Луч света из крошечного окошка под потолком пробивался сквозь пыльное помещение камеры и падал на грязный, загаженный пол. Уже третий день Берт сидел на пучке соломы и смотрел на этот луч, с тоской думая о доме, от которого он оказался так грубо и бескомпромиссно оторван. Ждал. Должны были приехать родные, но время тянулось, и молодому охотнику начинало казаться, будто про него все забыли, оставили на произвол судьбы. А в душе теплилась надежда, что произошедшее с ним - лишь недоразумение, которое можно уладить, и наваждение исчезнет, как страшный сон. Берт полагал, что он ни в чём не виноват, что это Ман сподвиг его идти в лес, а значит, только Ман должен нести ответственность, и если сеньор хорошо разберётся, то всё встанет на свои места, и Берта отпустят. Или заменят наказание денежным штрафом, как Эмету, который со скучающим видом лежал рядом на соломе, посматривая на соседей с чувством собственного превосходства.
Вот только вчерашний суд приглушил надежду. Судил лично сэр Фридульф. Он расположился в трапезной за столом, а рядом восседали писарь и лесничий имения Блэкхилл. Сэр Фридульф - обрюзгшего вида человек с пропитым лицом, облачённый в дорогую котту из толстой, тиснёной ткани, устало смотрел на представшего перед ним молодого браконьера, и Берт, когда начали задавать вопросы, так разволновался в присутствии этих облечённых властью людей, что не смог слова выдавить в своё оправдание. Впрочем, надежда на лучший исход полностью не пропала, тем более что увозить из Блэкхилла заключённых не торопились.
Сегодня утром в темницу привели ещё одного человека. Угрюмый одноглазый мужчина почти всё время молчал, а если и приходилось открывать рот, то говорил отрывисто, недовольным и брюзжащим тоном. На расспросы Дага, он поведал, что зовут его Тило и что попался он за ересь.
- И в чём же ересь? - поинтересовался Даг.
- А в том, что мобады всё врут!
- Тебе-то откуда знать? - усмехнулся Ман.
- Дык сам читал! В Книге не написано того, что они говорят.
- Грамотный, поди? - Ман кинул на еретика скептический взгляд.
- А то, - буркнул Тило и ушёл в свои мысли.
А Берт сидел и думал. Прокручивал в голове раз за разом одни и те же мысли и картинки, в сотый раз досадуя и на себя и на приятеля. С Маном он не разговаривал с того вечера, как оказался за решёткой, только злобно посматривал в его сторону и непрестанно дулся.
- Да хватит убиваться, парень, - Даг попытался утешить Берта, видя, как тот себе места не находит, - такова судьбы. От неё не уйдёшь. Что на роду написано - то и сбудется.
Берт закивал головой и тяжело вздохнул.
- Может, оно и так, да только паршиво вышло. Ну откуда эти изверги выскочили? - оживился Ман. - Донёс что ли, кто? Али как? Не понимаю: никогда к нам их не заносило, и вот те на!
- Судьба, - повторил Даг, - судьба... Но ежели разобраться, гнобят нашего брата по чёрному. Вот скажи: у кого убудет, если ты оленя подстрелил в лесу? Они наперечёт что ли? Леса - огромные, живности - пруд пруди. Несправедливо. Сеньоры за каждый шаг с нас шкуру дерут. Туда пойдёшь - заплати серебряник, туда - золотой. Разве ж это правильно? Мы и так на них ишачим: в полях их работаем, скотину их пасём, отдаём урожай. Надо же аппетиты поумерить? Я вот что думаю, - Даг заговорил тише, - однажды сервы и вилланы прогонят сеньоров прочь, сами станут своей землёй владеть и никаких податей никому платить не будут. Или, полагаешь, не так?
Ман испуганно оглянулся на дверь - нет ли кого. Но стражник, что сидел в подвале, был занят своими делами и на болтовню заключённых внимания не обращал.
- Ты это... потише, - цыкнул Ман, - а если услышит кто? Мобады говорят, якобы так Всевидящим устроено: есть те, кто работает на земле, есть те, кто сражаете, а есть те, кто молятся за всех. И это таков порядок устроен. Допустим, я тоже не согласен, что охотиться нельзя, потому что мой дед охотился, и никто ему не запрещал, а теперь почему-то нельзя! Но сеньор-то нас защищает, если война какая, либо если случится что.
- Защищает? - расхохотался Даг. - И чем он тебя защитил? Я и сам себя защитить могу. А бароны эти, граф и прочие супостаты только пьют, жрут, да охотой развлекаются. Что нам, простым людям, толку с них?
- Ты чего раскричался? - совсем разволновался Ман. - Попадёт же!
- Да плевать! Я и так смертник.
- Ага! А если подумаю, что мы в сговоре?
- Дык что же? И вы смертники!
- Как бы ни так! - Ман завертел головой. - Вчера на суде сеньор нас на рудники определил.
- Вот только с рудников ещё никто не возвращался! - выпалил Даг. - Если попал туда - всё, баста, там же и сгинешь. Думаешь, зачем повешение на рудники поменяли? Да чтоб ты вначале поработал до потери сил, а потом сдох бы. От виселицы-то выгоды нет.
Берт не очень понимал, о чём сокамерники вели разговор, ибо никогда прежде не задумывался об устройстве общества, в котором жил, но вот последние слова ошпарили, будто кипятком. Даг рассуждал со знанием дела.
- Значит, я не увижу больше дом? - вымолвил Берт.
- Нет, не увидишь, парень, даже не надейся, - Даг окончательно выбил почву из-под ног молодого охотника.
- Да кто... Мобады ваши, что якобы одним - трудиться, другим - воевать. Не написано такого в Книге.
- Как так не написано? А откуда же они это взяли? - удивился Ман.
- А им демоны нашептали, чтобы врали побольше, - лицо Тило приобрело ещё более недовольный вид, - Хошедар говорил, что все равны, и что нет разницы между богатым и нищим, между купцом и земледельцем. Всех Господь одним судом судит. А мобады придумали, что сеньоры после смерти попадают в Небесные Чертоги, а простолюдины - на Небесные Поля, чтобы продолжать работать на сеньоров, которые там будут пьянствовать, развлекаться и предаваться разврату. Но то есть гнусная ложь!
- Да иди ты к Вражьей матери! - отмахнулся Ман. - Нас ещё и в еретики запишут, если тебя слушать будем.
Разговоры Тило Берт тоже понимал с трудом: в богословии молодой серв разбирался плохо, а многое из того, что говорил деревенский мобад, просто забывал. В голове оставались разве что интересные истории о святых, праведниках, Господних посланцах и прочие необычнее вещи - истории Берт любил и всегда слушал взахлёб, а потому слова Тило о том, что мобады врут, казались весьма странными. Впрочем, Тило был грамотный и сам читал книгу, которую мог читать только мобад - это что-то да значило. А вот Ман вызывал раздражение своей чрезмерной осторожностью: вся удаль, которую тот выпячивал прежде, растворилась без следа, как только он попал в темницу.
- Ты трус, - тихо сказал Берт, - на меня обзываешься, а сам такой же трус.
- Чего ты тут мелешь, сопляк? - возмутился Ман. - Ещё раз такое ляпнешь, отделаю так, что мать родная не узнает.
