Уже произошло разделение монолита СССР на сонм удельных княжеств - государств, уже проставляются столбы на полях колхозников и посреди улиц. Уже натягивается колючая проволока, отделяющая одну братскую страну от другой. Но граница ещё не пролегла по сердцах людей. На первые церквушки смотрят как на диковинки, а стрельбу воспринимают ещё не как обыденность. Красные полотнища разорвали на половые тряпки, заменив их трёх- двухцветными "колорами". Но гимн звучит всё же старый, а расплачиваемся мы до сих пор рублями.
И потому экскурсия в город-герой Ленинград воспринялась нами, дончанами, не как поездка в заграничье, а как увлекательная и познавательная путёвка во второй по величине город НАШЕЙ страны. Для 12-15 летних пацанов и девчонок это было сумасшедшее приключение. Ух ты! Так далеко - за тысячи километров! И без родителей. Пусть от круглосуточного присмотра двух преподавательниц и пионервожатой (помните, кто это такая?) никуда не денешься, но ведь это СВОБОДА, как ни крути. Ну и что, что каникулы, плевать! Те, кому путёвки не достались, завидовали белой завистью и наперебой заказывали наборы открыток.
Мягкий "Икарус", толчея железнодорожного вокзала. Пару седых волосков у препадш, когда до отправления состава "Донецк-Ленинград" оставалось пять минут, и вдруг куда-то подевались двое из нашей братии. Плацкартный вагон почти весь - наш! Громыхнули железные сочленения, дёрнулась многотонная махина, громкое "Ура!" и грозное "Тихо, шалопуты!" сердито-доброй проводницы.
И потянулись за окном бескрайние поля, перемежающиеся балками, полустанками, речушками и городами - Украина. Моя боковая нижняя до жути неудобная полка (ведь чтобы поесть, нужно её в стол трансформировать) стала местом паломничества многих из донбасской кодлы. С важным видом мы усаживались на корточки, изображая из себя медитирующих йогов. Проходящие пассажиры специально останавливались поглазеть на нас, прикалывающихся придурков. Главное было не засмеяться раньше времени и смотреть в одну точку. Потом как всегда из своей кельи как чёрт из табакерки выскакивала Любовь Яковлевна и восстанавливала нужный порядок.
- ...Спрячьте карты!
- Да мы в "пьяницу"!
- Ага, знаю я вашего "Пьяницу". В "очко" режетесь, бездельники.
- А что такое "очко", Петровна (наша пионервожатая, мировая девушка)? - А что нам ещё делать? Скука-то какая.
- Книжки читайте.
- Ага, тогда отдайте мне мою.
- Тебе рано такое читать.
- А что такого в Ги де Мопассане?
- Уж лучше в карты играйте.
И мы продолжали играть, конечно же, совсем не в "пьяницу", а в "очко" на желание, а Петровна продолжала читать экспроприированного Ги де Мопассана. Бывало, после очередного проигрыша кто-нибудь из нас с умным видом подходил к ней и говорил что-то вроде:
- Петрович, а там Скворцов укакался. В-воняет!
Она сначала долго и пристально смотрела в до неприличия честные глаза сорванца и уже начинала открывать рот в попытке излить свой праведный гнев на хлопца, но тут на помощь приходила наша кодла - зажав руками носы, мы один за другим демонстративно проходили пред ясны очи Петровны. Пионервожатая стремглав бросалась в отделение плацкарта, где вышеупомянутый Скворцов спокойно перехихикивался с девчонками.
Хорошо, что карты в дорогу взяли почти все. После каждого такого розыгрыша спустя долгие метания по всему вагону Петровны за "башибузуком", потом Скворцова за ним же, потом всей нашей братии за Скворцовым, очередную колоду у нас отбирали. К концу трёхдневной поездки в Ленинград из двадцати колод у нас осталась только одна.
"Я не пропущу Днепр! Я не буду спать!" А мост через Днепр переезжали ночью, и впечатлений от "великой украинской реки" - лишь со свистом пролетающие мимо железные стойки моста.
Тук-тук, тук-тук - стучат колёса. Неусыпно ходит туда-сюда сменяющаяся стража в виде одной из взрослых нашей донбасовской кодлы. А сон не идёт! Столбы, фонари, осколки реальности вспышками проносящиеся за окном. Влево - вправо. Мягкое покачивание полки подо мной. И я ощущаю себя всем поездом разом. Длинным, мощным, гибким, стальным, несущимся сквозь ночь по возникающим из ничего рельсам, пропадающим сразу за последним колесом.
