Шеф был раздражён и не скрывал этого. Сесть не предложил. Я немного подумал и сел сам. Он покосился на меня и сказал: "Садитесь". Со стороны могло показаться, что я совершил что-то постыдное. Например, что меня уличили в скупке краденого, или, ещё хуже, что на меня пришла бумага из вытрезвителя. "Как вы могли... Позор на весь факультет... Вы подставили под удар коллектив..."

Поначалу я пробовал защищаться. В конце концов, моя работа была представлена на семинаре. А ошибки могут быть у каждого. В конце концов, на то и существуют рецензенты, чтобы находить ошибки и писать рецензии. По крайней мере, так мне казалось до сих пор.

Тут он вспылил:

- Вы посылаете непроверенные работы, а отрицательные рецензии приходят на моё имя!

Про себя я отметил, что моя злосчастная работа начала фигурировать уже во множественном числе. Я принял шлангообразный вид и плавно релаксировал в кресле. Шёл нормальный воспитательный процесс. Жизнь коротка... Надо спешить... "Помни об Урарту..."

Шеф - человек решительный. В молодости брал интегралы только в смысле главного значения. Жизнь сделала его осторожнее, но мягкости не прибавила. О "Мыслителе" Родена он выразился так: "Голова должна опираться не на кулак, а на силу интеллекта".

Не слыша от меня возражений, шеф утратил точку опоры и начал терять первоначальный запал.

- Вы согласны со мной? - строго спросил он.

- Конечно, - кивнул я. - Идёт нормальный процесс приближения к истине. По Гауссу. Я посылаю работы, они находят ошибки, я исправляю и посылаю обратно, а в результате выигрывают все. Мы все делаем одно общее дело, профессор.

Это завело его ещё больше. Он почему-то не любил, когда его так называли, а я делал вид, что не в курсе. Гауссу тоже досталось, хотя Гаусс, как известно, непроверенных работ не публиковал. Когда шеф входит в раж, то в выражениях не стесняется. Люди, которые стесняются в выражениях, своих теорий не выдвигают. А у шефа была своя теория. В молодости он предложил одну простую модель плазмы и получил замкнутую систему уравнений, которая хорошо описывала четвёртое состояние вещества. Его теория не требовала никаких произвольных обрезаний, которыми изобиловали работы его знаменитых предшественников. Просто удивительно, как эта идея никому не приходила в голову. Пример торжества физической интуиции.

- Вы слушаете меня? - спросил шеф.

- Конечно! - с энтузиазмом откликнулся я из глубины кресла.

Только колебания у него получались незатухающими. Ландау аккуратно пересчитал интегралы из работы шефа, обошёл по комплексной плоскости сингулярность в нуле и получил мнимую часть в выражении для частоты колебаний, которая вошла в литературу как коэффициент затухания Ландау, а уравнения шефа так и остались уравнениями самосогласованного поля. Ученики Ландау говорили: мэтр сделал одну из лучших своих работ.

- Кстати, почему вы опоздали? - ворчливо поинтересовался шеф.

- Благодарю вас за вопрос, профессор. Я застрял на одной конкурсной задачке, которую мне пришлось срочно решать для своего ученика. Вы ведь знаете, что мне приходится заниматься репетиторством.

Последнюю фразу я выделил курсивом, намекая на то, что мне давно не повышали оклад, а запросы человека с годами, как известно, растут.

- Решили? - насмешливо спросил шеф, делая вид, что не уловил мой намёк. Да, жизнь не прибавила ему сердечности. Представляю себе картину "Шеф и дети": "Ой, какой колючий! - Я и внутри такой..." После войны пять академиков в совместной статье разгромили теорию, которую он продолжал развивать, перенеся исходные представления с плазмы на кристалл. После этого наступило затишье. Шеф продолжал работать на кафедре, читал лекции, защищал аспирантов, но академиком так и не стал. В год, когда умер Ландау, его наградили орденом Ленина. Он никогда не рассказывал мне об этой истории. И лишь однажды я услышал от него: "А всё-таки Лев Давидович воспользовался моими уравнениями. Значит, косвенно признал, что я прав".

- Что-то вы сегодня какой-то задумчивый, - заметил шеф. - Неужели беседа повлияла? Хотя о чём это я. Держите. - И он протянул мне через стол злополучную рецензию. - И не вздумайте посылать свою статью снова, не показав мне.

- И всё-таки я прав. В смысле главного значения, конечно, - смиренно сказал я. Он расхохотался, что случалось с ним крайне редко, и проводил меня до двери, что не случалось с ним никогда.