Аннотация: Наши знания о потустороннем мире настолько скудны, а страхи настолько велики, что мы как Дон Кихоты все боремся с ветрянными мельницами, никак не в состоянии понять, что они ничего не имеют против нас.
Райдо Витич
Страж седьмых врат
Г Л А В А 1
Рейсовый автобус `Негарка - Чиринда' выгрузил пассажиров у древнего здания автовокзала в Плещенке и, пыхтя, пополз дальше, меся колесами мокрый мартовский снег.
Три пожилые грузные женщины остановились у старых деревянных дверей с облупившейся краской и начали громко пересказывать четвертой городские новости. Мужчина в шапке из самостоятельно умершего кролика, кинув недовольный взгляд на балаболок, протопал мимо них, в сторону остановки. Женщина в темном, не по сезону легком пальтишке, толкнула дверь в здание вокзала, шагнула внутрь и огляделась.
Двое рыбаков в выцветших бушлатах жевали бутерброды, разложив нехитрую снедь на столь же не хитрое рыбацкое имущество. У окна девочка в клетчатом пальто играла с куклой, а ее бабушка сидела напротив и читала газету, изредка поглядывая на внучку поверх очков.
Слева стекло с надписью `кассы', расписание рейсовых автобусов и циферблат часов.
11.00. 21 марта.
Варя скинула с головы капюшон, стряхивая остатки уличных снежинок, и еще раз взглянув на часы, поняла, что этот городок ее конечный пункт.
`Сибирь большая. В ней потеряться проще, чем найтись', -- напутствовала ее бабушка. Но обе понимали, что слова пусты и надежда - фальшива. Тот, кто следовал за Варварой, легко мог отыскать ее и на дне Марианской впадины и на вершине Гималаев, а уж Сибирь для него, что ладонь младенца.
Однако, на то они и люди, чтоб питать надежду и спорить с судьбой.
Плещенка, как замок феодала, стеной была окружена избами да колышками палисадников. Некогда деревушка рыбаков да охотников, постепенно обрастала жителями и более добротными строениями. Война заставила строиться, расширяться. И вот полезли вверх сначала двух и трех этажные дома барачного типа, а потом хрущевские пятиэтажки и брежневские высотки в восемь этажей.
Центр Варе понравился: тихо, малолюдно, мирно. Движение транспорта скудное, не спешное. Рекламные щиты не навязчивы и редки, шумные маркеты отсутствуют, вместо них сверкают витринами уютные магазинчики по всей центральной улице.
Девушка шла по ней и вглядывалась в серые однотипные строения, представляя, что одно из них одарит ее уютным жильем: ситцевая занавеска, герань на окне, на кухне вышитые полотенца и пузатая чашка из которой вьется дымок, распространяя аромат меда и липового цвета.
Нет, ни чашка - сервиз. Она купит тот изумительный темно-синий сервиз с позолоченным ободком, что красуется в витрине магазина 'Посуда'.
Нет - два. Один она бабушке отвезет, порадует, когда все закончится. А ведь закончится? Обязательно. Здесь ее наверняка не найти.
Девушка улыбнулась, подставила разрумяненное морозцем лицо пушистым снежинкам: снег и здесь родной. Стоит закрыть глаза и, кажется, что стоишь не на улице чужого незнакомого городка, а во дворе своего дома. Секунда и бабушка брякнет ведрами в сенях, выглянет и окрикнет нерасторопную внучку:
-- Варюха, воды-то дождусь ли?
А колодец в паре метров от ограды, низенькой, но доброй. Не от соседей, от зайцев, куниц, хорьков да лис заступа, охрана огородная. Боле не от кого. Агурты село малое еще при Петре - антихристе положенное. Ни на одной карте его не сыщешь. Ни к ним гости, ни они к кому. И тихо так, благостно кедры шумят, что и мира другого не надобно.
Старшина их, дядька Прохор добрый мужик был, крепко общину держал: парни не баловали, мужики не роптали, бабы не дичились. Каждому свое, без обид и ущерба - бабам домина, мужам промысел. А по вечеру, вот в такой вот снежок молодь в избе отца Захария собиралась, кисель клюквенный пить, песни петь, переглядываться, пару себе выискивая...
Варя очнулась от гула трамвайных колес пророкотавших рядом и, проводив вагон взглядом, чуть улыбнулась: как же она боялась трамваев, когда по осени впервой их увидела. А автобус? Забиралась, забыв как дышать, коса от страха дыбилась. И всю дорогу молитву читала да крестилась истово. А во второй раз уже без страха на подножку ступила и молитвы за дверцей оставила. Ко всему человек привыкает. И мир оказывается такой большой и чудной.
Девушка шагнула к остановке и замерла у доски объявлений. Вот и еще один знак. По всему видать, закончились ее скитания: `Фирме `Велес' срочно требуется повар на не полный рабочий день. Зарплата договорная, жилье предоставляется.' Адрес и телефон.
-- Извините, пожалуйста, Луговая 7 где, не подскажите? -- обратилась к женщине в добротном полушубке.
-- Да вот дом из красного кирпича, -- ответила та, указав на здание, стоящее напротив них, через дорогу. `Велес`- компьютеры, комплектующие, оргтехника', -- прочла Варя на вывеске.
Высокое крыльцо из серого мрамора и стеклянные двери. Варя толкнула их и прошла внутрь, скинула капюшон и застыла в ожидании перед стеклом охранника, крепкого, рыжеусого мужчины.
