В полуразрушенной хибаре,
                  в тоскливой дымке серых стен,
Дом над землёю возвышался -
                  тот, что упрятал детство в плен,
И взгляд тяжёлый, да не детский
                  как - будто душ остывших след,
И след тянулся в неизбежность,
                  в исток всех страшных русских бед.
Когда ненужным стал ребёнок,
                  с рожденья ставший вдруг никем,
Тянул он к маме свои руки
                  и вдруг предательство взамен,
Когда вдруг в чистом детском смехе
                  раздался всхлип души дитя,
Внутри себя не понимая,
                  ну где же мама, не видать...
И как кричал он: "мама, мама
                  ты забери меня молю".
И слёзы чистые катились,
                 "Я мама так тебя люблю".
И осень плакала с ним ночью,
                  когда глядел на мир в окно,
"Вы где сейчас мои родные,
                  и как быть с вами заодно".
И как бы маму он обнял,
                  объятий этих не разжать,
"Ну где же ты, родная мама,
                  как хочется тебя узнать,
Как хочется хоть краем глаза,
                  взглянуть на братьев на сестёр,
Не потревожу вас родные,
                  за вас отдать готов я всё".
И сколько детских хрупких судеб
                  сломала жизнь о камни зла,
Когда в мечтаниях и грёзах,
                  лишь только смерть одна мила,
И как приюта комнат душных,
                  дух не покоя окружил,
И как по детским горьким бедам,
                  час одиночества тужил.
Простите нас за эту боль,
                  ту, что разлили по стране,
За то, что детский звонкий смех,
                  уже не слышен и во сне,
За то, что виллы, яхты, грех,
                  мы променяли на добро,
Давно уж в душах бога нет,
                  и жизнь, не жизнь, а жалкий рок...