Берт отвернулся к стенке и погрузился в тяжёлую обиду.
- Да, чтобы против извергов выступать, смелость нужна, - как бы сам с собой рассуждал Даг, - а какая смелость у нашего брата, если господа только и делают, что приучают дрожать при виде их? Нет, парни, нам надо храбрости набираться, да гордость иметь собственную.
- Чтоб на виселицу всем? - скептически скривился Ман.
- Пока за свои шкуры не перестанем дрожать, ничего не поменяется, - Даг махнул рукой.
Берт за три дня привык к подобным разговорам, хоть и мало вникал в их суть. Даг ему казался человеком воистину смелым и достойным подражания: и против властей он не побоялся выступить, чего Берт даже помыслить не смел, да и на виселицу шёл без страха. И начало вериться, что и говорит он правильно, ведь Берт со своей семьёй тоже страдал от голода, но всё равно был вынужден работать на поле сэра Фридульфа и отдавать часть урожая. Но ещё больше парня заинтересовал угрюмый Тило. Возникла идея, что он наверняка знает одну вещь, которая не давала Берту покоя все эти дни.
- А можно тебя спросить? - обратился он к еретику.
- Валяй, - тот даже не поднял взгляд.
- Ты ведь грамотный, читал Книгу Истины. А там сказано что-нибудь про монахов?
- Началось, - проскрипел Ман, - дались болвану его монахи...
- Про каких монахов? - Тило оторвался от созерцания пола камеры.
Берт рассказал о загадочной встрече на дороге. Тило, видимо, польщённый тем, что его грамотность оказалась востребована, с важным видом почесал затылок, поморщил лоб и только потом ответил:
- В Книге не написано. Но монахи твои похожи на призраков. Люди рассказывают, будто их встречают в древних руинах, коих полно тут, в лесах. А на дороге... нет, такого не бывало.
На лестнице зазвучали шаги многих ног. Берт оглянулся на решётчатую дверь, да так и замер: в подвальном полумраке, еле освещаемом тусклым фонарём, он увидел целую группу людей - это были односельчане. Навестить Берта явились старший брат с отцом и жена Хейма с грудным младенцем на руках. К Ману тоже приехала супруга с детьми и ещё несколько родственников.
Завидев Хейму, Берт тут же подскочил к решётке, а та в свою очередь кинулась навстречу и разрыдалась. Заплакал и младенец.
- Почто же тебя забрали? - причитала она. - Как же я жить-то без тебя буду? Сказали, на рудники вас отправят. На погибель.
Просунув руки сквозь решётку, Берт, как мог, обнял супругу, а у самого тоже слёзы на глаза навернулись, и чтобы не заплакать, пришлось изо всех сил стиснуть зубы.
А жена Мана налетела на мужа чуть ли не с кулаками, подняла такую ругань, что наверняка слышал весь замом, а потом тоже расплакалась, и Ман бросился её утешать.
Мужчины стояли чуть позади, угрюмо созерцая трагичность встречи, никто из них не проронил ни слова.
- Послушай, сын, - сказал Берту отец, когда слёзы, вой и причитания поумолкли, - надо кумекать, что дальше делать. Семья твоя без кормильца осталась. Мы-то подсобим, как сможем, но сам видишь, какие сейчас времена голодные. Мы посоветовались и решили, что Хейма должна выйти за мельника Бруно. Он холост, достатка хорошего, да и сам не против.
Берту стало совсем плохо от подобной вести.
- Тут ничего не поделаешь, - пожал плечами отец, - жить как-то надо...
Берт молча кивнул, но душу раздирало так, что ещё чуть-чуть, и он бы расплакался у всех на виду, начла бы решётки грызть и стены царапать.
- Я тоже не хочу выходить за мельника, - всхлипывала Хейма, - но малыш... его кормить надо.
Давя подступивший к горлу ком, Берт ещё сильнее прижимал к себе через прутья решётки жену с ребёнком. Казалось, лучше вообще не жить, чем жить, зная, что твоя любимая ляжет под толстого уродливого мельника, которого молодой человек терпеть не мог, будет всячески прислуживать и угождать ему, обхаживать. Разум говорил, что иного выхода нет, а сердце этого не понимало и терзалось от бессилия и отчаяния.
А когда пришёл стражник и грубо велел расходиться, когда заплаканная Хейма с орущим младенцем скрылась из виду, Берт без сил упал на солому, и не думая о том, что скажут другие заключённые, закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, вздрагивая всем телом.
- Чо ноешь, как баба? Утри сопли, - Ман, что сидел напротив, с отвращением покосился на односельчанина. - Вот бы мне тоже поныть. И так тошно, а тут ты ещё...
Он не договорил, потому что Берт в этот момент перестал плакать и вперил в бывшего приятеля яростный взгляд. Медленно поднялся с соломы, а потом молнией метнулся к Ману. Остервенело вцепившись тому в плащ, Берт повалил Мана на пол и в исступлении начал бить кулаками, куда придётся, а тот только беспомощно закрывался руками, неуклюже пытаясь оттолкнуть обезумевшего парня. Берт и сам не понимал, что творит: накипело, не было больше сил терпеть, сорвался. Продолжалось, однако, это недолго, поскольку Даг подскочил к дерущимся, отволок Берта в сторону и держал до тех пор, пока тот не перестал вырываться. А Ман, испуганно таращась на приятеля и потирая ушибленную скулу, отполз к стене.
- Озверел что ли совсем? - пробурчал он обиженно, но на ответные действия не решился.
- Всё! Успокоились! - рявкнул Даг. - Делать вам нечего - драться удумали! Хотите плетей получить вдобавок?
Остаток дня Берт и Ман сидели молча и зыркали исподлобья друг на друга. Берт больше не рыдал. Он выплеснул злобу, что накопилась внутри, и теперь снова ушёл в мрачные, беспросветные думы.
А вечером приехали родственники Эмета.
- Ну всё, парни, - едва сдерживая радость, произнёс на прощание сын виллана, - не поминайте лихом.
Его вывели из подвала. А когда через некоторое время дверь камеры открылась вновь, на пороге опять стоял Эмет. Но как же он отличался от того задорного щёголя, что ждал освобождения все эти дни! На нём лица не было. Эмет сгорбился и осунулся, в глазах стояли слёзы, а руки дрожали. Он тихо сел на прежнее место и уставился на решётку.
- Что стряслось? - спросил Даг, но Эмет не ответил.
А потом он вскочил и начал в ярости бить кулаками и ногами стену.
- Дерьмо! Дерьмо! - повторял он. - Будь ты проклят! Чтоб тебе в преисподней гореть! Я до тебя доберусь! Я тебе шею сверну!
Когда Эмет немного успокоился, он всё же рассказал о том, что отец, который и раньше считал его бездельником и вообще человеком никчёмным, отказался платить штраф, и теперь Эмет вместе с остальными должен отправиться на рудники.
Больше сегодня не разговаривали: всем было плохо, всем сегодняшний день причинил страдания. И только Даг время от времени старался подбодрить товарищей по несчастью добрым словом.
