Когда они отъехали от вокзала, Марешка открыла окно, впустила в машину теплый летний ветер, откинулась на заднее сиденье, почему-то пахнущее раздавленными жуками, и стала угадывать, где же они остановятся. За окном уплывали назад деревья, кусты, дома всех размеров, холмы, между усталых пологих спин которых проглядывало море, темно-синее, как мамины глаза.
Они проехали мимо больших новых гостиниц, выстроенных в форме башен из кубиков или поставленных на основания балалаек. Мимо старых советских санаториев с ухоженными тенистыми садами и сколотыми или отвалившимися аббревиатурами на фасадах.
Наконец они остановились у уходившего в глубину дворов большого сада без забора, начинавшегося сразу от дороги. Сад был заросший, диковатый и очень красивый в сочном предвечернем свете.
- Следуйте же за мною, прекрасные дамы, я провожу вас в апартаменты, - сказал хозяин пансионата, дядя Миша, припарковав машину прямо под большой яблоней и почти уперев бампер в морщинистый старый ствол.
Дядя Миша с мамой шли впереди, он возбужденно что-то рассказывал и объяснял. В машине он сильно жестикулировал, но сейчас руки у него были заняты чемоданами, поэтому он кивал и дергал подбородком. Хохолок черно-седых волос на его макушке подпрыгивал, как одна из веселых марионеток в кукольном театре в Краснодаре. Они там останавливались по пути к морю, и кукольный театр был маминой идеей. Марешка бы с большим удовольствием сходила в кино, или, на худой конец, в оперетту.
- Мам, ну какие куклы, мне уже одиннадцать лет! - говорила она снова и снова.
- Тем более! - отвечала мама. - Детство уже почти прошло, еще немного - и не успели бы!
Они сидели в третьем ряду, мама хлопала и смеялась до слез, и сама казалась лет пятнадцати. Марешка потихоньку гладила маму по руке и очень радовалась, что они пошли смотреть на кукол.
Дядя Миша жил в большой мансарде с выходом на крышу, единственной симметричной части большого здания пансионата.
Строили в ранних девяностых три большие семьи, заложившие дом вместе, а потом продолжавшие строительство по мере притока денег и новых идей. Строили хаотично, без особенных архитектурных согласований, лет пятнадцать, а потом продали получившееся странное здание дяде Мише и разъехались в разные концы земного шара.
"Концы шара - странное выражение, - думала Марешка, стоя на крыше с дядей Мишей и глядя, как кружит в синем небе голубиная стая. - Шар ведь бесконечный, что внутри, что снаружи."
- Как летят, а? - кричал дядя Миша, и его полное лицо светилось совершенно мальчишеским счастьем.
Голубей он держал около двух десятков - белых, серых, пестрых, и трех тропических, черных, как ночь, с красными пуговичными глазами. Эти летали отдельно от остальных, выше, держа в полете почти идеальный треугольник. Мужик на рынке, продавший их дяде Мише, говорил, что это птицы редкой породы "белдам".
- Да откуда ж я знаю, что белдам значит, Маришка, - говорил дядя Миша, бросая голубя вверх и прищуриваясь, когда птица, хлопая крыльями, взмывала в синее приморское небо. - Но птицы отличные, высоколетные, я не нарадуюсь.
- Марешка, - поправляла его девочка, но он не слушал, подставлял лицо небу и солнцу, следил за птицами, как будто видел сейчас то, что они видели, с ними летел ввысь, позабыв про большой волосатый живот над спортивными штанами и выбитые пробки в комнатах, где жили Марешка с мамой.
Мама очень нервничала - у нее оставалось зарядки ноутбука всего на час, а ей еще надо было закончить проект по работе и позвонить по скайпу дяде Сереже. Марешка напомнила дяде Мише про пробки.
- Да там делов-то на пять минут, - отмахнулся тот. - Успеется. Почему мама твоя "дядям" каким-то звонит? Где отец-то твой, Маришка?
Марешка привычно вздохнула.
Папа пропал три года назад. Ушел на работу и не вернулся. Никто не видел его с тех пор и ничего не знает. Мама трижды ездила на опознания, возвращалась бледно-серая, много плакала, но тела были чужие. А папа исчез, будто нашел в стене перехода в метро маленькую зеленую дверь и ушел сквозь нее в таинственный сад, а дверь тут же заросла плющом, и теперь ему никак оттуда не вернуться...
- Ох ты и фантазерка, Маришка, - сказал дядя Миша, наконец опуская глаза на девочку. - А он что... работа была опасная, или денег много?
- Нет, - Марешка пожала плечами. - Он был инженером-металлургом. Зарабатывал обычно. Читать любил - детективы там, фантастику. Головоломки делал из проволоки. У меня одна есть, я ее никак сложить не могу.
- Иди погуляй, - сказал дядя Миша, вздыхая. - Я сейчас голубей загоню и починю пробки ваши.
Марешка пошла бродить по саду. Она уже весь его разведала - хоть он и был большой, но она была отличным исследователем.
В старой яблоне у дороги, где дядя Миша парковал машину, было дупло, в котором жила беличья семья. Марешка вчера просидела на скамейке напротив дерева битых три часа, ей хотелось дождаться и сосчитать белок, но они были еще упрямее, чем она (мама бы удивилась, что есть на свете такие особи) и так и не показались.
В большой липе тоже было дупло, но там жили осы - если приложить ухо к дереву с другой стороны, можно было услышать низкое, как дрожь, гудение. Ос Марешка считать не хотела, и встречаться с ними - тоже.
