Вопрос сам по себе был невинным, но я вздрогнул. Каким детским был её голос! Мне внезапно стало так страшно, что я не мог произнести ни слова. Я знал, что нас разделяет толстое стекло, что ей строго-настрого запрещено поднимать голову. Я же надел тёмные очки - в них я чувствовал себя безопаснее, хотя Профессор лишь посмеялся и сказал, что в случае с этой девчонкой от очков пользы никакой.
Я не решился спросить его, какая же польза тогда от этого толстого стекла. Он просто светился уверенностью в себе, хотя человеку в его положении больше к лицу была нервозность и неустойчивость в поступках и мыслях. А он выглядел так, будто был готов одарить весь мир благодатью, одной лишь своей щедрой левой рукой.
И зачем я настоял на личной встрече с ней? Я всего лишь скромный журналист, гоняющийся за сенсациями, но мне вполне хватило бы беседы с Профессором. Ах, почему он мне позволил?
Такого страха я не испытывал очень давно. Такого чистого, просто дистиллированного страха я не помнил с раннего детства. Тогда я смотрел фильм, ужасный старый фильм о мумии, а дело происходило, кажется, в Египте. Была ночь, и я был наедине с ночью и с телевизором. Увиденное так потрясло меня, что ещё целую неделю меня мучили ужаснейшие кошмары, отвратительные до такой степени, что родители начали беспокоиться за моё душевное здоровье.
Такого страха не было ни до, ни после.
И вот он вернулся, вернулся во всей красе, парализовал не только мои мышцы, но и мои мысли, зашипел в моих сосудах и устроил в моих мозгах оглушительный водоворот. И хотя я делал вид, что ничего особенного не происходит, мне хотелось с диким криком выбежать из комнаты и очутиться где-нибудь очень далеко, где даже воспоминания будут не в силах догнать меня.
Потому что напротив меня, за толстым стеклом, покорно склонив голову, сидела сама Смерть. Я поразился её виду, её голосу, я долго не мог поверить, не давал себе осознать, что это именно она - Смерть во плоти.
Вы думаете, Смерть - костлявая старуха в рваном чёрном саване, с ржавой, но острой косой? Эти сказки годятся лишь для непослушных детей.
Когда она вошла, я ещё не понимал её истинной природы, но теперь, когда она заговорила первой, когда задала свой вопрос, всё то, что говорил мне Профессор, и то, что я знал сам, сложилось воедино чудесным образом, и я узрел Смерть.
Ей было шестнадцать. Я ожидал увидеть её молодой и хрупкой, угловатой, по-детски неуклюжей. Но она вошла твёрдой походкой, хоть и со склонённой головой. Меня поразило её тело, весь её вид. Я мог бы подумать, что ей двадцать, двадцать пять или даже тридцать. В ней не было ничего от подростка, во всяком случае, ничего от того типичного подростка, каких я знал немало.
Она было пропорционально сложена, хотя слишком худа, и показалась мне от этого, несмотря на ровный золотой загар, высушенной и изнурённой. Мне сразу бросились в глаза вспухшие вены на тыльных сторонах её ладоней. Руки её были как-то жутко прекрасны.
Я не думал, что Смерть предпочитает чёрное и малиновое. Она уверенно двигалась в чёрных туфлях на шпильках, на ней были чёрные укороченные брюки и ярко-малиновая блуза, свободного покроя. Волосы её были также крашены прядями в густо-чёрный и ярко-малиновый. Этот малиновый, он начал уже сводить меня с ума. Он был таким чистым, таким сочным, таким сладким, что я чувствовал его приторный и тёплый привкус. Мне стало ещё больше не по себе.
Когда она задала вопрос, внутри меня всё уже кипело, и тысячи вопросов были готовы сорваться с языка. И ни одного ответа. Поэтому я облизал пересохшие губы и спросил:
- А что ты умеешь? - я старался говорить как можно равнодушнее, но вместо полной бесстрастности из горла вырвался какой-то хрип, голос дрожал и сбивался. Она подействовала на меня как жестокая лихорадка.
- Я могу убить того, кого Вы скажете. Никаких следов, стопроцентный результат. И никаких подозрений к Вам. Сделаю всё чисто и быстро. О цене договоримся.
- Чисто и быстро? Тогда как же ты здесь оказалась? - журналист во мне победил маленького сопливого мальчика, а разум стал понемногу ко мне возвращаться.