- Саня, спишь?
- Угу.
- Сколько насчитал?
- За вторую тыщу перевалил, - Саня Опанасенко, липший мой дружбан, тоже уснуть не может. Столбы считает. - Блин, Миха, ты меня сбил. Придётся заново.
Всё-таки не верится. Всё такое новое, загадочное, манящее.
Прыг-дрыг на остановках, усталое переругивание обходящих состав машинистов за окном, кошкой подкравшийся сон...
- По-о-дъё-ом! - и очередь в туалет, зубные щётки, чай с неизменным рафинадом.
За окном - сплошной лес. Ели, сосны, дубы. Удручающее однообразие. Все в белых нарядных шубах, деревья тянутся сплошной стеной по обе стороны локомотива. Белоруссия, Россия.
С интересом мы всматриваемся во встречающихся за окном людей. Чем они отличаются от нас, что в них не так? Нас ждёт разочарование - люди как люди, может, чуть не так одеты, с другим прищуром глаз, но не более. Не присматривались бы - и того не заметили.
Воздух до одури свежий и чистый. От непривычки мы морщимся, у некоторых даже кружится голова. Может, потому, когда въезжали в сам Ленинград и попали в облако чада от какого-то завода, когда многие закрыли окна, мы их, наоборот, даже пошире открыли. "Донбассом повеяло", - засмеялись.
* * * * * * * * * * * *
Город революций встретил нас днём, а когда добрались до гостиницы, уже вовсю смеркалось.
Ха! Гостиницы! Когда мы увидели ЭТО, то устроили жуткий гвалт: "Мы не будем здесь жить! Да это же развалина!" Но, оказавшись внутри, тут же сменили гнев на милость. Дом был дореволюционный, видать, какого-то помещика. Громадная винтовая лестница тянулась на самый верх, до четвёртого этажа. Холл поражал величиной потолка, бронзовые ручки дверей пугали стариной, а к поручням лестницы без трепета нельзя было притронуться - а вдруг их касался, скажем, Столыпин?
Громадные некогда комнаты были разделены чуть ли не фанерными перегородками и мы, четверо пацанов, поселённых в одну из этих "келий", прекрасно слышали, о чём переговариваются наши соседки.
Ужинать! И нас повели по вечернему городу за тридевять земель в какую-то студенческую столовую. Ужас! И они ТАКОЕ едят?! Да на это и смотреть просто не возможно! Не, мы закусим ещё нашим, украинским - и вся кодла чуть ли не в полном составе с шутками и смехом потянулась обратно.
У нас соседи! Приехала группа из Переславля. Так и не выяснив, из какого Переславля были новоприбывшие: украинского или русского - мы вовсю знакомились с девчатами, смешно пытаясь говорить с их акцентом:
- Ну чё там пца-аны. Аткройте пжа-алста дверь, а то руки за-аняты.
Донбассовская братия вытащила все скудные остатки домашних тормозков и устроила почти вакханалию. По коридорам ходили парни с палками копчёной колбасы в одной руке и батоном в другой и каждому встречному совали их под нос: кусай, не жалко!
А перед сном нас не угомонишь! Подушки в руках превратились в убийственные кувалды и мы - я, Сашка Опанасенко, Ромчик Мошкер и ещё один, мало нам знакомый Серёга - лупасили ими друг друга. Да так, что пыль стояла коромыслом, а вопли превращались в звериные визги. Возмездие пришло с двумя препадшами, чьи гневные крики испуганно шарахались от стен и дубасили нас не хуже подушек.
- Вот, смотрите, человек устал, - Любовь Яковлевна указала на мою раскрасневшуюся от веселья рожу, выглядывавшую из-под одеяла, - прилёг отдохнуть, а вы тут петушиные бои устраиваете!
Ах, если бы она догадалась заглянуть под одеяло, то вся её воспитательная речь тут же обрушилась на мою голову - умудрился в одежде на чистую простыню улечься.
Когда громогласная Л.Я., удовлетворив свои амбиции, уплыла, потащив за собой как на верёвке стайку хихикающих девчонок, мы просто взорвались смехом.
* * * * * * * * * * * *
Нас пугали чуть ли не тридцатиградусными морозами в северной столице России, и в Ленинград мы ехали как на Полюс. Думали даже, что придётся спать в одежде, а температура в комнатах была на удивление высокой, даже жарко было.