-- Вам кого? -- озадачился тот и не смог сдержать улыбки оглядев девушку: ох, хороша. Косища одна, что сноп ржаных колосьев, а глаза - небо безбрежное.
-- Мне бы фирму `Велес'. Им повариха нужна.
-- А-а-а. Да, да. Наверх поднимайся. На втором они торгуют, а на третьем этаже директор их. Спроси Ужина Дмитрия Ивановича. Он главный.
-- Благодарствую, -- кивнула Варя и прошла через вертушку.
Третий этаж ее поразил: чисто и богато. Стены, пол - сверкают вьющейся зеленью. Змеевик камень добрый, но гордый. Дается не каждому.
Она дошла до первой открытой двери, не смело заглянула внутрь: двое парней в ослепительно белых рубашках и галстуках что-то объясняли белокурой красавице сидящей за компьютером.
-- Извините, пожалуйста, -- обратилась не смело. Все трое, как по команде смолкли и посмотрели на нее. -- Не подскажите, как найти Ужина Дмитрия Ивановича?
-- Пойдемте, покажу, -- шустро подлетел один из мужчин и плотно прикрыл за собой дверь. -- А вы по какому вопросу?
-- Повар требуется...
-- А вы можете? -- удивился парень, окинув девушку оценивающим взглядом. По его мнению, женщины с таким лицом и фигурой только и умеют, что мужчинам нравиться.
-- Я могу, -- серьезно кивнула Варя. -- Ежели возьмут.
Вот тут сомневаться глупо...
Парень толкнул дверь слева и, просунув голову в отверстие, с радостью оповестил коллег:
-- Мужики! Кафешка отменяется! Обед будет!
И захлопнув дверь, с довольной улыбкой спешно потащил растерявшуюся девушку в глубь коридора. Варя оглянулась и увидела троих мужчин застывших у тех дверей.
-- Устали от казенной пищи, -- пояснил происходящее парень. -- Вас, как зовут прекрасная кухарка?
-- Варвара.
-- Рад. Меня - Глеб, -- и толкнул еще одну дверь, пропустил девушку вперед себя. -- Мария Ильинична, вот гражданка поварихой у нас работать желают. Ребята, не против.
Моложавая женщина, со строгим лицом и аккуратной короткой стрижкой глянула на него, с материнской укоризной:
-- Иди, работай. Разберемся без тебя.
Парня сдуло за дверь. Варя застыла у стола, крепко сжав руками ручку дерматинового дипломата. Женщина оглядела ее:
-- Документы есть?
-- Конечно.
Из внутреннего кармана пальто был извлечен газетный сверток: паспорт новенький, полученный всего лишь два месяца назад. Трудовая книжка, в которой значилось, что Варвара Лугина работала швеей - мотористкой на фабрике в Негарке, и два сертификата специалиста - повар и парикмахер.
-- Курсы закончила?
-- Да.
-- А что в Негарке не жилось?
-- Личные обстоятельства.
Женщина глянула на нее поверх позолоченных очков: не удивила. Красивая, молодая, при том контингенте, что у них работает вновь легко `личные обстоятельства' появятся. Впрочем, девушка-то, похоже не вертихвостка - скромная, косметикой не пользуется, одежда старенькая, но чистая и аккуратная...Мало ли бывает?
Мария Ильинична нажала кнопку селектора:
-- Дмитрий Иванович, нам повариха нужна? Ждем вашего резюме.
Через минуту из дверей появился хмурый, не молодой мужчина. Прошел к секретарю, не взглянув на девушку, молча взял протянутые документы, пролистал и повернулся к Варе, окинул критическим взглядом:
-- Готовить-то умеем? -- спросил не ласково. -- Прописки нет. Работала швеей.
-- А вы испытайте.
Дмитрий Иванович потер подбородок: а хороша. С какой стороны не глянь - ни одного изъяна, голос что колокольчик, глаза дивные - чистые бесхитростные, губы, что маки алеют, лицо - художникам бы на полотно...
-- Испытаю. Сейчас пол первого, обед в два. Сможешь приготовить обед на 20 человек - поговорим. Нет, извини. Мария Ильинична покажет тебе рабочие место и юношу прикомандирует. Он тебе продукты доставит. Вперед.
И Варя двинулась за женщиной. А Дмитрий Иванович вышел в коридор, провожая их внимательным взглядом, и понял, что оставит девушку при себе, в любом случае: не поваром, так секретарем или еще кем. Главное к себе ближе. Такие сейчас редкость, их вот в таком возрасте отлавливать надо и в терем помещать, чтоб сидела, мужа ждала, детей по головам наглаживала да носки вязала.
Через час вся контора изнывала в предвкушении обеда. Дух с кухни шел такой, что те, кто по скепсису своему не вошел в ряды счастливцев, с нескрываемой завистью поглядывали на них. А те кружили по коридору, подбираясь все ближе к заветному помещению.
Обед удался на славу: что повариха что кушанья - пальчики оближешь. На завтра желающих вкушать ее яства, значительно прибавилось - весь отдел изъявил желание присутствовать на обеде.
-- Вот калькуляция, -- Варя протянула сытому директору листок с отчетом. Тот глянул и крякнул изумленно: сумма поражала - всего-то? За подобное качество обеда? Решено, он берет ее. Сохранить бы. Прознает кто, про удачу, быстро сокровище переманит.
