Резников Кирилл Юрьевич : другие произведения.

11. Смутное Время. 3. Служившие Прямо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пассионарные спасители России; Герои осажденных крепостей - осада Троицкого монастыря, у стен Смоленска (М.Б. Шеин); Патриарх Гермоген; Минин и Пожарский; Итоги Смутного времени

   11. СМУТНОЕ ВРЕМЯ. III. СЛУЖИВШИЕ ПРЯМО
  
  
   Россия действительно гибла, и могла быть спасена только Богом и собственной добродетелию!

Н.М.Карамзин

  
   11.1. Пассионарные спасители России
  
   Московское государство спас от Смуты и иноземных завоевателей русский народ, пожелавший сохранить свою страну и веру. Русских поддержали коренные народы - казанские татары, мордва, черемисы, карелы, пожелавшие остаться с Россией. За решениями и делами народов всегда можно найти людей, умеющих объединить вокруг себя других во имя некой цели. Л.Н. Гумилев называл этих людей пассионариями и отмечал, что они могут действовать как на пользу, так и во зло этносу или государству. В Смутное время пассионариев в России оказалось с избытком, причем немалая их часть расшатывала государство. Такими пассионариями "разрушителями" были князь Г.П. Шаховской, "крестьянский вождь" И.А. Болотников и "царевич" Петр. К ним же следует отнести и И.М. Заруцкого, хотя был период, когда он защищал Россию. Заруцкий, как и прочие "разрушители" (кроме обманутого Болотникова), был пассионарием для себя - он стремился любыми средствами, хотя бы через сына Марины, достичь престола.
  
   Была и другие, "гибкие" пассионарии - честолюбивые, эгоистичные, но, в то же время, не желающие вредить России. Отсутствие твердых убеждений мешало им быть последовательными: они могли менять взгляды и переходить из лагеря в лагерь, но для них существовала запретная черта, за которой, по их пониманию, начиналось откровенное предательство православной веры и Московского государства. Эту черту "гибкие" пассионарии пытались не пересекать даже в ущерб личным интересам. Некоторые из людей этой категории сыграли выдающуюся роль в борьбе со Смутой. К ним следует отнести П.П. Ляпунова, князя В.В. Голицына, князя Д.Т. Трубецкого, Авраамия Палицына, патриарха Филарета. Суть моральных зигзагов этих людей состояла в нарушении присяги, когда им начинало казаться, что тот кому они присягнули плох, а другая сторона лучше.
  
   Тот же Прокофий Ляпунов изменил Федору Борисовичу потому, что "Дмитрий Иванович" ему показался лучше; позже он морально не принял переворота Шуйского и стал воевать вместе с Болотниковым под стягами якобы живого "Дмитрия", но усомнившись, что он жив, предал Болотникова и присягнул Шуйскому. Разочаровавшись и в Шуйском, Ляпунов стал готовить сведение царя с престола, что ему, вместе с Василием Голицыным, Филаретом и братом Захарием, удалось осуществить. Затем он присягнул королевичу Владиславу с тем условием, что королевич приедет в Москву и примет православие. Когда стало ясно, что Сигизмунд собирается сам править Россией, а Владислав не примет православия, Ляпунов осознал, что дальнейшая его верность Владиславу означает предательство Веры и Государства, он резко порвал с поляками и сыграл огромную роль в организации Первого земского ополчения. К сожалению, казаки "разрушители" убили Ляпунова и задержали освобождение Москвы больше, чем на год.
  
   Наконец, были пассионарии, "служившие прямо", никогда не вилявшие и не шедшие против совести. Их было немного, но вокруг каждого прирастали и набирались силой люди, подобно тому как в центрах роста углерода образуются кристаллы алмаза. К таким пассионариям, спасителям России, следует отнести патриарха Гермогена, архимандрита Иоасафа, князя Михаила Шеина, Кузьму Минина и князя Дмитрия Пожарского. Без "служивших прямо" Россия превратилась бы в польскую провинцию и со временем ополячилась. Подвиг этих людей остался в исторической памяти народа и стал частью утверждающей мифологии Российского государства. О них и пойдет речь в настоящей главе.
  
  
   11.2. Герои осажденных крепостей
  
   Русские крепости во времена Смуты. В XVI - XVII вв. русские воины прославились как стойкие защитники осажденных крепостей. Полевое искусство московитов европейцы ставили невысоко. Поместная конница не держала удара польских гусар, а пехота не имела выучки и дисциплины западных ландскнехтов. В открытом поле русские терпели поражения, а если побеждали, то числом. Правда, европейские противники достались русским непростые - поляки имели лучшую в мире тяжелую конницу - крылатых гусар, а шведы - прекрасную, а во времена Густава-Адольфа - лучшую в мире, пехоту. Главный противник - поляки, не имея своей хорошей пехоты, нанимали ландскнехтов - немцев и венгров. Речь Посполитая воевала с Московским царством сто лет, начиная с 1569 г., когда Литва и Польша объединились в единое государство, и до заключения в 1667 г. Андрусовского перемирия, перешедшего в мир. Большую часть столетия (вплоть до войны 1654-1667 гг.) польско-литовские войска били русских. Находясь на вершине могущества, Речь Посполитая не раз пыталась покорить Московию. Россию спасло нежелание народа подчиняться "латынцам" и героическая защита крепостей.
  
   В Ливонскую войну оборона Пскова 1581-1582 гг. сохранила обширные русские земли в составе России. 30 недель русские воины вместе посадскими людьми, возглавляемые воеводой Иваном Петровичем Шуйским, отбивали атаки войска короля Стефана Батория, лучшего полководца Европы. Благодаря Пскову Россия выбралась из войны без больших потерь. Об этом писал Н.М. Карамзин: "...и если удержались еще в своих древних пределах, не отдали и более: то честь принадлежит Пскову, он как твердый оплот, сокрушил непобедимость Стефанову; взяв его, Баторий не удовольствовался бы Ливониею; не оставил бы за Россиею ни Смоленска, ни земли Северской; взял бы, может быть, и Новгород, ... истина, что Псков или Шуйский спас Россию от величайшей опасности, и память сей важной заслуги не изгладится в нашей истории, доколе мы не утратим любви к отечеству и своего имени".
  
   В несравненно более трагичное Смутное время стойкость защитников городов и монастырей спасла само существование России. Особое, решающее значение имели оборона Троице-Сергиева монастыря и Смоленска. Троицкая осада, на 16 месяцев связавшая войско Сапеги, помешала тушинцам захватить Москву и облегчила освобождение Замосковья и Поволжья. Главное же, чем дольше длилась осада, тем больше укреплялась вера, что защитникам помогают высшие силы, посланцы, добиравшиеся до Москвы, сообщали о чудесных явлениях и прямой помощи святых. Явления святых внушали надежду, что Господь пощадит Московское царство.
  
   Если оборона Троицкого монастыря помогла выстоять Москве и ободрила народ, то двухлетняя защита Смоленска позволила выстоять России. Без сопротивления упорного Смоленска король Сигизмунд III быстро дошел бы до Москвы и венчался царским венцом (венчать его мог покорный патриарх Игнатий, сменивший Гермогена). Далеко не каждый пошел бы против венчанного царя, и Речь Посполитая имела хорошие шансы поглотить Россию, приняв ее на правах царства в состав федерации. Дальнейшее ополячивание и окатоличивание московского дворянства было делом техники, прекрасно отработанной в Западной Руси. Через два-три поколения дворяне и часть горожан стали бы поляками и католиками, а из остальных многие перешли бы в униатство. На этом русская цивилизация могла и закончиться. Сопротивление Смоленска сорвало подобный сценарий. Ниже рассказано о подвигах защитников Троицы и Смоленска.
  
  
   11.3. Осада Троицкого монастыря
  
   Начало осады. В сентябре 1608 г. два белорусских пана отправились из Тушина на завоевание Северной России. Гетманом был Ян Пётр Сапега, прославившийся в битве со шведами при Кирхгольме. Ему помогал Александр Лисовский - участник рокоша против Сигизмунда. На родине ему грозила виселица, и он, перебравшись к Вору, сколотил из казаков летучую конницу - "лисовчиков", подвижных и крайне жестоких. Всего у Сапеги было 12 тыс. войска - из них 3 тыс. крылатых гусар и пятигорцев (панцирной конницы с луками и ружьями) и 7 тыс. "лисовчиков". Первой задачей гетмана был захват богатейшего Троице-Сергиева монастыря, стоявшего на пути из Москвы в Поморский Север и Заволжье. Захватив монастырь, Сапега рассчитывал не только обогатиться и расплатиться с войском, но отрезать пути снабжения Москвы с севера и использовать влияние монастыря в пользу тушинского Вора.
  
   Из Москвы наперехват Сапеге выслали 20 тыс. ратных во главе с младшим братом царя - Иваном Шуйским, прозванным Пуговка. 22 сентября произошло сражение у деревни Рахманцово. На сей раз, московиты показали себя в поле - обратили в бегство "лисовчиков", отбили гусар, сбили полк гетмана, едва не взяв его в плен, захватили пушки и, ломили врага, ведя дело к концу. У Сапеги остались в резерве две роты гусар и две пятигорцев, и он повел в атаку застоявшихся всадников. Они сбили сторожевой полк Федора Головина, тот, отступая, врезался в большой полк Шуйского; оба воеводы ударились в бегство, а следом бежала армия. Поляки рубили бегущих несколько верст. Держался лишь полк князя Григория Ромодановского, но его окружили и разбили. Князь был ранен, сын - Алексей, убит. 23 сентября (ст. стиля) Сапега подошел к Троице.
  
   Троице-Сергиев монастырь представлял внушительную по тем временам крепость. Окруженный оврагами, он был защищен с запада и юга речкой Кончурой и прудами, вдоль восточной стены прорыт глубокий ров. В середине XV века монастырь окружили кирпичной стеной с 4-мя воротами и 11-ю башнями. Стена была невысокая - 5,5-6 м, но толстая - 3,5-4 м., с двумя боевыми ярусами. Нижний ярус имел орудийные бойницы, верхний - навесные бойницы и щелевидные стрельницы. Башни, выступавшие вперед на один-три метра, были выше стен на один ярус и имели три боя: подошвенный, средний и верхний. Монастырь был вооружен 110 пушками, обильно снабжен припасами "огненного боя" и прочими средствами отражения неприятеля - от котлов для варки смолы до железного "чеснока" против конницы.
  
   Сведения о численности защитников разноречивы (от 2,5 до 8 тыс.). И.О. Тюменцев нашел копию польского документа 1609 г., подтверждающую оценку по русским источникам, что к началу осады в монастыре собралось 3 - 3,5 тыс. человек, из них 2 - 2,5 тыс. боеспособных. Ратных людей возглавляли князь Григорий Борисович Долгорукий-Роща и московский дворянин Алексей Иванович Голохвастов. Гарнизон состоял из 800 детей боярских, 110 стрельцов и под сотню служилых казаков. Из 320 монахов и 150 монастырских слуг многие в миру были служилые люди, имевшие боевой опыт. Для воинских целей годились и около 1000 крестьян и посадских окрестных селений. Остальные были женщины, дети и старики, неизбежные спутники средневековой осады.
  
   Настоятелем Троице-Сергиева монастыря был архимандрит Иоасаф. Он родился в 1550-е - 1560-е годы, т.е. во время осады Троицы ему было около 60 лет. Принял постриг в Пафнутиево-Боровском монастыре, где стал игуменом в 1592 г. После смерти царя Федора в 1598 г., он участвовал в Земском Соборе, избравшим на царство Годунова. В 1601 г. по благословлению патриарха Иова Иоасаф был переведен из Пафнутьева монастыря в Троицкий с возведением в сан архимандрита. При Шуйском Троицкий монастырь стал пользоваться особым вниманием. Царь подтвердил прежние льготы монастыря, а в ноябре 1607 г. посетил Троицкую обитель. При нем здесь погребли тела царя Бориса, его жены Марии и царевича Феодора. Шуйский беспокоился о монастыре и послал туда войско для охраны. Неудивительно, что перед осадой в Троице поселились монахини царского рода: бывшая Ливонская королева - Мария Старицкая (племянница Грозного) и инокиня Ольга (Ксения Годунова).
  
   Об осаде Троицкого монастыря обычно рассказывают по "Сказанию Авраамия Палицына" - произведению, в первую очередь, художественному. Сам Авраамий во время осады находился в Москве. Сведения об осаде он собрал уже после ее снятия. Он получил какие-то записки от участников осады и многое записал, но немало перепутал, добавил и от себя. Авраамий был склонен к украшательству, и вставлял целые страницы из русских и византийских авторов, приспосабливая их к Троицкой осаде. Так грамоты Сапеги и Лисовского к воеводам и настоятелю с требованием покориться царю Дмитрию и сдать монастырь и их пространный ответ заимствованы из "Повести о прихождении Стефана Батория под град Псков". Описания обстрелов и штурмов в начале осады Палицын заимствовал из "Повести о взятии Царьграда турками" и "Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков".
  
   Тюменцев, изучивший троицкие "Выписи о вылазках" и "Дневник" Яна Сапеги (составленный секретарями гетмана), утверждает, что первые полтора месяца осады боевые действия вообще не велись. Сапега начал с того, что осмотрел местность и приказал "копать окопы и делать укрепления". Гетман разбил свой лагерь на Красной горе в 3-х км к юго-западу от Троицы, Лисовский - в Терентьевой роще, в километре к югу от монастыря. Сапеге была очевидна бесполезность обстрела крепостных стен: все привезенные 63 пушки были легкие орудия, годились лишь для защиты лагерей и обстрела предполья. Поэтому все восемь батарей разместили на Красной горе и в Терентьевой роще. Надежды свои гетман возлагал на подкоп и подрыв одной из башен, но поначалу попытался добиться мирной сдачи. 24 сентября он отправил в монастырь посланца с требованием присягнуть царю Дмитрию и сдать крепость. В "Новинах из Московии", полученных в Вильно, приведен ответ осажденных: "Пусть у нас заберут жон, детей и пожитки, пускай мы пойдем по миру, мы готовы с вами жизни свои положить, а не сдадимся". 25 сентября Сапега отправил еще одного гонца, но ответа не получил.
  
   В монастыре шла подготовка к осаде: архимандрит Иоасаф с освященным собором и множеством народа молился в церкви святой Троицы; воеводы и дворяне вместе с архимандритом и соборными старцами решали вопросы об обороне. Порешили людей привести к крестному целованию, назначили голов из старцев и дворян по стенам, башням и воротам, установили орудия по башням и в подошвенных бойницах, положили, чтобы всякий знал свое место и не покидал его во время приступа. На вылазку и в подкрепление решили выделять людей особо. 25 сентября после всенощных молебнов памяти Сергия-чудотворца было крестное целование, что сидеть в осаде без измены. В тот же день неприятель поставил стражу вокруг монастыря: "и не бысть проходу во град и ни из града".
  
   Герои Троицкой осады. Сапега начал копать ров к Красным (Святым) воротам и вести подкоп под Пятницкую башню, но из-за холодов работы затянулись до середины ноября. В октябре враги разрушили подземный ход, по которому посылали гонцов. Тогда защитники стали делать вылазки и помогать прорываться гонцам. Вылазки делали часто: 6, 8, 10, 24, 26 и 29 октября. Кроме вылазки 10 октября, все они прошли успешно; в одной даже ранили Лисовского. 26 октября "была вылазка к Мишутину врагу [оврагу] и Брашевского взяли" (Выпись вылазкам). Палицын сообщает: "Воеводы князь Григорей и Алексeй... учинишя выласку на Княже поле в Мишутинской враг на заставы рохмистра Брушевского и на Суму с товарыщы. И Божиею помощию заставу побили и рохмистра Брушевского Ивана взяли, а рохмистра Герасима на Княжом полe, и роту его побили, а Сумину роту топтали до Благовещенского врага". Пленный ротмистр под пыткой показал, что ведут подкопы под городскую стену и башни. А под какое место ведут подкопы, того не ведает.
  
   Сведения о подкопе встревожили. Воеводы, посоветовавшись с архимандритом, братией и воинскими людьми, повелели под башнями и в нишах стенных копать землю, а троицкому слуге Власу Корсакову делать частые слухи, ибо был он в этом искусен. Расспрашивали пленных, но они не знали о месте подкопа. 1 ноября "был приступ к Пивному двору, хотели зажечь двор" (Выпись вылазкам). Палицын не разобрался и записал событие как два разных штурма. Но у него есть интересные подробности. Сначала было знамение: пономарю Иринарху привиделся сон, что в келью его вошел чудотворец Сергий и сказал: "Скажи, брате, воеводам и ратным людем; се к пивному двору приступ будет зело тяжек, они же бы не ослабeвали, но с надежею дерзали". Действительно, с воскресенья на понедельник в третьем часу ночи, ударили пушки и поляки с громким криком устремились к стенам. Взяв множество вязанок дров, хворост, солому, смолу с берестой и порохом, они зажгли острог у Пивного двора. И от огня стали хорошо видны. Тут со стен из пушек и пищалей многих побили, а пожар погасили. С других стен и башен, козы с огнем спуская, все осветили и побили тех, кто подошел близко к крепости.
  
   Всех беспокоил подкоп, грозивший взорвать стены и башни. Надо было добывать языка. 4 ноября "была вылазка к Подольному монастырю. Борис Зубов языка взял с Онанею и его ранили, и Федора Карцова ранили" (Выпись вылазкам). Авраамий добавляет, что вылазку делали ночью и шли к Нагорному пруду, где литва копала ров. Литва и русские изменники "восташя изо рвов и из ям, яко дeмоны, нападошя на градских людей". В бою убили слугу Бориса Рогачева и многих ранили. "Тогда же емше [взяли] казака Дeдиловскаго ранена. Он же в роспросe и с пытки сказал, что подлинно подкопы поспeвают, а на Михайлов день хотят подставливати под стены и под башни зелие. Воеводы же, водяще его по городовой стeнe, он же все подлинно указал мeста, под которую башню и под городовую стeну подкопы ведут. И изнемогаше от многих ран и начат умирати; и вопияше... со слезами: "Сотворите мнe, винному и бeдному человeку, великую милость, дайте мне, Бога ради, отца духовнаго, сподобите мя быти причастника Святых Христовых Тайн!" Архимарит же Иасаф повелe его поновив причастити".
  
   Той же ночью перебежал в монастырь казак Иван Рязанец и сказал, что подкоп уже подвели под башню. Еще поведал, что атаману и казакам было видение старцев - чудотворцев Сергия и Никона, и грозили они казакам, что те хотят разорить дом Пресвятой Троицы. На другой день пятьсот казаков с атаманом Пантелеймоном Матерым снялись и ушли на Дон. Тем временем, в монастыре копали вал и строили тарасы против Пятницкой башни на случай ее подрыва. Тогда же решили разрушить подкоп до того, как его взорвут. Стали искать его устье (вход). 6 ноября "высылали на подкоп перекопывати" (Выпись вылазкам). 8 ноября поляки усиленно обстреливали монастырь. Ядром оторвало ногу старцу, другим убило старицу, третье влетело в окно церкви Святой Троицы, пробило доску у образа архистратига Михаила и ранило священника. Еще одно ядро пробило образ Николы чудотворца. Для троицких сидельцев повреждение икон было хуже потерь.
  
   9 ноября "сделали вылазку зарушивать подкоп; того же дни и наряд взяли" (Выпись вылазкам). Палицын описал вылазку (перепутав дату) как крупное сражение. Пошли до рассвета в 4 утра. Поначалу успех был полный - "литовцев" гнали до батарей, но там троицких встретили пушечным и ружейным огнем. Воеводы ударили отбой: одни ратные вернулись в крепость, другие еще дрались с литвой. Тогда из Пивного двора выступил старец Нифонт Змиев; с ним шли 30 монахов и 200 ратных; они рванулись к батареям на Красной горе, но попали под обстрел. В это время небольшой отряд конных во главе с Иваном Ходыревым и Ананием Селевиным, пробравшись оврагами, ударил в тыл и захватил все пять батарей на Красной горе. Сапежинцы бросились под защиту лагерных укреплений, вообразив, что к Троице пришло войско из Москвы. В сумятице ратники увезли в монастырь взятый наряд - восемь пищалей полуторных полковых, затинные и большие самопалы, бочки пороху и ядра. Успех был оплачен кровью: своих убитых насчитали сто семьдесят четыре человека да раненых шестьдесят шесть человек. Враги потеряли больше, но не полторы тысячи убитых и пятьсот раненых, как пишет Палицын.
  
   На другой день защитники сделали новую вылазку. Напали на изменников - заставу в Мишутине овраге побили, потоптали и Нагорную заставу на Красной горе и до Клементьевского пруда многих побили. Тут Лисовский, "как змей засвистав со своими аспидами", с конными и пешими напал на троицких людей: те смешались и отошли к монастырю. Их поддержали стрельбой со стен. Внезапно из Святых ворот, открываемых только для царского въезда, навстречу изменникам вылетела конница; впереди двадцать старцев - все в рясах, куколях и без доспехов. И устрашил Бог беззаконных (хоть плохих, но православных), побежал Лисовский, гонимый Божьей силою, со своим воинством под гору, в Терентьевскую рощу. "Тогда же взяша жива рохмистра Мартьяшя, славнаго ратоборца, и иных панов".
  
   11 ноября 1608 г. в "Выписи вылазкам" появляется запись: "Подкоп зарушили. Того ж дни для дров рассекали туры". Разрушение подкопа явилось важнейшим и одним из самых героических событий Троицкой страды. На сей раз троицкие воины бросили силы на батареи у Терентьевой рощи. Завязался ожесточенный бой.
   Старцы монастыря, находясь в полках, укрепляли людей, чтобы не ослабевали. Все расхрабрились и бились крепко. Тогда благодатью Божиею нашли устье подкопа. Вскочили вглубь подкопа ради свершаемого дела крестьяне клементьевские Никон, называемый Шилов, да Солота; и, зажегши кизяк и смолу, заткнули устье и взорвали подкоп. "Слота же и Никон ту же в подкопe згорeшя". Кроме пожертвовавших собой крестьян в вылазке погибли другие герои - головы Иван Внуков, да Иван Есипов и слуга-богатырь Данило Селевин.
  
   Троицкая обитель избавилась от прямой угрозы, но появились новые, поначалу не явные. С приходом зимы положение осадных сидельцев стало меняться в худшую сторону. Если в октябре - ноябре они делали частые вылазки против укреплений противника, то с декабря целью вылазок становится рубка дров, добыча корма лошадям и попытки отбить припасы, свозимые к неприятелю. Так в ноябре (по ст. стилю) из 11 вылазок девять были против укреплений и две за припасами, то в декабре из 11 вылазок три были за сеном и припасами, две за дровами, цель трех не указана, по одной за языком и в помощь гонцам и одна против укреплений. От изменения целей вылазок потерь меньше не стало. Особенно большие потери несли заготовщики дров.
  
   В "Дневнике Сапеги" от 28 декабря 1608 г. записано: "Московитяне сделали вылазку, стараясь запастись дровами. Наши, пропустив их свободно в лес, окружили потом. Убито более 200 московитян и взято в плен несколько стрельцов. С нашей стороны потеря незначительная". Авраамий подтверждает избиение заготовщиков дров, но приводит меньшие цифры потерь: "По обычаю же вышедше из града многие люди в тое рощу ради дров; внезапу же нападошя на них ... Литовские роты и Русские измeнники. Троицкое же воинство и всякие осадные люди сотворишя с ними бой велик, и грeх ради наших одолeшя врази. И в той день убили Литовские люди Троицких всяких людей боле 40 человeк и многих ранили, а инeх в плeн живых взяли". Даже сорок убитых за поход в лес по дрова немало, и так продолжалось всю зиму. "Кровию дрова куповаху", - пишет Палицын. Костомаров добавляет из других источников: "Бывало, возвращаются монастырские люди, а их спрашивают: "А что стоит, за что купил эти дрова? За чью кровь?". Отец пойдет за дровами, чтобы пропитать семью, и пропадет; дети разведут огонь, а сами говорят: "Вот, это мы своего отца кровь пьем".
  
   Много хуже нехватки дров были болезни, косившие троицких с февраля по май 1609 г. Скученность из-за страшной тесноты, плохая вода, грязь, отсутствие овощей и фруктов - все приводило к высокой смертности от цинги и паразитарных инфекций. Монахи делали, что могли: варили квас, пока были в изобилии хлеб и мука, настояли отвозить и сжигать за монастырскими стенами кишащую паразитами одежду умерших. Им удалось предотвратить паразитарные эпидемии, но цинга свирепствовала. Больше всех страдали крестьяне - самые бедные и бесправные из осадных сидельцев. Они все сносили безропотно; зато были недовольны ратные, требующие себе самое лучшее, особенно, стрельцы, написавшие челобитную царю. У них были споры с архимандритом, убеждавшим их, что припасы надо расходовать бережно, ведь неизвестно, сколько продлится осада. Недовольны были и монастырские слуги (из детей боярских), считавшие, что монахи их обделяют.
  
   Раздраженным, плохо питающимся, больным людям везде мерещилась измена. Многие ополчились на казначея, старца Иосифа Девочкина. На него говорили, что он посылал письма Вору, желая сдать монастырь. Из-за Девочкина схлестнулись воеводы: князь Долгорукий его обвинял (и послал на дыбу), а Голохвастов защищал. Долгорукий даже писал Палицыну, чтобы тот просил царя убрать Голохвастова, ибо от него идет ссора. Обвиняли и королеву Марию Владимировну, что посылает Девочкину пироги и блины со своего стола, людей посылает топить ему баню, а сама обзывает непристойно царя Василия и пишет Вору письма, называя братом. Все это была полная чепуха: как показал архив Сапеги, никто из монахов изменником не был. Кончилось тем, что несчастный Девочкин, тяжко болевший и весь изъеденный червями, скончался, а архимандрит Иоасаф в свойственной ему мягкой манере погасил конфликт. Да и число возможных "изменников" сокращалось: в феврале ежедневно хоронили по 10-20 человек, в марте - по 20-30, в апреле - по 50-100. К лету 1609 г. в монастыре осталось 40 монахов, 102 дворянина, 20 стрельцов, 40 казаков, а также женщины, старики, дети. До начала осады в Троице было 320 монахов, 800 дворян, 110 стрельцов и 90 казаков. Как видим, погибли 88% монахов, 87% дворян, 82% стрельцов и 56% казаков. Американские военные определяют предельно допустимые потери в 33%; при больших потерях подразделение теряет боеспособность. Троицкие сидельцы не знали об этом, зато помнили слова патриарха Гермогена: "Если будет взята обитель преподобного Сергия, то погибнет весь предел российский до Окияна-моря, и царствующему граду настанет конечная теснота".
  
   Слова Гермогена сидельцы узнали от казаков, прорвавшихся в монастырь. В январе воеводы написали келарю Авраамию, что совсем оскудели в зелье и нуждаются в людской подмоге, ибо скоро некому будет защищать стены. Как пишет Палицын, он еле умолил Шуйского (и то после вмешательства Гермогена) послать подмогу. На самом деле, царь Василий сразу выделил небольшой отряд казаков и 20 пудов пороху. Но проехать в монастырь было непросто - Сапега блокировал все пути. Первая попытка сорвалась. Вторую предприняли через месяц - в ночь с 15 на 16 февраля 70 казаков и 20 слуг монастырских попытались прорваться в Троицу. Палицын пишет, что все сошло благополучно, но из архива Сапеги следует, что казаки наткнулись на лисовчиков. Тут атаман Сухой Останков решился на отчаянный шаг и малыми силами напал на большой отряд. Заслушав шум боя, осажденные послали подмогу и помогли казакам попасть в монастырь. Казаки потеряли лишь четверых, захваченных в плен. Лисовский приказал их (вместе с ранее захваченными гонцами) казнить на глазах осажденных. Долгорукий ответил казнью всех захваченных в плен. 20 поляков зарубили на стене в виду войска Сапеги и 19 изменников - в виду лисовчиков. Взбешенные поляки и казаки хотели убить Лисовского, и Сапега с трудом спас ему жизнь.
  
   С середины мая страшная эпидемия пошла на спад; но люди еще умирали. 28 июня Сапега предпринял второй штурм монастыря. Самый большой приступ был на стене, защищаемой князем Долгоруким и сыном его Иваном. Из-за нехватки ратных на стены вышли женщины и помогали мужчинам, коля в окна, меча камни и лия вар с нечистотами, и метали они, зажигая серу и смолу, и известь в глаза сыпали. Бились всю ночь, и литовских людей и казаков побили многих. Когда люди литовские от приступа побежали, князь Григорий Борисович сделал вслед вылазку: многих побили и захватили лестницы, щиты и ступы проломные. Захваченных панов и русских изменников, числом 30 человек, отправили жернова крутить, работая на братию и на все троицкое воинство вплоть до ухода врагов от монастыря. Прослышали защитники монастыря и о наступлении Скопина. Надежды крепли.
  
   29 июля ст. стиля Сапега предпринял новый приступ. Кроме сапежинцев в приступе участвовали полки других панов. Защитников Троицы оставалось всего 200 человек. В "Дневнике" Яна Сапеги о приступе записано: "За три часа до рассвета начался приступ. Полки выступили из стана. Сапега объехал их и расставил по определенным местам. Заметив рвение всего войска, он отдал приказ выступать всем в одно время. После первого сигнала предписано, чтобы внимательно смотрели, покажется ли огонь или нет; в первом случае открыто делать нападение, а во втором как можно тише подходить к стенам. ... При третьем всем вдруг броситься на стены. Воины наши исполняли распоряжения без порядка и потому не сделали ничего доброго". По словам сапежинца, атамана Андрея Болдыря, нарушив порядок, атакующие в темноте не знали, кто друг, а кто враг и изрядно друг друга побили. У защитников погибла лишь женщина на стене. Приступ этот еще раз показал троицким сидельцам, что на их стороне Бог.
  
   После неудачного штурма Сапега оставил под Троицей малую часть войска, а с остальными пошел к Калязину, переведаться со Скопиным. Но не было там ему удачи. Вдобавок, поход Сигизмунда к Смоленску, заставил поляков задуматься, служить ли царику или королю. Еще до возвращения Сапеги под Троицу, в монастырь перебежал косой толмач Ян с четырьмя пахолками и двумя русскими и поведал о победе Скопина под Калязиным. Известие окрылило осадных сидельцев - звонили колокола, шли благодарственные молебны. Между тем, сапежинцы выпустили стада скота вблизи монастыря и соблазняли голодающих сделать вылазку, рассчитывая перебить. Вышло иначе. Сидельцы долго выжидали, а когда враги потеряли надежду их выманить, они пробравшись на конях Благовещенским оврагом, внезапно выскочили, стражу побили и погнали стада к городу. Захватили и лошадей: так многие наемники перед походом лишились боевых коней.
  
   7-го сентября воеводы Скопина Семен Головин и Давид Жеребцов заняли Переславль. 10 октября шведы - Кристер Зомме и Иоганн Мир захватили Александрову слободу в полусотни верст от Троицкой обители. 11 октября князь Михаил Васильевич по просьбе архимандрита, воевод и прочих сидельцев послал из Александрова Давида Жеребцова, а с ним шестьсот отборных воинов и триста воинских слуг. Прошли они налегке, не задержанные дозорами. Сразу же, как пишет Палицын, возникли нелады, ратники не привезли припасов и думали только о себе. Забрал Давид хозяйство в свои руки, отобрал счетные записи монастырских запасов, забрал рожь, овес и муку. Архимандрит же Иоасаф продолжал заботиться о бедных и нищих, и всякий просивший, с пустыми руками не уходил от него. Не всем инокам это было по нутру, иные приходили и ругали архимандрита в лицо: боялись, что им не хватит припасов.
  
   16 октября в лагерь под Троицу прибыл с войском гетман Ружинский. Он рассчитывал, вместе с Сапегой, выбить Скопина из Александровой слободы. Но вожди не ладили между собой и решили атаковать поочередно. 19 октября укрепления Скопина атаковал Ружинский с полком Вильковского и ротами Сапеги, но успеха не добился. Потом Сапега водил войско против Скопина и с тем же успехом. Бои продолжались неделю, с 19 по 24 октября, затем Ружинский вернулся в Тушино, а Сапега в свой лагерь под монастырем.
  
   В начале января от князя Михаила Васильевича в Троицкий монастырь пришел воевода Григорий Валуев, а с ним 500 ратных. Вместе с людьми Жеребцова и троицкими сидельцами они напали на отряды Сапеги. "И втопташя их в Сопeгины табары и станищя их около табар зажгошя. ... Литовских людей многих побили и языки поимали". Вскоре неприятель оправился, и был бой великий. Много тогда погибло, но больше "полку еретическаго". Забрав пленных, Валуев возвратился к князю Михаилу. Это был последний бой под Троицей. 12 января 1610 г. Сапeга и Лисовской с польскими и литовскими людьми и русскими изменниками "побегоша к Дмитрову, никим же гонимы, но десницею Божиею; ... И велико богатство мнози по них на путех обрeтаху, не от хуждьших вещей, но и от злата и сребра и драгих порт и коней. Инии не могуще утечи и возвращающеся вспять и ... прихождаху во обитель к чюдотворцу, и милости просяще душям своим и повeдающе, яко "мнози видeшя от нас велики зeло два полка гонящя нас, даже и до Дмитрова". До Дмитрова добралось тысяча человек - все, что осталось от 12-тысячного, не раз получавшего подкрепления войска.
  
   Мифология Троицкой осады. Осаду Троице-Сергиевого монастыря мы до сих пор познаем через произведение троицкого келаря, старца Авраамия (в миру Аверкия Палицына). Палицын создал фундаментальное свидетельство о событиях Смутного времени - "Историю в память предьидущим родом". 56 из 77 глав "Истории", озаглавленные "Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря от поляков и литвы и о бывших потом в России мятежах" или просто "Сказание Авраамия Палицына", широко читали в России в XVII - XIX веке. Художественная убедительность "Сказания" имела и отрицательные сторону. Не секрет, что любой автор, даже летописец (а Палицын им не был), описывая события, их искажает. В "Сказании" много искажений, но в деталях, а не в передаче духа Троицкой обороны. Главный упрек автору состоит в том, что восхищаясь чудесной помощью святых и массовым героизмом защитников Троицы, он недосказывает о духовном вожде защитников - архимандрите Иоасафе. Еще меньше пишет о воеводах - князе Г.Б. Долгоруком-Роще и А.И. Голохвастове. Умаление значения вождей обороны Троицы получилось у Палицына не случайно, а связано с желанием самому олицетворять заслуги монастыря в спасении России.
  
   Из того, что скупо поведал Палицын, все же можно воссоздать облик архимандрита Иоасафа - пастыря глубоко верующего, мужественного и милосердного. Иоасаф в силу преклонных лет не участвовал в битвах; он служил не мечом, а крестом и молитвой, но его молитвы и службы вселяли в защитников веру, что Господь с ними, а причащение утешало умирающих и подавало надежду живым, что об их душах также позаботятся. Архимандрит не только духовно окормлял монастырских сидельцев и делился с ними чудесными откровениями, снисходившими на него "в тонком сне", но участвовал в обсуждении дел, связанных с обороной монастыря - от воинских вылазок, до питания и предотвращения болезней. В милосердии своем Иоасаф был тверд: вопреки воеводе Долгорукому спас от казни Иосифа Девочкина, и наперекор требованиям сильных обеспечивал едой всех - вплоть до беззащитных крестьянских женщин, стариков и детей. Благодаря ему слабые выжили. Он же гасил возникшие раздоры и обвинения в изменах и установил в монастыре мир.
  
   В "Сказании" не сказано о дальнейшей жизни Иоасафа. Между тем она до конца была подвигом. Вскоре после снятия осады престарелый архимандрит, с разрешения патриарха Ермогена, ушел на покой в место пострижения - Пафнутиево-Боровский монастырь. Покоя не получилось: в июле 1610 г. Боровский монастырь окружили войска Сапеги, собравшегося в новый поход с Вором на Москву. Тюменцев, изучивший движение Лжедмитрия II, пишет о Боровской осаде: "Иоасаф, как прежде в Троице-Сергиевом монастыре, убедил братию, дворян и стрельцов сесть в осаду и дать отпор врагу". Три атаки сапежинцев были отбиты, но четвертый штурм 5 июля 1610 г., благодаря измене, оказался для поляков удачным. Враги ворвались в монастырь и начали избивать монахов и мирян. Воевода князь Михаил Волконский с саблей в руках в одиночку защищал двери в собор, где вместе с Иасафом молились монахи, женщины и дети. Раненый, он был изрублен у гробницы св. Пафнутия Боровского. Озверевшие сапежинцы убили всех, находившихся в соборе: "Литовские ж люди внидоша в церковь и начата сещи игумена и братью... и побиша всяких людей в монастыре". Так погиб архимандрит Иоасаф.
  