- По-о-одъё-о-ом! - и, раздирая рты зевками, мы сомнамбулами бродили по коридорам, натыкаясь на своих и чужих, таких же сонных и зевающих. Препадши нас торопили - экскурсионная программа довольно напряжённая, а ещё завтракать ехать чёрт знает куда. Саня Опанасенко умудрился как-то сохранить полпалки колбасы, и мостил её в кульке за форточкой, а мы - Ромчик, Серёга и я - злыми глазами смотрели на его спину. Есть хотелось нестерпимо. Вдруг Саня замер, прилип носом к стеклу, потом повернулся к нам:
- Пацаны, там в мусорке человек копается.
- Та иди ты! - не поверили мы и подскочили к окну. Действительно, на улице в у мусорного бака стоял мужик в ватнике и в шапке-ушанке и палкой рылся в отбросах.
- А чё он делает?
- Ищет чего-то.
- Может, кости собаке?
- Не, наверное, что-то выбросил по ошибке, а теперь хочет назад откопать.
- Хлопцы, да это же бомж! - до сего дня мы никогда не видели бомжей. Донбасс в то время ещё не накрыла волна обнищания, а в родном городе была лишь одна нищенка - попрошайка. Бабушка, сидящая всегда на одном месте - у гастронома. Она, наверное, зарабатывала больше, чем шахтёры. Но вот бомжей в городе тогда не было. Нас воспитали так, что эти люди - пьяницы и бездельники, отбросы общества. И совсем не удивительно, что мы засмеялись, зулюлюкали, закричали этому несчастному:
- Эй, бомжара, иди сюда, мы тебе хлеба дадим, эй! Конченый! Падаль! - мы, выросшие в "счастливом детстве", ещё не знали, что такое "обстоятельства жизни", и судьба с нами особо не играла. Мы были жестокими, жили принципами, почерпнутыми из хулиганских подворотен и железных наставлений "всегда правых" родителей. И были уверены, что поступаем правильно на все сто.
Серёга притащил откуда-то зачерствевший кусок батона, сунул Сане, стоявшему ногами на подоконнике. Опанасенко высунулся в форточку и, прицелившись, метнул батон в человека у мусорного бака. Кусок, не долетев до бомжа двух шагов, шлёпнулся в снег. Мужик медленно поднял голову и пристально посмотрел на нас. Никогда не забуду я этот взгляд. Столько всего было в нём! И тоска, и грустное сожаление, и печаль, и гордость, и даже достоинство. Бомж медленно переводил взгляд от одного к другому, подолгу задерживаясь на каждом из нас. Этот взгляд заставлял нас замолчать, и мы улюлюкали теперь просто из упрямства.
Не сказав ни слова и даже не взглянув на валявшийся у его ног батон, мужик развернулся спиной и, гордо выпрямившись, пошёл прочь.
Словно кто-то убрал громкость в динамике радио - наши крики становились всё тише и секунд через десять замолкли совсем.
- А чего это он, а? - спросил Серёга. Вопрос так и повис в воздухе.
Со странной помесью злости и непонимания мы влились в группу наших, спешащих на улицу к автобусу, который должен был отвезти в столовую.
* * * * * * * * * * * * *
В первый день мы прошли по Невскому, были в Русском Музее, в доме Пушкина, на Мойке, облазили полгорода. Впечатлений от увиденного было столько, что чувства притупились. Очередной замечательный вид или потрясающий памятник, тысячи раз виденный на открытках или по телевизору, теперь вызывал лишь вялое "ух ты!"
Мы узнали, что мы - не единственная группа с Донбасса в Ленинграде. Была ещё одна, приехавшая на день раньше. То тут, то там мы видели выведенные на снегу надписи: "Привет от Донбасс - 1". Рядом мы вытаптывали или выписывали "Привет от Донбасс - 2". Смешно было смотреть на позеленевший от окислившейся меди памятник Петру I, у которого на одной стороне, запорошенной снегом, красуется автограф от одного Донбасса, а на втором - от другого Донбасса.
Обедали и ужинали мы всё там же. И пока накрывали на столы, мы, ловя носами запахи, с интересом рассматривали студентов. Ты смотри, и мы же такими станем когда-нибудь. Студенточки вообще вызывали у парней дикий восторг -как раз был переходной возраст, и мы активно интересовались противоположным полом. Правда, когда мы услышали один маленький диалог, то весёлости на порядок уменьшилось:
- Кто это, Маша, не знаешь? Вытаращились, достали уже.
- Не знаю. Дикари какие-то с юга.