За кустами, со стороны соседского забора, был забит досками старый колодец. Между досками были щели и в них можно было увидеть (или представить) черную воду далеко внизу.
- Говорят, местные мальчишки-живодеры там топили кошек, - сказала Марешке грустная восьмилетняя Оля - её семья жила здесь, в пансионате, уже больше недели. - А потом призрак черного кота стал ночами выходить из стен и пить их кровь. А родители им не верили, пока мальчишки не умерли в страшных мучениях. Тогда смотрят - у них дырки от кошачьих зубов по всему телу и крови в жилах вообще нету. И их тела сбросили в этот колодец, чтобы задобрить убитых кошек, а сверху новые доски набили, крепкие, видишь?
Оля шмыгнула носом и потопала обратно в дом. Ей приходилось помогать родителям - два года назад, в порыве увлечения куклами, она выпросила у них "братика или сестричку". Родилась тройня, и Олино беззаботное детство быстро полетело под откос в вихре кормлений, младенческих колик, постоянного родительского раздражения, смены подгузников и ночных побудок в три глотки.
- Сейчас они уже гораздо лучше ночами спят, - сказала Оля. - Скажи спасибо.
Олино семейство жило через стенку, так что основания для благодарности действительно имелись. Самый большой номер пансионата стоял закрытый, несмотря на сезон, а на первом этаже жила балерина на пенсии Любовь Ивановна со своим сыном-инвалидом Васей.
Вася был умственно отсталый и почти не двигался, сидел в кресле на веранде, куда мать его выкатывала утром, жмурился на солнышко. Он был взрослым, но очень маленького роста, пожалуй, если бы он встал на ноги, то оказался бы одного размера с Марешкой. У него была большая голова и лицо прекрасного принца из диснеевского мультфильма - прямой нос, зеленые глаза, крупно вылепленные губы. Марешка чувствовала от этого раздражение, как будто такая красота пропадала на Васе почем зря, а могла бы составить счастье какого-нибудь другого, нормального человека, который бы ее носил и радовался.
- Ты все сад исследуешь, Мариночка? - улыбнулась ей с веранды Любовь Ивановна. - Что ж на пляж не идете? К морю ведь приехали, а не загораете, не купаетесь?
- У мамы проект срочный, - сказала Марешка. - Ей доделать надо, от интернета не уходя. А загорать я вообще не люблю.
Хотя на пляж ей хотелось - побегать по воде, набрать ракушек. Еще хотелось сделать большую горку из песка, утрамбовать, а потом вырыть под нею сквозной ход, сначала с одной стороны, потом с другой, чтобы пальцы провалились сквозь последнюю тоненькую стеночку песка в темную пустоту под горкой.
- Васенька вчера о тебе говорил, - сказала Любовь Ивановна, поднимаясь и подходя к перилам. Она была уже немолодая, но двигалась очень красиво, легко, как танцующая кошка. - Он тебя заметил, а ведь он мало кого замечает. Сказал: "Пусть Марена не подходит к зеркалу, не смотрит в зеркало, не касается зеркала". Я его поправила, что ты - Мариночка, но он уже как шторки в глазах задернул и замолчал.
Марешка пожала плечами (к зеркалу она подходила обычно лишь раз в день, когда мама ее заставляла причесаться, и вполне могла бы обойтись и без этого). Она побежала наверх спросить маму, можно ли на пляж. Мама сосредоточенно печатала, не отрывая взгляда от экрана, а на айпаде было два неотвеченных вызова от дяди Сережи.
- Какой мне пляж, Мареш? - отмахнулась мама. - Вот закончу, тогда будем отдыхать по полной. В дельфинарий поедем. Купаться будем каждый день.
Марешка кивнула, повернулась уходить.
- Хотя постой, - позвала вдруг мама. - Слушай, да ну его, за пару часов не убудет, пойдем-ка на море!
Они бегали по полосе прибоя, по колено в теплой соленой воде. Марешка нашла круглый камень размером с десятирублевую монету, плоский, с дыркой посередине.
- "Куриный бог", - сказала мама. - Я такой находила в "Артеке". Не помню, куда потом делся. Его еще называли "собачий бог" или Боглаз. Это оберег.
- От чего? - спросила Марешка, пряча гладкий камешек в карман шорт.
- От зла, - сказала мама и вздохнула.
На обратном пути мама купила по початку вареной кукурузы и по эскимо. Они шли и откусывали то горячее-соленое, то холодное-сладкое. И смеялись.
Вечером в небе собрались тучи и подул холодный ветер.
Маме позвонил дядя Сережа и сначала рассказал, как она его подводит с проектом, потом про то, что он ел на обед, потом как какой-то мужик припарковался к нему вплотную, потом про футбол. Через сорок минут он пожелал маме хорошо выспаться, чтобы завтра побольше поработать.
Мама нажала на красную кнопку в Скайпе и долго сидела молча, не двигаясь. За окном пошел дождь - капли бросались на стекло, как будто пытаясь его пробить, бессильно стекали вниз.
- Мам... - позвала Марешка с кровати. - А там, где папа... ты думаешь, ему там тоже без нас плохо?
Мама повернулась к ней. Глаза у нее были очень блестящие в полутьме.
- Нет, - сказала она. - Я надеюсь, что где бы он ни был, ему там хорошо. Потому что по своей воле он бы нас никогда не оставил. И раз он не возвращается - значит, не может. Или его в этом мире больше нет. Я его люблю. Пусть ему будет без нас хорошо.