Она рассмеялась низким и хриплым смехом. Хоть я и не видел её лица, я подумал, что она, должно быть, прекрасна. А по её смеху я понял, что она много курит. Странно только, что это не отразилось на голосе. Голос её был сладок, смех её был отравлен.
- Это не тюрьма, если Вы заметили. Кроме того, стены никогда меня не держали. Я пробуду здесь ровно столько, сколько захочу. Всё дело в том, что они ничего не могут доказать, никогда не смогут. Они всё ещё думают, что я признаюсь во всём сама. Глупцы! Я не доставлю им такого удовольствия.
- Да? Профессор, похоже, иного мнения...
Она резко оборвала меня, и заговорила тихо, но так ужасно, что у меня внутри всё сжалось:
- Кого интересует его мнение? Кучку идиотов из правительства, которые поймали торнадо в консервную банку, а теперь не знают, что делать? Когда я захочу уйти, я просто уйду. Профессор знает это, но не хочет признать. Никто не может меня остановить.
- Разве ты здесь по своей воле? - я осмелел, но старался смотреть за её плечо, на стену, где мигали разноцветные датчики.
В комнате было темно, и у меня создалось ощущение, будто я сижу в ядерном бункере, много миль под землёй, наедине со Смертью. Хотя на самом деле мы были на третьем этаже огромного стеклянного здания, полного людей, в самом центре невообразимо большого города, который поминутно вытекал за собственные границы.
- Вы правы, я здесь не по своей воле. Но здесь вполне сносно кормят, и у меня наконец-то появилась возможность выспаться. Когда мне надоест, я просто уйду, и буду заниматься тем же, чем занималась до того, как попала сюда.
- Смелое заявление. Тебя обвиняют во многих убийствах, ты понимаешь, что лишила жизни многих людей? Или мне ты скажешь, что не делала этого?
- Я вообще Вам ничего не скажу. Я думала, Вы хотите предложить мне работу. А Вы просто один из них... - мне показалось, что она начинает медленно поднимать голову.
Я рванулся вперёд, и практически завопил:
- Нет, нет, подожди. Я всего лишь журналист, я не враг тебе. Мне поручили написать о тебе, потому что в последнее время ты стала очень известна. Если можно, я задам несколько вопросов и уйду.
Она опустила голову, и, кажется, немного успокоилась.
- Расскажи, как ты научилась убивать взглядом, - у меня наконец-то получилось полностью взять себя в руки, поэтому главный вопрос прозвучал так, как и подобает звучать главному вопросу.
- Я сбежала из дому, когда мне было тринадцать. Хотя домом это можно назвать с большой натяжкой. Мои родители были крепко дружны с бутылкой, и частенько меня били. Вот такая "одна большая счастливая семья" - она усмехнулась, но в её голосе я отчётливо расслышал горечь.
Меж тем, она продолжала:
- Я долго скиталась, но никак не могла найти подходящего места. Очень скоро я столкнулась с голодом. Именно тогда моя ненависть окончательно окрепла. Я ненавидела своих родителей, за то, что они дали мне жизнь, полную страданий и унижений, ненавидела этот мир, который позволял мне бродить по улицам и голодать, и никому не было до меня никакого дела. Ненавидела необычно холодную зиму и жгучее лето.
Я особенно ясно помню свою первую жертву. Это был обыкновенный комар. Был июль, я лежала, усталая и голодная, на каком-то рваном матрасе, в сыром и полуразрушенном сарае. И ни одной живой души вокруг. У меня кружилась голова, я несколько раз теряла сознание, и уже была готова к тому, что скоро Смерть, собственной персоной, явится за мной. Но всё случилось иначе, да, совсем иначе, - меня напугало то удовольствие, с которым она это рассказывала, - Смерть избрала меня своим орудием. Так вот, возле меня летал комар, такой же худой, как и я. Несчастный кровопийца! Ему нечем было поживиться, но у меня не было сил отогнать его. Через несколько минут его жужжание стало раздражать меня, мне уже казалось, что возле моих ушей летает целая стая комаров, и они жужжат как сотня трансформаторных будок. Это жужжание заняло всё место в моей голове, и не осталось места ни для мыслей, ни для предсмертной агонии. Я открыла глаза, и стоило мне только пристально на него посмотреть, как он упал на пол. Сначала я не поняла, что это произошло лишь от моего большого желания, чтобы этот комар издох.
