"Страданием и бессилием созданы все другие миры и тем коротким
безумием счастья, которое испытывает только страдающий больше
всех..."
Фридрих Ницше
Пролог
Человек живет две жизни: первую жизнь - внешнюю, состоящую из событий и фактов, и вторую - внутреннюю, сотканную целиком из его мыслей. И порой не разобрать, какая из них реальнее, какая важнее.
Открыв утром глаза, мы окунаемся в окружающий мир. Мы суетимся, спешим на работу, звоним по телефону, ссоримся с друзьями, делаем необходимые покупки. События и факты с неумолимым равнодушием сменяют друг друга. Весь день мы находимся в привычной колее обыденной жизни, реальной жизни, но при этом постоянно о чем-то думаем, размышляем, взвешиваем.
Для кого-то главными были происшедшие события, свершившиеся факты, но не для меня. Для меня жизнь выражалась только в моих мыслях. Они стали первоосновой существования, они заставляли меня огорчаться или радоваться, переживать или смеяться. Конечно, мысли взаимосвязаны с событиями, и часто события играют первостепенную роль в появлении определенного рода мыслей, но все же реальнее всегда огорчаешься и страдаешь от возникших мыслей, а не от событий. События временны, смертны, они приходят и уходят, а мысли о них остаются. Их нельзя выбросить в утиль прошлого, они жгут и бередят душу.
Вот я и решил перенести на бумагу некоторые из них, не дающие покоя вот уже много лет. Это - ирреальный мир, который у каждого свой.
В моей повести почти нет событий, еще меньше действующих лиц, но много мыслей, дум, переживаний. Главный герой, о котором пойдет речь, живет в основном в выдуманном мире. Наверное, в его возрасте со всеми так бывает, а это опасно.
31 мая 1994 г. 22.19, вторник
Глава I
"... Странно, сегодня я вспомнил себя пятилетним, так четко и явственно, будто пять лет мне было вчера, а не много лет назад. Я, пятилетний мальчик, забитый, запуганный и совсем неразвитый - такой небольшой сжавшийся комочек страха. Но уже тогда родилось во мне чувство, даже не родилось еще, а только коснулось легким крылом его первое дуновение и затем поселилось во мне навсегда. Именно тогда впервые я почувствовал себя другим, странным мальчиком, непохожим на всех остальных. Душа моя наполнилась томительным ожиданием чего-то необычного, несбыточно-розового; захотелось вдруг, чтобы меня пожалели, приласкали, выслушали, и я бы тоже жалел, смотрел и гладил волосы, красивые мягкие волосы... девочки. Обязательно только, чтобы это была девочка. Откуда возникла такая потребность, такое жгуче-тоскливое чувство, не знаю. Вероятно, оно родилось из небытия, из другой, параллельной, Вселенной и выбрало для обитания мою душу. Зачем судьбе угодно было так поступить - неясно, но точно помню: именно в тот миг, в то мгновение я полюбил. Это случилось в детском саду, она ходила в другую группу и была на год старше. Как ее звали, я сейчас уже не помню, и куда она пропала после детского сада - не знаю, но полюбил я ее тогда очень сильно и не по-детски..." - так думаю я, Володин Дмитрий Семенович, сидя в автобусе 23 июля 1977 года. Через месяц мне исполнится восемнадцать лет, я окончил первый курс Брянского института транспортного машиностроения и прохожу сейчас производственную практику. Сегодня суббота, и я еду домой к родителям в небольшой и грязный городишко N-ск, в восьмидесяти километрах от Брянска. Ехать до N-ска два часа, делать в автобусе нечего (читать при движении я не могу - от напряжения меня начинает тошнить), и я предаюсь свободному потоку мыслей, которые в последнее время снова стали меня одолевать. Я думаю о смысле жизни, о смысле жизни вообще и о моей конкретной в частности. Мой друг и одногруппник Лешка Матвеенков называет такое состояние праздной дурью и говорит, что надо развивать свой мозг и стараться хорошо учиться, а не заниматься ерундой. Я же, в отличие от него, это ерундой не считаю, наоборот, свою учебу в институте, развитие мозга и прочее я считаю полнейшей чепухой, пока не решен вопрос смысла единственной и неповторимой, но пока непутевой моей жизни. Есть ли в ней хоть малейший смысл? в чем он заключается? и если есть, то зачем он мне нужен?
"... Как прекрасен мир природы! Как ярко сияет майское солнце, тихо плещет вода в реке, нежно улыбается трава на лугу утренней росой! Красив Божий мир! И каково должно быть наслаждение жить в нем - сплошная тихая и грустная радость бытия".
Но нет мне счастья в этом мире. Еще в детстве я часто задумывался над смыслом жизни, вероятно, это происходило от того, что я все время чувствовал себя несчастным на грани отчаянья. Счастливому, довольному собой нечего думать о каком-то смысле - он просто живет и радуется, а у меня прямо-таки патологическое чувство неудовлетворенности жизнью.
В детстве это был постоянный страх пьяного отчима. Отец мой умер рано, когда мне едва исполнилось три года. Я его совсем не помню. Мать вышла замуж во второй раз и, как оказалось, неудачно. Отчима я возненавидел с первого дня, особенно за то, что он бил и меня, и моего брата, хотя исподволь мне иногда казалось, что на брата битье не производит такого гнетущего воздействия, как на меня. Получил в школе двойку - порка, вовремя не принес воды из колодца - получай, выпил отчим после работы лишнего - снова крик, скандал, пьяная ругань. Одна была у меня отрада и отдушина - Женька. Я полюбил ее с первого взгляда в первом классе и любил все последующие десять лет, да и теперь она все еще не выходит из моего сердца. Сколько мук я испытал, сколько счастливых грез пережил, прежде чем понял, что я для нее совершеннейший нуль. Катастрофа разразилась летом после седьмого класса, а до этого семь лет я прожил в счастливом неведении. И она до сих пор об этом ничего не знает.
Автобус неожиданно встряхивает на кочке, я подпрыгиваю и больно ударяюсь о железную ручку сидения. Вместе со мной подпрыгивают мои мысли и на время пропадают. Я рассеянно смотрю в окно и машинально считаю мелькающие столбы.
"... Да, жизни я не рад и, честно говоря, расстался бы с ней без сожаления, но всегда мешал сделать это инстинкт, животная тяга к жизни. В детстве и ранней юности инстинкт самосохранения очень силен, его трудно побороть доводами рассудка, да и мечты - несбыточные, розовые - все еще копошатся в голове и мешают полной безысходности. Все еще кажется, что и ты на что-то способен и в тебе сидит Наполеон или Цезарь, скрытный до поры до времени. Ты все еще гонишь прочь навязчивые мысли о том, что ты такой же скот, как и все остальные, и тебе тоже уготована серая убогая жизнь до самой дряхлой старости, до той самой минуты, когда вследствие физиологических изменений ты перестаешь осознавать себя. Тебе кажется, что ты не такой, что когда вырастешь, то обязательно станешь самым известным в стране, а может, и в мире. Все будут перед тобой преклоняться, заискивать, а самые красивые девушки будут жаждать близости с тобой. Силен и самоуверен детский ум, опирающийся на инстинкт самосохранения.
Но время идет, и вот мне уже минуло семнадцать лет, меньше чем через месяц стукнет восемнадцать, а я еще ничего от жизни не получил. Одни бесчисленные унижения и постоянная безысходность. А как порой нестерпимо хотелось получить хоть что-нибудь. Какой уж тут Наполеон, какие девушки?..."
Автобус плавно тормозит - конечная остановка. Я выхожу. После душного вонючего салона на улице особенно хорошо дышится. Сумка моя легка, идти до дома недалеко, примерно полтора километра - приятная прогулка после двух часов духоты. Уже вечереет, шестой час, дневная жара почти совсем спала. Я иду, помахивая сумкой, и думы продолжают одолевать меня.
"... Чем я закончил? Кажется, Наполеоном? Итак, мне скоро восемнадцать, а я совсем не Наполеон. Ну и черт с ним. И лицом я некрасив, и ростом низок (хотя, впрочем, и Наполеон не был высоким), но зато я умный, а если буду упорно заниматься и много размышлять, то обязательно додумаюсь до смысла бытия. Напишу об этом статью, ее напечатают в научном журнале, потом перепечатают в других странах; я стану известным, и тогда все увидят - и она в том числе, - кто я такой. Но я не буду хвастать своей известностью и снизойду до вас, люди..."
От быстрой ходьбы я немного взмокаю, все же еще достаточно душновато, и капельки пота текут по лицу. Я достаю носовой платок, вытираю им лоб и щеки. Одну из щек сразу же начинает щипать - опять прыщ содрал. В душе привычно холодеет, настроение падает. Волна безысходности в который раз зажимает меня в свои тиски.
"Вот мерзость, - чертыхаюсь я, - уже почти год мне не дает жить эта проблема, проблема, которая до сих пор не находит выхода или решения".
Однажды, это было в колхозе в начале первого курса, посмотрев на себя в зеркало, я заметил на щеках возле носа какие-то красные пятнышки. Подумав, что это от грязи, я тщательно умылся с мылом, но пятнышки не исчезли, а только сильнее покраснели. Через неделю они выросли, в них появились белые мешочки с гноем. Я выдавил их и смазал пораженные места одеколоном. Дня через три они засохли, но зато появились новые в другом месте. Я выдавил эти, но через неделю все повторилось, и дальше опять все снова.
Потом прыщей стало совсем много, и они сделались постоянным предметом моего внимания. С этого момента я не мог спокойно смотреть на себя в зеркало, и жизнь потихоньку начала превращаться в кошмар.
Меня все время мучил один и тот же вопрос: почему я? Почему это появилось и досталось мне? Почему у других нет ничего подобного? Если у кого и есть один или два прыщика, так ведь это совсем не то - их и не видать вовсе. А у меня рожа стала красная, рыхлая, с огромными дырками-порами. Смотреть на нее противно. У девушек, глядящих на меня или со мной разговаривающих, я часто подмечаю брезгливое выражение лица. В принципе, если быть до конца откровенным с самим собой, из-за прыщей я стал выпивать и курить. Хотя еще совсем недавно - до поступления в институт - я не выпил ни одной рюмки спиртного и не выкурил ни одной сигареты. Живя с отчимом-пьяницей, я дал себе зарок, что и в будущем никогда этого не сделаю. Моя жизнь предназначена не для валяния под забором, а совсем для другого.
Поначалу в институте все шло ровно и гладко. Я записался в секцию бокса, каждое утро бегал кросс, делал зарядку. Но жизнь внесла в розовые мечты свои обыденные коррективы.
Проучившись без происшествий три месяца, я как-то после тренировки решил сходить на танцы в студенческую столовую. Она расположена на втором этаже двухэтажного кирпичного здания, там каждое воскресенье у нас проводятся вечеринки. Началось все, как обычно: музыканты были еще не пьяные, поэтому играли прилично, в основном репертуар "Битлз". Свет в столовой преднамеренно погасили, на каждом столе стояло по две бутылки вина, конфеты в вазе и по одной свече. Но, так как большинство свечей не горело, был самый настоящий интим. Организаторы вечеров рассаживали за столики, как правило, по двое парней и по две девушки. Это делалось в расчете на то, чтобы парни не водили своих компаний и не напивались к концу вечера, что сначала происходило довольно часто.
За моим столиком сидели Лешка Матвеенков и две девушки с соседнего факультета. Когда Леша танцевал со своей дамой, я видел, как она прижималась к нему грудью. Я пригласил свою визави, и она, танцуя, точно так же прижалась ко мне. В голове у меня зашумело, ноги сделались ватными. Когда танец закончился и мы уселись за столик, я был вне себя от радости.
- Ну что, провожаем теток? - спросил меня уже порядком подвыпивший Леха, когда девушки ушли покурить.
- Нет, я еще не договорился, - ответил я, не ожидая такого прямого вопроса, и прибавил, смутившись, - даже не узнал еще, как зовут.
- Ну ты даешь, чувак, давай быстрее, - подзадорил он, - а то вечер кончится и ты пролетишь.
В это время музыканты сделали перерыв и сели за столик выпивать. Я пошел вниз в туалет. Туалеты находились на первом этаже и располагались рядом - мужской и женский. Возле них стояли ребята с девушками вперемежку, и все поголовно курили. Зайдя в туалет и сделав все необходимое, я остановился у крана помыть руки. Вот тогда и произошел эпизод, который круто изменил мою жизнь. Стоя у крана, я вдруг отчетливо услышал через стенку голос моей визави. Это был обрывок фразы, которую она кому-то досказывала:
- Чтобы этот прыщавый пошел меня провожать, да ты окстись!!! - и засмеялась звонко и непринужденно, от всей души. Спина у меня похолодела, противный липкий страх охватил все тело. Я выскочил из туалета как ошпаренный, мельком бросил взгляд в сторону - да, это была она, "моя девушка". она курила и делилась впечатлениями со своей подругой.
Я быстро поднялся на второй этаж, подошел к своему столику. Леха сидел один, безразличный ко всему, курил сигарету, стряхивая пепел в тарелку с конфетами. Мне нравится его безразличие, но тогда я не обратил не это внимания. Руки мои дрожали, на лице застыла гримаса боли, хотя я всячески старался не подать виду.
- Давай выпьем, - предложил я Матвеенкову.
- Давай, - равнодушно согласился он, прекрасно зная, что я не выпиваю совсем.
Я налил себе полный стакан вина и выпил, потом второй - и тоже выпил. В животе стало тепло, во рту отдалось сладким привкусом.
- А теперь угости сигаретой, - обратился я к нему. Леха дал сигарету и зажег спичку. После затяжки в голове закружилось, непонятно только от чего: то ли от вина, то ли от сигаретного дыма, а может, от случившегося со мной в этот вечер. Ничего не говоря и не объясняя, я поднялся и ушел в общежитие. Жил я в одной комнате с пятикурсниками и был ими не очень любим за то, что не участвовал в их почти ежедневных пьянках.
Всю ночь я пролежал в постели без сна, и в мозгу билась единственная мысль: "За что? За что мне такое? За что пьяный отчим истязал меня в детстве, за что меня никогда не любила Женька, за что у меня некрасивое лицо с прыщами и за что мне послан сегодняшний день?"
Всю ночь я промучился, но ответа не нашел. Вероятно, его не существовало в природе, ответа на этот вопрос.
Утром я встал другим человеком. Вместо занятий пошел с пятикурсниками пить пиво, потом купил пачку сигарет, а вечером не пошел на тренировку. На следующий день пробежку делать не стал, снова пошел в пивбар.
Постепенно я совсем забросил занятия, стал выпивать с пятикурсниками каждый день и втянулся в курение.
"Зачем мне занятия? Зачем бег по утрам и тренировки вечером, если я обделенный в этом мире, если я изгой?"
Так я провел всю вторую половину первого семестра и подошел к сдаче экзаменов. Перед экзаменами малость трусил, было неприятно, что не сдам и меня с позором выгонят; но, подумав немного, перестал.
"Все равно мне их не сдать, - решил я спокойно, - пойду в армию. Разве в армии будет хуже, чем сейчас?"
Но, как ни странно, экзамены я все сдал, и вдобавок на четверки и пятерки. Во втором семестре почувствовал себя увереннее, пятикурсники полюбили меня, да и сам я стал, как настоящий пятикурсник: лекции прогуливал и выпивал с ними ежедневно. Со временем совсем осмелел и стал ходить в парк на танцы. Парадоксально, но факт: и прыщей вроде на лице стало меньше, а может, это так казалось. Приставал с Лехой к подвыпившим чувихам, иногда удавалось их поцеловать и потрогать за грудь. Но все равно брезгливый взгляд я постоянно чувствовал на своем лице. Потрогать девушку за грудь - теперь этого для комфортного согласия с жизнью было вполне достаточно. О своем мировом предназначении я больше не помышлял и о смысле жизни не думал. Нет в ней никакого смысла, жизнь проста как пареная репа. Она жестока и несправедлива, и я ей буду платить тем же.
В походах в парк принимал участие еще один мой одногруппник - Боря Мучкин, с которым я в последнее время сошелся довольно близко. Не знаю, что мы нашли друг в друге. Он - высокий, стройный, очень красивый, имеет первый разряд по лыжам. Девки на него липнут, словно мухи на мед, а он, идиот, - нуль внимания, фунт презрения. Наверняка Боря завел со мной дружбу для контрастности, потешить свое самолюбие. Недавно, уже в который раз, мы выпивали с ним в общежитии, потом сняли в парке двух чувих и распили вместе с ними еще бутылку водки. Закуски не оказалось, только сигареты. Водка была теплая - Боря нес ее заткнутой за пояс; пили из горла, я еле успел закусить сигаретой, подруги тоже сразу задымили, а Боре, бросившему курить, пришлось заедать листьями с ближайшего куста. После распития разошлись по парам, не знаю, как он, а я свою подержал за голую грудь...
Но вот и мой дом. Однако сколько же я дум всяких передумал, пока дошел. Головешка пока еще работает, хотя пью и курю в последнее время совсем не в меру.
Зайдя домой, я сразу принимаюсь оглядывать себя в зеркало, но вижу в нем лишь то, что должен был увидеть, - красное лицо и маленький нос. Опять в голову лезут мрачные мысли о никчемности и пустоте жизни, о бессмысленности любого смысла. Мне плохо, мне очень плохо, зачем же тогда жить?
"Пойду в ресторан, - решаю я, - выпью там".
Ужинать отказываюсь, мать обижается, говоря что-то обидное мне вслед, отчим сидит за столом пьяный и бессвязно бормочет.
"Уж не становлюсь ли и я таким алкашом?" - мелькает неприятная мысль, но я ее отбрасываю. Со мной не случится такого, я - умный, начитанный, с достаточной силой воли, в отличие от некоторых, и верю - в будущем обязательно придет время, когда я снова не буду выпивать и брошу курить, но сегодня такое время пока не пришло.
В ресторане, выпив двести граммов водки, я моментально успокаиваюсь.
"И чего я так расходился? Вот еще пуп Земли нашелся! Живи, радуйся: руки-ноги есть, чего еще переживать. Из-за баб? Ну их всех подальше".
Закусив салатом из квашеной капусты, я покидаю ресторан намного увереннее, чем когда входил в него.
"А теперь на танцы, - подбадриваю я себя, - может, поддатую какую сниму".
Танцплощадка находится в центре N-ского парка, посаженного еще до войны. Сейчас, в середине лета, парк зелен и красив, с одной стороны окаймляется рекой, с другой загорожен дощатым дубовым забором. Фонари горят не везде, и от этого большинство аллей кажутся совсем темными. В них пахнет липовым цветом и сигаретным дымом уединившихся парочек. В отличие от парка, танцплощадка, обнесенная железной оградой, освещается довольно ярко, даже слишком ярко. Иногда подвыпившие парни, раззадорясь, бьют висящие над ней фонари прямо во время танцев, швыряя в них камнями. Им хочется сделать ее потемнее, чтобы можно было чувствовать со своими тетками уединенный интим.
Пробравшись на площадку сквозь толпу подростков, желающих, улучив момент, проскочить на нее бесплатно, я замечаю недалеко от входа свою соседку и рядом с ней полненького вида подружку. Подружка курит сигарету открыто, никого не стесняясь.
"Не наша, - уверенно определяю я, приезжая", - и смело шагаю к ним навстречу. Все-таки великое дело хмель, на время он делает человека храбрым, уверенным в себе, даже счастливым, правда, только на очень короткое время.
Соседка представляет нас.
- Это моя подруга, - говорит она, - мы вместе учимся в Ленинграде. Она - коренная ленинградка.
- Вижу, что не наша, - говорю я, - наши курят пока украдкой в туалете.
Звучит музыка, и я приглашаю полненькую на танец. Она тотчас прилипает ко мне всем своим пышным телом и обвивает шею руками.
- Как вам наши пенаты? - начинаю разговор я.
- Ничего. О"кей, - отвечает она.
- Надолго к нам? - интересуюсь я.
- На недельку.
- И как первые впечатления?
- Ничего, терпеть можно.
- Кто вас сегодня провожает? - перехожу я в наступление. - Может быть, я сойду за провожатого?
- Может, и сойдешь, - отвечает она несколько с вызовом.
- Мы уже на "ты"? - интересуюсь я.
- А что тут долго рассусоливать? - бросает она в ответ.
- Но если по пути домой нам придется пересечь Верхний сад, не заблудимся ли мы там? - продолжаю я наступление.
- Что ж, можно и заблудиться. В таком саду не грех.
- Тогда мы не найдем дороги раньше утра, - цинично замечаю я.
- А я никуда не спешу, - равнодушно отвечает она.
Музыка незаметно кончается, мы продвигаемся сквозь толпу ближе к ограде. Тетка берет меня под руку, и со стороны, должно быть, мы уже смотримся, как настоящая пара.
"Да, быстро сегодня пошли дела, - думаю я, - и все двести граммов помогли, а еще час назад я так переживал из-за нескольких прыщей. У моей тетки они тоже имеются".
Я внимательно оглядываю ее круглое лицо, выражение его кажется мне двойственным - наглым и испуганным одновременно.
"Скорее всего, и у нее жизнь не сахар", - философски думаю я.
- ... О-о-о, кого я вижу! - вдруг слышу сбоку от себя знакомый голос. - Зазнался, не здоровается даже.
Ну точно, это вездесущая Леля, моя бывшая одноклассница, у которой в школе был странный инстинкт всеобщего объединения. Уже закончив школу, новый 1977 год мы по инерции, как и раньше, встречали у нее дома. Я тогда выпил крепко, но вроде никто из бывших не заметил. Настоящее ее имя - Лена, но кто-то веселый из нашего класса дал ей всем понравившееся прозвище Леля, и оно прилипло к ней навсегда.
- Кто это? - указывает она взглядом на мою упитанную подругу, которая смачно курит новую сигарету.
- Так, знакомая, - неопределенно отвечаю я, пожимая плечами.
- А ну пошли, отойдем немного в сторонку - поговорить надо, - дергает меня за рукав Леля и тащит за собой. Отойдя на несколько шагов, так, чтобы новая знакомая не могла нас слышать, она сразу набрасывается на меня:
- Митя! Как тебе не стыдно знаться с такими! Ты посмотри на ее поведение. Вспомни, каким ты был недавно в школе, мог ли тогда позволить себе такое знакомство?
- То было в школе, - раздраженно отвечаю я, - тогда я не пил, не курил, учился лучше вас всех. Но сейчас все не так. Жизнь у меня теперь совсем другая. Что было в школе, я забыл, как пошлый розовый сон... Посмотри лучше, какой у нее пышный зад, - неожиданно после паузы прибавляю я.
- Что-о-о?! - вспыхивает Леля. - Подожди минутку, я сейчас все устрою.
Она быстро удаляется, подходит к ленинградской тетке, такой толстой и приятной, и сходу ядовито выпаливает:
- Знаете что? Дмитрий сегодня с вами никуда не пойдет и больше танцевать не будет. Можете считать себя свободной.
Не меняя позы, тетка презрительно улыбается и пускает в ответ из накрашенных губ тонкую струйку дыма Леле в лицо.
- Что ты наделала? - обижаюсь я, когда она, нервная и раскрасневшаяся, возвращается обратно. - Такую женщину спугнула. Почему ты лезешь всегда не в свои дела? - Я чувствую, как обида начинает перерастать в злость.
- Пойдем, чудак-человек, познакомлю тебя с нормальной девушкой, - примирительно говорит Леля, мягко улыбаясь, и тащит меня через всю площадку к противоположной стороне ограды.
- Знакомьтесь, это Дмитрий, бывший лидер нашего класса, в прошлом - лучший ученик школы, - Леля подводит меня и представляет двум молоденьким девушкам, скромно стоящим у самой ограды.
- Да, - противно кривляясь, усмехаюсь я, - лин-н-дер. Очень приятно с вами познакомиться, - я нагло смериваю взглядом их обеих по очереди, определяя, которая симпатичней.
- Которая из них моя? - наклоняясь к Лелиному уху, негромко спрашиваю я.
- Ну ты и бесстыдник, - смеется она, видя, что девушки услышали мой вопрос, - я не думала, что один год свободы может сделать с человеком такие перемены... Вон та справа, черненькая, - после небольшой заминки шепчет мне в ответ Леля, указывая глазами на миловидную девчушку, неприкрыто и с удивлением меня рассматривающую. - Ириной звать, смотри не забудь, а то с тебя станет.
- Можно мне вас пригласить? - нарочито кривляясь, обращаюсь я к ней.
- Но ведь еще нет музыки, - смущается она.
- Так будет, - упорствую я, проявляя свои хамские провинциальные замашки. - Я просто делаю это заранее, чтобы вас никто не перехватил.
- Хорошо, - говорит она и, опустив глаза, краснеет. Я смотрю на нее в упор и думаю, что, вероятнее всего, сегодняшний вечер надо считать потерянным.
"Черт с ним", - успокаиваю я себя.
Звучит музыка, и мы начинаем медленный танец.
"А она на Женьку здорово похожа, - мелькает вдруг неожиданная мысль и обжигает, всколыхнув что-то тревожное внутри, - Правда, не такая красивая, как Женька, но зато один взгляд чего стоит. Смотрит прямо в глаза, и смотрит так, что вот-вот мурашки побегут по спине..."
И, боясь вдруг смутиться от этого взгляда и нахлынувших чувств, я выпаливаю первое попавшееся на язык:
- Можно, я вас провожу сегодня?
- Можно, - спокойно отвечает она, ничуть не удивившись, будто ждала именно этого вопроса. - Только мне в одиннадцать надо быть дома.
- Тогда пойдем прямо сейчас, - предлагаю я.
- Пойдем, - соглашается она, - признаться, мне ваши танцы не очень нравятся. По-моему, эти музыканты и играть толком не умеют.
Я соглашаюсь, тем более, что произнесенное - сущая правда. Она сует свою ладошку мне в руку, и мы направляемся к выходу, но не успеваем сделать и нескольких шагов, как перед нами будто из-под земли вырастает Леля.
- Смотри, - заговорщицки шепчет она, - Иринка только девять классов закончила, чтобы ничего такого не было, - и, повернувшись, быстро исчезает в толпе танцующих.
- Так ты что, еще в школе учишься? - делаю я большие глаза, непроизвольно переходя на "ты", и скорчиваю на лице кислую мину. - В какой, интересно знать?
- Я не здешняя, - отвечает она, - я приехала из Кишинева. Лена - моя двоюродная сестра. В школе я действительно учусь, сейчас у нас каникулы, и я приехала к ней в гости.
"Везет мне сегодня на иногородних", - весело думаю я и беру Иринку под руку.
- Подождите, - отдергивает она руку, до которой я дотрагиваюсь, - я вас сама возьму, парень не должен держаться за руку девушки.
"Вот новость, - думаю я удивленно, - а я и не знал", - но вслух ничего не произношу.
Мы медленно идем по аллее от танцплощадки к выходу и молчим, еще одной парочкой в парке становится больше.
"О чем с ней заговорить?" - задумываюсь я, и припоминаются вдруг и лезут в голову события последних месяцев.
Давно не бродил я вечерами с такой девушкой, правда, ели не врать, то ни разу в жизни. Последнее время, кроме употребления дешевого вина и какого-то неудержимого веселья-дебоша с пьяными лицами женского пола, ничего не припоминается. Хотя совсем недавно, не более полугода назад, когда я впервые напился вдрызг и утром чуть не умер от блевоты и выворачивания желудка, я думал, что больше такого никогда не повторится. Ан глядь, выпивки незаметно превратились в образ жизни, в наркотическую душевную потребность. И самое страшное - мне начинает нравиться такая бесшабашная жизнь. Чувствуешь себя свободно, никому ничем не обязан; напившись вина, уже больше не тошнит, наоборот, в голове устанавливается приятная, мягкая, словно из пуха сделанная легкость. Раньше я был не в меру стеснительным, часто смущался непонятно отчего, теперь и это прошло. В кругу новой, недавно образовавшейся компании чувствую себя своим; спокойно, без зазрения совести произношу циничные пошлости - и ничего, не смущаюсь, и девицы в ответ только ржут. А ведь когда-то я мечтал о большой любви, жаждал ради любимой совершить любой поступок, на Марс слетать, уйти в параллельные миры, жизни не пожалел бы для нее, да что жизни - всего себя готов был отдать, душу вывернуть наизнанку. Как недавно это было, и как давно ушло, будто перелез через высокую каменную ограду, а все лучшее - самое чистое, нежное - оставил там, за забором, в моем несчастном прошлом.
Стал я как-то даже грубо смелее. Если раньше останови кто меня в темном переулке и спроси как следует, пожестче, безразлично о чем - и сердце моментально падало вниз, и там, у самых пяток, начинало судорожно сокращаться, гоня по жилам боязливую кровь. Было почему-то очень страшно за свою непутевую жизнь, все время казалось, что по темным переулкам ходят одни только хулиганы и обязательно с ножиками.
Если б без ножиков, то я, пожалуй, сразился бы с ними, а так у них в карманах финяги, и вот стой перед незнакомцем или незнакомцами и трясись, как банный лист. Безотчетный страх порой бывал настолько силен, что парализовывал любые мысли и действия.
Теперь же, бывая часто выпивши, я хожу по темным переулкам, ничего не боясь, и если вижу по курсу в темноте две-три фигуры, то никогда не сворачиваю, напротив, будучи не один, а с девицей, сам иногда пристаю. Могу поделиться по секрету, что полученные на тренировках боксерские навыки тут совершенно не при чем.
Недавно шел вечером с Татьяной, она издевалась надо мной, не хотела целоваться; я злился, злился от бессилия и, конечно, от выпитого, которое ударило в голову и еще кой-куда. Я чувствовал себя униженным и не знал, к чему придраться. Увидев впереди трех молодых парней, мирно беседующих между собой, я решил, что момент настал. Парни стояли посреди тротуара и курили.
- Смотри, я сейчас их напугаю, - сказал я Татьяне уверенным тоном.
- Прошу тебя, не лезь, - Татьяна, испугавшись, схватила меня за рукав, - они нас побьют.
- Ни в жисть, - грубо ответил я, высвобождая руку. - А что, чуваки, не поделитесь ли куревом со мной и моей теткой? - завернул я неожиданно к ним с проезжей части, по которой мы шли, и одновременно засунул руку поглубже в карман. - Видали, у подруги уши опухли без курева? - заржал я неприятным надтреснутым голосом и на глазах стал превращаться в совсем пьяного, каким не был на самом деле.
Парни сразу сникли, стали вытаскивать из карманов сигареты и наперебой предлагать их мне.
- Они у вас говно, - куражился я, - моя старуха такие не курит, ей с фильтром подавай.
Парни еще больше смутились, а я пошевелил рукой в кармане и противно хрюкнул.
- Ладно, - пьяно ухмыляясь, сказал я снисходительным тоном, - уважу вас. На сегодня сойдут и эти. - Я нагло забрал у одного из них почти полную пачку "Примы", и мы не спеша пошли прочь. - Можете теперь гулять свободно, - напоследок напутствовал я их и еще раз рыгнул вдогонку, как настоящая свинья, завершив этим свое победное хамство.
Ребята быстро удалились, а я угостил перепуганную Татьяну отобранными сигаретами. После того как у нее прошел первый шоковый симптом страха и она выкурила одну "примину", я заметил, что произошедшее ей здорово понравилось.
Такая вот жизнь получилась у меня к концу первого года обучения и житья в общежитии, но все же не полностью еще выветрилось из души то чистое, дорогое и лелеемое, что зародилось в ней раньше. В глубине, внутри себя, я продолжал беречь его; наступит время, и я все отдам той самой единственной и любимой, нежной и любящей, которая назначена мне судьбой, но что-то время это никак не наступает.
И вот сейчас я бреду по молчаливому вечернему городку с милой, очаровательной девушкой, точно такой, о которой мечтал когда-то, - в белой рубашке и черной юбочке.
- Ты знаешь, как в нашем институте трудно учиться, - неожиданно начинаю я разговор, - времени свободного совсем нет, все занятия да занятии; лекции, лабы, семинары - отдохнуть некогда, в кино вырваться времени не хватает.
Ложь произносится неслыханная, я съеживаюсь в преддверии ответа, но Иринка ничего не понимает.
- Расскажите о себе, о своей учебе в институте, - обращается она ко мне, доверчиво заглядывая в глаза.
- Хорошо, - отвечаю я, - только давай будем на "ты".
- Ладно, - соглашается она.
Дальше мы некоторое время идем молча, я набираю в легкие побольше воздуха, чтобы произнести какую-нибудь необычную тираду и поразить ее, долго думаю, соображаю и вдруг выдаю свою коронку:
- Ты знаешь, как устроена Солнечная система?
- Нет.
- А названия планет знаешь?
- Знаю. Марс, Венера, Сатурн.
- И все?.. - якобы удивляюсь я.
- Все, больше не помню.
- А что такое звезды, тоже знаешь?
- Звезды - это те же планеты, - отвечает Иринка, - но они от нас очень далеко.
- Невелики познания, - надменно вздыхаю я, - звезды - не планеты, это солнца, такие же, как наше, и ты правильно заметила, они очень далеко от нас. Если Солнце уменьшить до размеров апельсина, то ближайшая звезда Проксима Центавра в этом масштабе будет находиться от нас на расстоянии двух тысяч километров. Представляешь, как пуста Вселенная!
Наше Солнце в разряде звезд совсем рядовое - желтый карлик. Желтый - потому что температура не его поверхности около шести тысяч градусов, а слово "карлик" само говорит о его величине. Только красные звезды холоднее Солнца, белые - горячее, а самые горячие и красивые - голубые.
Звезды образуют скопления, называемые галактиками. Галактика, в которую входит Солнечная система и мы вместе с тобой, называется Млечным Путем. Это наша Галактика, пишется она поэтому с большой буквы. Галактика наша спиралевидная, плоская и почти круглая. Если посмотреть вертикально вверх над головой, мы увидим один из рукавов спирали Млечного Пути. Когда зайдем в темноту, я покажу тебе - красивейшее и, если немного задуматься, грандиозное зрелище. В детстве я часто смотрел на звезды, меня завораживал их таинственный, величавый вид. Чудилось что-то там, в глубине Космоса, мое, родное, я чувствовал свою неразрывную связь с ним, жаждал улететь поскорее куда-нибудь и не любил Землю. А мысли! Какие мысли рождались у меня, глядевшего в бездну черного неба? Я еще никому о них не рассказывал, боялся, что другие не поймут и попросту посмеются. У моих сверстников не бывает таких устремлений, и глупо было бы раскрывать перед ними душу. Пусть уж лучше никто не знает.
Хочешь, я покажу тебе Большую и Малую Медведицу, научу, как находить Полярную звезду, покажу ярчайшую звезду неба Сириус?..
На время я замолкаю, переводя дыхание, и подбираю нужные слова.
- Вокруг каждой звезды, - продолжаю я, - по аналогии с Солнечной системой, есть свои планеты. Там, по всей видимости, должна существовать жизнь. И, может быть, вечерней порой бродят под их небом двое разумных существ и мечтают, глядя на наше Солнце - маленькую желтую звездочку. Только у них, наверное, по две головы и по четыре руки.
- Как это? - недоумевающее смотрит на меня Иринка.
- Очень просто, они - монстры. Хотя я точно не знаю, может, и нет у них столько голов и рук, - ретируюсь я, - может, они совсем такие же, как мы, но только обязательно умные и красивые. В нашей Галактике, - продолжаю я дальше, скорее всего, неинтересный для Иринки разговор, - сто миллиардов звезд, так что разумная жизнь в ней должна быть обязательно. Мне кажется иногда, мы скоро с ними встретимся.
- С кем "с ними"? - спрашивает Иринка, удивленно глядя мне в лицо.
- С теми, кто нас создал, а сейчас наблюдает за нами, как за подопытными кроликами... Ну... Вообще-то, - запинаюсь я, - пока не буду об этом, а то еще неправильно поймешь... Помимо Млечного Пути, - продолжаю я увереннее, - существуют в нашей Вселенной еще миллионы других галактик - неведомых, таинственных, загадочных. Они находятся от нас на непредставимо громадных расстояниях - миллионов и даже миллиардов световых лет. Ближайшие к нам галактики - Магеллановы Облака: большое и Малое. Это небольшие спутники Млечного Пути, в несколько сотен миллионов звездных систем, а ближайшая большая галактика - Туманность Андромеды. Красивое название, правда?! Она еще больше, чем наша...
Звезды светятся оттого, что в их недрах идут термоядерные реакции, и они будут светить еще многие миллиарды лет. Планет же в Солнечной системе девять. Я назову их тебе в порядке удаления от Солнца: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун и Плутон. На Марсе не исключено существование жизни, но только в простейших формах; если раньше и была в высших, то к настоящему времени вымерла. Сейчас там слишком холодно, много холоднее, чем на Земле, и кислорода почти не осталось. Я думаю, не исключена вероятность, что они прилетели на звездолетах на Землю, когда стало невозможно жить на их планете, и теперь они - это мы, - то есть их потомки... А знаешь, сколько раз американцы летали на Луну? - перескакиваю я на другую мысль. - И сколько раз на нее высаживались?
- Один, - отвечает Иринка не совсем уверенно.
- А десять раз не хочешь? - я с победным видом взираю на нее. Глаза у меня блестят, состояние возбужденное, нечего думать, что Иринка считает меня сейчас за сумасшедшего, но мне все равно, я уже не могу остановиться. - У них программа была, рассчитанная на десять полетов. Запланировали семь высадок, но сделали только шесть. "Апполон-13" при подлете к Луне потерпел катастрофу - загорелись баки с жидким кислородом, но астронавты проявили настоящее мужество и героизм. Они пересели в Лунную кабину, корабль их почти тотчас взорвался, но экипаж сумел приводниться на Землю, хотя Лунная кабина для такой посадки не рассчитана. Этого никто из моих знакомых не знает, я полагаю, и ты не знала, пока я не рассказал, и наверняка не знаешь, кто из людей первым ступил на Луну!
- Не знаю, - тихо отвечает Иринка.
- Нейл Армстронг.
Я наконец замолкаю и перевожу дыхание.
- Какой ты умный, Митя, и как интересно рассказываешь, - Иринка смотрит на меня с восхищением. - Я никогда раньше от мальчиков такого не слышала. Этому вас в институте учат?
- Во-первых, я не мальчик, - обижаюсь я, - во-вторых, в нашем институте ничему не учат. Институт наш - чепуха, дрянь, поступил я в него по ошибке и весь год дурака валял... И вообще, я курю и пью водку. Как тебе это нравится? - заканчиваю я.
- Нравится, все равно я вижу, ты не такой, каким хочешь себя выставить, ты - другой. У тебя глаза умные и добрые.
Я чувствую, как краска приливает к моему лицу; хорошо - темно, и Иринке ничего не видно.
"Конечно, - проносится в голове, - глаза умные и добрые, это я сам знаю. Вот только морда мерзкая..."
- Не люблю комплиментов, - вслух отвечаю я, - я подонок, низкий человек, кстати, и одеколон уже пил два раза.
- Это ничего, - Иринка берет мою руку и пожимает ее, как бы желая успокоить. - Это пройдет. Ты пересилишь временные неудачи, вероятно, у тебя нет близко знакомой девушки, которая смогла бы помочь. Хочешь, я ею стану?.. Тем более, что я уже сама курю, - произносит она неожиданно, - мы вдвоем бросим. Будем дружить и бросим. Хорошо?
Это наивное "дружить", так просто произнесенное и никогда мною раньше от девушки не слышанное, мгновенно обескураживает. Сжимается сердце от предчувствия чего-то большого и светлого.
- Но сегодня день уже на исходе, будем считать его не в счет, а потому давай закурим, - предлагаю я Иринке и достаю из кармана помятую пачку "Примы".
- Я такие не курю, - отказывается она, - только с фильтром, и то в основном не наши, а американские.
- Тогда я тоже не буду, а сигареты выброшу...
Уже совсем стемнело. Мы прошли центр города, удалившись от парка более чем на километр. Улица, на которой мы находимся, оказывается без единого фонаря, так что, выбрасывая пачку, незаметным движением я все же прячу пару сигарет в карман пиджака.
- Вот мы и пришли, - Иринка останавливается и поворачивается ко мне лицом.
- Ты что, у Лели живешь? - спрашиваю я, видя, что мы остановились возле Лелиного дома.
- Нет, я живу у бабушки, ее дом там, - она машет рукой в сторону забора, - в глубине Ленкиного двора, или как ты говоришь, Лелиного.
Я стою, переминаясь с ноги на ногу, и не знаю, что предпринять дальше. Уходить не хочется.
- Пойдем посидим на лавочке, - предлагает Иринка, помогая мне в моей сегодняшней нерешительности.
- Пошли.
Мы усаживаемся на лавку в Лелином палисаднике, который густо зарос кустами сирени, делающими тьму еще более непроницаемой. Сидим тихо, не шевелясь, не говоря ни о чем. Слышна только музыка, доносящаяся со стороны парка, да сверчок, соревнуясь с ней, где-то рядом напевает свою заунывную песню. Я хочу обнять ее, но боюсь чего-то и замираю в нерешительности.
- Покажи мне Полярную звезду, - первая прерывает молчание Иринка.
Я оживляюсь. Звезды - мой конек, о них я готов рассказывать сколько угодно. Разбуди меня пьяного посреди ночи, и я отвечу на любой вопрос по звездной теме.
- Вон, смотри, - правой рукой я показываю в небо, а левой как бы нечаянно прикасаюсь к ее спине, - видишь большой перевернутый ковш - семь звезд? Это Большая Медведица. Над второй звездой ручки ковша еле видна маленькая звездочка - Алькор, по-нашему, значит Всадник. По ней зрение проверяют, и все почему-то выбирают ее своим талисманом. А я назло выбрал другую, ее очень трудно найти на небе.
- Почему назло? И какую именно, покажи, пожалуйста, - просит Иринка.
- Не знаю, почему, но назло всем. Я об этом никому не говорил, тебе первой, но показывать и тебе не буду - нельзя, мои загаданные желания не исполнятся... Смотри теперь дальше, - продолжаю я, - берем две крайние звезды ковша Большой Медведицы, проводим через них мысленно прямую линию и откладываем вверх пять расстояний между этими звездами. - Во-о-он, видишь, - пальцем я показываю куда-то вверх, а левой рукой стараюсь обнять Иринку покрепче.
- Мне холодно, - слышу я шепот у самого своего уха.
Я так и замираю с протянутой рукой, потом судорожным движением расстегиваю пиджак и укрываю им Иринку. Внутри у меня все дрожит. Я пытаюсь что-то лихорадочно сообразить, но события сегодня развиваются помимо моей воли.
- Можно, я тебя поцелую? - тихо спрашиваю я, пытаясь справиться с возникшим волнением.
- Можно.
В темноте я не сразу ловлю ее губы, а целую в нос. (Потом я полюблю целовать кончик этого дорогого мне носа, но сейчас об этом рано.)
Наконец все получается как нужно, губы припадают к губам, и нежность, тихая грустная нежность, неведомо откуда влетевшая в палисадник, начинает вливаться мне в грудь. Дрожь понемногу успокаивается, а затем проходит вовсе. Никогда прежде не испытывал я ничего подобного. Тело и душа слились на мгновение в едином сладостном порыве... Наверное, так у всех бывает впервые.
Не прерывая поцелуя, осторожно начинаю рассматривать ее лицо. Глаза закрыты, пушистые ресницы опущены, нос прямой, немного вздернутый, на лбу -каштановая челка волос. Я чувствую ее неровное дыхание с легким подрагиванием и стараюсь сильно-сильно, как самое дороге, прижать её к себе.
Разглядываю, и опять выплывает эта мысль о схожести с Женькой: "Да, я теперь ясно вижу, она - вылитая Женька, почти такая же красивая, а я вот ее целую - невероятно".
Обнимая, я машинально поднимаю руку и смотрю на часы - десять минут двенадцатого. (Впоследствии этот жест станет предметом наших мнимых размолвок. Ведь, когда я поднял руку, часы оказались на уровне ее уха. Она прекрасно слышала их тиканье и без труда поняла, что я делаю во время поцелуя.
"Первый раз целовал, а сам на часы смотрел", - упрекала она меня в дальнейшем, но я опять опережаю события.)
- А ты на нее похожа, - неожиданный ляп срывается с моего языка.
Иринка открывает глаза и не мигая вопросительно смотрит на меня, никак не реагируя на произнесенное; губы ее полураскрыты, она молчит и, по-моему, не понимает смысла услышанных слов. Я отстраняюсь от нее и говорю:
- Наверное, нам пора?
- Пора, - как эхо, повторяет она и спрашивает. - Завтра мы встретимся снова?
И тут только я вспоминаю, что завтра мне уезжать в Брянск на практику.
- Нет, завтра не могу - уезжаю в институт. Но даю слово: в следующую субботу обязательно приеду. Ты будешь ждать?
- Буду, - отвечает Иринка, глубоко вздыхая.
- Значит, в субботу в девять вечера на этой лавочке, идет? - говорю я весело и крепко сжимаю ее ладони.
Она утвердительно кивает, но, кажется, не очень уверенно. Я еще раз, тихонько прикоснувшись, ласково целую ее, рассеянно взглядываю на часы, поворачиваюсь и быстро ухожу не оглядываясь. Оглядываться я не люблю, после одного случая, произошедшего еще в школе.
Однажды 9 мая, после возложения венков, я учился тогда в восьмом классе, непонятно как мы с Женькой остались одни. Все ребята куда-то разбежались, а я пошел ее провожать. По пути она рассказывала о своем отдыхе в "Артеке". Я слушал развесив уши, так как к тому времени еще нигде, кроме N-ска, не был. Мы шли рядом, боковым зрением я видел, что она выше ростом, поэтому все время приподнимался на носки, стараясь идти с той стороны, откуда начинается уклон тротуара. Уклон был невелик, и толку от предпринимаемых усилий было мало, но я старался изо всех сил. Уже почти у ее дома она вдруг остановилась, хитро посмотрела на меня своими красивыми глазами, в которых на секунду блеснул зеленый огонек, и сказала:
- Дальше провожать не надо, - и неожиданно добавила: - Приходи сегодня на танцы, я там буду.
Затем круто повернулась и легко зашагала к дому. Я стоял, не трогаясь с места, и заворожено глядел ей вслед. Я молил Бога, чтобы она обернулась, но мольбы были напрасны: то ли она чувствовала спиной мой взгляд и старалась выдержать характер, то ли просто сразу забыла о моем существовании. Я долго стоял и смотрел, но она так и не обернулась.
С тех пор, расставаясь с девушками, я никогда, повторяю - никогда, ни единого раза не обернулся и не обернусь впредь.
Остаток того весеннего солнечного дня провел я как на иголках: все ждал вечера, когда можно будет пойти на танцы. Наконец вечер наступил, но я на танцы не пошел. Зачем было туда идти? Лишний раз увидеть, как она танцует со своим возлюбленным Васькой Рыбаковым?
На следующий день в школе мы встретились как ни в чем не бывало. Почему я не был на танцах, она не спросила, и вообще вела себя так, будто не существовало в природе вчерашнего дня и меня вместе с ним.
И вот сейчас, удаляясь от Иринки, чувствую ли я спиной ее взгляд? Чтобы узнать, надо лишь обернуться, но я не посмею сделать это.
Свернув в переулок, быстро извлекаю из кармана одну из спрятанных там сигарет, зажигаю спичку, но так и остаюсь стоять в этом положении, не предпринимая дальнейших действий. Что-то мешает мне закурить, не позволяет сделать это. Спичка догорает, я выбрасываю ее, следом летят на землю обе сигареты. Через несколько минут я в Верхнем саду.
Верхний сад - наша достопримечательность. Ему больше двухсот лет. Говорят, что сажал его сам граф Разумовский, в чьих владениях состоял тогда наш N-ск. Ставший тайным мужем царицы Елизаветы, он снискал в истории достаточную известность. Воскресенский собор, высящийся на 70 метров в центре нашего города, построен на его деньги и был предназначен для тайного их венчания. Граф увлекался ботаникой, и большинство деревьев в Верхнем саду посажены собственными его руками.
Сад вышел на славу: тенистые липовые аллеи, уходящие вглубь, соперничают по красоте с окаймляющими сад аллеями кленов. Дубы растут внутри, они стоят в гордом одиночестве, подпирая могучими кронами голубизну неба. Между липовыми аллеями разбиты правильной четырехугольной формы травяные лужайки. Когда-то давно, мне рассказывал об этом мой дед, в саду стояли большие стеклянные оранжереи, в которых круглый год выращивалось все что угодно - от заморских фруктов до обыкновенной земляники. Теперь оранжерей больше нет, они давно разрушены, и сад пришел в запустение, но все же еще не полностью утратил свое былое величие.
Я быстро шагаю по узкой тропинке в абсолютной темноте, но оступиться не боюсь - здесь мне знакомо все: каждый кустик, каждая кочка и выбоина. Пахнущие ночными сумерками листья шепчут что-то в ночной тиши. Кажется, они чувствуют мое настроение и искренне радуются ему. Млечный Путь, тускло сияя, освещает дорогу. Ночная свежесть приятно холодит грудь, и впервые в жизни мне вдруг становится легко и свободно, как будто спадают с рук и ног тягостные оковы, мешавшие жить до сих пор, и расправляются за спиной выросшие крылья. Придя домой, я осторожно раздеваюсь, боясь растревожить переполняющие меня впечатления, и быстро засыпаю.
Глава II
На следующий день просыпаюсь рано и сразу чувствую всю необыкновенность нового летнего утра. То, что оно необыкновенное, я ощущаю всеми клеточками своего тела.
"Не пробежаться ли мне? - думаю я и, радуясь этому давно забытому ощущению предстоящей пробежки, натягиваю спортивную форму, не спеша, выхожу из дома и начинаю бег. Бежится легко, дышится еще легче. - Какое сегодня солнце ласковое, и небо - синее-синее, словно раскрашенное яркими красками. Что за новое необыкновенное чувство появилось и бродит во мне? Так легко дышится, так радостно бьется сердце, будто тесно ему в груди, и оно готово вырваться наружу. - А ведь я люблю её!" - обжигает вдруг ворвавшаяся в мозг шальная мысль.
"Кого - её? - неожиданно возражает внутренний голос, - ты давно уже никого не любишь, разве только Женьку свою все никак забыть не можешь. Да ты же вчера эту школьницу и не разглядел в темноте, как следует".
"Но мне хорошо, - пытаюсь я не согласиться с внутренним голосом, - так хорошо, как еще никогда не было".
"Чепуха, - возражает он, - просто вчера ты наконец выбросил из головы десятилетние школьные грезы и стал свободным.
Любовь - это болезнь, когда любишь - всегда плохо".
"А мне хорошо! Но я не буду тебе перечить, мое второе я, пусть все будет, как будет", - и я начинаю накручивать круги вокруг местного стадиона.
Вечером того же дня я в Брянске. В общежитии все происходит, как всегда в последнее время: стол накрыт, на нем сковородка жареной картошки и несколько бутылок вина.
- Бери штрафную, - приказывает Боря.
- Не буду, я бросил, - пробую я возразить ему, но чувствую, что это бесполезно.
- Иди лучше умойся с дороги, - смеется он, - а то несешь какую-то чепуху.
Я выпиваю стакан портвейна, закуриваю первую за день сигарету, и все становится на свои места.
"И что я так о себе возомнил, - думаю я, пьянея, - далась мне эта школьница?" К ночи я опять напиваюсь вдрызг.
Неделя течет своим чередом. Пьянки идут параллельно с подготовкой к одной авантюре, о которой я совсем забыл. Мы собрались ехать на заработки и решили отправиться непременно на Север на лесосплав. Как это осуществить - никто толком не представляет, но в любом авантюрном деле всегда находится инициатор или зачинщик. Им оказался Яшка Арсенов. Он изучил заблаговременно все вывески в Брянске, где имелась информация о потребности в сезонных рабочих, и разослал директорам северных леспромхозов письма. Пришло несколько положительных ответов, и на прошлой неделе мы окончательно решили, куда и когда ехать. Положили двинуться в следующее воскресенье, а вот куда, толком я еще не выяснил. Желающих набралось двадцать пять человек. Получился настоящий "дикий стройотряд".
В наступающую пятницу производственная практика заканчивается, и мы становимся свободными.
Вечером, после обмытия успешного окончания первого курса, Боря собирается домой в Рославль - приготовить еду, одежду и все прочее, необходимое для предстоящей поездки. Он забегает ко мне в комнату, интересуется, как настроение, и бежит на вокзал, чтобы успеть к последней электричке. Настроение мое неважное, пятикурсники уехали в военные лагеря под Новозыбков, я в комнате остался один, и выпить решительно не с кем.
Я брожу из угла в угол и курю одну сигарету за другой. Ближе к ночи в душе возникает неосознанное волнение; оно растет, ширится, превращаясь в тревогу, и охватывает все сильнее и сильнее. Я лежу, ни о чем не думая, и боюсь признаться себе в причине тревоги. Неужели из-за нее?
На другой день Боря приезжает рано, весь чистый такой, свежий, уверенный в себе. Как я завидую ему, почему у меня не бывает такой уверенности, такого душевного спокойствия, всегда что-то мешает.
Боря рассказывает о доме, о семье, о том, что его отец бросил недавно курить и теперь бегает по утрам, как молодой. Я слушаю, но мысли незаметно отделяются от Бориного повествования и уходят в другое русло.