   Служение и мученический конец Иоасафа не остались забытыми Русской Православной Церковью. Он был канонизирован как святой преподобномученик Иоасаф Боровский (XIX в.); в конце ХХ века имя священномученика Иоасафа Боровского было внесено в лик Собора Радонежских святых, в состав святых иноков Троицкой обители. В то же время в РПЦ не вполне осознали величие архимандрита. Иоасафа наполовину прикрыла тень Авраамия Палицына. В 1792 г. на площади в Троицкой Лавре был воздвигнут обелиск, с надписями о славных событиях в истории монастыря. На западной стороне обелиска написано: "В прославление сея обители и в вечную память великих мужей, св. Сергия, архимандритов: Иоасафа и Дионисия, и келаря Авраамия, поставил и посвятил сей памятник Платон митрополит Московский и архимандрит сея Лавры 1792 года". На северной стороне - надпись о значении Лавры в Смутное время: "...Во всех же оных славных деяниях отличил себя Троицкий келарь Авраамий Палицын, и архимандриты сея обители: Иоасаф и Дионисий". Здесь Иоасаф явно меркнет в лучах славы, окружающей келаря.
  
   Историки XIX века, кроме Н.М. Карамзина, относились к писаниям Авраамия осторожно, хотя это не сказалось на скромной оценке Иоасафа. Примером служит мнение С.М. Соловьева: "Архимандритом монастыря был в это время Иоасаф, о характере которого трудно сказать что-нибудь решительное; гораздо резче выдавался келарь монастыря Авраамий Палицын, на которого мы должны обратить особенное внимание, как на человека, принимавшего важное участие в событиях, и как историка этих событий". Соловьев отнюдь не идеализирует келаря, рассказывая как в 1609 г. он выиграл дело по закладной кабале и получил часть села, хотя монахам запрещено брать земли в залог. Мало того, Авраамий не захотел платить два рубля в казну за грамоту на эту землю и подал просьбу, чтобы государь не велел с него пошлины брать. Царь Василий "для осадного времени" его челобитную пожаловал. Историк приходит к заключению: "... это был человек очень ловкий, деловой, уклончивый, начитанный, по тогдашним понятиям красноречивый, одним словом, настоящий келарь". "Сказание" Авраамия Соловьев тщательно проверяет и доказывает, что обвинения Девочкина в измене доверия не заслуживают. Сходным образом, оценивает "Сказание" Н.И. Костомаров. По его словам "...сочинение составляет один из важнейших русских источников о смутном времени, хотя имеет недостатки. Оно в высшей степени загромождено многословием и в некоторых местах заключает в себе известия сомнительной достоверности: это тем естественнее, что келарь Аврамий не был очевидцем осады монастыря и писал по слухам и преданиям ... нельзя не заметить, что сочинитель выставляет на вид важность собственного участия в делах...".
  
   Наиболее критичен к Палицыну и его "Сказанию" был И.Е. Забелин. По его словам
   "личность Палицына долго еще будет служить предметом разногла­сия и спора в исторических исследованиях по той одной причине, что старец, написавший свое Сказание, сумел в нем в некоторых местах так связать и сплести недостойную похвалу самому себе с достойными хва­лами своему монастырю, что исследователи и до сих пор никак не могут распутать этого узла и отделить самохвальную личность от исторической знаменитости самого монастыря. Они представляют обстоятельства в таком виде, как будто келарь Палицын есть самый этот монастырь, как будто деяния старца есть те самые те деяния, которыми всегда был сла­вен монастырь". Забелин делит исторические персонажи Смутного времени на "прямых" и "кривых" и келарь Авраамий являет у него пример "кривого". Много благосклоннее к Палицыну В.О. Ключевский. Авраамий привлекает его одаренностью натуры - талантом писателя, рачительностью хозяина и ловкостью дипломата. Моральная цена одаренности мало волнует историка, ведь о "прямых" героях Смуты он высокомерно отозвался: "Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди".
  
   Любопытное письмо из архива Яна Сапеги приводит С.Ф. Платонов. Письмо написал в Москве в конце 1609 или начале 1610 г. "нищий царский богомолец" архимандрит Авраамий, "преподобного отца нашего Сергия игумена постриженик". Нищий богомолец, видимо, очень влиятельный человек, ибо Сапега "царским словом" приглашал "архимадрита" Авраамия приехать из Москвы в свой стан под Троицу - "чтобы земля умирити и кровь крестьянскую утолити". Авраамий в письме отвечал, что в Москве уже все в нужде, "всем щадно, всяким людям", и потому "образ будет Шуйскому скоро". Слова эти означают, что скоро Шуйского свергнут, а стало быть ему, Авраамию, нет смысла покидать Москву. Впрочем, он обещал выехать, когда будет возможность, "когда будет мой довол". Прося посылать к нему "бережно и негласно" ходока с письмами "для ради царского дела", прося не казать никому эти грамотки, "старец архимадрит" смягчил свой осторожный отказ ценными сведениями о времени и дорогах, какими ходят в Москву "станицы" от Скопина; он сообщает также, что из Москвы к Скопину посылают детей боярских "чтобы он шел раньше, а москвичи не хотят долго сидеть в осаде".
  
   Как дальше пишет Платонов, "в Москве тогда было два архимандрита Авраамия - чудовский и андроньевский, но оба, насколько знаем, не имели отношения к Троицкому монастырю и не могли влиять на троицкую братию, чтобы она подчинилась Сапеге ради умирения земли и утоления христианской крови. Мы не удивились бы, если бы в данном случае "старцем архимадритом" оказался знаменитый Палицын". Историк не видит противоречия в том, что Палицын не был архимандритом. Автор письма зовет себя "старец архимарит Авраамей", как бы намекая, что он не совсем превратился из старца в архимандрита. Подобное могло быть, если в Тушино его произвели в архимандриты: "Старец Авраамий мог быть в одной иерархии "старцем келарем", а в другой "старцем архимандритом" совершенно так же, как Филарет был в одной епархии патриархом, а в другой митрополитом".
  
   События Троицкой осады нашли отражение в церковной живописи. В житийной иконе Сергия Радонежского конца XVII - XVIII века из музея им. Андрея Рублева в 20 клейме изображены явления преподобного Сергия архимандриту Иоасафу. Начиная с 1850 г. в художественной мастерской Троице-Сергиевой Лавры создается серия литографий, посвященных осаде монастыря. В 1891 г. В.П. Верещагин создает картину "Осада Троице-Сергиевой Лавры", где архимандрит Иоасаф окропляет народ святой водой во время крестного хода в осажденном монастыре. В 1894 г. Д.С. Милорадович пишет картину "Оборона Троице-Сергиевой лавры". В 1932 г. появляется картина, создание которой в то время требовало не только веры в Бога, но мужества. М.В. Нестеров написал картину "Всадники. Эпизод из истории осады Троице-Сергиевой лавры", где три всадника - три святых старца, летят над землей для защиты Троицкого монастыря.
  
   Исследования истории осады Троицкого монастыря, выполненные в советский период, не представляют особого интереса, хотя было найдено немало археологических находок. Из постсоветских историков важный вклад внес Тюменцев, внесший немало поправок в устоявшиеся сведения о ходе Троицкой осады. Сделанные уточнения нисколько не принизили героизма защитников монастыря, хотя некоторые красивости, принадлежавшие перу Палицына, пришлось убрать. Удивительно, но для некоторых богословов, пишущих на исторические темы, видение событий Троицкой осады соответствует представлениям если не Палицына, то Карамзина. Так, преподаватель Московской духовной академии и Угрешской духовной семинарии, лектор по истории Русской Православной Церкви, кандидат богословия Г.Е. Колыванов в 1998 г. опубликовал статью, посвященную 390-летию осады Троице-Сергиева монастыря. В 2001 г. он еще раз вернулся к теме. В этих работах в числе великих вождей, спасших Русскую землю, в одном ряду с патриархом Гермогеном, архимандритом Иоасафом, преподобным Дионисием, Мининым и Пожарским, назван Авраамий Палицын. Поистине, здесь случай, когда время остановилось.
  
   Наверное, мирянину не пристало учить богословов церковной истории, но все же стоит задуматься, насколько хитрый и ловкий келарь Авраамий заслужил право именоваться спасителем России. И точно также стоит подумать, воздали ли мы должное архимандриту Иоасафу, чья роль в защите Троицкой обители до сих пор не оценена по заслугам.
  
  
   11.4. У стен Смоленска. Михаил Борисович Шеин
  
   Сигизмунд. Вторжение польско-литовских войск в Россию началась с похода Сигизмунда III на Смоленск в конце августа 1609 г. Предшествующие четыре года (с сентября 1604 г.) тысячи литовских и польских подданных с оружием в руках участвовали в русской Смуте, но Речь Посполитая военных действий против Московского государства не вела. Подобная сдержанность была вызвана отнюдь не желанием короля Сигизмунда соблюдать мирные соглашения с Россией. Трудно найти в польской и литовской истории более убежденного врага православия чем ученик иезуитов, желавший распространить власть римско-католической церкви на всю Восточную Европу. Задержка с нападением была вызвана нежеланием Сената и большинства шляхты начинать войну, не завершив войны со Швецией, затеянной из-за династических притязаний короля. В 1606 г. часть шляхты выступила против короля (Сандомирский рокош); гетман Жолкевский разбил рокошан под Гузовым (1607), но окончательно все успокоилось к 1609 г. В том же году царь Василий дал Сигизмунду предлог для агрессии, заключив с шведским королем договор о союзе и пригласив в Россию шведских наемников. Сигизмунду оставалось убедить Сенат и получить нужные для похода деньги.
  
   Рокош научил Сигизмунда быть осторожным с шляхтой. Начал он с обсуждения проекта войны с Россией на местных сеймиках (вместе с публикацией прокламаций о богатствах, ждущих шляхту в Московии). Шляхта реагировала благосклонно, но участь проекта на большом Сейме была под вопросом - некоторые магнаты не хотели войны. Когда собрался Сейм, король не решился поставить вопрос о войне в Посольской избе. В вопросе о войне с Россией на стороне Сигизмунда были литовский канцлер Лев Сапега и бывший посол в Москве Александр Госевский - знатоки в московских делах. Они утверждали, что завоевать Московское государство не составит труда. Сапега имел вес как канцлер и считался Госевский уверял, что власть Шуйского непрочна и многие желают на престол королевича Владислава. Он очень хотел войны, чтобы отомстить за два года, проведенных в русском плену.
  
   Сигизмунд приказал составить манифест, где изложил причины войны с Россией и послал ко двору императора и римского папы. В манифесте он утверждал, что польские короли имеют права на Русь еще со времен короля Болеслава. Писал об обиде, нанесенной московитами, отнявшими у Литвы смоленские и северские земли, об оскорблениях и убийствах поляков в Москве, причиненных Шуйским, о просьбе многих бояр принять под королевскую руку Московскую державу, принадлежащую ему по праву после прекращения рода великих князей московских. Король выражал опасение, что московитяне могут признать царем обманщика, называющим себя Дмитрием, или отдаться под власть турок и татар. По этим причинам Сигизмунд решил взяться за оружие, тем более, что Шуйский нарушил договор и заключил союз с его врагом - королем шведским.
  
   В сборах войска прошло лето 1609 г. Сигизмунд получал противоречивые советы: Жолкевский советовал начать с завоевания Северской земли, где нет мощных крепостей, Госевский же настаивал идти быстрее к Смоленску, откуда к Скопину ушла большая часть ратной силы. Он уверял, что что начальствующий там воевода Шеин к королю расположен и охотно сдаст город. Сигизмунду понравился план Госевского: из захваченного Смоленска открывался быстрый и прямой путь на Москву. 13 сентября 1609 г. король подошел к Смоленску. Он привел с собой 12 тыс. конницы из шляхетства, 5 тыс. пехоты, в том числе, 2 тыс. немцев и 500 венгров, а также неизвестное число литовских татар. Вскоре к войску присоединились 10 тыс. запорожцев. Были еще охотники-добровольцы, приходившие и уходившие по усмотрению, и многочисленные обозные слуги, годные к битве. Всего у Сигизмунда собралось под Смоленском не меньше 30 тыс., а временами доходило до 40 тыс. человек (на 40 тысяч войска было дано из Рима позволение не поститься).
  
   Смоленск перед осадой. Смоленск в 1609 г. представлял первоклассную крепость; укрепления в течение 15 лет (1587 - 1602) возводил знаменитый фортификатор Федор Конь по указанию Годунова. Крепость была расположена на левой стороне Днепра, на возвышенности, пересеченной оврагами. Естественные препятствия были искусно использованы при строительстве крепостной стены, проходящей по высоким гребням оврагов и ровной лентой идущей вдоль Днепра. Стена имела толщину у основания около 5 м и высоту от 13 до 19 м (над оврагами стена была ниже, на ровной местности - выше). Наверху располагалась окаймленная зубцами боевая площадка шириной 4 - 4,5 м. В стене были устроены ходы сообщения, кладовые боеприпасов, ружейные и пушечные бойницы, а под землей - тайные галереи или "слухи" - на случай подкопов. Стена имела трехъярусную систему боя: подошвенный, средний и верхний, а 38 крепостных башен - четырехъярусную систему боя. пробить в ней брешь. Кремль был хорошо вооружен - на стенах и башнях располагались 170 пушек разного калибра.
  
   Много хуже обстояло дело с ратными людьми: доблестные смоленские дворяне, служили в войске Скопина или защищали Москву от тушинцев. К началу лета 1609 г. у смоленского воеводы Михаила Борисовича Шеина было всего несколько сотен детей боярских и 500 стрельцов и пушкарей, число явно недостаточное для удержания города. Между тем, Шеин от своих "сходников" (агентов) за недалекой границей получил донесение, что "короля чают под Смоленск к Спасову дни", т.е. к 9 августа. Надо было срочно готовиться к приходу врага и все теперь зависело от воеводы. Здесь молодой боярин оправдал свой высокий чин, полученный за воинскую службу. Сын окольничего из старого боярского рода Шеиных, Михаил отличился в битве с первым Самозванцем под Добрыничами (1605) и был отправлен сеунчем в Москву к царю Борису. Царь пожаловал его чином окольничего. В 1607 г. за храбрость в войне с Болотниковым царь Василий пожаловал его в бояре и назначил воеводой Смоленска. Ротмистр С. Маскевич, участник осады Смоленска, писал о нем: "Воеводою у них был Шеин, воин храбрый, искусный и в делах рыцарских неусыпный".
  
   Шеин собрал со всех поместий Смоленского уезда по шесть человек с сохи, с пищалями и топорами, всего 513 человек, сделал роспись дворянам и посадским людям - кому быть на какой башне и на каких воротах. Стараниями воеводы к осени 1609 г. смоленский гарнизон насчитывал 5,4 тыс. человек - 900 детей боярских, 500 стрельцов и пушкарей, 4000 ратных из посадских и даточных людей. Совсем немного, если учесть, что меньше трети воинов была обучены ратному искусству. Шеин поделил гарнизон на две части: осадную (2 тыс. человек) и вылазную (ок. 3,5 тыс). Первые должны были защищать стены и башни, вторые - совершать вылазки и служить резервом. Чтобы уберечь от обстрела крепостные ворота, перед ними поставили деревянные срубы, заполненные землей с камнями. Перед приходом поляков воевода, посоветовавшись с посадскими, приказал сжечь посад. Сгорело 6 тыс. домов; их жители ушли за стены крепости. Туда же съехались семьи помещиков, воюющих у Скопина. В крепости скопилось (по разным оценкам) от 40 до 80 тыс человек.
  
   Перейдя границу, Сигизмунд послал к гражданам Смоленска грамоту, где утверждал, что после смерти царя Федора на русском престоле сидят не природные цари, потому и преследуют русскую землю беды, что многие московсие люди тайно били челом ему, Сигизмунду, родичу государей Московских, чтоб он сжалился над истреблением веры христианской, не допустил жен и детей до конечной гибели. По их челобитью король идет с великим войском "не для того, чтобы вас воевать и кровь вашу проливать, а для того, чтобы с помощью Божией ... освободить вас от всех ваших врагов, ... нерушимо утвердить православную русскую веру и даровать вам всем спокойствие и тишину". И вы, смоляне, вышли бы радостно с хлебом-солью и пожелали быть под высокою королевскою рукою. Король же будет содержать вас в свободе и всякой чести. "Если же пренебрежете настоящим Божиим милосердием и нашей королевской милостью, то предадите жен ваших, детей и свои дома на опустошение войску нашему".
  
   На эту грамоту воеводы - боярин Михаил Шеин и князь Петр Горчаков, архиепископ Сергий, люди служилые и народ отвечали, что ими "дан обет в храме Пречистой Богоматери, чтобы всем нам за истинную христиан Веру и за святые Божии церкви и за Государя, Царя и Великого князя и за Царское крестное целование умереть, а Литовскому королю и его панам не поклониться". Видя, что красноречием смолян к сдаче не склонить, король собрал совещание, чтобы решить, что делать. Гетман Жолкевский предложил блокировать Смоленск, а королю с войском идти на Москву. Сигизмунд, однако, не согласился и назначил штурм в ночь на 25 сентября. Было намечено подорвать петардами (минами) восточные и западные ворота и ворваться в крепость. Для штурма выделили немецкую и венгерскую пехоту и лучшие конные хоругви. После подрыва ворот трубачам следовало подать сигнал о начале штурма.
  
   Первый год осады Вечером 24 польское войско построилось в боевой порядок напротив восточных и западных ворот. Когда стемнело к ним направились как минеры два знаменитых польских рыцаря, каждый сопровождаемый трубачом. Добрался лишь один минер - кавалер мальтийского ордена Бартоломей Новодворский; с петардой в руках он добежал до восточных, Авраамиевских ворот, подложил мину и взорвал ворота. Но трубача не оказалось, и лишь несколько десятков солдат во главе с Новодворским ворвались в крепость. Русские вытеснили их назад, зажгли факелы на стене, и обстреляли выстроенных для атаки ландскнехтов, те отступили. 26 и 27 сентября поляки пытались атаковать северный и западный участки стены, но были с потерями отбиты. Чтобы исключить в дальнейшем подрыв ворот, смоляне завалили их песком и камнями и выставили у срубов караулы.
  
   Несмотря на неудачи Сигизмунд продолжал думать о новом штурме. Он приказал строить огромные лестницы, подводить траншеи к стенам крепости и обстреливать их из пушек. Однако толку было мало: легкие пушки поляков не могли разрушить крепостные стены, а все предполье простреливала крепостная артиллерия, некоторые пушки стреляли на 800 м и доставали даже до королевской резиденции. Сигизмунду пришлось отказаться от штурма, и с 5 октября перейти к осаде. Он заказал осадные пушки в Риге, а пока приказал начать минную войну путем подкопов. Однако прекрасно оборудованная система слухов позволяла осажденным узнавать, где поляки ведут минную галерею, делать встречный подкоп и уничтожать неприятеля. Шеин приказал также сделать новые слухи. Как пишет участник осады Смоленска, "Москвитяне подрывались из крепости под основание стен и либо встречались с нашими, либо подводили мины под наши подкопы, и взорвав их порохом, работы истребляли, а людей заваливали и душили землею".
  
   Подземную войну смоленские минеры выиграли, посрамив европейских мастеров взрывного дела. 16 января 1610 г. они докопались до польской галереи, из полковой пищали уничтожили вражеских минеров, и взорвали подкоп. 27 января произошел новый подземный бой. На сей раз смоляне выстрелили ядром со "смрадным" составом (селитра, порох, сера, водка и т.д.). Немногие выжившие поляки бежали в ужасе, подкоп же взорвали. 14 февраля смоляне вновь взорвали подкоп, который вел французский инженер, погибший во время взрыва. Было немало и вылазок. Их устраивали для доставки воды из Днепра, так как в крепости она была низкого качества. С наступлением холодов главной целью вылазок стала добыча дров. Одна дерзкая вылазка поразила поляков: шестеро смолян среди белого дня переправились на лодке через Днепр, пробрались в польский лагерь, сорвали знамя и возвратились в крепость.
  
   Поляки теряли людей и от нападений на фуражиров. Поначалу крестьяне верили грамоте Сигизмунда и мало помогали осажденным, но когда их стали грабить, настроения изменились. Вооруженные крестьяне стали нападать на поляков. Начало этим отрядам положил Михаил Скопин, направивший для их организации 30 служилых людей. В свою очередь, стойкость защитников Смоленска, сковавших армию Сигизмунда, позволила Скопину очистить от тушинцев Замосковье, снять осаду с Троицкого монастыря и в марте 1610 г. освободить от осады Москву. Молодой полководец готовился выручить Смоленск, когда его внезапная смерть разрушила все планы. Под началом Дмитрия Шуйского, открыто обвиняемого в отравлении Скопина, армия утратила боеспособность и 24 июня была разбита Жолкевским под Клушино. Для смолян это означало крушение всех надежд на помощь.
  
17 июля 1610 г. москвичи свергли царя Василия и власть перешла в руки семи бояр - "Семибоярщины", боящихся калужского Вора и "черный народ" больше чем польских завоевателей. Их страхом умело воспользовался гетман Жолкевский, склонивший бояр подписать договор о приглашении на русский престол королевича Владислава. Договор подписали 18 августа; важными его пунктами было принятие Владиславом православия и снятие осады со Смоленска. Между тем, под Смоленском Сигизмунд готовился к штурму. С 19 мая в королевский лагерь начали прибывать из Риги орудия крупного калибра, а с 11 июля возобновились земляные работы. Поляки рыли апроши (подступы) в направлении к четырехугольной башне рядом с западными, Копытинскими воротами. Смоляне взорвали часть подступов. Все же поляки дошли до подошвы башни, но ее основание было сложено из камня. Тогда в ход пустили тяжелые пушки, и 18 июля пробили бреши в стене и башне. На рассвете 19 июля бреши атаковали ландскнехты - немцы и венгры, но смоляне отбили штурм. 24 июля штурм повторился. Первыми шли ландскнехты, за ними казаки, третьими - спешенные рыцари в блестящих доспехах. Казаков и рыцарей смоляне отсекли огнём, а прорвавшихся в бреши немцев и венгров почти всех перебили. Еще упорнее был штурм 11 августа, когда осаждающие потеряли свыше тысячи человек.
  
   Стойкость смолян. Самым страшным для смолян были не штурмы, а распространившаяся с лета 1610 г. цинга. Шеин понимал, что помощи ждать неоткуда, но у него еще сохранялась надежда, что избрание в цари Владислава позволит прекратить осаду. 27 августа Москва присягнула Владиславу, а 11 сентября из Москвы в королевский лагерь выехало посольство во главе с Василием Голицыным и митрополитом Филаретом просить короля отпустить на престол сына. К этому времени Сигизмунд окончательно решил Владислава в Москву не отпускать, а самому занять московский престол. Он потребовал от смолян сдаться через три дня, грозя всех перебить. Ответом стал мощный взрыв: смоляне прорыли подземный ход, подвели мину под батарею осадных пушек и взорвали ее. Пришлось полякам везти новые осадные орудия из Слуцка.
  
   В конце сентября московское посольство прибыло в ставку короля. Послов задержала осенняя распутица и приехали они к шапочному разбору. 21 сентября оставшиеся в Москве бояре, боясь простого народа, тайно впустили в столицу польское войско. При таких козырях король с главными панами сразу дали понять, что намерены приказывать, а не вести переговоры. Паны требовали сдачи Смоленска и не хотели слышать, что город и так достанется Владиславу, когда он станет царем. Не устраивало их и согласие смолян присягнуть Владиславу, но не Сигизмунду. Паны уверяли, что король хочет присяги и сдачи Смоленска "для чести", а после вернет сыну. О крещении королевича паны говорили смутно, утверждая, что выбор веры решает Бог и сам королевич. Не получили послы поддержки и от Жолкевского, вернувшегося из Москвы. Под нажимом короля гетман забыл подписанный им с русскими договор и стал требовать сдачи Смоленска, а когда дело не подвинулось, предложил смолянам не присягать королю, но пустить в город поляков, как пустили в Москву.
  
   Послы предложили послать гонца в Москву, чтобы получить разрешение на ввод польских войск в Смоленск, а поляков просили не подступать к городу. Паны разрешили послать гонца, но заявили, что ждать не будут, а Смоленск возьмут сами. 21 ноября поляки взорвали одну из башен Смоленска вместе с частью стены и бросились на штурм. Однако позади пролома смоляне успели возвести земляной вал и установить на нем пушки, и все три атаки врага были отбиты. Об этом послы написали в грамоте, отправленной в Москву. Король тоже послал в Москву грамоту с требованием впустить его войско в Смоленск. В конце декабря гонцы вернулись с грамотами Боярской думы для короля, посольства и в Смоленск, к Шеину. В грамотах было написано, что бояре просят короля Жигомонта дать сына на царство или пусть будет по королевской воле. Дело явно велось к присяге королю. Смолянам было приказано впустить в крепость королевское войско. Под грамотой стояли подписи бояр, но не было подписи Гермогена.
  
   27 декабря паны пригласили послов и спросили: "А теперь, что вы скажете, получивши боярскую грамоту?". На что Василий Голицын ответил, что грамота подписана одними боярами и то не всеми. Что же о впуске королевских войск в Смоленск, то "как определится от патриарха и от властей и от всех бояр и от всей земли, так мы и поступим". Паны стыдили послов, что те сами придумали не целовать крест королю. Тогда Голицын спросил Жолкевского: не он ли уверял, что король позволил целовать крест одному королевичу? "Этого не бывало, - отвечал Жолкевский, - а вы должны исполнять так, как вам московская грамота указывает". [Удивительно читать современных историков, в частности, В.Н. Козлякова, восхищающихся честностью и благородством Жолкевского].
  
   Послы, в свою очередь, спросили панов: "Что отвечали смольняне на боярскую грамоту?". Паны ответили: "Смольняне в упорстве своем закоснели; не слушают боярских грамот; просят с вами, послами, видеться и говорят, что наши послы прикажут, то и учиним!". На что послы возразили: "Сами вы паны, люди мудрые, можете рассудить, как же нас смольняне послушают, когда боярских грамот не послушали? Можете разуметь, ... если бы писал патриарх и бояре, и все люди Московского государства по общему совету, а не одни бояре, то смольнянам и отговариваться было нельзя ... велите целовать крест одному королевичу, а нам нельзя переменить и велеть смольнянам целовать крест королю". Паны в гневе вскричали: "Вы хотите, чтобы пролилась христианская кровь; на вас ее Бог взыщет". На другой день митрополит Филарет повторил все, что ранее сказал Голицын. Паны были страшно злы и стали всячески утеснять послов, превратив их в пленников.
  
   Если стойкость послов вызывает уважение, то какими словами описать героизм "закосневших в упорстве" смолян? Зимой 1610/1611 гг. цинга в крепости свирепствовала вовсю: хоронили уже не по 30 - 40 человек в день как осенью, а по 100 - 150 человек. Ослабевшие люди люто страдали от холода - лес вблизи вырубили, а каждый поход за дровами стоил крови. Кровью платили и за днепровскую воду. Беженцам-крестьянам нехватало еды: Шеин, как мог, гасил взаимные распри. По сравнению с мором, военные напасти - обстрелы крепости, подкопы и штурмы казались малой бедой. Зато всех угнетала безнадежность: в отличие от троицких сидельцев, смолянам неоткуда было ждать помощи: в Москве сидели поляки, а Боярская дума требовала сдать Смоленск королю. У осажденных мог явиться соблазн поступить по боярской грамоте, выговорив почетные условия сдачи и привилегии - поместья и шляхетство для служивых, магдебургское право для посадских и облегчение податей для крестьян. Сигизмунд наверняка пошел бы навстречу. Но смоляне решили иначе. На вопрос, пускать ли поляков в крепость, смоляне из московского посольства, так ответили Голицыну и Филарету:
  
   "Хоть наши матери, жены и дети в Смоленске, пусть они погибнут, а в Смоленск не пускать ни одного человека. Хоть бы и вы позволили, так смоленские сидельцы не послушают вас ни за что. Уже не раз от короля приезжали в Смоленск королевские люди; и у гетмана и у разных панов были недавно смоленские дворяне и посадские Иван Бестужев с товарищи: они отказали панам, что хоть бы им всем помереть, а в Смоленск они не впустят королевских людей".
  
   В Москве появилась грамота от жителей Смоленского уезда, где они писали, что живут в обозе короля, чтобы выкупить из плена матерей, жен и детей. Ныне в Смоленской земле церкви разорены, ближние в могилах или в неволе. Король и сейм хотят вывести из Москвы лучших людей и владеть всею Московскою землею. "Восстаньте, доколе вы еще вместе и не в узах; поднимите и другие области... Знаете, что делается в Смоленске: там горсть верных стоит неуклонно под щитом Богоматери и разит сонмы иноплеменников!". В Москве грамоту переписали и разослали по городам, а к ней приложили еще грамоту, известную как "Новая повесть о преславном Росийском царстве". Автор ее также призывает выступить против поляков. Он восхваляет патриарха Гермогена, и мужество града Смоленска, дающего пример, "чтобы мы все, видев его крепкое и непреклонное стояние, тако же крепко вооружилися и стали противу сопостат своих". Когда грамоты дошли до Рязани, Прокофий Ляпунов приказал переписать с них списки и разослать по городам, приложив и от себя грамоту о сборе ополчения. Жертвенность смолян принесла плоды.
  
   Последний штурм. Отбушевала страшная весна 1611 г.: восставшая Москва была выжжена поляками, в свою очередь, осажденными в Китай-городе и Кремле Земским ополчением, послов - Василия Голицына и Филарета, отправили пленниками в Польшу, а патриарха Гермогена заключили в Чудовом монастыре. Между тем, Смоленск еще держался, хотя большинство горожан и воинов вымерло. К началу июня в Смоленске оставалось всего 200 - 300 человек, способных сражаться. Воинов нехватало даже на оборону стен. "Шеин, - пишет Жолкевский, - исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола ... участвовало тут и упорство; ибо, не имея надежды на помощь, при таком недостатке в людях и видя ежедневно смерть их, все еще упорствовал". Поляки очень боялись неудачи. Смоленск решили штурмовать лишь когда перебежчик рассказал, что крепость почти беззащитна и указал уязвимое место в северной части стены, где в овраге находился небольшой свод, по которому из города стекали нечистоты. Мальтийский кавалер Новодворский взялся подложить под этот свод порох и взорвать стену.
  
   Последние дни перед штурмом поляки усиленно обстреливали крепостные стены и смогли пробить небольшую брешь. Однако штурмовать крепость решили со всех сторон. Для подъема на стены уже давно были заготовлены 80 штурмовых лестниц, "такой ширины, чтобы пять и шесть человек могли всходить рядом, а длиной, как самые высокие в лесу деревья". Вечером 2 июня четыре штурмовых отряда, по 600 - 700 человек в каждом, заняли исходные позиции. Ровно в полночь запорожцы тихо подошли к восточной стене, незаметно взобрались по лестницам и начали расходиться по стене, занимая башни. В это время, немецкая пехота проникли через брешь, пробитую пушками. Здесь их встретили несколько десятков смоленских воинов во главе с Шеиным. На стене тоже завязался бой, русские рубились отчаянно, и запорожцы начали сходить со стены. Казалось, дело поляков проиграно, и тут Новодворский зажег порох, подложенный под сток в северной стене. Взрыв обрушил часть стены и в пролом устремились литовцы маршала Дорогостайского. Малочисленные защитники пали на стенах и в уличных схватках.
  
   В Смоленске вспыхнул пожар, солдаты всех подряд грабили и убивали. Многие горожане пытались затвориться в Успенском соборе, где вел службу архиепископ Сергий, но озверевшие солдаты выбили двери и начали людей рубить и живых хватать. Сергия, хотевшего остановить избиение, ранили и захватили в плен. Тогда посадский Андрей Беляницын взял свечу, спустился в подвал собора и запалил бочки с порохом, весь пушечный запас. Был сильный взрыв, и множество людей, русских и поляков, побило. Король польский ужаснулся и приказал прекратить избиение горожан. Между тем, Шеин, с женой, маленьким сыном, воеводой Горчаковым и несколькими дворянами заперся в Коломенской башне. Ландскнехты пытались туда ворваться, но были отбиты. Шеин сам застрелил с десяток солдат. Разъяренные немцы готовились к новому приступу. Тут появился гетман Яков Потоцкий и стал призывать пощадить свои жизни и сдаться. Близкие Шеина упрашивали его и раненный воевода, наконец, согласился.
  
   Урожай польской победы. Сигизмунд встретил Шеина сурово. Его подвергли допросу и, как утверждает "Новый летописец", пытке. Последнее сомнительно: Михаил Борисович был боярского рода, герой в глазах поляков, вдобавок, раненый. Его могли держать в оковах и изводить допросами, но не пытать, ибо это нарушало права знатных, на чем держалась Речь Посполитая. Даже если Сигизмунд его ненавидел, магнаты пыток бы не допустили. Шеиным восхищался сын Сигизмунда, Владислав, а герой взятия Смоленска, кавалер Новодворский, стал его другом. Во время допроса воеводу спросили: "Кто ему советовал и помогал так долго держаться в Смоленске?" Шеин отвечал: "Никто особенно, потому что никто не хотел сдаваться". Ответ Шеина содержит и ключ к отгадке, почему Россия выстояла в страшном 1611 году. Ведь поляки и их приспешники захватили Москву и пол-России, а шведы - Новгородчину. Но именно тогда до народа дошло, что перед ними захватчики, а не свита правильного царя. А против захватчиков, русские неодолимы.
  
   Для смолян нужды в прозрении не было: как жители пограничья, они знали хищнические интересы поляков, знали что такое воинствующий католицизм и не верили словам Сигизмунда о защите православной веры. Поляки, ссылаясь на перебежчиков, писали, что Шеин силком всех принуждает терпеть муки осады. На самом деле, сами смоляне не хотели сдавать крепость. Их массовое непокорство польскому королю подтверждают факты. После штурма в Смоленске осталось около четырех тысяч жителей. Король Сигизмунд разрешил уйти всем, кто не хочет перейти на королевскую службу. Почти все и ушли. Так же поступили жившие в поместьях дворяне Смоленской и Северской земли. Весной 1611 г. они собрали ополчение, чтобы "Смоленску помощь учинити и полского короля отогнати". На подавление восстания король "посла роты и повеле дворян побивати". Но тут пал Смоленск и дворянам оставалось присягнуть Сигизмунду и сохранить поместья, либо нищими уйти в разоренное Московское государство. Смоленские дворяне предпочли уйти. Как пишет Б.Ф. Флоря: "По окончании Смуты на королевской службе осталось не более десятка смоленских детей боярских".
  
   Осада Смоленска дорого стоила Сигизмунду - погибло две трети армии (по некоторым оценкам - свыше 30 тыс.). Больше других пострадали ударные части: из 2000 немецких ландскнехтов уцелело меньше 400. Оставшиеся в живых солдаты желали вернуться домой, к тому же у Сигизмунда кончились деньги. Король сдал командование остатками войск Карлу Ходкевичу и вернулся к заседанию Сейма в Варшаву, принимать триумф по поводу взятия Смоленска, пленения Шуйского и победы над Россией.
  
   Печальный конец воеводы Михаила Шеина. Шеин провел в плену девять лет. Сына его держал при себе король Сигизмунд, а жену и дочь - канцлер Лев Сапега. В плену Михаил Борисович близко сошелся с митрополитом Филаретом - ныне отца царя Михаила Романова. По Деулинскому перемирию (1618) их обоих в 1619 г. вернули в Россию. Филарет стал патриархом и фактическим правителем страны, а Шеин - одним из придворных бояр. В 1628 - 1632 гг. он возглавлял Пушкарский приказ. Первого июня 1632 г. истекал срок Деулинского перемирия. Россия, готовилась к реваншу, чтобы вернуть Смоленскую и Северскую земли. Как по заказу, в апреле 1632 г. умер король Сигизмунд III и в Речи Посполитой наступило бескоролевье. Царь Михаил Федорович и Дума решили не терять время и приговорили начать войну. Главным воеводой назначили боярина Михаила Шеина.
  
   В августе 1632 г. русское войско перешло границу Речи Посполитой и в октябре - декабре овладело многими городами Смоленщины и Северщины. Из-за распутицы и медленного подвоза припасов к Смоленску 32-тысячное войско Шеина подошло только в конце января 1633 г. Промедление позволило полякам подготовить крепость к осаде. Осада Смоленска русскими во многом повторяла его осаду поляками в 1609 - 1611 гг. Осажденные держались стойко и два приступа (в мае и июне) были отбиты. Между тем, в феврале 1633 г. закончилось бескоролевье в Речи Посполитой - королем был выбран сын Сигизмунда III Владислав IV. Король спешно собирал армию и чтобы выиграть время подговорил запорожцев и крымского хана совершить в июле набег на южную Россию. Обеспокоенные дворяне южных земель тысячами покидали войско Шеина и возвращались охранять близких. Собрав армию в 23 тыс. человек, Владислав в августе 1633 г. блокировал русских под Смоленском. Воевода обратился в Москву за помощью: помощь обещали, но так ничего и не сделали. Шеин дал несколько сражений Владиславу, но не смог снять блокаду.
  
   Наступила зима. Голод и холода расшатали мораль московского войска, особенно немцев наемников; начались болезни. Зная о бедственном положении русских, Владислав послал в конце декабря Шеину и иноземным полковникам грамоту, с увещанием обратиться к его милости, а не гибнуть от меча и болезни; воевода возвратил грамоту без ответа, указав, что в ней "непригожие речи". Шеин писал царю о возможности заключения перемирия, на что Михаил Федорович согласился. 1 февраля 1634 г. царь получил от Шеина последнюю отписку, что ему и ратным людям от польского короля утеснение и в хлебных запасах и в соли оскуденье большое. На этот раз, царские войска в Можайске и Калуге получили приказ о выступлении под Смоленск. Но было поздно: 16 февраля 1634 г. Шеин заключил с Владиславом договор о сдаче.
  
