http://mlww.weebly.com/last-sunset.html
Авангардная лирика
Князь Расуль Ягудин
(Лимассол, Кипр)
Последний закат
* * *
Бездонный взгляд -
приветливый, как ночь.
На трассе лунно, словно в серебре.
Меня здесь ждали возле входа прочь
на камертонном выгнутом ребре.
Горчит огонь костров с боков ворот.
Они иглисты, как макушки трав.
Я прозевал, закрыв ладонью рот,
вас в темноте, зелёной от дубрав.
Летит хвоя, шурша по волосам.
Мигнуло справа... или же вверху.
Они всё ждали слева... или... там,
крепя мне жилы в бёдрах и паху.
Болото пахнет.
Звонки плачи ив.
И вон - бездонна пропасть между звёзд.
Вот этот путь - он здесь, всё так же крив,
он всё хранит на глубине мороз.
А ветер стих, дохнув туманом.
Мрак.
Молчат цикады.
Вот... ну, вот и ты.
Синело небо.
Пах дурманом мак,
всецело не похожий на цветы.
* * *
Слезами пахнет лебеда,
и всё молчат под ветром шпили.
Мы возвращаемся сюда
из звонких ливней Пикадилли.
Здесь нас не ждут у веретён
летящих с города болидов.
Вот эти стены -
как каньон
таких запомнившихся видов.
По стенам книзу между рук
они всё тянут нас в объятья.
Вот здесь нас ждут
без слёз и брюк,
глазами прячась за полатья.
Здесь так же - также, как в аду,
здесь пахнет ветром из прихожей
и мы ползём сквозь лебеду,
сопя и содрогаясь кожей.
А кошки также смотрят вниз
с моих потрескавшихся полок.
Закат багров, как алый тис.
Закат пылающ и недолог.
* * *
Там сегодня проходы наверх
станут шире.
Там дождём обнимающий смех
льдист в придырье.
Там уже нас, наверно, не ждут
на подъёме.
Мы, наверно, останемся тут
в окаёме.
Через ветер и тучи у стен
желтоглазых
звездоходы звучаньем сирен
на ла-плазах
к нам тянули, тянули лучи,
словно руки...
Эй, маэстро, - сказала, - кричи "вуги-вуги"!
Дырчат космос, как вход через лес
на пространство.
Ты мне ртом усмехалась, как бес,
фея чванства.
Вот ты мне прикоснулась к груди -
ну же, ну же!
Нет!
Уже тишина впереди
стала уже.
И проход плачет звёздами в нас
прямо в руки.
Эх, давай, заводи контрабас
эти звуки.
Эти крылья на выдохе в снег
так жестяны.
Жаль, что быстро твой голос поблек
под баяны.
А по чёрному в небе, как в дне
всё быстрее
пролетают повешенные
там, на рее.
И так холодно возле руки
отстранённой...
Космос крутит и крутит колки,
тёмный-тёмный.
* * *
Свет уже прозрачен, где морозы.
И летят огни с тяжёлых ив.
Ночью льдом и телом пахли розы
среди трав, как белоснежных грив.
Стих сентябрь под тишину трамваев,
и летят к нам окна, как цветы.
Где же путь на запах караваев
среди стен, скривившихся в кресты.
Тёрпок запах слёз и переходов.
Мы идём, роняя с рук закат.
Ночь кричит похоже на удодов,
где уклон под лампы полосат.
А на лужах лёд светился снизу.
Он прозрачен для упавших звёзд.
Я вдоль неба выходил по низу,
ощущая лапами мороз.
* * *
Хоровод темноты недвижен.
И нам смотрят в затылок те.
Здесь мы, да,
заблудясь у хижин,
целовались на темноте.
Здесь в нас ветром плевались лужи,
и от неба мы слепли днём.
Здесь всё стало намного хуже
возле окон,
к которым льнём.
Что ж так холодно к часу ночи?
Свет позёмкой летит меж ног.
Подними мне под губы очи,
чтоб что было я превозмог.
И струятся на лампы кровью
нами брошенные тогда.
Ночь склоняется к изголовью,
бередя нам осколки льда.
* * *
Прозрачен свет у минарета,
где ветер тих, всплывая с дна.
К рассвету стихло это лето,
не воскрешённое из сна.
Беззвучны кошки,
морщась кожей к цветенью холода,
к шести.
Я остывал на белом ложе,
зачем-то скомкав вас в горсти.
Дожди,
прозрачные на своде.
И кто-то шёл меж старых туч
там, в небесах на белом броде
к дождю,
ведущему на луч.
А в мраке холодно и странно,
когда алеют вверх дубы.
И ты сказала: "Утро", -
пьяно
склоняясь в руки, как в гробы.
Летят листы по переулку.
Ещё парит асфальт водой.
И мы всё крутим-крутим втулку,
уже готовясь к отходной.
А на руках сникает солнце,
как жёлтый жёлудь меж огня.
И ты идёшь, спрямясь с поклонца,
почти взглянув почти в меня.
* * *
Чёрный флаг на пляже чёрным дымом.
Шторм штормит, срывая пенку в свет.
Наш фрегат давно угас за Крымом,
отражая дождь от эполет.
На песке от пены белый иней.
Мы идём на ветер через взвизг.
Вот и след твоих ключичных линий
на песке, нахмуренном от брызг.
Пляжи гулки и пусты под восемь.
Куст рванулся к ветру от воды.
Шли стволы, как,
вытянувшись,
лоси,
вниз с рогов роняя клочья мглы.