А на следующее утро заключённых заковали в кандалы и вывели на свет. Во дворе замка стояли две обречённые телеги. Пятерых сокамерников затолкали в первую, а во вторую посадили двух человек, которых привели из подвала соседней башни. Шли те двое медленно, будто из последних сил, да и выглядели ужасно: нижние рубахи, в которых они были одеты, покрывала запёкшаяся кровь, а забинтованные тряпками руки и ноги окрасились красным.
- Пытали, - процедил Даг. - Сволочи!
- Кто они? - поинтересовался Берт.
- "Свободные". Не позавидуешь "свободному", попавшему в руки сеньоров.
- Заткнулись все! - крикнул конвоир, и телеги в сопровождении отряда вооружённых всадников выехали из ворот замка Блэкилл и потащились по талой грязи, да по размокшей колее, тонущей в лужах. Было тепло, и солнце разъедало постылый снег. Весна, наконец, прогнала надоевшую зиму и прочно обосновалась в графстве Вестмаунт. Ветер трепал волосы, и весенняя свежесть бередила воспоминания о тех счастливых мгновениях прошлой вольной жизни, которые молодой человек не ценил и о скоротечности которых не задумывался. Хотелось уйти в поля, вновь оказаться свободным от цепей, решёток и конвоя, но теперь Берт мог лишь с тоской смотреть на вожделенные просторы, раскинувшиеся вокруг.
Каменная громада замка и деревенские домики уходили вдаль, пока, наконец, не скрылись за деревьями. Заключённые ехали навстречу своей судьбе.
Глава 5. Ардван 2
Граф гулял в саду, наслаждаясь прохладным солнечным утром. Природа недавно начала пробуждаться от зимнего сна, появилась первая зелень - настоящая отрада для глаз после белёсой хмари зимних дней.
В эти ранние часы сад, да и весь двор находились в тени массивных крепостных сооружений, связанных друг с другом галереями и арочными конструкциями. Каменные громады свысока смотрели на копошащихся внизу человечков, давя их монументальным и неприветливым величием. Только зелёные насаждения - цветочный сад, осиновая и дубовая рощи - разбавляли неуютную холодность мрачного жилища, радуя в это время года местных обитателей распускающейся листвой.
Замок являлся плодом трудов нескольких поколений графов Нортбриджских, живших здесь уже сотни лет, и был крупнее других крепостей, разбросанных среди лесистых равнин и сопок Вестмаунта. Центром замкового ансамбля являлась Холодная башня, получившая своё название за просторные помещения, которые редко удавалось протопить морозными зимними днями. В ней располагались и графские покои, и главная оружейная и трапезный зал с кухней, и даже комнаты некоторых придворных. Это угрюмое строение с большими стрельчатыми окнами на верхних этажах и острым, пронзающим небо шпилем возвышалось над всеми остальными зданиями, как бы подчёркивая авторитет живущего здесь лорда.
Рядом стояла башня графини, соединённая с главной арочным мостиком. Она была значительно ниже Холодной башни, имела маленькие окошки-бойницы, а грубая, позеленевшая от времени кладка говорила о древности её стен. Эта башня появилась вместе с первыми укреплениями на холме пять столетий назад, в те времена, когда катувелланцы только обосновались здесь, ведя постоянные кровопролитные войны с местными племенами, не желавшими добровольно платить дань чужакам. Ныне же от первоначального укрепления сохранился только малая часть южных фортификаций и донжон, в котором теперь находились покои графини и её слуг.
Третья, гостевая башня, пристроилась вплотную к западной стене. Высокий каменный дом вытянутой формы некогда являлся казармой, но сейчас помещения для солдат располагались на северной стороне, между вторым и третьим рядом стен, а дом перестроили и приспособили для проживания знатных гостей. Сделал это прадед нынешнего графа Нортбридского около ста лет назад.
Замок имел воистину богатую историю длиной в несколько веков, но за всё это время он ни разу не был взят штурмом, и нога захватчика не ступала на вершину холма.
Ардван бродил по саду и думал о том, сколько всего повидали эти стены: жизней, смертей, трагедий и радостей человеческих. И его смерть они увидят и продолжат стоять дальше величественно и безучастно, как прежде. Сколько ещё поколений замок переживёт? На душе стало тяжело от осознания мимолётности времени: оно проносится, будто миг, и растворяется в пустоте, а дела рук людских остаются на столетия, забывая своих творцов и хозяев. Но и они рано или поздно обратятся в прах. Ардван задумался о вечном. "Как же мы ничтожны даже по сравнению с этой башней, - рассуждал он, глядя на грозный силуэт донжона, вычерченный в лучах утреннего солнца. - Всем мы ничтожны! Все мы исчезнем, и что потом?" После кончины мобады обещали доблестным воинам пиршества в Небесных Чертогах, но почему-то с годами всё меньше веры было их словам.
К Ардвану направлялись три человека: мобад-канцлер Гуштесп в скромной белой рясе, мальчик, опирающийся на костыли, еле передвигающий по земле искривлённые ноги, и слуга, приставленный к ребёнку. Обучением детей графа занимались несколько придворных, но главная часть воспитания Нитхарда лежала именно на плечах мобада-канцлера. Если ребёнок не способен овладеть военным мастерством, пусть он, хотя бы, станет грамотным и образованным, о чём лучше всех мог позаботиться именно старый придворный священнослужитель.
- Доброе утро, отец! - вследствие недуга мальчик картавил и растягивал слова.
- Доброе утро, Ваше Сиятельство! - поклонились мобад-канцлер и слуга.
Ардван поздоровался с ними.
- Как у тебя дела, Нитхард? - спросил он сына.
- Хорошо, - ответил тот. - Отец, ты скоро едешь на войну?
- Да, сын, придётся отлучиться на несколько месяцев.
- Жаль, мне не доведётся пойти с тобой, - прокартавил Нитхард, - говорят, я никогда не смогу сражаться, не стану катафрактом, не буду таким, как ты, сильным и смелым.
Ардван похлопал сына по плечу:
- Всевидящий каждому предопределил своё: одним суждено воевать, другим даны иные способности. Учись хорошо, слушайся наставников, и когда-нибудь ты поймёшь своё предназначение.
Нитхард понурился, а на Ардвана вдруг накатило чувство отцовской любви к бедному ребёнку, на котором отыгралась жестокая судьба. Он строго посмотрел мальчику в глаза:
- Знаешь, сила и смелость не в руках и ногах, они вот здесь и здесь, - Ардван дотронулся указательным пальцем до головы и груди Нитхарда. - Сила - это не умение махать мечом, это, прежде всего, воля и твёрдость духа. Не все свершения творятся на поле боя. Когда я был молод, я тоже полагал, что главное в жизни - повергнуть как можно больше врагов, но с годами оказывается, что это не так. И ты, когда подрастёшь, поймёшь это. А сейчас запомни мои слова: пусть Всевидящий забрал у тебя способность драться, но зато дал многое другое. В тебе течёт благородная кровь, а значит, ты станешь великим человеком!
Это были лишь слова: глубоко внутри граф понимал, что человек, не умеющий держать в руках оружие, мало, на что годен, но причинять сыну лишнюю боль, лишая того надежды, он не желал.
- Разрешите пообщаться с вами с глазу на глаз, милорд, - проговорил мобад-канцлер.
