Рина Оре : другие произведения.

Гибель Лодэтского Дьявола (Глава 7, 8, 9, 10, 11, 12)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этих частях романа для главной героини, Маргариты, меняется ее жизнь: она знакомится с праведником, сближается с сестрой мужа, становится, благодаря новым друзьям, немного другим человеком. Однако благие перемены невозможны без не столь радостных перемен, даже горя. Впрочем, Маргарита считает, что ей наконец-то повезло и она нашла свою настоящую любовь.


   Глава VII
   "Король" посрамлен, "рыцарь" повержен
   Хлеб в Меридее был основной пищей и бедных, и богатых. Первым своим указом король подтверждал древний закон, обязывавший пекарей производить ржаные буханки размером с ладонь и продавать их за медный четвертак. В Элладанне цену на прочий хлеб устанавливал сам герцог, а власти сурово наказывали плутовавших пекарей - лишь в неурожайные годы им разрешалось разбавлять ржаную или пшеничную муку менее ценными помолами. Весь белый хлеб обобщенно звали булками, пышный (набухший) серый или черный хлеб - буханками, плоский и пресный - лепешками.
   Для стола герцога Лиисемского и епископства хлебная кухня выпекала белый хлеб из хорошо просеянной пшеничной муки; серый - для прислуги высокого положения и преторианцев; жесткие лепешки из отрубей, используемые как тарелки, - для всех прочих работников замка, но даже их еще нужно было заслужить у Нессы Моллак или Хадебуры. Хлеб здесь был чем-то вроде денег: основой власти этих двух кухарок. Для тех, кто не удостоился их милости, полагалась каша из овса - из злака, презираемого в благодатном Лиисеме даже бедняками и годного лишь на корм лошадям.
   Пищу раздавали главы кухонь, обмениваясь друг с другом "своим товаром": к началу завтраков и обеда Несса Моллак заходила с миской из овощной кухни и блюдом из общей, на каком лежали остатки со стола герцога - порой позавчерашние объедки, но никто не посмел бы возмущаться и отказаться от мяса или рыбы. После еды принимались стряпать: до полудня пекли хлеба, потом - пироги или пирожные. Серый хлеб катали большими полушариями, белый - маленькими колобками и бережно помещали в центр печи; если подгорали лепешки для прислуги, то Галли не наказывали.
   Салатов придворные Альдриана Лиисемского не кушали, полагая всё сырое вредным для здоровья, - булочки подавались к похлебкам, основным блюдам и густым соленым подливам - к сальсам. Но прежде всего, в самом начале трапезы, к столу выносилось главное его украшение: пироги, караваи, пирожные, пончики, вафли - тут уж фантазия Нессы Моллак не знала границ: Маргарита с восхищением смотрела, как из печи достают то лебедей, то замки, то деревья изобилия, причем тесто могло быть и зеленым, и розовым, и желтым, а его еще дополняли резными плодами, кремами, цветной глазурью...
   За исключением парада удивительных сладостей, все тринадцать следующих дней между календой и благодареньем, заполненные однообразной и скучной работой, походили один на другой, будто мелькали пластины скудно раскрашенного веера. Маргарита понемногу привыкала к быту Доли и даже научилась быстро засыпать на одном тюфяке с Ульви: она ласково грозила болтушке, что не возьмет ее на венчание брата - и, довольная своей хитроумностью, отворачивалась, но с неясной тревогой гадала: что же будет делать после свадьбы Синоли, когда ее угроза перестанет действовать.
   Пресная овсяная каша еще вызывала неприятие. Маргарита съедала свою половину комка быстро, стараясь поменьше жевать. Кроме того, давали печеные овощи или похлебку-путаницу (она же "чепуха", если постная) - густое варево из трав, бобов, овощей и обрезков - из всего, что имелось в наличии и что кухарка надумала отправить в котелок. (Из-за такого рецепта "путаницей" кликали неразборчивых в связях женщин, а "чепухой" - бессмыслицу). В медиану две Ульви разделили чашку молока и кусочек курицы, а после медианы они заслужили прощение Нессы Моллак и стали получать традиционное утреннее яйцо, сладкие моченые яблоки по вечерам, на обед - жесткую лепешку вместо овсяной каши. С наслаждением поедая свою половину хлебца, пропитанного овощной подливой, Маргарита думала, что раньше сильно недооценивала отруби.
   Тринадцатого дня Кротости Клементине Ботно исполнился сорок один год. Жадная тетка никогда не устраивала по такому поводу празднеств, и Маргарита не ждала приглашения в зеленый дом, но, вспомнив о родных, она расстроилась, что никто из них не поинтересовался ее участью. Марлена тоже позабыла о своей новой сестре. Маргарита огорчалась, однако и радовалась, что справляется со всем сама. Зато она нашла общий язык со старухами из овощной кухни и в свободное время помогала им перебирать ягоду или плоды. В Лиисеме созрела малина, земляника, дикая слива, сладкая вишня, тутовая ягода. За помощь работницы овощной кухни угощали девушку чем-нибудь, а она делилась с Ульви - так Маргарита прослыла дурехой и среди старух.
   С Майртой, Петтаной и Галли у нее сойтись не вышло, поскольку посудомойка никогда кухарке ровней не будет. Кудрявая Марили частенько наведывалась в хлебную кухню и о чем-то сплетничала с Хадебурой. Вскоре Маргарита узнала, что остальные прислужники стола герцога Лиисемского не жалуют эту надменную сиренгку. Кто-то завидовал ее красоте, кто-то разругался с ней, а всех мужчин она отвергла, и они остались обиженными. На Маргариту Марили смотрела высокомерно, но не трогала ее и не общалась с ней. Маргарита же побаивалась Марили. Великанша Хадебура с носом как у ведьмы пугала ее сильнее всех. Особенно не по себе Маргарите становилось, когда эти две настолько разные внешне женщины, Хадебура и Марили, обе поворачивались к ней и о чем-то шептались.
   ________________
   Марлена впервые навестила Маргариту в благодаренье первой триады Кротости, после двух часов дня. Они вышли за стену Доли и присели на ее выступ. Марлена принесла с собой кусок малинового пирога, половина какого быстро растаяла у Новой Ульви во рту. Пребывая в безумии от волшебного послевкусия и сытости, Маргарита при Марлене облизала пальцы.
   - Ой! - опомнившись, смутилась она. - Не подумай, что я некультурановая. Просто это таковская вкусная вкусность!
   - Ты так жадно кушаешь, что мне вспоминается, как мы с Иамом оказались на улице. Мы и дня там не прожили, но остались без средств, не зная орензского, - не могли ничего попросить или объясниться. Такая безнадежность! Понимая, что тебе не на что купить пищу, голод мучает еще острее. Тогда Иам и украл хлеб, хотя ни до, ни после не воровал, а когда нам вернули деньги, даже заплатил пекарю, но Огю всегда проверяет кошелек после того, как они с братом виделись, даже если на минутку... Когда Иама схватили, он успел оторвать полбуханки зубами, представляешь? - звонко, как колокольчик, засмеялась Марлена. - Если бы не брат Амадей... Прости, что не навещаю тебя часто, - добавила она после паузы. - Супруг говорит, что я буду тебе лишь мешать привыкнуть к новому месту, а потом и к деревне.
   - Я вовсе не в обидах, почтимая госпожа Шотно, - старалась хоть сейчас выглядеть воспитанной Маргарита.
   - Марлена, - моментально поправил ее девушка-ангел. - Зови меня так - мы же сестры... Скучаешь по Иаму?
   - Да, едва сплю - всё о нем тревожусь... - не моргнув глазом соврала Маргарита и изобразила печальное лицо.
   "Раз Иам не сказал сестре правды о нашем венчанье, то и я не буду", - решила она, пока притворно скорбела.
   - Я тоже с трудом засыпаю... Не стоит об этом... Брат Амадей говорит, что оплакивать живого - это начало Уныния. Так что и ты много не плачь... Я пришла сказать: вчера был наш брат Синоли. Двадцать второго дня, перед Марсалием, в три часа он венчается в храме Благодарения и затем будет застолье в том же трактире. И мне нужно будет идти с тобой - я ведь брату обещала. Не возражаешь?
   Маргарита помотала головой.
   - Обещай мне, что недолго, - попросила Марлена. - Я не люблю пивные...
   - Я тоже! - горячо поддержала ее Маргарита. - Я пью одни чисты воды... даже без сахера или медов!
   Марлена грустно усмехнулась.
   - Тогда, скорее всего, тебе будет непросто быть супругой Иама. Впрочем, раз он выбрал тебя, значит, тянется к трезвости.
   Разочаровывать ее Маргарита не стала.
   - Да... еще Синоли сказал, что его двэн уже обвенчался и съехал...
   - Слава Богу! - выдохнула Маргарита, уверенная, что теперь на свадьбе брата она не увидит Оливи, его мутных глаз и масленой улыбки.
   - Тот, кого мы повстречали во дворе ратуши? - нахмурилась Марлена.
   - Да, это он...
   - Ты, наверно, очень любишь нашего сужэна, раз так рада за его счастье.
   Вместо ответа Маргарита улыбнулась и кивнула: лишний раз лгать этому небесному созданию ей не хотелось.
   - Что же ты не кушаешь другую половину пирога?
   - Подруге отдам. У нас с ней всё поровну.
   - Ты очень-очень хорошая, - взяла Марлена Маргариту за руку. - Иаму с тобой сильно повезло. Брат Амадей будет рад за него... - и она обняла Маргариту крепче, чем когда-либо ранее. - Приходи в следующее благодаренье к нашему дому, Огю купит тебе место в храме Пресвятой Меридианской Праматери. Скорее всего, где-то под потолком, но... главное же - это часовая молитва. Мы ходим в храм и по медианам... Ну, мне нужно идти. Да и не хотелось бы отвлекать тебя от труда.
   - Марлена, а можно тебя просить... - осмелела Маргарита. - Я своей подруге обещалась взять ее на свадьбу. Мог бы твой муж нам вместе дозволить пойти из замку? И еще... Моглась бы ты мне платье одолжить на венчанье брата и лучшей подруги? А то у меня лишь лавандовое есть... И оно теткино... Я хочу, чтобы родня думала, что у меня всё славно... А жалованье, если будется сегодня, то его не хватит на новьё...
   Марлена строго посмотрела на жену своего брата, и Маргарита поняла, что всё испортила.
   - Зачем показывать другим то, чего нет на самом деле? Это тщеславно и это неправильно. Это всё равно что обманывать. Обманывать самих близких тебе людей! - хмурясь, проговорила Марлена и немного помолчала, а Маргарита искала, как оправдаться. - Это из-за того человека? Из-за кузнеца, который обнял тебя у Западной крепости?
   "Да, и из-за него тоже! Ну и чего?! Всего лишь платье!" - хотелось ответить Маргарите, но она и в этот раз солгала:
   - Нет конечно! Свое лавандовое платье я одолжу подруге, Ульви. У нее вовсе нет выходных одежд. И не у кого просить.
   Марлена снова улыбнулась. Маргарита тоже, потому что смогла выкрутиться.
   - Хорошо, - ответила девушка-ангел, поднимаясь со скамьи. - Я дам тебе платье. Но не жди ничего роскошного...
   - Я понимаю, понимаю, - обрадовалась коварная врушка-Маргарита, зная, что любое из самых скромных платьев Марлены будет в разы лучше того выцветшего лавандового наряда, какому минуло аж двадцать семь лет.
   ________________
   Ведро, лоханка и шайка, по сути, являлись ушатами - то есть кадушками с двумя ушами. Ведро было цилиндрической формы, с веревкой или палкой-ручкой для переноса, объемом на двенадцать кружек. Кружку же делали в форме усеченного конуса. И так как от города к городу меры разнились, то принято считать, что кружка приблизительно равнялась одному литру.
   Эталонный ушат вмещал в себя два ведра; столь тяжелую емкость носили двое на палке. Бочонок вмещал три ведра. Лохань - это широкая, низкая, овальная кадка, годная для омовения; лоханка - деревянный овальный тазик с двумя ручками-ушами. Кадка - любая округлая емкость из дощечек, обтянутая обручами и находящаяся в стоячем положении. Кадушка - маленькая кадка. Ну а шайка - это либо широкое, низкое ведро с двумя ушами, либо такое же меньшее ведерко с одним ухом.
   Шайками еще называли большие лодки с плоским дном, полюбившиеся речным разбойникам-лиходеям.
   ________________
   Ульви ожидала Маргариту во внутреннем дворике Доли. Рядом с ней на полу, у деревянного ведра, стояла клетка с жирной крысой - должно быть, самой мерзкой из всех крыс, какую только видела Маргарита.
   - Пошли ее утопнем, - вздыхая, сказала Ульви. - Одна я боюся.
   Ульви быстро съела малиновый пирог и облизала один за другим пальцы - точь-в-точь, как несколько минут назад делала Маргарита, после этого она взяла крысоловку за кольцо. Новой Ульви в награду за угощение досталось нести тяжелое ведро. Девушки направились за таблинум - там, за раздвижной деревянной перегородкой, пряталось еще множество помещений, таких как амбар, поленница, баня, уборная, спальни прачек и работниц скотного двора. По пути они встретили Илю - глухонемого молодого детину, одного из троих мужчин, живших в Доле. Тот не обратил на двух Ульви внимания - он гладил довольную кошку. Иля таскал воду из колодца для прачек, заполнял тунны, лохани в кухнях и их же опорожнял. К другому труду его привлекали редко. Он был добрый, хотя странный: как и Залия Себесро, Иля имел разум малого ребенка, но при острой нехватке мужчин в Южной доле он, едва здесь появился, сразу нашел себе непритязательную жену из прачек. Два других работника жили на скотном дворе, где находились коровник и хлев с поросятами; перед скотным двором разбили огород. Туда и направлялись девушки, вернее, к бочке на тридцать шесть ведер, притаившейся в углу, у ступеней из замка в огород.
   - Надо залить воды в бочку до гвоздёв, - учила топить крыс Ульви. - Посля кидываем тудова крысу и покроем бочку. А часу через трое она в темени заплутается и потопнет. Хотя кой-каковые и день всё плавёвывают! Иль даже большее! Но сама Несса Моллак браниться будёт. А тогда, раз крыса живая, надобно лупить ее вон энтой палкой, у бочки, и топлять ее самим. А я энтого так боюся. А одной Ульви крыса отгрызла носу! Крыса как скаканула, хватилася за энту палку, побёгла по ней - и прям ту за нос! А девчона сталася страшилою - и с ней никто замушничать не взялся. И она срамно повесилася, когда ее погнали с замку...
   - Откудова ты знаешь? - усомнилась Маргарита. - Ее ведь в замке уж не былось. И если она сразу повесилась, то замуж ее никто и не мог брать - повешенная жена вряд ли кому-то нужная. Вот эдакая... - наклонила голову на бок Маргарита, вытаращила глаза и свесила язык.
   Ульви хохотала минуты три. Крыса между тем как будто бы поняла, что за казнь ей присудили, - грызунья заметалась по клетке, тщетно пытаясь перекусить прутья или просунуть меж них голову. Ее было жалко, но жить рядом с такой опасной тварью тоже было нельзя. Держа вдвоем клетку, за кольцо и за дно, девушки вытряхнули крысу в бочку и долили воды до участка, часто утыканного шипами гвоздей. Крыса не думала погибать - она резво плавала и, пытаясь выбраться, отважно лезла на острые гвозди.
   - Дааа, энта топнуть будётся надолгое, - грустно заметила Ульви, накрывая бочку крышкой. - Ой, как ж не хотится ее палкою топлять! Точна изувечит! А она еще, поди, с крысщонками в пузу - толстая-то экая!
   Маргарита слышала, как крыса плещется и истошно визжит. Девушка представила, каково ей там, в страшной до ужаса черной-черной тьме и боли - и ей стало так жалко грызунью, что сжалось сердце. Ульви хотела уйти, но Маргарита остановила подругу и взяла палку.
   - Не нааадо, - взмолилась Ульви. - Авось сама подохнет!
   Маргарита помотала головой, сняла с бочки крышку и, без лишних раздумий, резко прижала крысу палкой к дну. Крыса дергала под водой лапками и извивалась; розовый, длинный хвост хлестал поверхность воды. Сосредоточившись на убийстве из милосердия, Маргарита не замечала, что по ее лицу текут слезы. Когда крыса наконец затихла, руки девушки задрожали, ноги обмякли - и она обессилено села рядом с бочкой на ступени.
   - А ты дёрзааая, - восхищенно прошептала Ульви. - Дыхай покудова, я ее сама снесу, - и, уже нисколько не боясь крысы, Ульви достала ее из бочки за хвост. - А пуза точна с крысщонками! - добавила она, внимательно разглядывая серое тельце.
   ________________
   Крыс выбрасывали в бочонки под крышкой, чтобы зловредные кошки не надумали ими играть и не принести трупик куда-нибудь, где было совсем не место крысам. Такие бочонки стояли на скотном дворе, но туда не пускали собаки. Девушки направились обратной дорогой - еще один мусорный бочонок как раз находился во внутреннем дворике; Маргарита по-прежнему несла ведро, Ульви держала за хвост некогда грозную зверюгу.
   У таблинума до них донеслись незнакомые мужские голоса - во внутреннем дворике, у подворотни, стояли двое юношей лет семнадцати. Они носили одинаковые серые камзолы и черно-белые, узкие штаны. Маргарита вспомнила, что Синоли мечтал иметь такие модные, полосатые штаны и Филипп тоже, а у Оливи они были... Неожиданно Ульви отступила назад.
   - Гюс Аразак здеся, - прошептала она, прячась за перегородку. - Вон его котомка.
   Она указывала на вместительную кожаную сумку, лежавшую на приступке около тунны с водой.
   - А он, поди, у тетки. Иль меня сыщат, чтоба сызнова поиздёвываться.
   Старая Ульви дрожала от страха так же, как недавно тряслась у бочки Новая Ульви.
   - Не бойся, ничто он тебе не сделает! Я с тобой и подмогу... - попыталась успокоить Маргарита подругу.
   - А ты просто не знашь, чего он вытвооооривал! - простонала Ульви. - А битые яйца - это еще тьфу. Он раз подскрался и при дружках задрал мне юбу! А я тогда бельцо не надёла... а состирала! Так он ославил меня. А все жанихи разбёглися, окромя старика Париса Жоззака! А Гюс всё дразнится! Всяк раз, как завидит, вопит на всей свет: "С голым срамом ль ты сызнову, как зверушка?" Докажь ему и покажь! То кошкой, то кролихой, а то и лупой кличкает - якобы лишь они бельцу не носют! И ржет, конь-конём! А я нынче тож не надёла... У меня единое тока есть, - смущаясь, объяснила Ульви. - А я его токо в особливых разах надёвываю и до городу выйти... Здеся же все женшины... почти.
   - Вот подлец! - ответила Маргарита, теперь понимая страх подруги. - Проучи его тоже: поклади крысу в его сумку. Хорошенький будется ему дар!
   Круглые карие глаза Ульви превратились в совершенные круги.
   - А я не могусь... - пролепетала она.
   - У тебя крыса в руке! Только и надо: пойти к сумке и покласть ее внутря. Другие двое даже не глазеют тудова. Да и бочка от них сумку скрывает.
   - Не могусь, - повторила Ульви и замотала головой.
   Маргарита с отвращением посмотрела на крысу и, содрогаясь, брезгливо взяла ее за хвост через свою юбку - таким образом крыса полностью скрылась в ее платье-мешке, да еще и Ульви заботливо поправила складки, чтобы никто не догадался о затеваемой мести. С невозмутимым лицом Маргарита подошла к бочке и к сумке на приступке; в другой руке она держала ведро. Делая вид, что двигает мешавшуюся ей сумку, Маргарита быстро запихнула туда тельце грызуньи. Сослуживцы Гюса едва кинули взгляд на одетую как уборщица девушку и вернулись к просмотру какой-то книжечки. Юноши хихикали, их щеки розовели, а глаза мутнели. Понимая, что услужники всецело поглощены своим занятием, девушка даже потрясла сумку, проталкивая крысу глубже.
   Вдруг со второго этажа раздались голоса Марили и неизвестного мужчины, выходивших из хлебной кухни.
   - Да дай ты пути лучшее, - равнодушно и так, будто собеседник ей смертельно надоел, говорила кудрявая сиренгка. - Не твойные заботы...
   - Ээ нет! Как раз моя забота в том, чтоб ты шла, куда надо, - слышался насмешливый голос. - Со мною в город пошли!
   Маргарита оставила сумку в покое, встала на приступку и зачерпнула ведром воду, но Гюс Аразак всё же ее заметил.
   - Эй! - закричал он сверху. - Это ты, паршивка, мою сумку трогала?
   - Расклался тута, - сама удивляясь себе, дерзко ответила Маргарита. - В другой раз прям на нее встануся, да еще и попрыгаю!
   С ведром воды она гордо удалилась за таблинум к Ульви.
   - Кто это еще? - слышала вдогонку Маргарита голос Гюса.
   - Новая Ульви, тож посудомошка со Старой... Еще полов метеляют.
   Произнося имя "посудомошки", Марили нарочно делала ударение не на последний слог, а на первый, лишая его благозвучия.
   - Эх, Марили, Марили... - снова обратил Гюс всё свое внимание на красивую, кудрявую блондинку с соблазнительной грудью. - Правда, пошли в город. Прогуляю тебя как герцогиню! Куплю, что пожелаешь! В баню сходим...
   - Прогуляю! В баню! Совсем уж... Сам в свойной бане гуливай! Монет экого герцогу и на двух шагов моих не хватат! - резкий ответ Марили и звук хлопнувшей двери.
   Маргарита и Ульви притаились за перегородкой и, подсматривая в щели, улыбались друг другу. Раздосадованный Гюс Аразак спустился на первый этаж, взял сумку, повесил ее на плечо и, подойдя к юношам, вырвал книжечку у них из рук. Затем он вернулся к туннам, прислонился к стене, поставив одну ногу на приступку, должно быть, думая, что Новая Ульви вернется за водой и он и над ней подшутит, как над Старой Ульви. Вскоре молодой мужчина стал листать свою тонкую книжечку. Два других услужника искоса пялились на Гюса, мысленно желая ему бед и несчастий, но помалкивали и держались поодаль.
   В ожидании возмездия Маргарита разглядывала этого человека: на вид ему было около двадцати, его крючковатый нос копировал нос Хадебуры; толстые губы он то облизывал, то кривил в ухмылке. Рослый, широкоплечий, смуглый, темноволосый и темноглазый Гюс Аразак мог даже показаться приятным, если бы не разнузданность в его облике. Короткая стрижка, давно нуждавшаяся в обновлении, превратилась в лохматую шапку. Единственный из всех услужников он распахнул свой форменный серый камзол, бесстыдно показывая нательную рубаху и гульфик на пуговицах, что начинал топорщиться всё сильнее по мере того, как Гюс разглядывал книжечку. На его поясном ремне, у кошелька, висел узкий, короткий нож для еды.
   Аразак, не отрывая глаз от книжицы, полез одной рукой в сумку. Проказницы-Ульви за перегородкой приготовились... но мужчина достал кожаную флягу. Наполнив ее водой из бочки и напившись, Гюс заткнул флягу пробкой и не глядя бросил ее назад в сумку. Он постоял немного, потрепал волосы, слипшиеся от жары, и засунул книжечку во внутренний карман камзола. Тоскливо посмотрев вверх, то ли на комнату Марили, то ли на дверь, за какой секретничали Ортлиб Совиннак и Несса Моллак, Гюс направился к приятелям. На полпути к ним он снова полез в сумку и наконец достал мертвую крысу. Две Ульви видели лишь его спину. Пару мгновений мужчина безмолвствовал, держа в руке серое тельце, еще более отвратительное на вид из-за мокрой, сбившейся клочьями шерсти. Маргарита было подумала, что ее затея не удалась и что Гюс Аразак спокойно выбросит крысу в мусорный бочонок, какой стоял прямо за ним, но вдруг этот высоченный, крепкий мужчина громко взвизгнул. Он отшвырнул серое тельце и, отряхиваясь, отпрыгнул назад - и как раз его нога натолкнулась на бочонок у стены, крышка же от удара сдвинулась с места. Наскочив на неожиданное препятствие, Гюс Аразак потерял равновесие - и со стуком слетевшей с бочонка крышки да зычным плюхом собственного зада он уселся в сопревшую на жаре, жидковатую массу из гнилых отходов, окровавленных женских тряпок и других мертвых крыс, а следом, выдавливая нечистоты, провалился в бочонок так, что его голова оказалась возле колен. Недовольный рой мух зажужжал вокруг беспомощно задергавшего ногами в воздухе мужчины.
   Смеялись его сослуживцы, смеялись работницы Доли, высыпавшие во двор и на галерею второго этажа, смеялись вышедшие из-за таблинума Маргарита и отомщенная Ульви и, самое страшное для Гюса, задорно заливалась смехом Марили. Гюс Аразак, с коленями у лица, тщетно силился выбраться из бочонка, плотно поглотившего его. Руками он отгонял мух, лезших ему в глаза, да грязно ругался. Его "приятели" не спешили на помощь и, повиснув друг на друге, смеялись громче всех.
   Гюс с выражением лица, достойным театральной маски страдания, оттолкнулся рукой от стены, упал на бок вместе с бочонком и ухитрился очутиться на коленях. Казалось, он целует пол в вонючих помоях; бочонок же продолжал торчать на его заднице. Гюс еле смог его снять - бочонок своей шириной идеально подошел под его тело. Неистовый смех со всех сторон сопровождал усилия страдальца. Напоследок, когда Гюс почти освободился, из бочонка на его ноги вылилась вся вонючая жижа, что там оставалась, и высыпались все неприглядные отходы.
   Когда под хохот Гюс Аразак встал прямо, то его смуглая кожа побледнела. Взгляд, какой достался Маргарите, читался понятнее любых слов - если бы они оказались наедине, он, не колеблясь, убивал бы ее и при этом мучил. Но сегодня Маргарита с Ульви за руку бросилась за спасительные спины других работниц. Прыская смехом, девушки поднялись на второй этаж, а Гюса от них оттолкнули.
   - Не ходь сюды, вонючка! - смеясь и сгибаясь, кричали толстые прачки. - И так ужо нам напоганил! Сиживай лучшее на своёйном трону! Гюс I Помойной, король мусорки и всей её отходов!
   Из всех людей, присутствовавших во внутреннем дворике и на галерее второго этажа, не смеялись только три человека: сам Гюс, его тетка Хадебура и Ортлиб Совиннак. Несса Моллак хохотала вместе со всеми, утирая слезы передником.
   - Разойтись всем! - скомандовал басом градоначальник.
   Работницы начали нехотя разбредаться. Градоначальник спустился по лестнице на первый этаж, потопал к Гюсу Аразаку и замер, немного не дойдя до него: прищурив глаза, он склонился над раскрывшейся книжечкой, что выпала из кармана его услужника. Когда Ортлиб Совиннак выпрямился, то с омерзением смерил Гюса тяжелым взглядом.
   - Это я сожгу, - показал он вниз на книжечку. - Что до тебя, то в наказание за то, что ты этот срам в мой дом приносил, ты уберешь двор дочиста голыми руками. Со мной сейчас ты не идешь. Хоть раз увижу подобную грязь, как твоя книга, - выгоню. Нет! - хоть еще одну книгу в твоих руках увижу - выгоню! Увижу рядом с моей дочерью!.. - гневно выпустил воздух градоначальник-медведь. - На шаг к ней не подходи! Не уберешь двор - выгоню. И не со службы выгоню. Из города! Ты более не главный услужник. Ныне ты - первый с конца. Еще один такой проступок - беги со всех ног прочь!
   Совиннак приказал другому услужнику поднять книжечку и ушел из Доли. Гюс Аразак, сгребая руками солому, начал собирать мусор обратно в бочонок. Потом он ополоснул пол из ведра, помылся в бане и переоделся в одежду, что нашла ему тетка. Замаранное форменное платье племянника Хадебура отдала прачкам - те не посмели возразить могущественной хозяйке хлебной кухни, главной после Самой Нессы Моллак. За всё то время, пока он приводил себя в порядок, Гюс Аразак не проронил ни слова, старался не замечать насмешливых улыбок и через час тихонько покинул замок.
   А Маргариту вечером пригласила к себе в комнату Несса Моллак. Девушка была усажена на постамент кровати, у занавеса; хозяйка хлебной кухни осталась стоять.
   - Чяго ж ты понаделывала, негодница?! - всплеснула руками старуха в платке-чалме. - Ты хоть разумешь, что намесила? Не отвечай, - прервала она Маргариту, открывшую рот. - Ничто ты не разумешь! Какая же ты дуреха! Но забавная, - хохотнула Несса Моллак, вспомнив Гюса в помойном бочонке. - Ты себе эких вражин снискала, что не снилися даже Лодэтскому Дьяволу! Даже он не стался бы воевать с теми, кто ему стряпает!
   - Но ведь Аразака былось нужным проучить! - на милом и невинном лице Маргариты не было раскаяния или страха. - Ульви так его боялась! Он таковое с нею вытворивал! И еще лупой обзывался!
   - Носила б лучшее Ульви исподники! Сама виноватая!
   - Если бы вы плотили ей жалованье, то она бы не берегла свое единое белье, - не сдавалась Маргарита. - А не плотите вы ей тоже из-за Гюса Аразака. Должна же быться Божия справедливость в этом миру! Я лишь крысу ему в сумку поклала. На помойный бочонок он сам селся. И крышка могла б не соскочить. А это и есть справедливость! Если хотите знать, то сейчас я уверена: сам Великий Боженька вклал мне в руки ту крысу, а следом подставил Аразака под бочонок и усадил его на него. И еще крышку неплотно задвинул. Это - воздаяние!
   - Всё?
   - Да!
   Несса Моллак устало потрясла головой. Изменившимся и постаревшим голосом она сказала:
   - Да нету их, справедливостей-то, в энтом миру... Ни Божией, ни иной... Нету! Попомни! И воздаяний - их тоже нету. Я жизню напроживала и всего навидалася. Нет их, тебе говорю! - сделала паузу старуха. - Хадебура хотит заместа Ульви сродственницу притыкнуть. Уж давно энтого хотит - засим-то Аразак и измывался над энтой дяревенской простоквашей. Я бы ей к добру тока сделала, ежели бы погнала за тешние побитые яйца. Ты - иное тесто: у тебя пышны связя! Почто Хадебуре цапаться с Шотно? А теперя двух дур-Ульви со свету сживут, попомни меня. И уж управителя не убоятся.
   - А чего вы Хадебуру не погоните?
   Несса Моллак рассмеялась.
   - Новая Хадебура будёт как прежняя! Уж такие они, энти Хадебуры! Мне есть проку из-за посудамошки здеся всё сменять? Ульви - энто никто, разумешь? Ульви никому не жалкое. Тем более мне - Нессе Моллак!
   - Вам всё же жалко, - улыбнулась Маргарита. - Наверное, вы тоже когда-то бывались Ульви.
   - Нет, не бывалася, - раздраженно ответила старуха. - Но бывала дяревенской простоквашей. В общем так, Ульви: не жрать ничё, окромя того, чего все тянут из общего котлу, разумешь? Заместа хлебов сызнова вам каша - для вашего же благу! Каковые б угощенцы тябе не нёсли - отказывайся... даже от вод из чужих рук. И Старой Ульви энто передай. И жди всяго - зырь в оба, даж когда спляшь! Теперя у тебя здеся все вражьё. Все! Даже старухи снизу. Даже маляшка, что уборные чищат. Поодиночке вы, Ульви, никуды! Завсегда и завезде вместе! Ежели чё - горлопаньте на всей свет, точно режат. Разумешь?
   Маргарита кивнула и, переполненная горячей симпатией к Нессе Моллак, нежно улыбнулась старухе.
   - Ну чего ты лыбишься? - притворно-ласково спросила девушку старуха. - Мож, потолкуешь лучшее с Шотно, и заберет он тебя отседова? Правда, я уж и не знаю кудова! Хадебура всех здеся кормит, у нее везде людя...
   - Нет, это ненужное, - безмятежно ответила Маргарита и поднялась с постамента кровати. - Ульви же никто не подможет, и без меня ее точно тута затравят. Мы сделаем, как вы сказали... и всё обойдется. Они скоро забудут. Бог подможет... Может, вы и не верите в Божию справедливость, а я верю!
   - Поди уж лучшее из моей спляшни, дуреха, - ответила Несса Моллак, махнув на Маргариту рукой. - Толковать с тобою, как мочу на маслы сбивать - ежели чё и выйдет, так тока вони одни... Чертовая ты милка, а так не дашь - с виду ангелок. Сгубляют тебя, мне же спокойнее будёт! А то, боюсь, таких бедов еще наквасишь...
   ________________
   До свадьбы Синоли и Беати для Маргариты более не произошло ничего примечательного. Обе Ульви исполняли наказ Нессы Моллак - не ели угощений, ссылаясь на боли в животе, и держались вместе. Вскоре Новая Ульви решила, что хозяйка хлебной кухни преувеличила опасность - никто вокруг не казался ей врагом.
   Двадцать первый день Кротости совпал с летним солнцестоянием, но меридианцы никак его не отмечали, ведь это было языческое празднование. На следующий день, в домике управителя замка, Марлена с ласковой улыбкой вручила своей сестре сверток и объявила, что это подарок. Маргарита, развернув одеяние, поняла, что девушка-ангел, хоть и отличалась добротой, не мучилась от простодушия или недостатка ума. Рассматривая мышиного оттенка наряд с большим белым воротником-пелериной, незадачливая плутовка с досадой думала, что даже теткино старое платье и то смотрелось жизнерадостнее. Однако отказаться от серого, целомудренного убранства Маргарита никак не могла: счастливая Ульви уже приоделась, распустила волосы и повязала ленты. Цвет бледной лаванды удачно подходил к ее карим глазам и темно-русым волосам, делая образ простушки немного загадочным. И главное: роскошную грудь Ульви подчеркнул приталенный крой и две нескромные округлости маняще распирали верх платья.
   Маргарита в новом одеянии напоминала монахиню. Сходство с дамой Бога усилил белый платок-шарф, также подаренный Марленой: девушка-ангел плотно обернула его вокруг лица своей сестры, спрятав под повязкой не только ее шею и волосы, но даже лоб и подбородок. Зато Марлена еще подарила свои кожаные башмачки, какие утешили Маргариту - она долго не могла налюбоваться на то, как прелестно острые, черные кончики ее обуви торчали из-под длинного подола платья. Сама Марлена вновь выглядела словно богатая сильванка, вернее, она всегда скромно одевалась и ничего не стала менять.
   В таких обличьях три девушки, укрываясь от солнца под квадратным зонтом, и пришли к храму Благодарения: девица на выданье в самом соку и в чужом платье, благопристойная супруга с озорными зелеными глазами да зажиточная сильванка с ликом Меридианской Праматери.
   Брат Амадей отсутствовал в храме, и венчание проводил другой священник. На Беати ее знакомые впервые увидели юбку нравственной длины. Красавица-смуглянка в ярко-голубом платье, с цветами дикой розы в темных, атласных волосах напоминала заморский цветок, благоухающий счастьем: драгой камень потускнел бы в сравнении с блеском ее радостных глаз, лед растаял бы от тепла ее улыбки, какую она не сдерживала во время венчания. Синоли же нервничал и бледнел, как будто это он являлся невестой. Нинно не сказал Маргарите ничего особенного, но украдкой поглядывал на нее; Ульви он, казалось, едва заметил. Тетка Клементина сухо поздоровалась с племянницей, а дядя Жоль, напротив, обнимал Маргариту так, словно они не виделись пару лет: добродушный толстяк уж с утра отметил радостное событие с дедом Гибихом и оказался навеселе к началу ритуала. Филипп нисколько не изменился - он остался жизнерадостным и беззаботным. Синоли доверительно проговорился Маргарите, что дядюшка Жоль пьет почти каждый день и Филипп этим беззастенчиво пользуется, выманивая у размякшего от наливки добряка конфеты или даже деньги. Еще Синоли сказал, что часы снова стоят в лавке и что, как обещал Нинно, принцесса теперь, раздавая поцелуи, крутится по сторонам и на прощание приседает, но дядя Жоль странным образом охладел к своей розовой куколке.
   Ради победы мужское население Элладанна было готово обделить свои семьи маслом и мясом, но не себя пивом; правда, ныне мужчины зачастую пили то хмельное, что сварила им жена, да делали это у себя дома: трактиры Элладанна наполовину обезлюдели. Опустел и постоялый двор Мамаши Агны. Трактирщица, недавно выплатившая "войный сбор", на радостях от неплохой прибыли в этот раз не пожадничала: с избытком напекла пирогов, украсила их цветочными венками и покрыла стол белой скатертью. Филипп, когда его тетка набрала угощений, отправился с ней домой. Нехитрых яств после нагловатой Клементины Ботно всё равно осталось на столе с избытком - две Ульви могли бы наконец наесться до отвала, но обе стеснялись Нинно, будто и его они поделили поровну. Чем больше сидевший почти напротив Маргариты кузнец пил, тем пронзительней и дольше он смотрел на нее - девушка не могла этого не замечать, и кусок не лез ей в горло. Ульви же сразу влюбилась в могучего, приятного лицом Нинно. Прицепив к волосам цветок невесты и намекнув тем самым кузнецу, что жениха у нее нет, Ульви томно смотрела на своего избранника круглыми глазами и старалась кушать очень мало, так как хотела ему нравиться - мачеха учила ее скрывать то, сколько она может съесть за раз. "Иначе с тобою никто замушничаться не сберется - жанихи спужаются, что не прокормлют", - так говорила та женщина своей падчерице.
   Само празднество сначала разительно отличалось от свадьбы Маргариты и Иама - никто не шумел, не пел грязных песен и не дрался, пока, ближе к вечеру, не заглянули уличные музыканты, тот же волынщик и флейтист с бубном, и посетители трактира не начали отплясывать развеселые, деревенские танцы. Три уличные девки подтянулись на звуки музыки - они задорно взмахивали зелеными рукавами, трясли плечами да кружились среди скакавших козлами забулдыг. Марлена занервничала, захотела уйти, вот только Беати и Синоли тоже отправились танцевать, и покинуть свадьбу без прощальной здравицы было невежливо. Ульви уговаривала Нинно составить ей пару, а после пошла плясать одна. Выделывая повороты, она страстно смотрела на мрачного кузнеца, надеясь, что он оценит гибкость ее стана. Тот же, после пива, начал пить куренное вино с дядюшкой Жолем, не замечая ее знаков внимания. Жоль Ботно к концу четвертого часа достиг стадии, когда он начинал и радоваться, и печалиться: в какой-то момент у толстяка резко взыграла совесть.
   - Дочка, - утирал он глаз, - бедняжка моя...
   - Ну каковая я бедняжка, дядя? - успокаивала его Маргарита. - Тама так чууудно, в замке! Там же и парк, и пруд с лебедями... И стоокая птица, Павлин, гуливает на дороге, и никто не дивится... А работа ничуть не сложная, но важная, в службе хлебной кухни. Да! Я ныне придворная дама! Мне и хорошо плотят, и кормят тама... По сотне регнов в триаду и мясу всякий день дают. А обычно я и не работаю вовсе: делаю, чего хочу. Еще сласти, фрукты и мясных пирогов кушаю... Так уже пирожных объелась - ох! До сих пор не голодная! И кудова не глянь, всё у меня сменилось к благу. Я тебе крайне благодарная, - обняла она любимого дядю за шею и поцеловала его в щеку. - Всякий день радуюсь, что так вышло. Я в ратуше в календу былася. В ратуше! Мы с Марленой глазели с башни на войско. С башни всё-всё видывать! Всей город, на все стороны! Я бы и наш зеленый домик сыскала, кабы его Суд не скрывал... А Иам этакой храбрый и славный. Он нам на прощанье долго махал - так сильно он меня любит! А еще мы с Марленой моглись бы поглазеть на войско из залы со второго этажу, рядом с градначальником... И после остаться обедовать вместе с герцогом Лиисемским тоже моглись бы, но не захотели...
   Марлена, услышав ее последние слова, нахмурила свое ангельское лицо, а Нинно помрачнел. Когда сестра Иама отошла в уборную, кузнец выложил на стол колечко с ирисами и подвинул его к Маргарите пальцем.
   - Тебе, - сказал он. - Я это тебе сделал, и никто это большее носить не будется. Забудь и про деньги. Я тогда... Вы с мужем ничто мне не должные. Бери кольцо назад.
   Маргарите очень хотелось его взять, но она помотала головой.
   - Мне же никак нельзя брать дары от мужчин, господин Граддак. Да еще столь ценные. У меня выйдутся с мужем ссоры из-за этого. Задарите его лучшее другой... своей невесте.
   Нинно тяжело посмотрел на Маргариту. Он хотел что-то еще сказать, но тут в грязном, пропахшем пивом и луком трактире, как король среди черни, возник Оливи. Яркую тунику щеголя очень дорогого оттенка, "меридианского синего", дополняла широкая кайма из золотой парчи; в боковом разрезе синего одеяния мелькала нога в красной штанине. На голове Оливи высилась ненавистная Маргарите серая шляпа с черной лентой и блестящей бляхой по центру. Стеклянные глаза мужчины выдавали, что он крайне пьян.
   Он поздоровался, после чего сел на место Марлены, рядом с Маргаритой, но едва устроился, как прибежали Синоли и Беати с ним за руку - Оливи пришлось встать и перешагнуть назад через скамью.
   - Я так рад-наирадющ, что ты зашел, - бросился обнимать своего двэна жених. Оливи же снисходительно похлопал Синоли по спине, не стремясь обняться крепче. - Ты будто... И я хочу так модничаться, - простодушно признался парень. - Как будто ты жених, а не я! О, а вот моя Беати Ботно!
   Беати слегка присела, подражая знатным дамам. Оливи, оценив красу смуглянки, подыграл ей - неожиданно он взял правую руку невесты и поцеловал ее, будто рыцарь, отчего та в радости смутилась. В отличие от Маргариты, Беати не считала Оливи противным или приставучим: она видела перед собой учтивого, образованного, одетого с фантазией и приятного взору мужчину с большим будущим, - того, кто так не походил на всех, с кем она зналась до этого. К тому же Оливи превосходил ростом даже Синоли и красотой ног нисколько тому не проигрывал, хотя никогда не работал водоносом.
   Следом к столу вернулась Ульви и села рядом с Нинно. Она тоже таращилась на Оливи круглыми от восхищения глазами. Ей руки Оливи целовать не стал, однако задержался взглядом на натянутом грудью участке лавандового платья. Тут воротилась и Марлена - Оливи, поздоровавшись, встал во второй раз со скамьи, уступив ей место. Маргарита обрадовалась, но...
   - Присадись со мною! - потребовал от своего двэна Синоли. - Надо выпить. Эй, Агна, вина для моего брата, да получшее! Видала, каковой наибольшущий господин? Он одно заморское вино испивает! Сандельянское! Присадись же со мной, братец!
   - Нет-нет, - отказался тот. - Это место моего отца: такие порядки за свадебным столом... Я сяду сразу после него, если ты так хочешь, - и Оливи с невозмутимым видом пересел по другую сторону от Маргариты, оказавшись между ней и своим отцом.
   "Наибольшущему господину" принесли невидаль для трактира Мамаши Агны - медный бокал. Опрятный, придирчивый Оливи брезгливо рассмотрел пятна на металле и со вздохом сделал за счастье "молодых" один глоток, после чего отставил бокал и забыл о нем. Уткнув локти в стол, он сцепил кисти рук "в замок" и повернул голову, а с ней и свою шляпу, к Маргарите.
   - Каковое живашь? - ехидно спросил он девушку, коверкая речь на манер бедноты.