Как здесь жарко перед входом с краю.
Снег летит, как листья, с белых ив.
Я тебя уже почти не знаю
через миг,
что сед и говорлив.
А с песка всё рвутся вверх медузы,
шевеля, как крыльями, собой.
Чуть видны в пространстве сухогрузы
за почти покинутой водой.
* * *
Воспоминанья горькие,
Вы снова врываетесь в мой опустелый дом.
Камоэнс.
Ваш голос тёпл и дик от постаренья.
И в нас погода дышит желтизной.
Вы избавлялись годы от томленья
в тени вуали, как за пеленой.
Воспоминанья.
Вот горчит тот ветер,
что нёс твой запах в руки и к губам.
Твой след так тёпл на скошенном паркете
среди берёз,
проросших в небо к нам.
Качают сосны пестиками льдинок.
Мы смяли звёзды в чёрный небосвод.
Вот путь открыт в планеты из картинок,
беззвучно заводящих хоровод.
Остыли стопы в звёздах, словно в маке.
И мягок дождь меж пальцев на ногах.
Мы вспоминаем холода в бараке
у белых роз на чёрных берегах.
Вон тень смугла левее, чем Юпитер.
Вот наш проход сквозь Альфу и Весы.
Вздохнул гудком уже ушедший литер
через лицо, как мёртвые часы.
Черны закаты на бездонном фоне.
"Здесь нас не ждут", - сказал прохожий вверх.
Я грел бетон руками на перроне,
блюя на шпалы с кровью старый грех.
Теснилось глыбой небо возле шеи.
И шёл, стуча в металл, локомотив.
И нас несли сквозь бархат,
порошея
тенями роз, так тихи, тени ив.
Сигнал мигает синим с обелиска.
Молчат ходы, как соты, в стенах рук.
"Мы переходим, - крикнула Лариска, -
где нас не впел в поминки виадук".
И тень летит,
роняя книзу вопли,
они, как сажа, чёрны во дворе.
Я вас кручу по кругу в пасадопле,
гремя ногой при выходе на "ре".
* * *
Тень проходит неотвратимо.
Пляшут губы цветком в руке.
Что мы смотрим на пилигрима,
в спину,
плача на оселке?
Саван мрака нас обнял хладом.
Дождь ударил,
косой,
с вершин.
Мы проходим гуськом
отрядом
позабытых
вдоль хворостин.
Липки пальцы берёз у тропки.
Ах, как скользка в ногах вода!
Где же солнце у этой сопки,
всё смотрящей туда-сюда?
Туже, туже дурман магнолий.
Звёзды сыпятся с кромок туч.
Вот и ты умерла от боли,
обнимая прозрачный луч.
Шаток свод удлинённых молний,
протянувшихся к лицам вниз.
Путь тянулся,
длинней,
продольней,
между пальцев, скребущих ниц.
* * *
На скользкой грязи соскользают ноги,
где тишина остыла без тебя.
Я вот - один на брошенной дороге,
худым рассветом душу бередя.
Берёзы никнут от дождя по ветру.
И в лужах ярки проблески ворон.
Твой лик стончился ко второму метру
меж чёрных сосен, уводящих вон.
Торчат дубы, толкая в небо плечи.
Вот вскрикнул поезд после девяти.
Я повторял за вами ваши речи
в чужую мглу, зажатую в горсти.
А меж ступенек лиц, где ходят люди
наверх вдоль веток,
где мы ждём и ждём,
так белы-белы, белы ваши груди
под обнимавшим тающим дождём.
* * *
Я вас любил, когда под вечер смолкла
река проспекта в солнце на горе.
Ложился день,
и в наших окнах мокла,
как в белых росах,
ива на дворе.
Мы вылетали в небо с тонких веток
под вечер
к ветру с запахом травы.
Там был огонь меж столбиков беседок -
в закате тонких возле головы.
За нами шли, как шум дождя, проспекты.
И впереди стоял остаток дня.
Стоял закат.
И ты была в аспекте
кроваво-красном впереди меня.
Река остыла, задышав туманом.
И вот умолк враждебно соловей.
И я был снова брошенным и пьяным,
блуждая в звёздах, словно меж ветвей.
* * *
Как тонки ваши руки на стекле
окна наверх перед тугим бураном,
мы много не допили на столе,
уйдя вперёд за брошенным туманом.
Ты пахла светом, словно молоком.
И нас забыли вмиг все те, что были.
Нас всё вели сквозь солнце над песком
летящие наверх автомобили.
Шипела галька от касанья пят,
молчали горы снежные чуть выше,
был день грозой, как чёрной дланью, смят
на неподвижном каменном Илише.
И пальцев вкус,
как мёда,
от вина
мне напрягал при поцелуе скулы,
нас всё вела ненаша кутерьма
туда, где пели ветрами аулы.
И звук на шее
тонкой жилкой жил,
мне возле уха холодя рассветы.
И я вам к утру не договорил
две ноты из последнего куплета.
* * *
Нерон в немом изображеньи бюста,
смотри нам в спину, если мы идём
в осколках рук,
рождая звуки хруста,
где тишина так неуёмна днём.
Неровны скалы брошенных курганов.
Лови в прицел кресты и вороньё!
Молчит пустыня с видом кегельбанов,
поразбросавших кости и гнильё.
И воздух дышит, налетая слева.
Молчат медузы в гальке, как в воде.
Мой конь кричит,
как чайка,
вслед из хлева,
звеня слезами в мокрой бороде.
Нас провожают.
Здесь не наши стаи.