-- Вот что, Варенька: обедом я доволен. Такие щи и в ресторане не едал...Порадовала. Спасибо, мастерица.
-- Значит, берете? -- обрадовалась девушка.
-- Однозначно. Если тебя мои условия устроят: готовить будешь на 42 человека. Продукты закупай сразу дня на три - вон холодильников сколько, что им в пустую работать? Помощника и машину для этих дел дам, чтоб тяжести не таскала. Зарплата 2 000 в неделю. Устроит?
-- Конечно Дмитрий Иванович!
-- Так посуду бери одноразовую, мусор...-- и огляделся - стерильно. Ни единого признака того, что не далее как двадцать минут назад, целая рота обедала. Повезло им с Варюшей - работящая, аккуратная и красавица... Дмитрий Иванович нахмурился, вспомнив, какие взгляды бросал на нее контингент служащих. Парни-то молодые, ладные, и он, лысеющий вдовец с далеко не спортивной фигурой им не конкурент.
-- Увижу, что шашни с кем крутишь, уволю! -- кинул не ласково. -- Косу подбери. В шкафу халат и шапочка.
И осекся, смутившись под ее взглядом. За что обидел спрашивается? За то, что блеснуть не чем перед молодкой? За то, что не молод и не очень красив?
-- Хорошо, Дмитрий Иванович. Только мне бы жилье, какое..
Мужчина, стараясь скрыть смущение собственной глупой ревностью, вытащил из нагрудного кармана визитку и протянул:
-- Блок в общежитии. Ключи на вахте. Визитку отдашь, они проводят. Живи.
И поспешно покинул кухню.
-- Хоромы, -- с восхищением оглядывая помещение, выдохнула девушка. Маленький коридор, налево санузел, направо закуток с газовой плитой, прямо вход в комнату. Все ее. А выцветшие обои и пустота Варю не пугали.
-- Раскладушку могу дать, -- щербато улыбнулась дородная вахтерша в вытянутой малиновой кофте.
-- Дайте, ежели не жалко.
-- Не жалко, -- хмыкнула та, прищурив карий глаз на блаженную: чему радуется?
Эка подфартило. Да не надолго - скрадут кобели, зацепенят. Что в конторе, что в этой коробушке их полно, а мимо такой и слепой не пройдет. Месяц не больше и опять пусты `хоромы'-то будут.
Вечером Варя сидела на раскладушке и поглаживала старенькое, но доброе еще одеяло, презентованное щедрой вахтершей вместе с настольной лампой и чайником. Свет от лампы, пристроенной прямо на полу, создавал видимость уюта. И тихо на душе спокойно, а пурга за окнами даже в радость. Все хорошо - `Сибирь большая, в ней потеряться проще, чем найтись'...
Варя легла, укрылась и блаженно улыбаясь, закрыла глаза. Снег бился в окно, убаюкивая девушку. Так она и заснула, уверенная, что худшее позади.
Ей снилось поле за домом - лен да медуница, колокольчики и зверобой. Они с Марфой плетут веночки и поют, а за пролеском мужики корчуют пни. И вдруг блеснуло что-то, Семен Кержак заблажил. Девчата бросились туда и увидали почерневший от времени туесок в земляной яме, оставленной после выкорчеванного камня. Береста рассыпалась, и они увидели свиток и темный продолговатый камень, внутри которого полыхала зелень. Погибель Варина...
Девушка открыла глаза и улыбнулась, прогоняя ночные страхи: не беда, все позади. Она открыла дипломат и вытащила нехитрые пожитки: пакет с бельем, вышитое полотенце, сумочку с мыльницей щеткой и пастой, круглый будильник. Остальное место в дипломате занимали иконы и два матерчатых мешочка -- один с ладаном да елеем, второй побольше, с травкой - целебницей.
Варя прошла в ванную повесила полотенце на крючок и улыбнулась своему отражению - обживаетесь Варвара Федоровна? `А как же',-- кивнуло отражение и потеряло улыбку. За спиной что-то мелькнуло. Сердце екнуло в груди нехорошим предчувствием, душа замерла насторожившись. Минута, другая - никого. Показалось? Варя, холодея от страха, повернулась - никого. Снова в зеркало посмотрела - чудится, морок прошлого блазнит. Пройдет. Страхи все, страхи. Не найдет он ее - заклятье-то доброе она возложила, не вырваться.
Кого она успокаивает?
Варя рванула в комнату и спешно расставила иконы по углам. Так-то лучше, спокойнее.
Г Л А В А 2 .
Три недели пролетели незаметно. Люди в Плещенке добрые, щедрые и сердца необъятного. Одарили Варю необходимым, а что и сама купила. Теперь комната ее преобразилась - обои в цветочек заменили коричневую дрань, занавеска на окне и горшок с геранью, как мечталось, появились. И диван, и кресло, и ходики, как в родном доме, на стене и иконам место - книжная полка, что соседи переехавшие отдали. На кухне столик, табуретки, антресоли и даже холодильник. И пусть старенькое - ей в радость и такое. А вот сервиз у нее новый и полотенца в жар-птицах.
