковые по содержанию. Жена понимала, что муж попал в болото и злилась на него издалека все сильнее.
В холодном, безлюдном правлении колхоза засыпал человек, не знающий, что ему называть своим прошлым и совершенно не представляющий, как будет прожит завтрашний день. Спроси его, он не смог бы толком ответить за самого себя, не то что за тысячу с лишним человек, которые были ему вручены и доверены властью -- вместе с их имуществом, хулой, надеждами и темными ленивыми судьбами. Если случайный приезжий человек изумлялся на равнодушие духа, на одинаковость жизни и примитивный, чахнущий быт, местные патриоты ему резонно замечали: "А воздух-то у нас какой! Воздух-то! Места-то какие!" И это был, действительно, аргумент -- за. Единственный и неувядаемый, как сама природа.
Недалеко от деревни текла речка Зека, то же название носила и сама деревня, а жители, соответственно, называли себя -- зековцами, на манер заключенных. Но юмор от названия давно выветрился в просторах и заботах пятилеток. Люди жили тут давно и не видели в названии ничего такого. Зато начальство, которое менялось довольно часто, приезжало и уезжало, -- оно скалилось и шутило по данному поводу обязательно.
Деревня и вправду вписывалась в ландшафт замечательно. Некогда первые зековцы нашли здесь землю обетованную, раскорчевали лес, вскопали почву и сделали из урожая хлеб. И тогда -- души пустили корни. В эту землю, в эти просторы, в этот ветер, в этот самый воздух и свет -- во все, что есть, было и будет! -- Так думали деды и прадеды. И от этих простых мудростей глаза их просветлялись, а хозяйства становились богаче и крепче. Но что-то, видимо, сломалось в тонко налаженном механизме природной жизни человека.
В верхнем ящике стола председателя грустило неотправленное очередное письмо в город; недавние вьюги перемели шестьдесят километров дороги до райцентра, а разгрести снежные заносы трактора и грейдеры еще не успели. Машины не ходили. На фермах прокисал во флягах и без того небогатый удой. Домой председатель писал: "Здравствуй, семья! Люся! Люди здесь -- сплошные сволочи. Вчера Надежда Африкановна, продавец наш, так вот она сдала из магазина куда-то почти все товары, какие там еще оставались и завезла одну сплошную водку. Мужики радуются зря: денег в колхозной кассе все равно нету, зарплату выдавать нечем... А ведь и Африкановна на этот оборот надеялась. Задушат они меня, наверное. Сволочи! Где я им денег возьму? Где?! Больше всего боюсь баб, ваша мерзкая порода такая, что словами ни за что не остановишь! Бабы уже бузели, спрашивали: где крупа? Куда макароны подевались вдруг? Из райкома наседают, чуда требуют. Тоже сволочи! Ну, целую. Ваш папа. Приезжайте летом в гости, а то сейчас очень холодно."
Скорчившись в три погибели под тулупом, на шуршащем от малейшего шевеления "дутике", председатель "Пути к коммунизму" проваливался в сон. Первозданная тишина и густая спокойная тьма подошли вплотную, обступили, окутали коконом изнервничавшегося, закрывшего глаза и убежавшего от забот руководящего сознания человека. Ночь -- время души, время бессловесного чутья и трансцендентной интуиции. А душа председателя всхлипывала и вздрагивала иногда в этой холодной и темной пустоте. И тогда, чутко откликаясь на зов сна, вздрагивал сам председатель, и поскрипывали, и ерзали под мужицким телом хлипкие стулья.
2.