Как высверк,
звон на холоде меча.
Нам небо,
души в холод пеленая,
бросает дождь по лицам сгоряча.
И звон остыл костром на побережье
там позади на камнях меж следов.
Мы запеваем реже,
снова реже,
ведя коней на свет из городов.
* * *
Колесо сползает мимо с оси.
Нам глядят под спину из дубов.
"Нажимай!" -
теряясь в папиросе,
ты сказала в раме из гробов.
Взвизгнул ветр,
неся косые струи.
Как тяжёл на взлёт велосипед!
Над рекой,
притормозив на буе,
мы найдём на этот дождь ответ.
Вдоль педалей крутятся пассаты.
Вот и солнце в скулах чёрных туч.
Лепестки,
похожие на латы,
мельтешат на спицах между круч.
А звонок так звонко-неуёмен -
он трендит и плачет на руле.
Мир тяжёл.
Он впереди огромен
пустотой на брошенном столе.
* * *
Остался полдень перед зимним светом.
Всё туже зной - как плач по октябрю.
Наш этот год заканчивался летом
коротким днём,
который подарю.
Дурманящ взор темнеющего утра.
Прохожий сер,
что смотрит из-под лба.
Ты,
как пароль,
сказала: "Камасутра
непродуктивна, ду-ба, ду-ба-ба".
И след затих, как воздух, среди пыли.
Молчали люстры, высясь на столбах.
На нас смотрели внутрь автомобили,
скрипя песком на веках и зубах.
Молчал наш бред,
нам глядя в спину с кромок
асфальта,
проведённого туда.
Среди рассветов,
как среди пелёнок,
ты всё седа,
седа, седа, седа.
А пыль рвалась из утра, как из мрака,
и пахло влагой вверх на полосе.
Уходит он,
наш ветер,
на Монако,
как в каплях слёз, в предутренней росе
* * *
Здесь темно на тропе сугроба.
Никого, если дует норд.
Я у черного,
цвета гроба,
поцелую прохладный рот.
Мрак морозен, как километры
между нами,
верста к версте,
вы согрейте мне сердце, ветры,
умиравшие на кресте.
Ближе к утру у поворота
солонее, как кровь, мороз.
Я всегда замерзал от пота,
если что-то не произнес.
Ночь окончена.
Тени длинны.
Поворот, как стекло в окне.
На могилке моей Ирины,
бляди, вспомните обо мне.
Бляди, спойте в а"ля-миноре
Нас, забытых, как ноту "си".
В белом снеге, как в черном море,
я сыграю вам Дебюсси
и у Севера, как сугроба,
в повороте "Караганда"
возле черного, цвета гроба,
не забуду вас никогда.
* * *
У двери ночь, как глыба, неподвижна.
Скользит асфальт под листьями в снегу.
Ты, как всегда, ненужна и облыжна,
на мостовой в горбатом берегу.
Открылось небо бешено и тонко,
и как под вальс, под эти льдинки слез
мой поцелуй, почти как похоронка,
на лепестке губы нас перерос.
Валились вниз подъезды кегелями.
Метался лед слезами у колен.
Ты, проходя щербатыми краями,
не поскользнись на лицах цикламен.
И я ласкаю, словно ветром тело
на розовой от ночи простыне
и как намаз: "Ты этого хотела", -
все бормочу в иконе на окне.
* * *
Вот мы вернулись из полета
По бесконечному, как снег.
Ты в грудь, замерзшую от пота,
все жала крест, как оберег.
Валились радуги на крылья,
так ослабевшие к шести,
и как же дика та Севилья,
куда меня не донести!
Ты наклоняешься плечами
над мостовой, бросая тень.
Ах, как я ждал тебя ночами
где кончен бал и снова день.
И вот - коленнопреклоненна -
ты так же призрачна зимой,
неумолима, оголена
и как всегда, всегда со мной.
* * *
Не убирай немытую посуду.
Нас ждет пустырь, моя мон-колонель,
где я опять с тобой, конечно, буду
лабать шансон Nuit и De noel .
Шагнемте разом в звезды, как в сугробы -
ну, вот, дождались нас уже они.
Давай метель, как скомканные робы,
набросим на последние огни.
Вот мы одни на небе, как равнине -
так запевайте под колокола.
Уже никто не помнит о Марине
у синего медвежьего угла.
И ты, осыпав звездами нам шеи
и искажаясь в свете, как на дне,
под ту метель и блюзы Саломеи
пожалуйста, не вспомни обо мне.
* * *
Надорван день ошметками под серым.
Уже скривилось сбоку, где дома.
Не прислоняйся к брошенным фанерам,
где у крестов опять, как прежде, тьма.
От снега свет, как марево, у гроба.
Все время скользко - эй, не упади!
Перемещаясь кромками сугроба,
давай хранить молчание в груди.
Все звонче плач под ледоход на кромке,
где, вот, мы потерялись в темноте,
и в пустыре, как брошенной котомке,
молчим, молчим на скошенном кресте.
А путь закрылся серым, как дождями.
И скользки лужи слез, как плексиглас,
И у скамьи с бетонными грудями
я навсегда оплакиваю вас.
* * *
Не заходи по косогору
на наши пляжи-пустыри -
тебе совсем уже не впору
все эти дюны-упыри.
Тебя не помнят эти грозы,
навек застывшие вон там,
где от стихов через морозы
ты возвращаешься к крестам.
На дюнах высохли медузы.
К утру все душней от вина.
Не доиграв на волнах блюзы,
ты, как всегда, всегда одна.
