"А на утро он стал весь такой цветистый и узорчатый, словно его пропустили через типографский пресс, печатающий рисунки в двадцать цветов". "Человек в картинках" Р. Брэдбери.
В любом городе, большом ли, маленьком ли, есть такие дома, что сами так и просят прохожих полюбоваться на свои безупречные, изумительные фасады. На них приятно смотреть в любую погоду, в любой час дня и ночи. Почти все они, за редчайшим исключением, являются творениями гениальных архитекторов. И даже если подобное чудо света скрыто от взгляда другими строениями, словно вылепленными из пыли, то всякий, кто глядит в ту сторону, чувствовует, что этот дом кроется именно там, как восходящее солнце за тучами.
А бывают такие строения, притулившиеся между боков серых громадин, хотя и в центре города, но совсем незаметные. Двухэтажные, серые, блочные домики с дубовыми, растрескавшимися от солнца и дождя дверями, становятся эдакими домами-призраками, домами-невидимками. Под их ступенями снимает угол ночная тьма и зима того года, когда за городом вымерзла яблоневая роща. Их окна зыркают на мир бельмами выгоревших газет, старых тряпок и паутины. На их чердаках в шуршании старых листьев коротают свой век крысы. Словом, проходя мимо таких домов, принято незамечая их, ускорять шаг.
И хотя она жила в одном из таких домов-изгоев, в окнах за мутными стеклами вечерами горел апельсиново-рыжий абажур и было видно, как тень хозяйки неотступно следует за ней попятам. Напротив стоял вполне современный дом: достаточно высокий, чтобы с холодным безразличием взирать на своего маленького собрата безликим белым светом окон.
Хозяйка часто выходила на улицу, и тогда было видно, что это пожилая дама (именно дама, а не женщина - с таким аристократическим видом она шествовала по тротуару), невысокого роста, с копной еще густых, но уже седых, как морская пена, волос и молодыми зелеными глазами. Во всем ее облике чувствовалось дыхание ушедшего века, его красота и его суровость - то, что было однажды, но больше уже никогда не повторится.
Она стала бы прекрасной бабушкой шаловливым внукам, приезжающим на выходные, но... Но у нее не было родственников. Слишком долго бушевали ураганы революций и войн над крышей ее дома, слишком быстро они уносили ее родных. А когда последние грозы истаяли, ее, осиротевшую и ослабевшую, это море тихо и нежно опустило на берег новой жизни. И вот она стала жить в этом доме почти также, как жила раньше. За одним исключением - теперь она жила здесь одна. И хотя раз в месяц у нее собирались ее старые друзья, они не могли заменить ее утрат.
Сначала все они рассаживались вокруг стола в библиотеке, выпивали по стаканчику душистого хереса и молчали. Молчали до тех пор, пока кто-нибудь не подходил и не заводил старенький граммофон. Шипя и покашливая, он начинал играть то "Венский вальс", то "Мазурку", и все собравшиеся находили себе пару и начинали кружиться, тенями скользя вдоль стен, да так легко и быстро словно никому из них еще не сравнялось сорока лет.
Так продолжалось до самого утра. Но лишь часы показывали четвертый час, как пожилые кавалеры, поддерживая под руку своих дам, спускались по ступеням и спешили к поджидающим их машинам, чтобы расствориться в предрассветной дымке до следующего раза. Гости разлетались птичьей стайкой, неслись с прохладными утренними ветрами в тучах пыльной, хрустящей листвы, взметаемых колесами их авто. Они спешили домой. В Париж и Вену, в Афины и Рим, Берлин и Мадрид. И хотя все они давно скрывались из виду, ей, стоящей на ступенях, еще было слышно каждое их слово.
- Au revoir, Natali...
- Увидимся... А-ах, Наташенька, милая!..
- Buenas noches...
Слова неслись, кружились, оплетали ее дряхлую шею тончайшим шелковым кружевом. А когда и они смолкали, Натали шла в дом, еще раз заводила граммафон, и, подпевая ему, до самого рассвета кружилась по комнатам, собирая во флакон из темного стекла оставшиеся шутки, звонкий смех, шорох шагов, отпечатки пальцев и губ на бокалах.
* * *
- Да-да! Подпишу. Сегодня. Сейчас собираюсь туда ехать. Сначала только в офис заеду... все... До свидания.
Николай Эрметто должен был заняться выселением нескольких домов перед сносом.. Дома эти находились на той же самой улице, где он жил сам. Там же жила и Натали.Они жили напротив друг друга и раз в месяц он наблюдал как в окнах особняка всю ночь вальсируют тени. А рано утром хозяйка выходила на ступени провожать своих гостей, таких же старичков, как и она сама. И видя подобное каждый раз, молодой человек удивлялся "прыткости господ старичков". Госпожу Натали все считали немножко чокнутой, но особого вреда она никому не причиняла. На самом деле единственной ее странностью было стойкое нежелание впускать в свой дом посторонних. Вероятно ей в каждом госте виделся вор и проходимец. Как бы то ни было, Эрметто решил зайти к ней в последнюю очередь.
