Разумовский Олег Викторович : другие произведения.

Русский бред

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Сборник рассказов "Русский бред". Посвящается Наташе Черновой. ЧУМА
   Она крепко схватила меня за яйца в подворотне возле модного пивняка "Кружка", где оттопыривались центровые маргиналы. Не глупые, порой талантливые молодые люди, выкинутые на обочину жизни проклятым сообществом злостных обывателей, карательных органов и нерезаных ещё буржуев.
   Мы пили всё, что имелось в наличии в то чумное время: вечное вино Анапка, роковой портвешок "777", крутую водку "Чёрная смерть" с черепом на баночке, предательский напиток "Макбет" и белорусскую отраву "Малина", после которой вас трясёт болотная лихорадка и конкретно глючит. Мы бухали в подъездах, в подвалах, на кладбище (иногда ночью), на всяких лавках, опасаясь ментов, в котельных и на многочисленных запущенных хатах.
   В "Кружке" Чума напилась в жопу и заснула прямо на столе. Никто ей там слова не сказал. Она уже однажды навела тут порядок, то есть разнесла всё помещение и наразбевала хуеву тучу посуды. Пиздила бутылками и кружками обслугу, которая пыталась сделать ей замечание. Потом они поняли, что её лучше не трогать.
   Да поебать! Кругом рушились устои, вымирала нация, борзели менты, жирели и наглели чиновники, глумились буржуи. Многие из нас выпали тогда в осадок, а тех кто приподнимался, мочили в подъездах, взрывали в тачках. Такие как мы выродки, прозванные с чъей-то лёгкой руки птеродактили, плотно садились на стакан или иглу, спускали последнее или даже проссывали квартиры за ящик водки Но всё было абсолютно по хую. Н не хотели замечать ёбаную реальность. Слушали Нирвану, Моторхед, Эксплойтид, Мэрлин Мэнсона. Тусовались в " Бешеной лошади" или "Пиковой даме". Опускались. Попадали в дурку. Бичивали. Умирали.
   Когда Чума проснулась, я отвёз её к себе домой, в свою разъёбанную хрущёбу. Она выпила из горла бутылку паленой "Столичной", съела упаковку "Родедорма" и конкретно охуела. Что она творила! Это было нечто. Чума орала, как потерпевшая. Выла и причитала, будто буйно помешанная. Разорвала на себе одежду и раздолбала в конец мою итак расхуяченную хату с жалкими остатками ещё советской мебели. Кричала "хайль Гитлер" и хотела сделать себе харакири кухонным ножом. Металась по комнате и с грохотом падала на пол. В своей буйной дикости была похожа на Валькирию, только гораздо круче, учитывая наши чумовые реалии. Я боялся, что она скинется с балкона и поэтому дал ей хороших пиздюлей и пинками спустил с лестницы.
   Она мне это припомнила. Дождалась, сучка, когда я вышел на улицу и въебала сзади по башке приличной железкой. Я истекал кровью, но решил не сдаваться. Кое-как доканал до больнички. Голову мне зашили без всякой анестезии. Я стал действительно какой-то бесчувственный. Станешь тут при такой жизни. В палате съел чей-то лимон прямо с кожурой. Ребята пожалели меня, угостили водкой "Ни шагу назад" с портретом Сталина и салом. Я взбодрился и смылся из больницы через задний проход.
   С окровавленной перевязанной башкой я носился по городу, как легендарный Щорс. Птеродактили меня неслабо поддержали и морально и пойлом. Да мне поебать! У меня крепкие гены. Дед мой прошёл всю финскую. Оба родителя воевали в Сталинграде, а отец ещё дошёл до Берлина. Дядька служил в НКВД и участвовал в расстреле польских офицеров в Катыне. Потом защищал Брест и партизанил на Смоленщине. Тётка была снайпершей. Под Кенигсбергом в лесу вступила в поединок с немецким снайпером - ассом и победила. Я говорю, у меня та ещё родня. А вся моя жизненная дорога покрыта трупами безвременно рухнувших товарищей. Нас нещадно косила чума эпохи.
   Несколько суток я охуевал в центре с пробитой башкой. Чистые граждане мной брезговали, зато бичи уважали и угощали последним сэмом. Случалось до меня доёбывалась всякая шпана, но всё кончалось как-то удачно для меня и хуёво для них. Однажды напали менты. Пытались хлопнуть, как обычно, не за хуй. Я вырубил двоих, конечно, но они вызвали подкрепление и дубинкой сломали мне руку. Отбили почки и на время испортили настроение.
   Чума, как выяснилось позже, искала меня по всему городу. Странно, что мы не пересеклись, но бывает. Она носилась повсюду под своими чумовыми колёсами, как охуевшая ведьма. По ходу попала под машину, получила сотрясение, вскрылась мойкой, вызвала себе Шестую бригаду и отметилась в дурке, сдёрнула оттуда, ширнулась на халяву геранью, отпиздила в трамвае какую-то пожилую гражданку совершенно не при делах и в оконцовке сломала ногу.
   Когда она нарисовалась на пороге моей хаты на костылях, с бутылкой водки в руках и идиотской улыбкой на блядской роже, я просто охуел от восторга. К тому же в гипсе у неё была занекана тыща рублей.
   Мы трое суток не просыхали и поминали всех погибших товарищей. Хмелили и местных птеродактилей, которые в итоге обнаглели и стали препираться к нам глубокой ночью. Тогда мы с Чумой поймали тачку и поехали к бывшему панку Мартову. Там меня уважали. При моём появлении сразу же появились косячки и немецкая водка "В.И. Ленин", где на этикетке сам вождь в знаменитой кепке, и приличная закусь типа салями и ветчинки. Мы пили эту водяру и резко радикализировались. Хотелось со всей дури въебать по проклятой репрессивной системе. Выпили с хозяином за погибших, и он стал нам читать свои стихи. Сквозной темой в них сквозило разложение, разрушение, умирание. Чуму такая поэзия явно цепляла. Она просто торчала. Потом смотрели по видео "Апокалипсис наших дней", затем "Мертвеца", следом "Сто двадцать дней Садома", и вдогонку ещё "Окраину". После чего шла только крутая порнуха. Тут я не выдержал и отрубился. Нет, пизжу. Мы ещё выпили, о чём-то спорили, кричали. Потом я точно отъехал, потому что устал капитально.
   Мне снились стройные ряды скелетов, поднимающиеся вверх по Б. Советской, выходящие на ул. Ленина, доходящие до пл.Восстания и строящиеся там в чёткие шеренги. Они несли красные флаги с чёрными черепами. Среди покойников я узнавал своих верных товарищей суровой юности. Что ж нас так смертельно выкосило? Чума, одетая в чёрное, неистово дережировала с балкона Дома Советов. Звучала какая-то адская музыка. Скелеты орали ей славу и готовились к последнему штурму.
   Тут она разбудила меня и резко приказала ебать её. Я отказался. Говорю: устал, блядь, смертельно
  
   Что потом было. Это страшная сказка. Она разнесла всё в квартире бедного Мартова, который забился в углу и крестился. Разгром был натуральный. Чума порезала ножом диван, ковёр, картину, изображавшую свастику. Перерезала горло большому персидскому коту с мордой почти человеческой.
   Заканчивали мы с Чумой у Фадея на Б. Советской, куда слетелись последние птеродактили. Пили, пели суровые песни, типа Смело товарищи в ногу, Варяг, Там вдали за рекой...Чума обнимала всех по очереди и целовала горячими губами.
  
  
   . ПРИШЕЛЬЦЫ
   Архитектор жил в коммуналке на ул. Бакунина. На двери его подъезда я увидел предвыборную агитку: "Вахлаков. Кто он?" Решение простого народа было радикально и немедленно. Кто-то не поленился подписать под портретом шариковой ручкой: пидарас. И уже не имело значения, что у кандидата в депутаты два высших образования, что он женат, имеет четырёх детей и владеет железнодорожной веткой. Люди нюхом определили его истинную суть.
   Далее по подъезду запах помойки и обычные в наше время надписи на стенах: "на всё насрать!", "все козлы!", "всё на свете дерьмо!" Помню, раньше только в одном укромном месте города можно было прочитать, что весь мир бардак, а люди бляди. Теперь же анархия мысли стала практически повсеместной.
   Я вошёл в маленькую комнатку Архитектора, где царили беспорядок, запущенность и полутьма. Везде пыль, грязь, паутина. Драные шторы наглухо задёрнуты. Чем-то противно воняет. На столе, заваленном каким-то хламом, стоит нерабочий телевизор. Я вспомнил слова Архитектора: "Я телик вообще не смотрю, даже морду лица последнего президента никогда не видел, да он мне и на хуй не нужен, то есть она не нужна"
   На полу валялись вещи мастера спорта по боксу Михалыча, который последнее время зависал тут на Бакунина и регулярно пиздил пригревшего его хозяина. У боксёра неслабо клинило. Он недавно умер на Заполке, в очень самогонном районе, сидя на лавке. Прямо как писатель Эдгар По, который по протоколу полиции выпил перед смертью стакан вина.
   У Архитектора ещё сохранилась бутылка с мочёй Михалыча. Он ссал туда ночью, чтобы не бегать на дальняк в конце коридора. Однажды Архитектор забылся и хватанул из этого пузыря.
   Собственно на хуя я припёрся к товарищу? Ах, да, его ведь заебали зелёные человечки. Пришельцы из космоса. Инопланетяне ёбаные в рот. Он жаловался мне, когда выпивали на природе, что, мол, задолбали в конец черти не русские. Фильтруют мысли, диктуют поступки. Только он устроится на работу, они делают так что его тут же увольняют. Архитектор, который волокёт в конструктивизме и знает кто такой Корбузье, обносился и весь покрылся перхотью. Он пьёт мерзкий самогон и общается со всякими уродами.
   -Тут на Бакунина они недавно местного авторитета Федьку Протеза грохнули. Труп нашли в овраге за помойкой. Считается загадочное убийство, но я то знаю чьих рук дело, - шепотом сообщил Архитектор.
   Из окна сквозь дыры в шторах виднелось здание в стиле конструктивизма. Изначально оно предназначалось для коммунального житья передовых граждан города. В последние годы здесь проживали отбросы общества. Теперь здание пустует, однако, Архитектор утверждает, что там обитают зелёные человечки. Я высказал мысль, что неплохо бы отреставрировать эту конструкцию и превратить её в первоклассный отель. Потом разместить там депутатов, бизнесменов, попсу и прочую шушеру и в оконцовке взорвать их там на хуй вместе с инопланетянами.
   -Вышел тут прогуляться как-то вечером по Бакунина,- продолжал жаловаться Архитектор,- подваливает ко мне нормальная такая девушка и говорит: сопроводите меня, пожалуйста, поссать. Ну, я не смог отказать такой клеевой тёлке. Веду её к оврагу и думаю, что заодно выебу овцу возле помойки исключительно раком. Только она села и мне улыбнулась, подлетают зелёные человечки и уволакивают её в конструктивистскую трущёбу делать эксперименты.
   А начали ведь с того, гады, что вытатуировали у Архитектора на указательном пальце свастику. Он рассказывал по этому поводу, как едет однажды в троллейбусе, и его конкретно прижало к одной нечевошной жопе. А та крутая оказалась. Кричит: "Я тебе сейчас яйца оторву"! И тут, он даже сам от себя не ожидал, жестко ей говорит прямо в рожу: "Молчи, сука, я фашист". И тычет ей в нос свой палец со свастикой. Та сразу озябла, заткнулась, а он кончил ей прямо на белый плащ.
   Чего они только с бедным Архитектором не делали. Обварили кипятком, уронили его вниз ебальником на асфальт, сломали ногу, пробили голову, сколько раз сдавали в ментовку. Он признавался мне, что в последнее время его так и подмывает пойти в церковь, плевать в иконы и ругаться громко матом. Михалыча эти твари тоже, наверное, обработали. Он стал упёртым и явно сместился вправо. Свою правоту он доказывал понятно мордобоем. Не терпел он, например, аморальности и если какая-то девка раздевалась в его присутствии наголо, чтобы потанцевать на столе, он пресекал это дело в корне прямым накаутом. Забросил работу и бродил по городу, как натуральный зомби, одетый в жару в тёплую кожанку. Михалыч также крайне ненавидел вечно ноющих бюджетников. Особенно учителей и врачей, от которых простой народ страдает больше всего. Он доказывал на пальцах, что бюджетникам не только не стоит поднимать их жалкие зарплаты, но наоборот следует опустить в общую парашу как самый вредный элемент.
   Через какое-то время мы с Архитектором захотели отвлечься от мрачной темы и углубились в лингвистический спор. Нас крайне интересовал такой вопрос: почему выражение хуёво означает плохо, а пиздато очень хорошо. Тут мы забрались в такие дебри, что ебать мой хуй. Но так и не нашли какого-нибудь удовлетворительного ответа. Пытались заговорить о литературе, но Архитектор вдруг как закричит не своим голосом: "Ебал я вашу литературу!" Я понял, что пришельцы его достали. Пришлось найти нейтральную тему. Речь зашла о пидорасах. Архитектор утверждал, что их до хуя среди попсы. Фактически в шоу-бизнес не прорваться, если тебя не выебут в жопу. Да и в Думе их хватает. Короче, развили тему.
   Поговооили мы так с Архитектором, попили "Анапки", отвели душу. Ему, вроде, полегчало. Ну, я и пошёл домой спать.
  
   КОНЕЦ
  
  
   НА РАДИЩЕВА
   В начале лета, в самую жару я, как нарочно, забухал и моя, как обычно, выгнала меня из дома. Мне деваться было абсолютно некуда, хоть ты, блядь, под кустом ночуй. А это чревато: могут расчленить в элементе.
   Некоторое время я кричал, как идиот, под окном, чтоб меня пустили, а потом вдруг вспомнил, что Батюшка на днях, как знал, дал мне номер своего нового "мобильника".
   Батюшка по жизни мой последний шанс, он меня сколько раз выручал в критический момент. Прямо спаситель мой по жизни, блядь буду. ( Тут я перекрестился). Позвонил ему тотчас же. Ещё автоматы бесплатные были. Стояли последние халявские дни. Правда найти нормальный телефон была проблема: местные вандалы повсюду поотрывали трубки, поопрокидывали будки, исписали их свастиками. Но нашёл всё-таки один рабочий аппарат и сразу же дозвонился. Батюшка на месте был, слава Аллаху, и в добродушном расположении духа. Чаще у него заёбы случаются, крышезъезд и ёбаная паранойя. Но тут он, видимо, удачно похмелился самогоном от Крысы на ул.Радищева, где тогда обитал и чудил в компании аборигенов самого левого толка. Кричит мне в "трубу": "Приезжай, разъебай хуев, будем тебя спасать"!
   Ну, нажрались само собой в жопу на этой Радищева, чтоб она провалилась. Впрочем, это довольно милая и тихая окраинная улочка, состоящая из одно и двухэтажных домиков, сарайчиков, садиков и огородиков. Яблони, вишни, жасмин, цветы, укроп, лук, лопухи, кошки, собаки, петухи. Даже свиньи пробегают. Идиллия. Народ-то не дурак - чтоб не сдохнуть от голода обзавёлся хозяйством.
   Рядом параллельно и перпендикулярно проходят такие же уютные литературные улочки - Белинского, Пушкина, Лермонтова и очень коротка Льва Толстого, практически тупик. Самая большая и типа центральная у них улица Шолохова, где базар со своим смотрящим. Есть пивняк, игральные автоматы, ларьки. Здесь днёи торгуют и обманывают, а вечером грабят и убивают. Кончается район не совсем в тему улицей Котовского, на которой у нормального мужика Петровича самый приличный в округе самогон. Абсолютно не вонючий и очень ядрёный. Но туда пилить далеко и не в любом состоянии доёдёшь в эти турлы, а Крыса живёт рядом, хотя у неё пойло хуже отравы. Сдохнуть можно легко. Да и сдыхают на Радищева до хуя и больше народа. В основном молодые мужики и бабы.
   У этой Крысы я однажды хлебанул такой заряженной дряни, что потом до утра не мог найти Батюшку, блуждая по всей Радищева кругами. Чуть не утонул в какой-то грязной луже и был отпизжен ночными бомбистами. Весь мокрый, окровавленный и начисто расстроенный я только когда уже во всю орали придурошные петухи, добрался до дома Полковника, где обитал Батюшка.
   Хозяин ходил обычно по гражданке, а форму одевал только в случае если нужно было с кем-то конкретно разобраться или. запирать в гараже свою сожительницу Машку - лысую абсолютно бабу с хомячковой рожей конченой алкашки. Он пиздил её армейским ремнём и держал несколько суток в гараже, где стоял мотоцикл "Урал", без жратвы и алкоголя. Так он учил суку, чтоб уважала и боялась. Так им и надо, а то в конец распустились, блядь буду. ( Тут я перекрестился).
   Батюшка приехал к обеду на своей бело-грязной "Оке". Длинные чёрные волосы, блестящая лысина, клочковатая борода, бледное лицо, горящие безумные глаза, засаленная ряса. Пьяный в жопу. По трезвости он за руль хуй когда садился. Кричит мне: "Садись, разъебай, в тачку, поедем к блядям!"
   Я сел в эту задроченную "Оку", и мы покатили к Танку. Раньше туда приезжали отметиться и сфотографироваться на долгую память новобрачные пары, а теперь там стоят минетчицы. Мы взяли, хоть и не очень молодую, но сисястую и жопастую шалаву весёлого нрава. Добрая была и общительная. Помню однажды нам попалась одна очень молодая, но худая и страшно выёбистая тварь. Строила из себя крутую. В наглую пила наше пива, курила сигареты и пиздела как работала на минетах в Голландии. ( По ихнему эта работа называется " ходить в ромашки"). Батюшка слушал её пиздёшь, слушал, а потом и благословил кулаком по тупой башке.
   Но эта грудастая нормально отсосала у нас по очереди с разными шутками и приколами. На что Батюшка долго не мог кончить и то довела до кондиции. Он дал ей закурить и благословил крестным знамением, чтоб больше не грешила.
   Полковник со своей Машкой в свободное от дикого пьянства время, в основном ночью, промышляли тем, что "рысачили" по огородам, а рано утром продавали напизженное бабкам на базаре. Чтоб зацепить какую-нибудь копейку, они также сдавали кровь, в составе которой преобладал алкоголь, собирали металл, бутылки, бумагу. Так жили почти все на Радищева
   Между прочим, Батюшку местные только в лицо любили и уважали, а за глаза унижали, оскорбляли и даже однажды ночью, когда он мало чего соображал, зверски избили, переломав все рёбра. Спихнули же это дело на ночных бомбистов, то есть малолеток, которые оттягиваются тем, что пиздят пьяных мужиков. Таким образом они самоутверждаются в этой ёбаной жизни.
   В тот вечер Полковник, одетый по всей форме, пиздил свою бабу Машку и со злобы от недопития обзывал её последними словами, типа овца ёбаная, мразь пастозная и тварь ебливая, а та не возражала, так как была пожизненно благодарна мужику за то, что он в своё время нашёл её на помойке, куда сам лазил в поисках жрачки, и принял в дом рваную, грязную, босую и практически безволосую.
   Батюшка сидел в углу, по видимому обдумывая что-то божественное, нам дуракам, не ясное, косо поглядывая на Полковника и его жалкую половину, шепча мне время от времени, что кто-то из них скоро, он блядь будет, ( я крестился) непременно крякнет. Да тут на Радищева труповозки курсировали так же часто, как маршрутки по центральной улице Шолохова. Порой казалось, что люди здесь только и делают, что поминают, справляют сначала девять дней, потом сорок, после пол года, год и так далее.
   Батюшка, наконец, что-то надумал и исчез куда-то. Полковник слегка ожил. Достал из своего загашника целую сигаретку Прима, протянул мне и многозначительно поднял вверх палец. Это значило, что по идее и воле Аллаха мы должны скоро обязательно выпить.
   А пока мы, чтобы поднять настроение, вспоминали как недавно отпиздили цыган на Котовского. Они там наехали на одну знакомую хромую девушку в кожаных штанах, которую мы с Батюшкой угостили ядрёным Сэмом от Петровича. Выпили, и она пожаловалась нам на цыган, которые хотели отнять у неё квартиру. Пришлось Полковнику срочно одевать форму и брать с собой пушку. Разобрались с чертями не русскими конкретно. По дороге уже на Шолохова попались нам мормоны в чёрных костюмах. Дали и им неслабых пиздюлей, чтоб не ебали нашим людям мозги. На базарчике опрокинули несколько азеровских палаток и пригрозили чуркам поджечь их казино. Я даже задремал под эти сладкие воспоминания, а когда проснулся, увидел весёлую рожу Батюшки. Он был в высоких сапогах, кожаном пальто, из - под которого виднелась обтрёпанная ряса, и чёрной широкополой шляпе. Он бросает Полковнику пачку денег, а меня завёт покататься, пока хозяева будут накрывать на стол. Мы садимся в разъёбанную "Оку", и Батюшка, бухой практически в жопу, давит на газ. Мимо летят стоящие, идущие, ползущие и лежащие жители Радищева. Те, кто ещё в состоянии, шумно приветствуют отца родного. Батюшка благодушно посылает их на хуй и отпускает по ходу грехи. Они коварные эти местные. Одних только "Мобил" у Батюшки штук пять спиздили и сдали азерам на базаре.
   Мы мчались, счастливо минуя посты ГАИ, но тут у Батюшки опять заклинило. Он впал в пьяный ступор и стал наезжать на меня как на самого крайнего. Я у него и подонок был и расппиздяй и последний мудак. Я всё это слушал сапокойно, зная по опыту, что возражать ему бесполезно. У него одно полушарие напрочь блокировано. Он и сам прекрасно понимал, что творит словесный беспредел, но ничего поделать с собой не мог. Всё дело в том, что при рождении он очень не хотел появляться на свет Божий, как знал что ничего хорошего тут нет. Но злые тёти тянули его клещами и при этом повредили голову. Отсюда все эти заёбы.
   У Полковника Батюшка был сначала угрюмый и никого не хотел благословлять. Даже дал Машке ногой под жопу, так что та ёбнулась об пол. Полковник при этом только ухмыльнулся в усы. Но после трёх стопарей сэма о т Крысы Батюшка повеселел, потом вообще разошёлся. Начал служить типа чёрную мессу. Включил старенький хард - Дип Пёпл и Лед Зепелин. Задёргался в диком роке, растянулся в твисте. Затрясся в шейке и прошёлся в ирландском степе по всей хате. Потом схватил большой крест и кадило и стал благословлять всех подряд. Кого по голове, кого по жопе.
   Утром, чтобы немного развеяться и малость отойти, мы покатили с Батюшкой на озеро Сказка. В красивые места. Пили пиво, базарили о всякой отвлечённой поебени. Ночью поставили сети. Было холодно, одолевали комары. Ближе к утру поймали кило три рыбы и двух водяных крыс. Рыбу обменяли у местных на самогон, а крысами заторнули, так как зверски пропёрло на жёр.
   Короче, раскумарились, поплескались в этой Сказке и погнали обратно на Радищева. А там новость. Полковник крякнул. Заснул и не проснулся. Труповозка уже приезжала. Крыса охуевает по всей улице: Полковник ей двадцать рублей остался должен. Машку трясти бесполезно. Она в глубоком трауре. Ничего не понимает. Плачет и курит одну за одной.
   Батюшка нахмурился и задумался. Теперь эти похороны на него лягут. Больше это никому здесь не упёрлось. Он ведь за всю эту блядскую Радищева в ответе и вечно молится.
  
