За окном было солнце, охмелевший апрельский ветер крутил коричневые клочки прошлогодней листвы по грязному асфальту. Иван Сидрч взял лист бумаги, нацепил очки на свой тонкий нос, мудро и печально подмигнул мне: "Слушай!", стал читать вслух, проникновенно, с чувством, попыхивая сигаретой, помаргивая:
- Странное место - городок Зачухаевск. Что у него в мозгах тикает, не понять. Вот, например, не любят здесь китайцев, а японцев любят. И как только в Зачухаевске их различают? Нюхом, наверное. Просто горячим писают, как увидят японца. Вцепятся в него мертвой хваткой и никуда ему бедному не деться от Зачухаевского дружка. А дружок прыгает вокруг и клянчит: "Дай миллион, дай миллион"! Паниковский. Особливо два журналюги охриневали - Жопов и Задов.
Когда-то под Зачухаевском был лагерь военнопленных японцев. Собирались они, в свое время, нажравшись сакэ и наслушавшись сямисенов, весь мир покорить. Однако, не вышло, сорвалось что-то. Вместо всего мира получили Хиросиму с Нагасаки. А бравые ниппонские воины потопали в плен в Россию. Здесь некоторые из несостоявшихся повелителей вселенной умерли в лагерях. Судьба такая. Не даром говорится: "Не рой другому яму". А также: "Как аукнется, так и откликнется". И вот по прошествии лет родственники тех почивших солдат императора стали разыскивать своих погибших воинов. Что ж, дело житейское. Всякое бывает. И стали им помогать два зачухаевских журналюги - Жопов и Задов. Все окрестные пажити и веси перерыли журналюги в поисках усопших воинов Ямато, чуть не дрались друг с другом над костями и могилами, каждый доказывал, что только он настоящий гробокопатель. Но им тут сорвалось. Как ни охриневали журналюги в верноподданном ниппонском экстазе, как ни хрюкали по-ниппонски, иены им не отвалились. Пожмотничали самураи. Облом вышел.
А недавно новая бригада крутых японских пацанов осчастливила своим прибытием Зачухаевск. Принимали их по высшему классу - какой-то начальник жал руку, в глаза своих корешей заглядывал, Зачухаевские девы топали каблуками под музыку, на скрипочках услаждали слух заморских гостей. Гости мрачно взирали на эти пляски. Но зеркальца и бисер не раздавали. Опять пожмотничали.
Потом хозяева Зачухаевска и заморские гости сидели за овальным столом переговоров и надували щеки. Жопов и Задов опять обалдели от радости, слюну умиления пустили, зашлись соплями от счастья. А была ли выпивка, не знаем. Была, наверное. Какой же русский не любит выпить на халяву? Русский с японцем - братья навек! Сакэ и спирт! Поют, поют кругом уроды! (Пардон, народы!)
Ну, я понимаю, если бы бригада Зачухаевских братков посетила какой-нибудь японский городок Цукисуки, чтобы взрыхлить тамошнюю целину и качать из ниппонской почвы денежку, тогда можно было бы пускать слюну радости и пузырить сопли. А то приехали японы-папы, мрачно посмотрели на песни-пляски папуасов побережья Парагвая, прикинули, чего отсюда можно выкачать в свои ниппонские карманы. Конничива!
Эх ты, Зачухаевск, Папуасия с Гондурасией! Окучат, в конце концов, тебя, причешут разные закордонные японы и другие папы и мамы, пока сам не научишься работать, а не спирт без закуси жрать. И будет тебе полный банзай, аригато, и япона мать.
***
Иван Сидрч кончил читать, отложил лист, снял очки, изучающе посмотрел на меня:
- Ну, как?
Я посмотрел в окно. Там по-прежнему был апрель с его солнцем и ветром.
- Грубый ты человек, Сидрч, - сказал я.
- Во-во! - обрадовался Сидрч. - У меня все тело такое. - Он стал разливать из зеленого австрийского чайника золотистый, тяжелый индийский чай в белые китайские фарфоровые чашки. - Мы, Сидрчи, всегда такими были. Спокон века.
Он, попыхивая сигаретой, подвинул мне чашку, я покрутил ложечкой в жидком золоте, положил ее на блюдце.
- Давай, почавкаем, - он подвинул мне вазочку с малиновым вареньем. - Мы такие. Отродясь.