Реут Алекс : другие произведения.

Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.93*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:


    История оборотня, который приехал в большой город поступать на биофак. В наличии: детектив с убийствами, заговоры, отставные ФСБ-шники, Балтийское море, заброшенные пионерлагеря, закрытые города, четыре лапы и хвост.

  
   Посвящается Ветеринарше (Серебряковой)
  
   Утверждать что человек человеку волк -- это нечто абсурдное, так как волки по отношению к волкам очень ласковые животные.
  
   Энтони Эшли Купер, третий граф Шефтсбери

Часть I. Новый человек в городе

    I. В плацкартном вагоне
   В день, когда начались убийства, Александр Волченя ехал в Кинополь поступать на биологический факультет КГУ.
  
   -- Всё потому, что к нам люди божьи из Кореи приехали! И священник у них, человек совсем святой! Как приехали, так сразу всё лучше и лучше становится.
   В плацкартном купе ехали трое. Старушка, востроглазая и бойкая, -- такие часто атакуют поезда на крошечных придорожных платформах, с огромными баулами на плечах и голосом, способным заглушить сирену воздушной тревоги. Широкоплечий мужчина с подстриженной бородой и в штанах цвета хаки. И худой парнишка лет шестнадцати-семнадцати с тёмными волосами, которые пытались дорасти до плеч, но пока просто торчали во все стороны. Последний сидел возле окна, читал книгу и что-то помечал в полуобщей тетради.
   За окнами поезда бежал чёрный лес. Над верхушками деревьев -- небо с алым отсветом зари, похожее на железный лист, раскалённый огнём восходящего солнца.
   -- Из Кореи?-- мужчина удивился,-- Буддисты, что ли?
   -- Да какие тебе буддисты! Христиане, самые настоящие. Всем помогают, богослужения проводят, такие красивые. У них там ещё с царских времён епархии.
   -- Что-то, бабушка, вы не то говорите. Корея, и вдруг христиане.
   -- А вот и христиане! Бог -- он везде проникает. У нас вот тоже была скверна языческая. Но пришли к нам святители, и вот уже Третий Рим. А потом, как у нас началась вся бесовщина с колхозами, они уже и в Корею забрались. Устроились там и корни пустили. Окрестились, стало быть, и вот опять к нам едут, как наши ехали Грецию освобождать. Святые люди своего не упустят! Раньше у нас в Кинополе только развал был, блуд и матерщина, а теперь они пришли -- и сразу как посветлело, да! На стадионе раньше футбол был, игрища бесовские, а теперь всё чинно -- каждую неделю богослужение, все трибуны заполнены. И благодать на всех такая, знаете, благодать... что плачут все прямо.
   -- Ну, бабушка, футбол для Кинополя -- это небольшая потеря. Всё равно они только проигрывать умели.
   -- Вот! Нечего об этих игрищах жалеть! Страшный суд уже на пороге, а они об играх думают. Отец Валтаким так и сказал -- как будет конец света, так все уверуют, да только слишком поздно будет!
   -- Конец света?-- мужчина с трудом подавил улыбку,-- А отец Валтаким говорит, когда он случится?
   -- Он говорит, что точно не знает никто, потому что Господь всем хочет дать шанс на спасение. Но уже очень скоро начинается. Вот телевизор если посмотреть! Всё больше бурь, землетрясений, ураганов. А потом начнётся настоящий ужас: земля откроется, кровь и лава из неё потекут, а небо треснет и вниз посыплется.
   -- Как же оно посыплется, бабушка? В небе только воздух, а дальше вакуум.
   Старушка подозрительно нахмурилась.
   -- Точно воздух?
   -- Точно, бабушка. Гагарин летал и не стукнулся. Помните?
   -- Значит, это оно только сейчас из воздуха. А по Слову Божиему вмиг затвердеет!
   И старушка перекрестилась, глядя на небо. За окном мелькнули перрон и облупленные перила платформы "Чертопханово".
   -- Да уж, опасное будет время. Отец Вальтаким случайно не говорил, как выжить тому, кто верует?
   -- От него не защитишься и не скроешься! Но праведные, кто уверует, -- они все спасутся. Отец Валтаким так и говорит: когда потоп был, когда конец света будет -- это думать не надо, простому праведнику умности ни к чему. Всё равно увидим, как начнут. Да оно уже начинается, вот увидите. А мы в Церкви Воссоединения, так что нам даже смотреть не надо. Все спасутся, на каждого благодать!
   -- Надо же, как удобно. А как к вам официальная церковь относится?
   -- Осуждают, фарисеи! Ничего святого нет! Правду говорят, что там половина священников в КГБ была записана, а другая половина записана до сих пор! Отступили от благодати, и суда нет, не избегнут! Только и умеют, что изрыгать хулу на праведных! А вот отец Валтаким такого никогда не позволяет. Так и говорит: "что толку этих сучьих детей, этих христопродавцев вонючих, вере учить? В аду их, крыс шелудивых, научат". Он знает, что человеку надо! Каждый раз на служении раздают что-нибудь. Чайники электрические, посуду, из одежды что-то бывает. "Праведники,-- говорит отец Валтаким,-- должны хорошо жить, и в Царство Божие войти с чистыми руками". Мыло вот в прошлый раз давали.
   -- Разве в магазине мыла нет?
   Старушка посмотрела на него почти снисходительно.
   -- Бесплатного -- нет! А в Церкви Воссоединения всё благославением Божьим обретается. И проповеди такие говорят, такие проповеди. Вы бы вот тоже сходили послушать! Очень интересно там, и получить чего-то можно.
   -- Нет, бабушка. У нас своё дело.
   -- Это какое? Разве есть дело, где можно без Божьей Помощи обойтись?
   -- Охотничье дело, бабушка. Какой там святой за нас отвечает?
   -- А в Церкви Воссоединения святых нет!
   -- Вот оно как... Тогда не интересно.
   В окне замелькали перекладины железнодорожного моста. На кроваво-красной реке чернел небольшой лохматый островок, а чуть дальше прятались в лесу деревянные домики, окружённые кое-где проломленной оградой.
   -- Вот, кстати, пример того, что у нас творится. Видите этот лес? Это вроде как заповедник, охранная зона. Но охраняют его не лесники, а некая особая комиссия по чему-то-там с лесными ресурсами и популяцией животных. Или Мантейфель, если по-простому.
   -- Мантейфель? Немцы, что-ли?
   -- Нет, это вроде как дань традиции. Комиссия имени Мантейфеля. Какого Мантейфеля, не уточняют. Может быть, биолога Мантейфеля, который был первый директор Московского зоопарка. А быть может того Мантейфеля, который был генерал, у фашистов танковой армией командовал, а после войны как ни в чём ни бывало в Бундерстаге сидел. Формально эта комиссия приписана нашему к министерству природных ресурсов. Хотя на самом деле, там почти все из бывших военных, причём в чинах довольно высоких. А вся их работа по охране -- это отхватить себе почти весь заповедник, речку и бывший пионерский лагерь. Теперь на въезде шлагбаум и егеря озверелые. А что внутри -- никто не знает.
   -- Язычники они, что ли? Духам жертвы в лесу приносят?
   -- Какие к чёрту язычники! У них один бог -- та самая Маммона. Коттеджики себе наверное строят, а пионерский лагерь даже покрасить не могут, заброшенный стоит. И так сейчас везде. На другой стороне города, возле порта, завод прямо через лесополосу площадку разравнивает. Протестуют только экологи -- то есть можно сказать, что никто. Мы, охотники, в это всё не лезем, конечно, но тут хочешь или не хочешь, а знать будешь, что с лесами творится. Прогресс и капитализм налицо! В городе всё уже украли, остаётся леса воровать.
   -- Так не может быть, чтобы никто по рукам дать не мог!
   -- А кто даст? Охотники в людей не стреляют, у экологов даже ружей нет, в судах у этих ворюг все свои, а ваш Бог -- он высоко слишком, ему оттуда не видно. Скоро вообще леса не останется. С одной стороны будет море, а с другой -- заборы и ещё раз заборы. И охрана возле шлагбаума.
   -- Да, они как волки хищные... Но нет, не страшно оно! Вот помяните моё слово -- поздно уже волноваться! Скоро всё равно конец света, там и откроется. А пока что есть, берите, потому что после конца света сами знаете, брать ничего не разрешат.
   -- Эх, бабушка, до этого вашего конца света как до коммунизма -- ещё дожить надо. А эти, в коттеджиках, спят спокойно -- у них охрана есть. Вот, например, волки. Вы, например, знаете, что волк человека почти не боится и с радостью им обедает? И что питается он в основном из наших с вами скотомогильников? А сейчас, когда в деревнях невесть что, в лесу полно подранков -- тут браконьерам спасибо -- а охотничья служба развалена, то никто не знает, сколько в лесу волков. Зато очень хорошо известно, что волк взрослых мужчин -- боится, женщин -- почти не боится, а детей не боится совсем. И человек для волка даже не конкурент, а трудно добываемая, но очень лакомая добыча. Что получили? Каждую неделю в газетах: волки напали, волки загрызли, волки съели и унесли. Охрана не ведётся, отстрела целенаправленного в помине нет. Волки едят людей, а людям всё равно.
   -- А куда ж министры смотрят с президентом?
   -- В другую сторону они смотрят, бабушка. А волками занимается Мантейфель. Тот самый, чьи коттеджики мы сейчас проезжали. И тот, у кого коттеджик в лесу, спит там спокойно, потому что волки своих не трогают, они в деревнях закусывают, которые возле леса. Скоро как в царской России у нас будет. Знаете, сколько народу волки в год тогда съедали? От тысячи до полутора! И это притом, что населения было раза в два меньше.
   -- У Матвейчева ненадёжные данные!
   Воцарилось молчание.
   Мальчик оторвался от книги и смотрел на них полыхающими чёрными глазами.
   Охотник удивился..
   -- А ты откуда про Матвейчева знаешь?
   -- Это самая подробная книга о волках из недавно вышедших. Ещё есть грузинская монография по этологии, но она про другое. А вот книга Матвейчева очень хорошая, но статистика по нападениям довольно ненадёжна. Он даже в источнике ошибся. Говорит, что взял у Зворыкина, хотя на самом деле это Генерозов, который собрал данные по отчётам полицейского ведомства ещё царских времён. А этим отчётам верить нельзя. Там каждый год одни и те же цифры. А если цифры каждый год одни и те же -- значит, их никто не считает, а просто берут прошлый год и переписывают снова.
   -- Ну допустим. А откуда же взялись самые первые цифры? С которых переписывать начали.
   -- Если заглянуть в отчёты, всё становится ясно. Выяснится, что при царе и волки были не чета нынешним: чаще всего нападали на купцов, урядников и почтовые кареты, а нужны им были не люди, а деньги, кольца и то, что в повозке.
   -- Так что, по-твоему, настоящие волки на людей не нападают?
   -- Нападают. Но не так часто, как пишет Генерозов. В США за три года, с 1916 по 1918, было около тысячи пятисот случаев просто нападений. И процент смертельных совсем небольшой.
   Охотник, смутившись, посмотрел на книгу, которую отложил его неожиданный оппонент. Книга называлась "Руководство по организации и обработке зоологических наблюдений", за авторством Любищева.
   -- В животных ты, похоже, разбираешься.
   -- Тут не обязательно в животных разбираться. Достаточно книги сравнить. Сразу станет ясно, кто у кого переписывает.
   -- То есть Матвейчев, по-твоему, списал не у того?
   -- Матвейчев хорошо написал, но не всё проверил. У него и источников было немного. До тридцатых годов, пока коллективизация не началась, волки вообще мало кому интересны. Самая первая нормальная публикация -- это "Волк" Сабанеева, но она вышла ещё в 1887. Представляете, какая старина? Александр Второй ещё живой, пять лет прошло, как Дарвина издали. Потом, вплоть до тридцатого года, сплошное затишье, ничего нового. А вот как появились колхозы, коллективизация пошла -- сразу выходит целая серия про то, как волков ловить, бить и истреблять. Весь скот стал советским, а советская власть не любила, когда у неё воруют. Для нашей науки тридцатых волк -- это не просто хищник, это самый настоящий классовый враг. Сразу вспомнили, что он "серый помещик". Его не изучали, а истребляли. Зворыкин открытым текстом пишет: о волке мы знаем мало. Книжечек издали много, но о повадках там почти ничего. Три темы -- как выслеживать, как стрелять, как разделывать тушу. Хотя мясо у волка не вкусное.
   -- Ладно, про мясо ты прав. Но ты, надеюсь, согласен, что при Советах волк своё место знал?
   -- Знал. И не рез пытался вырваться. В семьдесят третьем даже в Главохоте были уверены, что волк нашим овцам больше не опасен. Прошло лет пять -- и в конце семидесятых волков опять навалом. Никто толком не знал, почему.
   -- Звери расплодились?
   -- Или какой-то свой цикл. Демография животных -- штука сложная.
   -- Надо же,-- усмехнулся охотник,-- дети какие пошли. Лучше меня знают, что было в Главохоте.
   -- Это я к вступительным экзаменам готовился.
   -- И на кого ты будешь поступать? Неужели будущий зоолог?
   -- Этолог, если быть точным.
   -- Этолог -- это кто?
   -- Зоопсихолог. Изучает поведение животных. Их характер, повадки, воспитание, формирование, инстинкты, рефлексы...
   -- Надо же, какие науки есть. И, судя по поезду,-- охотник оглянулся по сторонам,-- поступать ты будешь в Питер?.
   -- Разве в Питере учат,-- отмахнулся будущий натуралист,-- Там ни этологии, ни ветеринарии. Энтомологи есть, этого не отнять, но с животным миром там послабее. Вот в Москве школа хорошая, но они там на биоинформатике повернулись. А этология, за какую не стыдно, есть только в Кинополе.
   -- В Кинополе? Биология? Да тут футбола нормального нет!
   -- Естественно, что нет! Все футболисты ушли в биологию.
  
   Отсюда, с третьего этажа Южного Вокзала, Кинополь казался почти бесконечным.
   Даже не верилось, что он будет жить в таком большом и замечательном городе. Уже привокзальная площадь казалось ему небольшим музеем. Высокие, ещё сталинского ампира дома с полукруглыми окнами и выступающими колоннами, трамвай, зазвеневший прямо под ногами, пёстрые рекламные щиты -- всё казалось невероятно красивым.
   -- Давно ждешь?
   -- Нет, минуты две-три.
   Александр Волченя обернулся и кивнул, сдержанно улыбаясь и по-прежнему не выпуская из рук книгу Любищева.
   Волченя немного боялся, что дядя его просто не найдёт -- ведь прошло уже пять лет -- и всё равно просил встретиться не на перроне, а возле огромного круглого окна, немного похожего на окно-розу готического собора. Будущий студент хотел получше разглядеть город, в котором ему предстояло учиться.
   -- Можно, я тоже буду тебя Лаксом называть. Сестра постоянно так говорит, так что я не представляю тебя под другим именем.
   -- Да, конечно. Меня все так зовут.
   Дома, в Оксиринске, его называли Лаксом и мать, и одноклассники, и даже некоторые учителя. Новое имя приклеилось где-то в младшей школе. Уже тогда его почерк был таким неразборчивым, что ему прочили карьеру врача или программиста. Когда маленький Волченя подписывал тетради, первое "А" в слове "Александр" так и норовило склеиться с "л", а "е", в свою очередь, было неотличимо от "а". Учителя, привыкшие к латышским словоформам и западно-полесскому самосознанию, думали, что это имя и так и читали -- "Лаксандр Волченя". Позже одноклассники урезали это до "Лакса".
   Волченя не возражал и решил, что при случае даст это имя какому-нибудь новооткрытому виду.
   -- Насмотрелся?
   -- Да. У вас замечательный город.
   -- Если пожить -- он становится ещё лучше.
   Дядя Волчени со стороны матери -- Антон Триколич -- не был похож на сестру. В меру упитанный и сангвиничный, он смотрел на мир с одобрением. Глядя на его толстые пальцы, мало кто мог бы поверить, что он хороший хирург, а увидевший лицо ни за что бы не догадался, что он уже почти десять лет жёстко, чётко и умело руководит небольшой ветеринарной клиникой, которая считалась одной из лучших не только в Кинополе, но и во всей Прибалтике.
   Имелись у Триколича заслуги и перед философией -- один раз, ещё в студенческие годы, с него нарисовали Дэвида Юма для так и не вышедшего учебника.
   -- Как ты себя чувствуешь? Приступы не вернулись?
   -- Немного есть. Перед глазами темнеет, и голова становится тяжёлой-тяжелой. Кровь приливает, наверное.
   -- Что-нибудь с цветами происходит?
   -- Да, происходит,-- Лакс сглотнул,-- всё становится такое тусклое-тусклое, и жёлтое. Словно сквозь жёлтую воду смотрю.
   -- Когда последний?
   -- Позавчера.
   -- На ногах держишься?
   -- Да. Я привык почти. Только судороги по утрам...-- Волченю передёрнуло,-- это действительно страшно. Иногда так больно, что кричать начинаю.
   -- Ты волнуешься. Перед экзаменами -- это нормально. Как только поступишь, сразу отпустит -- вот увидишь.
   -- А если не поступлю?
   -- Всё равно отпустит. Так что не о чём волноваться.
  
   Лакс не разбирался в автомобилях. Но даже ему было достаточно одного взгляда на машину Триколича, чтобы понять -- владеть клиникой дело доходное.
   Сумки и книга отправились на самое дальнее сиденье, а Волченя устроился впереди, не забыв пристегнуться.
   -- У меня не больше часа,-- сообщил Триколич.-- Они думают, что я должен быть на конференции. Когда первый экзамен, кстати?
   -- Я на подготовительный поступаю.
   -- Да? А в письме про это было?
   -- Было.
   -- Значит, я не дочитал.
   Машина тронулась. Над головой мелькнул огромный рекламный щит "Церковь Воссоединения зовёт всех страждущих". Лакс вспомнил разговор в поезде и почувствовал гордость. Он слышал про то, что пишут на рекламных щитах, -- а значит, уже не был здесь чужим.
   -- Я вот что придумал,-- продолжал Триколич,-- Давай ты поживёшь прямо в клинике? Там есть холодильник, можно поспать, литературы полно. И убирают регулярно.
   -- Можно. Если клиенты не против.
   -- От клиентов ты будешь прятаться. Потом, возможно, повысим до ассистента. Увидишь, что у животных внутри.
   Триколич свернул на проспект, идеально следуя изгибам трамвайных путей. Лакс опять увидел реку. Дома расступались, открывая вид на мост и многоэтажки другого берега. Волченя старался всё получше запомнить, но получалось плохо. Слишком много всего он видел.
   На мост сворачивать не стали. Мимо опять понеслись боковые улочки городского центра. Магазинчики, ларьки, кафе, ночные клубы, административные здания с широким крыльцом и высокими окнами. В Кинополе было что-то неуловимо столичное.
   Снова река и мост. За мостом начинался парк: такой густой, что он казался нетронутым лесом. Когда миновали и его, послышался далёкий слабый шум, похожий на шелест моря. Триколич сбавил скорость.
   -- Хоть я и опаздываю, но старых друзей навещу.
   Он свернул на боковую улочку и затормозил, аккуратно вписавшись в последнее оставшееся место на парковке. Чуть дальше, на ступеньках небольшого двухэтажного здания с лакированными рамами в окнах и арочным входом, проходило, похоже, что-то вроде манифестации.
   Манифестантов было человек тридцать, а может и сорок, а может и двадцать четыре -- Лакс не был силён в оценке численности представителей этого вида. Они довольно тщетно пытались пикетировать и при этом никому не мешать. Машины проезжали и люди проходили, но к пикету никто не спускался, и высокие окна взирали на них с насмешливым снисхождением.
   Чуть в стороне беседовали двое -- низкорослая, плотно сбитая девушка с повязкой на коротко стриженой голове, и высокий, тонкий как щепка человек лет тридцати пяти, в клетчатой рубашке и очках с невероятно толстыми стёклами -- точь-в-точь такие, как на канонической фотографии известного гаитянского диктатора Дювалье.
   Заметив машину, он, видимо, распрощался, и отправился в их сторону. Лакс заметил шрам через весь лоб, уходивший за оправу очков.
   -- Здравствуйте, пациент Курбинчик,-- улыбнулся Триколич,-- Как самочувствие?
   Курбинчик улыбнулся или скривился -- для него это было одно и то же.
   -- Вы, один из немногих, кто не называет меня "господин следователь". Я в порядке, хотя в ушах иногда бывает звон. Но разве может не звинеть при такой жизни?
   -- Экологи бунтуют?
   -- Бунтуют и пикетируют. Но у них ничего не получится. Это известно даже им самим.
   -- Из-за завода на западной стороне?
   -- Конечно. Но ситуация такова, что им не на кого опереться. Лес нетронутый, дачников нет. Заповедник Мантейфеля на другой стороне и Апраксин сказал уже, что в это дело не полезет. Много статей в местной прессе: пишут об оживлении промышленности, расширении производств и о том, что Россия вперёд, скоро заживём счастливо. А для животных, по мнению, прессы, предусмотрены парки.
   "Говорит, как протокол пишет,-- подумал Лакс, вглядываясь в неподвижное лицо следователя,-- Интересно, это у него от природы или профессиональное?"
   -- Да, со всех сторон обложили.
   -- Кроме того, я только что выяснил, что шансов у зелёных дьяволов не было с самого начала. Вам известно, кто один из основных акционеров?
   -- Войшкунес?
   -- Нет.
   -- Вильковский?
   -- Нет. Это Кинель, Олег Игоревич.
   Триколич присвистнул.
   -- Да... если так, то всё решено. Он их даже есть не станет.
   Курбинчик кивнул.
   -- Выборы через два месяца. Уже размещён заказ о печатати плакатов. Поэтому рассмотрения жалоб не будет. На это нет времени.
   -- Я, конечно, только коллега лечащего врача,-- Триколич повернулся вбок, словно не хотел встречаться глазами,-- и не могу советовать следователю. Но мне кажется, что с этими раскопками вы рискуете окончательно загнать себя в гроб. Я Кинеля знаю, как вы догадались, лично. Он очень адекватный человек и в нём нет ни капли отцовского хамства. Ловили бы преступников, пациент Курбинчик. Ведь это ваша работа.
   -- Кинель мне интересен,-- Курбинчик ещё раз усмехнулся и пошёл обратно к протестующим. Разговор был закончен. Триколич снова завёл мотор.
   -- Следователь Курбинчик,-- пояснил он Лаксу, когда они выехали обратно к трамвайным путям,-- Бывший пациент. Не мой, к счастью. В прошлом году в райбольнице его с того света вытаскивали. Не верит никому и знает, что каждый в чём-то, да виноват. А сейчас играет последнюю партию. Этой осенью он сдаст дела и переквалифицируется в юридические консультанты.
   -- Устал бороться с коррупцией?
   -- Устал бороться с головой. Аутизм у него,-- Триколич поджал губы, видимо, что-то вспомнив,-- Пока лёгкий. Потом, быть может, шизофрения. Идеальный человек, чтобы цифры мучить и афёры распутывать. После операции серьёзно сдал и аттестацию уже не пройдёт. Привык человек смотреть на изнанку, так что лицо ему вообще не интересно. Но дело своё знает. Если не сдвинется окончательно -- сам Кинель к нему за консультациями будет ходить. И это будет по-настоящему забавно.
   Административный центр закончился и Лакс уже приготовился увидеть спальные районы. Но Кинополь оказался хитрее -- сначала был ещё один мост, несколько небольших, ещё начала века заводиков со щербатыми кирпичными стенами, а потом побежали заборчики и домики частного сектора. Многоэтажные дома стояли поодаль, утренняя дымка превратила их в мираж. Потом частный сектор закончился -- почти так же неожиданно, как и возник, -- и улицу обступили стародавние жёлтые трёхэтажки с тенистыми дворами и магазинами на первом этаже. Лакс решил, что они почти приехали. И не ошибся.
   Автомобиль выехал на пустынную площадь с кольцевой дорогой вокруг трёх засохших клумб. Сделал круг, свернул на другой луч и остановился перед невесть откуда возникшим офисным зданием, архитектор которого явно вдохновлялся градостроительными симуляторами. Из серых прямоугольников первого этажа рос кристалл синего стекла, расчерченный рамами на правильные квадраты, а угол выдавался немного вперёд и был увенчан пирамидальным шпилем. Сразу за зданием ещё один мостик перемахивал через реку, уже превратившуюся в широкий ручей, а на другой стороне вставала тёмно-синяя стена леса.
   Лаксу было немного обидно. Такой большой город и так быстро закончился.
   -- Забирай вещи. Чтобы два раза не ходить, занесём всё сразу.
   Прямо возле входа поблёскивала новенькая стальная вертушка и сидел в стеклянной будке охранник. Возникла заминка: магнитная карточка была только у Триколича, а для Лакса пришлось выписывать временный пропуск. Пока охранник делал записи, Волченя оглядывался по сторонам, завороженный полированным камнем, сверкающей плиткой и люминисцентными лампами, утопленными в навесной потолок.
   -- Нам на третий.
   Лифт поднимался мягко и совершенно бесшумно. Потом прихожая с двумя абсолютно одинаковыми дверями. Ещё в ней имелось незнакомое даже Лаксу растение с широченными листьями, росшее из каменной кадки. Один из листьев, похоже, кто-то погрыз.
   -- В какую нам дверь?
   -- В любую. Я снимаю весь этаж.
   -- А почему никого нет?
   -- Выходной. Все болеют дома.
   Похоже, раньше здесь были комнаты обычного офиса, но смелая перепланировка превратила этаж в миниатюрный пластиковый лабиринт. Они прошли через абсолютно пустую комнату с футуристическими красными креслами и китайскими мотивами на стенах, потом свернули в коридорчик, ещё в коридорчик, забросили по дороге сумки в чулан и, наконец, оказались в небольшой закутке с зашторенным окном и раскладушкой в тени журнального столика. Напротив была втиснуты книжная полка, набитая так плотно, что, казалось, она сейчас лопнет.
   -- Сейчас отсыпайся. Ключи я на стол кладу. Туалет -- следующая дверь. Надеюсь, не заблудишься. Где холодильник, объяснять долго, но ты его найдёшь. А я на конференцию, вернусь к вечеру. Они зачем-то хотят меня видеть.
   Лакс слабо кивнул. Он привык ложиться поздно и сейчас чувствовал себя так, словно тело стало резиновым. Даже не оглядываясь по сторонам, разделся, заполз под колючее одеяло и уже сквозь полусон услышал, как чавкнула, закрываясь, входная дверь.
    II. Воспоминание о путешествии в Кёнигсберг
   Лаксу снилось, что его отправили на научную конференцию в бывший Калининград, которому (если верить сну) не так давно вернули прежнее название. Сама дорога изгладилась из его памяти и первое, что он смог хорошенько разглядеть -- это большая круглая площадь с пустой чашей фонтана посередине. Кажется, что всё здесь вырезано из одного и того же серого камня, похожего на асфальт: и дома, и дорога, и фонтан и даже затянутое тучами небо.
   Несмотря на пасмурную погоду, настроение в автобусе приподнятое. Все бурно обсуждают смелую теорию профессора Контерфита, знаменитого энтомолога из Теннеси. Профессор Контерфит полагает, что динозавры вымерли из-за резкого изменения условий среды, которые были вызваны всемирным потопом. Прославленный биолог Докинз уже признал эту теорию заслуживающей внимания, хотя и отметил, что всемирный потоп произошёл не по слову Божьему, а из-за пока неустановленных природных причин.
   Как ни странно, почти все остальные докладчики -- это бывшие одноклассники. Поэтому обсуждение идёт бойко и Волченя чувствует себя страшно гордым. Ведь он разбирается в проблеме лучше всех!
   -- Докинз -- это голова,-- сообщает Змейковская, с которой Лакс имел несчастье сидеть два года за одной партой,-- Если бы не Докинз, я бы никогда не узнала, что президента "Католиков за христианскую политику" зовут Гэри Поттер!
   -- А всё-таки, с муравьями проблема,-- вторят ей из глубины автобуса,-- Они рано или поздно начнут оживать. Информация, закодированная в янтаре, ясно показывает, что...
   Что показывает информация в янтаре, Лакс уже не узнает. Они прибыли. Здание с полукруглыми окнами похоже на склеп. Регистрация -- и можно гулять по городу.
   Лакс блуждает по длинным улицам, размышляя о разнообразии городских ландшафтов. Сворачивает в переулок и у него захватывает дух.
   Похоже, он незаметно для себя поднялся на замковую гору. Прямо под ногами -- высоченный обрыв, а внизу расстилается город, очерченный на горизонте гладью моря, сверкающей, словно фольга. Аккуратные, словно циркулем проведённые улочки тянутся прямо у него под ногами, и при этом так далеко, что кружится голова.
   Солнце садится, заслонённое шпилем городской ратуши. Тени удлиняются, сперва лижут ему ноги, а потом проглатывают целиком.
   -- Волченя, ты?
   Змейковская у него за спиной. Она запыхавшаяся, мокрые волосы прилипли к лицу.
   -- Да, я.
   -- Отойди, отойди от края! Спиной к стене! Да, теперь хорошо.
   -- Ты чего? Что случилось?
   -- Лакс, ты живой? Ты точно живой?
   -- Живой я, живой. Что надо? Конференция начинается?
   (Интересно, а, к примеру, зомби тоже считают себя живыми?)
   -- Лакс, они убивают!
   -- Рита, замолчи, выдохни, скажи внятно. Кого убивают? Кто убивает?
   -- Они всех убивают,-- Змейковская его даже не слушает,-- всех, кто приехал. Старшую уже убили, Шушуку, всех. Автобус перевернули, горит. Всех убивают!
   И действительно, за домами поднимается в небо столб чёрного дыма.
   Все уцелевшие участники конференции сбились в кучу и пробираются промозглыми дворами. Уже ночь, на улицах загорелись белые фонари, но во дворах темнота.
   За спиной шлёпают шаги неведомых преследователей. Кто-то говорит, что надо идти в порт, потому что убийцы будут ждать возле вокзала. Множатся гипотезы, кто эти убийцы и сколько их. Все стараются говорить шёпотом, но постоянно срываются.
   Арка, освещённая одинокой лампочкой. За ней -- полумрак парка, сквозь ветви деревьев уже видны огни набережной. Каждый шаг отдаётся глухим перекатистым эхом.
   Чёрная верёвка падает из-под потолка, хватает за шею Змейковскую и утаскивает прочь. Короткий выкрик -- и тут начинается паника. Делегаты бегут по двору кто куда ломая кусты и налетая на карусели. Лакс сперва оказывается в большом вонючем туннеле, потом находит трамвайные рельсы, долго-долго несётся вдоль них и в конце концов оказывается на набережной, точь-в-точь такой же, как в его родном Оксиринске.
   Преследователи уже рядом. Он чувствует, что его вычислили и теперь остаётся бежать.
   Причалы совершенно пусты, и только один-единственный неправдоподобно большой корабль стоит на своём месте. Лакс бежит к нему мимо запертых дверей и окон из толстого стекла. За спиной -- неведомые преследователи. Обернуться он не решается, а вместо этого впивается взглядом в пароход, словно надеется этим его удержать.
   Всех, кого не поймали, уже там. Сейчас они отплывут -- и на этом всё и закончится.
   Корабль трогается. Медленно, как бы нехотя, и при этом неумолимо. Нет, он ещё не вышел в море и невнимательному наблюдателю может показаться, что он стоит и ждёт гостей -- но это не так. Вот отдали швартовые, вот он дёрнулся... Белая громадина подалась в сторону, словно разминаясь перед долгим маршрутом. И в тот же миг замигали огни на чёрных портовых башнях, а потом заревела сирена.
   Что это был за вой! Словно целый хор ирландских баньши затянул синхронно одну на всех песню. Сирена то растягивалась и набиралась громкости, то затихала, словно в изнеможении, чтобы спустя секунду зареветь снова.
   Лакс споткнулся, кубарем полетел на землю, чувствуя, как сирена врывается ему в уши и вибрирует в мозгу, попытался сжаться, отгородиться от неё, но она не отпускала. Полумрак вокруг стал таять, опадать, словно дым от гаснущего костра и, наконец, Волченя очнулся том же самом закутке, где устроился три часа назад. Всё было на месте -- постель, одеяло, стол, ключи на столе и полки с книгами.
   Сирена, однако, не прекратилась. Напротив, она стала ещё резче и яростней. Корабль ушёл, но продолжал напоминать о себе.
   -- Да что за чертовщина!-- спросил Лакс у комнаты. Ответа не было.
   Кое-как одевшись и пригладив волосы, он отправился на поиски сирены. Посмотрел в окно -- там была улица и край той площади-кольца, через которую они проехали. Всё спокойно.
   Значит, ревёт где-то здесь.
   К счастью, планировка была не такой головоломной, как ему показалось. Сразу за комнатой с задёрнутыми шторами, где стояли шкафы и кресло, похожее на зубоврачебное, начинался уже знакомый коридор, который и вывел его в приёмную. В комнатах было пусто -- Триколич, видимо, ещё не вернулся.
   Селектор на пустом столе медсестры мигал красной лампочкой и ревел, словно обезьяна в брачный период. Лакс снял трубку.
   -- Вы там поумирали все, что ли?-- спросил из трубки девичий голос.
   -- Нет,-- ответил Лакс,-- Но сегодня выходной. Никого нет.
   -- Хватит придуриваться! Дверь открывайте! Пациент пришёл!
   -- Простите, клиника сегодня не работает, и мы ничем не сможем вам помочь. Обратитесь в один из будних дней.
   -- Дурак, что ли? Я сама знаю, что мне нужно! Открывайте!
   Лакс, видимо, был ещё довольно сонным. Он совсем не хотел открывать, но палец как-то сам собой ткнул в большую зелёную кнопку.
   Да, впускать каких-то странных пациентов не хотелось. Но ещё больше не хотелось, чтобы такая сирена разбудила тебя ещё раз.
   Дверь мягко клацнула и пропустила грозного вида девочку с чёрными глазами и безукоризненно подкрученным каре до плеч. Похоже, она пришла прямо из школы -- и эта школа была из тех, где форма является обязательной. Чёрный пиджак, отложной воротник, галстук или что-то наподобие его. Лакированные ботинки без каблуков словно хотели сказать: наша хозяйка, если надо, может догнать, схватить за шиворот -- и ты уже не отвертишься. На сумке, висевшей через плечо, поблёскивала серебристая пряжка с числом 24.
   Лакс решил, что она его ровестница. Ну, или год-два младше.
   А только потом заметил самую главную одну странность -- при себе у девушки не было никаких животных. Ни собаки, ни кошки, ни хомячка, ни канарейки. Лакс тщетно пытался понять, о каком пациенте она говорила.
   Девочка подошла к столу и посмотрела на него суровым взглядом. Лакс вернул на место трубку селектора. и ещё раз пригладил волосы.
   -- Ты кто такой?-- был вопрос.
   -- А ты кто такая?
   -- Я КСпи. А ты кто?
   -- А здесь новый ассистент.
   -- Почему без халата?
   -- Потому что сегодня выходной. Наверное.
   Копи окинула его взглядом, полным презрения, после чего двинулась в коридорчик.
   -- Эй, подожди!
   Он попытался загородить ей путь, но опоздал. Пришлось идти следом и обращаться к затылку.
   -- У меня нет никаких гарантий, что вам можно сюда заходить. Я здесь первый день, понимаешь? Давай вы подождёте в приёмной.
   Копи свернула в первую комнату, где Лакс ещё не был. Пришлось последовать за ней. Посередине -- привинченный стол, чуть дальше ещё один, с компьютером, папками и небольшим сейфом. Два металлических шкафчика, уставленных разноцветными склянками. На стенах висели анатомические карты различных собак -- сразу видно, что животных здесь лечили внимательно.
   Копи остановилась посередине комнаты.
   -- Давай микстуру.
   -- Какую микстуру?
   -- Всё ясно. Тебе ещё ничего не объясняли. Не проблема, я сама возьму.
   Копи подошла к шкафчику, распахнула его настежь и сняла с верхней полки склянку с чем-то зелёным.
   Лакс заметил, что таких склянок там целый ряд. И ещё, что руки у девушки ощутимо дрожат.
   Она поставила склянку на стол, вернулась к шкафчику и начала греметь посудой на нижней полке.
   Когда она обернулась с пустым стаканом в руке, Лакс уже стоял между ней и столом, перегородив все подступы к склянке.
   -- Послушай,-- начал он,-- я здесь первый день. Я не знаю, что это за микстура. Я не знаю, как её надо принимать. Я не могу тебе разрешить её пить, понимаешь? Даже если тебе кажется, что ты знаешь всё, ты можешь ошибиться в дозе и в чём угодно. Я за тебя отвечать не хочу. Давай ты посидишь и подождёшь, пока вернётся человек, который во всём этом разбирается.
   Ему показалась, что Копи сейчас на него бросится и загрызёт. Но вместо этого она начала рыться в сумке и протянула ему небольшую карточку.
   -- Это, конечно, не паспорт. Но фотография есть. Можете подойти к журналу, и удостовериться, что я микстуру получаю регулярно. Можете увидеть дозировку, и объём, и как часто я её принимаю. Проверяйте, уважаемый ассистент, проверяйте, s'il vous plaНt. Раз уж вы такой бестолковый.
   Карточка была из областной библиотеки -- Лакс тут же подумал, что для поступления не повредит записаться и ему. Рядом с несомненной фотографией Копи -- даже школьная форма и галстук были те же самые -- было написано, что зовут её Лариса Апраксина, а родилась она в девяностом году и проживает в Кинополе, по адресу улица Гексли, дом 9. Значит, ей пятнадцать. Насчёт возраста он угадал. Почему её следовало называть "Копи", карточка не сообщала.
   -- Сейчас проверю, мадмуазель. Где журнал?
   -- У вас за спиной.
   Журнал действительно лежал там -- большой, как амбарная книга, и заполненный только наполовину. "Л. Апраксина" здесь тоже есть -- в начале месяца ей выдавали по пятьдесят миллилитров раз в неделю, а ближе к двадцатым числам стали выдавать по сто пятьдесят и трижды. Её неизменным соседом был С. Лучевский, проходивший осмотр (в графе "Дозировка" стоял прочерк) с той же периодичностью, а также А. и И. Лучевские, его постоянные спутницы, получавшие, соответственно, сто восемьдесят и сто тридцать. Других фамилий было немного.
   -- Сто пятьдесят. Не больше,-- Лакс отложил журнал,-- А то животное умрёт.
   -- Больше и не надо,-- Копи поставила на стол графин с водой, аккуратно, насколько позволяли дрожащие руки, налила из склянки до третьей отметки, а потом разбавила водой. Микстура превратилась в зелёный туман, который медленно таял в воде, окрашивая её в зыбкий малахитовый цвет. Запахло сосновыми иглами.
   -- Стул мне дашь? Он за шкафом.
   -- Зачем тебе стул?
   -- Ладно, сама возьму.
   Копи устроилась поудобней, посмотрела воду на свет -- и опрокинула стакан одним залпом.
   Волченя смотрел на неё почти заворожено.
  
   Сначала не было ничего -- видимо, микстура ещё только шла по пищеводу. А потом Копи дёрнулась, словно её ударили, и затрепетала, постукивая подошвами по плиткам. Лицо искривилось в странном подобии улыбки, открывая блестящие зубы, на загривке что-то хрустнуло, -- тут он уже был готов броситься ей на помощь, проклиная себя за то, что пускает кого попало без назначения -- но девушка дёрнулась ещё раз и обмякла, словно из неё вытащили батарейку. Потом открыла налитые кровью глаза и закашлялась.
   -- Ещё воды?
   -- Только в другой стакан! Спа... сибо!
   Она стала пить, клацая зубами о края. Но приступ, видимо, проходил. Лакс заметил, что руки у неё дрожат меньше.
   -- Всё хорошо? Отпускает?
   -- Да, отпускает. Тяжелые дни... Приступы, голова кружится...
   Наблюдать это было очень необычно. За шестнадцать лет жизни Лакс привык к тому, что приступы бывают у него одного.
   -- У меня тоже такое. Я понимаю.
   Копи посмотрела на него почти с ненавистью. Так смотрят на незадачливых профанов.
   -- Если бы понимал, знал бы про микстуру!
   Лакс не знал, что ответить. Поэтому он просто закупорил микстуру и поставил её обратно в шкафчик. Взял ручку, дописал, по образцу, в журнал ещё одну строчку, но расписываться не рискнул. Видимо, перед приёмом Копи чувствовала себя намного хуже, чем он думал -- склянка, которую она взяла с полки, была ещё нетронутой, хотя как раз рядом с неё стояла одна початая.
   -- Всё хорошо? Проходит?
   -- До ночи дотяну.
   Копи попыталась подняться. Удалось ей это только со второй попытки -- ноги подкашивались. Лакс попытался взять её под руку. Она молча кивнула и, опираясь на незадачливого ассистента, медленно направилась к выходу. Чувствовалась, что дрожь ещё продолжается, и спазмы блуждают по её телу.
   -- Может, тебе полежать надо?
   -- Не надо. На улице легче станет.
   Они вышли в приёмный покой. Тут Копи уже смогла идти сама, хотя и немного шаркала ногами.
   -- Спасибо,-- сказала Копи, не оглядываясь, и нажала на кнопку справа от двери.
   Дверь распахнулась. Там стояли двое -- мужчина из тех, чьи лица сразу забиваешь, и высокая женщина с пепельными волосами.
   Лаксу они были не знакомы. Он заглянул в лицо Копи -- ей, видимо, тоже.
   -- Простите, кто вы?
   -- Мы из ГУВД,-- сообщил мужчина, предъявляя удостоверение. Женщина последовала его примеру. Лакс заметил, что на фотографиях и он, и она были одеты по форме,-- У нас к вам несколько вопросов.
   Волченя почувствовал, как перед глазами поднимается жёлтая муть. Он знал, что это такое -- слабая тень от приступов, которая осталась, несмотря на операцию. Она накатывала регулярно, несколько раз в месяц... или если происходило что-то очень страшное и обидное.
   Он потряс головой, отгоняя это мерзкое состояние. Муть отступила, затаившись в районе затылка. Волченя хорошенько выдохнул и вытянулся в полный рост, стараясь выглядеть за главного.
   -- Дело в том, что хозяина сейчас нет. Если хотите, вы можете пройти и подождать в приёмной. Он на конференции, вернётся примерно через час и ответит на все ваши вопросы.
   Он отошёл, пропуская незваных гостей. Те, однако, не шелохнулись.
   -- А вы кто такие?
   -- Это его пациент, она пришла принять свои лекарства.
   -- Разве это не ветеринарная клиника?
   -- Ну... это у неё надо спросить. Я сам удивлён, если честно.
   -- А кто вы такой?
   -- Я племянник хозяина, дежурю, пока он на конференцию. Приехал только сегодня утром. Мне кажется, вам лучше подождать хозяина. Вы хотели задать вопросы ему, я правильно понимаю?
   -- Нет,-- мужчина качнул головой,-- Я думаю, что придётся задавать их вам.
   Копи тем временем отступала в сторону коридорчика.
   -- Но я ничего не знаю! Я первый день в городе. Мой дядя должно знать...
   -- Видите ли,-- вдруг заговорила женщина с пепельными волосами,-- у нас есть серьёзные основания полагать, что Антон Триколич не может отвечать ни на какие вопросы.
   -- Но почему?
   -- Вы не знаете?-- она удивлённо подняла брови.
   -- Я же говорю вам, я приехал несколько часов назад и с тех пор, как он меня сюда завёз, я даже не выходил из клиники.
   -- И новости не смотрели?
   -- Я всё это время спал!
   -- Ладно, Марин, не томи его,-- попросил мужчина,-- он по ходу и вправду ничего не знает.
   -- Антона Триколича убили,-- сообщила женщина,-- Час назад. Прямо в центре города.
    III. Троллейбус Ненависти
   -- Как убили? Кто убил?
   -- Это мы и пытаемся выяснить.
   Теперь уже Лакс сидел на кресле для ожидающих, а люди из прокуратуры обступили его с двух сторон. Из коридорчика показалась Копи. Она, как ни в чём не бывало, несла тот самый сейф, который Лакс видел в комнате.
   -- Не уходите,-- приказал ей мужчина,-- у нас к вам тоже вопросы.
   Копи поставила сейф на пол и уселась прямо на него.
   -- Я не буду отвечать,-- сообщила она. После чего порылась в сумке, достала мобильный и стала набирать какой-то номер.
   Мужчина хмыкнул и повернулся к Лаксу. Женщина, ещё раз оглядев его, скрылась в коридорчике.
   -- Имя, фамилия, год и место рождения.
   -- Волченя Александр Константинович,-- его мутило всё сильнее,-- родился в одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, пятнадцатого февраля, в Оксиринске, Кинопольская область. Российская федерация, разумеется. Фамилию правильно напишите, именно Волченя, через "л". Вовченя -- это неправильно.
   -- Работаете, учитесь?
   -- Закончил третью школу. Собираюсь поступать в Кинопольский биологический. Прибыл для поступления на подготовительный курс.
   -- Кем вам приходится убитый?
   -- Дядя.
   -- Почему фамилии разные?
   -- Я племянник по матери.
   -- Как давно знали убитого?
   -- Около четырёх лет назад он меня оперировал... но мы почти не общались. По-настоящему познакомились только сегодня с утра.
   -- Ваше знакомство продлилось недолго. Когда вы последний раз его видели?
   -- Сколько сейчас времени? Мне надо прикинуть...
   -- Четыре часа.
   -- Поезд прибывал в половину девятого, а ехали мы около часа... Значит, сегодня, в половину одиннадцатого. Он сказал, что ему нужно на конференцию. И больше я его не видел.
   -- Что вы делали всё это время?
   -- Спал. Потом пришла Ко... в смысле, клиент пришёл. Ей нужно было помочь с процедурами.
   -- Клиент пришёл в выходной день. Вам не показалось это странным?
   -- Показалось. Но прогнать я не мог. Вдруг у неё что-то серьёзное.
   -- Она объяснила, почему пришла?
   -- Нет. Но вы можете у неё спросить.
   Копи что-то шептала в телефон. Когда оперативник попытался на неё посмотреть, она зыркнула недобрым взглядом и повернулась спиной.
   -- Как вы добирались с вокзала?
   -- На машине...,-- Лакс потряс головой, отгоняя муть,-- хозяина клиники. По дороге мы увидели пикет экологов и он завернул туда, поговорить с Курбинчиком. Вы должны знать Курбинчика, он у вас работает. Он может подтвердить...
   -- Мы прекрасно знаем старшего следователя Курбинчика. Пожалуйста, нам нужны ответы, а не комментарии. Не было ли звонков, угроз, подозрительных звуков?
   Лакс вспомнил сирену селектора.
   -- Нет, ничего.
   -- Очень странно, вы не находите?
   -- Да, странно.
   -- Вы владеете огнестрельным оружием?
   -- Нет.
   -- Вы знаете эту девушку?
   -- Нет. Когда она пришла, я спросил у неё документы. Понимаете, она требовала лекарства, а я опасался, что она не та, за кого себя выдаёт.
   -- Она вам их показала?
   -- Да. Библиотечную карточку. Я полагаю, их редко подделывают, а информация на ней почти та же, что в паспорте. Я сверился с журналом и убедился, что человек с такой фамилией получает лекарство. Её зовут Лариса Апраксина, если что.
   И тут Лакс понял, что сказал что-то не то. Оперативник отшатнулся от него с таким видом, словно наш юный биолог достал из кармана гадюку.
   А вот Копи не отреагировала никак. Положила телефон обратно в сумку и стала смотреть в окно. Дрожи заметно не было. Приступ, похоже, прошёл.
   -- Мы должны здесь всё осмотреть,-- с усилием произнёс мужчина.
   Словно отвечая ему, заревела корабельная сирена.
   -- Что это? Пожар?
   -- Это селектор.
   Лакс доковылял до стола и снял трубку.
   -- Вы к нам?-- он даже не слушал, что говорили с той стороны,-- Заходите. Я сейчас открою.
   Он ещё не очень хорошо осознал, что здесь происходит. Но решил, что будет лучше, если соберутся все. Следствию проще. Да и он сам, наверное, что-то сможет понять.
   -- Кто там?-- спросил оперативник.
   -- Не расслышал,-- Лакс отвечал честно,-- Вы спроси?те, как войдёт.
   На пороге стоял человек в форме. Лакс посмотрел на погоны и определил подполковника. Надо же, и от допризывной подготовки бывает польза.
   Подполковник вошёл в комнату и усмехнулся. Средний рост, широкоплечий и лицо, которое казалось смутно знакомым.
   -- Здравствуйте, господа,-- сказал он всем сразу,-- Я вижу, расследование идёт полным ходом.
   Мужчина выступил вперёд. В глубине клиники послышался шорох, и показалась женщина с пепельными волосами.
   -- Делаем, что можем. Уже есть некоторые зацепки. Вот, допрашиваем родственника убитого.
   -- Какая оперативность! А почему протокол не пишите?
   -- Это предварительное объяснение. Он, похоже, ничего не знает.
   -- А вы, похоже, собираетесь произвести революцию в криминалистике. Только час, как труп доставили, а вы уже на другом конце города, допрашиваете людей, которые, судя по всему, о преступлении ни слухом, ни духом. Копи, ты знала про Триколича?
   Копи помотала головой. Она уже повернулась лицом и смотрела хитрой лисой. Между ней и подполковником было какое-то неуловимое видовое сходство.
   -- Вот видите, не знала. А тем временем у вас в центре, почти под окнами отделения -- целая армия участников конгресса. У них даже фамилии не записали. Правда, удивительно?
   -- Мы решили начать с места работы...-- совершенно неуверенно ответил мужчина.
   -- Разве это ваш район? Центральный -- это только до речки, а здесь уже Радиальная. И я не уверен, что дело поручено вам. Что-то очень быстро его вам поручили. Ещё тело не остыло, а вы уже землю роете.
   -- Это дело уже имеет большой резонанс. И нам, в свою очередь, неясно, какое отношение оно имеет к комиссии Мантейфель.
   Ещё одно знакомое слово.
   -- Самое прямое.
   -- В нём замешана ваша дочь. Поэтому, да?
   Апраксин даже не поморщился. А Лакс торжествовал. Значит, эта девочка его дочь. Ещё одна верная догадка.
   -- Во-первых, Ташкун, не пытайтесь меня испугать. Я могу вас испугать намного больше. Во-вторых, вам известно, как был убит Триколич?
   -- Застрелен из машины с тонированными стёклами. Одним выстрелом. Машина сразу уехала, номер никто не записал.
   -- Он был убит из обреза,-- подполковник поднял палец,-- Нарезанными серебряными ложками. До сегодняшнего дня я не верил, что в Кинополе вообще осталось столовое серебро. Оказалось, что я ошибался. И такая расправа может указывать в том числе на браконьеров. Не забывайте -- покойный ветеринар. Но и это не главное. Самое главное -- вы взялись за дело, на которое вас, похоже, ещё даже не утвердили. И я готов спорить на что угодно, что утвердят на него не вас. Если хотите, я сейчас звоню Курбинчику и уточняю.
   -- Мы хотели помочь...
   -- Я знаю, что вы хотели помочь. Я даже знаю, кому.
   Мужчина замолк. Апраксин оглядел его с головы до ног, словно примериваясь, как получше окатить его помоями, а потом указал им на дверь.
   -- Вон отсюда!
   Те подчинились.
   Апраксин проводил их взглядом, а потом обратился к Копи.
   -- Микстуру взяла?
   -- Вся здесь,-- Копи стукнула по сейфу.
   -- А аппарат?
   -- Он не здесь его держал.
   -- Это плохо. Надо поискать лучше. А это кто?-- он указал на Лакса.
   -- Сказал, что ассистент. Оказалось, племянник. Он говорит, что только утром приехал.
   -- А зачем приехал?
   -- Говорит, поступать.
   -- Паспорт при себе есть?
   Лакс кивнул.
   -- Принеси, пожалуйста.
   Сумки нашлись сразу. Он притащил их прямо в комнату ожидания и стал рыться, пока не добрался, наконец, до внутреннего кармана.
   Апраксин сравнил фотографию с оригиналом.
   -- Похож! Знаешь, что? Тут же опечатывать всё будут. А потом допрос страниц на двадцать, что ты открывал, что двигал, что не на месте. Давай я запишу твой мобильный, а ты сейчас куда-нибудь пойдёшь и там переночуешь. Тебе ведь есть, куда пойти?
   -- Нет. Я совсем не знаю город...
   -- Беда... Ладно, попрошу Курбинчика, чтобы завтра с утра здесь всё осмотрели и освободили. Но раньше не получится. В гостиницу какую-нибудь на одну ночь. Или в клуб сходи. Тебе всё равно на работу не надо. Деньги есть?
   -- Кажется, есть. Но я не думаю, что хватит на гостиницу.
   -- На клуб хватит. Скажешь, что тебе восемнадцать. Ещё не было такого, чтобы в чужой город с пустыми карманами приезжали.
   Лакс пытался вспомнить, сколько денег ему дали на первое время. Это было непросто и вызвало так много мыслей, что на сопротивления их не осталось. Только вернулся в комнату за курткой (Апраксин тем временем проверял, нет ли в багаже бомб или холодного оружия), а когда вернулся, подполковник без лишних слов сунул ему в руки сумку и вытолкнул в фойе. Дверь захлопнулась. Лакс остался наедине со створками лифта.
  
   Надо было что-то делать. На гостиницу он не рассчитывал, в клубы никогда не ходил. Можно было купить билет и поехать обратно в Оксиринск. Но это было бы глупо -- жив Триколич-старший или нет, надо было подавать документы и записываться на экзамен. Конечно, стоило посоветоваться с мамой, но это можно было сделать и по телефону. К тому же, за окном было лето, а Лакс был в большом и незнакомом городе, в котором так мечтал попасть.
   Он вызвал лифт и снова принялся перебирать варианты. Все они казались ему одинаково дурацкими. Даже удивительно, какой бестолковой делает жизнь любая трагедия.
   Створки лифта раскрылись. Внутри был неизвестный.
   Он стоял на четвереньках, задрав голову, которая казалась объятой рыжим пламенем. Приглядевшись, можно было разглядеть, что это волосы, заботливо собранные в пряди и поставленные торчком. Такая причёска называлась, кажется, трэшевой и до этой секунды Лакс был уверен, что их, подобно парикам восемнадцатого века, можно увидеть только на большой сцене.
   Помимо причёски обращали на себя внимания искусственно потёртая сумка через плечо, усеянная значками, майка с расцветкой, исполненной психоделики и джинсы, при одном взгляде на которые становилось ясно, что такое неуловимое, на первый взгляд обычное качество не может стоить дешевле восьми сотен долларов.
   -- Клиника работает?-- осведомился неизвестный.
   -- Уже нет. Там всё опечатали.
   -- И микстуры нет?
   -- Микстуру тоже опечатали.
   -- О господи...
   Четвероногий зарылся лицом в руки и застонал. Лифт тренькнул, закрыл створки и поехал вниз.
   Лакс остался перед лифтом. Створки раскрылись опять. Четвероногий теперь стоял как обычный человек, вцепившись руками в поручень. Он был не старше Лакса, но выше, с длинными руками и ногами.
   -- Лучевский -- это ты?
   -- А как ты догадался?
   Лифт зазвенел и опять попытался увезти свою жертву. Лакс поставил ногу между створок и не дал.
   -- Не важно. Выходи.
   Приступ почти прошёл и Лакс чувствовал себя почти нормально. Убийство казалось чем-то очень далёким, словно оно произошло на другом конце галактики.
   Волченя снова подошёл к железной двери, нажал кнопку вызова и почти со злорадством услышал возглас сирены.
   -- Кто там?-- спросил голос. Лакс отметил, что отвечает почему-то Копи.
   -- Это Волченя. Тут Лучевский пришёл, микстуру просит.
   -- Сейчас принесу,-- и, чуть в отдалении,-- Как, parbleu, этот громкий вызов выключить? Надоел реветь!
   Тишина и какой-то стук. Потом дверь открылась и показалась Копи с непочатой склянкой.
   -- Держи,-- она сунула склянку Лучевскому,-- И смотри, чтобы больше не проливали. На ближайший месяц микстура отменяется.
   -- Как отменяется?-- Лучевский вытращил глаза,-- Этого же им на две недели, от силы.
   -- У вас рядом лес.
   И захлопнула дверь.
   Лучевский посмотрел на склянку, а потом осторожно переложил её в сумку.
   -- Что случилось?-- спросил он у Лакса,-- Ты что-нибудь знаешь?
   -- Хозяина клиники убили,-- ответил наш герой,-- кажется. И никого не пускают.
   -- Прямо в клинике убили?
   -- Нет. В городе где-то.
   Лучевский присвистнул. Свист, надо сказать, был весьма мелодичным.
   -- Значит, будем без неё... А ты тоже тут лечишься?
   -- Я его племянник. Приехал поступать. А тут такое,-- и Лакс кивнул на дверь.
   -- Да, вляпался ты порядочно. Уже нашли, кто убил?
   -- Нет, не нашли. Никто пока не знает. Но там уже человек из Мантейфеля. А меня на улицу выгнали.
   -- Это не проблема!-- сообщил Лучевский, вызывая лифт,-- Меня почти каждый месяц выгоняют. А я до сих пор там, где был.
   -- Ты не знаешь, где можно заночевать? Не в гостинице, а просто переждать ночь, пока они закончат обыск в клинике? Я же не разбираюсь в этом.
   -- Ну... можно, например, у меня.
   На солнце наряд Лучевского засиял всеми возможными красками. Лакс даже попытался определить, что же написано на майке, но буквы были слишком витиеваты, и так и норовили превратиться в деревья, лианы и весёлых зверушек.
   -- У нас скоро концерт будет,-- сообщил Лучевский, глядя куда-то в пространство. Свежий воздух помогал ему лучше любой микстуры,-- Пойдёшь?
   -- Пойду,-- Лакс решил на всякий случай соглашаться,-- Обязательно пойду. У вас, наверное, интересная музыка.
   Лучевский свернул и зашагал в сторону леса. Наш герой последовал за ним. Это выглядело странно, но Лакс успокаивал себя тем, что Лучевский, как местный, должен знать город лучше.
   -- Я играю в пяти группах,-- сообщил Лучевский, не сбавляя темпа,-- чтобы стили не смешивать. Но в четырёх проблемы с составом -- я там один. Ты на чём-нибудь играешь? Для "Мутантов Царя Хаммурапи" не хватает клавишника, например.
   -- Нет, ни на чём.
   -- Придётся учить. Я пока только одну укомплектовал. Называется "Троллейбус Ненависти". Послезавтра концерт, поэтому работы много. С утра сочинил одну песню. А на конце надо не меньше четырёх.
   -- А сколько у вас уже готово?
   -- Одна и готова. Будем сегодня разучивать. Вот, посмотри.
   Из сумки появилась тетрадь на металлической спирали. Лакс подумал, что такие тетради очень удобные. Надо купить несколько, чтобы конспекты вести.
   Большую часть страницы занимали каракули и рисунки. Сверху было написано и подчёркнуто -- "Автовокзал" -- а внизу, возле большой улыбчивой лошади, собранной из треугольников, громоздились каракули:
  
   Армия зла --
   Автовокзал!
   Армия зла --
   Автовокзал!
  
   Гнал-давил,
   Гнал-давил,
   Гнал-давил,
   Не тормозил!
   Гнал-давил,
   Гнал-давил,
   Гнал-давил,
   Не тормозил!
  
   Выше были ещё строчки, но они оказались густо замазаны. Лакс смог разобрать только последние две:
  
   Визг тормозов и клёкот резин!
   Они превратят твоё тело в бензин!
  
   -- Ты зачёркнутое не читай, это бракованные. Тут вся идея песни вот в чём. Играется один рифф -- "армия зла -- автовокзал", примерно четырнадцать раз. Потом играется второй рифф -- "гнал-давил, гнал-давил, гнал-давил -- не тормозил", тоже примерно четырнадцать раз. Или перемешать их можно. И вот так оно играется, а потом, не сбавляя интенсивности, играется всё тише и тише, звук затихает. И читается стих. А потом снова из тишины нарастает интенсивность и оно продолжает играться и ораться, как ни в чём не бывало. Такая идея.
   -- А где этот стих?
   -- На другой стороне.
   Лакс перевернул сложенную вдвое тетрадку.
  
   Рукопашный автобус по городу едет,
   Он перевозит мнимых медведей.
   На Заводской, у ворот горбольницы
   Он остановится крови напиться.
  
   Заправка закончена, фары мигнут:
   Автобус выходит на новый маршрут!
  
