"Осторожно двери закрываются" - от финального "тца" до басового скрежета дверей вагона, ржавого мёртвого звука, несущегося из тамбура - интервал полторы секунды. Мозг мужчины корёжит глубокая гримаса; всё его существо одномоментно дёргается, подпрыгивает вверх - грузно, мощно и бесполезно; это напоминает механический рывок простёртого на белой простыне бездыханного тела, принявшего на себя электрический разряд, удар, шок - последний аргумент вчистую проигравшего очередной раунд вечному своему сопернику врача-реаниматора.
Судорожный старт электрички, нелепый гудок - своего ли поезда, чужого, нарастание стрекочущего нахрапистого ритма колёс, скамеек, внутренних дверей - расшатанных, как дисциплина в банде "зелёных". Пое-ха-ли....
Паническая волна, словно вонючий удушливый балахон, с головой накрывает мужчину; топоним "Горелово" сидит в его мозгу, словно нерукотворный гвоздь. Помнится из-за туманной дымки, со школы, из Некрасова - "Горелово, Неелово, Неурожайка тож..."
Это название должно было прозвучать из динамика.
Сказали "Горелово"?
Сказали "Сосновая поляна".
Вывод один. Он же главный. Это не та электричка.
Облепленный тягучей, вязкой, скользкой тканью панического удушья, в инстинктивном желании вырваться, освободиться, мужчина вскочил на ноги. Томик Бредбери, шелестя страницами, упал на мокрый, весь в грязевых разводах, пол вагона, неукоснительно следуя "правилу бутерброда".
Абзацы, заголовки, маргиналии несчастного разворота братались, роднились с талой грязью мимохожих ног человеческих, и мужчина инстинктивно нагнулся поднять книгу; закрыл её, затем наощупь отправил в кривой рот сумки, позабыв застегнуть гнутую пластмассовую молнию, оставив отверстым неправильный гуттаперчивый зев.
Побежал по вагону, разгоняемый чёрным ветром ураганной тревоги; стремясь освободить проход, потянул влево, к стене створку внутренней вагонной двери. Та плохо двигалась в пазу и поддалась с трудом, со скрипом, похожим на зубную боль.
Поезд набирал скорость. Выглянув в окно, за треснутым по краю стеклом, сквозь разводы жёсткого инея, мужчина разглядел яркий шар последнего фонаря на краю, у самого бетонного обрыва правой платформы, а дальше, в дымке, за гранью светотени - левую платформу, ту самую, правильную, нужную, верную, заполненную ожидающими (его!) заветную электричку людьми.
Любимая женщина и любимое дело - сошлись в одной точке; договор с издательством был подписан и завизирован, сроки оговорены, макет следовало предоставить в формате pdf, но едва женщина приступила к визуальной редактуре текста (этап, предшествующий вёрстке), как компьютер засбоил, без конца выдавая ошибку ("программа выполнила недопустимую операцию") а потом система и вовсе отказалась загружаться.
Женщина звонила трижды, и с каждым разом голос всё больше выдавал переполнявшие её эмоции. Первый звонок раздался накануне вечером, мужчина как раз помогал соседской девчушке (несмотря на свои шестнадцать, выглядит она ребёнок-ребёнком) решить мудрёную задачу по стереометрии. С наскоку не получилось. Это позор, - подумал, чуть не скрежеща зубами, - уже задачку из школьного курса решить не могу. Сосредоточился, взял чистый лист бумаги, ручку, принялся чертить, размышляя.
Телефон подал голос в момент наивысшего напряжения мысли. Раздосадованный: решение вот-вот проклюнется, оно уже витает близко, электризуя кору мозга - мужчина тем не менее разговаривал спокойно, сказал, что приедет завтра, как и договаривались, а пока посоветовал проверить жёсткий диск с помощью стандартной утилиты; возможно придётся переустанавливать MS Office; пускай она перезвонит позже, если ошибка не исчезнет. Вышло в конце коряво, комкано, и собеседница могла истолковать услышанное по-своему: мол, ежели исчезнет ошибка, то и звонить нечего, и не нужно звонить, и вообще не хочу тебя слышать, слышь ты, поняла, да? Через минуту дошло, смутился - он любит женщину, будет рад её звонку в любое время дня и ночи; и выехал бы на зов сразу же...если бы не самоуверенное обещание, данное юной соседке (едва та вошла с учебником под мышкой и смущённо попросила помочь) расщёлкать задачку, как орех, в два счёта. Да и не просила срочно приехать, ограничилась жалобой на "Петрушу" - так женщина окрестила компьютер, полусерьёзно считая его существом одушевлённым, приписывая ему некие черты характера и даже пытаясь угадывать "Петрушины" мысли и желания.