   - У нее всё добро, Оливи, - ответил за племянницу дядюшка Жоль. - Она ведь в замку нынча, на хлебах в кухне занятая. Должность при двору завидная, трудов спустеньку, а кормют до отвалу, даже мясум ежднёвно, и жалованье еще плотют по сотенному за триаду... И красотыыы кругом! И в ратуше бывалась в календу - на мужа с башни глазела. Получила приглашеньё, могёшь себе вобразть, обедувать в ратуше с нашим герцогом?! Да вот застеснялася и не пошла. И верное! От беды подальшее, и нам всё ж таки поспокойнее... Ну ты сам видашь, экая она: точно, поди, истинна дама!
   - И прааавда, - протянул Оливи. - Смотрю, смотрю и дивлюсь... А я тоже обедал в ратуше в тот день, да герцог Альдриан на обед не остался. И с Грити я встретился перед началом того самого обеда. И с госпожой Шотно мы познакомились тогда же. Об этой встрече Грити не рассказывала?
   Маргарита растягивала застывшей улыбкой закрытый рот.
   - Так вот, дорогой мой батюшка, если бы ты на самом деле хотел знать, как живет твоя любимая сердешная дочка, - начинал неприкрыто язвить Оливи, - то мог бы меня спросить. А живет она, хоть и в замке, но... не придворной дамой, а дворней - ничтожной посудомошкой - натирает посуду целый-целый день... И делит тюфяк с этой глуполикой сильванкой в платье моей матушки, - показал Оливи на оторопевшую и поникшую от оскорбления Ульви. - Почивает с ней на одном тюфяке, где и одному-то тесно лечь. И кушает половину того, что едят прочие уборщики, да платят ей всего десять регнов в триаду. А это платье... Полагаю, это ваше платье, госпожа Шотно?
   Маргарита чувствовала себя так, словно речь Оливи состояла не из слов, а из плевков ей в лицо. И она ничего не могла ему возразить. Совсем ничего. Она продолжала натянуто улыбаться, хлопая глазами и прогоняя подступавшие слезы. Да еще и Нинно вцепился в нее выпытывающим взглядом, дядя Жоль расстроился и с жалостью глядел на "бедняжку", однако молчаливое, бескрайнее сочувствие из глаз Беати превосходило даже дядино. Синоли один глуповато усмехался, будто его двэн удачно шутил.
   - Да, господин Ботно, - ровным голосом ответила Марлена. - Это я сделала подарок своей сестре.
   - Забавно, - рассмеялся Оливи. - Матушка всегда одевала ее как прислужницу - и сделала из нее в итоге прислужницу. Вы же пытаетесь одеть ее как достойную женщину. Быть может, и у вас однажды получится - сделать из моей сужэнны достойную женщину...
   Маргарита ушам не верила.
   "И это он меня оскоробляет! - безмолвно возмутилась она. - Дает всем понять, что я на самом деле недостойная! Тот, кто ничто от меня не получил! И оскороляет, не совестясь! Оскоробляет меня в глаза, при всех. Даже при своем отце! А все молчат, словно согласные с Оливи. Даже Синоли, тот, кто должный за меня вступаться, спрятал глаза и думает отмолчаться!"
   Маргарита резко встала. Одна слеза уже покатилась по ее щеке, и девушка хотела убежать, не простившись с братом и подругой. Из всех мужчин только дядюшка Жоль выскочил из-за стола, поймал племянницу и спрятал ее рыдающее лицо в своей мягкой груди.
   - Оливи! Сын! - гневно проговорил он. - Ты чего мелешь? Повинись немедля!
   - Я, должно быть, не так выразился, - строя из себя простака, стал оправдываться Оливи. - С языка что-то не то слетело... Я вовсе не то имел в виду, что могло бы подуматься... Конечно, дорогая моя сужэнна, искренне прошу твоего прощения, - наслаждался Оливи позерством и видом плачущей от унижения Маргариты. - Давай обнимемся и всё простим друг другу! Сегодня ведь такое празднество! - встал он со скамьи. - Свадьба твоей лучшей подруги и кровного брата!
   Расставив руки для объятия, Оливи направился к своему отцу и рыдавшей Маргарите, а за его спиной поднялся со скамьи Нинно.
   - Сестренка, ну не плачь, - погладил Оливи Маргариту по плечу, какое та одернула. - Ну же, полно... Повернись ко мне... Я тебя прошу...
   Тут и его похлопали по плечу. Ничего не подозревавший, довольный собой Оливи повернул голову назад и получил удар такой силы, что сразу рухнул без сознания, а его серая шляпа слетела, стукнулась об стену и закатилась под стол. Нинно же отряхнул руки и молча вышел из трактира. Через пару мгновений Ульви устремилась за ним, громко крича, что он позабыл кольцо. Дядя Жоль не знал, что делать и кому помогать. Когда Оливи положили на скамью, то толстяк, набрав в рот воды, с фырканьем опрыскал ею лицо сына, пытаясь привести того в чувство. Синоли в это время обмахивал своего двэна краем льняной скатерти. На лбу Оливи краснела отметина от мощного кулака, вспухавшая шишкой.
   - Думаю, нам пора, - сказала Марлена своей сестре по брату. - Сейчас мы здесь лишние.
   Услышав это, Беати подошла к Маргарите и крепко-крепко обняла ее, давая понять всю глубину своей жалости.
   ________________
   До Первых ворот Маргарита и Марлена шагали молча. Сложенный квадратный зонт, что несла на плече сестра Иама, походил на поникшее лазурное знамя. Девушка-ангел выглядела раздосадованной и, удивительно, но Марлена даже сердилась, словно это она, Маргарита, была во всем виновата. Когда ров остался позади, и девушки свернули на грунтовую дорогу, Маргарита не выдержала тягостного молчания.
   - Марлена, чего не так? - спросила она. - Думаешь, это я виноватая?
   - Твоя заслуга в случившемся весьма большая, - строго ответила Марлена. - В честном труде нет ничего постыдного, но ты хотела казаться выше, чем ты есть. Если бы ты пошла в лавандовом платье... и не стала бы беззастенчиво лгать дяде о ратуше и об остальном, то слова нашего сужэна не смогли бы обидеть тебя, - ты бы не заплакала, а тот влюбленный в тебя человек никого бы не избил. Так что, получается: ты виновата больше всех!
   - Я не лгала дяде, просто с мушку придумала... Чего этакого? Ведь мы же моглись быться в зале с твоим мужем и градначальником... И на обед тоже попали бы, кабы, конечно, у меня имелось достойное торжества платье...
   - Нет! Не моглись быться! Я могла пойти туда, но без тебя... А я решила, что тебе нужна поддержка! И так как я не хотела, чтобы ты чувствовала себя одиноко, мы вместе стояли на солнцепеке и затем вместе ушли в замок!
   - Прости меня, - только и смогла ответить Маргарита, утирая слезу. - Я не думала, что так виноватая...
   - Я не сержусь, - оттаяла Марлена и обняла ее. - Но я недовольна: ты такая же, как Иам, - делаешь что-то, не думая головой... За любым действием есть последствие - радостное или грустное, сладкое или горькое, - и про это нам напоминает ритуал приобщения... - вздохнула девушка-ангел. - Хотелось бы мне, чтобы на этом всё закончилось. Дорогая, ты теперь замужем и должна вести себя так, чтобы мужчины из-за тебя не дрались.
   - Но как? Я ведь вела себя верно... Я ничего такого не делывала, ни с кем не плясала... Не пила вин... Отказалась от кольца, каковое Нинно мне уже раньшее задаривал, хотя мне очень хотелось взять его назад... - опустила глаза к земле Маргарита. - Затем что оно красивое... и сделано для меня ко дню нарожденья... и прочих украшениёв у меня нет вовсе... И всё равно я во всем виноватая! Я просто не понимаю, зачем мне всегда так не везет?! Я даже чуть-чуть слукавить не могусь, даже чтобы дядю спокоить!
   - Глупенькая, - снова обняла ее Марлена и, утирая ей слезы, погладила по щеке. - Какая же ты еще глупенькая. Тебе надо встретиться с братом Амадеем - он всё объяснит лучше меня... Я с ним поговорю. Уверена, он сможет найти время...
   ________________
   Ульви не вернулась к семи часам ночи - к закрытию ворот Доли. Не объявилась она и в первый день Марсалия - празднества, посвященного воинскому мастерству. Ранее городские власти Элладанна устраивали в Марсалий турнир для арбалетчиков. Его победитель, кроме марципанового пирога и денежной награды в пять альдрианов, получал цепочку, похожую на рыцарский орден, с подвеской в виде позолоченного арбалета. В первый год, сорокового цикла лет турнир не проводили, а город никак не славил лишний день, подаренный людям планетой Марс.
   Маргарита волновалась за подругу - ее воображение рисовало жуткие картины: например, что на Ульви, как на дочку костореза, напал тот же самый проходимец из трактира Мамаши Агны, или она, возвращаясь в темноте, оступилась, упала с холма и сломала шею. Несса Моллак, когда узнала о пропаже своей работницы, разъярилась и заявила, что теперь уж точно прогонит Ульви, если не "окончает ее жалкую жизню", - так Маргарита стала подозревать хозяйку хлебной кухни в убийстве.
   Ульви нашлась во второй день Марсалия, в четвертом часу вечера. Несса Моллак, войдя в хлебную кухню, равнодушно сообщила Маргарите, что подруга ожидает ее за воротами Доли.
   "Пропавшая" уже переоделась в свое старое платье-мешок и убрала все волосы вместе с челкой под чепчик. Несмотря на то, что она покидала замок навсегда, несчастной Ульви не казалась.
   - А я замуш еще вчёру подшла! - бросилась она Маргарите на шею. - За Нинно! А он за Первыми воротами, и у меня нету временей. А лавандовое платьё я свесила в спляшне. А свой гребешок тябе задариваю. Ну давай, ставайся! - расцеловала она потрясенную подругу в обе щеки.
   - Как за Нинно? - схватила Маргарита Ульви за руку и увидела на ней кольцо с ирисами.
   - А вот так вота! Я из трактиру за ним аж до его дому бёгла, а он всё топал и топал. Посля мы болтали. А посля... Ну ты знашь, я с им как с мушем. А поутру я плакала, и он меня до храму ихней гилядии сводил, сговорил свенчать нас в празднство, засим что мы уж с им... ну ночиею и так мушом да жаною сталися. А вот и дар свадебный - колешко! Сярябро, а не чё попало! Мой счастливишный мяталл. А красившное, правда?
   - Очень... - только и ответила Маргарита.
   - А ирисы значают, что он, кузнец, полюбвил, - продолжала тараторить счастливая Ульви. - Сказывал мне: "Ковывал себе мечов, а в сердцу распустилася любвовь, экак цвяток!" Для невёсты дар сготовил - для меня! А с твоим сужаном вродя всё славное. А жалуваться никуды он не стался - и слава Богу! Да и Нинно теперя ему родный - двен по жане двену! Ой, а я же теперя ему сужаною сталася! А тябе сёстрою! По брату жаны брата! Радая? Я - дюже ужасть прям, - торопливо обняла Ульви безмолвную Маргариту. - А Синоли и Беати с нашим дядей Жолем теперя жителяют. А вот авродя бы и всё. Ходи в гостя. А мы тябе завсегды радые! Ты - наша семёя!
   И Ульви понеслась прочь, быстро удаляясь по дороге вокруг парка. Маргарита в одиночестве вернулась в Долю. В хлебной кухне шумели работницы, начиняя ягодным желе пирожные. Пятилетний мальчик Петтаны тихо играл в углу с юлой. Марили сплетничала с Хадебурой, и порой эти две особы поворачивались к посудомойке. Ее же мучила необъяснимая боль, словно из нее вырвали что-то, без чего нельзя жить. Больше всего Маргарите хотелось уткнуться лицом в подушку, дать волю слезам, а затем затихнуть в горе и долго не вставать с постели. Возможно, никогда уже не вставать. Но у нее не было даже подушки. Она безучастно начищала латунный поднос, зная, что скоро ей принесут тарелки.
   Глава VIII
   Кто-то другая
   В мирное время двор Альдриана Лиисемского поражал пышностью послов из других королевств, а его замок в Элладанне трижды достраивался - пополнялся гостевыми покоями, залами, комнатами для отдыха придворных - и по итогу превратился в лабиринт из башен и проходов. Четыреста преторианцев являлись охранителями, а также охотниками, посыльными, конюшими и стражами. Граф Помононт руководил канцелярией из девяти секретарей. Восемь благородных девиц и двенадцать юношей числились в службе тела герцога и герцогини, работая покоевой прислугой. Еще тридцать аристократов занимали важные должности в иных службах: отвечали за платье своих господ, убранство спален, драгоценности, ценную утварь, прислуживали за столом или опекали наследницу. Незнатных слуг насчитывалось еще с сотню, - и это не считая священников из епископства, заезжих гостей, музыкантов и шутов-акробатов. Для всех них готовили около тридцати поваров и кухарок. У преторианцев была своя кухня в Южной крепости, за что Маргарита благодарила Бога в час Веры, поскольку иных поводов для утешения, кроме как думать, что могла бы мыть на четыреста тарелок больше, она не находила.
   Без Ульви пребывание в Доле стало по-настоящему мучительным. Маргарита искренне желала возвращения болтушки: и не из-за черной работы, какой стало вдвое больше, а чтобы не чувствовать одиночества. Ей даже не хватало того, что они с Ульви всё делили поровну: и пищу, и мыло, и тюфяк. И в то же время у Маргариты появилась затаенная обида, какую она плохо понимала, - разумом она радовалась за счастье Нинно и подруги, вот только ее сердце почему-то болело.
   Спустя три дня после ухода Ульви у Маргариты пропало зеркальце - последнее ее сокровище. У кого искать справедливости она не знала: Несса Моллак, когда слышала о кражах, не вникая в тонкости преступления, выгоняла и ту, кого обвиняли в воровстве, и ту, кто ей пожаловался. Маргарита надеялась, что хоть Марлена навестит ее и поможет, но та, видимо, разочарованная в своей сестре, не появлялась в Доле. В благодаренье Маргарита сама не решилась прийти к дому управителя замка и навязать свое общество под предлогом полуденной службы.
   В то благодаренье, за две триады часа до полудня, Маргарита еще чистила посуду в хлебной кухне, что осталась после полночного ужина. Хадебура и Несса Моллак намеревались посетить храм и наряжались в своих спальнях. В их отсутствие другие работницы расслаблялись: не прерывая работы, они начинали сплетничать. Петтана, самая словоохотливая из кухарок, месила тесто для пирога и делилась вестями. Когда речь зашла о Лодэтском Дьяволе, Маргарита невольно стала прислушиваться.
   - Он занял Калли, Тронт и уже поджимает Нонанданн, - утверждала эта девушка, сминая ком теста мощными руками. - И полчище ладикэйцев с им... Готовятся напасть, а могёт, уж напали! Так мне сестрица сказывала, каковая еле-еле ноги оттудова унёсла! Еще она сказывала, что в главном храму Нонанданна, в храму Пресвятой Праматери Спасительницы, собрались на ночную службу все ихние священники и праведники. И тока начали они молить за спасенье городу - псалма даже первого не спели, как налетела буря этакой силищи, что разлетелося великое витражное окно над вратами - и все свечи загасли в тот же миг. А днем - ни облачка на небе не было! И сколько б ни силились сызнова зажечь свечей - всё пустое. Сталися они тогда молиться впотьмах, но по храму точно сам демон лятал - скидывал всё оземь - и святое распятие с алтарю тож сронял! Вот и перервали они службу да разошлися. А буря стихла опосля часу - как токо последний с того храму до дому дошел и поплотнее запёрся!
   Кухарки перекрестились. Маргарита, так как предполагалось, что рассказ не для ее ушей, сделала вид, что поглощена очисткой тарелок.
   - Буря завсегда значает приход нечисти, - продолжала Петтана. - И что у праведных людей случилось службы не провесть да крест с алтарю пал, - так то знаменье. Взятым бывать Нонанданну! И погублют всех его мужчин, даже детёв! Сестрица моя в тот же день, как прознала, справилася до Элладанну. И меня вчера цельный день всё сговаривала - говорит, подальшее надобно езжать, - чем дальшее отсюдова, тем божее!
   Петтана начертила на груди крест, но другие женщины не последовали ее примеру: во взятие Элладанна и замка герцога кухарки не верили. Маргарита тоже не верила, но немного испугалась, когда посмотрела в пустой угол, где раньше играл сын Петтаны. Пару минут все хранили молчание, занятые своими делами. Внезапно голос подала самая молчаливая из работниц кухни:
   - Говорют, меч Лодэтского Дьявола бьет насквозь самый крепкай доспех, - сказала тощая Майрта, - и всё оттого что сей злодей точит его человечьей костью. И тока костью красивой женщины. Он сперва насильничает над ею, а засим ей, ель живой опосля самых срамных утех, режет ляжку и рвёт кость! И несчастная мрет, узря, как он точит свойный меч. И чем крашее женщина, тем егойный меч острее, - колдовство!
   Кухарки перекрестились, а Маргарита вспомнила, что ей рассказывал Оливи об оскоплении Лодэтского Дьявола, и снова не стала чертить на груди оберег.
   - А я слыхала, - непререкаемым тоном возразила Галли, - что ему для меча могилы разрывают, и только те могилы, где кости невинных дев - дев, что испустили дух прежде, чем мужа познать и даже возраста Послушания достичь. А для богомерзкого блуду он ни живыми, ни мертвыми не гнушается, - лишь бы плоть, данную самим Создателем, осквернить!
   - Ну эт, поди, когда живых красавиц рядом-то нету, он могилы оскверняет, изверг таковой, - примирительно заговорила Петтана. - Кости-то для меча ему нужные завсегда!
   Кухарки согласились и перекрестились в третий раз.
   Маргарита подумала, что это имеет хорошую возможность сблизиться с работницами хлебной кухни и собралась рассказать, что Лодэтский Дьявол блудить с женщинами не может, поскольку ему между ног всё вырезали безбожники из Сольтеля, а в заключение своих слов согласиться о костях для меча. Она уж было открыла рот, как из общей кухни вышла принарядившаяся для службы Марили. Маргарита сразу позабыла о Лодэтском Дьяволе, потому что наглая столовая прислужница, кокетливо выпячивая маленький ротик и поправляя хитро повязанный на светлых кудряшках вуалевый шарф, гляделась в дядюшкин подарок - в пропавшее зеркальце Маргариты. От его хозяйки, "посудомошки", Марили не только не намеревалась таиться, но и нарочно пришла показать, что ценная вещица теперь будет принадлежать ей.
   Маргарита медлила лишь мгновение, затем отложила полотенце и решительно подошла к Марили.
   - Отдай, - потребовала Маргарита, протягивая руку ладонью вверх. - Это мое.
   Марили брезгливо посмотрела на протянутую к ней ладонь. Усмехаясь, она сделала вид, что отдает зеркало. Когда оно было почти у Маргариты, Марили отдернула руку и заливисто засмеялась.
   - Как "отдай"? Сама задаряла, а теперя "отдай"? - зеленые наглые глаза смотрели в зеленые изумленные. - Да-да, ты чё? Ты же мне здеся его и задаряла. Клятвилася, чта мне для тебя, Марили, ничто не жалкое! Галли, Петтана и Майрта, - все на энто глядели!
   - Да-да, мы все всё видали! - хором подтвердили работницы кухни.
   - Надтёрла себе уж и на разуму мозолиёв, да, Ульви? - издевалась Марили. - Вот и не помяташь ничё... Тирывай посуды, мошка, и не пищи! - резко приказала она. - Чем ты тишее - тем тебе же лучшее! К ведру, Ульви! - и Марили указала Маргарите на лохань.
   Маргарита начала отворачиваться. Губки-бантики прислужницы торжествовали. Но неожиданно Маргарита ударила по руке Марили и выбила зеркальце - оно, отскочив к стене, звонко разбилось.
   - Ты в него глядеться не будешься, - зло процедила Маргарита. - И никто не будет, если я не будуся. Сама задарила, сама и раззадарила, - добавила девушка, отходя к стене и поднимая медную рамку.
   Губы-бантики больше не улыбались. Теперь они кривились в ядовитой усмешке.
   - Осьмь летов счастиёв не свидывать! Дуреха! - высказалась Марили и ушла в общую кухню.
   - Как вам всем не совестно?! - негодующе посмотрела Маргарита на Галли, Петтану и Майрту. - Нельзя же так, по-наглому. Это зеркало от дяди, и оно - всё, что ставалось у меня в память о дому до замужничества!
   Ответом ей стали молчание и улыбка Галли, которую позабавил гнев ничтожной Ульви. Кухарки не отвлеклись ни на миг от своей работы. Хмурясь, Маргарита взяла веник и принялась так собирать осколки стекла, будто вымещала злобу на метелке.
   - Поди с Доли, - вдруг сказала Петтана. - У тебя связя имется хоть каковые-то, а у нас и тогого нету. Поди!
   Галли и Майрта сохранили молчание.
   ________________
   Еще через четыре дня, в тридцать шестой день Кротости, пищу на второй завтрак пришла раздавать Хадебура, а не Несса Моллак. Маргарита, приготовилась получить комок овсяной каши и овощи, но услышала:
   - Лезь в куряшник, - приказала Хадебура. - Мне нужные яйца, упитаешься позднее. Твои времени терпляют, мои - нета.
   Перед полуднем Доля будто обезлюдела - близилась середина лета, стояло самое жаркое время года. Кто-то кушал свой второй завтрак в кухнях, кто-то ушел в огород, под тень плодовых деревьев. Внутренний дворик залило солнцем, заполнило жаром и душными запахами. Маргарита принесла из кухни лестницу, забралась на крышу. До того как войти в курятник, она, увидев, что дальняя тунна открыта, сняла с крючка шайку и зачерпнула воды, отметив, что бочка пуста где-то на осьмину. Иля следил за наполненностью бочек тщательно, чересчур усердствуя, за что его ругали. Ему уже как третье лето подряд пытались объяснить, что тунны предназначались для сбора дождевой воды и что не нужно было их заполнять, так как драгоценная влага зря испарялась, но Иля не понимал и едва видел непорядок, бежал с ведром к изрядно пересохшему колодцу. В итоге махнули рукой да накрыли бочки крышками. Поэтому открытая тунна, к тому же неполная, показалось Маргарите странностью, однако она лишь пожала плечами. Внутри курятника девушка первым делом заботливо подлила птицам свежей воды и после стала искать яйца, поглаживая курочек за перистые шейки.
   Она нашла всего с десяток яиц, когда в курятник вошли Гюс Аразак и молодой шатен с глуповатым, прыщавым лицом.
   - Ульви, - тихо сказал Гюс, делая, как и Марили, ударение в имени на первый слог, - помнишь меня?
   Они стали приближаться к девушке, давно позабывшей наказ Нессы Моллак - "горлапанить на всей свет, точно режат".
   - Как не помнить короля помойки, ваше величество, - улыбнулась Маргарита и присела в "почтительном" поклоне (она не боялась Гюса, полагая, что он пришел побить яйца). "Ну и пусть... - решила она, посмеиваясь в лицо Аразаку. - Не приниживаться же перед подлецом из-за курьих яиц".
   Шатен достал из соломы яйцо и кинул его в Маргариту. Та юрко увернулась, но оказалось, что ее просто отвлекали - Гюс Аразак резко бросился вперед и схватил ее двумя руками за голову, закрыв ей ладонью рот. Слишком поздно Маргарита попыталась закричать - лишь сдавленное, еле слышное мычание донеслось из курятника в пустой дворик Доли. Шатен с другой стороны от Гюса выкрутил девушке руку за спину.
   Маргариту потащили на воздух. Она сопротивлялась, но ее, невысокую и легкую, исхудавшую за восьмиду работы в кухне, играючи волокли два амбала. Они целиком засунули ее в тунну - в ту бочку, что стояла открытой, в ту, что не была полна водой, в ту, что не проглядывалась с нижних этажей. Вода в тунне едва поднялась от веса девушки - ни капли воды не упало на крышу хлебной кухни, где сейчас раздавала объедки Хадебура.
   "Они нарочно топят меня как крысу", - мелькнула в голове у Маргариты догадка, когда под водой Гюс убрал руку от ее рта.
   Девушка заглотнула воды вскоре, как оказалась в бочке, но отчаянное желание жить не позволяло сдаться без борьбы. Свободная левая рука Маргариты шарила вверху и наткнулась на камзол Гюса: мужчина встал на приступку, нависнув над широкой бочкой, и одной рукой топил свою жертву, а другой опирался на край тунны. Свой камзол он небрежно застегнул только на среднюю пуговицу, рукава же заранее засучил по локоть.
   Пытаясь что-то сделать Гюсу, Маргарита нащупала рукой его кошелек и вспомнила, что рядом еще должен был висеть короткий нож для еды. На последнем усилии она рванулась чуть выше, нашла кожаные ножны и рукоять. Гюс свободной рукой стал ей мешать достать клинок, но мокрая ладонь Маргариты стала скользкой, и ей удалось вырвать свою кисть вместе с оружием, полоснув туповатым лезвием Гюса по пальцам. И она сразу же наугад ткнула ножом в руку, что удерживала ее голову под водой. Гюс дважды тонко заорал: несмотря на мужественное обличье, боли он совсем не терпел.
   Сверху более ничего не прижимало, и Маргарита вынырнула, выливая воду изо рта и шумно заглатывая воздух. Она попыталась напасть с ножичком на шатена, но тот навалился на нее и опять погрузил голову своей жертвы под воду. Вскоре и Гюс Аразак пришел в себя. Одной рукой он сжал запястье Маргариты, другой рукой содрал с ее головы чепчик и головную повязку, больно схватил ее за распущенные волосы и, помогая шатену, надавил, опуская девушку на колени. Кровь сочилась из обеих его рук, но пострадал Гюс несильно. Нож же упал на дно бочки. Крикнуть Маргарита так и не успела. Больше удачи не предвиделось - две ее руки были схвачены убийцами, голова полностью ушла под воду, Гюс держал ее за волосы. В ее памяти замелькали не лица родных, а видение извивающейся под водой крысы.
   "Прости меня, крыса, - искренне попросила Маргарита в последнюю минуту жизни. - Утопнуть в дурацкой бочке, когда впереди цельная жизнь. Ты детишек народить сбиралася. И я бы хотела детей... прости... Наверное, это мне возмездие за то, что я так поступила с твоим бедным тельцем. Прости..."
   Она смирилась, что умрет, как вдруг услышала гул голосов:
   - Придержи его с минуту, - сказал Гюс Аразак шатену. - Он слепой.
   Шатен отошел от бочки, и правая рука Маргариты оказалась свободной. Из мира, где можно было так просто и сладко дышать, раздался новый гул. "Тут вроде утопница", - отчетливо услышала Маргарита.
   Неожиданно представив себе, как крыса ухитряется забраться по палке, что должна была ее погубить, и бросается в лицо Ульви, Маргарита нашарила на дне бочки нож. Превозмогая боль, она повернула голову, чтобы посмотреть вверх. Ее замутненный от близкой смерти разум одновременно видел и кусочек оголенной по локоть мужской руки, и глуповатое лицо Ульви, она чувствовала нож в ладони, но ощущала себя крысой, думала о Гюсе Аразаке и нетрезво мыслила о том, что Ульви всё-таки не выйдет замуж за Нинно, потому что будет обезображена. После чего Маргарита резко выбросила кулак с ножом.
   Кровь хлынула в воду фонтаном, а Гюс дико заорал и, отпрянув от бочки, упал с приступки.
   - Омхиее... - вынырнула Маргарита, одновременно пытаясь кричать и глотать воздух. У нее вышла смесь гортанного хрипа в начале слова "помогите" и сипения в конце.
   Шумно кашляя и собираясь с силами для нового призыва о помощи, Маргарита увидела, что клинок попал Гюсу выше кисти и застрял меж двух костей: вся его правая рука стала красной - кровь стекала с нее ручейком на крышу, на серую поливную плитку. И еще она видела, как Гюс с безумными от ярости глазами, выпрямляясь, вытаскивал из своей руки ножичек, - и понимала, что он намеревался ее зарезать, но что делать, она уже не знала.
   - Гюс Аразак! - донесся снизу медвежий рев. - Стой на месте или будешь казнен! Если сделаешь хоть шаг - виселица!
   И Гюс, достав из руки нож, оцепенел - страшный рык испугал и отрезвил его. Он выронил оружие, быстро расстегнул поясной ремень, скинув с него кошелек и ножны; стал затягивать предплечье выше ранения. Шатен в это время застыл у края крыши. Приставная лестница заскрипела посреди жутковатой тишины.
   Дрожавшая в бочке Маргарита наблюдала, как на крыше сначала появляется черная тока, затем глаза-щелки, а после и борода "клинышком" в разводах седины. Зрение у Ортлиба Совиннака было неважным, но ему хватило полвзгляда, чтобы понять произошедшее. Меж тем работницы Доли, шушукаясь и побаиваясь, тихонько заполняли галерею и дворик.
   - Отойди! - рявкнул Совиннак шатену. Тот сделал четыре шага назад и оказался рядом с курятником.
   Когда грузный градоначальник залез на крышу, то сперва он подошел к шатену и одним мощным ударом свалил его с ног - совсем как Нинно ударил Оливи. Шатена, потерявшего сознание, отбросило на стену курятника - да так, что домик пошатнулся и куры внутри возмущенно раскудахтались. Градоначальник-медведь медленно и осторожно начал приближаться к рослому южанину Гюсу.
   - Ложись лицом вниз, - приказал Ортлиб Совиннак. - Отделаешься плетью, взысканием и заключением. И изгнанием из города тоже... Сможешь хоть раз вытерпеть удар плети, Аразак? - прищурил до узких прорезей глаза градоначальник, вглядываясь в ранение своего услужника. - Орал ты как пятилетняя девчонка.
   Ортлиб Совиннак остановился в пяти шагах от Гюса. Тот поначалу сделал вид, что ложится, но затем схватил свой кошелек, дернулся вправо и, когда градоначальник шатнулся к нему, побежал в другую сторону, к краю крыши. Неповоротливый и толстый градоначальник не успел его поймать.
   Гюс Аразак не стал тратить время и спрыгнул вниз, на второй этаж. Маргарита услышала перекаты женских ахов и вскриков, а Ортлиб Совиннак смотрел с края крыши, как Гюс неистово продирается сквозь толпу женщин, которые были бы рады заранее уступить ему дорогу, если бы успели сообразить, что происходит. Аразак, стремительно удаляясь, отталкивал и отшвыривал всех перед собой. Прачки и уборщицы с визгом бросились врассыпную с первого этажа еще до того, как беглец его достиг. Одной из тех, кто попался на пути Аразака, стала Марили - ее он столкнул с середины лестницы, и кудрявая красавица, перевернувшись на перилах, приземлилась лицом на камни, в солому и грязь. Гюс Аразак даже не посмотрел на "возлюбленную" - он пронесся через дворик к выходу из Доли и скрылся в подворотне - затем послышался стук ворот. Среди женских возгласов раздался громкий плач Марили, похожий на глас обиженного дитяти.
   Маргарита слышала, как градоначальник сказал вслед своему услужнику:
   - Беги-беги, зайчишка... Да долго тебе не пробегать...
   - Всем немедля разойтись! - уже громко скомандовал Ортлиб Совиннак, обращаясь работницам. - Всем, кроме Нессы Моллак! Живее! Чтобы через минуту никого здесь не было!
   Женщины, шумно переговариваясь, начали разбредаться. Марили поднялась по лестнице последней и скрылась в одной из комнат. Она прихрамывала, и идти ей помогала девочка, чистившая уборные. Разбитые нос, подбородок и губки-бантики Марили сочились кровью.
   Градоначальник развернулся и направился быстрым медвежьим шагом к Маргарите, которая и так от пережитого ужаса вся тряслась. У нее, несмотря на нестерпимую жару и солнечный полдень, как от холода, стучали зубы.
   Девушка отодвинулась к дальней стенке бочки и присела от страха перед близившимся градоначальником-медведем - над водой остались ее широко распахнутые, зеленые сиренгские глазищи: и яркие, и глубокие, и прозрачные в солнечном свете. Ортлиб Совиннак, поднявшись на приступку и разглядев Маргариту, опешил: ее светлые, чистые глаза и плавающие по воде золотистые волосы сделали красавицу точь-в-точь похожей на русалку, какую он себе представлял в ранней юности, когда жил на юго-восточном побережье Лиисема и слушал рассказы тамошних моряков. Он не удивился бы, если бы в бочке заплескался рыбий чешуйчатый хвост.
   Не обнаружив такого, Ортлиб Совиннак пришел в себя, снова стал важным градоначальником, но красота девушки сделала его благодушным.
   - Давай помогу, - ласково сказал Маргарите градоначальник. - Из этой бочки тебе самой не выбраться, - протянул он к ней руки. - Не бойся...
   Пока в ней видели русалку, Маргарита еще представляла себя крысой. Глядя на градоначальника и туманно гадая, он ли ее спасительная палка, она несмело подала ему руку. Ортлиб Совиннак притянул девушку ближе и, не обращая внимания на то, что намочил рукава рубашки, стал помогать ей выбраться. Его объятия оказались такими же, как у дядюшки Жоля, и Маргарита, не вполне придя в себя, сама обхватила грозного градоначальника за шею да зарыдала в его мягкую, уютную грудь, столь знакомую ей и родную.
   - Ну-ну, деточка, уже всё прошло... - окончательно размяк от ее слез Ортлиб Совиннак. - Ты его здорово порезала. Без лекаря ему не обойтись... Пошли, - с легкостью поднял он девушку на руки, вытащил ее из тунны и понес к лестнице. Маргарита беззвучно рыдала, дрожала и тяжело всхлипывала.
   Совиннак не выпустил свою ношу даже на шаткой приставной лесенке. Он приказал Нессе Моллак держать ее, а сам всего одной рукой нес Маргариту - она же крепко овила его плечи и шею, боясь выпустить свою "спасительную палку". Градоначальник не возражал. Более того: он донес "русалку" до ее тюфяка, а так как она всё еще дрожала, мужчина снял свой бежевый плащ для верховой езды и укрыл им девичье тело, неприлично облепленное мокрым платьем. Маргарита невнятно лепетала ему о крысе и пыталась поцеловать руки своего спасителя, чем сильнее распаляла великодушие этого строгого человека. Прежде чем выйти из спальни прислуги, Ортлиб Совиннак по-отечески погладил Маргариту по золотистым волосам.
   Оставшись одна, она сразу забылась тяжелым сном. С этого дня Ортлиб Совиннак, замкнутый и суровый градоначальник, которого не любили и страшились все горожане Элладанна, стал для чудом избежавшей смерти Маргариты идеалом благородства и высоты души.
   ________________
   Пока Маргарита спала, ее будущее решалось в домике управителя замка: Огю Шотно, Ортлиб Совиннак и Несса Моллак спорили в гостиной. К тому времени шатена уже отправили в тюрьму, Гюса Аразака пытались разыскать у лекарей, участь Хадебуры еще не выяснилась - кухарка божилась, что не знала об истинных планах племянника и, оправляя Маргариту в курятник, полагала, что тот спрячет лестницу, дабы посмеяться над тем, как его обидчица будет пытаться спуститься с крыши. Позапрошлая посудомойка так сломала ногу, покинула замок, а на ее место взяли Ульви.
   - Девай хоть кудова энту беду с моей кухни! - кричала Несса Моллак Огю Шотно. - За двадцать летов такогого еще не было! Травили - энто да, было, но чтоб топляли! Да чужаки! А ежели у них поспелось бы, кого б оговорили? Слабоумного Илю! У меня тама щас бунт накипает - все прачки вздыбились, а иные бабы боятся, что за ей еще придут. Иль потравят кой-то из них заместа ею! Ежели не уберешь свою сестрицу, бабы не стихнут, а с оравой голосящих баб я никому вязаться не нажелаю, господин Огю Шотно!
   - Да куда?! Не могу я никуда ее деть из замка! Чертов Иам! Всё, абсолютно всё, что принес мне Иам Махнгафасс - это лишь беды и несчастья!
   - Почему же твоя сестра не может жить у тебя? - спросил Совиннак.
   Огю гаденько ему улыбнулся.
   - Потому что всё, что принес мне Иам Махнгафасс, - это беды и несчастья! - вскричал управитель. - И эта его жена - достойная чета ему, разве уже не ясно?! А ты поселишь в свой дом беду и несчастье, Ортлиб?!
   Градоначальник, ничего не отвечая, нахмурился.
   - Потравят ее всё равно тама, в Доле! Чуды, что еще не потравили! Супружнице чяго скажешь? - погрозила Несса Моллак пальцем Огю Шотно. - Жену ее любимого братца не сберег?
   Огю не успел ответить, потому что на пороге гостиной появилась Марлена в широкополой соломенной шляпе на голове и с корзинкой в руке. Так как Несса Моллак разговаривала очень громко, то она слышала все ее слова.
   - Огю, ты мне лгал?! - изумленно спросила Марлена супруга.
   - Для всеобщего блага, бесценная... - стал юлить Огю.
   - Жизнь моей сестры в опасности? - обратилась Марлена к Нессе Моллак. - Давно?
   - Да уж большее триады! Говорю же: чуды, что живая! Вот щас чуть ее не утопли. Девчонка смоглася отстоять себя, но опосля ей уж не свезет!
   - Вот, бесценная моя! - воскликнул Огю. - Всё же замечательно... - стал он сбиваться под неласковым взглядом жены. - Замечательно я решил: пусть она немного поживет с нами - помогает тебе по хозяйству, как ты хотела. Поучишь ее тому, как угодить твоему бестол... твоему озорному братцу. Я же вовсе не лгал тебе, когда говорил, что у нашей сестрицы всё тихо и добро... Я всё проверял, всё знал и всем управлял...
   Несса Моллак красноречиво хмыкнула.
   - Но за всё поручиться никогда нельзя, - добавил Огю. - Народец в Доле подлый, завистливый, вздорный: бабы бессемейные, - ядовито посмотрел он на Нессу Моллак, - что тут еще добавишь... Итак, решено: сегодня же супруга твоего брата переедет к нам.
   - Драгоценный мой супруг, мне важно, чтобы это шло от твоего сердца, - строго произнесла Марлена.
   - О, не тревожься, - натянуто улыбался Огю. - Мое решение неумно - значит, оно из самого сердца.
   - Тогда я удаляюсь приготовлять обед, - посветлело лицо Марлены. - Но мне надо вдвое больше набрать овощей для обеда, - поглядела девушка-ангел в свою корзинку. - Или еще больше... Эта бедная девочка всегда такая голодная! Господин Совиннак, не желаете ли остаться на вечернюю трапезу?
   - Благодарю, но не располагаю временем... - поклонился Марлене градоначальник. - Однако я бы с удовольствие принял приглашение на обед сорокового дня, сразу после медианы, в день луны.
   Несса Моллак и Огю Шотно обменялись многозначительными взглядами.
   ________________
   Хозяйка хлебной кухни разбудила Маргариту в два часа пополудни и сказала, что внизу ее ждет управитель замка. Пока Маргарита собирала в мешок свои скромные пожитки (лавандовое и серое платья, белье, расческу Ульви, лохматую зубную кисть и зеркальце без стекла), старуха с интересом ее разглядывала, будто видела впервые.
   - Градначальник Совиннак часто навещает дом Шотно, - сказала Несса Моллак, не сводя внимательных темных глаз с девушки, всё еще укутанной бежевым дорожным плащом. - Может, даже чащее станется, чем прежде. Попомни, милая, Ортлиб Совиннак могёт казаться хорошим. Могёт даж бываться таковым, но лишь на время, а опосля сызнову станется тем, кто он и есть. И не зря его никто не любвит. И он николи никого не любвил и не слюбвит, окромя себя, чего бы он ни говорил и чяго б ни делывал.
   Маргарита не отвечала. Намеки хозяйки хлебной кухни ее отвращали. Еще ей было мерзко оттого, что кто-то, кого не спросили, говорит об Ортлибе Совиннаке гадости, словно ни о чем другом нельзя было поговорить.
   "Кем бы ни был градначальник для всех, - думала Маргарита, надевая на ноги еще влажные кожаные башмачки, а на голову чепчик - для меня он тот, кто вступился за посудомошку, спас ей, то есть мне, жизнь. Я сейчас только и намечтыватаю себе, как уплотить добром этому замечтательному человеку".
   - Чего молкнешь?! - не отставала от Маргариты Несса Моллак. - Наквасила мне бедов и даж не повинишься? Так и пойдешь?
   - Повиниться?! За чего?! Это меня хотели убить! - возмутилась Маргарита.
   - Не лезла б не в свои делы, не подлаживала бы крысы Аразаку - ничто бы не было! Тебя-то он не трогал! Заступилася за дурочку - и получила! Сама виноватая - так я скажу! А щас, чего мне делывать? - с неприязнью смотрела старуха на Маргариту. - Самой всё стряпать велишь? Знай, я пред Хадебурой горою встануся! Из-за каковой-то Ульви я ее в обиды не дам! Так что даже не тщись наговорить на нее, покедова для Совиннака будёшь юбу назадирать!
   - Мое имя Маргарита! - разозлилась девушка и сильнее запахнула на себе плащ градоначальника. - И вот чего... Хер тебе, Несса Моллак! И кухне твоей - хер! И Хадебуре скажи, что и ей - хер! Я так и сделаю, как говоришь! Ноги у меня красивые - можно и юбку разок задрать! Не стыдно!
   - Так, вся задранная, мужа и совстречашь? - ехидно спросила кухарка. - Авось кто его сестре шепшнет, что ты ложилася со всеми поварями с общей кухни? Майрта, Петтана да Галли подтвержжат.
   - Да как не стыдно... - оторопела Маргарита. - Совесть у тебя есть?
   - Есть! Но раз тебе не стыдно, то мне и подавно, Ульви!
   Хлопая глазами, Маргарита растерянно смотрела в темные глаза старухи и будто видела свою тетку, а та, понимая, что побеждает, начала улыбаться.
   - Герцог Альдриан целуется с первым поваром крепчее, чем с женой, - неожиданно для самой себя проговорила Маргарита. - Так в хлебной кухне кто-то чересчур болтливый мелет своим старым языком, какой давно надобно подрезать! Вдруг кто-то, кого напрасно обидели, тоже шепнет тому, кому надо? Думаю, Майрта, Петтана да Галли и это "подтвержжат": ведь Галли не откажется статся новой Хадебурой, а Хадебура, о каковой ты так печешься, - Нессой Моллак!
   Старуха перестала улыбаться, нахмурилась, снова с интересом посмотрела на Маргариту, а затем устало махнула рукой.
   - Шотно уж небось назаждавался тебя, - спокойно сказала она. - Поди с миром, Ульви. Никто из нас не выиграл и не выиграет, ежели будёт врать и наушничать то, чего не было.
   - Маргарита я! - поправила старуху девушка.
   - Маргарита, - усмехнулась Несса Моллак и направилась к двери. - Чертвовая ты милка, а не маргаритка...
   Больше старуха ничего не сказала и даже не оглянулась, но Маргарита почувствовала внезапный прилив сил: она покидала Долю если не победительницей, то уж точно не проигравшей Самой Нессе Моллак.
   ________________
   Управитель замка прибыл на маленькой, нарядной, двухколесной повозке, запряженной мулом. На таких двуколках-колесницах грузы не возили: спереди была двухместная скамейка со спинкой, сзади - ящик для поклажи.
   В душный, знойный день и разгар жары, Маргарита продолжала кутаться в плащ градоначальника. Она села рядом с Огю Шотно на скамейку, а когда двуколка тронулась, то, оглядываясь, с удовольствием смотрела, как увитая плющом, мощная ограда Доли остается позади. Никто из работниц не пришел проститься с Ульви, опасаясь, что Хадебура выкрутится.