   -- Как вы будете сбавлять звук на сцене? Там есть что-то специальное?
   -- Я ещё думаю над этим. Надо пока адаптировать.
   Вокруг них уже был лес. Лакс обернулся и увидел стеклянный край здания клиники.
   Из главного входа показалась Копи с сейфом в руке. Она тащила его почти без усилий. Прямо над её головой подался внутрь один из квадратов стеклянной стены, и оттуда показалась голова Апраксина. Тот что-то ей сказал, но девушка лишь отмахнулась и, ухватив сейф поудобней, направилась к автобусной остановке. Апраксин исчез, стекло вернулось на место.
   -- Там дальше мой рассказ, ничего интересного.-- продолжал объяснять Лучевский,-- я его на отдыхе писал, в Германии. Нижняя Германия вообще творчеству способствует, там каждое слово -- песня с припевом и сложным соло посередине. И вот у меня возникла идея про рассказ о том, как я жил под мостом, и у меня был пингвин, которого звали Зигмунд Фрейд. Потом придумал, что под мост пришли фашисты, хотели меня бить, а я от них спрятался. А вот что было дальше -- я так и не сочинил. Закончилось вдохновение. Но рассказ лежит, ждёт своего часа. Если его дописать, можно будет в журнале каком-нибудь напечатать. Это же постмодернизм получается, вещь сейчас актуальная. Вообще, у меня много всяких планов сейчас, особенно в июле, перед экзаменом. На каникулах вот планов никогда не бывает, целый день не пойми чем занимаешься. А когда контрольные, или например годовой экзамен -- это да, сразу мыслей полная голова. Сейчас вот у меня пока упадок, но это не проблема. Скоро выпускные экзамены. Значит -- будет новый творческий подъём, такой, что и готовиться к ним не смогу!
   Они уже углубились в лес настолько, что города не было видно. Только широкое шоссе и машины, изредка проезжавшие мимо, напоминали им о близости цивилизации с её многоэтажными домами и искусством постмодернизма.
   -- Ты слышал Нейтральномолочный отель?
   -- Нет,-- Лакс и вправду её не слышал.
   -- Это моя любимая. Чтобы играть у нас, ты должен её услышать. И хорошо услышать. Все звуки, до единого. Ничего не пропустить. Хотя нет, подожди, я, наверное, смогу её прямо сейчас поставить. Плеера уже нет, но мобильный должен быть, наверное... Я его, кажется, выкладывал.
   Лучевский принялся рыться в сумке. Нашёл ручку, тетрадку, какую-то пёструю повязку, порванные бусы, ещё что-то...
   -- Нет, мобильного нету. Значит, я и его потерял. Представляешь, как обидно! Позавчера ночью, в Челюстях, потерял рюкзак, а в нём самое ценное -- плеер, мобильный и "Кратчайшая история времени" Стивена Хокинга! Можешь себе такое представить, а?
   -- Челюсти -- это клуб?
   -- Ну ты даёшь! Челюсти -- это парк! Вон там, рядом, где железная дорога.
   И он махнул левой рукой в сторону тёмных зарослей.
   -- Послушай, а мы правильно идём? Ты в лесу живёшь?
   -- Какой тебе лес? Ты что, и Глухарёвку не знаешь?
   -- Я только сегодня утром приехал из Оксиринска. Извини, совсем не ориентируюсь.
   -- Оксиринск...-- Лучевский задумался,-- Кажется, Жан оттуда. А может, и не оттуда...
   Среди деревьев проступил большой сумрачный силуэт, окружённый забором. Приземистый и полукруглый, он неуловимо напоминал башни молчания, в которых зороастрийцы оставляли своих мертвецов.
   -- Что это?
   -- Это церковь будет. Слышал о Церкви Воссоединения?
   -- Да, слышал.
   -- Значит, они и в Оксиринск уже пробираются. Интересные люди, с размахом работают.
   -- А ты сам был на их службах?
   -- Нет, и не пойду. Толку не будет. Они все там западные с головы до хвоста, даром, что корейцы. Я у одного спросил про чистое сознание Будды -- а он мне про Библию начинает. А сейчас уже всем ясно, что всё духовное должно идти с Востока, но по-настоящему, а не подделкой. Лучше к кришнаитам сходить. Там рис дают, очень вкусный, и музыка всегда приятная играет.
   -- Мне к кришнаитам, наверное, нельзя,-- осторожно заметил Лакс,-- Я ведь ни во что не верю и иногда матом ругаюсь.
   -- А там почти все такие,-- махнул рукой Лучевский,-- Бывает, зайдёшь в ашрам -- а там за столом в ряд люди патлатые в косухах и с черепами. Едят рис, причмокивают и кажется, что сейчас начнут вспоминать, сколько церквей сожгли сегодня ночью. Но и им там хорошо и даже на них исходит благодать Кришны. А всё почему? Потому что мышление на Востоке не линия, а спираль или даже воронка. На Западе всё обусловлено -- раз родился, должен ходить в школу, учиться, поступать, состоять в правильной церкви и ничего не упустить. А восточная мысль -- она как Кришна, танцует сразу со всеми пастушками. Пришёл сатанист в ашрам подкрепиться рисом после очередной кровавой оргии -- и сам того не замечая, преисполнился позитива. Сидит, улыбается во все стороны, любуется, как всё оформлено и уже даже таракана ударить не может.
   Между тем лес закончился и Лакс наконец-то увидел Глухарёвку. Она тянулась вдоль лесополосы, а перед ней бежал ещё один ручей, выложенный камнями и с декоративным водопадиком. Стиль курортных пансионатов был выдержан идеально: новенькие, как на подбор, дома в один или два этажа, с высокими сверкающими окнами, пологими крышами и частоколами вокруг детских площадок. Казалось, что застройка перенесена сюда прямо из Сочи и этим фактом делает нам намёк: здесь живут те, кто считает себя достойным бесконечных каникул.
   Дальше, за большим пустырём, вытянулась вдоль горизонта полоса заурядных многоэтажек. Мимо ехал красный трамвай.
   -- Идём.
   Тропинка была еле заметной. Видимо, местные жители редко ходили пешком. Теперь можно было увидеть и будущий храм. Недостроенная церковь приподнималась над забором, похожая на гранитный утёс.
   -- А строители не строят... Странно, очень странно.
   -- Сегодня выходной. Может, поэтому?
   -- Здесь у нас особые строители. Им за каждый кирпич отпускается два греха. А если кладут с опережением, то дополнительные десять. В качестве премии,-- Лучевский прищурился.-- Даже сторожа нет, удивительно... А, всё ясно. У них же моление сегодня будет. Тоже на стадион пошли, попробовать благодати.
   Лучевский жил в коттедже 29, с высоким, на два этажа, полукруглым окном. Лакс был раньше уверен, что такие дома встречаются только в голливудских фильмах.
   Они сбросили ботинки в сверкающей прихожей и поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. Коридор, видимо, был общим, а вот комната уже ощутимо принадлежала Лучевскому. Книжная полка, покрашенная, должно быть, из уважения к жирафам, в жёлтый с бурыми пятнами цвет, вереница вырезанных из бумаги слоников, спускавшихся от потолка к кровати, две электрогитары, из которых одна висела вверх ногами и барабаны, подозрительно оранжевого цвета. Кровать, на японский манер, представляла из себя брошенный на пол матрац, а вместо стульев были мягкие мешочки, какие иногда ставят в кинотеатрах, чтобы продать подороже билет. Стол с компьютером возле громадных, заставленных дискам стеллажей тоже был довольно низким, а вот того, что на нём стояло, даже у Лакса захватило дух.
   -- Всё, устраивайся,-- Лучевский выставил склянку на подоконник и начал рылся в книжном шкафу.
   Лакс размышлял, куда поставить сумку.
   -- Слушай, а твои домашние не будут возражать?
   -- Не будут... наверное...
   -- Это кого ты привёл?
   В дверном проёме -- две девичьи головы. Обе узкие, востроносые, глазами, с полными злобы и коротко, под мальчика, остриженными головами. Лаксу начало казаться, что плохо причёсан в этом городе он один
   -- Это мой хороший друг,-- Лучевский отступил и поднял руки,-- Из Оксиринска, поступать приехал.
   -- Мы сколько раз тебе говорили никого не приводить и не вписывать!
   -- У нас одни вешалки в прихожей на двести долларов, а ты кого-то с улицы приводишь!
   -- Стас, когда ты повзрослеешь? Не можешь сам повзрослеть -- так хоть другим не мешай!
   Лучевский закрылся руками.
   -- Да прекратите вы! Он только на одну ночь! Это племянник Триколича. Его убили сегодня, вы слышали
   -- Ещё лучше!
   -- Чтобы милиция пришла!
   -- Допрашивала в нашем доме!
   -- Арестовывала!
   -- Головой ты хоть думал?
   -- Пробовал хоть раз думать? Говорят, полезно?
   -- Сейчас отцу позвоним!
   -- Водит кого попало...
   -- Это ничего,-- объяснял Лучевский уже снаружи,-- мои сестрёнки -- они всегда так бушуют. Они хотят спокойной жизни, -- вот поэтому жить с ними и невозможно. Ты не обижайся, они покипят и успокоятся. Ты сумку оставил? Правильно сделал, теперь им будет сложнее тебя выкинуть. Как темнеть начнёт и родители за телевизор сядут, мы обратно вернёмся, только тихо.
   -- А почему тихо?
   -- Чтобы сестрёнки тебя снова не услышали.
    IV. W
   -- Куда теперь пойдём?-- спросил Лакс.
   -- Ну... не знаю.
   Сейчас они шли вдоль Глухарёвки. Высокие окна смотрели на них почти насмешливо.
   -- Я есть хочу. Совсем не обедал. Как думаешь, получится незаметно пробраться на кухню?
   Лучевский задумался.
   -- Пробраться можно, но там сейчас ничего нет.
   -- Что же делать?
   -- Можно в Вэ пойти. Дома сейчас всё равно не наешься.
   -- Почему?
   -- Период такой. Затратный.
   Живот ощутимо прихватывало. В этом была неприятная особенность приступов -- они, похоже, всерьёз затрагивали что-то, связанное с чувством голода. В особенно неудачные дни, когда мир почти полностью выцветал, холодильник на биостанции очень часто оказывался пустым уже наутро.
   -- А где это, Вэ?
   -- Вон там.
   Небольшой куб из стекла и бетона стоял возле дороги, как раз посередине между Глухаревкой и линией обычных домов. Он словно не определился, с кем быть и казался упрощённой и уменьшенной копией здания, в котором располагалась клиника. На стёклах над входом поблёскивала загадочная готическая буква, похожая на две склеенных греческих "беты". На V было не похоже. Может, W? Но ведь это дубль-вэ...
   Внутри были мягкие бежевые креслица, сверкающие чёрные столы и стены,
   А людей немного.
   -- У нас денег хватит?
   -- У меня -- хватит,-- ответил Лучевский. Потом спохватился и добавил,-- На нас двоих.
   Лучевский сразу направился к стойке и потребовал "стандартный второй, как обычно". Лакс изучил меню, полное непонятных названий и потребовал четыре сэндвича с ветчиной, огурцами, соусом и сыром. Он был так голоден, что даже от названий блюд у него начинала выделяться слюна, словно желудочный сок у собаки Павлова.
   Лакс ещё раз оглянулся, подыскивая свободное место. Зал был полутёмным, на шесть столиков, причём один из них был задвинут в угол и разглядеть, кто там сидит, не представлялось возможным. А вот крупный стол, на шесть мест, оккупировали три девушки в уже знакомой ему школьной форме. Слева сидела смуглая и кучерявая, с глазами, похожими на ягоды чёрной смородины, справа -- высокая и круглолицая, с такими длинными волосами, что они змеились прямо по столу. А посередине восседала Копи, вцепившаяся в стакан с соком. Сейфа нигде видно не было.
   -- Это Апраксина?-- вполголоса осведомился Волченя.
   -- Да, Копи. А с ней Опасный Соболь и Белянкина.
   -- Если не секрет, почему все называют её "Копи"? Они же Лариса.
   -- Потому что уже есть одна Лариса -- Белянкина.
   -- А почему именно "Копи"?
   -- Потому что "Ликополо"!
   Спрашивать дальше Лакс не рискнул.
   -- Я вижу знакомые лица,-- Лучевский уже был возле подруг,-- Можно у вас устроиться?
   -- Можно-можно,-- кивнула Белянкина,-- Мы как раз одну вещь обсуждали. О любви и прочих отношениях. Вот ты читал Протопопова?
   -- Собираюсь,-- Лучевский спрятал глаза,-- но сначала надо "Секретная заря Аннанербе" дочитать. Кто-нибудь читал "Секретную зарю Аннанербе"? Там очень интересно, про магию огня в Третьем Рейхе...
   -- Протопопов -- этолог,-- Белянкина подняла палец,-- И после этой книги очень много начинаешь понимать. Почему женщины так любят хулиганов, откуда взялся идеальный мужчина в женских романах и вообще, почему любовь всегда выглядит так по-дурацки.
   Лучевский задумался.
   -- Ну, Аннанербе тоже это исследовали. Например, Гёринг был уверен, что древние германцы зачинали детей с тем расчетом, чтобы они родились в день летнего солнцестояния... или зимнего... Нет, я так не вспомню. Ну в общем они зачинали детей...
   -- Самое главное в отношениях -- ранговый потенциал,-- продолжала Белянкина,-- То есть какое место человек может потенциально занять в социальной иерархии. Поэтому у дебоширов больше шансов, чем у тихих, а у плохо выбритых -- чем у гладко выбритых и бородатых. И именно они нравятся женщинам, причём интеллект значения не имеет -- любовные отношения работают на том, что возникло задолго до интеллекта. Люди смелые, и наглые -- это альфа-самцы человеческой стаи.
   -- А Протопопов -- это позор и профанация этологии как науки,-- сообщил Лакс.
   Принесли заказ. Никто, впрочем, не обратил на это внимания. Все молчали, несколько удивлённые.
   -- Протопопов -- учёный,-- повторила с нажимом Белянкина,-- Всё это -- научно доказанные факты. Хотя омегам они и не нравятся.
   -- Протопопов -- переводчик по преимуществу. А книгу Дольника, на которую он ссылается, он читал по диагонали и не до конца. Иначе бы не порол такой чуши про альфа-самцов и сексуальную иерархию.
   -- Ты просто ничего не понимаешь!
   -- Не-е-е-ет, подожди,-- Копи, похоже, стало чуть лучше,-- Пусть он нам всё расскажет, раз такой специалист. И что же по-твоему там чушь?
   -- Да всё там чушь. Только в одних местах -- полная, а в других -- феноменальная. Начиная от этой дурацкой идеи про ранговый потенциал, который непонятно как считается.
   -- А Протопопов пишет, что он определяется по месту в иерархии.
   -- У сильных и безмозглых хулиганов высокого места в иерархии не бывает. Просто потому, что от них в шоке и верхние, и нижние. И тем не менее они тоже, если верить Протопопову, альфа-самцы. И безумно популярны.
   -- А ты не думал, что у них есть скрытый ранговый потенциал? Да, пусть они пока не занимают, но могут со временем занять.
   -- Прямо теория скрытых параметров! Интересно, если вспомнить классику, за что Софья любила Молчалина? Ни мускулов, ни нахрапистости нет, зато есть ум -- первейший признак горя.
   -- Возможно, у него тоже были скрытые ранговые потенциалы.
   -- Угу, универсальный ответ шарлатана. Причина есть, но она где-то спряталась. Если так, то я -- скрытый миллионер. Только все мои миллионы -- в скрытых параметрах. В настолько скрытых, что я их сам пока никак не найду!
   -- Не говори так,-- пробурчал, не переставая жевать, Лучевский,-- Со скрытыми параметрами в Рейхе работали. Когда союзники уже высадились, Хайзенберг -- у нас его Гейзенбергом почему-то называют -- пытался построить такую специальную железную башню, в которой за счёт энергии скрытых параметров и магии рун...
   -- Ты просто завидуешь успешным людям!-- Копи не слушала.
   -- Было бы чему завидовать! Кто там по Протопопову успешный самец? Хвастливый, атлетически сложенный, никого не слушает, вины не признаёт, живёт одним днём, сам открыт, но внутри пусто. Так ведь это не женский идеал, а клиническое описание психопата.
   -- Но женщины их любят!
   -- Женщины определённого типа. С которыми лучше не связываться. Вообще, считать себя самым умным -- одна из самых глупых стратегий.
   -- Которой ты почему-то следуешь,-- заметила Копи, почти улыбнувшись.
   -- Да где ж я самый умный,-- Лакс почесал затылок,-- мне даже до Дольника ещё далеко. И Протопопов умнее меня, конечно. Он врёт связно. Я так не умею.
   -- А ты не думал, что он может быть в чём-то прав? Многие люди говорят, что стали по-настоящему понимать, как устроена любовь, только прочитав Протопопова.
   -- Ничего они не поняли. Они поверили. Люди поверят во что угодно, лишь бы это звучало достаточно для них оскорбительно. Кто поверит, что после смерти обязательно рай? Только камикадзе. А рай, в который попадут только праведные? Миллионы верят до сих пор! Человек -- он умный, он знает, что в рай бесплатно не берут.
   -- Но разве не стоит вера человека на том, что он видел? На его опыте, чувствах, сомнениях...
   -- Вера стоит не на том, что ты видел. Вера стоит на том, чего ты хочешь. К примеру, этот ваш Протопопов если и учился биологии, то даже не у Дольника, а у Лысенко. И ученик он прекрасный. Усвоил хорошо самый главный урок: чтобы тебе поверили, не надо ничего доказывать, не надо ничего подтверждать, не надо даже, чтобы кто-то мог понять, что ты пишешь. Главное -- обещать большие урожаи. И все тебе поверят. Ничто не хочет проверять доказательства, уточнять подтверждения, вникать в страницы и страницы умного текста. Все хотят урожай. И если пообещаешь -- потом хоть трава не расти!
   -- По-твоему, люди тощие и неуверенные имеют больший успех у девушек?
   -- По-моему, всякая чушь имеет незаслуженный успех у обоих полов. Вот мы и читаем про скрытых успешных людей, у которых на опохмел не хватает.
   -- Ты очень смешной. Ты рассказываешь девушке, что у любви причин не бывает. Что она может полюбить кого угодно.
   -- Причины бывают. Другое дело, что они бывают самые разные. Даже ранги бывают самые разные. Протопопов, например, не в курсе у человека не одна иерархия, а много. В школе, дома, во дворе, в секциях разных, на уроках, на переменах, на работе, в политике, где угодно ещё. И везде разные лидеры.
   -- Мы говорим о простых людях, не политиках. По-твоему, у хулигана -- грозы района меньше шансов найти себе подругу.
   -- У хулигана -- грозы района, есть шанс получить судимость. И ты наверняка замечала, что за девочки вокруг таких крутятся.
   -- Ну, некоторые хорошие девочки тоже.
   -- Причём все эти хорошие девочки -- из неполных семей. Где мать была замужем за вот таким ровно до тех пор, пока они не перестали терпеть друг друга.
   -- То есть всё решает воспитание, а инстинкты не значат ничего?
   -- Ещё перед инстинктами работают рефлексы. И такая штука, как пресыщение. Когда человек не женат, он готов с любой. А когда женат, уже и не интересно.
   -- Вот так!-- усмехнулась Белянкина,-- Девочки, кто-нибудь согласится на такое замужество?
   -- Разумеется, никто,-- Лакс уже не мог остановиться,-- надо, чтобы он гулял, дебоширил и тебя совсем не слушал. Будет счастливое семейство. Интересно, есть ли семья у самого Протопопова.
   Копи, однако, не смеялась. Наоборот, её дыхание всё больше учащалось, а ладони елозили по столу, словно не могли найти себе надёжной опоры.
   -- У тебя девушка есть?-- вдруг спросила она.
   -- Я только несколько часов, как в городе.
   -- А там, где раньше жил -- была?
   -- В Оксиринске я жил в основном на биостанции. И на компании у меня времени не было.
   Зрачки Копи сузились, а губы начинали дрожать. Волчене стало её жалко. Она так тяжело болеет, а он втянул её в этот спор... может, хватит и пора перестать?
   Была, однако, одна проблема. Перестать он уже не мог. Как камень, сорвавшийся с горы, он мог продолжать, но не мог остановиться.
   -- По-твоему,-- заговорила Копи срывающимся голосом,-- мы уже настолько люди, что в нас от зверей ничего не осталось? Мы уже не звери? Совсем не звери?
   Лакс замотал головой.
   -- Ты неправильно сравниваешь. Надо долго наблюдать за животными, пока поймёшь, насколько они человечны. Агрессия тоже важна -- как показал Лоренц, без неё невозможна семейная жизнь. Знаете, например, какие семьи бывают у серых гусей?
   Ответом ему был крик. Тонкий и горестный крик, какие бывают от боли и отчаяния.
   Копи согнулась и задрожала, сжимая руками голову. Подруги подхватили её под локти и приподняли над столом. Хранившая молчание Опасный Соболь обернулась к Лаксу и процедила:
   -- Довёл девушку! Видишь, что теперь с ней?
   Она полуобняла Копи и медленно повела к выходу. Белянкина вытащила из-под стола сейф и последовала за ними.
   Парни остались одни, напротив трёх пустых стаканов и одной тарелки.
   -- Так что там с башней было?-- нарушил молчание Лакс.
   -- С какой башней?
   -- Которую Гейзенберг построил.
   -- Да взорвалась она к чертям собачьим!
   И воцарилось молчание.
   Лакс принялся за сэндвичи, чувствуя, однако, что голод почему-то не убывает. А вот заказ Лучевского удивлял -- судя по всему, это была большая салатница, наполненная кусками слегка поджаренного мяса, и пиалка с бурым соусом, который Лаксу был незнаком. Лучевский хватал мясо, макал его в соус и за два укуса отправлял в живот, почти не разжёвывая. Лакс попытался предположить, какой народ мог придумать такое блюдо, но на ум ничего не пришло. Очень похоже выглядит строганина, но это мясо было подогретым.
   Он перевёл взгляд в тот угол, который не смог разглядеть, когда стоял возле стойки. Там допивала кофе та самая женщина с пепельными волосами, что приходила его допрашивать. Прямо перед ней лежал мобильный, и она смотрела на него, не отрываясь, словно опасаясь, что телефон от неё убежит.
   Сэндвичи закончились, но голод был на месте. Он уменьшился в размерах, сжался, но не исчез и по-прежнему требовал подношений.
   Лучевский опрокинул в рот красную лужицу на дне салатницы, после чего посмотрел на него понимающе.
   -- Всё равно не хватает? Это сезон такой, всё нормально. Давай ещё по одной. Только теперь проси с копчёностями. Чтобы не приелось.
   Допил соус и облизнулся.
   Лакс приканчивал шестой сэндвич, когда над головой зазвучала протяжная, торжественная нота церковного органа. Он поискал глазами телевизор и нашёл его над барной стойкой.
   -- Церковь Воссоединения,-- сообщил гладко выбритый человек в чёрном пиджаке, за спиной которого падала с небес радуга и толпились золотые купола,-- рада видеть у себя новых прихожан. Прямо сейчас тысячи уверовавших возвращаются домой с нашего богослужения. Вы можете узнать у них больше о Церкви Воссоединения и, возможно, присоединитесь после этого к нам. Духовное саморазвитие...
   -- И крутят, и крутят, и крутят,-- пробурчал Лучевский, расправляясь с мясом,-- По всем каналам, кроме федеральных. Скоро весь город себе заберут. Построят вокруг стены, а сверху купол. Чтобы никто не избежал благодати.
   -- Люди скучают по вере,-- заметил Лакс,-- что тут поделаешь. Иногда это идёт на пользу. Фиксируются моральные нормы, люди чувствуют, что они теперь не одни. Кстати, можно в твой соус макнуть?
   -- Конечно.
   Соус был пряный, солёный и тягучий. Совершенно незнакомый вкус, почти полностью забитый солью.
   -- У этой церкви в загашнике не только вера,-- продолжил Лучевский, не переставая жевать,-- У них для каждого свой крест и свои куличики.
   Лаксу казалось, что его сосед сейчас наедается на целую неделю. При таком телосложении, как у Лучевского, мясо бы просто не поместилось в его желудке, устраивай он такую трапезу каждый день.
   -- Не понимаю.
   -- А чего тут понимать? Сначала они приехали, стали чайники и чашки раздавать. Первое время просто в поле, а дальше стали собирать стадионы. Потом уже и в Глухарёвке появляются, встречаются со всеми, обсуждают, ласковые такие, милые. Серьёзным господам не с руки на стадионе толкаться -- и вот уже церковь заложили, причём от нас просили только землю -- а кирпичи и рабочих они сами оплачивают. Неделя, другая -- уже стройка идёт полным ходом. Хотя на самом деле они платят только за кирпичи. Рабочие у них такие, что даже платить не надо. Со всего СНГ съезжаются и у нас здесь в палатках живут.
   -- Интересно... А почему им так у вас нравится?
   -- Строят царство божие на земле. И полтора этажа уже готово. А ещё они теперь всю работу в посёлке делают. Причём платить надо не им, а прямо в церковную кассу. Работают хорошо, тут не поспоришь. Достаточно хорошо, чтобы мы, как и подобает людям цивилизованным, могли из них все соки жать. Не пьют, не курят, а в плане разврата такие, что девочка может при них хоть голышом бегать. Только ходят и молятся с понурыми головами. А глаза пустые-пустые. Только вечером, когда этот пастор приходит, становятся в шеренгу и молятся вслух. А потом он им еду раздаёт. И, что интересно, все эти рабочие такие счастливые. Один, что у нас в доме убирает, так мне и сказал -- раньше он был с грехами, как улитка с домиком, а теперь всё сбросил и разогнулся. Ходит теперь счастливый, присутствие Бога чувствует. И очень это всё похоже,-- Лучевский икнул и допил последние капли мясного сока из салатницы,-- что у этих корейцев есть какие-то удивительные вещества. Потому что они все как обдолбанные.
   -- А может, это просто вера?
   -- Обдолбанный -- это обдолбанный. Не важно, чем он обдолбался,-- серьёзно сообщил Лучевский,-- Это как хич-хайкер. Не важно, едет он из принципов или потому, что машина сломалась.
   И он допил вторую пиалу соуса.
   -- Это у нас всегда такое,-- продолжил Лучевский.-- Город сложный, почти как Омск. Включаешь телевизор, а там шиза полная. Ещё раньше, пока церкви этой ещё не было, колдун местный выступал, Урожаев. Бородатый такой и значительный. Рассказывал, как свёклой геморрой лечат, как заговорами тараканов из дому выгонять, и как много тайн скрывают от нас историки. Что Стоунхедж -- это космодром древних славян, санскрит произошёл от тюркских рун, а под офисом Лукойла в Москве есть подземное озеро с динозаврами. Ещё один раз по секрету поведал, кто построил египетские пирамиды.
   -- И кто же их, по Урожаеву, построил?
   -- Если мне не изменяет память, он сам.
   -- Да уж, великий человек. А чем он сейчас занимается?
   -- Никто не знает. В лес ушёл и пропал. Зайцы, наверное, съели.
    V. Гражданские сумерки
   Без девушек почему-то сразу стало очень скучно. Лакс прислушивался к своему желудку, которой наконец-то насытился и больше не бунтовал.
   За тонированными окнами показалась красная полоска заката. День заканчивался удивительно быстро. Голова опять тяжелела.
   -- Они не похожи на корейцев,-- продолжал рассказывать Лучевский,-- Я видел корейских музыкантов, это совсем другое. И Виктор Цой не такой был. Какие-то бракованные корейцы, я считаю.
   -- Может, у них только высшие иерархи корейцы? Например, отец Валтаким.
   -- Не Валтаким, а Вальтер Ким. Тоже говорят, что кореец. Из Химок. Я его видел один раз. Совсем не похож. Ни на грамм.
   На Лакса тем временем накатила вторая волна. За ушами заныло, в рот потекла слюна, звуки стали громкими и отчётливыми, а мир вдруг начал терять краски. Это было самое страшное: каждый казалось, что этот дальтонизм так и останется с ним на всю жизнь. Зелёные лампочки над стойкой стали жёлтыми, голубой фон в телевизоре -- тускло-золотистым, а ярко-красные банки кока-колы в холодильнике -- золотистыми. И свет стал другим, куда более рассеянным, он словно прятался от пристального взгляда.
   Зато слух стал невероятно острым. Он услышал, как переставила ногу пепельная женщина, и как зазвенел у неё телефон. Звук был отключён, но он коротко пикнул и завибрировал -- этого было достаточно, чтобы расслышать.
   -- Я с сёстрами ничего не могу сделать, сам понимаешь,-- вещал Лучевский,-- Одна старше меня, вторая младше -- они меня как в тиски берут, ни спрячешься, не оправдаешься. Настоящие сёстры-волчицы! Вот и приходится прятаться.
   Оперативница заговорила вполголоса, прикрываясь ладонью. Лакс напрягся до предела, стараясь ничего не упустить. Он не знал, зачем это, но ему было безумно любопытно.
   -- Гексли, шесть. Нет, это полный адрес. После навигационных сумерек. Это ещё час. Нет, не раньше. Всё.
   Гексли, 6. Адрес казался знакомым. Лакс попытался вспомнить, что там располагалось. Быть может, то здание, которое пикетировали незадачливые экологи? Но разве так сложно его найти? И что там настолько секретного, что адрес нужно говорить вполголоса?
   Тем временем пепельноволосая уже рассортировала по карманам блокнот и мобильный и направилась к выходу. Похоже, она узнала Лакса, но вида не подала.
   Конечно, это было не его дело. И всё-таки такое положение ему не нравилось. Сидеть в кафе рядом с осоловевшим от сытости Лучевским, в то время, когда тебе негде ночевать, а одного из ближайших родственников убили, казалось не то, чтобы неправильным, но на удивление глупым решением.
   -- Эй,-- он толкнул Лучевского,-- Когда к тебе домой пойдём?
   Тот открыл глаза. Даже его трэшевая причёска уже поникла и словно приготовилась ко сну.
   -- Давай сначала я зайду,-- предложил он,-- а потом тебя пущу... где-то через пару часов.
   -- А мне что эти два часа делать.
   -- Погуляй где-нибудь... Город большой, посмотришь кусочек.
   Они покинули "W". Снаружи горел неописуемый закат, и пахло тёплой травой. В Глухарёвке уже загорелись огни, а стена домов городской застройки побагровела. С той стороны приближались трое в чёрных куртках. Два парня шли позади девушки и, похоже, были готовы подхватить её в любой момент. Увидев их, Лучевский сразу обрадовался.
   -- Войшкунес идёт. Здорово!
   Войшкунес посмотрел на него и почти зарычал.
   Интересная фимилия, редкая, литовское что-то. Кажется, он сегодня её уже где-то слышал. Вроде бы, Курбинчик произносил. А шли эти трое со стороны Глухарёвки. Ну да, всё сходится. Важные люди живут в элитном посёлке.
   Девушка закашлялась и подняла глаза. Зрачки были расширенные, как после атропина.
   -- Идти можешь?-- обернулся к ней Войшкунес.
   -- Да,-- она сделала ещё шаг, споткнулась и повалилась на землю. По телу бежали судороги -- точь-в-точь такие же, какие он видел у Копи.
   Дальнейшее заняло не больше нескольких секунд. Войшкунес быстро подхватил её, осмотрелся по сторонам и потащил девушку в "W". Его товарищ подскочил к дверям, распахнул их и стал держать, словно предупредительный швейцар.
   -- А микстуры им сегодня уже не будет,-- заметил Лучевский.
   Девушку трясло, она перевернулась на спину и отчаянно кашляла, хватаясь за живот и за горло. Войшкунес развернулся к посетителям и поднял руки.
   -- Кафе закрывается по техническим причинам. Все уходите!
   В кафе было от силы человека четыре. Кто-то спросил про скорую помощь.
   -- Вызовем! Уходите, быстро! Человеку плохо, не видите! Ей нельзя яркий свет!
   С лязгом рухнули железные жалюзи. Волченя успел разглядеть, как разом погасли внутри все лампочки.
   Люди расходились, даже не переговариваясь. Лучевский тёр глаза, а потом зевнул так, словно не спал уже второй месяц.
   -- Слушай,-- произнёс Лакс, глядя на запертые двери,-- как думаешь, кто убил моего дядю? Ты здесь всех знаешь. Может, есть какие-то предположения.
   Покинув W, он словно опять очутился наедине с проблемами обычного мира.
   Лучевский задумался.
   -- Знаешь, я тут не помощник,-- сказал он,-- У него все наши лечились. И сейчас нам будет только хуже. Потому что микстуру мы нескоро увидим.
   Лаксу ответ не понравился. И дело было не в том, что Лучевский, по своему обыкновению, сказал цветасто и непонятно.
   Просто дома у Лучевского не было никаких животных. Не было даже признаков, что оно где-то есть. И даже больше. Ни Лучевский, ни его его сёстры не были похожи на людей, которые станут заводить домашних питомцев.
   Словно попал в компанию оборотней,-- подумал Лакс,-- лечатся у ветеринаров, живут возле леса, бросаются на людей. Только норы у этих оборотней уютные, не как в кино.
   -- Может, были какие-то похожие убийства?
   -- Нет. У нас тут много чуши происходит, но такого ещё не было. Баба Леонила разве что... но там с рекламой связано. Ты понимаешь, твой дядя, он...-- Лучевский словно схватил руками невидимый мяч,-- он очень адекватный был. Таких немного в городе осталось... Ладно, не важно. Я домой. А ты гуляй два часа.
   И он пошёл к Глухарёвку, а Лакс, немного подумав, в противоположенном направлении. Ему хотелось хотя бы в сумерках посмотреть на городскую застройку и немного привести в порядок мысли.
   Пересекая трассу, он вспомнил, что так не позвонил матери. Судя по тому, что и она ему не позвонила, Анна Волченя опять по уши ушла в работу и пока не знает о смерти своего брата. Лакс присел на скамейку автобусной остановки и достал мобильный. Закат медленно сжимался, превращаясь в узкую алую ленту.
   Трубку сняли после пятого гудка.
   -- Алло,-- голос казался далёким-далёким,-- Мне Антон с утра звонил. Сказал, что ты нормально доехал. Как ты?
   -- Мам, тут проблема.
   -- Какая? Что с тобой случилось?
   -- Дядю Антона убили.
   Молчание. Лакс расслышал в трубке плеск воды.
   -- Как убили? Кто?
   Как мог, он объяснил ситуацию. Нет, его не ранило, он в это время спал. Нет, тело он не видел. Да, опознали, наверное, по документам. Нет, он не собирается возвращаться. Да, ему есть где ночевать.
   -- Мне подумать надо,-- наконец, произнесла мать,-- извини... я ещё потом позвоню, слышишь? И ничего не бойся! Всё наладится!
   Кажется, он расслышал короткий всхип. Потом пошли гудки. Стало очень обидно, что он почти не чувствует скорби. Если бы он узнал Триколича получше... Но до сегодняшнего дня он видел его всего пару раз, -- дважды в детстве и в те дни, когда отходил после операции. А теперь увидит только на поминках.
   Чтобы отвлечься, Лакс принялся думать не о самой смерти, а об её обстоятельствах. Вот, например микстура. Конечно, пробовать незнакомые лекарства -- это спорт для тех, кого не пустили в камикадзе за безрассудность. Но для человека, который любит закидываться, пропустить такой шанс -- это всё равно, что овце не попробовать новое пастбище.
   Микстура в шкафу, и это разумно. Но её оттуда можно вытащить -- через Лучевского, например. А значит, тоненький ручеёк мог течь. И нет ничего удивительного, что не успело остыть тело Антонта Триколича, как люди из какого-нибудь наркоконтроля тут же бросились обыскивать его лабораторию. Разумеется, они не нашли там ничего полезного. Или не успели найти...
   На остановке понемногу скапливались люди. Похоже, они возвращались с того моленья, про которое говорили по телевизору. У кого-то через плечо была перекинута лента со странно выглядящими крестами, кто-то нагрузился коробками. Низкий парень в коричневой куртке взмахивал руками, пытаясь передать свои ощущения.
   -- Эти песнопения, вы понимаете? Я когда их слышу, из меня всё так и рвётся, это ужас, просто ужас.
   Подъехал девятый автобус. На табличке с маршрутом значилось: "ДС Дарвина -- ул. Гексли". Лакс посмотрел на неё и вспомнил, где он видел этот адрес.
   Гексли, 6 -- это было на библиотечной карточке. Там живёт Копи!
   Холод пробрал его до костей. Он буквально влетел в автобус и вцепился в поручень, притоптывая от возбуждения.
   -- Автобус в сторону Гексли идёт?
   -- Да, конечно.
   В первый раз за всю жизнь общественный транспорт казался ему слишком медленным.
    VI. Зелёный Домик
   Автобус нёсся через город, уже накрытый холодными вечерними тенями. Лакс повис на поручне и продолжал лихорадочно думать.
   Они подозревают Копи, это ясно. У Лучевского слишком большой дом и богатые родители. Поэтому они сейчас приедут к ней, возьмут её и будут допрашивать всю ночь, а наутро проснувшийся подполковник уже ничего не сможет сделать. В школе рассказывали такие истории. А он её родственник и покрывает её... по-родственному, разумеется, никакого бандитизма и даже верит, что она исправится. А она не исправится. Странная история, но вполне обычная для отдела криминальной хроники какой-нибудь жёлтой газеты.
   А самым странным в ней было вот что -- Лаксу почему-то было очень жалко Копи.
   Было очень страшно. Было страшно по-настоящему. Забылся даже Триколич, и все мысли были о несчастной, побеждённой в споре Копи, которая сейчас сторожит сейф с микстурой, не переставая биться в судорогах. А может, она его уже открыла и пьёт микстуру прямо из горла, и ей кажется, что с каждым глотком ей становится легче -- ровно до того момента, пока она не допьёт склянку до дна и не рухнет замертво.
   Будущему свителу биологической науки уже было так стыдно за спор в "W", что он был готов перед ней извиниться. Да, иногда сочувствие делает то, что не по силам и десятку трибуналов инквизиции.
   И, если бы автобус не прибыл, наконец, на "Гексли -- конечная", Волченя дошёл бы и до признания правоты идей Протопопова.
  
   Похоже, здесь тоже была окраина. Стена городской застройки состояла из панельных хрущёвок с красными балконами, так что угол городского квартала казался носом огромного бетонного ледокола. Напротив расположилась площадка для автобусов, проломленная кое-где весенней травой, а за ней кусты и небольшие деревья, казавшиеся в зареве заката почти чёрными. Дальше раскинулось огромное тёмно-сизое озеро. Лакс сперва принял его за море, но тут заметил на другом берегу ещё одну полоску жёлтеньких панельных девятиэтажек.
   Из пассажиров до конечной доехал он один. Пришлось стучаться к водителю.
   -- Как проходит улица Гексли?
   Тот махнул рукой вдоль прибрежных зарослей. Приглядевшись, Лакс заметил среди деревьев очертания небольших частных домиков. Они стояли кое-как, а самый близкий к остановке был полуразрушен, и сквозь дыру можно было разглядеть чёрный опорный столб. В огородах, отделённых иногда дырявыми проволочными секциями, а иногда просто проволокой, росли все те же дикие кусты.
   Лакс почти бежал вдоль этой странной улицы, пытаясь разглядеть номера домов. Тьма опускалась, медленно заполняя город.
   Мать рассказывала ему про названия, хотя Гексли и не упоминала. В начале девяностых администрация Кинополя присоединилась к общероссийской волне переименования улиц, чтобы поскорее освободиться от груза прошлого и хотя бы через топонимику усвоить прежде ненавистную буржуазную мысль. Тогдашний мэр, некогда преподававший в том самом университете, куда собирался поступать Лакс, философию и историю партии, торжественно обещал "заменить устаревший марксизм-ленинизм нестареющим социал-дарвинизмом".
   Улица Коммунистическая стала Капиталистической, улица Карла Маркса -- улицей Вебера, а улица Энгельса -- улицей Герберта Спенсера. Улицы Социалистическая и Революционная стали, соответственно, улицами Черчилля и Чемберлена. Красногвардейская стала сперва Белогвардейской, а потом, внезапно, Фукуямы. Причём большая часть её жителей была уверена, что Фукуяма -- это город-побратим где-то в Японии, наподобие минского Бангалора. Французские филологи написали петицию, и улица Берсона стала улицей Бергсона, а Прушинских -- Марселя Пруста. Улицу Макаренко хотели переименовать в честь доктора Спока, но в последний момент она стала Зигмунда Фрейда. Улица Карла Либкнехта стала улицей Макиавелли, Розы Люксембург -- Чезаре Ломброзо (их окрестности тут же окрестили "итальянский квартал" или даже "коза ностра"). Венчала всё это центральная площадь, где сходились Вебера и Чемберлена: там убрали Ленина, а саму площадь переименовали в честь Столыпина. Ленин, впрочем, не был потерян -- он перебрался на соседнюю площадь, сменил голову и дал ей имя Людвига Витгенштейна -- кто это такой, Лакс не знал, но человек, наверное, великий.
   Биологи тоже не остались в стороне -- на карте были увековечены имена Геккеля, Гулда и Вавилова, плюс где-то на окраине грел сердце переулок имени Мотоо Кимуры.
   Ещё совсем недавно эти названия казались Лаксу неземной музыкой. Такой чудесный город с такими чудесными улицами! А сейчас эту красоту окутывал мрак, и сырой вечерний ветер выполз из своей берлоги.
   Дом шесть был старым, но отнюдь не запущенным. Зелёный и деревянный, он отгородился от мира подобием частокола с небольшой железной калиткой. В траве белели упавшие яблоки.
   Лакс перемахнул калитку, подошёл к крыльцу и заметил, что дверь полуоткрыта. Изнутри доносился гул. Это ему очень не понравилось. Он потянул ручку и дверь отварилась.
   Дом казался нежилым. В пустом коридоре сквозняк тянул по полу обрывок бумаги, а возле плинтусов скопилась пыль. Ковра на дощатом полу не было и Лакс решил не снимать обувь.
   А ещё играла музыка. Медленная, дремотная, тягучая, с колючими гитарными переборами, -- Лучевский бы наверняка её оценил. И девичий голос скорее шептал, чем пел:
  
   Охотники на снегу...
   Вязальная спица в стогу...
   Видеть тебя не могу...
  
   На полу лежал женский ботиночек с низким каблуком и тонкой подошвой. Чуть дальше -- ещё один ботиночек. Кажется, он видел такие на Копи. На небольшом табурете валялась сумка. Лакс свернул в комнату, думая, что там должен быть уже сейф.
   Но сейфа не было. Были громадные, наполовину пустые книжные полки, смятая кровать, ноутбук, на экране которого вздрагивали столбики проигрывателя и школьная форма на полу. Копи лежала на кровати, закутавшись в синий халат. Её трясло, словно на электрическом стуле.
   Тут Лакс впервые почувствовал, насколько плох сейчас и он сам. Мир потерял свои краски не только из-за сумерек -- столбики, вздрагивавшие в такт сонным аккордам, были лимонно-жёлтыми. Руки дрожали, и дрожь от них поднималась к голове и загривку. На следующем шагу он споткнулся и чуть не упал. Ноги тоже не слушались.
   -- Копи!-- крикнул он,-- Копи! Я не знаю, что ты принимаешь, но к тебе сейчас могут прийти. Я сейчас закрою дверь. Будут стучать -- не отвечай. Пусть думают, что дом пустой! Они от тебя не отстанут.
   Копи повернула к небу лицо с почерневшими глазами.
   -- Не важно. Я уйду.
   -- Как ты себя чувствуешь? Тебе хуже?
   -- Мне лучше. Сейчас всё начнётся. Уходи!
   -- Копи, да ты что, не понимаешь! Тебя как тряпку на ветру сейчас трясёт!-- он наклонился над ней и попытался взять её за руку,-- Ты помнишь, Триколич говорил что-то про повторный приём? Тебе сейчас надо что-то делать. Ты до утра не доживёшь.
   -- Утром всё вернётся... обратно...
   Лакс наклонился пониже и, наверное, упал бы на неё, если бы в последний момент не ухватился за спинку кровати.
  
   Охотник прицелит лису...
   Хозяйка найдёт колбасу...
   А мы, как всегда, -- на весу...
  
   Лакс зарычал и бросился обратно в коридор. Надо было что-то делать, что угодно. Опасность была рядом, она надвигалась, словно грозовая туча.
   Где искать микстуру, было не очень ясно. Поэтому он решил сперва запереть дверь. Замок был кнопочный, но пальцы не слушались, и закрыть удалось только с третьей попытки. Потом свернул в первый из двух нетронутых дверных проёмов.
   Белые стены, продавленный диван, картина, изображавшая лес лунной ночью. На тумбе вместо телевизора -- большая ваза с искусственными цветами. Лакс оглушительно чихнул.
   На кухне нашлись газовая плита, доисторический холодильник (сейф в него было не спрятать) и кастрюля без крышки. Лакс заглянул в духовку и нашел там сковородку. Потом открыл пожелтевший от времени настенный шкафчик и нашёл там нетронутую пачку макарон. Он попытался заглянуть на верхнюю полку, но потерял равновесие и чудом всё не обрушил. Под ногами задребезжал друшлаг. Поднимать его сил уже не было.
   Вообще, дом ему не нравился. Так, должно быть, выглядят покинутые жилища на войне, где кровь пропитала горячую землю. Лакс заглянул и в туалет, и в кладовку, но нашёл там только инвентарь, пыль и пустые трёхлитровые банки. Чихая, он вернулся обратно в комнату.
   Копи смотрела в потолок.
  
   Охотник преломит Луну...
   Охотник подходит к окну...
   И он говорит -- никому...
   И он говорит -- тишину...
  
   Лакс подскочил к ноутбуку и нажал на выключение. Ноутбук пожужжал и подчинился.
   -- Зачем выключил?
   -- Так они нас не найдут!
   -- Ты говорил, что уже... нашли...
   -- Копи, где микстура? Куда ты поставила сейф?
   -- У тебя в первый раз, что ли?
   -- Копи!
   Апраксина напряглась всем телом. Казалось, она собирает последние силы.
   -- Свитер сними!-- прошипела она,-- И ботинки.
   Лакс оглядел себя.
   -- Зачем.
   -- Задушит! Или ногу вывернешь.
   -- Копи, ты чего?
   -- Снимай, кому говорю!!!
   Он подчинился. Конечно, она бредила, но не хотелось обижать больного человека. В конце концов, в домике было скорее прохладно, чем холодно и Лакс уже чувствовал, что начинает преть.
   -- Майка? Хорошо... Брюки хорошо, что просторные... Нашим джинсы нельзя... Чтобы живот не давило... Лучше совсем, конечно... Но у меня озноб, например...
   -- Копи, ты бредишь!
   Лакс схватил её за плечи и приподнял, стараясь заглянуть в глаза. Взгляд он поймал, но без толку -- её мысли были очень далеко.
   -- Всё хорошо, господин ассистент... нэс-па?.. Засыпаю, чтобы проснутся... Луна звенит, слышите?
   -- Копи, Луна не звенит. Ты бредишь, Копи.
   -- Уверен?
   -- Уверен, как уверен в том, что у меня есть рука!
   Он отпустил девушку и выставил вперёд правую руку.
   -- Рука?-- брови Копи задрожали,-- Почему рука? Руки были раньше!
   Сначала он только почувствовал -- тонкий, пока ещё незаметный зуд под кожей. И только потом посмотрел и увидел, что рука не просто трясётся. С ней происходило что-то странное.
   -- Смотри! Начинается!
   Рука побледнела, словно от неё отхлынула кровь. Заныли безымянный и средний палец. А потом что-то ударило в голову и в ушах действительно зазвенело, тонким, пронзительным звоном. Рот пересох, в горле словно гулял пустынный смерч, а средний и безымянный палец начали расти, быстро-быстро, как побеги гороха. Короткий, яростный спазм ударил по всему телу, проходя, как молния, от макушки до пят, и пропитывая его энергией. Перед глазами вспыхнули искры, и что-то тяжёлое и невидимое схватило его за загривок и стало сжимать, мять, вытягивать в длину.
   Рука сжалась и стала тоньше, а потом из неё полезла, покрывая и пальцы, и кисть, и запястья густая серая шерсть.
   Лакс рухнул на пол. Уши горели, они словно ползли по голове куда-то к макушке, но продолжали ловить звуки и он слышал, как трясётся на кровати Копи и как стонут под ней пружины. Он хотел ей что-то крикнуть, но сухое горло не послушалось. Вместо этого он смог издать лишь слабый стон, словно щенок, который осип и не способен лаять.
   И тут весь мир опрокинулся.
   ...Он лежал на спине, слушал звон в ушах и видел, как вращается вокруг него комната. Мути не было, не было красок. Лишь оттенки серого внутри комнаты и тёмно-желтый отсвет окна. Царил полумрак, он чувствовался, и всё равно никогда ещё Лакс не воспринимал всё с такой чёткостью. Он видел ясно, словно на чертеже, и линию стыка между потолком и стеной, и люстру, и книжные полки -- и их целиком, и каждую книгу в отдельности. Уши тоже уже не болели, и он неожиданно чётко расслышал, как упало в саду раннее яблоко. А вот шея занемела и не слушалась. Ему пришлось отползти, чтобы разглядеть кровать
   На кровати сидел волк. Сравнительно молодой, ещё переярок, серый, с глазами, похожими на ягоды смородины, но при этом необыкновенно большой, размером с матёрого.
   Лакс отодвинулся ещё дальше. Руки и ноги тоже не очень слушались, они словно отвыкли от того, что их больше не трясёт.
   Волк между тем не проявлял враждебности. Он смотрел на него почти с любопытством и даже оскалился в подобии улыбки.
   Лакс как мог уселся на полу и посмотрел на зверя, соображая, что делать дальше. Копи нигде видно не было. Школьная форма лежала на прежнем месте, а с кровати свисал синий халат. Сколько же он пролежал без сознания? И куда делась Копи? Если её забрали, то почему не поинтересовались ассистентом, который лежал без сознания прямо возле её кровати? И откуда в комнате волк? Что делает этот зверь в городе?
   Мысли не слушались. К тому же, с ним самим происходило что-то непонятное. Нет, на приступ это было не похоже. Это было что-то вроде шевеления ушами, что-то непроизвольное, но при этом совершенно непривычное. Он внимательно прислушался к себе и понял, что ощущение идёт из хребта, из самой нижней его части. Словно у него из спины выросла ещё одна рука, и эта рука сейчас постукивала по полу, помогая голове собраться с мыслями. Что же это может быть? Лакс попытался оглянуться, но замер, потому что понял всё раньше. Словно в трансе, он опустил взгляд на свои руки и скорее удостоверился, чем был удивлён.
   Он уже понял, что произошло. Нет, на кровати был не волк. Это была волчица. И Копи никто не забирал. Волчица -- это и была Копи.
   А напротив неё сидел волк-переярок, пару минут назад бывший Александром Волченей, -- и бил по полу хвостом.

Часть II. Волчье-Ягодное

    VII. Бечёвка через море
   Рокот двух мотоциклов. Сначала он смешивался с гулом далёких машин, но потом отделился и стал приближаться, нарастая, словно тяжёлая клокочущая волна. Вырулили, разделились и затормозили.
   Замерли.
   Тишина.
   Кто-то шёл через сад.
   Лакс прислушался. Шли двое, шаркая, тяжело дыша и позвякивая чем-то металлическим. Заскрипел порог. Потом потянули на себя дверь.
   Копи спрыгнула с кровати, подошла к окну, и потянула зубами створку. Окно приоткрылось, очень легко и бесшумно. Повеяло сыростью, ароматом яблок, а ещё тонким, колючим и едким ароматом незваных гостей.
   Они говорили шёпотом. Но ночь была достаточно тихой, а слух волка -- достаточно острым, чтобы разобрать слова.
   -- Запомнил, как надо?
   -- Да, конечно. Если она человеком, сделаем ангела, если собачий вид -- убьём и причастимся.
   Дверь скрипнула и не поддалась. Потом постучали. Замерли, прислушиваясь к тишине. Голос произнёс:
   -- Через окно.
   Копи вздрогнула и поспешно закрыла раму. Потом дёрнула за едва заметный рычажок. Внутри щёлкнуло и рама застыла.
   Копи отошла, оценивая свою работу. А потом одним прыжком перемахнула через кровать и побежала в коридор. Лакс последовал за ней, пытаясь рычать. Лапы его уже слушались, а вот с голосом были проблемы -- как ни пытался он прошептать хоть что-то осмысленное, горло выдавало лишь рычание. Как же теперь разговаривать?
   На пороге второй комнаты Копи фыркнула --пыль не нравилась и волчьему носу -- подскочила к окну и всё тем же движением ухватила зубами щеколду. Почти одновременно из той комнаты, где они только что были, раздался звон разбитого стекла.
   Лакс выглянул в коридор. Из тускло-жёлтого квадрата окна лезли два чёрных человека. Волченя медленно подкрался к порогу и взгляделся. Зрение было для него привычней, чем запахи.
   Вид у пришельцев был примечательный. Головы обвязаны пёстрыми платками, на запястьях -- браслеты из верёвочек, на шее качалось не менее шести тяжёлых, здоровенных крестов. А ещё у них были ружья, или, точнее, обрезы.
   -- Вон она!
   Тот, который лез в окно, не стал даже завершать свой манёвр. Он рухнул прямо на подоконник, вскинул образ и дал залп.
   Лакс успел увернуться -- оттолкнулся лапами и перекатился в бок, словно аэроплан, который делает бочку. Врезалась в стену мелкая картечь, сверкнувшая белыми искорками. Лопнула заросшая пылью лампа. По деревянным доскам застучали осколки.
   -- Тихо ты! Заряд уже потратил!
   Лакс отступал в комнату, обдумывая план дальнейшей обороны. Да, насчёт наркоконтроля он ошибся. Но положение не подходило для придумывания новых теорий. Поэтому он просто заключил, что этим нужна не Копи, а её шкура. И если будет шанс взять две шкуры, они их возьмут.
   Что там с окном? Лакс обернулся и обомлел. Копи нигде не было. Она словно испарилась из комнаты.
   А за стеной, в коридоре, тяжёлые ботинки уже захрупали по осколкам разбитой люстры.
   Лакс подскочил к окну и толкнул его мордой вверх. Рама не шелохнулась. Рычожок был и здесь, но трогать его Лакс не решался. Он боялся, что пропросту себя запрёт.
   -- В комнате они! Идём!
   -- Начнем, благословясь!
   Среди деревьев мелькала белая спина Копи.
   Лакс толкнул раму вперёд и она вдруг сдвинулась, приоткрыв чёрный проход. Повеяло ветром и снова запахло спелыми яблоками. А потом окно захлопнулось.
   Страх не отпускал, но на него не оставалось времени. Слишком много других мыслей заполонили теперь уже волчью голову. Рядом стоял столик. Лакс собирался запрыгнуть на него, но тут заметил колёсики.
   Две тёмные фигуры появились в дверях. Несмотря на полумрак, он очень отчётливо видел контуры.
   Конечно, у волков нет полного инфракрасного зрения, это удел змей и крокодилов, но всё же спектр был намного шире, чем у человека. Поэтому можно было различить даже движения рук, сжимавших оружие.
   -- Слыш, что с хвостом у него?
   Лакс сжался, подготовился и швырнул в них столик -- уже не одними зубами, а всем телом, распрямившись, словно пружина. Столик пронёсся через комнату, грозно урча колёсиками, и врезался в того, кто шёл первым. Тот отлетел на своего напарника, выпалив что-то матерное. Волченя снова толкнул окно и высколзнул в сад.
   Получилось неплохо. Лапы сработали сами, словно идеально смазанные пружинные механизмы, и ему оставалось только вытянуться всем телом и мягко перелететь сквозь зель. Рама легонько царапнула по хребту,.
   Копи посмотрела на него с лёгким одобрением, после чего побежала прочь.
   Он уже почти ощутил себя в безопасности, но тут грянул второй выстрел, и окно за его спиной брызнуло огромным смертоносным фейерверком. Лакс вильнул вбок и, стрелой понёсся в глубь сада, подальше от стекла и серебра.
   Копи он не видел, но это было не нужно. Отчётливый, тонкий запах молодой волчицы горел на земле, и, словно большое густое облако, ощущался чуть левее его поля зрения. Он прыгнул в ту сторону и сразу же увидел светлый хвост, мелькнувший между яблонь.
   -- Давай, окружай! Не уйдут, прихвостни!
   Под открытым небом их преследователи сразу почувствовали себя как дома. Перемахнув через подоконник, они тут же разделились, рассчитывая взять их в клещи.
   -- Их что, двое?
   -- Двое! Двоих возьмём!
   -- С нами ангельская сила!
   Копи перемахнула частокол, и Лакс последовал её примеру. Теперь они были на небольшой полоске между участками коттеджей и чёрной гладью воды.
   Ограда затрещала сразу в двух местах.
   -- К воде их, к воде!
   Лакс подумал, что настало время прыгать в воду, но Копи вместо этого бросилась вправо, в сторону остановки и ивовых зарослей. Лакс бежал за ней, пьянея от ароматов сырой травы. Переговариваться всё равно не получилось, и поэтому он просто следовал за своей невольной подругой, решив для себя, что в волчьих делах она понимает лучше, чем он. Идея о спасении вплавь казалась ему теперь скорее наивной -- даже если бы инстинкт подсказал ему, как плыть (в этом Лакс был неуверен), плывущий зверь -- слишком хорошая мишень.
   Мотоциклы зарокотали синхронно, словно два пулемёта. Первое пятно фары вспыхнуло за заборами, ближе к дороге, а второе -- прямо у них за спиной. А потом они дёрнулись и поплыли, похожие на две небольшие луны. Лакс крутанулся на месте, пытаясь сориентироваться и в конце концов бросился по тропинке вслед за подругой.
   Дома расступались. Прямо впереди него маячило светлое пятнышко Копи. Чёрная тень с белым глазом приближалась к ней наперерез. Лакс зарычал и бросился к нему, оскаливая зубы. Жёсткая, нечеловеческая ярость вспыхнула в желудке и понеслась по жилам, похожая на языки пламени. Рокот мотоцикла бил в голову, словно он сунул её под водопад.
   Выхлопы, масло и антифриз глушили все запахи ночи. Вращающиеся колёса обдавали горячим воздухом.
   Тень развернулась и выставила ружьё. Лакс чувствовал, что теряет остатки самоконтроля. А тело атаковало -- лапы, зубы, загривок и хвост уже готовились к последнему удару. Оставался мозг, полыхающий от бешенства, но сохранивший тень человека. И этот мозг сумел приказать в самый последний момент: поэтому Лакс прыгнул не вперёд, а чуть вбок, причём не к воде, а в другую сторону.
   Мотоцикл рыкнул и развернулся, теряя скорость. Два выстрела грянули, как один, и две пули одновременно вошли в тот кусочек земли, где он оказался бы, прежде чем впиться зубами. Но Лакса там не было, он приземлился позади противника.
   Кровь билась в теле, словно огромный молот, и он специально не смотрел в ту сторону -- боялся, что инстинкт всё же сработает и он бросится в атаку, сверкая острыми зубами. Вместо этого Лакс побежал дальше по берегу, как можно быстрее, чуть-чуть ли не опережая свистящие вокруг пули
   -- Не уйдут! Там речка!
   -- Давай, давай, прижимаем!
   -- Господи, благослови!
   Чёрная, мохнатая трава и такая же чёрная гладь воды. Далеко впереди уже показалась полоса реки, а выше, на горе, возвышалась, окутанные золотым гало, новая застройка, похожая на крепость.
   Река была широкая, вдвое шире городской улицы. И как только он понял, страх вернулся и впился ему в загривок острыми когтями. А живот почувствовал голод -- пока ещё едва ощутимый, словно лёгкий сквозняк.
   А вот мотоциклы не знали усталости. Один белый глаз, не отставая, нёсся за ними по тропинке, а второй уже показался из-за домов и мчался наперерез, не пуская их к жилой застройке. Копи продолжала бежать вперёди, чуть сбавляя скорость. Тот, что ехал на левом мотоцикле, уже поднял обрез, прицеливаясь в её серебристую спину. Угол между ним и рекой всё сокращался и казалось, что ещё полминуты -- и волки окончательно окажутся в мешке.
   Возле последнего по счёту столба Копи взмахнула хвостом и повернула -- но не вправо, как рассчитывал Лакс, а почему-то влево, прямо к гладкому, как застывшая смола, зеркалу озера. Зачем? Лакс не стал даже думать. Мелькнула мысль повернуть вправо и попытаться прорваться мимо жужжащих колёс и колючих выстрелов, но от тут же понял, что лапы его не послушают. Два волка бежали вместе и не могли разорвать эту связь.
   Наконец, Лакс понял, куда направляется Копи. Возле устья речушки в водохранилище вдавался небольшой мыс, и от него начиналась узкая коса, поросшая травой и кустарниками. Сперва он почуял её носом -- полоска, пахнущая травами, среди огромного пространства воды, а потом заметил и глазами -- чёрная дорожка, едва заметная среди сумрачных волн. Копи свернула не неё, и Лакс наподдал. Совсем не широкая, в одну колею для легковой машины, она казалась тоненькой-тоненькой, словно бечёвка, протянутая над бурлящим морем.
   Голод уже начинал просыпаться, но лапы его не слушались. Тело было занято бегом, оно готово было бежать до тех пор, пока лапы не подкосятся и даже мозг просто принимал пустой желудок как факт, наряду и большой белой луной, которая горела среди расступившихся туч, словно огромная мотоциклетная фара.
   Преследователи не отставали. Возле косы они затормозили, оценивая, должно быть, обстановку, и рванули следом по косе. Они ехали ровно, колесо к колесу, и два круглых огня за спинами волков казались фарами большой и свирепой машины, которая несётся за ними, чтобы схватить и перемолоть в железных зубах.
   Бежать от неё было некуда. Лишь чёрная дорога, два волка на ней и железное рокочущее цунами, которое приближалось к ним, чтобы накрыть с головой. Уже можно было разобрать, что кричат друг другу охотники.
   -- Даже по воде не уйдут!
   -- Трижды причастились мы ангела!
   -- Трижды бессмертные!
   -- Трижды благословенные!
   -- Убиение праведно!
   -- Господи, благослови!
   Рокот мотора разлетался над озером, отдаваясь слабым звонким эхом на другой стороне озера. Вонь уже накрыла их с головой, сквозь мутное облако дыма нос различал едкое бурлящее масло в железном сердце мотора. Белые лучи фар скрестились на нём, и над лапами заплясали две его тени, плоские и чёрные, словно нарисованные тушью. Тонко, почти неслышно звякнул взводимый курок.
   Белое пятнышко Копи замерло на мгновение, а потом прыгнуло вперёд -- чуть выше и дальше, чем раньше. Лакс напрягся, приготовился и тоже прыгнул вперёд, чуть только оказался на её месте.
   Хрустнул выстрел, и хвост слегка обожгло, но это не имело никакого значения. Лакс взмыл высоко-высоко, почти готовый схватить зубами луну, и только там, наверху, разглядел, в чём было дело. А когда он приземлился в траву и чуть не повалился, запутавшись в лапах, всё уже решилось.
   Мотоцикл успел рассечь колесом ускользавшую волчью тень, его водитель успел что-то крикнуть своему напарнику -- а потом земля исчезла из-под колёс. Коса обрывалась двухметровым откосом, дальше была полоска чёрной воды, сверкающей, словно нефть, а за ним вставала другая коса, уже с того берега, на которую и приземлились оборотни. Мотоцикл взмыл ввысь, на какой-то миг показалось, что он тоже перелетит сейчас неожиданную преграду -- но в тот же момент словно выдохся и камнем рухнул в воду, увлекая за собой что-то кричащего седока. Его напарник попытался свернуть и затормозить, но разгон был слишком большим. Белый круг фары вильнул вправо, пропал, закрытый чёрным боком, а потом мотоцикл рыкнул в бессильной ярости и тоже полетел в воду. Два громких всплеска, два чёрных столба воды, два нечленораздельных вопля и два мотора, которые почти одновременно всхлипнули, засипели и умерли.
   Копи стояла в чёрной траве и внимательно смотрела в их сторону. Потом повернулась к Лаксу и сверкнула чёрными глазами: "Ну, вот и конец". Он понял её без слов.
   А потом она развернулась, махнула хвостом и двинулась дальше, к берегу, на котором чернели сосны и горели огни домов. Лакс последовал за ней, чувствуя, что лапы начинают ныть, а в животе всё больше чувствуется пустота. Через пару шагов он почти успокоился, но голова продолжала гореть, а нос всё так же страстно пытался расшифровать любой запах.
  
   Это было странное путешествие. Вдоль реки, по велосипедной дорожке, в прохладной тени деревьев, мимо заборов и избушек частного сектора, и спальных микрорайонов, которые быстро сливались в одну сплошную ленту. Один раз их сменили низкие заборы и корпуса заводов, похожие на исполинские кирпичи, а сразу за заводами открылся новый район с многоэтажками, похожими на огромные башни. Дорожка всё так же шла вдоль набережной и деревья отгораживали её от застройки. Пару раз дорогу перебегал ёжик. И огромная белая фара полной Луны всё так же смотрела на них с угольно-чёрного неба. Ночь была пасмурной и холодной, но тучи словно не решались её закрывать.
   Один раз под лапами блеснули чёрные линии трамвайных рельс. Он огляделся, но улица была ему незнакома.
   Наконец, слева от них открылась огромная лестница из светлого камня и с пузатыми колоннами в духе восемнадцатого века. Она уходила вверх, и чёрные заросли обступали её со обеих сторон. Лакс подумал, что сейчас они свернут -- и не ошибся.
   Копи взбежала наверх, прошмыгнув по ступенькам, словно лёгкая тень. Он следовал за ней. Для случайного прохожего они бы показались, пожалуй, двумя обычными бродячими собаками, разве что отъевшимися до невиданных прежде размеров.
   Лестница вывела к сурового вида четырёхэтажному зданию, напоминавшему крепость. Его строили в первые послевоенные годы, когда сталинский ампир ещё оставался суровым и полувоенным. Высокие окна, стены из больших серых блоков и колонны, утопленные прямо в кладку. На уровне третьего этажа горела алым неоном вывеска круглосуточного интернет-кафе.
   Копи пробежала к порталу, обложенного полированным чёрным гранитом, и прошмыгнула в боковой проём. Там скрывалась небольшая лесенка на подвальный этаж, почти целиком накрытая мраком. Даже с волчьим зрением Лаксу приходилось нащупывать каждую ступеньку. Спуск заканчивался слабо подсвеченной дверью, раскрашенный чёрно-жёлтыми полосами. За ней -- небольшой гранитный коридор с неяркими люминесцентными лампами, утопленными в потолок. Копи сидела на полу, а незнакомая женщина в халате технички и резиновых жёлтых перчатках склонилась над ней и медленно чесала ей загривок. Копи урчала и задирала голову, пытаясь улыбнуться зубастой пастью.
   Заметив Лакса, женщина не удивилась.
   -- Ещё кого-то привела? Ну ладно, пошли, разместимся. Тут много мяса привезли, на всех хватит.
   Она провела их переходами подвального этажа, низкими и тесными, словно сдавленными огромной тяжестью здания-крепости. От каменных стен веяло холодом. Наконец, они оказались в небольшой комнатёнке с подвальным окошкам и двумя ковриками на полу, какие обычно постилают собакам. Копи выбрала левый, свернулась там калачиком и тут же провалилась в дрёму. Лакс уселся на правый и внимательней огляделся.
   Кроме ковриков в комнате не было ничего, если не считать больших часов со стрелками. Стрелок на часах было четыре -- три обычных, чёрных, и одна красная и длинная, застывшая на пятом делении. Лакс подумал, зачем она может быть нужна, но тут снова открылась дверь и он сбился с мысли
   Это была всё та же женщина в жёлтых перчатках. Она поставила на пол два металлических тазика, полных ароматного, солоноватого мяса, нарезанного точь-в-точь так же, как то, которое ел Лучевский.
   Голод не отпускал и Волченя набросился на еду, чавкая и почти глотая непривычные куски. Мясо падало в живот и сразу становилось лучше. Опустошив тазик, он вернулся на подстилку и почувствовал, что проваливается в сон. Внутри уже разгорелся приятный, мягкий огонь и потоки тепла расползались по жилам, охватывая тело, словно невидимая сеть.
   Дремота застилала глаза, и волчьи мысли ослабли, словно удалившись в желудок. Голова опять думала по-человечески. Она отметила, что Лучевский, должно быть, тоже оборотень, и такие же оборотни его сёстры, а раз это так, то и из волчьего состояния можно вернуться. Потом вспомнился Зигфрид, который тоже в своё время надел волчью шкуру, а потом очень долго не мог стать человеком. Потом начался сон: лес, освещённый полной луной, и барон Зигфрид Лучевский, который выехал на охоту. Лакс пытается объяснить ему что-то, но у него получается только выть. И барон Зигфрид не будет слушать Лакса, потому что именно на него он сейчас и охотится.
   А потом раздался треск, и ткань сна разорвалась пополам. Волченя снова был в каменной комнате, только теперь часовая стрелка уже слилась с красной, Копи проснулась и доедала своё мясо, а возле мисок лежала аккуратно сложенная одежда.
   Копи лизнула дно миски, посмотрел на Лакса и рыкнула, а потом мотнула головой. Он сначала ничего не понял, потом догадался и отвернулся. За спиной послышался шорох и хруст, а потом зашелестела одежда.
   -- Можешь повернуться.
   Копи была снова одета -- теперь уже в лёгкое длинное платье и сандалии. На Лакса она теперь смотрела сверху вниз. Лакс подумал, что из волчьего тела она кажется не милой, а просто красивой, как красивы дикие животные.
   -- Ну что ты смотришь? Давай, скидывайся!
   Волченя посмотрел на неё почти жалобно.
   -- Тьфу, бестолковый. Ну лапами делай, лапами! То есть не лапами... Ну представляй, что обратно хочешь! Представляй!
   Лакс попытался встать на задние лапы, но чуть не упал.
   -- Эх...
   Копи встала на четвереньки, двинулась вперёд, а потом подпрыгнула, одновременно вытягивая вперёд руки.
   Лакс развернулся, отступил на полшага и тоже подался вперёд, вытягивая лапы и пытаясь представить себя человеком. Суставы застонали, локти, плечи и загривок обожгло острой болью, а потом в позвоночник впились железные иглы. Волченя взвыл, в глазах покраснело, а по щекам побежали слёзы. Он попытался удержать равновесие, но оступился и полетел кувырком, грохоча железным тазиком.
   Потом открыл глаза и застонал, выставив живот и подняв все четыре лапы. Нет, непросто зверю стать человеком, совсем непросто! Неужели не видно?
   Копи однако, смотрела на поверженного волка почти с любопытством. Потом наклонила голову и хихикнула.
   -- Ты так и будешь лежать?
   Волченя кивнул. А что ещё остаётся волку среди людей?
   -- Вставай, одевайся.
   Лакс нахмурился.
   -- Издеваешься что ли?
   -- Вставай, кому говорю!
   -- Я скинуться не могу!
   -- А почему разговариваешь?
   Лакс вздрогнул и посмотрел на переднюю лапу. Она была рукой -- вполне человеческой, и с пыльной ладонью. Очень озадаченный этим фактом, он перевёл взгляд на ноги. Ноги тоже были на месте, довольно сильно испачканные за ночь.
   Волченя поднялся, отряхнул руки и принялся одеваться. Копи отошла к стене и продолжала на него смотреть, скрестив на груди руки.
   -- Извращенка,-- заметил на это Лакс. И чудом избежал пощёчины.
    VIII. Третья Коалиция
   Женщина в желтых перчатках провела их на второй этаж, к двустворчатым дубовым дверям. Потом поклонилась, зачем-то выставив вперёд правую руку, и скрылась на лестнице. Копи ещё раз осмотрела Лакса -- в чёрном свитере и светлых брюках он напоминал молодого, подающего надежды мафиозо из старого итальянского фильма -- после чего распахнула створки.
   Они оказались в просторном зале со сводчатым потолком и тяжёлыми шторами на окнах. Похоже, здесь как раз шло некое совещание. За длинным столом сидели люди, закутанные в белые полотнища наподобие древнегреческих тог. Так, должно быть, выглядели древнеримские сенаторы, когда собирались, чтобы обсудить скорое убийство очередного солдатского императора.
   Услышав скрип створок, они разом замолкли и обернулись, давая Лаксу шанс изучить их подробней.
   -- Со мной всё в порядке,-- сообщила Копи,-- С ним тоже. Это племянник Триколича, если кто не знает.
   Лакс тем временем изучал совещавшихся.
   За столом собралось человек пятнадцать. Одна группа, поменьше, заняла левую сторону, где были стулья с высокими спинками и чёрной обивкой. На председательском месте восседал молодой человек с тонкими руками и безукоризненно выбритой головой. Напротив, на креслах пониже с обивкой цвета вишен, расселись все остальные. Здесь председательствовал улыбчивый мужчина средних лет, в котором Лакс, немного приглядевшись, узнал подполковника. На этот раз он был в штатском.
   -- А вот и наши жертвы,-- заметил тот, отводя взгляд,-- На них сегодня тоже нападали. Копи, расскажи, что это были за люди.
   -- Двое на мотоциклах. Судя по разговорам, сектанты и не из местных. Воронянку совсем не знают. Мы ушли через косу.
   -- Что с ними теперь?
   -- Я думаю, утонули.
   Апраксин хмыкнул.
   -- Итого, у нас два покушения за один день. Случай даже для истории Коалиции беспрецедентный. Что вы об этом думаете, Кинель?
   Ещё одна знакомая фамилия.
   -- Три,-- поправил безукоризненно лысый,-- Третье покушения.
   -- А на кого третье?
   -- На меня.
   За большими скруглёнными окнами можно увидеть кусочек той самой лестницы, по которой они поднимались сегодня ночью. В лучах рассветного солнца ступени казались алыми, словно кто-то вылил на них кровь.
   -- Это интересная новость. К вам тоже пришло два человека?
   -- Да, двое. С ружьями и все руки в амулетах. Ружья заряжены серебром. К сожалению, моя служба безопасности сработала хорошо и быстро. Поэтому допросить не получится. Как мне кажется, эти тоже были из другого города и даже не слышали про Волчий Дом. Искали меня в коттедже, хотя я здесь с тех пор, как началось полнолуние. Я не видел пока даже тел.
   -- Снимите отпечатки,-- попросил Апраксин,-- мы по базе пробьём. Я уверен, что до начала служения эти праведники хоть раз, да привлекались.
   Лакс поднял руку.
   -- Простите...
   Всё собрание посмотрело в его сторону. Семнадцать пар цепких, внимательных глаз. Лаксу показалось, что на него повеяло ледяным ветром Арктики.
   -- Простите, я не знаю, важно ли это,-- он сглотнул, пытаясь побороть подступившую к горлу тошноту,-- Копи не сказала, но надо хочу, чтобы вы знали. Судя по всему, я -- волк-оборотень.
   -- Не беспокойтесь,-- произнёс Кинель,-- И чувствуйте себя как дома. Мы все здесь оборотни.
  