Ветер бросил в окна очередной ушат холодного дождя.
- Завтра мне нужно будет много работать, - сказала мама. - Если дождь не перестанет, тебе придется искать развлечения в доме.
Дождь не перестал.
Марешка попробовала погулять по саду под большим красным зонтом, выданном ей дядей Мишей. Но она насчитала четырнадцать разных сортов грязи - липкая серая, текучая черная, блестящая красноватая и так далее, поэтому гулять было почти негде. Она дошла до дерева с белками и положила на ветку у дупла кусочек хлеба - нечего по дождю за орехами бегать.
Вернулась в дом, немного поболтала со старой балериной. Ее Васенька сидел на веранде в инвалидном кресле и смотрел на дождь так же, как и вчера на солнце.
- Дождь будет долгим, - сказала Любовь Ивановна. - Надеюсь, склоны не размоет, а то местная почва располагает к оползням.
Марешка вернула дяде Мише красный зонтик, а взамен получила черный ключ от закрытого номера, где никто не жил, и информацию о том, что на шкафу там должны быть нарды, а на полке - книги про Алису Селезневу.
- Если принесешь, я с тобой в нарды сыграю, - сказал дядя Миша, с неприязнью глядя на затянутое тучами небо. - Голубей-то не погоняешь в такую погоду.
Черный ключ повернулся в замке с сочным щелчком, как будто раскололся орех. Номер был большой, красиво и дорого обставленный. Марешка не очень разбиралась, но тут сразу поняла, что жить в таком им с мамой было бы не по карману. Она прошлась по комнатам, с любопытством разглядывая картины на стенах - витязя, спешившегося и глядящего вдаль, красивую русалку, задумчиво замершую на камне у воды. Фрукты и натюрморты в столовой ее не заинтересовали, она прошла дальше и заглянула в ванную.
Комната сияла дворцовой роскошью. Унитаз был расписной, с павлинами. Ванна стояла на гнутых золоченых лапах. Три стены были выложены сияющей сине-золотой плиткой, а четвертая была полностью зеркальной. Зеркало было таким чистым и прозрачным, как будто стены и вовсе не было.
Марешка шагнула к стеклу и посмотрела на девочку, вставшую перед нею с другой стороны. Та была худа, бледновата, довольно мала для одиннадцати лет. На ней были джинсовые шорты и футболка с крипером из "майнкрафта". Волосы были рыжие, в папу, а глаза грустные.
Она подняла руку - приложить ладонь к зеркальной поверхности, но поняла, что останется отпечаток и дяде Мише придется приходить и протирать. Ее рука замерла в нескольких сантиметрах от зеркала, но каким-то странным образом девочка в отражении не остановилась и прижала руку к стеклу с другой стороны. Марешка сглотнула, глядя на эту ладонь - это была ее ладонь - с глубокой линией сердца, перечеркнутой белым шрамиком от падения на осколок стекла, с маленькой родинкой на подушечке среднего пальца. Отражение смотрело на нее не моргая, с ожиданием и вызовом, и Марешка медленно, как во сне, донесла руку до стекла и прижала свою ладонь к той, что была в зазеркалье, линия к линии.
И мир дрогнул, качнулся, наклонился, и, чтобы не упасть, Марешке пришлось побежать вперед, все быстрее и быстрее, по наклонной плоскости, а откуда-то дул темный горячий ветер и слышались голоса - то гудящие тяжелым металлом, как рельсы при приближении поезда, то шуршащие сухим песком, как дюны, передвигаемые ветром. Марешка бежала, а мир уходил из-под ног, и, не удержавшись, она упала, ушибла коленку, и движение прекратилось.
Марешка поднялась с холодного гладкого пола и увидела, что стена перед нею - больше не зеркало, а такой же сине-золотой кафель, как и остальные три.
Как научил ее папа, давно, когда ещё водил в детский сад, она закрыла глаза, глубоко вдохнула, досчитала до пяти, выдохнула и открыла глаза. Зеркала по-прежнему не было, а сама комната немножко изменилась. На гнутых лапах, держащих ванну, Марешка заметила черные металлические когти. Павлины на унитазе, до этого умильно тершиеся клювами, теперь спрятались по разные стороны изножья и, вытянув шеи, кричали друг на друга.
Марешка вышла из ванной, быстро прошла через гостиную (витязь на картине, сдвинув доспехи, мочился на окровавленное тело у своих ног, а русалка смеялась, обнажая острые и длинные, с палец, зубы). Со шкафа она взяла коробку с нардами и побыстрее выскочила из нехорошего номера обратно в коридор, который не изменился и был совершенно таким же, и пах так же - пылью, чесноком, цветами и сигаретами. Тяжелая дверь закрылась.
Перепрыгивая через две ступеньки, Марешка бросилась наверх - пусть даже мама занята, она просто сядет рядом, будет смотреть на нее и чувствовать её запах. И ей не будет скучно.
В их номере все было по-прежнему - на столе стоял раскрытый ноут, шторы были задернуты, на картине на стене птички клевали горбушку хлеба. Мамы не было, но в ванной горел свет и лилась вода. Марешка перевела дух.
Она раздвинула шторы и увидела, что дождь уже почти прекратился, он уже не бросался на стекло, а лишь трогал его робкими прозрачными пальцами. Вода в ванной перестала течь, дверь открылась. Марешка обернулась и застыла с неоконченным "Ма..." на губах.
- Приветик, Марешка! - сказал папа, закрывая за собой дверь. - Ты в саду была? Ноги не промочила?
Не дожидаясь ответа, он прошел к столу и сел за клавиатуру, застучал по ней быстрыми пальцами.
- Я уже почти закончил, - сказал он. - Еще немножко, и в нарды с тобой поиграем, я вижу, ты принесла доску. А то и в карты можно. В дурачка. Или в дурочку, - он хихикнул.
- А где мама? - спросила Марешка.
- За продуктами выскочила, - сказал папа. - Я думаю, мы все сыты по горло дядь Мишиной стряпней - готовит он неплохо, но столько насыщенных жиров и быстрых углеводов я не поглощал с самого детства. Мама купит овощей, рыбки свежей. Помидоры тут вкусные.
Марешкин взгляд метался по комнате, пальцы вцепились в подоконник. Комната все же изменилась - на картине птички клевали не хлеб, а человеческую руку, покрытую коркой засохшей крови. Полоски на обоях казались прутьями решетки.
- Папа, - сказала Марешка. - Откуда ты взялся? Ты же пропал.
Отец обернулся к ней, и Марешка увидела, что вместо глаз у него - большие круглые ракушки. Она нашла одну такую вчера на пляже, и Любовь Ивановна сказала, что это редкий черноморский вид "китайская шляпа".
- Да, я - пропавший папа, - медленно сказал папа. - Я. Про-папа. Разве ты по мне не соскучилась, дочка?
Он широко раскинул руки, и, помедлив всего лишь секунду или две, Марешка бросилась в его объятия и уткнулась носом в футболку на его крепком плече, пахнущем морем.
У мамы тоже были глаза-ракушки, но даже с ними она выглядела лучше и счастливее, чем та, что осталась в мире за зеркалом.
Они ели вкусную печеную камбалу, салат из помидоров, зелени и огромных, сладких мясистых перцев. Родители много смеялись, папа часто брал мамину руку и прижимал к губам. Мама гладила его по рыжим волосам.
Еда была ужасно вкусной, свежей, какой-то очень радостной - будто с каждым кусочком, который Марешка проглатывала, счастья у нее внутри прибывало.
- Вот ты говоришь "настоящий мир", Марешка и "правильная сторона зеркала", - говорил про-папа. - А что есть "настоящее"? Где тебе хорошо - там и правильная реальность. Там и нужно быть.
- Пойди погуляй, доченька, - сказала мама после обеда. - Мы вымоем посуду, закончим работу, а потом пойдем на пляж.
- Как вчера? - обрадовалась Марешка.
- Да, - кивнула мама. - Но сегодня у нас будет важное дело. Нам нужно найти для тебя две хорошие ракушки, вот такие, - она постучала себя по глазу. Звук был тихий и звонкий.
- Зачем? - спросила Марешка, холодея, потому что уже знала ответ.
- Молодец, что пришла, Мариночка, - обрадовалась ей Любовь Петровна. - Мы тут тебя все очень ждали. Папа твой всё беспокоился, а мы ему говорили: "Она придет, точно придет!".
Ракушки в ее глазах были с красноватым отливом, а сама она казалась моложе, тоньше, проворнее.
- Я ведь в труппе Большого танцевала, Мариночка, - сказала она, кивая каким-то своим мыслям. - И в "Жизели" была, и в "Баядерке". В примы не вышла, но хороша была, хороша. Вот посмотри-ка!
И она сошла с веранды на мокрую траву, замерла, изогнувшись, потом начала танцевать. Она выгибалась, прыгала, ее коса распалась на золотистые пряди, волосы летели за ней, и казалось - в каждом движении была музыка, создаваемая танцем. Мощная мелодия дрожала на грани слышимости, но не переходила ее. Марешка смотрела завороженно.
Ее отвлекло хлопанье крыльев - большой черный голубь слетел на веранду, сел на спинку инвалидной коляски, в которой неподвижным истуканом, как всегда, сидел Вася. Марешка посмотрела удивленно - птица совсем не боялась, наклонила голову набок, посмотрела на девочку пуговичным красным глазом.
- Почтовый голубь принес послание, - вдруг сказала птица хрипловатым голосом. - Послание для Марены.
- Ой, - сказала Марешка, попятилась, споткнулась и села на гладкие доски.
- Войти можно в одно. А выйти - в любое, - сказал голубь. - Конец послания. Улёт.
И голубь снялся со спинки кресла, вылетел с веранды и полетел вверх, вверх, вертикально, пока не исчез из виду в белесой высоте неба. Марешка выбежала на ступени и провожала его глазами. Солнце сквозь дымку казалось огромной монетой из сияющего белого металла.
А когда Марешка повернулась, то закричала от ужаса. У Васи в инвалидной коляске глаза были живыми, зелеными, блестящими, полными страдания. Звучал крик - немой, потому что рта у Васи не было - его лицо от носа до подбородка было полностью покрыто слоем мелких острых ракушек, какие нарастают на стенах причалов и днищах лодок и называются "балянусы", или морские желуди.
Любовь Ивановна всё танцевала.
- Марешка! Мы готовы, пора идти на пляж, - раздался издалека, со второго этажа, голос про-папы.
Марешка отпрометью бросилась в дом и вверх по лестнице.
"Войти в одно, выйти в любое!" - повторяла она. Ей нужно было найти зеркало. Если дом был таким же, то...
Зеркало нашлось на площадке лестницы - высокое, узкое, в тяжелой деревянной раме. Марешка подбежала к нему близко-близко, так, что стекло затуманилось от ее дыхания.
- Я хочу обратно, - сказала она и прижала к зеркалу обе ладони.
И опять мир качнулся, наклоняясь, и Марешка пробежала несколько шагов и упала. Поднялась с ковра на площадке, чувствуя, как ноют коленки.
На зеркале над нею белели отпечатки ее ладоней.
Их комната была прежней, птички на картине благовоспитанно клевали горбушку. Ноутбук стоял на столе, выключенный, но еще теплый. Рядом лежал айпад, Марешка подняла его, но включить не смогла - мама поменяла код, "1234" больше не работал.
- Мама! - позвала Марешка. И потом, робко, тихо, на всякий случай, - Папа!
Никто не отозвался.
Номер была пуст, хотя вся мамина одежда была на месте и туфли стояли у стены. В черном кроссовке лежал мамин телефон - он был разряжен.
Дом был пуст - исчезли даже Любовь Ивановна с Васей, нигде не было видно громоздкого инвалидного кресла. Не плакали в три горла маленькие Олины братья. Дяди Миши было не видно и не слышно. Марешка прошла на кухню, открыла холодильник, шкафы. Вся еда была на месте - колбасы, хлеб, сыры, любимый дядь Мишин кулинарный ингредиент - сало с тонкой мясной прослойкой. Марешка утащила яблоко и пачку чипсов и вышла из дома.
Сад был пуст, но когда Марешка присела на лавочку, чтобы перекусить, из дупла яблони выглянула пара бельчат, они посмотрели на девочку блестящими темными глазами и снова спрятались.
Улица была пуста - стояли машины без водителей, пальмы мотали зелеными гривами на ветру, никого не было за стеклами домов и магазинов. Марешка зашла в "Макдональдс" у моря - на одном столе лежал чей-то недоеденный бургер, на другом - начатый лист раскраски и мелки. Марешка наступила в лужу растаявшего мороженого на полу, нога прилипала к полу с каждым шагом, потом отрывалась с противным чавкающим звуком.
Пусто было и на пляже. Волны накатывали на берег и отползали с тяжелым шорохом, утаскивая за собой гальку и ракушки. Марешка зашла в теплый прибой, потом посмотрела под ноги и взвизгнула - все ракушки на пляже были вида "китайская шляпа", они смотрели на нее, как сотни внимательных глаз - черных, карих, серых, зеленоватых. Марешка побежала с пляжа, и ракушки лопались под подошвами ее резиновых шлепок.
Добежав обратно до пансионата, Марешка поднялась к себе в комнату и залезла в кровать. Подушка слабо пахла мамиными духами, девочка свернулась калачиком, накрылась с головой одеялом и уснула. Она проспала весь вечер, всю ночь, и проснулась с первыми, ярко-розовыми лучами солнца, поднимавшегося из-за моря.
Марешка накинула свой теплый синий купальный халат - воздух еще не прогрелся, было холодно. Она обошла дом, вышла в сад, дошла до дороги. Все было по-прежнему - ни одного человека. Только птицы весело щебетали, будто ничего не случилось, осы тяжело гудели в своем дупле. Белки вылезли на нее посмотреть в полном составе - двое взрослых и двое молодых.
Марешка прошла к телефону и позвонила в полицию. Трубку взяли не сразу.
- Алло! - сказала она. - Алло, полиция?
В трубке не было голосов, был лишь тихий гул, как от высоковольтной линии. Потом пошли короткие гудки.
Марешка позвонила бабушке в Москву. Позвонила тете Наташе в Пермь. Позвонила в Китай в компанию, которая произвела ее халат - номер телефона был напечатан на этикетке. Трубку поднимали, Марешка слушала шум, потом короткие гудки.
- Хорошо же, - сказала она вслух и сжала в кармане черный ключ от закрытого номера. - Я иду!
Но вначале она пошла на кухню, нагрела в микроволновке молока и намешала в него целых пять ложек растворимого шоколада - мама ей больше двух обычно не позволяла.
Про-папа искренне обрадовался ей, поднял в воздух, закружил. Папа так часто делал, особенно раньше, когда Марешка была помладше и полегче. Она закрыла глаза и на несколько секунд позволила себе поверить. Смеяться. Кружиться в сильных руках.
Когда про-папа опустил ее на пол, она покачнулась и села на стул.
- Ты забрал из мира всех людей, - сказала она обвиняюще. - Почему?
Про-папа вздохнул и сел за стол напротив.
- Потому, что я был разочарован, - сказал он. - Я вернулся. Думал - ты меня по-прежнему любишь и мы будем счастливы, все вместе. А ты...
Его ракушки грустно уставились в стол.
- Это все не настоящее, - упрямо сказала Марешка. - И ты не настоящий.
- Ну вот, опять заладила, - про-папа пожал плечами. - "Что есть реальность? Как ее определить? Если говорить о том, что ты можешь почувствовать, понюхать, попробовать на вкус и увидеть, то "настоящая реальность" - это просто интерпретация твоим мозгом электрических импульсов." Узнала, откуда это?
- Нет, - сказала Марешка. - Отдай мне настоящий мир.
- Этот мир - настоящий. Может стать настоящим, - поправился про-папа. - В нем буду я. И мама будет смеяться. Если ты поверишь и останешься с нами, этот мир станет реальностью. Он будет расти и набирать силу. Мы будем ходить на море. Жарить шашлыки на пляже. Читать книжки. Ловить бабочек и украшать ими стены. Потом мы создадим в этом мире другие города и поедем в них путешествовать. Если мы поверим в Австралию - в мире будет Австралия. Большой барьерный риф, а, дочка?
Марешке очень хотелось сказать "да". Но она упрямо помотала головой. Про-папа встал и прошелся по комнате. Постоял у окна.
- Хорошо, - сказал он наконец. - Мы с тобой сыграем. Если ты выиграешь - можешь возвращаться в свой мир, он будет точно таким же, как ты его оставила, ничуть не лучше.
- А если я проиграю? - спросила Марешка.
- Мы пойдем на пляж и подберем тебе пару красивых ракушек, - ответил про-папа и улыбнулся, показав острые зубы. Он протянул через стол руку. Марешка чуть подумала и пожала ее. Рука была холодная, влажная и рыхлая, как что-то, что много лет пробыло в воде.
- А как мы будем играть? - запоздало спросила она.
- Ты должна сложить мою головоломку, - сказал про-папа. - До заката.
Марешка побежала к кровати, достала из-под нее свою полосатую сумку и нашла в кармашке папину головоломку. Она была сварена из трех колец толстой стальной проволоки, которые пересекались замысловатым образом и образовывали лабиринт. В начале лабиринта раньше были три бусины - золотая, серебряная и медная, их нужно было провести через проволочные хитросплетения в петельку на конце. Сейчас бусин не было, лабиринт был пуст.
Марешка подняла недоумевающий взгляд на про-папу, который по-прежнему сидел за столом и улыбался.
- Ах да, - сказал он. - Я буду жульничать.
Марешка вылезла на крышу, села на край, свесив ноги. Город вокруг был прорисован плохо, настоящим казался только сам пансионат, сад вокруг него и дорога к морю. Остальное терялось в белом мареве. В небе висела белая монета солнца.
- С чего же начать? - пробормотала Марешка.
С неба слетел и опустился рядом с нею черный голубь.
- Почтовый голубь принес послание, - сказал он хрипло. - Для Марены. Золото у того, кто думает, что всем тут владеет. Серебро у тех, кто не застал зимы позапрошлого года. Медь у того, чья нога никогда не ступала на землю. Конец послания. Улёт.
И голубь, как и предыдущий, исчез в вышине. Марешка сосредоточенно думала.
"Всем тут владеет". Она пошла искать дядю Мишу.
- Сыграем, Маришка? - предложил дядя Миша прямо с порога. Он сидел на полу у дивана и конусы его ракушек смотрели на доску, разложенную для партии в нарды.
Марешка присела на пол у доски, скрестив ноги.
Вместо шашек на доске были большие жуки - белые и черные. Некоторые сидели терпеливо, с большим достоинством, лишь иногда дергая усиками. Были и такие, что перелезали в соседние ячейки, а то и норовили забраться друг другу на спину.
- Я буду черными играть, - сказал дядя Миша и почесал живот. - Ты начинаешь.
Марешка играла в нарды хорошо, хотя жуки ее все время отвлекали - безобразничали, не сидели на месте, а когда она их передвигала, хватали ее за кончики пальцев невесомыми цепкими лапками.
Она наверняка бы проиграла, если бы не сосредоточилась. Раз про-папа сказал, что это и её реальность, уж она её поправит! Марешка прищурилась и выбросила четыре раза подряд по две шестерки на кубиках. Пятнадцать ее белых жуков, освобожденных с доски, расползлись и образовали на столе большой веселый смайлик. Черные жуки в ответ собрались в смайлик грустный, а потом и вовсе разлетелись кто куда.
- Эк ты меня, - почесал в затылке дядя Миша. - А на что мы играли-то?
- На бусину, - сказала Марешка. - Давайте-ка ее сюда.
Дядя Миша вытащил бусину из кармана рубашки и протянул ей на открытой ладони. Как только Марешка ее взяла, он замер, как манекен, перестал дышать и двигаться. Марешка постучала пальцем по его плечу под рубашкой. Звук был пустой, пластиковый. Ракушки смотрели в никуда.
Марешка нанизала бусину на проволоку и ушла из мансарды.
- Оля! - позвала она из сада. - Оля!
Девочка вышла на балкон. Она казалась еще бледнее и грустнее, ракушки в ее глазах были покрыты мутно-серым налетом.
- Когда твои братья родились? - спросила Марешка.
- Прошлой весной, - отозвалась Оля.
- Я сейчас к вам зайду, хорошо?
Оля посторонилась, пропуская Марешку в комнату. Посередине стояли в ряд три кроватки с деревянными решетчатыми бортиками, а в них прыгали, извивались, перекатывались ужасные скользкие существа, похожие на осьминогов с четырьмя щупальцами или на собак с содранной кожей.
- Это твои братья? - сказала Марешка, опомнившись от удивления.
Оля грустно кивнула.
- Знаешь, я иногда вспоминаю, как раньше всё было - я, мама и папа... И тогда я хочу, чтобы эти - умерли, исчезли. Или хотя бы двое из них исчезли, остался бы один. Но потом я не могу выбрать, который должен остаться, они все такие славные. И тогда я вспоминаю, что они - мои маленькие братики и я их люблю, и чувствую себя ужасным чудовищем, - Оля всхлипнула.
- Это все не настоящее, - сказала Марешка и обняла ее за плечи. - Ты на самом деле так не думаешь.
- Думаю, - тихо сказала Оля. - Мы ненастоящие, но он нас сделал из настоящих. Из наших отражений в черной воде старого колодца. Мы - то, что мы есть...
Склизские собачки без кожи встали на задние лапы в своих кроватках и грустно завыли. Марешка погладила Олю по голове.
- Где-то здесь должна быть большая серебряная бусина, - сказала она. - Как же мне ее найти?
- Я помню книжку, - сказала Оля. - Там девочка искала стеклянные шарики. И она их видела, когда смотрела сквозь дырку в камне, они тогда светились.
- О, я попробую! - обрадовалась Марешка и стала искать по карманам Боглаз, который нашла на пляже, казалось, уже много лет тому назад. Камень был приятно-тяжелым, теплым от ее тела. Марешка прищурила один глаз и стала смотреть в отверстие в центре Боглаза.
Бусина светилась серебром, она была под подушкой в левой кроватке. Ужасные зверушки сквозь камень выглядели маленькими мальчиками, совершенно одинаково напуганными, с губами, дрожащими на грани рёва. Марешка подошла к кроватке, забрала из-под подушки бусину, погладила малыша по пушистой голове. Почувствовав ласку, мальчик заплакал, и за ним тут же включились остальные двое.
- На, - сказала Марешка, отдавая камень Оле, которая стояла у двери и с ужасом и отвращением смотрела, как чудовища в кроватках лают и визжат. - Посмотри на них. По-настоящему посмотри!
Оля прижала камень к ракушке своего глаза и сдавленно вскрикнула. Ракушка раскололась и выпала, под нею был настоящий глаз - карий, блестящий от слез.
- Да вы ж мои хорошие, - сказала Оля дрожащим голосом и бросилась к кроваткам, обнимать, гладить, успокаивать. - Вы ж мои любимые!
Марешка вышла из комнаты, надевая на проволоку вторую бусину.
- "Чья нога не ступала на землю", - задумчиво сказала она. - Чья же не ступала?
Васю она нашла на прежнем месте - он был частью веранды, как один из столбов, держащих ее крышу. Когда он увидел Марешку, его глаза вспыхнули радостью и узнаванием, как будто он давно любил её и ждал, и вот, наконец, дождался. Заросший балянусами рот по-прежнему внушал ей ужас и отвращение, но, повинуясь безотчетному порыву, она подошла и поцеловала Васю в лоб.
- Где-то здесь должна быть последняя бусина, она мне очень нужна.
С огромным усилием, как будто на каждом пальце у него висело по ведру воды, Вася приподнял искривленную руку и показал на свой скрытый под ракушками рот.
Марешка поняла, что ей предстоит сделать, и задрожала. Васин палец указал ей за спину, она повернулась и увидела, что солнце уже садится, что его монета уже стала медной, что время, отведенное ей про-папой, кончается. Она повернулась к Васе, нерешительно подняла руку к его лицу.
Он прикрыл глаза - не бойся. Все будет хорошо.
С криком Марешка оторвала первые несколько ракушек, въевшихся в кожу. Потом еще и еще. Ракушки хрустели, кожа натягивалась и рвалась, Марешкины пальцы стали липкими от крови. Балянусы уходили глубоко, вместе с их коркой отрывались куски плоти, но Вася не двигался, пока Марешка не оторвала последнюю ракушку и, рыдая, не опустилась ему на колени, растирая по своему искаженному лицу слезы и кровь. Тогда он открыл глаза.
- Давай руку, - сказал он.
Марешка подняла руку к его рту и он выплюнул ей на ладонь блестящий медный шарик.
- Не плачь, - сказал он. - Я тебя так давно ждал, Марена Свароговна.
- Я - Савельевна, - всхлипнула Марешка, доставая из кармана головоломку и надевая на нее последнюю бусину. - Савельевна.
- Сама увидишь, - Вася улыбнулся разорванными губами. - Ради моей любви к тебе, Марена, закрой мне глаза.
Марешка закрыла Васины глаза своими руками, а потом поцеловала его в оба века. Он замер и стал мёртвым, а она так и сидела на его коленях, дергая бусины в своей головоломке. Как и предыдущие сто пятьсот раз, ничего не получалось.
На веранду пружинистой походкой вышел про-папа. Он казался очень довольным и напевал красивым грудным голосом: "Я вижу, как закат стекла оконные плавит, день прожит, а ночь оставит тени снов в углах..."
- Ну что? - обратился он к Марешке. - Готово? Если нет, то пойдем на пляж.
- Солнце еще не закатилось, - ответила Марешка, не поднимая на него глаз, двигая бусины.
- К чему оттягивать неизбежное? - спросил про-папа, и тут оба они обернулись на хлопанье крыльев. Третий черный голубь опустился на перила веранды.
- Почтовый голубь принес послание, - сказала птица. - Для Марены. Вспомни, кто ты есть, Марена Свароговна. Посмотри...
Голубь жалобно вскрикнул, когда про-папа одним неуловимым движением схватил его с перил, поднес ко рту и откусил ему голову острыми белыми зубами. Потом похрустел, проглотил, а тело выбросил в сад.
- Нямка! - сказал про-папа. - Съел, урча. Сорт "белдам", не иначе. На чем мы остановились, Мареш?
Закат заливал фальшивый мир-ловушку сочным медным светом. Про-папа смотрел на нее своими ракушками.
- А где мама? - спросила Марешка.
- Зачем тебе мама, когда есть я? - пожал плечами про-папа. - Нужна будет - позовем, или новую сделаем. А хочешь - ту, настоящую сюда заберем.
Марешка вздохнула, чувствуя, как собирается в ней белая, ледяная ярость, как первый буран настоящей зимы. И в ее нарастающем накале, как в свете люминесцентной лампы, она вдруг увидела богов.
Себя и его.
Она видела себя.
Прекрасная зрелая женщина в легкой тунике шла через поле, касаясь золотой рукой склонившихся колосьев.
Белая мраморная статуя воздевала ладони, призывая из земли щедрую жизнь и зеленую силу.
Темная, могущественная сущность клубилась под землей, мчалась сквозь почву, всходила ростками, поднималась в небо, дождем бросалась обратно, впитывалась в трещинки, в поры земли, потом замирала в зимнем сне.
Люди несли на палке набитое соломой чучело, одетое в рубаху последнего умершего в селе человека, подвязанную поясом последней вышедшей замуж невесты. Они пели.
Несе смерть из веси, а ново лето до веси.
Здравствуй, лето любезно, обилье зелёно!
Худенькая девочка в черной футболке лежала на холодном кафеле роскошной ванной комнаты, поскользнувшись и ударившись головой.
И она же, Марешка, стояла сейчас на веранде в несуществующем кармашке мира, куда ее заманил вот этот, темный, жадный, который хочет забрать ее, как забрал ее отца.
На его месте видела она прорезь древней тьмы, из которой смотрели горящие голодом глаза, видела мрачного рыцаря в тусклой темной броне, и худого старца выше деревьев, и огромного черного волка, крадущегося по подлеску к пасущемуся стаду священных быков.
- Вот тебе игра, - сказала она и бросила головоломку вверх. Она раскрутилась, вырастая, заполнила собой все небо, весь мир.
Боги Марена и Велес стояли в космической пустоте, а позади, треща, рассыпались в темную труху остатки веранды, пансионата, моря.
Золотая бусина стала Солнцем, серебряная - Луной, медная - Марсом.
Марена подняла руки, напрягла разум и провела их по сияющим небесным путям в конец лабиринта, туда, где они слились в безумной плотности точку, готовую по ее слову развернуться в новый мир.
- Я верну тебе твою реальность, - сказал Велес.
- Нет, - ответила Марена. - Её я возьму сама. Ты верни мне то, что из неё украл. Верни мне отца.
И в эту секунду она поняла, что, будучи свободной выбирать любую из своих сущностей и личин - сквозь столетия, страны и народы, сейчас она все равно выбирает девочку Марешку.
- Прости, Марена Свароговна, - поклонился ей Велес. - Мы с тобой часто в эту игру играем. Может быть, когда-нибудь я и выиграю.
Он поднял руку темнее самой ночи, прижал горячий палец к ее губам и исчез.
Марешка поднялась с холодного гладкого кафеля пустого номера пансионата. В зеркале она видела большую шишку на своем лбу, ссадину и засохшую струйку крови, сбегавшую на висок. Голова ужасно болела.
Как во сне, она вышла из ванной, прошла по комнатам к двери. Витязь на картине смотрел вдаль и чему-то улыбался. Мысли в Марешкиной голове путались, она не помнила, зачем она здесь была и что случилось. Потом, что-то вспомнив, Марешка цапнула с книжной полки толстый том Булычева и еще какой-то, с девочкой и кошкой на обложке. Прижимая книги к груди, она вышла в коридор. Дверь закрылась за ней, мягко щелкнув.
Внизу, у входа, было шумно, кто-то кричал и причитал.
Марешка спустилась и увидела карету "Скорой", каталку с маленьким, накрытым черным покрывалом телом, пустую инвалидную коляску и совершенно растерянную Любовь Ивановну.
- Ах, Мариночка, - она подняла на девочку широко раскрытые глаза. - А Васенька-то мой взял и умер. Дождь прекратился, вышло солнце, он на него взглянул, улыбнулся и умер. Как же так-то? Что же я теперь делать буду?
Каталку задвинули в карету, "Скорая" медленно двинулась сквозь сад к дороге. Дядя Миша поднялся на веранду.
- Все, увезли, - сказал он. - Отмучился раб божий Василий. Пойдем-ка со мной, Любочка. Пойдем-пойдем, тебе сейчас коньячку совершенно необходимо...
Он кивнул Марешке и увел Любовь Ивановну в дом.
Марешка присела в плетеное кресло рядом с опустевшей инвалидной коляской.
Через сад шло к дому Олино семейство - они возвращались с прогулки, промокшие, счастливые. Один из малышей сидел на папиных плечах, второй ехал на маминой спине, а третьего вела за руку Оля и улыбалась. Марешка помахала им рукой. Все трое близнецов одновременно повернули к ней головы и засмеялись.
Марешка открыла книгу.
"Коралина нашла дверь почти сразу после того, как они переехали," - прочитала она, и тут в саду раздался громкий треск, грохот, земля дрогнула и мелко затряслась.
- Землетрясение! - крикнул из глубины дома дядя Миша, и добавил несколько сочных эпитетов, с его точки зрения, подходящих к этому природному феномену.
На веранду выскочила взволнованная Марешкина мама.
- Ф-фух, - сказала она. - Ты здесь. У меня почему-то в голове мелькнула картинка, как ты стоишь у старого колодца, а досок над ним нет, и ты наклоняешься и смотришь в темноту. А тут еще и дом затрясся, я запаниковала...