А еще друзей обрела, добрых. На работе все ее жалуют, Варенькой называют, то шоколадку, то безделушку какую сунут. Парни ластятся да женихаются - от того не по себе ей, но с уважением, без похабства, и то хорошо. А в основном мужчины здесь ладные, добрые. Не озоруют особо. Что Глеб, что Семен - охранник, что помощник ее по кухне Владислав - помочь всегда рады, поговорить, а то и повеселить словом не затейливым. Но самый большой друг Варе дед Тимофей - ночной вахтер и сторож. Как вечер, чай они пьют, разговоры ведут не спешные. У того служба да бессонница, а у нее организм молодой дюжий и будильник громкий. Да усеется, выспаться-то. Зато сколь она от деда Тимофея нового узнает и про мир, и про жизнь. Мудрость его безбрежна и поучительна. К каждому слову Варя прислушивается и балует старика от сердца. То пирог испечет, то сало насолит, как в общине их принято, то пряники на меду затеет, то картошку с мясом запечет. Один старик живет, бобылем, детки давно разлетелись: старший сын - мичман, на подлодке служит, средний нефть качает в Усть-Илиме, а младший доктор, в столице живет. А дочь с отцом осталась, да тоже занята - по командировкам мотается. Муж у нее рыбарь знатный. Не раз Варя семгой да лососем угощалась.
Вот и сейчас, появилась на вахте, а дед из-под стола сверток достал и на столешницу положил:
-- Тебе, Варенька, Петро передал.
-- Да куда ж мне, дедушка, -- вплеснула ладонями девушка.
-- А не знаю. Хор-рошая лососина, копченая. Смотри, какая здоровущая. Поди, не видела такую?
Варя глянула на рыбину: дядька Устин и больше добывал. Бывало тетка Маланья чистит на берегу ручья, да ругается на чем свет стоит - рыбина хлещет хвостом, скользит, елозит. Смеху...
Девушка вздохнула - по дому тоска обуяла. Как там бабушка ее Прасковья Трифоновна? А подруженьки Марфа да Аксинья? Сговоренные поди уже, одну за Прохора Пчельника прочили, другую за Григория Медведя. А ее суженный сгинул...
-- Ты чего загрустила? -- озаботился дед Тимофей. -- Не рада подарку?
-- Нет, дедушка, не в том дело - дом вспомнила, подруг да родню.
-- Семья-то большая?
-- Вся община.
-- Староверка, что ли? То-то я смотрю не избалованная, уважительная да умная, не то, что нынешние девки. Язык, что бритва, а ума с кедровый орешек. Да ты садись, чайком побалуем, да рыбину глядишь приговорим. Куда ее?
Варя принесла сушки и клюкву сахаренную, в баночке. Тимофей чай заварил, разлил по кружкам:
-- Отец-то у тебя жив? Мать?
-- Нет. Папку медведь заломил - мне год был, а матушка померла пять годов назад. Меня бабушка воспитывала.
-- Жива?
-- Да.
-- А что ж из дома ушла? Выгнали? Провинилась в чем?
-- Можно и так сказать, -- кивнула Варя покаянно.
-- А в чем? Ты извини, что в душу лезу, это не от любопытства, Варенька, помочь хочу вот понять пытаюсь, как? Не дело это одной жить. Мужику и то тяжко, а уж такой - тем более. Люди-то разные - и хитрецов и подонков хватает. А ты словно заря утренняя - наивна и чиста. Случись что, кто заступиться?
Варя совсем поникла, побледнела: есть у нее заступник, только лучше б и не было...
-- Ну, чего молчишь? Обидел уже кто-то?
-- Длинная история дедушка и расскажу - не поверишь.
-- Мне торопиться не куда, Варюша, а веры на все хватает. Повидал, чего и тебе не ведомо. Так что, вряд ли ты меня удивишь.
Варя задумчиво посмотрела в угол, куда свет от настольной лампы не доходил и вздрогнула: то ли тень, то ли зыбь - опять его силуэт блазнится. Зажмурилась и опять глаза открыла: а силуэт-то четкий и ни с кем не спутаешь - Он. Побежал мороз по коже: неужели опять нашел? `Изыди'...-- зашептали губы в отчаянье. Растаял.
Тимофей нахмурил седые кустистые брови - не ладное с девочкой творится - побелела вся, с лица спала и словно к стулу примерзла.
-- Ну что ты? Варенька? На чаю, глотни. Ну, милая?
Глотнула, и порозовели щеки, а вот взгляд - затравленный и больной, словно плетьми отстегали.
-- Да что ж это с тобой?
-- Грешна я дедушка. Беда за мной ходит и такая что спасу нет.
-- Что за беда-то? -- удивился мужчина и склонился ближе к девушке, чтоб лучше слышать - голосок-то у нее подсел. Варя глянула на него и решилась. Если что с ней случится, хоть кто-то знать будет. А может, присоветует что дед Тимофей? Бегать сил уж нет и желания.
-- По весне старшина наш решил новое поле под пахоту взять. Мужики пни да камни убирали и наткнулись на берестеяной туесок, а в нем камень да свиток. Мы случаем с подругой увидали - камень диковинный - вытянутый и словно золой посыпан, а внутри зеленью горит. Страшно и любопытно. Все старшой забрал, сунул за пазуху и ушел, а кто видел, тому молчать велел. Я грех на душу взяла, прокралась ночью к его избе, подслушала, что они с отцом Захарием говорили. Любопытство одолело, глупую...- голос девушки дрогнул и пресекся. Глянула на деда: осуждает? Не верит? Тот брови хмурил, но смотрел внимательно, без укоризны. И не торопил.