   -- Итак, что же у нас получается?-- Апраксин скинулся на спинку кресла,-- Вчера днём убит член коалиции. А вечером кто-то атакует ещё двоих -- мою дочь, а также самого председателя. Они плохо знают город, но очень хорошо знают, по каким точкам бить. Как минимум в трёх случаях -- хотя я уверен, что четвёртый очень на них похож -- это непонятные религиозные люди, у которых есть мотоциклы, серебро, ружья, чёткий план, но нет представления ни о городских обстоятельствах, ни о том, где мы будем прятаться. Они знают наши шкуры, наши полнолуния, наши домашние адреса в человеческом виде. И это означает, что им их кто-то сказал. А ещё -- что спрятаться от них мы не сможем. Да, мы можем переехать в другие квартиры. Но они и там нас найдут.
   -- Каким же образом?-- осведомился оборотень с морщинистым лицом и редкими белыми волосами.
   -- Каким точно -- не знаю. Но я уверен, что тем же самым, каким они узнали, где мы сейчас.
   -- Значит, будем драться,-- сказала женщина в чёрном кресле,-- Убит наш, из коалиции, -- какие могут быть вопросы? Всё по уставу.
   Кинель едва заметно кивнул.
   -- Я полагаю, что мнение госпожи Алчихиной не вызывает никаких возражений. Мы не можем прятаться и должны дать отпор.
   -- Есть вопрос,-- Апраксин поднял палец.
   -- Если он есть, я полагаю, что сейчас самое время его задать.
   -- Вопрос такой: а кому мы его даём?
   За столом возникло замешательство. Однако Кинель выглядел всё таким же спокойным.
   -- Это хороший вопрос. И я уверен, что вы не задавали бы его, если бы не знали приблизительного ответа.
   -- Знать -- не знаю, но мысль одна есть,-- отозвался Апраксин,-- И как мне кажется, она очень верная. Смотрите сами -- это люди, достаточно богатые, чтобы стрелять серебром, достаточно фанатичные, чтобы гибнуть самим, и при этом достаточно чужие, чтобы не знать город. Кроме того, я ни разу не слышал о таких преступлениях. Значит, такие люди появились в городе недавно. Я не думаю, что они стали бы так ловко прятаться десять лет, чтобы так неудачно атаковать за одну ночь.
   -- Кто же эти люди?
   Апраксин обвёл в воздухе круг.
   -- Единственные, на кого это похоже -- это Церковь Воссоединения.
   -- Это плохая новость,-- заметил Кинель.
   -- А именно?
   -- Дело в том, что они уже достают меня и по обычным каналам. И я делал некоторые запросы...
   -- Они вампиры?
   -- К сожалению, нет. Они хорошие дельцы. И это в тысячу раз хуже.
   -- Разве обязательно бороться с ними честно?
   -- Не обязательно. Но они не такие слабые, как нам кажется. Я, правда, не знаю, кому и сколько чемоданов денег они занесли, кого и чем в администрации купили. Но итог был довольно неожиданный. И я вынужден признать,-- Кинель оглядел присутствующих,-- что даже с моим влиянием я не могу их выгнать легально. Поэтому, Апраксин, нам всем нужна ваша помощь.
   Апраксин поморщился.
   -- Вы переоцениваете силовиков. Матейфель -- он вроде как природу охраняет. Религиозными войнами не занимаемся.
   -- Строительные компании ими тоже не занимаются. Но, как видите...
   -- Я пока вижу одну темноту. Если бы мы могли их выдворить, а потом прощупать, проблемы не было бы никакой. Но это знаю и они. И я уверен, что прежде, чем выдать первое ружьё, они себя прикрыли так хорошо, как это можно сделать за деньги.
   Кинель качнул головой и отвернулся к окну. Проследив, за его взглядом, Лакс догадался, что он смотрит на небо. Но там не было ничего особенного. Редкие облачка предвещали жаркую погоду, а ещё не успевшая исчезнуть Луна казалась белым кружком, вырезанным из фольги.
   -- Значит,-- теперь Кинель говорил медленней,-- остаётся другой способ. Совсем другой. Впрочем, я не могу сказать, что удивлён. Лучевский и Вилковский могут много рассказать об их делах в городе. А около месяца назад Алчихина, по моему приказу, запросила Филиал. Так я узнал, что они за люди. И эти люди мне не понравились.
   -- Они шпионы?-- спросил тоненький и смуглый человек с прямыми чёрными волосами,-- Северокорейцы?
   Женщина в чёрном кресле мотнула головой.
   -- Раз в десять хуже. Это ребята вроде мунистов. Или тех японских отморозков, которые газовую атаку в метро устроили. Протестанты из Южной Кореи, штаб-квартира в каком-то городке провинции Кёнсан. Не спрашивайте меня, где это расположено. Как и подобает новообращённым протестантам, они стукнутые на всю голову и из пары стран их уже выперли. Во Владивостоке у них две церкви и доля в трёх серьёзных производствах. Есть отделения в Иркутске, Красноярске, Москве. Это только зарегистрированные. Учат о скором конце света в атомной войне, втором пришествии и граде избавления, на который бомбу пожалеют и где спасутся настоящие праведники. Эта война расписана у них очень подробно, вплоть до фронтов и командующих. Про город с непосвящёнными они стараются не говорить. Но известно, что он далеко от столицы и это скорее анклав, окружённый другими государствами, чем полноценный город центрального подчинения. Поэтому в случае войны прикрыть его фронтом будет трудновато и городские власти сочтут за благо объявить нейтралитет.
   -- И что,-- Апраксин едва заметно улыбался,-- они нашли такой город?
   -- Целых три. В Калининград их, правда, пока не пускают. На Дальнем Востоке это Владивосток, но там слишком много военных моряков и батарей на берегу, пусть даже и заброшенных. Поэтому остаётся третий. Это, как вы уже догадались -- Кинополь. Они всерьёз уверены, что у Кинополя нет другого хозяина.
   -- Мы долго закрывали глаза на их бредни,-- сказал Кинель,-- и верили на слово, что их царство -- в области духа, а туда наши полномочия не распространяются. Но после сегодняшней ночи мы не можем их игнорировать. Мы не можем даже загнать их обратно в их церкви и стадионы. Поэтому мы сами за них возьмемся. И будем их чистить до тех пор, пока каждый из нас не сможет быть уверен, что он может спокойно ходить по городу, без риска быть нафаршированным серебром! Я предлагаю выработать план немедленно. Охоту объявлять рано, потому что мы не знаем, угрожают ли они всей Коалиции целиком. Но я думаю, и нашей обычной реакции будет для них достаточно.
   Апраксин кивнул.
   -- Только есть предложение,-- сказал он,-- У нас ещё есть на повестке ещё что-то? Давайте сначала по тем вопросам пройдёмся. Чтобы потом, всеми силами -- на охоту! А то у нас пока даже с креслами неразбериха.
   Кинель поморщился, но кивнул. Похоже, он думал о другом.
   -- У Триколича не было своей стаи,-- сказал он глухим голосом,-- Поэтому его место вакантно. Вчера днём у нас в городе образовалась вакансия на один хвост. А неделю назад со мной связалась одна стая, которая хотела бы получить у нас пристанище. Разумеется, эта стая состоит не из одного человека, поэтому мы будем вынуждены им отказать или ограничиться представителем. И, возможно, нам удастся добиться того, чтобы мёртвый Триколич сражался вместе с нами так же, как если бы он был живой.
   Лакс быстро окинул взглядом лица присутствующих. Похоже, про стаю они услышали впервые. Собрание было богатым на новости.
   -- А что за стая, если не секрет?-- осведомилась Алчихина.
   -- Скажем так -- стая, которую я меньше всего бы хотел видеть в городе. Это стая Гамидова. Их опять откуда-то выгнали.
   На дальнем конце стола послышался сдавленный рык. Кинель замолчал, терпеливо дожидаясь
   Рычал смуглый мужчина средних лет, с гладкой кожей и миндалевидными глазами.
   -- Жить им негде... Пусть в Агдам валят, собаки!
   -- Почтенный Мардагалян, разве так можно! Агдама уже нет!
   -- Там есть много руин и большой белый минарет посередине!-- процедил Мардагалян,-- Вот там пускай и живут! Порушили, пожгли, мортапашты, а теперь на порог просятся! В руины пусть едут, раз жить негде!
   -- Почтенный Мардагалян, прошу вас, не придавайте этому такого большого значения. Они не останутся в городе надолго.
   -- С такими выродками города не останется! Принимать помощь от этих ватмартов, это...
   -- Мы не будем принимать от них помощь. Мы их просто используем.
   -- Они отморозки, и вы это прекрасно знаете!
   -- Нам и нужны отморозки. Которых не жалко натравить на Церковь Воссоединения. И пусть жрут друг друга, пока без зубов не останется. А Коалиция добьёт.
   Мардагалян мотнул головой.
   -- Эти бози тха даже такое провалить смогут, вот увидите.
   -- В любом случае, нам будет легче вести борьбу, если мы найдём человека, на которого можно свалить её последствия,-- подытожил Кинель,-- Мы примем их на время борьбы. А потом решим, куда поселить тех, кто останется. Я не думаю, что их останется много.
   -- Есть проблема,-- Апраксин опять поднял палец,-- нашим гладиаторам это может не понравиться.
   -- Я не думаю, что мы должны опасаться не понравиться волкам, многие из которых находятся в федеральном розыске.
   -- Они не только в федеральном розыске. Я немного отслеживал их. Судя по всему, они теперь ещё и в "Серых". Около года назад они точно вели переговоры.
   -- "Серые"?
   -- "Бозкюртлар",-- почти выплюнул Мардагалян,-- Бози тха, говорил же я вам.
   -- Да, "Бозкюртлар", или "Бозкурт",-- Апраксин устроился в кресле поудобней, готовый,-- или "Серые волки". Когда-то турецкие националисты, а в наше время где только не пролезли. В Германии очень сильны, а также, как ни удивительно, в Азербайджане. Конечно, по сравнению с какими-нибудь талибами они убили мало народу... но вы надеюсь, понимаете, что это только по сравнению. К тому же, они не брезгуют союзничеством. Кое-кто влиятельный их очень ценил -- я не буду называть её фамилию, её слышало даже подростающее поколения. У них тоже есть лагеря, оружие, идеология и тому подобное, а ещё долгая история. Например, очень помогали Эльчибею. Кто-нибудь помнит Эльчибея? Мардагалян вот, вижу, помнит. Он вам и расскажет, если что, и фотографии принесёт. А я вам пока скажу, что в Кинополе с ними ссориться можно, но не раньше, чем мы избавимся от Церкви. У нас тут, конечно, не "исконно турецкие земли", но это не помешает им убивать. Поэтому, кидать "Серых волков" я всё-таки не советую. Я думаю, будет лучше, если мы их просто поссорим.
   -- К тому же,-- Кинель едва заметно улыбнулся,-- для защиты города от всевозможных "серых волков" у нас есть отделение Мантейфеля.
   -- Если Коалиция нам посодействует, мы их за неделю вытравим.
   -- Посодействует, разумеется. Вы ведь и сами теперь Коалиция.
   -- Это хорошая новость. Мантейфель рад любой помощи от населения.
   -- Таким образом, господа волки,-- Кинель наклонился немного вперёд,-- наша цель проста -- убедить церковь, что здесь не их счастливый город, и убедить стаю Гамидова примерно в том же, но на их лад. И постараться избежать потерь. Слишком много крови было за одну ночь. Мы начнём загонять добычу только когда удостоверимся, что она ранена. Но охоту объявлять пока не будем. Да, нашим норам грозит опасность. И надо принять определённые меры. К сожалению, у нашего погибшего друга не было своей стаи. Поэтому сейчас он может присутствовать с нами только мысленно. Но я уверен, что и он поддержал бы этот шаг.
   -- Я полагаю, что не только мысленно,-- заметил Апраксин,-- Стаи у него не было, но родные были. В Оксиринске живёт его сестра, и у неё есть сын. Вчера он как раз приехал к нам, поступать и учиться. И Копи была так добра, что привела его с собой.
   Кинель перевёл взгляд на Лакса. Глаза у него были черные и очень внимательные.
   -- Он?
   -- Он самый. Я думаю, Триколич собирался приписать его на себя и дать поручительство, как это сделал я для Копи. Но теперь, как видишь, парень между небом и землёй. Поэтому, я думаю, его стоит вписать.
   -- Сможет ли он заседать в Коалиции?-- Кинель приглядывался к нему, ощупывая взглядом сантиметр за сантиметром.-- Он даже клятву ещё не принял?
   Нужно было что-то решать.
   -- Моя мать сможет,-- произнёс Лакс,-- Я -- нет. Я только вчера приехал и ничего ещё у вас не понимаю. И я не старший в семье. У вас, насколько я понимаю, не как у настоящих волков, где правит только самец. Я вижу, здесь у вас собрание вожаков основных стай, так? И среди них есть две женщины. Значит, можно и третью. Регламент позволяет, верно? Ну вот, моя мать и будеть третьей.
   -- А он наблюдательный!-- отметил Апраксин,-- А раз такой наблюдательный, то пусть замещает. Когда с вашим отцом началось, вы точно так же замещали.
   Кинель коротко кивнул. Похоже, Апраксин затронул одно из неприятных воспоминаний.
   -- Пусть садится,-- произнёс он,-- слушает, и не перебивает.
   Копи подтолкнула его в спину. Лакс подошёл к столу и осторожно уселся, стараясь не скрипнуть ножками по паркетному полу. Обивка казалась очень холодной, словно кресло принесли с мороза.
   -- Везёт тебе, бестолковый,-- шепнула Копи на ухо. Потом отошла к дверям и погасила свет.
   Зал тут же окутало полумраком, сырым, словно в древней пещере. Все шторы, кроме одной, были задёрнуты и окна лишь проступали за тяжёлыми тёмными складками. Кинель отошёл к полукруглому окну у себя за спиной, раздвинул шторы и с мягким медным звоном распахнул рамы. Лакс почувствовал на щеках дыхание утреннего ветерка и подумал, что ещё никогда не вставал так рано.
   С нежно-алого рассветного неба как и прежде смотрел белый кружок полной Луны.
   Кинель повернулся к собравшимся. На его лицо упала тень и он казался не человеком, а безликим чёрным вестником, который явился откуда-то с той стороны, чтобы огласить страшные новости.
   -- У Коалиции нет другого выхода,-- теперь его голос был громким и гремел металлом,-- Нам пока не объявили войну, на нас пока открыли явную охоту. Но они нам уже угрожают. Однако есть и важная особенность. Мы пока не уверены, только ли против волков направлен этот удар.
   -- Дело в том,-- вступила Алчихина,-- что в городе произошли и другие примечательные убийства и похищения. Несколько месяцев назад убита "потомственная белая магиня" Ксантиппа. Я думаю, здесь нет никого, кто не получал бы её спам. Кинопольская интернет-общественность была счастлива. На городском форуме даже предлагали установить памятник неизвестному освободителю. Тем не менее, -- в газетах этого не было -- на лбу вырезан крест. Потом зверски убит Мустафа Мустафаев, официально -- владелец кафе с шаурмой из собачатины, неофициально -- один из главных городских авторитетов. На первый взгляд -- воры убили вора, спасибо им от ограбляемых. Но есть примечательный факт, который следствие опять же не разглашает. После контрольного в голову ему забили в сердце осиновый кол. Наконец, пропал всеобщий любимец Урожаев, а вместе с ним -- единственная по-настоящему смешная передача, выходившая на городском телеканале. Найден на кладбище, сегодня ночью, мёртвым. Сначала сожгли, а потом обожжённое тело перетащили на кладбище. Разумеется, эти смерти вызвали либо радость, либо удивление и мало кто стал бы искать между ними связь. В этом ряду Триколич смотрится по меньшей мере неуместно. Он отнюдь не враг общества и они не могли не знать, что в этом случае искать убийц будут всерьёз.
   -- Как видите, ситуация сложнее чем мы думали,-- подытожил Кинель,-- Мы, несомненно, с ними справимся. Но чтобы удар был точен, нам нужно собирать достаточно информации. Наш враг отлично умеет маскироваться и я уже принял меры. Многое из того, что было зачитано, добыто моими людьми. Без них мы бы просто не справились.
   -- Да,-- заметил Апраксин,-- даже насчёт Урожаева у нас пока нет ни уверенности, ни доказательств. Хотя похоже, очень похоже.
   -- Не так уж и мало,-- сказал Кинель,-- Я немного брался за них. Ещё раньше, после истории с Урожаевым, я понял, что их дело -- не только детские утренники. И внедрил пару моих людей в самое их логово.
   -- А вы быстро работаете,-- Апраксин усмехнулся,-- Быстрее, чем государственные службы. Что удалось выяснить вашим внедренцам?
   -- Для неофитов внутренняя структура секты почти закрыта. Желающий подняться по иерархии выше получает больше обязанностей, а над его психикой старательно работают, сдвигая крышу в нужном направлении. На этом этапе моих людей пришлось спасать. Что происходит выше -- знают только те, кто поднимался, но пасторы у них благообразны и так просто ничего не расскажут. Не исключено, что для посвящённых у них есть другая мифология и некоторые специальные ритуалы. Но в открытых источниках про них нет ни слова. А значит -- надо копать и копать.
   Лакс обратил внимание, что вишнёвые стулья были на полсантиметра ниже. Неясно, с умыслом или нет, но впечатление создавалось однозначное -- те, кто сидит на вишнёвых важнее "заднескамеечников". Интересно, а голоса здесь учитывают одинаково? Глядя на чёрную обивку кресла Апраксина, Волченя чувствовал себя чудовищно неудобно.
   -- ...Собирайте информацию,-- подытожил Кинель,-- и берегите себя. Старайтесь не высовываться на улицы. Заседание объявляю закрытым.
    IX. Новые деревенские жители
   Совещание закончилось и все расходились, шаркая стульями и даже не переговариваясь. Лакс, поискал взглядом Копи. Та стояла возле дверей, превратившись в чёрную тень.
   -- Копи, мне надо поговорить с твоим отцом.
   -- Ты в Коалиции, ты можешь говорить с кем хочешь.
   -- Я не доверяю Коалиции.
   Копи посмотрела на него, немного наклонив голову.
   -- Что-то ты очень умный.
   Она провела его в небольшую тёмную комнату, где пахло старым деревом и пылью. Похоже, раньше она служила гримёрной. Апраксин уже переоделся в знакомую Лаксу униформу и сидел на стуле, о чём-то глубоко размышляя.
   -- В чём дело?-- спросил полковник.
   -- Я, кажется, знаю, кто навёл на нас сектантов.
   Апраксин поднялся.
   -- Рассказывай.
   -- Женщина с серыми волосами, которая приходила нас обыскивать. Вы ещё сказали, что она не на своём участке. Я видел, как она говорила кому-то адрес Копи. Тот, что у неё в библиотечной карточке.
   Апраксин повернулся к Копи.
   -- Ты показывала им карточку?
   -- Женщине -- да. Я её уже где-то видела. Думала, вы вместе работаете.
   -- Работали. И она не из Мантейфеля... Ладно, не важно. В зелёный домик больше не ногой. Мои люди всё осмотрят. А тебя будем прятать.
   Копи кивнула.
   -- Только мои вещи не забудь, хорошо?-- попросила она,-- Чтобы не как в прошлый раз. И словарь, который в двух томах, и мои рабочие записи в синей тетрадке, и ещё книжки, которые на левой полке, только "Монте-Кристо" и "Север против Юга" не надо. Хотя нет, подожди, они же французского не знают... Как же им объяснить?
   Она погрузилась в размышления, что-то чертя пальцем в воздухе. Лакс решил воспользоваться паузой.
   -- Мне показалось, она что-то вроде информатора,-- предположил он,-- а заказчик был кто-то ещё. Она долго-долго чего-то ждала, а только потом позвонила.
   -- Расскажи, как ты это услышал.
   Лакс начал свой рассказ со встречи с Лучевским, но очень быстро сообразил, что это к делу не относится и перестроил его на ходу. Апраксин, однако, что-то для себя уяснил.
   -- Значит так,-- сказал он,-- За Хачурину спасибо. Скажу Кинелю, чтобы больше с органами напрямую не работал. Потому что нанимает он не тех людей, совсем не тех. А ещё позвони матери. Человек из Мантейфеля уже выехал, будет сторожить её вместе с биостанцией.
   -- Что мне ей сказать?
   -- Скажи, что живой. И объясни, про Мантейфель. Так, подожди, не набирай, про Мантейфель ты и сам толком не знаешь... Вот, понял. Скажи ей, что теперь всё наизнанку -- раньше Мантейфель сдерживал оборотней и охранял людей, а теперь Мантейфель охраняет оборотней, чтобы их не убили люди. И передай, что ты у Апраксина. Она меня может помнить.
   Анна Волченя, урождённая Триколич, Апраксина помнила, хотя и не особенно, похоже, уважала. Рассказ о новых покушениях привёл её в ужас.
   -- Иди на вокзал, покупай билет, возвращайся первым поездом! Покупай любой билет!
   -- Мам, тут ещё такое. Вчера вечером, когда наступили полные сумерки...
   -- Немедленно возвращайся, дома поговорим!
   Лакс задумался, стоит ли рассказывать о том, что со вчерашнего вечера он уже не только человек. Но мать всё равно не давала ему вставить ни слова и он замер с немного озадаченным видом.
   -- Что такое?-- осведомился председатель Матейфеля,-- Почему про нашего человека не говоришь?
   -- Меня вернуться просят.
   Апраксин мягко отстранил Копи вместе с её списком нужной и ненужной литературы.
   -- Аня, есть проблема. Да, он доедет до Оксиринска за два часа. Но что помешает доехать тем, кто придёт за его шкурой? Ах да, биостанция. Эти люди знают про конференцию, но не узнают про биостанцию! Хвост подпалили, а волк ещё бегает, да! Слушай, я, слава Луне, уже лет двадцать как в органах, я знаю, как охранять и наказывать. В общем так: к тебе выехал наш, мантейфельский, он будет отстреливать лишних. Лесникам я тоже распоряжусь. Я не хочу, чтобы твоя голова украсила чьи-то трофеи. Что значит научная работа? Один раз в бок серебряными ложками -- и пошла твоя работа дымом. Сиди дома, литературу читай. Ну да, и в перекинутом виде тоже. Кладёшь на пол и листаешь носом, мне тебя учить что ли. С Саяной мы так в шахматы играли, она даже выиграла пару раз. Да и вообще, ночью полагается спать, а не по лесу хвост задрав бегать. Тебя кстати человек сторожить будет, чтобы взаимодействие было. Теперь о втором. Твой Александр у меня, и это место пока самое безопасное. Прятать его буду тоже я, и уж будь уверена -- спрячу так, что ни одной гончей не вынюхать. Что ещё? Вычёркивай все экскурсии от сект, церквей, креационистов и уфологов. Почему уфологов нельзя? Потому что они долбодятлы. Ещё новость -- Лунную Проблему твой брат завалил. Твоего Александра перекидывает на раз-два. Замечательный экземпляр, серый, поджарый, тёмный хвост. В хорошей форме сына держишь, молодец. Что значит когда убивать перестанут? Когда всех перебьют... или когда им самим зубы обломают. Я сейчас работаю над вторым вариантом, а они над первым. Всё, держись. И не забудь приехать на следующий сбор Коалиции. Что значит у тебя стаи нет? А Лакс тогда в чьей? Что значит ты в городе не живёшь? Перевезём! И биостанцию перевезём. Выкопаем вместе с подвалом и здесь на побережье вкопаем. У нас тут полно нор заброшенных. Всё, теперь следи за своим домом и своей головой. Её тоже могут унести. Пока!
   Апраксин вернул телефон. Лакс стоял, явно не решаясь что-то спросить.
   -- Что такое?
   -- Я, конечно, процедур не понимаю,-- осторожно начал Волченя,-- но я не могу взять в толк, почему мы от них прячемся? Мы знаем, кто против нас воюет, но вместо того, чтобы взять за жабры, начинаем от них прятаться. Я понимаю, что человек -- это уже давно домашнее животное, но почему волки следуют его примеру? Что мешает их взять? Как по мне, тут достаточно улик даже для обычного дела о заказном убийстве. Неужели вы ещё сомневаетесь?
   -- Почти не сомневаюсь,-- Апраксин подошёл к двери и выглянул в коридор,-- Но трогать их не могу. Ну вот представь себе -- берём мы этого Ватеркима, а его подопечные поднимают бучу. Прямые репортажи, правозащитники, пикеты. И сам Ватерким, который трогательно недоумевает, почему когда православные убивают кого-то, патриарха даже не допрашивают, а его, человека, всей душой отданного... Когда его отпустят, будет такая овация, что назад мы его просто не получим. У нас Прибалтика под боком, не забываем. Раз -- и получил политическое убежище. Попробуй теперь допроси!
   -- И что же нам делать?
   -- За вчерашний вечер они натворили уйму глупостей. И я надеюсь, что натворят ещё больше. А наше дело -- не попасть под огонь. Чтобы было кому их брать потом тёпленькими. У нас пока даже толковых задержанных нет, которые могли бы расколоться.
   -- А если допросить ту... ну, информаторшу?
   Апраксин усмехнулся.
   -- Я думаю, что либо она уже не здесь, либо они её уже спрятали. После такого провала надо концы в воду. Причём спрятали на два метра под землю. Так что даже если мы её отроем, допросить, увы, не получится.
   Лакс стоял, размышляя над этой вереницей грубых покушений и аккуратных убийств. Где-то рядом, за стенами, просыпался ничего не подозревающий город. За ночь можно перебить несколько сотен человек, и никто ничего не заметит. Потому что тех, кто останется, будет всё равно больше.
   -- Теперь у меня к тебе вопросы,-- начал Апраксин,-- Зачем ты приехал в город?
   -- Поступать на этологию.
   -- Волк-эколог? Это серьёзно. Я конечно слышал, что у гринписовцев есть боевое крыло, но в Кинополе такого ещё не было. Очень эффективно, наверное, если оборотни встанут на защиту природы. Пара укусов -- и мусорить в лесу страшно. Ещё кого надо кусанёшь -- и будет у нас только солнечная энергия.
   -- Солнечная энергия -- одна из самых вредных для экологии,-- возразил Лакс,-- Там, внутри панелей, собирающих свет, галлий и фосфор. И ещё -- я на этологию, а не на экологию поступаю. Буду поведение животных изучать.
   -- Биология значит, поведение животных,-- Апраксин задумался,-- Хорошо, сейчас проверим. Скажи, как ты думаешь, почему наша комиссия названа в честь Мантейфеля?
   -- Потому что он возглавлял в начале тридцатых госкомиссию по волкам,-- Лакс ответил, даже не задумавшись,-- Которая издавала множество пособий для охотников.
   Апраксин усмехнулся.
   -- Надо же, какой умный. Ну ладно. Ещё вопрос -- как ты себя чувствуешь после перекидывания?
   -- Немного не в себе, но так нормально.
   -- А изменения в организме? Тошнота, незнакомые ощущения, может, изменяться что-то начало?
   Лакс покосился на Копи.
   -- Нет, ничего такого. Только взбудоражен. Адреналин, может быть...
   -- Ну, это и к лучшему. Копи,-- вдруг обернулся он,-- у меня для тебя новости. Будем тебя прятать в Волчье-Ягодном. С тобой поедет рыжий и ещё вот этот вот юный натуралист. Он, похоже, адекватный. А насчёт книг -- у Бирюкевича что-то было. Кажется, Гессе... а может, и не Гессе. Я слышал, у него есть книжка про казахского оборотня... как она там называлась?
   -- Папа, Бирюкевич -- германист, у него немецкий! А книжка -- "Степной волк", и он там не казахский, а немецкий.
   -- Ну вот, и хорошо. Немецкий заодно подтянешь.
   -- Я не знаю немецкого!
   -- Ну... вот и начнёшь изучение.
  
   Неприметная машина с казёнными номерными знаками ждала их возле входа. Копи шла, поджав губы и не глядя по сторонам, а Волченя двигался следом, ухватившись за чемодан и обдумывая свою речь в защиту немецкого языка, -- этого восхитительно точного и непонятного наречья, на котором творили Альфред Брем и Конрад Лоренц.
   Копи с силой распахнула дверь и нырнула на заднее сиденье. Раздался вопль.
   Лакс зарычал, отшвырнул чемодан и бросился ей на выручку. В тёмной норме салона боролись и чутьё подсказало, что неизвестного противника надо атаковать с тыла. Он буквально перелетел на другую сторону машины, распахнул дверцу -- и увидел перевёрнутую голову Лучевского.
   -- Нога, нога,-- умолял рыжий,-- Копи, слезь с моей ноги! Ты мне всё придавила!
   Копи выбиралась наружу, что было весьма непросто -- ведь пострадавший ёрзал и лягался. Наконец, ей это удалось. Лучевский выдохнул, сел и обиженно тряхнул своими трэшевыми утёсами и долинами.
   -- Ты чего разлёгся?-- спросила Копи. Было заметно, что она хочет ему двинуть, но не может -- слишком уж беззащитным выглядел противник.
   -- Спать хотел! Ночь тяжёлая, забегался весь. То туда, то сюда... Вот и решил лечь и прикорнуть. Что в этом такого?
   Так и устроились втроём на заднем сидении: Лакс с чемоданом, Лучевский посередине и Копи в опасной от него близости. Автомобиль мягко тронулся.
   -- Я понял, почему "вэ",-- заговорил Лакс, чтобы немного разрядить обстановку,-- Это W латинское, прочитанное по-немецки. По-английски его читают "дабл-ю", а по-немецки -- "вэ". И над входом тоже W написано, но готическим шрифтом, поэтому сначала его не узнаёшь.
   -- Да, ты всё правильно понял,-- Лучевский кивнул,-- А английское "вэ" у немцев будет "фау". Поэтому ракета называлась "Фау-2". Когда Гейзенберг и фон Браун узнали о работах Тесла...
   -- Эй, юные лингвисты,-- не выдержала Копи,-- Ответьте, раз такие умные, на простой вопрос: что такое аорист?
   -- Это тот, кто играет на аоре,-- не колеблясь ни секунды отозвался Лучевский.
   -- На какой такой аоре?
   -- Инструмент такой. Наверное, древний греческий. На флейте -- флейтист, на арфе -- арфист, а на аоре -- аорист. И все синхронно!
   -- Это форма глагола.
   -- Где форма глагола?
   -- Аорист -- это такая форма глагола. Была в древнерусском языке, например.
   -- А как же аор?
   -- Не было никакого аора!
   -- Ну вот,-- Лучевский развёл руками,-- аора не было, а вопросы про него задают. Что за жизнь...
   Лакс всё больше погружался в дремоту. Бессонная ночь была для него обычным делом -- особенно если выпадало много домашних заданий и он откладывал их на следующий час, пока не наступал третий час ночи. Но за такой ночью обычно следовало беспробудное утро.
   За затёмнёнными окнами машины мелькали дома спальных районов, и их мельтешение убаюкивало, словно колыбельная. Голова тяжелела и клонилась на бок, а перед глазами плыли разноцветные пятна.
   Потом Лакс увидел сырой лес с небольшим оврагом, где белели пятна болотной травы, а на другой стороне деревья заканчивались и слышался мягкий шум моря.
   Лакс падает на четвереньки и бежит, приподняв хвост. Он чувствует, как в загривке поднимается что-то колючее, тяжёлое, жаркое, похожее на густую чёрную тучу, которая поднимается вверх по позвоночному столбу и заполняет череп. В голове потрескивают молнии, а лоб продолжает размышлять: как же я вернусь в таком виде на биостанцию?
  
   Асфальтовая дорога сменилась пыльной грунтовкой. Просыпаясь, Лакс успел разглядеть вереницу серых домиков с синими крышами, а потом снова был лес и неожиданная прогалина, в которой стоял большой одинокий дом.
   Похоже, он должен был стать двухэтажным, но так и не сумел вырасти. Серые кирпичные стены, крыша из так и не покрашенного железного листа, проволочный забор, который огораживал скорее газон, чем грядки и так и не убранные двухуровневые леса в так и не закопанной яме. Было заметно, что за сооружение брались всерьёз, а потом разочаровались и махнули рукой. Вместо калитки -- узорная дверь с накрепко приваренной табличкой "Заводоуправление Электросила".
   Много дальше, в поле, среди зарослей зелёной травы, серели разбросанные камни ещё довоенного еврейского кладбища. Буквы-змейки "квадратного письма" казались хроникой исчезнувшей цивилизации -- а может быть, ими и были.
   Водитель, за всю поездку не проронивший ни слова, безучастно смотрел, как они выгружаются. Он был одет совершенно неприметно, но Лакс был уверен, что этот человек -- из Мантейфеля. Слишком внимательный взгляд. Да и не такой был Апраксин, чтобы поручить перевозку случайному человеку.
   -- Если что -- звоните сразу Апраксину,-- сказал он,-- Мобильники у всех есть? Хорошо.
   -- Я свой потерял!..
   Но Лучевского никто не слушал. Машина развернулась и запылила в город.
   Оборотни зашагали к дому. Лакс обратил внимание, что пристройка, которая должна была превратиться в гараж, так и осталась двумя пустыми стенами, а между ними росла трава.
   Похоже, это место было знакомым только для Копи. Не говоря ни единого слова, она взбежала на крыльцо и начала колотить в дверь -- сперва руками, а потом ногой. Звонка не было, вместо него из косяка торчали два зачищенных, но ни к чему не подключенных провода.
   В доме что-то упало -- и вновь воцарилась звенящая летняя тишина. Копи рыкнула, подошла к окну и заглянула внутрь, сложив руку козырьком.
   -- Копи, что случилось?
   -- Похоже, его действительно нет.
   -- А когда он вернётся?-- спросил Лучевский.
   -- Если убили, то никогда. Но дверь мы без него не откроем.
   -- Я предлагаю поесть,-- заметил Лакс.
   -- Вся еда -- вон там,-- она указала на тёмный квадрат окна,-- хотя можешь порыться в огороде. Клубника поспела, наверное.
   -- В деревне должен быть магазин,-- ответил Волченя,-- А у нас должны быть деньги. Давайте купим чего-нибудь мясного и пообедаем. Не знаю, как вы, а я уже опять голодный.
   -- Так всё полнолунье будет,-- сообщила Копи,-- и несколько дней после. Когда перекинешься, становишься таким голодным, что корову готов сожрать. Целиком, вместе с рогами и копытами.
   Лакс хотел сказать, что копыта несъедобны, но не стал. Слишком уж симпатичной казалась теперь Копи, чтобы с ней спорить. Солнце поднялось в зенит, и жара стояла, как в бане, поэтому она стянула мешковатый свитер и привязала его на пояс, оставшись в просторной майке без рукавов.
   Спустя пять минут они обогнули лесополосу и двинулись вдоль шоссе. Возле поворота на грунтовку стоял белый указатель с названием деревни: "Волчье-Ягодное". Движение на шоссе было довольно оживлённым -- в основном длинные грузовые фуры с контейнерами, но были и пр parentIdосто легковушки.
   -- Едут мимо нас люди,-- заметила Копи,-- смотрят и думают: вот они -- настоящие деревенские жители.
    X. Волк святого Доминика
   Кинопольское отделение Мантейфеля разместилось на третьем этаже старого, ещё довоенного дома на Белогвардейской, в двух кварталах от того здания, которое так неудачно пикетировали сегодня утром. Сотрудников было немного и поэтому комиссию определили на перестроенный чердак, разгороженный на отдельные комнатёнки. Сюда поднимались по лесенке, тесной, словно птичья клетка, а чёрные балки проходили сквозь комнаты на уровне головы и, чтобы пройти по коридору, нужно было несколько раз пригнуться.
   Тем не менее, Апраксину здесь нравилось. Дом словно напоминал о двадцатых годах, булгаковской Москве, кинематографе -- "электрическом сне наяву" -- и ранних фрейдистах, которыми он когда-то зачитывался. Окно в деревянной чёрной раме выходило в небольшой внутренний дворик, где зеленели деревья и стояли два изогнутых латунных фонаря с круглыми плафонами.
   События прошедшего дня серьёзно изменили его распорядок. Вся текучка связанная с делами заповедников и отлову собак перешла к заместителю. А волк Апраксин был занят охотой.
   Курбинчик возник на пороге с увесистой папкой в руках. Апраксин понял, что будет интересно. Да, в плане распутывания всяких дел Курбинчик был вне конкуренции и порой Апраксин очень часто жалел, что такой человек не работает здесь. Но потом тут же спохватывался и говорил себе, что дел, достойных Курбинчика, в Мантейфель как раз не поступает.
   Он собирался пригласить его ещё после убийства Триколича, но когда подпалили хвост Копи, стало ясно, что без тяжёлой артиллерии не обойтись. Теперь было мало найти тех, кто это устроил. Нужно было найти их быстро.
   Была, однако, и проблема: про оборотней Курбинчик не знал. Похоже, он не был даже уверен в их существовании. Поэтому обращаться с ним следовало чутко и осторожно.
   -- Итак, что у нас есть?
   Курбинчик открыл папку и посмотрел в неё почти презрительно.
   -- По всем признакам, нападали сектанты. Причём они были готовы и к тому, что ничего не получится. Тела осмотрели, амулетов разных полно, но нет ни одного с символикой церкви. Оружие не зарегистрированное и явно приехало к нам откуда-то из центрального округа. Записок, писем, СМС -- тоже нет. Хорошо заметают. Профессионалы.
   -- Мотив?
   -- С мотивом сложнее. Конечно, это связано с тем, что они решили забрать себе город. Однако цели несколько смущают. Кинель, разумеется, человек весьма важный. Но Мантейфель едва ли можно назвать влиятельной структурой. И ещё одна странность -- за эти два года церковь неуклонно наращивала своё влияние, а теперь атакует, рискуя всё потерять, людей, которые совершенно не мешали её росту. Ни Мантейфель, ни даже Кинель и его партнёры не претендовали ни на церковь, ни на её территории. Это не может не удивлять. Неужели они настолько святые люди, что у них нет более серьёзных врагов?
   -- И вы нашли ответ?
   -- Я не уверен, что это ответ. Но что-то я нашёл,-- Курбинчик перевернул страницу,-- По-моему, наших сектантов просто используют. Посмотрите, почти никто из их иерархов до прихода церкви в городе не жил. Разумеется, опыт у них есть и немалый, но вам не кажется весьма странным, что они так быстро решили, что их основной враг -- Кинель?
   -- Кинель -- человек молодой, но влиятельный. Не мне вам это рассказывать.
   -- Я не вижу той точки, где их интересы могли бы столкнуться. Допустим, они узнали, насколько он влиятелен. Почему они не купили его? Почему не попытались обратить? Это ведь в их духе. Я бы поверил в покушение на почве борьбы за власть, если бы эти сектанты были коммунистами или анархистами. Именно для этих групп Кинель мог бы быть главным врагом. Он капиталист, причём капиталист дикий, пользуется огромным влиянием и вхож в самые высокие кабинеты. Поэтому для радикальных партий, которые ставят во главу угла социальные отношения, он стал бы великолепной мишенью. В принципе, небольшая организация вполне могла бы замаскироваться под сектантов -- для них церковники те же капиталисты -- и устроить несколько покушений. Но я не думаю, что это возможно. Во-первых, даже маоисты не убивают детей -- они их чаще вербуют. Во-вторых, мы прекрасно знаем, что подобные борцы за социальную справедливость вымерли ещё до конца восьмидесятых даже в Латинской Америке.
   -- Тогда почему Кинель? И почему моя дочь? Вы уже объяснили, что всякая там вера на мотив не тянет, справедливость -- тоже. Так в чём же дело?
   -- В том, что их используют. Я уже сказал.
   -- И кто же их использует?
   -- Кто-то, кто знает расклад сил в городе ещё лучше, чем я. Этот человек знает о том, что вы с Кинелем друзья, знает видимо о каких-то его делах с Триколичем. Более того. Он знал, кого из своих людей пришлёт Кинель, чтобы осмотреть место. Кстати, эту Хачурину нашли?
   -- Ищут.
   -- Не найдут. Вот увидите.
   -- Пока её ищут, я хотел бы услышать вашу гипотезу.
   -- Гипотеза такая -- это кто-то из подручных Кинеля. Партнёр, подчинённый... что-то в этом духе. Метит на его место. Вас он убивать побоялся -- ведь вы можете взять нападавшего живым. А вот убитая дочь может человека сломать. И ему будет уже не до дружбы. И он смирится с любой задницей, которая сядет в освободившееся кресло.
   -- А Триколича за что?
   -- Вы уверены, что он не вёл с Кинелем никаких дел? Я готов поспорить, что через его клинику проходило больше денег, чем через некоторые из наших городских ведомств. Я полагаю, когда мы посмотрим в его бумаги, то найдём немало интересного.
   Апраксин смотрел на Курбинчика и в сотый раз жалел, что ликантропию нельзя передать через укус. Если бы ввести Курбинчика хотя бы в Обслугу, он бы наверняка распутал дело в два счёта и развернул все планы и махинации в настолько ясные схемы, каких не было даже у самих преступников. Этот упрямый, механический ум состоял, казалось, из треугольников, квадратов и платоновых многогранников. И это был не самоуглублённый мозг математика, а небольшая беспощадная машина, которая перемалывала любые хитрости и махинации, вскрывала их и раскладывала по кусочкам, словно анатом, препарирующий лягушку.
   Поэтому и было нельзя давать ему слишком много. Апраксин боялся, что эта машина подавится новым куском информации, какая-то пружина лопнет, и все эти треугольники и квадраты столкнутся, жуя и перемалывая друг друга. А ещё больше он боялся, что разум Курбинчика им не подавится, а соберёт и переварит -- точь-в-точь так же, как переваривал он все предыдущие данные.
   -- Надо узнать, как вышли на Хачурину, запросить у оператора, узнать, кому она передала адрес. Но это нам мало поможет. Куда важнее -- люди, которым в случае гибели Кинеля переходит вся его империя. Нужен список его партнёров с долями и прочим. И нужен список постоянных клиентов Триколича. Я думаю, достать это не проблема. Мы должны найти этого человека, и это при условии, что он может видеть почти каждый наш шаг.
   -- Отлично. Я на вас надеюсь.
   Курбинчик поднялся и направился к выходу. В дверях он задержался.
   -- Знаете, что?-- спросил он глухо, и не поворачивая головы.
   -- Да?-- Апраксин наклонил голову.
   -- Вы правы, я был несправедлив к Кинелю. Сейчас я уже начинаю его жалеть.
   "Упаси нас Боже от жалости Курбинчиков",-- подумал председатель Мантейфеля.
  
   А Бирюкевич всё не появлялся. Оборотни уже успели пообедать и обойти всю деревню, которая показалась немного зловещей -- строгие кирпичными дома с высокими и узкими окнами, серая змея газопровода, вьющаяся по оврагу, одна-единственная двухэтажка и действующая кладбище за старыми витыми решётками. В конце концов вышли к ограде из чёрных досок, из-за которой смотрела деревянная башенка, а чуть дальше было шоссе с одинокой автобусной остановкой.
   -- Кто-нибудь знает, для чего нужна эта башня?-- спросил Волченя.
   -- Не знаю,-- ответил за всех Лучевский,-- может, какие-нибудь страшные ритуалы.
   Похоже, кто-то забыл выключить радио и можно было разобрать его слабое бормотание. Уже знакомый город рассуждал о пользе веры:
   -- Искупительная жертва Иисуса -- это гарантийное письмо на весь предел вечности и оно же -- как бы лицензия на пользование благодатью. Когда истечёт срок годности мира, только те, кто может подтвердить, что пользовались им по праву, смогут продолжить...
   Оборотни вернулись к по-прежнему запертому дому и сели на траву. Даже Лучевский замолк и только щурился по сторонам, привыкая к незнакомым видам.
   -- "Идём из леса в лес другой",-- процитировала Копи. Лакс не понял, откуда цитата. По выражению лица Лучевского можно было заключить, что не знал и он.
   Лакс уселся так, чтобы быть поближе к грядкам. Клубника разрослась, её усики торчали во все стороны, похожие на маленькие проводки.
   -- Я сейчас задам глупый вопрос,-- произнёс он,-- Объясните, почему этой ночью меня, как вы говорите, перекинуло?
   -- Потому что полнолунье,-- отозвалась Копи,-- Странно, что твой дядя про это тебе не рассказывал. Шесть дней, пока Луна не начинает убывать, оборотня перекидывает, как только солнце полностью уйдёт за горизонт. И до рассвета скинуться уже не получится. То, что всех нас перекидывает, называется Большая Лунная, а то, что скинуться нельзя, -- Малая Лунная Проблема. Твой дядя обещал решить обе. Но не решил, похоже, ни одну.
   -- Это по наследству передаётся,-- дополнил Лучевский,-- и не всем.
   -- Понятно,-- Лакс чертил на песке,-- А есть варианты, когда не чистый волк получается, а что-то вроде французского "гару" -- когда он на двух ногах, но с пастью и шерстью?
   -- У наших, волковыйских, никогда.
   -- Значит рецессивный, всё правильно,-- Лакс стёр свои чертежи и опять поднёс к лицу руку. Она, как и прежде была белой, тонкой и человеческой и совсем не торопилась превращаться в волчью лапу.
   -- Гару получится, наверное, если с человеком скрестить,-- предположил Лучевский,-- Гены расщепятся, и будет...
   -- Гены никогда не расщепляются. Только мутируют. У чёрной кошки и белого кота могут быть белые котята, чёрные, но серых не будет никогда. Так и человек с оборотнем, видимо. Проявляется и у мужчин, и у женщин, как гемофилия.
   -- Весь в дядю,-- заметила Копи,-- любит резать животных и мучить людей.
   Лакс замолк. Солнце между тем уже коснулось верхушек деревьев.
   -- Если до ночи не откроют, это не страшно,-- сообщила девушка,-- ночевать нам всё равно в лесу. А вот если до утра никто не придёт, то отсыпаться будем на улице. Даже скидываться не станем, чтобы не уставать. Будем жить собачьей жизнью.
   -- А что, можно перекидываться самому?-- Лакс встрепенулся.
   -- Конечно можно! Слушай, ты из какого леса приехал? Оборотень, а самых простых вещей не знает!
   -- Из оксиринского. Я там жил с мамой на биостанции.
   Копи смотрела на него с подозрением.
   -- Слушай, хватит издеваться. Ты что нас, на школьный курс биологии проверяешь?
   -- Ты о чём?
   -- Тебе сейчас сколько лет?
   -- Шестнадцать.
   -- И ты никогда раньше не перекидывался?
   -- Нет.
   -- Сегодня ночью в первый раз?
   -- Да, а что? До этого только приступы были. Наверное, меня дядя от этого и прооперировал, чтобы шерсть не росла. Но метаболизм победил, всё рассосалось... Копи, ты чего.
   Копи повалилась на траву и каталась там, звонко хихикая. Лучевский смотрел то на неё, то на Лакса, словно извиняясь за абсурдность этого ужасного мира.
   -- Копи!
   -- Про-о-опе-ри-ро-вали... ой, умру... операция... хи-хи-хи-хи...
   Лакс отвернулся от неё и попытался вернуться к естественнонаучным мыслям. Но вместо генетики в голову пришла цитата из классика: "О, эти женщины, понятия в них мало. Они в понятиях имеют пустоту". Потом не выдержал.
   -- Нет, ну хватит издеваться! Нормально скажите -- как перекидываться самому?
   -- Ты уже скидывался, наверное,-- предположил Лучевский,-- Раз с нами говоришь, то скидывался. Ну вот, перекидываться -- это почти то же самое, только в обратную сторону.
   Лакс проверил воротник, вытянулся на носках и попытался оттолкнуться от земли. Потерял равновесие и упал в траву -- всё ещё человеком.
   -- Это как давление,-- Лучевский снова пытался выражаться научно,-- я читал, был такой эксперимент. Ставят перед человеком прибор, который измеряет давление, подключают и просят -- сделай так, чтобы стрелочка поднялась. Человек пыжится, пыжится, потом в голове что-то делает -- и стрелочка поднимается, лампочка вспыхнула. Это ещё Аннанербе изучала, когда набирала лучших арийских пилотов для управления летающими тарелками. Потом эти летающие тарелки...
   -- Вот так вот надо,-- Копи поднялась с земли и отряхнула брюки.-- Нужно подняться и вытянуться. Потом чувствуешь в загривке, там нарастает такой ярко-красный сгусток. Прыгаешь и пускаешь его по всему телу. Вот так.
   Она несколько раз подпрыгнула, словно гимнастка перед брусьями, а потом удивительно ловко, одним рывком взвилась в воздух и приземлилась уже знакомой волчицей, мягко выскальзывая из обмякшей одежды. Лакс не успел заметить, как это было -- только блеснула на мгновение светлая плоть, -- и сразу же ударила в землю серой изогнутой молнией. Он не разглядел ни стадий, ни движений. Но ему очень захотелось тоже попробовать. Слабый, но терпкий огонь разливался по жилам и толкал вперёд.
   Копи отбежала чуть подальше и посмотрела на них из высокой травы. Потом побежала ещё дальше, в сторону леса и снова замерла, красуясь на фоне теней.
   Лакс шагнул ей навстречу, вытянулся и рванулся вперёд и вверх, представляя себя волком. Что-то хрустнуло, он почувствовал, как скользят под кожей языки пламени и как сжало шею, а потом тело лопнуло словно почка. Конечности резанула короткая судорога, в глаза ударило белой молнией, по коже побежали мурашки (он догадался, что это прорастала шерсть). И вот он стоит на четвереньках, радостно скалит зубы и машет хвостом. Потом шаг назад и небольшая борьба с брюками, не желавшими выпускать свою жертву.
   -- Знаешь, а я вот подумал,-- рассуждал тем временем Лучевский,-- может, мне тоже в науку пойти? Стану, например, политологом, буду изучать влияние научных изысканий Третьего... о, ты уже четвероногий? Кстати, как ты бы хотел, чтобы к тебе обращались?
   Лакс вместо ответа отряхнулся, словно только что вылез из воды и принялся бегать кругами. Ему хотелось как можно лучше прочувствовать новое тело -- и лапы, и хребет, и зубы, и огромный пушистый хвост, которым можно было махать, словно флагом. Лучевский как мог поворачивался следом за ним, не переставая давать советы.
   -- Есть вещи, которые из-за перекидываний оборотню нельзя. Никаких серёжек, туннелей и колец. Татуировки можно, но их размазывает. Волосы растягивает, поэтому лучше, чтобы они не отрастали длиннее, чем у тебя или у Копи. И ещё питаться надо очень осторожно, смотреть, что в рот суёшь и с какими приправами, потому что перевариваем мы быстро, и чуть какая аллергия -- сразу сыпь и красные глаза. И, главное, осторожней. Когда ты волк, то крышу может сорвать так, что унесёт и больше не вернётся.
   Лакс сделал последний круг и побежал к лесу вслед за Копи. Волчье тело слушалось его ещё лучше, чем ночью, он даже наловчился переходить на галоп и просто перелетать над колючими жёлтыми травами.
   Лучевский посмотрел ему вслед, махнул рукой, собрал в отдельные кучки одежду Лакса и Копи, стянул майку и тоже перекинулся, превратившись в длинного взъерошенного переярка. Окрас у него был скорее серо-рыжий, ближе к южным лесостепным разновидностям.
   Лакс бросил на него короткий взгляд и побежал через заброшенное кладбище. Тонкий аромат от следов Копи указывал направление даже лучше, чем он мог бы увидеть глазами.
   Зрение тоже изменилось, приспосабливаясь к новым глазам. Сначала казалось, что он бежит по речному дну -- чёрная вода над головой и жёлтый ил, окрасивший всё вокруг в тона цвета золота. Но этот ил только добавлял чёткости. И лес, и тени деревьев, и темнеющее небо были теперь словно вычерчены чёрной тушью, а сумрачный воздух казался таким прозрачным, что он, казалось, мог разглядеть каждый кустик под сводами леса.
   Могильных плит было намного больше, чем он успел разглядеть со стороны дома. Кладбище продолжалось и там, дальше. Сосны оплетали серые плиты корнями, похожими на щупальца гигантских спрутов. Лес был незнаком и на нём лежал едва уловимый оттенок города, его серых домов и сырых вечерних туманов.
   Копи была где-то здесь, но следовать за ней было труднее -- лапы с трудом пробирались через развалины, а в нос заползали всё новые и новые посторонние запахи. Один из них был особенно неприятным -- взрослый и свирепый, он словно стремился перечеркнуть все остальные.
   Лакс прислушивался к нему, пробираясь всё дальше. Лес густел, а солнце таяло, по ногам уже веяло прохладным ночным ветерком. След Копи вёл в густые кусты, для человека почти непроходимые, и Лакс невольно задержался, прежде чем в них нырнуть. Нос ловил запах, глаза высматривали ближайшее расстояние, а уши слышали, как фыркает, пробираясь, за его спиной Лучевский.
   Ему полагалось испытывать скорбь или хотя бы страх, но ничего подобного не было. Он помнил, что случилось вчера, но совершенно не думал об этом. Лес казался стеной, надёжно отгородившей от любых тревог и мыслей. Всё, что случилось -- и клиника, и люди, пришедшие с фальшивым обыском, и совет в доме Волка, и странный город Кинополь -- остались там, за деревьями.
   Неожиданно деревья расступились. Лакс выбежал на просеку, поросшую молодой порослью. Вдаль уходили серебристо-серые башни ЛЭП, а на открывшимся небе уже поднимался серебристый диск полной луны.
   Копи стояла на небольшом бугорке. Она замерла и, похоже, не решалась двинуться с места. Уши поджаты, но хвост опущен -- она не хотела драки, но и сдаваться тоже не собиралась.
   А напротив неё из прохладных теней лесной чащи смотрел самый натуральный матёрый волк. Он был крупный и с сединой, а в чёрные глаза смотрели непреклонно, как умеют смотреть только хищники. В пасти белели острые зубы.
   Сначала Лакс подумал, что это Бирюкевич и даже обрадовался тому, что хозяин нашёлся, но потом вдруг догадался, что это не так. Хоть и матёрый, он был стандартных размеров, не намного больше Копи, и слишком уж уверенно стоял на четырёх лапах. Похоже, никакое другое тело не было ему знакомо. Этот волк всегда был волком и никогда -- человеком.
   А поза у него была угрожающая. Такой встречают чужаков, которые забрались на территорию стаи.
   "Копи, отходим!"-- попытался он крикнуть. Но вместо этого заскулил. Да, похоже мозг так и не освоил переход от человеческого языка к волчьему. Придётся учить отдельно, если уши не отгрызут.
   А потом волк бросился. Как и подобает хорошему хищнику, без предупреждения. Должно быть, от Копи пахло человеческой едой или духами и он решил, что раз от врага пахнет неправильно, то больно он не укусит.
   Серая молния в один миг перелетела к пригорку. Копи успела только оскалить зубы и отпрянуть, тщетно пытаясь угадать, с какой стороны в неё вцепятся. Но волк был быстрее, опытней и всю жизнь прожил в этой шкуре. Он легко увернулся от её лапы и зашёл с боку, примеряясь, чтобы вцепиться ей в бок.
   Лакс прыгнул. Это было ближе к рефлексу, -- ноги распрямились, он полетел вперёд и, казалось, тем же движением цапнул матёрого за длинный свалявшийся хвост. А спустя несколько секунд уже бежал обратно через кладбище, а позади, слева и справа были волки. Мелькнуло рыжее пятно Лучевского и Лакс сообразил, что мозг начал приспосабливаться к новому зрению и пытается раскрасить внешний мир, как если бы глаза могли видеть красным. Далёкая полоска заката заполыхала, словно открытая рана, а деревья стали вдруг алыми, словно их забрызгало кровью. И слух обострился -- теперь сосновые иглы не шелестели под лапами, а поскрипывали, словно полы в старом доме.
   Стая была рядом, и их было много. Лакс их толком не видел, но отлично чувствовал запах -- солёный, сытый аромат скотомогильника на котором стая, видимо, столовалась. Да, они пришли в лес недавно, быть может, из заповедника, и совсем не хотели отдавать территорию чужакам.
   А вот и дом Бирюкевича, по-прежнему запертый. Заходящее солнце превратило его в чёрный силуэт, похожий скорее на громадный сундук. Только сейчас Лакс сообразил, что открыть калитку зубами будет непросто. Но другого выхода не было -- в деревне волку не спрятаться. Он заметил, что Копи огибает дом, и побежал сам по другой стороне, чтобы хоть немного смутить преследователей. Лучевский тоже был где-то рядом.
   Он уже был возле калитки и даже успел примериться, как он вцепится и оттащит тяжёлую створку, когда заметил на дороге небольшое яркое пятнышко. Всего лишь какое-то мгновение оно было лимонно-жёлтым, а потом мозг окрасил его огненно-алым. Длинный язык пламени плясал на ветру и Лакс на мгновение замер, почти очарованный этим зрелищем -- а потом различил и древко этого импровизированного факела, и зубы, его державшие, и здоровенного матёрого бурого волка, который держал факел в зубах. Быстрый, словно ветер, он подлетел к домику, рыкнул и с размаху ткнул факелом в бок одной из серых теней. Тень взвыла (Лакс, к немалому удивлению, опознал в ней того самого вожака, которого он тяпнул за хвост), попыталась защищаться, но снова напоролся на горящую палку. Незнакомец орудовал факелом ловко, словно дубинкой, и Волченя догадался, что это не совсем волк.
   После третьего удара вожак поджал уши и бросился в сторону леса, а за ним понеслись и другие серые тени. Факелоносец, однако, не обращал на это особенного внимания. Он бежал к дому. Лакс предусмотрительно схватился зубами за дверцу калитки и со второй попытки её приоткрыл. Волк торжественно прошествовал внутрь и, поднявшись на задние лапы, затолкал факел в большую открытую бочку. Бочка вспыхнула и начала гореть пряным жёлтым огнём. Волк улёгся рядом и положил морду на лапы. Похоже, он собирался поспать.
   А через всё ещё открытую калитку прошествовали Копи -- как всегда, лёгкая и чистенькая, и Лучевский -- из его надорванного уха сочилась кровь. Зайдя внутрь ограждения, рыжий сам взялся зубами за прутья, придерживая дверь и Лакс сумел проскользнуть во двор.
   Солнце уже спряталось и по небу плыла Луна, полная и золотистая. Лакс посмотрел на неё, потом на горизонт и понял, что скинуться сегодня уже не получится. К тому же, жутко хотелось спать. Лакс подобрался к огню и все четыре волка заснули, как засыпали первобытные люди после удачной охоты.
  
   Наутро волк-факелоносец оказался худеньким, хотя и мускулистым человеком с тонкими морщинами, насмешливыми жёлтыми глазками и бакенбардами, как у Шопенгауэра. Когда Лакс проснулся, он уже был одет -- брюки, которые подошли бы маляру и чудовищная майка "Am I evil?" с вампирами и волками прямиком из начала девяностых -- и сидел на пороге, раскрыв на коленях книгу. Дверь коттеджа была распахнута настежь, а одежда незадачливых молодых оборотней сложена прямо перед ними. Лакс покосился на Копи -- та ещё дремала -- а потом всё-таки скинулся и начал одеваться. Лучевский сидел рядом на траве и тёр глаза.
   Человек глянул на них почти насмешливо.
   -- И на кого я был похож вчера вечером?-- осведомился он.
   -- На герб ордена святого Доминика, первых инквизиторов!-- выпалил Лучевский,-- Только немного неправильно. Там был не волк, а собака с факелом в зубах.
   -- Правильно. А почему собака?
   -- Потому что это приснилось его матери, перед рождением...
   -- Неправильно. Собака была на гербе потому, что миром правят собаки.
   Так и состоялось их знакомство с Бирюкевичем.
    XI. Волковыйск-16
   Изнутри дом Бирюкевича напоминал запасники музея советского интерьера.
   Уже в прихожей было пять табуреток, три разных стойки для обуви, зеркала... а ещё шкаф с лакированными разводами, -- коричневый, толстый и угрюмый, словно жук. Если (осторожно) открыть любую дверь, то можно было увидеть, как громоздятся друг на друга, словно на складе мебельного магазина, шкафы и шкафчики, столы и стулья из разрозненных гарнитуров, обтёртые ковры и обшарпанные тумбочки... Похоже, сюда собрали всё, что было в городской квартире, а также уйму всего ненужного из ближайшей комиссионки.
   Здесь не было ни одной вещи старше девяносто первого года. Прямоугольные пепельницы на каждом столе, шесть разных хлебниц на кухне, а стены плотно покрыты флажками, переходящими вымпелами, портретами Ленина и картинами с уходящим вдаль пароходом. Некоторые столы охромели, их поддерживали толстые красные тома полного собрания сочинений Маркса-Энгельса. На веранде, где они уселись завтракать, стена была вместо обоев оклеена картой минеральных ресурсов Свердловской области, а под ней стояли в ящике трёхлитровые банки с мутной, землистого цвета жидкостью. Ящик был подписан: "БЕРДЯЕВКА".
   Главным отличием от городского жилища были запахи. Веранда пахла мокрой шёрстью, причём запах, казалось, пропитал и рамы, и потолок, и ножки стульев.
   На завтрак было мясо. Лакс решил, что оборотни в полнолуние так и питаются. Впрочем, он не возражал. Кашей он бы сейчас не наелся.
   -- С чем пожаловали?-- осведомился Бирюкевич, не переставая грызть здоровенную курицу.
   -- В городе начались убийства,-- ответила Копи,-- Убили Триколича, пытались убить меня и Кинеля. Эти люди связаны с сектантами, про которых вы наверняка слышали. Поэтому отец посоветовал нам спрятаться здесь. Он не доверяет даже собственным подчинённым.
   -- Кинелю как обычно, не царапины,-- заметил Бирюкевич,-- это у них семейное. Я помню, как его отец, когда ещё воевали, вместе со всей стаей на охоту выходил. И мог жить до сих пор -- если бы не умер.
   -- Подождите...-- Копи нахмурилась и даже отложила куриную ножку,-- так вы знаете об убийствах?
   -- Конечно знаю! Я как тот, из "Войны и мира". Из поместья не выезжаю, а всё, что мне надо, узнаю.
   -- Зачем тогда спрашиваете?
   -- Я хотел услышать, как ты станешь это рассказывать. Кстати, ты не представила своих друзей.
   -- Это Стас Лучевский, его отца вы знаете ещё по Первой Коалиции. А это Александр Волченя. Он приехал поступать в наш биологический.
   -- Волченя?-- Бирюкевич пригляделся,-- Новое лицо, новая фамилия. Мы успели от них отвыкнуть. Неужели Кинель решил отступиться от отцовских принципов?
   -- Волченя заступил на вакансию, но замещение пока не объявляли. К нам стучится стая Гамидова и Кинель решил их натравить на сектантов. Чтобы эти скоты из секты поняли, какими могут быть волки, если их разозлить. А потом мы подберём кости.
   -- Гамидов меня не интересует. Ты про Волченю расскажи. Откуда он взялся и кем приходился покойному?
   -- Говорит, что племянник.
   Теперь уже Бирюкевич замолк и посмотрел на Лакса очень внимательно.
   -- От Анны что ли?
   -- Да,-- Лакс кивнул,-- Но мама, когда разводилась, не стала меня переписывать на девичью фамилию. Говорила, что из-за деда. Чтобы не было ассоциаций.
   -- Анна в своём духе,-- Бирюкевич кивнул,-- даже тут отгораживается. А ведь твой дед был великим человеком. И волком ещё.
   -- Мама не любит про него вспоминать,-- Лакс задумался,-- Они даже не созванивались. Мы приезжали к нему пару раз, но очень давно, мне было тогда лет шесть, наверное. Ничего уже не помню. А потом, когда деда убили, на поминки она поехала одна. Сказала, что вся семейка порченная, не стоит на них смотреть. Тогда я думал, что это что-то с разведкой связанное. Но теперь думаю, что она имела в виду ликантропию.
   -- Правильно думаешь,-- Бирюкевич кивнул,-- идём дальше. Она тебе что-нибудь говорила про деда?
   Лакс начал вспоминать. Странно, но в этом доме-музее дед казался как-то более уместным, чем в большом наружнем мире, которые уже успел измениться до неузнаваемости. И вот он всплыл из памяти, как живой -- сильный, хитрый, похожий на персонажей Гюго старик с облысевшим черепом, тридцать с лишним лет проработавший в военной разведке. Константин Триколич, отец двух биологов, занимавшийся только людьми...
   И тут Лакс понял, причём здесь дед. Всё просто. Его ведь тоже убили.
   -- Говорила, что пока он служил в разведке, то был вполне нормальный. Но когда вышел в отставку, старые привычки вспыли наружу и он попытался жить так, как работал. А этого никто не выдержит. Мама в подробности не вдавалась, да я и не спрашивал. Но мне он, кажется, нравился. Совсем добрый был и нестрашный.
   -- А рассказывал что-нибудь про свои боевые годы?
   -- Нет. Я думаю, он воспринимал меня как ребёнка. Помню, мы с ним гулять ходили, и он рассказывал всегда что-то настолько смешное, что я всё позабывал. То про сербов, которые луну из колодца доставали, то про черногорцев, которые железную дорогу строили. Когда он умер, я даже ничего не заметил. Мама отвезла меня к подруге, а сама первым поездом -- на поминки, в Кинополь. Я даже не скучал особенно. До сих пор помню -- стою у окна, пытаюсь вспомнить деда или пожалеть его хотя бы, но не помню ровным счётом ничего и внутри пусто. Надо было сожалеть, а я не могу. И так стыдно мне стало, что даже расплакался.
   -- Как она объяснила тебе его смерть?
   -- Сказала, что политика -- это такая мясорубка, в которую засунешь палец -- а она всю руку оторвёт. И что дед совал туда голову. Я думаю, это было с Чечнёй как-то связано. Бывшие сослуживцы просили его помочь в новом деле. А он, кажется, согласился.
   -- Ну...-- Бирюкевич нахмурился,-- Дед бы эту версию не одобрил. Хотя с дочкой он и вправду не ладил. А что ты сам о нём думаешь? Всё-таки разведка в советское время -- это тоже КГБ, а у них репутация так себе.
   Лакс посмотрел на Копи -- та слушала очень внимательно -- потом на Лучевского -- тот внимательно изучал что-то на стене -- а потом на стену. Похоже, рыжего заинтересовал выполненный в сине-жёлтых тонах плакат "Остерегайся удара зюзьгой", висевший между большим гравированным Лениным и вымпелам "Бригада усиленного труда".
   -- Тут сложно что-то говорить,-- Лакс задумался,-- Он был приятным человеком, а над всякими тайнами в основном издевался. Как-то мне сказал, что на самом деле власти скрывают только одну вещь: то, что им пока ещё ничего не удалось скрыть. С другой стороны -- быть приятным человеком его работа. С третьей -- даже с такой работы он не вышел фанатиком. В идеологию официальную он не верил, но иногда поиздеваться любил. Это профессиональное, я думаю. Точно так же, как самые смешные анекдоты про религию сочиняют семинаристы. И он, и мама ещё в девяносто третьем знали, что спорить о Советской Союзе, о судьбах державы, о том и сём -- просто бессмысленно. Занавес упал, спектакль закончился. И все уже забыли, по какому поводу его ставили. Человек-то он неплохой. Люди лучше учреждений.
   -- Нет,-- Бирюкевич помотал головой и скинулся на спинку. Кресло жалобно скрипнуло,-- Насчёт характера ты прав, а вот насчёт забытости ошибаешься. Увы, парень, ничего не забылось. Эта мясорубка -- она до сих пор давит мясо и кости. Хотя молодец, умный растёшь, читать умеешь. Кропоткина цитируешь. Может, вырастешь умный.
   -- Вы что, думаете, что эти убийства устроили его бывшие сослуживцы?-- Копи чуть не подпрыгнула.
   -- Почему сослуживцы? Просто те, кто убил его самого. Может, буринцы, а может, и не буринцы. А почему нет? Были убийства -- и вот через много лет они повторяются. Как горная река, ушедшая под землю и вышедшая наружу через много километров. Как вторая мировая после гражданской войны в Испании. Как вторая чеченская война после первой чеченской. По-моему, очень похоже
   -- Та война давно закончилась!-- Копи начала закипать,-- Старший Кинель всё решил тогда, девять лет назад!
   -- Всё решил? Ну ты даёшь!-- Бирюкевич смотрел на неё с жалостью.-- Думаешь, если проблему решили, то она сразу уходит? Здесь тебе не геометрия, милая! В жизни проблема живёт намного дольше, чем любое её решение. Поставить памятник Ленину -- дело быстрое, убрать его подальше -- ещё быстрее. А проблема -- как относиться к Ленину? -- остаётся. И её так же просто, как памятник, не уберёшь и не поставишь. Даже убрать СССР оказалось легче, чем разрешить этот вроде бы всем очевидный ленинский вопрос. Вот что значит проблема! Вы, молодые, проблем настолько не видели, что думаете, что их вррьше нет. А я ещё застал те времена, когда все думали, что правильный ответ знают, но им его просто сказать не дают. Но как только разрешили говорить, оказалось, что этот ответ у всех разный. Потому что проблемы, милая, -- они действительно как реки. Текут под ногами и ты их не чувствуешь, но когда выходят на поверхность -- то брызжут сначала кровью. А проблем у Коалиции не одна, и все они повязаны на том, что те, кто заботится о волках, получают слишком много выгоды, чтобы с волками делиться.
   -- То есть вы думаете, это кто-то из буринцев...
   Лучевский поднялся из-за стола и, как мог, тихо покинул веранду. Из комнаты послышался грохот. Бирюкевич не обратил на это никакого внимания.
   -- Война уже была один раз. Что помешает ей начаться снова?
   -- Подождите,-- Лакс поднял руки, словно объявляя капитуляцию,-- я ничего не понимаю. Что за война? О чём вы вообще говорите? Я ничего этого не знаю. Вы говорите сейчас про войну в Югославии?
   -- Нет,-- Бирюкевич покачал головой.-- Про войну в Кинополе девяносто шестого года. Войну Бурых против Ельника. Тебе что, не рассказывали?
   -- Мне даже про оборотней никто не рассказал.
   Бирюкевич хмыкнул.
   -- Ну что же, придётся начинать с самого начала. Как в шахматах -- сначала расставим фигуры, а потом покажем, как они ходили, пока не оказались там, где сейчас стоят.
  
   За пять лет до этого, в девяносто первом году война в Коалиции была невозможна по очень простой причине -- Коалиции ещё не было. В Кинополе жили некоторые стаи, а вокруг них была эпоха -- смутная и зыбкая, как туман над болотами. Не пытайся представить то время, это у тебя не получится. Это не было похоже на Советский Союз, как и на теперешнее время. Та эпоха вообще ни на что была не похожа.
   Кинополь ещё не был настолько волчьим городом. Стаи уже здесь селились и даже их фамилии были бы тебе знакомы. Кинели, Войкшунесы, Вилковские и Бирюкевичи. Плюс ещё Гинайкоревские и Терняковы -- но этих выкорчевали в более позднее время. Все мы скрытничали и занимались больше фарцовкой, наукой и посиделками на лесных полянках. Каждый второй планировал при первой возможности эмигрировать в Аргентину и уже там строить своё волчье счастье.
   А настоящим волчьим логовом в советские годы был город, которого сейчас уже нет. Неподалёку от Беловежской Пущи, почти на самом стыке теперешних Белоруссии, Литвы и Польши, прямо в сосновом лесу стояло несколько бетонных хрущовок с полигоном, кинотеатриком и колючим ограждением. Называлось это Волковыйск-16 и проходило по всем документам как закрытый военный городок с доступом по первой форме. Когда приезжала комиссия, их маскировали под ракетчиков.
   Ты правильно догадался, мой юный друг, кто жил в этом официально несуществующем городе, учился в его официально несуществующей школе и тренировался на его полигонах, которые официально были девственным лесом. Там жили оборотни, которых в Советском Союзе официально не существовало. Оборотень сильнее человека, здоровее человека, быстрее человека и, когда надо, может перейти на четыре лапы. Поэтому они хорошо подходят для некоторых войск. Например, для разведки.
   Твой дед рассказывал мне, что по официальной версии до Волковыйска-16 там была деревня Спакуса. Но сам в это не верил. В таком глухом лесу, где ни полей, ни нормальной дороги, люди бы жить не стали. Разве что это была деревня оборотней, наподобие легендарной Калгачихи.
   Именно оттуда и тянутся корни большей части фамилий, чьи лианы опутают потом Кинополь.
   Твой дед был там в больших чинах. Специалист по Балканам, он всю молодость по ним вертелся и знал все тропинки лесов Черногории и всех волков болгарской компартии. Стояли те времена, когда Югославия, сколоченная маршалом Тито, казалось чем-то тысячелетним. А твой дед знал все тамошние леса от Триеста до самой Варны, а тридцатый свой день рождения отметил в каком-то громадном заповеднике на юге Албании. Один раз ушёл от Сигурими на четырёх лапах, а через два дня уже хлестал ракию с ребятами из четвёртого отдела шестого управления болгарской ДС. Вы в курсе, чем ДС занималось? Во, не в курсе. Нам казалась, что это навсегда -- и СССР, и Варшавский Договор, и фарцовщики с джинсами, и такси жёлтенькие. А вот ему, как ни странно, нет. Он ещё тогда часто говорил, что не успеем оглянуться -- и уйдёт наше время, даже теней не останется. Изнутри оно виднее.
   Удивительный это городок был, этот Волковыйск-16. Может быть, он даже больше подходил оборотню, чем Кинополь. Наверное, я так думаю, потому что никогда там не был.
   Эти оборотни нормальные ребята были, хоть и разведчики. Причём люди хорошие, потому на спецоперации шли редко и не убивали почём зря. Во Франции или Аргентине, к примеру, резиденты получали всё, что им было нужно, непосредственно по волчьей линии. Ведь оборотни есть везде, только не везде признают их существование.
   Они работали чисто и профессионально, охрана городка была превосходна, их дети шли по стопам родителей или получали чистые места на биостанциях и в заповедниках. Волковыйск-16 был гордостью своего ведомства. Настоящая крепость с неприступными стенами. Но однажды на эту крепость обрушилось небо.
   В 1991 не стало ни Советского Союза, ни того отдела КГБ, к которому они были приписаны. А Волковыйск-16 внезапно оказался на территории совсем другого государства, которое даже не знало о его существовании.
   Быть в чужом тылу и без связи было для его обитателей, конечно, не ново. Они привыкли к тому, что могут не выйти на связь с Центром и пропасть навсегда. Но теперь ситуация была совершенно другой -- на связь не выходил сам Центр. Похоже, пропал навсегда именно он.
   Генерал Ботух поехал в Минск, а те, кто остался, стали допрашивать Воклаковского и Перавертеню -- они были из местных. Результат был примерно одинаковый, то есть никакой. Никто даже не знал, кто сейчас у власти. Националисты были тогда в большой силе и Триколич -- а он был не последний человек в городе -- убедил всех, что надо готовить эвакуацию.
   Наверное, на него повлияли новости из Югославии. Твой дед думал, что начнётся то же самое и предпочитал встретить войну в большой стране, где есть пространство для манёвра. К тому же, он был, наверное, серб, судя по фамилии, а значит, прекрасно понимал, как быстро рубят голову за неправильный выговор.
   Да, старый Триколич всерьёз боялся, что новая власть попытается попросту стереть волчье гнездо с применением бронетехники.
   Куда эвакуироваться? Волчьих городов было не так уж много. Тамбов-8 не мог всех вместить, дальневосточный Филиал -- тоже, ведь жилья для будущих пришельцев не строили. Поэтому направление выбрали универсальное -- каждый бежит куда сможет.
   Триколич и ещё многие выбрал Кинополь. Как они на нас вышли? Через меня. А как они вышли на меня? Я был у них на зарплате с самого начала. Такое было, чего тут скрывать.
   Разумеется, коалиции тогда не существовало. Я собрал всех, кого знал, и кто согласился и мы собрались в Новогорском лесу, который за Воронянским Кладбищем. Волковыйских было трое -- Триколич, Вукич и Бурин. Волки серьёзные, суровые и посильнее наших. Они много чего сразу решили и было ясно, что в коалиции они будут в большой силе. Ах да, ещё -- никто из этих троих не умер своей смертью.
   Там же и объявили Первую Коалицию. Как оказалось, у каждого есть свои пружины, на которые они могли бы нажимать. Кинель мог поддерживать, Триколич знал, кого стоит поддерживать, а Войкшунес следы заметал. Он правильно сделал, что состарился. Ты его видел на Коалиции? Мирный, тихий, лет шестьдесят почти. А ведь в крови от ушей до хвоста. Но как человек -- довольно добрый.
   Председателем стал твой дед. Причины? Он был самый презентабельный и с большими связями среди бывших коллег. А это значит, мог не бояться. Кто бы не оказался в Кремле, они для него свои.
   Коалиция выжила, потому что и в девяносто первом и в девяносто третьем, и в девяносто четвёртом была на правильной стороне. А ещё она выжила, потому что выжила из города всех, кто в неё не входил. Конечно, дело было непростое. Но, к счастью, кандидатов на место было достаточно. Например, когда Терняков дошёл до губернатора и чуть не попал в советники только создававшегося Мантейфеля. Но тут из Карабаха приехал Мардагалян, а с ним тридцать восемь его родственников и жена -- она у него из тех, под кем земля горит, вода кипит, а вечная мерзлота расцветает. И очень скоро Тернякова не стало, а в Мантейфеле оказались тамбовские.
   Так, кажется я вас запутываю. Надо пару слов про Мантейфель. Ты уже знаком с Апраксиным? Вот и молодец. Эта комиссия появилась только в девяносто втором. Сначала думали, что она будет только отстреливать, но потом туда стали брать и волков. Потому что волк от волка не уйдёт. Ведь волк и другой волк -- это почти одно и то же. По этой линии пристроились много кто из младших волковыйских. Апраксин, например.
   Было бы долго перечислять все дела Первой Коалиции. Они были почти одинаковые. Одной рукой Коалиция чистила город, а другой копила, собирала, сплетала свою сеть. Нет, крови было не много. Просто оказалось, что с такой большой и дисциплинированной командой можно почти любого заставить играть по правилам. А если кто-то решительно нарушал правила, то очень быстро понимал, что игры закончились.
   Пока Вукич, Бурин и все военные ставили капканы и ловили волков и людей, Кинель и Войкшунес прикрывали их сверху, понемногу загребая себе строительные компании и транзит, а Лучевские, Вилковские, Алчихины и прочая братия расширяли свои скромные предприятия -- кто обувной бизнес, кто галантерею, а кто-то приобретал долю в заводах. Крапивник с его высокими технологиями и кафедрой в университете -- это скорее исключение. Со временем коалиция превратилась из просто союза волков во что-то вроде неофициальной корпорации, где каждая балка лежала на своём столбике. А тем волкам или людям, которым это не нравилось, приходилось город покинуть -- кому-то через вокзал, а кому-то через трубу крематория. Оборотней, чтобы вы знали, только кремируют. Потому что никому не хочется, чтобы в его гробу нашли нестандартные кости.
   Стая оборотней -- очень удобная штука для ведения бизнеса. Это вроде бы семья, но молодые волки могут приходить со стороны. Поэтому если нужно завещать дело, то можно не терзать прямых потомков, а просто усыновить управляющего или перекинуть дело на баланс другой стае. Так что Коалиция поднялась очень быстро даже по меркам того сумасшедшего времени. Если кого-то убивали, его деньги переходили своим, если не убивали, ему переходили чужие деньги.
   Крови было немного. Твой дед очень тесно работал даже с обычной милицией. У него была привычка к легальности.
   Надо сказать, что Коалиция сначала была довольно зыбкой и строилась на заре демократии. Поэтому было решено раз в пять лет устраивать выборы председателя. Впрочем, твой дед справлялся настолько отлично, что никто не сомневался в его победе. И так как выбор был ясен, волки стали спорить на совещаниях совсем о другом.
   К девяносто шестому году, когда должны были быть вторые выборы, в Кинополе не осталось стай, которые не состояли бы в Коалиции, а собираться стали не в лесу, а в бывшем Доме Офицеров. Твой дед вместе с Кинелем выкупили его и сделали Домом Волка. Ты там был уже? Там почти ничего не меняют.
   Но за успехом пришло и нечто другое. С Коалицией случилась та же беда, что с математиками или философами. Мы решили все задачи девяносто первого года. И оказались лицом к лицу с другими, куда более сложными. Словно порвался бумажный занавес.
   Я очень хорошо всё это помню. Почему? Потому что сам там был. В числе отцов-основателей, чтоб его. По правую руку от твоего деда сидел, когда он рисовал на карте разделение пригородных лесов, чтобы у каждой стаи было где порезвиться в яростные ночи полнолунья.
   И ещё я отлично помню, как зародился спор, от которого Первая Коалиция треснула пополам, словно спелая слива. И там, где лопнуло, полилась кровь.
    XII. Бурые против Ельника
   Всё началось вскоре после приезда Мардагаляна. Гамидовцы появились много позже -- когда в Азербайджане уже был Алиев и их серой братии хорошенько хвосты подпалили. Им отказали. А потом стали думать, можно ли это записать. Чтобы не упрашивать, а сразу показать на бумаге и -- поворачивай оглобли!
   Но оказалось, что это только кусок очень большого и сложного вопроса. А именно -- что делать с прибывающими волками? Ведь их становилось всё больше и больше. Тамбов-8 трещал по швам, он был на гране ликвидации, Филиал просил присылать только азиатов, а волки появлялись словно из воздуха. Петербургские, белорусские, бывшие кавказские переселенцы, бежавшие от очередной заварухи, степные из Средней Азии... Кого-то переправляли в Аргентину -- про наши рейсы даже "Эль Лобизон" написал, у меня статья хранится, -- кого-то по старым каналам скидывали куда-то во Францию, но большинство пыталось осесть в городе. И оказалось, что волки не знают, что делать с волками.
   Триколич и я стояли на том, чтобы несмотря ни на что гнуть советскую линию. Волков принимать и рассматривать. Если неадекватный -- отправлять куда подальше. А если не кусается -- можно оставлять, но чтобы не скапливались, селить за сто первый километр. Раскидывать по деревням, кордонам и пригородным заповедникам лесниками, егерями и ветеринарами. Чтобы размазать негородские стаи и каждый был сам по себе и при этом на виду, если что-то случится. Конечно, оборотничество от всех не спрячешь, и в некоторых деревнях будут знать, хотя вслух и не скажут. Ну и что? Разве не состоит поднаготная почти всей человеческой истории из вещей, про которые знают все, но вслух никто не говорит?
   Кстати, сейчас в таком виде живу я, Поленский и до кучи народу ещё. То есть получилось так, что проект хоть и забыт, но идёт своим ходом. А это, как по мне, самый лучший довод в его пользу. Сама жизнь течёт нашим руслом!
   Вторым был проект Бурина, отчаянно смелый, в подлинно татарском духе. Его автора мне жалко. Кровь с зубов, конечно, уже не отмоешь, и правду в крематорий не передашь, но в своё время наш Евгений Грифович был экземпляром, годившимся в музейные экспонаты. Татарин из стаи, которая спокон веков обитала возле Казани -- там есть громадный лес, весь изрезанный просеками, который начинается сразу к северу от города. Служил, служил и дослужился до старшего инструктора в Волковыйске-16. Там он готовил едва ли не всё новое поколение, включая уже знакомого тебе Апраксина. Выученный советской империей, он даже свою фамилию производил от бури, которая мглою небо кроет. Как будто так сложно открыть словарь и узнать, что по-татарски "бури" -- это волк и есть.
   Бурин считал, что оборотни -- это такой народ, объединённый единой традицией. Даже у Геродота раскопал про каких-то невров, который жил где-то за скифами. Якобы, то ли они все, то ли их жрецы умели перекидываться. А потом их завоевали с юга даки, которые называли себя "волками", а с севера балты, откуда пошли литвины Западной Белоруссии и лично князь полоцкий Всеслав Чародей. Потом он ещё что-то рассказывал, приплетая Мирчу Элиаде и тот факт, что "где литвин -- там колдун", но я уже не запоминал. И так уже ясно было -- совсем у человека на почве власти крыша поехала. Обычный волки в этом смысле здоровее. С ума они сходят только весной или после бескормицы.
   А Бурин хотел сделать из Кинополя национальную республику оборотней. Есть же Татарстан, есть Чувашия, есть даже Еврейская автономная область, где евреев, правда, почти нет. Вот и будет Кинополь автономной республика невров (спасибо, что не колдунов).
   Как по мне, болезнь -- критерий для народа довольно бессмысленный. Если следовать его логике, то люди с сенной лихорадкой -- это тем более народ и им следует вместе переселиться куда-то, где не цветут опасные для них травы.
   Конечно, ты можешь сказать, что ликантропия не очень-то и болезнь и приносит много преимуществ -- если отбросить необходимость много жрать, принудительно перекидываться и риск попасть под пули браконьера. Но даже если болезнь приносит пользу, позволяя откосить от армии, например -- она остаётся болезнью и продолжает тебя мучить, даже когда ты покинешь призывной возраст. Ещё мой отец помнил времена, когда ожирение за болезнь не считалось. А Маймонид писал, что самыми перспективными женихами среди ортодоксальных иудеев Белоруссии и Галитчины в своё время считались близоруские юноши, измученные талмудическими штудиями в местной ешиве. Один наш великий географ связывал свою поразительную работоспособность последних лет жизни с развитием базедовой болезни и белокровия. Нэш, нобелевский лауреат, жаловался, что когда шизофрения его отпускает, он уже не может так глубоко думать о математике. Так что болезнь -- это болезнь, даже если полезная.
   А вот Бурин был здоров. И все глупости делал в здравом уме и твёрдой памяти.
   У Бурина было много союзников, особенно среди приезжих. У многих ещё болели раны, оставшиеся после "пробуждения национальных самосознаний" и идея сделать пусть федеральную, но свою республику, не могла их не радовать. Ведь у республик бывают танки, самолёты, лобби в Госдуме, возможность ввести войска туда, где своих родственников выгоняли из домов и пытались травить собаками. Другое дело, что каждый из них предлагал свои улучшения. Одни требовали расширенной автономии, вроде как у стран Британского Содружества, чтобы в случае чего можно было пытаться присоединиться к какой-нибудь Финляндии. Другие требовали принимать в ликантропы не всех, кто умеет перекинуться, а только с чистыми линиями в наследственности, чтобы не плодить случайных людей. А Мардагалян, к примеру, требовал одного -- не пускать разных подозрительных волков и особенно стаю Гамидова. Единстенное, о чём они не задумывались -- что делать с остальными жителями Кинополя? Ведь тут живут не только оборотни, но ещё и люди.
   Да, Бурин не видел особой проблемы даже в том вопиющем факте, что оборотней в новой республике будет около трёхста на на три с половиной миллиона жителей -- говорил, что в конце концов, мордвинов в Саранске тоже не особенно много. Достаточно, чтобы ликантропов признали на федеральном уровне. А там уже можно будет дёргать рычаги. Государственного ума человек!
   Позже он дошёл до того, что с Гамидовым и даже ваххабитами разными переговоры начал. Дескать, они такие же волки, только не такие же люди. Бешенные немножко, но он их надеялся вылечить. Да вот только они сами его вылечить могли, так, что костей не соберёшь. Он даже тренировать их согласился, хотел хоть так приобщить к цивилизации.
   Но как ты догадываешься, цивилизация интересует радикального ислпмиста или националиста только на предмет дырок и слабых мест. Ему от химии достаточно фугаса, а от архитектуры -- места, где его можно заложить.
   Бурин сам потом в этом убедился.
   А ещё был Кинель и его фракция, почти такая же сильная, как и буринская. Кинель был из местных, но мог перетянуть на свою сторону любого. По образованию статистик, из номенклатурщиков, причём свои полнолуния скрывал виртуозно. Многие сослуживцы думали, что это он так пьёт и потому его не боялись. А когда человек тебя не боится, его съесть -- двух укусов достаточно. Поэтому нечего удивляться, что карьера у него была стремительной, и даже девяносто первый ударил по нему минимально. Уже тогда начал собирать свою империю, а Коалиция дала ему и сырьё, и партнёров. Так что бывший начотдела смог вести дела с размахом. Но, подобно дедушке Ленину, про теорию тоже не забывал.
   Как и подобает хорошему оратору, Кинель долдонил одно и то же, но связно и с вариациями. Сперва делал вступление на тему из точной науки, от которой у него были диплом и многолетняя практика. А именно: среди волков, как и среди людей, немало законченных отморозков. Людская молва утверждает, что среди оборотней их намного больше, хотя практически любой оборотень скажет, что это не так. Зверски жестоких извергов среди оборотней даже меньше, чем среди людей, за счёт того, что ликантропов очень мало и большинство из них на виду, а тех, кто не способен сдерживать зверя, сравнительно легко изолировать -- либо силами стай, либо Мантейфелем. Но нет никаких сомнений, что если объявить город пристанищем изгнанных отовсюду волков, то рано или поздно сюда придут и самые настоящие маньяки и, убедившись, что их не опознали, попросту вернутся к прежним привычкам. Не надо забывать, что волчье тело даёт извергу сразу несколько новых способов для убийства и трупы после этого выглядят достаточно ужасно, чтобы их показали по телевизору. К тому же, для многих людей все оборотни поголовно -- кровожадные чудовища, а для ещё большего числа они ещё и вымышленные кровожадные чудовища. Поэтому надо ли говорить, что своей республики мы не получим всё равно? А вот танки, введённые в город, и цепи охотников во всех окрестных лесах мы получим сразу же после того, как какой-нибудь Серый Чикатило переедет сюда, выдав себя за мирного жителя. По закону больших чисел, рано или поздно маньяк просочиться, воспользовавшись или нашей доверчивостью, или нашей излишней бдительностью.
   Запугивать он умел. Кинель был умный мужик, знал, что правда воспринимается лучше, когда она страшная.
   Единственный выход он видел в закрытии Кинополя от всех непрошенных гостей. Хочешь в область -- спроси разрешения. Здесь анклав, вокруг чужие страны и ни одна из них не рада непрошенным хищникам. Что же касается Кинополя в пределах городской черты, то тех, что есть, переписать, и новых не впускать ни под каким видом. Заморозить город, как он говорил. Списки по стаям ведут вожаки и передают председателю коалиции. Хочешь в стаю? Жди, пока кто-то умрёт, а потом объявят совещание, его вычеркнут, а тебя, если сочтут достойным, впишут. Сделал двух волчат? Список может быть временно расширен, но только единогласным голосованием.
   Конечно, можешь просто приехать и жить, а в полнолунье бегать повыть на балкон. Но волков в городе хватает и у них достаточно чуткие уши. Не пройдёт и месяца, как ты уже не будешь жить в Кинополе... а если будешь драться, то и на Земле. То же самое, если кусаешь людей или слишком сильно светишь свой серый хвост.
   Жестоко? Ну так оборотни -- они жестокие создания. Почти как люди, несмотря на то, что звери.
   Вот почему вышло так, что начиная с большой войны у нас почти не было новых стай. Всех, кто пытался приходить, очень быстро уводили туда, откуда уже не возвращаются. У вожаков есть списки стай, а у председателя есть сборка этих списков. Он сидит в центре и видит всех. Словно в башне Фуко -- знаете такую? Башня без окон, разделённая прозрачными стенами на одинаковые сектора. Посередине -- круглая комната и там сидит человек -- Наблюдатель. Он видит всё, что происходит в любом сектора. Только вместо башни -- Кинополь, вместо комнат -- стаи, а посередине Кинель. Сперва старший, а потом уже младший. И всем всё ясно. Никакая бяка не спрячется.
   -- Подождите,-- Лакс поднял руку,-- по-моему, вы меня просто пугаете. Как раз в манере старого Кинеля. Я сюда приехал учиться и должен был жить у моего дяди...
   -- У Триколича-младшего, значит?
   -- Да, у Триколича-младшего. И он ничего не говорил мне ни про списки, ни про нормы, ни про что-то ещё.
   -- Ты поступать приехал? Значит, он, дал за тебя поручительство. Такое тоже бывает. Член совета может поручиться за волка вне списка и оставить его в гостях. Поручительство длится год, потом, если хорошо себя вёл, Совет Коалиции даёт новое. Но это не лазейка, даже не думай. Если бы ты что-то учудил, Коалиция оторвала бы и твою, и его голову. И ты сам никого привести бы не смог. Единственный шанс -- жениться на девушке из какой-нибудь стаи.
   -- А если я женюсь на человеке?
   -- Кинополь придётся покинуть. Жена -- это проблема твоя и только твоя.
   -- Ладно, понятно. Я правильно догадался, что победил вариант Кинеля-старшего?
   -- Да, но не так, как ты, наверное, думаешь.
   Никто не сомневался, что твоего деда переизберут, но решение волчьей проблемы откладывали на потом. А вот сам Триколич был не очень рад. Всю жизнь в тени, а теперь надо решать и командовать. И если что-то идёт не так, уже не решишь проблему старым способом -- на четыре лапы и через границу. Как ни странно, после смерти жены он стал справляться даже лучше. Его дочь -- твоя мама, видимо -- жила отдельно, сын ушёл с головой в свою клинику и можно было ни от кого не зависеть. Старик это очень ценил.
   Он даже в Волчий Дом почти не заглядывал. В последний год жил на своей даче, вон там,-- Бирюкевич указал на лес,-- Ему предлагали под заповедником, но он попросил здесь. Я думаю, это был дом его мечты. А что поделать -- мечты у людей как правило странные.
   Должна была быть презентабельная, почти генеральская дача отставного разведчика. Два этажа, стеклопакеты на окнах, в горшочках какая-нибудь зелень. Но привычка взяла своё -- он заселился в неё раньше, чем было достроено, и попросил так и оставить. Левое крыло, с туалетом, душем и кабинетом уже было готово, а в правом так и стояли голые несущие стены, лежали кирпичи, торчали балки и чернела яма подвала. У меня немного похоже, но это просто лень и руки не доходят. А у него был такой принцип. Рядом с обычной жизнью -- её тень, похожая на лабиринт. И через этот лабиринт можно в случае чего убежать в лес, где уже никто не найдёт и не поймает.
  