Мы узнали, что такое луковый суп (зажарка, юшка и пол картофелины), впервые в жизни поели не солёную перловку и манную кашу без сахара. Кормили, что удивительно, обильно, хорошо кормили. Недалеко от нас сидел студент, длинноволосый и курчавый, пил кефир и ел булочку. Я увидел, с какой ненавистью он смотрел на старших хлопцев группы, которые возмущённо обсуждали меню. "Жри, что дают, иностранец! - словно говорил его взгляд. - Это ему не так, то ему не нравится. Не многие имеют возможность так питаться, а эти ещё и перебирают!" Казалось, мог бы этот студент убивать взглядом, не вернулись бы домой.
Да, кормили наубой. Но совершенно некалорийно. Через полчаса после приёма пищи уже бурчало в животе. Потому мы, не сговариваясь, после столовой заходили в магазин и покупали что-нибудь съестного. Самый вкусный в мире "Бородинский" - в Питере, отвечаю!
В первый экскурсионный день умудрились встрять в неприятности - двое хлопцев с нашей кодлы отстали от группы и где-то потерялись. Обе преподавательницы, бывшие с группой, увлеклись интереснейшим рассказом гида и "отряд не заметил пропажи бойца". Спохватились только в столовой. Я не знаю, сколько седых волос добавили им те двое хлопцев, но что добавили - не сомневаюсь.
Когда вернулись со столовой уже по темноте в гостиницу, "пропажа" была уже дома, неведомо каким образом найдя дорогу через весь город.
* * * * * * * * * * * * *
Второй экскурсионный день начался весёлой снежной перестрелкой у самой гостиницы. Сначала мы дружно расстреляли переясловских. Те толком отстреляться от нас не смогли - у них хлопцев было поменьше. Насилу уговорив преподавателей повременить с поездкой, мы затеяли такой снежный бум, что прохожие невольно останавливались в стороне и подбадривали криками и смехом соперничающие группки. Мы ловили девчонок и вываливали их в снегу, потом девчонки ловили кого-нибудь из наших и засовывали ледышку за пазуху. Стенка на стенку, перестрелки, смех и веселье. Не выдержав, Петровна присоединилась к нашему спонтанному празднику и вскоре, когда мы утворили кучу-малу, она торжественно плюхнулась сверху на всех. Что ни говори, а в трамвай ввалилась толпа раскрасневшихся краснощёких улыбастиков. В столовой всё разгребли на ура, повара, огорчённые вчерашним пренебрежением к их труду, были приятно удивлены новой записью в "Книгу благодарностей".
А нас ждало какое-то супер-крутое кладбище при каком-то соборе, где покоились знаменитейшие писатели, поэты, актёры, политики России.
Но там, на этом кладбище, более всего меня поразили не склепы, не величественные имена на памятниках, а совсем другое.
Бетонные стеллажи, как ящики каталога в библиотеке. Стена с множеством дверец, на которых на каждой написано имя. Мы сначала не поняли, что это такое. Но когда увидели у одного из стеллажей одинокую фигуру мужчины с глазами, полными слёз, то поняли, что и эти стены с дверцами - тоже кладбище. Прах человека лежит в этом ящике. И всё, что осталось родным - это маленькая выдвижная полочка, куда только свечку можно поставить. Или рюмку. С ужасом, непониманием и жалостью смотрели мы на этого несчастного. А он, закрыв огонёк свечи от ветра дрожащей рукой, всё вытирал платком покрасневшие от слёз глаза.
"Почему так?" - мучил нас вопрос. Почему одним - памятники и память, а другим - гнёздышко и забвение? Неизвестные, тяжёлые мысли заполонили юный мозг.
С кладбища мы с Саньком уходили последние. Петровна, поджидающая нас, решила подогнать. Тут она заметила проходящих парней, решила произвести эффект (ей тогда было всего 25 лет) и прикрикнула на нас по-украински:
- Ну ж бо, хлопцi, хутчiш. Або вiд'§здимо без вас.
- Та вже йдемо. То ось десь грошi загубилися, ото й шукали.
Мельком кидаем взгляд на парней. Есть эффект. Остановились, смотрят вслед. Гадают, то ли словаки это были, то ли поляки, то ли ещё кто. И Петровна лебёдушкой за нами, глаза озорные, нам "ОК" показывает.
Метро увозит нас в центр.
О, это метро! Почти никто не бывал ещё в подземке, и мы с затаённой дрожью спускались на длиннейших эскалаторах к перрону станции. В кармане весело позвякивали пятачки. Целая горсть пятачков! Эти чудо-разменные автоматы - мы со смехом оккупировали их и разменяли всю мелочь, что была в карманах. Как же приятно было теперь зарыться ладошкой в прохладные круглые железки и перебирать их пальцами, слушая звон.