   Условия были мягкие. Ратные люди - московские и иноземцы, могут по усмотрению перейти на службу к королю польскому или вернуться домой. Те, кто идут домой, целуют крест, что четыре месяца не будут служить против короля. Пушки (всего 107) с припасами и оружие убитых остаются полякам. Войско выходит из острога с опущенными знаменами, с погашенными фитилями, без барабанного боя; знаменосцы идут до места, где находится король; там кладут знамена у ног короля и отступают на три шага; по знаку польского гетмана снова берут знамена; солдаты зажигают фитили, бьют в барабаны и отправляются в путь; с собой дозволено взять двенадцать пушек. 19 февраля 1634 г. Шеин с остатками войска выступил в путь. С ним шло 8056 человек; 2004 больных остались под Смоленском; для их пропитания передано 60 четвертей муки, сухарей и круп. Из русских Владиславу согласились служить только восемь человек (из них шесть казаков), зато королю присягнула почти половина из 2140 немцев.
  
   В Москве воевод побежденного войска - Михаила Шеина и Артемия Измайлова, уже ждали для допроса. Покровитель Шеина, патриарх Филарет, к тому времени умер (1633) и заступиться было некому. Бояре ненавидели Шеина за высокомерие, особенно за то, что не прочь был напомнить их нерадение во время Смуты. 18 апреля 1634 г. царь Михаил Федорович с боярами слушал дело о Шеине и его товарищах. Было поставлено: Шеина и Измайлова с сыном Василием казнить, а поместья их, вотчины и все имущество взять на государя; семейство Шеина сослать в понизовые города. 28 апреля осужденных отвезли за город "на пожар", место казни преступников, и там перед плахою дьяк прочитал обвинения. Первое обвинение Шеину было, что он, отправляясь на службу, пред государем "вычитал прежние свои службы с большой гордостью", а о боярах говорил, что пока он служил "многие за печью сидели и сыскать их было нельзя". Царь для государева и земского дела, не хотел его оскорбить и смолчал; бояре "не хотя государя тем раскручинить, также ... смолчали".
  
   Шеина обвинили в мешкотном переходе к Смоленску, что он потерял лучшую пору и позволил литовским людям укрепить крепость; был небрежен при нападениях неприятеля; государю всю правду не писал; приступы проводил не ночью, а днем; приказал стрелять в своих ратных людей (?); не слушал советы русских ратных и немцев; обесчестил имя государя тем, что клал перед королем царские знамена. Припомнили Шеину, что утаил от царя, как 15 лет назад, в плену, целовал крест королю не воевать против Литвы. Обвинили, что выдал врагу литовских перебежчиков. Сходные обвинения были сделаны и Арсению Измайлову. Сын его, Василий, "больше всех воровал" - на пиру с поляками говорил поносные слова: "Как может наше московское плюгавство воевать против такого монарха?". По зачтении обвинений всем троим отрубили головы.
  
   Казнь Шеина в народе встретили по-разному. Многие помнили о его подвиге во время Смуты. Московский сын боярский рассказывал гетману литовскому Радзивилу, что "на Москве Шеина и Измайлова казнили, и за это учинилась в людях рознь великая". Сын Михаила Борисовича, Иван, умер в ссылке, но остался внук, давший жизнь еще одному знаменитому Шеину. Правнук казненного воеводы - Алексей Семенович Шеин, командующий сухопутными войсками во Втором азовском походе, в 1696 г. взял Азов. В том же году Петр I присвоил ему звание генералиссимуса. А.С. Шеин стал первым генералиссимусом России.
  
   Оборона Смоленска и М.Б. Шеин в литературе и истории. Во времена Смуты Смоленск служил моральным примером для московских людей. Стойкость смолян и неколебимость патриарха Гермогена соседствуют в грамотах, призывающих к борьбе против поляков. Из них наиболее художественно выразительна "Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском", написанная в начале 1611 г. Автор воспевает крепость града Смоленска и мужество "смольнян": "Поревнуем и подивимся великому оному нашему граду Смоленьску, его же стояние к Западу, како в нем наша же братия ... сидят, и великую всякую скорбь терпят, и ставят крепце за православную веру, и за святыя Божия церкви, и за свои души, и за всех нас, а общему нашему супостату и врагу, королю, не покорятся и не здадутся. ... А какое мужество показали и какую славу и похвалу снискали во всем нашем Российском государстве! Да и не только во всей нашей преславной земле, но и в иных землях, ...чают, что и до Рима ... снискали ту же славу и похвалу". Для России Смоленск - "воистину великий град", который "все великое наше Российское государство держит".
  
   Доблестному смоленскому дворянству посвящена "Повесть о победах Московского государства...", написанная во второй половине 1620-х годов.
   Автор - смоленский дворянин, участник войны с Болотниковым, похода Скопина-Шуйского и освобождения Москвы от поляков. Он хорошо осведомлен об обороне Смоленска, хотя сам не сидел в осаде. В повести с уважением упоминается Шеин, но не он является главным героем обороны Смоленска, а "смольняне". Здесь автор, отбросив дворянские симпатии, пишет обо всех горожанах и особо - о посадском человеке, Иване Беляницыне, взорвавшем церковь, куда ворвались поляки, избивавшие укрывшихся там людей.
  
   Несмотря на то, что Смоленск надолго вошел в состав польско-литовского государства, в память народа четко вошло, что Смоленск - щит России. В конце XVII века была сложена историческая песня "Земский Собор", записанная в разных версиях на Русском Севере. Песня связана с событиями русско-польской войны 1654 - 1667 гг., когда русские заняли Смоленск и Вильно, но потом поляки Вильно отвоевали. В песне царь Алексей Михайлович просит князей и бояр "думу думати" о наступлении короля Литовского на "город на Смоленец". Первым слово молвил боярин из больших бояр: "А Смоленец есть строенье не Московско, || А Смоленец есть строеньице Литовско; || Во Смоленце силы нету, казны не бывало: || Отдадим-ко мы город Смоленец". Боярин из "середних бояр" дает тот же совет. Третьим слово сказал боярин из младших бояр: "А Смоленец есть строеньице не Литовско; || А Смоленец есть строеньице Московско, || Во Смоленце силы сорок тысяч, || Казна есть бесчетна: || Нам надо постоять за Смоленец". Царь отправил его в Смоленск воеводой, а первых двух бояр приказал "сказнити".
  
   Героизм смолян и Шеина прославляет Н.М. Карамзин в "Истории государства российского": "Шеин, воины его и граждане оказали более нежели храбрость: : истинное геройство, безбоязненность неизменную, хладнокровную, нечувствительность к ужасу и страданию, решительность терпеть до конца, умереть, а не сдаться". Когда враги ворвались в город и устремились к храму Богоматери, где заперлись многие из граждан с семействами, то "Россияне зажгли порох и взлетели на воздух с детьми, имением - и славою! ... не Польша, но Россия могла торжествовать сей день, великий в ее летописях". Последним, как пишет историк, сложил оружие Шеин: "Еще один воин стоял на высокой башне с мечем окровавленным и противился Ляхам: доблий Шеин. Он хотел смерти; но пред ним плакали жена, юная дочь, сын малолетний: тронутый их слезами, Шеин объявил, что сдается Вождю Ляхов - и сдался Потоцкому".
  
   Под влиянием "Истории" Карамзина популярный драматург начала XIX века, князь А.А. Шаховской пишет пьесу "Смольяне в 1611 году. Драматическая хроника в 5 действиях" (1829). В 1830 г. автор читал "Смольян" у Жуковского; литераторы пьесу одобрили, а Пушкин предложил опубликовать отрывок в "Литературной газете". Отрывок из пьесы был напечатан в "Театральном альманахе" (1830), но поставили ее в Петербурге и Москве только в 1834 г. уже в четырех актах. В обеих столицах пьеса удержалась на сцене всего два спектакля. В пьесе Шаховского выражен трагический момент - в борьбе с врагом гибнут все русские герои. Шеина от верной смерти спасает рыцарь Новодворский - положительный образ поляка. Характерно, что Шаховской не возносит воеводу над простыми смолянами, а показывает народное единство. В ответ на слова посланника, ведущего с ним переговоры о сдаче Смоленска: "Король твой ум глубокий уважает || И видит всех граждан в тебе одном", - Шеин отвечает, - "Нет, я один ничто; но вместе с ними || Я всё: они со мной одна душа, || И ваш Король нас разлучить не в силах. || Так говори им всем или иди!".
  
   Об обороне Смоленска и судьбе Шеина писали С.М. Соловьев и Н.И. Костомаров. Оба историка рассказывают о героизме смолян во время осады города, хотя не столь эмоционально как Карамзин, и оба не считают Шеина виновным в измене во время смоленской войны 1632 - 1634 гг., хотя допускают, что он оказался не на высоте как полководец, ведущий наступательные действия. С.Ф. Платонов, описывая падение Смоленска, называет воеводу Шеина "одним из самых светлых русских деятелей того времени", и его же отступление от Смоленска в 1634 г. называет "бесславным". Последующий советский период не внес ничего принципиально нового в оценку обороны Смоленска и деятельности Б.М. Шеина. Исключение составляет прекрасно написанная научно-популярная книга Ф.Ф. Нестерова "Связь времен" (1980). Глава из книги Нестерова, посвященная подвигу смолян в 1611 г. и судьбе М.Б. Шеина, почти целиком приведена (со ссылкой и похвалой) в книге Ю.И. Мухина "Если бы не генералы!" (2006). Действительно, глава читается на одном дыхании, но есть два "но", о которых следует сказать особо. Приведу отрывок, где Сигизмунд отпускает жителей Смоленска и об их дальнейшей судьбе:
  
   "Одного взгляда на лица русских ратных людей было довольно, чтобы понять, что брошенное где попало оружие не служило просьбой о пощаде. На них не было ни страха, ни надежды -- ничего, кроме безмерной усталости. Им уже нечего было терять. Никто не упрекнул бы Сигизмунда, если бы он предал пленных мечу: не было капитуляции, не было условий сдачи, никто не просил о милости. Сигизмунд, однако, не захотел омрачать бойней радость победы и разрешил всем, кто не хочет перейти на королевскую службу, оставив оружие, покинуть Смоленск. Ушли все, кто мог еще идти. Опустив головы, не сказав слова благодарности за дарованные жизни. Пошли на восток от города к городу по истерзанной Смутой земле, тщетно ища приюта, питаясь подаянием Христа ради. ...
  
   История обычно чуждается театральных эффектов. Ее герои, вышедшие на сцену в первом действии драмы, как правило, не доживают до заключительного. Для смолян было сделано исключение. Неисповедимыми путями приходят они в Нижний Новгород как раз тогда, когда Минин бросает свой клич. Смоляне первыми откликаются на призыв, образуя ядро собираемого народного ополчения. Потом в его рядах с боями доходят они до столицы, отражают у Новодевичьего монастыря и Крымского моста последний, самый страшный натиск войска гетмана Ходкевича, прорывающегося к осажденному в Кремле и Китай-городе польскому гарнизону, и наконец среди пылающей Москвы, на Каменном мосту, во главе с Пожарским, принимают капитуляцию королевских рот, выходящих из Кремля через Боровицкие ворота".
  
   История действительно чуждается театральных эффектов - их любят писатели. Смоляне, помилованные Сигизмундом, были жены, матери, отцы и, как редкое исключение, братья смолян, сражавшихся в ополчении Пожарского и Минина и принимавших в плен поляков у Боровицких ворот. Четыре тысячи выживших после взятия Смоленска были женщины, дети, увечные и старики. Пригодные к бою мужи, в том числе, 900 детей боярских, погибли, защищая крепость. Зато тысячи смоленских дворян сражались с поляками вне крепости под знаменами Скопина и, позже, - Второго земского ополчения. Это им сдавались поляки у стен Кремля. Один из смолян описал их подвиги в "Повести о победах Московского государства". Русская история не нуждается в украшательстве. Она величественна и трагична в высотах своих и падениях. Вольные или невольные искажения крайне опасны, ибо вызывают недоверие к героическому прошлому России. Наше право на независимость и самобытность должно исходить из исторической правды.
  
   Другое "но" связано с казнью Михаила Борисовича Шеина, вызывающей у Нестерова и, особенно, у Мухина даже некоторое восхищение:
  
   "Кремль не оценил дипломатического искусства своего воеводы. Шеину и его молодому помощнику Измайлову было предъявлено обвинение в государственной измене. Бояре выговорили им: "А когда вы шли сквозь польские полки, то свернутые знамена положили перед королем и кланялись королю в землю, чем сделали большое бесчестие государеву имени..." Выговор завершился приговором... Палач, подойдя к краю помоста, поднял обе головы над толпой, чтобы хорошо видели все: пусть замолчат те, кто толкует о том, что московскому люду не под силу стоять против литовского короля; пусть Польша полюбуется на плоды своего рыцарского великодушия; пусть ждет новую рать и пусть знает, что, если даже вся Смоленская дорога превратится в сплошное кладбище, Смоленск все же будет русским".
  
   Звучит хлестко, но неверно по сути. В России не казнили воевод за неудачу в битве и даже за сдачу в плен. Казни Ивана Грозного составляют исключение, но опять же он обвинял бояр в заговорах и чернокнижии, а не в проигранных сражениях. Тем более, не казнили воевод при следующих царях. Годунов наградил Мстиславского, позорно разбитого под Новгородом Северским малым войском Самозванца. Дмитрия и Ивана Шуйских, бросивших вверенные им войска во время боя, казнили бы в любой европейской стране, однако они избежали и опалы. При сыне Михаила Романова, Алексее Михайловиче, воевода Василий Шереметьев под Чудновым сдал полякам и татарам 17-тысячную русскую армию(1660) и не на почетных условиях, как Шеин, а обещав сдать Киев, Переяслав-Хмельницкий и Чернигов и заплатить 300 тыс. рублей. При этом, татары, тут же нарушив договор, перебили безоружных русских, а Шереметьева взяли в плен. И что же Алексей Михайлович? - Он пытался выкупить воеводу и всячески его ободрял. Уже после смерти царя Шереметьева выкупили и никто не сказал ему плохого слова.
  
   Шеина казнили не за измену, не за поклон знаменами и сдачу пушек и не для укоризны полякам, а за "обиды" боярам. Хотя он сказал им чистую правду - ведь бояре во время Смуты на самом деле бегали из лагеря в лагерь и "кривили", а за Россию сражались немногие и лучшим из них (вровень со Скопиным и Пожарским) был Михаил Борисович. На его беду, после смерти Филарета царь Михаил вновь попал под влияние Салтыковых (родичей по матери) - роду, известному, главным образом, предательствами во время Смуты. Тут же были и ненавидящие Шеина Лыковы. Царь Михаил, не слишком самостоятельный, пошел на поводу у бояр, нагородивших два лишних трупа (отца и сына Измайловых), чтобы уничтожить ненавистного Шеина. Казнь Шеина - несмываемое пятно на совести в общем-то неплохого и незлого царя.
  
   В наши дни о Шеине вспомнили. В.В. Каргалов в книге "Русские полководцы. Исторические портреты" (2004) поставил биографию Михаила Шеина вместе с биографиями Святослава, Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Воротынского, Михаила Скопина-Шуйского и Дмитрия Пожарского. А.И. Антонов опубликовал исторический роман "Воевода Шеин" (2005), где воздает должное заслугам Михаила Шеина. Хотелось бы, чтобы почин Каргалова и Антонова был продолжен. В Азове в 2009 г. году установили памятник правнуку Михаила Борисовича, Алексею Семеновичу Шеину, покорителю Азова. Тем более странно, что в Смоленске до сих пор нет памятника человеку, спасшему Россию в страшные годы Смуты.
  
  
   11.5. Патриарх Гермоген
  
   Деяния Гермогена. О происхождении Гермогена или Ермогена сведения самые смутные. Известно, что при крещении он получил имя Ермолай, потому и был наречен при пострижении Ермогеном (монашеское имя должно начинаться с той же буквы, что крестильное имя). По польским источникам Гермогену в 1610 г. было 80 лет, а происходил он из донских казаков. По другим сведениям был он знатного рода - не то из Шуйских, не то из Голицыных. С.Ф. Платонов полагал, что Гермоген был из посадского духовенства. Наиболее обоснованной представляется версия Я.Г. Солодкина, считавшего, что Гермоген происходил из мелкого дворянства - детей боярских, ведь детьми боярскими были его племянник А.С. Крылов и внук П. Чурин.
  
   Большая часть жизни Гермогена была связана с Казанью. Начинал службу он клириком казанского Спасо-Преображенского монастыря еще при его основателе Варсанофии. В 1579 г. Гермоген уже приходский священник казанской церкви св. Николая и участвует в "обретении" иконы Казанской Божьей Матери, отправленной Ивану Грозному. Гермоген и сам приехал в Москву, где в 1587 г., после смерти жены, принял постриг в Чудовом монастыре. Вскоре он возвращается в Казань и в 1588 г становится иегуменом, а затем архимандритом Спасо-Преображенского монастыря. В 1589 г. Гермоген был возведен в сан епископа и поставлен митрополитом Казанским и Астраханским. Такая стремительная карьера - из монахов в митрополиты всего за два года, заставляет предположить, что Гермогена продвигал мощный покровитель, но кто он был, остается только гадать.
  
   Под духовным владычеством Гермогена оказалась огромная территория, включавшая Среднее и Нижнее Поволжье, Приуралье и только что завоеванное Сибирское царство. Край этот заселяли разные народы и русские не были в большинстве. Не было преобладало и православие, хотя Иван Грозный переселял русских на земли Казанского ханства, а предшественники Гермогена - архиепископ Гурий и архимандриты Варсонофий и Герман, обратили в православие немало поволжских язычников и даже татар мусульман. Крестили добровольно, согласно "наказной памяти" царя Ивана: "...в крещение неволею не приводить, обращаться с иноверцами кротко, с умилением, жестокостей им не чинить, а при необходимости освобождать их от суда воевод и наместников". Однако успехи православия были непрочны - новокрещенцы, живя среди мусульман или язычников, чувствовали себя отверженными и нередко жалели о крещении. Наблюдалось и отступление православия - в Казани воздвигали запрещенные к строительству мечети, русские нанимались в работники к татарам и ссыльным ливонцам и склонялись к мусульманству или лютеранству.
  
   Видя опасность отпадения новокрещенцев, Гермоген в 1591 г. собрал их в Казани и поучал от Писания как подобает жить христианам. В 1592 г. он обратился к патриарху Иову с просьбой установить поминание в казанских церквях мучеников за веру и героев, павших при взятии Казани. Он же направил предложения по ограждению православия Федору Иоанновичу и патриарху Иову. На основании его послания царь Федор "по совету" с патриархом в 1593 г. послал казанским воеводам указ, предписывающий поселить новокрещеных среди русских в Казани свободной от тягла слободой с церковью, поставив под надзор надежного "сына боярского"; отступников от православия смирять темницами и оковами; мечети в Казани упразднить и впредь оных не допускать; русских у татар и немцев отобрать, поселить в городах и селах среди русских и впредь воспретить инородцам принимать в услужение христиан.
  
   Гермоген деятельно вел строительство церквей и монастырей в своей епархии. В связи с возведением церкви Богоматери в Казанском женском монастыре он составляет "Сказание о явлении иконы Казанской Богоматери". В 1595 г. он участвует в открытии многоцелебных мощей князя Романа Углицкого и мощей первого казанского архиепископа Гурия и архимандрита Варсонофия. По его ходатайству оба казанских святителя были причислены к лику российских святых. Гермоген способствовал восстановлению древней церковной службы Андрею Первозванному, по преданию крестившему будущую Русь еще в I веке н.э. Впоследствии, Петр I учредил высшую награду России - Орден Св. Андрея Первозванного, а военно-морской флаг России украсил косой Андреевский крест.
  
   В 1598 г. митрополит Гермоген ездил в Москву по приглашению патриарха Иова для участия в избрании на царство Бориса Годунова. В 1605 г. новый царь - "Дмитрий Иванович", вызвал Гермогена в Москву для участия в деятельности учрежденного им сената. Но Гермоген с царем не поладили: митрополит требовал, чтобы перед венчанием царя с Мариной католичку крестили в православную веру. На крещении настаивал еще епископ Коломенский Иосиф; все остальные иерархи пошли на поводу у "Дмитрия". Недовольный царь выслал Гермогена обратно в Казань. Неясно, доехал ли митрополит до Казани, но очевидно, что он не принимал участия в заговоре против самозванца и в канонизации царевича Димитрия. После поспешного венчания на престол (без патриарха) Василий Шуйский настоял, чтобы Гермогена избрали патриархом. Гермоген согласился. Возможно, у него были сомнения в законности канонизации Димитрия и венчания Шуйского, но, как писал Костомаров, "для Гермогена существовало одно - святость религиозной формы", и он безоговорочно признал святого царевича Димитрия и миропомазанного царя Василия. Гермоген служил не Шуйскому, а православному государю и, если Василий Иванович был освящен царским венцом и помазан, для него он был царь.
  
   Гермоген оставался до конца верен Шуйскому, но с самим царем плохо ладил. Характер у патриарха был трудный. В "Хронографе русском" редакции 1617 г. о Гермогене сказано: "... словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен... а нравом груб и бывающим в запрещениях косен к разрешениям [неохотно снимал церковное наказание], к злым же и благим не быстро распрозрителен, но ко лстивым паче и лукавым прилежа и слуховерствователен бысть". В защиту Гермогена была написана в 1620-1630 гг. "Отповедь в защиту патриарха". Автор объясняет, что патриарх не мог быть иным в столь тяжелое для России время и враждовал не с царем, а со злыми советниками. Хотя Гермоген и был "прикрут в словах и в воззрениях, но в делах и в милостях ко всем един нрав благосердный имел и кормил всех в трапезе своей часто, и доброхотов, и злодеев своих", поддерживал нищих и ратных людей, раздавал одежду и обувь, золото и серебро, "так что и сам в конечную нищету впал". "А еже рек нравом груб - и то писавый о нем сам глуп!" - добавляет автор.
  
   Споры и ссоры с Шуйским не мешали Гермогену отстаивать его дело. Против Болотникова, осадившего Москву, он организовал в Успенском соборе оглашение повести "о некоем муже духовну", которому привиделся Христос, грозивший предать москвичей "кровоядцам и немилостивым разбойникам", и объявил шестидневный пост с молитвами о законном царе. Гермоген писал и рассылал грамоты, призывавшие к отпору "ворам" и разъяснявшие, что истинный царевич Дмитрий мертв, а мощи его перенесены в Москву. Он же, вместе с первым патриархом Иовом, провел в Москве всенародное покаяние с целью прощения совершенных в годы "Смуты" клятвопреступлений. Очищенный покаянием, Гермоген предал церковному проклятию Болотникова и его подручных. Когда Шуйский, взял Тулу и захватил Болотникова, а затем распустил войска и надумал жениться, патриарх осудил его за "успокоение" и "молил от сочетания браком".
  
   Царь его не послушал, и Гермоген надолго замолчал, но после того как войска царика заняли Тушино, забыл обиду и выступил в защиту царя: выходил на площадь укрощать толпу, желавшую свергнуть Шуйского, писал грамоты в Тушино, желая усовестить мятежников. Когда Шуйского сводили с престола, патриарх заступался за него, проклинал Захария Ляпунова - самого видного заговорщика, не признавал насильственного пострижения царя, и даже советовал вновь возвести его на престол. Наконец, поняв, что царствование Василия кончено, Гермоген установил по церквам молебны об избрании царя от "корене российского рода"; сам он склонялся к Василию Голицыну или Михаилу Романову. Не вышло и этого: подошедший к Москве гетман Жолкевский, используя пряник и кнут, убедил бояр и с ними часть московского посада, что лучший для них выход после сведения с престола Шуйского и прихода Вора в Коломенское - избрать на московский престол королевича Владислава. А он, гетман, поможет им одолеть Вора. В последующих событиях Гермоген сыграл роль, позволяющую назвать его охранителем России.
  
   Подвиг Гермогена. Переговоры Боярской думы с Жолкевским проходили всю первую половину августа 1610 г. Вопреки популярным описаниям, об их ходе были осведомлены москвичи и, тем более, патриарх Гермоген. Позиция Гермогена была однозначна - он настаивал, чтобы Владислав принял крещение. В "Новом Летописце" рассказывается как бояре пришли к нему и возвестили, что избрали на Московское государство королевича Владислава: "Патриарх же Ермоген им з запрещением глаголаше: "Аще [если] будет креститься и будет в православной християнской вере и аз вас благословляю; аще не будет креститься, то нарушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не буди на вась наше благословение". Гермоген предупредил бояр до начала переговоров с Жолкевским. Получив, хоть и с оговоркой, согласие патриарха, бояре стали "съезжаться" с гетманом и "говорити о королевиче Владиславе". Гермоген постоянно влиял на переговорщиков в сторону защиты православия и крещения королевича: "Патриарх же Ермоген укреплял их, чтобы отнюдь без крещения на царство его не сажали".
  
   Переговоры шли негладко, Жолкевский всячески стремился убрать пункты, обязывающие Владислава принять православие и запрещающее католичество в России. Переговоры он вел, превышая данные королем полномочия и двоедушно. Русские историки, в большинстве своем, склонны восхищаться умеренностью и благородством Жолкевского и обвинять узколобого фанатика Сигизмунда. Между тем, Сигизмунд был открытый враг, не скрывавший желания подчинить Московское государство, тогда как Жолкевский хотел того же, но действовал осторожно, убаюкивая бояр красивыми словами. Когда переговорщики, благодаря Гермогену, встали твердо, то гетман, вопреки указаниям короля, пошел на уступки. 17 (26) августа 1610 г. московские бояре "по благословению и по совету святейшаго Ермогена" и по приговору "всех чинов" подписали с Жолкевским договор о призвании Владислава на Российский престол.
  
   Договор наказывает духовенству, дворянам, всем служивым и "жилецким" людям Московского государства бить челом великому государю Сигизмунду, да пожалует им сына своего, Владислава, в цари. Вторым пунктом шло требование королевичу Владиславу венчаться "царским венцем и диадимою от святейшаго Ермогена патриарха Московскаго и всея Русии и ото всего освященнаго собору греческия веры по прежнему чину, как прежние великие государи цари Московские венчались". Здесь содержалось скрытое требование креститься в православие, ведь католик не мог принять причастие от православного патриарха (Марина нарушила запрет папы, причастившись во время венчания). Для верности, Гермоген настоял на включение в договор последнего пункта о крещении: "А о крещеньи, чтоб государю королевичу ... пожаловати креститися в нашу православную христианскую веру греческаго закона и быта в нашей ... вере, ... послать посольство к Сигизмунду и Владиславу". Второй и последний пункты закрывают для Сигизмунда возможность самому стать русским царем и не оставляют сомнения в необходимости для Владислава православного крещения.
  
   Были и пункты, охраняющие православие: латинским костелов и иных вер храмов не строить, православных в другую веру не отводить, евреев в страну не пропускать, в духовные дела не вступаться, церковные и иные имущества защищать, почитать "цельбоносные" гробы и мощи, даяния Церкви не уменьшать, а преумножать, "святейшего Ермогена патриарха", духовенство, весь собор христианский православной веры "чтити и беречи во всем". Наряду с заключением мира и военного союза между Россией и Речью Посполитой, королю предлагалось прекратить осаду Смоленска и вывести все войска. Платежи на жалованье и за убытки польским и литовским воинским людям предлагалось установить в особом договоре. Бояре ограничивали права Владислава принимать решения без совета с ними, и включили пункт о запрете иноземцам быть боярами и занимать воинские и земские чины. Был введен и практический пункт, что "гетману Станиславу Станиславовичу в город Москву польских, и литовских ... ратных людей ... без повеления бояр и без дела не впущать".
   Договор получился для русских выгодный: 27 августа радостная Москва, а за ней многие города России целовали крест Владиславу. Но радоваться было нечему: польская сторона договор всерьез не принимала, и не только король, договора не подписавший, но "благородный" Жолкевский. Обязавшись избавить Москву от угрозы войск Вора а потом отступить к Можайску, гетман на самом деле задумал ввести польский гарнизон в Москву. Начал он с того, что под предлогом борьбы с самозванцем ночью провел войско сквозь город и вывел, никого не тронув, чем внушил доверие москвичей. Затем склонил бояр поставить во главе посольства к Сигизмунду князя Василия Голицына и митрополита Филарета, тем самым, удаляя из Москвы почитаемых людей, опасных для его планов. Гермоген тогда еще верил в договор и написал Сигизмунду и Владиславу, приглашая королевича по принятия православия занять московский престол.
  
   Прощаясь с послами, Патриарх всех благословил стоять за веру православную и не прельщаться ни на какие прелести; Филарет дал тогда обет умереть за православную веру. Оставшиеся в Москве бояре, боялись восстания черных людей, сторонников Вора, и хотели пустить в город гетмана. Узнав об этом, Гермоген говорил боярам и всем людям "с великим запрещением, чтоб не пустить литву в город". Полякам пытались открыть ворота, но один монах ударил в набат, и Жолкевский отложил вступление в Москву. Обозленные бояре заявили Гермогену, чтобы "в земские дела не вдавался, так как ... никогда того не бывало, чтобы попы государскими делами распоряжались". В ночь на 21 сентября 1610 г. поляки тихо заняло укрепления Москвы. Гетман держал поляков в дисциплине, но из 18 тыс. стрельцов большую часть выслал из Москвы, а остальных отдал под начало помощника своего Александра Госевского.
  
   С патриархом гетман всячески налаживал отношения: посылал письма почтительные, выражал уважение к греческой вере, потом нанес визит и еще бывал у него. Гермоген держался вежливо, но доверия к латиннику не испытывал. Готовясь к отъезду, Жолкевский решил захватить с собой свергнутого царя Василия и его братьев. В ход пошла ложь, что Василию угрожает опасность и лучше отвезти его в спокойное место - в Иосифо-Волоколамский монастырь. Гермоген протестовал и ссорился с боярами, но они, слушая гетмана, отправили свергнутого царя в монастырь. Завершив дела в Москве, Жолкевский, захватив младших Шуйских, заехал в Иосифов монастырь, забрал Василия и отбыл к королю под Смоленск. [Поражает необъяснимая любовь русских историков к Жолкевскому - одному из самых коварных врагов России, К.Р.].
  
   После занятия поляками Кремля, Боярская дума во главе с Ф.И. Мстиславским, известная как "Семибоярщина", потеряла значение правительства. Власть в Москве теперь находилась в руках начальника поляков Госевского. Ему помогали тушинцы, переметнувшиеся к полякам, - "кривые" Смутного времени, как их называл историк XIX века И.Е. Забелин. Из "кривых" на первых ролях были боярин Михаил Салтыков Кривой и "торговый мужик" Федор Андронов, ставший в Тушино думным дьяком, а при поляках - московским казначеем. Салтыков и Андронов избрали в конфиденты литовского канцлера Льва Сапегу. Они писали ему обо всем, что узнавали, и доносили на Госевского и друг на друга. Особенно старался угодить бывший кожевник, а ныне думный дворянин и хранитель царских сокровищ, Андронов. "Милостивый пане, пане, а пане милостивый...", - частил он, спеша сообщить Сапеге о новинах в Москве. Вот эти "правители" и решили взяться за Гермогена.
  
   30 ноября Салтыков и Андронов пришли к патриарху с требованием, чтобы "их и всех православных крестьян благословил крест целовать" Сигизмунду. Гермоген их прогнал, но наутро о том же просил глава Боярской думы князь Федор Мстиславский. "И патриарх им отказал, что он их и всех православных крестьян королю креста целовать не благословляет. И у них де о том с патриархом и брань была, и патриарха хотели за то зарезать. И посылал патриарх по сотням к гостям и торговым людям, чтобы они [шли] к нему в соборную церковь. И гости, и торговые и всякие люди, прийдя в соборную церковь, отказали, что им королю креста не целовать. А литовские люди к соборной церкви в те поры приезжали ж на конях и во всей збруе. И они литовским людям отказали ж, что им королю креста не целовать", - так писали казанцы вятичам в январе 1611 г.
  
   После гибели второго "Дмитрия" 11 декабря 1610 г. завоеватели не могли больше утверждать, что они пришли с оружием для защиты русских от Вора. Всем стало ясно, что Сигизмунд хочет подчинить Россию. В Рязани Прокофий Ляпунов начал собирать ополчение освобождать Москву. Тогда паны решили использовать патриарха и бояр, чтобы заставить сдаться Смоленск, побудить народ присягнуть Сигизмунду и запретить Ляпунову идти на Москву. Им помогали "Михаил Салтыков с товарищами". Изменники убедили думских бояр написать грамоты. Одну - королю, "чтобы дал своего сына на государство: "А мы на твою волю полагаемся"; другую о том же послам, "а все к тому вели, чтобы крест целовать самому королю"; третью - Ляпунову, "чтобы он к Москве не собирался". Подписав грамоты, бояре пошли к патриарху, чтоб и он руку приложил, но Гермоген "стоял в твердости, яко столп непоколебимый", и говорил им:
  
   "Стану писать к королю грамоты, на том и руку свою приложу, и властям повелю руки свои приложить, и вас благословлю писать, если король даст сына своего на Московское государство и крестит его в православную христианскую веру и литовских людей из Москвы выведет... А если такие грамоты писать, что во всем нам положиться на королевскую волю, и послам о том бить челом королю, ... то стало ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, то я к таким грамотам не только сам руки не приложу, но и вас не благословляю писать, но проклинаю, кто такие грамоты учнет писать. А к Прокофию Ляпунову стану писать: если будет королевич на Московское государство и крестится в православную христианскую веру, благословляю его служить, а если королевич не крестится... и литвы из Московского государства не выведет, я их благословляю и разрешаю ... идти на Московское государство и всем помереть за православную христианскую веру".
  
   Речь патриарха взбесила Салтыкова: он начал его ругать и, "вынув на него нож, хотел его резать". Гермоген против ножа не устрашился и сказал громким голосом, осеняя изменника крестным знамением: "Сие крестное знамение против твоего окаянного ножа, да будешь ты проклят в сем веке и в будущем". А князю Федору Мстиславскому сказал тихо: "Твое есть начало, тебе за то хорошо пострадать за православную христианскую веру; а если прельстишься на такую дьявольскую прелесть, пресечет Бог твой корень от земли живых, да и сам какою смертью умрешь". Пророчество его сбылось. На другой день Гермоген повелел народу собраться в соборной церкви, но поляки окружили церковь стражей. Все же некоторые русские успели придти заранее и слушали проповедь патриарха. Гермоген призывал их стоять за православную веру и о том сообщить в другие города. После такой проповеди поляки приставили к патриарху стражу.
  
   Тем временем, бояре послали грамоты в королевский лагерь. Когда послы получили грамоту, они стали скорбеть и друг друга укреплять, поняв, что им придется пострадать за православную веру. Вскоре их собрал король и стал читать грамоту, где бояре писали, что надо положиться на королевскую волю. От послов говорил митрополит Филарет: "Видим сии грамоты за подписями боярскими, а отца нашего патриарха Гермогена руки нет, ... и ныне мы на королевскую волю полагаемся: если даст на Московское государство сына своего и крестится в православную христианскую веру ... а на ту королевскую волю полагаться, что королю крест целовать и литовским людям быть в Москве, того у нас и в уме нет; рады пострадать и помереть за православную христианскую веру". Король же еще больше начал делать утеснение великое послам. Узнали о грамоте и в Смоленске и еще больше укрепились не сдаваться Сигизмунду.
  
   Слово Гермогена разошлось по русской земле и породило грамоты, призывавшие стать за православную веру. В среде русских, живших при королевском лагере под Смоленском была составлена грамота, отправленная в Москву. В ней пишется о разорении Смоленщины, гибели и пленении семей, о поругании литвой православной веры. Грамота ссылается на патриарха и призывает всею землею восстать за православную христианскую веру. В Москве грамоту смолян переписали во многих списках и разослали по городам вместе с московской грамотой. В ней писали о наступлении латинства, но что у православных в Москве, помимо божьей милости, есть "святейший Ермоген патриарх прям яко сам пастырь, душу свою за веру крестьянскую полагает несумненно". Обе грамоты дошли и до Прокофия Ляпунова, собиравшего ополчение. Ляпунов приложил обе грамоты к собственному письму и разослал по городам. Он призывал стоять всею землею за Московское государство и биться насмерть с поляками и литовцами.
  
   Обстановка в Москве накалялась. Госевский, разослал московских стрельцов по городам и запретил москвичам носить оружие. У Гермогена увели дьяков и подъячих и отняли бумагу, чтобы не мог писать грамоты, отняли и дворовых, чтобы не с кем было их посылать. Одно не учли - рот не запечатали, и патриарх говорил с русскими людьми. Пришли к нему нижегородцы - сын боярский Роман Пахомов, да посадский человек Родион Мосеев. Гермоген сказал им: "Писать мне нельзя, все побрали поляки, и двор у меня пограбили, а вы, памятуя Бога и Пресвятую Богородицу и московских чудотворцев, стойте все заодно против наших врагов". Слова патриарха посланцы принесли в Нижний Новгород, там нижегородцы присягнули на кресте идти ополчением против поляков. Многие тогда думали (об этом и сейчас пишут), что патриарх рассылал грамоты с призывом вооружаться и идти на Москву; верили этому и поляки. Но он грамот не писал - просто не подчинялся полякам и изменникам и стоял непоколебимо. Гермоген стал символом сопротивления.
  
   В январе-феврале 1611 г. по Москве ходила по рукам в списках "Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском". Автор, скрывший свое имя, ненавидит изменников-бояр и призывает людей "всяких чинов" "за православную свою веру стояти до крове", выступить против Сигизмунда - "лютого врага сопостата нашего". Прославляется патриарх Гермоген: "Яко столп, непобедимо стоит посреди нашея великия земли ...и всех тех душепагубных наших волков и губителей увещевает, и стоит един противу всех их". Автор восхищен мужеством защитников Смоленска, осажденного поляками, и призывает следовать их примеру: "Мужайтеся и вооружайтеся и совет межу собою чините, како бы нам от тех врагов своих избыти! Время, время пришло, во время дело подвиг показати". В Москве назревало восстание.
  
   Бояре-изменники занервничали: они боялись прихода ополчения Ляпунова. Снова Салтыков пошел к патриарху и сказал: "Что ... ты писал к ним, чтобы они шли под Москву, а ныне ты же к ним пиши, чтобы они воротились вспять". Гермоген ответил: "Я ... к ним не писал, а ныне стану писать; если ты, изменник Михаил Салтыков, с литовскими людьми из Москвы выйдешь вон, я им не велю ходить к Москве, а если будете вы сидеть в Москве, я их всех благословлю помереть за православную веру". После таких слов Салтыков позорил и ругал его, приставил стражу, и не велел никого к нему пускать. В ставке короля тоже забеспокоились. Там не могли понять, что дело уже не в Гермогене - против поляков поднялся народ. Паны решили договориться с патриархом. В марте 1611 г. канцлер Лев Сапега отправил к нему посольство во главе с Адамом Жолкевским, племянником гетмана, говорить "о делах всего государства Московского". Но говорить было поздно: 19 марта в Москве началось восстание и поляки подожгли город.
  
   Москва горела три дня. Уцелел лишь Китай-город с Кремлем. Поляки столько награбили, что ходили в золоте, а жемчугом заряжали ружья и стреляли в горожан. К тому времени к Москве подошло ополчение Ляпунова и осадило город. Поляки затворились в Китай-городе, перебив уцелевших там москвичей; пощадили только детей и красивых женщин: на них играли в карты. Гермогена свели с патриаршества и незаконно возвели Игнатия, патриарха у Лжедмитрия I. Гермогена заключили в темницу Чудова монастыря под охрану 50 стрельцов. "Метали" ему "на неделю сноп овса и мало воды"; а видеть разрешали только тюремщиков. Госевский и Салтыков требовали от Гермогена писать осаждающим, чтобы те ушли от Москвы: "А пришли они к Москве по твоему письму; а если ... ты не станешь писать, то мы тебя велим уморить злой смертью". Гермоген отвечал: "Что ... вы мне угрожаете, одного Бога я боюсь; если вы пойдете, все литовские люди, из Московского государства, я их благословлю отойти прочь; а если будете стоять в Московском, я их благословлю всех против вас стоять и помереть за православную христианскую веру".
  
   В июне 1611 г. пал Смоленск, а казаки убили главу Первого ополчения Прокофия Ляпунова. В августе к Гермогену еще раз тайно проникли нижегородцы - Родион Мосеев и Ратман Пахомов. С ними патриарх передал грамоту, где заклинал не избирать на царство сына Марины: "Отнюдь Маринкин на царьство не надобен: проклят от святого собору и от нас". Гермоген хотел также унять бесчинства казаков и просил церковные власти из Казани, Вологды, Рязани, "чтоб в полки также писали боярам ... чтоб уняли грабеж, корчму, блядню, и имели б чистоту душевную и братство". Получив грамоту, нижегородцы и казанцы усомнились, стоит ли присоединяться к Первому ополчению. Осенью 1611 г. нижегородец Кузьма Минин призвал горожан к сбору средств на новое ополчение. К февралю 1612 г. Второе земское ополчение было создано. Узнав об этом, Госевский послал изменников требовать от Гермогена написать "в Нижний ратным людям... чтоб не ходили под Московское государство. Он же, новый великий государь исповедник, рече им: "Да будут те благословени, которые идут на очищение Московского государства. А вы, окаянные московские изменники, будьте прокляты!".
  
   "Оттоле начаша его морити гладом и умориша его гладною смертью, и предаст свою праведную душу в руце Божии в лето 7120 году [1612], месяца Февраля в 17 день". В рукописи Филарета сказано, что Гермоген "от зноя затхошася", а по польскому источнику "удавлен был". Похоронили его в Чудовом монастыре.
  
   Жизнь после смерти. Современники понимали, что сделал патриарх для спасения православной веры и Московского государства. Автор "Новой повести о преславном Российском царстве" сравнивает Гермогена с "непоколебимым столпом", удерживающим своды "великой палаты". О Гермогене с глубочайшим уважением писали лично его знавшие Авраамий Палицын, преподобный Дионисий, князь Дмитрий Пожарский, дьяк Иван Тимофеев, князь Иван Хворостинин. Патриарх был духовным наставником митрополита Филарета, давшего ему обет "пострадать и помереть" за православную веру. В "Новом летописце" Гермоген наделен даром пророчества - он предрек скорую смерть изменникам, пришедшим к нему с лестью за благословением. Предсказание сбылось, как и пророчество о пресечении рода князя Федора Мстиславского, державшего сторону Сигизмунда.
  
   Лишь в "Хронографе русском" 1617 г. указаны отрицательные черты характера Гермогена. При этом составитель считает "неправым" критическое мнение о патриархе. Великого старца высоко чтили при Михаиле Федоровиче, и его отце, патриархе Филарете. В царствование Алексея Михайловича: в 1652 г. состоялось перезахоронение нетленных мощей патриарха в московском Успенском соборе, где он упокоился рядом с Филаретом и царями. Русская церковь и царствующая династия Романовых почитали Гермогена на протяжении всей истории. В 1913 г., в год празднования Трехсотлетия Дома Романовых, патриарх Ермоген был канонизирован в лике священномученников.
  
   Российские историки высоко оценивали Гермогена. Н.М. Карамзин называл его "бессмертным мужем", "лучезарным светилом Отечества", С.М. Соловьев о нем пишет, что "патриарх по природе своей был совершенно в уровень своему высокому положению в бурное Смутное время". Н.И. Костомаров дает ему следующую характеристику: "Гермоген был человек чрезвычайно упрямый, жесткий, грубый, неуживчивый, притом слушал наушников и доверял им. ... Но при всем том, это был человек прямой, честный, непоколебимый, свято служивший своим убеждениям, а не личным видам". С.Ф. Платонов называет Гермогена человеком "с чрезвычайной нравственной силой, как личность, и с громадным политическим влиянием, как деятель".
  
   О Гермогене много писали историки русской церкви. Митрополит Макарий (М.П. Булгаков) посвятил Гермогену раздел в "Истории русской церкви" (Т. 10, 1881); там он пишет: "Имя патриарха Гермогена должно остаться бессмертным в истории России и Русской Церкви, потому что он ревностнее, мужественнее, непоколебимее всех постоял за ту и другую, он преимущественно спас их в самую критическую минуту их жизни, когда им угрожала крайняя опасность попасть под власть Польши и иезуитов и потерять свою самобытность". Много работ о Гермогене было опубликовано в период канонизации патриарха (1913). После революции большевиков 1917 г. изучение и, тем более, чествование Гермогена в России становится невозможным, но продолжается в эмиграции. Здесь видное место занимает книга А.В. Карташова "Очерки по истории русской церкви" (1959).
  
   Несравненно меньше внимания Гермоген получил в художественной литературе. Нередко он упоминается, как в стихотворении Державина "Мужество" (1804), но нигде не является главным героем. Несравненно больше образ Гермогена представлен в изобразительном искусстве. Еще в 1672-1673 гг. поясные портретные изображения Гермогена были помещены в "Царских титулярниках", изготовленных для царя Алексея Михайловича и царевича Феодора. Под влиянием титулярников созданы портреты Гермогена XVIII-XIX вв.; появляются его гравюры и литографии. В 1860 г. П.П. Чистяков завершил картину "Патриарх Гермоген отказывает полякам подписать грамоту". Горельеф Гермогена включен в группу "государственных людей" на подножии памятника 1000-летию России, возведенного в 1862 г. в Новгороде по проекту М.О. Микешина. К канонизации Гермогена были написаны многочисленные иконы. Большую известность приобрела икона патриарха на фоне Чудова монастыря работы В.М. Васнецова (1913). Сохранилась ее акварель с подписью художника. Композиция васнецовской иконы послужила образцом для иконы, выполненной в московской мастерской Н.П. и И.П. Пашковых (1913). Широко тиражировались композиции и цветные открытки Б.В. Зворыкина с изображением заключенного в темницу Гермогена.
  
   В СССР патриарх Гермоген в течение двух десятилетий был persona non grata как служитель культа высшего ранга, боровшегося против "крестьянского восстания" Болотникова. Все изменилось, когда в ходе Великой Отечественной войны, И.В. Сталин перешел на позиции национал большевизма, стал славить русский народ и прекратил гонения Православной Церкви. Гермоген был признан одним из вождей сопротивления интервентам, хотя не равным по значению Минину и Пожарскому. Полное признание пришло к нему в конце советского периода. В 1990 г. вышла из печати книга Р.Г. Скрынникова "Святители и власти", где видное место отведено Гермогену. Скрынников высоко оценивает Гермогена в книгах о Смутном времени и в монографии "Крест и корона. Церковь и государство на Руси IХ-ХVII вв." (2000).
  
   "Непреклонный Гермоген" - так называется глава в книге А.П. Богданова "Русские патриархи (1589-1700)" (1999). Подробно рассказано о Гермогене в книге В.Н. Козлякова "Смута в России. XVII век" (2007). Гермогену посвящены научные и популярные статьи. Меньше внимания ему уделено в художественной литературе. Героический, но проходной образ Гермогена дан в романе В.А. Шамшурина "Каленая соль" (1989). Заметное место занимает Гермоген в романе И.Д. Полуянова "Самозванцы. По хроникам Великой смуты конца XVI - начала XVII веков" (2005), но это фундаментальное и удивительное по языку произведение обойдено вниманием крупных издательств и неизвестно читателю. Присутствует Гермоген и в многотомной (не полностью опубликованной) эпопее В.В. Куклина "Великая смута". Автор придерживается необоснованной версии духовной близости Гермогена к Шуйскому и его неприязни к Филарету. Куклин явно живет в мире им самим придуманной истории Смуты.
  
   Уроки Гермогена. Гермогена почитают как образец стойкости и преданности православию и России. Немало современников он превратил из искателей выгод в героев. Он жил в уязвимый период в российской истории, когда от поведения нескольких человек зависело будущее не только страны, но русской цивилизации. Гермоген был один из этих людей. Уроки патриарха Гермогена, как надо любить свою веру и свою землю, отложились в исторической памяти русского народа, стали частью утверждающей мифологии и немало способствовали появлению героев, повторяющих его подвиг. Были другие его уроки, прошедшие мимо сознания или даже встреченные с насмешкой русскими западниками, например, Н.И. Костомаровым. Речь идет о настороженности патриарха к "латинцам" и его недоверию к красивым словам, прикрывающим корыстные, а часто и враждебные замыслы. Но урок Гермогена об отделении слов от дел так и не был усвоен. Иначе нельзя объяснить повторение на протяжении столетий одних и тех же ошибок, основанных на легковерии, готовности принимать сладкие речи за реальность и отдавать за "доброе отношение" земли и средства защиты страны.
  
   За редчайшими исключениями, уступки кончались плачевно для России и бесславно для их авторов. Иностранцы уступки принимали, как должное, и безо всякой благодарности. Они уважали настойчивых дипломатов - князя А.М. Горчакова, "железного наркома" В.М. Молотова, "Мистера Нет" А.А. Громыко, а не покладистого "Мистера Да" - А.В. Козырева, дипломата ельцинской России. Так было и во времена Смуты: Гермогена враги ненавидели, но уважали. Засевшие в Кремле изменники уважением не пользовались и кончили плохо. Главный мучитель патриарха, Михаил Салтыков, умер в изгнании, сына его, Ивана, посадили на кол, Федор Андронов был повешен. Федор Мстиславский был слишком знатен, чтобы понести наказание, но его сочли недостойным выбирать царя и выслали из Москвы; после смерти род его пресекся, как предрекал патриарх. Уроки неуступчивого Гермогена следует хорошо выучить тем, кто занимается внешней политикой России.
  
  
   11.6. Минин и Пожарский
  
   Минин и Пожарской - герои русской мифологии. Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский - знаковые герои, известные больше, чем само Смутное время. Не все в России имеют представление о Смуте, но, если спросить о Минине и Пожарском, почти каждый ответит: "Это те, кто освободил Москву от поляков". В памяти народа Минин и Пожарский - великие защитники Русской земли, вместе с Александром Невским, Дмитрием Донским, Александром Суворовым, Михаилом Кутузовым. Они не просто герои, но одни из немногих избранных в пантеоне национальной мифологии. В исторический миф Минин и Пожарский вошли вместе и память о них нераздельна, хотя они различались во всем, кроме общего дела спасения России. До вхождения в русскую мифологию Минин был безвестен, тогда как Пожарский занимал заметное место в событиях Смутного времени. Но и Пожарской не был исторической фигурой первого ряда, уступая таким ярким персонажам как первый "Дмитрий", Иван Болотников, Прокофий Ляпунов и Иван Заруцкий. Зато о Пожарском, как и о Минине, не было дурной славы, которая, как замечает И.Е. Забелин, всегда обойдет славу добрую - "добрая слава лежит, а худая бежит". Оба героя были высоко порядочные люди - поэтому им и верил народ.
  
   О безвестном Минине. О Кузьме Минине известно мало. Первые письменные свидетельства о нем относятся к 1611 г., когда он был женат на Татьяне Семеновой и имел взрослого сына Нефеда. В Земском ополчении его считали пожилым человеком, что по тем временам означало возраст от 40 до 60 лет. Скорее всего, Кузьма родился в конце 60-х-начале 70-х гг. XVI века. Предки Минина жили в небольшом волжском городе Балахне, где занимались солеварением. Отец - Мина Анкундинов, был состоятельным человеком: по данным писцовой книги 1591 г. дворцовой Заузольской волости, "за балахонцем за посадским человеком за Минею за Онкундиновым" числилось три деревни с 13 с половиной десятинами перелога и 7 десятинами хоромного леса. Фамильное прозвище Минин происходила от имени отца Кузьмы - Мини, точно так же, как отец, имел прозвище Анкундинов по своему отцу (в ту пору у простых людей не было устоявшихся фамилий). Свое соляное дело Миня оставил старшим сыновьям, а сам, с младшим, Кузьмой, переселился в Нижний, где открыл для сына мясную лавку. Деловой хваткой, рассудительностью и честностью Кузьма Минин заслужил уважение посадских людей и 1 сентября 1611 г. был избран земским старостой. В Смутное время Минин принимал участие в ополчениях нижегородских воевод А.С. Алябьева и князя А.А. Репнина, отбивавших тушинцев, осаждавших Нижний. Вел он себя достойно - иначе его в военные времена не избрали бы старостой.
  
   О князе Пожарском до встречи с Мининым. Предки Дмитрия Пожарского - владельцы Стародубского удельного княжества, вели начало от великого князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо, сына Юрия Долгорукого. По древности родословной стародубские Рюриковичи не уступали московским, но в Московском великом княжестве главным считалась близость ко двору великого князя: те же бояре Романовы оказались знатнее князей стародубских. К тому же, стародубские князья делили земли между наследниками, и княжество растащили на части. Пожарские стали "захудалым" княжеским родом. Дед Дмитрия - Федор, служивший при дворе Ивана Грозного, в годы опричнины был лишен вотчины и сослан в Свияжск. Вскоре его вернули, возвратили часть земель и отправили на ливонскую войну в невысоком чине дворянского головы. Старшего сына, Михаила, князь Федор женил на Ефросинье Беклемишевой - дворянке знатного рода.
  
   17 (30) октября 1577 г. в родовом тереме Пожарских в деревне Сергово неподалеку от села Коврово (ныне г. Ковров Владимирской обл.) княгиня Ефросинья родила своего второго ребенка - сына, получившего крестильное имя Козьма и родовое Дмитрий. Вскоре семья переехала в Москву, где у Пожарских был фамильный дом. Отец, Михаил Федорович, умер, когда мальчику было 9 лет и воспитанием занялась мать - умная женщина с сильным характером. В 1593 г. Дмитрию исполнилось 15 лет, и он стал участвовать в дворянских смотрах. После одного из них он получил придворный чин "стряпчего с платьем". "Стряпчие с платьем" были молодые дворяне, подававшие царю предметы облачения и служившие его оруженосцами в походах. В 1598 г. стряпчий Пожарский участвовал в Земском соборе, избравшим на престол Бориса Годунова, и подписал соборное определение об избрании его царем. В том же году князя послали на южное порубежье нести дозорную службу, командуя отрядом стрельцов. Выглядело это как опала, зато Дмитрий приобрел боевой опыт в стычках с крымцами. В 1602 г. царь Борис вызвал князя в Москву, дал в поместье подмосковное село и наградил чином стольника. Стольниками назначали детей бояр, они распоряжались подачей блюд на государевом обеде и угощали почетных гостей; по росписи чинов занимали пятое место после бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков.
  
   Возвышением Пожарский был обязан матери. В 1602 г. княгиня Пожарская попала в придворный штат жены Годунова Марии Григорьевне и дочери Ксении. Она сменила имя Ефросинья на Марию и получила должность "верховной боярыни" при Ксении. Здесь ей пришлось столкнуться с честолюбивыми устремлениями жены князя Бориса Лыкова, бывшей в том же звании при царице. Возник местнический спор. Женщины в те времена не могли судиться, и Пожарскому пришлось самому вести дело матери. В октябре 1602 г. он предъявил иск "в материно место" княгине Лыковой. Князь Дмитрий пользовался поддержкой Годунова, но для бояр Лыковы, сидевшие в боярах при Грозном, были выше Пожарских. Суд остался "невершеным", тем не менее, Мария Пожарская утвердилась как "верховная боярыня" при Ксении. Когда в Россию вторгся "царевич Дмитрий", Пожарский пошел защищать царя Бориса. Он участвовал в битвах, частности, у села Добрыничи, где "царевич" был разгромлен.
  
   После смерти Бориса и измены войска, на сторону "Дмитрия Ивановича" перешли бояре. "Царевич" вступил в Москву и все присягнули ему. Присягнул и стольник Пожарский. Новый государь был милостив и щедр. Пожарский не только сохранил чин стольника, но был назначен дворецким. На свадьбе царя "Дмитрия" и Марины он лично потчевал Юрия Мнишка, отца царицы. Нет никаких сведений, что Пожарский участвовал в заговоре Шуйского против "Дмитрия Ивановича". Круг заговорщиков был узок, а Пожарский не имел близких отношений с Шуйскими. Однако, когда Василия Шуйского избрали царем, князь Дмитрий ему присягнул и служил до конца. Здесь проявляется главная черта Пожарского - верность присяге царю. Он мог по-разному относиться к искателям престола, но если искателя помазали на царство, Пожарский ему присягал и верно служил.
  
   Пожарский доблестно воевал с Тушинским вором. Стоявшие под Москвой тушинцы стремились отрезать все пути снабжения столицы и свободной оставалась лишь коломенская дорога. По ней в Москву подвозили хлеб и шли на подмогу ратные люди. Осенью 1608 г. тушинцы дважды пытались захватить Коломну, и воевода Иван Пушкин запросил царя о помощи. Шуйский выслал отряд во главе с воеводой Пожарским. Несмотря на малые силы Пожарский напал на тушинцев в 30 верстах от Коломны и разбил их. Победа не принесла князю славы - Пушкин принес жалобу, что тот его умалил. Возник местнический спор, но так ничего не решили. Через полгода князь Дмитрий снова отличился, разгромив отряд тушинского атамана Салькова. Теперь Шуйский оценил Пожарского и в июле 1609 г. наградил его поместьем в Суздальском уезде, сопроводив пожалование грамотой о том, что князь Дмитрий Михайлович "против врагов стоял крепко и мужественно, и к царю Василию и к Московскому государству многую службу и дородство показал, ...а на воровскую прелесть и смуту ...не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и непоколебимо безо всякия шатости".
  
   В 1910 г. Шуйский послал Пожарского в Зарайск воеводой. Каменная крепость, расположенная к югу от Коломны, была ключом к южным воротам Москвы. Под началом Пожарского ключ был в надежных руках. Когда москвичи свели Шуйского с престола, Пожарский не пошатнулся и отразил попытки сторонников Вора захватить Зарайск. Не ограничившись обороной, он вышел за крепостные стены и выбил мятежников из Коломны. Он и в дальнейшем "ходил в разные места против воровских людей". Как убежденный противник Вора, Пожарский присягнул Владиславу, но скоро почувствовал обман: король Сигизмунд не желал посылать сына в Москву, и Россия осталась без царя. Поляки засели в Кремле и продолжали осаждать Смоленск. Призыв Прокофия Ляпунова созвать ополчение и изгнать поляков встретил полную поддержку князя Дмитрия. Очень скоро Ляпунову понадобилась его помощь.
  
   Поляки и кремлевские изменники решили уничтожить восстание в зародыше. Зимой 1611 г. против Ляпунова был отправлен из Москвы отряд Григория Сумбулова, а от поляков запорожцы. Они осадили Ляпунова в Пронске. Городок имел деревянные стены, а у Прокофия было всего 200 ратных, так что гибель его казалась неизбежной. Положение спас Пожарский, поспешивший со своим войском к Пронску. Узнав о его подходе, Сумбулов снял осаду и сам направился к Зарайску, чтобы его захватить пока там нет Пожарского. Но князь Дмитрий успел вернуться в Зарайск и под его стенами разбил Сумбулова. Потом, собрав зарайских и коломенских служилых людей, он повел их в Рязань к Ляпунову. Об этом часто забывают, но Дмитрий Пожарский стоит у истоков не только второго, но и первого Земского ополчения.
  
   Обстоятельства появления Пожарского в Москве весной 1611 г. неизвестны. Скорее всего, он прибыл, чтобы руководить восстанием москвичей, когда к городу подойдут ополченцы Ляпунова. Но восстание началось слишком рано. 19 марта на рынке между русскими и поляками случилась драка, и комендант Кремля Госевский, решив упредить восстание, приказал рубить москвичей. Поляки перебили 6 или 7 тысяч безоружных горожан в Китай-городе, но когда попытались захватить Белый город, наткнулись на жесткий отпор. В Белом городе находились стрелецкие слободы и у людей было оружие. Укрываясь за баррикадами и деревянными щитами, москвичи в упор расстреливали польских конников. Особо отличился Пожарский, укрепившийся на Сретенке. Пушкари доставили ему несколько пушек, и князь встретил врага пушечной стрельбой. Он втоптал поляков обратно в Ки­тай-город и устроил острожек-крепостцу у церкви Введения Богородицы. Поляки были в отчаянии, но на помощь пришел предатель-боярин Михаил Салтыков, предложивший сжечь Москву. Для начала он поджег свой дом.
  
   Всю ночь горела Москва. Наутро Госевский отправил в Белый город немцев наемников, приказав жечь дома и убивать всех подряд. Запылало и Замоскворечье. Люди, спасаясь от пожара, побежали из Москвы. Дольше всех держался Пожарский. Весь день он бился у Введенского острожка, не давал жечь окрестные дома, пока, ослабев от ран, не пал на землю и заплакал, "не терпя видети толикия скорби людям" и желая лучше умереть. Немногие оставшиеся ратники подхватили воеводу и вывезли из пылающей Москвы в Троице-Сергиеву обитель. Подлечившись в монастыре, князь уехал в суздальскую родовую вотчину, в село Мугреево. Там осенью 1611 г. его нашли нижегородские послы, приехавшие просить князя возглавить ополчение, собиравшееся в Нижнем Новгороде.
  
   Начало Второго земского ополчения. О начале земского ополчения, освободившего Москву, известно совершенно недостаточно. Неизвестна дата знаменитой речи Минина и обстоятельства, побудившие его к выступлению. Грамоты от духовенства, полученные нижегородцами осенью 1611 г., не призывали к ополчению. В грамоте Гермогена от 25 августа 1611 г. патриарх заклинает не дать казакам выкликнуть на царство "Маринкина" сына, но ничего не говорит о созыве нового ополчения. Нет оснований верить и келарю Авраамию, утверждавшему, что на Кузьму повлияла грамоты из Троицкого монастыря. Троицкие грамоты призывали поддержать стоявшее под Москвой первое ополчение, а не созывать новое. На Кузьму Минина влияла сама жизнь и настроение народа - возмущение, отчаяние и надежда на Бога.
  
   В 1611 г. появились видения о чудесном спасении Московского государства. В полках под Москвой читали грамоты об откровении праведнику Григорию из Нижнего. К нему во сне явился Господь и велел, чтобы он призвал всех православных к трехдневному посту и покаянию, и тогда государство очистится. А если построить храм "близ Василия Блаженнова" и перенести туда икону Владимирской Богоматери, то явится имя нового царя. Нижегородцы удивлялись - они о Григории и не ведали. Во Владимире посадской женщине Меланье явилась "пречудная жена" и также повелела поститься и молиться три дня. Троицкий келарь Симон Азарьин в "Книге о чудесах Сергия Радонежского" (1654) сообщает, что были видения и у Минина. О них Кузьма поведал архимандриту Троицы Дионисию, а тот - старцу Симону.
  
   Однажды во сне явился Минину чудотворец Сергий и повелел "казну собирати и воинских людей наделяти и итти на очищение Московского государства". Пробудившись, Кузьма подумал, что не его это дело - "не было воинское строение ему в обычай". И во второй раз, было ему видение, - и снова он пренебрег им. И в третий раз явился Сергий и укорил его, что не послушал он волю Божию привести православных христиан от шумного мятежа к тишине и повеление нанять ратных людей, чтобы очистить страну от поляков. И еще сказал Сергий, что "старейшие в таковое дело не внидут, наипаче юние начнут творити". Кузьма, проснувшись в великом ужасе, почувствовал, что внутри у него все сдавлено; "болезнуя чревом", он молился чудотворцу об исцелении, обещая исполнить, что тот повелел.
  
   Когда Кузьму избрали в земские старосты, он увидел в том Божий Промысл. В земской избе и везде, где бывал, он говорил о разорении Московского государства, и что только их город сохраняется Богом. Враги - поляки, литовцы и русские клятвопреступники, словно свирепые волки хотят расхитить нас как овец, не имеющих пастыря, и город предать разорению; мы же ни о чем не думаем. Многие приходили в сокрушение, другие отходили, ругаясь. И получилось как сказал святой Сергий: "юнии прежде имутся за дело". Молодые слушали охотнее, соглашались и говорили отцам, что надо нанять ратных людей и самим положить головы за освобождение христианской веры. Слыша это, нижегородцы положились на Божий Промысл, подписались под приговором, чтобы во всем слушаться Кузьму, и отдали ему этот приговор.
  
   О видениях Минина нет ни слова у Палицына - современника Кузьмы, хотя келарь Авраамий не упускает случая прославить святого Сергия и Троицкую обитель. Молчат "Новый" и "Пискаревский" летописцы, повествующие о призыве Минина к ополчению. О явлении св. Сергия Минину упоминается лишь в "Ельнинской рукописи" XVIII века, известной в изложении П.И. Мельникова (А. Печерского). В ней рассказано, что на городском совете, собранном на воеводском дворе в связи с получением троицкой грамоты, Минин объявил: "Святой Сергий явился мне и повелел возбудить спящих. Прочтите же грамоту Троицких властей в соборе, а (потом) что Бог велит!" Тут стряп­чий Биркин "сумняшеся". Козьма же рече ему: "Аще хощеши, исповедаю тя православным... Той же умолча".
  
   Русские историки конца XIX - начала ХХ века скептически относились к видениям Минина. И.Е. Забелин считает, что Минин был "искренно и ре­лигиозно убежден, что он только орудие Промысла", но не верит в чудеса, описанные Симоном Азарьиным, откуда они дошли и до "Ельнинской рукописи". Н.И. Костомаров принимает сообщение Азарьина, но уверен, что повеления св. Сергия придумал для пользы дела сам Минин. Тех же взглядов придерживается Д.И. Успенский. Лишь С.Ф. Платонов не сомневается ни в искренности Кузьмы, ни в надежности источников, причем, не только книги Азарьина, но "Ельнинской рукописи". По его мнению, рукопись представляет редакцию раннего списка, ведь автор разбирается кто есть кто в Нижнем Новгороде 1611 г. Платонов - единственный из историков, кто несмотря на идеологический диктат "прогрессивной" интеллигенции, принимал веру в чудесное. В наши дни меньше сомнений в искренности говорящих о чуде. В.Н. Козляков даже называет Минина "Жанной Д'Арк из мясной лавки". О том же еще в 1834 г. писал Н.А. Полевой: "Один умный иностранец, разговаривая о русской истории, сказал: "У вас была своя "Орлеанская Дева", это ваш Минин".
  
   Платонов, расходясь с Забелиным в оценке видений Минина, подтверждает его хронологию событий, приведших к созыву второго ополчения. События развивались следующим образом. В июне 1611 г. казаки убили вождя земского ополчения Прокофия Ляпунова и служилые начали расходиться из-под Москвы. 25 августа в Нижний Новгород привезли грамоту от Гермогена, призывавшего не дать казакам выбрать на царство Маринкина сына. Нижегородцы разослали грамоту по городам. В сентябре созрел перелом в настроениях земских людей: убийство Ляпунова и грамота Гермогена отвратили от желания объединяться с казаками. Тогда и появился человек, предложивший созвать новое, независимое от казаков ополчение. Повеление св. Сергия дало Кузьме силы уговаривать людей. Минин говорил "пред всеми в земской избе", что следует "чинить промысел" над врагами. Говорил со своими выборщиками, с тяглами людьми. В земской избе, расположенной "в торгу" близ церкви Николая Чудотворца, был, вероятно, написан первый "приговор всего града за руками", определявший сбор средств для ратных людей. Сбор поручили Минину, и он его "собою начат"; вскоре за ним пошли "и прочие гости и торговые люди, приносящие казны многу".
  
   Оставалось получить поддержку городских верхов - воевод и высшее духовенство, но если духовенство было настроено против поляков, то первый воевода - Василий Звенигородский, получивший чин окольничего от Сигизмунда, "кривил" в сторону Боярской думы. Дальше сказалась до сих пор недооцененная независимость российского посада XVI - XVII века. Воевода Василий ничего не мог поделать, когда выборные от посадских, клир и лучшие из дворян "на воеводском дворе совет учиниша" после получения троицкой грамоты (речь, очевидно, идет о грамоте от 6 октября). В рукописи Ельнина названы: "Феодосий архимандрит Печерского монастыря, Савва Спасский протопоп, с братиею, да иные попы, да Биркин, да Юдин, и дворяне и дети боярские, и головы и старосты, от них же и Кузьмы Минин". Тогда, видимо, Кузьма и призвал к созданию нового ополчения. В совете решили созвать назавтра народ в Спасо-Преображенский собор - главный в городе; его настоятелем был Савва Спасский (Евфимьев).
  
   Наутро колокольный звон созвал горожан в соборную церковь. После службы протопоп Савва прочитал троицкую грамоту "перед святыми вратами" (алтарем) и сказал слова напутствия. Затем речь держал Минин. Согласно "Новому летописцу" он "возопи во все люди: "Будет нам похотеть помочи Московскому государству, ино нам не пожелети животов своих; да не токмо животов своих, ино не пожелеть и дворы свои продавать и жены и дети закладывать и бити челом, хто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником". Трудно представить, что Кузьма "возопи" в храме божием. Скорее он держал речь, стоя на паперти собора, как на картине А.Д. Кившенко "Воззвание Кузьмы Минина к нижегородцам", или на площади у Ивановского съезда, как на картине К.Е. Маковского "Воззвание Кузьмы к народу" (1896).
  
   Если троицкая грамота была послана в Нижний 6 октября, то Минин выступил перед народом в середине - второй половине октября 1611 г. Нижегородцы составили приговор, где обязались жертвовать на ополчение по "пожиткам и по промыслам". Ответственным за сбор денег - "окладчиком", выбрали Минина: "И тот Козьма по некоему божию смотрению и по своему умышлению и почал в Новегороде казну збирати з гостей и с торговых людей, и со всяких тамошних житейских людей, хто чего стоен: с ыного рубль, с ыного пять и шесть, с ыного десять и дватцать, и пятьдесят, и сто, и двести, и триста, и пятьсот, и тысячю, и болыыи. И свою казну дал тут же всю". Сам Кузьма из имевшихся у него трехсот рублей отдал двести (по другим сведениям, сто). Чтобы упорядочить сбор посадский мир приговорил брать пятую деньгу с доходов и имуществ. Не все горожане охотно расставались с нажитым, но тут Кузьма проявлял характер: "иные же аще и не хотяще, скупости ради своея, но и с нужею [с понуж­дением] приносяще: Уже волю взем над ними по их приговору, с божиею помощью и страх на ленивых налагая".
  
   Воеводой нового ополчения нижегородцы выбрали князя Дмитрия Пожарского. Князь поправлялся от ран в родовой вотчине Мугреево в 120 поприщах (верстах) от Нижнего. К нему посылали "многажды". Ездил к князю и Минин "для уговору", и они о многом договорились. Наконец, к Пожарскому отправили целое посольство - архимандрита Феодосия и "изо всех чинов всяких лучших людей". Послы били челом князю принять на себя ополчение. Он согласился, но потребовал выбрать из посадских доброго человека, чтобы с ним у того великого дела быть и казну собирать. Послы сказали, что такого человека нет. Пожарский возразил, что "есть у вас Кузма Минин; той бывал человек служивой, тому то дело за обычей". Нижегородцы, вернувшись, били челом Кузьме. Минин сначала "для укрепления" отказывался, а потом потребовал приговор, чтобы всем во всем его слушаться и давать ратным деньги. Приговор был составлен и подписан, и Минин отправил его к князю Дмитрию "для того, чтоб того приговору назад у него не взяли".
  
   Сбор ополчения требовал времени. Вопреки историческим романам и фильмам, трудовой народ, кроме защиты крепостей, в ополчения не призывали. Для правильной войны использовали служилых людей - конных дворян и детей боярских, стрельцов и пушкарей. В ополчение брали и служилых казаков, несших по городам государеву службу. В Нижнем Новгороде к 1611 г. осталось мало дворян: многие разошлись или погибли. Выручили бездомные дворяне западных уездов - смоляне, вяземцы, дорогобужцы. Согнанные со своих земель приходом Сигизмунда, они обратились к "начальникам" первого ополчения и те отвели смолянам дворцовые земли вблизи Арзамаса, а вяземцам и дорогобужцам в Ярополче (Владимирская обл). Но арзамаские мужики не пожелали превращаться в крепостных, и на их сторону встали местные стрельцы. После нескольких стычек смоляне отступили. Не прижились и вяземцы с дорогобужцами. В этом положении для безземельных дворян манной небесной было предложение отправиться в Нижний Новгород, получать хороший оклад и служить правому делу.
  
   Смоляне послали в Нижний Новгород челобитчиков; их хорошо приняли и отправили просить Пожарского поспешить в город. Князь Дмитрий повелел смолянам выступать из Арзамаса и сам обещал идти не мешкая. По дороге к нему присоединились доругобужцы и вяземцы. Смоляне выступили 26 октября и в начале ноября прибыли в Нижний Новгород, но их основные силы пришли только 6 января 1612 г. Всего смолян было больше 2000; они составили ядро ополчения. Народ прибывал - потянулись служилые люди из Понизовья, Калуги, Рязани. Все получили щедрое жалованье - от 50 до 30 руб. Летописец пишет, что Минин "жаждущия сердца ратных утолял, и наго­ту их прикрывал, и во всем их покоил, и сими делами собрал воинство немалое". По словам Забелина, "в этом и состояла главнейшая и вели­кая заслуга Минина; в этом и обнаруживался его дальновидный, практи­ческий ум. Он хорошо понимал, что никакие диктаторские приговоры и никакие патриотические воодушевления не собрали бы ратных, если бы нечего им было есть, или скудно бы им было жить".
  
   Поход в Ярославль. Конец 1611 и первые месяцы 1612 г. прошли в подготовке ополчения к походу. С самого начала между Пожарским и Мининым сложилось полное понимание и согласие. Один занимался военной стороной дела, другой - обеспечением войска. Вторым воеводой ополчения был Иван Биркин. Грамоту от Земского совета подписывали воеводы Дмитрий Пожарский и Иван Биркин и дьяк Василий Юдин (но не Минин). У Биркина были трения с Мининым, а, возможно, и с Пожарским. Во всяком случае, в конце декабря его отправили в Казань собирать ополчение - задача почетная, но удаляющая из центра событий.
  
   Первая грамота Земского совета была написана зимой 1611/1612 гг. Она знакомила "всю землю" - в первую очередь, города Поволжья и Поморья, с программой нового ополчения. В них писали о распаде подмосковного ополчения, о разъезде дворян, уезжавших "иные от бедности, а иные от казачья грабежу и налогу", осуждалось стремление оставшихся под Москвой (без указания имен) избрать на царство сына "паны Маринки". Задачей нового ополчения называлась помощь "верховым городам", которым угрожали литовские люди. Грамоты не противопоставляли земское войско подмосковным полкам и даже писали о совместных действиях с "князем Дмитреем, да с Ываном". Предполагалось очистить Москву и всей землею выбрать нового государя, "кого нам Бог даст" (о Владиславе речи не было). О казаках говорилось: "мы дурна никакого им учинить не дадим", "дурна никакого вором делати не дадим".
  
   Разосланная по городам грамота произвела сильнейшее впечатление. Все, желавшие порядка, устремились в Нижний или ждали прихода Пожарского. Кремлевские изменники и поляки потребовали от Гермогена приказать остановить ополчение, но патриарх им отказал. Тогда его задушили в келье. Забеспокоился Заруцкий: он понял, что появилась сила, способная лишить его власти. Заруцкий не стал терять времени и отправил казаков Андрея Просовецкого захватить Ярославль и прервать связи Нижнего с Поморьем. Но ярославцы проведали об этом и дали знать Пожарскому. Тот немедля послал отряд князя Дмитрия Пожарского-Лопаты. Нижегородцы поспели раньше казаков и заняли Ярославль. Пора было выступать и Пожарскому, но он ожидал Биркина с ополчением из Казани. Биркин все не приходил и тогда в "великий пост" - 23 февраля 1612 г., нижегородское ополчение выступило в поход. Путь до Ярославля занял около трех недель: по дороге войско "князя Дмитрия и Кузьмы" приветствовала Балахна, Юрьевец, Кинешма. В Костроме воевода Иван Шереметьев попробовал было затворить город, но костромичи восстали, открыли ворота и чуть его не убили. Спас его Пожарский, он ограничился тем, что сменил воеводу.
  
   В Ярославле. Во второй половине марта Пожарский подошел к Ярославлю. Ярославцы вышли навстречу с образами и предложили Пожарскому и Минину подарки, но те их не приняли. В Ярославле ополчение задержалось на четыре месяца. Авраамий Палицын осуждает за это Пожарского, но остальные современники обвинения не поддерживают. Руководителям ополчения прежде всего надо было придать законность своему начинанию, превратить его в движение общерусское, объединить под земской властью города, не желавшие принимать поляков, бояр изменников и казаков. Нужно было также собирать средства для растущего ополчения. Наконец, следовало поладить со шведами, захватившими Новгородчину, чтобы не ударили в спину. Все насущные задачи Пожарский и Минин выполнили, но на это ушло четыре месяца.
  
   Были разосланы грамоты "от всей земли" по городам (первая отправлена из Ярославля в Сольвычегодск 7 апреля 1612 г.). В них разъясняются причины созыва нового ополчения, его задачи и нужды. Утверждается, что первое ополчение погубили "заводчики злу" - атаманы и казаки "с их началником, с Иваном Заруцким". Они убили воеводу Ляпунова и многих дворян "и учати совершати вся злая по казацкому воровскому обычаю". Поэтому служилые люди созвали новое ополчение: "Столники же и стряпчие, и дворяне и дети боярские всех городов, видя неправедное их начинание, из под Москвы разъехались по городом и учали совещатися со всеми городы, чтоб всем православным христианам быти в совете и в соединенье, и выбрати государя всей землею". Для избрания государя городам следует присылать "к нам, в Ярославль, изо всяких чинов человека по два, и с ними совет свой отписати". Предлагалось следовать нижегородцам и "промеж себя обложить, что кому с себя дать на подмогу ратным людям... чтоб всем нам единокупно за свою веру и за отечество ...стояти ".
  
   В грамотах первыми подписывались бояре, съехавшиеся в новый центр власти - в Ярославль. Пожарский подписывался десятым, Минин - пятнадцатым. Табель о рангах соблюдался жестко, хотя грамоты подписывали всех чинов люди. Большинство городов севера и северо-востока признали Земской совет в Ярославле и собирали деньги на Второе ополчение; города юга и отчасти центра России поддерживали Трубецкого и Заруцкого. В самом Ярославле бояре, не желая терпеть местнические "потерьки", отказывались подчиняться Пожарскому. Еще хуже случилось с Биркиным, приведшим казанское ополчение в Ярославль. Бояре отказались признать его воеводой, но за Биркина заступились казанцы, смоленские дворяне и нижегородские стрельцы. Спор чуть не перешел в сражение. Кончилось тем, что большинство казанцев вернулось домой. Остался отряд служилых татар и 30 дворян. Пожарскому и Минину приходилось быть гибкими, но власть над войском они удерживали.
  
   Весной 1612 г. войско Пожарского очищает от шаек казаков Замосковье. Запорожцев изгнали из Бежецка, казаков Заруцкого - из Суздаля, Углича, Пешехонья и Переяславля-Залесского. Четыре атамана перешли на сторону Ярославля. Всех казаков, согласных отстать от Заруцкого, в Ярославле принимали на службу и давали "жалованье земское довольное". Стремясь обезопасить тылы от шведской угрозы, Пожарский и члены Совета прибегли к дипломатии. Новгородская земля была оккупирована шведами, которые, в отличие от поляков, предоставили покоренной земле автономию - статус Новгородского государства; во главе его должен был встать шведский принц Карл-Филипп, обещавший принять православие. На совете в Ярославле решили, что принявший православие принц может подойти как царь и для Московского государства. Тогда Новгород останется в составе России.
  
   В мае 1612 г. ярославское посольство начало переговоры в Новгороде с митрополитом Исидором и шведским наместником Якобом Делагарди. Переговоры длились больше двух месяцев. 26 июля стороны договорились о подписании перемирия Московского и Новгородского государств. Позиция Пожарского относительно избрания принца Карла-Филиппа была четкая: земские люди согласны соединится с Новгородским государством, когда шведский принц прибудет в Новгород и примет православие. До тех пор, говорить не о чем. Пожарский также предупредил, что Земский собор согласен ждать лишь до исхода лета. Если принц не прибудет в Новгород к концу лета, тогда люди в русских городах придут в сомнение, потому что "великому государству без государя долгое время стоять нельзя". Шведская угроза была отведена.
  
   Видя усиление земского ополчения в Ярославле, подмосковные вожди - Заруцкий и Трубецкой, попробовали с ними договориться. Еще в мае из Пскова бежал третий Лжедмитрий (Матющка или Сидорка), но был пойман, послан в Москву и по дороге убит. В начале июня подмосковный Совет земли отказался от присяги лжецарю и отправил посольство в Ярославль. Трубецкой, Заруцкий и члены подмосковного совета извещали ярославский "Совет всея земли" о низложении вора, клятвенно обещали впредь не затевать иного воровства и отрекались от Маринки и ее сына. Они предлагали ярославцам объединиться "во всемирном совете", чтобы избрать царя всем сообща. Их повинная вызвала раздор в "Совете всея земли" - "междоусобные смутные словеса", но войско было настроено против примирения. Дворяне обвиняли Заруцкого в злом умысле: "Князя Дмитрия, - говорили они, - манят под Москву, казаки хотят его убити, как Прокофия Ляпунова убили". Как пишет летописец, Заруцкий хотел "оное собрание, стоящее в Ярославле, рассыпать". В результате, из Ярославля продолжали рассылать грамоты с обвинениями Заруцкого.
  
   Заруцкий понял, что попытка примириться с Пожарским провалилась и решил подослать к князю убийц. Он отправил в Ярославль казаков - Обрезку да Стеньку. Там они вступили в сговор с людьми из окружения Пожарского. Однажды Пожарский пришел к съезжей избе смотреть пушечный наряд для похода к Москве: "пришед и ста у дверей разрядных. Казаку же именем Роману, приемши его за руку, той же Степанка казак, который прислан ис-под Москвы, кинулся меж их и их расшибе и хоте ударити ножем по брюху князь Дмитрея, хотя его зарезати". Но промахнулся и порезал ногу казаку Роману. Тот повалился и застонал от боли. Князь думал, что казака в тесноте покололи ножом, и хотел уйти. Люди же не пустили и начали вопить: "Тебя хотели зарезать ножом!", - и нашли нож. Схватили и Стеньку. Под пыткой он все рассказал и товарищей своих указал. Их взяли. Преступники повинились. Пожарский никого не казнил. Стеньку с подручными он взял с собой для обличения, чтобы показать под Москвой, остальных разослали в города по тюрьмам. Князь Дмитрий не желал начинать с крови святое дело.
  
   Долгое пребывание земского ополчения в Ярославле резко критикует Авраамий Палицын. В "Сказании" он рассказывает, что князь Трубецкой молил Троицкую обитель написать Пожарскому о немедленном шествии под Москву - там ждут прихода гетмана Ходкевича с польскими и литовскими людьми. Архимандрит Дионисий и келарь Авраамий отправили в Ярославль двух старцев с писанием о делах под Москвой. "Князь Дмитрей же писание от обители в презрeние положи". Пришлось из Троицы послать еще двух старцев с запрещением промедления. Князь Дмитрий же "медлено и косно о шествии промышляше, нeкоих ради междоусобных смутных словес в Ярославле стояще и войско учрежающе". 28 июня в Ярославль выехал сам келарь Авраамий. Старец нашел там "мятежников, и ласкателей и трапезолюбителей, а не боголюбцов, и воздвижущих гнeв и свар между воевод и во всем воиньствe". Увидев это, старец "князя Дмитрея и Козму Минина и все воиньство поучив от Божественых Писаний и много молив их поспeшити под царьствующий град". Пожарский немедля послал под Москву воинский отряд с воеводой князем Дмитрием Лопатой Пожарским. Встали они у Троицких ворот, там на них напали казаки Заруцкого, но были отбиты.
  
   В рассказе келаря правда перемешана с вымыслом. В Ярославле действительно были раздоры, и "трапезолюбители" из съехавшейся знати не помышляли идти сражаться под Москву (и не пошли). Но Пожарский стоял в Ярославле не от того, что "медленно и косно о шествии промышляше", а завершал переговоры со шведами и сбор войска. Главное же, что не хотел понимать Авраамий, это наличие гражданской войны между силами Смуты - в лице Заруцкого и его казаков, и силами порядка, представленными земским ополчением. Трубецкой, а ему симпатизирует Авраамий, в тот период примыкал к Заруцкому (промолчал при убийстве Ляпунова, подписывал вместе с Заруцким грамоты, присягал псковскому самозванцу). Ранний приход ополчения под Москву мог привести к прямому столкновению с объединенными силами казаков. Задерживаясь в Ярославле, Пожарский и Минин расшатывали сплоченность казаков и союз Заруцкого и Трубецкого, иными словами, побеждали Смуту, не вынимая меча из ножен (хотя в Замосковье без стычек не обошлось). Как показала жизнь, стратегия выжидания себя оправдала.
  
   Троицкий келарь как всегда приукрасил свою роль в событиях. На решение Пожарского послать часть войска под Москву повлияли не просьбы старца, а сведения о перемещении армии Ходкевича. Старец Авраамий молил Минина и Пожарского "поспешити" в конце июня, а первый отряд из 400 конных дворян во главе с Михаилом Дмитриевым был послан через две с половиной недели - 15-17 июля. Еще через полторы недели были посланы 700 конных с князем Лопатой-Пожарским. Дмитриев пришел в Москву 24 июля, Лопата-Пожарский - 2 августа. Вопреки записи Авраамия, Лопата-Пожарский не сражался с казаками Заруцкого: ко времени его прихода под Москву Заруцкого там уже не было. В ночь 28 июля атаман с 2000 казаков снялся с лагеря и ушел по коломенской дороге. Большая часть казаков осталась с князем Трубецким под Москвой.
  
   Пожарский выступил из Ярославля 27 июля, на другой день после утверждения договора с Новгородом. Войско с пушками и обозом двигалось медленно и 29-го июля еще находилось в 29 верстах от города. Отсюда Пожарский направил войско под началом князя Хованского и Кузьмы в Ростов, а сам с малой дружиной поехал в Суздаль, в Спасо-Евфимиевский монастырь, поклониться гробам родителей. Затем князь вернулся к войску. В Ростове он вместе с Мининым посетил Борисоглебовский монастырь, где подвизался затворник Иринарх, еще раньше приславший им повеление идти без боязни, что узрят они славу Божию и Заруцкого в Москве не застанут. В Ростове Пожарский и Минин пришли к подвижнику за благословением. Он их благословил и дал в помощь свой подвижниче­ский крест, с которым Пожарский не расставался под Москвой.
  
   14-го августа ополченцы пришли к стенам Троицы и было торжественно встречены архимандритом Дионисием с братией. Но в ополчении засомневались идти ли сразу к Москве или сначала заключить договор с казаками, чтобы друг на друга не нападать. Пока сомневались, из Моск­вы явились дворяне и казаки с вестью, что Ходкевича следует ждать с часу на час. Стало не до договора. Перед выходом архимандрит начал благословлять войска. И тут задул от Москвы встречный ветер. Ратные опечалились, со страхом подходили к образам и прикладывались к кресту из рук архимандрита, кропившего их святою водою. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер переменился и с силою подул в тыл войску так, что всадники едва держались на лошадях. Тут все повеселели и стали обещать помереть за дом Пречистой богородицы, за православную христианскую веру.
  
   Перед битвой. Пожарский выступил от Троицы 18 августа. Он отправил вперед отряд стольника князя Василия Туренина, приказав стать у Чертольских ворот, и дозорных к Арбатским воротам - разведать место для обустройства лагеря. Земское войско торопилось - расстояние от Троицы до Москвы прошли за два дня. Первую ночь ночевали в пяти верстах от столицы на берегу Яузы. В течение ночи Трубецкой несколько раз посылал гонцов, приглашая всех в свой лагерь у Яузских ворот. После ухода Заруцкого там осталось много пустых землянок и изб, пригодных для жилья. Дворяне, окружавшие Пожарского, отвечали в один голос: "отнюдь тово не быти, чтобы нам стати вместе с казаками". На другой день, когда ополчение двинулось к Арбатским воротам, к Пожарскому пожаловал Трубецкой и лично пригласил его войско в свой лагерь. Пожарский повторил, что "отнюдь вместе с казаками не стаивать".
  
   Такой ответ возмутил Трубецкого и разозлил казаков. Но Пожарский не мог пойти против воли войска, да и не хотел. Были и другие соображения. Даже, если дворянам удалось бы поладить с казаками, проблемой оставался князь Трубецкой. По местническим порядкам он, как боярин, пусть Тушинский, был выше Пожарского и стал бы главным воеводой ополчения. Вверять сомнительному по поступкам человеку свое детище - ополчение, ни Пожарский, ни Минин не желали. Был и тактический резон. Яузский острог, расположенный на юго-востоке Москвы, был местом удобным, чтобы отсидеться, но не остановить поляков. Ведь Ходкевич должен был придти с запада. Поэтому Пожарский решил встать у Арбатских ворот на западе Москвы. Тем самым гетману перекрывался прямой путь в Кремль. Решение Пожарского (и Минина) разбить лагерь на направлении главного удара говорит о желании сражаться до конца.
  
   Весь день 20 августа войско Пожарского обустраивалось, готовясь к приходу Ходкевича. Ополченцы расположились по валу западной стороны Земляного города или Скородома, кольцом окружавшего Белый город. Стратегически важную часть - от Арбатских до Чертольских ворот, занимали основные силы под началом Пожарского, к югу от них - от Чертольских (Кропоткинских) ворот до Алексеевской башни на Москве-реке стоял отряд князя Василия Туренина. На юге, в Замоскворечье, расположились казаки Трубецкого. У Крымского двора (близ нынешнего Крымского моста) у них был табор, а в тылу находилось два острожка - Клементьевский и у церкви св. Георгия (рядом с Замоскворецким мостом). Не имевший тяжелой кавалерии Трубецкой попросил Пожарского дать ему конницы и тот передал пять сотен конных дворян.
  
   Ходкевич не заставил себя ждать. 21 августа он разбил лагерь на Поклонной горе в шести верстах от позиций Пожарского. Поляков сопровождали 400 возов с продовольствием, привезенных для голодающего гарнизона Кремля, но на пути стояли ратники Пожарского. О численности сторон по сей день идут споры. Польские участники сражения в обычной для них манере в разы завышают число русских и занижают собственные силы. Иосиф Будило (Юзеф Будзилло) пишет о десятках тысяч русских против нескольких сотен конных и 1500 пехотинцев у Ходкевича. Русские не приводят цифр, но отмечают многочисленность поляков. Пожарский в победной реляции сообщает, что поляки наступали "надеясь на множество людей". В "Новом летописце" ред. М.А. Оболенского о сражении сказано: "Яко малыми людьми Бог поразити может множество сильных". Грек на русской службе, архиепископ Арсений, сидевший с боярами в осажденном Кремле, пишет о 40-тысячном войске Ходкевича.
  
   Н.И. Костомаров собрал сведения о войске Ходкевича и получил, что с гетманом, кроме "старого полка" (2 тыс. чел. на 1611 г.), было 8 тыс. запорожцев, 1500 пехоты, несколько сот конных, приведенных князем Корецким, "и неопределенное число вольных охотников". П.Г. Любомиров в диссертации "Очерки истории нижегородского ополчения" (1915) провел анализ количества и состава войск, встретившихся в 1612 г. в битве под Москвой. Всего русских было 10 - 12 тыс. человек: у Трубецкого 2500 казаков, у Пожарского 1500 казаков, до 1000 стрельцов, 3 - 3,5 тыс. конных дворян, остальные - ополченцы из посадских и крестьян. У Ходкевича также было 10 - 12 тыс. человек, еще 3 тыс. поляков сидели в осаде в Кремле и Китай-городе. Общее заключение автора, что встретившиеся под стенами Москвы противники по численности были примерно равны. Г.Н. Бибиков считает, что русских было 10 тыс., а поляков 15 тыс.
  
   Современный польский историк Томаш Бохун утверждает, что войско Ходкевича было вдвое меньше, чем у русских, и не превышало 6000 человек. К этой цифре Бохун пришел, сократив число украинских казаков и шляхетной конницы и не посчитав "вольных охотников". Бохун приводит сведения, что под Москвой было два отряда запорожцев - Наливайко и Хвостовца. После битвы отряд Наливайко распался - большая часть ушла с поляками, а 1500 казаков осталось в России. В ушедшем отряде с Наливайко в 1614 г. было 1500 - 2000 казаков. Бохун делает вывод, что "Наливайко ... вел под Москву 3000 - 3500 казаков. Не будет преувеличением, если мы скажем, что Хвостовец вел вместе с Ходкевичем похожее количество "молодцов"". Значит, если согласиться с автором, под Москвой было 6000 - 7000 запорожцев.
  
   Численность конницы Ходкевича Бохун определяет, исходя из расчетов числа всадников в хоругвях в "старом полку" (с ним гетман воевал со шведами). Из 11 конных хоругвей "старого полка" число всадников в семи хоругвях составляло: 93, 63, 78 (89 или 67), 112, 153, 100, 100, т.е., в среднем, 100 всадников на хоругвь. Считая по 100 человек в остальных четырех хоругвях, в "старом полку" должно быть 1100 всадников, а вместе с хоругвью Зборовского - 1250 всадников. Между тем, Бохун пишет о 1155 - 1177 всадниках. Он также сообщает, что в "старом полку" две или три хоругви были татарские, и заключает, что "Ходкевич мог бросить в прямое сражение для прорыва в московских рядах лишь 850 - 950 всадников" (хотя получается, что тяжелой кавалерии без татар было 1050 всадников).
  
   Число пехоты разночтений не вызывает - гетмана было 1900 пеших наемников (немцев, поляков и венгров). Общее число войска гетмана, исходя из минимальных цифр Бохуна, составляет: 9055 человек (3500 казаков Наливайко + 3000 казаков Хвостовца + 1155 всадников + 1900 пехотинцев). Бохун таинственным образом получает 6000 человек! Если же внести поправки (1250, а не 1155 всадников и хотя бы 200 добровольцев), то получаем 9350 человек. Не такая уж разница с десятью тысячам по оценке Любомирова. Это не считая трех тысяч поляков в Кремле и Китай-городе. Сам Бохун согласился, что русских войск было не больше 12 тысяч, так что о перевесе русских говорить не приходится. Ученый старой русской школы, Павел Любомиров, был точнее и объективнее, чем современный польский историк.
  
   Если о количестве войск историки спорят, то по качеству все признают преимущество поляков. Польские гусары были в XVII веке лучшей тяжелой кавалерией в мире. Удары пятиметровых копий скачущих колено в колено гусар не выдерживала ни пехота, ни конница. Легкая кавалерия поляков - литовские татары и панцерные казаки, кроме луков имели огнестрельное оружие. У Пожарского сражаться в седле с польской кавалерией могли только дворяне западных областей - смоляне, дорогобужцы, вяземцы. Они носили железные доспехи (бехтерцы, калантари, юшманы), имели ружья и пистоли и, главное, были привычны к схваткам с польской и литовской конницей. Как пишет автор одной из хроник: "А смольяном поляки и литвы грубны исконивечные неприятели, что жили с ними поблизку и бои с ними бывали частые и литву на боех побивали". На стороне Пожарского воевала также конная польская рота Павла Хмелевского. Остальные конники ополчения вместо ружей имели луки (и пистоли), носили куяки и тегиляи и с польской кавалерией тягаться не могли.
  
   Пешие казаки (как русские, так и польские) все имели ружья и воевали не хуже стрельцов и европейской пехоты, хотя уступали им в дисциплине. Не менее трети войска Пожарского составляли ополченцы из посадских и крестьян. Они были пестро вооружены и не имели воинского опыта. У Пожарского была артиллерия - легкие пушки, размещенные на валу Земляного города. Важно отметить, что Земляной город и Замоскворечье после пожара Москвы представляли замусоренное поле с остатками обгорелых домов, печных труб, ямами от погребов и траншей, вырытых казаками. Такая местность была удобна для обороны и не годилась для кавалерийских атак. Слабой стороной как русских, так поляков было разобщенность войск: русские делились на ополчение Пожарского и казаков Трубецкого, а поляки - на войско Ходкевича и гарнизон в Кремле, причем кремлевские сидельцы, ослабевшие от голода, не годились для рукопашных схваток. В целом, поляки превосходили русских по вооружению и боевому опыту, особенно это касается командного состава. Не следует забывать, что Карл Ходкевич был прославленный на всю Европу полководец, победивший впятеро превосходящих шведов в битве под Кирхгольме, а Пожарскому, при всем его таланте, еще не доводилось командовать большими массами людей на поле боя.
  
   Битва с Ходкевичем. Рано утром 22 августа (1 сентября нов. стиля) Ходкевич перешел реку Москву у Новодевичьего монастыря и двинулся Чертольским воротам. Впереди, ряд за рядом, шла польская кавалерия. Князь Дмитрий, тоже стянувший силы к Чертольским воротам, бросил навстречу лучшую свою конницу - смолян (в их числе, вяземцев с дорогобужцами). Завязался бой. К удивлению привыкших к победам гусар им не удавалось опрокинуть русских. Смоляне сражались отчаянно - поляки сделали их бездомными скитальцами, теперь настал черед расплаты, и они не жалели себя: "бывшу бою конному с 1-го часа до осьмаго". Все же русская конница постепенно оттеснялись к Земляному валу - сказывалось отсутствие пяти сотен, переданных Трубецкому: "от ... Трубецково ис полку и ис табар казачьи помочи не учиниша ни мало; лише казаки лаяху, глаголаху: "богата пришли из Ярославля, и сами одни отстоятся от етмана". Был недоволен и гетман: разгром вражеской конницы не удался. Тогда Ходкевич ввел в дело пехоту. Не выдержав двойного удара, смоляне отошли в Земляной город. Здесь Пожарский приказал им спешиться и занять оборону на городском валу.
  
   После обеда Ходкевич бросил всю пехоту - наемников и запорожцев, на штурм земляного вала по обе стороны от Чертольских ворот. Русские встретили их с вала пулями и градом стрел и пушечной стрельбой со стен Белого города. Наступавшие понесли тяжелые потери, но все же сбили защитников и бой переместился в развалины Земляного города. Пушкари из Кремля, обстреливавшие русских, прекратили огонь, чтобы не попасть в своих. Затем по договоренности с гетманом кремлевские ворота открылись и осажденные ударили в тыл Пожарскому. Но князь Дмитрий заранее подготовился к атаке с тыла. Дальнейшее описал участник атаки ротмистр Будило: "Осажденные... сделали тоже вылазку против Алексеевской башни и против Чертольских ворот, но русские имея большое число стрельцов, хорошо укрепили эти места, и отразили осажденных с немалою потерею для этих бедных. Русские, наевшись хлеба, были сильнее наших, ... несчастные осажденные понесли такой урон, как никогда". Между тем, польская пехота, поддержанная конницей, постепенно расширяла захваченный плацдарм в Земляном городе. Бой переместился к церкви Ильи Пророка на берегу Москвы-реки.
  
   Бой у церкви св. Ильи был хорошо виден с другого берега, из Замоскворечья. Видел и Трубецкой, но оставался недвижим. Зато не остались равнодушны конные дворяне, присланные Пожарским. Невзирая на угрозы Трубецкого, они по команде своих голов стали переправляться через реку: "Головы же те, кои посланы ко князю Дмитрею Трубецкому, видя неизможение своим полком, а от нево никоторые помочи нету, и поидоша от нево ис полку бес повеления скорым делом. Он же не похоте их пустить. Они же ево не послушаша, поидоша в свои полки и многую помощь учиниша". К пяти сотням дворян присоединились казаки Филата Межакова, Афонасьева Коломны, Дружины Романова и Макара Козлова. Один из атаманов, проезжая мимо воеводы, сказал: "В вашей нелюбви Московскому государству и ратным людям пагуба только чинится. Почему не помогаешь погибающим?". Удар тысячи конных стал для поляков неожиданностью, они смешались и покинули Земляной город. Ходкевич отвел потрепанное войско на Воробьевы горы.
  
   Ночью Ходкевича получил помощь от изменника Григория Орлова, которому Сигизмунд за донос передал поместье Пожарского. Орлов провел вдоль реки через Замоскворечье 600 венгерских гайдуков с небольшим обозом. Гайдуки сумели передать продовольствие осажденным. На обратном пути они захватили острожек и церковь Георгия на Ендове и укрепились там. Ходкевич имел возможность убедиться, что Замоскворечье с безвластным Трубецким и беспечными казаками охраняется намного хуже, чем Арбат и Чертольские ворота, где стоял Пожарский. У гетмана созрел план пробиться в Кремль с юга, через Замоскворечье. На следующий день он разбил лагерь у Донского монастыря и дал войску отдых. Русские отдыхали меньше - им пришлось хоронить убитых, оставшихся на поле боя. Особенно много было "литовских людей": "На утрии же собраху трупу летовскаго больши тысечи человек и повслеша их покопати в ямы".
  
24 августа сражение развернулось в Замоскворечье. Пожарский предвидел возможность удара с юга и половину войска переправил на правый берег реки. Он расположил пеших ополченцев и две пушки у рва разрушенного вала на западе Замоскворечья, а впереди выставил конницу. Восток Замоскворечья занимали казаки Трубецкого. Главным их укреплением был Клементов острожек. На рассвете 24 августа Ходкевич развернул войска для сражения. Сам гетман, со своим полком, находился на левом фланге, против войск Пожарского. В центре стояли венгры и запорожская конница, на правом крыле - пешие запорожцы; им противостояли казаки Трубецкого. Сражение началось со стычек конницы. Снова смоленские дворяне приняли на себя главный удар. Пять часов они сдерживали натиск гусарских рот, ливонской пехоты и запорожцев. Тогда гетман бросил на левый фланг все свободные силы, сбил русскую конницу, а затем пехоту: "Етман же, ввдя против себя крепкое стояние московских людей, и напусти на них всеми людьми, сотни и полки все смяша, и втоптал в Москву реку". Прижатые к реке, ополченцы вплавь переправлялись на другой берег.
  
   Пожарский со своим полком прикрывал отступление: "Едва сам князь Дмитрей с полком своим стоял против их". Князь сам принимал участие в битве, и среди поляков пошел слух, что его ранили. Пришлось и полку Пожарского уйти за реку. В центре и на востоке Замоскворечья Ходкевич также побеждал: венгры и запорожцы сбили казаков с вала. Окрыленный успехом гетман приказал ввести через Серпуховские ворота возы с продовольствием. Но вести 400 возов через разоренный город, где все перерыто, оказалось делом небыстрым. К тому же, обоз вези по Ордынке и на его пути находился Клементовский острожек, а там сидели казаки. Здесь удача снова (в последний раз) сопутствовала гетману. На острожек напали с двух сторон - от Серпуховских ворот и из Кремля; казаки, защищавшие его, частью были перебиты, частью бежали. Торжествующие поляки водрузили знамена на церкви св. Клемента. До Кремля оставалось 1800 метров. О дальнейшем повествует келарь Авраамий, побывавший в тот день в острожке: "Казаки убо, которые от Климента святаго из острошку выбeгли, и озрeвшеся на острог святаго Климента, видeшя на церкви Литовские знамяна и запасов много, во острог вшедших, ... возвращшеся и устремишяся единодушно ко острогу приступом; и, вземше его, Литовских людей всeх острию меча предашя и запасы их поимашя. Прочие же Литовские люди устрашишяся зeло и вспять возвратишяся: овии во град Москву, инии же к гетману своему".
  
   Свершив сей подвиг, казаки вспомнили о дворянах, им в этом деле не помогших, "и исполнишася гнeва и горести, возвращахуся в станы своя, укоряюще дворян, яко многими имeнии богатящихся, себе же нагих и гладных нарицающе и извeт [обещание] дающе, яко к тому им ко врагом на брань не исходити". Боевые действия временно затихли. Войско Ходкевича нуждалось в передышке - под Клементовом острожком погибла почти вся венгерская пехота. Поляки заняли лишь часть Замоскворечья, многие ополченцы укрепились в городских развалинах: "пехота легоша по ямам и по кропивам на пути, чтоб не пропустить етмана в город". Сохранилось и сообщение между станом Пожарского и Клементовым острожком. Между тем ополчение пришло в себя после утреннего поражения. Пришли в себя вожди, одно время находившиеся в "недоумении". Решено было атаковать противника. Для этого нужно было совместные действия ополченцев и казаков. Минин и Пожарский "слезно" просили старца Авраамия уговорить казаков поддержать ополченцев.
  
   Как пишет старец, он "такоже слез наполнився" и, "забыв старость, скоро пойде х казаком, к острошку Климента святаго; и видe ту Литовских людей множество побитых и казаков со оружием стоящих". Он обратился к ним с похвальным словом, что начали они доброе дело, крепко стояли за православную веру, "и раны многи приемлюще и глад и наготу терпяще и прослывше во многих дальних государьствах своею храбростью". "Нынe-ли, братие, - рече, - вся та добраа начатиа единем временем погубити хощете"? Казаки зело умилились и просили старца пойти к другим казаком, умолить "изыти на противных". Сами же обещали без победы не возвращаться. У реки, напротив церкви св. Никиты, келарь увидел казаков, готовящихся к переправе. Он молил и этих, как прежних. "Внезапу умилившеся", казаки устремились в бой, призывая "пострадати" за веру. Те, кто переправился, увидев, что братья возвращаются, поспешили за ними через реку: бродом и мостками. Келарь поучил их от Божественых Писаний; они же пошли в бой, "единогласно кличюще ясаком: "Сергиев, Сергиев"! Старец зашел в другие станы, там пили и играли в зернь. Он их поучил, и казаки тоже пошли в бой с ясаком: "Сергиев, Сергиев!".
  
   Эта красивая история подтверждена "Новым летописцем" и Симоном Азарьиным. Но есть расхождения: по рассказу Авраамия, он уговорил казаков силой своего красноречия. Между тем, "Новый летописец", составленный его современниками, и Симон Азарьин, знавший подноготную Троицких преданий, равно утверждают, что казаки "умилилися" и решили воевать "противных" после того как келарь обещал им "всю Сергиеву казну дати". Подобное обещание нисколько не умаляет важности дела, выполненного Авраамием, но в глазах честолюбивого старца оно принижает его учительский подвиг и он перенес рассказ о монастырской казне, на более позднее время, не связанное с битвой под Москвой. В "Повести о победах московского государства" смоленский дворянин утверждает, что казаков уговаривал Минин и "своими разумными словами словно в кромешной тьме яркую свечу зажег". Об этом же пишет "Псковской летописи". Согласно Симону Азарьину, с казаками говорили и Палицын, и Минин. Все же, скорее всего, атаманов-молодцов уговорил именно троицкий келарь. Кто Минин был для казаков? Купец, прислужник ненавистных дворян. А келарь был от церкви, от Бога. Многие бывали в Троице, где получали полезные травы и духовное утешение. А тут еще обещанная казна...
  
   Казаки пошли в бой с истинным усердием. Авраамий обессмертил его в "Сказании": "Сурово и жестоко нападошя казаки на войско Литовское: ови убо боси, инии же нази, токмо оружие имуще в руках своих и побивающе их немилостивно. И обоз у Литовских людей розорвали, и запасы поимали, и в остроге Литовских людей всeх побили. Тогда бо от множества вопля и кричаниа обою страну не бe слышати и пищалнаго стуку, но токмо огнь и дым восходящь; от дыму же темну облаку нашедшу и покрывшу войско все; инии же, пришедше ко рву и Литовских людей изо рву всeх выгнаша.".
  
   Замечательна роль Минина в последней битве. Как свидетельствует "Новый летописец": "Бог же положи храбрость в немощнаго". Кузьма Минин пришел к Пожарскому и попросил у него воинов. Тот ответил: "Бери кого хочешь". Минин взял лучшую конницу - роту поляков пана Хмелевского и три сотни дворян, перешел Москву-реку и у Крымского двора ударил на поляков - там стояли конная и пешая польские роты. Поляки, не выдержав натиска, побежали, смяв по пути свои же части. Атака Минина привела к перелому в битве. В наступление двинулось все войско Пожарского, казаки же захватили обоз (чтобы с ними не случилось горя, бочки с вином пришлось разбить). Ходкевичу оставалось только
   не допустить полного разгрома. Он сумел его избежать и отвел сильно потрепанное войско (потеряв свыше 500 человек) к Донскому монастырю. Русские рвались в бой, но воеводы проявили осторожность. "Не бывает на один день две радости", - говорили они. Войско гетмана ночевало, не сходя коней, на другой день отошло на Воробьевы горы, далее - к Можайску, а потом - за литовскую границу.
  
   Битва под Москвой 22 - 24 августа (1 - 3 сентября нов. стиля) 1612 г. по своим результатам является важнейшей битвой в русской истории. Трудно сказать, что стало бы с Россией, если бы Ходкевич разбил ополчение Минина и Пожарского. Ведь на новое ополчение могло не хватить ни духа, ни сил. Из всех сражений, где решалась судьба России, лишь великая битва под Москвой в ноябре - декабре 1941 г. по значению может сравниться с подвигом ополченцев и казаков в 1612 г., но и то - в СССР оставались средства и силы вести войну даже при сдаче Москвы, чего не было в 1612 г. Последовавшее взятие Кремля, выборы царя и очищение страны от иноземцев явилось следствием этой замечательной битвы.
  
   Взятие Москвы. Совместная победа под Москвой способствовала примирению воевод: Трубецкой было настаивал, чтобы Пожарский с Мининым ездили к нему в лагерь, но потом согласился проводить встречи в нейтральном месте - "на Неглимне, на Трубе". Воеводы разослали по городам грамоту с известием о создании единого земского правительства: "И были у нас по ся места под Москвою розряды розные, а ныне по милости Божии межь себя мы Дмитрей Трубецкой и Дмитрей Пожарской по челобитью и по приговору всех чинов людей стали во единачестве укрепились, что нам да выборному человеку Кузме Минину Московского государства доступа и росийскому государству во всем добра хоте безо всякие хитрости". С казаками поначалу обстояло хуже - их мутили съехавшиеся под Москву тушинские бояре. Иван и Василий Шереметьевы и Григорий Шаховской подговаривали казаков убить Пожарского. Казаки успокоились, когда Минин поставил их на общее довольствие. Каждому ополченцу на год выдавалось три пуда муки, три пуда сухарей, четверть мясной туши, пуд круп, и пуд толокна. Всадники еще получали шесть пудов овса и воз сена.
  
   Оставалась взять Китай-город и Кремль. Пожарский написал письмо сидевшим в осаде полякам, предлагая сдаться. Условия сдачи были мягкие: "Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться в свою землю, тех пустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государю, тех мы пожалуем по достоинству. Если некоторые из вас от голоду не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы [вышлем подводы]". В ответ полковник Будило с товарищами писали, что письмо это "мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши", упрекали князя, что он "человек не высокого звания или рождения", о русских писали, что в делах рыцарских они последние среди народов и по мужеству "подобны ослу или байбаку". Называли ополченцев шпынями и блинниками и советовали Пожарскому отпустить их к сохам: "Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей".
  
   Пришлось продолжить осаду. Из-за нехватки продовольствия, комендант Николай Струсь приказал выгнать из Кремля боярских жен и детей. Испуганные кремлевские бояре написали письмо Пожарскому, умоляя принять близких без позору. Когда толпа женщин вышла из ворот Кремля, их встречал Пожарский в сопровождении конных дворян. Они оградили вышедших от насилий и грабежа со стороны казаков и разослали по родственникам. В сентябре у осажденных закончилось продовольствие, наступил голод. У русских отобрали продовольствие, и они вымерли первыми. За ними последовала пехота, прорвавшаяся в Кремль во время прихода Ходкевича. Затем началось людоедство. Потерявшие человеческий облик солдаты стали поедать друг друга. Начало положил приказ Струся забить как скот пленных. Но мясо пленных лишь разохотило: солдаты стали выкапывать мертвых из могил и нападать друг на друга. Вот как описывает голод в Кремле полковник Будило:
  
   " Когда не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, падали, то осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли; пехота сама себя съела и ела других, ловя людей. Пехотный порутчик Трусковский съел двоих своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, другой съел свою мать; ... кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел. Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились, как о наследстве".
  
   Многие солдаты пытались бежать из Кремля и сдаться. Часто их убивали на месте, но находились сердобольные люди, щадившие пленных и дававшие им еду. К середине октября из трехтысячного гарнизона осталось не более полутора тысяч человек. Польская гордость кончилась, когда голод затронул начальников гарнизона. Тогда Струсь предложил воеводам начать переговоры. 22 октября в русский лагерь был послан Будило, а Пожарский отправил заложником Василия Батурлина. Начались переговоры, поляки пытались выговорить уступки, но тут вмешался случай: казаки полка Трубецкого неожиданно пошли на приступ Китай-города и овладели им - случилось так называемое "китайское взятье". Теперь полякам оставалось лишь бороться за обещание сохранить им жизнь.
  
   Сдача Кремля произошла не сразу, поляки взяли под стражу сидевших в Кремле бояр и за их головы выговорили жизнь. 27 октября (6 ноября по нов. стилю) 1612 г. состоялась сдача польского гарнизона. Здесь полк Пожарского едва не вступил в бой с казаками, желавшими истребить кремлевских бояр. На другой день пленных поляков распределили по лагерям. Те, кто попал в лагерь Трубецкого, были перебиты казаками, но никто не пострадал в лагере у Пожарского. Позже, когда пленных разослали по городам, автор "Дневника", Будило, с несколькими поляками попал в Нижний Новгород. Как он пишет, нижегородцы их собирались перетопить, но вмешалась мать Пожарского - она "упросила хлопство, чтобы имели уважение к присяге и службе ее сына". Не меньше князя Дмитрия дорожил своим словом нижегородский купец, Кузьма Минин. Наделенный немалой властью при царе Михаиле, он сделал все, чтобы вернуть долги людям, давшим деньги на сбор ополчения.
  
   После взятия Москвы. Пожарский и Минин приняли участие в работе Земского собора, выбиравшего царя. Первоначально называли восемь претендентов: в их числе были Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский. Особенно усердствовал Трубецкой, всячески задабривавший казаков. Сам Пожарский предлагал выбрать шведского принца Карла-Филиппа. 6 января 1613 г. Собор принял решение не избирать на престол иноземных королевичей, "Маринку и сына ее". Казаки - главная сила в Москве в те дни (было их в городе 40 тыс.), желали на престол Дмитрия Трубецкого либо Михаила Романова. Перевесил Романов, сказалось родство с царями. 21 февраля 1613 г. Земской собор избрал на царство Михаила Федоровича Романова. 11 июля состоялось царское венчание в Успенском соборе. Сразу после венчания царь пожаловал в бояре князя Ивана Черкасского (царского родственника) и князя Дмитрия Пожарского. На другой день царь пожаловал Кузьму Минина в думные дворяне (третий по значению чин в Думе).
  
   Думным дворянином Кузьма Минич Минин прожил всего три года. Большую часть из них он провел в Москве, неся царскую службу. Минин занимался сбором "пятины" - налога "с гостей Гостиной и Суконной сотен и с черных сотен и слобод". Ему доверяли "сбережение" Москвы во время отъезда царя. 20 января 1615 г. царь Михаил "пожаловали есмя думного своего дворянина Кузьму Минича за его, Кузьмину, многую службу" вотчиной в селе Богородском Нижегородского уезда с девятью деревнями. Умер Кузьма Минич в 1616 г. в Нижнем Новгороде, в пожалованном царем доме. Тело его погребли в нижегородском Спасо-Преображенском соборе; в 1962 году после сноса собора прах Минина перенесли в Михайлово-Архангельский собор.
  
   В отличие от Минина, Пожарский после Смуты прожил долго - он умер в 1642 г. Он командовал войском, посланным против Лисовского, и разбил его под Орлом, но тяжело заболел, не закончив похода. В 1617 г., когда польское войско под командованием королевича Владислава и Ходкевича двинулось на Москву, Пожарский устраивал оборону Можайска и Калуги. Поляки не смогли овладеть этими городами и зимовали в Вязьме. На следующий год Владислав, получив подкрепления, продолжил наступление на Москву. Защищая Москву, князь Дмитрий "на боях и на приступах бился, не щадя головы своей". Как в 1612 г. он защищал Арбатские ворота, но не Земляного, а Белого города. В ожесточенном ночном бою он отразил запорожцев Сагайдачного, нанеся им огромные потери.
  
   После заключения Деулинского перемирия (1618), князь Дмитрий продолжал государеву службу. В разные годы он возглавлял Ямской, Разбойный, Поместный и Судный приказы, был воеводой в Новгороде Великом, руководил строительством укреплений вокруг Москвы. Во время Смоленской войны 1632 -1634 гг. он готовил под Можайском армию прикрытия на случай наступления Владислава. В 1637 г. Пожарский на собственные средства построил Казанский собор на Красной площади и перенес туда икону Богородицы, присланную ему из Казани и сопровождавшую его при освобождении Москвы. Последней службой князя было участие весной 1640 г. в переговорах с польскими послами. Умер Дмитрий Михайлович в апреле 1642 г. на 65-м году жизни. Похоронили Пожарского в родовой усыпальнице в Спасо-Евфимиевском монастыре в Суздале.
  
   Минин и Пожарский в исторической песне. О Минине и Пожарском известна песня, записанная в Калужской губернии. Песня, вероятно, конца XVIII века. Минин в ней назван "богатый мещанин Кузьма Сухорукий сын". Сословие мещан было объявлено в "Жалованной грамоте по городам" Екатерины II в 1785 г. - прежде их называли посадские люди. В песне поется как Кузьма призывает нижегородских купцов продать злато-серебро, накупить "вострых копиёв" и булатных ножей, выбрать удалого воеводушку и пойти сражаться "за родну землю, за славный город Москву". "Молодые ратнички - нижегородские купцы" выбрали воеводушку князя Дмитрия, по прозванию Пожарского. Потом храбрые солдатушки побили поляков, взошли в белокаменный Кремль, взяли в полон Сузмунда (Сигизмунда) и отрубили буйну голову. Собрались князья с боярами выбирать царя, предложили в цари боярина славного, князя Дмитрия Пожарского. Тут и взговорит боярам Пожарский князь: "Ой вы гой еси, бояре - воеводы московские! || Не достоин я такой почести от вас, || Не могу принять я от вас царства Московского. || Уж скажу же вам, бояре - воеводы московские: || Уж мы выберем себе в православные цари || Из славного, из богатого дому Романова - || Михаила сына Федоровича". И выбрали царем Михаила Федоровича Романова.
  
   О Минине и Пожарском в XVII - XVIII веке. Кроме сочинений современников (в первую очередь, "Новый" и "Пискаревский" летописцы и "Сказание" Палицына) о Минине и Пожарском писал троицкий келарь, Симон Азарьев, по поручению царя Алексея Михайловича подготовивший к печати "Житие преподобного Сергия" Епифания Премудрого в обработке Лагофета (Серба) и добавившего в него 35 глав о чудесах, случившихся в XV - XVII веке. Первое издание "Жития" было опубликовано в 1646 г., но в него не вошли многие чудеса, описанные Азарьиным. В 1653 г. Азарьин по указанию царя Алексея еще раз отредактировал "Житие", добавив в него "Сказание о чудесах" уже в полном (первоначальном) виде. Но эти "Сказания" были изданы только в XIX веке.
  
   Среди чудес, описанных Азарьиным, под цифрой девять идет глава: "О явлении чудотворца Сергия Козьме Минину и о собирании ратных людей для освобождения государства". В этой главе Азарьин рассказывает о явлении преподобного Сергия Минину, о созыве ополчения, прихода под Москву и битве с Ходкевичем. Интересно указание, что в примирении Пожарского с Трубецким и дворян с казаками важную роль сыграли архимандрит Дионисий, келарь Авраамий и Кузьма Минин. Азарьин пишет, что Дионисий и Авраамий (а не один келарь) обещали казакам всю монастырскую казну. После битвы власти троицкие привезли казакам все, что имели - церковную утварь, шапки архимандричьи, ризы, стихири, - все в золоте, украшенное драгоценными камнями. Казаки, увидев это богатство, устыдились: "Ведь это, - говорили они, - собиралось годами, да и принесено в дар Господу, для службы". Избрали они от себя именитых людей и послали в обитель, и все привезенное вернули в Сергиеву казну в полной сохранности.
  
   В XVIII веке Пожарского и Минина знали и почитали, но писали о них немного. В "героической поэме" "Петр Великий" (1760) М.В. Ломоносов, повествуя об истории России, упоминает о Пожарском вместе с ...Трубецким:
  
   "..Везде свирепый рок Отечество терзал;
Пока Пожарского и Трубецкого ревность,
Смотря на праотцев, на славну россов древность,
Пресекла наконец победою напасть..".
  
   Ломоносов не забывал о героях Смуты и дальше. В 1764 г. он подготовил "Идеи для живописных картин из Российской истории". Из 25 тем Смутному времени было уделено 7, из них 3 - Минину и Пожарскому. В 1799 г. Н.С. Ильинский публикует "Описание жизни и бессмертного подвига славного мужа Нижегородского купца Козьмы Минина, выбранное из исторических преданий", и в том же году выходит из печати анонимное произведение (И. Виноградова) "Житие Франца Яковлевича Лефорта, российского генерала и Описание жизни нижегородского купца Козьмы Минина". В 1798 г. М.М. Херасков опубликовал драму "Освобожденная Москва". Среди главных ее героев Пожарский и Минин. В XVIII веке сословная спесь уменьшилась по сравнению с XVII веком и Херасков рисует нереальную картину как Пожарский представляет Минина князю Дмитрию (Трубецкому) и другим князьям и те его принимают как равного:
  
   Князь Пожарский:
   Сей муж, почтенный муж, России сын и друг,
Примером сделался отечеству заслуг;
Не князь, не знатный муж, не есть чиновник дворский,
Он Минин! Минин он! -- купец нижегородский.
Порода знатная без добрых дел ничто,
Тот в мире знаменит, полезен царству кто!
   ....
   Князь Димитрий (Минину)
   О муж, почтенный муж! ты почестей достоин!
Кто войски подкрепит, тот есть отменный воин;
....
Между главнейшими отечества сынами
Воссядь, почтенный муж, воссядь ты купно с нами.
  
   На самом деле, Трубецкой не желал заседать вместе с Мининым, о чем язвительно выговаривал Пожарскому. В остальном, пьеса Хераскова представляет героико-патриотическую трагедию в духе классицизма. Тут и благородные мужи, всем жертвующие ради Отчизны, и запретная любовь польского рыцаря и сестры Пожарского, и освобождение Москвы. Пьеса была поставлена в Москве в Петровском театре в 1798 г. и в Петербурге в 1806 г., когда Россия воевала с Наполеоном. Пожарским интересовался и Г.Р. Державин. В 1789-1790 гг. он написал оду "На коварство во время возмущения французов, к чести князя Дмитрия Михайловича Пожарского, яко укротителя междоусобия и утвердителя монаршей власти", где восхваляет спасителя России. В конце XVIII века Державин подготовил план поэмы об ополчении Пожарского. Одной из сюжетных линий должна была стать история любви князя к Марине Мнишек. Свой замысел поэт осуществил уже в XIX веке в "героическом представлении" "Пожарский, или Освобождение Москвы" (1806).
  
   О Минине и Пожарском в первый половине XIX века. В первом десятилетии XIX века появляются многочисленные произведения о Пожарском и Минине. В их числе "героическое представление с хорами и речитативами" - очередные "развалины" таланта престарелого Державина под названием "Пожарский, или освобождение Москвы" (1806), где автор сделал попытку объединить оперу и трагедию; поэма С.Н. Глинки "Пожарский и Минин или пожертвования россиян" (1807), его же трагедия "Минин" (1809); поэма С.А. Ширинского-Шихматова "Пожарский, Минин, Гермоген, или спасенная Россия" (1807), трагедия М.В. Крюковского "Пожарский" (1807) и исторические повести П.Ю. Львова "Пожарский и Минин, спасители Отечества" (1810) и "Избрание на царство Михаила Федоровича Романова" (1812). Все эти произведения, за исключением пьесы Крюковского, откровенно слабы. В большинстве из них, в отличие от исторической правды, Пожарский отказывается от царского венца и предлагает на престол Михаила Романова. На поэму Ширинского-Шихматова Пушкин написал эпиграмму:
  
   "Пожарский, Минин, Гермоген,
Или Спасенная Россия.
Слог дурен, темен, напыщен -
И тяжки словеса пустые".
  
   Пьеса "Пожарский" Крюковского имела громкий успех и много лет шла на сцене. Петербуржский Александринский театр открылся в 1832 г. ее постановкой. Сам автор, человек одаренный, но склонный разбрасываться, умер в молодости. Пьесу Крюковского резко критиковал Н.А. Полевой, указывая на ее антиисторичность. Он писал: "Крюковский основал свою трагедию на умысле Заруцкого, который захватывает жену и сына Пожарского. Борьба героя с самим собою, борьба, состоящая в том чем пожертвовать - отечеством или женою и сыном? вот все, в чем заключалась драма Крюковского. Остальное состоит в ней из громких монологов, пальбы, сражения и ненужных вставок". Тем не менее, трагедия "Пожарский" достаточной долго оставалась самой популярной патриотической пьесой в российских театрах.
  
   Несложно понять, почему Минин и Пожарский пользовалась особым расположением царствующего дома. Подвиг вождей нижегородского ополчения, сам по себе бесспорный и решивший судьбу России, создал предпосылки для выбора царя, и выбран был Михаил - первый царь династии Романовых. Иными словами, подвиг Минина и Пожарского представляет начало монархической мифологии династии Романовых. Важным шагом в ее утверждении явилась установка памятника Минина и Пожарского работы И.П. Мартоса на Красной площади (1818). История памятника любопытна. В 1803 г. члены Вольного общества любителей словесности, наук и художеств предложили начать сбор средств на памятник Минину в Нижнем Новгороде. В 1807 г. скульптор Иван Мартос публикует гравюру с первой моделью памятника. В 1808 г. президент Академии художеств объявляет конкурс на проект монумента "коим дворянство и граждане Нижегородской губернии желают ознаменовать подвиги гражданина Козьмы Минина и боярина князя Пожарского".
  
   Проекта Мартоса выбрал человек, не являющийся российским поданным, но большого ума и вкуса. Философ, писатель и убежденный роялист, граф Жозеф де Местр, служил посланником сардинского короля в Петербурге. Однажды он получил от княгини Куракиной, жены министра внутренних дел, огромный сверток проектов памятника и записку с просьбой высказать мнение. Де Местр, понял, что спрашивает отнюдь не княгиня, внимательно изучил проекты и послал ответ, подкрепленный серьезными доводами, но по форме написанный для дамы. Вскоре состоялся обед у графа Строганова, председателя Академии художеств, и старый граф сказал после обеда: "Господа, Его Императорское Величество счел уместным воздвигнуть памятник. Ему представили множество проектов: вот тот, который он предпочел и только что прислал мне для исполнения". В ноябре 1808 г. Иван Петрович Мартос, сын небогатого украинского помещика, победил в конкурсе на лучший проект памятника; был издан императорский указ о сборе средств. В январе 1809 г. началась всенародная подписка, и к 1811 г. было собрано достаточно средств для начала работы. К этому времени решили установить памятник в Москве на Красной площади, а в Нижнем Новгороде поставить обелиск. Возведению монумента помешал 1812 г.; после ухода французов строительство возобновилось. Теперь на памятник смотрели как на символ победы не только в 1612 г., но в Отечественной войне 1812 г.
  
   20 февраля (4 марта нов. стиля) 1818 г. памятник Минину и Пожарскому при большом стечении народа был торжественно открыт. В честь открытия был устроен военный парад и исполнена оратория С.А. Дягтерева (текст Н.Д. Горчакова) "Минин и Пожарский". На постаменте была выбита надпись: "ГРАЖДАНИНУ МИНИНУ И КНЯЗЮ ПОЖАРСКОМУ БЛАГОДАРНАЯ РОССIЯ. Л?ТА 1818". Пушкин неоправданно критиковал ее: "Надпись Гражданину Минину, конечно, не удовлетворительна: он для нас или мещанин Косма Минин по прозванию Сухорукой, или думный дворянин Косма Минич Сухорукой, или, наконец, Кузьма Минин, выборный человек от всего Московского государства, как назван он в грамоте о избрании Михаила Фёдоровича Романова. Все это не худо было бы знать, также как имя и отчество князя Пожарского". Пушкин здесь неправ как по форме - надпись Мартоса лаконична и выразительна, так и по сути - Минин не был ни Космой, ни Сухороком, ни мещанином (в XVII веке были посадские). Впрочем, и на солнце пятна.
  
   Если памятник Минину и Пожарскому сразу перерос рамки романовского мифа и вошел в историческую мифологию как символ несломимой воли народа к борьбе с завоевателями, то драма Н.В. Кукольника "Рука Всевышнего Отечество спасла", поставленная на сцене Александрийского театра в январе 1834 г., носила явно верноподданнический характер. К.А. Полевой, брат Николая Алексеевича Полевого, издателя "Московского телеграфа" пишет, что "40 000 рублей было употреблено на постановку этой знаменитой пьесы, и самая блистательная публика наполняла ложи и кресла в первые представления ее на Александрийском театре. Государь император удостоил ее своим вниманием и одобрением. "Рука всевышнего" казалась патриотическою, народною драмою, перед которою преклонялись все - и знатные, и простолюдины. О ней не произносили ничего кроме похвал". Недооценивший важность мнения государя, Н.А. Полевой, опубликовал в "Московском телеграфе" разгромную статью, где критиковал пьесу за антиисторичность, в частности, за авторские фантазии о Пожарском:
  
   "Отступления от истории в драме г-на К. безмерны и несообразны ни с чем: он позволяет себе представить Заруцкого и Марину под Москвою в сношениях с Пожарским: Трубецкого делает горячим, ревностным сыном отечества, жертвующим ему своею гордостью; сближает в одно время смерть патриарха Ермогена и прибытие Пожарского под Москву; Марину сводит с ума и для эффекта сцены заставляет ее бродить по русскому стану в виде какой-то леди Макбет! Пожарский представляется притом главным орудием всех действий; народ избирает его в цари. Словом: мы не постигаем, для чего драма г-на К. названа заимствованною из отечественной истории? Тут нисколько и ничего нет исторического - ни в событиях, ни в характерах".
  
   Последствия не заставили ждать. Полевой был вызван из Москвы в Петербург в сопровождении жандармского унтер-офицера. Ему приказали ему явиться на дом к начальнику Третьего отделения А.Х. Бенкендорфу. Когда он прибыл, в кабинете шефа жандармов, уже находился министр народного просвещения С.С. Уваров. Начался допрос. Обвинителем выступал Уваров, а Бенкендорф "останавливал резкие выходки и обвинения министра народного просвещения". Уваров возмущался рецензией на драму Кукольника. Полевой возражал: "Более и более одушевляясь, он развил свой взгляд так убедительно, что граф Бенкендорф стал поддерживать его и иногда возражать Уварову". На следующий день допрос продолжили. Уваров зачитал выписки из "Московского телеграфа", свидетельствующие о вольномыслии Полевого. Бенкендорф постарался смягчить его участь, но журнал спасти не смог: В апреле 1834 г. по высочайшему повелению "Московский телеграф" был закрыт. В Москве и Петербурге ходила по рукам эпиграмма, авторство которой приписывали Пушкину, Петру Вяземскому и Денису Давыдову:
    
   "Рука всевышнего три чуда совершила:
Отечество спасла,
Поэту ход дала
И Полевого удушила".
  
   Говоря об историках, писавших о Минине и Пожарском в первой половине XIX века, следует сказать, что Минин целиком, а Пожарский - по большей части, принадлежат к "посткарамзинскому" периоду. Карамзин ушел из жизни, доведя "Историю государства российского" до убийства Прокофия Ляпунова. Лишь "Записка о древней и новой России" (1811), содержит его оценку: историк называет Минина и Пожарского "спасителями Отечества".
  
   С 1842 г. в журналах появляются статьи молодого нижегородского учителя Павла Ивановича Мельникова (позднее, писателя Андрея Печерского). В 1842 г. ему было поручено сыскать в архивах потомков Кузьмы Минина. Николай I хотел их вознаградить. Результаты поисков Мельников опубликовал в "Отечественных записках" 1842 г. Потомков он не нашел, поскольку единственный сын Минина, Нефед, умер бездетным, но выявил много интересных сведений о нижегородской старине и о Кузьме Минине. В последующих статьях он эту тему развил. Наибольшую известность приобрела купчая 1602 г., где есть запись: "Мой двор подле Кузьмы Захарьва сына Минин Сухорука". Мельников опубликовал текст купчей в 1852 г. в журнале "Московитянин". Прозвище Сухорук было известно из "Нового летописца", где сказано: "Нижегородец имяше торговлю мясную Козма Минин, рекомый Сухорук". Теперь все узнали его отчество - Захарович. Никто не обратил тогда внимание, что в жалованной грамоте царя от 1613 г. написано Кузьма Минич, а сын Минина подписывался: "Яз Нефёдко Кузмин сын МиниЧа". В 1916 г. нижегородский архивист А.Я.Садовский доказал, что руководитель ополчения именовался Кузьма Минин - но не Захарьев и не Сухорук. Недавно А.Ю. Хачко исследовал оригинал документа, описанного Мельниковым, и нашел, что там написано о дворе "Кузьмы Захарьва сына Сухорука", имя же Минин Мельников вставил от себя.
  
   Историки высказывают сомнения в достоверности других исторических изысканий Мельникова, таких как рассказ о вдове, принесшей "старостам сборным" 10 тысяч рублей из 12 тысяч, чем "многих людей в страх вложила", и "Ельнинская рукопись", хотя в ее защиту выступает С.Ф. Платонов. Работая с архивами, Мельников действительно многое накопал, но сейчас трудно отделить факты от авторского домысла. Можно спросить, зачем это делал талантливый человек, ставший большим писателем? Ответ прозаичен - чтобы пробиться. Ведь в начале сороковых Мельников был учителем гимназии, ненавидящим свою профессию. Чтобы ее сменить, надо было стать заметным, и Мельников приобрел известность, публикуя статьи о неизвестных фактах из истории нижегородского ополчения. Затем его взяли чиновником особых поручений, он преследовал старообрядцев, а позже с симпатией писал о них романы.
  
   Минин и Пожарский в литературе и искусстве во второй половине XIX - начале ХХ века. В 1861 г. А.Н. Островский завершил пьесу "Козьма Захарьич Минин-Сухорук" - "драматическую хронику в пяти действиях, с эпилогом, в стихах". Пьеса посвящена истории созыва нижегородского ополчения. С ней Островский открывает цикл своих исторических драм 60-х годов, включающих также "Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского" (1966) и "Тушино" (1967). Как и последующие исторические драмы, пьеса "Козьма Захарьич Минин-Сухорук" написана белым стихом. В письмах автор не скрывает, что он находился под впечатлением пушкинского "Бориса Годунова". Островского тогда интересовала тема "власть и народ". Он раздумывает о национальном характере и как народ сам, без указаний высших, может организоваться для защиты Отечества. В Кузьме Минине драматург нашел героя, простого посадского, способного в тяжелую минуту поднять народ на подвиг. Пьеса далеко уступает гениальному "Борису Годунову", но не лишена достоинств. К ним, в первую очередь, можно отнести поэтичность монологов Минина.
  
   Пьеса встретила цензурные возражения. Переделывая ее, Островский удалил некоторые места из монологов Минина, где он говорит о страданиях народа и обличает предателей бояр, и ввел в пятое действие эпизоды сражения ополчения Минина и Пожарского с поляками под Москвой и сцену возвращения ратников в Нижний Новгород. В октябре 1866 г. вторая редакция пьесы была разрешена к представлению. В декабре 1866 г. пьеса была поставлена в Александрийском театре в Петербурге и в январе 1867 г. - в Большом театре в Москве. В обеих постановках успеха она не имела. При жизни Островского (с 1875 по 1886 гг.) пьеса ставилась всего 4 раза. Зато с 1886 по 1917 гг. ее ставили 105 раз. В Советском Союзе пьесу ставили в 1940 и 1944 гг.
  
   В 1868 г. в Петербурге на сцене Мариинского театра с большим успехом была поставлена опера "Нижегородцы" - музыка Э.Ф. Направника, либретто П.И. Калашникова. Центральное место в ней занимала ария Минина. Со временем опера сошла с петербуржской сцены, но с 1941 г. ее время ее от времени ставят в Нижегородском (Горьковском) театре оперы и балета им. А.С. Пушкина. Художественная проза, где героями являются Минин и Пожарский, представлена с 1850 по 1917 гг. скромно. Не считая брошюр, были опубликованы исторические повести - Л.А. Чарской "Желанный царь" (1913) и Е. Волковой "Козьма Минин и князь Дм. Пожарский: Ист. очерк из времен лихолетья 1611-1613 гг." (1913). Намного значительнее были произведения живописи. В 1850 г. была выставлена картина М.И. Скотти "Минин и Пожарский", до сих пор пользующаяся успехом. В конце 70-х - 80-х гг. была написана картина А.Д. Кившенко "Воззвание Кузьмы Минина к нижегородцам" и в 1896 г. - огромная картина К.Е. Маковского "Воззвание Минина", самое большое станковое полотно в России на тему отечественной живописи (7х6 м). В 1911 г. начался сбор средств на установку копии московского памятника Минина и Пожарского в Нижнем Новгороде, но помешала война, а затем большевистская революция.
  
   Историки о Минине и Пожарском с середины XIX века по 1917 г. В 1858 г. вышел из печати восьмой том "Истории России с древнейших времен" С.М. Соловьева. Восьмая глава этого тома содержит историю нижегородского ополчения и освобождения Москвы. Подробное повествование Соловьева современно и по сей день. Историк опустил (не принял) критику Авраамия Палицина в отношении Пожарского и похвальбу келаря, что он ускорил приход нижегородского ополчения под Москву. Он отмечает скромность Пожарского, сожалевшего, что Василий Голицын находится в плену: "если б теперь такой столп, князь Василий Васильевич, был здесь, то за него бы все держались, и я за такое великое дело мимо его не принялся бы, а то теперь меня к такому делу бояре и вся земля силою приневолили". Соловьев - не любитель рассуждать о характере своих героев, он предпочитает, чтобы за них говорили дела.
  
   В отличие от Соловьева, Н.И. Костомаров любил и умел описывать прошлое в исторических образах. Беллетрист соседствовал у него с историком и, в силу художественного дара, перевешивал. Его "Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей" (1873-1886) тому ярчайший пример. В трактовке исторических деятелей украинский историк следует убеждениям человека, в молодости мечтавшего об освобождении Украины и создании союза славянских республик. Год в Петропавловской крепости и ссылка не изменили его взглядов. Костомарову нравилось все, что противостояло "мертвящему централизму власти": вечевые республики Новгород и Псков, казацкая вольница Запорожья и Дона. Московское государство и самодержавие он не любил; его больше привлекала шляхетская демократия Речи Посполитой. При таких взглядах Костомаров не мог испытывать приязни к спасителям Московского царства. Еще до выхода "Русской истории в жизнеописаниях" он публикует статью "Личности Смутного времени" (1971), где развенчивает вождей нижегородского ополчения. Материалы статьи включены в последующие работы Костомарова.
  
   Согласно Костомарову, Пожарский - человек порядочный, но мало способный к руководству: "Пожарский не имел таких качеств, которые бы внушали к нему всеобщее повиновение. Его мало слушали: в ярославском ополчении была безладица, происходили даже драки. Сам князь Пожарский сознавался в своей неспособности". При царе Михаиле Пожарский был на вторых ролях: "Ему не поручали особенно важных государственных дел. Служба его ограничивалась второстепенными поручениями". Костомаров заключает: "князь Пожарский, как гласит современное известие, страдал "черным недугом": меланхолией. Быть может, это и было причиной того, что Пожарский при Михаиле не играл первостепенной роли, так как люди с подобным настроением духа не бывают искательны и стараются держаться в тени. Сам подвиг освобождения Москвы был предпринят им против собственного желания, по настоянию земства".
  
   Кузьму Минина Костомаров рисует человеком сильным и энергичным, но готовым на все ради своей цели. Созыв ополчения он начинает с обмана - рассказывает народу о видении св. Сергия, повелевшего разбудить спящих. Тут стряпчий Биркин сказал: "Ну не было тебе такого видения!". На что Минин, знавший о его делах, сказал тихо: "Молчи, а не то я тебя выявлю перед православными!" Биркин прикусил язык, и "видение Минина пошло за правду". Минин жестко, даже жестоко, отбирал пятую часть достояния на земское дело. Не допускал ни льгот, ни отсрочек: "Неимущих людей отдавали в кабалу тем, кто за них платил. Конечно, покупать имущество и брать в кабалу людей могли только богачи; таким путем вытягивались у последних спрятанные деньги. Без сомнения, такая мера должна была повлечь за собою зловредные последствия; изгнав чужеземных врагов, Русь должна была испытать внутреннее зло - порабощение, угнетение бедных, отданных во власть богатым". Правда, автор находит извинение в важности задачи: "Меры Минина были круты и жестоки, но время было чересчур жестокое и крутое: приходилось спасать существование народа и державы на грядущие времена".
  
   Принижение спасителей России многих задело. С возражениями выступили М.П. Погодин и, особенно, И.Е. Забелин, написавший серию статей в "Русском Архиве" (1872) и на их основе книгу "Минин и Пожарский. "Прямые" и "кривые" в Смутное время" (1882). Статьи и книга Забелина больше, чем опровержение Костомарова. Забелин провел серьезное исследование о Минине и Пожарском и его суждения и выводы в основной своей части у историков сомнений не вызывают. Автор увидел качественную разность между людьми первого и второго ополчений. Первое движение, ляпуновское, находилось в руках "того же служилого разряда людей, который сам же и завел Сму­ту. Под Москву собрались те же их замыслы, как бы что захватить в свои руки, как бы самому чем завладеть". Даже лучший, передовой человек движения, Ляпунов, сам руководил смутой против Шуйского в пользу Скопина, а потом - Василия Голицына, стало быть, в пользу своих любимых людей. "Ведь и вся Смута исключительно двигалась только личными, своими, а не об­щеземскими, общественными побуждениями и интересами".
  
   Слу­жилые люди, неспособные поставить общее выше личного, разорили свой труд. Пришла оче­редь совершить подвиг "сироте-народу", ибо настоящих избавителей не виделось. "Сироты" в лице старосты Кузьмы, и кликнули клич, что если помогать Отечеству, так ничего не жалеть: не то что искать чинов и личных выгод, а отдать свое - жен, детей, дворы, именье. Этот клич "выразил нравственный, гражданский поворот общества с кривых дорог на прямой путь". Герои движения были иные люди, чем ге­рои прежнего движения. Они не порывисты, как Ляпунов, степенны, осторожны, потому медлительны, и на театральный взгляд вовсе незамечательны. Но когда люди работают не для себя, а для общего дела, они вперед выставляют не свою личность, как Ляпу­нов, а общее дело. "Общее дело, которое несли на сво­их плечах ... Минин и Пожарский, совсем покрыло их личнос­ти: из-за него их вовсе не было видно, и они вовсе о том не думали, видно ли их или не видно".
  
   Забелин не согласен с трактовкой Минина Костомаровым. Он пишет, что слова Кузьмы о явлении ему св. Сергия имеют источником запись, сделанную Азарьиным через 40 лет после событий, и прежде чем утверждать, что Минин тогда лгал, надо, для начала, установить достоверность факта. Нет сведений, что Минин выставлял на торг посадскую бедноту, в чем его обвиняет Костомаров. Нет ни намека в летописях и других актах, что Минин обращался с собранной казной нечестно. Не подтверждается сообщение Костомарова, что нижего­родские старосты, Марков и Минин, "по дружбе и посулам", т.е. за взятку, передали Толоконцевский монастырь архимандриту Печерскому: "в изданных те­перь актах Печерского монастыря ... открывается, к удивлению, что ... о Минине нет и речи". Авторитет Минина как человека высокой честности, пишет Забелин, утвердился не фантазиями наших современников, а свидетельствами его современников; писали очевидцы, принадлежавшие к различным сторонам и партиям. У всех заметна симпатия к Минину, а у иных восторженные ему похвалы.
  
   Забелин разрушил создаваемую Костомаровым легенду, что Пожарский был блеклой личностью, волей Минина вознесенный на пост воеводы нижегородского ополчения. Историк спрашивает: допустим, Минин указал на Пожарского, но что же нижегородский народ? Умный, торговый народ, умевший всякому делу дать счет и меру. И такие люди выбрали Пожар­ского, би­ли челом, чтобы был у них воеводой. Ведь, как писал Пожарский, они присы­лали к нему "многажды". Забелин не согласен с Костомаровым, что Пожарский слишком долго сидел в Ярославле. Никто из современников, кроме Авраамия, его в промедлении не обвиняет. Забелин считает, что "нижегородское ополчение, оставаясь так долго в Ярославле, не потеряло для главной своей цели ни одной минуты. Оно неисчислимо больше завоеваний сделало без меча... Прежде всего надо было ... взять приступом свою собственную Смуту... Что, если бы Пожар­ский ... поскакал бы с ополчением наспех спасать московский Белый город..., оставив за собой и около себя по разным городам воровские и вра­жеские дружины...? Что вышло бы тогда? Вышла бы та же самая история, если еще не похуже, какая случилась с первым ополчением, с Ляпуно­вым".
  
   Не согласен Забелин с Костомаровым и в том, что Пожарский был на вторых ролях в царствование Михаила Романова. На самом деле, он был награжден больше, чем Трубецкой и другие участники освобождения Москвы. Но, как отмечает Забелин, Пожарский и Минин шли с ниже­городцами не для того, чтобы перестроить государство, а чтобы восстановить прежний порядок. А когда он восстановился, то люди тоже должны были остать­ся на прежних местах, с прежним значением и поло­жением в обществе. Поэтому Дмитрий Пожарский, обращаясь с челобитной к царю, называет себя Митькой. По той же причине он проиграл в местническом споре Салтыкову - тот был выше родом. Тут царь ничего не мог изменить при всем своем желании. Что касается царского уважения к Пожарскому и поручения ему самых ответственных дел, особенно, ратных, то оно было оказано в полной мере. Забелин считает, что большего, чем было сделано Пожарскому по службе, тогда не могли сделать, "не порушив всего порядка службы, всего быта, всех отношений старины". И напрасно некоторые историки (Костомаров) утверждают, что Пожарского тогда не считали главным героем, как считают сейчас. Даже паны-поляки говорили, что "боярство По­жарского в больших богатырях считает". Храбрый и искусный воевода, никогда не отступавший от опасности в битвах, Пожарский, к тому же от­личался гуманным характе­ром. "Одно не могут ему простить его биографы и историки, - иронизирует Забелин, - что нет в его лич­ности ничего театрального: а известно, что без театральных драматичес­ких прикрас какая же бывает история!".
  
   В.О. Ключевский - убежденный либерал и западник, в характеристике героев Смутного времени в "Курсе русской истории" (1902), склонялся к позиции Костомарова. Пожарского он ставил невысоко, по его словам: "в рати кн. Пожарского ... только два человека сделали крупные дела, да и те были не служилые люди: это - монах А. Палицын и мясной торговец К. Минин. Первый по просьбе кн. Пожарского в решительную минуту уговорил казаков поддержать дворян, а второй выпросил у кн. Пожарского 3 - 4 роты и с ними сделал удачное нападение на малочисленный отряд гетмана Хоткевича". Общее заключение Ключевского о людях, спасших Россию, отдает снобизмом: "Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди".
  
   С.Ф. Платонов не принимал либерализма В.О. Ключевского и, вообще, любых "измов". Он считал, что "нет нужды вносить в историографию какие бы то ни было точки зрения; субъективная идея не есть идея научная, а только научный труд может быть полезен общественному самосознанию". В "Очерках по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв." (1899) и в "Лекциях по русской истории" (1899), он высказывает точку зрения о героях нижегородского ополчения. В споре между Костомаровым и Забелиным относительно Пожарского и Минина Платонов близок к оценке Забелина. В Пожарском его привлекает "сознательное отношение к совершавшимся событиям". Он никогда не теряется и постоянно знает, что должно делать; при смене властей в Москве он служит им, насколько они законны, а не переметывается, "у него есть определенные взгляды, своя политическая философия, ...у него свой "царь в голове". Пожарского нельзя направить чужой мыслью и волей в ту или другую сторону. Современники высоко ценили Пожарского и до 1612 г., иначе нижегородцы не выбрали бы его воеводой.
  
   Пожарскому пришлось действовать рядом с Мининым - "человеком еще более крупным и ярким". На взгляд Платонова, "Минин гениальный человек; с большим самостоятельным умом он соединял способность глубоко чувствовать, проникаться идеей до забвения себя и вместе с тем оставаться практическим человеком, умеющим начать дело, организовать его, воодушевить им толпу. Его главная заслуга в том, что он сумел дать всеми владевшей идее конкретную жизнь; ... Минин первый указал, как надо спасать, и указал не только своими воззваниями в Нижнем, но и всей своей деятельностью, давшей обширному делу организацию покрепче, чем дал ему перед тем Ляпунов. На это надобен был исключительный ум, исключительная натура".
  
   Последней крупной дореволюционной работой, где рассмотрена роль Минина и Пожарского в освобождении Москвы, является книга П. Г. Любомирова "Очерк истории Нижегородского ополчения 1611-1613 гг.", опубликованная в 1913 г., затем дополненная и переизданная в 1917 г. В работе Любомиров подробнейшим образом прослеживает судьбу второго ополчения от его зарождения в Нижнем осенью 1611 г. вплоть до избрания в Москве царя Михаила Федоровича в 1613 г. Автор близок в оценке Минина и Пожарского к Платонову и Забелину. Он приводит доказательства, опровергающие летописное сообщение, что Пожарский потратил 20 тыс. руб., пытаясь добыть царский престол. Об этом сказал в пылу спора Ларион Сумин. Позже, оправдываясь в суде, он отрекся от своих слов о Пожарском и обозвал это обвинение "поклепом". С 1850 по 1917 г. о Минине и Пожарском были опубликованы десятки статей и брошюр, но нового о личности героев, по сравнению с рассмотренными работами они не несут.
  
   О Минине и Пожарском в Советской России. После Октябрьской революции Минин и Пожарский попали в немилость. Точнее, не сразу - в годы гражданской войны годы большевики о них вообще не думали, а белые, напротив, видели пример, достойный подражания. Перед началом знаменитого Ледяного похода, Л.Г. Корнилов, призывал добровольцев, поминая Минина и спасение отечества, но с Корниловым пошли всего 4 тыс. офицеров, юнкеров и гимназистов. Не приходится удивляться, что гражданскую войну большевики выиграли. Появилось новое государство СССР, а с ним - новая марксистская история, старую историю отрицающая. Были пересмотрены прежние оценки исторических событий и исторических деятелей, и спасители России - Минин и Пожарский, попали в число наемников торгового капитала и пособников самодержавия.
  
   В 20-е - начале 30-х гг. в советской исторической науке господствовала "марксистская" школа М.Н. Покровского, отрицательно относившегося к русской истории и российской государственности. Еще в 1920 г. Покровский опубликовал два тома "Русской истории в самом сжатом очерке". Книга очень понравилась В.И. Ленину, советовавшему сделать ее учебником и перевести на европейские языки. В 1921 г. вышло второе издание книги, ставшей единственным школьным учебником по истории в СССР. В этом учебнике Смута названа "крестьянской революцией", а Лжедмитрии стали ее вождями. Подавили революцию "агенты торгового капитала" - Минин и Пожарский:
  
   "Нижегородский купец Минин стал собирать ополчение "для освобождения Москвы от поляков и иноверцев", и притом - в том-то и состояла его гениальная выдумка - стал обещать тем, кто пойдет в это ополчение, такое жалованье, какого в прежнее время не получала и царская гвардия... Мало-помалу весь штаб тушинского лагеря перешел на сторону Минина и назначенного купечеством главнокомандующего собранной им рати Пожарского. Перед купеческо-помещичьим ополчением был теперь только один организованный противник - польское войско в Кремле, но с ним при помощи перешедших на сторону имущих классов казаков справиться было нетрудно... В лице Минина и Пожарского одержали победу помещичье землевладение и торговый капитал".
  
   Отрицание истории России, культуры России, да и самой России, стало массовым явлением среди коммунистов и особенно комсомольцев 1920-х гг. Поэт пролеткультовец, Джек Алтаузен, тогда писал:
  
"Я предлагаю Минина расплавить,
Пожарского. Зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить,
Их за прилавками Октябрь застал,
Случайно им мы не свернули шею
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь, они спасли Россию!
А может, лучше было не спасать?".
   Неудивительно, что надгробия Минина и Пожарского были уничтожены и еще чудо, что сохранился их прах. В 1929 г. борцы с религией разрушили Спасо-Преображенский собор Нижегородского кремля. Гробницу, где покоились останки Минина, его жены и, как полагают, племянника, вскрыли; останки навалом сложили в коробку и отправили в краеведческий музей. Там их хранили несколько десятилетий, пока случайно не обнаружили. В 1962 г. останки перезахоронили в Михайло-Архангельском соборе Нижегородского кремля. С Пожарским получилось лучше - пострадал лишь мавзолей над его усыпальницей в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре. Мраморный мавзолей, построенный в 1885 г. на народные пожертвования по проекту А.М. Горностаева, в 1933 г. был разобран. Археологические исследования 2008 г. показали, что гробница осталась нетронутой. Над местом погребения Пожарского в день его рождения 1 ноября 2008 г. установили плиту и памятный крест.
  
   В середине 1930-х гг. в советской идеологии наметился переход от "пролетарского интернационализма" к национал-большевизму. Химере мировой революции И.В. Сталин предпочел ускоренное строительство сильного государства - советской империи. В Европе назревала большая война, в которую неизбежно должен быть вовлечен СССР. Желая укрепить обороноспособность страны, Сталин решил вернуться к идее преемственности российской государственности и русского патриотизма. В постановлении ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР "О преподавании гражданской истории в школах СССР" (1934), концепция Покровского подверглась критике (сам Покровский умер в 1932 г.). Затем вышли постановления, уже напрямую осуждавшие Покровского и его школу. По указанию вождя стали переписывать учебники истории, наполняя их патриотическим содержанием. В свете новых идей Минин и Пожарский вновь стали героями, спасителями отечества.
  
   Стали востребованы работы дореволюционных историков и тех из их учеников, кто смог пережить ссылку и травлю марксистами Покровского. Умерли, подвергнутые гонениями С.Ф. Платонов (1933) и П.Г. Любомиров (1935), но труды о Смутном времени стали доступны для молодежи. Книга Любомирова "Очерк истории Нижегородского ополчения 1611-1613 гг." была переиздана в 1939 г. Стала поощряться произведения о героическом прошлом русского народа. Тогда у композитора Б.В. Асафьева (псевдоним: Игорь Глебов) появился замысел написать оперу "Минин и Пожарский". Вместе с художественным руководителем Большого театра С.А. Самосудом он обратился к М.А. Булгакову с предложением стать автором либретто. 16 июня 1936 г. Е.С. Булгакова, жена писателя, сделала в дневнике запись: "Композитор Б. Асафьев - с предложением писать либретто (а он - музыку) оперы "Минин и Пожарский". ... М.А. говорил с Асафьевым уклончиво - Асафьев вообще понравился ему - он очень умен, остер, зол. Но после ухода Асафьева сказал, что писать не будет, не верит ни во что".
  
На следующий день к Булгакову явился С.А. Самосуд, о чем Е.С. Булгакова делает запись: "Днем - Самосуд, худрук Большого театра, с Асафьевым. Самосуд, картавый, остроумный, напористый, как-то сумел расположить к себе М.А., тут же, не давая опомниться М. А., увез нас на своей машине в дирекцию Большого театра, и тут же подписали договор". 20 июля 1936 г. Булгаков закончил первую редакцию либретто. Асафьев получил текст и начал работу над музыкой. В дальнейшем, либреттист и композитор постоянно чувствовали опеку партийных бюрократов, выдвигавших все новые и новые требования к опере. Партийные деятели, быстро перестроившиеся на патриотический лад, подозревают Булгакова и Асафьева в излишне привлекательном изображении поляков. Булгакова воспитывают - сотрудник ЦК А.И. Ангаров, говоря о "Минине", сказал: "Почему вы не любите русский народ? - и добавил, что поляки очень красивые в либретто".
  
   Выдвигались и другие требования, лежащие в русле марксистского мифотворчества: от Булгакова требовали чтобы "человек из народа" - Минин, подправлял заблуждающегося интеллигента - Пожарского, чтобы усилил роль народных масс в истории и показал происки "боярской верхушки и каких-то их приспешников". Булгаков основные требования выполнил, однако "песню издевательства народа над поляками" писать не стал, хотя к полякам симпатии не испытывал. Все же опера так и не была доведена до конца - помешала постановка летом 1938 г. в Большом театре "Ивана Сусанина" Глинки с новым, устраивающим советских чиновников, сценарием С.М. Городецкого. Две сходных оперы в театре идти не могли, и для "Минина и Пожарского" все ограничилось передачей по радио в конце 1938 г. монтажа оркестрованных сцен.
   Несравненно удачнее сложилась судьба кинофильма "Минин и Пожарский", режиссеров В.И. Пудовкина и М.И. Доллера, экранизировавших повесть В.Б. Шкловского "Русские в начале XVII века". Фильм, снятый на студии "Мосфильм" и выпущенный в прокат в 1939 г., был сделан на редкость добротно. Режиссеры тщательно изучили сведения о походе нижегородского ополчения и освобождении Москвы. Даже в мелочах они стремились следовать истории. Образцами для изготовления костюмов служили вещи, обнаруженные в тайнике Китайгородской стены, которую тогда сносили. Там были найдены предметы боярской одежды - рубаха, порты, шуба, позволившие достоверно одеть бояр, действующих в фильме. Оригинальна трактовка образов главных героев: Пудовкин не пожелал приземлять Минина и Пожарского - он предпочел придать им черты эпического характера:
  
   "Работая над образами Минина, Пожарского и крестьянина Романа", - писал Пудовкин, - мы не боялись, что они приобретут некоторую монументальность, патетичность и приподнятость. Мы не хотели снабжать их изобилием бытовых черточек. Это, может быть, придало бы образам больше "жизни", но неизбежно лишило бы того обаяния, которым уже окружила их народная легенда. Хотелось в обрисовке образов оставить лишь крупные черты характеров, сделавшие этих людей  полководцами, народными героями".
  
   В фильме замечательно сняты батальные сцены - атаки польских гусар, пожар Москвы, финальная битва на берегу Москвы-реки. На съемках сцен боя Пудовкин с камерой в руках врывался в самую гущу "сражавшихся" противников и снимал все, что попадало в поле зрения объектива: мечи, копья, головы лошадей, раскрытые в крике рты воинов,  вытаращенные глаза - то, что невозможно достоверно сыграть актеру. Не последнюю роль в успехе фильма сыграл подбор актеров - Александра Ханова, Бориса Ливанова, Бориса Чиркова. Все это помогало создавать историческую мифологию в советском кино, намеченную Сталиным. К.М. Симонов вспоминает: Сталин "ничего так не программировал последовательно и планомерно, - как будущие кинофильмы, и программа эта была связана с современными политическими задачами, хотя фильмы, которые он программировал, были почти всегда, если не всегда, историческими".
  
   Из художественных произведений, созданных в предвоенные годы, следует отметить роман В.И. Костылева "Козьма Минин" (1939); на его основе автор вместе с Т.И. Лондоном написал одноименную пьесу уже во время войны (1942). В предвоенные годы начала создаваться сталинская утверждающая мифология, сочетающая возвеличивание Октябрьской революции, культ Ленина-Сталина и советский патриотизм, берущий начало с прославления исторического пути России и героев российской истории.
  
   Мифология, создаваемая Сталиным, прошла проверку на прочность в годы Великой Отечественной Войны. Он сам стал ее частью. Должно помнить о сотнях тысяч расстрелянных, о миллионах крестьян, погибших от голода, о миллионах арестованных но нельзя не признать, что человек, выступавший на Красной площади 7 ноября 1941 г. перед бойцами, уходящими прямо с парада на фронт - бои шли в 80 - 100 км от Москвы, вошел в русскую мифологию. Созвучно душе народа прозвучали с мавзолея слова: "Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!..". Герои русской истории вновь стояли в одном строю с молодыми солдатами, защищая Москву и Россию. В годы войны издательство "Воениздат" выпускает популярные книжки, рассказывающие солдатам Красной Армии о подвигах предков. Видное место в них занимает подвиг Минина и Пожарского.
   Начиная с конца 1930-х годов, научным и художественным работам о Минине и Пожарском был дан зеленый свет, однако десятилетиями результаты были скромными. Историкам трудно было сказать новое после трудов Платонова и Любомирова, а литераторы редко хорошо пишут по заказу. В 1954 г. была издана популярная биография "Дмитрий Пожарский" П.И. Березова, дополненная по желанию читателей и вышедшая в 1957 г. под названием "Минин и Пожарский". В 1974 г. выходит из печати научно-художественная монография "Минин и Пожарский: Хроника Смутного времени" Р.Г. Скрынникова. Автор, уже тогда считавшийся крупным специалистом по истории России конца XVI - начала XVII, рисует широкую картину событий Смутного времени, на фоне которых раскрывает биографии Пожарского и Минина. В дальнейшем, Скрынников существенно дополнил книгу и переиздал в 1981 г.
  
   Из советских художественных произведений о Минине и Пожарском самым значительным был роман В.И. Шамшурина "Каленая соль" (1989). Роман повествует о событиях Смутного времени, подготовивших почву для создания нижегородского ополчения. Главными его героями являются Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, но немало места отведено приключениям Марины Мнишек и людям из народа. В отличие от его предшественника - Костылева, Шамшурину уже не было нужды замалчивать роль православной церкви в борьбе против польских завоевателей. Он писал книгу на исходе 80-х, а не 30-х годов. "Каленая соль" послужила началом трилогии о нижегородском ополчении, но следующие два романа трилогии - "Набат над Волгой" (1991) и "Алтарь отечества (Минин и Пожарский)" (1996), вышли из печати уже в постсоветской России.
  
   Распад Советского Союза и отказ от коммунистической идеологии запустили два разнонаправленных процесса в российской историографии и художественно-исторической литературе. С одной стороны, стало можно писать об историческом прошлом совершенно свободно - без каких-либо ограничений (не таких уж больших в 70-е - 80-е гг.). С другой стороны, ослабление государственности России в 1990-е годы привело к нарастанию отрицающих тенденций в историографии и популярной литературе. Перечеркивались или попросту опошлялись героические события русской истории. Не обошли вниманием и Минина с Пожарским. В околоисторических статьях охотно цитировали нелестные высказывания Костомарова о вождях нижегородского ополчения. Не обошлось без новодела: в прессе появились сенсационные сообщения, что Кузьма Минин был крещеным татарином. Когда стали выяснять, откуда сведения, оказалось, что в июльском выпуске журнала "Огонек" за 2002 г. была опубликована беседа с историком В.Л. Махначом. Речь шла об отношениях Орды и русских княжеств; о Минине там не было ни слова. Однако к интервью прилагалась врезка:
  
   "Земский староста Нижнего Новгорода крещеный татарин Кириша Минибаев, он же Кузьма Минин, действительно сделал то, что сделал. Да не вписался в величественную картину национального единения. После XVIII века о племенной принадлежности Минина упоминать перестали...".
  
   Как пишет журналист С.В. Скатов в редакции "Огонька" ему объяснили, что это был анонс материала, который редакция хотела опубликовать, но из редакционного портфеля он исчез. Об авторе ничего не известно - ни имени, ни координат в редакции не осталось. А легенда приобрела популярность, причем не только в прессе - о татарском происхождении Минина заговорили представители мусульманского духовенства. Вполне возможно, что среди предков Минина были татары. Ведь татарская кровь не редкость у русских Поволжья. Политически, в свете дружбы русского и татарского народов, найти татар в роду Минина было бы даже хорошо. Просто тому нет доказательств, кроме неизвестно почему пропавшей статьи неизвестно куда девшегося автора.
  
   К числу фантазий на тему "Смута" следует отнести и фильм "1612: Хроники Смутного времени" (2007), снятый режиссером В.И. Хотиненко по сценарию Арифа Алиева. Хотя в фильме присутствуют Минин и Пожарский, не они являются спасителями России, а влюбленный в Ксению Годунову холоп Андрейка. Юноше помогает дух убитого "гишпанского кабальера" и друг татарин с нетатарским именем Костка. Пересказывать сюжет нет смысла, поскольку он не имеет отношения к нижегородскому ополчению. Хотиненко внеисторичность фильма вполне устраивает; по этому поводу он сказал:
  
   "Про Смутное время известно очень мало. Выскажу крамольную мысль: правда о Смутном времени никому не нужна. Когда начинают ребенку рассказывать правду о родителе - например, мама гуляла и все такое, такая правда ему не нужна. Чтобы ее воспринять, необходима определенная зрелость. ... Вот кто такие Минин и Пожарский? На самом деле никто толком и не знает. Есть о них противоречивые свидетельства разных людей. С польской стороны - одно, с нашей - другое. Но мы грузить зрителей этими изысканиями не будем. У нас история авантюрная, приключенческая".
   Нет сомнений, что режиссер имеет право на свободу творчества, и к Хотиненко, в этом плане, нет претензий, хотя по мнению всех рецензентов фильм получился на редкость слабый. Непонятно другое - фильм снимали по государственному заказу, на него было истрачено около 20 млн. долларов. Спрашивается, для чего? Какой интерес у правительства финансировать фильм, искажающий славные страницы истории России? Хотиненко утверждает, что от него желали лишь, чтобы фильм получился смешным, а остальное неважно - ведь наши знания о Смуте есть миф. Это, конечно, не так: как раз об освобождении Москвы от поляков известно много. Хотиненко сам пытался создать миф, но художественная слабость фильма ему помешала. Остаются вопросы к тем, кто поддержал съемку фильма: к продюсеру фильма Н.С. Михалкову и к бывшему главе Федерального агентства по культуре и кинематографии М.Е. Швыдкому. Но, как всегда, ответа не будет.
  
   Приспели и романы об освобождении Москвы. Кроме книги В.А. Шамшурина "Кузьма Минин. Жребий Кузьмы Минина" (2004), обобщившей ранее написанную трилогию, в 2007 г. в печати, одновременно с началом проката фильма Хотиненко, появились две книги со сходными названиями - "1612 год"
   Д.В. Евдокимова и "1612: Хроники Смутного времени" А.Т. Алиева. Книга Евдокимова - написанная в традиционном стиле исторического романа, значительно уступает в художественном плане и по глубине исторической проработки романам Шамшурина. Книга Алиева не отличается по сюжету от фильма, снятого по его сценарию, но лишена нестыковок, в фильме присутствующих. Алиев считает позволительным произвольно обращаться с историей. По его мнению, главное - в общей идее исторического периода:
  
   "Тему "1612" я для себя сформулировал так: во времена самозванства колесо судьбы вертится быстрее - сегодня царь, завтра червь. Роман структурировал, представляя вращение колеса: холоп, бурлак, рында, испанский дворянин-кабальер, царь и снова холоп, червь - всё это состояния простого русского парня Андрея".
  
   Как и Хотиненко, Алиев пытается уверить, что история Смутного времени плохо известна, наполовину придумана, поэтому может позволить делать с ней, что угодно. Он пишет: "Царевна Ксения не была любовницей поляка? Но историки не спорят, что она была любовницей Лжедмитрия, а потом еще нескольких темных личностей и ее изнасиловали чуть ли не двадцать казаков (все утверждения, на мой читательский взгляд, очень и очень сомнительны)". Стоит заметить, что на самом деле историки спорят, была ли Ксения любовницей царя "Дмитрия", и никто не приписывает ей "темных личностей" как любовников. Читателя, любящего историю, не может радовать как лихо Алиев выбросил из своей версии Смуты великий и вовсе не придуманный подвиг Минина и Пожарского. Все же, к роману меньше претензий, чем к фильму, ведь книга не издана за счет государства. Главный упрек к Алиеву связан с заглавием книги (и фильма) - это вовсе не "хроника Смутного времени", а фэнтези о Смутном времени.
  
   О Минине и Пожарском пишут и в исторических исследованиях. К их числу относятся книга В.В. Каргалова "Русские воеводы XVI-XVII вв." (2005), где есть глава о Пожарском, и монография В.Н. Козлякова "Смута в России: XVII век" (2007) о событиях Смутного времени, в том числе, об освобождении Москвы. Обе работы профессиональны, но мало что добавляют к истории похода Минина и Пожарского в книге Любомирова (1913, 1917).
  
   Идеология России и место Минина и Пожарского в официальной мифологии. Идеология самым прямым образом влияет на официальную мифологию. Ниже рассмотрено место Минина и Пожарского в мифологии царской, советской и постсоветской России.
  
   Первый, домифологический период соответствует царствованию Михаила Федоровича (1613 - 1645). Царь и высшие бояре смотрели на вождей нижегородского ополчения как на людей, имеющих важные заслуги перед государством, но неродовитых, не связанных родством с царствующим домом. Второй период начался с воцарения Алексея Михайловича (1645) и завершился кончиной Петра I (1725). Его можно назвать временем признания Минина и Пожарского как спасителей России. Алексей Михайлович, глубоко религиозный, видел в освобождении Москвы Промысл Божий; его орудиями были Минин и князь Пожарский. Особое внимание царь обратил на явление св. Сергия Минину. В 1649 г. указом царя день Казанской иконы Божией Матери - 22 октября (4 ноября нов. стиля), когда освободили Китай-город, был объявлен праздником. Минина и Пожарского чтили и дети Алексея Михайловича. Даже Петр I, отрицающий все стародавнее, почитал Минина и Пожарского. В 1722 г. он посетил гробницу Минина в нижегородском кремле. Император сказал тогда: "На сем месте погребен освободитель и избавитель России".
  
   После смерти Петра I для Минина и Пожарского наступил период забвения (1725 - 1762), хотя день Казанской иконы не отменяли и в церквях поминали князи Дмитрия Михайловича и Кузьму Минина. Малоумные царицы (с известным исключением для Елизаветы Петровны) и еще более малоумный Петр III тратили силы на светские развлечения, на игру в солдатиков и жили сегодняшним днем. С воцарением Екатерины II впервые после Петра I во главе России оказался по-настоящему умный правитель. Императрица неплохо знала русскую историю, написала пьесы "Рюрик" и "Олег" и составила пособие для обучения внуков. При Екатерине II среди образованной части общества возрос интерес к истории России. Здесь, сразу же видное место заняли Минин и Пожарский.
  
   С середины царствования Александра I (1801 - 1825) формирование государственной идеологии вступило в стадию зрелости. Важную роль сыграла статья Н.М. Карамзина "Записки о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях" (1811). Согласно Карамзину, самодержавие представляет "умную политическую систему", являющуюся "великим творением князей московских". Возникло оно в борьбе с ханским игом. "Совестью" самодержавия стала православная церковь. Карамзин отмечает страшную следствия убийства царя (пусть, самозванца), чуть не погубившие Россию: "Самовольные управы народа бывают для гражданских обществ вреднее личных несправедливостей или заблуждений государя". Тогда "гидра аристократии" - бояре, самозванцы, казаки, поляки и шведы почти погубили Россию. Спасли страну Минин и Пожарский, народ и вера:
  
   "История назвала Минина и Пожарского "спасителями Отечества": отдадим справедливость их усердию, не менее и гражданам, которые в сие решительное время действовали с удивительным единодушием. Вера, любовь к своим обычаям и ненависть к чужеземной власти произвели общее славное восстание народа под знаменами некоторых верных отечеству бояр. Москва освободилась".
  
   Нашествие Наполеона 1812 г. показало преемственность между освобождением Москвы от поляков и изгнанием французов из Москвы. Установка памятника на Красной площади завершила возведение Минина и Пожарского в ранг героев официальной мифологии. Окончательно идеологическая доктрина Российской империи в виде триады - "Православие-Самодержавие-Народность", сложилась в 1830-х гг. стараниями графа С.С. Уварова. В марте 1833 г., при вступлении в должность министра народного просвещения, Уваров писал в циркуляре, разосланном попечителям учебных округов: "Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование, согласно с Высочайшим намерением Августейшего Монарха, совершалось в соединённом духе Православия, Самодержавия и народности".
  
   Идее о народности был необходим национальный герой. Им стал мифический спаситель Михаила Романова - крестьянин Иван Сусанин. Опера М.И. Глинки "Жизнь за царя", посвящённая его подвигу, явилась воплощением уваровской триады в искусстве. Минин и Пожарский несколько потеснились на пьедестале славы: они были спасителями отечества, а Сусанин - спасителем царя. Впрочем, места хватило всем, и идеологическая триада - православие, самодержавие и народность, без особых изменений дожила до 1917 г. Надо сказать, что народ не ставил Сусанина вровень с Мининым и Пожарским; люди понимали, что спасение царя есть лишь следствие спасения России. Народ глубоко почитал вождей нижегородского ополчения. Последнее чествование состоялось 8 мая (ст. ст.) 1916 г. В журнале "Искры" было напечатано описание торжеств:
  
"8 мая в день торжества по случаю 300-летия кончины Козьмы Минина повсеместно в городах империи состоялось чествование памяти великого нижегородского гражданина. Повсюду отслужены торжественные панихиды в присутствии представителей власти, сословий и многочисленных молящихся... Но особенно торжественно отпразднован этот день на родине Минина - в Нижнем Новгороде и в Москве. Крестный ход в сопровождении Великого князя Георгия Михайловича шел по пути, по которому Минин вел нижегородское ополчение на спасение Москвы".
  
   Материалы торжественного заседания Нижегородской думы и архивной комиссии, посвященного памяти Минина, еще успели издать в 1917 г., но это был конец. Большевики выбросили "в сорную корзину истории" мифологию царской России. Туда же отправили подвиг "контрреволюционного" ополчения и "лавочников" Минина и Пожарского.
  
   К середине 1930-х годов большевистское государство со сверхзадачей построения мирового коммунизма и идеологией интернационала и мировой революции переродилось в советскую империю. Сталин придал идеологии Советского Союза российскую форму и содержание. Москва вновь стала Третьим Римом - центром "прогрессивного человечества". Уваровская триада возродилась. Религией стало построение коммунизма в СССР. На роль самодержца подошел сам Сталин, а народность выразилась в формуле: "Народ и партия едины". Сталин вернул в официальную мифологию героев русской истории, в том числе, Минина и Пожарского, но несколько понизил в статусе. Несмотря на то, что Пожарский и Минин одержали замечательную военную победу над польскими интервентами, ордена Минина и Пожарского не появилось, в отличие, например, от ордена Богдана Хмельницкого, воевавшего в свое время против России.
  
   Со смертью генералиссимуса началась коррозия советской идеологии. Коммунизм перестал быть религией после провала обещаний Хрущева при жизни одного поколения построить коммунизм. Самодержавных генсеков высмеивали на кухнях. Народ все больше сомневался, что с ним обращаются по справедливости. Советская элита также была недовольна невозможностью заполучить крупную собственность. Наступила горбачевская "перестройка", а затем - распад СССР. В новом государстве, Российской Федерации, правительство передало общую собственность в частные руки (на основе знакомств и взяток). Но, вопреки ожиданиям, последовало падение производства и массовое обнищание. Имущие власть и деньги, ощущая неуверенность временщиков и боясь, что у них отберут "нажитое", стали подыскивать, чем идеологически утешить народ. Ельцин даже объявлял конкурс на создание идеологии новой России, но придумать идеологию, вызывающую доверие, оказалось непросто. Пришлось использовать старые идеи, так и не сложив их в систему.
  
   В наши дни в официальной мифологии вновь в чести Минин и Пожарский. Их прославление по сравнению с временами Сталина продвинулось. С 2001 г. в Нижегородской области ежегодно проводят культурно-патриотическую акцию "Алтарь Отечества". Участники этой акции проходят по маршруту нижегородского ополчения. В 2004 г. в честь приближающегося 400-летия освобождения Москвы была провозглашена федеральная общественная программа "Возвеличим Россию своими делами". Был создан Фонд им. Минина и Пожарского и учреждены общественные награды - орден Минина и Пожарского, медаль св. Архангела Михаила "За силу духа Российского". 16 декабря 2004 г. в честь "дня победы народного ополчения гражданина Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского", Госдума РФ ввела общероссийский праздник "День народного единства" (впервые праздновали 4 ноября 2005 г.). В 2005 г. в Нижнем Новгороде состоялось открытие памятника Минину и Пожарскому, который является уменьшенной копией памятника, установленного на Красной площади в Москве.
  
   Героев нижегородского ополчения ныне славят, но чествования официальные. Для народа связь времен прервана - Минин и Пожарский перестали быть народными героями, а стали героями историческими. Должно пройти немало времени и вырасти новому, патриотичному и более счастливому поколению, чтобы вновь приблизиться духовно к спасителям России.
  
  
   11.7. Итоги Смутного времени
  
   Потери России. Многолетняя гражданская война, нашествия поляков, запорожцев, шведов, крымцев, да и русских казаков, привели к страшному опустошению России. По оценкам, за Смутное время (включая голод 1601 - 1603 гг.) погибло от трети до половины населения страны. В описях, проведенных при царе Михаиле упоминается множество пустых деревень, из которых крестьяне "сбежали" или "сошли безвестно куда", или были побиты "литовскими людьми" и "воровскими людьми". Во многих местах, и через 20 лет после окончания Смуты, было меньше людей, чем в XVI веке. Судя по данным переписей, в Новгородской земле численность населения в 1620 г. была вдвое меньше, чем в 1582 г. и в 10 раз меньше, чем в 1500 г.! В вотчинах Троице-Сергиева монастыря площадь пашни сократилась в 10 раз. В Замосковье в середине XVII века распаханные пашни составляла не больше половины земель, учтенных писцовыми книгами.
  
   Смута привела к разорению хозяйства страны, запустели не только деревни западной и центральной России, но была сожжена Москва, нарушилась торговля, многие города почти вымерли - посадские люди разбегались от поборов и тягла. Смута задержала экономическое развитие России и усугубила ее отставание от передовых, развивающихся европейских стран. Задержалось и культурное развитие страны - в ближайшие десятилетия после конца Смуты в России не были склонны заимствовать культурные достижения европейцев (не считая приобретения оружия и найма военных специалистов). Россия понесла и большие территориальные потери. По Деулинскому перемирию (1618) и Столбовскому миру (1617) были утрачены Смоленская и Северская земли, отошедшие к Речи Посполитой, и побережье Финского залива с частью Карелии, отошедших к шведам. Была разрушена система защиты страны от вторжения с Запада. В руках поляков и шведов оказались лучшие русские крепости - Смоленск, Ивангород, Путивль.
  
   Социальные изменения российского общества. По мнению многих историков, влияние Смуты на российское общество было на удивление незначительным. Костомаров вообще его не нашел, утверждая, что российская история просто перескочила через Смуту и продолжала развиваться как будто ее не было. Действительно, в России остались те же сословия и взаимоотношения между ними. Можно спорить о приобретениях или потерях каждого из сословий, но революционных изменений не произошло. Царская власть явно укрепилась по сравнению с царствованием Годунова, но лишь благодаря общенародному признанию избрания правильного царя Михаила, родича природных московских государей. В первое десятилетие царствования Михаила его власть была несравненно менее самодержавна, чем у Годунова: с 1613 по 1622 гг. почти непрерывно заседал Земской собор, решавший основные вопросы по управлению страной. Первым по-настоящему самодержавным Романовым стал патриарх Филарет, вернувшийся в 1619 г. из плена отец Михаила.
  
   Неопределенны выигрыши аристократии: немало боярских и княжеских родов исчезло; другие захудали, размеры их вотчин уменьшились. В то же время, родственники царя Михаила и приближенные к нему бояре получили щедрые земельные пожалования. К аристократии все больше примыкает высшая бюрократия - думные дьяки, неродовитые, но влиятельные; их число нарастало, и нередко их награждали вотчинами как бояр. Увеличилось и число чиновников низших рангов. Московское государство ускоренно становилось государством бюрократическим. Очень усилилась после Смуты православная церковь; монастыри получили большие земельные пожалования, а положение патриарха поднялось на невиданную высоту, когда им стал отец царя Михаила, митрополит Филарет (1619). Он правил Россией, соединив в одном лице власть духовную и светскую. Авторитет церкви был очень высок, и у высших иерархов появилась гордыня, чувство вседозволенности, за которое Россия заплатит расколом.
  
   В войнах Смутного времени самым активным образом участвовали служилые люди - дворяне и боярские дети. Они понесли наибольшие потери, и численность их резко сократилась. Кроме того, держатели поместий в значительной мере разорились. Одни были согнаны с земли, как смоленские дворяне, другие захудали, оставшись без крестьян, сбежавших или умерших. На рубеже 1630-х годов московские дворяне, считавшиеся самыми богатыми, имели в среднем на поместье 24 души мужского пола, помещики же Шелонской пятины имели по 6,2 мужицких душ на владение. После Смуты многие дворяне и боярские дети сами пахали землю и ходили в лаптях. Неудивительно, что помещики обращались к царю с просьбами окончательного закрепощения крестьян. Между тем, сокращение численности дворян оказалось для крестьян благодетельным. Они уже могли их прокормить и что-то оставить для себя.
  
   Говоря языком структурно-демографической теории, развиваемой в России С.А. Нефедовым, в ходе Смутного времени наблюдалось сокращение как численности производящего населения (крестьян), так и численности элиты, истребившей себя в междоусобице. В результате, произошла стабилизация, и начался новый политико-демографический цикл, в котором сильно поредевшее производящее население, сравнительно хорошо обеспеченное ресурсами, было в состоянии содержать относительно небольшую элиту, растить детей и количественно прирастать. Успехи эти были для крестьян преходящи. Над ними как топор висело "Уложение" царя Василия Шуйского об установлении 15-летнего срока сыска беглых крестьян, причем розыск должны были проводить местные власти. До поры до времени у местных властей не было сил приводить этот указ в жизнь, но перспективы для крестьян вырисовывались самые мрачные, тем более, что помещики осаждали царя просьбами их закрепостить.
  
   Историки-марксисты, не без влияния идей В.И. Ленина, развивали концепцию об зарождении капитализма в России с начала XVII века, когда победившие в гражданской войне купцы запустили его развитие. На самом деле, все обстояло ровным счетом наоборот. Гражданская война сильнейшим образом ударила по городам; уцелевшее посадское население, включая купцов, было обложено тяжелыми налогами. Многие посадские не выдерживали бремени налогов и бежали из своих городов, но остальным приходилось платить еще больше. Немногие богатые купцы - гости, получали от правительства привилегии, но высшая награда была чисто феодальная, как у Минина, получившего чин думного дворянина. Так что Смута задержала, а не ускорила развитие капитализма в России.
  
   Смутное время было периодом борьбы дворян и казаков за право быть главным воинским сословием России. Казаки эту войну проиграли - против них выступили единым фронтом духовенство, дворяне и посадские (купечество). Избранный на престол с помощью казаков Михаил Романов оказался отнюдь не "казацким царем". Вместе с окружающими его боярами он проводил антиказацкую политику, даже в ущерб обороноспособности государства. Многие казаки были объявлены ворами и казнены (нередко, за дело), другие посажены в тюрьмы, третьи, напротив, испомещены и стали дворянами. Были избравшие статус свободных крестьян, но в массе казаки покинули центральную Россию и ушли на Дон, Волгу, Терек, Яик и в Сибирь. В дальнейшем, казаки не раз восставали против царской власти, но на окраинах - центр страны они уже не захватывали.
  
   Посеянный ветер. Слова пророка Осии - "Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю" (Ос. 8:7а), стали пословицами. Русские говорят: "Посеешь ветер - пожнешь бурю", поляки - "Kto sieje wiatr zbiera burze". Знание библейской мудрости не помешало полякам целых 15 лет разрушать Московское государство. После их ухода осталась сожженная столица, опустошенная страна и страшная ненависть уцелевшего населения. Шведы тоже укусили Россию, но ограничились ее северо-западным углом и громких преступлений не совершили. Русские их не возненавидели, хотя не простили предательского нападения и захвата земель у Финского залива. Но это были дела государственные, политические, а народные чувства оставались спокойны, чего не скажешь в отношении к полякам.
  
   До Смутного времени вражды к полякам у русских не было. Литовско-московские войны XIV - XV века были войнами внутри русского суперэтноса. С принятием католичества и ополячиванием шляхетства Литвы войны стали приобретать межэтнический характер. В 1569 г. появилось польско-литовское государство Речь Посполитая. Война Стефана Батория с Иваном Грозным (1578 - 1582) была уже польско-русской войной. Солдаты Батория сожгли Старую Руссу и разорили окрестности Пскова, но основная территория России не пострадала. Взаимная неприязнь еще не пустила глубокие корни; польская и литовская знать подумывала о федерации Польши, Литвы и России. Таким путем они рассчитывали мирно захватить Россию. В 1586 г. Баторий направил предложение царю Федору, чтобы в случае бездетной смерти одного из них, другой унаследовал его владения. Русские предложение отклонили. Когда умер Баторий, Федор Иванович был одним из кандидатов на польский престол, но шляхта выбрала Сигизмунда III Вазу.
  