Здание колхозного правления располагалось странно, на отшибе; в отдалении маячили черные, кряжистые избы, в которых накрепко засели, потерявшие надежду и, pазлетевшихся по гоpодам, детей староверы; между самой Зекой, и конторой пролегло большое пространство для выгона скота -- словно сама природа отторгала казенный дом от вековой картины крестьянского поселения. Летом на пустоши паслись одинокие козы и еще более одинокие коровы, а мальчишки, из тех, что еще не уехали в поисках материального обеспечения счастья в город, гоняли тут мяч; клубилась над полувытоптанной, полужухлой травой пыль... Но сейчас разделяющее пространство было занято снегом, и лишь по переметенной дороге угадывалось здесь наличие и тление жизни. Вокруг простирались поля с оскудевшей от бездумного пользования землей: между полями встречались большие куски невырубленного еще леса -- темного, густого, где деревья стояли, схватив ветвями-руками друг дружку, как заложники перед расстрелом... В лесу обосновалась воинская часть ракетчиков. В тихую погоду староверы, выйдя на двор, слышали, как тарахтит моторами, стучит какими-то механизмами, включает радостное радио могучий мир железного порядка. Не завидовали. Просто слушали, как слушают дети шум проносящегося мимо далекого поезда. Частенько ракетчики прокатывали по деревне своих зачехленных монстров, и тогда стоял в окнах стеклянный дребезг, кряхтели на печи проснувшиеся деды, молчали собаки, униженные сверхшумом дизельных тягачей. Не лаяли собаки -- даже они привыкли. "Путь к коммунизму" и воинскую часть связывал договор о взаимной шефской помощи и сотрудничестве. Конечно, это была чистая формальность, липа, по сути, но правительство страны велело так поступить, и армия послушно вступила в фиктивный альянс с умирающим крестьянством. Ни той, ни другой стороне договорная бумажка вреда не приносила, но и пользы тоже.
Корепанов проснулся от пронизывающей дрожи, которая внезапно охватила все пространство комнаты. Дрожали стекла, стены и вещи: в окна, пробивая узоры января на стекле, прямой наводкой били мощные лучи фар: снаружи густо гудели танковые двигатели двенадцатилапого-шестиосного тягача-вездехода, которому любая целина нипочем. В помещение проник удушающий ядовитый запах отработанного соляра. Застенчивостью и тактом военные не отличались никогда: на гражданское население они смотрели как, скажем, смотрел бы волк на муравьев, заинтересуйся он ими...
-- Мать вашу так! -- сказал председатель и перевернулся на другой бок.
Во входную дверь, которую Корепанов на всякий случай заклинил шваброй, сильно и грубо заколотили. Били, очевидно, сапогом. Или несколькими сапогами сразу.
-- Что-то случилось, б...! -- произнес Корепанов вслух, встал, включил лампочку и пошел открывать.
Из морозной пустоты в коридор ввалился военный человек.
-- Майор Сковорода! -- козырнул он.
Корепанов почувствовал в воздухе сильный запах перегара.
Сковорода обернулся к тому пространству, откуда возник, и властно, коротко бросил:
-- Ждать!
-- Что случилось? -- спросил, окончательно проснувшийся и готовый уже к любым деловым действиям, председатель.
-- Потолковать надо.
-- Срочное что-то?
-- Да.
Сели за стол, друг напротив друга. Закурили. Майор брезгливо покосился на спальное сооружение гражданского начальства, дернул нервно губой:
-- Херово живешь, председатель. Дома, что ли, нету?
-- Да я здесь часто ночую: дела...
-- Видать херовые у тебя дела.
-- Вы, собственно, по какому вопросу? -- начал распрямлять свое человеческое достоинство и служебную амбицию хозяин кабинета.
-- Не боись! Я к тебе -- с предложением.
При упоминании о "предложении" Корепанов насторожился: с военными надо было держать ухо востро -- могли надуть запросто.
-- Давай по порядку, -- сказал майор. -- Разберем вводные. В Зеке у тебя остались одни старики. Так? Так! До весны еще далеко, а кормить скотину на ферме уже нечем. Так? Так! Денег в колхозе нет? Нет. Какая перспектива? Никакой! Сделают из тебя, председатель, козла отпущения, а на твое место нового дурачка назначат. Из партии исключат -- как минимум! Обещали уже такое?
-- Возможно... -- в сумеречной душе Корепанова потихоньку закипала злоба на майора-наглеца.
-- Могу помочь! -- майор решительно хлопнул ладонью по столу.
Председатель сразу же вспомнил, как шефы пригнали однажды взвод солдат и предложили подлатать и почистить колхозный коровник. После чего две пожилые доярки неожиданно забеременели и их тайно, со слезами пришлось возить в райцентр на аборт.