Навстречу ехали люди. Смеющиеся и усталые, злые и отрешённые, весёлые и загадочные лица возникали из ничего и пропадали в ничем.
Хлопцы и тут спокойно стоять на месте не могли. Ухватившись за едущий чуть быстрее поручень, решили его удержать, ничего не вышло, зато веселья было с головой. Потом, устроив маленький кружок, начали вереницей ходить друг за другом вверх-вниз по ступенькам, пока на них не накричали препадши.
Я стоял в самом конце вагона и смотрел назад, на исчезающие в темноте рельсы. Казалось, Тьма гонится за вагоном метро и никак не может его догнать. Станции поражали своей красотой и разнообразием.
Здесь, в метро, мы впервые познакомились с другим Ленинградом. Не таким, какой показывали нам гиды и который видели на экскурсиях, а другим. Контрастным. Пугающей своей реалистичностью картины истинной жизни открывали другой мир. Сначала шоком стала вереница нищих, тянущая к нам красные от холода ручонки. Один из этих несчастных выставил на всеобщее обозрение голые ноги, покрытые гнилостными ужасающими язвами. Рядом примостился вообще безногий, виртуозно наяривающий на аккордеоне. А там милиционеры выкручивают руки какому-то мужику, повалив его на заплёванный пол. Люди проходят мимо, нимало не интересуясь происходящим, словно такое они наблюдают каждый день. А может, так оно и есть.
А уже через двадцать метров глаза слепит яркий свет красивых светильников, отражающийся от мраморных колонн. Всё происходит так внезапно, что мы с сомнением оборачиваемся назад - а было ли то, что видели?
В метро освоились на удивление быстро. А под конец экскурсионной поездки могли, совершенно не боясь заблудиться, проехать насквозь весь город. Да и вообще в Ленинграде очень удобно и удачно организована транспортная сеть. По крайней мере, мне так казалось в 1992 году. Нас уже спокойно отпускали в город одних, не волнуясь, найдём ли мы дорогу назад. И, кстати, не волнуясь, что на кого-нибудь из нас нападут.
В тот день мы посетили ещё два музея и картинную галерею. И вновь ложились спать нагруженные впечатлениями под завязку.
* * * * * * * * * * * * *
В третий день мы посетили Петропавловскую крепость. Там я узнал, что такое "платный туалет" и что обеденный перерыв в этом заведении может привести практически к катастрофе. Но об этом не будем...
Мы трогали стены крепости, выщербленные пулями и осколками. Мы кидали наглым уткам, плавающим в полыньях прямо под мостом, хлеб. Мы смотрели, как стреляют из пушки.
А подкованная блоха! А музей голограмм! И пугающие клетушки тюрьмы.
Перегруженный впечатлениями мозг ещё находил в себе силы вновь и вновь удивляться.
... Вагон метро, мерно покачиваясь, нёс меня сквозь темноту тоннеля. Погружённый в свои мысли, я стоял, стиснув поручень, и тупо смотрел перед собой.
- Извините пожалуйста, вы не выходите на следующей остановке?
С трудом вернувшись в реальность, обернулся. Я ни капельки не сомневался, что вопрос относится не ко мне. Никто ещё ко мне не обращался на "вы", не дорос ещё. Голос был такой мягкий, бархатный, что я решил посмотреть на его владельца.
Первое, что поразило - бабушка, стоящая рядом со мной, обращалась именно ко мне! И второе - это её взгляд. Мягкий, необычайно добрый и светлый, он словно проникал вовнутрь и затрагивал незримые струны в душе, о существовании которых я даже не догадывался. Оторопев от необычности происходящего, я просто застыл, превратившись в эдакого истукана, растянувшего губы в улыбке. Какая-то необычная нежность накрыла меня волной.
- Молодой человек, Вы не выходите на следующей остановке? - повторила бабушка.
- Нет, - покачал я головой.
- Разрешите тогда, пожалуйста, пройти.
- Да, конечно, - мы разминулись. И, пока поезд не отъехал, я всё смотрел вослед этой бабушке, которая одним лишь взглядом разбудила во мне спрятавшуюся давным-давно душу.
Какое-то счастливое настроение жило во мне до самой ночи. Я пытался разобраться в себе. Заглядывал вовнутрь и видел необычайные вещи.