Теперь я не хотела умирать, напротив, я почувствовала небывалый прилив сил. Теперь мне ничего не стоило "подстрелить" себе что-нибудь на ужин. Голуби, кошки, собаки, крысы - выбирать в городе особенно не из чего. Благодаря своему неожиданному таланту я очень быстро обзавелась друзьями в том самом мирке, куда обычные горожане боятся сунуть нос. Грязь, кровь, ненависть, равнодушие - мой мир навсегда стал четырёхцветным. Да, серый, красный, чёрный и белый, вот таким я вижу мир.
Тогда мне было ещё страшно испытать свой талант на человеке. Моя необычная способность была дана мне лишь как способ выживания, вот я и пользовалась им, чтобы выжить.
Назвать ту жизнь хорошей я не могу, но, тем не менее, я была среди таких же изгоев. С нами никто не хотел, да и не хочет, считаться. И напрасно, напрасно. В один прекрасный, тёплый день потоки чистой ненависти хлынут смрадной рекой на ваши чистенькие, светлые и правильные улицы. И день для всех вас смениться ночью, вечной ночью, как он сменился навсегда для нас, - она говорила страстно, но размеренно, и когда один из датчиков за её спиной вдруг вспыхнул, мне показалось, что это её глаза отбрасывают красные тени на поверхность стола. Меня тут же прошиб холодный пот, и я понял, что руки мои дрожат, а правый глаз дёргается. Хорошо, что она этого не видит!
- Возможно, я и до сих пор была бы там, но однажды моя ненависть достигла предела. В ту ночь я впервые убила человека. К тому времени я уже достаточно напрактиковалась, да, прошло два года или около того...
- Как это произошло? - вставил я.
- Этот парень был пьян, и вывел меня из себя. А я не умею прощать. Я чувствовала, что моя кровь кипит, и вот, когда он смеялся надо мной, говорил что-то обидное, я просто посмотрела в его глаза.
Я хорошо помню, как всё произошло. Он перестал смеяться, гримаса ужаса пробежала по его лицу, он схватился за горло, будто пытаясь расцепить невидимые руки. Все вокруг безмолвно наблюдали, как он корчится на земле. Я постаралась, чтобы его смерть была медленной и мучительной. Когда он уже не дышал, я поняла, что вокруг никого нет. Они испугались и разбежались. Я подошла к телу. В его водянистых глазах отражалось чистое голубое небо, хоть и подёрнутое смертным туманом. Он всё ещё прижимал руки к горлу, и всё его тело было скручено. Несколько секунд я, будто зачарованная, смотрела на отражение неба в его больших стеклянистых глазах, а потом отправилась на поиски нового дома. После этого случая там мне места больше не было.
Я снова перебивалась по случайным углам, но, через несколько дней, меня нашёл один очень неприятный типчик, с гнилой улыбочкой. Он частенько прибивался к нашей компании, но я даже имени его не знала. Он заговорил со мной своим кислым голосом, и спросил, не хочу ли я получить работу. Когда я спросила, что от меня требуется, он сказал, что нужно всего-навсего убить пару-тройку неугодных его шефу лиц, "без шума и пыли". Он так противно смеялся, и вообще, был мне так неприятен, что мне захотелось убить его в ту же минуту, просто потому, что он меня смертельно утомил и невозможно раздражал.
Меня поразило, каким тоном она это всё рассказывает. Её голос был голосом ангела, с такими детскими, с такими милыми интонациями, но слова, которые слетали с её губ, были столь ужасны, что ввергли меня в шок сразу же, безо всяких предисловий. Но она, похоже, не замечала моей реакции, продолжая будничным тоном:
- Итак, я предстала перед его шефом. Он, по-моему, был итальянцем. Такой весь блестящий, просто шикарный. Роскошная одежда, роскошный дом, роскошная машина. И враги у него тоже были роскошными. По нашему первому договору я убила для него троих. Заплатил он действительно щедро, а после ещё пары заказов я переехала в его огромный дом, где, кроме многочисленного семейства, обитал ещё и узкий круг приближённых, в который теперь входила и я. Мне кажется, из всех, с кем я знакома, он лучше всех скрывал свой страх. А он меня боялся, это точно.
Он тоже до последнего был уверен, что я не убью его. И повторял мне это сдавленным шёпотом, пока не перестал дышать. Мне было всё равно, кого убить; я не считаю их всех людьми, достойными моей жалости. Я - орудие Смерти, поэтому я просто выбирала того, кто больше платил.