Мужчина поймал способ решения: поднатужившись, понял, как именно надо рассечь плоскостью геометрическое тела, дабы по частям рассчитать объём искомой полости. Мужчина вздохнул облегчённо: получилось. Он отдал девчушке исчерканный ручкой лист, закрыл за нею дверь комнаты и лёг на диван, рассеянно щёлкая пультом телевизора. Утро вечера мудренее. Начинался фильм Оливера Стоуна "Группа Дорз", и мужчина устроился смотреть правдивую историю короткой жизни Джима Моррисона, считавшего себя поэтом, а никакою не рок-звездой.
Прибавил громкость. Завтра надо ехать, желательно пораньше. Как договорились. Правда, договариваясь, имели в виду в ходе рандеву уделить время непосредственно оригинал-макету: болезнь "Петруши" дамокловым форс-мажором ещё не повисла над головой. Да, чушь несусветная лезет в голову от перегрева абстрактно-рассудочного аппарата; речь шла, конечно же, о любовном свидании, а деловые вопросы успели только задеть по касательной...
"Петруша" с утра пребывал в глубоком обмороке, так что переустановить "офис" женщине не пришлось, о чём она, досадуя, чуть не плача, поведала, дозвонившись после обеда, в начале четвёртого. Стремясь успокоить её, мужчина объявил, назвав срок приезда с точностью до минуты:
- Я тебе клянусь... ровно в это время...
Слово "клянусь" имело для него особое значение, было почти священным, вызывало трепет, приводило в действие механику уязвимой, щепетильно понимаемой чести. Женщина знала эту его особенность и сразу успокоилась. На это и делался расчёт - душевное спокойствие дорогого человека превыше всего; мужчина, по возможности избегавший произносить столь значимые для себя формулы обязательств, выпустил-таки на волю трепетное "клянусь", как Гора - сокола нильских берегов.
Наверное, можно было обойтись - она и так верила его словам. Взаимная любовь предполагает полное взаимное же доверие, и отношения этих двоих не были исключением.
Но так - вернее. Теперь женщина ждала его скорого появления; твёрдо зная, что всё будет хорошо - светлая голова, компьютерный спец, он моментально вернёт к жизни "Петрушу", затем поможет доделать редактуру - вдвоём, работая то по очереди, то вместе, они справятся быстрее. На следующем этапе надо обработать иллюстрации в Photoshop, оптимальным образом расположить их на сформированных в Adobe Pagemaker страницах будущей книги, подбить форматы чистового текста: все манипуляции с дизайном и вёрсткой тоже выполнит он - счастливо любимый её человек. Умница.
Распечатанную на принтере корректуру - в книжном натуральном представлении, только что на листах а4 - она сама вычитает после его отъезда; не надо превращать первое на этой длиннющей неделе свидание в акт трудового героизма, пускай сроки и поджимают, не стоит оно того...
Она ещё не знает, что всё летит в тартарары...
Стало быть - Женщина, Дело и Клятва, скрепляющая, цементируя, время, когда и только когда - обманные золушкины полуночники: карета превратится в тыкву, лакей махнёт серым хвостом, миражный бриг обернётся белым барханом...
Что ему стоило - три минуты назад - на взгляд оторваться от акварельной истории о детях колонистов дождливой планеты Венера, семь лет дожидавшихся погожего солнечного часика, на взгляд оторваться от бледной придуманной девочки Марго, и увидеть, удивиться, понять, и выйти, и перейти, перескочить, успеть!
Ошмётки подобных, схожих с накатившейся, ситуаций - но почерпнутые точно из прошлых жизней, эдакие фальш-дежавю, похожие на ожившую, комарьём и северным гнусом жужжащую архивную пыль - кружатся, роятся, заполняя мозг, расплёскивая рассудок, как позабытый чайник на орущей газовой плите...
Уткнуться лбом в поросшее сплошной наледью стекло тамбура.