В далёком детстве потерял я своё счастье, совершенно не умел любить и почти никогда не пускал в себя доброту. Ремень отца, развод родителей, переезд в совсем другой, совсем чужой город, нелюбимый отчим, ненавистная попервой младшая сестричка - всё это больно калечило легкоранимую детскую душу. Хорошего от мира я видел мало. Я не платил миру его же монетой, но и добрым не был. Жил в своём мирке, в котором было всё. Кроме любви и счастья. Я даже не знал, что это такое - "любовь" и "счастье". Но этот взгляд сорвал в душе какой-то затвор и выпустил наружу эти чувства. Во мне что-то сломалось.
Я стал другим.
* * * * * * * * * * * * *
Эрмитаж.
Мы уже были на Сенатской Площади. Тогда, помню, смотрели снизу вверх на Александрийский Столп, пальцем торчащим посреди площади. По небу бежали облака и, смотря наверх, казалось, что колонна падает. С криками "Спасайся, кто может!" мы отбегали, потом смеялись и прикалывались над девчонками, упрашивая их взглянуть наверх...
А теперь были внутри Зимнего Дворца. И вновь нас поражала величественность, красота и изящество всего окружающего. Мраморные лестницы, позолоченные вензеля узоров, которые тут же попытался отодрать Саня Опанасенко, сделав вид, что внимательно слушает гида. После подзатыльника Любовь Яковлевны и объяснения гида, что это дерево, покрытое позолотой, и никакой ценности, окромя эстетической, не представляет, у него отпала всякая охота чудить что-то в этом роде.
Картины, оружие, скульптуры, книги. Сколько всего! Величественные реликвии, реальные старинности, которых касались настоящие князья, императоры, цари. Тысячи картин, которым даже не хватает места и приходится размещать их в выдвижных стеллажах.
После общей экскурсии нам предоставляют два часа на собственную, и мы мигом разлетаемся. Но чтобы посмотреть всё, нужно несколько суток. Почти бегом проходим десятки интереснейших залов. Обидно и жаль, что было так мало времени.
Выжатые как тряпки, вернулись в гостиницу.
Весь вечер мы с Саней забавляемся тем, что подкрадываемся к двери старшеклассников, отворяем её и тычем дули в фотографию Виктора Цоя. Глеб, ярый фанат музыканта, всегда брал с собой фото своего кумира. Он просто в бешенство приходил, когда наблюдал такое отношение к идолу миллионов. Кидался за нами вдогонку. Погоня обычно оканчивалась в комнате, где Глеб заталкивал нас за дверь и начинал давить, напевая песни Цоя. Мы с трудом вскарабкивались наверх, на саму дверь и, смеясь, спрашивали у него сверху:
- Баскетболисты не нужны?
В следующий раз он выкинул нас в сугроб. Потом закрыл в туалете.
Но мы опять прокрадывались к его двери и вновь тычили дули в портрет погибшего недавно кумира.
...В ту ночь долго не могли заснуть. То ли бурчание в животе, то ли масса бередящих душу впечатлений не давали нам четверым спать.
Не помню, кто начал этот разговор, но вот подхватили его все. Мы заговорили о людях этого контрастного города. Рассказывали впечатления и наблюдения. Получилось так, что все здесь испытали душевные потрясения, увидели мир под другим углом зрения, открыли в себе скрытые чувства.
Я рассказал свою историю о бабушке. Пацаны, которые ещё десять дней назад осмеяли бы меня за этот рассказ, теперь лишь понимающе поддакивали.
Потом Серёга рассказал свой случай. Какой-то мужичок устроил ему чуть ли не экскурсию по городу. Сергей всего лишь спросил у него, как пройти на такую-то улицу. А случайный прохожий, к которому обратился хлопец, сам провёл его, очень интересно рассказывая о городе. А на прощание они обменялись адресами.
А Ромчик поделился впечатлениями об интереснейшей встрече в одной из подворотен. Там он нарвался на стайку шантарапы и думал уже, что его песенка спета - у нас с чужаками поступали круто. Минимум - унизили бы, а в худшем случае чужака (у нас тогда вовсю бушевала война городов) и вовсе не находили. Но местные пригласили (!) его к себе на "точку", где весёлые и необычные парни и девчонки играли на гитарах, пели незнакомые песни и пили вино. А когда Ромчик уходил, ему подарили феньки и амулет.
Странные встречи. Странная, какая-то непонятная, а потому и пугающая атмосфера складывалась вокруг нас. Мы НЕ ПОНИМАЛИ, что происходит, почему всего за два-три дня встретилось столько не похожих на нас людей. Да что там "на нас"! Ни на кого, кого мы встречали на своём жизненном пути, не похожие. Неужели все чудаки, добряки и НЕ ТАКИЕ люди каким-то невообразимым образом очутились в этом городе на берегу сурового моря? Что в них есть такого, чего нет в нас? Чего мы до сих пор не знаем?