И пенкой вихрится по следу
в тобой покинутой волне
та ночь со вторника на среду,
где ты забыла обо мне.
Музе-2
Как измяты на перекрестке
те цветы,
где горчит и пыль.
Здесь сиденья так были жестки.
Здесь мы пели под ту кадриль.
Тени двигаются кругами
возле ветра - как смерча вверх.
Я твоими, как лед, ногами
перемерил и плач, и смех.
Голосуемте, вон, попутке.
Пусть все будет все так же тут.
Может, снова, как прежде, к Людке?,
где закат, как и прежде, лют.
Может, дальше у поворота
нас запомнят, как ночь и день...
Подлетайте же, эй, босота,
к нам под песню, как под кистень.
И поземками, босонога,
ты идешь, выдыхая пар,
неподкупна, стройна и строга,
несгибаема,
Божий дар.
* * *
Так матов блеск в слезе, как в черной брошке,
столь неподвижной - каплей на груди.
Ты никогда не будешь понарошке,
и больше никуда не уходи.
Пусть свет застыл, как льдина, торосами,
и пусть опять под утро снег и снег.
Мы сотворили свет и утро сами,
где я храню тебя, мой человек.
Ложатся тени глыбами на губы.
Ты остываешь пеплом на ветру.
Мы, ты и я, все так же однолюбы,
сегодня распрощаемся в пиру.
И по прибою, словно первопутку,
с слезой, как черной брошкой на груди,
под волчий вой, как бешеную дудку,
все шепчешь, уходя: "Не уходи".
* * *
Поролоновая подушка
опрокинута под окно.
Ты такая... все так же душка...
доигралась в двадцать одно.
Тонконог твой журнальный столик.
Слева тень, как опавший плащ.
И лимончик из желтых долек,
как закуска он подходящ.
Протяни же мне, бэби, руки,
я так долго бродил во тьме,
все кружилась, лохматя брюки,
песня песней о Колыме.
И все не было там все время
лишь тебя
среди сосен-плах.
Там так холодно -
как в гареме,
как сказал бы твой Абдаллах.
Вот смолчала и повернулась
пол-луны, как в вуали бра.
Ты блевала, когда проснулась,
так прозрачна, слегка стара.
И с боков бултыхались шторы,
подлетавшие в никуда.
И на ноги, как на рессоры,
все ж ты встала-таки тогда.
***
Наполнив мех разбавленным вином,
на лошадях - до первых солончаков.
где тот бархан,
как потолстевший гном,
у миражей один встречает яков
Пошел огнем по насту суховей.
Верблюд кричит, в песок роняя пену.
Вот караванщин,
отклонясь левей,
через рукав нашаривает вену.
Не пахнет потом тело у огня.
Твой рот так сух,
так бел от этой соли.
Давай?
Коснувшись павшего коня,
мы входим вверх через мираж магнолий.
Мы входим в ход
сквозь околевший холм.
Вот здесь...
Песок...
Я прикасаюсь к лону...
Вот пал верблюд среди песчаных волн,
седым горбом приткнувшись к балахону.
Ты что-то шепчешь, изогнувшись вверх.
Не пахнет потом лакировка кожи.
И тонкий стон,
не прерывая смех,
тревожит пыль на отвердевшем ложе.
Пора.
Стоит у русла караван.
Вот рухнул шар в простор за минареты.
Уже дымится у луны бархан,
храня у плеч огни, как эполеты.
Коснись меня сухим проемом рта.
Верблюд кричит, роняя клочья меха.
Вот караванщик,
досчитав до ста,
ведет нас вверх,
не прекращая смеха.
От звезд,
как игл,
в огне вспухает грудь.
Кричит шакал под золотым восходом.
Песок.
Шакал.
И мы уходим в путь
тугим
верблюжьим
караванным ходом.
* * *
"Давай, пошел!" -
мне крикнул ротный,
роняя кровь в поток дождя.
Он остро пахнет зверем, потный,
харкая слизью и рубя.
Огонь взрывается слезами.
Эй-эй,
они почти что здесь.
Прикройте с фланга!
Берегами!
Держите строй, все те, кто есть!
У скакунов дымятся холки.
Давай,
пошли,
не лейте слез.
Уже красны от крови елки,
ковром усеявшие плес.
Давайте вверх левей по склону,
скользя копытами в снегу.
Вперед и вверх по кручам
к звону
чужих мечей на берегу.
Ну что ж ты?!
Рухнул всадник справа.
Теперь так пусто у плеча.
Вперед!
Выходим в лоб,
где лава
холодной крови горяча.
Уже в нас смрадно дышат хари.
Уже визжат кругом ножи.
Откуда этот запах гари?
Пора, мой конь,
кричи и ржи.
В нагрудник бьются копья.
Стремя
хватает склизкой синью клык.
Мой меч разваливает темя,
глуша чужой утробный рык.
Не сдайте фланги!
Дождь все туже.
Не гните линию в строю!
Не плачь, мой конь,
давай же,
ну же!
Гони их к скалам на краю.
И черен мозг на всех копытах
до горл забрызганных коней.
И плачет сотник возле скрытых
засеребрившихся огней.
* * *
Вот дернул ветер.
Вот почти что дождь.
Запахла влагой пыль у душной трассы.
Рванулось банджо, напрягая гвоздь,
рождая вскрик,
как ноту,
вдоль террасы.
Мы притулились,
греясь возле стен.
Как жарко на седой груди бетона!
Скажи,
зачем ты наклонилась в крен,
как корабли припортового лона?