   "Мне так и не удалось тута статься своею, - размышляла Маргарита. - Но раз Ульви никому не жалко и никому она и не моглась понравиться, то хер всем вам, как я сказала... Да чего же это со мною? Я себя не признаю... Я никогда не бранилась грязными словами и завсегда чтила пожилых людей, чего бы они не говорили. Я столько гадких и обидных шуток наслушалась от деда Гибиха - и не сосчесть... Я словно другая. Я боролась за свою жизнь и победила, а те, кто проиграл, - те не стоют ни жалостей, ни пониманий. И все, кто идут на их сторону, как Несса Моллак, идут против меня! Не знаю, что будется, но... чего за разница? Уже не страшное... Даже на улице очутиться не страшно, главное: живая... Главное: дышу... - закрыла она глаза, глубоко вздохнула и почувствовала себя легкой, зыбкой - будто часть ее отмирала, стремительно становясь сухой листвой, срываемой ветром с дерева и уносимой прочь; она одновременно ощущала слабость, но и силу; мир вокруг дрожал, качал ее, как в колыбели. - Я будто новонарожденная, голая... - пронеслось в ее голове. - Похоже, не только Новая Ульви сгинула в той бочке, но и прежняя Маргарита... Теперь я - не я, я - кто-то другая..."
   Возле Южной крепости двуколка завернула за угол; Маргарита улыбнулась и стала смотреть вперед - там скоро должен был появиться двухэтажный домик из ракушечника и его хозяйка: милая, светлая, любимая всеми Марлена, порой строгая, но все равно добрая, - совсем как людская заступница на суде Бога, Пресвятая Меридианская Праматерь.
   Глава IX
   Услуга
   Меридианская вера называла Тщеславие первым среди восьми Пороков: с него начиналось падение души или ее спуск, как по лестнице, к самому последнему Пороку, к Унынию. Стремление к суетным почестям и жажда богатства вели к Сребролюбию. Человек, уповающий не на Бога, а на деньги, пребывал в душевном смятении, не ведал счастья, хотя многое мог купить, терял совесть и озлоблялся, - так Гнев завладевал человеком, даже не имевшим этого Порока в своем кресте склонностей. После наступала Леность, ведь гневный человек чаще других пренебрегал добрыми делами, прежде всего молитвой. Проповедники, порицая лень, твердили, что первопричина большинства злодейств, убийств и разбоя, - это желание праздности, поскольку разум следовал за плотью, менялся вместе с ней и слабел до малодушия. Лентяй от скуки начинал потакать Чревообъядению, а разгоряченный обильной едой и выпивкой, творил непристойности, желал блудных удовольствий и тонул в Любодеянии, кроме того: насмешничал, дерзил, богохульничал, попадая в плен к Гордыне, - в итоге взрастала убежденность в собственном величии, окончательно терялась грань между добром и злом, наступали сомнение в обетованиях Божьих, неблагодарность Богу и Порок Уныния, последней чертой какого являлось отсечение надежды на Бога. Таким образом, именно ленца и чревоугодие, являясь не столь тяжкими грехами, считались опасными западнями плоти, подводившими меридианца к самым пагубным последствиям.
   Маргарита клятвенно обещала Богу в дальнейшем преодолеть и Леность, и Чревообъядение, ведь два первых дня в доме управителя замка она лишь кушала и отсыпалась в гостевой спальне на втором этаже. Причем она съедала без остатка и устали всё, что приносила ей добрая Марлена, и если девушка-ангел раз пять в день заносила поднос с едой, то Маргарита с удовольствием расправлялась со всеми пятью угощениями. В медиану она еще притворялась ослабевшей, отчасти потому что боялась встретиться в храме с Нессой Моллак, а во-вторых, уж очень понравилось Маргарите много спать, кушать вкусности, не работать и, главное, быть окруженной материнской заботой Марлены. Та не возражала, даже сделала вид, что поверила грешнице, пренебрегавшей посещением храма, лишь добавила, что в благодаренье, в празднество Летних Мистерий, Маргарите уже никак не отвильнуть от долга меридианки.
   Утром дня луны по заведенному в ее доме порядку Марлена разбудила Маргариту в середине часа Трезвения и принесла ей первый завтрак.
   - Сегодня покушай до часа Воздержания, как все праведные люди, - ласково говорила Марлена, опуская поднос с яичной запеканкой на столик. - Хватит уже грешить и тебе, и мне, - тем, что я потакаю твоим Порокам. Сегодня, в час Веры, обязательно прочтем вместе молитву и после молча помолимся: попросим прощения у Бога за свои грехи и за чужие, да поблагодарим его за всё.
   - Марлена, я вовсе не хочу грешить. Я жуть боюсь, что луна и солнце столкнууутся, континенты разобьююются в землятресеньях, а кипящий дождь с лавой выыыльются на нас, - сладко потягиваясь и зевая, ответила Маргарита. - Я завсегда радая понаделать добрых дел, особливо молииться... - снова зевнула она. - И не думай, что я лентяйка, хотя Леность - это мой Порок в кресте склонённостей. Но я с ним с семи лет честно борюся, и не привыкшая к нежностям всяковым. И спать долго ничуть не люблю... - лгала девушка из желания нравиться сестре. - Я прям щас встану и подмогу тебе в дому... - приподнялась она и тут же упала назад, головой на подушку, изображая головокружение, - подмогу, но завтра, а то я еще не вполне здоровая... Сил прям нету никаких... - немощным голосом произнесла притворщица. - Думаю, я больная изнуреньем...
   - Ну хорошо, отдыхай... - с удивлением в голосе согласилась девушка-ангел. - Жаль, что ты так тяжело больна, ведь мы сегодня ожидаем на обед господина Совиннака.
   - Градначальника! - подпрыгнула на постели Маргарита. - Ты чего раньшее не сказала?!
   - Не думала, что это так важно... - тревожно посмотрела Марлена на свою сестру. - Это важно?
   - Конечно, ведь он дал мне свой плащ. Я хотела состирать его и вернуть в порядку - хоть чем-то уплотить ему за добро.
   Маргарита на этот раз не обманывала и не вывертывалась, - кроме безграничной признательности и уважения, она более ничего не испытывала к градоначальнику-медведю. Намеки Нессы Моллак о том, что у Ортлиба Совиннака есть какие-то грязные намерения на ее счет, казались гадостными и смехотворными, а уж идея о том, чтобы самой стараться влюбить в себя градоначальника, не приходила ей в голову. Свои недавние слова, что она в пылу ссоры бросила Нессе Моллак, были лишь угрозой и предостережением держаться подальше - выполнять их Маргарита не думала и не верила, что какие-либо обстоятельства заставят ее "назадирать ююбу". Образ Ортлиба Совиннака был окрашен в самые светлые тона и благородные чувства. К тому же замужняя девушка не собиралась после смерти в Ад, к чертям, которые жгли бы ее каленым железом. Воспитанная теткой в строгости из-за трех своих Пороков, в том числе Порока Любодеяния, четырнадцатилетняя Маргарита сама пришла бы в Суд и потребовала, чтобы ее как-нибудь наказали за намерение изменить супругу - совершить преступление перед Богом и законом. Да и неприятный опыт единственной близости с мужчиной напрочь отвращал ее от сладострастных мыслей: странное действо, сопровождаемое болью, кровью и часто бьющейся о стены кроватью, не вызвали у Маргариты иных желаний, кроме - никогда более этого не повторять.
   Марлена меж тем строго смотрела в ее лицо, но затем девушка-ангел нежно улыбнулась.
   - Рада, что изнурение тебя оставило, - сказала она. - Кушай, убирай себя, потом приходи в огород. У двери возьми шляпу с большими полями. Надень ее, не то обгоришь.
   ________________
   День девушки провели в огороде, уютном и опрятном, как всё прочее в доме трудолюбивой Марлены. Кореньями обеспеченные горожане Элладанна практически не питались, полагая всё выращенное в земле слишком сильванским. Огород представлял собой грядки с зеленью и цветами, обнесенные плетеным заборчиком из ивовых веток, а меж ними - мощенные мелким камнем дорожки в два шага по ширине. Шпинат, щавель, лиственная свекла, спаржа, кресс-салат, петрушка, порей, - всё это шло на кашицы, начинки для пирогов, в салаты и похлебки. Тыкву горлянку, репу и огурцы богачи кушали изредка, из-за горечи, и только вареными, тушеными или печеными. Кашицу из луковицы добавляли в сальсы или сладкие пироги (о том, чтобы скушать этот клубень сырым, не помышляли, считая его ядовитым в изначальном виде). Без шалфея, мяты, лаванды, розмарина, базилика, мальвы, лавра, бальзамической пижмы, укропа, фенхеля, горчицы и кервеля обойтись в хозяйстве было нельзя, как и без плодовых деревьев. На огороде Марлены, в уголке отведенном под сад, росли две яблони, груша, сладкая вишня и тутовник, а виноградная лоза щедро оплетала изгородь - из зеленого винограда отжимали сок для сальсы, из спелого - для напитков. Левернский лес был кладовой ягод, грибов и таких трав, как болотная мята, мелисса, вербена, маргаритка, аир, одуванчик, рута, зверобой, полынь, ангелика и фиалка, - их в Орензе клали в питьевую воду, сушили для горячих заваров и набивали ими вместе с соломой подушки для приятного аромата в доме. Также из цветов изготавливали пахучие воды, настоянные на оливковом масле и белом куренном вине. Самый любимый завар лиисемцев состоял из базилика, цветков лаванды, мальвы и мака, правда, лепестки священного цветка можно было купить лишь в монастырях. Там еще продавалось маковое масло и молоко, но не семя, ведь за самовольное взращивание священного цветка полагалась смертная казнь.
   В Лиисеме хорошая погода стояла без малого шесть восьмид. Снег выпадал не более чем на триаду одной восьмиды. На этой благодатной земле изобильно плодоносило всё, что туда не высаживали. Люди говорили: "Почва такая жирная, что урони хоть огрызок в землю да не забудь его поливать, - и к осени получишь жареного гуся в яблоках на стол". Конечно, запеченные гуси не росли в Лиисеме из шафранного песка, как в удивительной стране Зайтае, зато урожая хватало на то, чтобы зимой отдыхать в сытости и позабыть про нужду.
   Маргарита жадно внимала всему, чему учила ее Марлена: как рыхлить землю, как обрезать травы, как правильно поливать, чтобы солнце не выжгло листьев, - будто бы бывшая прислужница, чувствуя себя новорожденной, незнакомкой, искала свое новое призвание. Она по-прежнему носила старенькое, светло-коричневое платье-мешок изо льна и белый чепчик с завязками под подбородком, но теперь ее голову украшала еще и широкополая шляпа, надетая поверх чепца. Маргарите порой казалось, что это не просто соломенная шляпа, а разновидность короны, венца, то есть Божьего благословления: ей выпал щедрый дар - жить по-иному, - вот и шляпу она воспринимала как зримое подтверждение чудесных перемен. Здесь же, у входа на огород, сушился плащ Ортлиба Совиннака, отвлекавший Маргариту от уроков растениеводства. Она порой подходила к нему, расправляла и в беспокойстве разглядывала плотную бежевую ткань, гадая: не испортила ли она ненароком столь важную вещь.
   Марлена беззлобно смеялась над ней:
   - Я думала, ты прачкой была.
   - Я никогда не бывалася прачкою. Тетка мне за это не плотила, хоть и звала это выручкой: я выручала семью, а она монеты... И я стирывала дешевые простыньи из постоялого двора. Если на них даже оставалися слабые пятнышки, то на солнце они белели. А это плащ градначальника! Он, небось, жуть ценный. Если я его спорчу, то градначальник меня из городу погонит, - засмеялась Маргарита, зная, что такой замечательный человек, как Ортлиб Совиннак, ничего несправедливого не сделает. - Зато наш сужэн, Гиор Себесро, будется рад-радющ, что градоначальник у него новый плащ справит. Наверняка этот плащ в его суконной палате портняжили!
   - Наверно, - кратко ответила Марлена. - Пойдем собирать малину.
   - Малину! - обрадовалась Маргарита. - А можно сразу в рот?
   - Можно, - снова улыбалась Марлена. - Ты мне одолжение сделаешь. Ее и крыжовника так много! Так что кушай, сколько хочешь и когда хочешь.
   Пока Марлена собирала малину, а Маргарита, блаженствуя, ела ягоды с кустов, разговор снова зашел о градоначальнике.
   - Мне Несса Моллак гадостей всяческих про него наплела, - яркими губами сказала Маргарита. - Что он злой и все его не любят, затем что он того заслуживает. Что он лишь прикидывается хорошим, а на самом деле он не таковой. Марлена, ты его хорошо знаешь. Чего ты думаешь?
   - Я с ним мало общалась и не могу сказать, что хорошо его знаю. Но брат Амадей говорит, что нет плохих людей. Во всех изначально есть и доброе, и дурное поровну, - и от самого человека зависит, какую часть себя он будет развивать. Люди, которых мы называем плохими, - они просто решили быть таковыми, думая, что не будут страдать. В злодеях добро заперто, как в темнице, но когда они отпустят лучшую часть себя на волю, то тяга к добрым деяниям захлестнет их с удвоенной силой. Это и есть тайна, как брату Амадею удается творить свои чудеса: он уговаривать дать такому узнику свободу, хоть на час, и сделать бескорыстное деяние. Вот только доброе дело должно быть по-настоящему благим и принести одну пользу. К примеру, у нас с братом были ограниченные средства на погребение отца, так брат Амадей нашел того, кто оплатил могилу, да еще сразу на двенадцать лет. Я даже не знаю имени этого благодетеля, но никогда не забываю благодарить его в ежедневных молитвах, а тот человек, по словам брата Амадея, удивился тому, как ему стало хорошо на душе, и впоследствии сделал еще немало блага. Конечно, если дальше не помогать грешникам, то они снова вернутся к дурным мыслям и поступкам. Брат Амадей говорит, что добрые дела похожи на упражнения тела. Так и с добром - каждый день надо делать хорошие поступки: без корысти, но с милосердием... - задумалась Марлена и добавила: - Господин Совиннак, должно быть, очень давно не упражнял себя истинным добром, ведь должность склоняет его к безжалостности, однако, каким бы он не казался, добра в нем столько же, сколько во всех людях: половина и не меньше!
   - Я со всем согласная, - скривила малиновый рот Маргарита, - кроме того, что во всех людях половина добра. Вот наш дядюшка - он истинна добрый, хотя частенько грешает, а наша тетка, хоть имеет всего один Порок, без корысти шагу не делывает. А Лодэтский Дьявол тоже, значит, хороший? Наполовину?
   Марлена нахмурилась.
   - Не знаю, - ответила она после паузы. - Для меня он не человек. Про него не знаю... Тебе надо поговорить с братом Амадеем и ему задать такие сложные вопросы. Я боюсь, что отвечу тебе ложно. Каждый день юпитера брат Амадей до полуденной службы работает в саду при храме и будет рад помощи. Приходи, если хочешь, в храм Благодарения. Ему можешь задать и этот вопрос, и другие.
   Маргарита пожала плечами.
   - Я пойду, конечно. Это почетная честь... И я это ценю. Но... если он тоже скажет, что я сама виноватая в том, что меня топили, то большее я к нему не пойду. И ты меня не убеждай, что я виноватая. Я не жалею, что подклала Аразаку крысу за Ульви. Это былось мое дело - Ульви мне подруга, а друзьям надо подмогать. Разве не подмогать ближнему учат на проповедях?
   Марлена молчала.
   - Ты меня тоже виняешь? - грустно, заранее зная ответ, спросила Маргарита.
   - Не совсем, - подумав, сказала Марлена. - Я сожалею, что пострадают люди. Огю говорит, что того человека, кто сейчас в узилище, повесят, а он единственный кормилец в семье... Если найдут того, кто сбежал, - тоже повесят. Их поступок очень дурен, и они заслужили свое наказание, но горе их семей - это тоже нехорошо. Ты права - ближним надо помогать, да помощь может быть разной, например: что и поможет, и не причинит зла или позора окружающим. Ты помогла подруге - и чуть не умерла, а тот человек, который сейчас в заключении, помог в злодействе тому ныне сбежавшему убийце, потому что тоже считал его другом, - и теперь сам умрет. Вместо такой помощи лучше было бы остаться в стороне - так бы я поступила, потому что думаю о последствиях, но... я никого осуждать не буду, - веселее добавила Марлена. - И тебя, конечно, тоже. Мои Добродетели - это Смирение и Кротость, а первая порочная склонность - Чревообъядение. Я люблю стряпать и других закармливаю. Второй Порок - это Гордыня. Я... порой смотрю на людей свысока, - виновато улыбнулась девушка-ангел. - Брат Амадей был недоволен из-за тех слов, что я тебе высказала после венчания нашего брата Синоли. Прости, пожалуйста, меня за них. Во мне тогда Гордыня взяла верх. Никто не должен судить других. Я поступаю так, как считаю верным. Ты же... Ты - не я и поступаешь по-иному. Нравится мне то, что ты делаешь, или нет, - у меня просто нет права тебя осуждать. И ты тоже никогда не должна осуждать других. Даже тех людей, которые пытались тебя убить, понимаешь?
   Маргарита тяжело вздохнула. Легко было сказать - не осуждай своего убийцу, да вот как изгнать справедливую жажду возмездия из сердца и ума? Она вспомнила, каково ей было в той бочке, и ее передернуло.
   - Хотя бы не ищи отмщения, пожалуйста, - будто прочитав ее мысли, взяла Марлена Маргариту за руку. - Идет восьмида Кротости, и смирять Гнев - это твой долг. Оставь всё на волю Божию. Я не стану тебя осуждать, но очень сильно расстроюсь. Ты должна благодарить Нашего Господа за то, что осталась жива. Это должна быть твоя единственная мысль, когда ты вспоминаешь то ужасное-ужасное событие. Остальные думы гони прочь. Сможешь? Хотя бы постарайся.
   Маргарита неохотно кивнула.
   - Стараться я могусь. И с братом Амадеем я сейчас сильно хочу свидеться. Сегодня лишь день луны... Еще день марса и меркурия...
   - Он тебе так понравится! - обрадовалась Марлена тому, что ее грешная сестра, пропускающая службы, пойдет в храм Благодарения в самое ближайшее время. - Ну... я собрала достаточно ягод. Приготовлю утку в малиновой подливе. Градоначальнику вроде пришлось по вкусу это кушанье.
   Маргарита сразу заинтересовалась.
   - И мне надобно поучиться это стряпать. Будет замечтательно, если я ему не только чистый плащ ворочу, но скажу, что и с обедом подмогла.
   - Да... замечательно... Послушай, - сказала Марлена по дороге к дому, - я всё же скажу тебе кое-что про градоначальника, - слегка нахмурилась она. - Так Огю говорит: "Никогда и ни о чем его не проси, как бы он не предлагал свою помощь и как бы тебе не хотелось ее принять". У градоначальника сложный нрав и... как и ты, он родился в полнолуние - значит, в его кресте три Порока. Он слаб в Чревообъядении, Гордыне и Гневе, а его Добродетель - это Смирение. Он, действительно, нетщеславен. У него есть и другие качества, какие мне нравятся: он трудолюбив, нелицемерен, нельстив, независтлив и поступает согласно закону. Если ты будешь честна с ним и независима от него, даже в мелочах, он будет это ценить и уважать. И ты никогда не увидишь неприятную сторону его нрава, не столкнешься с его гневом. Если же обманешь его или предашь - он никогда не простит, как бы ни был дорог ему человек, - Порок Гордыни, ничего не поделаешь. Я это знаю точно, потому что сама имею это Порок. Еще так о господине Совиннаке Огю говорит, а мой драгоценный супруг играет с ним в шахматы по дням юпитера уже лет десять, поэтому я не сомневаюсь, что Огю прав в своих суждениях.
   ________________
   Дом управителя замка построили еще для деда Огю Шотно, и хозяйскую спальню сделали по моде того времени - узковатой и вытянутой, поделили ее надвое толстым раздвижным занавесом. За ним уже не имелось окон, ведь та часть комнаты предназначалась для сна. Там находилась старинная громоздкая кровать с голубым балдахином, под ее высоким ложем пряталась купальная лохань, по бокам имелись скамеечки-приступки, у изголовья справа застыл стул для ночника, резное изножье подпирал расписной "свадебный" ларь с меховыми покрывалами, шелковыми одеялами и подушками. Ширма заслоняла умывальный столик - высокий шкафчик, где схоронились таз и ночной вазон, где наверху встали кувшины с водой и пузырьки с маслами. Была в той части спальни и ниша гардеробной: на ее полу покоился внушительный сундук для белья, на перекладине повисли наряды, с верхней полки важничали головные уборы, перед сундуком столпилась обувь.
   Пространство перед занавесом, с двумя оконцами и камином, служило гостиной для дам, поскольку еще полвека назад мужчины и приличные женщины справляли торжества раздельно, даже не обедая вместе, - пока их мужья шумно гуляли внизу, жены наверху чинно обсуждали вопросы воспитания детей и домашнего хозяйства. В "дамской гостиной" Марлены от тех времен остались лишь покрытый подушками ларь у стены и стул-кафедра для хозяйки дома: массивное сиденье на возвышении с высокой спинкой и подлокотниками - его Марлена подвинула к оконцу с видом на замок, чтобы, занимаясь рукоделием, посматривать на дорогу и знать, возвращается ли ее супруг домой. Зато в этой половине спальни появилось плоское настенное зеркало, а под ним встал дамский столик, скромно заполненный предметами - пара склянок с пахучими водами, две книги, шкатулка для ценностей, чехольчик с принадлежностями для ногтей да блюдо с гребнями и шпильками; в ящичках столика свернулись три головных платка, три чепца, две вуали (белая и траурная), между ними блестел единственный обруч, - не ахти какое богатство, но Маргарите этот дамский столик казался сокровищницей, и она с детской радостью посматривала на его занятное содержимое.
   За час до прихода гостя Марлена позвала Маргариту в свою спальню, чтобы помочь друг другу переодеться и прихорошиться. Та собиралась "нарядиться" в серое платье с белой пелериной, но услышала:
   - Нет, это платье не годится, я дам тебе свое. Градоначальник Совиннак - весьма важный гость. У нас вечером будет званый обед, и мы, женщины этого дома, должны быть убраны подобающим образом: должны показать, что ценим гостя. Он должен остаться доволен и кушаньем, и обществом.
   Благодаря визиту градоначальника, Маргарита надела свое первое красивое платье. Оно было простым и потрясающим одновременно. По крою наряд напоминал то мешковатое одеяние, в каком Маргарита проходила последние два года, но шелковистое полотно не прятало, а обрисовывало тонкую девичью фигуру, - материя волнующе падала от плеч к еще наливающейся соком груди, приятно сужалась в талии, плавно струилась, нахваливая стройность ног. Зеленый цвет сложного оттенка (уже не сочный, но еще не выдровый) подчеркнул притягательность сиренгских глаз. Оказалось, что и волосы не нужно было полностью прятать: в помещении, на торжествах или званых обедах, замужним дамам дозволялось открыть часть головы. Марлена гладко расчесала волосы Маргариты, сделав ей прямой пробор, скрепила их в пучок ниже макушки, намотала на него легкий шарф из коричневого шелка в полосках изумрудного цвета и скрутила две розы из этого же шарфа чуть выше ушей девушки.
   Пока Марлена переодевалась за занавесом, Маргарита, вертясь перед зеркалом, не могла собою налюбоваться.
   - Какая же ты неискушенная, - смеялась Марлена из-за завесы. - Это обычное платье из овощного шелка, то есть из крапивы. Такое, должно быть, есть у каждой покоевой прислужницы в замке. Я тебе его дарю. Зеленый цвет тебе к лицу, меня же он не красит.
   Маргарита, вне себя от счастья, бросилась обниматься, но, раздвинув занавес, застыла. Она впервые увидела изумительные, белокурые словно свет луны, распущенные волосы Марлены. Маргарите показалось, что зазвучали ангельские флейты и через мгновение ее сестра вознесется на Небеса.
   - Ты столь прекрасная... - прошептала Маргарита. - Ты создание Элизия... Даже Меридианская Праматерь не может сравняться с тобой красою.
   Марлена, застегивая коралловые пуговки на розовом платье, неодобрительно покачала головой.
   - Не стоит говорить таких слов. Красота Праматери в ее чистоте. Кисть художника не в силах передать красоту души, потому красивых женщин изображают в образах Нашей Госпожи, - так говорит брат Амадей. Если ты кого-то любишь, то этот человек для тебя - прекраснее всех на свете людей. Другие же на самого прекрасного для тебя человека смотрят иначе: они видят в нем всё что угодно, только не то, что видишь ты. И еще не родился такой художник, какой смог бы передать это видение - то, когда прекрасен обыкновенный внешне человек.
   - Но ты необыкновенная! Ты и красивая, и добрая, и разумная, и благочестивая... Светлее человека я и не знавала. Ты - идеальная, как ангел!
   - О нет, уж поверь! - вышла из-за занавеса Марлена и стала прибирать гребнем волосы в пучок. - Я вовсе не идеальна и я не ангел. Я стремлюсь делать благие поступки и думать только о благом, но у меня не очень хорошо выходит. Я рассудительна - это так, но следуя одному голосу разума, тоже можно идти неверной дорогой и уходить от Бога, а не приближаться к нему... Быть человеком, как говорит брат Амадей, очень непросто: мы, все без исключения, то и дело оступаемся. И я - человек со всеми его Пороками и грехами... Возможно, грехов у меня даже больше, чем у тех, кто ведет срамной образ жизни, - тяжело вздохнула она, начиная закалывать шпильками узел волос на затылке. - Иначе Создатель подарил бы мне радость материнства, однако... я замужем уже два с половиной года... В восьмиде Любви будет три. Всё же мне нужно было посвятить себя Богу, но я так хотела быть матерью! И вот... - развела руками Марлена. - Спальня, что ты занимаешь, должна была давно стать детской...
   Марлена расстроилась, ее небесно-голубые глаза заблестели. Маргарита, ничего не говоря, обняла сестру.
   - Я смирилась, - высвободилась Марлена. - Мы обращались к астрологам, молились и жертвовали храмам... Как и Огю, я родилась в месяц Цереры, богини плодородия древних людей. Сами звезды обещали нам большое потомство, но... видимо, я вышла бесплодной... Не хочу об этом говорить, тем более что для Огю неважно, есть ли у нас дети... Он самый лучший на свете супруг. А ты, - посмотрела она на Маргариту, - у тебя будет чадо? Прошла почти восьмида после венчания. Ты уже должна знать.
   Маргарита пожала плечами.
   - Так ты не ничего знаешь! - изумилась Марлена. - У тебя должна перестать идти лунная кровь, но бывает, что и она не идет, и ты не понесла. Куда вернее - это смешать в равных долях утреннюю урину и обычное вино. Если жидкости к полудню останутся светлыми и прозрачными - ты ждешь малыша, а если помутнеют, то нет... - опять вздохнула Марлена.
   - Кровь у меня былася... - огорченно ответила Маргарита, которая тоже очень хотела иметь ребенка. - Но я завтра сделаю, как ты сказала.
   - Уже не стоит, раз пошла кровь... Ее называют лунной, потому что каждый месяц в чреве женщины, как в небе, созревает луна. Она гибнет с кровью и затем опять возрождается. Твое собственное полнолуние - лучшее время для зачатия.
   - Марлена... - смущенно проговорила Маргарита, - а ты мне скажи, пожайлста, еще о замужничестве... А то я не всё понимаю... ну, то... ночью...
   - Конечно, дорогая... Правда, это тетя Клементина должна была тебе всё объяснить, - строго проговорила Марлена, опять поворачиваясь к зеркалу и примеряя вуаль. - Не мне ее судить, хотя очень хочется... И она так сухо вела себя на венчании Синоли, а на твое вовсе не пришла. Сразу понятно, что ты вышла за Иама против ее воли и вы расстались в обиде. И всё же она крайне дурно поступила, не подготовив тебя к супружеству, и еще раскается.
   - Ты мою тетку не знаешь... уже нашу тетку... Не сомненивайся - она не раскается.
   - Правильно говорить "не сомневайся", дорогая... А знаешь, если бы я была тобою, - ласково пропела Марлена, закрепляя вуаль с помощью позолоченного обруча и расправляя ее у лица, - то навестила бы нашу тетю. Возможно, она уже раскаялась, но не решается сделать первый шаг к примирению. Но я - не ты! - весело добавила девушка-ангел. - Ты должна поступать так, как считаешь верным.
   ________________
   Благочестивые меридианцы ели дважды в день, праведники - раз за сутки. Трехразовые трапезы, к возмущению бедняков, просыпавшихся на рассвете, много работавших и имевших такой скудный стол, что они порой вставали из-за него полуголодными, Экклесия приравнивала к греху чревоугодия, то есть требовала каяться за этот проступок на исповеди, давать обещание "так не делать впредь", а священник мог наказать упорствующего грешника внеочередным постом на хлебе и воде.
   "Обед" означал основной, вечерний, прием пищи, объедение; "завтрак" - перекус тем, что оставили "на завтра" с обеда. "Ужин" произошел от слова "юг" и первоначально означал не трапезу, а завершение полевых работ для землеробов, случающее в полдень. Уставшие землеробы, конечно, плотно кушали в это время, чтобы набраться сил - так ужин приобрел значение конечной трапезы. Но горожане надменно смотрели на сильван и из-за предписаний Экклесии убежденного говорили, что три раза в сутки едят животные. Словом, горожане не ужинали: только обедали и завтракали, правда, частенько завтракали дважды - рано утром и ближе к полудню.
   Бедняки обедали в вечернем, пятом, часу Трезвения, когда кормилец семьи возвращался домой; состоятельные люди - раньше, в середине дневного, четвертого, часа Кротости. Обед в Орензе начинался со сладких закусок: Ботно "разминали желудок" цветочным заваром с медом, в доме Огю Шотно гостей ждали шарики, состоявшие из муки, меда и специй. Следующим блюдом становился салат из зелени, употребляемый с хлебами; зимой салат заменяла похлебка или соленая подлива, сальса. После того как желудок достаточно разогрелся, на стол выносилось главное блюдо. Если случалось торжество, то главных блюд было не меньше двух. Первым обычно кушали легкое мясо птицы, кролика или рыбы; последним - тяжелое, такое как свинина или говядина. Баранина, телятина и ягнятина появлялись на столах богачей, последние из бедняков питались козлятиной. Для законной охоты нужно было заслужить такую привилегию или купить часть леса, иначе это приравнивалось к разбою, и с "лесными разбойниками" преторианцы расправлялись без суда на месте - отрезали руку или вешали. Ни собак, ни лошадей никогда не ели, так как они символизировали Добродетели Нестяжания и Трезвения. Астрологи возбраняли злоупотреблять ягнятиной и голубями, чтобы не разбудить Тщеславие и Гнев, но рыба, символ веры, под запрет не попадала - раз Бог создал ее с избытком, то она, наоборот, укрепляла стойкость меридианцев в сопротивлении Дьяволу. Бесплатно укрепить веру рыбкой, горожане Элладанна не могли - все окрестные озера принадлежали герцогу Лиисемскому, и надежно охранялись от любых верующих рыболовов.
   Приправы добавляли, чтобы развеселить однообразие сезонных кушаний. Пряности, "что росли как сорняки", - тимьян, чабер и любисток, по мнению богачей, только портили вкус хорошего мяса, зато ценный перец мог улучшить даже десерт. Чеснок и лук изнеженные счастливчики презирали, да астрологи признавали их чрезвычайно полезными для мужской силы: клубни знатным господам перетирали в кашицу, ведь обнаруженный кусочек вареного лука мог испортить им желание продолжать трапезу. Благородные дамы никогда не ели лука и чеснока, даже в пирогах, похлебках или сальсах, - одна мысль о ненароком проглоченном "сильванском клубне" вызвала у них ужас и ночные кошмары.
   Обеденные кушанья недосаливали: по традиции каждый человек за столом брал щепотку соли из одной солонки, соседи же следили за тем, чтобы никто не уклонился, - так предотвращали отравления. Белую дорогостоящую соль из горных кристаллов гордо выставляли на стол, а размер и красота хозяйской солонки, убедительнее иных угощений заявляли о благополучии семьи. Солонкой для гостей могли служить и черствые хлебные булочки, украшенные цветами, - такие подавались на многолюдных свадебных застольях. Грязную соль, выпаренную из морской воды, широко использовали бедняки, однако соляные склады принадлежали аристократам - и, дабы поправить свои денежные дела, эти распорядители важнейшего товара время от времени круто поднимали на него цену.
   Сыры, творог, коренья и прочая пища бедняков были доступны на рынках Элладанна в течение всего года. Для длительного хранения продуктов использовали прохладные каменные погреба или даже подземные ледники, масло и мясо засаливали, потроха коптили на колбасы. Заметив, что доведенное до кипения молоко не портится два дня или дольше, люди стали кипятить и ценную питьевую воду, предотвращая ее протухание. Особо ценилась дождевая, мягкая для желудка и кожи вода. Лимоны и апельсины привозили из Санделии, сберегая их в оливковом масле, или выращивали цитрусовые в кадках, убирая на зиму в оранжереи; яблоки замачивали в медовой воде со специями и травами, с вином или уксусом. С середины лета и до зимы на столах появлялись свежие яблоки, и их кушали вместо салата, вареными в вине или слегка запеченными с сахаром и приправами. Еще одно яблоко орензчане съедали незадолго до сна, следуя древней традиции, гласившей, что день начинается с яйца на завтрак и заканчивается яблоком.
   С изобретением белого куренного вина каждому гумору приписали свое вино. Так, черное терпкое вино, густого темно-вишневого цвета, стало сухим и холодным как черная желчь, красное сладковатое вино - горячим и влажным как кровь, желтое вино - холодным и влажным как слизь, белое крепкое куренное вино - горячим и сухим как желчь. Для хорошего самочувствия не употребляли вин своего гумора и противоположного. Маргарите с кровяным гумором и тетке Клементине с ее избытком черной желчи не стоило пить красных и черных вин, а флегматичной Марлене и горячей из-за желчи Беати - желтых и белых. Вина своего и противоположного гумора считались ядом, но и лекарством при разных хворях. Для обряда приобщения делали смесь из всех четырех вин, тем самым превращая их в целебный эликсир. Пиво в богатом виноградной лозой Лиисеме обеспеченные люди не почитали, называли его "хлебом бедных", предпочитая пить летом напиток из вина с водой. В такое вино добавляли мед или сахар, вишни, ломтики яблок или слив, также приправляли его розовым маслом, бросали лепестки фиалок, роз и лилий, а порой мятные травы или жгучие специи. Аристократы при дворе герцога Лиисемского баловали себя поутру ломтем хлеба, пропитанным медовым вином. Черное вино, привозимое из Санделии или Лодвара, стоило баснословно дорого, поэтому нечестные торговцы подкрашивали местное красное вино мальвой, добавляли в него для терпкости горькие соки руты, полыни и пижмы да подделывали печать, - неискушенный горожанин радовался, что сберег сотню регнов, не подозревая, что на самом деле переплатил за амфору раз в десять. В пиво тоже добавляли всевозможные травы и смолы, усиливающие хмельное действие. Пивом в Орензе называли и перебродивший сок: яблочный, грушевый или айвовый, - такое плодовое пиво наливали по празднествам даже детям, им же лечили подагру и желудочные колики.
   Пирожные или пироги горожане готовили к торжествам, когда обед затягивался часа на три. Сытная выпечка выносилась на стол с началом трапезы, и ей закусывали между переменами блюд. Десерт предполагал сладкие и легкие яства в завершение обеда, не приторные, а скорее кисловатые: фрукты, желе, конфеты, драже или леденцы. Здесь стоит упомянуть о том, что меридейцы любили обобщать предметы, исходя из насущных потребностей. К примеру, плоды или ягоды, дарующие в сыром виде наслаждение устам, выделяли как фрукты, но всю годную в пищу растительность всё равно звали овощами, причем молодой зеленый горошек был фруктом, а вызревший - овощем.
   Культура предписывала потреблять яства так, чтобы не запачкать рук, однако салфетка должна была лежать возле каждого гостя - "в противном случае хозяевам не стоило гневаться, если об их скатерть вытирали руки". В семейном кругу часто трапезничали без скатерти на столе, но к приходу гостей, в знак уважения, столы надлежало убрать полотном. Всего у рачительной хозяйки должно было быть не менее трех скатертей: первая - из цветного атласного сукна, какой покрывался стол до трапезы; вторая - из отбеленного льна для будничных обедов и третья - из ценного вышитого сукна для торжеств. Нередко вышитая скатерть передавалась по наследству и хранилась как достояние семьи.
   Кроме салфеток Культура в Орензе требовала подать каждому гостю минимум одну тарелку, один сосуд для питья и ломоть хлеба с ладонь к каждому из блюд. Зачастую люди приносили на пиршества свои приборы - ложку и ножи для еды. Культурные орензчане вкушали мясо при помощи двух маленьких кинжалов: одним резали, на другой накалывали; вилка же пока получила признание только в Бронтае. Дамам следовало кушать мало - ровно втрое меньше отца и вдвое меньше супруга. Отказываться от угощений также было нельзя: в тарелке дамы часть пищи всегда должна была лежать нетронутой. После застолья, дабы не оскорбить хозяев, гости забирали недоеденное из своих тарелок: на завтрак или в подарок прислуге.
   Астрологи советовали вставать из-за стола засветло, кушать неторопливо, растягивая прием пищи на две триады часа. Окончательно завершалась вечерняя трапеза через триаду часа после десерта - орензчане "закрывали желудок" той же сладкой закуской, с какой начался обед.
   ________________
   Весь обед Маргарита смотрела на Ортлиба Совиннака переполненными восхищением и благодарностью глазами. Он же, польщенный вниманием юной красавицы, сам на себя не походил. Хмурый и властный градоначальник в тот день дал волю чувствам, о каких позабыл: добродушию и открытости. Смотрясь, как в зеркала, в зеленые русалочьи глаза, он видел себя по-рыцарски благородным, неотразимым и способным на великодушные поступки - и, главное, ему хотелось соответствовать своему отражению.
   - Полно благодарить меня, - сказал Ортлиб Совиннак после того, как они перешли от сладких закусок к основному блюду. - Я не сделал ничего такого для вас, госпожа Махнгафасс, чего бы ни сделал для других.
   - Прошу меня извинять, но я не госпожа, - ответила Маргарита. - Я ничто не имею... и я даже не думаю, что еще горожанка - я не уплотила городу податей после замужничества. А мой муж из деревни, так что я, наверное, свободная землеробая... Просто Маргарита Махнгафасс.
   Ортлиб Совиннак странно улыбался, слыша от выглядевшей как дама красавицы простонародную речь. За столом их усадили рядом, и Маргарита должна была развлекать гостя беседой, а тот разливать напитки и отрезать для нее мясные куски.
   - Ваш супруг перешел из мирян в воины, - ответил Ортлиб Совиннак, - а податей супруге воина платить не нужно, мона Махнгафасс... Так вы позволите себя называть?
   К замужней аристократке обращались с приставкой "дама", к незамужней - "дева"; к горожанке, чей муж или отец имел в движимом имуществе дом - "госпожа" или "молодая госпожа". Дословно "господин" - это покровитель гостей (чужаков в городе). Вдова тоже могла быть госпожой, то есть хозяйкой дома и гостеприимицей. Не горожанку звали госпожой, если ее семья относилась к землевладельцам. Не горожанку звали госпожой, если ее семья относилась к землевладельцам. Господином также становился окончивший университет мужчина, а женщины, над которыми он главенствовал, снова получали приставку "госпожа". Когда же ничего не знали о положении женщины и желали быть вежливыми, то к имени добавляли "мона" от "монада", что означало первую, единственную, исключительную особу и подчеркивало почтение собеседника. Но среди бедноты ее не использовали. Лавочники так говорили: "Или ты госпожа, или никто, - и раз ты никто, то нечего дурить головы простому люду своими "монами", а то мы не знаем, как кланяться и кланяться ли тебе вообще".
   - Прелестна ли она, как вы, мона Махнгафасс, или нет, - снова долил Ортлиб Совиннак в бокал девушки желтого вина, и она не посмела отказаться, - жертва должна получить защиту закона, а мерзавцы - справедливое наказание. И это мои же услужники! Почти у меня на глазах! Распустились... Нет, не те сейчас времена, что были при герцоге Альбальде, - вздохнул он, нарезая мясо. - Тогда подобное не могло бы произойти. Закон был суров и беспощаден, но поэтому был и порядок. И была безопасность. А сейчас все страх потеряли. Не уважают старших, не чтят традиций. Как-то мудрый человек сказал мне: "И в нравственном человеке спит зверь - лишь страх не дозволяет ему открыть глаза"... - задумавшись, ненадолго замолчал он.
   - Сейчас одна любовь у всех на устах да в умах, - продолжил говорить Ортлиб Совиннак, подкладывая на тарелку Маргариты утиное мясо. - Песенки поют срамные, где рыцарь волочится за замужней дамой, а та не имеет возражений и, дабы проучить супруга, нарушает клятву верности. Недавно за такое преступление расчленяли обоих прелюбодеев. Сейчас же книжки читают про... Даже сказать такое неприлично. Картинки рассматривают, где всё, что хочешь! Не осталось ни таинства, ни сокровенного, - сделал он большой глоток вина из серебряного бокала. - Все всё про всё знают. Даже юные девушки, невесты, и те надевают сейчас такие открытые платья! Словно так и жаждут позора для семьи. Вот увидите: в один прекрасный день нагими ходить станут! И всё о любви лопочут. Любовь! Затерли это слово. Да так, что и смысл его потеряли! Путают святое с грешным! Бесстыдство стали именовать любовью! Бесстыдство нынче людям заменило и всё прочее: и мораль, и закон, - вот и итог! Словом сказать, - выговорившись, выдохнул градоначальник, - не стоит благодарности, мона Махнгафасс. Для меня закон свят, "закон" означает ниспосланный свыше порядок, ибо вся власть от Бога. Нарушить закон - пойти против Нашего Господа, - вот мой принцип!
   Ответом ему стал новый поток горячего обожания из сиренгских глаз.
   - Стареешь, - с иронией произнес Огю Шотно. - Брюзжишь о былом. Времена же меняются, и ничего ты с этим не поделаешь. Сыновья не хотят жить так, как их отцы, дочери - как матери. Так было - и так будет!
   - Когда потомки презирают предков - они самих себя презирают! - сказал Ортлиб Совиннак так строго, что если бы не было рядом Маргариты и зеленых зеркал у нее в глазах, то он бы стукнул кулаком по столу и разговор был бы окончен. - Огю Шотно, ты ведь сам так думаешь!