Инспектор не успел даже коснуться кнопки звонка, как дверь открыла хозяйка. Он дернулся, опустил руку и попросил разрешения войти. Но вместо того чтобы пустить его внутрь, она вышла сама, внимательно посмотрев на него поверх очков.
- Молодой человек, - улыбнулась она. - Может Вы мне поможете? И не дожидаясь ответа, продолжила.
- КупЗте вот это.- Она показала небольшой список, состоящий из наименований весьма дорогих вин, пряностей и сыров. Видимо, обескураженный вид Эрметто ее несколько смутил и она добавила, протягивая ему кошелек.
- Боже мой! Не надо на меня так смотреть, я вовсе не хочу Вас грабить. Этого должно хватить. В бакалее скажите, что от меня. Ну идите, идите же. И дверь захлопнулась столь же стремительно и внезапно, сколь была открыта минутой ранее.
- Что ж, она действительно слегка не в себе... Хотя вполне адекватна. - Пробормотал инспектор и усмехнулся.
Спустя полтора часа он стоял на пороге дома и звонил в дверь. Звонкий, молодой голос донес до него приглашение войти. Эрметто толкнул дверь и очутился в холле. Приглушенный свет мягко, словно патока, ложился на стены, мраморный пол, на лицо девушки. Ее облик намертво впечатался в его сердце. Но не потому что она была прекрасна, а потому что эта девушка была чужой и этому городу, и этому времени. Такими он представлял дам самого начала ХХ века: с блестящими глазами, сверкающими из-под ресниц, нежными, несколько тонкими губами изогнутыми ироничной улыбкой-вызовом. Старинное платье ей удивительно шло. Весь ее облик словно говорил о том, что всего мгновенье назад она сошла с раскрашенной старинной фотографии.
Но пожалуй больше всего Эрметто поразили стены этого дома. Они были покрыты тончайшим рисунком, выполненным тушью всех оттенков синего. Человеческие фигуры плавно претекали в пейзажи и скопления далеких звезд.
Девушка протянула ему руку, приглашая пройти дальше, и тем самым, вырывая из этого калейдоскопа. Эрметто словно во сне, не чувствуя под собой ног, взошел наверх, пытаясь как можно лучше разглядеть разворачивающиеся таинство жизни на стенах. Его провожатая взяла у него покупки, оставив его наедине с картинами в гостинной, которая служила ей также и библиотекой. Он не знал, сколько прошло времени, но когда она вернулась с двумя бокалами вина, он все еще разглядывал стены комнаты. Наконец очнувшись, он уставился на девушку.
- А где?.. пожилая дама, хозяйка...
- Это я. - На недоуменный взгляд инспектора ответила ее улыбка. - Садитесь. Будьте моим гостем, инспектор. Я Вам все объясню.
- Да, если можно. Меня зовут Николай Эрметто.
- Очень приятно. Можете называть меня Натали.
Она протянула ему руку и он неуклюже коснулся ее губами и плохо побритым подбородком. Смутился. Мимолетно покраснел. Он вдруг почувствовал на своем затылке ее теплый и чуть насмешливый взгляд.
- Целовать было вовсе необязательно... Тем более Вы не умеете... впрочем, извините.
- Нет. Вы правы. Но атмосфера... Гм... располагает... В смысле, рукопожатие... не совсем подходит. Для Вас.
Эрметто посмотрел ей в глаза, вспомнил взгляд старухи, но про себя отметил:
- Должно быть, она - ее родственница. Внучка... Да, так оно и есть. Только вот где хозяйка? -Он хотел задать этот свой вопрос, но, подумав, вслух спросил другое. - Не возражаете, если я закурю?
- Ради бога. Я тоже с Вами за компанию.
Тонкая папироска в черном, украшеном перламутром мундштуке, пустила змейку сладковатого дымка, и та сплелась с туманно-густым, терпким сигаретным дымом. Молодой человек задумчиво курил. Мысли его были далеко, а взгляд скользил по контурам рисунков цвета индиго. Натали заметила этот его интерес. С глубоким вздохом она произнесла:
- Я полагаю, Вас заинтересовали рисунки? Нравятся? Эрметто вздрогнул, взглянул на девушку и пробормотал:
- Они великолепны... Кто их нарисовал?
- Я. Правда, очень давно. - Простой и честный ответ. - Я была художницей.
- А как к этому отнеслась Ваша бабушка? - Спросил Эрметто.
- Моя бабушка? - Удивленный изгиб бровей.