Взрыв ветра рвет сквозь пыль твои очки.
Ты так туга,
изогнута в пассате.
Вот на гвоздях заерзали смычки,
при каждом взмахе чуть касаясь платья.
Я запеваю пьяно и смешно.
Давай подпой своим почти контральто.
Ударил град в склоненное окно
при полной одобрительности альта.
Лабаем кантри.
Завтра будет снег.
Прости, что так слаба сегодня арфа.
Вот тучи слез уже пустились в бег
вокруг
у горла стянутого шарфа.
Как вас зовут?
Как холодно в руке,
мне отчужденно приобнявшей шею.
Влупите соло,
накренясь в песке,
губами прикоснувшись к суховею.
Вот-вот.
Сейчас.
Уже почти вода.
Она тепла,
Как вброшенная сперма.
Вот нас коснулся тонкий запах льда,
не попадая в ритмику Палермо.
Так кто же вы?
Я пьян от ваших глаз.
Вот-вот... да-да... сопроводите вставкой.
А дождь уходит,
забывая нас
вблизи бетона, пахнущего краской.
Стряхните - ах - все это только пыль.
Все это...
так...
всего лишь вьюга в лете.
Был град.
И замерзающий ковыль
чуть слышно гас на брошенном берете.
***
Невесело.
Двери закрылись кристаллом.
Все ближе огонь,
пережавшийся в льды.
Все ближе огонь,
напрягавшийся жалом
в пространство,
в просвет,
раздвиная сады.
Тропа под ногами поплыла из мрака,
рождая огонь, жидко-льдистый, больной.
Мы бродим в тени пешеходного знака
под нашей,
под теплой замшелой стеной.
Задвигались лица в упругих витринах.
Здесь дымно от в небо сгорающих душ.
Отверстья мишеней на замкнутых спинах
под южный циклон запевают нам туш.
Шагайте!
По лужам,
ломая им зенки!
В них с детства потухла смотревшая в нас.
У темных икон,
становясь на коленки,
квартеты детей запевают нам джаз.
***
Над вечером кружатся листья,
теряя тепло на лету.
Над вечером руки и кисти
в таком неприличном цвету.
В таком неуемном аккорде
заходится дева в стекле.
И сладко,
что кровью по морде
стекает к губам божоле.
Разрушены в вазе фиалки.
Как пахнут они у окна!
Мы так неуемны и жалки,
когда к нам подходит весна.
А нитка жемчужин все чище,
омытая в ветре слезой.
Мы в снег
на оттаявшем днище
уходим за первой грозой.
Как холодно возле рассвета!
Вороны кричат на стволе.
Она не похожа,
вот эта,
на вкус и огонь божоле.
Она все теряется в мраке
и тянет из холода длань.
Усталый закат на бараке
слезой омывает герань.
***
Тени поднимаются из чужого чрева.
Ветки яблонь согнуты
вниз,
в прохладный мрак.
Очень тянет холодом из пространства слева,
где полуосыпался лепестками лак.
Танец на зазубрине вспоротого звука.
Очень больно пальцами отдирать рассвет.
Мы танцуем в холоде
на изгибе лука,
перепересохшего за семь тысяч лет.
Ветки наклоняются.
Пахнут кровью дали.
И на камнях высятся вюитые в зенит.
Ветер веет в стороны.
И ненаши пали
в переходе с севера через остров Крит.
Лабиринт и вороны.
Море, море, море.
Тенью испражняется океан к скале.
Звезды искажаются на прибрежном соре
там,
на перекрестии сгинувших в золе.
Полуполночь.
Сброшены ветки в палисаде.
Вот и отклоняется глыба на воде.
Очень тянет холодом из рассвета сзади...
Где же, где же, где же, где?
Где же, где же, где?
***
Повернутый дождь растворяется в ликах,
стекая,
стекая
водой по воде.
Повернутый дождь,
зазмеившийся в пиках,
направленных вверх
к остролучьей звезде.
Он падает теплым мне в губы и руки,
повернутый внутрь,
искаженный в ландшафт.
И вогнутый каплей,
повернутой в звуки,
багровую искру сжимает в закат.
Под лужами скользко, неровно от ила.
И дождь все колышется телом у губ.
Как остро ступням,
обхватившим перила
из медных,
босых,
изогнувшихся труб.
Паром закричал, отдавая швартовы,
сливаясь с пространством в согнутой реке.
Из согнутых окон летящие совы
все смотрят на дождь,
искаженный в песке.
Под лужами скользко от света и мела.
И город так мал, искаженный водой.
Повернутый дождь,
поднимаясь от тела,
сжимается в снег над багровой звездой.
***
Не лето.
Не осень.
Трава пышнотела.
И холодно возле воды.
Береза в снегу, напрягаясь, запела,
взрывая из холода льды.
И жарко от птиц, пролетающих мимо.
И тонет в сугробе фокстрот.
Мы вновь обернулись извивами дыма
вот здесь,
на краю у болот.
Червивы стволы у исхоженных лунно.
И слышно, как плачут у звезд.
И воздух так тепл,
изогнувшийся юно
наверх
к напряжению слез.
Последний закат остывает на теле.
Вот-вот заалеет вода.
Стояли кресты.
Возле холода пели,
под ветер взрываясь из льда.
***
Я не допел, когда вспыхнули ветры
здесь,
возле вправо направленных струн.
Я не добил три аккорда.
где мэтры
возле пюпитров вставали из лун.
Небо скосилось к рукам из зенита,
Господи,
тяжко от неба в руках.