   - Ты всё верно говоришь, Ортлиб, - манерно выставил Огю открытую ладонь, призывая градоначальника к спокойствию. - Но ты близок к концу второго возраста Страждания - вот и брюзжишь, а я во втором возрасте Благодарения - я смотрю на мир свежо и вижу изобретения, новые знания, развитие. И всё это благодаря послаблениям морали, случившимся на исходе нашего одиннадцатого века. И послабления, вот увидишь, только усилятся в следующем веке. Корабли, размером с город, повозки без тряски, сколько вокруг механических вещиц... Даже мой покойный батюшка не узнал бы наш мир. В его времена домашние часы были редкой роскошью, а теперь ими никого не удивишь. Более того, уже и пружинные часы появились, какие можно носить на поясном ремне, - так скоро часы будут у каждого, значит, и колокола будут никому не нужны. Когда-то патрициат Элладанна отобрал у Экклесии главную колокольню - мелочь, казалось бы: какая разница, кто бьет в колокол? Но на самом деле - это и есть власть. Горожане живут и молятся по повелению городских властей, а не Экклесии, - и неосознанно живут в смирении к мирским законам, как некогда к духовным. Когда у всех будут пружинные часы, то нравится тебе или нет, Ортлиб, люди станут подчиняться властям еще меньше, ведь будут жить сами себе хозяевами по собственным часам. И тогда законы станут еще мягче... Другой пример: живописные образы и изваяния нынче поражают взор, но нравственность этих вещей сомнительна. Моралисты качают головами и говорят, как ты: "Скоро все нагими ходить начнут". И что? Все привыкли к некогда срамным изображениям: голоногие сильфиды летают и на ларцах, и на посуде, и на картинах в гостиных и никто на них не таращится. Никогда мы не будем ходить голышом, не тревожься, Ортлиб, разве что это удел нищебродов. Как без платья явить, что ты богат, что почитаем, что знатен? Вот тебе мой вывод: да, нравственности стало чуть меньше, зато мир ныне удобнее. Это и есть развитие. Если бы новые поколения думали так же, как их предки, то мы бы до сих пор бегали с палками, как дикари, к тому же именно полуголыми, как эти бедные, несчастные воздушные сильфы, что не умеют ткать шелка и шить золотом, спят, будто убогие, на облаках под открытым небом, ибо не знают строительных ремесел, вынуждены, горемыки, порхать своими собственными крылышками, когда можно запрячь в повозку полезного зверя!
   - Развитие... дурость она везде... - недовольно проворчал Ортлиб Совиннак, принимаясь за еду. - Нравственности вовсе не осталось, - тут ты прав! Уже и Бога не боятся! В храм идут за тем, чтобы нарядами хвастаться, любовные записочки передавать и глазеть друг на друга. Понятно, что не молитва на уме у таких "меридианцев", - с нажимом на последнем слове произнес он. - Прочитал у дочери в новом учебнике Культуры: "Ежели не можете сдержать улыбку в храме, то прикройте рот рукой, а смейтесь беззвучно!" Немыслимо! Лицемерию уже и девиц учат! Да видано ли это было раньше, чтобы кто-то смел смеяться в храме?! Слов нет! И куда смотрит Наш Господь?! Порой диву даешься, что наступил новый цикл лет и Луна с Солнцем опять разошлись!
   Несколько минут все кушали молча. Маргарита неловко пользовалась двумя кинжальчиками и стеснялась этого, но градоначальник не обращал внимания на ее весьма далекие от совершенства манеры: не насмехался над ней, как Огю Шотно в первый вечер их знакомства, не выразил недовольства тем, что с ним за столом находится неравный ему по культуре, воспитанию и образованию человек, словно это не имело для него значения.
   - А вы что думаете, мона Махнгафасс? - спросил Ортлиб Совиннак девушку, которая от неожиданности уронила на тарелку кинжальчик.
   - Я... согласная с вами, - робко ответила Маргарита. - Я росла среди бедняков, каковые повторили бы ваши слова. С житьем света я незнакомая и далекая от него... Вы, господин Совиннак, сами увидали, как далеко-далёкая, - улыбнулась она, замечая, что градоначальник благожелательно сморит на нее и тоже немного улыбается. - Это от бедности, наверное, простые люди и праведные...
   - Дело не в простоте или бедности, мона Махнгафасс, - ласково ответил ей, как маленькому ребенку, градоначальник-медведь. - Дело в природе людей. Слепил нас Бог из, прошу нижайшего прощения, из навоза и золота. И я вовсе не о кресте Пороков и Добродетелей говорю, что дает нашей плоти Луна. Я о порядочности, какой нет в Добродетелях, и о беспринципности. О благородстве и низости. Что-то еще дается нам от рождения, наследуется нами от предков. Я беседовал с епископом Камм-Зюрро, и он мне ответил, что это, помимо прочего, свойства плоти, и Бог пожелал, чтобы они остались тайною, чтобы их нельзя было определить сатурномером, поскольку еще есть воспитание... Я пожил и повидал достаточно, чтобы утверждать: воспитание в нравственности - это важно, но тем не менее сердцевину не переделать. Она проявится, сколько бы человек ни молился и как бы себя ни сдерживал: рано или поздно кровь возьмет верх. Сердцевина человека или его природа! И она у всех разная: кому-то больше досталось золота, другому - сами понимаете чего. Золота же в мире мало, а вот нечистот - хоть отбавляй. И ничего не поделаешь: нет закона - нет страха! И раз нет страха, что сдерживает и заставляет притворяться, то лезет наверх то, чего у тебя больше. Если такие "удобные" времена, как сейчас, длятся долго, то люди с грязной сердцевиной оказываются при власти и средствах. А затем, так как знают, из чего слеплены, и, конечно, стыдятся этого, но измениться не могут... Да и вонь от них не перебьешь ничем. И тогда они называют отходы золотом, а золото... сами понимаете. И запах свой называют тонким ароматом и душистые воды с ароматом навоза начинают продавать как модную затею, а простаки или глупцы - они верят! И тоже начинают подражать тем, кто успешен, - прячут свое золото поглубже, даже стесняются его. Вот, по моему мнению, причина распущенности, лицемерия и своеволия, что нынче царит, а вовсе не часы и не колокол тому виной. Просто всё больше таких навозных червей, снова прошу прощения, появляется год от года. Богатые, бедные, старые, молодые, красивые или нет, - все с радостью лезут в навозную кучу, все стали сами походить на...
   Ортлиб Совиннак махнул рукой, говоря, что пустое.
   - Сдается мне, я и правда брюзжу по-стариковски, - сказал он, поднимая с тарелки приборы. - Должно быть, я утомил вас, мона Махнгафасс?
   - Чего вы! - искренне ответила Маргарита. - Вы самый умный человек, каковых я совстречала. Вы этакое знаете про людей... Я же не знаю ничто, наверное... Я будусь обмыслять ваши слова с триаду и не меньшее...
   Она осеклась под сверлящим взглядом Огю Шотно, который ей говорил: "Дуреха, тебя из вежливости спросили. Никого здесь не интересует мнение необразованной посудомойки. Ответь "нет" и жри себе молча!"
   Лицо Марлены ничего не выражало: она не вмешивалась в разговор мужчин и не осуждала свою сестру. Маргарита потупила взор и стала ковырять кинжальчиками мясо на своей тарелке. Но градоначальника тянуло говорить именно с ней, а не с Огю Шотно.
   - Хотели бы вы знать, мона Махнгафасс, об участи тех особ, что покушались на вас?
   - Да, пожайлста, господин Совиннак, - скромно ответила девушка.
   - С прискорбьем сообщаю, что Аразака мы пока не смогли изловить, но, думаю, Элладанна он не покинул: где-то залег. Вне сомнения, его ждет виселица за покушение и побег. Хадебуру я сегодня приказал задержать, хоть Несса Моллак и извелась на... Старуха много о себе мнит! Ничего, я с ней так потолковал, что ныне эта сорока воркует голубкой.
   Щеки Маргариты слегка порозовели, когда она подумала, что острая на язык Несса Моллак легко могла передать градоначальнику слова о задранной юбке. Теперь девушка о них жалела.
   - Хадебуру будут допрашивать о племяннике, возможно, пытать, - продолжил Ортлиб Совиннак. - В замок она не вернется. Стоит ее из города выслать, но пока нет: будем наблюдать за ней - так и найдем Аразака. Что до участи другого... Я еще не решил, какое наказание потребовать у Суда для своего слуги: позорную виселицу или более милосердное для души колесование. Что скажете, мона Махнгафасс? Ведь, по праву справедливости, вы должны быть судьей этому мерзавцу и кухарке.
   Маргарита ответила так, как учила ее Марлена:
   - Поминая то событьё, господин Совиннак, я радая, что осталась живая, и благодарю Бога за это: прочих дум у меня нету. Поступите, пожайлста, с теми людьми по закону. Я заранее согласная с велением Суда и не будусь в обидах.
   Марлена улыбнулась. Выражение лица Совиннака невозможно было прочесть: смесь самых противоречивых чувств. Ответ угодил градоначальнику, и Маргарита, простушка с улочки незадачливых лавочников, высоко поднялась в его глазах, - и Ортлиб Совиннак немного расстроился тому, что она стала недостижимее, но одновременно обрадовался порядочности и чистоте красавицы, которая так ему нравилась, а он нравился ей.
   В конце обеда градоначальник немного рассказал о своей юной дочери (уже, похоже, впитавшей чуму распущенности, что окружает свет Элладанна, ведь Енриити только и лопочет со своими подругами о любви и прочей дурости!). Затем Огю Шотно и Ортлиб Совиннак переместились в гостиную, где начали шахматную партию.
   Шахматные фигурки в доме Огю Шотно изображали войска древних людей - народа, погибшего еще до рождения первого Божьего Сына. Однако от них осталось подобие библиотеки - когда Божий Сын стал юношей, он смог прочесть те записи, и на руинах давно угасшей цивилизации выросла новая культура Меридеи. Множество обозначений, названий и имен меридейцы позаимствовали из древнего, уже мертвого языка.
   Куколки-статуэтки из олова, серебристые и черненые, очень приглянулись Маргарите: легкая пехота с дротиками, колесницы, тяжелая пехота, конники, короли на тронах и, конечно, их полководцы, поднявшие руку с мечом. Она рассматривала чудные шлемы, круглые или прямоугольные щиты, короткие мечи и копья, пыталась представить их живыми и красочными. Ее воображение превратило одного из "белых" пехотинцев в Иама - он попал в первый ряд к тем, кто храбро грозил врагу из-за круглого щита коротким, а не длинным копьем, но на его бедре, как и надо, висел меч, выкованный Нинно. Маргарита пожелала "мужу" удачи и ушла вместе с Марленой делать легкую приборку обеденной.
   За игрой в шахматы мужчины распивали разбавленное водой вино. Вернувшись в гостиную, Марлена и Маргарита принесли им сладкие шарики, чтобы закрыть желудок. "Иама", как и большинство других легких пехотинцев, уже срубили. Пострадали тяжелые пехотинцы и конники. Безмолвный, неторопливый, внешне тихий поединок градоначальника и управителя замка находился в жарком противостоянии - Огю нервничал, а глаза градоначальника стали узкими прорезями. Ортлиб Совиннак в задумчивости вывернул левую руку и уперся ею в колено, нависая над доской и снова напоминая медведя.
   - Кто побеждает? - поинтересовалась Марлена, подавая мужу чарку с последней закуской. Маргарита, конечно, обслужила Ортлиба Совиннака.
   - Без сомнения - я, бесценная Марлена, - безмятежно ответил Огю.
   Но его тюрбан съехал набок, как будто до этого он потирал лоб. Ортлиб Совиннак промолчал.
   После Огю налил себе и градоначальнику по бокалу тутовой наливки - игра еще продолжалась. Пока мужчины "сражались", девушки наблюдали за их битвой. Огю Шотно потерял своего черного полководца, но с успехом разил колесницей, конниками и тяжелыми пехотинцами фигуры Ортлиба Совиннака. Вскоре на доске осталось совсем мало воинов, однако два короля гордо восседали на тронах, нисколько не смущаясь тем, что им приходится перемещаться вместе со своими помпезными сиденьями.
   "Наверное, из-за этакой тяжести большее, чем на клетку, короли и не двигаются, - решила Маргарита. - Но бросить трон они всё равно не хочут".
   Она представила, как вороной король с криком вскочил, убежал с доски, и бой прервался. Пару мгновений, шахматные воины чесали затылки, затем начали битву за опустевший трон - серебряные против серебряных, а черные против черных. Белый король гневался и кричал, что он-то никуда не убежал и не отдаст никому свое место, требовал прекратить сечу, однако его не слушали. Когда все воины зарубили друг друга, он захохотал, но после заплакал, потому что остался единственным живым в мире: без войска, без подданных, без любимых...
   В действительности события на шахматной доске были куда как более тоскливыми: уж минут девять Ортлиб Совиннак и Огю Шотно бесполезно гоняли одиннадцать фигур по полю вдали от королей. Маргарита, заскучав, спросила градоначальника:
   - Я слыхала, господин Совиннак, что Лодэтский Дьявол поджимает Нонанданн. Правда ли это? Мне страшно...
   Марлена вздрогнула, а Маргарита за свое любопытство получила еще один ядовитый взгляд от Огю Шотно.
   - Не тревожься, бесценная Марлена, - сказал управитель замка, поцеловал руку жены и с торжеством в страдальческих глазах съел колесницей белого полководца. - Нонанданн сейчас - это непреступная скала с несметным войском. Там укрепления, засады и ловушки. Одних камней для больших пушек заготовили не менее тысячи. И это не считая свинцовых ядер и гарпунов. В первой же битве враг будет разбит - его подведет самоуверенность в силе своего оружия.
   - Так мне и отец, и сужэны твердили, - нервно ответила Марлена. - Все, как один, говорили, что не стоит тревожиться: Лирхготбомм в непреступных скалах! И особенно ночью... Вы же знаете, что было дальше...
   - Госпожа Шотно, - серьезно ответил градоначальник, - я с вами отчасти согласен: все, кто проиграли Лодэтскому Дьяволу... как раз их подвела самоуверенность. Я же не сделаю этой ошибки. Конечно, Огю прав: Нонанданн укреплен так, что пытаясь его взять, наш враг понесет непоправимые потери - на это и расчет, но всегда надо мыслить другой исход. Это огненное оружие - громовые бочонки... По слухам, это очень могучая сила... Пока мы не узнаем, как удается вызвать столь сильные разрушения катапультами и пустяшным весом этих бочонков, вряд ли достойно ответим... Но даже если Нонанданн будет взят, волноваться нам всем не нужно. Если верно распорядиться поражением в битве, то можно выиграть войну, ведь одни победы делают и из умника глупца. Всё, что я могу пока сказать: если Лодэтский Дьявол сунется в Элладанн, то здесь потерпит поражение, - я в этом уверен! - твердо проговорил Ортлиб Совиннак и переставил белого конника. - Всё, Огю - попался на жирную наживку. Больше тебе от меня бегать некуда. Как я и сказал: одни победы делают даже из умника глупца!
   - Хитрееец! - весело сказал Огю Шотно, получивший удовольствие и оставшийся довольным, несмотря на проигрыш. - В следующий раз придумай что-то новое... Я больше не попадусь.
   Ортлиб Совиннак поднялся со скамьи, собираясь уходить.
   - Годите, прошу, я мухой! - подскочила Маргарита с кресла и унеслась из комнаты.
   Она вернулась с бежевым плащом, сложенным безупречным квадратом.
   - Вот, - подала она плащ градоначальнику, не сводя с него восхищенных глазищ. - Я сама состирала ваш плащ и нагладила... Он как новый...
   Ортлиб Совиннак принял его, словно большую ценность.
   - Благодарю, - ответил он. - Не смел надеяться, что ваши маленькие ручки, мона Махнгафасс, удостоят этот старый плащ такой милости. Позволите ли вы мне... Я, конечно, не рыцарь, да и это против моих обычных правил, но... Окажете ли вы мне честь стать вашим защитником?
   - Это для меня великая честь, господин Совиннак, - не вполне понимая градоначальника, ответила удивленная Маргарита.
   Градоначальник поклонился ей, прикладывая правую руку к сердцу. Незнакомая с учтивой культурой девушка, подумала, что это обычное прощание и хотела присесть в ответном поклоне, но Ортлиб Совиннак, догадавшись о ее неискушенности, сам взял ее левую руку и поцеловал ее. Затем он посмотрел Маргарите в лицо - и будто не мог оторвать глаз: так ему нравилось лицезреть горячее обожание красавицы, польщенной и мгновенно порозовевшей в щеках.
   - Пойдем, Ортлиб, я провожу тебя до ворот, - вмешался Огю Шотно.
   Распрощавшись с дамами, мужчины вышли в ночной сумрак. Всю недолгую дорогу до Восточных ворот замка, градоначальник молчал и хмурился. Он быстро топал тяжелыми шагами, слегка наклонившись вперед, словно сражался с ветром. Плащ висел на его полусогнутой руке. Огю, хотя был выше градоначальника, почти бежал за ним, иногда подпрыгивая. Казалось, что он не бежит, а семенит шаги своими долговязыми, тонкими ногами. Ортлиб Совиннак нарушил молчание у самых ворот.
   - Ну почему? - риторически спросил он. - Почему единственный, кто так на меня смотрит... Единственная женщина... Почему ее чистота принадлежит другому?
   - Ооортлиб, да ради бооога, - схватил Огю приятеля за плечо, останавливая и разворачивая его к себе. - Не сходи с ума! Девчонка сейчас тебе благодарна - это да, но ты же знаешь: пройдет немного времени, и она станет, как все, кого ты знал до этого - привыкнет, забудет, а после ворчать от недовольства примется. Не останется и следа от ее признательности, - уж такие мы, люди. Всё добро, что мы делаем или нам делают, однажды стухнет, как протухает уже выловленная рыба... Ты сам всё понимаешь!
   Градоначальник тяжело посмотрел на Огю Шотно. В глубине души он признавал, что его приятель не ошибается, но не хотел в тот же миг в это верить, не хотел терять приятные для него впечатления или разочаровываться в них. Он кивнул Огю Шотно и молча пошел к навесу для лошадей, где его ждали два услужника и большой вороной конь.
   ________________
   Вернувшись домой, Огю Шотно устроился на скамье в гостиной с новым бокалом тутовой наливки, хотя уже настал час Воздержания. Маргарита и Марлена переоделись, помыли посуду и наводили порядок в обеденной зале.
   - Прости меня, - сказала Маргарита, замечая подавленность Марлены. - Я не знала... Знала с мушку, - вспомнила она рассказ Иама. - Прости, я и правда дуреха... Зря заговорила про то чудовище.
   Марлена дернула кончиками губ.
   - Твоей вины нет, - печально ответила она, красиво расставляя свои лучшие керамические тарелки на открытые полки буфета. - Я боюсь войн... Боюсь и дальше терять родных. Я должна была тебе сама рассказать о той ночи... Когда на Лирхготбомм напал Лодэтский Дьявол.
   - Иам немного сказывал. Что если ночью не горел маяк, то суда не могли заплыть в ваш городок, но Лодэтский Дьявол смогся. И убил всех защитников. Ваших братьев... Кажется, двух его двэнов и одного триза. Он тоже сильно его боялся...
   - Да, мы так дрожали перед его головорезами! Иначе их не назовешь - подлинный сброд... Кто в чем, как разбойники. А кто-то полуголый и с безумными глазами. Кто-то в цепях... Цепи эти были в крови, - закрыла на мгновение глаза Марлена. - Нас разбудил колокол. Мы едва оделись и побежали к храму, надеясь, что там безопасно. Наш Лирхготбомм маленький: всего пару тысяч жителей и один храм... Помню, сперва была сильная гроза: небо разрывало от молний и грома, шел ливень. По дороге к храму, мы увидели, как у маяка убивали воинов, может быть, даже наших братьев... Мои сужены еще не достигли возраста Посвящения, а тризу четырнадцати не исполнилось. Жениться и завести семью успел только один сужэн... Потом мы в храме закрылись, а эти безбожники выломали двери и ворвались туда... Лодэтчане недалеко ушли от своих соседей, северных варваров, - приняли веру сто лет назад, и они сами еще наполовину язычники, а те, кто служат Лодэтскому Дьяволу, они худшие из худших - у них нет и малейшего почтения к святому дому. Других он к себе не берет... Людей сгоняли на площадь у храма. Иам был рядом, я обнимала его - он же спрятал лицо в моей груди, а батюшку отвели к другим мужчинам. Лодэтский Дьявол появился верхом на коне - кольчуга, плащ сверху, и капюшон плаща надвинут на глаза... Дождь кончился, кругом разбойники, ночная тьма, мечутся огни и он такой... Я так Смерть себе представляла... Помню, я всё спрашивала Нашего Господа, почему он оставил нас, - и пришел страшный ответ: внезапно в храм, без грозы, ударила молния - и шатер Юпитера, запылав, провалился внутрь, а небо словно разорвалось от грома. Священники выбегали в горящих рясах наружу... лодэтчане, хоть и помогали сбить с них огонь, хохотали... безумие и дикость кругом... Святое распятие успели спасти, но лик Праматери... А Лодэтский Дьявол смотрел на горящий храм, на то, как в нем горел лик Праматери, и широко улыбался! Я тогда зарыдала, осознавая, что все мы за что-то прокляты Небесами, раз в наш маленький городок пришел сам демон, и куда бы мы не убежали, проклятье останется с нами. Лодэтский Дьявол заметил меня, повернул ко мне коня и приложил палец к губам, приказывая молчать, - вот тогда я хорошо увидела его лицо. И уже его не перепутаю. И еще... Об этом даже Иам не знает, - понизила голос Марлена. - Когда Лодэтский Дьявол смеялся, я видела... У него часть зубов была из серебра!
   Маргарита нарисовала на груди крест: о таких чудесах, что зубы могут быть из серебра, она еще не слышала, - это был точный признак колдовского чуда, а значит, и демона.
   - А Иам пуще зарыдал, - продолжила рассказ Марлена, - боялся, что его убьют. Он потом еще долго просыпался в криках, - вот я и молчала о зубах... Я до недавних пор вообще отказывалась говорить о Лодэтском Дьяволе, - вздохнула она. - Он мне тоже до сих пор снится - всегда один сон: он уже без коня, но в том же плаще с капюшоном, оборачивается ко мне с пальцем у рта, потом хватает меня и тащит куда-то... А затем я одна во мраке, черно-черном, лежу вроде как нагая и... так мне страшно в той тьме, что двинуться не могу, кричать пытаюсь, да тщетно... Я будто заживо похоронена в том мраке. И ничего там нет, только жужжание мух... они и на мне, и внутри меня... то ли выползают из меня, то ли заползают...
   Марлена замолчала, что-то вспоминая.
   - И чего былося после? - шепотом спросила снедаемая любопытством Маргарита. - На самом деле, а не во сну...
   - Рагнер Раннор сказал, что нам повезло и что им не до нас. Что у нас есть время до рассвета, чтобы вернуться в дома, взять всё, что сможем унести в руках и покинуть город. Что те, кто останутся... что они будут делать с пленниками, что захотят. Отец, я и Иам ушли на юг. Моя двэнья, жена моего сужэна, осталась. У нее была маленькая дочка и престарелая мать... Мне стало известно, что примерно через год она еще одну малышку без супруга родила... Она так там и живет. Все графство Хаэрдмах перешло к Лодэтскому Дьяволу. Мы же, покинув родной край, думали в столицу Бронтаи податься, потом выбрали Лимм - это крупный портовый город. Батюшка смог найти работу лишь носильщиком. Он голодал, трудился по десять часов в день, если не больше. Когда он приходил домой, то не кушал, а сразу спать ложился - я около полугода спящим его и видела. Еще он стал пить куренное вино, как все носильщики и возчики, поскольку зимой оно согревало, хотя имел желудочную хворь. Всё это подорвало его здоровье. Зарабатывать ему удавалось меньше, ведь Лодэтский Дьявол подбирался к Лимму и корабли перестали заходить в этот порт. Капитан одного из торговых судов сказал батюшке, что в Элладанне он точно найдет работу строителя. Его корабль как раз шел в Орензу, и батюшка решился... Нам пришлось миновать воды Лодэнии - и мы снова боялись: и лодэтчане, досматривающие корабль, были страшными, и их море. В Водовороте Трех Ветров налетела буря, и мы чуть не потонули, но я едва это помню - мне всю дорогу было так плохо от качки, что нельзя описать словами. Как оказалось, хуже всего было нашему батюшке, а из-за меня он таился. В Бренноданне его так скрутила боль, что он не мог ходить, но только отпустило - опять в дорогу. На третью же ночь в Элладанне он пропал, думаю, умер прямо на улице - его опять скрутило и в этот раз уже не отпустило. Всё-всё у него украли... Я и Иам отыскали следующим днем его нагое тело на могильной телеге, среди бродяг и висельников, - вытерла слезу со щеки Марлена. - Мы кое-как объяснились с палачами, отдали им два регна, что у нас были, поспешили в постоялый двор за деньгами для успокоения, а его владелец не впустил нас... Не зная, что делать, я и Иам побрели в отчаянии по городу, - так оказались у храма Благодарения. На рынке вкусно пахло свежим хлебом, я вспомнила, что от волнений не кушала сутки... опустилась на колени, обратилась, глядя на храм, к Нашему Господу, призвала его, едва ли веря в отклик... Остальное ты знаешь: Иам украл, попался... Его с шумом поволокли куда-то, меня отталкивали... И когда я была готова пасть в Уныние, появился, как чудо, брат Амадей - и развеялось проклятье, дальше всё пошло на лад... А моему супругу брат Амадей не нравится, - грустно добавила Марлена. - Хотя это он нас познакомил - и всё благодаря Иле, сироте из нашего приюта Святого Эллы. Я и брат Амадей вдвоем уговорили Огю взять несчастного на работу, дать ему кров и пропитание. Иначе что бы ждало его? Но, несмотря ни на что, мой супруг считает, что мне больше подходит общение с епископом Камм-Зюрро из храма Пресвятой Меридианской Праматери. Епископ такой... важный... Мне проще и приятнее общаться с братом Амадеем...
   Засыпая, Маргарита размышляла над рассказом своей сестры по мужу. Сжавшись в комок под покрывалом, девчонка в красном чепчике представляла, как Лодэтский Дьявол войдет в Элладанн, и пугалась грядущего. Думала она и о том, что Марлене было еще хуже, чем ей. Маргарита пережила уже много горестей, но вообразить не могла, каково это: беспомощно ждать своей участи перед варварами, чудом избежать надругательства, потом оказаться изгнанной из родного дома и познать нужду, снова бежать, уже в чужую страну, начать всё заново и опять бояться, ведь страшный Лодэтский Дьявол не оставлял в покое Марлену - теперь он подбирался к Элладанну, к ее новому дому, - кошмар, длящийся без конца и края. Еще Маргарита вспоминала слова рыжего оборванца о том, что над войском Лодэтского Дьявола летает демон, делая его непобедимым, вселяя ужас в противника и помогая лодэтскому герцогу. После серебряных зубов девушка начала верить в то, что Рагнер Раннор не только продал душу повелителю Ада, а в то, что он перестал быть человеком и сам сделался демоном, которых она боялась не меньше, чем Конца Света или превращения своей души в призрак.
   О демонах мало что знали. Священники их изучали, но своими изысканиями делились неохотно. Одни демоны вызывали мор среди людей и стихийные бедствия. Голод тоже являлся их происками. Другие демоны охотились за душами - их то и боялась Маргарита, боялась стать одержимой, неразумной как Залия, только буйной: кидаться на людей, лязгая зубами, срывать с себя одежду или задирать юбку в храме, видеть то, что сводит с ума и заставляет творить непотребства. Дьяволу прислуживали также свинорылые бесы и рогатые черти. Последние работали в Аду, истязая грешников, оттого времени у них едва оставалось, чтобы портить жизнь людям на этом свете. Бесы, самые ничтожные из адовых прислужников, могли вселиться в скотину, собак или людей, вызвать бешенство, отличное от одержимости демоном выраженной водобоязнью - ведь плавать все адские создания не умели, однако трусливые бесы не могли побороть свой страх и в теле человека. Желая повышения до черта, бесы мучили пьяниц, ревнивцев, сластолюбцев и игроков в кости, туманя разум и внушая нечестивые мысли. Преступники во власти бесов грабили часовни, забирая святое распятие, чтобы его переплавить, оскверняли могилы, убивали в беспамятстве и предавались безудержному, а то и незаконному, распутству. Суд тем не менее снисхождения не проявлял, поскольку бесы дурманили разум и без того порочным людям: верующих, благочестивых меридианцев эти ничтожные слуги Дьявола получить не могли. Другое дело крылатые демоны, аристократы среди нечистой силы. Демон мог извести лукавством даже праведного человека, поскольку видел его душу и знал всё о нем. Проникнув внутрь плоти с согласия обманутого, демон срастался с душой и питался ею, подчиняя себе разум человека и что только не заставляя вытворять одержимого себе на потеху. Если Экклесия признавала власть такой силы над душой и плотью, то преступника старались освободить от демона - и, в случае успеха, былое злодеяние ему прощалось. Тем несчастным людям, кто уже сошел с ума, помочь было нельзя. Их запирали в монастырях и пытались умиротворить благодатным, тихим окружением. Экклесия разъясняла, что души у безумных прежде срока сожгли демоны, оставив пустую оболочку, плоть же помнила боль и продолжала страдать. Помочь можно было тем одержимым, которые еще находились в рассудке, вот только они себя не выдавали и до поры до времени казались самыми обычными людьми.
   Вызывали демонов в мир из Ада ведьмы. Демоны могли творить чудеса и всегда отбивали свои услуги сторицей. Возвращаться в Ад они не желали - вызванные раз, ходили среди людей, питаясь их душами. За неимением людских жертв, они вселялись в волков, кусали путников и делали из тех оборотней. Если в колодцах отравлялась вода, падал скот или страшные недуги охватывали целую деревню, то люди понимали: где-то рядом колдует ведьма и недавно она вызвала нечистую силу. Тогда ведьму искали, а обнаружив ее, сжигали, чтобы она прекратила вызывать демонов и губить души. Экклесия наказывала и тех, кто обращался за услугами к ведьмам, колдунам или поклонялся Дьяволу, - последних отлучали от веры, что на деле означало жесточайшие казни, например: свежевание; при сомнениях вызывали на Божий Суд, дабы сам Создатель решал: желает ли он отправить грешников в Пекло или же они невиновны в колдовстве, обмануты и должны жить. Но, как бы то ни было, любая ворожба вела к преждевременной утрате души. Еще поговаривали, что демон мог вселиться в бездушную плоть, - такой человек с демонской душой не веровал в Бога, отличался крайней жестокостью и колдовал, продолжая вызывать своих собратьев в мир людей. Лодэтский Дьявол казался Маргарите именно таким: кровожадным, утратившим веру да с серебряными зубами, возникшими у него путем колдовства, и никак иначе.
   ________________
   В день юпитера, утром сорок третьего дня Кротости, Маргарита, одетая столь же благопристойно, как и на венчании брата, робко входила в храм Благодарения. Она побаивалась общаться с тем, кто нравственно безупречен, страшилась сказать глупость и не понравиться праведнику. Не зря люди предпочитали не донимать Святого расспросами, когда не понимали его поступков, - они не желали явить свое невежество, низменность помыслов и пасть в его глазах. Несмотря на воспоминания о ласковых черных глазах, Маргарита считала брата Амадея строгим в суждениях и оценках: ведь сам Бог тоже был, конечно, добрым, но порой каравшим молнией, милосердным, но неумолимым ради справедливости, - он мог спасти человечество, а мог его уничтожить.
   Молодой послушник провел девушку в розовый сад, какой она видела до этого лишь ночью, после единения Филиппа. Аромат сада дурманил разум - хотелось закрыть глаза, грезить и улыбаться. Всюду на кустах, высоких и не очень, тяжелели чаши бутонов. Одни пышно развернули лепестки навстречу солнцу, другие, еще сонные, не спешили хвастаться своей красой. Легкомысленно-розовые, горделиво-желтые, кроваво-красные, непорочно-белые, греховно-багряные, перламутрово-персиковые... Каких только оттенков не увидела Маргарита! Бабочки, словно феи, выбравшиеся из своих душистых жилищ, порхали в набиравшем силу солнечном зное, - не сад, а чудо посреди шумных улиц ремесленников и торговцев, даже не подозревавших, что рядом с ними безмолвствовал рай.
   Брат Амадей был в своей обычной грубой рясе цвета земли, с капюшоном на голове. Босыми ногами он стоял на траве, нежно трогал длинными пальцами высокий куст розы у белых перезревших цветов и что-то искал на его стебле.
   - Рад видеть. Подойди ближе, сестра, - поманил Маргариту рукой праведник. - Умеешь размножать розы? - слегка улыбаясь, спросил он.
   - Нет, - низко кланяясь, ответила она.
   - Это очень хорошо - сегодняшний день пройдет не зря. Ты, сестра, узнаешь что-то новое. Я же получу твою помощь. Смотри, - показал он на набухшую почку. - Когда найдешь такую, то срежь ее, оставляя длину в два пальца, - он обстриг ножницами стебель ниже почки. - Как обрезать сверху, я тебя позднее научу. Надевай шляпу и бери такие же ножницы. Ты всё найдешь в той келье, - указал он вглубь сада на приоткрытую дверь среди множества других закрытых. - Эта келья служит для хранения. Затем возвращайся, выбери тот вид розы, что тебе нравится, и сделай так, как я показал.
   Маргарита надела широкополую мужскую шляпу из соломы поверх "платка монашки" и взяла садовые ножницы. Всё это лежало на столе в келье, словно праведник не сомневался в ее появлении. Затем она долго ходила вдоль розовых кустов, любуясь изысканно свитыми бутонами и наслаждаясь их приторно-сладким дыханием, обнимала рукой тяжелые чаши и, проводя пальцем по бархатистым лепесткам, представляла себе, что это заколдованные красавицы. Возле невысокого кустика с роскошными, большими желтыми цветами она присела. Пряный аромат ей очень приглянулся - пахло медом и душистой горечью.
   - О, выбрала ту, что на тебя похожа... - заметил заинтересованность Маргариты брат Амадей. - Ищи почку и срезай стебель.
   - Я боюся спортить.
   - Не бойся... Испортить - это грустно, но вовсе не страшно. Мы люди и совершаем ошибки. Но мы также учимся более их не делать. Ищи внимательно и не бойся. Страх - это то, что мешает нам учиться.
   Маргарита нашла лишь одну почку на всем кустике - маленькую лопнувшую щель, из какой выглядывал глазок будущей веточки, но почка как раз надувалась на стебле с самой пышной цветочной чашей, и девушке было жалко ее срезать. И страшно тоже - почка не казалась созревшей. Однако, помедлив, она обрезала стебель.
   - Я спортила? - спросила Маргарита, подходя к брату Амадею и показывая ему стебель.
   - Лучше было бы срезать позднее... Но желание каждого существа жить настолько сильное, что, возможно, и эта юная почка, вопреки всему, прорастет. Вложи в нее свою любовь, как в мать в младенца, - и твоя сила поможет ее желанию жизни, ведь почка - это то же чадо.
   Брат Амадей взял розу Маргариты и потрогал пальцем трещину почки.
   - Мне всегда было удивительно, что Бог сотворил всё живое таким похожим... Вот казалось бы, что общего между розой и человеком?
   Маргарита пожала плечами.
   - Ты же женщина, сестра, - улыбнулся брат Амадей. - Разве эта зарождающая почка не напоминает тебе часть твоей плоти, из какой тоже появляется новая жизнь?
   Маргарита густо покраснела: всего чего угодно она ожидала от священника и праведника, но только не пошлых речей.
   - Мне она на глаз похожая... - в смущении пробормотала девушка, думая, что хочет убежать из храма Благодарения.
   - Да, - улыбнулся брат Амадей, - только вот глаз жизни не дает. Смущена? - он был готов рассмеяться. - Зато не будешь спрашивать, как все, почему же я больше не проповедую на службах. В моих словах нет срама, если его нет в моих мыслях. Я лишь высказал наблюдение, как это, например, делают дети, но срамные мысли сразу же появились у тебя в голове. Ты и их боишься, и меня теперь тоже, и моих слов... Это главная сложность в общении с людьми, которые считают себя благопристойными, и легкость в разговорах с теми, кто ведет порочный образ жизни... В них больше живой природы. Они такие, какими нас когда-то создал Наш Господь: более искренние, как животные. Меньше лгут самим себе...
   - Зачем тогда храмы, проповеди, Боговедение и Богознание? Вера зачем? - горячо возражала Маргарита. - А нравственность? Без морали, мы бы бегали с палками и голышом, как дикари! - полностью переиначила она смысл вчерашних слов Огю Шотно. - И как вы, священник, таковое говорите?! Про то, что лучшее быться животным и вести себя срамно. Я не понимаю!
   - Да, ты не поняла. Я хотел сказать, что люди со дна общества более открыты для откровенных бесед о плоти и о том, что с ней связано. Как следствие, их проще направить к свету, чем тех, кто в своем заблуждении считает, что и так чист да праведен. Я нисколько не умаляю важности Боговедения, Богознания, проповедей или нравственности, - ни в коем случае. И уж, конечно, не умаляю значимости веры! Но Божий Сын призывает нас гармонично соединить природу плоти и силу разума от души, подает нам пример, избирая единственную жену и создавая с ней семью ради рождения потомства. Неверно идти на поводу у своих животных подвижек, но бывает, что в войне со своей плотью, люди тоже слабеют разумом. Нельзя делать из Пороков друзей, но можно заключить с этими врагами мир и менять их, как пленников, на Добродетели, пребывая в душевном спокойствии. Понимаешь?
   Маргарита снова лишь пожала плечами.
   - Будем работать дальше, - сказал брат Амадей. - Ветка розы - это только половина новой жизни.
   Они зашли в келью-хранилище. На стол брат Амадей выложил два корня от дикой розы, показал Маргарите, как удалить всё лишнее с ее черенка и как соединить его с корнем лесного, неприхотливого кустарника. Более священник не изрекал странных или неловких суждений, но Маргарита краснела, когда они заматывали тряпичной лентой соединение двух растений и когда его пальцы касались ее руки или почек роз. По губам брата Амадея скользила его обычная улыбка-полутень. Закончив, они посадили будущие розы в ящичек с землей и полили их. Ящик брат Амадей унес вглубь кельи, поставив его в тень.
   - На сегодня всё, - сказал из-под надвинутого на глаза капюшона праведник. - Думаю, ты больше не придешь мне помочь, сестра... Я в обиде не буду. Но если тебе интересна твоя роза, то через два дня юпитера, уже во второй триаде Трезвения, жду тебя. Посмотришь: прижилась ли твоя роза с корнем. А это возьми с собой, - он протянул ей желтую цветочную чашу на коротенькой ножке. - Возможно, у тебя есть вопрос ко мне?
   - Есть один, брат Амадей, - сказала Маргарита, еще больше смущаясь. - Зачем вы похоронили бродягу, какового повесили на торжествах в честь герцогини Юноны?
   - Потому что знал его. Пойдем со мной, сестра...
   Брат Амадей пошел в сторону высоких кипарисов, за какими начиналось сочно-зеленое кладбище, похожее на ухоженный парк. Там, среди деревьев, белели стелы мирян и низенькие колонны священнослужителей. Многие памятники овивал плющ или же их обрамляли кустарники. И здесь росли розы - символы любви, тайны и молчания. Вдали виднелась кучка людей в траурной черной одежде, и Маргарита подумала, что это так странно - хоронить любимых и скорбеть в столь солнечный день.
   - Тот бродяга когда-то был братом из этого храма, - говорил праведник, минуя скамью в самом начале кладбища. - И был моим наставником. Как бывший священник он не заслуживал захоронения в нечистотах, однако наш градоначальник был непреклонен. Так мне пришлось идти к герцогу Лиисемскому, а уж тот явил милость. Я не смог помочь своему наставнику при жизни и всё же сумел после его смерти - он получил могилу под крестом, но уже не под звездой, конечно. Сана его лишили четырнадцать лет назад - в год смерти Альбальда Бесстрашного.
   "Раз брат Амадей так почитает того бродягу, то понятно откудова эти странные мысли и пошлые речи про места, давающие жизнь", - проходя вслед за праведником, думала Маргарита.
   Они отошли от скамьи шагов на пятьдесят и становились у маленькой квадратной плиты в траве. На ней, под меридианским крестом, виднелось написанное краской имя: "Фанж Толбо".
   - Так его звали, - сказал брат Амадей. - Он был очень умным человеком, а когда-то был и безмерно духовным.
   - Мне он таковым ничуть не казался, - хмуря брови, ответила Маргарита. - Он обидел меня... Жуть сильно... Хотя я ничто ему не делывала. Разве так поступают духовные люди? Безмерно духовные?
   Брат Амадей вздохнул.
   - Он потом сильно изменился. Но что до обиды... Я повторю тебе его слова: "Никто не сможет тебя обидеть, пока ты сама не захочешь быть обиженной". Обида не в словах, что ты слышишь, она у тебя в голове. Ты решаешь - обижаться тебе или нет. Все усилия твоих обидчиков будут тщетными, если ты, скажем, посмеешься в ответ или махнешь рукой. Те, кто клевещут, хотят, чтобы ты верила в их слова, чтобы ты сама сделала их речи истиной, а себя видела такой, как они говорят о тебе.
   - Он не то чтобы явно обзывался или клевещал... Но наговорил при многих незнакомцах жуткие грубости и грязь. И все смеялися... А он всё глумился и глумился... Нашмешничал, - обиженно буркнула девушка.
   - Сестра, для тебя важно слово бродяги? Те, кому ты дорога, не стали бы смеяться, разве нет? Как тебя могут обидеть те, кого ты впервые видишь и кто тебя не знает? Твое мнение о самой себе тебе важно? Запомни, у нашей плоти несовершенные глаза: всё, что мы видим, мы оцениваем по себе, будто смотримся в зеркало, и, оглашая суждения, рассказываем о себе самих. Ну или мы пересказываем чужие слова. Лишь немногие видят ясно, получая озарение. Тот, кто хочет прозреть, не будет спешить с оценками. Никто тебя не знает, лишь так думает. Да пусть хоть весь мир будет твердить тебе что-то - если ты не согласишься, то из-за тебя одной это уже не станет истиной. Правда - она... откровенно говоря, она - совсем непроста. Она многогранна... А вот ложь - многоголосна. Не советую верить тому, что твердят тысячи глоток, пересказывая одно и то же. Что же до твоей обиды - уверен, что все, кроме тебя, уже забыли о словах бродяги, а ты продолжаешь помнить. И пока ты помнишь - ты во вражде. Это похоже на... Скажем, ты вышла на прогулку в красивом платье, но кто-то с верхнего этажа вылил на него нечистоты. Нарочно или ненамеренно - не суть, главное: посмеялись те, кто это видел. Наверняка ты бы вернулась домой и надела чистый наряд. Так и с обидой в твоей голове - не ходи с запачканными мыслями, очисти разум. А то это всё равно как если бы ты предпочла не сменить платье и продолжила ходить в грязном - и люди уже смеются над тобой не из-за дурного происшествия, а из-за твоей глупости. Повторяю, помой свой разум, очисти его от обид, как от грязи. Тебе же тяжело видеть через грязь, трудно ясно оценить мир и саму себя в нем.
   - Но как помыть?
   - Я уже сказал, сестра. Никто тебя не может обидеть. Ты делаешь выбор и обижаешься, а можешь сделать выбор: не обижаться. Всё просто...
   Маргарита, глядя на могильную плиту, задумалась о том, каково это: не обижаться на Блаженного, не держать зла на тетку Клементину и Оливи.
   "Они мое запачканное платье, - рассуждала она. - Снять это платье и большее не надевать... Чего мне до них, если и им до меня нет интересу? Бродяга казнен, а у меня всё вовсе не плохо... Ни Оливи, ни тетка Клементина даже намечтывать себе про таковое не могут - обедовать с самим градначальником Элладанна! И он меня моной звал... Замечтательный человек! Даже Гиор Себесро лишь обшивает господина Совиннака, а не трапезничает с ним. И он мне целовал руку, - улыбнулась Маргарита, - стался моим защитником... Это и правда смешно, что мне еще больно с того, что былось в прошлом, когда впереди столько надежд... - опять улыбнулась она, чувствуя легкость. - Простить, как учит вера..."