И тут Саня, этот мстительный язва-сухарь, ломая голос (и, видать, самого себя), сказал:
- А помните того бомжа, которого мы увидели в то утро?
- Ага. Зря мы тогда его унижали.
- Если я его вновь увижу, я... я извинюсь перед ним. Честно.
- И я.
- И я.
- И я.
- Подумать только, эти люди пережили страшнейшую блокаду, но невзгоды и сложности жизни их не сломали, - Боже, как заговорили хлопцы!
- Эххх. Никогда больше не обижу ни одного бомжа.
- А я всегда буду уступать старым место в автобусе.
И мы поняли, чего нам не хватало. Мы поняли, почему НЕ понимали раньше этот город, этих людей. Уважения к человеку. То, что нам прививали с детства, но, видать, плохо прививали. Мы поняли, чего в нас не доставало - и ужаснулись этому. Мы, наконец, поняли и приняли этот город и этих людей.
Парадоксально - это было больно - становиться взрослее.
Наивные и ещё детские мысли, но мысли откровенные и как никогда ранее, правдивые, сами выкарабкивались наружу. Мы сейчас незримо так переступали черту, отделяющую детство от юности. Вот именно тогда и там, в Ленинграде, мы поняли, что живём уже не в счастливом и беззаботном детстве. И на смену розовым мечтам пришла грязная реальность. Но тогда мы ещё поняли, что, чтобы выжить в этой страшной реальности, нужно всего лишь остаться человеком, нужно уважать человека, каким бы он ни был.
Ещё долго продолжался наш первый в жизни откровенный разговор. Пока в стену не стали стучать. Засыпал я с новым для меня чувством какой-то непонятной ещё "взрослости".
* * * * * * * * * * * * *
В последний экскурсионный день нас на туристическом "Икарусе" возили в Царскосельский лицей. Может, почти бессонная ночь, а может убаюкивающий голос молодой девушки-гида под мерное покачивание автобуса, а может всё это разом убаюкали меня, и я незаметно уснул. Причём не я один. Почти вся группа.
- Ну вот, я рассказывала, получается, самой себе, - с виноватой мягкой улыбкой сказала девушка, когда мы приехали и преподавательницы разбудили всю группу.
- Вы извините детей, Марья Андреевна, от массы впечатлений они просто устали, - извинялась Петровна.
- А я не спал!
- А я слышала о Дороге Жизни и блокаде.
- А я о Петре Первом и о восстании декабристов, - наперебой выкрикивали мы, выдумывая на ходу.
- Дети, мы должны от чистого сердца поблагодарить нашу прекрасную рассказчицу за великолепную экскурсию, - резюмировала Любовь Яковлевна.
- СПА-СИ-БО!!! - в тридцать глоток закричали мы, и девушка невольно улыбнулась.
Коридоры, по которым бегал Пушкин, а вот и его парта, крутые деревянные лестницы, гиды-всезнайки, фото на память.
А вот на "Аврору" мы уже не успели, Как же я хотел побывать на этом корабле-музее! Но не довелось.
* * * * * * * * * * * * *
Сегодня мы уезжали из Ленинграда. Поезд был лишь в восемь вечера, и нам дали карт-бланш до пяти вечера. Почти все разъехались кто куда.
А мы всемером - великолепная четвёрка, Глеб и две девчонки направили свои стопы на Богословское кладбище. С одной единственной миссией - побывать на могиле Цоя.
С внутренним трепетом подходили мы к оградке нашего Вити. Живые цветы, сотни брелков, цепочек, амулетов, развешанных по ограде и даже на деревьях. И играющий тихо магнитофон. Играющий, конечно, песни Цоя. С десяток молодых парней и девчонок, то ли паломников, то ли смотрителей могилы. В молчании мы смотрели на памятник Цоя. Живые цветы дополнили гору таких же.
- Закройте меня, - Глеб хотел сфотографировать могилу, но боялся, что это не понравится фанатам. Он рассказывал, что раньше фотографировать запрещали.
Мы стали стеной и Глеб щёлкнул несколько раз. Фанаты, тем не менее, заметили наши ухищрения, и один из них неспешно пошёл к нам.
- Чёрт, если потребует фотоаппарат, я не отдам, - прошипел Глеб.