Варя чая для смелости хлебнула, огляделась - никого, и опять говорить начала:
-- Отец Захарий много знал. Камень осмотрел, а свиток в руки не взял, перекрестился и грозно так старшему нашему наказал: сожги от греха, не то быть большой беде. Да, рассказал, что слышал от эвенков. Века четыре назад родился великий шаман - равного ему не было и в силе и в зоркости, но алчен был без меры. И прознал, не знаю уж как, про заклятье, что любое желание исполняет, ежели им демона вызвать и в камень заключить. Заклятье-то надо кровью писать и читать в полночь, когда луна нарождается. И пока писанное цело будет, демон желанье любого, кто бересту в руку возьмет, исполнит. Удалось тому шаману, и вызвать демона и поработить. Рев, говорят, по всей тайге шел, а место то по сё пору гиблым зовется: ни ягодки, ни травинки там не растет. Знаю я его, от общины-то не далече...А шаман тот, первое что пожелал - бессмертия и упал замертво.
Варя смолкла, а мужчина кивнул с достоинством, и грамма недоверия к ее словам не выказывая:
-- Правильно, желать-то с умом надо. Хотел бессмертия и получил. Душа вечно живет. Это тело тленно.
Варя моргнула: как же она-то этого не поняла? Вот хорошо, что с мудрым человеком заботой своей делится - глядишь, еще что подскажет. И дальше рассказывать принялась:
-- Дядька Прохор отца-то Захария обсмеял, сказал, что ему любой демон не страшен, так как веры он крепкой и козней диавольских не боится. Отец Захарий обиделся и ушел, а дядька Прохор...уж не знаю, что шептал он, разглядывая горящими глазами бересту, только с того дня покоя от него не стало. Уж такое охальство творил, словно бес в него вселился: что ни день - бабий вой. Девки из дома выйти бояться. Мужики роптать начали и побили его как-то шибко. А по утру, дядька Прохор, целехонек оказался, словно и не ведал кулаков, а те, кто его трогал - померли люто. Один на вилы напоролся, другого волк загрыз, и никто помочь не смог, словно парализовало. А третий сам повесился. Смутно стало и боязно, двое из общины изринулись, а остальные...как Глашку блаженную за околицей снасильничали, так весь люд собрался и сжег старшину. Тимофея молчуна над всеми поставили. Пару недель тихо было, а потом мор пошел. Кто телом крепок тот и хворал, истаивал. Сеять надо, а мужики мрут. Тимофей тут еще сватовство затеял, меня взять захотел, а я сговоренная была. Проша не стерпел разбираться пошел и сгинул. Неделю искали - как и не было. И быть бы свадьбе да бог отвел -- помер Тимофей. Пришли, а он мертвый лежит, лицо перекошено. Я, как невеста прибирать его должна была, рубаху-то скинули с бабушкой, а там свиток тот злосчастный. Я и смекнула -- вот в чем дело. На бабушку дела кинула, свиток в руку, камень за пазуху и ну, огородами, в поле. Камень на место, а свиток подпалила. Гореть ни как не хотел, я уж и так и эдак - развернуть боязно. Хворосту нагребла, хвои насыпала. Со страху чуть не померла: чудилось - ходит кто-то вокруг -- смотрит не хорошо.
Девушка поежилась припоминая:
-- Обрезалась я тогда сильно, а как? Не заметила. Только и камень в крови, и свиток...Занялся он нехотя и ну по небу тучи, грохот такой, а дождя ни капли. Ветрища - сосны гнутся. Я чуть не сбегла, да дело доделать надо было. Занялся он все ж, вспыхнул и вдруг треск такой пошел, землю качнуло и грохот. Камень распался вспышка и...
Девушка смолкла и уставилась остекленевшими глазами в одну точку: вспомнилось четко то, что увидела до мелочей, до запахов и звуков...
Тихо стало на минуту, уши заложило. А на месте камня полукруг и сгорбленная фигура, прикрытая огромными серыми крыльями с крапинами белых перьев по краю. Не хвоей пахло, ни цветом медуницы. Чем-то странным не сказать - неприятным, наоборот, дурманным.
Она замерла, прижав кулачки к груди, и смотрела расширенными от ужаса глазами, как фигура расправляет крылья, выпрямляется...
-- Тело мужское, ладное, только больно крупное и крылья - одно солнце скрыть может. Но не то страшно - лицо, глаза. Лицо что из камня, и точно не живое, а глаза горят, как лампы, зрачок мерцает. На груди рана крестом: края обожженные, рваные. Мне б бежать со всех ног, а я....как омороченная подошла, да потрогала рану-то. А пальцы-то обрезаны, и кровь на рану попала, на глазах все заросло. Он застонал и меня за запястья схватил, прижал и в лицо глянул - глаза уже не горят - мерцают. И не страшно вовсе, а жалко. Молодой такой, сильный, а в камне столько сидел...Дура, я. Нашла, кого жалеть... Он не отпускает и все смотрит и словно обнюхивает, а сам сильный такой, мышцы твердые, что железо и не холодный вовсе. Тепло от него идет. А взгляд - словно думает, что со мной утворить...Я ждать не стала - рванулась, что есть сил и бежать. Он не держал. Я уж до изб добежала, оглянулась....а он за мной стоит, парит над землей и смотрит. Я креститься да отгонять. Он кудрями черными качнул и бледнеть стал, таять. Минута и нет его, будто и не было. Я ночь спать не могла: внутри все дрожало, но думала - все, избавились от бед-то. Глупая...Бабушка лишь головой качала - я ей рассказала, как было, думала - обрадуется. Куда там. Заплакала она...