- Ну та пожилая дама, отправившая меня за покупками.
- О! Это была не бабушка. Это была я. - И звонкий девичий смех стал не опровержением, а почему-то подтверждением ее слов.
- Вы шутите. Этого просто не может быть.
- И тем не менее это так.
- Э-э-э... может быть, расскажете. Мне кажется, что Вы в таком случае... если все это так, совсем не случайно впустили меня внутрь. Это должно быть что-то необычное, раз заставило... Ну... - Эрметто, хотя и был крайне удивлен, старался не показывать этого и выглядеть так, будто все старушки и старички, живущие в домах отправленных под снос, точно такие же и что с подобным положением дел он сталкивается по нескольку раз на неделе. Но видимо на его лице появилась странная гримаса, потому что его собеседница с улыбкой произнесла.
- Не надо так смущаться. Все правильно. Вы пришли поговорить о моем выселении в связи со сносом моего Дома. Я Вас впустила. И мы говорим о том, в какие сроки я должна отсюда - из этого Дома - уехать.
- Да, но... Я думаю вопрос можно уладить. Архитектура и интерьер уникальны, здесь можно сделать музей. Тогда дом останется.
- Нет-нет! Ломайте наздоровье, - в голосе не было ни нотки сарказма или обиды. - Я хочу Вас попросить о другом. Но сначала мне бы очень хотелось, чтобы Вы меня выслушали.
- Пожалуйста. Говорите. - Вот тут Эрметто искренне стал недоумевать: все старики, живущие вот так одиноко, всегда были против сноса домов. А она... она словно просила об этом. Немая просьба отчаявшегося человека.
- Итак. Эта история давняя, но пожалуй достойная того, чтобы быть однажды рассказанной. И я расскажу ее Вам. Меня зовут Натали Жукова-Оболенская. И мне 127 лет... Да-да, не смущайтесь. Мне действительно столько. И почти всю свою жизнь я прожила в этом доме. Когда мне было восемнадцать и я была свежа, как бутон розы по весне. - Она засмеялась, а потом, прикрыв рукой рот, сухо закашлялась. - Нда... тогда грянула революция девятьсот пятого. Я собиралась замуж, и в целях безопасности жених привез меня сюда. Мы поженились. Но страх не оставлял меня ни на минуту. Чтобы отвлечься, я стала рисовать. Мои новые друзья даже помогли мне организовать несколько камерных выставок. На одной из них я познакомилась со странным человеком. Он был массоном или вроде того. Он много путешествовал, много знал. Он дал мне совет, как избавиться от моего навязчивого страха потерять тех, кем дорожила. Я помню, однажды за пару дней до смерти он дал мне листок бумаги с формулой краски. Сказал, что все будет хорошо и все такое... Не скрою, достать составляющие ее вещества было непросто.
- Как он умер?
- Случайно. Совершенно случайно. Пуля. Прямо в сердце. Хм... Помню, он должен был прийти ко мне на чай.
- Продолжайте пожалуйста, Натали.
- Чтобы остаться навеки молодой, я расписала стены дома портретами своих друзей, мест, которые я любила. И конечно самой себя. Приправила памятью и щепоткой эмоций. И рисунки ожили. Как Вы понимаете, я использовала массонский рецепт. Поэтому все изображенные здесь люди не умирали от старости или болезней. Здесь, в моем доме они молоды и выглядят так же, как и на портретах. Хотя за дверью на улице они лишь древнейшие мумии, тени, насмешки над временем. Раз в месяц мы собираемся, устраивем вечера, танцуем, пьем вино, шутим. А на заре я провожаю их до крыльца.
- Этого не может быть! Это слишком похоже на одно из произведений Уальда! Я уже давно не верю в подобное.
- Ах, Николо, Николо... Пойдемте со мной. Я Вам кое-что покажу. - Почему-то голос, вернее интонации, напомнили ему бабку-итальянку. Когда она сердилась, она всегда переходила на родной ее язык и называла его не иначе как "Николо". На мгновенье он почувствовал запах ее духов. Услышал шорох его вечного, траурно-черного платья. Но лишь на мгновенье. Натали нежно коснулась его плеча. Неуловимым жестом, скорее угадываемым, чем видимым, указала ему на стену. Там, среди ничего не значащих рисунков на него строго смотрели глаза дамы. Судорожно втянув в себя порцию воздуха, едва не захлебнувшись криком, инспектор сразу покрылся липким холодным, мерзким потом. Он дрожащими пальцами коснулся портрета своей бабки - Марии-Луизы Терезы Эрметто - суровой и властной женщины со жгучим взглядом, но пустым сердцем. Прикосновение к рисунку обжигало могильным холодом. Словно стена сложена не из кирпича, а из сухого льда. Словно краска состоит из житкого азота.- Она ведь умерла не от старости. Она ведь погибла в перестрелке в римском квартале. Ведь так? Или я ошибаюсь?
- Д-да.
- Знаете, мы были близко знакомы. А вот еще. Смотрите. - Натали указала на другую стену. - Ваша матушка, совсем еще девочка. Со своею матерью, Вашей бабушкой. Русские княгини. Они часто гостили здесь. И подолгу. Как же Анастасия Павловна просила меня запечатлеть свою дочь здесь. Я сделала это. Кстати, Ваши родители встретились у меня.
- Мать с бабушкой как-то поехали в СССР на несколько дней. Поезд, на котором они возвращались, сошел с рельс. Отцу сообщили об этом только спустя месяц... -Припоминая, с запинкой пробормотал молодой человек.
- Все так и было, Николенька. - Теперь ее голос был точь-в-точь голос матери. Он ее едва помнил, но то, как она называла его навсегда запечатлелось в его памяти. И вновь их изображения повеяли на Эрметто зимней стужей. Он без сил привалился к стене. Натали помогла ему пересесть в кресло.
- Как же это? Они совсем холодные. Как ... как трупы. - Он едва мог произнести эти слова. Губы онемели и плохо слушались.
- Да, хорошее сравнение. Вы подметили самую суть. Те, что еще живы... их изображения теплые. Если приложить к ним ладонь, слышно, как что-то пульсирует в них. В сумерках они двигаются.
Эрметто вдруг стало стыдно и румянец окрасил щеки и лоб ровным кармином. Кусочки мозайки встали на места, открыв истинную картину.И он вновь произнес.
- Я понимаю. Я все улажу... улажу. Только разрешите мне хоть изредка приходить сюда. Смотреть на них.
- Да нет. Я не сержусь. Правда. Я все понимаю. Знаете, быть молодой, здоровой девушкой хорошо только на людях. А дома можно быть древней старухой. Эти краски не тускнеют. Не осыпаются и не сгорают. Они вечны пока стоит Дом.
- Я все сделаю, он останется стоять.
- Не спешите. Жить вечно только на словах хорошо. Но когда цветешь в клетке, а на свободе если не разлагаешься, то начинаешь тошнотворно попахивать. Знаете, так пахнут совсем старые и одинокие люди. Это даже хуже смерти. Поверьте мне. - помедлив секунду, Натали резко встала и энергичным шагом прошлась вдоль книжных полок. - Ломайте. А Вам я лучше дам фотографии Ваших родственников. Где же они? Ммм...
Она порылась на полках. Наконец нашла сверток темной бумаги. Протянула его Эрметто.
- Вот. Держите.
- А как же другие? Они ведь живы.
- Они знают. Это должно было случиться. Я их предупредила. Они хотят покоя. Смотрте. - Натали взяла фотографию со столика. Взглянула на нее и как-то криво усмехнулась. - Вот на фотографии статный молодой офицер. Справа от меня. А вот он на стене. В полный рост. Красив, правда? Как он ухаживал за мной после гибели моего мужа. И сейчас на вчерах ухаживает. Похоронил трех жен, а на мне так и не женился. Ему было 32, когда я написала его портрет на стене. В Доме он столь же мил. А когда провожаю его, верите ли, боюсь коснуться. Он похож на скелет, обтянутый желто-серой бумагой. И головой трясет. Вы и меня видели - ничуть не лучше.
- Может быть, поживете после сноса у меня? Это напротив Дома. - С надеждой произнес Эрметто.
- Может еще и поживу, - произнесла Нетали, задумавшись о чем-то далеком.
* * *
В тот же вечер все ее вещи были упакованы и отправлены к Николаю Эрметто. Около недели они прожили под одной крышей. Каждый вечер она рассказывала, а он слушал. Так как Натали едва могла передвигаться, то большую часть времени сидела в кресле, преибирая старые письма, обрывки, наброски. Она все-таки была художницей. И весьма талантливой. Только весь ее талант и силы остались в Доме, доживавшим последние дни.
* * *
В день сноса старого здания Эрметто был в офисе. Несколько раз он звонил домой, но никто не отвечал, хотя телефон стоял на журнальном столике у кресла Натали. Обеспокоенный, он вернулся пораньше. Квартира была пуста. Кое-где лежали вещи старухи. Самой ее нигде не было. Побродив по комнатам, он подошел ко окну и случайно наступил на что-то мягкое: под ногами оказался пепел. Будто некий исполин стоял здесь, смотрел как рушится Дом, курил и задумчиво стряхивал пепел на землю. Молодой человек наклонился, аккуратно разгреб серую, чуть влажную массу и в его руках оказалась глакая черная трубочка. Эбонитовый мундштук, украшеный перламутром...