   Заиграла невероятно знакомая французская мелодия, названия которой Волченя не знал. Копи выбралась из-за стола и скрылась в доме. Снова послышался грохот и короткая перебранка.
   Бирюкевич продолжал рассказ.
   -- Хоть и недостроенный, дом был для него настоящим убежищем. Такая нора с телефоном, светом и лесом, в котором можно спать. Он до того дошёл, что даже спать ложился перекинутым. Отдыхал от людей и всего человеческого.
   Я помню, как приехал к нему в последнюю ночь. Твой дед сидел в своём кабинете и делал вид, что просматривает свои тетрадки, а на самом деле слушал меня и говорил о том, как всё перепуталось с этими спорами. И вариант Бурина, и вариант Кинеля ему не нравились потому, что они обещали решить всё и сразу. А наш вариант -- потому, что уже не помогал и только оттягивал выбор одного из направлений.
   Была ночь, горела жёлтая лампа и комната казалась огромной картонной коробкой с тонкими стенами, которые только ткнёшь -- и они лопнут и затопят нас ночной чернотой. Мы разговаривали, словно во сне. Вариант Кинеля он считал слишком жёстким, потому что нехорошо прогонять от ворот опоздавших. Но говорили о Бурине. Он сказал, что Гамидов сейчас у Бурина, пытается уяснить себе правила и как по ним играть. Помнится, ещё заметил, что Бурин сам не понимает, как глубоко заглянул в историю. Если Мардагалян и Гамидов будут в одной Коалиции, то независимый Кинополь получит полноценную гражданскую войну, как и положено в свободных государствах.
   Помянули ещё скорое полнолуние и разошлись. Я ушёл ближе к полуночи. Иду, помню, к машине через лес и думаю: сколько деревьев, сколько полян, сколько логов для нор, сколько домов в городе, чтобы жить и никого не трогать! И откуда эта непристроенность берётся, что у волка, что у человека? Снег вокруг ещё лежал, совершенно нетронутый, и луна его серебрила. Наверное, последний раз, когда я мог спокойно на это смотреть.
   В ту ночь твоего деда убили. Сразу после того, как перекинулся. Четыре пули всадили, потому что волк получился матёрый, долго умирать не хотел, а потом горло перерезали. Я не буду тебе рассказывать, как он выглядел. Антон, когда оправился и смог нормально осмотреть, сказал, что, убили сразу, а потом добивали просто по инерции. Словно мстили за что-то.
   Ещё страшное -- раз стреляли и раз горло резали, значит, убивали его, пользуясь человеческим обликом. А это вообще не в какие ворота, даже на дуэль не тянет.
   Дальше всё помню, как в чёрном тумане. Кинель собрал своих и сказал, что на такое способны только пришельцы -- которых кто-то сюда пустил. А Бурин сказал, что это кто-то расчищает дорогу к власти. Кворума не было ни у тех, ни у других. И тогда они объявили друг на друга охоту.
   Так началась войны Бурых -- буринцев -- против Ельника -- кинельцев.
   Саму войну я не помню. Я за ней даже не следил. Помню, что на поминках из наших были только те, кто с самого начала от всего откололся -- я, его сын, Маргадалян и Крапивник. Ещё твоя мама приехала, помню. А потом, после крематория, я бросил всё и поехал сюда. Сил уже смотреть не было.
   Бурин думал, что перевес у него. Даже Вукич, который вместе с Триколичем по Балканам бегал, оказался на его стороне и клялся, чем Гамидов тут не причём. Азербайджанская стая из города убралась и Бурин официально от него отмежевался. Но ему мало кто поверил. Когда начинают две охоты сразу, истина вообще мало кого волнует.
   А дело было громким. Генерал-майоров ФСБ не каждый день убивают. Особенно, когда быстро стало известно, что убили его террористы, с которыми он отказался сотрудничать. Это ФСБ узнало очень быстро, наверное, от Кинеля. Так что Бурина зажали с двух сторон -- с волчьей стороны его гоняли стаи Ельника, а с человеческой за ним охотился спецназ. А потом Кинель вышел на Мантейфель и предложил передавать им списки в обмен на помощь. Чтобы городской представитель Мантейфеля заседал в Коалиции, имел право допроса и всего остального до кучи. И всё в обмен на помощь в убийстве тех, кто стал мешать волчьей жизни.
   Бурин поминал предательство, стучался в Филиал -- не помогло. Кинеля там выслушали охотней. А Бурину всё припоминили: и его союз с гамидовскими, и ваххабитские дела. Его даже слушать никто не стал. Всем было ясно, что человек он конченный.
   К февралю загнали в волчьем виде Вукича, а в марте, когда грязь началась, закончилось всё и для Бурина. Убили его человеком и даже по телевизору показали. Называли главным пособником террористов и чуть ли не первым заместителем кого-то с непроизносимой фамилией. С тех пор у Кинелей стало ещё больше хороших знакомств в Москве.
   Собралась теперь уже Вторая Коалиция и председателем её стал Кинель. Списки составили, в Мантейфель передали. Связь курировал сам Кинель. Город заморозился. Ельник победил Бурых, когда взял бензопилу "Дружба".
   А мне всё равно. Как улеглось и стали составлять списки, я сказал Кинелю, что выхожу из коалиции. Ну да, в советское время я предавал. Но это было один раз. А каждый день, пусть даже и за тёплое кресло.
   Председателем стал Кинель. Влиятельней его никого не было. Младший Триколич -- твой дядя -- даже не возражал. Он лечил оборотней, разбирал механизм ликантропии и надеялся, наверное, спасти мир. Пару лет назад, помню, выписывал откуда-то с Памира какие-то ландыши, которые якобы могут скидывать даже в Полнолуние, да только всё без толку -- как кидало, так и кидает. Наука интересовала его намного больше, чем все председатели в мире, а Коалиция была ему вместо кокона, в который заворачиваешься и работаешь, как в халате. Да, неспроста Карл Маркс советовал написать у входа в науку то же, что, если верить Данте, написано у входа в ад. Кто войдёт, увидит много, но исстрадается так, что всё на свете проклянёт.
   Дача тоже перешла твоему дяде. Он и обустроил её под себя. Достроил мёртвое крыло, словно пытался расправиться с этой тенью, поставил новые рамы, грядочки завёл, огородик. Так только от смерти, как видите, не загородишься никаким забором -- ни старым и покосившимся, ни новеньким и покрашенным.
   В две тысячи втором Кинель умер, председателем стал его сын. Мне всё равно. Я здесь живу и принимаю кого хочу и когда хочу. Как Декарт в его пустыне. Вот Апраксин, например. Да, он в Совете и он в Мантейфеле. А мне наплевать! Главное -- что человек он хороший.
   Это Кинель младший всё чудит. Знаешь, до чего уже додумался? Дескать, Коалиция -- это стая стай, а он там вожак вожаков, который всю компанию направляет. А вместе это называется "корпоративная культура". Ещё бы лозунг повесили: "Дурим и кидаем мирно и вежливо"!
   Да и Совет давно не тот. Теперь они "семь столичных, десять пограничных". Десять стай за лесами наблюдает, а ещё семь в городе деньги делают. Даже у волков разделение труда, вот чудеса.
   Теперь когда приходишь на приём или просто Коалиция собирается, надо падать на четвереньки и подавать лапу. Я чуть со смеху не умер, как узнал. Вроде волки, а ведут себя, как пуделя и дрессированные таксы.
   Дача здесь рядом, за час дойти можно, но я туда не хожу и дядю твоего не видел со времени похорон. Она для меня так и осталось той, старой, полудостроенной или полуразрушенной. Даже кошмар иногда бывает -- будто я лежу на кровати и вдруг понимаю, что это не мой дом, а тот, прежний дом старого Триколича, а я лежу не на кровати, а на полу и смотрю на небо в проломе крыши, а ещё, что я и есть Триколич, подо мной лужа крови, в мясе четыре пули и я сейчас медленно умираю. Жуть, одним словом, самая настоящая.
   Сейчас снова бойня начинается, но уже в новом виде. Врага, например, теперь и не разглядишь, он невидимый и бьёт сразу со всех сторон. Примета времени -- воевать против призраков.
   Не все ещё поняли, что происходит. Я помню ту войну прекрасно и вижу очень хорошо: здесь совсем другое. Тогдашнее было больше похоже на шахматную партию -- вот чёрные, вот белые, пусть победит сильнейший. Внутри обоих лагерей было дрязги там, скандалы, недопонимание. Позиция была сложной и даже когда буринцев убрали, сложность никуда не делась, ты ведь сам видишь. А теперь всё наизнанку. Позицию упрощают. Фигуры снимают с доски не потому, что мешали, а потому, что когда их меньше, то становится проще играть! Ты ведь понимаешь это не хуже меня. И очень может быть, что доигрывать уже без нас будут!
   Кинополь переводится с древнегреческого -- наша девочка-лингвист не даст соврать -- отнюдь не Город Волка. Город Волка был бы Ликополем. А "Кинополь" -- это Город Собаки. Но с собаками я жить не хочу. Лучше с волками выть буду.
    XIII. Бердяевка и другие
   Копи вернулась как раз к началу обсуждения подробностей покушения.
   -- Сектанты? Глупость,-- Бирюкевич замотал головой,-- глупость несусветная, даже слушать не хочу. Раньше под клоунов косили, теперь вот появились сектанты. Ни за что не поверю. Кто-то следы заметает. Я что, сектантов не видел? Сразу, как появились, понял, что ничего серьёзного. Кинополь -- он город с историей, так что тут полно разных компашек, и многие из них куда опасней. Общество Анонимных Маньяков вспомни.
   -- Сектанты разные бывают,-- возразила Копи,-- В Африке есть христианские повстанческие армии, которые режут головы не хуже исламистов. Недавно сообщали о каком-то христианском отряде где-то возле Золотого Треугольника. Им командуют два мальчика-близнеца, которых почитают за ангелов. Так что я уже не удивляюсь. И непонятно, зачем они кричали что-то про Божью Силу, если собирались меня убить.
   -- Это на случай, если вы уцелеете. Всё просто. Вы, ребята, просто ещё дети, не понимаете, что до вас тут жили другие люди. Помню, в девяносто втором были какие-то протестанты, на детских праздниках зациклились. До сих пор помню, потому что тогда ещё мне полагалось присутствовать. Стоят столы, дети сидят, лопают вафли, запивают соком -- а тогда ещё дефицит был и инфляция сумасшедшая, за шоколадным батончиком чуть ли не в Петербург ездили -- а проповедник раскрыл свой справочник и распрягает про пророка Иоиля. "Дети, вам интересно?" "Интересно!". И опять за еду. Кинополь -- это анклав, поэтому кинополец -- прирождённый торгаш. Нашего человека так просто не задуришь. У него атеизма побольше, чем у самого Берти Рассела, а жадности наоборот -- на тысячу правоверных пуритан хватит. Даже сектанты, которые домики строят, -- я больше чем уверен, что эти люди сплошь приезжие. Здесь такие дураки в свободном виде долго не задерживаются -- их быстро заставляют строить другие домики.
   -- Но если мы так недоверчивы, откуда у Церкви Воссоединения столько прихожан?
   -- А это, девочка, человек так устроен. Чтобы ни во что не верить, нужно обязательно что-то, во что веришь достаточно прочно. Как вбитый гвоздь, от которого никуда. И чем крепче верит, тем легче ему не верить во всё остальное. Как гвоздь, который вбили по самую шляпку. Кто у нас в прививки не верит? Самые верующие и не верят. Потому что вера -- материя ценная, её нельзя на всякие прививки тратить. Она -- только Богу, который, говорят, даёт всё остальное. А ещё, говорят, он сильно наказывает тех, кто верил, а потом пытается забрать свой капитал. Чуть что -- сразу чудища адские.
   Раздался рёв. Страшный, механический, железный рёв, похожий на эхо взбесившегося самосвала. Бирюкевич охнул и поспешил в соседнюю комнату.
   Лучевский стоял посередине холла, чумазый и совершенно счастливый. С волос свисали волокна пыли, а в руках он держал огромную, размером чуть ли не с контрабас, гитару "Урал" со ржавыми струнами. Лакс был уверен, что такие остались только в фольклоре. Нелепый витой провод, какие он видел только на телефонных трубках, тянулся у полузаваленному книгами красному усилителю -- Волченя заметил его с самого начала, но принял за сломавшуюся электроплиту.
   Стас не обратил на них никакого внимания. Он был занят круглыми ручками, пытаясь, похоже, крутить их все одновременно
   -- Надо же...-- Бирюкевич почесал затылок,-- Я её сколько искал, а ты взял и нашёл. Бывает же...
   Лучевский вместо ответа защёлкал чёрными тумблерами на усилителе. Колонки зашипели, словно яичница на сковородке, а потом заговорили громким голосом:
   -- ...ввиду отсутствия у Платона идеи неизречённого троединства можно сказать, что греки искали бога, а Христос нашёл. Безбожнику это может показаться загадочным -- как же может быть так, чтобы искали одни, а нашёл другой? Но ведь и в обыденной жизни такое происходит сплошь и рядом, достаточно вспомнить известный эпизод из "Странствий Винни-Пуха". К тому же, Христос и сам был Богом, что значительно облегчало его поиски. Даже для Бога найти себя, как видите, очень непросто. Поэтому мы должны найти себя в Христе, иначе мы окончательно...
   -- Как тут это радио отключается?
   -- Левая кнопка.
   -- Ага.
   Радио умерло. Лучевский ещё раз провёл по струнам и вслушался в рёв. Потом убавил звук и заиграл куплет "Of Wolf and Man" -- рвано, но узнаваемо.
   -- Послушайте,-- заговорил он, не переставая играть,-- А как у вас в деревне с инди-музыкой?
   Бирюкевич задумался.
   -- Знаешь, я человек отсталый. Как это по-русски называется, можешь сказать?
   -- Так и называется.
   -- Нет, ты по-человечески скажи. Вот, например, фолк -- это народная музыка, стрит-панк -- подзаборная музыка, рэп -- стихи под музыку. А инди это какая?
   -- Независимая.
   -- Которую слушать невозможно что-ли? Нет, у нас она только по радио.
   -- Так я и думал. Надо восполнять.
   -- Хочешь захватить радиостанцию?
   -- Не-а,-- Лучевский доиграл припев, ухватил одну ноту и стал её тянуть, выдавливая трель за трелью,-- Лучше концерт. У вас тут народ совсем не охвачен. Что-нибудь лёгкое, вот. Neutral Milk Hotel у вас совсем не знают, я уверен. Я бы сыграл пару каверов.
   Это удивило даже Бирюкевича. Лучевский тем временем бережно поставил гитару в угол, подпёр её Большой Советской Энциклопедией, натянул кроссовки и бросился прочь из дома.
   Бирюкевич подошёл к гитаре, потрогал её, словно проверяя, не призрак ли это, а потом посмотрел на часы -- сперва наручные, потом настенные. Лакс обратил внимание, что вместо кукушки на часах было небольшое окошечко, в котором показывалась текущая фаза луны.
   -- Надо же, уже два часа,-- сообщил Бирюкевич,-- Надо к вечеру готовиться. У нас ещё четыре полнолуния.
   -- Микстуру что-ли пить?-- не понял Лакс.
   -- Тебе не надо микстуру,-- отозвалась Копи, доставая из сумочки уже знакомую склянку. Потом отправилась на кухню и вернулась с гранёным стаканом и большим красным чайником. На чайнике сверкнули золотые серп и молот.
   Бирюкевич смотрел на эти приготовления почти с презрением.
   -- Обманывают вас, ребята,-- сообщил он,-- Глупость эта ваша вытяжка. Твой дядя, парень, конечно, ликантропию копал глубоко, но он физиолог, а не психолог. Поэтому и не понял, что смысла нет в этой микстуре. Мясо сейчас купить не проблема. Старый народный способ всяко лучше.
   Не закрывая дверь, он вышел на веранду и перетащил на стол ящик с "Бердяевкой". Он брал банки одну за другой, поднимал каждую на свет и внимательно осматривал.
   -- Сам настаиваю,-- гордо сообщил он,-- Лучше ни у кого не найдёте. С ног валит только так. Копи я понимаю, -- девочка, твой друг музыкант -- он и так может, а вот ты мог бы остаться. Она не вредная почти. Не вредней, чем вся прочая жизнь.
   -- Я не понимаю,-- признался Лакс.
   -- Поленский приедет. Снова будет убеждать меня, что надо в Коалицию возвращаться -- всё менять, переставлять и путать, потому что это уже не Коалиция, а большая стая со младшим Кинелем во главе. А я ему так отвечу: если к нашему Кинелю теперешнему приходишь, то надо на колени падать и лапу подавать, словно ты не волк, а собака служебная. А мне, как волку, неприятно, если про собак напоминают. Поэтому давай-ка лучше ты сам туда пойдёшь, как на картинке "Ходоки у Ленина" и выскажешь все свои соображения. Чего стесняться, если умный. А он мне что-нибудь возразит. И так до вечера. Сразу многое ясно станет. Я ведь пока тебе только про игру говорил, а сейчас ты увидишь, почему она сейчас уже совсем и навсегда закончилась.
   Лакс подошёл к столу, взял баночку и осторожно понюхал. Из-под пластмассовой крышки остро пахло спиртом.
   -- А пить обязательно?-- спросил он.
   -- Конечно обязательно,-- Бирюкевич усмехнулся, почти снисходительной к подобной наивности,-- Без этого будешь сидеть как дурак, совершенно трезвый и ничего не поймёшь. Сытый голодного не разумеет. А трезвый -- тем более.
   -- Разбираться в истории лучше на трезвую голову.
   -- А тут всё история, куда не посмотри! Вот например, "Бердяевка" -- она как появилась? При Горбачёве как Бердяева переиздали -- так сразу водка пропала. У нас весь факультет забурлил, помню. Зайдёшь в общагу, а там только и слышно: русская идея, богочеловеческая духовность, неотчуждаемая глубина, в которой соприкасаешься с трансцендентным из эсхатологической метафизики, из моего сознания на рубеже времени, из томатной пасты, а может лучше из картошки, ведь не из сахарной патоки же гнать, это дрянь жуткая всегда получается, а вот абрикосовые косточки трудоёмкий процесс, но зато потом наступает царство духа и соборность во всех членах... И всё это обсуждают, странички друг другу передают, пока идёт перегонка, головы и хвосты обрубают, чтобы до миллиграмма и спорят -- достаточно ли тут феноменологии, или нужно подождать, пока в голову стукнет? То, что на выходе получалось, было уже не напиток, а живое тело истории. Вот увидишь -- как вторую нальём, сразу пойдут интеллектуальные споры. Рецептура такая.
   -- А разве нельзя спорить без рецептуры?
   -- Нельзя,-- Бирюкевич выставил на стол две банки и потащил ящик обратно,-- Потому что окончание спора -- тёмная ночь с полной луной и перекидоном. После обычного спора может до того дойти, что ты оппонента своего лапой. А после бердяевки такого не бывает. Метаболизм-то у волка какой? Бешенный, сам знаешь. После перекидывания сразу же всё связывается, что только могло. Так что даже если сонный был, хочешь-не хочешь, будешь бегать, словно факел под хвост засунули. А если бердяевки принял, то ничего такого не будет. По мозгам даже не стукнет, а окутает их, словно плёночкой. Брыкнешься лапами кверху и будешь так лежать, Луну рассматривать. Очень удобно.
   -- А может, вы сначала скажете, что нам делать?
   -- Реализовывать свободу, как Сартр прописал,-- Бирюкевич гремел огуречными банками,-- Я, слава Луне, уже десять лет как не в Совете Коалиции. Пускай штаб без меня заседает, а я в тылу посижу. Если накроет, то накроет всех сразу и по уши. А я, если что, собираюсь погибнуть в первых рядах. Так быстрее!
   Лакс отправился проведать Копи. Апраксина уже убрала склянку в рюкзак и теперь рылась в книжной полке, пытаясь отыскать, должно быть, что-то французское.
   -- Помогай, помогай красивым девочкам,-- Бирюкевич сложил тарелки и понёс их на кухню,-- Только девочки уходят, а полнолуния остаётся. Мальчику вообще волком быть вредно. А девочке -- особенно.
   Лакс подошёл к Копи и осторожно дотронулся до плеча.
   -- Ты чего?
   -- Как ты? Больше не трясёт?
   Копи развернулась к нему и посмотрела, немного нахмурившись.
   -- Да всё нормально! Это только в первые два дня так...
   -- У меня есть предложение. Пошли на свежий воздух!
   -- А... зачем?
   -- Подальше от интеллектуальных разговоров.
   -- Тут волки,-- Копи поджала губы.
   -- Волчица боится волков?
   -- Они чуть мне хвост не отгрызли!
   -- Я с тобой,-- он взял её за руку,-- и обещаю, что прежде, чем они отгрызут тебе хвост, я отгрызу им голову. Вот честно!
    XIV. Вспоминая Кукулькана
   Они шли вдоль кладбища, но не в сторону опасной чащи, а к лесополосе, параллельно деревне.
   Чистое небо было сапфирово-синим, а на западе, где уже начинало темнеть, можно было различить белую монетку полной Луны. Она была на месте и ждала своего часа, чтобы снова вытянуть их тела, покрыть их густой серой шерстью и зажечь глаза диким огнём.
   Прислушавшись к себе, Волченя подумал, что волк никуда не пропадает и когда он остаётся человеком. Там, внутри, по-прежнему спал готовый волк, а в сознании всё так же тянулись тонкие и прочные цепочки волчьих инстинктов, в любой момент готовые натянуться и бросить тебя по совсем другой дороге.
   Копи молчала, и Лакс принялся складывать в голове общую картину расклада противоборствующих сил. Он увлёкся этим давным-давно, когда вычитал из одной известной книги мысль о том, что преследуемый грызун часто ищет спасения у ног более могучего хищника. Теперь он сам, несмотря на ночные хвост и зубы, был на положении такого грызуна. И поэтому хотел представить и взвесить всех хищников, которые могли бы ему угрожать.
   Коалиция была живым лесом. Небольшая тёмная роща, плотно сдвинутые стволы -- а в их тени прятались тайны. Лес кормил, укрывал, и медленно разрастался. В случае опасности надо было бежать в его сторону. Если приглядеться, то можно было различить поваленные, словно бурей, стволы, уже заросшие мхом -- они погибли на войне Бурых и Ельника. А на самом краю рощи возвышался пень от только что срубленного ствола -- Антона Триколича. Было очень горько, что он так и не вскарабкался на это дерева -- оттуда он бы увидел окрестности куда лучше. Из огрызка ствола текла чёрная кровь.
   Церковь Воссоединения он представлял себе пирамидообразной раковиной, которая казалась пустой и неподвижной, но упорно тянула свои щупальца под землёй и по поверхности.
   Между ними вертелся юркий и опасный, словно кинжал, шакальчик непринятой стаи. Он тоже был хищником, но хотел пробраться в рощу, встать на задние лапы и окаменеть, превратившись в ещё один живой ствол. Но деревья стояли плотно и не пускали пришельца.
   А в небе ползла чёрная дымка угрозы. Где-то там, ближе к горизонту, была тоненькая струйка, питавшая её, но откуда она исходила, было не разгадать. И Луна, подруга волков и собак, светила сквозь тёмный дым, даже сейчас не в силах бросить на произвол судьбы своих подопечных.
   Лаксу картина очень понравилась. Он добавил небольшой овражек, в который поместил себя и Копи. Овражек был укрыт небольшими деревцами, а он и Копи были детьми, которые в нём спрятались. Для полноты и точности, он добавил в чащу небольшую избушку, где могут ночевать лесники или лесорубы -- она олицетворяла Мантейфель. А потом пригляделся к картине повнимательней.
   Он знал, что на охоте люди и звери ведут себя почти одинаково. Для него не было разницы, гонится ли человек за зверем или зверь за человеком -- и там, и там была всем известная пара из хищника и жертвы, и стратегией хищника было гнаться за жертвами, а стратегией жертвы -- прятаться в тенях других хищников, укрываясь на чужой территории.
   Эта стратегия была, должно быть, старше позвоночных и пронизывала природу сверху донизу и со временем он начал находить её повсюду. Хищника, чтобы прятаться рядом, каждый выбирал себе сам -- причём для людей это обычно были призраки. Самым честным из этих жертв Лакс считал своего бывшего одноклассника Шабалинкина, который к десятому классу окончательно свихнулся на почве колдовских обрядов древних индейцев майя. Они часто болтали на переменах, причём самые интересные разговоры стали получаться уже после того, как Шабалинкину официально дали справку о частичной невменяемости и порекомендовали сменить школу.
   -- Вот ты посмотри,-- объяснял Шабалинкин, не переставая скручивать пальцами невидимые верёвочки,-- Одни угрожают, что Советский Союз заново соберётся, и тогда они всем что-то непонятное покажут, а недовольных повесят. Другие -- что приедут танки НАТО, наступит какой-то им самим непонятный рай, а всех, кто мечтает о Советском Союзе, повесят. Видишь -- и те и другие сходятся на том, что надо вешать, а ещё на том, что как повесят, начнётся что-то непонятное. Но зачем ждать непонятного? Непонятное уже происходит! Поэтому я думаю, что лучше ждать прихода Кукулькана и приносить ему кровавые жертвы уже сейчас. Тут преимуществ куча! Во-первых, жертвы угодны небу. Во-вторых, с виселицы можно сорваться, а с пирамиды не свалишься, она более устройчива. В-третьих, можно приносить жертвы заранее, потому что придёт Кукулькан или не придёт, а жертвенная кровь всё равно угодна Солнцу и обеспечит нам хорошие урожаи. В-четвёртых, пирамида очень хорошо вписалась бы на большой площади... на Красной, к примеру. Мавзолей убрать, разумеется, он слишком маленький. А там, где каток делают, поставить памятник Каверзневу, который кодексы майя расшифровал. То есть уже в-пятых -- новое слово в архитектуре и культуре, миллионы людей со всего мира приезжают, чтобы посмотреть на новомодные обряды. Ну и в-шестых -- я не понимаю, откуда у этих людей такая страсть к непонятному раю. У нас и так всё уже непонятно! А значит, Кукулькан близок! Крылатый змей уже расправил свои перья и готовится спланировать на всех нас. Поэтому нечего ждать непонятного. Надо каждому читать Пополь-Вух! Тогда всё понятно станет. Пополь-Вух -- это очень большое бревно для подпорки нашего общего дома!
   К счастью для Шабалинкина, себя он в жрецы майя не производил и так и не принёс ни одной жертвы. Вместо этого он собирался уехать из Оксиринска куда-то в Башкирию, где у него была двоюродная тётка. Впрочем, это могло быть и бредом, потому что у тётки, судя по его рассказом, была своя изумрудная шахта.
   Лакс был просто счастлив, что они не будут учиться вместе -- ведь с каждым годом лицо Шабалинкина всё больше темнело и общение с ним становилось обоюдоострым. Юный поклонник древних цивилизаций Мезоамерики уже предлагал реформировать футбол, добавив туда ритуальное убийство проигравшей команды, и уверял, что это сделает спорт таким же зрелищным, как легендарная игра в мяч с владыками Шибальбы.
   Размышляя над стратегией неведомого врага, Лакс поймал себя на мысли, что этот потенциальный индеец майя кажется по сравнению с ним вполне разумным человеком. Потом пришла ещё одна мысль и картина изменилась так внезапно, что он чуть не вскрикнул.
   -- Копи,-- сказал он,-- я кое-что понял.
   -- Что ты понял?
   -- Что Церковь Воссоединения тут не причём.
   -- Решил согласиться со стариной Бирюкевичем?
   -- Нет, сам дошёл.
   -- То есть, за нами гнались не настоящие сектанты?
   -- Нет, сектанты как раз могли быть настоящими. Но церковь сама по себе тут не причём. Это не её территория. Тут разные территории, они не пересекаются. Как в слоёном пироге: сверху одна территория, ниже другая,-- он показал это руками.
   -- А теперь по-русски.
   -- Смотри, Копи. У многих животных есть территория. Но ты сама понимаешь, что если бы территория была закреплена строго за одним животным, то они бы просто не поместились на Земле. Поэтому территории животных охраняются только от своего вида. На чужих вторженцев они не обращают внимания.
   -- Хорошо, допустим. Причём здесь Церковь Воссоединения?
   -- Потому что организации ведут себя как животные! И я не вижу конфликта между Церковью и Коалицией. У них общей границы нет! Им не за что воевать!
   -- Власть?
   -- Ты присмотрись и сразу поймёшь, что у них власть над разными вещами. У Коалиции власть над волками и всем, что у них есть. У Церкви -- власть над прихожанами. Я не верю, что кто-то из Коалиции в церковь ходит. Сколько всего волков в городе? Я не думаю, что больше полутора сотен. Может, двести. Это ничтожная группка, ей можно Глухарёвку заселить и ещё половина коттеджей останется. И в волков никто не верит. Коалиция прихожан не вербует, ей хватает клиник и строительных компаний.
   -- Не власть, так догматы.
   -- Что за догматы?
   -- Они могут убивать волков потому что так требует вера. Например, считают, что мы -- слуги Сатаны...
   -- А мы не слуги Сатаны?
   Копи хихикнула.
   -- Может быть и слуги. Но я про это ничего не слышала. По-моему, наш хозяин попросту не существует. Ты что, в него веришь?
   -- Позавчера я и оборотней считал теорией или вымершим видом,-- Лакс почесал себя за ухом,-- так что теперь всё проверяю. Надо быть уверенным, кто есть, кого нет. Иначе заблудишься. К тому же, остаётся вопрос о месте оборотня в системе природы.
   -- Ты мне про церковь расскажи, а не про системы природы. Почему ты думаешь, что это не какие-нибудь охотники, которые так грехи отмаливают?
   -- Слишком точный удар. Если бы их интересовала волки, им не было бы разницы, кого убивать -- тебя, меня, мою маму, Алчихину. А они ударили так, как будто хотели отрезать Коалиции голову.
   -- Может, они не знали ни про кого, кроме меня и Кинеля?
   -- Интересно, откуда они могли про вас узнать? И неужели их источник не знал про других?
   -- Ладно, пускай ты прав. Я пока не вижу в твоей версии ничего нового. Кто-то внутри коалиции расчищает себе место, возможно в союзе с Церковью Воссоединения. Ему мешали твой дядя, мой отец и сам Кинель. И что из этого? Как нам вычислить убийцу? В Коалиции полтора десятка вожаков, это может быть любой.
   -- Не любой. А только тот, кто как-то пересекается с Церковью. Потому что он заключил союз. Не бывает союза без общего интереса.
   -- А если Церковь просто нашла кого-то и начала шантажировать? Даже не из Коалиции, а рядового волка. И он потихоньку передаёт им списки.
   -- Не-а, Копи. Даже если бы они поймали за хвост одного волка, ему было бы проще навешать им лапши и сообщить в Коалицию. А резона выдавать кто в ней нет никакого. Если они фанатики, он не может не видеть, что разницы нет -- умрёт он первым или последним.
   -- Он может быть в чём-то замешан, понимаешь?
   -- Да, я был на заседании только один раз и не знаю правил Коалиции. Но уверен, что твой отец его бы выслушал. И нашёл бы способ распутать. Тут что-то совсем другое.
   -- Надо же, какой специалист по волчьим нравам! Позавчера научился перекидываться и уже знает лучше меня, что в Коалиции может быть, а чего не может.
   -- Ничего я не знаю. А если бы знал, то не говорил бы тебе ни слова, а просто попросил телефон, набрал твоего отца и сказал, за какую ниточку дёргать. Но что говорить, я не знаю. Просто рассказываю. Зачем рассказываю? Чтобы ты находила ошибки и меня поправляла. Потому что если не проверять, можно не просто чушь придумать, но потом в эту чушь ещё и поверить. Так что стой на подхвате.
   -- Стою и хватаю. Только мне кажется, ничего ты особенного не придумаешь. Потому что ты не знаешь Коалиции и даже не представляешь, с какой стороны её могут грызть. Ты можешь о ней говорить, но это всё равно, что читать книгу на языке, который ты никогда не учил. Получается каша с редкими знакомыми славами.
   -- Ну, были и забытые языки. Например, язык майя. Но и его прочитали. У меня был одноклассник, он был на майя просто задвинут. И вот я и пытаюсь понять -- кто же здесь Кукулькан?
   Копи посмотрела на него так, что Волченя понял -- он только что выглядел не лучше Шабалинкина. Надо было как-то исправляться, и при этом постараться не запутаться в мыслях.
   -- Ты пойми, я не пытаюсь найти, кто убил. Я пытаюсь начертить круг влияния Коалиции, круг влияния Церкви, а потом посмотреть, кто на пересечении. Потому что именно из этого пересечения всё и ползёт. Смотри, Копи, как получается. У Коалиции и у Церкви пересечений нет. Конечно, тут может быть недвижимость -- я слышал, что у Кинеля строительная компания. Но если бы у них была свара из-за земли, они бы ограничились Кинелем. Если совсем сумасшедшие -- попытались бы потопить твоего отца, причём сперва чем-то легальным, вроде взяток и браконьерства. Но убивать бы тебя они не стали. И тем более не стали бы убивать моего дядю. Он-то к недвижимости точно никак не относится.
   -- Так. Хорошо. Ты меня запутал. Теперь распутывай.
   -- Должно быть что-то ещё. Какое-то дело, в котором было бы навёрнуто достаточно узлов, чтобы их пришлось разрубать.
   -- Есть проблема -- всех дел Коалиции не знает даже отец. Поэтому твой круг будет очень зыбким. Он может пересекаться с церковниками в самом неожиданном месте.
   -- Не всё так плохо, Копи. Например, мы знаем несколько людей и волков, которые попали в это пересечение.
   -- Это кто?
   -- Это ты, Кинель и мой дядя. Насчёт себя я не уверен. Непохоже, чтобы они ожидали увидеть двух волков. Из людей -- те двое, которые пытались нас убить и другие двое, которые приходили обыскивать клинику. Не так мало.
   Копи задумалась.
   -- Да, ты прав. Но как они связаны, нам не узнать.
   -- Расскажи мне про микстуру. Для чего она нужна и почему мне её не дают?
   -- Это всё эксперименты твоего дяди. Он пытался добиться, чтобы перекидывало безболезненно и ты не лопал перед этим мясо вагонами. Сначала он надеялся на хирургию и всем мерил локти. Испытывал свои методы на Лучевском -- он очень плохо переносил пробуждение ликантропии. Не знаю, была ли операция удачной, но пациент вырос, как видишь, в человека опасного. А потом, года три назад, твой дядя презентовал эту микстуру. Если её пьёшь, то можно примерно полчаса сдерживать перекидывание -- достаточно, чтобы добежать до дома, и ещё тебе нужно меньше мяса. Я думаю, мне не нужно тебе рассказывать, как сильно его хочется в полнолунье. А тут всё легче переносится и живот не нужно набивать.
   -- Гм... видимо, она на стыках действует. Облегчает сам процесс перекидывание, как машинное масло в двигателе. Поэтому энергии нужно меньше... Кстати, ты микстуру забрала, верно? А почему ты её забрала,
   -- Отец сказал, что если случиться что-то с Триколичем, то микстуру надо спасать. Потому что волки без неё уже не могут, а на людях её даже не испытывали.
   -- Слушай, Копи. Помнишь, что делала женщина, пока её напарник меня допрашивал?
   -- По этажу лазила.
   -- Интересно, что она там искала?
   -- Узнать это будет непросто. Допросить её не может даже мой отец.
   -- Я думаю, тут можно и без допроса. Очень может быть, что она искала как раз то, на чём ты сидела. То есть микстуру. И очень обиделась, когда не нашла.
   -- Почему же она меня не согнала?
   -- Она ждала, что тебя сгонит отец. И заодно попросит сейф открыть. Она могла и не знать, что он в курсе этих дел. Не забывай -- Мантейфель формально даже не милиция.
   -- Есть проблема, Лакс. Если бы они хотели осмотреть клинику Триколича по подложному ордеру, они осмотрели бы её не убивая владельца. Например, вломились бы, пока он был на конференции. Или просто куда-то отбыл. И руки чище, и можешь быть уверен, что не наткнёшься на настоящих оперативников.
   -- Значит, они искали что-то такое, что обычным порядком и легально унести не могли.
   -- Снова неведомый круг?
   -- Копи, кто делал микстуру?
   -- Твой дядя и делал. Может, с ассистентами, я не знаю.
   -- А как он её делал? На чём? На спиртовке стебельки высушивал и ваткой сок собирал? Ты сама видела, какая чистая вытяжка. Чтобы такое делать, нужна целая лаборатория.
   -- Или самогонный аппарат. Ты не забывай, это тебе не промышленная фармацевтика.
   -- Я думаю, там процедура сложнее. И даже для самогонного аппарата нужна плита, кастрюля и банки. Я у дяди ничего такого не видел. Там были закутки, конечно, но в этих закутках лежали в основном книги и всякий хлам. Если он делал микстуру регулярно, то аппарат стоял не в чулане, а в комнате, где чистота, как в операционной.
   -- Получается, у него была ещё и лаборатория. Но они её не нашли. Мы тоже не знаем, где она. Если найдём -- можно будет попытаться запустить процесс и снова будем пить микстуру. Это хорошо. Но мы не знаем, где её искать. Это плохо.
   -- Я, кажется, знаю, где эта лаборатория.
   Копи посмотрела на него весьма недоверчиво.
   -- Работал там?
   -- Нет. Догадаться просто. Помнишь, Бирюкевич говорил про памирские ландыши, которыми дядя пытался добиться, чтобы можно было скидываться в полнолунье? Два года назад дядя их добывает, исследует, а потом внезапно появляется микстура. Не говори, что это совпадение.
   -- Интересная мысль. И где можно нарвать этих ландышей?
   -- Я думаю, на бывшей даче моего деда, которая перешла к нему по наследству. Бирюкевич же рассказывал -- что мой дядя её достроил и наверняка там бывал. Вполне можно поставить там теплицу, выращивать цветочки и сразу же, на месте, получать продукт. Всё просто.
   -- Мысль, конечно, интересная. И что ты предлагаешь?
   -- Я предлагаю туда сходить. К тому же, там может быть партия неучтённой микстуры.
   -- Ты собираешься найти эту дачу?
   -- У дяди была машина -- значит, к ней ведёт дорога. Это первое. Второе -- я помню, в каком направлении он махал рукой. Не думаю, что в той стороне там много дач.
   -- Ты думаешь, он нас отпустит?
   -- Кто?
   -- Бирюкевич.
   -- Разумеется, не отпустит. Ты что, не заметила?
   -- Он выглядит человеком себе на уме.
   -- Копи, он боится, страшно боится, причём начал бояться задолго до того, как мы у него здесь оказались. Страх его до позвоночника проел, хотя он с ним и борется, как может. К тому же, я уверен, что сейчас он не может ни разрешать, ни запрещать. Потому что у него застолье с бердяевкой, а значит -- голова в небе.
   -- Подожди, ты предлагаешь мне лезть на дачу, куда вполне могут нагрянуть какие-нибудь головорезы, только потому, что ты вроде как логически обосновал, будто там делали микстуру?
   -- Ага.
   Копи смерила его взглядом.
   -- Ну, при всех недостатках -- хоть сам признался. Ты честный.
   -- А с честынм человеком хоть в огонь идти не страшно. Только отцу сперва позвони. Похоже, он линию лаборатории Триколича тоже не обрабатывает. А ещё было бы полезно её опечатать.
   -- Лакс, насчёт опечатывания я согласна на все сто. Но на дачу я не полезу! И не уговаривай.
   -- Тогда я пойду один.
   -- Тебя убьют!
   -- Значит, Кинелю будет проще свести баланс. Уговаривать тебя я не буду.
   -- Это почему не будешь?
   Вместо ответа Лакс повернулся к лесу и указал в сторону багрового солнца.
   -- Не понимаю,-- признала Копи.
   -- Скоро закат и меня перекинет. Я предпочитаю листать бумаги руками, а не лапами.
   -- Завтра утром пойдёшь!
   Вместо ответа Лакс стянул через голову свитер и расставил ноги, вспоминая, как перекидывался утром. Зажмурившись, он вдохнул, напряг загривок и уже начал прыжок, когда чьи-то руки схватили его за талию дёрнули назад на зёмлю. По телу пробежала короткая судорога, но ничего не случилось -- обвисшие руки оставались человеческими.
   Девушка прочно держала его, полуобняв за талию и прижавшись сзади, не оставляя никакого пространства для манёвра.
   -- Не скандаль,-- произнесла она,-- побежим вместе. Уговорил.
    XV. Вперёд по колее
   Спустя полчаса они вышли к небольшой просеке. По ней тянулся колея, поросшая травой и засыпанная сосновыми иглами. Лакс помнил, что шоссе проходит по левой стороне, поэтому они свернули направо и стали углубляться в чащу. В кронах чирикали беспечные птички, но от замшелых стволов веяло сыростью, словно от сырого бетона.
   Лаксу было тревожно, но он не боялся. Враг был невидим и борьба с ним напоминала игру, в которой всё зависит от точности каждого хода.
   -- Ты даже города посмотреть не успел,-- заметила Копи,-- А если убьют, то и не успеешь. Предлагаю, вместо того, чтобы лазить по заброшенным дачам, выбраться, как наступит затишье, в город. Чтобы ты мог увидеть его площади и закоулки, а потом умереть потом с чистой совестью.
   -- Мы и так в Кинополе,-- Лакс оглядывался по сторонам, словно искал на обочине какую-то вещицу,-- Что у Бирюкевича, что здесь. Вроде бы деревня, а все разговоры -- ты обратила внимание? -- вращаются вокруг Коалиции. Или вот дача, на которой, наверное, ключ к недавнему убийству в городе. Так что Кинополь больше, чем ты думаешь.
   -- Перетекает за городскую черту?
   -- А почему нет? В Минске, я слышал, есть посёлок Сокол, до которого расстояние -- как от Оксиринска до Кинополя. И сама кинопольская область -- анклав России. Так что тут такое -- обычное дело. Я помню, мы как-то гуляли с дедом за городом,-- Копи огляделась по сторонам, словно хотела найти знакомые ориентиры,-- и подходили как раз к городской черте. Мы проезжали вчера это место. Там ещё обелиск небольшой есть. И дед сказал мне, что раньше, в древности, города огораживали стенами и можно представить, какую громадную стену пришлось бы строить, чтобы огородить Кинополь. А я смотрел по сторонам. С одной стороны, за дорогой было поле, с другой прямо к обочине подступали сосны, а стволы у них были рыжие-рыжие, словно их уже обстругали. Чуть дальше, уже в городской черте, недостроенный корпус какого-то завода, словно брошенный ящик, и железный лом кучей валяется, а потом ограждённый участок -- там были доты. Я смотрел и думал -- а разве стоит всё это того, чтобы его огораживали?
   -- То есть ты хорошо знал своего деда?
   -- Нет, совсем нет. Это был как раз тот редкий случай, когда мама к нему приезжала. Мне было лет шесть или семь, я в школу пошёл следующей осенью.
   -- Повезло. У меня отец ты сам видел кто -- военный психолог. Так он уже пятнадцать лет никак не выучит, что я не младший по званию и даже не пациент. Так заботится о моей психике, что скоро крыша отвалится.
   -- Да, не повезло. Мама с дедом тоже не выдержала. Я думаю, с ним тяжело было жить, но интересно общаться.
   -- Вы с ним далеко ходили. Там места довольно дикие, возле обелиска. Этот завод так и стоит заброшенный, за него даже Кинель браться не хочет.
   -- Мы с дачи ходили.
   -- Подожди, с какой такой дачи?
   -- С той, на которую мы сейчас идём.
   Копи остановилась и посмотрела на него так, словно увидела в первый раз.
   -- То есть, ты там уже был?
   -- Да, был.
   -- Тогда зачем все эти прикидки о том, в какую сторону махнул лапой Бирюкевич?
   -- Я помнил дачу, но не помнил, как её найти. Идём, не задерживайся.
   Дорогу пересекла ещё одна просека. На ней стояли опоры ЛЭП, похожие на железных журавлёв.
   Копи смотрела на своего спутника с подозрением.
   -- Слушай,-- сказала она,-- ты точно на биолога, а не на математика поступаешь?
   -- На биолога. Математику не понимал никогда.
   -- Не верю. Ты как математик рассуждаешь. Эти круги, которые пересекаются...
   -- Математика тут не при чём. Я просто подумал, что раз у волчьих стай есть свои территории, то они должны быть и у людских союзов. А там, где они пересекаются, начинаются войны.
   -- У животных территории тоже круглые?
   -- Нет. У них они любой формы. Как и у людей.
   -- И они тоже воюют и убивают из-за угла?
   -- Нет, не из-за угла. Волки не такие жестокие, как человек. Кстати, о человеке. Мне кажется, или тут кто-то был?
   Копи втянула воздух, задумалась, потом опустилась на четвереньки и обнюхала обе колеи -- сперва левую, потом правую.
   -- Конечно, надо перекинуться, чтобы сказать точно. Но мне кажется, запах остался. Выхлопные газы.
   Короткий порыв холодного ветра растрепал волосы Копи. Она убрала их с глаз и посмотрела на друга с таким видом, будто на нём было написано правильное решение.
   -- Я думаю, нам это просто мерещится. Сама знаешь, что пуганая ворона куста боится. Сейчас лето, дождя в последние дни не было. Для нас здесь будет пахнуть машиной, даже если она проехала позавчера и на ней сам дядя и ехал!
   -- ...Или сегодня, а ехали на ней его убийцы.
   -- Копи, мы идём по этой дороге уже минут двадцать, а запах учуяли только сейчас. Почему мы до сих пор не заметили ничего странного? Я точно помню, что когда мы только на неё вышли, никаких запахов не было. Получается, машина появилась только здесь. Откуда она могла появиться, подумай! Других дорог здесь нет, а телепортироваться люди пока не умеют.
   -- Может, по просеке?
   -- На внедорожнике, ага! Сшибая ЛЭП по дороге. А потом пришли монтёры и новые поставили.
   -- На мотоцикле можно.
   -- По этому бездорожью? Не верю! И зачем ехать по бездорожью, когда есть нормальная колея?
   -- Ладно, выиграл. А теперь объясни, почему там я не чувствовала запах, а тут чую?
   -- Всё просто. Ты боишься.
   -- Великолепно! А почему его чуешь ты?
   -- Потому что я тоже боюсь.
   Копи почесала макушку, а потом отошла на обочину и прислонилась спиной к дереву.
   -- Не знаю, как ты, а я туда не пойду.
   -- Копи, пойми, даже если они туда приезжали, они должны были сразу уехать. Потому что рано или поздно здесь будет следователь или даже кто-то из подчинённых твоего отца. А ждать здесь, как в засаде -- некого! Они ведь не знают, куда нас увезли и тем более не знают, что мы сюда полезем.
   -- Во-первых, здесь не все такие умные, как ты. И мы не знаем, что успели сказать те двое, которые нас обыскивали. Возможно, что они знают, чей ты родственник. Во-вторых, если они там действительно побывали, то ни микстуры, ни лаборатории мы там уже не найдём. Они же ненормальные, неужели не ясно? Они могли её даже сжечь, чтобы ничего не осталось.
   -- Ну, во-первых, она кирпичная и поджечь её не так просто,-- Лакс приподнялся и очень глубоко и медленно вдохнул,-- Дальше. Ветер с той стороны, а гарью не тянет. Значит, ничего не сжигали. И насчёт ненормальности я не уверен. Конечно, все исполнители, вроде тех, что за нами гонялись,-- фанатики. Но те, кто их послал, если и фанатики, то очень умные и умелые. Они разработали тактику, купили оружие, научили своих солдат с ним обращаться и так умело замели следы, что мы не можем их не то что найти -- мы не можем даже понять, где они от нас прячутся!
   -- Подожди, ты на первое не ответил. Зачем тебе идти на дачу, где может ничего и не быть?
   -- Для начала -- там сейчас сравнительно безопасно. Я думаю, что -даже у Бирюкевича проще нарваться на неприятности, чем там.
   -- Это ещё почему?
   -- Он один из основателей Коалиции. И не кто-то рядовой, а почти правая рука генерал-майора в отставке Триколича. Того самого, -- если ты не забыла -- чей сын был убит вчера.
   -- Мальчик, не мели ерунды! Это была Первая Коалиция, а сейчас у нас уже Третья. Эта свара была девять лет назад! Нам тогда лет шесть было! Ты бы ещё Первую Мировую вспомнил.
   Лакс прикинул время и неожиданно понял, что то лето, когда они гуляли за городом, было для старого Триколича последним. Уже осенью маленький Волченя -- или Триколич, если по матери -- пойдёт в школу, а зимой шкуру старого Триколича изрешетят колючие пули и он повалится на бок, глядя остекленевшими глазами в серое морозное небо. Это выглядело жутко и очень естественно. Лакс зажмурился, но видение стало только чётче.
   -- Великая Отечественная была шестьдесят лет назад,-- заговорил он, стараясь прогнать неприятную картину,-- а аукается до сих пор. Про революцию и Гражданскую лучше даже не начинать говорить -- сразу начнётся спор, а может быть и драка. Так что девять лет не срок для такого дела. Бывает, что у мёртвых больше силы, чем у живых.
   -- Ты уверен, что те, кто за нами охотится, знают про Бирюкевича?
   -- Они знают главных людей Третьей Коалиции. Не вижу проблемы, чтобы узнать и про Бирюкевича.
   -- Зачем им узнавать про Бирюкевича?
   -- Чтобы убить.
   Ветер усилился. Лакс жадно принюхивался, словно надеялся найти разгадку по запаху.
   -- Я иду дальше,-- произнёс он,-- Попытаюсь перекинуться и пройти через лес. Чтобы принюхаться и в случае чего уйти. Сделаем вид, что мы обычные волки.
   -- Если они охотятся на оборотней, то будут стрелять по всем волкам, и обычным и не обычным. А ещё по лисицам, на всякий случай.
   -- Не обязательно подходить близко. Зрение у волка острое.
   -- У них могут быть собаки. Эти учуют нас раньше.
   -- У них нет собак.
   -- Откуда уверенность.
   -- Мы бы их учуяли.
   Лакс тоже отошёл на обочину и принялся раздеваться. Копи смотрела на него, но не трогалась с места.
   -- О, ещё вопрос, чуть не забыл,-- Волченя уже опять нырнул в свои мысли.
   -- Только не по биологии.
   -- Нет, тут антропология. Вопрос такой: раз есть оборотни, бывают ли вампиры?
   -- В Кинополе нет, а так -- бывают. Мой отец как-то сталкивался.
   -- Они бессмертные?
   -- Нет. Просто живучие. Они вроде диабетиков, только вместо инсулина нужен гемоглобин. И живут совсем не долго, лет десять. Все эти истории -- из-за изменений в их мозгу. Они начинают немного по-другому воспринимать время. И кое-что ещё отнимается.
   -- Это хорошо. А то я уже испугался за биологию. А скажи, Копи, чего не бывает?
   -- Что значит "чего не бывает"?
   -- Каких мифологических существ не бывает. Я вот уверен, что не бывает единорогов. А кого ещё не бывает?
   -- Не бывает конца дурацким вопросам. Отвернись!
   -- Э...
   -- Ты меня уговорил, я иду с тобой. Сейчас перекидываться буду. Давай, отворачивайся, мне надо раздеться.
   -- Копи, ты ведь опытная. Попробуй как в тот раз, возле домика...
   -- Сначала отвернись, а потом советуй.
    XVI. Тайна дачи Триколича
   Волчий нос разбирался в запахах куда лучше, чем человеческий. Уже через пару десятков шагов Лакс понял, что смутивший их запах не был вонью автомобильного выхлопа. Чем он был, оставалось неясным, но носу волка он напоминал скорее машинное масло, а потом обозначилась отчётливая, но тонкая нотка, которую Волченя где-то уже встречал -- давным-давно, ещё человеком.
   Наконец, запах стал отчётливым и сложным. Волков ысловно накрыло большое пахучее облако. Было понятно, что это какой-то природный аромат, естественный, но настолько необычный для этих мест, что казался чем-то искусственным.
   Волченя бежал среди деревьев, даже не обращая внимания на пропавшую из поля зрения колею. Запах был надёжней, он вёл прямо к своему источнику.
   Впереди показался просвет. Лакс перешёл на шаг, осторожно подкрался к краю зарослей и выглянул из кустов. Прямо напротив поднимался бетонный забор. Дальше деревьев не было.
   Лакс побежал вдоль забора и обнаружил лаз -- неудобный для человека, но вполне подходящий для собаки или волка. Пробираясь и прислушиваясь к сопению Копи у себя за спиной, он не переставал ловить запах. Наконец, выпрыгнул с той стороны и увидел то, что искал.
   Запах шёл из большого белого сооружения, и похожего, и в то же время непохожего на человеческий дом. Деревянные рейки каркаса обтянул тонким белым полиэтиленом. Один из полиэтиленовых прямоугольников был разрезан крест-накрест, а дверца, сделанная из точь-в-точь таких же реек и полиэтилена, оставлена распахнутой настежь. Внутри были видны грядки с подвязанными к ним синими цветками, похожими на раздавленные звёзды. Лакс присмотрелся повнимательней, и вдруг вспомнил, что уже видел такие сооружения и даже знал их названия. Люди называли их по-русски теплицами, а по-английски -- greenhouse или, если дословно, "зелёный дом". Он заметил, что слова человеческих языков казались ему теперь одинаково незнакомыми.
   Дальше, за теплицами, виднелась дача. Она была почти знакомой -- крупный двухэтажный дом из белого кирпича с узкими окошками, немного похожий на разросшийся военный дот. Ненамного крупнее обиталища Бирюкевича, но при этом цельный и законченный. Ни в металлических рамах, ни в чистеньких стёклах, ни во флюгере на крыше в виде жестяной овечки не было ни малейшего упущения.
   Со времён последнего визита Лакса изменилась только задняя часть -- вместо кирпичей и недостроенных комнат там появилась небольшая пристройка на пару комнат.
   Теперь надо было разобраться, как туда проникнуть. Если вокруг дома забор, с задней стороны оставался лаз, проделанный, должно быть, ещё Триколичем старшим, а теперь можно увидеть, что и ворота здесь скорее декоративны. Достаточно жадный вор вполне мог бы протиснуться внутрь периметра, и тогда вся защита была бы ни к чему. Разумеется, и старший, и младший Триколич понимали это даже лучше, чем их невольный наследник. Поэтому Лаксу стало немного страшно -- дача могла быть просто заперта, на окна опущены решётки, подвал недоступен, а ключа, разумеется, не было.
   Лакс обежал дом с фасада, уже готовый к тому, что хода не будет. Но то, что он увидел, испугало его намного больше, чем даже десять самых лучших замков.
  
   Входная дверь распахнута настежь. Точь-в-точь как та, что была в теплице.
   И обрадованный, и не обрадованный, он взбежал на ступеньки, заглянул внутрь и убедился в том, о чём догадался несколько секунд назад.
   Внутри дома, ещё сохранившего черты прежней обстановки, царил умеренный разгром.
   Здесь что-то искали, долго и старательно, причём даже не пытаясь запугать этим обыском. Книги и бумаги пролистаны и валяются на полу, вся одежда снята с вешалок, обшарена и брошена вдогонку, за полуоткрытой дверью кухни можно разглядеть брошенные на пол кастрюли. Выключатель возле туалета вывернут, и висит на проводах -- под ним, похоже, надеялись обнаружить тайник.
   Лакс осторожно прошёл по коридору, заглядывая в комнаты. Разгром был тщательным и аккуратным, ничего не сломано и не разбито. Словно кто-то решил превратить обстановку дома в огромный конструктор, который, попотев, можно собрать заново за несколько часов.
   Голые полки и засыпанный пол очень быстро утомляли воображение. Пришлось размышалять.
   Люди живущие в больших домах, всегда представлялись Лаксу какими-то чужаками. Иногда ему казалось, что большой дом и большая машина означают большие (и утомительные) дела, а иногда он соглашался с матерью, что они живут точно так же, как все остальные люди, только жизнь дороже и тревожней. Что до собственных желаний, то его всегда пугала перспектива жить в доме, где есть комнаты, куда не заходишь годами, а убирать там нужно каждый день.
   Нашлась лаборатория -- именно в неё и превратилась недостроенная половина дома. Она была очень похожа на лаборантскую в его школе -- такая же неправильной формы комната с огромным окном и настольной лампой, шкафчики с колбочками, штативы и загадочный графики на стенах.
   Не хватало только наглядных пособий, зато был большой белый пластиковый бак, немного похожий на стиральную машину, из которого тянулись провода и трубки.
   Здесь ничего не разбили. Не было даже осколков на полу. Видимо, те, кто здесь был, опасались трогать ядовитые реактивы.
   Рядом с баком стояла трёхлитровая банка, наполненная высохшими и почерневшими цветками, издававшими уже знакомый ему запах. Лакс подошёл поближе и посмотрел сквозь стекло. Да, это были те самые "звёзды", которые он видел в теплице.
   Вид незнаком. Лакс решил, что это "памирские ландыши", про которые говорил Бирюкевич.
   Потом осмотрел бак. Это было что-то наподобие перегонного куба, а может какое-то другое загадочное устройство -- в химии Волченя не разбирался. Трубки тоже пахли цветками. Похоже, именно в этой машине "памирские ландыши" -- или то, во что они прекращались -- становились микстурой. А значит, где-то здесь хранилась свежая партия -- если её не унесли.
   Сейфа в лаборатории не нашлось. Волченя уже собирался уходить, но вспомнив свой недавний побег из домика Копи, решил поискать какой-нибудь чёрный ход. Конечно, Триколич-младший убрал прежние руины, но едва ли отказался от возможности уйти через заднюю дверь.
   Догадка была верной -- прямо под столом скрывалась небольшая замаскированная дверка, какие, судя по фильмам, впускают собак и котов зажиточные американцы.
   Обеспечив отступление, Лакс вернулся обратно в коридорчик (прежде недостроенный) и побежал на второй этаж. Копи, похоже, обследовала кухню -- было слышно, как она там что-то вынюхивает, осторожно передвигая кастрюли.
   Волченя свернул налево, толкнул дверь кабинета и замер на пороге. Ему показалось, что сам воздух стал колючим и горьким.
   Кабинет Триколича-старшего за десять лет совершенно не изменился. Стол возле окна с доисторической лампой в зелёном абажуре, два шкафа, забитых папками и книгами, и полка, на который выстроились связанные в стопки ученические серые тетради -- Лакс таких уже не застал. А на стене как и раньше висела огромная, подробнейшая политическая карта Балканского полуострова, где было отмечено сразу всё -- и границы, и дороги, и деревеньки , и горные хребты, и пунктирные линии основных морских путей. Все надписи были кириллицей, но довольно странной: некоторые буквы слипались вместе, а вместо "й" везде стояло латинское "j". А под картой прямо на полу стоял громадный телевизор ещё советского производства.
   Похоже, здесь пытались искать -- несколько распахнутых папок лежали на полу, листы были перемешаны -- но быстро сообразили, что такой слой пыли подделать невозможно. Здесь её даже не вытирали -- с полок свисали серые лохматы, папки казались посыпанными пеплом и по ним тянулась тонкая полоска. Видимо, незваный гость провёл её пальцем, раздумывая, в какую папку заглянуть первой.
   Лакс осторожно ступил внутрь, оглянулся на диван -- тот был на месте и на нём уже давно никто не сидел -- а потом подошёл к столу. Стол был высокий и после двух попыток забраться на кресло Волченя не выдержал и скинулся. Немного полежал на досках (ковров Триколич-старший не признавал), поднялся, отряхнул пыль и стал изучать стол. Ручки и карандаши были на месте, а вот бумаги перерыли и бросили на пол. На столе от них остались только тёмные прямоугольники.
   Волченя перегнулся через стол и увидел тетради, присыпанные пылью, словно снегом. Он нагнулся пониже и -- оглушительно чихнул. А потом ещё раз. И ещё.
   По лестнице затопали босые ноги. Дверь скрипнула.
   -- Нашёл что-нибудь?
   -- Лабораторию. И записи деда.
   -- А микстура?
   -- Пока нет.
   Волченя изловчился и вытащил ворох тетрадок пополам с пылью. Теперь расчихалась и Копи. Тетрадки ещё не успели обветшать, только бумага пожелтела и теперь они казались почти музейной реликвией.
   -- Есть идеи насчёт микстуры?
   -- Может быть, он всё увёз. В лаборатории есть штуковина с трубками, через которые он делал перегонку или что-то ещё, но она отключена.
   -- Что-нибудь ещё?
   -- Пока ничего. Вот, смотрю, что от деда осталось.
   -- Судя по тому, что это осталось -- ничего полезного.
   -- Почему ты так думаешь?
   -- Потому что если бы здесь было что-то полезное, они бы нашли и унесли.
   -- Они не знали, что искать.
   -- Мы тоже.
   -- А вот мой дядя явно что-то знал! И я уверен, что поэтому его и убили! Но там, где знает один, может узнать другой.
   Копи замотала головой.
   -- Темнишь. А тут всё намного проще. Его убили из-за микстуры. Я не знаю, кто и сколько её у него покупал, но покупали почти все. И сейчас она нужна каждому.
   -- А мой дед?
   -- Твой дед давно стал пеплом. Эти убийства вообще никак не связаны, пойми наконец! Микстура сейчас важнее, чем все на свете генерал-майоры.
   -- Я не верю, чтобы кто-то стал убивать из-за микстуры, которую можно пойти и купить. И заметь -- микстура это не нефть, сама по себе она качаться не будет. Если добыл формулу и узнал весь процесс -- а процесс дороже формул, -- то ты должен наладить производство. И более того -- людям ты её не продашь. Во всём Кинополе не больше нескольких десятков покупателей и почти все они знают друг друга лично. Такого "фармацевта" можно будет даже не искать, он сам себя выдаст.
   -- Ну, не знаю. Я предпочитаю искать известное, а не непонятное. Кстати, что за тетрадки?
   -- Это от деда, рабочие записи. Он всегда записывал, кто ему звонит, приходит и всё такое. Привычка старая, с тех пор, когда должен был отчитываться за каждый день работы.
   -- Дай-ка посмотрю.
   Копи осторожно взяла тетрадки, потом посмотрела на Волченю и вдруг, вспыхнув, швырнула тетради на стол и схватила его руками за голову, так, чтобы ладони закрывали глаза.
   -- Копи, ты чего?
   -- Ты куда пялишься?
   -- Э... а, точно. Мы ведь одежду в лесу оставили...
   -- Не смей пялиться! Извращенец!
   -- Я и не смотрел ни на что. Тут письма, микстура...
   -- Извращенец!! Извращенец!!
   -- Копи, сейчас не время смущаться. Мы тут улики ищешь, а ты стесняешься. Когда ты волком, ты же не стесняешься, что из одежды на тебе только шерсть. И великий немецкий философ Шопенгауэр писал, что в храме науки нельзя ставить никаких идолов кроме обнажённой статуи Истины!
   На этом месте Волченя поднял палец вверх, давая понять, что у немцев с философией всё в порядке.
   -- Я тебе сейчас как дам, так сразу все немцы из головы посыпятся! Сказал, что пойдёшь микстуру искать, а вместо этого на меня пялишься.
   -- Но ведь ты сама пришла, когда я чихнул.
   Ответом ему был рык, скорее звериный. Пальцы сжались и Лакс начал всерьёз опасаться, что девушка сейчас раздавит ему голову, как арбуз.
   -- Если ты смущаешься, перекинься обратно.
   -- Придурок!
   Хватка ослабла. Лакс пытался вспомнить, как много он успел рассмотреть, но мысли возвращались к двум убитым Триколичам. Не время любить, не время.
   -- Давай ты сходишь, поищешь какую-нибудь одежду. Это жилой дом, тут должно что-то быть. А я, пока ты будешь в комнате, посижу с закрытыми глазами.
   -- Так я тебе и поверила!
   -- Что тут такого?
   -- Будешь пялиться! Я тебя знаю! Все мысли только об этом!
   -- Ну, не все... К тому же, это у меня глаза закрытые, а ты сейчас можешь пялиться как хочешь.
   Копи зарычала громче, и Лакс подумал, что сейчас получит несколько подзатыльников. Но вместо этого пальцы, сжимавшие голову, разжались, а затем послышались удаляющиеся шаги.
   "Раз не согласилась -- можно смотреть",-- подумал Волченя и открыл глаза, но успел разглядеть только белый силуэт, сверкнувший в дверном проёме.
   Продолжать розыски в одиночку не стоило и Лакс стал раскладывать тетради.
   Стопка со стола была ещё не прошитой. Видимо, старший Триколич заполнял их в последнюю очередь. Перебрав её почти до конца, он обнаружил тетрадь, дописанную только до половины -- видимо, на ней хроника и обрывалась. Лакс пробежал глазами страницу и вздохнул почти горестно. Похоже, это был шифр -- буквы складывались во вполне осмысленного вида слова и абзацы, но это не было даже близко похоже ни на русский, ни на английский, ни на немецкий язык. Буквы были, похоже, латинские, хотя встречались и куски, написанные вообще незнакомыми ему значками. Лакс подумал, что это древнееврейский, но потом вспомнил надписи на старом кладбище и понял, что ошибается. Похожие символы он видел разве что в некоторых компьютерных играх -- на свитках и других артефактах, созданных какими-нибудь странными существами, -- но там от игрока не требовалось их понимать.
   Лакс отложил тетради и снова стал исследовать завалы на полу. В углу лежали перевёрнутые шуфлядки. Похоже, их вытащили из стола. Под шуфлядками белела небольшая горка точь-в-точь таких же тетрадок. Лакс взял одну, открыл и увидел чистые страницы. Видимо, это был просто запас.
   Снова шаги. На спину упало мягкое полотенце.
   -- Одевайся. Я всё нашла.
   Теперь Копи была одета в чёрный купальный халат, похожий на длинное тёплое кимоно, а волосы были расчёсаны на прямой пробор. Новая одежда удачно подчёркивала талию и придавала грозный вид. Почти вдова самурая, которая сейчас пойдёт мстить за убитого мужа,
   -- Что-нибудь новое?
   -- Тетрадки зашифрованы, книги в пыли. Похоже, после смерти деда дядя даже не заходил в эту комнату. Выбросить он вещи не мог, но и что с ними делать, не знал. Я даже думаю, что до обыска сюда никто даже не заходил. Комната воспоминаний.
   -- Зашифрованы?
   -- Да,-- Лакс подал ей последнюю тетрадь, в которой были записи,-- Посмотри сама. Видишь, вот здесь конец. В тот вечер его и убили.
   -- Шифр?-- Копи взяла тетрадь и посмотрела на неё с лёгким осуждением,-- Ты уверен?
   -- Прочитать не могу -- значит, шифр. Ты не забывай, он в разведке работал.
   -- Что-то слишком текст осмысленный. Шифры такими понятными не бывают. Смотри -- между словами пробелы, кое-где абзацы есть. Если шифровать, то шифровать всё.
   -- Он не хотел слишком усложнять. Может быть, он их сам перечитывал. Смотри, тут же видно, что ему букв не хватало. Текст вроде латиницей, а "ё" почти в каждой строчке. Или вот посмотри, "эс" французское зачем-то, некоторые буквы слитно написаны. Словно человек писал слова одного языка алфавитом другого и ему не хватало букв.
   -- Или он писал на языке с буковой "ё" и "эс" французским в латинском алфавите. Такой вариант не рассматривал?
   -- Разве в латинском алфавите есть буква "ё".
   -- Почему бы и нет? Во французском есть и то, и другое.
   -- "Ё" во французском?
   -- Очень легко. "Ноэль", например. Пишется вот так...-- Копи схватила карандаш и вывела безукоризненно-каллиграфическое NoКl прямо на чистой половине тетрадного разворота,-- У Пушкина даже было.
   -- Это в каком его сочинении?
   -- В сочинении, которое так и называется. По-французски написано. Ещё в Лицее, кстати.
   -- Не знал. Но Пушкин Пушкиным, а это -- не французский.
   -- Почему ты так думаешь?
   -- Закорючек над буквами нет.
   -- Эти закорючки называются диакритические знаки,-- Копи придирчиво изучала тетрадь,-- Но в этом ты прав. Это точно не французский и не диалект французского. Хотя "ё" может использоваться даже в английском или в греческом, чтобы показать, что "е" должно читаться отдельно.
   -- Копи, я, конечно, не лингвист, но по-моему тут половина этих "ё" стоит после согласных букв, с которыми оно в принципе сливаться не может!
   -- Да, тут ты прав. Слова короткие и незнакомые, а "ё" почти в каждой строчке. Язык не славянский точно.
   Копи отвернула страницу, потом ещё одну и ещё. И тут её глаза вспыхнули.
   -- Так!
   -- Что такое?
   -- Это не шифр!
   -- Почему?
   -- Города не зашифрованы. Ты примерно знаешь, где твой дед служил? Что за регион? Африка, Латинская Америка, Кавказ?
   -- На Балканах,-- Лакс указал на карту,-- Он был по Югославии большой специалист.
   Копи спрыгнула со стола и подошла к карте. Провела пальцем по Греции, качнула головой вернулась к столу и уселась на него, теперь уже удобней, а босые ноги положила на кресло.
   -- Так!-- произнесла она,-- Сейчас ты идёшь и отыскиваешь мне словарь. Где угодно. Но словарь должен быть.
   -- Какой словарь?
   -- Словарь единственного языка с латинским алфавитом, в котором есть буква "ё" и которым пользуется достаточно много людей.
   -- Что за язык-то!
   -- Ох, невежество! Албанский, разумеется!
   -- Ты уверена, что он здесь есть?
   -- Конечно есть!
   -- Просто дед знал язык достаточно хорошо и мог писать без словаря.
   -- Да уж, логика. Люди, который знают язык достаточно хорошо, самые толстые словари и используют.
   -- Зачем они им?
   -- Потому что используют! А те, кто языка не знает -- тем и словарь ни к чему. Всё равно они в него смотреть не будут.
   Это было, разумеется, чудом, но албанский словарь действительно нашёлся. Он стоял на средней полке, так, чтобы было удобно брать. Те, кто пришёл с обыском, не стали его трогать. Он так и собирал пыль на том же самом месте, куда его убрал перед смертью хозяин.
   -- Грамматическое введение есть?-- Копи уже чиркала в тетрадке карандашом.
   Лакс посмотрел.
   -- Есть.
   -- Хорошо. Давай сюда.
   Копи схватила словарь и начала его листать с прямо-таки космической скоростью. Лакс успел заметить, что тетрадь раскрыта на середине. Над буквами загадочного внеземного письма появились русские буковки.
   -- Ты расшифровала?
   -- Там расшифровывать нечего. Глаголица. Похоже, какой-то хорват научил твоего деда народной тайнописи.
   -- И что там написано?
   -- Какие-то разговоры о войне в Югославии. С неким Ву.
   -- С Вукичем?
   -- Очень даже может быть. Так, а здесь вот это... Ты пока строй гипотезы, а мне думать надо.
   Лакс отошёл к карте и принялся её рассматривать. Пожалуй, первый раз в жизни он думал, что совет "учить албанский" не такой уж и издевательский. Поэтому он решил отвлечься и принялся рассматривать леса, равнины и плоскогорья, представляя, какие животные могли бы там жить.
   -- Если тебе интересно -- последняя запись вроде как прочитана. Ему звонил кто-то Мёрринг, -- Бурый или ещё что-то. И сказал, что он каким-то Драным отказал, потому что "они ещё люди". А потом позвонил какой-то Щенок, или Кёныш и сказал, что всем надо собраться и скоро будет Куча. Тут текст несложный, предложения как из букваря. Но он постоянно сокращает слова и на что-то намекает, а на что -- непонятно. То есть тут отчасти и шифр.
   -- Дай-ка этот шифр сюда,-- Лакс взял тетрадь и принялся вглядываться в исчерченный стрелочками строчки перевода,-- Как по мне, тут всё более-менее ясно. Бурый -- это Бурин. Он звонил деду и сказал, что Драным отказал. Драные, я думаю, это та самая неприкаянная стая, которую никто не хочет здесь видеть. Потом ему позвонил Кёныш. Кёныш -- это Кинель. Мне кажется, что младший. Со старшим они были ровестники, дед бы не стал его Щенком называть. И, судя по корням слов, этот Кёныш сказал, что на собрание Коалиции придёт и фракция Кинеля.
   -- А что случилось потом?
   -- Потом его убили.
   Копи отошла к окну и села на подоконник.
   -- То есть, всё разъяснилось?
   -- В том-то и дело, что ничего не разъяснилось, а что-то ещё больше запуталось. Если Бурин прогнал эту компанию, то ему нет смысла убивать председателя и развязывать эту войну. Он уже отступил и дал понять, что в Кинопольскую Волчью Республику возьмут не всех волков, а только достойных. И, я уже уверен, что никаких террористов он сам, лично, и не думал готовить. Потому что принципиальный больно и вообще советского разлива. С такой позицией он мог бы не то что с дедом -- с Кинелем общий язык найти.
   -- Странно, что это обнаружилось только через девять лет.
   -- Ничего странного. Разве хоть что-то что-то искал? Война почти сразу началась, а когда закончилась, все были озабочены только тем, как следы замести и как трупы врагов кремировать. К тому же, я уверен, все, кто знал про балканские дела, прибились к Бурину и Вукичу. Некому было тетрадки разбирать! Просто некому!
   Девушка не отвечала. Она смотрела в окно, а по лицу разливался ужас.
   -- Копи, что с тобой?
   Апраксина ткнула пальцем в стекло.
   -- Майнардушка, нам конец!
    XVII. Эвакуация
   -- Почему конец?-- Лакс подошёл к окну, пригляделся и понял, что девушка права.
   Две машины -- Лакс не разбирался в моделях, но сразу понял, что они дорогие и вместительные -- стояли перед воротами. А из них выгружались небритые смуглые люди.
   -- Копи, я правильно догадался, кто это?
   -- Да. Это Гамидов и компания. Их у нас все знают. Отец даже фотографии показывал. Чтобы знали своих героев.
   Солнце уже спряталось за деревьями и мир стал тёмно-зелёным, словно дно аквариума. Ветер утих, тишина сделалась абсолютной.
   От автомобилей отделился кто-то не очень важный, в спортивной куртке и с автоматом через плечо. Он подошёл к воротам, посмотрел на них почти презрительно, потом вскинул автомат и дал очередь.
   Эхо покатилось по лесу, словно большой невидимый шар. Ворота зазвенели и раскрылись. Цепь упала на землю, зашелестев, как змея.
   -- Как они нас нашли?-- Лакс отступил в глубину комнаты,-- Откуда они вообще знают про дачу?
   -- Я думаю, они нас не искали. А пришли сюда, потому что знают это место и хотят переждать ночь.
   -- Откуда они знают это место?
   -- Девять лет назад они убили здесь Константина Триколича, бывшего резидента СССР в Югославии и Албании. По приказу, предположительно, Евгения Бурина.
   -- Мы уже знаем, что Бурин здесь не при чём.
   -- Бурин мог обманывать.
   -- Бурин не такой зверь.
   -- Что ты имеешь в виду?
   -- Потом объясню. Нам уходить надо! Давай, перекидывайся.
   -- Какого...
   Вместо ответа Лакс упал на колени, перекинулся (со второй попытки), после чего схватил тетрадь в зубы и бросился вон из комнаты. За его спиной зашурашал халат, а потом застучали сильные лапы.
   Входная дверь приоткрылась как раз в тот момент, когда они сбегали по лестнице. Копи рыкнула и бросилась в сторону пришельца. Дверь захлопнулось, с той стороны закричали по-азербайджански.
   Лакс свернул в лабораторию и нырнул в проход под столом. Под лапами зашуршала трава, а в нос снова ударил знакомый запах из теплицы. Он обогнул её и даже не сбавляя скорости прошмыгнул в уже знакомый лаз.
   Было немного страшно, что тетрадка промокнет -- ведь псовые, как он помнил из биологической энциклопедии, потеют языком. Но оказалось, что если не высовывать язык, он так и будет лежать на своём месте и тетрадка останется такой же сухой, как тапочки, которые верный пёс приносит хозяину.
   За воротами слышался хриплый голос.
   -- Что такое? Ты же обещай людей прислать! Вот и присылай! Мы тоже в Коалицию хотим, пусть нас защищают. Олег, не дури, эти армяне бешеные...
   Очень скоро они снова оказались на дороге. Теперь запах от проехавшего авто был сильным и теперь его ни с чем нельзя было перепутать. Добежав до знакомого места, они нырнули в кусты и, к немалому облегчению, нашли свою одежду нетронутой. Торопливо скинувшись, они начали переодеваться.
   -- Зря скинулись, кстати,-- заметил Лакс,-- Волками мы бы быстрее ушли.
   -- Так легче прикинуться мирными жителями. С дороги, тут ещё одни едут!
   -- Не дача, а проходной двор,-- пробурчал Лакс, отступая вместе с Копи глубже в лес.
   По дороге действительно ехали. Это было два широченных джипа, трясшихся, словно картонные коробкт, с целой россыпью включённых фар. Лакс уже хотел прятаться глубже в чащу, но тут Копи сорвалась с места и с криком "Брат Мардагалян!" побежала к дороге.
   Лакс последовал за ней. Кажется, он начал что-то понимать, но не был уверен, что понимание дошло до конца.
   Миниатюрный караван затормозил, из кузова первого джипа закричали что-то приветственное. Окно кабины водителя опустилось вниз, и оттуда показалась уже знакомая голова Мардагаляна. Лицо так и светилось от радости.
   -- Барев дзес!-- Копи замахала рукой,-- Те, кого вы ищите, уже на даче. Две машины и примерно десять человек.
   Лакс заметил, что в кабине играет "System of a Down". Значит, Маргадалян ценил армянскую культуру во всех её проявлениях.
   -- Шноракалуцюн, милая. Я думаю, нас хватит, чтобы с ними разобраться. Ещё чего придумали, в мой лес без спросу полезли.
   -- Вы только с дачей поосторожней,-- попросил Лакс,-- мне там потом жить.
   -- Ты, парень, не бойся. Это дуэль должна быть, тут из танков не стреляют. В идеале всё решат когти и зубы. Но знаешь, что я скажу?-- Маргадалян высунулся в окно, словно собираясь поведать страшную тайну -- но всё равно говорил очень громко, так, что его мог услышать весь лес,-- Так вот, этот Гамидов до того дошёл, что к себе в стаю людей записывает. То есть это уже не стая, а самая настоящая банда. И разбираться с ней надо, как с бандитами! Вот и всё, что я думаю.
   -- Знаете, мы слышали,-- Лакс оглянулся,-- как они звонят Кинелю
   Марлагалян усмехнулся и потёр руки.
   -- Сюрприз им будет, ребятки. Такой сюрприз, что ахнут. Я только что с Кинелем говорил. Он пришлёт свою стаю, да, но драться она будет за меня. Так ждёт этих бози тха большой сюрприз. Я теперь знаю, сколько у них волков, сколько людей, и даже что они задумали. И у меня не только мои люди, а много кто ещё. Ведь эти бози тха стыдятся быть честными азербайджанцами, они себя "турками" называют, флажок себе сшили. Ну вот мы и устроим им сорок дней Муса-Дага. Будут драпать, как под Сардарапатом драпали, да только никто не уйдёт! Потому что хиары, хоть и зубастые.
   Он спрятался в кабину и дал по газам. Джип сорвался с места и понёсся дальше, рыча и подпрыгивая, словно дикий кабан, почуявший жертву.
   -- Что такое дуэль?-- спросил Лакс. Ждать здесь было нечего и они просто шли по колее, в обратную от дачи сторону.
   -- Это такой обычай решать споры,-- ответила Копи,-- довольно редкий, но на окраинах волчьего мира, как видишь, встречаются. Если две стаи претендуют на одну территорию, они могут перекинуться и устроить драку. Из оружия -- когти, зубы и боевые навыки, разумеется. И дерутся, пока одна из стай не побежит прочь.
   -- Опасная забава. Человек -- животное сравнительно безоружное, он с палкой звереет, а тут зубы и когти. Там убивают наверное часто.
   -- Если на дуэли кого-то убили -- это совсем хорошо, особенно для Кинополя. Вакансии появятся, на них можно будет пригласить кого-нибудь достойного.
   Просека упёрлась в шоссе. В вечерней полумгле проносились машины со включённоми фарами.
   -- Влево. Солнце вон там заходит, значит пришли мы оттуда.
   Остановка "Волчье-Ягодное" показалась так быстро, что Лакс осмелился подумать, что дальше у них всё пойдёт хорошо. Но вспомнил, что в лесу сейчас начинается дуэль -- а она не может не начаться, ведь Луна уже поднялась в небо и очень скоро и у Мардагаляна, и у Гамидова не останется другого оружия, кроме волчьего -- и понял, что ошибается.
   -- Всё поехало,-- заметил он.
   -- Ты о чём?
   -- Когда я ехал сюда, всё было более-менее понятно. Я поступаю в университет, у моего дяди клиника, моего деда убили какие-нибудь исламисты, чтобы он не успел вмешаться в чеченские дела. Теперь оказалось, что всё это -- одно большое волчье дело. И ты обратила внимание, что в нём не работают никакие объяснения? Те версии, которые Коалиция придумала для себя, ничуть не надёжней, чем те, которые она выпускает наружу. Мы напустили дыма, я согласен, -- но теперь и сами в нём заблудились. Вот что плохо.
   -- Я думаю, это потому...
   Чёрная, бесшумная машина выскользнула, словно тень, с шоссе и замерла, перегородив им дорогу. Лакс шагнул вперёд, одновременно прикидывая, удастся ли им в случае чего броситься через дорогу.
   За распахнувшейся дверью, однако, сидел Апраксин.
   -- Как вы, ребята?
   -- Всё в порядке,-- ответила за двоих Копи,-- Гамидов пытался спрятаться в лесу Мардагаляна. Теперь они на даче Триколича, обсуждают конфликт в Карабахе.
   -- Фух, ну хоть эти нашлись,-- Апраксин щёлкнул кнопкой, освобождая задние двери,-- Давайте, забирайтесь. Перебазируемся.
   -- Что случилось-то?
   -- По дороге расскажу. А где третий?
   Лакс и Копи переглянулись.
   -- Он сказал, что хочет устроить концерт...
   В следующую секунду все трое поняли, что настоящий ужас им ещё только предстоит.
  
   Глядя в затылок Апраксину, Лакс решил, что теперь совсем по-другому понимает выражение "оборотни в погонах".
   Автомобиль затормозил перед домиком Бирюкевича. Апраксин выбежал наружу, крикнув водителю что-то неразборчивое. Лакс представил, каково ехать в одной машине с тремя волками... или, точнее, с четырьмя, считая Лучевского. Впрочем, эти волки были в чём-то людьми, а значит, не такие кусачие.
   Апраксин вернулся.
   -- Всё намного хуже. Гони через деревню до клуба.
   -- А как выглядит клуб?
   -- Он в дорическом стиле, не ошибёшься.
   Волчье-Ягодное промелькнуло за окнами за полминуты -- и дома, и ограда с башней, и жёлтая змея газопровода -- словно кто-то прокрутил в ускоренном режиме весь их вчерашний день. Потом была небольшая пустая дорога, а затем опять показались домики, разбегавшиеся от небольшого холма. На холме действительно стоял небольшой кубик цвета золотого песчаника и с тремя белыми колоннами по фасаду, напоминавший скорее беседку, чем общественное здание.
   -- Идём пешком,-- сообщил Апраксин,-- чтобы внимания не привлекать. Сколько у нас ещё времени?
   -- Примерно час,-- отозвалась Копи.
   -- Уложимся.
   Они вышли наружу и двинулись по улице. Навстречу шли трое деревенских парней. Они были весьма возбуждены, но Волченя быстро почувствовал, что угрозы нет, потому что по сторонам не смотрели.
   -- Не, ребят, этот звук такой, у-у-у... Сложный дерзкий.
   -- Ага. Почти как у "Секс Пистолз", когда они в Киеве с симфоническим оркестром.
   -- И всё скромно так, этот, как его -- минимализм!
   Апраксин проводил их взглядом.
   -- Слушай, биолог,-- тихо произнёс он,-- Шизофрения -- она воздушно-капельным не передаётся?
   -- Она врождённая.
   -- Это хорошо. Слушаем внимательно, никого не трогаем. Если начинает ехать крыша -- говорим.
   Следующими были две старушки.
   -- Ох как играли, как играли-то...
   -- Аж душа уходила!
   -- А воть звук-то полифоничный!
   -- Ага! Основной мотив идёт фоном и снова начинаеть, когда громка!
   -- Лёгкая музыка, правильная. Почти второй "Лидзеппелин"!
   -- Но мотивы-то фанковые, Никифоровна, фанковые!
   -- Это всё эта, как его... Постмодернизьмистическая поетика!
   Два морщинистых лица так и вспыхнули при этом слове.
   Апраксин отступил в сторону и долго смотрел им вслед.
   -- Ситуация усложняется,-- сказал он,-- В селе явная аномалия. Дальше идём осторожно. Не говорим умных слов.
   Окна в клубе были тёмными, но дверь оставалось приоткрытой. Они осторожно подошли и заглянули в окно.
   Крохотный полутёмный зал уже опустел. Только на сцене сидели на стульях двое и разливали по стаканом нечто, цветом и запахом похожее на "Бердяевку". Слева сидел серьёзного вида человек в очках и кепочке, по виду -- председатель садового кооператива. Справа -- Лучевский. Его трэшевые волосы опять стояли торчком.
   -- Речь идёт о новом тренде в мировой философии,-- объяснял Лучевский,-- Подобно идеям Декарта, давшим толчок математике и создавшим новую методологию, идеи Деррида и Бодрийяра способны произвести ментальную революцию и помочь нам достигнуть третьей сингулярности, вы понимаете? Их уже внедрили в программирование, в идею нейросетей, фильм "Матрица", опять же. Я думаю, идеи симулякров, плато, деконструкции произведут революцию в сельском хозяйстве. Постмодернизм на селе станет революцией, сопоставимой с изобретением трактора или самогона. Особенно в животноводстве.
   -- Да, в этом мы когда-то были впереди всей планеты,-- ответил председатель садового кооператива,-- Почти как в космонавтике, только ещё больше. Вот не просто так все эти Бодрийяры раньше были марксистами. И у нас ещё в советское время всё это начинали внедрять. Колхозная жизнь и плановое производство -- это самый настоящий симулякр. А потом и деконструкция началась.
   -- Вот-вот,-- Лучевский тряхнул головой,-- И сейчас в условиях дегегемонии и глобализации необходимо сделать следующий шаг и выйти наконец на новое плато. С хорошей рекламой в наше время можно продать даже молоко деревянной коровы. Так что нет никаких сомнений -- приложение идей Деррида к животноводству даст взрывной кумулятивный эффект! Ведь и литература, и наука, и сельское хозяйство, и крупный рогатый скот есть Бытие, а значит, допускает перенос методов. Теперь уже ясно -- мир начинается там, где кончается труд и порядок означаемого никогда не одновременен порядку означающего! А значит, только когда мы избавимся от устаревших воззрений, у нас сразу же появятся новые и мы получим совершенно новый эффект. Зачем вкладываться в производство в наше время, когда реклама важнее товара? Это бесмысленный вещизм, заведший в тупик европейскую цивилизацию. Чтобы стать передовыми, мы должны вырваться за рамки этой гонки и ехать в ней поперёк!
   -- Да, тут нельзя не согласиться,-- кивнул серьёзный,-- Французский опыт ведения хозяйства очень актуален для нашего кооператива. Сходность матрицы природных условий...
   -- Похоже,-- заметил Апраксин,-- что нам придётся его похищать. Давайте, заходим и медленно подбираемся...

Часть III. Лесная Сказка

    XVIII. Автокомбинат N2
   У отца Кинеля было два компаньона. Один из них -- старый Кравшеня -- пережил его только на несколько месяцев. Другой, Воробьюхин, просто исчез, так что все три доли империи Кинеля-старшего оказались в руках единственного наследника.
   Это Курбинчик знал наверняка. Прочие подробности остались за кулисами. И он собирался разорвать эту ткань. Но пока не знал, как это сделать.
   Помогла Росомаха -- эта стрёмная, коротко стриженная аспирантка Кинопольского Биологического. Ему иногда казалось, что она пошла в экологи только потому, что всё остальное получалось у неё слишком легко. Ещё перед тем памятным пикетом (который закончился ничем) он как-то упомянул ей об этой истории. Потом, уже после визита к Кинелю, он снова упомянул о том, что было бы неплохо отыскать Воробьюхина. А уже утром мобильник стал разрываться от звонков.
   -- Что такое?
   -- Нашла его.
   -- Кого?
   -- Воробьюхина. Выбирайся, он согласен увидеться. Только без протокола.
   -- Он в городе?
   -- Нет. Но он приедет. Выбирайся на Автокомбинат номер два. Это... ну, в общем, по карте посмотришь, где.
   Автокомбинат располагался на юго-востоке, так что он ехал через Глухарёвку. Когда мимо проплыл бирюзовый кристалл офисного центра, на втором этаже которого принимал Триколич, Курбинчик так сильно сжал руль, что у него побелели пальцы.
   За круглой площадью, после небольшого квартальчика жилых домов, дорогу обступили заводские корпуса и заборы с колючей проволокой. Именно здесь, а не в городе были основные угодья Кинеля. Да, его фирма что-то строила, что-то разрушала, но именно громадная доля в акциях почти любого крупного кинопольского производства спасла бы его от любого кризиса и катаклизма. Бывший дом офицеров, который он снимал почти целиком, был не больше, чем столицей его империи, а эти старые, полупустые на вид корпуса со сплошными лентами окон и новенькими автоматическими воротами были провинциями, исправно поставлявшими ему дань и новобранцев.
   Конечно, император был не один. Империя Кинеля была не Римской, а скорее Хеттской, с полунезависимыми князьями, чьи интересы сплетались в один клубок. Клубок этот хранился там же, в бывшем доме офицеров, и заглянуть в его переплетения было, к сожалению, нельзя. Можно было проследить лишь его ниточки, тянувшиеся в самые разные сферы. Лучевский, владевший почти всеми обувными магазинами города, Войкшунес, ещё с советских времён подвизавшийся на ниве снабжения, а ныне главный городской перевозчик, Мардагалян (официально -- беженец), исправно поставлявший в город апельсины и вино, нотариальная контора Алчихиной, -- и, внезапно, Крапивник, завкафедрой Кинопольского Биологического. Давняя и не очень понятная дружба с Апраксиным казалась в этом ряду вполне естветсвенной.
   Были и другие, не столь заметные, например Триколич с его кабинетом, -- хотя когда Курбинчик узнал, сколько денег через него проходит, то он понял, что "не столь заметные" просто стараются не попадаться на глаза. Этот скромный кабинет (как он был зарегистрирован) работал, среди прочих, в той области ветеренарной хирургии, за которую мало кто брался.
   Триколич и его ассистенты лечили лошадей и брались даже за сложные переломы и почти безнадёжные случаи. А ведь лошадь -- не кот и даже не корова. Её не отвезёшь в стерильную операционную, её не отправишь в случае неудачи на мясо, а если она умирает, то принято покупать новую (самые дешёвые -- от десяти тысяч долларов, не считая транспортировки). Если вспомнить, где расположен Кинополь, то нет ничего удивительного в том, что ассистенты этого чудо-кабинета постоянно командировались то в Ригу, то в Вильнюс, а то и в Петербург и не было по всему южному побережью Балтийского Моря такого клуба любителей конного спорта, в котором бы не знали их телефон.
   И вот, теперь он убит. Это удивляло. Потому что смущал Курбинчика не сам узел -- мало ли людей ведут общие дела -- а то, что в нём совершенно не было конфликтов. Никто не выпадал из этого странного сообщества, никто ни с кем внутри него не судился. Для людей, которые просто делают деньги, это очень не характерно и Курбинчик уже начинал подозревать в них масонов или сектантов. В конце концов, город, где, как говорят, до сих пор собираются Кроличий Клуб и Общество Анонимных Маньяков, а также есть своя Академия Наук (подпольная), вполне может найти место и для таких сборищ.
   Председательствовал в клубе, видимо, Кинель, и Курбинчик не имел против этого никаких возражений. Он просто не хотел, чтобы господин председатель возомнил себя Господом Богом.
   Но сейчас в этом тихом омуте произошло убийство, и Курбинчик был почти уверен, что его причины прятались прошлом. Поэтому проблема Кинеля сразу поблёкла, уступив место схемам и прикидкам из более привычной области.
  
   Росомаха уже дожидалась на остановке, с головой ушедшая в какие-то бумаги. Остановка называлась Автокомбинат N2, и её окружал замечательный индустриальный пейзаж. Большой цех завода, похожий формой на древнеегипетский саркофаг, был опутан железными трубами, чуть дальше поднимался прореженный лес, а мимо леса пыхтел по железной дороге поезд с чумазыми цистернами.
   -- Когда-то эти железобетонные ужасы считали красивыми,-- заметила Росомаха,-- Индустриализация, первая пятилетка... Потому что вокруг были только деревни и купеческие домики. С одной каланчи можно было увидеть весь город. И сейчас это кое-кому нравится. Тем, кто здесь не живёт.
   -- А где Воробьюхин?
   -- Сейчас подойдёт. Он просил, чтобы без протокола.
   -- Он должен иметь в виде -- если я буду допрашивать без протокола, то не смогу приобщить к делу его показания.
   -- Поэтому он и просит без протокола.
   -- Странное решение.
   День был жарким, но вечер уже предвещал холодный ночной дождь. Большие тяжёлые тучи обложили небо с юга.
   Неслышно подъехала серая машина незнакомой марки, похожая на огромный обтекаемый саркофаг. Отъехала боковая дверь, но изнутри никто не вышел. В салоне, за тонированными стёклами, царил полумрак.
   Курбинчик смотрел на авто выжидающе.
   -- Он сам не выйдет,-- сообщила Росомаха,-- Ты сам должен зайти.
   -- Почему он не хочет выйти?
   -- Я думаю, что он просто не может. У него, кажется, ноги совсем отказали.
   -- Ему сорок пять лет. Он слишком молод, чтобы ноги перестали работать.
   -- Ему не больше пары месяцев осталось.
   -- Что с ним? Он болен?
   -- Сам увидешь.
   Курбинчик поднялся и перешёл улицу. Это был довольно тихий заулок, и машин нигде не было. Стояла такая тишина, что казалось, будто он очутился в заброшенном городе.
   Внутри было много новенькой, пахучей обивки, но её аромат перебивал нестерпимо-острый запах роз. Очки сразу же запотели. И ещё в салоне было тесно, так, что сидеть можно было только утонув в сидении и высоко подняв колени. Кое-как устроевшись, он всё-таки смог обернуться и наконец-то разглядел Воробьюхина.
   Даже в полумраке салона Воробьюхин был страшен. От лица, которое Курбинчик видел на фотографиях, сохранились лишь общие черты, которых не тронуло общая дряхлость.
   Даже в полутёмном салоне было видно, что он худой, словно распелёнутая мумия и при этом болезненно, просто неестественно бледен. Похоже, у него была какая-то болезнь кожи: она шелушилась, висела лохмотьями, а на левой руке из-под повязки смотрела большая, тёмная язва.
   -- Мне нельзя наружу,-- сообщил Воробьюхин, даже не поворачиваясь к собеседнику,-- Спрашивайте, что вам нужно знать. Я постараюсь ответить.
   -- Мне можно вести записи?
   -- Нет! Спрашивайте по существу.
   -- Ну что же, я начну. Но имейте в виду, что если меня что-то заинтересует, я смогу вас вызвать и в официальном порядке.
   -- Вызвать можете. А я могу и не явиться.
   -- Но тогда вы нарушите закон.
   -- Мёртвые не могут нарушать законы. А я официально мёртвый.
   -- Мертвы?
   -- Умер четыре года назад. Есть свидетельство о смерти. Октябрьский район города Тамбова. Могу показать.
   -- Но вы живы.
   -- Только не начинайте снова о законности. Сегодня жив, а завтра умер -- вам до этого не должно быть никакого дела. Задавайте вопросы, я постараюсь на них ответить. Считайте, что я дух, который явился вам на спиритическом сеансе. Если мне надоест -- я просто улечу обратно. В мир мёртвых.
   -- У вас, видимо, двойное гражданство. Потому я вас вижу среди живых.
   -- Ленина тоже много кто видит. А некоторые с ним даже фотографируются.
   -- Ленин к нашему делу не относится. Расскажите лучше про ваши дела с Кинелем.
   -- Их было двое. Нас тоже.
   -- Да, двое. Поэтому давайте начнём со старшего.
   -- У нас с ним были общие дела ещё со времён перестроечных кооперативов. Сначала были он и Кравшеня. Они, кажется, даже сидели в одной конторе. Им нужен был кто-то, кто мог бы посодействовать на заводах изнутри. Это был я. Так и сошлись. Это было в восемьдесят восьмом, где-то весной. Подробностей говорить не буду, всё это есть в документах. Дела мы делали вместе.
   -- Понятно. Насколько я знаю, у него довольно много самых различных партнёров. Целый клуб, связанный взаимными услугами.
   -- Вы про совещания?
   -- Я не знаю, как это у вас называлось. Специфику бизнеса мы пока оставим на потом...
   -- Не беспокойтесь. О делах я с вами говорить всё равно не буду.
   -- Хорошо, спасибо, что предупредили. Продолжайте про клуб. Я полагаю, вы были одним из активнейших его членов.
   -- Я в него не входил.
   -- Как так?
   -- А вот так. У них были свои игры. Посторонние не допускались. Ни я, ни Кравшеня даже не знали, с кем у него по этой линии есть связи. Зато, например, Мардагалян вошёл туда сразу после того, как в город приехал. А уже через полгода у него было три склада, и он поддонами отгружал апельсины. Вот так!
   -- То есть, клуб существовал и в советское время?
   -- В советское время клубом он не был, но связи у него уже были. Кинель вообще был птица высокого полёта. В Москве куча связей, с органами нормальные отношения. Он в саму работу мало вмешивался, больше занимался тем, чтобы всё шло гладко. И не разменивался на мелочёвку, как многие в то время. По крупному играл, но не потому что был смелый, а потому что умел закрывать все дырки и знать, где можно пролезть, а где просочиться. Когда Советского Союза не стало, он даже не побеспокоился. Так нам и сказал -- будем делать то же самое, даже если конец света.
   -- Кто кроме вас входил в правление?
   -- Нас трое. Ещё Войкшунес на подхвате, но он транспортник. Мы ведь до строительного бизнеса чем попало занимались. Трясли любую яблоню, пока не засохла. Поэтому клуб мы заметили только в девяносто третьем. Когда Кинель пришёл к нам и сказал в случае чего впрягаться за президента. То же самое на выборах девяносто шестого. Как только кампания -- у него были готовы деньги и он знал, в кого их вложить. Про тех же губернаторов не говорю.
   -- Как думаете, откуда он получал информацию?
   -- У него знакомых куча было. Например, отставной разведчик один был, кажется, полный генерал. Триколич его фамилия. Кажется, серб, а может быть какой-нибудь албанец. У него сын ещё был, ветеринар, до сих пор свой офис у Кинеля арендует. Причём они не югославские сербы, а уже давно обрусевшие, из тех, что при князе Потёмкине на Украину переселялись. Через этого Триколича он много чего получал. Мы ему даже дачу строить начинали, пока он был жив. Я его пару раз видел -- нормальный старик, только спокойный неестественно. Но это у них профессиональное.
   -- А что было потом?
   -- Вы сами знаете.
   -- Я знаю, что убили Триколича. Кажется, ваххабиты какие-то. Скандал был страшный. Потом убили Вукича, его сослуживца. Дальше в городе была целая вереница убийств, причём многие из этих людей были как-то связаны с делами в том числе и вашей компании. Спустя два месяца они прекратились так же внезапно, как и начались. В то время как жители уже были готовы к тому, что главным бандитским городом будет считаться не Петербург, а Кинополь. Но убийцы даже в этом подгадили жителям.
   -- Все убитые были членами клуба?
   -- Я в нём не состоял, говорю же. Я даже не знаю, по какому принципу туда принимали. И дорого бы дал, чтобы узнать! Помню только, что когда началось и убили ещё и Вукича, нам Кинель сказал не волноваться -- дескать, нас это не касается, а вот его может и коснуться. Тогда же мы стали закрытым акционерным и поделили акции на троих. Кинелю достался самый большой пакет, но он и вкладывал больше всех. С кредитом у него проблем не было. Я так думаю, что для клуба не было проблемой ни дать кредит, ни вытащить его обратно. Иногда я начинаю подозревать, что они какие-нибудь масоны, но только не те, которые в "Войне и мире", а крутые, которые правят миром из-за кулис, ломают головой кирпичи и дубасят за неуплату киянками.
   -- Вы слышали, что происходит сейчас в городе?
   -- Убивают людей. Но это обычное дело. В больших городах всегда так. Каждый день кого-то убивают.
   -- У меня есть серьёзные основания полагать, что убивают людей, так или иначе входивших в этот так называемый клуб. В частности, как и в прошлый раз, началось с убийства Триколича. Правда на этот раз начали с сына.
   -- Вы кажетесь таким умным, а говорите такие наивности. Неужели вы думаете, что это как-то связано?
   -- Дело в том, что на Кинеля также было совершено покушение. Поэтому мы считаем, что здесь есть параллель с убийствами девятилетней давности.
   -- Старшего Триколича убили, а младшего -- нет. Старшего Кинеля не убили, младшего тоже нет. И вправду, большое сходство.
   -- После истории с Обществом Анонимных Маньяков мы рассматриваем любые версии. В частности, мне хотелось бы узнать, передаётся ли членство в этом клубе по наследству.
   -- Понятия не имею. Думаю, что да. Младший Кинель водил дружбу с той же компанией.
   -- Мы немного отошли в сторону. Вы помните обстоятельства смерти вашего партнёра?
   -- Кинеля или Кравшени?
   -- Сперва Кинеля.
   -- Мы это не видели. У него командировка была в Москву, и на фуршете вдруг стало очень плохо.
   -- Как думаете, его могли устранить?
   -- Я думаю, его устранил чёрный перец. Он парень сложный был, этот старый Кинель, вы не думайте, что он просто ловкий номенклатурщик. Крепкий мужик довольно, и при этом даже в столовой есть не мог. Задыхался даже от перца, на астму немного похоже. Поэтому даже встречи не в ресторанах, а в офисе, и чтобы кодиционер гудел над головой. Причём аллергии свои знал и мог по цвету и запаху понять, что какое печенье ему можно, какое нет. Так что серб остаётся сербом даже без чёрного перца.
   -- Он не был сербом,-- отчеканил Курбинчик.
   -- Вот как? А кем же он был?
   -- Сейчас это не имеет значения. Вы сказали, что он умер в Москве, предположительно отравившись. Откуда пришла эта версия?
   -- От его сына. Он унаследовал дело. Конечно, налогов заплатил порядочно, но связи отца, акции, полномочия перешли к нему. И он вцепился в них так прочно, что мы и не ожидали.
   -- Достоверны ли слухи, что после смерти Кинеля вы и Кравшеня планировали вытеснить его сына из бизнеса?
   -- Обычная практика, что тут такого. К тому же, там всё уже настолько разрослось, что это была не фирма, а целая империя. Вся цепочка от аренды земли и через строительство до того, что в этих домиках продаётся. Заводы некоторые городского значения, которые худо-бедно пыхтели. Ну и некоторые люди в мэрии, куда же без этого. Деньги рождают власть, вам это прекрасно известно. Вот мы и решили, что теперь управимся и без клуба. Нет, мы были не против, когда он нам помогал. А вот ему помогать нам не очень нравилось. Ну и неприятно на похоронах было, когда оказалось, что на поминках нас не ждут, а клуб будет в полном составе.
   -- То есть вы действительно собирались вытеснить Олега Кинеля из отцовского бизнеса?
   -- Да. И уже рычаги присматривали. А он пришёл и в первый же день предложил нам выкупить нашу долю.
   -- Вы согласились?
   -- Отказались. И стали готовиться к бою. Но Кинель был быстрей. Он вообще стремительный молодой человек. Я уверен, что он и бреется налысо, чтобы волосы ни за что не цеплялись.
   -- Как думаете, он имеет отношение к смерти Кравшени?
   -- Кравшеню не трогайте. Его убило само время. На радостях, что пережил девяносто шестой и девяносто восьмой -- вот же времена были, буря на буре -- женился. Даже не замечал, что состарился. Жена забеременела, наследника ждал. А что было потом -- вы ведь знаете, да? Не надо говорить.
   -- Не надо. Я знаю. Страшная и глупая история. В то время у нас в городе действительно развелось много одичавших собачьих стай. И как раз после того случая всерьёз взялись за их истребление.
   -- Ну вот, он её не пережил. Слишком много наследник для него значил. Или наследница, тут уже не поймёшь. Я, конечно, должен был сразу догадаться, что он в таком состоянии, что ни на какие интриги не способен. Но разве башке прикажешь правильно думать? Я верил, что ради наследника он постарается. Оказалось, ошибался. Он быстро отошёл от управления, а когда наконец кончился, его пакет акций почти целиком оказался в руках Кинеля. Понятия не имею, как это получилось.
   -- Таким образом, вы остались вдвоём?
   -- Потом мы отправились на охоту. Кинель очень хорошо дружил с одним важным лицом, которое тут за заповедники отвечало. Вы не можете его не знать.
   -- Вы имеете в виду Дуболомского?
   -- Он самый. Его ещё с должности сняли в начале этого года. Даже в московские газеты попало.
   -- Я буду иметь в виду, что мертвые даже на том свете читают московские газеты.
   -- Это входит в комплект адских мук. Кого кстати вместо Дуболомского прислали?
   -- Апраксина. Виктор Павлович. Знаете его?
   -- Этого не знаю. Ну и вот, а тогда мы охотились. Я сразу понял, что какой-то подвох, потому что Кинелей ни на какие пикники было не выманить. Ни старшего, ни младшего.
   -- И что же произошло на охоте?
   -- После неё я продал Кинелю все акции, ликвидировал все права и уехал из города. В две тысячи втором дело было. Почти пять месяцев после смерти его отца.
   -- Почему вы это сделали?
   -- Уходите.
   -- Что произошло на охоте?
   -- Я же сказал -- уходите. Разговор закончен.
   -- Я смогу с вами связаться, если следствию потребуются более подробные показания?
   -- Они не потребуются. Если будет надо, я сам с вами свяжусь. Но следтствию ничего не потребуется. Потому что вы ничего не понимаете и никогда не поймёте!
   -- Хорошо. Воля ваша. Последний вопрос, можете не отвечать на него подробно. Как вы думаете, насколько эти убийства связаны с профессиональной деятельностью Олега Кинеля?
   -- А никак они не связаны. Вы, я вижу, думаете, что чтобы управлять такой махиной нужно быть каким-то необыкновенным зверем. А он такой же зверь как вы, или я. А я вот увидел его в полной мощи и понял: он не просто в той же плоскости что и я, он и думает как я. А сил у него больше, поэтому в случае чего я ему вчистую проиграю. Поэтому я перестал думать, быстро вышел и уехал, а теперь ещё и умер -- для надёжности. Вы не там копаете. Вы думаете, что если я сидел с ним в одном кабинете, то так вот сразу все тайны увидел? Всё, что в клубе у них -- оно как за кулисами. Те убийства начались за кулисами, и эти убийства начались за кулисами. Там свои мотивы, которые мне и вам понимать не положено. А вы всё ищете подкопы, и кто ему мог мстить. Кравшеня не может мстить уже сейчас. А мне незачем. Даже если я его убью, акции ко мне не вернутся. Он всё у меня скупил. Теперь проваливайте.
   -- Благодарю вас, что покинули мир мёртвых ради этого разговора.
   -- Я призрак. Мне не привыкать.
   Курбинчик выбрался наружу. Дверца бесшумно скользнула обратно и в тот же момент машина тронулась с места, обдав его едким дымом.
   Возвращаясь к остановке, следователь достал блокнот и принялся набрасывать там схему.
   -- Я думаю, у них там что-то наподобие секты,-- сообщил он Росомахе,-- Возможно, связано с Церковью Воссоединения, но действовало задолго до неё. Со своими обязательствами и ритуалами. Например, на погребения приглашают только своих и обряды явно не каноничные. Внутри -- то, что называют протестантской этикой. Поэтому убивать могут и на ритуальной почве.
   Росомаха смотрела в совсем другую сторону.
   -- Что там такое?
   -- Волк. Первый раз в жизни вижу волка в городе.
   Она указала в траву. Курбинчик пригляделся и разглядел огромную тёмно-серую собаку, похожую на немецкую овчарку, с почти жёлтыми лапами, немного разодранным ухом и шрамом на плече. Собака смотрела на них из травы довольно недоверчиво, хотя явно не собиралась бежать.
   -- Волк. Смотри, какие лапы. Хотя, возможно, помесь с собакой. Обычно волк человека боится.
   -- Может, из зоопарка?
   Курбинчик был их тех, кто никогда не стал бы спорить о биологии с аспиранткой Крапивника.
   -- Сомнительно. Я там такого не видела.
   Волк ещё раз посмотрел на них, потом повернулся и затрусил в сторону леса. Росомаха последовала за ним. Курбинчик присоединился.
   -- У нас в лесах волки есть,-- торопливо сообщала аспирантка,-- Из заповедника приходят. Но в городе вижу впервые. Лесные животные вообще не любят бетона и больших городов. Единственный случай на моей памяти -- это десять лет назад, в Ламочкино. На улице Павлова, где теперь собачий питомник. Там лес подходит почти к самому городу и однажды утром, часа в четыре оттуда вышел лось. Из заповедника ушёл, наверное. Прошёл по тротуару, дошёл до гастронома, посмотрел в витрину -- а с той стороны на него тоже лось смотрит. Витрина была ещё старая, советских времён и с зеркалом. Ну, лось решил защитить территорию и как бросится на конкурента. Стекло -- вдребезги, зеркало -- вдребезги, лось весь в опилках и на первой полосе. А гастроном с тех пор называют Лосиным.
   Волк перемахнул через железную дорогу и начал спускаться в овраг. Росомаха и Курбинчик остановилсь на насыпи.
   -- Наверное, он ручной,-- предположила Росомаха,-- Бывали случаи, когда люди растили волков. Наверное, он ведёт нас к хозяину. Хотя это странно. Но он не похож на волка, слишком громадный. Хотя все формы именно волчьи.
   Тропинка просматривалась хорошо. Она пересекала прогалину и уходила в цепкие, непокорные кусты.
   -- Ты видишь где-нибудь волка?
   -- Вот он,-- Росомаха указала пальцем куда-то в зелень,-- по кустам плутает. Интересно, зачем. А вот ещё один. И ещё. Да тут целая стая!
   Действительно, светлые пятна шебуршали в кустах то тут, то там, словно патрулируя границу леса.
   -- Странно, ещё, что они южные,-- Росомаха продолжала приглядываться,-- чёрные, жёсткая шерсть. Такие у нас не водятся. Может, и правда из зоопарка. Canis lupus cubanensis, классический, из Турции или Закавказья. Хотя под Москвой похожих тоже видели.
   -- Пошли отсюда.
   -- Что?
   Курбинчик уже выбирался обратно. Росомаха последовала за ним.
   -- Отходим, отходим. Садись в машину.
   Он почти перешёл на бег.
   Машина была на месте. Курбинчик сел на водительское кресло и с наслаждением захлопнул дверь. Он тронулся так стремительно, что Росомаха не успела даже пристегнуться.
   -- Ты чего? Волков испугался?
   -- Да.
   -- Они ведут себя, почти как ручные.
   -- Вот ручные волки мне особенно не нравятся. Потому у них есть хозяева.
   -- Наверное, их просто в заповеднике прикармливают. Вот они и привыкли к людям.
   -- Я не знаю, кто их прикармливает,-- Курбинчик делал поворот за поворотом, и поминутно оглядывался назад, словно за ним шла погоня,-- но они очень хотят, чтобы мы за ними пошли. Нас собирались куда-то заманить. Я не знаю, куда. И мне это очень не нравится.
    XIX. К пониманию творчества Станислава Лучевского
   Это был уже другой лес.
   Лакс всю дорогу то проваливался в сон, то пытался устроиться поудобнее, но всё равно запомнил ночную дорогу, какие-то шлагбаумы, и большой, подсвеченный фарами плакат "Заповедник "Дикий Лес" им. Ч. Дарвина". А один раз стена русступилась и он снова увидел Кинополь -- огромная полоса домов спального района с ярко-жёлтыми огнями окон тянулась по линии горизонта, словно огромная крепостная стена. Потом пришла полудрёма и перед глазами раскинулся ещё один Кинополь -- теперь уже с высоты птичьего полёта.
   Город был словно начерчен на светло-серой доске толстыми чёрными линиями. Он превратился в большую овальную крепость, протянувшуюся от моря (Лакс его так и не увидел) до Воронянки. За водохранилищем начинался Южный лес, восточный край сливался с заповедником. А в центре города поднимался Волчий Дом, превратившийся в главную башню и когда на ней зажигали огонь, то волки всех окрестных лесов начинали выть. Таким был Кинополь -- волчья крепость посередине лесов. И от этого становилось страшно.
   Проснувшись, он увидел, что дверь машины распахнута, а снаружи идёт дождь и уже начинает светать. Лакс осторожно выбрался наружу, разглядел Копи (даже в перекинутом виде было заметно, какая она сонная), а потом и Лучевского. Они бежали к лесенке с железными перилами. Слабое, молочно-жёлтое сияние рассвета с трудом пробивалось сквозь пелену туч.
   Рядом с лесенкой в траве белел кирпичный квадрат с табличкой "Малдеру, лучшему псу-фокстерьеру".
   Поднявшись наверх, Волченя оказался перед деревянным домом в два этажа, увенчанным шестигранной башней. Башня напоминала часовню, какие часто попадаются в Прибалтике, но вместо креста её венчала жестяная пятиконечная звезда.
   Ко входу вела аллейка с оградой на пузатых колоннах. Ограда поросла мхом, её венчали треснувшие чаши. Чуть дальше виднелись статуи -- хитрого вида пионер, похищающий мяч и два юных волка, смотревших в лес. Волков Лакс узнал -- похоже, именно эти поджарые и короткохвостые переярки с ещё не отросшей гривой попали на пять белорусских рублей 1992 года выпуска. Мама использовала такую купюру как закладку.
   Наружная лестница вела на второй этаж. Копи и Лучевский уже поднимались. Видимо, это место тоже было им знакомо.
   Лакс побежал следом. Мокрые ступени стонали под лапами, но, к счастью, не треснула ни одна. Видимо, здесь был пожарный ход.
   А вот и дверь, на ней замок. Рядом открытое окно. Волченя прошмыгнул туда и очутился пропахшем в сыростью коридорчике с длинным рядом шкафчиков, какие бывают в детском саду.
   -- Ваша одежда.
   Чемодан Копи и пакет со сваленной вместе одеждой Лакса и Лучевского мягко опустились на пол прямо за его хвостом. Волченя оглянулся, но так и не успел увидеть водителя -- его шаги уже удалялись. Стало немного жутко.
   Коридор заканчивался большой холодной комнатой, когда-то служившей холлом. Большой диван, столы, сдвинутые к стене, и тумбочка без телевизора. Судя по облупившимся цветам и ёлкам на стенах, раньше в этом доме был пионерский лагерь.
   "Ну, вот и хорошо,-- подумал Волченя, устроился на полу и задремал.
  
   Его разбудил запах горечей гречневой каши и мяса. Посередине холла стояла тележка с большим, словно из полевой кухни чаном. В чане дымилась гречка с бараниной.
   Рядом стоял Лучевский, в фартуке и с подвязанными волосами. Лицо такое, словно он стыдился этой необычной опрятности. В руках -- миска. Легенда кинопольского андеграунда уплетала кашу с таким усердием, что, казалось, была готова слопать весь чан.
   -- Обманывают нас консерваторы!-- сообщил он,-- Написали на консервах гречка с мясом, а внутри одна гречка, а мяса на один зуб. Исправляемся вот. Изверги! Никакой заботы о потребителе.
   Лакс заурчал и перевернулся на другой бок. Потом поднялся на ноги, обежал холл и кое-как скинулся.
   -- Ой,-- Лучевский почесал затылок ложкой,-- а я одежду твою забыл.
   Пришлось, немного поёживаясь от холода, отправиться за одеждой в коридорчик со шкафчиками. Одеваясь, Лакс смотрел в окно. С белого, цвета простыни неба по-прежнему капал мелкий дождь, а вокруг лагеря шумели на ветру сосны.
   А вот машины уже не было.
   Лучевский наложил полную тарелку и теперь пытался вытащить на середину холла большое тяжёлое кресло. Кресло не поддавалось. А диван был занят, -- на нём посапывала Копи. В форме человека она казалась удивительно милой и беззащитной. Такую хочется обнять, прижать к себе и не отпускать долго-долго.
   Наконец, кресло подчинилось и подъехало к тележке. Лучевский тут же уселся на подлокотник и достал из кармана фартука уже знакомую тетрадку.
   -- Я вот думаю над образом Винни-Пуха. Мне Копи рассказывала, что у него есть какое-то систематическое значение в книге. Что он у себя там в лесу, как Пушкин в русской поэзии -- всё освещает и за все отвечает. Поэтому Винни-Пух -- он очень интересный. Он цельный, а люди сейчас расколоты.
   Лакс задумался. Мысли поднимались из подсознания, как ил во взболомученной воде.
   -- Да, там есть жуткие эпизоды,-- сказал он,-- Иногда настоящий "Твин Пикс". Например, тот эпизод где-то в середине, когда Винни проснулся среди ночи и пошёл в буфет за мёдом, а за окном -- ВОРРАВОРРАВОРРА. Это Тигра пришёл. Или ещё, в самом начале, когда они Слонопотама ловят. Лес этот туманный... до сих пор жуть, когда вспоминаю. Толкиен по сравнению с ним писатель для девочек. Во "Властелине Колец" том же всё прилизано и лакировано. Словно по ландашафтному парку гуляешь. Можно мир спасти почти не поцарапавшись.
   -- Есть ещё "Ветер в ивах".
   -- "Ветер в ивах"? Слышал, но не читал.
   -- Там про зверушек. Тебе понравится, ты же биолог.
   -- Значит, надо почитать. А Винни-Пух -- это действительно хорошая история. Разноцветная такая, с подробностями, как вся английская литература,-- на этом месте Лакс понял, что "Винни-Пух" -- он действительно такой. И заговорил быстрее, чтобы не упустить мысли, которые того и гляди, начнут налетать на друга,-- А ещё там лес замечательный. Помню, когда я жил ещё на станции, шёл через лес осенью, а под ногами жёлтая тропинка и на ней рыжие шишки. Как в той главе, где все звери ими с моста кидались.
   -- А ещё у Винни-Пуха творчество интересное!-- Лучевский сощурился, ещё зорче вглядываясь в поэтическое наследие плюшевого медвежонка,-- Стихи на уровне Введенского и Кузи УО. Там и панк, и постпанк, и психоделия, а ослик в конце вообще рэп читает. Это ведь тоже из народного творчества, только детского. А люди во времена Милна думали, что народное -- это романсы или саги какие-нибудь про Беовульфов. Хотя те же саги профессионалы писали.
   -- Так человек устроен,-- заметил Лакс,-- если всё воспринимать целиком, то мозги перегорят. Или поумнеешь, а это ещё неприятней. Поэтому всё, что вдали или в прошлом, кажется размытым и однородным. Саги писал весь народ, соседей грабил тоже весь народ, а не люди специально обученные... Удивляться тут не стоит. Так устроено восприятие почти у всех животных.
   -- Угу, вот именно, что разные восприятия. И я пока не могу понять, какой должна быть песня с темой Винни-Пуха. Там должен быть особенный ритм. Например, такой, быстрый:
  
   Винни-Пух сидит в стакане --
   Он практически в Нирване.
   Он пролез сквозь пень-колоду,
   Вылил всю живую воду,
   Выпил два бидона пива,
   Съел три яблока и сливу,
   Вышел пьяный на мороз
   И -- к Терминатору примёрз!!
  
   Хотя Винни-Пух довольно упитанный, поэтому можно и попробовать медленный, вот такой (Лучевский перевернул страничку):
  
   Винни-Пух стал великим дзен-мастером,
   Он пугает детей Стратокастером,
   Тома Уэйтса нередко он слушает,
   И медовую водку он кушает.
  
   Но это стихи только. Мелодии нет. А мелодия должны получиться плюшевой!
   -- Плюшевая -- это чтобы плющило?
   -- Да. Ты очень верно всё понимаешь, молодец. Даже лучше, чем Копи. Она представляешь, не может понять, когда соло идёт в спираль, а когда простой линией! Несмотря на лингвистическую гимназию!
   -- Parbleu,-- прошептала во сне Копи и перевернулась на другой бок. Волченя предположил, что ругается она только по-французски.
   -- А всё почему?-- Лучевский отложил тетрадь и стал накладываться себе ещё каши,-- Почему ты так хорошо всё это понимаешь? А очень просто! Потому что мы оба прошли через одно и то же. Это и даёт понимание. В гимназии ему не научат.
   Лакс попытался вспомнить, через что, если исключить всю кутерьму последних двух дней, они могли пройти вместе. Но ничего не вспоминалось. Поэтому он спросил:
   -- О чём ты?
   -- Об операции, разумеется.
   -- О какой оперции?
   -- Ну ведь тебя оперировали!
   -- Ну, да.
   -- И меня тоже
   -- У тебя тоже приступы были?
   -- Какие приступы? Он тебя оперировал от ликантропии.
   Волченя так и замер с ложкой в руке. Полузабытый, покрытый пылью кусок общей картины вдруг оказался как раз на своём месте.
   -- Погоди. Эти приступы были первыми признаками?
   -- Ага. У всех с них начинается. Причём не раньше полового созревания. Поэтому и не бывает оборотней-волчат.
   -- То есть он прооперировал меня, чтобы больше не перекидывало.
   -- Угу, и меня. Да вот только, как видишь, всё равно перекидывает.
   -- Я правильно понял он пытался так решить Большую Лунную Проблему через хирургию?
   -- Да. Твой дядя вообще был на этом задвинут. Лошадей ему мало, хотел до человека дойти.
   -- Человек -- сложнейшее из животных.
   -- Да. Сначала собак резал, потом ему волков из заповедника привозили. Когда мой дед умер, уговорил семью отдать для опытов. Бирюкевич рассказывал, что когда твоего деда убили, он сначала переживал, зато потом, когда стали привозить ему на вскрытие других оборотней, сразу же пришёл в норму. А потом и до операции дошёл. Мы с тобой были первым экспериментом.
   -- Насколько неудачным?
   -- Совсем. Меня уже через год перекидывать начало.
   -- Меня только сейчас.
   -- Не забывай, ты вторым шёл. Первый блин всегда комом. Потом ещё Копи хотел, но Апраксин ему запретил. Потому что во-первых, женский организм совсем другое, а во-вторых, девочку жалко. Триколич посопел, но согласился. Операция сложная, да и эффекты побочные есть.
   -- Какие эффекты?
   -- Ты что, не заметил? Хотя, если подумать...
   -- Заметил. Ещё вопрос -- микстура тоже против Лунной Проблемы?
   -- Не совсем. Она что-то там в организме восстанавливает. Чтобы можно было перекидываться, но мяса слишком много не жрать. Хотя всё равно жрёшь. Как по мне -- глупость и профанация, симулякр невкусный. Наше дело волчье, наше дело мясное.
   Волченя отставил пустую тарелку и посмотрел в потолок.
   -- Надо Апраксину позвонить,-- произнёс он,-- Мы же про тетрадку ему так толком и не объяснили, она по-прежнему в машине валяется.
   -- Что за тетрадка?
   -- Запись встреч моего деда, которую мы на дачи нашли.
   -- И что, из неё ясно, кто убивает?
   -- Нет. Из неё становится не ясно, кто убивал раньше. Но это не важно. Где мой телефон?
   -- В кармане у тебя. Но чтобы узнать телефон Апраксина, надо будить Копи. А это опасно для жизни.
   -- Я смелый.
   Но позвонить было не суждено. За второй дверью, которая вела, похоже, во внутренний коридор, послышался грохот, а потом голоса и шаги.
   -- Кто это там?-- Лакс обернулся.
   -- А, эти,-- Лучевский махнул рукой,-- Не обращай внимания. Они как всегда.
   -- Что это за "эти".
   -- Местная фауна. Звери из "Лесной Сказки".
   Дверь хрустнула под ударом ноги и распахнулась, врезавшись ручкой в стену.
    XX. Сказочные звери
   В комнату завалилась целая толпа. Впереди выступал здоровенный белобрысый парень, на голову выше Копи и майке с ярко-алыми буквами: "Пилили, пилим, будем пилить! 15 лет Кинопольдрева". Под майкой проступали аккуратные рельефные мышцы. За ним выступали другие, в просторных майках и с подвязанными волосами. Всего семеро, но в холле сразу стало очень тесно. К грязным босым ногам прилипли сосновые иглы.
   -- Нравится майка?-- спросил блондин.-- Мне сам Нафанько подарил. Он там директор.
   -- Я только Апраксина знаю,-- осторожно ответил Лакс.
   -- Апраксин -- это другое. Ты сам кто такой?
   -- Я с ними,-- Лакс указал на Лучевского, который замер с котлом и Копи, продолжавшую мирно спать на диване,
   -- Этих "них" я и без тебя знаю. Ты сам кто такой?
   -- Александр Волченя. Можно Лакс, меня всегда так сокращают. Приехал к вам учиться.
   -- В "Лесную Сказку"? Учиться?
   -- Нет, в Кинополе учиться. В вашем биологическом.
   -- Это хорошо. Смотри у меня. В "Лесной сказке" не учатся. Здесь живут!
   Лакс не стал спорить.
   -- Посмотрим. Я думаю, всё получится.
   Разговор не особенно его занимал. Он больше вслушивался в себя, пытаясь понять, что происходит. А происходило странное -- внутри него рос волк. Нет, у этого волка не было отдельного сознания, только сеть из едких, горячих потоков мыслей и чувств, которые медленно прорастали сквозь него, готовые заполнить прежнего Лакса целиком. Лакс был волком и волк был Лаксом.
   "Сейчас перекинет",-- подумал Лакс тем же тоном, каким думают "сейчас вырвет". Но его не перекидывало. Пока была только дрожь, расходившаяся от загривка по всему телу.
   -- Я Альф. От слова "Альфа". И я здесь главный. Почти как Кинель в Коалиции, только ещё главнее. Почему? Потому что Кинель в Кинополе, а я здесь. Так что давай, приветствуй, как положено в привычном обществе.
   -- Ну, привет,-- Лакс протянул руку.
   Альф посмотрел на неё с удивлением.
   -- Так люди здороваются. А у волков давно по-другому.
   -- Как это по-другому.
   -- Ну как в Коалиции, как ещё. Становишься на колени и подаёшь лапу.
   -- Не буду я подавать лапу! Я не собачка дрессированная!
   -- Ты что себя, умнее Коалиции думаешь?
   -- Там это просто церемония.
   -- Ну и у нас церемония. Что тут неправильно.
   -- Да то, что пока вы тут церемонии разводят, в городе других оборотней убивают
   -- Убивают?-- Альф усмехнулся,-- Это весело!
   -- Их убьют -- за вас возьмутся.
   -- Ой-ой-ой, я уже испугался. Нас почему здесь держат, как ты думаешь? Чтобы мы сами никого не убили! Так что не болтай, а нормально подавай лапу.
   Копи поднялась на диване и зевнула, моргая спросонья глазами. Альф тут же побежал к ней.
   -- А вот и Копи, наша зубастая малютка! Ты к нам так редко заглядываешь. Ни разу толком не поздоровалась. Давай я помогу проснуться.
   И прежде, чем девушка успела опомниться, полубонял её и поцеловал в губы. Копи дёрнулась, как после микстуры и посмотрела на него распахнутыми глазами. Альф замурлыкал, отпустил её и вернулся к Лаксу, постепенно возвращая себе грозный вид.
   -- Давай лапу!-- приказал он.
   -- Не буду я тебе лапу давать!
   -- Я здесь главный. Поэтому ты сейчас дашь мне лапу.
   Там, внутри, волк распушил шерсть и начал рычать. Лакс боялся, а волк отвечал немыслимой и прямо-таки сумасшедшей радостью.
   -- Это почему ты здесь главный? Тебя кто-то поставил?
   -- Поставил.
   -- И кто же?
   -- Я сам! Да ты на майку посмотри, дурила. Я здесь вожак! Простым волкам такие не дарят. Так что быстро давай лапу! А то я за себя не отвечаю.
   -- Ну хорошо, хорошо.
   Лакс стал наклоняться, словно собираясь встать на колени. Волк тоже этого хотел и пару секунд они даже действовали сообща. Альф смотрел на него радостно и торжествующе.
   А потом волк прыгнул. Никаких мыслей не было, мускулы сами сработали, словно превосходно смазанный механизм. Лакс рванулся вперёд, толкнул Альфа в грудь и, когда он уже падал, одним движением сорвал с него майку. Альф полетел на пол, а Лакс отпрыгнул, размахивая своим трофеем, словно вражеским знаменем, а потом одним ловким движением нырнул в неё, словно в воду. Майка, слишком большая и просторная, облегала тело, словно хитон.
   Остальные волки переводили взгляд то на кандидата, то на прежнего вожака, но никак не вмешивались. Они тоже не понимали, что здесь происходит.
   -- Вожак?-- Лакс усмехнулся,-- Вожак здесь я!
   Альф зарычал и бросился на него, уже в движении сжимая кулаки. Лакс увернулся, нырнул под его руками, а спустя секунду уже бежал по коридорчику, через который он сюда пришёл.
   Окно было открыто. Лакс перелетел через подоконник одним прыжком и понёсся вниз по лестнице, перепрыгивая через одну-две ступеньки. Сзади слышали крики и грохотали босые ноги. Уже на втором пролёте, когда до земли оставалось полэтажа, доска под ногой хрустнула и лопнула пополам. Волченя полетел вниз, прямо на мокрую землю.
   Он упал на четвереньки, взвыл от боли -- и в ту же секунду собрался и бросился бежать в сторону леса. Продравшись сквозь кусты, Лакс разглядел почти обрывистый спуск, а внизу синий дощатый забор с трафаретной надписью: "Берегите реку. Лилии не рвать!".
   Забор был не выше школьного. Волк уже готов был бежать к нему, перепрыгнуть и скрыться в лесу, но человек проснулся и подал голос.
   "Что я там буду делать?"-- подумал Волченя. Ответа не было. Копи оставалась в лагере, тетрадь -- не переведённой, а непонятные убийцы -- безнаказанными. Лакс подумал, что если сейчас пойти назад и сдаться, то бить его сильно не будут -- но уже в следующую секунду ему невыносимо захотелось рычать и убегать и он уже нёсся вдоль забора, по большой дуге возвращаясь к полузаброшенным корпусам.
   Тропинка шла под уклон и бежать было невероятно весело. Мимо проплыли стойка "Сегодня в лагере" (два пустых железных прямоугольника), плакат с Егором Летовым на стенде "Пионеры-школьники! Овладевайте правилами Гражданской Обороны!" и большая эстрада с вывеской "На 50 лет". Эстрада казалась величественной и страшной, словно заброшенный алтарь древнего божества. Жёлтые пластмассовые сидения были разломаны, на сцене недоставало досок, а в проходах сверкали лужи.
   Дальше было ещё два корпуса а за ними вытянулась светло-серая полоска реки. С той стороны бежали трое. Похоже, Лакса всё-таки сочли самозванцем.
   Надо было выворачиваться, и Волченя припустил к корпусам. Вдогонку ему неслись отборнейшие ругательства, и лес отзывался на них звонким эхом. Уже возле корпуса его почти перехватили, но он с виртуозностью футбольного вратаря бросился в сторону, поднырнул под уже готовой вцепиться рукой, ловко столкнул в лужу другого преследователя, одним махом перемахнул через порог и нырнул в полуоткрытую дверь. Третий перехватчик почти его догнал, но Лакс успел захлопнуть дверь и щёлкнуть кнопочным замком, который, как ни странно, работал.
   Он очутился в сыром коридоре с сорванными дверями и толстым слоем мусора на полу. Сквозь тонкие деревянные стены было отлично слышно, как переругиваются его преследователи. Несколько человек побежали в обход.
   Нужно было придумать, как отсюда выбраться и при этом не получить по ушам. Задача была сложной и, похоже, не имела ответа. Но ему нравилось чувство погони.
   Лакс осторожно дошёл до конца коридора и заглянул в боковой проём, откуда едва заметно тянуло гарью. Он увидел раздевалку, погружённую в полумрак.
   Здесь уже не было ни одного целого шкафчика, стены были заляпаны копотью и изрисованы пентаграммами, а прямо посередине возвышалась горка серебристого пепла, оставшаяся после большого кострища.
   Приглядевшись, Волченя заметил, что в углу свалены разодранные книги, и там же валялся мангал, ещё пахнущий жиром.
   Окно заколочено фанерным щитом. На щите улыбалась девочка в пионерском галстуке, подписанная как Люся Герасименко. Кто-то пририсовал ей маркером вампирские клыки, бороду и автомат Калашникова, а сверху написал загадочную фразу "varga hungr frАk austr". Похоже, здешние волки любили средневековую жуть.
   Царила тишина.
   Лакс выдохнул и присел на стол, пытаясь собрать мысли вместе. Но не успел Раздался удар, треск и лицо Люси лопнуло попалам, распахнувшись рваной чёрной дырой. Из дыры вынырнуло багровое лицо Альфа. Рык, снова удар, снова треск -- и Люси уже не остаётся. Альф прыгнул в комнату и прежде, чем Волченя успел опомниться, врезал ему с размаха.
   Лакс отлетел в угол комнаты и повалился, обрушив на себя всю стопку книг. Его схватили за шиворот, потом ударили ещё раз и ещё, а затем стали стягивать майку. Он пытался сопротивляться, но волк внутри был в недоумении, а человек был слишком вымотан. Лишившись обоих маек и получив с десяток тумаков, он уже хотел извиняться, но тут схватили за руки и волосы и потащили по коридорам, не переставая награждать пинками.
   Он, кажется, что-то кричал, но все вокруг тоже кричали, так что он не разобрал даже собственных слов.
   Мимо проплыли ряды комнат с железными остовами кроватей и обгоревшими шторами, белая комната лазарета, остро пахшая спиртом и целым букетом разных лекарств. Они затормозили перед чёрной дверцей даже без таблички. За дверцей обнаружилась удивительно чистая комната, перегороженная решётками. Лакс зарычал и дёрнулся, но держали его крепко. Лягнула, открываясь, створка решёток, руки разжались, а невидимая босая нога дала ему такого тумака, что он кубарем полетел вперёд, задев голым боком холодные прутья.
   Дверь лязгнула, в замке повернулся ключ.
   -- Вот так будет с каждой бешенной псиной!
   Хлопнула и вторая дверь. Лакс остался наедине с решётками.
    XXI. ЗАО "A.D. Leones"
   Курбинчик собирался пройти к Кинелю, но сперва обошёл по кругу его резиденцию. Как и большинство горожан, он называл его не Волчий Дом, а просто "бывший Дом Офицеров".
   Это дело было настолько важным, что ему пришлось одеться по форме. Курбинчик чувствовал
   Закончив свой осмотр, следователь вошёл через парадного вход. Перед широкой прохладной лестницей, уходившей вверх, стоял умело стилизованный турникет, взятый, похоже, с проходной одного из умерших заводов. За турникетом сидела сурового вида блондинка и читала "Искусство войны" Клаузевица.
   -- Мне нужно видеть Олега Кинеля,-- сообщил он,-- Его фирма владеет этим зданием и одновременно снимает второй этаж -- видимо, у самих себя. А вот моё удостоверение, если что. Не беспокойтесь, это не допрос. Я просто должен ему кое-что сообщить. Почему так, лично? Потому что если его всё-таки убьют, то допросить труп мы уже не сможем.
   Ожидая в приёмной, Курбинчик вдумчиво изучал план эвакуации. Потом его пригласили.
   Следователь оказался в огромном и холодном кабинете. Судя по мягким коврам и нишам для полок, здесь и раньше жил кто-то важный. Теперь все архивы ужались до жёстких дисков и громадного чёрного сейфа, стоявшего за спиной у хозяина, а на освободившемся месте стояли низкие белые кресла, в которые, похоже, никто ещё ни разу не садился.
   Сам Кинель настолько терялся среди высоких ламп и громадного стола, похожего на саркофаг, что тоже казался частью интерьера. Безукоризненно выбритая голова казалась сделанной из воска, но глаза смотрели живо и внимательно.
   Курбинчик его не осуждал и считал, что Апраксин слишком уж всё драматизирует. Каждый делает свой бизнес, и следователь не ставил себе целью разоблачить его и выкинуть прочь. Фундамент этой империи закладывали в девяностых, так что не удивительно, что там много крови и костей. Но Курбинчик не мог не раскапывать и не собирать. Как волк не может не есть мясо и не принюхиваться к возможной добыче, даже если он сын.
   А против Кинеля как личности у него ничего не было. Например, сегодня они были союзниками.
   -- Зачем вы пришли?
   -- Здесь есть камеры?-- Курбинчик щурился на стены, даже не слушая хозяина кабинета.
   -- Есть.
   -- Отключите.
   -- Зачем?
   -- Отключите всё, что может передавать звук или изображение. То, что я вам скажу, касается только вас.
   -- Вы мне угрожаете?
   -- Вам угрожают. Но не я.
   Кинель отодвинул бумаги и нажал несколько кнопок на едва заметном пульте. Потом вернул бумаги на место.
   -- Я вас внимательно слушаю.
   Курбинчик приподнялся и что-то сказал ему почти на ухо. Кинель отодвинулся и посмотрел на него теперь уже с удивлением.
   -- Вы серьёзно?
   -- Серьёзней некуда.
   -- То есть кто-то из моих партнёров...
   -- Который знает про ваши связи в правоохранительных органах. Сектанты -- прикрытие, конечно, хорошее. Пока их будут выгонять из города, будет достаточно шума, чтобы убрать вас. И будет готовая голова, на которую можно свалить вину. В таких делах это немаловажно.
   -- Но почему именно "A.D. Leones"? У меня много других партнёров. Это просто адвокатская контора. Они даже оружием не торгуют.
   -- Они, как я уже сказал, связаны с сектантами. И снимают офис в этом здании. Прямо у нас под ногами,-- Курбинчик указал пальцем вниз.-- И становится ясно, к примеру, как те, кто пытался вас убить, прошли в здание. Ведь на видеозаписи их нет.
   -- И как же?
   -- Потому что эти бесчестные адвокаты ухитрились провертеть свою дверь. Её нет даже на плане эвакуации. Но если зайти со стороны проспекта, можно увидеть, что дверка есть. Не думаю, что они согласовали строительство с хозяином здания.
   -- Я обязательно разберусь и проверю по моим каналам,-- Кинель освободил провод мышки и что-то запустил на компьютере,-- Спасибо за информацию.
   -- Всегда пожалуйста,-- Курбинчик поднялся.-- И звоните, если что-то найдёте. Телефон мой вы знаете. Постарайтесь нарыть побыстрее. Ваши показания нам очень пригодятся. И ещё. Про ваши розыски не должен узнать Байдаковский.
   Кинель нахмурился.
   -- Я, признаться, удивлён, что вы вообще знаете, о том, что этот человек работает на меня.
   -- Всё знать -- это часть моей работы. Возможно, вас заинтересует тот факт, что брат его жены -- один соучредителей этой фирмы.
   Кинель покачал головой.
   -- Вы меня просто режете. Знаете, мне уже страшно что-то выяснять. Если меня убьют, то мне уже не смогут помочь никакие показания.
   -- Даже если они вам не помогут, они несколько позже могут помочь следствию. Главное, чтобы внизу была ваша подпись. И тогда вас можно убивать хоть десять раз -- дело это не изменит. На суде бумага всё скажет вместо вас.
   -- Спасибо. Но я бы предпочёл говорить лично.
   Росомаха дожидалась его в машине.
   -- Тебе удалось что-нибудь выяснить?-- спросил у неё Курбинчик, устраиваясь на месте водителя.
   -- Немного. Я не специалист, сам понимаешь. Посидела, потыкалась, получила от ворот поворот. Похоже, эти адвокаты даже не делают вид, что им нужны клиенты. Мягко выпроводили, даже посоветовали, к кому из конкурентов обратиться.
   -- Я не мог к ним пойти, потому что многих из них я знаю, и некоторых даже допрашивал. Ты запомнила какие-либо разговоры?
   -- В соседней комнате звонили куда-то. Просили отпустить под залог какого-то типа с очень азиатской фамилией.
   Курбинчик кивнул, одновременно вписываясь в поворот.
   -- Что и требовалось доказать.
  
   Росомаха жила в соседнем доме с Мантейфелем -- никакого умысла, просто совпадение -- и Курбинчик вызвался её отвезти. Во время таких поездок ей всегда вспоминался тот детектив из "Твин Пикса", который начитывал свои заметки на диктофон. В её случае детективом был Курбинчик, а диктофоном служила она сама.
   -- Дело запутанное,-- говорил Курбинчик,-- хотя многое уже ясно. У фирмы, которая снимает три соучиредителя и занимается она всякой мутной адвокатурой. Один из них связан с Байдаковским из службы безопасности самого Кинеля. А другой, как ни удивительно, когда-то вёл дела этой странной секты, которая называет себя Церковь Воссоединения. Третий не так интересен -- похоже, он действительно что-то делает. Таким образом, у нас имеется достаточно чёткая связь между Церковью Воссоединения и службой безопасности, которая является, кстати, лучшей в городе.
   Тут необходимо привлечь дополнительную информацию. Ещё с утра я узнал, что произошёл резкий всплеск этнической преступности. Похоже, что в городе появилась какая-то новая банда, которая пытается утвердиться за счёт тихого беспредела. Внимание прессы было отвлечено обсуждением убийства знаменитого ветеринара Триколича, поэтому в городе внимания не обратили. Чтобы обыватель прочитал об этом на первой странице, они должны кого-то убить. Причём убийство должно быть громким. Однако они уже довели до белого каления оперативников. Примечательно, что их поддерживает та самая адвокатская контора.
   Таким образом, мы имеем довольно серьёзное взаимодействие трёх весьма опасных сил. У них явно есть общая цель, которую они преследуют. Что это за цель, мне пока неизвестно.
   Росамаха хмурилась. Но тут её лицо посветлело.
   -- Вспомнила!
   -- Что такое?
   -- Ты ведь Воробьюхина допрашивал? Который на охоту с Кинелем ходил?
   -- Это был не допрос. Протокол не вёлся.
   -- Не важно. Он сказал тебе, что было на охоте?
   -- Нет. Он отказался говорить на эту тему.
   -- Мне Вьюгин рассказывал. История такая, известная, но известная мало кому. Потому что мало кто видел.
   -- Если ты её расскажешь, ты, возможно, окажешь большое содействие следствию.
   -- Охотились они в заповеднике. Как ты сам знаешь, в этом нет ничего удивительного. Дуболомов ходил у Кинеля в друзьях и разрешал ему всё. Это сейчас, как пришёл Апраксин, оттуда шишку не возьмёшь и зайчика не сфотографируешь. А для Дуболомова заповедник был всё равно, что дворик перед домом. Даже Кинель, городской человек, от такого отношения обычно морщился, а господину председателю кинопольского Мантейфеля хоть бы хны. Он был готов на скальном дубе шашлыки жарить, плевать, что дерево в Красной Книге. И опрадывался ещё. Дескать, мы люди, а значит, тоже живая природа -- про это и Вернадский говорил. Образованная сволочь, что может быть хуже.
   -- Необразованная.
   -- Что?
   -- Необразованная сволочь может быть хуже, чем сволочь образованная.
   -- Спасибо, уточнил. Ну вот, и Кинель решил пошутить. Он даже не стрелял никогда. Просто смотрел. А потом, когда олень умер, подошёл, вспорол живот и стал доставать кишки. Они дымятся, горячие. А он их ножом отрезает и в рот. Пробу снимает. Тот, с кем он приехал, кажется, в обморок грохнулся. Видимо, это и был воробьюхин.
   -- Было бы интересно узнать, что из себя представляют эти кишки на вкус.
   -- Сосиски с сырым ливером. Раньше колбасу из кишок и делали. Набьют фаршем с пряностями и можно есть. Но выглядело страшно. У оленя ноги ещё дрожат, а он кишки поедает. Бр-р-р. Никакого уважения к живой природе.
   -- У древних охотников его тоже не было.
   Автомобиль затормозил в перед двухэтажкой двадцатых или тридцатых годов. Они вышли одновременно. Совсем неподалёку, примерно через два дома, обитал Мантейфель и некоторые другие службы, так что вся обочина была заставлена автомобилями.
   -- Мантейфель расположен в неудачном месте,-- заметил Курбинчик.-- Здесь не хватает мест для парковки.
   -- Не важно. Машина может и здесь постоять.
   -- Кстати, о кишках. Ты знаешь ещё каких-либо людей, которые могли бы присутствовать на той охоте?
   -- Могу спросить. Зачем тебе это нужно?
   -- Мне интересно, был ли там Байдаковский.
   -- Хорошо, я узнаю.
   -- Постарайся узнать это прямо сейчас. А я сейчас звоню Апраксину.
   Росомаха отошла в сторону. Машины шуршали мимо неё мягко и неслышно, словно извиняясь за неизбежные выхлопные газы. Она подумала, что несмотря на все эти акции, в душе экологическим активистом она так и не стала. Наверное, ей просто нравилось командовать. Она немного завидовала этому странному следователю, похожему на проволочного человечка. Власти он не хотел и даже мундир сидел не нём, как на вешалке.
   По тротуару шли три смуглых южных человека. На груди -- значок с флагом Турции, но взгляд хмурый, волчий, какого не встретишь в радушной Анталии. Вот уж к кому окружающая среда агрессивна по-настоящему! А они её словно не замечают. Прут, как танки. Хотя вроде бы взрослые люди.
   Тот, который шёл левым, прямо на ходу толкнул локтём следователя.
   -- Поосторожней,-- произнёс Курбинчик, прижимая к уху телефон.
   Левый остановился, смерил его презрительным взглядом, а потом двинул рукой. Росомаха не успела даже ничего заметить. Просто удар, всхрип, и вот Курбинчик уже на асфальте, запрокинув голову навзничь, а живот -- красный от крови. Смуглые обступили его, словно удостоверяясь, до конца ли он умер.
   "Сейчас кишки будут есть",-- почему-то подумала Росомаха. Но вместо этого раздался звон телефона. Тот, который резал, схватился за карман и достал телефон. Другой, который стоял ближе, повернулся к Росомахе, словно только сейчас её заметил, и попытался пырнуть. Она отпрянула и нож только слабо царапнул кожу. А спустя мгновение она уже бежит прочь, а в спину ей несётся возмущённый голос.
   -- Что, как правильно? А мы его уже! Что значит ждать? Ждать пока уйдёт?
   -- Уходим-уходим.
   На другой стороне улицы уже собиралась толпа. Следователь лежал на месте. Даже мёртвый он казался серьёзным и сосредоточенным.
  
   Первое, что она сделала дома -- это позвонила Апраксину и рассказала ему, как могла, всё что видела или слышала. Потом стала писать в блог. Как только она нажала кнопку "Отправить", в дверь позвонили.
   Там стояли двое в штатском. "Оперативно",-- подумала она.
   Оказавшись в комнате, первый следователь тут же занял стул. Росомаха опустилась на диван, а второй стоял рядом и со скучающим видом изучал стены. Оперативность следствия удивляла. Впрочем, следователей тоже не каждый убивают. Возможно, они просто спешили отомстить за своего.
   -- Ваше имя.
   Она подала паспорт.
   -- Отлично,-- следователь достал папку и начал переписывать,-- А кем приходились покойному?
   Странно. Почему он не спросил про род занятий?
   -- Мы дружили. Иногда я его консультировала по вопросам биологии...
   -- Хорошо,-- следователь, похоже, не слушал. Он что-то чиркнул в бумаге, потом поднял глаза и крикнул,-- Ну чего ты ждёшь? Давай!
   Росомаха хотела удивиться, но не успела. Мир взорвался.
   Словно огромная волна ударила в голову. Адская боль пронзила всё тело и замерла на нём зыбким коконом. Она провалилась в тьму, пахнущую жиром и кровью. Потом начала выбираться и увидела себя на полу. С головой было плохо, глаза болели, а волосы слиплись от крови. Она попыталась пошевелиться, но это не удалось.
   Комната расплывалась. Приглядевшись, она увидела, что книги раскиданы, а телевизор лежит рядом, на полу. Фальшивый следователь выводил на стене исполинское "КАВКАЗ -- СИЛА".
   "Удостоверение,-- успела подумать она,-- удостоверение я у них не попросила."
   Где-то внутри, в глубине, открылось холодное, бездонное небытие. Очень хотелось нырнуть туда и спрятаться. Там её не достанут. Вот только вернуться оттуда тоже нельзя. Так и останешься там, в темноте.
   -- Добей для верности,-- приказал фальшивый,-- Она вроде ещё шевелилась.
   Сознание юркнуло глубже, туда, где его уже никто не мог достать. Замерло на самой границе, вздрогнуло -- и растаяло в холодном, равнодушно-белом небытии.
   Второй удар был уже по мёртвому телу.
    XXII. В клетке
   Клетку делали специально под оборотня. Высокая и просторная, так, чтобы можно было стоять и ходить как в простом, так и в перекинутом виде. А прутья были вмонтированы прямо в пол, как в милицейском "обезьяннике", причём их явно установили когда здание ещё только строилось. На каждый прут был привязан обтрёпанный красный флажок, от которых нестерпимо пахло сырой тканью.
   На другой, "свободной" половине комнаты имелись стул и небольшой стол, за которым никто не сидел. На столе стоял доисторического вида радиоприёмник.
   "Карцер для оборотней,-- подумал Лакс,-- И санаторий для них же. А что -- нормально".
   Похоже, его строили ещё в советское время. Лакс решил, что в этом нет ничего необычного. Нужно же где-то отдыхать от Волковыйска-16. Причём постояльцы, видимо, были не прочь побуянить.
   Для человека в клетке была небольшая кушетка, списанная из медпункта, а для волка -- коврик на полу и собачий лоток с газетами. Ни человек, ни зверь не остались без внимания. Газеты в лотке были сравнительно свежие, но сухие.
   Лакс достал мобильный, размышляя, кому позвонить. Наверное, матери, чтобы узнать телефон Апраксина. Экран, однако, был тёмным. Лакс попытался включить и обнаружил, что батарея разряжена.
   День обещал быть чудовищно неудачным.
   Волченя взял из лотка верхнюю страничку и стал изучать. Газета была белорусская и довольно свежая. Сообщалось о благотворительной акции Церкви Воссоединения в Северных Шабанах. "Они уже и там",-- подумал Лакс и вернул газету на место.
   Ему всё больше начинало казаться, что Церковь Воссоединения не так уж и опасна и вообще попала в эту историю только потому, что взбаламутила город. Те двое могли принадлежать и к какой-нибудь секте поменьше. Даже фанатики не стали бы рисковать положением в городе из-за сомнительного желания убить пару волков. К тому же, похоже, что между другими игроками было куда больше связей.
   Его беспокоила стая Гамидова. Если они действительно убили старшего Триколича, то у них было намного больше общих дел с Коалицией, чем у всех на свете Церквей. А ещё у них было оружие и достаточная безбашенность, чтобы пустить его в ход.
   Правда, было неясно, почему те двое на мотоциклах собирались их убить во имя Бога, а не во имя величия какого-то народа (Лакс не помнил, за кого грызутся эти Серые Волки). И говорили они без акцента. Но и это можно было объяснить. Во-первых, Лакс прекрасно помнил одноклассников-латышей и эстонцев, которые говорили без малейшего акцента. А во-вторых -- разве у гамидовских не было общих дел с другими бандами Кинополя?
   Лакс сел на пол, взял пачку газет, скомкал их в шарики разной величины и разложил на полу, чтобы примерно представлять расклад сил. Он сразу заметил, что вторая версия больше похожа на правду. Ведь пришельцы поехали на дачу, потому что не знали других мест. А значит, они появились под Кинополем только вчера вечером. Где же они были раньше? А раньше они были "на большой земле"!
   Лакс с увлечением двигал бумажные шарики, всё отчётливей и отчётливей представляя весь ход событий. Итак, у Гамидова есть машина, соратники и много проблем. Кинополь -- его последняя надежда. Неясно, есть ли среди его соратников "чистые" люди -- Маргадалян что-то упоминал об этом "попрании волчьих принципов", но это всё-таки слухи. Если у них нет людей, то они могут быть где-то под Петербургом, потому что гнать машину ночь напролёт оборотень в полнолунье не сможет. Если у них есть люди, то выезжать можно и из Москвы.
   Ещё у них есть союзник из волков, который наверняка в Коалиции. Если бы он не заседал, гамидовцы просто не приняли бы его всерьёз -- эти волки уважают только очевидную силу.
   Именно из начальной точки Гамидов звонит Кинелю и просит его принять в Кинополе. Кинель отказывает и говорит, что это будет решать только Коалиция. К сожалению, младший Кинель -- человек слишком тихий и тактичный, поэтому Гамидов его не очень боится. Потом он отзванивается своему союзнику и говорит, что повод есть. Потом или он, или союзник звонит людям, которые устраивают налёты. А сами садятся в машину и едут в сторону границы.
   Всё это -- субботним утром. Сам Волченя в это время садится в поезд и тоже едет в Кинополь.
   Утром в воскресенье собирается Коалиция и, встревоженная, решает использовать незваных гостей против мифического врага. Лакс попытался вспомнить, кто внёс это предложение, но быстро понял, что это не важно. Протокола всё равно нет, а решение представлялось очевидным. Этот тайный союзник (для которого Гамидов, по большому счёту, лишь разменная фигура) мог просидеть всё совещание молча и открыть рот только для финальной клятвы.
   Воскресенье и понедельник они провели в Волчьем-Ягодном. На этом месте Лакс сообразил, что за три дня можно доехать не только до Москвы, а даже до Красноярска. Или до Баку. Баку было более вероятным -- буквально перед отъездом он слышал от матери о каких-то непонятных делах в Пиргулинском заповеднике. А ведь Пиргулинский и Гёйгельский -- единственные заповедники Азербайджана, где водятся волки. Значит, терпеть подобные стаи не хотят даже на исторической родине.
   Итак, пока они слушают рассказы Бирюкевича о прошлом, гамидовцы пересекают границы и приближаются к Кинополю. Их замечает (интересно, как?) Маргадалян, после чего едет следом. Дальнейшее было пока непонятно. Возможно, Маргадалян просто догадался, куда они поедут следом. К тому же, этот лес был, видимо, закреплён за ним и у него наверняка была какая-нибудь разведка.
   Зачем всё это нужно? Пока непонятно. Лакс внимательно всматривался в шарики. Потом добавил бумаги к шарику, олицетворявшему Апраксина -- конечно, председательствовал в Коалиции не он, но влияние на стаю было у него огромным. И сдвинул к Кинелю Алчихину -- вся её власть была скорее административной.
   Кто-то явно метил в кресло Кинеля. Нет, не Апраксин -- Мантейфель был его стаей и с Кинелем он мог говорить на равных. Воевать за статус было бы в его положении самоубийством -- победив, он получал в руки прореженную Коалицию, где каждый бы считал его вероломным тираном. И это не мог быть кто-то из ближайшего окружения, потому что с концом Кинеля закончилась бы и их власть. А ещё он имел шанс получить председательское место в случае его внезапного падения.
   Оставались "большие дома", наподобие тех китайских королей-"ванов", которые рвали с завидной периодичностью на части Древний Китай. Кто-то вроде Мардагаляна, бывший одним из основателей Коалиции в ту далёкую-далёкую эпоху первого поколения, когда оборотни не рычали, а сразу впивались зубами. Теперь у власти были их дети, поколение тихое, хитрое и расчётливое -- Апраксины, Алчихины и младшие Кинели -- которые не хотели большой крови. Но для вожаков "больших домов" это не нравилось -- ведь это были чужие дети.
   Власти у них стало меньше, а денег больше. Кто-то из них наверняка что-то строил и обратил внимание на дорогую землю, или... да мало ли какой бизнес может быть у церквей! А может, всё дело просто в тех загадочных верующих, которые, точно так же, как волки, стекались в Кинополь со всех четырёх сторон света, чтобы построить рай, куда волков уже не пустят.
   Но силами Коалиции на церковь он просто так надавить не мог. И поэтому решил найти повод. Именно человеческие, а не волчьи и не теологические дела и запустили эту машину убийства. И именно поэтому те двое, которые гнались за ним и Копи орали такую чушь. Хорошие бандиты -- плохие актёры.
   -- Убивают не волки,-- произнёс Лакс, торжественно, словно оглашал приговор,-- убивают люди.
   -- Только сейчас догадался?
   Волченя обернулся, нахмурившись. На пороге стоял тот самый низенький оборотень с растрёпанными почти жёлтыми волосами, похожими на пучки соломы. С собой у него была миска, полная дымящимся мясом.
   -- Совсем с ума сходишь? Уже газету рвёшь? Ты не бойся, тебя выпустят скоро. Это тут обычай -- утром садим, вечером выкидываем.
   -- Я не сомневался.
   Лакс уже начал привыкать к неожиданным переменам.
   -- Нас самих эта клетка мучает,-- пожаловался соломенный,-- Когда пустая -- все про неё думают. Боимся попасть. Потом опять дерёмся, опять кого-то в неё запихивают -- и сразу начинаем думать, что как-то по-дурацки получается: всё вроде вместе, а один в клетке сидит. Его отпускают и всё идёт как раньше.
   -- Разве не проще клетку разломать? Чтобы не мучала.
   -- Она же железная.
   -- Можно сломать замок,-- Лакс уже уплетал мясо,-- Или дверь с петель снять. Это несложно.
   -- Не-е-е,-- соломенный замотал головой,-- без клетки опасно. После каждой драки друг другу в глаза смотреть -- это и у волка крыша поедет. Очень скоро вместо одной стаи будет две-три и все будут воевать за столовую.
   -- Так вы бы не дрались.
   -- Не дрались? Ну ты даёшь! А что ещё здесь делать? Бегать по окрестностям, выть и драться -- вот и все дела. Здесь же лес, никуда не пойдёшь. Не книжки же читать!
   -- Ну, я бы почитал. Есть какие-нибудь новости?
   -- Апраксин звонил. Спрашивал, как ты.
   -- И как я?
   -- Сказали, что уже привык и чувствуешь себя как дома.
   -- Ну да,-- Лакс поднял глаза на решётки,-- с этой стороны мне посвободней. А с Копи что.
   -- Копи не видели. Опять где-то бегает, но найти не можем. Через ручей ушла. Но мы сказали, что тоже хорошо.
   -- Мне он что-нибудь передавал?
   -- Передавал, чтобы отсюда не высовывался. Потому что там опять одного убили.
   Лакс подскочил.
   -- Кого убили?
   -- Этого... следователя... Кубышкина, или как его там.
   -- Курбинчика?
   -- Вроде бы. Мы их не различаем. Они же люди. Какие-то кавказцы бешенные. И его, и подружку его заодно. А на стене написали -- "Кавказ -- сила".
   -- Это плохо. Но я чего-то такого ждал,-- Лакс стал мерять клетку шагами,-- Похоже, он кого-то за хвост поймал. Как его убили?
   -- Зарезали прямо на улице. Апраксин сказал, что будет Коалицию собирать. Потому что это либо Гамидов, либо неучтённая стая.
   -- Это понятно, что неучтённая. В каком лесу его убили?
   -- Он не сказал.
   -- Если в Южном, то всё понятно. Если не в Южном -- то понятно почти всё. Эй, послушай,-- Лакс остановился,-- Можно меня прямо сейчас выпустить? Мне надо Апраксину позвонить.
   -- Да не бушуй ты так!-- соломенный отшатнулся,-- И не торопись. Это вообще не я решаю. Альф придёт и тебя выпустит. Ты ему здесь тоже особо не нужен. Лишь бы лапу подавал.
   -- А Копи лапу подаёт?
   -- Ну, во-первых, Копи -- девочка. Во-вторых, мы её найти не можем, не то, что в клетку посадить.
   -- А Лучевский?
   -- Лучевского никто не трогает. Он опасный, мы это сразу поняли. Альф на него попёр -- а этот как начал про самоорганизацию, антиглобализм и анархо-феминисток. Альф уже сам не рад, что связался, хочет его заткнуть, но вдруг сам как начнёт об этом же что-то плести. Вижу -- беда. Подхожу, хватаю его, оттаскиваю, кричу что-то -- и тут понимаю, что что-то не то кричу. Сперва "Вива ла Куба!", потом про каких-то запотеков и сапатистов. А Лучевский наседает. Уже вся стая в холл набилась, орём, махаем руками про прямое действие, спортивный труд на лоне природы, индейцев и какого-то Маркеса, который в субтропиках и потому субкомендант. День прошёл, вечер наступает, а мы остановиться не можем -- Крапивник какого-то Чонкинса защищает, я пру за маршала Тито и твоего деда поминаю, а Альф всё про красных кхмеров и вьетнамское противодействие. Спасибо, Луна взошла и всех перекинуло. А то так бы и свихнулись в тот вечер, все и сразу, и больше я бы с тобой не разговаривал. Так что мы Лучевского с тех пор не трогаем.
   -- Ладно, плевать на субтропических Чонкинсов. Мне надо позвонить Апраксину. Срочно!
   -- Ну так вечером позвонишь!
   -- К вечеру ещё кого-нибудь могут убить. Они ищут не тех, это очевидно. И доказательство, которое всё меняет, сейчас лежит у него на полу в машине и ждёт, пока его не выбросят.
   -- Его не выбросят.
   -- Это ещё почему?
   -- Апраксин никогда ничего не выбрасывает,-- произнёс соломенный очень серьёзно.
   -- Ладно, это допустим. Но ты понимаешь, что если мы будем тянуть, то сегодня к вечеру они ещё кого-нибудь убьют!
   -- Так это же здорово! Новые вакансии. Мои наконец-то брата младшего из Тамбова перетащат. Он толковый, совсем не зверь. Даже за воробышками не гоняется.
   -- Да какие воробышки! Наши гибнут, волки.
   -- Ну да, наши. Наши конкуренты.
   -- Да что ты за человек,-- Лакс не удержался и лягнул решётку.
   Решётка жалобно зазвенела.
   -- А и не совсем человек. И ты тоже.
   -- Ы-ы-ых,-- Лакс отошёл на шаг и выдохнул,-- Даже звери так не поступают! Подло это! Просто подло.
   Соломенный развёл руками.
   -- Когда подло, а когда осмотрительно.
   Лакс смотрел на свои шарики, словно надеялся прочитать по ним, что надо делать дальше.
   -- А если тебя убьют?
   -- Меня не убьют,-- ответил соломенный,-- Я не в городе, я в "Лесной сказке". Сюда из города минут сорок на автобусе.
   -- Пока у них руки развязаны, они могут убивать кого угодно! Уже куча покушений, а мы пока не знаем, кто и зачем их устраивает.
   -- Ну да, покушений куча. Ты-то чего шебуршишься? Тебе какая разница? Ну сейчас убивают, потом перестанут. И снова заживём, как и раньше. Кто-то зачем-то убивает -- но тебе какое дело?
   -- Я как бы жертва.
   -- А если ты жертва, ты должен подавать лапу!
   -- Да не такая жертва!!
   -- Слушай, вот честно, если плохо -- перекинься и вой,-- посоветовал Соломенный, забирая опустевшую миску,-- Оно приятно и красиво. Мы подпевать будем. А будешь орать, мы принесём сюда телевизор, включим канал "Охотник-рыболов" и заставим его смотреть.
   -- Там охоту на волков часто показывают?-- телевизор на биостанции был уже лет пять как сломан, а починить его руки не доходили.
   -- Нет. Там показывают лес. Видишь лес, а туда нельзя. Сидишь и смотришь, как звери бегают. А ты один, как в зоопарке.
   -- У тебя, похоже, большой опыт.
   -- Мой опыт -- только мой. А на Альфа не обижайся. Он хороший. Просто вожак. Вожак хороший, но стая ерундовая. Вот и буйствует иногда. Но мы все тут буйствуем, поэтому почти не заметно. А ты пока вой.
   -- Не буду я выть!
   -- Ну, не хочешь нормально выть -- взвоешь по-настоящему.
   И включил радиоприёмник. Тот фыркнул, скрипнул и заговорил.
   -- ...туда, куда Господь желает, чтобы мы шли. Но не каждый алчет праведности. Лишь после смерти каждый из нас будет лицезреть подлинное завершение пути и с великим ужасом осознает истину того, что говорилось ему в истинной церкви, Церкви Воссоединения. Лицезрение ада -- наивысшая из радостей праведников. Бог разрешает им подкидывать уголья или обращаться к грешникам со словами утешений. В то время как грешники, пребывающие в отдалении от Бога, способны лицезреть рай и весьма раскаиваться в своих ошибках. Но -- слишком поздно!
   Соломенный направился к выходу, но прямо в дверях столкнулся с Альфом.
   Тот был в белой майке с синим "ЛДПР" на груди, а на щеках горел румянец. Лакс сразу понял, что предстоят очередные перемены.
   -- Бум-бум-бум!-- провозгласил он, подкатываясь к клетке,-- А почему ты здесь сидишь?
   -- От вас вот отгородился,-- отозвался Лакс.
   -- Ты это брось! От коллектива отрываться вздумал.
   -- Могу и бросить. Только дверь откройте.
   -- А вдруг ты не бросишь, а бросишься? Ты ж бешенный.
   -- Был бы бешенный, кусался бы зубами. А я мирный. Хочешь, лапу дам?
   -- Потом дашь,-- Альф загремел ключами в замке,-- У нас тут важное дело наметилось.
   -- Какое дело?-- Лакс выскочил наружу и почти с благодарностью смотрел, как клетку запирают снова. Он всё ещё собирался звонить про телефон и прикидывал, как повернуть к этому разговор.
   -- Уникальный обычай уникального санатория "Лесная сказка".
   -- Интересно. А что за обычай?
   Альф развернулся к нему, распахнул руки и провозгласил, звеня связкой ключей, словно Санта-Клаус колокольчиком.
   -- Традиционная полуночно-вечерняя пьянка!-- провозгласил он.
   Лакс улыбнулся.
   -- А я испугался. Думал, снова бить будут.
   -- Если что, одно другому не мешает.
    XXIII. Lupus Dei -- Волк Божий
   Они спустились в уже знакомый Лаксу коридор, прошли мимо вереницы пустых комнат и оказались снаружи.
   Снова проснулся дождь, холодные капли так и кололи голое тело. В штанах и кроссовках было довольно зябко, но новую майку ему не дали. Он решил, что и не дадут.
   -- Я видел,-- начал Лакс, в надежде окончательно растопить лёд,-- на том щите, который был в раздевалке, написано что-то на каком-то непонятном языке. "Varga hungr"-что-то там. Это что-то оккультное или просто по-эстонски?
   -- Это металл,-- ответил соломенный,-- Суровый норвежский боевой металл десятого века нашей эры. Копи один раз приезжала и забыла книжку -- что-то про поэзию скальдов. Мы открыли и стали изучать. Там понять почти ничего нельзя, всё очень научное, а стихи такие, конечно, что голову сломаешь. Но одна строчка понравилась. Её и написали. А потом приезжал Апраксин и книжку забрал. Так и не прочитали, что там дальше.
   -- Эта строчка что-то значит?
   -- "Утолён голод волков на востоке". Классно звучит. Жалко, прочитать некому. Но это не страшно. Языческие боги всегда придут на помощь. Мне Войкшунес так и сказал: начинается возрождение всей традиции, а значит, языческие боги к нам вернутся. Он, не в курсе пока, из какого пантеона, но вернутся сто процентов. Потому что один ушёл, а свято место пусто не бывает. Но при этом надо постараться, чтобы в Кинополь вернулись именно славянские или скандинавские, на худой конец, боги. Потому что мы про них хотя бы имена знаем. У нас же Эстония рядом, Литва. Накроет Кинополь какими-нибудь ведьмами северного ветра -- и тогда свихнёмся окончательно. Им даже молиться не получится, потому что не будем знать, кому молиться. Придётся опять к Кинелю идти, чтобы он решил. Он такой, всё решить может.
   -- Кстати, Копи ещё в лагере?-- уже спросив, Лакс заметил, что сердце словно подскочило к самому горлу.
   -- Может быть, а может быть и нет. Никто не знает. Убежала и прячется где-то.
   -- Из-за чего?
   -- Из-за тебя, дурила. Перепугал совсем девушку. Скандалист. Никакого воспитания, не умеешь даже лапу нормально подать.
   Альф был взбудоражен и очень быстро оторвался от своих спутников. Он уже поднимался вверх по большой лестнице.
   -- Стоп, волки!-- соломеноволосый остановился,-- Это кто там перед воротами?
   Лакс увидел, что заросшая тропа спускается к уже знакомой колее, которая уходила под запертые ворота. А за воротами прохаживался, прикидывая, как перебраться и не запачкаться, полноватый мужчина в сером плаще и большой сумкой через плечо.
   -- Это человек,-- сказал Лакс,-- Оборотни так неуклюже не ходят. Кто это, кстати? Кто-нибудь его знает?
   -- Я не знаю,-- ответил соломенный,-- Но припёрся он не вовремя. Может дойти до того, что даже повыть не получится. Нам лишние уши ни к чему.
   Альф повернулся к ним и посмотрел выжидающе. Только сейчас Лакс понял, что вожак совершенно на них не злится. Он просто любит не говорить, а сразу делать. И Волченя тут же ощутил симпатию.
   -- Какой план?-- спросил соломенный.
   -- Самый простой. Идём к нему и вежливо посылаем.
   -- Чётко! И не поспоришь.
   Заметив ребят, человек отошёл на пару шагов и замахал им рукой. Не отвечая, они спустились с холма и подошли к воротам. Соломенный открыл боковую калитку. Человек в плаще улыбнулся и протянул руку. Тот, однако, её проигнорировал.
   -- Привет, ребятки. Вы здесь живёте?
   -- Мы здесь сторожим,-- ответил Альф, заложив руки за спину,-- А что вы здесь делаете?
   -- Пришёл посмотреть, как здесь живут. Я слышал, в этом санатории, хотя он официально считается законсервированным, держат больных детей.
   -- Это не санаторий, а пионерлагерь. Детей здесь никто не держит. Пустой он. Совсем.
   -- Но ведь вы же в нём есть. Значит, лагерь не пуст. И мне неясно, откуда вы здесь появились.
   -- А откуда здесь появились вы?-- осведомился соломенный,-- Как через шлагбаумы прошли? Это же заповедник, здесь кто попало не ходит.
   -- Я их обошёл. Ведь человек, когда он идёт сам, может не идти по опасной дороге. Он пойдёт по другой, указанной ему Господом.
   -- Будет хорошо, если этот Господь покажет вам обратный путь,-- заметил оборотень,-- Здесь место такое, не для посторонних. Оштрафовать могут. Комиссия Матейфель, слышали о такой?
   -- В этом мире нет посторонних. Господь послал нас всех сюда, чтобы мы следовали его путям.
   -- Вас могут найти.
   -- Мне не страшно, как не страшно вам. Ведь вы не боитесь, хотя вас тоже могут найти.
   Воцарилось неловкое молчание. Волченя решил выручать положение.
   -- Наши родители работают в заповеднике,-- сообщил он,-- Так что нас искать не надо. Если надо, мы сами найдёмся. А вот вы, я уверен, в заповеднике не работаете. По-моему, вы из Церкви Воссоединения.
   -- Да, вы абсолютно правы. Я рад, что даже здесь, в глухом лесу есть мальчики, которые слышали о нашем слове и о нашей миссии. Меня зовут Варфоломей Гудзенко, я служу в ней и, как могу, открываю людям глаза на великую истину, которую возвестил миру Иисус.
   -- И что это за истина?-- осведомился соломенноволосый.
   -- Истина в том, что свет христианской веры проникает теперь в самые отдалённые, самые порабощённые страны. И несмотря на то, что течении долгих лет на этой земле правила кровавая коммунистическая диктатура, насаждавшая атеизм, уже сейчас начинается духовное возрождение нашей страны.
   Бог её не оставит, он всегда был с ней и незримо помогал её лучшим детям в борьбе с красной чумой. Белогвардейцы шли в бой, осенив себя крестным знамением и диссиденты выступали за возрождение церкви, за духовное обновление народа. К счастью, период правления красной сволочи уже подходит к концу. И сквозь мрак и разруху мы уже видим первые лучи света, которые падают на нашу исстрадавшуюся землю.
   Во время своей речи Гудзенко просто преобразился. Лицо посветлело, плечи расправились и он сразу стал казаться выше ростом. Экстаз переполнял его. Казалось, он сейчас взлетит, раскинет руки, обнимая весь мир, и скажем ему нечто невероятно важное. Что-то, что мы так долго ждали и хотели услышать, что-то, что даст ответ на все неприятные новости последних двадцати лет. Достаточно дослушать до конца и сразу всё станет ясно -- и что было, и что будет, и куда надо идти, и даже по какой дороге.
   -- Задумайтесь, какие ужасы творились здесь, в этом лесу, каких-то шестьдесят лет назад. Здесь убивали лесных братьев, прибалтов, осмелившихся выступить против сталинской диктатуры и сразиться за свободу своих народов. Настоящие европейцы, они сражались за свободу и демократию, беспощадно расправляясь с кровожадными коммунистическими завоевателями. Ещё долго даже после войны свободолюбивые прибалты боролись против кровавого знамени на своей земле.
   Жаль, что сил у них было мало. Пришлось ждать столько лет, прежде, чем их подвиг был оценён потомками. Но им не победить. Красные могут выжечь всю землю, убить всех, кто стремится к свободе и европейскому уровню жизни -- но всё равно находятся и найдутся отважные борцы за свободу.
   И церковь всегда поддерживает их, чем может. Страстное желание сражаться за свободу и привело меня в Церковь Воссоединения и заставило просить для себя пасторского служения. Благодаря ней каждый из нас может противостоять чекистской заразе. Хотя может она, к сожалению, не так много, как хотелось бы и как нам необходимо.
   -- А почему вы пошли в Церковь Воссоединения?-- осведомился Лакс, осторожно озираясь на своих спутников. Те стояли, скорее озадаченные,-- Ведь в той, которая официальная у вас было бы больше возможностей помогать людям. Она и богаче, и влиятельней.
   Гудзенко покачал головой.
   -- Прежде, до кровавого Октябрьского переворота, который, как теперь уже достоверно известно, был организован шпионами Лениным и Троцким на деньги кайзеровской Германии, Русская Православная Церковь была действительно величайшим благом для страны. Славянофилы и офицеры, святые и черносотенцы -- все лучшие люди Российской Империи поддерживали её и любой страждущий мог найти в ней утешение.
   Но после кровавой узурпации власти красными ситуация изменилась. Красная Армия, армия цвета крови не щадила честных священников, осмелившихся поднять свой голос против демонической власти. Всех истинно православных людей, защитников европейских идеалов и демократии, которым не посчастливилось покинуть страну и избежать красного террора, предстояло сделать непростой выбор. Либо пойти на перемирие с незаконной властью и покориться ей, либо погибнуть.
   Только когда кровавому режиму стал напрямую угрожать его бывший союзник Адольф Гитлер, был создан Московский Патриархат -- церковь дьявола, омерзительное порождение товарища Сталина, садиста и расстриги. С самого своего основания она была филиалом Лубянки. Эти люди прячут погоны под рясой, но из широких рукавов смотрят окровавленные руки. Я почти уверен, что там нет ни одного человека, который не получил бы денег от сотрудников органов. Они прикрываются авторитетом уничтоженной их же руками церкви, которая сохранилась лишь за рубежом, в свободном мире, среди тех приходов, которые не приняли омерзительную унию с чекистской церковью, называющей себя православной. Именно поэтому бессмысленно сотрудничать с ними человеку, который действительно хочет помочь.
   Помочь могут только церкви свободного мира -- такая, как Церковь Воссоединения, основанная в Южной Корее, прекрасной стране, долгое время бывшей одним из немногих бастионов борьбы против коммунистической угрозы на Дальнем Востоке. Вы знаете историю церкви?
   Ответа не последовало.
   -- Церковь Воссоединения с Иисусом была основана в страшное время,-- лицо Гудзенко помрачнело, словно солнце, накрытое лёгкой тучкой,-- в эпоху тяжелейшего нравственного испытания. Коммунисты во главе с кровавым упырём Ким Ир Сеном наступали с Севера, выжигая землю и уничтожая женщин и детей. Тысячи беженцев шли по дорогам.
   В эту кровавую эпоху только молодые протестантские пасторы, такие, как отец Вальтер Ким, могли прийти на помощь и помочь несчастным. С риском для жизни они пересекали фронт и рассказывали им правду о свободе, вере и ужасной лжи, которую распространяют так называемые красные. Так миллионы корейцев были спасены из коммунистического рабства. Рассказывают, что даже первый президент независимой Кореи, великий Ли Сын Ман, особенно отметил их усердие и наградил его одной из высших наград Республики. Однако отец Вальтер не остановился на достигнутом и продолжил свою проповедь сначала в Корее, а затем и во всём мире.
   В каждой стране, освобождённой от коммунистического рабства и безверия, от ужасающего, всеиссушающего атеизма, Церковь Воссоединения стремится посеять свои семена. Так они пришли в Россию и успехи их были столь значительны, что привели официальную церковь в бешенство. Всё чаще и чаще запрещаются молитвенные собрания, чинят препятствия для аренды помещений и публикуют чудовищные статьи, в которых возводят на честных христиан напраслину.
   Однако посмотрите на меня. Разве я делаю вам что-то плохое? Разве я убеждаю вас отказаться от чего-либо? Я даже не призываю вас войти в Церковь Воссоединения, хотя для меня нет никаких сомнений, что такие умные ребята, как вы, сможете сделать правильный духовный выбор. Я лишь хочу посмотреть на ваших друзей, которые лежат там, за забором. Ведь им тоже требуется помощь. Я уверен, они будут рады прослушать Библию в правильном переводе, без искажений, которыми вас кормит продажная церковь, называющая себя Православной.
   -- Здесь кроме нас никого нет,-- с трудом произнёс соломенный,-- ни других детей, ни других взрослых. Лагерь вообще заброшенный. Мы последние. Вот он,-- тут он внезапно ткнул пальцем в Волченю,-- самый последний и может подтвердить. Никого здесь нет и не было.
   -- Если какие-то дети потерялись, можно Апраксину позвонить,-- добавил Лакс,-- Хотите, звякнем?
   -- Ребята, обманывать -- нехорошо. Лгать своим друзьям -- это первый шаг к тому, чтобы стать коммунистом. Не может быть такого, чтобы в лагере никого не было. Если в лагере никого нет -- зачем же вы пришли сюда?
   -- Посмотреть. Нам интересно.
   -- Ребята, мне тоже это очень интересно. Хотя если задуматься, пионерский летний лагерь -- это чудовищно. Я уверен, что после победы настоящего, демократического президенты в ещё уцелевших лагерях будут созданы музеи лживой коммунистической пропаганды, пыток и беззакония, куда будут водить детей.
   Неспроста и пионерский лагерь, и лагеря ужасного ГУЛАГа назывались одним словом "лагерь". Вы ведь наверняка слышали о ГУЛАГе, хотя скорее всего слышали ложь. В наше время, когда прислужники погибшего кровавого режима как и прежде остаются безнаказанными, а многие из них находятся у власти, сказать всю правду, увы, почти невозможно.
   А ведь детские пионерские лагеря -- учреждение в чём-то напоминающее ГУЛАГ. Именно в них уродовали чистых детей, развращали их, превращали в зомби, вбивали им в голову идеалы партии, Ленина, Сталина и других кровавых бандитов. Ребёнок привыкал заранее к коммунистическому аду с обязательной символикой, обязательными мыслями, обязательной одеждой и очень скоро не мог жить иначе в стране, которую сумасшедшие партийные экспериментаторы превратили в огромный концлагерь по северокорейскому образцу. И даже сейчас, когда благодаря усилиям всего свободного мира правда стала известна всем, мало кто в неё верит.
   Но я вам скажу, что Гражданская Война не закончена -- война продолжается и ещё много времени пройдёт, прежде, чем будет взорвана окрашенная кровью жертв гранитная пирамида ужасного Мавзолея и когда будут выброшены из-под Кремлёвской Стены все эти сталины, калинины и королёвы, вожди режима и его вертухаи! Война между советским и подлинно свободным, между палачами и жертвами -- она продолжается до сих пор. Вы тоже в ней учавствуете, я в ней участвую, и мне хочется верить, что мы -- на одной стороне.
   Соломенный не отвечал, раздавленный потоком этой теологической мудрости. Гудзенко шагнул вперёд, приближаясь к распахнутой калитке.
   -- Я понимаю, ребята, вы запуганы. Я тоже был запуган. Всё время моей жизни в Советском Союзе было непрерывным потоком страха, хотя и теперь бывшие чекисты и их пособники продолжают нас уверять, что там были и хорошие стороны. Людей арестовывали и убивали за любую попытку раскрыть правду о бесчеловечном режиме.
   Поверьте мне, я много лет прожил в СССР, и за эти годы, я вас уверяю, не только нанюхался, но и наелся этого добра вдоволь. К сожалению, даже после краха этой системы не было произведено судов и показательных расстрелов, не были открыты их архивы и была раскрыта лишь малая толика их чудовищных преступлений. Суд над коммунистической системой и категорический запрет пропаганды коммунизма, социализма и других подобных омерзительных учений -- дело будущего, которое непременно наступит.
   И вас есть шанс ему помочь. Чтобы бороться со злом, надо его чувствовать и знать. Поэтому мы порой осведомлены о планах современных чекистов намного лучше, чем они сами. Мы узнали, что где-то здесь, в заповеднике, держат несчастных детей, которые страдают от одной тяжёлой болезни. Церковь Воссоединения готова взять на себя все расходы по её лечению -- ведь лекарство давно уже известно и им пользуется весь цивилизованный мир -- но чекисты готовы допустить скорее гибель детей, чем принять помощь от ненавистных им носителей свободы и демократии. Эти люди смотрят на мир сквозь лазерный прицел автомата Калашникова.
   Но я знаю, что вы не такие. Возможно, вам что-то рассказывали, пытались как-то промыть мозги, но я вижу по вашим глазам, что вы не поверили в их ложь. Церковь Воссоединения тоже не боится никакой лжи, она знает, что сам Бог на её стороне.
   -- Она может ошибаться,-- попытался спасти положение соломенноволосый,-- А вдруг Бога нет? Получается, Церковь наступает без прикрытия?
   -- Ребята.-- Гудзенко улыбнулся -- ласково и всепрощающе,-- Я тоже помню этот старый, омерзительный спор, есть Бог или нет. Кровавая коммунистическая власть не желала видеть никого выше себя и надеялась жить вечно, поэтому страстно мечтала уничтожить Бога, стереть из человеческих умов саму идею о возможности его существования.
   Знаете ли вы, что каждый священник, рукоположенный в Советском Союзе, должен был сдать экзамен по учению Маркса--Энгельса--Ленина-- Сталина, а Библию два раза пнуть ногами? Я не стану с вами дискутировать по этим вопросам, потому что вы, рождённые во времена ещё пещерного атеизма, не могли, разумеется, ознакомиться с правдивыми доказательствами существования Божия. Но я вам приведу несколько доступных примеров.
   В конце концов, нет никаких сомнений, что атеизм эта та же религия, а большинство американских учёных верят в Бога. Давайте сравним Северную и Южную Кореи. В Северной Корее запрещены любые религии, ей жители падают от голода прямо на улицах городов, под портретами улыбающегося выродка Ким Чен Ира. В то время как в Южной живут чудесные, добрые, очень богатые люди. Всё мировое сообщество восхищается успехами южного корейского государства, его демократичностью, свободой и религиозностью. Там более сотни различных церквей, и Церковь Воссоединения лишь одна из многих.
   Напротив, кровавая клика, захватившая власть на Севере, осуждается во всём мире. Именно поэтому мы должны молиться за Северную Корею. Молиться, ибо её жертвы совсем не напрасны. И чтобы не допустить превращения России в Северную Корею, вы тоже должны поверить и бороться с кровавым коммунистическим отродьем. Потому что от вас, детей, зависит очень многое. Прошу вас, поверьте!
   -- Поверили мы или не поверили, а в лагере никого нет. Нам нечего вам показывать.
   -- А дети?
   -- Нет никаких детей!
   -- Но я же вижу, что вы сами из них. И вы не можете скрыть то, что открыто. Вот, к примеру, этот славный мальчик с непослушными чёрными волосами,-- Гудзенко указал на Лакса.-- Я вижу, что он весь в синяках, а правый глаз у него подбит. Даже сейчас он только молчит и трясётся, до смерти запуганный своими мучителями. У него нет даже нормальной одежды, да и вы сами ходите босиком. Неужели вы думаете, что по вам не заметно, каким издевательствам вы подвергаете. О, даже за границей бывшего советского человека легко узнать. Ваши хозяева настолько самоуверенны, что разрешают вам гулять без поводков. Но зачем вам хозяева? Не лучше ли бросить этих хозяев подыхать в их собственном навозе и быть с друзьями, которые желают вам только добра.
   -- Что тебе здесь надо?
   Альф стоял в проёме, похожий на бешенного быка, которого выпустили на корриду. Его лицо побагровело, а руки била такая дрожь, что, казалось, он вот-вот перекинется.
   -- Простите, я кажется...
   -- Проваливай, пока егерей не позвал!
   Соломенный неслышно нырнул обратно в проём. Лакс последовал за ним. Варфоломей хотел ещё что-то сказать, но калитка захлопнулась и лязгнул железный засов.
   -- Проваливай, выродок!
   Альф выдохнул, плюнул на ворота и пошёл к корпусу. С каждым шагом к нему возвращался прежний беззаботный вид. Недоумевающие оборотни последовали за ним. Уже достигнув лестницы, Альф обернулся и крикнул, так, что в лесу зазвенело.
   -- Полезешь в лагерь -- шкуру спущу и сожрать заставлю! Понял?
   Но Варфоломея возле ворот уже не было.
   -- Приходят, требуют,-- возмутился соломенный,-- Никакого душевного равновесия!
   -- Ты его знаешь?-- спросил Лакс у Альфа,-- Он известный проповедник, наверное.
   -- Он в нашем доме культуры работал.
   -- Он вёл какой-то кружок?
   -- Ага, такой ещё вести что-то будет. Электриком он был. Но уже тогда на своей настоящей Библии помешался. Думали, псих, но этот псих попался хитрый. Полгода уволить не могли.
   -- А почему его так долго увольняли?
   -- Почему, почему... Я что тебе -- справочник?
   Они поднялись на второй этаж по уже знакомой наружной лестнице, осторожно переступая прореху на месте разломанной Лаксом доски. Только лес с жёлтой полоской дороги и серая лента реки с островками и далёким железнодорожным мостом. Это был тот самый мост, через который Лакс проезжал три дня назад.
   По здешнему обычаю они вошли через окно. Из комнат уже доносился аромат жареного мяса и фруктов, запечённых в фольге. Лакс осторожно задержал соломенноволосого и спросил шёпотом:
   -- Послушай, откуда он про дом культуры знает?
   -- Ходил туда. Не помню на что.
   -- Вы же вроде как здесь живёте.
   -- Иногда здесь, иногда в городе.
   -- Полнолуние не мешает?
   -- Чем оно помешает? На уроках всегда отоспишься.
   -- А ярость?
   -- Что ярость? Сейчас все бешенные!
   -- Подожди, если перекидывание не мешает жить, а ярость не пугает людей -- зачем вас сюда прячут?
   -- Ну деревня... Слушай, ты с какой Луны к нам приехал?
   -- Из Оксиринска.
   -- Вроде бы тоже Россия... Каникулы же! Летние! Отдыхаем! Мы от родителей, родители от нас. Кто особенно бешенный, живёт здесь. Кто не особенно -- в городе. Поэтому надо быть бешеным. И быть бешеным очень правильно. Кто бешеный -- тот не злой. Вот, например, сёстры Лучевскиие совсем не бесятся. Поэтому они такие злые.
   На накрытом столе уже поджидали в меру поджаренные, в меру подгоревшие окорочка, овощи, потемневшие с одной стороны, и откупоренные бутылки с портвейном.
   -- А где Лучевский?
   -- Бегает где-то. Ну и хорошо. Без него потише.
   -- А пить обязательно?
   -- Теперь обязательно. Этот псих вокруг лагеря ходит, значит, повыть нормально уже не получится. Поэтому маскируемся. Пьём, орём и перекидываемся. Знаешь, что бывает, если сперва выпить, а потом перекинуться? Весь хмель прямо в мозги даёт, словно кулаком, но только изнутри.
   Лакс уселся за стол, посмотрел на блюдо с мясом (тарелок не предлагалось), взял себе сразу три куска, а потом ещё раз оглядел собравшихся. За исключением Альфа и соломенного, он по-прежнему никого здесь не знал, но его место уже определилось. В самом низу пирамиды, и одновременно возле Альфа -- ведь вожаков всегда окружают ничтожества и случайные люди, без которых ему не выжить. Впрочем, Лакс и не стремился наверх, тем более, в такой компании. Он заранее считал себя лишним.
   -- Я не буду пить,-- сказал он, когда Альф протянул ему бутылку.
   Тот нахмурился.
   -- У тебя что -- не праздник сегодня?
   -- Хочешь, можешь мне штрафную налить,-- спокойно ответил Волченя,-- Но в такую ночь я предпочитаю вас сторожить. Утром -- пожалуйста. А пока нужен кто-то на вахте. У нас в городе убийства, а в заповеднике ходят сумасшедшие пастыри.
   Альф развёл руками и поставил бутылку на стол.
   -- Возьмёшь, как захочется.
   -- Слушай, Лакс,-- не выдержал соломенный,-- чего ты к этим убийствам привязался? Тебе дело?
   -- Потому что за последние пару дней убили кучу народа. Отсюда вывод -- вокруг нас бродит смерть. И она уже не с косой, а с пулемётом.
   -- Чушь! Не тебя убивают. Забей! Выпей! Не загаживай праздник! Звери не плачут, когда охотники на опушке.
   -- Нельзя. И охотники давно не на опушке.
   -- Тебе так важно знать как их зовут?
   -- Да.
   -- А зачем?
   Лакс взял бутылку и посмотрел на свет.
   -- Потому что велика истина, и прекрасней всего!
   -- А говорят, что истина -- она в вине, -- осведомился ехидный голос.
   -- Я не про то, что пить не надо совсем,-- Лакс поставил бутылку на место,-- Я про то, что пить надо вовремя. Мы сейчас не просто в лесу, а на осадном положении. Пир бывает после битвы, а не перед или вместо. Если у вас есть знакомые викинги, можете у них поспрашивать.
   Он поднялся.
   -- Ты куда?
   -- В туалет. Где он у вас?
   -- Мы, если честно, в окно.
   -- Нет, не надо. Я пока ещё человек.
   Он задержался в дверях, чтобы увидеть начало трапезы. Взъерошенные, лохматые молодые оборотни совсем не казались страшными. Просто в меру неопрятная компания, которая выбралась в заброшенный дом поесть и попьянствовать. Не хватало только гитары с порванной струной и ещё пары девушек.
   Он подумал, что люди переоценивают безумие. Нет норма -- это не противовес, вокруг которого мотается маятник настроений. Скорее, норма -- это дырка в житейской воронке. И даже молодой оборотень, если у него окончательно не сорвало крышу вместе с ушами, волей-неволей оказывается в "норме", пусть даже эта норма и заключена в том, что ты на всех бросаешься. Возле тебя остаются те, кто не против таких бросков, прочие отгораживаются от тебя стенами, рекой и лесом и в следующую секунду ты уже провалился.
   Лакс осторожно спустился вниз и пошёл к реке. Прохлада обнимала его полуголое тело, словно огромная невесомая мантия. За спиной, словно последний вызов миру, зазвучала протяжная нота долгого, пока ещё человеческого воя. Ветер уносил его прочь и вой казался прощальной сиреной тонущего корабля.
   В груди похолодело и захотелось ответить, но Лакс сдержался. У него была своя воронка и она несла его в совсем другую сторону. Он миновал беседку, похожую на разломанную деревянную клетку, вышел к воде и скинул кроссовки. Песок липнул к ногам, словно холодная манная каша.
   Лакс стянул и штаны вместе с трусами, свернул их, как мог, и присыпал песком. Дождик продолжал моросить, но сейчас это значило для него не больше, чем отбитый уголок у крышки заварочного чайника. Поёжившись, он с опаской посмотрел на бегущую воду, а потом вдохнул поглубже, разбежался и перекинулся, ловко опустившись на четыре лапы.
   Вой в домике продолжал нарастать, он словно пытался перебороть ветер и непогоду и заявить о себе миру. Но сосны, низкое небо и река оставались совершенно равнодушны.
   Даже под шерстью было довольно прохладно, а в животе гулял ветер. В холле сейчас намного теплее, и есть чем согреться изнутри. А там, за стенами, был большой и холодный мир, где бродили беспощадные убийцы.
   Лакс посмотрел на белые корпуса, фыркнул и побежал вдоль берега, почти не принюхиваясь. Оказавшись возле ворот (земля ещё пахла резиновыми сапогами Варфоломея) он проскользнул под створками и направил свой бег через лес. Сперва следовал колее, а потом, когда земля начала подниматься, свернул и побежал под откос, к берегу, через мокрые чёрные заросли, которые пахли дождём.
    XXIV. Двое на острове
   Он чувствовал запахи, но не обращал на них внимания. Его по-прежнему тянуло обратно в "Лесную Сказку". Казалось, что их груди через хвост и хребет протянулась длинная леска, уходившая под ворота и протянувшаяся до самой комнаты на втором этаже. С каждым шагом эта невидимая леска натягивалась всё сильнее, но Лакс делал вид, что не замечает её. Когда он спрыгнул из кустов на белую полосу пляжа, эта невидимая леска натянулась так сильно, что он чуть не остановился, охваченный зябким страхом. Но вместо этого зарычал, сделал ещё несколько шагов -- и леска словно лопнула. Волченя вдохнул поглубже и вошёл в воду.
   Вода была такой же холодной, как капли дождя, но шерсть помогала и здесь -- она сразу намокла и облепила тело, словно рыбья чешуя. Сначала Лакс опасался, что захлебнётся, но всё прошло замечательно: нужные движения знал не только мозг, но и лапы. Вскоре он убедился, что волк, живший внутри, умел плавать не хуже человека -- не иначе, как научился вместе с хозяином. Отплыв немного от берега, он сделал круг и направился к лесистому островку, который чернел на воде, словно большой мохнатый ком шерсти. Конечно, можно было плыть и со стороны пляжа возле лагеря, но Лакс опасался напороться на защитные проволочные решётки. Судя по разъевшей их ржавчине, они стерегли детей ещё с семидесятых годов прошлого века. К тому же, опускался вечер и ему хотелось побыть волком.
   Живот требовал ужина. Чтобы не отвлекаться, Волченя работал лапами и размышлял о биологии. Например, ему очень хотелось как-нибудь потом, когда убийства прекратятся, взять лупу и хорошенько изучить шерсть на ком-нибудь из их недружной волчьей семьи. Он помнил, что у собак не бывает пор на коже, и в жаркую погоду они "потеют языком". А вот у человека они были. Получается, что в волчьем виде потовые железы перестают работать. Было бы интересно узнать, как это выглядит. Правда, судя по легендам, вскрыть оборотня -- дело непростое, потому что после смерти его "скидывает" обратно. И даже "кости нестандартные" вполне могут быть человеческими.
   "Спрошу у Копи,-- пообещал он себе,-- если живы останемся."
   Все подступы к островку защищали коряги. Пришлось сделать два круга, прежде чем он разглядел небольшой заболоченный кусочек, на котором росла трава. Лакс выбрался на землю, вскарабкался на перекошенный трухлявый пень и хорошенько встряхнулся. Шерсть распушилась и сразу начала греть. По телу разлилась приятная теплота и скидываться совсем не хотелось.
   Запах был здесь. Лакс помнил его ещё с ночи возле зелёного домика. Он пошёл вглубь острова. Глаза искали безопасное место, чтобы поставить лапы, а нос вёл, словно по протоптанной тропинке, к самому логову серой красавицы.
   Наконец, запах стал отчётливым и он услышал шорох, а потом недовольное:
   -- Р-р-р-р.
   Теперь надо было скинуться и не пораниться. Для этого пришлось отступить обратно на топкую траву и подпрыгнуть. Тело тут же обожгло холодом, а ноги подкосились и Лакс рухнул в холодную грязь.
   Да, оборотнем быть непросто.
   Волченя отполз в воду и немного поплескался там, словно в ванной. Вода показалась почти тёплой. Потом очень осторожно выбрался на корягу и уселся, стараясь как можно меньше запачкаться. Запасной одежды всё равно не было, а значит, оставалось утешать себя тем, что нагота для оборотня -- дело обычное.
   -- Послушай, Копи,-- начал он, обращаясь в полумрак под ветвями деревьев,-- Я думаю, что мы не должны прятаться. Прятаться без толку, что в лагере, что на острове. Нас собираются убить. И они найдут нас. Рано или поздно. Ты думаешь, это лагерь Мантейфеля и они сюда не доберутся? Через неделю или через месяц, когда они убьют достаточно волков, они доберутся и сюда. Ты думаешь, они боятся егерей и кордонов? Да они даже Кинеля не боятся! Вместе со всей его охраной. Плевать они хотели на кровь, и на свою, и на чужую. Потому что им надо много крови! Очень много!
   Нет, подожди, мне надо начать сначала. Или даже ещё раньше. Я объясню для начала, как тебя нашёл.
   Этот лагерь я видел ещё с поезда. Поэтому узнал его, хотя и не сразу. А как только узнал и услышал, что ты убежала, то сразу стал думать, где тебя можно найти. И, как видишь, нашёл с первой попытки. Они тоже найдут. Среди них есть догадливые люди.
   Как я тебя искал? А очень просто. Я задумался -- куда ты могла побежать?
   Прочь из заповедника? Это ни к чему. Любое животное, которому грозит опасность и у которого нет детёнышей -- а значит, не от кого отводить удар -- попытается скрыться в норе или где-то поблизости, хорошенько запутав следы. Потому что в родном доме и стены помогают. К тому же, ты боишься того, что сейчас твориться. Ты стараешься не показывать, но боишься всё равно. И это просто здорово. Я тоже боюсь. Только законченные психопаты ничего не боятся.
   Что бы тут не творилось, а в заповеднике сейчас безопасней, чем в городе. А тебе привычен город, он твоё большое логово на тот случай, если с этим что-то случиться. Там все твои друзья и одноклассники, и Белянкина, и та, вторая, чьё имя я не запомнил. Но сейчас там царит смерть, почти невидимая, но очень точная и беспощадная. А заповедник хоть чуть-чуть, но охраняется. Поэтому ты осталась здесь.
   Но убежать в лес ты тоже не могла. Охота на дичь прыжком и укусом не для твоей натуры, а перекидывание отнимает много сил. Ведь ты не из тех, кто превратившись в волка, будет рыть норы. Значит, ты должна прятаться поблизости от цивилизации.
   Ещё тебе неприятна компания в лагере, этот Альф и все ему подобные. Будь он один, ты бы его как-нибудь перетерпела. Но там целая стая, а это совсем другое. Этология работает для волков, даже если они люди. Эта колония, куда подвозят еду, складывается в пирамиду, где каждому положен этаж. А ты не желаешь жить под чьими-то ногами. Поэтому ты и убежала.
   Но слишком далеко от лагеря ты прятаться не можешь. В лагерь подвозят еду, в лагерь, в случае чего, пришлют вооружённую охрану. Поэтому тебе было достаточно запутать следы и спрятаться где-то поблизости. Где-то, где тепло, уютно, не сыро и можно разглядеть всю обстановку. И такое место было, я увидел его ещё с поезда. Для такой цели нет ничего лучше такого вот острова. Вроде бы рядом, и даже можно услышать, когда стая буйствует, а когда успокоилась. И при этом ты сама -- отдельно, словно волк-одиночка. Они даже поймать тебя не смогут. Без криков они не умеют и к тому времени, как они поплывут с этого берега, ты уже будешь на том. Весьма удачное место -- но только если прятаться от таких, как Альф.
   Те, кто идёт по нашим следам, не орут перед атакой, на обшаривают весь лес в поисках следов, не машут рукой и уходят пьянствовать, когда добыча ускользнула. Когда добыча ускользнула, они снова её преследуют и медленно сжимают кольцо. Ты думаешь, что раз не было новых покушений, то они успокоились? А убийство Курбинчика тогда что такое? Да, кажется, что это ерунда -- ведь покойный следователь не только не входил в совет Коалиции, но даже не догадывался о его существовании. Но расследование уже парализовано. Пока назначат нового, пока он вникнет в материалы дела, эти люди полгорода могут перебить и развесить вдоль железной дороги, от Южного Вокзала до самого Оксиринска. Потому что они не просто фанатики, вроде этих святош из Церкви Воссоединения. Они фанатики умные, злые и беспощадные. Они не забудут пересчитать тела убитых. И они найдут тебя ещё быстрее, чем нашёл тебя я!
   Копи, за нами идёт свирепый хищник. Я биолог, я не могу не всматриваться. Во-первых, мне интересны его повадки. Во-вторых, я знаю, что он угрожает моей шкуре. Поэтому в каждый его шаг надо вглядываться, любоваться им и не упускать ни единого движения, ни единого вдоха. Потому что если мы не поймём его цели и повадки, он нас попросту разорвёт и слопает с луком.
   Ответа не было, но он заметил, что из кустов на него смотрят любопытные чёрные глазки. Лакс подумал, что это вполне естественно. Он бы и сам был не против хорошенько разглядеть, как выглядит обнажённая Копи. В конце концов, для оборотня это естественно и он был уверен, что случай ещё представится. Но до этого случая надо было дожить. А для этого нужно было избавиться от тех, кто шёл по их следам, оставляя за собой только трупы.
   Волченя казался себе в чём-то человеком науки. Таким же, как его мать, отгородившаяся от семейных дел и богатств на прибрежной биостанции, где самым дорогим предметом был пустой аквариум со встроенной вентиляцией, или как его дядя, дошедший в своих экспериментах до микстуры несмотря на огромные доходы из совсем другого источника. Ему казалось, что он уже много понимает.
   Например, он догадался, как мать ухитрилась шестнадцать лет подряд прятать от него ликантропию. Лунная проблема связана с половым созреванием, а ведь у стареющих женщин как раз эти процессы начинают давать сбой. Он был поздним ребёнком и основательно встряхнул весь организм Анны Триколич -- она немного помолодела и у неё снова началось. Именно этого, а вовсе не её страсти к науке испугался Константин Волченя, которого Лакс видел два раза в жизни и почти не запомнил. Сейчас наш герой считал, что ему с самого начала не было места в этой тёплой компании. Все три поколения Триколичей ценили точность и достоверность, перепроверяли экспериментально и старались думать своей головой. А он поверил на слово Анне Триколич, биологу средних лет без вредных привычек, думая, что она обычный человек. Разумеется, жить с оборотнем он не хотел. А Лакс тоже не хотел бы жить с отцом, который боится оборотней.
   Он распутал всю эту цепочку между делом, словно сам по себе, и сейчас даже был немного удивлён, насколько ясней стали известные ему факты. И он надеялся, что задача поимки этого странного хищника, который пытается поймать их сам, тоже будет решена. Причём решит её он сам, и задолго до того, как этот неведомый до них доберётся.
   Сейчас, когда оказалось, что оборотни существуют и даже могут быть биологами, Лакс не мог позволить себе умереть. Конечно, то, чем занимался его дед, Кинель, Апраксин и даже Бирюкевич было очень важным. Благодаря ним любой оборотень, который попадал в стаю, мог узнать, где его место в сложной иерархии Кинополя. Но было ещё место в природе, тот вопрос, которым задавались и Антон, и Анна Триколич, и даже тот преподаватель (Крапивник, кажется), про которого говорил Бирюкевич. Они исследовали человека, волка и того, кто оказался посередине, они наверняка пытались пробиться до самой сердцевины и понять, что за пружина запускает непонятный процесс ликантропии, которого у высших животных просто нет, как нет у них, к примеру, человеческой культуры и языка с абстрактными терминами. Может ли волк быть оборотнем, который превращается в человека с волчьей психикой? Видимо, нет. Для этого нужно что-то, что есть только у человека. Откуда оно появилось? Этот вопрос только казался абстрактным. Так или иначе, после тысячи вариантов, он всё равно приходил к нему. Ясно, что ликантропия -- дитя человеческой эволюции, ясно, что она к чему-то приспособлена, но -- к чему? Что это за приспособление? Используем ли мы его полностью? Или что-то упускаем?
   Дядя едва ли это исследовал. Он был анатом, его интересовала физиология. Он едва ли поднимался выше животных рефлексов, ликантроп был для него не больше, чем усовершенствованной собакой Павлова. Но ведь рефлексами не исчерпывается поведение даже у крысы. Над рефлексами есть много других механизмов психики и, в частности, инстинкты -- эти крохотные руководства, которые позволяют, к примеру, учиться. Лакс всю жизнь, как ему самому казалось, вёл себя как пусть немного странный, но человек. Однако даже перекинувшись в первый раз он достаточно хорошо владел волчьим телом, чтобы открыть зубами щеколду и уйти от погони. Как же переплетены эти инстинкты? Что в оборотне от человека? Что от волка? Что в человеке от оборотня?
   Свою роль он видел уже ясно. Этология ликантропа вполне себе тянула на новое направление, в котором, ввиду того, что тема была засекречена, ни было ни связей между исследователями, ни открытых публикаций. А ведь в этом сейфе хранились немыслимые сокровища. И Лакс знал, что если он выживет, поступит в легендарный Кинопольский биологический и (об этом не хотелось думать, но придётся) приведёт в порядок лабораторию Антона Триколича, то изучение психологии ликантропа будет важнейшим его делом. И даже если результаты не будут годиться для публикации, можно будет организовать переписку, благо, электронная почта позволяет не тратиться на конверты и марки. Всё что надо -- письмом. Как у Любищева.
   А пока следовало пройти предварительный экзамен. Разобраться в этологии неведомого хищника, который хотел их съесть. И Волченя принимал его вызов. Настало время проверить, насколько хорошо он знает животных.
   Но была у этих планов и небольшая проблема -- Копи в них, разумеется, не поняла бы ничего. Поэтому Лакс решил говорить как можно более ласково и развёрнуто. Чтобы девочка почувствовала себя своей в его рассужданиях:
   -- Здесь обычной, житейской логики недостаточно. С той самой минуты, когда мы услышали мотоциклы, я только и делаю, что всматриваюсь. Пытаюсь различить, где у этого чудовища хвост, где грива, какие у него повадки, какая пища для него особенно лакомая. Хочу заглянуть ему прямо в морду, прямо в глаза. Двуногие хищники оставляют самые разные следы, поэтому тут ошибиться раз плюнуть, они запутывают их, как зайцы и сами забывают, где прошли. Поэтому чтобы разглядеть его, нужно вглядываться не только очень внимательно, но ещё очень долго. Реакции неоднозначны даже у домашних животных, а мы даже не знаем сейчас, к какому виду относится хищник, что крадётся за спиной. Но я не думаю, что всё безнадёжно. Я могу ошибиться и десять, и двадцать раз, но в конце концов -- если меня не съедят -- я найду его ясный след и пойму, что это за зверь, как Кювье восстанавливал скелет по одной-единственной косточке. Да, эта зверюга ещё не знает, с кем связалась. Когда я пойму зверя, его можно будет поймать и посадить на цепь -- для науки. Раз зубастый, будет решётки грызть.
   Смотри, что я уже про него нашёл.
   Во-первых, он явно сидит где-то в Коалиции. Быть может, у него есть кресло в Совете. Быть может, он уже прикидывает, как его занять. Оба варианты одинаково жестокие. Полные списки и знакомство всех со всеми играет с нами довольно зловещую шутку -- он знает, кого убивать. Словно большая стальная сеть охватила всех волков города и теперь тому, кто всё это затеял достаточно только ткнуть в этот улов ножом. Конечно, и Кинель, и твой отец будут пытаться его остановить, но разомкнуть эту сеть они не могут -- в Кинополь, я уверен, рвётся не один Гамидов. Поэтому спрятаться не получится. Вся Коалиция знает, что Апраксину подчинено и управление заповедником. И эти парни в лагере -- они из тех же стай, чьи вожаки заседают в Совете. А значит, у нашего хищника несколько сотен глаз и в Кинополе нас надо прятать от него разве что в море.
   Во-вторых, уже ясно, что они готовы убивать кого угодно, пусть даже и чужими руками. С самого начала они ударили по трём главным узлам Коалиции. Конечно, и с дядей, и с Кинелем, и с твоим отцом у них могли быть счёты. Но если нечаянно погибнет даже Маргадалян -- они не против. Потому что они хотят хаоса. Именно к хаосу они стремятся, он им выгоден. Это ещё одна причина, кстати, почему они поднимают так много мути и устраивают такие странные маскарады. Им мало прятаться самим, им хочется, чтобы другие попрятались. Они мастера ловить рыбу в мутной воде. А это значит, что они могут убить любого. Просто, чтобы запугать. Или запутать следы. Или заставлять нас ломать голову и искать смысл в ещё одном убийстве, которое тем и полезно для них, что абсолютно бессмысленно.
   В-третьих -- церковь здесь с одной стороны не при чём, а с другой -- одна из главных улик. Её подставляют, как я думаю, подставляют умело и ведут к тому, что из города их надо выжить. Видимо, она чем-то крепко насолила нашему врагу, потому что просто так никто никого подставлять не будет. Я правда не знаю, что там может быть, но я слышал, что церковь с храмом -- это землевладелец. А в Коалиции наверняка не один Кинель занимается строительством и прочими похожими делами. Так что двойной удар тут вполне оправдан. Я думаю, твоему отцу известно, кто ведёт дела в Глухарёвке и строит там для оборотней уютные коттеджи почти возле самого леса. Церковь Воссоединения строит свой храм там же. А ведь лес там только один и в нём невозможно не встретиться.
   В-четвёртых, они знают, с кем связались. Это не драка за статус. Когда звери или люди дерутся за место на пирамиде, они ищут союзников и громко кричат свои лозунги. Но они не признались пока даже в том, что существуют. Моего дядю убил неизвестно кто, за мной и тобой пришли сектанты, атака на Кинеля и на Курбинчика тоже, я уверен, была обставлена какими-то декорациями. Это не значит, что они ничего не требуют. Это значит, у них такой план, для которого не нужно ничего требовать и достаточно действовать из-за угла. И будут идти до конца. Они изображают из себя маньяков и довольно успешно, но действуют слишком осмысленно и бьют слишком точно. Все их вроде-бы-глупости не больше, чем дымовая завеса. Они не хотят, чтобы их воспринимали всерьёз.
   В-пятых, как я уже сказал, то, чего они добиваются, не требует атаки в открытую. Прятаться они могут до самого конца, убивая и уползая обратно в тень. И вся надежда на то, что мы либо найдём этого хищника по следам, либо он бросится, и мы успеем его разглядеть прежде, чем он вцепится нам в загривок. Конечно, рано или поздно мы поймём, кто они, но нам нужно, чтобы это случилось именно рано. Мы уже остались без микстуры, мы уже прячемся непонятно где, мы уже идём по ложному следу -- Кинель проверяет церковь, а твой отец -- возможных пришельцев. Но я уверен, что этот гнойник зрел именно в городе.
   Отсюда следует то, что я говорю в-шестых. Гамидовские и связаны с этим, и не связаны. Они не связаны потому, что попали в эту историю почти случайно. Я почти уверен, что наши преследователи сами узнали об их приезде только на том совещании, где были я и ты. Но они сумели этим воспользоваться, а Коалиция -- нет. Какой расклад с ними сейчас, зависит от исхода дуэли. Но даже если Мардагалян победил, на Церковь мы можем теперь натравить в лучшем случае налоговую инспекцию. А это не так мощно, потому что денег у них хватает.
   Но гамидовцы связаны с тем, что было девять лет назад. Нет, я не думаю, что это продолжение той войны, месть буринцев или что-то в этом духе. Мало кто станет воевать за старые кости. Но люди редко воюют из-за костей. То, что не могли поделить раньше, могут начать делить и в наши дни. Мы пока не знаем, что именно они делят, это явно не Южный Лес. Но зато мы знаем, что та версия убийства моего деда, в которой все были уверены, никуда не годится. Конечно, не один тогда погиб, но вспомни, Копи -- именно после его смерти и поднялась та муть, в которой шла война. И обрати внимание, что эта муть не спала до сих пор. Даже о том, что случилось в ту ночь на даче, и откуда пришёл приказ убивать, мы знаем только версию Коалиции. А версию Бурина и его компании не знает толком даже Бирюкевич!
   Кто-то заметает следы, причём заметает их виртуозно. Подумай, если бы мы не полезли на дачу, то не смогли бы догадаться, что они там не в первый раз. Маргадалян бы просто не обратил на это внимание. А ещё подумай, что пока мы прячемся на островках, твой отец по-прежнему об этом не знает и думает, что эта стая -- просто случайное стихийное бедствие.
   Конечно, если бы твой отец взял гамидовцев за хвост, он бы вытряс из них подробности. Но сейчас всё идёт к тому, что брать за хвост будет просто некого. Всех свидетелей похватали за шкирку и швырнули в мясорубку.
   Как видишь, мы немного знаем о наших охотниках. Но что-то уже есть. Мы не видели, кто они, но мы знаем, что ждать, пока они покажутся, бесполезно. Мы не знаем все их цели, но знаем одну -- они хотят убить нас. Это очень много. Это уже позволяет оставить приманку.
   Твой отец думает, что мы не приманка, а детёныши и нас надо прятать. Но те, кто идёт за нами следом, любую нору могут раскопать. Поэтому в капкане нам было бы безопасней. Вся надежда сейчас на такие ловушки. Если у нас будет ловушка, мы будем знать, куда они рано или поздно придут. И даже если они вырвутся из капкана, мы узнаем много об их следах и повадках.
   Потому что слабая сторона есть и у них -- они рвутся вперёд, а значит, не сумеют хорошо держать оборону.
   Мы не можем прятаться. Мы должны выбраться и искать. Если мы охотимся, у нас есть шанс, а если мы дичь, то нам остаётся только дождаться охотника. Потому что если мы их не найдём, они найдут нас.
   И заповедник сейчас не самое лучшее убежище. Дом Волка надёжней в тысячу раз! Туда стягивают все силы, а оборона там такая, что он выдержит даже небольщую засаду. Я знаю, Копи, что говорят инстинкты, но эта нора -- ненадёжная. Тебя здесь найдут в два счёта, а потом поднимут и затравят собаками.
   -- Я не могу тебя бросить, понимаешь? Ты и Лучевский -- мои единственные друзья в этом странном городе, которого я так пока и не увидел. Если ты не хочешь идти, можешь оставаться. Но я тебя оставить не могу. Потому что чую всеми кишками и почками -- раз они атаковали нас в первый же день, наши головы нужны им не меньше, чем голова моего дяди или Кинеля. Поэтому через пару дней они будут и здесь. И я не знаю, в каком виде. Может дойти до того, что эти ребята из стаи нас попросту выдадут. Они постоянно веселится, а мораль у них хлипкая.
   Тишина. Только прислушавшись, можно было различить в зарослях тяжёлое, прерывистое дыхание.
   -- Ну, давай, Копи! Отвечай! Даже если ты не согласна, отвечай!
   Вместо ответа заросли зашевелились и оттуда показалась волчица. Она выступила вперёд, посмотрела на Лакса чёрными глазами (он заметил в них слабый карий отлив) и с достоинством вошла в воду. Лакс осторожно сошёл на землю и подпрыгнул,
   В лоб ударило, словно киянкой, перед глазами завертелись чёрные круги и он рухнул на землю, чуть не потеряв сознание. Голову мутило, а желудок жгло огнём. Волченя с трудом приподнялся на лапы, встряхнулся и заковылял в воду. Сперва ему показалось, что он не сможет даже плыть, но лапы заработали и он даже наподдал, пытаясь не отставать от подруги.
   Он уже знал, что умирать ему нельзя. Ликантропия была загадкой и он прекрасно понимал своего дядю, который наверняка мечтал разобрать её на части и вписать в историю науки. Уже сейчас он мог отвлекать себя целой кучей интересных вопросов. Например, по какому признаку выбрано животное, в которого разрешено перекидываться. Ведь обезьяна и волк не родственны и общих генов у них немного. Если это было изощрённой мимикрией, наподобие тех цветков, которые притворяются бабочками, то это означало, что в тех краях, где водятся, к примеру, львы и леопарды, могли закрепиться и другие варианты. А в российских широтах вполне могли и закрепиться оборотни-медведи -- ведь по массе человек ближе к медведю, чем к волку. Про медведей, он, правда, не слышал -- но ведь пару дней назад он и волков считал не существующими.
   Копи уверенно сворачивала к пляжу. Похоже, здешняя акватория была ей знакома и она не рисковала ни на что наткнуться. Лакс снова следовал за ней, стараясь попадать прямо в струю.
   Они уже почти достигли ограды, когда с берега донеслась протяжная песня. Сперва Лакс подумал, что это стая из "Лесной сказки" решила наконец выбраться на свежий воздух и немного побегать по лесу, но быстро понял, что это не так. Для оборотней они пели слишком бессвязно.
   Чудом не захлебнувшись, он ухитрился задрать морду над водой. То, что он увидел, весьма его озадачило.
   По берегу двигалась странная процессия из человек тридцати. Одеты вполне современно, в джинсах и куртках, но в руках у них были ярко полыхающие факела, рогатины и дубины вдвое больше бейсбольных, а на руках поблёскивали амулеты, которые Лакс уже видел. Запыхавшись, они уже не пели, а орали гимн, в котором нельзя было разобрать ни слова, а на каждом припеве взмахивали кулаками и топали ногой. Вид у них был скорее комичный, но смешно от них не было. Достаточно было приглядеться, чтобы стало ясно -- эти люди бесконечно, ужасающе серьёзны. И у многих перебинтованы головы.
   А впереди шествовал, размахивая руками и словно дирижируя этим жутким хором, уже знакомый немолодой человек с облысевшей головой и в светлом пальто. На какое-то мгновение он повернул лицо к реке и замер на месте, словно парализованный. Потом побагровел и выставил руку, указывая в сторону Лакса и Копи.
   -- Вот они!-- заорал он,-- Вот они, отродье дьявола! На ловца и зверь бежит! Вперёд! Вперёд! Вперёд! Спустим с них шкуру!
    XXV. Варфоломеевский закат
   За деревьями тлело уходящее солнце и пляж казался залитым кровью. Лакс выбрался на мелководье, попытался вспомнить, куда спрятал одежду, но не смог. Тяжёлая, боевая ярость поднималась из груди и клубилась под черепом, а глаза налились кровью. Крики сектантов приближались, он слышал их, но даже не смотрел в ту сторону.
   Белый корпус возвышался на холме, словно небольшой замок. Из него не доносилось ни звука.
   Оборотни побежали наверх. За их спиной лязгнули и задребезжали ворота, а потом послышались крики. Кто-то требовал открыть именем Иисуса и всех покорных ему ангелов, а по-прежнему проникновенный голос Гудзенко торопливо бормотал об экспериментах над заключёнными в подвалах Московского зоопарка.
   Снова, уже в третий раз, Лакс поднимался по запасной лестнице. Перепрыгивая через пролом он заметил, что другого входа просто не было: парадная дверь была заколочена.
   В коридоре раздевалки было всё так же пусто. Изменился только запах. Пахло жиром и спиртом. На полу перекатывалась пустая бутылка.
   Чуть дальше лежал на боку волк со светлой, почти соломенно-жёлтой шерстью. Пасть у него была приоткрыта, а глаза выпучены. Из горла гудело рычание.
   Лакс подбежал к нему и толкнул мордой. Волк не пошевелился. Лакс толкнул его ещё раз. Волк рыкнул и остался лежать, слабо махнув хвостом. Из пасти у него разило. Он был мертвецки пьян.
   Лакс взвыл и бросился в комнату.
   То, что он увидел, напоминало сцену из ночного кошмара.
   Комната была всё такой же, какую он оставил. Только теперь мясо было съедено, стол и пол завалены объедками, а вокруг него валялись, раскинув лапы и запрокинув головы, шестеро волков, в окружении опустошённых бутылок. Копи стояла посередине этого бедлама и била по бокам хвостом, рыча от бессильной ярости.
   Работал телевизор. Ведущая сообщала вечерние новости:
   -- Ещё одно жестокое убийство потрясло Кинополь. Вчера, около девяти часов вечера, в лесном массиве южной части города было обнаружено тело несовершеннолетней девушки, предположительно четырнадцати лет. Она была опознана как пропавшая два дня назад ученица лингвистической гимназии номер два. Девушка была переодета в самодельный костюм ангела, а руки связаны за спиной. На теле многочисленные ушибы и следы от насилия. Смерть предположительно наступила в результате удушья. Следствие не исключает версию, связанную с деятельностью серийных убийц. Представитель Московской Патриархии одним из первых выразил своё глубокое сочувствие...
   Волченя подскочил к крупному белому волку и ухватил его зубами за шиворот. Тот поднял на него печальные пьяные глаза. Похоже, Альф был настолько пьян, что простил бы сейчас самое унизительное издевательство.
   Лакс поднял глаза на Копи. Та мотнула головой. Нет, парень, это бесполезно. Мёртвые не встанут. Пьяные волки не пошевелятся.
   Внизу, на первом этаже, хрустнул фанерный щит. После второго удара что-то обрушилось и по доскам застучали ноги. Снова послышалось протяжное песнопение. Теперь оно было близким и таким громким, что заглушало даже телевизор.
  
   Иисус милосердный направит мой крест
   На скопище вражеской нечисти!
   И адский огонь не съест
   Многогрешное человечество!
  
   Сейчас был как раз тот самый момент, когда была бы очень кстати магия оборотней. К сожалению, никакой магии у них не было. Была только звериная, вулканическая ярость зверя и немного человеческого ума. Ими и предстояло сражаться.
   Лакс побежал к двери на другой стороне холла. За ней, как он и думал, оказался стандартный коридор с прикрытыми дверями комнат. Он заглянул в шестьсот двадцатую и увидел уже знакомую картину -- железные скелеты кроватей и распахнутые тумбочки. Кровати, к счастью, были на колёсиках. То, что надо.
   Он прыгнул к самой ближней, схватил её зубами и принялся толкать, проклиная тот день, когда был рождён ликантропом. Быть зверем было здорово, но удивительно неудобно.
   Отсюда, из шкуры, многие легенды выглядели совсем по-другому. Теперь уже не верилось, что кому-то могла придти в голову мысль заключить договор с Дьяволом и обменять душу на волчий облик. Мечтать о таком обмене мог лишь тот, кто на волков только охотился.
   Кровать поддалась и выехала в коридор, чуть не стукнув по носу удивлённую Копи. Лакс развернул её, ухватившись зубами за нижнюю перекладину, а потом принялся толкать её к лестнице. Железные колёсики гудели так грозно, что казалось, будто едет боевая колесница.
   Главная лестница, как и положено, была в конце коридора. Должно быть, в последний раз её красили ещё в восьмидесятые годы и краска теперь облезала, обнажая сырую штукатурку. Внизу уже грохотали шаги и слышались обрывки псалмов и приказов.
   -- Вот они, вот!
   Гудзенко стоял внизу, так, что только голова попадала в полосу света, и указывал на них дубиной. Он был багровым, по лицу расползались морщины, а указующая рука дрожала так сильно, словно её хозяина колотила лихорадка.
   -- Я к ним пробрался! Я всё узнал! Ничего не спрятали! Оборотни, черти, коммунисты! Вперёд, братья, кровь за веру! Во славу ангелов! Ничего не бойтесь! Церковь Воссоединения гарантирует вам место в раю! Помните! В рай по седьмому разряду!!!
   Они побежали вверх по лестнице. Лакс выждал и толкнул кровать. Железный каркас загрохотал по лестнице и врезался в Варфоломея, чуть не расплющив его по стене. Гудзенко захрипел и попытался через неё перелезть, но тут (Лакс едва успел увернуться) мимо загрохотала кровать, которую принесла Копи. Волчица швырнула успешней -- кровать зацепилась за перила и опрокинулась на первую так, что получилось нечто вроде железного заграждения. Адский грохот закрепил её победу.
   Гудзенко выбирался из-под кроватей, вцепившись в дубину, словно это была его последняя соломинка. Но сектанты не выглядели обескураженными. Там, внизу, уже столпилось несколько человек и по ступенькам плескали отблески факелов. А снаружи слышался звон. Похоже, начинали бить стёкла.
   Худенький и мелкий, похожий скорее на тень человечек проскользнул к заграждению и прицелился в волков из обреза. Копи рыкнула, но ретировалась и первый выстрел пришёлся в пустую стену. Зашипела, отслаиваясь, штукатурка. Лакс отступил за подругой, чуть не взрываясь от переполнявшего бешенства.
   Со стороны дороги зарычали и стихли два мотора. Похоже, автомобили. Он словно очутился в повторном кошмаре, который разросся и заполнился новыми, смертоносными угрозами -- и от них уже не уйти.
   Да, всё-таки быть волком полезно только когда бой уже перешёл в рукопашную. На большом расстоянии, когда стреляют пулями и швыряют предметы, у человека всегда больше шансов. С другой стороны, было ясно, что даже если сейчас скинуться, это ничуть не улучшит их положения. Сектанты знают, что они люди и не побоятся их убить в любом виде.
   Лакс и Копи отступали по сумрачному коридору. И справа, и слева были комнаты с кроватями, но укрыться было негде. А вот и дверь в самом конце.
   Они снова оказались в игровой комнате, среди пьяных неподвижных волков. Теперь её заполняло рубиновое предзакатное сияние. Окна выходили на запад и можно было разглядеть, что солнце прячется за деревья. Казалось, оно не хочет видеть того, что сейчас здесь начнётся.
   По коридору уже бежали тёмные фигуры сектантов. Они уже не стреляли. Зато у всех были дубины, точь-в-точь такие же, как у Варфоломея. А впереди атакующих неслись крики:
   -- Ангел дал нам силу! Ангел дал нам силу!
   Первые трое ворвались одновременно и сразу же заголосили от радости. Самый ближний к Лаксу, лысый, как кришнаит, и с татуированными пальцами, сразу же бросился к бессильно стонавшему Альфу. Волки уже поняли, что что-то не так и пытались прийти в себя, но было слишком поздно. Альф приподнялся, попытался оскалить зубы и дубина тут же опустилась ему на затылок. Раздался лёгкий стук, словно кто-то ударил ракеткой по теннисному мечу, и Альф снова повалился на бок, жалобно заскулив.
   Лакс кинулся наперерез. Зубы сомкнулись прямо на запястье. Лысый завопил и выронил дубину. В рот Лаксу хлынула горячая кровь и он фыркнул, стараясь её выплюнуть. Дело было не в морали, он просто не хотел пачкать желудок этой дрянью.
   Он разжал зубы и бросился на другую руку, которая уже была готова нанести ответный. Ещё укус, ещё кровь. Сектант уже не дрался, а верещал, поминая ангельский свет.
   Оборотень почти торжествовал победу. Но в ту же секунду всё изменилось -- сбоку набросился другой, щуплый и с глазами навыкате, и так врезал Лаксу дубиной, что в голове зазвенело. Волк покатился кубарем. Полежал, выдохнул и поднялся, сжав зубы. По затылку текла струйка крови.
   Сектанты занимались волками из стаи. Те вяло оборонялись и пытались укусить, но тут же отлетали прочь с жалобным воем, роняя на пол окровавленные зубы.
   А возле опрокинутого стола, на самой середине комнаты, боролись Гудзенко и Копи.
   Это напоминало не бой, а какой-то дикий танец. Гудзенко крутился, словно веретено, а Копи волочилась за ним, цепко впившись зубами в задницу. Варфоломей орал и матерился, но сектанты даже не оборачивались. Пару раз он пытался бить её по морде, но зубы сжимались от этого только крепче.
   На пороге появился ещё один, с остановившимися глазами и головой, выстриженной равноконечным крестом. Лакс сперва учуял его, потом заметил, и только спустя секунду догадался, в чём дело.
   Словно стрела, Волченя перелетел на середину комнаты и цапнул Копи за хвост. Волчица рыкнула и разжала челюсти, сделала особенно ловкий кульбит и оказалась с ним лицом к лицу. В глазах горело желание вцепиться и разорвать.
   Вместо оправдания Лакс кинулся к дверям и цапнул крестоголового за левую руку. Зубы прошили её, словно швейные иглы. Сектант заорал и канистра, которую он уже начинал накренять, полетела на пол и бухнулась так, что в коридоре загукало эхо. Из раскрытого горлышка хлестал вонючий бензин. Копи атаковала с другой стороны, впились поджигателю в бедро и потащила его в коридор, подальше от гибнущих собратьев. Сектант даже не сопротивлялся, только выл и дёргался, а по обезумевшему лицу текли слёзы.
   Но было слишком поздно.
   Чьи-то руки уже подхватили канистру и бензин полился во все стороны -- на стол, диван, обломки телевизора и волков с окровавленными лбами, которые корчились в предсмертной агонии. Копи взвыла, бросилась на нового врага и даже не укусила, а врезалась в него, так, что он полетел на мокрый диван, а опустевшая канистра загрохотала по полу. Тихо и отчётливо, словно взводимый курок, чиркнула зажигалка, кто-то заорал "уходим" и забулькала ещё одна канистра.
   Вонь стояла адская, уже не пахло ни спиртом, ни мясом, ни волками. Застучали подошвы, побежали в сторону лестницы тёмные силуэты и бросился им наперерез Лакс. Он подпрыгнул, клацнул зубами в тщетной попытке достать золотой огонёк, но ничего не схватил, а вместо этого со всего размаху врезался в руку. Жёлтая звёздочка зажигалки взлетела вверх, описала дугу и рухнула прямо под диван, на котором корчился Гудзенко.
   Огонь полыхнул сразу же. Послышался хрип, запахло палёной шерстью, а по комнате заплясали языки пламени. Гудзенко взвизгнул, взлетел чуть ли не до потолка и побежал прочь. Лакс успел заметить, что его штаны тлели на ягодицах.
   Нужно было спасаться. Удушливый сизый заполнял комнату, ел глаза и резал ноздри, словно ножом. Лакс кинулся в комнату со шкафчиками, и Копи побежала следом.
   На пороге лапы окунулись в красную лужу. Соломенный в том же положении, лапами вбок -- но только теперь голова, бока и плечи была разбиты в кровь, глаза закатились, а из пасти пахло гноем. Было страшно смотреть на этот превосходный экземпляр волчьей породы, словно изуродованный чучельником-изувером. Лакс содрогнулся и бросился наружу.
   Лестница была цела, на ней никого не было. Будь стая трезвее, они могли бы по ней спастись. Свежий воздух окатил тело, словно прохладный душ и Лакс замер, стараясь от души надышаться. Но тут пахнуло гарью и пришлось бежать вниз, под крики сектантов и хруст разгоравшегося огня.
   На колее стояли две фольксвагена-универсала. На них, похоже, привезли канистры с горючим. Обе вполне обычные и недорогие, украшенные витой надписью на двери водителя: "Аллилуйя и Армагеддон!". Возле машин оставались только двое сектантов, а другие чёрные фигурки суетились возле оставшихся корпусов. Заметив ускользающих волков, они нырнули в багажник и вновь показались уже с обрезами, но время было упущено -- оборотни миновали машину и бежали к наполовину вывороченным воротам.
   Между деревьями уже сгустился ночной мрак. Волки нырнули в него и побежали вдоль реки, не сбавляя скорости, хотя за ними никто и не гнался. Из лагеря грянул нестройный радостный хор.
   Оборотни бежали и бежали, а он всё звучал, всё тише и тише, словно кто-то медленно убавлял звук на исполинском магнитофоне. Потом хор утих, и в мире вокруг остался только журчание реки, деревья вокруг и множество тонких запахов. Огромная луна поднималась над другим берегом. И только сейчас Лакс почувствовал, как дерёт глубоко-глубоко внутри огромная обожжённая рана. Он бы заплакал, но железы не работали.
   Волченя остановился, сел и завыл, задрав морду к самому небу. Вой взмыл высоко-высоко, словно шпиль, мечтающий пронзить небо, и задрожал, сотрясаясь и ввинчиваясь в ночной воздух. Выли и человек, и волк, они оба превратились в одну тонкую, протяжную ноту, которая нарастала, дотягиваясь до самой Луны.
   Он уже почти захлёбывался этим воем, когда совсем рядом, почти над ухом, послышался ещё один голос. Тонкий, девичий голос был словно тенью, он плакал и подпевал, оборачиваясь вокруг ноты лёгкой спиральной лестницей.
   На короткое мгновение голоса замерли, примериваясь друг к другу, а потом снова рванулись вверх, уже сливаясь в один неразделимый поток. И с каждой секундой воя там, внутри, высыхала одна из капель той горечи, которой окатило их в лагере. Два воя стонали и плакали, словно две скрипки, играющие в унисон. Потом они побежали наперегонки, вновь вытягивая ноту всё выше и выше, рванулись к самому приделу -- и мягко затихли.
   Наступило молчание. Копи поднялась и они побежали дальше.
   Они пробирались сквозь лес, в сизой темноте, почти раздавленные обступившей их тишиной. Копи снова бежала впереди, но теперь уже медленней, а иногда оглядывалась назад и словно просила у него ответа на старый, как мир, вопрос:
   -- Доколе это будет продолжаться?
   И Лакс знал, что будь он сейчас в человеческом облике, то ответил бы точно так же, как за три с половиной сотни лет до него отвечал неугомонный протопоп Аввакум:
   -- До самой, Марковна, смерти!

Часть IV. Хозяин и его псы

    XXVI. Чернобыльник и полынь
   Далеко в лесу говорил голос.
   Лакс прислушался лучше. Голос не пропал. Он бубнил и бубнил, тихо и неразборчиво. Живот подводило от голода и Лакс готов был поверить, что это галлюцинация. Но заметил, что Копи замедлила шаг и замерла, навострив уши. Значит, это слышал не он один.
   Голос сделал патетическую паузу, а потом продолжил. Разобрать, о чём он вещает, не получалось. Лакс решил подойти поближе и двинулся вперёд, осторожно переставляя лапы.
   Небо очистилось, звёзды стали похожи на мелкую соль. Степенная полная Луна стояла высоко-высоко и светила на лес, как огромный прожектор.
   В полумраке между деревьями показалась светлая полоса. Лакс узнал дорогу. Он вышел к кустам и выглянул из них так осторожно, словно совал голову в гильотину.
   Голос доносился из небольшой сторожки возле сломанного шлагбаума. В сторожке не было ни огонька и она казалась заброшенной. Только голос говорил и говорил.
   Оборотень подошёл поближе.
   -- Мы спасены Христом и теперь молимся о таком же спасении для всех остальных людей,-- говорили в сторожке,-- при жизни или после искупительной смерти за веру. Неважно, был ли ты устойчив в вере. Смерть оправдывает всё. Поэтому наши мучители после смерти тоже смогут узреть рай и весьма раскаяться, потому что видеть они его будут только из ада. Не принявший Церковь Воссоединения имеет весьма небольшие шансы на успех в этом мире и рай после смерти. Учёные установили, что только один из двух сотен участников успешно играет на бирже. Насколько же сложнее расчёты с небом самых искусных биржевых игр! Капитал вашей праведности следует доверить надёжному, проверенному брокеру. Церковь Воссоединения, пришли вы к ней, или только собираетесь посетить наше богослужение, гарантированно позаботится о вашей благодати. Основанная в Южной Корее, она действует более чем в двухстах странах мира и миллионы людей уже приведены ей к полному и окончательному спасению. Задумайтесь над этими цифрами. Остались ли у вас сомнения в том, что доверить свою веру Церкви Воссоединения будет лучшим вкладом за всю вашу жизнь?
   Судя по скрипу помех, говорил радиоприёмник.
   Лакс осторожно подкрался к дверям и принюхался. Пахло человеком. Но это мог быть и старый запах.
   Рядом, в нескольких метрах, кралась неслышная Копи.
   -- Семья -- основа нации, поэтому объединение наций невозможно без объединения семей. Ведение правильного семейного хозяйства требует правильного бюджета. Нет никакого сомнения, что вера куда драгоценней чем любые деньги. Но разве можно позволить вкладывать такое сокровище куда попало? Приведу доступный пример. Валовый внутренний продукт Южной Кореи в этом году составит 212 миллиардов долларов, это одна из самых богатых стран мира. Жители этой страны знают, куда вкладывать свои деньги. Там же, в Южной Корее, была основана наша Церковь, Церковь Воссоединения. Нет никаких сомнений в том, что жители этой страны знают толк в инвестировании и материальных, и куда более важных духовных богатств.
   Лакс переглянулся с подругой. Надо было на что-то решаться. Наконец, он подкрался к дверному проёму и очень осторожно заглянул.
   Лунный свет падал в окно и выхватывал из темноты коленопреклонённого человека с лохматой головой и остекленевшими глазами. Он сидел на укрытой тьмой табуретке, уткнувшись глазами в едва различимый радиоприёмник. Рядом на столе лежал обрез.
   -- Кто же охотится за вашим духовным капиталом? Это воры, грабители, коммунисты духовных миров, главнейшая мечта которых -- похитить вашу веру, унести её в своё логово и бездарно там её растранжирить. Одетые в овечьи шкуры, они шарят повсюду, словно налоговая инспекция. Кто же эти волки хищные? Имя им --...
   Лакс бросился без рыка, бесшумный, словно тень. Сектант заметил движение, вскрикнул, увернулся, схватил со стола обрез и вскинул его так ловко, как умеют только тренированные стрелки. Лакс врезался в табуретку, опрокинул её и загремел какими-то банками, но быстро сориентировался и ловко вцепился зубами в ствол обреза. Грянул выстрел, пасть укололо огнём, а радиоприёмник фыркнул, брызнул синими искрами и умолк.
   Сектант рванул обрез на себя, но Волченя держал его крепко. Сообразив, что так дело не пойдёт, тот попытался дотянуться другой рукой до стола -- но там её встретили зубы Копи.
   Вопль заполнил сторожку и разлетелся по окрестному лесу. Пальцы разжались, а потом хлопнула дверь и крик понёсся прочь, переходя во всхлипывание.
   Волки остались одни. Победа была полной.
   Они взялись за осмотр комнаты и очень скоро нашли маленький холодильник, который удалось открыть. Внутри их дожидались сосиски, половина курицы и приправы, от которых хотелось чихать и немного подсолнечного масла. Последнее на волчий вкус показалось редкостной гадостью.
   Увы, от голода эта не спасло. Похоже, за эти сутки они слишком часто перекидывались и скидывались. А может, это влияла полная Луна. Когда дожевали последнюю косточку, оказалось, что есть им хочется не меньше.
   Копи свернулась в углу, чтобы немного успокоить живот и попыталась заснуть. Лакс посмотрел на неё, пару раз прошёлся по домику, а потом коротко ей кивнул и бросился прочь, так, что только подушечки лап засверкали. Копи хотелось верить, что он вернётся.
   Его не было не меньше четырёх часов. За деревьями уже растекался рассвет и проснувшаяся Копи, не в силах ничего предпринять, мерила шагами тесную сторожку и иногда обнюхивала пустой холодильник. Ударами её хвоста было впору заколачивать гвозди.
   Наконец, она услышала шум. Кто-то большой и тяжёлый ломился сквозь кусты. Она выбежала на порог и прислушалась.
   Заросли расступились и на просеку перед сторожкой выполз, еле держась на лапах, Лакс, измождённый, грязный и весь в репейниках. Он едва переставлял лапы.
   А в зубах переярок тащил огромную овцу с разорванным горлом. На ухе болталась оранжевая бирка с номером 6394.
   Лакс подтащил добычу к порогу, бросил её и посмотрел на Копи почти торжествующе. Копи оскалилась, во рту блеснули белоснежные зубы.
   И они приступили к трапезе.
  
   -- Это же заповедник,-- пояснял Лакс свой поступок,-- на любых диких животных охота запрещена. Да я и не умею охотиться в волчьем виде. У волка нет инстинкта охоты, у него есть инстинкт ей учиться.
   -- Но ты же биолог! А значит, должен представлять, как это делается.
   -- Я охоту только видел, но сам не тренировал. Это как плавать -- одно дело видеть, а другое плыть. Поэтому я выбрал одомашненное животное.
   -- Мне кажется, что заяц был бы лучше. Всё-таки, ты животное, ты в заповеднике, а значит, должен делать всё, чтобы ты не вымер. Если волк забежал в заповедник -- он уже под охраной, и не имеет значения, чем он раньше занимался. Так что можешь охотиться. Межвидовая борьба за выживание, как и положено.
   -- Ну, между хищником и жертвой борьбы нет, там скорее взаимодействие видов. А так -- я был слишком голодный, чтобы за зайцами бегать и следы распутывать.
   -- А за чужими овцами не голодный?
   -- Домашние животные, Копи, кормили волков с самой зари человечества. Как только появились стада одомашненных животных, которые были толстые, жирные и плохо убегали, волки тут же это оценили и стали селиться поближе к людям. Самые мощные, самые откормленные стаи охотятся вблизи человеческого жилья и питаются тем, что он вынужден им оставлять. Поэтому волк -- такой же спутник человека, как собака. Вот только спутник не домашний, а дикий. Эдакая зловещая тень, которая крадётся по пятам животноводства. А, например, в городах, где нет животноводства, функции волков берут на себя люди.
   -- Это какие функции у волков?
   -- Внушать ужас.
   -- Ясно. Тогда сегодня ночью ты справился.
   -- Главное, что получилось вкусно.
   Копи смотрела в вечерний мрак.
   -- Надо с твоим отцом связаться,-- сказал Лакс,-- Сказать ему, что с нами всё в порядке. Где твой мобильный?
   -- В лагере остался.
   -- Разве ты прятала одежду не на острове?
   -- Как ты себе это представляешь? В одежде через реку?
   -- Ну мало ли, какие у вас хитрости.
   -- Пусть поволнуется,-- Копи отвернулась.
   -- Зря ты так. Он выглядит нормальным человеком. Я заметил, что вы не ладите, но не понимаю, почему.
   -- Он нормальный и есть. Но почему-то хочет, чтобы я разбиралась во всех этих дрязгах и тонкостях. Как устроен Мантейфель, какие дрязги вокруг него кипят, кто кого какой грязью мажет, что говорят внутри заповедника, как это похоже на других людей по всему миру и чем принципиально отличается. Сил моих больше нет! А мама почему-то уверена, что это всё очень важно.
   -- То, что изучает человека, не может не быть важным.
   -- То, что изучает, а не то, что достаёт. Хотя ты понять не можешь. У тебя-то в семье всё нормально.
   -- Ну, мать на биостанции. А отец ушёл,-- Лакс почесал за ухом,-- Боялся жить с двумя оборотнями.
   -- У, счастливчик!
   Вместе с обычным инвентарём в сторожке хранился обшарпанный ящик. Это был один из небольших запасов Мантейфеля на тот случай, если кому-то из оборотней придётся прятаться. К сожалению, в заповеднике считали, что этот случай никогда не наступит. Поэтому белья там не было совсем, а одежда казалась пришельцем откуда-то из советского прошлого.
   В конце концов Копи достался лёгкий чёрный халат и он сразу стала напоминать девушку из какого-нибудь чёрно-белого фильма Акиры Куросавы. Халат был очень похож на тот, который она нашла на даче Триколича, но всё же грубее и старше.
   Волченя довольствовался брюками, которые пришлось подворачивать. Рубашки с пуговицами он терпеть не мог с детства, а сейчас и вовсе считал их опасными.
   -- Я думаю, мы дойдём до цивилизации раньше, чем закончится лето,-- сказал он по этому поводу,-- А сегодня у нас будет такая жара, что из леса выходить не захочется.
   -- У тебя щетина отрастает,-- заметила она ему,-- надо бриться каждый день. Полнолуние, волосы растут как сумасшедшие.
   Лакс провёл рукой по щеке.
   -- Бородатых в Коалиции я не видел.
   -- За модой следят потому что. А раньше бывали и бородатые ликантропы. Шампавер, например.
   -- Шампавер? Он из нашего города?
   -- Он из Парижа. Жил в девятнадцатом веке. Писатель, поэт, ликантроп. С бородой.
   -- Интересно, как это выглядело, когда он перекидывался. У волка на подбородке шерсти немного, поэтому она либо задвигалась на гриву, либо просто тянулась такой чёрной полосой по светлому горлу. Он ведь не блондин был?
   -- Подробностей не знаю. На всех портретах он в виде человека.
   -- Надо посмотреть картины того времени, на которых есть волки,-- посоветовал Лакс.-- Для них он мог позировать без подписи.
   Волченя засыпал ветками остатки съеденной овцы. Апраксин, как ему казалось, их бы простил. А вот ущерб Трёхгуляйпольскому животноводческому кооперативу стоило бы и возместить. Всё-таки, овец они выращивают на совесть, что бы не говорили об отечественном сельском хозяйстве. Правда, Лакс не знал, сколько стоит овца и потому уточнил своё решение -- заплатить, если она не стоит слишком дорого. А потом сам же застыдился такого мошенничества.
   -- Что будем делать дальше?-- спросила Копи.
   -- Пойдём туда, куда мы шли. В город!
   -- Тут кто-то, помнится, говорил, что сектанты белые и пушистые и их подставили.
   -- Это я говорил.
   -- И что теперь скажешь?
   -- Скажу, что ошибался.
   -- Мда, просто очаровательно.
   -- Если бы я знал, как оно на самом деле, то тот, кто за этим стоит, уже давно был у нас в лапах. Но что-то мы уже знаем. Например, что сектанты точно связаны со всей этой кутерьмой. И ещё мы знаем, кто разгромил Лесную Сказку. Обрати внимание, что пока рушатся только предположения, а факты никуда не деваются, они прибывают и прибывают. И если мы будем умнеть такими темпами и нас не убьют по дороге, то рано или поздно волки поймают охотникаОни Никуда не денутся, попадутся..
   Копи прислушалась.
   -- Знаешь, сейчас главное -- чтобы не попались мы с тобой. Потому что они идут. И судя по всему, идут прямо сюда. Слышишь их песенку?
   Песенка действительно слышалась. Мотив был тот же и слова те же. Хор медленно приближался со стороны лагеря.
   -- Значит, бежим,-- Лакс поднялся,-- Мы пока не можем их загрызть.
   -- Куда?
   -- Куда угодно, где много людей. Пока мы в лесу, мы звери. А среди людей сразу станет видно, что мы один вид и они не рискнуть лезть в открытую. Идём, быстро! Как тут к цивилизации выйти?
   -- По дороге.
   -- Пошли!
   -- А если догонят?
   -- Толпой не догонят. Толпа всегда идёт медленней. Давай, быстрым шагом, чтобы не запыхаться.
   Спустя час они оказались на удивительно пустынном шоссе. Слева на фоне горизонта поднимались сизые контуры многоэтажных домов. Лакс прикинул, что по меркам обычных людей сейчас раннее утро, когда все ещё спят. Часов пять, не больше.
   -- Нам туда!
   Показалась табличка со словом "Кинополь". Дальше начиналась городская черта. Лакс посмотрел на неё так, словно она была волшебным талисманом, который может защитить от любого из зол этого мира. На этой стороне лес ещё продолжался, а на другой уже тянулись серые крыши гаражей-"ракушек".
   -- Ой, внучек, опять ты? Тебя и не узнаешь!
   Неуловимо знакомая старушка в новеньком зелёном платке, больше похожем на шаль, махала ему с другой стороны дороги. Потом выждала, когда проедет бензовоз и оперативно перебежала шоссе. Только тогда Лакс её и узнал. Эта была та самая бабушка, с которой он ехал в одном в одном купе. От неё он впервые и услышал и про Церковь Воссоединения, и про Кинеля. Лакс невольно подумал, как неузнаваемо изменились изучаемые объекты буквально за пару дней наблюдений. Прямо как в научной работе.
   -- Вы тоже переодетые, вижу.
   -- Это всё дары. Нам отец Валтаким вчера новую проповедь на стадионе читал. Об истинных библейских пророчествах.
   -- А дубинки там не раздавались?
   -- Какие те дубинки? Там всегда всё полезное! И лекцию читал, такую интересную. Про Истинную Библию, Апокалипсис и то, что нам скоро конец. Они взяли наш перевод синодальный и просто ужаснулись, как много ошибок в нём. Сейчас правильно переводят, с учётом сбывшихся предсказаний. А ведь потом и другое сбудется и будет, он сказал, много разных знамений и ужасов. Самое главное -- их не пропустить, потому что они не все будут ясные. Например, звезду Полынь из Апокалипсиса перевели как Чернобыль, потому что Чернобыль уже сбылся и воды горькими стали!
   Волченя рыкнул.
   -- Что такое?
   -- Убивать надо.
   -- Кого? Еретиков?
   -- Святителей ваших.
   -- За что?
   -- За такую биологию.
   Лакс отбежал на обочину дороги и, немного побродив, остановился перед разросшимся кустарником с сизыми, словно воском натёртыми листьями.
   -- Вот полынь горькая. Или емшан. ArtemМsia absМnthium, если по науке,-- в его голосе звучали слёзы, но он продолжал говорить,-- Одно из древнейших лекарственных растений. Ещё в те времена, когда писался Апокалипсис, из него делали желудочные средства и глистогонное. А чуть позже стали водку делать. По-французски эта полынь называется absinthe, поэтому водку назвали абсент. А по-немецки "полынь" будет Vermut, что из неё делали, пояснять не надо. Это и есть та самая Полынь, которая "делает воды горькими".
   А вот,-- он перешёл к дороге и указал на всем знакомый сорняк с длинным чёрным стволом и бахромой веточек, которые так удобно сбивать палкой,-- полынь обыкновенная. ArtemМsia vulgАris, или чернобыльник. "Чёрная былинка" потому что. Тоже лекарственное растение, и тоже желудочное. Но совсем не такое горькое. Видите -- они хотя и родственные, но совсем не похожи! А родственные растения стали различать только в восемнадцатом веке. Поэтому чтобы чернобыльник стал Звездой Полынь, Иоанн Богослов должен был как минимум открыть классификацию растений по родам и видам -- за тысячу семьсот лет до Карла Линнея!
   -- Ну, не знаю,-- старушка развела руками,-- сегодня большое собрание будет, можешь у него сам спросить. Он иногда отвечает. И про полынь спросишь, и про Линею.
   -- А что это за большое собрание?-- поинтересовался Лакс.
   -- Это нам вчера отец Валтаким сам сказал. Дескать, ему было важное богоявление и потому надо сегодня в шестнадцать часов всем собраться на стадионе. Причём это касается всего города, поэтому лучше друзей звать, знакомых. Откроется, говорит, нечто важное и оно касается всех в Кинополе. Даже собак!
   -- Собак мне уже жалко. Спасибо вам большое.
   -- Да вот только, чую, ничего не будет.
   -- Это почему, бабушка?
   -- Да вот, внучик, событие в городе. Тут азербайджанцы следователя убили. Этого, Коробочкина. Он их дело вёл и почти довёл, но они узнали об этом, подошли к нему и прямо средь бела дня посреди улицы зарезали, и кричали, что русские люди -- свиньи и их надо резать, как скот. Но одна наша девочка всё это видела и успела про всё это где-то в интернетах написать. Так эти звери и её убили. А, она, говорят, тысячницей была или как это у них называется. И не просто убили, а ещё стене её кровью дописали, что, дескать, "конец котёнку, хрен вы нас достанете". Ну, тут русские люди и встали. Всё им сразу припомнили, даже тех двоих милиционеров, которые пропали на днях. Русский человек он ведь такой, выжидательный, -- терпит-терпит, а потом возьмёт дубину, и идёт куда надо, потому что у него уже всё записано -- где в посёлке они живут, куда ездят, сколько их. Собрались русские люди все вместе и пошли в посёлочек, где эти грабители в доме жили. Окружили и стали ворота ломать. Народная инициатива, серьёзно. Те орали сначала, а потом достали автомат и как дадут очередь! Ой, что тут началось. Я там у дочки в гостях была, всё видела. Забор с трёх сторон сломали, залезли внутрь, этих выволокли, бить стали, а потом и голову поотрубали. То есть сперва отвести в милицию хотели, но тут такие лысые ребята подходят и говорят, что сами разберёмся, потому что в милиции -- жидовская власть и каббалист на каббалисте. И повесили всех четверых. А самый главный их, Гамидов, тот вообще весь в бинтах лежал, убежать не мог. Но всё равно голову отрубили, для порядка. На рогатины насадили и понесли. Накипело у людей. А сейчас на площадь Калинина пошли, к университету. Перекроют трассу и будут чего-то хотеть.
   -- А что, бабушка, у вас в городе сильно инородцев не любят?
   -- Ну как сказать, внучик. Они к нам на стройки-то понаезжали года с девяносто девятого, было время. А потом, когда Церковь пришла, всё не так стало. Стали приезжать люди верующие, праведные, чтобы работать для Царствия Небесного. Ну Церковь и постановило, что кто много жертвует, тот может для украшения Града Избавления послушников нанимать. А эти пришельцы нерусские сразу стали никому не нужны. А Бог-то видит и за отступничество карает проклятых нехристей! Теперь и живут они чем попало, а многие в бандиты пошли. Потому что в Кинополе им жить негде, а дома -- страшно.
   -- Жуткие истории вы, бабушка, рассказываете.
   -- Это всегда пожалуйста. Тут ведь надо крутиться хорошо, а чтобы крутиться, надо знать, что происходит. Потому что иначе запутает тебя этот Кинополь только так! Город-то он такой, мрачный, старый, собачий. Вот ты, внучик, совсем повреждённый ходишь,-- заметила бабка, приглядываясь,-- В поезде нормальней был. И одежды почти не осталось. Да и подружка у тебя какая-то не в себе.
   -- Всё нормально, бабушка. Это научная работа влияет. Мы, биологи, как звери живём.
   -- Ох, внучик, опасная у вас наука! Почти как физика ядра! Вы поосторожней с ней, а то тоже бахнет! Нам лишние знамения не надо!
   -- Хорошо, бабушка. Не бахнет. Обещаю.
   Копи почти плакала. Лакс подождал, пока старушка отойдёт подальше, а потом подошёл к ней и осторожно обнял.
   -- Копи, ты чего?
   -- Знаешь, эти лекции по биологии...
   -- Копи, мне нужна любая информация. Вотсейчас, например, я узнал, что сегодня в девять сектанты что-то готовят. Как по мне, это очень важно и к чему-то относится. Я пока не знаю к чему.
   -- Как ты можешь о биологии рассуждать! Сейчас! Когда такое творится!
   -- Ну не выть же мне! Обычное дело у животных. Отступаю на свою территорию. Чтобы оттуда высматривать. И поймать.
   -- И что же ты рассмотрел?
   -- Пока только наблюдения. Теории нет. Но мне очень надо поговорить с твоим отцом. Я не думаю, что он спит, но про Лесную Сказку ему наверняка ещё не докладывали. А теперь давай отойдём подальше от дороги, потому что эти с дубинками могут показаться когда угодно.
   Копи кивнула и последовала за ним. Она выглядела спокойной, но было заметно, как всхлипывает она внутри. Лакс вспомнил, как спокойно они болтали пару часов назад, громко и весело, чтобы заглушить и страшный лес, и страшные мысли. Теперь в голове было пусто и воспоминания жгли его, словно застрявшие пули. На Лакс не мог сдаться -- слишком много всего было впереди. Нельзя умирать просто так, без гипотезы, на груде собранных фактов
   -- Если тебя это утешит,-- заговорила Копи,-- позвонить мы не сможем. Я его номер я не помню.
   -- Это плохо, но терпимо. Может, ты знаешь, где твой отец сейчас? Его теперешний адрес или хотя бы адрес его работы?
   Копи сжала губы, но потом всё-таки заговорила.
   -- Он сейчас в квартире. В генеральских домах. Переехал, когда получил назначение. А Зелёный Домик оставил мне. Мы неплохо ладили, ты не подумай, но только на расстоянии.
   -- Так, хорошо. Где эти генеральские дома? Туда можно добраться, не привлекая внимания? Только не забывай, что в карманах у нас пусто и билеты мы купить не сможем.
   -- Подожди, мне надо сориентироваться.
   -- Заповедник у нас за спиной, вон там идёт железная дорога. Значит, мы заходим сейчас в город с восточной стороны. Там, дальше, лес кончается и я вижу гаражи и дешёвые коттеджики из силикатного кирпича.
   -- Всё, знаю. Кошмарино. Дальше будет Глухарёвка. А генеральские дома перед парком. Значит, нам надо сейчас идти вправо до тех пор, пока один лес не закончится, а другой не начнётся и так два раза. Сначала будет Драженский лес, потом Глухаревские заросли, а за ним и Челюсти. С тыла заберёмся.
   -- Отлично. И ещё, знаешь что странно?
   -- Ну?
   -- Сектантов чего-то не слышно. Заблудились, наверное.
   Копи усмехнулась.
   -- Ну, спасибо, хоть Леший за нас играет.
   -- А Леший существует?
   -- Вроде бы нет. Но пусть будет.
    XXVII. В Челюстях
   Парк был поблизости. Но, чтобы в нём укрыться, нужно было пройти шагов сто мимо стен заводов и заборов частного сектора. А разделял их смутно знакомый Лаксу ручей с двумя пешеходными дорожками по бокам.
   К счастью, сейчас, раннем утром, здесь было так же пустынно, как и в лесу. Тишина стояла невероятная и мир казался нереальным -- словно рисунок на стекле, который треснет, стоит на него надавить.
   Дальше, как раз напротив парка, стояли два дома, похожих на две сторожевые башни, соединённые застеклённым магазином. От него начиналась другая дорожка, прямая, как стрела, и уходившая в парк. На площадке перед магазином стояли два мрачного вида джипа, немного похожие на гробы. Мимо них хотелось пройти побыстрее.
   Она уже сворачивали к лесу, когда за спиной послушалось:
   -- О, и вы сюда пришли!
   Из джипа махал Мардагалян. Он был жив и здоров, если не считать перебинтованной головы. Подойдя поближе, Лакс заметил, что двух стёкол у джипа нет, а дверь водителя помята внизу так, словно её жевали зубами.
   -- Как вы? Из лесу вышли?
   -- Вышли, как видите. Как ваша дуэль прошла?
   -- У... тяжело. Но мы их вынесли! Так они и побежали, помётом брызгая. И правильно, таким варварам вообще в цивилизованный мир нельзя. Нечего им в лесу делать, пусть в городе прячутся!
   -- Дача цела?
   -- Стёкла кое-где выбили, но можно новые поставить. Я попрошу, Ашот вам со скидкой сделает. Вы же понимаете, они звери настоящие! Первыми стрелять начали. Звери с автоматами, ужас. Таким ни в каком лесу не место!
   --Понятно. Среди ваших жертв нет?
   -- Почти нет. Плохо, кстати, что твоего дядю выкосили. Оборотни раненые есть, а лечить некому. Ты как до клиники доберёшься, позвонишь ассистентам, договоришься. Я вперёд заплачу, без вопросов.
   -- Посмотрим. Что-нибудь слышно про город?
   -- Тут слух прошёл,-- Мардагалян опустился в салон и заговорил тихо,-- что у Гамидова были связи с местными бандитами. А люди их раскрыли и громить хотят. Будут класть конец беспределу. А я только за. Мы такой конец этим выродкам положим, что они из-под него и не выберутся.
   Лакс хотел заметить, что после Гамидовых обычно берутся за Маргадалянов, но сдержался и вместо этого получше вгляделся в полумрак салона.
   -- Простите, а это случайно не Лучевский?
   На заднем сидении лежал большой рыжеватый волк с иголками и ветками в шерсти. Похоже, он спал или был без сознания.
   -- Вроде он. Как лес объезжали, почти под колёса выскочил. Пожевал мяса и отрубился. Ну, мы взяли с собой. Не бросать же. Вдруг гамидовские найдут.
   -- Знаете, вы его лучше к себе домой отвезите. Вы ведь в Глухарёвке живёте?
   -- Конечно нет. Мы в Южном, у нас свой лес.
   -- Тем лучше. Отвезите его в дом и пускай отлежится. Как очнётся, дайте мяса и того солёного соуса, который у вас для гемоглобина.
   -- А если ему что-нибудь специальное надо?
   -- Он скинется и попросит. Только микстуру не предлагайте, она ему может плохо пойти.
   -- Мы ему коньячку, для дезинфекции
   -- Лучше ничем крепким не поите, а поставьте Neutral Milk Hotel играть. Он мигом оживёт.
   -- Эх, культурный человек, то есть волк. С такими всегда жить приятно. А если не проснётся, мы ему System of a Down врубим. У них музыка настоящая, от неё даже мёртвые встанут.
   -- Будет лучше, если вы отвезёте его прямо сейчас.
   -- Нет. Я думаю на митинг малость посмотреть. Тайком, конечно. Им мой опыт понадобится, я уверен!
   -- Сейчас, я думаю, вы нужнее Лучевскому. Ему ещё пять платиновых альбомов выпускать. Нельзя, чтобы он умер у вас прямо на заднем сидении.
   -- Ну так послушаем и поедем. Хотя бы начало. Ты ведь пойми -- мы хоть и оборотни, но нас же тоже эти дела волнуют. В городе посмотри какой беспредел творится! Последние пару дней -- убийство на убийстве. Нет, так жить нельзя. И Коалиция уже не справляется. Нужен общий фронт.
   -- Слишком опасно. Мы только что получили весьма важные сведенья,-- Лакс сделал очень умное лицо,-- о том, что на митинге возможны провакации. Вам лучше уехать. Это не те люди, с которыми вам стоит заключать союз.
   -- Это ещё почему не те?
   -- Не могу вам сказать.
   -- А почему не можешь?
   Лаксу вспомнился запах палёной шерсти в "Лесной сказке". Воспоминание настолько яркое, что к горлу подступили слёзы. Но Волченя сдержался и сказал так:
   -- Если я вам скажу, то вы сейчас возьмёте вон тот автомат и начнёте палить во все стороны. Но это слишком шумно. А если слишком шуметь -- они догадаются и убегут.
   Мардагалян хмыкнул и повернулся вглубь салона.
   -- Эрна, сворачиваемся. Едем домой.
   Кто-то внутри дал по газам и джип с рёвом покатился прочь.
  
   В Челюстях было по-утреннему тихо. Кругом -- не души, только серые полоски аллей, разросшиеся кустарники и тёмные глыбы неподвижных аттракционов. Лакс и Копи шли в прохладной тени деревьев, избегая дорожек и иногда продираясь сквозь заросли.
   -- Твоя знакомая старушка... интересно, что она там делала?
   -- Не знаю. Какая-нибудь миссия.
   -- В гаражах?
   -- Или в коттеджах. Но это не так важно. Куда важнее -- она не побежала нас выдавать. Значит, простые прихожане пока не затронуты.
   -- Знаешь, меня это совсем не утешает! Чтобы разбить мне голову, не обязательно звать всех прихожан Кинополя.
   -- Это значит, что люди пока не озверели. И мы можем среди них прятаться. А ещё это значит, что на сегодня будет шумно и мы, если выживем, сможем сделать парочку полезных наблюдений.
   -- А ничего, если они ещё кого-нибудь убьют?
   -- Это проблема. Но и преимущество. Когда люди толпой и звереют, они начинают вести себя очень просто и по инстинктам, прямо как животные. А значит, можно не заморачиваться тем, что они люди. И применять... ой.
   Лакс споткнулся и полетел на землю. Копи подняла брови, отступила на шаг -- а потом, немного пошарив, вытащила из кустов рюкзак, покрытый целой дюжиной значков. Пощупала его снизу, а потом приоткрыла с таким видом, словно ожидала найти там ядовитую змею.
   -- Ну, что?-- осведомился Лакс,-- Есть бомба?
   -- Бомбы не вижу. Есть мобильный, ещё какие-то проводки, а сверху новая чёрная книжка.
   -- Всё ясно,-- Лакс поднялся,-- это Хокинг.
   -- Что за хокинг? Приманка какая-то.
   -- Астрофизик Хокинг.
   Копи посмотрела на него подозрительно.
   -- Ты думаешь, это рюкзак астрофизика Хокинга?
   -- Нет. Это книжка астофизика Хокинга. А рюкзак -- Лучевского. Там ещё плеер должен быть.
   Копи пошарила в рюкзаке.
   -- Надо же, есть.
   -- Вот видишь,-- Лакс взял свой трофей и закрыл его, даже не заглянув,-- всё становится ясно. Хотя я бы и без книжки догадался. Вот скажи, кто в Кинополе будет носить значок с надписью Neutral Milk Hotel? Никто другой даже...
   -- Эй, юный биолог! Что с тобой?
   -- Копи...
   -- Чего?
   -- Я всё понял.
   -- Что ты понял?
   -- Я понял, кто на нас охотится.
   -- Ещё одна теория?
   -- Тут не теория. Тут полный кошмар!
   Лакс закинул рюкзак на плечи и двинулся таким быстрым шагом, что Копи догнала его только бегом.
   -- Я правильно поняла, что это мой отец?
   Теперь настала очередь Лакса остановиться и перевести на неё удивленный взгляд.
   -- С чего ты взяла?
   -- Когда его поставили главой Мантейфеля,-- Копи чуть не задыхалась от волнения,-- его стала раздражать Коалиция и он решил её разгромить. А ещё, чем больше будут убивать, тем больше его Мантейфель получит полномочий. Такая вот интрига. И ещё, он очень весело всё это воспринимает. Как будто он здесь хозяин. Я правильно угадала?
   -- Нет, неправильно. Твоему отцу вся эта кровь совершенно не нужна. Его работа -- чтобы трупов не было, а у нас их уже на целую гектакомбу. Даже если он уничтожит Коалицию, он перед Москвой отчитаться не сможет. И даже тем, кто об этологии не слышал, станевится ясно, что членство в Коалиции даёт ему достаточно уважения и никаких проблем. Тут он может приказывать всем. А после разгрома ему пришлось бы отлавливать их поодиночке.
   -- А кто же тогда? Я знаю этого человека?
   -- Разумеется,-- Лакс снова зашагал. Копи еле за ним поспевала,-- я не знаю никого, кого не знала бы ты. Не забывай, я только пару дней в Кинополе и большую их часть я брожу по окрестным лесам. Мне остаётся только наблюдать и прикидывать. Смотрел я много, а только что -- увидел. И сейчас надо увидеть твоего отца. Потому что то, что сейчас творится -- это только начало. Целая река крови упирается в эту платину и очень скоро шлюз будет поднят. Этот человек не остановится.
   -- Ты можешь сказать, кто он?
   -- Лучше твоему отцу. Тут надо развёрнуто.
   -- Скажи сперва мне. Без пояснений, просто. Если я буду знать и донесу до него, он легко раскопает.
   -- У меня нет доказательств, только наблюдения. Может и не найти. Подожди, сейчас посмотрю.
   Волченя прямо на ходу распахнул рюкзак, достал телефон и обнаружил, что тот заблокирован и нужен код. Громко выругался и чуть не запустил им в дерево.
   -- Лакс, тебя могут убить прямо сейчас! Если тебя убьют, а я убегу, что я отцу скажу? Этот юный биолог шёл рядом со мной, он знал, кто устроил эту мясорубку, но хотел рассказать тебе, потому что без списка литературы и рецензентов он результаты не публикует. Сейчас его убили, а статью он так и не написал. Такая вот, брат, этология!
   -- Я не могу давать информацию, которую не проверил до конца. Потому что уверенности тут не достаточно. На острове я тоже был абсолютно уверен, что прав. А оказалось -- я полностью ошибаюсь. Сейчас у меня есть гипотеза, сильная, но проверяемая. Пока я её не проверю, я говорить её не могу. Почему? Да потому что она слишком симпатичная и в неё легко поверить, а опровергнуть непросто. И если она не верна, а твой отец возьмёт её в разработку, -- особенно если услышит не от меня, а в чужом пересказе, -- то настоящих убийц мы уже никогда не найдём!
   -- Ну, как знаешь, юный разведчик. Кстати, я ещё кое-что вспомнила.
   -- Что?
   -- Очень может быть, что мы не сможем выйти к генеральским домам.
   -- А почему?
   -- Потому что площадь Калинина, на которой соберутся народные мстители -- совсем рядом.
  
   Парадные ворота парка, выходившие на проспект, по-настоящему радовали глаз. С колоннами и тонким сводом арки, уже тронутые желтизной старости, они просто очаровывали. К ним хотелось прислониться и уже больше никуда не ходить.
   Разумеется, прохожие к воротам привыкли и не обращали на старину никакого внимания. Людей уже было много, причём большая часть шла в левую сторону. Видимо, торопились на то самое богослужение. Прошли три милиционера и какой-то человек важного вида.
   -- Всё разрешено,-- говорил он так громко, что было слышно даже Лаксу,-- Всё разрешено и утверждено, ясно? Одобрили, ещё позавчера.
   Волченя был настолько погружён наблюдения, что чуть не стукнулся лбом о чёрные прутья. Нахмурившись, он дёрнул за створку, но ворота оказались заперты.
   -- Когда открывается?-- спросил он Копи.
   -- Наверное, в девять. Или позже. А может, некому открывать -- все на служение ушли.
   -- Разве такое может быть?
   -- Сейчас такое время, что "может быть" всё, что угодно!
   -- Уяснили. Полезли через забор.
   На них никто не обратил внимания. Уже нагревшийся асфальт покалывал ноги, а люди проходили мимо, даже не оборачиваясь. Копи делала вид, что на ней сейчас нормальное платье, но потом поняла, что смотреть на неё некому. За два года работы Церкви Воссоединения люди начали привыкать к странностям и чудесам.
   -- Лакс, ты куда?
   -- К Калинину.
   -- С ума сошёл, что ли?
   -- Надо закончить наблюдения.
   -- Лакс, ты собирался говорить с моим отцом и уверял меня, что знаешь, кто всё это устроил.
   -- Сперва посмотрим. А потом поговорим. Уточнить надо.
   -- Нас убьют.
   -- Не убьют.
   -- Ты уверен?
   -- Они не начнут убивать раньше срока.
   Народу было полно, причём был он довольно мрачного вида. Были здесь бритоголовые, которые не понравились Лаксу сразу. Были уже знакомые ему экологи. Те пытались им что-то втолковать. Было и огромное количество взбудораженных людей, без особых примет.
   Бронзовый дедушка Калинин смотрел на происходящего с ужасом.
   -- Смотри-ка!
   -- Что такое?
   Галдёж на площади стоял адский, и приходилось сначала наклонять к собеседнику ухо, а уже потом всматриваться в ту сторону, куда указывает рука.
   -- Там, возле памятника. Помнишь этого человека?
   -- Помню-помню...
   Варфоломей Гудзенко даже не смотрел в их сторону. Сперва он о чём-то беседовал со своим соседом, а потом стал продвигаться поближе к сцене. Он вымылся и переоделся в чёрный костюм, а глаза блестели так, словно и не было ни многотрудного вечера, ни бессонной ночи. Только лысина немного потускнела, да кожа казалась бледней, чем вчера.
   -- Очень примечательное зрелище.
   Лакс обернулся. За его спиной изящно опирался на спинку лавочки парень лет двадцати с аккуратно подбритыми усами и бородой. Одет он был в дорогой костюм, совершенно неуместном на этом сборище. Тем не менее, явно чувствовал себя как дома. Умные глаза, казалось, видели тебя насквозь.
   -- Простите,-- Лакс почесал затылок,-- я вас где-то видел, а где -- не помню. Мы не могли встречаться?
   -- Не могли. Я только сегодня из Лондона. Артемий Лосиноостровский,-- он протянул руку.
   -- Александр Волченя,-- Лакс протянул руку,-- а это Лариса Апраксина. Она у меня консультант.
   -- Апраксина?-- Лосиноостровский поднял бровь,-- Она случайно не родственница одному из главных городских "природоохранителей"?
   -- Возможно. А чей родственник вы?
   -- Ну, мои родственники больших постов не занимают. Они делают деньги другими способами,-- Лосиноостровский закурил,-- Кстати, что привлекло будущего биолога на площадь? Вы решили побороться за престиж отечественной науки.
   -- Меня интересует поведение людей и других животных,-- ответил Лакс, стараясь не сбиться с правил этого странного диалога,-- Я и пришёл понаблюдать. А откуда вы знаете, что я биолог?
   -- Мне рассказал про вас один охотник. У вас довольно примечательная внешность, так что я легко вас узнал по его описанию. К тому же, убийство вашего дяди не могло не привлечь внимания в том числе и к его родственникам.
   -- Ну, я рад,-- Лакс кивнул,-- я рад, что про меня знают в городе, которого я пока, признаться, почти не знаю. А зачем сюда пришли вы?
   -- Здесь есть несколько моих друзей. И меня интересует социальная активность населения Российской Федерации. Я часто провожу такие исследования. К тому же, мне просто любопытно. Например, я бы очень хотел послушать вживую выступление представителей примечательной Церкви Воссоединения, которая, если верить их теоретическим трудам, считают русских богоизбранным народом наравне с корейцами. Была надежда, что прибудет сам патриарх Вальтер Ким. Но, к сожалению, я вижу, что сейчас будет выступать всего-навсего рядовой пастырь из новообращённых. Причём он личность более чем примечательная и широко известная в определённых кругах. Я и не подозревал, что Варфоломей так быстро отойдёт от почитателей Атаульфа Мюнхенского. Это делает его речь особенно интересной. Надо обязательно его послушать.
   -- Ну, вы слушайте, а нам пора. Кролики ждут.
   Лакс пожал ему руку, перевёл взгляд на постамент -- там уже ставили микрофон и колонки -- а потом развернулся и начал выбираться из толпы. Завороженные люди даже не пытались ему мешать. Копи выбиралась следом, мечтая загрызть того лесничего, который положил в ящик это дурацкое псевдокимоно вместо нормального летнего сарафана.
   Она догнала его уже на краю площади, где люди стояли свободней.
   -- Ну что, закончил свои наблюдения?
   -- Закончил.
   -- И что увидел нового и полезного?
   -- Ничего. Новых результатов почти не получено.
   -- Замечательное дело! Ты даже не послушал, что они будут говорить.
   -- И не буду. Мне не важно, что они здесь будут говорить. Намного интересней узнать, что услышат люди на площади.
   -- Ты потратил на это двадцать минут!
   -- Копи, не возмущайся. После истории с нападением на лагерь я стал проверять мои гипотезы более тщательно. Теперь я закончил проверку и можно идти к генеральским домам. Кстати, где они?
   -- Вот тут, прямо перед нами.
   Огромный белый дом, прекрасный образчик сталинского ампира, просто подавлял своей степенностью. Широченный и пятиэтажный, он занимал целый квартал. Полукруглые окна на первом этаже, колонны по фасаду и две арки с лепниной по краям словно приказывали случайному прохожему переходить на строевой шаг, когда проходишь мимо таких важных чинов. В таких домах не живут, сюда вселяются.
   Во дворе царило спокойствие. Дворник в оранжевой тужурке подстригал траву газонокосилкой. Солнце горело на стёклах дорогих машин, припаркованных прямо под окнами.
   Копи набрала на домофоне номер квартиры. Лакс прислонился спиной к штукатурке и выдохнул. Зверь был вычислен, но как на него охотятся, он не знал. Впрочем, это значило немного. Охотиться будет Апраксин.
   Замок пискнул и дверь распахнулась. За ней был светлый подъезд с полом в шахматную плитку. Пахло свежестью и чистотой.
   "Ну всё,-- подумал Лакс,-- вот мы и за чертой. Теперь два хищника будут охотиться друг на друга".
    XXVIII. За чертой
   Первое, что поражало в квартире Апраксина -- потолки. Они были по-настоящими высоченные. Казалось, их строили с тем расчетом, чтобы по комнатам можно было летать. Только потом он заметил скруглённые дверные проёмы, скрипучий старый паркет и непривычно голые стены. Шкафы и полка уже заняли свои места, но чуть дальше, возле входа в комнату, по-прежнему громоздились не распакованные ящики.
   Лакс хотел разуваться, но обнаружил, что никакой обуви нет. Поэтому просто посмотрел в зеркало и разгладил волосы. Сейчас Волченя был похож на Маугли, чудом унёсшего ноги от пакистанского спецназа. Он осторожно опустил на пол рюкзак и пошёл следом за подругой.
   Апраксин дожидался их в кабинете -- огромной светлой комнате, выходившей во двор. На стенах висела большущая карта Кинополя, ещё более громадная и подробная карта заповедника ("Лесная Сказка" была перечёркнута свежим красным крестом), а также картина в непривычно реалистичном духе, изображавшая браконьерскую охоту на кота-манула где-то в Центральной Азии. Громадный дымчатый кот летел на браконьера, выставив лапы, и с первого взгляда становилось ясно, что нарушителю природного баланса сейчас будет худо.
   Апраксин сидел за столом, уставившись в одну точку и напряжённо о чём-то думал. Он был в штатском чёрном свитере и небритый, а рядом стояли так и не початая бутылка креплёного вина в соседстве с гранёным стаканом. Заметив Копи, подполковник поднялся и поставил вино в стенной шкафчик.
   -- Сначала не нашёл водки,-- заметил он,-- теперь и повода напиться нет. Всё отобрали. Садитесь и рассказывайте.
   -- Мы были в Лесной Сказке...-- начала Копи.
   -- Я уже знаю, что было в Лесной Сказке,-- отозвался Апраксин,-- Только мне сказали, что вы убиты. А вы живы. Это непорядок. Если вы призраки, признавайтесь сразу. Если нет -- признавайтесь, как ушли.
   -- Мы не призраки,-- сказала Копи,-- мы вполне настоящие. А ушли через забор. Сейчас все так ходят.
   -- Хорошо. Кто будет рассказывать?
   -- Он. Он больше видел.
   -- Ну, здорово. Начинай.
   -- Сперва мяса,-- попросил Лакс,-- и куда-нибудь сесть. Я всю ночь на ногах, скоро хвост отвалится.
   -- Сесть можно вон на то кресло. Только газету постели, а то не отчистим потом. Вот эту вот газету, её не жалко. Копи, добудь волку мясо. И себе добудь. У вас была непростая ночь. И, раз уж вы живые, скажи, кто там ещё уцелел.
   -- Похоже, что ещё жив Лучевский. Его Маргадалян подобрал. Он довольно истощён, однако голова целая.
   -- Маргадалян -- это отдельная песня. Давай про лагерь.
   -- На лагерь напали,-- начал Лакс,-- судя по речёвкам и гимну, это были люди из Церкви Воссоединения. А руководил ими такой Варфоломей Гудзенко, бывший электрик. Он, кажется, вам знаком.
   -- Ещё как знаком! Так что он там делал?
   -- Он ими всеми командовал. А ещё до этого приходил на разведку. Говорил о борьбе с коммунистическим прошлым и пытался пробраться за ограду. По-моему, он хотел удостовериться, что вся стая Альфа там в сборе.
   -- Какого Альфа?
   -- Ну, белобрысый такой. В майке ЛДПР.
   -- Алчихин что ли Вадим?
   -- Может и он. Он там вроде как за главного был.
   -- Бедный дуралей. Ну, что дальше.
   -- Дальше была кровавая баня. Сектанты пришли с такими большими деревянными дубинами, похожими на бейсбольные биты, только длиннее раза в два. И стали бить волков по голове. А потом облили всё бензином и подожгли.
   -- А почему волки не сопротивлялись?
   -- А они пьяные были.
   -- Надо же, как не вовремя.
   -- Это всё метаболизм. Он у волка очень стремительный. Даже если он не человек.
   -- Про метаболизм я лучше тебя знаю. Ты мне лучше дальше рассказывай. Они за вами гнались?
   -- Да, гнались. Но мы ушли от них через лес. А потом, когда вышли вот на это шоссе,-- Лакс подошёл к карте и показал,-- то отправились к вам сюда. Вот этим маршрутом.
   Копи, уже успевшая переодеться в просторную майку и спортивные штаны, внесла миску с подогретым мясом. Лакс схватил один кусок и бросил в рот. Сразу стало легче думать.
   -- Что касается Гудзенко, то он, видимо, воспользовался машиной. Потому что мы видели его на митинге. Вон там, где Калинина.
   -- Просто замечательно. Копи, спрячь пожалуйста всё огнестрельное. А то я могу взять её, выйти из дома и кому-нибудь мозги вышибить. Оно конечно жестоко, но нужно же хоть чуть-чуть помочь матери-природе.
   -- А что там за история с Гудзенко?-- спросил Лакс,-- Я слышал, он всех замучил своей правильной Библией, но его всё равно очень долго не могли уволить.
   -- Он эту свою Библию пытался преподавать. Один на один, чтобы никто не мешал. Причём как правило двенадцатилетним девочкам. Они, по его мнению, "более восприимчивы". Дирекции -- а директором тогда был известный тебе Бирюкевич -- стало известно и они решили его уволить. Вот тут-то цирк и начался. Мы-то думали, он просто электрик чиканутый. А оказалось, что он ещё крупный борец с режимом и за чьи-нибудь-там права. Под каждым письмом, каждым воззванием, каждым требованием обязательно было "В. Гудзенко, работник Кинопольского Дома Детского Творчества". Тут же выяснилось, что он крупный диссидент, а из Москвы целая делегация приехала и пришла прямиком к мэру. Сам Лев Натанович Щаранский взялся его защищать. Скандал был знатный, с Бирюкевича сто потов сошло. Сам понимаешь, что значит для оборотня быть в центре внимания. Гудзенко в конце концов конечно уволили -- Бирюкевич у нас философ, у него даже диплом есть, а такой в любом заборе дырку найдёт -- но тихо, чтобы не смущать правозащитную общественность. И по школам всех известили, чтобы не брали такого знатока тонких энергий. Потому что маленьких девочек мне пока ещё жалко.
   -- Они детёныши,-- заметил Лакс,-- А детёныши любого животного только для игры. И волчонок, и лисёнок, и зайчонок. Их кормят родители, а между собой они только играют.
   -- Вот только в некоторые игры лучше играть в одиночестве... Так значит, он в церкви этой всплыл? Новость и хорошая, и плохая. Хорошая -- потому что ясно, кто это устроил. Плохая -- потому что если мы сейчас его возьмём, шум будут ещё похлеще, чем тогда. И брать его обычным порядком мы не можем... потому что, если вы забыли, нас, оборотней, до сих пор официально не существует. Так единственное, за что мы его можем пытаться привлечь -- злостное браконьерство. Ходил на волков с дубинкой.
   -- Отец, разве у тебя нет способов?-- осведомилась Копи.
   -- Способы есть, но это не надолго. Совет Коалиции тут не помощник. Потому что никто не поверит, что такой мелкий идиот мог убить так много народу. Для этого надо быть хотя бы идиотом крупным, чтобы идиотизм подавлял. Это Кинелю хорошо, у него детей нет -- знай себе, сиди в офисе и строчки в таблице вычёркивай. А у нас на этого Гудзенко ничего нет. И охота у нас не объявлена. И чую, что скоро некому её будет объявлять,-- голос Апраксина становился всё тише, а потом он взорвался,-- Ну что я вам говорю? Сами видите, что творится. Обложили нас, волки! Обложили! И охотятся. А мы сидим и гадаем. Ждём, пока и нас вынесут.
   -- Всё не так плохо,-- заметил Лакс,-- Организатора я знаю.
  