Они и Гуштэспом присели на скамью под развесистым дубом, а Нитхарда в сопровождении слуги отправили погулять в другой конец сада.
- Думаю, вы знаете, о каком деле пойдёт речь, милорд, - начал канцлер. - Мальчику уже двенадцать лет, и нужно определить его дальнейший путь. Скоро вы отправитесь в резиденцию Железноликого и сможете взять Нитхарда с собой ко двору короля, если желаете, чтобы он обучился придворному ремеслу. Заодно вашему сыну будет полезно оказаться в окружении воинов и испытать тяготы военного похода.
Гуштэсп сложил смиренно руки на коленях и многозначительно замолчал.
- Но ты полагаешь, Нитхарду предпочтительнее иная судьба? - прищурившись, взглянул на канцлера граф.
- Разумеется, милорд! Вы знаете, что я думаю по этому поводу. Всевидящий лучше позаботится о здоровье и образовании мальчика, нежели королевский двор. В миру многие люди не ведают любви Хошедара, а потому ребёнку-инвалиду предстоит много тягот. Путь монаха тоже имеет свои преимущества: Нитхард получит полное образование, сможет прочесть труды великих мудрецов и философов - с такими знаниями перед ним откроется путь учёного, врача или богослова. В его положении становиться придворным - не самый лучший вариант.
- Вот только я останусь без наследника, - Ардван развёл руками. - Кому достанется земля и замок? Моему непутёвому братцу?
- Верно, милорд, Нитхард не получит титул. Но графиня в таком возрасте, в котором женщина ещё может рожать. Отдав ребёнка Всевидящему, вы обретёте Его благосклонность.
- Да, да, и тогда свершится чудо, и Бог пошлёт мне здорового наследника. Слышал уже много раз. Вот пусть вначале пошлёт, а там посмотрим.
- Доверьтесь Всевидящему, милорд.
Ардван задумался. Принятие этого решения давалось с большим трудом. Дилемма давно нависала тяжким бременем, и тянуть до бесконечности было нельзя. Гуштесп прав: военный поход - удобная возможность отправить Нитхарда ко двору короля. Но что его там ждёт? Ребёнок должен пройти через испытания, которые сделают из мальчика мужчину, но чутьё подсказывало, что оказавшись непосильной ношей, испытания могут сломить калеку. А что, если Нитхарду и правда уготован иной путь? Что, если он добьётся успехов на поприще науки или станет велики лекарем? Тем не менее, Ардван желал видеть в сыне наследника и вариант отправить его ко двору представлялся наиболее предпочтительным.
Раздумья прервал один из слуг, бежавший со стороны ворот.
- Ваше Сиятельство, - сообщил он, - только что в замок прибыли гости. Это ваш брат, и с ним несколько всадников.
- Придётся отложить вопрос, - сказал Ардван.
- Милорд... - хотел было возразить канцлер, но граф жестом остановил его:
- Я приму решение до отъезда.
Ардван лично встретил компанию приезжих, которые направлялись в Холодную башню, дабы предстать перед хозяином замка. Впереди шли четыре катафракта, за ними десяток оруженосцев и кнехтов. Троих знатных воинов с головы до ног покрывала кольчуга с нашитыми на ней пластинами. Четвёртый же на их фоне выделялся не только внушительным ростом и крупными габаритами, но и тяжёлым чешуйчатым доспехом, закрывавшим, как тело, так и конечности бойца. Одетая поверх толстого гамбезона(1) броня делала полноватую фигуре её обладателя ещё более массивной. Лицо катафракта было изуродованное шрамами и имело грозный вид, а густая чёрная борода, свисающие с головы жирные патлы и крючковатый нос придавали чертам толику свирепости. От покрытой дорожной грязью одежды за милю разило потом и лошадьми.
Воины склонились перед графом в знак приветствия, после чего здоровый катафракт оскалил щербатый рот и, раскинув руки, набросился с объятиями на Ардвана.
- Брат! - громко воскликнул он, - Давно не виделись!
- Приветствую тебя, Хадугаст! - сдержанно ответил граф, - Рад тебя видеть в Нортбридже. Мой дом - твой дом. Я прикажу натопить баню для тебя и твоих людей и накормить.
Хадугаст был выше Ардвана, и, в отличие от него, обладал солидным пивным животом. Ардвану шёл шестой десяток, и старость уже пометила лорда своими знаками, в то время как его брат находился в самом расцвете сил.
- Несколько твоих рабынь нам пришлось бы как нельзя кстати! - заметили Хадугаст, не снимая с лица плотоядной улыбки.
Ардван возмутился такой наглости, но ответил сдержанно:
- Неужели мой брат за годы отсутствия забыл, что в стенах замка нет публичного дома?
Но воин лишь рассмеялся:
- Да, да, прости. Когда слишком долго терпишь тяготы пути, порой забываешь о приличиях.
Ардван не чувствовал радости от приезда родственника. Хоть при людях они и держались на короткой ноге, порой доходя до откровенной фамильярности, в отношениях братьев всегда присутствовала напряжённость. Когда умер их отец, Ардван по праву старшего сына получил всё, а Хадугаст выпросил денег на лошадь и кое-какое вооружение и отправился искать удачи. И пусть Хадугаст всегда утверждал, что больше всего на свете ему по душе скитания и приключения, Ардван видел зависть и даже уязвлённое самолюбие, временами проглядывающую в словах и поступках брата.
Усугубляла ситуацию и разница в характерах и темпераменте. Ардван слыл расчетливым хозяйственником - сказывалось многолетнее управление графством, ответственность за землю и людей. Он предпочитал целесообразность и умеренность в одежде, еде, выпивке и развлечениях, ценил в подданных верность и дисциплину. Распутство и расточительность, присущие Хадугасту, а так же отсутствие у того чувства долга вызывали у графа отвращение. Женщин, с которыми Ардван имел отношения, можно было пересчитать по пальцам, в том время, как за Хадугастом прочно закрепилась слава бабника и пьяницы. В свои сорок с лишним лет он не задумывался ни о женитьбе, ни о наследниках. Казалось, судьба правильно распорядилась, отдав замок и землю именно такому человеку, как Ардван, а не его брату.
Хадугаст и месяца не мог прожить спокойно, не подравшись с кем-либо. Жизнь в боях, турнирах и всевозможных стычках закалили его, сделав мастером, с которым мало кто из катафрактов был способен тягаться в искусстве владения мечом или копьём, да и в кулачном бою массивный Хадугаст мог проучить любого, и каждый раз, как этот человек появлялся в замке, случались неприятности. В позапрошлый свой приезд он по пьяни до смерти избил пару человек в городской таверне, а в прошлый - это произошло три года назад - зарезал слугу. Проблема оказалась в том, что слуга был родом из одного, пусть не богатого, но знатного семейства, и Ардвану пришлось потрудиться, дабы уладить конфликт: он принёс извинения и вместо Хадугаста, у которого деньги никогда не водились, заплатил крупный штраф семье покойного. Брат обещал вернуть должок, но Ардван знал, что слова этого человека ничего не стоят. Да и денег тому неоткуда было взять. Зарабатывал он, либо временно нанимаясь к какому-нибудь лорду, либо банально обирая деревни и мелкие поместья вместе со своими дружками - такими же безземельными катафрактами. Само собой, деньги тут же улетали на выпивку и женщин, и приходилось вновь сидеть на дармовых харчах, пользуясь законами гостеприимства, у какого-нибудь богатого владельца замка в ожидании нового случая разжиться монетой.
