Рейнольдс Родгер Александрович : другие произведения.

Откройте теорию относительности

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эмоционально цветовая зарисовка о бесконечно прекрасном городе Неаполе. И околонаучная фантазия на тему о том, как надо было бы открывать теорию относительности, если бы человечеству не были известны законы Максвелла, а, проще говоря, если бы человечество жило в мире без электричества. 2010 год.
  
  Откройте теорию относительности.
  
  Посвящается городу Неаполю
  
  
  Маятник напольных часов оглушительно щелкнул и остановился. Перебирая тяжелыми со сна ногами, я медленно втащил на кровать одеяло, сброшенное от невыносимой жары, и протер глаза. Раскаленный диск солнца над широкой дугой Залива уже подернулся густой красной дымкой, выхватывая темный силуэт тупого крокодильего носа - острова Капри. К острову тянулась узкая коса Сорренто - восточной оконечности подковообразного Залива. Скоро темная полоска "страны лимонов" заиграет желтыми огоньками, а остров кошек и цветов ответит ему разноцветной огненной россыпью.
  Сиеста закончилась. Каменные стены двухметровой толщины моей скромной комнатки, одной из сотен в громаде древней Обсерватории, медленно остывали. Скоро станет холодно - здесь, на горе, холод обрушивается стремительнее кометы. По углам в запыленных нишах потихоньку собирались сумерки, и широкие листья огневки уже начали свою работу: гладкий каменный пол покрылся легким муаром нежно розовых бликов. Я привычно взглянул на крышку заваленного бумагами секретера, но Фламмы там не было, зато уже появились четыре полусонные фуоки и неторопливо расползлись по стенам. Три уверенно светили ровным оранжевым, топорща восьмилучевые усики. Одна же покрылась густо-фиолетовым, почти сливаясь с настенной картой звездного неба; вместо того, чтобы занять свое место в широкой латунной лунке возле потолка, она как-то боком стала продвигаться к окну. Наверное, опять мало пила. Я отодрал от стены почти добравшуюся до окна фуоку и положил ее в блюдечко с оставшимся от ужина кьянти. Фламмы по-прежнему не было.
  Разыскав на полке вчерашние макароны, я выложил на сковороду слипшуюся массу, поставил ее на перекрестие слюдяных крылышек вуггуна и щелкнул его по носу. Вуггун чихнул и опрокинул сковороду. Все содержимое вывалилось на пол. Porca Madonna! Фуока блаженно дремала в сухом блюдечке, на ее фиолетовой хитиновой спинке сияли оранжевые полосы. Вуггун виновато косился на меня рубиновым глазом, его крылышки, нагреваясь, тоже становились рубиновыми. Наконец объявилась Фламма и полезла ко мне на колени, приглашая почитать, но мне было не до книг. Я посадил ее на полку, где она обиженно замигала синим, распустив все четыре крыла. Я был голоден и зол.
  Сунув в карман часы и радостно взблеснувшую изумрудным Фламму, я накинул теплый плащ и отправился в пиццерию, очень рассчитывая на то, что Антонио уже разогрел печь. Кальмары у него закончились еще на прошлой неделе, ведь Джузеппе работал теперь у старика Бруно и ходил в море только по четвергам. Видимо, все дело в Марии, внучке Бруно. Но как бы оно там ни было, с этими кальмарами и с внучкой Бруно, свою пиццу "маргариту" со свежим базиликом я все же надеялся получить.
  Оглушительно стрекотали цикады. В темных шапках пальм возились просыпающиеся летучие мыши. Воздух был упоительно прохладен, напитан сладковатым ароматом магнолий.