Ждать, когда двери наконец откроются, обнажая ледяное покрывало перрона чёртовой Сосновой Поляны, где давным-давно не наблюдается никаких полян, с соснами тоже плоховато, зато наличествуют районный военкомат и ряды унылых типовых жилых домов; где нет ничего и никого, к чему и к кому хотелось бы прикоснуться, притулиться, даже приблизиться.
Ждать, одновременно чётко понимая и пережёвывая каждою клеточкой в боль, что ты уже опоздал, и ничего, чёрт побери! - ни-че-го не можешь поделать, а стоп-крана запретный плод горек и не функционален.
Мятущаяся боль понимания и была тревога. Мужчина выскочил в тамбур.
Здесь он увидел: внешняя, наружная, входная дверь не закрылась до конца. Точнее, она открыта ровно наполовину - одна из двух симметричных съезжающихся створок, то ли околдована, осенённая ледяною палицей нелюдимой февральской лютости, то ли в силу почтенного возраста и нерегулярного ремонта, да какая разница почему?! - оставалась распахнута, а в незаполненным стеклом и металлом промежутке свистел ветер, мелькали (больше-меньше, выше-ниже) сугробы насыпи, столбы и деревья и всё это - пульсировало, ускоряясь, нарастая, в темпе! Темп, темп!
Чувства темпа, ветра, пульсации грудного механизма часов болезненно соединились с корчащимися там тревожными вязкими, жгучими тенями, в мозгу что-то щёлкнуло, замыкая цепь, приводя в действие релейный механизм.
Выход.
Прыгать!
Сейчас! Немедленно!
Электричка не успела убежать далеко. Можно. Вернуться. Клятва. Время. Есть. Сугроб. Снег. Глубокий. Мягкий. Пух. Шанс. Долг.
Слово "клянусь" маячило над головой кроваво-жгучим факелом несмываемого бесчестия. Точки-тире трепыхались перед глазами, внезапно складывались словом "не-смы-ва-е-мое", мигали, сливались и вновь раскатывались - уже на два слова, покороче: "суд чести". Становилось невыносимо.
Ему оставили шанс. Многим другим в похожих ситуациях в качестве шанса оставалось харакири.
Мужчина боком протиснулся в свободный полу-проём, глотнул морозного воздуха, вкусил крепчающего по секундам скоростного снежного вихря.
Мягко оттолкнулся ботинком от летящего металла вагона, и ринулся в распахнутый мир, таивший надежду на удачу.
Сумасшедший снег встал на дыбы.
Земная кора лопнула.
Магма излилась.
Сине-зелёная вспышка - драконов пламень до рези в глазах, и на мгновение мёртвому кажется, что он жив, слепому - что он, исцелившись, зрит сияние и несть конца величию. Глухонемому мнится, что он слышит, внимает, повторяет громче и громче звук искры бескрайней, выстраданной, её слог, ей слово.
Лазурь изумрудная лиственной акварельной глубины моря, впечатанного, вдавленного в сетчатку глаза пролётного.
Миром правит боль. Боль это бог. Единый и неделимый. Самодержец планетарный, межзвёздный, галактический, ...
Мужчина попытался подняться на ноги. С первого раза не вышло; стоя на коленях, он принялся раскачиваться из стороны в сторону, искал и не находил возможности принять вертикальное положение.
Смыслы и мотивы жизни полыхнули зелёно-синим длинно-коротким пламищем. Клятвы и дела рухнули, ничтожный карточный крап.
Тяжёлый электропоезд грохотал в другом измерении, его не было, потому что не было никогда.
Рельсы долгими лианами колыхались наверху, на насыпи, готовые обернуться птичьей радугой и с курлыканьем исчезнуть в обветренной чёрной тишине.
Были - и нет, - подумал мужчина и внезапно с ясностью поймал резкость зелёного цвета.
Мир. Каков он, этот мир, где я стою на коленях и не знаю, кому мне молиться?
А может, я уже на Венере, и иссиня-зелёная вспышка была стартом и полётом моего корабля, и девятилетняя Марго увидит солнце вместе с остальными детьми - я появлюсь, и никто не посмеет отнимать у неё праздник...
Любимая не осудит меня. Она поймёт, что избавление от химер дорогого стоит. А если не поймёт - тем хуже нам обоим; мне - потому что я вырвал вместо болезненной занозы ложного кодекса обязательств истинную, исконную, живую артерию чести, ей - потому что любит меня такого, потому что - простит.
