Дрожали огоньки, как светляки или гнилушки, и жались сбоку-припеку неказистые избушки, из ушей которых шел густой дым. За ними рвы, рытые еще во время последней войны, выжженный лес и, наконец, железная дорога. По бокам-то, как сказал поэт, все косточки русские. А по рельсам шуршат поезда в темноте зимней ночи.
Мало чем примечательные люди, скажем, подвязались жить в этих глухих и отдаленных местах по чьей-то злой воли. Сами по себе они довольно грубо скроены, а тут еще ватные штаны совершенно безразмерные, огромные, растоптанные до предела валенки да драные, оставшиеся от предков фуфайки и смешные шапки-ушанки делают их крайне неказистыми и бесформенными. Однако ничего, улыбались и даже порой смеялись не хуже других граждан необъятной страны.
Грубые лица, угловатые фигуры, старая одежда да в голове постоянный шум от проходящих мимо поездов, зачастую длинных тяжелых товарняков. Детишки их с измальства бегали на железную дорогу и в силу детской наивности думали лишь о том, как бы устроить крушение. Однако на решительные акции редко дергались в силу своей крайней запуганности.
Женщины тут были также грубы, как и мужчины. Они пахли углем, щами, дегтем, керосином, самогоном и потом. Ругались все матом по черному. Пили спиртные напитки в больших количествах и пели матерные песни.
Я и брательник мой Федя жили тогда на этой самой Банной и заросли грязью просто страшно. При нас была одна баба, которую потом некие странники жестоко замочили( я видел собственными глазами) в углу возле старой этажерки. Валентина эта была нам, как сестра родная. Готовила нам жрать в награду за приют и убиралась в хате. А ведь по сути сущая бичевка. Помню дал ей пол булки, и она живо задрала юбку. Но относилась к своему делу Валя предельно честно. Не выебывалась ни разу. Благодарно обвила меня своими грязными руками и все пыталась почесать за ухом. Крепко прижалась ко мне своей пятнистой рожей. Застонала, заохала. Я держал ее на весу, стоя по колено в воде, и чуть не ржал. Честное слово. Ведь от вида этой лахудры ужаснулся даже мой брательник Федя, который по жизни навидался всякого. Он как раз очнулся от забытья, бедолага, и попросил попить, не в силах встать.
- Да налей-ка ты ему, братишка, самогнета похмелиться, - сказала тогда Валька, а Федор лишь одним глазом на нее глянул, с трудом разлепив око, и начал материться так, будто его специально отравили нервно-паралитическим газом.
Однако постепенно и он привык к ней. Хотя поначалу разговор у них не клеился. На его вопрос, откудава родом сама будет, Валентина нахмурилась и ответила, что жить ей осталось очень мало. Накаркала на свою голову.
Мужики эти, странники, которые ее грохнули, были какие-то залетные фраера. Нет, не местные точно. Они долго избивали ее, плевали ей в рожу, размазывали по обнаженному телу сопли и говно. Мы с брательником сидели за занавеской и не дергались, так как боялись, что и нам будет пиздец. Прибьют запросто эти дураки, отставшие от эшелона. Они же возили ее мертвую по полу, матерились и все больше возбуждались. Надругались по очереди над теплым еще трупом. Потом унесли бабу на помойку.
- Ничего, братушка, - утешал меня после Федя, - отольются им девкины слезы.
Долго скучали мы по Валюхе, пока не познакомились с Оксаной и стали забывать с ней все на свете.
Исключая презренный быт, какого на любом полустанке вы увидите, как грязи, собственно жизнь у нас протекала в шалмане "Мутный глаз", где постоянно рисовался и царил наш друг Фалей. В его компании пол литры легко переходили в литры и кубы. А сам он в рот не брал. У него в районе живота имелась маленькая железная трубочка. Вот туда-то Фалей наш и заливал спиртное. Все, кто это видел по первости, конечно, охуевали сразу. А ведь народ там у нас тусовался разнообразный: пьяницы, воры, бичи и дураки, сбежавшие из дурдома.
Мы с брательником Федей прочно обосновались тогда жить в котельной. Работали кочегарами, а в свободное время играли на баяне до одури. Федя уже почти не спал в ту пору. Он очень почернел рожей, зарос и стал похож на черта. Подурнел и отупел от этой беспросветной жизни. Но, казалось, все ему было до фени. К его чести надо отметить, что братуха делился со мной последним: сахарком, булочкой, пирожком с картошкой, кусочком сала...Рожа то сажа у человека, но душа широкая и сердце открытое. Поверх волосатой груди верный ватник постоянно зимой и летом. Точный признак, что это наш человек. Без булды, патриоты. У моего Феди, когда он не бредил, были свои просветы, хотя имелись и просчеты. Это один Фалей не ошибается в шалмане "Мутный глаз" сколько ему залить спиртного в свою знаменитую трубочку. А хоть и море в самом деле. Ему все норма. Стоит он там у грязного стола в вечно исходной позиции: всегда готов принять дозу. Хорошо засветился в этом замызганном заведении наш увечный. Как бы бьет постоянно на жалость, но при этом имеет и гордость. Мужик он нормальный, никто не спорит. Никогда ни у кого ничего не просит, а коли, нальет кто, тотчас благодарит улыбкой, сквозь которую видны пара желтых клыков. И никому притом не друг - ни ментам, ни ворам. Чрезвычайно независимая личность. Так и надо, патриоты, в этой ебаной жизни.
Впрочем, расскажу я вам лучше про Оксану. Пахло резиной и елями, когда я ехал на дрезине не помню сейчас уже с какой целью. И пел любимую песню: " я вышел на палубу, палубы нет..." Рассуждал: на мокрой земле тают снежинки, а, следовательно скоро Новый год и месть моего брательника Феди приурочена именно к этой знаменательной дате. Ничего не поделаешь, никуда от этого не деться. Он ведь негодяев где угодно вычислит, раз поклялся могилой матери.
- Всех замочу, - мычит Федя, шуруя уголек в котельной. И я лично почему-то ему охотно верю.
Временами я сам его боюсь, честное слово. Как-то неуверенно мне становится с ним рядом и чертовски зябко. Ладно, хуй с ним. Раз уж начал про Оксану, то буду рассказывать дальше. Она работала парикмахершей при станции. Как сейчас вижу ее робкие плечи, согнутую спину, перхоть в волосах, узкие бедра. Слышу ее приглушенный смех и незлобный матерок. Но опять почему-то срезаюсь на Федора. "Есть идея,"- шепчу ему как-то раз полупьяному, - " когда это все кончится, поставить тебе бюст на родине." "Бронзы не напасешься, братишка," - отвечает он на мои странные слова, -" для меня ведь вся Россия родная страна, а где меня родили, гадом буду, не помню. Не знаю и даже не вникаю. Какая на хуй разница. Также, братка? Зато потом поскитался я по нашей необъятной. Повозило меня на машинах, на поездах. Поболтало в трюмах. Просветило капитально в зонах. Потратило изрядно в разных населенных пунктах, пока не кинуло окончательно сюда. Думаю, навечно. Вот теперь отомщу только уродам и помирать можно. Но до той поры не успокоюсь, братушка". Я сижу, прислонившись спиной к теплой батарее, и шепчу ему: "наша жизнь лотерея, Федя, и чем помирать от скуки, лучше действовать и бить поскуд". Он согласно кивает на это, щурясь, как прожженный жулик. Да ладно, ништяк. Я давно уже остепенился. Все, кранты на хер. Прилег на топчан и раскрыл замусоленный томик писателя Диккенса. Роман назывался "Большие надежды."Оксана читала его еще тогда, когда у нее была короткая стрижка и она называла меня "зайка". Уссаться можно, как вспомню. А ходила она, кстати, в узких зеленых штанах и курила исключительно Приму. Пила только самоган. Голос у нее был такой довольно грубый. Как я уже сказал, работала девушка в парикмахерской, но также подрабатывала на линии, где ее однажды и грохнули. Но это уже другая песня. Да вот еще деталь: пахла она постоянно самыми лучшими духами "Красная Москва". Это к слову. Что мне в ней нравилось, так это то, что она экономила на всем, но не забывала с получки купить какую-нибудь хорошую книжку. Этот роман мне тоже от нее достался. Читаю вот теперь постоянно и чуть ли не плачу. Сама Оксана не раз признавалась мне по пьяни, что просто рыдает над судьбой героя, маленького Пипа. "Да, от своей судьбы, видно, не уйдешь,"- неоднократно повторяла девушка в глубокой задумчивости. А потом резко заявляла: "да пошли они все на хуй!" Федя в это время шуровал свой уголек, прислушиваясь в пол уха к нашей просвещенной беседе. Он-то не грамотный у меня, но всю Сибирь прошел вдоль и поперек. Хлебнул горя человек, зато к закату дней имеет и брата и верную подругу жизни, так как я просто не мог не поделиться с ним женщиной, которая любила нас обоих, как сестра. Хорошая была девчонка. Жаль замочили ее не поделу. Эх, блядская наша жизнь. Умная же была Оксанка, пиздец всему. Мы с брательником это сразу просекли. когда она одним пальчиком вскрыла тот шкафчик, а в нем две бутылочки Клюквенной и литр почти керосина. Лафа. "Ну, ты даешь, курносая, " - прохрипел тогда Федя, сам очень опытный мужик в таких делах. Оксана улыбнулась, очень польщенная, и даже зарделась, так как похвала Федора в районе Банной чего-то да значила.