  По узким ступеням высокой каменной лестницы я спустился во внутренний дворик. Миновав увитую плющом арку и вечно распахнутую замшелую калитку, по еще одной лестнице, только гораздо более широкой и удобной, я поднялся к центральному зданию Обсерватории, мимо тихонько бурлящих фонтанчиков и зарослей агавы. А потом, обогнув молчаливое здание, поспешил вниз, по мощеному крупным булыжником серпантину мостовой, прямо к Воротам, разделяющим Обсерваторию и Город. Осмелевшие мыши носились над головой. "Ужинают", - подумал я, невольно ускоряя шаг. Под горку было приятно идти таким вот быстрым пружинистым шагом. По правую руку высилась глухая стена Обсерватории, а по левую, за глубоким обрывом, расстилался пестрый многоярусный Город. Крыши уже не пылали на солнце, но и система огней еще не была приведена в действие - редкие минуты сумерек. Я миновал зеленый двухэтажный домик сеньора директора. Окна были еще темными, но на крылечке в ожидании обеда уже расположились кошки. Последний поворот, круглый каменный зал-амфитеатр под открытым небом с тяжелыми кольцами в стенах, для лошадей, и привратник, толстяк Фортунато, открывает передо мной Ворота.
  - Buona sera, - широко улыбается Фортунато, шипяще произнося последнее слово, что свойственно коренным обитателям Города. Белые зубы сверкают на хитром смуглом лице, - Buona sera, сеньор Маурицио.
  - Buona sera, Фортунато, - улыбаюсь в ответ я. Именно привратник научил меня, что в Городе принято желать доброго вечера, начиная с двух часов по полудни. До сих пор не знаю, почему. Может, он пошутил?
  - Как дела в Венеции? - спрашивает он сквозь решетку, запирая за мной двери и задвигая тяжелый засов.
  - Говорят, снова дожди, - я не был дома уже почти пять лет, с тех пор как директор Обсерватории пригласил меня наблюдать кометы. Сеньор директор, как и все просвещенные люди нашего времени, любит кометы и еще очень любит кошек. Кошек я не люблю, но кометы, в особенности вопрос об их цвете, всегда интересовали меня. Особенно после скандальной истории с флорентийскими Фонарщиками. Сеньор директор - консерватор, он не верит в Фонарщиков, считая все это чьей-то глупой шуткой. Я люблю кометы, но к Фонарщикам тоже отношусь подозрительно.
  Антоний встретил меня на пороге своей пиццерии. Его заспанное мятое лицо навело меня на мрачные мысли.
  - Может, сеньор желает вчерашних макарон? - зевнул хозяин.
  Из-за его спины на меня с любопытством косился антониев вуггун, холодный, как прибрежные камни... Сеньор вчерашних макарон не желал! Я дернул щекой и ушел.
  Улицы оживали. Мимо промчался мальчик лет десяти, за ним с удивительным проворством подпрыгивала толстая женщина в цветастом платье с небрежным вырезом, открывавшим шею и широкие полные плечи. Она поймала мальчишку за ухо.
  - Вы только поглядите на этого поганца! - заорала она, - Пьетро, паршивец, сколько раз я говорила тебе не шляться в доки!
  Из-за пазухи паршивца Пьетро на мостовую выскользнули несколько толстых темных брусков с неровными краями. Это был колотый шоколад. Его можно достать только в порту, у моряков, приходящих из Бразилии. Только вот можно и не найти дорогу обратно, заплутав в узких портовых улочках. Опасное это дело. Каморра не пощадит и сопливых пацанов, шныряющих там где не надо. Даже бесстрашные сицилийцы обходят стороной районы каморры. Хорошо, что Фортунато в первый же день моего приезда представил меня самому сеньору Брунелло и его людям. Двоюродная сестра Фортунато замужем за внучатым племянником сеньора Брунелло.
  - Выпори его как следует, Мария, - посоветовала булочница, старшая дочка Джузеппе, продавца сыра, стоявшая в дверях своей лавки.
  - Отдай его в матросы! - крикнула с балкончика второго этажа другая женщина, сеньора Флора, - и тут же заорала через улицу, - Фабио, Фабио, твой кузен, кажется, искал толкового мальчишку на свой "Светлячок"!
  - Как же, толковый! - толстая Мария снова отвесила затрещину тихонько подвывавшему Пьетро. Он размазывал грязными кулачками слезы, с невыразимым отчаянием глядя на валяющиеся в пыли плитки шоколада. Мария дернула его за руку и поволокла куда-то вниз, в переулки. Булочница затеяла разговор с Анной о ценах на зелень. Фабио дремал на стуле у входа в лавку жестянщика.
  С наступлением сумерек, по мере того, как зажигались все новые и новые огни, Город как будто становился больше - и выше, и шире, и глубже. На западе сеть огоньков уходила вверх, по холму святого Эльма к старинной крепости, петляя среди каменных заборов и насыпей, на северо-востоке - по пологому склону Каподимонте, мимо величественного собора Пресвятой Девы Марии, мимо королевского дворца со статуями из Помпей и Геркуланума, и мимо королевского парка прямо к венчавшей гору Обсерватории. От роскошного светлого Вомеро - района богачей и центра лучших в мире шоколадных лавок, - огоньки расползались вниз, в бедные районы. За сотню ливров там вполне можно снять угол на ночь, только свет в нижней части Города уже совсем другой, ни фуок, ни вуггунов там не найти. Вдоль узких грязных улочек - только груды тусклых камней из долины Сольфатары, воняющие серой. В доках тоже пахнет серой, и еще больше рыбой и морем; причалы озаряются неровным бледно-зеленым светом развешенных гирляндами морских обитателей.
  Мимо огромного сияющего девственной белизной купола собора Пресвятой Девы Марии, я спускался к площади Данте. Ленивое ничегонеделание сменялось суетной активностью - вынужденные сдерживать во время огнедышащей сиесты свой буйный темперамент люди получили в свое распоряжение долгие часы прохлады. Я пару раз привычным движением хлопнул рукой по карманам, отгоняя не в меру прытких охотников до чужих кошельков. Множество их шныряло посреди шумной говорливой толпы. Одетые в пестрые полосатые халаты негры - продавцы фиников и безделушек из дешевого дерева - орали зычными голосами и переговаривались между собой непонятными гортанными возгласами. Они раскладывали свой товар прямо на мраморных ступенях древних дворцов. Каменные свидетели канувшей в небытие славы древнейшего Города бывшей некогда величайшей империи становились местом торговли. Жители давным-давно устали от обременительной славы властителей мира и теперь просто жили... Один за другим открывались шоколадные лавки и всевозможные кафеенки и пастичерии, с горами пирожных в витринах.
  И все ярче и ярче разгорались огни над Городом. Я испытывал легкое чувство зависти. Даже моя Венеция уже не могла соперничать с таким количеством огней... Чем-то, видимо, не приглянулся отцу Родгеру город на сваях. Может, оно и правильно - где еще властвовать огням, как не здесь, в Городе, поблизости от Везувия и Campi Flegrei - Полей Огня, в том самом месте, где по легенде Одиссей спускался в царство Аида. Кто бы мог подумать, что всего каких-нибудь двадцать лет назад Город освещался практически только унылыми огнями камней долины Сольфатары. Город рыбы и серы - вот чем он был двадцать лет назад. Конечно, теперешний Город - заслуга не одного только отца Родгера. Просто именно ему принадлежит две наиболее протяженные сети огней - Flamma Colorata и Flamma Variegata. Первая охватывает весь холм святого Эльма, а вторая - площадь Данте и ближайшие окрестности. И, конечно, именно отцу Родгеру принадлежит освещение Аппиевой дороги, до самой королевской резиденции в Казерте.
  А вот во Флоренции всегда отдавали предпочтение Мертвым Огням. Скорее всего, из-за золотого моста на Арно. На Мертвых Огнях и только на них так неповторимо блестит золото, для которого важна однотонность и неизменность света. Флорентийцы презрительно именуют творение отца Родгера рождественской елкой - впрочем, этих банкиров ничего кроме золота не интересует. Именно Флоренция - родина Фонарщиков, этого загадочного сообщества, пытающегося доказать, что Мертвые Огни тоже имеют цвета и оттенки. Не иначе, масоны.
  Спустя час неспешной ходьбы я уже вошел в круглый двухъярусный зеркальный зал "Империала".
  - Buona sera, сеньор Маурицио, - улыбнулся мне хозяин.
  - Buona sera, Альвио, - улыбнулся я в ответ, - один капуччино без сахара.
  В углу я сразу же заметил нового посетителя. Он умостил на коленях широкий планшет со стопкой бумажных листов и цветной пастелью рисовал сидящую напротив кошку в голубом чепчике.
  - Господин Хайао Миядзаки, - шепнул мне на ухо Альвио, - странный он. Рисует много-много раз одну и ту же кошку, но каждый раз немного повернутую, или с чуть другим положением лап. Как будто пытается нарисовать движение.
  Кошка зевнула и, потеребив ленточку чепчика, сбила его на ухо.
  - Знаете, кто сегодня здесь? - снова зашептал мне в другое ухо Альвио, заговорщически перегнувшись через стойку, - сам отец Родгер!
  - О..., - только и смог сказал я, мгновенно потеряв интерес к господину Хайао с его кошкой.
  Хозяин дернул бровями, указывая мне на узенькую винтовую лестницу, ведущую балкончик, опоясывающий зал "Империала". Я без слов устремился туда.
  Отец Родгер сидел за столиком, разложив перед собой разобранные механизмы часов, и сосредоточенно в них копался. Его длинные тонкие пальцы двигались с завораживающей точностью и проворством, как лапки молодой фуоки. У него был длинный нос с импозантной римской горбинкой, выступающий вперед острый подбородок и напряженно сжатые в ниточку тонкие бесцветные губы.
  Рядом с ним сидел смуглый курчавый человек с очень живыми блестящими глазами. Он аккуратно подавал отцу Родгеру малюсенькие часовые отвертки.
  - Вечер добрый, отец Родгер, - робко сказал я.
  Он оторвался от своей работы и с неудовольствием поднял на меня большие бесцветные глаза. Моя восторженность несколько покоробила его.
  - Добрый, - буркнул он.
  Такое надменное лицо могло принадлежать только жителю Вечного Города. Вообще римляне редкие гости здесь, так далеко на юге Италии.
  - Простите, что мешаю вам, отец Родгер... - я робко представился, - Работаю в Обсерватории по приглашению сеньора директора. Я... я просто не мог не выразить вам своего восхищения!
  - Ну?
  Блеклые глаза смотрели на меня в упор.
  - Своего восхищения..., - неуверенно повторил я, как-то потерявшись под его колючим взглядом. Подумать только, мне посчастливилось встретить самого отца Родгера! Ну уж теперь я отсюда никуда не уйду, до последнего боя часов. И я присел рядом.
  Фламма вылезла из моего кармана и, перебирая тоненькими цепкими лапками, осторожно вскарабкалась по плащу мне на плечо.
  - Держишь на тосканском кьянти? - спросил отец Родгер, быстро окинув ее взглядом, - почему не на "Фалангине"?
  - От местного она все время спит. Южное вино слишком сладкое.
  - Глупости! - отрезал римлянин, - Просто избаловали их нынче донельзя!
  Некоторое время отец Родгер молча копался в часовых механизмах. Я счастливо сидел рядом. Часы "Империала" пробили полночь. В тот же миг за окнам ярко вспыхнуло - вступила в действие последняя часть Flamma Variegata. Отец Родгер прервал непонятную мне работу и посмотрел в окно.
  - Цветных огней множество, - изрек он задумчиво, - Начиная от темно-фиолетовых и почти черных, свойственных подземным жужелицам-псевдолайтам, и заканчивая ослепительно-белым вуггунами, живущими у подножья Везувия, и морскими пурпурными кресами и сзвентасами, летучими рыбами Залива, которые освещают всю портовую часть Города. Но вот отчего зависит их цвет? - отец Родгер требовательно смотрел прямо на меня.
  - Они меняют цвет в зависимости от вида, размера и возраста. И от сорта винограда, конечно, - я говорил вещи, известные каждому ребенку, - А если речь идет о горящих камнях, то всем известно, что свои цвета они берут от жара Везувия или Полей Огня и хранят его, не так долго, как живые существа, но на один зимний сезон вполне хватает. А цвет их зависит от того, насколько близко к источникам истечения лавы их находят...
  - "Всем известно"! - хмыкнул отец Родгер, - а что столь ученый юноша скажет об изменении цвета Мертвых Огней?
  - Они не меняют цвет, на то они и Мертвые Огни. А флорентийцы...
  Отец Родгер досадливо махнул рукой, перебивая меня.
  - Этим флорентийским ростовщикам никогда ничего неинтересно! - раздраженно сказал он, - более того, они мешают другим исследовать этот вопрос, потому как это может сказаться на ценах на золото.
  - Так Вы говорите о вымыслах Фонарщиков?
  Я вспомнил скептическую усмешку сеньора директора. Видимо, ее тень отразилась на моем лице, потому что отец Родгер нахмурился.
  - Не о таких-то уж вымыслах, как тебе кажется. Четырех Фонарщиков видели в Болонье и Пизе полгода назад, - сухо сказал он, - а не далее, чем в прошлом месяце мой добрый друг Джованни, - он кивнул на своего спутника, - видел одного в Венеции, прямо на площади Сан-Марко перед дворцом Дожей.
  - Огонь Фонарщиков, который они крепят на четырех коротких мачтах своих экипажей, сродни огню камней Везувия, только в отличие от них, он чисто белый, - сказал Джованни.
  - Но самое интересное, - подхватил отец Родгер, его бледные глаза разгорались как крылышки вуггуна, - когда такой экипаж движется прочь от тебя, то огонь становится чуть красноватым. Когда же он движется навстречу тебе - чуть синим. Свидетелей становится уже слишком много, чтобы списать это все на случайность или расстройство зрения.
  - Почему так? - озадаченно спросил я. С открытием новых стеклодувных мастерских в Венеции на зрение теперь действительно мало кто жаловался.
  - Не знаю, - пожал плечами Джованни.
  - Все происходит так, как будто свет зависит от скорости движения. Понимаешь, свет зависит не только от того, из чего сделан источник, но и от его скорости! И только Господь знает, от чего он может еще зависеть!
  Мы помолчали. Я подумал, что окажись отец Родгер прав, не понадобилось бы столько кьянти, чтобы сделать старую фуоку голубоватой - впрочем, что за толк от нее в бешено мчащемся экипаже? Отец Родгер собрал последние часы. Перед ним на столе лежали три совершенно одинаковых простеньких циферблата в крепкой, но не лишенной изящества оправе.
  - И вот что я еще думаю, - отец Родгер снова смотрел прямо меня, - огромное множество часов по всей Италии измеряет время - струйкой песка, качанием маятника, точной работой связанных воедино колесиков... но все часы измеряют одно и тоже, ВРЕМЯ. Разве не означает это, что время есть сущность, не зависящая от того, что ее измеряет? Есть часы без стрелок и циферблатов. Важен их ритм, их ход! Человеческое сердце тоже могло бы служить часами, не будь оно подвержено ускорениям и замедлениям... Часы с разболтанными шестеренками - плохие. Они постоянно ломаются, спешат или отстают. Часы мастера идут долго и равномерно. Время везде одно и то же, просто чем совершеннее носитель, тем точнее мы его измеряем. А что может быть совершеннее Божественного Света? - голос отца Родгера зазвучал почти благоговейно, - что может быть совершение часов, механизм которых суть лишь свет и больше ничего?!
  - Но как сделать стрелки и циферблат из света? - не сдержал я удивленного вопроса. Уж проще набить фуоками экипажи Фонарщиков.
  - Зеркалами, мой мальчик, зеркалами, - снисходительно ответствовал мне отец Родгер, - Двумя зеркалами. Считать одним мгновением, когда луч отразится от одного зеркала и вернется к другому. И, коль скоро свет зависит от скорости движения его источника, от нее же должно зависеть и время!
  Отец Родгер вскочил на ноги и взволнованно заходил по анфиладе.
  - А может, это все зависит не только от скорости, но и от ветра, от погоды, от... от высоты над морем, в конце концов, - бормотал он, - Все это нужно проверить...
  Нашу беседу прервал усиливающийся грохот на улице.
  Хрустальная люстра угрожающее покачнулась, переливчато тряхнув подвесками. Ее фуоки посыпались на пол. Альвио выскочил из-за стойки и выбежал на улицу.
  - Фонарщики! - от его истошного вопля мы с Джованни вскочили как подброшенные, а отец Родгер, схватив со стола один из циферблатов, с невероятным проворством метнулся по винтовой лесенке вниз и со скоростью, достойной ядра пушек Святого Эльма, вылетел на улицу вслед за Альвио.
  Фонарщиков было целых шестеро. Трое, не останавливаясь, промчались мимо по направлению к темной громаде Везувия. Трое осадили лошадей прямо перед "Империалом".
  Каждый миниатюрный экипаж, запряженный тройкой лошадей, был рассчитан всего на одного седока и управлялся одним Фонарщиком. Ажурный абрис экипажа гармонировал с изящным сложением тонконогих лошадей. На лошадях - алые и зеленые шляпы. По углам каждого экипажа - четыре ослепительно белых фонаря.
  Один из Фонарщиков спрыгнул на землю. Он был укутан широким зеленым плащом и носил широкополую шляпу с пышным плюмажем. Передвигался он легко и плавно, точно кот, сошедший с витрины венецианского магазина игрушек. Он направился прямо к оторопевшему Альвио. Тот попятился.
  - Buona notte, сеньор, - Фонарщик элегантно снял шляпу, открыв молодое лицо, разгоряченное быстрой ездой, - капуччино без сахара, пожалуйста.
  - Да, да, конечно, - Альвио поспешил принести требуемое.
  - На Везувий? - деловито осведомился отец Родгер. Неприкрытое широкими полями шляпы, лицо Фонарщика потеряло всю свою загадочность.
  - Отец Родгер, - поклонился Фонарщик, - чрезвычайно польщен встречей.
  Голос Фонарщика был звонкий, а тон почтительный.
  - Я с Вами.
  Фонарщик сделал приглашающий жест рукой, одним глотком осушил принесенную Альвио чашку кофе.
  - Двое часов тебе - одни оставишь здесь, другие захватишь с собой и отправишься к подножью Везувия, жду тебя там через два дня,... - скороговоркой произнес отец Родгер изумленному Джованни и одним сильным движением оказался на заднем сидении экипажа.
  Я сорвал с плеч свой плащ и кинул его римлянину.
  - На Везувии сегодня холодно, святой отец!
  - Благодарю, юноша, благодарю!
  - Потом... потом не загляните ли в Обсерваторию? Сеньор директор был бы очень рад... "Хотя вряд ли".
  Фонарщик изогнул губы, чуть-чуть приподнял свою роскошную шляпу. А потом внезапно и жутко выкрикнул несколько непонятных слов. Три лошади с хрипом рванулись в галоп, выпученный лиловый глаз мелькнул, казалось, близко-близко от моего лица.
  - Жди меня у подножия Везувия, Джованни-и-и-и! - странно низкие донеслись до нас слова отца Родгера, и все потонуло в бешеном перестуке копыт, высекающих искры из булыжной мостовой.
  - "Одни оставишь здесь". Кому это, "здесь"? И куда его опять черт понес? То за летучими кальмарами, то за безумными флорентийцами, теперь вот с Фонарщиками, масонами этими... - бормотал Джованни.
  - Оставь мне, - вдруг попросил я, мне очень захотелось еще раз увидеть отца Родгера.
  Джованни с явным облегчением протянул мне часы.
  Экипаж мчался к набережной, к Санта Лучии, и дальше-дальше, мимо "Гамбринуса", прямо к темному подножью старого двугорбого вулкана.
  Quanno sta a Santa Lucia,
  "Signuri", - nce dice a nuje -
  cca" nce stev"a casa mia,
  so" rimasto surtant"i"..."
  Два других экипажа погрохотали по Толедо, распугивая прохожих, чтобы потом, видимо, свернуть на Аппиеву дорогу и устремиться к Казерте. Остальные двенадцать огоньков Фонарщиков уже мелькали поблизости от Везувия...
  Господь всемогущий, пресвятая Дева Мария и святой Антоний, да что у них за лошади?!
  Шум стих. Ставшие из белых почему-то чуть красноватыми огоньки Фонарщиков слабо мерцали на склонах Везувия - наверное, пыль поднялась. Джованни тихонечко мурлыкал тарантеллу, увязывая на ослика мешочек с часами. Господин Хайао рисовал кота в зеленой бархатной шляпе. Моя Фламма в кармане плаща была, наверное, уже где-то на Везувии.
   ***
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"