Ардван не понимал Хадугаста. Он полагал, что самый верный путь при таком раскладе - пойти в дружину к одному из герцогов, а может и к самому королю, и верной службой заработать землю и титул. Но, будучи свободолюбивым и необузданным, как дикий жеребец, брат не мог долго служить кому-то одному. Своим образом жизни и нравом Хадугаст заслужил весьма подходящее прозвище - Лихой.
Поговорить с братом получилось только после того, как тот привёл себя в порядок и поел. Когда Хадугаст вошёл, его пивной живот обтягивала котта из синего сукна, имеющая тесьму по краям и длинные широкие рукава с прорезями. Лицо его при ближайшем рассмотрении уже не казалось столь свирепым, оно имело нездоровый оттенок от чрезмерного употребления горячительных напитков, а раздробленная вражеской булавой скула делала одну половину физиономии бесформенной, придавая ей страдальческое выражение.
Братья уселись за столиком. Хадугаст вальяжно, будто у себя дома, развалился на стуле. Ардван приказал слуге наполнить чаши.
- Хорошее у тебя вино, - бодро начал Хадугаст, прикладываясь к напитку. - А приехал я, значит, к самому веселью?
- Что ты имеешь ввиду? - Ардван нахмурился, ему не нравилось разнузданное поведение брата, но приходилось терпеть - не хотелось с порога затевать ссору.
- Я всего пару часов в замке, а тут только и разговоров, что о мертвеце, который сюда приходил.
- Кто говорит?
- Да все говорят.
- Кто конкретно распространяет слухи?
- Да брось, брат, люди болтают всякое, я даже внимания не обратил. Вечно ты подозрительный какой-то. Так значит, это не правда?
Ардван тяжело вздохнул:
- Правда.
- Ну да, и такое бывает, - Хадугаст ничуть не смутился, - иногда мертвецы заходят в замки и города.
- Дурной это знак, беду предвещает, - лицо графа помрачнело, - они тянутся туда, где должно произойти несчастье.
- Сказки это, - пренебрежительно махнул рукой Хадугаст, - Просто их все боятся, вот люди и сочиняют. А мне плевать на них, пусть хоть дюжина мертвецов за мной увяжется. Они же безобидные, как дети. Просто сидят неподвижно и смотрят на тебя. И чего бояться: что до дыр проглядят?
Хадугаст рассмеялся. Ардвану не понравилась эта невинная насмешка в его адрес, но виду не показал и перевёл разговор на другую тему:
- Ну а ты-то как? Где был, что видел? Что в королевстве происходит?
Лицо Хадугаста стало серьёзным:
- Что сказать, обстановка непростая. Повсюду с продовольствием проблемы, бандиты кругом - ничего хорошего. Ты бы знал, что наёмники порой вытворяют, которых ты и твои коленопреклонённые нанимают за порядком следить! Мы по пути один отрядик встретили: средь бела дня разоряли деревню, представляешь! В общем, скажи спасибо, что теперь у тебя в графстве бандитов поубавилось.
Ардван промолчал - и минуты не прошло, чтобы брат снова не попытался задеть за живое.
- А что в королевстве... - продолжал Хадугаст. - Так король всех лордов хочет к ногтю прижать. Но ты, наверняка это и сам знаешь. Железноликий разослал апологетов-наместников по графствам и герцогствам, следит за всеми. И если кто-то чем-то не угодит... - Хадугаст провёл пальцем по шее, намекая на перерезанную глотку. - Наверное, слышал о лорде-маршале? А о графе Лэнгтоне слышал?
- Что с ним?
- Ну что? Голова с плеч, что же ещё? Якобы тоже предатель. Само собой, лордам это не нравится. Я думаю, Железноликий своими выходками ведёт королевство к краху. Сложно представить, что будет дальше. Всех не казнишь и войной на всех не пойдёшь. А вообще, говорят, в ставке сейчас заправляют герцоги Сноутон и Фритландский. Но что один - маразматик старый, что другой - дурак дураком. Они и внушают Железноликом, якобы тот новый великий автократор. А смысл? Никому не нравится идея усиления центральной власти. Пока Отец-покровитель грозит Судом Божьим, а Сноутоны и Фритландские держат по две тысячи катафрактов, у них может и будет получаться держать подданных в страхе. Но грядёт война, скоро армии их обмельчают, и вот увидишь, королевство развалится! Мечта о новой Автократории просто смешна!
- И что ты предлагаешь? - Ардван пристально посмотрел на брата: не хватало в стенах замка крамольных речей и призывов к бунту.
- А что я могу предлагать? Я бродяга и воин - человек свободный. Какое мне дело до бредовых идей Железноликого и придворных игр? Да срал я с высокой башни на них всех.
- Так ты не желаешь послужить королю и Всевидящему в предстоящей войне?
- Отчего же? Этого я не говорил! Когда мы восстановим истинную веру по всему югу и истребим еретиков, опустевшие земли должны кому-то достаться, верно? А земли там не плохие. Думаю, цель весьма достойная.
- Значит, ты всё же решил взяться за голову?
- Можешь и так считать.
Обрюзгшее лицо Хадугаста выражало решимость. Он сидел в кресле и сверлил взором теперь уже пустую чашу. Ардван редко видел его таким. Вероятно, годы всё же брали своё, и ветер в голове уступал место трезвости и рассудительности.
После того, как Хадугаст покинул покои, Ардван позвал виночерпия. Явился молчаливый мужчина, который прежде приходил наполнять чаши. Он нёс кувшин с вином, но сейчас не вина требовалось графу. И не за ношение вина этот человек имел прибавку в двадцать золотых к жалованию.
- Послушай, Йорун, - сказал Ардван, - мне нужно, чтобы ты следил за Хадугастом и его людьми. Обо всём подозрительном докладывай немедленно.
- Милорд, вы полагаете, ваш брат что-то замыслил? - нахмурился слуга.
- Вот ты мне и расскажешь. От этого человека можно ожидать всё, что угодно.
- А за графиней продолжать наблюдение?
- За ней следи особенно усердно. Есть, кстати, новости?
- Я всё больше сомневаюсь в верности сэра Сигебальда, милорд. Позавчера начальник городской стражи встречался с графиней наедине в гостевой башне. Полагаю, между ними что-то есть.
Ардван только хмыкнул: Берхильда не впервой пыталась переманить его людей на свою сторону таким своеобразным, доступным только женщинам, методом. Он отлично понимал, что графиня желает создать противовес верным людям своего мужа, этой же цели служили и несколько десятков наёмников в её личном подчинении, о которых Ардван тоже не должен был знать. Вот только зачем ей это надо, и какой коварный план замыслила супруга, до сих пор оставалось загадкой. Пока граф находился в своём замке, опасаться было нечего. Вот только скоро ему предстояло уехать.