Она перевела дыхание, и попросила закурить. Она курила дорогие длинные сигары и делала это с особым изяществом, которого я не ожидал от шестнадцатилетней девочки, но вполне ожидал от Смерти. Когда дым немного окутал её лицо, у меня появилось ложное ощущение безопасности, я позволил себе расслабиться.
- А что же было дальше? - спросил я.
- Ничего интересного. Заказы, деньги, трупы. Я не знаю, скольких убила, да и так ли это важно? А потом я очутилась здесь. Они твердят мне, что я убийца, но на моих руках нет крови, - в её голосе появились доверительные нотки, но меня это насторожило. - Просто моя ненависть убивает, и я не вижу причин, почему я должна всех простить и не пользоваться своим талантом?
- Ты понимаешь, что убийство - аморально? Асоциально, наконец?
- А кто придумал мораль? Кто? - она явно рассердилась. - Они не позаботились обо мне, они бросили меня, они все меня бросили. Что мне оставалось делать? Я несу смерть, но хочу жить. И живу сейчас неплохо. Вы сказали - асоциально? Я не понимаю Вас. Я не имею никакого отношения к их обществу. Они сами отвергли меня, пусть теперь расплачиваются. Я сильнее их, они теперь боятся меня, как когда-то я боялась их. Но теперь моего страха больше нет. У меня есть моя ненависть, и я могу убивать, поэтому теперь им всем приходится со мной считаться.
Я опешил от такого ответа. Похоже, душа её была уже так беспросветно темна, что даже на самом дне не осталось хоть крохотного уголька надежды.
Я вздохнул. Я чувствовал себя уставшим, будто взошёл на высокую гору. Жаль, но я не мог ей помочь. Ей уже никто не может помочь. Я не знаю, может ли она помочь себе сама, но если даже и может, она никогда этого не сделает, просто потому, что не хочет.
Я вспомнил, что говорил мне о ней Профессор. Он называл её бедной маленькой девочкой, которая очень запуталась и жестоко ошибается насчёт всего окружающего мира. Он говорил ещё, со своими обычными покровительственными интонациями, что её хрупкая душа нуждается в спасении, и он лично сделает всё, чтобы наставить её на путь истинный.
О, нет, Профессор, подумал я. Все эти теории летят к чёрту, я не дам за них и ломаного гроша. Профессор, у Смерти нет души. А эта Смерть, что сидела напротив меня, следовала одному пути - пути ненависти. Как знать, возможно, в её жилах всегда текла тьма, а под телесной оболочкой нет ничего, кроме холодной, зияющей пустоты?
И вот, я в одной комнате со сверхъестественным существом, у которого давно готовы ответы на все вечные вопросы. Я не мог заглянуть в её глаза, но готов поспорить, что ничего человеческого в них нет.
Смерть пришла поистине в трудное для нас всех время. Худая девушка без возраста, курящая и с крашеными прядями - вот как теперь выглядела Смерть. Вот она, как апогей жизни.
Внезапно я понял, что она действительно скоро покинет эти стены, неважно, сколько трупов она оставит позади себя.
Профессор, поймите, ей не нужна мотивация для убийства. Смерть - это её натура. Нет, не вторая натура, как Вы твердили мне несколько часов назад, а первая, первая и единственная. Но Вы, как всегда, всё лечите средневековым "кровопусканием".
Ещё немного, и она уйдёт, и снова будет убивать, и неизвестно, кто станет её следующей жертвой, ведь её ненависть растёт и крепнет с каждым днём.
И когда она выйдет на улицы нашего проклятого города, нам не помогут ни молитвы, ни оружие. Потому что любой из нас может лишь позавидовать твёрдости её намерений, её веры в ненависть. О, в нас никогда не было столько религиозного чувства, и теперь не время для раскаяния.
Удивительно, что она не появилась раньше.
Мне стало очень грустно. Профессор, это не её душа сбилась с пути, это наши души. Профессор, мы не можем её убить, потому что нельзя убить Смерть.
Мы уже много минут сидели в молчании. Наконец, я поднялся, собираясь уходить. Поток мыслей, захлестнувший меня перед этим, не давал мне твёрдо стоять на ногах. Я пробормотал что-то вроде прощания и благодарности за интервью, но она этого точно не услышала.
Лишь когда я был уже у двери, и стоял спиной к своей странной собеседнице, я почувствовал, что она подняла глаза и спросила:
- И всё же, не найдётся ли у Вас для меня какой-нибудь работы? Ведь у каждого есть враги, признайтесь. Кстати, почему Вы не смотрите мне в глаза? Возможно, я знаю, кого Вы хотите убить...