Парень, остановившись от нас в нескольких метрах, улыбнулся, как мне показалось, печально и сказал:
- Слушай, братуха, чего ты прячешься? Фотографируй открыто, тут нет с этим проблем.
- Ага, спасибо, - оторопели мы. Да, устарели слухи.
- Надо что-то оставить, - и Глеб стянул с шеи амулет пацифиста и повесил его на оградку.
- Прощай, Витя, - мы судорожно сглотнули ком, подступивший к горлу. - Мы скучаем без тебя.
У ограды кладбища, увидев сотни надписей фанатов, Глеб обратился к девчонкам:
- Губная помада есть?
- Ага, - и Наташка вытащила цилиндрик помады.
"Витя, мы с тобой! Донбасс-2" - широкими мазками вывел Глеб. Хоть здесь земляков из "Донбасс-1" мы опередили.
Мы были на Невском, смотрели на диковинные тогда, необычные для нас заграничные машины, обгоняющие ВАЗы и "Волги". Мы видели проституток и попрошаек, "новых русских", туристов и, как мы уже могли распознавать, коренных ленинградцев. Почему-то они выделялись среди массы народа.
Мы покупали супер-дорогое, раньше невиданное мороженое в вафельных стаканчиках в виде факелов. Отстояв длиннющую очередь, купив по одной порции, мы вновь шли в самый конец очереди и вставали снова.
Мы два часа смотрели на "одноруких бандитов" - игровые автоматы в каком-то магазине, даже хотели сыграть, но жетоны были непомерно дороги.
Мы вместе с какой-то экскурсией зашли на самый верх Исакиевского Собора и смотрели на раскинувшийся под нами город, фотографировали убегающие вдаль зелёные жестяные крыши и шпили Адмиралтейства и Петропавловки.
Мы решили перейти по льду Неву, но, дойдя до середины реки, до нагромождения ледяных торосов, поломанного и вставшего на дыбы льда, не рискнули идти дальше и повернули обратно.
В тот день в метро мы повстречали негра в одежде военного. Идущие вереницей друг за другом, мы, как всегда приколовшись, забросали его "приветами":
- Hello!
- Hi!
- Good day!
- How are you?
Афроамериканец, обрадованный, чуть не побежал за нами вслед. Он каким-то образом заблудился (!), а дорогу никто ему рассказать не смог - он просто не догадался спросить. Мы ему всё рассказали, даже провели на нужный ему маршрут метро.
Обрадованный генерал раздал нам свои визитки, дал каждому несколько монет и пожал руки.
- Ты смотри, человек как человек, - резюмировал Саня, проводив глазами удаляющийся вагон метро. - А я-то думал раньше...
В метро мы заразились какой-то "охотой на старушек". Заприметив входящую в вагон бабушку, мы срывались с мест и наперебой расхваливали свои места, усаживая бабушку. О, как же приятно было слышать слова благодарности!
Решили взобраться на самый верх станции пешком, а не на эскалаторе. Люди непонимающе глядели на придурков, решивших двести метров идти по крутым лестницам. Добравшись, с полчаса приводили в порядок дыхание. Ну что скажешь - идиоты!
Мы ходили по Невскому, Сенатской Площади, по Неве и Глинке, по трущобам и подворотням, шалея от контраста "обёртки", которую показывают туристам и иностранцам и "изнанки", пугающей своей обшарпанностью и заброшенностью.
Мы прощались.
В пять были в гостинице.
В шесть - на вокзале.
* * * * * * * * * * * * *
Перрон дёрнулся и пополз в сторону. Вся группа уткнулась носами в стёкла. Задумчивые и грустные были у нас лица.
Прощай, город - герой. Прощай, удивительный город контрастов.
Прощай и извини. Мы долго тебя не понимали. Мы смотрели на красивую и не очень обёртку и думали, что эти вот декорации - это и есть весь ты. Но ты открыл нам себя. Мы увидели тебя всего, город контрастов. И мы не видели и тысячной доли тебя. Красота и грязь, добро и зло. А, открыв себя, ты открыл нам и нас самих.
Прощай и спасибо. Спасибо тебе, Ленинград, Санкт-Петербург, Питер! Ты научил меня уважать людей.
Я смотрел на лица друзей. Намного повзрослевшие здесь, парни и девчонки тоже прощались с этим городом.
И потом, когда у нас спрашивали о впечатлениях от поездки, каждый улыбался загадочно и необычно и говорил:
- Ты побывай там обязательно. Питер... Он учит любить жизнь. Как?.. А ты съезди. И поймёшь...