- Ещё Лаутрат вызывает беспокойство, - продолжал Йорун, - он допрашивает слуг Фравака. Думается, копает под нашего дастура.
"Чёртов апологет, - выругался про себя Ардван, - заноза в заднице, каких свет видывал".
- Лаутрат... - вслух произнёс он, - А напомни-ка, кого он перекупил из моей прислуги?
- Одного из рабов-водоносов, милорд, и помощника постельничего.
- Сделай так, чтобы они исчезли. Не хочу, чтобы этот Лаутрат совал нос в мои дела. И да, разузнай, кто в замке больше всех трезвонит о мертвеце. Лишнюю болтовню надо пресекать.
Примечания:
1.Гамбезон - то же самое, что и поддоспешник, стёганка.
Глава 6. Монтан 2
Всё чаще и чаще попадались отдельно стоящие рыбацкие лачуги и небольшие деревеньки, и вот, наконец, утром четвёртого дня пути, Монтан увидел город. Старая крепостная стена, построенная эллоями на заре Великой Автократории, протянулась по прибрежным холмам, её приземистые, незамысловатые башни квадратной формы выглядели угрюмо и грозно. Крепость за пару тысяч лет многократно ремонтировалась, перестраивалась и расширялась, но кое-где ещё виднелись позеленевшие ото мха, изъеденные океанской солью камни самой старой кладки. С тех пор, как древние строители возвели её на берегах Беспокойного океана, крепость видела много войн и много раз переходила из рук в руки, пока, наконец, после Западной войны не оказалась захвачена армией катувелланского короля, и теперь городом управлял один из коленопреклонённых, назначенный сюда указом Его Величества. Но подавляющее большинство жителей составляло местное смуглое население, которое теперь находилось в зависимости от нового чужеземного правителя.
Множество рыбацких лодок наблюдалось на спокойном полотне океана. Именно рыбный промысел являлся на побережье основой хозяйства. Климат, хоть и был здесь мягкий из-за тёплого течения, но почва не отличалась плодородием: сухой каменистый грунт, перемежающийся песчаником, не давал тучных урожаев.
Юноша брёл по дороге, чувствуя кожей мягкий океанский бриз. Погода стояла тёплая: холода закончились, а гнетущая жара ещё не обосновалась в этом регионе. Природа расцветала. Монтан не обращал внимания на проходящих и проезжающих мимо людей. Один раз он еле успел отскочить в сторону, когда совсем рядом, в паре шагов, проскакали несколько хорошо одетых всадников подпоясанных мечами. Они выругались на молодого путника, чуть не попавшего под копыта, один даже остановился и пообещал разбить физиономию, но другой одёрнул товарища - они явно торопились. Эти всадники чуть было снова не заставили Монтана погрузиться в мир человеческих эмоций, но они быстро уехали, и парень так и остался безучастным к сему происшествию.
В предместьях царила суета: многие куда-то спешили, тут и там слышалась ругань. Монтану всё меньше нравились здешние люди, он ощущал злобу и страх, витавшие в воздухе.
На входе в город вновь постигла неприятность: стражники, охраняющие ворота, не захотели пускать юного путника внутрь.
- Я лечу болезни, - сказа Монтан, когда его остановили и потребовали назвать цель визита.
Один из стражников рассмеялся:
- Ты похож на бродягу, проваливай, если не хочешь, чтобы вздёрнули. Сюда бродяг не пускают, проси милостыню за стенами.
Монтан равнодушно посмотрел на стражника, минуту подумал и повернул назад. У него и самого не было желания идти внутрь. Раньше Монтан не раз видел развалины древних полисов, они таили в себе тайны, овеянные веками, и вызывали неподдельный интерес, теперь же, когда перед ним предстал настоящий город, наполненный жизнью, молодой человек почувствовал отторжение: слишком неприятным было это место, чуждым и агрессивным. Когда Монтан странствовал среди северных племён, он тоже ощущал нечто подобное, но быстро привыкнув к их обычаям и нравам, сумел завоевать доверие и уважение варваров, как называли их тут, южнее. Здешнее же население по мере знакомства с ним казалось всё более непонятным и странным. Монтан решил найти уединённое местечко неподалёку, расслабиться, погрузившись в состояние небытия, а потом снова двинуться дальше.
Пройдя от ворот в сторону океана, обнаружил спуск к воде. Отвесная скала, на которой воздвиглись стена и башни крепости, уходила вниз, а под ней тянулась широкая полоса гальки. Построек тут не наблюдалось, место выглядело довольно спокойным. Монтан сел и стал смотреть на волны, ревущие у прибрежных камней. Здесь заканчивалась земля. Что находится за океаном, никто не знал: в этой эре ещё не появилось мореплавателя, который бы обнаружил там хоть что-то, кроме бесконечных вод, а потому западный берег считался краем мира. И сейчас Монтан сидел на этом краю, обретая покой и безмятежность.
Шум за спиной отвлёк его. Только теперь юноша обратил внимание, что он не один на берегу: рядом со скалой под навесом, смастерённом из жердей и грязного тряпья, расположилась группа тощих, чумазых людей. Коричневые лица с щербатыми ртами, шрамы, увечья, гниющие язвы - на них было не возможно смотреть без содрогания. Монтан, сам того не ведая, обосновался рядом с притоном городских бродяг и попрошаек. Это сборище ему показалось странным: в диких племенах, в которых он жил последний год, ничего подобного наблюдать не приходилось. Больные и калеки, а так же люди, лишённые средств к существованию, там либо не выживали, либо находились на попечении родственников, если могли делать что-то полезное. Здесь же, рядом с городом, нищих было великое множество, они приходили в людные места и клянчили у прохожих монету, провоцируя жалость своими отвратительными ранами и увечьями.
Монтан приметил старика, сидящего в стороне от остальных. На ноге его зияла гноящаяся рана, но пожилой мужчина, видимо, не слишком переживая по этому поводу, беззаботно наслаждался видом волн. У Монтана возникла идея, и он подошёл к нищему:
- Я могу помочь.
- Интересно, как? Подаришь кошель с золотом? - прошамкал дед беззубым ртом. - А было бы неплохо. Только у тебя, как я погляжу, тоже за душой пусто.
Монтан присел на корточки и положил руку на рану.
- Ты чего делаешь? - запротестовал было старик, но тут же успокоился, изумлённо глядя на ногу. Рана начала затягиваться сама собой, и через несколько минут от неё остался лишь рубец. Старик сидел, недоумевающее глядя то на ногу, то на Монтана:
- Чтоб меня бесы в жопу драли! - воскликнул он. - Не может быть! Да ты, никак, колдун! Это же чудо!
Мужчина встал и побежал к остальным. Демонстрируя вылеченную конечность, он что-то говорил, указывая пальцем на молодого человека, остальные же нищие внимательно рассматривали место раны, изумлённо восклицали и косились на Монтана, а затем медленно и боязливо стали подходить нему.
- Друг, а меня можешь вылечить? - немного помявшись, спросил наконец самый смелый, - понимаешь, такое дело... живот болит. Только мне нечем заплатить!
- Пойдёшь, расскажешь людям, - сказал Монтан и, приложив руку к тощему животу нищего, сосредоточился. Вскоре мужчина почувствовал облегчение.