Смолкла Варя, в чашку уткнулась. Дед молчал: не по себе было, мурашки по спине бегали - тихо вокруг, сумрачно. Самое время для таких страстей. Главное верилось - и по глазам видел, и по голосу судил - правду девушка говорит. Может, другой и ненормальной ее бы назвал, только Тимофей одно в ней ненормальное за три недели общения нашел, что похожа она на дитя, только нарожденное не 21 века, а века 16.
-- Н-да-а, -- прокряхтел старик, клюквину в рот бросил. -- Что дальше-то, Варюша, было?
-- Худо, дедушка Тимофей совсем стало. Ходить Он за мной начал, то здесь, то там явится, молчит и смотрит. И то бы ладно, но Он же губить начал, мор пошел: то один занедужит, то другой. Меня во всем винили. Катя, малая, гусей наших отстегала да ко мне, лаяться. Глянула и бежать. С тех пор заика, что говорит непонятно и лицо перекошено. Пастух стадо мимо меня гнал, а Он за спиной стоял - нету Сеньки. Сначала перекосило, а потом ополоумел. Сутки смеялся, а к утру помер. А Бурая, соседкина корова мертвого теленочка родила да окочурилась. Собаки не бегают, по закуткам сидят, носа не кажут. Скотинка болеет, куры на волю рвутся.... Потом и бабушка занедужила. Я за медом на пасеку, а дядька Михей, как меня увидал и ну с топорищем гнать. До самых скирд бежал, а там и упал замертво - синий весь, глаза выпучены. И Он у скирды -- смотрит на меня, словно насмехается.... Сторониться меня стали как прокаженную, подруги и то ходить перестали. Всех разогнал. Покоя нет: вот и смотрит, и смотрит. Извелась я вся, в петлю залезть хотела, а бабушка говорит: `Уезжай. Сибирь большая, а здесь тебе покоя не будет'. Тут еще пожар приключился: молния в стог соседский попала, и полыхнуло вокруг, три дома в пепел, а наш, хоть бы задело. Так выбора у меня не осталось. Вот и бегаю, четвертый город сменила - а он все находит.
-- Н-да-а, -- опять прокряхтел старик, задумчиво хмуря брови. -- И что делать думаешь?
-- Не знаю. Отец Захарий, когда меня в дорогу благословлял, ладан да елей дал, и наказал к себе не подпускать. Сказал, как близко подойдет, так и сгинешь.
-- У-ты! -- крякнул дед. -- Точно - демон?
-- Так кто ж еще?
-- Эва, Варюша, чего на свете только нет, а мы и крупицу того не знаем.
Девушка задумалась, а дед прищурился и зашептал, к ней склонившись:
-- Ты вот что девонька, не переживай, обойдем мы ту сущность черную. Жива будешь. Сдается мне и на эту нечисть управа есть. А кого нечисть боится? Правильно: креста, молитвы и поста!
-- Так я поствую, дедушка, и молюсь и крест при мне, а он все равно не уходит.
-- Значит не рядовой...Демон, говоришь?...А в церковь, если податься?
-- Да кто ж меня слушать станет? В Негарке ходила, только рассказывать начала, как батюшка с испугу, чуть аналой не перевернул и ну меня гнать, крестом махать. Стыдоба-то, деда, -- потупилась Варя.
-- А мы к отцу Севостьяну сходим, но по уму. Друг у меня в церкви нашей сторожем: Георгий Константиныч. Добрый мужик, знающий, -- подмигнул Трофим Андреевич, -- в аккурат завтра он и дежурит. Я, как сменюсь, к нему подъеду, а к вечеру ты к церквушке подходи, мы тебя там и дождемся. Знаешь, где хоть? У Птичьего рынка, за коптильней. Старая церквушка-то, при Екатерине еще рублена. Туда ни один бес не проскользнет и другим тварям делать нечего. Ничего, Варюша, отринем мы эту нечисть в ад. Пущай там люд пугает. Ты пей, чай давай, да не кручинься.
Ох, как хотелось Варваре верить...
Около часу ночи значительно подбодренная стариком девушка пошла к себе. Шагнула в тишину и полумрак коридора и почувствовала знакомый холодок по спине. Ноги ватными стали, а сердце биться перестало. Она медленно оглянулась, еще надеясь, что опять показалось, и еле сдержала вопль, прикрыв ладонью рот - Он. Стоит в пяти метрах от нее, смотрит. Черный сюртук до колен обтягивал стройную фигуру и делал демона еще выше. Черные кудри ложились на широкие плечи, глаза мерцали зеленью...
Варя со всех ног бросилась к себе под защиту икон. Влетела в комнату, закрылась дрожащей рукой на цепочку. Постояла, прислушиваясь - тихо. Никого. Она медленно отступила в комнату, включила свет и вжалась в стену - Он. Стоял у окна, чуть склонив голову на бок, и смотрел на нее. `Вот тебе и церковь, дедушка', -- мелькнуло в голове отстраненно. Варя медленно, глядя ему в глаза, скользнула к двери и бросилась в ванную, закрылась, замерла. Минута, пять, десять - никого. Только веры в то, что он исчез, все равно не было. И привалилась обессилено к стене - какой смысл бегать, какой?