-- Что за помощь? Солдаты?
-- Нет, -- майор дохнул перегаром. -- Сделка!
Председатель задумался. Майор ждал, спокойно разглядывая штатского.
-- Конкретно... Что за помощь?
-- Ходи за мной! -- отчеканил майор и поднялся.
На улице, увязая в снегу и чертыхаясь, председатель шел вслед за похмельным майором на сноп встречного света. Тягач рычал и вонял на холостых оборотах. Глаза ослепило. Майор с трудом обогнул тягач и прошел дальше. В темноте угадывались контуры длинной платформы, на которой покоилась гигантская зачехленная туша ракеты.
-- Хороша?! -- самодовольно крикнул майор.
-- Слов нет, ничего не скажешь! -- откликнулся председатель, и в самом деле пораженный близким зрелищем чуда техники и совершенства. Было в нем, в этом фантастическом ночном зрелище, что-то от шаманства: овеществленная мысль, весь технократический гений цивилизации, воплощенный в ракете, -- притягивал, подавлял и восхищал одновременно. Майор следил за произведенным эффектом.
-- Нравится?
-- Сила! -- искренне сознался Корепанов, гордый за державу и почувствовавший личную причастность к армии: когда-то в институте он проходил военную подготовку, но настоящей службы так и не узнал, поскольку вся судьба оказалась повязанной должностными играми и общественной пользой.
Председатель совершенно не понимал, для чего вдруг затеялась вся эта демонстрация. Но ему было интересно: ночное явление майора и тягача с ракетой взрывало тягомотное, безрадостное течение кабинетной жизни долгожданным разнообразием.
-- Даю характеристику! -- объявил майор. -- Изделие обладает следующими параметрами: максимальная дальность поражения составляет пять тысяч километров, принцип двигателя -- твердотопливный, принцип удержания цели -- самонаводящийся поиск, ядерная разделяющаяся головка несет суммарный заряд равный одной мегатонне, условная стоимость изделия -- около одного миллиарда рублей.
-- Мать честная! -- прошептал председатель, которого сообщение о денежном эквиваленте "изделия" ослепило больше, чем фары ночного пришельца.
Вернулись обратно в кабинет.
-- Как ты думаешь, кому эта дура принадлежит? -- майор смотрел озорно и испытующе, понимая, что председатель уже прочно сидит на крючке любопытства.
-- Армии! Кому же еще? -- Корепанов ответил послушно, как знающий школьник.
-- А на чьи деньги она построена? -- не унимался майор.
-- Ну, на государственные...
-- А государство какое? Ну, чье оно?
-- Народное...
-- Так на чьи денежки?
-- На народные! -- эта, с детства вдолбленная в голову мысль, вдруг ошеломила председателя новизной глубинного постижения.
Майор посерьезнел, понизил голос до сокрушенного сочувствия:
-- На твои, председатель, денежки эта дура построена, на твои! На твои и на денежки твоих крестьян! Понял, куда ушло? А ты теперь в навозе тонешь и не выплыть тебе. Не выплыть, как считаешь?
-- Не выплыть... -- Корепанов завороженно зацепился взглядом, как умеет это делать всякий задумавшийся до отрешения человек, за "повышенные социалистические обязательства колхоза "Путь к коммунизму". Стенд бесплатно изготовил на досуге дед-пенсионер, оставшийся без трудового прикаянья и мучившийся от того. До последнего года дедок держал пасеку, но и эта работа кончилась: пчелы передохли от неизвестного клеща-паразита. Дед сам добровольно приходил в колхозную контору чего-нибудь подлатать, подправить и приводил с собой контуженного парня лет двадцати пяти, которого в деревню сослали городские родственники. Парень был чудаковат, но, кажется, всем доволен и прижился, звали его не по имени, по кличке -- Афганец. Вечно с ними вертелась в конторе безмозглая пустолайка, пугливая беспородная Жучка. -- Все это мелькало, всплывало и тут же исчезало перед мысленным взором опечалившегося председателя.
Майор тронул Корепанова за плечо:
-- Представляешь, если их вернуть обратно?
-- Кого? -- председатель вздрогнул, не понимая.