Справа у сердца,
у неба,
допита
черная чарка на белых песках.
Ночи сгустились над мышцами глины.
Падали искры из холода вдаль.
Едут и едут, и едут машины,
падая вниз,
в утомленную сталь.
Ночь наклонилась, роняя дождинки.
Прянули прямо опавшие вниз.
Вееры лиц,
отклоняясь на спинки,
плачут слезами на ржавый карниз.
Вздох похоронен.
Склоненны цикады.
Лица вдали полуслиплись в закат.
Лица вдали,
полуслипшись в парады,
с листьев
на поры
роняют нам яд.
По стороне,
исказившейся влево,
по высоте,
отклонившейся вдоль,
ходят шаги у остывшего древа,
не доигравшего нас в си-бемоль.
***
Ополовиненное небо
все уже возле нитки туч.
Комки с колес чужого кэба
все чаще отражают луч.
Ушел закат через засовы.
Темней и чище на волне.
Дорога здесь,
где тихи совы
на отклонившейся стене.
Вагон.
Он дышит в руки пастью,
роняя пот на струны шпал.
Он,
отличалась кровавой мастью,
так стройно-чист на входе в бал.
Давайте внутрь,
прижавшись к чреву
почти издохшего огня.
Мы ожидаем королеву
неожидаемого дня.
По рельсам звякнули баллисты,
не мимикрируя вдоль ив.
Закат ушел.
Стройны и чисты
лекалы плах меж медных грив.
И вот -
вот-вот качнутся ложи
рукоплесканьями во мгле.
Она идет - о, Боже,
Боже,
как нежен ветер на челе.
***
Вблизи у проема мерещатся свечи.
Ах, ночь,
вот она затеплела огнем.
вблизи у окна,
отразившего речи
у сломанных стен
за покинутым днем.
В руках холодится потухшая с ночи.
Ну где ж ты, ну где ж ты, вот эта вот - та?
Вблизи у стены истонченные очи
мерцают водой у спрямленного рта.
Неровный закат искажается в факел.
Огонь все прозрачней у призрачных рук.
И пахнут водой полустихшие маки
у радужных радуг,
рождающих круг.
Поранены ели.
Вот брызнули скалы.
Скорей, прислонитесь у неба к кубу.
Склоненные розы,
прозрачны и алы,
растаяли в кровь на последнем гробу.
***
Полет шмеля нам исполняют птицы.
От душных трав, от душных листьев зной.
Нам в пустоте у теплых рук не спится
под рок-н-ролл за сброшенной стеной.
В руках огонь,
он плещется в бокале.
За нас.
За них.
За ночь.
За перигей.
Как гулок шаг по темным плитам в зале,
перекрещенном шепотом людей.
Кариатиды остывают к верху.
Застыло небо в острых пальцах дев.
И черный блюз,
притиснувшийся к эху,
под ноту "си" перерывает нерв.
А птицы ждут в струне виолончели.
Полет шмеля.
Он зноен и тяжел.
И теплый вздох на отстраненном теле
танцует вальс, разламывая стол.
А птицы в небо изгибают скрипки.
А птицы ждут на струнах-проводах.
Как были пальцы на закате липки
от земляники,
поданной во льдах!
***
Как тяжело.
Кольчуга липка
на мокром теле у огня.
И менестрель роняет скрипку
с заиндевевшего коня.
По кругу чарка.
Люди пьяны.
И кровь, как грязь,
там,
на клинках,
где отражаются поляны,
лабая марш на черенках.
Костер кипит огнем у неба.
Кричат возничие из мглы.
И солянистый запах хлеба
уже согрел в дому углы.
"Я был на фланге!" - крикнул пьяный.
Сломалась ветвь у синевы.
И отражаются поляны,
взлетая в небо из травы.
"Здесь хорошо", - сказал неясный,
не проявившийся во мгле.
Костер горит, прозрачно-красный,
рисуя тени на стволе.
И рукоять у чарки липка.
И пахнет кровью мех коней.
Эй, музыканты, где же скрипка?
Мы вновь выходим из огней.
Мы снова здесь, где отразились
поляны в небе, как в пруду.
Мы преждевременно простились,
влезая в латы на ходу.
Нас преждевременно отпели
все эти,
канувшие в пыль.
Луна расплавлена на теле.
И пахнет золотом ковыль.
***
Коста-Рика, Коста-Рика.
Эй,
носильщик,
спой нам,
спой.
Между волн не слышно крика
уходящего в прибой.
Пальмы белы от рассвета.
Пальмы седы, словно снег.
Коста-Рика,
кастаньеты
нам у скал заводят бег.
На песке,
на поролоне
пыльно в ветре у горы.
Мы танцуем на балконе,
улетающем в дворы.
Веер пуль у арьегарда,
устремившихся в закат.
Мы танцуем,
с полуярда
отправляя их назад.
Сколько шороха от пены.
Сколько мха на теле грез.
Горячи и горьки стены,
заблестевшие от слез.
Мы танцуем.
Мы с балкона
наклоняемся к двору.
Горячо и горько лоно,
заалевшене к утру.
А по ветру,
по карьеру
искры падают в погост.
Душен воздух, в Коста-Сьерру
уходящий через мост.
Нам тепло при входе в руки,
к нам склоненные из туч.
Наша грудь кричит от муки,
принимая в сердце луч.
Принимая.
Плача ветром
Плача холодом сквозь зной.
Пляшут вееры над фетром,
пролетевшим стороной.
***
Последние
из тех,
что были рядом,
кричат сквозь бред,
сквозь кровь,
сквозь темноту.