В Негарке она тоже бежала, по тайге в ночь...
Парень к ней женихался рыжий, верткий, смешливый. А что отсидел, как говорил по глупости, так то Варю не пугало и не коробило - чай пол-Сибири ссыльников, кто за веру, кто за правду пострадал. А парень добрый, семечками все ее угощал, истории смешные рассказывал. Неделю крутился и в гости к другу пригласил. Чего она пошла? Ведь не хотела, упиралась...Уговорил. А дом друга-то его, барак у самой тайги на краю поселка. Из окон смех, музыка. Не по себе ей стало, беду почуяла и правда, только к подъезду, как Он из тени выплыл. Скользнул по воздуху, словно ветром надуло, и дорогу преградил. Борис сначала закричал так, что у Вари уши заложило, а потом посинел и упал лицом в снег. Варя к нему, перевернула...мертв. Глаза полные страха в небо смотрят, рот перекошен, лицо - гримаса ужаса. Молодой совсем - жить бы да жить, а сгинул. Из-за нее ...
Варя как ополоумела - сил больше не было жить-то так - и рванула в темень. Сколько бежала, не считала. Снег глубокий, вязнуть начала и очнулась. Прислонилась к сосне, в небо глянула - вот бы только звезды и видеть и жить, жить.
Поняла - не будет ей жизни - рык раздался, шли на нее волки зубы скалили. Стая матерых голодных хищников все ближе. Секунда и прыгнет палевый главарь.
Сник. Уши прижал, заскулил и ну, с другими, животом снег собирать, отползая. И ума много не надо, ясно отчего. Обернулась - Он.
-- Что тебе надо?!! -- закричала.
Молчит, смотрит не мигая, а глаза...вот ее горе - зла она в них не видит, ни холода, ни огня бесовского. Искушает, давит на заветное...
Рванула она опять, куда ноги несут и не понимала - зачем? И не думала. Все, казалось настигнет и не будет у нее ни семьи, ни детей, и с бабушкой больше не свидятся, и с родом своим. И сколько дел Господом ей отмеренных не совершит она? И душа пропадет, сгинет в лапах сатанинских.
`Зачем же ты рожала меня, матушка?! `-- кричала душа в отчаянье. А в ответ лишь ветки по лицу. И вдруг оступилась, полетела. Крутой обрыв над рекой, снегом заметен, края не видать.
Разбилась бы, да Он крылья свои подставил, опустил на землю бережно, и клониться начал к лицу, все ближе. Секунда, то ли кровь выпьет, то ли на части разорвет зубами, то ли в губы вопьется поцелуем жарким. У Вари разум от страха помутился, закричала, забилась и рухнула. Глаза открыла - светло и никого. Через час дома была, а еще через три, сотворив крепкое заклятье против нечести, побежала на автобус. И уж поверила - вырвалась.
А бабушка говорила, что заклятье то верное...
Варя открыла кран, в лицо воды брызнула и в зеркало глянула. А Он прямо за спиной.
В комнату она не вбежала - влетела, рухнула на колени перед иконами и начала истово молиться да креститься. А Он рядом, из стены выплыл и стоит, не колышется, до мелочей рисунок сюртучной ткани рассмотреть можно.
Час, второй -- не исчезает, только ближе подбирается, словно сквозняком его поддувает к ней.
Не выдержала Варя, поднялась и к нему повернулась:
-- Что ж тебе надо? Что мне сделать, чтоб оставил ты меня? -- прошептала умоляюще. Он лишь голову на бок склонил - ни одна черточка на лице не дрогнула, ни одна ресничка не трепыхнулась.
Он ладонью только качнул: три звездочки на пол упали и на глазах девушки превратились в трех дивно красивых женщин. `Гурии, не иначе', -- мелькнуло у Вари.
Косы до пят, на голове сверкающие каменьями короны, как у Снегурочки, а из одежды лифчики да шаровары из камки с позолотою и жемчугами и остроносые загнутые туфельки.
Варвара ни удивиться, ни испугаться не успела - окружили они ее, заходили вокруг, оглядывая, да хитро улыбаясь. И аромат от них шел, словно в комнате восточные благовония воскурили. Нахмурилась девушка:
-- Что вам надо?
Одного ей хватало, теперь еще трое...
-- Ты просила, мы пришли, -- сказала одна. Голосок детский, звонкий и лукавый, глаза хитрые с поволокой.
-- Я его уйти просила...-- чуть не заплакала Варя.
-- За тем и явились. Три желания загадай и уйдем.
-- И всего? -- обрадовалась девушка: Так вот в чем дело - Он джин! -- что ж он сам-то не сказал?
-- А не может, -- рассмеялась рыженькая, щурясь, -- Слово скажет, от этого дома, как от городка вашего лишь пепел останется. Хочешь?
-- Нет, -- замотала головой Варя, бледнея и отступая.
-- Тогда загадывай другое, -- приблизилась к ней светленькая, тряхнула длинными до плеч серьгами.
-- Да поторопись, а то передумает,-- предупредила черненькая.
-- Машина, квартира, гараж, -- выпалила Варя, не думая - чего уж проще? За полгода только про эти желания и слышала.
-- Не-е-е-ет, -- качнула пальчиком рыжая, -- ты про чужие говоришь, а мы про твои знать хотим.