-- Приказываю слушать: деньги тебе вернуть эти! Твои деньги! Представляешь: миллиард рублей?! Ну-ка, что б ты тогда сделал в первую очередь?
Корепанов хотел одернуть майора за издевательство над
обстоятельствами, но неожиданно, помимо своей воли, включился в дурацкую игру.
-- Всем бы дал независимую персональную пенсию по пятьсот в месяц, а хочешь -- работай, тогда получай еще... Зимой бы всем колхозом на Гавайи ездили! Ладно, шутка. С долгами бы расплатился в первую очередь, а там посмотрели бы, может, на сходе поговорили, строить кое-что надо... Да мало ли!
-- Мудер! -- похвалил Сковорода, достал из офицерской планшетки какую-то бумагу с печатями, протянул. -- Вот тебе, председатель, спасение.
-- Что это?..
-- Не перебивать! Уже сказал -- твое спасение. Твое и твоего подыхающего колхоза. Здесь не хватает только одной подписи. Догадываешься, чьей? Правильно, моей! Как только я напишу "Сковорода", ты получишь по акту об оказании шефской помощи народному хозяйству со стороны армии -- один миллиард рублей. Правда, в материальном исполнении. Но это не проблема. Подсуетишься. Продашь.
Председатель взял бумагу, там было написано:
"Акт о шефской передаче тактико-стратегической ракеты "Аленушка" в распоряжение колхоза "Путь к коммунизму"...
Корепанов начал было злиться:
-- Розыгрыши все устраиваете?
Майор откинулся на стуле, прищурился: оценивая председательскую тупость:
-- Никак нет! Это акт милосердия с нашей стороны. Решение штаба дивизии. Я лишь исполняю. Но понимаешь, председатель, я не поставлю свою подпись под актом, пока ты мне не выдашь в обмен на миллиард бесплатных рублей... пятьдесят ящиков водки. Баш на баш!
-- Откуда я их возьму?!
-- У Африкановны, батенька, у Африкановны! Разведка доложила: был гигантский завоз интересующего штаб напитка. Ну, как?
Внутри у председателя словно черт за веревочку дернул:
-- Ладно! Приезжайте утром, разберемся.
-- Сейчас! -- гаркнул майор и глаза его засверкали бешеным огнем нетерпения. -- Срок исполнения -- немедленно!
Черт внутри опять дернул за веревочку.
-- Будить бабу придется... -- пробормотал председатель, имея ввиду ворчливую, не очень-то приятную в общении Африкановну. И вдруг задал майору вопрос, не относящийся к теме: -- А почему "Аленушкой" называется?..
-- Служба, отец, штука серьезная, так что хочется ведь чего-то человеческого, красивого, что ли... "Черемуха" -- ядовитый газ, "Муха" -- противотанковое средство, "Град" -- ракетный миномет, "Аленушка" -- летунок... Сам понимаешь: душа красоты просит -- вот и дают им названия!
...Солдат-водитель отцепил платформу с ракетой от тягача.
Председатель забрался в кабину следом за майором. Захлопнулась дверца.
-- В деревню! -- сквозь зубы сцедил приказ командир.
3.
Механический динозавр топтал полутораметровый слой снега с той же легкостью, с какой дачник топчет на отдыхе тополиный пух. Исполинская машина слегка покачивалась на ходу. Председатель опять поймал себя на мысли о какой-то ирреальности происходящего.Но рядом сидел майор и от него пахло перегаром. Солдат дергал рычаг, крутил баранку... В кабине было тепло, мерцала индикация на щитке приборов; мощные фары накрывали даль уверенным светом. Вообще, от всей этой ночной ирреальности веяло, как ни странно, силой и надежностью. Председатель усмехнулся: будь что будет!
Взметая за собой буран, тягач резво стал таранить насквозь деревенскую улицу, тоже всю переметенную; полузасыпанные дома по обеим сторонам напоминали каждый - затаившуюся берлогу. Не было ни огонька. Водитель пригнулся и смотрел не столько перед собой, сколько исподлобья куда-то вверх, боясь, видимо, врезаться в случайный провис низкой электропроводки.
-- Тормози, паренек, -- сказал Корепанов перед единственным в деревне домом такого рода -- крепким, полукирпичным, с витиеватыми наличниками и деревянным узорьем на воротах.
-- Он знает где, -- небрежно бросил майор.
Тягач встал.
-- Пошел! -- сказал майор и потянулся.
Председатель не сразу понял, что "Пошел!" относится именно к нему и замешкался, не зная: то ли обидеться, то ли стерпеть. Насупился.
-- Не обижайся, -- миролюбиво зевнул майор. -- Мы же солдафоны, обучены приказам... Давай! -- и он открыл дверцу. В лицо ударило холодом.
Минут пять Корепанов пинал ворота, рискуя разодрать личные валенки, и кидал в окно снежки, конвульсивно вылепляя их зябнущими руками из сухого перемороженного снега. В окнах, наконец, загорелось. Потом забрякало в сенях, заскрипело на тропинке с той стороны ворот, заклацало щеколдой...
Вышла сама заспанная, разъяренная хозяйка.
-- Х... надо?! -- грозно и непосредственно спросила она, завидев околевшего председателя и военную технику на заднем плане.
-- Надежда Африкановна, тут такое дело... Черт, не объяснишь сразу! Вы извините... Шефы, видите ли, привезли помощь -- так получилось, что ночью, и им теперь надо бы...
-- Водку? -- с вызовом сощурилась Африкановна.
-- Да! -- обреченно вздохнул председатель. Справедливое предчувствие подсказывало ему, что сейчас женщина должна захлопнуть дверь. Но, видимо, как есть бессрочное чувство долга у военного человека, так есть инстинкт наживы и постоянная готовность служить ему -- у работников торговли.
-- Сколько? -- уже спокойно, по-деловому осведомилась продавец.
У председателя еж зашевелился в горле. Сглотнув, он произнес безнадежно:
-- Пятьдесят ящиков! За счет колхозной кассы...
-- Это твое дело: оформишь документ... Пятьдесят пять! -- продиктовала свои условия Африкановна и снова прицельно сощурилась.
-- Как?!
-- Так! Пять -- мои, на "бой". Иначе не поеду.
Председатель понял, что его берут за глотку. Черт внутри продолжал тянуть за веревочку.
-- Ладно! -- сказал Корепанов и через несколько минут Надежда Африкановна уже сидела в чреве тягача, зажатая между оживившимся майором и погрустневшим председателем. С майором она болтала так, словно они сто раз вместе в разведку ходили.
Деревенский магазин почему-то тоже обосновался на отшибе, недалеко от здания правления колхоза. Старики, ковыляя от деревни до сельмага и обратно, который год коротали опостылевший путь с одной и той же шуткой: "Когда далеко -- воровать удобно! Хи-хи!" Но проверки приезжали и уезжали, а Африкановна оставалась. Многие заискивали перед ней куда больше, чем перед председателем, имевшим, к тому же, слабинку характера. Она проявлялась в том, что всех без исключения Корепанов называл на вы.
Ящики таскали втроем. Африкановна считала. На спине тягача имелось место, похожее на нечто вроде низкобортового кузова. Туда и грузили, подстелив под ящики кусок кошмы.
-- Пятьдесят! -- крикнула женщина и погрузка закончилась.
Вновь подъехали к колхозной конторе. Африкановна придирчиво изучила расписку председателя в получении им для общественных целей стольких-то ящиков водки. Оплата наличными гарантировалась. Изучив, она потребовала поставить круглую печать. Корепанов порылся в сейфе, достал, дунул, шлепнул. На бумагу легли знакомые буквы "Путь к коммунизму".
Солдат-водитель получил приказ: доставить продавца домой и немедленно вернуться. Сковорода, тем временем, выставил на председательский стол две бутылки, широко улыбнулся:
-- Угощаю!
И вот уже разговорились, уж потеплели друг к другу до самоудивленной доверительности.
-- А как вы думаете, кому ее можно продать? Ведь это же, ек-макарек, действительно мои, то есть, наши, народные деньги! Заводу-изготовителю? А? Хотя бы в полцены? И то -- пятьсот миллионов рублей! Господи! Налейте еще...
-- Головастый ты, председатель, мужик! Я думал, тебя дольше уламывать надо будет. Быстро соображаешь, черт. Тебе еще памятник в этой деревне поставят, пионеры на тебя молиться будут -- бюст из мрамора заделают!
-- В-в-ведь вправе же мы народные деньг-ги в-в-вернуть н-народу? В-вправе же...
-- Абсолютно! -- майор, покачиваясь, прошел кабинет наискосок и в углу с удовольствием помочился в ведро, из которого торчало древко колхозного знамени.
После принятой на голодный желудок, да еще после стольких переживаний, поллитры, председатель кое-как добрался до надувного матрасика, рухнул в одежде, в валенках, в шапке и глухо провалился в запредельный мир усталости человека, измученного исполнением служебных обязанностей, лишенного в дневное время свободы, а в ночном забытьи -- приятных снов.
По снежному полю, рыдая металлическим басом, мчался тягач; в кабине сидел военный человек и во весь голос пел детскую похабщину.
Через несколько часов Корепанов проснулся от лютого холода и такой же головной боли. Было шесть утра. Через час в контору соберутся на планерку мужики... Надо вставать! Корепанов сел на "дутике", с трудом соображая: отчего вдруг так плохо? Вспомнил майора, тягач, Африкановну... Мелькнула спасительная мысль: приснилось! Кое-как поднялся, закурил, закашлялся, подошел к замерзшему окну без двойных рам, проколупал ногтем прозрачную дырку... Из тьмы зимнего утра отчетливо проступил абрис зачехленной ракеты. Председатель вздохнул, с удивлением обнаружив, что никаких особых переживаний в нем почему-то не происходит. На столе лежал "Акт о передаче". Мегатонна! -- вспомнил Корепанов. -- Пять тысяч километров, миллиард рублей! Он еще несколько раз затянулся сигаретой и бросил окурок в ведро, на дне которого за ночь образовался желтый лед.
Председатель вышел в приемную, включил допотопный пятидесятиваттный усилитель деревенского радиовещания, взял в руки микрофон, и в каждой избе раздался его голос:
-- Внимание! Внимание! Сегодня в час дня в правлении колхоза срочно состоится общий сход! -- он повторил объявление несколько раз.
Корепанов решил: до схода никому ничего не говорить.
4.
Зековские мужики постепенно подтягивались на планерку. Видно было, как они, один за другим, топают со стороны деревни по колее, порожденной ночными катаниями.
-- Учения, видать, были, -- рассуждали мужики по дороге, издали приглядываясь к зачехленной брезентовой громадине на колесиках-сороконожках.
-- Были, видать, -- резонно вторили еще большие знатоки.
Начальник мастерской, механизаторы, заведующий фермой, агроном, дед-пасечник и Афганец, тоже от скуки жизни идущие заседать, -- все они, кроме Афганца, были людьми, прожившими на земле не один десяток лет и давно уже научились удивляться не сотрясениям бытия и воображения, а мелким подножным радостям.
-- Снег-то какой! Как сахар!
-- Хорош нынче снег, поля-то досыта напьются.
-- Скоро уж тепло будет...
"Аленушка" полностью перегородила дорогу. Мужики терпеливо обогнули препятствие, благо, опять же по колее, нисколько не обращая внимания на пришелицу из другого мира. Как уж говорилось, к военным и их непредсказуемым действиям здесь давно привыкли. Только Афганец задержался. Оглядываясь, он приподнимал брезентовую защиту, смотрел в темные недра и восторженно мычал.
Планерку не начинали, пока не начадили папиросами в председательском кабинете до потепления. Окурки, предварительно заплевав огонечки, скидывали в то же самое ведро. Женщин не было. Их и в работе-то мало оставалось, не то что уж в руководстве...
Корепанов начал как обычно:
-- Надо бы хоть трактор, что ли, на дорогу послать, а то молоковозу к райцентру не пробиться.
Начальник мастерской помялся, сказал:
-- Дак не выйдет, -- вчера движок заклинило, последний трактор на ходу имелся...
-- Приступайте к ремонту, -- сказал председатель и что-то записал на перекидном календаре. -- Что с кормами?
-- Пользуем пока что есть, а так -- возить надо. Не дотянем до весны.
-- Подкормку на поля -- как?
-- Рано еще...
Голова у председателя раскалывалась от недосыпу и перепоя. Мужики понимающе зыркали в его сторону, напрягали при ответах обветренные заскорузлые лбы и говорили вполголоса, по себе зная похмельную ранимость.
Дед и Афганец слушали, не вмешиваясь. В коридоре конторы потявкивала хриповатая Жучка.
-- Чего сход-то звал? -- спросил дед, наконец.
-- Соберемся -- все объясню! -- отрубил председатель.
-- А мародеры чего по ночам ездиют? -- не унимался дед, запомнивший ночной шум.
-- По делу.
"Мародерами" армейцев местные жители прозвали за то, что в своей части военные поддерживали образцовый порядок; все, что можно было разлиновать и покрасить -- было разлиновано и покрашено. Дед-пасечник, правда, считал, что неистребимое стремление к образцовому порядку -- это единственное спасение для бесталанного лентяя. Так же считали и многие другие зековцы, на практике убедившиеся, что мелкая деревенская живность, приблизившаяся к лесу, где стоит часть, на опасно близкую доступность -- пропадала бесследно. От скуки и лени военные развлекались мелким "шашлычным" воровством, но любое обвинение какой-нибудь бабки Матрены в их адрес неизбежно разбивалось о монолит образцового порядка. Военные знали: ничто не может укрыть
негативную сторону жизни лучше и надежнее, чем внешний лоск. В этом отношении служба мало чем отличалась от кокетливой проститутки. Присутствие военных на колхозных землях одобряла только Африкановна, вечно занятая планом выручки. Солдатские "трешки" и офицерские "червонцы" сильно укрепляли Надежду Африкановну в том, что незачем заботиться о мелких и скоропортящихся товарах, для плана достаточно того, что приносит главный доход. И Африкановна поступила так же подло, как подло поступает всякое бедное государство со своим народом. А именно: она начала его спаивать.
Мужики в конторе, утомившись от планерки и одинаковости ежедневных слов о бесхозяйственности и бедности, сосредоточились на "поддатом" председателе, потихоньку раздражаясь и начиная завидовать его начальничьим возможностям. Денег колхозная касса не выдавала давно.
-- Ты бы сказал ей... пусть в долг отпускает продукцию, под расписку, -- стали намекать мужики на магазин.
Председатель оглядел присутствующих: погасшие лица оживились заискиванием. Корепанов откинулся на стуле:
-- Водки в магазине больше нет.
-- Как нет?! -- мужики вскочили со своих мест от переизбытка эмоциональной неожиданности. Сидеть остались только дедок и Афганец, с молчаливой скорбностью наблюдающие ход суеты.
-- Нет! Отдали воякам за шефскую помощь.
Тут мужиков прорвало: плеснула хаотичная матерщина.
Ближе к полудню председатель вновь взял в руки микрофон.
-- Внимание! Внимание! Всем на сход! Объявляется общее собрание! Всем на сход! Сход -- в правлении колхоза. Внимание! Внимание!..
Тихий воздух донес - через мороз - мелодичный звук, идущий от деревни. В Зеке кто-то забил в пожарный рельс. Наверное, мальчишки-малолетки колотили в железяку, испытывая от этой забавы великий восторг существования.
Потянулись по дороге, кутаясь и дыша паром на морозе. В шапках, в платках, не раздеваясь, столпились, сгрудились в красном уголке. Председатель вошел последним, неся в руках колхозное знамя и спинывая по дороге ледок, приставший снизу к древку.
-- Ну, все?
Люди молчали, как гуси в стайке, когда приходит пора выбирать кандидата на суп.
-- Все, спрашиваю?
-- Все-е... -- лениво ответили несколько голосов.
-- Внимание, товарищи! -- сказал председатель и в глазах его застекленела сосредоточенность. Тяжкая ноша служебного долга -- говорить от имени всех -- повисла невидимо над корепановской макушкой.