   КОНЕЦ
  
  
   УРА СМЕРТЬ!
   В последнее время прошло несколько упорных слухов о моей якобы смерти. Звонили старые друзья, беспокоились. Причём мочат меня конкретно и зверски. Все в шоке, но я нисколько не удивлён. Слухи обо мне сопровождают всю мою ёбаную жизнь. Лет с четырнадцати обыватели стали сажать меня в тюрьму. Создали миф, что я наркоман. Потом болтали, что у меня притон, где царит крутой разврат. Награждали всякими венерическими заболеваниями от триппера до СПИДА. Утверждали, что я шпион. И вот теперь, наконец, хоронят. Их хуй переубедишь причём идиотов.
   На самоми деле я живу пока у Дубины, потому что больше мне жить негде. Одно время я жил в гостиницах. Делал так: снимал самый дешёвый номер на сутки и оставался в нём минимум на неделю. Сейчас в отелях проживает очень мало народа, и администрация потеряла контроль за гостями. Я этим пользовался. Доставали, правда, проститутки, но я их посылал на хуй. В этих девках есть что-то механическое и присутствует дух наживы. Я больше люблю честных блядей. С ними куда интересней. В общем. Неплохо я пожил в номерах, но потом деньги кончились. Встретил случайно Дубину. Он ковылял со своей сломанной ногой к себе на Матросова. Договорились, что поживу у него какое-то время.
   Дубина обитает в жёлтом двухэтажном доме барачного типа. Сам он то на винте, то на стакане. И вечно где-то пропадает. Иногда появлялся среди ночи или под утро, а потом вообще пропал. Я большей частью спал или дремал от не хуй делать. Мне снился строго один и тот же смурной до безумия сон, как я убил отца, выебал мать и начал бродяжничать по стране. Попал в Питер. Жил на вокзалах, общался с ворами и бандитами. Нормально было, только пидарасы порой доставали на предмет отсосать. Приходилось их пиздить. Позже поселился на Красной коннице у одного ханыги. Вечерами гулял с одним пацаном по Суворовскому. Случалось, мы грабили пьяных.
   У Дубины, кстати, судьба не простая. Он бывший битник и диссидент. У него была красивая жена - блондинка и продавщица и продмага. Тогда я к нему часто заходил. Дубина от души поил меня Смирновской, угощал Парламентом и всякой клеевой жратвой. Но вскоре у него переклинило. Он страшно отпиздил жену, переломал ей все ребра. Его забрали. Потом отвезли в дурдом, но он оттуда каким-то образом сдёрнул, хотя это было крытое отделение и охранялось ментами. Говорил, что его один псих научил, как это сделать. Дубина долго бегал, пока его не отловили. Посадили в Бутырки. Тут общественность за него поднялась. Были резкие статьи в газетах. В институте Сербского его признали вменяемым и отпустили. Он хотел в Америку сдёрнуть, но не получилось. Забухал на этой почве и увлёкся винтом. Вот теперь куда-то пропал. Да мне ещё и лучше, а то он, хроник, весь мой одеколон выпил.
   Заходила соседка с бутылкой. Испитая рожа. Хотела, чтоб я ей засадил. Принесла сала. Но я проигнорировал её похоть. Послушал смурную болтовню и прогнал её на хуй. Сын её говорит, что живёт в другом мире. Типа связан с бандюками. Хер с ним. Я не вникаю. Его дело. Жена у пацана явно блядь. Кидает мужика как хочет. Даже ночью за ней приезжают ребята на тачках. Шкура есть шкура, как говорил ещё Федька Протез с Бакунина.
   Жил я так жил и не хуёво, надо сказать. Больше, правда, спал. Потом пошёл прогуляться по Матросова и повстречал тигров Тамил илам. Они зимой учатся у нас в мед академии, а летом уезжают воевать за свободу родины против оккупантов сингалов. Я им чем-то понравился. Давали мне деньги на пиво. Я посещал их собрания, слушал речи бойцов. Всё было строго партийно. Узнал о национальном герои Тамила капитане Миллере, который на грузовике с взрывчаткой въехал в казарму оккупантов. Слушал в записи речь вождя тамилов. Вот забыл его фамилию...Да, не важно. Этот товарищ начал с того, что украл у родителей золото и купил себе пистолет. Однажды тигры угощали меня обедом про случаю победы у Слоновьего перевала. Им пришло сообщение по факсу из Парижа, где у них штаб-квартира. Тигры ели руками в основном рыбные блюда и не пили спиртного, но для меня специально купили две бутылки Клюквенной. Нормально посидели. Смотрели клипы, как девушки из элитного подразделения Чёрные тигры выслеживали в джунглях сингальские патрули и мочили их на глушняк. Клёво. Мне понравилось. Ещё музон был отличный тамильский. Я даже хотел поехать воевать туда. Может, ещё поеду. Хочу, как Байрон, умереть за чужую свободу. Но с сингалами я всё-таки успел подраться. Встретил их раз в холле медобщаги. Они как увидели у меня значок тигров, сразу охуели. Закричали: ты с ними! Пиздец! Я пятерых из них положил сразу. Они маленькие такие, но крепыши все. И рожи противные вызвали всё-таки ментов. Впоследствии оказалось, что в этот самый день девушка-смертница из элитных Чёрных тигров взорвалась в центре Коломбо.
   Нет, пизжу. Да что я совсем без башки что ли? Сначала я снял эту девку в жёлтой куртке на остановке. Уже почти ночь была. Попили с ней пивка. Я прикидывал, может, у ней зиму перекантоваться мне бездомному. На Дубину я, честно говоря, мало надеялся, потому что эти битники долго не живут. Но оказалось, что чувиха только что из "дурки". У неё шизуха и, типа, эпилепсия на почве хронического алкоголизма и трудного детства. Плюс бродяжничество, наркомания, клептомания и подобная хуйня. Короче, полный комплект. К тому же, недавно она бухала с одним мужиком лет пятидесяти, он стал к ней приставать, а у неё пошла обратная реакция. Шкура схватила кухонный нож и завалила быка сразу на повал на хуй. Ну, отвёл её на Берелёвское кладбище к могиле молодого поэта Висельника. Его последние строчки все знают: "И я тут жил, дрочил на Клару Цеткин, глупый хуй".Что тут с этой идиоткой началось, это просто пидерсия. Начала кататься по могилке, жрать землю и, типа, биться в эпилептическом припадке. Орала при этом, что все мы хуета, вот только Висельник был единственный нормальный человек. Ну, пришлось, блядь, въебать овце с ноги, чтоб немного привести в чувства. Под утро уже отвёл её к Хрому, но о том, что там было рассказывать не буду. Скажу только, что этот Х (это его погоняло для своих) недавно откинулся, отторчав четыре хода за одну крысу, которая ломилась к нему в три часа ночи. И вот когда шёл от него, то и повстречал этих Тигров.
   Дубина всё не появлялся. Я ждал-ждал. Делать у него на хате абсолютно нечего. Из мебели одно пианино осталось от предков. Как он его не проссал, я удивляюсь. Вдруг как-то ближе к ночи заходит сосед, который бандюк, и сообщает, что Дубина погиб. Как, что, где? Да выпивал с бичами. Они ему две штырины в горло воткнули. Раздели и упаковали в мусорный бак. Надо было брать бутылку и поминать друга.
  
   КОНЕЦ
   АНАРХИЯ В РФ
   Седьмого ноября я выпивал в одну харю в тесной рюмочной на первом этаже здания, где до революции была городская управа. В 1917 году сюда через сквер бежали революционные солдаты, стреляя на ходу. С башни по ним во всю хуярил пулемёт. Позднее здесь построили "пожарку". Пока её отстраивали я водил сюда ебать девок, которых снимал поблизости в ресторане Днепр, где сначала набирался крутым винишком Рубин по руб семнадцать. После него в стакане оставались несмываемые чёрные пятна. Пожарка, кстати, впоследствии сама сгорела и на этом месте по сей день продают мерзкий самогон, от которого вымерло уже не одно поколение центровых маргиналов.
   Рюмочная находилась на Коммунистической, бывшей Сталина. Недалеко отсюда на чердаке углового здания (угол Сталина и Б.Советской), стоящего напротив госбанка, установили пулемёт и под его прикрытием брали банк. Дело было после войны во времена знаменитой банды "Чёрная кошка".
   Неподалёку у памятника Ленину митинговали остатки левых сил. Поносили власти, защищали трудящихся и призывали к новой революции. Пьющий рядом со мной мужчина в камуфляже утверждал, что он "афганец". Вспоминал, как они давали шороху в Кандагаре. Пел песни Розенбаума. Постанывал, покрикивал. Но оказалось, что он не настоящий интернационалист. Его расколол подлинный ветеран, который по идее должен был появиться для установления справедливости. Настоящий, как положено, разоблачил ложного. Потом они помирились, обнялись, выпили за дружбу, но тут у истинного заклинило, и он начал мочить самозванца уже на глушняк.
   Я смотрел в окно и видел перед собой улицу Маяковского, на которой в двадцатые годы красный поэт читал свои стихи. Эта улица выходит на центральную Ленинскую, где в здании облпрофа в девяностые годы выступал Лимонов. Тут же поблизости в гостинице "Франция" останавливался проездом Ленин. Когда-то тут стоял уютный деревянный шалман, где я впервые попробовал водку. Это была Кубанская. Я выпил три стакана и отъехал чуть было не с концами в свои четырнадцать. Еле откачали в городской больнице "Красный крест"
   Позднее, лет через несколько, мы шли с друганом по Ленина оба пьяные в раскатень. Пели блатные песни, орали матом, сшибали по ходу урны. Был солнечный тихий летний выходной день. Махровые обыватели лениво и самодовольно прогуливались туда-сюда по Броду. И тут мы с дружком внесли диссонанс. Мы, шатаясь, опрокинули коляску с младенцем. Ребёнок выпал на асфальт. Злобные обыватели накинулись на нас, чтобы разорвать на части...Как мы сдёрнули оттуда, не знаю.
   На углу ул.Ленина есть кафе "Заря", где прошли лучшие годы. Тут мы пили, гуляли, отрывались и дебоширили. В ход шла водяра, винцо или шириво. Габаритная барменша Валька много раз сдавала меня в ментовку. Однажды я ей отомстил: спиздил со стойки бутылку коньяка и распил её на Тропе Хошимина с известным уголовником Васей Греком. О нём я ещё в пионерлагере слышал такую песенку: Когда фонарики качаются ночные и вам дорогу переходит Вася Грек...
   Но впервые меня хлопнули менты в гостинице "Центральная", что напротив "Зари". (Это стрёмное место у нас называется "Вермутский треугольник"). В холле гостиницы я вступил в бой с тремя ментами. Посрывал с них погоны. Они порвали на мне одежду и отвезли в клоповник. Но я и в камере не успокоился ни хуя. В итоге козлы сделали мне ласточку.
   Тут в рюмочную заскочил хмельнуться один центровой персонаж, некто Цыбулькин. Ёбнул сотку, но так и не пришёл в себя. У него опять обстреляли дверь. Это уже в третий раз. Что за хуйня у нас творится? Стоит человеку заняться мелким бизнесом, сразу начинается пидерсия.
   За "Центральной" в овраге проходит знаменитая "Тропа Хошимина", где в худшие времена тотального общественного маразма и полной некрофилии мы скрываемся, чтобы хоть как-то выжить Город в такие реакционные периоды мертвеет и замирает, и только здесь на Тропе бурлит, кипит и бьёт струёй настоящая жизнь. Мы пьём дешёвое вино, курим анашу или Приму, обмениваемся идеями или девчонками. Всё здесь у нас общее. Я бывало в самый апогей прыгал на ящик из-под вина, под которым ещё неслабая куча свежего говна и толкал зажигательную речь, подстрекая товарищей к бунту. Дружки постепенно впадали в эйфорию, начинали дико орать и всячески охуевать.
   Ещё я вспомнил, выпивая 7-го Ноября, крепостную стену. Я любил залезть на неё, сесть, свесив вниз ноги, и одеть из горла бутылку винишка. Внизу обычно начинали собираться сонные обыватели, с нетерпением ожидая, когда же я, наконец, упаду и разобьюсь на хер. Хуй дождались, уроды ёбаные! Я выжил на зло врагам.
   Вдруг в рюмочной нарисовалась Нулевая. Маленькая, худенькая и пьяненькая. Это, кстати, девушка трудной судьбы. В детстве её изнасиловал отчим, и с тех пор она плотно сидит на циклодоле и галопередоле. Водяру тоже хуярит в полный рост. Бухает по чёрному. Мы раз с ней дали оторваться у меня на хате. Проссали по ходу телевизор, холодильник, пылесос и чайный сервиз. Всё что осталось от родителей. Нулевая в оконцовке вообще охуела. Конкретно. Сдала свою "косуху", джинсы и сапоги. За бесценок, понятно. У самогонщикеов всем вещам цена - литр сэма. На Бакунина, в уютном дворике, присели мы возле помойки и стали пить мерзкое пойло, обсуждая проблемы анархизма. Пришли к всеобщему отрицанию и сверх-нигилизму. Одним словом, пиздячить нужно было всю ёбаную систему сверху до низу. Особенно въебать по обывателям, чтоб не отравляли атмосферу своим маразмом.
   Мимо нас шли девчонки лет двенадцати. Человек шесть. Одетые в чёрные джинсы и футболки. Орали что-то нецензурное и опрокидывали по ходу контейнеры с мусором.
   Сейчас у Нулевой опять проблемы. Недавно она выпивала с подругой, и разговор у них зашёл о смерти. Подруга показала Нулевой шрам на теле, и у той вдруг заклинало. Она схватила нож и ударила подругу сначала в бок, а потом в сердце. Теперь бегает по центру бухая в жопу и пьёт со всеми, кто наливает. Переживает дико. Я купил ей сотку. Разговорились. Кончается у нас с ней обычно нулевым вариантом - всех козлов к стенке, а систему на хуй и в пизду.
   Мимо рюмочной шёл ученик третьего класса Андрей Платонов. Он недавно прославился тем, что принёс в школу лимонку и наложил большую кучу говна перед кабинетом директора.
   КОНЕЦ
  
   ЖИТЬ ХОРОШО, А НЕ ЖИТЬ ЕЩЁ ЛУЧШЕ
   Танька Шкодина припёрлась ко мне рано утром, когда я ещё не отошёл от вчерашнего "мама не горюй". А если честно, неделю пробухали с этим Узбеком ёбаным и пили исключительно левую водяру. От неё клинит, гаси свет. Конкретно. Реально. Пошли все на хуй! Потом на стремаках весь, на проклятой измене. Думаешь, может, грохнул кого по пьяни: ведь провалы памяти полные, здесь помню, а здесь ни хуя. У самого Узбека, по его словам, сорок трупов и подписка о невыезде. ( Как подопьёт кричит: будет сорок первый!) Его вот-вот должны менты хлопнуть, так что ему, придурку, терять нечего. Он где-то бегает, а у меня тут спазмы и кошмары. Только присну слегонца, начинаются цветные ужасники, один страшнее другого. Я уже плохо отличаю бред от реальности. Ещё бы, блядь. Столько выпить! Как ещё живём только? А, может, сдохли уже давно, и вся эта хуйня нам только кажется? Типа: жить хорошо, а не жить ещё лучше. Хуй с нами тоже.
   Вот Шкода эта ввалилась вся грязная, прямо как со сраной стройки, и вонючая, будто всю ночь ебалась на помойке. Чуть живая, хрипло шепчет, и лезет под батарею. Улеглась на пёстрое лоскутное одеяло времён хиповой молодости. Успела только сообщить мне, что вся на измене, домой идти боится: там Кошмаров её прибьёт точно, она же вчера с Кукушкиной своей напилась в лоскуты и домой припёрлась уже поздновато было. А Кошмаров не пьёт, гад, уже пол года, злой, как чёрт, всех дома построил, он как бы самый правильный, деловой, и чуть что пиздит. Шкодиной ещё повезло вчера, так как Кошмаров в ванне мылся. Выскочил, кинулся за ней голый вниз по лестнице и ещё по улице пробежал до аптеки, что напротив "Оптики", но Шкода рванула так резко, что очнулась только в ночном баре "Шириво", выпив триста грамм водки. Потом танцевала с какими-то крутыми пацанами дикие танцы, и в оконцовке подралась с одной тупорылой овцой, которая вечно трётся в этом ёбаном баре и бухает там исключительно на халяву. Животное! Нет, просто пресмыкающееся. Кукушкина, пизда, однажды о морду этой хуесоски сломала три пальца за то, что та спиздила у неё чекушку. Эта тварь крысятничает там в наглую. Шалава приблудная!
   Дальше Шкода мало что помнила. Что-то бормотала себе под нос. Потом пригрелась под моей батареей и отключилась наглухо. Скорее всего ночью она еблась все же на помойке с бичами. Хуй с ней, идиоткой.
   Я прилёг на свой раздолбанный, разорванный и прокуренный диван с отпиленными ножками и видом на обгоревшую стенку. Это когда мак варили, пожар здесь устроили. Ещё Можай был жив, покойник. Он хуйнул девяносто таблеток "ношпы" и запил стаканом водки. Крякнул, конечно. Сколько же Кантов, блядь, уже помёрло, это ужас. Мы с Узбеком зашли к Цуре через балкон, потому что хозяин был в полном отрубоне, и кое-как его растолкали, а потом стали с Цурей вспоминать. Оказалось, что все уже дружки наши считай откинулись.
   У Цури тогда зависала одна гражданка: мадам Брошкина. Цуря говорил, что поначалу она весёлая была, шубутная, всё танцевала, пела, прикалывалась, давала всем подряд мужикам, кто приходил к Цуре хмельнуться, а после что-то сникла. Сейчас всё больше лежит на полу с закрытыми глазами, а если открывает зенки, то сразу просит водки.
   Мы то с Узбеком притащили несколько пузырей. Выпили все, ожили за чуток, побазарили за жизнь. Узбек предлагает идти ломать подвалы, потому что со жратвой у нас хуевато. Даже очень. Водяры-то можно ещё напиздить у левых бабок, а мяса - хуй. Потому что на базаре такие амбалистые уродки мясом торгуют, что если увидят как наш брат чего пиздит, убьют на месте. Даже за крохотный кусочек. Я сам недавно видел, как одна баба, конь с яйцами, забила у всех на глазах вонючего бича. А у Узбека, между тем, талант пропадает: он же отличный повар. Такой бы, блядь, плов мог сварганить. Крупу, что мамка принесла, Цуря ещё не всю успел проссать и сменять на сэм.
   В подвалы мы идти отказались, потому что затяжелели трохи. Узбек он шустрый. Пусть бежит и ломает замки. И тут кому-то из нас в голову пришла замечательная мысль. Надо замочить эту бесполезную мадам Брошкину и сожрать её на хер. Долго не думали, зарезали её огромной штыриной, которую Цуря хранил за диваном на всякий пожарный случай. Это был, что называется, мессер. Разрубили её потом топором, который у Цури завсегда у дверей стоит для непрошенных гостей. Дальше дело, вернее тело, передали узбеку как классному повару. И правда получилось изумительное блюдо. С рисом, с перчиком, аджигой и прочими специями. Типа плова. Мясо нежное такое, особенно бедра. Мадам Брошкина ещё молодая была девка, из тех шкур, что ведутся на всякую хуйню и идут с мужиками куда угодна, была бы водяра. Вот и нарываются порой на расклад типа такого.
   Вспоминал я эту и подобную хуетень довольно долго. Потом вижу - Шкодина встала на четвереньки, пёрнула три раза и проснулась окончательно. "Ни выпить",- говорит,- "ни покурить. Это очень хуёво. И домой идти страшно. Там Кошмаров убьёт на хуй".
   Делать абсолютно нечего. Телика у меня уже давно нет, не знаю, блядь, что в мире творится. Да и хуй с ним! Тут ещё Шкодина сидит со своей блядской рожей. Хочется въебать ей в табло ногой, потому что и так тошно.
   Вспомнил, чтоб отвлечься от нехороших мыслей, как в том году поехал к ней в гости. К чёрту на кулички. Она жила на самом конце города. Дальше шёл овраг и маленькие домишки, в каждом из которых продавался сэмыч. Она обитала в мрачной общаге, внутри которой отвратно воняло, а по стенам шли идиотские надписи, типа: Нирвана - хуета! Реп - кал! Всё на свете дерьмо! Интересно, что Шкода, когда её сильно кумарило, не боялась по ночам гулять в этом Чёртовом рву за общагой, где каждый день находили как минимум один расчленённый труп.
   Ехал я к ней и колотился весь, как падла. Реально. А тут ещё кондукторша попалась базарная. Орёт: "пассажиры. кто не обелетившись, обелетивайтесь!" Пристала, пидораска, к одной гражданке: "девушка в кожаной куртке с волосами, берите билет сейчас же!" Потом до меня доебалась. Обычные их тупые приколы. Мол, на водку деньги нашёл, а на билет найти не можешь. Надоело уже. Тут хорошо один амбалистый мудак её отвлёк. Беспредельник хуев. Сначала он пристал к пожилому мужику в дорогой песцовой шапке. Оскорбил его по всякому, сорвал шапку и бросил её на грязный пол. Мужик возмутился понятно. Говорит, что он за таких как этот наглый придурок в Афгане кровь проливал. Но амбал на это не повёлся. Крутой попался чёрт. Как только автобус остановился и двери открылись, он пинком вышиб ветерана на улицу, после чего стал лаяться с кондукторшей. Та ему замечание сделала и лучше бы не трогала урода. Он ей как понёс в ответ. Типа, и собака у неё во рту, чтоб у неё пизда перевернулась, и якобы клитор ей надо на футбольный мяч натянуть... Короче, тут и так подыхаешь с бадуна, да ещё эти придурки ядом дышат...Мрак. Чуть не блеванул, честное слово. Едва сдержался. Еле доехал в эти ёбаные турлы
   Сашка тогда ещё бухал. Нормальный же был человек. Сам за сэмом в частный сектор побежал, а мы пока со Шкодой баловались. У неё пизда смешная, между прочим, спасу нет. Хорошо там время провёл.
   Только я вспомнил об этих приятных мгновениях моей ёбаной жизни, как врывается ко мне этот придурок Кошмаров. Представьте, абсолютный голый, красный, обросший шерстью, с длинными как у гориллы руками. Ну, конкретные глюки. Реально. Как он только свою, блядь, Шкодину у меня вычислил? Видно, всю ночь по району бегал, все её точки проверял. Смотрю: глаза бешеные у животного. Схватил шкуру и утащил на хер. Очевидно, решил замочить бабу. Совсем озверел, волчина. Вот что значит долго не пить. От такого напряга люди просто шалеют и становятся реальными шатунами
   КОНЕЦ
  
   .
   ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ
   Настроение было хуёвое. Россия опять вступила в полосу реакции. Уже в который раз. Тупорылая Дума принимала в наглую антинародные законы. Жирели чиновники, борзели менты. Контора опять впала в крайнюю паранойю. Все живые силы в стране объявлялись экстремистами и преследовались за всякую хуйню. Лихо давились последние свободы. Уровень дозволенного абсурда был явно превышен. Короче, всё было довольно мрачно.
   Но вечер выдался хороший тёплый майский. Я присел на лавочку возле сараев, недалеко от помойки, и, чтобы как-то отвлечься от нехороших мыслей, стал наблюдать всякие забавные эпизоды.
   Какой-то абсолютно обдолбанный наркот совершал прыжки с шестого этажа. Четыре раз нормально приземлился, прежде чем разбился насмерть. Пожилой небритый хуй с почерневшей рожей, в рваной куртке и штопаных милицейских штанах загнал в сарай пятнадцать женщин и грозился поджечь их, если они срочно не дадут ему десятку на опохмел. Пьяная девка, страдая от недоёба, орала у входа в общагу: разорвите меня на части, ребята! Нашлись вскоре два барбоса. Подошли, понюхали и разодрали её пополам. Дети гнали грязную жалкую бичиху. Орали, обзывали, бросали в неё камни. Сбили, наконец, с ног, стали добивать у помойки.
   Эти сценки меня слегка взбодрили и даже навеяли приятные воспоминания. Как-то раз я возвращался с Югов практически по нулям. Кажется, рубль был в кармане, когда садился в поезд до Москвы. Проводница хорошо попалась молодая и слегка поддатая. Договорились с ней без билета. Дам, мол, денег. Которых, разумеется, не было. Что делать? Отходняк притом ебал довольно сурово. Прошёл в кабак, надеясь крутануть какого-нибудь нанайского лоха. Вижу, мужик сидит весёлый, улыбка добрая, прямо гагаринская. Изрядно притом датый. Подсел к нему, и он сразу пошёл на контакт. Оказался действительно добродушный общительный. Налил мне сходу полный фужер винища и полез в разговор. Начал открывать душу, как это водится в поездах. Стал рассказывать, как однажды попал в гости к буржуям. У них элитная квартира. Огромная кухня со всеми прибамбасами, на стенке телевизор огромный "Плазма", компьютер с Интернетом, жакузи-хуюзи...Сами, муж и жена, пьяные, противные. Болтают про заграничные курорты. Она получает сообщения на мобильник от своих египетских хахалей, которые её целуют во все места, он - по Интернету одну парнуху смотрит. Отвратительные рожи. Сидят, нажрались своей дорогой жрачки, напились виски и ругаются. Всё им, падлам, мало. Подавай новые тачки, шубы по пять штук баксов. Круизы-хуизы... Тут люди с голода помирают, а они в своём элитном доме забаррикадировались и все наши беды им по хую. Дурят простой народ и наживаются. Собеседник мой смотрел на них, смотрел, потом не выдержал. Хватает стакан, как заебёт в этот экран во всю стенку. Кричит: ебал я ваше виски! Схватил нож, порезал всю кожаную мебель. Бизнесмена этого замочил прямо в джакузи, наполнил её кровью. Жену, тёлку сисястую, выебал и выбросил в окно. Насрал там им по всей квартире и съебался оттуда.
   Мужик рассказывал и сам смеялся в полный рот. Я ещё один фужер ебанул, стал, вроде, в себя приходить. Сейчас, думаю, раскумарюсь. Но тут, блядь, полный облом. Залетает в кабак жена этого лоха и начинает орать на него. Обзывает пьянью, мразью, пидарасом и конченным гондоном. Короче, снимает его и уводит в купе. Что делать? Опять я в тоске, но надежды не теряю. Ни хуя! Стою в тамбуре, курю. Колочусь слегка и матерюсь про себя. Проехали Джанкой. И тут мне опять начинает везти. Рядом стал покурить пожилой хрен. Разговорились. Оказывается этот мудила местный, но послал фуру с фруктами в Москву и сам догоняет поездом. Спрашивает у меня: из каких я краёв. Я отвечаю Мужик тут просто хуеет. "Да что ты!" - орёт. - "Не может быть на хуй!" Бросился меня обнимать, как родного. Оказывается, он родом из наших мест, но лет двадцать уже там не был. Очень обрадовался, что встретил земляка. И тащит меня в кабак, чтобы обмыть такую встречу.
   В итоге пили всю ночь. Напоили и выебали проводницу. Она полностью удовлетворилась, забыла, что я ей должен за проезд и мертвецки спала до самой столицы. Утром пошли с дедом в пивняк "Жигули" на Арбате. Взяли много пива и рыбы. Я завёлся, но тут у старого чёрта переклинило. Он начал тормозить и зажимать бабки. Послал меня даже на хуй. Пришлось набить торгашу ебальник. Но опять я остался без копейки. А ведь планировал взять у мудака башлей, чтоб добраться до дома. Но не унываю ни хуя. Хуйня! Надо только срочно выпить. Прусь в бар и заказываю стакан водяры. Бармен куда-то отлучается на минуту, а я тем временем залпом одеваю стакан и линяю из бара. Бегу по Тверской. Через подземный переход на другую сторону. Только мотор стучит. Хуй догонишь! Прыгаю в троллейбус на ходу и еду до вокзала.
   Да поебать! До дома добираюсь на перекладных. Сначала меня выкидывают из поезда в Можайске. Не теряя самообладания, тотчас пересаживаюсь на электричку и доезжаю до Гагарина. Тут меня опять ссаживают. Думаю: надо бухнуть и осмотреться. Снимаю у станции местную девку и говорю ей, что мне надо выпить, пожрать и посмотреть город. Попалась добрая шкура. Купила огнетушитель "Вермута" и принесла из дома термос с борщом. Повела сразу на кладбище, типа больше смотреть в этом городке нечего. Сели на какой-то безымянной могиле. Выпили. Последнее, что помню, она взяла у меня в рот. Просыпаюсь... Ни хуля себе! Глубокая ночь, веночки позвякивают, кресты, могилки...Ни девки, ни моей куртки. Вот почему меня так колотит. Не унываю, однако, ни хуя. Бегу на станцию и прыгаю в проходящий поезд.
   Эти воспоминания меня даже развеселили. Захотелось жить, совершать поступки. Прошла, кажется, ёбаная депресуха. Вижу тащится мимо тёлка с низкой толстой жопой и жирной тупой харей. Сосёт по ходу пивко. Торможу её и веду в ближайший подъезд. Там, как обычно, пахнет мочёй, говном, дешевым вином и спермой. Тут люди пьют, срут и ебутся. Прижал эту большую жопу к горячей батарее и начал ебать. Всё было ништяк. Заебись. Россия не пропадёт. Вырулим. В процессе выяснилось, что девушка недавно вскрывалась мойкой и провела три месяца в дурке. Теперь ей всё по херу. Мне тоже. Ебись оно всё в рот! Сверху по лестнице спускался какой-то пенсионер очень похожий на ветерана. Сделал нам замечание. Мол, что это скотство. Я, не думая и не прекращая ебать шкуру, въебал ему ногой так, что он полетел вниз по ступеням. На хуй тут в сраном подъезде мораль разводить. Эти победители заебали все мозги с самого детства.
   Потом я опять сидел на лавке, но уже совсем в другом настроении. Пришла полная уверенность, что Россия всё же разберётся с реакцией. Ментов обуздают. Контору опять разгонят. Чиновников пересажают и частично расстреляют. Тупорылую Думу распустят. Наступит революционная ситуация. Вот тогда и погуляем. Держитесь, суки! Въебём за всю хуйню!
   КОНЕЦ
  
  
  

СЛАВА

   Трамвай был пуст наполовину. Вернее сначала он был, как обычно, битком. Пьяный подросток рядом со мной всё клевал носом в шинель чистенького майора и вдруг, когда вагон резко дёрнуло, блеванул военному прямо на погон. Майор взбесился просто. Может, он за дежурство ехал, куда ему теперь с этой блевотиной на плече. Он выкинул подростка на улицу на первой же остановке и стал ожесточённо, я видел, избивать его ногами в начищенных до блеска сапогах.
   Итак, народ в трамвае по мере движения в сторону конечной потихоньку рассосался, стало просторнее, и тут я увидел его. Он сидел на отдельном сидении рядом с выходом. Спал как убитый, рожа почерневшая намертво от бухалова, губы синие, как у негра. Голова откинута назад, ноги широко растопырены, а в руках крепко-накрепко зажат красный паспорт гражданина СССР.
   Что на меня нашло, не знаю. Захотелось вдруг помочь человеку. Ведь так проспит всё на свете: и остановку свою и всё остальное. Да и паспорт потеряет. Хотел даже вырвать документ у него из рук, переложить в карман его потертой куртки. Куда там. Зажат мертвой хваткой. Сумел только прочитать имя несчастного пассажира на пальцах - Слава.
   Вот, оказывается, как тебя зовут, бедолага. "Очнись, Слава!' стал я будить человека, Тормошил его, всё более повышая голос, хлопал ладонями по щекам, чёрным, как гуталин. Пустое дело. Мужик ноль эмоций. Губы плотно сжаты, глаза зажмурены. Я стал бить его сильнее: проснись же, чёрт. Скажи хоть, куда едешь. Нет, бесполезно. И почему, удивляюсь, стало мне до Славки этого дело? Своих, что ли, забот мало. Теперь ведь при такой жизни каждый озабочен только своим, не так ли? На хер ему ближний. А я начал проявлять сострадание. Тоже ещё апостол. Вот остальные люди в трамвае, ведь им совершенно безразлична судьба бедолаги: куда он, кто, откуда и зачем. Все правильно. Безмолвствует народ, угнетённый своими тягостными размышлениями на тему как бы выжить. У всякого свои проблемы: кого сократили, кого просто выгнали, кто сам ушёл из-за мизера зарплаты. Одни спились, другие заболели, третьи просто охуели, если откровенно. Сидели граждане как пришибленные, довольные уже тем, что не надо стоять всю дорогу. Только две пожилые тётки оживлённо болтали, придумывая казнь Ельцыну: то ли расстрелять, то ли повесить. Ясно одно: лишь физическое устранение может спасти Россию от этой мафии.
   "Проснешься же ты или нет, чёрт?" - я всё хлопал и хлопал Славу по щекам и злился на идиота. Ну, жалко ведь придурка.
   Разве можно так в наше трудное время. Кругом же грабят, убивает, насилуют. "Очнись, гад, "- и а уже по-настоящему врезал по синим-синим губам. Бедняга трахнулся балдой о стенку, но не пришёл в себя.
   Тут на одной остановке, как сейчас помню возле детского садика, где во дворике две интересные фигурки: мальчик в бескозырке и с топориком в руке и два мишки, один из которых отсасывает у другого - как раз на этом самом месте нагрянули контролёры. Три здоровых лба в чёрных дублёнках. Резко проверили талоны и прижали в итоге одну бабенку, которая хотела проехать на халяву. Та начала кричать было, что нет у неё денег на штраф, откуда, если не работает уже два года. "Молчи, психопатка!" заткнули её контролёры. Резко изолировали гражданку от других пассажиров, кинули на сиденье. Дали по голове. "Поедешь с нами, сука, там заплатишь! "
   Я несколько отвлекся этим примечательным эпизодом нашего непонятного временила потом снова занялся Славой.
   "Проснись же, дурак, хуже будет", - кричал я ему в уши и уже зверски избивал мудака. По башке, и ногами куда попало. Оторвал в конце концов болтающуюся и так ручку кресла и стал наносить удар за ударом по чёрной как противень роже.
   "Слава!" - орал я уже охрипшим голосом, "Я ж тебе добра желаю, земляк, пойми, пожалуйста, правильно, ведь попадёшь в историю, сейчас столько случаев, сам знаешь, просыпайся лучше, морда противная, ну я прошу тебя как родного, очнись, падла, а то хуже будет... Эх, что ж ты над собой творишь, бродяга?"
   Слава мой был весь в крови от моих мощных ударов железною палкой, но не моргнул даже ни разу и не произнёс ни единого слова. Что слово -- ни стона я от него не услышал. Ни одного звука вообще. Вот же сука! Мразь! Дебил! Хуже - животное просто. Уёбище. То, что он вообще никак не реагировал, меня больше всего бесило. Ну, хоть бы промычал что-нибудь невнятное. Было б по-людски. Так нет - глушняк полный.
   "На попробуй его, брат, этой вещью",- сунул мне отвертку вошедший в вагон работяга, сразу же врубившийся в ситуаций.
   "Спасибо, друг, "- поблагодарил я сердечно человека и стал от души ковырять Славу. И в шею, и в щёки, и в глаза, пытаясь хоть приоткрыть их - куда там. Просто идол какой-то каменный.
   Еще раз страшным ударом трахнул его ручкою от сиденья по дурной башке и пробил её на хер. Опять и опять прошёлся по тупым мозгам мерзкого подонка. Если не соображает, сволочь, что для его же пользы. Он был как бревно. Хуже. Как труп. Но краснокожий паспорт гражданина СССР - геройски зажат насмерть в мозолистых руках моего Славы.
   Кто ты? Откуда? Куда и зачем? Так и не дал ответа.
  
  
   СНЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
  
   Мне снился страшный сон, будто я изнасиловал пятилетнюю дочку, потом схватил ружьё - застрелил жену и тещю, после чего выскочил на улицу полуодетый и открыл огонь наобум по прохожим, покрыл тротуар трупами...
   Резко проснулся, как будто мне сильно дали в печень. Сердце колотилось по страшной силе. Я весь в поту. Испугался ужас. Потом припомнил, что никакой семьи у меня на самом деле нет, и несколько успокоился. Выкурил косяк, пошёл во двор. А там ребята вовсю гуляют--орут песни, стреляют из пистолетов. Я популярен в своём дворе. Меня приглашают в тёплый подвал, угощают самогоном с циклодолом. Я блаженно отключаюсь и начисто забываю обо всём на свете.
   Долго после этого запоя отлёживался у своей знакомой Зиночки Поганкиной. Она отпаивала меня настойкой Омской и городила всякий вздор. Баба была явно сумасшедшая. Я знал про неё практически всё. Она мне сама рассказывала, как однажды укусила своего мужа на почве ревности. Рана у него потом долго не заживала, гноилась. А однажды ей сказали, что он пошёл в гости к одной женщине. Зиночка убежала с работы, всё бросила, и подожгла дом этой твари, с которой спутался её мужик. Они там только - только за стол сели, перед тем, как заняться любовью. В этот раз муж зиночкин не сгорел, каким-то чудом спасся из пламени, но она всё равно его подстерегла. На каком-то празднике он пригласил на танец одну баба, а Зиночка тотчас схватила со стола порядочный нож и одним ударом прямо в сердце убила его наповал.
   Кстати, её судили, но оправдали.
   Вышел я от Поганкиной и снова в подвал. Там тепло, накурено, шумно, людно. Опять в ход идут колёса, ширево, косяки. Самогон...Короче, в итоге отключился. Просыпаюсь - рядом ни души. Темно и пусто. И, что самое страшное, не могу найти выхода. Долго лазил по грязному лабиринту, пока не нашёл решение: вылез в такую узкую щель, в какую нормальному человеку никак не пролезть. Аж жутко стало, когда на следующий день пришёл глянуть, куда я лез.
   А тут нужно было срочно ехать в провинцию. И там, представляете, в первый же вечер встречаю в гостинице, по которой гуляю от не фиг делать, старую свою знакомую: учились вместе в школе. Она такая солидная дама стала. Учёная, богатая, хорошо прикинутая. Говорит, что часто ездит за границу, волокёт в искусстве, пишет диссертацию. Попытался её обнять по старой памяти - не даётся, сучка.
   Тогда предложил ей выпить за встречу. Специально купил бутылку хорошего вина. Она согласилась и пока выпивали, всё рассказывала мне про заграничные города, галереи, концерты и прочее в таком же духе, А я незаметно подсыпал ей в фужер конского возбудителя. Что потом было...Прямо сказка. Сама разделась и как бешеная набросилась на меня. Чуть не затрахала до смерти. Я уж и не рад был своей затее. Еле-еле выкинул бабу из своего номера. А она потом всю ночь бродила по гостинице, как маньячка, и искала мужиков. В оконцовке попала на шабашников с Севера. Человек пять неслабых амбалов долбили её довольно долго, но и после этого она не удовлетворилась толком и хотела залезть в клетку к тигру из заезжего зверинца. Но тут её забрали в милицию.
   Сам я тоже завёлся. Запьянствовал там в глуши. Ну и не жрёшь, понятное дело, когда киряешь не первые сутки. В конце концов есть захотелось всё-таки. Такой аппетит прорезался, просто никаких сил не было терпеть. С голодухи вообще родную мать съешь, не так ли? Есть такая версия, что человек стал разумным благодаря людоедству. Разум и речь, якобы, появились от страха быть съеденным. Ещё бы, такой напряг. Тут запоёшь, не то что заговоришь.
   Один мужик со мной пил. Довольно крутой тип. Пятнадцать трупов расчленил лично и спустил в унитаз. Исключительно женщин. Он исповедывал, кстати, одно поверье, переросшее у него в крепкое убеждение, что вино и водка очень полезны от радиации. Тогда она будто не берёт человека. Бухал поэтому практически не просыхая и мычал время от времени про человеческий фарш, зверски возбуждая мой аппетит. А девушка с ним - такая чистенькая, свеженькая, беленькая, скромная, симпатичная - пол литру выпивает и ни в одном глазу. В конечном счёте этот тип завёл разговор строго о пулемётах. Настаивал на том, что самый надёжный - это " Максим". Стреляет, мол, безотказно, пока вода не закипит. Бах-бах, и поле чистое. Красота.
   Я не вытерпел, наконец, украл в магазине пачку пельменей и съел их вместе с коробкой прямо сырыми. Так мне жрать хотелось, поверьте. Начались, однако, вскорости острые боли в животе. Водки выпью - полегчает вроде. После - опять прихватывает. Умирать начал на полном серьёзе. Слава Богу, кто-то вызвал "скорую". Отвезли в больницу, Врач сказал, что ещё б несколько минут и я умер на хуй.
   А Зиночка Поганкина, у которой отлёживался потом, выпила пару стаканов "Омской" и полезла на меня всей свое мощной массой. Со всеми там сиськами, ляжками и так далее. Как бы игнорируя, падла, начисто свежий шов, который мог разойтись в любую минуту. Она корова ещё та, эта безумная гражданка. Кстати, клитор в её жирном влагалище - основательном и спокойном, как сама хозяйка - начисто отсутствовал. Сколько я не искал - нету. Какое-то чудо природы. А, может, ей обрезание сделали в своё время, как это практикуется у некоторых народов Африки? Когда же я вставил ей, эта пиздюшка ещё и хлюпала, что меня окончательно расстроило, и я, чтобы отвлечься от мрачной темы, стал вспоминать одну великолепную жопу. О, это был уникальный экземпляр, товарищи! Такая, блядь, тонкая, подвижная, чувствительная, самостоятельная, добрая притом и весьма изящная, так чудесно играющая ягодицами, перекатывая их то вправо, то влево, поднимая. их резко вверх. Такая, короче, супер, что я не мог не назвать эту жопу самым настоящим, независимым, разумным, мыслящим существом.
   - Американцы, слыхал ты, - говорила Поганкина, пыхтя и задыхаясь, - распространяют всякие болезни через свои гамбургеры, которые делают из толчёных насекомых. Я недавно жвачкой отравилась. Видишь, сыпь какая по всей морде?
   Тут я, чтобы избавиться от смурной бабы хоть на время, сказал ей, что мне надо срочно позвонить. Подошёл к телефону и снял трубку.
   - Алло, это фирма "УЮТ"? - спросил я. - Тут в газете объявление, что вы продаёте гильотинные ножницы. Это правда? А сколько стоят? Не фига! Но они же у вас б\у, не так ли? Ладно, приеду посмотреть.
   - В Москве сейчас 400 тысяч иностранных рабочих, - продолжала городить жирная прыщавая Поганкина, - а у нас самих безработица. Мы для американцев типа рабы третьего сорта.
   Я устал, наконец, от неё смертельно. Пошёл прогуляться по вечернему городу и в тёмном переулке повстречал молодого человека приятной наружности. Представилась возможность поговорить о чём-нибудь умном и интересном, после того, как он попросил у меня прикурить. Мы обменялись несколькими фразами, после чего он, дружественно и призывно улыбаясь, сказал:
   -Любите играть хуем пока молоды.
   И стал развивать эту тему: типа у него есть друг, которого он часто трахает в рот и тот так классно заглатывает, лучше, чем любая женщина.
   Кстати, представьте, друзья, я однажды предложил этой дуре Поганкиной взять у меня в рот. Другая сочла б за честь, а эта кобыла заявляет мне, что она не дурно воспитана.
   На всю жизнь запомнил при этом её холодные-холодные глаза и презрительную улыбку. Никогда не забуду это зверски-тупое выражение лица.
   От этого взгляда, не иначе, мне приснился страшный сон, будто меня забирают в милицию вместе с чеченским генералом Дудаевым. Причём его вскоре отпускают, а меня сажают в камеру. Проснулся среди ночи весь в поту. Мотор скакал, как бешеный.
   А этот молодой человек, что повстречался мне в тёмном переулке( на роже у парня написано: хочу трах, хочу сосать), он был так хорошо одет, товарищи дорогие, что я просто не мог не дать ему по голове кирпичом, а после снять с него весь модный прикид и пойти гулять дальше.
  
  

ЗВЕРИ

   В субботу утром я собрался в баню. Бросил в старую сумку измочаленную вконец мочалку, жалкий обмылок, рваные трусы и майку. Одел поношенные джинсы, вытертую куртку и туристские ботинки, купленные за червонец лет пятнадцать назад. На толстой ребристой подошве - трактор. Ими, если что, очень четко бить по морде.
   Возле бани есть пивной шалман, возле которого постоянно трутся всякие ублюдки с поехавшей крышей. От этих сук можно ждать чего угодно в любую минуту.
   Добитое радио хрипело свое обычное про надоевшую давно Чечню, ёбаные теракты, опостылевшие захваты заложников. Да ближе к дому было неспокойно - грабили, убивали, насиловали. А цены росли прямо катастрофически. Одно на уме - выжить бы.
   На остановке, когда ждал автобус, что все не шел по обыкновению, вспомнил с удовольствием, как вчера обманул контролера - на конечной выпускали только через переднюю, и здоровый амбал со зверской рожей проверял талоны, а я показал ему свои старые. Носил специально, чтоб не разориться на этом транспорте. Ничего, проскочил на этот раз.
   Какой-то потертого вида мужик лет хорошо за полтинник все терся рядом, и я уже хотел отойти в сторонку, потому что от него противно несло самогоном или еще другой вонючей дрянью, но он вдруг обратился ко мне с предложением: "Слушай, друг, есть 35 модных пластинок и проигрыватель прицепом. Очень хорошие вещи. Не возьмешь случаем?"
   "Ничем не могу помочь", - ответил я довольно сурово, подразумевая, что разговор окончен. Но слегка поддатый и явно желающий пообщаться дядя в стареньком плащике защитного цвета и кепчонке фасона двадцатилетней давности не отходил от меня.
   "Я тут близко живу, в пятерке, где молочный, - сообщал он о себе краткие сведения, - на подселении, понял. Соседи пенсионеры обои, врачи бывшие. А мне на работу необходимо устроиться. Да куда идти? Трудно сейчас с этим. А жить-то надо. Ну, предлагают сторожем, понял ты, только их грабят теперь постоянно. Да это ничего. Я говорю: ладно, буду устраиваться, только уговор - у меня огнестрельного оружия нету, значит, если сунется кто, бью сразу топором по черепу. Понял?"
   "Без предупреждения", - подсказал я.
   "Само собой, без предупреждения, - усмехнулся он, охотно соглашаясь, - сразу так - хрясь! И мозги. Ловить нечего. Не зря ж я 38 лет отсидел, как считаешь?"
   Я подумал, что не напрасно.
   "Слушай, а пластинки хорошие, модные, - настаивал на своем потертый, - последний крик. Брать не будешь? Ладно, я их на базар отвезу, ты понял, звери сразу возьмут. Без разговоров".
   "Конечно, возьмут, - поддержал я человека, - глупо было бы не взять такой клевый товар".
   "Там только в проигрывателе какая-то беда - не пашет. А так все нормально. Но это я забегу к ребятам в мастерскую, моментом исправят. Может, проводок какой отпаялся..."
   "Или лампа перегорела", - предложил я.
   "Да, возможно, лампа", - согласился дядя и тут же сообщил без видимой связи:
   "Пинжак умер, ты слыхал?"
   "Нет, меня здесь не было. А когда он?"
   "В пятницу, на той неделе. Весь город хоронил его. Такой человек! Я сто грамм выпил и не могу, ты понял - веришь, слезы из глаз, плачу и все тут. Да мы ж с ним в Буре... Не могу, понял. Два брата теперь их осталось, Пинжаков. Дал им стольник, себе последние пятнадцать рублей оставил. И на похороны не пошел. Не могу - слезы из глаз, плачу и все. Только вспомню, как мы с ним в Буре..."
   "Сколько ж лет ему было?" - спросил я.
   "Пинжаку то? Тридцать шесть или тридцать семь, не больше. На Новодевичьем хоронили. Весь город собрался. Такой человек".
   "А отчего он?" - поинтересовался я.
   "Печень рассыпалась. Понял? Не могу. Как представлю, вижу живого. Дня за три, ты понял, говорит мне: что-то печень болит очень, привези мне клюквы, хочу кисленького. Я поехал. Пока нашел, достал, купил у зверей за бешеные деньги, привожу, а он уже мертвый..."
   Помолчали.
   "Значит, решил от барахлишка лишнего избавиться, - сказал я, меняя мрачноватую тему на более веселую, - сдаешь всю эту музыку".
   "Да не мое. Сошелся тут с одной старой. Стал тараканить ее, ей очень понравилось. Кричит просто, падла. Говорит: я всякие видала, но такой как у тебя встречаю впервые. А у меня там на члене, ты понял, семь шариков. Щас только откричалась, после говорит: бери все пластинки, 35 штук и проигрыватель отличный прицепом, не жалко, вези продавать зверям, они возьмут сразу, сто процентов".
   "Возьмут, куда они, звери, денутся", - поддержал я опять человека.
   "... кричит, понял, пропьем с тобой все на хер, только приходи ко мне почаще. Я ей отвечаю: буду приходить обязательно, но после одиннадцати вечера: у меня ж надзор, как менты проверят, я к тебе - ХОПА!" - смеялся тертый мужик.
   А тут и подошел, наконец, наш долгожданный, желтый, обрызганный грязью, битком набитый. Прозванный "гармошкой".
   Дядя прихватил спрятанные под лавкой вещички, предназначенные на сдачу зверям. Такой потертый весь, коричневый маленький чемоданчик - проигрыватель, наверное, пятидесятых годов, а из холщовой, едва живой сумки торчали пластинки в простеньких голубоватых бумажных пакетиках. Такие уже сто лет как исчезли из всех магазинов.
   "...модная ходовая музыка, хоть на дискотеку щас неси", - бормотал человек, штурмуя автобус.
   В переполненном до отказа стойле, обносившийся, замученный и голодный народ базарил за жизнь. Ругали демократов, обзывали их фашистами. Горбачева, что развалил Россию, характеризовали как немецкого шпиона, Ельцина того хуже - как американского ставленника. Путина обзывали ставленником Ельцына. Жаловались на геноцид истинно русского населения, засилье евреев во всех сферах. Особенно же клеймили "зверей" на базаре, которых всех надо расстреливать из пулемета.
   КОНЕЦ
  
   Когда она сдавила шарфом его шею, он кайфанул неслабо и припомнил разом, как это было с самого начала.
   Ясное осеннее утро, немного прохладное, бодрящее. Его слегка ведет и подташнивает после практически бессонной ночи. Но в общем, самочувствие нормальное, да плюс еще эйфория от путешествия за границу. К тому же в тугих карманах новых джинсов солидная пачка долларов. Это еще как греет.
   Пестрый многоликий базар - толпы народа - изобилует всем этим ярким ширпотребом сомнительного производства, но с обязательным лейблом: "маде ин ненаше". Паша меняет пять баксов у дилера с табличной на шее. Получает свои деревянные. Покупает баночку пива. Пиво - бельгийское, кажется - и пачку сигарет "Кент".
   Потом в баре эта девушка скажет, что "Кент" - ее самые любимые, обожает их просто, куря одну за другой из пачки, положенной щедро на столик. Паша не жлоб. Наработал, теперь можно и расслабиться на всю катушку. Оттопыриться тут на родине. Изматывают, однако, эти загранпоездки, жить порой не хочется. Унижения одни чего стоят. Наглые таможенные чиновники, эти личные досмотры, когда приходится раздеваться наголо... Напряг страшный. Поборы всякие. Да, много нюансов... Зато и навар неслабый.
   Они пили зеленый банановый ликер, потом еще какой-то синий-синий, аж страшно стало, что выпьешь, и сам станешь такого цвета. Пока окончательно не перешли на "Амаретто" с привкусом миндаля. Выпили несколько бутылок.
   Он все рассказывал ей про Турцию, из которой только что вернулся. Настроение было очень даже клевое (товар удачно сдал и с отличной девчонкой познакомился), пока не появился этот ханыга со знакомой мордой. Постепенно Паша признал его - служили вместе в армии.
   "А помнишь", - говорил ханыга, блаженно улыбаясь, выпивая, не отрываясь, стакан Распутинской - угощение Паши. За встречу. Тыщу лет не виделись. Потом еще денег дал бичуге на "Свежесть" по его просьбе. Очень тот, оказывается, уважает эту гадость. Весь обносившийся, вонючий. Опустившийся до последней стадии. (Как его только сюда пустили, заведение, вроде, приличное). С испитой веснушчатой рожей. А в армии был орел, уже старик, когда Паша только что прибыл, молодой еще. Покрикивал на салабона, посылал в буфет за сигаретами и водкой через весь гарнизон, что было чревато, так как уж больно зверствовал патруль из комендатуры. Комендант по виду настоящий эсэсовец, как их показывали в фильмах Пашиного детства - бледное фанатичное зверское лицо и кричит, трясется, плюется, будто в истерическом припадке. Гоняет строевым до изнеможения. На губе очень плохо. Камеры сырые, холодные, не уснешь ночью, а днем на страшной жаре и жутком морозе роешь этот чертов противотанковый ров и попробуй только остановиться на минуту, сразу получишь еще пят суток. А ханыга этот издевается потом в сушилке, бьет сапогом под зад, заставляет лизать этот сапог...
   Теперь вот Паша процветающий бизнесмен при деньгах и даже зеленых, а этот черт, бравый когда-то сержант, совсем, считай, стал доходягой. Можно было, конечно, послать его на хер, но Паша добрый - угостил и даже дал ему башлей опохмелиться.
   Остался, тем не менее, осадок от непредвиденной встречи, и воспоминания нахлынули неприятные. Но ненадолго. Закурил хорошую сигаретку, посмотрел на симпатичную девушку напротив - зовут Света, лет двадцать пять, то есть на десять моложе его.
  
   "Я часто в этот бар захожу", - рассказывала Светлана потом, когда они окончательно определились на ночь в домике этого голого по пояс придурка с баяном, что попался им в темноте переулка, после того, как Паша провалился в люк канализации, - "меня там постоянно снимают", - улыбалась она гордо, - "и мужики, и бабы, вот помнишь, только ты подсел, один чувак отвалил сразу же, такой лысоватый, маленький, толстенький, он еще бутылку французского коньяка с собой прихватил недопитую, жлоб, вспомнил, да? Это фотограф один, водил меня к себе в студию сниматься обнаженной, в разных там крутых позах, извращенец полный, между нами".
   Она стояла перед Пашей совсем голая. Грудь у нее маленькая, даже бюстгальтер не носит, а жопа очень приличная и ноги крупные, сильные, накачанные".
   "Светлана", - прошептал он, лежа на диване среди грязных до черноты простыней, рваного одеяла. Хозяин, Саша, выделил им лучшую комнату, после того, как Паша отстегнул ему пару баксов за ночлег. Сразу отношение стало другое, как увидел зелень. Глазки забегали, что ни скажи, поддакивает, улыбается, услужливо кивает. Сволочь, рабская натура. Раскололся даже на водочку. Они, конечно, со Светкой как пришли сразу произвели впечатление: на стол поставил "Амаретто" (уже и не помнил, какая бутылка за вечер), сигареты "Кент", шоколадки "Сникерс" и "Марс". Эти жлобы приторчали, понятное дело. Надька, Сашкина баба, очень аккуратно, чуть ли не любовно обработала Пашины раны спиртом. Она, оказывается, бывшая медсестра. А не то могло быть заражение.
   "Да как же ты провалился в эту клоаку? - все спрашивала по ходу. - Ведь вообще мог разбиться насмерть".
   Выпили за второе рождение. Надя пошла танцевать фигурный вальс. Саша, ее мужик, совсем голый до пояса, хилый, лихо, если только слегка меланхолично, растягивал баян, а может, гармошку: Паша не сек в народных инструментах. Но ему по пьяни нравилось, как играет и поет хозяин. Хвалил. Тексты песен какие-то свежие, не затертые. А ведь у человека горе - "москвич" родной недавно угнали, негодяи.
   "С концами, дядя, - категорически определила Светлана, после того, как он со слезой поведал о своем несчастье. - И не думай искать, бесполезно это".
   "Правильно говоришь, молодец, не стоит дергаться", - согласился бедолага с девушкой, мол, глухой номер эти поиски: пустая трата денег и времени.
   И обратно стал наяривать что-то грустное, щемящее сердце радостной тоской про железную дорогу, тайгу, конвой, слезы матери, побег, расстрел... Фольклор, что звучит всю жизнь по всей России.
   "Да понимаете, - объяснял Паша гостеприимным хозяевам, как он с подругой очутился в этих краях, - мы тут один дом искали, вернее, старинный особняк: пригласили нас в гости на день рождения... и как меня угораздило в этот люк, ну, темень, конечно, полная, а там, правильно Надя говорит, клоака точно, теперь еще долго буду говном пахнуть", - он рассмеялся от всей души. Вот еще катастрофия.
   "Ладно, хоть жив остался, моли бога, руки и ноги целы, все нормально, а раны эти заживут моментом, я их отлично обработала, как учили", - утешала хозяйка, выделывая сложные фигуры вальса.
  
   Их действительно приглашал один малознакомый художник, который хотел рисовать Светлану. Еще там в баре-подвальчике. Он был уже практически отвязанный. Рассказывал, повторяя раз десять, наверное, одно и то же, про зверское убийство своего друга, журналиста Перьсеянцева. Об этом и в газетах писали. Найден у себя дома с признаками насильственной смерти. Что только с бедолагой не делали, прежде чем замочить. Даже шкуру снимали с живого, и все из-за каких-то полмиллиона деревянных. Он дал им в долг, а эти бандиты пришли и требовали назад расписку. Перьсеянцев, конечно, ни в какую. Принципиальный был человек. Тогда они начали его пытать, резать на части. Короче, нашли в луже крови то, что осталось.
   "Но я им не дамся, гадам, - кричал пьяный и ненормальный художник на весь бар, - я не зря кун-фу изучал и боевое карате". Он вскочил, стал прыгать среди тесно стоящих столиков, показывая всем, какие он знает приемы, отчаянно размахивая руками и ногами, выкрикивая при этом нечто дикое. "Ко мне уже раз приходили черти. В окно лезли. Но я их вот так и вот этак, а потом еще вот каким образом, поломал им, сволочам, конечности... А если что... - он вдруг замер и выхватил из кармана кожаной куртки револьвер с барабаном, - видели вы такую штуку, а?"
   "Сыграем в русскую рулетку", - совсем неожиданно для себя грустно предложил Паша уже прилично под кайфом. Ту еще усталость сказывалась. Вчера только в Стамбуле. Сумасшедший город, сплошной базар, все торгуют, кажется, круглые сутки, когда спят, непонятно, но и мафии хватает, предлагают любой товар: давай садись в тачку, отвезем туда где все есть недорого, но Паша не дурак: за десять долларов замочат делать нечего. А в баре - садится проститутка тебе на колени, посидит пять минут, и сутенер уже требует с тебя сто баксов, попробуй, не дай. Ну и коррупция, конечно, просто зверская, на каждом шагу чиновникам и полицейским отстегивай, достают просто.
   Художник обнял Пашу и крепко поцеловал в губы.
   "Люблю русских людей, а жидов, продавших Россию, ненавижу", - прошептал горячим шепотом.
   "Ты знаешь, что ты очень похож на Джаггера", - сделал ему Паша комплимент в свою очередь.
   "Это Джаггер похож на меня", - крикнул художник весело и разбил о стенку фужер.
   Светка сидела, словно каменное изваяние, нога на ногу, в руках бокал с синим ликером и сигарета, подбородок квадратный, взгляд жесткий, колючий. Сама такая белокурая, с короткой стрижкой. Чувствовалась в чувихе некоторая крутость.
   "Ну, смотрите, ребята, только обязательно приходите, буду ждать вас, - настойчиво приглашал их художник, - будут интересные гости, шампанское, икра с крабами".
   И дал им примерные координаты.
   "Да там сразу увидите - старинный особняк. Найдете".
   Они часа два, если не больше, лазили по этому отдаленному от центра району, куда на моторе повезли только за баксы. Вроде бы, раза три-четыре выходили на какой-то запущенный старый дом, который запросто мог быть тем самым особняком. Долго стучали в двери, но внутри было тихо-тихо, никаких признаков жизни. И окна совсем не горят. Ничего даже похожего на вечеринку.
   "Я хочу в туалет", - проговорила Света измученным голосом человека, которому весь кайф поломали. Как будто Паша виноват.
   "Хорошо, - сказал он, - давай прямо здесь".
   "Подержи меня", - попросила она.
   Было темно до такой степени, что он сидел только силуэт писающей женщины, зато отлично чувствовал эти сильные ноги, широкие плечи, весь тяжелый корпус, обширный зад... мощная струя ударила по запущенной в конец клумбе, некогда, видимо, роскошного сада.
  
   Только у Саши, полуголого мужика с баяном на груди, этого смурного клиента, что совершенно случайно попался им во время блужданий от дома к дому и пригласил в гости, они, наконец, расслабились. Света, казалось, была очень довольна. Она ведь еще раньше, когда он пытался отвезти ее к себе домой посмотреть видео, сообщила, что вечер без компании она считает напрасно прожитым.
   Саша пел под баян или гармошку, какая разница, душераздирающие песни, а Надя танцевала фигурный вальс. Те еще артисты. Оба худые, корявые. Он в одних брюках на тощих ногах, она - в синем спортивном костюме, вся костлявая и бледная.
   "Слушайте в Турции, - рассказывал Паша, развалившись на диване, прилично уже под кайфом, - одну бабу из нашей группы арестовали в универмаге. Она там карты продавала, и туз пик показался полицейскому похожим на пророка Мухамеда. Подходят двое усатых и тащат ее в участок. Я пытался отбить, они как швырнут. Локтем разбил витрину, порезал себе руку о стекло. Вот видите, какая глубокая рана, - он продемонстрировал всем присутствующим, закатав рукав рубашки, - еще толком не зажила. Пошел к врачу, там укол сделали, перевязали, смазали йодом и говорят: плати сорок долларов. Не слабо, да? А после еще в полиции били палкой по пяткам за сопротивление властям и порчу имущества. Ладно, хорошо хоть отпустили. Тюрьмы у них очень страшные. Кошмар. Средневековье просто. И главное, содержание за свой счет. Ты сам должен платить зелеными. Рассекаете? А откуда у меня такие деньги? Сдох бы там, вот и все дела".
   "Что ж все-таки с той женщиной стало, которую за карты арестовали?" - спросила сердобольная Надя, не переставая выделывать сложные фигуры.
   "Ей тоже повезло, кстати. Судья ее спрашивает, сколько она получает в России. Ну, она все как есть: пят долларов в месяц. Тот расплакался и велел отпустит женщину".
   "Ничего, лет через десять и у нас будет все, как в Турции", - заметил глубокомысленно неглупый мужик Саша.
   Они еще долго пили уже глубоко заполночь. Сначала "Амаретто", которое отдавало экзотикой, потом левую водку, наконец, вообще какую-то гадость, самогон, наверное, не лучшего качества. Закусывали уже строго солеными огурцами, салом, маринованными помидорами. Перешли на "Беломор". Саша все наяривал, не уставая, свои печально-удалые, Света, казалось, веселилась от души, попав в интересную компанию, Надя совсем зафигурялась с этим вальсом, а Паша считал нужным рассказывать о своих путешествиях, дойдя последовательно до поезда, на котором возвращался домой из Москвы.
   В купе было страшно холодно и по голове всю ночь била громкая музыка. Не спалось, естественно, и делать нечего, приходилось слушать и видеть отчасти, лежа на второй полке, что происходило внизу.
   А ничего особенного. Просто трое мужиков выпивали себе на здоровье, вот и все. Один был явно постарше, командовал: давайте, ребята, вмажем. Идти нам никуда не надо. Сейчас выходить опасно. Что кругом делается, сами знаете. Преступность дикая, порядка нет никакого. А мы здесь будем сидеть в безопасности. Закроемся. Так, давай хапнем. Наливайте. Разные истории будет рассказывать. Шутить. Смеяться. Можно и друг над другом, верно? Я, например, не против, если вы надо мной насмехаться будете. Сейчас только дернем. Даже издеваться можно, ничего страшного. А что? Можно плеваться, мужики. Спокойно. Дайте курить, а? Да насрать... Будем мазать друг друга и безобразничать. Нет порядка, я говорю. Гори оно все гаром. Правильно? Но сначала послушайте мою историю. Вот раз решили мы под Новый год бить свинью. Собрались. Ну, там, я, брательник мой младший. Батя и дядька пришел нам помогать. Выпили, конечно, как следует перед этим делом. Дядька и говорит: не будем мы специалиста звать, зачем зря тратиться, я сам ее зарежу. Ну ладно. Пьяные все, конечно. Пошли в хлев. Вывели свинью. Мы держим, а дядька режет. Колет ее, падлу, а свинья визжит, дрыгается, сил нет. Никак не замолкает. Дядька колет ее, сучку, пыряет ножом и никак не может успокоить. Он ей, видно, легкое проколол, она хрипит, кровью брызгает, мы сами все в крови. Наконец-то умолкла. Ну, все, вроде, порешили. Дядька пошел нож мыть, а мы уже начали палить ее, обрабатывать, как надо. Вдруг свинья как вскочит, как бросится бежать по двору. Мы хватаем, еле-еле ее держим, сил никаких нет. Дядька прибегает, опять ее колоть начал, никак не может, кончит заразу, все визжит и визжит, живучая. Пришлось, делать нечего, звать специалиста. Наливать ему, конечно, а что поделаешь. Тот ее одним ударом уговорил. Замолчала и больше не дергалась. Надо знать куда бить - под лопатку.
   Паша чуть не блеванул от такого рассказа, да и запах в купе становился слишком уж смрадным. Вышел подышать в коридор. Через какое-то время дверь открывается, и как-то боком, раком выползает тот самый мужик, инициатор веселья. Рожа у него, и так поросячья. Была все облевана и перепачкана говном, трико приспущено, жирный зад полуоткрыт и окровавлен. Он тяжело отдувался, сопел, но ничего не говорил.
   "Что у вас там было, пассажир? - спросила у него проводница, проходя мимо. Заглянула в купе и тотчас вылетела оттуда с криком: - Вот же свиньи, что делают!" А Паша так и простоял у окна до самой своей станции.
  
   А где-то уже совсем глубокой ночью Паша и Света оказались, наконец, вдвоем в отведенной им "лучшей" комнате. На самом деле, грязной, засранной. Просто хлев какой-то. И пахнет, кроме всего прочего, крысами. На диване валяется растрепанная книжка, единственная в этом доме.
   "О, ты смотри, что они читают, - говорит Света с восторгом, - люблю Чейза, обожаю".
   Потом она стояла перед ним совершенно обнаженная. Он видел, что волосики у нее на лобке пострижены под модную "канадку". Острый такой треугольничек. Аккуратный, очень ровненький.
   Он встал перед девушкой на колени. Умолял:
   "Светочка, подрочи".
   "Кому, тебе или себе?" - спросила она слегка взволнованно, но одновременно деловито.
   "Себе, конечно".
   Она долго и яростно мастурбировала перед ним, порой выворачивая, озорничая, всю пизду наизнанку, чтобы лучше видно было, стоя над Пашей, как статуя победителя. На лице с квадратным боксерским подбородком выражение презрения к слабым.
   За стенкой долго ругались Саша с Надей. Выясняли свои блядские отношения. В конце концов, мужику, видимо, надоели разборки, устал он препираться с бабой и заехал ей баяном по голове. Опять и опять. Инструмент всхлипывал жалобно при каждом ударе, однако в сердце человека не было места состраданию в такое жестокое время, когда всем все по херу.
  
   Паша стал целовать Свете ноги. Долго лизал ей пизду. Она в итоге не выдержала - повалила его легла сверху. Сначала медленно, довольно мягко, потом все энергичней, яростней, покрикивая на него, матерясь, вдавливая его в этот жалкий диван. Становилось аж больно. Паша начал постанывать. Света вдруг кончила взрывчатым оргазмом с пронзительным воплем. Резко вскочила, схватила и натянула на себя его новые джинсы.
   "Клевые у тебя леваки. Ого, а в кармане баксы. Я забираю их, ладно? Это мне на трусики. И джинсы тоже - они мне как раз по размеру, правда?"
   "Я хочу в туалет", - произнес Паша подавленно.
   "Давай прямо здесь, на улицу я тебя все равно не выпущу. Я тоже, кстати, хочу ссать".
   Сильная струя мочи чуть не сбила его с ног, как только он присел в раскорячку. Она забрызгала ему лицо, грудь...
   Как он любил, черт возьми, это почти каменное лицо, чуть ли не маску покорителя... голубые глаза, бессмысленный взгляд, короткую стрижку, эти маленькие совсем сиськи... большой зад, крепкие ноги...
   "Ешь, давай", - внезапно приказала она, показывая на его теплые еще какашки. Выходила турецкая еще пища.
   "Не хочу", - промолвил он довольно вяло.
   Тогда она ударила его в первый раз. Ногой в лицо. Потом еще и еще. Била и материла, обзывая обидно по-всякому, пока не пошла кровь из носа. Стала совать в разбитые губы фекалии.
   Он лежал у ее ног поверженный, весь раздавленный.
   "Поиграем в скарфинг", - предложила неожиданно девушка с улыбкой на губах, как бы примирительно.
   "Что это такое?" - спросил он.
   "Ну, помнишь Есенина и Айседору Дункан. Они увлекались. О, это высочайший кайф, чтоб ты знал. Можно веревкой, но лучше шарфом. Тут главное не увлечься слишком и не потерять сознание, а том можно и с концами отъехать. Я однажды с подругой занималась этим делом, так та чуть не удавилась, хорошо я спасла. Откачала. А все равно она погибла в Польше. Бандиты ее замочили и труп целую неделю возили в автобусе, пока вся группа полностью не отоварилась. Жара стояла страшная, она стала уже разлагаться. Паша, ты сейчас поймешь, что скарфинг поглавнее гашиша будет".
   Она легла с ним рядом и нежно накинула на шею шарфик. Он кайфанул неслабо и, уже теряя сознание, отчаянно протянул руку, судорожно схватил свой член, резко дернул с выдернул его с корнем. Крепко зажал в руке окровавленную плоть.
   Конец
  

Идём дальше

   Поезд прибыл. Я вышел на перрон. Меня встречали верные друзья и боевая подруга, Защёкина Маша. Мы сразу выпили за встречу водки, которой бутылок шесть притащил Засадимский Антоша. Покурили, побазарили за жизнь эту ёбаную. Порассказали друг другу, что нового на этом блядском свете. Весёлые, хмельные сели в тачку, крича и доказывая малопонятное нам самим, тем более стороннему человеку, водителю такси. Орали среди прочего, что не лыком шиты и знаем почём фунт лиха.
   Мы были слегка чокнутые, изрядно под балдой. Машка первая, кажется, дала Володе Минетову пустой бутылкой по лысому черепу, а тот изловчился и ткнул её локтем в нос. Пошла кровь. Испачкался Антоша и рассерчал почему-то на Зацепина Павла. Чуть на повал его не свалили ударом в бок чем попало. Чуть ли не кирпичом, что таскал с собой постоянно на всякий случай. Володя же молотил, несмотря на тесноту и необиду, обратно Антона по кумполу. Пудовым кулаком своим. А тот в свою очередь пиздит бедную Защёкину. С неё что-то капает и стекает на толстую шею шофёра и на его красную морду. Оказывается - сопли и кровь.
   В итоге он остановил машину и сказал нам довольно грубо, что, мол, выходите, ребята, дальше он не повезёт нас, раз мы так безобразим. А сам, видим, весь дрожит от негодования.
   Выволокли мы тогда мудака из тачки и отмудохали как надо по роже, печени и почкам, чтоб знал своё место, подонок.
   Он валялся потом в грязи весь перепачканный, заплаканный, вспоминая свою жизнь непутёвую, неудавшуюся, по уши измазанный притом говном, потому что обосрался моментально от страха.
   Мы же всей дружной весёлой гурьбой поднимаемся на пятый этаж к нашему кенту, который уже ждёт нас на лестничной площадке с полным ящиком чешского пива. Протягивает нам его по натуре добрый. Улыбается. Прямо рекламная картинка. Вдруг ящик раскрывается внизу, и пивные красивые бутылки падают все разом, разбиваясь о цементный пол. Все до единой. Мы цепенеем, но только на мгновение. Тут же набрасываемся на растяпу. Разрываем его, недоделка, на части. Режем остатками бутылок его руки, ноги, живот и прочие причиндалы. Вырезаем себе каждый кусок побольше и послаще. Мы пьём его слегка солоноватую кровь, пахнущую воблой и лакаем пиво прямо с грязного пола. Пахнет кошками, мочёй ихней, дешёвым вином и живым говном. Доедаем бывшего товарища очень быстро с большой голодухи. Заворачиваем остатки в половой коврик, чтоб было чем заторнуть при случае. Пососать, может быть, сладкую косточку. С удовольствием поковыряться в почти не тронутом черепе. А после выкинуть, что осталось, на помойку.
   Мы спускаемся вниз, выходим на улицу, где идёт сильный дождь и темно, как в могиле. Навстречу нам, видим. Старичок-профессор канает потихоньку с толстой книжкой под мышкой. Называется МОЗГОЁБСТВО, том третий. Одет старомодно - в галошах, плаще до пят, с большим чёрным зонтом в руках.
  -- Ага, - говорим ему, - постой-ка, папаша. Не интеллигент ли ты гнилой, случаем?
   Он бледнеет, явная контра, ёжится, уходит головой в плечи. Трясётся, брызгает слюной, пытается объяснить что-то, но не может толком от обиды и возмущения. Он ведь, и такие, как он, хотели, как лучше. Чтоб всему народу избавление от рабства и хорошая жизнь... Моргает красными, как у кролика глазами и морщится. Мы, не долго думая, вырываем у него из рук эту противную книгу, разрываем её на части и пускаем листочки по вольному ветру. А корешками бьём по голове учёному ублюдку. Обзываем его при этом последними словами: политической проституткой, гадом, козлом, псом, гондоном, мразью...Плюём в харю, вспоминая все грехи русской интеллигенции перед народом - всякие там заговоры, обманы, перевороты, бездумные проекты и прямые наёбки. Бьём по яйцам ногами. Под дых. В челюсть. По лысому черепу совершенно безмозглому. Пока мудак не падает лицом в грязь. Он стонет, просит прощения, клянётся, что угомонится, завяжет окончательно с грязным прошлым. Мы добиваем притворщика из боязни, что донесёт проклятый контрик.
   Жалеем очень, что не повстречали какого-нибудь попа задроченного. Поиздевались бы вдоволь над долгогривым.
   Мы шагаем дальше. На нас широкие клешаты, бескозырки лихо сбиты на бок. Из-под них боевые чубы. Бушлаты нараспашку. Отлично видны тельняшки. Мы потные, весёлые, пьяные, разгорячённые, твёрдо верящие в торжество разума и справедливости. Вот только бы уничтожить побольше всякой гнили. В экстазе бьём витрины магазинов, грабя награбленное. Больше всего мы ненавидим гнусные рожи торгашей. Жирная буржуазия приятна нам только в мёртвом виде. Гоняемся заодно за перепуганными ментами. Загоняем одного в тёмную подворотню и делаем ему, гаду. Пятый угол. Казним, как хотим петуха ебаного. Заставляем делать его себе харакири тупой отвёрткой. Тот корчится, ковыряясь у себя в кишках. Никак не может закончить дела. А мы, терпеливые, ждём хладнокровно, смоля самокрутки из свежих газет, в которых экстренные сообщения о запрещении собираться больше трёх в одном месте. С чувством глубокого омерзения смотрим на усатого гнусного мусора со вспоротым брюхом. Подыхай здесь, козёл ебаный.
   Идём дальше. Защёкина наша Маша горько плачет. Хочет по страшной силе играть на рояле. Говорит, что соскучилась по нотам. Мы понимаем естественное стремление затюканной с детства женщины из народа к высокой культуре, а также ко всякой изысканной парфюмерии. В утешение отдаём ей последний флакон "Шипра", которого не купить просто так без насилия. Мы, например, отбили пузырёк в кровавой схватке с тремя бичами, которым, как известно, терять нечего. Они давили эту прелесть в общественном туалете рядом с памятником Ленину. Там тепло и можно запивать ржавой водичкой из крана. А по всему вонючему помещению на радость посетителей благоухает густой аромат дефицитного продукта.
   Маша садится тут же на асфальт и наливает себе чашку с краями. Пьёт до дна, не отрываясь, за Красную армию, чей праздник уже не за горами. Поправившись маленько и опростившись. Ничуть причём не остепенившись. Кричит хриплым голосом продавщицы из винного, выгнанной, причём, за беспробудное пьянство и крутое блядство: "Да здравствует советская власть!" Мы отвечаем ей хором простуженных в классовых боях глоток, что умрём, как один.
   Словно пароль и ответ прозвучало это в приморском парке, где увядшие от сплошного дождя цветики, запах тухлых яиц да проститутки с глазами кроликов.
  -- Они тут в кустах прячутся, твари, - молвит умный вообще-то Зацепин Павел. (Он лилипут полный, но это строго между нами).
  -- А ну, покаж хоть одну, - провоцирует насмешник Минетов Вова, весь лысый, но весёлый, как пионер.
  -- Вот, смотри в оба, - настаивает Паша и показывает мокрым кустам своего незаурядного "петю". - Жди одну минуту ровно.
   И точно. Откуда только взялись две штуки. Разодетые в яркое ненаше. Накрашенные, наглые, как танки. Орленко и Соколенко сразу преставились крылатыми фамилиями. Обе брюнетки притом, в теле и прилично поддатые. Берут нас с ходу под руки и поют в два хриплых голоса: "Забей косяк ты по натуре этой дуре, да по натуре". Согласные идти куда угодно.
   Защёкину нашу штормит неслабо. Ведет, как следует после одеколона. Знаменитого ещё с царских времён. К тому ж, пила она его на старые дрожжи. Чувствуя, что вот-вот блеванёт женщина орёт на весь притихший участок суши: "Мир ващему дому, товарищи, война особнякам!"
   Мы идём куда-то на хату, это ясно. Пробираемся по самые яйца в стрёкатной кропиве. Мерзкие колючки лезут нам прямо в харю. Стрёмно как-то, но и сладостно. Поёт второй петух: время расплаты за предательство. Эх, блядь, поставить бы щас кого-нибудь к стенке. Мы лезем в форточку и все проскакиваем более менее удачно, только Машка, сучка, застревает мощным задом нашей женщины-труженицы, которых всегда рядом с нами как грязи, стоит только разуть глаза по сторонам. И тут, будто в насмешку, некто длинный да ещё на ходулях, по-видимому, инопланетянин, пришедший сюда из только что приземлившегося НЛО, с руками отрезанными по локти, как бы за воровство, берёт нашу бабу сзади. Очень даже нежно он это делает и деликатно. Не то, что наши мужики отечественные, которые набрасываются на чувих грубо, будто только из тюрьмы отпущенные.
   Она задыхается и кричит нам оттуда сверху не своим голосом: "Как мне прекрасно, хлопцы, как радостно!" Да, привалило ей, наконец, счастье. Мы хлопаем в ладоши, приветствуя гостя с другой планеты. Надеемся, что с дружественной, а там кто её знает. Может, воевать ещё придётся.
   А через минуту, один хуй, забываем обо всём на свете и забиваем на всё исключительно. Лопаем сало, пьём розовый портвейн, что не забыл притащить с собой целый рюкзак спец по этой части Антоша Засадимский. Смотрим телевизор. Там наступают во всю красные, а белые пятятся и растворяются, наконец, в тумане истории. Кто смотрит, блядь, а кто уже и долбится на скрипучих койках. Вдруг сверху падает с грохотом эта падла Машка. И сразу к чёрному роялю играть нам Чайковского. У неё руки дрожат просто: сколь она ждала в этой жизни прикоснуться к заветному инструменту. Раньше-то, при старом режиме, такое могли позволить себе только господа. Она подпрыгивает на стульчике, как заядлая пианистка при каком-нибудь ДК, и бешено колотит по клавишам. Откуда столько энергии? Она плачет и смеётся одновременно. Близка к истерике, а, может быть, и к полному помешательству. Лезет перецеловать нас всех. Пока не нарывается на дядю Фёдора, который до поры до времени прячется в закутке. Он уже третьи сутки блуждает по деревне, переходя из дома в дом, с целью перестрелять как можно больше негодяев. Защёкина остолбенела и лишилась на какое-то мгновение дара речи, увидев мужика за печкой, на которой уже вторые сутки умирает старая Маланья, объевшись аккурат в воскресенье, когда пришли комсомольцы раскулачивать всю семью, ложных опят. Как знала старая, что не выдержит долгого пути, голодухи и издевательств конвоя. Не доканает до снежной Сибири.
  -- Коммунисты в хате имеются? - кричит старый охуевший хрен нам всем без исключения из своей засады, - становись зараз перед иконой Николы и руки ложи на стол.
   Мы с ребятами на счастье беспартийными оказались, а вот шлюхи наши, Орленко да Соколенко, как вышло, были обкомовскими. Стали они перед стариком практически голые, прикрываясь партбилетами.
  -- Отрекайтесь, - говорит им ёбнутый дед твёрдо, - а то порешу враз из винтаря, змеиное племя безбожное.
   Да они храбрые попались девчата. Кричат:
  -- Стреляй, гад, кулацкое семя. Не боимся тебя, мироед чёртов. Всё равно за нас отомстят скоро. Вон пришла телеграмма, что отряд чоновцев из города сюда уже послан.
   И дал по ним тогда злой старик из обреза. За всё - за отобранный скот, чуть живую жену свою и двух сыновей, Стёпку да Власа, угнанных в неволю.
   Утром, только успели мы позавтракать чем Бог послал, кутаясь от холода в красноармейские шинели, постанывая от ран, дрожа в этом сыром погребе и поправляясь натурально самогоном, приходят, слушайте, немцы. На мотоциклах жалуют, сволочи, и на грузовиках. Располагаются на центральной усадьбе в здание сельсовета, в школе и около. Вывешивают свой красный флаг с чёрной свастикой. Палят костры, воруют во всю свиней, гоняются за курами. Кричат гортанно: "Эй, матка, давай яйки, маслеко!" И оправляются без стыда прямо на глазах у мирного населения, включая женский пол.
   Дядя Фёдор, мужик ещё крепкий, покидает нас в виду оккупации на произвол судьбы. Мол, выкручивайтесь, как знает, хлопцы. Сам же идёт к палачам русского народа наниматься в предатели. Если повезёт, хочет быть назначенным старостой. Мы же затаиваемся до поры до времени в подполье. Думаем о восстании и о связи с партизанами. Наша связная Маша уже во всю крутит любовь с офицериком из штаба. Как бы на полном серьёзе. Вплоть до финальной схватки на сеновале где немец этот, хоть и не в больших чинах, доводит девку просто до бешенства матки. Она кричит, машет руками, как в кино, широко открытым ртом хватает воздух. Вот-вот остановится сердце. Изловчившись, наконец, бьёт гада по роже его же сапогом. Маша прямо в отчаянье: хотела всего лишь играть им Бетховена в комендатуре и одновременно следить за пертурбациями подразделений. Может быть, секретной документации из сейфа быть похитительницей. А тут такие вульгарности. Фриц заставлял её делать неприличные вещи на правах завоевателя и поработителя. Смирилась всё ж наша женщина патриотка ради любимой родины и пошла на все тяжкие. А когда это мерзкое дело кончилось, говорит ему совершенно спокойно, слегка только запыхавшись, будто после красивого вальса на вечере в школе: "Дай закурить что ли". Но только он за сигаретой полез ненашей в снятый мундир, она хвать вилы, да ему прямо в ненавистную харю. Получи. Острым таким и навозным. После волосатую грудь пронзила и пригвоздила таким макаром намертво к полу. Офицерик дёргается, прыгает, как кузнечик, ругается по-своему, требует пощады, а Машка знай глубже нажимает и приговаривает: "Будешь знать, проклятый фашист, как ходить в другой раз нах Русланд". Вот такой подвиг совершила наша простая женщина. Тогда немцы, узнав про это, согнали в один большой амбар всех баб, детишек и стариков и подожгли его на хер. Стоят, сволочи. Любуются на дело рук своих. Наслаждаются видом пожара, как там наши мечутся. Слушают с удовольствием крики и стоны. Пьяные возбуждённые фрицы пустили нашу Защёкину по кругу. В итоге вогнали ей в пасть рожёк от автомата и погнали голую по деревне под дикий гогот. Хотели загнать в самый огонь.
   Но тут все мы увидели долгожданных партизан. Верхом, на тачанке с пулемётом и просто бегом они врывались в деревню, как вихрь. Немцы от неожиданности не смогли оказать должного сопротивления. Разбежались во все стороны, побросав оружие. Многих наши постреляли, однако некоторых удалось отловить в поле и взять в плен. Ох, и потешились же потом над ними вволю. Выкалывали им глазки, сукам ненашенским, отрезали уши и тут же солили их в бочке на зиму.
   Тут и мы осмелели и вылезли из подполья, чтоб присоединиться к освободителям. Перецеловались, конечно, с нашими небритыми избавителями. Дали Маше нашей Защёкиной похмелиться срочно. Пострадала всё-таки женщина. Она натурально вся в истерике. Рыдает и ничего, блядь, не понимает. Вся в соплях и просит отомстить. Мы ей: да очнись ты, дура, нет врагов твоих больше. Только думаем каждый про себя и хором в одну точку, что один хуй, наверное, вальтанулась боевая подруга от стрессовой ситуации. Разве что литровая банка самогнёта могла бы привести её несколько в чувства. Тогда пошли по совету местных к старой карге Архаровне, что обитала на самой окраине и гнала не хуёвый продукт. Вошли в хату и сразу без лишних слов дали ей по жбану молотком, припасённым для такого случая Антошей Засадимским. Забрали всё пойло в наличие и пошли дальше.
   КОНЕЦ
  
   МРАК
   Тоня, едрёна вошь! Где твоя чёрная юбка? Белая кофточка? Алмазная якобы, а на самом деле фальшивая брошь? Пропитое совместно золотое кольцо, подарок умершей бабушки? Где приблатнённая походка и речь скороговорка? Привычка падать и биться именно затылком? Пугать меня до смерти. Где твои периодические течки и виноватый голос, мол, извини, милый, у меня менстр?
   Где твой крутой вид, мол, не тронь меня, а я тебя не трону, когда на поминках у бабушки гуляла вокруг стола с папироской, стряхивая пепел куда попало - в тарелки, в стаканы, на головы? Встревая то в один, то в другой умный разговор, всюду проявляя недюжинный, почти не женский интеллект и эрудицию такую, что хотелось, клянусь, стать на колени. Вся такая из себя энергичная, порывистая, слегка, может быть, выёбистая. Хватающая меня за рукав, за лацканы пиджака, воротник рубашки, отрывая его на хер. Рвущая что-то вообще на части. Дёргающая за манжеты штанин. Тащащая в критический момент, я говорю, с криком, когда я заколебался было, на улицу от бывшей жены. А та орёт, выставив в окно свой здоровый зад: "Смотри, идиот, что ты меняешь на свою худобу!"
   Тоня, сука, всегда настаивающая на своём! Имеющая железный характер. Чёртову хватку. Днём школа. Ребятишки доводят до слёз. Дразнят костлявой, прозвали Воблой. Чуть что не по их, двойку поставишь или вызовешь родителей, кричат наглецы, на весь класс: тебя, что муж не удовлетворяет, что ты такая злая?! Подонки! Бьёшь их тогда чем попало - указкой, линейкой... А то снимешь австрийский сапог и молотишь по ненавистным бестолковкам.
   А бывшая жена присылает записки: что, мол, сволочь, на гнилую интеллигенцию потянула, гада, мало было моего заработка продавщицы. Плюс продукты каждый день свежие, какие хрен найдёшь где, да дефицитные шмотки, плюс уважение людей - и начальник милиции, и секретарь райкома, редактор газеты, чины КГБ, не говоря уже о полковниках советской армии, приходят в гости и зовут к себе - а в бане бабы становятся в очередь, чтоб потереть спинку... Размазывает, тварь, всякую парашу о совместной, будто бы прекрасной жизни, в которой, если честно, любви не было ни грамма, а дрались, да, часто. Я ж ей, сучке дранной, четыре зуба выбил и сломал челюсть коленкой. Да ну её на хер, скотину! Толстую да глупую. Хотя, конечно, и правую в чём-то по своему.
   Тоня, отложи в сторону книжку по арифметике с интересными картинками и сложными для меня задачками про землемеров, водовозов, могильщиков. К примеру, если могильщик Федя вырыл за день две могилы и прилично заквасил, то, как заквасил могильщик Вася? Брось всё, говорю. Выключи телевизор. Или нет, не надо. Иди ко мне. Зову тебя, желая до самых печёнок. До выкручивания рук, душения подушкой, торканья окурков в рожу.
   Тоня, где твоя улыбка рот до ушей, когда морда ненаштукатурена, потому что на работу вам не разрешают мазаться? Она, клянусь, согревает мне душу и по сей день в любой мороз. Помнишь, отключат батареи, выключат воду, ни газа, ни света. В окно страшно дует. А ты не унываешь. Говоришь: "Давай, что ль трахаться, милый". И снимает всё как рукой. Все обиды. Всю боль от этой жизни. Забываешь даже про Чернобыль, прочую экологию и порнографию. Рост преступности. Дефицит совести. Повсеместное хамство. Новую волну проституции.
   Ты была неутомима в постели. Да и я с тобой прямо железный Феликс. Ещё до того как окончательно переселился к тебе, помнишь, мы проникали в окно Петрова неприхотливого жилища в полуразрушенном, давно идущем на слом доме. В дверь-то он не пускал никого, боясь ментовской облавы. Даже если звонили три раза якобы свои. Знал их ментовские штучки-дрючки. Они теперь учёные, гады, все наши коды выучили.
   У Петра там вообще, Тоня, ты помнишь, конечно, всякие чудеса случались довольно часто. Он заманивал к себе похабной до неприличия, слякотной до полного безобразия и ветреной до опизденения погодой, когда хочется в петлю или, в крайнем случае, пасть на землю и просить кровавую луну о снисхождении. Вот тогда и манил к себе, старый чёрт, тех, кому некуда деться. Жёлтым старинным абажуром, какие помнили с детства, тёплой плиткой, раскалённой до красна. Приятным запахом отварной картошки. Фильмом военным по телику. Простым столиком, на котором вечно консервы в томате, два дежурных стакана и бутылка портвейна. А то и целых пять. Наполнялись ёмкости, велась интересная беседа. Открывались души, теплели сердца. Так мы утешались, Тоня, в то гнусное время, которого ты, дорогая моя, была достойная современница. Тикали мирно висячие ходики с тяжёлой гирей, намекая на то, что самый отчаянный спорщик, дурелом бессовестный, мог свободно получить молотком по черепу.
   Случались, говорю, падла, всякие истории там. Врать не буду. Дело прошлое. Раз у него во время пьянки убили парня. Отнесли в туалет на улице. Бросили в очко. Поссали сверху, посрали и ушли. Продолжили бухать не слабо. Потом и разошлись как ни в чём не бывало по домам. А на следующий день мёртвое тело оказалось в постели самого старика Петра. Прикинь теперь, каково ему было видеть такое с похмела то. Крутого, то есть бадуна. Не заслужил, видит бог, этого хозяин квартиры, который привечал нас всех как родных.
  
  
   Тоня! Где твой кожаный кошелёк, в котором постоянно что-то звенело? А когда впритык не хватало на бутылку, можно было рассчитывать на твою соседку, коллегу по работе какую-нибудь или, в крайнем случае, на калеку-композитора Птушкина, сочинявшего марши для пионеров, а мы пообещали ему достать отличный цейсовский бинокль, чтоб он мог из своего окна рассматривать, как раздеваются девочки в общаге напротив. Под это дело мы у него и брали то пять, то десять рваных.
   Твоя причёска, Тоня, стоит у меня перед глазами и будет всегда пока не умру на хер. Клянусь. Блядь буду! Сделанная на скороту в парикмахерской самой обычной, где у тебя нет знакомых, потому что ты ж у нас честная, не можешь поступиться определёнными принципами. Отсюда и эти жидкие волосы, делающие на затылке почти что лысину. В твои то годы! Тоска, блядь, как вспомню. Просто хочется материться на наше правительство, которое уделяет ноль внимания педагогам. Ведь они же самые замученные в нашей позорной стране люди. На девяносто процентов постоянные клиенты дурдома. А тут ещё требуют повышать культурный уровень. Урывками посещай кино, ходи на концерты симфонической музыки. Выкраивай время на театр, на оперу. Тоня, помню, как ты бросала всё и просто летела на любимые тобой Кармен, Жизель ли. Одуревала по Баху. Не спала на Гамлете. Пренебрегала мне в пику выступлениями Пугачёвой по телевизору. "Я талант отрицаю", - говорила, поучая меня некультурного, "но это ж, пойми, так вульгарно, низко. Какое тут к чёрту искусство. Это у тебя, дорогой, от твоей Клавки такие упаднические вкусы. А мне хочется тебя немножко возвысить, облагородить, приучить к классике".
   Тоня, убей меня! Я прощал тебе всё. Ты ж образованная. Вуз окончила. Для меня это потолок просто. Предел мечтаний. Я, родная, чувствовал свою перед тобой неполноценность. Был как не пришей рукав. При тебе, то есть. И помнишь в минуту отчаянной откровенности предложил делать со мной всё, что угодно. Блевать мне в харю. Топтать ногами в австрийских сапогах. Бить моим же солдатским ремнём с большой бляхой. Ты любила, не спорь, и сама доминировать. Сесть, например, сверху, закурить сигаретку, и трахать меня, милая, трахать чуть ли не до утра, когда я был весь синий, а за окном серело и начинало материться дворниками, злыми, потому что ещё не опохмелившись. Ты сама ругалась во время полового акта, как грузчик из винного. И в основном в мой адрес посылала проклятья. Я прощал тебе всё. Ты меня просто заколебала таким образом начисто. Терпел и сносил покорно. Не дай соврать, сука. Обливала кипяточком как бы ненароком на тесной кухне. Била в глаз локтем. Якобы случайно. Ногой под яйца. Вроде не замечая. Сыпала на свежие порезы соль из мною же купленной для тебя солонки в виде красной помидорки. Подарок, между прочим, к восьмому марта.
   А однажды после праздничного ужина по случаю Дня международной солидарности трудящихся, когда у нас были гости, я проснулся ночью, чтобы попить, а за одно и поссать, и увидел в твоих руках ножницы. Ты презрительно смотрела на мои холодные, сморщенные от страха яйца и думала про себя: "Отхвачу-ка я их на хер!" А потом и добила б меня, чтоб не мучился, умирая от заражения крови. А, может, наоборот, дорогая, в случае, если б спасла меня "скорая помощь", полюбила пуще прежнего. Со всей свойственной тебе нежностью. Кормила б из ложечки. Не пускала ходить на работу. Покупала б в день по два портвейна. Портного приводила бы на дом. Сама связала бы свитер из толстой шерсти. Сдержала, наконец, обещание. Пахать бы стала в три школьных смены. Давать уроки на дому всяким придуркам. И даже...даже подумать страшно. Подторговывать телом на улице и возле дешёвых гостинец, где контингент неприхотливый, в основном командировочные из провинции, которые выходят перед сном выкурить беломорину в рваных трико и грязных майках. Постоять и заторчать от красивых звёзд на небе, у которых, если откровенно, почему-то постоянно хочется просить прощенья за эту подлую жизнь.
   Тоня, пошла ты на хер! Однозначно. Не ты ли, милая, довела меня до ручки? До полного мрака. До того, что я вообще вольтанулся. Своим поведением, сучка, прежде всего, когда не поймёшь, чего ты на самом деле хочешь. То ли выделываешься, то ли на полном серьёзе дрочишься, дурочка. А? Вот именно...Я уже плясал под твою дудку на второй день нашего сожительства. Мыл тебя в ванной, стирал твои грязные тряпки. Плясал на самом деле под эту голубую флейту. Потому что ты захотела устроить себе такое развлечение под Новый год. Огонёк по телику, видите ли, был не в кайф. А какая разница когда мы бухие в жопу? После того как я утомился, заснул и проснулся - увидел твою рожу...Боже, за что мне терпеть такой страх!? Ты не спала, естественно, и в руках имела мясницкий нож длиной в метр. Я точно такой у дружка моего Серёжки видел. Так он этой дурой своего сынишку неразумного Сашку зарезал, а заодно и сожителя его, парня постарше, приучившего маленького к гомосексуализму.
   Тоня, большое тебе спасибо, блядь, за всё. В частности за умные литературные слова, которыми я теперь владею в совершенстве. Например, мастурбация, скотоложство, антропофагия. Это ж блаженство, кабы ты знала далёкая, иногда щегольнуть каким-нибудь изящным термином после баньки, давя с дружками пол литру.
   Тоня, заколебала ты меня праздными вопросами! Так и слышу по натуре твой хриплый голос. Какое там на хуй хорошее настроение. Живёшь тут как в могиле. Темень и полный мрак. Кругом притом одни мрази. Дебилы. Сволочи. Людоеды. Кукуешь в основном. Шагаешь по комнате. Держась за стенку. Набиваешь синяки да шишки. Кое-как выкручиваешься, только чтоб не протянуть ноги. Денег никогда почти нет. А если купишь себе что, редкий случай, сразу же хочется пропить, даже не обмыв.
   Ты помнишь, Тоня, как я раньше любил читать книжки? Всякие без разбора. Какие принесёшь из библиотеки, на те и набрасывался. Анатолия Иванова и Петра Проскурина. Из серьёзных авторов. А развлекались Юлианом Семёновым или Валентином Пикулем. Всё в прошлом, однако. Бывало ночью встану протихоньку, закурю Беломор и читаю, блядь, читаю до утра. Может, от этого и крутые неприятности в моей жизни, что сильно начитанный. Любил думать нестандартно. А надо было просто брать от жизни то, что она давала. Как учила ещё моя Клавка.
   Я помню, читал Декамерона. (Ты говорила, слегка смущаясь: "это всё про любовь, милый". И был уже в самом конце романа, когда случилось несчастье, о котором несколько позже. Наслаждались с тобой вместе похождением монахов и похотливых тёлок. Всё почти про секс прошёл, успел таки к счастью, до того как померк свет. Да, есть чего вспомнить. Как оказалось, это была последняя книжка в моей жизни. Вот жаль не с кем теперь поговорить обо всём этом книжном, поделиться учёным опытом: кругом же одни необразованные. Ублюдки. Дегенераты. Эмбицилы. Идиоты ёбнутые. С тобой бы, Тоня, побеседовать. Ты культурная. И очень гордая. О, отлично помню твой гонор и грубый, словно от регулярного употребления горькой, голос. Как ты гаркнула однажды, когда я собрал вещички, чтоб от тебя сдёрнуть. Ты кричала мне в вдогонку: "ну и вали, сука, понял!" Вот это, подумал, по-нашему, по народному. И что же? Решил остаться на свою голову.
   Нрав твой с надрывом вспоминаю часто и привычку дурную курить одну за одной папиросы во время разговора, тряся пепел куда попало: в цветы на подоконнике, в карман мне или даже на непокрытую голову. Резкие твои движения руками и ногами. Такие, блядь, что играло очко не железное. Иногда хотелось даже очень врезать сразу со страшной силой, чтоб отучить тебя навсегда от хамства, но сдерживал себя в последнюю минуту. А тут ещё ты положишь холодную, как у покойника, руку на мой разгорячённый, потный, лысеющий череп (ты шутила: я тебе всю плешь проела, милый), как прижмёшься плоской грудью своей к моему пылающему от гнева сердца, так и отойду душой, позабуду все обиды разом. Захочется вдруг доставить тебе, дорогая, большое удовольствие. Зайти, например, в ближайший магазин и взять кассу. А на добытые деньги купить тебе хорошую обувку и модное платье - приодеть тебя, сучку.
   А как красиво ты умела спеть весь модный репертуар того замечательного времени. Как пристраивалась в кресле по кошачьи возле радиолы. Подтягивала, подхватывала, подпевала. Растягивала звуки, как будто издевалась над певцом или певичкой. При этом корчила такие смешные рожицы, что хотелось хохотать взахлёб. До усрачки просто, схватившись за живот. Вместо этого, дурак, брал у тебя пятёрку как бы в долг и бежал до винного пока не закрыли.
   Тоня, хорошая моя. Шкура! Ко мне теперь никто не ходит из порядочных. Разве что всякая нечисть, типа кладбищенского сторожа Ивана Мёртвого. Да Петра, отца того Павла, который погиб в Афгане ни за что. Как он погиб - это всё покрыто мраком. Вини теперь этих сумасшедших душманов или наше тупое правительство, а молодого человека нету. Только вот что, Тоня, помню отчётливо. Я и Ваня ночевали у Петра той ночью, в его мрачном доме, откуда всех жильцов выселили давно, только ему одному деваться было некуда: не давали почему-то квартиру человеку и ветерану. Бормотало что-то не по нашему не выключенное радио. Бредил и матерился во сне, лёжа на полу мертвецки пьяный Иван, кладбищенский сторож. Только Пётр не спал и от не фиг делать вспоминал войну с немцами. Как били фашистов, а они нас. Словно фильм смотрел старый, черно-белый, потёртый весь, местами драный.
   После того как картина кончилась, встал Пётр со своей раздолбанной койки, тяжело дыша, задыхаясь просто от всего этого тяжёлого, что на него навалилось. Вышел как бы до ветру. Было темно, сыро. Остро пахло полынью. Ни звёзд, ни неба. Мрак. Вдруг видит приближаются к нему двое военных. Он так и застыл с папироской во рту. "Фрицы", - думает мгновенно ветеран, ещё не отошедший полностью от ужасов прошедшей войны. И тут же почти одновременно кумекает: "Нет, менты это верно по мою душу". Хочет бежать, исчезнуть с концами, а никак не может сдвинуться с места. Эти же, которые в погонах, всё ближе, ближе... "Ты чей, батя, будешь?" - спрашивают довольно мирно. "Советский я человек", - отвечает им Пётр достойно, а сам колотится весь, боится, думает, за что ему такое под старость, ведь итак всю жизнь страдал, как падла. Сходил называется поссать на двор в три часа ночи. Вспомнил зачем-то старуху свою, абсолютно глухую, по прозвищу Вишня, покойницу. Да малую дочку, первоклассницу-мученицу, изнасилованную извращенцем по дороге в школу.
   "Тогда, значит", - говорят ему военные (Оказались два наших лейтенанта) "мы к тебе, отец, принимай гроб с телом сына".
   Вот так вот, Тоня, вернулся старик уже с покойником. Гробик такой цинковый получил с рук на руки, а в нём предположительно сынок Пашка. Эх, дорогая, в какой стране живём! Слов нет, одни буквы... Век бы всего этого блядства не видал, подумал я тогда, и, как вышло, накаркал на свою голову.
   В общем, был Пётр в сомнениях насчет содержания гроба. В силу каких-то необъяснимых предчувствий. И попросил меня и Ваню Мёртвого, который поднялся всё ж с пола, с утра пораньше это дело проверить. Дал похмелиться натурально одеколоном "Шипр", который хранил в заначке. Раскололся по такому случаю. Говорит нам: "Вскрывайте, ребята, ящик, никому я нынче не верю".
   Да как его вскроешь, милая, гроб то этот. Разве дырочку просверлить можно. Ну, выпили мы с кладбищенским сторожем, которому всё по херу. Он на своём погосте всякого навидался и уже ничего не боится. Взяли дрель. Работали, пока была энергия. Сделали, Тоня, отверстие. Да ты и сама, блядь, свидетельница, так как вбежала вдруг, будто ошалевшая в комнату. Посмотрели мы, а там, в гробу лишь тряпьё какое-то старое, ветошь или что-то в этом роде, но никакого парня не видно. Так и не получил старый родную плоть от государства. А ты, Тоня...
   Тоня, ёбтвоюмать! Не ругамшись. За что ты меня так? Что я тебе плохого сделал?
   Только я отошёл от гробика - ты шасть к нему. Схватила эту самую дрель, набросилась на меня, как сумасшедшая, завалила на пол и стала сверлить сперва один глаз, а потом и другой... Всё, блядь, не могу больше. Умолкаю на этом. Нет сил. Не скучай. Чао.
   КОНЕЦ
  
   ЛОЛИТКА Посвящается Лии
  
   Весной, в конце марта, он прочитал, наконец, в каком-то периферийном журнальчике знаменитую Лолиту и теперь на улице ему постоянно мерещились соблазнительные нимфетки, которых действительно было довольно много по случаю весенних каникул.
   В трамваях и автобусах его неизменно прибивало к их мягких, тёплым попкам, так что член начал болеть от постоянной эрекции. А, заметя в толпе подходящий экземпляр, он готов был следовать за ним на край света.
   Однажды, полупьяный, выходя от знакомого, он в пахнувшем мочой подъезде похвалил походя незаурядную грудь попавшейся навстречу школьницы, а та вместо того, чтоб испуганно прошмыгнуть мимо, как им целкам положено, приостановилась и кокетливо заулыбалась. Будто приглашала его озорным взором прикоснуться к созревшим бутонам. Но он почему-то растерялся и ретировался на улицу быстрее, чем надо бы.
   Потом ему надо было ехать в Москву по делу. Он искренне надеялся, что поездка отвлечёт его от навязчивой идеи, принимающей уже форму эротомании. Впрочем, как сообщает нам Набоков, этому пороку подвержены сорок процентов мужчин определённого возраста.
   К сожалению, из-за путешествующих учеников билет удалось купить только в общий вагон, который по контингенту очень напоминал "столыпин". Пахло мочой, калом, перегаром, потом. Мрачные рожи, корявые фигуры. Поношенная старая одежда. Всё это мелькало мимо в страшноватой полутьме и было не до сна. Россия во мгле шуршала, бормотала что-то невнятное, но явно угрожающее. Материлась, как всегда, бездумно. Несла ахинею. Как обычно жаловалась. Задавала дурные вопросы. Скрипела зубами и лезла с дурацкими советами. Храпела и бредила.
   Какая-то безногая, полубезумная старуха требовала хриплым голосом прожжённой жучки или щепачки, укравшей пять рублей в трамвае ещё при Николае Кровавом, получив свои три года накануне революции, а потом строго попадалась на этой сумме. Сидела и освобождалась с тем же интервалом через все наши победы и трагедии. Так вот эта старая курва требовала, чтоб ей уступили место внизу, ибо по своей инвалидности никак не могла залезть на верхнюю полку. Но мужик, к которому она обращалась, - в очень поношенных, много раз стираных галифе и выцветшей гимнастёрке со следами погон, стриженный под модный послевоенный полу бокс (между прочим, неплохой всю жизнь баянист) посылал старушку время от времени на хуй. Та же всё лаялась и лаялась.
   А тут ещё маленькая совсем девочка открыла свою огромную коробочку, да так широко, громко, надрывно и напористо, что весь вагон, все 145 человек в наличии, очнулись разом от забытья и стали волноваться. Шептались пассажиры меж собой не по-доброму, выражая явное неудовольствие. И по мере того, как крик не прекращался, гул всё нарастал, пока, наконец, баянист с модной стрижкой не рявкнул басом человека, прошедшего всю войну от Белгорода до Берлина, выражая мнение всей вагонной публики: "Мать, да затки ж ты в конце концов пасть ребёнку на хер, что ж теперь из-за твоей ссульи всю ночь не спать, что ли?"
   И толстая. В общем добрая по природе женщина, но выведенная окончательно из терпения, плюс приученная с детства, что коллектив всегда прав, а тут столько рыл против тебя, схватила орущую девочку в охапку, заткнула ей рот полотенцем и, несмотря на полноту, понеслась с дитём в тамбур. И там, упросив одуревшую от водки проводницу открыть дверь, выкинула неугомонное созданье в ночную жуть.
   В вагоне стало сразу очень тихо. Только всхлипывала где-то несчастная мамаша. Даже сумасшедшая старуха успокоилась на время, получив нравственное удовлетворение от героического поступка матери. Да и остальные граждане-пассажиры были вроде бы довольны. Теперь они могли спокойно спать аж до самой столицы нашей родины.
   В конце концов, уснул и наш герой. Уже где-то под утро, когда ехали тоскливым Подмосковьем, состоящим из мрачных бараков, которые в такую рань уже начинали выблёвывать из себя первых тружеников. Ему снилось кладбище, где он прогуливался среди могилок и то там то здесь натыкался на мёртвых мужиков, которые сидели в раскоряченных позах с ножами, которые они сами загнали себе в груди. И в итоге набрёл на своего отца. С ножом в сердце. Это же акт коллективного самоубийства, думалось ему во сне, но ради чего же? И он терзался этим проклятым вопросом.
   Но тут, слава богу, проводница, малость оклемавшись после крутой поддачи, начала истошно вопить. Пугать и будить народ, чтоб вставали суки. Вот уже Москва показалась. Всё, пиздец, приехали на хуй. Поезд дальше не идёт.
  
  
   Утром он пошёл перекусить в кооперативную пельменную, решив слегка шикануть по случаю прибытия в столицу. И увидел настоящих рэкетиров. Накаченных, одетых в модные куртки и штаны молодых людей с такими пачками, что испугаться на всю жизнь можно. Они, покачиваясь, подошли к стойке, ударили по ней изо всех сил руками и потребовали себе по двойной порции каждому бесплатно. Плевать им на вонючую очередь.
   Позавтракав, наш герой занялся своими делами. Покончив с ними после обеда, пошёл прогуляться по центру Москвы, где давно уже не был. Здесь город представлял собой уникальное зрелище. Особенно в районе пушкинской площади всё было очень характерно. Возле кинотеатра "Россия", на рекламном щите, огромными буквами было написано РЭМБО. Шёл запрещённый некогда антисоветский боевик. В полный рост. У памятника Поэту сидели путаны, предлагая себя совершенно открыто. Вот подъезжает большой американский автомобиль чёрного цвета. Нагло и громко сигналит. Две самые длинноногие пташки подлетают к тачке. Готовы на всё, были б баксы. В машине пожилой, солидный штатник и средних лет дама. Быстро договариваются о цене за лесбийское шоу и отъезжают. К ресторану Мак Дональдс, где раньше весёлое кафе Лира с его вечной фарцой, чёрными и примитивными шлюхами, теперь ритуальная очередь. Подлиннее чем в мавзолей будет. Наши люди считают за счастье отметиться здесь. Обязательно надо побывать хоть раз в жизни, а потом рассказывать детям и внукам. Аксессуары. Которые удаётся вынести оттуда, - салфеточки, бумажные стаканчики и тарелочки - ставятся дома на видном месте. По правую руку от Пушкина народ давится за шариковым бельгийским мороженным, по левую - блистает модная Пицца-хат, куда пускают только за валюту. Это для избранных. Везёт проституткам при новом режиме: они и в самый лучший кабак проходят со своими зелёными, и в казино при первоклассном отеле. Возле редакции Московских новостей толкаются демократы и прочая сволочь. Безумные, бледно-жёлтые лица искажены злобой. Горят глаза ненавистью. Так и дал бы оппоненту по роже. Толкуют придурки о судьбах России, толкут в ступе всякий банальный, ретроградный вздор. Толкают и покупают радикальные листочки. И над всем этим бедламом, высоко вверху, как знамя победившего американизма, ярко-красный щит и на нём горящие буквы: НАСЛАЖДАЙТЕСЬ КОКА-КОЛОЙ.
   Странно, однако, наш герой, будучи по натуре человеком про-западным, совсем не радовался этим переменам, видя за внешним либеральным антуражем лишь некоторую ущербность и даже дешёвку. Какую-то вульгарность. А ведь он так хотел, чтобы, наконец, прорвало. Чтоб на его чопорной родине можно было читать Лолиту, наслаждаться журналом "Тайм", пить на каждом углу Колу, а не русский квас. И вот получите. Такая дрянь. Взять хотя бы это коммерческое телевидение, которое показывает нон-стоп американские клипы не первой свежести, а советские вульгарные молодые дикторы пытаются говорить с американским акцентом.
   Он спустился в подземный переход, чтоб попасть в метро и уехать от всего этого подальше, и увидел, что под землёй полно нищих. Калек, юродивых, больных и расслабленных. Всяких уродов и идиотов. А между ними предприимчивые дельцы продают всякие брошюрки по технике секса, восточной борьбе, маги, а также анкеты для выезда в ЮАР. Пьяный парень в расстегнутой куртке вдруг набрасывается на немощную нищенку и трясёт её так сильно, что из той сыпется вся мелочь. Прохожие, конечно, ноль внимания, как у нас водится. "Смотри, сука", - грозит пьяный старухе и шатается дальше. Толкает ненароком плечом хорошо накаченную девицу - каждый день культуристские тренировки и бассейн, плюс карате и йога - и та резко бьёт его тремя пальцами в бок, так что беспредельник тотчас падает на грязное и заплёванное. Прямо у ног портрета Николая Кровавого.
  
  
   Нашего героя тошнило от всего увиденного. Было, конечно, не до нимфеток, хотя он и заметил таки один классический вариант возле коммерческой шашлычной, где пообедал, решив не жалеть денег. Холёная капризная мордочка избалованной девочки, а при ней какой-то изнеженный бонвиван. Расторможенный весь обормот в выехавшей из-под приспущенных штанов рубашке. Девочка явно капризничала, требовала, чтоб ей угождали, купили двойную порцию и всякие там приправы, специи, много пепси...Они жрали эти жёсткие шашлыки и были оба по уши в жире и соусе. Масленые, перепачканные. Противно смотреть просто.
   В метро он зачитался радикальной газетой полной всяких гадостей, Поливали грязью практически всё, что дорого и свято советскому человеку. А когда, устав от этой мерзости, поднял глаза, увидел перед собой Лолитку. Девчонку лет двенадцати. Рыжеволосенькую, длинноногонькую, в простых чулочках (это его особенно тронуло) и грязноватых спортивных тапочках. В зелёной курточке-штурмовке. Она как раз прощалась с мужчиной похожим на набоковского типа - тонкое лицо, мягкие манеры, замшевый пиджак, тот самый возраст. Когда он вышел на какой-то станции, Лолитка опустила грустные глазки с длинными ресницами, а потом вдруг резко подняла их и дерзко взглянула на нашего героя. И улыбнулась. Он толчком в сердце почувствовал, что болезнь стремительно возвращается, овладевая им с новой силой. А девочка то отводила лукавый взгляд, то смотрела на него нагло в упор. Чувственная, манящая, приглашающая подсесть рядом. Он осмотрелся. Вагон был почти пуст. Два-три замученных бытом пассажира неопределённого пола, глубоко ушедших в себя, не обращали ни на что внимания. Он подсел к ней. Взял за руку. Она была безвольная, липкая, податливая, намекающая - можно делать всё что угодно. Маленькое тельце просто затрепетало от прикосновения. Сердечко билось бешено, как у пойманной птички. А эти пухлые детские губки. Он целовал их до боли. Расстегнул курточку, стал мять маленькие сиськи. Помог ей выскочить из жёлтого свиторочка. Целовал сосочки нежнейшие. Избавил от синей короткой юбочки. О, эти простые скромные чулочки! Как они возбуждали его. Он целовал их очень долго, а потом и кусочки розовой плоти, которые показались там, где они кончались. И эти хлопчатобумажные трусики. И под ними юный, только-только набухший для интимных дел плод и мягкие-мягкие волосики...
   Слава богу, они ехали по кольцевой линии, и поезд не требовал пересадки. Лолитка стонала и мычала что-то детское, чуть ли не цитировала мультики или разговаривала с игрушками. А он кончил уже раза два, но всё хотел продолжать, не в силах вовремя остановиться. Ласкать её, обнимать крепко, так что хрустели нежные косточки, называть Лолиточкой...
   Это могло бы продолжаться до самой ночи, если бы на Новослободской, кажется, не вошли в вагон три милиционера, не считая, собаки. Они воевали с крысами, которые оккупировали Метрополитен им. В.И. Ленина и сожрали уже несколько десятков граждан на разных станциях. И тут менты увидели такое, что и не мыслилось их усталому воображению, привыкшему, казалось, ко всякому в последнее время. Мужчина в возрасте и маленькая совсем девочка, практически нагишом, в объятиях друг друга...
   КОНЕЦ
  
   Домик на болоте
  
   Расскажу я тебе, друг, историю. Всё равно ночь ведь глухая. Всё выпито, выкурено, денег совсем нет. Делать, Коля, нечего. Будем до утра выживать с тобой. Короче...Ты только не спи, Колян, озябнешь. Двигайся лучше к стенке. Я рядом, брат лихой, не ссы. Ну вот слушай. Сижу я как-то в бане деревенской. Вдруг, глядь, вижу... Нет, ну её на хуй. Давай лучше о хорошем. Плохое мне надоело насмерть. Ну его в баню. Так же, Коля? Ты только слушай внимательно, большая к тебе просьба. Я не вру ни грамма. Всё так и было. Точняк. В общем... О чём это я хотел? Сбил ты меня, Коля. Короче, дело к ночи. Глупо было бы, да? А почему так, Колян? Да не пизжу я, пойми ты меня правильно. Всё, брат, вспомнил. Наконец-то. Памяти-то совсем нет, столько пить, конечно. Так вот... Ты, блядь, спишь что ли? Слушай сюда, мудак. Тут голая правда.
   Жил я, значит, в домике на болоте. И решил однажды прогуляться. Да нет. Ты не понял. Болота там давно уже не было никакого. Сухо совсем. Только воздух остался неприятный и даже вредный. Люди там часто болели и умирали. А народ плохой совсем там жил, я тебе скажу, как другу. Одним словом, черти. Иду я это, иду. Пиздую себе, куда глаза глядят. Вижу, вроде, поле, потом речка, дальше лесок, а за ним просёлочная пылится дорога. Опять скажешь вру, что ли? Да ты обнаглел, Колян. Какие на хуй сказки? Смотри, не обоссысь только. Ладно, прости, брат лихой. Без обиды. Кстати, завтра утром встаём пораньше, собираемся...нет, нет, никакой водки. Исключено. Отказать. И прямо раненько за клюквой. Да какое там болото. А, ёбана, вспомнил. Вот, значит, иду я. Курю пока. Смотрю... Эй, Колян, ты чего у меня такой холодный? Двигайся, ёб твою полуёб. Охуел, что ли, с горя? Только не спи, братан, пожалуйста. Рассказ страшно интересный.
   Подхожу я, короче, ближе, глядь стоят люди. Ну, человек, скажем, чтоб не спиздеть, двадцать. Мужики, бабы, девки. Детей тоже штук несколько. Да зачем мне врать, братан? Смысл есть? Достал ты меня, мудила. Не в обиду будет сказано. Ночь глухая у нас кругом. Никто нас не видит, не слышит. Какой понт пиздеть? А вот почему так, Коля? Да ладно, проехали. Так, так и так. Без булды и блядтсва. Подхожу я к ним и спрашиваю: "Мужики, закурить у вас хоть есть? Дайте ради Бога, а то последний бычок добил. Водки ноль. Жрать нечего". Да не, Колян, у меня глюки были сколько раз. Однажды... да ну их в баню. Не сомневайся. И белочка тоже была. Проходили. Сам знаешь, в дурке не раз отметился. Только хуйня всё это. Не ссы, брат лихой, прорвёмся. Единственно прошу как человека, не обоссысь тут на койке.
   **
  
   Погнали, однако, дальше. Ништяк история? Нравится? Ну, спросил у этих чертей насчёт курева. Молчание с их стороны полное. Ноль на меня внимания. Никто даже в мою сторону не глянул. Огляделся: ментов вроде нету. Это уже хорошо. Туда нам не надо. Проходили. А гдей-то мы сейчас, Коля? В бане что ли? Не дай бог. Только не туда. А, вспомнил, блин. Нормально. Заебись. Классно. Мёд и мёд. Да двинься ты, рожа противная. Не наваливайся, придурок. А то ебану. Так вот. Ничего себе, сказал я себе. Стоят они и молчат наглухо, как обосрались все. Ни водки притом, слышь брат, ни курёхи. Но бабы были, врать не буду. И молодые и старухи. Смотрят строго вниз. Там гроб стоит. В нём лежит девушка. Не перебивай ты, падла. А, ты молчишь. Это правильно. За умного сойдёшь. Ёбаный случай! Прикинь, девка молодая совсем лежит в том гробе. Красивая, пиздец всему. Да не пьяная, идиот. Мёртвая. Сто пудов. Как ты примерно. Шучу я так, дурак. Короче. Слово за слово, хуем по столу. Она и говорит... Да не покойница, заебал ты, Колян, своей простотой тоже. Скажу тебе откровенно, брат лихой, с головой ты не дружишь точно. Ебанись ты с горя! Обормот. Шкура есть шкура, пойми простую вещь. В общем, ты как хочешь... Какое там спать. Уснёшь тут. Какие уж сутки пылают станицы? Притом ни выпить, ни курёхи, ни пожрать. Ладно, завтра утречком встаём с тобой, моемся, броемся обязательно, берём рюкзачки. У тебя, кстати, рюкзак есть или проссал давно? Ну, понял. А вода тут у нас где? Всё есть - только ни жрачки, ни пойла, ни курёхи, братан. Дожились. Да всё будет. Не ссы, прорвёмся. Какие наши годы, братишка. Слушай дальше историю, пацан.
   А помнишь, Коля? Да что толку теперь вспоминать. Ты там дрочишь, что ли, придурок? Всё у нас было, только хуйня всё это.
   Короче, разделся я и начал париться. Тьфу, блядь, обратно про баню. Привяжется же такая поебень. Я говорю тебе в десятый раз... примерно. До тебя не доходит, наверное. Въехал ты, наконец, дебил? Кто чёрт задроченный? Да за такие слова бошку напрочь. Разорву, блядь, как грелку. А, ты про этого козла. Ну, я понял. Глупо было бы. Между прочим, это всё хуйня.
   Жил я жил в том домике на болоте. А баба у меня хорошая была. При чём тут Наташка? Ты соображаешь, в каком году это было? Наташку до этого на станции убили. Откуда я знаю кто. Черти. Нашли на рельсах изуродованный труп. Да не спи ты, брат лихой. Замёрзнешь. Вот. Ладно. Всё хорошо. Завтра только, учти, с самого ранья строго за клюквой. Я тебя сам разбужу. Во сколько там у нас первая электричка? Ага, понял.
   **
   Стою я, значит. А курить охота, спасу нет. Помираю. Ну и выпить, конечно. Да и пожрать не мешало бы. Да не вру я сто пудов. Передо мной гроб, а в нём девка. Сказал же - молодая, красивая. Лежит. Рядом стоит её подруга. Высокая такая дылда. На морду лица очень страшная. Причём тут снять их? Дурак. Ты соображаешь вообще? Что мы на блядки что ль собрались? Хотя да, да и да. Завтра обязательно хапнем. Сто пудов. Но только после клюквы. Там полазить нужно, как следует. А что ты хотел, брат лихой? Да дело не в этом. Пиздюк ты, Коля, если хочешь знать. Только не обижайся. Я знаю, что их в жопу ебут. Двигайся лучше. Развалился, как конь. Мудила. Ну - хуй загну. Что рычишь там? Могу и ебануть. Запросто. Да шучу я, придурок. Успокойся. Все мы тут, Колян, свои.
   Прикинь, иду я - курю. Иду - курю. Это песня такая. Группа Ноль. Тёмный ты человек, Коля, пещерный. В музоне не рубишь, братан, ни грамма. Тебе бы только закинуть кило несколько водяры и тихо отъехать. Вот и вся твоя ёбаная жизнь. Не так что ли? Ладно, хуеплёт. Слушай. Что дальше было. Лежит там, короче, в гробу девчонка. Лет двадцать не больше. Сиськи, ножки там... Ей бы жить да жить. Радоваться. Ёбаный случай. Но почему так? Нет, только не в баню. Жуть какая-то. Во попался, блин.
   Вспомнил всё-таки. Как же память иногда отшибает. Жил я тогда в том домике на болоте с Валькой. Вот была сучка. Профура. Тебе рассказать, хуй поверишь. Мразь конченная. Ты её знал, что ль? Да ну? Правильно. Работала в столовой. Сначала, долбоёб. Поясняю. Потом перешла на спиртзавод, а уже потом на железку, где её и замочили. Кто? Ну, черти, ясное дело. Нет. Ты путаешь. Ту звали Ольга. Толстая такая. Из-за неё ещё Пепел сел за нож. Орала сильно. Приревновал на станции. Там столько людей поубивали - гаси свет. Ну да, сивая по натуре. Ясный член, тупорылая. Грязная шкура одним словом. Заебал ты тоже, товарищ. Откуда я знаю? А курить у нас совсем что ли нет? Катастрофа. Пойти блевануть что ли? Не поможет сто пудов. Нечем там блевать. Мы жуём разве, когда пьём? Желчью только если. Проезжали... А ты, Колян, между прочим, пролетаешь однозначно, как фанера. Потом расскажу. Шкура она есть шкура, как говорил Вовка Протез с Бакунина. Ебанись ты с горя, ёб твою полуёб. Тоже друг. Тихо, не ругайся. Кругом нас подслушивают черти. Слышишь?
   ***
   Давай лучше о хорошем, брат лихой. Вижу я, все стоят. Молчат. Прихуели малость. Вдруг эта длинная страшная как заорёт: батюшки, а чего ж её так прёт?!
   И тут все эти люди как одурели просто.
   А ты, Коля...Да ебать ту Люсю! В клюкву, я сказал, однозначно. Делов не знаю. После, говорю, оттопыримся. Оттянемся, брат, в полный рост. По всей программе. В баньку сходим...Тьфу, блядь. Только хотел о хорошем. Не получается. Жизнь такая, Колян. Она сложная штука, если задуматься. Да. Ёбнуться можно наглухо. Слыхал ты, кстати, про один случай? Недавно. А ну его лучше на хуй и в пизду одновременно. Давай песню, брат лихой, споём на прощанье, чтоб ни о чём плохом не думалось. Тополя, тополя...
   ***
   Не спится что-то. Заснёшь тут. Пойла ноль, курёха давно скончалась. Во вспомнил. Эта дылда, а на морду лица страшно противная, просто ужас, как заорёт: батюшки-светы, что ж с неё так прёт?! Все смотрят, а у покойницы живот начал расти. Это ж, кобыла ёбаная, и говорит, тварь не умытая: а я знаю, с чего её так прёт, её Ленин дебет. Колян, без приколов. Хватает ту мёртвую и ну её бросать, кидать, подкидывать и бить о землю. Туда-сюда. Люди, конечно, охуели капитально. Драг на друга бросаются. Кидаются. Кусаются и рвут на части. Пару мальцов прямо сожрали. Клянусь могилой. Ну, пойми конкретно. Ни вина, ни водки, ни курева. Хоть бы пива. Дак нет же - хуй соси. С ума посходили все. Там, короче. Весь пиздец что твориться началось. Эта длинная тварь в оконцовке покойницей размахивает: то кому-то по роже долбанёт, то о землю ударит со всей дури. Я припух, если честно. Думаю: надо дёргать оттуда, а то пропаду. Но, представляешь, дружище, не могу сдвинуться с места. Ноги натурально отказали. Почки, сердце, лёгкие почти не работают. Какой там желудок. Давно вырезали. Два ребра только осталось, я тебе не говорил что ли? А уродина эта всё орёт: это её Ленин ебёт! И покойницей во все стороны размахивает. Народ же страшно между собой пиздится.
   Я не понял, ты замёрз что ль, Колян, окончательно? Такой холодный. Давай споём напоследок: а ты такой холодный...Вот так и пожил я в том домике на болоте. И не хуёво было.
   КОНЕЦ
  
  
  
   ЗА ВСТРЕЧУ
  
   Я не видел Андрея лет десять. В последний раз встречались с ним ещё при Черненко, которого мы все обожали и ласково называли Устиныч. Любили его за доброту и маразм. Уссывались просто над его приколами. Как он замолкал, например, минут на пять во время чтения доклада. Длилось неловкое молчание, шуршали бумажки. А мы смеялись, пока аудитория не начинала аплодировать. Но тут он, молодчага, находил вдруг свой текст и продолжал чего-то там талдычить.
   Весёлое было времечко. Мы пили бормотушку в "Яме" и прикалывались над прикольными партократами, как хотели.
   За эти десять лет, что мы не виделись, Андрей, оказывается, стал лётчиком, майором авиации. Он предстал предо мной в коричневой кожаной лётческой куртке и большой офицерской фуражке с голубым околышем.
   Как было не выпить за встречу. Столько лет не виделись. Вспомнили весёлое подполье, романтику на гране фола, чёрный, почти ультро-фиалетовый юмор, вёдра выпитой бормотухи, наше отчаяние, безвременно умерших дружков и сошедших с ума подружек.
  -- Через пол года ухожу в отставку, - говорил Андрей, - на хер эту авиацию. На здоровье сильно влияет. Буду получать большую пенсию да внедрюсь а коммерческие структуры. Надо продавать свои мозги как можно дороже, не так ли?
   Мы сидели в кафе "Зоря". При Черненко здесь был шикарный бар, который уничтожили варвары в период борьбы с пьнством.
  -- Между прочим, обрати внимание на ассортимент напитков и сигарет, - кивнул Андрей в сторону стойки, - За что боролись, а?
   Чего там говорить. Полная победа на лицо: водка Абсолют, Смирнофф, сигареты Уинстон, Мальборо, Честер. При Черненко мы могли только мечтать о таком раскладе. Дрочить и пытаться сделать чэндж у фирмы под страхом, что загребут конторщики.
  -- Да, морально мы победили, - продолжал развивать мысль мой товарищ, - но ведь кругом, согласись, остались совки долбанные. И на верху и в низах. Зажаты мы, друг, никуда от них не денешься. Вот вечерами, слушай, поют, орут пьяные, ругаются матом под окнами до самой ночи. Не уснёшь никак. А ведь итак нервная система уже прилично раздолбана. Нам ведь надо платить компенсацию как ветеранам застоя. Столько вытерпеть! Пройти через такой, блин, дурдом! Согласен? Вот. Я однажды, слушай, не выдержал. Схватил пистолет и сделал из окна несколько выстрелов по гондонам. Минут на двадцать успокоились черти, а потом опять начали шуметь. Быдло ёбаное.
   Или вот ещё случай был недавно. Ходили с женой в гости к одному другу. Засиделись у него до поздна. Смотрели по видео "Молчание ягнят" и "Основной инстинкт". Клёвые совершенно фильмы. Согласен? Попили коньячку "Наполеон". Потом я хватаю гитару и начинаю петь Йестудей. Битлы это классика, старик. Уважаю очень. Ну, ещё, может быть, Пинк Флойд. Стена, да? Мощная вещь. Короче, выпили не так уж много. Слегка датые были, когда уходили от друга. Часов в двенадцать ночи. Ещё ведь не слишком поздно, верно? Выходим на улицу и сразу видим - стоят пятеро. Качки неслабые, как один, и агрессивные по мордам сразу видно. Уроды. Я их моментально понял: ведь на мне-то отличная кожаная куртка, практически новая. Но думаю: хуй в рот, ребята, не на того напали.
   Ну, амбалы на меня накинулись. Я сопротивляюсь, не отдаю куртку. Жена тоже вступилась за меня. Они схватили её за волосы, стали таскать рожей об асфальт. Пока я пушку достал, половину волос у неё вырвали, подонки. Изуродовали женщину, как бог черепаху. А она у меня красавица была.
   Андрей рассказывал свою историю и не забывал при этом угощать меня водкой и пивом. Он был щедрым: за встречу всё-таки. Целую эпоху не виделись. По мере того как друг напивался, он всё более откровенничал, напоминая мне периодически, что в конце вечера надо обязательно снять шкур и отвезти к нему на флэт.
  -- Потанцуем, послушаем Битлов, старик, - говорил мой друг, прихлёбывая пивко из баночки.- У меня подргуа есть, кстати. Великолепная чувиха. Супер. Представляешь, редкий случай. Баба, но сечёт в хард-роке. Прикидываешь? Я с ней в поезде познакомился. Ехали в купе вдвоём. Жарища. Просыпаюсь среди ночи, смотрю она себе дрочит. Ну, я тоже завёлся. Кончили с ней вместе. Потом разговорились. Слово за слово... Сидим выпиваем. Она грудь обнажила, после всё тело стала показывать. Какое оно у неё классное: упругое и загорелое. Крутая подруга, я тебе говорю, эта Лора. За границу мотает регулярно в шоп-туры. Турция, Индия, Китай...Энергичная молодая женщина. Недавно попала в автокатастрофу. Прикинь, они ехали где-то в Болгарии на стареньком автобусе и он перевернулся. Несколько человек погибли. Их коврами задавило. А она, Лора, чудом спаслась. Выползла каким-то образом. И, представляешь, только из больницы выписалась, опять поехала в шоп-тур. Круто, правда? И сейчас где-то ездит, поэтому баб нам с тобой надо снять обязательно, дружище. Строго под занавес, когда начнётся раздача.
  -- А как же жена твоя? Тоже что ль уехала? - удивился всё же я, несмотря на то, что выпили мы уже довольно прилично.
  -- Эта сучка...- Андрей презрительно сплюнул. - Сидит дома. Куда ей ездить. Не деловая абсолютно. Не может вписаться в новые рыночные отношения. Слишком интеллигентная, видишь ли. Ей бы почитать, постонать, попричитать. Ладно, расскажу тебе как другу. После того как её эти качки изуродовали - откусили нос, отгрызли одно ухо, повредили ноги, выбили правый глаз - я стал её, падлу, почему-то презирать. Даже очень. Сам не знаю. Гадом буду. Началось же, знаешь с чего? Сижу как-то вечером, слушаю Битлз. Их Белый альбом, мой самый любимый. Ушёл весь в музыку, старик. Хорошо так стало. Почти нирвана. Вдруг входит она и чего-то там шепелявит. Зубы ей все до единого тогда выбили. Тут я пойми, друг, взорвался. Не мог просто. Всё что копилось против неё, разом выплеснулось наружу. Ах, ты тварь, думаю. Заебала ведь по натуре. Раз её, курву. По ебальнику. Одел как надо на кулак. Потом башкой о стенку. Долго так пиздил. Сбил с ног, повозил по полу. Стал топтать. Сорвал с неё этот блядский халатик. Привязал шалаву к койке и отстегал армейским ремнём. Сначала она пыталась дергаться, кричать, но постепенно затихла и вся обмякла. Отделал, короче, её как по полной, чтоб не хамила больше ни разу. Битлз для меня это святое. А она. Блядь, надругалась над идеалами нашей молодости. Попрала мразь ёбаная. За это я распял её, выдал за щеку и выебал в жопу. Обтрухал всю и отправил в туалет.
   С тех пор она там и живёт. Абсолютно голая и вся в говне. Я её кормлю раз в неделю чёрствым хлебом, даю пить только холодную воду. А мыться не разрешаю. Провоняла вся. Когда приходит Лора, она срёт на жену. Иногда выводит ей на цепи в комнату и заставляет ползать на четвереньках по кругу. Сама Лора классная такая: блондинка, высокая, в кожаной куртке, чёрных лосинах, ботфортах. С хлыстом в руках. Прямо как на арене цирка. А жена уже говорить не может, только попискивает. Лора стегает её по жопе и половым органам. Все тело у паскуды в шрамах и синяках. Я сам её постоянно пизжу сапогами или режу бритвой для профилактики. Иногда по настроению Лора заставляет её лизать себе, а после трахает искусственным фалусом. В оконцовке ж обычно бьёт кулаками до крови. Кусает и царапает уродину. Та корчится, стонет, повизгивает, как больная собачка.
   Кожа да кости от неё остались, старина. А ведь была красивая баба. Полненькая такая. Боюсь, что теперь долго не протянет, загнётся в ближайшее время. Да и хуй с ней с овцой. Так же?
   Андрей, наконец, закончил свой рассказ и бросил на грязный столик пачку мятых купюр, на которые я должен был купить ещё водки. За встречу надо было выпить. Столько лет не виделись.
   КОНЕЦ
   НА КИПРЕ
   Дело к ночи. Тут смеркается как-то очень резко. Яркий свет - вдруг бац и тьма кромешная. Ты спишь что ль, подруга боевая? Ладно отдыхай, мешать не буду. Намаялась ты тоже по этой жизни. Жара всё не спадает никак и какой-то гул, будто мотор работает. Наверное, цикады. Нет, всё это не для меня, чувствую.
   Вот мы с тобой и приплыли. Вернее, прилетели. Этого ты хотела? Такого, блин, рая? А чего тут хорошего? Киприоты какие-то все сильно загорелые, прямо чёрные, как черти, и снуют вечно по своим непонятным делишкам. Я не влезаю. Не мой базар. Но поговорить с ними совершенно не о чем. Да и не понимаю я их не хрена. Бормочут что-то невразумительное. Смурной, короче, народ.
   Как ты только можешь здесь спать? Такая духотища. Сука! Зачем только мы сюда приехали? Неплохо ведь было у нас на родине. Климат, конечно, там гнилой, зато всё понятно практически без слов. С полу взгляда, полуслова, с намёка, по одному жесту. И пусть большинство наших знакомых конченные калдыри и больше им никогда не подняться, они последним поделиться готовы. И поговорить с ними всегда интересно.
   Там жизнь была на всю катушку, пойми. Я помню, похмелялся с утра на базарчике, потом просыпался в "Бешеной лошади", догонялся в "Зорьке", а засыпал в "Пиковой даме". Чем плохая жизнь? Все кругом причём свои. Уважали как родного. В трудную минуту не давали умереть.
   Ведь было же...Да на хуй! Всю эту ёбань. Сплошная пидерсия. Отказать. Пошли все вон. Заебало насмерть. И никаких просветов. Какие там сутки пылают станицы? Инфляция, обнищание, кидалово, высокая смертность, алкоголизм, безработица. А ты всё спишь. Да ладно, дрыхни. Сколько мы уже тут торчим? Потерял счёт времени. Не помню ни числа, ни месяца, ни года. Мало вообще что помню. Как мы сюда долетели хоть? Кто провожал в аэропорту? Наверное, никто. Кому мы на хуй упёрлись? Я-то выживу, не ссы подруга боевая. А вот ты под сомнением. Что-то ты в последнее время заплохела совсем. Нет, не нравишься ты мне. То спишь, то несешь какую-то ахинею. Ты вообще следи за болтушкой. Помнишь как дружок наш Мотя сломал три ребра утюгом своей Таньке? За язык её поганый ясный хуй. А потом, чудак, принёс этот самый утюг продавать на базарчик. Ужрались тогда само сабой. Помнишь хохму, как у него джинсы упали? Смех просто, как он с голой жопой бегал по базарчику. А тебя ещё менты прихватили. Давно пасли. Любят они тебя. Скучают.
   Я спрашиваю, что тебе здесь на Кипре не нравится? Опять ты недовольная. Ну давай на Багамы, на Азорские, блядь, острова. Только тебе везде плохо будет. Такая у тебя натура. От себя не уйдёшь, милая. Помнишь нашего другана Беспалого? Умный ведь был парень, начитанный. В армии резал хлеб и одновременно читал книжку. Так ему все пять пальцев ножом в хлеборезке отхватило. Но дело не в этом. Он запивал сильно, сама знаешь. А потом начал уезжать от самого себя. То на Соловки подался, то в Нижний Вартовск завербовался. В оконцовке осел в рыбацком посёлке где-то под Калининградом. А что толку? Встречаю как-то его жену. Такая смурная баба, психованная и с разными заёбами. Да ты её должна помнить. Она потом под поезд прыгнула. Вот, и эта пизда сообщает мне, что Беспалый пропил за неделю ею купленный БМВ, после чего повесился на яблоне. Сразу видно поэтическая натура.
   Хуйня всё это, подруга боевая. Давай лучше не вспоминать. Будем о хорошем. Ты выпить хочешь? Тут вина этого - море. Ну, как знаешь. А я ещё ебану стаканчик. Да я не про это. Слушай. Короче, прихожу я раз в котельную и вижу: сидят там две бичёвские рожи. Наглые до предела. Ну, я на них соответственно наехал. Говорю: вы что, черти задроченные, охуели? Они - ноль эмоций. Вообще отмороженные. Да, беспредельные две рожи. Ещё улыбаются, придурки. Тогда я уже прессую конкретно: вы что, давно пизды не огребали, щас ебану, вы у меня кони двинете, кнорозы. Но эти калдыри непробиваемые в натуре. Их просто мочить нужно без базара.
   Вот жизнь, блядь. Что хотели, то и получили. Что характерно, никуда здесь не тянет. Ни на пляж, ни в кабаки. Полная апатия и депресуха. Ебёт ещё как. Вот на родине мы гуляли от души. Помнишь в той же "Бешеной лошади" пили-пили с тобой, потом ты хотела встать, чтобы пройти в туалет, да как наебнёшься о бетонный пол. Смеху было. А крови - лужа. С тех пор у тебя нос приплюснутый. Ты вообще склонна была к членовредительству. То ногу сломаешь, то обе руки и шею. Сколько раз у тебя сотрясение мозга было. А уже совсем перед отъездом тебя на улице тряхануло как следует, прямо на проезжей части. Как только под машину не попала, это твоё счастье. Во время мы оттуда свалили. С одной стороны.
   Лежим вот теперь, потягиваем красненькое. А что ещё тут делать? Помнишь, как тебя на родине менты ебали пистолетом. Ты, понятно, голая и в наручниках. Один вставлял тебе пистолет в пизду, а другой при этом только дрочил. Тебя это, наверное, прикалывало. Ты часто в ментовки залетала. Как-то раз выгнали тебя глубокой ночью из клоповника. Но ты не растерялась. Пристала к малолеткам, которые киряли на кладбище. Как распили бутылку, они ею же тебе по башке трахнули и сняли куртку. Так что ко мне ты приехала уже под утро и колотилась, как падла. Отход у тебя был дикий. Хотела уже вскрываться мойкой. И у меня, как закон подлости, ни копейки. Да там у нас на родине все равно кто-то да выручит. Пришёл Пончик, притащил литровую баклажку сэма. Вот и раскумарились.
   У нас там война: кто убит, кто пропал без вести. Помнишь братьев-близнецов Кухтенят, которые вечно ошивались в центре? Стоит только бывало открыть бутылку, они и летят, как двуглавый змей горыныч. Так вот один из них пропал уже с год. Второй всё бегает по городу и ищет братана. Они близнецы очень переживают. Говорят, что этого Кухтенёнка чеченцы похитили в рабство. А кто говорит, что убили и утопили в речке. Тёмная история.
   Здесь, конечно, тяжело. Никто нас не понимает. Но что делать? Сами сюда прилетели. Или приплыли? Мне лично насрать на все эти апельсины, лимоны, которые растут здесь прямо на улице. Ебал я вообще этот земной рай. Скажу прямо, мне больше нравится наша русская мрачная зима. С морозцем и водочкой, которую я предпочитаю пить на улице прямо из горла. Пусть жизнь бес просветов и кругом одни пончики. Зато есть с кем побазарить, отвести душу.
   Ёбаный случай. Да как же так? Всё было, вроде, нормально. Да ебать тебя ломом в морге! Чем бы тебя под конец развлечь и малость утешить? Вот представь: зима, мороз, мрак. Солнца нет уже целый месяц. А тут идёт такая симпатичная девчонка в рыженькой шубке, высоких чёрных сапогах. На лице сплошное легкомыслие. Улыбочка явно с намёком. В руках, что характерно, длинная узкая булка. Я таюсь до поры. Прячусь среди деревьев. Потом подкрадываюсь, бросаюсь на неё. Вырываю у неё из рук эту булку и бью её ею по голове. Отключаю девку таким образом, а потом ебу этим самым батоном. Да, блядь, есть чего вспомнить.
   КОНЕЦ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"