Тревожный вечер. И ныне именно ты, Уильям, протягиваешь мне руку... Я вижу! В ангельском сонме под сладчайшие звуки небесных лир, слегка прикрыв веки, покойно восседает Мадонна, с величайшей нежностью держа в руках спящего Младенца. И смелая вакханка, вписанная в златое пространство, мчится стремглав на грозной пантере. И милый агнец, печально глядящий вперёд, вкушает травичку из детской руки, протянутой к нему...
Не будь тебя, искусство, когда я наедине с собой, чем бы тогда мне пришлось завешивать угрюмо-монотонную стену меланхолии, откуда веет мрачным холодом, леденящим плоть и кровь?
***
Как грандиозно мироощущение эллинов, отражённое в их языке! Как много в нём места для переживания любви!
Помнится, я бродил среди развалин античного града Афродисиас, названного в честь богини Афродиты, и случайно наткнулся на надпись, гласившую, что некий Филосторгий вот уж много лет мучим анафродисией.
У этого слова есть два значения, и каждое из них негативно окрашено, но их соединение даёт особую трагедию: невозможность воспринять любовь и недостаток сил для того, чтобы вдохнуть её в другого, то есть утрата способности быть как субъектом, так и объектом любви.
Сколь злобна эта насмешка судьбы (втройне!), когда человек с таким именем, проживавший в городе с таким названием, страдал именно от этого недуга.