***
К концу дня на берегу собрался народ: теперь уже не только бездомные желали выздоровления. Слухи разошлись быстро, и люди, страдающие от всевозможных болячек, поспешили к тому, кто может избавить их от страданий - в основном это были простые рыбаки и сервы из предместий. Неожиданно у Монтана оказалось довольно много работы, он даже не предполагал, что здесь так много больных. А люди, выстроившись цепочкой, благоговейно взирали на молодого целителя и нетерпеливо ждали своей очереди. Время от времени, после исчезновения очередной гниющей раны или сыпи на коже, над собравшимися проносились изумлённые возгласы.
Больных радовало и то, что юноша не требовал платы за творимые чудеса, а предлагал просто дать ему взамен, кто что сможет. И люди несли. Несли в основном еду, реже - одежду или безделушки, и лишь совсем немногие благодарили деньгами.
Впрочем, Монтану, чтобы отправиться в дальнейшее путешествие, именно это и было нужно: пища, одежда, да пара монет на всякий случай. К людям он испытывал по большей части безразличие, а в глубине души даже немного презирал этих мелочных, суетливых и слабых существ. Но их оказалось столь много, что к вечеру Монтан устал, да так, как не уставал, бродя целыми днями по мёртвым землям. Физические ограничения обычно легко преодолевались благодаря самоконтролю, но возникшее сейчас внутреннее изнеможение подавить никак не получалось. Было тесно и душно от человеческого присутствия. Да и лечить стало труднее: всё больше тратилось времени на то, чтобы сосредоточиться и направить мысленную энергию в нужное русло. А люди не ведали, что творится в душе целителя, да и плевать им было: их беспокоило только собственное выздоровление. Они возносили хвалу Хошедару и Всевидящему, рассыпались в благодарностях и довольные отправлялись по своим делам.
Стемнело, но народу меньше не становилось. Монтану изрядно надоела толпа, и когда стало совсем невмоготу, он объявил:
- Остальные завтра. Я устал, уйдите.
Среди пациентов пронёсся ропот, больные начали неуверенно расходиться по домам. Однако были и те, кого не оставляла надежд получить сегодня исцеление - эти стали упрашивать юношу вылечить хотя ещё бы одного. Такая назойливость была неприятна. Среди северных племён люди относились к нему более уважительно, и Монтан не понимал, почему здесь всё иначе.
Тут к толпе подошли два человека, оба невысокие с наглыми физиономиями. Один - осанистый и худощавый - обладал тонкими чертами лица, которые, впрочем, вряд ли можно было назвать приятными, и козлиной бородкой. Его левая бровь застыла в приподнятом положении, а во рту не хватало нескольких зубов. Под плащём мужчина носил грубую рубаху в комплекте с плотной, расшитой орнаментом туникой, что выделяла его на фоне бедняков в простецкой домотканой одежде. Булава с небольшим набалдашником на грубо-вытесанной деревянной рукояти торчала из-за пояса, а на пальцах красовались железные перстни: человек будто хотел придать себе солидности, не имея денег на золото и серебро. Второй обладал коренастой фигурой и широким, приплюснутым лицом, пересечённым розовой полосой шрама, его одежда тоже была не самой бедной. Этот прятал под плащом длинный тесак.
А ну разойдись! - гаркнул худощавый. - Слышали, что господин сказал? Свалили отсюда подобру-поздорову!
- Ага, пошли прочь, - вторил ему широколицый хриплым тенором.
Для пущей убедительности подошедшие вытащил оружие. Назойливые пациенты, опасливо косясь на агрессивно настроенных незнакомцев, с беспомощным ворчанием побрели прочь, и целитель остался один на один с двумя подозрительными личностями.
- Достопочтенный Монтан, - нарочито учтиво произнёс худощавый, - позволь представиться: зовут меня Феокрит, а это мой коллега - Неокл.
- Что тебе нужно и откуда ты знаешь моё имя? - спросил Монтан обычным отстранённым тоном.
- Господин, слава о тебе разнеслась по всему побережью. Эти оборванцы из предместий слишком тупы и невежественны, но в городе люди слышали о великом лекаре северных племён. Вижу, всякий сброд порядком тебе докучает, да и недоброжелатели могут встретиться на пути. За скромное вознаграждение я бы мог предложить наши услуги.
- Мне не нужно, - сказал Монтан.
- Но господин, ты не знаешь, какие опасности поджидают одинокого путника в этом порочном месте, особенно если он имеет при себе много ценных вещей, - Феокрит покосился на дары, сваленные в кучу. - Наши услуги обойдутся недорого, но, поверь, без них тебе придётся несладко.
Монтан уловил угрожающие нотки.
- Вам нужны вещи и деньги? Берите, что хотите, - он лёгким жестом указал на дары.
Мужчины переглянулись:
- Он что, серьёзно? - буркнул Неокл.
- Мы премного благодарны за такую щедрость, но значит ли это согласие?
- Подай мне еды, - внезапно приказал Монтан, обращаясь к Феокриту, - а потом сядьте там, - он ткнул пальцем на скалы неподалёку.
Оба человека снова переглянулись. Неокл хотел возмутиться, но спутник жестом запретил ему.
- Как пожелает господин, - Феокрит растянул рот в подобии улыбки, демонстрируя недостаток зубов, и вскоре перед юным целителем появились несколько жареных рыб, кусок хлеба и бутыль вина.
Монтан понял, что за люди перед ним, но это его нисколько не смутило. Он решил: если новые знакомые не будут чрезмерно назойливыми, то могут пригодиться, чтобы отгонять надоевшую толпу, носить поклажу и заниматься другими незначительными делами.
А два бандита, забрав оставшиеся еду, вещи и деньги, отошли в указанном направлении, уселись на песке и начали делить добычу, о чём-то бурно споря.
Монтан пытался забыть о событиях сегодняшнего дня и погрузить сознание в состояние покоя. Долго не получалось: мешала червоточина тревоги, зародившаяся глубоко внутри. Было ли дело в двух непрошеных помощниках или в большом скоплении людей, требующих исцеления, а может, в том, что стало сложнее заниматься привычным ремеслом - этого Монтан не знал.
Глава 7. Берт 3
Вдали на вершине холма показались башни замка Нортбридж. Солнечные лучи временами пробивались сквозь рванину туч и падали на высокие стены крепости, заставляя сверкать белизной серую каменную кладку. Берт заворожено смотрел на сооружение, что подавляло своей монументальностью и заставляло чувствовать благоговение перед властью, которая воздвигла его, утвердившись здесь раз и навсегда. Крепость эта не сулила заключённым ничего хорошего: там ждали новая темница и скорая отправка на рудники, где Берту предстояло провести остаток дней.
Дорога петляла по неровной, лесистой местности, и замок то пропадал за холмами и деревьями, то вновь маячил перед взором неизбежностью грядущего.
Наконец, впереди стали видны стены города, расположенного у подножья замкового холма, и отдельно стоящие домики предместий. И тут Берта объял страх: на подступах к Нортбриджу вдоль дороги всё было сплошь утыкано виселицами и кольями, и мёртвые тела чернели на ветру мешками смердящего мяса - они безучастно поскрипывали в петлях или сиротливо торчали над землёй, насаженные на толстые заострённые брёвна. Собаки бегали вокруг и обгладывали ноги покойников, и небо пестрело воронами, разжиревшими от человеческой плоти. Берт понял, что многие тела изуродованы ещё до казни: у кого-то отсутствовали конечности, у многих женщин были отрезаны груди, а у мужчин - отсечены половые органы.