   Маргарита с благодарностью посмотрела на брата Амадея, а он продолжил свою речь:
   - Еще брат Фанж говорил: "Грех думать, что и ты кого-то можешь обидеть - это всё равно что ставить себя выше другого". Такое суждение полезно для духовника и проповедника, ведь правда бывает жестока. Но, думаю, когда брат Фанж ушел в мир, то с легкостью оскорблял людей, - за что не раз был бит, ведь немногие знают, что их никто не может обидеть без их согласия, - улыбнулся праведник. - Для власти над разумом нужна любовь к себе, да без Гордыни. Надо учиться, надо делать себя лучше, - так появится самоуважение. Но еще надо помнить, что Бог всех любит одинаково. Кстати, сегодня ты стала лучше, ведь научилась размножать розы. Возможно, сестра Маргарита, - направился брат Амадей к саду, - в знак того, что ты выбросила из головы обиду, ты высадишь свою розу на могилу брата Фанжа? Но только такой дар должен быть желанным. Ему уже всё равно: он мертвец, кости в земле. Свой дар ты сделаешь самой себе. Подумай и сначала представь это у себя в голове - как выбрасываешь мусор и затхлые тряпки, а вместо этого высаживаешь розу. Уверен, тебе станет намного легче на душе, когда ты будешь помнить не его обидные слова, а свое доброе дело.
   Праведник и девушка вошли в храм - полуденная служба еще не началась, но храм уже подготавливали к ней. Брат Амадей решил проводить свою гостью до крыльца, и они неспешно пошли по проходу между скамьями.
   - Не останешься на службу, сестра?
   - В другой раз непременно. А у меня еще вопрос есть. Марлена говорила... Вы ей сказали, что у всех людей половина доброго и половина дурного...
   - Да. А ты что думаешь?
   - Я не знаю. Градначальник Совиннак думает иначе. Что... как бы это сказать... что не у всех людей половины доброго и дурного, что у всех с нарождения неравные доли. И он, наверное, правый. Он говорил про порядочность и... слово забыла... мудреное каковое-то словечко... Про ее противположность, как я поняла. Про то, что одни люди благородные, а иные низкие. Зачем так, если Бог всех одинаково любит? Зачем все неравные не только по достатку и положению, но и в числу Пороков, и даже в благородстве? Разве справедливо то, что у кого-то с нарождения слабые силы попасть в Элизий? Хорошо, пусть для души из Элизия будется плоть с одним Пороком - это верно, но мне сдается, что еще былось бы справедливым наравнять прочие души, сшедшие с облаков, дать им равные силы попадать в Элизий и два Порока. Отчего Бог дает кому-то и так бедному, низкому в правах и неблагородному цельных три Порока?
   - Оставь Нашему Господу судить о справедливости - он знает о ней больше и тебя, и меня, - улыбался девушке праведник. - Власть, положение и достаток, - тлен для бессмертной души. В остальном мы не так уж и неравны: мы рождаемся с одними Добродетелями. Разве это не равенство? Разве не справедливость? Остальное зависит от нас: то, что у всех разное число Пороков, вовсе не означает, что их нельзя победить в этой жизни. Старанием и желанием любой человек - и король, и бродяга, способен обратить их в Добродетели, - для этого мы живем и страдаем, и восходим всё выше и выше, пока не достигнем не только Элизия, но и Божьего света. Священники помогают мирянам и воинам не сбиться с дороги, но путь к Богу человек должен проделать сам. Скажи, было бы по силам человеку с тремя Пороками в кресте обратить хотя бы один Порок в Добродетель и получить поровну дурных и добрых склонностей, если бы он не стремился к добру хотя бы наполовину? Поэтому в каждом точно есть половина добра... Человек с низкими помыслами - во власти заблуждений. Да, одни более чисты и добры, даже несмотря на крест с тремя Пороками, но ведь и почва на земле неравная - где-то пустыня, а где-то благодатная земля. Вот только когда-то пустыня тоже была плодородной. Надо стараться, хотя это непросто, вернуть бедную на соки землю к жизни. Часто там уже и семена добра лежат - порой надо показать человеку, что они у него есть, что надо их поливать, а почву возделывать, - и тогда они взойдут: семена добрых помыслов перейдут в благие деяния. А поливать и удобрять почву надо в первую очередь верой и Добродетелью Любви - не иметь обид, злобы, ненависти и Гордыни.
   - А у Лодэтского... - запнулась Маргарита. - Не хочу поминать Дьявола в храме... В нем тоже половина доброго?
   - Возможно, больше половины - я же с ним еще не знаком, - улыбнулся брат Амадей, открывая перед девушкой тяжелый створ ворот. - Он человек, Божие творение... Должно быть, очень несчастный, ведь не создал, а разрушил и забрал жизни... Да, он рыцарь - и Экклесия дала ему право убивать без греха и покаяния, но уверен, его душа не знает счастья. Войны и жестокость рождены силой вражды. Как и любовь, вражда - вторая неотъемлемая сила, приводящая наш несовершенный мир в движение. Вот мы и гневаемся, и боимся, и убиваем друг друга. И всё же, жить в жестокости, страхе, злобе или ненависти, - всё равно что жить в подземелье без солнца и прекрасного голубого неба. Многие из узников такого подземелья просто забыли, как хорошо наверху, какая здесь зеленая трава и вкусные плоды. Нередко рьяные праведники - это бывшие злодеи, а всё потому, что, выбравшись из темницы, больше не хотят возвращать назад. Жестокость - это не свойство плоти, как бы ты не считала, это ее хворь, значит, любой человек может быть исцелен - через веру он проникнется и Добродетелью Любви.
   - Он демон! - прошептала Маргарита, переступив порог храма и придерживая дверь. - У него зубы во рте серебряные - так Марлена сказала. Разве могут быться у человека серебряные зубы во рте? А вот у человека с душою демона могутся! Это колдовство!
   Брат Амадей вздохнул и вышел к ней на крыльцо из храма.
   - Нет, ты не можешь быть права, - ответил он. - Это заблуждение: нет людей с демонской душой и не может быть, - так говорится в Демонологии, что изучают священники.
   Понимая, что не убедил Маргариту, брат Амадей продолжил:
   - Я постараюсь объяснить тебе суть. Как ты знаешь, душа соткана из стихии Воздуха, плоть - из стихии Земли. Вода - соединяет эти две стихии, а Огонь разъединяет. Демоны созданы из стихии Огня. Они могут получить власть над душой, заставить ее служить себе, но заменить человеческую душу они не в состоянии, потому что бездушная человеческая плоть погубит их самих - погасит без воздуха, как земля гасит огонь. Только низшие нечистые твари, состоящие из стихии Воды, могут вселиться в человеческую плоть, когда душу вырвали прежде срока в юном или младом возрасте. Однако такие существа не обладают могуществом демонов. Они тоже губительны для окружающих их людей и их душ, но в сравнении с вредом от демона - это комариные укусы. Возможно, лодэтский герцог одержим, но даже если это так - он человек, и если в рассудке, то ему еще можно помочь. Про зубы... не знаю. Марлена могла перепутать или ей показалось... Не уверен, что такие зубы указывают на колдовство... Но я никогда не занимался гонением демонов и не обладаю должными знаниями. Брат Фанж, когда был священником, он как раз занимался тем, что изгонял демонов, освобождал от созданий Ада человеческие души и тела... пока сам не сошел с ума... Есть вероятность, - вздохнул брат Амадей, - что он не смог победить сильного демона и тот завладел им самим, - поэтому мой бывший наставник и стал таким, каким ты его узнала. Еще брат Фанж полагал, что у нас достаточно сил, чтобы самим изгнать нечистое существо или даже победить его силой любви... В том числе любовью к своему демону, - широко улыбнулся брат Амадей, махнул рукой и открыл врата храма. - Уверен, брат Фанж уже тогда начинал терять разум.
   ________________
   В Меридее каждый цветок имел истолкование, а букет рассказывал целую историю. Раз розы символизировали любовь, тайну и молчание, то мужчины преподносили их дамам, чтобы без слов признаться в чувствах: алые розы означали пылкую страсть, темно-багряные - любовные муки, белые - преклонение и непорочность помыслов, розовые - приязнь, бледные - нежность. Желтые розы воплощали благую любовь, отраду и все самые светлые чувства. Их дарили в благодарность за свое счастье или в знак примирения.
   Сойдя с крыльца храма, Маргарита посмотрела на бурлящий рынок перед собой и на роскошную розу в своей руке, желтую, будто солнце. Она внезапно решила, что пойдет к зеленому дому и подарит розу тетке Клементине: ничего не будет ей говорить, вручит подарок - и всё, после чего обнимет Синоли, Филиппа, Беати и, конечно, любимого дядюшку Жоля.
   Ставни съестной лавки, как и дверь, оказались закрытыми. Удивляясь и пожимая плечами, Маргарита постучала кольцом с молоточком в парадную дверь зеленого дома. Вскоре на пороге перед Маргаритой появилась ее тетка в коричневом платье да знакомом чепце с тремя рядами оборок. Блестящие, темные глаза Клементины Ботно не обрадовались незваному визиту и вопрошающе уставились на гостью; на ее тощем лице тревога за пару мгновений сменилась торжеством собственной правоты. Сжатый, широкий как у Оливи рот говорил: "Я знала, что от тебя так просто не избавиться и ты еще не раз оботрешь мне порог!"
   - Здравствуй, тетя, - ласково сказала Маргарита.
   - Никого в дому нету! - резко ответила та. - Твой брат с женою у кузнеца теперь себе живает. И младшой щас там. Дядя твой непонятно где и с кем. И ты давай поди с крыльцу моего дому! Я тебя большее знать не знаю! Сына моего из-за тебя чуть не убили! Иль забыла?! Поди прочь! Ночёвывай хоть на улице, но в свой дом я тебя большее не пущу!
   - Я лишь розу пришла тебе задарить, - в смешанных чувствах боли и новой обиды расстроено ответила Маргарита. - Вот, - протянула она цветок.
   Клементина Ботно смерила племянницу презрительным взглядом, как подлизу и лгунью, а вместо прощания, громко захлопнула перед ней дверь.
   Маргарита отправилась в замок. Дом своего брата-кузнеца она не желала посещать, даже чтобы проведать родных: не могла видеть счастливых Нинно и Ульви, особенно после встречи с теткой.
   ________________
   Когда Маргарита вернулась в дом Шотно, ее продолжало лихорадить от гнева. Всю дорогу она ругалась с теткой, хоть той не было рядом, и подбирала слова поострее, чтобы уязвить Клементину Ботно. Даже напоминание о том, что идет восьмида Кротости не охлаждало ее разума. Марлена, увидев состояние сестры, решила, что та расстроилась из-за разговора с братом Амадеем.
   - Так бывает, - попробовала утешить ее Марлена. - В первых беседах с братом Амадеем и такое случается... или на второй раз, а то и на третий... Ничего мне не рассказывай. Думаю, сейчас ты не имеешь желания увидеть его вновь, но, поверь мне, скоро ноги сами понесут тебя в храм Благодарения. А сейчас лучше отдохни наверху перед обедом и успокойся.
   Маргарита поселила розу на прикроватном стуле. Бессонно затихнув в постели, она любовалась красотой цветка - желтая пышная чаша, будто затейливый тюрбан Альдриана Лиисемского, покрыла ободок глиняного бокала. Гнев понемногу сходил на нет, но обида оставалась.
   "Не получается у меня не оскоробляться, - думала Маргарита. - Я просто не могуся, и всё! И не смогуся... Простите, брат Амадей, не удается гуливать в чистом платье. Мне по-привычному в старом и грязном".
   И тут же в ее голове раздался голос праведника: "Кстати, сегодня ты стала лучше, ведь научилась размножать розы..."
   - Старое платье-мешок я сорву на тряпки, - сказала она вслух. - И лавандовое тоже носить перестану. Ульви задарю - оно ее очень красит... А то мне совестно, что я ее лицо видала, когда нож в руку Аразака втыкнула. Зато как метко получилося... Но это даже хужее... Я заработала в кухне тридцать девять регнов и три четвертака... На стекло для зеркальца всё равно не хватает, а на зеленое или голубое полотно для нового наряду как раз...
   Но пока нового убранства у нее не было, и к двум часам, чтобы помочь Марлене в огороде, Маргарита спустилась вниз в бледно-лавандовом платье и белом платке. Не прошло триады часа, как девушки услышали голос градоначальника, раздававшийся от парадного входа.
   - Сегодня же день юпитера, - сказала Марлена Маргарите. - По этим дням Огю и господин Совиннак всегда встречаются для шахматной битвы. Должно быть, и сейчас он пришел пригласить Огю.
   Но оказалось, что градоначальник пришел не только по этому поводу.
   - Я на пару минут, - проходя в гостиную, сообщил он. - Огю жду, как всегда, у себя вечером.
   Маргарита с удовлетворением отметила бежевый плащ за его спиной.
   - Госпожа Шотно, - обратился Ортлиб Совиннак к Марлене. - Если вас не затруднит, то я бы не отказался от бокала сладкой воды с желтым вином, мятой и перцем. Не смог на такой жаре отказать себе в удовольствии испить столь чудесного напитка и пройти мимо вашего дома.
   Когда хозяйка дома ненадолго оставила гостя и Маргариту одних, то мужчина сказал:
   - Мне есть, что сообщить и вам, мона Махнгафасс. Был по делам в замке и, кроме того что желал утолить жажду, зашел сообщить вам о подписанной мною грамоте на нотариальное дело для господина Ботно, вашего сужэна. Вот, по пути к воротам заглянул сюда, чтобы вас обрадовать.
   "Да есть ли же справедливость?! - возмутилась про себя Маргарита. - Из-за доброты ко мне градоначальника Оливи будется нотарюсом и набогатеет себе? Ну уж нет!"
   - Если честно, господин Совиннак, - ответила девушка, - то я былась бы вам крайне благодарной... Лучшее бы вы забрали разрешенье. Не хотела бы пояснять... - смутилась она. - Это надолго, а вы спешите...
   Улыбка скользнула по губам градоначальника и раздвинула тонкие усы.
   - Я сделаю так, как вам будет угодно, мона Махнгафасс. Я буду рад оказать вам услугу и сейчас... и в дальнейшем.
   Так Маргарита не последовала совету Марлены - "ни о чем не просить Ортлиба Совиннака". Радость Оливи, тетки Клементины и Гиора Себесро длилась всего один день. Сославшись на ошибку, дозволение у Оливи отозвали и вернули деньги. И сколько бы ни просил Гиор Себесро за нового брата, он получал отказ от градоначальника. Сам же Ортлиб Совиннак стал чаще бывать в доме Огю Шотно. До конца последней триады Кротости он еще раз отобедал там в день сатурна, а в календу восьмиды Трезвения, снова навестил дом управителя замка.
   Глава X
   Лодэтский Дьявол рядом с Нонанданном
   Восьмида Кротости оканчивалась празднеством встречи стихий Воды и Земли, называемым Летние Мистерии. В Весенние Мистерии отмечали встречу Воздуха и Воды, в Осенние - встречу Земли и Огня. Зимних Мистерий не существовало - в середине календарной зимы истекал год, Солнце дальше всего отходило от Гео, светила опасно сближались, и мог произойти Конец Света. Встреча стихий Огня и Воздуха состояла из Судного Дня, когда меридианцы постились, из зловещей Темной Ночи, в какую люди зажигали множество свечей, фонарей и костров, а за час до полуночи вставали на колени и молили о своем спасении, и из Возрождения, когда еще час после полуночи верующие продолжали молиться и рыдать от счастья, после пировать и радоваться всю следующую триаду. Весенние, Летние и Осенние Мистерии тоже приходились на середину сезонов. Праздновались они одинаково: в благодаренье, по завершении полуденной службы и часа жертвования, когда в обмен на монеты меридианцы получали пилулы и вино, на Главной площади происходило сожжение ведьмы. Чаще всего сжигали чучело и очень редко живую колдунью. Затем устраивались праздничные застолья с балами, ночью по улицам ходили маскарады - шествия, оставшиеся с древних времен и от традиций, связанных с плодородием. Скрыв под масками лица, люди безбоязненно нарушали приличия: любой, кто присоединялся к развеселому параду, позволял другим целовать себя; если же отказывался выпивать, то его в шутку наказывали розгами. Шум стоял в Элладанне до рассвета. Сильване в ночь Летних Мистерий праздновали начало жатвы, устраивая на полях собственные "бесовские оргии". Еще в эту ночь собирали лекарственные травы и вырывали из земли мандрагору. Если чудо-корень кричал, то нес в себе саму Жизнь - он излечивал от всех на свете болезней и даже отгонял Смерть. Выкапывали и корень ангелики, после чего делали пахучие обереги для младенцев, отпугивавшие от их слабой плоти нечистую силу и хранившие ее, будто Ангел Божий, для бессмертной души. Помогала ангельская трава взрослым тоже - мешочки с корнем ангелики брали в дорогу путники и охотники, дабы не встретить демона в образе волка и не стать оборотнем.
   Для Маргариты маскарад Летних Мистерий был связан со смертью отца, поэтому она стала одной из немногих, кто радовался, что в первый год сорокового цикла лет его запретили. На второй день празднества, в календу восьмиды Трезвения, люди продолжали веселиться и ходить по гостям. Ортлиб Совиннак навестил своего приятеля Огю Шотно, что не казалось удивительным. Однако за следующую триаду он отобедал в доме управителя замка еще пять раз - дважды в день юпитера, в первый день сатурна, в день луны и в благодаренье. С охотой градоначальник принял приглашение на новый обед, обещая быть с визитом в день юпитера, девятнадцатого дня.
   Марлену не мог не беспокоить интерес Ортлиба Совиннака к ее дому. Она попросила мужа поговорить с градоначальником, на что Огю Шотно резонно ответил:
   - Всё будет зависеть от нашей моны Махнгафасс. При всех недостатках Ортлиба он ее и пальцем не тронет, если она сама не пожелает. Успокойся, бесценная Марлена. Ему скоро надоест. Разумеется, если только эта наша сестра не внушит градоначальнику, что он имеет основания ухаживать. И я готов поклясться, что она уже дала ему, если не уверенность, то надежду. Поговори лучше с этой девчонкой.
   Марлена пыталась поговорить с Маргаритой, но та не воспринимала ее опасений всерьез. В конце концов Марлена потребовала:
   - В день юпитера, когда градоначальник будет у нас, я и Огю ненадолго оставим тебя с ним в гостиной зале... И ты дашь понять господину Совиннаку, что ты благопристойная, верная своему супругу жена. Возможно, ты сама не осознаешь, но каким-то образом воодушевила господина Совиннака. Это вдвойне неправильно: преступно по отношению к Иаму и непорядочно по отношению к градоначальнику. Я не осуждаю тебя, но... из-за меня ни разу мужчины не дрались и никто и не пытался ухаживать за мной, пока я в супружестве. Кроме одного рыцаря... - с досадой вздохнула Марлена. - Но это потому, что рыцари всегда так делают - когда не воют, то обхаживают дам, даже если не получают расположения, - такие уж у рыцарей правила, называют это "штурм Замка любви", - не могут они ничего не штурмовать... Но ухаживания от того рыцаря - это любезность и не более, - так мне сам Огю сказал. Да и поцелуй мне рыцарь руку, никто бы не удивлялся, а вот градоначальник не рыцарь, но руку тебе целует! Сама понимаешь, как это странно выглядит... Да, ты не знала, что он имел в виду, когда поклонился с рукой у сердца, но... Всё же, я думаю, твое поведение небезупречно. Объяснись с градоначальником и попроси его не навещать наш дом так часто, ведь это могут истолковать превратно: люди начнут судачить. А затем и Огю поговорит с ним. И я хочу надеяться, что всё не зашло далеко и недоразумение разрешится без горьких последствий.
   Этот разговор происходил, когда Маргарита собиралась в храм Благодарения, на свою вторую встречу с праведником. Путь туда занимал больше часа. Если бы не уважение к брату Амадею, то Марлена, задержав свою сестру дольше, наверняка выпытала бы у нее всё о мести ненавистному сужэну.
   Уже в храме Благодарения терзаемая совестью Маргарита рассказала брату Амадею правду о своем замужестве. Как это вышло, она сама не поняла. Сначала праведник показал ей ее черенок - почка исчезла, и девушка расстроилась, но оказалось, что стебель прижился к корню и осенью они высадят куст. Затем они срезали новые стебли и соединяли розы с шиповником. Маргарита делала это уже без помощи брата Амадея. Она сама не заметила, как начала признаваться священнику и проговорилась ему об услуге градоначальника, об опасениях Марлены и о словах, что она, Маргарита, ведет себя небезупречно. Брат Амадей молчал и хранил на губах улыбку-полутень.
   - А вы как считаете, брат Амадей? - спросила Маргарита в конце своего рассказа. - Мое поведение непристойно? Я неправильно сделала с сужэном после всего, чего натерпелась от него? Градоначальник мне желал оказать услугу, а не ему... Он мне ее и оказал. Неправильно?
   - Сложно судить, сестра Маргарита, - ответил праведник. - Каждому свое... Помнишь, ты спрашивала меня о том, почему всё неравны? Почему кто-то высок, а кто-то низок? Представь, что растут одни лилии и больше ничего. Было бы красиво, но мы с тобой скоро умерли бы от голода. В том, что мы все разные - в этом и есть гармония нашего мира. Есть беззащитные растения, что радуют нас своим цветом и не боятся, что их сорвут. Например: цветок, так схожий названием с твоим именем. Маргаритка не менее прекрасна, чем роза. Это символ невинности и доброты, а древние люди называли ее вечной красавицей. Ее любили и любят за то, что ее цвет распускается там, где другие отказываются. Множество опасных и ядовитых цветов произрастает на нашей Гео, большинство из них непримечательны: не священные маки, не изысканные розы, не благородные лилии, не горделивые нарциссы, не помпезные ирисы, не нежные фиалки и не любимые всеми маргаритки... Например, болиголов - милый, белоснежный зонтик... И убивает! Или трогательный, душистый ландыш, что дарит столь ядовитые ягоды. А вот вороний глаз одним своим видом показывает, что с ним шутки плохи, однако это лекарство. И роскошная гвоздика, и ароматный шалфей, и столь невзрачная полынь, - все они исцеляют нас, а крапива, хоть и жжется, полезная трава, незаменимая для пирогов, салата, похлебки, плетения веревок, ткачества и излечивания хворей, - всего не упомнишь. Так и люди: мы разные и от каждого прок... Думаю, с твоим сужэном ты поступила как роза: отрастила шип и уколола. И как роза сейчас торжествуешь - думаешь, что сильно навредила. А человек уколет себе палец и прольет капельку крови, - досадно, но не более. Так, как ты описала своего сужэна, я подозреваю, что ты ему причинила вреда не больше, чем роза причиняет человеку. Уж не серчай... А себе и правда можешь навредить.
   - Вы про боязни Марлены? Градоначальник - он крайне достойный. И замечтательный! Он сам говорил, что это срам, когда ухаживают за замужней! И что прелюбодеев надо расчленять... Вернее, так некогда делывали, и градоначальник вроде бы считает, что так им и надо. И я тоже так считаю!
   - Тогда тем более тебе стоит с ним объясниться - ты и градоначальник ничего не теряете, а Марлена станет счастливее, разве не так?
   Маргарита дернула губами: непросто было даже представить, как она будет говорить на столь неловкую тему с таким человеком, как градоначальник.
   - Но я иное подразумевал, когда говорил, что ты можешь себе навредить, - продолжил брат Амадей. - Вдруг тебе, маргаритке, понравится отращивать шипы? И ты будешь растить и растить их, чтобы колоть побольнее... Перестанешь быть маргариткой, но не станешь розой, а превратишься в терновник. А затем и цвести начнешь редко. Чем реже, тем лучше, - и тебя никто не будет трогать!
   - Разве плохо, когда боятся близиться, чтобы обидеть? - вздохнула Маргарита.
   - Станешь такой же, как Ортлиб Совиннак. Трогать его боятся, но он не нравится никому. Кроме тебя, как я понимаю, - шире улыбнулся брат Амадей. - И это очень хорошо: возможно, тебе он покажет красоту своей души. И удивит не только тебя, но и меня...
   - Я не понимаю! - обхватила Маргарита голову руками. - Вы говорите, что мне надо близиться с ним? Чтобы он показал красоту души. Но я не могусь большее с ним близиться... то есть ближаться. О каковой... О какой близости вы, вообще, говорите?! Я же замужем! Вы же только сказали, что его нужно просить не ходить в дом Шотно так часто.
   - Я говорю о духовной близости, сестра, возвышенной и даже жертвенной, как духовная любовь, - мягко посмеиваясь, ответил брат Амадей. - Для Ортлиба Совиннака не составит труда найти красивую и свободную содержанку. Но этому человеку явно недостает другого. Он недоверчив... Полагал, что отгородившись от людей, станет счастливым, но счастья это ему не принесло. И сейчас, я думаю, в своей ограде он выламывает для тебя дверцу. Он поступил благородно, спасая тебя. Благородные и бескорыстные поступки окрыляют душу, осветляют разум, а сердце делают большим. И далее, я уверен, градоначальник захочет в отношении тебя поступать так же. Конечно, если будет уверен в твоем бескорыстии, если он будет доверять тебе, поэтому откровенный разговор укрепит вашу духовную близость и сделает невозможной другую. Теперь поняла меня, сестра Маргарита? Хотелось бы надеяться, что в дальнейшем наш градоначальник откроется и для других, что семена добра дадут всходы, - и мы увидим благие деяния этого человека.
   - И всё же... А вот отчего всё настолько несправедливо? - не скрывала досады Маргарита. - Может, вы и правы, что сужэна я не сильно-то обидела. У него всё благо и без разрешениёв работать нотарюсом... Но отчего так? Почему он будет без наказаний услаждоваться всем, что дает ему женитьба? А от меня из-за него избавились, как от чумного ковра... и отдали незнакомцу! И я не то чтобы жалею... Хотя, пока я с Марленой не жила, очень жалела. Почему я даже шип не могу себе ращивать?! Почему кому-то всегда везет, а кому-то, как мне, почти никогда?! Куда глядит Бог?!
   Брат Амадей немного подумал и, подбирая нужные слова, опустил глаза к земле.
   - Порой жизнь кажется благой для всех, кроме нас, - ответил он, - но это не так: везение может обернуться крупной ложью или, наоборот, несчастье окажется чудесной переменой. Надо не отчаиваться в невзгодах, а нужно довериться Богу и подождать. Так с тобой и случилось, разве нет? Поступая скверно, человек сам себя наказывает - вот Бог и не вмешивается с немедленным возмездием. И тебе не стоит мстить: ты лишь сеешь вражду и себя караешь вместо своего обидчика. Твой сужэн может добиться успеха, но, подумай сама: так ли он счастлив? Он венчался, движимый Сребролюбием, из-за пристрастия к материальному и тленному, а это верный путь потерять душевное спокойствие, то есть совесть. Нет без душевного спокойствия счастья, а вовсе жить без совести - это жить и срамиться. Если ты не видишь его огорчений и разочарований, это еще не значит, что их на самом деле нет.
   Маргарита вспомнила слабоумную Залию и решила, что брат Амадей прав. И опять куда-то ушла обида на сужэна и на тетку.
   - А как мне поговорить с градоначальником? - вздохнула девушка. - Чего ему сказать? Как начать?
   - Это ты знаешь лучше меня, - улыбнулся брат Амадей. - Только не ссылайся в разговоре на Марлену. Ты должна дать понять градоначальнику, что ты сама этого хочешь, а не кто-то прочий. Иначе такой разговор не стоит начинать - он будет бессмысленным.
   ________________
   После работы в саду и беседы с братом Амадеем, Маргарита осталась на полуденную службу, а затем, то ли действие пилулы еще не угасло, то ли светлая сила брата Амадея напитала ее сердце, она пошла к дому Нинно. Там, навстречу ей, как оно всегда случалось, вышла Беати - смуглая, красивая и улыбчивая, но теперь она была в длинной юбке и с тщательно убранными под головную повязку и чепец волосами.
   - Ты в длинной юбке? - удивилась Маргарита, обнимая подругу. - А как же зола?
   - Ульви всё в дому намыла. И во дворе теперь глянь как чистое! Нинно она не дозволяет ходить домой грязным из кузни. И он ее слушается! Пошли вовнутря, нашего дома не признаешь!
   Войдя в такой знакомый дом кузнеца, Маргарита обомлела: стены нарядно побелели, на шлифованных балках лоснился свежий слой льняного масла, на окнах дрожали от ветерка новенькие зеленые занавески. И отовсюду, с полок, со столов и даже со спинки скамьи, свешивались салфетки в незатейливых мережках. Серая в полоску кошка сидела на сундуке у входа, около кувшина с полевыми цветами, и вылизывала себя. Этот потемневший от времени, окованный железом сундук всегда был завален вещами Нинно: здесь он умывался, когда приходил из кузни, бросая на сундук кожаный передник и грязную рубаху. Именно около этого сундука десятилетняя Маргарита натолкнулась на полураздетого кузнеца. А теперь сундук прикрыли наискосок белым полотном, поставили цветы и приютили кошку. Маргарита не обрадовалась преображению сундука и дома. Оглядываясь, она думала, что всё стало для нее чужим и незнакомым - значит, и Нинно тоже стал другим.
   Ульви стряпала в отведенном под кухню углу. В Элладанне брали раз в полгода с каждой семьи пустяшный подымный сбор в один регн серебром, но за закрытую хлебную печь, в угоду пекарям, требовали уже золотую монету, поэтому небогатые горожане обходились очагами, устраивая их у кирпичной стены под вытяжкой для дыма и обязательно вешая цепь для котелка. С помощью подставок, разнообразной посуды и всевозможных ухищрений люди жарили, варили, пекли, даже делали вафли или печенье. Очаг мог быть небольшим и на плите (возвышении из камня), как в доме Ботно, или же на полу как камин - и тогда кухню не отгораживали; дождливыми зимами семья собиралась у такого очага, отдыхая или занимаясь чем-нибудь полезным. Хозяйке дома требовалась уйма утвари для готовки: миски, сковородки, шампура, решетки, котлы, горшки, кадушки, ведра, корзины, кувшины, ухваты, черпаки, шумовки, ножи, щипцы, ступки, метелки, совочки, скребки, - всего не перечислишь. Часть этого добра невеста имела в своем приданом, но львиную долю "инструментов" был обязан купить жених еще до супружества, и о списке предметов договаривались сваты. Нинно, потомственному кузнецу, в наследство досталось столько поварских сокровищ, что за него пошла бы любая соседка. Правда, Беати тягу к стряпне чувствовала слабую, и Маргарита запомнила ее кухонный угол как малопривлекательное с вида нагромождение чего-то любопытного - будучи девчонками, они с удовольствием копались там, выискивая вещицы для игр. Теперь же здесь всё переставили, перевесили, навели деловитый порядок, каким заведовала Ульви, тоже неузнаваемая из-за белого платка, повязанного большим бантом на макушке. Увидав Маргариту, она ринулась обниматься, извиняясь, что руки в муке, но тем не менее трогая подругу за плечи.
   - Дом не узнать! - изобразила восторг Маргарита. - Когда ты успела?
   - Ну, не тока я, - довольно кивнула Ульви. - Синоли белял, а Филли скоболил дереву.
   - Филипп? - не поверила Маргарита.
   - Ульви, небось, сказала ему, что балки в вишневум варенье, вот он их до блеску и зализал, - усмехнулась Беати.
   Маргарита прыснула смешком, отчетливо представив это: Филипп уродился даже большим сладкоежкой, чем она.
   - А я печеняю, - затараторила Ульви. - Будёт почти маршпан. А у нашего дядюшки поспело миндалю. А Нинно на собираньи гилядии, воротается к вечёру, авось подберёт заказу. А Синоли подмастериё Нинно теперя, да и мой малюськое! А мне он в хозяйству с охотою подмогает. А Нинно говорит, что от Синоли большее проку в кухне, чем в кузне. Смешно, да? Кухня - кузня! Всего одну букву перемень! А покудова заказу у Нинно нету, Синоли воды носит. А Филипп с им. А на все цееены так назадрали! А тетка Клементина теперя продает ведро о два регна! А кудова дёвываться при таковой-то жарище - люди ее клянают, но воды берут. А Синоли четвертак плотют с ведру, но с нашей жадиной-теткой не заспорить - она иль Филиппа задармом понудит воды таскивать, иль скажет соседям, чтоб сами к ее колодецу ходили. Будутся радые, коли и ты придешь. Не к колодецу, в гостя.
   - Меня недавно тетка на порог не пустила, - ответила Маргарита. - Лучше в другой раз туда загляну. Как дядя?
   - Пьянствует, - ответила Беати. - Лавку забросил, бродит где-то с дедом, как про тебя спомнит, то плачет, а после опять пьянствует, - одно слово: всё у него наичудеснейше... А ты-то как? - в ее темных глазах появилось бескрайнее сочувствие.
   - Лучше, чем когда-то прежде, - рассмеялась Маргарита. - И у меня всё наичудеснейше... Самой в это сложное верить.
   Ульви принялась лепить печенье с помощью деревянной формы, делая из шариков теста сердечки. Пекли же печенье под металлическим листом, посыпанным горящими углями.
   - А я Петтану на рынку совстречала, - говорила она. - Так она мне такового сказывала! Что Аразак тябя топлял. А градоначальник видывал энто. А Хадебура в узницах. А вот Галли теперя Хадебура, а Петтана - Галли, а Майрта Майртой всё равно сталася, а Марили теперя Петтана!
   - Марили?
   - Ага. Гюс всю еёйную красу разлупил - и служничать на столу герцогу она большее не моглась. Погнать уж удумали, но она выкрутилася и теперя тесты месит. Засим раздастся как Петтана и так станется всю жизню на тестах. Ох, уж и не свезло же ей! - раздавила Ульви шарик теста о плоскую глиняную тарелку и занесла над ним формочку. - А ты где жителяешь?
   - В доме Марлены. Там хорошо, спокойно... В огороде ей под... помогаю, еще убирать дом и стряпать. У меня всё правда очень благо! - уверила Маргарита подруг, но Беати продолжала глядеть на нее с жалостью.
   Маргарита хотела похвастаться: рассказать об обедах с градоначальником и знакомстве с братом Амадеем, однако передумала - неизвестно, что произойдет после предстоящего разговора с Ортлибом Совиннаком (возможно, обиженный, он больше никогда не отобедает в доме Шотно, пока она будет там жить), а бахвалиться встречами с праведником показалось неподобающим для меридианки.
   - У меня и Синоли будется малыш! - меняя тему, воскликнула Беати.
   - А у нас с Нинно тож будёт! - подхватила Ульви. - А у тябя?
   - Нет, - тихо ответила потрясенная Маргарита. - У меня нету...
   Она чуть не разрыдалась - Нинно будто перенесся за Хинейское море в Сольтель.
   "Это конец, - думала Маргарита, пока обнимала подруг. - Прощай Нинно и будься счастливым. Ненавижу тебя, Ульви! Отобрала у меня Нинно, колечко, еще и сестрой мне стала - всё мое себе присвоила! Филипп у нее в дому балки скоблит! Синоли у нее в подмастерьях, виделишь ли! У нашего дядюшки миндаль поспел! Это мой дядюшка, а никакой не твой! Даже тетка - это моя жадная тетка, а ничуть не наша! Меня же из-за тебя едва не утопли! Права была Несса Моллак - я хужее, чем дура! Я добрая дура!"
   - Я так жуть за вас радая! - сказала Маргарита, хлопая глазами и прогоняя слезы. - Сейчас разревуся со счастия... Что же я за плакса?! Всё этот мой влажный гумор... проклятый!
   Прощаясь с сестрами, Маргарита старалась не смотреть на старый сундук. Утыкаясь в него взглядом, она как наяву видела возвращение Нинно в свой уютный дом; представляла, как кузнец нежно целует свою заботливую жену и трепетно гладит грубыми ручищами ее округлившийся живот, как кушает за столом рядом с Ульви, а та, в платке с бантом, сидит рядом и поглядывает: доволен ли ее супруг обедом. И после, обнявшись, Нинно и Ульви идут в спальню на чердак. Возможно, он даже несет ее туда на руках. Дальше фантазия Маргариты обрывалась - дальше ей было противно воображать.
   За замковые стены девушка возвратилась с мешочком орехового печенья в виде маленьких сердечек, зная, что не притронется к нему. Возможно, больше никогда не будет есть печенье. Совсем никогда.
   ________________
   Градоначальника ждали к обеду, но раньше него в дом управителя замка пришел другой гость - усатый Раоль Роннак. Марлена обрадовалась ему, как родному. Манерный и важный Огю Шотно да Раоль Роннак, раскрепощенный и самодовольный, словно за восьмиду он стал не меньше чем оруженосцем, распили в гостиной кувшин желтого вина. Вернее, Раоль по-простому предложил "клюкнуть чарочку" и далее стал осушать один бокал за другим. Когда кувшин опустел, лицо Раоля покраснело, сам он развалился на скамье и стал рассказывать о воинской службе.
   - Лучшая пора, клянусь своими усами! - заявил Раоль Роннак. - Времени - хоть отбавляй. Деньжата - есть всегда! В городе тебя обожают и молятся на тебя! Чтоб я так вечно жил! И Иам тоже, - добавил он, вспомнив, что должен рассказать не о себе, а о друге. - У Иама всё то же самое. Мы с ним великими друзьями стали. Что он отчудил на днях! Чучело кабаньей головы где-то достал, напялил на себя, в плащ с капюшоном нарядился да с рассветом влез по приставной лестнице к окну оруженосца, которого все пехотинцы терпеть не могут. А оруженосец тот всегда ночью окна закрывает, хоть и жара. Чего там у себя делает, один Бог знает... Открывает, значит, оруженосец с утра ставни и... - ему прям в рожу рыло смотрит! Плащ по ветру развевается, но кабан не шевелится - вроде и не живой. И затем Иам как руки поднял! И как тот оруженосец заорал! И с криками "Бесы! Бесы!" без белья из спальни - да в храм по соседству! Там сколько шума наделал! Девицы на улицах, а тут такого сраму! В обморок даже посваливались... и не только девы, но и старухи, - смеялся Раоль. - Словом, отомстил Иам. Ссора у них ранее вышла с тем оруженосцем. Барон Тернтивонт выгнал труса из войска - сказал, что коль тот свиньи испугался, что станется, когда Лодэтский Дьявол нападет... Праавда, - протянул Раоль, - потом узнали, что у того оруженосца свинья брата-близнеца съела: из неблагородных он, в деревне рос. Не углядели за младенцем - и вот, а он сам рядом лежал... Свинья его могла выбрать, но только покусала: с тех пор он свиней боялся... Иам не знал, да и не ожидал так пугануть, но свезло... Нууу, Иама тоже хотели наказать построже, даже выгнать собирались, но как раз враг к Нонанданну вышел, - и плюнули. Так что Иам снова в строю!
   Небесные глаза Марлены, какие в начале рассказа о кабаньей голове заволокло грустью и тревогой, раскрылись от ужаса.
   - Лодэтский Дьявол уже в паре дней отсюда?
   - Да, - беззаботно ответил Раоль и поправил усы; тон его голоса немного успокоил Марлену. - Барон Тернтивонт посыльного в Элладанн с донесеньем к герцогу потому-то и направил, а мне тоже свезло: взяли одним из десяти охранителей. Иам к вам просил зайти, как освобожусь: узнать, что там да как... Рад будет слышать, что жена его с вами, госпожа Шотно, живет. И что такой красавицей стала - дама! Расцвела пуще, чем была. Уж и не цветочек, а ягодка вызрела! Так и просится в рот, - улыбаясь, разгладил он свои усы.
   Маргарита к приходу градоначальника приоделась - носила то же самое зеленое платье и коричневый платок-шарф; два шелковых хвоста падали ей на плечи, будто вуаль. Она знала, что хорошо выглядит, и всё же похвала Раоля показалась ей неоднозначной и слишком смелой.
   - А что лодэтчане? - вмешался Огю Шотно. - Вы их видели?
   - Самого его видал! В черных доспехах, на черном коне, а с ним черная женщина, клянусь своим усами: вся черная, как ночь. И черная здоровая псина, страшнее которой я не видывал! Говорят, так как он продал Дьяволу душу, то питаться может только с пола вместе с собаками, - вот и таскает везде с собою эту псину!
   Маргарита перекрестилась. Марлена последовала ее примеру.
   - И женщина тоже страшная, - продолжал Раоль. - Как из самого Ада вышла - этакой у нее лик! Нам сказали, что такие, как она, вроде бы из Сольтеля, из его лесистой части, из Мелании, а сама она - меланка.
   "Неужто и правда точит меч костями красавиц и колдует? - с ужасом подумала Маргарита. - И лишь некрасивым рядом с ним ничего не грозит? Меланку какую-то из Сольтеля привез..."
   - И где же вы всё это видели? - с недоверием в голосе спросил Огю.
   - В Калли еще. Иам хвастнул как-то нашему оруженосцу, что уже сталкивался с Лодэтским Дьяволом и в лицо его знает, так Наль - это наш оруженосец - славный малый, он нас в дозор взял, в Калли. Ну, а я лица Лодэтского Дьявола так толком и не увидал, лишь издали. Он всегда среди двенадцати охранителей появляется, и отряд мимо проносится, - никак его не подстрелить. А сейчас враги разбили лагеря между Нонанданном, Тронтом и Калли... Не спешат, честно говоря, нападать на нас... Боятся, значит! И вы не боитесь! Как бы то ни было: ни ладикэйцы, ни Лодэтский Дьявол не пройдут дальше Нонанданна, - заверил всех Раоль Роннак. - На то там и мы! Пусть только попробуют - со стен города пушки ой как далеко пуляют ядра! Да в первой же битве с ними расправимся! Вот, ждем со дня на день, когда же в бой. А потом уж и домой, то бишь к вам, вернемся.
   Марлена натянуто улыбнулась, услышав про скорую битву. Муж погладил ее руку, как бы говоря, что и он ее в обиду не даст.
   - Останетесь на обед? - спросила Марлена Раоля, а тот довольно потер усы. - Мы ждем градоначальника. Думаю из-за... - не договорила она, так как звякнул дверной колокольчик. - А вот и он!
   - Благодарствую за любезность, - поспешил встать со скамьи Раоль. - К сожалению, остаться не могу.
   Градоначальника Совиннака, как все в Элладанне, он недолюбливал и боялся. Огю Шотно, обрадованный тем, что усатый любитель вина вскоре покинет его дом, отправился встречать гостя.
   - Что-то передать Иаму? - спросил Раоль Маргариту.
   - Ну что я скучаю... люблю, жду... - неуверенно говорила Маргарита под взглядом Марлены. - И еще одно... Я сейчас вернусь.
   В передней она встретилась с градоначальником. Тот поклонился с рукой у сердца и, подражая рыцарю, поцеловал руку девушки. Сожалея, что такая галантность случилась в последний раз, Маргарита ушла наверх, но через пару минут вернулась с мешочком печенья. Теперь в передней находился Раоль. Градоначальник стоял в дверях гостиной.
   - Это для Иама, - сказала Маргарита, передавая сладко пахнувший мешок. - Печенье с миндалем, почти марципан, то есть хлеб Марса, хлеб воина. И они сердечками... Чепуха, конечно, а не подарок...
   - Оо, нет, - отвесил низкий поклон Раоль Роннак и закрепил мешок на поясном ремне. - Это не чепуха. Простому вояке приятны такие вещи. Это лишний раз напоминает ему, что он защищает свой дом и жену-красавицу в нем, какая думает о нем и ждет его назад. Еще раз за всё благодарствую, - поклонился он на прощание.
   ________________
   Расположившийся на скамье в гостиной градоначальник расставлял древних воинов по их клеточкам, а Огю Шотно, сославшись на то, что его жена расстроена новостями, удалился к ней в кухню. Маргарита сидела в кресле и рассматривала фигурки, грозившие друг другу оружием перед гибелью.