После первых слов ноша стала разрастаться и наплывать на макушки тех, кто находился в зале. Искусство оратора заключалось в том, чтобы наплыв тяжкой ноши был равномерным и общим.
-- Я вкратце обрисую наше положение. Оно невеселое. Коровы на ферме дают по полтора стакана молока в сутки, ферма худая, животные кашляют, имеются случаи примерзания хвостов к предметам строений... Кормим, сами понимаете, вениками! Сломался последний трактор, прервалась транспортная связь с районом. Товарищи зековцы, в колхозной кассе нет денег для выдачи зарплаты. Потерпите, этот недостаток мы устраним в ближайшее время.
-- Когда?
-- Хуже скотины к людям относятся!
-- Слышали басни!..
Люди загалдели, но Корепанов поднял вверх руку:
-- Тише! Всему этому приходит теперь конец! В ближайшее, в самое ближайшее время мы, дорогие товарищи, разбогатеем так, что вам и не снилось! Колхоз наш, "Путь к коммунизму", ослаб от того, что все экономические соки из него выпили и он не может поднять из навоза свое человеческое лицо. Не сегодня, так завтра мы вернем эти соки с лихвой! -- Люди снова притихли, ошарашенные тем, как вдохновенно, видать с похмелья, заливал баки председатель колхоза. -- Сегодня, товарищи зековцы, наши замечательные воины-шефы подписали чек на... -- председатель сделал паузу, -- поднял над головой "Акт" и выпалил: -- на один миллиард рублей!
Председатель ожидал сумасшедшей реакции, но секунд тридцать стояла гробовая тишина, потом кто-то из мужиков посообразительней осторожно поинтересовался:
-- Наличными выдадут или материалом, техникой?..
Торжественный звон в председательском голосе пропал.
-- Техникой, -- сказал он, -- техникой. Мимо проходили! Рядом с конторой стоит на каталке.
Восторженно замычал что-то нечленораздельное Афганец, но его тут же угомонили.
-- А зачем она нам, ракета-то? Куды ее?
-- Дураки! -- не сдержался председатель, рассерженный тупостью односельчан. -- В нее же народные деньги вложены, а мы их -- вернем! Мы ее продадим, она теперь целиком наша. Вот бумага! Люди подошли поближе, посмотрели на печати, фамилии, текст...
Помолчали, переглянулись... Афганец опять замычал. И вот тогда началось, действительно, сумасшествие. Ломанулись к выходу, давя друг дружку: особо напирали бабки, почувствовавшие близкое чудо, чудо избавления от пожизненной своей нищеты.
С "Аленушки" стащили ее маскировочное платьишко -- брезентовый чехол. Престарелые ловкачи вовсю карабкались по металлическим конструкциям, стараясь под нетерпеливые крики снизу. И вот -- "Аленушка" предстала взорам людей во всем своем хищном великолепии. Она сверкала чистотой и непорочностью, как сам Господь Бог в день сотворения. Бабки крестились и плакали. Аленушка покоилась на своих направляющих конструкциях независимая, отстраненная от земной суеты...
-- Заряжена? -- поинтересовался у председателя деревенский любитель-охотник.
-- В полном комплекте! -- доложил председатель, радующийся вопросам, как учитель от проснувшейся познавательности учеников.
-- Каков заряд будет?
-- Мегатонна.
-- А это сколько?
-- Много. Если ахнет, весь район сдует.
-- А-а!.. Теперь понятно, почто она такая дорогая. А продавать кому будем? Это ж какие деньжищи надо иметь, чтобы купить! Сами повезем или поедем за кем?
-- Пусть лучше сами приезжают, некогда возиться, работы много, почву под сев готовить надо... Пусть сами приезжают - скидку сделаем!
Наглядевшись на "Аленушку" досыта, кое-как натянули чехол обратно. Возбужденные, люди пошли кто куда. У мужиков отлегло от сердца: они простили председателю авантюру с вложением водочного капитала в прибыльное дело всеобщего обогащения. В тот вечер в избах пели песни, топили бани и доставали из подпольев заветные четверти с мутным самогоном или брагой.
Дед-пасечник надел чистое белье, дал чистое внуку, перекрестился с кружкой в руке и сказал: