Наконец-то я решил выйти из дома, прогуляться и хлебнуть холодненького пивка, так как жара стояла просто адская. Даже ночью от неё, падла, не заснешь толком, да ещё терзают ёбаные комары. До этого я очень долго никуда не ходил. Сидел дома и ебал клопа. Ненавидел притом себя, людей, весь этот блядский мир и вонючую природу. И в хуй, поймите правильно, не дул. Пока не заебал меня окончательно этот ебучий зной, вонь и пыль, которая толстым слоем покрыла всю мою жалкую квартиру. Я до того опустился и обессилил, что уже не был в состоянии её убирать. Как-то всё стало мне по хую. Хата покрылась всяким хламом, о который я постоянно спотыкался, громко при этом матерясь, и воняла, блядь, как помойка. Что-то здесь у меня постоянно бьётся, ломается, выходит из строя, накрывается пиздой и не фурычит ни хуя. Я ору, как сумасшедший. Есть от чего. Телевизор сгорел, телефон я ронял столько раз, что теперь, если даже кто-то и звонит мне, я один хуй ничего не слышу и от злости швыряю трубку. А тут ещё эта ёбаная жара накатила. Короче, пиздец. Хоть ты кидайся вниз с четвёртого этажа.
За окном видел от нехуй делать, как проходят мимо дома хари, рожи, морды, жопы, грызла, пизды, кегли и пузы. То там, то здесь виднелись рыла, шнобели, глазья, клешни, костыли. Колдыряли туда-сюда всякие уроды. Для меня это были отличные типажи.
Я художник, но больше не пишу ни хуя. Заебало это грязное дело. Все равно никому наш труд и ремесло сейчас не нужны, да и вдохновения нет ни грамма. Порой, правда, возникает нечто вроде творческого зуда, типа такого, когда у вас мандавошки завелись. Помаюсь так немного, а потом думаю: а, ну его искусство на хуй! Кому это сейчас нужно. Все думают только о том, как бы пожрать, выпить да приодеться хоть немного. Остальное в этой жизни им исключительно по херу. И вот я по этому поводу рву и режу свои глупые картинки, захламляя по- новой свою жалкую комнату.
Лично мне, к тому же, охуенно надоела богемная жизнь, грязные шкуры и палёная водяра. После такого пойла, сами знаете, просто подыхаешь на отходняках.
Ну, я, короче, сидел-сидел, блядь, дома, а потом заебало всё на свете, и я решил выйти из моей тухлой квартиры в этот ёбаный мир. Хотелось, честно говоря, отвлечься от смурных мыслей и чисто попить холодного пивка. Никакого левака, само собой.
Сразу как только вышел на улицу в это адское пекло, встретил художника Ван-Гога, своего соседа. Он такой рыжий тощий маленький плохоодетый мужичонка. Всё плачется, что жизнь у него хуеватая, никто его не ценит, картинки не покупаются. Не нужна, мол, быдлу его гениальная живопись. Не востребован ни хуя Ван-Гог в потребительском обществе. Однако улыбается творец и идёт твёрдым, целеустремлённым шагом в белую девятиэтажку за сэммычем. Значит зашиб намедни какую-то копейку. Говорит мне радостным голосом на прощанье, что за четыре месяца впервые зубы почистил. Ну. это просто кайф! Сияет весь рыжебородой мордой лица. Я тоже радуюсь за него: всё ж неплохой художник, хоть и непродажный. Да кто сейчас нормально продаётся в наше смутное время? Какая-нибудь попса задроченная, вроде Шилова-мылова, Глахунова-Грызлого, вот и вся вам современная живопись. А настоящий арт как был никому не нужен, так и остался гнить в грязных маленьких квартирках. Мы, подлинные творцы, постепенно опускаемся, спиваемся, жрём ёбаное грызло и пропадаем в безвестности. Вымираем, бля, на корню. У нас кругом цырозы, прободные язвы, гипотиты, сифоны, туберкулёзы. Мы становимся социально-опасны. Быдло нас ненавидит и старается при случае уничтожить. Мы вешаемся, дохнем от паленой водки или сверхдоз герани, нас убивают ночные бомбисты, принимая за жалких бичей, которые загрязняют окружающую среду.
Благо пивняков сейчас до ебени матери. До хуя и больше. Я знаю один очень хороший в теньку, на отшибе, почти на природе. Там не так уж много страшных рож. Правда, канать туда довольно далеко через весь город, но не париться жена солнце. Пошёл потихоньку. На мелком базарчике встретил Пашу рыжего в драной трековине. Безумные глаза, фиолетовые губы, бледное лицо, седые патлы. Он наш олдовый художник, верный до упора идеалам хиповой молодости. Постоянно на кайфу - от винта до пресловутого грызла. Не брезгует чувак и сэмом. К тому же давно уже социально-опасен. Дома творит форменный беспредел. Устраивает еженощные хэппининги: рубит мебель, поджигает хату. Пиздит жену свою Машку Батискаф. Она переодически сдаёт его в дурку, но Паша там долго не задерживается. Благополучно оттуда дёргает, благо нравы там сейчас либеральные: санитары за деньги подгоняют и пойло и кайф. Рыжий дуркует по полной программе. Лазит по помойкам, где кормится и одевается. А Батискаф стала до противности правильной. Она завязала с кирами. Закодировалась. Не пьёт ни грамма и поёт в церковном хоре. Мечтает тупая овца любыми путями избавится от Паши. Вплоть до физического устранения.
По ассоциации я вспомнил по ходу наших самых известных баб-художниц. Крутые они всё-таки чувихи. Основные, конечно, это Анка Катастрофа, Ольга Викинг и Наташка Смерть.
Олька такая высокая светловолосая белокожая и вся скандинавская фактура. И также как все эти фины, датчане и прочие шведы склонна к садо-мазо. Сначала она жила с художником Торчком, который весьма быстро сторчался и умер молодым. Потом у неё был туберкулёзный азер, кидала с базара, после смерти которого Олька связалась надолго с негром Улешем из Уганды. Она быстро посадила студента-медика на местный сэм, так что бедолга бросил свой ВУЗ, устроился грузчиком в приёмный пункт цветных металлов и забил своё чёрный болт на родную Африку. Следующий у Ольки был какой-то вечный зек, хриплый "синяк" в наколках. Он заразил художницу сифоном, прежде чем окончательно погряз в своих зонах. Ко мне Викинг приходила вся истерзанная чувством вины и просила, чтоб я связал её покрепче и как следует отходил армейским ремнём с бляхой. А то вела меня к ближайшей помойке и требовала ебать исключительно в жопу.
Художница Анька Катастрофа была ещё круче. Она вообще с мужиками долго не жила. Пару дней максимум. А если ей надо было срочно поебаться, она нажиралась в хлам и снимала обычно двух-трёх мужиков. В последний раз эта пизда заскочила ко мне с этюдником с утра пораньше срочно хмельнуться, а потом и на пленер, чтоб не пропускать такую невъебенную погоду. Анка рассказала про то, как накануне сняла двух чуваков и даже рожи их не запомнила. Один был в длинном пальто, а другой такой невзрачный. Вот и все впечатления.
Наташка Смерть, однако, отличалась какой-то необыкновенной упёртостью. Как-то, выпив пива со спиртом и закусив грызлом с нарко-грибами, она стала с энтузиазмом клясться мне, что всю жизнь была, есть и будет блядью и в рот она ебёт весь белый свет.
Понятно, что когда эти три ёбаные художницы собирались вместе, то творили нечто экстремальное. Как-то в начале мая установилась у нас необыкновенно жаркая погода, и наши девочки забухали не по детски у известного пейзажиста Депутата, который отвергал начисто всё современное искусство, начиная от Малевича, и молился на Шышкина, Поленова, Дубинина и других из этой могучей кучки. Он, кстати, начитался однажды Кастанеды, братишка, и пропил за бесценок всё, что имел в квартире, включая телик и видак. Остались только голые стены. Сам Депутат ходит в рванине, как какой-то ископаемый митёк. Бухает он со всяким быдлом абсолютно без разбора и пропивает сразу все бабки, если ему удаётся сдать какую-нибудь картинку.
Короче, они проссывали очередной гениальный депутатовский пейзаж, и наши три бляди просто охуели. Вспомнили хиповую молодость и совершенно спонтанно кинулись стопом на юга. Как были в одних шортах и футболках. Думали подработать там на пляже, рисуя на скороту богатых отдыхающих. Мечтали оттопыриться на море в полный рост. Но где-то в районе курской аномалии погода резко изменилась. Сразу зверски похолодало. Температура упала до минус градусов. Пошёл снег. Наши отчаянные оторвы замёрзли все, как цуцики. Туда ехали с песней, а обратно пришлось добираться, подобно замученным фрицам. В дороге притом их ебали, избивали и унижали, как хотели, уроды-дальнобойщики. Не то что во времена расцвета хипизма, когда добродушные водилы подвозили девок бесплатно да ещё пиздели с ними на всякие хиповые темы. Но добрались всё-таки до родных мальбертов.
Однако всем им даст фору, блядь буду, наша гениальная слепая художница Олимпиева, прозванная Бамжелкой за то, что редко ночует дома. Она то у одного мужика позависает, то у другого. По ходу причём переебала пол города, включая всех родственников. При встрече со мной Бамжелка сразу заявляет: "давай отсосу".
Однажды художник Ван-Гог упился с ней сэмом и так вдохновился творчеством гениальной бабы, что вырезал у себя на руке кухонным ножом её инициалы и выпрыгнул из окна шестого этажа. Но, к счастью, не разбился, так как от вечного голода почти ничего не весил. Легко спланировал в мягкий сугроб и остался жить на радость людям.
Шёл я дальше и видел, как вдоль по Б.Советской колдыряеет наш когда-то неслабо преуспевавший художник Жилет. У него был талант рисовать плакаты и портреты вождей к праздникам красного календаря, поэтому он был весьма востребован в то время и делал на этом неплохую копейку. Неоднократно Жилет поил нас, бедолаг, коньяком в своей просторной мастерской на центральной улице города. Но в новые буржуазные экономические отношения человек явно не вписался и поэтому проссал свою шикарную мастерскую да прицепом и трёхкомнатную хату. Практически за ящик палёной водяры. Поселился в сыром бараке где-то в чёртовом рву. В районе старой Таракановки. Мрачное вообще место, где обитают исключительно страшные хари. Наш брат художник попадает сюда только в самых крайних случаях, опустившись и упав на самое дно ёбаного обврага. Жилет тут крепко подсел на местный термоядерный сэмыч, да на верное грызло, которым, грешным делом, увлекаются все творческие люди. Блядь буду!
Теперь у него болят почки и ноги. Он едва колдыбает вверх по улице и, похоже, не сегодня завтра двинет кони. В руках же у придурка допотопная сетка с полным собранием сочинений Солженицына. Надеется сдать книжки в бук по дешёвке, чтоб срочно похмелиться. Ох, трудно ему придётся. Сейчас эти архипелаги на хуй никому не упали. Своих ужасов хватает.
Я тут взгрустнул немного, подумав о нашей горькой судьбе и плачевной участи. Никому мы не нужны тоже. Живёт было и без нас прекрасно обходится. Смотрит свои телики-видики, катается на тачках, слушает попсу, пьёт, пиздется между собой.
Но вдруг меня порадовал наш детский художник Беспалый. Он пюздюхал по Октябрьской пьяненький в раскатень и как только меня увидел, сразу заорал на всю улицу, домогаясь, есть ли у меня свободная девка, которой можно засадить на халяву. Я тотчас послал его к нашим трём замечательным художницам, и он, кажется, меня понял. Попёрся, вроде бы, в правильном направлении.
Беспалый вообще нормальный чувак. Конкретный. Без пизды. Своё, блядь, в доску. Распиздяй, конечно, как все мы грешные. У него в хате всё давно уже проёбано вплоть до последней подушки, но если встретишь его в сквере, где он иногда продаёт левую живопись, то можно легко за пару банок левой водяры проссать его дебильную картинку. Не, явно Беспал не жмот. Сто пудов по натуре. Всегда поступает по человечьему, хотя и тяготеет к абсурду.
Однако вскоре я снова расстроился, встретив у бани модного на данный момент мазилу Попсова, который намертво завязал с пьянкой и тем окончательно погубил себя. Начал писать картинки с явной религиозной тематикой и сблизился с попами. А это считай пизда валет. Кранты. Вилы. Сливай воду на хуй. Отстой. Деградация и смерть при жизни. А ведь раньше, вспомнить, Поп пил по-чёрному и подавал большие надежды, но сгубила человека трезвость. Я прекрасно помню, какие конкретные вещи он выдавал порой, переходя на одеколон. Особенно "Тройной" вдохновлял его почему-то. Но всё коту под хвост. Погиб человек для искусства. Я даже не стал просить у пиздюка денег: всё равно не даст подонок. Не хочу слушать его проповедь о вреде пьянства и предложения устроить по блату полечиться от алкоголизма. Мразь одним словом. На хуй и в пизду одновременно. Да пойми, мудила, хотелось заявить хуесосу, что это ж полная катастрофа творческой личности и пиздец вдохновению. Однако я понимал, не дурак, что пиздоболить с извращенцем бестолку, так как Попсов стал упёртый и не наш абсолютно человек. Ну, его свинью на хуй. Канаю дальше.
Шёл я по Бакунина мимо дома одного очень традиционного художника, вспоминая как раз забурился к нему по чёрному киру с Анкой Катастрофой. Она явно напрашивалась в тот день на хорошую пиздюлину. Оба мы были практически в раскатень, а этот художник очень серьёзный семейный человек и не пьющий. Анка вообще охуела там, чума. Разделась наголо среди этих достойных картинок и стала метаться по комнате, как ёбнутая напрочь, круша по ходу всю нетленку. Напала в итоге на живопись и стала грызть её зубами. Смех и грех. И такое было. Мы же, художники, богема ебанутая. Нам всё позволено, ёбаный случай.
Я, впрочем, давно забил болт на всю эту живопись и живу строго своей жизнью. Не пизжу ни грамма. Блядь буду, как любит повторять наша Смерть. Что мне до всей этой ёбаной хуйни. Да в пизду! Заебало на хуй. Пусть кто хочет ебётся и разъёбывается. Делов куча. Кисти им в руки, а мне нассать на ебучие мольберты. Отъебитесь от меня все на хуй.
Наконец я приканал к этому отдалённому пивняку на самой окраине, за которой уже начинался лес. Здесь, правда, не так жарко и довольно приятно. К тому ж. Не слишком много страшных рож. Я сразу одел пару кружек, чтоб утолить жажду. Полегчало. Захорошел даже. Закурил "Приму". Потом пошёл поссать в кусты. Скажем прямо, струя была совсем не то, что в начале войны. Совершенно не тугая. Раньше ссал от души и радовался. Теперь какая-то вялая, тоненькая, напряжная. Поссал я без особого, скажу, удовольствия и пошёл взять ещё бокальчик, чтоб догнаться. И тут я увидал её. Она, что странно, сидела на самом солнцепёке, как специально издевалась над собой. Была такая маленькая, конкретно испитая, высохшая и вся синяя. Хоть и молодая. Но грязная пиздец. Вонючая притом. Я аж на расстоянии почувствовал. Короче, кончита. Я сразу заметил, что она давит на меня неслабого косяка. Намекает, чтоб я её хмельнул, падлу. Что то во мне шевельнулось. Махнуд ей рукой: мол, подваливай, шалава. Бичёвка мигом подкатила. Улыбается потрескавшимися губками. Смотрит на меня преданно-грустно, прямо как животное. Отлил ей, конечно, зачуток. Разговорились. Она сразу на жалость стала бить. Погнала телегу, что недавно из Чечни вернулась. Там её ранили и взяли в плен. Освободили как-то. Приезжает сюда, а здесь новое горе - отец с матерью погибли в автокатастрофе. При этом лицо её вдруг страшно дёрнулось в судороге. Исказилось отвратительной гримасой. Мне не по себе стало и возникла мысль отвести это уёбище подальше в лес. Взял в ларьке бутылку паленой водяры за двадцатку и говорю девке, что пошли, мол, на природу, хватит париться. Она и рада, лишь бы хапнуть.
По дороге миновали маленькое практически деревенское кладбище, где похоронен наш гениальный художник Лёха Кряч, умерший молодым. Он пил по чёрному, жрал грызло, попал в итоге в дурку, сбежал оттуда, и, оказавшись на свободе, захуярил охуенный передоз. Не перенёс и крякнул. Что за блядский ёбаный в рот!
Тормознулись мы с этой конченой тварью под осиной на полянке. Там хорошо было. Тенёк и пахло травами да цветочками. Выпили из горла, закурили мою "Примку". Расслабились. И тут вдруг меня пробило. Хватаю девку за тонкую шейку. Она холодная, прямо как лягушка. И такая же мерзкая. Давить таких надо, мелькает мысль. Всё равно скоро кони кинет от бухалова. Мразь! Кто её только ебёт такую? Вижу рожа у неё вообще конкретно синеет и даже чернеет. Сдавил уже не по-детски. И даже не сопротивляется. Никакой тяги к жизни. Сдавил ещё и что-то там у неё хрустнуло. Ножки слабо дёрнулись и только пузырьки изо рта. Пиздец котёнку, подумал я. И с этой мыслью стал прилаживать её к осине. Одел на сук. Посмотрел со стороны и понял, что неплохо смотрится. По натуре. Отличное зрелище. Хэппенинг или даже перформанс. Тоненькая такая синенькая фигура болтается на ветру. То ручкой дёрнет, то, блядь, ножкой. То язык покажет, как маленькая. Всё равно ведь никому ты на хуй не нужна была. А я тебя возвысил, поднял до искусства. Ебать мой хуй.
Стоял и любовался своим шедевром. Потом дошло до меня: я ведь настоящий художник. А всё остальное искусство хуйня и профанация. Умилился даже ёбана в рот. Хотя по жизни я не сентиментальный и не ведусь на подобную лажу. Вот какие вещи надо делать, братишки, а не ту поебень, что выставляется в галереях.
Поссал я под этим артифактом и вижу, что струя гораздо потуже стала. Окреп я значит духом. Кончился кризис жанра. Теперь можно творить. Блядь буду!