   "Из них уцелеют немногие, - думала она, - но они всё равно будут воевать. Понимают ли они, что умрут? Так их культура и сгинула - силы сторон вышли равными: победитель так велико потеряет, что тоже проиграет".
   - О чем вы думаете, мона Махнгафасс? - закончив построение войск, спросил девушку Ортлиб Совиннак.
   - О том, что игра в шахматы похожая на Последнюю Битву. Мне на уроках Боговедения сказывали, что все культуры до нас гибли в большой войне, когда силы сторон былись... были равными... Они и себя уничтожили, и свой мир... и Конец Света наблизили... Я еще могу понять, почему короли воюют. А пехотинцы зачем? Их же всех убьют. Они глупые или что-то иное?
   - Вы правы в том, мона Махнгафасс, что эта игра похожа на жизнь. Даже больше, чем это может показаться, - за это я и люблю ее. Когда я был юн, то не понимал, почему у каждой фигуры свое место и почему она может ходить так, а не иначе. Кто так решил? - всё задумывался я - Точно не Бог, ведь все люди, кроме его избранников, для него равны. Неужели Дьявол? Или сами люди? Кто изобрел правила, я не знаю до сих пор, но они на самом деле существуют. Не быть малоимущему простолюдину никем, кроме как пешкой, но если он умудрится дойти до другого края доски, то сможет стать любой фигурой, кроме короля, даже полководцем. Поэтому пехотинцы сражаются - ими движет желание возвыситься... Всё мне понятно и с другими фигурами: они воюют, как умеют и чем умеют, вот только с ним неясно, - похлопал пальцем Ортлиб Совиннак своего полководца по серебристой голове. - Самая могущественная фигура, ходит с размахом, а без короля ему войны не выиграть. Так почему он воюет и чего хочет? Он уже достиг вершины, однако вновь поднял меч - не на короля ли замахнулся? Чем сильнее воинская власть полководца, тем слабее сакральная власть короля: если король не дурак, то однажды он убьет своего самого лучшего вождя, даже если левой рукой отрежет себе правую. А полководец поступит так же, если хочет жить... Возможно, он воюет, потому что на поле боя ощущает себя в большей безопасности, чем при дворе короля, как считаете, мона Махнгафасс?
   Маргарита пожала плечами. С восхищением глядя на градоначальника, она думала, что он самый умный из всех на свете людей.
   - Да я вас утомил, - ласково улыбнулся Ортлиб Совиннак. - Желаете ли в это благодаренье просмотреть из окон ратуши казни, мона Махнгафасс? Узреть справедливость своими глазами? Судья решил, что кухарка виновна наполовину - мол, она не знала, что ее племянник опустится до убийства, однако она ему помогла... За это ей присудили двенадцать ударов треххвостой плетью - весьма легкая кара для дамы столь крепкого сложения. Второго злоумышленника повесят. Аразаку же, наверно, удалось покинуть город... Так что вы думаете о моем приглашении?
   - Извините, господин Совиннак, но я откажусь. Я не люблю таковые... такие зрелища. После торжеств в честь герцогини Юноны, я дала себе слово: "Не глазеть на казни".
   - О, что тогда натворил тот бродяга! - недобро оскалился градоначальник. - Зрелище не для невинных глаз. Подобной дурости отродясь не было в моем городе. И не будет впредь. Всему виной попустительство глашатая. Больше такого не повторится - заверяю вас.
   - Извините, я дала слово, - помотала головой Маргарита и прикусила нижнюю губу. - Господин Совиннак, мне надо сказать вам, но это... непросто.
   - Нет ничего сложного, - пересел на скамье градоначальник, чтобы оказаться ближе к девушке. - Вы, мона Махнгафасс, хотите меня о чем-то попросить?
   - Да, - ответила Маргарита, виновато глядя на Ортлиба Совиннака. - Дело в том, что я... мне... - запнулась она от смущения. - Я замужем... И часто вижусь с другим мужчиною, когда нет мужа... С вами. И хотя мне крайне по душе ваше общество... И я крайне ценю его... И вас безмерно чтю... Это неправильно: проводить много времени с другим. Я... Этот дом вашего друга и, конечно, здесь вам всегда радые. Вот только... я будусь должная не спускаться большее... больше на обед при вас - это я хотела сказать.
   Глаза Ортлиба Совиннака превратились в узкие прорези - он внимательно изучал неловкость девушки, то, как она пытается избежать встречи с его взглядом и как терзает свои пальцы.
   - Возможно, я что-то не то сказал? - спросил градоначальник после недолгого молчания. - Или какие-то мои действия вызвали подозрения о грязных планах в отношении вас, мона Махнгафасс? Я лишь ценю тепло этого дома. Мне приятно здесь бывать, приятно находиться с вами рядом... Что я сделал не так?
   - Ничто, - опять прикусила нижнюю губу Маргарита и ее зеленые глаза заблестели влагой. - Мне так совестно! Я и сейчас готова целовать вам руки... Но люди будут говорить дурное. Мой супруг тоже будется недовольным. Я знаю, что вы самый благородный и порядочный из мужчин, но... Я и не думаю, ничто такового... Но это... Всё равно, это неприлично. Простите...
   Ортлиб Совиннак ничего не ответил. Он встал со скамьи и, устало вздохнув, тяжело потопал к окну.
   - Этого хочет госпожа Шотно, не так ли? - спросил он, глядя в темнеющее небо.
   - Нет, - твердо ответила Маргарита. - Я думаю, что это непристойно, неправильно и нечестно к моему мужу. Я так думаю.
   Градоначальник ничего не отвечал.
   - Я просила вас забрать грамоту на дело у моего сужэна, - добавила девушка. - Я раскаялась. Это былся... был ложный и недостойный поступок. Господин Совиннак, сделайте, пожалуйста, так, как верно для городу. Я больше не держу зла на сужэна.
   - А вот я держу! - резко ответил Совиннак. - Я выяснил у Гиора Себесро все условия вашей свадьбы. Те, о каких не знают ни господин Шотно, ни его уважаемая супруга. Своего мужа вы, мона Махнгафасс, и знать не знали до замужества. Мне сказали, что ваш дядя притащил его из трактира и навязал вас ему за две сотни регнов! И почему так случилось, я тоже знаю!
   Маргарита потерялась и онемела, а ее щеки в это время разгорались огнем. Она взмолилась о том, чтобы не разреветься до окончания разговора.
   "Градоначальник, конечно, знает то, что видал Себесро, - со стыдом думала она. - Знает, как сужэн жал меня к стенке и целовал. И знает это со слов суконщика, а тот не видывал, как я противилась Оливи до этого".
   - Я понимаю Гиора Себесро и его заботу о своей несчастной сестре. И не виню его... Ему оболгали вас. Ваш родной дядя оговорил вас.
   - Это неправда... - тихо возразила Маргарита.
   - Правда! - беспрекословно отрезал градоначальник. - И сейчас у меня нет сомнений, что вся грязь о вас - это ложь. И я этому крайне рад, - вздохнул он. - Вы порядочная женщина, мона Махнгафасс. Я не побеспокою вас больше. Ваше почтение к чести мужа и его имени вызывает у меня глубокое уважение. Бесспорно, будь я на его месте, то желал бы, чтобы моя супруга вела себя столь же подобающе. Но у меня есть один вопрос... Я прошу ответить на него откровенно, без жалости ко мне и безо лжи... И не подумать ничего предосудительного - мои помыслы в отношении вас, мона Махнгафасс, чисты. Скажите, если бы вас не связывали обязательства супружеского долга, вы бы повторили свою просьбу "не досаждать вам своим присутствием"?
   - Нет. Ни в коем случае, - не колеблясь, ответила Маргарита. - Я и ныне буду крайне огорченной.
   Ортлиб Совиннак развернулся к ней. Казалось, он хотел что-то сказать. Но потом передумал, подошел к круглому, выпуклому зеркалу и поправил свою черную току.
   - Мне пора удаляться, - сказал он девушке. - Много дел, очень важных дел из-за событий в Нонанданне. Элладанн рядом: важно любое перемещение врага или же войска Лиисема... Я прошу передать извинения господам Шотно за поспешность моего отбытия из их дома и за то, что ухожу до игры. Вас я понял... И повторю, что рад оказать вам любую услугу.
   Маргарита проводила его до двери. На прощание градоначальник поклонился ей уже без руки у сердца. И будто опять что-то хотел сказать, но и в этот раз передумал. Ортлиб Совиннак вышел, а Маргарита, покрасневшая и несчастная, смотрела ему вслед из передней в ромбовидное дверное окошко. Его грузная фигура удалялась в сумерках по направлению к храму Пресвятой Меридианской Праматери, в противоположную сторону от Восточных ворот замка.
   ________________
   На вершине холма, за обрамлением крепостных стен, стремились к облакам острые шпили на голубых черепичных крышах белокаменного замка герцога Лиисемского. От ограды того сказочного мира, от парадных Северных ворот, минуя второе кольцо стен, три башенки, ров, мост и каменный вал, к подножью холма спускалась дорога из розового песчаника. Она переходила в улицу Благочестия, а уже вдоль нее выстроились богатые особняки, принадлежавшие самым именитым аристократам Орензы, раскинулись ухоженные парки и сады. Хозяева этих роскошных жилищ где-то с полгода развлекались в Элладанне, а еще полгода проводили в своих имениях. Сейчас, из-за войны, в опустевших особняках, среди голых стен, остались лишь смотрители и немногочисленная прислуга. Темно-красный двухэтажный дом градоначальника, вставший у слияния улицы Благочестия с Западной дорогой, по сравнению с великолепием соседних дворцов, казался простоватым строением, но с широкой и шумной торговой дороги торец этого особняка, со ступенчатым фронтоном, крутой крышей и острыми каминными трубами, напротив, выглядел значимо.
   Утром дня венеры, как просила Марлена, Огю Шотно проведал приятеля в его доме. Идер Монаро, незаконный сын Ортлиба Совиннака, проводил гостя в кабинет, где Огю нашел градоначальника помятым, пьяным, одетым в нижнюю рубашку и штаны. Шерстяной шарф толстым кольцом обхватывал дородное туловище Ортлиба Совиннака, чтобы прогреть спину и унять в ней боли, а его голову неопрятной чалмой прикрывал легкий платок. Огю никогда не видел приятеля в таком виде - он оторопел и застыл в дверях.
   - Проходи, - медвежьим взмахом мощной руки поманил его Ортлиб Совиннак, приглашая присесть на табурет возле столика и скамьи, на какой полулежал сам. - Выпьем!
   - Ортлиб, что случилось? - неохотно опустился на табурет Огю и брезгливо поморщил лицо: на столике пестрели обглоданные кости, лодочки лимонной кожуры, яблочные огрызки, перевернутые серебряные чарки, измазанные сальсой тарелки, полотняные салфетки и, конечно, среди этой помойки высилась стеклянная бутыль с прозрачной жидкостью на четверть сосуда. В кабинете стоял резкий запах, какой ни с чем иным невозможно было спутать, - в бутыли находилось крепчайшее куренное вино. Градоначальник наполнил несвежие чарки и протянул одну из них Огю.
   - Пей! - скомандовал он.
   Несмотря на то, что белое вино подходило по гумору Огю, он терпеть не мог этот излюбленный напиток возчиков, моряков и северян. И всё же он не решился отказаться. После первой же чарки у него перед глазами поплыл кабинет, грязный стол и хозяин дома в непотребном виде.
   - Што слух... илось? - повторил Огю, откашливаясь, потому что вино обожгло ему горло. - Неужели из-за девчонки?
   - Кажется, я влюбился, - захохотал Ортлиб Совиннак, а Огю снова зашелся в кашле.
   - Ортлип, - сипло произнес Огю Шотно. - Ты не можешь быть влюблен. Ты едва ее знаешь - как раз сегодня прошло ровно две триады, как ты увидел ее в бочке, - ты не можешь влюбиться!
   - Тем не менее... Знаешь, время удивительная загадка. Прошлое портится - протухает, как ты говорил, а "завтра" для нас ценнее, чем "сегодня", хотя это дурость: "завтра" может и не наступить. Мы строим планы, намечаем цели, мечтаем, - будто наша душа живет в будущем, как плоть живет в настоящем... Дурость, дурость! Будущее - наш капкан! И я это хорошо знал, боялся грезить о большом, желал лишь приманить, стать для нее незаменимым, важным... Разве другая отказалась бы от такого поклонника, как я, - опять громко, пьяно и невесело расхохотался Ортлиб Совиннак. - Я строил из будущего капкан для нее, но она, легкая и юная, упорхнула, а я в нем, толстый и старый, остался... Поделом мне!
   Огю Шотно хотел что-то сказать, но градоначальник перебил его:
   - Я вчера беседовал с епископом Камм-Зюрро, - недовольно и хрипло выдохнул он. - Надеялся, он прочистит мне голову. Избавит от дурных мыслей, что так и лезут в мой разум, - вроде помогло, но... Пришел домой и уснуть не могу. Диану видеть не могу! Лживая! Поговорил с ней - и как воды с песком глотнул. И она меня... Говорит, что любит, а сама глаза отводит! Сил моих нет! Никакой радости... И единственная женщина, с которой я хочу быть рядом... Пусть даже просто бывать рядом: беседовать, видеть ее, любоваться ею... Я рядом с ней чувствую себя молодым и совсем другим - таким, каким я был до того, как приехал в этот проклятый Богом город! Мне ли не знать, что это место делает с людьми... И она не хочет, чтобы я приходил к ней! И она права! Ну и что мне делать?
   - Ооортлиб, - снова начал Огю, но Совиннак взревел:
   - Не говори ничего - сам всё знаю, не юнец. Не понимаю, - сжал он ручищи, - как так вышло? Она жила в доме позади Суда! Всё это время! Нигде я не бываю чаще, чем там, кроме ратуши! Как так случилось, что я разглядел ее только тогда, когда она и ее чистота по нелепости стали всецело принадлежать другому? Что за насмешка Бога? Она чуть не плакала вчера, когда прощалась со мною. И это было искренне, я разбираюсь в правде и во вранье... Не было бы этого человека - ее супруга... всё было бы иначе... Не знаю его, но так ненавижу, что будь он рядом, пожалуй, не смог бы сдержаться и придушил бы! Это несправедливо! Он в Нонанданне ни в чем себя не стесняет! Всё жалованье - на девок и пьянки. Я узнавал про него... А она... Печенье сердечками ему передает! Он же даже ее не ценит. И увезет в деревню, когда вернется или когда его выгонят из войска. Она будет доить коров! Станет сильванкой! Она! И я ничего не могу поделать...
   - Так уж и ничего? - тихо спросил Огю.
   - Ты на что намекаешь? - грозно посмотрел на него градоначальник.
   - Да ни на что, Боже упаси, - занервничал управитель замка. - Но... но если бы это была шахматная задача, то ты, не задумываясь, срезал бы все фигуры, мешающие тебе победить. И уж тем более не жалел бы жалкую пешку. По-настоящему Иама Махнгафасса будет оплакивать разве что Марлена... Но живой Иам принесет ей куда больше бедствий и страданий, чем мертвый. Вчера она едва заснула: всё тревожилась из-за его новой проделки... Она ничего не может с собой поделать: для нее выходки этого переростка и лободыра - проступки малого дитяти. Она будет заботиться о нем и страдать, - вздохнул Огю Шотно, - пока тот не помрет, наконец. И тогда... в глубине души, она будет рада, что он упокоился. Она станет свободной! И девчонка тоже станет свободной и никому не нужной, да без средств и жилья. Не думаю, что вдова Махнгафасс в таких условиях откажется от влиятельного покровителя, тем более что она и так благоговеет перед ним. Вот такая шахматная игра... Я рассуждаю, - напрягся Огю Шотно под презрительным взглядом приятеля. - Я просто рассуждаю... Рассуждаю, как если бы это была ненастоящая жизнь.
   - Рас-су-ждаешь?.. - медленно произнес Ортлиб Совиннак, впившись взглядом в него. - И предлагаешь грязь мне? Хочешь избавиться от того, кто тебе досаждает, моими руками?!
   - Нет, не предлагаю! - тонко вскричал Огю Шотно. - Убийство - это злодейство, это грех большой... Но мыслить - это не преступление! Ты сам сказал, что придушил бы его.
   - Нет, Огю, не придушил бы... - пробормотал Совиннак, заполняя две чарки прозрачным вином. - Я мог бы множество раз злоупотребить своей властью, сначала судьи, потом градоначальника, но я обязан хранить закон. Я горжусь тем, что мои руки чисты. У меня есть принципы... Знаешь, что такое "принцип" с языка древних? Это первоначало! Это начало себя, понятно? Отказаться от начала себя - всё равно что отказаться от пятидесяти двух лет, что я прожил... Почти уже от пятидесяти трех... Так что я рад, что ты ничего не предлагаешь. И не надо. Бог велик! - уверенно добавил Ортлиб Совиннак. - Иам Махнгафасс - пехотинец на войне. Он хочет сразиться с Лодэтским Дьяволом - что ж, пускай. Надо лишь немного подождать... И если будет угодно Богу, он сам оборвет жизнь Иама Махнгафасса без моего участия. Если нет... то мне остается смириться... Так говорит епископ Камм-Зюрро. Я сделаю щедрое пожертвование храму Пресвятой Меридианской Праматери и попрошу о справедливости. Ни о чем более... - поднял чарку градоначальник. - За справедливость и закон!
   Огю Шотно больше не стал говорить на эту тему. Выпив вторую чарку, он поспешил удалиться из-за боязни продолжить пьянку. Но, возвращаясь домой, он просчитывал то, как вынудить градоначальника избавиться от неудобного брата Марлены. И эти черные мысли зарождались в его хмельной голове не столько из-за неприязни к Иаму Махнгафассу, сколько из-за заботы о горячо любимой жене и их общем благополучии.
   "Если Иама не станет, - расчетливо и безжалостно мыслил Огю, - Марлена будет страдать в самом большем полгода... ну, может, год. Что такое год по сравнению с целой жизнью? А потом она смирится. Я же буду ей опорой. И от девчонки надо быстрее избавляться, пока она окончательно не сошлась с моей супругой. Марлена уже намекает оставить у нас сестрицу Махнгафасс, если та понесет. "Она сама еще такая девочка и ей необходима помощь". Сперва поддержка при вынашивании ребенка, потом в воспитании этого ребенка, а затем и Иам поселится! Воином он хочет быть! Небось преторианцем... Так всё и будет: Марлена выплачет все глаза и уговорит меня, ее братец обоснуется в Южной крепости, а его женушка с сопливыми детишками у нас... Я же буду искать причины, чтобы бывать в собственном доме как можно реже! Терпеть не могу детей и Иама Махнгафасса, а уж его детей вдвойне возненавижу!"
   - Влюблен, значит... - сказал вслух Огю, направляя двуколку вверх по холму. - Раз так, то ты, градоначальник, как любой влюбленный, не стерпишь одной-единственной вещи... Хм, да не так уж и чисты твои руки!
   Тем же днем Огю Шотно успел передать посыльному барона Тернтивонта письмо. В письме он просил полководца Лиисема о милости: дать Иаму Махнгафассу побывку, чтобы тот смог провести время с тоскующей супругой и обзавестись наследником, так как был последним мужчиной из своего рода. Зная, что барон Тернтивонт из-за личного несчастья с пониманием отнесется к подобной просьбе, Огю не сомневался, что Иам, если не погибнет в битве, то вскоре соберется в дорогу до Элладанна, Совиннак же взревнует и наверняка пойдет на преступление, - в людях Огю Шотно разбирался хорошо.
   Только надо сделать так, чтобы градоначальник не догадался о моем участии, - беспокоился управитель замка. - Иначе мне несдобровать..."
   Глава XI
   Никому не жалко пехотинца
   В високосный год во второй триаде Трезвения целых три планеты, Марс, Венера и Меркурий, дарили людям дополнительный день. В Меридее это празднество называлось Великими Мистериями. Прошлый год как раз был високосным - и тогда в Элладанне проводились соревнования, такие как забеги со щитом и без него, скачки на лошадях и три вида борьбы: в стойке, пока противник не окажется на земле; бой, пока один из соревнующихся не сдастся; и последний, самый опасный и любимый горожанами вид борьбы, в каком не существовало правил. В герцогском замке проводился рыцарский турнир во славу прекрасных дам. Во второй день Великих Мистерий победителей награждали деньгами и огромных размеров пирогом, вслед за тем уже музыканты с поэтами, победители Меркуриалия, восхваляли имена героев и красу женщин Элладанна.
   Первый год сорокового цикла лет не являлся високосным, и вторая триада прошла буднично. В нову третьей триады Трезвения Огю Шотно вернулся домой с вестями, какие заставили Марлену одновременно петь от радости и вытирать слезы с глаз из-за тревог.
   - Выпала удача пехотинцу Иаму Махнгафассу одним из первых с врагом нашим кровно биться, - читала Марлена в гостиной короткое письмо. - Достойно явил он себя в сражении славном и, невзирая на рану, с отвагой напал на Лодэтского Дьявола! - ахнула Марлена и, испуганно посмотрев на мужа, вернулась к письму. - Посрамил пехотинец единый разбойника гнусного, ранив ловко его да прочь драпать принудив. Сам же Иам Махнгафасс в добром здравии ныне, без смертельных увечий и в светлой радости, - перевела дух Марлена. - И деянье его бесстрашное не могло не иметь награды щедрой да почестей: сей храбрец удостоен побывки до дома в триады две сроком. Вот так встретит он Перерожденье Земли уж в Элладанне - как героя встречайте воина смелого! Наль Наруннак сии строки вам пишет, оруженосец рыцаря Лоанеля Караонта, на поле боя хоть и павшего, но в сердцах наших в выси взлетевшего.
   Марлена с неясным выражением посмотрела на Маргариту и вдруг возликовала.
   - Иам приедет в Элладанн на целых две триады! - улыбаясь, взяла Марлена жену брата за руки. - И так скоро! Уже дней через тринадцать или меньше он прибудет... И даже успеет до возвращения в войско отпраздновать с нами свой семнадцатый день рождения!
   - Так ему будет всего семнадцать?! - удивилась Маргарита.
   Марлена ответила ей укоряющим, но добрым взглядом. Она со слов брата знала, что Иам и Маргарита встретились вечером в медиану у зеленого дома Ботно, сразу безумно полюбили друг друга, а уже через пару дней обвенчались. Марлена в эту историю искренне верила, не пытаясь найти подвох: "глупенькие" Иам и Маргарита вполне могли так поступить, ведь, по ее мнению, совсем не думали головой.
   - У меня и Иама разница в рождениях всего год без двух дней, - улыбнулась Марлена. - Я родилась в день луны второй триады Воздержания, на осеннее равноденствие, а Иам в день солнца, появился в високосный год двадцать второго дня. Ты и Иам даже это друг о друге не узнали! Да не это главное! Наши дни рождения - это чудесно, но... У тебя после его побывки точно будет чадо! Что же ты молчишь?
   - Я просто удивлена... и крайне рада, конечно, - ответила Маргарита, изображая счастье. - Не могу пока уразуметь столь радостную весть...
   А перед глазами у нее стояло видение супружеской ночи, когда кровать часто билась о стены, - воспоминание, где были боль и кровь. И ей стало так же противно, как и тогда. Еще более гадостно она чувствовала себя из-за того, что лгала Марлене.
   - Глупенький, глупенький братик, - с затуманенным взором прошептала Марлена, смахнула слезу и тут же сменила печаль на радость. - Какие же дивные известия! Я думала, что на Главной площади в последний раз видела его живым... Хвала Нашей Праматери-заступнице за такую удачу!
   - Я полагаю, бесценная Марлена, - медовым голосом произнес Огю Шотно, внимательно наблюдая за Маргаритой, - нашей сестре необходимо справить себе красивое платье для встречи супруга. О, дорогая, - прервал он Маргариту, только открывшую рот для возражений, - о твоих стесненных средствах мы знаем. Мы хотим сделать тебе от всей души подарок. Свадебный дар, что мы так и не сделали. Так вот, - манерно повел рукой Огю, отметая благодарность, - Марлена, завтра же посетите восхитительную суконную палату Гиора Себесро и выберите убранство, соответствующее случаю и положению моны Махнгафасс.
   - Очень благодарю, - после паузы ответила Маргарита. - Но я бы избрала любую прочую лавку.
   - Вздор! - ответил Огю Шотно. - Какую еще прочую лавку? Разве Гиор Себесро нам не родня? Он, насколько мне известно, даже был на вашем с Иамом венчании... Или я и Марлена чего-то не знаем?
   Маргарита промолчала. Этот момент казался подходящим, чтобы открыть правду о своей свадьбе, но она боялась потерять то, что объединяло ее и Марлену - любовь к Иаму. Вот только у Маргариты была настоящая любовь к самой Марлене, любовь с первого взгляда, а к Иаму - сплошное притворство.
   ________________
   В Элладанне богатые особняки и те редко когда имели третий этаж (чердак, даже при наличии окон, обустроенный для жилья или ярусный, за этаж не считался). Зависть вызывали просторные, размашистые дома, с высокими потолками, садами и конюшнями; жилища, на содержание, освещение и отопление которых уходило состояние. Высота парадных первых этажей в таких домах была вдвое или втрое больше верхних, предназначенных для спален, так что порой двухэтажный дворец с высоким фронтоном и крутой крышей превосходил по росту пятиэтажную обитель бедноты.
   Многоярусных домов не жаловали из-за трудностей с подачей наверх воды и слива нечистот. Зажиточные люди могли позволить себе проложить сток у дома, остальных обязали иметь выгребную яму или бочку с песком, опорожнением каких занималась гильдия отходников (это грязное дело было столь прибыльным, что отходников шутливо звали золотых дел мастерами - золотарями). Власти требовали от горожан следить за чистотой улиц, хоронить трупы бродячих животных, убирать сор и сжигать листву, но всё равно многие ремесленные кварталы выглядели неухожено и грязно. Немало мороки было в жарком Элладанне и с водой. Вырыть колодец и вымостить его стоило крупной суммы, да и после за него брали сборы. Горожан выручали городские фонтаны и дожди, богачи обустраивали подземные цистерны. Также воду с раннего утра и до вечера таскали по улицам на тележках горластые мальчики-водоносы. Сырой зимой горожане обходились без их услуг.
   Дома в четыре-пять этажей возводились без каких-либо удобств, для сдачи внаем самым малоимущим, и звались они инсулами. Первые два этажа инсул делались из сырцовых кирпичей или рваного камня, остальные, скрепленные деревянным каркасом, из глины, ивняка и соломы. Там, в каждой из клетушек, ютилось по семье, отходы же обычно выплескивались из окон. По этой причине в Элладанне инсулы строили кучно, в особых кварталах на окраинах, где скверно пахло и куда боялись заглядывать даже городские стражники. Больше всего инсул настроили в северо-западной части - там, где размещались лупанары. Второе скопление инсул возникло на юго-востоке Элладанна, за Восточной дорогой: неблизкое от нее и не такое злачное. И всё же, из-за сомнительного соседства, хорошие дома у Восточной дороги стоили сравнительно недорого.
   Дом семьи Себесро находился в середине Восточной дороги, по левую руку, если стоять лицом к Главной площади; размещался на оживленной торговой улице, всегда заполненной праздным народом, - по краям широкой мостовой (в тридцать шесть шагов) богачи прогуливались, заглядывая в многочисленные лавки; по центру передвигались всадники и повозки; узкие, глубокие ливневые канавы разграничивали пешее и конное движение. Все дома здесь были каменными или из обожженного кирпича как у Гиора, узкими с фасада, малоэтажными, высокими; на все было любо смотреть: шпили с флюгерами, чешуйчатые крыши, балкончики, эркеры, цветные ставни... Дом Гиора выглядел строго и добротно, оттенок кирпича напомнил Маргарите о миндальной халве из лавки ее дядюшки. С дороги виднелись зеленые входные двери под черным кованым козырьком, два узких оконца на первом этаже и большое квадратное окно на втором, наполовину застекленное, на другую половину прикрытое узорной решеткой. Филипп говорил, что в гостиной и обеденной залах такие же большие окна показывали ухоженный садик.
   "Кирпичный дом напоминает своего хозяина, - решила Маргарита, впервые очутившись возле него, - грубоватый, без излишеств и надежный. За такими толстыми стенами наверняка спится безмятежно".
   Фасад суконной палаты резко выделялся среди соседних строений и уж он-то вовсе не походил на своего владельца. Нарядившись в рыжую черепицу, белую штукатурку и пестрые изразцы на карнизах, лавка, будто расписной пряник, так и манила к себе взор. Гостей зазывали и три витражных оконца на втором этаже, и красная вывеска с белым барашком. Стекла, как и зеркала, стоили так дорого, что являлись предметами роскоши. В жарком Элладанне люди часто ничем не крыли световые проемы, ограничиваясь летом ставнями, а зимой вощеной бумагой. Даже владетели широкого имущества стеклили только верхнюю половину окон, поэтому три витража и впрямь подходили гордому именованию "палата".
   Когда девушки приблизились к крыльцу, Маргарита увидела сбоку навес от солнца и поилку. Столь сердечная забота о лошадях ее тронула.
   "Выходит, Гиор вовсе не бесчуйственный и не холодный, - подумала она. - Человек, который добр к животным, не может быть дурным. Но только бы его не оказалось в лавке! Боженька, смилуйся надо мной!"
   Внутри суконная палата удивила Маргариту не меньше, чем снаружи. Она ожидала увидеть длинный прилавок со стопками отрезов по краям и балкой над ним, с какой свисали бы одеяния. Портные подгоняли платья на покупателях прямо в лавке, на виду у других посетителей, в центре стола нарезалось сукно, тогда как в углах помещения, у рулонов, дочки суконщика или подмастерья шили.
   В лавке Гиора рулоны материй были аккуратно убраны на полки, друг под другом; самые дорогие ткани удостоились шкафов. Готовые наряды гордо представляли себя с напольных вешалок, латунные пряжки сияли золотом с черных бархатных подносов; шляпы, пояса, колпаки, воротники, остроносая обувь и уличные сандалии любезно показывали себя с разнообразных подставок, - из этой палаты можно было выйти одетым с ног до головы во всё новое, превратиться, как по волшебству, в другого человека.
   Двое молодых модников радушно встретили покупательниц и приняли у них громоздкий зонт от солнца. Один из продавцов, заметно заскучавший, узнав, что требуется простой наряд, но не переставший улыбаться, повел девушек вглубь лавки. Этот юноша носил обтягивающие желтые штаны и такой короткий синий камзол, что виднелась рубашка, надувшаяся рюшей у талии; три поясных шнурка гордо (вызывающе!) висели сзади лентами. Один остроносый черный сапог-чулок модник натянул до колена, голенище другого сапога, изумрудного цвета, морщилось на его лодыжке.
   Гиор спустился со второго этажа, едва его продавец начал показывать девушкам материи.
   - Приветствую своих прекрасных сужэнн, - поклонился хозяин суконной палаты.
   В отличие от продавца, он оделся неброско - носил тот же свободный коричневый кафтан с синими вставками, что был на нем в день злополучного обеда в доме Ботно; на голове - знакомый синий берет.
   - Ири, - обратился Гиор к молодому щеголю, - я сам обслужу этих дам.
   Юноша их покинул, не забыв сделать низкий поклон.
   - Чем я могу помочь своим сужэннам? - спросил суконщик девушек.
   - Моне Махнгафасс нужно платье, - ответила Марлена. - Ее супруг, мой брат, скоро приедет на побывку. Нужно что-то немного наряднее того, что на ней сейчас, - показала она на Маргариту, закованную в серое платье с воротником-пелериной и в монашеский головной платок, открывавший лишь небольшой участок лица моны Махнгафасс.
   - Раз нужно скоро, то советую выбрать из того, что пошито, - кивнул Гиор. - Подберем платье и решим, какие изменения стоит внести. Я думаю, моне Маргарите подойдет зеленый цвет.
   - Зеленое платье... у меня уже есть... господин Себесро, - нервно ответила Маргарита, разволновавшись в присутствии Гиора. - Я бы хотела что-то иное.
   - Вам бы замечательно подошел белый цвет, - в раздумье напряг свое лошадиное лицо Гиор Себесро. - Да вот недорогие белые платья обычно берут для усопших невест, сохранивших свою чистоту. Черный тоже вам подошел бы... Однако его нельзя назвать нарядным. Я предложу вам на выбор платье цвета спелого вина - оттенок с ноткой роз, и платье цвета осенней листвы - коричнево-красное - это весьма благородный цвет. К вам спустится портниха. Она поможет примерить платья в одевальной. Я пока подберу разные мелочи. А после я был бы рад обменяться новостями, - поклонился головой Гиор.
   Больше часа Маргарита и Марлена провели в этой суконной палате. Коричнево-красное платье обзавелось кружевным воротником и пышной нижней юбкой синего цвета. Нескромный квадратный вырез наряда винного цвета закрыли белым нагрудником. Девушкам помогала только портниха: Гиор не заходил в одевальную комнату и даже не видел, что получилось, однако Маргарита по-прежнему испытывала неясную тяжесть на сердце. Присутствие где-то рядом человека с каменным, грубым лицом ее стесняло и даже пугало, словно внутренний голос говорил ей: "Держись подальше и не верь ему".
   После портниха проводила девушек на второй этаж, в уютный уголок, скрытый за тяжелой шпалерой. Там, у распахнутого витражного окна с видом на улицу стоял массивный стол, за каким Гиор работал, рядом - еще один, круглый и небольшой столик, примечательный толстым резным краем. А на нем гостей дожидалось угощение: освежающая мятная вода в стеклянном кувшине и плоская ваза с маленькими (чуть больше конфеты) и очень аппетитными на вид пирожными - кремовыми, песочными и желейными - точно такими, какими их описывал Филипп.
   - Присаживайтесь, любезные сужэнны, угощайтесь, - указал Гиор на табуреты с полосатыми подушками и на столик с вазой. - Что вы выбрали?
   - Платье винного цвета, - сказала Маргарита, садясь за стол и забирая из вазы кремовое пирожное.
   - Всё ли вам понравилось? - спросил Гиор, наполняя три бокала мятной водой.
   - Да, нам не на что жаловаться, господин Себесро, - ответила Марлена, так как рот у Маргариты был занят.
   - Добро пожаловать к нам с любой вашей прихотью, любезные дамы. Новости из Нонанданна приходят самые обнадеживающие, не так ли? Я слышал, что враги потеряли половину войска после первого боя.
   - Должно быть, - продолжала говорить Марлена за двоих. - Нам лишь известно из письма командующего, что мой брат проявил себя подлинным героем в битве с самим Лодэтским Дьяволом. И в награду приедет на побывку уже к празднеству Перерождения Земли. От него мы узнаем все подробности.
   - Рад слышать. Что же до наших дел... Полагаю, мона Махнгафасс хотела бы знать, как поживает ее сужэн, господин Ботно?
   - Пожалуй, - ответила Маргарита, расправившись с первым пирожным и принимаясь за второе: она решила отомстить за Филиппа и съесть не менее шести штук.
   - Господин Оливи Ботно недавно получил дозволение на нотариальное дело, уже заказал именную печать, но на следующий день грамота была отозвана самым странным образом. И по сей день мы не можем получить это дозволение, как и удовлетворяющий меня ответ о причине отказа.
   Маргарита пожала плечами, говоря, что она ни при чем и ничего не знает (зато не лгу, что нисколечко не огорчена!). С невинным лицом девушка доела второе пирожное - желтое желейное полушарие, дрожавшее на марципановом коржике, и взяла новое - песочное колечко.
   - Мы выражаем свое сочувствие, - ответила за Маргариту Марлена.
   - Господин Совиннак интересовался прошлым моны Махнгафасс, - не сдавался Гиор. - И, конечно, мне известно немного о вашем знакомстве... Я подразумеваю знакомство моны Маргариты и господина Совиннака. Я не буду неучтив, если поинтересуюсь подробностями, мона Маргарита?
   - Господин Совиннак - добрый друг нашей семьи, господин Себесро, - опять ответила Марлена за сестру, жевавшую и ронявшую крошки на столик. - Это все подробности знакомства господина Совиннака и моны Махнгафасс.
   - Прошу меня извинить, я не хотел показаться грубым и не в меру любопытным. Еще мятной воды, мона Маргарита?
   Маргарита благодарно улыбнулась и, пока он наполнял ее бокал, взяла четвертое пирожное, желейное. Гиор успел задать вопрос прежде, чем она надкусила сладость:
   - Возможно ли такое, мона Махнгафасс, что какие-то ваши слова могли повлиять на решение градоначальника Совиннака?
   - Не думаю, - ответила Маргарита, подхватывая тон беседы. - Вроде господин Совиннак и правда поминал про господина Оливи Ботно и его неурядицы. Возможно, господин Совиннак из теплых чуйств к господам Шотно и их дому, хотел бы помочь, но я сказала, чтобы он поступал так, как считает благим для нашего города.
   Радуясь, что вывернулась и не соврала, Маргарита быстро расправилась с четвертым пирожным и, еще рассасывая во рту скользкий шарик персикового вкуса, взяла ракушку с кремом.
   - И как поживает господин Оливи Ботно? - спросила она, желая, чтобы разговор прервался не ранее, чем она сможет скушать шестое пирожное. - Всё с вами живет?
   - Да, в доме напротив, в том, что с зеленой дверью, - невозмутимо ответил Гиор. - Сестрице необходимо внимание матери, к какому она привыкла. Да и перемена обстановки тоже ей повредит. Впрочем, я это уже говорил. Не помните ли, мона Махнгафасс?
   Маргарита подняла на Гиора свои прекрасные зеленые глазищи, понимая, что он старается уязвить ее, напоминая об увиденном им в коридоре дома Ботно.
   - Не очень хорошо, - настороженно ответила она. - Я ведь тогда у стола прислуживала и всё вниманье занимала заботой о тарелках гостей.
   - Не всё свое внимание и заботу, насколько я помню, любезная сужэнна, вы отдавали тарелкам.
   Пригубив шапочку крема, Маргарита на мгновение застыла с полуоткрытым ртом - Гиору всё же удалось ее задеть, но она вспомнила, что ей говорил брат Амадей про обиду: что может не обижаться, если не хочет, - и справилась с собой.
   - Прошу простить, если я тогда не угодила гостям, - уже спокойно ответила девушка, опуская руку со сладостью. - Я... была всея в смущении, ведь прислуживала в первый раз за столом... и в последний в доме Ботно... Возможно ли такое, господин Себесро, что какие-то ваши слова могли повлиять на решение моего дяди? Разрешить мне пойти замуж за Иама. Я вам так благодарна!.. Ну а как поживает господин Оливи Ботно? Вы на него никак не наобрадуваетесь, да?
   И, довольная собой, она расправилась с пятым пирожным, а Гиор смотрел на нее с легким интересом в черных, удлиненных глазах. Маргарита невинно улыбнулась ему и, хлопнув пару раз ресницами, отвела взгляд к вазе, раздумывая: не пора ли остановиться, ведь ее уже подташнивало от приторных и жирных сладостей. Но, решив упорствовать в мести, она взяла шестое лакомство, маленькое песочное колечко с толстым слоем сахарной глазури. Марлена, недоумевая, выразительно глянула на сестру.
   - Еще мятной воды? - любезно предложил Гиор, которого, казалось, ничто не могло пронять.
   "Эх, Филли, дело было не в пирожных, а в твоем меридианском", - подумала Маргарита, соглашаясь на еще один бокал и уплетая сладость.
   - У господина Ботно всё чудесно, - безразлично произнес Гиор. - Он спускает приданое моей сестрицы и не думает искать другой источник доходов.
   Не подавая вида, Маргарита торжествовала.
   - Я вынужден просить оказать мне услугу, мона Махнгафасс и госпожа Шотно, - продолжил Гиор. - Я не прошу содействовать положительному решению вопроса господина Оливи Ботно. Ни в коем случае... Но если бы вы дали мне знать: в чем же причина такого решения градоначальника, то я это не забыл бы и по возможности отплатил бы равноценной услугой.
   Маргарита тем временем, немного поразмыслив и тихонько вздохнув, взяла седьмое пирожное. Тогда на нее посмотрела не только Марлена, но и Гиор Себесро - Филипп был отомщен.
   "Так тебе! - злорадно думала Маргарита. - Для покупателей и шести не жалел, а для Филиппа пяти было много. Вот возьму и восьмое скушаю!"
   - Я передам супругу, - ответила Марлена, тревожно наблюдая за женой брата и ее неожиданным голодом. - Возможно, он сможет помочь. Но я ничего не обещаю... Бескорыстие - это основа дружеской связи господина Шотно и господина Совиннака.
   - Без сомнения, - улыбнулся Гиор Себесро так бесчувственно, что его лошадиное лицо не изменило выражения. - Вернемся к делам? Платье винного цвета стоит один альдриан. Обычно в первый раз я сбрасываю цену и, так как мы одна семья... Отдам вам его за половину. Платье цвета осенней листвы вместе со всеми дополнениями я отдаю за столько же - за половину золотой монеты. Вы не переменили свой выбор?
   - Нет, господин Себесро, - ответила Маргарита, косясь на вазу с пирожными и думая: осилит ли она восьмое. Гиор стер маску безразличия - он переводил удивленные глаза от красивой сладкоежки до вазы на столе и обратно. Но девушка решила, что с нее хватит: ее уже серьезно тошнило и от пирожных, и от хозяина суконной палаты.
   - Если желаете, угощайтесь еще, - предложил Гиор. - Вам, как мне показалось, полюбились эти сласти.
   - Да, крайне лакомо, - ответила Маргарита, раздосадованная радушием суконщика. - Но переедать излишне, - улыбнулась девушка вазе и попрощалась с пирожными навсегда: более она не надеялась на подобное угощение ни в лавке, ни в доме Себесро. - Очень вас благодарю.
   - Мы с супругом подносим наряд моне Махнгафасс как свадебный подарок, - сказала Марлена, вытягивая через прорезь в верхней юбке кошелек. - Пришлите готовое платье к замковыми стенам.
   - Позвольте и мне сделать свадебный дар госпоже Махнгафасс, - черные глаза посреди бледной кожи Гиора опять смотрели холодно. - От нашего дома и имени. Платье цвета осенней листвы.
   - Но нет, - запротестовала Маргарита. - Это же неприлично.
   - Отчего же? - расплачиваясь, возразила Марлена. - Свадебный подарок от родни - это прилично, дорогая. Но, господин Себесро, не могу не спросить... Вы присутствовали на венчании моего брата, но ушли, не поздравив жениха и невесту. В чем причина?
   - Был всей в смущении, - улыбался Гиор ничего не выражающей улыбкой. - Постеснялся и передал поздравления через господина Жоля Ботно. Благодарю за уделенное мне время, - добавил Гиор, и девушки поднялись. - Я вас провожу до крыльца, - встал он с табурета. - Всегда буду счастлив видеть вас снова.
   - Надолго ли приезжает ваш брат, госпожа Шотно? - поинтересовался суконщик, провожая своих покупательниц к выходу.
   - На целых две триады! - радостно ответила Марлена.
   ________________
   Покинув суконную палату, "монашка" и "зажиточная сильванка" подняли над собой квадратный зонт, из лазурной парусины и с белой бахромой по краю, после чего неспешно направились к Главной площади. Здесь же, по Восточной дороге, прохаживались вычурно наряженные богачи: кто-то вышел с друзьями, семьей, детьми, кто-то с собаками. Порой мимо проезжали тележки, как у дяди Жоля, реже встречались двуколки-колесницы, как у Огю Шотно, еще реже - массивные телеги. Элладанн был большим городом, да с мощеными дорогами, оттого гужевой транспорт стал удобен, незаменим. Хоть осла, да старалась купить даже весьма бедная семья, на худой конец брали одно тягловое животное на несколько семей. Причем, лошадь содержать было дороже, чем осла, но лошадь являлась зверем статусным и внушала окружающим уважение, а хороший мул стоил дороже беспородной лошади. Всеми повозками управляли мужчины, женщинам же запрещалось быть возницами. Впрочем, дамы не претендовали - покидать надолго свои дома они не любили, трястись на повозке - тоже удовольствие сомнительное.
   - Боже, как же мне дурно - меня сейчас вывернет! - отойдя от суконной палаты, жалобно воскликнула Маргарита.
   - Еще бы... Ты сколько пирожных скушала? - обеспокоенно глянула в ее лицо Марлена.
   - Семь! - содрогнулась Маргарита.
   - Я тебя скверно потчую? - взволновалась девушка-ангел.
   - Мой младший брат, когда был у Себесро в гостях, скушал пять штук таких же пирожных, - неохотно призналась в своей глупой мести Маргарита. - И его больше не звали, хотя он спать не мог, мечтал о них. А они приволокли то, что покупатели не доели, и пожалели сласти для ребенка... Хотя Филиппу уже десять и он давно не ребенок, - вздохнула девушка. - Вот я и решила скушать как можно больше. Что думаешь, Гиору Себесро всё же было жалко их или всё зря?
   - Кажется, ему не очень было их жалко, - смеясь, ответила Марлена. - Какая же ты глупенькая! И маленькая еще! - добавила она, видя, как Маргарита морщится от дурноты.
   Мимо девушек мелькали мужчины в фантастических шляпах, неспешно гарцевали всадники, прохаживались женщины в рогатых уборах и с вуалью на лицах. Многие укрывались от солнца под квадратными зонтами, а иные дамы имели услужника, шедшего позади и поднимавшего над своей госпожой треугольный навес. Круглый зонт, символ солнца, по закону "О роскоши" возносили только над головой аристократа или прелата. Таких Маргарита не видела, зато ей довелось узреть богатую двухместную лектику - задрапированные золотой полупарчой носилки, отмеченные чудо-фруктом, гербом графа Помононта - наполовину гранатом, наполовину яблоком. Носилки несли на плечах восемь прислужников в форменном убранстве, еще двое красавцев ехали впереди на лошадях и расчищали процессии путь. Навстречу лектике медленно двигалась запряженная волами вместительная телега с полукруглым белесым пологом. Подобные колымаги курсировали по трем основным дорогам Элладанна, и место в них продавалось за медяк.
   - А платье правда можно принять? - уточнила Маргарита, замечая пеструю компанию всадников: дамы сидели боком на крупах коней, позади мужчин, и приобнимали своих спутников. Никто из прохожих не обращал внимания на пары, и Маргарита сделала вывод, что, так держаться на лошади для женщины, это пристойно.
   - Да, платье от сужэна можно принять. Но мне не понравилось, как Гиор Себесро выведывал о тебе и градоначальнике. И как он не подошел после венчания к тебе и Иаму. И как чрезмерно услужлив был сегодня, мне тоже не понравилось. Сторонись его - так будет лучше.
   - Вот! - Маргарита схватила Марлену за руку. - Ты тоже это чуйствуешь? Что он нехороший человек, да? Что с ним что-то не так?
   - Чу-в-ствуешь, дорогая, а не чуйствуешь... Нет, ничего такого я не чувствую. Я делаю умозаключение, что пока он ничего не знал о Иаме и о том, чей он брат, то не интересовался твоей жизнью и не собирался делать подарков.
   - Странным он тебе не кажется? - не унималась Маргарита, но при этом она вертела головой, жадно запоминая необычные убранства, смелые сочетания цветов и причуды богачей.
   - Немного, - ответила равнодушная к нарядам и моде Марлена. - Странно, что он еще не женат. И странно, что сам обслуживает покупательниц. Это должна была бы делать его супруга. И тем более непонятно, почему Гиор Себесро не женится, когда он один из самых завидных женихов в Элладанне. Просто непонятно. Правдааа... Ммм... - замялась Марлена. - Мне Огю однажды такое поведал о нем... Нет! Не буду это повторять!
   - Ну, пожааалуйста, - взмолилась Маргарита, немедленно потеряв интерес ко всем диковинкам, мимо каких проходила. - Я никому не скажу, крестом клянусь!
   - Эти сплетни, как я понимаю, уж не секрет, хотя никто не знает наверняка - подозрения, и только. Все уже судачат... Нет! Не хочу говорить!
   - Марленаааа... - заныла Маргарита. - Нельзя так: начать и не договорить. Я же умру с любопытству!
   - Я скажу тебе, - неохотно согласилась Марлена. - Но потом пойдем в храм Благодарения. Я должна буду исповедоваться и помолиться о спасении своей души.
   Маргарита закивала: всё, что угодно, только скажи. Марлена прижалась ближе и прошептала ей на ухо:
   - Огю сказал, что Гиор Себесро имеет грех мужеложства.
   Маргарита имела неясные представления об этом грехе. Знала лишь, что такие мужчины целовали и обнимали других мужчин, как своих жен, за что могли получить строжайшую пенитенцию, всеобщее презрение и иногда казнь - палач жестоко бичевал или ломал колени неисправимым преступникам, а во времена Альбальда Бесстрашного за этот грех с виновными в нем расправлялись как с насильниками: вырывали половые органы.
   - И что же? - прошептала Маргарита. - Что Гиора Себесро ждет, если все знают?
   - Подозревают, - поправила ее Марлена, махая повозке с белым пологом. - Подозревают, и ничего более. Зато мужчины отправляют к нему своих супруг без ревности. Всё, довольно! Возможно, я сейчас оболгала ни в чем не повинного человека. Быстро в храм! Тебе тоже надо покаяться, - строго посмотрела она на Маргариту и потянула ее к остановившейся телеге. - Чревообъядение - это четвертый по тяжести Порок, напрямую ведущий сразу к трем самым тяжким Порокам. А уж о том, что ты мстила, пусть и из любви к брату, я, вообще, молчу! Это не по-меридиански!
   ________________
   С трех сторон залы под шатром Марса находились двенадцать исповедален, в центре сбились скамьи для ожидающих своей очереди прихожан. В дни перед празднествами, особенно перед Возрождением, желающих исповедоваться было полным-полно, а в обычные дни эта просторная, полутемная зала с ангелом-копьеносцем на пирамидальном потолке пустовала. В начале третьей триады Трезвения, в первый день марса, кроме Маргариты и Марлены, больше никто из меридианцев не пришел каяться, но уже с медианы в храмах всегда случалось резкое увеличение числа грешников.
   Брат Амадей, духовник Марлены, охотно согласился выслушать и Маргариту. После исповеди Марлена и праведник присели на скамью, продолжая разговор. Девушка-ангел глядела на брата Амадея столь проникновенно, что Маргарита, ощущая себя лишней, в одиночестве прошла в исповедальню.
   Небольшая черная комнатка тонула в густом полумраке. На угловом столике в том же порядке, как на алтаре, стояли три чаши, курительница, источавшая аромат с ноткой роз, полусвятое распятие и восемь тусклых светильников. Два стула у столика прислонились спинками к стенам - можно было занять любой из них, ведь при признании в грехах кого-то смущал образ Божьего Сына, а кому-то, напротив, он помогал.
   За исповедь и дары стихий в ее конце Экклесия не брала монет - раскаяние человека тоже являлось соединением Воды и Земли, однако священник мог посчитать сожаление недостаточной платой и назначить наказание за проступки - пенитенцию. Как правило, грешники заслуживали строгий пост на хлебе и воде, а по истечении срока наказания - новую исповедь. Четыре урока Боговедения, первое приобщение и ритуал единения, - эти услуги Экклесия также оказывала бесплатно, но дар на Священную войну всегда приветствовался. В жертвенную чашу Маргарита опустила одну серебряную монету, решив не жадничать, ограничиваясь четвертаком, и села на тот стул, с какого видела тыльную сторону распятия.
   "Возвышенная духовная любовь, как и Добродетель Веры, имеет небесный, голубой цвет, - думала она, рассматривая черные стены комнатки. - Пылкая земная любовь имеет зеленый цвет, а Добродетель Любви - черный цвет, поскольку Любовь всё еще тайна: вот и на сатурномере восьмида Любви обозначается черным цветом. Человеку по силам достичь совершенства этой Добродетели лишь в миг смерти, значит, никто не может всецело познать Любовь при жизни, только к ней стремиться. Если даже для Экклесии любовь - это тайна, то как же мне быть? Я запуталась... Я должна была бы любить мужа, но страшусь его приезда. Зато скучаю по господину Совиннаку, а раньше меня трогал за душу Нинно, хотя до объятия у Западной крепости я не думала о кузнеце. Мне и сейчас почему-то неприятно представлять Ульви и Нинно вместе, - вздохнула она. - Отчего же всё так устроено и как так случилось?"
   Появление брата Амадея оборвало ее мысли. Священник плотно закрыл за собой дверь, сел на другой стул и подал Маргарите Святую Книгу. С ней в руках она не имела права лгать и рассказала праведнику о греховном происшествии с пирожными, разговоре с градоначальником, своей печали, что он больше не приходит, и о том, что испытывает необъяснимую неприязнь к Гиору Себесро, а в конце призналась:
   - Но самое гадкое, что я лгу своей любимой сестре, - почти плакала Маргарита, тогда как брат Амадей молча ее слушал. - Она всё расспрашивает... и вчера я ей лгала целый час о том, как сразу полюбила Иама. А я не люблю его. Я вовсе его не знаю. А то, что я успелась узнать про него за сутки, когда мы были вместе... Я не знаю... Он то кажется мне славным, то нет... Я, может, никогда его не полюблю. И я не хочу, чтобы он приезжал. Не хочу, потому что ночью... Я не хочу большее повторивать это... эту близость... Я плохая жена своему мужу и лживая сестра для Марлены! Это всё...
   Свет восьми маленьких огоньков едва обрисовывал во тьме лицо брата Амадея. Он не выразил ни одной эмоции во время горячего рассказа Маргариты и, после ее слов, церемонно ответил:
   - Я снимаю с тебя грехи лукавства, чревоугодия, мести и осуждения, сестра. Прими дары в очищение и поцелуй распятие.
   Он принял из ее рук Святую Книгу, ложкой положил девушке в рот пилулу, той же ложкой зачерпнул вино, а в конце поднес крест - и Маргарита поцеловала слияние светил над Божьим Сыном. После брат Амадей скупо добавил, что она может идти.
   Немного обрадованная тем, что не заслужила наказания, но расстроенная необычной холодностью праведника, Маргарита покинула исповедальню. Легче ей, однако, не стало - даже сок священного мака в пилуле лишь немного унял совесть, но не подавил ее. Уже в молитвенной зале, когда девушки собирались покинуть храм, брат Амадей появился снова.
   - Сестра Маргарита, - окликнул он ее, - желаешь взглянуть на плоды своих труда и терпения? Если да, то пройдем в сад, сестра. Это займет не более четырех с половиной минут, - улыбнулся брат Амадей Марлене, извиняясь за то, что ее оставляют в одиночестве.
   В келье-хранилище священник показал Маргарите сросшуюся с корнем желтую розу и другие ее черенки. Один из них один пропал, а два других выглядели неплохо.
   - Это ничего, что один куст погиб, - успокоил брат Амадей опечаленную девушку. - Так бывает... Твоей вины в этом нет. Половины не смогли прижиться вместе, как и люди. И даже соединившись, оказались неспособны дать новую, общую жизнь прекрасному цветку.
   - Вы ведь не о розах сейчас, да?
   - Не о розах... Я хоть целомудренный человек, но человек и, кажется, понимаю тебя... Но то, что ты совсем не знаешь мужа - это вовсе не скверно. Много счастливых супружеств заключилось по уговору семей, между едва знакомыми друг с другом женихом и невестой. Тебе сейчас нужно не отвергать Иама, а раскрыться ему навстречу... Или же ваше супружество будет похоже на этот мертвый черенок. Любви одного человека недостаточно - нужно взаимное желание соединить души, но часто бывает так, что всё начинается с любви одного человека или его желания любить, желания отдать любовь, а его половина не может остаться равнодушной - сила любви захлестывает и пробуждает ответные чувства. Ты женщина, будущая мать: отдавать свою любовь - это твое естество, свойство твоей плоти. Не бойся ее отдать...
   - Я стараюсь, но не выходит. Как мне это сделать?
   - Ты сама знаешь "как" лучше меня. Ты даже Совиннака смогла изменить к лучшему - где уж Иаму до нашего сурового градоначальника! Посмотри на Иама другими глазами. Найди в нем добро, а его там много. Я давно знаком с этим мальчишкой - и точно это знаю. Ради тех, кого он любит, он всё сделает. Даже ту буханку хлеба он украл не для себя, для сестры, а когда попался, то опять же о себе не думал - знал, что его строже накажут, но откусил от буханки, чтобы ее не смогли продать, сжалились над голодной девушкой и отдали ей хлеб.
   Маргарита молчала и смотрела на черенки роз. Слова священника разбивались об одно - повторение близости с мужем ее отвращало и пугало. Праведник, будто прочитал ее мысли:
   - Просто скажи ему, как останетесь одни ночью, что именно тебе не нравится, а что приятно, - тихо сказал он. - Не молчи, не терпи и больше не лги. И я уверен: всё переменится к лучшему.
   ________________
   Вечером того же дня Огю Шотно слушал рассказ Марлены о посещении суконной палаты и мысленно поздравлял себя - его хитрый план ладно осуществлялся. Особенно он обрадовался, когда жена передала просьбу Гиора: выяснить причину неприязни градоначальника к Оливи Ботно. У Огю появился отличный повод начать беседу с Ортлибом Совиннаком с нужной ему стороны.
   Выждав до дня юпитера, Огю Шотно отправился в темно-красный особняк градоначальника на обед и традиционную шахматную битву. Ортлиб Совиннак давно пришел в себя, снова стал важным, строгим, непрекословным. Он восседал во главе стола, под красной кровлей балдахина, и сбрасывал мясные кости своим четырем борзым собакам. Его дочь, тринадцатилетняя Енриити, хорошенькая брюнетка, совершенно непохожая на отца (маленькая, тоненькая, с нежным округлым лицом и бархатными оленьими глазами), скучала весь обед. Все, кто помнили скончавшуюся в юном возрасте супругу градоначальника, говорили, что Енриити, названная в честь матери, уродилась точной ее копией. Портрет со стены парадной залы, висевший напротив стола, подтверждал эти слова. Также сказывали, что старшая Енриити Совиннак отличалась при жизни веселым нравом, кокетливостью и очаровательным легкомыслием. Еще судачили, что жена градоначальника не отошла в иной мир от внезапной болезни, всего через два года после рождения дочери, а отравилась, вот только Ортлиб Совиннак скрыл это преступление.
   Место справа от хозяина дома всегда доставалось почетному гостю, слева - хозяйке дома; стул напротив Огю занимала Диана Монаро, воспитательница Енриити, - привлекательная блондинка из северной Санделии тридцати семи лет. Воспитатели получали жалование, но они не считались прислугой: к ним относились скорее как к членам семьи. Их статус означал образованного, культурного и нравственного человека, а для женщины не было почетнее должности в Меридее. С Ортлибом Совиннаком Диана жила около двадцати одного года; их единственному сыну, Идеру Монаро, занимавшему за столом соседний с Огю стул, недавно исполнилось двадцать.
   Огю Шотно хорошо помнил, как менялась Диана Монаро на протяжении последних двадцати лет. Сначала она была божественна: благородно и вызывающе красива. Когда она где-либо появлялась, мужчины смотрели лишь на нее, а ее холодные, серые глаза безучастно скользили по их восхищенным лицам. Затем она стала неотразима. Даже во времена Альбальда Бесстрашного Диана одевалась так, что закрытость ее платья дурманила разум. При всем том и Ортлиб Совиннак на ней не женился, и она, хотя бы из приличия, не обзавелась "маскарадным супругом", - продолжала появляться как спутница градоначальника на приемах в ратуше и даже на семейных торжествах в домах патрициев. Свет Элладанна поначалу возмущался, затем привык. Диану не могли назвать содержанкой или развратницей, ведь она сама зарабатывала, оставалась верна одному мужчине, да и Ортлиб Совиннак не имел других известных свету любовниц. В обществе они вели себя сдержано и называли друг друга друзьями.
   В последние несколько лет Диана Монаро стала просто привлекательна. Мужчины еще посматривали на нее, да более не оглядывались ей вслед. Она осталась такой же тонкой, какой была в шестнадцать, белизна и гладкость ее лица по-прежнему радовали взор, вот только превосходство в серых глазах сменилось напускной надменностью - раньше она будто парила на недосягаемой высоте, а нынче хромала на обе ноги, но изо всех сил старалась это скрыть, распушая крылья. Год назад Диана начала слегка подкрашивать лицо. Огю стал замечать и изменение в ее манерах: разговаривая с Ортлибом Совиннаком, она всё чаще прикрывала ладонью шею, нервно теребила глухой воротник и отводила взгляд.
   Идер Монаро взял от отца лишь темный цвет волос и глаз - миндалевидных глаз; от матери унаследовал хладнокровие и благородство облика. Одинаковыми у них с Дианой были и прямые носы, и презрительные усмешки на разных по форме губах - на полных, чувственных у матери и небольших, аккуратных у сына. Волосы на голове Идер коротко стриг, вопреки новой моде. Его удлиненное лицо с крупным, тяжелым подбородком и резкими скулами нуждалось в бритве не чаще трех раз за триаду, волосы на груди не росли вовсе. Фигура молодого человека вызывала восхищение у дам и зависть у мужчин: статный, выше среднего роста, с широкими плечами и длинными ногами, какими он бесшумно ступал, словно кошка. И всё же его сторонились. Про него говорили, что он бесчувственен, - эту пугающую особенность заметили еще с его детства, когда ребенком Идер с любопытством наблюдал за предсмертными страданиями животных. У него никогда не было возлюбленной, что тоже стало бы поводом для сплетен, однако женского тела он не чурался, предпочитая покупать ласки у девок, а не искать невесту. Он не просто любил свою мать - он ее боготворил, но вел себя с ней скованно, будто стеснялся проявлять нежность; с сестрой общался равнодушно - Енриити отвечала тем же. Из-за незаконного рождения Идер не смог бы найти приличную должность, поэтому работал на своего отца: служил посыльным градоначальника, не первым и не главным помощником, но исполнял самые важные задания. Ортлиб Совиннак всецело доверял только ему одному.
   Шахматные битвы обычно случались в Малиновой гостиной, в присутствии Дианы. В этот день градоначальник пригласил приятеля в свой кабинет, и Огю сделал радостный для себя вывод - Гиор Себесро успел рассказать о побывке Иама Махнгафасса. Однако партия подходила к середине, а градоначальник не проронил даже слова о том, что волновало Огю.
   - Несколько дней назад моя бесценная супруга Марлена с нашей сестрой... - не выдержал управитель замка, - моей сестрой по брату жены... посетили суконную палату Гиора Себесро. Суконщика заботит то, почему его брат... и мой новый двэн... не может получить дозволение на нотариальное дело. Всё, чего он хочет, - вразумительный ответ от тебя.
   - Скажу тебе то же, что и ему: Элладанну не нужен такой нотариус, как господин Ботно, - хмуро ответил градоначальник. - Это всё, что нужно знать.
   - Девчонка, - оскалился Огю. - Это с ней связано, я это чувствую.
   - Не твоего ума дело! - рявкнул градоначальник. - И она не девчонка! Она - мона Махнгафасс. Ее супруг по закону твой брат!
   - Не пыли, Ортлиб, - миролюбиво пропел Огю. - Я только что сам ее сестрой называл...
   Несколько ходов они сделали молча - лишь слышался тихий стук передвигаемых фигурок - деревянных, искусно раскрашенных, изображавших два привычных для меридейцев войска: туры, конники, рыцари, короли и пехотинцы, вот только полководцев заменили бородатые мудрецы - со свитком в руке и тростью. Огю, решая пожертвовать последней пешкой, подумал, что шахматная игра очень похожа на жизнь: никто не жалеет пехотинца.
   - Супруг моны Махнгафасс вскоре прибудет в Элладанн? - мрачно спросил Ортлиб Совиннак, срезая эту пешку.
   - Да, скоро: к празднеству Перерождения Земли, - изображал безразличие Огю. - Иам с самим Лодэтским Дьяволом столкнулся... И жив остался! Вроде как даже ранил этого Раннора, за что на две триады получил побывку... - прервал рассказ управитель замка, притворяясь, что обдумывает ход, но подмечая помрачневшее лицо градоначальника и его сузившиеся близорукие глазки-щелки. - Сколько разговоров у меня теперь с супругой... Мона Махнгафасс, как мне показалось, узнав о побывке мужа, сперва не обрадовалась... А затем ее настрой переменился. Марлена говорит - это влияние брата Амадея. Уж не знаю, что священник проповедовал, да мону Махнгафасс не узнать! В ее зеленых очах сплошная надежда. Марлена думает, что нашу "еще такую девочку" пугало материнство, но ныне чадо Иама Мах...
   Вдруг Ортлиб Совиннак резко приподнял доску и сбросил все фигуры со стола на пол.
   - Ты чего?! - испугавшись, вскрикнул Огю.
   - Ничего! Юлишь... Притворяешься! Противно... - недовольно проворчал градоначальник.
   - Я?! Я? Притворяюсь?! - фальшиво вскипел Огю. - Я лишь рассказываю то, что в моем доме творится.
   - Замолчиии! - простонал Совиннак, поднимаясь из-за игрового столика. - Сил моих нет никаких! Убью тотчас, если еще хоть раз покривишь душой! Хватит надо мной издеваться! Лучше прямо скажи, что я дурак, что на Бога надеялся! Кому как не мне знать, что на этом свете люди вершат справедливость! По его высшей воле, конечно...
   Совиннак, быстро протопав до шкафа и обратно, вернулся с двумя посеребренными чарками и куренным вином в бутыли. Огю тяжко вздохнул и, не вставая со стула, принялся сгребать своими длинными руками шахматные фигурки с пола. Градоначальник в это время молча разливал крепкую выпивку. Не говоря ни слова, мужчины осушили чарки.
   - Иди, Шотно, - устало произнес Совиннак и поставил чарку на пустую шахматную доску. - На сегодня всё - игра окончена... Ты победил.
   Огю боязливо поднялся и осторожно направился к выходу, ступая промеж пехотинцев, похожих на павших в битве воинов. Ортлиб Совиннак сидел, нависая над пустой доской, вывернув левую руку и упирая ее в колено, будто продолжал обдумывать ход.
   - Никому ни слова, - услышал Огю у двери.
   Он обернулся, посмотрел на грузную спину градоначальника, какая без шеи сразу переходила в голову, а та в черную бархатную току. Огю улыбнулся. Если бы он увидел себя в зеркале, то сам испугался бы своей улыбки - она была столь же мерзкой и довольной, как у ярмарочного Злыдня.
   - Никому ни слова, - повторил он слова градоначальника. - Мне с женой раздор не нужен. Потом, Ортлиб, я помогу тебе с де... С моной Махнгафасс.
   - Болтаешь много, - зло процедил градоначальник, не меняя положения и не поворачиваясь к приятелю. - Никогда не нуждался в твоей помощи и потом не буду... Уходи теперь, превелико прошу... - совершенно другим, усталым голосом заговорил он. - Не держи обиды... Я бываю резок с тобой, но знай, я крайне ценю наше общение... крайне... Встретимся на днях... И, уходя, пожалуйста, позови ко мне Идера.
   Чрезвычайно довольный собой Огю Шотно возвращался на двуколке домой. Один лишь маленький червячок точил его разум, попискивая, что если Ортлиб Совиннак узнает о его письме барону Тернтивонту и о хлопотах с побывкой для Иама, то тогда...
   "Страшно даже представить, что тогда... Да ну, - отмахнулся Огю Шотно. - Когда узнает, благодарен мне будет, и всё!"
   Но червячок ему перечил и нашептывал, что лучше бы градоначальник никогда не узнал о просьбе управителя замка к полководцу Лиисема.
   ________________
   Тем же вечером, пока Огю Шотно обедал в доме градоначальника, Маргарита получила свои новые платья из суконной палаты Гиора Себесро. И не только: Марлена зашла к ней с двумя свертками и круглой картонной коробкой, в какой находились кремовые, песочные и желейные пирожные, - всего тридцать шесть штук.
   - Теперь я точно уверена, что Гиору Себесро было не жалко сладостей, - смеялась Марлена, глядя на раздосадованное лицо незадачливой мстительницы.
   - Да, - печально согласилась с ней Маргарита. - Похоже, оступился Филипп на плохом меридианском.
   На следующий день Маргарита надела платье цвета бурой осенней листвы и отправилась с коробкой в гости к Нинно: тридцать пятого дня Трезвения, в день венеры, Беати исполнялось пятнадцать. Ее подарок случился кстати, несмотря на то, что Ульви заставила стряпней весь стол, - Филипп пришел в неописуемое счастье, заполучив столько "ах-пирожных". Сама Маргарита больше не могла видеть эти сласти. Старалась она не смотреть и на Нинно рядом с Ульви. Любая нежность кузнеца к своей жене, причиняла Маргарите боль. Когда же она рассказывала о скорой побывке Иама, Нинно слушал ее с непроницаемым лицом.
   Глава XII
   Три предложения руки и сердца
   Родство могло быть по роду, по сердцу, по договору и по крови. Первое даровал Бог, второе - духовный закон через клятву на святыне или в храме, третье - мирской закон, четвертое - воинский. Супруги являлись некровными родственниками, каких объединяли дети, имя и клятва верности.
   О вдовстве даме стоило задумываться с началом замужества, а еще лучше до него, закрепляя в родственной грамоте свои имущественные права. Грубо говоря, наследство главы семьи делилось по закону так: две трети - старшему сыну, треть - вдове; забота о других наследниках, младших сыновьях или дочках, падала на вдову или старшего сына. То есть без брачной, родственной или духовной грамоты (завещания супруга) женщина получала треть состояния мужа, но не в случае бездетности - тогда закон разводил вдову с семьей супруга, и свою треть она, как правило, была вынуждена запрашивать через суд. Причиной невыплаты "вдовей трети" могла также стать неверность жены своему мужу или невступление супружества в силу, ведь нередко выгодные союзы заключались заранее: девочка могла выйти замуж и в семь лет, после своего взросления, но до "возраста невесты" продолжала жить в родительском доме. В Орензе и юноши, и девушки получали право на полноценное супружество с четырнадцати лет, в других королевствах этот возраст мог быть меньше или больше. Всего мужчинам разрешалось венчаться до четырех раз, женщинам число супружеств духовенство не ограничивало, так как они не имели полноты прав и были зависимы. Даже родовое имя, делавшее меридейца человеком для закона, женщины имели условно: отец мог забрать его, изгнав дочь, опозорившую род, из семьи, супруг с согласия Экклесии, взамен смертной казни за прелюбодеяние или детоубийство, отправлял жену в монастырь и становился холостяком.
   К вдовам отношение складывалось неоднозначное: с одной стороны, это было почетное положение; с другой стороны, такая дама, имея родовое имя, более не нуждалась в покровительстве мужчин - могла вести дело, подавать в суд, подписывать бумаги и сама искать себе мужа, из-за чего о столь свободных дамах ходили суждения как о лицемерных блудницах, похотливых и ненасытных развратницах. Складывались эти домыслы не на пустом месте: довольно "перезревшие" вдовы не стеснялись требовать через суд, чтобы на них женился юноша, проведший ночь в их доме, - на потеху зрителей они красочно описывали перед судьей все совершенные над их вдовьим телом действа. Иные красивые вдовы становились содержанками или даже своднями - обустраивали дома свиданий под прикрытием дела, например, вышивальной мастерской. Таким образом, бесспорно уважали только прозябавших в бедности, скромных и благочестивых особ, покидавших дом ради посещения храма, да тех, кто уходил в монастырь, или, на худой конец, носил вдовье покрывало - неприглядный темно-серый платок из грубого сукна, уродующий и старящий даже молоденькую девушку.
   Маргарита, спешно выданная замуж, о своем будущем не задумывалась, да и вся собственность ее супруга заключалась во владении деревенским домом, купленным Огю Шотно и "пока не возвратившим ни медяка из одолженных щедрот". Иам, работая свинопасом, получал к Сатурналию кабанчика - продажи мяса хватало на подати, на муку и на "разок гульнуть в городе". Больше ничего о своем имуществе Маргарита не знала и, проводя дни рядом с Марленой, не интересовалась тем, на что будет жить, когда ее беззаботное существование в доме управителя замка закончится. Гибели нелюбимому мужу она, как благонравная меридианка, никогда не желала и тем более не могла ее вообразить за пару дней до его возвращения.
   ________________
   Страшную весть в дом Шотно принесло второе появление Раоля Роннака. Сорок второго дня Трезвения, в день юпитера, ровно через две восьмиды со дня своей свадьбы, Маргарита открыла дверь черноусому пехотинцу и по его окаменевшему лицу поняла, что случилась непоправимая беда. Завершался третий час пополудни - в доме управителя замка близилось обеденное время. Огю Шотно, изменив традиции, не собирался вечером к градоначальнику, так что Марлена стряпала в кухне. Маргарита слышала, как там звенит посуда, в то время пока Раоль тихо и отрывисто говорил:
   - Иам, ваш муж... Эээ... он здесь, рядом, на повозке, за Первыми воротами - не пропускают дальше... Нууу... Эээ... Не живой. Убили его... Извините... Больше трех дней прошло - с вечера медианы...
   Маргарита, осознав услышанное, не знала, что отвечать и что делать. И главное: как сказать Марлене.
   - Идите в Долю, южную часть замка, - спокойным и чужим голосом сказала Маргарита. - Это по дороге в сторону Южной крепости. Найдите Огю Шотно... Повозку с Иамом подгоните к дому... Шотно даст разрешение... Возвращайтесь потом - Марлена захочет знать, как это случилось.
   Закрыв за Раолем дверь, Маргарита пошла в кухню. Марлена в поварском переднике стояла у высокой каменной печи, в какой на верхней полке пекли хлеба, а снизу готовили на огне или углях.
   - Кто это был? - весело спросила она сестру, поливая тушку апельсиновой наливкой и накрывая сковороду крышкой.
   Маргарита молча подошла ближе.
   - Что такое? Кто это был? - безмятежно улыбалась Марлена, опуская сковороду с курицей на подставку над огнем.
   Вместо ответа Маргарита крепко ее обняла.
   - Я так люблю тебя, Марлена...
   И тут из глаз Маргариты покатились слезы.
   - Да что же приключилось? - не понимала девушка-ангел. - Что ты натворила? Иам? - тихо и другим тоном спросила она.
   - Да, - утирая слезы, прошептала Маргарита. - Раоль Роннак только что сказал... что он мертв.
   Неожиданно Марлена рассмеялась.
   - Да это же шутка, глупенькая. Иам просто хочет похохотать над нами. Будь уверена: он заявится через минуту как ни в чем не бывало. Он часто нас разыгрывает, хотя я ему множество раз говорила, что это не смешно... Вот что, - посмотрела она на Маргариту. - Умойся и прихорошись, надень платье винного цвета. Или цвета осенней листвы - оно, кажется, наряднее вышло. Как знаешь... Ты должна встретить супруга красивой. Иди же! - ласково потребовала Марлена.
   Наверху Маргарита надела платье винного цвета. С белым нагрудником это убранство получилось благопристойно закрытым, зато приталенное и подогнанное по фигуре, оно обострило хрупкость девичьего стана. Другой, коричнево-красный наряд, то ли из-за нижней синей юбки, то ли из-за кружевного воротника, то ли из-за синего пояса, какой Гиор Себесро добавил от себя, действительно, вышел более праздничным. Но Маргарита посчитала, что правильнее выбрать подарок от семьи мужа, а не от тех людей, о которых даже вспоминать не хотелось. Волосы она закрыла белым платком, повязав его на привычный целомудренный манер, только на этот раз не спрятав подбородок.
   В ожидании Маргарита присела на кровать, думая о том, что сказать Иаму при встрече и какие слова подобрать для неудобного разговора ночью. Она начала усиленно вспоминать всё, что ей понравилось в муже за короткое знакомство: его привлекательную внешность, силу его рук, добрую улыбку.
   "Он не взял последние восемь регнов, - вздохнула она, - хотя сам остался без средств. Пришел на венчание и не опозорил меня... Мог бы понадеяться на связи сестры и Огю Шотно, сбежать и бросить меня у Мамаши Агны - та наверняка принудила бы меня отрабатывать долг. А он так не поступил. Но ведь он боялся, что Агна расскажет про его возраст и что его тогда погонят из войска..."
   Еще и дурацкая кираса, утраченное колечко с ирисами да проигрыш Иамом всех своих денег накануне свадьбы, что мог стать единственной причиной появления протрезвевшего жениха у храма, упорно всплывали в ее памяти, не желая забываться, и портили светлый образ голубоглазого Иама Махнгафасса, прекрасного, как ангел-воин с фрески храма Пресвятой Меридианской Праматери.
   За окном раздался шум подъехавшей телеги. Окна спальни Маргариты выходили на кладбище, а не на дорогу, поэтому она поспешила вниз.
   Марлена тоже услышала повозку. Спускавшаяся по лестнице Маргарита только и видела край юбки, мелькнувший в двери парадного входа - сестра бежала встречать младшего братишку. Маргарита подошла к оконцу. В ромбовидную дверную прорезь она видела, как Огю Шотно в сдвинутом назад тюрбане бросился к супруге - страдальческое лицо Огю нервно дергалось. Он обнял Марлену, не пропуская ее к телеге, что-то говорил ей, затем освободил ее из своих объятий. Раоль стоял, опустив голову и теребя усы. Маргарита видела, как ее сестра медленно сняла покров с чего-то длинного на повозке - и показался белый саван. Столпившиеся люди мешали разглядеть больше, но по движениям было ясно, что Марлена убирает саван с лица покойника. И дальше раздался нечеловеческий крик: девушка-ангел, обнимая руками лицо брата, кричала как безумная - так громко, как могла. Маргарита открыла дверь и бросилась к ней, но в тот же момент Огю Шотно крепко схватил жену.
   - Не мешшшайся, - прошипел он Маргарите. - Пусть несут его в дом и кладут на скамью в гостиной. О Марлене я позабочусь сам.
   И он потащил упирающуюся жену в дом. Ее чепец упал на землю, ангельские волосы растрепались от борьбы с мужем, лицо Меридианской Праматери исказила невыразимая боль - ничего подобного еще не удалось создать краской ни одному художнику, хотя изображение подобной картины имелось в каждом храме: боль матери, потерявшей свое единственное дитя, свой смысл жизни, свою надежду...
   Дверь за Огю и Марленой захлопнулась. В глубине дома, по мере их удаления, стихал дикий крик, переходивший в вой.
   Маргарита подняла белый чепец и подошла к телеге. Ее глаза, хранившие бездонные соленые моря и так легко изливавшиеся слезами, едва увлажнись - и то из-за Марлены. Юная, принарядившаяся вдова взглянула на лицо Иама - ей показалось, что это не он, а искусно выточенная из известняка статуя, какую не до конца докрасили. Его нездоровой, бескровной бледности было страшно касаться. Маргарита так и не решилась дотронуться до тела мужа. Она попросила Раоля закрыть саван и отнести Иама в дом.
   А в доме аппетитно пахло запекавшейся птицей - мирный и уютный запах обеда, на какой никто не приглашал такого гостя, как Смерть. Оставив тело Иама на скамье, Маргарита и Раоль Роннак прошли в кухню. Там девушка подняла крышку со сковороды и проверила прожарку мяса: эта забота наполнила смыслом следующую триаду часа, - что еще делать, Маргарита не представляла. Раоль сел за стол для готовки, сам налил себе чашку крепкой апельсиновой наливки и разом осушил ее.
   - Как это случилось? - спросила Маргарита, опускаясь на табурет по другую сторону стола от Раоля. - Это он его убил? Лодэтский Дьявол?
   - Нет, - помотал головой Раоль. - Иама убили, когда он уж домой собрался - последний вечер гулял в Нонанданне. Мы в пивной были... Иам по нужде за дом пошел... - налил себе Раоль новую чашку наливки. - Его нашли мертвым спустя минут девять... У него сзади на шее рана, около черепа, в выемке. Маленькая... Словно шилом кололи. "Санделианский поцелуй" называется... Черт его знает, кто убил: Иам со многими в городе поругался. Может, даже женщина убила... Да кто ж теперь знает...
   Маргарита молчала. Раоль тем временем допил чашку наливки и продолжил рассказ:
   - А тот бой... Иам - истинный герой! Был... Войско отправили Тронт освобождать, раз враг не нападает. Думали, сперва их лагеря в долине разобьем, а потом крепость осадим. Мы вышли вперед тремя баталиями - сто на сто копий по три раза - больше на той долине не помещалось. За нами рыцари и пехотное подкрепление. Вдруг такое началось - словами не описать. Я только и помню, как засвистело да загрохотало всё вокруг, будто сам Дьявол со своими демонами из Ада выбирался. Сверху, со склонов, огонь летел и валуны. Ага, прикройся тут щитами! Трава загорелась - всё смешалось. Тут враг, увидав разбитый строй, пошел в атаку конницей на нашу конницу. Тогда и появился Лодэтский Дьявол среди других рыцарей... Говорили, этот черный демон наших рыцарей на меч играючи поднимал, протыкал доспех насквозь... А на нас их пехота пошла. Я лишь про свою баталию скажу: мы промеж их конницы и их пехоты угодили: хуже не придумаешь. И всё же нас много еще оставалось. Мы собрались вместе, построились как надо, приготовились насадить их на копья, так нас из многоствольного орудия сперва, затем пулями, затем болтами из арбалетов, а затем всё повторяется, - ловко у них выходит, нас же как траву косит. Ротный крикнул отступать - мы все врассыпную. Поодиночке многих быстро зарезали - лишь крики и слышны в дыму были. А нам с Иамом повезло скрыться... Да куда идти-то? Мглы от горящей травы столько нагнало, что ни черта не видать! Едва мы с Иамом обрадовались, что уцелели, крадемся куда-то, сами не знаем куда, прислушиваемся... А вокруг тела друзей. Кто-то еще трепыхается... Вдруг слышим лодэтскую речь. Лодэтчане без нарамников воюют, как варвары, кто-то даже с голой грудью идет в бой. И у них тоже ружья были, но в основном топоры, копья, палицы, мечи и цепи с гирями, - орудуют ими мастерски, добивают всех, кто живой. Никого не берут в плен и не щадят... Мы с Иамом завалили себя телами мертвых и обманули варваров - те прошли мимо нас. Потом кони по нам проехали, а мы так и лежали - и верно сделали... Слава Богу, сумерки настали и дым унялся. Огляделись мы с Иамом: везде покойники. Мы сняли нарамники, решили по склонам к нашим из долины выйти. Совсем недалеко отошли, на пригорок, - и тут Лодэтского Дьявола видим вдали, а с ним еще всадников двести. Все по сторонам разъехались, у всех факелы в руках. Хорошо их было видно: точки по долине мечутся, прочесывают, своих раненых ищут. А Лодэтский Дьявол на нас с Иамом идет. Один. Его жуткие черные доспехи ни с какими другими не перепутаешь. Так Иам схватил чье-то сломанное копье и говорит: "Может, сам погибну, но его с собой заберу!" И бросил дротик в него, а он, защищаясь, руку поднял - так то сломанное копье ему в подмышку угодило... И, видать, глубоко - он сразу наутек: впотьмах подумал, что нас много, а не двое... Бежал, то есть скакал прочь со всей мочи, как заяц, этот Лодэтский Дьявол! Вот так Иам обратил вспять сию нечистую силу. Один пехотинец! Иаму вознаграждение дали за отличие в той битве - лишних шесть регнов... Погулять на них решили - и тут! Не задержись Иам на день из-за этой пьянки, то живехонек бы, небось, был. Уму непостижимо! Пережить ад и самого Лодэтского Дьявола, да погибнуть за пивной, пока нужду справляешь. В разум не входит...
   - А что за боевое ранение было у Иама?
   - Дрянь какая-то мелкая сзади в ногу попала и застряла, - ответил Раоль, допивая уже третью чашку наливки. - Иам думал, что легкая ранка, не жаловался, не ныл, хоть и хромал... У Иама еще кираса была смята из-за того, что конь по нему потоптался, когда мы мертвыми притворялись, а он - ни звука... Ну вот... всё как бы... - тоскливо посмотрел усатый пехотинец на пустую бутыль. - Что еще сказать-то? Не зря битва была, мы ныне увидали, как они воюют, и придумаем, как ответить. А подвиг Иама всех окрылил. Дух поднял в войске... Были, правда, и те, кто не поверил, да Бог им судья. Монеты вот, - достал он из кошелька мешочек. - Здесь двести семьдесят шесть регнов. Распоряжайтесь, как хотите, - это ваше. На первое время должно хватить... А от властей лучше не пытайтесь получить чего-либо как вдова, а то выяснят, что Иаму восемнадцати не было... Да и не дадут вам всё равно ни монеты: уж больно много вдов и сирот сталось нынче в Лиисеме...
   Маргарита уныло посмотрела на мешочек. Вспомнила, как муж, прощаясь, говорил, что отправит денег на красивое платье для встречи, а передал средства на траурный наряд. Маргарита, ничего не ответив, вытащила сковороду из печи и стала гасить кочергой огонь.
   - Сестрица Маргарита, - появился в дверях обеденной Огю Шотно. - Марлена приняла опиаты и уснула, но оставлять ее одну нельзя... У меня к тебе просьба. Супруга хочет, чтобы с Иамом попрощались в храме Благодарения и там же его захоронили, рядом с покойным батюшкой. Если тебе не составит труда, сходи туда и договорись с братом Амадеем на завтра... как раз нечетный день... Лучше всего успокоение провести до полудня.
   - Да, конечно. Здесь двести семьдесят шесть регнов, - показала Маргарита на мешочек. - На успокоение...
   - Оставь их себе, - манерно повел рукой Огю. - Думаю, скоро, когда ты покинешь этот дом, они тебе пригодятся. Марлене сейчас не нужно, чтобы что-либо или кто-либо напоминал ей о ее несчастном брате. Ты должна это понимать... и должна покинуть наш дом как можно скорее... Даже если Марлена будет препятствовать. Если ты, конечно, думаешь о ее благе, а не о своем собственном.
   Маргарита кивнула и, не желая заходить в гостиную, вышла из кухни через боковую дверцу - сразу попала в переднюю, к выходу на огород и к лестнице.
   - А вас что-то задерживает? - спросил Огю у Раоля Роннака, косясь на пустую бутыль из-под наливки. - Ах да... вот вам за старания, - полез он в кошелек и достал несколько монет. - Девять регнов - как раз хватит на бочонок пива. Выпейте сегодня за моего несчастного брата.
   - Не надо, на воинской службе нам щедро платят, - ответил Раоль Роннак и пошел к выходу. Огю Шотно так и остался с деньгами на ладони. - Иам и мне стал братом - не надо благодарности. Позаботиться о теле побратима - это долг воина.
   - Ясненько... - усмехнулся, вместо прощания, Огю Шотно.
   ________________
   Еще один долг воина, по словам Раоля, заключался в заботе о вдове побратима, как о собственной супруге, особенно на исходе дня, - поэтому он отправился с Маргаритой в храм, несмотря на ее возражения и довод о том, что еще даже не стемнело. В итоге, решив, что ему просто было некуда пойти и нечем заняться, она махнула рукой.
   Когда они спустились с холма, миновали улицу Благочестия и вышли на Западную дорогу, Раоль опять заговорил про убийство Иама.
   - Простой человек "санделианский поцелуй" не сделает - мастерство нужно. Раньше так женщины убивали, когда целовали мужчин, - засланные для разных каверз санделианские красотки - вот отсюда и название. Мне сказали, что человек тотчас умирает и крови нету. Может, и женщина убила, но, скорее всего, мужчина... Не простой - мастер этого дела... Убивать, то есть, мастер. А может, и женщина... Иам, ты уж прости меня, Маргарита, монахом не был, - перешел на еще более свободный тон Раоль. - Но к тебе, конечно, рвался всем сердцем. Только и говорил в последний свой час, как хочет обнять свою красавицу-жену. А все эти девки - так все воины такие - ничего не поделаешь... Девки не важны, одним словом.
   Маргарита ничего не отвечала. Присутствие словоохотливого Раоля Роннака тяготило ее. К тому же дорогой он странно поглядывал на нее, наглаживая свои пышные, черные усы. С облегчением Маргарита увидела, что Главная площадь уж близко: до храма Благодарения осталось идти не более двух триад часа.
   - Я вот всё сказать хочу, - продолжал Раоль Роннак. - Да пойми меня верно. Дело у меня к тебе есть... Мы с Иамом, как я уже сказал, после того боя братья стали. Пережить такое - не шутка: Смерть рядом носилась, в лицо дышала, клянусь, что чувствовал это - вонь нестерпимую. Я знал, что на меня нечто ужасное смотрит и боялся открыть глаза. Уже вернувшись в Нонанданн, я сел в холодном поту на землю и так просидел полночи! Лишь там осознал, что чудом не помер. Иам то же самое ощущал, один в один, и не верил, что жив останется. Так мне и сказал: "Я скоро умру, а если ты уцелеешь, то женись на моей вдове и заботься о ней". Я ему поклялся так сделать.
   Маргарита испуганно посмотрела на него: Раоль Роннак - ее муж! Этого еще не хватало! В памяти всплыло, как он пересчитывал медяки у храма, на глазах ее родных.
   - Нет, не надо, - ответила она. - Вы меня не знаете, а я вас.
   - Эх, пустячок! - усмехнулся Раоль. - Узнаемся после свадебки - тебе ж не привыкать. А я, знаешь, как Иаму завидовал! Если бы он отказался, то я б на тебе женился. Как тебя увидал, так влюбился, усами клянусь! А ты еще печенье такое милое печешь, сердечками, и ножки у тебя красивые...
   - Замолчите! - резко прервала его Маргарита. - Иам еще не успокоен, а вы про мои ноги! - поморщилась она. - Вам не гадко?
   - Я всего на день в городе. Завтра - опять в Нонанданн. Нет времени, чтобы тебя с цветами обхаживать и песни петь, - говорю прямо, как есть. Ты-то, что делать будешь? Из дома Марлены тебя выгоняют. Куда пойдешь? А я позабочусь о тебе. Я не такой, как Иам: я бережливый. У меня средства при себе неплохие имеются. Комнату тебе снимем, недорогую... И на жизнь оставлю. Присылать буду регнов сорок в триаду. Белье красивое купи...
   - Да замолчите же, наконец! - взмолилась Маргарита, прикрывая ладонями уши, и так спрятанные платком. - Я не могу больше вас слышать! И уходите, Богом прошу! Храм уже недалеко. До замка меня брат проводит. Идите по своим делам!
   Раоль Роннак обиделся.
   - Я хотел как лучше, - пробормотал он в усы, но не ушел. Остаток пути, он более не донимал юную вдову. Только у самого храма Благодарения сказал:
   - Иам не ранил Лодэтского Дьявола. Он даже копья в него не кидал. И, вообще, вся эта история - враки: дурак, что ли, Лодэтский Дьявол один по полю шастать? Я и Иам вместе лежали под покойниками и молились - и так до ночи, пока не стихло. Тогда я поклялся заботиться о тебе, но раз не надо, то не надо... А героем был я - вытащил хромого Иама из того ада и волок его на себе почти четыре дня до лагеря! А мог бы бросить - одному было легче спастись. К тому же я сам пострадал: у меня кираса не меньше его продавлена была - бока ломило, всё тело ломило, а я его не бросил! И еще я сам ту дрянь ему из ноги выковыривал...
   - Зачем? - устало спросила Маргарита.
   - Ну это... - погладил усы Раоль. - Ногу у него страх как раздуло, едва не помер от горячки. Я травами его подлечил, как меня в монастырском приюте Святого Фоля научили. Так вот: я Иама дважды спас. Не догадайся я, что в ране у него дрянь застряла, он бы не дожил до Нонанданна.
   - Зачем ложь? - еще более уставшим голосом пояснила свой вопрос девушка.
   - Иам всё наврал, пока отдыхал среди раненых в Нонанданне. Хотел быть героем, оно-то понятно. Командующим история понравилась - дух другим воинам и впрямь подняла, а то уж больно позорной битва вышла. Но если ранили Лодэтского Дьявола или даже убили, значит, опять же сражались не зря... Вот, повторил эту сказку, чтобы близким было приятно, но правду сказал только что... Хочешь, расскажи Марлене сама. Тебе решать.
   ________________
   В храме Благодарения Маргарита устремилась к брату Амадею, будто к родному: Раоль Роннак, его предложение и все его слова окончательно смутили разум юной вдовы. Она вспомнила Марлену и то, что надо покинуть дом любимой подруги - уйти неизвестно куда, - и слезы покатились по щекам. Себя она жалела или Марлену, Маргарита уже не разбирала. Она уткнулась лицом в грудь священника и даже крепко обняла его. Брат Амадей спокойно воспринял излившийся на него поток из слез и причитаний, а затем повел девушку в сад, где сладко благоухали розы, темнели кипарисы и стрекотали сверчки. Близился шестой час, вечерний сумрак опускался на город. Крошечные огоньки кружили над кустами - светлячки танцевали, несмотря на всё горе, что творилось вокруг, несмотря на войну и страшного Лодэтского Дьявола.
   Брат Амадей усадил Маргариту на скамью в начале кладбища, дал ей время успокоиться.
   - Иам мертв, - наконец, выдавила эти страшные слова Маргарита. - Убили... Тело в доме Марлены. Я пришла... - снова начала она плакать. - Нужно сжигать и хоронить. Завтра пятый день со смерти будет... Она хочет здесь могилу...
   - Да, рядом с отцом, - тихо проговорил брат Амадей. - Конечно. Завтра в шестом часу утра проведем успокоение, - взял он Маргариту за руку. - Как она, как Марлена?
   - Не описать словами.
   Брат Амадей глубоко вздохнул, отпустил ладонь Маргариты, после чего праведник и юная вдова, погруженные в свои мысли, замолчали на пару минут.
   - Что будешь делать, сестра? - первым заговорил священник.
   - Не знаю. Огю Шотно говорит, что я буду напоминать Марлене о брате. Мне надо уйти куда-то... Иам передал деньги: хватит на полгода, если сниму недорогое жилье. Возможно, заработок какой-нибудь найду, например, стирать или хлеба разносить на рынке...
   - Я могу помочь. Могу устроить тебя к весьма милой, добропорядочной старушке, которой нужна помощь по хозяйству. Правда, она живет в соседнем Миттеданне. Тебе подойдет?
   Маргарита кивнула.
   - Завтра еще об этом поговорим. Если та пожилая дама уже нашла себе прислужницу, то есть вдова, у которой честное дело по изваянию могильных стел, - она с охотой берет на работу других вдов, попавших в бедственное положение, предоставляет тем кров и стол. Не самые лучшие условия, откровенно говоря, но... Думаю, брат Огю прав: Марлена должна жить своей жизнью, а ты своей, где у тебя однажды появится новый супруг и дети... Однако и сейчас ты не одна: ты всегда, если тебе нужна помощь, можешь прийти в храм Благодарения. Ничего не бойся.
   - Я чувствую себя виноватой, - сказала Маргарита, вытирая слезы. - Мне кажется, что это из-за меня. Я так боялась его приезда, что...
   - Твоей вины в том, что ты не полюбила супруга за один день знакомства, только половина. Остальное - его вина. А на самом деле ни ты, ни он не виноваты... Не стоит говорить Марлене то, что ты сейчас сказала мне. Это глупость, но она может в нее поверить, как веришь ты. Хорошо?
   Маргарита снова кивнула.
   - Юность - лучший врачеватель. Справедливо это и для ран души. Марлена еще крайне молода, она переживет это горе. Пойдем... уже поздно. Ты одна вернешься?
   - В дом дяди пойду. Старшего брата попрошу проводить.
   - Хорошо, сестра Маргарита, - на прощание сказал ей брат Амадей. - Сделай так, чтобы твое новое супружество не стало столь же скоропалительным и необдуманным, как первое.
   Маргарита кивнула в третий раз.
   ________________
   Раоль Роннак, обиженный и надутый, но всё равно исполнявший долг защитника, проводил Маргариту до зеленого дома ее дяди. Оставив юную вдову возле лавки, он направился к постоялому двору Мамаши Агны. Девушка обнаружила лавку закрытой, что ее не удивило: в это время она никогда не работала. Перекрестившись, Маргарита постучала ручкой-кольцом в парадную дверь дома Ботно - и не поверила своим глазам, когда та открылась, а ее любимый дядюшка Жоль, занимая весь проем, оказался на пороге.
   - Дочка! - крепко обнял ее дядя. - Тебя не признать!
   Не давая ничего сказать, он затащил племянницу в гостиную, где сидели все, кого Маргарита не хотела видеть: тетка Клементина с полосатой кубышкой на голове, сужэн Оливи в роскошном ярко-синем наряде и Гиор Себесро в неизменных коричневом кафтане и синем берете с пряжкой-барашком. Грубое, лошадиное лицо Гиора выражало едва заметное удивление.
   - Добрый вечер, мона Махнгафасс, - первым поприветствовал девушку Гиор, поднявшись со скамьи и чуть склонившись. - Отрадно видеть, что платье из моей суконной палаты так украсило вас, а вы его.
   - О да! Великолепно! - воскликнул Оливи, разглядывая соблазнительные изгибы девичьей фигуры и расплываясь в масленой улыбке. - Я имею в виду цвет платья! Великолепно! Рад видеть, милая сужэнна, - шагнул он навстречу, желая обнять Маргариту, но она от него отшатнулась.
   "Дуреха", - беззвучно сказали губы Оливи.
   Тетка Клементина так и не встала со складного кресла, ограничив приветствие кивком головы.
   - Дядя, а где Филипп?
   - В дому Нинно, попозжее будёт, ближее к ночи.
   Маргарита устало поднесла ладонь ко лбу: идти к Нинно ей вовсе не хотелось. "В этот час он, конечно, дома, - думала она. - Нет, не хочу его видеть и Беати тоже с ее жалостью. Придется идти до замка в одиночестве".
   - Давай я тебя сладким угощу! - поманил ее дядя Жоль в обеденную. - Ах, чтоб... уж час Воздержанию... Я всё ж таки дам тебе сластёв с собою. И миндалю насыплю - ох и славно нас наше деревцо задарило!
   - Нет, дядюшка, - помотала головой Маргарита. - Я на минуту... Мне надо возвращаться в замок, а то уже и так поздно... Я зашла сказать, - выдохнула она. - Я пару часов назад узнала, что стала вдовой.
   - Огоо! - донесся радостный глас Оливи. - Поздравляю!
   - Оливи! - прикрикнул на него отец и нахмурил брови. - Как вдовой?
   Маргарита развела руками.
   - Мой муж был воином на войне... Я из храма Благодарения. Завтра там будет успокоение. Приходите и вы... - неприязненно посмотрела она на Оливи, надеясь, что тот всё же проявит деликатность и не явится туда со своей масленой улыбкой.
   - Непременно! - тут же ответил ее сужэн. - Бедная моя сестренка, позволь обнять тебя!
   - Да не трогай ты меня! - нервно вскричала Маргарита.
   - Успокойся... - делая вид, что ничего не понимает, повел плечами Оливи. - Я лишь хотел принести свои соболезнования.
   Оливи не смущал ни строгий взгляд из-под широких бровей Гиора, ни настороженное лицо матери, ни стыд отца за непристойное поведение сына.
   - И как ты теперь намысливаешь себе живать? - с вызовом спросила Маргариту тетка Клементина.
   - Коль чё - до своёго дому воротится! - рявкнул дядя Жоль на жену.
   - Брат Амадей устроит меня к старушке, которой нужна помощь, - поспешила сказать Маргарита. - Мне пора... Дядя, передай братьям и Беати... И Нинно с женой... Кто хочет, пусть приходит завтра к храму Благодарения в шесть утра, - это всё, что я хотела сказать. Увидимся завтра.
   Прихватывая одной рукой юбку, она присела, отводя ногу назад и склоняя голову набок, как ее научила прощаться Марлена. А после направилась к выходу. Гиор Себесро устремился за ней в переднюю.
   - Я вас провожу до замка, мона Махнгафасс: уже поздно. И мои искренние соболезнования.
   - Излишне меня провожать. Я Синоли попрошу. Филиппа думала за ним отправить...
   - Синоли Ботно сейчас с супругой, с которой он не виделся целый день, так как работал водоносом и очень устал. Он до поздней ночи будет провожать вас на холм и обратно, - может даже не успеть домой к полуночи и попасться стражникам. Я же на коне и мы быстро доедем.
   - Гиор, мне кажется, что это я должен проводить свою сестру до замка, - встрял Оливи. - Я тоже на коне! - подмигнул он Маргарите - она же вспыхнула от гнева.
   - Спасибо, господин Себесро, - ответила разозленная на сужэна девушка. - Буду вам крайне признательна.
   "Гиор Себесро хотя бы приставать не будет. Хоть сам Дьявол, только не Оливи", - подумала она, направляясь вместе с Гиором во дворик.
   ________________
   Гиор Себесро молчал всю дорогу до холма, молчала и Маргарита. Она сидела позади него и боком на коне, как те дамы, которых она видела на Восточной дороге. Одной рукой Маргарита крепко держалась за плечо Гиора, а другой обхватывала его за пояс. Она впервые ехала с мужчиной верхом на лошади и вряд ли осмелилась, если бы не грех мужеложства Гиора. Холеный гнедой рысак, породистое сокровище с лоснящимися боками, всего за триаду часа домчал их до холма. После моста через Даори, суконщик пустил своего красавца-коня медленным шагом.
   - Еще раз приношу свои соболезнования, мона Маргарита Махнгафасс, - повернулся Гиор к девушке, а она убрала руку с его пояса и отстранилась, держась теперь только за седло. - Не отодвигайтесь далеко: вы можете упасть, - сам обхватил ее за свободную руку мужчина. - Не бойтесь. От меня вы не увидите зла.
   Маргарита почувствовала резкую дурноту от прикосновения Гиора. Она с надеждой посмотрела на замковые стены, надеясь, что Восточные ворота уже близко.
   - Несложно было узнать, как вы познакомились с градоначальником Совиннаком, - говорил тем временем суконщик. - Синоли Ботно рассказал всё своему двэну Оливи, а тот мне. Стоило ли скрывать? - усмехнулся он в темноте. - Необычная история про бочку...
   - Вряд ли вас должно удивлять, что я не спешу разглашаться всем подряд об этой бочке, - с досадой в голосе ответила Маргарита.
   - Вы будете и дальше утверждать, что не имеете отношения к отзыву грамоты на дело?
   - И пусть даже так. Я справедливо обижена на Оливи... Но то, что я сказала в вашей суконной палате, - это тоже правда. Потом я попросила градоначальника поступить так, как он сочтет нужным.
   - И значит... мона Махнгафасс... я скажу прямо: складывается впечатление, что градоначальник Совиннак неравнодушен к вам.
   - Градоначальник Совиннак - один из самых благородных и порядочных людей, каких я знаю, - уже не скрывала раздражения Маргарита. - Да что я говорю! Он и есть самый благородный мужчина из мужчин!
   - Как ваш сужэн, пусть и некровный, - крепче сжал ее руку Гиор, - я, несомненно, узнаю суть отношений между градоначальником и вами, мона Махнгафасс. Я ни на что не намекаю, но...
   - Хорошо, что вы ни на что не намекаете, господин Себесро, - перебила его Маргарита и вырвала свою руку. - То, на что вы не намекаете, - это грязь и гадость. Я уж больше триады не виделась с градоначальником, так как из-за занятости он не посещает дом господ Шотно. И я замужем... Была замужем! Вы оскорбляете меня и господина Совиннака!
   - Ни в коем случае, - спокойно ответил Гиор Себесро.
   В свете луны его грубое лицо казалось вытесанным из камня резкими, точными движениями скульптора.
   - Ни в коем случае, - повторил он. - Прошу простить мое предубеждение на ваш счет. Так уж случилось, что господин Жоль Ботно описал мне вас как вертигузку.
   - Остановите коня! Я дойду пешком: тут недалеко. Более не могу всё это слушать!
   - Извините меня. Я искренне прошу вашего прощения. И за то, что вынудил вашу семью избавиться от вас, - за это я тоже прошу прощения. Но это правда: то, что ваш дядя сказал о вас, я повторил точно. Думаю, он раскаялся. Он мне кажется хорошим человеком, я его всегда уважал. Видимо, желание угодить супруге и устроить выгодную женитьбу сыну его подвело, но кто не оступается? К слову, я тоже раскаялся, что выбрал в мужья Залии вашего сужэна: он бесстыден, испорчен столичной жизнью... Но сестрица сейчас ожидает чадо и очень рада этому, как и я. Она выглядит совсем обычной, кушает с охотой, смеется... - вздохнул Гиор.
   Несколько минут они молчали. Когда до Восточных ворот осталось всего ничего, суконщик снова заговорил:
   - Я не просто так любопытствую о ваших отношениях с градоначальником, мона Маргарита. Я имею личный интерес. А именно: намереваюсь сделать вам предложение руки и сердца, - снова повернулся к ней Гиор, и если бы не это, то девушка расхохоталась бы.
   - Вы меня любите? - улыбаясь, иронично спросила она.
   - Нет, - равнодушно ответил Гиор. - Но мне нужна супруга. Порядочная вдова из моей семьи, моя сужэнна, мне подходит. За приданым я не гонюсь: моего достатка более чем хватает... Вы очень привлекательны... очень красивы, - поправил он себя. - Думаю, мне не составит труда полюбить вас. Вам же я дам всё, о чем мечтает любая дама: всё, что пожелаете. Я буду хорошим супругом, можете быть уверены.
   - Благодарю, - избегая черных глаз Гиора, ответила потрясенная Маргарита. - Но я едва стала вдовою. И не собираюсь вновь замуж.
   - Я понимаю. Мы выждем положенную восьмиду траура или больше. Но ответ я бы хотел получить как можно скорее. Мне нужно обдумывать будущее.
   - Господин Себесро, мой ответ "нет". И я прошу: никогда не говорить со мной про это, как и про другое, на какое вы сегодня не намекали.
   - Благодарю за откровенность, - ответил Гиор Себесро, нисколько не уязвленный отказом. - Дамам несвойственна подобная прямота. Я это уважаю, как уважаю и ваше решение, мона Махнгафасс. Прошу еще раз простить, если невольно оскорбил... И снова приношу свои соболезнования. Позвольте прислать вам траурное убранство в качестве подарка?
   - Это излишне.
   - Вы можете вернуть его после, чтобы не чувствовать себя обязанной, но подобающее убранство вам необходимо, а мы же нынче родня... Я желаю искупить вину за всё то зло, что причинил вам. Это искренне.
   - Хорошо, - устало согласилась Маргарита, с радостью глядя на Восточные ворота, за какие Гиора уже никак не пропустили бы. - Черное платье мне правда нужное, но я упло... заплачу вам за него, - только так. У меня есть двести семьдесят шесть регнов и еще тридцать два осталось из тех, что я заработала в хлебной кухне... Мне нужно самое недорогое убранство - чем скромнее, тем лучше. Если вы подлинно хотите искупить вину благим поступком, то найдите мне траурное платье на те средства, что я имею, не пытаясь сделать дар.
   - Я всё более проникаюсь почтением к вам, вдова Махнгафасс, - ответил Гиор Себесро, склоняя голову.
   "Вдова Махнгафасс, - с ужасом повторила про себя Маргарита. - Вот так ныне меня в мои четырнадцать все звать и будут".
   ________________
   Распрощавшись с Гиором у Восточных ворот замка и оказавшись за вторыми крепостными стенами, Маргарита глубоко вдохнула пьянящий воздух летнего Лиисема. Из парка, что Огю Шотно строго-настрого запретил ей посещать, доносились крики птиц, и тянуло сладким с ноткой горечи разнотравьем. Белокаменный замок озарялся столбиками окон, плавно струилась прекрасная мелодия арфы, ей подпевали нежные флейты и звонкие колокольчики. В замке по неизвестной причине случилось торжество. Там, за белокаменными стенами, красавицы в парче, шелке и атласе, в мехах и перьях, в золотых украшениях и драгоценных камнях, величаво плыли в танце по парадной зале. Мужчины в широкоплечих камзолах, галантно им кланяясь, обхаживали кругом своих избранниц - прикасаясь рукой к руке, заглядывали горячими глазами в чарующие очи неотразимых прелестниц. Дивные райские птицы, а не люди, наслаждаясь изобилием и волшебством, собрались в сказочном замке под голубыми крышами; избалованные Фортуной аристократы, счастливые избранники звезд, они с упоением предавались удовольствиям, что являлись смыслом их утренних пробуждений. Совсем рядом, в доме управителя этого чудесного места, царило горе, душное, будто гарь.
   Маргарита открыла дверь дома Шотно и прошла в гостиную - на оголенной скамье лежало обнаженное тело Иама, едва прикрытое набедренной повязкой. Для перевозки его кожу покрыли бальзамическими солями и, чтобы предотвратить раздувание, ему прокололи в нескольких местах живот, но то тут, то там уже темнели грязно-зеленые пятна. Непохожая на себя Марлена, без чепца и с распущенными волосами, сидела подле брата на коленях. Воздух в гостиной потяжелел из-за закрытых ставен и благовонных курительниц, - так и хотелось распахнуть окно, однако Маргарита молча села рядом с Марленой. После предания тела Иама огню девушка-ангел переставала быть ее сестрой. Клятва верности сгорала, а мирской закон разводил бездетную вдову и семью ее супруга. Маргарита, хоть и сохраняла имя мужа, получая к нему почетную приставку "вдова", более не имела никаких прав на наследство его родни, те не были обязаны заботиться о ней. Обращаться в суд, чтобы получить треть от деревенского дома, Маргарита тоже не собиралась.
   - Я обмываю тело брата, - безучастно сказала Марлена. - До этого постирала его одежду. Как думаешь, успеет высохнуть до утра?
   - Да, - ответила Маргарита, утирая набежавшую слезу. - Давай я тебе помогу.
   Она взяла полотенце, смочила его в воде и стала протирать ноги Иама. Марлена нежно прикоснулась пальцами к лицу младшего брата.
   - Я нашла рану, - тихо проговорила она. - Крохотная... Как так? Как такая маленькая рана может убить человека?
   - Не знаю... Но... - пыталась найти слова утешения Маргарита. - Но ты должна не про это думать. Иам умер героем... Мне Раоль Роннак сказал, что Иам один бросил копье в Лодэтского Дьявола, сильно его ранил... а тот трусливо убежал. Может, Иам даже убил его, а мы просто пока не знаем... Вот про что надо думать.
   - Солгал, наверно, - ласково сказала Марлена, смачивая полотенце и протирая грудь брата. - Иам всегда любил прихвастнуть... Не мог остановиться, если рассказ получался хорошим... И с каждым разом он всё храбрее был... Глупенький малыш...
   - А я верю, - твердо произнесла Маргарита. - Раоль Роннак всё своими глазами видел... Так что Иам отомстил, как мог, за ваш городок... Как он называется?
   - Лирхготбомм.
   - Да. И за братьев отомстил...
   - Отомстил... - грустно повторила Марлена. - Никогда не понимала мужчин... Одни нападают... Потом другие мстят... А ты всё стоишь над огнем, всё хоронишь их кости... Не напади Бронтая на лодэтское графство Ормдц, то и Лодэтский Дьявол не пришел бы в Лирхготбомм... и братья бы не погибли, и Иам бы не мстил... не пошел бы на войну в свои шестнадцать с половиной...
   - Лодэтский Дьявол напал на нашу землю, на Орензу. Мы его королевству ничего не делали, не нападали на них, - возразила Маргарита. - Иам умер, защищая всех нас, погиб как мужчина и герой, - вот, что я буду помнить. И буду им гордиться. Он бы так хотел...
   На этот раз Марлена с ней согласилась. Девушки обмыли тело водой с вином и розовым маслом, уложили его на подушки, прикрыли покрывалом, как спящего, а рано утром одели Иама в ту же одежду, в какой он прощался с ними у ворот Западной крепости: в штаны вощеного цвета и белую нательную рубаху. Коричневый кафтан из грубого сукна, решили не нести на сожжение тела - уж очень он оказался изношенным. На ноги Иаму натянули сапоги Огю. Старые башмаки брата Марлена сожгла отдельно, кафтан решила сохранить.
   ________________
   Погибала только плоть, душа же продолжала жить в теле, всё видеть и чувствовать: люди просто засыпали мертвым сном. После ритуала успокоения (сожжения тела, молебна и погребения останков) душа хранила память еще восьмиду, пока ждала своей очереди на суд Бога, утешаясь всё это время воспоминаниями, как ее провожали и оплакивали.
   Около четырех утра, на рассвете, Маргарита получила черное платье - скромное и недорогое, стоимостью в сто регнов. Она надела его и вспомнила слова Гиора о том, что черный должен был быть ей к лицу, - это оказалось верным, но когда девушка повязала траурным платком голову и спрятала светлые волосы, то стала такой же, как все вдовы: унылой и скорбной.
   В четыре часа и две триады часа подъехала телега с черным пологом. Еще через минут двенадцать прибыл градоначальник Ортлиб Совиннак. К тому времени погребальные носилки установили в центре гостиной на четырех табуретах, покрыли их пурпурным покрывалом и переложили туда тело Иама. Под его головой ядовито-ярко зеленела подушка, на груди покоился меч, выкованный Нинно, и Иам будто сжимал его. Марлена, срезав все до одного цветка в своем саду, пышно украсила гирляндами тело брата, скрыла то, что ему перевязали руки, дабы он не смог никого забрать с собой. Однако поверья гласили: своего убийцу мертвец обязательно выдаст - поднимет веки или даже укусит, если тот наклонится близко. Свободный от суеверий Ортлиб Совиннак окинул тяжелым взглядом неподвижное тело, выразил соболезнования и всё же предпочел отдалиться к стене. Перед выходом из дома, когда Огю и Марлена поднялись на второй этаж, градоначальник попросил Маргариту пройти с ним в обеденную залу.
   - Уважаемая мона Махнгафасс, - сказал он, закрывая за собой двери обеденной и тем самым отгораживаясь от мертвого Иама, - я обязан осведомиться о вашем будущем и замыслах. И прежде, чем вы ответите, хочу, чтобы вы знали, что всегда можете рассчитывать на поддержку друга этой семьи, на меня.
   - Благодарю, господин Совиннак, вы и так сделали для меня столь многое, - вздохнула Маргарита. - Мне вовек не отплатить вам: лишь благодаря вам я сейчас дышу... Брат Амадей найдет мне место. Он знает почтенную старушку из Миттеданна, которой требуется забота. Принять его помощь мне кажется более пристойным. Спасибо еще раз...
   Говоря это, Маргарита так нежно смотрела на Ортлиба Совиннака, что тот решился.
   - Мона Махнгафасс, выслушайте меня и не перебивайте, - взял ее маленькую ладонь своей огромной ручищей градоначальник. - Я никогда не посмел бы надеяться, будь вы несвободны, но сейчас, когда клятвы хранить себя для супруга более над вами нет, я не могу не дерзнуть и не спросить вас... Возможен ли наш союз?
   - Я... Я даже не знаю, - пробормотала Маргарита, розовея и поглядывая на закрытую дверь. - Вы лучший из мужчин... Но Иам в соседней комнате. Этот разговор... Это неправильно.
   - Мона Махнгафасс, я прекрасно понимаю неуместность подобных речей, но я не могу не думать о том, что если не признаюсь вам в чувствах, то снова может случиться так, что другой мужчина или злополучные условия уведут вас от меня. Вы жили за Судом всё то время, пока не вышли замуж, - были от меня так близко! Я не хочу допустить повторения несправедливости, не могу не попытаться... Миттеданн... Мона Махнгафасс, просто скажите, дайте ответ на мой вопрос. Возможен ли наш союз?
   Маргарита, еще гуще покрываясь румянцем, кивнула.
   - Это было бы так... - искала слова девушка. - Так... Словно в стихах, какие для меня братец сложил на день нарожденья...
   Градоначальник не понимал, что она хочет сказать, и тогда Маргарита добавила:
   - Как в мечтах... - прошептала она.
   Ортлиб Совиннак грузно опустился на одно колено.
   - Я, мона Махнгафасс, предлагаю вам свою руку и сердце и прошу вашей прекрасной руки. Ответьте только "да" или "нет".
   Маргарита закрыла горящее лицо руками - и Ортлиб Совиннак услышал негромкое "да". Он поднялся, нежно взял ее за запястья, отвел ее руки от лица.
   - Благодарю тебя, моя любимая, - жарко прошептал он, спешно целуя ее пальцы. - Ни о чем не беспокойся, я всё устрою: тебе лишь надо довериться мне. Обвенчаемся после твоего траура. А теперь вернемся в гостиную. Позднее еще поговорим.
   Они вовремя вышли из обеденной - с лестницы спускались Марлена и Огю Шотно. Если бы сестра Иама не пребывала в отрешении, то она наверняка заметила бы подозрительно пылавшие щеки юной вдовы и обратила бы внимание на слабость ее рук или неловкость движений. Но Марлена словно замерзла, оледенела и ничего не видела, кроме своего горя. Зато Огю Шотно сразу бросилось в глаза то, как самодовольно важен градоначальник и как смущена Маргарита. Он догадался, что произошел разговор, удовлетворивший Ортлиба Совиннака. Подробностей Огю знать не желал. Успех градоначальника означал для него одно: Маргарита съедет из его дома, а Марлена опять будет всецело принадлежать ему. Он похвалил себя за хитроумность и умение находить выход из любого самого сложного положения дел. Вместе с Ортлибом Совиннаком Огю взял за ручки погребальные носилки с телом Иама. Совесть нисколько не мучила двух убийц, да и покойник не подал знака с того света, не попытался их изобличить: смирившись, он безразлично принимал помощь.
   ________________
   Впереди черной повозки шли нанятые Огю плакальщики и раздатчики милостыни. У подножия холма к процессии присоединились Раоль Роннак, сужэны вдовы - Оливи и Гиор Себесро, и ее братья - Синоли и Филипп. Все провожавшие усопшего шествовали или ехали на лошадях за повозкой, и первой среди них шла Маргарита, а за ней Марлена. Из-за присутствия градоначальника, величаво восседавшего на вороном коне, горожане любопытно глазели на траурную телегу - туда, где выставленное для обозрения лежало тело Иама. Они кланялись и приносили соболезнования всем сразу, но прежде всего градоначальнику. Он очень удивил город в тот день венеры, сорок третьего дня Трезвения: никто не ожидал от человека со столь высоким положением почтения к простому пехотинцу.
   Душу Иама пришли проводить на Небеса лавочники из Безымянного проезда - благодарных за щедрое свадебное застолье мужчин набралось около сотни. Что и говорить, неожиданно церемония превратилась из скромного прощания в чествование героя.
   Маргарита впервые прошла за ограду храма Благодарения между колокольней и залой под шатром Марса, впервые попала к тамошним устринам и вулкану - каменной печи у высокой трибуны с сужающимся, будто сопло, куполом, но затем раскрывающимся воронкообразной чашей. Каждая устрина в этом храме, а всего их было три, ограждалась от других стенами в виде двух сложенных одна в другую букв "П". В соседней, центральной устрине мертвых сжигали в большой печи, куда можно было поместить ярусами хоть восемнадцать тел, - так случалось, когда бедняки объединялись с другими семьями или покойников в городе было слишком много; кости при этом не смешивались, а общий огонь душам не вредил.
   Тело Иама вместе с носилками, пурпурным покрывалом и мечом задвинули через боковое отверстие в уже полыхавший вулкан. Священники закрыли заслон, подлили горючей смеси - и жаркий огонь вознесся к трибуне. Божий Сын со страниц Святой Книги учил, что человеческая душа врастает в плоть, как дерево в землю, и не может ее покинуть. Для этого, не позднее восьмого дня, пока душа не начала впитывать гниль, мертвецов предавали огню, освобождали душу, а она поднималась к Небесам. Родня и друзья окончательно прощались с усопшими, сидя на ступенях вокруг погребальной печи. Каждый из них брал в руки ветвь кипариса, по очереди поднимался на трибуну, говорил прощальные слова душе покойника и бросал ветку в пламя. Родственники Маргариты не знали Иама и ограничились благодарностью за то, что он защищал Лиисем и их дома. Такую же речь произнес Ортлиб Совиннак. Лавочники искренне благодарили за подаренное им празднество и нахваливали воистину рыцарское великодушие Иама. Огю Шотно наговорил много хороших слов о своем брате по жене, даже попросил прощения. Брат Амадей поведал о краткой, мирской жизни плоти и о вечном существовании души, что скоро переродится в младенце и продолжит свой путь через веру и Любовь к Божьему свету. Раоль Роннак повторил придумку Иама про нападение на Лодэтского Дьявола. Дольше всех говорила Марлена: она рассказывала о Иаме, начиная историю с его раннего детства. Мучимая совестью вдова поднялась на трибуну последней. Маргарита испытывала жалость к мужу, но скорбеть не могла - в безоблачном небе ярко светило солнце, а когда девушка вспоминала о предложении градоначальника, то розовела, невольно начинала улыбаться, и ей приходилось закрывать рукой рот, как советовал учебник по Культуре, несправедливо обруганный Ортлибом Совиннаком. К тому же, украдкой поглядывая на градоначальника, Маргарита замечала, что он точно так же наблюдает за ней - это наполняло ее сердце радостью, совсем не шедшей вдове. Теперь ее ничуть не заботили Оливи, Гиор Себесро и Раоль Роннак, даже пронизывающие взгляды Нинно более не трогали ее души.
   Взойдя на трибуну и глядя вниз, на пламя, Маргарита решила не лгать.
   - Я горжусь своим мужем и именем, что он мне дал, - произнесла она. - Ты дал... На нас напал враг, и ты храбро отправился на войну, чтобы он не ступил на земли Лиисема и Элладанна, где живет твоя семья. Ты погиб, чтобы мы жили, потому что для тех, кого ты любишь, ты всё сделаешь... На поле боя ты показал себя достойным, храбрым воином, показал себя героем. Я всегда буду горда за супружество с тобой.
   Марлена выжидающе смотрела на нее, не понимая, почему жена ее брата ничего не говорит о своей любви. Маргарита отвела взгляд от ее ангельского лица, бросила ветку кипариса вниз - та, упав в чашу, чуть помедлила, застряла, но всё же соскользнула в огонь, словно мертвец неохотно принял дар своей супруги.
   Тело сгорело за час. Все лавочники удались, а близкие Иама прошли из устрины в храм на молебен. За следующую триаду часа священники подготовили кости к погребению - сложили их в терракотовую урну, запечатали ее, а меч обмотали саваном. После молебна урну и меч похоронили в маленькой ямке возле стелы Иама Махнгафасса-отца и поставили временный камень с изображением меридианского креста над написанным краской именем.
   Для Маргариты вместе с захороненными останками мужа будто ушло под землю прошлое, где были Доля и хлебная кухня, Гюс Аразак и судьбоносная бочка, боль и кровь, сопровождаемые звуками бьющейся о стены кровати. Исчезло и пугающее будущее в деревне, и предсказание Мамаши Агны о побоях с забытьем в выпивке.
   Тетка Клементина не пришла на успокоение, так как опасалась, что Маргарита будет стенать и проситься назад в зеленый дом Ботно, - тем самым угнетать ее совесть и стыдить перед господами Шотно. Она даже пыталась удержать супруга дома, но дядюшка Жоль, разругавшись с ней, появился у устрин. Сразу по окончании похорон, еще на кладбище, Ортлиб Совиннак поговорил с ним о чем-то в стороне. Во время этой беседы лицо Жоля Ботно выглядело растерянным и глуповатым. Затем Ортлиб Совиннак подошел к Маргарите
   - Я должен теперь тебя покинуть, - негромко сказал он. - Ты же вернешься жить в свой дом, к дяде и тете, любимая. Я вскоре стану навещать тебя там. Носи траур восьмиду, как и полагается. Не говори никому о нас, пока его не снимешь... Даже брату Амадею, - ласково улыбнулся он на немой вопрос в зеленых глазах. - В будущем тебе нужно будет реже с ним видеться. Намного реже, а еще лучше - совсем прервать общение. Людям нашего положения более подходит такой духовник, как епископ Камм-Зюрро. Ты можешь сегодня пообщаться с ним в храме Пресвятой Меридианской Праматери - епископ ожидает этого. Сделаешь так, как я говорю?
   Доверчиво глядя на него, Маргарита кивнула, и в темные глаза градоначальника словно попала капелька теплого молока - они стали чуть светлее и добрее.
   - Прошу меня извинить за поспешный отъезд, - едва сдерживая улыбку, поклонился Ортлиб Совиннак.
   Подавшись плечами вперед, он быстро потопал к ограде кладбища и скрылся за воротами храма.
   - Да, делааа... - произнес Жоль Ботно, несмело подходя к своей племяннице. - Значит, градначальник, дочка?
   Девушка кивнула и по ее старательно спрятанному, но пробивавшемуся в зеленых глазищах ликованию, дядюшка Жоль понял, что любовь взаимна.
   - Делааа, - повторил он, теребя бородку. - Я, чего же, нашему господину Свиннаку дядею придуся? Ммм-дааа... Мне градоначальник велел рот на замку держивать, покудова ты траур не сымешь, но твоей тетке я всё ж таки будусь должон сказать... Как бы Клементину удар не хватил, коль зазнает, что теткою градначальнику станется... Делааа... Так что ты сбирайся - к вечеру за тобою со Звездочкой заезжаем. Часикам к трем...
   Маргарита обняла дядю, а тот ее. За Жолем Ботно к юной вдове бросилась в объятия Беати. Милая, красивая Беати, прижимая Маргариту к себе, расплакалась от жалости к подруге.
   - Каковое же горе-то! - рыдала Беати. - Я так тебя сожалею! Я бы пала на твоем месте в вулкан! Или обрила б голову, ушла в монастырю... Чем же ты так провинилася пред Небесами? У нас в семье всё эдак славно. Отчего ж тебе не свезет никак? Одно за одним ходят горести! И всё горше, и всё горшее! Почто тебя так карают свыше?
   Маргарите никак не удалось бы ее разубедить, да и сейчас это было неуместно. Она прикрывала веки, соглашаясь, что терпит сплошные лишения и ничего не приобретает.
   - Хватит, Беати, - подошел к ним Синоли. - Негоже так убиваться по чужому мужу... Чего люди удумают? Срамно...
   Не переставая рыдать, Беати переметнулась к нему и припала на его грудь.
   - Она, как дитя носить сталась, всё ревет, - извиняющимся голосом пояснил Маргарите Синоли. - Ну хватит, Беати... тут люди таковские, наиважнющие... сам градначальник былся... Неловко... Кто нас не знает, не то, небось, надумывает... - покосился он на надменного Огю Шотно.
   За Синоли и Беати к Маргарите приблизились Нинно и Ульви. Кузнец молчал и пронизывал Маргариту любящим взглядом.
   - Как же так? - тихо спросил он.
   - А хошь, я зазнакомляю тябя с Парисом Жоззаком? - предложила Ульви. - А он не таковой уж и старый, хоть сядой. А ты сама так сказывала. Он добрый и будёт тябе славным мушом. А ты сама могёшь с ним зазнакомляться - он ж на всех воротах глава стражов. А поплачься ему и поулыбайся. А он ужасть прям экой простой! У вас с ним точно всё ссупружится!
   Нинно с откровенной злостью посмотрел на жену, но Ульви этого не заметила и продолжила тараторить о своем бывшем ухажере. Не дослушав ее, Нинно отошел к ограде и отвернулся ото всех.
   - Рёвнывает меня, - пояснила Ульви. - Ко всем ухожорам меня рёвнывает! Уж и не знаю, как бываться дальшее, - притворно жаловалась она.
   Оливи сказал очередную плохо завуалированную пошлость о том, что он всегда готов утешать свою всегда несчастную сужэнну. Гиор Себесро не переходил за рамки почтительности и после банальных соболезнований удалился. Раоль Роннак, еще обиженный на Маргариту, тоже исчез сразу после похорон, чтобы спешно отбыть в Нонанданн. Филипп очень обрадовался тому, что Маргарита переедет в зеленый дом Ботно, а то он там скучал.
   Последним у Маргариты произошел краткий разговор с братом Амадеем. Она поблагодарила его и отказалась от помощи, объяснив, что вернется жить, по просьбе дядюшки, в его дом. Она избегала грустного взгляда праведника и чувствовала себя так, словно предала его. Он не настаивал и не подал вида, что что-то понял, лишь напомнил, что ей всегда будут рады в храме Благодарения.
   Вместе с Огю Шотно и Марленой Маргарита вернулась за замковые стены. Часто после ритуала успокоения устраивали поминальный обед, но Марлена никого не пригласила и ничего не приготовила. Она не стала о чем-либо расспрашивать вдову и, вежливо с ней попрощавшись да пожелав ей удачи в доме дяди, ушла наверх. Огю Шотно отправился в замок проверить работников. Маргарита тоже поднялась на второй этаж и стала собирать в гостевой спальне вещи. Оказалось, что из своего добра у нее имелось только зеркальце без стекла и немного старого белья. Лавандовое платье она уже успела подарить Ульви. Что делать с другими нарядами: с серым, зеленым, с платьями винного цвета и цвета осенней листвы, она не знала. Совесть не позволяла их забрать, но забытые подарки могли истолковать как пренебрежение и неблагодарность. Не зная, как поступить, она осмелилась приоткрыть дверь хозяйской спальни и увидела Марлену - сидящую у окна на стуле-кафедре, поглаживающую коричневый кафтан брата и глядящую в пустоту. Небесные очи стали глазами куклы, подделкой из цветного стекла. По щекам Маргариты тут же потекла соленая влага.
   - Марлена, - сказала она, вытирая слезы, - тебе Иам солгал и я... Мы не любили друг друга... Не успели полюбить. Мой сужэн Оливи лез ко мне, и Гиор Себесро потребовал, чтобы от меня избавились, иначе грозил отменить свадьбу Оливи и своей сестры. Дядя нашел в трактире Иама - тот согласился на мне жениться за две сотни регнов... чтобы время хорошо провести перед войной... Я... Я не хотела лгать перед его отлетающей в Небеса душой...
   - Я еще вчера начала догадываться о чем-то подобном, - равнодушным голосом ответила девушка-ангел. - Это так похоже на Иама... Я тебя не осуждаю... Я сейчас хочу побыть одна. Прощай.
   Маргарита не решилась спросить ее о платьях. Последнее слово "прощай" убедило ее не забирать наряды. Оставшиеся деньги Иама она тоже не взяла. В старую сумку-мешок юная вдова сложила свое льняное белье, бросила зеркальце без стекла и деревянную расческу Ульви.
   Из-за лжи, тайной помолвки и неожиданного счастья Маргарита чувствовала себя втройне обманщицей: стыд не позволял задерживаться в домике из светлого ракушечника, столь милому ее сердцу ранее. Она решила подождать дядюшку у Первых ворот, но прежде зашла в великолепный храм Пресвятой Меридианской Праматери и осмелилась познакомиться с епископом Аненклетусом Камм-Зюрро, который радушно ее принял и выслушал.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"