-- Да какая ж разница? -- растерялась Варя.
-- Большая. Только твои и только для тебя, иного уговора не было. Христа ты помянула, не сосед за стенкой, и не его оставить просила, себя. Так что других не вмешивай. Давай, говори, что желаешь?
Девушка посмотрела на Него: смотрит внимательно, пытливо - ждет. Да что ж такого загадать, чтоб от него избавиться?
-- Заветное давай, что на сердце лежит...
-- Что душу бы порадовало...
-- До конца жизни б грело и у других не было...
-- Только для себя...
-- Что хочешь, проси...
-- Не прогадай...-- галдели гурии.
Варя села на диван, руки на коленях сложила, наморщила лоб, желания перебирая. А их и нет. Чтоб Он сгинул...и то, если б людей не губил.
Окружили ее гурии у ног сели:
-- Богатства проси...
-- Красоты до старости...
-- Мужа - принца...
-- Да зачем мне? -- пожала печами Варя.
-- Как это? -- выгнула бровь темненькая, -- когда богата, весь мир у твоих ног.
-- А зачем он мне у ног. Я не богиня, -- качнула головой девушка.
-- Купить сможешь все, что душа пожелает.
-- Я и так могу.
Переглянулись женщины. А Он ладонью чуть повел, и выросла гора драгоценностей с внушительный термитник.
-- Смотри, -- блеснула глазами светленькая вкладывая в Варину руку изумительное бриллиантовое колье. Та восхищенно погладила каменья:
-- В музей бы его, чтоб все полюбоваться могли...
И исчезло все, словно не было. Пусты руки, а светленькая нахмурилась зло.
-- Тогда красоты, -- завела рыженькая, -- чтоб влюблялись в тебя без ума.
-- Не хочу. Что за радость от того? Горе одно. С лица воды-то не пить, и не с лицом, с человеком жить. Будут в меня влюбляться, я-то не буду. Вот и зачем маета такая, другим погибель? Нет, худо это.
Нахмурилась рыжая.
-- А мужа?
-- Как бог даст, так и будет. И принц мне не нужен, я, поди, не принцесса.
-- А хочешь власти? -- прищурилась черненькая и вспыхнул экран в воздухе: Варя в элегантном костюме стоит у микрофона на ассамблее ООН.
-- Нет. Не по мне это, -- испугалась девушка. Погас экран.
-- Политиком станешь или первой леди?
-- У первой леди муж есть. А мне и тысяча первой не плохо. А политик из меня хуже не куда. Не смыслю я в этом.
-- А и не надо...
-- Не хочу! Ни политиком, ни президентом, ни бизнес-леди!
-- А великой целительницей? -- лукаво прищурилась светленькая.
Варя с минуту думала и отрицательно головой качнула:
-- Подумай: скольким ты поможешь? Скольких спасешь, излечишь?
-- В два раза меньше, чем вы сгубите!
-- Тогда врачом знаменитым. Найдешь лекарство от тысячи болезней...
-- А вы две тысячи нашлете. Или сами заработают. Человеку одно лечишь, а он другое сам калечит. Да и нужно некоторым болеть, чтоб в разум вошли. А кому по злобе чужой страдать приходится - бог поможет. И не мне судить, не мне наказывать и не мне лечить. Да и то с умом делать надобно, а я не бог, чтоб все знать.
-- Знать будешь.
-- Какую таблетку отчего дать? Так следствие лечат, а надо причину.
-- Тогда загадай стать ясновидящей.
-- Зачем?
-- Мысли чужие читать будешь, дела знать человеческие, причины болезней.
-- Нет. Не хочу я чужие мысли читать. Подло то, а уж дела ...каждый из нас грешен и каждый свой грех лучше знает. Стыдно это в чужой душе копаться, заветное выведывать.
-- Вечной жизни пожелай.
-- Да мне б и сколько Богом отмеряно прожить достойно...
-- Тогда пожелай стать великой писательницей, певицей или киноактрисой, -- в голосе рыженькой появился металл, а на пол с потолка полетели журналы на которых красовалась мадам Лугина в фас и профиль, с микрофоном и гитарой, на вилле, на съемках, с поклонниками и без, на фестивале и при получении премии...Кого-то эта девушка Варе напоминала, но не себя, точно.
-- Голоса нет и таланта. Вы ведь, чтоб меня наделить, у других отберете? Не справедливо. Мне богом своя стезя дадена, ею и пойду.
-- А слава? Тебя будут носить на руках, восхвалять, восхищаться, -- запела светленькая.
-- Утомительно больно. Да и что хорошего, когда льстят, подхалимничают и правду с кривдой путают? Не нужна мне слава...
-- Да ты весь мир объедешь, себя покажешь, других посмотришь, -- с недовольством растолковывала не разумной черненькая.
-- Мне здесь хорошо. А мир я и по телевизору посмотрю. И себя нечего показывать руки, ноги, голова у меня как у всех, -- отрезала Варя.
Гурии переглянулись.
-- Твои фото будут на всех журнальных обложках...
-- Зачем? Чтоб плеваться удобно было или мишенью в тире делать?
-- А хочешь манекенщицей?...-- комната исчезла и появился подиум, а по нему она, виляя бедрами с каменной физиономией, в блестящем неглиже и дурных перьях на голове, а вокруг люди, пальцем тычут, осматривают, кивают, фотографируют...