   В 1604 г. Сигизмунд III, римский папа и часть польских магнатов скрытно поддержали поход "царевича Дмитрия". В его войско записалось немало шляхтичей, а его самого сопровождали иезуиты. По восшествии "Дмитрия" на престол Сигизмунд и папа рассчитывали на уступки русских земель и принятие страной католичества, но самозванец их обманул, ограничившись обещанием начать войну с турками. На свадьбу "Дмитрия" и Марины Мнишек в Москву съехалось несколько тысяч поляков. Вели себя они крайне нагло: заходили в церковь с оружием, насиловали женщин. Как ответ, сотни поляков были убиты во время поднятого Шуйскими восстания по свержению самозванца. Гибель поляков вызвала негодование в Речи Посполитой, тысячи шляхтичей жаждали крови русских.
  
   Скоро представился случай. С легкой руки нескольких белорусских шляхтичей появился новый "Дмитрий", известный у русских как Вор, а у поляков как Царик. Тысячи шляхтичей и запорожцев встали под его знамена. Страшные бедствия они принесли России. Особенно прославился Александр Лисовский - белорусский шляхтич, участник рокоша против Сигизмунда. Объявленный вне закона, он перебрался в Россию, создал отряд из запорожцев и донских казаков и начал кровавый путь по стране. "Лисовчики" разорили Коломну, Кострому, Галич, Соль Галицкую, Ростов Великий, Калязин, Кашин. Они сжигали монастыри, убивали монахов, насиловали монашенок, разбрасывали разбитые на куски мощи святых. В Кашине "людей ломали, вешали на деревьях, в рот насыпав пороху и, зажав оный, жгли на огне; а женскому полу прорезывая сосцы, вздергивали веревки и таким образом вешали; в тайные уды порох насыпав, зажигали и другие ужасные лютости производили".
  
   В наши дни белорусские националисты объявили Лисовского народным героем. Впрочем, по жестокости ему нисколько не уступали атаманы "черкасов" - запорожцев. По известию царской грамоты черкасы церкви Божии обдирали и православных мучили разными муками - "каких по ся место и во всех землях не бывало мук". Украинские националисты не меньше белорусских гордятся преступлениями своих предков, гордятся даже учиненным запорожцами геноцидом русского населения Северщины. Каждодневных зверств не допускали крупные польские военачальники, особенно, Жолкевский и Сапега. Однако, в случае сопротивления, поляки уничтожали всех подряд. Так случилось во время восстания в Москве в марте 1611 г. Вот как описывает события их участник, ротмистр Самуил Маскевич:
  
   "29 марта... завязалась битва сперва в Китае-городе, где вскоре наши перерезали людей торговых (там одних лавок было до 40.000); потом в Белом-городе; тут нам управиться было труднее: здесь посад обширнее и народ воинственнее. Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнем. Мы кинемся на них с копьями; а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами; мы отступим, ... они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитою своих загородок стреляют по нас из ружей; а другие ... с кровель, с заборов, из окон, бьют нас самопалами, камнями, дрекольем. Мы, т. е. всадники, не в силах ничего сделать, отступаем; они же нас преследуют и уже припирают к Кремлю ... Мы не и не умели придумать, ... как вдруг кто-то закричал: огня! огня! жги домы!".
  
   Поляки стали поджигать дома, те не загорались. Тогда достали смолы и лучины, и огромный город запылал; пожар был так лют, что ночью было светло как днем. На другой день поляки продолжали поджоги:
  
   "В четверток мы снова принялись жечь город; которого третья часть осталась еще неприкосновенною: огонь не успел так скоро всего истребить. ... И так мы снова запалили ее, по изречению Псалмопевца: "град Господень измету, да ничтоже в нем останется". Смело могу сказать, что в Москве не осталось ни кола, ни двора".
  
   Нужно сказать, что не все поляки самодовольно описывали деяния рук своих. С явным неодобрением пишет о московском пожаре Мартын Стадницкий:
  
   "Жалко и больно было смотреть, как одни (люди) горели в домах, другие, желая тушить пожар, задыхались от дыма. Гонсевский еще усилил гибель и смерть врага, направив дула орудий в бегущую толпу. Под беспрерывную стрельбу из них польские солдаты стали умерщвлять народ мечом и выстрелами из мушкетов. Они рассекали, рубили, кололи всех без различия пола и возраста. В башнях и склепах были также зажжены склады пороха; несчастная Москва осветилась словно фейерверком, и поднялся такой грохот, какого не могли запомнить старейшие из солдат. Страшный дым превратил ясный день в темную ночь, и этот столичный город воистину уподобился Трое. Слезы, крики жертв, возгласы убивавших солдат, беспрестанный бой из орудий приводили всех в отчаяние. Поляки никого не щадили".
  
   Интервенция, открыто начатая Сигизмундом в 1609 г., закончилась только в 1618 г. заключением Деулинского перемирия. Россия утратила смоленскую, черниговскую и северскую земли. Не обошлось без "этнической чистки". Запорожцы истребили и изгнали русских жителей черниговской и северской земель, на их месте поселились украинцы. Для русских интервенция принесла не только разорение страны и потерю обширных территорий. Итогом стала глубокая неприязнь к полякам, включая белорусскую и украинскую шляхту. К неприязни присоединилось презрение. Русских поразил контраст между позой и самохвальством шляхты и людоедством в осажденном Кремле. Причиной людоедству был голод, такой же, от которого умерли сотни защитников Троицкого монастыря. Но русские умирали с молитвой на устах, а поляки, потеряв человеческий облик. Киевский купец Божко Балыка, переживший осаду на кожаных листах из старинных рукописей, травах и сальных свечах, свидетельствует, что людоедство не мешало бойкой торговле:
  
   " ... пришли до одной избы, тамже найшли килка кадок мяса человеческого солоного; одну кадку Жуковский взял; той-же Жуковский за четвертую часть стегна человечого дал 5 золотых, кварта горелки в той час была по 40 золотых; мыш по золотому куповали; за кошку пан Рачинский дал 8 золотых; пана Будилов товаришъ за пса дал 15 золотых, и того было трудно достать; голову чоловечую куповали по 3 золотых; за ногу чоловечую, одно по костки, дано гайдуку два золотых; за ворона чорного давали наши два золотых и пол фунта пороху -- и не дал за тое; всех людей болше двох сот пехоты и товаришов поели".
  
   Когда поляки сдали Кремль и ополченцы с народом вошли в его стены, их глазам предстала ужасная картина: все церкви в нечистоте, образа рассечены, глаза вывернуты, престолы ободраны, в кадках - засоленная человечина. Но русские люди не дали испортить себе праздник. В Успенском соборе совершили торжественный молебен, а опоганенный Кремль почистили и освятили.
  
   Россия не примирилась с Деулинским перемирием, отторгнувшим от нее обширные земли. На этот счет было полное единство царя, духовенства, бояр и служилых людей. Однако Смоленская война 1632-1634 гг. окончилась неудачно. По Поляновскому миру 1634 г. Россия получила город Серпейск, отказ Владислава от "титула государя всея Руси" и прах умершего в Польше царя Василия Шуйского - компенсация, не стоящая жертв Смоленской войны. Но русские, в отличие от поляков, умели ждать. Через 20 лет, в 1653 г., Земской собор постановил принять под "государскую высокую руку" Алексея Михайловича "гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское з городами и з землями". Последовавшую войну польско-литовское государство выстояло лишь с трудом. По Андрусовскому перемирию 1667 г. Речь Посполитая возвратила все земли, захваченные в Смутное время, и признала воссоединение с Россией Левобережной Украины, а по "Вечному миру" 1686 г. признала переход к России и Киева.
  
   Речь Посполитая просуществовала еще больше столетия. В 1773 г. по инициативе прусского короля Фридриха II начались разделы страны между Пруссией, Россией и Австрией. В 1794 г. в Польше и Литве вспыхнуло восстание под руководством Тадеуша Костюшко, но это был акт отчаяния. 4 ноября 1794 г. войска А.В. Суворова взяли штурмом Прагу, предместье Варшавы; на другой день капитулировала Варшава. 25 ноября 1795 г. король Станислав Понятовский подписал акт отречения от престола; польско-литовское государство перестало существовать. Таковы последствия торжеств, устроенных в 1611 г. по поводу "окончательной" победы над Московией, когда по ликующим улицам Варшавы провезли "живые трофеи" во главе с царем Василием Шуйским, а затем пленного царя заставили поклониться королю в ноги.
  
   Злорадствовать не приходится: В.О. Ключевской справедливо называл уничтожение Речи Посполитой крупнейшей ошибкой Екатерины II. Историка потрясла моральная сторона: уничтожение уже не опасного для России древнего славянского государства. К моменту написания своей работы Ключевский знал кровавую историю русско-польских отношений после раздела Польши. Сейчас обозначился результат еще одного наследия раздела Польши - включения в Россию правобережной Украины. Без этой, совсем нерусской земли, Россия, при всех своих бедах, могла сохранить Новороссию, Крым и Донбасс. Правобережная, все менее православная Украина пошла бы своим путем. Но у России во времена Екатерины были хоть моральные оправдания - желание освободить православных украинцев и белорусов (Россия не получила тогда ни пяди польских земель) и, разумеется, память о Смутном времени. У Пруссии и, особенно, Австрии, спасенной Яном Собесским от турок, оправданий вообще нет. Впрочем, в силу особенностей менталитета поляки возненавидели именно "азиатов" русских, и начался новый виток славянской вражды, продолжающегося и по сей день.
  
   Н.И. Костомаров заключает свою книгу "Смутное время московского государства" замечательными словами о крепости русского народа и Московского государства. Он пишет, что "основной материал этого государства, несмотря на слабость связей в некоторых местах, оказался до того крепок, что Польша, наперши на него с размаха, скорее сама больно зашиблась от него своим, уже нездоровым, телом, и усилила тем свою болезнь, но не одолела сломить его и раздробить, а потому смутное время останется чрезвычайно знаменательной эпохой в русской истории, как свидетельство крепости внутренней жизни народа - важный задаток для ее будущего". Хочется верить, что и сегодня русский народ найдет в себе силы и окончательно выберется из трясины нового Смутного времени.
  
   Рокош - мятеж шляхты против короля.
   Ныне село Рахманово Пушкинского р-на Московской области.
   Между Сергиевым Посадом и поселком Семхоз.
   Рядом с автобусным вокзалом, на пересечении Вознесенской и Кооперативной улиц.
   Теснили.
   "Козы городовые" - двузубые вилы на длинных рукоятках. Использовали против врагов, лезущих на стену по штурмовым лестницам.
   Дедилово - село в Тульской области, раньше город Дедилов.
   Поновить - исповедать.
   Тарасы были двух видов: 1) ящики из бревен, наполненные землей или мелкими камнями; использовали для построения острогов; 2) подкатные срубы на колесах для нападения на город. Здесь речь идет об тарасах в первом, оборонительном, значении.
   Наряд - средства "огненного боя" - пушки, пищали и припасы к ним.
   Цингу в России научились лечить в конце XVII века, что следует из царской грамоты, направленной в 1672 г. князю А.А. Голицыну в Казань: "...изготовить двести ведер сосновых вершин, намоча в вине, да в Нижнем Новгороде изготовить сто ведер, и послать то вино в Астрахань и давать то вино в Астрахани служилым людям от цинги" (Белов А.Б. Медицина в Московском государстве (XV - XVII век) // http://www.potencya.com/page.php?id=138).
  
   В начале осады из монастыря бежал слуга монастырский Осип Селевин, и неудачно пытался бежать стрелец. Был пленный поляк, трубач Мартьяс, вошедший в доверие князя Долгорукого, но его разоблачил глухонемой литовский пан - православный, перешедший на сторону русских.
   По другим данным на стенах казнили 62 пленных.
   Пахолки - боевые слуги "товаришей", богатых шляхтичей, чаще всего, гусар.
   Предок Шеиных, "муж честный" Михаил Прушанин, "выехал из прусские земли к великому князю Александру Невскому".
   Сеунч - вестник победы (монг., русск.).
   Соха - единица налогообложения в допетровской России, определялась по количеству распаханной земли (для дворян и крестьян) или по числу дворов (для посадских).
   Скорее всего, боевых холопов.
   Полковая пищаль - легкая пушка.
   Апроши или подступы (русск.) - зигзагообразные траншеи, вырытые в направлении объекта атаки.
   Жители городов, получивших Магдебургское право, освобождались от суда и власти воевод и старост. В городе создавался выборный орган самоуправления - магистрат.
   Стоит вспомнить пленного советского генерала, Дмитрия Михайловича Карбышева, отвергшего самые заманчивые предложения немцев и власовцев, надеявшихся на согласие бывшего царского офицера. Немцы провели престарелого генерала по кругам ада концлагерей и, наконец, убили, облив холодной водой на морозе.
   Ниже перечислены уступки непобежденной России. 1762 - мир с побежденным Фридрихом II с возвратом Восточной Пруссии, присягнувшей России; 1841 - продажа форта Росс в Калифорнии (получено 5 тыс. долларов); 1855 - уступка Японии Южных Курил; 1867 - продажа США Аляски за 7,2 млн. долларов; 1875 - уступка Японии всех Курил в обмен на русский же Сахалин; 1917 - признание Финляндии и право на отделение Украины; 1945 - передача Польше Белостокской области; 1950 - передача Китаю Порт-Артура; 1954 - передача Крыма УССР; 1956 - передача базы Поркалла-Удд Финляндии и обещание уступить Японии два курильских острова; 1987 - обязательство уничтожить вдвое больше ракет, чем американцы; 1989 - вывод советских войск из Восточной Европы; 1990 - передача США 50 тыс. кв. км. в Беринговом море; 1991 - заключение невыгодного договора о разоружении СНВ-1; 1991 - распад СССР и признание Россией новых республик; 1991 - Б.Н. Ельцин предлагает автономиям "брать столько суверенитета, сколько сможете"; 1993 - договор СНВ-2, делающий Россию беззащитной (заблокирован в Думе); 1996 - позорное перемирие в Хасавюрте; 1997 - признание Крыма частью Украины; 1997 - отказ от российского сектора в Арктике; 2001 - отказ от базы слежения Лурдес (Куба) и базы в Кумрани (Вьетнам); 2005 - уступка Китаю островов площадью 337 кв. км.
  
   В 1870 г. Горчаков вернул России право держать военный флот на Черном море, утраченное после Крымской войны (1856). Ф.И. Тютчев отметил событие в стихах: "Да, Вы сдержали Ваше слово: || Не двинув пушки, ни рубля, || В свои права вступает снова || Родная русская земля". (Тютчев Ф.И. Да, вы сдержали ваше слово... // Ф.И. Тютчев. Лирика: В 2 т. / М.: Наука, 1966, т. 2, с. 226.
  
   Как посадский человек, Мина деревнями не владел, владел ими царь, а деревни были у него на оброке ( в аренде).
   В русских знатных семьях у детей, как правило, было два имени. Одно крестильное, соответствующее святому в день рождения или крещения (у Пожарского им был святой Косьма), и другое - родовое имя, принятое в этой семье.
   Представление о ценах дает опись имущества П. Хмелевского (1614): дом на Арбате с пристройкой - 25 руб., конь для выезда - 17 руб., рабочий мерин - 5 руб., 100 бревен - 4 руб., две сабли - 15 алтын и 5 алтын (1 руб. = 33 алтын), два блюда и тарелка оловянные - 10 алтын, четверть (4 пуда) муки ржаной - 20 алтын, полтуши свиные - 2 гривны (0,2 руб.); туша баранья - 2 гривны. (Дело об измене ротмистра Хмелевского // Русский архив, 1853, N 10/11, стб. 721-761).
  
   Понизовье, Понизовые города - Среднее и Нижнее Поволжье.
   Верховые города - Верхнее Поволжье; для нижегородцев - Кострома и Ярославль.
  
   Недавно Т. Бохун написал уже о 7 тыс. запорожцев и 10-тысячном войске Ходкевича, но для баланса увеличил войско Пожарского до 14 тыс. (Бохун Т., Кравчик Я. Сто повозок Ходкевича // Родина, 2005, N 11).
   Бехтерцы, калантари, юшманы - кольчуги с вплетенными или накладными пластиками брони.
   Куяки и тегиляи - доспехи в виде кафтанов из стеганой ваты с вшитыми кусочками метала и кольчуги.
   Часы дня в начале XVII века в России считались от восхода, а часы ночи - от захода солнца.
   Ясак, монг., татарск. стар. - сторожевой и опознавательный клич, пароль, сигнал (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. Спб., М.: Издание М.О. Вольфа, 1882).
   Ему принадлежит афоризм: "Всякий народ имеет такое правительство, какого заслуживает".
   Александр Христофорович Бенкендорф не заслуживает клейма жестокого душителя свободы. В молодости он - герой войн с горцами, турками и Наполеоном. Став шефом корпуса жандармов, умел проявить умеренность и снисхождение. В народе его любили за доступность и помощь в судебных делах простым людям.
   Например, Ф. Корецкий, написавший "Краткое изображение бессмертных подвигов Нижегородского гражданина Козьмы Минина и кн. Дмитрия Михайловича Пожарского, взятое из исторических преданий тогдашних времен", М. 1817.
   Всего с 1921 по начало 1954 г. по политическим обвинениям было приговорено к смертной казни 642.980 человек, к лишению свободы - 2.369.220, к ссылке - 765.180. (Земсков В.Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект) // Социологические исследования. 1991, N6, N 7; Дугин А.Н. Неизвестный ГУЛАГ: Документы и факты. М.: Наука, 1999).
   Приложение к газете "Русское Слово", N17 за 1916 г.
   Любимое выражение Л.Д. Троцкого.
   Рокош - мятеж шляхты против короля.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   29
  
  
  
   ИСТОЧНИКИ
  
   Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. IX, М.: ЭКСМО, 2002, с. 434.
   Тюменцев И.О. Смута в России в начале XVII столетия: Движение Лжедмитрия II. Волгоград: Изд-во ВолГу, 1999, с. 231.
   Хворостинин И.А. Словеса дней и царей, и святителей московских // Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII в. М.: Худлит, 1987, с. 457-458.
   Тюменцев И.О. "Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря" как исторический источник // Вестник ЛГУ. Сер. 2. 1988. Вып. 3. С. 6-7.
   Тюменцев И.О. Смута в России... С. 232-233.
   Выписи вылазкам из Троице-Сергиева монастыря. АИ. Т. 2.// Хроника осады и обороны Троице-Сергиева монастыря / http://www.musobl.divo.ru/osadao082.html.
   Sapieha J.P. Dziennik. S. 193-195.
   Сказание Авраамия Палицына. Изд. Императорской Археографической Комиссии. СПб: Тип. М.А. Александрова, 1909, стб. 141.
   Там же. Стб. 157-158.
   Там же. Стб. 157.
   Там же. Стб. 166-167.
   Там же. Стб. 190.
   Там же. Стб. 177-178.
   Там же. Стб. 192.
   Там же. Стб. 203.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия. М.: Чарли, 1994, с. 420.
   Тюменцев И.О. Смута в России... С. 402.
   Горевич Б.Н. Методический подход к оценке эффективности обороны объектов. М.: Военная мысль, 2007.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства. С. 422.
   Тюменцев И.О. Смута в России... С. 402.
   Sapieha J.P. Dziennik. S. 235.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 259-260.
   Там же. Стб. 260-261.
   Тюменцев И.О. Смута в России... С. 498.
   Новый летописец // ПСРЛ, т. XIV. Часть I. СПб, 1918, Стб. 236.
   Архимандрит Макарий (Веретенников) Патриотическое служение Троице-Сергиевой Лавры в Смутное время // Московская Православная Духовная Академия. 15.10.2009 / http://www.mpda.ru/site_pub/103373.html.
   Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн.4, т. 8, гл. 5 // Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. М.: Голос, 1994 / http://militera.lib.ru/common/solovyev1/08_05.html.
   Там же.
   Костомаров Н.И. Троицкий архимандрит Дионисий и келарь Аврамий Палицын // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописании ее важнейших деятелей. Т. 2. М.: ОЛМА ПРЕСС, 2004, с. С. 136.
   Забелин И.Е. Минин и Пожарский. "Прямые" и "кривые" в Смутное время. 3-е изд. М..: Тов-ство типогр. А.И. Мамонтова, 1896, с. 211.
   Ключевский В.О. Лекция 43. Курс русской истории. Часть III. // Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. М.: Мысль, 1988, с. 58.
   Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве. XVI - XVII вв. Изд. 3-е. СПб., 1910, с. 408.
   Там же. С. 409.
   Там же.
   Там же. С. 410.
   Тюменцев И.О. Страницы истории Троице-Сергиевой лавры: осадное сидение 1608-1610 годов // Историко-археологический альманах. Вып. 2. стр. 217-218. Армавир, 1996 г.
   Колыванов Г.Е. Не убоимся, братие, врагов Божиих! К 390-летию начала осады Троице-Сергиева монастыря // Встреча, 1998, N3(9), с. 33-42; Он же. Россию спасла Православная вера // Газета "Воскресная школа", N 36/2001. Дом "Первое сентября" / http://vos.1september.ru/article.php?ID=200103604
   Акты исторические, собранные и изданные археологической комиссией. Т. 2, СПб.: 1841, N 246.
   Дневник Маскевича 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб. 1859, с. 24.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства. С. 489-490.
   Там же. С. 490.
   Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. XII. СПб.: В типографии Н. Греча, 1829. Примечание 441, с. 145.
   Дневник Маскевича... С. 28.
   Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. СПб., 1871, с. 101.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства. С. 623.
   Там же.
   Там же. С. 624.
   Там же. С. 609.
   Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. XII. М.: ЭКСМО, 2002, с. 901.
   Морозова Л.Е. Смутное время в России (конец XVI - начало XVII в.) // Новое в жизни, науке, технике. Сер. "История"; N8. М.: Знание, 1990, с. 36.
   Записки гетмана Жолкевского... С. 126.
   Дневник Маскевича... С. 28.
   Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 8, гл. 6. М.: Соцэконлит, 1960, с. 640.
   Повесть о победах Московского государства. Л., 1982, с. 26.
   ПСРЛ. Т. 14. С. 110.
   Флоря Б.Н. Освободительное движение в западных уездах Русского государства весной 1611 г. // У источника: Сб. статей к 70-летию чл.-корр. РАН С. М. Каштанова. М., 2003, с. 90.
   Буссов К. Московская хроника. 1584-1615. М.- Л., 1961, с. 156.
   Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею императорской Академии наук (ААЭ). 1613 - 1645. Т. 3, N 251. СПб., 1836, с. 382.
   Там же. С. 388.
   Соловьев С.М. История России с древнейших времён. Т.9, Гл. 3 // http://militera.lib.ru/common/solovyev1/08_02.html.
   Дробленкова Н.Ф., Новая повесть о преславном Российском царстве и современная ей агитационная патриотическая письменность, М.-Л., 1960.
   Царь Алексей Михайлович. Земский собор // Олонецкие губернск. ведомости. 1863, N 44, с. 169.
   Там же.
   Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. XII. С. 914-915.
   Там же. С. 915.
   Киселева Л. "Смольяне в 1611 году" А.А. Шаховского как попытка создания национальной трагедии // http://5ka.su/ref/literature/0_object37015.html.
   Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. Изд. 10-е. Петроград. Сенатская типогр., 1917, с. 292.
   Там же. С. 348.
   Нестеров Ф.Ф. Связь времен. М., 1980 // Цит. по: Мухин Ю.И. Если бы не генералы! М.: Яуза, 2007, с. 611-612.
   Гермоген, патриарх // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV - XVI в.). Ч. 1: А-К / АН СССР. ИРЛИ; Отв. ред. Д.С. Лихачев. Л.: Наука, 1988.
   История Казанской епархии // Православие в Татарстане / http://kazan.eparhia.ru/eparhia/.
   Богданов А.П. Непреклонный Гермоген // Богданов А.П. Русские патриархи (1569-1700). Т.1. М.: ТЕРРА, Республика, 1999, с. 199-247.
   Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Кн. I. М.: 1990, с. 694.
   Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869, с: 201.
   Васенко П. Новые данные для характеристики патриарха Гермогена // ЖМНП. 1901. N 7. Отд. 2. С. 142, 143
   Новый летописец // ПСРЛ. Спб., 1910. Т. 14, стб. 156.
   Там же. Стб. 241.
   Там же.
   Договор патриарха Гермогена и бояр с гетманом C. Жолкевским о призвании польского королевича Владислава на Российский престол. 17 августа 1610 // Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел. Т. 2. М., 1819, N 200;
   Там же.
   Там же.
   Там же.
   Новый летописец. Перевод // Хроники смутного времени. М. Фонд Сергея Дубова, 1998, с. 348.
   ААЭ. Т. 2, N 165, с. 281.
   Козляков В.Н. Смута в России. XVII век. М.: Омега, 2007, с. 316-317.
   Богданов А.П. Непреклонный Гермоген // http://www.krotov.info/history/17/1/bogdanov_03.htm.
   Новый летописец. Перевод. С. 353.
   Там же. С. 353-354.
   Там же. С. 354.
   Там же. С. 354.
   СГГиД. Т. 2, N 227; ААЭ Т. 2, N 176 II.
   Костомаров И.Н. Смутное время. С. 622.
   Морозова Л.Е. Смутное время в России. С. 34.
   Там же. С. 35
   Там же. С. 35.
   Новый летописец. Перевод. С. 355.
   Сб. РИО. Т. 142, С. 264-265; Polak W. O Kreml i Smole?szczyzne. Polityka Rzeczypospolitej wobec Moskvy w latach 1607-1612. Joru?. 1995. S. 249-250.
   Новый летописец. Перевод. С. 357.
   ААЭ. Т. 2, N 194, с. 343.
   Новый летописец. Стб. 288.
   Там же.
   Макарий. История русской церкви. Т. 10. Кн. 1. СПб.: Тип. Голике, 1881. С. 157. Прим. 107.
   Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. VIII, Гл. 4 // http://militera.lib.ru/common/solovyev1/08_04.html.
   Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. В 3-х книгах. Книга 2. М.: Олма-Пресс, 2003, с.119.
   Платонов С.Ф. Лекции по Русской истории. Изд. 10-е. Петроград: Ив. Блинов, 1917, с. 294.
   Макарий. История русской церкви. Л.111.
   Скрынников Р.Г. Минин и Пожарский: Хроника Смутного времени. М.: Молодая гвардия, 1981 // http://bibliotekar.ru/polk-13/12.htm.
   Забелин И.Е. Минин и Пожарский... С. 59.
   Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени как исторический источник // Русская историческая библиотека. Изд. 2-е, т. XIII. Спб., 1909, с. 380-384.
   Там же.
   Мельников П.И. Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное вре­мя. Отечеств. Записки. 1843. Т. XXIX, отд. II, с. 31-32.
   Забелин И.Е. Минин и Пожарский... С. 246-248.
   Костомаров Н.И. Вестник Европы 1871. Июнь. С. 512-513; Вестник Европы. 1872. Сентябрь. С. 20-21.
   Успенский Д.И. Видения Смутного времени // Вестник Европы. 1914. Май. С. 170.
   Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты... С. 501-503.
   Козляков В.Н. Смута в России. С. 365.
   Полевой Н.А. Полевой Н.А. "Рука Всевышнего Отечество спасла" ... http://az.lib.ru/p/polewoj_n_a/text_0090.shtml.
   Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени. С. 383.
   Азарьин С. Книга о чудесах преподоного Сергия. 1646. С. 35
   Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты... С. 501.
   Новый летописец. Стб. 283.
   Пискаревский летописец // Полное собрание русских летописей, т. 34, М., 1978, с. 217.
   Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты... С. 504-505.
   Козляков В.Н. Смута в России. С. 371-372.
   Новый летописец. Стб. 283.
   Там же.
   Забелин И.Е. Минин и Пожарский.... С. 40.
   Грамота из Нижнего на Вычегду 7120 г. // Любомиров П.Г. Очерки истории нижегородского ополчения 1611-1613 гг. Изд. 2-е, М., 1939. Прил 1. С. 233-327; Грамота из Нижнего на Вологду // ААЭ, т. 2, N 201.
   ААЭ, т. 2, N 203, с. 353-358.
   ААЭ, т. 2, N 210, с. 369-370.
   Забелин И.Е. Минин и Пожарский... С. 83.
   Новый летописец. Стб. 302.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 314-316.
   Новый летописец. С. 122-124.
   Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени (1603-- 1613 гг.), известный под именем Истории ложного Димитрия (Historya Dmitra falszywego). // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб. 1872, с. 318-319.
   ААЭ, т. II, N 213.
   Новый летописец, с пред. кн. М.А. Оболенского // Врем. Об-ва ист. и др. рос., кн. 17, 1853, с. 146.
   Арсений Еласонский. Мемуары из русской истории // Хроники смутного времени. М.: Фонд Сергея Дубова, 1998, с. 196.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства. С. 744.
   Любомиров П.Г. Очерки истории Нижегородского ополчения. М., 1939, с. 150.
   Бибиков Г.Н. Бои русского народного ополчения с польскими интервентами 22-24 августа 1612 г. под Москвой // Исторические записки. Т. 32. М., 1950;
   Бохун Т. Битва под Москвой. 1 - 3 сентября 1612 г. // Куликово поле и ратные поля Европы. Прошлое и настоящее. Тула: Гриф и К, 2002, с. 73-86.
   Там же. С. 79.
   Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. А. Попов, М.: Типогр. А.И. Мамонтова и К., 1869, с. 353.
   Новый летописец. Стб. 312.
   Там же.
   Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени. С. 319-320.
   Новый летописец. Стб. 312.
   Там же.
   Там же. Стб. 314.
   Там же.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 321-322.
   Там же. Стб. 322.
   Новый летописец. Стб. 314.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 323-326.
   Повесть о победах московского государства. М. Наука, 1982, с. 72.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 326.
   Новый летописец. Стб. 314.
   ААЭ. Т. 2, N 214, с. 373.
   Шишов А. Минин и Пожарский. М.: Воениздат, с. 45.
   Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени. С. 329.
   Там же. С. 333-337.
   Там же. С. 348-349.
   Там же. С. 355.
   Шишов А. Минин и Пожарский. С. 55.
   Минин и Пожарский. Историческая песня // Русская историческая песня. Л., 1987. С. 133.
   Ломоносов М.В. Петр Великий. // М.В. Ломоносов. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1986, с. 299.
   Херасков М.М. Освобожденная Москва // М.М. Херасков. Избранные произведения. М., Л.: Советский писатель, 1961, с. 307-308.
   Пушкин А.С. Пожарский, Минин, Гермоген... // Собрание сочинений А.С. Пушкина в десяти томах. Том первый. М: ГИЗ Худлит,1959, с. 257.
   Полевой Н.А. "Рука Всевышнего Отечество спасла". ... Соч. Н. Кукольника // Московский телеграф, 1834, ч. 56, N 3, с. 502.
   Русский архив. 1871, Т. I, с. 117-118.
   Пушкин А.С. <Примечание о памятнике князю Пожарскому и гражданину Минину. > // А.С. Пушкин, Собрание сочинений в 10 томах. Т. 6, М.: Худлит, с. 242.
   Полевой Н.А. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. Л., 1934, с. 316.
   Полевой Н.А. "Рука Всевышнего Отечество спасла". ... Соч. Н. Кукольника. С. 503.
   Полевой Н.А. Материалы по истории русской литературы... С. 323.
   Душенко К. Цитаты из русской литературы. Справочник. М.: Эксмо, 2005, с. 29.
   Карамзин Н.М. О древней и новой России // Карамзин Н.М. История государства Российского. Тома VII-XII. Приложение. М.: Эксмо, 2002, с. 940.
   Мельников П.И. Как звали Минина. Купчая 1602 года // Москвитянин. М., 1852, т. I, Разд. 4, с.33
   Новый летописец. Стб. 283.
   Образ Кузьмы Минина в справочной литературе // http://www.bibl.nngasu.ru/particular%20region/history_kray/minin.pdf.
   Садовский А.Я. Одно ли лицо Кузьма Минин и Кузьма Захарьев Минин Сухорук // Действия НГУАК. Сборник. Т.I. Вып.9. Н.Новгород, 1916. С.14
   Хачко А.Ю. Казанская коллекция нижегородских рукописей XVII века. Автореферат... канд. ист.наук. Казань, 2001.
   Любомиров П.Г. Очерки истории нижегородского ополчения 1611-1613 гг. С. 54.
   Соловьев С.Н. История России с древнейших времён. Т.8, Гл. 8. // Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. Кн. 4. М.: Голос. 1994 // http://militera.lib.ru/common/solovyev1/08_08.html.
   Костомаров Н.И. Личности Смутного времени // Вестник Европы. 1871. No 6.
   Костомаров Н.И. Козьма Захарыч Минин-Сухорук и князь Димитрий Михайлович Пожарский
   // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. В 3-х книгах. Книга 2. М.: Олма-Пресс, 2003, с. 140.
   Там же. С. 146.
   Там же. С. 147.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства. С. 722-723.
   Там же. С. 139.
   Забелин И.Е. Минин и Пожарский.... С. 8.
   Там же. С. 11.
   Там же. С. 12.
   Там же. С. 47.
   Там же. С. 89-90.
   Там же. С. 152.
   Там же. С. 152; Акты Зап. России. Т. 4. С. 494.
   Там же. С. 155.
   Ключевский В.О. Лекция 43. Курс русской истории. Часть III. С. 57.
   Там же. С. 58.
   Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. Изд. 10-е. Петроград: Сенатская типограф, 1917, с. 5.
   Там же. С. 296.
   Там же. С. 296.
   Любомиров П.Г. Очерк истории Нижегородского ополчения, 1611 - 1613 гг. Изд. ЖМНП, 1913; Любомиров П.Г. Очерк истории Нижегородского ополчения, 1611 - 1613 гг.. Петроград: Типография Я. Башмаков и К, 1917. Переизд. М.: Соцэкгиз, 1939.
   Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом виде. М.: Изд. ЦК ВКП(б) Партиздат; 1933.
   Скатов С.В. "Я предлагаю Минина расплавить". Часть I. Смутный праздник // Русская линия / http://www.rusk.ru/st.php?idar=22696.
   "Минин и Пожарский" // Булгаковская энциклопедия /http://www.bulgakov.ru/m/mip/.
   Там же.
   Киноцентр "Рекорд" / http://www.recordnn.ru/index.php?type=572&idMus=6.
   Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. М., АПН. 1988, с. 189-190.
   Сталин И.В. Речь на параде 7 ноября 1941 г. // И.В. Сталин о Великой Отечественной войне Советского Союза, М.: Госполитиздат, 1950.
   Скатов С.В. "Я предлагаю Минина расплавить...". Часть I.
   Там же.
   "1612" о Минине и Пожарском // Allstars Online / http://allstars.pp.ru/lenta/2006/12/07/s9.html.
   Алиев А.Т. "Неужели мы так и будем жить прошлым, выискивая в своей истории славные страницы?" // Православная книга России / http://forum.pravkniga.ru/viewtopic.php?t=1063.
   Там же.
   Преображенский А.А. История раскрывает тайны. М.: Детская литература, 1991/ http://bibliotekar.ru/polk-7/17.htm.
   Карамзин Н.М. О древней и новой России // Н.М. Карамзин. История государства российского. Т. VII-XII, М.: ЭКСМО, 2002, с. 936.
   Там же. С. 939.
   Там же. С. 940.
   Замостьянов А. Граф С.С. Уваров - министр народного просвещения // http://anguium.narod.ru/200_4.html.
   Скатов С.В. Прославление К.Минина и Д.Пожарского в свете православного канона, русского летописания и историографии Смутного времени // Русская линия / http://www.rusk.ru/analitika/2004/09/28/proslavlenie_k_minina_i_d_pozharskogo_v_svete_pravoslavnogo_kanona_russkogo_letopisaniya_i_istoriografii_smutnogo_vremeni/.
   Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV - начало XX века. Екатеринбург: Изд-во УГГУ, 2005; Турчин П.В. Популяционная динамика. Лекция 14 // http://www.bio.mipt.ru/student/files/biology/biolections/lection14.html.
   Нефедов С.А. Там же.
   История России с древнейших времён до конца XVII века. Под ред. ак. Л. В. Милова, М., 2007.
   Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ...
   Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке, ч. 1-3, М., 1920-1923; Зимин А.А. Некоторые вопросы крестьянской войны в России в начале XVII века // Вопросы истории, 1958, N3, с. 97-113; Маковский Д.П. Первая крестьянская война в России. Смоленск: Госпединститут, 1963.
   Леонтьев Я. Казак с картины Рембрандта // Политический журнал, 2007, N 31 (174) / http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=50&tek=7647&issue=208.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства. С. 779.
   Правда о Смутном времени, военные походы Руси в Московию //
   Использовать глобальный поиск
   Top of Form
   Bottom of Form
   Дополнительные параметры
  
Студия СiЧъ / http://empiretw.ru/board/index.php?showtopic=5285.
   Дневник Маскевича... С. 61-62.
   Там же. С. 65.
   Стадницкий М. История Димитрия, царя московского, и Марии Мнишковой, дочери воеводы Сандомирского, царицы московской // Иностранцы о древней Москве (Москва XV-XVII веков). М. Столица. 1991, с. 237.
   Записки киевского мещанина Божка Балыки о московской осаде 1612 г.: Из летописного сборника Ильи Кощаковского // Киевская старина. 1882, т. 3, N 7, С.104-105.
   Решение Земского собора о воссоединении Украины с Россией // Российское законодательство X-XX вв.: в 9 т. Т.3. Акты Земских соборов. М., Юридическая литература, 1985, с. 458.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства... С. 795.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"