   -- Что-то,-- Апраксин перевёл на него взгляд,-- Что ты сказал?
   -- Я знаю, кто всё это устроил.
   -- И откуда ты это знаешь? Этот тот, кто устроил, сам тебе всё сказал?
   -- Нет. Мы с ним даже не разговаривали. Просто тут всё уже ясно. Если посмотреть повнимательнее.
   -- Очень хорошо. Прямо как дедушка Ленин, теоретические труды в финском шалашике. Я готов вас выслушать, господин эксперт, при одном условии. Скажите сначала, какую точность своему прогнозу вы дадите?
   -- Девяносто четыре процента,-- ответил Лакс,-- Я бы дал все сто -- но не уверен в подробностях.
   -- Мило. И сколько дней вы вели наблюдения?
   -- Четыре. Но и этого вполне достаточно. Конечно, убитых уже немало и кажется, что связи между ними нет, как нет и никакого смысла. А на самом деле здесь история вполне связная, обычная и происходила она уже не раз. Она намного старше, чем человечество.
   -- Ну что же, послушаем эту студёную сагу. Чьи же убийства ты раскрыл? Только "Лесную сказку", или знаешь впридачу, кто убил твоего дядю и покушался на Копи и Кинеля? А может, ты ещё знаешь, что за приблудная стая разорвала Курбинчика и Ромахину, а также подскажешь, где нам искать наших бывших сотрудников Хачурину и Малкина? Пой, скальд, мы внимательно слушаем.
   -- Курбинчика и Ромахину разорвали волки Гамидова. И вы это знаете не хуже меня. Потому что никаких других приблудных стай в городе нет.
   -- Значит, тут я был прав. Просто здорово. Что дальше? Кто ещё кого убил? Кто ещё кого убьёт? Куда делись Хачурина и Малкин -- ты ведь их помнишь, они к вам в клинику с обыском приходили? Мне, к твоему сведенью, неинтересно слышать ответы на вопросы, которые известны мне и так.
   -- Эту историю лучше рассказывать сначала,-- Лакс устроился поудобней и поискал, на чём можно бы было писать,-- но начало у неё совсем не там, куда хочется сначала посмотреть.
   Да, верно, что не предположишь -- всё кажется дурацким. Каждая версия кажется попросту сумасшедшей не потому, что ничего не объясняет, а потому, что она слишком сложная. Конечно, каждый из убитых кому-то чем-то угрожал, но довольно сложно представить себе кого-то, кому в один и тот же момент угрожали бы и мой дядя, и стая из "Лесной сказки".
   И даже самая простая мысль о том, что Церковь убивает волков, тоже, если хорошо подумать, совершенно бессмысленна. Она отвечает на все вопросы кроме одного -- если убиваешь оборотней, зачем вокруг этого такой огород городить? Зачем посылать фальшивых следователей с обыском? Зачем обыскивать дядину дачу, но потом её не сжечь, как это сделали с "Лесной сказкой"? Ответов нет. И их не будет, пока мы будем смотреть не на всю историю, а только на её сегодняшний хвост. Ведь то, что вызвало эту вакханалию, началось отнюдь не четыре дня назад, а намного раньше.
    XXIX. История целиком
   -- Первая кровь пролилась девять лет назад, зимой девяносто шестого года, когда на своей недостроенной даче был убит мой дед, Константин Триколич. Какое у него было воинское звание?
   -- Генерал-майор в отставке.
   -- Он был убит стаей Гамидова, тогда ещё молодого и подающего надежды. Разумеется, они не сами до этого додумались и не сами его нашли. Их навёл человек, который и запустил эту машину смерти. Говорят, это был Евгений Бурин, но из улики, которая так и лежит в вашей машине, следует, что он как раз гамидовцам отказал. И, разумеется, байка про террористов появилась уже во время войны. Я думаю, он отказал Гамидову, когда узнал об их связях с Серыми Волками. В начале девяностых стаи, связанные с Серыми были в большой силе. Помню какую-то историю про азербайджанский заповедник, в котором поставили тренировочным лагерь.
   Что следует из того, что Бурин не причём? Следует, их привёл другой человек.
   -- А зачем?
   -- Чтобы развязать войну.
   -- Смешно, мой друг. Войну развязывают, когда уверены, что победят. А там никакой уверенности не было. Ты просто не помнишь деда, не представляешь, каким авторитетом он пользовался. Думаешь, его боялись? Ну, профессиональные разоблачители тайн, в советское время сидевшие в КБ, получавшие спирт и молчавшие в тряпочку, конечно боялись -- вдруг вернётся и потребует доказательств. А волковыйские его уважали, именно не боялись, а уважали. Он был как командир, самый высокий, к которому приходили разбирать все конфликты. Можешь мне поверить. Я сам из волковыйских и видел это изнутри. А не из придорожного лесочка.
   -- Тут-то всё верно. Его уважали и именно Бурин казался его приемником. Когда война всё-таки началась, за него были, я уверен, почти все отставники из Волковыйска-16 впряглись за Бурина. И всё-таки они проиграли. Потому что человек, который это устроил, помнил девяносто третий год и знал, что действующие военные всегда сильнее отставных. Я уверен, что организатор уже тогда начал договариваться с Мантейфелем. Он знал, что когда будет много крови, Комиссия так или иначе вмешается. Вот и добился, чтобы она вмешалось на нужной стороне.
   -- Стало быть, этот невидимка был из Ельника? Интересное предположение, и план довольно коварный. То есть он берёт, договаривается, а потом аккуратненько наводит гамидовских на Триколича. И кто же этот хитрец? Где он теперь прячется?
   -- Он нигде не прячется. Он как ни в чём не бывало заседает в Совете Коалиции.
   -- Хм... может, ты и имя скажешь? Как-то слишком много подозреваемых. Искать долго.
   -- А вы его и так легко найдёте. Он в нём председатель. Кинель его фамилия.
   Лицо Апраксина побагровело. Он наклонился через стол и спросил громким шёпотом:
   -- Ты с ума сошёл, что ли? Будущий биолог, чтоб тебя!
   -- Нет, что вы. Я говорю всё, как есть. Гамидова и компанию привёл на дачу Кёныш -- я не уверен в правильном чтении -- он же Щенок, он же Олег Кинель, сын Леонида Кинеля, бывшего номенклатурщика и влиятельного вожака. А перед этим позвонил, чтобы удостовериться, что хозяин на месте. Так что Кинеля него исход войны был ясен с самого начала.
   -- Замечательная история. Самое обидное -- я бы на его месте поступил бы так же. Кстати, сразу ясно, почему горло у Триколича было не перегрызено, а перерезано, а рядом человеческие следы. А ведь это первое правило -- дела волков решают волки, дела людей решают люди. Кати дальше.
   -- Дальше была победа Кинеля -- старшего, но и младшего тоже, хотя старший об этом и не знал -- и утверждение его проекта по закрытию Кинополя. С одной стороны, это обезопасило город от любых незваных пришельцев. А с другой -- дало в руки Кинелю-старшему полнейшую власть над всеми оборотнями Кинополя и окрестностей. Стая уже не укрывала волка, а надзирала над ним и передавала списки Кинелю-старшему, который мог вычеркнуть любого, кто слишком выпускал когти. Так что нет ничего удивительного, что очень скоро у председателя и его сына не осталось даже потенциальных конкурентов. Тёмный лес превратился в прозрачный аквариум и он уже не давал убежища, а жил для себя. А Коалиция вместо союза, который позволял волкам дышать свободно, превратился в огромную железную клетку -- справа налево и сверху донизу. Каждого, кто был в списке, Кинель мог проверить через вожака, а высылка кого-нибудь за городскую черту -- высылали многих, я прав? -- или даже казнь только радовали волков за столом. Ведь в получившиеся вакансии можно было продвигать своих.
   Эта машина работала без сбоев вплоть до две тысячи второго года. У Кинеля-старшего ещё с советских времён было много связей в Москве и в руководстве города, а стаи давали ему не только защиту, но и много лояльных союзников. Поэтому к началу двухтысячных его строительная компания была одной из крупнейших в городе, а сам он -- одним из его хозяев. Кинополь стал по-настоящему волчьим, хотя волкам от этого легче не стало.
   А в две тысячи втором Кинель-старший неожиданно умирает. Метаболизм у волка, как вы уже сказали, бешенный. Я вот тоже, как видите, уже всю миску с мясом доел. Не могу сказать, что его убило. И не знаю, насколько тут приложил руку сын. Просто надо помнить, что такие люди, как Кинель-младший, не видят в этом ничего страшного.
   Кинель-младший заступил на место председателя и очень скоро сросся с этим креслом в единое целое. От отца он отличается, я думаю, сильно. Вместо хитрого аппаратчика появился молодой, вежливый и очень обеспеченный отморозок. И даже Коалицию он воспринимал как естественный продукт волчьей натуры, наравне с хвостом и брачными играми. На смену номенклатуре пришла самая банальная тирания, миллионы раз повторявшаяся среди людей и других животных.
   Разумеется, недовольство было. К тому же, не забывайте, что новому вожаку вожаков тогда было -- минутку -- двадцать пять лет. А возраст в плане ранга имеет значение. Он по праву наследника командовал вожаками, которые помнили начало Коалиции. В том числе моим дядей, который мало того, что был сыном её основателя, но впридачу был старше и опытней. Но у него был один большой минус -- он не хотел брать власть. Но Кинель не стал от этого меньше бояться её потерять.
   Надзор стал строже, а почтенные члены стали учиться подавать ему лапу. Я уверен, что он и назначал новых вожаков, а также убирал старых. Тираны стараются окружать себя услужливыми ничтожествами, чтобы оттеняли, или просто посторонними людьми, которые заведомо не полезут в политику.
   Что бы не говорили националисты, в любом городе есть два города -- богатых и бедных, довольных и недовольных. И в первый же день я заметил, что Коалиций тоже две. Это Кинель, а не стихия какая-нибудь разделил стаи на "столичных" и "пограничных". Причём председатель Мантейфеля сидит среди мелких, "пограничных", чтобы знал своё место. А среди "столичных" сидит Алчихина, которая служит ему секретарём и репродуктором, торговцы вроде Лучевского и Войкшунеса, которые с утра до ночи заняты своим бизнесом и те, без кого Коалиция станет совсем неуютной -- например, мой дядя. Что же касается тех, кто мог найти союзников и в мире людей -- например, Маргадаляна -- то они успешно съезжали на положение "пограничных".
   Может быть, тогда, а может, ещё раньше, городской Мантейфель возглавил Дуболомов, его вернейший союзник. В итоге любой волк был под мушкой двух прицелов одновременно -- за любое возмущение и скандал его могли порвать и стаи, и Мантейфель. А уехать было некуда, потому что другие города были приспособлены для волков ещё хуже.
   Денежные дела тоже были в порядке. А если кто пытался мешать, то у Кинеля было наготове целых две армии. Я не знаю, как он вёл свой бизнес, но я уверен, что Курбинчик раскопал там что-то серьёзное. К сожалению, теперь мы это не узнаем.
   -- Если надо -- узнаем,-- произнёс Апраксин,-- Записи остались. Или другого натравим.
   -- Это хорошо. К весне этого года положение Кинеля было великолепным. У была власть, не осталось конкурентов, а также простор для любых других дел. Но тут случилась два события, которые его весьма обеспокоили.
   Во-первых, мой дядя сделал микстуру. Волк теперь не был так сильно зависим от мяса. К тому же, это ещё чуть-чуть продвинуло решение Лунной Проблемы. А если проблема будет решена, то Кинелю станет очень непросто кому-то что-то приказывать. К тому же, невозможно было не заметить серьёзную натяжку во всём этом "наследственном праве" -- Триколичу наследовал Кинель-старший, а Кинелю-старшему -- почему-то его сын, хотя сын Триколича вполне жив и даже заседает в Совете. Неспроста, кстати, Кинель отнёс его к Столичным и пересадил поближе к себе. Таких опасных противников принято держать рядом.
   Во-вторых -- и это было самым опасным -- Дуболомова внезапно сняли с руководства кинопольским Мантейфелем. А на смену ему из Москвы прислали подполковника Апраксина, из второго поколения волковыйских, который помнил ещё Первую Коалицию. Нет, врагом он не был. Всё было хуже -- он был авторитетен и влиятелен. И рано или поздно пограничные могли вспомнить, что они такие же члены Совета, как и те, что сидят вокруг Кинеля.
   Надо было что-то делать. И Кинель взялся за дело своим обычным методом. Завязать петлю на шее, выждать, а потом, когда жертва расслабиться -- взять и выбить табуретку. Бороться по-другому он так и не научился.
   План был простой, как кувалда. Триколича просто убить, потому что его сестра далеко и микстурой она заниматься не будет. Ведь профессор Крапивник -- я слышал его фамилию ещё раньше -- специалист по поведению животных, но отнюдь не по ветеринарии. А потом вывести из строя вас.
   -- Идея хорошая. Но почему они стреляли не в меня, а в Копи?
   -- Разве смерть Копи не вывела бы вас из строя?
   Апраксин задумался.
   -- Продолжай.
   -- После этого, избавившись от двух основных конкурентов, Кинель мог править в своё удовольствие. У недовольных не осталось бы ни вожака, ни даже потенциального зиц-председателя. А всё мщение ушло бы в сторону Церкви Воссоединения, как в громоотвод. Я уверен, что он с ними связан. Он не мог не заинтересоваться ими, особенно после того, как фанатики из неё убили памятного вам колдуна Урожаева. Такая инквизиция -- отличная подпорка под ничем не ограниченную власть. Кинель может дотянуться до волков и некоторых людей -- а Церковь куда угодно дотянется!
   Тут очень кстати подвернулась стая Гамидова. Они могли убивать по приказу, что очень помогло в случае с Курбинчиком, и на них можно было много что повесить. А ещё он знал, что они не смогут не полезть в Южный лес, а значит, наверняка наткнутся на Мардагаляна. Как итог, пограничным бросят кость, а мёртвый Гамидов не сможет ничего рассказать. А ещё со дна поднимется столько мути, что в ней можно будет поймать любую рыбу.
   -- План хороший, но есть одна дырочка. Кто же в таком случае покушался на Кинеля? Я вот приказа не отдавал.
   -- Я думаю, что никакого покушения не было. Мы знаем о нём с его слов, а участники погибли.
   -- Остроумно. Давай дальше.
   -- План был хорош, но произошла заминка, которая и пустила весь состав по другой колее. Как раз в тот самый день, когда убили Триколича и хотели убить Копи, в Кинополь приехал, чтобы поступать, племянник Триколича -- Александр Волченя. Сын Анны Триколич, про которую Кинель и думать забыл.
   На этом месте чёткий план Кинеля заканчивается. Начинается большая кровь.
   Сразу после убийства Триколича на дачу и в клинику приезжают его люди -- в чтобы забрать микстуру и поломать аппарат. С аппаратом всё выходит как надо, а вот цветы, даже облитые бензином, отказываются гореть. Что же касается клиники, там их ждёт первая неожиданность. Обнаружен случайный человек Волченя, а также Копи, которая знает про микстуру и врагу её не отдаст. Она звонит отцу и тот начинает что-то подозревать.
   Чуть позже всё тот же Волченя внезапно оказывается в домике Копи и помогает ей уйти от погони. План провалился и дальше идёт только импровизация.
   Собирается Совет и встаёт вопрос об охоте. Кинелю она не выгодна -- ведь если все начнут рыть, то кто-нибудь что-нибудь наверняка раскопает. Поэтому охоту провалили, а он пообещал расследовать всё сам.
   Тем временем Курбинчик предчувствует свой звёздный час. На Кинеля покушение, один из его хороших знакомых убит. Самое время, чтобы ставить капкан. Кинель в ярости и непредвиденные враги ему не нужны. Поэтому Курбинчика убивают.
   Но есть ещё Апраксин. Он ведёт расследование, он знает Коалицию изнутри. И он -- самый опасный противник.
   Причём просто его так убить нельзя. Тот, кто приедет ему на смену, откроет на волков такую охоту, каких ещё не было в истории города. И даже Коалиция мало что сможет против танков и вездеходов.
   И Кинель продолжил охоту на Копи. Других вариантов у него не было. Ему было уже всё равно, что вызовет у вас это убийство -- скорбь, страх или ярость. В любом из этих вариантов вы бы всё равно наделали глупостей. А этого он и добивался. Отставка или бездействие -- и то, и то было ему только на руку.
   Он наверняка помнил про Бирюкевича и подозревал, где нас будут прятать. Поэтому он приказал гамидовцам прятаться именно в Южном лесу. Заодно они могли повстречать там Мардагаляна, что тоже было ему на руку. Ни те, ни эти пленных брать не будут и на дуэль не пойдут -- ведь у пришлой стаи нет разрешения от Совета Коалиции. В итоге -- ещё несколько трупов, ещё больше ужаса и ещё больший удар по вашей репутации в Мантейфеле.
   Другим вариантом была Лесная Сказка. На неё он натравил сектантов. Фанатики -- отличные союзники. Делают всё, что им говорят, а потом и убить не жалко. И уже на этом месте я должен был догадаться, кто это всё устроил. Потому что и про конференцию Триколича, и про микстуру, и про "Лесную сказку", и про Бирюкевича, и про Церковь знали много кто и мешали они много кому. Но только Кинель знал обо всём. И только у него были ресурсы для атаки по такому широкому фронту.
   Нет, я не знаю, что он за человек. Но то, что он делает, вполне понятно. Как и все тираны, он хочет остаться один. Вместо владетельных баронов и самовольных герцогов останутся только придворные и генералы. Статуя на английском газоне, который поливали свежей кровью. Вот так. Он один из хозяев города, и хочет стать главным. А мы для него -- прямые конкуренты. Он нас боится и именно поэтому ненавидит.
   Так происходит и среди животных. А чем больше мы боимся, тем больше животного в нас. Поэтому он и дальше будет творить свои зверства. Зверства такие, какие среди нормальных зверей почти не встречаются.
   И каждым таким ударом он будет пытаться до нас дотянуться. Пока, наконец, не дотянется.
   -- Ну, про историю с наследством можешь не говорить,-- проговорил Апраксин,-- я до неё уже и сам додумаюсь. Жену Кравшени загрызли не собаки. И кишки наш молодой перспективный председатель жрал не просто так. А ведь волк не должен открываться. Ещё одно правило попираем. Прямо лапами. Но этого никто не видит, потому что лапы по колено в крови.
   -- Да он вообще человек?-- прошептала Копи.
   Волченя развёл руками:
   -- Уже нет.
   -- Отец,-- Копи повернулась к Апраксину,-- что ты думаешь обо всём этом?
   Апраксин взрогнул и повернул голову.
   -- Пусть про Курбинчика нам расскажет.
   -- Мне нужно знать обстоятельства дела.
   Апраксин рассказал. Лакс задумался.
   -- Курбинчика убили гамидовцы,-- наконец, сказал он,-- причём бестолково убили. Им следовало его куда-то заманить и действовать тихо, но они понадеялись, что добрый Кинель их вытащит. Поэтому его подругу убили уже люди Кинеля. Профессионалы своего дела -- и весьма дураки во всём, что выходит за его пределы.
   -- Смелая гипотеза. Чем обоснуешь?
   -- Тем, что на стене написали "Кавказ -- сила". Я, конечно, не географ, но прекрасно помню, что Азербайджан -- это уже Закавказье. Или я ошибаюсь?
   -- Закавказье, да,-- Апраксин кивнул,-- Вместе с Грузией, Арменией, Южной Осетией, Абхазией и Нагорным Карабахом. Ещё называют иногда "Южный Кавказ". Но гамидовцы -- это не Кавказ. Это "тюрки". "Бозкюртлар" не интересуется дагестанцами.
   -- Ну и вот. Поэтому это делал кто-то из наших. Кто Северный Кавказ от Южного не отличает.
   -- Всё ты правильно говоришь,-- Апраксин снова задумался.
   -- Отец,-- снова вступила Копи,-- Ты не ответил на вопрос. Что ты думаешь про эту версию?
   Апракин поднял на неё глаза.
   -- Я думаю, хотя это и звучит не особенно приятно,-- начал он довольно тихо,-- что он прав. Не знаю, как насчёт биологии, а вот всей информации на руках ни у кого, кроме Кинеля, не было и быть не могло. Он знает, где я раньше жил, что мы с Копи постоянно ссоримся, что она хотела вернуться в прежний дом, что меня там не будет, что прятать я её буду у себя в заповеднике, что я не рвал связей с Бирюкевичем. И он знает, что в случае чего он -- вне подозрений. Только с дядей ты одну причину потерял. Он Кинеля не столько пугал, сколько смущал. Стоит такая нейтральная фигура посередине и мешает. А Кинель любит, когда на доске только два типа фигур -- его и чужие, причём чужих почти нет. Поэтому с него и начал. Чтобы легче игрался. Вот же тварь!
   -- Я думаю,-- произнесла девушка,-- что сейчас не время для ругательств. Отец, вспомни, пожалуйста, для чего ты поставлен в городе. Не для того, чтобы сидеть в Совете Коалиции и подавать циничные комментарии. Не для того, чтобы подавать отчёты о "Лесной сказке" и положении дел в заповеднике. Ты здесь для того, чтобы брать за шкирку обнаглевших оборотней. Таких, как Кинель. Я не понимаю, чего ты ждёшь? Обоснование у тебя есть, а если хорошо обыскать, найдутся и доказательства. Или ты хочешь, чтобы он ещё кого-нибудь убил, сжёг или съел с потрохами?
   -- Во-первых, Копи, у нас нет ни одного доказательства.
   -- Отец, ты не судом занимаешься. Ты охраняешь природные ресурсы. После первого обыска у него в офисе ты эти доказательства на двух грузовиках не увезёшь.
   -- Разве он их не спрячет?
   -- Не спрячет,-- сообщил Лакс,-- он думает, что мы глупее его. Как положено человеку, который считает себя самым умным.
   -- Ладно, тогда во-вторых. Я бы с радостью его арестовал прямо сейчас. То, что изложил этот парень -- оно конечно самая настоящая бомба, но дырок в ней я не вижу. Она большая и непроницаемо-чёрная, словно грозовая туча. Но увы, Копи, есть проблема. Я никого не могу арестовать. Ни по подозрению, ни как-либо иначе.
   -- Что ты такое говоришь? Ты председатель кинопольского Мантейфеля!
   -- Неправильно. Я им был.
   Апраксин поднялся и потянулся. Потом снова сел и попытался придать лицу обыденное выражение.
   -- Тебя сняли?
   -- За пару минут до вашего прихода. Вот на этот телефон позвонили, прямо из Москвы. Так и так, в городе уже полтора десятка трупов, из них двое даже не волки, а семеро -- прямо посередине доверенного вам заповедника. А Мантейфель даже доклада не шлёт, не говоря уже о задержании виновных. Я пытаюсь им объяснить, что всё под контролем, что подозреваемые уже есть. А они мне в ответ: у вас там, говорят, волки уже по улицам бегают и людей едят. Беспредел кромешный. А потом и вообще припечатали: я из волковыйских, постоянно сижу в Совете Коалиции, давно на стороне волков и забил на человеческие обязанности. Так что Мантейфель мне больше не подчиняется, на работу я могу сегодня не идти, а что касается смены и нормальных охотников, то они уже вылетели и будут в Кинополе через час. А вы пока сушите сухари и звоните адвокату. Вот так.
   -- Весело...-- проговорила Копи,-- То есть тебя вообще разжалуют? Чуть ли не до рядового?
   -- Или даже под суд. Налицо полнейшее несоответствие. Так что, Копи, увы. Торжества справедливости не получится.
   -- Что же делать? Ты сможешь их убедить.
   -- Не сможет,-- сообщил Лакс,-- Те, кто приедут, тоже сейчас будут, как звери. А твой отец для них Главный Проигравший и Во Всём Виноват. Поэтому им будет казаться, что чем строже его накажут, тем скорее уляжется этот кровавый вал. А он и вправду уляжется, потому что Кинель своего добьётся и ему уже будет некого убивать. С волками он закончит и у него будет мощный тыл. И тогда примется за людей. Но не в Кинополе, а в Москве, например, или Петербурге. Чтобы никто не вышел на след. У таких, как он, всегда большие планы.
   -- Значит, поступаем так,-- прервал его Апраксин,-- Через полчаса они приземляются в новом аэропорту, который за заповедником. Ещё какое-то время они будут до нас добираться. За это время я должен написать отчёт обо всём, что мы здесь раскопали. Очень надеюсь, что его хоть кто-нибудь прочитает. А пока, Копи, покажи молодому человеку, где у нас здесь ванная и поищи ему какую-нибудь одежду. От жизни в заповеднике он у нас совсем одичал.
   Лакс тем временем уже поднялся и изучал план города. Карта была очень подробная, на ней был обозначен каждый дом.
   -- Копи, где мы сейчас? Вот тут?
   -- Да, вот здесь.
   -- А где тот дом, где заседает Совет Коалиции? Вот здесь, возле реки?
   -- Вот он, выше.
   -- Всё равно далеко,-- Лакс попытался прикинуть расстояние,-- Примерно четыре километра.
   -- Ты мыться пойдёшь?
   -- Конечно,-- Лакс снова погружался в своим мысли.
   Стены в ванной были выложены белоснежной плиткой под мрамор, а краны сверкали, словно были из золота. Лакс потрогал один из них и подумал, как долго ещё разжалованный Апраксин будет занимать эти апортаменты. Пару дней, наверное, а может неделю. Дальше -- снова в зелёный домик, где до сих пор выбиты стёкла, а в стенах следы от пуль.
   Страшно это всё. Страшно так, что зубы сводит.
   -- Слушай, Копи,-- спросил он через дверь.
   -- Что такое?
   -- Как думаешь, если к отчёту приложить доказательства -- он будет более весомым?
   -- Ну... тогда его хотя бы прочитают.
   -- У меня есть предложения за ними сходить.
   -- А ордер у тебя есть?
   -- Я предлагаю сходить без ордера.
    XXX. В чужом тылу
   Толпа вокруг Калинина всё прибывала, и тем пустынней казались окрестные улицы. Лакс сообразил, что хотя солнце уже высоко в небе, на часах сейчас не больше, чем половина седьмого и люди всё ещё спят. Поэтому в городе было светло и безлюдно. Кинополь был словно покинут жителями. В нём остались только дома с бесконечно разными козырьками подъездов, лабиринты старых двориков, и густые кроны деревьев, окутавшие их зелёным полумраком. Каждый шаг по асфальту отдавался звонким эхом.
   Дальше, за площадью, людей почти не было. Они прошли один квартал и вышли к автобусной остановке. Можно было видеть, как дальше по проспекту, перед белой глыбой генеральского дома, собирается толпа.
   -- Ты предупредила отца?-- вдруг спохватился Волченя.
   -- Нет.
   -- Почему?
   -- Он бы нам запретил.
   -- Копи, нас убить могут!
   -- Знаешь, странно,-- Копи изучала расписание,-- Странно, что нам совсем не стращно. Помнишь вторую часть "Калле Блюмквиста", когда убили старого ростовщика? Девочка стоит над ним, и плачет, а вокруг только ветер. Ей было очень страшно, хотя её саму никто не трогал. А несколько часов назад на наших глазах убили семь волков. И чудом не убили нас самих. Но у нас -- ни в одном глазу. Ходим спокойно, разговариваем, даже немного шутим. А сейчас лезел прямо в пасть льву. И ничего. Неужели мы привыкли к крови?
   -- Нет. Просто мы так устроены. Всё, что попадает в глаза и уши, хотим связать в нормальную историю с моралью и общим настроем. Но наша история пока не закончилась,-- Лакс почесал за ухом,-- Она несёт нас с тобой, словно автобус, и пока не доедем до последней остановки, то и не поймём, чем она закончилась. А пока мы просто ждём конца, копим слёзы и надеемся, что всё повернётся к лучшему. Кстати, об автобусах. Этот наш?
   -- Здесь все наши.
   Дом Волка посреди рассветной пустоты казался и центром города, и центром всего мироздания. Казалось, со всех четырёх сторон света тянутся к нему дороги, чтобы оборваться на этой площади, в углу которой возвышается серый оштукатуренный замок. На проспект смотрели глухая стена, соединившая его с соседним зданием, и башня, а из башни росла антенна мобильной связи. Стену венчали кольца колючей проволоки.
   Охраны нигде видно не было.
   А вот в ушах звенело. Сказывалось недосыпание.
   -- Заходим с тыла,-- сказал Лакс, щурясь на серые стены. Солнце поднималось с востока и небо над Домом горело так, что было больно глазам.
   Они прошмынули во двор, примыкавший к Дому с задней стороны,. Дом стоял на срезанном холме, пережившим не одну перепланировку, и с этой стороны откос поднимался так высоко, что целиком глотал соединительную стену. Внизу, с другой стороны был сырой заасфальтированной двор. Там сверкали хромом два новеньких Лексуса.
   -- Никто не видит?-- Лакс обернулся по сторонам. Рядом, на проспекте, шумели машины.
   -- Вроде, нет.
   -- Отходим в кусты. Там перекинемся.
   Спустя несколько секунд Василий Петрович Жбанько, вышедший покурить на балкон, увидел, как из кустов выпрыгнули две собаки, невероятно похожие на волков. Пока он пытался угадать породу -- может, немецкие овчарки, может, лайки, а может и настоящий аляскинский маламут -- собаки побежали в сторону бывшего Дома Офицеров и с завидной ловкостью перемахнули колючую проволоку над стоянкой.
   Охранник их не заметил, а собак в Доме Волка не держали. Лакс подбежал к полуоткрытому окну и проскользнул внутрь. Рабочий день ещё не начался и в холодных, облицованных гранитом коридорах жили только тени. Порядок был идеальный, урны по углам коридоров сверкали так, словно их сварили из титана. Не было даже металлических дверей с магнитными замками, которые обычно встречаются в новых офисах.
   Широкая лестница вела на второй и третий этаж. Поднимаясь, Лакс заметил дверь, которая показалась ему знакомой. Он приоткрыл её лапой и увидел тот самый зал, где заседала Коалиция. Стол был на месте, а вокруг него прежним порядком стояли чёрные и розовые стулья. Они словно хотели сказать всему миру, что как не тасуй коалицию, а ничего не изменится. Кто-то будет столичный, кто-то пограничный, все по-своему довольны и все хотят урвать побольше. Конечно, Кинель сделал из Коалиции клетку -- но разве не было ростков этой клетки в самой Коалиции? Да, это он продлил линию, намеченную отцом и сделал из Коалиции, то чем она стала сейчас -- но разве он сам не сын своего отца и не продукт той же самой Коалиции? Разве можно было по-другому "запереть" Кинополь?
   Пустынные и величественные коридоры оплота зла, который ещё три дня назад казался казался вторым домом, неспешно успокаивали разгорячённый мозг. И вправду -- а стоит ли вообще воевать с Кинелем? Волчене он не сделал ничего плохого и ни ему, ни его матери не было ни малейшего дела до драк внутри Коалиции. Вокруг были чистые полы, стены, не изуродованные накладной пластмассой и чистые офисы с рядами красных папок.
   Лакс подумал ещё. Вспомнил запах паленой шерсти и сухой стук от удара дубины об голову Альфа.
   "Он сделал,-- ответил себе Волченя,-- и моему дяде, моему деду, Копи, а также следователю Курбинчику и тем семерым в лагере. И это только те, кто по его приказу и кого я знаю. Была ещё война, им развязанная, и кто знает, сколько человек было убито по его человеческой линии. Полный список намного больше. Конечно, он может быть невиновен. Тогда мы просто положим бумаги и уйдём. Потому что мы ищем виновного, а не голову, чтобы свалить на неё всю вину."
   На дверях были только номера, поэтому они проверяли все, которые были не заперты. Как ни странно, это было просто -- становишься на задние лапы, хватаешь зубами за ручку и тянешь на себя. Так они прошли весь третий этаж, пока не оказались перед дверью углового кабинета. Как только она открылась, Лакс понял -- они нашли то, что искали.
   Первым, что ты замечал в кабинете, был рабочий стол -- огромный, как футбольное поле, так, что становилось непонятно, как его ухитрились втащить через дверной проём. На нём стоял плоский монитор, который пришёлся бы впору домашнему кинотеатру, и большое кожаное кресло с кнопками на правом подлокотнике.
   Лакс прошёл по ковру, а потом как мог бесшумно перекинулся.
   -- Обыск буду делать руками,-- пояснил он,-- что и тебе советую.
   Вместо ответа позади послышался лёгкий стук. Лакс напомнил себе, что оборачиваться нельзя, а пялиться опасно для здоровья.
   Две почти незаметных шкафа были набиты папками и этих папок было слишком много. Поэтому он решил для начала осмотреть стол, а шкафы оставить на Копи. Но сперва подошёл к окну, отщёлкнул шпингалеты и приоткрыл. С площади пахло утренней свежестью. По голой коже побежали мурашки.
   Теперь настало время осмотреть стол. Лакс уселся в кресле, включил компьютер и выдвинул ближнюю шуфлядку. На самом верху лежала стопка свежей распечатки. Лакс взял её и стал просматривать.
   -- Копи, ты в этой комнате главный юрист. Скажи пожалуйста, когда у нас ближайшие выборы в Совет Федерации?
   Главный юрист обшаривала папки.
   -- По текущему законодательству -- никогда.
   -- То есть как никогда? Он что, распущен?
   -- Потому что туда не выбирают, а отправляют представителей. По два от области, одного направляют от губернатора, другого от законодательного собрания. Это раньше там губернаторы заседали.
   -- Вот как. Такое дело и всё без меня. А Кинель туда сможет пройти, если захочет.
   -- Нет.
   -- А если заплатит.
   -- Тоже нет. Тебе забыли сказать, это ещё одно негласное правило, введённое твоим дедом. Оборотням не место в политике. Это дело людей. Если очень надо -- работай с депутатами и губернаторами, с командирами партизанских отрядов и кардиналами, с партиями и приходами. Но сам -- не лезь. Это очень упрощает жизнь ликантропа. Нравится заседать -- заседай в Совете Коалиции.
   -- Есть проблема, Копи. Это Кинель. Он плевать хотел на Совет Коалиции. Или я чего-то просто не понимаю.
   -- Покажи-ка,-- Копи подошла и отобрала у него бумагу. Лакс стал рассматривать другие, украдкой поглядывая на подругу. Та смотрелась просто замечательно.
   -- Знаешь, Лакс,-- заметила девушка,-- По-моему, ему и правда наплевать.
   -- Интересно, зачем ему это? Что он получит кроме свары с даже лояльной Коалицией? Неужели там ему предложат что-то из того, что
   -- Не знаю. Там Москва, это параллельный мир. Совсем другие вещи действуют.
   Лакс снова думал о хищниках и иерархии.
   -- Подожди, я, кажется, догадываюсь. Этот Совет Федерации -- он что ещё делает кроме того, как заседает? Законы принимать он может? В работу министерств вмешиваться?
   -- Может, конечно. Федеральное собрание -- это у нас высший представительный и законодательный орган, а Совет Федерации -- его верхняя палата. Вот такой вот сюрприз! Я понимаю, что Россия через границу, но как ты обществоведенье сдавал, неуч?
   -- С трудом. Но это не важно. Если там делают законы, то ему не проблема будет, например, порезать бюджет министерству природных ресурсов.
   -- За маму волнуешься?
   -- Нет. За Мантейфель. Кинель его упразднит, как только в новое кресло усядется. Целиком и начисто. Вместе с твоим отцом и всеми егерями. Может, ещё вызовет человека, который за все отделения отвечает, поставит перед всем Советом и попросит рассказать, с какими такими браконьерами воюет это ведомство, раз региональными отделами руководят подполковники. Мы останемся один на один с его стаей. И будем уже точно не волки, а овцы.
   Копи помолчала.
   -- Списков здесь нет,-- наконец, сказала она,-- Знаешь, давай лучше посмотрим, что там на компьютере.
   -- На компьютере пароль.
   Лакс прикинул возраст Кинеля, вычислил год и вбил его вместо пароля. Потом попробовал предыдущий и последующий года, а затем 12345. И только потом посмотрел на экран и задумался. Это был не стандартный диалог Windows, а что-то очень красивое и в хай-тековом оформлении, с объёмными вкраплениями на фоне и с чёрно-зелёным окошечком. Такие диалоги чаще видишь в голливудских фильмах.
   -- Есть идеи насчёт пароля?
   -- Есть идея, что его не надо искать. Не такой Кинель человек, чтобы запоминать сложные пароли. Всё, что ему надо, он где-то ещё хранит.
   Копи уже рылась в ящиках стола. Пока нашлись набор карандашей и две стопки зелёных стикеров. Нижние не открывались.
   -- Ломик бы найти,-- мечтательно произнесла она,-- хотя дерево хорошее, может и не получится.
   -- Давай посмотрим в той, которая есть.
   -- Ты не туда сейчас смотришь.
   -- Э...
   -- Я тебе сейчас дам, "э"!
   От наказания Лакса спас хлопок открываемой двери. В комнату вошёл, не переставая говорить в смартфон, Кинель. Следом за ним шествовал умеренно толстый человек в чёрном костюме.
   -- Байдаковский,-- прошипела Копи.
   -- Не нашли их?-- спросил Кинель в смартфон,-- Ну не надо. Я вот их только что нашёл. В моём собственном кабинете. Да, именно так.
   Он отключился и одним ловким движением
   -- Слушай, подожди за дверью.
   Чёрный костюм ретировался. Кинель подошёл к столу и перегнулся
   -- Что вы здесь делаете. И почему не одеты?
   -- Мы оборотни,-- Лакс устроился в кресле с начальственным видом,-- а что не одеты -- так сложились обстоятельства.
   -- Я в курсе. Сигнализация вас засекла. А сейчас вы мне говорите, кто вам сказал сюда лезть? У меня к этому человеку разговор будет.
   -- Ластиться не надо,-- сказал Копи,-- Мы всё нашли. Все твои дела.
   -- И уже передали их в Мантейфель,-- быстро заговорил Лакс. Он понимал, что здесь не кино и настоящие гады убивают сразу, -- как только узнают то, что им нужно,-- Так что ваше дело -- раскаяться и выйти с поднятыми руками. Сегодня собирается Совет и будут решать, как с вами поступать. Если вы не будете чинить препятствий, вас просто выгонят из города. Не такая уж серьёзная кара за то, что вы успели натворить.
   -- Меня? Совет? Из города?-- Кинель подошёл к столу,-- Да за кого вы меня принимаете? Кем вы тут себя возомнили?
   -- С волками жить -- по-волчьи выть,-- заметила Копи,-- а ты намерен этим воем дирижировать. И политику полез, как будто там без тебя грязи мало. Сгораете на непосильной работе. Пора на заслуженный отдых!
   Кинель ударил её кулаком. Копи повалилась на пол, ойкнув, но не расплакавшись.
   -- Советом меня пугать будете!-- заорал он,-- Щенки недотополенные! Плевать я на ваш Совет хотел, понятно! И на Апраксина вашего плевать я хотел! Идиоты несчастные! Ничего с вами сделать нельзя! Ничего поручить невозможно!
   На мгновение в кабинете повисла тишина -- какая бывает в горах, когда только что сошла лавина.
   -- Мы-то здесь причём?-- спросила Копи.
   -- Были бы не при чём -- в кабинет бы не полезли,-- Кинель обошёл стол и встал к незваным гостям лицом к лицу,-- Но вы сюда полезли. И всё испортили. Кто вас просил? Кто приказывал? Ничего поручить нельзя! Одни идиоты! Всех вас поувольнять надо! Всех повычёркивать! Начисто! Весь город загадили!
   -- Это кто город загадил?-- у Копи дрожали губы,-- Это кто тут город загадил?
   -- Вы и загадили!-- Кинель говорил уже скорее в пространство, выбрасывая всё, что накипело за годы на ответственном посту,-- Потому что думать не умеете и другим не даёте. Ничего поручить нельзя! Вся надежда на естественный отбор.
   Лакс поднялся с кресла. Внутри всё ходило ходуном, но мысли были удивительно спокойны. Только собрать их вместе было непросто.
   Дверь приоткрылась и на пороге показались два мрачных охранника.
   -- Всё неправильно,-- сказал он,-- В дикой природе выживает сильнейший вид. А мы все здесь -- одного вида. Так что тут отбор не действует.
   -- Слушай сюда,-- Кинель переступил через Копи и встал с Лаксом лицом к лицу. Тот даже не смутился,-- мы тут все, конечно, волки...
   -- Можно быть волком,-- сказал Волченя,-- Нельзя вести себя, как волк.
   И кивнул сам себе, чувствуя, что сказал что-то важное.
   -- Слушай, ты, Кропоткин малолетний...
   Кинель бросился. Лакс увернулся, нырнул под его локоть и ловко перехватил смартфон. Кувыркнулся через Копи и замер на полу, стоя на полусогнутых и с трофеем в зубах.
   -- А вот и шпишок!-- прошипел он.
   Кинель перемахнул через стол и схватил его за руку. Лакс подпрыгнул, дёрнулся вверх и обрушился на противника, перекидываясь прямо в воздухе. Запястье дёрнулось, разбухло, и из него полезла шерсть.
   Председатель рухнул на пол, лицом к лицу с уже волчьей мордой, но тут же спохватился и вцепился ему в шею. Чёрный смартфон запрыгал по полу. Лакс вывернулся, перекатился вбок и ловко схватил зубами.
   Охранники уже выхватили оружие и целились, стараясь не задеть шефа.
   -- Ах ты!-- Кинель схватил Волченю за хвост. Тот вырвался, оставив ему полную горсть шерсти, вскочил на стол и следующим же прыжком вылетел в раскрытое окно.
   -- Держите эту!-- рявкнул Кинель, срывая галстук. Копи уже приподнялась и тёрла пришибленный висок. К ней подбежали, заломили руки и подняли над полом, так, что перекинуться она уже не могла. Справа, вне поля зрения, послышался треск лопнувшей ткани и оттуда выскочил ещё одни волк. Серый и очень длинный, каких никогда не встретишь в природе, с короткой, словно выстриженной шерстью на темени. Волк вскочил на подоконник и в следующую секунду исчез за окном, словно канул в серебряный огонь рассветного солнца.
   Дверь приоткрылась. В комнату заглянул Байдаковский.
   -- Где хозяин?-- осведомился он.
   -- Отбыл по делам.
   -- А где та голенькая девочка, которую я здесь видел буквально пару минут назад?
    XXXI. Кинополь в утренних новостях
   Охранники передали Копи с рук на руки двум сектантах в чёрных рясах и масках и предупредили, что если держать руки за спиной, то перекинуться у оборотня не получится. Вальтер Ким заверил, что руки будут только за спиной, после чего на запастьях девушки щёлкнули наручники. А потом её повели в левое крыло, куда они сегодня так и не заглянули. Коридор заканчивался железной дверью с табличкой: ЗАО "A.D. LEONES".
   Холодный сквозняк хватал за голые ноги.
   За дверью коридор продолжался, только двери были уже без табличек. Её подтащили ко второй двери слева и втолкнули в пыльное помещение. Зажёгся свет.
   В комнате имелись большое зеркало с лампочками, когда-то стоявшее в театральной гримёрке, телевизор на тумбочке и шкаф. Свет падал через крестообразные витражи, но куда они выходили, было не разглядеть. Перед зеркалом разложен целый набор духов, щёточек и мазей. Копи показалось, что она попала в парикмахерскую.
   Её усадили в кресло, оставив руки за спинкой. Потом она услышала, как открылись дверцы шкафа.
   -- Вы что -- одевать меня будете?
   Вместо ответа щёлкнула кнопка и из невидимых динамиков полилась проповедь. Её читал всё тот же вкрадчивый голос, который она уже много раз слышала.
   "Эти люди всерьёз решили оживить радиовещание",-- заметила Копи. А потом догадалась, что и вещают они отсюда. Похоже, Кинель подружился с ними с самого начала. Вот только зачем?
   "Затем, чтобы добраться не только до волков, но и до людей",-- поняла она. Это было настолько просто, что девушка чуть не рассмеялась.
   А тем временем голос говорил про ангелов:
   -- Ангелы, как воплощение невинности, и должны служить мечтой и высшим идеалом женственной красоты. Только ангелом должно принадлежать плотское сердце. Благодать сильнее греха. Тайно сделанный грех остаётся тайной, особенно если вы расскажете о нём своему духовному куратору, принадлежащему к Церкви Воссоединения.
   Напротив, тайно сделанное благое дело есть величайшая заслуга, ибо освобождает от греха гордыни. К примеру, тайное пожертвование денег на нужды Церкви Воссоединения, добровольный труд во Славу Божию под её руководством, проповедь её истинного учения другим заблудшим -- есть величайшие духовные подвиги. Да воссияет над вами её вечная Слава, с тысяча девятьсот пятьдесят третьего года гарантированное спасение души и счастье, во веки веков.
   Тот же, кто решил посвятить Церкви Воссоединения не только дела свои, но и все свои средства, всю свою жизнь -- тот может перейти на новый уровень, где ему будут доступны высшие ритуалы и особенная благодать.
   Всего уровней девять, и подниматься по ним сможет каждый. Всё больше и больше благодати ждёт на каждом уровне человека, решившего покинуть оковы жестоко Града Земного и обрести многие блага в Граде Небесном. А также его ждут и другие блага, в том числе и те, которые доступны лишь людям высокого духовного подвига. Ведь Церкви Воссоединения ведомы все небесные законы и лживость законов мирских.
   И чем выше поднимается счастливец в её иерархии, тем больше ему дозволено и тем свободней он от мирского произвола. Но для этого требуется немалое мужество, ведь может доходить до угрозы обрести мученический венец по лживому навету. Истинный праведник может быть и у подножья, но если вам нужно также реализация ваших чаяний и амбиций, которым не было место в граде земном, Церковь Воссоединения доставит их прямиком к Богу. Тайные ангельские причастия, возвышенные увеселения, видения мучеников, попрание смерти, -- это лишь немногие из тайн, которые откроются истинным посвящённым.
   А сейчас мы прервёмся для небольшого часа духовной музыки, после которой вы сможете услышать прямой репортаж с нашей торжественной проповеди в Кинополе, Избранном Граде Избавления и Центре Духовного Капитала...
   -- "Обнаружен труп девочки в костюме ангела",-- процедила сквозь зубы Копи.
   Её уже обрядили в длинную светлую рясу -- пока продевали рукова, руки выкрутили так, словно хотели их оторвать -- лёгкие сандалии, на спину приклеили крылышки с настоящими перьями, а на голову положили лёгкий нимб из золотой фольги. Трусиков ангелам не полагалось. Волосы расчесали так, что они стали похожи на шёлковую ткань, веки посеребрили, а губы подвели красным. Для Копи, которую волчья жизнь отучила от любой косметики, это было настоящей мукой.
   Наконец, он глянула на себя в зеркало. Да... Если и бывают ангелы с волчьим взглядом, то выглядеть они должны именно так.
   -- Телевизор хотя бы включите,-- попросила она,-- От вашей духовной музыки даже у ангелов уши сохнут. Там как раз репортаж будет про ваше собрание на Калинина. Посмотрите на себя, порадуетесь немного. Ну пожалуйста. Ангел просит!
   Сначала реакции не было, а потом один из сектантов подошёл к телевизору и щёлкнул кнопкой. Радио, правда, не выключил. В тёмных глубинах зеркала вспыхнул пёстрый прямоугольник телеэкрана.
   Ведущая программы новостей посмотрела прямо в глаза.
   -- Сегодня утром президент сделал важное заявление...
  
   Сонным ранним утром по проспекту Чемберлена бежали два волка. Один был огромный, поджарый, с короткой шерстью на лбу и длинной мордой. Он гнался за вторым -- чуть поменьше, с чёрной полосой на хвосте и смартфоном в зубах.
   Люди, которые ехали на работу, смотрели на них с удивлением.
   Конкретного плана у Лакса не было. Он знал, что списки здесь, знал, что они, скорее всего, никак не защищены, потому что Кинель считал себя слишком занятым, чтобы ставить пароль на мобильный. Ещё там должны были быть звонки, дела секты, переписка и много интересного, Но куда с ними бежать -- было неясно.
   Они могли бы пригодиться Мантейфелю, но где он расположен, Лакс не знал. Ещё можно было пытаться отнести его Апраксину, но Лакс понимал, что даже в волчьем виде эта фантастика. Поэтому у него был другой план -- довольно наивный, но единственный, который он успел придумать.
   А пока он просто убегал. Спрыгнув на крышу гаража, он быстро сориентировался и побежал в ту сторону, откуда он приехал. Эти места были ему хоть немного знакомы.
   Он миновал два квартала высоких зданий в классически-тяжеловесном сталинском ампире и понёсся вдоль парка, ограждённого пузатыми гранитными колоннами.
   В животе проснулся голод, а в глаза вдруг сыпануло песком. Лакс подумал, как мало он ел, и как сильно ему хочется спать. Даже там, в клетке, он мог бы вздремнуть вместо того, чтобы строить хитрые модели. Только сейчас он заметил, что голова гудит, как котелок, а мир вокруг вращается и того и гляди опрокинется.
   Лакс поднажал, прислушался и вдруг услышал дыхание. Оно было мерным и беспощадным, как у паровоза, и этот паровоз приближался. Можно было не оглядываться, чтобы понять, что это такое. Кинель был больше и сильнее, у него были длинные лапы, он отдыхал всю ночь. И он приближался.
   Лакс поднажал, взлетел по ступенькам моста и побежал на другой берег. Женщина с сумкой, шедшая навстречу, вскрикнула и прижалась к перилам. Солнечный свет резал глаза и приходилось бить лапами сильно-сильно, потому что земля качалась и так и норовила перевернуться.
   Он буквально скатился с моста -- серая лента реки уже завязывалась петлёй, готовая его ухватить -- и побежал к раскинувшейся чуть дальше площади с серой иглой обелиска посередине. Перед обелиском плясал в железной звезде оранжевый Вечный Огонь.
   Там уже было больше людей, они казались чёрными столбиками, расставленными по краям площади в зловещем беспорядке.
   -- Что за псы?
   -- Бешенные что ли?
   -- И где их хозяин?
   -- Волки, смотри-ка!
   -- Распустили совсем.
   -- И не боятся!
   -- И правда волки.
   Три человека в серых куртках и с сумками, на углу площади вокруг развёрнутой карты, так и отпрянули. Один из них скинул на землю сумку и принялся в ней рыться.
   -- И куда милиция смотрит?
   -- Известно куда. Митинг сегодня у этих, как их там...
   -- Не митинг, а погром!
   -- Значит, правильно нам сказали. У этого Апраксина и вправду серые по городу бегают.
   Лакс вылетел на проезжую часть и почувствовал, что проваливается в черноту. Но поднатужился и снова мог себя контролировать. Выдохнул, подпрыгнул, увернулся от автомобиля, и побежал в сторону обелиска. Визг тормозов окатил его дрожью, словно ведро холодной воды. Серый, беспощадный паровоз Кинеля был вполне рядом, он наползал, пожирая и переваривая, дальше, впереди, билось в железной броне зыбкое сердце огня.
   А рот пекло. Потому что в зубах был смартфон, а в смартфоне списки, и именно в этот узел были завязаны все железные нити, которые связали Кинополь накрепко и превратили его в одну огромную клетку. Тот, у кого были списки, мог всё и знал всё обо всех -- достаточно было вычеркнуть. И именно списки скрепили Коалицию, возвели вокруг Кинополя невидимую стену, превратили его в неприступный лабиринт без входа и выхода и если ты был в нём, то выйти мог только на небо.
   Его нельзя было царапать зубами, нельзя было ронять, нельзя было игнорировать. Именно из-за права составлять списки, из-за этой власти, а вовсе не из-за чьих-то амбиций и лилась кровь уже девятый год -- от Триколича-старшего девять лет назад до его внука сегодня. Это и был Кинополь, чёткий, разграфлённый, разбитый на стаи. Кинополь, порождающий сам себя. Город волков, всегда готовый наслать на них гончих.
   Сердце, казалось, вползло в горло и душило своими тяжелыми ударами. Лапы подкосились и Волченя почувствовал, как в спину впились зубы, длинные и острые, словно иглы. Лапы разъехались и он упал на шершавые гранитные плиты. В глаза бросилась чернота. Из последних сил, уже не глядя, он дёрнулся вперёд и швырнул смартфон в вечный огонь.
   Короткий сухой удар. Завоняло горящей пластмассой. Зубы на хребте разжались, послышался рык и невидимый лапы звонко ударили об асфальт. Лакс сжал веки, потом открыл. Громадный волк кружился вокруг Вечного Огня, потом изловчился, нырнул, схватил что-то зубами и отпрыгнул с утробным воем. Шерсть на морде почернела и тлели, обламываясь, роскошные усы. В зубах у волка был смартфон, тающий, словно мороженное, но всё-таки целый.
   "Наверное, ещё можно восстановить,-- подумал Лакс, с трудом поднимаясь на лапы,-- достать пластиночку и всё... А даже если нельзя -- у него наверняка остались копии... там, на запароленном компьютере. Да уж, Волченя, ты попал"
   Крошечная красная точка прыгнула сперва на обелиск, потом на обод огня и, наконец, замерла, подрагивая, на груди у Кинеля. Тот подался назад, но точка прекрасна знала этот манёвр и подалась вслед за ним. Чёрные капли пластмассы упали на шерсть. А потом хлопнул выстрел.
   Кинель вздрогнул, подался вбок, но там его уже поджидала ещё одна точка. Вторая пуля вошла за ребро, как раз туда, где у волка (а Лакс прекрасно помнил анатомию псовых) прячется сердце. Оборотень повалился, как чучело, почти бесшумно, и ещё сильнее сжимая зубы на полурастаявшем смартфоне. Из-под правого бока расплывалась лужа ярко-алой крови.
   В толпе закричали, взвизгнули тормоза сразу нескольких машин, где-то далеко справа защёлкали фотоаппараты...
   Олег Кинель, ликантроп и отцеубийца, отбыл в тот лес, где никогда не бывает зимы.
  
   -- Ну и чего ты смотришь? Второго волка забыл? Одного снял, второй пусть бегает?
   -- Сейчас я его достану, не суетитесь.
   Третий из охотников Мантейфеля вскинул свою винтовку и навёл её на второго, меньшего оборотня с чёрной полосой на хвосте. Тот, похоже, оценил уже своё положение и бежал в сторону парка имени Леонида Андреева. Ноги у него заплетались и было заметно, что оборотень жутко устал.
   Красная точка пробежала по асфальту, вскарабкалась по ещё кровоточащей спине и замерла в основании шеи. Охотник уже готов был выстрелить, но тут чья-то чёрная рука схватилась за ствол и рванула его вбок.
   Охотник повалился на асфальт, отчаянно пытаясь удержать оружие. Второй человек -- в маске и чёрной униформе -- схватил его сзади и дёрнул так, что ружьё просто вылетело из рук.
   -- Какого хрена?-- орали над ухом,-- Мы из Мантейфеля!
   -- Ну и что с того? На землю!
  
   Телевизор был настроен на какой-то польский канал. Это радовало -- можно было попытаться вслушаться и угадать, что там говорят. Она часто так поступала на контрольных по французскому, особенно на тех, к которым не готовилась -- ведь если посмотреть на текст как бы в общем, то знакомые слова сложатся в нечто вроде решётки, и в эту клетку ловился основной смысл.
   Она не знала, что сейчас делать. Поэтому было приятно отвлечься и задуматься над чем-то привычным.
   Речь ведущей была ещё непривычна. Копи вслушивалась, пытаясь понять хотя бы общую тему, но как только слова начали ей казаться знакомыми, кадр сменился общим планом митинга на знакомой площади Калинина.
   -- Ура!-- Копи застучала ногами,-- Наш Кинополь показывают!
   Камера снимала под таким углом, что казалось, будто на площади не две сотни человек, а все жители города. Причём эти жители были такими, что город очень хотелось пожалеть. В кадр попали даже рогатины с насаженными на них головами. Головы ей были не знакомы, а вот рогатины она уже видела в "Лесной сказке".
   Крупным планом -- потное лицо Варфоломея Гудзенко:
   -- Наконец-то русские люди собрались и очистили город от азербайджанской нечисти. Сделано святое дело, и заметьте, никто не осмеливался нас остановить.
   Но этого мало. Надо окончательно очистить город от оставшихся черных и жидовско-коммунистической власти. Мы объявляем ей войну. Надо наконец создать истинно Русскую республику, о которой мечтали священномученики Власов и Каминский. Народный сход объявляет вне закона антинародный режим и заявляет о начале люстраций: теперь русским людям наконец можно выместить все обиды!
   Не будет пощады тем, кто жалеет о погибшем режиме. Мы сотрём их в пыль и на этой пыли двинемся к новому, европейскому счастью. Не жалейте никого! Надо всех, кто служил прежней власти и служит теперешней, можно убивать смело! Нет им не пощады, ни места в будущем.
   Голос за кадром пытался переводить, но быстро устал и ограничился кратким пересказом о свержении действующей власти, убийстве инородцев и необходимости террора против масонов с последующим созданием истинно Русской республики и объявления войны Русской республике ложной. Копи очень захотелось избить этого горе-синхрониста академическим словарём.
   Сообщили, что репортаж был подготовлен при поддержке нашего "репортера" Виктора Монрепова. А потом началась реклама.
   В комнате между тем висело прежнее безмолвие. Потом сектанты в масках переглянулись и, не сказав ни слова, осторожно, почти на цыпочках вышли.
   Она попыталась подняться со стула. Наручники цеплялись за ножку, но если бы удалось её приподнять...
   Снаружи послышался топот и какие-то крики, а потом застучали выстрелы.
   Волчица старалась не обращать внимания. Надо было выбраться из кресла, а дальше можно было что-нибудь придумать.
   Радио умерло. Музыка доиграла и надо было сказать что-то ещё, однако говорить было нечего. Только ровная тишина напоминала, что антенна цела и передатчик работает, но в рубке никого уже нет.
   ...Копи была на корточках и больше напоминала черепашку с домиком, когда дверь распахнулась.
   -- Что это она?
   Копи видела только кожаные сапоги. Положение было странным. Она попятилась к окнам, пытаясь придумать какой-нибудь ход.
   Сапоги шагнули к ней, невидимые руки взялись за спинку. Она уже приготовилась вернуться к зеркало, но тут один из витражей лопнул и рассыпался цветными осколками. В нём появилась чёрная голова в уже знакомой ей маске.
   Однако у этой головы был автомат и она разговарила:
   -- Руки за голову!
   Стул отпустили и он повалился на пол. Копи взвывал и упала на бок.
   -- Не могу!-- крикнула она,-- Связаны!
   -- Отвечай, что здесь происходит!
   Копи задумалась и выдала:
   -- По-моему, ангелическое жертвоприношение.
    XXXII. Вечный огонь
   Гудзенко торжествовал.
   Он полез на сцену, потому что боялся волков. Убитые и сожженные, они вдруг снова показались в толпе, о чём-то поговорили с армянином на джипе и тот, свернув флаг, сдал назад, развернулся и поехал прочь. Варфаломей понял, что надо спасаться и отступил на сцену, то самое место, куда непросто забраться и откуда ещё сложнее стащить. К счастью, до официального начала оставалось ещё полчаса и отец Вальтер Ким ещё не явился. Поэтому никто ему не препятствовал.
   На сцене его встретили аплодисменты. Надо было что-то говорить. Он подошёл к микрофону и понял, что настал его звёздный час.
   Всё стихло. Мир был большой доской, с которой стёрли всё, оставляя только Варфоломея Гудзенко, который будет сейчас говорить, и тонкие, из серой бумаги склеенные контуры Советского Прошлого. Достаточно нескольких слов, чтобы они лопнули от сильного звука, от всесокрушающего слова Правды, от тщательного перечисления их недостатков. А людей внизу уже не было. Было громадное каменное колесо из пёстрого гранита, которое можно было катить по своему усмотрению.
   "Ну, сейчас я их поведу!"
   О чём говорить -- он не знал и поэтому решил говорить о том же, о чём говорил обычно. Только раньше он говорил в болото, а теперь у него была гранитная глыба, которую можно было швырнуть куда угодно, хоть в море, хоть в прошлое. У него возникла идея начать с небольшого -- сломать памятник Калинину, например -- но он тут же сообразил, что времени мало и его хватит только для больших дел.
   Он начал, мешая в кучу всё и даже не пытаясь высказать связную версию. Версии мешают, они заставляют проверять и откидывать некоторые ужасы. А крик говорит всё сразу, он входит в ухо и превращает в животное. Гудзенко не разбирался, конечно, в этологии и даже не знал этого правила. Но он сам был таким животным и просто не умел говорить иначе.
   Тело этого животного уже барахлило, неумолимая старость впивала в него когти, от которых застывают морщины и ноют внутренности. Думать о ней не хотелось. И тем больше мысли оставалось на тот ужас, который он мечтал разорвать.
   Варфоломей говорил обо всём и сразу. Об инородцах, которые проникают в город и захватывают рынки своими омерзительными фруктами. О тяжёлом наследии Советской Власти. О беспределе банды Гамидова, которая вернулась и держит в страхе весь город, убивает людей и сожгла летний лагерь в заповеднике. О заповеднике, который загажен отходами летнего лагеря. О хозяевах заповедника, которые забрали летний лагерь себе. О странной комиссии, которая забрала себе заповедник вместе с лагерем и хозяевами заповедника. О гибели наших лесов. О коррупции, криминальной хронике, закрытии заводов и грязной экологии. О дураках, которые идут в проповедники и моральных уродах, которые становятся пастырями. Об Обществе Анонимных Маньяков. О сотрудниках Отдела 08. О лесных братьях и отрядах НКВД. О водопроводе. И обо всех остальных ужасах и адских муках, про которые можно было прочитать в "Ежедневном Кинополе", разделы "Криминальная хроника" и "Наши беды".
   Он заметил, что волки пропали и понял, что их прогнал его голос. Зато появились люди с чёрными камерами. Они нацеливали их, словно пушки, но не чтобы стрелять, а чтобы увековечить. Это было просто здорово.
   Теперь встал вопрос, на что обрушить это гранитное море. Калинин не годился, он был слишком мелким. Городская администрация была чем-то мутным, она стояла на границе старого и нового времени. Генеральский дом был рядом, но как цель был нелеп и второстепенен. Где расположено городское ФСБ, он не знал, хотя в резиденции их предшественников ему бывать случалось. Гудзенко посмотрел в сторону парка, вспомнил лесных братьев и генерала Власова -- и понял, что станет его целью.
   Нельзя сказать, что Вечный Огонь ему чем-то мешал. Гудзенко проходил мимо, даже не обращая внимания, как и большинство других жителей. И вдруг, совершенно неожиданно, огонь стал очень нужным и удачным. Он был символом, он был недалеко, его все знали и потушить его было, наверное, просто. Как это сделать, Гудзенко не знал. Но он надеялся, что кто-нибудь знает.
   На этом месте он показался себе немножечко великим человеком.
   Как это с ним часто случалось, он не помнил, что говорил. Но это было несложно. Уже готовые и отработанные фразы шли в привычном порядке. А потом он махнул рукой и море забурлило, лопнуло и потекло следом за ним. Засуетились чёрные рясы, бросились врассыпную серые старушки. В море оставались только те, кто мог взять в руки дубинку. Правда, настоящие дубинщики где-то заплутали, но Гудзенко знал, что всегда найдутся новые.
   -- Вперёд! Вперёд! Вперёд!
   Короткий серый клин легко смял милицейское оцепление и потёк по улице. Гудзенко спрыгнул с возвышения и побежал в голову колонны. Он мало что замечал, но знал, что всё идёт как надо. Людей было немного, не меньше сотни, но из подворотен, арок, машин прибивались всё новые и новые. Хрупнул, перекосившись, столб, перевернулся и вспыхнул автомобиль. Запахла машинным маслом и сталинский ампир проспекта Чемберлена задрожал в зыбком мареве. Казалось, ещё чуть-чуть, и этот бумажный занавес просто лопнет.
   А вот и площадь. Сейчас всё получится. Люди, кругом люди, никто ничего не понимает, но уже перевернули одну машину, другую, третью и бегут какие-то люди в чёрной коже, и что-то дымиться, горит, тлеет. У кого-то кого-то убили, два бугая раздают арматурины и указывают, что-то объясняя, на соседние дома, и кажется
   Движение уже перекрыто. Трамвай стоит, из него течёт матерящаяся толпа. Реально что-то делают немногие, возможно, именно те полторы сотни, которые шли с ним, но поток давно рассыпался и кажется, что их намного больше. Возле обелиска -- драка, на проезжей части -- драка, сигналит, не в силах проехать, зелёный автобус.
   Всё, всё. На мгновение ему представился идеальный Кинополь. Чистый и светлый, никакой крови и напоминаний о ней. Не осталось ни Гамидовых, ни советского прошлого. На памятниках и фасадах вместо чугунных символов советского прошлого серые пятна голой штукатурки. В каждом районе по храму Церкви Воссоединения, а в некоторых две. Центральная площадь переименована в честь генерала Власова, к ней ведёт проспект Лесных Братьев (на нём почему-то костры и шалашики, люди из которых убивают любого прохожего). Нету ни Гамидовых, ни, пожалуй, и Маргадалянах. Дворниками и ассенизаторами прилежно трудятся уверовавшие из других городов, отдавшие имущество в счёт грядущего спасения. Только людей на улицах нет, но сейчас Гудзенко готов обойтись и без них. Люди только мешают, если хорошенько подумать.
   Вечный огонь рядом. Варфоломей на возвышении и что-то командует. Кого-то рядом бьют ногами по голове. Варфоломею хорошо. Полный азарта, он подбегает поближе и смотрит на жертву. На дёргается очень красиво, словно те волки в лагере или та девочка, ещё раньше.
   Далеко справа -- парадные ворота и аллея ещё одного парка. Рядом два новеньких сверкающих туалета. Где-то между ними юркает, спасаясь от толпы, небольшой серый волк. Гудзенко кажется, что он его где-то видел, но мысль тут же вылетает из головы. Волки больше ничего не значат.
   Он торжествует. Гудзенко задирает голову и орёт прямо в небо, в лицо Богу, которого там, к счастью, нет. Потом озирается, хочет посмотреть, как проходит уничтожение огня, но голова замирает, так и не обернувшись.
   Потому что положение на площади изменилось.
   Сначала пришёл рёв. Он шёл сразу с четырёх сторон, словно кто-то поставил колонки. А потом вокруг площади вдруг вырос чёрный квадрат. И по левую, и по правую руку вдруг выросли чёрные стены, а ещё две перекрыли проспект.
   И за этим чёрным квадратом город был уже прежним.
   Гудзенко понял, что дело свободы требует ретироваться. Махнул рукой, крикнул:
   -- Я сейчас! Я с вами.
   И нырнул обратно в толпу.
   Но толпы уже нет. Какие-то кучи дерущихся, кричащих, -- а ещё больше тех, кто ничего не понимает, но сейчас попадёт под раздачу. Гудзенко лавировал между ними, стараясь не смотреть никому в лицо. Потом раздался крик и все побежали -- кто куда, но в основном в арки, падая и крича.
   "Там перехватят",-- подумал он. Кто перехватит, он не думал. Да и думать было не время. Надо было спасаться. Парк с серебристыми туалетами был рядом и Гудзенко побежал в ту сторону. Но уже возле ворот оказался в страшной давке, а там, среди деревьев, уже выстраивались люди в касках и ворча, катился по аллее БТР.
   Гудзенко отпрянул назад, повертелся, а потом увидел будочку туалета. Это могло спасти. Он обежал вокруг, потом зашёл спереди, распахнул дверь, долбанув кого-то по голове, забрался внутрь и повернул замок.
   Снаружи доносились удары и крики. Здесь же было безопасно и пахло цветочным лугом.
   Но спустя пару секунд страх вернулся.
   "А если найдут?-- подумал Варфоломей,-- После всего, что было. Откроют дверь, а я здесь"
   Словно отвечая на его мысли, за спиной послышался рокот. Гудзенко огляделся, но вокруг была только железная скорлупа, бачок и сидение с огромным, совершенно невероятных размеров отверстием. Неведомый проектировщик явно задался целью построить деревенский сортир, но европейского класса.
   Варфоломей понял, как спасаться. Он был довольно щуплым человеком, в плечах не шире подростка, так что пролез без проблем.
   Гул приближался. Казалось, не площадь движется целый танковый клин.
   "Шагающие мясорубки выпустили",-- подумал Гудзенко.
   Вонь била в ноздри, но внутри было достаточно глубоко, чтобы забраться с ногами и даже провалиться. Похоже, сток уходил прямо в трубу. Смердящая жижа доходила до плеч и ароматизатор здесь уже не действовал.
   Как он будет отмываться, он не знал. Признаться, он даже и не задумывался об этом. Послышался удар и кабинка затряслась. Вонючая волна лизнула приоткрытый рот.
   "Ничего,-- думал Варфоломей, прикидывая, получится ли погрузиться с головой,-- ничего. Я этого и при советской власти наелся."
   БТР с недоумевающим водителем -- злобных погромщиков, который надо было остановить, на площади заметно не было -- выехал из парка. Он попытался развернуться и при этом никого не раздавить. Получилось плохо -- люди успели разбежаться, но левый бок с размаху врезался в новенький сверкающий туалет. Тот сложился, как карточный домик.
   Гудзенко успел заметить только гаснущий свет. А потом жестяные стенки задрожали, лопнули, и посыпались прямо на голову. Варфоломей завопил и нырнул глубже, согнувшись на корточках.
   Падающая стенка врезала по макушке, загоняя в жижу. Он попытался кричать, но в рот хлынула густая эссенция и дальше была только вонь, вонь и нечего кроме медленно гаснущей вони.
    XXXIII.Волком быть можно
   Кинопольский Биологический (где, говорят, читал лекции сам Конрад Лоренц) расположен на юге города, за транспортной развязкой, там, где вдоль левый стороны дороги тянется тонкая полоса берёз, а за ними встаёт сумрачный сосновый бор. Всегда влажная дорожка вьётся между старыми рыжими соснами, похожими на одеревеневших ведьм, и ведёт к трёхэтажному учебному корпусу, в архитектуре которого загадочным образом соединились прибалтийская готика и советских плиточный стандарт.
   В понедельник, около десяти утра, на скамейке этой остановки сидели двое. Парень с приглаженными волосами и с большой папкой в руках и темноглазая девушка в просторной чёрной майке. Похоже, они ждали, когда начнут приём документов, а пока обменивались новостями.
   -- То есть, у нас теперь Четвёртая Коалиция?
   -- Да. Даже устав новый приняли. И, по твоему совету, поставили всем одинаковые кресла, даже для председателя.
   -- Никто не возражал, что твой отец будет главным и в Коалиции, и в Мантейфеле?
   -- Нет, он для нас всех свой. Хотели на голосование ставить, но не нашлось других кандидатов. Пришлось голосовать, нужен ли вообще пост председателя. Решили, что нужен.
   -- Хорошо бы поставить круглый стол. Чтобы было видно, что заседают равные.
   -- Они и так рады. Отец им так и сказал: "Если прокатите, не обижусь, потому что и вы и так за эти дни натерпелись. Обещать могу две вещи. Первая -- лапу мне подавать не нужно. Второе -- в случае чего можете снять меня прямым голосованием. Я стараюсь как могу, но в этот раз, например, пришлось очень туго. Так, что я чуть с Мантейфелем не расстался и если бы не дочка с её другом-абитуриентом, мы бы лежали сейчас на солнышке с проломленным черепом. Вот и всё"
   -- То есть, из Мантейфеля его так и не уволили?
   -- Нет. Но и повышения не получит. В конце работали чётко, а вот все те дни, пока шла кровавая баня, мы искали не там. Предупредили, сказали, что ещё одно такое дело -- и будет он жить в лесу и питаться болотной птицей.
   -- То есть, в отставку? А как же ты?
   -- А я бы стала ловить зайчатину.
   -- Домашний скот сытнее, поверь. Но твой отец точно сумел оправдаться? Если бы его выкинули из Мантейфеля, шансов устроиться в Коалиции у него бы тоже не было.
   -- Сумел. Ему не привыкать. Он оправдания каждый день слушает, от самых настоящих виртуозов. Стыдно не научиться. К тому же, другие ведомства осрамились ещё больше. Настоящая комедия. Мятеж Церкви проспали все, кроме президента. По тревоге всех поднимать пришлось. Даже БТРы пригнали, ужас. Прямо по парку неслись, чудо, что скамеечки не раздавили.
   -- Жертвы есть?
   -- Кто-то побит, пара машин перевёрнуто, раздавлена одна кабинка общественного туалета, а организатор мятежа Гудзенко -- ты, наверное, про него слышал -- стал жертвой несчастного случая.
   -- Машины жалко. А с ним что?
   -- Захлебнулся в пищевых отходах.
   -- Достойное погребение! Кстати, а что с Церковью?
   -- А Церковь сумела отмазаться, так что мечта Курочкина о христианском экстремизме пока остаётся несбыточной. Отец Вальтер Ким лежал с сердечным приступом, а Гудзенко действовал по своей инициативе. Его имени нет даже в официальных списках её служителей.
   -- Кстати, о списках. Удалось вытащить таблицы Кинеля?
   -- Память в смартфоне спеклась, а компьютер так и не вскрыли. По твоему совету перерыли весь стол, но бумажки с паролями не нашли. Помучались, помучились, а потом отец попросил просто взять и стереть диск начисто. Ему компьютер нужнее, чем компромат.
   -- То есть, связь с Церковью Воссоединения не доказана?
   -- Не была бы доказана, если бы отец Вальтер Ким не перепугался и не дал таких показаний, что их вся прокуратура читает и начитаться не может. Самое удивительное, утверждает, что сам в Церкви не состоял и всячески с ней боролся!
   -- В его работе без наглости никуда. С Лучевским всё в порядке?
   -- Выжил. Когда за нами гнались с дубинками, он их попытался отвлечь и вывести в другую сторону. И представляешь -- сам ухитрился заблудиться в заповеднике. Всю ночь их водил, в конце концов затащил их в болото, пытался потом оттуда вывести, но ничего не вышло. Оказывается, он тоже немного герой.
   -- Мы все немного герои. А что с теми ребятами, которые из "Лесной Сказки"?
   -- Лугаревич выжил.
   -- Напомни, кто он внешне. Я их по фамилиям не знаю.
   -- Который со светлыми волосами. Череп крепкий попался, ничем не пробьёш. Как полнолуние спало, отвезли в поликлинику. Потом спохватились и ночью выкрали. Теперь у твоего дяди в клинике лечится, у бывших ассистентов. Били неумело, только кожу разодрали. Даже сотрясения нет.
   -- Да уж, он живучий. С бизнесом Кинеля разобрались?
   -- Рвут на куски помаленечку. Самое вкусное забрали волки, а бывшие партнёры косточки догрызают. Все довольны. Только завод упустили. Но про него не плачут, потому что некому плакать.
   -- Странно, что не плачут.
   -- Сейчас другое время, Лакс. Люди теперь не о престиже, а о прибылях думают.
   Волченя задумался.
   -- Интересно, а кто-нибудь из людей Кинеля наказан?-- наконец, спросил он.
   -- Сложно сказать. И наказали, и не наказали. Стая у него была небольшая. Трое уехали из города вместе с семьёй, ещё пятеро говорят, что ничего не знали. Отстранены, конечно, но не больше. Отец говорит, что смысла наказывать нет. В Совете Коалиции сидят те же самые волки, они обескуражены, но вроде бы успокоились. Ту же Алчихину за что вешать? Она же просто проверяла отчёты, дополняла их и озвучивала.
   -- А я так и думал, что виноватых не останется. Если официально, то даже к Кинелю не подкопаешься. До погрома распознал опасность и пытался выгнать сектантов из города, а во время пропал без вести. Что интересно, почти правда.
   -- Очень интересно было потом, когда фуршет устроили. Все разговоры снова о Кинеле. Все удивлялись, почему никто не догадался. Ведь с самого можно было понять или предположить хотя бы. Всех подозревали -- Церковь Воссоединения, недобитых буринцев, спецслужбы, которые решили так со мной разделаться, даже моего отца. А про Кинеля никто не подумал. Просто не могли представить себе Коалицию без него. Даже сейчас привыкнуть не могут. На заседании это очень смешно смотрится -- когда хотят что-то отцу сказать, постоянно на другую сторону стола смотрят. Привыкли, что он там.
   -- Это хорошо. Значит, они его ценили. А насчёт Кинеля -- они и не могли угадать. Ведь он с ними играл по прежним правилам.
   -- Да. До смешного доходило. Его подручных подозревали, а его нет. Потому что было ясно, что данные утекают, что кто-то знает все списки и в курсе о каждом шаге отца. Что у кого-то достаточно денег, чтобы организовать этот маскарад и достаточно ума, чтобы не запалиться. Но кто? Откуда? История Кинеля -- тёмная история.
   -- Это не совсем история Кинеля.
   -- Ещё скажи, что это история про нас с тобой!
   -- Это история обо всём и сразу,-- Лакс вглядывался в лес,-- Например, о трёх поколениях оборотней и людей. И о городе Кинополе, куда их забросило, как в волчью яму. Их можно даже в три кучки разложить. В первую -- моего деда, Бурина и старого Кинеля вместе со всеми подручными вроде Вукича и Бирюкевича. Люди ещё советские. На вторую пойдут мой дядя, твой отец, Кинель. Эти -- люди уже девяностых. И мы с тобой на третьей. Люди нулевых.
   -- На первой полке почти одни мертвецы.
   -- Войкшунес остался. И Бирюкевич.
   -- Они как-то симпатичней, мне кажется.
   -- Те, которые не дерутся -- да. За ними очень интересно наблюдать. Я все эти дни пытался понять, что они за звери.
   -- И что это за звери?
   -- Оборотни.
   Копи прыснула.
   -- Удивил. Ты, кстати, тоже оборотень. У вас это семейное.
   -- Ну, если рассуждать,-- Лакс почесал затылок,-- то можно сказать, что они оборотни вдвойне -- и биологически, и по характеру. Люди, считавшие, что договоры подписывают, чтобы их потом нарушать. Ты был человеком, ты ходил, улыбался и жал руку. А когда стало надо -- раз! -- и перекинулся. Поэтому мой дед и был там председателем. Он один мог с такими работать. И он умел перекинуться лучше всех. Но таким легко перекидываться -- ведь у них нету постоянной формы.
   Я помню, дед мне рассказывал про одного из своих, который сначала долго в Уругвае под прикрытием был, а потом, уже с другой легендой, переехал в Гватемалу. И там его пытались убить один раз, но только ранили в голову. Очнулся он нормально, и говорить мог, и прекрасно помнил, что он шпион и под прикрытием. Легенду тоже не забыл и даже знал, с кем нужно встретиться. Он только не помнил своё прошлое. Детство, разведшкола -- эти страницы словно вырвали. Не был даже уверен, на разведку какой страны он работает. Первое время он думал, что это ерунда и восстановится. Нормально жил, работа, сведенья добывал. А чуть позже он начал медленно сходить с ума. Сначала просил Центр, чтобы те сообщили -- кто же он такой. Потом начал посылать по два отчёта, подписывая один старым псевдонимом. А потом и вовсе отбил что-то в духе: "А с кем вы говорите? Я ведь кто угодно!".
   -- Что с ним теперь?
   -- С кем?
   -- С тем резидентом.
   -- Тот резидент умер, когда его ранили. Появился другой человек. И этот человек был кем угодно.
   -- Шиза...
   -- Да чушь на самом лучше! Я вот Бирюкевича вспомнил и понял, что какую-то чушь говорю,-- Лакс замолк и обиженно посмотрел на деревья,-- Всё у них было. И форма, и характер, и мысли внутри головы... Это я их просто не понимаю.
   -- А что про второе поколение скажешь?
   -- Ничего. Я же про первое уже всё перепутал. Нету у нас никаких поколений,-- Лакс постучал по папке,-- и не было никогда. Все отдельно живут. Поэтому все войны случайны. Перед Бурым и Ельником были споры и потому все стали бояться спорить. А потом пришёл Кинель и начал всех как щенять топит. Они тонули, но не спорили.
   -- Жуть.
   -- Самая жуть -- что я бы на его месте вёл себя точно так же.
  
   Копи посмотрел на него с ужасом.
   -- Ты это серьёзно?
   -- Да.
   -- Я тебя боюсь.
   -- Не надо. Я никогда не займу это кресло. Это ведь должность влияет, ничего личного. И мысль так убивать -- она простая. А значит, рано или поздно придёт ещё в чью-то голову.
   -- Но насмерть-то зачем?
   -- Человек -- животное слабое,-- Лакс развёл руками,-- потому и жестокое. У него нет волчьих зубов, оленьих рогов и львиных когтей. А значит, он и силу не умеет рассчитывать. Сразу по голове, желательно атомной бомбой.
   Копи полезла в сумку.
   -- Чуть не забыла. Смотри, что я тебе сделала. Будешь лекции записывать.
   Она достала большую, ещё советского изготовления тетрадь для конспектов. Страницы уже пожелтели и были похожи на древний пергамент.
   Лакс открыл тетрадь. Изящные чёрные линии на форзаце сплетались в каллиграфически выписанную фразу: Il est permis d'etre un loup, mais il est interdit d'agir comme tel.
   -- Красово,-- произнёс Волченя. И добавил:-- А как это переводится?
   -- Сам придумал и не помнишь,-- пристыдила его Копи,-- "Можно быть волком, нельзя вести себя как волк!"
  

Конец

Судак--Витебск--Калининград--Одинцово

Оценка: 4.93*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"