Мужчина отстранённо подумал о Бредбери, коснулся мыслями недочитанного рассказа, одновременно изловчился было подняться на ноги, но резкая боль в спине, в икрах и ступнях, в животе - везде и нигде конкретно заставила его - грузного и нездешнего - медленно опуститься на снег.
Боль правит миром, - думал он, отстраняясь, и по течению этой мысли, как по реке, воображаемые каноэ принесли ему сил и уверенности.
Как о далёком, дурацком сне вспоминал лежащий на снегу человек о всех своих перипетиях - сегодняшних, вчерашних, всегдашних.
Мир раскололся, словно кожура грецкого ореха; доспехи рассыпались в пустую пыль, а внутри... Ноль. Зерна никакого и не было под панцирем. Фига в кармане, зеро в кулаке.
И все истинные артерии его существа - болезненные занозы предрассудков и врождённых уродств. Никакой разницы. Фига в кармане - это и есть легендарный магистерий, не найденный алхимиками потому, что никто из них не прыгал из тамбура на полном ходу электропоезда.
Мир - всамделишний - придётся наново собирать по кусочкам, по крупинкам, складывая мозаику, подгоняя тряпицу к тряпице, истину к истине. Счастливо обретённый Магистерий в том опора и поводырь. Универсум отмывать не придётся, сглаживать - вряд ли. Это в той жизни надо было сглаживать, знание абсолютного нуля избавляет адептов от тоскливых необходимостей ...
Мужчина?... Пожалуй, уже не совсем. Формально оставаясь в этом качестве, с помощью нуль-магистерия он поднялся над половыми признаками, девальвируя различия, как интервент - контрольно-следовую полосу на сопредельной стороне в первую минуту войны... Ощутил мужское и женское - тождество жизни и смерти, страдания и знания, науки и наказания. Возрождённый, напутствуемый вечной болью - сеятелем, ментором, кантором - он изживёт в себе мелочную шелуху прошлого блефа, преодолеет силу гравитации, и элегантно, в слезах равнодушия, облачась в праздничный траур, поднимется в небо - высоко, но не очень - Икар не пример, надо помнить о скромности, стало быть: стратосфера - стратостатам. Он станет открывать и описывать неизведанные явления настоящего бытия. Он по буквам научится читать дождевые прописи, росные буквари, лиственные лучезарные азбуки - это самолёты его, ракеты его, космические челноки, "Союзы", "Шаттлы"...
Выходит, я давным-давно ехал не в том поезде, и только озвучив про себя Истинное Желание, смог не просто осознать его важность, но и шагнуть навстречу ему, - думал человек, лёжа на снегу, а над ним нависала обледенелой громадой смёрзшаяся - камень к камню - железнодорожная насыпь, и лианы-рельсы уже начали своё радужное превращение, напоминающее причудливый сон пустыни Атакама..
Мир обновлялся, кружась в голове - призывно какофоничен, волнующе фрагментарен - однако, человек на раз впитал в себя непреложность, праведность и правильность гармоний будущего времени, незнаемых, но сущих.
Он полулежал на снегу. В глазах играли зелёные огни, мороз похотливо щипал щёки, остальное тело как бы исчезало, слабее отдаваясь флэшбэками самодельной ударной волны.
Зачем-то я прожил эти пустые, пылевые тридцать три года, играя по никчемным правилам, натужно вымысливая свой взаправдашний интерес, - смеялся зеленоглазый властитель магистерия, лёжа на спине в пятнадцати метрах от железнодорожной насыпи - он откатился от нависающей громады, чтобы лучше видеть момент взлёта птичьей стрелы.
Забытая, расстёгнутая, мешковатая сумка с одинокою книгой во чреве покоилась сбоку, вне поля зрения, Бредбери существовал там вне поля прозрения, - но с каждой следующей мыслью, расцветающей в облучённом нуль-магистерием сознании, новая горстка неприютного южно-питерского снега прыгала, как живая, в ротовую желудочную полость библиотечного отсека, норовя присоседиться к пухлому растрёпанному тому, а если получится - просочиться в сокровенное нутро и залечь меж страниц фантастических историй, вполголоса хвастаясь перед стройными абзацами убористого текста правильными формами шестикрылых своих медальончиков.
Созидатель - негромко произнёс бывший мужчина, перевернувшись на спину; повторил мягче, ещё мягче, шоколадным шёпотом, - Созидатель, - тем самым нарекая себя самого новым, истинным, незнаемым доселе именем. Отныне никто не посмеет обращаться к нему иначе...