Итак, я лежал на этой ебаной лежанке и вспоминал от нехуй делать свою первую свиданку с Оксанкой. Запала она чего-то мне в душу. Девка помню мусолила страницы, читая мне вслух про мрачную обстановку в доме одной дамы, которую кинул ее жених, съебавшись от нее с концами в день свадьбы. Она после этого типа ебнулась. С потолка у нас притом капало, утробно урчали трубы, где-то отдаленно бухало и охало да, как обычно, стучали по рельсам составы. А Федя все подбрасывал угольку, вытирая пот с влажного лица, будто снимал слой за слоем обгоревшей кожи. Да бормотал время от времени: "всех уродов урою." Потом она повела меня к себе в парикмахерскую. Как сейчас вижу себя в большом тусклом треснутом и загаженном мухами зеркале, рядом с которым приколоты несколько голов с модными прическами. Худая уборщица с бледным лицом баптистки медленно, словно объелась демидрола, сметала на полу мои волосы. Рядом в кресле душили полного мужчину. Тройным что ли?
Потом я ждал Оксанку возле парикмахерской и в моей сумке радостно бились друг о дружку две бутылочки Вермута. Огнетушители. Черные, как смола. Наконец, все кончилось, и она сняла с себя грязный халат. Как только девушка вышла, я не сдержался и сразу же обнял ее за сутулые плечи и поцеловал в холодные щеки. Мы заспешили к ее домику, где Оксана жила совершенно одна и топила печку два раза в день. В комнате я сразу выставил мои бутылки на стол, покрытый рваной клеенкой, по которой мальчики играли с мячиками, а девочки с собачками. Она включила радио. Пел Утесов. Я вырубил на хер свет: нам вполне хватало огня от плитки. Налил два грибатых стакана с краями, как учили в детстве. Поднял тост за Полину Семеновну, почему-то вспомнил свою первую учительницу, которая пророчила мне дальнюю дорогу. Говорила, что я далеко пойду, если только милиция не остановит. В те годы я хотел стать капитаном дальнего плавания, но не получилось. Знать не судьба. Да по хую.
Выпили мы с Оксанкой и сразу захорошели обои, потому что вино это пришлось на старые дрожжи. Как она там только терпит в своей парикмахерской, не опохмеляясь ни хуя? Железный характер. Забалдели мы быстро еще и потому, что ничего не жрали с самого утра. Тотчас повторили, чтоб догнаться, и уже после только разговорились.
Оксана веселая оказалась гражданка и начала было раздеваться после третьего стакана. Сняла кофточку всю в бабочках, коротенькую голубенькую юбочку и осталась лишь в черных местами рваных колготках.
- Дальше не надо, - сказал я тут строго и налил по новой. Выпили за Родину, патриоты. Пошли танцевать. Я сам пригласил девушку, немного стесняясь, уловив по черному репродуктору, что висел на стенке как память о прежних жильцах, муже и жене Купцовых, что умерли тут недавно ночью от угара, знойное аргентинское танго.
Мы танцевали. Она в черных колготках колготках и белом бюстгальтере, я в синих трико и рваной майке. Отличная пара. Нам было хорошо. Ведь до этого мы лишь мимолетно встречались на ночь глядя в беседке при станции, где люди курят, пьют и гадят. Мы лапали друг друга, залезая под одежду руками, целовались на скороту, да вот, пожалуй, и все дела. Ну, еще говорили о всякой хуйне. Не стоит даже вспоминать. Оксанка помню рассказывала мне последние новости. Про Повыдыреву, например, Катьку, одноглазую, которая возвращалась раз ночью с гулянки, нажравшись самогона, да присела на рельсы покурить и оправиться и не услыхала, идиотка, как сзади подъехал товарняк...
Теперь расскажу я вам чуть ли не о главном. Среди непутевого пристанционного народа путался у нас с некоторых пор один мальчонка. Звали Петькой. У нас его путем никто не знал: кто таков и откудова взялся. Думали, что беспризорник, а он, лопух, оказывается, утек из колонии для малолетних и прижился у нас в этом чертовом краю. Никто его тут не обижал, потому что люди все понимающие. А мы с брательником Федей даже пригрели пацана у себя в котельной. Брату моему малый вообще даже приглянулся, так как сам он торчал неоднократно, ходок немерено у человека. А этот Петруха был шустрый. Бегал нам за самогоном на другой конец Банной и возвращался просто моментально. За это мы его ценили. Иногда Федя по настроению рассказывал хлопцу поучительные истории из жизни урок, я просвещал его по своему, ну а Оксана, та позволяла себя лапать, когда напивалась пьяной. Вскоре она пригласила всех нас к себе на день рождения. Откровенно говоря, я не хотел идти. Ого, волочиться туда не ближний свет. Да лучше, блядь, лежать на топчане и думать о хорошем. Нет, уговорили все ж меня. Мол, там водки - море. Пришлось усесться за стол с разными придурками, кричать поздравления, слушать всякие дикие истории и пить стакан за стаканом.
Оксана была приодета по случаю своего праздника. Припудрена, накрашена, даже, по моему, подрумянена. А прическа у нее была абсолютно новая и очень модная - вшивый домик. Смотрелась девка классно. Я же, как закон подлости, чувствовал себя не уверенно. Еще в правом боку чего-то кололо. Печень что ли? Короче, не мой день точно. Оксанка это заметила и начала меня успокаивать, гладить по плечу и подливать мне водки. Ну, и напросилась на свою голову. Я дал ей такой пизды, что самому потом стало стыдно. Ходил извиняться, а хуй поделаешь. Что характерно, этот щенок Петька полез ее защищать. Чуть не убил ублюдка и выкинул его из хаты на хуй на мороз. Вот тоже пригрели с брательником урода, такой убьет и не задумается.
Когда драка кончилась, мы опять пили за именинницу и целовали ее по очереди. Вскоре все гости пустились в пляс, как сумасшедшие, спущенные с цепи. Только брат мой Федор что-то загрустил и смотрел в одну точку. Рожа вся черная, грудь волосатая, фуфайка замасленная...Угрюмый, страшный. О чем-то братушка обратно крепко задумался. А гости танцевали так, что в итоге лопнула лампочка.
После первой нашей конкретной встречи с Оксанкой я стал часто приходить к ней домой. Весь ее скромный скарб - старенький весь в трещинах стол, некрашенная лавка, мутное зеркало в черной раме и календарь на стенке - я изучил досконально. А тут еще несчастье: померла оксанкина соседка Варька, которая работала в шалмане "Мутный глаз". Выпила какой-то не той водки и моментально крякнула. Петька, наш заморыш, как назло, научился рисовать срамные картинки, на которых мужики ебали баб разными способами. Мы с Федей пиздили его за это нещадно, только хуй толку. От судьбы не уйдешь, патриоты. Мог бы парнишка стать неплохим художником. Даже Федор понимал, что у него явный дар. Однако гены были очень плохие и его всю дорогу тянуло на криминал. И вот народ идет проститься с покойницей, а он, уебок, показывает всем эту порнографию. Хорошо, что большинство были уже пьяные. Но по комнате, где стоял гроб, ходили тихо, остерегаясь даже харкнуть. Труп был белее снега, желтее говна или чернее паровоза. Смотря кому с каких пьяных глаз он мог как показаться. Плюшевые синие шторы задернуты. Одна брюхатая и горбатая бабка так и села вдруг на пол, не осилив долгого стояния. Ей дали пизды и выкинули на мороз.
- Доживем ли мы, граждане, до глубокой старости( - рассуждал путеец Гаврила, - при нынешнем-то испорченном климате и таком поганом режиме?
Его не слушали. Все старались как-то отвлекаться от мрачной темы. Кто повторял стакан за стаканом, кто курил, как не в себя, кто болтал и нес ахинею. Те же, кого вообще развезло после ядреного оксанкиного самогона, сидели у печки да размышляли, чья очередь следующая. Оксанка тогда еще не знала, что ее скоро грохнут. Возле самого гроба сопел недовольно Петька. Дело в том, что он хотел прибить этого петуха с большим гребнем, надыбав его в сарае, да вмешался Федо. Он-то кочета и зарезал. Ощипал, как надо, сварил и съел. Петюха в отместку набросился на рыжего варькиного кота. Выгнал его на улицу, загнал в сарай. И долго бил котяру кочергой. Потом выколол глаза ржавой вилкой. Вырезал у него на грудке звездочку и повесил над входом.
А на поминках уже рекой лился оксанкин добрый и задиристый самогон. Люди пили, оживленно разговаривали, пели песни. Один только Федор стоял во дворе, держа в руке большой нож, и шептал хриплым голом:
- Из под земли достану уродов и замочу на хер. Сукой буду. Век воли не видать.
Конец
ПИСЕЦ ВСЕМУ
" По небу летел писец всему."
Из детского стишка.
Я встретил Зою под часами возле вокзала. Она была в шубке на голое тело, а золотистые волосы распущены по плечам. Вся стать независимой женщины, голос, как у малиновки по утру. Потом мы долго шли с ней вдоль забора, на котором были сплошь матерные надписи. Сверху чего-то капало, под ногами - хлюпало.
- Скорее повешусь на коромысле, чем вернусь в эту деревню Варваровщину, - шептала Зоя, остановившись и прислонившись спиной к недавно покрашенному в белый цвет дереву. - Пошли в подъезд, что ли? - предложила она совершенно неожиданно. А потом прижалась ко мне всей своей дрожащей плотью.
Я чувствовал себя, не скрою, как молодой жеребец при виде доброй кобылы.
- Я как в поезде ехала, - продолжала Зоя уже в моем бараке, - ни с кем старалась не разговаривать, чтоб не расстраиваться. Очень хочется, Коша, начать новую жизнь.
Я курил сигарету Прима и гладил ее по большому мягкому животу. Она говорила и как бы присматривалась к обстановке, поглядывая время от времени в окно. На улице возле канавы стоял милиционер.
- Может, это он меня ищет? - спросила она, наконец. И зачем-то прикрыла грудь руками.
Я сказал, чтоб она не выдумывала, и предложил ей колбаски. Девушка поправила слезший с ноги черный чулок и не отказалась. Помазала кусочек горчицей и с удовольствием съела.
- Гнусно там в деревне, - сказала Зоя, подкрепившись.
Мне хотелось спать. День выдался нелегкий. Набегался по разным делишкам и подустал капитально. Зоя тоже не прочь была отдохнуть. Легла и тотчас уснула, сунув в рот большой палец. Груди ее раздвинулись в разные стороны, ноги слегка раздвинулись. Утопая в диване, она спала и ей снилась проклятая деревня Варваровщина. Домик ее небольшой, если брать от клуба, то налево мимо свинарника, где нынче летом повесился злодей Митрич, погубивший немало односельчан. Дальше шел большой сад, где собственно и началась ее жизнь как женщины. Парило и над рекой поднимался туман. Степка, тогда еще здоровый парень, не увечный, задрал ей юбку и прижал к яблоне. Пахло клевером, штрифелем, навозом. Стучал где-то дятел. Кричал бригадир Палыч: хууууй-наааа! Бредил неподалеку в кустах пьяный мужик по кличке Нос. Он мычал, мучался, дергался, крутился, но никак не мог снять штаны. Так и обосрался. После чего сразу заснул...
Зоя вдруг проснулась и сразу же посмотрела в окно. Милиционер стоял на прежнем местом. Она хотела, что-то сказать, но увидела, что друг ее Коша, который сегодня утром продал у вокзала путяную зимнюю шапку по дешевке, чтоб срочно опохмелиться, крепко спит.
Я спал и видел сон про Масленицу. Я лез за призом по шесту, но вдруг сорвался и ебнулся мордой об лед. Крови было...
" Жрать, однако, хочется", - подумала Зоя и пошла на кухню к холодильнику. Нашла бутылку пива и какую-то сухую рыбину. Лизнула ее вдоль спины и вспомнила Степку. Он взял ее за жопу и затрясся весь. Жалко его, потому что сейчас лежит человек на лавке весь синий и молчит насмерть. Таким нашли его как-то вечером возле леса, и все подумали, конечно, на тракториста Андрюху Кривого. Они со Степкой поехали на тракторе за водкой уже сами в лоскуты пьяные. Андрюшка вернулся и спал потом весь день, как не будил его бригадир Палыч, который даже бил каблуком сапога по наглой роже. Бесполезно.
Степку обнаружили бабы, когда пошли за опятами, и подумали сначала, что парень мертвый, но оказалось - дышит. Зоя тогда испугалась страшно, так как опасалась, что Степка может в бреду наговорить про их половые дела. Но тот молчал насмерть, не стонал даже. А в деревне все считали, что Андрюшка-тракторист парня снасильничал, после чего переехал трактором. Приехала милиция и забрала парня. Но вскоре его отпустили за отсутствием улик.
Зоя так погрязла в этих воспоминаниях, что не заметила, как в комнату вошел мой дружок Карлуха. Он был смурен, как обычно. В руке зажат чинарик, в дурной башке несуразные мысли.
- Откуда сама будешь? - спросил он у Зои, присаживаясь к столу. Та ответила, что из Варваровщины. Оказывается, Карлуха сам из тех мест родом. Надо было срочно бежать за бутылкой.
В итоге этой дикой пьянки мы спали втроем. Причем эта блядская пара, Карлуха и Зоя, лежали в обнимку, когда я проснулся. Я протянул руку, шаря в темноте окурок, но обнаружил на столе пол стакана водки и холодный пирожок с мясом. Вот. бдядь, удача! не хуево проснулся. Причастился и, взбодрившись, причесался перед разбитым зеркалом.
А Зоя спала безмятежно и вновь видела во сне свою родную деревню. Ту самую хату, где она лежала на полатях и слушала, как медленно капает самогон. Она уже выпила два стакана и прилично захорошела. Кошка Машка царапала ей руку, а Зоя думала только про Степку. Ей очень хотелось, чтоб он ей опять засадил. Время же было такое, что на ум шли одни покойники.
- Все ж надо б, Палыч, старику Михеичу досток на гроб выделить, - обращался к бригадиру пьяница Нос, - всю жисть человек на это хозяйство положил.
Покойник уже неделю лежал в своей хате на краю деревни не погребенный. А начальство твердило, что у них якобы нет денег. Палыч по этому вопросу посылал всех на хуй. Они и шли, опустив головы. Кто шел в лавку за водкой, кто к Зойке за самогоном. А та думала во сне, что поет песню про березу. Когда же она вышла на крыльцо полураздетая, несмотря на страшный холод, верный пес Жук так и рванулся к ней, гремя цепью.
- Жуча, мой верный, - горячо зашептала пьяная девка, лаская и гладя животное, а он облизал ее всю шершавым языком. - Нет, не могу больше! - в отчаянье воскликнула Зоя. Она рванулась вперед в темень и ебанулась прямо в грязь.
А мой друг Карлуха видел во сне кривые сабли ярых янычар и себя, атакующего их во главе роты кирасир. Он был в белой, обагренной кровью, рубашке и в руке держал шпагу. Помилуй бог! Турки были в чалмах. Жестокие, страшные, злые. Если брали наших в плен, то сразу сажали на кол. Сдаваться поэтому не имело смысла. Вперед, россияне!
Зоя тут очнулась и попросила пить. Пришлось мне идти на кухню и разбить там как на зло стакан. "Вот же блядюга", - подумал с раздражением, - "от этой шкуры одни неприятности".
Зоя пила, стуча зубами о край алюминиевой кружки.
- Там еще водка осталась, - обратился я к ней, - не желаешь пять капель?
Да что там пить? Это ж слону дробина, на один зуб положить. Надо думать, где достать еще денег. А добрая деревенская девушка еще хотела поделиться с Карлухой. Толкнула его в бок. Тот хрюкнул, посаженный все-таки на кол беспощадными турками, но глаз не открыл. Черт с ним, решили мы, и допили, что там оставалось, без товарища.
Я пошел пожарить яичницу и у плиты вспомнил без всякой связи, как в самый разгар бунта ко мне в квартиру ворвалась рота курсантов. Беспредельники поломали всю мебель, разбили в дребезги унитаз, выкинули в окно чемодан, в котором я хранил письма от любимой женщины и дорогие мне фотографии. После этого без пяти минут офицеры стали ебать на полу бедную Зойку. Она же, настоящая русская баба, терпела все просто стоически. Когда курсанты, наконец, свалили, Зоя попросила выпить слабым голосом. Помню возле помойного ведра валялись разорванные карты, в открытое окно дул злой ветер. "Козлы ебаные!" - в сердцах выругался я и стал шарить по карманам в поисках десятки.
Перекусив, Зойка немного повеселела и стала рассказывать про смурную деревенскую жизнь. Про волка, который повадился ходить на конюшню и вырывать у коней здоровые куски мяса из крупов. Упомянула Степку. Бабы гомонили на току, что не жилец он. Андрюха-тракторист приебался к Палычу. Говорит, мол, чтоб подумал все-таки бригадир насчет гроба Михеичу. Тот и парня послал на хуй. Кривой, конечно, затаил обиду. Потом Зойка приходит к Палычу за какой-то хуйней, а тот сидит на табуретке посреди хаты и смотрит телевизор. Он сам без рук, бригадир ебаный, одни культи торчат. Пьяный в лоскуты. Торс обнаженный. Диктор говорил что-то неразборчивое, а Палыч время от времени прикрикивал на жену свою Лизу, которая таскала картошку из погреба, чтоб не мелькала перед ним старая курва, а потом как заорет: нуж, натуральную блядь промеж них вижу! Имея в виду изображение на экране, где по-прежнему что-то пиздел один диктор. Потом Палыч резко вскочил, подбежал к Лизе и ебанул ей лбом в затылок. Та молча упала в раскрытую яму.
В комнате было холодно, потому что курсанты, насиловавшие Зойку, выбили окно сапогами. Им, видите ли, стало жарко. В туалет теперь тоже приходилось бегать через дорогу в шалман "Шайба", где командовал азер Федя. Он не всем открывал уборную, делал исключение только некоторым.
Времена стояли смутные. Под моим окном постоянно маячил мент, но в подъезде были ограблены почти все квартиры. Зойка рассказывала, что в последнее время она почти в школу не ходила, а если и забегала туда редкий случай, то сразу же шла к кочегару Петрухе покурить и послушать рассказы про жизнь. Они чего хотят, рассуждал чумазый тип, то есть, чиновники, я имею в иду, да хапнуть поболе и свалить отсюда на хуй, а мы тут, блядь. расхлебывай эту кашу. Он гладил ее коленки, обнимал сиськи и наливал в стакан красного вина. Хорошо там было, тепло и душевно.
- У вас тут в городе события разные, - говорила мне Зойка, затягиваясь моим бычком, - бунты назревают, а у нас там в Варваровщине такая, блядь, скука. - Она морщилась и зевала. - Даже старика Михеича не могли похоронить толком. Бригадир Палыч уперся рогом, так и не дал досок.- Потом она вырубилась на хуй, и ей приснился страшный сон.
Степка стоял перед ней весь синий. Лицо чужое, злобное. Схватил ее и бросил на рваное одеяло, что валялось на полу. Дал сапогом в живот. Скинул ватник. При этом из кармана посыпались семечки. За стенкой захрюкал будто боров Филип. Тут она, к счастью, проснулась.
Андрюшка, деревенский, ехал по грязной улице на велосипеде без рамы. Он проклинал все на свете: службу в армии, где потерял глаз, свой любимый трактор, дружка лучшего Степку, который дышал на ладан, и всю эту ебаную деревню Варваровщину. Чтоб она вообще сгинула. На хуй! Грязные коровы стояли по самое вымя в навозной жиже.
"Вот бы бригадира Палыча сюды загнать, чтоб постоял тута хоть часок, сука, " - зло думал про себя Андрюха. Надо сказать, что парень был крепко поддатый. Заскочил прежде к Зойке и хлебнул самогнета. Тормознулся он и у медпункта, где ветеринар Мотя и фельдшерица Клавка только что ебнули по кружке валерьянки за покойника Михеича. Ни чекаясь и ни закусывая. Чисто по русски. Весело потрескивали дрова в буржуйке, мужик и баба меж собой беседовали.
Кривой в окно обругал их матом и поехал было к своей хате, но увидел на топкой тропке, что вела к бане, шедшую из лавки продавщицу Дашку с двумя пол литрами белой и хорошей палкой колбаски. Он к ней подвалил по-доброму и попросил поделиться добычей. Та же, не вникая в суть проблемы, послала парня на хуй. Она, Дашка, гордая была и избалованная начальством. Андрюха же сильно нервничал, потому что уже хотел опохмелиться. Ни слова более не говоря, он вставил бабе в толстое брюхо длинный нож. Та рухнула и застонала. Кривой одну белую сразу же выпил из горла, а другую сховал под ватник. Колбасную палку вставил Дашке в пизду, чтоб знала наших. И поехал дальше. Тормознулся только перед большим домом бригадира Палыча. Вошел в хату и выхватил из-за пояса наган. Бригадир все еще сидел на табуретке и жрал сало.
- Ну, что, Палыч, так и не дашь досок на гроб старику Михеичу? - спросил малый угрюмо.
Бригадир по привычке послал Андюшку на хуй, продолжая жрать и пялиться на экран, где по прежнему пиздаболил одинокий диктор. "Натуральную ж блядь промеж них вижу,"- пробормотал Палыч. Тогда охуевший Кривой несколько раз выстрелил в урода. Одна пуля попала в голову, две или три в разные участки тела. Бригадир рухнул на пол.
Андрюха поджег хату и поехал дальше.
Конец
ОКРАИНА
Летом накануне ебаного дефолта я поселился на окраине города. Центр к этому времени себя явно изжил. Все центровые маргиналы вымерли, остались лишь противные обыватели и зомбированный молодняк, который галонами хуярит пиво, дует шмаль и забивает на все болт. Ничего там больше не происходит, поговорить не с кем. Скучно. По вечерам в дорогих заведениях сидят какие-то манекены. Раньше в кабаках было куда веселее. Лилось рекой дешевое вино, закипали споры, переходящие в драку. Люди конкретно выясняли отношения и хотели узнать истину. Пиздились поэтому между собой очень реально. Теперь все погрязло в притворстве и наглой пиздежи. Царил дешевый материализм. Раньше девки тебя сами снимали, теперь ты должен платить им сто баксов. А на хуя? Такая у них, блядей, идеология. Буржуины им, сукам, мозги промыли. Испортили наших чистых девушек, волки позорные. Ничего, скоро будет революция, тогда им всем, козлам, придет пиздец. Реально. Сто пудов. Короче, я уже не мог терпеть такого форменного ябалова и съебался на окраину в надежде, что хоть там еще сохранились человеческие отношения.
Живу там и вижу, что возле многих подъездов лежат траурные веночки. Оказывается, тут еще добивают криминальных авторитетов. По ночам часто слышатся выстрелы. Окна ресторанов изрешечены пулями. На Рылеева тут замочили недавно брателлу Кису. Я его еще по центру знал. Урод был полный. Он у нас, центровых маргиналов, в щенках ходил, а потом во времена пидерсии поднялся, сучара. Встречаю его в баре "Джангл", он мне рассказывает, что у него две бригады, мол, если что, обращайся. Да на хуй ты мне нужен, думаю, отморозок ебаный. Придет твое время, не ссы. Да будет революция, вообще всем брателлам пиздец. Конкретно.
На окраине у меня сразу появились знакомые. Я нормальных мужиков быстро вычисляю. Например, Андрюха Ширяй. Вопреки погонялу, он не ширялся, а хуярил уже лет двадцать исключительно левую водяру. При том, что страдал пороком сердца. И хоть бы хуй ему. Вот вам настоящий русский характер. Плюс ко всему Ширяй очень любил литературу и всегда на книгах отходил от водки. Начитается до охренения, и снова в запой. Реально. Наш человек. Тут некоторые пидорасы иногда пиздят по телику, что левая она опасная и даже умирают, будто, от нее люди. Ни хуя им не верьте. Пиздешь чистой воды. Спросите у Ширяя, он вам скажет, что нужно пить. Он круглые сутки хуярит левак и ничего ему, кабану, не делается.
Среди нормальных пацанов на окраине еще был Вася Лифтер, который ебал баб исключительно в лифтах. Кстати, девки в районе Поля чудес куда более покладистые, чем в центрах. Обычно, если дашь им сэма или той же паленой, они готовы идти с тобой куда угодно. Не выебываются ни хуя. Нет, молодцы, девчонки, честное слово. Еще там мужик нормальный был Мишка Телефон. Он имел в общаге открытый кредит на бухло. Одна ментовская женка давала ему на долг в любое время дня и ночи. Мишка когда-то работал телефонным мастером, но бросил это грязное дело, так как одно из двух: или бухать, играть в карты и ебать нормальных телок, или торчать на ебаной работе. Телефон выбрал первый правильный вариант.
Что касается женского пола, то к нам частенько забредала, особенно после трех часов ночи, Лерка Освенцим. Она жила на Индустриальной в своем доме. Это уже самая окраина. Дальше - только темный лес и чертов ров, где часто находят расчлененные трупы. У Лерки был муж, Петрович, который когда-то работал электриком. А в их домике, как закон подлости, все лето не было света. Отключили им пидорасы за долги. А откуда взять деньги? Петрович же, как подопьет, вечно лез покапаться в проводке, хотя по трезвости знал, что это крайне опасно. Но по пьяни ему все было по хую. Ну, однажды его и ебнуло смертельно током. После этого Лерка Освенцим забухала по черному. Лазила вечно возле пивняков. Кто нальет из жалости, с тем и пила. Ее часто пиздили или она сама билась об асфальт. Вся опухла к концу лета и вечно ходила с фингалами или следами "асфальтита" на лице. Что характерно, выпивать девка любила исключительно на самой жаре. Конкретно. Вот она настоящая русская баба, которая стойко ереносит все страдания. Я сколько раз видит, как она сидит на солнце, хотя рядом вроде бы есть тень. Лицо у нее прямо шелушилось. Когда же наступала ночь, Освенцим припералась к Ширяю. Он всех принимал. Ему по хую. Однажды к нему зашел какой-то пьяный поляк. Уже под утро. Пшек сначала выебывался, проявляя польский гонор. Но потом все нормально. Запел с нами песню про то как "били мы атаманов, били польских мы панов"...Еще Кот одно время повадился ходить. Это был странный пацан. У него несколько ходок и все за какую-нибудь хуйню. Первый раз Кот получил восьмерик за изнасилование, хотя даже не прикоснулся к бабе, так как его очередь не подошла. Потом поехал в Москву продавать сметану и взял паспорт одного карифана, в который грубо вклеил свою фотографию. Ну, менты проверили у него документы( там проверки постоянно, эти дебилы все доводят до абсурда, чтоб только трясти с людей башли) и в итоге посадили мужика на четыре года. Еще тусовались у Ширяя: Редя, Холодильщик и Депутат. Этот последний однажды предлагает: давайте, мужики, снимимся, надоело уже край бухать. Все, конечно, одобрили. От этой паленой уже судорги у всех начались. Ширяя того прямо на улице тряхануло, чуть под машину не попал. Короче, взяли тачку и ночью поехали на Поляну к цыганам за "геранью". Приезжаем - там, блядь, очередь, я ебу. Молодежи до хуища. Мне кажется, их все-таки по телику зомбируют. Хорошо, мы с мужиками идиотский ящик практически не смотрим. Пришлось ждать часа два пока взяли эту беду. Двинулись прямо в машине. И, правда, полегчало трохи на какое-то время, но потом опять отходняк начался. Пришлось Телефона в общагу засылать к этой ментовской вдовушке, потому что к этому времени ее муженька уже грохнули. Тут, конечно, все собрались. И Лерка Освенцим приперлась со свежим относительно фингалом. Она в общем неплохая баба и секет в музоне. Тотчас только заходит к Ширяю, сразу просит поставит хорошую музыку и начинает танцевать. Тащит обычно с собой Редю, который уже особо не может. Он парень у нас модный, но его тут недавно отоварили малолетки в районе ТЭЦ. Чего он туда в турлы ночью поперся? А хуй его знает. Эти бомбисты пробили ему череп, и Редя теперь с башкой не дружит. Иногда такие вещи творит, просто ужас. То в окно пытается прыгнуть, а то сядит и и начинает гнать свое и чужое. Хорошо хоть в основном чужое, а то пришлось бы пацана пиздить.
Обыватели окраины, которые неплохо наварились, суки, за последние годы на нашем несчастье, нашу компанию очень невзлюбили. Это понятно. Живут они скучно. Дом, работа, телевизор, уродливые жены, которые тянут из мужей все жилы и деньги. Вот и вся их жизнь. А тут мы под боком поем веселимся. Мы ночью частенько выходили на улицу, садились на камешек и орали нашу любимую песню: "Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут. В бой роковой мы вступили с врагами, нас еще судьбы безвестные ждут..." Обыватели пугались и просыпались. Им, падлам, это не нравилось. Они стали вызывать ментов по наши души. Но нам эти ментовки по хую. Мы к ним давно привыкли. А вот на пидорасов-обывателей задавили жабу. При случае решили, не дожидаясь революции, отметелить их, волков противных, всей кодлой. Наконец, этот самый случай представился.
Лерка Освенцим, конечно, доходила. Вообще худющая стала, еле передвигалась от одной пивнухи к другой. Горе у человека большое. Петровича она любила по своему. Ее понять можно. Падала, билась. Всю дорогу попрошайничала. Ну, и дожилась. Однажды ближе к вечеру у нас там на Поле чудес горел секс-шоп, может, кто помнит. Окрестные бичи выхватывали из огня, кто фаллус, кто вагину. Одному доходяге крупно повезло: ему досталась целая резиновая женщина. Во везуха! Но в этот самый момент наши обыватели и подстерегли Лерку. Они схватили Освенцим и затащили ее в подвал. Стали держать там девку. Кормили очень плохо и давали ей тяжелую работу. Она им мыла, стирала, варила и так далее. А выпить при этом ни грамма. При том пиздили каждый день, как хотели. Издевались по полной программе, уроды. Освенцим охуевала просто от такой жизни и часто выла по ночам. Слышно было по всему Полю чудес, только мы с ребятами не въезжали. Мало кто у нас на окраине воет. Заметили, конечно, что Лерка в последнее время не приходит, но думали, что залегла баба под корягу на своей Индустриальной. Бывает. Все мы порой делаем антракты. Да вон и Кот опять пропал. Должно быть, сел по новой за какую-нибудь хуйню. А тут вдруг такое выясняется...
Кто-то из мелких пацанят беспризорников нам про Лерку стукнул. Мы как узнали, приторчали просто. Ни хуя себе, что творится на окраине. Полная пидерсия. Да за это вообще убивают на хуй. Собрались мы всей кодлой и двинули в подвал. Сбили замок и туда проникли. Входим - а Лерка уже мертвая лежит. Ну, блядь, суки, мрази, козлы вонючие! Вскоре еще выясняется, что обыватели, оказывается, ебали ее хором. Пиздец им, думаем. Нечего тут революции ждать, надо кончать с уродами немедленно. Вооружились мы кто чем и кинулись на ебаных тварей. Человек десять, чтоб не спиздеть, сразу положили. Остальным пригрозили, мол, если что, им всем кранты. Сожрем на хуй. И не дай бог они нас еще хоть раз в ментовку сдадут...Потом пошли мы к Ширяю помянуть Лерку Освенцим, как положено, по-человечески.
Конец
ПОТАП
Потап вышел на улицу поздним вечером, когда на черном как гуталин небе не было ни одной звезды, кроме той, что носила имя Полынь. Одет он был в тулуп, большие валенки и шапку-ушанку. В зубах торчала папиросина Беломорина. За плечами как бы видится берданка, но ее, увы, не имелось в наличии, врать не буду. Однако в кармане ватных штанов лежал, как обычно, приличный финяк.
Потап нисколько не продрог, несмотря на сильный мороз, совершая свою еженедельную субботнюю прогулку до бани, чтоб смыть всю накопившуюся грязь. Очиститься и как бы родиться заново.
Он шел и думал о проклятой жизни, в которой всякий труженик обобран и наглым образом ограблен чиновниками, ментами и брателлами. Наблюдал мужик ворон и галок на мрачных лохматых кладбищенских деревьях, но старался думать о хорошем. В голову приходили и светлые мысли: о бунтах, восстаниях и революциях. Вспоминал непроизвольно умершую от тяжелой болезни жену Глашку и русака зайца. которого он только зацепил из своей одностволки. А тот как даст стрекоча через все поле. Не везло Потапу в последнее время. Он тяжело вздохнул и затянулся папиросой до самых глубин легких. Что за невезуху кругом, расстраивался человек. А не потому ли, размышлял глубокомысленно, что правят нами вечно какие-то черти? В сердцах он смачно харкнул в какого-то разодетого типа, вылезавшего из иномарки. Тот только утерся и пробормотал: "осторожней надо, папаша".
У Потапа злости накопилось на несправедливую власть немерено. Дома, в бараке построенном еще в тридцатые годы, лежал сосед его, Мишка, ветеран забоя. Ему вчера оторвало голову куском породы, а он, чудак, в этот момент как раз смешной анекдот рассказывал. Так и осталась улыбка на лице. Незаметно, рассуждая о плачевной судьбе своей родины, Потап дошел до бани. Она небольшая была и даже вросла немного в землю. Маленькие окошки закрашены розовой краской, чтоб пацаны не подсматривали, когда бабы мылись по пятницам. Мужик купил билетик и прошел в кабинки. Раздевался не спеша, растягивая удовольствие. Вещи прибрал аккуратно в шкафчик, чтоб не спиздили. Рубаху русскую, тканую еще покойницей женой, он особенно не хотел терять. Она дорога ему была как память.
Банщик, Иван Чреватый, мужик шустрый, все рядом терся: не нужно ли чего экстренного? Пивка холодненького или водочки? Он верткий, красномордый, скурвевшийся тип. Потап, человек с жизненным опытом, мудрый, рассудительный, послал шестерку на хуй. " По совести надо жить", подумал про себя человек. На данном этапе он уже знал, кто виноват и что делать. Не гнилой же какой-нибудь интеллигент, осужденный всем ходом истории на уничтожение." Только честь и совесть, " - думал он, тяжело дыша, как в гриппе. Покидая предбанник по скользким половицам, покрытых клочками мокрых газет, Потап ступал в банное помещение. " Никакой пощады сукам, " заключал, входя в парную. Париться он любил страшно и мог сидеть в парилке хоть всю ночь. В бане было немноголюдно и те, кто составлял краснокожий контингент в клубах пара, выглядели не совсем полноценными. У кого руки не было, у кого ноги...Большинству не хватало таза. Безухие и слепые тоже бросались в глаза.
Потап в очередной раз вздохнул как бы от страшной усталости. "Довели людей, гады, " - подумал со злостью.
Некто довольно жирный, хитрый, выебистый, очевидно, большой начальник, поддавал из кувшина пару и смеялся от души шутке угодливого подчиненного. Даже здесь, одинаково голые, эти твари соблюдали субординацию.
Потап недолго страдал от недостка таза и вскоре вырвал полагающуюся ему по возрасту тару из рук какого-то шустрого мальца, во всю угождавшего супостатам. По ходу и своим задом тоже. Потап презирал пидорасов и при случае наказывал их по своему. То есть, пиздил от души. Но этот пацан оказался еще и очень наглым. Стал кричать, что он недавно из Чечни и ему все по хую. Дернулся на Потапа, пытаясь набить ему ебальник, но получил такой отпор, что мигом исчез где-то в темном углу и больше не рыпался.
"Да, потеряли мы наше молодое поколение,"- мрачно размышлял Потап, - "совратили его власти, теперь надо по новой воспитывать". Посапывая, он набрал в тазик горячей водички, а потом смешал ее с холодной, пробуя пальцем. Обдался первым делом, как учили предки. Набрал воды еще раз примерно таким же манером. Смурные мужики рядом с ним терли друг другу спины мочалками и пиздили всякую хуйню. Чему-то, бляди, радовались, как идиоты. Смаковали кто где отлично отоварился, как наебали кого-то за милую душу и сколько всего себе хапнули. "Надавать бы им всем по репам, убогим", - прикидывал Потап. Кидались ему в голову горячим кипятком и более радикальные мысли, когда он хлестал себя конфискованным у буржуя веником. Он все ж считал себя потомком Ермака ТИмофеича и любил хулиганить по-крупному. Осерчал человек сильно в последнее время на беспредельников. Надоел ему этот бардак под завязку. "АААА!" - заорал он вдруг, словно ошпаренный кипятком, - "СЫРАНЬ НА КИЧКУ!" И тут же въебал толстому начальнику по голове тазом. Потом схватил мудака за ногу и долго бил его головой о скользкую стенку, о цементный пол и о раскаленную печь.
Конец
ДЕВОЧКИ
А какие это были девочки! Например, Наташа. Я познакомился с ней на улице вечером, когда в Шахновске безлюдно и мрачновато. Шныряют какие-то непонятные типы с уголовными рожами да спешат по домам мерзкие обыватели. Но я все это в гробу видал тем вечером. Я был пьян, как фортепьян, и только что выебал одну повариху, которая подкармливала меня время от времени. Да и подпаивала неслабо. Я приходил к ней в столовку. Она улыбалась, видя меня, и вытерала потный лоб рукавом грязно-белого халата. Под ним никакой одежды. Только большие сиськи, порядочный живот, классная жопа и густо поросший растительностью девичий лобок. Я прижимал ее где-нибудь среди горячих плит, черных противней, белых бачков, больших кастрюль и ящиков с картошкой. Пахло всякой парашей. Я ставил девчонку раком и спрашивал, что там у нас на первое. Как правило, был борщ или суп гороховый, а на второе - каша или пюре с котлетой. Очень часто к обеду прилагался поварихин презент - бутылка дешевого вина.
В тот вечер, как мне повстречаться с Наташкой, мы не хило посидели с поварихой Ленкой в баре Антресоль, который находился над рестораном Шахна. Туда наверх ведет довольно крутая лестница, на которой ближе к закрытию кабака происходят бои, как в диком вестерне. Пьяные мужики очень красиво пиздятся между собой, выясняя отношения. Я помню один центровой чувак Шахновска, Гена Скородум, выпив три или четыре бутылки вина, прыгал по этой лестнице и наебнулся так, что сломал ноги и руки. Он был бывший спортсмен, фихтовальщик, а занимался тем, что раскручивал в кабаках шкур. Особенно любил приезжих. Он сначала вешал им на уши неслабую лапшу, обещая познакомить с большими, известными людьми города и сделать хорошие подарки, а если бабы велись на эту хуйню и покупали выпивку, Скородум напивался и кидал их через болт. Да еще любил перед уходом поиздеваться над лаховками. Мол, как эти жалкие крысы могут находиться в его обществе. Лажал их Гена очень круто. Чтоб знали, курвы.
С Ленкой на этот раз мы пили Вермут. Она как раз получила получку. Деньги были. Пока все не пропили я, конечно, хуй успокоился. Уже под приличным кайфом повариха рассказывала мне, что каждый день к концу рабочей смены к их окну подходит какой-то мудак, вынимает елду и начинает демонстративно дрочить. Все девчонки тогда сбегаются посмотреть на спектакль. Смеются, не могут, просто уссываются. А придурок старается изо всех сил.
После бара я отвел девку на близлежащий долгострой. Там лет пять уже строили "пожарку", а мы пили там борматуху и ебали наших баб. Я завел повариху на самую верхатуру. Внизу был поросший жалкой травкой и запачканный глиной дворик. Валялись грязные носилки, опрокинутое ведро, сломанная лапата. Я задрал Ленке крохотную юбчонку, резко сдернул с нее трусики. Она курила сигаретку и все смеялась, не могла отойти от воспоминаний об этом онанисте. Я обхватил ее руками за полные ягодицы и заделал ей в стояка. Кобыла была жирновата, это правда, немного мешал живот да и сиськи, если на то пошло, которые местами были покрыты красной сыпью. Под мышками притом у нее резко пахло потом. Но я решил забить на все и выебать телку за всю хуйню. Драл ее часа три, наверное. Наконец, она перестала смеяться, уронила сигаретку и начала орать, как ебнутая психопатка. После совсем уже обмякла, неслабо одетая на мой железный член. Я кончил, наконец, и сразу же пинками прогнал овцу ебаную. Надоела она мне страшно. Видеть просто не мог эту крысу. Но знал, что один хуй завтра придется с ней мириться в столовой. Ведь я уже практически бичивал, а жрать хотелось каждый день.
Потом я гулял по мрачному темному шахновскому центру, мимо сквера Блонь, где стоит бронзовый олень. Здесь уже несколько десятков лет собираются всякие маргиналы. Выпивают, подкуривают. обмениваются новостями. Тусуются, резвятся, знакомятся. Тут наша заповедная зона в оккупированном чертями городе. Иногда менты устраивают тут облавы и забирают нас всей кодлой в клоповник. Там издеваются и держат до утра. Потом у тех, кто учится или работает, бывают неприятности. Мне то по херу. Я давно забил на систему и жил в сарайчике. Но это к слову. В тот памятный вечер я находился в отличном настроении и приподнятом состоянии духа. Вспоминал с наслаждением, как приподнял эту жирную тяжелую Ленку на своем члене и держал так минут десять. Эрекция была просто класс. Шкура заторчала наглухо. Надо думать, завтра мне обеспечен отличный обед и банка краснухи. Сто пудов. Тут-то я и повстречал Наташку, которая изменила всю мою жизнь. Она шла мне навстречу и была печальная. Наверное, от недоеба, решил я, долго не думая. На самом деле, как потом выяснилось, у нее произошел конфликт с ее парнем, артистом шахновского театра. Я стал у девушки на пути, положил руку на плечо, посмотрел внимательно прямо в глаза и сказал: "пойдешь со мной, ясно?" Так учил основной чувак Шахновска, Гена Скородум, которому бабы, впрочем, в плане секса не нужны были. Он их раскручивал на бухло и посылал на хуй. Однозначно.
Наташка покорно кивнула мне и попыталась улыбнуться. Я обнял ее( ну, настоящий кот в загуле), и мы пошли по скверу, где пахло гнилыми листьями и птичьем пометом. Недавно прошел дождь, а вскоре опять закапало.
- Пойдем в беседку возле Муз училища, - предложила Наташка. Мы двинули туда. Оказалось, что она сама училась в "музыкалке", играла на флейте. (Кстати, она классно брала в рот). Там все девки сексуальные и классные. У Наташки тоже и фигурка была, и ножки, и сиськи аккуратные. Не то что у этой дуры Ленки. Одета новая моя подружка в узкие джинсы и разноцветный свитерок в облипку. Мы покурили и попиздили о разной хуйне какое-то время. Она рассказала мне, что ее артист собирался засадить ей, но так возбудился, что кончил раньше времени себе в штаны.
Мы конкретно подружились с Наташкой и стали встречаться очень часто. На Ленку я вообще забил, несмотря на ее щи и бухалово. Что поделаешь. Просто видеть ее не мог почему-то. Наташка приходила ко мне в сарайчик с самого раннего утра, пропуская занятия в своей "музыкалке", и сразу падала на мое лежбище из старых тряпок и соломы. Потом мы курили, жрали ее бутерброды, пили пиво. Где-то в полдень выдвигались к оленю, чтоб пообщаться с друзьями в свободной зоне. Тут обязательно кто-нибудь угощал нас портвейном или шмалью. Сидели, болтали, расслаблялись. Вечером я вел Наташку к Муз училищу, где специально для ебли стояли две сдвинутые вместе скамейки. Здесь я доводил девку практически до экстаза. Она охуевала под огромными звездами и орала на весь центр.
Впрочем, Наташка мне тоже довольно быстро надоела. Я с одной вообще не могу быть долго. Разве что у них есть чем приманить меня, типа как щами, котлетами или бухлом. Ленка прилично держала меня на крючке, но в конце концов, и повариха опостылела. Послал ее конкретно на хуй. Лучше с голода сдохнуть, чем видеть это прыщавое лицо, огромную жопу и тяжелые сиськи. Ну ее в пизду вместе с ее вонючей жратвой. Ленка, кстати, вскоре вышла замуж за уголовника, который пиздил ее по черному и, в оконцовке, вообще зарезал. Да и хер с ней, шалавой.
Круче всех у меня, безусловно, была Жанка. Я познакомился с ней уже по осени, когда с Наташкой было полностью покончено. Она однажды, уже после разрыва, как-то накрыла меня в баре Антресоль. Мне было очень хуево. Я сидел за грязным, залитым вином и заваленном окурками столиком с остатками бутеров и всякой жратвы. Было уже где-то под занавес, когда бухая публика уже практически слиняла. Наташка подошла ко мне вся такая подтянутая, энергичная, в то время как я совсем расквасился. Она рассказала, что с артистом у нее не очень ладится. У него большие трудности с эрекцией, и она сильно подозревает, что он голубой. (Кстати, так оно и оказалось. Народный артист Евсеев совратил этого наташкиного актера. Она очень переживала и в итоге повесилась.)
А теперь строго про Жанку. Я с ней познакомился на дне рожденья у Пифа. Это мой знакомый хирург с большим животом и золотыми руками. Однако Пиф конченый алкоголик и однажды обоссался у меня в сарае. С тех пор я его избегаю. Суть не в этом. На рожу Жанка была не очень, зато в рот брала классно. И еще голос у нее был незабываемый. Разговаривая с ней по телефону, я обычно кончал раз пять. Прямо сейчас этот голосок слышу, хотя чувихи уже давно нет на свте.
Ебаться она училась в Прибалтике. Специально ездила туда к одному моряку, который был просто помешан на ебле. Если у него под рукой другой раз не было женщины, он дрючил резиновую бабу. Короче, маньяк полный. Ну, она сама научилась и меня кой чему научила за то время, что мы с ней общались. Особенно она любила "верталетиком". Так редко кто умеет. Надо иметь способности или даже талант. Я уже говорил, что минетила Жанка супер. Никаких там зубок и прочих дефектов. И обожала, чтоб ей потом на грудь кончали. Но, несмотря на это, я бросил бы девчонку через пару недель, если бы она не приучила меня по ходу к ширеву. Ей где-то эта беда легко доставалась. Практически бесплатно. И в основном "чистяк". Супер. Под хороший музон идет вообще пиздец всему. Мы улетали с ней почти каждый вечер в моем сарайчике. Уже даже ебаться не хотелось. Только оральный секс иногда. Потом ко мне стал приходить мой карифан Мотя, который вскоре взял Жанку в оборот. Они очень сблизились и даже поженились. Мотя запал на то, что жанкин батя был полковник ФСБ.( Очевидно, она пиздила наркотики у отца). Но Мотя один хуй подсел за наркоту, а Жанка наглухо сторчалась. Молодая девка стала похожа на старуху, конкретно похудела и лет в двадцать склеила ласты на чужой даче.
Вот такие это были девчонки.
Конец
ПАРАША
Помню мы с Парашей Шороховой лежали на раздолбанной койке в одной дешевой гостинице, где по коридору такой запах...просто хочется плакать. Лежали, говорю, и соревновались, кто лучше пернет. У меня получалось громче, но у девки, кажется, тоньше и дольше. Да и затейлевей как-то. Прямо музыка слышалась замечательная. Интересных она отпускала шептунков, а у меня получались будто взрывы такие: бух-бух. И вдрух схватился за живот. Мучаюсь, корчюсь, катаюсь по койке. А Параша не замечает. Смотрит в потолок, смачно туда плюет и все пукает. Вошла, то есть, в азарт, кобыла ебаная.
- Ну, кто выиграл? - спрашивает меня и видит, наконец, что я чуть не умираю. Кончаюсь в мученьях на полном серьезе.
- Ах ты, миленький мой, - говорит Параша с неподдельной жалостью в голосе, - дай ка я тебе клизьму сделаю.
И что вы думаете? Эта овца позорная вставляет мне в жопу резиновую штуку и держит там ее довольно долго, все время усердно нажимая. В конце концов, я больше просто не могу терпеть. Серьезно. Сто пудов. А она давит и давит, падла. Меня распирают газы, вот-вот взрыв будет, а Параша толкает и толкает клизьму все глубже, отбрасывая мои руки, когда я хочу присечь ее потуги. Шепчет мне на ухо:
- Подожди, зайка, сейчас все будет хорошо.
Потом я сижу на поганом ведре и вспоминаю почему-то старого гомосека Никанорыча, официанта из кабака "Пиковая дама". Мы там с Парашей пили весь вечер, а он, как мальчик, бегал среди столиков. Энергичный такой, возбужденный. Хватал пацанов за тугообтянутые джинсой попки. Он возбуждался все больше, по мере того как накачивался армянским коньяком, которым подпаивал его знакомый хачик. После, уже ночью, оба пидораса завалили к нам в номер с бухлом и фруктами. От этих гранатов меня и пробрал понос
Когда Никонорыч и его друг ввалились в номер, мы с Парашей были уже прилично под кйфом. Мягко говоря полуодетые. Вряд ли вминяемые. И этих мудаков к себе не звали. Водку и фрукты, конечно, забрали, а этих клиентов стали выставлять. А они наглые, пьяные рожи, все лезли и лезли. Размахивали руками, упирались плечами и рогами, застревали в двери порочными задами. И все орали, базарили не по делу. Хотели, суки, что-то нам с Парашей доказать, петухи ебаные. Будто здесь им у нас ночлежка или комната свиданий. Шакалы хуевы!
Наконец, мы погнали их палками. Параша била гондонов по пяткам, а я исключительно по пальцам рук. Такую китайскую казнь устроили терпилам. Никанорычу в вонючем коридоре вставили в жобу швабру, а его другу хачеку загнали в рот гребенку. После чего спустили их чертей задроченных с лестницы. Они тяжело загремели вниз этажа эдак с пятого. Катились, сяитая ребра. Мудаки! Оба уже в возрасте. когда пора бы остепениться, подумать, может быть, о душе. А им все неймется. Ни хуя выводов не делают. Закрылись в туалете и трахались там до потери пульса. Утром их нашли спящими на зассаном полу в объятиях друг друга.
Да, неслабо мы провели с Парашей тот вечер. Один из многих в ебаной жизни. Играла группа "Террор" моего карифана Жорика. Да как! Вы б послушали! Он подмигивал мне и делал такие вещи... Прсото хотелось плакать. Так бы и обнял Жорика, как родного. Расцеловал бы его и послал на хуй. Но приходилось себя сдерживать, так как между столиков прохаживался мусор, Тупой Вася, который бил резиновой дубинкой тех, кто уж очень расходился. Чувства юмора этот мент был лишен начисто. Однако все веселились тем в полный рост, пытаясь забыть на время ебаную реальность. Ведь сколько трудов стоило вообще попасть сюда. Забить места, дать на лапу администратору.
Сначала какая-то развязная, рыжая певичка, пела песню про вишни, что давно созрели в саду у дяди Вани, а сам Иван драял спинку тете Вале в колхозной бане. Веселая песня, задорная. Хит всех времен и народов. Она брала посетителей за самое трепетное. Под нее самозабвенно танцевали, прыгали, бацали, делали. Кто во что горазд. Белые, желтые, зеленые, черные и голубые. До окончания веселья все у нас равны, а под занавес начинаются разборки.
Но самый ажиотаж начинался, когда группа "Террор" исполняла наш любимый номер: Ты гадина! Что тут творлось. Полный пиздец. Черные вообще вставляли в рот столовые ножи и плясали такую лезгинку, какую вам не покажут по телику. А наши бабы, сучки драные, так перед ними извивались и вообще выделывались, что где-то стыдно становилось за унижение Родины.
- Соображай, - гнал я Параше, весь потный от бешеных плясок, - я тебя как увидел в первый раз, гадом буду, думаю. блядь, вот оно то самое, чего ждал всю жизнь. Ты такая классная. Крутая.
И прижимал ее к себе креко, а потом отталкивал подальше.
- Ничего, - отвечала она, вся красная, расторможенная, пахнущая водкой и табаком от гривы желтых волос до самых пяток, - теперь я с тобой, Алик. Забудь все и начни сначала. Давай, блядь, жить по новой. Стряхнем на хуй прежний груз. Верь, все у нас будет, как надо. Мед и мед.
Грохотала безумная группа "Террор", хриплым голосом пела певичка с опухшей от постоянного пьянства рожей. Все танцевали, как охуевшие наглухо. Мы, наконец, вернулись за столик. Параша тотчас ебнула водки и закусила фужером. Вот артистка! Ну, не хуя дает девка. Все, кто был рядом, слегка прихуели. Даже мент, Тупой Вася, который вечно берет нашего брата за жопу и тащит в участок, широко открыл рот и застыл. Тотчас туда ему в пасть залетела сотка водчонки и большой кусок курицы. Хорошо пошла. Все нормально проскочило.
- Представляешь теперь от какого подонка я беренная, Алик, - толковала она мне несколько позже, когда мы уже лежали на грязных простынях в этом вонючем номере, - я и ребенка этого не хочу, ненавижу его заочно, зуб даю, поэтому, блядь, и долблюсь с кем попало...может, кто-то ему головку и продолбит в итоге.
Выпили мы с ней еще водки, конфискованной у пидоров, зажрали гранами. Параше то ничего, у нее организм крепкий, а меня пронесло капитально. И на поганом ведре сидел часа полтара, но один хуй обосрался опять ночью. Просыпаюсь - все простыни в говне.
- Слушай сон, Параша, - обратился я к девушке, когда мы оба уже не спали и время было позднее, - не первый раз мне такая хуйня снится. Одна и та же блядская картинка Репина. Будто подхожу я к костру, что запалили грузчики из винного, Евсей и Некодим, а там сидит зеленый покойник с лицом мусора Тупого Васи. И спрашивает меня вампир, кто я такой, а после требует, гад, документы. Я смолчал, правда. Вот к чему все это, объясни, пожалуйста.
- Хорошо, что ты ему ничего не сказал, Алик. Молодец. Класс. Супер. Есть у тебя, значит, настоящая мужская выдержка. С тобой дружть можно. Иначе съел бы тебя выходец с того света.
- А вот еще тебе загадка, - продолжаю я. - Обратно снится мне мервец. На этот раз кто-то из близких друзей. Как бы не Филлипок, который от большой любви к Любаше Пороховой, которая его обманула, коза, повесился в уборной на капюшоне собственной куртки. Вот вижу, как он на уроке физики с тоской смотрит на Любку, а та отвернулась в другую сторону, где развалившись сидит музыкант Жорик, который хорошо зарабатывает, играя на похоронах жмуриков, и строит ему глазки. Она специально задрала юбку, чтоб показать пацану свои классные ножки. Жорик веселый, богатый, наглый. А Филип смурной и застенчивый. К тому ж на вид безобразный. Огромная голова, рыжие волосы, оттопыренные уши и язык вечно высунут. В глазах слезы. Он очень переживает. Жалко мне его, Параша, хочется позвать, но не слушаются губы и стучат зубы. Чтоб это могло значить, а, Параш?
Одну только минутку девка подумала и отвечает кратко, что к оттепели это и к революционным переменам в обществе.
Параша сидела на полу и хлопала себя по бедрамю Рассказывала:
- Однажды, Алик, я попала на концерт какой-то ебанутой рок-группы. Вообще ничего пацаны играли. Мне понравилось. Еще подогрелась портвейном и колесами. Выхожу на улицу вся такая разгоряченная, под кайфом, конечно, а этот тип Герасим прогуливал возле Дома офицерова свою немецкую овчарку. Я еще одуревшая была, вся мокрая и прилично датая, а он идет такой и трубкой попыхивает. Деловой что ты. Куда там. Слов нет. одни буквы. Чувствуется по нем, что имеет человек нормальную жилплощадь и счет в банке. А я, блядь, уже бичивала в то время. На голове у Герасима одета была кожаная кепка, а рожа у мудака красная, как из печки. Ну, подвалил ко мне, такой вежливый. Разговорились с ним конкретно о рок музыке. Он сек фишку. Сто пудов. Поговорили еще о всякой хуйне... Вижу, вроде, нормальный мужик, Алик. А он приглашает меня в гости. Я жрать хотела - ужас, да и выпить не отказалась бы. Короче, посидели у Герасима неслабо. Пили вино, водку и даже коньяк. Заторнуть тоже было чем. Отвечаю. Зуб даю. И не какую-нибудь дрянь жрали.
Я слушал женщину и вспоминал, как позавчера увидел возле самой обочины дороги, везя говно( я работаю говночистом), очень худую лисицу. На заснеженном поле она искала брюкву, которую тут давно уже собрали, и те, кто ее жрали, попали в больницу с отравлением. Пышный хвост рыжей кумушки привлек внимание идущих вдоль дороги бродяг и сожалели убогие об отсутствии ружьишка: eходил от них такой раскошный воротник.
За стеной раздавались выстрелы. Кто-то кого-то пускал в расход. Кричали поднявшиеся в атаку борцы за свободу: лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Тиранию - на хуй! А когда все стихло, раздался нестройный хор, охрипших от пьянства глоток. "Я люблю тебя жизнь," раздавалось в зловещей тишине. Пели мужики и бабы. Да так грустно, что хотелось их чем-то ободрить. Постучать по батарее что ли? Мол, держитесь, люди, что-нибудь придумаем.
- Герасим, - продолжала Параша, приняв свой дозняк, - развлекал меня, как мог. Угощал дорогими конфетками. В квартире у него классно было и холодильник забит до отказа. Я проверила. Даже желание возникло помыть его под занавес. Отъелась я там, Алик. До икоты просто. После, видя что я затежалела от жратвы и выптого, Герасим погасил свет и стал домагаться. Напористый оказался жук. Клялся, что уже год без бабы, с тех пор как жена крякнула от рака. Даже показал карточку ее в гробу. Потом он просто озверел, Алик. Башню у него снесло конкретно. Сорвал с меня всю верхнюю одежду враз. Кофточку всю в горошек, которую подарил мне муж, который сецчас в зоне, и кожаную мини-юбку, подарок одного черного. Но это не в падлу, потому что я этого азера потом кинула на бабки. Герасим повалил меня на пол, козел. Вернее на ковер. И тут я увидела, что он весь в свастиках. Вмиг меня озарило: а он же фашист, сука! Вот мразь коричневая! С трусами ему пришлось туго.Тут я решила твердо сопротивляться пидарасу. Ведь не жалко было сначала дать идиоту, но когда я поняла, кто он такой на самом деле, решила, что это мне в падлу. Не хуй фашистов баловать. Права я, Алик? Еще эта немецкая овчарка, на людей тренированная, лежит рядо на ковре и давит на меня неслабого косяка. Ну. думаю, пиздец. На меня, Алик, порой находят психи, я просто зверею. Копченой колбаской, гад, меня заманил и водкой Немиров. Да еще лапшой насчет прекрасного будущего. Мол, будем кататься на его тачке, отдыхать с шашлыками на даче. Ах, ты, мразь ебучая! Тут я как въебу ему ногой по яйцам. У меня удар, кстати, коронный. И тут же вставила мудаку два пальца в шнифты. Погасила уроду свет. А сама - ноги. Сдернула я, Алик, с той хаты и, по моему, правильно сделала.
Я, конечно, одобрил поступок Параши. Поддержал ее, сказал, что все абсолютно верно. Так, мол, и надо было. Потом мы опять лежали на раздолбанной койке, вспоминая вчерашнюю пьянку. Сколько и чего было выпито, кто вел себя прилично, а кто нарывался и получил по башке, так как не умеет вести себя в компании. Так разговорились, что решили снова идти в кабак "Пиковая дама". Зашли, сели, заказали для начала по триста. Я выпил и пошел пожать клешню своему школьному товарищу Жорику, лидеру группы "Террор" и заказать ему новый хит сезона - "Пусть будет бунт". Эта вещь должна поставить все ебаное заведение на уши. После опять выпили с Парашей. Повторили, усугубили, утроили, учетверили...Захорошели, капитально прибалдели, заторчали. Конкретно охуели. Поссорились, наорали друг на друга и подрались. Я поставил ей фингал и выбил зуб. Она пробила мне голову железной палкой, которую постоянно таскала с собой в сумке защитного цвета.
Один хуй сколько буду жить, не забуду Парашу. Запах ее, спецефический аромат говна. Крупногабаритное тело, созданное для того, чтоб ласкать его, целовать и гладить. Обширное лоно, куда хотелось порой спрятаться с головой от всех невзгод и прочих жизненных неурядиц. Она манила к себе, как лакомый кусочек, как заветный пирожек с повидлом. Мы спускались с ней к речке-говнянке по топкой тропке. Раньше мы тут с пацанами играли в очко, и тому, кто проигрывал мазали рожу говном. Строгие были правила. Некоторые при этом дико кричали на весь кустарник и тогда их, придурков, еще и пиздили, но, в основном, все стойко молчали, крепко сжав губы, как настоящие мужики. Вот из таких якобы дефективных мальцов и вырастают потом Матросовы и Талалихины.Да мы и чувствовали себя тогда подлинными героями, насмотревшись вдоволь фильмов про Чапая, Щерса и Котовского. Ну, вспомните хоть Молодую гвардию. Вот как надо любить Родину.
Потом мы направлялись с Парашей на базар попробовать семечек. Зачем покупать их стаканами, если можно вдоволь набрать у разных там молдованок и ебнутых хохлушек. На базаре было грязно. Везде лужи и потоки зловонной жидкости. Воняло охуительно. Не знаю, мне нравилось. Мы чем отличаемся от немцев? Да тем, что любим грязь и вонь. Это у нас в крови. Ну, и на хуй нам порядок. Мы его в гробу видали. Правда же? Рядом с зловонными канавами лежали штабелями пьяные. Их карманы беспощадно чистит юная поросль. И правильно делают беспризорники. Не хер напиваться до бесчувствия. Обычно пацанам достается всякая мелочь, но порой везет и на крупные купюры. Тогда они отмечают это дело: покупают водки и ширева.
Иногда я пытаюсь вспомнить, как и где я познакомился с Парашей. Но не получается, хоть убей. Наверное, я бухой был в жопу. Да и не имеет это никакого значения. Ну, так же, мужики? Может, в цирке или просто на остановке автобуса. Разговорились слово за слово. Потом взяли бутылку вина, а то и целых пять, и вмазали за знакомство на забытой стройке, где говном воняло страшно. Но мне то по хую. Я говночит и давно привык, а Параша тоже, кажется, не обращала внимания. Бухнули, раскрепостились, помацались маленько и пошли на базар. Там катался на тележки безногий инвалид Иван Матрос. Он был в потертом бушлате, разорванной тельняшке, бескозырке без ленточек. Мужик был бухой в дупль и дико орал на весь рынок: "гады! гады! гады!" Вот с такими бы бунтовать не в падлу. Он, как безумный, резко катался, наезжая на мокрые пачки из под папирос Беломор или Север. "Батальон не лрогнул!" - несловь нам в догонку. "Гады!"
Не помню как мы оказались в этой гостинице, проникнув в номер совершенно бесплатно. Тут в тепле Параша стала рассказывать мне всякие небылицы. Про то, как ее ебал родной батя. В школе ее тараканил физрук, в летнем лагере все мужики вожатые. Можно было предположить, что на работе ее тянули только начальники, но Параша нигде никогда не работала. Это ей, конечно, большой плюс. Зато как ее ебали менты. Это ж сказка!