Последние
из проходивших адом
склоняют лбы
в огонь,
как в бересту.
Последние почти исчезли в дымке.
Там так темно при умираньи звезд.
И ночь.
И тот
на деревянной спинке
чуть изменил многообразье поз.
Глядящий внутрь
роняет слезы крови.
Распахнут свод при умираньи муз.
И свет,
как боль,
нам напрягая брови,
так тонко строг при умираньи уз.
Вода жива,
где в отраженьи лужи.
Вода чиста,
свободная от нот.
И вдоль окон,
что с каждым шагом уже,
скрипя вдоль струн,
как тень, проходит кот.
Аккорды длинны.
Вот их тянет ветер.
Почти как крик, нам кто-то выдал "ля".
И кровь других,
как кровь на эполете,
почти как крик, нам исполняет "бля".
"Смотрите вверх!" -
нам кто-то ломит в уши.
А там вода.
Там ветер вдоль стекла.
Как больно петь.
Как плачут в небо души
у не того,
не своего крыла.
***
Паром уже почти ушел с Венеры.
Искристый путь ведет из неба в ночь.
Искристый путь нерастворенной серы,
по граням звезд нас уносящий прочь.
Беспомощна и зыбка нитка вздоха.
Но от нее теплей у мерзлых глыб.
Теплей...
у льда в огне переполоха,
центростремительно перемещенных Рыб.
Прогоны стары в корабельном чреве.
Ваш космос мертв - лабайте же отпев.
Паромы прежних,
не увязших в Деве,
давно молчат в переплетеньях древ.
Последний шаг в Меркурию и Солнцу.
Там все было при переходе в тень.
Там так темно при наклоненьи к лонцу,
из пустоты рождающего день.
Порог неясен в обрамленьи сада.
В проеме тишь, как в сморщенной золе.
И мы вперед,
на сладкий запах яда,
выходим в ночь
на бархатной Земле.
***
У перевернутого круга
уже почти взорвался день.
Вот растворился голос друга,
перевернувшегося в тень.
Лабает воздух блики, крики.
Давайте выпрямимся в свод.
О, боги, наклоните лики
на отклоненный небосвод.
По кливерам стекают слезы
тех нас,
оставленных в воде.
Как тонок запах у мимозы,
перекрутившейся в звезде.
Полшага зыбко. Блещут трубы,
роняя брошенную вниз.
Вот так - сквозь ночь подайте губы,
не опираясь на карниз.
Подайте блик. Он пахнет светом.
За ним растаяли круги.
У тех у нас,
рожденных летом,
взлетают всполохи с дуги.
У них по нам проходят наши.
Давайте выпрямимся в тень
Все это - яд в бездонной чаше,
перенацелившейся в день.
А с неба сыпятся проклятья
ненаших,
ищущих покой.
И лак ногтей роняя,
сватья
заводит песню за рекой.
Все это голос ждущих ветра,
что в недра чаш вливают яд.
Давайте с дек
по знаку мэтра
как ветер, выпрямимся в ад.
***
По цветущему снегу, плывущему кровью
труден путь - острый наст подрезает ступню.
По цветущему снегу... где ветер
под бровью
расплавляет слезу, искаженную к дню.
Дышит хвоей стена, наклоненная сверху.
Я упал.
Мне так жарко в сугробе... в воде...
Прислоняясь лицом к отсыревшемй меху
старых крыс,
я смотрю в пустоту в борозде.
Колыхнулись стволы обезлиственных кленов
Скоро небо... еще... через шаг... через вздох...
И так холоден рельс позабытых перронов,
обнимающих грудь снежной россыпью крох.
Постарели лучи,
что качаются рядом,
словно свитын плети,
хранящие нас.
Узкоглазый сугроб,
пролегающий садом,
обнимая мне грудь, остывает у глаз.
***
Из мрака белым смотрит ветер,
посеребрив в луче пылинки.
Во мраке
смерчем на паркете
поют увядшие пластинки.
Посеребренный веер пыли.
А, как он бел,
ах, как морозен!
Он запуржил нам сзади крылья.
Он кружит танго,
бел и грозен.
Зрачки лампад проходят мимо.
Рябые лужи возле веток.
Во мгле морщинятся от грима
седые лица малолеток.
Из мрака ветер смотрит белым
в почти опавшие сирени.
Там дождь.
И пахнет чистым телом,
где у воды сгрудились тени.
А пыль,
как боль,
на крыльях вязка.
Она нам шеи давит книзу.
И неподвижна чья-то маска,
не отвернувшаяся к бризу.
***
Плыли вагоны по нитке пурги.
Локомотивы завыли, завыли.
В небе,
как в лужи,
кружились круги
там,
где родились,
где пели и были.
Воздух так тепл от биения струн.
Левый оркестр все колдует над шифтом.
В солнце мороз.
И кричат: "Гамаюн!",
гулко смеясь за взлетающим лифтом.
Шахты запахли прохладной дугой.
Вспыхнули очи,
взлетая... взлетая...
Это рассвет.
Он замерз за пургой,
где завывает,
нахохлившись,
стая.
Ветер и снег все кричат у окна.
Тепл подоконник.
Заснежены веки.
Песня,
рыдая,
кружится у дна,
ввязнув в романс о другом человеке.
***
В шине цветы, приувядшие к школе.
Пахнет травой с паутиной трава.
Вот -
я шагнул из начала на поле
в окрик вожатой на эхо "... на два".
Лагерь.
Столбы, оплетенные тиной.
Птицы беззвучно плывут возле дна.
Я доостыл.
Я уснул за картиной,
где холодит теплый остов окна.
Грохот ключей при заломленном шаге.
Мяч завертелся, ловя фонари.
Как здесь темно,
где вода на овраге
заколыхалась при счете на "три".
Плача в кору.
Плача в холод и сырость
вечных ночей,
не оконченных к дню,
я не остыл -
это что-то приснилось
непотревоженному коню.
Вздох из росы.
Он смятен тридцать первым
августом семьдесят пятой весны.
Ветер колюч,
пролетая по нервам
в сторону...
вбок...
из другой стороны.
***
Не веря вверх,
склонясь в Пола-де-Сьерру,
приходит смерч из правого угла
в прохладный звук прикосновенья к телу
в полупунктире битого стола.
В прямой периле свет, где нежен иней.
И ночь тиха в сопровожденьи риз.
И теплый вздох
промеж
промежных линий
почти зацвел при погруженьи вниз.
На темной колке исказились ветры.
Струна дрожит,
рождая звук и рев.
Нам тяжело,
у стен считая метры,
идти вперед на полустихший зов.
Проходы прямы там,
у карусели.
Завел джаз-банда клоунскую трель.
И сладок свет
вот здесь,
в тепле,
на теле
чужой воды,
перерожденной в эль.
***
Тень изгибается скомканным телом,
глядя наверх,
глядя в папортник,
в лед.
Тень отстраненна,
очерчена мелом,
черный
каплистый
роняя в нас пот.
Шаг дробно-звонок вдоль сжатого ветра.
Маски,
как глыбы,
маячат,
скользя.
Кто-то глядит,
отстранясь,
где уретра
гибким фонтаном лабает "нельзя".
В гибком фейрверке...
У холода...
Свечи
тонки в пространстве у сломанных гор.
Вот и рассвет.
Мы закончили речи
в черном песке,
поглощающем створ.
***
Приходит крик из голубого ветра.
Они там вверх
уже отпели нас.
Приходит ночь с шестого километра,
где в черной крови увязает пляс.
От черных стен дымятся дымом лица.
И зацвели из бездны тополя.
Как пахнет кровью в ветре багряница,
где возле плах исчерчены поля.
Вагон дрожит, роняя хлопья сажи
Проходы дымны в сумраке плацкарт.
Как пахнут кровью в черном ветре кряжи,
не нанесенные на искривленья карт.
Давайте здесь.
Подайте же мне руки.
Как больно -
возле подколенных икр.
Как тонок звук
чужой
далекой муки
у тополей,
у отвлеченных искр.
Они кричат из пустоты,
из тени.
Они из ветра в ветер тянут луч.
Вот наш корабль перекосился в крене,
бросая снасть из опьяненных туч.
Вы здесь,
в огне.
Вы здесь опять так близко.
Простите...
Я...
почти сместился вниз.
Простите.
Здесь...
огонь...
и ночь...
и низко
склонился наш полуувядший бриз.
И слева воздух тянется из мрака.
Заводят пляс угрюмые пиры.
Заводят пляс.
Приходит запах злака,
наискосок перечертя дворы.
***
Закат багров, как шаль, на кипарисе.
Чернеют глыбы
сброшенные вниз.
Мы мочим ноги,
где у скал на мысе
через пространство пролетает бриз.
Нам шепчут стих у перехода гальки.
Здесь пена волн.
Здесь ветер.
Ах, прибой,
Взметни огонь,
ломая на хрустальки
те валуны,
рождающие зной.
Как терпок запах вашего объятия.
Как лакомы на бедрах пыль и соль.
Так ветрено.
И ночь,
касаясь платья,
на струнах пальм играет в "си-бемоль".
А запах терпок, как растенья юга.
А на ногтях у острий дымчат лак.
Среди цветов замельтешила вьюга,
вдоль валунов летя на буерак.
Поток воды.
Поток летящих с неба.
Мне холодно в перекрещеньи линз.
Подай мне руку
здесь,
где сквозь газебо
несется снег навек ушедших вниз.
Под полувздох
стволы лабают ветер.
Под вами платье в сперме и песке.
И леера на гаснущем корвете
нам что-то запевают о тоске.
Здесь ждали нас
вот эти,
возле камня.
У них глаза сияют бело
Там.
Давай к воде,
где неподвижно пламя
меж стакелей,
как искаженных рам.
А пики гор
в дождях,
в цветах от Гуччи.
А вдоль дыханья
тонок гиацинт.
И словно глыбы,
всколыхнулись тучи,
кренясь при повороте бейдевинд.
***
Мне тишина разламывает мозг.
Ледовый наст в потоке лунном хрупок.
Громадный лось идет в огонь,
как в воск,
где веер солнц в прохладной дреме чуток.
Вот щелкнул вихрь, идущий сквозь сугроб.
Я россыпь льдин,
как жемчуг,
грею телом.
Целуйте свод,
как наклоненный лоб,
все те, кто мертв,
кто растворился в белом.
По хрусту снега,
как по звуку струн,
идут,
идут
из полусмерти
лоси.
Опять немертв хрустальный веер лун
вблизи чужих,
почти забытых в плесе.
Я веер рук тяну через простор.
Эй -
подхватите -
стали ломки кости.
И ритм-балет полумиражных гор
заводит вальс на золотом погосте.
Вот искры.
Снег.
Ложится в руки мгла.
Она жива у ледяного храма.
Спрямленный след,
как тонкая игла,
роняет блик
на уходящих прямо.