Между тем, пару перчаток нашедшего свой путь, но странным образом остающегося лежать на спине посреди заснеженной поляны Созидателя, им, а вернее, личинкой его забытых на сидении вагона, углядела и прибрала в сумочку рыжая раскрасавица Марго (случайно ли совпали два имени - книжное и тутошнее? Вряд ли, хотя в чём тут соль?) - из города Ломоносова, девятнадцати лет от роду (разница с книжною тёзкой +10 - первое круглое число, однако, оставим умножать сущности), особа достаточно равнодушная к чтению, зато неровно дышащая к прозрачным камушкам из ювелирки, к дорогим брендовым вещицам, к дарёной ухажёрами косметике из бутиков на Невском, к аксессуарам (не зная значения этого слова, тем не менее, произносит часто, с удовольствием, нараспев), к миниатюрным сотовым телефонам, к юмористам "комеди-клаб", к парням на модных автомобилях и прочая...
Пухленькая ветреница Марго намеревалась наутро сочинить и обнародовать объявление - выручалочку зябнущему ротозею-растеряше, да верно, позабыла, охладела, забегалась или разленилась - тема нечаянной находки почила в бозе; и остались у рыжей девицы - незамужней - кожаные, вовсе не модные, не стильные, а просто тёплые и удобные - мужские перчатки; через две недели в календарь ворвётся весна, а там глядишь - и не нужны они вовсе - вот если б haute couture...
Женщина жила в микрорайоне "Аэродрома". Она ждала-дожидалась своего мужчину, светлую головушку - не явился ни в назначенный час, ни позже, ни наутро; пыталась звонить ему на трубку, да без толку.
Назавтра она просмотрела местную газету объявлений в поисках рекламы какой-нибудь службы компьютерных умельцев, мастеров, реаниматоров, нашла искомое, набрала номер и обо всём договорилась, в том числе - согласилась внести дополнительную плату за срочность вызова.
Специалист явился минут через сорок, молодой костлявый парнишка. Попытался загрузить систему, некоторое время изучал setup, вставил в дисковод круглый компакт-диск, вошёл-таки в Windows и недолго там пошерудил, после чего отключил питание, раскрутил системный блок, снял с него крышку и, наконец, извлёк из его, как оказалось, изрядно пыльных глубин на свет божий блестящий металлический предмет - плоский и длинный.
- Винчестер сгорел, - объяснил он женщине.
Та только пожала плечами. Она волновалась совсем о другом - куда делся её любимый мужчина? Наверное, что-то случилось.
Дело в том, что точного адреса мужчины она не знала, а теперь поняла, что фамилии его тоже не знает. Незачем было узнавать. Странно, - подумала, - неужели я стала столь не любопытна, что за столько времени не поинтересовалась, какую фамилию носит мужчина, которого я люблю и которому одному принадлежит моё тело.
Который любит меня... - закончила мысль, но уже не столь уверенно.
Яркая огненная точка плыла под куполом вселенского планетария, мерно раскачиваясь, словно вживую приветствуя поселенцев Лигово, каждый из которых одинаково мил сей пламенной фее, вечной скиталице, страннице, готовой обернуться и кораблём пришельцев с Альфа Центавра, и банальнейшим 20-летним Боингом-747 - как масть пойдёт и карта ляжет.
Созидатель раскинул руки - широко и свободно. Закрыл глаза.
Нуль-магистерий.
Тёплые иссиня-зелёные ветры придут и обовьют его ласковою болью своей. Шёлковой болью. Пшеничной. Яровой. Щемящей, слепящей, мудрой, неизбывной, неизъяснимой; прекрасной, как росный алмаз на острие розового шипа.
Летят... Долгой лентою струится сквозь февральскую белую крупу радужная колонна сверкающих птиц. Переливаются, идут над полем в чёрной вышине, в тонкую струнку вытягиваются параллельно плоскости планеты, имя которой неизвестно, да почему бы ей самой не выбрать себе имя? Нуль-магистерий, пустота сквозная, лишённая мишуры фиговых листьев, делает истинным любое имя и любое утверждение.
В небе много-много звёзд, планет и метеоров, но все они не стоят одного прозрения, не стоят пустого радужного паруса истинного созидания. Сине-зелёной вспышки.