Один из посаженных на кол пошевелился: бедняга находился ещё в сознании. Берт подскочил от неожиданность и отвернулся. Взгляд его упал на лицо повешенной девушки, искажённое предсмертной агонией. Глаза выели птицы, и теперь вместо них на мир таращились пустые гниющие дыры. Молодой заключённый ужаснулся, подумав о том, сколько страданий, унижений и нечеловеческой боли она вынесла. А сколько пришлось пережить этим людям, прошедшим через пыточные камеры, просто не умещалось в голове: в черепной коробке было слишком тесно от переизбытка эмоций и мыслей. "И за что? - думал Берт. - За что можно обречь людей на такие муки?" Его чуть не стошнило, и он уткнул глаза в пол. Тело била дрожь.
Зрелище потрясло не только заключённых, стражники тоже нервно озирались по сторонам.
- "Свободные", - прокомментировал Даг, - незавидную участь им приготовил наш достопочтенный граф.
- В преисподней с проклятыми палачами сделаю то же самое, - злобно пробурчал Тило, - в Книге это ясно сказано.
- Смотрите, что бывает с теми, кто противится власти лордов! - обернулся к заключённым командир конвоя. - Это в назидание недоумкам, вроде вас, чтобы руку было неповадно на господ поднимать.
- Запугать нас хотят, - прошептал Даг, и Берт понял, что запуган до предела. Он вздохнул с облегчением, когда висельники остались позади, а вдоль дороги потянулись пригородные дома.
Как только колонна миновали крепостные ворота, Берт очутился в грязной, многолюдной тесноте городских улиц. Прохожие злобно смотрели на арестантов в клетках, плевались в них и осыпали проклятиями. Продравшись сквозь сутолоку, процессия выехала на главную площадь. Здесь находился городской храм. Берт был угнетён этим тяжеловесным сооружением, оно нависало над городом гигантскими арками, колоннами и витражами, постоянно напоминая жителям о столь же могучем и грозном божестве, обитающем в его стенах.
И снова пред взором предстали виселицы: незамысловатые деревянные конструкции сгрудились в центре площади. Теперь Берт отважился рассмотреть покойников, но кроме омерзения и страха не почувствовал ничего: разум не мог свыкнуться с мыслью, что посиневшие туши с искорёженными лицами и следами предсмертной дефекации прежде являлись людьми. Недавно они ходили, разговаривали, смеялись и грустили, а теперь их нет. То, что придавало бренным кускам плоти человеческую сущность, исчезло. Оставалось только гадать, куда. Берт верил, что эта человеческая сущность, называемая душой, попадает на Небесные Поля - именно так говорил деревенский мобад на проповеди. Вот только разбойникам, мятежникам, развратникам и прочим, кто нарушал установленный Всевидящим порядок, священнослужитель грозил муками преисподней, и сейчас Берт крепко задумался, куда же именно отправились души этих людей и зачем им дальше страдать, если они уже и без того наказаны. "Что значит быть мёртвым? - размышлял он, - Что чувствуешь, умирая? Боль? Страх? Каково это - перестать жить?" Но об этом никто поведать не мог: висельники не расскажут, что испытали, когда верёвка сдавливала шею. Берт содрогнулся при мысли о том, что скоро и ему предстоит познать естество смерти.
Город соединялся с замком посредством перекинутого через ров моста, часть которого была подъёмной. Проехав по нему и миновав первые ворота, повозки поползли по узкой каменной дороге ко вторым, что располагались выше по склону. По одну сторону воздвигалась отвесная скала, плавно переходящая в крепостную стену, по другую - крутой косогор спускался к нижним укреплениям, а затем к реке.
Двухэтажная тюрьма находилась с внутренней стороны второго кольца стен, опоясывающих замковый холм, в самой дальней от ворот части двора, который Берту показался целым городом: тут было не менее людно и шумно.
- Приехали, - печально произнёс Даг, когда телеги остановились. - Что ж, закончился наш путь.
Первыми высадили Дага и Тило - Берт не знал, куда их повели. Его же самого вместе с Маном и Эметом проводили в просторное подземное помещение, и поджилки Берта затряслись сильнее, чем когда-либо: тут находилась камера пыток. Вид окровавленных кресел, лож, дыб и инструментов, развешанных по стенам, мог заставить содрогнуться даже мужественного человека. "Зачем мы здесь?" - в панике подумал Берт, и ответа долго ждать не пришлось. Всех троих подвели к печи, из жерла которой торчали железные прутья. Пузатый палач в кожаных перчатках вытащил один из них; на раскалённом конце виднелся небольшой знак. Два стражники крепко схватили Мана.
- Э, вы что собираетесь делать? - дрожащим голосом пролепетал он.
- То же, что и с остальными каторжниками, - спокойно произнёс палач. - Не дёргайся: некрасиво получится.
Толстяк быстрым, отточенным движением приложил раскалённый конец прута ко лбу Мана, и у заключённого вырвался крик.
Схватили Эмета. Тот начал упираться:
- Вы не можете! Я свободный человек! Отпустите!
- Не дёргайся, я сказал, - палач был неумолим, - или, небось, вот на то кресло хочешь?
Он приложил клеймо ко лбу сына виллана, и очередной вопль огласил стены.
У Берта перед глазами всё плыло, когда его подтащили следом. Раскалённый кусок железа пребольно ужалил лоб, и мир пред глазами померк.
Очнулся Берт на пути к камере, его волокли под руки два солдата. В голове мутило, клеймённый лоб пылал.
- Куда их девать-то? - слышал он голос тюремщика. - Мест нет!
- Придумаешь что-нибудь, - ответил другой голос. - Этап скоро отправится, потерпят.
Берт и Эмет оказались в одной камере, а Мана увели в другую. Войдя в длинное, узкое помещение, Берт тут же окунулся в смрад немытых тел, смешанный с вонью из бадьи с фекалиями, стоящей в углу. Свет сюда поступал, как от коридорных фонарей, так и сквозь обрешечённое окошко в стене, с трудом рассеивая густой полумрак. В камере имелась пара рядов деревянных нар, расположенных вдоль стен в два яруса, на них сидели и лежали люди, по несколько человек на каждой. Но всем места не хватало, и остальные заключённые расположились прямо на полу в проходе. У всех присутствующих на лбу красовались такие же клейма, как и у Берта с Эметом. Масса людей, заполнившая всё пространство вокруг, непрерывно гудела: то тут, то там раздавался смех, кто-то громко спорил, кто-то ругался. Были и те, кто просто спал. Три десятка пар глаз сразу же устремилась на вошедших.
Берт и Эмет стояли, не понимая, куда идти.
- Нет тут мест, садитесь у входа, - недружелюбно проворчал кто-то.
Они уже хотели устроиться там же, где и стояли, втиснувшись между заключёнными, как из противоположного угла камеры раздался гнусавый голос: